JК
Большая пайка (Часть четвертая) :: Дубов Юлий
Страница: 88 из 93"
"Вот именно! Себя!"
"Так ты считаешь, что они только себя защищают?"
"А ты считаешь иначе? Не хочешь припомнить, как они начали тебя обхаживать, когда ты сюда угодил? Как папа Гриша тебе звонил каждый день? Как директор после похорон Кирсанова с тобой полночи просидел? Как посылочки с фруктами и икрой слали?"
"Ага! Вот ты и проговорился! Ты всерьез, что ли, хочешь сказать, что меня икрой купили? Что я Платона и Ларри за трехлитровую банку зернистой продал? Да я ее, если помнишь, в ту же ночь девочкам в ординаторскую снес и больше не видел. Они, на Заводе, просто поняли раз и навсегда, что я – единственный человек, с кем еще можно разговаривать. Что Платону сейчас не до них. Что он теперь будет ребусы разгадывать – кто, да за что, да что делать. А у них своя головная боль..."
"Почему же они со своей головной болью к Платону не сунулись?"
"Да потому, что это бессмысленно. Он послушает, головой покивает, поулыбается, потом скажет, что все будет нормально. И дело с концом! Если ты нормальный, только представь себе – у тебя не просто проблема, а вопрос жизни и смерти, буквально. Ты приходишь с этим к человеку, а он кивает головой и говорит, чтобы ты не дергался. И все идет, как шло. Тебя такое устроит? При этом ты не пенсионер, не инвалид, не дебил, и кое-что сам умеешь делать. Устроит тебя такое? Что молчишь?"
"А я не молчу. Не надо передергивать. У нас ведь разговор не о заводчанах – о тебе идет. А ты мне все время интересную штуку подсовываешь. Ты их оправдываешь и считаешь, что тем самым оправдываешь себя. Это будет правдой, только если ты и они – одно и то же. Но если ты и они – это все-таки разное, то ты мне ни на один вопрос не ответил. А если одно и то же – ты должен честно признать, что перебежал от Платона на другую сторону".
"Вот именно! Себя!"
"Так ты считаешь, что они только себя защищают?"
"А ты считаешь иначе? Не хочешь припомнить, как они начали тебя обхаживать, когда ты сюда угодил? Как папа Гриша тебе звонил каждый день? Как директор после похорон Кирсанова с тобой полночи просидел? Как посылочки с фруктами и икрой слали?"
"Ага! Вот ты и проговорился! Ты всерьез, что ли, хочешь сказать, что меня икрой купили? Что я Платона и Ларри за трехлитровую банку зернистой продал? Да я ее, если помнишь, в ту же ночь девочкам в ординаторскую снес и больше не видел. Они, на Заводе, просто поняли раз и навсегда, что я – единственный человек, с кем еще можно разговаривать. Что Платону сейчас не до них. Что он теперь будет ребусы разгадывать – кто, да за что, да что делать. А у них своя головная боль..."
"Почему же они со своей головной болью к Платону не сунулись?"
"Да потому, что это бессмысленно. Он послушает, головой покивает, поулыбается, потом скажет, что все будет нормально. И дело с концом! Если ты нормальный, только представь себе – у тебя не просто проблема, а вопрос жизни и смерти, буквально. Ты приходишь с этим к человеку, а он кивает головой и говорит, чтобы ты не дергался. И все идет, как шло. Тебя такое устроит? При этом ты не пенсионер, не инвалид, не дебил, и кое-что сам умеешь делать. Устроит тебя такое? Что молчишь?"
"А я не молчу. Не надо передергивать. У нас ведь разговор не о заводчанах – о тебе идет. А ты мне все время интересную штуку подсовываешь. Ты их оправдываешь и считаешь, что тем самым оправдываешь себя. Это будет правдой, только если ты и они – одно и то же. Но если ты и они – это все-таки разное, то ты мне ни на один вопрос не ответил. А если одно и то же – ты должен честно признать, что перебежал от Платона на другую сторону".