Женщина   ::   Горький Максим

Тоскливо тянется и дрожит, развиваясь, высокая воющая нота, уходит всё глубже и глубже в пыльное тусклое небо и вдруг взвизгнув, порвется, спрячется куда-то, тихонько рыча, как зверь, побежденный страхом. Потом снова вьется змеею, выползая из-за решетки на жаркую свободу.

Внимая этой песне, отдаленно знакомой мне, - звуками своими она говорит что-то понятное сердцу, больно трогающее его, - я хожу в тени тюремного корпуса, поглядывая на окна, и вижу - в рамке одного из железных квадратов вклеено чье-то печально-удивленное голубоглазое лицо, обросшее беспечно растрепанной черной бородкой.

- Конёв? - вслух соображаю я.

Он, - на меня уставились, прищурясь, очень памятные мне глаза.

Оглядываюсь - мой надзиратель дремлет, сидя в тени на крыльце у входа в корпус, двое других играют в шашки, четвертый, усмехаясь, смотрит, как двое уголовных качают воду, приговаривая в такт движению рычага:

- Машкам, - Дашкам, - Дашкам, - Машкам... Я подхожу ближе к стене.

- Конёв - ты?

- Не могу признать, - бормочет он, - втискивая голову в решетку, - а верно: я - Конёв!

- За что?

- По фальшивой монете... только я совсем случайно, просто сказать вовсе ни при чем я тут...

Надзиратель проснулся, гремят ключи, точно кандалы, он дремотно советует:

- Нэ стой... далши отходи, у стена - нэлза.

- Середи двора - жарко, дядя.

- Вэздэ жарко, - справедливо говорит он, снова опуская голову, а сверху падает тихий вопрос Конева:

- Ты - кто?

- Татьяну рязанскую помнишь?

- Эко! - словно обидясь, тихонько воскликнул он. - Не помню! Чать, мы вместе судились...