JК
Вывернутая перчатка :: Павич Милорад
Страница: 90 из 172Он не захотел отдавать главу своей новой книги и вместо этого вынул из кармана мой текст и бросил его на стол. Таким образом опус под названием «Яйца на сале» снова был пущен в оборот. Сдавали в последний раз. Выиграл Миша Павич.
– Теперь роль того, кто ест яйца с собственным салом, досталась вам, Павич, – сказал я ему со смехом и посмотрел на Чурлу, который, проиграв, получил роль того, кто режет животы и кормит. И тут я заметил, что седина у него на висках странным образом напоминает сердце и полумесяц.
Время створаживалось, мрак излечивался от света, выздоравливал, приобретал глубину, а мы, сонные, спускались вниз по лестнице. Мы шли есть пироги со шпинатом, которые пекут на Чубуре около полуночи.
– Не люблю шпинат, – заметил Чурла, – да будет он благословен, да уродится он и на дереве, и на камне, но только бы мне его этой ночью не пробовать, – сказал он и зашагал к центру города. И Миша Павич пошел вместе с ним, и, когда он прощался, я заметил, что он не может вспомнить моего имени. Он шел сутулый и бледный, будто взвалил на себя Дунай. Одна рука его лежала на кармане жилета, словно он хотел проверить, тикают ли там часы. Чурла взял его под руку и предупредительно пропустил вперед, чуть поддерживая на ходу…
«Неужели они и вправду идут на Балканскую улицу? – подумал я, и тут пробило без четверти двенадцать. – Впрочем, почему бы и нет, – решил я, – до Балканской улицы отсюда не так уж и далеко – три сорочьих перелета».
– Теперь роль того, кто ест яйца с собственным салом, досталась вам, Павич, – сказал я ему со смехом и посмотрел на Чурлу, который, проиграв, получил роль того, кто режет животы и кормит. И тут я заметил, что седина у него на висках странным образом напоминает сердце и полумесяц.
Время створаживалось, мрак излечивался от света, выздоравливал, приобретал глубину, а мы, сонные, спускались вниз по лестнице. Мы шли есть пироги со шпинатом, которые пекут на Чубуре около полуночи.
– Не люблю шпинат, – заметил Чурла, – да будет он благословен, да уродится он и на дереве, и на камне, но только бы мне его этой ночью не пробовать, – сказал он и зашагал к центру города. И Миша Павич пошел вместе с ним, и, когда он прощался, я заметил, что он не может вспомнить моего имени. Он шел сутулый и бледный, будто взвалил на себя Дунай. Одна рука его лежала на кармане жилета, словно он хотел проверить, тикают ли там часы. Чурла взял его под руку и предупредительно пропустил вперед, чуть поддерживая на ходу…
«Неужели они и вправду идут на Балканскую улицу? – подумал я, и тут пробило без четверти двенадцать. – Впрочем, почему бы и нет, – решил я, – до Балканской улицы отсюда не так уж и далеко – три сорочьих перелета».