Страница:
49 из 125
Нравилась удаль Бориски, его бесстрашие, умение складывать песни («Гляди, и меня там помянет! Я прахом стану, а слово останется»). Но не терпел в характере Бориски беспощадную правдивость: юноша безбоязненно говорил ему прямо в глаза все, что думал, о чем другие не осмелились бы сказать, и эта бесхитростная, по-детски ясная прямота сердила князя. «Рассуждает не по достатку, — не однажды думал он. — Напрасно мирволю ему».
Бориска постучал в дверь князевой избы.
— А-а-а, песнотворец! Входи, — приветливо поглядел князь. — Садись, потчуйся. Вишь, мне княгинюшка в путь сколь добра припасла!
Бориска, стесняясь, подсел к столу. Трошка где-то задержался во дворе.
Они выпили по чарке-другой. Заморское сильное вино сразу ударило Бориске в голову, и он быстро охмелел.
— Спой, — попросил его Иван Данилович и, откинувшись на лавке, привалился спиной к стене.
А Бориска и рад — залился соловьем о родной стороне, о Москве-матушке, что милее всего, и вдруг на полуслове умолк, вспомнив рассказ деда Юхима.
— Дозволь, княже, слово молвить? — глухо попросил он, и лицо его стало сумрачным, сквозь загар проступила бледность.
— Сказывай, — разрешил князь и насторожился.
— Может, и не моего ума се дело, да хочу допытаться: пошто так скудно смерды живут? Пошто ниварь голодает?
Юноша смотрел открыто, доверчиво ждал ответа.
— Я не облегчитель! Все от бога, — холодно сказал князь, нахмурившись.
|< Пред. 47 48 49 50 51 След. >|