Уездное   ::   Замятин Евгений Иванович

И всегда, бывало, чаем напоит Евсей, с кренделями с монастырскими. Поит - а сам приговаривает, так что-нибудь, абы бы утешить:

- Эх, малый! Меня намедни игумен за святые власы схватил, я и то... Эх, мал... А ты ревешь?

Веселый прибежал в монастырь Барыба: ушел теперь от собак балкашинских.

- Отец Евсей дома?

Послушник прикрыл рот рукой, загоготал:

- Во-она! Его и с гончими не разыщешь: запил, всю неделю в Стрельцах крутит отец Евсей.

Нету Евсея. Конец, больше некуда. Опять на балкашинский двор...

3. ЦЫПЛЯТА

После всенощной либо после обедни догонит Чеботариху батюшка Покровский, головой покачает и скажет:

- Неподобно это, мать моя. Ходить нужно, проминаж делать. А то, гляди-ка, плоть совсем одолеет.

А Чеботариха на линейке своей расползется, как тесто, и, губы поджавши, скажет:

- Никак ни можно, батюшка, бизпридстанно биение сердца.

И катит Чеботариха дальше по пыли, облепляя линейку - одно целое с ней, грузное, плывущее, рессорное. Так, на своих ногах без колес,- никто Чеботариху на улице и не видел. Уж чего ближе - до бани ихней чеботаревской (завод кожевенный и баню торговую муж ей оставил), так и то на линейке ездила, по пятницам - в бабий день.

И потому линейка эта самая, и мерин полово-пегий, и кучер Урванка - у Чеботарихи в большом почете. А уж особо Урванка: кучерявый, силища, черт, и черный весь - цыган он был, что ли. Закопченный какой-то, приземистый, жилистый, весь как узел из хорошей веревки. Поговаривали, что он, мол, у Чеботарихи не только что в кучерах.