Аннотация: Профессиональный военный, окончил Александр Щелоков — профессиональный военный, окончил Военно-политическую академию. Служба в Средней Азии и Закавказье побудила его интерес к востоковедению, исламу. Он серьезно изучал военно-политические и социальные проблемы конфликтов в Афганистане, Боснии, на Северном Кавказе. Автор более двух десятков остросюжетных романов, часть которых стала бестселлерами. 
 В романе «День джихада» спецслужбам Израиля и России становится известно о прибытии в Чечню арабского террориста — эмиссара Усамы бен Ладена. Цель — создание здесь ваххабитского анклава и распространение его влияния на большинство стран кавказского и среднеазиатского регионов. Группе российских спецназовцев поставлена задача обезвредить главаря ваххабитов...


---------------------------------------------




 Александр Щелоков
 День джихада



 Пролог 2001, 11 сентября


 Телефон звонил долго и настойчиво. Полуян, не любивший, когда звонки отрывают его от дела, взял трубку и раздраженно буркнул:
 — Слушаю.
 — Игорь! Ты телевизор смотришь?
 Полуян узнал Ярощука и удивился: заполошные нотки в голосе не были типичными обычно невозмутимого, прокаленного в военном огне приятеля.
 — Нет, а что там?
 — Ты помнишь стычку в Дагестане, на хребте у перевала Ягодак?
 — Ну и что?
 — Помнишь бритого чеченца? Мы еще удивлялись — боевик и без бороды? Ну, тот, у которого нашли документы летчика и схему «Боинга 767»?
 — Да в чем дело?
 — Теперь включи телек. Я думаю, там, у Ягодака мы немного убавили головной боли американцам. Давай, смотри. И только не падай.
 Полуян не терпел телевизора, экран которого заселила примитивная и дурацкая реклама, рассчитанная на олухов из поганой коммуналки. Он включал ящик только для того, чтобы смотреть вечерние известия, но сейчас взял пульт. Экран «Панасоника» засветился, открыв хорошо узнаваемую панораму Нью-Йорка.
 Огромный самолет, заложив вираж, с чуть опущенным к земле левым крылом, нацелился на небоскреб. Еще мгновение, и он врезался в стену из стекла и бетона, пропорол ее и ворвался внутрь здания. Тут же яростно полыхнувшее пламя вспухло багровым шаром и языками вырвалось наружу.
 Все это показалось дикой выдумкой, крутым ужастиком. Поверить в то, что происходило на экране, было трудно. Но Полуян сразу во все поверил. Он стоял, держась за спинку стула и не мог отвести взгляд от экрана.
 Он знал терроризм в лицо. Он сразу узнал почерк тех, кто совершил преступление. Слишком ясно был виден тупой в бессмысленности, страшный в своем фанатизме и яростный в жестокости рисунок джихада.
 Джихад…
 Он прошел через судьбу Полуяна, оставил на теле и в памяти глубокие рубцы, которые суждено теперь нести всю оставшуюся жизнь.




 Часть первая. Захват, 1995


 Над землей Чечни вставало яркое солнце нового дня. На фоне неба, отмытого до голубизны недавним дождем, темнели плечи могучих вершин, поросшие лесом.
 На зелени горных лугов алым пламенем горели красные маки.
 Над землей Чечни клубами вздымался бурый дым, горько вонявший тротилом. Чистое небо крестили грязные росчерки ракет. По невидимым целям «работали» вертолеты.
 На зелени горных лугов бурыми пятнами ржавела кровь, пролитая людьми.
 Все шло «путем», все было как всегда на протяжении многих дней в мире, стонавшем и убивавшем, сочившемся насилием и демократией.
 Все как всегда…

 1

 Штаб мотострелкового полка расположился в подвале разрушенного трехэтажного дома, некогда бывшего школой-интернатом. Под низкими сводами тускло светила лампочка, подключенная к танковому аккумулятору. Разило помоями и хлоркой.
 Полковник Панасенко с раздражением смотрел на комбата майора Носова.
 — Ты бы хоть брился регулярно.
 Майор, высокий и грузный, чтобы не упираться макушкой в сырой потолок, стоял перед командиром полка, втянув голову в плечи.
 — Так точно. — Носов провел по щеке ладонью. — Тока нет, а у меня — электробритва.
 — Уйдешь от меня, побрейся, иначе за чеченца примут.
 — Так точно. — И уже менее бодро: — Если ток будет.
 — Ладно, ты меня понял. Теперь докладывай, как дела?
 — На букву "х", но не значит, что хорошо. Вроде у меня и батальон, а воевать некому.
 — Терпи, казак. Самое большее через три дня обещали подослать батальон морской пехоты. Сменим тебя.
 — Давно бы пора, товарищ полковник.
 — Ты позавтракал?
 — Так точно. — Сказать командиру правду Носов не смог бы даже под пыткой: офицер обязан быть сытым всегда.
 — Тогда займемся топографией.
 Что угодно, но топографию майор Николай Терентьевич Носов не любил. Не любил, потому что не знал ее. А не знал, поскольку не мог ее терпеть.
 Карты, попадавшие в руки майора, ничего ему не говорили: змеящиеся линии горизонталей сбивали с толку, и он никак не мог понять, где обозначен гребень кряжа, а где — долина. Правда, с приобретением опыта Носов заметил: долины надо искать там, где протекают реки. Хуже, если на карте рек не оказывалось. Тогда линии водоразделов и водостоков сразу же путались и «хренота» в планировании боя возникала изначально.
 Впрочем, не только в топографии, но и в других военных делах Носов был человеком серым, как сукно солдатской шинели. Комбатом в Чечню он попал лишь в силу извечного российского правила: «На тебе, Боже, что нам не гоже».
 За три месяца до событий описываемого дня командиру мотострелковой двух бывших советских орденов дивизии генерал-майору Дубовику под его личную ответственность было предложено сформировать батальон и укомплектовать его «наиболее подготовленными солдатами, сержантами и офицерами». Батальон предназначался для отправки в Чечню.
 Отдавая такой приказ, в Москве будто не думали, что ни один командир, если он не круглый дурак, не отправит кому-то «наиболее подготовленных солдат, сержантов и офицеров», и оставит себе тех, кто похуже. Может быть, в самом деле в столице не знали, что личная ответственность полковников и генералов кончается в тот момент, когда они передают своих подчиненных в другие руки?
 Конечно, в приказе по дивизии, отданном командирам полков, генерал-майор Дубовик дважды повторил слова «наиболее подготовленные солдаты, сержанты и офицеры», но командиры полков — мужики себе на уме. В батальон, отправлявшийся на Кавказ, они сплавили всех, кто изнурял их терпение своей непригодностью, разгильдяйством и неумением.
 Именно так майор Носов, которого командир полка собирался при первом подходящем случае уволить в запас, вдруг получил возможность продолжить службу.
 Полковник Панасенко, уже в Чечне получивший в подчинение свежий батальон, поначалу возрадовался: как-никак — пополнение. Но уже через десять дней Панасенко хватался за голову.
 Носов и его «шарага» — теперь переданный ему сброд полковник называл только так — показали, что ровным счетом ничего не стоят ни в одной из форм боя.
 Пятерых носовских солдат за первые три ночи чеченцы умыкнули из боевого охранения. Еще трое вояк, погнавшихся за бесхозной коровой — то ли решили молочка попить, то ли мясца отведать, — напоролись на минное поле и остались на нем до прибытия саперов и похоронной команды. Корова, естественно, убежала невредимой, помахивая хвостом.
 Сам майор Носов, решая элементарную для командира задачу передислоцировать батальон из пункта "А" в пункт "Б", свернул на марше не на ту дорогу и попал в пункт "В". Здесь его атаковали боевики, и Носов, неся потери, вынужден был отступить, не дойдя до места назначения.
 И теперь полковник Панасенко с надеждой ждал, когда же пришлют обещанный батальон «морпехов» — боевое, слаженное подразделение, способное воевать по-настоящему. А пока. Пока приходилось обходиться тем, что имелось в его распоряжении.
 — Носов, ты что, не проснулся?
 — Так точно, проснулся.
 Носов с утра был голоден и зол. Голоден потому, что комполка вызвал его, не дав позавтракать. А Носову всю ночь снилось мясо. Много мяса — свежего, красного. Он отрезал куски от большой груды и насаживал на шампуры. Отрезал и насаживал. Шампуров было много, и выглядели они аппетитно. Солдаты натаскали огромную кучу хвороста, но никак не могли ее поджечь. А Носов все резал и резал мясо…
 Он проснулся, чувствуя, как желудок давит жесткая рука голода. Едва встал, а тут посыльный.
 — Товарищ майор, к полковнику!
 На столе перед командиром полка расстелена столь нелюбимая карта.
 — Носов, ты знаешь, где мы находимся?
 Полковник задал вопрос с подначкой, так его задают ученику, когда хотят подчеркнуть его слабину: «Петров, сколько будет дважды два, ты знаешь?»
 Носов ответил с полной серьезностью:
 — Так точно.
 Полковник взял со стола красный карандаш, постучал им по карте.
 — И где же мы находимся?
 — Здесь.
 Носов смело ткнул пальцем в нужное место, благо оно было обведено красным. Командир полка всегда тщательно вел боевую документацию.
 — Верно.
 Красный карандаш, оставляя на бумаге тонкий след, прошелся по карте.
 — Через полчаса пятая рота должна быть готова к маршу. Поведешь ее сам. Сюда. — Карандаш вывел на зеленом фоне лесного массива фигуру, похожую на фасолину. — Готовится войсковая операция по ликвидации отряда Нахаева. Твоя рота должна оседлать дорогу, ведущую в горы. Нельзя допустить отхода и распыления банды.
 — Так точно.
 — Маршрут твоего продвижения проконтролирует авиация. Сам прими меры. Время следования в район назначения — два часа. Связь по радио.
 — Так точно.
 — Вопросы?
 — Во взводах нет офицеров, двое в госпитале, один в командировке. В строю только лейтенант Колышкин из запаса. Боевого опыта нет.
 Хотел спросить Панасенко: «А у тебя он богатый?» — но сдержался. Лишь осадил майора:
 — Носов, кончай. Придут «морпехи», тебя заменим. А пока действуй. У меня офицерского резерва нет.
 — Так точно.
 Для непривычного уха словосочетание «так точно», которое усердно повторял Носов, может показаться бессмысленным. Но для военных эти два слова часто становятся палочкой-выручалочкой. Сколько раз, бывало, вспыхивало начальство гневом и уже казалось, на сей раз не устоять майору Носову, но все обходилось.
 — Ты понимаешь, что наделал?! — гремел командирский голос. — Тебя судить за это мало!
 — Так точно!
 И вибрировали невидимые струны в душе полковника, и думал он: «Все осознает человек. Зачем же его казнить?»
 Да и кто другой, кроме Носова, на вопрос: «Ты понял задачу?» — ответит столь быстро, уверенно и лихо: «Так точно!».


***

 Рахман Мадуев тоже не любил топографию, потому что не знал ее. А не знал в силу того, что не кончал военных училищ. Впрочем, в картах Рахмани не нуждался. Он был типичный горец — гордый, отчаянно храбрый, дерзкий, вступавший в драку, не заботясь о последствиях. Во всяком случае, себя щадить Рахман не умел и учиться этому не собирался. Как истинному сыну своей земли, Рахману было знакомо в родном краю все — горы с их складками, родники с их водой — кристально чистой, с запахом сернистого газа, грунтовые дороги и вьючные тропы, скалы, на которые можно взойти, несмотря на кажущуюся их неприступность, и откосы, по которым даже не стоит и пытаться вбираться. Рахман держал в памяти все кошары и станы, разбросанные по горным пастбищам, развалины населенных пунктов и все пещеры, мог наперечет назвать места, удобные для засад и скрытых отходов с поля боя.
 Эти качества позволили Рахману очень быстро выдвинуться в командиры группы боевиков и прослыть удачливым воякой.
 Еще славился Рахман тем, что в его отряде хорошо действовала разведка, которой командир занимался самолично, и налаживал каналы оповещения и связи.
 Когда отряд Мадуева оттеснили в горы, а самого Рахмана объявили в федеральный розыск, дела у боевиков не пошли хуже.
 Рахман Мадуев жил на земле, где знал все и всех. В удобный день и нужный час он лично приехал в районный отдел милиции.
 Постоял у стенда, на котором висела листовка с его портретом и значился заголовок: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Усмехнулся снисходительно и пошел прямо к начальнику — Султану Тарамову. Заговорил, не подавая руки:
 — Э, Султан, ты меня знаешь?
 Тарамову тридцать пять, Мадуеву — двадцать восемь. Тем не менее Тарамов встал.
 Кто он на чеченской земле, этот Тарамов? Пес Москвы, слуга ненавистного ельцинского режима.
 А кто Мадуев? Национальный герой, борец за свободу гор и горцев. Что там ни пишут, что ни говорят в столицах, высшую стоимость жизни узнают не по ценникам в магазинах.
 — Рахман, дорогой, садитесь!
 Широким жестом гостеприимного хозяина начальник милиции указал на стул. На самый почетный, потому что в кабинете только этот стул был целым — со всеми четырьмя ножками и сиденьем, не продавленным задами посетителей или сапогами солдат.
 — Это хорошо. Султан, что ты меня знаешь. И хорошо, что тебя знаю я. Можешь поверить, у тебя нет лучшего заступника, чем Мадуев. Аллах свидетель. Я — червяк, ты — начальник милиции. Разве не так? Но я тебе предан…
 Что означали эти комплименты, чем они ему грозили, Тарамов не знал и потому возмущенно замахал руками:
 — Зачем вы так, уважаемый Рахман?
 — Можешь поверить, Султан, дураки уже давно предлагали тебя…
 Рахман посмотрел на почетный стул и, опустившись на него, чиркнул ребром ладони себе по горлу. Жест выразительный, красноречивый. От таких жестов душа опускается к самому нижнему выходу, и начальнику милиции стало совсем не по себе.
 — Ты понял, Султан?
 Начальник милиции сглотнул загустевшую вдруг слюну: чего уж там не понять?
 — А вот я всем говорю: Тарамова не тронете. Он такой же борец за свободу, как вы, только борется по-иному. Разве не так, Султан?
 — Конечно, конечно…
 Тарамов так и стоял, не смея сесть. Мадуев махнул рукой — мол, разрешаю. Тарамов сел, но вытереть пот со лба не решился.
 — Ты большой и нужный начальник, Султан. И помощь твоя велика. Помнишь, когда федералы прошли через аул на трех транспортерах, а ты позвонил леснику Ахмаду? Мы ему телефон сохранили специально. И подумай, что потом стало с теми русскими.
 Никому из боевиков еще ни разу не звонил Тарамов, но догадался — теперь надо звонить. И решил, что будет это делать.


***

 Ранним утром на стоянку отряда Мадуева в развалинах старой крепости прибежал сын лесника Ахмада — Салим.
 — Они идут! К Черному ключу.
 — Спасибо, Салим, ты — настоящий джигит! — Мадуев потрепал паренька по лохматой голове. — Лети домой, и больше никому ни слова.
 Федералы направлялись к Черному ключу. Место знакомое, давно разведанное и размеченное для засады…
 Всего на маршруте колонны Рахман разместил четыре группы по два человека. У каждой пары имелся один противотанковый гранатомет, пулемет и два автомата АКС-74У. Рахман выбрал для своих боевиков именно это оружие — скорострельное, безотказное, злое.
 Каждой паре боевиков Рахман назначил свою позицию, подготовленную задолго до появления колонны на маршруте. Это позволяло стрелкам, засевшим в засаде, заблокировать движение после въезда в теснину с обеих сторон. Требовалось всего два метких выстрела — один в головную машину, другой — в замыкающую.
 Подхода колонны федералов боевики ждали, укрывшись в лесу. Никто не курил, все укрылись под кронами буков с теневой стороны. До места, где находились заранее намеченные огневые точки, предстояло пробежать не более шестидесяти метров.

 3

 Кто не водил машину в горах, тому трудно представить, как натужно работают двигатели при подъеме. Да и солдаты, управлявшие техникой, были вовсе не горными асами, а новичками, имевшими небольшой опыт вождения по равнине.
 Не продумал как следует тактику перехода майор Николай Терентьевич Носов. На пятисотметровом участке, где дорогу с востока поджимала скала, а с запада крутой откос ниспадал к реке, машины двигались скученно, то и дело наседая одна на другую.
 Не выслал Носов при входе в теснину и пеший дозор, который прошел бы по кромке утеса, нависавшего над дорогой.
 В общем промахов хватило…
 Гранатометчики отряда Мадуева открыли огонь одновременно. Казалось, рухнули горы. Протяжный гул прокатился над рекой, пролетел вдоль ущелья и затих далеко в чаще леса.
 Точный удар Исы Хаваджева поразил левый борт головной машины. Раздался мощный взрыв. Бронетранспортер загорелся и круто развернулся. С брони посыпались солдаты, оглушенные, обожженные, забрызганные кровью.
 Граната Казбека Цокаева угодила в танк, замыкавший колонну. В боевом отсеке сдетонировали боеприпасы. Силой взрыва сорвало и отбросило в сторону башню, которая, неуклюже переворачиваясь, покатилась с крутого обрыва к потоку, пенившемуся в тесном каменистом ложе. Из машины вырвались клубы вонючего черного дыма. Горящий танк загородил колонне путь к отступлению.
 Нашли свои цели и другие гранаты. Радийная машина полыхнула багровым пламенем и с треском загорелась. Командир роты капитан Максимов и майор Носов, ехавшие вместе, погибли одновременно.
 Тут же открыли огонь боевики-пулеметчики. Стреляли трассирующими, и было видно, как огненные стрелы вонзались в солдат, оседлавших броню.
 Лейтенант Колышкин — недавний выпускник Московского автодорожного института, по призыву назначенный в батальон для усиления технической службы, — в необношенном камуфляже ехал на броне машины, пятой от головы колонны. Ехал, всей своей необстрелянной кожей ощущая дыхание смерти. Он не верил тишине леса, пустынности скал, чистоте голубого прозрачного неба.
 Заряженный автомат с закрепленным штык-ножом Колышкин держал на коленях, положив палец на спусковой крючок. При этом он старался не выдавать своего волнения: в его представлении именно так — спокойно и выдержанно — должен вести себя офицер в предчувствии опасности.
 Мощный залп, со скальной кручи, ударил в лицо жаром с запахом взрывчатки. И следом Колышкин услыхал дробный стук по броне. Это пулеметные пули сыпанули по колонне, высекая искры рикошетов.
 Казалось, именно этого момента и ждал лейтенант всю дорогу. Сбросив одним движением пальца рычаг предохранителя, он полоснул очередью по откосу. Полоснул наугад, не целясь. И, махнув рукой, заорал звонко, во всю мощь:
 — За мной!
 Заорал и слетел с брони в сторону реки. Залег у кромки обрыва, плеснул струю свинца в том направлении, откуда стучали пулеметы боевиков.
 Увидев справа от себя, среди камней сержанта — и не вспомнишь, как же его фамилия! — Колышкин крикнул:
 — Парень, прикрой!
 Оттолкнулся от земли коленями и руками, перебежал дорогу и полез вверх по откосу.
 Позже, вспоминая события того черного дня, Колышкин сделал открытие: он не чувствовал ни страха, ни прилива отваги. Так человек, увидевший пламя пожара, бежит к очагу, чтобы его загасить.
 Обдирая руки о камни, разбивая колени о выступы скалы, Колышкин карабкался вверх.
 Боевик Идрис Кациев, двадцатилетний бездельник, научившийся добывать пропитание войной, сидел на откосе, прислонившись к стволу раскидистого береста. Ноги, натруженные ускоренным переходом, успели уже отдохнуть. Рахман приказал Идрису прикрывать правый фланг засады. Но кто здесь мог появиться?
 Внезапный шорох заставил Идриса вздрогнуть. Такое бывает, когда у человека вдруг возникает леденящее ощущение опасности. Боевик вскочил, обернулся… Но в следующее мгновение штык пробил его грудь.
 Завалив боевика, Колышкин ударил длинной очередью по флангу засады. Почти сразу рядом с ним застучал пулемет. Это сержант, которому лейтенант приказал прикрыть себя, пришел на подмогу. Внезапный отпор и неожиданные потери заставили Рахмана дать сигнал к отходу.

 4

 Подмога разгромленной колонне подошла только через сорок минут. Но значительно раньше роты спецназа к месту боя подкатили другие.
 Как стервятники, почувствовавшие добычу, — иное определение Колышкину в тот момент в голову не пришло, — на обшарпанной синей «Ниве» примчались пронырливые телевизионщики. Трое парней в неброских куртках, обвешанные аппаратурой, выскочили из машины и рванули вверх по откосу, туда, откуда панорама разгрома выглядела наиболее впечатляюще.
 Их появление привело Колышкина в ярость. Внизу, на дороге, чадно догорали разбитые взрывами остовы боевых машин. От медленно тлевшей резины тянулись в небо клубы черного дыма. Трупы солдат лежали, с раскинутыми руками, ничком и навзничь; свернувшись в предсмертной боли калачиком. Не всех их Колышкин знал в лицо, тем более по именам. Но он ел с ними из одного котла, пил из той же цистерны, что и они, спал на одной с ними соломе. И вот теперь, когда они, убитые и недвижимые, не могут себя защитить, их собираются снимать для показа в очередном выпуске теленовостей.
 Мертвые сраму не имут. Так принято говорить, но никто так на самом деле не думает. Сраму не имут победители. А вот для побежденного ничего, кроме срама, не остается. Так зачем же выносить его на люди, раздувать позор, скакать на чужих костях?
 Разве виноваты те, кто убиты, а не те, кто их послал на смерть?
 Вскинув автомат, Колышкин бросился навстречу телевизионщикам.
 — Слушай, парень! — Лейтенант щелкнул затвором. — Встань туда, сука! К дереву! — Колышкин заводился все больше, и голос его сорвался на крик: — Кому приказано?!
 Оператор побледнел так, что даже красные прыщики на левой щеке стали белыми, словно их припудрили.
 — Да ты что, мужик?! — Оператор пытался говорить слова как можно громче, но язык не слушался его и оператор натужно хрипел.
 — Я тебе не мужик! Я здесь лейтенант!
 — Товарищ лейтенант, — вмешался напарник оператора, испуганный вспышкой офицерского гнева и сообразивший, что лейтенант сейчас не блефует, что он запросто вжарит в пузо оператору весь рожок — и разбирайся потом, кто был прав, кто виноват: в таком пекле все может случиться, и лучше уж не обострять отношения, а сглаживать их, смягчать. — Товарищ лейтенант, объясните нам, что здесь можно снимать? Мы ведь, как и вы, при исполнении. Верно? И шансов нарваться на пулю у нас здесь ничуть не меньше, чем у солдат. Разве не так? Скажите, что мы делаем неправильно?
 Вежливый и рассудительный телевизионщик сумел успокоить Колышкина, тот опустил автомат. Тряхнул головой, отгоняя одурь, поставил затвор на предохранитель и сказал устало:
 — Все вы делаете не так…
 — Тогда помогите делать правильно. Вы знаете, как точнее показать правду войны?
 — На хрена мне эта правда?! На хрена?! Я ее придумал, эту сраную поганую бойню? Я послал сюда солдат? Таких, как я сам, — дурных, необученных? Ко мне в карман текут денежки, которыми здесь ворочают?
 Один из телевизионщиков кивнул оператору, и тот включил камеру. Колышкин заметил это, но его уже понесло, ему было на все наплевать. Пусть слушают, пусть снимают, пусть пишут. Он говорит, что думает, и никто не докажет, что он не прав…

 5

 С Тихого океана тянуло туманом. Солнце сквозь эту сырую пелену смотрелось как желток глазуньи на сковородке.
 Две казармы полка морской пехоты располагались в распадке между безымянными сопками, а рыбацкий поселок с тремя одноэтажными бараками для семей офицеров гнездился на узкой прибрежной полосе земли.
 И днем и ночью в казармах и в поселке звучал голос океана: в тихую погоду — спокойный, вкрадчивый; в ненастье — разъяренный, ревущий.
 Здесь постоянно дули ветры с севера, одинокие сосны, умостившиеся на склонах сопок, росли с кронами, сбитыми набок, как береты портовых пижонов.
 Командир батальона, подполковник Игорь Васильевич Полуян, морской пехотинец с красным, выдубленным штормовыми ветрами лицом, появился в казарме ранним утром. Настроение у него было хорошее. Впервые после целого месяца хозяйственных работ в батальоне появилась наконец возможность приступить к нормальному обучению личного состава.
 Задолго до развода солдат на занятия Полуян собрал командиров рот, чтобы обсудить планы на ближайшие дни. Однако довести совещание до конца Полуяну не дали. Посыльный из штаба полка без стука вошел в канцелярию. Остановился на пороге, вскинул руку к черному берету.
 Три минуты спустя, отпустив офицеров, Полуян был у командира полка. Полковник Мохнач — «морской орел», как его звали солдаты, явно сохранил гены степняка — был широколиц, скуласт и узкоглаз.
 Пожав руку Полуяну, полковник хлопнул ладонью по бумаге, лежавшей перед ним.
 — Бери, читай.
 Полуян взял стандартный лист с текстом, напечатанным на пишущей машинке.
 Военные приказы немногословны, часто на первый взгляд примитивны, но главное — суть начальственных требований — понять из них не составляет труда.
 За свою службу Полуян перечитал тьму-тьмущую подобных бумаг и каждый раз расписывался на обороте документа, удостоверяя свое почтение к повелениям вышестоящих. Глаза привычно скользнули по строкам.
 Приказ… Номер… Дата. Краткое содержание:

 «О передислокации батальона морской пехоты Отдельной Краснознаменной Порт-Артурской бригады». 
 Содержание: «Во исполнение директивы Генерального штаба (номер, дата) в двухдневный срок подготовить 2-й батальон для передислокации в район Чечни… Службе тыла проверить… обмундировать… обеспечить. Службе вооружения проверить… пополнить… в случае необходимости заменить, выделить, укомплектовать… Начальнику штаба полка разработать… осуществить… обеспечить секретность. Заместителю по воспитательной работе провести работу с личным составом… разъяснить высокий смысл государственного задания… лично президента Ельцина Бориса Николаевича… Командиру батальона подполковнику Полуяну с получением приказа немедленно…».

 Полуян положил приказ на стол текстом вниз. Посмотрел на командира полка. Будничным спокойным голосом спросил:
 — Расписаться?
 Мохнач, ожидавший, более эмоциональной реакции, облегченно вздохнул.
 — Да, и проставь время. Оно для тебя уже пошло.
 Полуян неторопливо достал из кармана шариковую ручку, нажал на стерженек и четким каллиграфическим почерком вывел слова: «ЧИТАЛ. ПОСЫЛАТЬ И ВЕСТИ В БОЙ НЕОБУЧЕННЫХ СОЛДАТ ОТКАЗЫВАЮСЬ». Расписался. Поставил дату и время. Чтобы не возникло сомнений, рядом с подписью печатными буквами вывел: «ПОДПОЛКОВНИК ПОЛУЯН».
 Повернул лист к Мохначу так, чтобы тот мог прочитать написанное.
 Мохнач вперил взгляд в ровные синие строки. Лицо его стало медленно наливаться краской. Он поднял глаза на Полуяна.
 — Ты что, охренел?! Ты же приказ изговнял! Это что, теперь так шутят?
 Полуян выдвинул из-под стола крепкий, сколоченный полковыми умельцами табурет, устало на него опустился.
 — Слушай, Всеволод Яковлевич. Какие шутки? Я не министр обороны Грачев, который с парашютно-десантным полком грозился Грозный взять. Мой батальон для таких подвигов не годится. Хочешь правду? Впрочем, ты ее и без меня знаешь. Ехать сейчас в Чечню, значит везти туда живые заготовки для обратного груза «двести». Чтобы не тратиться на перевозку гробов, я сейчас возьму автомат и положу ребят прямо здесь, на месте. Тебя это устроит?
 Мохнач со всего маху врезал кулаком по столу. Срывающимся голосом закричал:
 — Подполковник Полуян! Встать!
 Полуян взглянул на командира с нескрываемым презрением. Ответил спокойно:
 — Сядь-ка лучше ты сам. И давай подумаем, как не усугублять ошибок.
 Мохнач, обычно нахрапистый, уверенный в своем праве в разговорах с подчиненными постоянно брать верх, подрастерялся. В глубине души он понимал, что это несложно — дать команду, построить солдат, погрузить в самолет — и айда от океана к Кавказским горам. Потом — раз, два! — и вперед, на убой. Все очень просто. Элементарно. Многие из остриженных пацанов с большими, торчащими из-под беретов ушами полягут в первой же стычке. Стрелять не научены. Взаимодействовать не умеют. Другие «сломаются», попав под обстрел. Сдвинутся по фазе. И только немногие, кому на роду написано выжить и не сломаться, станут волками. На всю оставшуюся жизнь злобными и беспощадными. Какими уже стали те, кто дерутся на другой стороне. И вряд ли возможны иные варианты, поскольку те, кого приказано бросить в бой, совершенно не готовы к войне.
 Люди, построенные в шеренгу, — еще не батальон, и чтобы сделать стриженых пацанов настоящими солдатами, их надо учить и гонять, гонять и учить. В полку даже стрельбы не проводились. Взводные изнуряли новобранцев на огневой подготовке, обучали прицеливаться по мишеням без патронов, «на сухую». Но Мохнач знал и другое: раз приказ есть — умный или дурной, — его следовало выполнять. Беспрекословно, точно и в срок. Кривя душой, чувствуя себя подлецом, он все же сказал:
 — Брось, Полуян. У тебя ребята хорошие. — Мохнач делал все, чтобы подчеркнуть свое миролюбие. — Что уж ты на них так?
 — Точно, хорошие. С ними и пивка выпить можно и на заграничных языках поговорить. «Шпрехен зи дойч»? «Ду ю спик инглиш»? Они это все проходили в школе. Этого не отнимешь. Но воевать их мы не учили. Из троих взводных двое — вчерашние студенты.
 — Ладно, комбат, кончай дурить. Иди и приказывай собираться.
 — Что значит дурить?! — взорвался Полуян. — Ты видел моих вояк? Видел?
 — Не волнуйся. Научатся. А мы с тобой как начинали? Да, были учения. Потом сразу Афган. И начались мучения. Все, чему учились, пришлось двинуть по боку. Разве не так?
 Мохнач зачем-то сгреб со стола в подставленную ладонь невидимые глазу крошки. Ссыпал их в корзину для бумаг. Посмотрел на плексиглас, покрывавший стол, дунул, словно сметал пыль.
 — Так, да не так. — Полуян не собирался сдаваться. — Когда мучения идут после учения — это терпимо. А вот посылать ребятишек сразу со школьной парты в бой — это преступление.
 Мохнач был неплохой психолог. Он знал: способ есть. Надо только действовать «натурально».
 Мохнач вновь ударил кулаком по столу. Покраснел в приступе гнева.
 — Трус! Ты трус, Полуян! И боишься даже самому себе в том признаться! Ты хочешь прикрыть свою шкуру заботой о солдатах? Не выйдет! Спаситель хренов!
 Оскорбление больно ударило по самолюбию комбата. Не будь Полуян обучен сдерживать свои эмоции, врезал бы командиру в зубы. И поскольку был значительно крупнее, Мохнач наверняка влип бы в стену и не очухался даже при счете «десять». Но холодный разум подавил эмоции, чуть было не захлестнувшие комбата.
 Нет, не о собственной чести и гордости тут речь. Эту честь он уже замарал отказом выполнять приказ. Потому что нет для офицера позорней проступка, чем отказаться идти в бой. От такого вовек не отмоешься. Но сейчас для него главное было не в том, чтобы выбраться из дерьма, в которое сам же залез. Он хотел уберечь ребят, необученных, не обкатанных ни на одном ротном учении, спасти их, не дать поубивать до того, как они станут солдатами.
 Да, все ребята играют в войну. В городах бегают по задворкам среди мусорных баков, в селах — по огородам и пустырям, стреляют друг в друга из палок. Орут истошно: «Пух! Пух! Ты, Васька, убит! Васька, падай! Пух! Пух!» И все прекрасно, весело, горячо.
 Но война настоящая, которую Полуян знал и видел, это не «Пух! Пух! Васька, падай!». Это огонь и смерть, после которой не встают с земли ни Васьки, ни Ахметки, ни Джоны. Это запах тлена, крови, пороховой гари. Вы его нюхали, господин верховный главнокомандующий? Нет, конечно. И не вам приходится вести в атаку, гнать под пули пацанчиков, которых не обучил за неимением времени, не сделал солдатами офицер Полуян. Значит, погнать их в бой для Полуяна куда худшее преступление, нежели отказаться выполнять приказ.

 6

 Старый, отслуживший все мыслимые сроки автобус «Икарус», рожденный в Венгерской Народной Республике, пережили свое государство, и вторую Родину — Советский Союз, и теперь отчаянно скрипя кузовом и дребезжа подвеской на каждой выбоине, катил в аэропорт.
 Выехав за городскую черту краевого центра, «Икарус» набрал скорость. В открытые створки окон врывался свежий степной ветер, раздувал пузырями голубые, выцветшие занавески.
 Без остановки проехали пост ГАИ — кирпичную двухэтажную будку с круговым смотровым балконом, часть которого нависала над дорогой.
 Рейсовые автобусы, следовавшие в аэропорт, здесь не задерживали и не досматривали. Два милиционера с автоматами АКС-74У и в серых бронежилетах, надетых на форменные рубахи, проводили машину взглядами.
 Рахман Мадуев, сидевший на переднем кресле в левом ряду, поднялся с места, выбрался в проход. Пристально посмотрел на троих своих сообщников, сидевших в разных местах. Те, встречаясь взглядами с командиром, утвердительно кивали, извлекая оружие из тючков, которые держали на коленях.
 — Всем сидеть! — Рахман постарался крикнуть так, чтобы слова его звучали дико и свирепо. — Захват!
 Одним взглядом Рахман окинул салон. Двух девчушек, сидевших в глубине автобуса и игравших с куклой — они изображали, как кукла ходит по сиденью, и хихикали. Пожилую женщину в зеленой вязаной кофте; глаза женщины, увеличенные стеклами очков, испуганно таращились. Двух мальчишек справа у окна; эти совсем не испугались — сидели, подталкивая друг друга локтями.
 — Глянь, какой автомат, — громко сказал один. — «Калаш!»
 — Не, — с видом знатока возразил второй. — Не «калаш». Тот длиньше. Это «узя».
 Реакция пассажиров не понравилась Рахману, державшему в руках автомат «борз» чеченского производства. Ему необходимо было видеть на лицах смертельный испуг, слышать стенанья и плач. Чем больше страху удается нагнать на заложников — так наставлял Гулиев, готовивший операцию — тем увереннее чувствует себя захватчик.
 Спокойствие пассажиров расслабляло, а это было опасно, и Рахман сразу же почувствовал, что необходимо завести себя, разозлить, разогреть.
 — Сидеть! — заорал террорист, хотя никто и не делал попытки встать.
 — Всех перестреляю!
 Он вскинул автомат и полоснул очередью по потолку. Сразу пять рваных дырок засветились в крыше. Вонь и пороховой дым заполнили салон.
 Рахман подскочил к мальчишкам. Схватил за горло того, который сидел ближе к проходу. Встряхнул несколько раз. Голова пацана замоталась из стороны в сторону.
 — Сколько тебе год? — Рахман нервничал, и нужные русские слова не приходили на ум.
 — Что?
 Мальчик не понял вопроса.
 — Я тебя расспросил?… — Рахман начал размахивать автоматом.
 — Ему четырнадцать, — ответила за парнишку пожилая женщина.
 — Кто?! — В уголках губ Рахмана пузырилась пена, белая и липкая. — Кто тебя расспросил? Ты, старуха, сиди молчи!
 Трое пассажиров, солидные бизнесмены в одинаковых бордовых пиджаках, втянули головы в плечи и отвели глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядами с террористом.
 — Он не понял вопроса. — Женщина еще раз попыталась объяснить свое вмешательство в разговор.
 — Я не по-русски спросил?! Не по-русски? По-армянски, да?!
 Испугавшись за мальчика, которого Рахман продолжал держать за горло, женщина замолчала.
 — Встань! — Рахман дернул пацана вверх и поставил на ноги. — Придем аэропорт, я тебя отпущу. Один. Пойдешь в милицию. Скажешь: захват. Мы требуем власть. Скажешь: придет милиция, мы тут всех убьем. Вот, видишь? — Рахман вынул из кармана гранату. — Всех. Тебе их жалко, да? Тогда все скажешь правильно.

 7

 Отпустив Полуяна, Мохнач через узел связи вышел на командира бригады генерал-майора Дымова. Тот оказался на месте.
 — Товарищ генерал… — Мохнач выдержал паузу. Комбриг в чине генерал-майора ходил всего только месяц, и каждое обращение к нему по званию звучало для него вдохновляющей музыкой. Разве не приятно сто раз в день слышать звон ласкающих слух колокольчиков? — Товарищ генерал… — И уже после паузы — как молотком по макушке: — У нас ЧП.
 Хитер Мохнач, не отнимешь. Скажи он: «У меня ЧП» — и сразу ясно, кто, как принято говорить в войсках, может быть «назначен виновным», с кого драть лыко, кому приписать недогляд и ответственность за то, что строгий воинский строй вдруг начал сбиваться с твердого шага. «У нас ЧП» — это прямой намек шефу, что спасаться от грома и молний, которые обрушатся на бригаду «с небес», предстоит им обоим, в единой связке.
 — Твою май-ло! — ахнул Дымов в трубку. — Порадовал!… Ну, порадовал! Что там у тебя?
 «Ах, генерал! — Сходу понял Мохнач. — Не принимает формулу „у нас“. Переводит ее в „у тебя“. Ну ладно, сообщу — не станешь крутить».
 — Докладывай! — приказал Дымов.
 Генерал желает знать подробности? Пусть потомится — для лучшего восприятия.
 — Если вы не против, я бы к вам подскочил. Лично. Провод, он длинный…
 «Ах, черт подери, должно быть, в самом деле что-то серьезное! — Сердце екнуло у генерала. — Верно, что-нибудь очень уж поганое, если Мохнач не хочет говорить по телефону… Опасается чужих ушей. Впрочем, так даже лучше. Меньше слушателей — меньше беспокойства. На телефоне всегда могут „висеть“ чужие уши. Всегда…»
 Сто километров — полтора часа езды. Еще десять минут на доклад. Можно было изложить обстоятельства и покороче, но Мохнач не дурак. События следует излагать так, чтобы и начальник не счел себя слишком умным, и не подумал, что докладывающий — дурак. Вину и ответственность за происшедшее надо возложить на плечи обоих равной тяжестью. Да так плотно, чтобы никому сложить с себя ответственность не удалось.
 Генерал слушал доклад, хмурился, сводил брови над переносицей. Ну, дела!… Ну, бардак!…
 Тем не менее сразу крутых решений Дымов принимать не стал: кинешь неосторожно камень в грязь, тебя же самого и обрызгает. Посоветовал по-отечески:
 — Возвращайся в полк и постарайся уладить миром. Что-нибудь пообещай, в конце концов, наступи на хвост побольнее. Скажи ему, что я уже в курсе дела. Не уймется, приеду к вам, выведу всех офицеров на стрельбище, построю и поставлю этого мудилу на общее обозрение. И при всех скажу, что он трус и поганец. Потом пусть стреляется.
 «Как же, — подумал Мохнач. — Такой застрелится»…
 Но ответил согласием:
 — Есть! — Комбриг, хотел того или нет, уже перевалил часть груза на свои плечи. — В известность его я поставлю.
 Подумав, Мохнач решил пойти дальше.
 — Может, мне самому вывести его перед строем? Соберу офицеров, поговорим. Полуяну люди в лицо скажут, что о нем думают…
 Дымов откликнулся немедленно:
 — Кто скажет? Много у тебя таких людей?
 — Подготовим. Одного, двух… Найдем. Будьте уверены.
 — Выбрось из головы! — Комбриг неожиданно вскипел. — А если кто-то из офицеров поддержит Полуяна? Ты об этом подумал?!
 Полтора часа обратно, в гарнизон. И опять Полуян у командира полка. Мохнач спокоен, умиротворен, не говорит — мурлычет:
 — Я был в бригаде. Говорил с комбригом. Он тебя понимает. Говорит, ты переутомился. Так что пиши рапорт. Отправим тебя в отпуск. Путевку дадим. Езжай в Дарасун. В Забайкалье. Водички там поглотаешь. Говорят, успокаивает нервы…
 — Путевка есть?
 Мохнач оживился, почувствовав интерес Полуяна к его предложению.
 — Есть. Люксовая.
 — Тогда поезжайте сами. Я гляжу, у вас тоже нервишки разболтаны. А для меня здоровье арбатских героев…
 Полуян снова взбрыкнул, потерял осторожность. Второй раз такого нахальства Мохнач не ожидал. Сдерживать себя не стал.
 — Полуян! Хорошего отношения ты не понимаешь. Тогда садись и пиши рапорт. Об увольнении. К чертовой матери! Или пойдешь под суд! За этим дело не станет!
 — Рапорт я напишу. С объяснением причин отказа выполнять приказ.
 — Пиши что хочешь! Трибунал разберется.

 8

 Начальник краевого управления ФСБ полковник Валерий Борисович Кутин был занят не очень приятным делом. Два дня назад на прием к нему напросилась корреспондентка городской газеты «Вечерние новости» Галина Кагарлицкая. Дама из рьяных «демократок», писала о преступности и терроризме, при этом всячески старалась побольнее уколоть силовые структуры. Судя по ее статьям, авторша далеко не всегда разбиралась в проблемах, о которых писала, зато умела выражаться хлестко и по твердому убеждению Кутина, абсолютно безответственно.
 Кутин мог бы и не встречаться с Кагарлицкой, которую никогда не видел и видеть не желал. Более того, при упоминании ее фамилии он испытывал устойчивое раздражение. Однако не принимать журналистку в условиях демократии-значило демонстрировать свою слабину.
 Кагарлицкая оказалась куда симпатичнее, нежели ее представлял Кутин: маленькое привлекательное личико, неуловимо похожее на лисью мордочку, острые проницательные глазки, аккуратный носик с чувственными ноздрями, яркие, соблазнительные губы.
 Она уселась перед полковником в вольной позе — закинув ногу на ногу. Кутин всячески старался не глядеть на ее круглые матовые колени, но его взгляд автоматически на них фокусировался, и отвести его в сторону было трудно.
 Тема беседы была банальной. Незадолго до их встречи Федеральная служба безопасности края провела успешную операцию по раскрытию и задержанию подпольной группы торговцев огнестрельным оружием. Основной товар — пистолеты ТТ ижевского производства с удлиненным стволом и нарезкой, позволявшей надежно крепить глушитель. Последний также изготовлялся в заводских условиях и душил звук выстрела до уровня хриплого вздоха. Пистолеты подобной конструкции пользовались особым спросом у профессиональных наемных убийц, как в самой России, так и за рубежом.
 Операция готовилась и проводилась в тайне. Однако при задержании один из покупателей оружия, цыган по национальности, открыл стрельбу. Снайпер тут же снял его, но три выстрела в квартире все же прозвучали. И по городу поползли слухи один страшнее другого. Прояснить обстановку, рассказать горожанам о том, что случилось на самом деле, взялась Кагарлицкая.
 — Вы будете откровенны? — Гостья задала вопрос с чарующей улыбкой.
 — Не совсем. — Таким ответом Кутин как бы подчеркивал свою доверительность. — Вы ведь пришли ко мне с готовым мнением? Разве не так?
 Кагарлицкая рассмеялась звонко, по-детски радостно. В тот же миг телефон на столе Кутина зашелся в истерической трели.
 — Простите.
 Полковник поднялся из-за журнального столика, оставив гостью наедине с бутылочками «пепси» и вазой с фруктами. Прошел к рабочему месту. Взял трубку.
 — Валерий Борисович? — голос ударил в ухо пронзительным дискантом.
 — Минуточку. — Кутин перехватил трубку так, чтобы ладонью прикрыть мембрану. — Говорите.
 — Валерий Борисович, это Балясин. — голос прозвучал в тональности комариного писка. — У нас захват…
 Этот писк словно оглушил Кутина. Он стоял, не зная, что ответить, как поступить. Отдавать распоряжения прямо отсюда, из кабинета, где сидела газетчица, — значило с головой окунуться в дерьмо. Попросить ее уйти — еще опасней. Баба вцепится в это дело мертвой хваткой, от такой ничего не скроешь.
 — У нас захват! — повторил Балясин. — Валерий Борисович, вы меня поняли?
 — Простите, Игорь Михайлович, я чуть было не забыл. — Кутин мысленно усмехнулся, представляя, какое лицо в этот момент у начальника УВД Балясина.
 — Я распоряжусь. Все будет хорошо.
 Кутин повесил трубку и тут же нажал клавишу интеркома.
 — Саныч, ты?
 — Я… — Полковник Мацепуро, командир группы «антитеррора», которого Кутин никогда не называл Санычем, слегка ошалел от такой фамильярности.
 — Прости, дорогой, у меня сейчас пресса. Галина Яковлевна Кагарлицкая. Да, та самая, знаменитая. А мы с Балясиным сговорились вместе пообедать. Третьим приглашаю тебя. Ты прямо сейчас свяжись с ним и обдумайте меню. По полной программе. Повторяю — по полной. Не жмитесь. Все понял?
 Мацепуро не понял ничего, кроме того, что шеф не имеет возможности говорить открыто. Однако ответил:
 — Понял!
 Кутин тут же дал отбой. Отключив связь, повернулся к Кагарлицкой.
 — Так с чего мы начнем? Спрашивайте.
 — Вы часто обедаете по «полной программе»? — Газетчица, явно намекавшая на банальную пьянку, посчитала свою остроту удачной…
 Мацепуро, не медля, набрал номер Балясина.
 — Игорь Михайлович? Мацепуро. Что случилось?
 Балясин выругался.
 — Он что, твой шеф, с утра поддатый? Я ему сообщил: захват. А он попер ерунду…
 — Захват?! — Мацепуро был готов услышать слово «захват» в любой момент, однако не жаждал этого. — Спокойно, Игорь Михайлович. Я вас понял. Шеф говорить не мог. У него сидит корреспондентка. Кагарлицкая. А теперь, где, что, когда?
 Балясин изложил сообщение, переданное милицией из аэропорта.
 — Какие у них требования?
 — Дурные. Просят миллион долларов. Вертолет. Если денег и машины не будет, они начнут стрелять по заложнику каждый час.
 — Все ясно, выезжаю. Вертолет беру на себя. Вы ищите деньги. И еще… Перекройте дорогу на аэропорт, главное — не пропустить прессу. Поставьте самых рьяных гаишников. Пусть делают что хотят: проверяют техническую исправность машин, документы. Они у вас это умеют. И отключите телефонную связь аэропорта с городом. Начисто. Для всех.

 9

 За годы службы генерал-майор Дымов побывал и под огнем, и в огне. Смелый в схватке, он был робок в отношениях с высоким начальством. Чужая пуля может только убить. Начальственное недовольство — стереть в порошок, размазать по стенке, лишить перспектив, выкинуть из привычного круга жизни… Нет, иметь дело с начальством, особенно сейчас, когда даже любимца президента могущественного министра обороны Павла Грачева пресса то и дело кусает в задницу, не просто опасно, а опасно смертельно.
 Прикидывая в уме возможные последствия отказа Полуяна выполнять приказ, Дымов решил, что замалчивание ЧП даже на период, пока Мохнач сам ведет разбирательство, просто недопустимо. Встанет комбат в позу, упрется рогами, выйдет конфликт за ворота полка — и все равно придется докладывать наверх. Но тогда сразу — и в этом Дымов не сомневался — ему скажут: а где ты раньше был? Почему молчал? И он сам себя поставит первым в очередь за взысканием.
 В тот же вечер по закрытому каналу связи Дымов вышел на командующего флотом.
 Адмирал Антонов снял трубку сам.
 — Слушаю.
 — Здравия желаю, Андрей Алексеевич. Дымов докладывает.
 Когда звонят сверху вниз — это нормально. Если же — снизу вверх, значит, сообщат о чем-то гнусном, испортят настроение либо начнут просить о чем-то. От таких звонков, как говорил адмирал, у него «опухали пятки».
 Дымов обстоятельно доложил о происшествии, постарался представить дело так, чтобы командующий сразу понял все недостатки Полуяна — строптивость, политическую незрелость, проявившуюся в условиях демократии, его сумасбродство. Адмирал понял, единственное, от чего надо предостеречь Дымова, это от «привязки» случившегося к политике и демократии. И он вразумляюще сказал:
 — Мы, Вооруженные Силы, стоим вне политики. У нас все преступления только уголовные. Так что ты политику этому Полуяну не лепи. Это может потянуть за собой нежелательные последствия.
 — Понял! — воскликнул Дымов с энтузиазмом, изобразив свое полное согласие с адмиралом.
 — Что решил? — Адмирал уже брал быка за рога.
 Дымов рассказал о принятых мерах.
 — Смотри, не переусердствуй. Впрочем, пока комбата не трогай. А батальон надо отправлять. Никто приказ нам не отменял. Есть у тебя кем заменить Полуяна?
 — Так точно. У Мохнача зам по трепу — готовый комбат. Терехов. Майор.
 Адмирал промолчал, но Дымов понял: его слова встречены благосклонно.
 — Терехов потянет батальон? — Адмирал намеренно демонстрировал сомнение. В случае чего — он припомнит свои колебания, и выйдет так, что поручился за выдвиженца сам Дымов. Но комбригу терять было нечего.
 — Конечно, полководец он еще не готовый. Но дело знает.
 Дымов с удовольствием подставил бы самого Мохнача — пусть бы поехал повоевал, — но подставлять его опасался. Вдруг у полковника имеется крепкая рука в «Арбатском военном округе»? У тех, кто повязан кровью, пролившейся в памятные еще октябрьские дни в Москве, — своя порука. Не принимать этого во внимание просто глупо.
 — Хорошо, верю. — Адмирал принял предложение. — Высылай представление. Мы документы оформим быстро. Теперь дальше. В чем-то твой Полуян прав, и надо хвосты в боевой подготовке быстренько подтянуть. Завтра, прямо с утра, начинай усиленные занятия с батальоном. Патронов не жалейте. Я прикажу подкинуть.
 Окончив разговор с комбригом, адмирал немедленно соединился с флотской прокуратурой. Прокурора на месте не оказалось — выехал в островной гарнизон по срочному делу. Пришлось говорить с его заместителем.
 Антонов понимал: только крутость, беспощадность может успокоить московское начальство, если весть о случившемся дойдет до столицы.
 Адмирал ждал перевода в Москву. Хотя вопрос не был решен окончательно, но друзья из Главного штаба уверяли — бумаги уже на столе у министра, вот вернется он из очередной командировки и сразу все подпишет. Антонов терпеливо ждал.
 В столицу адмирала влекло не честолюбие. Он уже давно прошел те ступени, когда «шайбы» на его погонах быстро росли в числе и увеличивались в размерах, а золотые «поленья» на рукавах черного кителя становились все шире и шире.
 Изначально честный, Антонов в какой-то момент понял, что его силы на излете, и слишком мало существует должностей, на которые он мог бы претендовать, но теперь для задницы, давно «обросшей ракушками», надо искать гавань с теплой водой. И поэтому он не шел на обострение отношений с теми, кто имел хоть какую-то подпору в высоких государственных сферах. Тихая гавань для корабля, который не гудит при каждом маневре и не старается привлекать к себе внимание, обозначилась довольно ясно: Москва, Главный штаб флота. Дом и служба в столице гарантировали удобный отстой у пирса, до которого еще предстояло добраться, не сев на мель и не получив пробоины в днище.
 И вот, на тебе! Придурок из морпехоты. Не моряк, а какое-то беспозвоночное. Сапог, приписанный к морю, ставит его, Антонова, судьбу в зависимость от своих закидонов.
 Сколько ни вспоминал адмирал, так и не мог припомнить случая, когда бы кадровый офицер, всей жизнью и службой подготовленный к войне, отказался идти в бой и вести за собой подчиненных. А эти два сухопутных сапога — Мохнач и Дымов — не могут принудить строптивого недоноска выполнить приказ, отданный Москвой.
 И адмирал принял решение:
 — Судить! По всей строгости!
 Полуяна арестовали прямо в приемной командующего флотом.
 Чувство опасности возникло сразу — едва Полуян в назначенный час появился в адмиральском «предбаннике». Обычно здесь можно было встретить по меньшей мере двух контр-адмиралов и нескольких чинов пониже, дожидавшихся аудиенции. Теперь же не было никого, кроме капитан-лейтенанта, помощника Антонова. И в коридоре, которым Полуян прошел к кабинету, никто ему не попался навстречу. Даже в курилке на лестничной площадке между этажами, отмеченной табличкой «Курить здесь», не толклись любители табака.
 Когда Полуян вошел, капитан-лейтенант лишь на мгновение оторвался от бумаг. Жестом сигнальщика, семафорившего флажками, махнул рукой в сторону стульев у стены.
 Сесть Полуян так и не успел. В приемную вошли трое — низенький и худенький флотский майор с прокурорскими щитами в петлицах мундира и два рослых морских офицера — капитан 3-го ранга и капитан-лейтенант. О служебном предназначении этих двоих красноречиво говорили их крепкие дубленые шеи и широкие плечи. Капитан-лейтенант — несмотря на то, что было тепло, — держал в руке темный матросский бушлат.
 — Подполковник Полуян? — спросил майор, задирая вверх острый чисто выбритый подбородок. — Игорь Васильевич?
 — Да. — Полуян уже понял, к чему надо быть готовым и что сейчас произойдет.
 — Вы арестованы.
 — Есть постановление прокурора? — Полуян задал вопрос таким тоном, будто уже имел солидный опыт подобных задержаний.
 — Есть разрешение командующего, — майор держался уверенно, высокомерно — так говорят милиционеры с задержанными карманниками, — а прокурор я сам.
 — Сдайте оружие. — Капитан 3-го ранга старался не глядеть Полуяну в глаза.
 — Съездить за ним в гарнизон? — У Полуяна достало выдержки пошутить.
 Но никто даже не улыбнулся. Неужели ждали, что подполковник кинется в рукопашную?
 — Руки перед собой!
 Полуян выполнил требование. Щелкнули браслеты наручников. Капитан-лейтенант набросил на оковы бушлат. Так они и шли по коридору к выходу: впереди майор, за ним Полуян с бушлатом на руках, позади два морских офицера — словно авианосец в сопровождении эскадры охранения…

 10

 В высоко в бледно-сером небе над аэропортом плавилось, истекая яростным жаром, белое солнце. С востока, со стороны калмыцких степей дул иссушающий суховей.
 Автобус, захваченный террористами, в одиночестве стоял посреди летного поля.
 Мацепуро огляделся.
 — Что ж, неплохо.
 — Что? — Заместитель Мацепуро майор Глущак не сразу понял мысль командира.
 — Хорошо стоит, говорю. На самом пекле. Это полезно.
 — Бронежилет? — Глущак хорошо знал привычки командира, но не спросить его, как всегда, не мог.
 — Нет, перебьюсь. — Мацепуро понимал, что боевое облачение неизбежно вызовет у террористов ненужные подозрения, усилит и без того их повышенную нервозность. — Все, я пошел. — Он глубоко вздохнул и протянул Глущаку руку — ладонью вверх. Тот звонко шлепнул по ней пятерней.
 На переговоры Мацепуро шел, надев белую тенниску и широкие вольного покроя брюки. Ни оружия, ни защиты. Лишь вместо пуговки в ширинке — жучок-микрофон.
 Подходя к автобусу, Мацепуро вытащил из кармана брюк носовой платок, обтер потный лоб и помахал рукой. Потом стянул с себя тенниску.
 Из открытой двери автобуса донесся гортанный крик:
 — Заходи, гостем будешь! — Террористы шутили, демонстрируя свою решительность и твердость духа.
 Мацепуро вошел в салон и словно оказался в духовке. Металл накалился, воздух стал сухим и горячим. Подумал с удовлетворением: «Это ладно. Жара быстро измотает боевиков, и говорить с ними будет проще».
 — Оружие есть? — На полковника в упор наставили ствол автомата.
 Мацепуро уже успел разглядеть террориста. Относительно молодой — лет тридцати-тридцати пяти, крутые плечи, на левой щеке узкий белый шрам, черные волосы, крупный с горбинкой нос. Глаза карие, белки красноватые от бессонницы. Серо-зеленая куртка-ветровка топорщилась на груди. Вероятно там у него запасные рожки к автомату. И судя по всему, он старший у террористов.
 Автоматы же — «борз», дерьмо полукустарного производства. Часто дают перекосы, «жуют» гильзы.
 — Можно, я надену рубаху? — Мацепуро потряс тенниской, показывая, что в ней ничего нет.
 — Зачем снимал? — с подозрением спросил боевик.
 — Чтобы ты видел: у меня нет оружия.
 — Я вижу.
 — Ты нервничаешь? Успокойся.
 Боевик сверкнул глазами.
 — Не нервничаю. — Он вытянул перед собой руку. Пальцы чуть подрагивали. — Видишь? Совсем спокоен.
 — Отлично. Может, присядем? В ногах, говорят, правды нет.
 Стоя беседовать с террористом, который не убирает пальца со спускового крючка, — дело малопродуктивное.
 Боевик колебался. В каждом движении, в любом предложении парламентера он пытался угадать опасность и старался ее избежать.
 — Боишься? — громко спросил Мацепуро — так, чтобы слышали остальные террористы. — Я пришел с миром. Один. Вас много…
 — Садись.
 Террорист кивнул на заднее сиденье. Девочек, недавно игравших там, он успел пересадить вперед, поближе к старухе.
 Мацепуро протиснулся к окну. Боевик сел у прохода и приставил ствол автомата к боку полковника — все же чего-то опасался.
 — Удобно? — спросил он, неожиданно улыбнувшись. При этом больно ткнул Мацепуро стволом под ребра.
 — Спасибо, — ответил тот невозмутимо. — Как тебя зовут?
 — Хватит, начальник. Давай по делу! — Имеешь полномочия?
 — Имею. Говори, чего требуете?
 — Я уже говорил. Мальчик к вам ушел.
 — Ты должен все сказать сам. Кто такой мальчик? Он пришел и наложил в штаны. Вот чего ты добился.
 — Требуем совсем немного. — Боевик обнажил в улыбке белые зубы. — Требуем миллион долларов. Вертолет.
 — Разумно, — Мацепуро не собирался на этом этапе торговаться. — Сейчас я пойду и передам твои предложения.
 — Требования, — поправил боевик.
 — Да-да, требования. — Мацепуро охотно согласился.
 — Сообщай отсюда.
 — Ты шутишь? — улыбнулся полковник. — Я к тебе почти без штанов пришел.
 — Почему рацию не взял?
 — Не мог, — ответил Мацепуро спокойно и твердо. — Мы с тобой не были знакомы. Теперь пойду возьму. — Он поднялся. — Убери автомат.
 Протиснувшись боком в узкий проход, Мацепуро направился к выходу. Когда подошел к двери, боевик сильными пальцами взял его за плечо.
 — Еще хочу телевидение. Это тоже требование.
 — Хорошо. — Мацепуро обернулся к террористу. — Баш на баш. Отпусти вон того глухонемого. Он сидит и ни хрена не понимает, что мы тут затеяли. И вон ту девочку с мамой. Девочка совсем больная. Разве не видно?
 — Зачем отпускать? — боевик снова насторожился.
 — Слушай, ты когда-нибудь заложников брал? — Мацепуро притворно возмутился. — Ты требуешь миллион. Тебе его готовы дать. Требуешь вертолет. Тебе обещают. Думаешь — задаром? Не было бы у тебя заложников и сидел бы ты со своими молодцами в пустом автобусе, знаешь, что с вами сделал бы ОМОН?
 — Знаю.
 — Значит, все переговоры ведутся только из-за людей, которых ты захватил. Каждая наша уступка тебе — это свобода людям, сидящим здесь.
 — Э, Дудар! — боевик махнул рукой одному из сообщников. — Отдай глухого. И бабу с ребенком.

 11

 Полковник Кутин изображал перед Кагарлицкой гостеприимного хозяина, открытого для гостей, а сам сидел как на иголках. Рассказывал подробности захвата торговцев оружием, а мысль крутилась в другом направлении: что там у Мацепуро? Нет ли жертв? Что требуют террористы? Сколько их?
 Наконец, взглянув на часы, Кутин решил закругляться.
 — Вот так и работаем, Галина Яковлевна. Стараемся. Как говорят, стоим на страже…
 Полковник думал, что ставит точку в беседе. Вышло, однако, иначе.
 — Ради бога, не надо рекламы, Валерий Борисович. — Кагарлицкая шутливого тона не приняла. — От рекламы мы уже все опухли. Я прекрасно знаю цену вашей конторе. Это раньше КГБ называли Госстрахом. После кизлярских событий и побед генерала Барсукова над террористами вашу контору иначе, чем Госсмех, уже и не зовут.
 — Госсмех, значит? Ха! И над чем смеетесь?
 — Над чем? Хотя бы над тем, что чеченские боевики ходят по городу и никого здесь не опасаются, наверное, считают, что служба безопасности ими занимается только во время захвата заложников.
 Кутин с трудом сохранил на лице доброжелательную улыбку. Неужели эта баба, пройдоха в юбке, уже что-то пронюхала о террористах и теперь выложит на стол свои козыри? А он-то, дурак, метал перед ней бисер, надеясь, что случившееся до поры до времени удастся скрыть.
 Стараясь замаскировать свое замешательство, Кутин достал пачку сигарет «Кэмел» и предложил гостье:
 — Закурите?
 — Спасибо.
 — Как угодно, Галина Яковлевна. Так что же вы имели в виду, когда говорили о террористах?
 — Задело? Я так и думала. А все очень просто. Позавчера Вера Чайкина… Надеюсь, вам известна эта фамилия?
 — Телевидение?
 — Боже мой! — Кагарлицкая всплеснула руками. — Даже это вы знаете!
 Кутин не обратил внимания на откровенную язвительность реплики. Сказанное Кагарлицкой заинтересовало его по иным причинам.
 — Так что Чайкина?
 — Позавчера, — Кагарлицкая не скрывала торжества, — Верочка встретила в городе Рахмана Мадуева. Он шел по проспекту Победы с приятелями.
 — Кто такой Рахман Мадуев?
 — Не знаете? Впрочем, естественно. Откуда вам? Мадуев между тем боевик из отряда Басаева. О Шамиле-то слыхали?
 Кагарлицкая явно старалась «достать» Кутина, но тот терпел, не подавал виду, что готов взорваться.
 — Верочка в последней командировке встречалась с Мадуевым. Даже снимала его и вела запись.
 — Почему же, встретив бандита в городе, она не сообщила об этом в милицию?
 — Валерий Борисович, дорогой, вы же умный человек. Пора перестать надеяться, что журналисты станут добровольными осведомителями вашей конторы. Те времена безвозвратно ушли. Верочке еще придется ехать в Чечню. Зачем ей портить отношения с боевиками? Этим вы уж занимайтесь сами.
 — И она говорила с Мадуевым?
 — Боже мой! Как я с вами. Разве вы прошли бы мимо знакомого, не поговорив с ним?
 — Когда Чайкина рассказала вам об этой встрече?
 Что-то в тоне вопроса насторожило Кагарлицкую. В чем-чем, а в интуиции ей нельзя было отказать.
 — Почему это вас так заинтересовало?
 Кутин грустно улыбнулся. Пригладил редеющие волосы.
 — Скажу. Только ответьте на мой вопрос.
 — Верочка позвонила ко мне в редакцию позавчера днем, после встречи. Сразу. Ей хотелось с кем-то поделиться новостью. А что?
 Кутин встал, прошелся по кабинету. Кагарлицкая следила за ним настороженным взглядом.
 — Что все-таки случилось?
 — Случилось самое плохое, Галина Яковлевна. Вчера днем труп Чайкиной обнаружили в городском парке. Ее убили выстрелом в затылок.
 — Боже мой! — Испуг Кагарлицкой был искренним. — Как же так?! За что?!
 — За что? У нас имелось две версии. Но вы подсказали третью. И наиболее вероятную.
 Кутин остановился возле стола, вызвал по внутренней связи дежурного по управлению.
 — Иван Игнатьевич, передайте Соколову. Пусть срочно мчится на телевидение. Надо изъять материалы, с которыми в последнее время работала корреспондент Чайкина. Подчеркиваю — все и срочно! Пленки. Записи. Диктофон. Срочно. И еще… Рыбкина пошлите в «Трансперелет». Надо просмотреть журнал регистрации пассажиров, приобретавших билеты. Всех чеченцев — на карандаш. За последние четверо суток.
 Отдав распоряжение, Кутин обернулся к гостье.
 — Галина Яковлевна, милая, вы можете считать меня хамом, долдоном, кем угодно, но я не могу продолжать беседу. Даю слово принять вас в любое другое время. А сейчас… Увы! И все это, учтите, во многом из-за того, что ваши коллеги стараются скрыть информацию о знакомствах с террористами…
 — Я понимаю…

 12

 К аэропорту, к машинам своей группы, которые стояли под навесом для рейсовых автобусов, Мацепуро шел не спеша. В затылок ему дул жаркий калмыцкий суховей, но это был живой, движущийся воздух, не тот, что застоялся в раскаленном автобусе, и потому он казался освежающим.
 Глущак протянул начальнику руку. Мацепуро сжал ее с силой, будто они не встречались по меньшей мере месяц.
 — Вы мои разговоры «пишете»? — Именно это в первую очередь интересовало полковника.
 — Пишем. Микрофончик — во! — Глущак дал оценку качества записи, подняв вверх большой палец.
 — Отлично. Теперь о других делах. — Деньги.
 — Слышал. Ни хрена себе аппетит!. Они что, сдурели? Миллион долларов им!
 — Они сдурели, когда замыслили само дело. Твоя забота — достать этот миллион.
 — А где его искать?
 — Кончай стонать. Пусть наши «бугры» подумают. Им это не менее важно, чем нам с тобой.
 — Все?
 — Нет. Передай Балясину: пусть подготовит прессу.
 — Через Балясина долго. Я сам позвоню Маторину, он напрямую свяжется с редакциями.
 — Я те свяжусь! Прессы здесь быть вообще не должно. Пусть Балясин пришлет своих. Мужчину и женщину. С видеокамерами. Хорошо, если кто-то из них будет «заворачивать» по-заграничному. Вроде «шпрехен зи дойч, майне херрен, их бин фак ю, диар френдс». Только все должно выглядеть натурально. Никакой фальши. Чтобы не вздумали присылать кого-то в форме. Они это могут учудить.
 — Сделаем.
 — Не торопись. Это — первоочередное. Дальше — не менее важное. В Ковыльной стоит вертолетный полк. Звони Кутину. Пусть свяжется с командованием. Нужен вертолет. Нужен срочно. Пусть вышлют самый лучший экипаж. Дело легким не будет, нужны надежные мужики. С вертолета вооружение снять. Чтобы у террористов не возникало соблазнов…
 — Понял. — Глущак кивнул. — «Крылышки» сделаем. Все?
 — Пока — да.
 — Тогда кое-что скажу я. Кутин для нас уже расстарался. В агентстве «Трансперелет» он узнал имена чеченцев, которые покупали билет на Питер. Сколько у тебя в автобусе героев? Трое или четверо?
 — Четверо.
 — Тогда совпадает. Один — Дудар Индербиев. 1956 года рождения. Из аула Аллерой Ножай-Юртовского района. Возможно, активный член одной из вооруженных групп, действующих на востоке.
 — Почему именно на востоке?
 — Банды формируются по территориальному принципу и по родственным связям. Ножай-Юрт — это крайний восток Чечни. Горный район. Дальше — Дагестан.
 — Помню его, видел. Следующий?
 — Язид Шахабов. 1975 года. Из аула Саясан. Это примерно в трех километрах западнее Аллероя. Короче, земляк, а возможно, и родственник Индербиева.
 Мацепуро уже прикидывал в уме, кто есть кто из знакомых ему лиц. Дудару Индербиеву отдал команду главный из боевиков. Отпустить троих заложников. А вот круглолицый с тупым мертвым взглядом — это наверняка Язид.
 — Дальше?
 — Рахман Мадуев. 1964 года. Родился в ауле Шалажи Урус-Мартановского района. С 1993 года проживал в Ташкале. Территориально это городская зона Грозного.
 — И четвертый?
 — Пацан. Юсуп Гехаев. Или, как у них говорят, Юпа. Восьмидесятого года. Из аула Гехи. Тоже Урус-Мартановский район, как и Мадуев. От Шалажей на северо-восток. Километрах в двадцати. Опять два земляка.
 Теперь Мацепуро знал всех четверых по именам и в лицо. Неплохо.
 Когда известно, с кем ведешь переговоры, работать легче.

 13

 Получив в руки по указанию командующего флотом живой «рабочий материал» в лице подполковника Полуяна, следователь майор Трескун погнал дело «на вороных». Он глубоко понимал свое предназначение. Поскольку он уже давно разочаровался в жизни и службе, ему необходим был хороший процесс. Время шло, годы летели, а карьера, о которой мечталось с юности, не давалась в руки. Не был Трескун особо умен (только кто в этом даже себе признается?), удача упорно обходила его стороной. Что ему не везет, Трескун ни от кого не скрывал. Он жаждал отличиться и быть замеченным. А ему, как назло, дела попадались удручающе банальные и бесцветные. «О промотании мичманом Пупкиным трех казенных бушлатов». «О пьяной драке лейтенантов Петрова и Иванова»…
 Так, может, на этот раз фортуна заметила Трескуна и подбросила настоящий подарок?
 Подследственный вошел в комнату для допросов, слегка сутулясь. Необходимость держать руки за спиной, а также давление казенных потолков на плечи, хотя эти потолки могут быть и высокими, заставляют людей опускать головы, сутулиться. А Трескун чувствовал себя на высоте: солиден, серьезен, строг.
 — Садись, Полуян.
 Главное — сразу же дать понять вошедшему, что он — всего лишь таракан, попавший под сапог закона.
 Но Полуян оказался не из тех, кто позволял вытирать о себя ноги.
 — Слушай, майор, и запомни. Есть устав, который даже для прокуратуры никто не отменял. И тебе, — Полуян сделал ударение на этом слове, — тебе никто не давал права обращаться ко мне на «ты».
 Трескун скривил губы в презрительной усмешке: дурак он, что ли, Полуян? Это там, в полку, на плацу, он, Трескун, должен был бы стукнуть копытами и спросить у подполковника разрешения обратиться. Здесь, где окошки в клеточку, все иначе. Только дурак такое понять не в состоянии.
 — Что предлагаете? — Трескун старался говорить язвительно, но от обращения на «ты» все же отошел.
 — Я не предлагаю, а требую обращаться ко мне, как записано в уставе: «Товарищ подполковник».
 — Вы не маленький, — Трескун начинал злиться, — и понимаете: подполковником вам ходить недолго.
 — Когда покажете мне приказ о разжаловании или изгнании из армии, тогда называйте Игорем Васильевичем и на «вы». А пока, даже здесь, я для вас подполковник.
 — Здесь вы подследственный. Вот так!
 — Да пошел ты! Либо обращайся ко мне как положено, либо беседуй с кем-нибудь другим!
 — Хорошо, товарищ подполковник. Вы знаете, какого рода преступление совершили?
 — Слушайте, майор, здесь не место играть в шарады. Установить, какого рода преступление я совершил и совершал ли его вообще, — ваше дело, а не мое. Даже если я что-то и сделал не так, на себя клепать не стану.
 Трескун скорчил недовольную гримасу.
 — Хорошо, объясняю. Мы имеем дело с неповиновением. — Майор пододвинул к себе Уголовный кодекс в замусоленной обложке. Открыл страницу, отмеченную закладкой. — Неповиновение, то есть открытый отказ от выполнения приказа командира, а равно иное умышленное неисполнение приказа, совершенное в военное время или в боевой обстановке, карается смертной казнью…
 — Вы, законник, — вспылил Полуян, — покажите мне документ, в котором сказано, что в стране объявлено военное положение, что Россия ведет войну.
 Майор смутился. Захлопнул книжку.
 — А как вы назовете то, что происходит в Чечне?
 — А что там происходит?
 — Не делайте вид, что ничего не понимаете. Вы же знаете, что там и как.
 — Знаю. Но предоставьте мне документ, в котором зафиксировано, что в России введено военное положение, и я нахожусь в боевой обстановке. Вы можете это сделать?
 — Ладно, прекратим дискуссию. — Трескун спасовал. — Давайте по сути дела.
 — Нет уж, позвольте. Запишите в протокол, что подследственный потребовал показать ему документ об объявлении Россией войны республике Чечне. Ведь о смертной казни вы заговорили не случайно… Пытаетесь меня запугать?
 — Что вы еще потребуете? — Трескун не собирался сдаваться, хотя и вынужден был признать: подполковник сразу нащупал самое слабое звено в возможной цепи обвинений.
 — Пока ничего. А дальше — посмотрим.
 — Подполковник Полуян, вы женаты?
 — Какое это имеет отношение к делу?
 — Самое прямое. Обязанность следователя не просто доказать факт преступления, но и создать психологический портрет преступника. — Трескуну явно нравилось рассуждать, и он изрекал свои мысли с апломбом, хотел казаться человеком проницательным, способным все понять, во всем разобраться.
 — Ах, вот как? — Полуян усмехнулся. — А мне раньше почему-то казалось, что следователь должен беспристрастно изучить факты и установить, виновен или не виновен человек. А вы заранее решили, что я преступник, и составляете мой психологический портрет. Славно…
 — Не выступайте, не надо. — Трескун заершился. — Повторяю вопрос: вы женаты?
 — Был.
 — Разведены?
 — Нет, но разведусь.
 — В чем причина вашего нежелания жить с женой?
 — У меня таких причин нет. Зато они есть у нее. И весьма веские.
 — Какие именно?
 — Может быть, вам лучше спросить у нее?
 — Но вы тоже их знаете?
 — Вот именно, тоже. Одна из таких причин заключается в том, что я, подполковник, командир батальона, живу в доме барачного типа в одной комнате. С сортиром в конце длинного коридора. С умывальником в другом конце. Жене это не нравится. Она очень избалована. Ей хочется иметь собственный умывальник и ванну в придачу. Она говорит, что всегда найдет себе коммерсанта, который купит ей не только квартиру, но и целый дом.
 — Все ясно.
 — А еще вы можете к чертам моего портрета записать следующее. Служу двадцать лет. А купить жилья не могу. Может быть, я пропиваю деньги? Вроде не с чего, зарплату мне выдают раз в два-три месяца.
 Полуян понимал: Трескун пытается вырыть для него яму, а землю подгрести под себя, себе под ноги. Построив надежный пьедестал, он надеется возвыситься, полагает, что имя его верняком прогремит во всех отчетах, которые дойдут до Москвы. Зря, что ли, таких учат на юридических факультетах?
 Полуян действительно не знал, где сейчас Валентина Ивановна Зеркалова, в замужестве носившая его фамилию. После очередной размолвки она собрала чемодан, оставила записку: «Не ищи» — и уехала, не сообщив, куда направляет свои стопы.

 14

 Мацепуро неторопливо пересек летное поле и вернулся в автобус. На него вопросительно уставились глаза террористов и заложников. Главарь встретил у входа.
 — Заждался, Рахман? — Мацепуро пристально посмотрел на чеченца.
 Глаза боевика хищно сузились. Он не ожидал, что его раскроют так быстро, и эта оперативность изрядно его напугала.
 — Хватит! Когда будут деньги? Когда вертолет?
 — Рахман, ты когда-нибудь видел миллион долларов? Мне кажется — нет.
 — Кто не видел?! — Рахман брызгал слюной. Да, он не видел миллиона долларов. Он никогда не держал в руках даже тысячи. Что из того? Это разве дает право русскому насмехаться над ним? Нет, не дает. Теперь у него будет миллион. Сами ему принесут. И он увидит его. Увидит и пощупает.
 — Не обижайся, Рахман, — сказал Мацепуро примирительно. — Я тоже не видел миллиона долларов. Можешь смеяться. — Мацепуро развел руками. — Но я подсчитал: если тебе привезут сумму в банкнотах по доллару, чемодан потянет на сто килограммов.
 Рахман никогда не задумывался над такими пустяками, как вес добычи. Сообщение Мацепуро его ошеломило: что, если и в самом деле ему припрут стокилограммовый ящик?
 — Ты говоришь правду? Почему русский миллион не много, а американский — много?
 Мацепуро пожал плечами.
 — Потому, что у американцев нет бумажек по сто тысяч. Хочешь, давай считать вес?
 — Не надо. Я не возьму такой большой миллион. Пусть будет поменьше. Не сто кило.
 — Тогда придется долго ждать. Пока соберут банкноты по сто долларов.
 — Э! — Рахман замахал руками. — и по сто не надо. Их американцы будут менять на новые. Давай по пятьдесят.
 — Хорошо-хорошо. Только доллары у нас не печатают. Придется ждать.
 — Где вертолет?
 — Слушай, ты в какой стране живешь? Думаешь, я суну руку в карман, а там миллион баксов, суну в другой — там вертолет? Вот запросили «Трансперелет», они обещали прислать машину. Снимут с сельхозработ.
 — В Ковыльной у вас стоит вертолетный полк.
 — Смотри, Рахман, ты все знаешь! Только военного вертолетчика я тебе не дам.
 — Почему? — Рахман закусил губу.
 — Военного ты убьешь. Разве не так?
 — Слушай, ты умный, да? — Рахман иронизировал.
 — До этого ты считал умным только себя?
 — Ага, только себя. Понимаешь, триста километров проехал, и на каждом шагу — дерьмо: трусы, дураки, продажные души. Все рот открывают: баксы, баксы. А ты сильный, умный. С тобой опасно.
 — Давай кончим об этом. С тобой не менее опасно. Поэтому получишь вертолетчика из сельхозгруппы. Скажу честно: парень вас боится. Молодой, не воевал. Но я его уговорю хорошо лететь. Будет проще, если ты дашь слово не причинять ему вреда.
 — Ха! — Рахман всплеснул руками. — Ты меня удивляешь, командир. Как ты можешь доверять слову бандита. Ты же таким меня считаешь?
 — Не обижайся, Рахман, но вопрос твой глупый. Я предложил переговоры. Ты согласился. Я пришел сюда. Вот, — Мацепуро уже в который раз показал раскрытые ладони, — без оружия, с голыми руками. Пришел не из-за тебя, а из-за детей и женщин, которых ты захватил. Теперь подумай, какой смысл нам вести переговоры, если ты не веришь мне, а я не буду верить тебе? Ты от кого-то слыхал, чтобы я действовал обманом?
 — Э… — Рахман поморщился. — Сейчас никому нельзя доверять. Где твоя рация? Говори с ними. Пусть торопятся.
 — Не могу. — Мацепуро развел руками. — Рацию мне не привезли. Надо опять идти самому.
 — Ты хочешь меня разозлить?
 — Не сердись. Я говорю правду. Сейчас пойду — будет. Обещали привезти. Ты же не предупредил, когда будешь делать захват — я не приготовился. — Мацепуро вывернул карманы брюк и оттянул их в стороны. — Видишь, я пустой.
 Над летным полем с тяжелым грохотом пролетел вертолет. Темная тень скользнула по земле и умчалась в сторону аэропорта.
 — Пойду, — сказал Мацепуро. — Надо с вертолетчиком поговорить. И деньги потороплю.
 Русский вел себя так странно, что Рахман не успевал соображать. С одной стороны, тот не повышал голоса, не выдвигал никаких требований, принимая все, что требовал Рахман. С другой — поражало его поведение: ни тени страха в глазах, ни попытки заискивать. Рахман ожидал другого. Прикидывая в уме операцию, он готовился встретить человека, который будет постоянно прижимать его ультиматумами, и поэтому заранее обдумал, как держаться, что отвечать. Теперь вся продуманная схема не срабатывала, а перестраиваться на ходу Рахман не умел. Единственное, что его успокаивало, — заложники у него под надзором, и любая попытка не выполнить требования обернется кровью.
 — Иди, — Рахман махнул рукой, обозначая путь к выходу.
 — Девочки, пошли, — Мацепуро поманил пальцем девчушек, одна из которых судорожно прижимала к груди куклу.
 — Э-э! — подал возмущенный голос лупоглазый Язид. — Куда?!
 — Шахабов, ты сиди! — Мацепуро повысил голос. — Твое дело телячье.
 — Постой, девочек я не пущу! — Рахман всем своим видом выражал непреклонность. — Моим людям это не нравится.
 — Кто здесь командир, ты или они? — Мацепуро вернулся в глубь салона.
 — Если они, мне всех вас жаль. Без командира даже сто человек с оружием — не отряд. Пропадете. Бойцы воюют, командир думает. Здесь думать обязан ты. Не хочешь сам думать, давай я помогу.
 — Забирай! — Что-то в рассуждениях Мацепуро задело Рахмана. — Забирай две девочки и мальчик. Иди!
 Возле машин спецназа Мацепуро встретил Глущак. Посмотрел на командира, на детей, которых тот привел с собой.
 — Все в порядке?
 Глущак видел: командир жив, невредим, но он прекрасно знал: во время таких переговоров надломы образуются не снаружи — внутри. Поэтому хотелось услышать, как себя чувствует полковник. Мацепуро улыбнулся.
 — Все путем. Давай мне вертолетчика. А сам сходи к машине. У меня в кейсе есть Коран. Достань и принеси.
 Пилот вертолета капитан Чигирик без труда угадал офицера в высоком мужчине, к которому его подвели. Тот не сутулился, держал спину ровно, широко расправлял плечи, ступал, вынося ногу легко, и главное, ставил ступню прямо, словно шел строевым шагом.
 — Слушаю вас.
 Чигирик мог бы, не опасаясь промашки, назвать собеседника «полковником», но тот счел необходимым представиться сам.
 — Полковник Мацепуро. Григорий Александрович.
 Чигирик по привычке отдал честь — как-никак сам он был при погонах, но Мацепуро удержал его руку.
 — Не надо, обойдемся без церемоний. Вам уже объяснили задачу? Хреновая она, если честно. Постараемся обойтись без стрельбы.
 — Это уж как у вас выйдет. — Чигирик не собирался кривить душой.
 Дело ему не нравилось, и он не скрывал этого.
 — Обойдемся, если вы поможете.
 — Как?
 — Вам передадут две бутылки «пепси». Одну початую, вторую — закрытую пробкой. Поставьте их на видном месте в кабине. Из открытой пейте. В присутствии террористов как можно чаще.
 Чигирик догадался, в чем дело.
 — Вы их отравите?
 Мацепуро посмотрел ему прямо в глаза.
 — Я похож на отравителя?
 — Нет. — Чигирик смутился. — Однако как угадаешь?
 — Не надо угадывать, капитан. Травить я никого не буду. И главное, держитесь с ними спокойно. Погоны снимите. В случае чего — скажете, что старший лейтенант…
 — Это нужно?
 — Да. И помните, о вашей безопасности я договорюсь. По обычаям гор. Обязательства они не нарушат.
 Взяв у Глущака Коран, Мацепуро обнял майора за плечи.
 — Спасибо, Федор. Мне пора возвращаться. К своим чайникам. Там жара — как бы не закипели…
 Рахман нервничал. Он стоял у окна, прикрытого занавеской, и жадно курил. Теперь уже он не смог бы продемонстрировать свое спокойствие, вытягивая перед собой руки: пальцы, державшие сигарету, дрожали. Пребывание в духоте и томительное ожидание измотали боевиков.
 Мацепуро подумал: если этих людей сейчас отпустить с миром, они уже вряд ли согласятся повторить подобную авантюру. Это только кажется, что стрессы изматывают тех, кто борется с террористами. Сами бандиты нервничают не меньше. Разница в том, что трясущийся от ярости, брызжущий слюной и размахивающий автоматом террорист — это нормально, а вот представитель закона не может позволить себе такую роскошь — «завестись».
 — Скоро? — Этот вопрос уже не волновал, а прямо-таки изводил, терзал боевиков.
 — Скоро. Уже есть вертолет. Военный. Сельхозный не дали. Но я должен обеспечить безопасность летчика.
 — Хорошо, обещаю. Вертолетчика не трону. Согласен?
 — Нет, Рахман. Скажи так: вертолетчика не трону ни я, ни мои люди.
 — Ты что, юрист, так формулируешь?
 — Нет, просто хочу, чтобы ты соблюдал договор.
 — Ни я, ни мои люди вертолетчика не тронем.
 — Хорошо. Вот Коран. Он на русском, но Книга Аллаха на любом языке его Книга. Или ты считаешь по-другому?
 Мацепуро вытащил из кармана книгу размером в ладонь.
 — Коран — всегда Коран, — согласился Рахман.
 — Тогда смотри сюда. Видишь эти строки? Читай за мной. «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Клянусь солнцем и его сиянием, и месяцем, когда он следует за ним, и днем, когда он его обнаруживает, ночью, когда она за ним следует, и небом, и тем, что его построило, и землей, и тем, что ее распростерло, и всякой душой, и тем, что ее устроило и внушило ей распущенность и богобоязненность, что мы не причиним вреда вертолетчику».
 Рахман с торжественным видом повторил клятву. Снял руку с Корана. Улыбнулся.
 — Ты защитил вертолетчика лучше, чем мулла.
 — Верю.
 — Теперь я хочу, чтобы ты нас не преследовал.
 — Мы договорились говорить друг другу правду. Так?
 Рахман посмотрел на Мацепуро удивленно: какая правда возможна, если имеешь дело с врагами? Однако ответил утвердительно:
 — Договорились.
 — Тогда скажу. От тебя, Рахман Мадуев, я не отстану. Так что готовься к худшему. С вертолетом все будет честно: куда скажешь, туда тебя доставят. В воздухе огня открывать не станем. Но там, где ты окажешься, я тебя найду и буду преследовать. Если, конечно, ты снова кого-то не купишь и мне не прикажут свернуть операцию.
 Рахман засмеялся нервным смешком. Он понял всю серьезность предупреждения, но виду подавать не хотел.
 — Не веришь, командир, что куплю? Да? А я куплю. Все вокруг — сволочи. У меня будет миллион баксов. Кому покажу тысячу — рот раскроют. Как крокодилы… Они тут у вас все жадные, как собаки.

