Вагон   ::   Ажаев Василий

Меня расстроил Фетисов, он вдруг спросил:

— Ну, кинул свои приветы с того света? (Так я шутя назвал наши послания на волю.)

— Полетели мои голуби… А что?

— Зря. Я не пишу. Никому. Кроме жены, конечно.

— Почему?

— Не хочу подводить людей.

— Глупости! — Я рассердился. — Выдумываем всякие страсти-мордасти. Чем может повредить наше письмо?

— Тем только, что это письмо врага народа.

Фетисов рассказал: знакомых ему людей арестовали за найденные у них письма из лагеря. Петро вспомнил еще два случая. Мякишев тоже начал приводить примеры.

— Хватит, — оборвал я их. — Больше писать не буду. Жаль, раньше не остановили.

Тяжко и больно думать, что мои письма могут повредить Боре Ларичеву или Ване Ревнову. Значит, я должен от них отказаться? Эх, Митя, попробуй заснуть все-таки. Считай до тысячи или до шести тысяч пятисот — по числу километров, оставшихся позади. Ну, давай… Один, два, три… Сто двадцать пять, сто двадцать шесть… Тысяча двести семь, тысяча двести восемь… Тысяча двести девять…

Я засну, и мне приснится

Лес зеленый и свобода…

Черта с два заснешь! И кто придумал этот дурацкий арифметический способ? Дома никогда не хватало времени для сна, мечтал подольше поспать в воскресенье, а здесь…

Боря, скажи, неужели я должен от тебя отказаться? И от Вани, от всех вас? Как же тогда с нашей клятвой о товариществе на всю жизнь? Да разве есть такая сила, способная смять и раздавить дружбу? Не верю!

Интересно у нас получилось.