Аннотация: Двое солдат-срочников бегут из части. Первый не хочет воевать в Чечне, второй очень хочет попасть на войну. Случай приводит их в рады бандитского формирования, которое создают криминально-властные круги. Дезертиры становятся объектами страшного эксперимента по созданию «суперсолдат»…


---------------------------------------------


 Леонид ВЛОДАВЕЦ
 ДУШЕГУБЫ



 ЧАСТЬ I
 ПОБЕГ



 ПЛОД «ДЕМБЕЛЬСКОГО АККОРДА»

 Казарма была старая. Кто ее строил и когда — черт ее знает! Может, еще после гражданской войны голодные, но жизнерадостные оттого, что остались живы, красноармейцы, прослушав речь комиссара в пенсне, кожаной куртке и картузе, под звуки духового оркестра вооружились лопатами, пилами и топорами, а затем пошли выполнять то, что позже стало называться «дембельским аккордом». То есть строить эту казарму для будущих поколений, имея в виду, что сразу же, как построят, так и демобилизуются. Сляпали они ее очень быстро, потому как торопились по домам, по своим деревням, к той самой родной землице, которую отстояли от Антанты, белогвардейцев и иных мерзопакостных наймитов мирового капитала. Многие даже предполагали, что разживутся помаленьку по случаю замены продразверстки продналогом. Насчет того, что в ленинском плане построения социализма записаны индустриализация, коллективизация и культурная революция, они еще не знали, так же, как и о том, что впереди еще одна большая, а также несколько малых войн.
 Не знали они и того, что одноэтажная казарма-барак, наскоро срубленная ими в рекордно-аккордные сроки, простоит так долго, что даже переживет ту самую Советскую власть, которую они по воле Божьей (или вопреки таковой — тут могут быть разные мнения) установили и защитили в ходе жестоких классовых сражений. И уж никак они не догадывались, что их правнукам а в самом конце XX столетия придется проживать в этой же самой казарме. Правда, уже в рыночную эпоху.
 Вообще-то, в этой самой воинской части, стоявшей в одной из не самых центральных областей Российской Федерации, имелись и более современные сооружения. В славную, хотя и, увы, безвременно минувшую эпоху «холодной войны», когда армия ни в чем отказа не знала и свежеиспеченный летеха с двумя сотнями рублей денежного ощущал себя обеспеченным человеком, часть пережила настоящий строительный бум. В ходе этого бума были сооружены отличные кирпичные боксы для грозной боевой техники, склады, несколько вполне прилично выглядевших трехэтажных казарм, клуб с просторным спортзалом и даже с бассейном, наконец, солиднейший штаб, которому иной райком партии мог бы позавидовать в отделке.
 Старая казарма лишь чудом не была снесена (хотя того заслуживала). Строго говоря, местом расквартирования для штатных подразделений она перестала быть еще с послевоенных лет, но довольно долго служила временным пристанищем для молодого пополнения, пребывавшего там в «карантине» и дожидавшегося принятия присяги, после которой его распихивали по штатным ротам или отправляли в учебки. В промежутках между призывами туда вселяли разного рода постояльцев: то «партизан-запасников, которых призывали на всякие сборы и переподготовки, то прикомандированных из других частей, то курсантов военных училищ, проходивших войсковую практику. Был даже случай, когда там устроили на время офицерское общежитие для холостых. В общем, свято место пусто не бывает. Само собой, требования к чистоте, порядку и прочим нюансам быта в данной жилой кубатуре по неписаному местному обычаю существенно снижались. Умывальник на десять сосков и деревянный сортир на восемнадцать очков находились во дворе, на задах казармы, и пользование ими в зимнее время было не самым приятным делом. Поскольку в здешних местах температура воздуха иной раз ныряла до минус 30, а на минусовом уровне стабильно держалась с ноября по март, то умывальником пользовались только те, кому повезло прописаться тут с марта по ноябрь. Здесь отродясь не водилось центрального отопления. Когда-то — еще при Ленине, возможно, — имелись чугунные „буржуйки“. Позже — в годы первых пятилеток, кажется, — были сооружены четыре кирпичные печи с вмазанными в них металлическими трубами.
 Само собой, солдат осенне-зимнего призыва, прожив месяц-другой карантина в этой казарме, уже ощущал, что кое-что в службе понял. Однако совсем понявшим службу он мог стать лишь после того, как по весне, в день ленинского коммунистического субботника, в числе группы особо отличившихся постояльцев гауптической вахты и лиц, имевших на боевом счету не менее четырех неотработанных нарядов, принимал участие в ликвидации последствий зимнего сезона.
 Кардинальные изменения в судьбе данной войсковой части и памятника архитектуры 20-х годов XX века, каковым являлась деревянная казарма с приданными ей туалетом и умывальником, произошли уже в период после самороспуска Советского Союза и запрета на деятельность КПСС. Поскольку «холодная война» была победоносно завершена (для кого победоносно — вопрос несущественный), а бывший вероятный противник стал прямо-таки отцом родным, кормильцем и особенно поильцем, то наличие крупногабаритных Вооруженных Сил и соответствующих их габаритам военных расходов некоторым товарищам, то есть — тьфу ты! — господам, показалось ненужным излишеством. Войсковую часть, которая отвоевала под красным знаменем гражданскую, финскую, Отечественную и советско-японскую 1945 года войны, порешили. В смысле — порешили расформировать. Потом, правда, передумали и превратили в кадрированную, то есть оставили ей номер, знамя, командира, офицеров и прапорщиков. Кроме того, технику, вооружение и прочее штатное имущество, а также две роты солдат, чтобы это имущество раньше времени не растащили. А в один прекрасный день зимы 1992 года, когда народ и армия освободились от тормозящих развитие рыночной экономики тоталитарно несвободных цен и личных сбережений в сберкассах, выяснилось, что денег на уголек для котельной попросту не хватает.
 Поэтому достигнуть значительной экономии топлива и денег можно было лишь в том случае, если полностью отрубить теплоснабжение от кирпичных казарм. Проблема была только в том, куда девать сто сорок девять граждан Российской Федерации, обитавших на первом и втором этажах «солдатского общежития № I», как именовалась, согласно вывеске, одна из кирпичных казарм.
 Поскольку в лучшие свои времена — должно быть, в годы Великой Отечественной — деревянная казарма с печным отоплением вмещала двести человек (такие тогда были роты), то территории для размещения двух маленьких рот мирного времени должно было хватить с избытком. Поэтому, согласно приказу по части, на период отопительного сезона личный состав был переселен из «общежития № I» в «общежитие № 5».
 Но после переезда на новое место, то есть в старинную казарму, пошли неурядицы и разборки.
 Впереди, за весной-красной и летом (опять-таки красным, невзирая на новые веяния), просматривалась грядущая зима 1992-1993 годов, а также новые, еще более крутые цены на топливо. Поэтому едва прибыло в часть неоперившееся пополнение и было поселено по обычаю в одном конце «общежития № 5», как в другую половину был брошен ударный отряд «дедов» — дембелей. Их оказалось достаточно, чтобы за одну неделю соорудить в северном крыле казармы полный набор необходимых помещений для одной роты, а за вторую — построить точно такую же систему и в южном крыле, откуда рядовых необученных оперативно переселили в северное. «Деды» со свистом покинули ряды войск, оставив их наедине с проблемами переходного периода.
 После этого уже и командиры рот стали глядеть друг на друга волками, несмотря на то, что до того вполне прилично относились друг к другу. А соответственно и все прочие офицеры стали проявлять лишнюю нервозность, если речь шла о нарядах, караулах и прочих случаях, где происходило соприкосновение интересов. В нарядах и караулах шли постоянные разборки во время приема-сдачи.
 Командование части пыталось примирить между собой оба подразделения, но ничего толкового у него не получалось. Драки между солдатами стали почти обычным явлением, и, хотя они не доходили до опасной черты, за которой начинается то, что называется «массовыми беспорядками», не было никакой уверенности в завтрашнем дне. То есть большая буза могла произойти со дня на день. Теперь надо было удивляться не тому, как могла из-за сущей ерунды развиться уже нешуточная вражда, и не тому, что из-за какого-нибудь очередного пустяка произойдет большой мордобой, а тому, что этот мордобой пока еще не произошел. Сменили друг друга несколько призывов, но вражда не унималась. Назначили командира первой командиром второй и наоборот. Но и из этого толку не вышло. Оба начали смотреть на проблемы из другой канцелярии, но точно так же, как и прежде. Каждый считал, что его ребята были молодцы, а у преемника — дрянь. Получив под команду «чужих», оба ротных начинали думать, что, попав в «хорошие руки», их новые подчиненные исправляются, а прежние, угодив под команду «козла», портятся. Не принесли облегчения ни перевод из роты в роту половины их личного состава, ни обмен старшинами.
 Когда началась война в Чечне, то кадрированную часть не тронули. Правда, командиру неофициально намекнули, что не худо бы подыскать отделение добровольцев для пополнения одного из сводных мотострелковых батальонов, который уже находился на Кавказе. Хотя это было и не жесткой обязаловкой, а так, просьбой о дружеской помощи, поскольку округу спусти ли приличную разнарядку на «горячую точку». А наскрести по частям нужное число более-менее пригодных для дела пацанов оказалось трудновато.
 Нет, дело было, конечно, не в том, что не хватало желающих. Как ни странно, но не так уж и мало было пареньков, которые хотели поиграть со смертью. Одни из самоутверждения, другие от легкомыслия, третьи от злости, четвертые от тоски, пятые от того, что «за державу обидно». Но поди потом докажи мамам, что их сынок действительно сам напросился. Ведь если маме привезут, не дай Бог цинк, то сам парнишка уже ничего не скажет. Но найдется другой, который, побегав под пулями, померзнув в степи на ветру или, наоборот, крепко погревшись от горящей «брони» и прокляв тот день, когда выбрал такую судьбу, скажет, что его заставили записаться «добровольцем». Весело будет, если этой мамочке суд удовлетворит иск? Миллионов на сто, например?
 Нет уж, брать — так сирот. Процент детдомовцев в армии нынче здорово вырос. Потому что если родителям сын не в тягость, его в армию так просто не отдают. А когда нет этих родителей, которые справку от врача купят или военкому посулят, что им крутые займутся, то можно такого призывника и в солдаты взять без особых проблем, и спокойно посылать пацана хоть черту в зубы. Жаль только, что тех, кто родителей имеет, все-таки намного больше.
 О том, что из части будет набор на войну, все, конечно, узнали быстро. В обеих ротах уже знали насчет командирской идеи набрать детдомовцев. Всего их было семеро. Трое в первой роте и четверо во второй. А нужно было минимум восемь. И тогда, поглядев повнимательнее личные дела, нашли еще одного — рядового Русакова Валерия Юрьевича, 1976 года рождения, русского. Отца у него не водилось, а мать в период прохождения сыном военной службы была осуждена по статье 108 «Умышленное тяжкое телесное повреждение» на пять лет лишения свободы. Подралась с собутыльницей во время совместного распития и располосовала ей лицо ножом.
 Само собой, он был тоже из первой роты, и, таким образом, ни один из ротных не смог бы обидеться и заявить, будто у него отобрали больше людей, чем у коллеги.
 Однако, когда Русакову предложили вызваться добровольцем, он с ходу отказался. Сначала спросил, приказ это или нет, а когда узнал, что все на действительно добровольной основе, то отказался наглухо. С ним повели задушевную, хотя и немного нервную, беседу.
 Сперва рассказали о том, какие сволочи боевики, как там, в этой Чечне, нужны крепкие и умелые солдаты второго года службы, тем более со стабильно отличной оценкой по стрельбе, как у него, Русакова. Потом немного поспрашивали о семейных делах, посочувствовали насчет матери, поинтересовались неназойливо, что с отцом.
 Первую часть — повествовательно-ознакомительную и пропагандистско-агитационную — Валерий прослушал и принял к сведению, но не более того. Когда же началась вторая часть, то есть влезание в душу, рядовой объяснил, что является сыном неизвестного солдата кавказской национальности, возможно, даже и чеченца. Фамилия у него материнская, отчество — по деду. Вообще-то он, можно сказать, плод «дембельского аккорда», такой же, как старая казарма. Какие-то стройбатовцы получили задачу срочно возвести трансформаторную будку во дворе нового дома, где велись отделочные работы. А там на практике девчонки из ПТУ штукатурили, в том числе и Валеркина мать. Подробностей Русаков, конечно, не знал, но только на свет он появился в результате этой «практики».
 Доложил рядовой Русаков и такую простую вещь, что мать ему лично ничуточки не жалко, потому что она всю жизнь, пока он, Валерка, подрастал, пила и гуляла без передышки. Она уже один раз сидела по 206-й за хулиганство, а ее сына воспитывали дед с бабкой. После того как дед и бабка умерли, Валерка жил сам по себе в их комнате, а чтоб мать не мешалась, врезал в свою дверь замок.
 Тогда товарищи офицеры, уговаривавшие Русакова, закинули удочку: что ж, мол, тебе мешает? Может, если ты не поедешь, вызовется кто-нибудь из ребят, у которого и мама, и папа живы. И не стыдно тебе будет, если что?
 А Русаков сказал, что ему будет стыдно за того дурака, который сам себя на убой отправит. Все уговаривающие так и сели.

 ДОБРОВОЛЕЦ В НАТУРЕ

 До контрольного срока отгрузки добровольцев (в кавычки, пожалуй, брать эти слова не надо) оставалось всего ни шиша. А ротные, узнав, что Русаков в добровольцы не хочет, едва не подрались. Почему? Да потому, что во второй роте был один настоящий доброволец, который прямо-таки рвался на войну.
 Но его браковали по нескольким позициям. Во-первых, у него и отец, и мать были живы-здоровы, а во-вторых, папа у этого воина был человек не простой, а с возможностями. Хотя, конечно, он мог бы при желании послать сына за свой счет учиться в Кембридж или Принстон, а не отправлять его служить в постсоветскую армию. И наверняка такое желание у папы было. Но — не у сына. Тот бредил военной карьерой, причем никаких рациональных возражений своего мудрого отца слышать не хотел. Среди этих возражений было и такое. Мол, сынок, на хрен тебе идти в солдаты? Если уж пришла охота напялить погоны, то поступай в какое-нибудь приличное училище, а лучше всего — на юрфак Военного университета. Или в училище войск тыла. Профессии приличные, в нынешних условиях очень полезные. Когда надоест тянуться и каблуками щелкать, уволишься и станешь работать при папе. Но сын уперся и сказал: хочу все с самого низу посмотреть. Папа вроде бы пригрозил, будто его из дому выгонит и наследства лишит, но это на сына не подействовало. А когда папа его под домашний арест посадил, он сгоряча полоснул себя по венам бритвенным лезвием. Конечно, не до смерти, но впечатляюще. Поняв, что так можно и единственного наследника лишиться, родитель подумал, что лучше дураку не перечить и отправить его на службу. Дескать, пусть понюхает, что такое армия, померзнет, потрет шею шинелькой, поскучает по маме с папой, послушает командирский мат — глядишь, и перестанет себя считать кандидатом в Суворовы (когда папа сыну предлагал в училище поступать, тот ему возражал, что Суворов сперва шесть лет солдатом прослужил, а уж потом в генералиссимусы выбился).
 В общем, согласился папа. Но провел соответствующую работу. И в военкомате, и дальше, по инстанции, чтобы сын его попал в такое место, где ему все тяготы и лишения только краешком показали, а не в полном объеме. И само собой — чтоб не в «горячую точку». Ну, кадрированная часть для этого показалась самым подходящим местом. А еще папа придумал такой хитрый вариант. Решил он послать вместе с сыном на службу одного из своих надежных ребят, прапорщика ВДВ запаса. Этого самого прапорщика Гришу Середенко, 1968 года рождения, украинца (русскоязычного и российского гражданина), оформили в войска по контракту на два года. Подопечный сынок прапорщика в лицо не знал, потому что в папиной фирме тот охранял какую-то удаленную «точку» — не то магазин, не то торговую базу. Это папаша специально сделал, чтоб у сынули не было никаких сомнений, что он призывается по всем правилам. Для еще большей достоверности парню вручили повестку не на то число, отругали его на призывном пункте как следует, пристращали ответственностью «за уклонение» и приказали прапорщику, который, разумеется, «совершенно случайно» ехал в ту же часть, сопроводить призывника Соловьева Ивана Антоновича.
 Прибыв к месту службы, прапорщик Середенко оказался старшиной карантина, где проходил курс молодого бойца рядовой Соловьев. Здесь Соловьеву особых поблажек не делали, гоняли, как и всех, но Середенко внимательно приглядывал, чтоб никто хозяйскому дитяте не чинил неприятностей. Он был лицом заинтересованным. Старший Соловьев на прежнем месте службы сохранял ему всю зарплату в дополнение к прапорщицкому окладу. Поэтому в карантине Середенко аккуратно и неназойливо отводил разные мелкие удары судьбы от своего подопечного. Когда же молодой воин принял присягу, прапорщик был переведен на должность старшины второй роты, той самой, куда был определен рядовой Соловьев.
 Господин Антон Соловьев инкогнито навестил часть, где предстояло служить его сыну, еще за неделю до того, как юноша получил повестку «с вещами». Он познакомился с командиром, узнал, какие существуют проблемы, в частности материальные. А поскольку проблем было сверх головы, то общий язык они с командиром нашли.
 Конечно, папе не понравилось, что его сын будет ночевать в таком гнусном месте, как старая казарма № 5. Но лучшего средства отвадить своего наследника от воинского поприща, пожалуй, не было. Беспокоило папу и положение дел с дедовщиной. Уговорились, что при первом появлении фингала на физиономии Соловьева-младшего его положат в госпиталь, а вопрос об увольнении по состоянию здоровья папа возьмет на себя. Так же, как и в том случае, если, разочаровавшись, Ванечка попросится домой.
 Однако все оказалось еще проще. У рядового Соловьева оказался отличный почерк и способности к рисованию. Поскольку в воспитательной работе заметно сменились акценты, то наглядная агитация, развешанная в части, мягко говоря, не удовлетворяла современным требованиям. Поэтому Ваня Соловьев был срочно мобилизован на замену наглядной агитации и оформительские работы. В клубе части ему отвели помещение под мастерскую, а в смежной с мастерской комнатке поставили койку с тумбочкой.
 Сначала Ваня подозревал, что это все козни отца-злодея. Но ему в строгой и нелицеприятной форме напомнили, что в армии он сам себе не хозяин — здесь все по уставу и по приказу. Прикажут — будешь сортир чистить, а сейчас приказали плакаты рисовать — выполняй. Приказ начальника — закон для подчиненного. Рядовой Соловьев принял строевую стойку и ответил:
 «Есть!»
 Любой другой военнослужащий срочной службы, угодив в такие тепличные условия — в клубе и теплый туалет с унитазом, и душ в раздевалке спортзала, и телевизор с видаком, — быстренько забил бы болт на все проблемы типа подъема в шесть и отбоя в двадцать два ноль-ноль, на зарядку и тренажи.
 Однако Ваня повел себя совсем не так.
 Дело в том, что те, кто подумал, будто это хилый, изнеженный и домашний маменькин сынок, жестоко ошиблись. Ванечка Соловьев, в отличие от многих прочих явно недокормленных призывников-одногодков, получал полноценное питание и не отличался слабым здоровьем. Росточек в метр восемьдесят пять, вес — девяносто два. Папа, еще не став бизнесменом, обеспечил ему нормальные условия для занятий спортом, а позже, когда средства позволили, оборудовал для чада персональный спортзал и нанял инструктора по карате. С не меньшей тщательностью господин Соловьев следил и за стрелковой подготовкой отпрыска. У Вани еще с четырнадцати лет была под рукой целая коллекция пневматических ружей и пистолетов фирмы «Crosman Airguns», из которых он кучно дырявил мишени в тире, оборудованном под папиным руководством в подвале их загородного дома. Там же ему дозволялось попробовать свои силы и в стрельбе из настоящего «ПМ», на который у Антона Борисовича было официальное разрешение. Кроме всего прочего, Ваня уже с пятнадцати лет почти еженедельно сопровождал родителя на охоту и метко бабахал из всякого куркового и помпового гладкостволья, так же, как, впрочем, и из нарезных стволов разных калибров, начиная с мелкашки и кончая «тигром».
 Поэтому рядовой Соловьев, к полному непониманию своих коллег по второй роте, прибегал точно к подъему в строй родного взвода и бодро бежал на зарядку вместе с прочими «молодыми» («дедушки», как водится, мероприятие игнорировали). Потом, идеально заправив койку и проведя влажную уборку в своем Личном спальном помещений) успевал Встать и строй роты, отправлявшейся на завтрак, лопал, что дают, без критических замечаний, а после завтрака проходил с ротой и тренаж, и утренний осмотр, и развод на занятия. Только с развода он направлялся на свою халявную работу, где честно пахал до обеда. Причем, несмотря на относительно высокое качество малевания, делал все очень быстро и раньше срока. Отобедав опять-таки в едином строю с прочими братьями по оружию, он еще два часа занимался делами, а затем шел в спортзал клуба и усердно разминался там с гирьками, блинами, танковыми траками, мучил турник, брусья и канат, молотил кулаками и пятками боксерский мешок. После ужина, просмотрев возрожденную программу «Время» для лучшего усвоения пищи, он опять направлялся в спортзал или позволял себе написать письмо домой. При этом он с радостью докладывал, что заметно убавил в весе и за первые три месяца службы согнал три кило веса, который казался ему лишним.
 Папа этим особо не озаботился, но зато запаниковала мама.
 Она сразу вспомнила про матросов с острова Русский и подумала, будто у Вани началась дистрофия. И тут на адрес в/ч одна за одной посыпались продуктовые посылки рядовому Соловьеву. Тушенка, сгущенка, конфеты, печенье, ветчина в банках, яблоки, чернослив, сало…И все в таких объемах, что Ваня, если попытался бы съесть все это в одиночку, наверняка загнулся бы от пережора. Но он, хоть и воспитывался в капиталистической семье, все-таки не был жадным мальчиком, и на его подпитке весь взвод, в котором он числился, «старики» и «молодые» — без разницы — почувствовали себя вполне сытыми людьми и прониклись к Соловьеву великим уважением.
 Прапорщик Середенко, конечно, доложил Ваниному отцу, что сын добровольно взял на подкормку двадцать четыре человека. Тот не очень поверил, что добровольно, но решил, что не обеднеет, если и дальше так будет.
 Все шло прекрасно. Неожиданно командир части вдруг обзавелся «мерседесом-300» — выиграл его в какую-то малоизвестную народу лотерею, когда ездил в Москву во время отпуска. Не мог пожаловаться на судьбу и ротный второй роты, так как стал обладателем новенькой реэкспортной «нивы-тайги». Взводный заполучил мотоцикл «судзуки». Конечно, не сразу, а после того, как Соловьев-младший благополучно дослужил первый год. Оставалось всего ничего — полгода дотянуть. И тут, как выражался товарищ Гоголь, «такой реприманд неожиданный».
 Убедить Ванечку в том, что он не подготовлен к службе в «горячей точке», было очень трудно. Во всяком случае, он никак не соглашался, что те семеро смелых, которые подходили по «анкетным данным», были лучше его готовы.
 Поскольку рядовой Соловьев отлично отстрелял все упражнения, как дневные, так и ночные, выполнял все нормативы тоже отлично и как-то сам по себе — на самом деле при помощи Середенко — отлично овладел тактической подготовкой, то придраться было, строго говоря, не к чему. Во всяком случае, будь Соловьев нормальным человеком, то оснований послать его на войну было гораздо больше, чем тех детдомовцев, которых отобрали в «добровольцы».
 Само собой, что командир первой роты, не раз завидовавший тому, что происходило во второй, вдруг закипел, как разум возмущенный, и сказал в открытую, что он обо всем этом думает.

 ДО ЧЕГО ТОСКА ДОВОДИТ

 Случилось все это в самую обычную зимнюю ночь, когда, как принято считать, «солдат спит, а служба идет».
 Это действительно так. Солдат спит, а служба идет. Если, конечно, этот солдат не дневалит. Дневальный не спит, он службу несет. И для него служба тоже идет. Только очень тошно.
 Целая рота, семьдесят пять рыл, сопели во все дырки, некоторые даже по-настоящему храпели, паскуды. Стоял густой-прегустой духан от немытых ног, пропотелых портянок, от тушеной капусты со шкварками из неведомого науке, но зато очень жирного и пережженного мяса, которое отчетливо бурчало в нескольких десятках желудков, — хоть топор вешай. Но они, эти желудки, вместе с руками, ногами, головами и иными прибамбасами все-таки принадлежали спящим людям. А вот дневальный, рядовой Русаков, не спал. Стоял у тумбочки с телефоном.
 Надо же, как несправедливо! С утра все вместе четыре часа мотались по тактическому полю. После обеда наряд залег подремать, только какая тут дрема, при свете и при том, что в двадцати шагах от окон казармы — плац, где обе роты строевой занимались. Голоса командные, топот сапог, а надо было еще хоть чуток привести себя в порядок перед нарядом.
 После того, как Русаков сказал, что добровольцем в Чечню не поедет, его начали зажимать. Взводный и старшина — в первую очередь. А потом и сержанты, которые просекли эту фишку очень четко. Но самое страшное — «деды». Те, кто прослужил всего на полгода больше. Они держали в роте порядок, не очень суровый но конкретный. «Молодые» летали, как птички, по первому движению «дедушкиной» брови. Тем, кто перевалил за первый год, тоже не стоило излишне выпендриваться. Эти «деды» были особенно злы — они ведь еще на полтора года призывались, а тут — «вторая смена». Начальство на них глядело сквозь пальцы и жаждало, как всегда, одного: чтобы они дотянули до дембеля, никого не покалечив и не пришибив, прости Господи.
 Ротный первой, угрожая вымести сор из избы, всего лишь шел на принцип: почему его солдата, то есть Валерку Русакова, загоняют силой в добровольцы, а соседского, то есть Соловьева из второй роты, который сам рвется, — отмазывают? А ротный второй, у которого могли возникнуть неприятности из-за его формального подчиненного, учитывая благоприобретенную «ниву-тайгу», был лицом материально заинтересованным.
 А материальный стимул — вещь немаловажная. Поскольку ротный второй всего год назад был ротным первой, то хорошо знал тамошних «дедушек», как старшину, так и взводного. Приказать он им уже не мог, но вот поговорить по душам — запросто. А поскольку те своего нынешнего ротного немного недолюбливали, то оказать «помощь» не отказались. Всего-то ничего: подвести упрямого к пониманию, что ему здесь последний год службы медом не покажется.
 Курс «интенсивной терапии» начался с простых и вполне легальных придирок. То взводный, то старшина, то замкомвзвода, явно не обращая внимания на других одногодков Валерки, цеплялись к нему почти на каждом шагу, низведя его, можно сказать, на самый нижний, салабонский, уровень. Сначала он этого не понял, но потом ему объяснили. «Деды» призвали Русакова не упираться и понять, что они лично вместо него в Чечню не собираются. Если б их уговаривали ехать — они бы поехали. Но предложили ведь Русакову, а он, видишь ли, упирается. «Деды» начали растолковывать Валерке, что ему в конце концов будет так хреново, как никогда еще не было.
 Морду при этом не били, подошли к вопросу культурно. Основной авторитет первой роты по кличке Бизон — в миру Саня Рыжов — заметил, что в принципе отвалтузить Русакова они успеют всегда. Но это слишком просто и скучно. К тому же после того, как это будет сделано, в Чечню его уже не пошлешь по причине инвалидности. Гораздо интереснее будет, если Русакова удастся согнуть психологически.
 Конечно, особой фантазией Бизон и его коллеги не отличались. То пуговицы со штанов срезали, пока Валерка спал, то — опять же ночью — «брызгали» ему в сапоги, то насыпали в койку канцелярских кнопок. Все эти мелкие пакости проводились, условно говоря, руками салажни, что должно было быть особо оскорбительным для Валерки. В конце концов Русаков сорвался, застав очередного «исполнителя» при попытке намазать сапожным кремом наволочку. Едва Валерка пару раз съездил ему по морде, как, откуда ни возьмись, появился взводный и, оттащив Русакова, объявил ему четыре наряда на службу, пообещав, что напишет рапорт и отдаст под суд за неуставные.
 Валерка не привык жаловаться — не то воспитание. Однако его все давили и давили, сжимая, как пружину. Что-то наверняка должно было произойти. Потому что от всех этих наездов и заподлянок рядовой Русаков внутренне все больше зверел и был готов завыть по-волчьи. Впрочем, скорее всего от тоски.
 Особо сильная тоска пришла к нему сегодня, когда он уже заступил на дневальство. После отбоя Бизон, шаркая кирзовыми шлепанцами, подошел к нему, мывшему пол, и спросил:
 — Ну ты чего, в натуре? Еще не раздумал упираться? Бизон это все нормально сказал, даже благожелательно. Но Валерка упрямо сказал:
 — Нет, еще думаю.
 — Это хорошо, — кивнул Бизон, — только теперь, корефан, даже если ты завтра к утру раздумаешь, то будет уже поздно. Ты свое слово сказал, теперь мы скажем. Нам, конечно, до фени твой выпендреж. То, что ты не хочешь под пули ехать, — это понятно. Кроме придурка Соловьева, ни у кого на это желания нет. Но семь человек подписались в добровольцы, а ты — нет. Чем ты их лучше, падла? Ты чей? Ничей. Ты дерьмо собачье. У тебя отец — кобель, а мать — сука и воровка. Если б ты и впрямь не хотел ехать, то подошел бы, спросил нас, мы б тебе объяснили, как и что делать. Но ты, козел, хочешь показать, какой ты умный, а все дураки. Не знаю, на хрен тебе это надо, но как прикол — это уже не смешно.
 — Вам-то какое дело? — спросил Русаков. — Командирам — понятно, надо прогнуться, а вы-то что? Вас все равно раньше не дембельнут. И позже — тоже.
 — Потому что из-за тебя, полудурка, нам может быть хреново. Обидится начальство, что не добрали добровольцев, и скинет разнарядку уже по всей форме. Вместо вас, восьмерых, взвод потребует. И нас, «дедушек», под пули погонит. А ни я, ни другие тоже помирать не нанимались. Понял?
 — Вы тоже можете сказать «не хочу», и хрен поедете.
 — А вот фиг ты угадал. Тогда и выбирать не дадут, а просто скажут: или в Чечню, или в тюрягу за неисполнение приказа. Сидеть тоже не здорово. Я лично не спешу.
 — Это ты сам придумал? «Взвод потребуют», «приказом пошлют» — откуда ты знаешь? Да может, если я упрусь, они и вовсе никого отсюда не потащат? Сейчас вообще, говорят, только добровольцев туда посылать положено.
 — Может, и так, только это уже твоя отсебятина пошла. А я знаю, что в нашем родном войске положено. На что «положено», на то с прибором наложено. Понял? Еще раз говорю, как другу: завязывай выступать и ехай. Иначе, блин, мы тебя хором опетушим, усек? Кроме шуток!
 — Ну так что, мне надо прямо сейчас срываться с наряда и бежать в штаб, где уже никого нету, кроме дежурного? Орать там, что я, мол, все осознал, раскололся и очень желаю в Чечне сдохнуть за «единую и неделимую»?
 — Зачем? Ты можешь завтра, после того, как с наряда сменишься, рапорт написать.
 — Ты ж сам сказал, что завтра утром поздно будет.
 — Правильно. Потому что ты, сучонок, моего человеческого обращения не понял и вместо того, чтоб сразу сказать:»Раздумал!» — начал выдрючиваться и корчить из себя Зою Космодемьянскую. За это тебя надо наказать. Другой бы на моем месте уже рассердился и навешал тебе звездюлей. Но я, понимаешь ли, человек от природы добрый, душевный. И отходчивый такой по жизни. Если ты не ищешь себе приключений на задницу, а все трезво понимаешь, то придешь ровно через час, без всяких напоминаний, к моей койке. Дорогу знаешь, не заблудишься…
 — Мне на тумбочку надо будет заступать, — перебил Валерка.
 — Ничего, немного задержишься. Салабоша постоит, не лопнет… Так вот, подойдешь к моей койке, встанешь в шаге от ее спинки. Потом примешь строевую стойку, приложишь руку к головному убору и доложишь: «Товарищ „дед“ Российской Армии! Засранец Русаков для торжественного покаяния прибыл!» Не запомнишь — повторишь, как положено. Громко и отчетливо, на всю роту. Потом прочитаешь текст с бумажки, мы его уже приготовили. Он длинный, но надо без запинки прочесть. Запнешься — прочтешь еще раз. Короче, там твое заявление о том, что ты полностью каешься за свое не правильное и паскудное поведение и обязуешься сразу после наряда написать рапорт добровольцем. А потом с улыбкой на лице снимешь поясной ремень, возьмешь его в зубы и станешь на колени. В таком положении проползешь от моей койки до тумбочки, а потом обратно. На финише мы тебя ждать будем. Не вставая с колен, подашь мне ремень. После этого спустишь штаны, получишь раз десять ремнем по заднице, скажешь: «Спасибо за науку, господа старики!» Встанешь с колен, поклонишься и пойдешь продолжать службу. Ну а завтра, само собой, напишешь, как тебе хочется в Чечню поехать. И все.
 — А если не приду? — Валерка задал этот вопрос, прекрасно зная ответ.
 Бизон усмехнулся.
 — Тогда мы сами за тобой придем, но разговор будет совсем другой. Бить будем больно, но аккуратно. А потом в петуха превратим. Утром, на подъеме, покукарекаешь. Пойми, козел, не шутят с тобой!
 От этих последних слов у Валерки внутри аж похолодело. Да, Саня Бизон не шутил. Он до армии с блатными водился — сам рассказывал. Не сидел, правда, хоть и было за что. А Русаков еще по детдому знал, что сила и солому ломит. Если б Бизон и один полез, то, конечно, отметелил бы Валерку. Правда, так просто это у него бы не вышло, пару фингалов на морду он бы заработал. Но Бизон один не придет. С ним пять-шесть, а то и десяток корешков будут. Валерке и пары раз кулаками махнуть не дадут. Повиснут на руках и ногах, а потом будут просто и безнаказанно бить. Никто из остальных, кто сейчас в роте находится, не пикнет. Может, кому-то и не понравится то, что с Валеркой будут делать, но ни один не вступится.
 То, что Бизон пообещал после мордобоя, было хуже и страшнее во сто, даже в двести крат. После этого точно — хоть в петлю, хоть в Чечню — здесь уже не жить. В суд не подашь — свидетелей не найдется, а клеймо останется намертво.
 Но и альтернатива, выражаясь по-научному, Русакову представлялась не лучшей. Ладно, хрен с ними, мог бы Валерка и покаяние по бумажке прочесть, и на коленях по полу проползти с ремнем в зубах… Но ведь эти гады его пороть собрались! Это почти такой же позор, как быть оттраханным! Раба, блин, нашли, негра!
 А что делать? Чем защититься? Бежать к дежурному по части, жаловаться? Был бы свой ротный, он бы, может, и понял. Но сегодня по части дежурит тот, соседский, который и настропалил Бизона с его корешками на «воспитательную работу» с Русаковым. Он просто пошлет Валерку на три буквы: «Не морочьте голову, товарищ солдат! Идите и несите службу! Кто вам вообще позволил отлучаться из роты?» Или что-то в этом роде. А Бизон за это «стукачество» еще что-нибудь придумает. К своему ротному — в городок бежать? Ну, приведешь его, может быть, в роту, а тут тишь да гладь да Божья благодать. Не заставишь же его тут всю ночь сидеть, караулить Валерку? И даже если эту ночь прокараулит, то что дальше?
 Вот от всего этого безнадежества и напала на Валерку злая и беспощадная тоска. Кажется, он уже начал смиряться с тем самым, предложенным Бизоном добровольным позорищем. Все-таки из двух зол при желании можно выбрать меньшее. Наверно, он все-таки согласился бы на унизительную процедуру «покаяния», если б не вмешался, как зачастую бывает, его величество случай.
 Когда до истечения назначенного Бизоном часа оставалось всего ничего — минут десять-пятнадцать, в роту пришел задержавшийся на работе в штабе писарь. Он прошлепал грязными подметками по только что отмытому Русаковым полу прямо в тот проход, где вполголоса беседовали «дедушки», раздобывшие где-то бутылочку и подогревавшиеся перед предстоящей потехой. При себе у писаря был какой-то увесистый квадратной формы сверток.
 Валерка, матерясь, принялся затирать грязь — самому ж придется на коленках по ней ползать, — как вдруг заслышал заметное оживление в «дедовском» углу. Чем-то их появление писаря порадовало. А затем они дружно встали и потопали в проход. Человек десять, не меньше. Русаков тревожно глянул на часы — нет, время еще не вышло! Неужели решили, поддавши, что церемония «покаяния» слишком скучна?
 Но Бизон, когда проходил мимо Валерки, спросил:
 — Ну как, корешок, ты готов морально?
 — Готов, — процедил Русаков, отжимая тряпку в ведро, хотя и не пояснил, к чему именно.
 — Приятно слышать, хотя бодрости в голосе не уловил. Ладно. Есть маленькая вводная: мероприятие переносится на два часа. Нам Тут Вова из штаба притаранил видеоплейер с клевой кассеткой. Мы его поглядим, а потом — как договорились. Как раз спокойно заступишь на тумбочку, отстоишь два часика за дневального и дежурного. Потом тебе четыре часа сна положено — покаешься и с облегченной душой уснешь…
 «Деды» с писарем и видюшником упилили в ленкомнату, где имелся телевизор, начали там возиться, подключая одно к другому. А к Валерке подошел дежурный по роте.
 — Бери штык. У самой тумбочки зря не торчи, лучше на выходе постой, на стреме. Дежурный по части скорее всего не придет, но так, для безопасности, поглядывай.
 Из ленкомнаты высунулся Бизон и сказал:
 — Славка, где второй пузырь заховали?
 — В ружпарке, — ответил дежурный.
 — Давай сюда, на хрен, под такое кино надо добавить. Дежурный вытащил ключи и отпер сварную, затянутую стальной сеткой дверь оружейной комнаты. Прошел куда-то за пирамиды с автоматами и, покопошившись, вышел с бутылкой.
 — Живее, блин, трубы горят! — поторапливал Бизон. Дежурный с. бутылкой поспешно юркнул в ленкомнату. Валерка тем временем взял у сменившегося дневального штык-нож и прицепил к поясу. Тот, позевывая, направился к койке — подремать свои четыре часика. Из ленкомнаты послышались сперва звуки музыки, должно быть, шли титры фильма, На фоне их прослушивалось легкое бульканье и покрякивание — «деды» приходовали бутылку из горла и без закуси. Отчетливо пробасил Бизон: «Дежурному не давать, блин, он на службе! Пусть спасибо скажет, что пустили кино смотреть…» Потом долетели какие-то фразы на немецком языке — уже начался фильм. Голоса «дедов» смолкли — все вперились в экран. Зато отчетливо послышались бабьи стоны — фильмушка была порнушная.
 Может, в другое время Валерка даже постарался бы послушать, хотя бы представить себе, что они там смотрят, сопя и слюнки пуская. Но не теперь. У него своя логика заработала, насущная»; то, что «деды» подогрелись, ничего хорошего не сулило. Конечно, две бутылки на десятерых — не больно много. Даже если вторую пили без закуски, особо не захмелеют. Но развеселяться — это точно. И от этого своего дурного веселья тот сценарий, который придумал Бизон, могут провести с изменениями и дополнениями, само собой, не в лучшую для Русакова сторону. А если еще учесть, что от просмотра всяких пакостей по видаку у них кое-где и кой-чего зачешется, то вполне может получиться так, что они, даже при полном Валеркином покаянии, все-таки сделают из него петуха. И отдубасят заодно так, что всю оставшуюся жизнь придется только на лекарства работать. Тормозов-то у них не будет. Это в трезвом виде Бизон мог прикинуть, как повести дело так, чтобы самим излишне не замазаться. А по пьяни — все по фигу.
 Валерке опять стало страшно и тоскливо. Если б сумел, то помер бы сам по себе. Позавидовал йогам, которые, говорят, если захотят, то могут сами себя выключить и умереть, когда захотят.
 Как-то само по себе подумалось про штык-нож, болтавшийся на поясе. Оружие… Нет, поначалу Русакову не подумалось про то, что он этим оружием от «дедов» оборониться сможет. Он сперва вдруг решил, будто сможет сам себя порешить. Полоснуть по горлу или по венам — и вся недолга. Пока Бизон с корешами на порнуху пялятся, он весь кровью изойдет и будет тут лежать, в красной луже, беленький и холодненький. То-то они, забегают! Шухер будет, прокуратура наедет — такие клистиры всем вставят, только держись! А ему — никаких проблем. Может, мать, когда до нее в тюрьму извещение дойдет, и поревет немного, только в это дело трудно верится.
 Валерка вытащил штык из ножен, поглядел на иззубренное, тупое лезвие. Таким, чтоб что-то порезать по-настоящему не выйдет. Долго пилить надо, а это уж очень больно. Можно, конечно, острием между ребер преткнуться… Но когда Русаков только представил себе, как эти полтора десятка сантиметров холодной стали прорвут его родную кожу и, пропарывая его живое, чующее боль тело, вонзятся где-то там в его тюкающее сердце, которое совсем не хочет, чтоб его останавливали, стало ему не по себе. Он понял, что ни за что не сумеет зарезаться. И потом обидно стало, сильно обидно…
 Стало быть, он, дурак, себя убьет, не дожив до двадцати лет, а они, эти сволочуги, с Бизоном жить будут? Ну, помотают им нервы, потаскают на всякие там дознания и допросы. Но ведь не посадят даже! Не за что. Есть, говорят, такая статья — «Доведение до самоубийства», только, чтоб ее пришить, надо быть толще хрена. Бизон не дурак, он быстро догадается, как с народом работать, — никто лишнего слова не вякнет. Да и начальство скорее всего постарается делу хода не давать, сор из избы не выносить. Ему самому лишние скандалы не к месту.
 В общем, похоронят Валерку, поставят где-нибудь пирамидку со звездочкой или там крестик — чего теперь положено, Русаков не знал, — и забудут начисто. Может, года через два или три какой-нибудь командир вспомнит в воспитательных целях: «Был тут один чувак, шуток не понимал. Ему пообещали, что морду набьют, а он испугался и зарезался. Фамилию вот только забыл…»
 А Бизон в это время уж давно будет в родном доме жить, водяру хлестать и баб трахать, может, даже жениться соберется, детей заведет… Небось и не вспомнит, что из-за него Русаков закололся.
 Вот тут-то у Валерки впервые появилась мысль, что, пожалуй, куда проще, чем самого себя, пырнуть этим ножичком Бизона. Снизу вверх, под ребра, в уже наросшее брюхо, в кишки его поганые… Чтоб выл и визжал, чтоб хозяином себя не чувствовал, падла! Пусть потом до смерти забьют — уже не жалко. Да и не полезут его бить, если он Саньку проткнет — перессут за себя. Посадить, конечно, могут, но это еще неизвестно. Тут-то, на следствии, Валерка, вполне живой, может много чего наговорить прокурорам — пусть только запишут! У многих погоны-звезды послетают, если возьмутся копать.
 Минут пять Валерка хорохорился, утешая себя тем, что может напугать «дедов» штык-ножом, если с ходу пырнет им Бизона. На шестой минуте поостыл, засомневался. Не в том засомневался, что сможет ударить человека ножом, а в том, что ему это так просто позволят сделать. Ну, если подойдет к нему один Бизон и если не заподозрит ничего — тогда еще может быть. А если не один? Сцапают за руки, выкрутят нож и пойдут метелить от души… Невесело выйдет. Да уж что там говорить — не попрешь с этой железкой тупой сразу против десятерых жлобов! А с чем попрешь? Только с автоматом разве что…
 Валерка с тоской глянул в сторону ружпарка. Там, через стальную решетку, просматривались запертые пирамиды, где стояли, согласно книге приема-выдачи оружия, три пулемета «ПК», девять «РПК», девять «РПГ-92», пятьдесят пять «АК-74» с соответствующим числом магазинов и штык-ножей, прицелов И прочего. Там же стоял запертый на ключ и опечатанный ящик с патронами для караула.
 Вообще-то опечатывать было положено и весь ружпарк. Печати были у ротного и у старшины. Уходя после чистки оружия, они обычно оттискивали печать на пластилиновой бляшке, за сохранность которой нес ответственность суточный наряд во главе с дежурным. Однако еще в давние времена — года три назад, когда никого из нынешних срочнослужащих в рядах Российской Армии не числилось, — произошла маленькая неприятность. Тогдашний старшина, будучи в нетрезвом состоянии, потерял печать от ружкомнаты. Ее нашли тогдашние «дедушки» и припрятали, никому ничего не сказав. Старшине тогда удалось выкрутиться из неприятной ситуации — у него был дружок, который вырезал точно такую же. Никакое начальство, даже ротный и все прочие офицеры о пропаже печати не знали. Позже, когда тот старшина уволился, узнали, но шухера поднимать не стали. Всегда полезно, если третья, неучтенная есть. О том, что в ружпарке «деды» бутылки прячут, тоже догадывались. Автоматы не воровали — и ладно.
 Дежурный, которого поторапливал Бизон, печать на руж-парк поставил. А вот ключ из замка выдернуть позабыл. Там этот ключ и торчал. А на колечке, которое было продернуто через дырочку этого ключа, висело еще несколько. И от пирамид с автоматами, и большой толстый — от ящика с патронами для караула.
 То, что дежурный своей промашки не заметил, — понятно. Он торопился Бизону угодить и порнушку поглядеть на халяву. А вот как Валерка ключ не сразу углядел — хрен его знает. Раз двадцать смотрел в сторону ружкомнаты, а увидел только тогда, когда подумал, как хорошо было бы автомат в руках иметь.
 Не такой уж дремучий парень был Русаков. И газеты почитывал иногда, телевизор смотрел, когда удавалось. Поэтому знал, что бывали случаи, когда солдаты, уперев автомат, убегали или расстреливали кого-то из своих сослуживцев. Знал, но не понимал, как до такого можно дойти. Только теперь понял. Вот до чего тоска доводит…

 КРОВЬ

 Нет, вовсе не сразу Валерка подошел к двери ружпарка и повернул тот самый ключ. Минут десять, а то и пятнадцать не мог решиться. Не потому, что совсем уж боялся, а потому, что не очень знал, что будет делать, если окажется у него в руках его автомат с подцепленным к нему магазином, в котором под завязку красивеньких таких патрончиков калибра 5, 45 — с выкрашенными в темно-зеленый цвет гильзами, с остренькими красновато-золотистыми пульками и темно-красными лаковыми ободками в местах соединения пуль с гильзами. Каждой из этих пулек можно человека убить насмерть.
 Нет, перед лицом того, что ему грозило через какие-то полтора часа, Валерка был готов на все. Даже на самое страшное. Но что делать потом? Бежать? Куда? В памяти мелькнула дорожка, которая вела через территорию части, мимо клуба, к забору, где имелась замаскированная дырка, через которую «деды» бегали в самоволку. Дальше был небольшой перелесок, за ним — окраина военного городка, где жили офицеры, и примыкавший к нему небольшой рабочий поселок какого-то оборонного завода, который, похоже, уже почти не работал. Дальше этого поселка Валерка не бывал. То есть, конечно, бывал, когда его сюда год назад привозили, но дело было ночью, везли их со станции на крытом грузовике, и, как попасть на эту станцию, Русаков понятия не имел.
 И вообще, он вдруг подумал, что все это, мерзкое, унизительное и жуткое, обещанное Бизоном, — просто розыгрыш. Может, хотят припугнуть, но на самом деле ничего не будет. Может, обсмеют просто и отвяжутся. Пока ведь они, если по большому счету, ничего особо плохого ему не сделали. Ну, пуговицы срезали, ну, в сапоги написали, ну, подушку хотели гуталином измазать… Это все неприятно, на уровне грубой шутки. Но даже не ударили ни разу. А он их то ножом, то даже автоматом мочить собирается… Нет, может, и правда, шутка? В конце концов, какой интерес им в том, чтоб Валерка в Чечню поехал? Навряд ли они с этого навар поимеют…
 Наверно, логика тут была, и будь Русаков домашним, не знавшим бед парнишкой — если теперь таковые встречаются, конечно! — то он, наверно, не смог бы до конца поверить в серьезность угрозы. Но он-то таковым не был. Он и на улице побывал, и в детдоме два года прожил, и вообще много об жизни знал. Знал, например, что встречаются такие люди на Руси, которым на практическую выгоду и материальный интерес начхать — лишь бы была возможность над кем-то, слабее себя, поиздеваться. И еще знал, что это дело им дороже всего, даже свободы иной раз. Уговорить их или разжалобить нельзя — они только силу понимают.
 Нет, не шутил Бизон. Он упертый, это Валерка знал. То, как он сказал тогда: «Пойми, козел, не шутят с тобой!», Русакову хорошо запомнилось. Решающую роль, можно сказать, сыграло.
 Из ленкомнаты долетали все такие же ритмические бабские стоны из порнофильма, неясный гомон и смешки зрителей. И тут из этого не очень громкого шума прорвался низкий бас Бизона:
 — Ну, блин, по-моему, я сегодня трахну кого-то!
 Неизвестно, к чему он эту фразу сказал. Может, вовсе и не насчет Русакова, а просто из-за того, что у фильма было слишком много комментаторов, которые ему мешали созерцать и наслаждаться. Но вот Валерке эта фраза нe понравилась, она его завела, разъярила и сыграла роль той последней капли, которая чашу переполняет.
 Русаков подошел к двери ружпарка и повернул ключ, торчащий в замке. Щелчок был, но его если и слышали, то не обратили на него внимания.
 Валерка проскользнул в дверь и тихо прикрыл ее за собой, не лязгнув. Осторожно отпер висячий замок на пирамиде. Той, где рядком стояли автоматы и его родной, хорошо пристрелянный, из которого он на стрельбище все упражнения на «отлично» бил. Вот он стоит под наизусть известной биркой с номером. Правда, пока он не более опасен, чем простая железная палка. Русаков подошел к ящику с патронами, сорвал печать… Теперь уже нельзя было идти назад. Такой печати, как на ящике, ни у него, ни у дежурного по роте не было. Ключ — в замок, два оборота, крышку вверх… Вот они, магазины. Их много — штук сорок или больше. Так!
 Один к автомату, три в один подсумок, три в другой, два в карманы штанов. Хватал так, как вор золото берет — с жадностью. А зачем? Сам не понимал. Словно прорвалось что-то, дурное, сумасшедшее, безумное… Зачем-то еще автомат схватил, чужой чей-то, прицепил к нему десятый магазин, повесил за спину. Только после этого выглянул в коридор.
 Все тихо, рота спит. «Деды» видик смотрят. Балдеют. Никто ничего не учуял. А он-то что наделал?! Теперь, даже если все убрать, как было, сорванную печать не вернешь… Посадят! Или уж точно в Чечню загонят. Не хочет он туда — ни в тюрьму, ни в Чечню! Не хочет! Что ж делать-то, а? Отчаяние налетело было, но ненадолго. Теперь все — бежать надо!
 Валерка схватил с вешалки первый попавшийся бушлат, снял висевший за спиной автомат, положил на тумбочку, прислонил к стене тот, что держал в руках. Затем торопливо надел бушлат на себя, опоясался ремнем с подсумками, вновь повесил один автомат за спину, но тут второй автомат, прислоненный к стене, неожиданно грохнулся.
 — Э, чего там? — пробасил Бизон из ленкомнаты. — Дежурный, глянь! А то, блин, этот козел весь кайф сломает…
 Упавший автомат был уже в руках у Валерки, когда дежурный вышел из ленкомнаты. Вышел — и выпучил глаза.
 — Ты… — Он выговорил только это. Валерка тоже обалдел и попятился назад.
 Но тут из двери, с шумом распахнув ее, вышел поддатый, а потому очень уверенный в себе Бизон. Будь он потрезвее, может, и сообразил бы, что с вооруженным человеком надо бы поосторожней себя вести. Однако те двести граммов без закуски, которые он выхлебал, не дали ему этого сообразить. Ему было море по колено, и к тому же он не уловил, в отличие от трезвого дежурного, что Русаков присоединил к автомату снаряженные магазины.
 — Та-ак… — протянул Бизон, — ты офигел, салабон? Отдай машинку. Я тоже хочу в Рэмбо поиграть!
 Он попер прямо на Валерку. Не спеша, вразвалочку, видя себя суперменом, одного вида которого все страшатся. Валерка еще дальше попятился к двери, ведущей на двор.
 — Не подходи! — хрипло прорычал он. — Не подходи, Бизон!
 — Ты это мне? — осклабился Бизон.
 Валерка царапнул большим пальцем по флажку предохранителя, сбросил его вниз, дернул на себя и отпустил рукоятку затвора.
 — Не лезь, Саня! — завопил дежурный. — Он психованный!
 — А мне по хрену, — прогудел Бизон. — Все равно я его уделаю!
 Дежурный шарахнулся назад, а Бизон неожиданно быстро ринулся на Русакова. То, что эти девяносто пьяных килограммов снесут его, как бульдозером, Валерка ощутил не мозгами, а сердцем. Но палец, лежавший на спусковом крючке, подчинялся не мозгам. Он не то от страха дернулся, не то просто зацепился…
 Грохот показался ужасным. Валерка аж зажмурился на пару секунд со страху, но когда открыл глаза, то испугался еще больше.
 Бизон распластался на полу, хрипя и хватая ртом воздух, но при каждом выдохе из двух маленьких дырок в груди фонтанчиками выплевывалась кровь, уже замочившая всю тельняшку. Ручейки ее уже ползли змейками по крашеному полу к Валеркиным ногам. Но это было еще не все. Чуть дальше смятой куклой у двери ленкомнаты лежал дежурный. Неподвижно, не дергаясь, не хрипя и не дыша. А по стене и покрашенной в белый цвет двери размазались какие-то красные ошметки.
 Эта очередь, конечно, разбудила спящую роту. Поднялся неимоверный гвалт, который вывел Валерку из полушокового состояния. Он еще не осознал в полном объеме того, что случилось, но инстинктивно понял, что натворил нечто страшное и необратимое.
 Валерка бросился бежать. Ноги сами понесли, хотя там, в казарме, все были ошарашены и перепуганы куда больше. И надо еще было решиться побежать вдогонку за тем, который только что расстрелял двоих. Но Русаков не мог ничего соображать, он очумел со страху. Ни куда бежит, ни что будет делать потом, ни зачем тащит с собой оружие, не думал. Ему просто хотелось очутиться подальше от всего того, что произошло и уже никак невозможно было изменить. Подальше от крови, которая вот-вот могла доползти до его подметок…
 Он бегом выскочил из роты, не помня себя, вылетел на крыльцо казармы и помчался по тропинке в сторону клуба. Туда, к дырке в заборе, которая вела к перелеску.
 За его спиной уже поднимался переполох, слышался шум голосов около казармы, поднималась возня в караульном помещении. Но тут, на задах клуба, все было пока тихо. Здесь горел только один тускловатый фонарик, и даже на фоне снега разглядеть беглеца никто не мог. Во всяком случае, пока никто не спешил за ним вдогонку. Видимо, в казарме еще не могли прийти в себя, а караул выяснял, что случилось, и подыматься в ружье не торопился.
 До забора Валерка добежал по тропинке, заметенной снегом, на которой, однако, отпечаталась цепочка следов. Если б Русаков меньше волновался и меньше торопился, то, наверно, определил бы, что след совсем свежий. Ветер гнал заметную поземку, и следы такой глубины замело бы всего через полчаса, не больше. Соответственно тот, кто натоптал эти следы, прошел намного раньше, примерно минут за пятнадцать до Валерки. А это означало, что прытко убегающий от судьбы Русаков догонял помаленьку того, кто топал впереди него.
 В дырку Валерка протиснулся без проблем и, не переводя дыхания, помчался все по той же тропке в перелесок. Наверно, опять-таки, если б у него было время, он сумел бы заметить, что следы на заметенной тропке заметно изменились по виду, и, возможно, определил бы, что идущий впереди него человек перешел с ускоренного шага на бег. Только, конечно, для всех этих следопытских исследований у Валерки не было ни времени, ни желания, потому что шум на территории части усилился, Послышались какие-то команды, в том числе, как показалось Русакову он услышал слово «тревога!».
 В это время он находился всего в сотне метров от забора, не больше. И еще прибавил ходу. Страх перед тем, что совершил, и перед тем, что будет, если его поймают, гнал его вперед.
 Перелесок кончился. Впереди светились редкие огоньки военного городка, незаметно переходящего в рабочий поселок. Однако разница между этими населенными пунктами проявилась быстро. Окна нескольких двухэтажек одно за другим начали освещаться — офицерам позвонили и подняли их по тревоге.
 Как ни странно, но это Русаков понял хорошо. То есть понял, что сейчас бежит точно как тот зверь — «на ловца». И свернул с тропинки.
 Однако едва он это сделал, как провалился в снег по колено. Выбрался обратно на тропу, выматерился и опять побежал прямо. Ситуация была дурацкая: свернешь с тропы — увязнешь, а продолжишь бег по тропе — угодишь прямехонько к офицерам, которые сейчас побегут по этой самой тропке в часть, чтоб сократить расстояние. Дырку они, конечно, не хуже солдат знают, сами, может быть, и проделали.
 Оставалось надеяться, что удастся пробежать открытое место и спрятаться где-нибудь в городке.
 Так оно и вышло — Валерка успел тютелька в тютельку. Он проскочил открытое и освещенное пространство между домами и перелеском, обежал с торца ближайший двухэтажный дом и юркнул в темный промежуток между двумя жестяными гаражами. Очень вовремя! Как раз хлопнула дверь подъезда и из двух-этажки выскочили трое в бушлатах и ушанках, один на ходу застегивал портупею.
 — Чего там? — спросил тот, что застегивался, догоняя товарищей.
 — Солдат сбежал, кажется, с оружием… Хрен поймешь! Позвонили мне, велели вас поднять. Хоть бы толком сказали: кто удрал, когда, из какой роты… Бардак собачий!
 Валерке даже на секунду смешно стало: их из-за него с постели подняли среди ночи, а они в десяти шагах от того, кого ловить надо, прошли и побежали в часть — задание получать! И действительно, помчались они туда по той же самой тропинке. Как же ему повезло-то! Минут на пять разминулся, не больше.
 Русаков рискнул высунуться из-за гаражей и осторожно перебежал до угла следующего дома, прикрываясь сарайчиками, гаражами и мусорными баками. Дальше, за углом, просматривался какой-то деревянный покосившийся забор. Валерка шмыгнул туда, к этому забору. Там было темным-темно. Не разберешь даже, есть в этом заборе дырка или нет. Русаков пощупал доски — вроде прибиты крепко. Прошел несколько метров вдоль забора все так же, ощупью. Нет пролома — не пролезть. А, метрах в пятидесяти дальше было освещенное пятно, соваться туда не хотелось.
 Слава Богу, сделав еще пять шагов, Валерка нашел-таки дыру и пролез сквозь забор. Тропинка вела вниз в овражек, между каких-то голых кустов и сухих замерзших дудок, торчавших из-под снега. А дальше, за овражком, начиналась извилистая, путаная улица рабочего поселка, тянувшаяся куда-то в гору.
 Поселок этот был составлен из грязноватых, деревенского образца избушек и двухэтажных рубленых домов, таких же по планировке, как и офицерские, только те были оштукатурены и выкрашены в грязно-желтый цвет, а эти обшиты тесом и никак не покрашены.
 Здесь окна почти нигде не светились и на улице ни души не было. Фонари, может, и были когда-то, но их поразбивала местная шпана.
 Когда Валерка подумал о шпане, то с удивлением почувствовал, что ее совсем не боится. Он даже хотел, чтоб они ему попались на дороге. Теперь Русаков уже знал точно, что бывает, когда расстреливаешь кого-то из автомата. И каждого, кто полез бы к нему, не задумался пристрелить. Перешел черту — дальше все просто.
 Правда, мозги все еще не могли придумать, куда идти ногам. И потому ноги шли сами, как бы на автопилоте, в черную неизвестность заметенной снегом улицы, мимо неосвещенных окон спящих домов.
 Так он шел еще полчаса, пока не увидел впереди освещенный пятачок. Там стоял милицейский «уазик» и покуривали, негромко беседуя, три милиционера. Нет, туда Валерке не хотелось. У него было достаточно острое зрение, чтоб разглядеть автоматы. Ничего ему эти ребята пока не сделали, но, если увидят его оружие, сделают. Ну их к Аллаху! Валерка свернул в первый проулок направо — еще более темный и непроглядный, чем улица. С боков были заборы, сараюшки, гаражи, какие-то деревья, за которыми смутно проглядывали очертания одноэтажных домов. Мусором воняло… Во занесло-то!
 Протопав до конца проулка, Русаков очутился у высокого бетонного забора, по верху которого тянулась колючая проволока, свернутая в спираль Бруно. За этим забором при свете редких ламп и фонарей проглядывали мрачные, из почерневшего красного кирпича, заводские корпуса. Наверно, это и был тот самый оборонный завод.
 Валерка прикинул, что если он еще раз повернет направо, то пойдет фактически в обратном направлении — к военному городку. Поэтому он пошел налево, вдоль забора с проволокой.
 Забор оказался не особенно длинным, завод был небольшой. Но к нему подходил железнодорожный путь. Одноколейка упиралась в запертые ворота с будкой, в которой светился огонек. Но Русаков прошел мимо нее незамеченным.
 Дальше он направился вдоль рельсов. Почему? Сам не знал. Вообще он ничего не знал; Ни того, куда идти, ни того, надо ли вообще продолжать движение куда-либо. Правда, то, что возвращаться нельзя, Валерка знал четко. Наверно, если б сейчас, откуда ни возьмись, прилетела тарелка с инопланетянами, Валерка побежал бы к ней с радостным криком:»Дяденьки, возьмите меня с собой!» Даже если б это были вовсе не дяденьки, а какие-нибудь восьминогие шестиглазы. И если б из-за ближайшего угла вышел, помахивая хвостом, гражданин с рогами на голове, копытами вместо пяток и пятачком вместо носа, то Русаков, не задумываясь, продал бы ему душу, причем даже наценку за добавленную стоимость не попросил бы. Наконец, если б здесь откуда ни возьмись, появились те самые суровые чеченцы, с которыми Валерке так не хотелось встречаться в их родных горах и степях, то он побежал бы к ним с распростертыми объятиями. Вот до чего дошел!
 Вокруг железнодорожной ветки жилья никакого не было. Стояли какие-то приземистые здания, должно быть, склады, обнесенные деревянными и бетонными заборами, жестяные гаражи, сарайчики. Фонарей почти не было.
 То ли от холода, то ли от усталости, но в перебаламученную голову Валерки постепенно стало возвращаться рациональное мышление. Или что-то похожее по крайней мере. Во всяком случае, до него начало доходить, что по шпалам он скорее всего дойдет до какой-нибудь станции. Там, где эта ветка на магистраль выходит. Это и хорошо, и плохо. Конечно, можно по этой самой магистрали куда-то уехать. Куда — неважно. Главное — — подальше отсюда. Но, с другой стороны, наверняка ведь у них в части, точно знают, где эта самая станция находится. А поскольку на станциях, как правило, бывает милиция, то ее можно предупредить и сообщить, что туда может прибежать рядовой Русаков с двумя «АК-74» и целым десятком магазинов. Где еще могут искать? Там, где машины ходят. На шоссе. А вот в городке или в рабочем поселке вряд ли искать будут.
 Из этого следовало, что самое лучшее — спрятаться где-нибудь в поселке. Пересидеть ночь, день, может, еще чуть-чуть.
 Пока не подумают, что он сумел уехать, и перестанут здесь, поблизости, искать. Да, самое лучшее — пересидеть. Только вот где?
 Действительно, если б тут поблизости оказался дом с чердаком, желательно многоэтажный, то можно было бы попробовать. Но такового не было. Более того, не виделось никаких проулочков и промежутков в сплошной линии стен и заборов.
 Оставалось только идти вперед и надеяться, что такой промежуток появится. О том, чтобы повернуть назад, вернуться к заводу и поискать другую дорогу, он не думал. Даже один шаг назад сделать — и то было страшно. Потому что там, сзади, осталась кровь. Та самая, что змейками ползла по полу казармы, подбираясь к его сапогам. Именно от нее убегал Русаков. А она, эта самая кровь, хоть и незримо, но все-таки продолжала ползти за ним следом…
 Подъездная ветка стала заметно уходить вправо. Затем Русаков оказался у стрелки — путь раздваивался.
 И куда же теперь? Оба пути уводили во тьму. Между ними просматривался угол очередного забора. Тот, что продолжал заворачивать вправо, показался Валерке тупиковым. Русаков зашагал влево от угла.
 Но тупик оказался именно там.