 15

 В тюрьмах все устроено так, чтобы человек, переступивший порог узилища, сразу же почувствовал себя скотиной, попавшей в загон.
 Полуян, заложив руки за спину, шагал по длинному коридору с зелеными, облупившимися стенами, с полом, выложенным красно-белой кафельной плиткой. На полу зияли проплешины, залитые цементом, — плитки повыпадали, и никто не счел нужным уложить их на свои места. Проще было заляпать дыры.
 Позади заключенного, весело поигрывая резиновыми дубинками, шагали два коренастых краснолицых прапорщика, в которых, как думалось Полуяну, даже на пляже в голом виде можно было угадать тюремщиков.
 Один из них, благоухая запахами лука, то и дело подавал команды: «Прямо. Направо. Лицом к стене».
 Пока прапорщик гремел связкой ключей, выбирая нужный, Полуян успел заметить, что у стража — обвислые щеки, седые виски и узловатые пальцы, пораженные какой-то кожной болезнью.
 Дверные петли давно не смазывались. Когда старший конвоя потянул ручку двери на себя, металл противно завизжал. Полуян вошел в камеру, воздух оказался еще более густым, чем в коридоре, — воняло острым мужицким потом и газами. Букет тюремных ароматов включал в себя и запахи параши — тяжелой железной бадьи, служившей для маленьких нужд больших преступников.
 Полуян был уверен: как в любом загоне, где собраны звери разных пород, ему сразу же постараются определить подчиненную роль, чтобы он привык к своему положению и не рыпался. К такому приему Полуян был готов. Много раз он видел проявления тюремных нравов в кинофильмах, читал о них в книгах и никогда не воспринимал это как нечто «опереточное». Тюрьма — темный лес, в котором сохранить свою честь и порядочность трудно, если подчиняешься сильным.
 Едва дверь за ним закрылась, с верхних нар сполз небритый тип с круглой мордой и сопливым носом. Он приблизился к Полуяну, выставив вперед два пальца «козой», как бы пугая новичка.
 — Ты кто такой?
 Из его рта потянуло гнилым запахом. Полуян понял, что перед ним далеко не самый большой «авторитет» криминальной компании. Паханы обычно не опускаются до мелкого шантажа и запугивания. Перед ним обычный «шестерка», придурок, играющий роль привратника в этой клоаке.
 — Слушай ты, Сопля! Со мной у тебя, как в кино, не получится. Там ногой десять раз по башке врезают, а драка продолжается. Мне одного раза хватит. Не веришь? — Он говорил это не столько для типа, которого назвал Соплей, сколько для сведения тех, кто наблюдал за происходившим с нар.
 В следующее мгновение Полуян схватил Соплю за лацканы куртки, притянул к себе. Затем едва заметным движением руки толкнул его от себя. Сопля кулем осел на пол и опрокинулся на спину.
 С нар легко соскочил высокий черноусый красавец с типичным лицом абрека Кавказских гор. Подошел к Сопле, ткнул его носком ботинка в бок. Тот был в полной отключке.
 — Ай, молодец! — Абрек протянул руку. Полуян подал свою, на всякий случай приготовившись к неожиданному рывку.
 Абрек пожал его руку, но агрессивных намерений не проявлял.
 — Люблю, когда работают чисто. Клянусь, без обмана. Ты десантник?
 — Морская пехота.
 — Значит, полковник.
 — Нет, подполковник. — Полуян не любил такого рода закидоны: звание есть звание, и он не новоявленный казак, чтобы лепить себе звездочки на погоны по собственному желанию.
 — Не спорь. Там, — абрек махнул рукой в сторону окна, — ты можешь быть кем угодно. Здесь будешь полковник.
 Полуян понял: его приняли в этот изолированный мирок и по неписаному закону пометили кличкой. Спорить — что дуть против ветра.
 Черноусый ухмыльнулся.
 — Какая статья?
 Полуян махнул рукой.
 — Все равно ты не знаешь.
 — Скажи.
 — Двести тридцать восьмая.
 — Э, Тэтэ, иди сюда. Ты слыхал, двести тридцать восемь?
 Что-то в голосе абрека не понравилось Полуяну. Он сделал полшага назад, прижался спиной к сырой склизкой стене. На всякий случай. Показная доброжелательность кавказца его не обманывала.
 Он знал: при любых обстоятельствах надо быть готовым отразить нападение. На него могли налететь с одной лишь корыстью — «обломать новичку рога», научить уважать «авторитетов», отбить охоту к сопротивлению.
 С нар спрыгнул и вразвалочку подошел к беседовавшим второй абрек, ростом пониже первого и, похоже, пониже его рангом. Он был раздет до пояса. Демонстративно поигрывал мускулатурой.
 Если начнется драка, решил Полуян, надо первым ударом выключать именно этого — Тэтэ. Он покрепче, значит, опасней первого. Коли его «выбить», дальше все пойдет проще.
 — Двести тридцат восем? Я такой не слыхал, Вадуд.
 — Я же говорил, — с усмешкой заметил Полуян. — С такой здесь не сидят.
 — Мы узнаем, — сказал первый абрек, которого, как понял Полуян, звали Вадудом. — Сейчас узнаем. — Абрек повернулся к нарам. — Эй, Юрист! Иди сюда.
 С нижней полки сполз пузатенький лысый мужичок с бегающими мышиными глазками.
 — Юрист, что такое двести тридцать восьмая? — Вадуд приставил к груди лысого палец. — Объясни толково.
 — Неповиновение. Отказ выполнять военный приказ.
 — Ты какой приказ не выполнил?
 — Военный, — улыбнулся Полуян. — Не все ли равно, какой именно?
 — Ладно, мы все узнаем. Теперь пошли, покажу тебе место. Хорошее, как у меня.
 Лопасти винта медленно раскручивались. Легкая зыбь бежала по щетине сухой травы.
 Рахман захлопнул дверь.
 Несущий винт, сверкая клинками лопастей, со звоном рубил горячий воздух.
 — Все, поехали! — Рахман хлопнул вертолетчика по плечу.
 Боевики загоготали, довольные своим уменьем шутить, довольные добычей. Первая — самая трудная — часть их плана прошла успешно. Даже с плюсом.
 Рахман взял двухлитровую бутылку «пепси».
 — Это что?
 — Поставь на место! — сказал Чигирик отрывисто, будто команду подавал.
 Рахман засмеялся.
 — Частная собственность, да? Уважаю.
 — Да, частная собственность. Сыну купил, не тебе.
 Рахман поставил бутылку на место и сходил к чемодану с деньгами. Открыл, небрежно выдернул из пачки сотенную бумажку. Вернулся к пилоту. Потянул купюру.
 — Возьми. Купишь сыну сто бутылок. Эту я забираю.
 Он крутанул пробку. Жидкость зашипела, обостряя жажду. Рахман приложил горлышко ко рту. Сделал несколько жадных глотков. Вытер губы ладонью. Вышел к своим.
 — Кто хочет пить?
 Пить хотели все. Один за другим боевики прикладывались к бутылке.
 Чигирик сосредоточенно держал курс на северо-восток Чечни, к озеру Будары. В какой-то момент он обернулся и увидел, что боевики, успокоились, застыв в нелепых позах.
 Чигирик утопил кнопку на ручке управления. Вышел на радиообмен с вертолетами сопровождения.
 — «Рапира», «Рапира», я «Щит». Как слышите?
 — «Щит», я «Рапира». Слышу отлично. Что у вас?
 — «Рапира», не могу сказать точно. Но веселые ребята успокоились.
 — «Щит», срочное приземление. Срочное! Мы тут же подсядем к вам. «Щит», как понял? Иди на приземление.
 Ровно три минуты ушло на то, чтобы возле севшего в степи вертолета опустились два других винтокрыла.
 Крепкие мужики в круглых шлемах — «глобусах», в тяжелых бронежилетах, с автоматами «вал», удобными и скорострельными, выскакивали на землю и бежали к «Мишке» Чигирика.
 Последним, высадившимся вместе с группой захвата, был полковник Мацепуро.
 Рахман открыл глаза и увидел склонившегося над ним человека, то и дело терявшего четкость очертаний. Лицо его показалось знакомым. Мадуев облизал сухие губы. Вздохнул горестно.
 — Ты нехороший человек, переговорщик. Нехороший. Ты меня обманул.
 Мацепуро встряхнул боевика за плечи, помогая ему вернуться к жизни.
 — Нет, Мадуев, я тебя не обманывал. Перехитрил — другое дело.
 Мацепуро отошел от террориста. Приблизился к Глущаку.
 — Федя, у тебя есть «горючее»? Надо «растормозиться».
 — «Смирновская», «Жириновка», «Брынцаловка». Что тебе?
 — Только не политическое. Лучше уж самопальной, что твой батя гонит.
 Глущак принес заветный чемоданчик, достал алюминиевую фляжку и налил до краев граненый стакан. Мацепуро осторожно принял его и выпил легко, точно воду. Глубоко выдохнул и вернул стакан майору.
 — Все, ребята! По коням. Поскакали!
 Три вертолета разом взлетели в воздух.

 17

 — Дайте грешнику в юность обратный билет, я сполна заплатил за дорогу…
 Тяжеловес, лежавший на верхних нарах у окна, вполголоса тянул незатейливую песню. Но даже от этого полузвука по камере плыл гул, будто барабан ухал в бочке.
 — Топтыгин! — взмолился кто-то с нижнего яруса, обращаясь к певцу. — Будь другом, дай поспать.
 «А ведь и в тюрьме можно жить, — подумал Полуян. — И потолковать есть с кем. И суждения у людей здесь по всем вопросам прямые, честные. Кто что думает, так и глаголет. Баланда — говно. Законы российские — погань. Менты — шкуры. Прокуроры — цепные псы. И тому, кто говорит такое, ртов не заткнешь, срок не прибавишь. Это просто чудо. Вольница за решетками! Вольница потому, что люди уже от всего избавлены и терять им нечего».
 В камере разговоры велись без перерывов. Неторопливые, философские. И люди проявлялись в своих словах, в суждениях интересно и полно. Чаще всего Полуян беседовал с чеченцем Вадудом. Однажды Полуян задал дурацкий вопрос, который его всерьез интриговал.
 — Вадуд, ты вор в законе?
 Чеченец весело засмеялся. Вытер слезу, накатившую на глаза.
 — Ты веришь, что здесь есть такие? Не обманывай себя. Сегодня воры в законе — члены правительства, чиновники всякие. Им воровать позволяет закон. А я просто честный вор.
 — За что же ты сидишь?
 — По ошибке. Когда меня сажали, то думали, я не знаю, что такое закон. А я знаю. Закон — бумажка. Он слов не понимает. Понимают слова люди. Они могут посадить и выпустить, а закон будет молчать.
 — Почему тогда сидишь?
 — Хороший вопрос, дорогой. Моя беда — попался плохой прокурор. Дурак. Ему предлагали деньги — не взял. Разве умный? Очень глупый. Я скоро выхожу, а он уже не работает. Заменили умным.
 — Считаешь, умный тебе поможет?
 — Почему считаю? Уже помог. Он умеет считать лимоны. — Вадуд засмеялся, довольный своим остроумием. — Мы ему привезли целый ящик. Он взял. Теперь сам придет дверь открывать.
 Скрипучая дверь камеры, открываясь, каждый раз возвещала сидельцам о начале нового действия в их унылой однообразной жизни. Полуян от этого скрипа не ждал для себя ничего особенного: неутомимый Трескун уже завершил следствие и составил психологический портрет преступника. Оставалось ждать суда и гадать, сколько тебе припаяют от щедрой души закона.
 Тем не менее один из скрипов, царапнувший по нервам, как ножом по стеклу, поверг Полковника в удивление.
 — Полуян, на свидание!
 Мысль мгновенно просчитывала возможные варианты. Пришли сослуживцы? Кто-то из командиров? Жена?
 Полуян тут же отвергал предположения.
 Для сослуживцев, даже если кто-то из них понимал его правоту, общение с человеком, который помечен клеймом уголовника — дело небезопасное. Такая встреча будет расценена начальниками как вызов, как бунт со всеми вытекающими последствиями. Нет, к нему они не придут.
 Командиры, которые уже сказали свое слово о нем, как о возмутителе законных порядков, приносить ему сочувствия не будут.
 Жена? Такое вообще невероятно.
 В комнате для свиданий, такой же унылой, как и все остальное в казенном доме, Полуян увидел Клавдию Ивановну Рудину, свою соседку по офицерскому бараку. Она поселилась там за год до приезда четы Полуянов вместе с мужем — майором, командиром роты морской разведки. Майор погиб при катастрофе флотского вертолета, а Клавдия Ивановна, прекрасный врач-терапевт, осталась в поселке и приняла на свои плечи фельдшерско-акушерский пункт.
 — Клавдия Ивановна! Милая! Какими судьбами?!
 Рудина поняла, что в данном случае «милая» не несло в себе особого смысла, но все равно испытала приятное чувство.
 — Вот, решила вас навестить.
 — Как вам удалось добиться свидания?
 — Все очень просто. Попросила разрешение в прокуратуре. Я вам напекла пирожков. С капустой. — Клавдия Ивановна улыбнулась. — Вы здесь газеты читаете?
 Полуян усмехнулся.
 — Не запрещают, но и не дают.
 — Я пирожки и снедь завернула в газеты. Почитайте.
 — Обязательно.
 — Как вы себя чувствуете?
 — Словно ребенок, которого бросили родители. — Он виновато улыбнулся.
 Рудина протянула через стол руку.
 — Дайте вашу. Надеюсь, это не нарушит порядков острога?
 Прапорщик, сидевший у двери, отвернулся.
 Предложение показалось Полуяну слишком сентиментальным, опереточным, но он выполнил просьбу. Его пальцы ощутили мягкое теплое пожатие. Внезапно для самого себя он понял: в него жаркой волной потекла живая, трепетная сила. Это оказалось столь неожиданным, что он замер в удивлении. Возникло желание закрыть глаза, раствориться в неизъяснимом блаженстве. Клавдия Ивановна спокойно улыбалась.
 — Вам лучше? Вы успокоились?
 Полуян вздрогнул. Оказывается, он уже успел закрыть глаза и на какой-то миг выпал из реальности.
 — У нас совсем немного времени, Игорь Васильевич. Поэтому я телеграфно. В газетах, которые принесла, материалы о вашей истории. О вашем поступке и аресте сообщило также московское радио. Комитет солдатских матерей проводит в Москве пикетирование Белого дома. Женщины требуют вашего освобождения и прекращения войны. У меня скопилось уже более двухсот писем в ваш адрес.
 Полуяна известие ошеломило. Он и представить не мог, что кто-то помнит о нем и заботится.
 — Почему вы не сказали об этом сразу?
 Клавдия Ивановна дружески улыбнулась.
 — Мне приятно было помолчать с вами. И потом — хотелось, чтобы вы успокоились, пришли в себя.
 — А что в гарнизоне?
 — Все хорошо. Приезжала московская комиссия. Отправку батальона в Чечню задержали. Организована боевая учеба…
 — Откуда обо мне стало известно прессе?
 — Какая разница, Игорь Васильевич? Нашлись люди, сообщили в газеты.
 Полуян посмотрел на Рудину и вдруг понял все, о чем она не собиралась ему говорить.
 — Клавдия Ивановна! Милая! Это вы!
 Теперь слово «милая» прозвучало иначе, чем в начале их беседы.
 Прапорщик, сидевший в стороне, поднялся.
 — Свидание окончено.
 Клавдия Ивановна протянула руку.
 — До встречи, Игорь Васильевич. Главное для вас сейчас — выдержать экзекуцию. И еще. Учтите, что во время суда трибунал будут пикетировать. Солдатские матери. Семьи погибших в Чечне…
 Прапорщик, провожавший Полуяна в камеру, загремел у двери ключами. И вдруг глухо проговорил:
 — Вы хороший человек, товарищ подполковник. Вот у меня сына забрили. Боюсь, на убой погонят…
 В камере пирожки и газеты пошли нарасхват.
 С интересом принялся за газеты Вадуд. Он читал вслух то, что привлекало его внимание, и тут же комментировал. Начал с «Правды». Эта газета в застенки не попадала и потому оказалась самой интересной.
 — Э, Тэтэ, послушай.

 «Группа террористов во главе с ранее судимым Рахманом Мадуевым захватила автобус, объявив пассажиров заложниками. Благодаря умелым действиям антитеррористических подразделений заложники освобождены, террористы задержаны. Против террористов возбуждено уголовное дело».

 — Мадуев? — Тэтэ оживился. — Рахман? Так мы его знаем, Вадуд. Помнишь?
 — Потому и прочитал тебе. В школе его звали Маду…
 Полуян, окунувшись в полудрему, к чужому разговору не прислушивался. Но слово «Маду» он услыхал. И оно разбудило неожиданное воспоминание.
 Маду — так в военном училище звали его друга.

 18

 Маду… Рослый, крепко сложенный курсант-чеченец Салах Мадуев был прекрасным гимнастом, крутил на перекладине «солнышко», пробегал за одиннадцать секунд стометровку, вверх прыгал на метр девяносто, вниз — с двенадцати тысяч метров. Железный мужик. «Десантура», одним словом.
 Кровати Полуяна и Салаха в казарме стояли рядом, но друзьями они стали не сразу. По-настоящему их побратала кровь, которая не пролилась.
 Шли учебные прыжки на точность приземления на летном поле училища. Полуян в порядке, определенном командиром, скакнул в бездну первым. Приземлился не очень точно — в полуметре от центра мишени.
 Расцепил замки, снял парашют и глянул вверх — кто там летит за ним?
 Глянул и замер в оцепенении. Вниз падал десантник со «схлопнувшимся» парашютом. То летел навстречу гибели Салах Мадуев. Он несся вниз, раскинув руки, а за ним кишкой тянулся бесполезный живому человеку шелковый хвост.
 — Стол! — Полуян впервые в жизни ощутил в себе командирскую строгую волю. Голос его прозвучал в напряженной тишине громко и властно. И сразу, как ни странно, ему подчинились даже двое офицеров, стоявших рядом. Замысел курсанта третьего курса поняли сразу все.
 «Стол» — длинное брезентовое полотнище, которое расстилали на земле для укладки парашютов, — мог смягчить удар падения. Пожарники натягивают брезент, чтобы кто-то мог выпрыгнуть на него из окон горящего дома. Почему же нельзя попробовать этот метод в данном случае?
 Два десятка рук подхватили стол, растянули, бросились с ним бежать к месту, куда падал парашютист.
 Говорят, что многие люди, оказавшиеся в положении Салаха, достигают земли уже мертвыми. Сознание неизбежной гибели парализует чувства и волю. Сердце не выдерживает ужаса. И… останавливается.
 Салаху не на что было надеяться, но он ни на миг не закрывал глаза. Ветер бил в лицо, свистел в ушах. Земля, огромная и зеленая, быстро набегала, покачиваясь из стороны в сторону.
 Салах вдруг заметил людей, бежавших по полю к месту, куда его несло. Он увидел полотнище, которое тащили товарищи. И понял, что собираются сделать ребята. Понял и стал помогать им, движениями рук и ног корректируя точку падения.
 Он угодил точно в середину туго растянутого «стола». Правая нога пробила жесткую ткань. Удар опрокинул Салаха на спину. Несколько курсантов, старательно растягивавших брезент, пообломали ногти, но полотнища из рук не выпустили.
 — Во, блин! — Салах ошарашенно глядел на товарищей. — Ну, я прыгнул, ребята!
 Прямо из училища Полуяна и Салаха Мадуева направили в Туркестанский военный округ. И после краткосрочной прожарки на каракумском солнце обоих отправили командирами взводов в Афганистан. Там в одном из рейдов Салах отдал долг приятелю.
 Два взвода — старшим группы назначили Полуяна — получили задание в пешем порядке перевалить через скалистый хребет Сейяхкерм и усилить роту, державшую скальный проход.
 Ночь первого дня пути застала взводы в горах. Устроились на ночевку на голых камнях. Утром Полуян пробудился от холода, открыл глаза. Над ним стояло небо, усыпанное угасающими звездами. Ветер, обдувая лицо, шевелил волосы и путался в усах, отчего все время хотелось чихнуть. Полуян облизал губы, обожженные солнцем, и ощутил соль, выступившую на верхней губе. Хотелось пить.
 Он присел, обхватив колени руками, огляделся. Его солдаты лежали на камнях, образовав нечто вроде ритуального круга. Каждый заранее лег так, чтобы при нужде создавалась позиция, пригодная для круговой обороны. У гребня, скрываясь в тени утеса, маячил часовой. По фигуре Полуян узнал ефрейтора Божкова. Одобрительно подумал, сколь удачно назначил человека на последний, самый трудный этап караула. Божков — мужик двужильный, как телефонный провод: тонкий, а порвать не порвешь — основа стальная.
 Взяв автомат и махнув рукой часовому, чтобы не беспокоился, Полуян двинулся вверх по крутому хрусткому склону. Тревожить людей, будить Мадуева не стал. Знал, как дорога каждая минута сна, выпадающая ненароком солдату. Ведь спят-то они вполглаза.
 Из-за далеких хребтов сочился бледный свет. Туман в лощинах быстро редел, расползался клочьями. Постепенно все явственнее прочерчивались контуры каменных утесов, седловина между ними. Небо распахивалось, раскрывалось над миром новым днем войны.
 Чем выше поднимался Полуян, тем шире становился обзор. От камней, остудившихся за ночь, тянуло холодком.
 Взобравшись к седловине, Полуян залег и достал бинокль. Приближенный мощной оптикой, дальний склон словно надвинулся на него тяжелой массой. Круча взмывала рыжими уступами, которые вырубили в скалах ветры и резкие перепады температур. За дальним гребнем вздымались хрустальные вершины могучего Гиндукуша.
 Внизу, метрах в сорока ниже того места, где лежал Полуян, темнела чаша родника, обвалованная камнями. Желание напиться стало нестерпимым. Не обнаружив ничего подозрительного, Полуян спустился к источнику. На всякий случай держал автомат наизготовку.
 Сначала Полуян заметил темное пятно под кустом терновника. Пятно по цвету отличалось от грунта вокруг. Подойдя к кусту, Полуян присел и начал принюхиваться. Запах табака, который он поначалу ощутил как слабое дуновение, вдруг стал гуще и резче. Приглядевшись, Полуян заметил под кустом белое пятнышко, светившееся под колючей ветвью. Вынул нож, ткнул лезвием в землю и выковырнул недокуренную сигарету с золотистой каемкой на фильтре. Теперь Полуян понял и значение темного пятна у куста. Кто-то, куривший европейские сигареты, топтался на камнях, справляя малую нужду.
 Стараясь ничем себя не обнаружить, Полуян ушел за гребень. Он даже не попробовал воды, которая так соблазнительно журчала в чистом каменистом ложе.
 Солдаты поднялись по команде мгновенно. Без шума и разговоров. Не туристы — разведчики, тени гор. Выглядели все достаточно свежими — сон стряхнул усталость, разбудив в каждом свирепый голод и желание двигаться.
 — Завтракать некогда. Пожуйте галеты. Проверьте оружие.
 Подошел Салах. Полуян рассказал о следах, обнаруженных за гребнем.
 — Нужно послать разведку, — предложил Салах.
 — Сержант Рогов, рядовой Прошин. — Полуян взглянул на часы. — Ждем через двадцать минут. Всем остальным занять позицию на гребне. Головы не высовывать.
 Разведчики вернулись раньше — через пятнадцать минут.
 — В лощине, метрах в двухстах от родника, — душманы, — доложил Рогов. — Семь человек. Охраняют груз. Все сидят у костра, метрах в сорока от склада. Видимо, ждут караван или носильщиков. Греют еду. Судя по поведению, не торопятся. Значит, караван не скоро.
 — Что будем делать? — Салах смотрел на Полуяна, ожидая его решения.
 — Их семеро. Мы пойдем пятью парами. С охватом. — И когда солдаты приготовились, Полуян подал команду: — Двинули!
 Миновав перевал, вместе с Салахом добрались до каменистой зубчатой гребенки, которая надежно прикрывала тех, кто находился в лощине.
 Отыскав удобное место, Полуян глянул вниз и сразу же увидел груз, который покрывала зеленая прорезиненная накидка в коричневых камуфляжных пятнах. Никого рядом не было. Моджахеды полагали, что в этих местах никто, кроме них, не может оказаться.
 Полуян глянул на Салаха — тот залег, приготовившись к бою, — и по склону крадучись приблизился к складу. Никого рядом не было. Отогнув полог, заглянул под него. Тесно сдвинутые на камнях лежали тюки, обшитые парусиной. На тюках чернели иероглифы китайской маркировки. И тянуло сладковатым конопляным духом.
 — Вот зараза, — прошептал Полуян. — Наркота…
 За спиной хрустнули камни и раздался негромкий голос:
 — Салам!
 Мысли работали четко, телеграфно.
 Салах стрелять не может — сорвется вся операция. Прыжком не достанет. Моджахед — мужик смелый и опытный. Стрелять не хочет, раз не сделал этого сразу. И нож не воткнет — русский ему нужен живым. Так он дороже стоит. Будет брать захватом сзади.
 Полуян глянул из-под руки и увидел ноги «духа» в потрепанных кедах и серых брюках, едва прикрывавших щиколотки. И приготовился к броску противника через плечо. Но он еще не владел тогда в совершенстве всеми теми приемами, которые через два-три года станут навыками. И не успел. А сильный и гибкий, как барс, моджахед метнулся к нему, кинув жилистые руки к горлу.
 Он оказался в самом деле очень силен, и хватка была мощной, но руки моджахеда вдруг словно ослабли, разжались пальцы, а Полуян теперь без особого труда оттолкнул от себя противника, со странным вздохом осевшего и повалившегося на камни.
 Только теперь понял он, что произошло. Это Салах сумел таки в совершенно невероятном, стремительном прыжке одолеть расстояние до афганца и вонзить ему нож под лопатку…
 Друзья молча переглянулись и бросились туда, откуда тянуло дымком костра.
 Бивак моджахедов располагался в полусотне метров от склада, ниже по склону. Огромная скала, нависающая над ровной площадкой, закрывала небольшой пятачок от ветров. Судя по всему, «амер» — командир моджахедов — понадеялся на то, что уже рассвело, поэтому снял посты. И лагерь остался без охраны. Двое бородачей, склонившись над костром, готовили завтрак. Еще двое стояли у лобастого камня, на котором расстелили топографическую карту. Они о чем-то беседовали. При этом молодой поджарый мужчина — скорее всего командир — то и дело листал блокнот, заглядывая в записи. Подумалось: группа не местная, пришлая. Обычно моджахеды не пользовались картами — знали свои земли с детских лет. Автоматы стояли рядом, у валуна. Было очевидно: гостей здесь не ждали.
 Салах поднял вверх пятерню и еще один палец — показывал, сколько моджахедов насчитал со своей стороны. Полуян сделал отмашку, подтверждая, что все понял.
 Автоматная очередь всполошила моджахедов. Они разом залегли. Казалось бы, все должны были повернуться фронтом к месту, откуда прозвучала очередь. Однако группа состояла не из новичков, и они заняли круговую оборону. И все же пробел в тактической подготовке их командира сыграл на руку группе Полуяна. Бивак расположился в естественной каменной чаше, и моджахеды были на виду у тех, кто занял позиции выше по склонам. Беспечность оказалась губительной…
 Бой окончился быстро. Его завершили подоспевшие на подмогу солдаты. Стихла ожесточенная пальба. На поляне пахло горелой ватой.
 Из-за хребта, величаво распластав крылья, выплыл гриф-стервятник. Он парил в недосягаемой высоте, ожидая, когда люди покинут поле боя. Птицы в этих горах давно усвоили: там, где гремят выстрелы, возникает возможность попировать.
 Полуян посмотрел на Вадуда.
 — Вы о Мадуеве говорили. Как его звать?
 — Рахман. Ты что, знал такого?
 — Нет, такого не знал.
 На том тема была закрыта.

 19

 Скрип двери принес Полковнику очередную новость.
 — Полуян, на допрос!
 — Э, Полковник, опять тебя крестный мочалить собрался? — Вадуд возмущался искренне. — Вот сволочь поганая!
 В камере для допросов Полуяна ждал прокурор флота полковник Щеглов.
 Грохнула, закрываясь, тяжелая дверь.
 — Садитесь, Игорь Васильевич.
 Полковник открыл атташе-кейс. Вытащил газету. Постелил на стол. На газету поставил бутылку водки и два алюминиевых стаканчика.
 Полуян с недоумением следил за действиями полковника. Столкнувшись с демократическим правосудием, он понял: провокации можно ждать откуда угодно. Полковник, должно быть, угадал его мысли. Сказал глухо, скорбным голосом:
 — Ты извини, Полуян. У меня большое горе. И поделиться не с кем. С хорошим мужиком, имею в виду. Жена только плачет.
 Полуян промолчал, не понимая, почему именно с ним прокурор решил поделиться своим горем. А тот между тем продолжал:
 — Сына у меня убили. Лейтенанта. В Чечне. Под каким-то Урус-Мартаном.
 — И, словно испугавшись, что его перебьют, торопливо стал объяснять: — Двух месяцев не прослужил парень. И не нашлось рядом командира вроде тебя. Не нашлось. Я и раньше понимал твою правоту. Давай выпьем за тебя, если позволишь. Уже вторую — за сына…
 Щеглов откупорил бутылку.
 — Так выпьем?
 — Сначала за сына.
 Они выпили молча, глядя друг другу в глаза. Полуян заметил, как по щеке полковника скатилась слеза. Стало до боли жаль этого человека, но выразить сочувствие после первой рюмки, выпитой за упокой, не позволял обычай. После того, как выпили по третьей, Полуян спросил:
 — Если честно, сколько мне влепят?
 — Если честно, не знаю. — Щеглов не хотел лицемерить. — Но постараюсь помочь…
 — Гору руками не сдвинешь, как ни старайся. — Полуян горько усмехнулся.
 «Еще какую гору», — подумал Щеглов, но промолчал. Рассказывать о тайнах своего «цеха» он не собирался.
 — Почему ты отказался от адвоката?
 — Мне будет неприятно, если кто-то станет доказывать мою невиновность. Я совершил преступление и готов за него ответить сам. Без посредников.
 — Все же зря. Адвокат…
 — Не надо, полковник. Я прекрасно понимаю: судьи придут на заседание с готовым решением. Или может быть иначе? На хрена тогда нужен государству суд, если он будет молоть не тем помолом, какой ему заказывают?
 «А он, оказывается, действительно все понимает», — подумал Щеглов.
 Полуяну повезло: память о потерянном сыне подвигла Щеглова встать на защиту офицера, обреченного начальством претерпеть скорый суд и расправу.
 Полуяна освободили из-под стражи прямо в зале заседаний суда. Изменив подсудимому инкриминируемую ему статью 238 «Неповиновение» на 239 «Неисполнение приказа», судьи вынесли подсудимому наказание в виде лишения свободы сроком на один год. И тут же было объявлено, что подсудимый Полуян подпадает под указ об амнистии и подлежит освобождению.
 Такой исход процесса удивил многих. Кое-кто даже подумал, что наконец-то суды стали проявлять в решениях самостоятельность. Но все обстояло куда проще. Шум вокруг дела Полуяна в средствах массовой информации подхватила зарубежная пресса. Это вызвало беспокойство в Министерстве иностранных дел. В адрес президента пошла записка, в которой излагались возможные осложнения в отношениях России с Западом. Короче, суду порекомендовали из Москвы спустить дело на тормозах. Что и было сделано.
 Клавдия Ивановна с букетом цветов, в окружении представителей Комитета солдатских матерей встретила Полуяна у выхода из суда — в зал заседаний по решению председателя никого не пускали.
 Когда они остались одни, Клавдия Ивановна передала ему толстенную пачку писем, перевязанную суровой ниткой. Полуян взял верхнее с обратным адресом:

 «Тверь. Почтамт. До востребования. Зеркаловой».

 Разорвал конверт. Письмо было кратким.

 "Уважаемый Игорь Васильевич!
 Сообщаю вам, что развод между нами оформлен юридически. Вы теперь свободны. Во всяком случае, от меня. Как поступит с вами закон, меня интересует мало. Да, вы теперь знаменитость. Но та, которая будет носить вам передачи, горя нахлебается. Уж я — то знаю и ей не завидую. Прощай. Не пиши.
 Теперь уже не ваша Валентина".

 Полуян скомкал письмо, глянул по сторонам и швырнул комок бумаги в мусорный ящик на углу улицы. Попал. Посмотрел на Рудину.
 — А я, Клавдия Ивановна, решил возвращаться в отчий дом. На родину.
 — И где он у вас? — спросила она с печалью.
 — Отчий-то дом? В станице Ковыльной. На юге. В степи. — И вдруг спросил: — Клавдия Ивановна, вы бы поехали со мной?
 — Это предложение? — Она посмотрела ему в глаза.
 — Точно.
 — Да, — ответила она тихо, но твердо.
 — Тогда сейчас возвращайтесь в гарнизон. Увольняйтесь. Собирайте вещи. Пакуйте. Я приеду на место и сразу дам телеграмму.
 Она протянула ему руку.
 Он прижал ее к губам.




 Часть вторая. Блокпост, 1995


 Поселение горцев — это аул.
 Дурчин-аул, например, всего лишь несколько домов в распадке над речкой, бегущей среди могучих гор, А вот аул Дарго протянулся более чем на пять километров вниз от горы Ахмет-Ирзау до места слияния речки Бенойяссы с Аксаем.
 Несравнимые по размерам и количеству проживающих там, все аулы одинаковы, когда говорят о родине гордых и свободолюбивых людей…
 Старый поселок, в котором родился и вырос дед Салаха Мадуева и откуда он — участник Великой Отечественной войны был выслан с семьей в Казахстан, назывался Пари-аулом. От него давно уже остались одни развалины, над которыми, подобно надгробью, вознесла к небу седеющую свою вершину гора Кашкерлам.
 После возвращения из ссылки на родину предков мать Салаха поселилась в Ачхой-Мартановском районе, где в живописной долине над холодной, кристально чистой речкой на склоне хребта появился совсем молодой аул. Вернувшиеся из казахских степей горцы назвали его по-тюркски — Жана-аул. Новый. Здесь и приютила одинокую женщину семья старых знакомых — Накаевых.
 А потом построили собственный дом, и мать переселилась в него…

 1

 Командир полка упорно прятал от Салаха глаза и крутил в пальцах красный карандаш с обломанным грифелем.
 — Слушаю вас, товарищ полковник.
 Приученный к упряжи конь знает все дороги, по которым ему пришлось таскать за собой телегу. Кадровый военный как конь, но ему редко бывает известно, куда его повернут, натянув поводья.
 — Ты мне веришь, Салах?
 Мадуев посмотрел на полковника с удивлением. Вопрос «веришь — не веришь» куда больше подходит для выяснения отношений с девицей нежели для беседы командира полка с подчиненным ему комбатом.
 — Что случилось, Борис Васильевич?
 — Ты мне не ответил.
 — Меня удивляет сама постановка вопроса. Разве я давал повод сомневаться в моем доверии?
 — Хорошо. Слушай. Из Москвы, из ГУКа, пришел приказ о твоем увольнении…
 Все что угодно ожидал услышать Салах — приказ выехать в длительную командировку в Тмутаракань, распоряжение сдать батальон и принять роту в связи с сокращением штатов. Наконец, могли сказать, что утрачена надежда на скорое получение долгожданного жилья. Но увольнение?… Как обухом по голове.
 Будто сквозь вату входили в уши глухие слова командира:
 — Хочешь, можешь не верить, но ни полк, ни дивизия представлений на тебя не подавали. Я спрашивал комдива. Он удивился не меньше, чем ты.
 — Может быть, куда-то переводят?
 — Если бы! — Полковник к этим словам прибавил весомый довесок мата.
 — В приказе сказано прямо: уволить в запас.
 Впрочем, увольнение не пугало Салаха. Это не так страшно и не так опасно, как падение без парашюта. Самым неприятным в этой истории было то, что его. Подполковника, кадрового военного, отмеченного двумя ранениями и двумя боевыми орденами, выталкивали в бомжи без всяких объяснений.
 На ум пришла горькая мысль. О том, как долго его мытарили, прежде чем зачислить в военное училище. Анкеты. Справки. Проверки. Дополнительные анкеты. Подробная автобиография. Наконец, экзамены. И вот теперь выясняется, что все прошлые хлопоты пошли псу под хвост. Офицера можно вышвырнуть из строя вон, даже не объясняя ему, за что и почему.
 В Москве, в ГУКе где каждая живая душа лишь номерной символ в файлах большого компьютера, о судьбах отдельных людей не пекутся. Там работают не с людьми — с кадрами. Идет приказ: тысяче офицеров присвоить очередные звания. Сто человек произвести в офицеры. Две тысячи — уволить. Все нормально, не так ли? И все равно — за что? Но это угадать он так и не смог…

 2

 В предбаннике райотдела милиции станицы Ковыльной, за стеклянной стеной, словно в аквариуме, сидел дежурный, Полуян столкнулся с подполковником в старой, но хорошо отглаженной милицейской форме.
 Он явился сюда, чтобы оформить общегражданский паспорт вместо офицерского удостоверения личности. Затем следовало прописаться, хотя в демократической России этот акт элегантно именуют теперь «регистрацией проживания».
 Подполковник пристально вгляделся в вошедшего, стараясь угадать, почему показались ему знакомыми черты этого человека. И вдруг спросил растерянно:
 — Полуян?! Игорек, неужто ты?
 — Сурмило! — Полуян раскинул в стороны руки. — Степан!
 Они обнялись, тиская и похлопывая друг друга. Пять лет, проведенные в школе за одной партой, списывание контрольных, один комплект шпаргалок на двоих — такое что-то да значит в жизни.
 — Пошли. — Сурмило взял Полуяна под руку и повел в кабинет на второй этаж. — Ты в Ковыли совсем или так, наездом?
 — Похоже, совсем. У меня… неприятности…
 — Не надо, Игорь. Мы здесь тоже газеты читаем. Пойдешь ко мне в милицию? Большой должности не обещаю — сам не велик кулик, но место найду. Гарантирую полную самостоятельность.
 Единственным прикрытием Ковыльной с юга был пикет ГАИ на въезде в станицу. Но особых надежд на него Сурмило не возлагал по двум причинам.
 Прежде всего, потому, что начальник пикета прапорщик Турченко превратил точку в место сбора дани с проезжавших через Ковыльную иногородних машин. Пресечь поборы раз и навсегда Сурмило не рисковал — Турченко приходился родней, вернее, свояком. Тронь его — и домашней войны не избежать.
 Неожиданная встреча с Полуяном подвигла Сурмило предложить старому приятелю место. Какую еще тот найдет работу в Ковыльной, где уже и сейчас многие ходят без дела?
 Создать на месте пикета ГАИ полноценный блокпост мог только человек энергичный, самостоятельный, имевший серьезный боевой опыт. Таких людей у Сурмило не было.
 — Насчет самостоятельности ты всерьез? — Полуяна заинтересовала именно эта сторона предложения.
 — Игорь, мое слово! Есть возможность, даже больше того — необходимость создать крепкий заслон на въезде в Ковыльную.
 — Разве его у вас нет?
 — Есть обычный пикет, но он не выдерживает никакой критики. Туда нужен хороший командир. С твердой рукой и ясным пониманием дела. Такой, как ты.
 — Кто там сейчас начальник?
 — Хорошо, Игорь. Говорю как на духу: мой свояк Турченко. Дерьмо мужик. Его гнать сраной метлой…
 — Так в чем же дело?
 — Откровенно? Мне моя баба глотку порвет. Турченко — муж ее родной сестры. Мне скажут, что его не топить, а спасать надо.
 — Как же его уберу я?
 — Придешь и прогонишь. Я дам тебе все факты. Ты и с меня снимешь груз. А бабам я скажу, что тебя рекомендовали из края…
 — Хитер ты, Степан!
 — Ничего не поделаешь. В наше время простота — хуже воровства.
 — Какой штат?
 — Десять человек. Вместе с тобой. Сейчас их там — семеро.
 — Могу я сам подбирать мужиков?
 — Даю карт-бланш. Только не откладывай. Раз, два — и за дело.
 — Я еще паспорт не получил.
 — Беда-вода! Дам команду, тебе его домой принесут.
 К пикету Полуян поехал на велосипеде. Еще издалека он увидел Могилу — огромный курган, который лежал посреди степи. Он тянулся на полкилометра с севера на юг и круто вздымал свои бока метров на тридцать в высоту.
 Дороги обтекали Могилу с двух сторон. Одна шла с юго-запада, другая — с юго-востока. Неподалеку от пикета они сливались в тракт, который пересекал Ковыльную и через степи удалялся в центральные области России.
 Пикет стоял примерно в ста метрах от развилки, ближе к станице. Домик из глинобитного кирпича давно не белили, и он стал пегим: на грязно-белом фоне желтели пятна разных размеров. В стороне от домика на кирпичном основании лежала цистерна, снятая с автомобильного шасси. На ржавом боку виднелись остатки надписи «огнеопасно», поверх которых черным печным лаком вывели слово «Вода».
 Заметив незнакомого человека, один из стражей порядка встал, поддернул сползавшие брюки и пошел навстречу. Рослый, крепкий, загорелый, он был полон уверенности и властной силы.
 — Тебе кого?
 — Да вот пришел взглянуть на это хозяйство.
 — Посмотрел? — Милиционер не выказал ни капли любезности. — Теперь гуляй мимо.
 Заметив, что Полуян не внял его совету, милиционер повысил голос:
 — Что, не ясно сказано?
 — Прапорщик Турченко, я угадал?
 Озадаченный страж порядка внимательно вгляделся в гостя, но не узнал и спросил с подозрением:
 — Чего надо-ть?
 — Хожу, ищу работу. — Полуян поддержал нагловатый тон, предложенный прапорщиком. — Говорят, вам здесь нужен начальник. Некий Турченко бездельничает. Пора его менять.
 Штучки подобного рода не проходят даже в столицах. Офицеры контрольно-оперативной службы, выезжая на задержание мздоимцев в милицейских мундирах, заранее готовы встретить сопротивление вплоть до вооруженного. Выйдя на путь незаконного промысла, стражи порядка перенимают худшие привычки криминального мира и становятся не менее опасными, нежели преступники-рецидивисты.
 А если говорить о провинции, да еще глухой, вроде станицы Ковыльной, то здесь вообще мало кто вспоминает о законе, предпочитая решать спорные вопросы силой. А почему нет? Тем более, если за твоей спиной такая стена, как начальник милиции?
 — Не знаю, кто ты, — Турченко надвинулся на Полуяна, сильный и злой, — но пошел бы ты отсюда, пока тебе не обломали ребра. — Подумал и добавил:
 — Здесь блокпост, и я вправе все… вплоть до применения…
 — Это блокпост?! — Полуян пнул пивную банку, оказавшуюся под ногами. Та с грохотом отлетела к куче мусора, набросанной рядом с домиком пикета. — Вот что, мужики, или мы будем с вами служить, или заранее собирайте котомки.
 Глаза Турченко полыхнули огнем. Он схватил и сжал запястье левой руки Полуяна железным хватом.
 Это уже выходило за пределы.
 Полуян перехватил руку Турченко правой, крутанул ее против часовой стрелки, отставил левую ногу и, усиливая рывок всем телом, согнул прапорщика в пояснице. Наращивая давление, заставил его вскрикнуть.
 — Отпусти!
 И толкнул Турченко. Тот упал на колени в густую, как цемент, пыль.
 Бросив побежденного, Полуян подошел к навесу. Снял с крюка автомат. Отсоединил рожок магазина. Щелкнул затвором. Приложил дуло к глазу, посмотрел на свет через канал ствола.
 — Когда в последний раз чистили?
 Полураздетый напарник Турченко внимательно следил за действиями гостя, без сопротивления признав в нем будущего начальника.
 — Фамилия?
 — Сержант Тараненко.
 — Почему в стволе ужи ползают?
 Не понявший командирского юмора сержант растерянно хлопал глазами.
 Полуян осмотрел автомат снаружи. На крышке ствольной коробки краснели мелкие пятна ржавчины.
 — Такое оружие в руки брать противно! У него корь. Видите сыпь и не лечите… Вой-йяки хреновы!
 Турченко поднялся с колен, отряхнул брюки от пыли и начал одеваться. Натянул на плечи рубаху. Накинул на голову кепку. Вынес из помещения оружейные принадлежности. Подошел к столу. Взял автомат. При этом он все время бурчал нечто невразумительное, перейдя от открытого сопротивления к демократическому оппозиционному ворчанию.
 Наведя на пикете шорох и обратив строптивого Турченко в христианскую веру, Полуян вернулся в станицу только в сумерки.

 3

 Грозный — официальная столица Чечни, разгромленный и выжженный, пропахший тротиловой гарью и тошнотворным духом мертвечины, встретил Салаха неласково.
 Мадуев сошел на станции Катаяма, намереваясь пешком пройти в Ташкалу, где жили родственники. Но едва он двинулся по улице, его остановил патруль внутренних войск — прапорщик и два солдата в бронежилетах поверх камуфляжа, с автоматами на изготовку.
 — Руки! — Ствол жестко воткнулся под левую лопатку Салаха. — Кому сказано?
 — Надо бы хоть поздороваться, прапорщик. — Салах говорил спокойно, стараясь передать свое настроение окружившим его военным. Он надеялся, что это убавит их бившую через край агрессивность.
 — Перетопчешься! И заткнись! Иначе возьму и замочу.
 Уголовный жаргон, на котором изъяснялся прапорщик, больно ударил по нервам. В батальоне Салах старался отучить от подобных слов даже тех солдат, которые опытом предшествовавшей жизни были научены лексике тюрьмы и зоны и приносили ее с собой в казарму.
 — Руки! — Прапорщик еще злей повторил приказ.
 Солдат, находившийся позади Салаха, снова ткнул ему в спину стволом.
 — Шагай!
 — Я свой. — Салах все еще надеялся перевести разговор на мирный лад.
 — Здесь за каждым углом свои. — Прапорщик говорил насмешливо. — И свои же стреляют. Где надо, там разберутся, кто ты, и радуйся, что живым ведем…
 Салах не осуждал прапорщика и его солдат. Офицер, прошедший суровую школу войны в Афганистане, знал, как меняется психология людей, оказавшихся, помимо своей воли, в зоне боевых действий.
 Достаточно один раз попасть под крутой обстрел, и ты начинаешь бояться и ненавидеть противника. Один ненавидит больше, чем боится, и становится настоящим воином, умеющим смотреть в глаза опасности и не терять рассудка. Такие либо выживают, став солдатами, либо умирают, но это всего один раз.
 Другой боится сильнее, нежели ненавидит, и потому обречен умирать от страха каждый раз, когда слышит выстрелы или неясные шаги за спиной. Прапорщик явно относился ко второму типу вояк. Тем не менее приходилось учитывать, что человек с автоматом в руках не имеет понятия о презумпции невиновности. Все остальные, у кого оружия нет, в чем-то перед ним виноваты, чем-то ему обязаны, что-то должны.
 Если тебе испуганным голосом приказывают: «Стой!», значит, лучше ляг и заложи руки за голову. Может быть, и смягчится человек с автоматом, увидев твой неподдельный испуг, и помилует. Может быть, хотя такое и маловероятно. Трусливого солдата чужой испуг подвигает на жестокость. И вообще лучше не спорить с вооруженными.
 — Вперед!
 Крут, черт возьми, прапорщик. Такого бы в роту да старшиной, вот бы порядки навел! — Салах кхекнул, прочищая горло, зашагал, подталкиваемый стволом. — Куда вы меня?
 — А ты не знаешь? — Голос прапорщика был полон насмешки, открытой издевки: чего этому бояться, если такой умный?
 — Нет.
 — Ах, какие вы все здесь несмышленыши! Вот запустим тебя в фильтрацию, водичкой ополоснем и посмотрим, много ли мути сойдет. — Уж извини, не я порядки тут устанавливал!
 И вот — два часа ожидания в предбаннике. Духота, запахи пота, грязных ног. Унылые люди. Молчаливые. Погруженные в себя, не желающие ни с кем общаться. Ничего хорошего для себя не ожидающие.
 Обшарпанная дверь открылась.
 — Мадуев.
 Он вошел в тесную, прокуренную комнату.
 Ни стула, ни табурета. Пришлось стоять.
 За столом, заваленным бумагами, сидел майор в очках и мятом камуфляжном обмундировании. Лицо усталое, безразличное, глаза красные.
 — Фамилия?
 — Мадуев.
 — Однофамилец или родственник?
 — Кому, вам?
 — Оставьте шутки, Мадуев. И не придуряйтесь. Я имею в виду Рахмана Мадуева.
 — Рахмана? Он двоюродный брат.
 — Семейка бандитов? Весьма типично. Какая нужда привела вас в Грозный?
 — Уволился из армии. Приехал к родственникам.
 — Ладно, примем как версию. Спрашивается: зачем? Ты же здесь не жил.
 Внезапный переход на «ты» неприятно задел Салаха.
 — Вы, — подсказал он терпеливо. Майор посмотрел на него, как смотрит человек на камень, о который споткнулся и зашиб ногу.
 — Пошел ты! Если выйдешь отсюда благополучно, я с тобой буду говорить на «вы», а пока ты для меня никто.
 — Очень приятно! — Салах начал заводиться. — Мои два ранения в Советской Армии! Два ордена к ним! Это все ничего?
 — Я не Советская Армия. И не я орденами тебя награждал. А будь у меня такое право, подумал бы, кого отмечать наградами. Ты думаешь, у Джохара Дудаева нет орденов? А у Масхадова? Значит, мне их тоже называть на «вы»? Ну уж нет! К бандитам здесь отношение однозначное.
 — Я не бандит.
 — Обязательно проверим. А пока ты — обычный подозреваемый.
 — На каком основании?
 — На основании подозрительности. Что ты делал в зоне боевых действий?
 — Слушай, майор! Здесь что, идет война?
 — А ты не знаешь!
 — Почему же о ней не слыхал наш президент? Он официально заявляет: в Чечне войны нет.
 — Хороший вопрос. Я тебе предоставлю возможность вволю над ним подумать. Посидишь недельки две-три, поразмышляешь. Договорились?
 Два мрачных служивых без знаков различия, в камуфляже и бронежилетах отвели Салаха к большому железнодорожному пакгаузу у бетонированной погрузочной площадки.
 — Входи!
 Открылась узкая калитка в большой металлической двери.
 — Во дела! — Салах очумело качнул головой. — Дома в плен попал!
 Он вошел в пакгауз, прошел в угол, осмотрелся. Взял из кучи гнилой соломы несколько охапок посуше. Натрусил на пол и сел. За ним внимательно наблюдали десятка два внимательных глаз. Никто не проронил ни слова.
 Салах прилег и растянулся во весь рост. Усталость, не столько физическая, сколько нервная, давала о себе знать ноющей тяжестью в пояснице. Все же в момент того злополучного прыжка он стронул-таки с места позвоночные диски. И они изредка напоминали о себе тупой пульсирующей болью.
 Из небольшой кучки чеченцев, располагавшихся в противоположном углу, напротив двери, к нему двинулся высокий бородатый мужчина. Подошел. Тронул его ногу носком ботинка. Спросил по-чеченски:
 — Ты кто?
 — Человек. — Салах сел. По всем повадкам подошедший был явно с уголовной выучкой и темным прошлым. Чтобы вести с таким разговор на равных, надо не показывать растерянности, всегда находиться в готовности дать отпор.
 — Откуда ты, человек?
 — Оттуда. — Салах показал на окно, забранное решеткой. — Шел по лугу. Солдаты решили, что я бык, и загнали в сарай.
 Мужчины, сидевшие в сторонке, засмеялись. Ответ им понравился.
 — Как тебе здесь показалось?
 — Хорошо. — Салах постучал ладонями по соломе. — Мягко. Тепло.
 — Тогда лежи, отдыхай. — Бородатый подумал и произнес слово «айкх» — предатель. Понятие ненавистное в любом сообществе — от интеллигентского до бандитского. — Если ты предатель, пощады не будет. Понял?
 — Хьяйн бехк сох ма акха. — Салах ответил небрежно. — За свою вину отвечай сам, на меня ее не вали.
 И лег, закрыв глаза.
 — Гордый! — Бородатый обращался к своим. — Это хорошо. Похоже, наш человек.
 Он отошел, и тут же к Салаху приблизился и сел рядом седобородый старик.
 — Ты откуда родом, сынок?
 Салаху снова пришлось садиться.
 — Из Казахстана, отец.
 Старик оживился.
 — Значит, из настоящих чеченцев? Как твоя фамилия?
 — Мадуев.
 Сразу несколько человек приблизились к беседующим. Встали кружком.
 — Рахман Мадуев не родственник?
 — Брат.
 Стоявшие рядом дружно загомонили.
 — Давно его не видел? — Вопрос задал худой, явно больной чеченец с головой, перевязанной грязным бинтом.
 Салах не любил вести разговоры на личные темы с людьми незнакомыми, но в голосе спросившего он уловил нечто большее, нежели простое любопытство.
 — Давно. Я только что приехал. Издалека.
 — Ваттай! — Собеседник удивился и всплеснул руками. — Ну и ну! Наверное, не знаешь о брате?
 — Давно ничего не слыхал.
 — Его схватили русские. Он взял заложников…
 Сидевшие кружком чеченцы сочувственно зацокали языками.
 — Заложников?! — Салах удивился совершенно искренне. Он никогда не замечал у брата преступных наклонностей. Известие было абсолютно неожиданным для него. — Давно это случилось?
 — Э-э, — собеседник поднял глаза к потолку, зашевелил губами, должно быть, что-то подсчитывал в уме. — Два месяца назад.
 — А я ничего об этом не слышал…
 — Русские много шумят, когда что-то не удается скрыть. А с Рахманом все закончилось тихо. Никто не знает, где он сам и его люди.
 Салаху не стоило большого труда сопоставить даты, события и сделать неожиданное открытие — скорее всего фамилия и родство с Рахманом в глазах бдительных армейских кадровиков перевесили двадцать лет его верной службы, участие в боевых операциях, ранения и награды.
 Он зло стукнул кулаком по соломе, на которой сидел. Подлость всей процедуры, когда человеку даже не объясняют, почему и за что дают пинка в зад, возмущали до глубины души. Ведь и верный пес не прощает хозяина, который причиняет ему боль. Человек — тем более.
 Взаперти Салаха держали трое суток. Наконец грязного, со щетиной на лице, которая доставляла немало неудобств человеку, привыкшему ежедневно бриться, под конвоем привели в «служебку». На этот раз его доставили в другую комнату, где за столом сидел не майор, а капитан.
 — Подполковник Мадуев? — «Фильтратор» приветливо улыбнулся. — Садитесь.
 Салах словно нехотя опустился на табуретку. Шевельнулся и ощутил, что сиденье не шелохнулось — оно было привинчено к полу.
 — Слушаю вас.
 — Мы запросили часть, где вы до увольнения служили. Нам ответил полковник Лебедев. Он дал вам отличную аттестацию. На телеграмме есть виза командира дивизии: «Согласен». Так что вы свободны. Мы дадим вам соответствующую справку — на будущее…
 — Спасибо. А где ваш коллега — майор?
 — Мишаков? Отбыл в командировку.
 — Передайте ему привет и мою благодарность за хлеб, соль и гостеприимство. Мыши в пакгаузе меня не съели. Ухожу, слегка обогатившись. Вшей, знаете ли, приобрел. Тухлой водички попил. Лечебная, говорят…
 — Я так понял, что в случившемся с вами вы вините майора? — Капитан сложил бумажки в папку, закрыл ее. — Ваше дело, конечно. Однако скажу: запрос командиру полка посылал не я, а майор. Вот, пожалуй, и все.

 4

 За два дня до появления Салаха в Жана-ауле над горами ревущим смерчем пронеслись два самолета Су-25. Мелькнув в синем небе белыми стрелами, они умчались, обгоняя собственный рев. Но две фугаски, сорвавшиеся из-под крыльев, нашли свои цели. Что уж там собирались накрыть могучим ударом крылатые соколы, неизвестно, но одна бомба попала точно в дом Мадуевых, вторая разнесла в щепы хилую сельскую лавку, стоявшую на въезде в аул.
 Глазам Салаха открылась огромная яма с краями, запорошенными красной кирпичной пылью. Все остальное, что здесь когда-то было, испарилось, исчезло.
 Окаменев, стоял Салах над воронкой и смотрел в одну точку, не в силах сдвинуться с места. Он вдруг ощутил в себе глубокую пустоту, и все, что еще полчаса назад делало его живым человеком, потеряло смысл, стало ненужным.
 Дом, семья, твое дело — это настоящее.
 Твои дети, внуки и правнуки — будущее.
 Ничего этого больше нет, ибо настоящее уничтожено.
 А будущее даже не начиналось…
 Подошли две женщины — молодая и пожилая. Встали за спиной Салаха, кивая сочувственно головами.
 Салах почувствовал присутствие посторонних. Обернулся. Увидел женщин и вдруг улыбнулся, открыв крепкие ровные зубы. И было в этой улыбке не доброе — грустное или радостное, а злое, волчье. Молодая женщина даже отшатнулась, слегка выставив руку вперед, словно хотела отгородиться от видения.
 — Офф-фай!
 Салах понял, что испугал ее, хотя сам не знал чем. Сказал мрачно:
 — Вардах, оха ма кхеталлах — смотри, не упади.
 И снова растянул губы все в той же пугающей улыбке. Он будто перешагнул в себе то, что отделяет человека от хищника — страх, жалость, сострадание.
 Пожилая женщина молча ушла. Молодая задержалась. Ее звали Деша — Золотая — дочь Накаевых, соседей, когда-то приютивших мать Салаха. Деша учила детей в соседнем ауле, в школе.
 Дом Накаевых стоял на пологом склоне, со всех сторон окруженный фруктовым садом. Каждое деревце здесь взрастили трудолюбивые руки отца Деши — Имрана.
 В один из дней, когда Деша была в школе, откуда-то из долины, прозвенев в воздухе лопнувшей струной, прилетел одинокий снаряд. Он попал в северную стену дома Ненаевых. Взрыв разметал полдома, сорвал крышу и высадил все окна. Стены родного жилища стали для отца и матери Деши скорбной могилой.
 Комната, в которой жила теперь Деша, с трещинами в стенах и на потолке, сохранилась чудом. Старик Керимсолта — деревенский плотник, помог учительнице наладить быт. Они вместе разобрали кирпичи, завалившие вход в сохранившуюся часть дома. Затем мастер наглухо забил окна фанерными листами, стекла в ауле не было. Подправил косяки двери, укрепил ее изнутри и снаружи, сделав все, чтобы развалюха осталась обитаемой.
 Салах пристально посмотрел на Дешу. Желваки заиграли на загорелых щеках. Сказал жестко и властно:
 — Я сегодня к тебе приду. Вечером.
 Думал — смутится, возразит молодая женщина. Не в правилах горской морали вот так принимать бесцеремонные предложения мужчин. Не на Тверской у «Националя» в Москве происходило дело. В скромном ауле на краю гор. Но Деша посмотрела на Салаха и увидела все, что он сказал не словами, а взглядом: свое беспредельное одиночество, неуемную тоску и неприкаянность. И еще она оценила, как по-мужски красив этот человек, принявший на ее глазах страшный удар судьбы. Его худое чувственное лицо, мужественного, закаленного воина, волевые глаза — все выдавало натуру гордую и свободолюбивую. Чувствовалось — он привык повелевать и умел заставлять людей подчиняться себе. Нет, он не искатель легких приключений и не захочет оскорбить или унизить ее здесь, на родной земле.
 Она ответила так, словно они были знакомы давным-давно:
 — Приходи.
 Скажи Салах по-иному, улови она в его голосе малейшую нотку просительности, Деша по привычке презрительно улыбнулась бы и отошла, не ответив. Но Салах не просил, он приказывал. И Деша уловила в его тоне именно то, чего не слыхала в голосах других, предлагавших ей себя мужчин.
 — Приходи.
 Она повернулась и, мягко покачивая широкими бедрами, ушла. Гордая и красивая. С ровной спиной и высоко поднятой головой.
 Салах проводил ее взглядом и не заметил, как к нему неслышно приблизился мальчик лет двенадцати. Он тронул тонкими пальцами рукав.
 — Дядя Салах, с вами желает поговорить дядя Дага.
 Салах встрепенулся. В юные годы с Дагой Берсаевым они были большими приятелями. Потеряли друг друга из виду только после того, как Салах поступил в военное училище. Конечно, известия о земляках доходили до Салаха. Он знал, что Дага окончил юридический факультет, стал прокурором в одном из районов Чечни, но встречаться им не приходилось.
 Салах не сразу узнал старого товарища. Круглое лицо Даги обрамляла рыжая борода. Он был в подогнанном по фигуре камуфлированном армейском обмундировании. На широком ремне — кожаная кобура фирмы «Бианчи», дорогая и элегантная. Из нее торчала рукоятка «вальтера ППК-38». С оружием как-то не вязались четки, которые Дага, не переставая, перебирал длинными пальцами. Он выглядел сурово и воинственно.
 Они обнялись.
 Салах стиснул приятеля в объятиях порывисто, энергично.
 Дага обнял Салаха протокольно: мягко коснулся его спины руками и тут же отпрянул. Но сказал приветливо:
 — Здравствуй, брат. Рад тебя видеть. — И показал на мягкую банкетку у столика: — Прошу, садись.
 Салах сел, глядя на Дагу и пытаясь вспомнить, что осталось в нем от того сорвиголовы, которого он знал много лет назад.
 — Ты был дома? — Голос Даги звучал спокойно, умиротворяюще. Слова он произносил странно — почти нараспев, будто молитву. — Очень сожалею, Салах. Твоя мама всегда была для меня как родная.
 Салах молча склонил голову, принимая соболезнование.
 — Что собираешься делать? — продолжил Дага.
 — Пока не знаю… Меня уволили из армии…
 Дага помрачнел.
 — Я знаю это, и меня удивляет твое спокойствие. Мы здесь все считаем, что тебя не просто уволили. Они взяли от тебя все, что им было нужно, и выкинули, как использованный презерватив.
 Последняя фраза прозвучала хлестко, словно пощечина. Нацеленная в лицо, она попала в сердце. Хотелось вскочить, вмазать обидчику, но ноги не слушались, а рука не поднималась.
 Разве Дага не прав? Да, его сравнение грубо, грязно, но кто сказал, что оно не точно?
 Можно говорить деликатно: «Уволили по сокращению штатов». Можно говорить… Все можно, черт возьми! Но от этого правда не станет менее оскорбительней слов, ее обозначивших.
 — Да, ты прав, Дага, — смиряя гордыню, согласился Салах, — употребили и вышвырнули…
 Дага вежливо склонил голову.
 — Хорошо, друг, что ты это понимаешь. Умение видеть и признавать правду — очень важное качество. Мы тебе поможем. Я надеюсь, ты все еще настоящий чеченец?
 — Что значит «настоящий»?
 — Хватит у тебя мужества вступить в ряды воинов Аллаха и продолжить борьбу в наших рядах?
 — Ты говоришь как мулла.
 — Почему — «как»? Я и есть мулла.
 Салах оторопел.
 — Разве я обманывал тебя? — тихо спросил Дага.
 — Но ты… прокурор!… — воскликнул Салах.
 Дага жестом остановил его.
 — Перед Аллахом все мы равны — и прокуроры, и преступники…
 — Хорошо, тогда о другом. Я не боюсь войны. Я уже воевал. Но ты, скажи мне, Дага, ты уверен в победе?
 — Почему нет? Нас поддерживает рука Аллаха. Очень сильная рука…
 — И в какой роли ты меня здесь представляешь?
 — Знаю, ты можешь обидеться, но должность командира пока не получишь. Будешь… как это лучше сказать? Стажером, да?
 — А кто же станет моим командиром? — Салаху показалось, что старый друг попросту разыгрывает его — профессионала, десантника, спецназовца… подполковника, в конце концов, черт побери!
 — Казбек Цокаев.
 — Кто он? Военный? — продолжал жестко настаивать Салах.
 — Сейчас каждый чеченец — военный.
 — Я не это имел в виду!
 — Казбек в прошлом водитель. Но у него уже большой опыт боев. И он сменил на командном посту Рахмана, твоего двоюродного брата.
 — Но он же не военный, так?
 — Да, Казбек не военный. Тут возразить не могу. Однако он проверен в деле. И тебе придется ему подчиняться.
 — Он не знает тактики. — Салах старался все же сдерживаться. Ему казалось, что, когда речь идет об опасном и крайне рискованном деле в первую очередь должен торжествовать здравый смысл. И его прямо-таки бесило упрямство Даги, который не желал вдуматься в его слова.
 — Не надо, Салах. Может показаться, что тебя мучает зависть. Это плохо. И еще мой совет. Ты дважды повышал голос. Я говорил тихо. От крика правды в словах не прибавляется.
 — Но твое решение неразумно. А у меня достаточный военный опыт. Ты думаешь, я не разберусь, что у вас к чему?
 — Разберешься. Я очень на это надеюсь. Очень. Ты и нужен нам как командир… Но пойми, от тебя не требуют, чтобы ты в один день стал правоверным. Для таких, как ты, Салах, в Коране есть сура «Покаяние». Ты пока вдумайся, перевари то, что нам завещано пророком. Потому что сейчас ты безбожник в душе. Твое обрезание — не показатель веры, а телесный знак. Но ты пришел к нам. И мы заключаем союз, о котором сказано в Книге. Слушай: 

 «А если кто-нибудь из безбожников просит у тебя убежище, то приюти его, пока он не услышит слова Аллаха. Других же неверных избивайте, где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте. Если они обратились в веру и выполнили молитву и давали очищение, то освободите им дорогу: ведь Аллах — прощающий, милосердный». 

 Подумай над этим. А теперь я приглашаю тебя пообедать.
 Они вышли из домика на свежий воздух. Под кронами буков гулял полный свежести и летних запахов ветерок. На ровной площадке, метрах в двадцати от домика, на земле был разостлан ковер.
 — Там и пообедаем, ты не против?…
 В Жана-аул Салах вернулся в сумерках.

 5

 Дом Деши стоял неподалеку от ямы — бывшего семейного гнезда Мадуевых. Салах миновал завалы щебня и кирпича, подошел к полуразрушенному соседнему дому и постучал.
 — Кто? — спросил из-за женский голос, хотя в зоне войны подобные вопросы глупы и неуместны. И тот, кого называют «бандитом», и те, кто здесь «охраняют конституционный порядок», могут, не отвечая, просто полоснуть свинцом из автомата по любопытной двери и поставить на том точку.
 Щелкнула железная щеколда. Салах толкнул дверь и вошел в помещение.
 В комнате горела керосиновая лампа: электричество в аул уже давно не подавали. Более года назад подорвали несколько опор линии высоковольтки, а заниматься их восстановлением было некому.
 Деша в легком домашнем халате, смотрела на гостя с удивлением. Он все-таки пришел! Она собралась что-то сказать, но Салах опередил ее. Он шагнул к хозяйке, обнял ее за талию, притянул к себе. Сопротивляясь, Деша уперлась в его грудь локтями и, отворачиваясь, запрокинула голову. Но его губы уже коснулись ее губ.
 Поцелуй оказался неожиданным, и Деша на мгновение потеряла способность к сопротивлению. Губы были самой уязвимой точкой в ее обороне.
 Медленным скользящим движением левая рука Салаха скользнула по ее спине к затылку. Женщина вздрогнула, словно от ожога. И эта дрожь заставила ее утратить остатки стойкости. Она со стоном обхватила шею Салаха обеими руками и прижалась к нему гибким пылающим телом.
 Салах подхватил ее и легко, как ребенка, перенес к постели.
 Вместе с искренним ужасом и стыдом от того, что она так легко подчинилась мужчине, но вместе с тем и со страстным желанием, чтобы его смелость не иссякла, в Деше пробудилось нестерпимое, почти забытое желание гореть и плавиться. Она прогнулась в пояснице, стараясь прильнуть к нему плотнее, и впилась ногтями в спину.
 Она стонала, громко, во весь голос, чувствуя, как наплывают горячие волны ни с чем не сравнимого сладострастия. Она словно оторвалась от земли, ощущая полнейшую невесомость, и ей хотелось подниматься еще выше и выше. В глазах плыл медовый туман. Необычайная радость надвигалось на нее, подавляя все мысли, кроме одной — пусть это поскорее свершится… о, как оно близко… о, как оно…
 Крутая волна наконец обрушилась на нее, выбросив прочь с этого бренного света, где война и горе, где заботы и безысходность…
 Она глубоко вздохнула, возвращаясь к реальности — медленно, будто всплывала в живой мир из тумана беспамятства.
 Деша открыла глаза и увидела над собой лицо Салаха.
 — Милая!
 Он коснулся ее губ своими, мягко, но повелительно прижимая к себе. Она сделала движение ему навстречу, к своему ужасу поняла, что не в силах сопротивляться. И вновь жаркая страсть кинула их навстречу друг другу, опалив, смяв, заставив стонать и радоваться…
 Словно расплавившись в знойном мареве, они лежали рядом. Деша задумчиво водила пальцем по его груди.
 — Скажи, Салах, только честно, ты пришел ко мне потому, что решил, будто я доступная женщина?
 — Нет, Золотая, я ничего такого и не думал. Сегодня увидел тебя, и ты сразу мне понравилась. Ты обижаешься?
 — Нет, — ответила Деша шепотом, — не обижаюсь. Только не пойму, зачем я тебе? Разве мало было женщин там, где ты служил?
 — Мало. Ты ведь именно это хотела узнать?
 — Да.
 — И потом ты видишь, что происходит вокруг…
 Салах поцеловал ее в щеку и губами коснулся уха. Она опять ощутила, как где-то в глубине тела вновь рождаются разбуженные недавно желания.
 — Да, — едва слышно выдохнула Деша.
 — Возможно, меня убьют. Не сегодня, завтра…
 Деша плотно прильнула к Салаху пылающим гибким телом, стараясь внушить ему свое томление. Он это почувствовал и сжал ее в объятиях порывисто и сильно.
 И опять их захватила вспыхнувшая схватка чувств. Прошло немало времени, прежде чем Деша смогла продолжить тихий разговор.
 — Давай уйдем отсюда? Возьмем мою сестру Нарбику и уйдем…
 — Уйдете отсюда ты и мой сын… если он у нас с тобой будет…
 — Обязательно будет, — Деша глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха. — Давай уедем!
 — Мне уезжать нельзя.
 — Почему?
 — Милая, Золотая моя. Ты ведь все понимаешь сама. Мне нельзя. Где бы я потом ни оказался, меня будут звать чеченцем, который испугался войны. Подлецы всегда хитрые. Они знали, как положить чеченцев в этих горах. Причем положить так, чтобы никто из нас не сказал: «Я не хочу умирать».
 — Неужели ты, человек с высшим образованием, не можешь встать выше диких обычаев? Ты, такой умный, самостоятельный, смелый…
 — Не могу. Глупо, но это так. Женщина может и, наверное, долина осуждать войну. Но мужчина обязан воевать: победить или погибнуть. Даже если он понимает, что делает позорное, никому ненужное дело.
 Деша заплакала. Беззвучно — он ощутил, как вздрагивали ее плечи. Языком коснулся нежной щеки и слизнул солоноватую каплю. Деша плотнее прижалась к нему, к его широкой груди.
 — Я не хочу лишаться тебя. Не хочу, не могу, не буду!…
 Салах даже зубами скрипнул от неожиданной злости. Его всегда доводила до бешенства мысль, что в любой войне главными жертвами всегда становятся невиновные люди. Дети. Женщины. Старики. Будь прокляты все, кто стреляет! Будь проклято все, чем можно убить!…
 — Сделаем так, — сказал Салах твердо, как говорил всякий раз, приняв командирское решение. — Я отправлю тебя подальше отсюда.
 — Нет, — возразила Деша, — я останусь с тобой до конца. Когда-то ж война прекратиться?
 — Тебе лучше уехать, — его настойчивый тон стал мягче, спокойнее. — Стрелять в наших краях будут бесконечно долго. Сейчас стреляют, потому что борются за независимость. А когда получат, начнут делить власть. А ее без перестрелок не разделишь…
 — Даже если так, я все равно останусь. А вот заставить уехать отсюда Нарбику — это просто необходимо.
 — Хорошо. Давай в первую очередь. Но затем — тебя!
 Впервые в своей командирской жизни Салах, принял компромиссное решение.
 Какая любовь может существовать без уступок?…

 6

 До полудня еще не далеко, но солнце уже раскочегарило свою топку и палило нещадно.
 Полуян брел по теневой стороне улицы, заранее предвкушая удовольствие: вот придет домой, встанет под прохладный душ…
 До дома оставалось совсем недалеко, когда за спиной послышались торопливые шаги. Обычно на подобное не обращают внимания: мало ли кто быстро идет по улице! Но Полуян спиной почувствовал — догоняют именно его. Неприятное ощущение собственной незащищенности оказалось столь велико, что он сошел с дорожки и остановился у высокого тополя. Увидел майора с авиационными крылышками в петлицах. Увидел и сразу узнал: это был военный контрразведчик Денис Резванов, с которым они, теперь уже «когда-то», служили в Афгане.
 — Полуян! — Резванов остановился, снял фуражку и вытер лоб платком.
 — Ну, ты ходишь! Облом! Еле догнал.
 — А ты давно здесь?
 — В Ковыльной? Больше года. Обслуживаю вертолетный полк. Ты мне нужен!
 — Какое же отношение мой блокпост может иметь к вашему полку?
 — Хочу с тобой посоветоваться.
 Полуян посмотрел на Резванова с подозрением: с чего бы это вдруг контрразведчикам понадобился его совет. Да еще здесь в мирной станице Ковыльной?
 — Думаю, тебе не надо объяснять, как чеченские боевики относятся к вертолетчикам? Если они решат наведаться в Ковыльную, твой блокпост немедленно станет передовой. А у тебя есть информация об их планах?
 Полуян замялся. Признаваться, что Сурмило не снабжает его сведениями о боевой активности чеченцев, было неловко. Изображать высокую осведомленность — тоже казалось нечестным. Вот он и улыбнулся виновато.
 — Нет у меня никакой информации. Доволен?
 Резванов помрачнел.
 — Спасибо за честность, хотя я так и думал. Ладно, тогда о другом. Мне нужен совет военного, который способен оценить разведданные. Не вертолетчик, не сапер, а именно такой как ты — общевойсковик.
 — И на какую тему я должен импровизировать?
 — О возможных направлениях нападения и объектах терактов. Я утонул в информации. Ее в моих руках — навалом. Пытаюсь анализировать, делать выводы. Но, едва начинаю докладывать начальству, меня посылают… Понимаешь, куда? Конечно, начальству виднее, но я тоже не чурбан. Ты можешь меня выслушать?
 — Официально или в частном порядке?
 — В частном.
 — Пойдет. Теперь о себе скажи. Помнится, ты с Афгана поехал в Московский военный округ. Какими судьбами оказался здесь?
 — Именно судьбами. Я ж родом из Гудермеса. С детства знаю чеченский язык. Вот и сочли необходимым для пользы службы придвинуть поближе к войне, которой здесь официально не ведется. Ладно, — Резванов махнул рукой. — Пойдем ко мне, если не возражаешь? Здесь недалеко. Я тебя познакомлю с некоторыми бумажками.
 Служебный кабинет Резванова размещался в одной из комнат райвоенкомата. Тесную клетушку загромождал большой сейф. Рядом была вешалка для одежды. У зарешеченного окна уместились стол и два стула — один для хозяина, второй для посетителей.
 Усадив Полуяна, майор подошел к сейфу, щелкнул ключом и, прилагая немалые усилия, открыл тяжелую дверцу. Вынул несколько серых папок.
 — Познакомлю тебя с тремя видами документов.
 — Потребуется подписка о неразглашении?
 — Врезал бы я тебе, Полуян, да ты посильнее — убьешь еще!
 Полуян улыбнулся:
 — Ладно, показывай.
 Резванов открыл первую папку, вынул из нее несколько листков, положил на стол. Полуян придвинул их к себе и стал читать.

 "Совершенно секретно. Экз. 2.
 Обзор сведений по обстановке в районе действий бандформирований.
 Агентурный источник «Терек» доносит, что полевой командир Казбек Цокаев готовит группу боевиков для налета на поселок Виноградный.
 Источник «Артист» докладывает о возможной диверсии отряда полевого командира Байгиева. Планируется взрыв дамб на реке Новый Терек в районе рыбозавода…"

 — Прочитал? Теперь взгляни на радиоперехваты. — Резванов положил перед Полуяном стопку тонкой бумаги. — Только вчерашние.

 " 14.40. Неустановленная рация в районе Джугурты.
 — Я, «Азат». Как слышишь, «Тухчар»?
 — «Азат», я «Тухчар». Слышу хорошо. Прошу иметь в виду, Мазлак мы скоро пощупаем.
 — «Тухчар», тебя понял. Это хорошая новость для наших. Желаем успеха"…

 Дальше Полуян не стал читать все. Переговоры, засеченные слухачами из военной разведки, были однообразными: фиксировался обмен текущей информацией между различными группами боевиков и их штабами. Назывались незнакомые точки, где предстояли операции групп и отрядов. Но это ничего не давало человеку несведущему, впервые взявшему в руки подобные сообщения. Чтобы оценить их пользу или бесполезность нужно следить за обстановкой и перемещениями отрядов — каждый день в течение долгого времени.
 — Позывные имеют какой-то смысл? — Полуяна заинтересовали кодированные названия тех, кто вел разговоры в эфире.
 — Да, конечно. Назвать?
 — Если можно.
 — «Азат» — по-чеченски означает освобождение. А «Тухчар» — название населенного пункта на востоке Чечни. — «Мазлак» — это Моздок… А вот еще одна бумага. Всю ее читать тебе незачем, но с тем, что я покажу, можешь ознакомиться.
 Резванов положил на стол стандартный лист машинописного текста. Сверху, где обычно имеется «шапка», позволяющая узнать, кто составлял документ, кому предназначен и какова степень его секретности, скрепками была подколота бумажка, закрывавшая текст, так называемая «маска».
 — Руками не трогай.
 Полуян понял, Резванов боится, что маска может стронуться с места. Не прикасаясь к бумаге, стал читать.

