Великий стол   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

Петр полулежал в своем покое, более пышном и менее любимом им, чем Крутицкие терема, обложенный пестрыми подушками ордынской работы, и был так слаб и изможден видом, что Протасий, для коего смерть уже не являла особого ужаса, подивился все же: как смог этот ветхий муж еще несколько часов назад выстоять службу, в тяжелом облачении читать и подымать руки, а потом, стоя, раздавать милостыню сотням людей и теперь еще говорить и что-то делать? Но Петр взглянул на него ясно, движением бровей попросил себя приподнять и произнес нежданно твердым, хоть и негромким голосом:

— Мир тебе, чадо! Ивана, Данилыча, нету, — продолжил он с отдышкою, — достоит тебе прияти последнюю волю мою!

Он приодержался и поднял узкую прозрачную, почти из одних костей и связок ладонь. Иереи, что наполняли покой, теснясь, вышли один за одним в низкие двери, однообразно пригибаясь под притолокой. Остались только трое: архимандрит Феодор, служка и писец.

— Подай мир князю Ивану Данилычу и всему дому его! — сказал Петр и, подняв руку, благословил Протасия. Помолчав, добавил: — И тебе мир, чадо!

Протасий, что вряд ли был моложе Петра, в этот миг почувствовал себя и верно чадом, дитем пред отходящим мира сего митрополитом. О столь мужественной смерти он, воин, и сам бы молил Господа! Но было и еще нечто во взоре Петра, некая скорбь невысказанная, обращенная именно к нему. Протасий вздрогнул, почуяв и почти угадав, о чем была та немая скорбь Петра.