 ВАГОН

 Вообще-то о том, что впереди тупик, Валерка должен был догадаться раньше. Хотя бы по тому, что рельсы были почти полностью заметены снегом, а шпал вообще не было видно. К тому же темень впереди была совсем непроглядная, никаких огоньков вообще не было. Но Русакову темнота казалась безопаснее света, вот он и попер туда, где темнее. Тем не менее, когда он, совершенно неожиданно для себя, чуть ли не лбом уткнулся в буфера большого товарного вагона, он поначалу очень огорчился.
 Во-первых, потому, что надо было идти назад, а этого ему не хотелось. Во-вторых, потому, что около вагона могли появиться люди, у которых человек с двумя автоматами мог вызвать подозрения.
 Конечно, Валерка попробовал обойти вагон. С левой стороны он стоял почти впритирку к забору, и соваться туда Русакову казалось опасным: черт его знает, начнешь протискиваться и застрянешь. Или невзначай сдвинешь вагон, он покатится и размажет по стене. Попробовал справа.
 Справа оказался пакгауз с дебаркадером, засыпанным снегом и обледеневшим после недавней оттепели. Влезть на него было непросто, потому что он был почти полутораметровой высоты, да и два автомата за спиной ловкости не прибавляли. Руки скользили, а без перчаток еще и мерзли. Пока Валерка удирал, он как-то не ощущал холода, должно быть, с перепугу, а теперь сразу почуял, что на дворе не май месяц.
 С трудом он все же вскарабкался на буфера и сцепное устройство вагона, уцепился за скобу, привинченную к борту, и перешагнул на дебаркадер.
 В темноте по дебаркадеру пришлось идти ощупью, шаря рукой по стене пакгауза и держась к ней поближе. Перешагивая, Русаков обнаружил, что между вагоном и краем дебаркадера довольно большой промежуток, и если провалиться туда одной ногой, то вполне можно ее, эту ногу, сломать.
 Сделав несколько осторожных шагов, Валерка добрался до запертой на висячий замок двери пакгауза. Она находилась прямо напротив задвинутой двери вагона.
 И тут беглецу пришла в голову скорее глупая, чем здравая идея.
 Валерка отчего-то решил, что лучше всего будет спрятаться в вагоне. В общем, кое-какая логика в этом была. В вагоне было все-таки получше, чем на открытом воздухе. Во-первых, потеплее. А ветер между тем усиливался, и Русаков уже не раз оттирал нос, щеки и уши, начинавшие мерзнуть. Во-вторых, поскольку на путях, под колесами вагона было много снегу, создавалось впечатление, будто этот вагон стоит тут давным-давно и никуда в ближайшее время отправляться не собирается. В-третьих, то, что пакгауз, похоже, никто не сторожил среди ночи, означало по Валеркиной прикидке, что там и днем вряд ли кто появится.
 Стараясь не провалиться между вагоном и краем дебаркадера, матерясь и обжигая руки о холодный металл скобы, Русаков, чуть поднапрягшись, сдвинул в сторону тяжелую дверь и запрыгнул в вагон. Почти сразу, еще не оглядевшись как следует, вернул дверь в прежнее положение. Среди тишины ночного поселка шум и лязг, происходившие при этом, казались ему жутким грохотом. Прямо-таки громом небесным. Но как будто никто на этот шум не отреагировал.
 Отдышавшись Валерка огляделся. В кармане чужого бушлата лежали спички и надорванная пачка «Примы». Своего курева и огня у Русакова не было. Он вообще-то покуривал, но только «стреляные» сигареты, а потому еще не накрепко втянулся.
 Сейчас он достал спички и, чиркнув одну, осветил внутренность вагона.
 Пока спичка горела, он сумел разглядеть, что в одной половине вагона пусто, а в другой сооружены трехэтажные нары. Подобрав с полу какую-то щепку-лучинку, Валерка подпалил ее второй спичкой и продолжил исследование. Прежде всего, конечно, нар.
 На верхнем ярусе лежали голые доски, на которые через прямоугольные окошки у потолка намело снежку. На нижнем, в полуметре от пола, тоже были голые доски. А в середине даже просматривалось что-то вроде тюфяка. Правда, наверняка промерзшего насквозь, но все-таки… Валялось там несколько больших сплющенных картонных коробок не то из-под телевизоров, не то из-под каких-то консервов. А на полу, под нарами, стояла еще одна, несмятая, коробка, набитая стружкой.
 Из всего этого, то есть тюфяка, коробок и стружек, Валерка на ощупь — лучинка к тому времени уже сгорела — соорудил себе лежбище. Нижнюю часть тела он втиснул в коробку со стружкой, а остальное уложил на тюфяк, прикрыв его сверху сплющенной коробкой. Опустил уши на ушанке, автоматы положил рядом с собой, руку пристроил под ухо. Нет, все-таки холодно. Этак заснешь и не проснешься. Или нос отвалится. Дует откуда-то.
 Додумался: расправил одну сплющенную коробку и спрятался с головой. Сразу тепла прибавилось, хотя свежего воздуха и поменьше стало. Ноги в стружках стали даже согреваться, и дуть уже почти перестало. Автоматы тоже пришлось утянуть к себе под картон.
 Минут десять-пятнадцать Валерка пролежал в коробках, сгруппировавшись калачиком и ощущая относительный комфорт. Неизвестно, замерз бы он тут в конце концов, если б заснул, или нет, но сон как рукой сняло, когда его чуткое ухо уловило тихий хруст снега. Шаги! Кто-то явно приближался к вагону. И шел он с той стороны, откуда пришел сам Валерка. Погоня?
 Автомат — свой, родной, который полтора часа назад уже стрелял в людей, — мог открыть огонь хоть через секунду. Русаков осторожно снял его с предохранителя и высунул ствол наружу. Темнота в вагоне была полнейшая, и сказать, что Валерка направил ствол точно на дверь вагона, было бы не правдой. Скорее он навел его туда, где ему мыслилась эта дверь. Валерку успокаивала мысль, что к вагону, судя по звуку шагов, шел только один. Человек, если это и тот, кто его ищет, в одиночку не опасен. Русаков ощущал полную решимость стрелять. Он считал себя человеком конченым и как бы освободился от всех моральных запретов.
 Но все-таки лучше, чтоб этот гражданин мимо прошел. Очень неприятно было бы покидать только что обретенное убежище. Уж больно уютными казались картонные коробки…
 Тусклый свет обозначил щели дверного проема. Пришелец осветил вагон фонарем. Зашкрябало — тот, вновь прибывший, забирался на дебаркадер. Скрип… скрип — подошел к двери вагона.
 Лязгнуло. Откатил дверь. Свет фонаря конусом осветил пустую половину вагона, затем потолок, стену, двинулся в сторону нар…
 Валерка в отсветах фонаря углядел, что посетитель одет в такой же, как у него самого, солдатский бушлат и шапку. С облегчением отметил, что ни автомата, ни пистолета у вероятного противника нет.
 Луч, немного не дойдя до среднего яруса нар, где, прижавшись к торцевой стенке вагона, прятался беглец, отвернулся от Русакова. Отвернулся и посветил на лицо хозяина фонарика — видимо, тот решил проверить, насколько силен накал лампочки.
 Валерка тут же узнал его: это был не кто иной, как Ваня Соловьев.
 В любого другого Русаков, пожалуй, уже выстрелил бы. А Ваню пожалел. Потому что хорошо знал — этот чудаковатый детина готов по-настоящему добровольно ехать в Чечню и стать тем восьмым кандидатом в покойники, которым хотели сделать Валерку. Больше того, ходил в штаб, аж к командиру части. Рапорт писал. А его — не брали. Валерка хорошо знал и то, почему. В такой маленькой части все всё друг про друга хорошо знают. Друзьями Соловьев и Русаков не были. Врагами тоже, несмотря на вражду между первой и второй ротами. За все время службы если и говорили друг с другом, то раза три, не больше. Последний раз — дней пять назад, когда Валерку послали вместе с двумя совсем молодыми воинами в клуб.
 Надо было перетащить большущий-пребольшущий плакат, нарисованный Соловьевым, и помочь установить его поблизости от плаца. Что там было на плакате — Русаков толком не запомнил. Ясно, что не «Слава КПСС!», но и не «Слава НДР!» тоже.
 Кажется, какая-то общечеловеческая ценность типа: «Кто с мечом к нам придет — от меча и погибнет!» Соответственно .с изображением Александра Невского. Вчетвером тащили, за четыре угла. А после того, как и прикрепили на столбах, Соловьев спросил:
 — Валера, это тебя в Чечню ехать заставляют?
 Русакову уж надоело на такие вопросы отвечать. Он огрызнулся:
 — Не заставляют, а предлагают. Добровольцем.
 — Я знаю, как «предлагают». Вся часть знает! Не соглашайся. Иначе меня не возьмут!
 — Тебя? — Валерка только усмехнулся тогда, подумав про себя, что не перевелись еще на Руси идиоты.
 — Конечно! Когда их подопрет, они согласятся. Вот и весь разговор, пожалуй, самый длинный из тех, что между ними были. Но после этого разговора Валерка, который уже подумывал, не «сломаться» ли, отчего-то укрепился духом и стал ждать, когда же начальство «подопрет». Что из этого вышло — уже известно…
 Итак, что же занесло этого самого Ваню в вагон?
 Конечно, посылать его на поиски сбежавшего с оружием Валерки не стали бы ни под каким видом. Никто не захотел бы рисковать. Правда, он мог сам увязаться… С одним фонариком?
 Правда, при свете этого самого фонарика Русаков сумел разглядеть еще и небольшой рюкзак за спиной Соловьева.
 Ваня тем временем перевел свет на нары, но, видимо, не заметил ничего, кроме коробок. Он подошел к доскам и присел на нижний ярус. Затылок его оказался почти точно напротив ствола Валеркиного автомата. Одним нажатием спускового крючка Русаков мог бы отправить его на тот свет. Но делать этого он не собирался. По крайней мере до тех пор, пока не выяснит, зачем он сюда залез.
 Соловьев снял со спины рюкзачок, развязал горловину и вытащил оттуда большую банку китайской тушенки «Великая стена», алую, как советский флаг, банку кока-колы и целлофановую упаковку какого-то импортного печенья. Фонарик у него лежал на нарах, и затаившему дыхание Валерке было видно, как Ваня, вытащив складной ножик, вскрывает тушенку. Запах вкуснятины аж ноздри защекотал. Валерка не сдержался и громко чихнул.
 Ваня аж подскочил от испуга.
 — Кто здесь? — вскрикнул он, наставляя свой грозный перочинный ножичек и бестолково мотая фонарем.
 — Я, — сознался Валерка, которому вдруг остро жрать захотелось.
 — Кто «я»?
 — Русаков… — Тушенка стояла совсем неподалеку, прямо-таки маняще источая мясной аромат, и если б Ваня повел себя как-то не правильно, то Валерка точно грохнул бы его из автомата, лишь бы добраться до этой душистой мешанины из свиного мяса и сала.
 Но Ваня повел себя правильно.
 — Это из первой роты, что ли? — переспросил он.
 — Ага, — ответил Валерка.
 — Жрать хочешь?
 — Ага.
 — Тогда вылезай, пожуем.
 Валерка поставил автомат на предохранитель и слез с нар. Ваня, конечно, не смог не услыхать хорошо знакомого щелчка, но ничего не спросил и даже не посветил фонарем на средний ярус, чтоб поинтересоваться, что там за оружие у коллеги. Поэтому Русаков без особого волнения уселся на доски нижнего яруса, подложив под зад картонку.
 А Ваня, разорвав пакет с печеньем и выковыряв ножом из банки небольшой, но увесистый смерзшийся кусочек тушенки, пристроил его между двумя печенюхами и подал Русакову.
 — На! Очень вкусно.
 Валерка разом отправил в рот печенюхи с куском тушенки и тщательно заработал челюстями. Печенье было несладкое, сухое, жевалось легко и глоталось тоже вкусно. Правда, кока-кола была чуть ли не со льдом. Такую лучше на Гавайских островах пить, а не в России при пятнадцати, а то и двадцати градусах мороза. Но дареному коню в зубы не смотрят…
 — Тебя что, меня искать послали? — спросил Ваня у жующего Валерки. И этим вопросом так его огорошил, что Русаков чуть не подавился.
 — Н-нет… — пробормотал он, отхлебывая маленький глоток леденящего американского пойла и наскоро проглатывая печенье с мясом.
 — А чего ты тут делаешь?
 — Ничего… — неохотно произнес Валерка. — Сбежал я, вот что… Ищут меня.
 — Ха-ха-ха! — покатился Ваня. — Мать честная!
 — Ты что, тоже слинял, что ли? — догадался Русаков. — Зачем?
 — В Чечню, воевать, — оборвав смех, сказал Ваня. — Мне сегодня днем письмо пришло из дома. Батя написал, что послезавтра приезжает. Навещать якобы… Только я-то четко знаю, что он меня из армии забирает.
 — Как это — «забирает»? — удивился Валерка.
 — А так. Уже все обштопано. Начальство мне с послезавтра отпуск выпишет. К этому времени папаша прикатит. Увезет в Москву, а там мне по его заказу тридцать три болезни напишут. И все — больше в часть не вернусь.
 — Мне бы так… — со всей откровенностью позавидовал Русаков. — А ты, выходит, домой не хочешь?
 — Чего я там не видел? Я хочу себя попробовать, понимаешь? Я и в армию-то пошел только из-за этого. А меня сунули в какую-то теплицу, под колпак. Считай, что год прожил, как в санатории… Отец и с такой-то моей службой с трудом примирился. А тут, должно быть, кто-то настучал ему, что я в Чечню рапорт подал. Он меня знает, догадался, что если захочу, то все равно туда попаду. Только он ошибку допустил. Не надо ему было писать, что он послезавтра приезжает. А у меня в штабе писаря знакомые. Говорят, что им уже дали команду мне отпуск оформлять. Что ж я, совсем дурак, чтоб остальное не додумать? Вот я и решил, пока еще не поздно, сбежать. Доберусь до Ростова, там сдамся в комендатуру, скажу, что хочу воевать, — может, получится…
 — Чудной ты какой-то, — сказал Валерка. — Жить, что ли, надоело? Мне бы такого батю, как у тебя, так я б вообще близко к армии не подошел. А уж добровольцем на войну — на хрен! Я там, в Чечне, ничего не забыл.
 — Правильно, — согласился Ваня. — Я тебя на сто процентов поддерживаю. Если тебе неохота туда ехать, значит, никто не имеет права заставлять тебя говорить, будто ты едешь добровольно. Или посылайте приказом, как положено, или не полощите мозги. Но, с другой стороны, если я хочу туда ехать и у меня нет никаких к тому препятствий, кроме того, что папа слишком богатый, то никто мне в этом помешать не может. Я совершеннолетний, между прочим. И отца своего — не собственность.
 — Может быть… — с неопределенностью в голосе вымолвил Русаков.
 — Интересно получается, конечное-усмехнулся Соловьев, — я сбежал, потому что хочу в Чечню, а ты — потому что не хочешь…
 — Я не потому, — сознался Валерка. — На меня Бизон бочку покатил. Пообещали, что разберутся со мной…
 Он не был готов рассказывать все. Даже припоминать не хотелось про кровь. Так эти самые змейки, что по полу ползли к ногам, и мерещились. Поэтому он предпочел спросить:
 — Еще можно пожевать?
 — Да сколько угодно! — радушно пригласил Ваня. — Бери, не стесняйся! Все равно мне одному не съесть. У меня таких банок пять штук.
 — Вообще-то тебе надо беречь это дело, — заметил Валерка, — продукты, в смысле. Раз ты в Ростов собрался…
 Он было полез за тушенкой в банку, но тут Ваня схватил его за руку.
 — Тихо! По-моему, идет кто-то…
 Прислушались. Да, кто-то шел. Правда, довольно далеко покамест. Но шел не один.
 — Надо уходить, — прошептал Ваня.
 — Никуда я не пойду, — возразил Валерка, — тут все равно тупик. Деваться некуда. А у меня автоматы. Два…
 — Да-а? — не то испуганно, не то восхищенно произнес Ваня.
 — Спрячемся… Может, еще и не полезут в вагон. Конечно, фонарь потушили, тушенку, печенье и кока-колу наскоро прибрали, а затем залезли на средний ярус нар, в картонные коробки. Затаились…
 Шаги помаленьку приближались. Сначала слышались только они, но уже минуты через две стали долетать звуки речи. Сперва невнятные, потом все более разборчивые.
 — Когда маневровый подойдет? — спросил кто-то.
 — Через полчаса. Как раз нам на погрузку. Пять-десять минут ждать будут, не больше. Так что вкалывать придется быстренько и без перекура.
 Похоже, они были уже совсем близко. Еще через пару минут полезли на буфера и сцепку, затем — на дебаркадер пакгауза. Один, другой, третий, четвертый…
 Сначала зазвякали ключи, потом щелкнул отпираемый ключом висячий замок на двери пакгауза, лязгнула железяка, снимаемая с пробоя, щелкнул еще один замок, врезной. Почти одновременно заскрипели створки двери пакгауза и с лязгом отодвинулась дверь вагона.
 — Встали в цепочку! — распорядился тот же голос, объявлявший о том, что работать придется без перекура.
 — Тут темно, как у негра в заднице, — ругнулся кто-то, — хоть бы фонарь дали…
 — Лезь, лезь! Сейчас посветим…
 Действительно, через пару минут загорелся небольшой фонарь, типа китайского, который подвесили за откидное колечко на гвоздь, вбитый в стену вагона. Это было совсем неплохо, потому что свет от фонаря шел в основном вниз и средний ярус нар оставался неосвещенным.
 Зато свет фонаря осветил двух мужиков. Один, в теплой кожанке и ушанке, отошел в угол вагона, другой, в камуфляжном бушлате и вязаной шапочке, встал у двери.
 — Ну, взялись! — долетело с дебаркадера. Мужику в бушлате передали оттуда коробку, он отдал ее обладателю кожанки, а последний поставил в угол. Коробки споро перемещались из пакгауза в вагон, мужики пыхтели, глуховато матюкались, но работали быстро. В противоположном от нар конце вагона быстро поднимался штабель из небольших, но, видимо, тяжелых коробок.
 — Много еще? — спросил, принимая очередную коробку, тот, что стоял у двери вагона.
 — С десяток. Не переживай, еще чуток — и бабки на руках. Действительно, парни перекидали еще десять коробок — подсчитал про себя Ваня Соловьев. В это же самое время снаружи донеслось урчание дизеля и мерное постукивание колес на стыках. Это шел тот самый маневровый, которого дожидались грузчики. Лязгнули, соприкоснувшись, буфера, вагон тряхнуло. Кто-то спрыгнул на дебаркадер, поздоровался:
 — Привет, Женя. Загрузили? Сколько?
 — Сорок восемь, как договаривались.
 — Проверю!
 В вагон вошел солидный по габаритам дядя, подошел к штабелю из коробок, посмотрел, поворочал, пересчитал и произнес:
 — Годится. Гонорар — старшему, как договорились. Делить будете сами. Теперь забирайте свой фонарь — и по домам. Рабочий день закончен.
 — Как скажешь, начальник!
 — Ты зарплату пересчитай, бугор. Чтоб потом без претензий…
 — У нас на доверии, до сих пор все было по-честному.
 — Ладно, в следующий раз кину обязательно!
 Мужики похихикали и вышли из вагона, забрав фонарик.
 Дверь задвинули, сквозь рокот маневрового послышалась какая-то возня у колес вагона — должно быть, из-под них башмаки вынимали. Потом еще со сцепкой повозились. Наконец, на маневровом что-то лязгнуло, вагон дернуло, и он не спеша покатился по рельсам. И лишь теперь Ваня Соловьев решился произнести вполголоса:
 — Поехали куда-то…
 — На станцию, наверно, — предположил Валерка. — Небось к поезду подцепят.
 — Знать бы, куда повезут…
 — Может, спрыгнем? Скорость-то небольшая…
 — Темно, а тут кругом заборы и стенки каменные, расшибемся.
 Аргумент Валерке показался убедительным.
 — Ну ладно, доедем до станции, а что дальше?
 — Дальше посмотрим. Если этот вагон прицепят, то ведь куда-нибудь повезут, верно? Главное, чтоб увезли отсюда. Тут нас ищут, а поезд за сутки на тыщу километров увезет. Может, кстати, и на юг.
 — Это тебе на юг надо, а мне — нет.
 — А тебе куда?
 — Не знаю, — сознался Русаков, — ни черта не знаю…
 — Тебе надо в Москву ехать, — прикинул Ваня, — там, говорят, есть такая часть, в которую принимают всех, кто сбежал из-за всякого там дедовства и преследований. У тебя, конечно, похуже дело, ты с автоматами убежал… На фиг они тебе понадобились только? Да еще два сразу?
 — Ты когда из части ушел? — спросил Валерка, не ответив на вопрос.
 — Думаешь, я время засекал? Где-то после полуночи, наверно.
 — До тревоги или после?
 — Конечно, до. Когда тревогу подняли, я уже к военному городку подходил. Сперва очередь услышал, потом шум какой-то, крики всякие, галдеж… Я и подумал, что меня хватились и ловят.
 — Значит, слышал стрельбу? — переспросил Русаков.
 — Да так, глуховато, но слышал… А что?.
 — Это я стрелял, понимаешь? Я в Бизона попал и в Славку Вострякова, сержанта. Он дежурным стоял.
 — Ну и ну… — пробормотал Ваня. — Убил?
 — Не знаю. Крови много было…
 Некоторое время оба молчали. Валерка думал, что, наверно, зря рассказал Ване про стрельбу, а Ваня соображал, какие осложнения может вызвать это вновь открывшееся обстоятельство.
 — А зачем ты стрелял? — спросил наконец Соловьев.
 — Не знаю… Бизона боялся очень. Они ж мне такое «веселье» пообещали, что хоть вешайся… Да еще и пьяные…
 Валерка в нескольких сбивчивых фразах изложил суть происшедшего. Как раз к тому времени, когда он закончил свою исповедь, в вагоне стало заметно светлее. Не потому, что утро близилось, а потому, что вагон уже подвозили к станции. Слышался характерный шум: гудки, фырчанье тепловозов, лязг буферов, громкое, но малоразборчивое хрюканье трансляции, гул и перестук колес.
 Маневровый с прицепленным к нему вагоном загудел, остановился, поскрежетав немного колесами и лязгнув буферами.
 — Эй, Федор, мать твою Бог! Три минуты до отхода! — заорал какой-то мощный голос, перекрывающий рокот дизеля тепловоза. — Давай живо гони свой порожняк в конец состава! На пятый путь!
 — Бу сделано! — проорал машинист.
 Дизель прибавил обороты, в окно понесло солярный дух выхлопа, вагон чаще застучал колесами на стыках. Потом ход сбавили, должно быть, через стрелку проехали, после притормозили, двинулись в другую сторону. Наконец снаружи опять завозились, залязгали — прицепляли к составу, отцепляли от маневрового. Потом пискнул, уходя, маневровый. Ему отозвался басовито магистральный, сдал назад, буфера затарахтели от головы к хвосту. Наконец, еще раз дернул и потянул вперед, медленно набирая скорость.
 — Поехали! — пробормотал Валерка. — Может, все-таки спрыгнем?
 — Нет, — не согласился Ваня. — Ехать лучше, чем идти.
 Для начала решили закончить прерванную трапезу, то есть сожрать остатки печенья и столько тушенки, сколько возможно. Оказалось, что вполне возможно вдвоем умять всю банку. Запивали все той же ледяной кока-колой, но такими маленькими глоточками, что даже горло не простудили. И кончилось пойло одновременно с тушенкой, что еще более удивительно. Говорили мало, больше жевали.
 — Интересно, — сам себя спросил Ваня, — почему эти самые мужики, которые на станции, наш вагон порожняком назвали? Груз-то есть.
 — Подумаешь, груз — сорок восемь коробок. Тот угол и то не заполнили. Вполне можно считать, что порожняк.
 — Нет, — сказал Ваня рассудительно, — если какой-то груз по железной дороге едет, то на него должны быть документы, накладные всякие. И в каком вагоне везут, и сколько его там, и до какой станции, и вообще… Они там должны четко знать, что в вагонах лежит, сколько места занято и все такое. Так что странно это насчет порожняка.
 — Какая нам разница! — вяло буркнул Валерка. Его разморило и клонило в сон.
 — Большая, знаешь ли. Я тут вот чего подумал. Груз этот лежал в пакгаузе, но не охранялся. Это раз.
 — Да может, тут такая дребедень, которую и сторожить не надо? — хмыкнул Русаков.
 — Допустим. Странно, что сюда, к пакгаузу, целый вагон поставили, продержали не меньше, чем целый день в тупике, — а простой вагона, между прочим, денег стоит! — а ночью наскоро загрузили и за три минуты до отправления прицепили к составу. Если груз, как ты говоришь, неценный — хотя в нынешнее время все грузы ценные, знаешь ли! — то можно было вполне сунуть его в вагон, опломбировать и прикатить на станцию еще днем. Постоял бы там в тупике, пока состав формировался, а потом его прицепили бы на нужное направление.
 — Да нам-то все это зачем? — сладко зевнул Валерка. — Мне лично по фигу, что тут везут. Своих проблем до хрена.
 — А могут и лишние появиться, — заметил Ваня с некоторой угрозой в голосе.
 — В смысле? — спросил Русаков, немного насторожившись.
 — Улавливай ушами: этот самый вагон может быть вообще нигде не числящимся. Его по-тихому ставят в тупик у пакгауза, в котором тоже, должно быть, по документам ничего не лежит. А потом глухой ночкой грузят в этот нечислящийся вагон то, что опять же нигде не числится, цепляют его к поезду за три минуты до отправления. Еще не понял?
 — Почему? Понял. Какой-то левый груз везут.
 — Уже лучше. Только сам понимаешь, что за груз — тоже интересно. В таких коробках, конечно, автоматы и пулеметы не поместятся, но вот наркота какая-нибудь может быть вполне. Скорее всего вагончик этот на нужной станции опять отцепят, загонят в какой-нибудь тихий тупичок, разгрузят… Хорошо, если при этом нас не найдут. И если их милиция при этом не возьмет.
 — Кого «их»?
 — Бандитов, конечно.
 — Бандиты мне по фигу, лишь бы меня не взяли.
 — Для нас менты исключения не сделают. Нам еще доказывать придется, что мы с той командой никак не связаны. А сами крутые, если разберутся, что мы слишком много знаем, нас прикончат. Даже в тюрьме.
 — Говорил же, — проворчал Валерка, — спрыгнуть надо было, пока не поздно. А теперь поезд разогнался, прет на скорости — попробуй, сигани с него!
 — Может, глянем, что в коробках? — предложил Ваня.
 — Ну их к черту! Уж лучше не знать вовсе.
 — А по-моему, как раз наоборот. Когда знаешь, что там лежит, можно догадаться, чего бояться надо.
 — Но зато, если распотрошишь, то тогда точно крутые жизни не дадут…
 Ваня подошел к штабелю из коробок, приподнял одну.
 — Тяжелая! Килограммов десять, не меньше. А по размеру не очень большая.
 Он попробовал потрясти коробку около уха.
 — Смотри, — полушутя предупредил Валерка, — а вдруг там взрывчатка или радиация какая-нибудь?
 Ваня как-то очень поспешно поставил коробку на место.
 — Чего, тикает? — Русаков, несмотря на общую усталость и никудышное настроение, попробовал поехидничать.
 — Шуршит, — отозвался Ваня. — Черт его знает, может, и правда, какая-нибудь дрянь в свинцовом контейнере… Насчет радиации я как-то не подумал, это правда. Ты не знаешь, что на том заводике делают?
 — Не-а, — мотнул головой Валерка, — понятия не имею. Но что-то оборонное — это точно. Раньше делали. Сейчас он стоит и не фурычит.
 — Фиг его знает, — недоверчиво произнес Ваня, — может, и фурычит, только тихо. Скажем, толкает помаленьку какие-то отходы от прежнего производства.
 — Короче, надо нам с этого вагона валить куда подальше, пока не поздно. Может, подъем будет, скорость сбавят — и спрыгнем?
 — Если, конечно, там обрыва не будет метров под десять… Как на грех, поезд скорость не сбавлял, шел себе и шел.
 — Надо хоть глянуть, где едем… — озабоченно произнес Ваня и полез на верхний ярус нар, к окошку.
 — Уй-й! — поежился он. — Вот где задувает-то! Бр-р-р!
 Ваня спрыгнул вниз и потер обдутое встречным воздухом ухо.
 — Ну и что там видно?
 — Ни черта, если откровенно. По-моему, через какой-то лес едем. Снег да деревья. И ни луны, ни лампочек. Темень, и все.
 — Слушай, — предложил Валерка, чувствуя, что вот-вот заснет. — Давай я часок подремлю, а ты покараулишь. Как начнет сбавлять — подымешь. А если за это время спрыгнуть не получится, значит, ты час поспишь, а я покараулю. Идет?
 Ване, конечно, тоже спать хотелось. И он, вообще-то, предпочел бы сначала сам поспать, а потом товарища покараулить. Но спорить не стал и согласился.
 Валерка залез в коробки, свернулся в клубок по ранее отработанной методике и заснул.
 Ваня, взяв для спокойствия один из автоматов, собрался честно подежурить. Но от отсутствия собеседника, холода, к которому он, в отличие от Валерки, не успел привыкнуть, а также от усталости, которой у него тоже накопилось порядком, его как-то незаметно потянуло присесть, потом прилечь, затем утеплиться коробками и наконец задремать…
 ПЕРЕВАЛКА
 Конечно, они могли бы и не проснуться, если б не съели полбанки тушенки, если б холод усилился еще градусов на пять, если б спали не в коробках… Можно еще с десяток «если б» придумать, но только ребята не замерзли до смерти и даже не простудились.
 Проснулись они почти одновременно от резкого толчка и лязга буферов. Из окон под потолком уже виднелся дневной свет.
 — Ни фига себе дрыханули! — пробормотал Валерка, выбираясь из коробок и протирая глаза. Ваня тоже вылез и глянул на часы. Они показывали ни больше ни меньше, а 13.25. Из этого следовало, что доблестные воины (или гнусные дезертиры) путешествовали за бесплатно уже десятый час.
 Поезд стоял. Судя по всему, на какой-то большой и шумной станции.
 — Интересно, куда же нас привезли? — спросил Ваня.
 — Мне лично по фигу, куда… — проворчал Валерка. — Вот отлить надо — это проблема.
 Нашли в дощатом полу подходящую щель, и проблема себя исчерпала.
 — Значит, заснул вчера? — спросил Русаков. Ваня виновато развел руками:
 — Ну, заснул… Ничего ж не случилось.
 — А представь себе, что сюда бы те, которые бандиты, зашли?
 — Ладно, не надо ля-ля. Коробки на месте, автоматы тоже. Никто сюда не залезал.
 — Это называется, Бог помог. Короче, буду знать, как на тебя надеяться можно.
 — Ну не рычи ты, ё-мое! Нам еще сейчас поссориться не хватало. Давай лучше в окошки поглядим. Ты в правое, а я в левое.
 Полезли на верхний ярус. В левом окошке, через которое глядел Ваня, просматривался длинный состав с цистернами, а в правом, Валеркином, — такой же длинный состав из полувагонов с углем и платформ с лесом. Когда посмотрели вдоль своего состава, то обнаружили, что их вагон стоит в самом конце поезда и к нему вроде бы направляется небольшой тепловоз.
 — Ну, привет! — сказал Валерка. — Сейчас нас отцепят.
 — Надо драпать! — решительно заявил Ваня. — А то попадем к бандитам или еще куда-нибудь похуже. Взялись!
 Он попытался толкнуть дверь и откатить ее — ни шиша не вышло. Налегли вдвоем — тот же результат. Попробовали дверь на противоположной стороне — все то же. А тепловоз был уже совсем близко, слышался не только гул двигателя, но и голоса сцепщиков.
 Лязгнуло, вагон вздрогнул. Тепловоз подошел.
 — Теперь тихо надо, — посоветовал Валерка, подтянув к себе автомат. Ваня тоже, хотя и менее уверенно, взялся за оружие.
 Но сцепщики делали свою работу и в вагон не лезли. Они с шипением отсоединили пневматику тормозной системы вагона от состава, разъединили прицепное устройство. Тепловоз гулко зафырчал и потащил за собой вагон с невольными пассажирами.
 — Знаешь, они навряд ли его сейчас разгружать будут, — успокаивая себя самого, сказал Ваня. — До ночи подождут, а мы за это время успеем уйти.
 — Как же ты уйдешь? — зло проворчал Русаков. — Думаешь, они двери откроют и так оставят?
 — Через окна вылезем. Со стоячего можно и из окна спрыгнуть. Не так уж и высоко.
 Опять забрались на верхний ярус нар, поглядели в окна. Тепловоз вытянул вагон куда-то за выходную стрелку, а потом, погудев, сменил направление движения и задним ходом стал толкать обратно. Стрелку перевели влево, и сцепка покатила куда-то в сторону от станции, по высокой и крутой насыпи. В правое, Валеркино, окно видна была широкая замерзшая река с черными точками рыбаков, сидевших на своих ящиках у лунок, с рядами вытащенных на берег и занесенных снегом лодок, с прочерченными по заснеженному льду лыжными следами. В Ванино оконце просматривался город, ярусами разместившийся на высоком речном берегу: со старинными двухэтажными особнячками, деревянными домишками, серыми пятиэтажками и девятиэтажками, тускловато поблескивали позолотой купола каких-то церквей — день был пасмурный.
 Насыпь постепенно перешла в выемку, и теперь с обеих сторон были видны снежные откосы, испещренные собачьими и птичьими следами, а наверху — заборы, сараюшки, гаражики. Промелькнуло несколько надписей типа: «Витя Цой, ты всегда с нами!», «Смерть масонам!», «Спартак» — чемпион!», украшавших заборы. Какая-то бабка с тазиком снимала белье с веревки, а ее извалянный в снегу внучонок в это время гонял по двору некую мелкую псину, пытаясь огреть ее пластмассовой лопаткой.
 Потом проехали под гудящим от автомобилей мостом. Дальше выемка стала глубже, по краям ее появились бетонные заборы, поэтому, кроме полосы серого, закутанного низкими тяжелыми облаками неба, ничего не просматривалось.
 Миновали еще один мост — пешеходный. Мимо окошка, в которое глядел Валерка, пролетела шкурка от банана и шлепнулась куда-то на откос выемки. Русакову и до армии эти бананы довелось пробовать не часто. Надо же, ходят тут, среди зимы бананами швыряются! Остро захотелось этого самого тропического фрукта, запах которого навевал мысли о разных там жарких странах, океанах, обезьянах… До которых, само собой, в этом вагоне не доедешь.
 Выемка постепенно стала помельче, а заборы — повыше. К тому же они заметно приблизились к железнодорожной ветке, по которой катился вагон. За заборами теперь просматривались деревья, одетые в голубовато-серый иней, похожие на какие-то огромные морские кораллы. Валерка кораллы видел только по телеку или в кино, а вот у Вани дома целая ветка кораллов была. Ее им с отцом во время круиза по Средиземке продали. Не то в Тунисе, не то в Александрии, кажется. Два года назад дело было.
 Полчаса примерно ехали мимо этих заборов и деревьев, за которыми просматривались то жилые дома, то какие-то заводские здания, а потом город как-то неожиданно закончился.
 Заборы с обеих сторон исчезли, выемка превратилась в небольшую насыпь, а вагон с толкающим его тепловозом оказались в открытом поле. Путь постепенно стал заворачивать вправо, удаляясь от городских окраин, обрамленных заводами. Одновременно он заметно пошел под уклон и вскоре опять спустился в выемку. На сей раз выемка, расширившись, привела в карьер. Заснеженный, похожий на какое-то горное ущелье. Давно уже, должно быть, закрытый. Однако там, где ветка кончалась тупиком, стояло несколько вагончиков-балков и старая, еще времен войны, теплушка, снятая с рельсов и поставленная на фундамент. Здесь же, метрах в десяти от тупика, по левую сторону от рельсов их прибытия ожидал небольшой грузовик.
 Тепловоз затормозил и встал. Из теплушки, в которой, судя по дымку из трубы, топилась «буржуйка», вышли двое и направились к тепловозу. Из грузовика тоже вылез парень, пошел к вагону, а сам грузовик начал задом подкатывать к вагону.
 — Ну, все! — пробормотал Валерка, чувствуя, как сердце начинает колотиться в груди. — Сейчас откроют…
 Он взял автомат на изготовку и снял с предохранителя. Ваня дернул и отпустил затвор. Теперь и у его автомата был патрон в патроннике. Валерка, несмотря на всю свою угрюмую решимость, надеялся, что стрелять не придется. У тех, кто приблизился к вагону, никакого оружия в руках не было. Да и вообще, с чего это они с Ванькой взяли, будто это бандиты? Сами ведь придумали, на ходу… Может, самые обычные работяги… Пришли вагон разгружать, а им оттуда — два ствола в морду! Могут и в штаны напустить с перепугу.
 Тепловоз отцепился и быстро покатил обратно, оставив вагон в карьере. Когда гул его удалился, стали слышны голоса,
 — Ну как там, нормально сошло? — по-видимому, это спрашивали у тех, кто ходил к тепловозу. — Машинист не волновался?
 — Само собой. Ему без разницы — получил две с Франклином и упилил.
 — А он ничего лишнего не усек?
 — Даже если и усек, то не дурак, чтоб вякать. Его дело возить, а наше — разгружать.
 — Степа говорил, что с ним постоянные люди контачили. Ясно, что он хотя бы Фролу позвонит, чтоб успокоиться.
 — Он же не идиот, Юрик. Если Фрол когда-нибудь узнает, что он вагон оставил не тем людям, то кишки ему вынет. Нет, машинистик этот звонить не будет. Даже когда Фрол до него доберется, то до последнего будет врать, будто оставлял вагон Тяте. Но все равно торопиться надо.
 У левой, до сих пор не открывавшейся, двери завозились. Там то ли замок был, то ли пломба, то ли еще что-то. Валерка и Ваня, наведя автоматы на дверь, затаили дыхание…
 Лязгнуло, дверь откатилась вбок. Те, что собирались перегружать коробки из вагона, подогнали автомобиль почти впритык к вагону, поэтому все первые впечатления пришлись на душу находившихся в машине. Двое стоявших перед откинутым бортом в кузове крытого грузовичка оторопело выпучили глаза.. Автоматов и двух солдат в пятнистых бушлатах они увидеть не ожидали.
 — Засада! — взвизгнул кто-то. — Вэвэшники!
 — Газуй! — Грузовик дернулся резко, мужики чуть не вылетели из него, едва уцепившись за дуги тента.
 — Куда, падла? — заорал тот, что приказывал открывать вагон.
 — Огонь! — скомандовал Валерка главным образом сам себе, но и Ваня принял команду, как руководство к действию. Правда, отчего-то зажмурившись при первом нажатии на спусковой крючок. Валерка не жмурился. От первой же его длинной очереди — грузовик всего на пяток метров успел отъехать — те, двое в кузове, попадали. Один крутанулся, схватился за живот и, скорчившись, боком выпал из кузова на снег. Второй подскочил будто от пинка в зад и плашмя рухнул на спину. Но из кузова не выпал, только ноги свесились за открытый борт. Что-то случилось и с самим грузовиком. Вместо того, чтобы вывернуть вправо и выехать на накатанную снежную дорогу, он покатился влево, тюкнулся бампером в теплушку и остановился.
 Ваня, открыв глаза после первой очереди, пущенной вслепую, увидел трех мужиков, удирающих прочь от вагона. Причем один из них не бежал, а ковылял — Ваня случайно зацепил его ногу. Вот оно, время себя попробовать! Ваня за пару секунд собрался, четко, как учили, поймал на мушку силуэт того, кто еле ковылял, стреканул короткую, на два патрона, и с восторгом увидел, как тот ничком ткнулся в снег. Восторг был у Вани тот же, как на первой охоте, когда от его выстрела наконец-то упала в болото сбитая утка. Теперь он взял на прицел того, что бежал впереди и уже вот-вот мог юркнуть за угол балка. Его развернуло и спиной бросило на снег. Третий остановился лишь на секунду, выдернул пистолет и несколько раз пальнул в сторону вагона. Но в это время ему досталась очередь от Валерки, пистолет упал в снег, а стрелявший безжизненно завалился на бок.
 Было бы совсем тихо, если б машина не урчала мотором на холостом ходу.
 — Н-ни хрена себе! — запыхавшись, как от быстрого бега, пробормотал Ваня. — Ну, мы и дали…
 — Д-да… — пробормотал Валерка. — Чего ж мы наделали-то?
 — Как в кино… — выдавил Соловьев, ощущая, что охотничий восторг проходит, а на его место в душу забираются страх и жуткая растерянность. Это ведь не уточки, это люди лежат.
 — Смотри, дырка! — Валерке на глаза попалась косая пробоина в стенке вагона, совсем неподалеку от Ваниной головы.
 Другая была заметно повыше, а третья — в полуметре от двери. Еще одна пуля наискось пробила стенку вагона и пронизала навылет одну из тех таинственных коробок.
 Ваня посмотрел на пробоину, что располагалась всего в пятнадцати сантиметрах от его ушанки, скорее с любопытством, чем со страхом. Конечно, по-настоящему он еще не понял, что ему угрожало, но какие-то смутные холодки уже вовсю пошли гулять по спине.
 Тем временем Русаков приглядывался к распростертым на снегу телам. Ему очень хотелось выскочить из вагона и бежать отсюда, куда глаза глядят. Точно так же, как после стрельбы в казарме. Но, в отличие от вчерашнего, кроме панического страха, в его сознании присутствовал и страх разумный, рациональный. Тот, что призывал к осторожности и осмотрительности. Валерке вовсе не хотелось, чтобы кто-то, отсидевшись в одном из балков или в теплушке, расстрелял их в тот момент, когда они выпрыгнут из вагона. Мог оказаться опасным и кто-нибудь из тех, кто лежал на снегу.
 Наиболее безопасно выглядел тот, что выпал из кузова. Он лежал всего в пяти метрах от вагона, посреди темно-красного пятна, проплавленного в снегу кровищей. Руки с растопыренными и скрюченными пальцами были откинуты к ушам, голова с оскаленным ртом запрокинута и свалена набок. Одна нога подогнута в колене и отвалена вбок, вторая вытянута в струнку. Должно быть, он перед смертью какое-то время дергался, бороздил снег попеременно то одной, то другой ногой, пока не застыл в такой неудобной позе, которую живому человеку долго не выдержать. Пар ото рта уже не шел…
 Мужик, чьи ноги свисали из кузова грузовичка, тоже не вызывал серьезных опасений. Полог тента был поднят, кузов хорошо просматривался. Только йог, да и то достигший определенной степени совершенства, мог бы лежать не шевелясь, когда ноги согнуты в коленях, а на связки давят обрезы досок.
 Ближний из тех троих, что были срезаны на бегу, глубоко уткнулся лицом в снег, растопырил ноги, как лягушка, а согнутыми локтями, падая, пропорол наст впереди головы. Ладони торчали вверх, как бы упираясь во что-то. Шапка слетела, а по соломенного цвета волосам протекла узкая струйка уже примерзшей крови. Около бедра на снегу крови было больше, но ее явно не прибывало. За этого молодца тоже можно не беспокоиться.
 Единственный, успевший ответить на огонь и продырявивший в четырех местах вагон, тоже лежал на боку без движения. В полуметре от него синела ямка — туда провалился упавший на снег пистолет. Было бы поморознее, посолнечнее, выдыхаемый парок было бы видно и с двадцати метров. А так — черт его знает! Может, и дышит.
 Крайний, подстреленный у самого балка, несомненно, был жив и не пытался этого скрыть. Он елозил по снегу, дергался, но подняться, видимо, не мог и даже ползти был не в состоянии.
 Самыми подозрительными местами оставались балки, теплушка и грузовик. Валерка присмотрелся и сузил круг подозрений. Вокруг балков были нетоптанные сугробы, за исключением свежей цепочки следов, которую оставил корчившийся в снегу раненый. Там никого быть не могло. Но вот в теплушке и особенно в грузовике кто-то боеспособный вполне мог остаться.
 Грузовичок — это был «ГАЗ-66» — конечно, давно укатил, если б что-то не случилось с водителем. Валерка прикинул, что пули, пущенные по тем двоим, находившимся в кузове, могли зацепить и водителя. Зацепить могли и наверняка зацепили если машина ткнулась бампером в теплушку. Но раненый, не способный вести машину, как представлялось Валерке, все-таки может пальнуть.
 Теплушку тоже со счета сбрасывать не стоило. Сквозь маленькое застекленное оконце разглядеть, что там внутри, было никак нельзя. Между тем именно оттуда вышли двое из тех троих, которых свалили последними. Третий присоединился к ним после того, как вылез из кабины грузовика еще задолго до начала стрельбы. В маленькой кабине «газона» троим разместиться трудно. Тем более таким крупным дядям, как те, что сейчас лежали на снегу. Значит, в кабине к началу перестрелки был только водитель. Это уже лучше.
 Пока Валерка, стараясь особо не высовываться из двери вагона, проводил свою «рекогносцировку», Ваня копошился в углу у коробок. Точнее, у той, что была пробита пулей.
 — Не лезь ты туда! — скорее посоветовал, чем запретил, Валерка. — Не суйся!
 — Да чего уж, и посмотреть нельзя?! — обиделся Ваня.
 — Ну, и чего ты там увидел? — краем глаза поглядывая на теплушку, спросил Русаков.
 — Не знаю. Порошок какой-то высыпался. Белый, вроде муки.
 — Руками трогал?
 — Что я, дурак, что ли? Так, поглядел.
 — А вообще-то, линять нам надо. И поскорее! Знать бы только — куда?
 — А давай на машине? Она вон тарахтит, мотор работает. Я водить умею…
 — И куда ты на ней? До первого гаишника? И какую ты путевку предъявишь?
 — Ну, это как раз не обязательно. На ней вон номер военный. Мы в полной форме, поедем, не нарушая правил. С чего им нас тормозить?
 — Ну, проедем мы километров сорок на ней, а что дальше?
 — Дальше… Там придумаем. Все лучше, чем сидеть и ждать неизвестно чего.
 Валерка согласился. Они и так уже двадцать минут тут проторчали. Правда, место тут уединенное, карьер глубокий, стрельбу мог никто и не услышать. Но все-таки ясно, эти валявшиеся сейчас чьи-то подручные. Опять же, как явствовало из обрывков разговора, они собирались перехватить груз, посланный какой-то другой «конторе». В самое ближайшее время сюда могли наехать и «законные» хозяева груза, и товарищи тех, кого перебили, и, наконец, милиция, если стрельбу все-таки кто-то услышал и сообщил, как говорится, «куда следует».
 Ни с кем, конечно, встречаться не имело смысла. Даже с милицией, хотя она была самым меньшим из всех зол.
 — Осторожнее надо, — сказал Ваня, опасливо поглядывая на расстрелянных, — тот вон, у вагончика, живой… Может, еще кто спрятался…
 — Давай так: ты приглядывай за теплушкой и кабиной «газона», а я сейчас выпрыгну по-быстрому — и к машине…
 — А ты водить умеешь?
 — Не-а…
 — Тогда лучше я побегу, чудак. Я ее подгоню к вагону, а ты прикроешь, если что.
 Валерка согласился. Он улегся на пол вагона и взял на прицел теплушку, одновременно приглядывая за окном кабины грузовика. А Ваня, взяв автомат двумя руками перед грудью, чуток разбежался и наискось сиганул из вагонной двери. Ну, спортсмен! Валерка только ахнул, увидев, как приятель сделал в воздухе кульбит и приземлился на две ноги, упал на бок, перекатился вправо и в два прыжка очутился под прикрытием грузовика. Класс! Такому у них в части не учили.
 Теплушка на это каскадерство никак не отреагировала. Кабина — тоже. Правда, теперь Валерке не было видно, что там Ваня за грузовиком делает.
 А Ваня уже подскочил к правой дверце, распахнул… От увиденного его как током передернуло. На баранке обвис человек, у которого был выломан кусок лба вместе с глазом, кровавой слякотью расплескавшимся по штанам. Бордовые ошметки налипли и на ветровое стекло. Соловьева аж замутило, он с трудом подавил подкатившую к горлу тошноту. Но все-таки собрался, справился. Влез в кабину, открыл левую дверь и прикладом — руками мертвеца побоялся тронуть — выпихнул труп на снег.
 Валерка это увидел и спросил:
 — Как там?
 — П-порядок! — ответил Ваня, постукивая зубами. На сиденье кровавой грязи не было, но резиновый коврик на полу кабины замарало, чуялся запах крови. Да и ошметки на стекле с души воротили. Тем не менее Соловьев все-таки сумел переключить скорость на заднюю передачу и подкатить к вагону. Правда, при этом он проехал колесом по мертвецу, мерзко хрустнула раздавленная грудная клетка, но трупу было уже все равно. Теплушка тоже признаков жизни не подала. Тогда и Валерка рискнул спрыгнуть на снег.
 — Садись! — сказал Ваня, морщась. У него хруст костей так и впечатался в уши…
 — Погоди, — неожиданно отмахнулся Валерка и, уже ничего не боясь, подбежал к двери теплушки. Поддел стволом автомата, ворвался, держа палец на крючке.
 — Братишка! Не стреляй! Я не с ними! — услышал он испуганный, умоляющий вопль.
 В теплушке, по площади почти вдвое меньшей, чем вагон, на котором приехали Валерка с Ваней, стояли печка-»буржуйка», столик, табуретки и солдатская койка. На столике высились две бутылки водки, одна пустая, другая до половины недопитая, три эмалированные кружки, валялись куски сухой колбасы, соленые огурцы, ломти черного хлеба, складной нож. А на солдатской койке, крепко привинченной к полу, лежал здоровенный, мордастый, небритый детина в распахнутой дубленке, под которой проглядывался теплый джинсовый костюм. Ноги детины, обутые в крепкие и дорогие ботинки на меху, были прочно связаны и прикручены к одной спинке койки, а руки, скованные стальными наручниками, пристегнуты к другой. Морда у детины была здорово покарябана — видать, его дубасили по ней без особого человеколюбия.
 Следом за Валеркой в теплушку вбежал и Ваня.
 — Не стреляйте, сдаюсь! — провыл мужик. — Зовите начальника, братаны! Сдаюсь! Все скажу, бля буду! Начальника зови!
 — А мы сами начальники, — сказал Валерка, постаравшись придать своему хоть и охрипшему, но все-таки немного пацаня-чьему голосу надлежащую солидность. — Говори, чего хотел.
 — Фиг вам, не доросли еще, — окрысился привязанный, — говорю же: начальников позови!
 — Ты, блин, лучше не выступай! — Валерка замахнулся прикладом. — «Не доросли»! Заеду по мозгам — сразу узнаешь, кто дорос, а кто нет!
 До привязанного гражданина дошло, что в его положении лучше быть вежливым и почтительным.
 — Да вы все равно ни хрена не поймете, — сказал он жалобно, — на фига мне вам колоться? Где опера-то?
 Тут Валерка повернулся к пленнику рукавом бушлата, на котором был пришит шеврон с трехцветным флажком, и разбитая рожа детины изумленно вытянулась.
 — Так вы не вэвэшники? Не ОМОН?
 — А тебе не однохренственно? — спросил Ваня. — Пошли, на фиг он нам нужен…
 — Как не нужен? — испугался мужик. — Я же сдохну здесь, солдаты! Вы чего, в натуре?
 — Ничего, — небрежно бросил Валерка, припомнив обмен фразами между теми, кто так неудачно принимал груз, — приедет Фрол, разберется…
 — Фрол?! — Тут у привязанного в глазах отразился самый натуральный ужас. — Не надо сразу Фрола, мужики! Не надо! Мамой прошу!
 — Пошли, пошли! — Ваня потянул Валерку за рукав. — Поехали отсюда! Чего мы, за милицию вкалывать будем? Тем более что она, того гляди, приедет…
 Это самое «того гляди», прозвучавшее в Ванином выступлении, привело зафиксированного дяденьку в полное недоумение. У него все шарики-ролики в голове вынуждены были закрутиться, чтобы осознать и осмыслить непонятную ситуацию. Но к чести этого, пока еще не назвавшегося гражданина, он все-таки пришел к верному выводу.
 — Вы это, дезертиры, что ли? — вырвалось у него. Ваня хотел обидиться, но Валерка ответил:
 — Допустим…
 — Мальчики, родные! — взвыл от восторга привязанный товарищ. — Да вы мне только помогите! Я вам и ксивы чистые сделаю, и гражданку по размеру найду!
 Почему-то и у Валерки, и у Вани одновременно возникло понимание двусмысленности слов «гражданка по размеру». Они дружно заржали, несмотря на всю напряженность ситуации.
 — Как тебя звать, благодетель? — спросил Валерка, отсмеявшись.
 — По паспорту? — На битой морде опять возникло беспокойство.
 — Вообще, — неопределенно сказал Русаков.
 — Тятей назовете — не обижусь.
 — «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» — Ваня с выражением процитировал классику.
 — Не надо, пацаны, — испуганно пробормотал Тятя, который давненько, должно быть, не перечитывал Пушкина. — Я ж говорю — все для вас сделаю!
 — Это все, пока связанные, обещают, — заметил Ваня.
 — Ты насчет ксив и гражданки всерьез? — спросил Валерка.
 — Раз плюнуть — и будет. Товар-то цел?
 — В смысле?
 — Коробки, которые в вагоне стояли.
 — Одну пулей порвало. Тятя аж просиял.
 — Мальчики, — проникновенно произнес он, — да если мы это довезем — озолотимся!
 — Ладно, — вдруг сказал Валерка, — хрен с тобой, поверим.
 — Ты что? — вскинулся Ваня. — Это ж банда! Они нас пристукнут, это как пить дать! Мы и так до фига узнали того, чего не надо.
 — Как хочешь. Я тебя с собой не зову. Иди в город, сдавайся комендатуре, зарабатывай себе Чечню. А мне туда не надо, я в тюрьму всегда сесть успею.
 Ваня припомнил, как стрелял, и ему сразу стало не по себе. В тюрьму он тоже не хотел.
 Валерка взял со стола складной нож, разрезал веревку на ногах Тяти.
 — Ключ от наручников где?
 — Чиж унес… — с досадой припомнил Тятя.
 — Какой он из себя?
 — Да такой, главный у них… В норковой шапке.
 В норковой шапке, как помнилось Валерке, был только один — тот, что стрелял и свалился последним.
 — Покарауль, — коротко бросил Русаков и выскочил на свежий воздух.
 Тот, кто еще несколько минут назад стонал у балка, похоже, успокоился. Возможно, что и насовсем. А вот обладатель норковой шапки, который вроде бы не шевелился, оказывается, ожил. Он сумел проползти метра три, пропахав в снегу широкую борозду, испятнанную кровью. В руках у него был «стечкин», и Чиж, похоже, собирался из него пальнуть, только руки не слушались. Валерка не стал ждать, пока послушаются, — приложился в голову метров с десяти. Одиночным. Чиж дернулся и тут же ткнулся носом. Русаков подошел к нему неторопливо, все время в готовности еще добавить, но этого уже не требовалось. «Стечкина» Валерка сразу прибрал, поставив на предохранитель, а затем взялся искать ключи. Нашел целую связку в кармане куртки, рядом с запасной обоймой для «АПС». Пока ворочал, вывалился бумажник. Противно было брать, но взял, сунул во внутренний карман бушлата. Когда вернулся, Тятя сразу указал на маленький ключик. Валерка провернул его — чик! — и наручники открылись.
 — Спасибо, мальцы! — разминая запястья, произнес Тятя. — Век не забуду. Пошли, теперь торопиться надо… Надо до темна успеть на трассу: ночью постов до фига, всех шмонают подряд.
 Он решительно полез в вагон, сгреб сразу две коробки и перенес в грузовик.
 — В цепочку бы лучше… — сказал он, и Валерка с Ваней как-то неожиданно подчинились.
 Перекидали коробки быстро. Пробитую залепили скотчем в двух местах, закрыли задний борт.
 — Лезь в кузов! — велел Валерка Тяте. — Когда потребуется — спросим дорогу. А то с такими фингалами тебя любой мент остановит.
 — Согласен, — кивнул Тятя, — хотя нам ехать всего ничего. Стекло бы протерли, между прочим, а то в кровянке все…
 Протерли. По Ваниным наручным был уже четвертый час, начинало заметно темнеть. Тятя проинструктировал:
 — Значит, так: по этой дорожке доезжаешь до развилки и сворачиваешь вправо. Там проселок идет, накатанный. А налево не надо — пост ГАИ, могут прицепиться. По проселку едешь до трассы, там поворот без гаишников. На повороте объясню, как дальше ехать…
 Ваня вел «ГАЗ-66» довольно уверенно, машина была хоть и не новая, но со свежей резиной, а дорога — действительно вполне накатанная.
 Тем не менее, пока ехали, он порядочно волновался:
 — Надо было этого Тятю в кабину посадить, а ты б его из кузова на прицеле держал. Я так и чую, как он в затылок дышит. У него там ствола нет, между делом?
 — Не думаю. Был бы ствол, так он бы связанным не лежал.
 — А все-таки зря мы во все это вляпались…
 — Не нуди, а? Конечно, могут кинуть. И пришить, наверно, смогут, если захотят. Но так-то, куда нам деваться, подумал? В конце концов оружие пока при нас, надо еще постараться, чтоб нас уделать… Я лично так просто не сдамся.
 — Все равно паршиво получается… Если по делу, то мы — преступники.
 — Ты, когда из части убегал, думал об этом? Мне-то хоть понятно, деться некуда было после того, как этих козлов замочил. А ты — это ж смех сказать, не поверят! — испугался, что тебя домой из армии отправят. Хотя если четко по закону, то мы с тобой суду по 245-й — самоволка — еще не подлежим. Суток не прошло.
 Ваня только грустно усмехнулся. Смешная статья за самоволку по сравнению с той, что за убийство… Да еще и наркотики в кузове.
 Без проблем доехали до развилки, потом — до поворота на трассу. Валерка вылез из кабины, заглянул в кузов.
 — Куда дальше, дядя Тятя? Руководи!
 — Едем до поворота на колхоз имени XXII партсъезда. Его уже давно распустили, но указатель остался. По столбику — 348-й километр, не забудь, свернем направо. Доедем до первой развилки, объясню, что дальше.
 Погнали по трассе. Встречные попадались редко, гаишники вообще еще не встречались.
 — Я чувствую, этот самый колхоз — глухомань. Там и не найдут, если что, — с опаской произнес Ваня.
 — А мне и неохота, чтоб нашли. Мне все одно некуда деться. И тебе, кстати, тоже. От убийств и папа не отмажет.
 — Ладно, замнем для ясности. Что будет, то будет. Минут через двадцать, когда уже пришлось фары зажечь, промелькнул столбик с цифрами «348», а затем большой плакат: «Колхоз имени XXII партсъезда» — с изображением силосных башен, толстых коров и колосков. Ваня повернул вправо. На указателе значилось: «Центральная усадьба — 5 км».
 Развилка оказалась гораздо ближе, километрах в трех от трассы, прямо посреди поля. Асфальтированное шоссе шло прямо, все к той же усадьбе, слева проселок уходил к смутно черневшей и светившейся огоньками деревне, расположенной километрах в двух-трех, на пригорке. Еще один проселок уводил направо, к черной стене леса. На столбике чудом держался изрешеченный дробовым зарядом, облупившийся и поржавелый знак — «кирпич».
 Ваня притормозил. Валерка подошел к заднему борту.
 — Куда?
 — Направо, под «кирпич», пусть жмет до упора. В смысле, пока в забор не упрется. Там ворота будут. Я сойду, вас пропустят.
 — Ладно, — сказал Валерка. — Здесь, в лесу, гаишники, наверно, не водятся. Садись к Ване, только помни, что я сзади, ладно?
 — Строгий ты… Не по годам! — заметил Тятя, прыгая наземь. Валерка забрался в кузов, уселся на одну из коробок с «товаром» и, положив автомат на колени, стал внимательно поглядывать за Тятей через заднее стекло кабины.
 Пока ехали через поле, Валерка как-то не очень волновался. А вот когда покатили через лес и машину стало мотать из стороны в сторону — забеспокоился. Да и вообще — впереди ворота какие-то…
 По лесу проехали с километр, прежде чем свет фар уперся в стальные ворота с красными звездами. КПП, бетонный забор — воинская часть, что ли?
 — Пошел я, — с некоторым волнением в голосе произнес Тятя, вылезая из кабины. — Вы только не нервничайте, пожалуйста…
 Валерка пристроился у дырки в тенте кузова, Ваня тоже держал автомат на коленях. Тятя вошел в дверь будки, а потом вышел из нее в сопровождении не менее крупного дяди в камуфляжной куртке и штанах, который обошел машину и заглянул в кузов, где сидел Валерка. То, что в кузове он увидел вооруженного солдата, а в кабине — второго, его особо не смутило. Наверно, беспокоился, чтобы им сюда целый взвод не привезли.
 — Открывай! — повелел дядька в камуфляже, и ворота отъехали в сторону, освободив дорогу. Тятя вскочил на подножку и сказал:
 — Давай, друг, въезжай.
 Ваня, внутренне перекрестясь, въехал.
 — Теперь направо, — руководил Тятя, — вон туда, под фонарь.
 Было уже совсем темно, а фонарей в этом странном учреждении горело не так уж и много. Во всяком случае, там, куда велел ехать Тятя, всего один и не очень яркий.
 — Стоп, — сказал Тятя. — Все, вылезаем. Ключ в щитке оставь.
 Ваня подчинился. Валерка тоже выпрыгнул, держа автомат на изготовку.
 — Ну что, пошли? — спросил Тятя.
 — Куда?
 — Знакомиться.

 ФРОЛ

 Под фонарем, где оставили машину с грузом, была небольшая площадка. То ли она была специально обвалована, то ли это было какое-то естественное углубление — Ваня с Валеркой это не поняли. Но только пришлось им подниматься оттуда по лестнице с тоненькими шаткими перильцами. Там, куда поднялись, росли деревья, а между ними куда-то вверх по косогору тянулась тропинка. Тятя уверенно топал в темноте, а солдаты поспешали за ним, стараясь не отстать. Хотя временами обоим казалось, что, может, и не худо бы потеряться…
 Впереди, между заиндевелыми деревьями, светились какие-то тусклые огоньки. Дошли до приземистого, вросшего в почву, облезлого кирпичного строения.
 — Заходите, — пригласил Тятя, толкая узкую дверь. Вошли и очутились в небольшой, два на два метра, комнатке, освещенной тусклой лампочкой. Дальше была железная дверь, через узкую прорезь-бойницу которой на вошедших уставился автомат.
 — Если хотите, чтоб все было нормально, — дружески посоветовал Тятя, — кладите стволы и все прочее.
 Валерка первый положил автомат, выложил все магазины, а также и трофейный «стечкин». Ваня тоже все положил, даже свой рюкзачок с тушенкой.
 — В дверь проходить по одному, — сообщил тот, что стоял у бойницы. — Тятя — первый!
 Тятя вошел, дверь закрылась. Валерка с тоской подумал, что сейчас их проще простого расстрелять. Оба как на ладони, за Тятю не спрячешься…
 — Длинный — вперед! — приказали из-за двери. Длинным был Ваня, Валерка ему уступал в росте сантиметров пять.
 Ваня вошел, дверь закрылась. Через пять минут последовало приказание:
 — Заходи!
 Два бугая размером с Тятю быстренько охлопали Валерку по карманам, вынули военный билет, а затем подтолкнули к какому-то сооружению. Ваня, которому доводилось летать на самолете, знал, что это детектор металла, а Валерка не догадывался, отчего немного трусил. Тем более что в коридорчике, где происходил контроль, ни Тяти, ни Вани уже не было. Они прошли в следующую дверь, куда в конце концов угодил и Валерка.
 За этой дверью оказалось нечто вроде приемной. Только вместо секретарши за столом сидел еще один детина в камуфляже, а еще два таких же сторожили двери. Тятя в явном волнении уселся на скамеечку — охранник указал на нее дубинкой. Тут же пристроились и Ваня с Валеркой.
 Валерке даже интересно стало, хотя и по-прежнему страшно. Несмотря на все, он ведь еще пацаном был…
 — Давай Тятю, — раздался резкий голос, усиленный динамиком.
 Тятя вздохнул, перекрестился и вошел в дверь, которую перед ним отворил охранник. Должно быть, ему было не менее жутко, чем его спутникам. Те-то не ведали, к кому их привели, а он-то знал.
 — Сколько времени? — спросил Валерка у Вани.
 — Не знаю, часы сняли… — ответил тот.
 Потекли длинные минуты. Валерка пробовал считать про себя, но сбился и перестал. Тятя все не появлялся. Ребята сидели, позевывали, ждали…
 Неожиданно голос из динамика произнес:
 — Запускайте Соловьева.
 Ваня встал, поежился, шагнул к двери и скрылся за ней. Валерка остался один. Стало по-настоящему жутко. И Тятя не вернулся, и Ваня ушел. Что-то будет? Охранники по-прежнему молчали, даже словом не перебрасывались. А минуты текли и текли. Может, и часы так, помаленьку, накрапывали…
 Ни Тятя, ни Ваня из двери не вышли, когда голос позвал:
 — Русаков!
 Креститься Валерка не стал, просто вошел в дверь. Успел только заметить, что она двойная.
 Это был совсем небольшой кабинет, где за столом сидел мрачный мужичище в камуфляжке и черных очках, заслонявших пол-лица. Ни Тяти, ни Вани в кабинете не просматривалось. Кроме усатого, были еще четыре охранника с дубинками, сторожившими попарно две двери: ту, через которую впустили Валерку, и другую — напротив. Перед столом стоял табурет.
 — Садись! — приказал усатый, указывая на табурет. Валерка сел и понял, что табурет привинчен к полу на тот случай, если какой-нибудь посетитель решит двинуть им усатого по башке. — Валера, — строго промолвил усач, — я тебе с самого начала скажу, что шансов уйти отсюда живым у тебя очень мало. Так уж получилось, что вы с дружком в очень серьезные дела влезли. Но падать духом пока не надо. Все очень сложно, но не безвыходно. Начнем с того, что ты расскажешь мне от и до, как вы сбежали из части и почему, как оказались здесь, за пятьсот километров от своей части, зачем открыли стрельбу… В общем, все и с максимальной откровенностью. Все, что соврешь, на пользу не пойдет. У меня есть возможность каждое твое слово проверить. Только чистая правда дает тебе кое-какие шансы.
 — А если я чего-нибудь позабуду? — набравшись духу, спросил Валерка. — Или перепутаю?
 — Разберемся, — произнес усатый, — ты, главное, нарочно не ври. Ну, приступай!
 Валерка начал рассказывать. Не очень четко, по порядку. Утаивать и придумывать он не собирался. Незачем было. Усатый слушал, не перебивая. Лицо у него ничего не выражало, глаз из-под темных очков не проглядывало, и понять, верит он Валеркиной исповеди или нет, никто не сумел бы.
 Странно, но, рассказывая этому незнакомому и, судя по всему, не самому доброму человеку чистую правду, Русаков как-то незаметно успокоился. В прошедшие сутки он не раз пугался, что называется, до костей и, похоже, перебоялся. Он даже не знал, когда именно очутился в безвыходном положении — то ли тогда, когда выстрелил первый раз в Бизона, то ли еще тогда, когда полез в бутылку и отказался записываться добровольцем.
 Единственное, чего Валерка не стал рассказывать, так это то, как вел себя товарищ Тятя. Само собой, усатому не понравилось бы, если б он узнал, что Тятя требовал начальников, обещал расколоться и так далее. Русаков не любил тех, кто закладывает товарищей, но и сам не хотел выступать в роли стукача. В конце концов, то, что Тятя юлил и дрыгался, беспокоясь за свою шкуру, по-житейски вполне объяснимо.
 — Так, — произнес усач, когда Русаков закончил свой рассказ стандартной фразой: «Вот и все». — Есть в твоем докладе, юноша, кое-какие противоречия тому, что предыдущий товарищ говорил. Интересно, кто же это из вас врет?
 — Это какие же противоречия? — удивился Валерка.
 — А ты сам припомни, где врал, и скажи.
 — Интересно, — возмутился Русаков, — с чего это вы взяли, что если что-то не сходится, то это я вру, а не он?
 — Да так, он на морду поприятней, товарищ твой, — осклабился усатый, — вот ему и хочется верить. А самое главное — его показания, так сказать, совпадают с тем, что говорил гражданин, которого вы знаете как Тятя. Тятю я знаю намного дольше, чем вас, сопляков, стало быть, и доверия к нему испытываю больше.
 — Да что он, этот ваш Тятя, — проворчал Валерка, — может про нас знать? Мы, вообще-то, уже уезжать оттуда хотели, и, если б в эту теплушку-бытовку не зашли, ваш Тятя там и сейчас сидел бы. Как раз уголек бы прогорел, печка остыла, а к утру бы вы его свежемороженым оттуда вынули.
 — Если б вы его сюда живым и с грузом не доставили, — сообщил усатый, — то нашего разговора вообще бы не было.
 — Конечно, — сказал Валерка, — мы бы уж удрали давно.
 — Насчет удрали, это я бы не сказал. Мы бы вас с этим грузом, если б вы его увезти вздумали, под землей нашли. А если бы оставили, то все равно отыскали бы, из интереса. Но разговора бы такого, как сейчас, по крайней мере с тобой не заводили. Если бы расспрашивали, то быстро и невежливо. Учти это и старайся не хамить старшим.
 Валерка поглядел на охранничков и подумал, что вздуть они могут куда лучше, чем Бизон со своими «дедами». Тут и впрямь особо выступать не стоило…
 — Вы бы сказали, чего там не вяжется, а я уж как-нибудь попробовал бы ответить, — произнес он извиняющимся тоном.
 — Хорошо, попробуй. Прежде всего, скажи по совести, отчего ты полез в вагон? По твоему рассказу выходит, будто ты шел, шел, торопясь сбежать из части, а потом увидел вагон и решил спрятаться. А потом, неизвестно почему, еще до тебя сбежавший Ваня опять-таки пришел к тому же пакгаузу и тоже забрался в этот вагон? Странно. Допустим, что вы бежали по разным причинам, не сговариваясь и в разное время: Ване в Чечню не терпелось, а тебе — наоборот. Но уж очень не верится, что вы так, по случайности, в одном вагоне оказались. Объяснить можешь?
 Русаков объяснить этого не смог бы при всем желании. Ваня ему не рассказывал, как добирался до тупика и почему, убежав из части на полчаса или на двадцать минут раньше, пришел к вагону на полчаса позже. Однако как-то исподволь Валерка понял, что если он возьмется придумывать какую-то свою версию, то наверняка запутается, а у этого дядьки подозрений прибавится.
 — Черт его знает! — пожал плечами Валерка, — Я решил до утра переждать. А как туда Ванька попал — у него и спрашивайте.
 — Хорошо, оставим этот вопрос, хотя, конечно, ясности у меня нет. Второе: почему вас не заметили грузчики? Как тебе кажется?
 Теперь Валерка понял, в чем их с Соловьевым подозревают. Как видно, дядя с усами решил, будто их с Ванькой нарочно подослали. Точнее, не решил еще, иначе бы уже грохнул, а именно подозревает, то есть сомневается. Ясно, что для полковников ФСБ они слишком молодо выглядят. А вот лейтенантами вполне могут быть, может, даже старшими. Не очень ему верится в то, что два солдата-срочника, особо не нюхавшие пороха и только-только перевалившие за первый год службы, могли так запросто положить шестерых, должно быть, бывалых людей. Правда, оттого, что эти люди были угроблены, усатый никаких потерь, судя по всему, не понес, а, наоборот, даже заимел пользу, так как ему привезли тот груз, которого он дожидался, почти в полной сохранности, если не считать одной простреленной коробки. Но ведь могут к нему, в его уважаемую контору, захотеть внедрить каких-нибудь агентов?
 Русакову стало не по себе. Жизнь их теперь ни шиша не стоила. Если у этого мужика сомнения останутся, пусть даже он и не совсем убедится, что они чекисты, — все равно пристукнет. Во влипли, во влипли-то! Верно говорил Ванька — не надо было связываться!
 Но надо было отвечать на вопрос, а не размышлять.
 — Темно было, — произнес Валерка, — а они фонарик повесили на гвоздь ближе к тому концу вагона, куда коробки клали. Кроме того, мы же на нарах в коробках прятались. Нас и не заметили.
 — Тоже не больно убедительно, — покачал головой усач. — Ну, тогда ответь ты мне на третий, решающий, вопрос. Откуда ты, скажи на милость, узнал такое имя — Фрол?
 — Фрол? — переспросил Валерка. Он тут же вспомнил, как напугал Тятю, еще привязанного к койке, упомянув это самое имя. Ух, как же тогда Тятя перепугался! А он, Русаков, про Фрола первый раз всего-навсего за четверть часа до этого услышал.
 — Да-да, Фрол! Тебе случайно не Тятя об нем обмолвился? Тут подсказка была с подвохом. Конечно, если б Валерка был каким-нибудь там штирлицем, то не стал бы рассказывать, что ему про этого Фрола инструкции в ФСБ давали. А откуда солдату-дезертиру, если он случайно забрался в вагон и уехал за пятьсот верст от родной части, знать кликуху здешнего пахана? Тем более что ее и здесь, в родной области, отнюдь не каждая собака знает. Очень соблазнительно было соврать и подтвердить: да, мол, Тятя ляпнул. Но Валерка, хотя и не допер еще до самой сути подвоха, решил правду сказать.
 — Нет, это те, которые встречали груз, про Фрола говорили…
 — Это кто же? Робинзон, Чиж, Легаш, кто из них? — быстро спросил усатый. — Давай живее! Говори!
 — Не помню, — поморгал Валерка. — Мы с Ванькой в вагоне прятались, когда они ходили к машинисту расплачиваться.
 — Кто?! — заорал усатый, давя ором на психику. — Чиж, Легаш, Робинзон? Ты же всех их знаешь, падла!
 — Не знаю! — испуганно пробормотал Русаков. — Кто такой Чиж, мне Тятя объяснил, когда ключ от наручников потребовался. Говорит, здоровый такой, в норковой шапке. Главный у этих. А про остальных я и не слышал. Пока вы не сказали.
 — Хорошо… — нормальным голосом произнес усатый. — Значит, ты в вагоне сидел, прятался, а потому, кто говорил о Фроле, не слышал? Так?
 — Именно.
 — Ну а что ты слышал? Не только про Фрола, но и вообще.
 — Наизусть не помню.
 — Вспомни! Я-то ведь помню, как ты пять минут рассказывал, что они машинисту заплатили двести баксов.
 — Ну да, — подтвердил Валерка, — один спросил: мол, как там машинист, не волновался? А другой сказал, что машинисту без разницы, он получил две с Франклином и уехал.
 — Дальше! Что еще слышал?
 — Ну, тот, который спрашивал про машиниста, еще спросил насчет того, усек машинист что-нибудь лишнее или не усек? А другой ответил, что если и усек, то не вякнет.
 — Интересно… — пробормотал усатый. — Дальше!
 — Тот мужик, который все насчет машиниста сомневался, сказал, что ему какой-то там Степа говорил…
 — Степа? — нервно спросили черные очки. — Точно помнишь, что Степа, а не Сеня?
 — Нет, это уж я запомнил. Степа говорил, что с ним постоянные люди контачили.
 — Тебе говорил?
 — Нет, — досадливо произнес Валерка, — не мне, а тому мужику, который из-за машиниста переживал. Он имел в виду, что с машинистом постоянные люди работали, так ему Степа говорил.
 — Ага! — Усатый почесал кулаком подбородок. — Дальше!
 — Дальше тот же мужик сказал, что машинист хотя бы Фролу позвонит, чтоб успокоиться. Вот так я это имя первый раз и услышал.
 — Понятно. Еще что услышал?
 — Тот, другой, сказал, что если Фрол узнает, что машинист вагон оставил не тем людям, то кишки ему вынет. Поэтому, мол, машинист Фролу звонить не будет. И даже, дескать, если Фрол до него доберется, то будет до последнего врать, будто оставил вагон Тяте…
 — Ах вот оно что! — произнес усатый, даже улыбнувшись при этом. — Вот это ты по делу рассказал, очень интересно и со смыслом. Если, конечно, на ходу не придумал. Ну а теперь еще один вопросик. Маленький такой, скромный… Тятя вам не предлагал всех заложить, а?
 — Он просил, чтоб мы начальников позвали… — дипломатично произнес Валерка, немного стесняясь.
 — Спасибо! — сказал усатый. — Разговор получился интересный. Наверно, еще придется встретиться после того, как все, что ты наговорил, будет проверено. А пока, Валерий, придется тебе немного посидеть. На губе сидел в армии?
 — Сидел. Два раза.
 — Ну, значит, в привычную обстановку попадешь. Даже лучше, на персональную жилплощадь.
 И он нажал на какую-то кнопку.
 Из-за двери появились еще два охранника, которые без лишних слов взяли Валерку под локти и вывели в какой-то незнакомый коридорчик. Справа была дверь, возможно, ведущая на волю, но ее сторожил охранник. Конвоиры провели Русакова мимо этой двери в конец коридорчика, где обнаружилась узкая лестница, вход на которую был обнесен клеткой из стальных рам, затянутых металлической сеткой.
 Пока один охранник придерживал Валерку — он, правда, не рыпался, — другой отпирал дверцу в клетке. Затем Русакова повели по лестнице. Семь ступенек по одному маршу, семь — по другому. Внизу оказалась такая же клетка, и тут тоже был коридор, но намного длиннее, с десятью боковыми дверями.
 Одну из этих дверей перед Русаковым отпер еще один охранник, дежуривший в этом коридоре. Ни слова не говоря, конвоиры впихнули Валерку в слабо освещенную комнатку с узеньким окошком у потолка.

 РАЗМЫШЛЕНИЯ ПОД АРЕСТОМ

 Прямо скажем, Валерке тут не больно понравилось. По холоду он еще не успел соскучиться, а в камере — то, что эту комнатку именно так надо называть, Русаков не сомневался — было холодно. Минуса градусов, может, и не было, но плюса — не больше десяти. Парок изо рта отмечался. Кроме того, здесь не было даже того гнилого и промерзшего тюфяка, что в вагоне, не говоря о картонных коробках. Только нары из неровных досок, с огромными, сантиметров до двух, щелями. Как хошь, так и ночуй. И о том, чтоб пожрать дать, тоже не беспокоились.
 Русакову пришлось собраться в клубочек, греть ладони под коленками, а уши ушанки опустить. Отвалиться к стене и то нельзя — каменная, холодная как лед.
 А главное — очень обидно. Все ведь было ясно еще тогда, когда уехали в этом вагоне с дурацкими коробками. В том смысле ясно, что все может плохо кончиться. И если из заварухи в карьере удалось выкрутиться за счет везухи, дуриком, то на фига с этим Тятей поехали? Ванька был на сто процентов прав — не нужно было к бандитам напрашиваться. Пока, правда, еще не бьют, не режут, но, что им там в голову взбредет, неизвестно. «Ксивы чистые, гражданка по размеру…» — во брехун этот Тятя! К тому же, как выяснилось, шестерка он всего лишь. К тому же дрюшлая какая-то…
 Интересно, а Ваньку тоже посадили? Сказал он или нет, кто у него папаня? Если сказал, то за него придется родне выкуп платить. Это точно. Надо думать, что не одну тыщу баксов сдерут. Может, и миллион. Правда, это еще как сказать…
 Ванькин папаша может этой банде и не по зубам оказаться. Может, этот самый Фрол сам ему отстегнет и задаром сынка вернет, лишь бы невзначай такого туза не обидеть.
 Да-а… Был бы у Валерки такой отец! Он бы ни за что в армию не пошел. Тоже бы машину водить умел, на «мерседесе» бы катался, за границу бы ездил. Точно, богатые с жиру бесятся! От всего Ваньку могли бы отмазать, а он, дурак, мало того, что в армию пошел, так еще и в Чечню рвется.
 Небось сегодня пострелял, дорвался. Чуть не блеванул, между прочим, когда увидел водителя с вышибленными мозгами. Может, остыл, больше не желает на бойню? А вот у него, Валерки, вроде уже привычка пришла. Убивать уже не страшно, осталось научиться не бояться собственной смерти.
 Это, пожалуй, потруднее. Потому что, хоть иногда и вовсе жить не хочется, всё же расставаться с ней жутковато. И даже думать жутко, особенно после того, как… Представишь себя эдаким красавцем на забрызганном кровянкой снегу, издырявленного — жуть берет.
 Нет, сдыхать никак не хотелось, даже в условиях вполне заслуженной, хотя и явно незаконной отсидки. Самое интересное, что все те же удобства — а может, и малость покомфортнее — можно было заполучить, и не убегая из части. Если б Валерка вчерашней ночью не дунул за забор с автоматами, а, бросив их на пол, побежал, пока «деды» не очухались, прямо к дежурному по части, то его скорее всего увезли бы на гарнизонную губу, где он сидел бы в более теплом и оборудованном заведении, знал бы наверняка, что три раза в день его будут кормить, разрешат спать в ночное время и будут мирно, без мордобоя, допрашивать. Следователь военной прокуратуры, пожалуй, был прямо-таки Снегурочкой по сравнению с тем самым жутким усачом, которому исповедовался Русаков, и вряд ли стал бы всерьез подозревать, что в Бизона Валерка стрелял по заданию ЦРУ или там Моссада какого-нибудь. Суд, конечно, мог бы впаять Валерке лет десять, но все-таки, ввиду всяких там смягчающих обстоятельств, мог и до восьми скостить… А здесь, в этом не очень понятном заведении, где даже своя тюрьма была, могло случиться все, что угодно. Например, уже сейчас. Придут, стрельнут в затылок — и все. Кому нужен этот Валерка? Никому. Мать сидит, но если б она и на воле была, то ни защищать, ни даже разыскивать милого сыночка не стала бы.
 Конечно, можно было бы поразмыслить и над тем, почему его сразу не прикончили. На кой ляд этому усатому чего-то изучать, проверять, разбираться? Прихлопнуть Русакова — и нет проблем. Все просто и ясно. А усатый его зачем-то посадил. Чем-то его Валерка заинтересовал. И чем же, интересно? Ежели, допустим, он думает, что Русаков и Соловьев к нему из ФСБ или там из милиции подосланы, и до сих пор их не пришиб, то, стало быть, хочет выяснить, кто их послал, зачем и почему. Вот от этого могут быть неприятности. Такому дяде никакой закон не помеха. Как захочет, так и будет выбивать всякие там нужные ему сведения. Конечно, если б Валерка был шпион и что-то по-настоящему знал, то, наверно, в два счета сказал бы все, что нужно. Правда, потом его могли бы уже со спокойной совестью пристукнуть. Но по-быстрому, долго не мучая.
 Однако Валерка ничего не знал. А потому ничего интересного для усатого и его головорезов сказать не сможет. Соответственно те подумают, будто он упирается, и будут терзать до тех пор, пока он не сдохнет. Возможно, при этом постараются, чтоб сдох как можно позже. Так что Русакову смерть облегчением покажется.
 Ничего хорошего не получится и в том случае, если дня три потрясут, как грушу, а потом наконец поверят, что Валерка ничего не знает и никакого задания ни от кого не получал. Опять же пристукнут, но до этого инвалида из него сделают.
 Нет, надо же! Одну глупость за другой делал, все дальше и дальше лез в бутылку. Ну, просили по-хорошему записаться добровольцем в эту самую Чечню. Одного его, что ли? Нет, еще семь человек отправляли. Все, в общем-то, такие же, как и он. Наверняка эти семеро тоже понимали, что там убить могут или покалечить. С чего он-то уперся? Бунтовщик нашелся! Упрямство подвело… Как так, дескать, предлагают «добровольцем», а отказаться нельзя? Недаром он с самого начала спросил, приказ это или нет. Если б приказ — поехал бы без разговоров. Потому что знал и понимал: он приказу обязан подчиняться. Присягу принимал. Все это дело — законы, уставы и прочее Валерка нарушать не хотел. Но когда не приказывают, а предлагают, то отказаться считал возможным.
 А разве нельзя было потом согласиться, когда уже понял, что нажимают? Можно. Наверняка можно и даже нужно. Но нет же — на принцип полез. Зачем? Что-то хотел себе доказать? Или кому-то еще? Вроде бы особо не хотел ничего доказывать. Уперся бараном и дождался, пока на него «дедов» натравили.
 Нет, и тогда ничего безнадежного еще не было. Если б после самого первого разговора с Бизоном согласился бы ехать, то ничего ужасного не произошло бы. Даже тех мелких пакостей, которые ему по первости подстраивали, не перетерпел бы. Не говоря уже о том, что ни того жуткого страха перед «дедами», который на него напал во время дневальства, ни идиотской идеи взломать оружейку, ни пальбы, ни крови, ни побега — ничего не было бы. Он сам, сам себя в эту клетку загнал.
 И чего он боялся в эту самую Чечню ехать? Кто сказал, что его бы там обязательно убили? И в плен там тоже не все попадают. Опять же, никто не говорил окончательно, что после того, как он свой «добровольный» рапорт напишет, его туда обязательно пошлют. Вполне могли бы все переиграть… А так одно потянуло за собой другое, другое — третье и так далее. И вот теперь — влип.
 Любопытно бы знать, что там наговорили Тятя и Ванька. Соловьев навряд ли стал бы чего-то придумывать или мозги пудрить. Какой резон? И если эти самые здешние начнут интересоваться, кто у него папа, то нет ему никакого резона врать. Все равно, если захотят — докопаются.
 Ваня, конечно, парень странный. Если он неизвестно отчего рвался в Чечню и даже рискнул пойти на побег, в котором, между прочим, уже убийство совершил, — это псих. Валерка тоже псих, конечно, но у него все от обстоятельств, а Соловьеву-то чего спокойно не жилось?
 Но, как ни поглощали Валеркину мыслительную энергию горькие думы насчет собственной судьбы, не мог он не поразмышлять и над тем, что же произошло и в какую историю он,
 Мягко говоря, вляпался.
 Ясно, в коробках везли не сахарную пудру и не муку. Но, с другой стороны, все же в районе родной части как будто не водилось маковых плантаций. Это ж не «Золотой треугольник», не «Серебряный полумесяц» и даже не Чуйская долина. Разве что туда сырье завозили и где-нибудь втихаря в героин перерабатывали. Валерка, само собой, технологию производства этой дури не знал и изучать не собирался, а потому мог допустить, что делали это где-нибудь на неработающем военном заводе. А может быть, в том самом заброшенном пакгаузе, откуда коробки погрузили в вагон.
 Одно странно. Если эти самые наркотики так дорого стоят, что их бандюги друг у друга воруют, то почему с ними никакой охраны, кроме Валерки и Ваньки, не поехало? Тогда бы, наверно, Чиж и компания за ними не полезли бы… С другой стороны, неужели этот самый груз должен был при всей его ценности один Тятя встречать? Что-то не верится.
 И еще непонятно. Если Чиж со своей бандой пришел брать чужое, то по идее не должен был знать наверняка, что в вагоне нет охраны. А по всему его поведению просматривалось, что он был на сто процентов убежден в этом. Иначе б, наверно, не стал так беспечно открывать двери вагона и подгонять грузовик. Ни у кого из ребят Чижа в этот момент даже не было в руках оружия. Поэтому-то Валерке и Ване сумел ответить только сам Чиж, да и то без толку. Опять-таки если Чиж пытался упереть чужой товар, то мог бы побеспокоиться и о прикрытии тыла, то есть на дороге кого-то оставить, на стреме… А он словно бы знал, что никто не появится. Это отчего же такая уверенность?
 Кое-какая странность наблюдалась и в поведении Тяти. То, что он, напугавшись, кричал, дескать, все расскажет и тому подобное, это ладно. Может, на самом деле стал бы врать, что мирно сторожил казенное имущество, оставленное в заброшенном карьере, а тут налетела банда, повязала… С другой стороны, отчего он так напугался Фрола? Ясно ведь, что работал с ним душа в душу. Правда, кто такой Фрол, Валерка не знал. Может, усатый? Очень на это похоже. Сильно интересовался, откуда Валерка это имя знает. Дернул черт перед Тятей повыпендриваться!
 Вот тут-то Русакову пришла в голову любопытная версия. Что, если на самом деле Чиж с Тятей были заодно? Там же небось и Степа какой-то замешан был. То, что этот Степа сообщал Чижу какую-то особо секретную информацию насчет порядка перевозок этого самого «товара», — наверняка. Если говорил, что с машинистом постоянные люди контачили, то и еще чего-нибудь докладывал. Точнее, закладывал. А Тятя, скажем, отвечая за доставку товара Фролу, решил его продать Чижу по сходной цене. Но могло что-то не связаться. Например, решил Чиж этого самого Тятю просто кинуть и подставить как-нибудь. Напоить, связать, вывезти героин или что там лежит в коробках, а потом бросить. Поэтому он и боялся, что Фрол приедет и застанет его в теплушке со следами пьянки, повязанного как дурака.
 Но и у Чижа все получилось не по сценарию — Валера с Ваней помешали. Поэтому, сначала подумав, что они из ОМОНа или какой-то иной фирмы. Тятя решил, что ему нечего терять, и приготовился, как говорится, давать показания. А когда узнал, что солдатики беглые, тут же решил перестроиться. В смысле, пообещал чистую ксиву и гражданку по размеру. И поскольку Валерка — Ваня-то умнее был! — ему поверил, то он и привез их сюда. Конечно, Фрол, — если усатый и был Фролом, — хоть и получил груз почти целым, но кое-кого и кое в чем мог заподозрить. То есть Тятю в нечестности, естественно. А потому Тятя решил подкинуть Фролу «информацию к размышлению» — мол, эти самые ребята вовсе не дезертиры, а подосланные… Слишком уж резво Чижа с его друзьями постреляли, почти не упирались, когда он им предложил груз в неизвестное место отвезти.
 Получалось беспроигрышное дело. Тятя выглядел хитроумным героем, который спас хозяйское добро в почти безвыходной ситуации и, кроме того, расколол двух жутко секретных агентов. Наверно, Тятя рассчитывал на то, что Фрол даже допрашивать солдат не станет, а просто и быстро их пристукнет, едва они отдадут оружие. А может, и то, что их будут трясти, предусмотрел. Ведь само собой разумеется: если Валерка и Ваня — чекисты, то сразу в этом не признаются и будут от всего отпираться. Поскольку же они и на самом деле никакие не шпионы, то тоже ни в чем таком признаваться не будут. В результате их так и так для верности ухлопают.
 Но вот чего не учел Тятя, так это тех нескольких фраз с упоминанием имен Фрола, Степы и его самого, которые Валерка услышал от Чижа и его подручных и пересказал усачу на допросе. Хотя вроде бы ничего совсем уж порочащего Тятю в этих словах не было, но чем-то они ужасно заинтересовали усатого. И в, этом интересе, отмеченном Валеркой, почувствовалась кое-какая надежда на спасение.
 Но тут размышления прервались. В коридоре за дверью послышались тяжелые, даже зловещие шаги, какие-то лязги и бряканье ключей. У Русакова сердце екнуло — может, уже все? Но ничего страшного за этой возней не скрывалось.
 Просто Валерка в конце концов дождался жратвы. В дверце камеры открыли окошко, и, подозвав Русакова, вручили ему миску с лапшой, в которую набросали довольно много тушенки, но не свиной, какая была у Вани, а говяжьей. И хлеба дали больше, чем в армии, — аж три ломтя черного и три ломтя белого. Кроме того, отпустили аж целых две армейские «таблетки» из масла, по двадцать граммов каждая. И чаю хорошую, прямо-таки дембельскую кружку, граммов на триста в объеме. Сахаром побаловали — пять кусочков.
 Едва Валерка слопал ужин, как его порадовали еще одним явлением. Когда один охранник забрал миску, кружку и ложку, подошли еще два, открыли дверь и подали Валерке свернутый в рулон матрас.
 — Сейчас батареи подтопят, — сообщил один из них таким тоном, будто Валерка уже семь официальных жалоб написал на неуставную температуру в помещении.
 Охранники ушли, заперев дверь, а Русаков раскатал матрас. Оказалось, что в него было завернуто теплое ватное одеяло, подушка. Домашняя такая, из ситца. Наволочки и другого белья не дали, но Валерка особо не расстроился, потому что раздеваться не собирался.
 Жизнь сразу стала казаться лучше, безопаснее и приятнее. Раз кормят, значит, не хотят, чтобы помер раньше, чем положено, Правда, могло быть и так, что завтрашний день ничего хорошего не принесет, но в том, что до завтра ему дожить дадут, Валерка был уверен.