 "Анализируя сведения, собранные техническими и оперативными методами, считаем возможным предположить развитие событий на ближайшее время в следующих направлениях.
 Материалы радиоперехвата однозначно позволяют утверждать об усилении активности боевиков в районе урочища Тангичу и Бакин. Здесь происходит перегруппировка отдельных отрядов. Можно ожидать стягивания больших сил Берсаева на маршрутах предполагаемого выдвижения в район действий колонны особого полка федеральных войск.
 Разведана новая база боевиков в развалинах Магусты. Состав до 150 человек. Имеются инструкторы из Пакистана и Афганистана. Эта группа уже провела успешную операцию против колонны 245-го полка.
 Активизируются группы боевиков, предназначенные для рейдов на территориях Ставропольского края и Дагестана. Однако в данное время проведение теракции ими маловероятно. Тем не менее, следует соблюдать меры особой предосторожности в районах Виноградное, Серноводское, Русское, Октябрьское, Новогагатали.
 Данное сообщение просим рассматривать как предупреждение".

 — Прочитал? Что скажешь теперь?
 Подняв глаза, Полуян взглянул на Резванова. Тот сидел, устало положив руки на колени. Лицо его с выпиравшими скулами было обветрено до цвета кофе. Он, видимо, просыпался рано, брился электробритвой, которая, как плохой комбайн, оставляла огрехи — на подбородке в двух местах торчали кустики несрезанной щетины.
 Заметил Полуян и мозоль на сгибе указательного пальца правой руки майора, походившую на фасолину, а снаружи на костяшке чернела ссадина. Это от частого пользования автоматом. Спусковой крючок натирает мозоль, а костяшку травмирует спусковая скоба. Однако спрашивать, часто ли Резванов бывает в зоне боевых действий, Полуян счел неудобным.
 — Не скажу ничего, майор, — ответил он задумчиво. — Ты тут плаваешь, — хотел сказать «в луже», но подумал, что обижать его не стоит, — плаваешь в море информации, а я лишь потрогал с самого краешка. Но времени вы зря не теряете, хоть так…
 — Но ты можешь критически оценить то, что скажу я?
 Полуян грустно улыбнулся.
 — Ты же умный человек, майор, и знаешь, — мы критически воспринимаем слова других. А вот себя критически оценивать не любил.
 — Вот я тебе еще кое-что покажу. Резванов вынул из папки топографическую карту, склеенную из нескольких листов. Развернул, расстелил.
 — Смотри сюда!
 Полуян взглянул — карта была испещрена красными точками.
 — Вижу.
 — Теперь объясняю. Обобщив сообщения агентуры и данные армейской разведки, я отметил все места, которые назывались как возможные объекты атак террористов…
 — Так, так…
 Полуян уже с интересом начал рассматривать карту. Первым делом в глаза бросалось обилие красных точек. Они, как следы кори, запятнали бумагу. Сыпь располагалась неравномерно. В некоторых местах стояли рядом по две-три точки, в других их оказывалось по пять-шесть.
 — За какой срок нанесены отметки?
 — Я взял только последний месяц.
 — Так, так…
 Палец Полуяна вдруг остановился возле группы квадратиков, означавших населенный пункт «Ковыльная».
 — А почему здесь ни одной отметки?
 — Вот! И я о том же! — Резванов вскинулся и просиял. — Ты сразу заметил.
 — Заметил, но пока не понял. — Полуян вопросительно поглядел на Резванова. — Почему здесь нет никаких твоих отметок?
 — А ни в одном сообщении в течение месяца Ковыльная не упоминалась.
 — Только Ковыльная?
 — Еще Красноказачья и Горячий ключ.
 Полуян нашел названные станицы. Они лежали более чем на сорок километров севернее Ковыльной. Три эти станицы вместе образовывали нечто похожее на равносторонний треугольник. При этом Ковыльная находилась в острие угла, обращенного к Чечне. Полуян встал.
 — Я все понял, майор.
 — Что именно?
 — Ковыльную они берегут для удара. Все остальное — чистая «деза». Ну, «чехи»! Ну, молотки!

 7

 Казбек Цокаев получил от своего милиционера, Султана Тарамова, служившего двум хозяевам — одному за деньги, другому — за страх, сообщение о том, что батальон морской пехоты, который прибыл с Дальнего Востока, должен проследовать через урочище Черный ключ.
 Казбек довольно ухмыльнулся: место ему было знакомо до последнего бугорка. На этом маршруте они уже однажды под командой Рахмана Мадуева ловко поймали русских. И дали такого шороху, что потом две недели подряд московское телевидение показывало обгоревшие коробки броневиков и трупы солдат, а военное начальство бессовестно врало, преуменьшая составленные потери. Пресса орала — шестьдесят убитых. Какой-то штабной генерал, потупив глаза, опровергал: не шестьдесят, а пятнадцать. Позже военные раскошелились: оказалось у них сорок восемь погибших! И только когда журналисты-очевидцы на пресс-конференции зажали самого военного министра, тот признал: все-таки не шестьдесят, а пятьдесят девять. Тут же добавив, обличая корреспондентов: «Ваша пресса, как всегда, завралась».
 Казбек сейчас пребывал в приподнятом настроении. Ему, простому шоферюге, подчинили настоящего подполковника, и теперь Казбек по-настоящему ощущал себя командиром — большим и важным.
 — Э, Орцхо! — крикнул он боевику, сидевшему неподалеку от землянки, замаскированной в лесу. — Позови ко мне Мадуева!
 Сам он вылез из-под крыши и сел на круглый камень.
 — Звал меня? — Салах подошел, вытирая руки носовым платком. Он только что умылся в ручье.
 — Садись, есть дело. Завтра федералы пойдут через Черный ключ. Морская пехота. Надо им чешую почистить.
 — Что решил?
 — Встретим их в ущелье над речкой.
 — Второй раз на том же самом месте? — Салах с сомнением покачал головой. — Не выйдет.
 Казбек улыбнулся. Он испытывал к этому Мадуеву, двоюродному брату своего первого командира Рахмана, не просто недоверие, он опасался его. Было ясно, если Салах Мадуев сумеет показать себя в деле, то ему и переподчинят отряд, а он, Казбек, окажется опять самым обычным боевиком. Поэтому он очень хотел доказать, что и без офицерской науки чего-то стоит.
 — Должно выйти! — сказал Казбек. — Прежде всего потому, что у нас другой земли нет. Если мы будем искать для войны каждый раз новое место, то скоро окажемся в Грузии.
 — Это ты красиво сказал. Но дважды на одной тропе для волков капкан не ставят.
 Казбек понял: Мадуев подставился, и открылась возможность врезать ему по мозгам так, чтобы запомнил на будущее.
 — Это что, так принято в Советской Армии обсуждать решения командира? В глаза говорить, что он дурак? Если тебя этому там научили, то здесь придется отвыкать. Не сумеешь, я отучу. Приказ Цокаева не подлежит обсуждению. Любое мое слово здесь для тебя и всех других — закон!
 Казбек замолчал, сделав вид, что думает. А подумав, изрек:
 — Хотел поручить тебе важное дело, теперь боюсь. С таким настроением на задание не выходят. Вместо тебя пошлю Салима.
 Салах не ответил. Он понимал: возрази кто-то ему самому в подобных обстоятельствах и в такой же форме, как возразил он Казбеку, гневная отповедь последовала бы без промедления, а слова, вероятнее всего, могли бы оказаться и покруче. Приходилось признать — Казбек командир.
 Но Салах угадывал и другое. Казбек, конечно, знал, что у кадрового офицера Мадуева все шансы вытеснить его, и поэтому заранее принимал меры. А они похожи повсюду: твой начальник понемногу, но часто капает на тебя своему начальнику. И капает до тех пор, пока мелкие черные пятна не сольются и не сделают оклеветанного черным с ног до головы. Тут уж никуда не денешься, надо терпеть.
 — Точно, пошлю Салима, — повторил Казбек, стараясь уязвить побольнее Салаха.
 Салим Героглу был наемником. Он приехал в Чечню из Турции воевать не за зеленое знамя ислама, а за деньги, которые ему платили регулярно и щедро. Тридцатилетний турок на родине не имел работы. Служил в армии. Получил чин капрала. Приобрел боевой опыт в столкновениях с единоверцами — курдами. Был легко ранен. После армии в Анкаре пересекая с товарищами из террористической группы «Серые волки». С их помощью и завербовался в Чечню.
 Салим был квалифицированным подрывником. Он уверенно разбирался в минном оружии, не делая различия между советскими, итальянскими, израильскими изделиями, легко угадывал все хитрости, обеспечивавшие самоликвидацию мин. Короче, свои двести баксов в день Салим отрабатывал сполна.
 Получив от командира задание, уже через полчаса в сопровождении носильщиков, тащивших взрывчатку и артиллерийские снаряды — их подрывник закладывал в фугасы для усиления взрывного и поражающего эффекта, — Салим отправился в район минирования. К вечеру четыре мощных радиоуправляемых заряда были заложены под гравийное полотно дороги на Черный ключ.

 8

 Капитан Чигирик относился к своему вертолету без панибратства. Он никогда не позволял себе сказать о машине что-нибудь дурное, осуждающее. Заметив намек на малейшую неисправность, вежливо предупреждал техника: «Похоже, наш „Мишка“ собрался хворать».
 Он не мог подойти к машине, пнуть по дутику колеса, как делали некоторые другие летуны. Наоборот, стараясь не демонстрировать своей нежности, как бы невзначай, украдкой проводил ладонью по обшивке, ощущая шероховатость огрубевшей, краски.
 Заняв место пилота, Чигирик поерзал, устраиваясь поудобнее, закрепил лямки парашюта, пристегнулся, нажал левую кнопку на рукоятке управления. Хмуро спросил:
 — Я «Десятка», разрешите взлет?
 Сквозь шипение в уши ударил громкий голос:
 — «Десятый», взлет разрешаю.
 Чигирик растормозил несущий винт. Проверил ручку «шаг-газ». Она лежала на нижнем упоре, рукоятка коррекции газа была повернута влево. Рычаги управления двигателями — на защелках. Краны останова — закрыты. Органы управления — на нейтрали…
 Чигирик делал такие проверки десятки, сотни раз и никогда не считал, что исполняет ненужный, кем-то навязанный ему ритуал. Он твердо усвоил, небо не прощает беспечности, не терпит фамильярности.
 — От винтов!
 Чигирик перевел переключатель, нажал кнопку запуска.
 Он воспринимал машину как живое и своенравное существо, и которого нужно хорошо знать все привычки и постоянно учитывать их. При отрыве от земли его «Мишка» самовольно стремился совершить левый разворот и сместиться. Чигирик легко парировал эти попытки отклонением органов управления. И тогда вертолет, узнав твердую руку хозяина, выпрямлялся, переставал крениться.
 Подняв машину, Чигирик завис над бетонкой, развернулся против ветра.
 Он не любил полетов в горах. Потоки, устремлявшиеся от земли вверх и рвавшиеся сверху вниз, вызывали не только перегрузку конструкции, которую пилот ощущал всем телом почти физически, но и заставляли все время быть в напряжении. Вертолетчики — пахари воздуха. В каждом полете у них своя целина. С наветренной стороны склонов их бросали вверх дурные восходящие струи, с подветренной — подхватывали нисходящие и упрямо тянули к земле, стараясь швырнуть «Мишку» на скалы. Чем выше гора, тем сильнее сказывалась болтанка в ее зоне. Лучше всего летать утром и вечером, когда дневное светило еще дремлет или утомленно тянется за горизонт. Но кто на войне будет учитывать, когда летать вертолетам? Надо — полетишь в любое время дня.
 Над Чечней вертолет летел, отстреливая тепловые ловушки, и то и дело проседал в «воздушные ямы». Каждое неверное движение «Мишки» Чигирик парировал ручкой управления.
 Внизу тянулось зеленое масса леса. Впереди, за ровной зеленью горных лугов дыбились каменные кряжи. На их уступах, как пар над кипящим котлом, клубились белые тучи. Они меняли очертания, то пытались уползти вверх по крутым склонам, то снова стекали в ущелье. Шло вечное борение стихий — солнца, ветра, воды. Высоко над вершинами призрачно светился дневной серп месяца — бледный, тонкий, неверный…
 Полетное задание Чигирика было предельно простым, хотя на войне простых дел не бывает. Предстояло с севера пройти над рекой Белая Шалажа до горы Бойлойлам, развернуться на запад, в зоне видимости горы Бозгенты ухватиться за русло реки Нетхой, сжатое с обеих сторон горными кручами, и выйти на безымянный приток Фортанги чтобы разведать, нет ли на прилегающих к урочищу Черный ключ склонах признаков присутствия боевиков. Если противник не будет обнаружен, надо передать наземному абоненту с дурацким позывным «Лямка» сигнал: «Все чисто».
 Для надежности разведки лететь следовало на предельно малой высоте.
 Выдерживая заданный маршрут, «Мишка» прошел над всеми местами, указанными в полетном задании. Над дорогой в урочище Черный ключ, по которой уже двигалась войсковая колонна, Чигирик прошелся дважды. Увидел на откосе раму давно сгоревшего грузовика. Неподалеку валялась ржавые коробки опрокинутых бронетранспортеров — никому не нужный металл войны. «Мишка» шел так низко, что Чигирик разглядел диск автомобильного колеса, лежавший возле уреза воды. Ничего подозрительного обнаружить не удалось.
 Резко бросив вертолет вверх, Чигирик отвалил в сторону и набрал высоту, чтобы перевалить зеленый хребет. Спокойно доложил:
 — «Лямка», «Лямка», я «Десятый». Все чисто.
 Осмотрев дефиле, по которому должен был пройти батальон, и ничего подозрительного не обнаружив, Чигирик доложил «Лемке» и резко бросил «Мишку» вверх, к голубому ясному небу. Перевалив через лесистый гребень хребта, вошел в крутой разворот. Дело было сделано, предстояло уходить домой, на базу.
 В это время из зеленой чащи в догон винтокрылу, протянув за собой пенисто-дымный хвост, рванулась ракета. Звук выстрела потонул в мощном реве сверкающих лопастей.
 Тяжелый удар встряхнул машину. «Мишка», такой послушный, знакомый каждой гранью своего норова, вышел из повиновения. Борт зиял огромной пробоиной. Пламя лизало желтыми языками рваный металл.
 «Мишка» стремительно терял высоту. Вершины деревьев неслись навстречу с ужасающей скоростью.
 Опережая бешеный темп падения, Чигирик рванул рычаг аварийного сброса двери, вытолкнул ее наружу.
 По корпусу машины с громким треском ударили сучья буков. «Мишка» завалился на правый борт. Несущий винт с яростным грохотом врубился в набежавший снизу лес. Удар о землю не выбил Чигирика из сознания. Оттолкнувшись, он вывалился из кабины, отполз от бушующего огня в кусты. Боль в пояснице была такой, словно в хребтину воткнули шило и ворочали его из стороны в сторону. Все вокруг виделось затянутым розовой пеленой. Чигирик провел рукой по лицу — рука окрасилась кровью. А, да черт с ним! Важно убраться подальше от места катастрофы, пока не рвануло.
 Чигирик заковылял прочь, проламываясь через кустарник. Сильно болело колено. Голова кружилась. В глазах мелькали черные мушки. Прислонившись к стволу береста, Чигирик несколько минут стоял, отдыхая. Затем нашел подходящий куст орешника, выломал толстую палку. Проверил на прочность и, тяжело на нее опираясь, двинулся дальше в лес.
 Здравый смысл подсказывал Чигирику, что до своих проще всего добраться, если спуститься в долину — там должны быть войска. Но на войне руководствоваться здравым смыслом куда опаснее, нежели целесообразностью. Сколь бы ни был труден путь через горы, Чигирик решил пробираться лесами в сторону Северной Осетии. Лес безопаснее голых мест.

 9

 Перед маршем батальона подполковник Терехов собрал офицеров. Наспех испеченный комбат морпехов — ехать добровольно в Чечню в бригаде дураков не оказалось — был совсем сырым командиром, без военного образования и опыта.
 Он вообще стал армейским политработником случайно. После окончания исторического факультета пединститута его вызвали в городской военкомат. Там обходительный полковник предложил вчерашнему студенту надеть лейтенантские погоны и занять должность помощника начальника политотдела танковой дивизии по комсомолу.
 Терехов предложение принял. Комсомольскими делами он занимался в институте с первого курса, знал их тонкости и секреты. Новому начальству старательный комсомолец понравился, и, как говорят, он попер вверх.
 Через два года Терехов стал инструктором комсомольского отдела политуправления военного округа. Еще через два — заместителем командира батальона по политчасти.
 Хорошая память и гибкость характера позволили Терехову быстро нахвататься вершков военной терминологии. Он обрел уверенность, говорил с подчиненными отрывисто и требовательно:
 — Прибыть ко мне завтра. В десять ноль-ноль. Жду доклада о состоянии воинской дисциплины за квартал.
 Служба в полку морской пехоты рядом с полковником Мохначем вселила в Терехова убежденность, что командиром части быть совсем несложно. Под тобой всегда есть командиры батальонов, которые знают дело, у всех ротных хорошая выучка. Вызывай их, выслушивай решения и командуй: «Вперед!»
 Когда встал вопрос об освобождении от должности подполковника Полуяна, ни Мохнач, ни генерал-майор Дымов отдавать неизвестному дяде опытных офицеров не захотели.
 Теперь предстояло выяснить, стоит ли чего-то Терехов как командир. Способен ли он организовать действия батальона на марше и в бою. К сожалению, подумать о том, что такие проверки оплачиваются смертями и кровью, никто из начальства не пожелал. Лозунг в таких случаях один: «Война все спишет».
 Расстелив карту с нанесенной цветными карандашами обстановкой на раскладном столике, Терехов сообщил офицерам свое решение.
 — Движемся к урочищу Черный ключ в колонне поротно. Впереди — головной дозор. Командир — лейтенант Головин. Узкое место между рекой и скалами проходим с предосторожностями. По прошлому опыту известно, что боевики ставили засаду на круче слева по ходу движения. Вертолет даст нам разведку. Если ничего не обнаружит, позицию на круче займет взвод старшего лейтенанта Ахметова. По его сигналу колонна войдет в узость. Взвод Ахметова снимется с позиции после прохода батальона и займет место в арьергарде. Вопросы есть?
 Вопросов не было.
 — По местам!
 Когда офицеры расходились, старший лейтенант Ахметов подошел к Головину. Дружески ткнул его в бок кулаком.
 — Простимся, что ли, Леха?
 — Ты что, Заки, уже скис?
 Головин старался держаться орлом, хотя предстоявшее дело было в его офицерской жизни первым прикосновением к реальной опасности.
 — Нет. — Ахметов нахмурился. — Просто чую, загубит всех нас батальонный Гемоглобин.
 — Почему?
 — Решение его примитивное, как гвоздь.
 — Что бы ты сделал?
 — Я бы спешил батальон и провел его двумя колоннами — слева по горе, и справа вдоль берега реки. А техника пусть бы шла себе по дороге. Машина от машины — двести метров. Ни один «чех» не посмел бы показаться близко.
 — Надо было сказать комбату, если так уверен.
 — Три ха-ха, Леха! Ты что, Гемоглобина не знаешь?
 Оба вздохнули: упрямство и самоуверенность армейских «гемоглобинов», начиная от комбата Терехова и кончая министром обороны, лейтенанты хорошо представляли…
 На подходе к участку дороги, сжатому скалами и рекой, колонна задержалась.
 Два раза на низкой высоте над чередой боевых машин пехоты и бронетранспортеров пронесся сопровождающий их вертолет. На втором витке пилот передал:
 — «Лямка», «Лямка», я «Десятый». Все чисто!
 И получив это сообщение подполковник Терехов скомандовал властно и отрывисто:
 — Лейтенант Ахметов! Вперед!
 Взвод мотострелков, развернувшись в цепь, ускоренным шагом двинулся на кручу, нависшую над дорогой.
 Из-за реки за действиями федералов наблюдал Салим Гараоглу. Он сидел на вязанке хвороста, укрывшись за стволом векового дуба.
 Салим мало верил в то, что федералы, уже однажды напоровшиеся на крупные неприятности в этом урочище, проявят полнейшую бездарность. Поэтому его удивило решение офицера, который командовал колонной. Оно выглядело примитивно и легко прочитывалось. Выход двух десятков автоматчиков на кряж, где не так давно располагалась засада Рахмана Мадуева, только усиливал впечатление некомпетентности офицеров, командовавших отрядом. Салима удивляло, почему те видят в противнике дураков, которые во второй раз станут работать по старой схеме. Разве трудно понять, что самым уязвимым местом тут остается дорога? Неужели в чьей-то башке так мало мозгов, что она не догадалась проверить, нет ли под полотном фугасов? Да двинь ты впереди колонны танк, который бы подрывал на полотне удлиненные противоминные заряды. И с первых же шагов заложенные мины обнаружили бы себя взрывами.
 Наконец, пусти колонну по руслу реки. Оно вполне подходило для движения техники: дно каменистое, воды — по колено. Вот уж поистине, кто рожден ослом, того даже обрезание ушей не сделает конем.
 Салим дал возможность бронемашине головного дозора спокойно проскочить узость.
 Выждав, когда первая машина углубится в лес, грохоча и лязгая сталью, отфыркиваясь сизым вонючим дымом, вперед рванулись боевые машины пехоты.
 Салим следил за их движением и радовался — дистанцию между зарядами он выбрал правильно. Наблюдать за местами закладок ему позволяли большие белые камни, выложенные на противоположном откосе.
 Когда головная БМП поравнялась с первой отметкой, вторая уже приблизилась ко второй. Салим нажал кнопку импульсатора, посылавшего команду радиовзрывателям.
 Грохот рвущегося тротила рухнул на горы тяжелым сокрушающим ударом. Первую боевую машину опрокинуло под откос через правую гусеницу. Следовавшая за ней была буквально поставлена на попа, потом свалилась влево и осталась торчать вверх кормой у скальной стенки.
 Третья и четвертая БМП под прямой удар фугасов не попали. Заряды взорвались как раз посредине между машинами. Каменным дождем и осколками артиллерийских снарядов, заложенных в грунт сапером, посекло десант, находившийся на броне.
 Пятая боевая машина была также сметена с дороги мощным ударом и сползла к реке.
 Лейтенант Заки Ахметов, татарин из Пензы, забыв, что он офицер и на него смотрят солдаты, упал на колени и замолотил кулаками по камням. Ужас произошедшего смял его волю, подавил ее.
 Заки видел опрокинутую, дымящуюся броню. Видел бездыханные тела ребят, с которыми всего несколько минут назад говорил, шутил, встречался глазами. Они были мертвы, он остался жив. Он, которому вменялось их охранять, своей задачи не выполнил. Да и как ее можно выполнить, если на кряже не оказалось боевиков, способных совершить черное дело. Не было там никого! Не было!
 Хренова война! Хреновы командиры! Депутаты, министры, генералы, Премьеры и президенты — все вы хреновы, без исключения.
 Заки вскинул автомат и всадил в небо длинную очередь.
 Вокруг, опустив головы, стояли солдаты. Что думал каждый из них, знал только он сам. Война крестила их кровью, жестокостью, смертью, и души от этого не становились ни чище, ни лучше.
 БРДМ — боевая разведочно-дозорная машина, на броне которой находился комвзвода лейтенант Головин, — надсадно завывая, медленно карабкалась на крутой подъем. Механик-водитель ефрейтор Федя Бекешин чувствовал, как задыхается двигатель от недостатка кислорода. Здесь, в горах, воздуха ему явно не хватало.
 Солдаты, оседлавшие броню, угрюмо озираясь. Узкая дорога, выбитая на склоне горы, походила на сухое каменистое русло высохшего потока и тянулась через мрачный враждебный лес.
 Здесь полными хозяевами были боевики-дудаевцы, и выстрелы могли прозвучать из-за каждого дерева, из-за каждого камня, затянутого лишайниками.
 Кусты кизила нависали над самой колеей, и солдатам то и дело приходилось пригибаться, чтобы ветки не стегали по лицам.
 Рядовой Владимир Крепаков, сжимая левой рукой автомат, правой все время что-то засовывал в рот.
 — Крепак, кончай хрустеть! — сидевший рядом Лагутин пытался остановить товарища, который разжигал аппетит у других. — Все НЗ стравишь!
 — Претензии к деду, — шепелявил Крепаков набитым ртом.
 — К какому деду? — Лагутин не понял юмора.
 — К моему. Он старый вояка и меня с малых лет учил солдатским премудростям.
 — И много их ты знаешь? — Лагутин завистливо облизнул губы, но достать неприкосновенный запас харчишек из своего загашника не посмел: еще пригодятся, да и команды не было.
 — Много. В первую очередь чту заповеди: «Всякая кривая короче прямой, на которой стоит начальник». "Не спеши выполнять приказание, ибо может последовать команда «Отставить!». «Ешь — потей, работай — мерзни, на ходу тихонько спи». «Лучше переесть, чем недоспать». Хватит с тебя?
 Крепаков принялся грызть окаменевший сухарь.
 — А как же про НЗ? — Лагутин был явно разочарован. — На этот счет что дед говорил?
 — Про НЗ особенно много. Прежде всего: «Не оставляй на завтра то, что можешь съесть сегодня». Еще говорил, что НЗ, как неприкосновенный запас, — сплошная глупость. Солдату эти буквы надо читать проще: получил НЗ — Немедленно Закуси. Почему солдату не дают в НЗ ни патроны, ни гранаты, а только жратву? Чтобы интенданты могли списать побольше продуктов на свои нужды. Всего-то…
 Машина уже миновала урочище Черный ключ, о котором ходило так много пугающих разговоров. Морпехи своими глазами увидели следы недавней трагедии — сгоревшую технику под откосом у реки. Головин вспомнил, как Ахметов предложил проходить опасное место в пешем порядке, и подумал, что, будь Заки комбатом, им бы пришлось тащиться сейчас по кручам, сбивая ноги. А они, как известно, не казенные. И потом, страхи всегда пусты — два раза в одну воронку снаряд не попадает…
 И когда эта мысль пришла к Головину, там, откуда они только что отъехали, с оглушающей силой рвануло. Трудно было понять — один ли то взрыв или несколько, слившихся вместе.
 Эхо накрыло горы тягучим грохотом и покатилось по ущелью, умирая в каждом его разветвлении.
 Головин дернулся, хотел что-то скомандовать, но не успел.
 Два гранатомета ударили разом, круша и разрывая металл брони. Полоснули по десанту пулемет и автоматы, добивая в упор тех, что в армейском боевом уставе назывались головным дозором. Группа Казбека в плен никого брать не собирались.
 Сокрушающий удар сбил с брони и расшвырял солдат по сторонам. Дальше всех улетел Крепаков. Он проломился через чащу кустов кизила, нависавших над дорогой, и тяжело хрястнулся в яму с осыпавшимися каменистыми краями. В ушах звенело. Тело потеряло чувствительность.
 Отойдя от шока и с трудом выглянув из ямы, Крепак затаился. В десяти шагах от него за кустами раздавались выстрелы.
 Два чеченца ходили между телами лежащих на земле солдат. Возле некоторых задерживались, добивали подававших признаки жизни.
 В стороне чеченский командир громким голосом подал какую-то команду. Крепаков командира не видел, но слышал его голос и подумал, что этот человек наверняка большого роста и очень суровый. По разговорам и шагам за кустами он догадался, что чеченцы собрались отходить в лес.
 Пошарив в комуфляже, Крепаков обнаружил гранату и судорожно зажал ее в кулаке. Однако у него даже мысли не возникло, что ее можно бросить туда, где собрались боевики. Одно дело, когда подобные штучки проделывают в кино, и совсем другое, когда то же самое предстоит сделать тебе.
 Боевики неторопливо уходили. Проходя мимо тела лейтенанта Головина, каждый из них считал необходимым ударить ногой по лицу. И при каждом таком ударе Крепаков болезненно вздрагивал, но не мог отвести взгляда от ужасного зрелища. Кошмар притягивал.
 Крепаков видел, как последний из боевиков, невысокий худенький парнишка с автоматом, воровато оглядывались, обшаривал карманы убитых. Несколько раз он вынимал оттуда что-то и прятал за пазуху. Обчистив карманы Лагутина, он снял с мертвой руки часы и надел их на свою. Поглядел, слегка отставив руку, и быстро нырнул в кусты, спеша догнать своих…

 10

 Все нехитрое книжное богатство капитана Чигирик состояло из нескольких томиков детективов и множества атласов. Хорошая карта была для Чигирика умным, и красноречивым собеседником.
 Он не только легко запоминал названия незнакомых хребтов, гор, водных потоков, но и объемно представлял особенности рельефа, нарисованного горизонталями.
 Первое, что бросилось в глаза Чигирику, когда в его руки попали полетные карты Чечни, — это обилие развалин аулов на юге республики. Топографы добросовестно фиксировали все молчаливые следы насилия и разгрома, издавна гулявшего на этой земле. Бывшие аулы тянулись вдоль горных рек, по долинам между хребтами, безмолвные, но сохранившие в ряде случаев названия чьих-то родовых гнезд. Париаул, Тарсенаул, Кирбаса, Галикорт, Дукархой, Геши… А сколько их было — безымянных, утерянных для истории горской цивилизации мест обитания, которых люди забыли вообще?
 Оказавшись на земле, Чигирик ясно представлял, где находится и куда надо двигаться, чтобы уйти от опасных мест.
 Хребет Аджук, как рука, положенная на тело земли пальцами на север, с двух сторон омывался реками Фортанга и Фаэтонка. Рождаясь в светлых ключах водораздела, по складкам между отрогами, в Фаэтонку сбегали звонкие речушки со странными для этих мест русскими названиями — Чугунка, Соленая, Дубовая, Камышовая. С противоположной стороны Фаэтонку поджимали крутые бока Амитинского хребта. По ним на запад тянулась узкая, в полном смысле горная дорога, начинавшаяся от аула Аршты. Несмотря на кажущиеся преимущества — все же дорога везде дорога: двигаться по ней крайне опасно.
 Чигирик, тщательно взвесив все «за» и «против», решил идти на запад, минуя выбитые людьми тропы, тем самым застраховав себя от многих опасностей. Как он считал, самым сложным местом могла оказаться переправа через реку Асса, которую удобнее всего форсировать между селами Галашки и Мужичи. Затем должен последовать рывок в несколько горных километров — не более пятнадцати — и Северная Осетия.
 Приняв решение, Чигирик сориентировался по солнцу и двинулся в долгий и опасный путь.
 Опираясь на палку, он шел вдоль опушки букового леса, зорко поглядывая по сторонам. Оружия, кроме штатного «Макарова», у капитана не было.
 Во время одной из таких остановок Чигирик заметил человека, лежавшего в чаще, довольно далеко от лесной дороги. Скорее всего, это был мертвый. Судя по форме — российский солдат. Он неудобно лежал на правом боку, навалившись на камень. Однако Несколько минут наблюдения позволили выяснить, что солдат жив. Просто он спал тем сном, который называют мертвецким. И даже муравей, растерянно мыкавшийся по щеке человека, не доставлял ему беспокойства.
 Чигирик прислушался. Кругом было тихо. Только далеко в стороне обстукивал дерево дятел.
 Стараясь не шуршать кустами, Чигирик подошел к лежащему. Переступил через ноги солдата, подогнутые к животу. Увидел в руках спящего гранату Ф-1. Нагнулся, разжал ладонь и потянул смертоносный снаряд к себе. Солдат даже не шелохнулся.
 Автомата у вояки не было.
 Чигирик присел на поросшую лишаями валежину, поискал глазами и сорвал травинку с пушистым колоском на конце. Протянул руку и пощекотал спящего под носом. Поначалу тот не среагировал, но после настойчивых стараний Чигирика дернул головой, открыл глаза и сел, хлопая руками по земле, должно быть, искал свою гранату.
 Чигирик ткнул ему жестким пальцем в спину. Сказал негромко, но со всей строгостью:
 — Сидеть! И тихо!
 Солдат замер, полусогнувшись.
 — Ляг на спину.
 Солдат послушно лег. Увидел перед собой летную куртку и кулак, сжимавший гранату как булыжник, приготовленный для удара. Широко раскрыл глаза.
 — Не убивайте. — голос выдавал тот настоящий страх, сыграть который не под силу ни одному самому талантливому актеру.
 — Кто такой?
 Солдат молчал. Все, что он пережил, когда погибли его товарищи, встало в памяти одним кровавым образом лейтенанта Головина, лицо которого боевики поочередно месили ботинками. Спазм ужаса снова перехватил дыхание.
 — Успокойся. — Чигирик сам недавно пережил шок и понимал, в каком состоянии мог находиться его пленник.
 — Как ты здесь очутился?
 — Как? — солдат с безразличием повторил вопрос.
 — Рассказывай. — Чигирик толкнул его в плечо. — Ну?
 Сбивчиво, но достаточно понятно Крепаков объяснил все, что произошло в урочище и чему он стал свидетелем.
 Чигирик осторожно выбрался на откос и огляделся. Трупы солдат, окровавленные и растерзанные, лежали внизу — на дороге и по обочинам. Оружия нигде видно не было, его забрали боевики.
 Чигирик вернулся к солдату, еще так и не пришедшему в себя.
 — Ты теперь видел, что такое смерть? Так?
 — Так, — солдат отвечал, почти автоматически повторяя слова, которые произносил капитан.
 — Фамилия?
 — Моя? Крепаков. Рядовой Крепаков.
 — Очнись! — Чигирик взял его за плечо и резко тряхнул. — Ну!
 Солдат подобрался, на лицо стало постепенно возвращаться осмысленное выражение.
 — Тебе здорово повезло, Крепаков. Такое бывает нечасто, но, как видишь, бывает. Сейчас мы пойдем отсюда, но уже не будем надеяться на везение. Не имеем права. Ты понял? Наше дело работать так, чтобы тянуть на себя удачу за уши, не ожидая, когда она повернется к нам. Сечешь?
 — Секу.
 Крепаков ответил правильно, но уверенности в его голосе не прозвучало.
 — Давай договоримся, — Чигирик снова вложил в голос острую командирскую жестокость. — Тебе страшно, верно? И было страшно, когда ты видел все, что происходило с друзьями. Но от страха ты не помер. Сердце не разорвалось. Дыхание не остановилось. Так и бывает. Ты мужик, Крепаков. И не стыдись страха. Он нормален для здорового человека. Я тоже его чувствую. Но когда страх берет верх над человеком, его надо преодолевать. И ты это сумеешь. Понял?
 В глазах Крепакова засветилось нечто, похожее на надежду.
 — Вы думаете, мы выберемся отсюда?
 — Теперь произнеси эти слова так, чтобы они не звучали вопросом.
 Крепаков жалко улыбнулся. Он оживал.
 — Мы выберемся отсюда.
 — Вот так. Теперь двинулись. Иди первым. У тебя ноги покрепче, а я хромаю, поэтому пойду чуть позади. Главное — не думай, что я тебя подставляю. Если кого-то встретим, будь уверен — в беде не оставлю.
 — Я так не думаю.
 — Молодец, малый. Пошли! Вон на ту горушку.
 Не выходя из леса, они двинулись на запад. Прошли метров двести и Чигирик вполголоса скомандовал:
 — Стой!
 Крепаков остановился, повернулся к хмурому капитану.
 — Я тобой недоволен, солдат.
 Крепаков выглядел оторопело.
 — Что-то не так делаю? — И тут же, осененный догадкой, добавил: — Медленно иду?
 — Идешь ты не медленно, но плохо.
 — Не понял.
 Чигирик вытер лицо рукавом. Широко вздохнул, набирая в легкие побольше воздуха.
 — Плохо ты идешь, друг! Совсем плохо, и мне это не нравится.
 Крепаков собирался что-то ответить, но Чигирик остановил его движением руки.
 — Помолчи! Я скажу, а ты запомни навсегда. Многое в наших делах зависит от настроения. От того, с каким чувством мы дело делаем. Можно опилки лопать так, будто это мед. А можно шашлык жевать, как резину.
 — Какое имеет отношение?…
 — Прямое. Ты на каждом шагу чувствуешь себя зайцем, за которым бегут охотники. Это хреновая позиция. Никогда не позволяй себе быть для кого-то дичью.
 Крепаков пытался оправдаться.
 — Я, товарищ капитан, себя дичью не чувствую.
 — Тогда какого ж… Извини, какого дьявола ты все время оглядываешься? Меня это раздражает. Боевиков здесь нет, но мы с тобой их должны постоянно искать. Не они нас, а мы их. Чтобы обойти стороной. Понял? И улыбайся. Иначе распорю тебе рот от уха до уха.
 — Зачем? — Крепаков понял, что это капитан так наверное шутит.
 — Ты слыхал, что сказал наш великий министр обороны Грачев? Впрочем, где тебе. А он сказал: наш солдат умирает с улыбкой. Бред собачий, но именно так мы и должны с тобой умереть.
 — Понял, товарищ капитан.
 И они пошли дальше.
 Позже выбрались на широкую тропу, которая, извиваясь между камней, уходила на юг. Крепаков растерянно остановился на открытом пространстве. Когда идешь по лесу, любая дорога, возникающая на твоем пути, кажется именно тем путем, который ищешь.
 — Не маячь! — сердито рявкнул Чигирик. — Вернись в кусты!
 Впрочем, его команда уже ничего изменить не могла. Сразу с трех сторон прозвучали крики:
 — Руки вверх! Стоять! Не шевелись!
 Послышался угрожающий лязг металла.

 11

 Чеченцев было трое. Они не являлись членами какой-либо боевой группы — ни ритуальных повязок на головах, ни пышных бород. Скорее всего это были пастухи, но с «калашами» в руках.
 Неопытность чеченцев сказалась и в том, как небрежно они провели обыск: кроме гранаты и пистолета у Чигирика, ничего не забрали.
 — Пошли!
 Пленных повели по дороге, угрожающе подталкивая автоматами в спины.
 Минут через десять вышли на большую луговину. Здесь стоял покосившийся домик, сложенный из серых камней. В отдалении виднелся загон для скота, огороженный плетнем, там же были бревенчатый сарай, и дубовая колода с водой для скота. От кошары тянуло запахами овечьей шерсти и навоза. Самих животных Чигирик не заметил, но было слышно их блеяние за плетнем.
 Пленных привели к сараю. Из бревна торчало железное кольцо с продетой в него цепью. Цепь свисала почти до самой земли и оканчивалась с обоих концов грубыми хомутами.
 С первого взгляда Чигирик понял — это кандалы. И он не ошибся. Их наверняка выковал сельский кузнец. Соединил два самодельных браслета цепью, на которой когда-то держали колхозного быка. Цепь продел в кольцо с длинным железным штырем, а сам штырь до упора вогнал в стену сарая. Обе пары полуколец, образовавших браслеты, стягивали болт, гайки на которых чеченец туго затянул двумя гаечными ключами. Затянул на совесть, со старанием, с каким начинающий водитель тянет гайки, крепящие колеса автомобиля. Отвернуть их руками без инструмента не было ни малейших шансов.
 Поначалу оказавшись в оковах, Крепаков сделал несколько попыток вытянуть руку из захвата, сузив ладонь. Но быстро убедился в невозможности такого трюка. Чигирик, скептически за ним наблюдавший, не выдержал:
 — Кончай дергаться. Единственное, что можем попробовать это выдернуть штырь из бревна. Если он, конечно, там не загнут или не закреплен изнутри гайкой.
 Согнутым пальцем Чигирик постучал по бревну. Оно отозвалось глухим расплывчатым звуком.
 — Старое и, похоже, трухлявое. Стемнеет, попробуем рвануть.
 Теперь пленные стояли у стены, прислонившись спинами к бревнам. Присесть на землю им не позволяла длина цепи.
 Крепаков, постояв минут двадцать, начал скулить. Чигирик на него прикрикнул:
 — Заткнись, солдат! — Потом уже спокойнее объяснил: — Еще не вечер. Чего стонать?
 — Убьют они нас. — Крепаков едва сдерживался.
 — Убьют, это точно, — согласился Чигирик. Но голос его был полон спокойствия. — Ты же был готов их убивать, верно? Почему они не могут сделать то же самое? Баш на баш!
 — Вам надо было стрелять или бросать гранату, — Крепаков судил капитана по большому счету. — А вы испугались.
 — Заткнись! Не сумели их укусить, значит, и гавкать нечего.
 — Могли бы кокнуть…
 — Ну да… А чего ж это ты сам гранату не швырнул, когда твоих друзей добивали?
 Крепаков замолчал…
 Ночь упала на землю, едва солнце ушло за горы. На чистом небе заблистали звезды.
 Стоять у стены было мучительно. Едва кто-то делал неосторожное движение, цепь натягивалась, оковы врезались в запястья острыми краями, которых никогда не касался напильник.
 От долгого стояния у Чигирика ныли и без того натруженные за день ноги, болела спина. Падение вертолета наверняка не прошло для него бесследно. Но это врачи скажут… Если он когда-нибудь будут…
 Крепаков совсем ослабел. Парня, которому в школе при выпуске влепили в аттестат тройку по физкультуре, военкоматовские старатели, выдернув из лона семьи, сразу же поставили в строй. Боевые командиры, не загоняв паренька на учениях до кондиции, не добившись, чтобы икры ног стали железными, а эмоции отупели, погнали его в бой, в горы. Понятно, что это дитя асфальтовой цивилизации, оказавшись в условиях, в которых выживают только смелые, стойкие и умеющие терпеть невзгоды, не выдержало…
 Еще засветло Чигирик заметил, что двое из чеченцев, забросив автоматы за спины, ушли с летовки. Должно быть, направились в ближайший отряд боевиков доложить о своей удаче. Вести за собой пленных на ночь глядя они не рискнули.
 В овечьем стане остался только один сторож. Он сидел за домом, и его не было видно. Только отблески костра плясали на земле желтыми языками.
 Когда все вокруг стихло, Чигирик толкнул Крепакова локтем. Шепнул:
 — Давай, налегли!
 Они дружно дернули цепь. Штырь заскрипел, но не поддался.
 — Больно руку. — Крепаков дул на запястье, которое обжимал металл.
 — А ты тяни свободной рукой за цепь, чтобы не давило. Только не кряхти. Раз-два!
 Снова дернули цепь. И опять… и опять…
 Оба взмокли. Руки, державшие цепь, саднило. Чигирик, отдышавшись, уже хотел после очередной попытки сказать: «Отбой!», когда бревно хрустнуло изнутри, и стержень со звоном вылетел из гнезда.
 Оба пленника рухнули на землю. Перепуганный Крепаков вскочить, но Чигирик удержал его.
 — Лежи! И тихо. Замри!
 Они застыли в неудобных позах, чутко прислушиваясь. Вокруг все было по-прежнему тихо.
 — Встаем. Без шума.
 Они поднялись с земли. Штырь болтался на цепи, негромко позвякивая.
 — Зараза! — Чигирик выругался сквозь зубы и взял штырь в руку. — Пошли. Только тихо.
 Караульный сидел у костра, протянув руки к огню. Автомат он положил рядом с собой на землю. Здесь, в горах, он ничего не боялся — чувствовал себя в безопасности. Пленные на железной цепи — зубами не пережуешь. Федералы по ночам воевать не умеют, в горы не суются.
 — Бить будешь ты. — Чигирик передвинул кольцо стержня по цепи и вложил железо в руку Крепакова. — С левой руки у меня не получится. И бей ему по кумполу. По макушке. Резко и сильно.
 — Может, все же вы? — Шепот солдата прозвучал плаксиво.
 — Был бы левша, не просил.
 Стараясь двигаться бесшумно, они выбрались из-за сарая в тень вдоль стены. Чеченец грустно и монотонно тянул песню.
 Двое шли рядом, в танце. Чигирик то и дело подталкивал солдата локтем в бок. Последний шаг у них был самым широким.
 Крепаков размахнулся, насколько ему позволяла длина цепи. Вместе с ним приподнял руку и Чигирик, чтобы не мешать удару. Железный стержень, опускаясь, звякнул цепью. Караульный, пытался обернуться, но металл уже ударил его по голове с тупым, чмокающим звуком. Чигирик наподдал чеченцу по спине ногой, и тот ткнулся лицом в костер.
 Чигирик быстро нагнулся, схватил автомат. Отщелкнул рычаг предохранителя.
 — Возьми подсумки, — приказал он Крепакову. Бронежилет, снятый с явно российского солдата, с двумя дополнительными рожками в кармашках, лежал рядом.
 Из-за леса поднималась луна. Голубоватый свет заметно разжижал ночную темень. Задрав голову, Чигирик отыскал Большую Медведицу, затем нашел Полярную звезду. Определил направление на запад.
 — Будем идти туда. А пока давай пошуруем в домике.
 — Надо скорее уходить, — возразил Крепаков. — Смываться.
 — Слушай, друг. — Чигирик дернул цепь, подтянув солдата к себе вплотную. — Ты рассуждаешь, будто нас обоих еще не клюнул в зад жареный петух. Мы что с тобой, потопаем по горам, как медведи на одной цепи?
 — А что в доме? — Крепаков боялся входить под незнакомую крышу: — Вдруг там кто-нибудь окажется.
 — Поищем гаечные ключи. А может, найдем молоток.
 Крепаков промолчал. Да и что он мог сказать? События последних дней обрушились на него, недавнего школьника, с такой злой силой, что после пережитого он все еще находился в полуобморочном состоянии: ноги казались ватными, постоянно хотелось лечь и заснуть.
 Все, что его заставлял делать капитан, выглядело ненужным и бесполезным. Мысль о том, что от смерти во второй раз не убежишь, лишала желания сопротивляться. В памяти, стоило на миг прикрыть глаза, возникало лицо лейтенанта Головина, превращенное башмаками боевиков в кровавое месиво.
 В доме пастухов стояла духота. Пахло овечьей шерстью, бараньим салом и кислым молоком. На столе они заметили керосиновую лампу. Рядом лежал коробок спичек. Через минуту помещение осветил зыбкий желтый свет.
 Гаечные ключи нашли без труда: те лежали на подоконнике рядом с другими нехитрыми инструментами — молотком, отверткой и стамеской. Раскрутить гайки удалось не сразу. Чеченец завернул их на совесть. Но когда кандалы сняли с рук, оба пленника окончательно почувствовали, что свободны.
 Избавленный от цепи, Крепаков стал шарить по чабанским сусекам: надеясь раздобыть съестное. Скоро в дальнем углу на полке он обнаружил два круга свежего овечьего сыра. Тут же впился в один зубами. Из множества заветов, которые ему дал дед, Володя верно следовал главному: не оставлять на завтра то, что можно слопать сегодня.
 Ночью в горах даже жарким летом пронзительно холодно. После того, как уходит солнце, нагретый за день воздух стекает с хребтов, как вода, подгоняемый ледяным дыханием вершин.
 Снизу из долины доносились удивительно чистые звуки. Вот далеко в невидимом ауле залаяла собака. Потом в другой стороне бахнул выстрел. Эхо прокатилось вверх до самого водораздела.
 — Пошли, — жуя сыр, Чигирик подал наконец солдату решительный знак рукой…

 12

 К рассвету Чигирик и Крепаков поднялись в горы достаточно высоко. Настоящий широколистный и вольный лес, уже кончился. На этой высоте постоянные ветры, ранние холода, отсутствие крепкого слоя почвы заставляют растения вести постоянную жестокую борьбу за выживание. Стихия уродует стволы, гнет и их, понуждая жаться к камням. Листва теряет пышность. Тем не менее растения цепляются за все, что им удается схватить корнями, и держатся, противостоя суровой природе.
 Узкое, похожее на овраг ущелье открылось внезапно. От одного взгляда вниз становилось не по себе. Здесь в давние времена с гор сползали и катились огромные камни. Возможно, их нес на своей спине ледник, возможно, волокла бешеная вода. Но сейчас серые валуны забивали ущелье доверху. Между камнями там и здесь проросли деревья: каменный поток умер давным-давно, и жизнь продолжала искать себе место в каждой щели.
 Чигирик видел, что Крепаков за ночь вымотался до полного изнеможения. Нервный импульс, который заставлял его преодолевать усталость на первом этапе их приключений, иссяк. Адреналин перестал поступать в кровь, и воля солдата к сопротивлению падала на глазах. Оставался лишь один способ восстановить силы Крепакова, но этот способ был крайне жесток. И все же Чигирик решил к нему прибегнуть. Надо было выйти хотя бы за перевал, чтобы погоня, если ее снарядят, потеряла их след.
 Чигирик вскинул автомат, направил его на солдата. Заорал бешено, кипя нешуточной яростью:
 — К дереву! Ну!
 Крепаков увидел глаза капитана — ледяные, полные ярости. И понял: этот сейчас убьет. Непонятно, какая муха его укусила, но что конец близок, это точно. Да, он его убьет. Точно, убьет. И никто никогда не подумает, что такое могло случиться. Спишут на чеченцев. Кто же еще сотворит такое злодеяние здесь в горах?!
 Новая волна страха, который за последнее время вроде бы приутих, заставила сердце дрогнуть.
 — За что, товарищ капитан?! За что?!
 — Ты будешь идти, как надо и сколько надо, или останешься здесь!
 — Я пойду, товарищ капитан. Пойду.
 — Хорошо, поверю. Только учти, это последнее предупреждение. Мне удобнее шлепнуть тебя сейчас, чтобы ты больше не мучился. Зачем умирать от страха по десять раз на дню? В таком состоянии ты не вояка и не помощник. Одна обуза. А без тебя я знаешь, где уже был бы? На границе с Осетией! А ты никакой не мужчина! Так что, хлопнуть тебя сразу или ты хочешь еще помучиться?
 Чигирик, снял затвор с предохранителя.
 — Я пойду, — повторил Крепаков увереннее.
 — Пошли! И без стонов.
 — Так точно!
 — Пошли. Шагай след в след.
 Чигирик прекрасно понимал состояние солдата и представлял, сколько еще придется хлебнуть, таская за собой этого деморализованного парня. Но бросить Крепакова на произвол судьбы, и уйти в одиночку Чигирик не мог. Случайная встреча и совместный плен сделали их товарищами, не боевыми, как принято говорить, а скорее товарищами по несчастью. И бросить солдата не позволяла совесть.
 Чигирик знал — парня поймают в два счета. Поймают и на этот раз точно не пощадят. А в Рязани или Саратове — где именно, Чигирик не знал — появиться еще одна похоронка, и горю, которое придет в семью Крепаковых, уже никто и никогда не поможет.
 А сейчас им надо было максимально быстро уходить от проклятого места, где их держали на цепи. Но и бездумно спешить Чигирик позволить себе не мог. На тропе приходилось постоянно остерегаться мин-растяжек, которыми боевики обычно прикрывали подходы к своим логовищам со всех сторон.
 После каждого шага приходилось задерживаться и убеждаться, что впереди нет поводка ни на уровне груди, ни ниже — перед поясом, а затем оглядывать землю.
 Они прошли только полкилометра, по тропе однако на этом коротком отрезке Чигирик обнаружил три мины-ловушки. В одном месте граната Ф-1 была приторочена к дереву, а тонкий проволочный поводок растяжки провис ниже колен. В двух других случаях натянутые над землей струны вели к взрывателям противопехотных мин.
 Гранату Ф-1 Чигирик снял, законтрил чеку и сунул «лимонку» в карман. Одну растяжку они переступили, оставив ее на всякий случай на месте. Вторую противопехотку Чигирик обезоружил и передал Крепакову — неси.
 Наконец вышли на край леса. Впереди расстилался зеленый луг с сочной высокой, в пояс, травой. Чтобы продолжить путь, предстояло пересечь метров триста открытой местности.
 Дабы не искушать судьбу, Чигирик приказал Крепакову сесть. Сам вернулся к тропе и приладил растяжку в новом, ничем не помеченном месте. Прикрутил проволочкой «лимонку» к корню дуба, присыпал ее листвой. Продернул в кольцо чеки леску, завязал двумя глухими узлами. Леску натянул поперек тропы и втугую закрепил на самой толстой ветке орешника. Потом вернулся к гранате, разогнул усики предохранительной проволоки. Встал с колен. Огляделся.
 — Ладно, ребята, Аллах велик! До встречи с ним!…

 13

 Внешне Нарбика была уменьшенной копией Деши — стройность южной красавицы, точеные черты лица, глубокие карие глаза, черные брови вразлет, живые пышные волосы, волной ниспадавшие на плечи и заплетенные в тугую косу, — все повторяло прелести сестры и приковывало к ней взгляды мужчин.
 Еще два года назад Нарбика готовилась стать врачом. Но окончила только два курса медицинского института. Вернувшись домой на каникулы, уже не смогла уехать в город и вынуждена была остаться в ауле. Салах с удовольствием взял на себя обязанность помочь сестренке Деши миновать блокпосты и заставы и по горным тропам вдоль склонов хребта Аджук уйти подальше от злой и непонятной войны.
 Они расстались у реки Фаэтонка. Салах прощально взмахнул рукой. Дальше девушка двинулась в горы одна. Дорога, к недалекому ингушскому селу Аршты, была знакома ей, федералов поблизости не было, а своих девушка не боялась. У чеченцев к женщинам особое отношение — нельзя обидеть!
 Однако выйти на дорогу, указанную Салахом, Нарбике не удалось. Когда она приблизилась к месту, где лес кончался и начиналось открытое пространство, усыпанное камнями, над головой послышался протяжный стон.
 Человек, хоть раз в жизни побывавший под артиллерийским или минометным обстрелом, ни с чем не спутает звук летящего снаряда.
 Трудно сказать, что высмотрел стреляющий на пустом поле, но снаряды перепахивали его с удивительной методичностью.
 Взрывы гремели один за другим. Огонь, земля и камни вздымались над полем темно-огненным смерчем, пыль и дым плыли в воздухе горячими зловонными волнами.
 Нарбика кинулась на землю и попыталась отползти обратно в лес. Сердце ее бешено колотилось. Она заплакала. Жизнь учила ее — слезами делу не поможешь, ничего не изменишь, но они текли сами собой. И рыдания сотрясали ее вопреки здравому смыслу. Что поделаешь?
 Когда обстрел наконец закончился Нарбика осторожно продолжала свой путь на юг.
 Тропа теперь тянулась над обрывом, внизу бурлила река. Сперва путь был довольно широким, но постепенно становился все уже и уже. Нарбика шла уверенно и спокойно. Она нисколько не страшилась высоты.
 В одном месте, где карниз сузился так, что по нему можно было двигаться только боком, Нарбика левой ногой ступила на плоский серый камень. Вся тропа была щедро усеяна ими. Но этот оказался с норовом. Он неожиданно скользнул по глине. А Нарбика потеряла равновесие и упала на левый бок. Тяжелая сумка потянула ее в пропасть.
 Нарбика совершила сразу два правильных действия: она выпустила из рук сумку — как ни дорога была ей поклажа! — и ухватилась за прутья росшего над тропой куста.
 Камни, стронутые с места, грохоча, покатились с кручи, исчезая в пропасти. Туда же полетела и сумка.
 Нарбика видела, как куст, отрывая большой ком земли, отделялся от грунта и медленно сползал вместе с ней к обрыву.
 Она не закричала. Острое сознание непоправимости происходившего перехватило горло болезненным спазмом. Она закрыла глаза, отдавая себя неизбежному.
 Но на откосе, за кустом кизила, стоял Чигирик. И он видел все, что произошло на карнизе.
 Когда ноги женщины уже повисли над пустотой, он, опершись рукой о грунт, спрыгнул на карниз.
 Нарбика на миг открыла глаза, услышав непонятный шум, и увидела мужчину. Тот стоял над ней, широко расставив ноги.
 — Давай!
 Чигирик схватил ее руку, судорожно сжимавшую прутья ставшего уже ненужным куста, и рванул на себя. Поймал и вторую руку, которая искала опоры в воздухе. Один миг — и Нарбика, ударившись коленями о камни, оказалась на карнизе. Чигирик помог ей встать на ноги.
 — Испугалась?
 Не отвечая, Нарбика обхватила его за талию, прижалась головой к груди и заплакала. Волосы, выбившиеся из-под косынки, щекотали Чигирику лицо, но он терпеливо улыбался: как-никак девчонка спаслась от верной гибели. Было от чего пореветь.
 Причина едва не случившейся трагедии лежала на поверхности. Из-под серого камня на тропу сочилась вода. Глина, на которой он лежал, сработала как смазка. Винить в случившемся Нарбика никого бы не могла: есть глаза, значит, человек обязан ими видеть. Не увидел — жаловаться некому. Оставалось лишь воздать хвалу Аллаху зато, что он позволил кусту расти именно на этом месте рос, а русскому оказаться рядом.
 Поток, унесший сумку, буйствовал на дне провала, выплескивая энергию и зло на каменные стены, которые сжимали его с обеих сторон. Вода бурлила и рычала, чтобы где-то в долине, среди зеленых полей, затихнуть и смирить свой норов.
 К действительности Нарбику вернул вопрос, который неожиданно задал спасший ее мужчина:
 — Куда ж ты в одном платье направилась?
 Чигирик смотрел на нее не сочувствующе, а как бы осуждающе. Она ничего не ответила, только сверкнула глазами из-под черных бровей, сложила руки на груди, будто прикрывалась от чужого взгляда, и зябко передернула плечами. Зачем объяснять чужому мужчине, что ее теплая одежда тоже улетела в той сумке?…
 Встретив двоих русских, да еще военных, Нарбика приготовилась было самому худшему. Что можно ожидать от мужиков, которые скорее всего убежали из плена и теперь бродят по горам, как волки, в поисках дороги. Для таких все — и чужой баран, которого можно отбить от стада, и женщина — в равной мере добыча, трофей войны, с которыми можно не церемониться.
 Чувство близкой беды заставило похолодеть. Колени задрожали. Пальцы предательски подрагивали. Мужчина в кожаной куртке понял это по-своему.
 — Ах, так ты замерзла?
 Он раздернул «молнию», снял куртку и накинул ее Нарбике на плечи. Куртка была тяжелой, теплой, пахла мужским потом и дымом.
 — Есть хочешь? — Чигирик засмеялся своему же вопросу. — А у нас уже ничего и нет.
 Они вскоре выбрались на откос и пошли дальше не по карнизу, а по лесу.
 Крепаков потянул Чигирика за рукав, показывая, чтобы тот отстал.
 — Что тебе?
 — Не надо было ее вытаскивать, — Крепаков сурово поджал губы.
 — Это почему? — Чигирик снисходительно усмехнулся.
 — Не надо, и все. Кто она, мы не знаем. Наведет беду, вот увидите.
 — Оракул хренов. Выходит, пусть бы девка летела с кручи к чертовой матери? Так?
 — Не знаю, но не надо было…
 — А сам чего же? Спрыгнул бы прежде меня, да и подтолкнул вниз.
 — Подталкивать незачем. Сама бы сверзилась.
 — Крутой ты! — Чигирик пристально посмотрел солдату в глаза. — А может, и тебя не стоило тащить за собой? Шлепнул бы там, в кустиках! А?
 Крепаков недовольно надулся. Надо же, капитан сравнил с ним эту бабу. Чеченку. Случись из-за нее что, отдуваться обоим.
 Нарбика шла впереди. Шла и с удивлением думала, зачем и почему этот русский, скорее всего офицер, подал ей руку, и еще: почему она не испытывает к нему ни ненависти, ни подозрения?
 Чигирик, отмахнувшись от Крепакова, догнал Нарбику.
 — Ты что — испугалась?
 — Да, — она опустила голову, чтобы не встречаться с ним взглядом.
 Высоко над головами воздух пропорол протяжный свист. Чигирик схватил Нарбику за плечи и опрокинул на землю. Она еще ничего не поняла, попыталась вырваться, но он прижал ее голову к земле.
 — Лежи!
 Впереди гулко взорвался артиллерийский снаряд. Зашуршали ветки, срезанные осколками. Посыпались листья.
 — Ползи!
 Чигирик приказывал ей тем же тоном, которым разговаривал с Крепаковым, с молодыми солдатами: властно и жестко. Нарбика, испуганная взрывом, поползла к лесу.
 — Убери это! — Чигирик резко шлепнул ее рукой по попке. — Не задирай ее! Ниже!
 Нарбику шлепок возмутил. Она чуть было не вскочила, не закричала обиженно что-нибудь вроде «Дурак!» или «Нахал!». Такого еще не позволял себе с ней ни один парень! Но в это время позади в полусотне метрах от них с грохотом и воем рванул новый снаряд. Осколки пронеслись над самыми головами и с треском врубились в зеленую чашу леса.
 — Быстрей! Быстрей!
 И снова рука Чигирика подтолкнула ее вперед.
 Они добрались до подлеска, нырнули в ореховые заросли. Между двух буков увидели свежее дымящееся жерло воронки. Кора деревьев вокруг была посечена и светилась белыми рваными ранами.
 — Залезай!
 Чигирик резким движением руки направил Нарбику к яме.
 Над ними вновь протяжно и уныло простонало небо, вспоротое снарядом.
 Нарбика сползла в воронку. И тут же сверху на нее рухнул Чигирик. Всем своим весом он придавил девушку к земле, остро вонявшей едким дымом. Ее губы коснулись корней травы, вывороченных наружу.
 Третий взрыв оглушающие долбанул по ушам. Снаряд упал совсем рядом.
 Потом все стихло, хотя в ушах звенело.
 — Ты в порядке? — Чигирик выбрался из ямы и протянул Нарбике руку. — Вставай.
 Девушка поднялась на колени, закрыла лицо ладонями и снова заплакала. Испуг выходил из нее слезами.
 — Будет, — сказал Чигирик. — Ты цела! — И вдруг дернулся, болезненно сморщился. — Что за дьявол?
 Он прогнул поясницу, не понимая, почему под правой лопаткой такая колющая боль.
 — Посмотри-ка, что там?
 Чигирик повернулся к Нарбике спиной. Та, взглянув, прижала ладошку ко рту.
 — Оф-фай! Тебя ранило.
 Ранение оказалось не опасным. Острый осколок полоснул, словно бритвой, по рубахе, пропорол ее и оставил на теле узкий, кровоточивший порез.
 — Жив буду?
 Неожиданно для себя Нарбика улыбнулась.
 — Будешь, будешь.
 Только теперь она поняла, что его прикосновения к ее телу не несли в себе ничего мужского. Это были движения брата или отца, который думал лишь о том, чтобы ее не зацепило осколком. И когда он упал на нее, он сделал это лишь инстинктивно, подставляя себя под удар.
 Чигирик стянул с себя рубаху через голову. Нарбика увидела хорошо развитые мышцы груди, упругие мускулы живота. Она опустила глаза, но он подал ей рубаху.
 — Будь добра, наложи повязку.
 Осторожно, стараясь не касаться пальцами его тела, она скатала рубаху в узкую полоску и прижала к ране. Чигирик перебросил один рукав через плечо, другой пропустил под мышкой и стянул концы на груди.
 Нарбика, подала ему куртку.
 Он сунул в рукава руки, не поморщившись. Куртка оттопырилась на спине маленьким горбом.
 Чигирик обернулся к Нарбике — она опять плакала.
 — Ты что? Все уже кончилось. Смотри, больше не стреляют.
 — Могли убить… — Она захлебывалась слезами.
 — Ну, ну… Не убили ведь. Ты осталась цела. Теперь не бойся.
 — Тебя могли убить…
 Чигирик смутился. Такое искреннее выражение сочувствия было для него неожиданным.
 — Я же сказал: не убили! И хватит об этом. Пошли.
 И тут почти рядом жахнул одиночный выстрел.
 Чигирик быстро отстранил Нарбику.
 — Не высовывайся!
 — Товарищ капитан! — Крепаков орал, забыв всякую осторожность. — Барана убил!
 Чигирик не сразу понял, о чем это он.
 — Какого барана?!
 Жестом победителя Крепаков поднял над головой автомат.
 — Жратва! Огромный баран.
 Чигирик повернулся к Нарбике:
 — Пошли посмотрим, что он там натворил.
 Девушка уже давно чувствовала голод, и причин отказываться от предложения у нее вроде бы не имелось. И она уже не боялась этих русских.
 — Идем.
 Крупный тур с большой бородой лежал на боку, откинув горбоносую голову, насколько это позволяла его короткая шея.
 Чигирик присел перед тушей, тронул рога животного. Они были длинные, массивные, согнутые крутым полукругом. Каждый рог сперва загибался кверху и наружу, затем полукругом шел вниз к спине. Кончики рогов смотрели вверх. Коричневый мех на боках животного и беловатый под брюхом лоснился сочным блеском.
 — Здоровый, зараза! — Крепаков сиял от гордости. — Я его одним патроном.
 Чигирик снисходительно хмыкнул.
 — Мог бы и поменьше выбрать. Нам этого много.
 — Он только один и был. Его взрывы вспугнули с лежки.
 — Лежка… Хренежка… Ладно, солдат, прощаю.
 Нарбика прикрыла рот ладошкой, чтобы не засмеяться.
 — Смеется, девушка, тот, кто сыт. А я хочу есть, — подмигнул Нарбике Чигирик.
 Свежевание тура и приготовление шашлыка заняло по меньшей мере часа четыре. Потом они сидели вокруг костра. Дымок от догоравших углей, запах жареного мяса — все уводило от мыслей о войне.
 Нарбика посмотрела на Чигирика и вдруг сказала:
 — Вы хороший человек.
 Чигирик мотнул головой, как конь, отгонявший мух.
 — Все мы поодиночке неплохие. Верно, Крепаков?
 — Ага, — солдат не собирался спорить. Он все еще был поглощен едой.
 — Мы такие с товарищем капитаном.
 Нарбика еще раз посмотрела на Чигирика и увидела, что глаза у него добрые, голубые, словно в них отражалась синь горного озера. А из уголков разбегались тонкие лучики веселых морщинок.
 После еды настроение у всех заметно улучшилось. Бродить по горам на пустой желудок — занятие не из легких.
 И уходить на вечер глядя с облюбованного, согретого места Чигирик не решился. Он сказал, что лучше двинуть в путь пораньше с утречка, а перед дорогой еще раз можно будет подкрепиться мясцом.
 На ночь Чигирик устроил для Нарбики ложе на кострище, предварительно разбросав тлевшие угли. Сам лег метрах в пяти от нее у корней дуба. Крепаков расположился ближе к опушке, положив автомат под руку.
 Заснули все мгновенно. Усталость и сытость валят людей с ног с одинаковой силой.

 14

 Ночью Чигирик проснулся и открыл глаза от неожиданно возникшего беспокойства. Над головой мерцали холодные звезды. За лесом стояла луна. Рядом с ним сидела Нарбика, подогнув под себя ноги и перехлестнув руки на груди так, что ладошки лежали на плечах. Было видно — она озябла. И руки и плечи подрагивали.
 — Почему не спишь? — спросил Чигирик шепотом.
 — Холодно, — прошептала Нарбика. — Возьми меня к себе.
 Чигирик не сразу понял, чего она хочет. Задал дурацкий вопрос:
 — Как?
 — Можно, я с тобой лягу?
 Чигирик, не отвечая, подвинулся. Нарбика осторожно, будто опасаясь уколоться, улеглась рядом с ним…
 — Укрой меня.
 Он потянул из-под себя полу куртки и набросил на нее. Они оказались рядом. Ее волосы коснулись его щеки. Дыхание, теплое, щекочущее, как дуновение ветерка, тронуло его лицо. Чигирик растерялся — что делать? Отвернуться? Но это могло обидеть девушку. Разрешила вопрос Нарбика.
 — Обними меня и погрей.
 — Ты понимаешь, что просишь? — Чигирик отодвинулся от нее, насколько позволяла куртка. — Я мужчина… я…
 — Знаю, — она отвечала все тем же шепотом. — Погрей мне руки.
 — Ну, даешь! — буркнул под нос Чигирик и взял ее ледяные пальцы в свои большие, не потерявшие тепла ладони.
 Внезапно глухим, сразу севшим голосом он сказал:
 — Ты лежи. Спи. Я встану.
 Нарбика неожиданно обняла его рукой за шею, не позволяя двинуться.
 — Перестань. Отпусти! — Чигирик начал злиться не только на нее, но и на себя. Он ощутил, как в нем Горячей волной заплескалось желание, которое так трудно бывает преодолеть. — Ты что, не понимаешь?
 — Понимаю, — шепот Нарбики стал еще тише. — Ты мужчина. — Она плотнее прижалась к Чигирику. — А я девушка. Все нормально, разве не так?
 Он хотел ее оттолкнуть, однако Нарбика уже коснулась его губ своими.
 — Сделай меня женщиной.
 Чигирик дернулся.
 — Ты что, девка, сдурела?
 — Да, сдурела. — Она согласилась с ним безропотно. Потом заговорила горячо и быстро, словно старалась обогнать сама себя: — Нас, может быть, завтра… уже сегодня всех убьют. Это будет. Я чувствую. Ты умрешь мужчиной. А я даже не узнаю, что чувствует женщина. Помоги мне! Помоги!
 Чигирик снял руку Нарбики с шеи и, превозмогая себя, отодвинулся.
 — Ты чокнутая? Что на тебя нашло? — Он приподнялся, намереваясь встать. — Ты подумай, скоро утро. Как я буду потом на тебя смотреть?
 — Уходи! — Нарбика толкнула его в грудь ладошками. — Я думала, ты мужчина. Ты меня обидел! Дурак!
 — Я не хочу тебя обижать. Пойми…
 Нарбика торопливо стала расстегивать блузку. Тугие петли не пропускали пуговиц. Она дергала их, что-то шепча.
 — Вот я! Дурак! Я тебя убью! Положи на меня руки. Положи…
 — Да, я дурак. Ты знаешь, кто вот так предлагает себя мужчинам? Нравятся они тебе или нет…
 — Ты мне нравишься!
 — Дура!
 — Я не дура, — она жалобно всхлипнула. — Я нормальная. Мне жить хочется. Ты не боишься умереть? А боюсь. Мне все время страшно. Все время… днем… ночью… Ты большой, сильный. Научи меня не бояться.
 Нарбика плотно прижалась к Чигирику. Его окутал с головы до ног дурманящий запах жаркого женского тела. Он вздохнул глубоко, обреченно, понимая, что уже не в силах противостоять ей.
 Их губы встретились. Мир качнулся и опрокинулся в борении вечных сил — мужской и женской. Соприкосновение двух противоположных начал взорвалось радужной вспышкой…
 Нарбика на мгновение застыла, напряглась, мучительно застонала и вдруг заплакала.
 Отходя от пережитого, Чигирик откинулся, лег на спину.
 Нарбика приподнялась, обеими ладонями сжала его щеки и, роняя на него слезы, коснулась его губ.
 — Милый, ты не доволен?
 — Я зол на себя! — сердито ответил Чигирик. — Не надо было этого делать.
 — Нет, мы это сделали вместе. Теперь я женщина. И знаю, что это такое…
 Нарбика говорила торопливо, будто боялась, что он ее прервет, остановит. И слова ее — жаркие, страстные, как огонь, поднесенный к пороху, — вновь заставили их вспыхнуть и отгореть ярким бушующим пламенем…
 Они двинулись в путь с рассветом. Чигирик шел рядом с Нарбикой. То и дело они встречались взглядами и улыбались друг другу. Жаркие волны, поднимаясь в груди, заставляли их сердца биться сильнее.
 — Как по-чеченски гора?
 — Лам.
 — А это? — Чигирик ногой примял густую траву.
 — Бу7ц.
 — Нет, не ботинок. Трава?
 — Я сказала: буц.
 — Понял. А как вода?
 — Хи.
 — Хи-хи. Вода-вода. Запомнил. А как сказать «женщина»?
 — Зуда.
 Чигирик даже приостановился от удивления. Посмотрел Нарбике в глаза.
 — Шутишь?
 — Правда, зуда.
 — Зуда! Лучше не скажешь.
 — Ты не любишь женщин?
 — Сейчас или вообще?…
 В тот же день они добрались до Комгарона — поселка на востоке Осетии. Отсюда до Владикавказа оставалось километров тридцать. Тридцать километров — и конец войне. Там уже начиналась другая жизнь.
 — Сперва мы поедем ко мне, — Чигирик смотрел просяще. — В Ковыльную.
 — Зачем?
 — У меня есть деньги. Пятьсот тысяч…
 — Ты хочешь мне заплатить?!
 Чигирик схватил ее за плечи. Зло встряхнул.
 — Дура! Тебя никогда за глупость не били?
 Она улыбнулась широко и открыто.
 — Не били. И ты не посмеешь.
 — Посмею. Если еще раз скажешь глупость.
 — Не скажу.
 — Так вот, у меня есть пятьсот тысяч…
 — Ты богатый?
 — Кончай меня дразнить!
 Она весело рассмеялась.
 — Ты не ответил на мой вопрос.
 — Нет, я бедный. Я не ворую и не граблю. Это грабят меня, когда платят зарплату с отставанием на три месяца…
 — А ведь у меня в сумке было три миллиона, — с печалью в голосе сказала вдруг Нарбика. — Они утонули…

 15

 Казбек Цокаев готовил диверсионную операцию в глубине России. О ней знали только три человека — начальник штаба сепаратистов Аслан Масхадов, советник президента мулла Дага Берсаев и сам Казбек.
 Место операции — станица Ковыльная. Цель — захватить заложников и принудить российское правительство вступить в переговоры. В пропагандистском плане диверсия должна еще раз подчеркнуть полную неспособность российских силовых структур обеспечивать безопасность своего народа.
 Стратегическую маскировку операции обеспечивал штаб Масхадова. Оттуда регулярно «утекали» сведения о подготовке диверсий в местах, где проводить их боевики и не собирались. Эти слухи вылавливала агентура федеральной службы безопасности и военной разведки и доносила их тем, кто стоял у кормила власти. Название реального объекта нападения — Ковыльная — нигде не называлось.
 Казбек Цокаев провел рекогносцировку на месте, лично побывав в Ковыльной.
 В станицу он приехал с севера — из Ставрополя, не вызвав своим появлением никаких подозрений. В документах, которыми его снабдили, значилось, что он житель Махачкалы, дагестанец Гаджи-Гусейн Джабиров.
 Казбек пешком обошел станицу из края в край.
 Осмотрел все планомерно, заходя во все тупички, проходя насквозь переулки, запоминая их названия и расположение. Хорошо тренированная память бывшего шоферюги — почище компьютера раскладывала информацию по полочкам, постепенно рождая план операции.
 Казбек зашел на почту, купил за пятьсот рублей конверт, еще тысячу заплатил за почтовую марку. Заглянули в сберкассу. Подошел к окошечку контролера. Спросил, можно ли приобрести облигации сберегательного займа. Получив ответ, еще немного походил по помещению. Перечитал все информационные объявления. Постоял у окна, на глаз определил толщину решетки и надежность ее крепления в проеме стены.
 Третьим пунктом в его плане был райотдел милиции. Нужное строение Казбек нашел без труда.
 Несколько парней беспечно болтали у новенького мотоцикла с коляской. Владелец его прикатил в ГАИ на регистрацию.
 Казбек постоял, прислушиваясь к разговорам и внимательно разглядывая двухэтажный дом, который трудно было назвать неприступной крепостью. Обычная хата, разве что в два этажа. Никаких средств наружного наблюдения и защиты. Ни стальных дверей, ни металлических жалюзи. Все это умникам из внутренних дел казалось ненужным — в милиции всегда толкутся люди, есть дежурный наряд, а преступники сюда сами никогда не полезут — не дураки. Разнести убогий домишко не составит труда. Хватит пары гранатометов. Не больше.
 С озабоченным видом Казбек вошел в помещение вслед за высоким худым мужиком, который держал в руках чехол с охотничьим ружьем. Скорее всего, принес на регистрацию.
 За стеклянной перегородкой сразу у входа сидел дежурный. На стенах висели разного рода объявления — извещения о сроках очередного техосмотра машин, о штрафных санкциях и тарифах за административные нарушения и проступки, за несоблюдение правил движения. Здесь было душно и дымно, как в пивной, хотя на стене красовалось грозное предупреждение: «КУРИТЬ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ». Но кто при нынешних ценах на табачные изделия бросит сигарету, не докурив? Тем более, что сидевший в мутном аквариуме дежурный сержант сам нещадно смолил.
 Из милиции Казбек направился к местной больнице — объекту захвата и содержания заложников.
 Стандартное двухэтажное здание ему понравилось. Если ворваться в него, то любому, кто попытается атаковать боевиков снаружи, придется туго. Перед фасадом больницы размещался сквер с фонтаном и лужайкой, а с тыловой стороны — пустырь, превращенный ребятами в футбольное поле.
 Операция, видимо, не будет представлять особой сложности. Первая группа боевиков просачивается в Ковыльную поодиночке с севера. Без оружия, без чего-либо компрометирующего — обычные мирные граждане России при паспортах и всех необходимых регистрационных справках. В станице живут десять чеченских семей. Каждая в состоянии принять троих гостей. Ставить хозяев в известность о целях приезда не только не обязательно, но даже вредно. Люди, обзаведшиеся хозяйством, пускают корни в земле, их принявшей. Пусть обращение гостей в воинов Аллаха будет для них такой же неожиданностью, как и для всех прочих.
 Оружие в станицу в количестве, достаточном, чтобы вооружить тридцать человек, доставит Орцхо Шавлахов, единственный житель Ковыльной, которому здесь можно было полностью доверять. Шавлахов промышлял торговлей шмотками, не брезговал срывать куш, перевозя через пикеты грузы наркоты. Он знаком с милицией, повсюду имеет дружков и приятелей. Кому от Орцхо ящик водки, кому еще что-то, и все тип-топ, на мази!
 В условленный день главная ударная группа приедет в станицу на трейлере, который приспособлен для тайной перевозки людей, хотя по документам он будет под завязку нагружен капустой.
 Самым упрямым среди местных чеченцев был Султан Идрисов. Он содержал собственную овцеводческую ферму, процветал, жирел пузом и задницей, которая уже не умещалась в самых широких брюках. Идрисов считал, что война никому не нужна, никакой от нее пользы и выгоды, и осуждал тех, кто ее затеял.
 Казбек, ставший на войне человеком влиятельным, искренне не понимал, как может чеченец думать такое. И он решил взяться за Идрисова всерьез.
 — Такими рассуждениями ты, друг, испортишь себе жизнь, — Казбек не скрывал, что угрожает упрямцу.
 — Не больше, чем портит ее война всем остальным.
 — Не знаю, Султан, не знаю. Меня это не касается. Ты — чеченец. Мужчина, а сидишь здесь, греешь задницу на диване. Знаешь, где сейчас твое место? В ущелье Аргуна. И не в домашнем халате на плечах, а в камуфляже.
 Идрисов затравленно огляделся. У двери наружу стояли двое крепких парней из местных — известные «патриоты» Ичкерии. Войдя в дом, они демонстративно натянули на лбы зеленые повязки с вышитыми на них черными арабскими буквами. Идрисов по-арабски читать не умел, но знал, что это молитва «Аллах акбар».
 — Казбек, — Идрисов утер ладонью пот со лба и щек. — Я не сбежал сюда от войны. Я здесь живу давно. Десять лет.
 Казбек бросил на Султана взгляд, полный нескрываемого презрения.
 — Думаешь, тебя это извиняет? Учти, наш народ не прощает таких, как ты!
 Отказаться наотрез от помощи боевикам Идрисов побоялся.
 Когда он наконец дал согласие, оба парня сняли со лбов зеленые повязки и поодиночке ушли. Последним покинул дом Казбек Цокаев.
 День "Д". Время "Ч" — понятия из военного лексикона.
 День "Д" — день начала крупной военной операции.
 Время "Ч" — час начала атаки.
 День джихада. Это день нападения на Ковыльную.
 «Джихад» по-арабски буквально — усердие, рвение. В широком нынешнем понимании — священная война мусульман за веру в Аллаха.
 Ислам предписывает вести ее против безбожников и неверных всем мусульманам, способным носить оружие.
 Джихад и газават — одно и то же. Но «джихад» сегодня звучит современней и более понятней всему миру ислама.
 Шахадат — самопожертвование бойцов ислама в джихаде. А тот, кто готов отдать жизнь во имя Аллаха, носит звание шахида.
 Перед престолом Аллаха шахиды встают в венце святости. Перед людьми их имена восстают из небытия в ореоле геройства.
 Аллах велик! Он побуждает шахидов к сражению, поднимает их на джихад.
 Да будет так!
 Это сказал подчиненным Казбек Цокаев. Значит, все так и свершится.
 Время "Ч" — предрешено. Через час об этом узнает Москва. А еще через два — премьер-министр России признает очередной позор и на всю страну, на весь мир произнесет слова:
 — Добрый день, товарищ Цокаев…

 16

 Полуян был постоянно занят, налаживая порядок и быт людей на своем блокпосту. Освобождался поздно.
 Однажды, когда он возвращался домой, его догнал человек. Положив руку сзади на плечо, спросил:
 — Полковник, неужели ты? — Голос показался знакомым.
 — Вадуд? — Полуян назвал это имя еще до того, как обернулся.
 Они крепко обнялись, хотя по всем законам — и уголовным, и ментовским — находились по разные стороны баррикады. Ну так есть законы, а есть живая жизнь…
 — А ты, гляжу, стражем порядка заделался? — Вадуд посмотрел на милицейские нашивки на куртке Полуяна.
 — Видишь ли, дорогой, другому ремеслу не обучен. Умею стрелять, хватать, прыгать — оттуда, — он показал пальцем в небо. — Это у меня — всегда пожалуйста. А ты, конечно, по-прежнему… — Полуян подумал, выбирая слово, которое не обидело бы Вадуда. — Промышляешь потихоньку?
 — Э-э, обижаешь, Полковник. Я теперь честный бизняк, предприниматель, стало быть — средний класс общества. Торговля там, всякое другое разное…
 — Наркотики? — подсказал Полуян.
 — Э, кунак! Ты что, мне не веришь? Если бы что не так, я бы тебе всегда сказал.
 — Ой ли?
 — Чего мне тебя-то бояться? А даже если и скажу — доказать не сумеешь. Я ж не совсем дурак, верно? — И Вадуд сменил тему. — Слух прошел, ты жениться собрался? Может, тебе деньги нужны? Ты человек неустроенный, тебя правительство вон как обмануло! Кто поможет, если не друзья? Могу дать два миллиона. Хочешь — пять? У меня хороший представительский фонд.
 — Какой? — Полуян не понял, о каком фонде речь.
 — Фонд для взяток, проще говоря, — уточнил Вадуд без смущения. — «Черный нал». Тебе это что-то говорит?
 — Нет, — Полуян спокойно признался в своем невежестве.
 — Ну, наличность. Тити-мити. В купюрах разных достоинств. Мелкие, крупные, доллары, рубли, тугрики…
 — А почему «черный»?
 — Потому что все это я увел от налогов.
 — Ну, даешь! Это же преступление.
 — Конечно. Сегодня в нашем государстве все преступление. Даже сама жизнь. Всем на каждом шагу надо давать. Всем! На таможне, на железной дороге. Каждому чиновнику за каждую справку. Потом — ГАИ, МАИ, ВАИ…
 — А если не давать?
 — Можно, — согласился Вадуд, — но тогда мне придет крышка. Товар будут держать на таможне, пока я не дозрею до мысли: надо дать на лапу. Потом товар положат в пакгауз на станции и не повезут: вагонов нет, всякое там такое. Справку в администрации дадут не сегодня, а через неделю, потом печать поставить забудут. Ты же сам знаешь, как сделать человека букашкой! Тебя, Полковник, самого в этой мельнице крутили. Одним словом, если тебе надо денег, бери, по дружбе. Разбогатеешь — вернешь.
 Полуян сжал локоть Вадуда, не зная, как иначе выразить признательность.
 — Спасибо, кунак, но — не надо.
 — Хорошо. Денег не хочешь, тогда я тебе просто взятку дам.
 — Да ты что?! — Возмущение Полуяна было столь искренним, что Вадуд засмеялся.
 — Не бойся, не деньгами. Только информация. Пойдет?
 — Выкладывай, — смягчился Полуян.
 — Не скажу точно, Полковник, может, завтра, может, через два дня, сам не знаю, — Вадуд стал серьезным, — здесь надо ждать боевиков. На станицу будет налет…
 — Разыгрываешь? — Полуян пристально посмотрел Вадуду в глаза.
 — Э-э-э, зачем так спросил? Разве я тебя обманывал?
 — Спросил потому, что известие — сам понимаешь. И принес его именно ты…
 — Не веришь?
 — Тебе верю. Просто удивлен, откуда знаешь.
 — Конечно, такие новости на базаре не порхают. Но вот что известно точно: оружие сюда привезет Орцхо Шавлахов. Здешний водила. Он сшибает куски, где только может. Груз примет Султан Идрисов. Таких сведений тебе достаточно, чтобы что-то предпринять заранее?
 — Вполне. И все же: почему ты сообщил об этом мне?
 — Полковник, я тебя уважаю, а ты меня за кого держишь.
 — Чего это ты?
 — Ты же иначе спросить хотел: «Почему ты, чеченец, решил сообщить в милицию о планах своих же чеченцев?» Ведь так? Но побоялся меня обидеть?
 — Сдаюсь. — Полуян засмеялся. — Уел.
 — А вот теперь отвечу. Все очень просто, Полковник. Я предприниматель. Чтобы вести бизнес и не попасть в задницу, надо иметь обо всем точную информацию. У меня в Ковыльной свои коммерческие интересы, если и дальше дело пойдет так, мой доход вырастет вдвое. Теперь представим, что будет налет. Кто налетит? Чеченцы. Кто я? Чеченец. Кто избран целью налета? Русские. Кто мои клиенты? Русские. Так на кой хрен мне этот налет нужен? Если они тут даже один день пробудут, мое дело разрушится на десять лет вперед. А мне что, сто лет дано?
 — Ты прав, спорить с этим трудно.
 — Тогда одно условие, Полковник. Я тебе честно сказал, что знаю. Делай с информацией, что хочешь. Но мое имя нигде не должно произноситься. Ты меня не видел, я тебя не знаю…
 Полуян поднял руку, согнутую в локте, на уровень плеча раскрытой ладонью вперед. Вадуд сделал то же самое. Оба разом двинули руки вперед. Их ладони встретились, закрепив договор.
 — Может, зайдем ко мне домой? — предложил Полуян. — Чаю выпьем?
 — Извини, спешу. Время теперь — деньги. Ясно?
 — Откуда ты узнал, что я здесь? Или эта встреча была случайной?
 — Зачем случайной? Обижаешь. Я тебе сказал: информация — это все…
 Вадуд обернулся и махнул рукой. «Вольво», медленно двигавшееся по улице, подхватило его и быстро набрало ход.
 Полуян протянул руку на прощанье и задержал ладонь Вадуда в своей.
 Это сообщение встревожило Полуяна. Поначалу он собирался поставить в известность обо всем Резванова, но потом от этой идеи отказался. Контрразведчик обязательно подготовит и пошлет по команде донесение. Начнутся расспросы, откуда, мол, у него, у Полуяна, такая информация. Будут давить, трепать нервы. Да ну их всех подальше!
 Надо действовать самому.

