Теофил Норт   ::   Уайлдер Торнтон

— Я очень плохо говорю по-немецки, но какой это чудесный язык! Насколько Leiden, Liebe, Sehnsucht красивее, чем «страдания», «любовь» и «желание»! — Я медленно повторил немецкие слова. По руке ее пробежала дрожь. — А ваше имя «Лизелотта» — вместо Елизавета-Шарлотта! И уменьшительные: Mutterchen, Kindlein, Engelein. — У меня возникло побуждение незаметно придвинуть наши руки к ее колену. Ее глаза были расширены и глядели в стену напротив. Она глубоко дышала. Подбородок у нее подергивался. — Я вспоминаю немецкие стихи, которые знаю благодаря музыке Баха: «Ach, Gott, wie manches Herzeleid» и «Halt' im Gedachtnis Jesum Christ», «Gleich wie der Regen und Schnee vom Himmel fallt…» [96] . Слова можно перевести, нельзя перевести то, что слышим мы, любящие язык. — Я вспомнил и продекламировал другие. Я дрожал, потому что в голове у меня звучала музыка Баха, в которой присутствует некая множественность — как в волнах и поколениях.

Я слышал шаги на цыпочках в коридоре, но поначалу — без шепота. За дверью уже собирался народ. Подозреваю, что обычай убавлять на ночь свет был нарушен в связи с моим приходом. Я осторожно убрал руки, встал и пустился осматривать комнату, останавливаясь перед картинками. Я задержался перед двумя силуэтами — вероятно, столетней давности — ее родителей. Я взглянул на нее и кивнул. Она провожала меня взглядом. Выцветший голубоватый снимок тети Лизелотты с двумя детскими колясками в Центральном парке.