Жизнь Матвея Кожемякина   ::   Горький Максим

В гробу Хряпов стал благообразнее - красные, мокрые глаза крепко закрылись, ехидная улыбка погасла, клыки спрятались под усами, а провалившийся рот как будто даже улыбался другой улыбкой, добродушной и виноватой, точно говоря:

"Ну - вот, нате, умер я..."

Никто из провожатых не говорил о покойнике - шептались и ворчали о делах города.

Но порою из тумана выплывала целая толпа мастеровых и слобожан, шумно окружала гроб, спрашивала:

- Кого хоронят?

- Хряпова, ребята!

- Закладчика?

- Его.

- Ага-а, подох-таки.

Некоторые ругались скверно, иные, налезая на провожатых, весело просили:

- На помин грешной души не сойдётся ли на бутылочку, а?

Исчезали, снова являлись и снова просили; забегал вперёд поп Александр, останавливался, высоко поднимая крест, и что-то говорил, а однажды пронзительно крикнул:

- Шапку, шапку снять...

И густой голос ответил сердито:

- Перед крестом - сниму, на, а не перед ним!

- Нехорошо ведёт себя народ, - сказал Кожемякин Тиунову.

Кривой встряхнулся и, как всегда, похожий на головню, теперь - мокрую, ответил:

- Молодые собачки, на цепи их долго и занапрасно держали, а теперь вот, будучи спущены, - мечутся они, испытывая, где предел воли ихней. Не понимают...

Помолчав, добавил:

- И требовать понимания нельзя с них: слепой, вокруг себя щупая, обязательно что-нибудь зря разобьёт, изломает...

Кожемякину показалось, что кривой верно говорит: люди были нарочито крикливы, слишком веселы, вызывающе с`овки.