 17

 Орцхо Шавлахов подъезжал к блокпосту. Он сидел в черном «Мерседесе», а за ним следовал серебристый рефрижератор с надписью на бортах «Холодтранс».
 Шавлахов отсутствовал в Ковыльной всего несколько дней, но то, что он увидел на въезде в станицу, неприятно удивило его. Пикет ГАИ превратился в блокпост. И само, сооружение стояло теперь на новом месте, а от старого пикета не осталось и следа.
 От одного этого настроение Шавлахова упало. Перемены такого рода сулят неприятности. Говорят же, что даже крысы покидают дома, где часто передвигают мебель. Хитрым тварям не нравятся перестановки.
 Сержант Тараненко взмахнул полосатым жезлом, указывая машинам, где им следует остановиться.
 Шавлахов выскочил на дорогу, не ожидая полной остановки.
 С обволакивающей любезной улыбкой, он по старой привычке и установившемуся здесь обычаю, вытащил наружу корзину отборных краснобоких яблок и поставил на крышку багажника.
 — Угощайтесь!
 Подошел Полуян. Бросил взгляд на яблоки, прошел мимо.
 — Документы?
 — Все в порядке, товарищ начальник. Техпаспорт, техосмотр — все как надо! Я люблю порядок.
 — Я тоже, — Полуян не повышал голоса. — А порядок требует все проверить. Разве не так? Откройте багажник.
 — Начальник! — Шавлахов картинно воздел руки, словно апеллировал к Аллаху. — Все сделаем. Все! Сперва угоститесь. Я от всей души. Скажите только, достану и чачу… Очень хорошая чача! Домашняя! Не хотите?
 Полуян взглянул в удостоверение водителя.
 — Господин Шавлахов, мы не у вас в гостях. Верно? У нас служба. Откройте багажник.
 — Ваттай! — Фразу, обозначавшую крайнее недоумение, Шавлахов произнес совершенно искренне. — Ну и ну!
 Он выглядел расстроенным: его угощение отвергли. Как можно жить в таких условиях на этом свете?! Люди должны радоваться, когда их угощают. Разве не так? Ну и ну!
 Шавлахов был человеком тертым. По дорогам от Грозного до Моздока, от Моздока до Ростова и аж до самой Москвы ездил много раз. Ездил с толком, поскольку каждый рейс давал солидный навар, такой, за который тому же менту, вроде этого, надо вкалывать, не разгибаясь, год, а может, и два.
 Шавлахов перевозил через территорию центральных областей России в Чечню оружие и боеприпасы. Случалось, что в обратном направлении, в сторону Эстонии, тащил с собой груз наркоты. Дело, конечно, опасное, поскольку, даже по его мнению, еще не все менты скурвились, и кое-кто из них еще побаивался служить своему карману. Но таких становилось все меньше и меньше.
 Впрочем, и сам Шавлахов перешел с милицией на «вась-вась» не сразу. На обкатанных маршрутах новичков прищучивают бывает со всей строгостью, но сразу откупаться не позволяют. В основном у ГАИ имеются уже постоянные клиенты, и начинать новую игру с незнакомцами инспекторы не спешат. И для них это рискованно: неровен час, напорешься на очередную операцию «Чистые руки».
 «Может, и здесь, на знакомом пикете, — размышлял Шавлахов, — сего дня проводится очередной фестиваль борьбы с поборами? И надо же так влипнуть! Да и в будущем опять же худо: кончится месячник „Чистых рук“, гаишники тоже озвереют и поднимут таксу…»
 Багажник все же пришлось открыть. Сделал это Шавлахов с большой неохотой. В ящике под свежими огурцами у него лежали гранаты Ф-1. Оставалось надеяться, что их не обнаружат. Не станут же менты высыпать овощи на землю.
 Все было сделано проще. Сержант вынул ящик из багажника, поставил его рядом с машиной. Потом провел над огурцами какой-то черной коробкой. Раздался протяжный писк.
 Металлоискатель! Вот собаки, что учудили!
 Два десятка гранат без взрывателей легли рядком на землю.
 — Ваши? — Полуян был предельно вежлив.
 — Черт меня попутал, гражданин начальник! — Шавлахов умел и каяться, и даже слезу пускать при нужде: все надо уметь, когда с ментами дело имеешь… — Нашел и забрал. Думал, в милицию сдать.
 — Ну и что, сдали?
 Наручники появились неожиданно, и самое неприятное — впервые в жизни Шавлахову пришлось их примерить на себя.
 — Придется проверить и трейлер.
 Обыск фургона с грузом капусты дал куда больший эффект. В деревянных ящиках обнаружили тридцать автоматов АКС-74У.
 Стальные оковы перехватили и запястья водителя трейлера. Машины загнали на штрафную площадку. Шавлахова провели в помещение блокпосты.
 — Пусть он выйдет, — Шавлахов кивнул в сторону Тараненко.
 Полуян понял, о чем собирается вести разговор бизнесмен, и отрицательно мотнул головой.
 — Он останется. Мы с сержантом в доле.
 — Хорошо, начальник. — Шавлахов понял, что в его положении скупиться нельзя. — Пять кусков.
 — Чего? — как о чем-то неприличном протянул Полуян.
 — Пять тысяч долларов, — объяснил явным дуракам Шавлахов. — Каждому.
 Полуян засмеялся. Посмотрел на Тараненко. Он знал, что все схватывает на лету.
 — Слыхал, сержант, а ведь он хочет нас с тобой купить! И купить за какие-то копейки. Там у него одних автоматов…
 — Э, начальник! Автоматы оставьте себе. Меня отпустите. Я сейчас развернусь и уеду…
 — Ты что, дурак в самом деле? — теперь уже Тараненко посмотрел на Шавлахова с изумлением. — Ты где живешь, дорогой? Зачем нам тебя отпускать? Слыхал, что такое свободное предпринимательство? Да я уже через час продам и твоего «мерина» и трейлер, и все автоматы. Ты нам нужен, да, скажи?
 Шавлахов сообразил, что попал совсем не в «чистые руки». Те, кто прежде брали здесь с водителей взятки, были щенками против этих — волков, не иначе.
 — Ладно. Пусть будет по десять. Каждому. Я найду. Постараюсь… Так договоримся?
 — Кому вез оружие?
 — Не знаю, начальник. Видит бог, не вру.
 Вопросы становились совсем плохими — опасными, и Шавлахов испугался по-настоящему. По лицу струйками потек пот. Дрожали сдвинутые вместе колени.
 — Нужен он нам? — Полуян с сомнением посмотрел на сержанта.
 — А зачем? Обойдемся и без него, — махнул рукой тот…
 — Вообще-то лучше бы конечно узнать, кому он вез амуницию, сказал Полуян. — С них можно за автоматы получить по таксе.
 — Зачем? Сами найдем, куда деть.
 — Тогда кликни Ярцева.
 Тараненко, не выходя из помещения, высунул голову наружу.
 — Ярцев! Борис! К начальнику!
 Минуту спустя в домик ввалился Ярцев — меднолицый парень из степной глубинки, прошедший в милицию после армии.
 — Ярцев, тащи веревку!
 Голос Полуяна не оставлял места для сомнений. Приказы, отданные таким тоном, в армии исполняются только бегом. Иное дело в милиции, вокруг ничего не горит, с неба не каплет, можно и попросить разъяснения: зачем и почему. Вдруг командир все же передумает, и никуда бежать не придется.
 — Зачем?
 Вид у Ярцева был не столько удивленный, сколько озабоченный: где найти веревку, которую сам никуда не клал?
 Полуян хорошо знал всех, с кем имел дело, и ждал именно этого вопроса. Ярцев, даже отслужив действительную армейскую службу, не расстался с бывшими колхозными привычками: прежде чем пойти куда-то, начать выяснять, так ли уж необходимо отрывать задницу от табуретки.
 Полуян ответил спокойно и слова его прозвучали обдуманным и неколебимым решением командира:
 — Мы этого индюка сейчас вешать будем.
 — На кой черт, командир? — теперь голос подал Тараненко. Возможность и этого вопроса Полуян также предвидел. Все разыгрывалось именно так, как ему было необходимо в данный момент.
 — А мы что предлагаешь? — Полуян спросил так, словно готов был обсуждать свое решение со всеми вместе и с каждым в отдельности.
 — Да отведу я его лучше в балочку и там хлопну. Орлы в два дня обклюют.
 — А может, нам его перед этим, еще и медалью отметить? Или вручить премию? Есть у нас наградной фонд?
 Шавлахов, обезумев от страха, ничего уже не понимал. Он видел одно: эти не шутят!
 — Пуля в брюхо — разве награда?
 — Для кого как. — Полуян взял со стола зеленую налобную повязку, которую нашли у чеченца в нагрудном кармане куртки, и потряс ею. — Можешь мне объяснить, что это такое?
 — Тряпка, ну и что? У них все фанатики такие носят.
 — Точно, фанатики. А написано на ней: «Ла иль ллах илля ллахи». Иначе говоря, «Нет бога, кроме Аллаха». Это означает, что парень готов предстать перед своим Создателем и даже сам стремится к этому. А ты решил лично помочь ему стать святым.
 — А какая разница — шлепнем мы его или повесим? Душа вон в любом случае.
 — Так, сержант, да не так. Убьешь его, дух выйдет из горла и напрямую к престолу Аллаха. В райские кущи. Там у них девки, еда, питье… А повесим, у духа не останется иного пути, как выйти через задницу…
 Милиционеры загоготали, представив себе такую картину, а Шавлахов дернулся. Он чувствовал, что его сознание мутится.
 — Чего ржете? — Полуян не поддержал веселья подчиненных. — Думаете, Аллаху будет приятно видеть бессмертную душу своего героя, борца за веру, перемазанную в дерьме?
 — Ну, командир! — Тараненко не скрывал веселья. — Да я сам сейчас за веревкой слетаю. Пока Ярцева ждать — бык отелится… Ну и ну! Про душу я и не подумал! Надо же! Откуда вы знаете?
 — Да уж пришлось. В Афгане подобных ему хватало. А перехватишь горло веревочкой, душа из него вон. Если честно — очень вонючая у них душа…
 Боевой командир Полуян сам в жизни никого не мучил, не вешал, но сейчас рассказывал об этом так, что у Шавлахова не возникло и тени сомнения в правдивости его слов.
 Тараненко, вышедший на несколько минут из помещения, вернулся с куском синего телефонного провода.
 — Командир, веревки нет. Может, обойдемся этим?
 Шавлахов рухнул на колени. Вытянул перед собой руки в стальных браслетах.
 — Товарищи! Братья! Не надо! Я только маленький человек! Меня запугали. Податься некуда. Теперь вы убить хотите. Те, кто меня послал, тоже смертью грозили. Сказали, что всю семью вырежут…
 — Встань, — Полуян говорил спокойно и рассудительно. Надо было по мере возможности вселить надежду в перепуганного мерзавца. — Выкладывай все, что знаешь. Кому везешь оружие? Для какой цели? Когда собираетесь выступать?
 — Когда, не знаю. Клянусь, мне об этом не сказали. Привез для боевиков. Они будут делать налет на Ковыльную. Клянусь Аллахом, чистая правда. Только не убивайте…
 Шавлахов рассказывал обо всем, что знал, почти час. А вечером того же дня милиция произвела в станице Ковыльной аресты. Тихо и решительно.

 18

 Чигирик снимал «угол» в доме у вдовы директора совхоза «Красный гигант» Дарьи Семеновны Шпак.
 Большой каменный особняк утопал в яблоневом саду, где осенью землю усыпали крупные краснобокие плоды.
 Дарья Семеновна была женщиной простой и хозяйственной. «Угол», который она с удовольствием уступила Чигирику, представлял собой две светлые комнаты с окнами, выходившими в сад.
 Появление в доме Нарбики Дарья Семеновна встретила доброжелательно. Она считала ненормальным, что ее квартирант — видный, самостоятельный мужчина, офицер — не удосужился до сих пор обзавестись семьей.
 А Нарбика первым делом отправилась на почту и дала телеграмму в Ростов-на-Дону, куда уже наверное выехала Деша:

 «Ростов-на-Дону. Почтамт. До востребования. Нахаевой Деше. Приезжай Ковыльную. Жду. Нарбика».

 Свадьбу капитан Анатолий Чигирик и Нарбика Нахаева назначили на осень. Надо было поднакопить деньжат. Жалованье офицера, которое в российской армии ко всему платили нерегулярно, не позволяло молодым прямо сейчас собрать гостей и закатить пир на весь мир.
 А потом приехала и Деша. Тут уж Дарья Семеновна совсем растаяла. Появление двух женщин-красавиц в ее доме сделало жизнь в нем и для самой хозяйки наполненной и интересной.
 Ранним утром Нарбика и Деша вышли на улицу с душами, полными счастья, тепла и лета. Жаркого южного лета. Сестры только что обменялись радостными для них новостями.
 Когда они спускались с крыльца, Деша взяла руку Нарбики и положила к себе на живот.
 — Он уже там, — сказала она, — я знаю. Наш сын. Мой и Салаха…
 Нарбика звонко рассмеялась.
 — А я все не решалась сказать тебе про себя.
 — Что?
 — У меня ведь тоже…
 Сестры порывисто обнялись — счастливые и понимающие друг друга.
 — Я так рада!
 — А я больше — за тебя и себя!
 Из-за садов вставало солнце. Просвечивая сквозь листву пирамидальных тополей, землю пятнали радостные солнечные зайчики. В ветках раскидистого береста сладостно стонала горлица.
 Нарбика в красном трикотажном платье, легкая, гибкая, как лозинка, остановилась у калитки и козырьком руки прикрыла глаза от света. Уж слишком много солнца лилось на землю с вольных небес.
 За Нарбикой шла Деша — красавица в белой блузке, в черной плиссированной юбке. Она двигалась легко, мягко ступая стройными ногами, голову держала гордо, и валик переливающихся вороньим блеском волос, венчал ее красоту.
 Они вышли в мир тепла и покоя.
 Возились в пыли воробьи. За забором обиженно попискивал кутенок.
 Мир. Естественное и полное смысла состояние, в котором должен жить человек…
 Туган Сурхаев, двоюродный брат Казбека Цокаева, занял позицию на крыше школы имени Макаренко еще в темноте. Туган прибыл в Ковыльную поздно вечером и ничего не знал о произведенных арестах большинства местных помощников Казбека, поскольку каждому из них отводилась своя, персональная роль, и входить в контакт с ними Туган не должен был.
 Задача у Тугана была совершенно конкретная: создать панику на ложном направлении. Отвлечь внимание местных властей от главных целей боевиков.
 В восемь тридцать утра Тугану предстояло открыть стрельбу на Пионерской улице. Неподалеку находился райотдел милиции. И стрельба должна была вызвать немедленную реакцию: все силы сюда, где прозвучали выстрелы! А сам стрелок обязан был тут же сменить позицию.
 От школы путь Тугана лежал через сад к больнице. Именно туда ко времени его появления и должна была подкатить машина с боевиками основной ударной группы.
 Школа располагалась удобно — фасадом на улицу. С внутренней стороны ее окружал большой сад. Крыша оказалась плоской, и выбрать на ней позицию не составляло труда. Перед Туганом открывался обзор в обе стороны Пионерской — от сельмага до совхозного автохозяйства.
 Туган взглянул на часы. Стрелки показывали восемь двадцать шесть. Улица выглядела пустынной, и поэтому первые же появившиеся на ней прохожие были обречены стать для стрелка мишенями.
 Положив цевье на ладонь, боевик передернул затвор, загнал в патронник первый патрон. Припал к оптическому прицелу, выискивая подходящую цель.
 Можно было, конечно, просто шарахнуть пару раз в воздух — все равно будет шум, но впустую тратить патроны, а потом удирать по лестнице вниз и ломиться через гущу сада желания не было. Два пустых выстрела — только сотрясение воздуха. А вот два трупа — это уже нечто, наглядно доказывающее серьезность намерений организаторов заварушки.
 Просто прозвучавший выстрел пугает. Убитый человек вселяет в души свидетелей холодный ужас.
 Наконец Туган увидел, как из дальнего дома на улицу вышли две женщины. Разодетые, будто на праздник, по-утреннему свежие, оживленные. Они немедленно вызвали у боевика приступ черной ярости. Он подвел марку прицела к лицу той, которая шла чуть впереди и была одета в вызывающе красное платье.
 «Красивая», — эта мысль лишь коснулась сознания, уступая место злой расчетливости стрелка.
 Спусковой крючок двинулся мягко, не оказывая сопротивления. Звук сорвавшегося с боевого взвода ударника утонул в громком отрывистом грохоте выстрела.
 Женщина на долю секунды замерла, взмахнула руками и разом, во весь рост, как срезанная ножом тростинка, упала, опрокинувшись на спину…
 Деша не сразу поняла, что произошло, откуда выстрел, почему упала Нарбика. Она кинулась на колени, раскинула руки над распростертым телом сестры, словно защищая ее от солнца. И тут же пораженная второй пулей Тугана в темя, накрыла собой Нарбику.
 Так и не узнали сестры, что с момента их смерти начался День Джихада…
 Если в твой дом уже ворвалась война, куда от нее ни прячься — в угол, под кровать, или в подвал, — пуля и бомба могут найти тебя и там.
 И пули нашли, что искали.
 Метким стрелком был Туган. Снайпером…
 Проводив Нарбику и Дешу, Дарья Семеновна с ведром и направилась к колонке по воду. Не успела еще и калитки открыть, как над улицей один за другим прокатились два выстрела.
 Тревоги у Дарьи Семеновны эти звуки не вызвали: проезжавшие по улице машины и мотоциклы бабахали куда громче. Все привыкли. Но то, что случилось непоправимое, Дарья Семеновна поняла сразу, едва ступила за калитку.
 Нарбика и Деша лежали на земле — одна поперек другой.
 — Ой, Боже! Ой, Боже! — Дарья Семеновна метнулась к ним, увидела кровь, остекленевшие глаза Нарбики, и поняла, что помочь им уже не в силах. И закричала…
 Бросив ведро, громко причитая, она побежала по улице к почте. Там был телефон.
 На запыхавшуюся посетительницу телеграфистка — единственная живая душа в этот час в отделении связи — взглянула с удивлением.
 — Что-нибудь случилось, Дарья Семеновна? Вам помочь?
 — Ой, милая! Ой, Боже! Мне надо полк… Там!… Там!…
 Она все не могла объяснить, что произошло где-то там.
 Капитан Чигирик находился в классе предполетной подготовки. Он взял у «секретчика» приказы последнего месяца, с которыми не успел ознакомиться, и теперь читал их, выписывая в рабочую тетрадь некоторые необходимые для службы требования.
 Раскрылась дверь, и в класс ввалился посыльный — ефрейтор с красной повязкой на рукаве.
 — Товарищ капитан, — вас к телефону. На капэпу.
 — На КПП, — добродушно поправил Чигирик.
 — Так точно! — солдат лихо бросил ладонь к пилотке.
 Они вместе двинулись к воротам полковой территории.
 Дежурный кивком указал на трубку. Она лежала на столе, ожидая Чигирика. Тот взял ее.
 — Алло, я слушаю.
 — Толя! Толенька!
 Само обращение заставило Чигирика заволноваться. Дарья Семеновна называла его Анатолием Максимовичем, никогда не переходя границ сельской вежливости. И вдруг… Что случилось?
 Местная линия связи часто барахлила, и звуки из станицы долетали словно комариный писк. Уловить интонацию говорящего было просто невозможно.
 — Я слушаю! Это вы, Дарья Семеновна? — Чигирик окружил микрофон ладонью и заорал в него так, будто старался докричаться до станицы: — Слушаю, Дарья Семеновна! Говорите!
 — Толенька! Здесь стреляют. Толя, милый! Нарбику убили! Чеченцы! Война!…
 Трубка продолжала пищать еще что-то, но Чигирик, словно оглушенной, как-то даже опасливо, веря и не веря тому, что только что услышал, аккуратно положил трубку на столик рядом с аппаратом. И не произнеся ни слова, вышел из помещения.
 Дежурный с недоумением посмотрел ему в след, потом взглянул на прапорщика ожидавшего, когда освободится телефон. Тот тоже ничего не понял, но на всякий случай выразительно покрутил пальцем у виска…
 А Чигирик уже мчался по асфальтовой дорожке к вышке стартового командного пункта где сейчас находился командир полка. Для того, чтобы покинуть территорию полка, необходимо было получить его разрешение.

 19

 С юго-востока мимо Могилы к блокпосту катил серебристый трейлер известной уже в Ковыльной фирмы «Хладотранс». Машина шла медленно, хотя на этом участке дороги водители обычно старались гнать так, чтоб в ушах свистело. В данном же случае соблюдение правил было показным. Не следовало вызывать у здешних пикетчиков желания цепляться по пустякам.
 Полуян вышел из домика. На светофоре, который недавно установили в сотне метров от блокпоста, вспыхнул рубиновый глаз.
 Машина остановилась.
 — Водитель трейлера! — громко сообщил «матюгальник». — Выйдите из кабины и подойдите к посту!
 Казбек Цокаев, сидевший рядом с шофером, сразу понял: что-то изменилось на блокпосту в последние дни. Этот светофор, удаленный от милицейской будки. Обращение дежурного к водителю через громкоговорящую установку… Это что же, в местной милиции появилась новая метла? Ничего хорошего такие перемены не сулили. Придется походу менять замысел. Но как? Чего теперь надо опасаться?
 Конечно, можно приказать водителю пойти на прорыв через участок, прикрытый блокпостом. Но у бетонного капонира Казбек заметил бойца в бронежилете с заряженным гранатометом в руках. И еще — на пути машины теперь лежали два противоскоростных валика, сформованные из бетона прямо на проезжей части. Нет, не получится. Разогнаться и проскочить это место на скорости нельзя.
 Казбек выматерился. Русскую ненормативную лексику он знал хорошо и чужих слов не жалел. Делу они конечно не помогали, но душе облегчение приносили.
 — Иди, — Казбек подтолкнул водителя дулом автомата. — Только медленно. Скажи, везешь овощи. Накладную покажи. И не рассуждай, понял?
 Водитель взял с панели корочки книги «Живые и мертвые», в которых держал накладные и путевые листы, открыл дверцу кабины и спрыгнул на землю. Возмущенно размахивая руками, пошел к посту. Полуян шел навстречу с короткоствольным автоматом на изготовку.
 «Бдят», — подумал Казбек с раздражением. Предчувствие близкой уже схватки подкатило к сердцу, и заставило его учащенно забиться.
 — В чем дело, начальник? — Водитель задал вопрос громко, чтобы услыхал Казбек. — Вот бумажки! Все в них в порядке! — Он потряс в воздухе своей папочкой.
 Казбек не спускал глаз с водителя. Тот, подойдя к инспектору вплотную, протянул ему свою книжечку.
 Открыв дверцу кабины, Казбек неторопливо выбрался наружу и прошел к задним дверям фургона. Откинул запиравшую их щеколду и сказал вполголоса:
 — Ребята, приготовились. По команде атаковать.
 Этому водителю Казбек все-таки не доверял, хотя всю сумму — пять тысяч долларов — оплатил сразу при договоре. Букар Насухов, лезгин по национальности, мог дрогнуть и сдать команду, чтобы не нести ответственности за ее доставку в станицу.
 Казбек еще не знал, что он угадал про этого водилу. Поколебавшись мгновенье, Насухов принял решение.
 — Товарищ начальник, — продолжая махать руками, как и положено темпераментному кавказцу, прошептал он, — У меня в машине банда. Большая.
 — Серьезно? — Полуян спокойно взял протянутые ему документы и сделал вид, будто разглядывает их. Он заметил, как пассажир, сидевший в кабине, осторожно из нее вылез и ушел за трейлер. — Почему же вы, гражданин Насухов, вместо фруктов и овощей перевозите банды? — спросил тихо, не глядя в глаза водителю.
 — Товарищ начальник…
 — Не горячитесь, Насухов. Делайте вид, что пока все нормально. Продолжайте.
 — Меня задержали у Перевальной. У них сдохла машина. Фрукты-овощи выкинули. Сами сели. Человек двадцать. Полный фургон.
 Насухов спасал себя. Но ни про деньги, ни про то, что сам согласился везти боевиков, говорить не стал.
 — Тараненко! — Полуян обернулся к блокпосту.
 Сержант вышел наружу. Спокойно подошел к Полуяну.
 — Слушаю.
 — К нам прибыли гости. Долгожданные. Расчет по местам. Без суеты. Стрелять только по команде.
 — Понял.
 Тем же спокойным шагом сержант вернулся к домику. И уже через минуту пять бойцов, пригибаясь, бросились по траншее к огневым точкам.
 Казбек, из-за корпуса фургона наблюдавший за блокпостом в бинокль, заметил это движение. И даже зубами заскрипел. Неужели менты что-то заподозрили? Значит, только внезапный удар, резкий бросок могли спасти положение. Медлить больше нельзя. И он заорал:
 — Дошлука! Давай гранату! И вперед!
 Голос Казбека сорвался. Он уже плохо владел собой, видя, как выпрыгивают из фургона его боевики.
 Выстрел гранатомета и взрыв гранаты слились в один раскатистый грохот. От стены пикета градом брызнула кирпичная крошка.
 Казбек сам повел боевиков в атаку. Тут и бежать-то всего каких-то сто метров. Почти рядом, но эти сто шагов надо пробежать.
 Автоматы уже захлебывались в заполошном треске.
 У них одно опасное психологическое свойство, которое, к сожалению, плохо учитывают не профессиональные военные.
 В чрезвычайной обстановке, когда человек больше всего боится ответного огня противника, его автомат начинает работать без передышки. Это как бы придает атакующему чувство большей уверенности в себе и заглушает страх.
 Всякий, кто попадал под обстрел в боевой обстановке, знает, как часто люди стремятся палить очередями, даже когда этого делать не следует.
 Подбадривая себя и беспрерывно паля, боевики бежали и вразнобой кричали: «Аллах акбар!»
 Позиция блокпоста молчала, словно там все вымерло.
 Сперва Сперва наступающие рассыпались цепью. Но через пару десятков шагов уткнулись в заранее вырытые траншеи и увидели, что они непреодолимы: невидимые прежде, траншеи защищали спирали Бруно, уложенные в два ряда.
 Атакующие скучились.
 И лишь теперь, когда до блокпоста оставалось не более пятидесяти метров, оборона взорвалась огнем.
 В боевиков полетели гранаты. Ударили автоматы. Словно наткнувшись на невидимую стену, чеченцы остановились. Несколько человек упало. Другие, не выдержав огня, кинулись назад, к трейлеру и укрылись за ним…
 Сержант Тараненко откладывал автомат, брался за рацию и звал помощь.
 — «Степь!», «Степь!», я «Курган». Ведем бой. Нужна подмога!"Степь!" «Степь!» Нужна подмога! — А чтоб было еще понятнее, бросал в эфир стандартный армейский призыв беды: «Три! Три! Три!»
 В райотделе милиции у работавшей рации стоял капитан Лукин, оставшийся за начальника. Дежурный лейтенант Максимов сидел за столом, положив перед собой журнал учета происшествий и старательно записывал время, когда блокпост «Курган» сообщил о нападении.
 Лукин остановил его злым окриком:
 — Не разводи бюрократию, Максимов!
 — «Степь! Нужна подмога!» — взывала между тем рация.
 И не отчаянье звучало в голосе Тараненко, а надежда. Не могло же быть чтобы товарищи по службе, услышав его тревожный призыв, не откликнулись и не пришли на помощь!…
 Но дело в том, что на блокпосту не знали, что ночью, подняв резервную оперативную группу, подполковник Сурмило умчался в степь. Там на полевую базу совхоза «Камышинский» напала неизвестная банда, отбила у сторожей две сотни голов овец и погнала их в сторону Калмыкии. А пятерых милиционеров, оставшихся в распоряжении капитана Лукина, тот недавно отправил на Пушкинскую улицу, где были убиты две женщины.
 — Иван Ильич! — совсем уже растерялся лейтенант Максимов. — Что же делать? Надо им помочь.
 — А как? — разъярился Лукин.
 — Людей послать.
 — А где я их возьму? Нет у меня никого! Я что, сам побегу собирать народ по станице?! — И вдруг взорвался с новой силой: — Да выключи ты свою бандуру! Заткни ее к чертовой матери!
 Щелкнул тумблер. Рация умолкла. Максимов встал, одернул китель и посмотрел на капитана, как на пустое место.
 — Ты чего? — оторопел капитан.
 — Все, Иван Ильич, я сам туда еду.
 — Максимов! — Лицо Лукина побагровело.
 — Да пошел ты! — И продолжая говорить, куда должен отправиться капитан, Максимов прошел к оружейному шкафу, открыл его, вытащил два автомата. Один кинул за плечо.
 Лукин попытался перегородить ему дорогу.
 — Уйди! — Максимов передернул затвор второго «Калашникова», и Лукин покорно убрался в сторону.
 Лейтенант выскочил к дежурной машине. Сунул один автомат водителю.
 — Бегом, Рыбалко! Гони на блокпост!…

 20

 Немало потребовалось времени, чтобы Салах Мадуев наконец убедился окончательно, что все без исключения подчиненные Казбека никакие не воины Аллаха, а обыкновенные бандиты. Хитрые в засаде, меткие при стрельбе из хорошего укрытия, ловкие в нападении из-за угла, случалось, даже отчаянно-смелые под пулями. Но эти люди не были обученными солдатами. Боевики не умели взаимодействовать.
 Вывалившись из трейлера, они бросились на блокпост всем скопом.
 И хотя Казбек, надо отдать ему должное, предпринял попытку растянуть их в цепь, сделать атакующих управляемой силой ему не удалось. Тренировки на подобный случай не проводились.
 Отряд ринулся на милицию, отчаянно полосуя из автоматов и врезая из подствольников в домик блокпоста. Это конечно создавало неимоверный грохот, который мог бы напугать кого угодно. Мог бы… Но…
 С первой же минуты Салах оценил ситуацию: милиционеры, которые перекрыли им путь, не были обычными гаишниками, привыкшими получать на лапу желанные купюры, а затем поднимать шлагбаум: «Проезжай!»
 И командовал обороной здесь явно не новичок и не участковый милиционер, а человек знакомый с военной наукой. Твердую руку командира русских Салах почувствовал сразу.
 Казбек не умел принимать решения по ходу меняющейся обстановки. Засады на путях передвижения российских войсковых колонн, он устраивал по отработанной схеме. Заранее искал и запоминал удобные места. Поэтому, когда от его агентуры поступали сообщения о выходе федеральных войск на маршрут, — а уши и глаза у Казбека были в каждом ауле, на каждом хуторе, на летовках и полевых станах скотоводов, — его диверсионная группа спокойно выходила на заранее подготовленные позиции. Оттого и серьезных проколов у Казбека пока не случалось.
 Группа Казбека, совершив внезапный налет, не старалась добиться полного уничтожения попавших в засаду подразделений. Главным для нее было выйти из района боя без поражения, не обрекая себя на ненужные потери. И раньше это чаще всего удавалось.
 Не сбросишь со счетов и то обстоятельство, что российскими войсками в Чечне, особенно на первом этапе войны руководили командиры, выскочившие в полковники и генералы на волне «демократизации» армии. Они хорошо умели яростно отрицать прошлого и угождать новым «шефам». А вот воевать еще не научились. Такие «командиры» не умели грамотно организовать боевое обеспечение войск, проводить операции в горах и лесу. Всякий раз, вступая в бой, они тем самым уже заранее обрекали себя на потери…
 С обычной своей меркой подошел Казбек и к диверсионному рейду в Ковыльную. И теперь, когда стало ясно, что придуманный им заранее план рухнул, Казбек растерялся. И повел себя как солдат-новобранец, решивший всех поразить личной храбростью.
 Он то и дело выскакивал из-за трейлера, лупил из автомата в белый свет не целясь. Кому нужна такая храбрость…
 Или вот такой же «заводной», как Казбек, Дошлука Илезов. Он казалось утрачивал все чувства, кроме злости, с первого выстрела. А теперь, подбадриваемый командиром, решил с пулеметом в руках рывком преодолеть расстояние от трейлера до кучи грунта, выброшенного из траншеи, где можно было удобно залечь.
 Со злым криком «И-йа-а!» строча из пулемета, он ринулся вперед. И ведь никто из боевиков, кроме Салаха, не жлшажадся поикоывб ешл лшгем. А что толку? В тот миг, когда стало казаться, что Дошлука уже достиг своей цели, кто-то с той стороны, словно в тире по мишени «бегущий кабан» прицелился и нажал на спуск.
 Выстрела Салахне не слышал. Он утонул в громком треске пулемета Дошлуки. Но пуле ведь не важно, слышит ли кто, как она покинула ствол. Кусок металла прошил горло Дошлуке.
 Уже мертвый, тот по инерции пролетел еще метра два и рухнул на ту кучу, к которой стремился…
 Полуян, внимательно наблюдавший за действиями боевиков, обратил внимание на одного из них, всклокоченного и крайне возбужденного, который то и дело выскакивал из-за трейлера, удобного своего укрытия, выбегал на открытое место, вжимал приклад в живот и полосовал очередями, не целясь.
 Полуяну показалось, что это, вероятно, командир группы. Он что, смелый до безрассудства? Но почему действует так шаблонно. Этот странный чеченец выскакивал то с одной стороны трейлера, то с другой, не догадываясь хотя бы раз сменить направление.
 СВД — Винтовки Драгунова, которой вооружаются снайперы федеральных войск и чеченских боевиков, милиции не полагалось. Полуяну с большим трудом удалось выпросить у подполковника Сурмило его собственное двуствольное нарезное охотничье ружье «Байкал 251». Из него можно вести огонь мощными пулевыми зарядами, принятыми на вооружение даже в НАТО. Два ружья такого типа были конфискованы у «дельцов», пытавшихся провезти их с Урала на Кавказ.
 У тех же перевозчиков изъяли и патроны «308 винчестер». Это огневое средство в середине пятидесятых годов создали в США и отдали армии под индексом Т 65. Позже патрон приняли в НАТО, где ему присвоили шифр «7,62х51 НАТО».
 Патроны по заряду считались «уменьшенными», хотя это нисколько не снижало их боевых качеств. Сила выстрела и отдачи была достаточно велика.
 Это ружье, выпускаемое Ижевским механическим заводом, фактически было боевой винтовкой с оптическим прицелом и двумя вертикально расположенными пулевыми стволами.
 Несколько выстрелов, которые Полуян произвел для пристрелки, удовлетворили его — надежное оружие. Снайперская драгуновская винтовка была бы, конечно, лучше, но коли ее нет, «Байкал» мог хорошо поработать в бою.
 Полуян не считал себя снайпером, но стрелял отлично и в тире, и на стрельбище, да и под огнем в бою.
 И вот теперь Полуян зарядил оба ствола, поудобнее уложил цевье на ладони и стал терпеливо ждать. Боевик снова выпрыгнул из-за машины на открытое место, на ходу прилаживая автомат. Полуян дернул спусковой крючок. Он не следовал советам знатоков, рекомендовавших делать это как можно более плавно. Винтовка резко толкнула в плечо. Даже заныла ключица.
 Но пуля нашла цель. Боевик еще успел нажать на спуск, однако пули веером рассыпались по земле, подняв серую завесу пыли, в которую тот и ткнулся лицом…
 Салаха бесила дурацкая демонстрация храбрости. Танцевать «Наурскую» на глазах противника можно было разве что в эпоху ружей, заряжавшихся с дула. Появление оптических прицелов грозило даже самым ловким танцорам неизбежной гибелью. Что и произошло.
 — Все ко мне! — подал команду Салах, едва Казбека скрыла завеса пыли. Он понимал: спасти положение уже нельзя. Надо — спасать людей, уводить живых от неминуемой гибели.
 Прислушиваясь к огню, который велся со стороны блокпоста, Салах определил пять огневых точек. Но чтобы им противостоять, нужны бойцы, объединенные общим замыслом действия. Нужны солдаты, умеющие действовать с умом и по приказу. А где они?
 Отряд, собранный из разных мест для проведения операции в Ковыльной, Салах мысленно уже называл не взводом, а кодлой-сборищем головорезов, сделавших грязную войну делом своей жизни. Большинство боевиков не имели ни образования, ни профессии. Прекращение войны в Чечне стало бы для них полнейшим жизненным крушением.
 Таковыми были и тридцатипятилетний Ирез Кациев, или Длинный, и шестнадцатилетний Геримхан Гирмаев, прозванный Мухой.
 Ирез — плотный, громоздкий, заросший черной шерстью от глаз до горла. На голове — зеленая повязка с изречением из Корана, вышиты мастерицами из Саудовской Аравии.
 Ирез никогда не скрывал, что ненавидит всех, кто хотел бы мира, — будь то чеченец или русский.
 К Салаху он относился скептически и часто выказывал это: подумаешь — начальник! Служил в российской армии и теперь думает, что умеет воевать и командовать. Да бил уже он, Ирез, и без Салаха Мадуева эту самую российскую армию с ее недоносками командирами, бьет сейчас и будет бить всегда, пока жив.
 Салах знал, что Ирез хорошо научился стрелять, умеет скрытно перебегать среди городских развалин Грозного и вообще чего-то стоит в бою.
 У шестнадцатилетнего же Геримхана, не имевшего ни опыта, ни образования, в избытке было лишь самонадеянности. Сверстникам он любил рассказывать, как застрелил русскую бабу-врачиху в Серноводске. Жаль, что одну: пусть знают эти русские, что в Чечне они — не люди.
 Прежние попытки Салаха привнести в действия отряда элементарную дисциплину и слаженность боевики откровенно саботировали. Привыкшие действовать в руинах зданий и горных ущельях, где успех решает смелость одиночек, они не желали понимать, что в предстоявшей им операции главное — умение точно выполнять распоряжения командира.
 И тем не менее, надо быть предпринимать жесткие и решительные шаги, иначе гибель грозила всем.
 — Длинный! Ты рванешь вправо к той куче, где убили Дошлуку. Муха — влево к телеграфному столбу. Пять шагов пробежал — упал. И сразу перекатился. Прижался к земле — стреляй. Пока вы бежите, мы вас прикроем. Когда заляжете, где сказано за вами побегут другие. Нужно зайти к русским с боков. — Сказать с «флангов» Салах не рискнул, поскольку знал: могут и не понять. — Ясно?
 Он посылал боевиков на верную гибель. Но это был единственный шанс заставить их принять открытый бой. Они не были морально подготовлены к атакам, потому что знали: началась стрельба — пора отходить.
 Первым рванулся влево маленький верткий Муха. Он выскочил из-за трейлера, быстро промчался по дороге. Упал.
 С блокпоста не раздалось ни единого выстрела. Рывок пацана оказался для его защитников неожиданным.
 Муха упал, перекатился, спрятал голову за конус земли, нарытой трудолюбивым сусликом. Впереди, шагах в пятидесяти, он видел черный прямоугольник амбразуры, выложенный бетонными плитами. Выдвинул ствол автомата, дал длинную очередь. В амбразуру не попал, но пули простучали по бетону, выбив мелкую крошку.
 Длинный тоже успешно добежал до кучи грунта. Со стороны блокпоста прогремела короткая очередь. Длинный слышал, пули как с мокрым чавканьем попали в тело убитого Дошлуки, за которым он успел уже укрыться.
 Салах говорил остальным боевикам спокойно, не повышая голоса:
 — Вот так работают в атаке. Все видели? Если мы через десять минут не возьмем пост в кольцо и не покончим с милицией, все останемся здесь.
 Боевики молчали. Они понимали правоту Салаха.
 Муха не услышал выстрела. Он лишь почувствовал его.
 Пуля попала в бугор, срикошетила и раздробила Мухе правую ключицу.
 Вмиг улетучилось все — уверенность в своей смелости, ловкости, безнаказанности, в своем везении. Боль разрывала тело, ширяла шилом от ключицы к лопатке. Зажать рану пальцами и остановить кровотечение не удавалось. На руки, перемазанные собственной теплой, ярко-красной кровью, было страшно смотреть. Смерть была рядом.
 Муха закричал, и тут же вторая пуля, смачно чавкнув, вошла в его бок.
 В ушах зазвенела, оборвавшись, звонкая струна: ти-и-и-н! Звук ее слабел, пока не ушел, не умолк совсем.
 Муха так и не закрыл глаз. Но они уже не видели ни гор, ни неба над ними, ни солнца над ледяными вершинами. И сам он навеки остался шестнадцатилетним. Почему? Во имя чего?
 На такие вопросы жизнь не дает ответа мертвым. Никогда. Ответ должны искать живые…
 У Салаха больше не осталось сомнений: бой проигран вчистую и спастись нет возможностей. Обороной блокпоста руководила твердая, грамотная рука. Обороняющиеся не открыли огня сразу же, едва Казбек послал боевиков в атаку. Долго молчал блокпост, подпуская отдельных атакующих. Ничто не выбивало русских из состояния равновесия. И только в тот момент, когда атаковавшие приблизились на расстояние кинжального броска, ударили «калаши» оборонявшихся. И теперь боевики были прижаты к земле, их выбивали меткими выстрелами люди, умеющие отлично стрелять…

 21

 С юго-западной стороны, мимо Могилы несся по тракту оставляя слева блокпост, лихой самосвал.
 — Ой-ей-ей! — Полуян в отчаянье ударил кулаком по стенке траншеи.
 Водитель гнал «КамАЗ», не обращая никакого внимания на то, что происходило впереди. Гнал, к верной смерти.
 Схватив сигнальный пистолет, Полуян пустил настильно красную ракету навстречу машине.
 Водитель увидел, как мимо него прочертила след рассыпающая искры комета. Но скорости не сбавил и не притормозил, а только выругался:
 — Во менты нажрались! Давно такого не бывало!
 «КамАЗ» подлетел к трейлеру «Холодтранса» почти вплотную. Так же лихо тормознул. Облако пыли, обогнав машину, поплыло в сторону блокпоста, закрыв на короткое время обзор.
 Юнус Кахиров, припадая на раненую ногу, подбежал к машине. Наставил автомат на водителя.
 — Вылезай!
 Выстрел сразил испуганного шофера-лихача, который так ничего и не успел понять.
 — Сюда!
 Юнус замахал руками, в железный кузов самосвала.
 Оставшиеся в живых боевики со всем сторон кинулись к машине. Последним, демонстрируя полное безразличие к опасности, к кабине «КамАЗа» двинулся Салах Мадуев…
 В оптический прицел Полуян увидел лицо человека, которого взял на мушку. Дрогнуло сердце. Что-то в облике боевика напомнило ему старого товарища Салаха Мадуева. Но было и совершенно чужое: ввалившиеся глаза, густые нависающие брови, седина на висках и в короткой бороде… Похож и не похож… Непохож и похож.
 «Мы никогда не станем стрелять друг в друга» — сказал однажды Полуян Салаху.
 Нет, не был другом тот, у машины. Он только походил на Салаха, которого знал Полуян, да и то походил не очень. И как бы он мог оказаться на той стороне?
 «Мы никогда не станем стрелять…»
 Тот, на другой стороне, держа в руке автомат, спокойно подошел к «КамАЗу».
 Марка прицела удобно расположилась на левой стороне груди, там, где билось чужое сердце.
 «Мы никогда не станем…»
 Полуян сдвинул прицел в сторону, взял на мушку левый подфарник машины. Плавно нажал крючок спуска. Видел в прицел, как брызнуло в стороны разбитое стекло.
 «Мы никогда…»
 Боевик даже не оглянулся туда, где зазвенели осколки. Скорее всего посчитал, что стрелок промахнулся. Мазила!
 Он потянул дверцу кабины на себя и легко, пружинисто вскочил внутрь. «КамАЗ» взревел, рванул с места и поднял густую пылевую завесу.

 22

 На командном пункте вертолетного полка солдат-радист поймал призывы о помощи, доносившиеся с блокпоста.
 — Товарищ полковник! Нападение!
 — Где?!
 Радист врубил рацию на полную мощность.
 — «Степь»!"Степь"! Я «Курган»!
 — Кто это — «Степь»! — Полковник с недоумением посмотрел на радиста.
 — Райотдел милиции. А «Курган» — южный блокпост.
 — «Степь»!"Степь"! Я «Курган». Нападение. Атакован боевиками. Нужна помощь. Банда большая. У нас потери. «Степь»! Нужна помощь. «Три! Три! Три!» Всем, всем, кто слышит!
 — Разберутся сами. — Командир полка держался и отдавал команды спокойно, без эмоций и нервов. — Майор Иванчук! Поднимите караул в ружье! Усильте посты по периметру аэродрома и городка.
 Чигирик, вошедший на командный пункт, услыхал этот приказ и, не говоря ни слова, выскочил наружу. Убыстряя шаг, пошел через поле к стоянке машин. Уже издали облюбовал борт 08 — вертолет капитана Рубанова. Тот стоял, готовый к боевому вылету. Из-под крылышек хищно торчали серебристые острозаточенные карандаши ракет.
 Неподалеку с автоматом в руках топтался часовой.
 Увидев Чигирика, солдат заступил ему дорогу.
 — Нельзя, товарищ капитан. Не имею права…
 — Сынок, — Чигирик сделал безразличное лицо. — Это конечно твое дело, но на борту забыли выключить тумблер клиренса. Случится пожар — отвечать тебе.
 Клиренс — это дорожный просвет или расстояние между наинизшей точкой машины до грунта. У клиренса нет тумблеров, которые включают или выключают. Но солдат первого года службы Башмачников этого еще не знал, а вот слово «пожар», произнесенное капитаном, испугало не на шутку.
 — Только недолго, товарищ капитан.
 — Да уж постараюсь как-нибудь!
 Чигирик заскочил в вертолет. Огляделся. Занял место пилота.
 Привычно подготовил машину к взлету. Растормозил несущий винт. Нажал кнопку запуска. Двигатель взревел, стремительно набирая обороты.
 — Эй, товарищ капитан! — истошно заорал часовой, но крик его утонул в грохоте винтов.
 В «вертушке» ожила рация.
 — «Ястреб»!"Ястреб"! Вылет запрещаю! Ты меня понял, хер собачий?! — Комполка не выдержал уставной формы и орал в микрофон свирепо: — Мать, твою!… Ты понял?! Запрещаю!
 Последнее, что Чигирик услыхал перед тем, как выключить рацию, было грозное слово «трибунал».
 Отчаянно выругавшись, капитан поднял машину «по-вертолетному».
 Привычная вибрация вернула спокойствие.
 По степи, по нетронутой целине, по серой, выцветшей от летнего солнца траве, тянулся до неба хвост пыли. Это мчался «КамАЗ».
 Чигирик крепко сжал зубы. Он уже успел увидеть горящий домик пикета ГАИ на южной развилке дорог. Видел чадно дымивший остов трейлера, который так и не прорвался к станице, остановленный на блокпосту. Он понимал, что именно оттуда, снизу, в эфир летели сейчас призывы о помощи, на которые никто не отвечал.
 Это только Василий Иванович Чапаев, вскочив на коня, подавал команду: «За мной!» Сейчас командиры умные, с дипломами и высоким чувством ответственности. Они не кричат «За мной!», они подают команду: «Вперед, ребята!», оставляя во всех случаях за собой право объявлять, что их подчиненные готовы умирать с улыбками на устах…
 Приспустив нос, вертолет летел над шлейфом пыли.
 В кузове самосвала мотались из стороны в сторону с десяток человек в камуфляже, увидев вертолет над собой, они схватились за оружие, и Чигирик услышал, как по борту «Мишки» ударило дробью.
 И тогда, отбросив от себя белопенный хвост, словно перечеркнув наискосок голубое небо, сорвалась с направляющих и понеслась вперед, обгоняя стремительный винтокрыл, ракета. Сразу за ней пошла вторая.
 В том месте, где был «КамАЗ», полыхнуло оранжевое пламя и вспухло огромным клубом черного дыма…

 23

 Полуян вынул из автомата пустой рожок. Швырнул в сторону. Металл звякнул, ударившись о камни.
 Хотелось пить. Казалось, язык распух.
 Полуян прошел в укрытие, выдержавшее два прямых попадания из гранатомета. Взял первую попавшуюся на глаза фляжку, отвинтил пробку и сделал большой глоток. Горло обожгло: во фляжке был спирт. Он зло сплюнул и вернулся в траншею. Выпрыгнул из нее, сел на камень.
 Солнце Дня джихада перевалило зенит и покатилось к закату. В ушах все еще отдавались давно смолкшие выстрелы и взрывы. Полуян принюхался, горячий степной ветер нес с собой сладковатый запах смерти.
 Транзистор, который перед началом боя забыли не выключить, бормотал из-под обломков бетонной плиты, под которой он оказался после взрыва гранаты. Полуян прислушался.

 «Президент лично занят разработкой урегулирования положения в Чечне…»

 Полуян, бросил автомат на землю и, не оглядываясь, пошел в степь. Медленным, почти стариковским шагом поднялся на вершину Могилы. В синеватой дымке на юге едва уловимыми тенями маячили силуэты далеких Кавказских гор. На севере в жарком мареве плавилась великая степь. А синева, неподалеку поднималось в небо дымное черное облако. Это догорало то, чему и надлежало сгореть в войне…




 Часть третья. Чеченский след, 2000


 Молодой человек в черной шапочке-бейсболке с большими желтыми буквами USA на тулье, в джинсах и белой рубашке, с небольшим чемоданчиком-дипломатом в руке, быстрым шагом поднялся из подземного перехода, и вышел на шумный проспект в одном из спальных московских районов. На мгновение остановился и огляделся. Небо затягивали серые угрюмые тучи. Моросил мелкий нудный дождь.
 Мужчина поднял над головой сложенный зонтик, нажал на кнопку, и над ним распахнулся черный купол.
 В нескольких метрах от перехода у обочины стоял серебристый «мерседес». Со стороны универсама «Перекресток» к машине спешил ее владелец — крупный мужчина в сером под цвет своего авто, костюме. На ходу он вынул из кармана темный брелок — электронный ключ противоугонной системы — и нажал кнопку. Защита пискнула, сообщив, что открывает владельцу доступ в машину.
 В тот же миг без малейшего интервала рядом с машиной ухнул тяжелый взрыв.
 Мужчина в сером костюме вскинул голову, не поняв, в чем дело. И увидел, как растерзанный в клочья зонт взлетел высоко вверх, а человек, державший его, просто исчез.
 Испарился в полном смысле слова — был и вдруг его не стало.
 Там, где он только что находился, вспух большой огненный шар. Вспух и с грохотом лопнул, рассыпавшись ошметками плоти, закидав все вокруг кровавыми брызгами.
 Хозяин «Мерседеса» инстинктивно отшатнулся, закрылся руками, но все же опоздал. В лицо ему ударили брызги еще горячей, но уже мертвой крови. Серый костюм вмиг покрылся бурыми пятнами.
 — А-а-а!!! — дико завопила женщина, белое платье которой вдруг стало красным от забрызгавшей ее крови.
 Кто-то истошно закричал:
 — Милиция! Где милиция?!
 А молоденький милиционер в серой форме и бронежилете, что-то взволнованно докладывал в микрофон портативной рации.

 1

 Оперативно-следственные группы Федеральной службы безопасности и Главного Управления внутренних дел появились на месте происшествия почти одновременно. Участок асфальта, залитый кровью и опаленный огнем, а также серебристый «мерседес», запятнанный бурыми кляксами и с помятой взрывом дверцей, с лежавшей на капоте частью окровавленной ноги человека, были окружены белой пластиковой лентой с широкими красными полосами.
 Как всегда в подобных случаях, напирая на хлипкое ограждение, топталась плотная толпа зевак, Привычные к сценам насилия в кино и на телевидении, люди словно торопились обогатиться живыми впечатлениями, чтобы потом делиться ими с друзьями и знакомыми.
 Дождик продолжал сеять — мелкий, промозглый, противный и это заставляло оперативников и следователей спешить. Морось быстро смывала с предметов следы страшного происшествия, которые требовалось закрепить, занести в протоколы, пока они не исчезли совсем.
 Оперуполномоченный капитан Василий Карпенко работал в паре с заместителем начальника отдела Управления криминальной милиции подполковником Алексеем Ярощуком.
 Первым делом они опросили сержанта патрульно-постовой службы Пряхина, который стал свидетелем случившегося и сообщил об этом в собственное отделение.
 Впрочем, рассказать что-либо полезное Пряхин сразу не смог. Взрыв — это взрыв: бух! — и что было, того не стало. Сообразить не успеваешь, а все уже окончено, где уж там успеть разглядеть. Поэтому следователи буквально терзали сержанта вопросами.
 — Вспомните, — давил на Пряхина Ярощук, — подозрительные лица, подозрительные машины… Ну, так и ничего?
 Свидетель, если это даже работник милиции, инструмент следствия ненадежный, но без него в работе не обойтись.
 Пряхин, в который уже раз за время их разговора, попытался изобразить мысленную деятельность.
 — Что я видел? Поначалу вон та серая машина… ну, пискнула у нее система сигнализации… Громко так вякнула… А потом взрыв. Я уже туда не смотрел. Взялся за рацию. Да, точно. Нет, еще видел, как сразу от универсама отъехала машина…
 — Какая машина?
 — Черный «ниссан».
 — Номер заметили?
 — Ну, это два-два-два ху, — Пряхин запнулся и продублировал буквенный индекс словами. — Харитон, Ульяна… Первую букву не запомнил.
 — Хорошо, — похвалил Ярощук. — А эти почему запомнили? Было что-то подозрительное?
 — Нет, но как-то уж так… просто обратил внимание. Все сразу сюда бросились, а машина вдруг отъехала.
 — И куда она отъехала? Заметили?
 — Пошла сразу направо, потом на разворот и встала на той стороне бульвара.
 — И долго там стояла?
 — Не обратил внимания. Во всяком случае, когда вы приехали, она еще там была.
 — Кто-то из машины выходил? Приближался к месту взрыва?
 — Нет, не было.
 — Хорошо, какой номер у машины? Повторите.
 — Два-два-два, Харитон, Ульяна.
 — Ну, «ху» запомнить несложно. А как с цифрами?
 — Это еще проще. Двадцать два в «Блэк Джек» — проигрыш по чистой.
 — Играете в казино?
 — Нет, дежурил там, было дело, вот и вник.
 — Молодец, Пряхин! Отлично! Глаз у тебя — алмаз! Спасибо, ты нам помог…
 Дольше других они занимались с владельцем серебристого «мерседеса» коммерсантом Бражниковым.
 — Вы, Валентин Матвеевич, — начал с ним разговор Ярощук, — вне всяких подозрений. Скажу больше, то что вы оказались в зоне взрыва и то как выглядят ваш костюм и ваша машина, лучше всего доказывает то, что подвергать себя подобному риску причастный к террористическому акту человек не стал бы. Тем не менее вы, на наш взгляд, приняли в происшествии едва ли не самое непосредственное участие.
 — Это каким же образом? — возмутился Бражников.
 — По случайному совпадению. Вы инициировали электронный замок в своей машине. А взрыв по показаниям свидетелей, последовал сразу за сигналом охранной системы.
 — Я это тоже заметил, но оба события как-то не связал воедино…
 — Тем не менее, придется у вас попросить электронный ключ на экспертизу. Его вам, естественно, возвратят. Вместе со справкой, что машина повреждена взрывом, а не в результате вашей ошибки на дороге…
 Опросив еще несколько человек, назвавшихся свидетелями, и ничего нового не узнав, Ярощук и Карпенко осмотрели собранные в пластиковые пакеты, «вещественными доказательствами», как они именуются на юридическом языке.
 В какой-то момент капитан Карпенко посмотрел на бетонный козырек, нависавший над входом в универсам. Подумал и сказал:
 — А пожалуй, я туда заберусь.
 Ярощук бросил взгляд вверх.
 — Ты думаешь, стоит?
 Они хорошо понимали друг друга.
 — Где наша не пропадала!
 Карпенко прошел в универмаг. Спустя короткое время, «секьюрити» «Перекрестка» в форменном костюме с желтой нашивкой на нагрудном кармане открыл ему окно. Карпенко выбрался на козырек.
 Ярощук наблюдал за его действиями снизу.
 — Ничего?
 — Кое-что…
 Карпенко что-то поднял с бетона положил в полиэтиленовый пакет. После чего вернулся к открытому окну.
 Вскоре он уже был внизу. Сунув руку в перчатке в пакет, он извлек обрывок джинсовой ткани, перепачканной кровью. Это была часть бокового кармана брюк убитого взрывом человека.
 — Что там? — спросил Ярощук.
 — Сейчас глянем.
 Карпенко сунул два пальца внутрь кармана, вывернул его наизнанку и достал оттуда прямоугольную карточку с фотографией, закатанную в прозрачный пластик…
 — Подполковник Ярощук? Алексей Николаевич? — от группы оперативников Федеральной службы безопасности отделился человек, такой же безликий, как и его коллеги. Только по голосу и уверенности, с какой он держался, можно было догадываться, что он здесь старший. Мужчина держал в руке раскрытую трубку мобильного телефона. — Это вас. Генерал Куликов.
 Ярощук взял трубку без особой охоты.
 — Слушаю, товарищ генерал.
 Громкий и хорошо узнаваемый голос начальника Главного управления был по-командирски строг и требовал беспрекословного подчинения.
 — Ярощук, сворачивайся! Мы тут взвесили и решили; пусть это дело ведут соседи. Ты меня понял? Закрывай все и возвращайся.
 — Ефим Лукич, — Ярощук пытался хотя бы узнать, что случилось. На лишнюю работу он никогда не напрашивался, но и бросать начатое не любил. — Мы только начали, хотелось бы понять…
 — Вот и отлично, — генерал, похоже, не собирался давать объяснений.
 — Раз только начал — не жалко и бросить. А понимать тебе незачем.
 Связь прервалась.
 Ярощук вернул трубку владельцу. Посмотрел на него и кивнул, обозначая согласие.
 — Нет, так нет. Мы уезжаем.
 — Что-нибудь интересное нарыли? — ревниво спросил конкурент, который так и не захотел представиться Ярощуку. — Давайте сюда, приобщим к делу.
 — И рад бы, — ответил Ярощук, — да ничем помочь не сможем. Пусто-пусто, — он открыл ладони собеседнику: вот, мол, глядите.
 Не прощаясь, Ярощук повернулся и отошел к Карпенко.
 — Вещдок не отдаем. Надо кое-что проверить. Соседи зашевелились, значит, что-то унюхали. Попробуем и мы, как ты думаешь?
 — Согласен, — сказал Карпенко.

 2

 Пластиковая карточка, которую обнаружил Карпенко на козырьке универмага, была пропуском-вездеходом, при предъявлении которого служба автомобильной инспекции не имела права задерживать водителя, даже если тот совершил наезд на пешехода. Серьезный документ. Ко всему на нем значилось: «Подполковник Артемьев», без указания к каким войскам или формированиям собственно он принадлежит. Короче, что-то темное таилось в этой истории со взрывом, а Ярощук, вместо того, чтобы отступиться от дела, опасного даже на взгляд его начальства, решил искать неприятности на свою задницу.
 Располагая номером подозрительной машины, Ярощук выяснил адрес ее владельца. Им был некто Казбек Исрапилов московский предприниматель, чеченец по происхождению.
 Вечером того же дня при въезде в кооперативный гараж на улице Зорге Исрапилов был задержан. При обыске у него изъяли пистолет «ТТ» и две снаряженные обоймы. В машине, в водительском «бардачке», лежала граната РГД-5 с ввернутым взрывателем. Помимо паспорта советского образца в кармане Исрапилова находилась пластиковая карточка с цветной фотографией владельца, на которой значилось, что предъявитель документа является сотрудником службы шариатской безопасности республики Ичкерии.
 — Что такое «шариатская безопасность»? — спросил Ярощук, проглядев документ.
 — Это правительственный орган республики Ичкерия.
 — Он входит в состав российского МВД или ФСБ?
 — Э! — Исрапилов сделал кислую мину. — Республика Ичкерия — государство самостоятельное.
 — Василий, — сказал Ярощук, обращаясь к Карпенко, — занеси в протокол, что подозреваемый, задержанный с оружием, признал свою принадлежность к иностранному государству. Это дает нам право рассматривать его как диверсанта…
 Исрапилов, маленький живчик с черной трехдневной щетиной на впалых щеках, держался с удивительным нахальством и нескрываемой наглостью.
 — Ты думаешь, что меня поймал? — Он смотрел на Ярощука и улыбался, открывая ровные белые зубы. — Пистолет, патроны — это нарушение закона?
 Исрапилов говорил, а с его лица не сходила усмешка. Такое бывает у неопытных игроков в преферанс или покер, когда на руках у них карта с откровенно хорошими шансами на выигрыш. Значит, чеченец что-то держал в рукаве и надеялся в нужный момент шлепнуть свой козырь на стол.
 Но Ярощук понимал, что пока о задержании не стало известно, преимущество на его стороне, и это следовало как можно полнее использовать в своих интересах.
 Ярощук отвел в сторону Карпенко и дал ему указание:
 — Отвези этого типа в какое-нибудь отделение милиции и упрячь до утра. Нельзя позволить ему связаться с кем-то из своих.
 — Сделаю. Я его засуну к Ивану Багаеву. У него под Грозным в прошлой войне убили брата. Уж он-то этого Исрапилова упрячет как надо.
 Отправив Карпенко с задержанным чеченцем, Ярощук тут же позвонил старому приятелю из Главного разведывательного управления полковнику Георгию Бойко.
 — Жора, ты еще не охладел к путешествиям по Кавказу?
 Ярощук знал, что Бойко занимается чеченскими проблемами и хотел услыхать от него не изменилось ли что-то в этом плане.
 — Кавказ подо мною, — продекламировал Бойко. — Тебя волнует не забыл ли я эти стихи? Нет, конечно.
 — Жора, у меня на руках прекрасные образцы документов. Может, возникнет желание скопировать? Могу предоставить такую возможность…
 — Где и когда?
 Они договорились о месте и времени встречи. Едва Ярощук положил трубку, телефон разразился психованной трелью.
 — Ярощук, твою дивизию! Тебе что сегодня приказал Лукич? Чтобы ты не лез в дело по «Перекрестку». Было сказано?
 — Было, — не стал возражать Ярощук, узнавший голос заместителя начальника управления генерала Лапшина. — Я и не лезу.
 — Тогда какого рожна ты повязал Исрапилова?
 — Имеете в виду чеченца? А разве он имеет отношение к «Перекрестку»? Ко мне поступила информация, что этот тип имеет оружие…
 — Этот тип, как ты изволил заметить, находится в разработке у соседей, а ты влез не в свое дело и все им можешь испортить. Немедленно освободи его.
 — Не могу.
 — Что значит, «не могу»? Ты подчиняешься приказам или нет?
 — Не могу — означает, что о факте задержания подозреваемого в терроризме я уже поставил в известность прокуратуру. Если хотите, закрыть дело начинайте оттуда.
 — Кому доложил?
 — Лично Пономаренко.
 Заместитель прокурора города Пономаренко слыл человеком бескомпромиссным, считался строгим ревнителем закона и частенько вступал в конфронтацию с Лапшиным. Ярощук знал, что генерал звонить Пономареву в данной ситуации просто не рискнет.
 Но тем не менее Лапшин взорвался.
 — Ну, начальник склада, ты у меня дождешься! — зло выкрикнул он в ухо Ярощуку. Алексей предусмотрительно отодвинул ее подальше и спросил:
 — Вы кончили, Иван Константинович? Можно выключать запись?
 — Ярощук! Ты это писал?! Сдурел совсем?!
 — Почему сдурел? Я пишу теперь все разговоры, а потом изучаю каждое слово. Начальство ведь их бросает не зря. Я так понимаю, Иван Константинович?
 — Ну, смотри! Ты меня слышишь?
 — Слышу, слышу. А дальше что, будет как всегда? «Ну, заяц, погоди»?

 3

 — Зря вы его дразните, — сказал Карпенко, слышавший разговор от начала и до конца. — Он злопамятный.
 « — Ну, начальник склада, ты у меня дождешься!» — пригрозил генерал Лапршин.
 Ярощук никогда начальником склада не был. В милицию он пришел после увольнения из армии. Последней в его послужном списке, предоставленном управлению кадров МВД, значилась должность начальника службы охраны арсенала центрального подчинения в Дальневосточном военном округе, которую он занимал в звании майора. Но если бы кто-то всерьез решил покопаться в архивах, где находились документы расформированного арсенала, то там фамилии Ярощука не обнаружил бы. А его должность была частью легенды, с которой подполковник Ярощук уволился из Вооруженных Сил.
 И биография его не была похожей на ту, которую он изложил на бумаге для Управления кадров МВД.
 Алексей Ярощук, родился в Бухаре. После окончания средней школы поступил в Рязанское военно-десантное училище. Лейтенантом назначен в Туркестанский военный округ, где командовал разведвзводом парашютно-десантного батальона специального назначения. Вместе с этим батальоном он попал в Афганистан. Прекрасное знание таджикского языка и хорошее — узбекского, которыми он владел с детства, обратили на себя внимание служб, заинтересованных в специалистах особого рода. Ярощуку предложили поступить в Военно-дипломатическую академию Генерального штаба, которая на деле выпускала кадровых закордонных военных разведчиков.
 При выпуске Ярощуку, который к знанию уже известных ему языков добавил еще урду и арабский, присвоили звание майора, вручили именные часы от ЦК КПСС и назначили на высокую должность личного шофера Чрезвычайного и полномочного посла Советского Союза в Пакистане. Всего у посла имелось два сменных шофера, один из которых был обычным водилой, если не принимать во внимание его квалификацию инженера с дипломом Московского автодорожного института. Вторым оказался кадровый разведчик Ярощук, превращенный в силу специфики должности в Ивана Потапова.
 Появление нового человека за баранкой посольского автомобиля пакистанская служба безопасности не оставила без внимания. Вскоре Ярощук уже знал, кто его «опекун». Им оказался капитан Исмет, похожий на сушеную воблу. Исмет постоянно носил темные очки, периодически меняя лишь форму оправы. Она у него была то прямоугольной, то круглой, то овальной. Этим и ограничивалась маскировка. Впрочем, слежка практически в открытую, чтобы Ярощук ее замечал, и это должно было удерживать его от нелегальной деятельности.
 Ярощук сделал все, чтобы свести с «опекуном» знакомство. Такую возможность вскоре предоставил случай.
 Ярощук толкался на городском базаре, где толпа вынуждала его спутника держаться к объекту сопровождения как можно ближе. Неожиданно длинное загорелое лицо Исмета сморщилось, и он чихнул, но не громко, а как кот, отфыркивавшийся от воды.
 — Йахди-кум-Ллаху на юслиху ба-ля-кум, — тут же участливо проговорил Ярощук, оборачиваясь. — Да укажет вам Аллах правильный путь и да приведет он в порядок все дела ваши.
 Капитан Исмет на мгновение опешил. Он вскинул брови, с удивлением поглядел на Ярощука, но чистота интонаций, с которой русский произнес доброе пожелание чихнувшему и благоговение, с которым правоверный обязан воспринимать каждое упоминание об Аллахе, заставили его ответить вежливостью:
 — Ва фи-кя баракя Ллаху. — И тебя да благословит Аллах.
 Теперь уже Исмету трудно было делать вид, что он не знаком с русским. А вот по тому, что он продолжал свою миссию, Ярощуку стало ясно, что об этом знакомстве капитан по команде никому не доложил.
 При первом же удобном случае Ярощук на мусульманский праздник преподнес Исмету подарок. Тот его принял. И вскоре отношения сопровождаемого и его сопроводителя сделались предельно доверительными. Этому способствовала щедрость Ярощука, который периодически делал «опекуну» небольшие подарки. Поэтому Исмет стал иногда оставлять своего подопечного без присмотра и отправлялся к любовнице с браслетом или перстнем, которые ему со словами уважения передавал русский Иван.
 В один из дней Ярощуку предстояло выехать из Исламабада в сторону Мари на конспиративную встречу со связником. Тот должен был ожидать Ярощука на обочине автомобильной магистрали, что позволяло свести контакт к полуминутной остановке.
 Связника, одетого в халат нищего дервиша, справа от шоссе Ярощук заметил издалека. Тот сидел на камне, метрах в ста от дорожного указателя. Рядом, привязанный к столбику за повод, стоял серый длинноухий ишак.
 Ярощуку надо было притормозить и, не выходя из машины на урду спросить сидевшего правильно ли он держит путь на Риват, который находился заведомо в другом направлении. На что дервиш должен был ответить: «Правильно, но приедете только в Мари». Именно в слове «правильно» и заключался тайный смысл пароля. Однако Ярощук решил не останавливаться. По условию, которое было заранее обговорено для проведении встречи, дервиш не должен был привязывать ишака, а стреножить его и пустить вольно пастись рядом с собой.
 Не останавливаясь, Ярощук проехал мимо дорожного знака, лишь едва сбавив скорость, чтобы получше разглядеть дервиша и понять, почему тот привязал ишака к столбику. Внезапно в салон ворвался звук недалекого выстрела и машину резко рвануло вправо.
 Ярощук был заядлым автомобилистом, любил скорость, но никогда не позволял себе двух вольностей — включаться в гонку с обгонявшими его машинами и снимать с руля вторую руку, как любят делать лихачи. Последнее обстоятельство, помноженное на молниеносную реакцию, спасло от катастрофы.
 Крутанув руль влево, Ярощук удержал джип на дороге, а сыграв тормозами — ножным и ручным, заставил машину сделать пируэт и повернуться капотом в сторону, откуда он ехал.
 Джип еще не остановился, но Ярощук уронил голову на баранку руля, лбом утопив кнопку сигнала. Клаксон заорал, противным козлиным голосом огласив пустыню.
 Ярощук знал, что именно этот звук заставит тех, кто стрелял в него, покинуть укрытие и поспешить к джипу. Хотя шоссе в обе стороны выглядело пустынным, появись с любой из них машина, ревущий клаксон неизбежно заставит обратить на себя внимание, в то время как просто джип, стоящий на обочине со спущенным колесом покажется явлением обычным.
 Расчеты Ярощука оправдались. Из-за гряды камней одновременно выбежали два человека. Один чернобородый, одетый в армейскую камуфлированную форму, бежал к машине первым. В правой руке он держал пистолет с поднятым вверх стволом. За бородатым, путаясь в полах длинного серого халата, следовал сообщник в черной чалме.
 Оружия у Ярощука с собой не имелось, но, прошедший длительную стажировку в московском таксопарке, где он для тренировки накатал за рулем более ста тысяч километров, он всегда держал под сиденьем, у правой руки, монтировку. И потому, пока голова лежала на баранке руля, свободно свисавшая вниз рука легла на теплую твердь металла.
 Не добегая до джипа нескольких шагов, чернобородый полуобернулся к поспешавшему за ним в халате помощнику. И, заставив Ярощука вздрогнуть от неожиданности, крикнул по-русски:
 — Ахмед! Он сапсем готов!
 Ах, дурак! Охотнику опасней всего расслабляться, когда подстреленный им медведь встречает его приближение закрыв глаза. Ну надо же так проколоться!
 Едва чернобородый, довольный легким успехом, подскочил к машине, монтировка коротким секущим ударом обрушилась на его правое плечо. Замолчал клаксон, и с резко наступившей тишине отчетливо хрустнула сломанная ключица.
 Бородатый, даже не вскрикнув, повалился на Ярощука. Но тот подхватил его, вырвал из костлявых пальцев пистолет и в упор наставил его на подбежавшего вплотную чалмоносца.
 — Стоять! Подними руки!
 Ярощук говорил по-русски, будучи уверенным, что его поймут.
 Запутавшийся в полах халата тип под наведенным на него пистолетом неожиданно опустился и сел на камни. Это могло быть и следствием сильного испуга, и хитрым маневром, чтобы отвлечь внимание Ярощука. Но Ярощую не стал мучиться лишними вопросами и сходу, ногой, врезал чалмоносцу в солнечное сплетение. Тот согнулся, хватаясь обеими руками за живот и из рукава его выпал зазвеневший сталью нож. С хрипом заглатывая широко открытым ртом воздух, он повалился на бок.
 Ухватив поверженного противника за руку, Ярощук оттащил его в сторону, за камни. Там, не целясь, нажал на спуск. Грохнул выстрел и ноги чалмоносца дернулись, а глаза застыли, уставившись в бесцветное южное небо.
 Быстро вернувшись к машине, Ярощук подхватил под мышки тело бородача, находящегося еще в шоке, и уволок за те же камни, где лежал его сообщник.
 Оглядев шоссе и не заметив на нем машин, Ярощук склонился к бородачу и стал хлестать его по щекам, чтобы привести в чувство. Наконец тот открыл глаза и огляделся блуждающим тупым взглядом.
 — Ту ки? — спросил Ярощук на пушту. — Ты кто?
 Бородач явно не понимал.
 — Ты кто? — повторил вопрос по-русски.
 Бородач утомленно прикрыл глаза, демонстрируя нежелание говорить.
 — Как хочешь, — сказал Ярощук спокойно и приставил ствол к лбу бородатого. — Ля илляха илля Ллаху, инна ли-ль-маути ля-сакяратин. — Нет бога кроме Аллаха, поистине смерти предшествуют беды!
 Эти слова известны большинству мусульман как заупокойная молитва. По преданию незадолго до своей кончины пророк Мухаммад погрузил руки в сосуд с водой, омыл лицо и произнес эту прощальную фразу.
 — Не убивай, — открыв глаза проговорил страдальчески бородач. — Я Абдурахман Усманов. Узбек.
 — Как попал сюда?
 — Служил в Советской Армии. Попал в плен под Кандагаром.
 — Откуда родом?
 — Из Бухары.
 — Где там жил?
 — На улице Ленина.
 — Рядом с Арком? — Арк это историческая крепость-дворец бухарских эмиров, и не знать о ней бухарец не мог.
 — Да, там.
 — Ближе к медресе Чар-Минару или подальше?
 — Ближе.
 — Ты вообще в Бухаре бывал? — этот вопрос Ярощук уже задал по-узбекски с типичным для бухарских хулиганов интонацией, которую освоил еще в детстве.
 Дело в том, что крепость Арк с четырех сторон окружали улицы Карла Маркса, Комсомольская, Коммунаров и Балиманова, но никак не Ленина. И медресе Чар-Минар — мусульманская богословская школа — находилось совсем в другой стороне от Арка.
 Черные брови под чалмой приподнялись, выгнулись дугами. Узкие глаза широко раскрылись. Бородатый застонал от боли.
 — Я ингуш. С Кавказа.
 — А зачем же врал?
 — Я попал в плен. Это правда.
 — Здесь что делали?
 — Нас послали убить дервиша с ослом и человека в советской посольской машине.
 — Значит, дервиша убили вы?
 — Да.
 — А кто привязал ишака?
 — Мы.
 — Зачем?
 — Чтобы не убежал. Он был отвязан.
 — Лежи. Я пойду посмотрю.
 Ярощук подошел к дервишу, с которым должен был встретиться на дороге. Тот сидел, привалясь спиной к большому плоскому камню. На шее, поверх надорванного ворота халата, темнела странгуляционная полоса — неопровержимое доказательство, что связника задушили шнурком. Скорее всего тем, который Ярощук и обнаружил в кармане чернобородого.
 Тяжело вздохнув, Ярощук подхватил дервиша под мышки и оттащил подальше от дороги, так чтобы его нельзя было заметить с проезжей части. Потом снял со спины ишака перекидные сумы — хурджины, отвязал повод от столбика дорожного указателя, снял с морды животного старенькую потертую уздечку, забросил подальше в камни и ткнул осла в зад рукой, отпуская его на волю.
 Вдали, у самого горизонта, показалась машина. Ярощук быстро подтащил хурджины и бросил их в машину. Затем поддомкратил джип и стал менять простреленный скат на новый.
 Он справился с делом за две минуты — опыт московского таксиста пригодился в полной мере.
 Не возвращаясь к бородачу, — было не до него — Ярощук запустил двигатель и погнал машину в город.
 Закладка с микропленкой, лежавшая в одном из хурджинов дервиша, оказалась не тронутой, но информация, которую она содержала, была признана ненадежной. Более того, водитель Иван Потапов по внезапно возникшим семейным обстоятельствам был вынужден оставить Исламабад…
 Вернувшись в Союз, Ярощук еще некоторое время отдал армейской службе, потом попал под сокращение штатов.
 После развала КПСС он не примкнул ни к одной из множества политических партий России. Недолгое пребывание в компартии навсегда отбило у него веру в преданность партийных функционеров высоким идеям. В то же время он понимал, что политические партии, коалиции, блоки, группировки, фракции в жизни цивилизованного общества неискоренимы. Охота за большими деньгами, стремление отнять от каждого трудового рубля десятину в свою пользу — естественный закон жизни любого общества. Даже право церкви отнимать часть производимого верующими продукта закреплено божьим авторитетом в священном писании христианства. А право облагать граждан налогами государство не только обеспечивает законами, но и поддерживает силой.
 Никогда в обществе не прекращалась и не прекратиться скрытая борьба за передел власти. Значит, связав себя с одной из политических сил, ты должен делать только то, что укрепляет ее влияние.
 А вот этого Ярощук как раз не хотел. Он понимал, что отстаивать общие интересы можно только в случае, если имеешь дело сразу со всеми противостоящими или сотрудничающими партиями, не выказывая ни одной из них предпочтения. И поэтому, для того, чтобы как-то вообще влиять на общественное мнение он завел знакомства с журналистами. Причем из конкурирующих изданий. Выдавая им информацию — каждому, естественно, по отдельности — он делал вид, будто доверял только ему одному. Ну а уж те были просто вынуждены строго блюсти тайну своего источника поскольку зависели от него.
 Иной раз и Ярощук не стеснялся пользоваться известной им информацией, поскольку далеко не все, что они знали, могло попасть на газетные полосы.
 Одним словом, чтобы выяснить причины, побудившие милицейское начальство освободить Казбека Исрапилова, Ярощук и решил привлечь к случившемуся внимание своей знакомой прессы. Не откладывая дело в долгий ящик, он позвонил одному из шустрых московских репортеров и назначил ему встречу.