 ТЯТЯ В ПРОЛЕТЕ

 Валерка спал на своем матрасе, не ощущая даже неровностей нар — нервы устали. Спал без снов, наглухо отрубившись.
 Он и понятия не имел, что не в дальнем далеко от него кое-кто находится в куда более сложном и неприятном положении.
 Тятя сидел на привинченном к полу табурете в том самом кабинете, где Валерку допрашивал усач. Этот усач и сейчас находился тут, только на нем уже не было черных очков, и Тяте были видны его глаза. Ничего хорошего они не предвещали.
 — Фрол, — умоляюще и по-собачьи преданно проскулил Тятя, — я ж правду говорил, ей-Богу! Мамой клянусь!
 Усач, которому эта мольба адресовалась, сосредоточенно жевал жвачку «Wrigley's'spearmint» и смотрел так, будто на месте Тяти уже сидел труп.
 — Фрол, я падлой буду — не вру!
 Тот, вытянув губы трубочкой, перестал жевать резинку и метко плюнул белым комочком точно в лоб Тяте. Тяте и утереться было нечем — руки были завернуты за спину и скованы наручниками.
 — Ты уже падла, — раздельно и неторопливо произнес Фрол. — Ты живая падаль, понял?
 — Фрол, врут они все, пацаны эти. Врут! Легаши они, точно говорю!
 — Они мне о тебе худого слова не сказали, — процедил Фрол, — беспокоятся, чтоб я тебя на запчасти не разобрал. Если они и менты, то ты козел ссученный, а?
 Тятя растерянно заморгал. Синяки на его морде явно чувствовали, что к ним идет подкрепление.
 — Я ведь тебя мог сюда и не приглашать, — продолжил Фрол. — Насчет твоего шахер-махера с Чижом мне уже все ясно, от и до. Ты думаешь, что за те четыре с половиной часа, которые ты под замком просидел, я успел только чайку попить и телек поглядеть? Нет, дорогой, я работал. Долго и упорно, как папа Карло, пока стругал Буратино. На карьер, правда, сам не ездил, но там толковые ребята побывали, даже то, представь себе, нашли, о чем вы с Чижом, два уродища, в страшном сне не думали…
 И Фрол выложил на стол потертую аудиокассету.
 — Узнаешь? Не моргай!
 — Н-нет…
 На кассете было коряво нацарапано карандашом: «Виля Токарев». Но когда Фрол вставил кассету в диктофон и включил воспроизведение, то вместо песенок послышались вполне отчетливые звуки речи.
 — Вырубил музыку. Чиж? — Голос явно принадлежал Тяте.
 — Вырубил, вырубил, — ответил тот. — Еще по одной? С мороза?
 — Тепловоз с вагоном на подходе. Робинзон по рации доложил, что они уже минут через десять в карьер въедут. Видишь, не обманываю тебя. Так что готовь баксы.
 — Погоди малость, а? Я еще товар должен поглядеть. А то вдруг там крахмал или вообще гипс какой-нибудь…
 — Не веришь?
 — Ни хрена. Я, знаешь, когда людям верить перестал? Когда меня в первом классе начальной школы на пятачок обули. Ты сейчас, если по справедливости, Фрола кидаешь, правильно? А можешь и меня так же уделать. Так что пусть сперва вагон подойдет, а там посмотрим, кто кому должен. И сколько — тоже попозже определим…
 — Да ты чего, в натуре? Мы ж договаривались о цене…
 — Договаривались? Не помню.
 — Что-о? Ты такие шутки придержи! Я их могу не понять…
 — Не понимай, если хочешь. Я тоже могу кое-чего не понять.
 — Я не пойму. Чижик, ты совсем сдурел, что ли? Не пьяный ведь, грамм двести всего принял вроде…
 — Ладно, давай доломаем эту бутылочку и всерьез побеседуем.
 Из диктофона долетели булькающие звуки и бряканье кружек.
 — Будем!
 — Дай Бог не последняя…
 Похрустели чем-то, должно быть, огурцами.
 — Так… — Это произнес Чиж. — Начинаем говорить всерьез и без балды. Вот «дипломат», здесь у меня с собой — могу показать — ровно десять тысяч баксов. Берешь его, садишься на тепловоз и едешь на станцию. Рублей у тебя на билет до Москвы хватит. Или до другого удаленного отсюда населенного пункта. Сумеешь нормально исчезнуть, чтоб тебя Фрол не нашел и не укантовал, — молодец. Не сумеешь — опять же твои проблемы.
 — Не понял… — Голос Тяти звучал с явной угрозой.
 — Зря. Десять тысяч гринов для такого лоха, как ты, — и так слишком до фига.
 — Милок, мы ж договаривались по-другому, — неожиданно ласково произнес Тятя. — Ты мне предоплату в десять раз больше обещал, помнишь? За комиссию. А от реализации — ровно сорок процентов. То есть примерно еще восемьсот. И я ведь тебе пипку в натуре выдернуть могу, если не так будет…
 — Вот только грубить не надо. Если ты, дурачишка траханый, еще не усек, что я с тобой по-человечески поступаю, то прочувствуй это по-быстрому. Мне же сейчас ничего не стоит вообще тебя пустым оставить, между прочим, а я тебе хорошие бабки предлагаю.
 — Нет, он еще издевается! — взревел Тятя. Тут из динамика диктофона долетел шум какой-то возни, пыхтение, грохот повалившейся табуретки, а также отдельные матюги без конкретного адреса. Послышалось несколько звуков, явно напоминающих удары. Тятя, сидя и слушая запись мордобоя, болезненно дергал лицом. Синяки и ссадины отлично помнили, какой из звуков привел к появлению той или иной отметины. Да и сам Тятя сохранял в памяти четкую картину событий. Хотел выхватить пистолет и положить наглеца на месте. Выхватил — а пушка не сработала. Прежде чем он успел врезать Чижу рукояткой, в дверь влетели те, на чью помощь и поддержку рассчитывал сам Тятя, — Робинзон и Легаш. С ними заодно — Юрик и Клип, ассистенты Чижа. Но Робинзон и Легаш, к величайшему Тятиному удивлению, не только не стали заступаться за шефа, но и повисли у него на руках, в то время как Чиж засветил Тяте кулаком под дых, потом в челюсть слева, потом еще раз по скуле. После этого в памяти был небольшой провал, который восполнила продолжавшая крутиться запись:
 — Давай браслетки! Пристегнем, чтоб не рыпался…
 — Может, проще замочить? — Это сказал не Чиж, не Клип, не Юрик. Это Робинзон сказал, друг-портянка, с которым одной водки сто литров выпили.
 — Нет, не надо. Пусть его сам Фрол мочит, если не западло.
 Долетел отдаленный гудок тепловоза.
 — Подходит! — гаркнул Юрик.
 — Полежи, Тятя, отдохни маленько, — сказал Чиж. — Сейчас разгрузим и еще поговорим немного.
 После этого довольно долго запись крутилась, не изрекая ничего членораздельного. Голоса долетали неясными скрипами, которые к тому же перекрывались сопением и злым бормотанием Тяти, притороченного к койке. Потом глуховато донесся лязг затормозившей сцепки и гул тепловозного дизеля, почти поглотивший урчание разворачивавшегося грузовика и скрежет откатываемой вагонной двери. Зато очереди из автоматов отметились отчетливым треском, в который вплелись предсмертные вопли. Потом установилась длительная тишина, даже Тятя с перепугу затаился и почти что не дышал.
 — Ладно, — произнес Фрол, включая перемотку вперед, — чтоб зря время не тратить, послушаем прямо вот с этого места…
 Он включил воспроизведение как раз в тот момент, когда прозвучал перепуганный вопль Тяти:
 — Братишка! Не стреляй! Я не с ними!
 Услышав эти собственные слова, Тятя похолодел, почуял неуемную дрожь во всем теле, жуткую, смертную тоску перед тем, что уже замаячило неотвратимым и страшным призраком.
 Все, что потом доносилось из динамика, воспринималось Тятей как методичные удары кирпичом по голове. Ибо до этого содержание разговора в теплушке он доводил до Фрола совсем не так. Даже учитывая, что солдатики могут пересказать Фролу историю своего джентльменского соглашения с Тятей, он постарался придумать такую версию беседы, будто эти самые ребята сразу же пригрозили ему смертью и долго, избивая руками и ногами — синяки эту версию молчаливо подтверждали, — «уговаривали» стать их проводником к Фролу. А он, дескать, сразу рассек, что они не беглецы, а оперативники, и решил их «заманить», сделав вид, будто принял их за настоящих дезертиров.
 Но вот крутится эта кассетка, и каждое словечко опровергает все, что выдумал Тятя. Начисто!
 Была еще надежда, что не все записалось. Но нет, все как нарочно втиснулось, до самого момента выхода из теплушки. Как же оно записалось-то? Сразу вспомнилось начало записи. «Вырубил музыку, Чиж?» — это ж он сам, Тятя, спрашивал. А этот чувак, покойник нынешний, выходит, ни черта не вырубил, только нажал на запись. И такую вот посмертную заподлянку устроил. Разговор был громкий, да и не было у Тяти времена прислушиваться, что там шуршит… А когда связанный лежал и стрельбу слушал — тем более.
 Щелчок кнопки, которой Фрол остановил запись, прозвучал для Тяти, как выстрел в ухо.
 — Значит, — спокойно сказал Фрол, — ты, гражданин Тятя, оказался жутко неоткровенным человеком. Конечно, если б не вот эта досадная случайность, которую тебе Чиж организовал, я бы тебе мог поверить. И в то, что Чиж всю авантюру затеял без твоего ведома, и в то, что ты мои интересы соблюдал до последней капли крови, и даже в то, что тебе эти два сопливых солдатишки морду разукрасили. Но вот, видишь ли, подобрали ребята кассету. Очень удивились, что магнитофон включен и на записи стоит. И вообще, они хорошо там все посмотрели. Даже чемоданчик с теми десятью тысячами, которые тебе твой дружок Чижик собирался подарить. Жалко только, что он тебя и здесь наколоть собирался. Там в этой пачечке из ста бумажек только сотен по пять сверху и снизу похожи на настоящие. Остальное — липа. На ксероксе отпечатанные. Так по-наглому — просто смех. В одном месте даже линовка на бумажке проглядывает, наверно, из школьной тетрадки надергали. Чемоданчик, наверно, дороже стоит, чем эта самая пачка. А ты, лярва, небось как увидел «дипломат», так и подумал, что тебе сто тысяч притаранили?
 Тятя промолчал.
 — В общем, остался ты дураком, Тятя, по всем направлениям. И хотя говорят, что на дураков не обижаются, я на тебя очень и очень обижен. До такой степени, что могу прямо сейчас убить. Но не могу удержаться, чтоб не рассказать тебе всю подноготную твоей мерзкой истории.
 Начнем с того, что ты нарушил мой приказ и поперся в казино. Их, родной ты наш, не для того открывали, чтоб ты в них деньги спускал. Если лишние появились, ты б их лучше просто в унитаз бросал. Меньше неприятностей заполучил бы. Просадил ты, по неопубликованным данным, на первый случай двенадцать тысяч пятьсот баксов. Не так уж и много. Перезимовал бы как-нибудь, если б, конечно, за тебя еще налоговая инспекция не уцепилась. Но тебе очень захотелось отыграться. Ко мне, конечно, идти напугался, зато поперся к Степе. У тебя голова соображала или задница? Ты что, не знал, что он мне не друг и не родственник? Если мы с ним разошлись, как в море корабли, то это, наверно, не просто так было сделано, верно? Ты меня слышишь, дерьмо?
 Последняя фраза была рявкнута очень громко. Тятя аж дернулся.
 — Сколько ты взял у Степы, я еще точно не знаю. Если скажешь — все равно ничего не изменишь. Зато точно знаю, что он на тебя должок записал и включил счетчик. В срок ты его опять не отдал, и сумма стала нарастать, по двадцать баксов в день. И Степа тебя взял на понт. Сказал, что сообщит мне о твоих долгах. Если б ты не был чувырлой и фуфлом, то пришел бы ко мне и покаялся. Я бы, наверно, морду тебе набил, но с твоими долгами как-нибудь разобрался. Но у тебя и на это духу не хватило. Промолчал, перепугался и влип. Степа тебе пообещал ликвидировать эадолженность, если ты договоришься с Чижом. Тогда тоже можно было прийти ко мне — не пришел. И все — этим ты себя окончательно уделал. Наглухо. То, что ты Чижа привез на карьер, можно было простить, если б это ты его там положил, а не эти пацаны. Но у тебя и это не получилось, да и пытался ты это сделать не потому, что наше дело хотел защитить, а потому, что тебя Чиж обул на обе ноги. Мальцов этих ты должен поблагодарить — если б груз ушел и потерялся, то я тебя бы паяльной ламой сжег. Чтоб другие помнили, как я предателей люблю. Но мальчишки тебя от этого спасли. И мне они, между прочим, большую услугу оказали. А ты их пытался подставить, хоть они тебя, может быть, в карьере от смерти спасли. Оперов из них лепил, уродище! Хоть бы головой подумал, мозгами пошевелил, прикинул бы, что могут быть умнее тебя люди. Позвонил я знакомым туда, откуда они приехали. И знаешь, что узнал? Этот, который ростом пониже, Русаков Валерий, перед тем как сбежать, сержанта и солдата застрелил. Никакой он не опер. Это его «деды» зачморить хотели, а он уперся. Второй трупов в части не оставил, но одного или двух на карьере приложил. И потом, у него папа не кто иной, как Антон Соловьев. Ты понял? Если б я сдуру тебе, паскудине, поверил, то нажил бы такого «друга», что лучше сразу помереть. А ты, зараза, надеялся, будто я их сразу замочу, для страховки? Верно? Или в оборот их возьму, чтоб расколоть окончательно? Фиг ты угадал.
 Тятя опустил голову. Он уже наполовину ощущал себя в могиле. Даже дрожь прошла.
 — Завтра утречком я этим ребяткам предложу тебя пристрелить, — спокойно и без каких-либо эмоций произнес Фрол. — Предварительно объяснив им, как ты им пакость подстраивал. Если они откажутся, я их ругать не буду. Не захочется этим юношам еще немножко в стрельбе поупражняться — заставлять не стану. Я тебя в бетон живого замоноличу, понял? Или в котельной живьем сожгу. Сначала посмотришь, как Чиж и прочие горят. Чтоб поглядеть на процесс со стороны, так сказать. Я их, конечно, не специально для тебя из карьера вывезти приказал, поэтому еще не решил, стоит ли на тебя топливо изводить.
 Тятя даже не отреагировал. Фрол мотнул головой, охранники взяли обреченного за локти и выволокли из кабинета.

 ПРИВЕТ ОТ СТЕПЫ

 Фрол поглядел на часы, зевнул — стояла уже глубокая ночь.
 Наверно, ему подумалось, что пора бы и отдохнуть. Но тут зазвонил телефон.
 — Кому не спится в ночь глухую? — проворчал Фрол, снимая трубку и поглядывая на определитель номеров. Номер был незнакомый.
 — Мне, конечно, — ответил голос человека, убежденного в том, что его сразу узнают.
 — Хорошо, что на пять минут позже не позвонил. А то не застал бы тут.
 — Тогда благодари судьбу, что раньше не уехал. Сейчас, то есть минут через пятнадцать, максимум через полчаса, у тебя могут быть серьезные гости. Будь добр, приведи все в порядок, если есть какие-то несообразности. И учти — это привет от Степы, не расслабляйся.
 — Спасибо, что позвонил. За мной не пропадет.
 — Естественно. Спокойной ночи!
 Повесив трубку, Фрол жестко выматерился, а потом сказал, обращаясь к старшему из охранников:
 — К нам едут со шмоном. Тебе инструкции нужны или так обойдешься?
 — Нет проблем. Будет сделано.
 — Тогда я пошел в офис.
 Информатор, предупредивший Фрола о визите серьезных гостей, говорил, что их надо ждать максимум через полчаса. Приехали они через двадцать пять минут. Правда, в несколько, большем количестве, чем хотелось бы.
 Сначала к воротам подкатило несколько «жигулят» с мигалками, потом две черные «волги» и, наконец, автобус, из которого вылезло человек тридцать бойцов в сером камуфляже, с автоматами и в бронежилетах. Все они были беспрепятственно впущены за ворота после предъявления постановления прокуратуры о производстве обыска.
 Фрол встретил официальных лиц, в числе которых оказались облпрокурор Виктор Семенович Иванцов и начальник ОУ ФСБ Андрей Ильич Рындин, на своем официальном рабочем месте, в кабинете начальника охраны складов АО «Белая куропатка». УВД было представлено рангом пониже — начальником УР подполковником Агаповым.
 — Здравствуйте, Валентин Сергеевич, — строго сказал Иванцов, обращаясь к Фролу. — Вот уж не чаяли вас здесь застать. Не знал, что у вас рабочий день такой длинный. Второй час ночи все-таки. Или, может, специально ради нас задержались?
 — Что вы, Виктор Семенович, — улыбнулся Фрол, — вы прямо как снег на голову. И почему-то в таком представительном составе… Даже начинаю чувствовать к себе лишнее уважение. Неужели менее ответственные сотрудники не могли нами заняться? Сами пойдете склады осматривать?
 — Нет, — улыбнулся Иванцов, — мы с вашего разрешения здесь побудем и дружески побеседуем. А с нашими сотрудниками сходит начальник вашего караула. Плюс господин Портновский, которого нам, к сожалению, пришлось лишить удовольствия провести время в семейном кругу.
 — Да, Александр Еремеевич — отличный семьянин. Как-то само собой получилось, что в кабинете остались только Фрол, он же Фролов Валентин Сергеевич, Иванцов и Рындин.
 — Как я понимаю, Виктор Семенович, нашего господина Портновского в чем-то подозревают? — спросил Фрол.
 — Не перестаю тебе удивляться, Валентин, — сказал Иванцов, переходя на « ты» и закуривая. — Живешь так, будто вокруг тебя вакуум, а ты, сидя в некой непробиваемой оболочке, от всего изолировался. Не кажется тебе, что позиция эта недальновидная и очень опасная?
 — Вот уж нет, Виктор Семенович. Я такой позиции никогда не придерживался. Не надо мне этого приписывать. Мне всегда интересно посмотреть, что вокруг меня делается и какие от этого могут быть последствия.
 — Хорошо, что ты этим интересуешься. Но лучше, если б ты еще и действовал в соответствии с пониманием того, что не живешь в вакууме.
 — А разве я по-другому действую?
 — Ну, пока у меня есть сведения об обратном.
 — Но для возбуждения уголовного дела этих сведений пока, к сожалению, не хватает. Я верно вас понял?
 — Могло бы хватить, — вступил в разговор Рындин, — в других конкретно-исторических условиях.
 — В других конкретно-исторических условиях, — глубокомысленно заметил Фрол, — — коррупция в правоохранительных органах еще не достигала таких размеров.
 — Правильное замечание, — кивнул Иванцов, — но очень не своевременное. У некоторых представителей криминального мира, с моей точки зрения, началось, выражаясь словами товарища Сталина, «головокружение от успехов». Они начинают думать, что демократия есть вседозволенность, а это далеко не так. Жизнь подсказывает, что головокружение вообще — тревожный медицинский симптом. В особо острых случаях оно ведет к потере равновесия и падению.
 — Причем иногда мордой об асфальт, — несколько вульгарно развил сентенцию прокурора чекист.
 — Вы это серьезно, господа? — прищурился Фрол. — Это действительно так опасно?
 — Да, к сожалению, — с грустью сказал Иванцов. — За последние несколько месяцев средняя продолжительность жизни отдельных криминальных авторитетов у нас в области существенно сократилась. И есть мнение, что возраст некоторых из них приближается к предельному.
 — Эпидемия? — озабоченно спросил Фрол. — СПИД наступает?
 — Как правило, — тоном профессора медицины вымолвил Виктор Семенович, — основная причина, ведущая к летальным исходам у помянутой категории пациентов, — острая жадность, переходящая в хроническое оборзение. Увы, лечится только хирургически.
 — Как, например, в случаях с господами Черновым и Курбатовым, — припомнил Рындин.
 — А эта болезнь на правоохранительные структуры не распространяется? — скромно поинтересовался Фрол. — Каким-нибудь там воздушно-капельным или, допустим, половым путем?
 — Ладно, — сказал прокурор, — похоже, что мы не смогли вас, дорогой товарищ Фролов, настроить на серьезный лад. По-моему, пора заканчивать юмористическую часть.
 — Согласен, — кивнул Фрол, — давайте по-серьезному. Что вам от меня нужно?
 — Сначала принципиальный ответ на вопрос: есть желание продолжать деловое сотрудничество или можно считать его законченным?
 — Желание есть, — прищурился Фрол, — а у вас?
 — У нас тоже есть желание, но вот уверенности маловато.
 — Странно, что это у вас уверенности мало, а у меня много. По идее, должно быть наоборот.
 — Это почему же?
 — Потому что сегодня, точнее — уже вчера, в моих делах были кое-какие сложности. И я не уверен, что не по вашей вине. Да и этот ваш «необъявленный визит» — из той же серии.
 — Верно подмечено. Не буду отпираться — мы тебе жизнь немного усложнили. Точнее, хотели усложнить, но что-то помешало.
 — Интересно получается: предлагаете продолжать сотрудничество, а сами жизнь усложняете?
 — А это чтоб ты еще раз на досуге подумал о наших возможностях. И о том, сколько более крупных сложностей ты получишь, если не согласишься с тем предложением, которое мы тебе сделали на той неделе. Если не забыл, то срок ответа истек вчера.
 Фролов помрачнел.
 — Не очень оно меня устраивает. Я в политику соваться не собирался. А то, может быть, товарищу Рындину понадобилось отличиться?
 Рындин усмехнулся.
 — Если б мне, Валентин, нужно было отличиться, сегодня мы бы вас с поличным взяли, здесь, на месте… К тебе ведь завтра, то есть фактически уже сегодня, в четырнадцать тридцать, приедет транспорт, который повезет товар дальше. Могу сделать — так, что до получателя дойдет мука пшеничная первого сорта. Знаешь, на какие бабки ты влетишь?
 — Тебе вообще лучше понять, причем раз и навсегда, — добавил Иванцов, — что с нами проще работается. А насчет политики — не волнуйся. Теперь это занятие намного безопаснее, чем раньше.
 — Ничего себе, безопаснее… — проворчал Фрол.
 — Безопаснее, безопаснее! — подтвердил Рындин. — Сколько у нас по области банкиров и авторитетов постреляли за прошлый год? Штук пятнадцать, Виктор Семенович?
 — Семнадцать, если точнее. И плюс в этом году уже двоих. С опережением графика идем.
 — Вот-вот. А было ли у нас хоть одно политическое убийство? Нет! Соображай, что безопаснее.
 — Это потому, что у нас в области никакой политики не было. А с тем, что вы затеяли, неприятностей не оберешься.
 — А что мы затеяли? — удивленно поднял брови Иванцов. — Ничего мы не затевали. Ничего противозаконного. И ты, если не будешь остолопом, в конфликте с законом не окажешься. Твой формальный патрон господин Портновский — он тебе, как я слышал, немного мешать стал? — вполне может утреннюю зарю встретить уже на параше. Вот постановление, у меня в папочке. До суда он не доживет, здоровье у него, я слышал, слабое… Показания, конечно, кое-какие мы от него получим, но в дело они не попадут, если ты будешь себя вести правильно.
 — Не нравится мне все это, — сказал Фрол. — Стало быть поработаю я на вас, а потом сгноите?
 — Ты еще скажи, что тебе это западло, — усмехнулся Иванцов. — Жизнь, Валя, сильнее нас с тобой, она повороты судьбы очень быстро обеспечивает. И если человек верно взвешивает все «за» и «против», которые те или иные обстоятельства подсказывают, то ему в жизни везет больше. Мне тоже приходилось выбирать и наступать на горло собственной песне. Хотя я на десять лет постарше тебя, но и мне, понимаешь ли, отчего-то хочется пожить подольше. Думаю, что и ты не соскучился по этому свету, верно?
 — Ну, допустим, уговорили вы меня. Что надо делать?
 — Прежде всего — помириться со Степой.
 — Может, мне лучше сразу повеситься? А вы знаете, что так просто с контрагентами не расходятся?
 — Ты имеешь в виду себя и Степу?
 — Нет, того товарища, которому дальше отправляю.
 — То есть, вероятно, Рублика?
 — Я таких подробностей не знаю… — поморщился Фрол.
 — Зато мы знаем, — улыбнулся Рындин. — Навариваешь ты на перевалке примерно тридцать тысяч баксов. Неустойку Рублик пообещал взыскать где-то в районе двухсот. Если, конечно, не затянешь, не встанешь на счетчик. Неприятно, конечно, в семикратном размере платить, но ведь придется. Не каждый раз такая случайность может произойти, как вчера. Степа тебе обязательно заподлянку подстроит. Может, завтра или послезавтра. Перевалку он твою засветил. По прежнему каналу товар не проведешь, резервного у тебя нет, это мы четко определили. Пока ты будешь новый раскручивать, Рублик ждать не будет. Он лучше Степе переплатит, чтоб закон «время-деньги» не нарушать. Но неустойку с тебя возьмет обязательно. Или деньгами, или жизнью. Воевать тебе с ним будет трудно, это я тебе как специалист говорю. Конечно, если не будешь слушаться наших дружеских советов.
 — Ну, я послушаюсь, то есть возобновлю контракт со Степой, а что дальше? Куда неустоечка денется? Тем более что на Степе я наваривал намного меньше.
 — Неустоечка, может, и не денется никуда, а вот Рублик… Он же тоже человек. Вполне может куда-нибудь потеряться.
 — До чего ж вы умеете в соблазн вводить! — хмыкнул Фрол. — И такая жизнь паскудная получается — хуже некуда.
 — А не надо было в капитализм лезть, — заметил Иванцов. — Кто тебе велел в эти дела соваться? Партия и правительство? Ни хрена подобного — сам выбирал. Нес бы службу сейчас, как все доблестные российские офицеры, зарплату бы получал раз в три месяца, надеялся, что жилье к 2000 году получишь… А ты, как многие тебе подобные дураки, в это дерьмо нырнул и нас, старых дураков, за собой потянул.
 — Ладно агитировать-то, Виктор Семенович! Теперь все равно обратной дороги нет…
 — Люблю понятливых, — похвалил Иванцов. — Значит, уговорились — будешь работать со Степой, а с Рубликом завяжешь.
 — Но это — не основное, — добавил Рындин. — Теперь главным направлением твоей работы станет то, о котором говорили на той неделе. Задел у тебя приличный, так что большой организационной работы не потребуется. Все базовые структуры у тебя уже созданы, а средства для расширения ты получишь. Вспомни, что мы тебе говорили: на время работы по нашей программе все плановые отчисления с твоей конторы снимаются. Поэтому те убытки, которые ты мог бы понести в случае переориентации на Степу, компенсируются. Плюс из тех средств, которые мы тебе выделим по нашей программе, можешь маленько сэкономить…
 — Процентов пять, не больше, — уточнил Виктор Семенович. — И вообще, постарайся не рассматривать то, что тебе поручают, как источник личного обогащения.
 — Это вы мне уже растолковывали, — недовольно буркнул Фрол, — хотя и не объяснили, что из всего этого может получиться. То, что это политика, — довели, а в какую сторону ее вести, в смысле за большевиков али за коммунистов, — не уточняли.
 — А вот это не твоя забота. Не загружай мозги — лопнут, — посоветовал Иванцов.
 — Понял. Мне для этих целей комиссара пришлют или как?
 — Пришлют кого надо, не волнуйся… У меня вот другой вопрос есть, раз уж мы договорились. Как же так получилось, что Чижик прокололся? Неужели твой Тятя оказался таким супердвойником?
 — А можно не уточнять, Андрей Ильич? — попросил Фрол. — Неужели у меня не может быть маленьких профессиональных секретов?
 — Лучше, чтобы от меня у тебя не было никаких секретов — ни профессиональных, ни любительских. Я, конечно, рад за тебя, твои ребята колоссальную работу провели в карьере. А главное — очень быстро, хотя и в сумерках. Смело, надо сказать, ты поступил, когда решил всех покойничков сюда привезти. Если б мои попозже приехали, то могли бы и не увидеть, как твои там корячатся. И правильно придумали поджечь вагон, все бытовки и теплушки. Снег подтаял, пеплу и золы насыпалось, а самое главное — пожарные, которых вы туда по телефону вызвали, так там понатоптали и понаворочали, что сам черт не разберет. Но все-таки, конечно, работали они по-любительски. Не предположили, например, что кто-то может загодя на краю обрыва устроиться и всю картину понаблюдать. И даже зафиксировать.
 — Понятно, — сказал Фрол обескураженно, — чека не дремлет.
 — Так точно. Тятя, конечно, у тебя дурак-дураком оказался. Жадным дураком и больше никем. От таких кадров, если ты еще не понял, надо освобождаться И поскорее. По идее, все должно было пройти тихо и спокойно. Тятя, Робинзон и Легаш Чижом скуплены на корню, транспорт Чижик подогнал, и, если б все было нормально, товар уже был бы далеко-далеко, а ты — с носом и в долгах. Но вмешивается идиотская случайность в виде двух солдатиков. Они как начали палить, должно быть, с перепугу… И положили всех, кроме Тяти, который скорее всего привез их к тебе. Наверняка найти их у тебя здесь еще можно. Как и товар с того вагона, нетабельное оружие и прочее. Но мы их пока не найдем. Хотя уже знаем, кого искать — Русакова Валерия Юрьевича и Соловьева Ивана Антоновича. Оба рядовые, оба 1976 года рождения, оба призывались осенью 1994 года. Соловьев очень хочет в Чечню, а Русаков — наоборот. Тем не менее сбежали отчего-то одновременно, попали в один вагон и приехали в карьер, где оказали тебе дружескую помощь. Это экспромт или загадка природы?
 — Могу задать тот же вопрос, — разводя руками, вздохнул Фрол. — Если быть совсем откровенным, то Тятя предложил мне версию, по которой эти ребятки мне от вашего ведомства присланы. Если это так, то могу вернуть их вам уже сейчас. Они меня, конечно, не отягощают, но и потребности в них я не испытываю.
 — Будь добр, подержи их еще у себя, причем постарайся, чтоб они находились в хорошей физической форме. Особенно, конечно, обрати внимание на Соловьева.
 — И все-таки, Андрей Ильич, вы уж поставьте все точки над «i»: ваши это мальчики или нет?
 — Обычно в таких случаях наше ведомство отвечает: «Мы не будем ни опровергать, ни подтверждать этого». Потому что если сегодня это не наши мальчики, то завтра могут стать таковыми. Точь-в-точь, как ты сам. Раньше был не наш, а теперь стал наш.
 — Но все-таки?
 — Я тебе еще раз говорю, меня больше интересует то, отчего эти два очень разных по характеру и социальному происхождению юноши угодили не куда-нибудь, а именно в твой вагон? Тятя это еще может объяснить или у него уже не спросишь?
 — Пока спросить его еще не поздно, но только думаю, что он ни шиша не знает. Я его так припугнул сегодня, что он мог и мать родную заложить. Но ничего не сумел изобразить — не в курсе.
 — А ты-то хоть в курсе, кто такой — папа этого Соловьева?
 — В общих чертах. Большой человек, однако, как выражаются у нас на Чукотке.
 — Так вот, запомни намертво: этот большой человек, несмотря на отсутствие у него высоких постов и почетных званий, может нам либо сильно помочь, либо фатально помешать. Ты слово «фатально» слышал когда-нибудь?
 — Обижаете, товарищ прокурор. У меня ведь диплом имеется. Академиев, правда, не кончал, но и училище кое-какую подготовку дает. Даже знаю, что слово «фатально» происходит от латинского «„fatum“, что значит „судьба“, „рок“.
 — Правильно, Валентин. Но и то, что слово «судьба» от слова «суд» проистекает, тоже не забывай.

 ПРОВЕРКА НА ВШИВОСТЬ

 Ваня Соловьев провел ночь в более комфортных условиях, чем Валерка, хотя тоже в камере. Ему с самого начала выдали ватное одеяло с пододеяльником, подушку с наволочкой и матрас с простыней. Все это было уложено не на нары, а на нормальную солдатскую койку. А на полу у койки был коврик постелен. И вообще тепло было. Даже удобства городского типа имелись. Умывальник с мылом и полотенцем, туалет с унитазом и рулоном бумаги.
 Ночная возня на территории складов АО «Белая куропатка» его ни чуточки не потревожила, он о ней и не знал ничего.
 В принципе особой возни и не было. ОМОН взял под контроль ворота, оцепил склады. Группа под командой Агапова в сопровождении Портновского и начальника караула обошла все помещения. Разумеется, кроме того якобы заброшенного строения, в полуподвале которого находилась тюрьма. Осмотрели также машины, находившиеся под охраной. «ГАЗ-66», на котором Ваня привез груз из карьера, среди них отсутствовал. К тому времени он уже не первый час стоял на окраине областного центра, в кривых и путаных улочках бывшего поселка Лавровка. А груз — тот самый порошок в коробках — давно был вывезен и находился сейчас примерно в двухстах километрах от места обыска.
 Впрочем, Агапов и его специалисты искали совсем не порошок. Вероятно, если б они по какому-то несчастливому стечению обстоятельств его нашли, то скромно отвели бы взгляды или признали в нем безобидный крахмал. В двух хранилищах они просто прошлись, поглядели на упаковки, этикетки и прочее, даже не попросив ничего открыть. Зато в третьем тут же обнаружили криминал — сорок ящиков импортной водки без акцизных марок. Это очень удивило господина Портновского, потому что у него такой не числилось и даже та липовая (точнее, сосновая, поскольку изготавливалась из гидролизного спирта) водка, которую он производил в селе Лутохино на бывшей молочной ферме, поступала в продажу со всеми необходимыми атрибутами.
 Тем не менее Портновского одарили наручниками, составили акт об изъятии спиртного и торжественно вывезли с территории складов в совершенно конкретном направлении.
 Неизвестно, как встречал утреннюю зарю Александр Еремеевич — сидя на параше, как обещал Иванцов, или как-нибудь иначе, но Ваня Соловьев проснулся гораздо раньше.
 Проснулся он сам по себе, должно быть, по привычке просыпаться в шесть утра. Однако едва он по своей традиции собрался сделать утреннюю зарядку, как дверь камеры открылась и вошли два охранника.
 — Одевайся! — скомандовали они. Ваня послушался. Привели его в уже знакомый кабинет, где заседал Фрол. Он, похоже, так и не ложился спать, оброс в дополнение к усам солидной щетиной, а кроме того, опять напялил темные очки. Поэтому вид у него был строгий и даже злой. В кабинете, как и вчера, присутствовали охранники.
 — Здравствуйте, Иван Антонович, — с некоторой иронией Фрол назвал Ваню по имени и отчеству. — Как спалось? Жалоб, претензий не имеете?
 — Н-нет, — произнес Ваня. — Если б еще не запирали…
 — Пока это необходимо. У нас с вами очень неопределенные отношения. Пора определяться.
 Сказал он это так, что Ване стало жутковато. Такой дядя мог запросто определить под слой земли до Страшного Суда.
 — Мне, Иван Антонович, — не меняя выражения лица, произнес Фрол, — предоставлено на выбор три варианта решения.
 Первый: передать вас правоохранительным органам. Самый законопослушный из всех трех вариантов. То есть я наберу телефон райотдела милиции или военной комендатуры, после чего сообщу, что мной задержан рядовой срочной службы Соловьев, имеющий при себе нетабельный «АК-74» номер такой-то и, допустим, четыре магазина с патронами 5, 45. По их данным, Соловьев уже вторые сутки находится в самовольной отлучке. Соответственно есть основания для возбуждения уголовного дела по 218-й и 245-й статьям. Но ваши действия в карьере подпадают, очень может быть, и под 102-ю. В общем, я не прокуратура и не суд, чтоб предъявлять обвинения и приговоры выносить, но в случае принятия мной первого варианта решения у вас будет много неприятностей. У вашего уважаемого отца, я думаю, тоже возникнут всякие сложности. Начнет изыскивать способы, как уберечь вас от тюрьмы, может и сам угодить под статью о даче взятки. 174-я — от трех до восьми в части первой. А если он у вас, не дай Бог, уже влетал под такую или несколько фактов проявится — тогда вторая часть, от семи до пятнадцати и, возможно, с конфискацией имущества.
 — Понятно, — сказал Ваня. — Как я понял, Валентин Сергеевич, вы очень не хотите, чтобы этот первый вариант пришлось применить.
 — Согласен, мне это было бы очень неприятно. Есть второй вариант, более мягкий и тихий. Мы приглашаем вашего отца и без особой огласки, хотя и за определенную, не очень высокую плату, передаем вас ему с рук на руки. Тут уж все будет зависеть от него. Я его возможностей не знаю, но проблем у него появится порядочно, и как он их будет решать — его дело.
 — Ясно, — поежился Ваня, на несколько секунд увидев перед глазами насупленный отцовский взгляд.
 — От тюрьмы этот вариант не очень гарантирует, но солидные материальные затраты для вашего родителя — непременно.
 — А третий?
 — Третий… Этот вариант, как и небезызвестный «Олд спайс» — «для сильных духом мужчин». В девятнадцать лет, конечно, его легко принять по незрелости и легкомыслию… — задумчиво произнес Фрол. — По-моему, не стоит пользоваться вашей молодостью.
 — Но все-таки? — Ваня почувствовал, что на сладкое ему приберегли нечто экзотическое и оригинальное.
 — Понимаете, Иван Антонович, тут не только о вашей молодости речь, но и о безопасности. Юноши рискуют, как говорится, бездумно. А потом, если с ними неприятности случаются, жалеют. Конечно, те, кто живыми калеками остаются, а не погибают.
 — Я вам говорил, что хотел в Чечню ехать, Валентин Сергеевич? По-моему, там как раз такая же ситуация.
 — То-то и оно. Вам кажется, что это все как на компьютере: трах-бах! — я попал, трах-бах — в меня попали, ерунда, у меня еще три «жизни» в запасе… А тут ведь все по-настоящему. Один раз могут попасть — и все. Да и людей убивать — не у всех духу хватает.
 — Я это все понимаю, десять раз продумывал. И потом я вчера уже видел, как все это бывает. Ничего, пережил.
 — Да, это я знаю. Но все равно — сомневаюсь.
 — Ну, так какой же третий вариант? — понастырничал Ваня.
 — Хорошо. Скажу. Правда, с идеей отправиться в Чечню придется распрощаться, но шансов испытать себя будет больше чем достаточно. Сразу предупреждаю, что этот вариант — самый криминальный из всех трех.
 — Вы из меня хотите киллера сделать? — предположил Ваня.
 — Я лично не Бог, — серьезно сказал Фрол, — и не могу сделать из человека кого-либо по своему образу и подобию. Каждый сам выбирает, кем стать. Можно стать убийцей, можно стать киллером, можно боевиком, а можно — бойцом.
 — Ну, допустим, разницу между боевиком и бойцом уловить можно, — заметил Ваня, — а вот между киллером и убийцей какая?
 — Убийца — это тот, кто убивает просто так. Со страху, со злости, с дури или случайно. Или для удовольствия, как маньяки. Киллер убивает за деньги. Одни любят свою работу, другие — нет, но убивают, потому что другого способа заработать не имеют. Иногда абсолютно не знает, кого и за что, но убивает. А иногда прекрасно знает, кого, жалеет, но убивает. Профессия!
 — Но вы-то мне кем предложите стать?
 — Бойцом. Это серьезно. Я, кстати, не уверен, что вы эту самую разницу между боевиком и бойцом понимаете. Может, конечно, и я ее не совсем понимаю, но боевик — это что-то плохое, верно? А боец — нечто благородное. Поэтому хочу дать вам возможность стать бойцом.
 — А почему это криминальный вариант?
 — Ну, во-первых, потому, что вы — формально, во всяком случае — преступник, а я вас собираюсь укрыть от меча правосудия. Во-вторых, потому, что вам, если вы примете этот третий вариант, придется очень часто нарушать действующие законы. В-третьих, возможно, что действовать иногда придется против государства.
 — Скажите, Валентин Сергеевич, вы иностранный агент, что ли? — усмехнулся Ваня. — Или вы чекист, который мне проверку на вшивость устраивает?
 — Нет, — покачал головой Фрол, — думаю, что я ошибся. До третьего варианта вы просто не доросли. Выбираю второй. Через пару дней максимум передадим вас папе и забудем об этом разговоре.
 — Извините, — забеспокоился Ваня, — я не сказал, что не согласен. Я просто не понял, всерьез вы или шутите… И потом я хочу разобраться в том, на что решаюсь.
 — Вот слова, достойные не мальчика, но мужа. Приятно слышать, что тебе хочется разобраться. И я уверен, что главное — ты хотел бы разобраться в себе. Например, чего именно тебе хочется от жизни: долгого гниения или яркого горения? Романтик ты или прагматик? Трус или боец?
 Фрол заметно повысил эмоциональный уровень беседы и перешел на «ты». Ваня обижаться на это не стал и продолжал обращаться к Фролу на «вы». Причем относительно спокойно.
 — Да, вы правы, — согласился Соловьев, — я хотел бы в этом разобраться. Но…
 — Но страшно? — попытался угадать Фрол.
 — Но еще мне хотелось бы разобраться в том, кто вы, — напомнил Ваня. — То есть в том, что вы бандит, я не сомневаюсь. Но сказать так — значит, ничего не сказать. Я, например, знаю, что мой отец — бандит, и убежден, что все очень богатые или просто богатые люди — в какой-то степени бандиты. Они либо сами возглавляют банды, либо добровольно-принудительно содержат их за свой счет.
 — В принципе верно, — кивнул Фрол. — Но вообще-то я не люблю, когда меня бандитом называют. Неприятно. Сразу видишь в воображении какого-то небритого типа…
 Ваня осторожно улыбнулся, имея в виду Фролову щетину на щеках. Валентин Сергеевич это заметил и тоже усмехнулся:
 — Ну, что сделаешь, не побрился. Я ведь еще вчерашний рабочий день продолжаю… Так вот. По традиции считают, что бандит — это лентяй, дуболом, громила, который только и мечтает о том, чтоб хапнуть где-то побольше, нажраться, трахнуть пару телок, если потенция позволяет, просадить все, что останется, в очко или в буру, а потом опять сходить на дело, если за предыдущее не посадят. В общем, по формуле Леонова из «Джентльменов удачи»: «Украл, выпил — в тюрьму! Украл, выпил — в тюрьму!» Это примитив, знаешь ли.
 — Я понимаю, — кивнул Ваня, — но что же тогда бандитизм?
 — Как любил говорить один мой покойный друг, Юра Курбатов: «Современный бандитизм — это нелегкий и упорный труд». Когда-то мы с ним вместе совсем сопливыми летехами в Афгане пыль глотали. Чуть-чуть постарше тебя были: мне — двадцать четыре, ему — двадцать три. Я оттуда ушел майором, он в тюрьму сел. Где-то в девяностом году встречаемся в столице, я как раз в академию приезжал поступать. На мне, само собой, форма, на нем — французский костюмчик. И денег при Юрке столько, что мне за двадцать лет не заслужить. Пригласил на халяву в ресторан, посидели, выпили, порассказывали про жизнь. Я насчет не его спрашивал не назойливо, но быстро понял, что он после зоны ушел в криминал.
 — И вы ему позавидовали? — предположил Соловьев. — Одежде, деньгам, возможности в ресторан ходить?
 — Вот и не угадал. Знаешь, чему я позавидовал? Свободе! Вот ты уже год в армии отслужил и должен понимать, что большинство там себя рабами чувствуют. Не бойцами, не воинами, а рабами. Согласен?
 — В общем, да. Насчет офицеров не знаю, а вот большинство солдат, это вы правы, если б закона не боялись, то в армию бы ни за что не пошли.
 — А я вот был офицер. И в училище сам поступил, и в Афган, можно считать, по доброй воле поехал — мог бы при желании в Московском округе зацепиться. Но потом, не помню уж, когда, стал чувствовать, что я раб. Раб, который рабами командует и рабам подчиняется. Где-то там, наверху, кому-то захотелось в добренького поиграть или к Западу подольститься — взял и вывел нас с Афгана. Вроде действительно благое дело: ребят пожалел, деньги сберег, которых там немало на фу-фу ушло. Да и вроде бы там весь народ против нас, нельзя против народа воевать. Но получилось, что ушли мы оттуда битыми. Мы, Красная Армия, «непобедимая и легендарная», которая Гитлера и самураев сделала за четыре года, не смогла за девять лет этих щербатых чурок воспитать? Почему? А потому, что нам не дали. Утенок с пятнышком запретил! Между прочим, Наджиб после нас еще четыре года продержался, даже в 1992 году, когда уже Союз звездой накрылся, еще сражался, хотя мы его, можно считать, бросили. Значит, не весь народ там был против нас, верно? А штатники духам все подкидывали и подкидывали, потому что свое дело знали глухо. Но война-то сейчас там все равно идет. Кто-то за что-то дерется, Кабул, говорят, уже по камешкам разнесли…
 — Я вас понял, — осторожно вклинился в тираду Ваня. — Вам противно, что вы вынуждены были уйти, подчиняясь приказу? Но ведь армии без приказа не существует…
 — Про то я и говорю. Была у меня шальная мысль тогда, когда уходили: сбежать и записаться к Наджибу добровольцем. Хоть рядовым и за одну кормежку. Не решился. Потому что тогда я еще рабом был, понимаешь? Рабом приказа, дисциплины, законов… И потом большинство-то ребят домой хотели. Я тоже делал вид, что радуюсь. Не хотелось дураком и белой вороной быть.
 — Стадный инстинкт, — согласился Ваня, — это мне тоже известно. На меня тоже как на дурака смотрели, когда я на зарядку в роту прибегал, хотя никто мне не приказывал.
 — Во-во! Вот я сейчас думаю, семь лет спустя, а что б было, если б я все же сбежал? Верней всего, афганцы меня бы не взяли, а вернули в наручниках нашим родным особистам. И сел бы я капитально, лет на десять, за самовольное оставление части в боевой обстановке. Но могло быть, скажем, так, что афганцы меня у себя оставили? Один шанс из тысячи — но могло быть. И если б об этом узнали другие, которые так же, как и я, не хотели оттуда с набитой мордой уходить, они бы тоже добровольцами остались. И черт его знает, как все тогда повернулось бы — может, и генералы бы на своего партийного руководителя как-нибудь повлияли? Если б увидели, что есть ребята, которым не только чеки с видюшниками и новые звезды нужны, но и за державу обидно?
 — Маловероятно, — покачал головой Ваня.
 — Да, — вздохнул Фрол, — но все-таки стоило попробовать…
 — Значит, как я понял, для вас бандитизм — освобождение от рабства?
 — Да. Я свободен, абсолютно свободен. Нет такого закона, которого я не могу нарушить при желании. Меня могут убить, могут запереть в тюрьму, но во мне нет того внутреннего надсмотрщика с плеткой, который орет: «Низ-зя!»
 — Но ведь вы главный, а остальные-то вам должны подчиняться, хотят они или не хотят?
 — А я не держу у себя тех, кто не понимает меня и не принимает добровольно моих правил игры. Вот ты в любой момент можешь сказать «нет» — и послезавтра встретишься с папой. Или, может быть, с военным прокурором, если очень того захочешь.
 — То есть вы придумали для меня три варианта, а теперь говорите, чтоб я свободно выбирал?
 — Нет, ты можешь предложить четвертый, и пятый, и даже шестой, если придумаешь, готов их с тобой обсудить.
 Ваня задумался. Ничего в голову не шло. Между тем зуд какой-то уже поселился в его душе. Точно ведь, спровадит к отцу. Конечно, там его в тюрьму не отдадут. Папаша скорее сам сядет за взятки, чем позволит Ваню посадить. Но зато возьмет в такие ежовые рукавицы, что не вырвешься. И бесспорно, превратится Ваня в раба. Папа с мамой наденут на него золотой ошейник, прикуют к импортной тачке, запрут в трехэтажном бараке с бассейном и сауной, сами найдут для него нужную в хозяйстве жену… Может быть, отправят учиться в какой-нибудь заморский край, где ему шагу не дадут ступить без всяких там милых и предупредительных надсмотрщиков и надзирателей. И так пройдет жизнь. Если, конечно, не грянет новый 1917 год со всеми вытекающими последствиями. А ведь дедушка Егора Тимуровича уже в 16 лет полком командовал! В 16, черт побери! Бонапарт в двадцать с чем-то генералом был. Ване же уже двадцатый идет, а он — рядовой. Никто! И ему нечего будет вспомнить в старости — разве что эти вот два дня, после побега из части…
 — Ну как, придумал? — спросил Фрол. — Ты можешь не спешить. Посиди еще маленько в своей комнатке, поразмышляй… Если до вечера ничего не изобретешь, то буду считать, что ты согласен на второй вариант, то есть ехать к папе за небольшой выкуп.
 — Нет, — набравшись духу, произнес Ваня, — я хочу быть бойцом. И в общем мне плевать за что, лишь бы это было интересно.
 — Хорошо сказано, — усмехнулся Фрол, — по крайней мере откровенно. Интересно будет, обещаю. Но и опасно будет, и страшно. Еще раз подумай! Ты сейчас, может быть, судьбу свою определяешь. Учти, я тебя за этот вариант не агитирую. Ты его сам выбираешь, понял? Мне приятно, что ты этот выбор делаешь, но все еще сомнительно — все ли ты осознал? Может» все-таки вернешься к отцу?
 — Нет, — твердо сказал Ваня, стараясь, чтобы у Фрола не было никаких сомнений. — Я хочу стать бойцом.
 — Посмотрим, сможешь ли. Одного хотения мало. Ты пока посиди еще чуть-чуть в одиночестве. Полчасика, ну, может, час. Позавтракай, кстати. И подумай, подумай как следует! Ведь через день можешь разочароваться. Даже через час. Думай!
 Фрол подмигнул охранникам, те молча подошли к Ване и, бережно взяв его под локти, отвели в камеру.
 Водворив Соловьева на место и заперев дверь, бойцы вывели из камеры Валерку, только что съевшего на завтрак отличную пшенно-гороховую кашу с тушенкой и вволю наевшегося хлеба, масла и сахара. Его путь также лежал на аудиенцию к Фролу.
 Тут разговор получился совсем иной — и по продолжительности, и по стилистике, и по содержанию.
 — С добрым утром, — мрачно поприветствовал Русакова Фрол. — Ну как, не замерз?
 — Живой же, видите? — ответил Валерка.
 — Это хорошо, что живой. Будет кого расстреливать.
 Валерка этого не испугался, как ни странно. Потому что не поверил. Слишком уж хорошо поел перед встречей с Фролом.
 — Что молчишь, воин? — спросил Фрол.
 — А чего говорить надо? Я ж не знаю.
 — Ну, хоть бы поинтересовался насчет своих перспектив в этом мире. Или тебе все до фени?
 — Не все. Только все равно — я пешка. Чего придумаете, то и будет. Какие тут перспективы, и так ясно…
 — Ну, я тебе их все-таки доведу, чтоб знал. Первая: сдать тебя ментам или сразу комендатуре. Это без разницы. По совокупности преступлений тебе может вполне вышак набежать. Ну, из уважения к твоему юному возрасту и всяким там смягчающим обстоятельствам могут тебе скостить до пятнашки или десятки, но не более того. Но в СИЗО тебя, как мне мыслится, удавят. Потому что ты сильно обидел одного крутого дядю. Он, может, и проявит снисхождение, узнав, что у тебя было трудное детство, попросит, чтоб тебя по-быстрому пришили. Жить, однако, не даст. Ты много знаешь, еще наговоришь следователям лишнего.
 Вторая перспективка такая. Лично для меня и многих моих корешков самая спокойная и безопасная. Кончить тебя здесь, не мучая и ничем не интересуясь. Потом пихнуть в топку котельной, а то, что останется, размолоть в порошок. Не страшно?
 — Вам видней, — пробормотал Русаков. — Живым в печку — страшно, а мертвым — начхать. Короче, я сам себе гроб выбрал, когда Тятю с товаром к вам повез. Надо было грохнуть его там, суку, а порошок ваш сжечь к свиньям. И катить на машине, пока бензина хватит.
 — Смело говоришь, юноша! — скривил рот Фрол. — Ну а если тебя и впрямь живым в топку бросить?
 — С вас станется, — еще злее, должно быть, от отчаяния проговорил Валерка. — Знал, к кому в пасть лезу, дурак! Тяте вашему передайте, что я к нему по ночам приходить буду, как Фредди Крюгер с улицы Вязов. Пока не сдохнет, пидор гребаный!
 Фрол не сумел удержать на лице суровую мину. Даже улыбнулся.
 — Нормально! Уважаю, — произнес он почти серьезно, — — А раз так, то из уважения могу предложить тебе то, чем тебя заманивал Тятя. То есть чистую ксиву, немного деньжат и гражданку по размеру. А дальше — крутись как хочешь. Правда, есть опасность, что на воле ты долго не проживешь, потому что ребята, которых ты обидел, тебя найти смогут даже в городе Хренморжовске Таймырского автономного округа. Если там есть такой, конечно.
 — Я ж сказал — вам выбирать. Если б я выбирал, то, конечно, согласился бы побегать. Если б вы мне и ту пушечку отдали, которую я у Чижа забрал, то еще посмотрел бы, как эти козлы меня б достали. Мне терять нечего, я уже не одного уделал.
 — Да, я и забыл как-то… — с деланной рассеянностью произнес Фрол. — Мне, знаешь ли, скоро понадобятся такие люди, которым нечего терять. Кроме своих цепей, конечно. А что они приобретут в результате, помнишь?
 — Кто?
 — Ой, я и забыл, что у вас теперь «Коммунистический манифест» уже не проходят! Ладно, тогда попросту: хочешь работать у меня?
 — На каких условиях, интересно?
 — Без всяких, шпана. На условиях временного сохранения жизни и здоровья.
 — Что делать надо будет?
 — Что прикажут.
 — А если прикажут кому-то задницу лизать или еще чего-нибудь по этой части — лучше стреляйте, на фиг.
 — Стало быть, готов умереть, а чести не отдать?
 — Так точно.
 Фрол снял свои темные очки и уставился на Валерку.
 — Допустим. Ну а если придет к тебе какой-нибудь господин и скажет: «Вот тебе пять тысяч долларов, только продай мне дядю Фрола со всеми потрохами». Что скажешь, только честно?
 — Совсем честно? Не убьете сразу?
 — Не убью.
 — Не продам. Меня с долларами кинут обязательно. Я их в руках не держал ни разу.
 — Спасибо. За откровенность спасибо. Ну а если, допустим, рублями дадут?
 — Тоже не продам. Цены настоящей не знаю.
 — А если узнаешь?
 — Кто ж мне ее скажет?
 Фрол улыбнулся.
 — Интересно, а почему ты не состроил возмущенную рожу, не ударил себя в грудь и не сказал, что не продашь Ни под каким видом?
 — Потому что это не правда. Если б я так сказал, вы б все равно не поверили. А цены вашей я действительно не знаю. В смысле не знаю, хороший вы человек или плохой. Хорошего человека я ни за какие деньги не продам, а плохого задаром отдам и копейки не попрошу.
 — Ух ты какой! — подивился Фрол. — Мудёр! Значит, теперь ты желаешь меня судить. Покажусь я тебе приличным человеком — стало быть, живи спокойно, дядя Фрол, а не покажусь — подаришь первому встречному?
 — Первому встречному дарить не стану. Если кто-то еще хуже вас попадется, то с ним мне не по дороге.
 Фрол хмыкнул. Таких парнишек он еще не встречал. Что Ваня, что Валерка — экземпляры еще те.
 — Смелый ты мальчишка. Прямо комсомолец какой-то из сказки.
 — Я в комсомол не успел, его уже закрыли, — объяснил Валерка, — но там, наверно, всякие ребята были.
 — Ладно. Ты мне понравился. Уничтожать тебя не буду. Выбирай одно из двух. Или получишь гражданскую одежку с паспортом — могу даже пушку дать, которую ты просил (с ней тебя быстрее поймают), или останешься у меня для дальнейшего прохождения службы.
 — А как Ванька? — спросил Валера.
 — Тебе как, откровенно сказать? Не станешь плохим человеком считать?
 — Нет, откровенно — не буду.
 — Тогда скажу, что он сам рвется у меня остаться, а я сомневаюсь, стоит ли его брать. Велел ему еще подумать, пока я с тобой разговариваю.
 — Если вы соврали, то я у вас не останусь.
 — Это твое право. Ну что, позвать его сюда?
 — Позовите.
 — А если я правду сказал насчет Вани, ты останешься?
 — Останусь.
 — Привести Соловьева! — распорядился Фрол. На Ванино решение превратиться в бойца и выдавить из себя раба не повлиял ни плотный завтрак, ни полчаса на раздумье. Он вошел и, едва увидел в кабинете Валерку, просиял:
 — Привет! Ты жив?
 — А ты не знал? — подозрительно спросил Валерка.
 — Догадывался, но спрашивать боялся.
 — И Фрол тебе не говорил, что, мол, я уже давно согласен?
 — Нет… — пробормотал Ваня. — Мы с ним про тебя не говорили. Сегодня.
 — Ты согласен у него остаться? — Это Валерка спросил строгим тоном. Фрол в разговор не вмешивался.
 — Конечно. Он меня брать не хочет, не доверяет. Хочет к отцу отправить, понимаешь? А это для меня — хуже смерти.
 Валерка молча и пристально посмотрел на Ваню. То ли пытался разглядеть на морде следы от каких-либо быстро убеждающих аргументов, то ли старался разобраться, поехала у этого обормота крыша или нет. Впрочем, это вполне по-соловьевски: проситься добровольцем, когда других из-под палки загоняют, удрать из части, чтоб пробраться на войну в Чечню, отказываться от возвращения в родной дом, к богатым и обожающим сынка родителям… Еще раз позавидовал Валерка. Был бы у него такой, да просто любой отец, он, наверно, не стал бы от него отрекаться,
 — А ты-то согласен? — спросил Ваня.
 Русаков не сразу ответил. Минуту подумал, даже две. Конечно, он-то не дурак был, чтоб не понимать, какой выход в данный момент наилучший. Паспорт и гражданка не помогут. Бежать-то некуда. Дома-то фактически нет. Мать сидит, а у Валерки даже ключа нет от своей квартиры. К тому же там-то его наверняка сцапают менты. А если, как говорил Фрол, на него и впрямь обиделся какой-то крутой пахан, то он даже отсюда уехать не сумеет. Нет, за компанию, как известно, даже один гражданин известной национальности удавился. Все одно, терять-то нечего, как говорил другой гражданин все той же национальности, кроме своих цепей. А приобрести можно как-нибудь невзначай, весь мир (Валерка это изречение все-таки слышал).
 — Согласен, — кивнул он.
 Фрол посмотрел сперва на одного, потом на другого.
 — Еще раз спрашиваю: это твердое решение?
 — Твердое! — ответил Ваня. Валерка вслух не подтвердил, но кивнул.
 — Придется это проверить. Если откажетесь прямо сейчас выполнить одно психологически сложное задание — будем прощаться. Ивана отправлю к папаше, а тебя просто выгоню отсюда. Доводить до вас это задание? Выдержат нервишки? Или сразу откажетесь?
 — Доводите, — сказал Валерка, — может, сразу со страху не помрем.
 — Хорошо. Я провел небольшое расследование по вчерашней истории с вагоном. Тятя меня предал. Вас он хотел подставить в благодарность за то, что вы его развязали и привезли сюда с товаром. За предательство я караю. Сам, своей властью. У меня нет ни судей, ни адвокатов. И прокурора тоже нет. Тятя мной приговорен к смерти. А вот то, как он умрет, будет зависеть от вас. Выбор невелик. Или он полетит в топку живым, или вы его предварительно расстреляете. Думать некогда. Либо вы исполняете и остаетесь, либо прощаемся, но перед тем вы посмотрите, как Тятя повторяет подвиг товарища Лазо.
 — Сурово… — сказал Ваня, внутренне сжимаясь.
 — Ты там что-то говорил по поводу проверки на вшивость? — припомнил Фрол. — Вот это она и есть.
 — А зачем его вдвоем стрелять? — спросил Валерка задумчиво. — Неужели одной пули не хватит?
 — Вообще-то хватит, — так же задумчиво произнес Фрол, — даже и одну тратить необязательно. И так сгорит, если кому-то мараться неохота. Значит, передумали?
 — Нет, но… — Ваня уже понимал, что никакие «но» приниматься во внимание не будут.
 — Нет, я лично не передумал, — сказал Валерка, — и могу Тяте облегчить последние минуты жизни, хотя он мне смерть подстраивал. Но, может, для Ваньки вы полегче задание подберете?
 — А чего ты за меня решаешь? — вскинулся Ваня. — Я что, по-твоему, маменькин сынок, да? Ты думаешь, я не смогу, да?
 Фрол внутренне усмехнулся, но на морде у него ничего не отразилось.
 — Значит, будем работать? — сказал он. — Хорошо! Топайте за мной. А вы, — он повернулся к охранникам, — доставьте Тятю в тир. Следом за Фролом Валерка и Ваня спустились вниз, в свою бывшую тюрьму. Выяснилось, что если пройти коридор до конца и отпереть крепкую стальную дверь в торцовой стене, то окажешься в длинном подвале с цементным полом, где у Фрола был оборудован 25-метровый тир.
 Фрол открыл стальной шкаф, где хранились пистолеты, выдал два «ПМ» с пустыми обоймами Валерке и Ване. Потом достал патроны.
 — Снаряжайте каждую тремя. Если не сможете попасть с трех раз — на хрен вы мне нужны. В это время привели Тятю.
 — Привет, — сказал Фрол, когда охранники подвели к нему бледного, трясущегося детину. — В Бога веришь?
 — В-верю… — пролепетал Тятя.
 — Тогда молись. Прежде всего за то, чтоб у ребятишек со страху руки не тряслись и они тебя здесь насмерть завалили. Если они все промажут или на добивание патронов не хватит — будешь живым гореть. Иди и становись вон там, на третьем направлении.
 Тятя молча упал на колени. У него, должно быть, дар речи пропал. Почти совсем мертвый человек, только пристрелить осталось.
 — Вставай, — приказал Фрол, — даже сдохнуть как следует не можешь… Поставьте его на ноги! Оттащите и привяжите, раз стоять не может…
 Из-под Тяти полилось — нервы подвели окончательно. Охранники поволокли его в дальний конец подвала, к изрешеченным пулями фанерным щитам. На цементном полу за Тятей остался мокрый парной след. Фрол в это время деловито и без суеты включил лампы, освещавшие мишени. При свете стало видно, что щиты прибиты верхним и нижним краями к прочным рейкам, а рейки — к трем вертикальным столбам, упирающимся в потолок. Охранники завернули Тяте руки за спину и пристегнули его наручниками к среднему столбу. Сам по себе он бы, наверно, давно упал, а так только обвис — наручники не пускали.
 — Вы, вообще-то, из пистолета стреляли? — поинтересовался Фрол у Валерки и Вани, осмотрев снаряженные ими пистолетные магазины.
 — Я много стрелял, — сказал Ваня, — меня отец учил.
 — А я в армии один раз… — сознался Валерка.
 — Тогда понятно, — хмыкнул Фрол, — почему ты сначала пытался патрон задом наперед пристроить. Посмотрел, как у товарища, и поправился. А еще просил тебе на прощание «стечкина» дать! Догадываюсь, что ты мог невзначай все двадцать пуль в собственное брюхо определить. Одной очередью. Специально для тебя напоминаю, что застрелить нужно вон того, — он мотнул головой в сторону Тяти, — а не самого себя или товарища. Оружием не вертеть! Пистолеты старые, разболтались, спуск легкий. Магазин — в рукоятку, затвор назад, быстро отпускай, не «„сопровождай“, как говорится. И сразу на предохранитель! Сейчас ребята уйдут, и приступим.
 Охранники, установившие Тятю в качестве мишени, вернулись и отошли в сторонку, встав чуть позади Валерки и Вани, у двери, ведущей в тюремный коридор. Валерке показалось, что они устроились там неспроста. Например, если б им с Ваней пришла в голову отчаянная фантазия сначала бабахнуть по Фролу, а уж потом по Тяте, то молодцы в камуфляже уложили бы их с опережением на пару секунд.
 — Взять пистолеты, — спокойно распорядился Фрол, — снять с предохранителя, навести в сторону цели. Огонь открывать самостоятельно.
 С этими словами он отошел от стрелков и уселся на стул, придвинув его к какой-то трубе, похожей на маленький телескоп.
 — Буду корректировать огонь, — объяснил он. Ваня все сделал как надо, как отец учил, но в тот самый момент, когда надо было плавно надавить на спуск, Тятя у своего столба заворочался. Внезапно как-то, хотя до того висел, как мешок. От этой неожиданности Ваня почему-то зажмурился и к тому же слишком резко дернул спуск. А на Валерку произвел впечатление неожиданно громкий звук выстрела, и он тоже выпалил зажмурясь.
 — Оба — в «молоко», — вздохнул Фрол. — Как вы там, на карьере, сумели шестерых перестрелять не понимаю!
 — Там же из автомата, — попытался оправдаться Ваня, но Фрол оборвал его:
 — Не отвлекайся, огонь!
 Ваня от волнения опять дернул спуск и снова не попал. Валерка на сей раз не стал палить сразу, а спросил:
 — Двумя руками можно пистолет держать?
 — Можно.
 Пока Валерка приноравливался, Ваня выстрелил третий раз.
 — А-а-ая! — взвыл Тятя, задергавшись у столба.
 — Бедро, — прокомментировал Фрол. — Ваш вклад в победу скромен, солдат Соловьев. Разряжай! Предохранитель, так. Магазин вынуть! Затвор! Контрольный спуск! Отойди в сторону и отдыхай.
 Валерка, тщательно поддерживая правую руку левой и стараясь не слышать Тятиного воя, послал пулю в цель. От ее удара вой оборвался. Тятя опять обвис, и, казалось, уже навсегда, но Фрол в свою трубу разглядел, куда попала пуля:
 — Грудь, правая сторона, ближе к плечу. Можно сутки помирать даже без медицинской помощи… Голову видишь?
 — Он ее низко опустил.
 — Возьми под нее, спуск плавнее, дыхание задержи… Ба-бах! — раскатилось по подвалу. Валерка увидел, как дернулась от удара пули стриженая башка Тяти и как от нее отлетело что-то, оставив темный отпечаток на столбе.
 — Готов, — констатировал Фрол. — Наповал. Для второго раза стрельбы из пистолета — отлично. Разряжай!
 Охранники молча пошли к столбу — отстегивать труп. А Фрол выдал Валерке и Ване принадлежность для чистки пистолета, показал малограмотному Валерке, как его разбирать, и, пока они приводили оружие в порядок, произнес:
 — От показа процесса утилизации пока воздержусь. Вон там, за щитами — маленькая дверь. Через коридорчик можно пройти в кочегарку. В печке все выгорает. Черепок и костяшки пропускаем через шлакодробилку, остается порошок и больше ничего.
 Протирая ствол, Валерка искоса взглянул туда, где возились охранники. Они уже выволакивали Тятю в ту самую дверцу.
 — Вообще-то, — пооткровенничал Фрол, — если честно, то я вас проверял еще по одной линии. Очень мне было интересно поглядеть, как вы стреляете. Все-таки шестерых положили на карьере. Грешен, подозревал, что есть у вас кое-какая дополнительная подготовка. Но теперь вижу, что зря. Повезло вам там, обстоятельства удачно сложились. Бог помог, если он есть.
 — А вдруг мы только прикидывались, что стрелять не умеем? — с неожиданным нахальством спросил Валерка.
 — Милок, — снисходительно произнес Фрол, — есть такая пословица в спортивном обиходе: «Мастерство не пропьешь!» Так вот, бывает, что любителям неплохо удается имитировать профессионализм. Но профессионалу имитировать любительство, как правило, не удается. Сразу видно, что он кривляется. Сразу и подробно не объяснишь, но только тогда, когда я поглядел, как ты обращаешься с пистолетом и как Ваня из него стреляет, мне окончательно стало ясно, что никто вас ко мне не засылал. Так что будем работать. Подпишете контракт, честь по чести. Получите документы, вполне доподлинные по исполнению, но на новые имена и фамилии. Правда, сразу предупреждаю, что свобода в течение этого месяца у вас будет ограничена. Я понимаю, вы молодые, активные, опять же по жизни соскучились, но пока мне не станет на сто процентов ясна степень вашей надежности — никуда и никогда. Полчаса назад еще можно было сказать: «Я пошел отсюда!» Сейчас уже нет. Теперь вы все выбрали сами, осознали необходимость и свободно отдали мне право собой распоряжаться. Дисциплина здесь строгая. Самоволка у меня не губой карается, а смертной казнью. Обман, измена, разгильдяйство с серьезными последствиями — так, как с Тятей. Усвойте! Физ-подготовка и другие занятия — интенсивные, мало не покажется. Но кормежка, одежка и быт — в лучшем виде.
 Фрол посмотрел, как его новые подчиненные провели чистку оружия, нашел качество работы удовлетворительным и убрал пистолеты в шкаф. В это время вернулись охранники с ведром и тряпкой, стали протирать пол тира, ликвидировать лужи, оставшиеся после Тяти.
 — Такую работу тоже придется делать, но не часто, — прокомментировал Фрол. — В кочегарке побываете, в порядке психологической подготовки. Но это попозже, когда закалки прибавится… И еще вот о чем предупреждаю. Вы все время будете под контролем. Но главное — сами себя контролируйте. С вами будут другие ребята. Дедовства здесь нет, но ухо надо держать востро. Языком не трепать, на провокации — типа употребления алкоголя и наркоты — не поддаваться. Курить тоже старайтесь поменьше. Если возникнет острая тоска по бабе — докладывайте, не стесняйтесь. Выдадим. Тоже, соответственно, без лишнего трепа, без открытия тайников души. И само собой — никаких бесед на служебные темы. Хотя будут провоцировать наверняка и всякими невинными вопросиками вытягивать информацию. Конечно, они потом все изложат, что и как, а я буду делать выводы.
 — Вопрос можно? — поинтересовался Валерка. — Цель-то всей этой фигни какая?
 — Цель, дорогой товарищ Русаков, у нас, как всегда. Великая!




