Там, вдали...   ::   Шукшин Василий

И вечером чистым, порою лучистой

В окно растворенное тихо влетел

И, словно безумный, не чувствуя боли,

В огне серебристом мгновенно сгорел.

Любовь моя тоже — забытая сказка…

Петр посмотрел на тестя. Тот сидел, накоршунившись над столом, печально и хмуро смотрел перед собой. Многое он прощал дочери за ее песни. Любил он ее, крепко его заботила ее судьба.

Ольга допела песню, положила крупную белую ладонь на струны, посмотрела с усмешкой на обоих.

— Чего носы повесили?

Фонякин очнулся, поднял голову.

— Так.

— Давайте вместе какую-нибудь? — предложила Ольга.

— Ну уж нет! — возразил Петр.

Фонякин тоже сказал:

— Зачем? Спой еще.

Я о прошлом уже не мечтаю, —

запела Ольга; и опять властное чувство тоски и скорби охватило Ивлева, но странной какой-то скорби: как будто и не скорбь это, а такое чувство, когда хоть и грустно, хоть и плакать хочется и жаль чего-то, но если плакать, то и смеяться и любить — вместе. И прощать и жалеть: «Милые, милые, родные люди, ничего, хорошо ведь?»

«Моя ты или не моя? Если б ты была моя совсем, с твоими песнями вместе! Ничего бы не надо больше», — думал Петр.

Ольга кончила петь.

Некоторое время все трое сидели молча, додумывали думы, какие породила песня. Жалко было уходить из того смутного, зыбкого, бесконечно доброго и печального мира, куда увели песни.