 4

 Встретились на Второй Песчаной улице у магазина «Продукты», подъехав сюда с разных сторон.
 — Есть забавный сюжет, — начал Ярощук. — Сегодня в Северном округе у большого универсама произошел взрыв. Сработало не установленное взрывное устройство большой мощности. В клочки разнесло человека…
 — Если это «заказуха» много из такого факта не выжмешь. — Похоже что журналиста эта тема интересовала не слишком — как факт. — Разве что теракт? А кто жертва?
 — Не торопись, — возразил Ярощук. — За этим взрывом, вполне возможно, скрыто нечто интересное. Во всяком случае расследование сразу отобрало у нас ФСБ. Больше того, нам категорически запретили лезть в это дело.
 Журналист задумался, машинальным кивком, отбрасывая со лба челку.
 — А кто за этим может стоять?
 — Если учесть, что полный отлуп мы получила быстрее, чем через час после начала расследования, просматривается мохнатая лапа какого-то крупного деятеля. А вот тебе следующий факт. В связи с этим делом нами был задержан с оружием правда, и с разрешением носить его некто Исрапилов. А выдано это разрешение не нашим МВД, а министром шариатской безопасности Ичкерии. Не успели допросить — звонок сверху и четкий приказ: отпустить!
 — Это уже интереснее. Все? Ладно, я погляжу. Если покажется моему начальству тут же позвоню!
 — Хорошо, я погляжу. Если покажется интересным…
 — Отлично. Но если удастся узнать, кто наложил вето — шепни. Я тогда еще кое-что поищу для тебя…
 Поздно вечером того же дня они встретились снова, но на другом месте.
 — Мой генерал, — журналист всегда шутливо подчеркивал, что уважает человека в погонах. — Дело, которое вы копнули, в самом деле имеет немало загадок. Насколько я успел выяснить, утром прямо с места происшествия, кто-то позвонил господину Резовскому. Тот среагировал мгновенно и выдал звонок кому-то из своих друзей в Администрации президента. Оттуда, естественно, последовала команда милиции отойти в сторону. Теперь это расследование, кстати, отобрали и у службы безопасности.
 — Спасибо, старик, это уже кое-что проясняет!
 — Что именно?
 — Мы успели выяснить, что погибший при взрыве подполковник Артемьев, бывший сотрудник КГБ, работал в частном охранном агентстве «Коралл».
 — Но сводке происшествий по городу об этом ни строчки. Я специально интересовался. Больше того, они утверждают, будто личность погибшего не установлена.
 — А ты ожидал иного? Знаешь, на чьи деньги создан и на кого работает «Коралл»?
 — Если имеешь в виду Резовского, то знаю.
 — Теперь посмотрим. Пострадал кто-то из доверенных лиц магната, так? Он заинтересован, чтобы дело замяли. И все кинулись ему помогать? Исрапилова мне приказали немедленно выпустить. Почему? Я вижу здесь чеченский след, но доказать пока ничего не могу. В чем интерес?
 Журналист задумался.
 — Ну, интерес-то в общем, может просматриваться. Чечня — это нефть, труба… — Хорошо, я попытаюсь в этом разобраться. Если будет что-то новое, то сообщу немедленно.
 Новости появились на следующий же день. При встрече — опять в другом месте — журналист передал Ярощуку магнитофонную кассету.
 — Послушай на досуге. Мне тут некоторые товарищи дали копию перехвата телефонного переговора Москвы с Грозным. Это тебе кое-что прояснит. Учти, из Москвы говорит Патриций, из Грозного — Мовлади Удугов, член правительства Ичкерии.
 — Кто такой Патриций? — спросил Ярощук.
 Журналист посмотрел на него с недоверием.
 — Это Патрик Бадришвили. Неужели не знаешь? Удивительно! Но учти — кассета строго конфиденциально. Пока мы ее не предадим гласности.
 — Бадри? Учту, спасибо. Бадри — это я знаю, но то что он ко всему Патриций, первый раз слышу.
 Запись оказалась на удивление четкой. Голоса сохраняли свою индивидуальность и были легко узнаваемыми.
 — Мовлади, э-э, в последнее время, э, ты так и норовишь взять меня за горло. Учти, в этом, э, нет смысла…
 Ярощука уже с первых фраз стала раздражать манера говорить, которая была присуща московскому абоненту. Тот медленно подбирал слова и неловко выстраивал их в фразы постоянно кряхтя при этом, будто сидел с трубкой в руке на унитазе и боролся с запором: после двух-трех слов мекал, экал и заикался. Позволить себе таким образом вести беседу по космической связи, где автоматика насчитывала абонентную плату в долларах за каждую секунду разговора мог только человек, не привыкший ограничивать свои расходы.
 Тем не менее сам разговор для Ярощука представлял интерес и, сдерживая постоянно обуревавшее его раздражение, он продолжал слушать заикания москвича и энергичные выпады чеченца из Грозного.
 — Бадри, я тебя не беру за горло. Я тебе напоминаю, что игра началась. И пришла пора делать ставки. Чтобы не опоздать к игровому столу. Ты должен знать, что игроков, желающих сорвать банк в этой игре достаточно. Наше казино пользуется вниманием зарубежных игроков.
 — Мовлади, это похоже на шантаж. Ты начинаешь трясти яблоню, которая, э-э-э, едва-едва зацвела. Я говорю о другом. Да, вы начали игру. И когда обозначатся первые успехи, я их поддержу. Возьмите что-то… Буйнакск, Хасавюрт, я не знаю. Объявите столицей свободного государства. Тогда к вам весь мир будет относиться иначе. Это облегчит мои действия. Вот тогда я, э-э, вложу в это дело не двести, а пять раз по двести, э-э, ты понимаешь…
 — Бадри, ты говоришь о плодах. Это правильно. Но хозяин должен прежде поливать дерево, чтобы снять хороший урожай. Поливай — и яблоки будут…
 — Вопрос слишком сложный…
 — Все равно его пора решать.
 — Слушай, Мовлади, давай рассуждать разумно. Я тебе не абрек из Урус-Мартана. При мне нет, э-э, нужды кричать «Аллах акбар!»
 — Я и не кричу.
 — Тогда прими всерьез, что говорю. Зеленый цвет знамени, свою бороду и слова о джихаде на каждом шагу — это, э-э, оставь для публики. Для меня сейчас главное — большая труба. Ты понял?
 — Всегда имею ее в виду.
 — Тогда вдумайся. Если у вас не выйдет с Дагестаном, Россия сможет протянуть новую трубу мимо Чечни и закрыть задвижки на старой линии. Они бы уже это давно сделали, если бы нашли деньги. Значит, пока нет средств надо, э-э, пользоваться моментом. Можете говорить о единоверцах, о великом Кавказе, но если упустите Дагестан, цена всем вашим разговорам — ноль. Ты понимаешь?
 — Без Дагестана и огород городить незачем, мы здесь все понимаем.
 — Ну, не надо. Ты сейчас говоришь так, будто все в ваших силах. А это не так.
 — В твоих силах тоже не все.
 — Верно-э-э. Как ты сказал, в моих силах далеко не все. Но я и не делаю вид, что все обстоит иначе. Я исхожу из реальности и никогда, между прочим, не произношу лозунгов.
 — Без лозунгов тоже нельзя. Национальная независимость — это вековая мечта нашего народа.
 «Удугов, — подумал Ярощук. — явно привыкший к митинговой риторике, никак не может принять предельно циничную точку зрения Бадришвили, который при определении сил своих противников исходит исключительно из их финансовых возможностей».
 — Опять ты за свое!
 — Что дала Ичкерии независимость, если ее не подкреплять большими денежными вливаниями? Жизнь чеченцев одним воровством людей не обеспечишь.
 — При чем тут воровство?
 «Эге! Значит, упоминание о национальном чеченском промысле, связанном с похищением людей, задевает — таки господина Удугова!».
 — При том, Мовлади, что именно это настраивает против вас весь мир, а вы продолжаете делать вид, будто ничего не замечаете. Даже Масхадов, хотя он и президент, ни разу не высказал своего отношения к похищению иностранцев. Это затрудняет общение с вами не только мне.
 — При чем тут Масхадов?
 — При том, дорогой. Ты, конечно, слыхал выражение: «местечковый еврей»? Так называли людей, делавших мелкие деньги, но веривших, что они занимаются серьезным бизнесом. Подобным образом ваш Масхадов — местечковый вайнах.
 — Бадри, я могу обидеться.
 — Попробуй.
 Ярощук слушал с нарастающим интересом. Похоже, Бадришвили хорошо знал, что обидеть Удугова, критикуя или даже высмеивая Масхадова, невозможно. При всей демонстрации их внешней лояльности друг другу, Удугов не любил своего президента и наверняка давно уже примерялся к его креслу. Примерялся, хотя и понимал, что реальной возможности, ни путем выборов, ни путем переворота, войти в президентский кабинет у него нет шансов. Реальной властью в Чечне обладали те, кто возглавляли вооруженные формирования. Именно они и создавали политический климат в республике. Больше того, Удугов, видимо, и не надеялся, что приход кого-то из конкурентов Масхадова на высший государственный пост, оставит его, Удугова, на том же посту. У каждого волка свои волчата.
 — Попробуй, но сперва подумай, я тебе хоть раз говорил неправду? Короче-э-э, не спеши изображать обиду. Иметь самолюбие хорошо, но бизнес с самолюбием не считается. Бизнес знает один критерий — выгоду. И от этого надо скакать. Давай честно. Ты веришь, что еще не скоро наступит момент, когда тебе придется бежать с Кавказа?
 — Мы не поддадимся русским и скорее поляжем, чем оставим родину.
 — Мовлади, отбрось риторику. Пусть в кровавой борьбе путь к Аллаху пробивают себе другие. Ты уже вкусил и политики, и бизнеса, и не тебе становиться моджахедом. Кстати, я не говорил, что бежать вам придется от русских. Побежите-то скорее всего от своих, которые сейчас живут — хуже некуда.
 — Хорошо, я понял. Скажи, что там у вас с Исрапиловым?
 — Все нормально. Команда прошла, его уже выпустили.
 — Отлично. А когда мне ожидать Кудидзе?
 — Он вылетит сегодня, э-э, тебя устроит?
 «Ага! — удовлетворенно подумал Ярощук. — Вот он и след!…»

 5

 Он сошел с троллейбуса на остановке «Улица Демьяна Бедного». До дома оставалось пройти метров триста по удивительно красивой березовой аллее. Ярощук любил это место — тихое и уютное.
 От палатки, забитой стандартными для столичной торговли товарами — пивом, сигаретами, жвачкой навстречу ему неожиданно шагнула высокая стройная дама. Она сделала это так уверенно, что Ярощук сперва даже несколько смутился и попытался угадать, не знакомы ли они, но понял, что видит ее впервые.
 — Простите, вы живете в этом районе? — спросила дама. И, не ожидая ответа, добавила: — Это и есть улица Демьяна Бедного?
 — Она самая, — ответил Ярощук. — А вы что-то ищите?
 — Мне нужно, Тухачевского, девятнадцать. Это далеко отсюда?
 — Нет, рядом. Если хотите, я вам покажу.
 — Спасибо, вы очень любезны…
 Они пошли рядом по аллее.
 — Какой прекрасный район! — весело воскликнула она. — А какая чудная березовая аллея! Господи, а это что? Бар «Трюм»! Какая прелесть! Словно на корабле. Чудесно! Вы бывали в нем?
 Ее восхищение было столь естественным, что появись у Ярощука желание «закадрить» незнакомку, ему стоило только предложить: «Если вы не против, мы могли бы заглянуть в этот трюм».
 Тем более, по всем внешним признакам женщина стоила того. Симпатичное розовощекое лицо. Стройная фигура, какая бывает у женщин, знакомых со спортом. Черный блестящий плащ, надетый на шелковую белую блузку с золотыми пуговичками, темная юбка на палец выше колен и туфли на каблуке с золотой прямоугольной пряжкой у мыска. А судя по манере, вести разговор, эта женщина была веселой и раскованной в общении.
 Однако, будучи поклонником женского обаяния, и уж тем более красоты, Ярощук, в его положении, предпочитал не заводить на улице знакомств с яркими женщинами. И сделал вид, что пропустил восклицание женщины по поводу «Трюма» мимо ушей.
 Что такое интуиция точно объяснить не может никто. Должно быть, еще наших далеких предков суровая жизнь научила угадывать и обходить западни и ловушки, которые не видит глаз, не чувствует обоняние, и не слышат уши. Неосознанная тревога заставляет человека проявлять необъяснимую осторожность там, где она казалась бы совсем не нужна. Вот и Ярощук, отдавший немало лет службе в разведке, как-то исподволь, словно тот первобытный дикарь, чуял приближение опасности.
 Объяснить себе, чем его вдруг насторожила эта женщина, которую он сам же и вызвался проводить на улицу Тухачевского, Ярощук не смог бы. Она выглядела обычной симпатичной москвичкой, попавшей в незнакомый ей район, в меру растерянной, но в то же время в ее поведении было заметно и желание обратить на себя внимание.
 Произойди такая встреча где-нибудь в центре, на той же Тверской, где от проституток нет отбоя, Ярощук вряд ли бы насторожился. Но, возможно, в этом «спальном» районе поведение женщины, подчеркнуто выставляющей свою яркую привлекательность, показалось ему подозрительным.
 Дальше они молча и довольно быстро дошли до нужной улицы.
 — Вам девятнадцатый? — деловым тоном спросил Ярощук.
 — Да, — ответила спутница как показалось Ярощуку, с некоторым разочарованием.
 — Вон он, следующий, — показал Ярощук. — Простите, а я уже пришел.
 Он вежливо кивнул и шагнул к двери подъезда. Вошел, поднялся к лифту, нажал кнопку вызова, но тут же, поддаваясь необъяснимому чувству, вернулся к выходу. Осторожно приоткрыл дверь и выглянул из подъезда.
 Женщина быстрым шагом шла по асфальтированной дорожке. Она уже приблизилась к соседнему дому, но почему-то ни в один из подъездов входить не стала. Зато, когда поравнялась со стоявшим у обочины джипом, дверца машины широко распахнулась и женщина скользнула внутрь. Тут же, полыхнув ярким светом фар, джип тронулся с места и покатил в сторону улицы Народного Ополчения.
 Вторая встреча произошла через два дня. Он увидел эту женщину в метро, в подземном вестибюле «Пушкинской». Сразу узнал, но отвел глаза, чтобы не встретиться с ней взглядом.
 В таком огромном мегаполисе как Москва случайные встречи, которые часто меняют судьбы людей — одних неожиданно сближают, других разводят — происходят ежедневно и редко кто относится к подобным фактам с настороженностью, а уж тем более с подозрением. Ярощук же относился именно к этой редкой категории людей. Нелегальная деятельность за рубежом, да и нынешняя служба выработали в нем твердую привычку «проверяться», с тем чтобы своевременно заметить чужой интерес к себе.
 Так, уезжая на работу или возвращаясь с нее общественным транспортом, часто встречая знакомые лица и без ошибки узнавая своих действительно случайных попутчиков, Ярощук знал причину: у всех работа, строго размеченное время прихода, ухода, одним словом, трудовая дисциплина. И это было видно по самим людям.
 В принципе, поведение незнакомки, которой он показывал девятнадцатый дом на улице Тухачевского, а она тут же села в поджидавшую ее машину и уехала, ничего подозрительного вроде бы не несло: разве не могли люди договориться о том, что сразу уедут куда-то, встретившись в определенном месте? Могли. Но отчего-то же возникло тогда это неясное чувство тревоги?
 Ярощук строго исповедовал правило, привитое ему в разведке: первая встреча с человеком бывает случайной, при повторении можно объяснить совпадением, а вот третья случайная встреча уже точно таит в себе закономерность, смысл которой необходимо выяснять. И эта, вторая встреча с незнакомкой в самом деле насторожила Ярощука. Он ведь заметил что и женщина его узнала и даже как бы сделала непроизвольное движение ему навстречу, но вдруг отвернулась. Почему?
 И Ярощук, решил вместо того, чтобы сесть в свой поезд, вместе с толпой выходивших из вагона, сделал круг по станции и вернулся на прежнее свое место.
 Женщина все так же стояла у колонны. Но вот словно бы случайно возле нее задержался проходивший мимо мужчина. Ярощука сразу насторожило то, что подошедший взял ее за руку так, как позволительно разве что мужу или очень хорошему знакомому: выше локтя, крепко и властно. Они обменялись парой фраз и тут же разошлись. Мужчина двинулся к эскалатору; а женщина пересекла платформу и села в поезд.
 Третья встреча снова произошла в метро, на этот раз на «Октябрьской».
 Незнакомка, незамеченная раньше Ярощуком, вышла вслед за ним из вагона, задела его плечом, и тут же обернулась, чтобы извиниться.
 — Здравствуйте, — сказал Ярощук столь буднично, словно они были не весть сколько знакомы.
 — Здравствуйте, — ответила женщина и… расцвела улыбкой.
 Он заметил, как из уголков глаз к вискам разбежались тоненькие лучики, но взгляд ее при этом оставался настороженным. — Вы меня узнали? Правда?
 Она замолчала и в голливудской улыбке открыла ровные белые зубы.
 — Да, конечно, — с улыбкой признался Ярощук. — Рад видеть вас. — А вы еще больше похорошели… Мы же встречались, если помните, на улице Демьяна Бедного?
 Радостный блеск в ее глазах потух.
 — Я не это имела в виду.
 — А что?
 — Ладно, не будем, — в ее голосе прозвучала не то усталость, не то безразличие.
 — И все же?
 — Я привыкла к тому, что меня узнают как актрису.
 Ярощук смущенно улыбнулся.
 — Простите великодушно! К сожалению, я не театрал и в кино не хожу… Так значит, вы известная актриса?
 — Пустяки, — женщина снова повеселела. — Это даже хорошо… Если честно, поклонники мне надоели своей назойливостью.
 — Разве слава надоедает?
 — Еще как! Вам, вероятно, это трудно представить.
 Ярощук видел, что она лукавила. Люди, считающие себя известными, наоборот болезненно переживают, когда прохожие не узнают их на улице или в транспорте, не оборачиваются во след, не шепчут друг другу: смотри кто пошел!
 А она вдруг так просто, словно они были век знакомы, спросила:
 — Вы меня не проводите? Здесь недалеко. Если пожелаете, приглашу на чай.
 — Почему нет? — ответил Ярощук. Он ни мгновения не колебался. Он уже готов был услышать нечто подобное, хотя и не знал где, когда и в какой форме предложение будет сделано. Он слишком долго в своей жизни занимался тем, что отсеивал случайное от закономерного и старался предугадать обстоятельства, которые порождают те или иные явления. Три встречи с незнакомой женщиной, происходившие в трех разных районах города в такой короткий срок, он уже не мог квалифицировать как случайные. Скорее всего, они были запланированными, неплохо организованными и срежиссированными. А коли так, значит еще кто-то, чье присутствие рядом с собой он пока не замечает, водит его по городу, заранее зная, где он может оказаться. Однако этот неведомый «кто-то» — не очень высокий профессионал, поскольку не учитывает, что случайность и закономерность в подобных обстоятельствах неплохо просчитываются. Ко всему он либо наивно верит, что Ярощук беспредельно сластолюбив, и тут же прилипнет к бумаге, намазанной медом, либо обстоятельства вынуждают его торопиться, и он просто вынужден торопиться сблизить его, Ярощука, с этой с красивой женщиной.
 — Тогда пошли! — она явно обрадовалась. — Меня зовут Валентина. А вас?
 — Алексей, — «темнить» здесь было бы неразумно… — Алексей Вадимович, если желаете.
 Они вышли из метро и проехали две остановки на троллейбусе. Затем подошли к кирпичному дому, которые москвичи по старой памяти называют «сталинскими». Поднялись на лифте на шестой этаж.
 Квартира, в которой они оказались, поражала размерами — просторная прихожая, три огромные комнаты, широкая светлая кухня, большой балкон.
 В гостиной был уже накрыт обеденный стол. Заметив, с каким ироническим интересом на него посмотрел гость, Валентина изобразила смущение.
 — Ой, не обращайте внимания, — она кокетливо улыбнулась и легким движением руки поправила и без того прекрасно уложенную на голове прическу.
 — У нас вчера с подружкой был небольшой междусобойчик. Сейчас я быстренько наведу здесь порядок.
 Но сделала это, прямо надо сказать, странно. Взяла со стола фужер и тонконогую рюмку и, элегантно покачивая бедрами, вышла на кухню. А вернувшись, открыла стеклянную створку серванта, и вынула чистый фужер и рюмку, которые и поставила на стол.
 — Присаживайтесь, Алексей Вадимович. Прошу вас.
 Коньяк, кисти винограда, живописно свисавшие с краев вазы. Лососинка, аккуратно разложенная на удлиненном рыбном блюде, красная икра в вазочке, прикрытой серебряной крышкой — все это выглядело чрезвычайно свежо и вряд ли являлось остатками «вчерашнего междусобойчика». Нет, здесь явно ждали гостя, хотя и сказано, что угощение приготовлено случайно.
 — Вообще-то вы обещали угостить чайком, — напомнил Ярощук. — А к такому пиру, я, честно, не очень готов. Да и дела еще вечером…
 — Вы меня обижаете.
 Поколебавшись и сделав вид, что уступает просьбам, Ярощук сел за стол.
 — Поухаживайте за мной, — тут же кокетливо предложила хозяйка. — Вино обязан разливать мужчина. Разве не так?
 Ярощук плеснул коньяку в хрустальные рюмки. Поднял свою:
 — За вас, Валентина!
 Но она перебила его.
 — Сперва давайте за наше знакомство.
 — У вас прекрасная квартира, — сказал Ярощук, закусывая и оглядываясь. — А куда выходит балкон?
 — На проспект, — ответила хозяйка. — Можете взглянуть, если хотите.
 Она первой вышла на балкон и встала у парапета. Вокруг, в быстро густевшей синеве, лежал город. Словно разрубая его на две части вдаль тянулась прямая линия проспекта, обозначенная двумя гирляндами сверканьем огней.
 Ярощук стал позади и она явно ждала что он ее обнимет. Ну не может нормальный мужик не воспользоваться таким моментом!
 Но время шло, а гость ничем себя не проявлял. Он стоял за ее спиной, совершенно не выказывая никаких эмоций.
 — Становится прохладно, — сказала она наконец.
 А после таких слов даже самый тупой ухажер должен немедленно сделать что-то такое, отчего женщине сразу станет теплее.
 — Принести платок? — спросил он.
 Его спокойный тон заставил ее обернуться. Он по-прежнему стоял на пороге и его мощная фигура почти закрывала свет, падавший на балкон из комнаты.
 — Зачем же платок? — сказала она с непонятной улыбкой и озорно добавила: — Лучше обнимите меня. Да и покрепче!
 Она даже сделала шаг навстречу, но он неожиданно отступил и, не оборачиваясь, перешагнул порог в комнату.
 — Заходите, здесь теплее.
 Она подошла к нему вплотную и положила обе руки на его плечи.
 — Вы меня боитесь?
 Ярощук осторожно отстранился.
 — Вы угадали. Я старый трусливый и не раз битый бабник. Как один апостол, не раз спускался из чужих окон по веревке, спасаясь от ревнивых мужей…
 Она не приняла его тона.
 — У меня нет мужа. Зря вы испугались.
 Но Ярощук видел; нервничает. Прошла мимо, взяла с серванта пачку сигарет и руки ее подрагивали. Прикурила и хотела вернуться к окну, но он преградил ей путь.
 — Не надо. Сядьте, пожалуйста. Я гарантирую вам безопасность. Кстати, у вас-то есть оружие?
 Она посмотрела на него с изумлением.
 — А что вы хотите найти? Гексоген или тротил?
 — Не надо шутить. Я серьезно. И чтобы вы это поняли, вот… — Ярощук вынул из кармана удостоверение и положил перед ней на стол. — Прочитайте внимательно. И поймите, почему встречаться с вашим ревнивым поклонником мне совсем не с руки.
 — У меня нет ни мужа, ни поклонника.
 — Значит, мне показалось, что за вами следят? Если это так, я немедленно признаюсь, что струсил, извинюсь перед вами и исчезну с ваших глаз. А пока присядьте. Я хочу поговорить кое с кем.
 Он достал из кармана трубку сотового телефона и отстукал номер.
 — Василий, — сказал спокойно. — Возьми пару ребят. Ленинский проспект, ага, дом… корпус… шестой этаж, квартира двадцать. Их наверняка двое. Точно! Не сочти за труд.
 Она сидела, выпрямив спину и заливавшая лицо бледность стала заметна даже через слой грима.
 — Ну, не надо, Валентина. Не переживайте. Вы же в этой игре только маленький червячок на крючке, верно? А мне важно выяснить, кто держит удочку. Поэтому вы здесь практически, не при чем, поверьте мне.
 Она опустила голову, уткнула лицо в ладони и плечи ее задрожали от рыданий.
 Он взял с дивана висевшую белую пуховую шаль и накинул ей на плечи.
 — Скоро подъедут людей. А вы — не томите себя.
 И вдруг она произнесла голосом трагической актрисы:
 — Меня надо убить. Я так утомилась! Отдохнуть бы…отдохнуть!
 Она была тогда молода, очень красива и безумно влюблена в свое будущее, которое представлялось… сплошным праздником, на котором она — царица. Королева бала.
 Но ожидание всобщего праздника затягивалось. И однажды молодая и подающая надежды актриса Валентина Зеркалова на выездных гастролях в подшефной театру воздушно-десантной дивизии Валентина встретилась с таким же молодым офицером Игорем Полуяном. Кончилась им вспыхнувшая любовь тем, что они поженились. Вскоре, в связи с переводом мужа на Дальний восток, Валентине пришлось оставить театр и уехать к новому месту службы супруга. Помотавшись за ним по гарнизонам, хлебнув в полной мере невзгод армейского неустроенного быта, пережив крушение надежд, которые еще, казалось, недавно, она связывала с золотыми погонами мужа, Валентина оставила Полуяна и вернулась в Центральную Россию, в Тверь. Там жила ее подруга Лидочка Царапкина, обещавшая прекрасной женщине, утомленной жизнью в глуши, настоящее «светское общество» новых русских, умевших и веселиться, и ценить женскую красоту.
 Когда умер отец, Валентина вернулась в Москву, где вступила во владение его огромной квартирой. Однако, вслед за ней в столицу потянулись и ее новые связи. Привычная жизнь продолжалась. Поначалу Валентина собиралась предложить свой талант какому-нибудь театру, как-то сразу не получилось, а дальше она и сама остыла. В конце концов, что такое театр, если у тебя и без того масса поклонников…
 Однажды в казино «Голден палас», что на Ленинградском проспекте, ее познакомили с высоким стройным кавказцем. Его звали Мурат. Неожиданная любовь закрутилась в тугую пружину. Ночи в казино щекотали нервы. Выигрыши и проигрыши в равной мере возбуждали приступы чувственности и только обостряли желания.
 Но одним хмурым осенним, утром после ночи, проведенной в «Короне», где Мурат просадил свыше тысячи долларов, Валентина проснулась и открыла глаза, не совсем понимая, что с ней. Она лежала нагая в собственной постели. Тупая боль давила затылок. Ныло левое плечо. На груди, мешая дышать, лежало нечто теплое и тяжелое. Она с трудом повернула голову и увидела рядом с собой, на соседней подушке, горбоносое лицо незнакомого мужчины. Тот лежал на спине. Его грудь густо поросла черными вьющимися волосами. А его правая рука, откинутая в сторону, давила на нее. Дыхание у него было спокойным, глубоким и ровным.
 Но вот, разбуженный ее движениями мужчина шевельнулся, и рука его уже привычным движением сжала грудь Валентины.
 Она дернулась и попыталась вскочить, но мужчина, не открывая глаз, перехватил ее и придавил к постели.
 — Э-э, — протянул лениво, — лежи еще. Не скакай!
 — Вы кто? — возмутилась было она.
 Мужчина приподнялся на локте и внимательно посмотрел на нее.
 Он был черноволосый, черноглазый, черноусый, с двухдневной колючей щетиной на смуглых щеках. Из-под мышки, которая оказалась возле ее лица, на нее остро пахнуло запахом старого перебродившего пота.
 — Ты уже забыла? — спросил он и улыбнулся, открыв ровные белые зубы.
 — Я — Виса. Теперь помнишь?
 — Где Мурат? — Она все еще не могла прийти в себя и понять что происходит.
 — Зачем тебе Мурат? Я его домой отправил.
 — Как отправил? — она опять попытался вырваться, но Виса не позволил ей этого сделать.
 — Лежи спокойно. Ты теперь моя женщина. Понимаешь? Я тебя у Мурата купил.
 — Вы что с ума сошли?!
 Валентина сумела выкрутиться из-под его руки и рванула с постели. Но он тут же крепко ухватил ее за плечо и сжал пальцами горло. У нее даже дыхание перехватило.
 — Я сказал: еще лежи! — Он придвинулся вплотную, дохнул ей в лицо винным перегаром. — Ты что, правда, забыла? А как мы всю ночь целовалась и ты говорила: ах, Виса! Ах, Виса! Помнишь?
 Он отпустил ее горло и скользнул сильной ладонью по плечам, по животу, бедрам. Валентина инстинктивно сжалась.
 — Так не надо, — укоризненно заметил Виса. — Если я хочу с тобой играть, ты тоже хоти. А будешь глупая — убью.
 Она поняла, что сейчас возражать, а тем более бороться бесполезно и закрыла глаза…
 Виса согревал ее постель не больше двух месяцев. За это время Валентина так и не сумела понять, чем занимается этот чеченец в Москве, откуда у него такие огромные деньги и связи. Он часами вел беседы по «сотовику» с депутатами Думы, с чиновниками муниципалитетов столицы, с милицейскими чинами, всем что-то обещал и одновременно от всех чего-то просил и, судя по всему, что-то регулярно получал.
 В один из дней Виса вдруг стал складывать вещи в свой небольшой чемоданчик.
 — Ты куда? — тревожно спросила Валентина. Отъезд покровителя, который быстро сумел отвадить ее бывших знакомых, всерьез беспокоил.
 — Перееду в другой место, — спокойно разъяснил Виса. — Завтра в Москву приедет большой человек. Член правительства Ичкерии. Мы приведем его сюда. Он будет твой гость.
 Было в тоне, которым Виса сообщил новость нечто, заставившее ее испугаться. Но она спросила, сдерживая страх:
 — Будете обедать?
 — Все будем. Все. Обедать будем, гулять. Надо его хорошо встретить.
 — А что надо купить?
 — Э, глупая баба! Все закажем все в ресторане. Я тебе сказал — будет большой человек и встречать его надо тоже очень хорошо.
 — А мне что делать? Уйти?
 — Нет, оставаться здесь. А понравишься гостю, я подарю тебя ему. Мы тогда уедем, а он останется.
 Спорить с Висой было бесполезно, и все же сказала со злой иронией:
 — Кидаете меня друг другу, как эстафетную палочку?
 Виса воспринял сказанное спокойно.
 — Э, женщина! Ты не палочка, ты — дырочка! Если ему не понравишься, я найду десять других шлюх. Этим товаром Москва богата.
 И Валентина смирилась. Ей надо было жить.
 Так в ее жизни появился новый человек — влиятельный кавказский делец Казбек Исрапилов. Чуть позже он тоже уступил место уже своему приятелю — Руслану Адугову, который, судя по всему, собирался поселиться в Москве всерьез и надолго.

 7

 В дверь позвонили. Валентина, сидевшая за столом, напряглась. Глаза ее широко раскрылись и застыли. За все время ожидания, она не произнесла ни слова: ушла в свое прошлое, застряла там и не зная, как выйти в настоящее, еще больше боялась теперь будущего.
 Ярощук пружинисто поднялся с дивана, вынул из кобуры под мышкой табельный «Макаров», снял с предохранителя и вышел в прихожую.
 Встав в простенок, чтобы не оказаться в простреливаемом с лестничной клетки пространстве, спросил:
 — Кто?
 — Алексей Вадимыч, — голос, чуть приглушенный дверью, принадлежал Карпенко. — Эт-то я.
 Ярощук, не убирая пистолета, открыл дверь.
 — Входи! — приказал Карпенко и дулом пистолета подтолкнул вперед и себя мужчину в сером костюме и в шляпе. Руки тот держал за спиной, и Ярощук сразу понял, что Василий сработал оперативно.
 Он отступил в сторону, пропуская вошедших. Закрыл за ними дверь и посмотрел на Карпенко.
 — Он был один?
 Карпенко отрицательно мотнул головой.
 — Двое, как вы и сказали! Но второй рванул дворами. Его уже ищут.
 Он снова подтолкнул задержанного пистолетом, направляя в комнату.
 Ярощук сунул свой пистолет в кобуру и всмотрелся в лицо задержанного. Чтобы лучше разглядеть, снял с него шляпу и швырнул на диван. Узнал того, кто беседовал с Валентиной в метро на Пушкинской. Обернулся к хозяйке дома.
 — Сдается мне, что мы знакомы. А вы, госпожа, Зеркалова, его знаете?
 Она опустила голову на руки, лежавшие на столе и заплакала. Прическа, удивлявшая своей искусной ухоженностью, сбилась и растрепалась.
 — Обыскали? — спросил Ярощук у Карпенко.
 — Обязательно!
 И капитан стал вынимать из карманов отобранные у задержанного вещи. Положил на стол красный паспорт гражданина СССР, затем зеленый паспорт с золотым затейливым иностранным гербом на обложке, пластиковую карточку автомобильных прав, несколько разных удостоверений в разноцветных корочках. Сверху, придавив документы, положил пистолет «Вальтер», а рядом поставил на стол две зеленых гранаты РГД-5 с ввернутыми в них взрывателями.
 — Вот, — сказал Карпенко с усмешкой. — Полный джентльменский набор.
 Ярощук отодвинул «Вальтер» в сторону и взял красный паспорт. Прочитал вслух:
 — Джунид Давлатмирзаев. Гражданин России. Так, — отложил красный паспорт. Взял зеленый. — Башир Абу Мажид. Гражданин Иордании… А кто он по автомобильным правам? Руслан Адугов. Красиво.
 Ярощук щелкнул пластиковой карточкой по ногтю. Посмотрел на хозяйку. — Валентина, как вы думаете, кто он на самом деле?
 Она не подняла головы.
 — А что скажешь ты, многоликий Джунид-Башир-Руслан?
 Задержанный зло взглянул на Ярощука из под густых черных бровей.
 — Ничего не скажу. Все равно скоро отпустишь.
 — Василий, — Ярощук бросил многозначительный взгляд на Карпенко, — Мне он кого-то напоминает, но кого именно?… Так что заберу его я с собой и отвезу подальше, а?
 — А с дамой вашей что?
 — Пусть пока посидит дома. Одна. Ей есть о чем подумать…

 8

 Генерал-майор Георгий Шалманов прибыл на Арбатскую площадь, в Министерство обороны, с утра и более часа ожидал в приемной приглашения министра. Тот, как сообщили Шалманову, срочно уехал к премьеру и должен был вернуться с ценными указаниями с минуты на минуту.
 — Вас, Георгий Петрович, — любезно улыбаясь, сообщил щеголеватый полковник, — он примет первым.
 Шалманов не знал, зачем и с какой целью его вызвали из Зауралья в Москву, хотя и догадывался, в чем дело. Бандформирования чеченца Шамиля Басаева и террористы Хаттаба организовали военную заварушку на территории Дагестана, тем самым обеспечив московским политикам очередной приступ головной боли. Удалять очередной нарыв, в срочном порядке предстояло военным. Но поскольку боевых генералов, способных вести серьезную войну, в Российской армии было не так уж много, вспомнили о Шалманове, который имел боевой опыт. Если учесть, что генерал в мирной службе считался человеком неудобным и несговорчивым, то иной причины, чтобы вспомнить о нем, в министерстве не было.
 Ничего не поделаешь, в мирное время между офицерами идет жесткое соревнование за очередную должность и звание. Чаще всего в фаворитах оказываются те, кто больше нравится начальству угодливостью.
 Есть анекдот: Встретились однокашники — офицеры одного года выпуска из училища. Один — старший лейтенант, другой — майор.
 — Как это ты сумел так выскочить? — удивился старлей. — Воевал?
 — Нет, — усмехнулся майор.
 — В чем же секрет?
 — Ты как открываешь дверь к своему начальнику?
 — Берусь за ручку…
 — А я открываю дверь ногой.
 — Но это же невежливо!
 — Когда руки свободны. А если ты в обеих держишь подарок?
 Ногой открывать двери начальства Шалманов никогда не умел. С детства дед-фронтовик вбил ему в голову неудобную мысль о том, что офицер служит Отечеству, а не начальству, и Шалманов честно придерживался этих принципов. А старик знал, о чем говорил. Просто он Великую Отечественную войну начал сержантом, а закончил капитаном, и потому был убежден в том, что в армии выдвигают людей смелых и решительных.
 Дед конечно заблуждался. Это позже понял Шалманов.
 А «как не на войне», это Георгий Шалманов знал, может быть, получше иных теоретиков. И на давно ставшее банальным изречение немецкого канцлера Бисмарка о том, что, мол, русские долго запрягают, но едут быстро, тоже имел своего твердую точку зрения. Ибо этим оправдывали себя все бездари, вступая в войну и не понимая потом, почему великая русская армия первым делом подставляет собственную челюсть чужому кулаку, выплевывает выбитые зубы, и только после этого сделает замах, чтобы ответить противнику…
 Шалманов никогда не угождал и не отличался покладистостью. Он был дерзок, строптив. В одной из аттестаций ему вписали страшные для карьеры слова: «Бывает груб и невыдержан со старшими и начальниками».
 Так бы и окончил офицер карьеру командиром мотострелкового батальона, если бы не началась война в Чечне. Первые же бои убедительно доказали беспомощность российских военачальников нового поколения и неподготовленность войск.
 Генштаб немедленно обложил данью внутренние военные округа. Командиру дивизии, в которой служил подполковник Шалманов, момент показался удобным, чтобы избавиться от строптивого комбата.
 Шалманова откомандировали в резерв Генерального штаба. Он получил под команду собранный с бору по сосенке мотострелковый полк, погоны полковника и предписание через две недели отбыть в Чечню.
 Приняв командование, новый командир в первую же ночь по тревоге вызвал офицеров штаба. В двадцать три часа по местному времени небольшой пеший отряд под командованием Шалманова вышел из гарнизона. За пять часов пути, проклиная самодура полковника, офицеры прошли двадцать пять километров и расположились в ставропольской степи. В четыре утра по радио подразделения полка были подняты по тревоге и получили приказ в пешем строю к девяти часам выйти на рубеж, где их уже ожидал штаб. К семи часам Шалманов приказал в условную точку прибыть полевым кухням, чтобы обеспечить солдат и офицеров горячим завтраком.
 То, в каком виде появился личный состав в указанном командиром полка районе, описать трудно. Более трети солдат собирали по степным дорогам в «разобранном» состоянии.
 Заместитель Шалманова по воспитательной работе майор Луговой на марше набил мозоль и стер до крови мошонку. Как и других, не выдержавших первого же испытания, его на машине отправили в гарнизон. Обозленный Луговой написал в штаб округа докладную, в которой язвительно изложил события страшной ночи и ужасы, которые командир заставил пережить офицеров и солдат.
 Дошло до командующего войсками. Тот ее перечитал, сделал две пометки красным карандашом на полях и посмотрел на порученца.
 — Сделайте майору Луговому замечание от моего имени. Документы, которые он посылает в штаб округа, следует писать грамотно. У него пропущены две запятые.
 — Понял. А в отношении Шалманова?
 Командующий пригладил пальцем пышную бровь. С возрастом волосы на ней стали быстро расти, загибаться вниз и часто как бы мешали зрению.
 — Через неделю я сам заеду к нему.
 На другой день после отдыха, который проходил в поле, полк вернулся в гарнизон пешим порядком. Недовольных оказалось немало и среди офицеров. Но жаловаться никто не мог. Шалманов прошел весь путь туда и обратно вместе со всеми.
 И только попав в горы, где по кручам и над провалами на резиновом ходу не покатаешься, люди поняли, что командир полка мучил их не ради удовольствия. Боевикам, научившимся устраивать засады и безнаказанно громить колонны бронетехники в узких ущельях гор, не удалось проявить своих способностей при встречах с батальонами и ротами шалмановского полка. За полковником в стане противника установилась слава человека, которому покровительствует сам бог войны. За голову Шалманова была установлена крупная премия. В сотнях долларов. Но получить ее так никому и не удалось. Зато после нескольких операций Шалманову передали под командование мотострелковую дивизию и присвоили звание генерал-майора.
 Министр, приехавший из Белого дома, принял Шалманова без промедления. Встретил в дверях, протянул руку.
 — Здравствуйте, Георгий Петрович. Поздравляю с присвоением очередного воинского звания генерал-лейтенант! Указ только что подписал президент.
 Рука у министра была влажной и мягкой. С того времени, как они виделись в последний раз, Сергиенко заметно постарел. Не чувствовалось в нем и той уверенности, без которой нельзя командовать людьми. Дворцовые интриги, постоянная необходимость лавировать, чтобы сохранить кресло, надломили министра и, как это уже заметил Шалманов, заставили потерять уверенность в себе и своих силах. В таком состоянии люди правят другими исключительно в силу скорее уже бывшего своего авторитета.
 Сообщение о новой звездочке на погоне могло бы порадовать Шалманова лет пять тому назад, но не сейчас. Теперь же он понимал, что очередное звание дано лишь для того, чтобы он, в знак благодарности, согласился нырнуть с головой в то дерьмо, которое ему уготовили. Поэтому произносить слова, полагавшиеся по уставу, Шалманову не хотелось и он ограничился коротким:
 — Благодарю.
 Сергиенко сделал вид, что не заметил отступления от устава. А может, и заметил, но выговорить генералу не решился. Он лишь вздохнул и пошел к своему столу. Шалманов увидел опущенные плечи и старческую сутуловатую спину маршала и ему стало не по себе. Видимо не легко жилось человеку скорее всего честному, но не способному сказать президенту: «Вы уж тут оставайтесь, а я пойду ко всем матерям подальше», и потому вынужденному играть жалкую роль марионетки.
 — Прошу к столу, — министр неожиданно бодрым жестом новоиспеченного пригласил генерал-лейтенанта сесть в кресло напротив.
 Открылась дверь и в кабинет вошел начальник Генерального штаба генерал армии Кащлев. Крепко пожал руку Шалманову.
 — Искренне поздравляю, Георгий Петрович! — И без паузы продолжил. — Давай сразу к карте.
 Они подошли к столу, на котором лежала большая топографическая карта Северного Кавказа — Чечни и Дагестана.
 Сергиенко оперся обеими руками о стол, склонив лобастую голову.
 Не глядя на Шалманова спросил:
 — Как смотришь на то, чтобы принять под свою руку направление? Вот это…
 Министр провел рукой, прихватив пограничные территории Чечни и Дагестана.
 — Плохо смотрю, — ответил Шалманов.
 — Здесь будет решаться судьба державы, — сказал министр. — Поэтому нужна твердая рука и свежая голова. И пойми, Георгий Петрович, речь сейчас идет не об услуге министру, а о службе Отечеству.
 Шалманов поморщился, как от внезапной зубной боли.
 — Не надо меня убеждать такими доводами. В Чечне мы защищаем не Отечество, а солдатской кровью замываются ошибки, которые совершены правительством. По хорошему операцию следовало начать с суда над теми, кто вооружал Дудаева и кто его финансировал.
 Лицо Сергиенко приняло обиженное выражение.
 — Ты в чем-то меня обвиняешь?
 — Да не в этом дело. Когда солдат идет в бой, он должен искренне верить в то, что его начальники в состоянии реально оценивать обстановку и отделять правду от лжи.
 — Считаешь, что я не умею этого делать?
 — Не доверять у меня вам нет оснований.
 Сергиенко снова поморщился.
 — Тогда, я приказываю тебе принять командование группировкой. Сейчас встанешь, кругом и — шагом марш!
 — Слушаюсь! — Шалманов поднялся и одернул китель.

 9

 Патрик Бадришвили родился в Тбилиси, на Авлабаре, в огромной семье грузинского еврея. В детстве это был робкий и незаметный мальчик, который чувствовал свою отчужденность и небрежение к себе буйной ватаги дворовых приятелей. Отец — правоверный иудей, по закону предков, сделал сыну обрезание, и эта мелкая казалось бы деталь оказалась сразу замеченной сверстниками.
 Гоги Кудидзе — главарь ватаги, происходивший из обедневшего, но все же княжеского рода, однажды поставил Патрику диагноз: «обрезанный грузин» и это определило место мальчишки в уличной иерархии. Он не старался всегда участвовал в играх сверстников, предпочитая наблюдать со стороны. Потому что попытки ввязаться в игру чаще всего кончались печально. Патрику тумаков доставалось больше, чем другим: То получал по шее, то возвращался домой с расквашенным носом.
 Именно в те годы и определился характер Патриция, который понял, что управляет людьми не только сила, но и хитрость. Он оценил любовь городских грузин к показухе и пижонству. Хилый интеллигент, пробивавшийся заработком, получаемым в поганенькой жилконторе, встречаясь с приятелями на проспекте Руставели, возле гостиницы «Тбилиси», считал нужным небрежно вынуть из кармана пачку «Мальборо» и со смаком пустить при всех в тбилисский воздух струю импортного дыма. Подметил Патрик и то, что большинство его приятелей приводили в восторг любые шмотки, если на них стоял лейбл «Made in USA».
 Сам Патрик относился к вещам без особого почтения и отдавал предпочтение тем, которые сделаны добротно и стоят недорого. К двадцати годам он регулярно появлялся на шумном базаре в Сабуртало и сумел сколотить деньжат, часть из которых пускал на предмет укрепление своего влияния. Гоги Кудидзе, тот самый княжеский потомок в десятом колене, с трудом освоивший азы школьной науки и ставший местным уголовным авторитетом, был приобретен Патриком со всеми своими потрохами.
 Влияние Бадришвили на деловые круги в Грузии и России приобрело новый вес сразу после того, как Патриций зарегистрировал на имя Кудидзе юридическую фирму с названием «Укос плюс». Расшифровывалось все довольно просто: «Улаживание конфликтных ситуаций». Что такое «плюс» Бадришвили и сам объяснить не мог, но добавка такого рода была модной и сама просилась, чтобы ее уложили в строку.
 В разговорах между собой те, кто имел дело с фирмой «Укос плюс», Бадришвили называли по-разному: Патриций, Бад, Бадай, Бадри, вкладывая в эти имена свое отношение — от почтения до парализующего страха.
 Главным качеством, определявшим характер Бадришвили было отношение к людям, как статистам, которыми ему дано манипулировать в своих интересах. У него никогда не было настоящих друзей. Все, кто оказывались рядом, стояли выше или ниже его и делились на три категории — на быдло, на тех с кем приходилось считаться и на тех, кого еще предстояло использовать в своих интересах.
 Русских Патрик не ставил ни во что. По опыту Иосифа Джугашвили он знал, что это ему ничем не грозит. Доверчивость и бесхитростность — качества дураков, а они не способствуют выживанию нации.
 Русских легко охмурить, ободрать, обчистить, пообещав им высокое благосостояние при низких затратах труда, огромные проценты дохода на минимум вложенных средств, изобилие водки и закуси при постоянном понижении цен. А потом, когда русские доламывали и наконец, что потеряли все, что сумели создать для себя ранее, и узнавали, что, оказывается, водка и закусь подорожали, бояться их гнева не стоило. Они вздыхали и причитали: «Ах, суки! Опять нас кинули!» А повздыхав, шли слушать новые обещания о светлом будущем из уст очередных прохиндеев.
 В какой стране, кроме России, грузин может публично заявить, что вместе со сперматозоидами отца социалистической демократии Иосифа Сталина к нему в четвертом поколении передалось право командовать Россией и на этом основании предлагать свою кандидатуру в законодательное собрание? В России почему то издавна терпят любого залетного нахала, особенно если он что-то обещает бездельникам.
 Сколотив капитал, Бадришвили значительную часть его вложил в чеченскую нефть. Кланы и наиболее ухватистых чеченцев разделили между собой открытое когда-то русскими инженерами-нефтяниками истинное богатство Ичкерии, закрепив за собой скважины, расположенные в зоне проживания родных тейпов. Здесь они качали нефть, которую Бадришвили по лицензии, перекупленной у государства, вывозил за рубеж и в отдаленные регионы России, где продавал с гигантской выгодой для себя. На полученные средства, владельцы скважин создавали и содержали собственные отряды боевиков, вооружали их, а сами становились «полевыми командирами».
 Заглядывая в будущее, Бадришвили делал все, чтобы поддерживать сепаратистов в их стремлении сохранить добычу и транспортировку нефти из Азербайджана через Чечню, расширить сферу влияния на Кавказе. В то же время он строго следил за тем, чтобы «Укос» не забывал, что он еще и «плюс». И приращивал доходы.
 Финансовые трудности в России, внезапное падение русского рубля открыло перед «Укосом» широкое поле улаживания конфликтных ситуаций. Конечно, главные обязанности лежали на плечах костолома Гоги Кудидзе, но иногда, когда дело касалось перспективных случаев, в него вмешивался и сам Патриций.
 Уладить конфликтную ситуацию в интересах заказчика Бадришвили не удалось всего однажды. Произошло это тогда когда сам Патрик начал испытывать трудности в реализации чеченской нефти. Российские военные, ответившие на вторжение отрядов полевых командиров Басаева и Хаттаба в Дагестан, направили свои удары не только против боевиков, но и против их экономической базы.
 Генерал Шалманов, едва приняв командование, отдал приказ группам спецназа выводить из строя и уничтожать действующие нефтяные скважины и бесчисленные нефтеперегонные заводики.
 Случилось так, что один грузинский предприниматель, некто Анзор Нодаришвили, строивший бизнес на ввозе в Россию контрабандного спирта через Северную Осетию, полностью разорился, как только российские пограничники задержали десяток «пьяных» караванов на пути из Грузии и конфисковали товар.
 Кредиторы Нодаришвили обратились в «Укос плюс» с предложением уладить конфликтную ситуацию. Заказ был принят и уже на другой день в офис предпринимателя явился Гоги Кудидзе.
 Он приехал во всем блеске своего могущества. На небольшой улице, убегавшей от проспекта Руставели вверх по склону горы Мта Цминда, появились три «мерседеса-600». У нужного дома «крутой» кортеж остановился. Разом открылись дверцы всех машин и на булыжную мостовую вышли крутые ребята с бычьими шеями, в черных кожаных куртках. Все разом повернулись лицами к дому. После этого из средней машины вылез Гоги Кудидзе.
 Охранник, стоявший у входа в офис Нодаришвили, предусмотрительно отступил в сторону. Он знал, что за ребята к ним пожаловали. В Тбилиси их знали все — от карманного вора на базаре до начальника столичной полиции. Но последний знал еще и то, что поделать что-либо с людьми Гоги Кудидзе у него не хватит ни сил, ни влияния, а самое главное — решительности.
 Батоно Гоги пребывал в офисе всего несколько минут. Он прошел в кабинет бизнесмена, положил ему на стол визитную карточку «Укоса» и сказал строго:
 — Долги ждем завтра. Советую не тянуть.
 После этого повернулся и вышел.
 Анзор тут же вызвал начальника охраны Шалико Рухадзе.
 — За что я тебе плачу? — закричал он. — Ко мне врываются всякие личности! Открыто угрожают!
 — Это не какие-то личности, — ответил угрюмый Шалико. — Это люди Бадая.
 — Почему они вошли сюда совершенно свободно? — Анзор задавал вопросы, ответы на которые и сам уже прекрасно знал, но дать выход раздражению можно было только перевалив ответственность на чужие плечи. — Куда смотрела охрана?
 — У меня нет возможности вести перестрелку в центре города. Это от Бадая…
 — Хорошо, может, ты скажешь, что мне теперь делать?
 — Босс… — Шалико смотрел на Нодаришвили исподлобья, словно буравил его взглядом. — Надо платить.
 — А если у меня нет денег?
 — Аргумент на телохранителя впечатления он не произвел.
 — Продайте машину, дом… и расплатитесь.
 — Пхе! — сказал Анзор брезгливо. — Ты же прекрасно знаешь: у меня нет машины и дома. Все это принадлежит жене.
 — Босс, это — аргумент для налоговой инспекции. Бадай на него не обратит внимания.
 Анзор задумался.
 — А если мне уехать на время?
 — Босс, это ничего не изменит. Им нужны не вы, а деньги. Вы уедете, тогда вашей жене придется продать «мерседес» и дом. А потом она будет рожать детей, которые не будут на вас похожи…
 — Ты выбирай выражения! — вспылил Анзор, понимая, что Шалико прав. — Я тебе за что плачу? За физическую защиту! Вот и думай, как ее обеспечить.
 — Тогда, — сказал Шалико упрямо, — самоубийством я кончать не хочу и потому выхожу из вашего поезда, босс.
 — У тебя контракт!
 — Верно, но где сказано, чтобы я защищал вас от Бадая? Там есть такое?…
 В тот же вечер Анзор улетел в Москву. Он поднимался по трапу в самолет, низко опустив голову и надвинув на глаза шляпу: наивная уловка человека, смотревшего детективные фильмы. Небольшой черный кейс с документами и деньгами он нес, прижимая обеими руками к груди.
 Поднявшись на верхнюю площадку трапа, перед тем как сделать шаг в открытый люк, Анзор бросил быстрый взгляд на летное поле. Ничего подозрительного не заметил. С облегчением вздохнул и вошел в самолет.
 Молоденькая и черноволосая бортпроводница приветливо улыбнулась ему и вежливо предложила:
 — Я проведу вас к месту. Прошу, пожалуйста.
 Анзору это понравилось, и он, преисполненный чувства достоинства, двинулся по проходу за стюардессой с удовольствием наблюдая, как у той аппетитно покачиваются широкие бедра.
 — Вот сюда, — предложила проводница, показав Анзору на место. — Здесь вам будет очень удобно.
 Рядом, у иллюминатора, кресло уже было занято. В нем сидел широкоплечий блондин, читавший московскую «Независимую газету».
 То, что он русский, Анзору тоже понравилось. От соотечественников он ничего хорошего не ожидал.
 — Здравствуйте, — сказал Анзор соседу и опустился в кресло.
 Сосед, не отрываясь от чтения, буркнул нечто невразумительное. Он явно не собрался заводить беседу, и это Анзору понравилось еще больше…
 Они прилетели в аэропорт Внуково в сумерках. Еще в самолете Анзор надел шляпу и надвинул ее на глаза. Вслед за ним по трапу спустился его сосед. При выходе из аэропорта, он неожиданно прибавил шагу и взял Анзора под локоть.
 — Спокойно, Нодаришвили. Пойдешь со мной. И без шума.
 Что-то жесткое, похожее на металл, уперлось в правый бок Анзора. И в то же мгновение с другого бока к нему пристроился мощный грузин с фигурой борца. Анзор узнал его -это был Гоги.
 Сжав Анзора плечами, они провели его к черному «мерседесу», стоявшему прямо под знаком «Остановка запрещена».
 Анзор бросил взгляд на номер машины. На белой табличке с большим прямоугольником, раскрашенным в цвета российского флага — белый, синий и красный, четко смотрелись буквы и цифры: «В-018 АА». Запомнить их было совсем нетрудно.
 — Садись, садись, — блондин подтолкнул Анзора к машине и профессиональным ментовским движением попытался придавить ему голову вниз, чтобы пассажиру было проще пролезть в салон. Именно в тот момент Анзор пошел на рискованный шаг. Согнутым локтем он ударил блондина под ложечку, вырвался и кинулся к милиционеру, стоявшему неподалеку.
 — Товарищ! Меня захватили!
 — Стоять! — выкрикнул блондин, оказавшийся рядом. И ударил кулаком Анзору поддых.
 Анзор согнулся в поясе и захрипел.
 — Федеральная служба безопасности! — объявил блондин милиционеру и протянул удостоверение.
 — Нет проблем, товарищ полковник! — усмехнулся милиционер даже не взглянув на документ.
 Прямо из машины Гоги позвонил Бадришвили по сотовому телефону.
 — Бадай, посылка прибыла. Она с нами. Куда везти?
 — Остановишься на Университетском проспекте. На старом месте. Я там буду вас ждать.
 — Бадай! — голос Гоги завибрировал. — А ты знаешь, что у этого поца шикарная баба? Красавица княжеских кровей. И все остальное — тоже!
 — Это намек? — Патриций хихикнул.
 — Бадай, это просто предложение от нашего стола — вашему.
 — Спасибо, дорогой, я понял.
 Улаживать некоторые конфликты Бадай любил лично. Ему доставляло огромное удовольствие видеть, как при разговоре с ним слетает спесь с людей, считающих себя крутыми дельцами, деловыми авторитетами, как они утрачивают гонор, начинают трястись и теряя, когда начинают понимать, что из их рук уплывает все — власть, деньги, положение в обществе, а возможно, и сама жизнь.
 К бульвару, разделявшему две полосы движения на Университетском проспекте Бадришвили подъехал, когда Москва утонула в глубоких сумерках.
 — Здесь, — сказал хозяин водителю и тот плавно притормозил. Машина дважды мигнула подфарниками и погасила огни. Сразу же кто-то из людей, стоявших плотной группой на бульваре, сделал в воздухе круг горящей сигаретой.
 — Я выйду, — сказал Бадришвили. — Пойду посмотрю, что там у них…
 Минуту спустя, он уже объяснял земляку положение, в которое тот сам себя поставил.
 — Ты дурак, Анзор! Высшее образование тебе не пошло впрок. Тебе нужны репетиторы. Ну, что молчишь?
 Гоги толкнул рукой Анзора в плечо.
 — Тебя спрашивают или меня?
 Нодаришвили гордо молчал.
 — Знаешь, в чем твоя ошибка? — продолжил Бадри. — Деньги можно скрывать только от налоговой инспекции. А вот личный долг для коммерсанта при капитализме — дело святое. Э-э… Ты эту святую идею опорочил. Теперь тебя ждет строгая кара. Эти ребята могут убить тебя прямо сейчас, но я решил иначе. Э-э… Они отвезут тебя домой. Там ты объяснишь супруге, что ей придется расстаться с домами в Тбилиси и в Москве, с дачей в Каджори и с обеими машинами. Добровольно расстаться… э-э… чтобы спасти жизнь. И не пытайся бежать. Мои люди тебя будут стеречь, пока мы не уладим конфликт. Ты понял? Завтра я приеду к вам в гости. Встречай. С женой познакомишь заодно. Там все и решим. Э-э, ты понял?

 10

 Анзор Нодаришвили спустился в метро на станцию «Тверская». Потолкался на перроне у поездов, идущих к центру, пропустил два состава и быстрым шагом направился к переходу на «Пушкинскую». Там он снова потолкался на линии в сторону «Баррикадной», но опять не сел в поезд, а быстро перешел на «Чеховскую». Войдя в один из средних вагонов состава, который следовал в Чертаново, перебежал на «Боровицкой» в первый вагон и доехал до станции «Полянка». За все это время он не заметил за собой никакой слежки, однако настороженность его не оставила.
 Потолкавшись у торговых киосков на Большой Полянке, Анзор перешел на противоположную сторону и двинулся к красно-голубой удивительно красивой церквушке Григория Неокесарийского. С видом любителя старины и архитектуры прошелся вдоль фасада храма, осмотрелся и круто повернулся в сторону голубой церкви Успения в казачьей слободе. Ничего подозрительного заметить не сумел. И тогда он свернул в Первый Казачий переулок.
 Шел, с подчеркнутым интересом рассматривая шикарные особняки с зеркальными окнами, отгороженные от тротуаров литыми решетками красивых заборов. Читал надписи на вычищенных до солнечного блеска табличках: «Банк Австрия. Кредитанштальт», «Немецкий торгово-промышленный центр». Неторопливым шагом вышел на Большую Ордынку.
 Несколько раз, в одну и в другую сторону прошелся мимо Израильского посольства. И окончательно убедившись в отсутствии слежки, уже от храма Святой великомученицы Екатерины, перебежал проезжую часть и двинулся в сторону посольского комплекса.
 Он подошел к окну раздачи паспортов и постучал. Амбразура открылась, и Анзор подал туда записку, написанную им заранее.

 "Прошу кого-то из дипломатов посольства принять меня срочно. Хочу сообщить сведения, касающиеся безопасности государства Израиль.
 Рабинович".

 Форточка тут же захлопнулась. Анзор замер, не сходя с места. Спустя некоторое время со стороны ворот посольства к нему приблизился мужчина в черном строгом костюме. Тронул за рукав. Спросил негромко:
 — Это вы сейчас передали записку? Пойдемте со мной. Я вас провожу.
 Они прошли заветную калитку и оказались на охраняемой территории двора.
 Только здесь вежливый сопровождающий поинтересовался, что привело господина Рабиновича в посольство.
 — Мне необходимо побеседовать с кем либо из офицеров военного атташата, — торопливо изложил свою просьбу Анзор, и боясь, что его примут за психа или провокатора, тут же пояснил. — Дело касается безопасности вашего государства.
 — У вас есть документы? — спросил сопровождающий. Когда и кому он подал знак, Анзор не заметил, но рядом с ними тут же оказался еще один человек — спокойный, однако предельно настороженный. Он пристально следил за тем, как посетитель полез в карман и вытащил паспорт.
 — Моя фамилия Нодаришвили, — предупредил Анзор, передавая документ в чужие руки.
 — Почему вы назвались Рабиновичем?
 — Я считал, что своего вы примите быстрее, — честно признался Анзор.
 — Вот как? — усмехнулся сопровождающий. — Пройдемте в приемную.
 Десять минут спустя туда же вошел высокий моложавый мужчина.
 — Моя фамилия Бен Ари, господин Нодаришвили.
 Он увел Анзора в комнату, предназначенную для конфиденциальных бесед.
 Анзор не удивился, что собеседник так легко запомнил и произнес его достаточно трудную фамилию.
 — Вы просили о встрече с кем-либо из военного атташата? Я именно оттуда. О чем вы собирались поставить нас в известность?
 Анзор устало вздохнул.
 — Прошу прощения, но мне нужны гарантии, что все, о чем расскажу, не станет известно за стенами посольства.
 — Гарантии — это что? Письменное обязательство?
 — Мне хватит вашего слова.
 — Хорошо, я его дам, но при одном условии. Если вы собираетесь изложить мне план подрывных действий против России и ее правительства, ни о каких гарантиях речь идти не может.
 — Нет! — Анзор возбужденно замахал руками. — Ничего такого!
 — Тогда говорите. Из этих стен информация бесконтрольно не утекает.
 — Один вопрос, мистер Бен Ари. Можно ли выяснить, является ли гражданином Израиля некий Патрик Бадришвили, еврей по матери, грузин по отцу.
 — Простите, господин Нодаришвили, вы заявили, что готовы сделать сообщение, касающееся безопасности государства Израиль. Но оказывается, вдруг у вас другие интересы?
 — Прошу прощения, это был попутный вопрос. Если вы против, я его снимаю. Хотя именно господин Бадришвили наносит ущерб безопасности государства Израиль.
 — Давайте так, господин Нодаришвили, начните с начала. Кто и какой ущерб наносит Израилю?
 — Мистер Бен Ари, я читаю газеты и знаю о том, что некий исламский террорист эмиссар известного Бен Ладена, некий шейх Абу Бакр причинил большой вред вашему народу. Так вот, недавно я выяснил, что исключительно благодаря помощи гражданина Грузии Патриция Бадришвили этот убийца нашел убежище на территории Чечни. Сперва по документам, которые были оплачены Бадришвили, под фамилией Ирзаева через Турцию и Аджарию шейх Абу Бакр приехал в Грузию. Затем через села Ардати и Муцо чеченцы-кистинцы переправили террориста в Чечню. Там он сейчас и находится.
 Бен Ари — офицер «Моссада» — прекрасно знал, что спецслужбы Израиля уже длительное время пытаются обнаружить следы террориста Абу Бакра, но до сих пор это сделать не удавалось. И вдруг появился Нодаришвили со своим сообщением.
 Бен Ари представлял, какой интерес вызовет это известие в Тель-Авиве, но сделал все, чтобы скрыть свою реакцию. Прежде всего он решил выяснить, насколько точно известно грузину о месте пребывания Абу Бакра. Затем надо было понять, какие мотивы побудили Нодаришвили явиться именно в Израильское посольство со своим заявлением. Что это — желание поставить израильские спецслужбы в известность о том, где укрылся террорист, или скрытая попытка чем-то насолить какому-то еврею Бадришвили. Только понимание истинного мотива сообщения позволяло точно определить его ценность.
 — Я вас благодарю, господин Нодаришвили, — сказал Бен Ари. — Мне трудно судить, насколько ваше сообщение заинтересует правоохранительные органы моей страны. Оценивать содержание такой информации — дело специалистов. Тем не менее, выражаю вам официальную признательность за искреннее желание содействовать борьбе израильского народа и мировой общественности с терроризмом.
 Анзор почтительно склонил голову.
 — Кстати, — сказал Бен Ари, — в самом начале беседы вы спросили является ли Патриций Бадришвили гражданином Израиля. Чем был вызван ваш интерес?
 — Мне хотелось привлечь внимание посольства к связям Бадришвили с преступным миром.
 — Это личное?
 Анзор скорбно вздохнул.
 — Мужчине стыдно в таком признаваться, но я и моя семья стали жертвами гнусного насилия и преступного рэкета со стороны Бадришвили. В Грузии он известен как видный член преступного сообщества, имеющий клички Бад, Бадри, Бадай и Патриций…
 — Сейчас он в Москве?
 — Где же ему быть, мистер Бен Ари? Москва — отстойник преступников для всех стран бывшего Советского Союза. Здесь эта публика неплохо устраивается. Надо ли еще что-то добавлять?
 — Еще раз благодарю вас, господин Нодаришвили. Ваша информация останется в тайне. Мы проведем проверим вашу информацию. И, даю вам слово, если Бадришвили связан с Абу Бакром, вопрос о его гражданстве и месте пребывания будет рассмотрен в законном порядке.
 — Это я и хотел услышать.
 Анзор встал, полез в боковой карман и вынул оттуда плотный конверт, в котором обычно хранят фотографии.
 — Здесь шейх Абу Бакр. Фото из Грузии. Во время пересечения границы в Батуми. А также в гостях у кистинцев, которые поддерживают чеченских сепаратистов. На них вы найдете и Патрика Бадришвили…

 11

 Мембрана в телефоне дрожала, не в силах вместить всю ярость, которую выплескивал голос генерала Лапшина.
 — Ярощук! Ты окончательно охренел или как?
 Ярощук ответил бодро, с подчеркнутым рвением старого служаки:
 — Или как, Иван Константинович!
 — Я те поострю, поострю! Ты опять схватил этого чеченца?
 — Товарищ генерал! — голос Ярощука трепетал от верноподданнических чувств. — Как вы приказали, я вашего Исрапилова тут же под зад коленом!
 Лапшин, которому не так давно в министерстве намекнули, что возможно у него не получится дослужить до конца года, если он немедленно не умерит несанкционированное рвение, бушевал:
 — Какой на хрен Исрапилов?! Ты о ком вспомнил?! Мне доложили, что ты, блин ухапил Удугова?
 — Иван Константинович! Клевета! Господин Мовлади Удугов сидит в Грозном в каком-то бункере и носу на свет не кажет. Любая газета…
 — Ты умник, я знаю! Ну, оговорился! Повторяю по буквам: Алексей, Дмитрий, Ульяна, Григорий… Адугов. Теперь до тебя дошло? Ты его взял? Где он?
 — Адугова брал, Иван Константинович. Честно говорю. Но как взглянул в его документы, тут же и отпустил. Оружие у него было, так и его отдал. Пара фальшивых паспортов на разные фамилии — и эти вернул. Я чеченцев теперь брать боюсь. Знаю, вы же за них горой! Зачем мне лишние неприятности?
 — Ярощук! — трубка телефона казалось, раскалилась и жгла руку. — Где он, если ты его отпустил?
 — А-а, вон вы о чем, Иван Константинович! В Москва реке. Я его сразу отпустил, а он, видно, на радостях и угодил в воду. Недавно из гибэдэдэ докладывали.
 — Где это произошло?
 — У поворота улицы Девятьсот пятого года на Краснопресненскую набережную.
 — Выезжай туда немедленно! Я еду!
 Когда Ярощук приехал на Краснопресненскую набережную, генерал Лапшин был уже там.
 — Товарищ генерал, — Ярощук отдал честь, — по вашему приказанию прибыл!
 Два офицера дорожно-патрульной службы с растянутой рулеткой в руках замеряли тормозной след, а точнее искали его признаки.
 У чугунной ограды, отделявшей реку от узкой пешеходной дорожки, стоял автокран.
 Ярощук с генералом подошли к вышибленной в реку чугунной секции парапета и заглянул вниз. Увидел черную крышу автомобиля, торчавшую из воды. На ней стоял дорожный рабочий в сапогах и красной куртке и махал рукой крановщику.
 — Извлекают, — сказал офицер дорожной службы, скручивая ленту рулетки. — Отойдите в сторону, а то обольют грязью.
 Генерал свирепо посмотрел на Ярощука:
 — Почему ты отпустил задержанного?
 — Какого? — удивился Ярощук. — У меня их за день набегает десятка два.
 Ярощук понял: Лапшин не хочет раскрываться, называя фамилию. Он перекладывал ответственность за происшествие на чужие плечи. Так он будет чувствовать себя спокойнее перед собственным начальством, а также перед теми, кто на это начальство давил сверху, понуждая выпустить преступного сына Ичкерии без всяких процессуальных формальностей.
 — Нет, если вы имеете в виду Адугова, так я его выпустил по вашему приказанию. Вернул машину и ключи. Куда он поехал — следить не мое дело. Вам, может быть, об этом известно больше?
 — Да? — Лапшин рассвирепел окончательно. — Да! Мне известно больше! Вот он где! Вот! — Генерал указал рукой на реку. — А виноват ты! Я так и буду докладывать.
 В это время двигатель автокрана заурчал, тросы натянулись и черная машина начала медленно выдираться из скрывавшей ее воды и грязи. Мутные струи хлынули наружу из всех щелей. Левая — водительская — дверца машины оказалась распахнутой и свободно болталась над пустотой, то прикрываясь, то открываясь во всю ширь.
 — А это его машина? — спросил вдруг Лапшин.
 — По номер — его, — спокойно ответил Ярощук.
 — А как он в реку заехал?
 — Кто? Не вижу пострадавшего.
 — Вот я и хочу спросить у тебя. Водолаз-то осматривал кузов еще на дне. Там никого не было.
 — Чему тогда удивляться, — хмыкнул Ярощук. — Значит утоп. Унесло его течением. Как говорится, концы в воду и в деле точка.
 — А кто эти концы в воду сунул?
 — Скорее всего, так я думаю, это было выгодно тем, кто просил вас его выпустить. Абрек наверняка что-то знал и вот…
 Такая версия очень не понравилась Лапшину. Он знал, что по факту происшествия гаишники заведут расследование, а приплетать свою фамилию к происшествию со неясными и скользкими обстоятельствами ему не хотелось. Это только кажется, что генералы сидят в своих креслах уверенно и твердо. Нет, никто из лиц номенклатурных такой уверенности не испытывает. Каждого прикрывает кто-то другой, сидящий этажом выше. Поэтому суть тактики подковерной борьбы заключается в том, чтобы замарать поначалу звено низовое, а уже потом выставить начальника в роли покровителя дураков.
 — Можешь быть свободен. Уезжай, — Лапшин устало махнул рукой, всем видом показывая, что подполковник ему настолько надоел, что на него и смотреть не хочется.
 Ярощук козырнул и пошел к машине.
 — И напиши на мое имя докладную! — крикнул вдогонку генерал. — Изложи подробно: где, как и почему этот тип был задержан, где, как и когда ты его отпустил. Ты меня понял?

 12

 Ранним утром Ярощук выехал на своем незаметном «жигуленке» за город. На двадцатом километре, свернул с магистрали на узкую лесную дорогу под знак «кирпич», который запрещал въезд на нее, и минут через пять оказался у зеленых железных ворот, перекрывавших проезд на территорию, огражденную таким же зеленым высоким забором.
 Ярощук притормозил и стал терпеливо ждать.
 Два прибора наружного наблюдения, укрепленные на столбах ворот, бесшумно сдвинулись с места и нацелили свои объективы на стоявший внизу автомобиль.
 Минуту спустя сработала автоматика и ворота бесшумно открылись.
 Миновав их, Ярощук предъявил документы охранникам, один из которых подошел к машине слева, второй страховал его с автоматом в руках. Убедившись, что все в порядке, охранник отдал честь и разрешающе махнул рукой:
 — Проезжайте.
 Ярощук тронул «Жигуль» и на втором ответвлении центральной дороги лесного городка свернул направо. Подъехал к двухэтажному коттеджу. Вокруг мирно шумел девственный, не тронутый рукой человека березняк.
 Сюда, на одну из загородных резиденций военной разведки еще вчера полковник Бойко привез чеченца, который по документам выступал как Джунид-Башир-Руслан.
 Сам Бойко встретил Ярощука на крыльце. Протянул руку.
 — Салам, мохтарам амер, — поздоровался он с ним на дари. — Привет, уважаемый командир.
 — Алейкум ассалам, ман дагарвал, — ответил Ярощук на том же языке. — И вам мир, мой полковник.
 Боль и горечь Афганистана до сих пор жили в их душах.
 Руслана Адугова привели в небольшую светлую комнату на втором этаже. Старший прапорщик, или как еще говорят «ночной генерал-полковник» с тремя звездочками в один ряд на погонах, снял с задержанного наручники. Адугов сразу стал растирать запястья, натруженные металлом.
 Ярощук смотрел на Адугова внимательно и вдруг сказал:
 — А ведь я, Жора, всю ночь пытался вспомнить, откуда мне знакомо это лицо. И только сейчас понял.
 Он еще раз вгляделся в лицо чеченца и неожиданно по-арабски произнес обращение к аллаху, просящее защиты от шайтана:
 — А узу би-Лляхи мин аш-шайтани-р-раджими! Старый знакомый! Вот радость какая! Господин Абдурахман Усманов из Бухары, в которой он никогда не бывал! Он же Давлатмирзаев, Абу Маджид и Адугов. Вот так встреча!
 В глубине темных глаз чеченца сверкнули искорки гнева. Или страха.
 — Значит, не узнаешь? — спросил Ярощук.
 Чеченец старательно избегал острого взгляда Ярощука, что указывало определенно: он вспомнил их первую встречу, но боится в этом признаться.
 — Хорошо, — сказал Ярощук. — Сними рубаху. Хочу взглянуть на твое плечо. Помнится, я пометил того Абдурахмана своим тавром.
 Злая гримаса перекосила лицо Адугова.
 — Зачем снимать? — сказал он. — Это я. Тебе станет легче?
 — Мне не легче, а вот тебе — тяжелее.
 Ярощук обернулся к Бойко, который внимательно наблюдал за ними.
 — Жора, ты сможешь срочно навести справку?
 — Попробуем.
 Бойко вышел к дежурному, где стоял телефон закрытой связи. Связался с военной контрразведкой. Коротко объяснив ситуацию, попросил своего старого знакомого полковника Михайлова:
 — Будь добр, Андрей, просмотри две позиции по афганской войне. Сперва дезертиров чеченцев. Затем чеченцев-военнопленных.
 — Тут, — коротко ответил Михайлов.
 Несколько минут спустя он сказал в трубку — Слушай, Георгий. Среди военнопленных лиц искомой национальности не обнаружено. А дезертиров двое.
 — Фамилии назовешь?
 — Погоди, дослушай. Итак, их было двое. Один погиб в бою, а второй вероятно жив.
 — Кто?
 — Припекает?
 — Потому и беспокою.
 — Муса Хорхороев. 1968 года рождения. Место рождения — город Кустанай. Военно-учетная специальность — водитель. Осужден военным трибуналом Туркестанского военного округа.
 — Фото имеется?
 — У нас, как в Греции — есть все…
 — Андрей, кинь на мой факс.
 — Нет проблем. За тобой бутылка.
 — Пива?
 — Да, от вас благодарности дождешься, как же…
 Факс зашипел, оживая. Наружу поползла распечатка.
 Бойко с листом бумаги в руках вернулся в комнату, где Ярощук оставался с Адуговым.
 — Так вот, Алексей, господин Давлатмирзаев, Абу Маджид и Адугов это одно лицо — дезертир Муса Хорхороев. Можешь его не любить, но жаловать придется. Как считаешь, Муса?
 Хорхороев упрямо поджал губы:
 — Отвечать не буду. Требую прокурора и адвоката.
 — А, ты сразу требуй сразу все, — сказал Ярощук серьезно. — Чтобы потом не отвлекаться на мелочи. Я запишу. Значит, тебе прокурора, адвоката? Пить предпочитаешь коньяк или виски? Апельсиновый сок надо?
 Хорхороев набычился, опустил голову и смотрел на Ярощука исподлобья.
 — Я думал, Муса, что ты умнее и сам догадаешься, в чем дело. Увы, придется объяснить. Ты газеты читаешь? Вот просмотри. Материал для размышления.
 Он положил перед Хорхороевым свежий номер «Московского комсомольца» и ткнул пальцем в заметку под рубрикой «В номер. Срочно».

 "Смерть на вираже.
 Искусство проезжать крутые повороты никак не дается столичным водителям. Вчера ночью при выезде с Улицы 1905 года на Краснопресненскую набережную водитель черного «Гранд Чероки» не справился с управлением. Машина сбила чугунный парапет, отделяющий Москву-реку от дороги и с ходу влетел в реку. Судя по силе удара, машина летела со скоростью свыше ста двадцати километров в час. При ударе о преграду дверцы салона распахнулись, водителя выбросило наружу. Несмотря на то, что река здесь не очень глубокая, тело водителя найти не удалось.
 Как нам сообщили в Государственной инспекции безопасности дорожного движения, машина зарегистрирована на имя президента мелкооптовой торговой фирмы «Кизлярка» г-на Руслана Адугова…"

 Хорхороев прочитал заметку и молча отодвинул газету.
 — Думаю, — сказал Ярощук, — теперь тебе не надо объяснять, что мы сейчас беседуем с покойником? Тебя нет физически. Ты утоп. А у тех, кого нет, не имеется и прав. Ни на прокурора, ни на адвоката.
 — То, что вы делаете, незаконно.
 — Догадливый, — сказал Ярощук, — но из этого ничего не вытекает. У меня при взрыве дома в Печатниках погиб старый знакомый. Как думаешь, та акция была законной? Время расплаты всегда наступает.
 — Думаешь, испугал?
 — И не пытался. Просто проинформировал.
 — Тогда все, что я предложу сейчас, пришло в голову не от страха. Просто я трезво оцениваю реальность и считаю, что лучше с вами пойти на сотрудничество. Но на моих условиях.
 — Вот как? И что за условия?
 — Прежде мне ответьте, кто будет принимать решение, как со мной поступить? Ваш генерал?
 — Тебе трудно поверить, но решения принимаю я, — сказал Бойко и вздохнул. — Каким бы оно ни было, отвечаю за все я.
 — А что, над вами уже нет генералов?
 — Есть, но с мертвыми душами они предпочитают не связываться. Зачем высокому начальству отвечать за людей, которые утонули?
 — Мне нужны гарантии. Пусть вас не смущает, если я скажу, что и сам давно уже сыт играми, в которые так долго играл. Вот так сыт, — Хорхороев ребром ладони провел по горлу. — Я всегда был вашим врагом. Это вы знаете. Но иногда интересы врагов могут совпадать. Я дам важные сведения, а вы меня отпустите под мое обязательство больше никогда не выступать против России. То, что в глазах своих я мертв, дает мне возможность выйти из игры. У меня есть заграничный паспорт на другую фамилию. Я исчезну с горизонта навсегда. С вашего и с нашего — чеченского.
 — Договор такого рода возможен, если он будет подкреплен действительно серьезными сведениями, которые вызовут наш интерес.
 — Сведения серьезные.
 — Например?
 — Могу указать места расположения секретных арсеналов, заложенных в Урус-Мартановском, Веденском и Итум-Калинском районах на случай ведения партизанской войны.
 — Это серьезно. Дальше.
 — Так вы принимаете мои условия? Мне необходимы гарантии.
 — Как вы их мыслите? Мне дать клятву на Коране?
 — Не надо богохульствовать. Достаточно слова чести русского офицера.
 — Я его даю.
 — Спасибо.
 — Итак?
 — В настоящее время в горах в районе Тазбичи — это Итум-Калинский район со своей охраной находится шейх Абу Бакр. Когда у вас говорят о Хаттабе, то его роль слишком преувеличивают. Хаттаб — пешка по сравнению с Абу Бакром. Хаттаб, воюя в Чечне, делает деньги и имя борца за веру. А Шейх Абу Бакр эту войну финансирует и контролирует. Все связи с экстремистскими исламскими организациями Саудовской Аравии, Афганистана и эмиратов, а также и денежные потоки оттуда проходят через него. Недавно Абу Бакр профинансировал закупку радиотехники товаров для Шамиля Басаева. По их замыслу в Сванетии на грузинской территории в труднодоступной горной местности будет смонтирован мощный приемо-передающий центр радиосвязи. Для осуществления замысла уже ведутся переговоры с лидерами движения «Свободная Сванетия».
 — Это все?
 Хорхороев подумал. Посмотрел на Бойко.
 — Мне известны охранные системы, которые применены при закладке тайных арсеналов в горах.
 — Откуда у тебя такие подробности? — Ярощук не скрыл сомнения.
 — Элементарно, — хмыкнул Хорхороев. — Я сам через фирму «Кизлярка» покупал сейсмомагнитометрическую аппаратуру «Дуплет» и получал консультации специалистов по монтажу системы. — Хорхороев облизал пересохшие губы. — Можно мне попить?
 Бойко встал, прошел к стенному шкафчику, открыл, достал початую бутылку «Тархуна». Вернулся к столу. Налил зеленоватую жидкость в стакан. Хорхороев взял его и жадно, большими глотками, выпил. Поставил стакан на место и вытер губы тыльной стороной кисти.
 — Может, вы теперь будете задавать свои вопросы?
 — Муса, — Ярощук смотрел на чеченца с сомнением, — ты по всему не дурак. Почему же так глупо подставился со мной у мадам Зеркаловой?
 Хорхороев брезгливо поморщился:
 — Это был план Исрапилова. Он озверел, когда его задержали. А Казбек не прощает обид.
 — И ты ему поддался?
 — Что значит «поддался»? Я не частное лицо. В нашей организации строгий порядок подчинения.
 — Выходит, тебе приказали меня убрать?
 — Задержать.
 — А почему не ликвидировать сразу? Нанять киллера и…
 — Это конечно проще, но Исрапилову хотелось спустить с вас шкуру.
 — Кто такая Зеркалова?
 — Курва на содержании.
 — Она знала о ваших планах?
 — Шлюх в такие дела не посвящают.
 — Где сейчас Исрапилов?
 — Уехал.
 — Смылся?
 — Можно сказать и так.
 — Его что-то испугало?
 — Ему посоветовал Бадришвили.
 — А это еще что за тип?
 — Казбек начинал карьеру на Кавказе в группе Бадришвили.
 — В банде?
 — Не спорю.
 — Как были связаны Исрапилов с Артемьевым?
 Ярощук задал вопрос так, будто ему точно было известно, что Исрапилов не случайно оказался на месте взрыва, который погубил Артемьева. Хорхороев так и понял.
 — С полковником? Артемьев должен был передать нам радиовзрыватели и пластид.