 ЧАСТЬ II
 ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА



 ДАМА С МОСКОВСКОГО ПОЕЗДА

 Зимнее утро только обозначилось. Небо посветлело, мороз покрепчал, похмельные алкаши и бомжи стали не спеша выползать из своих нор и кучковаться тройками на пустынной привокзальной площади облцентра. Собирали дензнаки на общественную нужду. Явно не у всех имелись нужные суммы наличными, но были кое-какие надежды пополнить свои сбережения пятью-десятью тысячами. По графику вот-вот должен был прийти московский скорый, у пассажиров которого можно было что-то выклянчить или спереть.
 Носильщики и таксисты также занимали исходные позиции — ловить клиентов из числа пассажиров. Здесь же вертелись и частники. Пожалуй, таксистов-профи было меньшинство. К тому же на небольшом удалении от стоянки припарковалась скромная «девяточка» с темными стеклами. В ней сидели, позевывая, пять внешне неторопливых и даже ленивых детинушек, которым там явно было тесновато — плечи упирались в дверцы, а макушки — в потолок. Они поглядывали на собирающиеся к вокзалу автомобили, изредка поглядывали в записные книжечки, присматривались к номерам.
 Постоянных «бомбил» они знали и вели им строгий учет, который, естественно, означал для «извозчика» определенное «налогообложение», или, как их тут именовали, «взносы в профсоюз». В древние времена, еще при Горбачеве, на вокзале работали сразу несколько команд, и это вносило серьезную неразбериху с руганью, мордобоями, прокалыванием шин, битьем стекол, а позже — и со стрельбой. Потом все споры прекратились, потому что где-то в крутых верхах было принято решение, кому тут хозяйничать. А уж этому хозяину надлежало распоряжаться тем, какие устанавливать «тарифы» с пассажиров и «налоги» с водителей, кому давать «лицензию», а кого — гнать поганой метлой и пинками. Поэтому «контролеры», сидевшие в «девятке», приглядываясь к машинам, сверялись со своими данными — нет ли посторонних. Конечно, любой владелец машины имел право привезти или встретить забесплатно свою родню. Один раз, даже два или три с интервалами во времени поверить могли. Но ежели гражданин попадался на обмане, то мог рассчитывать на то, что ему либо сильно набьют морду, либо «случайно», но необратимо разобьют или сожгут машину. Могли и смилостивиться, поставить на бабки с быстро набегающими процентами.
 Среди машин частников к вокзалу свернула одна незнакомая. Серая двадцать четвертая «волга».
 — Не наша, — заметил один из сидевших на заднем сиденье. — Проверим?
 — Пусть Миша поинтересуется, — зевнул тот, который был старшим в этой группе.
 Сидевший рядом с водителем послушно вылез и вразвалочку отправился туда, где притулилась «волга». Подошел, глянул на номер и постучал в стекло. Парень в армейской куртке поднял глаза, открыл дверцу.
 — Свободен, командир? — спросил Миша. — В Лавровку за полтораста срядимся?
 — Ты ж только что из машины вылез, — заметил шофер.
 — Да там говорят, что до самой Лавровки не довезут. И вообще, ребята какие-то неприятные. Рискованно ехать. Ты чего, московский поезд ждешь?
 — Жду, — кивнул водитель.
 — Так свезешь в Лавровку за полтораста? Москвичи туда вряд ли поедут. Ты на трех пассажирах меньше заработаешь. Парень мотнул головой.
 — Двести? — предложил Миша.
 — Я девушку встречаю, — ответил водитель. — Не по дороге будет.
 — Ну-ну, — вздохнул «контролер», — а если не приедет?
 — Все равно не по дороге.
 Миша сказал что-то матерное и отправился обратно к «девятке».
 — Просек нас, — доложил он старшему, — сразу почуял, что я прикалываюсь. Девушку он, с понтом дела, встречает!
 — Ты эту тачку раньше видел? — спросил старший. — В списке штрафников ее нет. Хрен его знает, может, действительно за бабой приехал. Поглядим.
 — Восемь двадцать, — сказал Миша, — запаздывает Москва. Поезд и впрямь опоздал на десять Минут. Толпа приезжих оказалась негустой.
 — Так, — распорядился старший, — Миша и вы двое — на контроль, а мы с Вадиком поглядим за этой «волгой». Если увидим, что не просто родню вез, а бабки снял, — объясним ему ситуацию.
 Те трое, что вылезли, равнодушно прошли мимо «волги» и двинулись вдоль ряда машин и сгрудившихся около них пассажиров с объемистым багажом. Они разминулись с темноволосой, немного рябенькой девушкой, одетой в темно-коричневую кожаную куртку с капюшоном, черные рейтузы и высокие ботинки со шнуровкой. За спиной у нее висел небольшой кожаный рюкзачок, а в руке был полиэтиленовый пакет. Девушка уверенно шла к серой «волге». Водитель вылез из кабины, подошел к приезжей с букетом из трех гвоздик, обнял и поцеловал. Затем открыл правую дверцу и помог усесться своей спутнице. «Волга» выкатила с вокзальной площади и нырнула в поток машин, направлявшихся в центр города.
 — Наплевать на них, — сказал старший водителю «девятки», — это не наши клиенты.
 Между тем «волга» успела отъехать довольно далеко от вокзала. Пылко обнявшиеся при встрече водитель и девушка, как ни странно, помалкивали и выражали явное равнодушие друг к другу.
 Проехав центр, то есть площадь Ленина, где по левую руку был бывший обком с четырехметровым вождем на постаменте, а по правую, за чугунной оградой, ведомство Иванцова, водитель свернул на Свято-Никольскую (бывшую Советскую), затем на улицу Горького (во граде сем ее в Тверскую не переименовывали, тем более что улица никогда таковой не была). Дальше его путь явно лежал к окраине города.
 Через развязку выбрались на трассу, почти пустую еще, и, прибавив скорость, понеслись дальше, к повороту на 348-м километре, под вывеской «Колхоз имени XXII партсъезда». Пока доехали, оранжево-красное солнце уже успело подняться и осветить небеса, снега, укрывавшие землю, синеватые стены лесов.
 — Подъезжаем, — сообщил шофер лаконично.
 Девушка молча кивнула.
 Пока ехали, совсем рассвело, и, когда «волга» притормозила У ворот, между стволами деревьев уже пробивались красноватые лучики солнца, румянили снег на открытых местах.
 При виде вывески «АО „Белая куропатка“. Оптовая база» пассажирка иронически усмехнулась, но ничего не произнесла.
 «Волгу» пропустили быстро и беспрепятственно. Она подкатила к офису, где два дня назад происходила весьма откровенная беседа Фрола с Иванцовым и Рындиным. Водитель галантно вышел из машины первым и открыл дверцу перед дамой.
 — Спасибо, — сказала она с легкой иронией в голосе, — вы очень любезны.
 — Прошу. — Водитель проводил девушку в офис и довел до кабинета начальника охраны.
 Фрол и на это утро выспаться не сумел, но хоть побриться удосужился, а потому выглядел довольно прилично. Он вылез из-за стола и подошел к приезжей.
 — Здравствуйте! — сказал он радушно. — Позвольте, я вашу курточку повешу?
 — Если можно… — с некоторой церемонностью дама разрешила за собой поухаживать. Водитель стоял навытяжку, ожидая приказаний.
 — Кофе, чай, бутерброды? — предложил Фрол.
 — Не откажусь.
 — Ларик, организуй! — распорядился Фрол, и водитель скрылся за дверью.
 Дама сняла вязаную шапочку, немножко пригладила волосы и уселась на предложенный стул.
 — Надо бы условиться насчет того, как нам друг друга именовать? — поинтересовался Фрол.
 — Проще всего — Вика. А вас, как я знаю, по паспорту зовут Валентин?
 — Да, но для друзей я Фрол. От вполне законной фамилии Фролов. Вам тоже, я думаю, это будет проще.
 Водитель Ларик принес аж целый китайский термос горячего кофе, поднос с бумажными стаканчиками и горкой бутербродов, после чего испарился.
 — Подкрепитесь, пожалуйста. Разговор долгий.
 — Спасибо, — сказала Вика, — вы очень гостеприимны. Я буду кушать и внимательно слушать. Фрол поощрительно улыбнулся.
 — Вы в курсе дела, ради которого вас пригласили? — поинтересовался он.
 — Мне просто сказали, что надо приехать в этот город, поцеловаться с пареньком в камуфляжной форме с букетом из трех гвоздик, сесть в серую «волгу» с таким-то номером и ехать, куда повезут. А потом выполнять указания, которые мне дадут здесь, у вас на месте. Причем срок командировки точно не обозначили. Как говорится, «вплоть до особого распоряжения».
 — Понятно, — кивнул Фрол. — Мне тоже, по сути, ничего о вас не сказали. Только дали указание встретить и разместить, вручили фото, по которому вас узнает водитель, и больше ничего. Правда, рекомендовали как хорошего специалиста.
 — А вы не ошиблись? — спросила Вика. — Я ведь не товаровед, мне на оптовой базе работать не приходилось…
 — Это-то я знаю. Чтобы не было неясностей, скажу, что официально я начальник охраны этого объекта. Формально тут есть лицо более ответственное — заместитель гендиректора АО «Белая куропатка», он же заведующий базой, но охрана складов — это моя вспомогательная задача. Есть еще ряд других, более важных, но сейчас в качестве основной передо мной поставлена задача создать несколько оперативных групп охранников с повышенным уровнем подготовки.
 — Теперь понятно. Вы меня хотите на педагогическую работу привлечь. Что преподавать предложите? Могу иностранные языки — английский, немецкий, польский, украинский. А могу вести музыкальные занятия по классу скрипки-примы.
 — Это серьезно? — улыбнулся Фрол.
 — Абсолютно. У меня есть диплом об окончании консерватории.
 — Пожалуй, это не понадобится. Нам нужен специалист, который смог бы повысить уровень профессиональной подготовки охранников.
 — Вы знаете, Фрол, если честно, то я лично почти никого и никогда не охраняла. Как правило, у меня были с охранниками диаметрально противоположные задачи.
 — Вот это-то нас как раз и устраивает. Мы ведь народ провинциальный. До нас передовой опыт доходит не сразу. Кроме того, иногда, как обусловлено моим и вашим руководством, вам, возможно, придется выступать в роли «играющего тренера».
 — А вас предупреждали, что это потребует определенных расходов с вашей стороны?
 — Конечно. Мы в курсе того, какие суммы понадобятся. Но злоупотреблять вашей помощью мы не станем. Только в самых сложных случаях. К более простым работам будем привлекать тех, кого вы подготовите. Кроме того, у нас есть кое-какие готовые кадры.
 — Когда прикажете приступать к работе?
 — С завтрашнего дня. Сегодня устраивайтесь. Комнатку мы вам приготовили, необходимый минимум удобств и мебели там есть. Но после того, как посмотрите, сразу запишите, что вам еще хотелось бы иметь. Мы вам все это до вечера организуем.
 — Вход отдельный?
 — Так точно. С вашим контингентом я предварительно поговорю, чтоб не было никаких нездоровых настроений.
 — Да уж, пожалуйста. Объясните им попросту, что могут быть несчастные случаи. Растолкуйте, что у меня достаточно узкая специализация.
 — Постараюсь.

 ПРАГМАТИК

 — Виктор Семенович, — сообщила секретарша Иванцову, — в семнадцать часов вас ждут на совещании в областной администрации. Что-то по поводу сохранения и возрождения исторических и культурных ценностей. Основной доклад профессора Бреславского из областного университета. Пойдете?
 Иванцов кивнул, принимая к сведению. Значит, Глава все-таки решился. Пробный камень… Интересно, что из всего этого выйдет? Не рано ли?
 — Значит, я сообщу, что вы придете?
 — Да, надо зайти. Нас это тоже касается напрямую… Совещание проходило в малом зале бывшего обкома. Там в прежние времена проводились областные пленумы. Собралось не так уж много народу — человек сорок. Лица были в основном хорошо знакомые, одни — с давних времен, с тех же пленумов, другие — с недавних, уже постсоветских. У входа в зал стоял милиционер и сидели две приятные молодые дамы со списочками, в которых они отмечали прибывших. Если бы явился кто-то, кого в списках не было, такого господина или товарища наверняка не пропустили бы. И это несмотря на то, что в само здание областной администрации без пропуска пройти никто не мог. Эдакий двойной контроль.
 Тем, кто был в списках, вручали небольшую брошюрку под заглавием «Наша область — альтернативы развития», автором которой, судя по титульному листу, являлся профессор Л.Г. Бреславский.
 Иванцов скромно уселся в третий или четвертый ряд от президиума. Чуть позже рядом с ним примостился Рындин, а немного поодаль, через пару кресел, — начальник УВД полковник Теплов. С краю, у стены, Виктор Семенович увидел гендиректоpa областного ТВ и главного редактора газеты «Губернские вести» (бывший «Ленинский путь»). Надо полагать, что Глава решил придать делу некоторое публичное освещение. Отдельной группой кучковались военные чины: облвоенком полковник Сорокин, начальник гарнизона генерал-майор Прокудин и пять командиров частей, размещенных на территории области. Одни офицеры были одеты в новую, российскую форму, другие — в прежнюю, советского образца. В том же ряду, но через проход от военных сидели граждане, экипированные в казачьи мундиры и галифе с лампасами, при крестах на груди и с нагайками за голенищами хромовых сапог. Вдобавок к ним здесь же находился некто в черной гимнастерке с трехцветным уголком-шевроном и черепом с костями на рукаве и еще один, в камуфляже с нашивкой «Союз ветеранов Афганистана». Неподалеку от них белели бороды епископа Феодора и настоятеля Ново-Никольского монастыря архимандрита Савелия. В задние ряды сели человек пятнадцать крепких молодых ребят в свободного покроя малиновых, темно-зеленых и желтых пиджаках.
 Ровно в 17.00 к столу президиума, располагавшемуся на невысоком подиуме, вышли пять человек. Глава уселся в центре, по правую руку — его первый зам, по левую — председатель облдумы, по краям — какие-то двое, которых Иванцов припомнить не мог.
 Глава постучал по микрофону (в принципе, наверно, и без него все было бы слышно), после чего в зале установилась тишина.
 — Дамы и господа! — объявил Глава. — Товарищи! Позвольте мне открыть наше совещание, на котором присутствуют руководящие работники администрации области, крупнейшие предприниматели, представители различных общественных организаций, духовенства, военнослужащие, представители правоохранительных органов, деятели науки, искусства и культуры. Мы приглашали около шестидесяти человек но, к сожалению, примерно треть приглашенных не проявила должного интереса к проблеме, которую мы с вами намерены обсуждать, то есть к проблеме возрождения культурно-исторических традиций нашей области. В особенности жаль, что не откликнулись на наше приглашение многие из господ предпринимателей. В частности, я не вижу здесь ни одного представителя банковского капитала. Но, я думаю, что содержание разговора, который мы с вами поведем, станет им известным и они в конечном итоге к нам присоединятся.
 Не тратя лишнего времени на организационные вопросы, я предлагаю установить следующий порядок работы. Сейчас с докладом на тему «Возрождение культурно-исторических традиций области» выступит профессор областного университета Лазарь Григорьевич Бреславский, который просит для своего выступления тридцать минут, а затем желающиесмогут высказать по теме доклада свои мнения и конкретные предложения. Нет возражений? Прекрасно. Прошу вас, Лазарь Григорьевич.
 Сидевший ближе к трибуне моложавый пятидесятилетний господин в массивных очках на мясистом носу, солидно-лысоватый и неплохо для профессора одетый, занял место докладчика.
 — Уважаемые коллеги, — начал он, несмотря на то, что явное большинство присутствующих в прямом смысле ему коллегами не были. — Доклад, с которым мне доверено вас познакомить, явился плодом многолетних исследований, проводившихся группой научных сотрудников нескольких кафедр нашего университета в тесном сотрудничестве с учеными Москвы, Санкт-Петербурга, а также некоторых зарубежных научных центров…
 Господин профессор начал очень издалека. Он рассказал о том, что древнейшие стоянки первобытных людей, обнаруженные при археологических раскопках на территории области, относятся к неолитической эпохе и существовали примерно 20 000 лет назад. Потом как-то неожиданно, пропустив этап бронзового века, будущая область шагнула вперед и сразу же вступила в век железный. Опять же с перескоком, не проходя через рабовладельческую формацию, жители области, отказавшись от экономически неэффективного первобытного коммунизма, занялись интенсивным строительством феодального общества, очевидно, полагая, что феодализм и есть светлое будущее всего человечества.
 Если б Иванцов не знал всей подоплеки мероприятия, то, наверно, воспользовался бы профессорской лекцией для того, чтоб слегка вздремнуть после напряженного трудового дня. Большая часть публики, которая этой подоплеки действительно не знала, стала позевывать и недоуменно бормотать.
 Однако после того, как господин Бреславский, вспомнив о том, как происходило создание племенного союза береговичей, включившего в себя протославянские и угро-финские элементы, рассказал о захватническом походе Ярослава Мудрого, силой оружия подчинившего мирных береговичей Киеву, на некоторых лицах появился заметный интерес. Военком Сорокин отчетливо произнес на ухо своему соседу Прокудину:
 — А теперь, гады. Черноморский флот отбирают…
 Лазарь Григорьевич не забыл отметить и то, что с принятием православия на территории области дело обстояло очень неоднозначно. Языческие капища, по данным археологов, сохранялись в здешних лесистых местах аж до XIV века. Епископ с архимандритом переглянулись, когда Бреславский доложил, что во время восстания язычников против насильственного насаждения христианства из десяти тысяч человек, проживавших на территории области, было перебито более половины. Вряд ли служителей культа обрадовала и та информация, что уцелевшие береговичи хоть и приняли православие, подчиняясь силе киевских копий, но еще пару веков втихаря бегали в леса приносить жертвы своим любимым Даждь-Богу, Перуну и своей покровительнице — Берегине.
 Профессор, однако, перешел к светлой странице истории области — эпохе существования независимого Береговского княжества. Один из потомков Всеволода Большое Гнездо, не то Брячислав, не то Гремислав — это Иванцов как-то пропустил мимо ушей — решил, что собирать дань для Киева и оставлять себе какие-то ничтожные проценты экономически невыгодно. В результате он послал Киев куда подальше и зажил в суверенном государстве, которое благополучно просуществовало в полной самостоятельности до вторжения Батыя.
 За период полной самостоятельности княжество обзавелось городами, монастырями, народными промыслами, так как те средства, которые прежде уходили на содержание Киева, стали оставаться здесь, в Береговии. Именно в этот момент Иванцов вспомнил, как летом прошлого года, с трудом выпутавшись из неприятного дела с убежавшим из-под расстрела уголовником и похищенной иконой, мечтал о том, как хорошо бы стать генпрокурором небольшого независимого государства в границах вверенной ему сейчас области. Он даже названия тогда придумывал в шутку: Хренляндия, Лесороссия… А оказалось, что и придумывать не надо. Уже было готовое название — Береговия.
 Довольно подробно — минут пять — профессор освещал непростые взаимоотношения между ордой и Береговией. Первая, конечно, брала со второй немалую дань, регулярно угоняла часть населения в полон, на принудительные работы, но вместе с тем, о чем в советское время предпочитали умалчивать, поощряла развитие торговли Береговии со странами Запада. Кроме того, в защищенную лесами северную часть Береговии ордынские баскаки не наезжали, и там, в благолепии и полной гармонии с природой, проживали беглецы из южных и юго-восточных княжеств. То, что с ослаблением орды Береговия постепенно перешла под власть Новгорода, еще более способствовало этому. Под влиянием новгородцев береговчане приобщились к вечевой демократии, разжились, расстроились. Именно тогда был заложен Старо-Никольский монастырь (позже спаленный отрядами какого-то из самозванцев уже в семнадцатом веке), который стал одним из крупнейших религиозных центров Руси. Были школы, распространялась грамотность, подтверждением тому служили десять бытовых и коммерческих записок на бересте, подобных тем, что находят в Новгороде.
 В общем, все было бы прекрасно, и, как утверждал господин Бреславский, возможно, судьба Береговии была бы более счастливой, если бы в последней четверти XV века в Береговию не вторглись войска Ивана III, жестокого и вероломного Московского князя, макиавеллиста, считавшего, что цель оправдывает средства. Именно это привело к тому, что в Береговии было искусственно прервано естественное, аналогичное Западной Европе развитие рыночных отношений и правовой демократии.
 — Пятьсот с лишним лет тому назад, — весьма эмоционально произнес Лазарь Григорьевич, — наша область попала в зависимость от тоталитарного империализма Москвы. Быть может, многие из здесь присутствующих, воспитанные в традиционном, промосковском духе, сейчас начнут возмущаться и обвинять меня в сепаратизме, в децентрализаторстве и тому подобном. Ничего подобного, господа. Я не политик, я историк. Мое дело — донести потомкам историю родного края в неискаженном, истинном виде. А история России, как целого, на протяжении многих столетий писалась по шаблонам, заготовленным в Москве, а позднее, когда Петр I перенес столицу на север, — в Петербурге. Но поскольку правящая династия была прямым продолжением московского царствующего дома, то завоевание Москвой — в прямом смысле огнем и мечом — огромных территорий на востоке Европы объявлялось несомненным благом для завоеванных. Естественно, никакие альтернативные суждения не допускались. Не знаю, может быть, лишь немногие из вас осведомлены, что, например, летописи, создававшиеся в других городах, весьма противоречат московским. Да и сохранилось их ничтожно мало. Причем, как правило, не в подлинниках, а в списках, которые вовсе не были стопроцентными копиями оригинала. Московские переписчики, работая под контролем государственных чиновников, тщательно изымали из исходных текстов невыгодные для Москвы сведения и вписывали то, что принижало или вовсе отрицало собственную историческую роль какой-либо захваченной территории. После этого исходный текст уничтожался, а поддельный становился каноном, не подлежащим опровержению. После того, как сменялось три-четыре поколения, а то и раньше, учитывая, что грамотность была не слишком распространена, а при московском владычестве даже заметно снизилась, навязанные москвичами измышления становились якобы «документально подтвержденным историческим фактом»…
 Иванцов это хорошо понимал. Он не раз сталкивался с тем, что тщательно и добротно подготовленное дело, выстроенное по всем правилам и формальным признакам, да еще при отсутствии у противной стороны живых свидетелей, как правило, выигрывается. Особенно в прежние родные годы, когда процесс носил обвинительный, а не состязательный характер.
 На лицах слушателей, конечно, по-разному, но отразилось уже не просто любопытство, а настоящая заинтересованность.
 — Представьте себе, — продолжал оратор, — сколько пушнины, леса, меда, воска, льна, сала, шерсти, соли было практически бесплатно вывезено с территории нашей нынешней области еще в эпоху Московского государства! Сколько налогов, которые собирались здесь, в бывшей Береговии, осело в московской казне, ни единым рублем не поработав на благосостояние наших жителей! Наконец, именно Москва, которая отписала в казну большую часть земельных угодий, явилась тормозом в развитии рынка земли.
 Полчаса, установленные регламентом, уже прошли, но Глава словно бы не замечал этого. И зал, как это ни странно, полностью стих, жадно впитывая в себя и тут же переваривая каждое слово докладчика.
 А тот уже подкатывал к временам более близким. Он рассказал о том, сколько тягот и лишений вынуждена была перенести губерния вследствие политики различных царей, императоров и генсеков, которые проводили разные там преобразования, укрепляли бюрократию, душили свободу, подавляли крестьянские восстания, устраивали земельные реформы в интересах помещиков или продразверстку для прокормления Красной Армии и рабочего класса, оказывали интернациональную помощь или вели войны. Лазарь Григорьевич привел мрачную статистику потерь, которые понесли жители области в результате участия в войнах за московские или петербургские интересы, а также в результате социально-классовых столкновений дооктябрьского периода, гражданской войны 1917-1922 годов, голода, спецпереселений и политических репрессий, связанных с политикой центра. Выяснилось, что только за последние триста лет, начиная с азовских походов Петра Великого и кончая войной в Чечне, область потеряла около пяти миллионов человек.
 — Напоминаю, что по состоянию на конец 1995 года все население области составляет 4, 8 миллиона человек, — подняв вверх указательный палец, произнес Бреславский. — А ведь все те, кто погиб безвременно, могли бы продолжиться в детях, внуках, правнуках! Можно только догадываться, какой чудовищный урон был нанесен нашему генофонду. Сколько талантливых людей — поэтов, математиков, художников, музыкантов — так и не было рождено! И все это — из-за колонизаторской политики, которую Москва вела в отношении подчиненных ей провинций.
 Иванцов отметил, что при этих словах генерал Прокудин насупился, а полковник Сорокин стал ему что-то объяснять на ухо.
 — Но ущерб, нанесенный нашему промышленному и интеллектуальному потенциалу, — продолжал разошедшийся профессор, — не исчерпывается этими прямыми потерями. Центр — тут я имею в виду опять-таки и Москву, и Санкт-Петербург — как гигантский магнит притягивал к себе лучших, наиболее инициативных, предприимчивых, одаренных и талантливых людей. Причем в огромном, явно превышающем собственные потребности количестве. Там, в центре, формировалась некая гипертрофированная интеллектуальная элита, а провинция вынуждена была довольствоваться либо посредственностями, которые в эту элиту не могли пробиться, либо некими отбросами, которые эта элита отторгла. Потому-то такова сейчас разница в общем уровне культуры. И у многих молодых людей, которых я знаю, общаясь со своими студентами, образуется комплекс провинциала. Юноши и девушки ощущают себя ущербными индивидуумами лишь по той простой причине, что не сподобились родиться в Москве. Разве это не печально?
 Совсем недавно, осенью прошлого года, по приглашению моих коллег я ездил в США. Мне довелось побывать в Нью-Йорке, Вашингтоне, Далласе и Лос-Анджелесе. Все это крупные города, но Вашингтон, столица, резиденция правительства, среди них самый маленький. Большая часть населения Вашингтона — чиновники или те, кто их обслуживает. Там нет ни крупных заводов, ни финансовых центров, ни торговых корпораций. А вот в трех других городах сосредоточена львиная доля всей американской мощи. Хотя они расположены в очень удаленных друг от друга регионах. И я очень удивился бы, если б узнал, что у какого-то Нью-Йоркца или далласца появился комплекс провинциала перед жителем Вашингтона. У нас же даже петербуржец, попадая в Москву, ощущает — хотя и не всегда показывает — этот самый комплекс. Разве это нормально?
 — Ясное дело — нет! — донесся голос из того заднего ряда, где сидели молодые люди в разноцветных пиджаках. — Зажралась Москва!
 Профессор скромненько улыбнулся. Реакция ему понравилась.
 — Еще одно замечание в связи с моими американскими наблюдениями. Каждый штат имеет свою конституцию, свои законы, федеральное правительство и лишь в минимальной степени вмешивается во внутреннюю жизнь тамошних «субъектов федерации». А у нас что? Москве предоставлены огромные льготы по сравнению с другими. Национальные республики, образованные, кстати, на территориях, изъятых из состава существовавших при царе российских губерний, заключают с Москвой договора о разграничении полномочий. У них выборные президенты, которых федеральная власть не может сместить. Ну, Чечня — это вообще вопрос особый… Но парадокс ведь, господа! У нас населения втрое больше, чем в Осетии, территория раз в двадцать больше, чем у Ингушетии, а нашего уважаемого Главу могут в любой момент, ради конъюнктурных соображений, например, по ходу предвыборной кампании, снять со своего поста, поскольку он назначается Президентом. То есть налицо деление субъектов федерации по сортам: этот — первого сорта, тот — второго, а другой — вообще третьего второй свежести. Справедливо ли это, совместимо ли с подлинной демократией?
 Зал дружно прогудел нечто вроде коллективного: «Не-ет!»
 Иванцов поглядел на Главу. Тот сохранял лицо непроницаемое, только глаза медленно перемещались по рядам. Видимо, он тоже сильно сомневался насчет своевременности этого сборища. Возможно даже, что и инициатива шла не от него лично, а из каких-то иных кругов. По разумению прокурора, Глава, разглядывая сидевших перед ним, прикидывал, не может ли кто-то из них подложить ему свинью.
 Конечно, теперь времена иные. Никто сразу не прицепится, не пришьет политику, у каждого ученого может быть свое мнение. Тут просто совещание, так сказать, для информации, не заседание облдумы, никаких обязательных постановлений и прочих нормативных актов здесь принимать не станут. Просто ознакомились люди с одной из научных версий, даже гипотез, расширили кругозор и пошли по домам. Так что ни Главе, ни профессору не придется ожидать, что приедут утречком или ночью ребята Рындина, а через три дня их шлепнут по приговору «тройки» ОСО.
 Но любители подкладывать тлеющие головешки под начальственные зады еще не перевелись. Тем более ежели кто-то из них делает такую работу не по добровольному желанию, а по служебной обязанности. Тот же Рындин в принципе обязан доложить наверх о самом факте этой заседаловки. И доложит, конечно. Правда, в каком ключе доложит — это другой вопрос. Может доложить так, что все это просто сунут в дело и тут же забудут — рутинная информация. А можно повернуть дело так, что начнется серьезная и обстоятельная разработка. А потом может произойти все что угодно. Суда, конечно, устраивать не будут, но с должностей кое-кто может спрыгнуть, а при особо серьезных сомнениях — даже и на пенсию.
 Тем временем профессор Бреславский уже подводил свою речугу к финалу:
 — Я еще раз повторяю, господа, что не являюсь ни сепаратистом, ни экстремистом. Я — прагматик. Разумеется, говорить, допустим, о разрыве с центром, выходе из состава Российской Федерации, особенно теперь, когда до президентских выборов осталось меньше пяти месяцев, — недальновидная и опасная позиция. Однако в ситуации, когда центр, возможно, будет сильно заинтересован в поддержке со стороны регионов, у руководства нашей области появится возможность обусловить эту поддержку согласием центра на некоторое расширение полномочий областных властей. Разумеется, это только мое личное мнение. Благодарю областное руководство за предоставленную мне возможность высказаться и прошу прощения за то, что несколько превысил выделенный мне лимит времени.
 Зал захлопал, аплодисменты выглядели весьма искренними.
 — Есть ли какие-то вопросы к докладчику? — спросил Глава, когда хлопки утихли. Вопросов не было. То ли слушатели попались очень понятливые, то ли осторожничали. Может, боялись показаться профанами.
 — Тогда переходим к прениям, — объявил Глава. — Кто желает выступить? Напоминаю, на выступление — пять минут.
 Иванцов, как и Рындин, само собой, выступать не собирался. Теплов тоже. «Интересно, — подумал Виктор Семенович, — подготовил Глава выступающих или все на самотек пустит?» Сейчас, при демократии, от желающих повыступать отбоя нет. Могут такого намолоть, что за сто лет не разгребешь…
 Но подготовленный выступающий все-таки нашелся. Оказался облвоенком Сорокин.
 — Доклад товарища Бреславского Лазаря Григорьевича, — произнес полковник, — произвел на меня двойственное, если можно так выразиться, впечатление. Конечно, нам, воспитанным в эпоху единого Союза, когда мы готовили себя к защите единого социалистического Отечества, многое из высказанного профессором кажется, мягко говоря, непривычным. Нам уже не первый год глаза открывают на разные исторические недоговорки или фальсификации, отчего, прямо скажу, заниматься военно-патриотическим воспитанием молодежи стало очень сложно. К примеру, если раньше призывникам рассказывали, допустим, про Зою Космодемьянскую как образец мужества и героизма и некоторые даже слезу пускали, то теперь не стесняются, извините, дамы, за грубость, спрашивать: «А сколько раз ее фашисты трахнули?» Или, допустим, Александр Матросов. Только начнешь говорить насчет его патриотизма и верности воинскому долгу, как какой-нибудь пацаненок сразу же спросит: «А правда, что, падая на дзот, он закричал: „У, бля, гололед проклятый!“ Опять же извиняюсь перед дамами, но такова жизнь.
 С другой стороны, очень многое верно подмечено. Особенно насчет Чечни. Призываем ребят наших здешних, береговичей, так сказать, и отдаем в общую кучу. Призыв мы выполняем по нынешним временам просто отлично, на 85 процентов. А Москва, между прочим, как до нас доводили, уже который год план по призыву наглухо заваливает. Одного из пяти призывников максимум государству отдает. А у них, между прочим, только в самом городе вдвое больше населения, чем у нас во всей области. Получается, что наши ребята вместо этой столичной шушеры должны под пули идти? Причем за что — толком неясно. То ли за то, чтоб конституционный порядок восстановить, то ли за то, чтоб кто-то на этой войне бабки зарабатывал. Может, кстати, именно в Москве. У нас только призывников с области за прошлый год погибло 45 человек, в этом году — уже пятеро. Ко мне в кабинет каждый день мамаши ломятся — что я им говорить должен? Я их просто отдал в войска, в Чечню непосредственно не направлял, даже не знаю загодя, куда его там после учебки могут послать. Я эти вопросы не решаю. Но весь их плач и вой, которые они еще у районных и городских военкомов не потратили, на меня приходится. Если б я знал, что ихние сыновья все здесь, в области, останутся — намного проще было бы.
 — Время, — напомнил Глава, потюкав карандашиком по бутылке боржоми.
 — А я уже все, — сказал военком и пошел на место. Похлопали, но существенно жиже, чем профессору.
 — Так. — Глава по своему обычаю поставил значок-закорючку на бумажке. — В порядке подачи записок слово имеет директор химкомбината товарищ Зацепин Олег Сергеевич.
 Зацепин, поблескивая медалью «Серп и Молот», тяжко ступил на подиум и взошел на трибуну.
 — Я полностью согласен с предыдущим оратором, что однозначно воспринимать доклад господина профессора очень трудно. Я, как вы знаете, в свое время снабжал минимум пять российских и восемь по-нынешнему иностранных областей азотно-туковыми удобрениями. Кроме того, продавали все то же в Болгарию, Венгрию и еще пятнадцать стран. Делали кое-что для обороны. Судя вот по этой звездочке, врученной мне Леонидом Ильичом, неплохо делали. Ежегодно сдавал по два дома для рабочих, средняя зарплата выходила до трехсот рублей, был свой спорткомплекс и так далее. Насчет окружающей среды претензии были, но небольшие. Что получилось? Колхозы разогнали, совхозы — тоже. Запашка сократилась, фермеры в долгах, СЭВ накрылся медным тазом. Тарифы на перевозки взлетели, границ прибавилось, пошлин — тоже. Оборонка вляпалась в конверсию, мое производство ей не нужно. Все — я на нуле. Точнее — в пролете. Из двадцати тысяч рабочих осталось три. Акционироваться решили по второму варианту. А нас никто покупать не хочет. Потому что Госкомимущество, которое нашим вопросом занимается, хрен знает где; и наши дела ему, извиняюсь, до бороды. Ваучеры, мать их так! Это что, реформа? Это вредительство, за это стрелять надо. И главный вредитель — — центр. Это они все эти реформы затеяли, не спросясь у нас, на местах. Поэтому если б мы с Москвой развелись, вывели бы завод из собственности Госкомимущества, сделали бы его областной собственностью, сохранили бы колхозы как потребителей нашей продукции и сами по себе бы его держали на плаву, то я бы сейчас здесь не плакался. Спасибо за внимание.
 — Следующим выступает товарищ… — Глава несколько замялся. — То есть владыка Феодор. Приготовиться атаману Кочеткову.
 «Да, — подумалось Иванцову, — все-таки удивительный человек наш Глава. Как вел партактивы, так и сейчас ведет. Запросто мог бы сказать, допустим: „Слово предоставляется товарищу Романову, императору всероссийскому. Приготовиться патриарху Тихону“.
 Владыка, опираясь на посох и поддерживаемый под руку молодым монахом с гвардейской выправкой, взошел на подиум.
 — Чада мои, сограждане. Явленный нам доклад господина профессора Бреславского произвел на меня, ветерана Великой Отечественной войны, бывшего начальника разведки отдельного дивизиона гвардейских минометов, заслужившего на ратном поприще при защите нашего богоспасаемого Отечества четыре ордена, впечатление удручающее и тягостное. Всеми порами души не приемля изложение докладчиком истории распространения в нашем крае православного вероучения, я, однако, не хотел бы уделять слишком большое внимание критике этого заблуждения, ставящего Русскую Православную Церковь на одну доску с агрессивными крестоносцами Запада. Их попытки насадить огнем и мечом римско-католическое вероисповедание были пресечены именно русскими людьми, в том числе и нашими земляками береговичами, стоявшими в рядах новгородского ополчения и первыми принявшими на себя удар немецкой «свиньи». Святый Благоверный князь Александр Ярославич Невский, уважаемый Лазарь Григорьевич, дал достойный отпор псам-рыцарям, положив предел продвижению на восток схизматических римских заблуждений. Они шли к нам с мечом — от меча и погибли. Ибо такова была Божья воля. Но никогда, братья и сестры мои, православие не приходило в души людей на острие копья или меча. Лишь при помощи глубочайшей веры в Господа нашего, в великой жертвенности, завещанной нам Иисусом, высокой и нелицемерной убежденности в святости проповедуемых истин православие распространялось среди язычников, и Благодать Божия простерлась над нашим краем.
 Но еще раз повторю, чада мои, не в этом состоит главный изъян доклада. Слушая его, мне вспомнилась евангельская притча об изгнании бесов Христом: «Имя им легион…» Отрыв нашей области от тела матери — России возвеселит лишь врага рода человеческого… и слуг его на земле.
 — Регламент, владыка! — извиняющимся тоном произнес Глава. — Слово имеет атаман Береговского казачьего войска Алексей Кочетков. Записавшихся больше нет, так что, думаю, после этого выступления можно будет подвести итоги.
 Атамана Иванцов хорошо знал, против него дважды возбуждались дела по 148-й статье, но оба раза прекращались. Первый раз за Кочеткова заступился сам Глава администрации, во второй раз Иванцову позвонили друзья из Москвы.
 Позванивая крестами и шпорами. Кочетков вышел, гулко откашлялся и забасил с высоты своих метр девяноста без папахи:
 — С откровенностью скажу, Лазарь Григорьевич, что к мнениям профессоров исторических наук отношусь очень осторожно. Вы, наверно, читали мою статью в «Губернских вестях» от 12 ноября прошлого года под названием «Губители России и звезда Давида»? Если читали, то должны понять, какое у меня может быть отношение к вашей пропаганде раскола России на уделы. Хотел я задать вопрос, какие-такие зарубежные центры вам помогали в научной работе, но правды вы все равно не скажете, потому что помогали вам в ней либо Моссад, либо Шин Бет какой-нибудь: Российскую империю — развалили, Союз — развалили, теперь за Россию взялись…
 — Алексей Сергеевич, — строго сдвинул брови Глава, — вам ваше поведение не кажется вызывающим, а? Между прочим, Лазарь Григорьевич вполне может подать на вас в суд за клевету. Вы его публично обвиняете черт-те в чем! Извинитесь немедленно!
 Бравый атаман опешил. Он-то думал, что его пригласили специально из-за того, что он сказал, а выходило совсем не так…
 — Хорошо, — сказал он, покраснев вопреки белогвардейскому шеврону на рукаве. — Извиняюсь. Но все равно, с выводами профессора не согласен категорически.
 — Я не делал выводов, Алексей Сергеевич, — вклинился Бреславский, — вы просто невнимательно слушали. Более того, я несколько раз повторил, что вовсе не сторонник обособления области от Российской Федерации.
 Атаман сконфуженно сел и зашептался со своими коллегами.
 — Я думаю, что надо подвести итоги нашего совещания. — Глава сурово обвел взглядом притихшую публику. — Бесспорно, в докладе есть немало мест спорных, немало и таких, которые при первом прочтении вызывают отторжение и неприятие. Но пищу для размышления он дает немалую. Предложение поставить вопрос перед центром о расширении властных полномочий областной администрации, которое высказал докладчик, заслуживает внимательного изучения. Я полагаю, что надо создать специальную совместную комиссию из представителей исполнительной власти и областной Думы, пригласить в качестве экспертов компетентных юристов, экономистов, историков и культурологов. Кроме того, я думаю, что представители прессы надлежащим образом осветят этот вопрос средствами массовой информации. Всем присутствующим на совещании была роздана брошюра профессора Бреславского «Наша область — альтернативы развития». Я успел с ней ознакомиться и должен заметить, что она дает хорошую основу для дискуссий о том, каким образом можно развивать экономику области. Думаю, всем присутствующим следует ее внимательно изучить с карандашом в руках, как следует подумать над тем, что, с его точки зрения, спорно, а что заслуживает внимания. А потом, я думаю, месяца через полтора, когда комиссия как следует проработает все основные моменты и сведет их в какой-либо рабочий проект документа, можно будет вынести его на обсуждение областной Думы. Может быть, предварительно еще раз соберем такое же совещание или даже в более широком составе. Есть какие-либо вопросы, замечания, предложения? Народ безмолвствовал.

 РЕШЕНИЕ

 Конечно, как и предполагал Иванцов, главное началось уже после того, как широкая публика разошлась. Глава предложил задержаться Рындину, Теплову и Иванцову. Заседали в небольшой комнатке без окон, куда перешли прямо из зала.
 — Ну что, господа, — спросил Глава, — каковы впечатления? Реакция удовлетворила? Будем продолжать вашу задумку или сворачивать?
 — Давайте с самого начала определимся, — жестко (Иванцов этого себе ни за что не позволил бы) произнес Рындин. — Задумка общая. Мы все, когда размышляли над тем, что случилось в декабре, крепко призадумались. И вы первый подали нам эту идею. Давайте думать вместе и дальше. Не делайте вид, будто все против вашей воли делалось. Некрасиво.
 — Андрей Ильич, не придирайтесь к словам, пожалуйста, — поморщился Глава. — Я, конечно, знаю, что вы все записали на пленочку, но шантажом вам заниматься не советую. Придумали все это вы с Иванцовым, а меня собрались сделать зиц-председателем. Но все это пока несущественно. Главное — проанализировать, что мы сегодня сделали. Мы ведь с вами предварительно оговаривали, что основная задача совещания — элементарно поглядеть, как доклад Бреславского будет воспринят и кто чего скажет.
 — Правильно, — кивнул Иванцов, — и вы считаете, что это можно прямо так, сразу, оценить? Поглядеть, так сказать, на лица граждан, сидящих в зале, и прикинуть» кто из них тут же побежит к телефону, чтобы проинформировать верха.
 — Конечно, нет, — сказал Глава, — но внешняя реакция тоже кое о чем говорит.
 — Давайте так, — предложил Рындин. — Обменяемся впечатлениями о том, кому что увиделось. Могу сам начать, могу сначала вас послушать.
 — Хорошо, — сказал Глава, — можете начинать.
 — Первое. Мне лично удалось, как я считаю, углядеть среди Присутствующих четыре основные группы. По сути дела, все они были представлены среди выступавших в прениях. Начну перечислять в порядке возрастания их полезности для нашей работы. Наиболее неприятная — та, что была представлена владыкой. Это люди, которые ни при каких обстоятельствах нас не поддержат. Более того, наш бывший начальник разведки дивизиона гвардейских минометов активно работал на Пятое ГУ. Уж это мне точно известно. Помните, Виктор Семенович, как вам пришлось одного бродячего пророка переквалифицировать со статьи 70-й на 144-ю? Когда ходил тут такой, конец Советской власти предсказывал, а вы ему кражу барана пришили?
 — Помню, — кивнул Иванцов, — был такой факт.
 — Так вот, там товарищ владыко Феодор, в миру Вячеслав Витальевич Терентьев, сыграл не последнюю роль. Это его разработка была. Профессиональная, четкая, многоцелевая. И довольно чистая, надо сказать, без огрехов и натяжек. С настроениями публики ознакомились, некоторых на заметку взяли, проверили. Странничек этот, как ни странно, был натуральный, но сыграл не хуже подсадного. Конечно, я во все нюансы не вникал, у нас в управлении по самой разработке материалов почти не осталось, но похоже, что он и сейчас на контакте Москвы состоит. С ним надо осторожнее. Архимандрит Савелий — по паспорту Васильев Анатолий Петрович — его, безусловно, поддерживает. И информирует, кстати, тоже. Правда, главным образом по церковной части.
 — Кто еще в этой команде? — прямо спросил Глава.
 — Персонально? Пока трудно сказать с полной ясностью. Могу только прикинуть — таких было примерно десять процентов. Вторая, самая многочисленная группа — колеблющиеся. К ней относится около сорока процентов публики. Прежде всего — военные. Вообще-то, они по назначению своему должны отстаивать централизацию, единую неделимую и так далее. Но с удовольствием присягнут и Береговии, если получат гарантии в отношении квартир, дач, машин и всего прочего.
 — Но самое главное, — добавил Иванцов, — если им дадут гарантию от «горячих точек». Большинство из них уже вволю этой романтики накушались…
 — Вот именно! — проворчал Глава. — И вовсе не захотят ничего похожего здесь. А потому при необходимости свернут нам шею.
 — Могут свернуть, конечно, — спокойно сказал Рындин, — если будут слишком рано и слишком много знать. Но если они как-нибудь случайно начнут чувствовать, что больше обретут, чем потеряют, от успеха нашей работы, то не свернут. Наоборот, даже очень помогут.
 — Трудновато будет их заинтересовать-то, — заметил Глава, — многим ведь в Москве хочется прописаться, а не в нашей глухомани. Что мы можем дать, например, генералу Прокудину? Дачу, участок соток на пятьдесят? А ему, между прочим, всего пятьдесят. Он еще на пенсию не собирается. Небось рассчитывает к своей генерал-майорской звезде еще пару прикупить. И ворочать настоящей армией, может, даже округом. Согласится ли он, допустим, вечно в комдивах ходить.?
 — Давайте пока эту тему не трогать, — предложил Иванцов. — Что мы будем гадать на кофейной гуще? Андрей Ильич еще не все охарактеризовал.
 — Верно, — кивнул Рындин, — пока у нас чистая теория. Перехожу к характеристике третьей группы. Это наши скрытые сторонники. То есть они не сомневаются, что необходимо развивать работу в том направлении, которое мы наметили, но высказываются осторожно. Зацепин — типичный представитель. Он уже знает, что будет делать, если ему дозволят хозяйничать, не платя федеральных налогов. Но страшно. Опасается, что мы его проверяем. Таких, как он, — процентов двадцать.
 — Десять плюс сорок плюс двадцать — семьдесят, — подсчитал Глава, — значит, как я понял, у нас сегодня было тридцать процентов единомышленников?
 — В общем, да. Но есть одно существенное обстоятельство. Мы ведь не говорили, что и как. То есть о том, какую программу прикидываем. Поэтому многие из тех, кому идеи господина Бреславского понравились, вполне могут захотеть осуществить их самостоятельно. Те самые, в задних рядах. Они, конечно, просто представляли хозяев. Банкиров, которые не явились. И вот тут боюсь, что при правильном понимании ситуации мы наживем не столько друзей, сколько соперников.
 — Полковник Рындин доклад закончил, — иронически произнес Глава. — А вы, Виктор Семенович, что скажете?
 — Думаю, что в целом он, наверно, прав. Неплохо разложил общественное мнение на группы и даже в процентных соотношениях, вероятнее всего, сильно не ошибся. Но мне кажется, что нам надо знать главное: кто готов идти за нами и кто готов встать нам поперек дороги. Например, этот самый казачина Алексей Кочетков — хоть и громыхал насчет своего несогласия с Бреславским, но если поймет, что в случае чего вместо полсотни чудаков с лампасами и шпорами собрать, допустим, сотен пять, получить в вечное пользование гектаров с тысячу и закрутить серьезные дела, например, по охране священных рубежей Береговии, со взиманием пошлин и прочего, то это дело ему может понравиться. А вот насчет банковского капитала, тут надо действительно подумать. У них и впрямь могут разные нездоровые желания прорисоваться. Среди них есть наши, хорошие парни. Но есть и сущая дрянь.
 — С банкирами надо индивидуально поработать, — сказал Рындин, — у большинства рыльце в пуху, это можно использовать. Конечно, если прокуратура не начнет палки в колеса ставить.
 — Андрей Ильич, — обиделся Иванцов, — разве в последние полгода у нас были какие-то непонимания?
 — Надо думать, что и в последующие полгода не будет.
 — А потом? — заинтересованно спросил Глава.
 — Потом все может произойти. Рубежную дату мы знаем — 16 июня. Самое неприятное, кстати, это то, что ни на одну из возможных лошадок ставить не стоит.
 — Это мы уже обговаривали, — сказал Иванцов примирительно.
 — Обговаривать-то обговаривали, только у меня появились сомнения насчет того, что наш губернатор занимает прежнюю позицию.
 — «Сомневаюсь — значит, существую», — перефразировал Глава кого-то из великих. — Вы сомневаетесь, и я сомневаюсь. Только дураки, не сомневаясь, идут напролом и расшибают лбы. Вы мне тут, товарищ полковник, проанализировали состояние граждан, присутствовавших на совещании. Могу даже согласиться, что дали примерно верную картину. Хотя насчет численности тех, кто не определился, я считаю ваш процент явно заниженным. Смело можете присоединить к тем сорока процентам сомневающихся те двадцать, что записали в «скрытые единомышленники». Ветер подует — и станут «явными противниками». А позиция моя, если на то пошло, не менялась. Мой принцип — минимальный риск при максимальной выгоде. Сегодняшняя акция ничего особо страшного не принесла, но и ничего приятного в ней я не ощущаю.
 — Правильно, — кивнул Иванцов. — Потому что вы, между прочим, опытный оргработник, собрание подготовили, извините, на пионерском уровне. Казак явно выступал сам по себе, вы его одернули даже, хотя, на мой взгляд, этого делать не стоило…
 — А вы, Виктор Семенович, хотели б, чтоб меня антисемитом назвали?
 — Но ведь Кочетков этот, слава Богу, к погромам не призывал. А статеек вроде той, что он оттиснул, сейчас и не читает никто. Ну, переписал что-то из Васильева и Баркашова пятилетней давности. Вспомнил, что Ленин был по матери Бланк, Свердлова с расказачиванием помянул, Троцкому кости перемыл. К тому же наверняка «Губернские вести» ее с вашего согласия напечатали.
 — Я на прессу давления не оказываю, — строго сдвинул брови Глава, — у нас свобода слова, газета эта независимая. Виталий Константинович мне позвонил, сообщил, что такая статья предложена, прислал экземпляр. Помощник посмотрел, сообщил, что в предвыборный контекст она неплохо укладывается. Я ее и не видел в глаза. Сами знаете, дело было всего за месяц до парламентских… А что касается подготовки совещания, то тут вы, Виктор Семенович, не правы. Все выступавшие получили текст доклада еще за три дня, но я никому никаких инструкций по оценке доклада предварительно не давал.
 — Разумно поступили, — похвалил Рындин. — Нет, что касается организации совещания, то тут, мне кажется, все нормально. Если б все заинструктировали, хуже смотрелось бы. Уровень плюрализма был бы не тот. Может, казака и не надо было одергивать, потому что этим вы как-то невольно обозначились. Или одернуть, но не так резко. Но вот то, что ваша уверенность в необходимости начатого курса ослабла, это я понял и очень об этом сожалею.
 — Можете сожалеть сколько угодно, Андрей Ильич. Вы не забывайте про разницу в нашем положении. То, что вы с разрешения или по заданию вашего руководства можете прокручивать в области, мне мое руководство не простит. Мне и так бока намяли за декабрь месяц. До сих пор побаливают.
 — А после июня, если не сумеете угадать, еще хуже будет, — пообещал Рындин. — Вам Виктор Семенович не докладывал, сколько у него в производстве дел с потенциальным выходом на обладминистрацию?
 — Могу догадаться… — проворчал Глава. — Уж наверняка подсобрали что-нибудь.
 — Подсобрали, — кивнул Иванцов, — некоторые можно было бы и в суд передать, да вот решили еще раз все проверить, уточнить обстоятельства, персонификацию… Есть занятные показания, правда, пока не подтвержденные.
 — Опять взялись пугать? — помрачнел Глава. — Не надоело?
 — Надоело, — вздохнул Иванцов, — напоминать надоело. Вам ведь уже давно должно быть все ясно.
 — Если б мне не было ясно, я бы с вами не беседовал, — сказал Глава, — или беседовал, но в другом месте… Сами ведь знаете, что мы все вместе либо потонем, либо останемся на плаву. Но мне, знаете ли, лавры Джохара Дудаева не снятся. Я человек русский, северный, такой резвости не приемлю.
 — Между прочим, пока от вас никто и не требует ничего такого. Вам просто должно быть понятно, что сейчас, когда Президент в цейтноте, ему многие вопросы придется решать ускоренно. В том числе и кадровые. Где и как, с чьих докладов и подсказок — вопрос другой. Но такие решения будут. И очень скоро. Полетят головы, будьте покойны. Так что надо будет и нам определяться побыстрее.
 — То есть самим под гильотину ложиться? — хмыкнул Глава. — Вы уж так бы и сказали, Андрей Ильич, что вам дали ЦУ на меня материал подобрать. Дескать, ненадежный кадр. Пора решение принимать.
 — Если совсем серьезно, то устные инструкции у меня на этот счет имеются. Не знаю, каким еще службам подобные задачи ставили, Теплов вот сидит отмалчивается, но думаю, что не одному мне.
 Все повернулись в сторону начальника УВД. Тот понял, что надо что-то сказать, а то, глядишь, не правильно поймут… В августе прошлого года он был назначен на этот пост после того, как прежний начальник полковник Найденов скоропостижно скончался от инфаркта. В том, что это была естественная смерть, никто вслух не сомневался. Но в том, что он умер очень вовремя, особенно для Рындина и Иванцова, лично у Теплова никаких сомнений не было. Присутствовал и еще один неприятный момент. Когда Теплов еще был замом Найденова, в одну по-северному светлую ночку сотрудники службы Рындина, предъявив постановление за подписью Иванцова, провели у него на даче быстрый и оперативный обыск. Если происхождение бара, в котором стояло импортного алкоголя на 23 миллиона рублей, Теплов еще сумел бы при желании как-то объяснить, то вот происхождение 600 тысяч долларов в свеженьких новых купюрах, к тому же укрытых в специальных тайниках, объяснялось только одним — деяниями, подпадающими под статью 173 (получение взятки) бессмертного УК РСФСР, действующего даже в отсутствие покойной советской республики. О том, что эти деяния содержат признаки самой серьезной — третьей — части упомянутой статьи, сулившей полковнику не менее восьми лет расставания с волей, Теплов как товарищ с высшим юридическим образованием мог и сам догадаться. Сушить сухари не пришлось. Найденов съездил к Рындину, попил пивка с Иван-цовым, и все как-то не получило развития. После смерти Найденова Теплов ждал ареста со дня на день. Но дождался, как это ни удивительно, назначения на вакантный пост. Правда, этому предшествовала серьезная беседа с участием Рындина и Иванцова.
 И вот теперь от него, самого молодого в этой компании, требовали не отмалчиваться, а раскрывать служебные тайны. Причем с немалой вероятностью, что кто-то их здесь прослушивает, записывает, фиксирует на видео…
 — Ну и что, Василий Михайлович, — спросил Глава сурово, — как вас проинструктировали на предмет выявления коррумпированных элементов, компрометирующих административную вертикаль?
 — Были инструкции неофициальные… — пробормотал Теплов. — Но вся методика — исключительно в рамках законодательства.
 — Правильно. А то ваша привычка задерживать крутых мафиози, в жизни ни миллиграмма наркотика не употребивших, за якобы хранение десяти-пятнадцати граммов героина, который вы сами же им подбросили при задержании, уже начинает утомлять, — заметил Иванцов. — Хоть бы еще что-нибудь придумали, если не можете нормальным образом работать. У вас ведь в прошлом немало толкового народа было…
 — Толковые давно на пенсии, Виктор Семенович, — пожаловался Теплов.
 — …или в криминальных структурах, — нежно добавил Рындин.
 — Ладно, — пожалел Теплова Глава, — вы, Василий Михайлович, замначальника пробыли совсем недолго, всего два года на этом нынешнем посту, так что пока с вас спрос невелик. Главное — не зажимайте информацию, чтоб не ставить ни нас, ни себя в неловкое положение.
 — Да я понимаю, понимаю… — пробубнил Теплов. Рындин поморщился и решил, что зря увел разговор в сторону.
 — Информация информацией, но до нас ведь не все доведут, если примут серьезное решение. Поэтому нам надо как можно скорее определиться по двум направлениям. Первое — продумать вопрос о выборах губернатора, а второе — подготовить проект договора о разграничении полномочий с Федерацией. Разговор об, этом у нас уже был месяца полтора назад. Что-нибудь сделано? Не вижу. Вот от этого и сомнения в полной искренности нашего уважаемого Главы.
 — Андрей Ильич, — нахмурился Глава, — вы таким начальническим тоном разговаривайте, пожалуйста, у себя в управлении. Я сюда не вами поставлен, у меня свои взаимоотношения с Москвой, и мне определять, какие задачи надо решать форсированно, а какие во вторую очередь. В конце концов у меня ведь не только эти направления в работе. Да, есть соответствующие комиссии, срок выборов определен одновременно с президентскими, уже кандидатов выдвигают. А с проектом договора есть технические осложнения. Согласно действующему законодательству, большая часть промышленных предприятий отнесена к объектам федеральной собственности. Соответственно они и приватизироваться должны по федеральным законам. А у нас предполагается, что все предприятия, расположенные на территории области, подлежат приватизации согласно областному законодательству. Вроде бы в центре особо не возражают, потому что предприятия все равно стоят и покупать их задорого никто не собирается. Вместе с тем они не закрыты, на них народ числится, которому зарплату платить нужно, и каждый месяц от них государство миллиардные убытки несет…
 — Все это мы знаем, — довольно бесцеремонно перебил Рындин, — только у меня создается впечатление, будто вам просто желательно выждать. Не советую! Недальновидно. Отсидеться не удастся ни в коем случае. Или вас выставят сейчас — «для соблюдения чести мундира» перед выборами, или после. Причем кто бы их ни выиграл, — а пожалуй, уже сейчас ясно, что реальных кандидатов будет только два, — держать вас на этом посту не будет. Если вы проведете выборы, то сможете усидеть — народного избранника не тронь!
 — А если я пролечу на этих выборах? — прошипел Глава. — Вы мне что, стопроцентную поддержку обеспечите?
 — Стопроцентной не потребуется. Но пятьдесят один процент сделать сумеем. И кандидатов лишних не будет.
 — Пропаду я с вами, — вздохнул Глава, — пропаду… Опутали, совсем опутали…
 — Без нас пропадете вдвое быстрее, — набрался духу Иванцов, краем глаза отметив одобрительное движение головы Рындина. — Во всяком случае, те решения, которые надо принять, сделают вас намного менее уязвимым.

