Время убийц   ::   Миллер Генри

В родном городе неприязненность — это не более чем равнодушие; в чужом городе или на просторах между городами вы сталкиваетесь с откровенно враждебной стихией. Вас подстерегают свирепые собаки, дробовики, шерифы и разношерстные, но неизменно бдительные граждане. Вы не решитесь даже лечь на холодную землю, если в этой округе вы чужак. Вы будете шагать, и шагать, и шагать без конца. Вы ощутите холодное дуло револьвера, уткнувшееся вам в спину, побуждая вас шевелиться побыстрее, быстрее, еще быстрее. Это ведь и ваша страна тоже, в которой все это происходит, не какая-то чужая земля. Возможно, япошки жестоки, гунны-венгры — дикие варвары, но эти-то что за черти? Они похожи на вас, разговаривают, как вы, они носят ту же одежду, едят ту же пищу, и они же травят вас, как собаки. Разве они не хуже самых злейших врагов? Для других я могу найти оправдание, но для собственных соплеменников никаких оправданий найти не могу. «У меня там нет друзей», — частенько писал Рембо в письмах домой.

Даже в июне 1891 года, в письме из марсельской больницы, у него звучит тот же рефрен. «Je mourrai ой me jettera le destin. J'espere pouvoir retourner la ou j'etais (Abyssinnie), j'y ai des amis de dix ans, qui auront pitie de moi, je trouverai chez eux du travail, je vivrai comme je pourrai. Je vivrai toujour la-bas, tandis qu'en France, hors vous, je n'ai ni amis, ni connaissances, ni personne» 22 . А в сноске говорится:

«Cependant la gloire litteraire de Rimbaud battait alors son plein a Paris. Les admirateurs, qui lui eussent ete personnellement tout devoues, etaient deja nombreux. Il 1'ignorait. Quelle malediction! » 23

Да еще какое проклятье! Я вспоминаю собственное возвращение в Нью-Йорк, вынужденное к тому же, после десяти лет за границей.