 13

 — Странно, — сказал Бойко, когда они с Ярощуком остались вдвоем, — иногда мне кажется, что даже в простые дела вмешивается мистика.
 — Что ты имеешь в виду?
 — Ты опознал в Хорхороеве старого знакомого. Хорхороев здесь назвал тебе имя Абу Бакра и Патрика Бадришвили. А мне незадолго до твоего появления звонили из израильского посольства. И дали ориентировку, что именно Бадришвили переправил в Чечню через Грузию этого самого шейха.
 — Причем тут израильское посольство? — Ярощук посмотрел на Бойко с интересом.
 — Сотрудничаем с ними… в вопросах борьбы с терроризмом.
 — Вот уж чего не знал! Даже странно…
 — Ничего странного. Именно с Израилем в этом деле мы лучше всего понимаем друг друга. В Тель-Авиве ведь хорошо знают, что такое исламский терроризм. Да, постой…
 Бойко замолчал. Взгляд его стал отрешенным. Он о чем-то напряженно думал. — Постой. Постой…
 — Стою, — усмехнулся Ярощук, откидываясь на спинку стула. — Не переживай.
 — Алексей! — оживился Бойко. — Есть идея! Шикарная. Ты знаешь во сколько оценена голова шейха Абу Бакра?
 — Какой реакции ты ожидаешь? Чтобы я спросил: сколько, а когда ты скажешь, то охнул бы от удивления?
 — Удивиться можно. Миллион долларов — это впечатляет, хотя дело в другом. Если собрать крепкую группу лихих ребят, можно материально обеспечить себя до конца дней.
 — Но для этого надо взять Абу Бакра за бороду, так? Извини, это не по мне. Ты знаешь, я авантюрист, но не до такой степени, как тебе кажется. Миллион на кон просто так не выставляют. А если выставили, значит практически невыполнимая дело не просто серьезное, но по-настоящему трудное. Такая сумма дается за операцию высшей категории сложности.
 — Но разве я тебе говорил, что стоит потрясти дерево и с него посыплются баксы? Сложность операции я представляю не хуже тебя.
 — Так в чем же дело? Не кажется тебе, что вы тут пытаетесь чесать правое ухо правой рукой через левое плечо. У вас солидная контора, могли бы сами собрать мобильную группу и — вперед!
 — Группу? Из кого? — Бойко скептически хмыкнул. — Из генералов?
 — У вас что, перевелись майоры и капитаны?
 — Есть, конечно. Но ты не учел три фактора. Первый, — Бойко стал загибать пальцы. — Премию в миллион баксов установило правительство иностранного государства. Поэтому посылать штатное подразделение, обязав его работать на чужого дядю, никто не осмелится. Если будут потери, попробуй объясни общественности, в чьих интересах выполнялось задание. Второе. Те генералы, которых я знаю, от миллиона долларов не откажутся, но только в случае, если ты им его принесешь в кейсе. И третье. Капитаны и майоры, которые смогут сделать это дело добровольно, свой приз генералам отдавать не захотят.
 — Что же ты предлагаешь?
 — Собери толковых ребят. Добровольцев, не имеющих заработка на гражданке, но имеющих опыт спецопераций — и вперед!.
 — А что? Предложение и в самом деле забавное, — задумчиво произнес Ярощенко. — Придется поспрошать Хорхороева поподробнее — как и что. Потом дам ответ.

 14

 Ярощук принял решение и позвонил старому приятелю полковнику запаса Денису Резванову. Они условились встретиться на Пушкинской площади в начале Тверского бульвара.
 Ярощук вспомнил о Резванове не случайно. Тот родился и вырос в Гудермесе, мальчишкой выучил чеченский язык, восприняв с детской непосредственностью не только строй речи, но и ее диалекты.
 За двадцать лет службы военный контрразведчик Резванов участвовал в афганской и первой чеченской войнах и приобрел немалый боевой опыт.
 В Чечне он не раз проникал в горные районы, где располагались тайные базы боевиков. Не менее важным Ярощуку казалось то, что Резванов близко знал боевых офицеров, которых можно привлечь в состав диверсионной группы.
 Измеряя шагами знаменитый Твербуль — Тверской бульвар, — они ходили около двух часов, в деталях обсуждая предложение провести операцию, оценивая степень ее риска, возможности успеха и вероятность неудачи.
 — Если я тебя понял, — говорил Резванов, — операция будет проводиться в интересах иностранного государства. А насколько это легально для нас, офицеров спецслужб?
 — Я первым делом для себя выяснил этот вопрос у Бойко. Он аккредитован в посольствах тех иностранных государств, с которыми Россия имеет договоры о совместной борьбе с терроризмом. В ряде случаев он готовит специальные бумаги — меморандумы, запросы, ответы на аналогичные документы для других спецслужб. Однако в случаях, когда возникает необходимость в неформальном обсуждении проблемы, он имеет право обращаться к тем, с кем ведет дела. И привлекать себе в помощь любых специалистов.
 — Это именно тот случай?
 — Да. Взять Абу Бакра — значит подрубить крылья Бен Ладану. Этот бородач засел в Афганистане, а щупальцы его и в китайском Синузене, в югославском Косово, в Израиле и в Чечне. Шейх Абу Бакр — один из тех, кто организовал несколько взрывов на территории Израиля. Объявлен в международный розыск как по линии Интерпола, так и через взаимодействующие спецслужбы. Если бы речь шла о Басаеве или Хаттабе, то эти фигуранты должны нести ответственность перед Россией. На шейха Абу Бакра у нас нет серьезных материалов. Он оказался в Чечне, с одной стороны, чтобы укрыться от розыска, с другой — поднять свой авторитет активного борца с неверными среди своих сторонников. Однако на деле его роль сводится к контролю за финансовыми потоками, идущими в Чечню из экстремистских мусульманских организаций. Самое большее, что ему можно инкриминировать — нарушение госграницы и незаконное пребывание на территории России. Затевать спецоперацию для задержки Абу Бакра никто не станет. Это связано с большими расходами и риском. В то же время за голову этого террориста Израиль объявил награду в миллион долларов. Он их допек, и они хотят с ним посчитаться. Как думаешь, стоит потрудиться за такой приз?
 — Потрудиться стоит, но требуется объяснение, почему в ГРУ сами не могут сколотить группу? Может, просто кому-то выгодно подставить других, чтобы в случае чего списать на них неудачу?
 — Я задавал Бойко этот вопрос. Он все объясняет просто. Причем, я уверен, объясняет абсолютно честно. Ты прикинь, сколько начальников от командира спецназа до министра обороны, стоит в цепи, по которой пойдет бумага о разрешении на проведение акции, а затем вернется доклад об успехе ее или провале? И каждый, прежде чем завизировать документ, подумает о себе, о том, что сулит ему удача и чем будет грозить неудача. Ты уверен, что пять-десять инстанций бумага к министру пройдет в один день, и что все начальники охотно поставят свою подпись под ней, а не отбросят наше предложение в сторону? Ты уверен, что этого не произойдет на последнем этапе, когда министру не захочется брать на себя ответственность за дело, провал которого грозит политическим скандалом?
 Резванов потер руки и хрустнул костяшками пальцев.
 — Алеша, то что ты предлагаешь, звучит заманчиво. Но чтобы провести такую операцию, нужен лидер. Боевой командир с опытом. Который знает, что такое горы и водил там людей.
 — Вот и подумай о таком. За твоими плечами две войны. Наверняка знаешь толковых офицеров.
 — Из всех, кого знаю, душа расположена к одному. Я уже делал однажды на него ставку.
 — И выиграл?
 — Если бы нет, чего о нем вспоминать? Может слыхал о разгроме чеченской бандгруппы под Ковыльной?
 — Об этом разве писали?
 — Алексей! Если нам где-то дают по морде — это читабельный материал для газет. Если мы кому-то по рогам врежем, об этом можно и промолчать. Или дать две строчки мелким шрифтом.
 — Как зовут этого твоего приятеля?
 — Полуян.
 — Попробуй, прозондируй его отношение. Только не тяни.

 15

 Резванов и Ярощук ехали к Полуяну вместе. Пятьсот километров одолели в один прогон. С магистрали свернули на дорогу, не знавшую ремонта по меньшей мере десяток лет. Поэтому участки асфальта казались здесь странными проплешинами на пыльной дороге, вьющейся между полей, заросших высоким бурьяном. И вдруг на одном из перекрестков, от указателя со стрелкой "Фермерское хозяйство «Медведь», в глубину полей потянулась прямая дорога с прекрасным твердым покрытием.
 — Нам туда, — сказал Резванов и повернул налево.
 Проехали метров пятьсот и увидели треугольный знак, изображавший две черные округлые выпуклости, которые водители между собой называют то титьками, то бюстгальтером.
 Резванов притормозил, поскольку увидел, что к ним приближалась голубенькая «Нива» — бодрый сельскохозяйственный бегунок.
 «Нива» остановилась посреди дороги, не доехав до «Жигулей» метров двести. Из машины вышли двое. Тот, что был слева, поднял руку ладонью вверх вперед, предлагая остановиться.
 Резванов вышел из машины, Ярощук остался на месте.
 — Господа, вы к кому? Здесь частная территория и сквозного проезда нет.
 — Суров! — насмешливо воскликнул Резванов, узнав в крепком загорелом мужчине старого знакомого. — Ох и Суров, бродяга! Игорь, что не узнаешь?
 Но Полуян уже узнал Резванова и шагнул к нему, держа правую руку на отлете, — это чтобы рукопожатие началось со звонкого шлепка.
 — Денис Егорыч! Чертушка! Значит, если мы не идем в ЧК, то оно само к нам является? Или опять чеченцы близко?
 — Ты как в воду глядишь, — засмеялся Резванов и принял ладонью шлепок руки Полуяна. — Рад тебя видеть, Игорь Васильевич! Вижу — крепок, бодр, улыбаешься.
 — Считаешь, пора раскулачивать, верно?
 — За что?
 — Раскулачивали не за что, а во имя справедливости. Вот сейчас у меня есть пчелы, а у тебя нет. Раскулачишь, не будет ни у тебя, ни у меня. Зато восторжествует идея равенства и справедливости.
 — Ладно, кончай политграмоту. Мы вот с другом приехали к тебе всерьез поднабраться ума-разума. Посмотрим, может, и в нас пчеловоды проснутся.
 — Ну, ну, валяйте, попытайтесь. Если хватит пороху. Знакомься, это мой компаньон — Иван Медведев.
 — И вся земля тут твоя?
 — Наша. Здесь когда-то располагалась радиолокационная станция ПВО. Охраняемая территория. Казарма. Склады. Вокруг поля, посадки липы. Прекрасное место для медосбора.
 — А это? — Резванов указал на табличку с надписью «ЗОНА ПОСТА. СТРЕЛЯЮТ!» Ты понавешал предупреждений?
 — Зачем? Просто оставил, что было раньше. Я ведь совладелец хозяйства на паях. Но предупреждение соответствует правде.
 — Приходилось?
 Полуян усмехнулся.
 — Не раз. Любителей меда развелось больше, чем у меня пчел.
 — Рэкетиры? Как вы от них спасаетесь?
 — Помаленьку отстреливаемся.
 — А местные власти как? Администрация? Милиция? Помогают?
 — Власти тоже любят медок.
 — Обирают?
 — Не без этого.
 — И вы это терпите?
 — А куда денешься? Ладно, обо всем потом. Поехали.
 За холмом, который они перевалили, открылся вид на поля гречихи, на липовую рощу и пруд. На его берегу стояли два новеньких кирпичных домика, двухэтажных, аккуратных, без прибамбасов, которые отличают коттеджи новой московской финансовой знати, строящей свои загородные обиталища так, чтобы те кричали: «Во, какой я! Во, сколько наворовал!»
 — С дорожки за стол, — предложил Полуян и провел гостей на застекленную веранду, с которой открывался прекрасный вид на озеро и рощу за ним. — Женщины наши в город, так что прошу прощения, если что будет не так.
 На столе появились самовар, тарелки с яблоками, домашние закуски и разносолы, несколько хрустальных ладей, заполненных медом разных цветов — янтарно-прозрачным, темноватым, белесым…
 — Свой огород, — сказал Полуян и рукой обвел стол. — Угощайтесь.
 Начали с водочки, которую на стол, преодолев сопротивление хозяина, выставил Резванов.
 — «Гжелочка» же! — объяснил он. — Вез из столицы специально для встречи.
 Застольный разговор длился около часа, но хозяин понимал, что гости ходят вокруг да около. Наконец, не выдержал.
 — Вы, как я понимаю, тоже своего рода рэкетиры и ко мне тоже за медком? Только признаться боитесь.
 — Почему боимся? — Резванов открыто улыбнулся. — Все верно, только мы не за медком, а за самим пчеловодом. Хотим пригласить тебя на прогулку. Небольшая такая, понимаешь ли, диверсионная операция.
 — Понял! — усмехнулся Полуян. — Изложил доходчиво! А с чем ее едят, эту вашу диверсию?
 — Нам разрешено сообщить тебе подробности только после получения согласия повоевать еще разок. Короче, мы должны толкнуть тебе кота в мешке, не предупреждая заранее — здоровый он или бешеный. Насколько я тебя знаю, на таких условиях ты нас сразу пошлешь подальше и будешь прав. Но, мы Игорь нарушим данные нам полномочия ради того, чтобы ты имел возможность увидеть открытые карты.
 — Может, все-таки не стоит, господа полковники? Я выслушаю, не соглашусь, а у вас начнутся неприятности…
 — Игорь Васильевич, не волнуйтесь, — вмешался Ярощук. — Достаточно будет вашего слова.
 — Нет, мужики, слова давать не буду. Так что даже не начинайте. Поживите у меня, отдохните, от столичной суеты.
 — Не торопись, Игорь, — настаивал Резванов, — я решил посвятить тебя в дело уже тогда, когда предложил твою кандидатуру. Поэтому и приехал сюда. А теперь ты советуешь все закончить, даже не узнав сути предложения?
 Влетевшая в окно пчела, погудев над головой Резванова, вдруг села ему на переносицу и, перебирая мохнатыми лапками, поползла к кончику носа.
 — Сиди спокойно, — строго сказал Полуян, — Она сама улетит. А ты попробуй лучше огурцы. С медом — это нечто!
 Резванов отрицательно качнул головой.
 — На мой взгляд, мед уже сам по себе — нечто. Макни в него резиновый ластик, и проглотишь за милую душу. Так что огурцы пусть идут с солью, а медок — с чайком. Да, кстати, чай-то у тебя есть?
 — Резванов, что за вопрос?!

 16

 Резванов излагал Полуяну причины, которые побудили обратиться к нему. Назвал и сумму приза за шейха Абу Бакра, хотя сделал это в конце, чтобы у Полуяна не возникло мысли, будто весь расчет построен на том, будто его решили соблазнить деньгами. Но все это — в общих чертах, без многих важных подробностей. Детали — это потом. Когда будет согласие.
 Однако Полуян обратил внимание на другое.
 — С чего это вы приехали именно ко мне с таким предложением? Только честно.
 — Все еще не доверяешь?
 — Скорее удивляюсь. Мы ведь тут не отрезаны от мира. По вечерам в ящик смотрим. Показывают наших спецов в Чечне, ай да ну! Крутые в сиську: ложись перед ними и не шевелись. Может, проще простого взять готовую группу и — вперед? А вы к отставному подполковнику, да еще с неснятой судимостью.
 Резванов усмехнулся.
 — Ты как был идеалистом, так и остался. Конечно, взять готовую команду проще, только кто ее даст? Все спецы кому-то подчинены. Начни их выпрашивать, не оберешься вопросов: кого, куда, зачем, почему? Потом подсунут тебе таких, которые меньше всего подходят для дела. Не мне тебе объяснять…
 — Короче, предлагаешь снова надеть форму и взяться за автомат? А я, между прочим, отдал своим близким распоряжение. Когда будут хоронить, пусть делают это где и как угодно. Однако есть два условия — без креста и попа и ни в коем случае не надевать на меня военную форму. А теперь ты вдруг предлагаешь мне обрядиться в нее живому! Мне это надо?
 — Форма, дорогой, это в первую очередь знаки различия — погоны, нашивки, награды… Надевать ее от тебя никто не потребует. А камуфляж — он нейтрален. Сегодня в нем даже бомжи расхаживают.
 — Спасибо, утешил. Особенно сравнением с бомжами…
 Сказать, что Полуяна не заинтриговал Резванов, значило бы покривить душой.
 Он конечно, смирился бы с тем, если бы Резванов уехал, так и не сообщив ему всего, что мог, но осадок неудовлетворенности остался бы в душе надолго. А теперь его колебания походили на сомнения той девственницы, которой и хочется, и колется. Проницательный Резванов сумел это заметить. Он понял: Полуян не ушел в глухую защиту, а лишь принял оборонительную стойку.
 — Ладно, сильно уговаривать тебя не стану. Но еще кое-какой информацией поделюсь. Тебе о чем-нибудь говорит такая фамилия Дага Берсаев?
 — Если ты имеешь в виду того, который готовил диверсию в нашу Ковыльную, тогда да.
 — Он самый. Так вот, есть шанс встретиться. Лично.
 — Забавно, — с усмешкой ответил Полуян.
 — Но в прицеле все же не Дага, а шейх Абу Бакр.
 — Ты уже назвал это имя. Но я слышу о нем впервые. Он, как я понимаю, и есть наш главный клиент?
 — Затем и приехали чтобы тебя с ним познакомить.
 — Вы своего добились. Заинтриговали.
 — Ты с компьютером как? — спросил Резванов.
 — Чать-то не в тундре проживаем, — съерничал Полуян. — С лектричеством. И писюк имеем.
 — Да ладно тебе! — деланно обиделся Резванов. — Я ведь без подначек.
 — А я так и понял, — хмыкнул сказал Полуян. — Ну давай уж, не темни, излагай все.
 — Отлично. Вот тебе мой ноутбук. А вот дискетки. Досье по Чечне. Прогляди для интереса. Потом обсудим все остальное.
 Резванов включил компьютер и передал Полуяну.
 — Поработай…

 17

 Аслан Масхадов, президент Чечни, для Полуяна не представлял ровным счетом никакого интереса. Но проглядел — так, на вякий случай. Для освежения в памяти.
 Потом он набрал в рамке «Найти» слово «Басаев»На экране тут же возникли строки текста. Несколько медленнее электронная память выводила на экран фотографию фигуранта.
 Басаев был запечатлен на фоне каменистого кряжа с портативной рацией в руке. Было видно, что снимок отнюдь не репортажный и фотограф не случайно поймал в объектив главаря чеченских террористов. Басаев самодовольно позировал перед камерой. Он стоял, одетый в новенькую, хорошо отутюженную камуфлированную форму — ни замина, ни складочки — на голове пятнистая кепочка с мягким козырьком. Ее перетягивала широкая зеленая лента с хорошо читаемой арабской надписью «Аллах акбар». Большая черная борода с проседью, рано поседевшие виски. Однако внимание на себя обращало улыбчивое выражение лица: Басаев не просто позировал, он самолюбовался.
 За фотографией следовал текст.

 "Басаев Шамиль Салманович. Родился в 1965 г. в селе Дышне-Ведено Веденского района Чечено-Ингушской АССР. Считается, что Дышне-Ведено возник на правом берегу реки Хулхулау в прошлом веке как хутор, в котором селились беглые русские, которые в столице Имамата Шамиля — Ведено возводили фортификационные сооружения. Таким образом есть предположение, что сам Басаев потомок этнических русских, принявших ислам. Его род среди вайнахских тейпов особой влиятельностью не пользуется.
 Окончил школу в 1982 г. В Советской армии проходил службу в пожарной команде батальона аэродромного обслуживания. После увольнения из армии в 1987 принят в Московский институт инженеров землеустройства. Из-за отсутствия упорства и недостаточного уровня знаний образовал большую академическую задолженность и уже в 1988 его отчислили из института. Однако за год проживания в Москве преуспел в налаживании связей в криминальных кругах чеченской диаспоры. Это помогло ему сколотить достаточно неплохой стартовый капитал и приобрести известность у тех, кто в последующем стал определять политику, направленную на отделение от России.
 В октябре 1991 года, прекрасно представляя, что имеет немного шансов на победу, выставляет свою кандидатуру на президентских выборах в Чечне. На выборах большинство голосов получил Джохар Дудаев.
 9 ноября 1991 года участвовал в криминальном угоне пассажирского самолета ТУ-154 из аэропорта Минеральные Воды в Турцию. Акция по заявлению террористов проводилась против введения чрезвычайного положения в Чечне. Вернувшись из Турции в Грозный получил назначение на должность командира специального полка президентской гвардии с присвоением воинского звания полковника.
 Следующей ступенью карьеры стало назначение на должность командующего сводных добровольческих отрядов, сведенных в подразделения так называемых войск Конфедерации Народов Кавказа (КНК), которые финансировались дудаевским правительством.
 Уже через пять дней после начала войны в Абхазии Басаев прибыл в Гудауты с первым боевым отрядом КНК.
 В августе 1992 года он, оставаясь командующим войсками КНК, получает должности заместителя министра обороны Абхазии и командующего Гагринским фронтом.
 В Абхазии Басаев скомпрометировал себя тем, что по его вине в одной из боевых операций не была вовремя оказана поддержка осетино-кабардинскому отряду добровольцев. В результате из ста человек на поле боя осталось более половины бойцов. За это Басаева публично избил и по-русски выматерил командир того батальона, который заместитель министра обороны Абхазии обрек на гибель.
 В апреле 1994 года в одном из лагерей в Афганистане, под руководством пакистанских военных инструкторов Басаев прошел подготовку для ведения диверсионных действий. С началом междуусобной войны в Чечне в 1994 году выступил на стороне Джохара Дудаева, узурпировавшего власть, и получил под командование специальную бригаду и звание бригадного генерала.
 20 июня 1995 года провел глубокий рейд на территорию Ставропольского края и захватил город Буденновск. Началу рейда предшествовала религиозная церемония, которая прижизненно объявляла участников операции «шахидами» — мучениками, погибшими за веру.
 Ворвавшись в Буденновск, отряд Басаева уничтожил отдел внутренних дел, захватил районную больницу вместе с больными и медицинским персоналом, объявив всех заложниками.
 На беспрепятственный уход отряда террористов Басаев получил личное разрешение премьер-министра России Черномырдина.
 Возвращение басаевцев из рейда стало триумфальным. Боевики его отряда, сознававшие, что шли на смерть, вернулись домой живыми и здоровыми. Это означало что на самого Шамиля Басаева и его дела снизошла милость Аллаха…"

 Со следующей фотографии на Полуяна смотрело знакомое по телевизионным картинкам лицо арабского террориста Хаттаба. Рассматривать его не было ни причины, ни желания. Ткнув в клавишу «Page Down», Полуян убрал фото и начал читать справку.

 "Хаттаб — псевдоним полевого командира интернационального мусульманского отряда ваххабитов, действующего на территории Чечни.
 Настоящее имя — Хабиб ар-Рахман. Родился в шатре кочевников-бедуинов в пустыне Саудовской Аравии. Точное место неизвестно, поскольку такое не фиксируется. Подростком был направлен семьей на обучение в США. Имеет иорданское подданство.
 Боевую деятельность в террористических мусульманских организациях начал под руководством Шейха Азама. С 1988 принимал участие во всех крупных операциях афганских моджахедов против Советской армии (Джелалабад, Хост). Был несколько раз ранен.
 В Чечне с 1995 года. Участвовал в боях у Харачоя (1995), у Шатоя и Ярышмарды (1996).
 Организовал и руководил нападением на российский военный гарнизон в Буйнакске в ночь с 21 по 22 декабря 1998 года.
 Содействовал превращению дагестанских аулов Карамахи и Чабанмахи в военные базы ваххабитов.
 Укреплению влияния Хаттаба в кругах дагестанских экстремистов способствовала его женитьба на Фатиме Бидаговой, дочери мухтара — старейшины аула Карамахи.
 В Чечне авторитет Хаттаба укрепила дружба с семейством Басаева. Отец известного террориста Шамиля — Салман подарил Хаттабу дом в ауле Дышне-Ведено и назвал его приемным сыном. Это резко усилило позиции арабских и афганских наемников в чеченских событиях.
 Отряд Хаттаба вырос за счет привлечения молодежи и на его базе в ауле Сержень-Юрт создан центр подготовки диверсантов «Кавказ» или «Саиб Абу аль-Вакас».
 Воспитывая у подчиненных ему диверсантов силу духа, Хаттаб лично проводит пытки и казни. Кровавые расправы с теми, кто не одобряет и не поддерживает идеи ваххабизма сделали Хаттаба символом религиозного фанатизма и терроризма…"


 18

 — Хорошо, общий фон ясен, — сказал Полуян, возвращаясь к своим гостям. — Но кто он, этот тип, ради которого все затевается? Кто-то очень серьезный? Почему на него нет справки? Я все просмотрел, что мог.
 — Мы ее получим в случае, когда подтвердим свою полнейшую готовность к операции.
 — Неужели о нем так ничего и не известно?
 — Известно, но весьма немногое. Причина проста: в сфере интересов наших спецслужб этот фигурант пока не оказывался. Тем не менее, кое что мы установили. В публикациях «Кто есть кто в Саудовской Аравии» фамилии основных владельцев крупного капитала имеют обычно окончания «ибн Сауд». Это вроде фирменной марки, свидетельствующей о принадлежности человека к правящей королевской фамилии. Поэтому исследователи в первую очередь обращают внимание на чужаков. Среди них — Бен Махзуф, сколотивший и оставивший наследникам капитал в семь миллиардов долларов. Затем следует Усама бен Ладен с четырьмя миллиардами. Это фанатик, которого на Западе называют террористом номер один. Он окончил университет Абдулы Азиза в Джидде. Во время войны в Афганистане за свой счет перебросил туда десять тысяч наемников из Саудовской Аравии, Египта, Пакистана, Судана, Йемена, Алжира. С того времени арабские наемники, благодаря Ладену, появляются всюду, где ведут войну исламисты. Теперь он финансирует боевиков в Чечне. Затем идет Абу Бакр, верный приспешник Усамы, его эмиссар. На войне сколотил состояние в сто миллионов. Оба они объявлены американскими спецслужбами в розыск в связи с террористическими актами против посольств США в Кении и Танзании.
 — Командиры, — Полуян оглядел гостей, — А ведь вы меня всерьез заинтриговали! Но есть одно сомнение. Вы говорили о деньгах. Это в духе нашего времени: все на продажу. Но меня беспокоит юридическая сторона дела. При желании, а такое желание неизбежно возникнет у тех, кто узнает о нашем призе, группу по закону можно объявить преступной организацией. И тогда потянется целый букет статей Уголовного кодекса. Таких как, скажем, организация преступного сообщества, бандитизм и даже терроризм. На этом фоне обвинения в убийствах и захвате заложников — а такие деяния в ходе акции просто неизбежны — покажутся детскими забавами на фоне первых трех обвинений.полохи над 
 Резванов посмотрел на Полуяна с искренним удивлением.
 — Игорь, можно подумать, что ты готовился к нашему разговору и штудировал при этом Уголовный кодекс! Если честно, я потрясен.
 — А ты не трясись. Чтобы защитить свое право заниматься производством, обороняться от грабителей и чиновников, которые зачастую оказываются одними и теми же людьми, мне пришлось купить Свод законов и читать его вечерами вместо Священного писания. Если тебе все ясно, ответь на мой вопрос.
 — Постараюсь тебя успокоить. Для придания акции законного характера с группой военных профессионалов будет заключен контракт на проведение диверсионной акции в горных районах Чечни. Это даст группе возможность вооружиться, передвигаться с оружием по территории России, наконец, вести боевые действия против незаконных вооруженных формирований.
 — Кто с нами заключит такой контракт?
 — Давай пока не будем об этом. Во всяком случае, его заключит с нашей группой контора, облеченная законом на такие действия.
 Полуян молча протянул руку Резванову и положил ее вверх открытой ладонью. Резванов щелкнул по ней двумя пальцами.
 — Забито. И еще вопрос. Кто из вас вышел на это дело?
 — Я, — сказал Ярощук, еще и не подозревая в какое опасное положение мог поставить и себя, и миссию по привлечению к делу Полуяна.
 — Как это произошло?
 Ярощук потянулся и свел вместе лопатки за спиной. Он засиделся и у него побаливал позвоночник.
 — Трудно сказать, как оно произошло. Меня хотели прихватить на живца. На одну актрисульку…
 — Я знаю, как это бывает, — усмехнулся Полуян. — Меня самого тоже однажды именно так и закадрили. «Меня надо убить, — это она говорила. — Я так утомилась…» И все натурально! Ах, девочка-очаровашка…
 «Меня надо убить. Я так утомилась», — эти слова Валентины Зеркаловой Ярощук очень хорошо запомнил, и странное совпадение его сразу заставило насторожиться.
 — Откуда эти слова?
 — Эти-то? — равнодушно ответил Полуян. — Из «Чайки». Антон Павлович Чехов, — в голосе Полуяна звучала ирония.
 Резванов смотрел на Ярощука страшными глазами, пытаясь хоть как-то передать ему свое беспокойство, остановить его но тот ничего еще не понял.
 — Как фамилия твоей жены? — спросил он. — Если не секрет, конечно.
 — В суровой армейской жизни она носила фамилию Полуян. А вот в счастливых своих мечтах называла себя народной артисткой Зеркаловой… Валентина Зеркалова — так должны были бы писать крупным шрифтом на афишах. Вроде Алла Тарасовой. Правда, дождаться этого ей, кажется, не удалось. Впрочем, я не знаю, давно потерял ее из виду. И не жалею, честно говоря…
 Ярощук глубоко вздохнул, поперхнулся и закашлялся. Полуян участливо стукнул его по спине, помогая одолеть кашель. А Ярощук обалдело думал: «Как это я не ляпнул фамилии актрисульки! Вот было бы дело!»
 Чтобы уйти подальше от фамилии, прозвучавшей в разговоре, и отвлечь от нее внимание, Ярощук спросил:
 — А кто из вас от кого ушел? Ты от нее или она от тебя?
 — Мужику трудно сознаваться, что от него уходит женщина, но ушла она.
 Ярощук вздохнул.
 — В жизни всегда есть место подлости.




 Часть четвертая. Сполохи над Аргуном


 Из радиоперехвата, сделанного разведотделением штаба войсковой группы.

 Полковнику БОЙКО Г. И.
 22.10. Неизвестная рация в районе высоты 1625 южнее Ведено, позывной «Ахмет». И рация в районе горы Баумкорт (отметка 1661) Итум-Калинского района с позывным «Чадыри».
 «Ахмет»: Астемир, нас здесь беспокоит один момент. Через соседей с востока к вам направлялась группа специалистов Ханпаши Хамидова. Вел ваш проводник Ихороев. Первый контрольный пункт в Эчеде она прошла нормально. Затем связь прекратилась. Что у вас по этому делу?
 «Чадыри»: «Ахмет», я этим занимаюсь сам. Группу Ханпаши встречали мои люди. От них тоже нет известий. Что там произошло не могу сказать. Пока у меня одно предположение. В горах прошла буря. Пролился дождь. Сильный. Были оползни и обвалы. Группа могла задержаться. Я с отрядом пройдусь по маршруту и все проверю. Не беспокойтесь.
 «Ахмет»: Астемир, очень прошу тебя — не расслабляйся. Если это стихия — одно дело. Но у нас есть опасения, что там могут оказаться федералы. Было известие, что диверсионная группа контрактников вышла в район Кенхи. Прошло много времени, наши там эту группу ждали, но она не появилась. Астемир, будь осторожен. На перевале могут оказаться федералы.
 «Чадыри»: «Ахмет», спасибо за предупреждение. Мы всегда осторожны и все проверим точно. Сделаем дело — сообщим".
 Примечание: Рация с позывным «Ахмет», судя по ее расположению, организационно находится в подчинении Аслана Масхадова. «Чадыри» — скорее всего позывной полевого командира Астемира Везирханова, отряд которого действует в Итум-Калинском районе.


 1

 Меир Бен Ари закончил юридический колледж в США, где его отец, гражданин Израиля, работал в консульстве своей страны. По закону Бен Ари был призван в израильскую армию, прошел курс начальной военной подготовки, затем после сурового тестирования получил предложение продолжить службу в специальном антитеррористическом подразделении разведслужбы. Важную роль в назначении сыграло знание им четырех языков, в том числе русского и арабского.
 По долгу службы Бен Ари участвовал в нескольких боевых операциях, был ранен в руку и награжден военной медалью. После стажировки в штаб-квартире разведывательной службы «Моссад» стал помощником военного атташе в посольстве Израиля в Вашингтоне, где занимался вопросами антитеррора.
 В Вашингтоне Бен Ари встретился и познакомился с Георгием Бойко, который работал в военном атташате советского посольства.
 И вот теперь, по договоренности с полковником Бойко, он ожидал прихода некоего Полуяна, которого тот настоятельно рекомендовал, как крупного специалиста-диверсанта. Сам Полуян, демонстрируя пунктуальность, появился на Большой Ордынке за три минуты до назначенного времени.
 У входа его уже ожидал Бен Ари, и они вместе прошли в помещение, отведенное для переговоров.
 Бен Ари во время беседы сидел за столом, сцепив пальцы рук и поставив их перед собой заборчиком, словно хотел отгородиться от собеседника.
 — Господин Полуян, мне назвали вас специалистом своего дела и сомневаться в рекомендациях тех, кто вам их дал, я не собираюсь. Больше того, мне не понадобятся от вас никакие подтверждения вашей квалификации. Сотрудничество в таком деле, как наше, может строиться только на полном доверии. Вы согласны?
 — Да, — ответил Полуян, склонив голову.
 — Теперь о человеке, ради которого затевается операция. Скажу прямо, шейх Абу Бакр не просто террорист. Он — вирус терроризма. Это фанатик, который сеет вокруг себя зло, поддерживает любое насилие, совершаемое под знаменем ислама. Именно спекуляции на борьбе за чистоту веры долгое время обеспечивали Абу Бакру поддержку правительств Саудовской Аравии и эмиратов Персидского залива. Он пользуется большим авторитетом в Ираке, Ливии, Афганистане. Нашим политикам пришлось потратить немало усилий, чтобы изменить в исламских государствах представления об этом человеке. Вы сами понимаете, что никто из них до сих пор не хочет публично осудить его, поскольку такое осуждение может прозвучать как осуждение борьбы с врагами ислама. Но Саудовская Аравия, Эмираты и Пакистан сегодня уже дистанцировались от исламского терроризма. И если Абу Бакр окажется в наших руках, это не вызовет протеста официальных властей ближайших соседей Израиля…
 Полуян улыбнулся. Речь господина Бен Ари напомнила ему о времени, когда в подчиненных ему ротах замполиты с серьезным видом объясняли солдатам суть международных событий, о которых сами только что вычитали из газет.
 Бен Ари заметил эту улыбку и психологически точно определил ее смысл.
 — Господин Полуян, вы улыбнулись. Но поверьте, для понимания нашей позиции мой рассказ имеет определенное значение. И это не политбеседа, как вам показалось.
 Полуян улыбнулся снова.
 — Вы не совсем точно поняли мою улыбку. Я всегда придерживаюсь принципа, что информация не бывает избыточной.
 — Вот фотография того, о ком мы говорим.
 Полуян рассмотрел фотографию. Обычное лицо с правильными арабскими чертами. Глаза смотрели прямо, взгляд невыразительный — скучающий или бездумный, понять было трудно. Большая неухоженная борода, какая-то клочковатая, похожая на куст степной верблюжьей колючки. Такие же неухоженные усы. Тонкие брезгливые губы. Уши, торчавшие в стороны, напоминали ручки кастрюльки.
 — Вы мне ее дадите?
 — Безусловно.
 — А вот материалы космической съемки. Сделана она с разведывательного спутника армии Соединенных Штатов. По существующей договоренности, передать вам снимки я не могу. Но наш специалист обработал материал на компьютере, и я готов предоставить вам копию в виде топографической карты. Вот она.
 Бен Ари взял со стола папку в зеленой пластиковой обложке и положил перед Полуяном. Тот раскрыл корочки. Карта, судя по координатной сетке, представляла узкую полосу горной местности, с проставленными на ней соответствующими цифрами.
 — Синим овалом очерчена зона, в которой предполагается место расположения Абу Бакра. Это так называемый Мертвый город, а на деле группа развалин горских аулов при впадении реки Мешехи в Аргун.
 — Я изучу это, — сказал Полуян, откладывая чертеж.
 — Теперь финансовое обоснование договора. Может быть, я огорчу вас, но условия такие: живой шейх Абу Бакр — миллион долларов. Мертвый — половина этой суммы.
 — Какая разница — живой он или мертвый? — Полуяна требование такого рода удивило. — Обычно, устанавливая цену за голову, имеют в виду любое состояние разыскиваемого.
 — Абу Бакр нам нужен живой. Мертвый, по ряду причин, он стоит дешевле.
 — Да, но достать этого типа во всех случаях достаточно трудно. Разве не так?
 — Вы — профессионал, господин Полуян, потому, задавая вопрос, лукавите. Но я отвечу. Ликвидировать шейха можно одним выстрелом с дальнего расстояния. Выследить, найти позицию и, — Бен Ари сделал указательным пальцем движение, имитируя нажим на спусковой крючок. — Верно?
 Полуян кивнул, соглашаясь.
 — А вот взять его живым куда сложнее. Придется войти в соприкосновение с личной охраной. Захватить и увезти пленного на определенную территорию также составит трудности. И немалые. Мы все это понимаем и оцениваем оба результата по разным тарифам.
 — Можно еще вопрос? — Полуян посмотрел Бен Ари в глаза. — Правда, он касается больше политики.
 — Да, пожалуйста. Я предпочитаю устранить все неясности заранее, чтобы позже не возникало недоразумений.
 — Скажите, зачем шейх вам нужен обязательно живым?
 — Я не сказал, что это обязательно. Точнее, мы предпочли бы видеть его в таком состоянии.
 — Почему?
 — Его будут судить в Израиле. И приговорят к смерти.
 — Вы говорите о приговоре так уверенно, будто не суд будет определять судьбу шейха, а это уже сделано вашим правительством.
 — Конечно, это решит суд. Но по статьям, которые будут ему предъявлены, смертный приговор предопределен законом.
 — В чем же смысл суда?
 — Вы не следили за делом Оджалана? Это бывший лидер курдской рабочей партии, организатор множества террористических актов. Для курдских фанатиков Оджалан был непререкаемым авторитетом для курдов. У турецких спецслужб имелась возможность устранить Оджалана физически, без суда. Но они решили этого не делать. Мертвый Оджалан стал бы считаться святым великомучеником и его смерть вдохновляла бы террористов. Турецкие спецслужбы сумели задержать Оджалана. Это вызвало бурю эмоций у его сторонников. Вы, конечно, знаете об акте самосожжения молодых курдов перед Государственной Думы в Москве. И вот начался суд. Испуганный смертным приговором, Оджалан публично заявил, что в обмен на жизнь призовет курдов сложить оружие. Так был развенчан образ отважного бойца. Оджалан оказался обычным трусливым политиканом-подстрекателем. Судя по тем сведениям, которые мы имеем о шейхе Абу Бакре, он обычный спекулянт идеями ислама и развенчать его публично куда полезнее, чем превращать в шахида — мученика, отдавшего жизнь за веру.
 — Хорошо, я понял, но исключить смертельный исход в операции трудно. Короче, если шейх погибнет, что от меня потребуется для доказательства этого факта?
 — В ваши руки может случайно попасть нижняя челюсть с зубами. У нас есть зубная формула этого террориста. Он лечил зубы у дантиста в Саудовской Аравии. Нужные свидетельства случайно попали в руки нашей службы.
 — Я понял, — Полуян улыбнулся. — Кстати, зубы — это на крайний случай. Надеюсь, что трофей вам придется сличать с его фотографией. А, миллион — большие деньги… Мне придется составлять отчет о проделанной работе?
 — Нет, отчет напишет наш сотрудник. Это значит, господин Полуян, что вам придется отказаться от славы. Никто никогда не должен узнать, как была выполнена задача. Во-первых, это в интересах безопасности всех членов вашей группы. Нам бы не хотелось, чтобы исламские радикалы объявили на вас охоту. Во-вторых, учтите, я делаю крайне честное признание: нам желательно приписать успех в задержании своей спецслужбе. И еще одно. В случае полного провала вашей миссии, господин Полуян, мы об операции ничего не знали и не могли знать.
 — Спасибо, доктор Бен Ари. Вы предельно откровенны и это меня устраивает. Еще вопрос. Как мне и моим коллегам объяснить налоговой службе появление у нас огромных денег, да еще в иностранной валюте?
 Бен Ари засмеялся.
 — Очень просто. Все будет оформлено как оплата лекций и специальных консультаций.
 — А в это поверят? Сто сорок тысяч на человека — это не мало.
 — Поверят. Когда ваши депутаты Госдумы декларируют миллионы, которые получают за лекции и консультации, им верят. Тем более, мы сделаем для вас легальные документы… Вас устроит?
 — Вполне. После того, как мои лекции будут оплачены, я тоже могу именовать себя доктором? — усмехнулся Полуян.
 — Я первым вас так назову, — Бен Ари засмеялся. — Тем более, что наша беседа подтвердила ваш профессионализм. Но не обижайтесь — вы профессионал советский.
 — Для меня это совсем не оскорбление.
 Бен Ари усмехнулся.
 — Советское — значит отличное?
 — Нечто в этом роде. Но скажите, почему вы сделали такой вывод?
 — Очень просто. Специалист с торговой маркой «Мэйд ин ЮэСэЙ» начал бы беседу с выяснения вопроса об оплате. Вы же первым делом стали выяснять технические вопросы задания.
 — Тогда последний вопрос. Куда поступят деньги?
 — Счет для вас откроют в швейцарском банке после перечисления авансовой суммы в двадцать пять тысяч долларов. Это будет сделано сразу после заключения договора между нами. Остальная сумма ляжет на счет немедленно после представления и опознания интересующего нас субъекта. Номер счета и все инструкции об управлении счетом по факсу и телефону, получите от представителя банка в Москве. Он сообщит вам кодовые слова и цифры для идентификации владельца вклада.

 2

 Из израильского посольства они поехали в дипломатическое представительство Грузии в России.
 Их встретил военный атташе, господин среднего роста, спортивно сложенный, одетый в дорогой, темный с металлическим блеском костюм. Галстук в косую черно-красную полоску был завязан аккуратным ровным узлом. От атташе одуряюще пахло французским одеколоном, и весь он светился довольством и ухоженностью.
 — Полковник Окропиридзе, — представился атташе и протянул Полуяну руку.
 — Васильев, — назвался Полуян фамилией, которую проще всего запомнить, не посчитав при этом нужным упоминать о своем воинском звании.
 Они прошли в небольшой кабинет, отделанный темными дубовыми панелями, сели за стол. На его полированной поверхности стояла бутылка вина и две вазы с фруктами. Окропиридзе занял место так, что за его спиной оказался большой портрет президента Грузии Шеварднадзе. Рядом с ним лежал закрытый блокнот в кожаном переплете.
 — Рекомендую, — Окропиридзе взял бутылку и показал Бен Ари красочную этикетку. — Лучшее грузинское вино. «Атенис мцвани». Его любил сам генералиссимус Сталин. У вас считают, что он предпочитал «Киндзмараули», это неточно. «Атенис мцвани» вино с его родины.
 С лица полковника, когда он смотрел на Полуяна, не сходило выражение надменного превосходства, но едва он переводил взгляд на Бен Ари, надменность сменялась подчеркнутой почтительностью. У Полуяна это вызывало не раздражение, а насмешку.
 Разливая вино, Окропиридзе повернулся к Полуяну.
 — Вино у меня настоящее. К сожалению, сейчас в Москве из десяти бутылок грузинского вина восемь — российские подделки.
 — Знаю, — легко согласился Полуян. — В основном наши подделки производятся из винограда, выращенного в Заполярье, в Мурманской и Архангельской областях.
 Бен Ари тонко улыбнулся. Окропиридзе промолчал.
 После того, как они попробовали сухонькую кислятинку из окресностей Гори, Бен Ари отставил бокал и сказал:
 — Мы не будем вас утомлять, господин полковник. Главное в предстоящем деле мы обсудили детально. Господин Васильев — тот человек, который доставит на границу с Грузией интересующего мою страну субъекта или сведения о нем. Мы заинтересованы, чтобы в процессе передачи не возникло непредвиденных ситуаций, а также в том, чтобы сведения о предстоящем акте передачи не попали в третьи руки.
 Полковник Окропиридзе выслушал Бен Ари, не выражая эмоций. Он лишь сосредоточенно крутил в руках дорогую авторучку с золотым пером, будто именно это в настоящий момент для него являлось главным делом в переговорах. Ответил, взвешивая каждое слово с нескрываемой торжественностью, как и подобает дипломату.
 — Позиция правительства Грузинской республики в обсуждающемся вопросе определяется интересами государственного суверенитета и безопасности наших границ. В соответствии с договоренностью, которая достигнута между компетентными органами Грузии и государства Израиль, грузинская сторона готова принять на границе Грузинской республики и республики Ичкерия…
 Полуян хлопнул ладонью по столу. Шлепок получился громкий и дорогая ручка, которую Окропиридзе аккуратно положил рядом со своим блокнотом, шевельнулась и покатилась. Грузин задержал ее, вскинул брови. Шлепок Полуяна сломал чинность дипломатического протокола.
 — Если я правильно понял, — сказал Полуян, — вы имели в виду границу между Российской Федерацией и Грузией?
 Бен Ари бросил выразительный взгляд на Окропиридзе, показав, что тому незачем затевать пикировку, когда переговоры ведутся по серьезным вопросам. Грузин понял молчаливый упрек израильтянина и, не признавая своей ошибки, все же исправил ее.
 — Грузинская сторона на пограничном переходе Шатили готова принять от вас задержанного субъекта для передачи представителям государства Израиль.
 Полуян посмотрел на израильтянина и пожал плечами.
 — Мистер Бен Ари, вас устраивает такая постановка вопроса?
 — А вас? — спросил Бен Ари.
 — Меня? Нет. Я готов передать террориста, в случае его задержания, в руки представителя государства Израиль в присутствии должностных лиц грузинской стороны.
 — Ваше предложение, — Окропиридзе демонстрировал непреклонность, — может оказаться неприемлемым для государственных структур Грузии.
 — Вполне возможно, — миролюбиво согласился Полуян. — Но я уверен — великая Грузия пойдет навстречу маленькому Израилю. Сильные всегда должны проявлять благородство…
 Бен Ари тщательно скрыл улыбку, но глаза его все же блеснули.
 — Не беспокойтесь, господин Васильев. Я думаю, не стоит загружать посольство Грузии и господина военного атташе лишними заботами. Наш посол переговорит лично с господином президентом Грузии и они решат эту проблему.
 Окропиридзе, пытаясь хоть как-то задеть русского, неожиданно сказал:
 — Должен вас предупредить, господин Васильев, что в случае, если группа, сопровождающая фигуранта, интересующего господина Бен Ари, пожелает вернуться из Ичкерии в Россию через территорию Грузии, на границе она будет разоружена и вопрос о ее пребывании на нашей территории грузинские власти рассмотрят особо.
 Полуян сделал вид, что его совсем не задело откровенное стремление Окропиридзе показать израильтянину, как он может унизить русского. Ответил спокойно, изобразив снисходительную улыбку.
 — Далась вам эта Ичкерия! Наша группа будет работать на территории России и просить разрешения на проезд через Грузию мы не намереваемся. Если вы имеете в виду наше возвращение в центр — это другое дело. После окончания акции я собираюсь поехать отдохнуть в Сочи. Но туда легко добраться вертолетом через республику Абхазию. Разве не так?
 Окропиридзе прикусил губу. Глаза Бен Ари уже откровенно лучились смехом. Русский оказался твердым орешком, и грузину, при всех стараниях, ни разу не удалось поставить его в неловкое положение.
 Они вышли из посольства вдвоем.
 — Может вас куда-то нужно довезти? — спросил Бен Ари предупредительно.
 — Спасибо, не надо. Будет лучше, если вы согласитесь немного прогуляться со мной.
 Бен Ари кивнул. Они двинулись неторопливым шагом.
 — Простите за откровенность, мистер Бен Ари, — начал разговор Полуян, — но я не доверяю грузинам.
 — Это у вас личное?
 — Нет, я не националист, если это вас интересует. Мое недоверие профессиональное. Беспокоиться заставляют две причины. Во-первых, я отвечаю за жизнь людей, которых поведу на операцию. Во-вторых, я привык выполнять условия договоров. В данном случае моя обязанность — передать вам шейха живым. Теперь представьте, что здесь, в Москве, произойдет утечка информации о нашей группе и точке границы, где должна будет произойти передача Абу Бакра…
 — В такой же мере утечка может произойти и на грузинском пограничном пункте в Шатили.
 — Именно потому я и сказал, что не доверяю грузинам, а не этому торговцу мандаринами, с которым мы говорили.
 — Он что, в самом деле торговал мандаринами?
 — Не знаю, но судя по тому, как он пытался со мной говорить, вежливость ему прививали на базаре.
 — Как говорят, за словом вы в карман не лезете. И все же грузин, мне кажется, вы не любите.
 — Сказать откровенно?
 — Да, конечно.
 — Я скорее не люблю американцев.
 — Не боитесь испортить со мной отношения? Американцы — наши союзники.
 — Мистер Бен Ари! Можно подумать, что американцы любят нас, русских!
 Бен Ари засмеялся.
 — Откровенность за откровенность. Сказать, что я вас люблю, было бы неправдой. Но ваша прямота подсказывает, что вам можно полностью доверять.
 — Спасибо.
 — Значит, вы мне тоже доверяете? Почему? А если я вас обману? В игре участвуют очень большие деньги…
 — Обманывать меня вам не резон. Во-первых, по той причине, что на кону ваша личная репутация. Из-за суммы, о которой идет речь, вы ее портить не станете. Ведь в случае, если все пройдет успешно, вы получите куда большие дивиденды. Разве не так? Во-вторых, вы понимаете, что я не бросаюсь в воду, не подумав, как из нее выплывать. Верно?
 — Вы правы, — согласился Бен Ари. — Что касается полковника Окропиридзе, он, возможно, неплохой военный.
 — Я ему не судья, однако замечу, что грузины никогда не были хорошими военными. Артисты, футболисты, киношники — это да, но только не вояки. Армяне — другое дело. Советские маршалы Баграмян, Бабаджанян, адмирал Исаков… Для меня эти имена что-то значат. А теперь другие. Вы их конечно знаете. Маршал Советского Союза Берия. Генералы Гоглидзе, Рухадзе, Церетели, Цанава, Рапава. Этих монстров сегодня не помнят, но все они состояли в штате сталинских палачей, там получали звезды на погоны и ордена. Впрочем, давайте вернемся к нашему делу. Скажите, на переходе в Шатили нас будут ждать только ваши люди или вы появитесь там сами?
 — Там будут и мои люди, и я. Вас устраивает?
 — Вполне. Куда важнее, чтобы после того, как мы возьмем шейха у меня была возможность связаться с вами. Я сообщу время, когда выйду к Шатили. Вы добавите к этой дате пять или шесть дней и назовете это время грузинам. А сами останетесь на границе.

 3

 Утром следующего дня Полуян, Ярощук и Резванов на конспиративной квартире в центре города встретились с полковником Бойко. Разговор был деловой и профессиональный.
 Сперва Полуян подробно рассказал о беседе с Бен Ари, затем описал встречу с господином Окропиридзе, не забыв упомянуть о вине, которое в полной мере отвечало вкусам тех, кого мучает низкая кислотность.
 Затем Полуян разложил карту-схему, полученную об Бен Ари. Он просидел над ней всю ночь и был готов доложить свои соображения.
 — Я прикинул возможный маршрут группы в район Мертвого города, так чтобы он увязывался с обстановкой боевых действий в Северной Чечне. Если интересно, взгляните. Кстати, примерно в этом районе проходят и группы моджахедов, которые идут через Азербайджан на «заработки» в Чечню.
 — Показывай.
 Все склонились над картой.
 — Границу Дагестана и горной Чечни, — продолжил доклад Полуян, водя по карте карандашом, — мы перейдем через перевал на Снеговом хребте с отметкой 2997. Дальше по реке Хуландойахк до ее впадения в Шарааргун. Там место пустынное и есть брод…
 — Есть иное предложение…
 Все посмотрели на Бойко, который прервал докладчика.
 — Мы слушаем, — сказал Полуян.
 — Снеговой хребет вам целесообразней перейти по перевалу Ягодак. Пути здесь более нахожены, а само седло несколько ниже по высоте — всего 2838. Затем надо двигаться до устья правого притока Шарааргуна и по нему выйти к развалинам аула Хашелдой. У старого кладбища, на берегу Шарааргуна, переправиться через реку к развалинам Духархой. Здесь, у аула Шара начинается дорога, которая ведет в райцентр Итум-Кале.
 — Я думал о таком варианте, как о запасном, — сказал Полуян. — Но этот маршрут проходит по населенным местам и более труден.
 — Тем не менее он быстрее выведет вас к первой цели. Где-то здесь между хребтами Басхой и Ханча-Ройдук, на восточных склонах горы Рогкорт, расположена секретная материально-техническая база Басаева и Хаттаба. Низкие складские сооружения покрыты камнем-плитняком и потому их точное расположение не выявляется ни со спутников, и ни аэрофотосъемкой. Короче, у командования нет координат для точечного удара. Смотрите сюда. Вот несколько овалов. Это развалины аулов, которые давно оставлены людьми, здесь же условный знак «сар» — сарай…
 — Намек понят, — сказал Полуян. — Что требуется от нас?
 — Совсем немного. Поскольку удобный маршрут выхода в район, где находится шейх Абу Бакр проходит вблизи базы, ее разведка и визуальное обнаружение помогут получить точные координаты…
 — Скромненько, но со вкусом! — хмыкнул Полуян. А что мы с этого будем иметь?
 — Определение координат базы является условием, на основании которого с группой будет заключен официальный контракт. Он придаст вашим действиям легальность. Кроме того, это позволит обеспечить вам поддержку фронтовой авиации при доставке в исходный район и ваше возвращение после выполнения задания.
 — Ради такого пустячка мы готовы попотеть, — сказал Полуян. — Только вопрос: сколько человек будет знать об истиных целях нашей группы?
 — Все те, кто о ней знает сейчас, плюс один.
 — Кто он, это «плюс один»?
 — Генерал Шалманов.
 — А как насчет вертолетчиков?
 — Исходный район выбран в Дагестане так, что куда вы пойдете и какую цель ставите перед собой, угадать нельзя. Перед вами будет сто дорог.
 — Добро, мы берем эту базу на себя.
 Бойко облегченно вздохнул:
 — Я думал вас придется уговаривать дольше.

 4

 К удивлению Полуяна заключение контракта на выполнение диверсионной акции в глубине Чечни прошло без задержек. Бумага, пущенная полковником Бойко по субординации, быстро обросла разрешающими визами. Начальников, которые имели право принимать решения, секретная база снабжения боевиков оружием и боеприпасами серьезно беспокоила, и то, что ее можно уничтожить чужими руками, ни в коей мере не рискуя штатным спецназом, устраивало всех.
 Уже на следующий день Резванов уехал в Российский штаб армейских профессионалов подбирать трех остальных членов группы.
 — Нужны два снайпера и инженер-минер, — провожая его, наставлял Полуян. — Лучше из морпехов или десантников.
 Сам же вместе с Ярощуком отправился к Бойко, утрясать вопросы вооружения группы.
 С первых же слов Полуян начал осуществлять нажим. Он по опыту знал, что у армейских снабженцев, чтобы получить самое необходимое, просить надо в два раза больше. На встречу Бойко привел капитана — артиллериста — специалиста по вооружению.
 — Вот списочек, — Полуян выложил на стол лист компьютерной распечатки и подвинул его Бойко. — И скажу сразу — отказов не приму. Ставить на карту жизнь свою и тех, кто пойдет со мной, из-за того, что какой-нибудь майор… (Сперва он хотел сказать «капитан», но решил не обижать присутствовавшего вооруженца и повысил предполагаемого противника в звании) сочтет наши требования завышенными, я не соглашусь.
 — Успокойся, — сказал Бойко. — Мы еще не видели списка. Если он разумный и ты не воткнул туда ядерную боеголовку…
 — Не воткнул.
 — Хорошо, читаю. «Бинокли призменные широкоугольные. Шестикратного увеличения. Загорского производства. Всего пять…»
 — Стоп, стоп, — сказал капитан. — Георгий Иванович, вы знаете цену этим изделиям? По пятьдесят долларов за единицу. Всего пять! Мы же с вами сразу оставим управление без штанов.
 — Что предложишь?
 — Давайте так. Пусть получают армейские полевые бинокли со склада. Нас никто не поймет, если мы начнем выдавать новейшие системы, когда в достаточном количестве имеются старые аналогичные изделия.
 — Признайся, Игорь Васильевич, ты ведь составлял свой запрос, чтобы подначить нас? — усмехнулся Бойко.
 — Наверное не без этого, — охотно согласился Полуян. — Но больше для того, чтобы убедиться, с кем мы имеем дело. С людьми, которые знают, что Басаев и Хаттаб получили двадцать пять миллионов баксов на снаряжение, а на то, чтобы бороться с ними, нам выдают дубинку, или эти люди уже хоть чему-то научились за последнее время.
 — Бинокль не дубинка, — упрямо возразил капитан и подшмыгнул сырым носом. Он явно либо простыл, либо у него была на что-то аллергия. — Оптика мало изменилась с того времени, когда ее изобрели.
 — Давай, — Полуян потянул к себе по столу список. — Кончили, и я пойду по холодку к едрене Фене. Спорить по пустякам с вами — себе дороже. Я ставлю жизнь, а мне говорят, что она не стоит бинокля. Спасибо за понимание.
 Бойко положил на лист ладонь, не позволяя его забрать.
 — Хорошо, объясни, зачем тебе такие бинокли и в чем их удобство?
 — Во-первых, нужны они не мне, а моей группе. Во-вторых, у изделия небольшой вес, обрезиненный корпус. В горах это защитит оптику от случайных ударов. Далее, оптика с многослойным просветляющим покрытием, с полем зрения в двенадцать с полтиной градусов.
 — Товарищ Полуян, — снова заговорил вооруженец, — давайте поступим проще. Возьмите несколько биноклей с двадцатикратным увеличением. Они есть на складе. И все проблемы будут решены.
 — Не обижайся, капитан, но пошел ты… Двадцатикратник тянет весом за полтора килограмма. А потом ты смотрел в него хотя бы один раз в горах, да еще в туман?
 — Нет, не смотрел, а что?
 — А то, что будешь крупным планом рассматривать не местность, а капли тумана, плавающие перед твоим носом.
 Бойко тяжело вздохнул.
 — Я теперь понимаю, Полуян, почему тебя не любило начальство. Мне говорил об этом Резванов, но теперь и сам вижу: ты кого хочешь достанешь. Никакого понятия об экономии и финансовой дисциплине…
 — Тебе нужна экономия? Убеди начальство сократить пять запланированных вылетов авиации. Этого нам хватит на экипировку. А летуны один хрен профукают деньги на ветер.
 — Ладно, бинокли капитан выдаст. Пошли дальше. «Тепловизионный прибор обнаружения — ТПО». Это что за зверь?
 — Зверь, именуемый «тепловизор». Преобразует невидимое глазу инфракрасное излучение в видимое и дает возможность наблюдать за ним через окуляр. Дальность обнаружения человека — безразлично, пойдет он ночью открыто или затаится в кустах, — четыреста метров.
 — Откуда тебе о таком известно?
 — У меня на пасеке такой есть.
 — Так, а цена?
 — Это спрашивают представители спецслужбы государства, которое все еще пыжится выглядеть могучим и самостоятельным?…
 Так предмет за предметом Полуян выколачивал то необходимое, что могло обеспечить успех группы при действиях в отрыве от своих войск. Когда они прошлись по списку, Бойко сказал:
 — Ладно, Игорь Васильевич. Ты знаешь, что у каждого из нас есть право на посмертную реабилитацию. Я постараюсь реабилитироваться в твоих глазах при жизни, прямо сейчас.
 — Интересное кино. Интригуешь?
 — Стараюсь.
 — Тогда валяй.
 — Капитан решил передать вашей группе два спутниковых портативных телефона «Моторола». Оба номера зарегистрированы на археологическую экспедицию. Аппараты обеспечивают прямую связь с любой точки вашего маршрута с нами через спутник Иридиум. Можно было выбрать и другую модель, например, Куосеру, но она тяжелее и берет больше энергии…
 Полуян решил пройтись по оружейным магазинам.
 Первый из них он нашел на одной из старых московских улиц в центре города. Магазин помещался в полуподвале многоэтажного дома. Легкий навес, покрытый металлическими листами, которые имитировали черепицу, прикрывал десять ступеней вниз. Над входом красовалась вывеска. Золотые буквы, наложенные на эмалированную пластину, складывались в слово «ЗАЩИТА».
 Полуян толкнул дверь и сразу зазвенел колокольчик. Плотный парень в сером форменном комбинезоне, вооруженный укороченным автоматом, с подозрением оглядел посетителя.
 Полуян прошел к прилавку, где под стеклом лежали газовые и пневматические пистолеты, один к одному воспроизводившие формы широко известных марок огнестрельного оружия — Вальтер ПП-38, Кольт Хай-Пауэр, Беретту, Глок.
 Несколько секций витрины заполняли ножи самых разных форм и размеров. На полках за прилавком размещались спортивные и охотничьи ружья — дробовые и пулевые, с оптическими прицелами и без них.
 Арбалетов Полуян не обнаружил. Продавец — толстошеий парень с фигурой борца — должно быть, заметил разочарование на лице одинокого посетителя и тут же предложил ему свои услуги.
 — Могу я чем-то помочь?
 — Да вот ищу арбалет…
 — Это можно найти.
 — У вас есть техническое описание?
 Продавец еще раз оглядел Полуяна проницательным взором. Он пытался понять, насколько серьезен интерес покупателя и позволит ли ему состояние кошелька приобрести дорогую забаву. Затруднившись с определением, решил, что шансы покупателя пятьдесят на пятьдесят, нагнулся, вынул из под прилавка технический паспорт оружия. Положил на прилавок перед Полуяном. Тот быстро просмотрел страничку текста и нахмурился. Арбалет для боевых целей не годился. Устройство имело длину около метра и было удивительно громоздким. Сила натяжения тетивы составляла 20 килограммов, а дальность полета стрелы достигала 35 метров. И все это при цене в тысячу долларов.
 — Слабовато, — сказал Полуян, возвращая паспорт продавцу. — Вы не знаете, где можно найти такую стрелялку помощнее?
 — Вас она интересует всерьез? — по всему было видно, что продавец решал трудную для себя задачу: определял заслуживает ли покупатель доверия.
 — В самый что ни есть серьез, — сказал Полуян и улыбнулся. — Охота на слонов.
 Продавец вздохнул. Наклонился над прилавком. Сказал негромко:
 — В продаже таких не бывает. Но есть мастер. Делает шикарные вещи на любителя.
 Полуян достал из кармана сотенную купюру, прикрыл ее ладонью и по стеклу витрины продвинул к продавцу.
 — Где бы узнать его адрес?
 Продавец взял книжку товарных чеков, быстро написал несколько слов, вырвал листок и протянул Полуяну.
 Из центра Полуян поехал на Рязанский проспект, где на улице Паперника, в тихом зеленом районе, жил мастер оружия, которое стреляет стрелами.
 Вести разговор с заказчиком дома мастер не стал. Они вышли на улицу и провели беседу, прохаживаясь в зеленом садике возле дома.
 — Нужен арбалет.
 — Спорт? Охота? — спросил мастер и поправил очки.
 — Нечто большее, — сказал Полуян. — Альпинизм. При попадании в дерево стрела должна надежно и прочно закреплять тросик. Затем по тросику через провал или щель перебрасывается канат…
 — Хорошая идея, — дал свою оценку заказу мастер. — Ваши требования к инструменту?
 Полуян обратил внимание, что мастер ни разу не употребил слова «оружие».
 — Элементарные. Минимальный вес и размеры. Дальность не менее шестидесяти метров. Стальные стрелы с возможностью раскрытия наконечников в виде якорей. Это сложно?
 Глаза мастера засветились довольным блеском.
 — Такой заказ будет приятно исполнить. Меня обижает, когда с серьезным видом заказывают ширпотреб. Его проще и дешевле купить в магазине.
 — Как долго придется ждать заказ? — спросил Полуян.
 — Приходите в конце недели, — подумав ответил мастер. — Мне этого хватит…
 С тремя кандидатами, которых с помощью штаба организации Российских армейских профессионалов отобрал Резванов, Полуян беседовал с глазу на глаз. Он полностью доверял опыту Резванова, но хотел поближе познакомиться с теми, кого ему предстояло вести на трудное дело.
 Первый, вошедший в комнату по приглашению Полуяна, сразу же заставил его раскинуть руки в стороны во весь мах:
 — Гера! Вот уж действительно гора пришла к Магомету! Ну, не ожидал!
 Это был Герман Таран — сослуживец Полуяна по бригаде морской пехоты. В то время он командовал ротой разведки и его подразделение часто взаимодействовало с батальоном Полуяна.
 — Ты сколько операций прошел? — спросил Полуян.
 — В Чечне? Три. Глубокие рейды в тыловые районы банд. Был контужен. За все время потерял двух солдат легко ранеными.
 Последнее сообщение Таран сделал с явной гордостью: он всегда относился к той категории командиров, которая бережет солдат.
 — Уволился сам?
 — По сокращению штатов.
 — Кто из наших остался в кадрах?
 — Никто. Всех вытурили в запас после первой чеченской. Заехали грачевские генералы на наших спинах в грязь, вовремя соскочили, отмыли сапоги и разошлись. А мы вот до сих пор ищем места в жизни…
 Полуян потер переносицу, потом лоб. Таран улыбнулся: иногда он и сам делал этот точечный массаж, успокаивая себя и помогая сосредоточиться.
 — Гера, ты «Японский камень» помнишь?
 Вопрос прозвучал так неожиданно, что Таран поначалу его не понял. И вдруг до него дошло. В бригаде, когда они несли службу рядом, подразделения часто штурмовали «Японский камень» — голую скалу, торчавшую в море. Подойти втихую к скале, вокруг которой кипела пена прибоя, затем высадиться на скользкий, как стекло, базальт было делом нелегким, требовало смелости, умения, ловкости. Требовало всего этого постоянно, хотя учения повторялись раз за разом.
 Выработать какой-то шаблон и потом пользоваться им постоянно никогда не позволяло море, бушевавшее вокруг «Японского камня». За это и они чаще звали скалу «Японским городовым».
 — Разве его забудешь? — сказал Таран. — А в чем дело?
 — В том, что игра, которую я предлагаю, будет покруче высадки на «Городового»…
 — Мы с Резвановым на эту тему уже перекинулись словечком.
 — Ты Егорыча откуда знаешь?
 — В Чечне пару раз бегали вместе в горы.
 — А кто те двое, которых пригласили с тобой?
 — Майор Сережа Бритвин. Как и я, мастер спирта по пулевой стрельбе.
 — Ты все еще ударяешь по спирту?
 — А почему нет? Спирт — сила, спорт — могила. По профессии мы не врачи, а убивцы. Я не стараюсь себя обманывать. Занимаемся по найму самым грязным делом, какое только могло придумать человечество. И нет разницы, платит нам государство или кто-то другой. Как в данном случае… Так что спиртом и лечимся.
 — Ладно, не царапай душу. А теперь учти — пойдем на дело, будешь в сухом законе.
 — Игорь! — Таран вскинул руки в паническом жесте. — О чем речь! Я в конце концов не алкаш.
 — Тогда договорились А кто третий?
 — Костик Столяров. Прапорщик. Минер. Золотые руки.
 — Ты его хорошо знаешь?
 — Еще бы. Все три выхода вместе.
 В назначенный день Полуян снова приехал на Рязанский проспект. Вместе с мастером они прошли в гараж, где умелец расположил свою мастерскую.
 Мастер открыл замок, открыл железную дверь. Они вошли в бокс, протиснувшись к верстаку вдоль борта старенького «Москвича».
 Мастер открыл железный шкафчик. Вынул изделие.
 — Ну что?
 Арбалет в исконном понимании этого слова всего лишь лук, снабженный ложем, в котором просматриваются обычные для этой детали элементы — цевье и приклад. Но то, что взял в руки Полуян, походило на классический арбалет в той же степени, как царь-пушка походит на ручной противотанковый гранатомет.
 Тетиву заменила витая пружина, уложенная в цилиндрическую полость ствола. Для постановки оружия на боевой взвод из цилиндра выступала педалька, требовавшая в конечной точке сжатия пружины усилия не менее чем в восемьдесят килограммов. Стальная стрела с острым наконечником вставлялась внутрь цилиндра через дульный срез. Точность выстрела обеспечивало прицельное устройство, а устойчивость полета стрелы гарантировало оперение стабилизатора, которое раскрывалось после вылета снаряда из ствола.
 Полуян подержал арбалет в руках, определяя его вес. Мастер заметил это. Сказал спокойно:
 — Около двух кило. Основную тяжесть дает пружина. Все остальные детали из легкого титанового сплава.
 — Отлично. Мы можем проверить бой?
 — Что за вопрос? Пройдемте за гараж. Там пустырь.
 Мастер взял с полки картонный тубус, предназначенный для переноски чертежей.
 — Вложите сюда.
 Они вышли из гаража. За бетонным забором стояла трансформаторная будка. На ее стене был прибит деревянный щит, в центре которого черной краской кто-то нарисовал концентрические круги мишени.
 — Можете стрелять, — сказал мастер. — Людей тут нет, а кто и увидит, то все здесь привыкли к моим чудачествам. Арбалет устройство бесшумное, стрельба никому не помешает.
 Полуян хотел шагами отмерить дистанцию в шестьдесят метров, но мастер остановил его.
 — Идите к столику под тополем. Оттуда ровно шестьдесят пять.
 Полуян прошел к указанному месту, принял удобную стойку, прицелился и нажал на спуск. Шума и в самом деле не возникло.
 Стрела вылетела из арбалета с легким свистом, какой издает тонкий прут, если им с силой рубануть по воздуху.
 Полуян считал, что боевая пружина, разжимаясь, должна зазвенеть, но металлических звуков арбалет не издавал…

 5

 До Моздока группа Полуяна летела на транспортном «Иле», забитом коробками с гуманитарным грузом, который отправляли в войска организации движения в поддержку армии.
 Бортинженер, следивший за погрузкой, выглядел хмуро.
 — Вы впервые? — спросил он Полуяна.
 — Туда, впервые.
 «Туда» прозвучало столь убедительно, что авиатор понял — мужики прошли в самолет стреляные. Это было видно и по их внешности но удостовериться в этом не мешало. А с такими можно говорить откровенно.
 — Вы уж приглядите за грузом, — сказал он Полуяну. — Иначе растащат сволочи. При разгрузке.
 — Да вы что? — Полуян не смог сдержать изумления. — Как можно?! Это же солдатам.
 — Увидите сами. До солдат на передовую дойдут только крохи. При перегрузке и по пути все растащат тыловые шакалы.
 Резванов выругался. Спросил зло:
 — Неужели об этом никто не знает?
 Авиатор посмотрел на него, как смотрят на недоумков.
 — У нас всегда все все знают. От и до. Только что толку?
 — Расстрелять бы на месте двух-трех мародеров, — сказал Таран мрачно.
 — Другие задумались бы…
 — Вот вы и расстреляйте, — предложил авиатор с безразличием в голосе, пнул какую-то картонную коробку и ушел в кабину…
 В Моздоке группа перебралась в вертолет.
 Простучав коваными ботинками по металлическому трапу, Полуян вошел внутрь машины и его движения вдруг утратили напористость. Прогретый жарким августовским солнцем воздух в вертолете, показался ему таким густым и тяжелым, ко всему еще и сладковато-тухлым, что поднявшись на борт, он словно уперся в невидимую стену.
 Полуян посмотрел на техника, который с невозмутимым видом возился внутри машины, протирая откинутую лавку у борта тряпкой, пропитанной хлоркой.
 — Тухлятину перевозили, что ли? — спросил Полуян и брезгливо поморщился. — Ну, навоняли…
 Техник оторвался от дела, посмотрел на него. Встряхнул тряпку, окунул ее в ведро с хлоркой, и, не скрывая раздражения, сказал:
 — Это сейчас от вас потом пахнет. А повезем назад «двухсотым» грузом — успеете провонять…
 Полуян ошеломленно смотрел на техника, не зная, что и сказать. Запах тлена был ему хорошо знаком. Вертолет, который должен был увезти их туда, живых и здоровых, оттуда уже привез отработанный материал войны — мертвые тела людей, которые еще недавно о чем-то думали, что-то любили, испытывали голод и жажду, пели песни и травили анекдоты. И для них вдруг все внезапно кончилось…
 — Прости, — сказал он технику и покаянно сдернул кепку.
 — В первый раз, что ли? — спросил тот с пониманием.
 — Нет, не в первый. Этого я уже нанюхался вдосталь, но не здесь…
 — Выходит, не узнал, — усмехнулся техник. — А надо бы. Все мы в отработанном виде так вот воняем… Если честно, это запах будущего. Для любого из нас. Жаль только, что молодых пацанов, которым надевают военную форму, сразу не знакомят с тем, как пахнет смерть… И еще скажу так: кому не нравится, могут и остаться.

 6

 Базар легко угадать по шуму и запахам. Со стороны торжища тянуло дымом и дразнящими аппетит духом жареного мяса. Из киоска с надписью «Аудио-видео», что стоял у входа на рынок, неслись гортанные звуки песни. Надрывный женский голос, наполненный слезной тоской, выводил слова, скорее всего турецкие.
 Тот же мрачный технарь-философ с вертолета, узнав нужду Полуяна, посоветовал ему найти на базаре Аббаса Багирова, который за хорошие деньги достанет все, что угодно покупателю.
 Найти Аббаса оказалось нетрудно. Это был тощий мужчина неопределенного возраста с козлиной бородкой, большим кадыком и жилистой шеей. Когда Полуян сказал, что ему нужно, Аббас почтительно приложил руку к животу.
 — Пройдем, уважаемый, к месту, где животные ждут новых хозяев, а их старые владельцы шевелят пальцами, чтобы пересчитать деньги.
 И они прошли к месту, где продавали баранов, овец, ишаков и лошадей.
 — Товарищ, — обратился к Полуяну первый же продавец ослов, едва они оказались рядом. — Вот хороший ишак. Очень лучший, — продавец потрепал животное по щетинистой гриве. — Работать любит.
 — Нет, — сказал Аббас, — нам глупый ишак не нужен.
 — Он умный, уважаемый Аббас-оглы, — сразу же заступился за животное хозяин. — Очень умный!
 — Тогда почему любит работу? Любят ее дураки. Умные любят власть.
 — Вах! — сказал хозяин сокрушенно. — Где ты видел у власти умных? Ишаков там хватает, но где умные? Назовите хотя бы одного, и я уступлю скотину бесплатно. И потом, уважаемый, я вам предлагаю все-таки не депутата, а осла. Есть разница, верно?
 Аббас засмеялся. Посмотрел на Полуяна.
 — Может возьмем? Ишак так себе, посредственный. Но мне понравился продавец.
 — Хозяин, — сказал Полуян, — какой язык понимает ваш умный ишак? Русский или аварский?
 — Э-э, дорогой, умный ишак понимает все языки, если они похожи на плетку.
 Животное, будто поняв хозяина, открыло желтозубую пасть и разразилось диком воплем:
 — И-а, и-а!
 — Меня такой ишак увезет? — Полуян пытался на глаз прикинуть, сколько в этом осле лошадиных сил.
 Продавец оглядел покупателя. Почмокал губами.
 — Два, — сказал он. — Два таких увезет. — Подумал и добавил. — Можно с бабой ехать.
 Бритвин, ведавший казной, расплатился наличными и взял ишака за повод.
 Когда Полуян отошел от продавца, к нему приблизился молодой крепкий парень. Глаза быстрые, бегающие. Руки в карманах. Что там — оружие? Граната, пистолет или нож?
 — Слушай, — сказал он, глядя почему-то в сторону, — патроны есть?
 Полуян сделал вид, будто не уловил вопросительной интонации. Сказал, понизив голос:
 — Если есть автоматные, возьму целый цинк.
 — Э, — парень был явно разочарован, — сам думал у тебя купить…
 Полуян понимающе кивнул.
 — И я ищу.
 Они разошлись. Парень, вихляя задом, обтянутым потертыми джинсами, не вынимая рук из карманов, отошел в сторону.
 Некоторое время спустя он снова очутился возле Полуяна. Подтолкнул его локтем в бок.
 — А я тебе патроны нашел. Возьму немного — пять процентов.
 — Спасибо, друг, — Полуян в свою очередь подтолкнул парня локтем. — Уже купил.
 Парень отошел, потолкался в толпе и снова возник возле Полуяна.
 — Может пистолет нужен? Макаров, Стечкин, ТТ?
 В это время к ним подошли Бритвин и Таран. Каждый вел в поводу по ишаку. И парень поспешил отойти. Лишние свидетели его пугали.
 Они еще потолкались на торжище и к паре ишаков прибавили двух новых. Прощаясь с Аббасом, Полуян протянул ему бумажку в пятьдесят рублей. Тот взял ее, поднес к губам, и, не касаясь самих денег, сделал вид, будто поцеловал банкноту.
 — Спасибо вам, уважаемый, — сказал он Тарану. — Не потрудившись, нельзя обладать сокровищем желания. Ибо сказано, что нет богатства без мужей, и нет истинных мужей без доброты.
 Они распрощались, пожав друг другу руки.

 7

 Пресс-конференцию для иностранных и российских журналистов, аккредитованных при штабе направления, генерал Шалманов решил провести в палатке, которую по размерам можно было именовать шатром. Здесь размещалась полевая столовая армейского штаба. Палатка, судя по всему, за срок своей службы видала виды: ее парусина, при рождении имевшая цвет хаки, выцвела от дождей и солнца, стала серой.
 Внутри в несколько рядов солдаты расставили легкие стулья для гостей. Те себя ждать не заставили. За десять минут до времени, назначенного Шалмановым, стол, за которым он должен был сидеть, заняли микрофоны разных форм и марок, плотно притиснутые друг к другу.
 Генерал вошел в шатер быстрым шагом. Проходя через проем полога, он слегка нагнулся, потом выпрямился и внимательно оглядел собравшихся. Сказал, громко обращаясь ко всем сразу:
 — Здравствуйте.
 Не ожидая ответа — журналисты не солдаты — направился к столу и сел. Легкий алюминиевый стульчик, приняв его вес, скрипнул.
 Шум в шатре сразу стих, и все устремили взгляды на генерала. Участники пресс-конференции знали, что на встречу отпущено сорок минут и терять понапрасну время журналисты не хотели.
 Шалманов достал из кармана стеклянную баночку из-под майонеза, закрытую крышкой, и поставил перед собой. В банке шевелились крупные черные тараканы. Засверкали блицы фотоаппаратов, зашипели видеокамеры. Все понимали, что просто так генерал с собой тараканов не носит, и им он явно отводил какой-то особый смысл.
 — Уважаемые и неуважаемые представители прессы…
 Под шатром прошел шумок: к подобному обращению к себе на публике журналисты не привыкли и кого-то слова генерала шокировали. Но Шалманов успокаивающе поднял руку.
 — Если вы хотите полной откровенности, господа, иначе я обратиться к вам и не могу. Если вас моя честность не устраивает, я всех тут же назову уважаемыми, и мы прекратим разговор. Ну как?
 — Говорите, — раздалось несколько ободряющих голосов.
 — Вы с удивлением смотрите на эту баночку, — Шалманов приподнял ее и снова поставил на стол. — Попытаюсь объяснить, почему я ее захватил с собой. Мне хотелось, чтобы вы увидели тех, кто вместо людей заселит землю, если человечество ввергнет мир в ядерную катастрофу… А это может случиться, если в России возьмут верх террористы…
 Журналисты заволновались. И опять генерал успокоил их.
 — Спокойно, господа. Я не угрожаю. Просто напоминаю тем из вас, кто в свои газеты и на телевидение передает репортажи, поддерживающие бандитов Басаева и Хаттаба, что Россия великая ядерная держава. Термоядерный джинн у нас до сих пор заперт в надежной бутылке. Но к этому сосуду во всем мире давно тянутся руки разного рода фанатиков. Я редко смотрю кинобоевики. Вы их видели больше меня. Тогда постарайтесь вспомнить, сколько в США вышло фильмов о том, как террористы пытаются завладеть ракетно-ядерным оружием. К чему может привести один только атомный взрыв, вы хорошо представляете сами. А сегодня атомное оружие есть не только у России и США. Им обладают Англия и Франция, Китай, Индия, Пакистан. Судьба мира сегодня решается здесь, у подножия Кавказских гор. Нравится это вам или нет, посмотрите на тех, кто может заселить землю вместо нас с вами. Поэтому, господа, что бы вы ни писали и ни говорили, мы доведем свое дело до конца и никому не позволим помочь террористам спастись.
 С места поднялся и задал вопрос Джек Батлер корреспондент Би-би-си, который в своих сообщениях обязательно находил возможность подковырнуть Шалманова в надежде, что ему однажды удастся таки выведет генерала из равновесия. Но тот или не знал о предназначенных ему уколах, либо просто не замечал их.
 — Скажите, генерал, вы были участником чеченской войны номер один?
 — Так точно.
 — Видите ли вы разницу между прошлой войной и настоящей?
 — Да, вижу. Первая была начата по преступному умыслу. В ее ходе была выкована вооруженная сила сепаратистов, с которой нам пришлось столкнуться сейчас. Вторая война вынужденная мера, поскольку речь идет об утверждении мира на Северном Кавказе.
 — Насколько я понял, вы назвали прошлую войну в Чечне преступной. Я так вас понял?
 — Да, вы поняли так.
 — Но за преступления в нормальном демократическом обществе виновные должны нести наказание…
 — Согласен с вами.
 — Значит ли это, что кто-то может быть привлечен к ответственности?
 — Думаю, да. Суд над организаторами и вдохновителями первой войны возможен.
 — Разве история России знает такие прецеденты?
 — Да, знает. За поражение в русско-японской войне судили генерала Куропаткина.
 В беседу влез стриженный под ежик господин Хофман, из германского телевидения.
 — Хасавютовскую капитуляцию России подготовил и подписал генерал Лебедь. Как вы решите с ним?
 — Господин Хофман, я вообще таких вопросов не решаю. Прерогатива привлекать к ответственности и судить принадлежит прокуратуре и суду. Инициатива должна исходить от общества.
 — Скажите, господин генерал, — Джек Батлер старался не дать немцу обойти себя, — все что сказано вами сейчас, было согласовано с министром обороны, премьер-министром и президентом?
 — Мистер Батлер, приглашая меня не беседу, вы и ваши коллеги просили откровенно изложить взгляды на происходящее. Я их вам коротко изложил. А поскольку это взгляды личные, согласовывать их я ни с кем не намеревался. Если вам интересно узнать, что думает министр обороны, то обратитесь по адресу: Арбатская площадь, дом два. Взгляды премьер министра можно выяснить на Краснопресненской набережной.
 — Вы не рискуете, делая такие заявления?
 — Чем, службой? Может быть. Но здесь я каждый день рискую жизнью, разве не так?
 — Как вы оцениваете действия правительства в данной ситуации?
 — Оно нам не мешает.
 — Значит ли это, что армия заставила Кремль считаться с собой?
 — В какой-то мере. Правда, куда большее значение имеет изменение общественного мнения. Террористические акты в Центральной России заставили население понять, что пришло время ликвидации бандитизма.
 В Шалманове с удивительной органичностью сочетались замашки паренька, выросшего во дворе рабочего поселка, где авторитет и влияние устанавливались только на основе кулачного права, и грубоватая военная интеллигентность, заложенная воспитателями военного училища, затем отшлифованная за годы учебы в военной академии. Генерал никогда не стеснялся открыто выражать свое мнение, причем умел делать это с тонкой желчностью, которая нередко доводила до белого каления его начальников.
 Сейчас он сидел выпрямившись и внимательно слушал журналистов.
 — Генерал, насколько я понял, вы против переговоров?
 — С террористами, да. С другими я веду их каждый день. Сегодня перед вами встречался с муллой, с местными предпринимателями и старейшинами одного аула.
 — Это не то. Имеется в виду легитимное правительство Чечни.
 — Пожалуйста. Только пусть представители такого правительства докажут, что владеют ситуацией в Чечне. Для этого от них потребуется сдать мне главных террористов…
 — Главные — это Басаев и Хаттаб?
 — В том числе и они. Для начала переговоров будет достаточно пока хотя бы одного из них.
 — Они вам нужны живыми или мертвыми?
 — Живыми.
 — Почему так?
 — Вероятность, что кто-то из них будет убит в бою велика. Поэтому мне нужно быть уверенным, что их арестовали и выдают те лица, которые претендуют на право вести переговоры.
 Шалманов потянулся к стакану, налил его до половины из термоса и выпил.
 — Что вы пьете? — сразу же поинтересовался Батлер…
 — Не волнуйтесь, это не кока-кола. И не пепси. Я человек другого поколения и выбрал русский квас.

