JК
Тайны рун. Наследники Одина :: Кормилицын Сергей
Страница: 7 из 230Не слишком большая статья на страницах популярного журнала — и давно знакомое слово вышло из тени, — «руны». Рунический оракул Ральфа Блюма, опубликованный на страницах «Науки и религии» [1] , стал сигналом к возвращению в России массового интереса к старинным письменам, к наследству эпохи викингов, наследию предков. Отчего же они так долго пребывали в забвении?
Причина в том, что северная традиция оказалась слишком тесно связана в массовом сознании с гитлеровским режимом, а потому само упоминание руны, не говоря уже о популяризации и исследовании, стало некорректным. Так сложилось, что, произнося слова «наследие предков», невольно вспоминаешь их перевод на немецкий, и на поверхности оказывается слово «Аненэрбе» [2] . Говоря «германские», с трудом сдерживаешься от того, чтобы не продолжить — «захватчики» или «оккупанты». Как-то само собой выходит, что слово «руны» вызывает ассоциацию со стоячими воротничками эсэсовских черных мундиров, украшенными сдвоенной руной солнечного света [3] . Это, говоря по чести, вносит изрядную путаницу, причем, что самое неприятное, не в факты — сложности такого рода вполне преодолимы, — а в эмоциональную окраску любого разговора о священных письменах древних германцев. Это происходит не на уровне доводов разума, а где-то на уровне рефлексов, воспитанных с детства.
Причина в том, что северная традиция оказалась слишком тесно связана в массовом сознании с гитлеровским режимом, а потому само упоминание руны, не говоря уже о популяризации и исследовании, стало некорректным. Так сложилось, что, произнося слова «наследие предков», невольно вспоминаешь их перевод на немецкий, и на поверхности оказывается слово «Аненэрбе» [2] . Говоря «германские», с трудом сдерживаешься от того, чтобы не продолжить — «захватчики» или «оккупанты». Как-то само собой выходит, что слово «руны» вызывает ассоциацию со стоячими воротничками эсэсовских черных мундиров, украшенными сдвоенной руной солнечного света [3] . Это, говоря по чести, вносит изрядную путаницу, причем, что самое неприятное, не в факты — сложности такого рода вполне преодолимы, — а в эмоциональную окраску любого разговора о священных письменах древних германцев. Это происходит не на уровне доводов разума, а где-то на уровне рефлексов, воспитанных с детства.