JК
Жизнь Клима Самгина (Часть 2) :: Горький Максим
Страница: 712 из 801Очень похудев, бледная, она стала сумрачней, и, пожалуй, что-то злое появилось в ее круглом лице кошки, в плотно сжатых губах, в изгибе озабоченно нахмуренных бровей. Стояли мохнатые дни августа, над городом ползли сизые тучи, по улицам - тени, люди шагали необычно быстро. Со дня на день ожидался манифест о конституции, и Табаков, встряхивая рыжеватыми вихрами, повторяя уроки Спивак, высоким тенором говорил кому-то в саду:
- Эта конституция будет милостынею царя либералам для того, чтоб они помогли крепче затянуть петлю на шее рабочего класса.
"Баран, - думал Самгин, вспоминая слова Тагильского о людях, которые предают интересы своего класса. - Него ради?" - спрашивал он себя в сотый раз.
Вдруг, точно с потолка, упал Иноков, развалился в кресле и, крепко потирая руки, спросил:
- Как сиделось? Скверненькая у нас тюрьма, а вот в Седлеце...
Лицо его обросло темной, густой бородкой, глазницы углубились, точно у человека, перенесшего тяжкую болезнь, а глаза блестели от радости, что он выздоровел. С лица похожий на монаха, одет он был, как мастеровой; ноги, вытянутые на средину комнаты, в порыжевших, стоптанных сапогах, руки, сложенные на груди, темные, точно у металлиста, он - в парусиновой блузе, в серых, измятых брюках.
- Революционера начинают понимать правильно, - рассказывал он, поблескивая улыбочкой в глазах. - Я, в Перми, иду ночью по улице, - бьют кого-то, трое.
- Эта конституция будет милостынею царя либералам для того, чтоб они помогли крепче затянуть петлю на шее рабочего класса.
"Баран, - думал Самгин, вспоминая слова Тагильского о людях, которые предают интересы своего класса. - Него ради?" - спрашивал он себя в сотый раз.
Вдруг, точно с потолка, упал Иноков, развалился в кресле и, крепко потирая руки, спросил:
- Как сиделось? Скверненькая у нас тюрьма, а вот в Седлеце...
Лицо его обросло темной, густой бородкой, глазницы углубились, точно у человека, перенесшего тяжкую болезнь, а глаза блестели от радости, что он выздоровел. С лица похожий на монаха, одет он был, как мастеровой; ноги, вытянутые на средину комнаты, в порыжевших, стоптанных сапогах, руки, сложенные на груди, темные, точно у металлиста, он - в парусиновой блузе, в серых, измятых брюках.
- Революционера начинают понимать правильно, - рассказывал он, поблескивая улыбочкой в глазах. - Я, в Перми, иду ночью по улице, - бьют кого-то, трое.