Жизнь Матвея Кожемякина   ::   Горький Максим

Палага, поводя в воздухе белой, холёной рукой, задушевно говорила:

- Гляжу я на тебя - ходишь ты тихонький и словно бы не здешний, думаю - уйдёт он за матерью своей, сирота, лишит кого-то счастья-радости любовной! Сбились мы все тут, как зайцы в половодье, на острове маленьком, и отец твой, и я, и этот человек, и всем нам - каждому сиротство своё - как слепота!

Её румяное лицо казалось Матвею удивительно красивым, речь - умною, как речи дьячка Коренева. Всё ещё чувствуя волнение и стыдный трепет в теле, он доверчиво смотрел в глаза ей, и ему хотелось положить голову на круглое, немного загоревшее её плечо.

Вдруг откуда-то явилась рыжая борода отца, юноша вскочил на ноги, как будто его прутом хлестнуло, а женщина поднялась тяжко, точно старуха.

- Я проснулся, кричу - Палага, квасу... - ворчал старик, позёвывая и крестя рот. - О чём беседу вели?

На нём была надета татарская рубаха, из-под неё торчали голые икры, обмотанные синим узором вздутых вен. Багровое лицо горело среди зелени огромным, чудным цветком, окружённое, как сиянием, рыжими волосами.

Матвей перевёл глаза на мачеху - стройная, румяная, с маленьким, точно у ребёнка, ртом, она стояла, покорно сложив руки на груди, бледная.

- Я кого спрашиваю? - рявкнул старик.

Сын негромко ответил, глядя под ноги себе:

- Она мне рассказывала...

- Как в Балымерах мужики жили, за барами, - вздохнув, договорила Палага.

- Расскажет она! - проворчал Кожемякин, косо посмотрев на жену, и сурово отослал её готовить чай.