Записки диссидента   ::   Амальрик Андрей Алексеевич

Мне вручили письма и телеграммы, которые я раньше не имел права получать, и я сам мог написать первое письмо - одно из трех в месяц. Я писал уже летящей в Москву Гюзель: . Ночью второго марта меня принял конвой этапа, идущего на Новосибирск. Мое привилегированное положение кончилось: впервые я очутился вместе и наравне с другими зэками, несколько фигур и грязно-серых бушлатах и с такими же серыми и одинаковыми лицами сидели и лежали в купе. Я думал, что меня повезут в ближайший к Камышлову лагерь, но начальник тюрьмы перед отъездом ничего не скачал и посмотрел как-то странно, так же посмотрел на меня сквозь решетку вагона пожилой старшина, держа в руках пакет с моим делом. - Антисоветчик, что ли? С таким сроком - и на Колыму! Вот оно, роковое слово. Так, значит, меня не оставят на Урале, не повезут на Алтай, в Западную Сибирь, в Забайкалье или даже на Сахалин: представлялись бескрайние ледяные просторы Колымы, дующие с Северного Ледовитого океана ветры, колымская трасса, выстроенная на человеческих костях, золотые рудники - самая отдаленная и страшная часть лагерного архипелага тридцатых - сороковых годов, и самая знаменитая лагерная песня вспоминалась:

Будь проклята ты, Колыма,

что названа чудом планеты,

сойдешь поневоле с ума

отсюда возврата уж нету...

- Антисоветчик, - сказал я, почувствовав даже гордость за то, куда меня решили загнать. - Ну, выходи, - старшина отодвинул решетчатую дверцу и молча повел по проходу.