Дед, во всяком случае, безусловно был неспособен на подобное злодейство. У него было честное грустное лицо мерина. Он успокаивал молча бабушку, поглаживая ее руку своей морщинистой ладонью, напоминавшей пересохшую землю.
Вдруг я почувствовала зависть к старушке. Господи, они ведь прожили, наверное, лет пятьдесят вместе. Тысячи, тысячи дней. Сколько нежности в этом заботливом поглаживании! Для них эти дни не вытянулись в долгую каменистую дорогу из пункта А в пункт Б, а замкнулись в кольцо, они с каждым днем возвращаются в свою юность, к молодости своих чувств.
Ох, Стратонов, Стратонов! Боюсь, что через полвека не будешь ты так нежно гладить мою руку…
Радиодинамик хрипло крикнул: «Станция Лиелупе».
Нестерпимая голубизна приближающейся большой воды, окаймленная зеленой рамкой леса, счастливые люди под белыми полотнищами парусов на яхтах. На парусах были написаны цифры и буквы, отсюда плохо различимые, размытые струящимся воздухом, туманные, как координаты Острова сокровищ.
Я вздохнула, с сожалением отвернулась от стариков – чтобы не сглазить, снова раскрыла газету, незаменимый путеводитель по лабиринту жизненных проблем. И прежде чем получила новое указание – как дальше жить хорошо и правильно, подумала, что, пожалуй, единственная в мире разумная зависть – это зависть к здоровым старикам.
А «Рекламас пиеликумс», истомленный столь долгим невниманием, необидчивый и услужливый, уже предлагал первоочередную задачу.. Повернулся ко мне и чуть смущенно объяснил:
– У нас есть старое поверье… Когда уходишь из дома, где водилась нечистая сила, надо зашептывать замок…