Филатов едва заметно пожал плечами, забрал со стола выписанный капитаном пропуск и, миновав дежурного, выбрался на улицу.
Полуденная жара обрушилась на него, как раскаленный молот, но это было даже приятно. В кутузке тоже было жарко и даже душно, но дышалось там тяжело и пахло всякой дрянью: масляной краской, лизолом, стыдливо притаившейся по углам грязью, тоской, убожеством. А здесь, на улице, теплый ветер свободно доносил с сопок смолистые запахи тайги, а воздух был таким чистым, что его хотелось пить, как воду.
Мимо, громыхая разболтанными бортами, пропылил порожний грузовик с ярко-голубой кабиной и зеленым кузовом, похожий из-за своей окраски на жестяную детскую игрушку. Юрий с невольным уважением проводил его взглядом: это был "ГАЗ-51", снятый с производства чуть ли не четыре десятка лет назад. Потом, морщась от поднятой этим беглецом с автомобильной свалки пыли, проехал на скрипучем велосипеде с облупленной, не единожды перекрашенной рамой абориген лет пятнадцати. На багажнике у него был тощий рюкзак, а к раме велосипеда было с помощью бечевки прикручено кривое ореховое удилище без лески. Проезжая мимо Юрия, юный рыболов испуганно на него покосился и косился до тех пор, пока переднее колесо велосипеда не въехало в колдобину и он чуть было не загремел через руль.
"Знает, - подумал Юрий, глядя ему вслед. - Все они знают, кто я такой и что здесь делаю. Знают, что произошло на линии, и, возможно, знают даже, кто это сделал. Знают и молчат, и будут молчать, потому что своя рубашка ближе к телу.