Белка   ::   Ким Анатолий

Мы сбежали по широкому скату берега к воде, и там, скрывшись в кустах, старик долго шевелил зелеными верхушками ивняка, затем появился передомной, держа в руках два дырявых ведра, сегодня, значит, полетим на дырявых ведрах, такова новая придумка Февралева.

"Никогда ничего не рисуй, понятно? - учит он меня, когда мы перелетаем через Оку, далее в одно мгновенье проносимся над курчавым зеленым руном сплошного леса и оказываемся в зените озерной синевы, и края круглого озера, словно обведенная кистью кайма, впитали непроницаемость темной ночной синевы. - Не срисовывай, ибо все будет ложно, все не то. Зачем рисовать, если все уже есть на свете и это гораздо красивее, чем ты сможешь нарисовать?"

"Ладно. Но ты можешь сказать мне, для кого ты гроб сделал?"

"Я, во-первых, не один, а два гроба сделал. В одном меня и похоронили..."

"Ну, а другой кому?"

"Во-вторых, я тебе не скажу кому... Может быть, тебе?"

"Я маленький, он мне по росту не подходит".

"Небось вырастешь".

И я не хочу вырастать. Грудь моя помнит прикосновение женской руки, и в груди зреет отчаянный крик горя и протеста. Мы с Февралевым летим, каждый стоя одной ногою в ведре, наклонившись вперед под крутым углом к горизонту - и машем, машем руками, как крыльями. Я настолько явно понимаю правоту старика, уговаривающего меня не рисовать... свободной ногой я размахиваю и, загребая ею воздух, меняю направление полета. Куда сегодня летим, я еще не знаю, но, как и всегда, я прилечу неукоснительно на то же место...

- Да скажи ты мне, ради бога, что с тобою произошло, Акутин? - переходит учительница на ласковый, участливый тон.