Вишневый омут   ::   Алексеев Михаил Николаевич

Ворон, не шелохнувшись, послал вслед проезжающим тревожно-задумчивый гортанный вскрик, и люди, примолкнув, долго ещё глядели на него, пока птица не превратилась в чёрную точку, а затеми вовсе пропала в текучей синей дымке утра.

– Ишь ты, живёт! – протирая заслезившиеся от напряжения немолодые глаза, вздохнул Илья Спиридонович.

– Птица, а тоже, поди, разум имеет, – вздохнул и Михаил Аверьянович, готовый продолжить прерванный рассказ. – Вот так, сват, и жил там батька-то мой, Аверьян Харламов. Двадцать пятый год дослуживал царю и отечеству. Севастопольскую прихватил, ранили его там. Полк ихний опосля возле нашего села квартировал, в лагере, в палатках, по-цыгански. Солдаты – москалями их там звали – частенько в село наведывались, батька мой тоже. Ну и полюбись матке моей, тогда восемнадцатилетней дивчине. У её батька, деда моего, сад был – у полтавчан, почесть, у всех сады. В саду и встречались, кохалися. А через годок – вот он тут как тут, ребёночек, я, значит, на свет, никого не спросясь, объявился. В хате переполох! Дед, отец матери моей, от такого позору в петлю полез…

– Полезешь! – буркнул Илья Спиридонович, и телега под ним беспокойно скрипнула.

Михаил Аверьянович перемолчал минуту, зачем-то протёр тыльной стороной ладони глаза и негромко закончил:

– И удавился бы, да соседи помешали. Не дали умереть. А тут и Аверьян, батька мой, заявился. «Так и так, говорит, не журись, отец, не обижу я твоей дочери. Скоро службе моей выйдет срок. Женюсь я на Настеньке, и будем жить с ней». – «Знаем мы вас, москалей, кацапов! – кричит мой дедусь.