 8

 Вертолет, ожидая пассажиров, стоял за небольшим домом, который прикрывал его своими стенами от возможных выстрелов со стороны гор. В облике винтокрыла ощущалась усталость.
 Оказалось что, труднее всего было затащить в «вертушку» ишаков. Длинноухие упирались всеми четырьмя ногами, не желая переставлять их по трапу. Их пугало огромное гулкое нутро машины, в которую люди старались их втолкнуть. Приходилось применять силу. Таран, стоя впереди ишака на трапе, тянул его за повод вверх, Бритвин и Столяров, упираясь руками в круп, толкали животное сзади.
 Самое смешное заключалось в том, что попав в вертолет, ишаки смирялись и вели себя достойно, если не считать, что один из них сходу помочился внутри машины.
 — Мы готовы, — сообщил Полуян командиру экипажа.
 Через мгновение машина зависла над землей, слегка опустила нос, приподняла хвостовую балку и двинулась вперед, будто вынюхивая дорогу.
 Продолжая набирать высоту, вертолет слегка накренился и повернул влево. Лопасти несущего винта слились с сплошной серебристый круг, сверкавший над горбатой спиной машины.
 Вертолет летел над самой землей. Летчик напряженно следил за рельефом, то подбрасывая машину вверх, чтобы перемахнуть через очередную возвышенность, то направлял ее вниз, стараясь прижаться к верхушкам деревьев.
 Все это походило бы на аттракцион, предназначенный для увеселения любителей острых ощущений, если бы не пулеметчик, сидевший у открытой двери, и периодически вспыхивавшие за бортом шары тепловых ловушек. Никто не знал, где «вертушку» могла поджидать опасность.
 Ярощук, не поднимая головы, искоса оглядел спутников. Они сидели с хмурыми сосредоточенными лицами. О чем они думали, можно было только догадываться.
 По мере того как солнце нагревало землю, болтанка усилилась, и временами начинало казаться, что машина летит не по воздуху, а катится по ухабистой дороге.
 Горы, над которыми пролетал винтокрыл, не выглядели высокими. И это впечатление усугубляла тень машины, которая то скатывалась по склонам очередной гряды в лощину, то тут же легко взбегала на крутой подъем.
 Приземлились в зеленой лощине, окруженной высокими грядами скал. Быстро разгрузились. Махнули вертолету рукой и тот, прошмыгнув по земле стрекозиной тенью, умчался на север.
 — Мы прибыли, — сказал Полуян, обращаясь ко всем сразу. — Будем располагаться. Места здесь глухие. Средняя высота над морем около трех тысяч метров. Крупные поселения, в основном, на севере, на склонах хребтов Аржута и Зоногох. У нас за спиной гора Тлимкапусли — высота три семьсот. Перед нами другой пупок, чуть повыше — гора Аддала-Шухгельмеэр — четыре пятьдесят. Дня четыре мы потопчемся здесь. Погуляем по горкам. Если это окажется не по зубам — спускаем шины и вызываем вертолет на возврат. Значит. Идти через перевалы на Снеговом хребте не сумеем. И еще. Люди вы опытные, учить вас — только портить. Поэтому прошу всех постараться понять, что ставка в деле, которое мы начинаем, не шестизначная цифра. Забудьте о деньгах. Забудьте начисто. Ставка — шесть жизней. Моя и ваши. Каждый ход — только с козырей. Иных карт у нас нет и не должно быть. Стрелять очередями категорически запрещаю. Один выстрел — один «дух». Очередь в три патрона только в момент, когда кто-то прикрывает бросок товарища.
 — Командир, — сказал Столяров, — надо вынуть батарейки из телефонов. Это аппаратура хитрая. Она даже без выхода на связь позволяет нас запеленговать. Вряд ли нужно подставляться.
 — Добро, — поддержал Полуян. — Можно было доложить мне об этом и раньше.
 Стоянку они организовали в широкой котловине, вырытой водопадом, который в дни бурных дождей срывался с крутого отвеса. С тыла их надежно прикрывала скала, перед ними вниз уходил пологий склон, поросший старыми буками.
 Водопад не просто вырыл глубокую и просторную яму, он приволок с высоты и разбросал по ее краям валуны разных размеров, создав естественное укрепление, пригодное для длительной обороны. Потребовалось лишь немного усилий, чтобы придать крепости не достававшие ей качества.
 Каждый стрелок выбрал сектор обстрела, расчистил его от бурьяна и закрывавших обзор камней.
 Солнце ушло и сразу стало зябко: горы есть горы. Здесь приход сумерек заявляет резким похолоданием. Не даром именно горцы создали бурку — накидку из шерсти, которая служила путникам, пастухам и воинам ложем, одеялом и укрытием от дождя, ветра и снега.
 В тихом уголке, образованном стенами скал, развели костер. Чтобы собрать сушняк на целую ночь, им потребовалось не так уж много времени. Лес, неухоженный, захламленный валежником и сухими ветками, был полон топлива.
 Костер разгорался. Языки пламени осторожно облизывали хворост, словно проверяя его готовность к горению. Потом огонь ярко вспыхивал, набрасывался на сучья и с плотоядным треском начинал их пожирать.
 Столяров молча и сосредоточенно ломал палки и подкидывал в костер. Огонь оранжевыми трескучими снопами вскидывался к небу. Во тьму улетали и тут же гасли сотни мелких блескучих искр.
 Огонь, морские волны, набегающие на берег, и степной ковыль, волнуемый ветром — это стихии, на которые человек может смотреть не уставая. Их игра и движение умиротворяют душу, навевают думы о красивом и вечном.
 От костра веяло теплотой и сухостью. А со стороны гор, к которым сидевшие у огня люди были обращены спинами, веяло холодом снеговых вершин. Их не было видно в этих местах: Главный кавказский хребет лежал чуть южнее, но его ледники во многом определяли здесь погоду и климат.
 Где-то в стороне от стоянки, в лесу, недовольно ухала ночная птица. Но в ее крике не слышалось тревоги. Она просто жаловалась на свое одиночество.
 Новая обстановка взбудоражила всех и никто не собирался спать. Говорили о пустяках, не касаясь дел завтрашнего дня. Пикировались между собой.
 — Ты долго служил погранцом? — спросил Бритвина Таран.
 — Пятнадцать, — ответил тот.
 — Суток? — спросил Таран с невинным удивлением.
 — Пошел ты!
 — Никак не пойму, — продолжал допрос Таран. — Как ты мог оставить границу? Теперь, поди, все волнуются, на замке она или нет?
 — Что за вопрос? Уходя, я лично закрыл замок.
 — А ключ в надежных руках?
 — Зачем? Я его закинул подальше. Для надежности.
 Разыграть и раззадорить Бритвина оказалось не так-то просто и Таран прекратил напрасные усилия.
 Некоторое время все молчали. Потом, лежа на спине и глядя в небо, заговорил Бритвин.
 — Неужели где-то там, среди этих звезд, могут быть наши братья по разуму?
 — Если во Вселенной есть настоящие разумные существа, — отозвался Резванов, — то вряд ли они когда-нибудь признают нас братьями.
 — Это почему? — голос Бритвина прозвучал с нескрываемой обидой и недоумением.
 — Потому что в поведении человечества очень мало разумного.
 — Открылась бездна, звезд полна, звездам числа нет, бездне дна, — продекламировал Резванов.
 — Сам сочинил, или как? — спросил Столяров.
 — Или как, по фамилии Ломоносов.
 — А я поэзию не признаю, — сказал Таран. — Лютики-цветочки. Это не для солдата.
 — Точно, — тут же согласился Резванов. — Это еще у гитлеровцев был такой стиш. «Если ты настоящий солдат, если ты со смертью на „ты“, улыбаясь пройди через ад, сапогом растопчи цветы».
 — Зачем же так? — обиделся Таран. — Я просто о том, что мне стихи не задевают душу. Вот песни — другое дело.
 — Значит ты хороших поэтов никогда не читал…
 Небо над ними, по южному черное, сверкало льдистым блеском множества звезд. От края до края широкой лентой его перепоясывал Млечный путь…
 На небе еще догорали наиболее яркие звезды, а с востока в долину вползал рассвет. Бритвин почесал колючки волос, которые быстро превращались в рыжую бороду, зябко повел плечами и пошел собирать ишаков. Умные животные, должно быть инстинктивно предполагали, что где-то рядом в этих горах могут бродить хищники и потому не уходили далеко от места, на котором люди расположились бивакам. Ишаки бродили по росистому лугу рядом с опушкой леса, нисколько не прельщаясь буйными травами, которые росли на дальних склонах.
 Бритвин, охотно принявший командование над вьючными животными, первым делом решил дать им всем клички. Долго думать не стал, еще в вертолете он объявил о крестинах.
 — Запоминайте, называю транспортную команду по месту в строю слева направо: Дудай, Басай, Хаттаб, Радуй.
 — Отставить! — прервал его Полуян. — Ты бы этому транспорту сперва под хвосты заглянул. Сдается мне, что Хаттаб — девица.
 Все дружно грохнули.
 — Не спорю, — согласился Бритвин. — Пусть будет Хаттабочка.
 После скорого завтрака Полуян оглядел свою команду. Крепкие люди с боевым опытом и готовностью к преодолению трудностей стояли перед ним полукругом. Но Полуян знал — все они не были людьми гор. Занятия в спортивных залах, накачанные мышцы, утренние пробежки по улицам, плаванье в бассейне — это далеко не гарантия того, что оказавшись на высоте среди скал, каждый будет чувствовать себя в своей тарелке.
 — У нас четыре дня, — сказал Полуян и задумчиво потер подбородок. — Вы можете костить меня, я не боюсь крепких слов. Но учтите, с этого момента я постараюсь вымотать вас до предела. Чтобы каждый понял сам, а я точно знал, кто на что способен.
 — Кто кого, — ухмыляясь, сказал Бритвин. И не без гордости добавил.
 — Как никак — десантура.
 — Отлично, — согласился Полуян. — Сколько раз ты прыгал?
 — Командир, у меня пятьсот соскоков.
 — Это пока ничего не значит, — возразил Полуян. — Потому как падать с высоты пяти тысяч метров, имея за плечами парашют, совсем не то же самое, что подняться на три тысячи с вещмешком за спиной. А упасть с грузом на горбе с десяти метров еще неприятней.
 — Это точно, — подтвердил Столяров, стоявший рядом. — В Средней Азии говорят: упадешь с верблюда — намнешь бока. Упадешь с ишака — свернешь шею.
 — Почему? — не понял Таран.
 — Ишак невысокий, и если упал с него, то шмякнешься башкой о землю. А пока летишь с верблюда успеешь собраться…
 — Все, — сказал Полуян, — Теперь, за мной!
 Сразу от тропы, на которой они стояли, начинался крутой подъем на склон горы. Издали он казался живописным и на фотографии несомненно выглядел бы удивительно эффективно. Но сейчас, когда по этому склону предстояло подниматься к вершине, каждому сразу стала ясна сложность предстоявшей задачи. Кусты кизила росли тесно, их переплели гибкие стебли колючих лиан, делая заросли непроходимыми. Значит, чтобы подняться к водоразделу, следовало расчистить дорогу вверх.
 — Начнем рубить кусты? — спросил Бритвин.
 — И установим указатель, чтобы было всем видно, куда мы двинулись? Так?
 Теперь Полуян уже не сомневался, что в группе только они вдвоем с Резвановым до конца, пожалуй, представляют себе, что такое горы. Всем остальным это надо было еще понять на собственном опыте. И это несмотря на то, что, к примеру, тот же Гера Таран, по его же словам, пару раз бегал в горы с Резвановым, да и Столеров с Бритвиным на говоря уже о Ярощуке, тоже не по гладкому асфальту ходили. Но тогда все были не те горы, с которыми теперь все они имели дело. Это и беспокоило в первую очередь командира группы Полуяна. К человеку, который не знает гор, они не бывают доброжелательными. Крутизна склонов требует максимальных физических усилий, поскольку по мере того, как люди станут подниматься все выше и выше, разрежение воздуха будет увеличиваться и утомление может оказаться неодолимым.
 Место для подъема они нашли, пройдя по тропе почти два километра. Здесь кусты расступились, открыв свободное пространство.
 Солнце уже выползло из-за дальнего хребта на востоке и тени, лежавшие в глубоких складках гор, растворились в жарком свете дня.
 Полуян, не переходя на бег, ускоренным шагом двинулся вверх по склону. Под ногами зашуршала щебенка, а там, где росла трава, не просохшая от росы, подошвы скользили по ней, сбивая с темпа.
 Уже через десять минут Полуян почувствовал, как между лопаток по спине скользнула первая струйка пота. Хотелось обернуться и посмотреть, как держатся его товарищи, но он не позволил себе этого сделать.
 Путь к водоразделу занял более часа. На гребне, откуда открывался вид во все стороны, Полуян остановился, глубоко вдохнул и вдруг ощутил, что земля под ногами качнулась, словно палуба корабля. Он инстинктивно расставил ноги. «А ведь я думал, что сохраняю отличную форму», — с раздражением отметил про себя.
 — Отдых! — сказал он и дал отмашку рукой.
 Ярощук опустился на землю, лег на спину, но тут же снова сел. Ему было тоже не по себе. Он посмотрел на Полуяна смущенно.
 — Должно быть, утром съел что-то не то. — Он коснулся рукой горла. — Тошнит и кружится голова. Похоже, отравился.
 Таран обычно сдержанный рассмеялся.
 — А я в порядке. Завтрак был нормальный.
 Полуян положил ему руку на плечо.
 — Не надо, лучше приляг.
 — Зачем? — Таран опять засмеялся. — Да я еще столько же отмотаю.
 — Я сказал: лечь!
 Неожиданно лицо Тарана посерело, и он стал оседать. Полуян успел подхватить его и опустил на камни. Тот, посидев немного, быстро вскочил, отошел в сторону, оперся рукой о камень, поросший сизым лишайником, опустил голову и застонал. Его тошнило. Желудок был уже пуст, но спазмы сотрясали человека, словно его внутренности стремились вырваться наружу.
 Через некоторое время обессиленный Таран вернулся на место, где до того сидел, опустился на землю и лег на спину.
 — Я облажался, верно?
 — Не бери в голову. Это с тобой познакомились горы, — успокоил его Полуян. — И с первого раза ты им не очень понравился. — Он повернулся к Бритвину. — Как ты?
 — Все хоккей.
 — Сто двадцать плюс сорок девять, сколько будет? Быстро!
 — Сколько, сколько?
 — Сто двадцать плюс сорок девять.
 — Во, Баб-эль-Мандеб! Не могу сообразить…
 — И это тоже горы…

 9

 — Амер! — радист Салим смотрел на Хаттаба большими вытаращенными глазами. — Есть сообщение от Джохара.
 Хаттаб, полулежавший на ковре, раскинутом в развалинах дома, которому война сохранила крышу, приподнялся и сел. Он только что плотно пообедал, пища удобно расположилась в желудке и командира боевиков тянуло ко сну. Однако любое сообщение, поступавшее со стороны федералов, Хаттаб воспринимал максимально серьезно. Только он один решал, какую ценность содержит информация и как ей воспользоваться, поэтому даже желание поспать не могло преодолеть необходимости выслушать то, о чем сообщает один из лучших агентов Басаева учитель чеченского языка Рамазан, взявший себе псевдоним Джохар.
 — Докладывай, — Хаттаб расслабленно махнул рукой и благодушно рыгнул.
 Радист Салим, работавший под позывным «Борз» — «Волк», машинальным движением руки огладил бороду и подробно, слово в слово изложил командиру сообщение о том, что в район Кенхи отправилась русская диверсионная группа, а в Годобери вылетел командир дивизии, которая недавно прибыла на театр военных действий.
 — Хорошо, Салим, — Хаттаб вяло махнул рукой, показывая радисту на выход. Два последних ночных перехода и жирная баранина, нашедшая убежище в благородной утробе полевого командира, все-таки требовали покоя. — Я обдумаю твое сообщение. Иди пока…

 10

 Три дня и три ночи, проведенные группой Полуяна в горах, с ночевками на голой земле у трескучего костра, отделили ее глухой стеной от того, что принято называть цивилизацией. После запрета бриться, все обросли щетиной, камуфляж приобрел не хватавшую ему помятость и пропах смолистыми запахами дыма.
 Каждое утро начиналось с обязательных марш-бросков по кручам.
 Ярощук позже других втянулся в пробежки. В один из бросков он двигался головным по тропе, которая змеилась по склону среди цепких кустов терновника и забиралась все выше и выше. За ним на удалении в несколько шагов бежал Резванов.
 Неожиданно Ярощук обо что-то споткнулся и ему под ноги из кустов выкатилась пустая консервная банка. Ярощук инстинктивно подпрыгнул и остановился.
 — Откуда она тут? — спросил он с подозрением, поднял жестянку и посмотрел на нее. Посмотрел на этикетку. — Надо же, это наша!
 Вся группа уже подтянулась к Ярощуку.
 Таран взял протянутую ему жестянку и передал Полуяну. Тот потряс банкой, в которой загремели положенные внутрь камешки.
 — Все, мужики, — сказал Полуян хмуро. — Одного человека мы потеряли. Еще даже не начиная войны. Это мина-растяжка. Единственное, что спасло нас — Столяров по моему указанию прикрепил поводок не к гранате, а к банке…
 — Господа генералы, — сказал Столяров насмешливо, — на этих тропах нужно всем забыть привычки городского асфальта. Эти горы не ждут альпинистов. Это стреляющие горы. Здесь надо ходить не ногами, а в первую очередь, глазами. Мины-растяжки — вещи гнусные. Их ставят на разных уровнях. На низком, когда рассчитывают, что поводок заденут ногой. Как то было в сегодняшнем случае. На среднем, чтобы поводок оказался в метре — метре двадцати над землей. Ночью на лесных тропинках такую мину подрывают грудью. Наконец, третий вариант: поводок растягивают на высоте около двух метров. Сюрприз срабатывает, когда бронетехника задевает растяжку антеннами. Всех, кто сидит на броне, поражают осколки. Хороший минер может поставить две гранаты с разных сторон дороги и закрепить поводок к кольцам чек обеих…
 — Двинулись дальше, — подал команду Полуян. — Головной — Резванов.
 Так они прошли свои дневные десять километров и каждый раз после обнаружения очередной мины меняли направляющих.
 Теперь им стало понятно, почему вчера Столяров шел позади и постоянно отставал от группы. Он успел понаставить на тропах столько сюрпризов, что к обеду у всех «асфальтовая беспечность» уступила месту внимательности и осторожности.
 Вечером у костра Полуян подвел итоги вольной жизни туристов и объявил:
 — Завтра выступаем.
 Они отправились в путь едва забрезжил рассвет. Впереди шли два автоматчика — Столяров и Резванов, за ними семенил караван ишаков, который вел Бритвин. Колонну замыкали Полуян, Ярощук и Таран.
 Вдоль склонов хребта Кад протекают две речки — притоки Андийского Койсу: с северной стороны — Тиндинская, с южной — Хварши. Истоки их находятся в ледниках западного плеча Богосского хребта, который тянется от границы с Грузией вглубь Дагестана и служит водоразделом двух Койсу — крупных притоков Сулака — Андийского и Аварского.
 Полуян решил вести группу по северным склонам Када, вдоль русла Тиндинской.
 И они успешно выполнили задачу первого дня — сделав крюк, обошли стороной перевал Аридамеэр, по которому проходила торная дорога, перевалили Богосский хребет, спустились с него на западную сторону и вошли в леса. Если судить по карте, их маршрут не превышал пятнадцати километров, зато подъемы и спуски увеличивали расстояние почти вдвое.
 Полуян был доволен: его команда могла бы идти даже быстрее, но людей сдерживали ишаки. Старательные животные с поклажей на спинах, двигались по горам с осторожностью, и подгонять их не имело смысла.
 Рассчитывая скорость ордера — походного строя кораблей, за основу берут скорость самого тихоходного судна. Полуян, намечая дневной маршрут, имел ввиду в первую очередь способности ишаков.
 И там, на исходе дня они вошли в лесной массив. Лес здесь рос не для людей, а только для себя самого. Деревья прорастали из семян, ростки пробивались наружу сквозь сумрак, создаваемый кронами старых гигантов, крепли и незаметно набирали силу. Приходило время и старики, не дававшие ходу молодой поросли, гибли на корню, умирали и оставались торчать, вздымая голые ветви к небу, как руки, молящие о пощаде. Древоточцы тут же начинали работы. Они прогрызали множество тайных ходов под морщинистой броней коры, пожирая вкусные части древесины. Дятлы в красных шапочках, не переставая стучали носами по коре, пробивая в поисках прожорливых червей множество дыр, расширяя щели.
 Постепенно кора трескалась и опадала. Ветры доламывали то, что основательно подгрызли пожиратели древесины. Старожилы, немногим не дотянувшие до полного века, падали, окончательно уступая поле жизни молодому, быстро набиравшему силы подросту.
 Идти по такому лесу трудно, и Полуян вел группу по опушке. Так было удобней и сохранялась возможность при острой необходимости быстро свернуть в чащу, укрыться в лесу.
 По мере того, как склон стал снова уводить людей все выше и выше, лес начинал редеть, уступая место альпийскому лугу. Трава здесь росла густая и буйная, доходя людям до пояса. Но постепенно пологий склон стали сжимать камни, выступавшие из земли, трава становилась все ниже и росла только в прогалах между скалами.
 Они поднимались все выше и выше. С каждым шагом крутизна требовала большей затраты сил. Мало того, что людям приходилось самим одолевать высоту, они вынуждены были тащить за собой ишаков. Утомленные подъемом животные в полной мере испытывали кислородное голодание. Они то и дело упрямо останавливались и, опустив морды, судорожно дышали. Бока их, мокрые от пота, тяжело вздымались и опадали.
 Наконец вышли к горной реке. Прозрачный, весело шумевший на перекатах поток сжимали с обеих сторон сырые каменные отвесы. Казалось, вода рядом — свежая, вкусная, только пей и пей, но добраться до нее, чтобы напиться было не так-то просто. Последние пять-десять метров спуска к ложу реки представляли собой гладкие неприступные стены. Добраться до к воды можно было лишь на канате.
 Бритвин, после того как они прошли по карнизу около часа, остановился и сказал с восхищением:
 — Во Баб-эль-Мандеб! У воды, а от жажды умрешь, не напьешься. Кто пить хочет?
 Оказалось, пить хотели все.
 — Эх, ребята! Что бы вы без меня! — сказал Столяров. Он достал из вьюка брезентовое ведро, из которого поил ишаков, привязал к ручке веревку.
 Вода была холодной и удивительно вкусной.
 Полуян с усмешкой наблюдал, как быстро в горах отлетают от людей предубеждения цивилизации: никто не выразил неудовольствия от того, что ведро в одинаковой мере служило им и ишакам одновременно. Все уже ощущали себя единой командой.
 Ночевали на пологом склоне горы, покрытом кустарником. Костра не разводили. Поднялись с рассветом, поеживаясь от холода.
 Высота и вчерашний большой переход не оказали существенного влияния на людей. Видимых признаков усталости Полуян ни в ком не замечал. Это его порадовало.
 После завтрака навьючили ишаков и тронулись в путь.
 Идти пришлось снова в гору, пологий тягучий склон которой покрывал редкий буковый лес…
 Двигались медленно. Передвигаться в горах так, как привыкли к этому горожане, Полуян не мог позволить ни себе, ни товарищам. Он всячески старался помочь им принять неторопливый ритм жизни горцев. Конечно, можно было бы достичь водораздела и быстрее, но что даст выигрыш в полчаса, если на восстановление затраченных сил потом потребуется в два раза больше времени?
 Особенно хорошо людям отучиться от спешки помогали ишаки. Маленькие помощники двигались по склону, осторожно перебирая ногами, и никакие силы не могли заставить их шагать быстрее.
 Полуян с интересом наблюдал за Бритвиным, который на первых порах все же пытался подгонять свою длинноухую команду, но в конце концов был побежден спокойствием и упрямством ослов и смирился, приняв темп, навязанный ему животным.
 Чем ближе они подходили к перевалу, тем Полуян острее замечал, что начинает нервничать. Нет, он не испытывал страха, но в нем росло напряжение. Он попытался разобраться в том, что его тревожит, и понял: причина беспокойства в неопределенности, которую таила в себе обстановка на перевале. В глухой местности вероятность встречи с людьми была ничтожной. Но если где-то в округе имелся хотя бы один отряд боевиков, то умный и осторожный командир вполне мог посадить на перевале секрет.
 Полуян поднял руку. Не произнося ни слова, двумя указательным пальцами, как регулировщик движения, качнул вперед, показав Столярову и Резванову, что им следует уйти вперед.
 Предосторожность оказалась не лишней.
 Некоторое время спустя Резванов вернулся к отряду.
 — Справа, по другому склону горы, примерно, в километре от нас, движется группа людей.
 Полуян вместе с Резвановым вышли на гребень. Оттуда в бинокль отлично просматривал противоположный склон и долина внизу.
 Судя по всему, тот отряд составляли опытные вояки. Несмотря на то, что местность позволяла им идти плотной группой, отряд растянулся в колонну по одному, строго выдерживая дистанцию.
 — Раз, два, три, — считал людей Полуян. — Двадцать два, двадцать пять, двадцать восемь…
 Замыкали колонну шесть вьючных лошадей, которых цугом по две вели в поводу погонщики, и боевое охранение из трех человек, вооруженных пулеметом и автоматами.
 Ни миномет, ни граната, ни пулеметная очередь, с какой стороны ни прицелься, существенного урона такой группе нанести не могли бы.
 — А ведь у нас с ними одна дорога, — сказал Резванов. — Они туда же, куда и мы. Что станем делать, командир?
 — Думать.
 — Ситуация, — сказал Столяров, наблюдавший за колонной дольше других.
 — Это явно не наши. Ввязаться с ними в бой, хуже не придумаешь. Один против пяти — как-то не вдохновляет. А если сообщить нашим?
 — Наши, это кто? — спросил Полуян.
 — Выйти на Шалманова. Объяснить ситуацию.
 — Нет.
 — Почему?
 — Мы не можем раскрывать себя, раз. У нас нет позывных Шалманова и кодовых таблиц, два… Наконец, я не могу ставить под удар наше дело, — Полуян говорил неторопливо. — Что это боевики, которые идут в Чечню через Дагестан, сомнений не может быть. Нас они не видят. Судя по всему, они свернут к какому-нибудь аулу. Мы же возьмем южнее и уже через день о них забудем.
 — И все же, — заметил Резванов озабоченно, — двадцать восемь боевиков с вооружением, втянутых в пешие переходы — сила серьезная. Я согласен, это явно не отряд «врачей без границ». Разогнать такую компашку не мешало бы…
 — Нет, — твердо отрезал Полуян. — Уходим южнее. Мы с ними разойдемся.
 Они изменили маршрут: не переваливая хребет, стали быстро уходить на юг.
 Для маскировки слегка углубились в буковый лес. Вдоль опушки двигался только разведдозор.
 Бритвин подал сигнал тревоги. Он заметил человека впереди, метрах в двадцати. Тот небольшими бросками передвигался вдоль кромки леса и был насторожен. Об этом свидетельствовало его стремление быстро преодолевать прогалы между деревьями. Оказавшись под укрытием ствола, человек замирал, вытягивал шею, осторожно оглядывал склон. В правой руке он держал короткоствольный автомат, хотя ни разу не сделал попытки нацелить его во что-либо.
 Бритвин огляделся, стараясь понять, нет ли поблизости других людей. Ничего подозрительного не заметил.
 Приняв решение, Бритвин затаился за стволом векового бука с бурой потрескавшейся корой и замер в ожидании.
 Человек медленно приближался. Он ступал, едва поднимая над землей ноги, словно скользил по льду, при этом не создавал никакого шма. Бритвин убедился, что не их отряд тому причиной. В том, как ему предстояло поступить он ни мгновения не сомневался. Приготовил боевой нож, плотно сжал ладонью рубчатую рукоятку так, чтобы рука оперлась в крестовину…
 На войне грань между жизнью и смертью чрезвычайно тонка, но разные люди видят и воспринимают ее по разному.
 Артиллерист, посылающий смертоносные снаряды на несколько километров вглубь территории противника, не видит ни разрушений, ни оторванных рук и ног, которые разбрасывают во все стороны мощные взрывы.
 Снайпер, выцеливающий врага в оптический прицел и даже видящий как тот падает, не может быть иной раз до конца уверен, убил ли он человека или нет.
 Иное дело спецназовец, несущий смерть на острие своего ножа, вынужденный бить в упор, ощущающий сопротивление чужого живого тела, слышащий хруст чужих связок и костей.
 За солдата, ведущего дистанционный бой, решения принимает его командир, который берет на себя ответственность за чужую смерть в момент, когда подает команду «Огонь!»
 Спецназовец, разведчик, диверсант принимают решения сами и переложить ответственность на кого-то другого у них нет возможности.
 Неизвестный, стронув сухую листву ногой, обутой в кроссовку, миновал дерево, за которым затаился Бритвин.
 Секунда, и тот увидел чужую спину, плотно обтянутую зеленой, выцветшей на солнце, курткой-ветровкой. Вложив всю силу в удар, Бритвин в стремительном рывке ударил рукояткой ножа в затылок неосторожного автоматчика.
 Привести боевика, сраженного ударом Бритвина, в чувство удалось только после десяти минут беспрерывных стараний реаниматора Ярощука.
 Пленный оказался чеченцем из глухого горного аула Хуландай. Русским он владел на уровне «твоя моя не понимай» и допрос проводил Резванов.
 Чеченец, которому не было и двадцати, не был готов к происшедшему и не сразу понял, что с ним. Молчаливые бородатые люди, склонившиеся над ним, туман в голове после оглушающего удара, вопросы, которые задавались на отличном южном диалекте чеченского, заставили парня решить, что произошла ошибка.
 — Я шел вас встречать, — сказал он слабым голосом.
 Резеванов сразу понял свое преимущество и спросил:
 — Ты из какого отряда? Кто командир?
 — Майор Астемир Везирханов, — сказал парень.
 — Тебя как зовут?
 — Саду, господин.
 — Ты шел так, Саду, что мои люди приняли тебя за чужого, — объяснил происшедшее Резванов.
 — Я остерегался, господин.
 — Куда тебе приказано нас отвести?
 — Здесь неподалеку есть пещера. Там для вас запасы еды и боеприпасы.
 — Их охраняют?
 — Да, там ждут два человека. Ширвани и Юсуф.
 — Так мало?
 — У них засада перед узким карнизом, амер. Двоих с пулеметом и винтовкой вполне достаточно, чтобы сдержать сотню нападающих.
 Сломала игру нетерпеливость Тарана.
 — Что он там лопочет? — спросил он Резванова, и Саду, должно быть, поняв все, замолчал.
 — Кто тебя за язык тянул?! — вспыхнул Резванов. — Он же нас за своих принял!
 — Во, Баб-эль-Мандеб! — Бритвин расстроено хлопнул себя руками по ляжкам. — Ты хоть что-то из него вытянул?
 — Именно кое-что, — сдержав раздражение, ответил Резванов. — Что теперь делать с ним?
 Полуян взял правую кисть парня и ощупал указательный палец. На второй фаланге была фасолина ороговевшей кожи. Такую мозоль набивают стрелки, которым приходится регулярно палить из автоматов.
 — Скажи ему, пусть помолится, — сказал Полуян Резванову. — Больше мы для него ничего сделать не можем.
 — Аллах акбар! — помертвевшими губами проговорил Саду.

 11

 Ширвани Шовлахов, боевик из аула Тазбичи, уже вторую войну не выпускал из рук снайперскую винтовку.
 Великий кормчий китайцев Мао Цзэдун говорил, что винтовка рождает власть. К власти Ширвани не стремился, но вот деньги, которые ему приносила стрельба, брал охотно. Именно с винтовкой в руках он обрел для себя и двух рабов, которых держал дома, в подвале новой усадьбы, построенной для всей семьи Шовхаловых.
 Вместе с Юсуфом Салмановым Ширвани занял удобную позицию перед горным узким карнизом, по которому шел единственный путь через этот хребет в Южную Чечню.
 По приказу своего командира Астемира Везирханова они охраняли тайный склад боеприпасов, предназначенный для вооружения групп наемников, которые шли в Ичкерию через Азербайджан и Дагестан.
 Для встречи очередного отряда они выслали вперед Саду Шовлахова, который приходился племянником Ширвани. И теперь ждали его возвращения.
 Неожиданно на узкой тропе появился человек. Он медленно брел по карнизу, словно выверяя каждый шаг. Заложенный за спину посох, он придерживал руками, согнутыми в локтях. От посоха тянулся повод, прикрепленный к уздечке ишака. Покорное животное, помахивая ушами плелось за хозяином.
 Человек был чужим и ходить ему в этих местах было незачем. Ширвани подвел мушку под черную бороду.
 У каждого хорошего стрелка бывает излюбленная точка прицеливания. Ширвани предпочитал стрелять в шею. Человек от такой раны редко умирал сразу. Он мучился — хватался за горло, хрипел и видеть это было приятно. Уходя из жизни, твой враг должен терпеть муки и понимать, что именно ты достал его и заставил страдать, прежде чем позволить душе уйти из тела.
 — Я стреляю, — сказал Ширвани, примериваясь.
 — Нет, — сухо сказал Юсуф Салманов. — Убери винтовку. Узнаем, кто такой и что ему здесь понадобилось.
 Ширвани прислонил винтовку к стволу бука, за которым выбрал позицию, и вышел на тропу. Юсуф, держа автомат у бедра, встал рядом с ним.
 — Ассалам алейкум, — произнес незнакомец, и у обоих боевиков не осталось сомнения, что тот чеченец.
 — Салам, — сокращая формулу приветствия, ответил Юсуф и опустил автомат стволом к земле. На его круглом лице прочитывалась крайняя степень любопытства.
 Два пистолетных выстрела, произведенные Резвановым с левой руки, тут же решили дело. Правой же он с трудом удержал перепуганного стрельбой Радуя.
 Путь был свободен.
 Резванов не произнося ни слова, дважды включил рацию, послав в эфир громкие щелчки.
 Группа, выйдя из леса, тут же тронулась дальше.
 Тропа тянулась по узкому карнизу, который опоясывал скалы, обозначая переход каменного отвеса в крутой наклонный откос. Полуян шел осторожно, стараясь плотнее держаться возле стены, и осматривал путь метр за метром. За небольшим выступом карниз поворачивал к югу, делая плавный полукруг. Полуян прошел еще двадцать шагов, когда увидел, что стена в этом месте расколота мощным тектоническим сдвигом. Образовавшаяся щель, узкая внизу, клином расширялась вверх. Пустое пространство плотно забивали каменные глыбы разных размеров. Видимо, многие годы осколки скалы скатывались сюда, застревали в расселине и нависали над карнизом огромным неподвижным козырьком. Неожиданный толчок, — а в горах его могут вызвать не только землетрясения, но и удары молнии, даже грохот грома, — мог породить могучий камнепад.
 Самым трудным делом в этот раз оказалось заставить ишаков идти по узкому карнизу над пропастью. Животные упрямо отказывались делать первый шаг. Приходилось каждого тянуть за поводья, одновременно подталкивая руками в круп. Только сделав несколько шагов и убедившись, что под ногами надежная опора, животные уже равнодушно шли навстречу судьбе.
 Вскоре группа пришла к месту, где их ждал Резванов. Он успел оттащить убитых боевиков за деревья и рассматривал найденные при них личные документы — паспорта советского образца и удостоверения, выданные правительством Ичкерии…
 Укрыв животных в лесу, все начали искать пещеру, о которой успел сообщить Саду Шовлахов.
 Первым ее обнаружил Таран, обратив внимание на едва заметно натоптанную среди камней дорожку.
 Черный проход, похожий на треугольник вел в глубину поросшей лишайниками скалы.
 — Осторожно, — предупредил всех Таран, когда группа собралась возле входа в каверну, — там может стоять растяжка.
 — Почему может? — спокойно сказал Столяров. — Она и стоит.
 Сейчас факир будет работать. Всех прошу отойти.
 Первым по праву сапера внутрь вошел Столяров.
 Пол пещеры был гладким и скользким как стекло. Должно быть подземный коридор промыла вода, выгладившая камни до блеска.
 Столяров шел осторожно, подсвечивая фонариком под ноги. Хотя потолок находился высоко, инстинкт самосохранения заставлял на всякий случай пригибать голову.
 Метрах в десяти от входа коридор превращался в огромный зал. Где-то слева, из темноты, слышалось урчанье воды.
 После того, как Столяров дал разрешение, под гулкие своды скалы вошли остальные. Их глазам открылось впечатляющее зрелище.
 В пещере, сложенные один на другой, лежали зеленые стандартные ящики с противотанковыми гранатами для ручных гранатометов. Рядом стояло несколько упаковок, в которых под прозрачным полиэтиленом виднелись банки консервов. Арабская вязь на этикетках убедительно свидетельствовала о том, откуда поставлено продовольствие.
 Ярощук пригнулся, посветил фонариком и прочитал: «Эль мамлакат эль арабиат эль Саудиат». — Перевел. — Королевство Саудовской Аравии.
 — Суки! — выругался Бритвин. — Во, Баб-эль-Мандеб! Куда только МИД смотрит? Ноту бы шарахнуть этим саудовцам.
 — Шарахни, — сказал Резванов язвительно. — Они тебе и ответят, что продовольствие поставлено исламским братьям Чечни в порядке оказания гуманитарной помощи, а уж где оно оказалось и сжевали его мирные горцы или боевики — это не забота благодетелей.
 — Сколько же дней они таскали сюда эту прорву груза? — поинтересовался Бритвин.
 — Сорок человек могли доставить все да один день, — тут же прикинул Столяров. — Десять — носили бы неделю. Но такой караван был бы очень заметен. Поэтому груз переносили человек пять и затратили на это недели две, не меньше.
 — И никто ничего не заметил, верно? До ближайшего дагестанского поселка здесь не более пяти километров, так?
 — Успокойся, — сказал Резванов. — Ты сам только что видел, какой строй наемников ползет к границе, а кто их видит?
 — Имеешь в виду нас? — сказал язвительно Таран. — Так мы старательно обходим жилые места.
 — Нет, я о тех, что сейчас ползут в нашу сторону.
 — Все нормально, — объяснил Ярощук. — Как может заработать на жизнь российский мент? Скажу по себе. Он может что-то увидеть, а на что-то закрыть глаза. За то, что он увидел, ему платит зарплату государство. За то, чего не видит, кладут на лапу богатые люди. И кладут много… К тому же в ближайшем поселке милиционеры скорее всего отродясь не водились…
 Из-за отрогов ближайшего хребта натянуло тучи. Начал накрапывать дождь.
 — Хватит, — прервал разговоры Полуян. — Займемся делом. Если группу здесь ждали, то убегать от нее нет смысла. Надо встречать.
 Вместе со Столяровым они отправились обратно на карниз. Оба, еще во время движения обратили внимание на ту трещину, забитую камнями. Внимательно осмотрели ее еще раз.
 — Ловушка мощная, — подвел итог Столяров. — Пару ящиков гранат…
 — Думаешь сдвинет? — усомнился Полуян.
 — Еще как.
 — Хорошо, пусть будет три. А как их подорвать?
 — Было бы что, — сказал Столяров, — а уж подорвать — не проблема.
 Они закончили минирование скалы, когда совсем близко подошла гроза.
 За дальним хребтом вспыхивали ослепительно белые разряды. И на светлом фоне, как на фотографическом негативе, прорисовывались острые гребни гор. Вспышка гасла, а в глазах еще несколько секунд сохранялся отпечаток увиденного. Потом накатывалась ударная волна грома. Тяжелый грохот сотрясал землю, и временами казалось, что могут обрушиться своды пещеры, нависавшие над их головами.
 Больше всего Полуяну не хотелось, чтобы ливень пришел в их сторону. Однако закон подлости тем и силен, что по его велению происходит то, чего нам меньше всего хочется.
 Сперва сверху прокатилась упругая волна ветра. Он дул, сметая жухлую листву, мотая кроны деревьев и кусты, росшие на склонах. Мир наполнился пульсирующим шумом, в котором, при некотором воображении, можно было уловить и морской прибой, и посвист стрел, и стоны людей.
 Потом на землю обрушился ливень. Сперва, пристреливаясь, упали крупные капли, а за ними, как мутный занавес, колеблемый ветром, на мир налетела сплошная стена воды.
 Сумерки пришли под звуки дождя. В пещере было удобно и тихо, а от костра, который сложили из оружейных ящиков, тянуло настоящим жаром.
 Столяров, внимательно обследовавший склад боеприпасов, новых взрывных ловушек не нашел, зато принес к костру тугую пачку десятидолларовых купюр. Протянул Полуяну.
 — Как будем делить, командир? Там этого добра два ящика.
 — Покажи, — Резванов взял пачку у Полуяна и стал рассматривать деньги. Некоторое время спустя, изрек непререкаемым тоном:
 — Сплошь фальшаки.
 — Брось ты! — Столярову не хотелось смиряться с таким приговором. — Я не знал, что ты эксперт. Давай, докажи. Я тоже кое-что понимаю в таких делах…
 Резванов тряхнул пачкой долларов, держа ее за один угол.
 — Ты составил мнение по одной купюре, а я посмотрел другие. Давай повторим проверку?
 — Давай.
 Резванов выдернул десятку из пачки, посмотрел на просвет. Потом осмотрел лицевую сторону…
 — Что мы имеем? Год выпуска девяносто пятый. Буква "В" в черной печати слева перед зеленым номером банкноты и четыре двойки в углах белого поля означают, что она выпущена в обращение Федеральным резервным банком Нью-Йорка. Теперь смотрим номер. В 82384541 А. Берем пачку. Считаем банкноты. Обращай внимание на последние две цифры номеров. Сорок один, сорок два, сорок семь… пятьдесят. Так? Идем дальше. Смотри: сорок один, сорок два… пятьдесят. Что скажешь?
 Столяров смущенно молчал.
 — Так вот, дорогой мой, денежки конечно откатаны с высоким качеством. Но они не оригинальные, а копии. Печатаны листами по десять штук с одной формы. Оттого идет повторение номеров через каждый десяток купюр. Работа скорее всего иракская…
 — В смысле? — спросил Таран.
 — Вся долларовая фальшь, которая просачивается из Чечни в центральные области, делится условно на четыре категории. Самые примитивные бумажки, которые чаще всего стремятся всучить торговцам в Казахстане и Узбекистане, называют «грозненскими баксами». Их без труда удается впаривать только тем, кто не очень-то разбирается в защитных признаках денег. Затем идут «иранские». Эти классом выше и требуют для распознания специальной аппаратуры. «Ливанские» клепают в лаборатории движения «Хезболлах» в долине Бекаа в Ливане. Наконец, «иракские». Никто не доказал, что их печатают под крылом Саддама Хуссейна, но кое-какие подозрения говорят об этом. «Иракские» баксы сделаны профессионально и только обладая большими суммами, можно установить фальшаки по повторению номеров. Их потоки идут на Кавказ через Турцию, Ирак и Иран. Далее через Азербайджан и Грузию — в Чечню. Короче, теперь они пойдут сюда.
 Резванов бросил банкноту в костер.
 — Баб-эль-Мандеб! — сказал Бритвин с нескрываемым изумлением. — На старости лет буду внукам рассказывать, как жег полмиллиона зеленых! Сидел и по штучке подкидывал в костерчик. Руки грел. У огонька.
 Он бросил в пламя купюру, которую держал в руке. Она мучительно скорчилась, согнулась пополам, зачернела по краям и радостно вспыхнула. Сгорев, поддутая жаром, поднялась над костром, полетела как черная бабочка в темноту ночи.
 — Шустрят баксики, — сказал Таран и тоже бросил десятку в огонь. — Расскажи кому такое — за шизика примут.

 12

 При первых проблесках света Таран занял позицию. Он устроился у комля старого бука, набросил на плечи плащ-накидку, под которой укрыл снайперскую винтовку. Моросил мелкий, нудный дождь. Серая туча, та что зацепилась за вершины хребта еще вечером, запуталась в острых скалах и зависла над лесом, не желая сдвинуться с места.
 Таран сел, привалившись спиной к широкому стволу, и застыл, отдавшись спокойствию ожидания. Именно спокойствию, поскольку настоящеми охотнику и снайперу азарт противопоказан. Этому не учат ни в военных училищах, ни на стрелковых курсах, потому что научить искусству ожидания человека с характером нервным, дерганым невозможно.
 Далеко не каждый мастер спортивной стрельбы может показать снайперский класс на поле боя. Таран сам не раз проверял умение стрелков, имевших спортивные разряды, тем, что в момент прицеливания бросал рядом с ними взрывпакеты. Иногда после такой встряски спортсмен-пулевик, привыкший целиться и стрелять в обстановке строго регламентированной правилами соревнований, долго не мог прийти в себя не столько от испуга, сколько оттого, что он выпал из условий, к которым привык.
 Главным качеством натуры Тарана была обстоятельность. Он ничего не делал по методу «тяп-ляп», чем часто вызывал неудовольствие начальников, которым по известному выражению, было наплевать, какой вкус будет у заказанного ими блюда, лишь бы оно оказалось горячим. В конце концов Тарана приучили к тому, что он, прежде чем взяться за дело, спрашивал командира:
 — Так что вам надо? Быстро или хорошо?
 Теперь Герма был предоставлен самому себе и никто его не волновал. Сквозь прогалы между деревьями он отлично видел основание скалы с расселиной, в которой завис язык камнепада. Видимость сквозь пелену дождя была невысокой, и чтобы не потерять из виду место, где заложен заряд, Таран воткнул в камни сухую ветку.
 Тропа, тянувшаяся по карнизу, не была видна, но это мало беспокоило Тарана. Человек, который по ней пойдет, обязательно окажется на виду как учебная поясная мишень.
 То, что моджахеды не появлялись, снайпера абсолютно не затрагивало. Тропа — не железная дорога, на которой властвует расписание. «Духи» обязательно пойдут по ней сегодня. В это «сегодня» укладывался отрезок светлого времени дня. Значит, появления людей на карнизе скалы можно ожидать с трех утра до двадцати трех вечера. Это занимает двадцать часов. В засаду он сел в половине третьего. В пять духи на карнизе не появились. Можно было предположить, что боевики тронутся в путь до восьми, поскольку сумерки могут застать их на самом трудном месте перевала. Значит, оставшееся время ожидания сокращалось до пятнадцати часов. В случае усталости, как и было договорено, его сменит Бритвин. Стоило только подать знак.
 Моджахеды вышли на карниз в шесть пятнадцать. Таран специально посмотрел на часы.
 Он поднял винтовку спокойным, много раз повторенным на тренировках движением и положил цевье на плоскую глыбу плитняка, которую приволок к засидке и уложил заранее.
 Он и сам мог бы уже лежать, если бы точно знал, когда на карнизе появятся «духи». Но лежать под дождем на пропитанной холодной влагой земле не имело смысла. Теперь приходилось занимать позицию в авральном порядке.
 Таран сперва уложил, а потом упер приклад в плечо со старанием новичка. Он знал, что именно умение сохранять приобретенные на тренировках навыки, отличает мастера от дилетанта. Излишняя уверенность в себе, небрежение мелочами неизбежно приводит к неудачам.
 Он отключился от всего, что могло помешать ему, отвлечь от дела. Капли дождя попадали на шею, собирались в струйки и стекали за шиворот, но он этого уже не замечал.
 Он установил незримую связь между глазом, который сквозь прицел видел взрыватель гранаты, предназначенной послужить детонатором для всего заряда и двумя гибкими фалангами указательного пальца, которые мягко касались спускового крючка.
 Когда винтовка толкнула в плечо и тут же над скалой, яростно загремел, загрохотал камнепад, Таран понял — он попал и свое дело сделал.
 Неожиданный обвал огромной массы камней прихватил колонну моджахедов в самом опасном месте карниза. Людей, буквально смяло и смело с тропы, не позволив кому бы то ни было укрыться и спастись.
 Только погонщик лошадей, замыкавший караван, заметно отстал от ядра группы и успел увидеть, как сверху на тропу катится лавина камней. Она пугающе гремела, вздымая над собой облако рыжей пыли.
 Временами огромные валуны вырывались из гремучего потока, высоко подскакивали и, как пушечные ядра, обгоняя лавину, летели вниз по воздуху.
 Лишь мгновение длилось оцепенение. Погонщик понял: промедление будет стоить ему жизни. Он круто повернулся и побежал назад — туда, откуда пришел караван.
 Таран поежился на своем мокром ложе, сдвинул винтовку влево. Легкая птичка смерти — «галочка» оптического прицела легла в темное пятно на спине погонщика между лопаток.
 … Однажды еще во время афганской войны Тарану пришла мысль, что марка снайперского прицела напоминает булавку, на которую энтомологи насаживают жуков и бабочек, прежде чем поместить их в коллекцию. И ему сделалось неприятно оттого, что он накалывает на это острие людей. Но потом дело стало привычным, и мысли о том, что приходится убивать для того, чтобы самому оставаться живым, больше его не тревожили.
 Плавным движением пальца Таран потянул вытертый его пальцем до блеска спусковой крючок. Грохот камнепада еще не стих, со дна ущелья доносились тугие удары камней и одиночный выстрел утонул в этом шуме.
 Пуля догнала погонщика. Он вскинул руки, по инерции сделал еще два шага по карнизу, потом наклонился влево и полетел в пропасть.
 Когда грохот обвала стих, и стало ясно, что операция удалась, группа вышла на карниз. Обвал изрядно погрыз края тропы, местами над пропастью образовались провалы, которые должны надолго закрыть натоптанный моджахедами путь в Чечню.
 — Что там? — спросил Полуян, взглянув под обрыв, где заметил нечто непонятное. Они пригляделись и вскоре стало ясно: двоих моджахедов камнями сбило с ног и швырнуло в пропасть. Они рухнули с обрыва и повисли на дереве, которое росло между камней метрах в двух ниже террасы. Один из них упал на комель животом, тело его согнулось и повисло над провалом.
 — Надо вытащить, — сказал Бритвин, взглянув вниз.
 — Нет, — ответил Полуян. — Надо поднять.
 — Ну их к дьяволу, — возразил Бритвин. — Зачем терять время? Пусть висят. Орлы быстрее увидят.
 — Нет! — Полуян был тверд в своем решении. — Давайте поднимем.
 Вытащить на тропу тела моджахедов стоило немалых усилий. Когда их положили у входа, Ярощук застыл в изумлении. Он узнал в одном из мертвецов постаревшего, но, в основном, сохранившего прежние черты капитана пакистанской разведки Исмета, с которым его сталкивала служба в Исламабаде. Теперь, судя по документам, капитан стал Ханпашой Хамидовым, уроженцем Чечни. Документы второго боевика вызвали изумление у всех остальных. У него в нагрудном кармане нашли удостоверение летчика гражданской авиации, выданное в Соединенных Штатах на имя гражданина Саудовской Аравии Мустафы Раззака и книжку — инструкцию для пилота самолета «Боинг-767».
 — Выкиньте все это к чертовой бабушке, — сказал Полуян. — Считайте, одного пилота Америка потеряла.
 — Черт его знает, — задумчиво произнес Резванов, — может, Америке стоит этому радоваться.
 — Почему? — спросил Таран.
 — Боевик-чеченец с саудовскими документами за штурвалом самолета над Америкой, это, я тебе скажу, может предвещать маленькую Хиросиму.
 — Ну уж, — возразил Таран, — ты скажешь!
 — Все может быть, — философски вздохнул Полуян. — Но нам надо двигать. Не нравиться мне эти тучи.


***

 Дождь наконец закончился.
 Полуян никогда не думал, что в горах может быть так красиво. Едва уползли тучи и выглянуло солнце, деревья с висевшими на листве кристально-чистыми каплями, вспыхнули тысячами бриллиантовых блесток. И тут же, еще недавно казавшийся вымершим лес, ожил, зазвенел птичьими голосами. Повеселевший дятел, выражая радость, нашел в чаще сухое дерево, оттягивал от ствола щепу и отпускал ее. По лесу прокатывался громкий пулеметный треск: тр-р-р… Едва он стихал, дятел снова приводил свой звуковой инструмент в движение.
 Группа стояла на восточном склоне хребта. В солнечном сиянии неба, промытого дождем до сапфировой голубизны, раскрылись просторы горной Чечни. Слева от них, из лесного массива вниз, змеилась вьючная тропа, по которой им предстояло идти.
 — Двинемся напрямую, — объявил Полуян, взглянув вниз со склона.
 — Пошли, пошли, — прикрикнул Бритвин на караван. Но Басай, стоявший впереди остальных, не сдвинулся с места.
 Бритвин огляделся, ища чем бы огреть упрямого ишака.
 — Ишь, зараза, взял моду! Сейчас выломаю дрын и охожу по бокам!
 Басай свернул морду, брезгливо посмотрел на него и пошел вниз по тропе.
 Поняв, что ослов не переупрямишь, Полуян махнул рукой.
 — Хорошо, — сказал он. — Бритвин и Резванов — давайте по тропе. Правда, это затянет время. Встретимся внизу. А мы, — командир вытянул руку, намереваясь показать, куда им предстояло идти. Но больше он ничего сказать не успел.
 Грунт, на котором они стояли, неожиданно сдвинулся с места и пополз вниз под уклон по крутому плечу горы.
 Полуян пытался удержаться на ногах, но устоять ему не удалось. Ноги внезапно сильно дернуло, и он спиной упал на траву, которую быстро заливала бурая жидкая грязь.
 Полуян видел, как вслед за ним упали три его товарища и покатились вниз вместе с ним.
 Промокший и пропитавшийся водой грунт, утратил на склоне опору, сдвинулся, пополз и потом, все ускоряясь, понесся в лощину.
 Валы жидкой грязи и воды, скопившиеся в расселинах скал и овражках, стронутые с места, вырывались на свободу и вливались в общий поток бушевавшей грязи. Она волнами настигала людей, окатывала их, залепляла илом глаза и уши, заставляла людей барахтаться в густых волнах, задирать головы и жадно хватать воздух забитыми вонючей жижей ртами.
 Они еще не докатились и до середины склона, когда сверху донесся гул взрыва. Это сдетонировал склад боеприпасов в пещере, которую заминировал Столяров.
 Скольжение прекратилось столь же неожиданно, как и началось. Смачно хлюпавший и шипевший вал селя достиг дна лощины. Его первая волна ударилась о крутой склон, оплеснула голые камни грязью и остановилась. Последующие валы потока стекали в ложе нового грязевого озера уже более спокойно, и вскоре грязь замерла, не имея возможности двигаться дальше. Над густой бурой гладью, как поплавки, торчали четыре головы в касках, до неузнаваемости облепленные жидкой глиной.
 В другой ситуации вид четырех здоровых мужиков, которых стихия вываляла с ног до головы в жидкой глине, вызвал бы у них самих дикий смех. Но обстановка не позволяла расслабиться.
 Полуян был зол и серьезен.
 — Бритвин! Резванов! Ишаков в укрытие! Прикройте тропу с обеих сторон, пока мы не приведем в порядок оружие…
 Причины для опасений были серьезные. Автоматы и боеприпасы, перемазанные глинистой жижей не могли действовать, и четыре бойца из шести, имея оружие, оказались на время обезоруженными.
 Случившееся повергло всех в уныние. Все тут же разделись донага, но никто не кинулся отстирывать одежду. В первую очередь мыли оружие.
 Автоматы пришлось разбирать полностью. Потом каждую деталь промывали в проточной воде. Таран, занявшись своей винтовкой, набирал в рот воду, прикладывал к губам дуло и продувал ее через ствол, до тех пор пока вытекавшие из патронника струи потеряли глинистый цвет. Только окончательно вымыв металл, его протирали насухо и смазывали тонким слоем оружейного масла.
 Все торопились. Каждый хотел поскорее почувствовать себя вооруженным.
 И лишь закончив возню с автоматами, люди принялись за стирку одежды.
 В течение получаса река, до того кристально чистая, несла вниз мутные, окрашенные в глинистый цвет, струи.
 Еще два часа ушло на то, чтобы подсушить одежду и главное дать подсохнуть на солнце обуви, и группа Полуяна продолжила движение в глубину Итум-Калинского района Чечни, двигаясь по северному плечу хребта Сусулкорт.
 Шли осторожно, остерегаясь случайных встреч с боевиками. Впереди, выполняя функцию головного дозора, двигались Таран и Столяров.
 У людей, чья профессия связана с постоянным риском, вырабатывается особое, по-звериному тонкое ощущение близкой опасности. Ничто не говорило о возможности присутствия посторонних: все таким же тихим как и раньше выглядел лес — ни подозрительного шума, ни хруста ветки под неосторожной ногой, ни крика или хлопанья крыльев перепуганной птицы, а Таран вдруг почувствовал незримую угрозу. Из-за кустов орешника, из темного, захламленного буреломом леса струились тяжелые волны опасности, заставившие его остановиться и замереть.
 Подняв руку, Таран остановил Столярова. Тот изготовил оружие.
 Таран укрылся деревом и осторожно оглядел поляну, открывшуюся перед ним. Судя по всему, здесь недавно побывали люди.
 Боевики на своей территории чувствовали себя спокойно и даже не пытались маскировать следы пребывания. Трава была вытоптана, пустые консервные банки из-под сгущенки и мясных консервов валялись на поляне. Похоже, что каждый, кто опустошал банку, тут же швырял ее от себя подальше, куда глядели глаза. Большое количество золы в кострище позволяло предположить, что боевики в этом месте провели прошлую ночь.
 Не заметив опасности, Таран вышел на поляну и присел у кострища. Прутиком расшевелил серую кучку пепла. Оттуда потянуло теплом и поднялся легкий дымок. Значит, боевики ушли отсюда на рассвете, даже не залив костра.
 Неожиданно послышался треск кустов. Таран быстро укрылся за деревом.
 На поляну вышел чеченец, по виду еще совсем молодой парень. Он должно быть что-то забыл на стоянке и обнаружил пропажу, когда все отсюда ушли. Парень двинулся по поляне, нагнув голову. Временами останавливался, носком ботинка разгребал траву, ничего не обнаружив, шел дальше.
 Резванов, к которому парень оказался в тот момент ближе, чем к другим, поднял руку, сжал пальцы в кулак и тут же разжал их. Было ясно, что он предлагает взять боевика.
 Полуян показал большой палец.
 Когда чеченец прошел мимо дерева, за которым скрывался Резванов, тот бесшумно вышел на поляну и оказался за спиной противника. Негромко спросил по-чеченски:
 — Что ты ищешь?
 Боевик обернулся и тут же ему в лицо прямо под нос уперся ствол пистолета.
 — Не дергайся! — продолжил Резванов. — Ты кто?
 Вместе с подоспевшим на подмогу Тараном они отвели пленного в чащу и заставили лечь.
 Остальные, собравшись неподалеку и держа оружие наготове, молчали. Все хорошо помнили, к чему первое же русское слово привело в случае с Саду Шовлаховым.
 — А сам ты кто? — ответил чеченец вопросом на вопрос.
 Судя по всему, он в первый момент онемел не от страха, а от неожиданности.
 Резванов вспомнил фамилию человека, труп которого они сняли с дерева над пропастью.
 — Мы из особого отряда Ханпаши Хамидова. Я майор Идрис Мугуев.
 — А я, Канташ Нухаев. Разведчик, — парень шевельнулся. — Разреши мне встать.
 — Полежи еще немного, — отказал ему в просьбе Резванов и кивнул Тарану, чтобы тот обыскал пленного.
 Пока Таран ощупывал одежду и шуровал по карманам чужого обмундирования, Резванов спросил:
 — Кто твой командир?
 — Полковник Астемир Везирханов.
 — Сколько у него в отряде человек?
 Канташ вдруг с подозрением посмотрел на Резванова и сказал:
 — На такие вопросы я отвечать не стану. Сколько у кого человек, не ваше дело. Я же не спрашиваю, сколько вас!
 — Но положил на землю тебя я, а не наоборот, — возразил Резванов.
 — Наши недалеко, — зло предупредил Канташ. — Я сейчас закричу…
 Щелчок курка, звяканье затвора, откатившегося назад и выбросившего гильзу, — все это, вместе взятое, и было самым большим шумом в тот момент, когда негромким хлопком выстрела Резванов выбил жизнь из тела боевика. Убирая пистолет с навинченным на него глушителем, добавил:
 — Глупый, если собрался кричать, то об этом не следует предупреждать.

 14

 Генерал Аслан Масхадов сидел за столом, положив руки на стотысячную склейку карты Чечни и Дагестана. Карта, на которой каждый сантиметр соответствовал одному километру, позволяла судить о топографических особенностях местности с максимальной точностью. На ней можно было найти не только населенные пункты, но и определить расположение отельных построек — сараев, амбаров, складов, проследить течение ручьев от истоков до впадения в реки, узнать все о полевых дорогах, вьючных и пешеходных тропах, найти колодцы, овраги, памятники, курганы, могильники. Получивший отличную подготовку в советском военном училище — Тбилисском артиллерийском, — где немало места уделялось специальной горной выучке, он без затруднений читал карту, и гнутые линии горизонталей рисовали ему горы, впадины, лощины с такой ясностью, словно они были вылеплены стараниями топографа в ящике с песком.
 Докладывал начальник разведки главного штаба ичкерийской армии. Вести были нерадостные, и Масхадов слушал их с особым вниманием: умный учится не на победах, а на неудачах.
 — Сведения агента Джохара из Дагестана не подтвердились. Через границу Ножай-Юртовского района разведгруппа федералов не проникала. Там нами были перехвачены все пути и появление шести человек было бы замечено обязательно. Зато стал известен целый ряд странных и пока не объясненных фактов. На территории Дагестана, где-то в Тляратинском или Цумадинском районах пропала группа афганцев-моджахедов и пакистанских военных, которая шла к нам. Если ее перехватили регулярная армия или спецназ МВД, русские подняли бы пропагандистский шум. Двадцать шесть человек, попавшие в плен или уничтоженные в бою — прекрасный козырь для пропаганды. Но группа пропала бесследно. Наши проводники, которые ждали ее в Шаре, никого не встретили. Человек, высланный навстречу, также исчез. Внезапная гибель такой группы опытных горных бойцов могла произойти только при боевой стычке с профессионалами или отрядом, превосходившим их по силам. Поэтому у меня возникло мнение. Сообщение Джохара было верным, но он ошибся в определении маршрута российского отряда.
 — Или ему подсунули дезинформацию и заставили ошибиться, — перебил Масхадов докладчика.
 Кто-кто, а он умел оценивать обстановку и делать логические выводы из материалов, которые поставляла разведка.
 Шамиль Басаев, который с трудом сдерживался, чтобы не демонстрировать на каждом шагу неприязнь к человеку, который в Чечне считался легальным президентом и главнокомандующим, все же не утерпел и съязвил:
 — Агент Джохар сообщил о группе в шесть человек. Через Дагестан к нам шли двадцать шесть специально отобранных, умеющих воевать в горах людей. Чтобы совладать с ними, русским потребовалось бы не менее мотострелкового батальона.
 — Генерал, — Масхадов прервал Басаева, — район, через который шли моджахеды, исключает возможность использования бронетехники. Высоты там в среднем около трех тысяч метров. К тому же, если федералы сумели уничтожить или задержать двадцать шесть бойцов ислама, они бы подняли шум на весь мир. Значит, речь идет о спецах, которые имеют задачу, не позволяющую им открывать себя и свой маршрут… Они работают без связи со штабами по своему плану. И в этом особая опасность такой группы.
 Басаев хмуро сгреб в кулак бороду и нервно мял ее.
 — Из тебя, президент, так и лезет русская логика…
 Дверь отворилась и в комнату вошел адъютант Масхадова. Мягким кошачьим шагом прошел к столу, за которым сидел генерал. Нагнулся к уху, что-то шепнул и положил на стол бумажку. Масхадов ее прочитал, нервно смял и посмотрел на Басаева.
 — Значит, из меня лезет русская логика?
 Участники совещания с интересом уставились на президента. Было видно, что известие, доставленное ему, не из приятных, и каждому хотелось поскорее узнать, в чем дело.
 — Вот, — Масхадов положил на стол смятую бумажку и прихлопнул ее ладонью, как муху, — к тому, о чем мы говорили. Со стороны Дагестана через перевал Ягодак в зону ответственности Даги Берсаева прорвались федералы. Их встретила и окружила боевая группа Везирханова.
 — Взяли? — нервно спросил Басаев. Он с давних пор поддерживал Дагу Берсаева, и ему не понравился тон Масхадова, который с явной целью подкусить Дагу, упомянул его как ответственного за оборону зоны на востоке Итум-Калинского района.
 — Федералы уничтожили группу Везирханова. Целиком.
 — Много их?
 — Убитых? Четырнадцать человек.
 Басаев, словно пытаясь уличить Масхадова в злорадстве по случаю потерь боевиков, зло сказал:
 — Я спросил, много ли там было русских собак?
 — Русских шестеро. Об этом Везирхан успел сообщить Берсаеву.
 — Дага сотрет этих псов в порошок.
 — Шамиль, эти шестеро — настоящие волки. Не стоит недооценивать тех, с кем воюешь. Слушай дальше. На участке дороги между аулом Шикара и перевалом Джеинджаре они захватили Дагу Берсаева вместе с охраной и всех расстреляли. Потом на машине прорвались через блокпост и ушли в сторону Итум-Кале.
 — Собачьи дети! — в ярости закричал Басаев. — Они никуда не денутся! Я сам сниму с них шкуры и нарежу на тонкие ремни.
 — Их еще предстоит обнаружить. Группа исчезла. Машина не найдена.
 Захрипел рация, торчавшая наполовину из кармана куртки Басаева. Генерал вытащил ее и приложил к уху.
 Басаев этот трюк с рацией проделывал почти на каждом заседании совета командиров, когда их собирал Масхадов. С этой целью он загодя предупреждал своих приближенных, когда его надо вызвать на связь. Долгих переговоров он не вел, но даже двух-трех минут, на которые Масхадову приходилось умолкать, показывали всем, кто присутствовал на совете, что Шамиль ни во что не ставит главнокомандующего и президента, если того требует боевая обстановка.
 — Что у вас? — спросил Басаев с неудовольствием в голосе. — Докладывайте.
 Рация потрескивала и голос говорившего прорывался сквозь помехи, но все притихли, стараясь услышать, что сообщают генералу его верные мюриды.
 — Мы их прихватили! — в голосе докладывавшего новость слышалось ликование. — Их шестеро… Шесть федеральных крыс…
 — Что значит «прихватили»? — последние события уже научили Басаева сомневаться в победных реляциях своих подчиненных. Да и сам он не придерживался правды: раздувал небольшие удачи, преуменьшал поражения, тщательно скрывал потери: на войне нельзя без обмана.
 — Мы знаем, где они и готовы их уничтожить.
 Так и есть: выражение «мы их прихватили» было всего лишь обычным бахвальством.
 — Пусть ими займется Дауд Арсанукаев, — приказал Басаев. — И смотрите, не промахнитесь.
 — Не промахнемся! — пообещал невидимый собеседник генерала.
 Басаев встал, одернул куртку, убрал рацию в карман. Посмотрел на Масхадова торжествующим долгим взглядом.
 — Вот так, Аслан.
 Масхадов промолчал, стараясь не выдать раздражения. Привычки, приобретенные им в Советской Армии, сохранились, и он никому не позволил бы прервать себя во время совещания. Но цапаться с Басаевым в присутствии полевых командиров, среди которых у Шамиля имелось немало сторонников, он не хотел. Надо было делать вид, что успех его порадовал.
 — Иншалла, — сказал Масхадов так, будто благословлял Басаева. — На все воля Аллаха.
 И в то же время он со злорадством подумал, что генерал слишком рано обрадовался. Что-то не то было с шестеркой, о которой ему доложили.

 15

 Расследование причин исчезновения большого отряда моджахедов, следовавшего в Чечню, встревожило закордонных благодетелей, которые давали деньги, подбирали и готовили к походу опытных бойцов. Шейх Абу Бакр, внимательно следивший за происходящим в Чечне, воспылал гневом. Если так пойдет и дальше, то отказать чеченским сепаратистам в поддержке могут многие исламские общества зарубежья. Во всяком случае такое предупреждение высказал Айман-аз-Завахири, руководитель египетской организации «Аль-Джихад, Аль-Гихад», Мунир Хамза, секретарь Ассоциации пакистанских улемов «Джамиат-уль-Улема-е Пакистан» и другие видные деятели, возглавляющие борьбу против неверных и евреев в любой точке земного шара.
 Абу Бакр, взявший на себя в Чечне роль уполномоченного «Всемирного исламского фронта борьбы против иудеев и крестоносцев» и Усамы бен Ладена, пригласил к себе полевого командира Хаттаба и дал ему задание лично разобраться в причинах чрезвычайного происшествия. Гордому и самолюбивому иорданцу пришлось подчиниться. Он выехал в аул Хакмада, откуда решено было начать расследование.
 Хаттаб провел на перевале, где полег отряд Везирханова, почти два часа. Сопровождавшие его боевики, держа оружие наготове, следили за тем, как их амер лазеет среди кустов кизила, присаживается на корточки, поднимает с земли стреляные автоматные гильзы, вертит их в руках и внимательно разглядывает.
 Тем не менее сам Хаттаб ничего определенного о происшедшем сказать не мог. Гильзы автомата Калашникова калибра 7,62 не доказывали, что они оставлены российской диверсионной группой. Точно такими же автоматами вооружено большинство чеченских боевиков, и вполне могло случиться так, что одна из групп покончила с арабами, которые имели при себе немалую сумму в долларах, предназначавшиеся для выплаты участникам боевых операций.
 Хаттаб в глубине души презирал чеченцев, в том числе и самого Басаева. Он был убежден, что ни борода, ни обрезание не делают человека мусульманином. И вообще, существо ислама во всей его глубине, со всеми тонкостями и мудростью способен понять только араб, для которого каждая фраза Корана, каждый стих не просто понятны, а услаждают слух музыкой ритма и аллитерациями. Чтобы понять ислам по-настоящему, надо дышать с детства воздухом Мекки и Медины. Человек, учившийся в Москве и деливший хлеб с неверными, не может сохранить в чистоте свою душу. Ничем не лучше Басаева и его воины. Хаттаб не раз убеждался, что у этих людей религиозный фанатизм сочетался с плохо скрываемым стремлением к обогащению. Надо было видеть, как алчно вспыхивали глаза чеченских боевиков, едва приходило время выплаты денег за проведенную боевую операцию. Однажды Хаттаб заметил, как получивший двести долларов удачливый боевик отвернулся от всех и чмокнул поцелуем в портрет американского президента на сотенной купюре.
 Ко всему Хаттаба в последнее время все больше и больше тревожила нараставшая неприязнь местного населения к арабами, пакистанцам, афганцам и туркам, входившим в его отряд. Не раз возникали перепалки и стычки экспансивных чеченцев с людьми пришедшими им помогать вести священную войну против неверных. И хотя дело до стрельбы не доходило, Хаттаб был уверен — объяви Москва награду в миллион долларов за его голову, уже через неделю ее доставят в Кремль на блюде…
 Опытный в ведении горной войны, Хаттаб быстро воссоздал для себя обстановку боя у перевала.
 Судя по многим признакам, федералы, если это были они, организовали и провели засаду по схеме, которая стала классической для чеченцев. Стрелки расположились на склонах, о чем свидетельствовали кусты, помятые в нескольких метрах по обе стороны поляны. Боевики Везирханова втянулись в огневой мешок, где их закидали гранатами и расстреляли кинжальным огнем из автоматов.
 Столь же странно выглядело и уничтожение такого опытного бойца, как Дага Берсаев с его охраной. Если предположить, что это проделали русские, то непонятно, как им удалось остановить машину с людьми, в способности к сопротивлению которых Хаттаб нисколько не сомневался. Тем более, что ни следов разрывов гранат на дороге, ни самой «Тойоты», расстрелянной и искореженной взрывами, обнаружить не удалось.
 Остановить машину и понудить выйти из нее моджахедов мог только кто-то свой, знавший пароли и сигналы опознания.
 Чем больше Хаттаб пытался разобраться в происшедшем, тем более крепло его убеждение в том, что расправу над его группой учинили чеченцы. Иначе как можно объяснить, что на донцах стреляных гильз были выбиты те же номера и значки, которые стояли на патронах, набитых в его магазине? Это Хаттаб установил совершенно случайно, поддавшись неожиданно возникшему желанию сличить гильзу, поднятую с дороги со своими. И теперь он был убежден, что такое совпадение не могло быть случайным.
 Чтобы окончательно убедиться в этом, предстояло проверить маркировку боеприпасов, хранившихся в арсенале.
 С перевала Хаттаб вернулся в Итум-Кале, куда вызвал из Шатоя Шамиля Басаева.
 Басаев приехал на встречу в угнетенном настроении. В других условиях он бы мог и не явиться для беседы с названным братом, но обстановка на фронтах складывалась так, что приходилось думать о времени, когда придется бежать из Чечни за границу. А в таких условиях портить отношения с иорданцем Хаттабом было бы величайшей глупостью.
 Он воспользовался гостеприимством старого знакомого Асланбека Саноева и занял в его доме комнату для почетных гостей.
 Басаев сидел за столом разувшись, чтобы дать ногам, натруженным за день, слегка отдохнуть. Ночевать в этом доме он не собирался. В последнее время он все больше и больше поддавался чувству страха, которого не испытывал даже в Буденновске, где его отряд окружали спецназовцы, готовые к штурму больницы. Теперь все изменилось. Что-то неясное, но тревожное носилось в атмосфере и обостренным чувством хищника Басаев предугадывал близость беды.
 Есть ему не хотелось. Сейчас он с удовольствием выпил бы стакан «Столичной», в чем не отказывал себе в годы, когда не был вынужден демонстрировать окружавшим его людям свое благочестие и приверженность шариату.
 Потребность расслабиться, согнать стресс, вгонявший в бессонницу и порождавший приступы ярости, была неодолимой. Все теперь словно ополчилось против его удачливости. По пути из Шатоя он заезжал в аул Борзой. Там произошло неприятное событие. Боевики отряда Тавзанова, подчиненного ему и находившегося на переформировании, изнасиловали снайпера украинку Галю. Получившая звание мастера спорта еще в советские времена, она через организацию УНА-УНСО подрядилась за хорошую плату проявить свое стрелковое искусство в Чечне, стреляя в российских солдат.
 Сказать, что Галя была бабой красивой трудно, да и о ее доступности было тоже известно всем. Хохлушка никогда не отказывала желающим ее, но случилось так, что шестеро молодых парней, не тратя усилий на уговоры, повалили Галю и терзали ее до бесчувствия с животной яростью. И теперь назревал серьезный конфликт с представителями УНА-УНСО, с которыми в трудное время портить отношения Басаеву не хотелось. Предстояло давать отступного, затратив на это большие деньги, а счет им Басаев вел со скупостью настоящего банкира. Не радовало его и то, что отношения с Хаттабом портились все больше и больше. Будь этот араб своим, чеченцем, Басаев бы знал, как с ним обойтись.
 Выводило Басаева из себя и то, что судя по некоторым намекам, Хаттаб считал, что гибель группы моджахедов, а также ликвидация отряда Везирханова и группы Даги Берсаева — дело рук самих чеченцев. А поскольку зона ответственности Басаева охватывала и район, где случились эти неприятности, косвенным их виновником становился он сам. Полностью реабилитировать и снять с него все подозрения мог только захват русских спецназовцев. Уж попади они в его руки, Басаев заставил бы их признаться даже в том, чего они никогда и не совершали! Поэтому все надежды теперь связывались с успехом действий отряда Дауда Арсанукаева, бывшего одним из наиболее доверенных командиров Басаева. На него возлагались сложные задачи, выполнять которые он бросался с большой охотой и рвением.
 Дауд Арсанукаев считал себя командиром удачливым и непобедимым и делал все, чтобы оправдать свою славу.

