JК
Укрощение тигра в Париже :: Лимонов Эдуард
Страница: 325 из 348Живя в своем загороде, она наведывалась в Париж лишь раз в месяц, чтобы получить от жильца Лимонова квартирную плату в банковских билетах, плюс несколько билетов за электричество и телефон. Кто-то настучал на них мадам.
На такой улице, как дез'Экуфф, невозможно было скрыть такого зверя, как тигр. Очевидно Наташку видели пьяной. Владельцы маленьких лавок, местные молодые и не очень молодые парни, общество улицы, здоровались с ней слишком развязно, не раз замечал писатель. С ним, после трех лет жизни на улице, здоровалась только консьержка его дома и ее дети и консьержка соседнего дома, того самого, многострадального, уже три года перестраиваемого. Разумеется, в первые месяцы жизни писателя на рю дез'Экуфф, его, проходящего по дну тесного ущелья, пытались задрать, познакомиться и вовлечь. Несколько раз вежливо, но неуклонно отведя притязания на дружбу или вражду, он завоевал право быть человеком-невидимкой. Он не сомневался в том, что он им не по зубам. К нему не умели приставать даже в Нью-Йорке. Конечно, его можно было побить, как всякого другого человека, но для этого нужно было его особенно возненавидеть. Его, глядящего на уличное общество пустыми глазами все повидавшего в жизни человека, побывавшего в КГБ и FBR, бывшего любовником жены мафиози, работавшего в гарлемском госпитале, прожившего год в отеле, где жили только черные, чем они могли запугать? Они тоже стали смотреть на него пустыми глазами.
На Наташку уличное общество или «евреи», как писатель и подружка (впрочем, вполне дружелюбно) их называли, глядели живыми глазами. Ей кричали «Наташа!», и бежали пожать руку, и лезли целоваться.
На такой улице, как дез'Экуфф, невозможно было скрыть такого зверя, как тигр. Очевидно Наташку видели пьяной. Владельцы маленьких лавок, местные молодые и не очень молодые парни, общество улицы, здоровались с ней слишком развязно, не раз замечал писатель. С ним, после трех лет жизни на улице, здоровалась только консьержка его дома и ее дети и консьержка соседнего дома, того самого, многострадального, уже три года перестраиваемого. Разумеется, в первые месяцы жизни писателя на рю дез'Экуфф, его, проходящего по дну тесного ущелья, пытались задрать, познакомиться и вовлечь. Несколько раз вежливо, но неуклонно отведя притязания на дружбу или вражду, он завоевал право быть человеком-невидимкой. Он не сомневался в том, что он им не по зубам. К нему не умели приставать даже в Нью-Йорке. Конечно, его можно было побить, как всякого другого человека, но для этого нужно было его особенно возненавидеть. Его, глядящего на уличное общество пустыми глазами все повидавшего в жизни человека, побывавшего в КГБ и FBR, бывшего любовником жены мафиози, работавшего в гарлемском госпитале, прожившего год в отеле, где жили только черные, чем они могли запугать? Они тоже стали смотреть на него пустыми глазами.
На Наташку уличное общество или «евреи», как писатель и подружка (впрочем, вполне дружелюбно) их называли, глядели живыми глазами. Ей кричали «Наташа!», и бежали пожать руку, и лезли целоваться.