В больнице для умалишенных   ::   Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович

Я посылаю отсюда в трактир за порцией котлет и съедаю их здесь, в этой комнате. Je ne dis pas que ca soit tout a fait confortable, mais... ca m'arrange! {Я не говорю, что это вполне комфортабельно, но... мне это удобно!} Но есть люди - я вижу это! ah! j'ai plus de perspicacite qu'on ne le pense! {я проницательнее, чем думают!} - у которых по этому случаю так и вертится на языке слово "шалопай"... N'est-ce pas, mon oncle? Конечно... я не знаю... быть может, с точки зрения философии (Ваня с какою-то неизреченною язвительностью произносит слово "философия", как будто надеется пристыдить им меня)... ну да, с точки зрения философии... быть может, оно... но клянусь, что как ни остроумно слово "шалопай", оно никогда не слетит у этих людей с языка... Vous m'entendez, mon oncle! {Понимаете, дядюшка!} - никогда! Ибо в ту минуту, как это слово слетает с языка, я беру за хвост вот эту самую селедку и обмазываю ею лицо шутника!

И так далее.

И эта сцена не единственная. Вводя меня в круг своего миросозерцания, Ваня каждый день угощает меня чем-нибудь в этом роде. С истинно англосаксонскою беспощадностью он ставит меня на известную покатость, очутившись на которой я уже ни о чем другом не могу мечтать, кроме безусловного поддакивания и изумления перед его остроумием, находчивостью и проницательностью. Ибо, в противном случае, он, не долго думая, возьмет с тарелки селедку и обмажет ею мне лицо!

Такова сила бесповоротности идеалов и таковы последствия ее для тех слабохарактерных, которых сталкивает судьба с людьми, обладающими этою силою.