В людях   ::   Горький Максим

Клещов, не торопясь, пил водку, осторожно крякал и тихо говорил:

- Спеть всякий может, у кого голос есть, а показать, какова душа в песне,- это только мне дано!

- Ну, не хвастай, однако!

- Кому - нечем, тот не хвастает,- всё так же тихо, но более упрямо говорил певец.

- Заносчив ты, Клещов! - с досадой восклицает трактирщик.

- Выше своей души не заношусь...

А в углу рычал мрачный октавист:

- Что понимаете в пении сего безобразного ангела вы, черви, вы, плесень?

Он всегда и со всеми был не согласен, против всех спорил, всех обличал, и почти каждый праздник его жестоко били за это и певчие и все, кто мог, кто хотел.

Трактирщик любит песни Клещова, но терпеть не может самого певца; жалуется всем на него и явно ищет унизить шорника, посмеяться над ним; это знают и завсегдатаи трактира и сам Клещов.

- Хорош певец, да кичлив, и надо его одернуть,- говорит он, и некоторые гости соглашаются с ним.

- Это - верно, заносчив парень!

- Чем заносится? Голос - от бога, не сам нажил! Да и велик ли голос-то? - упрямо твердит трактирщик. Согласная публика вторит ему:

- Верно, тут не голос, а больше - уменье.

Однажды, когда певец, остыв, ушел, трактирщик стал уговаривать Лысуху:

- Вот тебе бы, Марья Евдокимовна, побаловать с Клещовым-то, помотала бы ты его маленько, а? Чего тебе стоит?

- Кабы я помоложе была,- усмехаясь, сказала торговка.