Укрощение тигра в Париже   ::   Лимонов Эдуард

И ребята, как взвод, роющий окоп, копаются в земле, и на одно горькое слово Пьера или Фернана всегда есть циничное замечание Тьерри.

— Мы устойчивый взвод, — решил писатель. — Гуд экзерсайз перед завтраком! — поддержал он Тьерри.

Неся перед собой труп собаки, завернутый в белую скатерть, к ним подошел Генрих, так и не надевший шляпу.

— Не удалось согнуть ему лапы. Уже застыл… — сообщил он взводу. И оглядев яму, а потом труп собаки в саване, объявил:

— Не влезет! Дай мне лопату, Пьер! — Прыгнул в яму и начал заострять утлы. — Чтоб ноги уместились, — объяснил он.

Наташка коснулась рукой торчащую из импровизированного савана лапу. — Ой, какой твердый! Какой ужас!

Восклицание «Какой ужас!» — символ Наташкиной психологической структуры. Она пользуется им десятки раз в день. Она от жизни в восторге и в ужасе, или в ужасном восторге.

Потрудившись еще некоторое время над ямой, — копать могилу оказалось делом нелегким, даже могилу для собаки, — они опустили труп в яму. По правилам (так во всяком случае пишут в книгах о похоронах людей, но, вне сомнения, эта же традиция применима и к похоронам животных) Генрих первым должен был бросить на труп Лаки горсть земли. Как ближайший родственник афгана. Однако не знающий традиции или забывший о ней, Тьерри сделал это первым. После него уже высыпал свою горсть Генрих, а за ним и весь взвод, взмахивая лопатами, стал заполнять яму землей.

— Лежи тут, Лакушка, тихо! — выпрямившись, сказал Генрих.