Жизнь Матвея Кожемякина   ::   Горький Максим

Но теперь ему хотелось забыть, как секли ласковую старушку, а разговоротца с Власьевной хорошо и просто объяснял всё неприятное и зазорное:

"Это он - для меня..."

Отец выглянул в окно, крикнув:

- Моть, иди чай пить!

Пили чай, водку и разноцветные наливки, ели куличи, пасху, яйца. К вечеру явилась гитара, весёлый лекарь разымчиво играл трепака, Власьевна плясала так, что стулья подпрыгивали, а отец, широко размахивая здоровой рукой, свистел и кричал:

- Делай, ведьма! Моть - поди сюда! Любишь, стало быть? Эх, мотыль мой милый, монашкин сынок! Не скучай!

Он дал сыну стаканчик густой и сладкой наливки и, притопывая тяжёлыми ногами, качая рыжей, огненной головой, пел в лицо ему удивительно тонким и смешным голосом:

Вот во поле, на лужку

Стоит бражка в туеску,

Она пьяная - хмельна,

Крепче всякого вина...

Матвею почему-то было жалко отца; ему казалось, что вот он сейчас оборвёт песню и заплачет.

- Марков - подкладывай огня! Ох, ты! Крутись! - командовал отец.

Коротенький лекарь совсем сложился в шар, прижал гитару к животу, наклонил над нею лысую голову, осыпанную каплями пота; его пальцы с весёлою яростью щипали струны, бегали по грифу, и мягким тенорком он убедительно выговаривал:

И поп - помрёт,

И солдат - помрёт,

Только тот не помрёт,

Кого смерть не возьмёт!

- И-их! - визжала Власьевна, отчаянно заламывая руки над головой.

- Марков! - вопил отец.