В больнице для умалишенных   ::   Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович

Но даже и это не тронуло их, а только вызвало с их стороны довольно безвредные шутки, в которых напоминалось мне, что Тредьяковский был избит Волынским и что он же получил от императрицы Анны Ивановны всемилостивейшую оплеушину (это были единственные сведения о русской литературе, которые были в ходу в нашем "заведении"). Тогда я обиделся не на шутку и, оставив всякую сдержанность, обратился к ним в упор.

- Я умник, - сказал я, - а вы глупые. Да, глупые! глупые! глупые! Но вас, глупых, ласкают и балуют, а меня, умного, преследуют и наказывают! И. когда вы, глупые, выйдете из "заведения", то вас сделают камер-юнкерами, а может быть, и помпадурами, а я, умный, буду изнывать в это время в регистратуре и облизываться при виде ваших расшитых золотом фалд! Скажите, справедливо ли это?

Это было с моей стороны и назойливо и непоследовательно. Назойливо потому что хотя мои товарищи и не видели ничего дурного в глупости, но все-таки не желали, чтоб им слишком явно напоминали об ней. Непоследовательно - потому, что в упреке моем сказывалась зависть и тайное вожделение вышитых золотом фалд, которые я, в качестве "философа", должен бы был презирать. Поэтому меня сразу осадили, сказав:

- Вместо того чтоб завидовать и считаться, лучше бы ты на свои руки посмотрел! Ведь это срам - всегда все в чернилах! Ты не забудь, что ты воспитываешься в одном с нами "заведении" и что твой срам падает на всех нас! А сапоги-то! Messieurs! посмотрите, какие у него сапоги! Sapristi! Ca devient intolerable! {Черт возьми! Это становится несносным!}

Выслушивая эти отповеди, я бледнел и дрожал! Увы! как ни храбрился я, как ни хвастался своею изолированностью среди "глупеньких мальчиков", дух корпорации действовал и на меня.