Страница:
25 из 50
– Зачем так громкоговори! – замахала на него руками Ракимаш и, подойдя к нему, что-то сказала на ухо.
Лозовой слушал, хитровато поглядывая в мою сторону, и, когда Ракимаш ушла в сени за самоваром, сказал мне:
– У них, брат, вслух нельзя считать ягнят… Да еще при посторонних. Примета дурная.
Самовар поставили прямо на пол. Мы расселись на кошму вокруг низенького столика. Хозяйка принесла в большой миске мелко нарезанное, протомленное в жире мясо разных сортов – это и есть кавардак. Чай подавали зеленый, густого взвару, и разбавляли его буровато-желтым топленым молоком. Пили долго, не торопясь; приходила несколько раз молоденькая застенчивая сакманщица и после каждой чашки чая снова убегала в кошару; заезжал утолить жажду Токтарбек, и Ракимаш пояснила, что Токтарбек – значит последний сын – и тот в деле помощник; заходил Жасеин, и от каждой выпитой чашки его обветренное лицо становилось еще краснее, точно появлялся он из парной.
– У ярочек соски срезают, когда брюхо стригут. Плохая овечка получается – вымя большое, соска нет. Стричь будут – смотреть надо. Сам смотреть буду, – говорил он сердито Лозовому.
– Это мероприятие виновато, – шутит Лозовой. – Раньше у нас так было: стрижка шерсти – мероприятие, окот – тоже. Бывало, все учреждения подключались: и райисполком, и райком комсомола, и даже сберкасса. Одних сакманщиков по шесть, по семь человек на каждую отару присылали. А ягнята дохли.
Все дружно смеются.
|< Пред. 23 24 25 26 27 След. >|