У   ::   Иванов Всеволод

Знал же он о нашей ссоре с Жаворонковым; отличал же он меня от обычного обитателя дома № 42 и, наконец, понимал же он полное мое презрение к одежде? А как запутал, какой заставляет описывать эллипс? Вот надо б спросить поподробнее о Лебедевых, а язык не поворачивается - и без того выпущено в обращение такое количество неразвитых положений, что опилки перекинулись у меня из горла в голову. Непочтительные мысли заставили меня опустить взор на дно тарелки.

- Вспоминается мне несколько случаев,- сказал я.- Моряка спросили: "На каком судне безопаснее всего плавать?" - "Которое в гавани,- ответил он,назначено в ломку". Рассуждая по этому поводу, у знаменитого портретиста, обладателя удивительно некрасивых детей, захотели узнать, как же так: рисует величайшие портреты, а собственные дети плохие. И живописец отве-тил: "Портреты - что, а если бы я даже был скульптором, то и то бы не смог слепить ребенка удачно в полной темноте и ночью". Вышеприведенные ответы напоминают мне своей полной отк-ровенностью ответ одного портного, которого спросила жена, видя как он, кроя свое собственное платье, все же употребляет материала больше, чем необходимо: "Зачем это, Вася?" А Вася сказал: "Удивительно, ты хочешь, чтоб я потерял приличную привычку воровать?"

Когда я поднял глаза,- Черпанов исчез.

Доктор повязывал галстук. Синяки прилежно залепляли его лицо. Он сидел весело на скреще-нных ногах у окна в изголовье матраца. Во мне он открыл, должно быть, разгорающуюся гордость и самодовольство, потому что он одобрительно сказал:

- Вы правы, Егор Егорыч. Нейтралитет похож на проходную комнату. Действуйте. По мое-му мнению, всех счастливее тот, кто или не знает или не верит тому, что он несчастлив. Синяки, а не болезненное состояние, внешнее, а не внутреннее мешало мне выйти из комнаты.