 16

 На «Тойоте» группа Полуяна добралась до родника в лощине у перевала Дурзуме. Дальше предстояло идти своим ходом.
 Они загнали машину в камни так, чтобы ее не было видно с тропы.
 Бритвин сунул в горловину бензобака веревку, помотал ею, потом перевернул и воткнул в бак другим концом. Огляделся. Махнул рукой.
 — Уходите!
 Поднес зажигалку к веревке и выбил язычок пламени. Огонь вспыхнул и яростно затрещал, рванувшись к горловине бензобака. Бритвин спрыгнул с обрывчика и пригибаясь отбежал от машины.
 «Тойота» еще чадно дымила, а шесть человек уже ушли в леса за перевалом. Где-то в этих местах им предстояло отыскать секретное хранилище боевиков, приготовленное заранее на случай ведения партизанской войны в горах.
 Трудность заключалась не только в том, что база была хорошо замаскирована. Безопасность ее территории обеспечивали самые совершенные электронные охранные системы. В частности, сейсмомагнитометрическое средство «Дуплет» российского производства было основано на регистрации колебаний грунта, которые возникали при перемещении человека, а также на изменении магнитного поля, вызывавшееся появлением в охранной зоне оружия.
 Достоинства системы «Дуплет» заключалось и в том, что она является полностью пассивным средством обнаружения, наличие которого в охраняемой зоне нельзя засечь ни электронными средствами разведки, ни визуально. Система обеспечивала надежное обнаружение нарушителей в любое время года, даже в экстремальных зимних условиях. «Мертвые зоны» по всей длине перекрытого «Дуплетом» участки отсутствовали.
 Чтобы забросить в центр базы радиомаяк, который помог бы сориентироваться авиации, предстояло в полном смысле исхитриться.
 Лес оказался не таким густым, как это виделось с перевала. Дышалось легко и вольно. Высоты в две тысячи метров стали для группы Полуяна привычными, и разреженность воздуха совершенно не ощущалась.
 Больше всего Полуян опасался птиц. Здешний лес был идеальным местом для их обитания, и любая сорока, заметив людей, могла поднять хай, протестуя против вторжения посторонних в ее владения. Ко всему прочему, от сорок, которые охраняют территорию своего гнездования, бывает трудно отвязаться. Горластая птица, обычно долго и неотвязно преследует человека, вызывая в лесу тревогу среди его обитателей.
 Но им в этот раз повезло. Птичьи посвисты и шум крыльев долетали до них со стороны. Видимо, там, поближе к опушке, они и гнездились.
 Группа двигалась медленно и крайне осторожно. Сделав несколько шагов, они останавливались и замирали. С каждым метром, по мере приближения к охраняемой зоне, вероятность натолкнуться на неожиданные сюрпризы возрастала. А что если помимо пассивной системы охраны объект оберегали засады? Люди, вбухавшие огромные средства в приобретение оружия и боеприпасов, не могут быть глупы и беспечны. Они способны привлечь к охране не только тренированных и хорошо вооруженных боевиков. За соответствующую плату, охрану периметра базы могли обеспечивать и люди пожилого возраста.
 Ярощук, который шел на правом фланге группы, поднял руку и слегка качнул указательным пальцем, привлекая внимание Полуяна. Тот застыл на месте с занесенной для очередного шага ногой и, чтобы сохранить равновесие, оперся ладонью о ствол бука. Только потом осторожно и тихо поставил ступню на землю.
 Лязгнул металл. Звук донесся справа, снизу. Полуян посмотрел на склон сквозь кусты, но ничего не увидел. Зелень оказалась настолько густой, что закрывала видимость.
 Полуян осторожно сдвинулся вправо к каменистой гряде, где кустарник рос значительно реже, потом согнулся в поясе, быстрым рывком проскочил открытое место и залег под основанием скалы.
 Металлические звуки больше не повторялись. Листва шелестела, создавая спокойный фон, но Полуян продолжал напряженно следить за местом, откуда, как ему показалось, он слышал подозрительный шум. Во всех случаях, когда на карту ставится не только успех предприятия, но собственная жизнь, надо уметь выжидать.
 Полуян повернулся и посмотрел в сторону Ярощука. Тот продолжал стоять на том же месте, где замер, едва сам услыхал звяканье металла.
 Полуян сделал легкое движение кистью, показывая, что лучше не двигаться и оставаться на месте. Ярощук показал ему большой палец, поднятый вверх, демонстрируя, что понял предупреждение.
 Их терпение было вознаграждено. Впереди в кустах возникла фигура человека. Он медленно поднимался по склону, закинув автомат на плечо. Тело боевика опоясывал патронташ и, скорее всего, звук издал автомат, ударившись о патроны.
 Таран, предпочитавший решать все проблемы одним выстрелом, сделал несколько движений, сгибая и разгибая указательный палец. Он спрашивал у Полуяна разрешения. Тот поднял кулак и погрозил им. Дело не в том, что выстрел с глушителем будет бесшумным. Куда опаснее, если пропавшего боевика хватятся и начнут искать. Тогда неприятностей избежать не удастся. Нет, их пребывание в зоне базы должно оставаться в секрете.
 Боевик, продолжая позвякивать снаряжением, прошел мимо и скрылся в отдалении. В лесу снова стало тихо.
 И тогда они двинулись вперед.
 Время, как казалось Полуяну, тянулось словно резина. Быстро темнело. Надвигалась очередная ночь. Даже капли воды, падавшие со скалы, возле которой они задержались на некоторое время, сочились осторожно с удлиненными интервалами: кап — длинная угнетающая пауза и снова — кап…
 Наконец они выбрались на открытое место, где березы и буки росли по одиночке или небольшими группами. Расположившись на опушке, группа залегла и повела наблюдение. Стрелки часов показывали ноль тридцать. Раньше двух часов начинать операцию не имело смысла. Опыт подсказывал, что следует дождаться, когда природные факторы заставят тех, кто охраняет базу, в полной мере ощутить угнетающие позывы к сну.
 Оттуда, где они еще днем засекли движение людей, доносился неясный шум. Он становился то сильнее, то угасал. Полуяна это встревожило.
 — Что там? Прислушайся, — сказал он Бритвину, который лежал рядом. Как уже все заметили, тот обладал обостренным слухом охотника, отточенным пограничной службой.
 — Похоже, работает движок.
 Все снова вслушались.
 — Точно, движок, — окончательно утвердился Бритвин. Вскоре, будто в подтверждение его слов, впереди сверкнула яркая вспышка. Ярощук, наблюдавший за базой в прицел ночного виденья, заметил, как наружу из подземного хранилища кто-то вышел. Из открытой им двери и вырвался сноп яркого света.
 — У них там электричество, — сказал Бритвин. — Ну, Баб-эль-Мандеб!
 Вспышка света повторилась еще раз. Тот, кто выходил из помещения, вернулся в него обратно.
 В час ночи звук работавшего движка стих Его выключили.
 В час десять Полуян поднял руку, подержал ее и опустил:
 — Пошли!
 Группа двинулась к цели. Надо было успеть завершить дела до того, как на горы накатит рассвет.
 Полуян шел с осторожностью человека, пересекавшего реку по ненадежному льду. Делая шаг, он не переносил на опорную ногу всю тяжесть тела сразу, а делал это постепенно, будто проверяя прочность земли. Предосторожность была не лишней: ни один сучок не хрустнул под подошвой его ботинок, ни один камень предательски не заскрипел.
 Временами Полуян останавливался и вглядывался во тьму. Он видел тени своих товарищей, заметить которые удавалось только в момент движения. Едва люди останавливались, их силуэты словно растворялись.
 Через несколько минут они вышли на утоптанную тропинку. Она тянулась от базы к роднику, который был истоком ручья, сбегавшего в реку Дзумсэрк. Именно на этой тропе Бритвин, наблюдавший днем за местностью, засек людей, таскавших в пластмассовых канистрах питьевую воду в сторону базы.
 Штурм непреодолимой полосы, которую прикрывал «Дуплет» начал Таран, отлично овладевший арбалетом. Еще до сумерек они выбрали одинокий бук, который рос на территории базы.
 Стрела с резким свистом сорвалась с тетивы. Петля капроновой струны, которую увлекал за собой снаряд, быстро разматывалась.
 Прицел оказался точным. Разящий стержень попал в рогатку между стволом и самым толстым из нижних сучьев бука. От резкого толчка лапки стального якоря раскинулись. Таран осторожно подергал леску. Якорь надежно держал стрелу.
 Тогда Таран ловко взобрался на дерево и стал тянуть верхнюю струну капрона на себя. Нижняя жила побежала вперед, увлекая за собой стальной тросик. Вскоре его головка достигла кольца на тупом конце стрелы, проскочила его и тут же раскрыла лапки второго якоря.
 Таран натянул на руки перчатки, ухватился руками за струну, сразу чуть провисшую под ним, закинул на нее ноги крюками и пополз в сторону заграждения.
 Все напряженно следили за его действиями.
 Внезапно Таран замер на месте и сделал рукой предупреждающее движение. Потом перехватился и правой рукой достал пистолет.
 Раздался звук сломавшегося сучка — это глушитель надежно погасил звук выстрела. И опять наступила тишина. Все встревожено вслушивались, но ничто не говорило о том, что выстрел был кем-то услышан.
 Таран медленно двинулся дальше.
 Добравшись до дерева, на котором крепился трос, он с облегчением ухватился за длинную горизонтальную ветку, подтянулся и сел на толстый сук, нависавший над самой землей. Огляделся, прислушался. Скользнул по стволу на землю. Подошел к лежавшему на земле боевику. Выстрел был точный. Пуля попала в затылок и на выходе разнесла лоб, изуродовав лицо до неузнаваемости.
 Таран быстро обыскал еще теплое тело боевика. Вынул из-за пояса пистолет «Вальтер» ПП-38, сунул в карман куртки. Поднял автомат, отщелкнул магазин, положил в другой карман. Передернул затвор, вышвырнув патрон из патронника. Положил автомат под ствол бука.
 Быстро пробежав к месту, где по всем расчетам должен был находиться центр подземного хранилища, Таран положил маячок и включил его.
 Через четыре минуты тем же путем, но в обратном направлении, Таран выбрался из охраняемой зоны.
 — Все на мази? — спросил Полуян и удовлетворенно подтолкнул Тарана плечом. — Тогда я выхожу в эфир.
 Он взял трубку. Вызов прошел без малейшей задержки.
 — Василий Васильевич? — спросил Полуян настороженно. Имя и отчество были паролем, о котором знало всего несколько человек.
 — Вы ошибись, это Николай Николаевич…
 Это был отзыв.
 — Прошу прощения. Я набирал номер правильно…
 — Не беспокойтесь, все в порядке.
 Невинный разговор двух абонентов космической связи. Как ни препарируй его, ничего секретного не извлечешь. На деле разговор запускал в действие сложный боевой механизм, нацеленный на уничтожение.
 — Уходим, — сказал Полуян озабоченно. — Здесь скоро станет слишком жарко.

 17

 Бомбардировщик с погашенными аэронавигационными огнями шел с северо-востока на высоте шести тысяч метров. Проследить его полет в ночи с земли без радара у противника не имелось возможностей, и летчик выдерживал курс, не применяя противозенитных маневров.
 То, что нес на борту самолет к далекой цели только в силу традиций называлось авиационной бомбой. На самом деле это была современная сложнейшая система оружия, сочетавшая в себе электронные устройства самонаведения, корректировки траектории, взведения взрывателей и мощный подрывной заряд.
 Сложные электронные датчики, расположенные в контейнере системы, уже засекли источник радиоволн определенной длины и запустили в работу процессоры, которые приводили в действие механизмы прицеливания.
 Компьютер проверил исправность блоков системы и тут же спокойный голос бортового суфлера сообщил экипажу:
 — До цели сто пятьдесят километров. Контакт устойчивый.
 На современных самолетах пилоту, особенно в сложных боевых ситуациях, бывает нелегко уследить за показаниями десятков разных приборов. Поэтому конструкторы дополнили визуальное восприятие летчиком параметров полета звуковыми подсказками. Специальная аппаратура в нужный момент сообщала экипажу, на что следует обратить внимание, какие действия нужно срочно предпринять. Любую, самую поганую новость, бортовой суфлер сообщал экипажу голосом спокойным, отрешенным от тревожных событий. Он одинаково бесстрастно, произносил фразу вроде «Пожар в правом двигателе» — в полете или «Не вышла передняя стойка шасси» — при посадке.
 Психологи, изучавшие воздействие слов суфлера на состояние летчиков, пришли к выводу, что голос мужчины-подсказчика воспринимается более нервозно, чем когда то же самое сообщает женщина. Поэтому невидимую суфлершу, в зависимости от личных впечатлений от ее подсказок, пилоты звали «Черный ангел» или «Ангел смерти».
 — До цели пятьдесят километров. Контакт устойчивый.
 Система наведения оружия работала в автономном режиме и в помощи штурмана не нуждалась. Теперь он мог только прервать подготовку к пуску, если с земли последует отмена приказа на поражение цели.
 — Цель захвачена в перекрестие. Удержание надежное. Сброс!…
 Идея создания оружия объемного взрыва родилась в умах тех, кто совершенствует средства массового поражения, с появлением баллистических ракет. Их топливные баки заполняли высокоактивными агрессивными сортами синтетического топлива. Именно тогда в язык военных вошли такие названия как гидразин, аэрозин, пентаборан, гептил, обозначавшие вещества летучие, образующие в смеси с воздухом гремучие смеси, обладающие огромной разрушительной силой.
 Первые аварии ракет на пусковых столах и в моменты их заправки ошеломляли испытателей мощностью взрывов. Но создатели новых видов оружия увидели в силе и свойствах ракетного топлива перспективное направление конструирования боевых систем, которые позже получили название «термобарических» или, если определять их по-русски, — боеприпасов объемного взрыва…
 У нового оружия страшная разрушительная сила. На определенной высоте у контейнера, содержащего летучую огнеопасную смерть, разрушается оболочка. Вырывающийся в атмосферу газ мгновенно распространяется во все стороны и заполняет огромный объем. Точно в рассчитанное время специальное устройство выдает огневой импульс. И облако агрессивного состава мгновенно детонирует.
 С точки зрения физики у такого рода боеприпасов двойное действие. В первой фазе взрыва масса детонирующей смеси устремляется огненным валом во все стороны от центра. Она сжигает и сметает все, что оказывается на ее пути.
 Весь кислород воздуха, оказавшийся внутри зоны взрыва, мгновенно выгорает и там создается зона пониженного давления, своеобразный вакуум.
 Во второй фазе действия боеприпаса атмосферное давление с огромной силой схлопывает вакуумный пузырь, довершая разрушения, которые не доделал взрыв. Именно по этой причине бомбы такого рода получили неверное название «вакуумных». Кстати, подобный вакуумный эффект присутствует и при ядерных взрывах, но сила их впечатляет иными последствиями и эффект возвратной воздушной волны в нашем представлении остается как бы не замеченным…
 Некоторое время бомба, отделившаяся от носителя, летела тем же курсом, что и самолет, но постепенно ее траектория начала прогибаться к земле. Головка системы наведения передавала импульс радиомаяка в бортовой компьютер. Там в безмолвных чипах микропроцессоров поступавшая с датчиков информация обрабатывалась и преобразовывалась в команды, которые передавались органам управления полетом бомбы. Умная система учитывала менявшуюся на разных высотах силу ветра, его направление и атмосферное давление. Все природные факторы, способные сбить бомбу с боевого курса, парировались рулями, и цель, запечатленная электронной памятью, все время оставалась в центре перекрестия прицела.
 Бомбардировщик, заложив вираж по широкой дуге, ложился на обратный курс, когда горы осветила яркая вспышка.
 Огромный оранжевый шар, играя и переливаясь тугими жгутами багрового пламени, заполнил все пространство ущелья, опалив всепожирающим жаром его склоны, заставив трескаться камни, поджигая, как свечки, деревья в ближайшем лесу, иссушая ручьи, стекавшие с гор.
 Мощный наземный удар, сотрясший чрево хранилища, укрытого толстым слоем железобетона, вызвал детонацию запасов боеприпасов, собранных в одном месте. Могучий взрыв распорол бетонную крепость изнутри, как жестяную консервную банку.
 Оранжевый шар еще не погас, когда из глубины земли, догоняя его, вырвался столб огня и черного дыма…
 Утром над горами пролетел самолет-разведчик. А уже через час в штабе генерала Шалманова рассматривали свежие аэрофотоснимки. На листах крупного формата хорошо просматривалась огромная яма. Увеличительное стекло позволяло увидеть торчавшие вверх и в стороны, изогнутые страшной силой, стержни стальной арматуры.
 — Что скажете, Георгий Петрович? — спросил полковник Бойко у Шалманова.
 — Отличная работа.
 — Тогда вот, — Бойко положил на аэрофотоснимки пластиковую папочку и открыл ее. — Это акт о выполнении задачи. Мне надо списать затраченные на контракт средства.

 18

 Считается, что горный туризм — это очень трудное испытание физической и духовной выносливости человека. Но то, что выпало на долю боевой группы Полуяна, с мирным туризмом сравнить нельзя.
 Туристу незачем постоянно думать о том, как скрыть свой маршрут от чужих глаз. Он может останавливаться в населенных пунктах, в местах удобных для ночевок и дневок, любоваться пейзажами, наслаждаться восходами и закатами, распевать с вечера до утра песни под гитару.
 Группе Полуяна приходилось старательно обходить места, где живут люди. И каждый такой обход превращался в крюк, всякий раз требовавший большой затраты сил. Суровая необходимость заставляла уходить с нехоженых троп и преодолевать неудобья, ради того, чтобы внезапно оказаться там, где группу не ждали.
 Столь же часто они прерывали движение для того, чтобы понаблюдать за маршрутом и старательно изучить подозрительные места, где могли быть устроены засады, замаскированы секреты или поставлены стационарные посты боевиков.
 В штабе Басаева сразу связали взрыв секретной базы с пребыванием в местах ее расположения таинственной группы федералов. Группы, следы которой обнаруживались довольно быстро, но встать на которые и пойти по ним никому не удавалось.
 Чтобы хоть каким-то образом успокоить себя, Басаев на президентском совете сообщил, что по сведениям, которые добыли его доверенные люди, группа составлена из чеченцев, уроженцев горных аулов, которые прекрасно знали места, где им приходится действовать, где им помогали скрываться от погони родственники и знакомые.
 Масхадов, выслушав это сообщение, дал резкую отповедь.
 — Мы знаем, Шамиль, как ты умеешь оправдываться. Хорошо знаем. Но не вздумай повторять эту глупость на людях. Никто тебе не позволит распространять слухи о том, что горные чеченцы поднялись против нашей с тобой власти. Хотя я прекрасно понимаю, Шамиль, что наши шашни, не ужасайся, я еще раз повторю, — что наши шашни с арабами, с ваххабитами, надоели народу. Надоели! Ты меня понял? И когда ты уйдешь отсюда, то займись делом и заставь тех, кто на это еще способен, найти русских. Я повторяю — русских, которые шастают в твоем тылу, как у себя дома.
 С совета Басаев ушел накаленный до точки плавления. Его давно так не унижали. С того момента, когда в Абхазии, осетин, командир батальона, подставленный им, публично врезал прикладом, свалил на землю и добавил несколько пинков ногой. Тогда пришлось вытерпеть не только боль, но и оскорбления, от которых он просто обязан был схватиться за кинжал. В других условиях…
 — Я найду их, — успокаивал себя Басаев. — Я изрежу их на куски. Запихаю во рту по гранате и подорву!
 Планы мести возникали в голове один страшнее другого. Оставалось их воплотить в жизнь.
 Дауд Арсанукаев с энтузиазмом воспринял приказ Басаева отыскать группу федералов, которая оказалась в Итум-Калинском районе и действовала без какой бы то ни было связи с основными силами. Дауд сразу обратил внимание на приказ «уничтожить» и отсутствие обычного для Басаева требования взять кого-либо в плен. Это свидетельствовало о том, что генерал встревожен, а может даже, напуган решительностью, с которой русские ворвались в Чечню и разметали тех, кто прикрывал опасные горные проходы от возможного проникновения небольших диверсионных групп спецназа.
 Дауд сам отобрал боевиков, уже имевших боевой опыт. Каждый из них проверен в деле, как с точки зрения физической выносливости, так и беспощадности в отношении к неверным.
 Погрузив команду в бортовой «Урал», Дауд приказал водителю гнать на юг по дороге, что тянулась по ущелью Аргуна к грузинской границе. Посвящать боевиков в тонкости предстоявшей операции Дауд не стал. И уж тем более он умолчал о том, какую опасность представляет группа профессионалов, жертвами которой уже стали отряды Везирханова и Даги Берсаева.
 Полуян прилег, плотно уперся локтями в землю и приложил бинокль к глазам. До аула Керой, видневшегося вдали, оставалось не более двух километров. Чтобы добраться туда, предстояло спуститься с крутого склона в ущелье, перейти вброд маленькую речушку. Дома аула располагались на узкой полоске берега, которую за многие века вода отвоевала у гор.
 Полуян насчитал шесть новых особняков, яркими заплатами выделявшихся на фоне старых сакль аула сложенных из естественного горного камня. Полуян легко представил, сколько усилий потребовалось приложить тем, кто пробивал сюда дорогу, вез арматуру, бетон, облицовочные и отделочные материалы.
 По тому, как дома выглядели снаружи, все для их строительства было завезено из центральной России. По узкой горной дороге, пробитой по трассе старой вьючной тропы, соединявшей аул Итум-Кале с грузинским поселком Шатили, который расположен в верховьях Аргуна на южной стороне Муцосского хребта, можно протащить в эти края лишь небольшие партии боеприпасов и вооружения. Но волочить по горам цемент, кирпич, бетонные блоки вряд ли кому-то приходило в голову.
 Обращало на себя внимание, что дома еще в процессе строительства приспосабливались к долговременной обороне. Едва ли хозяева особняков предполагали, что сюда доберутся российские военные, но доверия к добропорядочности своих соседей — горцев они явно не испытывали. Страна, где в каждом ауле имеется свой отряд «самообороны», который обязательно именуется «полком», в любой момент может обернуться бандой абреков, для которых все равно что грабить, лишь бы нашлось — кого.
 Судя по схеме, которую вручил Меир Бен Ари, усадьба, стоявшая в стороне от остальных домов поселка, принадлежала шейху Абу Бакру.
 Это был тот объект, ради которого, преодолевая трудности и опасности, они пришли в долину Аргуна, в глубокий тыл чеченской вольницы.
 Полуян рассматривал дом методично, не торопясь.
 Первый этаж представлял собой бетонный монолитный блок. На разных уровнях по фасаду тянулись четыре узкие амбразуры — две располагались у самой земли, две — в метре от нее. Еще по две прорези для стрельбы виднелись в торцах здания.
 Второй этаж — жилой, был выложен из прекрасного кирпича песчано-желтого цвета. В широких светлых окнах хорошо просматривались фирменные рамы из полихлорвинила.
 Внимательно вглядываясь, Полуян определил, что чуть ниже оконных переплетов под подоконниками, прикрытые металлическими пластинами, находились небольшие прорези амбразур.
 Крутые скаты крыши покрывала зеленая черепица. В двух местах над крышей торчали два черных прута антенн.
 С тыловой стороны двора, обращенной к горам, к дому примыкала одноэтажная хозяйственная пристройка. Судя по металлическим воротам, там мог находиться гараж на две машины и помещение мастерской. За оградой, ближе к крутому склону горы, стояла высокая бетонная мачта с тарелкой космической связи на макушке.
 Шейх, устраивая гнездо в горах, наверняка был уверен, что нашел для себя надежное убежище и поселился здесь на долгое время.
 В горах было тихо, и лишь далекий заунывный звук, походивший на волчье подвывание, доносился до ушей по трубе ущелья. «Слухач» Таран долго прислушивался, пока наконец понял, что это в невидимом горном ауле муэдзин гнусаво тянет азан — призыв к полуденной молитве. Где располагался аул и далеко ли до него определить, на слух было трудно: в горном воздухе звуки распространялись легко, не теряя своей тональности.
 Неожиданно пение муэдзина, доносившееся издалека, заглушил громкий звук пробудившейся рации.
 — Русский, ты меня слышишь?! — голос, рвавшийся из эфира, бил в перепонки. Полуян улыбнулся. В интонациях вопроса слышались волчьи нотки, хорошо знакомые по знаменитому мультфильму. Казалось, что тот, кто вышел в эфир сейчас завопит: «Ну, заяц, погоди!»
 — Ответить? — спросил Резванов.
 Полуян отрицательно качнул головой.
 — Я знаю, русский, ты меня слышишь, продолжался крик. — Так вот знай, я сдеру с тебя шкуру! Сдеру!
 В последнем слове, произнесенном с нервным надрывом, чудилась не уверенность, сколько нескрываемое отчаянье.
 — Эх, — сказал Бритвин с сожалением, — я бы ему ответил!
 — Не надо, — Полуян на этот счет имел свои соображения. — Эта публика сейчас чувствует себя в роли волков. Не будем их разочаровывать. Они пытаются угадать, куда мы от них побежим. О том, что мы пойдем навстречу, мысль им наверняка не приходит. В этом наш козырь.
 — Мы не знаем сколько их, — высказал сомнение Таран, — вот что плохо.
 — Узнаем, — ответил Полуян. — Сейчас пойдем и узнаем.
 Умение преодолевать трудности — это не столько физическое, сколько моральное качество человеческой натуры. Выносливые люди, ощущают усталость в той же мере, как и все остальные, но они не обращают на нее внимания и переносят тяготы, как явления неизбежно сопутствующие напряженной работе.
 В течение часа Полуян вел группу ускоренным шагом, поскольку они двигались параллельно склону горы по старой овечьей тропе, и это давало им возможность побыстрее выйти подальше из опасного района. Когда потребовалось брать подъем, они перешли на размеренный шаг, чтобы не сбивать дыхания. Все необходимое они теперь несли на себе. Ишаков пришлось оставить еще перед боем с отрядом Даги Берсаева.
 Тропа, змеясь среди камней, снизу просматривалась плохо, и группа двигалась перекатами. Пока двое уходили вверх, остальные занимали позиции, готовясь отразить нападения с флангов и тыла.
 И «Урал» в долине Аргуна заметил издалека. Машина задержалась на дороге у большой воронки, которую оставила авиационная бомба, сброшенная ночью пролетавшим здесь штурмовиком. Боевики, вооружившись лопатами, наспех устраняли повреждение полотна, пытаясь обеспечить машине возможность проезда.
 Чтобы выбраться на проезжую часть, группе Полуяна надо было пройти далеко вперед по склону и затем найти удобный спуск. Тропа пролегала в узкой щели, прорытой ливневыми потоками, стекавшими со склонов горы. Перегораживая путь, в овражке лежала большая куча сухих кукурузных стеблей.
 Полуян, остановил людей.
 — Столяров, спустись туда.
 Группа изготовилась к ведению огня, чтобы при необходимости прикрыть товарища, а Столяров двинулся вниз, проверить, нет ли на тропе мин.
 Минуту спустя, он замахал руками, приглашая остальных подойти к нему.
 Оказалось, что под стеблями кукурузы стоит черный джип. В нем все было исправно, кроме левого переднего колеса. Шина выглядела изрядно изжеванной, а диск оказался смятым слабым взрывом или сильным ударом.
 — Проверено, мин нет, — слегка ерничая доложил Столяров.
 — И все же что-то тебя смущает? — спросил Резванов.
 — Есть маненько. Зачем такую машину бросили, если не заминировали?
 — Не ломай голову, — сказал Резванов. — Передок хозяин конечно повредил, но вся тачка цела. А чтобы она снова забегала, надо сменить диск и поставить новый скат. Поэтому машину загнали в щель и замаскировали. Не столько от людей — чужие здесь не ходят, сколько от авиации. Чтобы ненароком какой-нибудь летун не вмазал в нее «нурс». А местные ничего не тронут.
 — Она может ехать? — Полуяна больше всего интересовало именно это.
 — Потихоньку и с большим скрипом.
 — Тогда сойдет. До грузовика не более километра. Если мы подпилим к нему на этой колымаге, они не заподозрят…
 Резванов шел впереди машины, придерживая рукой автомат «Узи», который он снял с полевого командира Астемира Везирханова. Автомат висел на длинном ремне, что позволяло с предельной легкостью направлять его в любое место.
 Заросший черной густой бородой, Денис внешне ничем не отличался от боевиков, действовавших в этих краях. Широкая зеленая повязка, расшитая вязью арабских букв, плотно перетягивала лоб и придавала ему законченный вид бойца джихада.
 Резванов медленно двигался по дороге, обходя лужи, оставленные недавно прошедшим ливнем. Джип, скособочившись в сторону спущенного колеса и окончательно доминая шину, звякая диском по камням, осторожно полз за ним.
 Метрах в двадцати от места, где дорога, повторяя изгиб реки, делала поворот, стоял грузовик «Урал». Рядом беспорядочной кучкой толпились боевики, отдыхавшие после того, как засыпали воронку, мешавшую им ехать дальше. Они увидели незнакомца, за которым, как подбитая утка, припадая на поврежденное колесо, медленно полз джип. Вид приближавшегося человека не вызвал у них ни подозрения, ни настороженности. Черная неопрятная борода, замусоленная камуфляжная куртка, автомат «узи» у пояса — все выглядело привычным и тревоги не вызывало. Да и машина, которая еле ползла из-за хорошо видимого повреждения, не вызывала ощущения опасности. Чужие, здесь, в горной Чечне так нахально себя вести не могли.
 — Салам, — сказал Резванов, подходя к боевикам.
 Дауд Арсанукаев выступил навстречу Резванову. И Денис сразу понял, что молодой боевик и есть командир, иначе он не посмел бы лезть вперед, когда рядом стояли люди заметно старше его по возрасту.
 — Салам, — ответил на приветствие Дауд, — но мне кажется, что слово джихад сейчас подошло бы больше…
 «Салам» — по-арабски означает мир. Это слово вошло в языки всех народов, исповедующих ислам. В классической полноте приветствие мусульманина при встрече с единоверцем звучит так: «Ас-салам алейкум ва-рахмату-Ллахи ва-баракатух!», что переводится как «Мир вам, милость Аллаха и его благословение!» Вежливый ответ на эти слова звучит чуть иначе: «Ва алейкум ас-салам ва-рахмату ллахи ва-баракатуху!» — «И вам мир, милость Аллаха и его благословение!».
 В части, касающейся мусульманского гостеприимства и вежливости, пророк Мухаммад оставил правоверным такой завет: «Лучшее проявление ислама состоит в том, чтобы угощать людей и приветствовать тех, кого знаешь и кого не знаешь».
 Повседневность упростила формулу привествия и ответа на него. Достаточно сказать «Ас-салам алейкум», — «Мир вам», чтобы получить ответ: «Ва алейкум ас-салам» — «И вам мир».
 Дауд, услыхав слово мир из уст человека, который имел автомат, заметил не без остроумия, что им обоим в конкретной обстановке для взаимного приветствия куда больше подошло бы слово война.
 Резванов уже пересчитал боевиков. Их было тринадцать. Одиннадцать вместе с командиром стояли возле кузова «Урала», водитель топтался у кабины слева и ногой обстукивал колесо, а последний отошел в сторону к кустам, чтобы справить нужду.
 — Кого вы ждете? — спросил Резванов и остановился так, чтобы видеть свой джип.
 Оттуда, один за другим, на дорогу выбрались четверо. Все бородатые, неопрятные, в камуфляже, бронежилетах с подсумками, полными гранат.
 Командир боевиков не ответил на вопрос. Он посмотрел на появившихся из джипа людей и спросил:
 — А вы куда и откуда?
 Резванов уловил в голосе собеседника подозрительность, а в глазах настороженность. Ответил спокойно:
 — Служба шариатской безопасности. Вот мое удостоверение.
 Он сделал рукой движение, показав что собирается достать документы из кармана. Но вместо этого повернул автомат и нажал на спуск.
 «Узи» захлебнулся в безудержном треске.
 Пули, попавшие в грудь Арсанукаева, отшвырнули его под задние колеса «Урала». Автомат, не смолкая ни на миг, поливал свинцом стоявших рядом боевиков.
 Едва Резванов открыл огонь, Полуян побежал вдоль левого борта «Урала», направляясь к водителю. Тот был безоружен, но мгновенно среагировал на стрельбу. Ловко подпрыгнув, он попытался вскочить в кабину, однако пуля достала его в спину. Водитель широко взмахнул руками, словно старался удержаться за воздух, и упал на спину.
 Помогая Резванову, Ярощук и Бритвин расстреливали основную группу боевиков.
 Таран поразил бородатого моджахеда, выскочившего из кустов, но еще не успевшего поддернуть штаны.
 Это не было боем. Это было расправой. Те, кто еще несколько минут назад были живыми, теперь лежали в лужах крови, бездыханные и неподвижные.
 Это была война — безжалостная, кровавая, в которой один закон, одно правило: либо я тебя, либо ты меня.
 Гуманизм — прекрасная тема для обсуждения в залах законодательных собраний, в кругу умных собеседников, осуждающих жестокость и защищающих человеколюбие. Два собеседника, направившие друг на друга оружие, чаще всего решают спор языком огня.
 Полуян стоял над холодеющими телами боевиков и отдавал распоряжения. Он не думал, даже не позволял себе размышлять о происшедшем. Он не пытался и оценивать случившееся с точки зрения высокой морали. Он знал одно операция удалась.
 И еще знал, что террорист Хаттаб, который в девяносто шестом году сумел заманить в огневой мешок в ущелье Аргуна между Дачу-Борзоем и Ярышмардами батальон мотострелков и превратил его в кровавое месиво, ни минуты не мучился сожалениями. Война есть война. Идешь с оружием, значит умей его применять. Не умеешь стрелять первым — поднимай белый флаг или падай в лужу собственной крови.
 Кузов «Урала» был забит рухлядью, в которой команда Полуяна отказывала себе: спальные мешки, изрядно засаленные и потертые; большой казан с боками, покрытыми сажей; куль мелкой картошки, ящики с банками говяжьей тушенки и «Кока-Колы»; несколько связок репчатого лука. И боеприпасы. Именно этого добра оказалось слишком много: несколько запаянных цинковых упаковок с автоматными патронами, два ящика гранат и отдельно от них — коробки со взрывателями. Длинные зеленые контейнеры с ручными гранатометами и десятка два противопехотных мин.
 К Полуяну подошел Ярощук, держа в руках стопку собранных у боевиков документов. Протянул полиэтиленовый пакет с какими-то бумагами.
 — Взгляни.
 Полуян взял пакет. Достал из него иностранный паспорт. Открыл. С фотографии на него глянуло лицо Дауда Арсанукаева. Документ, судя по надписям, которые скрепляли официальные печати, принадлежал гражданину Турции Исмаилу Гюпгюпоглу, 1953 года рождения, уроженцу города Измира. Вместе с паспортом хранился уже оплаченный авиационный билет с открытой датой. Судя по нему, турецкий подданный Гюпгюпоглу в любое время имел возможность вылететь из Тбилиси в Анкару.
 — Еще у кого-нибудь есть такие? — поинтересовался Полуян и потряс книжкой авиабилета.
 Ярощук отрицательно покачал головой.
 — Нет. Возможность вовремя смыться, судя по всему, предоставлена только полевым командирам. Аллах акбар — и вперед!
 На то, чтобы погрузиться в «Урал», команде хватило нескольких минут. Резванов, отойдя от джипа поднял автомат и выстрелил в бензобак. Пуля пробила металл, но машина загораться не хотела. Это только в кинобоевиках от любого столкновения американские машины взрываются и превращаются в пылающие костры. На деле пришлось потрудиться, чтобы запалить джип.
 Сперва Резванов зажигалкой поджег клок соломы, валявшийся на обочине, бросил ее в лужицу бензина, который вытек из пробитого пулей бака, и только потом огонь быстро побежал к джипу.
 Пламя громко охнуло, выбросило вверх высокий желтый язык. Пары бензина, заполнявшие машину изнутри, вспыхнули с громким взрывом, и огонь забушевал со всех сторон, превратив джип в пылающий факел.
 — Поехали! — крикнул Полуян, отбегая к «Уралу».
 Все бросились за ним.
 Столяров с неудовольствием посмотрел на огонь, пожиравший металл.
 — Зря, командир. Я бы мог им такой сюрприз замастырить!…
 — Не надо, — отрезал Полуян. — Где попало сюрпризы мастырить не надо. Мы оба не гуманисты, верно? Но думать, что к машине первым мог подойти пастух или мальчик…
 — Ага, — буркнул Столяров. — Да здесь в каждой сакле ребенку сначала дают подержать автомат, потом уже в рот пихают соску…
 Дымный факел скрылся за поворотом и разговор окончился сам собой.
 В глухой теснине они обогнали беженцев. Несколько женщин, два старика и дети, нагруженные мешками со скарбом, шли в сторону грузинской границы. При виде грузовика, они пугливо сошли с проезжей части, освобождая дорогу. Никто не остановился, не поднял руки, просясь подвезти. По опыту беженцы знали: война — дело серьезное. Джигитам, ведущим джихад, нет никакого дела до тех, кто не держит в руках оружия. Самое большое, на что нужны старики и женщины на войне, это послужить живым щитом, когда джигитам потребуется прорваться сквозь окружение федералов и уйти в леса.

 19

 С дороги, тянувшейся вдоль Аргуна, они свернули в узкое ущелье реки Бара и укрыли машину в лесу. Здесь, судя по многим признакам, часто останавливались вооруженные группы боевиков. Удобные для стоянки места были забросаны ржавыми консервными банками, полиэтиленовыми пакетами, в некоторых местах лежали груды стреляных гильз, а на стволах берез и грабов виднелись пулевые отметины: джигиты проверяли свою меткость…
 На отсутствие или недостаток боеприпасов жаловаться теперь не приходилось. То, что было израсходовано, группа восполнила за счет вооружения, которое забрали еще вместе с «Тойотой» Даги Берсаева. А вот с продуктами оказалось труднее. Последние дни они питались впроголодь, экономя остатки консервов и галет. Зато в «Урале» Дауда Арсанукаева, они обнаружили такие запасы, которые позволили им закатить настоящий пир.
 Переходы, которые они совершали, с точки зрения жителя равнины, могли бы показаться смешными — десять-пятнадцать километров в день, но в горах это требовало немалой затраты сил. К концу дня ноги у всех гудели и каждый шаг давался с огромным трудом. За ночь усталость не проходила, потому что всем выпадала обязанность нести караульную службу, отрывая время от отдыха. Поэтому днями каждый беспрестанно боролся с отупляющим желанием сна.
 Утомление накапливалось, преодолевать его становилось все труднее. Чтобы избавиться от него требовалось несколько дней полноценного отдыха, расслабления и регулярного питания. Но такой возможности у них не имелось и приходилось продолжать движение, изматывая себя. Полуян слишком хорошо усвоил тактику диверсионных подразделений. Он знал, что группа, перестав двигаться или позволив себе длительный отдых на одном месте, потеряет все преимущества, которые удалось сохранить благодаря перенапряжению сил.
 Моральный дух — материя трудно уловимая, но он у всех уже на исходе. Поставь вопрос о прекращении операции на тайное голосование, большинство подали бы голоса «за». Однако никто из офицеров своих сомнений не высказывал.
 Но в тот вечер когда захватили «Урал», они пировали. Печеная картошка с подогретой на костре тушенкой, луч, нарезанный кружками, казались всем лучшим из того, что могла предложить суровым усталым мужикам самая изысканная кухня.
 Ночью над ними, невидимые во тьме, без аэронавигационных огней пролетели двадцать пятые «СУшки». После их пролета издалека то с севера, то с юга доносились тяжелые удары взрывов. Шла плановая бомбежка горных баз боевиков.
 Они еще сидели у костра, допивая чай, когда из кустов с автоматом, вольно висевшим на шее, вышел человек и подошел к костру.
 — Салам!
 Полуян поднял голову, стараясь понять, как мог Бритвин, несший караул, не заметить неожиданного гостя. Но тут же успокоился. За спиной чеченца в двух шагах с пистолетом в руке стоял Таран.
 — Салам! — за всех отозвался Резванов. Остальные напряглись, готовые в любой момент пустить ход оружие.
 Чеченец поднял обе руки вверх открытыми ладонями вперед. Сказал по-русски:
 — Здравствуйте, люди.
 Ни по виду, ни по форме отличить от боевиков никого из сидевших у костра было нельзя. Тем не менее, Полуян не стал темнить.
 — Здравствуй, человек. Почему ты решил говорить с нами по-русски?
 — Не удивляйтесь. Я за вами наблюдаю второй день.
 Полуян сжал кулаки. Значит, на самом последнем этапе операции они начали утрачивать настороженность. Конечно, чувство опасности, когда с ней имеешь дело долгое время, неизбежно притупляется. Тем более, что в какой-то момент они перестали чувствовать себя дичью и полностью освоились с ролью охотников. Но даже это не извиняло утраты бдительности.
 Чеченец должно быть понял, что думает командир и тут же постарался смягчить удар:
 — Вы работаете классно. Я держался от вас на большом расстоянии и потому вы меня не смогли заметить.
 — Хорошо, — сказал Полуян жестко. — Если тебе известно, кто мы, то должен понимать, на какой риск шел, подходя к нам. Зачем?
 — Пришел потому, что вам не враг. Я — абрек.
 — Как это понять?
 — Понять просто. Я ушел с оружием в горы из мест, где мне угрожает опасность. Вы знаете, что такое «чир»?
 — Кровная месть, — подсказал Резванов. — Может, есть другое значение?
 — Верно, — согласился чеченец. — Чтобы все было честно, скажу, я Виса из рода Загаевых. И мой кровник — Шамиль Басаев. Этот гнилой мочевой пузырь в горской папахе. Победитель стариков и больных, которые лежат на больничных койках.
 — Если вы родственник Амира Загаева, — сказал Резванов, — тогда я знаю, в чем дело.
 Действительно, он был осведомлен об этой истории достаточно полно.
 Создав себе на крови Буденновска славу безжалостного и смелого борца с русскими, Басаев стал добиваться реальной власти в Чечне. Роль странствующего рыцаря ислама его не устраивала. Взгляд террориста упал на родной Веденский район, где главой администрации был некто Амир Загаев. Для передела полномочий Басаев избрал обычный для него кровавый метод. Однажды в дом Загаева ворвалась группа боевиков, которые увезли Амира в другой аул. Там состоялся военно-полевой суд, на котором Загаева обвинили в пособничестве федеральным властям, приговорили к расстрелу и тут же публично казнили. Обвинение было предельно абсурдным. Престарелый Загаев якобы закладывал в нужных местах радиомаяки, чтобы наводить на чеченские военные объекты российскую авиацию. Пост главы администрации Веденского района занял родной брат Шамиля — Ширвани Басаев.
 Трудно сказать, что подтолкнуло Басаева на столь очевидное нарушение обычаев гор, но родственники казненного тут же этим воспользовались и объявили Басаева своим кровником. Чтобы исполнить приговор и кровью смыть позор оскорбления рода, им пришлось уйти в горы и вести жизнь абреков — бродячих разбойников. Басаев обладал немалыми возможностями для того, чтобы противостоять кровникам. Однако…
 — Хорошо, Виса, — сказал Резванов, — постарайся коротко объяснить: чем мы можем тебе помочь и почему должны тебе верить?
 — За тем и пришел, но говорить коротко не буду. Чтобы вы поняли и поверили.
 — Говори, как хочешь — согласился Полуян.
 — Совсем недавно я был рабочий. Нефтяник. Работал в Сургуте, получал хорошие деньги. Потом меня послали в Арабские эмираты. Никто не спрашивал, чеченец я или русский. Смотрели на то, как вкалывал и как дело знал. А я его знал хорошо. Потом вдруг меня вызвали по телефону из Грозного. Виса, приезжай. У нас, чеченцев, свобода. Свое государство. Нужны специалисты. Зачем тебе пропадать на чужбине ради денег? Денег и здесь навалом.
 — И ты соблазнился? — спросил Резванов.
 — Что поделаешь, у слова «свобода» крепкие градусы. Как у водки. Когда это слово слышишь, никто не догадывается спросить: от чего свобода? От закона? От морали? От уважения человека человеком? От работы? Свобода стрелять, грабить, умыкать людей? Я тоже этих вопросов тогда не задавал. Прилетел, как на крыльях. А зачем, объясните, дураку крылья? Что получилось на деле? Промысел, на который меня пригласили, уже принадлежал новому владыке — Удугову. Если мой денежный интерес в эмиратах защищал договор, за которым стоял советский авторитет, то на чеченском промысле за меня никто заступиться не мог и не хотел. Кидали мне в месяц сотню долларов, как собаке, и заставляли ишачить на Удугова день и ночь. Ему была нужна нефть. Не хочешь, Виса? Уходи, держать не будем. Вернуться в эмираты я уже не мог. Как это говорят? «Святое место пустым не бывает»?
 — Именно так, — подсказал Резванов, не желая направлять рассказчика.
 — Вот, вот. Нефть, которую мы качали, от господина чеченца Удугова шла русским господам Резовскому и Бадришвили. Они получали денежки и богатели. Так что же мне дала свобода и новая чеченская власть? Если на то пошло, сколько помню, власть в Чечне всегда правили чеченцы. Председатель аулсовета — вайнах, председатель исполкома в районе — тоже наш, секретарь райкома, военком — наши. Были русские? Были. Геологи, учителя, врачи. Кого ни спроси из специалистов, всех их выучили русские. А теперь оказалось — они враги… Так я потерял честь своего рода, свое лицо, потерял все. И вот решил вернуть хотя бы главное — честь.
 — Я понял, — сказал Полуян. — Давай о деле.
 — Дело простое. Мне нужны патроны и гранаты. У вас их много. Поделитесь со мной. Мне они пригодятся, когда Басаев появится здесь. А он появится обязательно…
 — Добро, поделимся.
 — Тогда и я вам помогу в вашем деле.
 — В каком?
 — Добраться до араба.
 Полуян буквально опешил. Взглянул на Резванова. Тот удивленно вскинул брови.
 — Почему ты решил, что мы собираемся добраться до араба? И кто он?
 — Командир, это несложно.
 — Но все же объясни.
 — Целый день вы наблюдали за аулом Керой. Военных объектов там нет. Зато есть три дома, которые могли заинтересовать вас. Два принадлежат полевым командирам, которые связаны с Басаевым. Один — богатому арабскому шейху Абу Бакру. Полевых командиров я отбросил сразу…
 — Почему?
 — Они только актеры на сцене войны. Араб же по меньшей мере режиссер. Скорее, даже главный. Чтобы сорвать спектакль, можно устранить актера. Но чтобы погубить весь театр, лучше всего убрать известного режиссера. То, как вы работаете, говорит, что на мелкое дело вас не послали бы. Значит главная цель — араб…
 Полуян не стал возражать. Смущало, правда, что уж больно грамотно выражается этот абрек. Но опять же — не под пеньком рос, большой мир видел…
 — Ты считаешь, что араб — режиссер?
 — Можно сказать, больше: продюсер. Кровавый спектакль здесь разыгрывают на деньги, которые отсчитывают арабы.
 — Допустим, ты прав, Виса. А насколько реальны наши шансы прикрыть этот театр?
 — Не буду гадать. Скажу только, что это трудно. Подходы к дому со стороны фасада можно спокойно вычеркивать из всех планов. Здесь защита мощная и даже танкам придется нести потери.
 — Значит, по твоему, в дом прорваться нельзя?
 — Этого я не сказал. У каждого дома четыре стороны, даже если он круглый.
 — Что посоветуешь?
 — Бумага есть? Начерчу схему.
 Полуян достал план, полученный от Бен Ари. Расправил на колене. Передал Висе.
 — Такая устроит?
 Виса бросил на чертеж быстрый взгляд. Спросил с интересом:
 — Космос? Классная работа. Вот, — он провел ногтем черту. — Если начать здесь…
 — Почему именно так?
 — За тыл охрана шейха почти не опасается. Он прикрыт скалой. Между ней и высоким забором очень узкое пространство. Оно хорошо простреливается. Считается, что даже подойти сюда нельзя.
 — А если отбросить слово «считается»?
 — Тогда будет можно. На схеме не видно, но тут стоит мачта антенны. Космическая связь…
 — И что? — Резванов не сразу понял мысль Висы.
 — А ничего, — ответил тот отрешенно. — Вспомнил детство. У нашего соседа большой забор окружал сад, где были сладкие яблоки. Но рядом с забором росло тутовое дерево. Ох, какие мы ели яблоки!
 — Все же, что-то не вяжется, — сказал Полуян. — Мачта меня пока не волнует. А вот откуда простреливается пространство между скалой и забором, понять не могу.
 — Вот здесь, — Виса ткнул палецем в схему, — расположен блокпост. Он прикрывает ущелье реки Мешехи. Одновременно перекрывает огнем и пространство, о котором мы говорим.
 — Откуда ты все так хорошо знаешь? — подозрительно посмотрел на Вису Столяров.
 — Я долго ждал и был уверен, что здесь появится Басаев. Но — пока не дождался.
 — Хорошо, два цинка патронов ты заслужил, — Полуян разом отмел подозрения Столярова.
 — И два десятка ручных гранат, — добавил Виса смиренно и лукаво посмотрел на небо.
 — Над этим стоит подумать.
 — Лучше, если не очень долго. А то мне же пора уходить.

 20

 На подготовку завершающей операции Полуян отвел два дня.
 Первый ушел на проверку наводок, которые дал кровник Басаева Виса Загаев.
 Шаг за шагом группа отрабатывала маршруты подхода к объекту. Полуян убеждался, что абрек не лукавил, указывая слабые места в охране и обороне усадьбы шейха.
 Ночевали они в лесу. С утра уходили в горы на разведку.
 Бомбы, сброшенные в ночное время «сушками» — одна к одной — легли на дорогу, испортив и без того неровное полотно проезжей части. Чуть свет чеченцы выгоняли для ремонта военнопленных. С лопатами в руках у каждой воронки работало по одному солдату. Все трое были одеты в заношенную, рваную на коленях и рукавах армейскую форму. Их стерегли трое охранников — бородатых чеченцев, уверовавших, что благополучие и достаток в их жизнь способно привнести только оружие. Они располагались на склоне, чтобы легче контролировать труд пленных.
 Пленный, работавший ближе других к месту, куда подобрался Полуян, был рыжим. В лучах низкого солнца, которые еще задевали его шевелюру, волосы казались сияющим нимбом, возложенным на голову христианского великомученика.
 — Рыжий, — негромко произнес Полуян, — только не оборачивайся. Здесь свои…
 Рыжий с хрустом врубил лопату в щебенку и отпустил черенок. Потом склонил голову и из-под мышки бросил взгляд в сторону, откуда послышался голос.
 — Че тебе? — спросил он и кашлянул, чтобы утопить вопрос в кашле.
 — Сделай так, чтобы «чех» подошел к тебе. Я его сниму.
 Рыжий снова взялся за лопату и повернулся к охраннику.
 — Э, усатый, посмотри, что я нашел.
 — Гиде? — спросил ближний стражник и лениво поднялся с камня, на котором сидел. Неторопливо пошел к рыжему.
 Когда он поравнялся с расселиной, в которой затаился Полуян, тот выбросил руку вперед и ударил ножом под левую лопатку боевика.
 В тот же момент Таран и Бритвин сделали по выстрелу из винтовок с глушителем.
 Еще два боевика свалились, сраженные пулями.
 — Ребята! — крикнул рыжий товарищам. — Бросай работу! Здесь наши!
 — Стоп! — перебивая его, подал команду Полуян. — Столяров! Заложи в воронки по мине. И надо их засыпать по-быстрому!
 Только после закладки фугасов команда, захватив с собой троих солдат, отошла в гору.
 — Откуда вы здесь? — задал вопрос Полуян, когда все убрались на безопасное расстояние.
 — Всех взяли в разных местах, — начал объяснение рыжий.
 — Не надо, — перебил его Полуян. — Как и где вас взяли в плен, расскажете дома. Меня интересует другое. Где вас содержат?
 Худой парень лет двадцати с лицом, перемазанным сажей, сказал:
 — Тут недалеко в ущелье блокпост. Рядом каменный сарай. В нем яма…
 — Сколько вас там?
 — Мы все здесь.
 — Тебя как зовут?
 — Леня.
 — Хорошо, Леня. Сколько боевиков на блокпосту?
 — Шестеро. Иногда приезжают еще двое. Сейчас их там нет.
 — В усадьбе приходилось бывать?
 — У шейха? Приходилось, ети его в бороду! Дрова пилили.
 — Охрана там большая?
 — Человек восемь.
 — Вояки?
 Леня понял вопрос правильно.
 — Как из говна пуля. Одно слово — арабы, — он замолчал и вдруг добавил, — Я им однажды гембель учинил.
 — Что, что? — Полуян не понял, о чем собирался сказать солдат.
 — Ну, шухер устроил. Они у меня до утра бегали, как ошпаренные.
 — Ты скажи, что сделал?
 — Пригнал в усадьбу баранов. У них тут же сработала сигнализация, и арабы очумели. Хай аж до утра стоял!
 — Ну, молоток!
 Полуян сразу понял, сколько возможностей таит в себе сообщение Лени.
 — Откуда взялись бараны?
 — У шейха своя отара. Ночью она в кошаре. Овцы и три коня.
 — Охрана есть?
 — Один чабан. Мухаммад. Днем еще держится, а вечером ширяется. И до утра — под кайфом.
 — Спасибо, орлы. Теперь вы свободны. До границы с Грузией здесь не более десятка километров. Их можно проползти даже на пузе. Так что ноги в руки и — вперед! Оружие возьмите с собой. На границе сдайте его грузинам и сразу, ничего не ожидая, заявите, что требуете убежища.
 — Нет, — сказал Леня, — лучше уж мы с вами.
 — Мы от вас не уйдем, — поддержал товарища рыжий.
 Полуян понимал, что предложение сделано отнюдь не из вежливости или от желания продемонстрировать вспыхнувший героизм. Плен влияет на людей двояко. Слабых душой он ломает, закрепляет в их характерах потребность беспрекословного подчинения победителям. У сильных укрепляет ненависть, стремление сопротивляться, порождает нестерпимое желание рассчитаться за перенесенные унижения, боль и лишения. Все трое, без сомнения, горели жаждой мщения. Такие обычно дерутся яростно и в бою оказываются безрассудно храбрыми: страх смерти в них бывает мертв…
 Но принять на себя ответственность за судьбу троих ребят Полуян не мог.
 — Нет, мужики. Я признателен вам за готовность помочь, но ваша помощь нам теперь не нужна. Мы здесь свое дело сделаем и уходим в горы. А у вас ни одежки, ни обуви…
 Он протянул ребятам ладонь.
 — Вот моя рука, и вперед!

 21

 И вот настал момент решающих действий…
 В полном составе они вышли на южные склоны горы Цузункорт. Боевики, занимавшие блокпост, судя по всему, после взрыва базы были готовы к появлению диверсионной группы, но никак не ожидали, что она подойдет к ним с юга, Боевики знали, что федералы не любят карабкаться по горам. Они скорее всего, должны были бы подойти с севера, спустившись с хребта Кюрелам где нет таких отвесных круч. Поэтому позиция для их встречи была избрана и подготовлена соответственно. Деревья, росшие на южных склонах за спинами боевиков, не позволяли им видеть цели. Сектора обстрела оказались не расчищенными.
 Полуян махнул рукой, подавая команду группе рассредоточиться влево.
 Пять минут спустя стрелки заняли прекрасную позицию, с которой просматривались стрелковые ячейки боевиков, выложенные полукругом брустверами из камней. С южной стороны, где расположилась группа, ячейки были полностью открыты. В устье потока, впадавшего в речку Мешехи, виднелся бетонный колпак. Его чеченцы даже и не пытались маскировать, поскольку появление артиллерийских орудий в этих местах вряд ли стоило ожидать. Зато под обстрелом пулеметчика или гранатометчика, находившегося в укрытии, оказывалась вся узкая щель, по которой текла Мешехи до самого ее впадения в Аргун.
 У центральной ячейки на склоне собрались в кружок пятеро бородачей. Шестой безвылазно сидел у пулемета в бетонном укрытии. Здесь, в глубоком тылу, надежно прикрытые горами со всех сторон, никто из них не чувствовал для себя опасности. Изредка прилетавшие сюда штурмовики и вертолеты федеральных войск мелким оборонительным позициям боевиков не угрожали. Для бомбежки они выбирали крупные объекты и дорогу, проложенную по ущелью Аргуна в сторону дружественной Грузии.
 Боевики о чем-то оживленно беседовали. Двое из них курили.
 Стрелять в людей, спокойно сидевших и дымивших сигаретами, по канонам рыцарства и гражданской морали неудобно. Однако война в двадцатом веке не придерживалась добродетелей и не руководствовалась велениями чести и совести. «Иду на Вы!» — это история. Более того, история весьма сомнительная.
 Все, кто взял на прицел беззаботно куривших боевиков, знали: промахнись ты, они уже не промахнутся.
 Все ждали одного: выстрела Тарана, которым тот должен был снять боевика, укрывшегося в колпаке. Даже оставшись один, он мог сорвать хорошо продуманную акцию.
 Таран, заняв позицию, первым делом расчистил сектор обстрела. Он знал, как нервируют стрелка, казалось бы, незначительные мелочи — сучья, мотающиеся перед глазами, камни, оказавшиеся на линии прицеливания и отвлекающие взгляд. Чистая линия визирования цели — одно из важных условий меткого выстрела.
 Таран напряженно всматривался в прицел. Пулеметчик был надежно прикрыт толстым слоем железобетона, и в амбразуре лишь изредка появлялась его спина, обтянутая бронежилетом. Конечно, лучше всего было бы подловить его, когда он выглянет в амбразуру, но время шло, а этого не происходило.
 Солнце близилось к полудню. Боевики, исправно соблюдая обряды, уже дважды совершили намаз. Три раза в колпаке сменялись пулеметчики, но ни разу при смене оба одновременно не выходили из укрытия.
 Приходилось терпеливо ждать.
 Наконец пулеметчик в бронеколпаке чуть нагнулся. Таран в прицел увидел его горло, не прикрытое защитным жилетом.
 Пятеро боевиков, коротавших время за разговорами, выстрела не услышали и потому не поняли, что произошло. А возможности выяснить в чем дело, им уже и не дали.
 Бритвин попал точно в ложбинку на затылке араба, который направился к бронеколпаку на смену пулеметчику. Моджахед умер раньше, чем успел взмахнуть руками. Он рухнул, как подрубленный, на камни лицом.
 Полуян срезал третьего моджахеда, который первым среагировал на падение товарища. Тот вскочил, чтобы броситься на помощь упавшему, когда пуля ударила ему в позвоночник.
 По одному выстрелу затратили на свои цели Резванов и Столяров.
 Только Ярощук сделал два выстрела. Его моджахед в момент первого нагнулся за автоматом, и пуля прошла мимо. Вторая нашла цель.
 Главное, чего добивался Полуян, было сделано: над ущельем не прозвучало ни одного громкого выстрела. Оружие, которым пользовалась группа, имело надежные, заводского производства, глушители. Догадайся хоть один из моджахедов пальнуть хотя бы в воздух, звуки стрельбы долетели бы до усадьбы шейха и там на них обязательно отреагировали бы.
 Но никто не пальнул.
 Над полем боя, над ущельем царила тишина, а в поднебесье, никем не потревоженный, раскинув крылья, широкими кругами парил орел.
 Убрав трупы, группа разделилась на две части.
 Полуян, Столяров и Ярощук остались на блокпосту, чтобы к ночи выйти в тыл усадьбы шейха. А Резванов, Таран и Бритвин кружным путем направились через горы к кошаре, куда на ночь пастух Мухаммад пригонял отару.

 22

 В сумерках чабан Мухаммад Рахим загнал овец в загон, а и сам сел на плоский камень, чтобы растереть болевшую ногу. В последнее время судороги все чаще сводили икры даже в состоянии покоя. Боль при этом случалась такая, что темнело в глазах и хотелось выть по-волчьи, тоскливо, во весь голос. Чтобы смягчить страдания, приходилось вскакивать с ложа и вставать, перенося вес тела на болевшую ногу. Тогда судорога медленно уходила, но икра в том месте, которое только что нестерпимо болело, еще некоторое время ныла, словно потревоженный зуб.
 Стараясь предупредить рецидивы болезни, Мухаммад, находясь на посту, периодически присаживался и массировал икры, крепко сжимая, растирая и поглаживая их.
 Вот и сейчас он устроился у стены овечьего загона, положив на колени автомат и накинув на плечи развернутый спальный мешок. Из-за зазубренных скал, далеко на востоке, медленно поднималась луна. Небо, темное и холодное, опоясывала серебристая лента Млечного пути. Внизу лежала тихая долина. Над ней, выползала из щели, по которой протекала река, серая пелена тумана.
 Мир, свободный от людей, от суеты, которая наполняет их жизнь, казался удивительно спокойным и умиротворенным.
 Внезапный шум за спиной, заставил чабана вздрогнуть. Но он не успел даже привстать: крепкие руки повалили его, прижали к земле.
 Чабан — пролетарий отгонного скотоводства — был единственным, кто остался живым в этот день после встречи с группой Полуяна. Связав, его оставили ночевать в кошаре. И он лежал до утра, мучаясь оттого, что не успел принять дозу, ставшую для него необходимой…
 Ровно в двадцать три пятьдесят обе части группы вышли на исходные позиции. Полуян включил рацию.
 — Мы готовы, — сообщил он и подал команду. — Первый, гони!
 — Пошли! Пошли!
 Таран ожег плетью гнедого коня, которого держал в поводу, затем стегнул рыжего.
 Кони помчались в сторону дома.
 Проследив за ними несколько мгновений, Бритвин бросился вправо, добежал до тутового дерева, упал за него и приготовился к стрельбе.
 Со стороны дома послышался топот нескольких пар ног. Это к стрелковым ячейкам устремилась охрана. Значит, сигнализация сработала четко.
 — Второй, гони!
 Резванов взмахнул палкой и начал лупить по спинам баранов, сбившихся в тесную кучку. Бараны беспорядочно заметались, но Резванов, словно опытный чабан быстро управился с ними, сгрудил и направил в сторону дома.
 — Гэй, гэ-гэй! Пошли! Пошли!
 Еще несколько взмахов палкой, и бараны поняли, что от них требуется. Дробно стуча копытцами по каменистому грунту они гурьбой помчались к усадьбе.
 И опять из особняка выбежала группа охранников. Она спешила к ячейкам северного сектора.
 Резванов швырнул в их сторону гранату и укрылся за камнями развалин.
 Полуян, Столяров и Ярощук уже были у забора, ограждавшего участок со стороны гор.
 Столяров осмотрел мачту антенны.
 — Бетон, армированный сталью. Такую можно повалить бампером грузовика, но мы это сделаем взрывом.
 — Ой, Константин! — тяжело вздохнул Полуян. — Что если эта бандура рухнет, да не в ту сторону? Тогда наше дело — труба!
 — Мы эту заразу положим, как надо.
 Столяров раскатал колбаску из пластида и старательно, что-то бурча себе под нос, прилепил ее к столбу. Осмотрел работу и спросил:
 — Даю?
 — Давай!
 Столяров поднес зажигалку к срезу шнура и выбил пламя. Пороховая сердцевина вспыхнула. Огонек с треском рассыпал искры в сторону и побежал к заряду.
 Расчет Столярова оказался верным. Бухнул взрыв. Столб качнулся.
 «Зараза, — подумал Полуян с тревогой, — сейчас по закону подлости…»
 Но закон подлости и тут не выстоял.
 Мачта, как сломленная ветка, с тугим стоном обрушилась в сторону усадьбы. Ее макушка с тарелкой упали на хозяйственную пристройку. Громко затрещала лопнувшая от удара черепица, но выстрелы, гремевшие со стороны фасада, отвлекали внимание от непонятного хруста.
 — Командир, так сойдет?
 Столяров видел, что дело сделано ювелирно, но ему хотелось услышать оценку.
 — Круто! — Полуян поднял вверх большой палец. — Пошли!
 Он первый лег грудью на мачту, оплел ее ногами и пополз вверх.
 С пристройки Полуян дотянулся до нижнего края балкона. Ухватился за деревянные резные балясины, отжался на руках и перемахнул через перила.
 Дверь в комнату была закрыта изнутри. Подпрыгнув, Полуян выбросил вперед правую ногу и, прицелившись чуть ниже дверной ручки, всем весом тела впечатал ботинок в филенку.
 Дверь распахнулась. Верхнее стекло, зазвенев, вылетело из гнезда и рассыпалось осколками по полу. Полуян, стеганув очередью по потолку, прыгнул внутрь.
 Это была большая просторная комната с полами и стенами, сплошь покрытыми дорогими коврами. Низкая софа помещалась у стены слева от двери. Над софой висели две сабли, сложенные крест накрест остриями вниз. У софы стоял маленький резной столик с серебряным кувшином кальяна. Ни полок с книгами, ни картин, ни фотографий на стенах.
 За дверью, которая вела в коридор, раздался шум. Полуян быстрым движением сорвал с ковра одну из сабель и прижался к стене.
 Дверь распахнулась и в комнату ворвался охранник с большой черной бородой, из-под которой от подбородка к носу тянулся кривой, похожий на полумесяц шрам. В руках он держал изготовленный к стрельбе автомат.
 Увидев Полуяна, он на миг замешкался на пороге. Этого Полуяну хватило для принятия решения.
 Сперва, едва эфес шашки оказался в руке, его подмывало желание рубануть «духа» по голове, как это делают лихие кавалеристы в кинофильмах о войнах далеких лет. Однако он избежал соблазна. Удар саблей, сделанный неумелой рукой, можно сравнить с ударом тяжелой палкой. Еще в военном училище Полуян пробовал рубить шашкой лозу, но самое большее, что ему удалось — согнуть или надломить ее. А ведь после удара настоящего кавалериста на обеих частях срубленного прутика обнаруживаются ровные срезы.
 Поэтому Полуян не занес клинок над головой. Он просто отвел руку назад до упора и со всей силой выбросил острие шашки вперед, целясь в пупок.
 Удар оказался сокрушающим. Клинок пробил ткань и вонзился в живот. Бородатый моджахед вытаращил глаза, широко открыл рот, уронил автомат и схватился обеими руками за лезвие клинка.
 Полуян, не выдергивая шашки, толкнул ее вперед. «Дух» потерял равновесие и рухнул на спину, согнув ноги в коленях, с сабле торчавшей из его живота.
 Полуян быстро сменил магазин автомата и вскочил в следующую комнату.
 Там он и увидел шейха.
 Абу Бакр — клювоносый, козлобородый недомерок — метр пятьдесят ростом и сорок пять кило весом, не больше — был палачом. Он никогда не боялся крови и получал удовольствие от чужих страданий. Он умел посылать в бой под знаменами ислама других людей, но сам никогда не был бойцом. Поэтому при виде Полуяна его выпуклые рачьи глаза в ужасе застыли. Чего-чего, а увидеть русского в этот час в своем собственном доме, окруженном мюридами, обустроенном хитроумными системами сигнализации и минными заграждениями, он не ожидал.
 Шейх Абу Бакр относился к тому типу людей, в которых религиозный фанатизм воспитал подлинное безразличие к смерти. Шейх ее в самом деле не боялся. И чем больше он рисковал собой, тем, как ему казалось, Аллах все дальше отводил от него угрозы.
 Большинство людей в самых разных обстоятельствах думают о кончине, боятся ее и в самых сложных ситуациях следуют инстинкту самосохранения. Абу Бакр настолько пренебрегал опасностями, что многие из тех, с кем он имел дело, считали его заговоренным.
 Ярощук уже стоял рядом: он знал — потребуется перевод.
 — Мне кажется вы не дурак, — Абу Бакр подумал, как ему лучше назвать русского: мистер, амер или эфенди. Остановился на втором. — Вы не дурак, амер. Вокруг мои люди. Вам отсюда не уйти.
 — Не беспокойтесь, шейх. Сколько бы правоверных ни оказалось рядом, они не смогут удержать грешную душу, если она рванется к Аллаху.
 — Я не боюсь этой встречи, — гордо заявил Абу Бакр. — Поистине мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! — Инна ли-Ллахи на инна иляй — и раджи уна!
 — Воистину гордыня порождает заблуждения, — Ярощук сокрушенно вздохнул. — Я постараюсь сделать так, чтобы Аллах, увидев вас, сплюнул и отвернулся.
 Он подошел к шейху и набросил сыромятный ремешок на его шею.
 — Вот так мы и пойдем дальше.
 Он затянул ремешок. Руки шейха, уже скованные наручниками, не могли найти опоры, и Абу Бакр закрутил головой, пытаясь хоть немного ослабить давление на горло. Но это не удавалось. Он захрипел, глаза и без того выпуклые, стали вылезать из орбит. Мир тускнел и цвета его быстро блекли. В кишечнике вдруг противно заурчало. Обильная пища, которую шейх уже в достаточной мере переварил, рванулась вниз в поисках выхода.
 Ярощук ослабил петлю.
 — Дышите, эфенди, дышите! Пока. А если те, кем вы нас пугаете, попробуют вас выручить, я выпущу вашу бессмертную душу через ваши же обосранные штаны. Уверен, Аллаху она не понравится и он от вас отвернется.
 Вжимая в затылок шейху ствол пистолета, локтевым сгибом притягивая его за шею к себе, Ярощук вывел Абу Бакра в гараж.
 Полуян открыл дверцу «мерседеса», сел за руль, вставил ключ в замок зажигания. Распахнул заднюю дверь. Ярощук забрался внутрь и втянул за собой шейха. Стартер тонко запел и тут же бесшумно заработал двигатель.
 Машина вырвалась из гаража в темную ночь. На выезде из ворот гаража Полуян включил фары. Из-под колес в разные стороны шарахнулось несколько человек. Но вдогонку не прозвучало ни одного выстрела: охрана, видимо, уже знала, что налетчики захватили шейха с собой.
 Как и предполагалось, погоня увязалась сразу. Из-за дома на дорогу вырвался «КамАЗ», который при начале атаки было решено не сжигать, чтобы не освещать поле боя.
 Полосуя фарами темноту ночи, грузовик несся за легковушкой, словно забыв об опасности горной дороги.
 Проскочили круглый валун, нависавший слева над руслом реки. Значит, в ста метрах впереди лежала первая мина.
 Полуян притормозил.
 — Всем в гору! Шейха с собой! Хвост беру на себя.
 Ярощук крюком правой руки сжал шею Абу Бакра, вытолкнул его из машины и волоком потащил в расселину.
 За ним и держа автомат наизготовку бросился Столяров.
 Дверцы «мерседеса» тут же захлопнулись. Двигатель взревел во всю сумасшедшую мощь. Расшвыряв колесами каменную крошку, машина сорвалась с места.
 Секундами позже из-за поворота на бешенной скорости вырвался «КамАЗ». Боевики, стоявшие в кузове плотной кучкой, палили в воздух из автоматов. Огненные струи трассеров расчерчивали небо косыми линиями.
 Дальше по дороге ехать было нельзя. Полуян сгруппировался и повернул руль влево.
 «Мерседес» резко накренился и некоторое время бежал, прижимаясь левыми колесами к каменному завалу вдоль края дороги. Стальные колпаки скрежетали и сыпали в стороны пучки искр. Потом машина резко дернулась и, опрокидываясь на бок, в свете фар «КамАЗа» показала свое грязное брюхо, под которым бешено вращался карданный вал.
 Глухо охнув при ударе о камни, «мерс» перевернулся и, вращаясь через крышу, переваливаясь с боку на бок, покатился по крутому склону к шумевшей внизу реке.
 Мир за лобовым стеклом закрутился в бешеном ритме, все вокруг стало одноцветно черным. Изредка машина врывалась в кустарники, и стебли с хрустом хлестали ее по бокам и стеклам.
 Временами, налетая на препятствие, которое становилось трамплином, «мерседес» подскакивал, пролетал какое-то расстояние по воздуху и снова гулко грохался на камни. При одном из таких ударов сила инерции вырвала лобовое стекло из гнезда, свернула его и отбросила в сторону. В салон ворвался свежий ветер, пахнувший рекой, а по лицу хлестанула колючая каменная крошка.
 Машина рухнула в воду. Поток, встретив неожиданное препятствие, забурлил, вода вспенилась и поволокла «мерс» вниз по течению.
 «КамАЗ» остановился. Боевики выпрыгнули на дорогу и с обрыва смотрели, как бурлящие струи тащат за собой, перехлестывают и заливают машину…
 «КамАЗ» проехал вперед и начал разворачиваться.
 И тут оранжевое пламя вырвалось из-под его колес. Взрывом тяжелую машину приподняло вверх, качнуло. Заваливаясь на бок, грузовик со скрежетом сорвался в Аргун…
 Полуян выбрался на берег и первым делом снял каску, в которую, как в котелок, набралась вода. Посидел на скользких холодных камнях, потирая колено. Обо что и когда он его разбил, вспомнить не удавалось.
 Некоторое время спустя, он выбрался на дорогу.
 На месте, где взорвался грузовик, еще дымила разлившаяся солярка. Со склона ему поморгали фонариком.
 Дальше группа двинулась пешком.
 До границы оставалось не более часа пути.
 На одной из остановок, которые делались для того, чтобы осмотреться, Абу Бакр опустился на колени и стал бормотать слова молитвенного проклятия в адрес врагов. Ярощук прислушался.
 — О, Аллах, — бубнил шейх, — ниспославший писание и скорый в расчете, нанеси поражение этим людям, о, Аллах, разбей и потряси их!…
 Когда он кончил молиться, Ярощук сказал:
 — Вряд ли эта молитва дойдет до ушей Милосердного. Аллах стоит на стороне справедливых.
 Абу Бакр посмотрел на Ярощука внимательно.
 — Ты — мусульманин, — сказал он негромко, даже не спрашивая, а утверждая. — Помоги мне, а я помогу тебе.
 — Нет, — сказал Ярощук, — помоги себе сам, если сможешь. — И закончил словами Корана: — «Пришла Истина и Ложь отринута. Лжи суждено было поражение».
 Абу Бакр замолчал.

 23

 Горы южной Чечни плавно, без видимых отличительных признаков, переходили в горы северной Грузии.
 В стороне от торной дороги возвышались старинные сторожевые сооружения, выложенные из сырого камня — серые монументы войнам прежних времен.
 Еще издалека Полуян заметил группу вооруженных людей, стоявших поперек дороги. Это их встречали грузинские пограничники. Среди них заметны были несколько штатских лиц. В одном из них Полуян без труда узнал Меира Бен Ари. Значит, их ждали.
 Затормозив на подъеме, Полуян вылез из «Урала» и пошел к встречавшим пешком. Не доходя метров десяти до них, остановился.
 — Где тут линия границы? — спросил он. — Эта? Тогда, мистер Бен Ари, я позволяю вам войти в Россию.
 Грузин-пограничник в майорских погонах посмотрел на русских с недоумением.
 — Почему вы не хотите идти к нам? Мы приготовили угощение. Немного посидим. Здесь глухие места и мы рады гостям. Проходите.
 — Спасибо, майор, — Полуян дружески улыбнулся, — но я вынужден оставаться в России. Еще в Москве военный атташе Грузии батоно Окропиридзе предупредил, что на вашей территории нас разоружат и интернируют.
 — Дедес шенес проч, могитхан! — Майор выругался по-грузински, это было ясно по выражению его лица и интонации, хотя смысл остался непонятным.
 — Тогда разрешите мне ступить на вашу землю?
 — Будьте добры, майор! Прошу!
 — Майор Долидзе, начальник заставы, — представился грузин и отдал честь Полуяну. Тут же повернулся в свою сторону и крикнул, — Кукури! Неси вино! Мы здесь выпьем за дружбу!
 К ним подтянулись остальные члены группы. Солдат-грузин принес небольшой деревянный бочонок и глиняные пиалы.
 Майор сам разлил вино.
 — Прошу, товарищи!
 — «Киндзмараули»? — спросил Таран, понюхав вино.
 — Далось вам киндзмараули, — с видом знатока сказал Полуян. — Насколько я знаю, из всей грузинской кислятины генералиссимус Сталин предпочитал «Атенис мцвани».
 — Бог ты мой! — ахнул Долидзе. — Какие люди! Какое знание! Нет, генацвали, это всего только маджари. Прошу выпить за знакомство!
 Вино понравилось всем.
 — Еще по одной? — предложил Долидзе, но Полуян остановил его.
 — Знакомство мы уже закрепили. Теперь нужно закончить деловую часть. Я прав, мистер…
 Бен Ари понял, что Полуян затрудняется назвать его по имени, поскольку не знает, как его именуют здесь, в Грузии.
 — Бен Ари, — подсказал он. — Здесь я с официальным визитом.
 Все сразу встало на свои места.
 — Мистер Бен Ари, условия, которые были обговорены при встрече в Москве, нам удалось выполнить полностью. Мы встретили человека, имя которого было названо вами, и препроводили его сюда…
 Бен Ари улыбнулся.
 — Полковник, можете ставить дипломатию. Майор Долидзе в курсе наших дел.
 — Тогда все проще. Я думаю, вам надо принять у нас шейха и побыстрее отсюда…
 Полуян вдруг замялся, а потом и засмеялся.
 — Уматывать, — закончил за него Долидзе. — Я тоже так думаю, простите за откровенность. С этим шейхом у нас еще будут заботы…
 Полуян кивнул Тарану.
 — Приведи шейха, — он посмотрел на Бен Ари. — Прошу прощения, товар немного с душком…
 — Господин Васильев…
 Полуян улыбнулся. Дипломат не забыл, как он представился в Москве Вахтангу Окропиридзе, и назвал его именно этим именем. Бен Ари протянул Полуяну закрытую на молнию барсетку.
 — Здесь все, что завершает наш контракт. Простите…
 Он взял Полуяна под руку и отвел в сторону.
 — Игорь Васильевич, если со мной что-то случится, в сумочке вы найдете визитку Аарона Гольдберга. Он в курсе всех наших дел и вы доведете с ним до конца финансовые дела. Теперь еще. Не обижайтесь, но я скажу, что тем, кто воюете с чеченскими формированиями на фронте, вряд ли доведется увидеть в плену террористов масштаба, которого взяли вы.
 — Хотите сказать, что у Басаева и Хаттаба калибр поменьше?
 — Нет, имею в виду другое. Террорист, убивший одного человека, столь же гнусен, как и убийца ста других. Просто и Басаеву, и Хаттабу позволят скрыться, в крайнем случае просто тихо убьют. До суда, как то сделаем мы, дело не доведут. Даже Масхадову этого бояться не стоит.
 — Вы уверены?
 — На девяносто процентов. Чеченский терроризм подготовила, вскормила и вооружила российская власть. Значит, и суд неизбежно дойдет до этой истины. Но кто же ему такое позволит? — Бен Ари пристально посмотрел на Полуяна. — Надеюсь, вы понимаете, что как дипломат я вам такое говорить не должен. Но как солдат солдату…
 — Я именно так все и понял.
 Они вернулись к группе. Долидзе вновь наполнил пиалы.
 — Мистер Бен Ари, — сказал Полуян, — я надеюсь, вы будете моим свидетелем.
 — Простите, господин Васильев, в чем?
 — Если власти Грузии предъявят России претензии за нарушение нашей группой государственной границы, я надеюсь, вы подтвердите: девственная чистота суверенной грузинской земли не была тронута.
 — Товарищ Васильев! — майор Долидзе сделал обиженное лицо. — Зачем вы так? Я, кажется, не давал причины подозревать меня в двойной игре.
 — Майор, давай без обиды. Я в первую очередь думаю о тебе. Мы уйдем, а на тебя доброжелатели накатают телегу, что ты позволил нам здесь бесчинствовать. Мне бы этого очень не хотелось.
 — За дружбу! — поднял кружку Долидзе. — Жду, когда здесь появятся русские коллеги. Будет с кем раздавить бутылочку.
 Они выпили.
 — Ты что-то хотел сказать? — взглянув на майора Долидзе, спросил Таран.
 — Хотел. И скажу. Только лучше отойду на свою территорию. Для предосторожности.
 — Зачем? — не понял Таран.
 — Затем, что ты мужик здоровый, с тобой не сладишь. Не дай бог обидишься еще. Чего доброго кулаком махнешь. А я на своей территории я под защитой самого демократического в мире грузинского закона.
 — Ну ты даешь! — усмехнулся Таран. — У нас для таких случаев покупают дамские прокладки с крылышками. С ними можно чувствовать себя в безопасности в любом месте. Впрочем, давай, отходи.
 Долидзе сделал несколько шагов назад, отошел за линию, которую не условно обозначил как границу двух государств.
 — Теперь говори, — предложил Таран.
 — Говорю, дорогой, говорю. — Долидзе выглядел вполне серьезно. — Чем больше о вас, русских, думаю, тем больше убеждаюсь, что Россию и в самом деле умом понять нельзя. Каждый из вас по отдельности человек умный. Но все вместе вы никогда не понимаете своих интересов, своей выгоды. Вот диктатор товарищ Сталин бескровно и тихо решил для России проблему Чечни. Вы Иосифа Виссарионовича за это обгадили. Потом ваши демократические президенты все поставили на прежние места, опять создали чеченскую проблему и стали ее решать со стрельбой и жертвами. Пустили кровь не только чеченцам, но и своим. А вы в полном душевном равновесии называете это демократией. Вот и пойми вас умом…
 — В чем-то ты прав, майор, — согласился Таран, — но потому что стоишь сейчас на своей территории. На нашей ты бы этого не сказал. Понимаешь, в чем разница?
 — Потому я и ушел к себе. В нашу грузинскую демократию. А если захочу сказать правду и о ней, сделаю шаг в вашу сторону…
 Они оба расхохотались.
 Полуян слушал их беседу вполуха. Он смотрел на горы, в сторону, с которой они не так давно пришли сюда.
 Глубокая щель тектонического разлома разделила монолит каменной тверди гор на две части. Дна пропасти не было видно. Снизу, поднимаясь, клубился молочный туман. Луч солнца, уползавшего за зубчатый гребень хребта, окрашивал испарения в красные цвета, и, казалось, провал заливала густеющая кровь.
 Полуян прикрыл глаза и медленно отвернулся.
 Он не боялся ни высоты, ни крови. Его не пугала глубина багрово дымившейся пропасти. Его пугало другое.
 В красноте глубокой щели он увидел образ живой раны земли.
 Здесь, по горам Чечни, пролег разлом, разорвавший на части его страну. Ту, которую одни называют «этой страной», другие гордо именуют державой, за которую им обидно, но не делают ничего, чтобы устранить причины этой обиды.
 Эту трещину, этот разлом видели все, беспокоила они многих, беспокоила по-разному, но самым страшным было то, что образовали разлом не тектонические силы, а старания тех людей, которые в великой России считали себя великой властью и потому для еще большего собственного возвышения кололи державу на части, чтобы пролив кровь, соединить осколки воедино и прослыть собирателями земель, великими президентами, политиками, полководцами.
 Однако кровь лишь тогда что-то соединяет, когда она пролита за справедливое дело. Во всех других случаях кровь делает людей убийцами, подельниками, врагами-кровниками.
 Уйдет солнце и цвет дымящегося тумана в щели изменится, но трещина, разделившая земли России еще долго будет кровавой.
 Он посмотрел на своих людей. Их было всего шестеро. В руках каждого находились судьбы своя и всех товарищей. Они прошли через хребты, преодолели перевалы, пробрались над пропастями и провалами, переправились через реки, обошли камнепады, выдержали испытания огнем и боями, но остались живы, обеспечили себе не роскошную жизнь олигархов, но вполне достаточное существование профессионалов.
 Почему же это не могут сделать миллионы граждан, по отдельности самодеятельные и разумные, которые в толпе становятся стадом? Почему? Кто может на это ответить?

 24

 Со стороны ледников Тебулосского хребта над землей волнами покатился рокочущий звук. Он пульсировал, отражался от скал, но сила его нарастала и рев приближался.
 Все повернули головы в сторону, откуда набегала звуковая волна. И вдруг Бритвин, вскинув руку вверх, указал пальцем в сторону седой вершины горы Муцо:
 — Вертолеты!
 И ту же из-за зубчатой кромки хребта, сверкая сабельным блеском несущих лопастей, словно подброшенные невидимой силой, в голубой простор чистого неба вырвались сразу три вертолета.
 Два Ка-50 — «Черные акулы» — с типично скошенными вниз мордами океанских хищников, с цилиндрическими кассетами ракет под короткими крыльями, яростно полосуя соосными винтами горную синь, пронеслись над головами людей и разошлись в разные стороны.
 А из узкого промежутка между двумя скалами с ревом вынеслась тень «крокодила» — вертушки МИ, трудяги пятого океана.
 — Все, — сказал Полуян, протягивая руку Бен Ари. — За нами приехали. Мы уходим.
 Тем временем «Черные акулы», развернувшись над Цузункортом и Кюреламом, опустили вниз хищные морды и ощетинились иглами серого дыма.
 Ракеты, сорвавшись с направляющих, вонзились в невидимые цели в ущелье реки Мешехи.
 Тяжелый грохот взрывов вырвался из-за скал и прокатился над горами.
 Едва группа погрузилась, «Мишка» сорвался с места, круто накренился и взял курс на восток.
 Они улетали.
 — Все, мужики, — сказал Полуян, — надоели вы мне все до едерной матери. Как хотите, а я буду спать.
 Он опустился на ходивший ходуном пол, подсунул под голову вещевой мешок и вытянул ноги.
 — Игорь, — тронул его за плечо Ярощук. — Что с тобой?
 — Все, все, меня не-е-ет. Я сплю…