 СТЕПА &Со

 О том, насколько прекрасна и удивительна может быть жизнь, многие в постсоветское время стали забывать. Другие, наоборот, только после свержения коммунизма стали замечать, что в этой самой жизни бывают приятные моменты. Потому как после долгих и упорных трудов по строительству рыночной экономики и собственного домашнего хозяйства некоторым крупномасштабно мыслящим и действующим людям иногда хочется спокойно подышать зимним воздухом, ощутить внутреннее расслабление и умиротворение. Отдохнуть, так сказать, от всего интенсивного, импульсивного и агрессивного.
 Конечно, для такого отдохновения человек этого круга мог бы избрать какие-нибудь Гавайи, Антилы, Багамы, Балеары или Канары. Ну, может, на худой конец, Анталью. А то экзотики ради мог бы, например, из русской зимы в антарктическое лето перебраться — денег хватило бы.
 Но человек, которого в определенных кругах областной общественности именовали Степой, уже досыта похлебал и тропического, и субтропического, и, к сожалению, приполярного (правда, арктического, а не антарктического) солнца тоже. Само собой, что он не очень любил показываться широкой публике, давать телеинтервью и напоминать международной общественности о своем существовании. Громадное большинство населения вообще не ведало о том, что на территории данной области проживает такой Степа. Ничтожное меньшинство, принадлежавшее к весьма узкому и специфическому кругу лиц, когда-либо и где-либо слышавших о наличии этого конкретного Степы, хотя и знало о его существовании, но никогда его не видело. И надо добавить — совершенно не стремилось увидеть. Потому что такое знакомство могло очень дорого стоить. И в финансовом, и в чисто медицинском смысле слова.
 Конечно, число людей, общавшихся со Степой, было намного больше. То есть в области и за ее пределами было достаточно много граждан, водивших дружбу с Эдуардом Сергеевичем Тихоновым. Кое-кто из них даже догадывался, что у г-на Тихонова есть неувязки с законом, но предпочитали этого не оглашать. В числе знакомых Тихонова имелись те, кто из других источников был наслышан о Степе как об очень крутом и серьезном человеке, но они и понятия не имели, что общаются именно со Степой, а не со скромным Эдуардом Сергеевичем. К таким господам, как это ни удивительно, относился даже сам Глава обладминистрации.
 Впрочем, в области имелось человек пятнадцать еще живых людей, которым был, так сказать, оформлен «допуск». То есть этим товарищам дозволялось знать, что Степа и Тихонов есть одна личность, а не две. В их числе, например, были господа Иванцов и Рындин.
 А вот для господина Соловьева Антона Борисовича, то есть для Ваниного папы, никакого Степы не существовало. Зато с милейшим гражданином Тихоновым он поддерживал прочные деловые контакты, носившие взаимовыгодный характер. Антон Борисович обладал очень полезными для жизни московскими знакомствами и выходами на зарубежных партнеров, а у Эдуарда Сергеевича были столь же необходимые связи на уровне областных структур. Финансовые интересы у обоих деловых людей тоже переплетались тесно, и уровень доверительности в их отношениях был достигнут достаточно высокий.
 Впрочем, на сей раз причиной их встречи послужили не столько деловые, сколько семейные проблемы господина Соловьева.
 Три дня назад он примчался в воинскую часть, откуда за сутки до этого убежали Валерка и Ваня. Докладывать сразу командир не решился — рассчитывал, что сумеет отловить беглецов. Известие о ЧП сообщил по телефону прапорщик Середенко, который, узнав о побеге своего подопечного, поначалу чуть не удавился, запаниковав до зубовного лязга. Может, именно это обстоятельство благоприятно отразилось на его физическом состоянии. Гриша отделался лишь небольшой синевой под левым глазом и ссадиной на правой скуле.
 С командиром части Соловьев-старший говорил тет-а-тет, но очень энергично. Сгоряча, конечно, пообещал, что выкинет полковника по неполному служебному соответствию — мол, в Минобороне полно друзей, — но потом, когда полковник, в свою очередь, озверев, гаркнул, что ему терять нечего, Соловьев немного поостыл. Командир части, употребляя на одну фразу по 75 процентов матюков, очень доходчиво объяснил любвеобильному папаше, что он, полковник, «афганец» и «чеченец», дважды раненный и маленько контуженный. А потому, если он прямо тут, в родном кабинете, грохнет господина предпринимателя прямо в лобешник из табельного оружия, а охрану вместе с двумя джипами и подарочным «мерседесом» размажет по снегу танковыми гусеницами, то скорее всего попадет в дурдом, а не в тюрьму. Но даже если ему и дадут вышку, то останется моральное удовлетворение.
 Хотя командир части вряд ли имел при себе что-то стреляющее и уж наверняка не сумел бы раньше, чем за час, выгнать из бокса танк, Антон Борисович сбавил тон до умеренного. В конце концов он понимал, что винить надо не задерганного всякими катавасиями офицера, а самого себя за то, что воспитал сына-придурка.
 Выпив для примирения по двести граммов коньяку из НЗ батьки Соловьева, оба почувствовали, что классовые противоречия стираются и общее рабоче-крестьянское происхождение дает о себе знать.
 Уже почти в спокойной обстановке бывшие советские люди смогли найти общий язык, прикинуть, куда и в каком направлении мог побежать Ваня. То есть направление-то было известно: на юг, но на чем и как мог уехать младший Соловьев, догадаться было трудно. Мог и пешком уйти.
 Только на этом этапе полковник наконец поведал, что Ваня убежал не один, а одновременно с Русаковым, застрелившим двух сослуживцев и укравшим два автомата. Само собой, что Антона Борисовича это сообщение не обрадовало и оптимизма по поводу сына не добавило. Он с ходу предположил, что Валерка прихватил приличного мальчика в качестве заложника. Полковник засомневался, потому что, на его взгляд, у Русакова на это интеллекта не хватило бы. Это еще больше расстроило Соловьева, поскольку он хорошо знал: если не хватает интеллекта на взятие заложника, то на убийство может вполне хватить.
 В части уже вовсю орудовала военная прокуратура, подключились милиция и военная контрразведка. Два дня поисков, в течение которых ни командир части, ни Антон Борисович глаз не смыкали, привели в тупик. То есть в тот самый, где беглецы залезли в вагон. Собачка смогла отработать следы до этого места, за что ей, родимой, честь и слава. Однако вагона там уже не было, в пакгаузе не обнаружили никаких следов, и собачка заявила: «Я — пас». Оставалось надеяться на силы человеческого интеллекта. Человеческий интеллект подсказал, что в тупике мог находиться некий элемент подвижного состава, на котором один или оба беглеца могли куда-то уехать. Подключились правоохранители транспорта. Согласно станционной документации, никаких вагонов, платформ, цистерн или хоппер-дозаторов на момент побега и в последующие сутки в помянутом тупике не находилось и не должно было находиться. К тому же тупик и пакгауз, как это ни удивительно, никто не хотел признавать своим. Начальник магистральной станции, тыча в нос следователям планом своего путевого хозяйства, убедительно доказывал, что все расположенное за пикетным столбиком номер такой-то к его епархии не относится, а начальник заводской железнодорожной станции, опять-таки с планом путевого хозяйства в руках, разъяснял, что его владения начинаются от пикетного столбика с другим номером и он тупик с пакгаузом ведать не ведает.
 Конечно, нашлись добрые люди, которые после долгих бесед и напоминаний о прошлых грехах позволили уцепиться за кое-какие хвостики. Был и элемент везения. Один из сцепщиков, работавший в ночь побега, залетел в милицию, учинив дома дебош. Оформляться на пятнадцать суток ему очень не хотелось, и когда вовремя подключившийся следователь ненавязчиво поинтересовался, не было ли у него какой-либо особо тяжкой работы в ночь с такого-то на такое-то, работала с радостью сообщил, что ездил с маневровым за порожняком в тот самый бесхозный тупик, а потом прицепил его к товарному составу номер такой-то. Сцепщика на радостях штрафанули и оставили на воле. Зато начались мелкие неприятности у машиниста маневрового, коллег сцепщика по смене и продолжились у начальника магистральной станции. Последний достаточно прочно огородился от наиболее серьезных обвинений, заявив, что его на работе в ту ночь не было, а были дежурный и диспетчер, которые и отвечают за порядок движения по пристанционным путям, формирование составов и вообще за то, чтоб все было в ажуре. С другой стороны, не было никаких заявлений насчет пропажи грузов или порожнего вагона. Транспортники засели в долговременное изучение того, что происходило с упомянутым составом, к которому прицепили неизвестно чей порожняк и куда этот порожняк мог подеваться.
 Все это было очень интересно и познавательно, но мало что давало для выяснения беспокоившего Соловьева-старшего вопроса. Само собой, его радовало, что хоть как-то обнаружилось примерное направление, по которому мог проследовать Ваня. Радовало еще и то, что это направление было прямо противоположно тому, по которому его сын мог доехать до Чечни. Однако не было никаких гарантий, что смышленый парнишка, обнаружив, что удаляется от милого его сердцу района боевых действий, не перескочил на соседней станции во встречный товарняк. Кроме того, слишком многое говорило за то, что злодей Русаков, вооруженный двумя автоматами, мог уехать в том же вагоне. Учитывая, что он собирался вовсе не в Чечню, а совсем наоборот и в особой дружбе с Ваней замечен не был, можно было предполагать возникновение серьезных разногласий, хотя бы по вопросу о маршруте движения. В представлении папы-Соловьева Валерке, застрелившему двух сверстников, прикончить третьего не составляло труда и душевных мук. Такому терять нечего. Утешало, что, по сводке транспортной милиции, среди трех трупов, обнаруженных в период после побега Соловьева-младшего у железнодорожного полотна по маршруту движения товарного состава, ничего похожего на девятнадцатилетнего солдата не обнаружилось. Имелись только пожилая бомжиха, замерзшая в нетрезвом состоянии под одним из мостов, среднего возраста шофер-дальнобойщик с профессионально проломленным ударом монтировки черепом, сброшенный на рельсы с автомобильного путепровода, а также раздетое догола «лицо неустановленной кавказской национальности с отрезанной головой» (так было зафиксировано в протоколе).
 Пошли раскрутки и в другом направлении. В частности, от сцепщиков и машиниста маневрового узнали, что прицепить к товарному поезду бесхозный порожняк их уговорил какой-то незнакомый дядя крупных размеров, в кожаной куртке а-ля «американский бомбардировщик», представившийся коммерческим директором какой-то фирмы, названия которой они, конечно, спрашивать не стали. Заработать по сто «зеленых» в условиях хронического денежного дефицита никто не отказался. Сначала все клялись и божились, что вагон был пустой, но потом один раскололся и сказал, что ручаться за это не может, потому что вагон увозили закрытым и внутрь не заглядывали. Этот же сцепщик обмолвился, что на дебаркадере были какие-то четверо, одного из которых «коммерческий директор» назвал Женей. Потом, хотя и очень нехотя, вспомнил, как «директор» справлялся у Жени, сколько загрузили в вагон, и то, что прозвучало число «сорок восемь». Чего именно, то есть ящиков, бочек, коробок или каких-то иных тар, сцепщик не знал, но мог точно сказать, что речь явно шла не о тоннах, потому что маневровый легко стронул вагон с места. Очень важным оказалось еще одно обстоятельство. Сцепщик хотя и не рассмотрел тех, кто был у пакгауза, но запомнил, как «директор» приказал им по-быстрому уходить по домам. Из этого сделали вывод, что грузили вагон какие-то местные жители. В пятитысячном заводском поселке даже по самым хилым описаниям, полученным от железнодорожников, удалось очень быстро вычислить Женю — Евгениев на весь поселок было человек пятнадцать. Гражданин Брагин Евгений Алексеевич, к несчастью для себя, оказался фигурой заметной и ранее судимой, а кроме того — временно не работающей. Подвело его и то, что он второй день находился в запое, видимо, употребляя на пользу «гонорар», полученный от «директора». Будучи в веселом расположении духа и полагая, что никакого криминала в своей индивидуально-трудовой деятельности он не допустил, Брагин поведал следствию, что «коммерческий директор», которого он так же хорошо знал, как и сцепщики, пообещал им за погрузку сорока восьми коробок по двести тысяч на рыло, а также дал ключ от пакгауза, где «это» лежало. О том, как «это» попало в пакгауз и что «это» такое было, поддавший Брагин не знал и не интересовался.
 Когда его спросили, не опасается ли он, что «это» могло принадлежать вовсе не «директору», а потому потянуть на статью 144 УК, Брагин только хмыкнул и предложил поискать того лоха, который загрузил «это» в пакгауз, никому не принадлежащий, никем не охраняемый, да еще и отдал ключ «директору».
 На третьи сутки проведения всяческих следственных действий и прочих оперативно-разыскных мероприятий должны были быть получены данные о том, кому же все-таки принадлежит пустопорожний пакгауз и, возможно, кто именно тот «лох», который положил туда сорок восемь коробок, уехавших вместе с Ваней и Валеркой в неизвестном направлении. Кроме того, на конец-то обнаружилось, что в 500 километрах от исходного пункта, на товарной станции областного центра, некий порожний вагон отцепили и перегнали в заброшенный песчаный карьер. Но машинист, перегонявший вагон, ничего объяснить следствию не мог. То ли от большой тоски, то ли по роковой случайности он выпил в нерабочее время два стакана метилового спирта и отдал Богу душу ровно за сутки до того, как до него добралась транспортная прокуратура. Жена его по поводу обстоятельств пьянки ничего пояснить не могла, потому что еще до возвращения мужа с работы «раздавила бутылочку» на двоих с соседкой и крепко спала, а откуда взялась вторая бутылка, с метанолом, понятия не имела. Сын машиниста жил отдельно, родителей навещал редко и ничего толкового сообщить не мог.
 Но вот тут-то и разыскал Антона Борисовича молодой человек приятной наружности, который передал ему привет от его старого знакомого Эдуарда Сергеевича, а затем, с глазу на глаз, попросил не пренебречь приглашением в гости, скромно сообщив, что у господина Тихонова есть кое-какая обнадеживающая информация относительно судьбы Соловьева-младшего.
 Антон Борисович был человеком понятливым и не стал уведомлять следственные органы об этом сообщении. Уже к вечеру Соловьев в сопровождении нескольких особо доверенных лиц и в том числе опального прапорщика Середенко — полковник на радостях, что папа его беглого воина покидает территорию части, выписал Грише командировку аж на 14 суток, — прибыл на скромную дачу Эдуарда Сергеевича, располагавшуюся на территории того самого закрытого и хорошо охраняемого поселка, где проживало все самое крупное областное и городское начальство.
 Хозяин принял своего дорогого гостя с надлежащим радушием, пригласил с дороги в баньку. Напарившись вдоволь, перешли в предбанник, где был накрыт стол, и отослали всех холуев. Именно так всегда начинались серьезные разговоры.
 — Ну, Антоша, — сказал Тихонов, поднимая рюмочку, наполненную «кристалловской» водкой, — со свиданьицем.
 Соловьев молча кивнул, чокаясь. По этикету здесь настырничать не полагалось, но нетерпение по поводу долгожданной информации Антону Борисовичу было ой как трудно скрыть.
 — Не мучайся, не мучайся, Тоша, — подбодрил Эдуард Сергеевич, — хорошие у меня вести. Расслабься, покушай, выпей, не сиди как просватанный. Мы ж друзья, верно?
 — Друзья, — согласился москвич, прожевывая ломтик семги, — но ты бы, Эдик, уж не томил долго. А то что-то у меня сомнения насчет твоих хороших вестей…
 — Разве я не понимаю? Сын, наследник, родная кровь… Как же ты его в армию-то отдал, не понимаю? Поскупился, что ли?
 — Долго объяснять. Воспитывал-то вроде нормально, а у него романтика взыграла. Когда сказал, что запру дома, он, дуралей, вены себе резанул… Не сильно, правда, но напугал. Ну я и подумал: хрен с ним, пусть поглядит, что такое армия. Кто ж его знал, что он оттуда в Чечню побежит?
 — Интересно, ей-Богу! — усмехнулся Тихонов. — И за кого ж он там воевать собрался, за наших или за ихних?
 — Вроде за наших… Хотел я его забрать, а он, сопляк, удрал. Гришка, сукин сын, проспал. Говори уж, Сергеич!
 — Сразу, чтоб сердце не болело, скажу: живой он и здоровый. Сытый, спит в тепле, в хорошем месте живет, свежим воздухом дышит.
 — Сколько? — спросил Соловьев.
 — Третий день пойдет… — не понял Эдуард Сергеевич.
 — Я спрашиваю, сколько с меня возьмешь, чтоб вернуть?
 — Ну, Тоша, ты что, обидеть хочешь, что ли? Какие деньги в таких делах? Если б он у меня был, я б тебе его прямо в Москву привез, за свой счет. Копейки бы не попросил.
 — Значит, он не у тебя? А где же, черт побери?
 — Будем так говорить — у серьезных людей.
 — Та-ак… — глубоко вздохнул Антон Борисович. — Порадовал, называется. Значит, цену не ты назначаешь. Назови хоть, сколько попросят примерно…
 — Вот все-то ты торопишься, Антоша. Прямо как молодой. Я тебе говорю: не напрягайся, не трави душу. Давай по второй? Между первой и второй — перерывчик небольшой!
 Выпили, но на душе у Соловьева не потеплело.
 — Закусывай, закусывай, Тоша! — убеждал Эдуард Сергеевич. — Сразу видно, что заелся в Москве, нашим разносолом не удивишь… Ну уж откушай, откушай, уважь!
 — Ты меня понять можешь? У тебя-то есть дети?
 — Не рискнул. И жениться не собрался. Зачем родней обрастать? Но тебя понимаю. Не психуй, главное, не дергайся — и жизнь лучше покажется. А самое основное — меня слушайся. Я ведь тебе добра хочу.
 — Поверил бы, — мрачно пробормотал Соловьев, — так, может, и послушался бы.
 — Ну а куда тебе деваться? Надо верить, иначе по-хорошему не получится. У тебя, понятно, есть разные возможности, это я сознаю как человек грамотный, но на твоем месте я бы сейчас от самодеятельности в направлении сынка отказался. Не хотел пугать тебя, но риск есть. И большой.
 — Я тебя третий раз спрашиваю: сколько? Миллиард? Пять? Десять?
 — А что, у тебя и десять найдется? — прищурился Эдуард Сергеевич. — Не перегнул ли?
 — Найду, если надо, — буркнул Соловьев.
 — Это ты, и правда, не в себе немного… — усмехнулся хозяин. — Ладно, хлебнем по третьей и продолжим ближе к делу.
 Третья рюмка и обещание приблизиться к конкретным проблемам немного подняли настроение Антона Борисовича.
 — Подставил тебя сынок твой очень серьезно, — вздохнул Эдуард Сергеевич. — То, что он из армии сбежал, — это туфта. Это сейчас за проблему не считается. Но сбежал он не один, а с другим пацаном, который перед тем, как удрать, замочил из автомата двух своих же ребят.
 — Знаю, в курсе…
 — И это еще не совсем беда, хотя они вместе два автомата унесли. Хуже другое. Уехали они из того городка, где служили, забравшись в порожний вагон. А в этот порожний вагон один серьезный человек пристроил небольшой такой груз. Только цена большая очень.
 — Понял…
 — Хорошо, что понял. Откуда этот груз шел, зачем, почему — это я, думаю, тебе знать не интересно. Но вот получателей у него, как ни странно, по некоторым обстоятельствам оказалось несколько. Конечно, тому, кто отправлял, в общем, до глубокой фени, кто его тут примет, лишь бы бабки уплатили вовремя. Однако у нас в области было уже не все равно, кто этот груз получит. Ну, представляешь себе ситуацию? Заплатил за груз, допустим, господин А, а получил товар господин Б. Конечно, нюансы, я думаю, тебе без разницы, но для прояснения обстановки кое-что сказать надо.
 — Если на Ванькину судьбу это не влияет — не рассказывай, — произнес Соловьев, — я лишних подробностей в голову не беру. У меня дела теперь почти чистые, загружаться здешними проблемами не с руки. Мне главное знать, как Ванюшку отсюда выдернуть.
 — Вот я и пытаюсь тебе втолковать самые общие обстоятельства. Короче, слушай необходимый минимум, просвещайся. Итак, Тоша, жил да был один мудрый товарищ в соседней области, который закрутил большие и денежные дела по разным направлениям. Голова! У нас тут тоже такие были, но без фантазии, плоские какие-то. Этих самых, без фантазии, тот самый умный товарищ немного прижал, а те, у которых совсем ума не было или чувство понта превышало разумные размеры, как-то закончились. Но потом, как говорится, на мудрого человека злые менты насели, и все прошло-промчалось, словно с яблонь белый дым. Но дело его не пропало! Появилась, условно говоря, контора «А и Б сидели на трубе». А считал, будто он самый главный, потому что с тем мудрым товарищем одну и ту же пыль глотал в энском районе земного шара, а Б думал так же, но по другой причине, ибо имел честь с мудрым товарищем одну парашу насиживать. Неувязка получилась. Могли, конечно, эти несговорчивые господа друг друга замочить. Жизнь сурова и диктует грубости. Но вмешалась третья сторона, которая объявила, что ребята должны жить дружно и писать каждый в свой горшок, а не в штаны товарищу. А потому если кто кого попишет без спросу, то создаст себе непреодолимые трудности для дальнейшей жизни. За последние месяцы почти все спорные проблемы были улажены, окромя сущей ерунды. Кто будет перевалку держать? То есть оплачивать и получать тот приятно-дорогой товар и проталкивать его дальше, наваривая со следующего покупателя в районе десяти-пятнадцати процентов. В прежнее, можно сказать, мирное время перевалку держал, условно говоря, господин Б под контролем своего любимого и мудрого вождя-руководителя. А товарищ А до этого дела никаких прикосновений не имел. Но очень хотелось. И этот самый А добрался до тех, кто этот груз отправлял, и до тех, кто получал. Добрался и предложил им свой маршрут транзита, причем отправителю пообещал на пять процентов набросить, а получателю — на пять процентов скинуть.
 — Бескорыстный какой, — подивился Соловьев, — там же весь навар был десять процентов…
 — Положим, пятнадцать по максимуму, но в целом замечание верное. Секрет простой: этот мужик удешевил проводку ровно наполовину, так что за счет снижения себестоимости стал наваривать куда больше, чем раньше. Зато подрезал своего коллегу, господина Б, прямо-таки под корень. Нехорошо получилось, неэтично.
 — Бизнес диктует: зарабатывай как можешь, — пожал плечами Антон Борисович.
 — Справедливо, но паскудно. Короче, господин Б тоже решил немного умыть господина А. Доказать ему на практическом примере, что дешевка — она и есть дешевка. В том смысле, что надежностью та система проводки, которую он, видишь ли, сварганил, не отличается. Опять же опущу ненужные подробности, но только господину Б удалось закупить на корню кое-кого из сотрудников своего коллеги. После этого оставалось только встретить их груз и увезти его к себе.
 — А в вагоне, значит, оказались пацаны… — пробормотал Соловьев.
 — Если б дело было только в этом… — вздохнул Тихонов. — Пацаны-то ведь были с автоматами. И должно быть, уже догадывались, что там за товар. А поскольку молодое поколение быстро соображает, они догадались, насколько их появлению будут рады встречающие. И приняли, выражаясь дипломатическим языком, «превентивные меры». То есть начали шмалять без разговора и разбора. Шесть жмуров в натуре. Приятный сюрприз для господина Б? Просто обалдеть!
 — И мой стрелял? — побледнел Антон Борисович.
 — Как в тире. Правда, чуть похуже подельника, но минимум двоих завалил на месте.
 — А сам? — в ужасе пробормотал Соловьев.
 — Я ж тебе сказал: жив, здоров, цел. Таких бы бойцов в Чечню, так там война бы за месяц кончилась…
 — Ты мне про Чечню не поминай! — буквально взвыл папаша. — Слышать не могу!
 — Прости великодушно. В общем, постреляли они, нашли в теплушке связанного дурака, который им рассказал столько, что дальше некуда, а потом погрузили товар в чужую машину и поехали вместе с тем дураком к условному господину А, который их встретил как гостей дорогих, кормит-поит и развлекает, чем может.
 — Да-а… — протянул Антон Борисович. — Вот это влип… В голове его, несмотря на хмелек, завертелись очень трезвые мысли. Конечно, могли и наболтать помаленьку, и вообще кинуть, но все пока сходилось… О самом страшном — о том, что, может, Ваньки и в живых-то нет, — тоже подумалось. Не верилось, чтоб два сопляка могли перестрелять шестерых волчар.
 — Мне надо его увидеть. Живьем, — сказал Соловьев, стиснув себя в кулак. — Только после этого будем говорить.
 — Это понятно. Насчет того, чтоб живьем встречу организовать, — проблема сложная, нужно будет подумать как следует и обсудить со всеми сторонами. Ты ведь учти, что он у тебя не только с крутыми в неопределенных отношениях. Он сейчас под статьями ходит, и здесь, в области, у тебя друзей немного. Пожалуй, никого надежней меня нету. Но чтоб ты поменьше сомневался, ребята этого господина А прислали тебе видеозапись, свеженькую, сегодняшнюю. Сразу можешь догадаться, как ему живется и чем он занимается.
 Тихонов поднялся, открыл «дипломат», лежавший на стуле в углу предбанника, достал видеокассету и включил маленький моноблок, располагавшийся на холодильнике в другом углу. За те несколько секунд, что по экрану метались серые полосы, пульс у Соловьева-старшего увеличился до 120 ударов в минуту.
 Но вот экран ожил, и Антон Борисович увидел Ваню. Светившиеся в углу цифирьки вроде бы подтверждали, что запись сделана еще сегодня. На часах в предбаннике светилось 22.23, а сменяющиеся цифры начали свой бег с 14.10 или что-то около того. То есть если им поверить, то видеосъемку вели в то время, когда Соловьев-старший уже находился в дороге.
 Ваня появился на экране не один, а вместе с Валеркой Русаковым. Одеты они были по-военному, но не в серо-зеленое хебе, какое носили в части, а в пятнистые камуфляжки десантного образца, типа тех, что носят охранники. Оба беглеца сидели за столиком и обедали. Точнее, только приступили к обеду. При виде того, чем был накрыт стол, у родителя поначалу создалось впечатление, что все это выставлено специально для съемки. Да и вообще, еще до того, как на экране появилось изображение, Антон Борисович настраивал себя на просмотр некой инсценировки. Однако чем дальше крутился фильм, тем больше Соловьев-старший убеждался в отсутствии какой-либо режиссуры.
 Ребята ни разу не повернули лица в сторону камеры. То есть они, конечно, изредка поворачивались, но ненадолго — явно не потому, что видели, как их снимают. Специального освещения в помещении не было, стол и лица солдат освещались только дневным светом из окна. То, что за окном светило солнце, лишний раз подтверждало: съемка сегодняшняя. Вчера и позавчера было в основном пасмурно. Правда, вчера и позавчера Антон Борисович находился в пятистах километрах отсюда, но сегодня, приехав на дачу, во время обмена приветствиями с хозяином услышал, что, мол, сегодня погодка установилась, «мороз и солнце, день чудесный», а то все облака были. Вряд ли Эдуард Сергеевич это специально сказал, имея в виду, что Соловьев видеопленку смотреть будет.
 Экран полностью показал весь процесс обеда. Сначала ребята слопали по порции салата из курицы, картошки, морковки, соленых огурцов и зеленого горошка с майонезом — блюдо почти ресторанное. Потом разлили из фаянсовой супницы борщ и заправили его густой, явно не разбавленной сметаной. После этого съели по здоровенной, с ладонь, свиной отбивной. резали мясо без усилий — видать, было мягкое. С отбивной в придачу парни навернули жареную картошечку со свежими тепличными огурцами и какой-то зеленью. На сладкое им выдали по полбрикета пломбира с черносмородиновым вареньем, по формочке с лимонным желе и по паре бананов.
 Соловьев все присматривался к тому, как сынуля кушает. Ел явно с аппетитом, но не так, как едят после хорошей голодовки. Да и мордаха не выглядела утомленной. Наоборот, румяненькая, свежая. Само собой, никаких сомнений в подлинности этой родной — не открестишься! — физии у отца не возникло. Одно смущало — запись шла без звука. Рты открывали, улыбались, что-то говорили, а что — неясно.
 — А почему звука нет? — спросил Антон Борисович.
 — Это ты у тех, кто мне кассету передал, справляйся, — ответил Эдуард Сергеевич, — видно, говорили что-то, чего тебе пока знать не надо. Стерли звук, должно быть. В принципе, кое-что можно прочитать. Есть у меня один знакомый глухой, который по губам речь понимает, но сейчас время уже позднее, может, завтра приглашу его.
 Когда Ваня доел второй банан, показ сюжета «Обед» завершился. Экран заполнился синевой, и лишь секунд через двадцать возникла новая картинка. Она тоже шла без звука. Действие происходило, по-видимому, в каком-то спортзале, судя по дифрам, отмечавшим время, примерно через час после обеда. Ваня и Валерка занимались на тренажерах, мышцы качали. Кто-то, появлявшийся в кадре только как некая фигура неясных очертаний, составленная из квадратиков, вероятно, тренер или инструктор, похоже, руководил тренировкой, ребята слушали его, улыбались и кивали, а потом продолжали занятия.
 Этот сюжетик продолжался всего секунд двадцать, а затем сменился следующим. Показали, как Ваня в компании с Русаковым в бассейне плавает. Там тоже время от времени появлялось нечто составленное из кубиков, чью рожу, очевидно, было нежелательно обнародовать. Бассейн тоже показывали недолго.
 Четвертый и последний сюжет шел со звуком. Кроме того, Ваня здесь явно знал о том, что его снимают, но не смотрелся скованно, говорил сам по себе, а не озвучивал придуманный кем-то текст. И даже чуть-чуть кривлялся.
 Его запечатлели за столом, на фоне какого-то книжного шкафа. Снимали сюжет около шести вечера, то есть когда Соловьев-старший со своими сопровождающими уже подъезжал к областному центру. Из этого следовало — у Антона Борисовича логическое мышление развито было хорошо, — что кассета приехала к Тихонову почти одновременно с прибытием Соловьева-старшего, а может быть, и чуть позже, например, в то время, пока гость в бане парился.
 Звуки родного голоса, конечно, отца растрогали, но вот содержание речи сыночка повергло его в недоумение.
 — Здравствуйте, мама и папа! — весело произнес в камеру Ваня без особых признаков волнения или уныния на лице. — Наверно, вы там переживаете, мучаетесь, волнуетесь, а зря. Я — вот он, никуда не девался, живой, здоровый, чего и вам желаю, как говорил товарищ Сухов Екатерине Матвеевне. Не надо меня искать, мне здесь хорошо. А то я вас знаю, вы начнете милицию будоражить, всякие там органы (хихикнул), а это может только все испортить. Они сами меня ищут, но будет лучше, если не найдут. Живу я хорошо, кушаю нормально, занимаюсь спортом. Мне говорят, что это видеописьмо дойдет очень быстро, так что сами увидите, как и что у меня обстоит сегодня. Не знаю, как это письмо к вам попадет, но придет оно через хороших людей, с которыми вам, наверно, нужно подружиться. И еще, не думайте, что я тут заложник или что-то такое. Я сам это выбрал, мне это по жизни надо. В конце концов, мне уже двадцатый год идет, могу я сам для себя образ жизни выбирать или нет? Поэтому еще раз прошу: не вмешивайтесь, не пытайтесь меня найти и забрать отсюда. Это может и мне повредить, и вам. Вот, папа-мама, гляньте на этот шрам и вспомните: я упрямый!
 Ваня закатал рукав и показал белую полоску на том месте, где он когда-то резал себе вены.
 — Такие письма вам еще не раз придут, расскажу, что смогу. Можете и сами записаться на видак, мне дадут посмотреть. До свидания, не жалейте меня и не плачьте, все нормально и здорово. Счастливо!
 Ваня помахал рукой и исчез с экрана.
 Пока ошарашенный папа переваривал выступление своего чада, Эдуард Сергеевич вынул кассету и выключил моноблок.
 — Вот видишь, — вздохнул он сочувственно, — такая нынче молодежь пошла. Ты его кормил, поил, учил, воспитывал, а он такие речи говорит. Ведь видно же, что его не заставляли. Сам все говорил, по своей воле…
 — Этого я еще не знаю, — мрачно произнес Соловьев, — может, его там напоили или накололи чем-нибудь…
 — Не обманывай себя, — посоветовал Тихонов, — не дурак ведь, наверняка сообразил бы, что он под кайфом говорит. Нет, тут все чисто.
 — Непонятно мне, — Антон Борисович потер лоб, — чего этим, которые его держат, нужно? Я бы, если б уж стал такой спектакль разыгрывать, так первым делом попросил бы пацана сказать перед камерой условия освобождения. Мол, дорогой папочка, передай такому-то дяде столько-то тысяч долларов налички там-то и тогда-то. А если не передашь, то эти дяди мне головку отрежут и пришлют тебе в посылке. Так вроде бы обычно дела делаются.
 — Это обычно… — многозначительно осклабился хозяин:
 — А здесь, должно быть, необычное что-то.
 — Хорошо. — Соловьев решительно хлопнул себя по коленке. — Кассету тебе привез кто-то? Знаешь ведь, сукин сын, кто — там эти господа А и Б? Можешь меня с ними свести, уточнить условия и все прочее?
 — Попробую… — вздохнул Тихонов. — Хотя, сказать откровенно, разговаривать надо не с ними.
 — А с кем?
 — С Иванцовым Виктором Семеновичем, облпрокурором…

 ГОСТЬЯ-4

 Автобус, обтрюханный и заезженный «пазик», тяжело притормозил перед полуразбитой — из пушек ее расстреливали, что ли? — бетонной остановкой с надписью: «Лутохино». Человек двадцать выбрались из салона на сельскую улицу, переговариваясь и перебрасываясь шутками. Помаленьку стали расходиться кто куда — все были местные.
 Молодая женщина в теплом платке и вывернутом на зеленую сторону китайском пуховике, вдела руки в лямки рюкзака, утрясла его на спине и, взяв в каждую руку по хозяйственной сумке, уверенно пошла вдоль улицы. Следом за ней от автобусной остановки поспешала какая-то толстая бабка с тележкой-рюкзаком.
 — Милая! — позвала бабка, обращаясь к идущей впереди молодке. — Тебя не Люба звать, случайно?
 — Люба… — нехотя отозвалась молодая.
 — Не Потапова, случайно? Не Ивана Сергеича дочка? Люба остановилась, подождала бабку, присмотрелась:
 — Тетя Катя? Корешкова?
 — Ну, ну! — закивала бабка, радостно моргая. — Корешкова! А тебя-то я давненько не видела! Не сразу и узнала…
 —  — Я тоже не узнала, пока ты близко не подошла.
 — Сколько ж ты сюда не заезжала?
 — Давно, тетя Катя, лет десять, кажется. С тех пор, как мама умерла.
 — И что ж ты так? Неужто времени не находила? Хоть бы в отпуск летом приехала…
 — Да у меня, тетя Катя, все отпуска зимой были. А теперь вот без работы осталась.
 — Ох ты! — испуганно воскликнула тетя Катя. — Выгнали, что ли? Начальству не уноровила?
 — Вроде так. Под сокращение попала.
 — А ты где работала-то?
 — Последнее время в ларьке торговала, — неохотно ответила Люба.
 — И много платили? — полюбопытствовала бабка.
 — Миллион, — усмехнулась Люба, — с копейками.
 — Ух ты! — позавидовала тетя Катя. — Небось жалко было с такой работы увольняться?
 — Не то слово, — проворчала Люба, явно желая поскорее отвязаться от настырной старухи.
 — А ты сейчас куда? Неужто в Марфутки?
 — Пойду проведаю.
 — Да там, поди, и нет никого. Летом-то, сей год, и то народу мало было. А сейчас так и вовсе пусто.
 — Дом-то наш стоит?
 — Стоит. Заколоченный. Вещей-то, не знаю, осталось ли чего. Но сам-то дом не растащили. А вот Васениных уже раскатали. У них, слышь ты, Санек где-то на югах теперь живет, сюда поболе твоего не бывал. Ну а какой-то проныра увидел, что дом крепкий, раскатал в зиму, да и вывез. Прямо целиком. Другие поободрали только, а ваш так стоит. Гладышевых дом тоже стоит. Только они его Тоньке Аверьяновой продали, как та погорела. А Тонька-то уж третий год как померла. Петька продал. Шебутной этот, тюремщик. Говорят, расстреляли его за убийства. А может, и врут, не знаю… Ты-то видала его, нет? Люба досадливо мотнула головой.
 — Нет, не видала. Значит, померла тетя Тоня?
 — Померла, царствие небесное. Лечила всех, лечила, а сама себя не вылечила. Внучка ее два лета приезжала, может, и на это приедет. А сына с невесткой давно не бывало. У них под городом дача, сюда не ездят.
 — Понятно, — сказала Люба, — значит, нет никого в Марфутках?
 — А кому ж там быть? Тонька последняя была. Летом только из Сидорове приезжают да из города. А зимой туда и тропы нет. Дорога только до фермы доезжена. Там летом какие-то городские чего-то ладить взялись.
 — Пришли мы, теть Кать, — напомнила бабке Люба. — Ты ведь здесь живешь?
 — Здесь, Любаня, здесь… Так ты чего, взаправду в Марфутки собралась? Не ходи. Не трави душу зря. Лучше у меня оставайся. Все равно там и печь не затопить небось. Меня-то ты не стеснишь, не сомневайся. Одна живу. Старший в Ленинграде обосновался, женился опять, молодую взял, лет на десять разницы. Но три года не бывал, добро хоть письма шлет да посылки изредка, Младший развелся, в Сидорове устроился, на ДОКе.
 — Он, что ли, лыжи оставил? — спросила Люба, указывая на пару потертых «Эстонии» с металлическими палками, стоящих на крыльце.
 — Он, — подтвердила бабка, — в ту пятницу приезжал, зайца полевал. Делать больше нечего. Вольный казак! Ты-то замуж не выходила больше?
 — Кому я нужна, теть Кать? — без особого кокетства произнесла Люба. — Старая уже, тридцать пять скоро.
 — Неужто? — удивилась старуха. — А на лицо так и тридцати не дашь… И детей, значит, тоже не было больше?
 — Нет. Как-то обошлась… Вот что, тетя Катя. Я у тебя сумки оставлю, а на лыжах все-таки до Марфуток добегу. Погляжу, как там и что.
 — Ты гляди, темнеет уже. Там волки гуляют. Мой-то, когда по зайцев ходил, лося разодранного видел.
 — Да сейчас два часа всего, — сказала Люба, — раньше полпятого не стемнеет. Так я беру лыжи?
 — Бери, коли охота. Валенки его возьми, давно просохли, не боись. У тебя сапоги хоть и без каблуков, а на лыжах неудобно будет. Сумки-то с чем? В тепле не протухнет?
 — Нет, там тряпье разное, — ответила приезжая, затаскивая сумки на крыльцо, а затем в сени. Там же, в сенях, Люба сняла сапоги, и бабка подала ей большущие черные валенки без галош и толстые носки из грубой серой овечьей шерсти.
 — Налезет? — позаботилась тетя Катя.
 — Ништяк! — оценила Люба, притопнув валенками.
 — Чего? — не поняла бабка.
 — Нормально все, — ответила Люба, уже выходя из сеней на крыльцо и забирая оттуда лыжи.
 — Рюкзак-то чего не сняла? — спросила тетя Катя.
 — Своя ноша не тянет. — Люба положила лыжи на плечо и вышла за калитку с рюкзаком за спиной.
 До околицы гостья добралась пешком, а затем углядела лыжню, должно быть, проложенную бабкиным сыном. Вела она примерно в том направлении, какое требовалось Любе. Развязав лыжи, она вдела валенки в крепления из брезентовых ремешков с задниками из клистирной трубки и двинулась по лыжне к лесу.
 Солнце и впрямь висело довольно низко. Длинная ломаная тень лыжницы растянулась по снегу на добрый десяток метров. Проскользив под горку до опушки — раза три оттолкнулась палками, не больше, — Люба вкатилась в промежуток между голыми кустами и оказалась под сенью высоченных елок. На лапах их лежали здоровенные, подмерзшие снежные подушки, кое-где поблескивали сосульки, накапавшие с минувших оттепелей. Солнышко поигрывало на этих стекляшках, розовило и золотило их — прямо как на Новый год.
 Впрочем, и Новый год по новому стилю, и православное Рождество, и «старый» Новый год — все эти праздники уже минули. Правда, еще буддийский Новый год, по лунному календарю, кажется, не наступил, но Люба им особо не интересовалась. Слышала только, что это будет год не то Мыши, не то Крысы, и почему-то Огненной.
 Конечно, для лыжницы-гонщицы скорость у Любы была невелика. Но и прогулочной эту скорость называть не следовало. Она поторапливалась, хотя и не потому, что боялась не успеть обернуться до темноты или повстречать волков.
 То, что в данном лесу кое-какая жизнь продолжается, было хорошо заметно. В безветренной тишине откуда-то доносились размеренные потюкивания дятла. Под одной из елок на снегу темнела шелуха, а где-то наверху быстро-быстро промелькнул беличий силуэтик. Вокруг лыжни то там, то тут просматривались «точки — тире» заячьих следов. Петляли, крутились вокруг кустов. Небось этих зайцев и гонял бабкин сын, имя которого Люба вспомнить так и не могла. А в одном месте поперек лыжни оставили отпечаток крупные когтистые лапы. От ближних домов Лутохино досюда было километра полтора по прямой. Осмелели волки, одно слово…
 Впрочем, возможно, это и собаки были. Хотя только дурные собаки зимой в лес побегут.
 Лыжи шелестели, Люба разогрелась, шла ходко. Поглядывала на часы, на солнце, на лыжню. Она точно знала, что если лыжня начнет уводить вправо, то надо поворачивать.
 Лыжня, однако, стала уходить влево, и это Любе понравилось, так как в том направлении была дорога на Марфутки.
 И действительно, минут через пятнадцать лыжня выскочила на знакомую просеку. Ни санных, ни колесных следов не было, торная лыжня шла поперек просеки, поэтому пришлось Любе прокладывать свою по целине.
 К пригорку, на котором стояли Марфутки, она добралась тогда, когда солнце уже коснулось краешком кромки леса.
 Деревенька смотрелась уныло. Все дома были обвалованы огромными сугробами, только вороны и прочие птички следы оставили. Крыши тоже были засыпаны полуметровым слоем снега. От заборов и изгородей только самые верхушки торчали. Столбы местной ЛЭП — электричество, как ни странно, так и не отрезали — ушли под снег на полтора-два метра. Деревья, росшие в палисадниках, словно бы корчились от холода.
 Тот единственный, родной среди двух десятков по окна заметенных домов Люба все-таки узнала и нашла. Но прежде она прошла мимо бывшего дома Гладышевых. Не чужой он был, этот дом. Здесь парнишка жил Петька, Любашин ровесник.
 И отчего все так по-дурацки вышло? Может, одного-двух слов не хватило, чтоб все у них объяснилось и сложилось. Наверно, и поженились бы, и детей народили, и в тюрьмы не попали бы. Все было бы по-другому, все… Только изменить ничего нельзя, и по-другому уже никогда не будет.
 Постояла, погрустила, поглядев на забитые окна, вспомнила последнюю встречу, девчушку эту, Верку Аверьянову, которая с Петькой была… Страшная была встреча. Лучше такую забыть. Может, и правда, расстреляли его? А если и нет, то все равно можно считать, что мертвый он. Для нее, Любы Потаповой, Петя-Петюньчик умер. И хоть он ее тогда в живых оставил, она для него тоже мертвая. Забыть все надо начисто и не травить душу, как бабка говорила. Если б можно было, то ни за что не пришла бы она сюда, в Марфутки… Только вот не хозяйка она себе, уж который год не хозяйка.
 Люба, глубоко продавливая лыжами рыхлый снег, вошла в заваленный снегом двор. Сняла лыжи, воткнула их пятками в снег, оставила палки рядом, взобралась на заметенное крыльцо, легко оторвала доску, прибитую поперек двери, — изгнила вся за десять лет, — и, вынув из кармана ключ, вставила его в проржавевший амбарный замок. Как ни странно, он открылся, и Люба, перепачкав варежку ржавчиной, не без усилий выковыряла скобу из ушек. Дверь пришлось потолкать, прежде чем она открылась.
 Из много лет не топленной избы потянуло ледяным холодом. Лед был и на полу, и на окнах, и на стенах, и даже на печи.
 Мебели, конечно, никакой не было, только рассохшиеся и растрескавшиеся лавки вдоль стен, обломки посудного шкафчика около печки да скелет бывшей никелированной кровати. Ни матраса, ни сетки.
 Но Любе и не приходила в голову сумасшедшая идея здесь заночевать. У нее были другие планы.
 Сняв рюкзак и развязав его горловину, она вынула оттуда каменщицкую кельму (этакий гибрид молотка и маленькой кирки), маленький цилиндрический фонарик, а кроме того, сложенный вчетверо мешок для картошки. Подойдя к русской печке с облупившейся побелкой, из-под которой уже красный кирпич проглядывал, Люба подстелила мешок и влезла в отверстое жерло печи. Фонарь взяла в левую руку, кельму — в правую.
 Световой круг высветил в кладке пару кирпичей, выглядевших несколько менее закопченными, чем остальные. Чертыхаясь, Люба нанесла несколько ударов кельмой в швы между кирпичами, затем расковыряла появившиеся щели и выломала эту пару кирпичей из кладки. Сунула в пролом руку и вытащила оттуда небольшую продолговатую стальную коробку. Примерно 25х10х10, если в сантиметрах.
 — Вот ты где, родимая! — вслух пробормотала Люба. Выбравшись из печи, она подошла с коробкой в руках к заледеневшему окну, через которое поступал кое-какой свет.
 — Надо же! Десять лет пролежала…
 Вовсе не думала Люба, что когда-то придется приходить сюда за этой, казалось бы, намертво похороненной вещью. А вот пришлось, хоть и не по своей воле…
 Тогда, десять лет назад, они с Соней, подругой своей душевной, покинув пределы тогдашней Мордовской АССР, приехали в Москву. Это было как раз после Чернобыля, в мае месяце. В народе ходили разные слухи, кто говорил о вредительстве, кто считал, будто все это американцы подстроили в обмен за катастрофу с «Челленджером», а иные уже поговаривали, что скоро все рушиться начнет… Но им-то, вырвавшимся на волю, все это было как-то до фени.

 ДЕСЯТЬ ЛЕТ ТОМУ НАЗАД

 Люба отсидела за то, что убила подлеца-мужа, уморившего ее ребенка. Арестовывали ее в Москве, хотя в столицу она возвращаться не хотела, думала к матери, в Марфутки. Только Соня уговорила…
 Она была постарше годами, на зоне Люба ее всегда слушалась. Правда, разница в возрасте у них была не такая уж большая, как казалось. Просто Люба провела за решеткой два года, а Соня — десять. Вот поэтому их и считали иногда за дочку с мамой. На самом деле тогда Соне было только тридцать два. Любе с ней не страшно было. Одно только портило настроение: в последнем письме, которое дошло до Любы в колонию, мать писала, что со здоровьем неважно, врачи кладут ее в больницу, какую-то операцию делать. Но написала так, между прочим, и понять, насколько все серьезно, Люба не смогла.
 У Сони в Москве оставалось полно знакомых. Сначала к одному заехали, потом к другой, после — к третьей… Выпивали, балдели — душу отводили. Наконец оказались у одного веселого и разудалого мужика, очень похожего на артиста Юрия Волынцева, который в кабачке «13 стульев» Пана Спортсмена играл, только помоложе чуть-чуть. Его Соня так и называла — Пан Спортсмен. Как на самом деле этого мужика звали. Люба не спрашивала, а Соня не говорила. Пан этот самый их хорошо встретил, сводил аж в «Метрополь», туда, где за валюту. Потом показал Любе, — Соня это и раньше знала, какие товары в «Березках» продают. Глазки разбежались.
 Само собой, ехать в унылое это Сидорове или, того хуже, в Марфутки, где мать последние недели доживала, Любе очень не хотелось. Ни на сидоровском ДОКе, ни в родном колхозе ничего похожего не увидишь. В подпитии Пану Спортсмену и Соне об этом вякнула. Пан ей посочувствовал, сказал, что может и ее и Соню пристроить на толковое место. Соня конкретно предупредила, что ежели он надеется их на проституцию подогреть, то жестоко ошибается. Спортсмен сказал, что насчет ихней с Любой особенности он в курсе, и валюту им придется зарабатывать менее приятным способом, но зато намного более крупную.
 Потом этот самый Спортсмен свел их с каким-то мужиком азиатского вида со странной кличкой Равалпинди. Равалпинди по-русски говорил очень чисто, жил в Москве, числился на какой-то работе и никаким иностранцем не был. Спортсмен, познакомив девушек с Равалпинди, испарился, и с той поры Люба его больше не видала.
 Работа оказалась намного проще, чем проституция. Равалпинди предложил подругам прокатиться в поезде по хорошо знакомой Любе дороге, ведущей через станцию Сидорове. Как раз в этом направлении должны — и что удивительно, в одном купе с Соней и Любой — были ехать два гражданина, которых очень желательно напоить водочкой и «Тархуном» с клофелином. После того как клиенты уснут, надо изъять у них из чемодана стальную коробку — вот эту самую, которую Люба сейчас, без малого десять лет спустя, держала в руках.
 За эту работенку Равалпинди обещал каждой по пять тыщ рублями и еще по тыще — «березовыми» чеками.
 Решили совместить приятное с полезным. Аванс — тысяча рублей в ценах 1986 года — казался приличным. Да еще от «выходного пособия» с зоны по несколько сотен оставалось. Перед поездкой маленько прибарахлились, приоделись, Люба матери гостинцев накупила, платок вот этот пуховый, который сейчас был у нее на голове.
 Равалпинди сказал, что, вообще-то, коробка ему нужна примерно через неделю после того, как ее изымут, но соглашался потерпеть и две, если будут какие-то непредвиденные обстоятельства. Главное, надо было в кратчайшие сроки уведомить его о том, что коробку взяли, а также позвонить в Москву по условленному телефону и позвать Клаву. А в Москве к телефону должен был обязательно подойти мужик и ответить: «Клава в санатории, что передать?» После этого надо было всего-навсего сказать такую фразу: «Передайте, что мы доехали нормально и все в порядке». Даже если б кто и подслушал, придраться не к чему. Равалпинди популярно объяснил Соне с Любой, что не будет на них сердиться, если они, кроме коробки, найдут у своих клиентов какие-нибудь купюры или разные мелкие ценности, но зато очень рассердится, если они попробуют открыть коробку или вообще ее не отдать. Потом надо было приехать в Москву, позвонить по телефону Клаве. Опять должен был подойти мужик, но на сей раз ответить по-другому: «Клава еще не приехала, будет в понедельник». Мог сказать и «во вторник», и «в пятницу». Короче, в ближайший из тех дней, который назовет мужик, надо было приехать к 14.00 на метро «ВДНХ», вылезти из последнего вагона, идущего от центра, и там дожидаться появления Равалпинди, разумеется, имея при себе хозяйственную сумку с коробкой.
 Конечно, Люба знала, что идет на 144-ю. Слава Богу, в тюрьме она кое-какое юридическое образование получила. И вообще-то, выходя на волю, как-то не думала, что сможет профессионально совершать преступления. Она ведь была бытовушницей, а не воровкой. Тем не менее уж очень захотелось денег. Много и сразу.
 Само по себе изъятие коробки прошло нормально. Мужики, ехавшие в купе, были даже очень рады таким попутчицам, особенно Любе, чем порядком разозлили Соню. Однако она, мужиков на дух не переносившая, тем не менее смогла более-менее сыграть свою партию. Во всяком случае, воспользовалась тем, что мужички выпендривались перед Любой, не обращая на Соню внимания, и зарядила им в стаканы нормальную дозу зелья. Одеревеневших кавалеров закатили на верхние полки, нашли в одном из чемоданов стальную коробку, переложили в свою хозяйственную сумку, обернув тряпками, и спокойненько ушли, ничего лишнего не прихватив. Люба догадывалась, что проводница, должно быть, когда проспавшиеся «кавалеры» хватились своих дам, сказала им, будто девочки вышли в облцентре, а не в Сидорове, потому что скорее всего операция эта имела хорошую подготовку. Не случайно ведь они попали в одно купе с этими бедолагами!
 В Сидорове они оказались среди ночи, и была перспектива заночевать на вокзале, но, на их счастье, подвернулся грузовик из Лутохино, на котором знакомый водитель встречал родню, и уже в третьем часу утра Люба с Соней взошли на крыльцо вот этого самого, тогда еще вовсе не заброшенного дома.
 Мать еще была жива, и может, то, что блудная дочь появилась у смертного одра, продлило ей жизнь на трое суток. Соседки-старухи — Антонина Петровна Аверьянова тоже среди них была — рассказали, что в больнице матери сделали операцию, но спасти ее было нельзя — опухоль оказалась неоперабельна, и ее выписали, наколов обезболивающими, чтоб дома умерла, статистику ЦРБ не портила.
 Пока Люба занималась всякими скорбными делами, Соня позвонила в Москву «Клаве». Вот тут-то и произошел облом. Подошел к телефону мужик и сказал: «Нет тут никакой Клавы, надоели уже!» Соня подумала, что, может, соединили не правильно, перезвонила. Опять подошел тот же мужик, Соня спросила: «Это номер такой-то?» Мужик сказал: «Да, но Клавы тут отродясь не было»,
 Получалась очень неприятная вещь. С одной стороны, вроде бы они, получив аванс, сперли какую-то ценную штуку, но теперь не могут связаться с заказчиком. Можно было, конечно, представить себе, что их собираются кинуть, не заплатить полной суммы, но чтоб и от коробки краденой отказались? Странно!
 Между тем почти весь аванс ушел на похороны да на поминки. Дом Люба на себя переоформила, паспорт получила с марфуткинской пропиской. Начала помаленьку прибираться. Участковый уже намекал, что не худо бы и трудоустроиться. Соня что-то там насчет возможности устроиться в Москве по лимиту бормотала.
 На самом деле они с Соней никак не могли решить, что делать. Ехать в Москву с коробкой, когда не знаешь, что тебя там ждет, — страшно. Они ведь, как и уговаривались с Равалпинди, коробку не открывали. И боялись вскрывать, тем более что коробка была наглухо заварена со всех сторон. Нужно было минимум зубило применять, а после него следы наверняка останутся. Да и черт его знает, что там, в этой коробке, лежит? Может, радиация какая-нибудь. Дело-то ведь после Чернобыля было…
 Решили они тогда коробку оставить в Марфутках. Даже если задержат их, допустим, где-нибудь, то придраться не к чему. Долго думали, куда запрятать. На огороде зарывать побоялись, потому что больно заметно. Народу в деревне немного, а бабки народ востроглазый и остроухий. Даже ночью заинтересуются, чего там девки с лопатами делают. В лес нести? Опять же внимание привлечешь. Весна, нечего там приезжим собирать. Ни грибов, ни ягод. Зачем с сумкой ходили? А коробка такая, что просто так ее под одежду не спрячешь, тяжелая. В полиэтиленовый пакет не положишь — порвет. Да и вообще, на них, «тюремщиц», в смысле «в тюрьме отсидевших», население поглядывало пристально: не своровали бы чего…
 Наконец придумали: в печь замуровать. Благо с этим делом кое-какое знакомство имели. Немного сомневались, правда. Вдруг эту печку кто-нибудь когда-нибудь затопит, а внутри коробки, допустим, что-нибудь сгорающее окажется? Например, доллары или те же чеки, которые им обещали? Но понадеялись, что быстро разберутся, приедут за коробкой до холодов. Правда, перед отъездом Люба все-таки решила предусмотреть вариант на случай, если вернется не скоро. Все, что было в доме более-менее ценного и дельного, от икон до постельного и носильного белья, перенесла в дом тети Тони Аверьяновой. Не в тот, который Петька Гладышев ей подарил, а в старый, который позже сгорел. Вместе со всем этим добром, естественно.
 О таком случае, конечно, Люба тогда не думала. Заперла дом, забрала ключ и уехала. Кто из односельчан позаботился заколотить дом досками — и сейчас не знала. Наверно, и тетя Катя в Лутохино сообщить не смогла бы. Было бы сейчас лето, может, и сыскался бы кто-то сведущий, но зимой не спросишь. Да и остался ли кто живой? Мать умерла в пятьдесят, самой молодой из постоянных жителей была. А большинству уже тогда к семидесяти подваливало.
 В Москве по телефону, который им дал Равалпинди, позвонила Люба. Опять подошел мужик и сказал, что никакой Клавы не знает. Соня, тоже приложившая ухо к трубке, сообщила, что и в те разы он подходил. Призадумались.
 Поскольку с Равалпинди их знакомил Пан Спортсмен и никаких сведений о том, как найти заказчика, у подруг не было, решили искать Пана. Но Спортсмен исчез из столицы начисто, и на всех известных Соне «точках» не появлялся. Равалпинди никто из Сониных друзей не знал. Один из них как бы между делом по-дружески посоветовал девушкам оставить все как есть и не мельтешить по городу. А то их могут не понять и не простить.
 Это было резонное замечание. Если заказчики выбросили на ветер тыщу и не спешат получить то, что заказывали, значит, у них есть на то причины. А вот настойчивые попытки разыскивать кое-кто может принять за добровольную помощь милиции. Да и сама милиция, а также КГБ — о том, что грех, совершенный подругами, может проходить и по этому ведомству. Соня с Любой как-то не подумали, — вполне могут по нечаянности их высветить и прибрать.
 Соня и Люба решили не мельтешить, но встал вопрос, на что жить. Не проституцией же заниматься в самом деле? Тем более что и той, и другой, Соне особенно, мужской пол казался сущей дрянью.
 Времена коммерческих ларьков и частных магазинчиков еще не настали, а ударных комсомольских строек уже заканчивались. Лимит на московских предприятиях был, но горбатиться за полтораста в месяц не хотелось. У Сони, правда, была свободная комната, которую она сдавала за триста в месяц торговкам с Кавказа. Во второй комнате им пришлось жить вдвоем, в тесноте, но не в обиде. На прокорм хватало, но не более того. А постоялицы чуть ли не каждый день спрашивали мнение хозяйки и ее «сестры» — так им Соня для простоты отрекомендовала Любу — о благоприобретенных сапогах, пальто, платьях, туфлях, сумках, колечках, которые приобретались за такие сотни и тысячи рублей, которых подруги отродясь в руках не держали.
 Не один и не два раза «сестры» вспоминали о злополучной коробке. Обычно по инициативе Сони. Она была поэнергичней.. Что только ее буйная фантазия не помещала в запаянную коробку! И золото, и бриллианты, и ключ от квартиры, где деньги лежат, и завещание турецкого аги, и какой-нибудь сверхъестественный и сверхсекретный чертеж, за который американцы сразу десять миллионов долларов дадут и виллу на Гавайях в придачу… Но более осторожная Люба всякий раз охлаждала Сонины порывы «поехать и открыть». Во-первых, там, в коробке, могло оказаться что-то такое, чему они с Соней не смогут найти применения, а то и вовсе не поймут, зачем это «что-то» нужно и кому. Например, будет там, скажем, лежать какая-то железяка или, допустим, микросхема какая-нибудь. Черт его знает, может, и действительно, какой-нибудь шпион за нее предлагал Равалпинди миллион. Но ни Сони, ни Любы этот шпион знать не знает и не захочет знать, даже если им каким-нибудь фантастическим способом удастся его разыскать. Примет за кагэбэшниц и в лучшем случае выставит за дверь, а в худшем — пристрелит или зарежет. О том, что шпионы ведут себя именно так, а не иначе, Люба знала из советских фильмов.
 Во-вторых, не лежит ли там, в коробке, что-нибудь такое, отчего враз концы отдашь. Может, там бомба, которая тут же разнесет в клочья того, кто начнет вскрывать коробку. Или яд какой-нибудь, или газ, или радиация, мать ее за ногу…
 Наконец, в-третьих, мог возникнуть откуда-то Равалпинди и напомнить, что уговор был коробку не вскрывать. Причем не только напомнить, но и взыскать. Вряд ли он при этом расплатится деньгами. Перспектива угодить в сводку происшествий по городу в качестве «двух неопознанных женских трупов», выловленных в Москве-реке или обнаруженных расчлененными, особо не улыбалась.
 Поэтому поехать за посылкой они так и не собрались. А работа в конце концов сама их нашла.
 Наверно, это был их последний шанс устроиться в этой жизни без близкого соседства с криминалом. Как-то стояли в очереди за чем-то и случайно познакомились с супружеской парой, Валей и Толей, которые оказались каскадерами. Причем фанатами этого дела. А им как раз нужны были девушки, в этой группе, кроме Вали, был сплошь сильный пол. То, что Соня и Люба имели за плечами тюрьму, никакого впечатления не произвело, как и то, что обе сидели за убийство. Сначала подруги приходили только из любопытства, посмотреть на всякие трюки, потом стали тренироваться всерьез. Соня опять-таки первая увлеклась, а Люба за ней, как нитка за иголкой. Пить-курить бросили, стали по утрам бегать, вроде и здоровья прибавилось. Ребята там подобрались смелые, веселые и довольно добрые. Оказалось, что многому из того, что ребята умели, научиться не так уж и сложно, было бы желание и старание. Где-то через полтора года Люба с Соней приняли участие в первой съемке и потом, спустя полгода, когда фильм наконец вышел на экран, раза три или четыре ходили его смотреть, чтоб увидать те десять секунд, в которые главную героиню и главную злодейку изображали они, а не актрисы, записанные в титрах.
 Заработки были не больно велики, но жилось интересно. Научились лихо водить машину и мотоцикл, нырять и плавать, метко стрелять, кидать нож, прыгать, драться, скакать на лошадях, лазить по скалам и стенам домов. И за границей побывать сподобились, в каких-то боевиках по контракту снялись. В общем, пять лет, где-то до середины 1992-го, они жили честно, хотя и бедно.
 А потом произошла неприятность. Парень, который был в группе лидером, сломал ногу на тренировке, и доктора сказали: больше — ни-ни! Травмированный выбыл из группы, а затем, как ни странно, ушел послушником в монастырь. И после этого группа распалась. Прямо как бывший СССР. Каждый решил сам свое счастье искать.
 Время для таких поисков было не лучшее. Рубль с долларом такие пируэты выделывали, что каскадерам и не снились. Цены освободившись от Советской власти, неслись вверх ракетой, заводы вставали (и в смысле останавливались, и в смысле бастовали), а по тем, у кого водились денежки, регулярно открывался прицельный огонь. Если человек не идет к криминалу, криминал идет к нему.
 Под новый, 1993 год из мест заключения освободился бывший Сонин одноклассник, некий Сусик. Как его звали в натуре Люба так и не узнала. Сусик мотал свой срок по 147-й — организовывал в учреждениях сбор денег на разный дефицит, после чего стремительно исчезал с выручкой, причем неизменно подставив под удар какого-нибудь дурака, служившего в этом учреждении. Последний по счету оказался вовсе не дураком, стуканул в милицию, а там только того и дожидались. От восторга прокурор заказал для Сусика аж третью часть, и суд впаял гнусному мошеннику пятерку с конфискацией.
 Сам по себе Сусик никакой ценности не представлял. Дураков, пока он сидел, поубавилось, дефицитных товаров не стало — иди да покупай, если наскребешь деньжат, а потому надежды на то, что, продолжая действовать по прежней методе, он сумеет хотя бы возвернуть то, что у него конфисковали, не имел. Зато в зоне он подружился с неким суровым гражданином по кличке Гроб. Сел Гроб по какой-то пустячной статье, года на два, но в блатном мире кое-кто хорошо знал, что он работает по-мокрому и берет за это деньги. Видимо, кое-что на этот счет докатывалось и до ментовских кругов, но доказать причастность Гроба к появлению того или иного трупа было невозможно.
 Но тогда, конечно, Соне с Любой такие тонкости известны не были. Сусик им даже не сказал, что познакомился с Гробом на зоне. Более того, о том, что Гроб сидел и занимается очень неаппетитными делами, девицы узнали далеко не сразу. Представился этот тип мирным коммерсантом, сделал им комплимент по поводу того, что они прекрасно выглядят. Фигурки расхвалил, сразу же спросил, где тренируются… Они ему, само собой, похвастались, что каскадерками работали. Гроба — он им сначала не по кличке представился, а по имени-отчеству, Михаилом Ивановичем — это сильно заинтересовало. Уже потом Люба поняла, что про их каскадерство Гроб узнал заранее от Сусика и свели их с Михаилом Ивановичем вовсе не случайно.
 Но тогда Гроб делал вид, будто ничего о них толком не знает, ахал, охал и поддакивал, восхищался их смелостью и лихостью. Ну и все жалел, что такие красивые девушки в кино больше не снимаются.
 Люба с Соней вообще-то догадывались, что он их неспроста обхаживает, и думали, будто разговор кончится приглашением сняться для порнухи. Как ни странно, отказываться не собирались, вполне уже были морально готовы. Деньги у них были на финише.
 Но вышло все совсем не так, как они предполагали. Хуже ли, лучше ли, теперь сказать трудно.
 Добрый и приятный Михаил Иванович никуда их не приглашал и ничего конкретного не предлагал. Он вообще после этой вводной беседы надолго исчез и им не показывался. Зато Сусик привел некую Зоеньку, женщину слабую и беззащитную. Судя по всему, Сусик доводился ей не любовником, а просто «хорошим другом», и Зоенька порадовалась возможности поплакаться в жилетку Соне и Любе. Сусик, кстати, посидев часок с тремя дамами, сослался на какое-то срочное дело и смылся, и остаток вечера прошел в чисто женском кругу.
 Оказалось, что у Зоеньки личная жизнь не сложилась, мужик, естественно, сволочь, отказывается от родного ребенка, но самое главное — измучил жену жуткой ревностью, хотя сам, сукин сын, гуляет где попало и с кем попало. Кроме того, он, злодей, собирается выгнать Зою на улицу из ее собственной квартиры, потому что она, дура, разрешила ему приватизировать жилплощадь на свое имя. Зоенька, рыдая, заявила, что жить не хочет, и показала девушкам пистолет «вальтер», которым был когда-то награжден ее покойный дед. Из этого пистолета она намеревалась застрелить сперва ребенка, а потом себя.
 Все это было сыграно с большим блеском. Соня и Люба — особенно Соня, естественно! — выпив всего по три рюмашки и вроде бы ничуть не потеряв рассудительности, прониклись к Зоеньке отчаянным сочувствием, а к ее гаду-мужику — беспощадной ненавистью. Кто из них первая сказала, что Зое надо не самоубийствами заниматься, а расстрелять мужа-паскудника из этого «вальтера», — неизвестно. Люба всегда считала, что Соня, а Соня говорила, будто это была Любина идея.
 На что Зоя объявила, будто у нее никогда не хватит духу выстрелить в супруга. Дескать, было же время, когда им было хорошо и т.д… А потом последовала новая серия плача и всхлипов, сопровождавшаяся очень достоверно сыгранной истерикой. Тут-то Соня и Люба — последняя увидела в этом деле аналогию с собственной историей — вопреки уговорам Зоечки решили вывести ее домашнего тирана в расход. Забесплатно, из одной женской солидарности.
 Для дилетанток — хотя у каждой на душе уже было по трупу, профессионалками их называть было рано — сработали они очень лихо. Зоя показала им фотографию мужа, назвала подъезд и сообщила, что ровно в девять он выводит гулять собачку. Не страшную — микроскопического тойтерьера.
 У Сони был глаз-алмаз — она один раз поглядела и все прикинула как надо. Подъезд находился рядом с аркой, выводящей на улицу. Там, на улице, должна была ждать машина. «Шестерку» им одолжил Сусик. Как позже выяснилось — угнанную. Соня оставалась за рулем, а Люба, закутавшись в старый платок и драное пальто без пуговиц, вошла во двор и притулилась, как старушка, в подъезде у батареи. Почти точно в девять мимо нее прошел искомый мужчина, державший в руках малюсенькую собачонку в красном жилетике. Люба дала ему дойти до двери, выхватила «вальтер» и выстрелила с полутора метров прямо в затылок. После этого выскочила во двор, где никто толком не мог ее разглядеть — дело происходило зимой, и в девять часов было уже совсем темно. Пробежав арку, она села в машину к Соне, где сняла пальто и платок, и машина покатила прочь. Проехав с километр по улице, свернули в проходной двор, сунули в мусорный контейнер пальто и платок, и, оставив машину в двух кварталах от станции метро, домой вернулись городским транспортом.
 Уже удирая с места преступления, почуяли страх. Дома помалкивали, косились друг на друга. Ожидали, что их вот-вот поймают и посадят. А через день прочли заметку в газете, где говорилось об убийстве генерального директора такой-то фирмы, совершенном в подъезде…
 Еще через день пришел Сусик и передал им пять тысяч баксов. Сказал, что от Зои. Позже, правда, выяснилось, что убитый фирмач ей никогда мужем не был, да и вообще дело было не семейной размолвкой, а разборкой по денежному интересу.
 С этого времени они и занялись этим делом. Сперва работали для Гроба, а потом, когда его, в свою очередь, тюкнули в каком-то веселом доме, контора перешла к Олегу. Стали исполнять не только московские заказы, но и в другие города выезжать, и даже в страны СНГ.
 Так шло до прошлого лета, когда после двух лет удачной, без проколов, работы не нарвались на неприятность, стоившую Соне жизни. Любе, тоже имевшей немало шансов перейти в спокойную категорию, повезло. Выкрутилась, хотя Олег, узнав, что они прокололись, готов был ее на куски разорвать. Буквально через день ее услуги понадобились, и, сделав, как говорится, «на общественных началах» еще пару заказов, Люба купила себе жизнь.
 Но тут из многолетнего небытия возник Равалпинди…

 ВСТРЕЧА В «РУССКОМ ВЕПРЕ»

 Не столь уж далеко от засыпанных снегом Марфуток, где находилась Люба, в «охотничьем домике» (строго говоря, вполне приличном особняке), принадлежащем фирме «Русский вепрь», за столом попивали чай господа Иванцов, Тихонов и Соловьев. Сидели уже второй час. В течение первого Антон Борисович при небольшой поддержке Эдуарда Сергеевича излагал суть дела, а Виктор Семенович задумчиво кивал и изредка задавал вопросы. Наконец когда все, что желал сообщить прокурору взволнованный отец блудного сына (Иванцов все нюансы уже давно знал, но делал вид, будто первый раз слышит), было рассказано, страж законности задумчиво сказал:
 — Да, господин Соловьев, что и говорить, ситуация непростая. Я понимаю, почему вы не обратились в прокуратуру по официальным каналам, и, почему в милицию не пошли, тоже понимаю. По-человечески, нравственно, так сказать. Военная прокуратура гарнизона, где служил ваш сын, уже сейчас вправе возбудить против него дело по статье 246, пункт «а» — самовольное оставление части военнослужащим срочной службы. Гуляет он, так сказать, уже более трех суток. Конечно, если не будет доказано, что он был насильно уведен под угрозой оружия в качестве заложника. Такой момент просматривается, если учесть, что против рядового Русакова военные уже возбуждают дело по статье 102, пункты «в» и «з» в дополнение к статье 247 «а» — дезертирство. Но ведь, как я понял, и над вашим сыном 102-я «з» висит?
 — Да, вы правильно поняли, Виктор Семенович, — мрачно произнес Соловьев-старший.
 — Дела о преступлениях, совершенных военнослужащими, это, строго говоря, не моя епархия, — заметил Иванцов.
 — Это я понимаю, — кивнул Антон Борисович, — но все-таки Эдуард Сергеевич почему-то адресовал меня к вам. Наверно, ему, как человеку местному, виднее…
 — Допустим, — усмехнулся Иванцов, — что это так. Но хотелось бы знать, насколько вы, господин Соловьев, готовы пойти навстречу, условно говоря, «похитителям» вашего сына? Ну, допустим, запросят они миллион долларов. Вы сможете заплатить? А если два или три?
 — Вы так говорите, Виктор Семенович, — нахмурился Соловьев, — будто эти самые похитители уполномочили вас проверить мою платежеспособность. Как ни странно, они пока цены не назначали.
 — И не назначат, — улыбнулся Иванцов. — Зачем им это делать? Они ведь вашего парня вовсе не насильно удерживают. Ваш Иван сам к ним напросился, если уж совсем откровенно. А потому инициатива, если на то пошло, должна быть ваша.
 — То есть я сперва цену предложу, а они посмотрят, согласиться или нет?
 — Ну, не совсем так. Во-первых, вы еще не знаете, кому предлагать. Контакта с бандитами у вас нет. А во-вторых, если вы начнете их как-то искать самостоятельно — неважно с какими целями, — то можете нажить крупные неприятности и от них непосредственно, и от наших правоохранителей. Во всяком случае, сыну можете повредить.
 — Понятно. Значит, я прав, вы навязываете мне свое посредничество? С комиссионными, естественно?
 — Ну, знаете, — возмутился Иванцов, — в таком тоне у нас разговора не получится. Не знаю, может, вы у себя в Москве привыкли подобным образом беседовать с руководящими работниками, но здесь, извините, я этого допускать не намерен. Конечно, гостей гнать не принято; но и задерживаться я вас не попрошу…
 Соловьев резко сдал назад. Соображалка у него работала.
 — Извините, Виктор Семенович, это я сгоряча сказал. Я сейчас, видите, в очень нервном состоянии…
 — Это я могу понять. Но вы уясните себе четко: ваш сын, мягко говоря, подозревается в совершении преступлений. Минимум два убийства. На него, это я вам в частном порядке говорю, материала предостаточно. Вполне можно выписывать постановление об аресте. И если вы сунетесь в обход меня, то при самом благоприятном исходе дела ваш Ваня попадет в тюрьму. А там ему, если вы чем-то бандитов рассердите, придется плохо. Поэтому первое и главное условие моего участия и помощи — все через меня. Предупреждение единственное, первое и последнее.
 Если обнаружу, что играете по своим правилам, — все контакты с вами прекращу. А дальше все пойдет законным порядком. Принимаете такой порядок работы?
 — Приходится принимать… — вздохнул Соловьев-старший. — Мне сын нужен живой. И свободный, как ни странно.
 — Если будете свои эмоции с разумом согласовывать, не торопиться, не пытаться перехитрить, ручаюсь, что все будет нормально. Но придется проявить терпение и выдержку. Наверно, и кое-какие материальные издержки понадобятся.
 — Вам лично сейчас ничего не нужно? — спросил Соловьев без особых церемоний.
 — Мне лично — ничего. А вот области нашей спонсорская поддержка пригодилась бы. И вложения бизнесменов, даже отечественных, у нас приветствуются. Кстати сказать, могу бесплатно проконсультировать. И организовать небольшую встречу с нашим Главой. Очень полезную и взаимовыгодную.
 — Но все-таки издержки будут?
 — Вы, когда приобретаете товар, деньги платите? Платите. Это издержки или нет?
 — Смотря как удастся реализовать…
 — Правильно. Сможете все распродать по умеренной цене, пусть и с небольшим наваром — покроете издержки и будете с плюсом. Погонитесь за деньгой, завысите цену — прогорите. Примерно так и в нашем случае. Так что все будет от вас зависеть.
 — А полюбопытствовать, во что вкладывать деньги придется, случайно нельзя?
 — Я думаю, пока этот вопрос обсуждать не к спеху.
 — Вы про выдержку и спокойствие говорили… — произнес Антон Борисович. — Я чувствую, что мне их очень много потребуется. Мне ведь обычно быстро работать приходится. А у вас, как я понял, все не спеша, по-провинциальному решается.
 — Поспешность нужна при ловле блох. Нам надо кое-что обдумать, прежде чем предложить что-то конкретное. Навести кое-какие дополнительные справки, кое-что уточнить и взвесить.
 — Учтите, я не могу у вас тут ждать неограниченное время. У меня ведь дело все-таки.
 — Ждать здесь необязательно. Вполне можете вернуться в Москву, успокоить супругу, сказать, что с Ваней все в порядке. Когда мы здесь у себя согласуем все вопросы, утрясем все нюансы, пригласим вас. Ручаюсь, что с вашим Ваней ничего за это время не произойдет.
 — И сколько мне придется дожидаться вашего приглашения?
 — Неделю, максимум — две.
 — За это время можно слетать на Луну и обратно, — заметил Соловьев.
 — Если у вас есть средства, — пожал плечами Иванцов. — Главное, чтоб мы могли с вами связаться вовремя. И само собой, чтоб уровень конфиденциальности соблюдался. Тем самым вы гарантируете своему сыну неприкосновенность.
 — А все-таки ускорить процесс можно?
 — Я уже сказал, Антон Борисович, при каких обстоятельствах нужна поспешность. Давайте расстанемся спокойно и без темных подозрений в неискренности.
 — Вы прямо-таки за горло берете, Виктор Семенович. Абсолютно все на ваших условиях.
 — Ничего не поделаешь. Все получилось неожиданно для нас. Надо, как говорится, лучше воспитывать подрастающее поколение. Если б ваш сынок вел себя так, как надо, то не вляпался бы . во всю эту пакость и не подставил бы вас. Хотя, скажем прямо, в контактах с вами у нас заинтересованность появилась намного раньше. Мы восхищались тем размахом, который приняло ваше дело, и тем, какие хорошие отношения сложились у вас с московскими чиновниками. Вообще говоря, очень интересная тема для разработки ФСБ.
 — Это, по-моему, элементарный блеф. У вас ничего по этой теме нет.
 — Могу напомнить пару имен, чтобы вы не считали мое заявление голословным. Граждане США Сноукрофт и Резник, которые в прошлом году побывали у нас в области и даже здесь, в этом домике, останавливались, в декабре прошлого года опять побывали в России и, как ни странно, с вами встречались. У них в нашей области есть целый спектр интересов. А вы, как ни странно, сидя в Москве, не очень хорошо зная нашу местную конъюнктуру, начали им помогать и тем самым вызвали в определенных кругах нашей области серьезное недовольство. Причем, по агентурным данным, вас занесли в список на «спецмероприятие». Разумеется, составленный негосударственной организацией, но, уверяю вас, очень неприятный. И что особенно неприятно — четко реализуемый. Это у обладминистрации, к сожалению, далеко не все мероприятия реализуются, а у тех все идет по плану. Пока мы с вами будем договариваться, все нежелательные действия в отношении вас со стороны нашего здешнего криминала постараемся приостанавливать. У нас такая возможность есть. Но, конечно, если наше соглашение не состоится, то этот аспект сотрудничества тоже отпадет.
 — В общем, обложили… — пробурчал Соловьев.
 — Ну зачем ты так? — вмешался Эдуард Сергеевич.
 — Я ведь советовал: экономьте эмоции, — напомнил Иванцов. — Да, если подходить эмоционально, а не в деловом стиле, то слово «обложили» вполне употребимо. Но вы-то, Антон Борисович, человек деловой. Подберите для оценки более нейтральное и осторожное слово. Например, «создали условия». Очень красиво и убедительно.
 — Да, это, пожалуй, и поточнее будет. Условия создали. Но под такое веселье с меня можно сколько угодно сорвать и тянуть вообще постоянно. До тех пор, например, пока я вам все до копеечки не высыплю.
 — Антон Борисович, если б мы были экспроприаторы экспроприаторов, то так бы сразу и сказали. Но у нас, к сожалению, задачи посложнее. Нам надо сделать все так, чтоб и народ немного поликовал, и не устраивать при этом никаких экспроприации. А на такое дело нужно много денег, но, в отличие от большевиков, нам, к сожалению, нельзя резать тех куриц, которые несут золотые яйца. У нас другие интересы.
 — Это какие же, если не секрет?
 — Пока — секрет, — невозмутимо ответил Иванцов, — хотя, если вы внимательно поразмыслите над общей обстановкой в стране, над тем, что может произойти в июне, можете сами прикинуть, что и как. Аналитическим путем. Но выводы, если вы их сумеете сделать, лучше не выносить на всенародное обсуждение. Потому что тогда у вас очень много недругов появится, контролировать которых уже никто не сможет.
 — Запугали вы меня совсем, — поежился Соловьев.
 — Это не запугивание, — поправил Иванцов, — это предупреждение. Вы сами должны продумать свое поведение, а наше дело — указать вам на то, что может повредить нашему сотрудничеству. И вашему сыну.
 — Ладно, — вздохнул Антон Борисович, — постараюсь в течение указанного вами срока не предпринимать ничего, что противоречило бы вашим правилам.
 — Рад это слышать.
 — Тогда я не буду вас обременять своим присутствием. — Соловьев встал из-за стола.
 — Ты знаешь, Антоша, — произнес Эдуард Сергеевич, — у меня тут еще пара скучных дел к господину прокурору, поэтому поезжай пока ко мне на дачу, отдохни, поразмысли… А я через часик-другой подъеду. Лады?
 — Лады… — Нельзя сказать, чтоб это сообщение Соловьеву очень понравилось. Он понял, что его выставляют, дабы что-то обмозговать наедине. Но со своим уставом в чужой монастырь не ездят…
 Когда бизнесмен покинул помещение и вынырнувшая откуда-то Ольга Михайловна Иванцова с надлежащим почтением отправилась его провожать до автомобиля, Виктор Семенович спросил:
 — Ну и как, товарищ Степа, впечатление?
 — Ничего, нормально. По-моему, клиент готов. Ну, может быть, чуть-чуть дозревает. Но на все сто я бы не обольщался.
 — Ты его московские контакты хорошо знаешь или надо справки наводить?
 — Справки в любом случае надо наводить. Это большой туз. Я тебе его финансовое положение обрисовывал. Официально он-в первой сотне самых богатых людей России, а неофициально, если посчитать все, что за кордоном и здесь попрятано от налоговой службы, он и в первую десятку войдет. Поэтому сказать тебе с полной уверенностью, что все его контакты под контролем, я не могу. Да, основные знаю. Все они покамест нам особо не страшны. Но есть резервные, запасные — их так просто не вычислишь. Ты насчет недели, по-моему, немного поторопился. Пару месяцев надо, чтоб все отследить и уточнить. Да и то, скажем откровенно, гарантия будет неполная. Главная гарантия — сын. Мы, кажется, папу убедили в том, что этот самый наследник Иван Антонович полностью в нашей власти.
 — Но ведь рано или поздно сынка придется отдать. Соловьев не дурак. Уверен, что он, когда в Москву вернется, сам начнет под нас копать. Приготовит кое-что на обмен, и придется нам еще приплачивать.
 — Думаешь, он сможет до твоего несостоявшегося покойника докопаться?
 — Докопаться, конечно, трудно, но и такое исключать нельзя.
 — Там, Семеныч, слишком много заинтересованных лиц накопилось. Эти не отдадут, помяни мое слово. Не дай Бог Соловьеву туда рылом ткнуться. Тут же кишки по проводам развесит. Там уже международный уровень начинается.
 — А все-таки надо бы подстраховаться с этой стороны.
 — Упаси Господь! Там все без тебя и меня подстраховано. Тебе что Михалыч посоветовал? Не соваться и забыть про все.
 — Михалыч уже почти никто.
 — Тем не менее знает, что говорит. Компроматов на тебя и вообще на всех здешних начальников — сверх головы. Эта историйка прошлогодняя с иконкой и отпущенным смертником хоть и громкая, но мелочевка. Пока все лежит там, где надо, никому не мешает. И я лично все контролирую. Начнете дергаться — все сдвинется с места, раскрутится. Будем спокойно работать — будет и дальше лежать, как лежало, то есть неподвижно.
 — Хорошо, Степа, это мы уже проходили. С Фролом вы как, на мировую выпили?
 — Благодарствую. Нельзя сказать, чтоб вы с Рындиным ему совсем мозги вправили, но позавчера мы с ним беседовали без нервов. Похоже, что юноша прозревает и делает шаги в нужном направлении. Конечно, за то, что он запортил карьер как точку, компенсацию мы пока согласовать не смогли, но то, что сам этот вопрос он, как прежде, не откинул на дуршлаг, — приятно.
 — Вопрос о Рублике обсуждали?
 — Обсуждали, Фрол, конечно, насчет Рублика сильно опасается. Надо бы поскорее утешить. Мне этот Рублик тоже как-то наскучил. Жмот и лентяй. Сидит, как собака на сене: сам не гам и другому не дам. У него в команде есть мальчик, с которым проще говорить, но пока Рублик на здоровье не жалуется…
 — По моим данным, через пару дней у него вообще со здоровьем проблем не будет. Если все, как выражаются в космосе, «пройдет штатно».
 — От меня никакого содействия не потребуется?
 — Нет, почти никакого. Разве что продашь немного воздуха моей супруге. Свежего такого, морозного, ядреного, со смолистым запахом. Миллионов на полтораста. Детали с ней оговорите, кому сколько.
 — Уловил. Но насчет Рублика это вполне железно?
 — Я когда-нибудь обещал нереальные вещи? — осклабился Иванцов.

