Лиза смотрела на мастерового серьезными внимательными глазами, и в груди у нее что-то пустое и холодное мучительно сжало сердце.
- Вот я те как дам по уху, - неожиданно сказал с другой стороны вагона бородатый старый мужик в лаптях, - так будешь знать, как обижать зря, дурак!
Мастеровой мутными глазами посмотрел на него.
- А мне наплевать... черт с ними! - Он выругался скверным словом, встал и ушел.
- Наро-од!.. - укоризненно сказал старый мужик и тоже встал и пошел за ним.
- А вы отколе едете? - спрашивал он кого-то.
- Из-под Калуги... - ответил тот же мастеровой.
- А мы курские... - сказал мужик.
К вечеру воздух в вагоне стал еще тяжелее. За стеклами в темноте невидимо, дрожа, колотился дождь и бесконечно стучал поезд.
Дора тихо улеглась на своем месте, и чувствовалось, что она боится пошевелиться. Лиза опять ушла на площадку, с которой уже ничего не было видно, а было только холодно и мокро, и там простояла часа два, напряженно и тоскливо глядя в темноту.
Ей припомнилось, как два дня тому назад ее провожали из дома, Сережа и мать плакали, а в доме было так пусто, как будто только что вынесли что-то самое важное, без чего все должно затихнуть, опустеть, замереть. Потом на вокзале вдруг неожиданно подошел к ним Савинов, в серой, длинной, мокрой от дождя шинели, и лицо у него было серое, мокрое и измученное.
- Лизавета Павловна... - сказал он дрожащим голосом. - Я с вами хотел поговорить...
Лизе стало тяжело и неприятно. Все, что можно было сказать, уже было переговорено сто раз за это лето..