Упраздненный театр   ::   Окуджава Булат

В синих глазах плавала тоска.

- Послушай, - сказала она, - разве мои мама и папа - буржуи?

- Нет, - промямлил Ванванч.

Он вспомнил, что его мама с Каминским была любезна, но дружбы не было. Так, едва ощутимый коммунальный холодок, легкий и необременительный.

- Они приходят по ночам, требуют драгоценности и роются везде, сказала Жоржетта в пространство.

Ванванч смолчал. Он знал об этом от мамы. Она как-то случайно просветила его, но, увидев широко распахнутые глаза сына, деланно рассмеялась. Получилось неловко.

- Папа настаивает, чтобы мы все уехали во Францию... - сказала Жоржетта.

- Ух ты!.. - захлебнулся Ванванч.

- Но ведь там капиталисты, представляешь?

- А ты? - спросил Ванванч, глотая слюну.

- Что я, дура? - шепнула Жоржетта. - Конечно, нет...

Но когда бабуся после школы кормила его, он вдруг расплакался и потерся щекой о ее руку. "Вай! - воскликнула она скорбно. - Коранам ес!"*

* Горе мне! (арм.).

Что-то в бабусе все-таки было от Акулины Ивановны: мягкость, округлость, тихие интонации и запах лука с топленым маслом, когда ее руки повязывали ему шарфик. И в сумерках на фоне серого окна ее округлый силуэт выглядел узнаваемо.

Было жаль разлуки с няней. Было жаль Каминских, решивших уехать. Что-то привычное распадалось. Может быть, вот тогда и возникла впервые скорбная и неостановимая мелодия утрат: один за другим, одно за другим, все чаще и быстрее... И эта мелодия сопровождает его в продол-жение всей жизни.