 СТОЯНКА ПОЕЗДА — ДЕСЯТЬ МИНУТ

 Покосившееся здание старого сидоровского вокзала уже давно собирались разобрать на дрова. Фундамент для нового, кирпичного, заложили еще при Советской власти, но денег хватило лишь на то, чтоб довести до нулевой отметки и выложить поверх нее полметра кладки. Сейчас все это было заметено снежком. Поскольку деревянный вокзал все еще не разобрали — только крышу успели снять — хотя функционировать он уже не мог, то железнодорожное начальство соорудило временный вокзал-ангар из гофрированного металла. Таким образом, на скромной станции появились аж три объекта, именовавшиеся «вокзалами», и сидоровцы без ложной скромности, но с хорошим чувством юмора стали называть свою небольшую, размером с теннисный корт, привокзальную площадь «площадью
 Трех вокзалов».
 Немногочисленные сидоровские интеллигенты находили в существовании этих трех вокзалов некий историко-философский смысл. Разумеется, каждый в меру своей политической ориентации. Сторонники демократии утверждали, что наличие трех упомянутых объектов как бы символизирует переходную эпоху. Старый, недоразобранный, вокзал — проклятое коммунистическое прошлое, временный — неустроенное настоящее, а фундамент с торчащей из-под снега незавершенной кладкой — светлое рыночное будущее. Поскольку с зарплатой в Сидорове была, как и везде, напряженка, а у интеллигентов в особенности, то демократов среди них сильно убыло. Значительно больше стало тех, кто видел в деревянном вокзале недоломанный в свое время капитализм — его и правда еще при царе построили, а в фундаменте кирпичного — украденное перерожденцами светлое коммунистическое будущее. По вопросу о жестяном ангаре они с демократами были вполне согласны.
 Дневной поезд на Москву прибывал в 14.20, а отправлялся в 14.30. На низеньком перроне уже собралось человек тридцать отъезжающих и провожающих. Встречающих было раз-два, и обчелся. Но именно к этой категории относилась Люба Потапова, притулившаяся к ограде платформы.
 Благополучно вернувшись в Лутохино из Марфуток, она наскоро перекусила в компании с тетей Катей, а затем побежала на почту. Там было две кабинки с междугородными автоматами. Связь не ахти какая, но разобрать, что отвечает абонент, все-таки удавалось.
 Звонила Люба совсем не по тому телефону, что десять лет — назад, но к телефону надо было все-таки позвать Клаву. Подойти должен был мужик, ответить, что Клава с ребенком в больнице, и спросить, что ей передать.
 На сей раз все вышло так, как доктор прописал. Мужик ответил как положено, хотя, судя по голосу, это был совсем другой мужик, не тот, что десять лет назад. Люба, как условлено, сообщила:
 — Передайте, что это Люба из Лутохино звонила. Доехала нормально.
 Мужик произнес то, что и ожидала Люба:
 — Ладно, передам. У нас тоже все нормально, только Егорка заболел.
 Из этого следовало, что на следующий день утром Любе надо было ехать в Сидорове, на станцию, ждать прибытия поезда в 14.20 и отдать железную коробку, упакованную в посылочный ящик, мужику из пятого вагона, который должен спросить: «Не вы клюкву для Егорки передаете?»
 Хотя никаких инструкций насчет того, чтоб класть в посылку настоящую клюкву, Люба не получала, она тем не менее решила замаскировать таинственную коробку. Ящик купила тут же, на почте, а три кило клюквы приобрела у тети Кати Корешковой. Коробку, завернутую в старую газету, тайком от бабки положила на дно, выстлала ящик газетами, засыпала клюквой, а потом поскорее, пока тетя Катя нос не сунула, заколотила ящик.
 Конечно, ей пришлось на лету сочинить для тети Кати целую мелодраму в духе мексиканских сериалов, рассказать о милой, но несчастной Клаве, ее муже Сергее и их симпатичном сынке Егорке, у которого какая-то непонятная болезнь, а душа клюквы просит. Врать Любаня за последние годы обучилась прекрасно, поэтому доставила старушенции несказанное удовольствие. Почему-то некоторым бабкам ужас как приятно услышать, что кому-то бывает хуже, чем им.
 Утречком Люба уселась в рейсовый автобус до Сидорове и теперь дожидалась поезда.
 Конечно, поезд опоздал. Но об этом объявили только в 14.30, то есть тогда, когда он должен был уже отправляться из Сидорове. Опоздал он на двадцать пять минут, и среди находившихся на перроне пошли разговоры, что стоянку-де сократят и как успеть влезть в вагон неизвестно.
 Тем не менее поезд прибыл, и Люба со своим тяжелым ящиком поспешила к пятому вагону.
 — Кто тут с клюквой для Егорки? — зычно рявкнул парень в свитере, стоявший на площадке рядом с проводницей.
 — Я, я! — держа ящик под мышкой, замахала рукой Люба. Парень без лишних слов отпихнул пассажиров, уже пытавшихся было сунуться в вагон, и, протолкавшись к Любе, вытянул ее в сторонку.
 — Здесь? — спросил он, постучав по крышке ящика.
 — Здесь, под клюквой…
 — Во нагрузила, чудачка! — усмехнулся парень, оглядываясь назад, где проводница пыталась навести порядок в рядах штурмующих вагон пассажиров. — Теперь вот что. На вот, припрячь…Там написано, как дальше жить. Все! Бывай! — Парень влез в вагон последним, помахал Любе рукой и скрылся в вагоне уже тронувшегося с места поезда.
 Записку, которую Любе сунул курьер, она прочла на опустевшем перроне:
 «Облцентр, Генералова, 7, ТОО „Командир“. Ждут сегодня в 18.00. От Олега из Москвы».
 Из этого следовало, что Любе надо было брать билет на электричку и отправляться в город. У окошка кассы стояла очередь, человек двадцать, станционные часы показывали без пяти три. А электричка ближайшая шла в 15.05. Следующая — только через час. То есть в 16.10. Прибывает в город где-то без двадцати шесть. Как добираться до улицы Генералова, Люба толком не знала, а могло оказаться и так, что доехать туда за двадцать минут не получится.
 Поэтому она в очередь вставать не стала, а побежала через пешеходный мостик на третью, дальнюю от вокзала, платформу, где уже стояла, дожидаясь отправления, электричка 15.05.
 Народу среди дня было немного. Люба села к окошку. Она не любила ездить без билета, хотя бы потому, что все время ощущала беспокойство. Неловкость перед контролерами, то да се… Документы у нее, правда, были в полном порядке и деньги на штраф имелись, но все равно, она терпеть не могла хоть в чем-то попадаться. Ей до ужаса мерзкими казались все эти служители порядка и хранители закона. Два года тюрьмы такой ее воспитали…
 Записочка уже давно была сожжена дотла на зажигалке, и ее содержание теперь существовало только в памяти Любы. Честно говоря, получить ее от курьера, забравшего коробку, она не ожидала. Потому что курьер выполнял задание Равалпинди, а записку ей передали, по-видимому, от лица Олега.
 Самое время было припомнить, как ее в этот раз отправили на родину, поразмыслить, приготовиться к возможным неожиданностям…
 Не собиралась она в эти чертовы, хотя и родные Марфутки. Конечно, о том, что там лежит коробка, не забывала. Правда, в последние пять с лишним месяцев почти о ней не вспоминала. И уж не думала, что эта самая коробка кому-нибудь в ближайшее время понадобится. Не до того было.
 Олег только-только перестал на нее сердиться, простив, вопреки обыкновению, тот прокол, который стоил жизни Соне. Новой напарницы у нее не появилось, каждый раз помогал кто-то другой. А в двухкомнатной квартире на третьем этаже облезлой пятиэтажки, доставшейся ей в наследство от Сони, она чувствовала себя одинокой и заброшенной. Было тоскливое чувство вины перед подругой. Ведь если б она тогда чуть-чуть ловчее сработала, Соня была бы жива. Только тогда пришлось бы помереть ее первой безгрешной любви — Петюнчику Гладышеву. Судьба выбрала. Но вот то, что Соня погибла и этот самый Петечка был тому виной, не переставало мучить. К тому же не смогла Люба похоронить подругу честь по чести. Не являться же в милицию и докладывать, что вместе на дело ходили…
 Наверно, в немалые расходы она ввела Олега. Конечно, могли бы менты, если б надо было, и мертвую Соню опознать, и по ней на живую Любу выйти. Но никто ее не тронул. Олег выдал спустя какое-то время свидетельство о смерти Сони, чтоб Люба могла квартиру на себя переписать. Вообще-то, кого другого он бы небось в живых не оставил. Слишком серьезной работой занимался. Когда-то, после того как Гроб накрылся и в результате всяких там «кадровых перестановок» их передали под команду Олега, новый шеф показался им вполне приличным, даже немного беззащитным по тем временам человеком. Охал и ахал, что вот-де занялся коммерцией, взял деньги в долг, выплатил вперед за товар одной бабе, а от той — ни ответа, ни привета. Был бы мужик, так знал бы, что делать, а с женщиной эдак . нельзя — совесть не позволяет…
 Соня тогда сказала, что у нас, мол, равноправие не отменили и вести себя по-скотски бабам так же западло, как и мужикам. Соответственно сгоряча предложила съездить к этой бабе и прояснить ситуацию. По-женски, так сказать, «между нами, девочками».
 Олег стал отнекиваться, дескать, да что ты, не могу за женские спины прятаться и тэ дэ, и тэ пэ. Люба особо не упиралась бы — ей вмешиваться в такую возню не хотелось, — но Соню, которая была очень заводная, повело.
 Она выспросила у для виду стеснявшегося Олега, сколько ему должна бизнесменша, и сказала, что через два дня у него будет эта сумма. Действительно, съездили, поговорили по-женски и привезли Олегу бабки. Только некоторое время спустя они случайно узнали, что это Олег их на честность проверял. Ведь баба эта по ходу дела предложила им вдвое большую сумму за то, чтоб Олега приложить… В общем, Олег, когда Соня погибла, решил, что Люба ему еще пригодится.
 Но вот пять дней назад дело вдруг осложнилось. Зазвонил телефон, и женский голос попросил Любу. Когда Люба поинтересовалась, кому это она понадобилась, незнакомая дама ответила, что ее зовут Клава. И сказала, что хочет передать привет от одного знакомого. Неизвестно отчего, но Люба предложила этой женщине встретиться у метро «Парк культуры».
 Вместо женщины на условное место пришел тот, кого Люба знала, как Равалпинди.
 Пришлось поговорить на тему о коробке. Равалпинди объяснил, хотя и в самых общих чертах, отчего их встреча не состоялась десять лет назад. Как Люба и подозревала, Равалпинди залетел на червонец и вышел только вот-вот. Погоревав о печальной судьбе Сони, Равалпинди предложил Любе за коробку десять штук «зеленых», как говорится, в порядке неустойки.
 Если, конечно, она у нее. Если Люба коробку невзначай куда-то реализовала, то Равалпинди предрекал ей печальное будущее. Люба сказала, что коробка лежит в печке, но ручаться за сохранность она не может. Равалпинди вежливо потрепал Любу по щеке и посоветовал в течение грядущей недели съездить в Марфутки, забрать коробочку и позвонить «Клаве» по новому телефону. И если ей ответят, что все нормально, только Егорка болеет, идти встречать поезд 14.20.
 Люба доложила обо всем Олегу. Тот поначалу раскричался, что никаких Равалпинди знать не хочет и вообще разберется, почему какой-то козел его сотрудниками командует. Но уже через день вдруг резко изменил мнение и сказал, что ей надо съездить в Марфутки и развязаться с этим делом десятилетней давности. Видимо, справки навел и понял, что с Равалпинди ссориться не стоит. Тем не менее никаких инструкций насчет того, что курьер в Сидорове передаст ей записку с указаниями, «как жить дальше», Олег не давал. Впрочем, и насчет того, чтоб ни под каким видом не выполнять подобных распоряжений, он не предупреждал. Люба решила, что Равалпинди скорее всего покруче Олега и поэтому явиться в ТОО «Командир» все-таки следует.
 Контролеры эту электричку так, слава Богу, и не навестили. В 16.45 Люба высадилась на вокзале облцентра.
 Оказалось, что до улицы Генералова надо добираться на двух автобусах, а потом еще и пешком идти. Так что, пока суть да дело, Люба целый час проездила. Да и найти это самое ТОО «Командир» оказалось непросто. В подвале дома № 7 штук десять всяких конторок располагалось. Но среди них «Командира» не оказалось. Лишь отловив какую-то всезнающую бабульку, Люба узнала, что ТОО «Командир» обитает на чердаке.
 Фирма, видать, эта в рекламе не нуждалась, раз вывеску поместила только на самом чердаке. Стальная дверь, обитая дерматином, была закрыта, и потребовалось нажать кнопочку. Включился видеодомофон, и девичий голосок спросил:
 — Вы к кому?
 — Я от Олега из Москвы, — ответила Люба.
 Щелкнул замок, и дверь открыл плечистый парень в камуфляжке. Любу он пропустил так, будто уже знал ее в лицо. Может, фотографию показали.
 Сразу за дверью оказалось что-то вроде приемной, где, кроме двух охранников — второй стоял у другой двери с надписью «Директорат», — находилась еще девица-секретарь.
 — Подождите немного. — Девица указала Любе на кресло, и юркнула в дверь «Директората».
 Ждать пришлось не больше минуты. Секретарша пригласила Любу зайти и даже приветливо улыбнулась. За дверью оказался небольшой кабинет с большим письменным столом и еще одним, для заседаний.
 Любу здесь встретил объемистый бородатый мужик.
 — Здравствуйте, Любовь Ивановна, — сказал он так, будто видел Любу максимум на прошлой неделе. — Рад, что вы приехали. Меня можно звать просто Сашей.
 — Меня тоже по отчеству не обязательно, — сказала Люба.
 — Давайте пройдем сюда, — пригласил Саша, — тут поуютней.
 Через небольшую дверцу — Люба ее сперва за стенной шкаф приняла — прошли в маленькую комнатку без окон, где хватало места только для двух кресел и журнального столика.
 — Мне вас порекомендовал Равалпинди, — сказал Саша. — С Олегом все согласовано. Свои комиссионные они получили, ваш гонорар можем уточнить. Моя начальная ставка — десять. Устраивает?
 — Смотря какая работа, — улыбнулась Люба. — У вас курить можно?
 — Пожалуйста. — Саша выложил на стол пачку «Кента», пододвинул хрустальную пепельницу. Люба щелкнула своей зажигалкой, задымила.
 — Вот ваша работа, — сказал Саша, вытаскивая из внутреннего кармана фото и выкладывая его перед Любой. На фото был изображен некий господин с заметным шрамом на левой щеке, массивным подбородком и узким лбом. — Проживает в соседней области.
 — Мне его самой найти или поможете? — спросила Люба.
 — Искать не обязательно. Знаем его городскую квартиру, дачу и дачу любовницы.
 — В городе бывает?
 — Любимое место отдыха — ресторан «Постоялый двор» на проспекте Победы. С десяти вечера до шести утра.
 — Сами наметки делали?
 — Если откровенно, — сознался Саша, — не только делали, но и пробовали. Почти неприступно.
 — Так не бывает, — усмехнулась Люба. — Расскажите подробней. Начните с квартиры.
 — Хорошо. Первое — квартира у него в старом, реконструированном доме. Подъезд со двора, двор типа «колодец» с одной выездной аркой, которая снабжена раздвижными воротами и охраняется тремя парнями. Дом небольшой, все шестнадцать квартир заняты его людьми. Окна оборудованы фигурными решетками и металлическими жалюзи по типу тех, которыми гаражи-»ракушки» закрывают. Стекла тонированные. В квартире клиента окон, выходящих на улицу, нет.
 — Высокий дом?
 — Три этажа. Чердак и крыша охраняются.
 — Дача?
 — В охраняемом поселке, внешний забор бетонный, поверху спиральная колючка, вокруг самой дачи — такой же.
 — Любовница?
 — В том же поселке.
 — Ресторан?
 — Он там арендует отдельный кабинет — фактически малый банкетный зал на двадцать мест. Своя сцена, ансамбль играет. С общим залом не сообщается.
 — План ресторана достать можете?
 — Он у нас давно есть, только что толку…
 — Покажите, может, я свежим глазом увижу что-нибудь.
 Саша вышел, а затем вернулся, притащив склейку из нескольких розовато-коричневых листов.
 — У них в мэрии раздобыли, — пояснил он, хотя Люба этим не интересовалась.
 План разложили на столике, Люба придавила бычок, вгляделась в путаные линии, многоугольники и штрихи.
 — Вот это ихний зал?
 — Он самый. Вход со двора, через отдельное крылечко и коридорчик. Когда хозяин гуляет, во дворе оставляют машины. Их обычно три или четыре, все с противопульной броней. «Калашников» в упор не берет. Стекла — тоже.
 — А с этой стороны двора что? — Люба указала за кромку плана.
 — Там жилой дом. Пятиэтажка. Между ней и двором ресторана — бетонный забор. Два с половиной метра.
 — Оттуда не прикидывали?
 — Прикидывали… — вздохнул Саша. — Тут трансформаторная будка загораживает. Во дворе ресторана стоит.
 — Двор узкий?
 — От стены до забора — метров пятнадцать.
 — С официантами и прочей шушерой контакта, конечно, нет?
 — Был, но обрубили. Они за ними в оба приглядывают. И вообще, народ отбирают так. Мы с этого краешка тоже укусить пытались — не вышло.
 — Баб этот ваш красавец любит?
 — Любит, но не абы кого. У него спецсутенер есть, «поставщик двора», так сказать. Головой отвечает за качество и безопасность.
 — Понятно. Как у вас с матобеспечением?
 — В смысле?
 — Все, что попрошу, сможете достать или мне самой озаботиться?
 — Напиши, что нужно. Возьми листочек!
 Люба взяла листочек и карандашиком набросала несколько строк.
 — Разберешь?
 — Попробую… Вроде ничего сверхъестественного не углядел.
 — Когда вам этот тип нужен?
 — Максимум — через три дня.
 — Терпимо, — сказала Люба. — Правда, за срочность беру надбавку. К твоей начальной плюс пять, устроит?
 — На плюс трех не сойдемся?
 — Нехорошее число получается. До четырех скину.
 — Согласен. Аванс?
 — Пяти хватит. За остальным приду через день после контрольного срока. День просрочки — сотня сверху.
 — Учти, в три дня не уложишься — ужмем сумму. За день по штуке.
 — С этим проблемы не будет, — уверенно произнесла Люба.

 КАНДИДАТЫ В БОЙЦЫ

 — Это который круг? — пропыхтел Валерка, пытаясь не отстать от бегущего чуть впереди Вани.
 — А я помню? — отозвался тот. — У Лосихи спроси…
 — Да-а, — жадно хватанув воздуха, пробормотал Валерка, — ее еще догнать надо…
 — Ничего, обойдет нас на круг — спросим…
 Они бежали по тропе, протоптанной примерно в десяти метрах от забора, окружавшего оптовую базу АО «Белая куропатка». Кружок был где-то около километра, причем по снегу и пересеченной местности, при слабом свете редких ламп, горевших вдоль забора, и под недовольное ворчание овчарок, бегавших по проволоке вдоль забора. Собаки рычали, но не гавкали — привыкли, видно. Ведь эти вечерние пробежки уже стали обычным мероприятием, завершающим трудовой день кандидатов в бойцы.
 Шестой день они жили здесь, на этой самой «оптовой базе». В принципе основное содержание их жизни было похоже на то, что они делали в армии, но… это было как небо и земля.
 Главным образом они занимались спортом. Им выдали вполне приличные легкие и удобные, но теплые спортивные костюмы, кроссовки, вязаные шапочки. Они надевали все это только на утреннюю зарядку и вечернюю пробежку. В тренажерном зале занятия шли в трусах, а в бассейне, естественно, в плавках.
 Первые два дня с ними занимался сам Фрол. Он хотел проверить, что умеют воины, отслужившие в армии целый год. Первым экзаменом можно было считать расстрел Тяти. Вторым стал кросс. Фрол сам пробежал с ними первые два круга вокруг базы. Время особо не засекали, но темп Фрол взял высокий. Ваня кое-как смог удержаться за ним, отстав метров на десять, а вот Валерка, несколько раз упав на дистанции, кое-как допер до финиша примерно через минуту после Вани.
 — Молодец, — похвалил Фрол, — упрямый. Но ты представь себе, что тебе надо от тех собачек убегать, что по периметру бегают. Или на вертолет успеть, который тебя из чужого тыла вывозит. Там эта минута тебе жизни может стоить.
 Но дыхалку надо было еще тренировать и тренировать. Ваня, тот сам себя приучил бегать, а Валерка всякий раз при любом предлоге от зарядки отбояривался. Да и сержанты, сказать откровенно, тоже старались все эти упражнения побыстрее закончить. Потому что кому охота неизвестно из-за чего надрываться? Еще один экзамен был на ринге. Фрол выставил против Вани и Валерки двух крепких парней из охраны «Куропатки», напялил на пацанов шлемы и тренировочные перчатки, после чего объявил, что они могут защищаться и колотить охранников так, как Бог на душу положит, а те — строго по правилам бокса. Иными словами, Ваня и Валерка могли при случае двинуть противников ниже пояса или по затылку, а тем это запрещалось.
 Несмотря на то что Ваня занимался карате, перед лицом противника, сделавшего звероподобную рожу и с ходу начавшего его молотить, он растерялся. Охранник зажал его в угол и стал обрабатывать, как мешок. Пропустив пару довольно крепких ударов, Ваня сполз на пол и стал искать потерянное дыхание. Валерка, как ни странно, продержался целый раунд, хотя его спарринг-партнер был, пожалуй, позлее Ваниного. Бил нещадно, хотя и по правилам. Русаков от этого три раза слетал на пол, но поднимался довольно быстро и лез в драку. Причем раза три очень чувствительно попал охраннику по морде. Тот все же на ногах устоял, но, как отметил про себя Фрол, после одного удара вполне можно было засчитать технический нокдаун.
 Надо сказать, что мордобой состоялся уже после видеосъемки, которую показали Соловьеву-старшему, поэтому синяки на физиономиях Вани и Валерки Антон Борисович не увидел.
 Хмурых и побитых ребят Фрол утешил тем, что не боги горшки обжигают, а потому сделать из них бойцов все-таки можно.
 На следующий день, подняв их утром на зарядку, Фрол сказал, что отныне с ними будет заниматься инструктор Вика. Та самая рябоватая брюнетка, приехавшая из Москвы.
 Сперва Ваня с Валеркой подумали, что им приставили обычную тренершу по общефизической подготовке. Представляться им она не стала. Среднего роста, в красно-бело-синей олимпийке, в белой шапочке, в зимних кроссовках на шерстяной носок.
 — Доброе утро, — сказала Вика. — Для начала один круг в разминочном темпе. Так сказать, трусцой. За мной, в затылок, бегом марш!
 И действительно, она неторопливо побежала по тропинке, Ваня с Валеркой, посмеиваясь и сравнивая ее темп с тем, что показал Фрол, затрусили следом. Но с каждой минутой Вика прибавляла скорость, и, для того чтоб не отстать от нее, пришлось прикладывать усилие. Так или иначе, круг они добежали вполне свежими. Потом последовали несколько легких упражнений чуть ли не из школьного курса, отжимания от земли.
 Валерка против такого щадящего режима тренировки никак не возражал, а Ваня расхорохорился: каких, дескать, бойцов может эта тетенька подготовить?
 Однако уже после завтрака, когда они явились в тот самый тир, где сдавали свой первый, жуткий, экзамен. Вика предстала перед ними в совершенно ином виде.
 — Предмет — огневая подготовка, — очень даже по-военному объявила ребятам эта совсем штатская по виду «тетенька» (для 19-летних сопляков-солдатиков Вика, которой было несколько за тридцать, представлялась довольно старой), — ручное огнестрельное оружие ближнего боя. Подошли к столу, руками пока ничего не трогать!
 У Валерки и Вани глаза разбежались, когда они увидели лежащие на столе пистолеты. Кроме хорошо знакомого «макарова» — может быть, одного из тех двух, которыми они «пользовались» на «экзамене», — лежало еще с десяток. Был тут и «стечкин», который Валерка считал своим трофеем. Русаков узнал еще «наган» — старинный револьвер с барабаном.
 — Проверка знаний, — объявила Вика, и указала на один из пистолетов. — Что за инструмент? Русаков!
 Валерка такого отродясь не видел. Помнил только, что в каком-то фильме про войну актер, игравший немецкого офицера, тыкал такую же пушку под нос пойманному партизану и говорил: «Ми пудем фас немношко фешать!» А может, и не такую, хрен его знает… Правда, Валерке доводилось слышать названия немецких пистолетов — «вальтер» и «парабеллум». Сказал наугад:
 — «Парабеллум». — А оказалось, «вальтер» образца 1938 года.
 Ваня, тот многие знал: и «ТТ», и «беретту 92 СБФ», и «кольт» образца 1911 года, и «ПСМ» (пистолет самозарядный малогабаритный), и настоящий «парабеллум» 1908 года. Не узнал он только небольшой пистолет, который Вика назвала «дрелью», и другой, очень на него похожий, — «марго-байкал».
 Затем Вика показала им целый набор пистолетных патрончиков и попросила определить на глаз, какого они калибра и к какому оружию подходят. Тут и Ваня оказался пас. Даже хорошо знакомый 9-миллиметровый от «ПМ» перепутал с немецким от «парабеллума». А Вика строго заметила, что путать их нельзя — «макаровский» на целый миллиметр короче немецкого. Вроде и ерунда, а если перепутаешь — при стрельбе может выйти задержка.
 Ваня немного стушевался, а потом не без ехидства заметил, что, мол, выучить все эти вещи может и музейный работник. И поинтересовался, умеет ли Вика стрелять.
 Вместо ответа инструкторша выдала им пять чистых мишеней и велела развесить на пяти направлениях.
 А потом начались чудеса. Вика предложила парням отойти, назад и не дышать ей в затылок. Сначала она зарядила по три патрона в пять разных пистолетов, разложила по огневому рубежу, обеими руками взяла лежавший с левого края «стечкин», подогнула колени и, одним движением наведя пистолет на мишень, трижды нажала спуск. Грохот последнего из выстрелов еще стоял в ушах, когда она прыгнула в сторону, схватила в левую руку «Макаров», а в правую «беретту» и с двух стволов, «по-македонски» обстреляла мишени на втором и третьем направлениях. Затем перекатилась по цементному полу к «вальтеру», откинулась на спину и, лежа ногами к мишени, послала в нее три пули. Последние выстрелы, из «кольта», она сделала, лежа на спине головой к мишени. Вся пальба продолжалась примерно минуту с небольшим.
 — Идемте, посмотрим, — сказала Вика.
 В каждой из мишеней, в «десяточном» кружке, который был действительно размером с небольшое яблочко, прописалось по три дырки. В первой мишени пробоины вообще краями цеплялись друг за друга. Дальше всего — примерно по сантиметру одна от другой — пробоины расходились на пятой мишени. Вика пометила свои пробоины мелом.
 — Конечно, тут показуха, — доверительно сообщила Вика, — в реальном огневом контакте это не получится. Но приблизительно так надо уметь, чтобы при работе с действительным противником чувствовать себя человеком.
 — А у вас была такая работа? — спросил любопытный Ваня.
 — Давайте уговоримся, — нахмурилась Вика, — что вопросов о моем детстве, юности, а также проклятом прошлом вы задавать не будете. Только по проблемам обучения…
 Она дала им возможность отстрелять по три обоймы из «макарова» и «стечкина» и усадила чистить оружие, попутно растолковывая, как и что устроено.
 Стрельба Вики произвела впечатление, но это было ничто по сравнению с тем, что Валерке и Ване довелось увидеть в борцовском зале. Там они были просто зрителями. Дело было после обеда, и Фрол предложил им посмотреть, как тренируются те самые бойцы-охранники, которые так славно вздули их на ринге.
 Бойцов в зале было немного, с десяток, и каждый занимался по своему личному плану. Кто качался, кто отрабатывал удары, кто — захваты и броски. Руководил всей тренировкой некий Сэнсей.
 По-видимому, это была просто кличка. Ваня в свое время занимался карате и сразу разглядел, что великое искусство «пустой руки» здесь представлено лишь отдельными элементами. А когда начались спарринги, то стало и вовсе понятно, что в этих боях правил нет. Поверх камуфляжек бойцы надевали щитки, наколенники и налокотники, на головы — боксерские шлемы, на руки — смягчающие удар перчатки, на ступни — что-то вроде матерчатых калош, заполненных латексом.
 Смотреть на то, как бойцы мутузят друг друга, швыряют об пол, заламывают руки и ноги на болевые приемы, было жутковато. Валерка с Ваней сразу подумали, что те, кто молотил их на ринге, — это агнцы Божии, исполненные всеобщей братской-любви и милосердия. А себя они почуяли совсем маленькими детишками, которым не то что схватиться с фроловскими парнями, а и стоять поблизости от них опасно — растопчут, того гляди, в пылу борьбы.
 Парни эти, само собой, были постарше — лет 25-30, и намного матерее не совсем еще сформировавшихся пацанов. Ни одного ниже метр восемьдесят, Ни одного легче девяноста. Мордастые, с тяжелым, убойным взглядом, зычным, устрашающим криком, они одним видом стремились подавить противника, смять в нем волю к сопротивлению.
 Пока Валерка и Ваня с замиранием сердца следили за схватками, в зале появилась Вика. Когда она скромненько уселась в уголке — ребята заметить не успели. Увидели они ее лишь на ковре.
 Бойцы, сидевшие на скамеечке вдоль стены, недоуменно загудели.
 — Девушка, — заметил Сэнсей, — извините, но у нас для вас напарницы нет.
 — Мне и напарник сойдет, — невозмутимо ответила Вика. — Не хотите поработать?
 — Я боюсь, — произнес Сэнсей, — мы с вами в разных весах. Вон там два малыша сидят (он мотнул головой в сторону Валерки и Вани), может, с ними разомнетесь?
 — Нет, это неинтересно. Может, вы уговорите кого-то из своих гвардейцев?
 — Вот разве Федя не испугается… — пошутил Сэнсей, указывая на самого крупного — килограммов на 120 — из своих богатырей.
 — Тяжеловат, — прикинула Вика, — но если никто больше не рискует…
 — Мы бы рискнули, но Фрол запретил! — хмыкнул кто-то из бойцов, явно имея в виду что-то похабное.
 Через десять секунд схватки, когда великан Федя, пропустив какой-то молниеносный, словно бы из ничего возникший удар, всеми своими пудами грохнулся на ковер и распластался кверху пузом, публика подумала, что он шутки шутит.
 — Федя, — крикнули со скамейки, — ты чего, вздремнуть решил?
 — Нашатырю ему дайте, — посоветовала Вика. — Это нокаут.
 Сэнеей подошел. Он видел, что Федя пропустил удар, но не ожидал таких последствий.
 Нашатырь, правда, не потребовался. Федя приподнялся на локтях и сел, как плюшевый мишка. Покрутил стриженой башкой, похлопал мутными глазами.
 — Это что-то… — пробасил он, с трудом оценивая обстановку.
 — Я же говорила, — объяснила Вика, — он тяжелый. Легкий бы отлетел, спружинил, а этот весь удар в тело принял. Может, кто-то потренированной найдется?
 Сэнеей почесал в затылке и пробормотал:
 — Может, и найдется, только вы уж поосторожней…
 — А вы двух выпустите, — предложила Вика. — И пусть нормально работают, не жмутся. Джентльменства мне не надо.
 Вышли двое. Как раз те, что дубасили Валерку и Ваню на ринге. Суровые, злые. Налетали с разных сторон, пытались — и не в шутку! — достать ногами и кулаками, захватить за одежду, подсечь ноги. Черта с два! В конце концов горло одного из молодцов оказалось намертво зажато Викиным согнутым коленом, а второй, лежа животом на ковре, хрипел и бестолково дергался, пытаясь сбросить с шеи стальной захват-гриф Викиного локтя. Как ни западло было бойцам просить пардону у бабы, но оба они захлопали по ковру ладошками. Три минуты провозились, не больше.
 — Вы не замужем? — спросил Сэнеей.
 — Нет, — сообщила Вика, смахивая с вспотевшего лица свесившуюся прядь волос. — А вы, случайно, не руку и сердце предлагать собрались?
 — Нет, вашему мужу посочувствовать…
 Тут откуда-то появился Фрол и сказал:
 — Придется вам, Вика, и больших тренировать. А тебе, Сэнеей, замечание. Три парня против девушки — и такая срамота. Дыши глубже, Федя!
 Последняя фраза относилась к амбалу, который понуро сидел на лавочке, все еще не отойдя от нокаута.
 После такого шоу Валерка с Ваней, не сговариваясь, стали про себя именовать Вику Лосихой. Впрочем, в бассейне ей было бы нетрудно заслужить титул и Дельфинихи.
 Вообще-то, 25-метровые бассейны редко встречаются на оптовых базах торговых фирм, так же, как стрелковые тиры и спортзалы. Все это хозяйство досталось в наследство от упраздненной воинской части. Каким образом ее приватизировала «Белая куропатка», во всех деталях знал только покойный Юрий Курбатов, по кличке Курбаши. Даже пребывавший в СИЗО президент АО господин Портновский поведать об этом мог немного. Но по документам все было в полном ажуре.
 Четыре дня занятий под руководством Вики заставили Валерку и Ваню немало попотеть. При этом у них возникло некое странное чувство к своей инструкторше — нечто среднее между безнадежной любовью, белой завистью и черной ненавистью.
 Безусловно, завидовать было чему. Валерка, который не был особенно честолюбив, увидев, что умеет «тетенька», стал ощущать приливы усердия. Еще более старался Ваня. Он немало видел всяких там штатовских боевиков, где лихие красавицы стреляли и дрались врукопашную с бандитами, но считал, будто такое невозможно. Тем более не догадывался, что когда-нибудь увидит не киношную, а взаправдашную superwoman. И уж конечно, не предполагал попасть к ней в науку.
 Но и ненавидели они ее изрядно. Может быть, подсознательно, потому что она самим фактом своего существования унижала сильный пол, принадлежностью к которому оба будущих бойца привыкли гордиться.
 И сейчас, когда они опять, в очередной раз, безнадежно отстали от Лосихи, которая скрипела снегом не менее чем в сотне метров впереди, унижение ощущалось отчетливо.
 Круг оказался последним. Вика ждала их у исходной точки, выиграв у парней метров 250. Пока дожидалась, даже отдышаться успела.
 — Пришли? — произнесла она. — Молодцы. На круг вас уже не сделаешь. Пару упражнений на расслабление, а потом топайте в душ и баиньки.
 Плюхнуться в койки после горячего душа было подлинным блаженством. Валерка мог бы и сразу заснуть — вымотался за день. Но у Вани была нехорошая привычка болтать перед сном. Правда, если он только рассказывал что-нибудь или излагал свое мнение, то на Русакова это действовало так же, как бабушкина сказка на младенца. Он засыпал где-нибудь на пятой или десятой минуте Ваниного монолога. Гораздо хуже было, когда Соловьеву требовалась обратная связь и он о чем-нибудь спра-шивал Валерку и нужно было ему отвечать.
 — Интересно, — произнес Ваня, — кто она вообще, эта Лосиха?
 — А тебе не все равно?
 — Нет, конечно. Она тут круче всех, разве не видно?
 —  — Круче всех тут все равно Фрол, — не согласился Валерка. — Он начальник, а она просто инструктор.
 — Я имею в виду, что Лосиха здесь любого один на один уделает.
 — Ну и что? Здоровая баба, спортсменка.
 — Спортсменки, Валер, обычно в каком-то одном виде сильны. А эта — во всем. И бегает, и плавает, и стреляет, и дерется.
 — Ну что ты прицепился? Сам же вчера говорил, что она из какого-нибудь спецназа. По пять раз, что ли, будем про это трепаться. Все равно сама она ничего не скажет, и Фрол не объяснит.
 — Понимаешь, — сказал Ваня, — я вдруг подумал, что она не настоящая баба. Я перед армией еще один фильм по видаку смотрел. Там, понимаешь, один парень встречается с бабой, а потом оказывается, что это вовсе не баба, а бывший мужик.
 — Что за фигня? — удивился Валерка.
 — Ну, короче, эта баба раньше была мужиком, в бундесвере служила, кажется, даже лейтенантом. А потом при парашютном прыжке поломалась, у нее в мозгах что-то сдвинулось, и она стала себя бабой ощущать.
 — В кино чего не выдумают… — зевнул Валерка. — А потом мы ее в бассейне видели. Титьки у нее есть и спереду никакого прибора…
 — Чудак человек! — усмехнулся Ваня. — Сейчас могут запросто все переиграть. Операцию такую делают по изменению пола. Могут мужика в бабу превратить, а могут — наоборот.. И таких людей, которые пол меняли, полно. Транссексуалы называются. Детей, правда, у них не бывает, но в остальном, в смысле — трахаться, у них все нормально.
 — У тебя, Вань, от этих видаков, наверно, крыша-то и поехала. Позавчера вообще думал, что она этот, как его… биоробот.
 — А что? Думаешь, это невозможно? Смотрел «Терминатор»?
 — Я говорю: в кино все можно придумать. А мне, вообще, однохренственно, кто она. Даже если она действительно мужик ампутированный или робот с мясом. Тебя это очень колышет?
 — Понимаешь, — сказал Ваня, — я себя перед ней все время недоноском каким-то чувствую. Детенышем. Одно дело — Фроловы мужики, там как-то не обидно. А тут… Знаешь, как ее бойцы называют? «Пионервожатая». Мол, с пацанами занимается…
 — Подумаешь, обидно! Мы и есть тут что-то типа пионеров.
 Салаги самые натуральные.
 — Интересно, сколько ей лет?
 — Восьмой раз интересуешься. Поди да спроси, если ответит.
 — Понимаешь, у нее мордашка, если присмотреться, совсем молодая. А говорит так, будто мы ей в сыновья годимся. Такое впечатление, будто два разных человека.
 — Ну, умная, значит. И вообще, чего это она тебя так волновать стала? Ты чего, влюбился, что ли?
 — Да брось ты… — засмущался Ваня. — Ничего я не влюбился… Просто интересно.
 — Вот мне, — Валерка, не желая лишний раз поддевать приятеля, решил сменить тему, — совсем другое интересно. На хрена мы этим бандитам нужны? Зачем им таких «пионеров», как мы, за свой счет кормить ресторанной пищей, учить и воспитывать? Мы одних патронов за эти дни расстреляли тысяч на сто, если не больше. Я понимаю, если б Фрол послал твоему папе твою видеозапись и попросил выкуп. А он отправляет такую, где ты говоришь: «У меня все нормально, не волнуйтесь, я тут живу, как кум королю и сват министру». Про себя я вообще молчу. Меня застрелить с самого начала надо было.
 — Мне тоже многое непонятно, — согласился Ваня. — У них ведь уже есть солидная команда. Готовые бойцы — мы им, как выяснилось, в подметки не годимся. Их человек сорок минимум. Может быть, они решили молодое пополнение набрать? Но тогда почему только двоих?
 — Мне почему-то кажется, — Валерка поднял вверх указательный палец, — Фрол нас для какой-то особой задачи готовит.
 — Мне тоже так кажется… — согласился Ваня, ощутив не-понятную жуть в душе.

 РЕСТОРАН НА ПРОСПЕКТЕ ПОБЕДЫ

 Малый банкетный зал, где проводил свой вечерний досуг господин, числившийся по паспорту Ревенко Владимиром Терентьевичем, владельцем риэлтерской конторы «Зонд», но известный в криминальных кругах как Вова Рублик, охранялся надежно. Узкий задний двор был перегорожен тяжелыми бронированными джипами, расставленными так, что ни одна машина не смогла бы проскочить туда, не растолкав эти увесистые «тачки». Четыре вооруженных шофера и столько же охранников присматривали за ними, а заодно и за всем двором, ярко освещенным не только окнами ресторана, но и несколькими мощными светильниками. Постоянно присматривали за входным крылечком, с крылечка начинался узкий и короткий коридор, завершавшийся у небольшой лестницы, ведущей на второй этаж. Туда же подводил и еще один коридор — от кухни. На перекрестке коридоров, у лестницы располагались два охранника. Они знали в лицо всех официантов и официанток, допущенных к обслуживанию. Кроме двух особо проверенных мужиков и такого же числа баб, в зал мог войти только сам директор ресторана.
 В кухне тоже дежурил охранник, присматривавший за теми, кто готовил для Рублика закуску. Кроме того, он следил, чтоб сюда не заходили посторонние лица. От общего зала кухню ограждали охранники ресторана, личный охранник Рублика должен был их подстраховывать. На верхней площадке лестницы, непосредственно у входа в зал, тоже дежурил охранник. В зал ему заходить запрещалось. Он был обязан только впускать и выпускать тех, кого положено.
 Другого входа в зал не имелось, и окон в нем тоже не было.
 Малый банкетный представлял собой помещение площадью 8х3 метров, со стенами, отделанными дубовыми панелями, лепниной на потолке и небольшой, но красиво сработанной вызолоченной люстрой с хрустальными подвесками. При желании заказчика можно было включить розовато-оранжевые настенные бра, а верхний свет отключить, дабы создать интимную атмосферу. Узорчатый, с оригинальным рисунком-инкрустацией дубовый паркет был идеально пригнан и щедро покрыт лаком. На небольшой сцене в противоположном от двери конце зала стояли белый рояль и стулья для музыкантов. Их опять-таки приглашали не абы откуда, а с разбором и еще до приезда хозяина тщательно обыскивали. Впрочем, тут же, на сцене, был музыкальный центр, на котором можно было прослушать все, от граммофонной пластинки времен Шаляпина до компакт-диска.
 На случай, ежели кому-то из присутствовавших требовалось облегчиться или просто привести себя в порядок, было предусмотрено соответствующее удобство. То есть непосредственно из зала можно было пройти в туалеты «М» и «Ж», отделанные почти в европейском стиле. «М» справа от сцены, «Ж» — слева.
 Посередине зала располагался банкетный стол, который можно было поставить и буквой «Т», и буквой «П» или вообще разделить на несколько малых столиков. Сегодня в зале; рассчитанном на двадцать человек, было только шестеро. В связи с пожеланием Рублика музыки не было. Горели только бра и лишь непосредственно у стола. Можно было поставить и канделябры со свечами, но так делали только ; в тех случаях, когда за столами находились дамы и требовались элементы романтики. На сей раз за столом сидели исключительно мужчины, крупные, солидные, знающие себе цену.
 Рублик, плотный, бородатый, но коротко стриженный, был мрачен. Неожиданный отказ Фрола от сотрудничества подрезал его под корень. Трое из сидевших за столом представляли интересы оптового покупателя, который уже пятый день ждал оплаченный товар. Проблемы Рублика их мало волновали. 48 коробок они уже оплатили. День просрочки стоил Рублику 20 лимонов, стало быть, пять дней безуспешных попыток связаться с Фролом и выяснить, отчего он так паскудно себя ведет, обошлись Вове в круглую сотню. Навар с товара исчез, и убыток рос с каждой секундой,
 Основной представитель заказчика, некий Жека, похваливал стол, пил и жрал от души, но насчет каких-либо отсрочек с поставкой был неумолим.
 — Ты пойми меня, Вова, — говорил он, — я человек маленький. Мне сказали: «Поезжай и напомни, что счетчик капает». Я жду пятый день. Знаешь, сколько мата каждый день слышу? Мне это надо?
 — Это Фрол, Фрол, сука, все подрезал, — уже в десятый, а то и в двадцатый раз повторил Рублик. — Опять со Степой корешится, наверное.
 — Меня это не колеблет, понял? — вежливо сказал Жека, постучав по столу перстнем в виде черепа. — Ты можешь своему , Фролу ноги выдернуть и спички вставить, можешь Степе мозги вправить, если сумеешь, но все это — мимо денег. Короче, или завтра всю предоплату плюс сто лимонов в нале, или товар в полуторном объеме не позже, чем до двух часов дня. Потом уезжаю и докладываю, как и что. Если хозяин не вникнет и не пожалеет — будут сложности. Это я почти по-дружески предупреждаю.
 — Давай взглянем с другой стороны, — предложил Рублик, наливая коньяк в опустевшую рюмку Жеки. — От тебя зависит, хотя бы чуть-чуть, чтоб твой шеф вникнул и пожалел?
 — Самую малость. Вот ребята соврать не дадут, — Жека мотнул головой в сторону своих молчаливых спутников. Рублик понял это как намек на то, что оплачивать придется всю троицу.
 — Какие проблемы в этом плане? — спросил Рублик. — Может, расходы потребуются?
 — Сложный вопрос, — перемигнувшись с братанами, хмыкнул Жека. — Неоднозначный.
 — Давайте будем думать… — начал Рублик, но тут неожиданно стол с яствами и бутылками подскочил, пол в зале дрогнул, люстра качнулась, а затем из-за стен долетел раскатистый грохот.
 Мгновенно погас свет.
 — Что за е-мое? — рявкнул Рублик.
 — Ни хрена не вижу! — пробухтел Жека. — И зажигалка куда-то слетела…
 А затем тьму дважды рванули оранжевые всплески и послышались глуховатые хлопки: дут! дут!
 — А! — короткий вскрик, жалобное бряканье посыпавшейся со стола посуды, звон разбивающегося стекла, грохот упавшего набок стола, тяжелый шмяк повалившегося тела.
 — Э, сюда! — заорал кто-то из спутников Рублика.
 — Проспали, козлы! — взвизгнул другой. Снизу уже топотали ботинки охранников, кто-то зычно гаркнул:
 — Фонарь давай, япона мать! Ни хрена не разглядишь…
 — Кухню! Кухню перекрой!
 Минут через пять луч фонаря прорезал темноту.
 — Владимир Терентьевич! — позвал кто-то из охранников.
 — Тут он, — отозвался Жека, лежа на полу.
 Ворвавшиеся в зал охранники Рублика подскочили к опрокинутому столу, двумя или тремя фонарями осветили всех лежащих на полу.
 — Все живы?
 С пола поднялись пятеро из шести. Рублик был недвижим.
 Точно в центре его лба кровянилась круглая дырочка. Один из охранников поднял безвольную руку, сдвинул рукав, пощупал пульс…
 — Наповал, — сообщил он, — вторая в спину… При свете фонаря на желтой рубахе Рублика было хорошо заметно кровяное черно-багровое пятно.
 — Кто стрелял-то? — Вопрос был резонный, но отвечать на него никто не торопился.
 — Мужики, это не мы, честно, — произнес Жека, — мы без пушек.
 — А кто же, биомать?
 — Поймешь тут, когда такая темень…
 — Что там грохнуло-то?
 — Неясно. Вроде трансформаторная будка взорвалась…
 — Взорвалась или взорвали?
 — Думаю, взорвали.
 — Шуруйте, шуруйте, мужики! Может, он еще здесь прячется?
 — Нашел!
 Свет фонарей скрестился на одном из охранников, стоявшем в двери туалета с буквой «Ж». Он держал в руке ведро и халат, какими обычно пользуются уборщицы.
 — Директора сюда! За шкирман волоките!
 — Нету его, он еще в десять домой уехал.
 — Тогда старшего мэтра, бля, живо!
 — Селиван, менты на подходе… Поспокойней надо. Они сейчас сами директора поднимут и всю шушеру допросят.
 — Какая падла их вызывала, а?
 — Да никакая. Грохнуло чуть не на весь район. Хочешь не хочешь — проснешься. Тем более что ближайшая ментура — в двух-трех кварталах отсюда.
 — Ни у кого ничего лишнего при себе? Живее соображайте, козлы!
 — Жека, у тебя сто грамм дури в карманах не завалялось?
 — Ты пошучивай, ботало, с мамой своей!
 — Это кто ботало, пидор гнойный?!
 — Уймись, фуфло! Без грызни. Смотрите, чтоб мусора ничего не подкинули. Кого подденут — штрафану на сумму залога. Не матюкаться, не вякать, не отмахиваться. Все поняли, блин?
 Во дворе, выезд из которого перегородил омоновский автобус, рослые молодцы в сером камуфляже уже наводили шмон.
 — Руки на капот, ноги шире! Шире, я сказал!
 — К стене, проглот! Пальцы веером, на стенку!
 — Начальник, я сам иду, без нервов…
 — Лежать! Не дрыгаться!
 — Да вы чего, в натуре? Я ж не упираюсь, на фига палкой?
 — Для страховки…
 Другая группа, вломившаяся через главнуй вход, расшвыривая мебель, пронеслась на второй этаж, в малый банкетный. Фонарей прибавилось. В смысле — света.
 — Всем оставаться на местах! Приготовить документы для проверки… О, господин Селиванов! Давно не виделись, правда?
 — Рад вас видеть, товарищ майор. Оперативно отреагировали. Видите, какие дела творятся?
 — Стало быть, не уберегли? Ай-яй-яй! Бедный Владимир Терентьевич. Говорили же ему, предупреждали…
 — Надеюсь, вы нас-то не подозреваете, товарищ майор?
 — Строго говоря — нет. Но досмотреть вас надо. Давайте к стеночке, спокойненько, без нервов. Никто разрешение на пушку дома не забыл? Ножички там с фиксаторами, баллончики CS ни у кого по карманам не залежались? Вообще-то, вы ребята умные, но служба есть служба…

 ВЕСЕЛЫЕ ВЕСТИ

 — Ну, Семеныч, ну, ас! — восхищался Рындин, наводя на торжествующего Иванцова объектив фотоаппарата. — С первого выстрела, а? Ну кто скажет, что прокуроры хуже чекистов стреляют?
 Иванцов, горделиво подбоченясь, поставил ногу на тушу убитого лося, упер в шерстистый бок зверя приклад своего «тигра» с мощной оптикой и изобразил нечто вроде старинного ружейного приема «на караул по-ефрейторски».
 — Килограммов пятьсот мясца, — оценил Теплов. — А то и больше.
 — А ведь он, сукин сын, — вздохнул Рындин, — сначала на мой номер вышел. Далеко только было. Мне бы тоже надо было «сайгу» взять, а не «зауэра». Тогда б я его и за двести метров достал.
 — Ну что, Андрей Ильич, заснял? — спросил Иванцов. — Слезать можно?
 — Погоди-погоди! Давай я тебя еще с супругой запечатлею! Ольга Михайловна, прошу!
 Иванцова, румяненькая и помолодевшая на морозце, в белом дубленом полушубке, изящных валяных сапожках, лыжной шапочке и стеганых брючках, при патронташе и с охотничьим ножом у пояса, при небольшом, штучной работы, ижевском ружьишке, засмущалась:
 — А я-то при чем? Я ж не стреляла…
 — Если б ты не наколдовала со своими загонщиками, он бы на меня не вышел! — сказал Иванцов. — Иди, Ольгуня, запечатляйся!
 Ольга Михайловна засеменила к туше по изрытому копытами и испятнанному кровавыми брызгами снегу.
 — Давай, фотограф, быстрей ворочайся, свежевать пора! — поторопил Рындина Иванцов.
 — Рога забрать не терпится? — спросил Рындин, не отрывались от видоискателя. — У тебя их тут, в «Вепре», уже с десяток будет…
 — Это не считая тех, что Ольга понаставила, — хихикнул прокурор, обнимая супругу за талию.
 — Ах ты, хулиган! — пискнула Иванцова, хлопая мужа ладошкой по спине.
 Рындин сделал еще один снимок, вытянул из аппарата готовое цветное фото и подал счастливой чете.
 — Хоть сейчас увеличивай — и на рекламный щит, — польстил чекисту Иванцов. — Верно, Оленька?
 — Очень красиво! — поддакнула супруга.
 — Прибери их пока, — велел Виктор Семенович, — и сходи, поруководи разделкой…
 — Понятно, — вздохнула Ольга Михайловна, сообразив, что ее выпроваживают, и удалилась.
 Иванцов, Рындин и Теплов отошли в сторонку. Подстелили телогрейки, услужливо принесенные кем-то из Ольгиных егерей, и уселись на поваленное дерево, полузанесенное снегом.
 — Делу — время, потехе — час, — сказал Иванцов, вытаскивая сигарету. — Ну что, товарищ Теплов, не терпится веселые вести рассказать?
 — Конечно, Виктор Семенович. Иначе разве я б поперся сюда? Не обижайтесь, но не люблю я эту охоту. Зверюшек жалко.
 — Надо привыкать, Василий Михайлович. У нас в области это любят… Кстати, Ильич, а чего Глава не прибыл?
 — Приболел, по данным разведки, — усмехнулся Рындин. — Вчера принимал одного хорошего друга из ближнего зарубежья…
 — …И принял, стало быть! — скаламбурил прокурор. — Ну, и Бог с ним, пусть отоспится. Давайте, Василий Михайлович, радуйте народ. Итак, что ж там такое стряслось с господином Ревенко Владимиром Терентьевичем? Отчего такой трагический летальный исход?
 — Мирошин проинформировал, что там сработал профессионал, причем с очень хорошей оснасткой. Дерзкий, но очень расчетливый. Даже, между прочим, считает нужным ваших коллег подключить, Андрей Ильич.
 — Пусть подключает. Поможем, если надо. Подробности известны? Или все то же, что вчера: свет горел — Рублик был жив свет погас — и Рублик вместе с ним?
 — Немножко побольше. Взрыв произошел на крыше трансформаторной будки, расположенной во дворе ресторана по уточненным данным, в час тридцать пять. Мощность — две тротиловые шашки по 400 граммов . Найдены элементы, позволяющие считать, что мина была радиоуправляемая, кумулятивного действия. В крыше относительно небольшой пролом, а трансформатор изуродовали, как Бог черепаху. Обесточка произошла почти мгновенно. Предполагаемый преступник приблизительно через пять-десять секунд после взрыва произвел в Ревенко два прицельных выстрела — один в область сердца, другой в лоб, видимо, контрольный.
 — В темноте? — недоверчиво спросил Рындин.
 — Во всяком случае, все находившиеся в зале на этот момент, — а там были представители двух группировок, между которыми сейчас возникла напряженность, — утверждают, будто Рублик был цел и невредим до того, как погас свет.
 — А сговориться и дружно замочить его они не могли?
 Иванцов прекрасно знал, что такого быть не могло, но не следовало показывать Теплову свою осведомленность. С Найденовым покойным уж на что друзья были, и то подкузьмил, а с этим, новым, еще работать и работать…
 — Исключать нельзя, но маловероятно. У всех пятерых, находившихся в зале на момент взрыва, имелось зарегистрированное огнестрельное оружие — пистолеты «Макаров» калибром девять миллиметров. У погибшего — тоже. А Ревенко был убит из оружия калибра 5, 45, которое на месте преступления не обнаружено.
 — Вынести, выбросить, спрятать?
 — Мирошин утверждал, что навряд ли.
 — Ну, а какой-нибудь хвост они взяли или нет? — У самих бандюг, то есть друзей и знакомых потерпевшего. существует мнение, что преступник проник в зал где-то за час два до приезда Рублика с собутыльниками. То есть примерно — 21.00. Скорее всего — под видом уборщицы. Интересно! — усмехнулся Иванцов. — Тетя Маня в киллеры записалась!
 — В тот вечер в малом банкетном зале должна была перед приходом гостей прибраться Малахова Алевтина Сергеевна, Это участок. Но она позвонила директору и сказала, что на работу выйдет, потому что плохо себя чувствует, а чтоб зарплата не пропала, пришлет племянницу. Племянница эта, по описанию директора и еще двух-трех человек из персонала ресторана, выглядела так: на вид около сорока, полная, волосы каштановые, коротко стриженные, с проседью, лицо одутловатое. Есть особая примета — на правой щеке овальной формы родимое пятно размером с пятикопеечную монету советской чеканки или нынешнюю достоинством в 50 рублей. Одета была в темно-синее пальто с песцовым воротником, белый пуховой платок, черные резиновые сапоги с подбоем из искусственного меха желтого цвета, без каблуков, на микропористой резине черного цвета…
 — Подробно же они ее там разглядели! — заметил Рындин.
 — А это все, Андрей Ильич, осталось в служебной раздевалке уборщиц ресторана. Кроме платка. Его эта подменная уборщица на плечи набросила поверх халата, который взяла там же, в служебной раздевалке, вместе с веником, ведром, тряпкой и моющим средством. Ей там положено было помыть полы в туалетах, писсуары-унитазы всякие, а в зале — только подмести.
 — А что у нее под халатом было? — спросил Иванцов, хихикая, — не рассмотрели?
 — Вязаная кофта розового цвета, — невозмутимо ответил Теплов, — черные рейтузы, опять-таки вязаные. На ногах шлепанцы. Появилась она в ресторане где-то в самый запарочный период, поэтому и точного времени никто не мог назвать, только приблизительно: 20.30 — 21.00. При этом уже позвонил Рублик и велел накрыть стол на шесть персон без дам. Срочно надо было готовить зал. Директор лично отпер малый банкетный, наскоро провел инструктаж и объявил, что у нее на все дела Меньше часа. Конечно, стоять у этой тетки над душой ему было некогда, он ее там оставил, а сам побежал по делам. Вернулся в зал где-то без десяти десять, уже приборы расставляли. Старший официант сказал ему, что уборщица ушла.
 — А на самом деле?
 —  — На самом деле она или он ( Мирошин и такое не исключает) укрылась или укрылся в дамском туалете. Его в тех случаях, когда Рублик в сугубо мужской компании приезжал, как правило, запирали на ключ.
 — Почему? — с улыбкой спросил Рындин.
 — А потому, что в отсутствие дам мужики крепче нажираются. Во-первых, заблюют сразу оба — это минимум. Во-вторых, в дамском биде стоят импортные. В них обязательно кучу наложат и не сольют. Ну и, в-третьих, в дамском писсуаров нет. А хорошо поддатый по инерции этого может не заметить, прямо по стенке брызгать начнет… Кроме шуток.
 — Теперь понятно, — сказал Рындин. — А что ж они не заметили, что пальто осталось и все прочее?
 — Раздевалка уборщиц запирается. У каждой из них есть ключи. Но самое смешное — эти же ключи подходят к замку дамского туалета в малом банкетном зале. Ну, а в запарке кому до уборщицы дело, да еще подменной?
 — В общем, ясно, — сказал Иванцов, — спряталась эта племянница в туалете, дождалась, пока Рублик со своими гостями дойдет до кондиции, нажала кнопку, взорвала подстанцию, выскочила из укрытия и в полной тьме расстреляла Рублика.
 — Насчет того, что она подстанцию взорвала, Мирошин сомневается. Конечно, если б у нее был пульт такого размера, как для дистанционного управления телевизором, то она его под кофтой вполне могла пронести, как и пистолет. Но из туалета через зал без окон, отделенный от двора двумя стенами, сигнал с такого маломощного передатчика до взрывателя не дошел бы. Скорее всего рвали откуда-то снаружи, а взрыв сам по себе должен был быть сигналом для киллера. Если бы убийца был сам по себе, то мог бы, наверно, и не ждать три с половиной часа. Потому что, судя по данным официантов, да и по показаниям собутыльников Ревенко, они уже к полдвенадцатого были тепленькие, а потом даже трезветь начали.
 — И чего же эти, что снаружи, так задержались? — хмыкнул Иванцов.
 — Ну это надо у них спрашивать. Мало ли из-за чего. Интереснее другое: как они мину на крышу трансформаторной будки пристроили. Мирошин говорил, что его ребята сперва думали, будто эти минеры под видом электромонтеров от горэнерго приходили. Нет, никаких монтеров не появлялось.
 — И вертолетов поблизости не пролетало? — съехидничал Рындин.
 — Нет, — ответил Теплов, — не наблюдалось. Даже НЛО.
 — Общий вес этой фигулины, — посерьезнев, заметил Рындин, — не превышал полутора килограммов. 800 граммов тола, 300 граммов оболочки и максимум 400 — на радиовзрыватель. От забора до будки — метра полтора. Будка загораживает обзор со стороны двора. Подогнал грузовик к забору и перекинул мину на крышу. Может, палку или шест использовал. Всего и делов-то.
 — Теперь, ежели кто-то опять будку взорвет, — весело усмехнулся Иванцов, — буду знать, на кого постановление выписывать.
 — Ладно тебе, — отмахнулся Рындин, — продолжай, Василий Михайлович. Еще несколько моментов прогнать надо. То, что эта самая, условно говоря, «племянница» так удачно сработала по Рублику в кромешной темноте, не удивляет. У них в той области, насколько я помню, неплохие приборы ночного видения делали. И для армии, и для нас. В том числе и малогабаритные, размером чуть побольше очков-консервов. Но вот как эта «племянница» ушла?
 — Самый темный лес, — кивнул Теплов. — У мирошинских ребят, как я уловил, никакой единой версии не сложилось. Первый вариант: убийца ушел через двор, воспользовавшись те, что охранники, находившиеся у машин, были слегка оглушены взрывом. Второй — проскочил через кухню, общий зал и главный вход. Наконец, третий — самый идиотский: спрятался в той же раздевалке уборщиц, а потом по-тихому улизнул. Но у каждого варианта много скользких мест. И во всех главное скользкое место — то, как он смог пройти лестницу. Наверху, у двери, один охранник, внизу у пересечения коридора, ведущего во двор, и коридора, ведущего на кухню, — второй и третий. В кухне — четвертый. Но ни один ни черта не видел и не слышал
 — Ниндзя, — полушутя произнес Рындин, — больше некому такое провернуть…
 — Я бы этого ниндзю у бабки-уборщицы поискал, — сказал Иванцов.
 — Они первым делом, как узнали про это дело с подменой Уборщицы, поехали к Малаховой. А бабуля — в ином мире. И не поймешь, то ли ее чем-то напоили, то ли просто так перекинулась.
 — Очень уж вовремя для того, чтоб просто так, — заметил Виктор Семенович.
 — Вот именно.
 — Да уж, — скорее саркастически, чем сочувственно, произнес Рындин, — заполучили наши соседи висячок.

 РАСЧЕТ

 Люба позвонила в дверь ТОО «Командир». Насей раз девица сразу же предложила ей пройти в «Директорат» и сказала:
 — Вас ждут.
 Ждал, естественно, бородатый Саша. С пачкой купюр.
 — Вот остаток суммы, — сказал он, — пересчитывайте. Люба вытащила детектор, неторопливо стала проверять все поштучно.
 — Не беспокойтесь, мы не кукольники, — усмехнулся Саша.
 — Денежки счет любят, — заметила Люба.
 — А вы интересная, — сообщил он, постаравшись поглядеть ей в глаза.
 — Ужасно интересная, — согласилась она, продолжая пересчитывать и проверять доллары.
 — Сумма солидная, — сказал Саша. — Не боишься нарваться?
 Люба только усмехнулась.
 — На кого? Разве что на вас…
 — Ну и другие бывают…
 — А вот за других Олег спросит. Так что постарайтесь, чтоб ничего не было.
 — Вот билет. Как договаривались, на фамилию Лысак. Денег не берем. Едешь сегодня на 23.50 отсюда, из города.
 — Поздненько. Не хотелось бы по городу маячить. Раньше ничего не было? В смысле поездов? Может, какой-нибудь проходящий?
 — Нет. Время с Олегом согласовано. Тебя дома ждут именно с этим поездом. А насчет не маячить… Можем подержать тебя на одной хорошей квартирке.
 — Хорошая квартирка? С постелькой?
 — Можем даже партнера подобрать.
 — Мне бы выспаться. Так, чтоб не мешали.
 — Желание гостьи — закон. Не волнуйся, отдохнешь как надо. У тебя вещи где? Забирать ничего не надо?
 — Все там, где положено, — улыбнулась Люба, — не волнуйся за чужое добро.
 — Тогда больше вопросов не имею.
 Саша взял со стола радиотелефон, набрал номер и сказал:
 — Сыч, кати к подъезду. Отвезешь одну даму на хату к Лидке. В одиннадцать вечера заберешь и доставишь на вокзал к московскому поезду. Уловил?
 Судя по всему, никаких возражений у абонента по фамилии или кличке Сыч не было.
 Бородач проводил Любу до желтой «шестерки», за рулем которой сидел какой-то молоденький и довольно тощий парнишка, совершенно не похожий на то, что подразумевается под Сычом.
 — Ну, спасибо, — сказала Люба, подавая руку Саше, — будьте здоровы, не кашляйте.
 «Шестерка» покатила с улицы Генералова в центр города. Сыч молчаливо рулил. Люба тоже в собеседницы не набивалась. Довольно быстро доехали до Свято-Никольской и свернули во двор, под арку.
 Остановились у подъезда с когда-то белой, но донельзя замызганной табличкой: «Подъезд 4. Кв. 56-84».
 — Приехали, — сказал Сыч. Это было первое слово, услышанное от него Любой.
 Поднялись на четвертый этаж вместе. Сыч три раза нажал кнопку звонка. В глазок кто-то посмотрел, потом дверь открылась. Крупная, полная блондинка улыбнулась:
 — Здрассте!
 — Лидуха, я тебе гостью привел, — сообщил Сыч. — Ей отдохнуть надо. Ненадолго, вечером увезу.
 — Милости просим, — сказала хозяйка, впрочем, без особого энтузиазма. — Заходите.
 Сыч быстро затопал по лестнице, сбегая вниз.
 — Покушать не хотите? — спросила Лида.
 — Спасибо, сыта, — отказалась Люба. — Подремать где-нибудь можно?
 — В дальней комнате, на диване. Можете дверь изнутри закрыть, если волнуетесь насчет чего-нибудь…
 — Хорошо, учту. Сапоги я сниму, но с собой заберу, если можно…
 Лида проводила гостью в эту самую дальнюю комнату — всего их было три — и указала на диван.
 — Подушечка тут есть, а если ноги мерзнут, то вот одеяло…
 — Спасибо. — Едва Лида вышла за дверь, как Люба заперла ее на задвижку, сняла свою куртку-пуховик, вынула из нее пистолет и положила под подушку. Затем подошла к окошку, поглядела вниз и в стороны.
 И только после этого позволила себе прилечь. Закрыла глаза, Но не расслабилась. Ощущения безопасности у нее не было никогда. Даже в Марфутках, когда коробку вытаскивала.
 Как будто операция прошла удачно. Почти так, как пересказывал Теплов со слов коллеги Мирошина господам Рындину и Иванцову. Люба об этом разговоре, конечно, ничего не знала, а потому и не могла сообщить им кое-какие дополнительные подробности.
 Например, о том, как она, приехав в чужой город, за пару часов разобралась, как и что делать.
 Не было у нее никаких помощников непосредственно на месте работы. Саша из «Командира» одолжил ей «москвич» для поездки из одного облцентра в другой и кое-какое снаряжение. Остальное Люба привезла из Лутохино, распрощавшись заодно с тетей Катей Корешковой. На этом «москвиче» она доехала до автосервиса, где у нее был знакомый Сережа, и там заменила! «москвич» на «девятку». Одежда тоже сменилась. Появилась спортивная дама-автовладелец в кожаной куртке на меху поверх дорогого джинсового костюма. На «девятке» она докатила до проспекта Победы, проехала мимо ресторана «Постоялый двор», зарулила во двор дома, отделенного забором от заднего двора ресторана. Поднялась в подъезд пятиэтажки и с лестничной площадки пятого этажа как следует рассмотрела двор.
 Спустилась вниз, села в машину и вновь выкатила на проспект Победы, но уже довольно далеко от «Постоялого двора». Там она припарковалась почти рядом с гаишником — машина числилась в угоне, но была перекрашена в белый цвет и имела новые номера. Люба пешочком дотопала обратно к ресторану, зашла через главный вход и вежливым, но строгим тоном спросила у вышедшего ей навстречу администратора, не находил ли кто из уборщиц золотое колечко в малом банкетном зале. Ей сказали, что это участок Малаховой Алевтины Сергеевны, но ее сейчас нет, она только в девять вечера придет. Люба заявила, что так долго ждать не может, тем более за это время бабуля ее кольцо может в комиссионке или просто с рук реализовать. Конечно, ее стали убеждать, что эта уборщица на редкость честная и, если б действительно нашла кольцо, непременно передала бы директору. Тогда Люба настояла на том, чтобы сходить в зал и посмотреть на месте. Такую леди не уважить было трудно. Тем более что она представилась знакомой господина Ревенко, то есть Рублика. Директор, конечно, не мог помнить в лицо всех шлюх, привозимых с собой Рубликом, ибо это была епархия «спецсутенера», о котором Любе рассказал Саша. Ничего не заподозрив, он лично провел Любу в пустой малый зал и дал ей возможность полчаса проводить рекогносцировку. Конечно, поиски кольца результата не дали. Люба сделала кислое лицо, почти расплакалась и сказала, что у нее остается последняя надежда: съездить к бабульке-уборщице и спросить у нее лично. Директор, которому назойливая «леди» уже надоела, с радостью дал ей адрес Алевтины Сергеевны и, когда убедился, что дама удалилась, вздохнул с облегчением.
 За то время, пока директор убеждал Любу в безукоризненной честности своей уборщицы, госпоже Елене Лысак (у Любы был паспорт на это имя) удалось узнать об Алевтине Сергеевне кое-какие полезные детали. Например, о том, что она живет одна, что мужа или сына пьяниц, которые могли бы пропить кольцо, у нее нет, хотя сама Алевтина иногда выпивает помаленьку. Выяснилось, что дети у нее проживают в Москве, что зовут их Михаил и Валентин, оба давно женаты, настрогали в общей сложности шесть внуков, но между собой не ладят. Любе даже удалось узнать имя жены Михаила — Римма.
 Вот подругой этой Риммы она и представилась Алевтине Сергеевне. Дескать, мы с ней вместе учились в школе, недавно встретились, а тут как раз случилась оказия ехать в ваш город… Для вящей убедительности были переданы гостинцы, которые щедрая Люба закупила в здешнем супермаркете: черная икра, рыба, колбаса, водочка. Были там и розовая мохеровая кофта, и пуховой платок, и пальто с песцовым воротником, наскоро приобретенные на барахолке.
 В общем, Люба нашла общий язык со старушкой, которая оказалась очень разговорчивой и во время беседы все к рюмочке прикладывалась. Любе три-четыре рюмочки были нипочем, а бабулю развезло. Именно тут Люба узнала о том, что Рублик сегодня будет без дам, что в таких случаях женский туалет запирают и что ключ от раздевалки уборщиц подходит к туалету малого зала. Тут-то у Любы и сложился окончательный вариант операции. Оставалось только подменить Алевтину Сергеевну. Если б она оказалась более устойчивой, то у Любы на этот случай был припасен клофелин. Но он не понадобился. После недолгих споров согласились, что Люба (у Алевтины она Зиной назвалась) сходит приберется вместо старухи. Малахова позвонила в ресторан, сказалась больной и доложила, что вместо нее придет племянница. Почти сразу старушка задремала, а Люба, надев на себя часть «гостинцев», припрятала под одеждой свое боевое снаряжение, а также черный комбинезон с капюшоном, действительно похожий на одеяние ниндзя. От этого она, конечно, потеряла талию и стала выглядеть полной. Но ничуть не огорчилась, ибо «бабкиной племяннице» совершенно не требовала стройность элегантной «Елены Лысак». Люба убрала свои длинные белокурые волосы под короткий, каштановый с проседью парик. С помощью вложенных в рот латексных пластинок изменила форму лица, сделав его одутловатым и щекастым. С помощью румян и пудры придала лицу бордовый оттенок, тонировала морщинки. Вставила в глаза маскировочные, карие контактные линзы без диоптрий. Прилепила брови под цвет парика также искусственное родимое пятно с пятак величиной на щеку, повязала платок и позвонила Сереже. Ровно в 20.00 он подогнал во двор «москвич», предоставленный Сашей из ТОО «Командир», а сам сел за руль белой «девятки», оставив «москвич» под охраной незнакомого Любе парня.
 В 20.15 Сережа высадил Любу примерно в десяти минутах ходьбы от ресторана, и в 20.25 она прибыла на место. Сережа немного покатался по городу в разных направлениях, а затем вернулся и в 21.45 пригнал «девятку» во двор пятиэтажки, поставив у бетонного забора, прямо напротив трансформаторной будки. И стал дожидаться, когда появятся джипы Рублика.
 Люба приступила к уборке зала примерно без двадцати девять. Закончила она работу через час с четвертью и, улучив момент, спряталась в дамском туалете, запершись изнутри. Переодеться в черный комбинезон и надеть на ноги войлочную обувь, позволяющую передвигаться бесшумно, она успела еще до приезда Рублика и компании.
 Сережа занял наблюдательную позицию в пятиэтажке без десяти десять. Когда прикатил кортеж Рублика, он вернулся к машине и достал из багажника предмет, напоминающий по форме разбитую автомобильную фару. Корпус был действительно от фары, но в него был вмонтирован кумулятивный заряд, эквивалентный двум 400-граммовым шашкам. Никакого радиовзрывателя не было. Был просто электронный таймер с батарей кой и обычный электродетонатор. С помощью телескопической удочки он опустил заряд на крышу будки. Правда, не сразу — во дворе пятиэтажки гулял какой-то старик с собакой, — а в 22. 35, когда никаких ненужных свидетелей во дворе уже не было. Таймер, загодя установленный на три часа, включился после того, как Сережа концом удочки выдернул предохранительную чеку. После этого Сережа в прямом и переносном смысле смотался. Правда, не насовсем. Он опять поехал кататься по городу, чтобы не торчать тут, поблизости от грядущего взрыва.
 Вернулся Сережа только за десять минут до контрольного и остановил машину за углом, метрах в двухстах от забора трансформаторной будки. Как только прогремел взрыв, он тут же завел мотор.
 Люба к моменту взрыва была полностью готова. Она надела инфракрасные очки, навинтила на ствол «дрели» глушитель. Левой рукой она была готова повернуть ключ двери. Но о задержке старичка с собакой она не знала, и поволноваться ей пришлось немало. Люба рассчитывала, что взрыв произойдет в 1.10 — 1.15, и потому двадцать лишних минут ощущала острое беспокойство.
 Сотрясение и гул взрыва стали чем-то вроде команды: «Пошел!»
 Секунда — Люба повернула ключ в замке и выскочила из туалета. Вторая-третья — и она опознала на зеленоватой картинке среди шести человек одного — обреченного. Четвертая секунда — пуля ударила в спину Рублика. Пятая — Рублик упал. Шестая — контрольный выстрел в лоб. Седьмая-десятая — пробежка до двери, ведущей на лестницу.
 У Любы оставалось в «дрели» восемь патронов, и она готова была валить всех, кто станет поперек дороги. Но этого, слава Богу, не потребовалось.
 Все охранники, находившиеся во дворе ресторана, поблизости от взорвавшейся будки, получили легкую контузию и временно оглохли. Двое, сторожившие низ лестницы, ведущей в малый зал, тоже слетели с ног от толчка, но быстро очухались и выскочили во двор. Третий, охранявший вход в зал наверху, не падал и не бросал поста, но лишь до того момента, когда не услышал предсмертный вскрик Рублика. А когда в зале заорали от испуга, охранник с пистолетом в руке кинулся в кромешную тьму и… проскочил, не заметив Любу, беспрепятственно пробежавшую на лестницу.
 Коридор, ведущий во двор, оказался свободен, а дверь — не закрытой. Люба, которую, возможно, и заметили на фоне снега, не привлекла внимания. Выбежавшие из ресторана пытались оказать помощь товарищам, свет во всем доме не горел, а потому понять, кто именно выскочил и что там наверху произошло, никто не успел. Зато через пару минут, когда сверху прибежал охранник, счастливо разминувшийся с Любой, и заорал: «Шефа убили!», все находившиеся во дворе, толкаясь, бросились на крылечко. А Люба тихонечко подбежала к джипу, стоявшему Дом к забору почти впритык, бесшумно вползла на крышу и им прыжком перескочила во двор пятиэтажки. Там ее уже ждал Сережа на белой «девятке», который за двадцать минут успел довезти Любу до «москвича». Пока ехали Люба разгримировывалась, умывалась и переодевалась. Во дворе дома, где обитала уборщица Малахова, в «москвич» пересела та самая дама в дорогой нубуковой куртке, которая приходила в ресторан днем: светловолосая, голубоглазая, без всяких родимых пятен и свекольного цвета щек. «Москвич» покатил в одну сторону, а «девятка» — в другую. Через четыре часа — зимней ночью по скользкому шоссе не больно погоняешь, — то есть почти в шесть утра Люба была уже в центре родной области.
 До девяти утра она просидела в Лавровке, на окраине города у знакомого старика Михалыча, который испытывал острую алкогольную недостаточность. Люба предусмотрительно купила бутылку в киоске, и счастливый дед даже лишних вопросов не задавал. Спросил, правда, почему одна приехала, без Сони, но вполне удовлетворился ответом, что, мол, она в другой раз приедет.
 Убедившись, что дед ужрался, а уличное движение стало интенсивнее, Люба поехала к Саше…
 Ее помаленьку одолевала усталость, веки тяжелели, глаза закрывались. Отчего-то Любе вдруг захотелось уснуть и не проснуться. Такая тоска наехала — жуть. С тех пор, как она потеряла Соню, эта тоска все чаще давала о себе знать. И с каждым разом все сильней.
 Раньше, выполнив то, что уже привыкла называть работой, Люба испытывала некое эйфорическое, приподнятое настроение. Она прошла там, где не могли пройти другие, обманула тех, кто мог ее убить, уничтожила цель и безнаказанно ушла. Деньги особо не радовали. Так, мусор. В прошлом году, когда Люба застрелила городского прокурора Балыбина, причем не где-нибудь, а в строго охраняемом поселке, где проживала здешняя «элита», ей одной — Соня в этом деле не участвовала — выплатили десять тысяч баксов. Да еще и Соня со своего «дела» принесла пять. Не знали, куда потратить. Распихали по каким-то счетам, чтоб кучей не лежало. А сейчас у нее одной на руках без малого четырнадцать. В сумме, если все, что уже было заработано на двоих, собрать, за полсотни будет. В бизнес, что ли, удариться? Ну уж, дудки! Еще саму застрелят…
 Нет, конечно, не из-за денег они радовались. И совесть не мучила тоже не из-за денег. Пьянило то, что они не такие, как все, что играют в опасные, неженские игрушки и прошибают головы мужикам, а сами остаются целы. Ни разу ни у одной, ни у другой не проскакивало мысли, что они делают что-то ужасное, мерзкое и грязное. Ни разу! Почему? А потому что им было хорошо вдвоем. Ненормально? А они этим гордились. И запросто могли сказать: да, мы — ненормальные, да, мы — по фазе сдвинутые, да, у нас крыша поехала, но нам это нравится, и пошли все на хрен.
 Сколько это могло еще продолжаться? Черт его знает! Люба была в этой паре ведомой. И потом она все-таки оставалась немножко «деревней», несмотря на то, что уже порядком нахваталась городского, могла изобразить нечто себе не свойственное, научилась прятать себя под грим и-в прямом, и в переносном смысле. А от жалости к убиенным, число которых росло с каждым месяцем, у нее было превосходное лекарство. Едва появлялось хоть небольшое сомнение в том, что человек, которого ей предстоит ликвидировать, заслуживает смерти. Люба вспоминала ту страшную для себя ночь в общежитии, когда шестеро парней валяли ее по койке как хотели, а пьяные девки ржали и смотрели как на цирк… После этого воспоминания ей ничего не стоило убить и мужчину, и женщину, и кого угодно. Если б в такой момент на руках у нее, допустим, оказалась бы какая-нибудь «кнопка», от нажатия которой весь мир взлетел бы на воздух или превратился в космическую пыль, она без колебаний нажала бы ее. Только Соня могла бы удержать, потому что была единственным человеком, ради которого Люба жила.
 Соня сосредоточила в себе вообще все, что вызывало у Любы интерес к жизни. Была ли для нее тем же Люба, неизвестно, теперь не спросишь. Но Любе хотелось верить в это. Потому что для нее-то точно Соня была и подругой, и сестрой, и матерью. А также, как это ни противоестественно, мужем и любовником. Но иногда, когда той эта последняя роль надоедала, отдавала ее Любе. У Сони вообще была неуемная фантазия, она словно чувствовала, что проживет недолго, и буквально пожирала все острые ощущения и удовольствия, которые могла выудить из океана жизни. И щедро делилась ими с Любой. Как правило, реализация очередной Сониной фантазии требовала от Любы переступить через очередной барьер страха или стыда. Иногда это было нелегко, задуманное казалось либо полным идиотизмом, либо бессмысленной и рискованной шалостью, но, когда все, что придумывала неистощимая Сонина голова, осуществлялось и приносило новые ощущения. Люба была в восторге.
 Сумасшедший дом!
 А теперь ничего этого не было. Одна. Ни семьи, ни друзей, только знакомые — опасные или безопасные, нужные или ненужные, но никого, хоть частично способного заменить Соню. Соне можно было сказать все что хочешь, вывернуть из души Любое, самое сокровенное, самое святое, самое грязное. Ни одному священнику такой исповеди не дождаться вовек…
 В дверь постучали, за окном уже светили фонари.
 — Это я, Лида, — донеслось оттуда, — за вами Сыч приехал…
 Все. Отдохнула. Надо ехать в Москву, возвращаться в пустую Сонину квартирку, где еще пахнет ее духами, куда, может быть, иногда прилетает ее душа и тревожит тоскующее Любино тело…

 ПОМИНКИ

 — Господи! Машин-то сколько! И все ненашенские… А народу-то, народу! Это кто ж помер-то, а? — спросила бабка сельского образца у городской старушонки, продававшей перед воротами кладбища иконки, крестики и религиозную литературу.
 — Известно, кто — бандит. Простого человека так не хоронят, — понизив голос, произнесла продавщица вечных ценностей.
 — Ишь ты… И чего ж, убили его или сам концы отдал?
 — Убили. В ресторане бомбой взорвали.
 — Ох ты, надо же! Одного или с женой?
 — Не знаю, вроде одного.
 — Молодой или старый был?
 — Молодой, сорока еще не было. Они, бандиты, до старости редко живут.
 — И за что ж его так?
 — Бог его знает. Они найдут, за что. Тут уж, почитай, десятка два таких лежит. Гробы-то все полированные, резные, с позолотой, с окошками. Каждый по три лимона стоит, а то и по пять.
 — Да ну?!
 — А памятники, знаешь, какие ставят? У-у! Другому дачу себе на эти деньги не построить. Со статуями, все буквы — чистым золотом сделаны. Мильонов сто, не меньше.
 — Во наворовали-то! — позавидовала сельская старуха. — А у меня вон тоже сватья-то померла, так и не хватило на погребение-то. А ведь немолодая .была, семьдесят пятый не дожила, копила все, копила — и шиш! Со всей родни наскребли едва-едва. Зарплаты нет ни у кого, а у ней самой на книжке, значит, сто тыщ всего. Это ж во что деньги-то превратили? Помню, мой-то старый, как привез однажды с шабашки три тыщи, так сразу ж запорожец» купил, а сейчас за билет, чтоб сюда доехать, бeз малого сто выложила…
 — Во, смотри, — перебила ее торговка, — эти идут, с похорон. Группа людей, одетых в дорогие пальто и шубы, проследовала от ворот кладбища к трем иномаркам. В центре ее шли двое, остальные сурово поглядывали по сторонам — охраняли.
 Те двое, что шли в центре, вместе с двумя охранниками уселись в большой «мерседес-600», остальные — в джипы сопровождения, и машины покатили от кладбища.
 — По сто грамм в память о покойном? — предложил Жеке бывший заместитель, а ныне преемник Рублика, известный народу под кличкой Рома, открывая бар.
 — Естественно, — вздохнул Жека. Выпили.
 — Да будет ему земля пухом… — пожелал Рома.
 — Надо надеяться, — пробормотал Жека.
 — Не зажимайся, будь проще, — посоветовал Рома, — к тебе у нас претензий нет, к твоим паханам — тоже. Это из другой дыры свищет.
 — От Фрола подарок, что ли?
 — Обязательно. И даже не от него, а от Степы. Соседняя область рвется с вами напрямую работать. Степа уже несколько раз к вам удочки закидывал, я-то знаю. Но он ломит цену. Пока действовала связка Фрол — Рублик, вам было выгодно. Они Степу хотели дешевкой загнать. Но тот, как видишь, нашел подход. Фрола купил. Рублика урыл…
 — Долг Рублика на тебя переходит, учти! — напомнил Жека.
 — Здесь проблем не будет. Если договоримся, то те самые сорок восемь коробок, которые зажал Фрол, будут у тебя к вечеру. Забесплатно плюс пеня сто двадцать тысяч баксов плюс семьдесят тысяч лично тебе. За терпение и представительские услуги.
 — За какие, интересно знать?
 — Да небольшие, в принципе. Доложишь, что с нашей конторой дела не пойдут и надо работать напрямую со Степой.
 — Не понял… — удивился Жека. — Ты что, против себя решил играть? Тебя братаны за такие игры на перо не посадят?
 — А зачем тебе понимать?
 — Объяснять ведь придется. Я ведь тоже могу невзначай на колесо намотаться, если мое начальство подумает, что я эти семьдесят штук от Степы заполучил.
 — А ты что, их в налоговую декларацию включишь? Или, может, пиджачок из них пошьешь, чтоб все видели?
 — От друзей, Рома, ничего не спрячешь. А объяснять надо, у нас в конторе не рыжие сидят.
 — Ну, если ты сам ничего придумать не можешь, то могу подсказать. Скажешь, что у них там после Рублика не устоялось, могут разборки пойти, приватизация, раздел имущества и тэ пэ. Короче, поставки не гарантированные, возможно, каждый раз такие истории, как с этим последним грузом, будут происходить. Ты только, дурак, не говори начальству, что это я тебе такую шпаргалку выдал.
 — Но твой-то какой навар?
 — В том-то и дело, Жека, что он мой. И базланить всем, отчего и почему, мне без мазы. И тебе тоже, дорогой, незачем лишнее знать. Семьдесят кусков на карман мало?
 — Да в общем как посмотреть. Голова дороже стоит.
 — Прости за откровенность, Жека, но мне отчего-то кажется, будто я тебе слишком большую сумму предложил. И вообще, наверно, зря к тебе обратился. Недалекий ты человек, немасштабный.
 Жека тревожно ворохнулся.
 — Нет, ты меня правильно пойми, — сказал он, — допустим, что я сказал так, как ты просишь. Первое, что мой командир спросит, — отчего я такой уверенный. В смысле нарушения поставок.
 — А ты ему намекни, что у тебя есть подозрения, будто Рублика, царствие ему небесное, свои же и замочили…
 — Ни фига себе, сказал я себе… — пробормотал Жека. — Но ведь тут же спросят: почему?
 — По кочану, естественно. Ты же не обязан говорить, отчего у тебя впечатления складываются. Скажешь, что кое-кто лыбился на похоронах, что один чувак, мол, фамилии не знаю, на поминках вякнул насчет собаки и собачьей смерти…
 — Это я уже уловил, — кивнул Жека, — но только слишком уж непонятно, почему если не с вами работать, то именно со Степой?
 — А с кем еще? — прищурился Рома. — Фрол, это ты уже знаешь, человек потерянный. На него не стоит рассчитывать.
 — Мы можем и по другим областям поискать.
 — За ради Бога — ищите. Ментура тоже ищет, но мало находит. Пока вы искать будете, вас за людей считать перестанут. Твой шеф, кстати, наверняка быстрей тебя сообразит, что всю клиентуру растерять можно.
 — А вы-то не боитесь, что с голым хреном останетесь?
 — Это наши проблемы.
 Жека посмотрел на Рому с тревожным интересом:
 — Стало быть, вы хотите нам спихнуть Степу, а сами чего получше нашли?
 — Хорошая мысль, доведи ее до хозяина.
 — А если это лажа?
 — Все может быть, но чем дольше твой шеф будет уверен в обратном, тем лучше.
 — Ты думаешь, он просто так думать будет, а справки не наведет?
 — Нет, я так не думаю. Пусть наводит, Россия большая.
 — Да он и здесь, в области, сможет поинтересоваться. И у соседей, там, где Степа ворочает, тоже.
 — Флаг ему в руки. Трехцветный, российский. Пусть интересуется, справки наводит, покойников из прорубей вылавливает. Знаешь, закономерность есть: те, которые справки наводят, почему-то под лед проваливаются.
 — Это тоже хозяину передать?
 Он ведь обидеться может.
 — Конечно, только не в лоб, а намеками. Я ведь на разборку с твоим шефом не нарываюсь. Мне только нужно, чтоб он начал со Степой сотрудничать, и больше ничего.
 — Соблазн, конечно, — без посредника обойтись… — задумчиво произнес Жека. — Но ведь еще и со Степой надо договориться. А это не так быстро.
 — Вот тут, если хочешь, могу помочь. Только негласно, разумеется. Если твой шеф пойдет на прямой контакт со Степой и пошлет тебя его шукать, то я тебе подскажу, с кем пообщаться в той области. И переговоры, если не будете дураками и скрягами, завершите быстро.
 — Теперь все ясно. Ты, Рома, хороший человек, и мне даже кажется, что умный. Правда, зря думаешь, что самый умный и что финты твои никто не поймет.
 — Это какие же, интересно?
 — А вот тут тебе самому подумать надо.
 — Может, и подумаю в свободное время, но лучше, если ты мне об этом сам скажешь.
 — Нет, я лучше помолчу. Я ведь еще насчет своей суммы определенности не имею.
 — Это можно уточнить. Если начнете переговоры со Степой через три дня — получишь все семьдесят. Проволынишь неделю или не сумеешь за этот срок убедить шефа — половину долой.
 Через месяц — только четверть, через два — ни шиша. Теперь есть определенность?
 — Есть.
 — Но насчет догадочек твоих ты мне сообщи на всякий случай.
 — Хорошо. Только чтоб сразу не убивать, ладно?
 — Ладно.
 — Короче, как я понял, тебя Степа лично заинтересовал верно? И денежно… А братаны, конечно, многие зависают. Поэтому ты и хочешь сделать вид, будто мы сами от вас отказываемся.
 — Считай, что угадал. Так тебе спокойнее будет.

