JК
Военные рассказы :: Пепперштейн Павел
Страница: 151 из 243Эти процедуры, составляющие тайную суть всех войн, показались мне столь отвратительно случайными, столь отталкивающе нейтральными, столь лишенными не только героического, но даже и трагического содержания, что меня поначалу нередко тошнило, пока моя дрожащая от истощения рука выводила на бумаге фразу за фразой. Не я был их автором, я являлся лишь секретарем невидимых существ, диктовавших мне эти истории. Но потом странное и всеобъемлющее наслаждение выплыло оттуда, из текста, словно рыба из бездн, и холодная или горячая сладость отдельных слов напомнила мне о давно забытых пиковых моментах наркотического блаженства, испытанных в молодости, в Европе и в Саудовской Аравии.
И тогда мне начинало казаться, что война умирает, умирает вместе со мной, и что умирает она настолько старой, что сделалась равнодушна к себе, но все же сквозь фильтр этого безразличия она диктует мне свои последние записки…
Темная, высохшая рука ирландца отделилась от руки следователя, полезла под подушку и извлекла оттуда пачку грязных листов, неряшливо исписанных по-английски. Но потом я догадался, что война вовсе не уми рает, она просто приобретает новые облики, на столько непривычные, что мои глаза воина и шпиона более не узнают ее.
Записывая некоторые рассказы, например, «Творожники» или «Мячик Золотой», я плакал как ребенок, другие, – например, «Смешной гроб», – пробуждали во мне давно утраченную жестокость.
Но по большей части записываемые тексты не волновали моего сердца.
Потом невидимые существа объяснили мне, что дело не столько в самих историях, сколько в их сочетаниях: все это определенный код, в котором заключен смысл. Что за шифрованные послания они туда вложили и зачем – не знаю.
И тогда мне начинало казаться, что война умирает, умирает вместе со мной, и что умирает она настолько старой, что сделалась равнодушна к себе, но все же сквозь фильтр этого безразличия она диктует мне свои последние записки…
Темная, высохшая рука ирландца отделилась от руки следователя, полезла под подушку и извлекла оттуда пачку грязных листов, неряшливо исписанных по-английски. Но потом я догадался, что война вовсе не уми рает, она просто приобретает новые облики, на столько непривычные, что мои глаза воина и шпиона более не узнают ее.
Записывая некоторые рассказы, например, «Творожники» или «Мячик Золотой», я плакал как ребенок, другие, – например, «Смешной гроб», – пробуждали во мне давно утраченную жестокость.
Но по большей части записываемые тексты не волновали моего сердца.
Потом невидимые существа объяснили мне, что дело не столько в самих историях, сколько в их сочетаниях: все это определенный код, в котором заключен смысл. Что за шифрованные послания они туда вложили и зачем – не знаю.