В круге первом (том 1)   ::   Солженицын Александр Исаевич

И ничуть не разгладясь лицом и слова выговаривая, как делая большой труд, Надя ответила: - Я тебе мешаю? Я порчу тебе настроение? Они смотрели друг на друга через диссертационный заваленный стол. Оленька выпрямилась, пухленький подбородок ее приобрел твердые очертания. Она сказала четко: - Видишь ли, Надя. Я не хотела бы тебя обидеть. Но, как сказал наш общий друг Аристотель, человек есть животное общественное. И вокруг себя мы можем раздавать веселье, а мрак - не имеем права. Надя сидела пригорбившись, уже очень немолода была эта посадка. - А ты не можешь понять, - тихо, убито выговорила она, - как бывает тяжело на душе? - Как раз я {очень} могу понять! Тебе тяжело, да, но нельзя так любить себя! Нельзя себя настраивать, что ты одна страдалица в целом мире. Может быть, другие пережили гораздо больше, чем ты. Задумайся. Она не договорила, но почему, собственно, один пропавший без вести, которого еще можно заменить, ибо муж заменим, - значил больше, чем убитый отец, и убитый брат, и умершая мать, если этих трех заменить нам не дано природой? Она сказала и еще постояла пряменько, строго глядя на Надю. Надя отлично поняла, что Оля говорит о потерях - своих. Поняла - но не приняла. Потому что ей представлялось так: непоправима всякая смерть, но случается она, все-таки, однократно. Она сотрясает, но - единожды. Потом незаметнейшими сдвигами, мало-помалу-помалу она отодвигается в прошлое. И постепенно освобождаешься от горя. И надеваешь рубиновую брошку, ду[397] шишься, идешь на свидание. Неразмычное же надино горе - всегда вокруг, всегда держит, оно - в прошлом, в настоящем и в будущем. И как ни мечись, за что ни хватайся - не выбиться из его зубов.