 ВЫСОКИЙ, НО НЕЗАМЕТНЫЙ

 На даче господина Тихонова, то есть Степы, ожидали нового гостя. Высокого, но незаметного. Эдуард Сергеевич, который почти никого в этом мире не боялся, очень переживал. От итогов этого визита зависело очень и очень многое. И в жизни самого Степы, и в перспективах развития области, и во взаимоотношениях центра с субъектами Российской Федерации, и даже, возможно, в судьбе мировой цивилизации. Во всяком случае, так казалось самому Степе.
 Тем не менее гость прибыл не на «кадиллаке» с эскортом, а всего лишь на синих «жигулях» четвертой модели и хрен знает какого года выпуска. И одет он был, прямо скажем, не Бог весть как. Черное пальто с каракулевым воротником выглядело потертым, а коричневого цвета шапка из искусственного меха — облезловатой.
 Однако, когда его машина остановилась у крылечка, Эдуард Сергеевич встретил гостя с заметным трепетом душевным, даже пальто с него снял самостоятельно.
 — Я ненадолго, — сообщил гость, снимая ботинки и всовывая ноги в домашние тапочки. — На час, самое большое.
 Конечно, совсем уж незаметным гостя назвать было нельзя. Он был очень высок ростом и крепок телом, а также обладал внушительной русой бородой, делавшей его похожим на священнослужителя среднего возраста.
 — Сюда прошу… — пригласил Степа, пропуская гостя в небольшую комнату, отделенную от коридора двойной звуконепроницаемой дверью.
 У бородача и впрямь времени было мало.
 — К делу, — сказал он коротко, одним движением бровей предотвращая попытку Степы достать бутылку коньяка. — Я за рулем, сам понимаешь… Итак, все, что вы тут сделали вашим дружным коллективом, — это прекрасно. Тем более что работали втемную, практически не очень соображая, что, зачем и почему. В этом плане я вами доволен. Особенно удачно все прошло с Соловьевым, это твоя личная инициатива, одобряю… Но запомните раз и навсегда: оба парня — прежде всего экспериментальный материал. Как там Фрол работает?
 — Так, как велели. Навыки прививает.
 — Смотри, чтоб он их не перегружал физически и при этом, конечно, не снижал нормы довольствия. И, конечно, чтоб никаких серьезных травм, особенно головы берегите. Все занятия боксом, карате и прочее — прекратить. Пока, вплоть до специального распоряжения. Теорию тоже не гоните, во всяком случае, в больших объемах.
 — Обязательно все это передам.
 — Завтра, примерно в одиннадцать утра, прибудет оборудование. Ящик будешь встречать лично на точке Д. Все пароли остаются в силе. С грузом прибудут люди. Никто, кроме них, внутрь ящика заглядывать не должен. Не то, чтоб трогать что-нибудь, вынимать и так далее — именно даже не заглядывать. Только те, что приедут с грузом! Всего их будет четверо, они все знают друг друга. Поселить их необходимо вместе, в отдельном помещении, рядом с лабораторией. Охранять самим строгим образом. Никого к ним не пускать. Их самих не выпускать ни под каким видом. Они предупреждены о том, что их выпускать не будут, но если кто-то попросится — немедленно докладывать: кто и зачем просился. Пробудут две недели, кормить будешь за свой счет, потом представишь калькуляцию, само собой, в разумных размерах. Если обнаружу, что ты их ананасами в шампанском кормил, а они этого не подтвердят, вычту.
 — Сергей Сергеевич, все будет в ажуре, можете мне поверить.
 — Верить можно в Бога, а людей надо проверять. Не будем на этом задерживаться. По части научно-экспериментальной, пожалуй, все. Переходим к делам административным. С Главой продолжайте в том же духе. Максимум давления и контроля. Упирайте на то, что промышленность встает, а центр им недоволен. Ему необходимо привыкать к мысли, что он не отсидится ни при каком итоге в июне.
 — Уже привык, как мне кажется.
 — Не думаю. Пока он ведет активнейшую работу в Москве. Явно прощупывает возможности удержать кресло при всех возможных вариантах. В столице я ему позакрывал многие двери, но он упрямый. Давите отсюда. Намекните, что может нарваться на самые большие неприятности.
 — Рублика вчера схоронили.
 — Собаке собачья смерть. Рому тоже держите на прицеле. Если будет самостоятельные игры заводить, сверните шею. Кроме того, всех его братков, которые слезы льют по Рублику, Мирошину пора оприходовать. Если не понимают ситуации на воле, надо отправить на зону. За что, он найдет, надеюсь. Здесь тоже перешерстите всю шпану. А то благодаря прошлогодним экспериментам господина Иванцова вместо трех крупных и более-менее предсказуемых группировок у вас появилось три десятка мелких. За Фролом, несмотря на его покорность, присматривайте. Пока он под строгим контролем и ощущает его постоянно, с ним работать можно. Если почует, что контроль ослаб, может преподнести сюрприз.
 — А если его вообще из игры вывести?
 — Ни в коем случае. Он должен думать, что на него главная ставка сделана. И ты в первую очередь должен его в этом убеждать. Иванцов с Рындиным об этом предупреждены. С них тоже глаз нельзя спускать. Особенно с Рындина. У него очень большие возможности. Пока он ведет себя нормально, в Москве от него забот нет, но и он не святой. Информации к нему поступает много. Есть даже прямой канал с самого верха. Так что он чутко будет на все реагировать. При малейших сомнениях — немедленно докладывай. Не прохлопай, любезный! Иначе все сгорите синим пламенем.
 — Можете не беспокоиться, я это все контролирую, Сергей Сергеевич.
 — Иванцову доверяй ровно столько, сколько следует. Он мужик амбициозный и заводной. Правда, крепче других висит на крючке, но есть такое мнение, что он не прочь и сам покомандовать. Ставь на место не стесняясь. Но — живым. Его, как и Фрола, без моей команды трогать не моги.
 — Понял. Иванцов закрыл дело Портновского в связи со смертью подследственного. Инсульт…
 — Нормально. Переходим к идеологии. Мало раскручиваете Бреславского. Просмотрел все ваши областные газеты, а также районки — очень мало. Три-четыре публикации на эту тему. Дискуссии нет, какие-то аморфности. Серьезная недоработка.
 — Иванцов обещал, что найдет десяток юристов, которые протолкнут несколько статей по поводу юридического статуса области, проект договора о разграничении полномочий с центром. Но этого мало. Нужны эмоциональные журналистско-писательские выступления. У вас писатели еще не сдохли в области?
 — Нет, вроде бы существуют пока…
 — Подберите пару таких, которые писали на темы «малой Родины», дайте им гонорары поприличней, пусть повоют на разные темы, связанные с тем, что проклятая Москва тут натворила за полтыщи лет. Одновременно, если удастся, найдите молодых журналюг позубастей, которые начнут крыть Центр. Их нужно примерно пять-десять человек. Но обязательно, чтобы пара таких была на телевидении. Если пока нет, протолкните их туда. Не абы кого, конечно, но таких, чтоб с рвением и падких на деньгу. Ну, само собой, с симпатичными мордами, обаятельных, бойких. Выбейте им по часу эфира. Пусть сверлят в одну дуду: центр денег не платит, продукты вывозит задешево, ввозит задорого, коммерсантам не дает развернуться — и так далее. Одновременно организуйте им отповеди в «Губернских вестях». Это и от центра будет до поры до времени прикрытие, и интерес привлечет. Месяца через полтора одного из журналюг можно задержать за какую-нибудь ерунду, а лучше всего вообще ни за что. Вой, шум, суд организовать со скандалом, потом торжественно выпустить на волю и сделать героем. Другого шлепнуть — как обычно, в подъезде. После этого опять визг в прессе и плач народный.
 — Сделаем в лучшем виде.
 — Еще одно направление — вояки. Почаще насчет Чечни. Чтоб крови, трупов и слез матерей — побольше. С другой стороны, ежели у вас тут Кавказ прописанный есть, благотворительные акции от их имени сделайте. Столовую для ветеранов, дом для офицерского состава на сэкономленные деньги. Раненых пусть навестят, подарки принесут. И чтоб все время присутствовала мысль — области там, в Чечне, делать нечего. А вот прокрутку начальством зарплаты военнослужащих в коммерческих банках вести интенсивнее. Но спихивать на центр — опять же через прессу.
 — Мы это уже делаем помаленьку, — доложил Степа, — сами не выставляемся, но пару писак для этого уже прикупили.
 — Короче, работайте. Родина вас не забудет.
 Гость оделся, сел в свою потертую «четверку» и укатил в том направлении, откуда прибыл. Будто его и не было.




 ЧАСТЬ III
 ЭКСПЕРИМЕНТ



 ВОЖДЕНИЕ

 Стрелка спидометра приплясывала у отметки 100. Ночь, рассеченная мощными лучами фар, словно бы раздалась в стороны от дороги, спрессовалась и стала совсем непроглядной справа и слева от полосы света. Серая бетонка аэродромной полосы, собранная из шестиугольных плит, уносилась под капот джипа. За баранкой сидел Валерка, азартно сузивший глаза, упоенный тем, что умеет держать такую скорость и не терять контроля над машиной.
 — Сбрасывай газ, — сказала сидевшая рядом Вика, — сворачивай на рулежную вправо. Аккуратней вписывайся… Нормально! Держи семьдесят. Так. Еще триста метров — и тормози.
 К остановившемуся автомобилю из темноты вышел Ваня.
 — Садись! — коротко приказала Вика, когда Валерка освободил место за рулем. — Та же программа: по рулежке к ангарам, оттуда — на тот конец ВПП, максимально быстрый прогон по полосе, поворот на рулежку и так десять кругов. Здесь — стоп. А ты, Русаков, отдохни. Перевари впечатления. Сегодня ты хорошо сработал.
 Ваня, утвердившись на месте водителя, погнал джип в направлении ангаров, смутно черневших у края бывшего летного поля.
 Валерка разыскал в темноте раскладной брезентовый стульчик, поверх которого лежала старая телогрейка, и уселся. Можно было немного отойти от напряжения быстрой езды по гладким бетонкам, крутых поворотов, восторга скорости. И подумать.
 Уже полтора месяца они с Ваней жили у Фрола. Где-то кто-то их честно искал, пытаясь, должно быть, передать в руки правосудия, но только ни хрена найти не мог, поскольку тех, кто не хотел, чтоб беглецы нашлись, было намного больше. Об этом факте Валерка никак не печалился. Ему здесь нравилось, и менять эту несвободу на какую-то другую он не хотел.
 К тому же жесткие рамки, ограниченные забором «оптовой базы», стали постепенно разжиматься. Сперва в компании с Фролом и охранниками, позже, как сейчас, в сопровождении одной лишь Вики их стали вывозить «на природу». В первый раз, когда им объявили, что повезут ночью на войсковое стрельбище, чтобы пострелять из автоматов и пулеметов, Валерка все время испытывал подсознательное желание удрать. Но все-таки ума-разума хватило, чтоб не сделать этой бессмысленной и опасной глупости. Зато пострелял от души по мишеням, освещаемым мерцающими лампочками, и из хорошо знакомого «АК-74», и из старого, но неизвестного «АКМ», и из «СВД». А также всяких там «РПК», «ПК», «КПВТ» и «утеса». Не за один раз, естественно, а за пять-шесть выездов. Судя по всему, на стрельбище Фрола очень хорошо знали, никакие начальники не интересовались, что это за подразделение и почему оно так много стреляет, когда все прочие патроны экономят. Должно быть, тут все было хорошо смазано и подкручено.
 Точно так же выезжали сюда, на законсервированный армейский аэродром, обучаться скоростному вождению. Первое время днем ездили, а теперь вот и ночью. Спокойно проезжали пост — первые два раза Фрол и Вика показывали прапорщику какие-то пропуска, а потом, когда уже примелькались, и того не спрашивали. На самом аэродроме был какой-то караул — человек десять, не больше, но они сторожили только ангары, а теми, кто носился по бетонкам на автомобилях, не интересовались.
 Лосиха-Вика в их глазах еще больше укрепила свой авторитет. Жалко только, что она провела с ними лишь несколько занятий по рукопашному бою, а потом их почему-то прекратили. Теперь она дрессировала только готовых бойцов Фрола. И супертяж Федя, и Сэнсей, и даже сам Фрол, не говоря о менее заметных фигурах, уже давным-давно прекратили упражняться в остроумии и взялись учиться у нее по-настоящему.
 Если б Вика заявила, что ее надо называть «Викторией Ивановной» или там «Романовной», Валерка и Ваня беспрекословно стали бы величать ее по отчеству. Но отчества и фамилии она не сообщала. По имени было логичнее звать на «ты», но у Валерки и Вани язык не поворачивался — слишком уж грозная была эта инструкторша.
 Перед сном Валерка и Ваня регулярно обсуждали вопрос о том, кого из них собираются подготовить и для каких целей использовать.
 Буйная Ванина фантазия — у Валерки такой не было — рисовала самые различные картины. Например, такую: Фрол вовсе не бандит, а, скажем, представитель спецслужбы, которому приказали заниматься подготовкой каких-либо отчаянно-отпетых диверсантов. Дескать, уже фактически приговорены к расстрелу, терять нечего. Валерка, само собой, ничего такого не воображал и резонно замечал Ване, что такие приговоренно-отпетые запросто сбежать могут в самый ответственный момент.
 Валерка смотрел на все более практически. Кто-то — Фрол или Тот, кто стоял над ним, — затрачивал на их обучение и кормежку огромные деньги. Не оттого ведь, наверно, что шибко сострадал голодным солдатикам и желал развлечь молодое поколение? Сало быть, ждал от этих капиталовложений какой-либо крупной отдачи. Если б Валерку и Ваню обучали какой-нибудь полезной производственной специальности, тогда можно было бы подумать, будто тот, кто вкладывает в их обучение денежки, рассчитывает нажиться за счет их упорного труда. Но ничему полезному для производства (автодело не в счет) их тут не обучали. Занимало мозги и то, что само по себе обучение было какое-то странное. Конечно, их обоих немного поукрепили физически, показали, как стрелять из разных видов оружия, чуть-чуть потренировали в рукопашном бое, обучили обращаться с минами и взрывчаткой, сейчас вот приспособили гонять на автомобиле. Но до совершенства, само собой, нигде не довели. Во всяком случае, Валерка видел, что им еще далеко не только до Вики, но и до любого из бойцов Фрола. Впечатление было такое, будто им просто какой-то ознакомительный курс устроили. Так, не для профессионализма, а для общего развития. Ваня это тоже отметил. Вместе с тем видно было, что учат их, поторапливаясь, стремясь, чтоб они как можно шире познакомились со всякими смертоубийственными науками.
 Такое могло быть только в том случае, если им предстояло принять участие в каких-то делах, которые должны были вот-вот начаться. Но почему именно они? Ведь у Фрола было не менее четырех десятков мужиков, гораздо лучше подготовленных. Всё, что могли бы сотворить Валерка и Ваня после своей полуторамесячной подготовки, бойцы Фрола проделали бы с более высоким качеством и намного надежнее.
 Как-то раз в Валеркину голову пробралась довольно кислая и неприятная мысль о том, что кому-то понадобились липовые террористы. То есть такие, которых для чего-то подставят. Сначала прикажут сделать какую-нибудь пакость, а потом, поскольку при таком уровне подготовки у них ни шиша не выйдет, пристрелят и скажут: «Во, смотрите, злодеев ухлопали!»
 От этой мысли ему вся здешняя жизнь стала казаться не такой уж приятной, как раньше. Валерка, в общем-то, стремился не дать этой мысли утвердиться. Не хотел он и Ване об этом сомнении докладывать. Потому что боялся. А вдруг верно угадал? Ведь тогда те, которым они в качестве подставных террористов понадобились, могут и других поискать на замену. Мало ли по Руси таких солдатиков-дезертиров бегает?
 С другой стороны, против мысли о том, что из них делают подставу, говорило то, что их вообще чему-то учат. Наверно, лучше было бы вообще не учить и не кормить как на убой. Если вся их роль состояла в том, чтоб погибнуть при совершении какой-то крупной или мелкой акции, то их можно было прями сразу, после расстрела Тяти, использовать с этой целью, не тратя больших денег. Однако же нет, их полтора месяца дрессируют. Было и еще одно возражение. Валерка — шпана, безотцовщина, никому, даже матери-зечке, человек не нужный. А Ваня — не такой. Там папа с миллионами. Который, если что, может и Фролу, и его команде массу неприятностей доставить. Тем более что мог уже при желании вычислить, где сынка прячут. Ведь Ваня почти каждый день отправлял родителям видеописьма на кассетах. Но не сам, по своей инициативе, а по команде Фрола. Опять же странно: если с папы выкуп содрать хотят, есть смысл такими съемками заниматься, а если Ваню собираются террористом-покойником оформить, то на фига эта самодеятельность? Не предполагать же, что Ванин отец на убийство сына дал добро?
 Отделаться от мысли, что их вот-вот вляпают в какую-то историю, Валерка не мог. Особенно после того, как несколько недель назад на «оптовой базе» появились несколько новых, прежде не встречавшихся людей.
 Когда эти люди приехали, ни Валерка, ни Ваня не углядели Сколько всего их прибыло, тоже оставалось тайной. Однако то, что один из небольших складов, который до этого стоял пустой и выглядел заброшенным, заметно преобразился, от взгляда будущих бойцов не укрылось.
 Началось с того, что вокруг него начали сооружать деревянный забор, на манер тех, какие ставят вокруг строящихся, ремонтируемых или сносимых зданий. Почти одновременно в самом складе началась какая-то реконструкция, оттуда стали выносить всякий хлам и строительный мусор. Еще до того, как забор вокруг склада был достроен, Валерка заметил, что в двух местах его стену пробили и, судя по всему, собираются устроить более широкие окна. Позже, уже после того, как забор соорудили, через ворота в этом заборе друзья разглядели штабеля досок, поддоны с кирпичами, мешки с цементом и какие-то жестяные короба. Ваня сразу же догадался, что в складе обновляют вентиляцию. А еще через неделю, совершая очередную пробежку вокруг базы, ребята заметили у ворот склада грузовичок, из которого выносили какие-то ящики. Прошло еще несколько дней, и, возвращаясь с занятий в обществе Вики, Валерка с Ваней повстречали около офиса, где заседал Фрол, некую светловолосую молодую даму в пышной песцовой шапке и кожаном пальто. Причем, как ни странно, они с Викой узнали друг друга.
 — Здравствуйте, — улыбнулась дама, — мне говорили, что вы здесь. Вот и увиделись.
 Вика особо этой даме не обрадовалась, но и неприязни не высказала.
 — Что ж делать, — ответила она, — видно, нам судьба встречаться.
 — Наверно, — согласилась обладательница песцовой шапки. — А это, значит, ваши мальчики?
 — Мои, мои, — кивнула Вика с таким акцентом, будто Валерка и Ваня были ее сыновьями-близнецами. — Извините, нам некогда.
 — Ничего, — еще шире улыбнулась дама, — увидимся.
 Когда разминулись и отошли подальше, любопытный Ваня спросил:
 — Это кто такая?
 — Знакомая, — ответила Вика иронически, — похоже, что мир здорово тесен стал…
 Никаких более подробных комментариев она не сделала, но у Валерки осталось впечатление, будто, несмотря на внешнее равнодушие. Вику эта встреча не то раздосадовала, не то вообще обеспокоила.
 Еще через три дня, проходя мимо склада в спортзал, Валерка и Ваня увидели у ворот двух вооруженных охранников. Сами ворота были закрыты, но из окованной железом калитки, прорезанной в одной из створок, как раз в это время выходила какая-то толстая веснушчатая тетка в сером пальто и розовой вязаной шапке поверх рыжих коротко стриженных волвс. Охранник загородил ей дорогу и строго сказал:
 — Пропуск на выход, пожалуйста!
 — Зинаида Ивановна, — испуганно крикнула в калитку тетка, — меня без вас не выпускают!
 — Правильно делают, — отозвался из-за забора голос той дамы, знакомой Вики. — Сейчас я подойду, и выйдем вместе.
 Из этого Валерка сделал вывод, что Викину знакомую зовут Зинаида Ивановна. Еще через минуту, уже удалившись от ворот, он узнал и то, как зовут рыжую толстуху. Потому что появившаяся из калитки Зинаида Ивановна повелительно произнесла:
 — Идемте, Клара Леопольдовна!
 И они отправились в сторону офиса Фрола.
 В тот же день, точнее, вечером, пробегая традиционные круги вокруг базы — на сей раз от Вики отстали только метров на двадцать, — ребята заметили, что за забором, в бывшем складе, горит свет, чего раньше не было.
 Наконец, уже сегодня, буквально за час перед выездом на вождение, Валерка и Ваня познакомились еще с одним новым лицом. Его сопровождал сам Фрол, а также уже знакомая Зинаида Ивановна. Они шли от офиса в направлении того самого склада. Выглядел этот гражданин очень неважно. Создавалось впечатление, что его привезли сюда под конвоем и прямо из СИЗО. Одет он был в потертую стеганку черного цвета, на голове серая армейская ушанка с опущенными и завязанными на тесемочки ушами. На ногах — валенки с калошами и ватные штаны. По общей небритости и усам в гражданине можно было признать кавказца, но лицо было уж слишком смуглое.
 Шел этот смуглый очень неуверенно, поминутно озираясь по сторонам, хотя никто его не держал под прицелом и не подгонял пинками. Он явно впервые видел многое из того, что его окружало, и напяленное на него одеяние воспринимал так же, как россиянин — шотландскую мужскую юбку-кильт.
 Фрол, проходя мимо ребят и заметив, что они остановились поглазеть на странного гражданина, недовольно прикрикнул:
 — Чего встали? Давайте проходите, нечего тут…
 Конечно, они задерживаться не стали и пошли в свою «казарму», но за своей спиной услышали голос Зинаиды Ивановны, произнесшей какую-то фразу на незнакомом языке, а затем голос, как видно, принадлежавший гражданину в ватнике, проговорил с интонациями глубокой покорности судьбе-индейке:
 — Си, сеньора. Сой компрендо.
 Когда ребята отошли подальше, Ваня с удивлением заметил:
 — По-моему, это испанец какой-то. Или латиноамериканец. Кого только тут не встретишь!
 — Небось оттуда, где кокаин растет, — вполголоса предположил Валерка. — Из Колумбии какой-нибудь. Помнишь, порошок в коробках?
 — Может, и так, — согласился Ваня, — хотя одели его, как зека какого-то. Или бомжа.
 — Что ж он тут тебе, в сомбрере ходить будет? — усмехнулся Валерка. — У нас хоть и марток, а надевай двое порток! В ушанке надежнее.
 — Я думаю, это они его для маскировки нарядили, — предположил Ваня.
 — Все может быть… Нам-то какое дело?
 Валерка сказал последнюю фразу с деланным равнодушием. Но на самом деле его очень даже заинтересовали все эти странные типы, собравшиеся тут, на «оптовой базе». Зинаида Ивановна выглядела шикарно и вполне могла быть какой-то крутой женщиной. Вместе с тем Клара Леопольдовна на таковую никак не походила. Но и на прислугу при богатой хозяйке не смахивала. А иностранец в ватнике и вовсе был непонятен для их разумения. Хоть Валерка и сказал, что его из Колумбии привезли, но больше в шутку. И Ванино предположение, будто его для маскировки бомжом переодели, не очень убеждало. Не очень верилось, что какой-нибудь наркоделяга выглядел таким зачуханным. Скорее он был похож не то на заложника, не то на жертву рэкета.
 Поразмышлял Валерка немало. Хотя времени было ровно двадцать минут. Ровно столько джип, которым управлял Ваня под надзором Вики, крутил круги по бетонкам летного поля.
 Тормоза скрипнули, Ваня остановил машину точно напротив стульчика, где сидел Валерка.
 Вика открыла правую дверцу и позвала:
 — Русаков! Собирайся, уезжаем.
 Валерка взял стульчик и телогрейку, пошел к джипу, уселся на заднее сиденье. Вика пересела на место водителя, а Ваня сожалением занял место у нее за спиной.
 — Просьба пристегнуть ремни, — объявила Вика тоном стюардессы. — Мне тоже погонять хочется…
 Бедный джип! Вика сразу разогнала его до 120 и понеслась так, что у Валерки и Вани дух захватило. Те десять кругов, что Ваня, проехал за двадцать минут, она прокрутила минимум вполовину быстрее.
 — Ничего? — спросила она, оборачиваясь к ребятам.
 — Классно! — без лести восхитился Ваня. — Вам на «Формуле-1» надо выступать. Точно, могли бы Шумахера уделать.
 — Ну, это мне не к спеху. Самое главное, чтоб удрать, когда тебя догоняют, и догнать, когда от тебя удирают. Вот этому вам и надо научиться. А вообще, это все ерунда. Начну учить вас на пересеченной местности — вот там почуете, как надо водить.
 Она тронула джип с места и повела его совсем неспешно, придерживая баранку двумя пальцами левой руки.
 — А ваша знакомая тоже так водить умеет? — спросил Ваня.
 — Какая знакомая? — рассеянно отозвалась Вика.
 — Ну та, Зинаида Ивановна?
 — Зинаида? Не думаю. А откуда ты знаешь, как ее зовут?
 — Ее старуха так называла, Клара Леопольдовна. Вика притормозила, повернулась к Ване.
 — Клара Леопольдовна? Вот как… Она тоже здесь?
 — Я думал, вам ваша подруга сказала.
 — Она мне не подруга. И очень даже «не», — произнесла Вика очень мрачным тоном. — А еще вы кого тут видели?
 Валерка испуганно поглядел на Ваню. Мол, дурак, какого хрена ты сунулся вопросы задавать? Еще из-за твоего дурацкого любопытства нам шею свернут… Но Ваня этого взгляда в темной кабине не уловил и ответил Вике:
 — Иностранца видели в валенках. Небритый такой, небольшой, по-испански говорил… С усами.
 — Приятно, — хмыкнула Вика. — А такого здорового, как шкаф, с бородой случайно не видели?
 — Не-ет, — протянул Ваня. — А кто он такой?
 — Ну, когда увидите, — сказала Вика, — тогда и узнаете…
 — Все у вас загадки какие-то, — произнес Валерка, — полощете людям мозги.
 — Я не полощу, — нахмурилась Вика, — а вот эти, которые приехали, вполне могут заполоскать.
 С аэродрома они выбрались через просеку, на которой стояла кирпичная будочка, охраняемая дежурным и дневальными. Шлагбаум им подняли без разговоров, так же, как и во все прочие разы. В принципе, по этой же просеке можно было выкатить на шоссе, к известному повороту на 348-м километре и ать в направлении колхоза имени XXII партсъезда (существовал ли такой колхоз в настоящее время или просто денег на смену указателя не хватало, ребята не знали). Но Фрол строго-настрого приказал Вике по шоссе не ездить, поскольку там можно было повстречаться с гаишниками или ДПС, у которых могли появиться лишние вопросы к Валерке и Ване. Для того чтобы добраться до «оптовой базы», не выезжая на шоссе, необходимо было свернуть с дороги-просеки, ведущей от шоссе к аэродрому, на малоезженную просеку, начинавшуюся в двух километрах от аэродромного шлагбаума. По ней следовало проехать через лес, а дальше свернуть влево и, двигаясь вдоль опушки, добираться до поворота к «оптовой базе». Дорога была не лучшая, но безопасная, так как по ней ночью не только ГАИ или ДПС, а даже и пьяные трактористы не катались.
 Во время первого проезда по этому экзотическому маршруту Ваня и Валерка несколько ежились, потому что Вика вела машину так, будто ей был обещан приз в миллион долларов за победу в автокроссе. Тогда у них несколько раз создавалось впечатление, будто их инструкторша на хорошей скорости протаранит капотом какую-нибудь двухобхватную сосну или кувырнется в овраг. Во время следующего прохождения трассы они уже намного меньше беспокоились, а к нынешнему дню и вовсе попривыкли. Конечно, оба с некоторым страхом ждали дня, когда Вика посадит кого-нибудь из них за баранку и предложит прокатиться по этой дороженьке. И Ваня, и Валерка сильно сомневались, что не угробятся, даже если поедут со скоростью вдвое меньшей. Но поскольку во всемогущество Вики они верили безоглядно, то, сидя на пассажирских местах, особо не волновались.
 Вначале просека под небольшим углом шла вверх, потом переваливала за холм и довольно круто спускалась в овраг, потом взбиралась по склону вверх, местами проходя по краю заснеженного обрыва. Именно тут у Валерки и Вани в прошлые разы начинало захватывать дух по-настоящему, потому что левые колеса джипа то и дело оказывались в полуметре от краешка, а крен самой машины доходил градусов до пятнадцати. Лететь вниз при неблагоприятных обстоятельствах предстояло метров тридцать, причем в кувыркающейся машине.
 На этот раз ощущения неизбежности падения не было, даже в самом неприятном месте — на повороте, когда джип, управляемый Викой, огибая выступ леса, заметно соскользнул влево под действием центробежной силы и прокатил всего лишь двадцати сантиметрах от края обрыва.
 Дальше ничего особо страшного не было. За исключением того, что просека, отвернув от обрыва, заизвивалась как змея и Вика вынуждена была то и дело крутить баранку вправо и влево, мотая своих пассажиров из стороны в сторону. Конечно, когда фары вырывали из темноты то одну стремительно надвигающуюся сосну, то другую, некий холодок прокатывался, но сердца у ребят, как прежде, не екали.
 До опушки оставалось совсем немного, когда Вика вдруг резко затормозила. Впереди, метрах в десяти, не больше, прямо поперек дороги лежала здоровенная суковатая сосна. Само собой, несколько часов назад, когда Вика везла ребят на аэродром, ее тут не было.
 Ни съехать с дороги — по дверцы бы увязли, ни развернуться было невозможно. Вика резко сдала назад. Тут же послышался скрипящий треск, посыпалась снежная пыль, красновато замерцавшая в отсветах стоп-сигналов джипа, и еще одна сосна тяжко рухнула в паре метров от заднего бампера.
 — Засада! — вырвалось у Вани. Валерка тревожно глянул на Вику, которая выдернула из-под куртки небольшой пистолет.
 Неясные тени стремительно вынеслись из лесной тьмы и в мгновение ока очутились у автомобиля. Лязгнули замки, дверцы распахнули чьи-то быстрые руки, а на ошеломленных Валерку и Ваню уставились автоматные стволы. Лиц нападавших видно не было — только рукава белых маскировочных курток, вязаные перчатки из белой шерсти да вороночки на пламегасителях «АКС-74у», в любую секунду готовых превратить в решето всех, кто сидел в машине. Ваню и Валерку аж заледенило и бросило в самую настоящую, неуемную, вовсе не метафорическую дрожь.
 — Не дури, Таня! — произнес строгий голос из темноты. Вика, не шибко удивившись тому, что ее назвали другим именем, положила пистолет на сиденье справа от себя.
 — Выходи, — распорядился тот же голос, — разговор есть…
 — Ребят не трогайте, — попросила Вика, — у них оружия нет.
 — Будут нормально себя вести — ничего не случится. Выходи!

 ТЕТ-А-ТЕТ

 Ваня и Валерка остались в машине, под дулами автоматов, а Вика вышла из джипа, заглушив мотор, и удалилась куда-то в темноту, увязая по колено в снегу.
 Там, метрах в десяти от дороги, ее дожидался высокий мужчина в белой маскировочной куртке с откинутым капюшоном. Вязаная шапочка чеченского образца была надвинута по самые брови. В принципе, ее обладатель мог бы откатить ее и до шеи, закрыв все лицо.
 — Здравствуй, — сказал он вполголоса.
 — Живой, значит? — произнесла Вика. — И до сих пор не унялся?
 — Не-а, — криво улыбнулся ее знакомый, — Я живее всех живых. Убивают, хоронят, давят, а я живой.
 — Знаешь, я догадывалась, что ты появишься. Предчувствие было. А может, нюхом учуяла. По запаху…
 — Ну да, естественно, я ж большевик, слуга сатаны, как разные ссучившиеся утверждают, значит должен серой пахнуть. Ты ведь теперь так думаешь, Танюшка? Небось, крестилась уже, а? В Боженьку поверила?
 — Ты решил со мной о научном атеизме побеседовать, Сергей?
 — Боже упаси! Сейчас не до этого. Практические вопросы заели. Острые и насущные. Например, такой: скурвилась Танька или запуталась только?
 — Могу ответить только после того, как ты мне скажешь, кто ты теперь: честный дурак или умный бандит?
 — Сразу скажу: ни то ни другое.
 — Аналогично и я — ни то ни другое.
 — Что-то не верится. Сколько мы не виделись?
 — С августа девяносто четвертого.
 — Прилично. И все это время под крылом Сергея Сергеевича?
 — Других крыльев не было, компаньеро Умберто. Ваш труп, как мне стало известно, обнаружили в городе Грозном, на подступах к бывшему обкому, с зеленой повязкой на голове. В ислам, что ли, перекрестился?
 — Так точно. Видишь, Аллах с того света обратно завернул!
 — И позывной «Чижик», естественно, не твой?
 — Это позывной того дурака, который думал, будто можно повернуть всю эту свалку в нужном направлении.
 — А я-то думала, будто это позывной того гада, который своих русских пацанишек в танках жег…
 — Не царапай, не разозлишь. Русский — нерусский… А власовцы кто? Для меня эта тряпка в три полоски — вражеский флаг. В тех, кто под ним идет или на рукав его пришил, я стреляю.
 — Куда ты полез? Куда? — с болью пробормотала Таня-Вика.
 — Я тебе сказал: дурак был Чижик, дурак круглый. Но честный.
 — Ты это мамашам пацанов расскажи, «честный»…
 — Ладно, это все лирика. Ты лучше скажи, отчего ты, такая истая и честная, поперлась к Чудо-юду?
 — Я не поперлась, он меня под уколом вывез. Я только в Центре очухалась.
 — Однако теперь ты здесь, и на беспривязном содержании.
 — Ты думаешь, что всякую веревочку видно? Я по ниточке хожу, мне шажка в сторону сделать нельзя. Забыл, что ли?
 — Нет, слава Богу, не забыл. Блокировка работает. Они нас не слышат.
 — Если Сергей Сергеевич поверил в то, что ты отправился Аллаху, то может быть и нет.
 — А ты-то поверила?
 — Мне было на это наплевать. Ты мне никто. Ты не Толяй, не Андрюха, даже не Димка Баринов. Димка хоть под конец себя повел как человек.
 — Это не он себя повел, это я его повел… Правда, не учёл кое-что.
 — Можешь не рассказывать. В самолете никакой мины не было, при нажатии на кнопку срабатывал только люк, в который Димка с Ленкой выпрыгнули в тандеме. Без лодки, над океаном, в трехстах милях от ближайшего берега. Он точно погиб?
 — У меня его нет. Это могу сказать точно. Если б он где-нибудь объявился, то вся эта возня, которая здесь затевается, стала бы ненужной.
 — Здесь много чего затевается, между прочим. Ты в курсе?
 — Я знаю. Сейчас мне эта мышиная возня на руку. Хочешь мне помогать?
 — В Чечне не вышло, хочешь здесь попробовать? Не надоело?
 — Нет, пока не угробили — не надоест. Ты не ответила: будешь помогать?
 — Смотря в чем. Заваруху и резню не поддержу.
 — А против Чудо-юда поможешь?
 — Если ты не на его место метишь, попробую помочь.
 — Серьезно?
 — Тебе честное комсомольское дать или так поверишь?
 — Могу и так, хотя, как я знаю, ты даже в КПСС состояла.
 — Но не в НКПР.
 — НКПР, извини за грубость, звездой накрылась. Есть группа — «Смерть буржуазии!», и в ней, считая меня, — шесть человек, Военную тайну доверяю!
 — Врешь. То, что у тебя было два года назад, так просто не рассасывается.
 — Это было не у меня, запомни раз и навсегда. И если это сейчас есть, то я не имею к нему никакого отношения.
 — Ладно. Если хочешь, чтоб я помогала, побыстрее о сути дела.
 — То, что у вас в «Белой куропатке» появились знакомые лица, ты в курсе?
 — Да. Зинаида Баринова, Клара Леопольдовна и Сесар Мен-дес здесь. Мне их не показывали, но их видели ребята.
 — Чудо-юдо не появлялся?
 — Не видела.
 — Скорее всего появится через какое-то время. Мальчишек, как я понял, готовят как экспериментальный материал. Сергей Сергеевич, возможно, и тебя задействует. Будь готова!
 — Всегда готова! — усмехнулась Вика-Таня.
 — То, что они выдумали на этот раз, — мрачно сказал Сергей, — будет похлеще, чем 329М и 330-й.
 — «Зомби-8»?
 — Чудо-юдо эту экзотику не любит. 331-й препарат — и все. А последствия намного страшнее, чем у «зомби-7».
 — Какие?
 — Хотел бы я знать…
 — Зачем? — прищурилась Вика-Таня. — Ты же не хочешь перехватить это дело у Сергея Сергеевича? Если ты жаждешь все это прекратить, то я могу уже сегодня вечерком ликвидировать всю шарашку. И «Куропатку» пустить на воздух, если взрывчатку обеспечишь. Зачем тебе знать, что, да как, да почему? А? …
 — А ты уверена, что препарат уже здесь? Что он безопасен, если его пары выпустить в атмосферу? Ты представляешь себе принцип его действия?
 — Вот в этом-то, товарищ Сорокин, и зарыта собачка. Вам самому препарат нужен. Если вам все это удастся узнать, вы сами захотите оседлать человечество. Не верю я ни Баринову, ни вам.
 — Но служишь-то все-таки Баринову. Стало быть, зря ты сказала, будто «ни то и ни другое». Дрянь ты последняя. Сейчас тебе дорогу освободят — и катись к такой-то маме. Уничтожать тебя не буду. Сама застрелишься, когда совесть заест.
 Вика не двинулась с места. И уже без издевки сказала:
 — Псих ты, Сорокин. Як кажуть у нашому мисци: «З глузду зъихав». Ты псих и фанат. Тебя пристрелить надо, чтоб дурью не мучился.
 — На. — Сорокин подал ей автомат прикладом вперед. — Хоть от одного оператора отвяжешься.
 — Патронов жалко. Вас надо из рогатки убивать. Сами бунтуете и других баламутите.
 — Это не мы такие, жизнь такая. Дай лапу!
 — На. Но запомни: я верю тебе настолько, насколько ты сам перед собой искренен. Ты уже столько раз финты выкидывал, что мне самой удивительно, отчего я за тобой в очередной раз тащусь. Если б ты мне хоть любовником был, еще можно понять. Но ведь никто ты мне, даже другом не назовешь…
 — Мне твое личное отношение к моей персоне — по фигу, — доверительно сообщил Сергей. — Тем более что я его давно знаю. А вот с вашим непосредственным начальником, господином Фроловым Валентином Сергеевичем по кличке Фрол, я бы хотел установить контакт. Знаю я его подольше, чем тебя, мы вместе срочную служили когда-то — ужас, как давно. Однако, чем он нынче живет и дышит, осведомлен слабо. Пожалуй, первой твоей задачей будет наведение этого мостика. Сумеешь?
 — Надо попробовать. Связь, как обычно, через голову?
 — Само собой. Осторожнее на выходе: Зинаида наверняка получила задачу тебя контролировать. Пароли и коды прежние, кроме одного. Узнаешь при первой встрече. Ты научилась высовываться, но сейчас этого лучше не делать. Жди с 23 до нуля. А сейчас тебе пора.
 — Бревна уберите.
 — Обязательно.
 Валерка с Ваней, все это время просидевшие под прицелом автоматчиков, еще не успели поверить в то, что с ними ничего не случится, когда ситуация опять резко изменилась. Автоматчики исчезли бесшумно и быстро, будто испарились, а Вика спокойно села на свое место за баранку джипа. Где-то в стороне от дороги разом заурчали моторы двух снегоходов, которые не без усилий утянули за собой бревно, лежавшее перед капотом машины.
 Вика тут же завела не успевший остыть мотор и рванула машину с места.
 — Напугались, малыши? — спросила она, не оборачиваясь.
 — Что это было? — не очень уверенно ворочая языком, пробормотал Валерка.
 — Маленькая шутка старых друзей, — небрежно ответила Вика. — Не берите в голову.
 Уже через двадцать минут джип вкатил в ворота «оптовой базы», и все страхи остались позади.
 — Смотри-ка, — заметил Ваня, — на офис спутниковую антенну поставили. Небось, Фрол решил мир по телеку смотреть…
 — «Кросна», однако! — процитировал Валерка давнишнюю телерекламу. — Может, и нам чего интересного покажут?
 — Похоже, что покажут, и очень скоро… — вздохнула Вика.

 АТАМАН КОЧЕТКОВ

 Октябрьский рынок, представлявший собой полгектара территории, обнесенной деревянным забором ядовито-зеленого Цвета, и состоявший из продолговатого грязно-желтого строения, именуемого торговым залом, трех десятков разномастных коммерческих палаток и трех продуваемых ветром навесов с прилавками, проживал очередной вполне обычный день. Покупатели проходили мимо палаток, загруженных разноцветными бутылками и банками, «сникерсами» и «марсами», всякими там «тампаксами» — «памперсами», «мальборами» и «беломорами». Один-другой, может, чего-то и брал. Рядом с палатками стояли бабки. Перед каждой по перевернутому ящику с бутылкой пива ц небольшим вяленым лещом, позади — ящик с бутылками и мешок с рыбой. Подальше какие-то бабенки помоложе, расставив вместо прилавка раскладной столик из голубого пластика и установив некую металлоконструкцию, сваренную из водопроводных труб, поразвесили на ней плечики с куртками, юбками, кофтами и прочим разномастным тряпьем. Под навесами народу было немного. Март как-никак. Во-первых, холодно, а во-вторых, прошлогодние овощи почти кончились, а новые еще не начались. Лишь несколько смуглых граждан в кожаных куртках И кепках, разложив в аккуратные пирамидки марокканские апельсины и лимоны, не то кипрский, не то турецкий виноград и эквадорские бананы, мерзли и перебрасывались гортанными фразами. Покупатели подходили, глядели, облизывались…
 Из ворот рынка в это время выезжал «УАЗ-469» с необычными эмблемами на дверцах. Вместо трехцветного «шарика» с буквами «ВС» — «Вооруженные Силы» или желто-красной бляшки «ВВ» красовались две скрещенные шашки, поверх которых был намалеван белый Георгиевский крест, а вокруг, по черно-желтым лентам, алым шрифтом, стилизованным под славянскую вязь тянулась надпись: «Береговское казачье войско». Продавцы марокканских, кипрских и эквадорских фруктов проводили его взглядом и дружно испустили вздох облегчения. Атаман Береговского казачьего войска Алексей Сергеевич Кочетков покидал подконтрольную территорию.
 Сегодня войсковой атаман был в повседневно-полевой форме, то есть в камуфляжной куртке и штанах десантного образца, заправленных в хромовые сапоги со шпорами, и с плетеной нагайкой за голенищем. Правый рукав украшала все та же эмблема войска, но уже не рисованная, а вышитая. Левый — бело-сине-красный шеврон, над которым виднелась нашивка (скорее всего переделанная из матросского погончика) с вышитым перначом и надписью: «Войсковой атаман». Должно быть, для того, чтоб вероятный противник сразу понял с кем имеет дело, какой-то грамотей добавил перевод на английский: «Cossack Chief». Камуфляжка была затянута советской офицерской портупеей с серпасто-молоткастой звездой на пряжке, на левом боку болталась шашка с медным эфесом, а на правой части атаманского седалища размещалась внушительная кобура с револьвером «наган». Ношение оружия атаману было разрешено. На голове у него лихо сидела полковничья папаха с трехцветной черно-желто-белой кокардой, а на плечах — полевые погоны с двумя синими кавалерийскими (или кагэбэшными, черт их знает) просветами без звездочек. По уставам последнего царствования такие были присвоены полковникам, хотя атаман за время службы в рядах МВД на должности участкового уполномоченного дослужился только до капитана. К тому же его в 1990 году уволили из органов после какой-то неприятной истории, которая позже объяснялась как произвол коммунистической партократии. Через год — чем атаман занимался непосредственно после увольнения, мало кто знал в точности — Кочетков вспомнил, что его бабка по отцовской линии вроде бы происходила из донских казаков и попала в здешние места по ходу раскулачивания. Оказалось, что подобных потомков казачества на территории области проживает немало. Сначала подсобралось человек двадцать, потом — до полусотни. Пошили форму, обзавелись нагайками и шашками, зарегистрировались в управлении юстиции как общественная организация, а теперь уже устанавливали связи с Союзом казачьих войск.
 После того, как Октябрьский рынок после длительной и Упорной борьбы между командами Черного, Курбаши и Штангиста временно остался без настоящего хозяина, на него облизывалось не меньше десятка мелких крыш. Это было чревато разборками, неопределенностью и свертыванием торговли. Торговцы, замучившиеся откупаться от разномастных рэкетменов, каждый из которых считал рынок своей зоной, с тоской вспоминали о временах, когда рынок стоял под командой Черного. Но Черного ликвидировал Курбаши, потом Курбаши ликвидировала милиция, а Штангиста в состоянии средней ужратости застрелил собственный охранник по так и оставшейся неизвестной причине, потому что другой охранник, намереваясь задержать своего взбесившегося коллегу, по нечаянности приложил его на месте.
 Вот тут-то и подсуетился Кочетков со своей вполне легальной структурой. Мэр облцентра заключил с Береговским казачьим войском договор и передал господам казакам Октябрьский рынок под охрану. Поддержание правопорядка и законности, . разумеется, велось на коммерческой основе. Попытки мелкой шпаны выступать и явочным порядком чего-то опротестовывать были пресечены. После того, как одноготдвух особо неуемных представителей поколения, выбравшего «пепси», дюжие казаки воспитали не очень легальным, но доходчивым способом, на который милиция смотрела сквозь пальцы, контроль над Октябрьским рынком был утвержден и в неофициальных кругах. В конце концов, особой доходности на рынке не отмечалось.
 В «уазике» с атаманом ехали еще четыре казака.
 — Куда, Алексей Сергеевич? — спросил казак-шофер, уже выехав на шумную улицу Новаторов.
 — В «Шуруп». Туда обещал один друг подъехать. Заодно пообедаем.
 «Шурупом» в обиходе назывался довольно дорогой частный ресторанчик, возникший в помещении бывшего хозмага на углу улицы Новаторов и Крестоврздвиженской (бывшей Урицкого). Говорят, что в древности там был невероятно богатый выбор шурупов и гвоздей самых невероятных форм и размеров.
 Во времена нынешние у «Шурупа» было звучное название «Филумена». С чего и почему так назвали — хрен его знает. Атаману это было и вовсе до фени. Ему важно было, чтоб тот самый «друг», о котором шла речь, появился вовремя.
 Водитель и еще один казачок с погонами вахмистра (старшего сержанта) остались в машине, а атаман, сопровождаемый двумя есаулами (погон с одним просветом без звездочек), поднялся на крылечко «Филумены» и проследовал мимо декоративно-прикладного швейцара с бородой а-ля адмирал С.О.Макаров и двух вполне приличных вышибал. Навстречу им уже спешил здешний распорядитель Коля в алом пиджаке, ослепительно белой рубашке с черной бабочкой и с улыбкой обожания на розовом упитанном личике.
 — Алексей Сергеевич, рад вас видеть! Милости просим, господа, милости просим!
 — На, — сказал Кочетков, выдергивая из-под куртки стотысячную купюру, — бери свою милостыню. Сооруди нам кабинетик на шесть персон и чего-нибудь полегче для разминки. Если придет господин Фролов и спросит меня, проводи побыстрее.
 — Так они уже ждут, — доложил Коля, — и кабинетик уже заказали.
 — Прытко, — похвалил атаман, — проводи!
 «Кабинетик» располагался в подвале, куда господа казаки спустились по лестнице, за дверью с надписью «Посторонним вход запрещен». Там их действительно ждали.
 В небольшой комнате три на четыре метра площадью, отделанной по стенам ореховыми панелями, стоял застеленный чистой скатертью стол, уже накрытый выпивкой и закуской на шесть персон.
 Фрол, в отличие от атамана, сменил камуфляжку на темно-зеленый пиджак и розовую рубашку с галстуком серых тонов. Темные очки он не снял, но усы несколько подстриг и подровнял, а волосы пригладил и зачесал назад. Примерно так же выглядели и сопровождающие его лица. Как и договаривались заранее, их было двое.
 — Прошу сюда, на вешалочку… — засуетился Коля. — Все рядышком, ничего не пропадет…
 Казаки сняли бушлаты и снаряжение, повесили их рядом с просторными пальто и шапками своих визави на бронзовые, под золото, крючки небольшой вешалки.
 — Ну, здравствуй, атаман, — сказал Фрол, выходя из-за стола и протягивая руку. — Будем общаться?
 — Попробуем, — пожимая руку, прогудел Кочетков. — Главное — тему найти интересную.
 — Тему мы найдем. Ребятки пусть червячка заморят, а мы с тобой вот здесь, в спокойной обстановке, погутарим. Так казаки говорят?
 Коля предупредительно отворил узкую дверцу, укрытую под одной из ореховых панелей, и высокие договаривающиеся стороны получили возможность пройти в маленькую каморку без окон, где стояли два мягких кресла.
 — Оставайся там, — велел Коле атаман. — Что бы кто ни попросил — мои или его, все — на мой счет.
 Фрол не возражал. Когда Коля убрался и дверь плотно закрыли, атаман спросил:
 — Так какую же тему для разговоров предлагает твоя сторона, Валентин Сергеевич? Инициативу ты проявил. У меня лично претензий к «Белой куропатке» нет. Может быть, мои казачки чем-то проштрафились?
 — Нет, — сказал Фрол, — тут у нас проблем нет. Все волки cыты и овцы — целки. Но мир, как учил нас марксизм-ленинизм делится на три сферы. С экономикой все ясно — чем больше бабок, тем лучше. Идеология — вещь не шибко нужная. Все равно, есть ли Бог, можно узнать, только когда помрешь. Остается политика. От этой сферы, как ни странно, Алеша, зависит будем ли мы завтра глотать утренний кофе или холодную водичку на дне проруби. Под словом «завтра» я понимаю всякую перспективу, уловил?
 — Мысль не новая, но актуальная, — кивнул Кочетков. Стало быть, будем обсуждать политические перспективы. Иначе говоря, что делать, если придут товарищи большевики?
 — Немного сложнее. Если б точно знать, кто из кандидатов победит и как себя поведет после этого, то все было бы сущей ерундой. Глава быстренько откопал бы партбилет, заплатил все взносы за прошедшие пять лет и съездил бы с покаянием к Геннадию Андреичу. Может, и оставили бы его председателем облисполкома. Первый у них сейчас свой есть. Ты бы спорол погоны и шевроны, заменил папаху на буденовку и создал ДНД имени Червонного казачества. А я, если б, конечно, сумел договориться, сформировал бы комсомольский оперативный отряд, или военно-спортивный клуб «Орленок».
 — Юморист; — хмыкнул атаман. — Или, может, всерьез?
 — Тут, дорогой товарищ атаман, есть ключевое слово: «Договориться». Все люди, все человеки, все кушать хотят и вообще жить. Если б попались такие понятливые и дальновидные, мы б не поссорились.
 — И у меня шансы есть?
 — Даже больше, чем у меня. За тобой трупов нет. Есть недоказанные 148-е, ну, тяжкие телесные, на которые никто не жаловался. А у меня послужной список пошире. Тоже, конечно, доказать многое невозможно, но при желании прицепиться можно.
 — Ну, если кто сильно захочет, он и к пустому месту прицепится.
 — Очень верное замечание, Алексей Сергеевич. Вот отсюда у всех и неуверенность. Самое главное, что каждый, кто бы ни выиграл, захочет показать себя крутым борцом с преступностью. Этого хочет народ, всем приятно, ежели за твою безопасность радеют, а бяку-бандюгу — мордой об асфальт или при попытке оказать сопротивление…
 — Тем более если по телевизору покажут. Только я сомневаюсь, что Президент так просто даст себя из кресла высадить.
 — Не об том речь. Даст он себя высадить или не даст, только какие-то кости для народа понадобятся. Мне лично неохота на это дело свои личные жертвовать. У меня лишних нет, только необходимый минимум. Тебе твои кости, наверно, не менее необходимы.
 — Насчет костей двух мнений быть не может. Но, по-моему, лучше уж за того, кто при власти, держаться.
 — Надо с двух сторон подстраховываться, господин полковник. Я уж не говорю о той трагической ситуации, если у нас тут народ на улицу попрет. Ты со своим войском в полста сабель не отмахаешься. И в степь на конях не уйдешь — небось и в седле ни разу не сидел…
 — Как раз об ипподроме задумывался. Хорошие деньги делать могли бы. Бега, платная езда, выездка… Давай консорциум соорудим, а? Место я уже приглядел — бывшая свалка поблизости от Лавровки. Как раз гектаров двадцать. Земля бросовая, мэр за так отдаст…
 — Хорошая мысль, только не для этого года. В этом году на президентов играют, а не на лошадей. И потом, Алеша, это ж не один миллиард вложений. Не потянем, это я даже без калькуляций знаю. Я уж не говорю о том, что у нас туда ходить некому… Но ты меня с мысли сбил.
 — Извини, к слову про лошадей пришлось. А вот насчет того, чтобы, как ты сказал, подстраховываться с двух сторон, это не лучше, чем сидеть между двух стульев. Я понимаю, что можно и с Главой не ссориться, и новому обкому, то есть товарищу Фомкину Василию Петровичу, отстежку производить. Каждый от того, чтоб брать, не откажется. Но как только надобность пройдет — наплюет и разотрет. По асфальту. Если, конечно, до власти доберется.
 — Верной дорогой скачешь, атаман. Но ты только подумай: Президента выберут, и будет он оттуда, красный или трехцветный, командовать тем, как нам тут, в Береговии, жить…
 — Можешь не договаривать. Я уже чую, куда ветерок задувает. Слава Богу, сподобился доклад профессора Бреславского прослушать насчет возрождения культурно-исторического наследия. В этом деле, Валентин, я союзничать не буду. Вот этот шеврон обязывает. Когда мы его утверждали, то поначалу хотели написать на нем: «За единую и неделимую!»
 — Ну, приписал бы потом: «…Береговию!» Всего и делов-то. Зато представь себе перспективу. У тебя под командой не полета казаков, а, скажем, десять тысяч. И вверена тебе, допустим, охрана священных и неприкосновенных границ суверенной Береговии…
 — Через которые неким гражданам придется дурь возить, — усмехнулся атаман. — Может подорожать товарец-то.
 — Кому какое дело? Те, кто привязан, все равно купят. И эти бабки тут, у нас, останутся.
 — Давай начистоту. Валя. Ты сам эту игрушку придумать не сумел бы. Все-таки мы ж себя привыкли русскими считать, а не береговичами этими. И так треть России раздали ни за что, без боя. Я ж знаю, что этот профессор-ханурик из-за кордона не вылезает. Явный Моссад, особенно нос похож.
 — Моссаду в нашей области делать нечего. Придумали себе всю эту хренотень с масонами и жидами, а теперь сами верите. И потом, если уж просил откровенно, этот самый Бреславский свою писанину нашкрябал еще лет пять-шесть назад. Просто кой-какие хорошие люди его попросили с ней выступить перед общественностью.
 — Уже меньше темноты, — покрутил усы Кочетков, . — То-то я думаю, отчего Глава меня притормозил? А оказывается, это его заказик был. Он, правда, осаживал насчет того же Моссада, но ясно было, что ему сам принцип не понравился. А не боится он, что его Москва раньше турнет, чем он все это свое замышление провернуть успеет?
 — Он, Леша, как в старину говорили, даже тележного скрипа боится. Сам бы Глава тоже не рыпнулся, если б не кольнули в задницу. Небось сам догадываешься, что есть в губернии кое-кто посильнее.
 —  — То-то и оно, что у нас все на догадках, додумках и прочих неподтвержденных обстоятельствах строится. Ты, Валентин, хоть и корчишь хитрую морду, поди-ка, сам ни шиша не знаешь. До тонкостей.
 — Само собой, о таких делах вообще до поры до времени не говорят. Но сам понимаешь, если мне доверили тебе эту тему изложить, значит, на то было распоряжение. И соответственно кое-какой народ на тебя надеется.
 — На что надеется? У меня на вооружении — военную тайну открою! — пятьдесят три сабли, точнее, шашки. В основном тупые. Наган есть боевой, две мелкашки «ТОЗ-8», три помповых ружья, пять газовых револьверов и пистолетов да десять пневматических. Еще ракетницы есть, штуки три, дубинки, нагайки. Что я, с этим воевать пойду? Дивизию Прокудина разоружать? Или ОМОН хотя бы, который Теплову подчинен?
 — Не бойся, никто тебе таких задач ставить не будет. Для начала тебе надо будет политикой заняться. Выдвинешь свою кандидатуру на пост губернатора. Слыхал, позавчера объявили, что в мае выборы будут?
 — Чего? Я? — У атамана на лице появилось веселое выражение. — Ты меня запутал совсем… Про выборы я, конечно, слыхал, но кто ж меня выдвинет? Десять тысяч подписей собрать надо до первого апреля. Да если и наскребу, никто меня не выберет.
 — То-то и оно, что не выберет. Надо, чтоб нашего нынешнего Главу выбрали. Сейчас Фомкин от КПРФ на подъем идет, если он всех, кто нашим Главой недоволен, соберет, то запросто большинство нахапает. А ты должен от Фомкина увести тех, кто нынешнюю власть не любит, но и по коммунистам не печалится. Процентов десять, пятнадцать даже, ты взять сможешь. Ты с попами в дружбе, стало быть, бабки и дедки верующие к тебе потянутся. Работягам твоя простота понравится, бабам помоложе — телосложение. Проголосуют!
 — Ну ладно, допустим, что я набрал пятнадцать процентов. А дальше что? Главе, чтоб остаться, надо полсотни набрать, не меньше. Наберут они с Фомкиным по сорок, выйдут во второй тур. Не могу же я завещать, чтоб все за Главу голосовали. Не послушают.
 — Ну, за это ты не беспокойся. Главное, чтоб большая половина твоих пошла голосовать за губернатора.
 — А если не пойдут?
 — Поможем. Самое главное — ты побольше слушай, что тебе умные люди подскажут. Команду тебе подберут.
 — Это и так понятно, что халявщики найдутся. Но у меня карман не резиновый, сам на себе я ехать не смогу. Будут спонсоры или как?
 — Получишь, в разумных пределах, конечно.
 — Ладно, областные выборы — это фигня, А дальше что? Ну, допустим, утвердится наш Глава как избранник народный. Ну, будете вы им вертеть, как хотеть. Конечно, успеете за это время выжать, что можно.
 — Ты тоже успеешь, не отделяйся…
 — Предположим, что возьму кое-что. Но ведь на все эти дела сквозь пальцы не посмотрят. Если не сразу, то потом доберутся. Вы ж тут Чечню устроить можете. Никогда не думал?
 — В программе Главы есть пункт: «Завершить согласование и подписать договор о разграничении полномочий с центром». Маленько поднажмет с нашей подачи. Если сейчас его в один день снять можно, то после выборов уже нельзя. Стало быть, будет наравне с Шаймиевым. А потом облдума может поднять статус до республики…
 — Так вам и дали! И потом: где наш Глава деньги на зарплату возьмет? Пол-области по три месяца без денег. Сейчас все в Москву летает, а потом куда?
 — В ЕЭС полетит, чудак. Ты пойми, Алексей, почему они деньги дают в первую очередь прибалтам, молдаванам и прочей мелочевке?
 — Потому что мелким меньше надо.
 — Верно, но не только поэтому. Мелкие, даже если поправятся, на Европу давите не будут. Им приятнее давать деньгу государству с четырьмя миллионами населения, чем со стапятьюдесятью.
 — А мне, Валентин, все же приятнее жить в таком, где 150 миллионов. А еще лучше в том, где 280, как в СССР было.
 — Не болтай. В СССР тебя из ментуры выгнали. Могли бы и в спецкомендатуру посадить, если б не помогли. Покойный Найденов тебя отмазал. Я все это знаю. А сейчас, если, упаси Господь, все наше дело сорвется, нас даже сажать не станут. Постреляют в подъездах или автокатастрофы устроят. Высокие ребята начнут концы рубить. Каша будет — сумасшедший дом!
 — Вот я и не стану в это втягиваться, пока с ума не сошел.
 — Ты пойми, ты уже во все втянулся. Тебе прыгать некуда. Держишься ты на Главе. Слетит он — ты больнее грохнешься. А попытаешься без команды в сторону вильнуть — в ящик сыграешь. Это я по-дружески тебе ситуацию объясняю, а не угрожаю, пойми правильно.
 Атаман помрачнел. Он знал, что Фрол никогда и никому не угрожает. Просто убивает, и все. Но связываться не хотелось. Кочетков нюхом чуял, что его втягивают в какую-то жуткую авантюру, разумеется, на правах подставного. Возможно, того самого дурака, который позже окажется козлом отпущения. Сделают из него для широкой публики какого-нибудь красного, белого или зеленого мятежника-бунтовщика, чтоб спровоцировал заваруху. Кто-нибудь будет на этом деле славу добывать или деньгу зашибать, а атаману придется расхлебывать.
 — Интересно рассуждаешь. Валя, богатый выбор предоставляешь. Или от запора загнуться, или от поноса.
 — Ну это ты перегнул. Конечно, если ты начнешь отсебятиной заниматься, то одно или другое приобретешь. Меняй коня, атаман…
 — Меняй… На что менять?
 — На жизнь, чудак человек. Неужели еще не понял? Если получится, что мы вроде как ошиблись в тебе, то пуля будет самой последней неприятностью. Первой будет прекращение твоего контроля над Октябрьским рынком. На твою контору человек пятнадцать потерпевших в суд подадут, что вы их избивали и принуждали платить «за охрану». Потом налоговая полиция наедет. Еще не имел с ней дела? Очень приятное знакомство. Обдерут как липку и строго по закону. Ну, само собой, заведут на тебя дело, возьмут под стражу. В СИЗО у нас такой хороший порядок, что там дожить до суда — большая проблема. Особенно если попасть в подходящую компанию. Впрочем, ежели тебе вдруг меру пресечения изменят и отпустят до родного куреня в три этажа, который ты хрен знает на какие деньги построил, то помни: пуля для тебя уже в патроннике. Опять же все это не угрозы, а всего лишь добрые, дружеские предупреждения.
 — Это я уже давно понял, мог бы не растягивать свою лекцию. Я вот только не понял, зачем надо эту авантюру с разводом устраивать? Неужели ничего менее рискового не придумали?
 — Слушай, атаман! Ты чем слушал все это время? Говорят, что в казачьих войсках крепкие головы выдают, даже более литые, чем в ментуре, но, по-моему, раньше ты таким тупым не был. Еще раз предельно просто объясняю ситуацию: наш Глава — такая фигура, которая ни старому Президенту, ни возможному новому может не понадобиться. При любом раскладе. В декабре он выборы просто-напросто завалил: НДР в области и десяти процентов не наскребла, а Фомкин со своими красными выше среднего по стране набрал — тридцать два. И президентские в области он завалит, даже если по России Ельцин выиграет. Значит, останется старый Президент — даст нашему Главе пинка. Ну, а новый, не дай Бог, его просто арестует. Выборы губернатора — гарантия слабенькая. К тому же только от старого Президента. А уж от нового — почти никакой. Тут Фомкин будет королем, даже если Главу не снимут. Наверно, не забыл еще, что такое предоблисполкома в сравнении с первым секретарем обкома? Конечно, я уже говорил, что договориться, наверно, можно, только больно дорого встанет. Кроме того, желающих подлизаться будет много. Конкуренция начнется. И мы все, кто сейчас в губернском масштабе вертит, загремим под фанфары». Долго тебе еще разжевывать?
 — Да нет, не траться. Понял все… Примыкаю к вам, как тот покойный Шипилов к Молотову и Кагановичу.

