Флавиан   ::   Торик Александр

Так вот, проснувшись на чердаке у лесника Семёна, мой мозг, привычно изготовившийся к отражению шумовой атаки города, вдруг растерялся от отсутствия необходимости влючать какие-то свои защитные механизмы, без которых психика горожанина разрушалась бы со скоростью падающего самолёта.

Звуки, которые обласкали мой слух при пробуждении, были чудной божественной симфонией, в которую вплетались: щебетание и пение разноголосых птиц, тихий шорох ленивого ветерка по крыше над моей головой, поскрипывание колодезного ворота и звон воды, льющейся в подставленное ведёрко.

Далёкий крик петуха вносил свою мажорную нотку в рассыпчатое шуршание берёзовых ветвей, стрекот кузнечиков, приглушённо-солидное гудение пушистого шмеля, ревизующего остатки пыльцы в подсохших васильках над моей головой.

И, сквозь все эти, убаюкиваще-ласкающие звучания, умильно-проникновенной мелодией, подобно робкому ручейку, протекал кроткий голосок Нины, Семёновой жены, напевающий что-то щемяще-церковное: – Царица моя преблага-а-а-ая…

Добавить к запахам и звукам весёлые солнечные лучики, пронизыващие полусвет чердака, лоскуток голубизны утреннего неба в открытом световом окошке, свисающие со стропил букеты сушёных трав и цветов, прабабушкинскую расписную прялку вместо ночного столика, и вы, возможно, поймёте что проснулся я в сказке. Вниз я спустился нехотя.

– Доброго утречка вам, Алексей, как вас по батюшке величать? – загорелое лицо Нины светилось искренним радушием.

– Просто Лёша, Ниночка, Бога ради! Мы ведь с вами небось, одногодки.