JК
Владимир Ковалевский: трагедия нигилиста :: Резник Семен Ефимович
Страница: 55 из 453И в тот момент, когда он, пройдя сквозь строй солдат, поднялся по неровным ступеням на эшафот, над сгрудившейся сумеречной толпой, над головами серых неподвижных солдат, под сумеречным, низко нависшим небом, птицей пролетело что-то яркое, кровоточащее, словно вырванное из груди сердце! То на черный горбыль помоста, к ногам безучастного ко всему происходящему Чернышевского упал свежий, словно алмазами, усыпанный капельками дождя, букет алых гвоздик…
Короткое движение в толпе… Мгновенное оцепенение… Почти незаметная улыбка, тронувшая бледные губы приостановившегося на миг «государственного преступника»… И в затаенной тишине – хлюп-хлюп, хлюп-хлюп: двое в штатском уводят под руки тоненькую девушку в черной широкополой шляпе.
…Потом аудитор долго и монотонно читал приговор…
Четверть часа длилось немое стояние у «позорного столба»…
Палач переламывал над головой опущенного на колени Чернышевского заранее подпиленную шпагу…
Но спектакль был непоправимо испорчен. И когда «преступника» снова вели к карете, уже десятки букетов и венков летели в его сторону и плюхались под ноги в грязь, словно бы устилая крестный путь писателя, виноватого лишь в том, что его независимое слово имело слишком сильное влияние на людей.
А отведенная в участок девушка дерзко усмехалась в задубелые полицейские рожи:
– Я люблю его! Я люблю этого человека!
И год высылки под надзор за громко выкрикнутую от лица целого поколения отчаянную и самоотверженную любовь…
Ковалевский не только был свидетелем всего, что произошло на Мытнинской площади в то слякотное майское утро, но можно не сомневаться: он заранее знал, что именно там произойдет. И больше того: он наверняка употребил все свое красноречие, всю «бойкость диалектики», чтобы удержать девушку от ее безрассудной затеи.
Короткое движение в толпе… Мгновенное оцепенение… Почти незаметная улыбка, тронувшая бледные губы приостановившегося на миг «государственного преступника»… И в затаенной тишине – хлюп-хлюп, хлюп-хлюп: двое в штатском уводят под руки тоненькую девушку в черной широкополой шляпе.
…Потом аудитор долго и монотонно читал приговор…
Четверть часа длилось немое стояние у «позорного столба»…
Палач переламывал над головой опущенного на колени Чернышевского заранее подпиленную шпагу…
Но спектакль был непоправимо испорчен. И когда «преступника» снова вели к карете, уже десятки букетов и венков летели в его сторону и плюхались под ноги в грязь, словно бы устилая крестный путь писателя, виноватого лишь в том, что его независимое слово имело слишком сильное влияние на людей.
А отведенная в участок девушка дерзко усмехалась в задубелые полицейские рожи:
– Я люблю его! Я люблю этого человека!
И год высылки под надзор за громко выкрикнутую от лица целого поколения отчаянную и самоотверженную любовь…
Ковалевский не только был свидетелем всего, что произошло на Мытнинской площади в то слякотное майское утро, но можно не сомневаться: он заранее знал, что именно там произойдет. И больше того: он наверняка употребил все свое красноречие, всю «бойкость диалектики», чтобы удержать девушку от ее безрассудной затеи.