 ДОКТОР ЗИНА

 День начался необычно. В шесть утра команды «подъем» не последовало. Вика не постучала в дверь, и ребята проспали до девяти утра. То есть до света в окне. Выспались отлично, но, открыв глаза, очень удивились.
 — Ни фига себе! — пробормотал Ваня. — Вот это дрыханули!
 — С чего бы это? — посмотрев на часы, сказал Валерка. — Не разбудили почему-то…
 — Может, Вика заболела? — предположил Соловьев.
 — По-моему, такие не болеют.
 В это время появился Фрол без всякого стука, по-хозяйски.
 — С добрым утром, бойцы! Нормально отдохнули?
 — Нормально, — отозвался Валерка, — можно и больше.
 — К сожалению, больше нельзя. Быстро одевайтесь, ополосните рожи, заправьте койки и на двор. Жду через десять минут.
 — А где Вика?
 — Сегодня обойдетесь без нее.
 Валерка и Ваня переглянулись, но переспрашивать и уточнять не стали. Им и так было понятно, что лишним интересоваться не стоит. Через десять минут они вышли на крыльцо, где покуривал Фрол.
 — Предстоит небольшой медосмотр и кое-какая профилактика, — сообщил он. — Идем!
 То, что Фрол повел их в направлении того самого склада, вокруг которого неожиданно появился забор с воротами и где были замечены Зинаида Ивановна, Клара Леопольдовна и иностранец в ватнике, отчего-то не удивило Валерку. Ваня былоза-дачен больше, но спрашивать ничего не стал.
 Охранник из числа Фроловых бойцов без звука впустил всех троих в калитку.
 — Теперь передаю вас доктору Зине, — сообщил Фрол, нажимая кнопку звонка, расположенного на торцевой стене приземистого длинного здания, у стальной двери с сейфовым замком. С той стороны глянули в глазок, а затем открыли. Дверь была двойная. Внешнюю открыли, а внутреннюю — не торопились. Причем сначала появился какой-то незнакомый мужик в темно-синей униформе с кобурой на ремне и нашивкой на груди тужурки: «ЦТМО. Служба безопасности», внушавший уважение размерами. Для него Фрол, . похоже, был вовсе не начальником. — Зинаида Ивановна просила привести этих товарищей на медосмотр, — доложил Фрол, и охранник сказал:
 — Подождите, — а затем нажал кнопку видеодомофона. Через пару минут женский голос сказал:
 — Пропустите юношей. Фрол, вы свободны. Щелкнул замок, охранник посторонился, пропуская во вторую дверь Валерку с Ваней. Фрол в это же время вышел во двор и направился к калитке.
 За дверью ребят встретила Клара Леопольдовна в белом докторском халате. Та самая рыжеватая и неуклюжая тетка.
 — Здравствуйте! — сказала она с приветливой улыбкой. — Прошу за мной.
 Должно быть, в складе здорово потрудились, превращая его в подобие не то лаборатории, не то медицинского учреждения. Прямо от входной двери начинался коридор. Справа и слева было по две двери, а пятая находилась в противоположном конце. Ее охранял еще один детина в униформе с загадочными буквами «ЦТМО». На сей раз охранник просто открыл дверь, ничего не спрашивая, Клара пропустила Валерку и Ваню вперед, и они оказались в просторной комнате, освещенной лампами дневного света.
 Комната была разделена на две части непрозрачной перегородкой из пластика. Пройдя через дверь, Валерка и Ваня попали в меньшую часть — не более четверти от общей площади, где было что-то вроде предбанника. Справа от входа располагалась вешалка, на которой висело несколько пальто и шапок, а слева — письменный стол с работающим компьютером. За этим столом сидела та самая пышная блондинка Зинаида Ивановна в белом халате и высокой шапочке. Увидев ребят, она вышла из-за стола и приблизилась.
 — Так, — сказала она, — прибыли, значат? Снимайте куртки, ботинки и все остальное, кроме трусов. А потом проходите вот сюда.
 Зинаида указала им на дверцу в перегородке. Пока Валерка и Ваня раздевались, укладывая одежду на стулья, предупредительно выставленные Кларой Леопольдовной, обе врачихи удалились в эту дверцу. Оттуда послышались щелканье тумблеров, какие-то компьютерные жужжания и писки.
 Оставшись в одних трусах, Валерка, а следом и Ваня прошли за перегородку.
 В центре этого помещения располагалось два странных сооружения, напоминающих по форме кресла космонавтов, то есть ложементы из пластмассы, сделанные по форме человеческой фигуры, внутри оклеенные не то губчатой резиной, не то поролоном. К ним тянулись два толстых кабеля, от которых расходились тонкие проводки. Вся стена была заставлена какими-то измерительными приборами. В свою очередь, от приборов целая паутина проводов тянулась к компьютерам, которых было штуки четыре, не меньше. Зинаида сидела перед большим монитором, пальцы ее быстро бегали по клавиатуре, и на экране одна за другой возникали строчки букв, цифр и каких-то вовсе непонятных значков.
 — Готовы? — спросила она. — Клара Леопольдовна, займитесь пока с Соловьевым, а я буду готовить второго.
 Валерка, таким образом, оказался в более выгодном положении. Он мог видеть, что ему предстоит.
 Клара Леопольдовна подвела Ваню к одному из кресел-ложементов, повернула его в вертикальное положение. Оказалось, что Ване надо сперва встать ногами на заднюю стенку ложемента. Затем Клара опять привела в горизонтальное положение ложемент с Ваней и пристегнула его тонкими ремешками. Затем она вооружилась чем-то вроде щупа радиометра, подсоединенного к какому-то прибору, и включила тумблер на рукояти. Послышался негромкий, но непрерывный писк.
 — Вы меня на радиоактивность проверяете? — опасливо спросил Ваня.
 — Нет, мальчик, — улыбнулась Клара Леопольдовна, — я просто определяю биологически активные точки у тебя на теле. Это не больно. Вот, беру прибор, подношу к твоему лбу. Слышишь, писк усилился, а вот здесь, на экранчике, появляется красный кружок. Там есть такие рисочки, и надо поместить кружок точно в серединку, в самое их перекрестье…
 Писк усилился, Клара нажала какую-то кнопку, послышался звук, похожий на шипящий щелчок, и на лбу у Вани появилось что-то вроде крупной таблетки с усиками, торчащими из середины.
 — Не бойся, — успокоила Леопольдовна зажмурившегося Ваню, — это всего лишь датчик. С их помощью мы будем собирать информацию об общем состоянии твоего здоровья. Он, правда, приклеивается и довольно крепко, но потом я его отмочу и будешь такой же красивый, как прежде.
 Пока Валерка глазел на то, как Клара с помощью этого самого пищаще-пшикающего устройства налепляла датчики на разные части Ваниного тела, Зинаида пересела за другой компьютер, а на мониторе первого светилось только одно алое слово, написанное крупными буквами: «READY».
 Леопольдовна напшикала на Ваню не меньше десятка «таблеток-датчиков, отчего он только хихикал, поскольку было щекотно. А Зинаида за это время нащелкала все что надо на второй компьютер, и на его экране тоже зажглась надпись „READY“.
 — Так, — произнесла Зинаида, — топайте в ложемент, господин Русаков, устраивайтесь поудобнее.
 Валерка подчинился и зашлепал босыми пятками по линолеуму, встал на то место, где на торцевой стенке ложемента были нарисованы ступни. Зинаида повернула ложемент в горизонтальное положение и стала налеплять на Валерку датчики с помощью все того же прибора-пшикалки.
 Когда все это дело было закончено, Зинаида уселась за один из компьютеров, а Клара за другой.
 — Тестирование субъектов, — сказала Зинаида. — Работаем!
 В пристегнутом виде, с налепленными датчиками, лежалось как-то неуютно. Ни пошевелиться, ни почесаться. Можно было только глазами хлопать или вертеть ими, насколько орбиты позволяли. А головы повернуть ни Валерка, ни Ваня не могли. Наголовники ложементов как бы присосали к себе их затылки, а губчатое покрытие плотно облегло уши и щеки. К тому же к позвоночнику изнутри ложемента что-то приклеилось или припиявилось, напоминая о себе какими-то слабенькими, но неприятными электрическими покусываниями. Любоваться потолком, на котором никаких надписей и рисунков, было скучно. Правда, если опустить глаза и солидно скосить их влево, оставив узкую щелочку, то удавалось увидеть часть изображения на экране компьютера. И то только ту, которую не загораживали спины Зинаиды и Клары.
 Сначала надписи «READY» заменились на «GO!». Ваня, который помнил английский лучше Валерки и немного разбирался в компьютерах, понял, что запущена какая-то программа.! Потом «GO!» тоже исчезло, и по синему полю экрана покатились снизу вверх многочисленные строчки, прочитать которые по причине мелкости шрифта ребята не могли, а понять — тем более, потому что состояли эти строчки в основном из всякой цифири и редких английских слов.
 Потом на экраны плавно выкатились картинки: человеческие фигурки в той позе, которую вынуждены были занимать подопытные (вид сверху). На этих фигурках были отмечены красные мерцающие точки. Валерка даже раньше Вани догадался, что так отмечены места, где установлены таблетки с усиками. Зинаида и Леопольдовна начали орудовать «мышами», подводя световой зайчик курсора к красным точкам. Когда курсор устанавливался над точкой, Картинка менялась: исчезало изображение общего вида тела и появлялось несколько шеренг из маленьких прямоугольничков, в каждом из которых было что-то написано, но что именно, разглядеть не удавалось. Переводя курсор от одного прямоугольничка к другому, докторши вызывали на монитор то какие-то непонятные пульсирующие и ворочающиеся картинки, то таблицы, то движущиеся графики. Догадаться, что тетки изучают и анализируют состояние всяких там внутренних органов и прочих потрохов, было нетрудно. Но понять, в каком состоянии все это пребывает, солдатики не могли. А Зинаида с Леопольдовной ничего не объясняли и впечатлениями не обменивались.
 Так продолжалось часа полтора. Наконец мучительницы, должно быть, изучив строение подопытных до последнего хрящика, почти одновременно закончили свое «тестирование субъектов», и на мониторах обоих компьютеров появились крупные надписи: «RESUME», за которыми опять поехали многочисленные неразборчивые издали строчки. Завершились они в обоих случаях вполне понятной для Вани крупной надписью: «ALL RIGHT». Из этого можно было предположить, что оба они вполне здоровы и их сейчас отпустят.
 Но не тут-то было. Зинаида Ивановна встала и'сказала Леопольдовне:
 — Ну что? Будем начинать? Готовьте две начальные дозы: Соовьеву — «Зет-восемь», а Русакову — — — «триста тридцать первый».
 — О Господи! — вздохнула Клара.
 — Придержите эмоции, — холодно произнесла Зинаида.
 Она подошла к ложементам и сказала, обращаясь к ребятам:
 — Намучились, мальчики? Ничего, уже недолго терпеть осталось. Сейчас сделаем вам прививочки, и пойдете восвояси. Это почти не больно, шприцы одноразовые, все стерильное и чистенькое.
 — А что такое «Зет-восемь»? — полюбопытствовал Ваня. — Это от чего прививка?
 — Скажу по секрету, — хитренько улыбнулась Зинаида, — это от СПИДа. И от многих других болезней.
 — А почему мне чего-то другое? — проворчал Валерка.
 — Это не другое, а почти то же самое. Только «Зет-восемь» — препарат иностранного производства, а «триста тридцать первый» — отечественного.
 — Понятно, — вздохнул Валерка, про себя подумав, что и тут все не по справедливости. Конечно, Ваньке, как богатенькому, импортный препарат вколют, а ему, голодранцу, и русский сойдет. Кроме того, ему отчего-то не понравилось, как Леопольдовна вздохнула, услышав о предстоящей инъекции. Было впечатление, что ей сильно жалко своих пациентов. А загнуться от этого укола случайно нельзя?
 Тем временем Леопольдовна сходила куда-то в дальний угол комнаты, находившийся вне поля зрения лежащих в ложементах, и, судя по звуку; стала нажимать какие-то кнопки. Послышались тихое гудение, легкий скрежет и лязг. Потом что-то забрякало по-стеклянному. Клара повозилась еще минут пять, а потом принесла с собой две стеклянные ампулы, в которых просматривалась какая-то желтоватая жидкость. Зинаида принесла два одноразовых шприца, подала их Кларе, а сама вернулась к компьютеру. Леопольдовна разорвала пакет с запаянными в него резиновыми перчатками, напялила их на руки. Затем, сломав горлышко ампулы и колпачок, защищающий иглу шприца, набрала желтой жидкости. Протерла спиртовой ваткой Ванино плечо, оттянула кожу и быстрым движением вогнала иглу…
 Зинаида смотрела за тем, как она вводит препарат, и в тот момент, когда Леопольдовна, опорожнив шприц, выдернула иглу, нажала одну из клавиш компьютера.
 — «Зет-восемь» введен в 12.15.34, — сообщила она Кларе. — Давайте «триста тридцать первый»…
 Валерка не любил уколов с детства. Поэтому, наверно, и наркоманом не стал, как многие из его доармейских знакомых. Конечно, орать после того, как игла вонзилась в плечо, он не стал, но и от восторга не заржал. Поморщился.
 — Ну вот, — сказала Клара с какой-то фальшивой улыбочкой, выдергивая иголку, — сейчас надо еще немного полежать. Минут пятнадцать, не больше.
 — «Триста тридцать первый» введен в 12.22.12, — послышался голос Зинаиды. Валерка успел заметить, что она пересела за другой компьютер. Леопольдовна бросила перчатки и шприцы в эмалированное ведро, а затем отправилась к свободному компьютеру.
 Сначала ничего особенного не происходило. Минуты две-три Валерка даже верил в то, что через пятнадцать минут после «прививки» их действительно отпустят. Конечно, удобств и уюта не прибавилось, но он уже притерпелся. Чего стоит еще четверть часика полежать, после того как уже полтора часа провалялись?
 Однако уже на пятой минуте Валерка ощутил странную, все нарастающую тяжесть во всем теле. Впечатление было такое, что он целый день мешки с картошкой таскал. Усталость накатывала с жуткой быстротой, даже сердце стучало вдвое реже, чем раньше.
 Затем сами собой стали закрываться глаза. Захотелось спать. Валерка услышал, как зевнул Ваня на своем ложементе. До этого можно было повернуть глаза в ту сторону, посмотреть, как там корешок себя чувствует, а теперь — шиш! Глаза не поворачивались, да и вообще веки сомкнулись так, что разлепить их никак не удавалось. Будто их заклеили. Потом Валеркино сознание отметило, что слух постепенно слабеет. Все это жужжание компьютеров и приборов словно бы удалялось куда-то. Кожа уже не чувствовала движения воздуха, совершенно не ощущалась боль в том месте, куда был сделан укол, не чуялась щекотка от налепленных на тело датчиков. Да и вообще, организм все меньше отдавал себе отчет в том, где он находится и что с ним происходит. Была какая-то секунда, когда мозг подал сигнал тревоги, который прозвучал внутри Валерки как некий крик души: «Помираю, что ли?»
 Впрочем, в это время он еще смог расслышать далекий, словно из дальнего космоса долетевший голос Зинаиды:
 — Все нормально, реакции плановые…
 — У меня тоже все без неожиданностей, — отозвалась Леопольдовна. — Переход по графику. Никаких заметных отклонений от режима.
 От этих слов, проникших в угасающее сознание, Валерка как-то сразу успокоился и плавно, тихо, неощутимо погрузился в безмолвие и темноту…

 ГЕНЕРАЛ ПРОКУДИН

 — Вот он, гад! Ишь, припустил! Ниже, Федор! Сейчас достанем!
 С вертолета, кружившего над просторной заснеженной поляной на высоте около ста метров, волк, скачками несшийся к спасительному лесу, казался не больше мышонка. Первая очередь из автомата взбила снежную пыль чуть впереди…
 — Большое упреждение взял, Ильич! Это ж не мотоцикл! На один корпус, не больше!
 От второй очереди волк подскочил, крутнулся в воздухе, за бился на снегу.
 — Вот видишь! Самое оно! Федя, давай вниз, оприходуем…
 Вертолет завихрил снег на поляне, на треть колеса ушел в наст. Волк лежал на исчирканном пулями снегу метрах в тридцати от места посадки. Он уже не дергался, и пятно крови, проплавившее ямку поблизости от головы зверя, не курилось партком и не ширилось.
 Первым на снег выскочил плотный мужичок в камуфляжной куртке с поднятым воротником и летном шлеме, с автоматом в руке.
 — Осторожнее! — перекрикивая вертолетный гул, крикнул он в кабину. — Подождите, пока я проверю. А то еще тяпнет перед смертью.
 Он неторопливо подошел к лежащему зверю, держа автомат . на изготовку, несколько раз пнул волка ногой, потом призывно махнул рукой.
 Из вертолета выбрались еще трое. Один в кожаной летной куртке и унтах, в теплом шлеме на меху, второй в черной дубленке и меховой шапке, в желтых валенках с калошами, третий, самый крупный по размерам, в армейской офицерской ушанке, камуфляжной куртке и брюках, в утепленных горных ботинках. Пошли к добыче, повесив автоматы стволами вниз.
 — Вот так, Андрей Ильич, — сказал крупный, обращаясь к обладателю черной дубленки, — а ты говорил, что у нас волка с вертолета не возьмешь. С тебя бутылка! А то шкуру не отдам.
 — Бутылку я привез, — улыбнулся Рындин, ежась от ветра, нагоняемого лопастями вертолета, — и не одну. Так что не беспокойтесь, товарищ генерал-майор.
 — Слышал, военком? — пробасил тот, кого назвали генералом, обращаясь к владельцу летной куртки и унтов. — Стало быть, сообщай в свою контору, что будешь только завтра. Банька у нас знатная. С такого морозца самое оно подогреться.
 Подошли к мертвому волку, около которого стоял тот, что командир вертолетной эскадрильи.
 — Готов… — сказал Рындин с некоторой неуверенностью в голосе.
 — Готов, готов! — убежденно пробасил генерал, поддевая носком ботинка оскаленную волчью морду. — Вот зубищи, мать его так! Сантиметров пять клыки!
 — Перегнул, Максим Данилын, — сказал Рындин, — это ж не кабан все-таки! Не больше трех, по-моему.
 — Схватит такими за горло — мало не покажется. И трех сантиметров хватит. Взяли!
 Волка подняли вчетвером, каждый за свою лапу, и потащили к вертолету. Забросили в заднюю часть салона, на холодок. Бортмеханик втянул лесенку, закрыл дверь, ротор прибавил обороты, «Ми-8» снялся с поляны.
 Через четверть часа он уже приземлялся на вертолетной площадке дивизии, которой командовал генерал-майор Максим Данилович Прокудин.
 К вертолету подкатили почти одновременно «волга» Рындина и «уазик» генерала. Чуть подзадержавшись, прибыл второй «уазик» — военкома Сорокина.
 — Саша, — распорядился Прокудин, обращаясь к командиру эскадрильи, — ты там со шкурой не затягивай. Чтоб была в лучшем виде!
 — Все будет нормально, товарищ генерал-майор! У нас шкурник штатный, сами знаете…
 — Ладно, поверю. Ну что, товарищи полковники, по машинам?
 От вертолетчиков поехали в мотострелковый полк. Именно его в этой дивизии прежде всего показывали всем проверяющим из округа и тем более — из Москвы. Часть и по сей день выглядела относительно прилично. Остальные смотрелись заметно похуже. Поэтому если проверка была самой обычной, то начальство, осмотрев этот хороший полк и поглядев, как тут налажены боевая учеба, быт и партполитработа (ныне — работа с личным составом), дальше этого полка не ездило. Дивизия получала законную оценку «хорошо» и устраивала для проверяющих небольшой сабантуй с банькой, шашлыками или рыбаль кой — в зависимости от вкусов прибывшего и времени года. Бывали более сложные случаи, когда дивизию, например, надо было чем-нибудь поощрить, сделать отличной, а ее командира наградить орденом «За службу Родине» очередной степени или двинуть на повышение. Тогда начальство сперва угощали все в том же отличном полку, а потом, как правило, не давая «просохнуть», начинали возить по остальным частям и подразделениям дивизии, отчего отдельные, кое-где встречающиеся недостатки как-то не замечались, а работа службы тыла дивизии завсегда получала высокие оценки. Наибольшие неприятности начинались тогда, когда наверху появлялось мнение, что данный комдив нуждается в постановке клистира и приведении в страх Божий. Ну и в тех случаях, когда почему-либо комдива требовалось спихнуть. Иногда — оттого, что и впрямь запустил дивизию, иногда — потому что засиделся и необходимо освободить место» для молодого перспективного, а иногда по той причине, что начальству не угодил. В таких случаях, сколько ни пои начальство, — все попусту.
 Генерал-майор Прокудин в Чехословакию ходил лейтенантом. Сразу после выпуска, можно сказать. Нюхнул там пороху в первый раз. И неприятностей похлебал от души. На Вацлавскойй площади в Праге буйные парни, которых пытались убеждать, словесами насчет интернационального долга, встречали их свистом и руганью, плакатами с изображением свастики, вписанной в пятиконечную звезду. А в частях тогда, в 1968-м, еще служили полковники и старшины, которые вспоминали, как их забрасывали цветами и поили пивом в 1945-м… На этот раз вместо цветов кидали камни и бутылки, иногда даже с зажигательной смесью. Один из БТРов взвода, которым командовал Прокудин, подпалили. Какой-то патлатый псих, накурившийся не то анаши, не то марихуаны, которого за дымом не углядели, угодил под колеса. Толпа кинулась рвать на куски: «Красные. Убийцы!» Прокудин дал тогда пару очередей предупредительных в воздух, на поражение не стрелял. Толпу напугал, но, когда она шарахнулась, на мостовой остались лежать несколько человек… То ли со страху померли, то ли их во время драпа затоптали. Разбирались долго, но не посадили, а загнали в Забайкалье, в жуткую дыру под названием Оловянная. Прослужил лет пять, дорос до капитана, приобрел стабильно красноватый цвет лица и приучился не хмелеть после целой поллитры. Потом вдруг подвернулась майорская должность в Средней Азии. Сумел протиснуться в академию, отучился, вернулся на прежнее место службы и уже майором угодил в Афган. Там повезло: получил «Красное Знамя», звание подполковника и дорос до заместителя командира полка. А поскольку в характеристике написали «может быть назначен на должность командира полка», то его и отправили в эту самую дивизию, командиром того самого «показного» полка.
 Прокудин был мужик толковый, умело взаимодействовал с командованием, не встревал куда не надо, не нарушал обычаев и боевых традиций дивизии, а самое главное, всегда показывал свой полк таким образом, что самые строгие и суровые проверяющие оставались довольны. Присмотрелись, подняли до замкомдива, а потом и на дивизию поставили. Глядишь, и лампасы проросли.
 Дальше расти было сложнее, все-таки засиделся порядочно.
 Полтинник генерал уже справил, а там, на верхах, уже сидели ребята помоложе. Увольнять «в связи с достижением предельного возраста» было рановато, но и поднимать куда-то смысла не было. В 50 лет по нынешним временам надо было уже генерал-полковником быть или генерал-лейтенантом хотя бы. Конечно, можно было поспрошать старых друзей-однополчан, нет ли какой тихой должности по штабам или в министерстве, но этого Прокудин делать не стал. В тех местах, где генералов много, то есть в тех самых штабах и министерстве, ценность лампасов подвергается сильнейшей инфляции. А тут, в областном центре, кроме него — ни одного действующего генерала. И не только среди военных, но и среди всех силовиков вообще. И Теплов, и Рындин, и военком Сорокин хоть и стоят на генеральских должностях, но покамест полковники. Начальник гарнизона облцентра как-никак фигура заметная. Уж лучше быть кем-то в провинции, чем никем в Москве или Питере.
 Территория мотострелкового полка осталась позади, и колонна из трех машин въехала в аллею из присыпанных снегом елок, которая вела к гостевому домику, где обычно останавливались вышеупомянутые проверяющие из вышестоящих штабов.
 Это был небольшой приземистый особнячок, обнесенный бетонным забором с колючей проволокой поверху, с КПП на въезде. Внутри забора, кроме самого домика в два этажа, располагалось нечто вроде мини-парка, в систему которого входили теннисный корт и открытый бассейн. Сейчас, по зимнему времени, все это было заметено снегом, и лишь несколько самых необходимых дорожек были расчищены, а также площадка перед крылечком, где и припарковались приехавшие машины.
 На крыльце начальство встретила румяная, как сказочный колобок, и вообще очень аппетитная и сдобная дама, одетая в бушлат с погонами старшего прапорщика, форменную юбку и неуставные сапожки на «молниях». При этом она, сбежав с крыльца навстречу гостям, выпятила одновременно и бюст, и попу (что круглее и крупнее, даже чекистский взгляд Рындина не определил бы сразу), приложила руку к кокетливо скособоченной ушанке и бодро отрапортовала:
 — Товарищ генерал-майор, на вверенном мне объекте никаких происшествий не случилось…
 Генерал не дал толстушке закончить, сказав:
 — Ладно, не выпендривайся, Буракова. Тут все свои, особого парада не надо. Сауна на ходу?
 — Так точно. Хоть сейчас заходите.
 — Мы и зайдем. Намерзлись, понимаешь, в вертолете. Надо с часок прогреться. Ну, а потом столик организуешь.
 — Возьмите, товарищ старший прапорщик, — сказал Рындин, доставая из своего «дипломата» две бутылки коньяка. — Не люблю в гости с пустыми руками ездить.
 — Ты смотри! — восхитился Прокудин, перехватывая одну из бутылок. — Молдавский 25-летней выдержки! Это надо же! Его только Политбюро, говорят, употребляло, да и то пока Леонида Ильича, вечная ему память, бывшие подчиненные ублажали. Не подделка? А то, говорят, теперь даже боржоми подделывают.
 — Натуральный, натуральный! — уверенно кивнул Рындин. — Проверено специалистами.
 — Это точно, — хихикнул военком Сорокин. — ЧК со времен Феликса в этом деле толк понимает!
 — На, Лариса, — генерал подал бутылку прапорщице, — поставишь на почетное место…
 Через полтора часа, прожарившись в сухом горячем воздухе, побултыхавшись в прохладном мини-бассейне, ополоснувшись в душе и завернувшись в простынки, вышли в предбанник, где хлопотунья Лариса уже выставила на столик коньяк и закуску.
 — Максим Данилович, — спросил Рындин, — у тебя этот видачок работает или так, для красоты, поставлен?
 — Обижаешь, товарищ полковник, работает. А что, есть чего глянуть для морального разложения?
 — Ну, ничего особо разлагающего показывать не хотелось бы. Скорее это вроде детектива…
 — Давай, может, лучше по рюмочке, а потом и глянем? — , предложил генерал.
 — По рюмочке обязательно. Но лучше, если вы с Сорокиным это на трезвую голову посмотрите.
 Комдив и облвоенком обеспокоенно переглянулись.
 — Та-ак… — мрачно протянул Прокудин. — Это как же понимать?
 — А это уж как увидите, так и поймете. Наверно, я бы мог вам это все и вовсе не показывать, да ведь люди-то вы хорошие.. Посмотрим, обсудим, какие меры можно принять.
 — Ну что ж… — сказал генерал. — Давай поглядим…. А я-то все соображал, с чего это мой особист заерзал, когда ты давеча позвонил.
 Прокудин включил небольшую видеодвойку, стоявшую в углу предбанника, вставил кассету, которую Рындин извлек из своего «дипломата», и уселся рядом с притихшим Сорокиным.
 — Вообще-то, — сообщил Рындин, пока по экрану метались серые полосы, — это оперативная информация, я сейчас должностное преступление совершаю. Но что делать? Если б кто другой, посторонний, а то ведь друзья, можно сказать… Снял копию с избранных мест.
 Сначала возникло изображение патронного ящика, стоявшего на пожухлой траве.
 — Съемка произведена в Чечне, в декабре месяце прошлого года, — сообщил Рындин. — Сейчас крупно посмотрим маркировочку, время выпуска. Хорошо видно? Дальше смотрим: документы о приемке боеприпасов. Оказывается, этот ящичек входил в число тех, которые поставлялись с завода на ваш артсклад… Взамен тех боеприпасов, по которым сроки хранения истекают. Он не один, этот ящичек. Вот видите? Пятнадцать штук лежит. Выпуск — ноябрь 1995 года. Как же это они вместо вашего артсклада заехали так далеко на юг? Есть объяснения, может быть?
 — Ладно, — спокойно произнес Прокудин, — давай сначала все поглядим, а потом объясняться будем. В любви.
 — Хорошо, глядим дальше.
 На экране появилась дорога, вьющаяся между сосен. Дата в нижнем левом углу показывала, что все это было снято в середине января, приблизительно около одиннадцати вечера. Снимали с автомобиля, который шел следом за большим грузовиком-рефрижератором.
 — Вот видите, — прокомментировал видеозапись Рындин, — рефрижератор номер 45-90 в 22.45 выезжает из-под знака «кирпич» на 48-м километре военной бетонки, проложенной между двумя облцентрами. Это ответвление, как тебе, Максим Данилович, хорошо известно, ведет к артскладам вверенной тебе дивизии. Там лежит НЗ боепитания на случай, как говорится, «если завтра война» и твою дивизию развернут по штату военного времени. Правильно?
 — Правильно…
 — Что там делала машина, предназначенная для перевозки скоропортящихся продуктов?
 — Не туда свернула, допустим, — произнес Прокудин с нервной усмешкой.
 — Хорошая шутка. Только если она и разворачивалась, то уже на территории артсклада. Это ответвление такой ширины, что развернуться на нем с таким прицепом никак не возможно.
 — Но ведь нигде не показано, что они везли, верно? — спросил Прокудин.
 — Максим Данилыч, ты ж не ребенок. Вот сейчас покажут, как это все грузят на такой же рефрижератор. Конечно, съемка инфракрасная, не очень красиво, но даже морды опознать можно. Вот прапорщик Веретенников. Хорошо бы его сделать козлом отпущения, но не выйдет. Сейчас повернется вон тот, полненький. Наверно, и сам узнаешь: начальник артвооружения дивизии полковник Запрядько. Тоже неплохой «козел». Только вот запись вашего с ним разговора на эту тему тоже имеется…
 — Хорошо! — сказал Прокудин, побагровев несколько больше, чем нужно. — Давай-ка остановим эту запись. Я понимаю, что , вы там, в ФСБ, недаром зарплату получаете. Однако ты, как сам сказал, вместо того, чтоб брать меня поутру и тащить в окружную военную прокуратуру, идешь на должностное преступление. Зачем? Чего тебе надо?
 — Прямо так, сразу? — усмехнулся Рындин. — Погоди маленько. Сейчас я еще господину полковнику покажу пару эпизодов, где просматривается — и очень недвусмысленно — 173-я статья, часть 3-я, то есть от восьми до пятнадцати с конфискацией.
 — Брось, Ильич, — сказал Сорокин, — я ж тоже не дитя, понимаю, что ты и на меня подсобрал.
 — Это хорошо, что ты догадливый такой, Юрий Николаевич. Только у меня к тебе есть и еще один вопрос. Насчет твоего старшего брата Сорокина Сергея Николаевича. Давно с ним не виделись?
 — Андрей Ильич, это ты бы в своем ведомстве такие справки наводил. Или в СВР, раз вы теперь разделились. Да и вообще…
 — «Я не сторож брату моему…», как по Ветхому Завету положено?
 — Так я ж действительно с ним не контачу уже пятнадцать лет. Насчет того, что он в Комитете работал, я был в курсе. Но где, в каком управлении, на какой должности, в центральном аппарате или в местном — само собой мне не докладывали. Последний раз здесь виделись, на похоронах у матери. Точно, пятнадцать лет осенью исполнилось.
 — В конце концов, нынче не те времена, чтоб насчет братьев интересоваться, — заметил Прокудин, — тем более что один тут, а другой там…
 — К сожалению, — покачал головой Рындин, — неверные у вас сведения, товарищ генерал-майор. Вот хороший снимок, сделанный опять-таки на территории Чеченской Республики примерно год назад. Такой себе кондовый кавказец, борец за ислам и прочее. А присмотришься — полковник бывшего 1-го ГУ КГБ Сорокин Сергей Николаевич. Числится по официальным данным в качестве пропавшего без вести с подозрением на перевербовку противником. Нелегал бывший. Чувствую, что там, у нас наверху здорово темнят и работают в «две руки», то есть правая не ведает то, что делает левая. Однако мне пришла указивка насчет того, что этот самый отважный боевик, борец за ислам, имевший в боях за Грозный личный радиопозывной «Чижик», может появиться здесь. Несмотря на то что обладатель этого позывного вроде бы погиб на подступах к президентскому дворцу. Дали мне и возможные пункты наблюдения: дом 23 по улице Катукова, где находятся городская квартира полковника Сорокина Юрия Николаевича и облвоенкомат. Так вот, могу показать снимочек совсем недавний, третьего дня сделанный. Узнаете, Юрий Николаевич?
 — Похож на Серегу… — пробормотал младший брат. — Только ко мне он не заходил, это я как на духу.
 — Правильно. Ключ от дачи своей супруги, расположенной в поселке Лесная заимка, вы передали не ему, а вот этому хлопцу. Мы-то, чудаки, хотели всего лишь еще одну взятку зафиксировать, но получилось, что зацепили совсем другой хвостик. Там много обстоятельств «в оправдание», но конечный результат неприятный — на даче, принадлежащей вашей супруге, в настоящее время находятся шестеро весьма подозрительных граждан. И среди них ваш брат, который эту группу возглавляет. Пока наши сотрудники их только негласно контролируют, изучают имеющиеся у них силы и средства, а также намерения и возможные связи. Пока известно, что у них есть незарегистрированное оружие — количество стволов еще не уточнили, а так же автотранспорт — грузовик «газель» и два снегохода «буран». Есть радиотелефоны спутниковой связи с усложненным кодированием. Приборы ночного видения у них тоже просматриваются.
 — Это на меня не вешай, — сказал Прокудин, — и ПНВ, и НСПУ у меня только устаревшие, и новых мы не получали.
 — Патронов для суда вполне хватит, хотя можно предложить и другие эпизоды — усмехнулся Рындин.
 — Короче, — произнес генерал-майор, — Андрей, давай больше не козырять, а уточнять позиции. Что от нас надо? Сумма, услуги, моральная поддержка?
 — Сотрудничество, ребята, только сотрудничество… — приветливо улыбнулся Андрей Ильич.
 — Стучать, что ли, предложишь? — удивился Прокудин.
 — Это было бы слишком просто. Стукачами в ваших хозяйствах я уже на три года вперед обеспечен. Иначе бы мы с вами оставались просто хорошими знакомыми. Нет, нам с вами, господа офицеры, придется поработать всерьез…

 НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ

 Валерка очнулся. Сам момент пробуждения был необычен. Впечатление было такое, будто сидел себе в кромешной тьме, а потом вдруг свет включили. И не только свет — звук тоже. Обоняние, осязание и вкус — залпом. Причем не было ни слабости какой-то, ни вялости, ни сонливости, свойственных для перехода от сна к яви. Ни зевать не хотелось, ни глаза протирать. В одно мгновение, без всякой зарядки-разминки, мышцы перешли от неуправляемо-расслабленного состояния в боеготовое. Голова не ощущала ни тяжести, ни утомления, восприятие всего окружающего мира было четкое, без какого-либо тумана и зыбкости.
 Все это было последствием одного слова-команды: «Проснись!» Не строго-уставного армейского «Подъем!», а этакого домашнего: «Проснись!» Команда «Подъем!», как известно включает в себя не только повеление проснуться, но и встать даже вскочить на ноги, а затем начать поспешно одеваться.
 Команда «Проснись!», которая разбудила Валерку, требовала только открыть глаза и начать воспринимать реальность. Ничего больше. Ни вставать, ни надевать штаны и прочее обмундирование эта команда не обязывала.
 Ваня тоже проснулся по этой команде. Точно так же, как Валерка, то есть с ощущением молниеносно возникшей в мышцах силы, управляемости и боеготовности. И очнулся с полным представлением о том, где находится, с четким восприятием окружающего мира абсолютно свежей головой.
 А находились они там же, где их поместили в ложементы и подвергли какому-то тестированию, после чего сделали уколы.
 Сколько времени прошло после укола, который был последним наиболее четким воспоминанием о том, что предшествовало погружению в сон, обоим почему-то казалось несущественным.
 Да и вообще, ни тот, ни другой не ощущали в своем разуме никаких тревог, беспокойств или волнений. Ни Валерке, ни Ване не хотелось спрашивать кого-либо о чем-либо. Для них все было ясно. Они выполнили первый приказ именно так, как его следовало выполнить. То есть открыли глаза и смотрели перед собой, не ворочаясь и не делая никаких других движений.
 Клара Леопольдовна и Зинаида Ивановна отстегнули ремешки, удерживающие Валерку и Ваню в ложементах, и стали понемногу отмачивать с их тел «таблетки с усиками», то есть датчики. Процедура эта была затяжная и не шибко приятная. Если бы Валерка и Ваня переживали ее, пребывая в обычном состоянии, то, наверно, немало почертыхались бы и поворчали, потому что клей был прочный и «таблетки» отмачивались с трудом. К ним прилипали и выдирались с корнем разные мелкие волосинки, а вдобавок растворитель был какой-то едкий и шипучий. Потом им еще кожу спиртом протерли, должно быть, для дезинфекции, отчего защипало и зачесалось еще больше.
 Тем не менее ни Валерка, ни Ваня никакого неудовольствия не выказали, не пискнули и не дернулись ни разу. Даже никакие непроизвольные движения с их стороны не наблюдались.
 — Отлично! — порадовалась вслух Зинаида. — Полное подчинение команде. Интересно, насколько у них вообще понизился болевой порог чувствительности?
 — Боже мой, Зинаида Ивановна, не делайте этого, ради Бога! — проныла Клара Леопольдовна. — Я этого не вынесу! Это же пытка!
 — Ерунда. Представьте себе на минутку, что вы — Ильза Кох или доктор Менгеле.
 — Господи, этот ваш юмор!
 — Не беспокойтесь, резать никого не будем. Просто пару раз приложим электроды с заведомо безопасным напряжением и силой тока. Ну, давайте!
 Ничего не произошло. Мышцы отреагировали — сократились, но оба подопытных никак не отреагировали.
 — Позже проведем более точные исследования, — пообещала Зинаида. — А пока и это достаточно показательно. Они практически отключены от болевых ощущений.
 — Не могу отделаться от ощущения, что они мертвые… — пробормотала Клара.
 — Переведите лучше ложементы в вертикальную позицию. И вообще, Клара Леопольдовна, не забывайте, что вы у нас в центре зарплату получаете, причем такую, какую вам ни в одной клинике России, даже в МНТК «Микрохирургия глаза» у Федорова, платить не будут. Все эмоции, фантазии, бабские глупости не оплачиваются.
 — Неужели вам их не жалко?
 — Жалко у пчелки. Мне было жалко только двух людей: сестру Ленку и ее мужа Димку. Я даже отца-пьяницу не жалела. Потому что Чебаков помер так, как планировал. А те, кто жив, жалости вообще не подлежат.
 — Все, ложементы в вертикальном положении.
 — Спасибо. Будем подавать вторую команду. Проверим, как они отреагируют на обычный сигнал, уже находясь в вертикальном положении… Подъем!
 Валерка и Ваня разом выскочили из вертикально стоящих ложементов. Глаза за какие-то доли секунды определили, где находится их обмундирование, а ноги уже бегом понесли их к вешалке. Все их дальнейшие движения были очень быстры, но при этом выглядели вовсе не поспешными. Они молниеносно хватали именно те предметы одежды, которые надо было надевать, и абсолютно ни разу не ошиблись в последовательности. Не прошло и тридцати секунд, как оба были одеты и обуты, после чего встали в ряд, приняв строевую стойку…
 — Напра-во! — скомандовала Зинаида, постаравшись в максимальной степени придать голосу военную интонацию.
 Никакой старшина или даже ротный не сумел бы найти дефект в исполнении этого строевого приема. Синхронность и четкость движений были идеальные.
 — Господи, — пробормотала Клара, — роботы, настоящие роботы!
 — Помалкивайте, — обрубила Зинаида, — не разводите лирику. Может быть, это вообще лучшие люди на земле. Самые лучшие.
 Валерка, стоя в затылок Ване после исполнения команды «направо», все это слышал. И Ваня слышал. Но ни до того, ни до другого смысл сказанного Кларой Леопольдовной не доходил. Они воспринимали только то, что говорила Зинаида. Именно ей они подчинялись беспрекословно и никому больше. То, что она назвала их лучшими в мире, мгновенно привело их в приподнятое, восторженное состояние.
 Зинаида сняла белый халат и шапочку, надела пальто и приказала:
 — Следуйте за мной!
 Она двинулась по коридору к выходу из склада-лаборатории, а Ваня с Валеркой не отставали от нее, словно утята от мамы-утки. Им и в голову теперь не приходило задать хотя бы вопрос, куда их ведут и зачем. Ваня держался точно в затылок за Зинаидой, соблюдая уставную дистанцию, а Валерка — следом за Ваней. Шли в ногу, причем Зинаида не раз ее меняла, семеня в своих сапожках, но ребята мгновенно на это реагировали и ни разу не засбоили. Ни на порожках дверей, ни на выходе из калитки.
 Клара Леопольдовна осталась в лаборатории, испуганная и подавленная тем, что увидела. Но что она могла сделать? Только поохать в тряпочку…
 У дверей спортзала стояли Фрол и Вика. Они, видимо, дожидались появления Зинаиды с ребятами.
 — Ну? — спросил Фрол. — Как самочувствие у бойцов?
 — Этот вопрос, господин Фролов, теперь существенной роли не играет. Сейчас нужно справляться не о том, как они сами себя чувствуют, а об объективных медицинских показателях. Если вас это интересует, то могу доложить, что на данный момент клиническое здоровье у обоих нормальное. А самочувствие у них будет такое, какое я для них выберу. Сейчас они чувствуют себя прекрасно, у них отличное настроение, и они могут выполнить любое задание в пределах своих реальных физических и интеллектуальных возможностей. Но могу сделать их абсолютно бессильными и ни на что не способными. Одной командой голосом.
 — Серьезно? — недоверчиво прищурился Фрол. — А меня они не послушают?
 — Нет. И вас. Та… Вика, они не послушают.
 — Мне-то можно не объяснять. Я это состояние не понаслышке знаю.
 — Я в курсе. Но, может, вам интересно ознакомиться с их новыми возможностями? На сколько они от вас отставали во время последних пробежек?
 — Соловьев метров двадцать проигрывал в лучших забегах, а Русаков меньше, чем на сто, не приближался. Правда, я не форсировала, шла в среднем темпе.
 — Сами-то вы как себя чувствуете. Вика? В хорошей форме?
 — В нормальной. Не устала.
 — Готовы сейчас побегать?
 — Вполне. Три километра пробегу в среднем темпе.
 — Очень хорошо. Я задаю ребятам следующие показатели: Соловьеву обойти вас при вашем среднем темпе на круг, а Русакову — на два.
 — Интересно, — загорелся Фрол, — пойдемте на трассу… Стартовали с обычного места. Фрол с Зинаидой остались, а Ваня, Валерка и Вика по команде «марш» понеслись вокруг базы.
 — Это что же, типа допинга что-то? — спросил Фрол, когда бегуны исчезли из виду.
 — Нет, — усмехнулась Зина, — это гораздо крепче.
 — А они что, действительно, кроме вас, никого не послушают?
 — Нет, я могу передать полномочия по управлению. Скажу: «Слушайтесь Фрола!» И будут слушаться только вас. Скажу: «Подчиняйтесь Вике!» И, кроме нее, никто не сможет им приказать.
 — Интересно… Значит, если вы передали мне команду, то они вас тоже не послушают?
 — Как передавать… Можно сказать, что, мол, слушайтесь Фрола до тех пор, пока я не скажу: «Отставить — не выполняйте!» Или, допустим, установить такое ограничение: при первом приказании, направленном против меня, уничтожить отдавшего такой приказ и перейти в полное подчинение лично мне.
 — Строго… — подивился Фрол. — Даже мороз по коже…
 — Ого, — не обращая внимания на это замечание, произнесла Зина, — похоже, первый круг вот-вот закончат. Смотрите, кто впереди?
 — Валерка… — с легким удивлением произнес Фрол. — Вот это скоростенка! Неужели не выдохнется?
 — Нет. У него организм потенциально способен выдержать и большую нагрузку. Впрочем, даже если б у него был врожденный порок сердца, он все равно шел бы с такой скоростью. Умер бы, но не сбавил.
 — Да-а… — протянул Фрол. — Тут задумаешься… Валерка пронесся мимо них, Фрол щелкнул кнопкой секундомера…
 — Ну и ну… — недоверчиво произнес он, поглядев на циферблат. — По-моему, таких результатов я еще не видел. Эдак по рекортану бегают в шиповках и трусиках, а не по снегу в полной форме…
 Ваня пролетел с меньшей скоростью. Но ему и задача ставилась куда более скромная. Он шел точно по графику, который его организм, получив команду на бег, сам для себя разработал.
 Вика отстала уже на сто метров от Вани и почти на двести от Валерки. Она явно бежала не в среднем темпе, а в полную силу. Вся ее воля, все умение и упрямство были вложены в бег, но разрыв явно увеличивался.
 — Не надорвалась бы, — с легкой иронией произнесла Зина, — они ведь все равно прибавят…
 Фрол только покачал головой. Умом он понимал, что Зинаида говорит правду, но как-то не верилось.
 Валерка прошел второй круг намного быстрее первого, он уже почти догнал Вику. От него шел пар, лицо раскраснелось, но в его движениях совершенно не ощущалось усталости.
 — А что, они только бегать лучше станут? Или вообще? — поинтересовался Фрол.
 — Я же сказала, — ответила Зина, — они мобилизуют все свои возможности на выполнение приказа. Любого. Прикажите им драться вдвоем против шестерых — будут драться. Умрут, но не сдадутся. Конечно, точного представления о том, что им по силам, а что нет, я пока не имею…
 — Вот те на! — ахнул Фрол, перебив Зинаиду. — Смотрите, бежит!
 Валерка еще нарастил скорость. Он пробежал третий круг и гуже опередил на круг Ваню, который, будто играючи, совсем не напрягаясь, оторвался от Вики метров на 250. Та уже поняла, что достать парней ей не по силам, но упрямо продолжала бег, явно выбившись из сил.
 — Загнали Лосиху, — заметил Фрол, — все-таки мужики есть мужики.
 — Если ей ввести наш препарат, — обидевшись за женский пол, произнесла Зина, — она их на круг обойдет. У нее, я-то знаю, потенциал просто огромный.
 — А вы с ней давно знакомы?
 — Два с лишним года. Но на вопросы, касающиеся сути знакомства, отвечать не буду и задавать их не стоит.
 — Как скажете, — пожал плечами Фрол, — мы люди маленькие.
 Финиш неожиданностей не принес. Валерка, строго исполняя приказ Зины, закончил бег, обойдя на круг пришедшего свеженьким и совсем не уставшим Ваню и на два — совершенно выдохшуюся Вику.
 — Машины… — отдуваясь, пробормотала инструкторша. — Роботы!
 И закашлялась, сплевывая мокроту.
 — Как ты себя чувствуешь? — спросила Зина у Валерки.
 — Отлично! — воскликнул тот.
 — Ноги не устали?
 — Нет!
 — Тебе не трудно дышать?
 — Нет!
 — Ты можешь пробежать еще два круга в таком темпе?
 — Могу!
 — Не правда, — вдруг изменила тон Зина. — Ты устал, ты на пределе сил. У тебя сводит мышцы, сердце бьется как бешеное, ты еле дышишь…
 — Да… — Валерка разом превратился из бодрячка в измученного, запыхавшегося, донельзя усталого человека. Его почти что ноги не держали. Он зашелся кашлем, точь-в-точь как Вика.
 — Прекрати! — сквозь кашель прохрипела инструкторша. — Ты ж его убить можешь.
 — Могу, — самодовольно произнесла Зина, — но, конечно, не убью. Валера! Ты не устал, ты в отличной форме. У тебя все в порядке.
 В течение секунды Валерка обрел вид совершенно не уставшего, будто и вовсе не пробегавшего трехкилометровый кросс человека.
 — Тебе, Танечка, ничем помочь не могу… — вздохнула с притворным сожалением Зина. — Ты мне не подвластна.
 — Почему «Танечка»? — удивился Фрол.
 — Тьфу, перепутала! Вика, конечно, Вика! Просто я ее с другой знакомой перепутала. Очень похожей.
 — Ну что, — спросил Фрол, — куда теперь пойдем?
 — В тир, наверно, — предложила Зина, — посмотрим, как они теперь стреляют.
 Отправились в тир. Вика по дороге успела кое-как отдышаться и расслабить мышцы. Ребята шли как ни в чем не бывало, с ройным дыханием, даже вроде бы и не вспотевшие, только разрумянившиеся. Поглядел бы папа Соловьев — душа порадовалась бы за такого здорового сынка. Правда, если б он смог в душу Вани пробраться и посмотреть, как и что там расставлено , и разложено, то ужаснулся бы. Не было там, в душе, ни привязанности к родителям, ни любви тем более. Только обожание Зины и готовность не раздумывая выполнить любой ее приказ.
 Раньше, всякий раз входя в тир, Валерка и Ваня ощущали подсознательную жуть. Тут все начиналось, с расстрела Тяти. Воспоминания о том дне они усердно старались подавить, но не больно это получалось. Крики, вой, запахи, образы того дня крепко впечатались в память и царапали по сердцу. Поэтому они всегда мрачнели, когда приходили сюда. А сегодня ни малейшего впечатления тир на них не произвел. Они не улыбались, потому что такого приказа не было, но настроение у обоих оставалось бодрым и ни тени от прежних неприятностей на лицах не отражалось.
 — Как они у тебя стреляли. Вика? — спросила Зина.
 — По-разному. По три десятки выбивали раза два каждый. По две — почаще.
 Фрол достал из сейфа три «Макарова», повесил на щиты тройку свежих мишеней — грудные фигуры с кругами.
 — Ну, Виктория, пальни для зачина, — предложил он. Вика вставила в рукоять магазин, снаряженный тремя патронами, оттянула затвор, отпустила, вытянула руку, прищурилась и трижды быстро нажала спуск.
 — Тридцать, — отметил Фрол, поглядев в трубу, — уложила в кружок диаметром с бывший пятак. Пробоины соприкасаются.
 — Ваня, — приказала Зинаида, — все пули должны попасть в цифру десять! В самый центр. Выполняй!
 Ваня быстрыми, какими-то очень механическими, словно бы на компьютере просчитанными, движениями снарядил магазин, одним толчком загнал его в рукоять. Три выстрела он произвел, пожалуй, побыстрее, чем Вика.
 — Полюбуйся, — сказал Фрол. — В двухкопеечный кружок уложился. Мастерство не пропьешь!
 — Кстати, насчет «пропьешь», — поинтересовалось Вика. — Ты тут, помнится, позавчера налаживал какой-то тренажер с использованием бутылок. Наладил?
 — Так точно! — ухмыльнулся Фрол. — Даже опробовал на двух скоростях.
 — Что это за прибор? — заинтересовалась Зина.
 — Да так, самоделка. — Фрол пошел в угол тира и вытащил оттуда некую подставку с прикрепленным к ней фанерным кругом с вертикальной прорезью. Повозившись немного с проводами, Фрол вернулся и щелкнул тумблером на каком-то грубовато сработанном пульте.
 — Значит, так, — пояснил он. — Там, за кругом, вращается ротор с зажимами, в которых укреплены десять пустых пивных бутылок. Имеется что-то вроде коробки передач с шестеренками разного размера. Всего их пять. При первой скорости бутылка появляется в прорези на десять секунд, при второй — на пять, при третьей — на три, при четвертой — на две, при пятой — только на одну секунду. Задача, само собой, расшибить бутылку. Вчера пробовал: на первой скорости восемь выстрелов — восемь бутылок, на второй — только шесть. На третьей не успел.
 — Вот с нее и начните, — посоветовала Зина. — Очень полезная штука для сравнения быстроты реакции и меткости при скоростной стрельбе.
 — А вы сами-то стреляете, Зинуля? — спросила Вика. — Что-то не припомню вас с оружием в руках.
 — Это не моя профессия, — улыбнулась та, — но стрелять доводилось. Конечно, с вами мне не состязаться, но от стрельбы я особо не вздрагиваю, как видите.
 Зина взяла пистолет с полной обоймой, довольно ловко приложилась.
 — Я все забываю, Зинуля, — с некоторой ноткой вредности заметила Вика. — Вас ведь, наверно, Димочка стрелять учил. Он, как я помню, стрелок неплохой.
 — Не говорите под руку… — Как раз в это время бутылка на и секунды обозначилась в прорези. Бах! Дзын-н-нь!
 — Нормально, — похвалил Фрол. — А еще? Зина отстреляла восемь патронов и разбила шесть бутылок. Фрол присвистнул:
 — Научные женщины, оказывается, пошли вострые, не подставляйся. Придется мне тоже напрячься, а то вроде я совсем лопух…
 Пока Фрол заменял разбитые бутылки в своем тренажере
 Зина повернулась к Вике, положив пистолет на тумбу. Ей очень не терпелось что-то сказать, но сначала она приказала ребятами
 — Не слушать, не запоминать, спать стоя!
 Лишь после того, как Валерка с Ваней приобрели вид статуй Зина произнесла, исподлобья глядя на Вику:
 — Знаешь, Танюша, я никак не могу понять, зачем ты все время царапаешься? В принципе, мне ведь с тобой делить нечего. Уже нечего, понимаешь? И потом, ты ведь забыла, наверно, я-не Ленка.
 — Ты ее копия — один к одному. Если б родинки на шее не было, не различить.
 — Мать говорила: «Черт пометил!» Хоть какое-то отличие. Но я — это я. А Ленка — это Ленка. Это она, Хрюшка Чебакова, Димулина жена. У меня свой Баринов есть, живой-здоровый, тоже кобель изрядный, к тому же пьянь порядочная.
 — Не в этом дело, Зиночка. Я еще не настолько свихнулась, чтоб ревновать тебя к покойнику. Хотя и сомневаюсь немного, что они с Ленкой погибли. Да и не любила я его никогда…
 — Врешь. Я ведь содержание твоей головенки знаю лучше, чем ты сама. Ты про свою микросхемку не забыла? Она работает…
 В это время вернулся Фрол, который решил доказать, что и ему подвластно сбить на третьей скорости хотя бы шесть бутылок из восьми. Постарался он на славу, но перекрыть Зинкин «рекорд» не сумел. Только догнал. Потом он опять пошел менять бутылки, а Таня-Вика с Зиной продолжили свой диалог, как выражаются борцы, «в прерванном положении».
 — Не знаю я, что там эта микросхемка докладывает или закладывает, но я о ней помню. Слава Богу, дурой еще не стала. И помню, что Чудо-юдо мне к ней добавку поставил. Ну а о том, что вы меня можете в любую минуту превратить в такого же робота, как эти мальчики, и вовсе ежесекундно думаю.
 — Так зачем же нарываешься? Неужели так уж охота, чтоб тебя в управляемую куклу превратили? Моя бы власть, я б давно это сделала. Но Чудо-юдо сказал: «Не надо!», и я слушаюсь. Хотя я для него сейчас — правая рука. Я его невестка, мать его внуков, не то что ты — спецсубъект.
 — Дима тоже был спецсубъектом. Хотя и доводился ему сыном. А я, между прочим, по некоторым документам числюсь женой господина Дмитрия Баринова — Анхеля Родригеса.
 — Радуйся. Но не царапайся, как кошка, и не пакости. В случае чрезвычайной необходимости я могу с тобой что угодно сотворить. Помни!
 — Ну, теперь надо четвертую скорость поставить, — сказал Фрол, вновь вернувшись на исходную.
 — Русаков! Проснись! — скомандовала Зина. — Поразить восемь бутылок.
 — Есть! — ответил активизировавшийся Валерка. Ни один из патронов не был потрачен даром. Груда осколков на полу выросла быстро.
 — А слабо на пятой так же? — вошел в азарт Фрол:
 — Дай ему «стечкина», он и все десять расшибет, — сказала Таня-Вика, — это же робот, не видишь, что ли? Терминатор номер три.
 Десять пуль — десять бутылок, появлявшихся в прорези диска только на одну секунду, разлетелись в куски.
 — По-видимому, в моих услугах тут больше нет надобности, — сказала Вика. — Этих мальчиков учить нечему. Могу догадаться, что они начнут в рукопашном бою творить…
 — Ошибаетесь, Вика! — почти нежным голосом произнесла Зинаида. — У вас здесь будет еще масса работы…

 ВЗВОЛНОВАННЫЙ ПАПА

 Иванцов просматривал вырезки из областных и районных газет. Среди материалов пока еще не попадались такие, где кто-нибудь напрямую заявил: «Долой Москву, да здравствует независимая Береговия!» Все выглядело намного безобиднее, но эффект давало тот, который требовался.
 Подборку для прокурора сделал помощник Главы администрации области по работе с прессой, часть материалов добавил Центр общественных связей облуправления ФСБ. Статьи и заметки были отксерокопированы и разложены на несколько групп по темам.
 Первая, самая пухлая пачка вырезок именовалась «История». Тут содержалось несколько перепевов и сокращенных изложений доклада профессора Бреславского, которые доносили До простого и малограмотного обывателя «неискаженную правду» об отношениях Береговской земли с Москвой.
 «Губернские вести», как и задумано, публиковали опровержения, но в основном московских историков. Из чего обыватель делал вполне естественный вывод о том, что Москва и сейчас не собирается приносить извинения береговичам за притеснения времен Калиты или Ивана Грозного. Кроме того, эти самые московские историки, как правило, были не Бог весть кто, в лучшем случае — кандидатами наук, а в худшем — обыкновенными школьными учителями или своими братьями-журналюгами. Поскольку им эти статьи особого дохода не приносили, то писали они их через пень-колоду и порой лепили в них ошибку за ошибкой и в датах, и в фактах, и в именах, чем вызывали великий восторг и злорадство въедливых областных краеведов, которые с усердием разоблачали столичное невежество в отношении Береговии, а заодно еще раз подтверждали, насколько завралась официальная историография.
 Еще одна заметная часть исторической подборки, не забираясь во времена давние и стародавние, растолковывала народу, как решали всякие вопросы в Москве не так уж давно, а то и вовсе, можно сказать, вчера. Кто поминал коллективизацию и приводил список изъятых телков, поросят и курей, хотя изымала их вовсе не Москва, а какой-то местный самодур, кто рассказывал о том, как его дядьку ни за что посадили и отправили Беломор-канал строить. Были и новости посвежее, насчет не правильной электрификации, когда сломали внутриколхозные электростанции и подключили всех к энергосистеме, отчего из-за поломок ЛЭП то одна, то другая деревня без света сидит. Конечно, без неперспективных деревень не обошлось и без разрушения храмов. Два раза вспомнили про то, что, не спросясь береговских жителей, осваивали космос и атомные станции сооружали. Один щелкопер даже предложил вчинить иск федеральной казне за ту часть средств, которые были израсходованы на помощь коммунистическим и рабочим партиям, а также странам «третьего мира».
 Помимо исторических несправедливостей, была пачка потоньше, в которой содержались «Материалы правового характера». Кавардак, царивший во всех вопросах, связанных с экономикой, стандартно, но упорно объяснялся тем, что Госдума, сидящая в Москве, никак не придумает нормальное законодательство, а налоги все уходят в Москву и ничего в области не оставляется.
 Прошлись и по утечке мозгов. Вспомнили тех, кто был уроженцем Береговии, но прославил вне ее пределов. Таковых набралось немало. И ученые были, и писатели, и композиторы, и военные. Действительно, получалась прискорбная картина. Рождались эти таланты либо в своих родовых имениях, либо в рабоче-крестьянских семьях города и области, но потом, сукины дети, ехали прославляться в Москву или Питер. В результате большая часть цивилизованного мира понятия не имела о том, какая территория России является истинной родиной данного гражданина, а вся слава доставалась опять-таки центру.
 Была еще пачка, не имеющая определенной тематики и именовавшаяся «Разное».
 Действительно, как определить, например, то, что уроженец области, коренной берегович, студент Утребищев был задержан московской милицией за попытку рэкетировать коммерческую палатку? С одной стороны, факт почти исторический. С другой — правовая неясность. С третьей — утечка мозгов. Однако если признать, что Утребищев наехал на палатку не от хорошей жизни, а от того, что ему стипуху пятый месяц не давали, то это уже вопрос политический. Наврать с три короба — не проблема, да и подкрутить в нужном направлении любой материал можно…
 Громадное большинство напечатанного было сущей ерундой, но кое-какое впечатление производило. То есть исподволь, но неуклонно читатель подводился к мнению, что Москва была всегда и за все в ответе.
 Особенно понравились прокурору две вырезки в разделе «Разное».
 Первая из них повествовала о том, как некими преступниками в областном центре был похищен ребенок, а затем увезен в Москву, и там, по некоторым данным, взятым с ближайшего потолка, его собирались продать за рубеж для разборки на органы для пересадки. При этом в облцентре следствие шло энергично и быстро, а Москва не мычала и не телилась. В финале с намеком утверждалось, что решающая роль в раскрытии преступления принадлежала не москвичам, присвоившим всю славу, а облуправлению во главе с полковником Тепловым и Прокуратуре во главе с Иванцовым.
 Это был добротно сработанный и красиво поданный очерк за подписью «Иван Шаманов», который брал читателя за душу, Как крокодил за ногу. На самом деле автором опуса был молодой и перспективный парнишка, пришедший в отдел криминальной хроники «Губернских вестей», который возглавлял старый газетный волк Николай Михайлович Слуев. У него раньше работала некая Вера Авдеева, которая прошлым летом ушла в отпуск и бесследно исчезла. Вместо без вести пропавшей Веры взяли, что называется, «с улицы» пацана без образования, но с нюхом. Звали его действительно Иваном, а вот фамилия подкачала и годилась бы только для публикаций в отделе сатиры и юмора: Полусиськин. Решили выдать ему звучный и таинственный псевдоним, отчего юноша сам себя зауважал. Кроме того, Шаманов оказался на редкость толковым в том смысле, что быстро просек, чего хочет видеть на полосе Слуев, а также более высокое начальство. Ну а тенденцию нападать на центр он уловил намного быстрее, чем даже сам Слуев. Тот был человек консервативный и побаивался остроты, а Полусиськин — нет. Поэтому после того, как один из материалов «Шаманова», завернутый было Слуевым, был поставлен на полосу аж самим главным редактором, Николай Михайлович оценил своего сотрудника и стал подписывать его материалы почти не глядя.
 Второй материал, который вызвал внимание Иванцова, просверкал в газете «Свободолюб», частично финансируемой фирмой «Русский вепрь» и неким «Крим-банком», которые, впрочем, в качестве учредителей не упоминались. Некий Вадим Веронский, заняв аж полполосы в четырехстраничной газете, порадовал народ своими путевыми заметками из Европы. На чьи шиши он туда ездил, в статье не поминалось, описания европейских стран вполне можно было составить, сидя в родном городе и выписав нужные места из туристских путеводителей, рекламных проспектов, а также Большой Советской Энциклопедии. Однако в заметках господина Веронского было несколько весьма занятных пассажей, которые Иванцов даже обвел красным карандашом.
 «Не раз и не два, — писал Веронский, — я задумывался над тем, отчего же таким неустроенным и неприглядным выглядит наше Отечество в сравнении с Европой? Конечно, можно вспомнить о многочисленных нашествиях, войнах, восстаниях, революциях и о 70 годах того ада, который царил на 1/6 части суши. Но ведь и в Европе были войны, наводнения, землетрясения, восстания, революции, и почти половина ее без малого полвека воспитывалась по нашим учебникам. Однако даже Восточная Европа кажется более благоустроенной и приспособленной для жизни, чем наша матушка-Россия. Парадоксально, но ваш корреспондент пришел к выводу, что причина всей нашей неухоженности в изобилии земель и в подчиненности этих земель чудовищному единому центру.
 Все прекрасно знают, что Москва и Питер — это еще не Pocсия. И цари, и генсеки, да и нынешняя власть сотни лет заботились о своих стольных градах. Украшали их дворцами и храмами, парками и метрополитенами, стремились, чтоб столичные обыватели были сыты и богаты. Отчего? Оттого, чтоб обыватель в столице не бунтовал, а любил предержащего правителя и его градоначальника и на виду иноземных послов возглашал им славу, демонстрируя единство власти и народа.
 А вот провинцию, да еще и лежащую в стороне от торных маршрутов иноземцев, всегда держали в черном теле. С нее собирали дань, ее инспектировали, контролировали, ревизовали. Провинциальный руководитель должен был по неписаным законам ублажать ничтожнейших чиновников, присылаемых центром (вспомните «Ревизора»!). Так было всегда. Никогда ни губернатор, ни секретарь обкома не ощущали себя на подвластной территории Хозяином. Несмотря на широкие полномочия, он был лишь исполнителем воли высшей власти. Его мечтой было заполучить какой-либо чиновный пост в столице и бросить постылый край на руки какого-либо преемника. Столичный же чиновник, получая назначение на руководящий пост в провинции, пусть даже и в качестве повышения, всегда ощущал дискомфорт.
 Большинство независимых европейских стран по размерам вполне сравнимы с нашими российскими «субъектами Федерации». Республика Саха (Якутия) по территории превышает вообще всю Западную Европу. Крохотная Калининградская область раза в три больше, чем Люксембург. Но разве сравнить ее, бывшую немецкую землю, хотя бы с землями бывшей ГДР? «
 Второй отрывок, обведенный Иванцовым, располагался пониже, ближе к концу статьи:
 «Как мне кажется, несмотря на создание Европейского Союза, открытие границ, всякие там Шенгенские соглашения, каждый европейский народ навеки останется самим собой. У них острое чувство малой Родины. Той страны, которую можно за день объехать на автомобиле, той страны, в которой нет серьезных Различий в климате и природе между севером и югом, западом и востоком. Но зато есть устойчивые давние обычаи, традиции, национальные костюмы, обряды, фольклор. И привязанность к ому маленькому — по нашим понятиям — кусочку земли, к своему языку и соплеменникам у них на порядок выше. Помноженное на животворящую силу частной собственности, чувство любви к своей маленькой Родине создает ту атмосферу, в которой европеец воспитывается. Оно поддерживает тот цивилизованный климат, при котором чисто убирают улицы, стригут газоны и не ломают троллейбусные остановки.
 Что же касается русских провинциалов, то большинство из нас, восторгаясь величием своей страны, восхищаясь ее великой историей и разнообразием, преклоняясь перед общими святынями и имперскими столицами, не испытывают особо острой любви к родной области. И с превеликим удовольствием покидает Новгород или Тверь ради Петербурга, а Тулу или Калугу — ради Москвы. И обустраиваться, облагораживать малую Родину просто не хочет. Тем более что собственности как таковой у него не было долгие семь десятилетий».
 Иванцов, когда все это читал, ощущал двойственное чувство. С одной стороны, этот самый Вадим Веронский, сделал вроде бы очень полезное дело. Накапал на мозги потенциальным береговичам о. том, что их малая Родина, превышающая по размерам Швейцарию или Австрию, вполне могла бы быть чистенькой и ухоженной, если б не чертова Москва со своими царями и генсеками, поборами и ревизиями. С другой стороны, уж очень презрительно этот писака высказывался о России и подобострастничал перед Западом. Ну, и насчет Советской власти, конечно, дерьмом исходил. Хотя бы расшаркнулся чуток насчет того, что она его предков от черты оседлости избавила…
 И от этого, может, и праведного негодования Иванцову вдруг припомнилось, что Степа говорил о желательности сделать из областных журналюг одного живого героя и одного мертвого. Живым героем вполне мог бы стать Иван Шаманов, он же Полусиськин. А вот на роль мертвого Виктор Семенович с удовольствием утвердил бы Веронского.
 В принципе все это было совсем несложно сделать. Но и Шаманов, и Веронский были пока еще малозаметными людьми. Их надо было предварительно раскрутить. Сделать это нужно было через посредство областной телерадиокомпании «Береговия», но, разумеется, не высвечиваясь. Лучше всего будет, чтобы мысль о раскрутке Шаманова и Веронского пришла на ТВ от самого Главы. То, что после месяца-полутора трепа с телеэкрана Шаманову придется угодить в тюрьму, допустим, за незаконное хранение оружия, а Веронскому — пасть жертвой таинственного убийства, ни Главе, ни гендиректору ТРК сообщать, конечно, необязательно. Но подать этих ребят Главе надо обязательно. Ц лучше если напрямую, а не через кого-то.
 — Витюша, — позвала Ольга Михайловна, — тебя домогается господин Соловьев. Я сказала, что ты еще не пришел с работы,
 — Лучше бы соврала, будто я в район уехал. В Сидоровский хотя бы. А то теперь через полчаса опять перезвонит и будет так трезвонить до полуночи.
 — Не надо было давать домашний телефон.
 — Я и не собирался, Тихонов удружил.
 — Позволь, Витюша, дать тебе маленький совет. Этот взволнованный папа может наделать глупостей. Я знаю таких мужиков, они в том, что касается любимых детей, не менее эмоциональны, чем дамы. И столь же непредсказуемы в поведении. Помоги ему вернуть сына.
 — Не суйся в эти вопросы, ради Бога! Надо будет — вернем.
 — Как знаешь, — обиделась Ольга Михайловна, — я только посоветовала. Конечно, ты считаешь меня круглой дурой, но лучше уж я буду дурой, чем вдовой.
 — Ты думаешь, что Соловьев псих? Если хоть волосок с моей головы по его вине упадет, он своего парня увидит в разобранном состоянии. И он это понимает.
 — Ужас какой!..
 — Пора бы привыкнуть, милая.
 — Опять звонит.
 — Сейчас подойду. Иванцов снял трубку.
 — Алло.
 — Виктор Семенович, это Соловьев вас беспокоит, из Москвы.
 — Очень приятно, Антон Борисович, чем обязан?
 — Хочу вас кое-чем порадовать. И в гости напроситься по этому случаю.
 — А-а, так вы здесь, значит? А я думал, вы по междугородному…
 — Нет, я здесь. Через четверть часа могу подъехать.
 — Хорошо, подъезжайте.
 Иванцов этому визиту не обрадовался. Соловьев в планы работы на сегодня не вписывался. Иванцову хотелось еще немножко поработать над вырезками и продумать операцию по представлению Главе потенциальных героев борьбы за независимость Береговии. Но просто послать Соловьева по известному адресу или сделать это с вежливостью Иванцов уже не мог.
 После получения нескольких видеописем от Вани Антон Борисович, поразмыслив, сделал некоторые вложения в будущую экономику Береговии. Пока в размере одного миллиона долларов.
 Конечно, сделал он это не только из отеческой любви к наследнику. Плохой он был бы бизнесмен, если б не попытался выторговать кое-какие выгоды по жизни.
 Во-первых, ему продали по сходной цене контрольный пакет акций одного из самых доходных предприятий области — ликеро-водочного завода. Во-вторых, ввели в правление «Прим-банка». В-третьих, дали возможность создать риэлтерскую контору, чтоб вести операции с городской недвижимостью. Но самое главное — обезопасили дела Соловьева от наездов всяческих теневых структур. Степа, Фрол и ряд других авторитетных деятелей объяснили почтеннейшей публике, что трогать московского воротилу или забижать его людей строжайше запрещается, а те, кто это попробует игнорировать, будут уволены от жизни с выходным отверстием или без такового. Как всегда, конечно, нашлась борзота, которая не поняла с первого раза.
 Некий невосприимчивый к словам рэкетмен по кличке Лысый, неоднократно предупреждавшийся криминальным сообществом за беспредельные действия, изобразив из себя жутко крутую инстанцию (это при наличии двух пистолетов и трех двуствольных обрезов на десять человек команды), самонадеянно предложил свою крышу соловьевским риэлтерам. Но тем уже был выдан телефон, по которому следовало позвонить в случае подобной неприятности. Они позвонили, объяснили суть проблемы Фролу. Тому и десяти минут не пришлось выяснять, кто именно наехал. Фрол проявил определенный гуманизм в отношении незрелой молодежи, входившей в группировку Лысого. Их отловили в родном подвале, где эти романтики квасили после трудового дня, и отметелили в лучшем виде, но не до смерти. Так, не больше, чем до разбитых носов и синяков на роже, обойдясь без переломов ребер, вывихов челюстей и разрывов селезенки. Даже почки никому не отбили. Наиболее серьезно пострадал только один поклонник Брюса Ли, который пытался отмахиваться ногами и кричать «Ки-я!». Ему сломали голень и обеспечили сотрясение мозга. Кроме того, разумеется, отобрали у шпаны все стреляющее: не фига пушки носить, если пользоваться не умеете. Ножи тоже забрали, чтоб не баловались попусту. В общем, юношество отделалось испугом. Но Лысому, как вполне совершеннолетнему и ранее судимому, то есть уже знакомому с нормами блатного права, пришлось куда хуже. Темной ночкой его вывезли на городскую свалку, где он и был поутру обнаружен местными бомжами без каких-либо признаков жизни и мужского достоинства. Причем судмедэкспертиза установила, что сначала он был лишен второго, а уж потом первого.
 Был также неприятный случай, когда некий вполне легальный член правления «Прим-банка», то ли по наивности, то ли от недостатка опыта, вдруг решил выяснить, почему в его любимое заведение вписывается посторонняя фигура и что, собственно, «Прим-банк» будет с этого иметь. После того, как новенькая «тойота» этого любопытствующего господина пыхнула ярким пламенем, унося в небытие полста тысяч баксов — бедняга даже застраховать ее не успел! — член правления понял, что лишнее знание может оказаться вредным и для его личного здоровья.
 Так что отношения между Соловьевым-папой и будущей Береговией неуклонно укреплялись.
 Чем же Антон Борисович собрался порадовать Иванцова? Нынешний мир так устроен, что, когда тебе сообщают, будто желают порадовать, невольно возникает желание запастись валидолом или хотя бы валерьянкой. В это время позвонили с проходной поселка.
 — Виктор Семенович, к вам тут приехал господин Соловьев из Москвы, а с ним те иностранцы, что летом приезжали. Сноукрофт и Резник. Пропустить? Иванцов замешкался. А этим чего надо?
 — Пропустить. Только без машин. Пусть пешочком до дачи пройдут.
 Это позволяло подумать пять-десять минут. И прикинуть, за каким лешим принесло сюда эту заокеанскую братию.
 В прошлом году они приезжали в качестве потенциальных инвесторов и провели некоторое время в переговорах с Главой администрации, проживая в «Русском вепре» под крылышком Иванцова. Конечно, вкладывать что-либо всерьез они не собирались. Генри Сноукрофт был, по официальным документам, представителем зарегистрированной в США фирмы «Джемини-Брендан корпорейшн», а Лайон Резник (бывший Лев Моисеевич) числился его консультантом-переводчиком. Но Рындин имел другие сведения. Под крышей «Джемини-Брендан», как достоверно знали московские коллеги Андрея Ильича, пряталось частное агентство промышленного шпионажа. Оно содержалось весьма крутой международной мафиозной группировкой и активно торговало чужими промышленными секретами. Машиностроительный завод в облцентре имел такие секреты которые, как утверждалось, не имели аналогов в мире. Вот за ними-то и прикатил Сноукрофт. Впрочем, одновременно они с Резником пытались разыскать одну очень ценную вещь — икону Богородицы XIV века, в окладе из золота и бриллиантов, которая к тому же содержала в себе ключи от некоего сейфа в одном из швейцарских банков, а сама по себе была паролем, обеспечивающим доступ к сейфу. Это было задание частного заказчика, некоего Рудольфа фон Воронцоффа, потомка русских белоэмигрантов. Наконец, Лайон Резник собирался сделать совсем уж мелкий и чисто личный гешефтик, продав ныне покойному Курбаши давно устаревшую автоматическую линию для розлива водки в пластиковые бутылки.
 Насчет последнего возражений не было. Сменивший Курбаши Фрол, однако, дерьмовую линию брать не стал, ему намного дешевле удалось купить отечественную, сварганенную, кстати, на том же машиностроительном заводе в порядке конверсии. Правда, и Фрол, и ныне покойный гендиректор АО «Белая куропатка» Портновский все время шутили, будто автоматической линии не хватает стволов, чтоб использовать ее как установку залпового огня или средство дистанционного минирования, но тем не менее она работала и давала производительность в три раза больше штатовской.
 Что же касается остальных направлений действий американской парочки, то тут на их пути воздвиглись грозные фигуры Рындина и Иванцова. Припереть к стене Сноукрофта и Резника — они, видать, настолько поверили, что КГБ кончился, что конспирировались из рук вон плохо — оказалось нетрудно. Но брать их, сажать и устраивать показательный процесс смысла не было. Гораздо полезнее было приспособить их к продаже иконы, которая тогда была почти что в кармане у Иванцова. Но, увы, не повезло. Икона ушла совсем в другие руки, а Иванцов, хоть и усидел на своем месте, всецело попал в зависимость от Рындина и каких-то неясных, нечетко обозначавшихся сил, которые за ним стояли.
 В начале сентября прошлого года Сноукрофт и Резник, хоть и несолоно хлебавши, но вполне благополучно свалили в Штаты. Казалось, возвращаться в эту область им не просто стремно, а очень стремно. Во-первых, потому, что Рындин мог их самым официальным образом арестовать по обвинению в шпионаже, а во-вторых, потому, что появление лишних людей, много знающих о роли Иванцова в истории с иконой, было для этих людей чревато самыми неприятными последствиями.
 Но тем не менее рождественские каникулы Сноукрофт и резник опять провели в России. Правда, в область они не заявлялись, но побывали в Москве и там, как это ни прискорбно, законтачили с Соловьевым. Иванцов и Рындин об этом узнали незадолго до того, как Соловьев-младший попал в лапы Фрола. Информация — ее поставили Рындину его таинственные друзья — была отнюдь не утешительной. Американцы намеревались при помощи соловьевских связей в столице собрать кое-какие сведения по новым технологиям. В том числе вновь попытаться добраться до секретов машиностроительного. Соловьеву за посредничество должна была обломиться немалая сумма. Однако друзей Рындина волновало и кое-что еще. Прежде всего, не начнут ли Сноукрофт и Резник интересоваться фармацевтическими предприятиями и не полезут ли они носом в дела, связанные с наркотиками. Причем эти самые друзья что-то явно недоговаривали. Тогда, в январе. Сейчас все становилось яснее, особенно после появления неких «научных работников» на базе «Белой куропатки». Рындин и Степа знали много больше Иванцова — он все же ощущал себя несамостоя тельной фигурой, — но отнюдь не все. Ясно было, что люди, прибывшие к Фролу, делают нечто необычное и им надо помогать, ибо помощь будет хорошо оплачена. Нетрудно было догадаться, что исследования, которые развернулись на «оптовой базе», ведут люди, связанные с московскими друзьями Рындина.
 Но это прояснилось только теперь. До этого все было покрыто мраком. Ясно было одно: в случае появления Сноукрофта, Резника и Соловьева на территории области их следует ликвидировать. Теперь все переигралось. Соловьев был крепко поддет на крючок, но вот насчет его заокеанских дружков у Иванцова никаких инструкций не было. Позвонить Рындину? Да, это лучший выход. В конце концов, если попытаться скрыть этот визит, то могут произойти крупные недопонимания с Андреем Ильичом. А это — чревато.
 Рабочий номер не ответил. Для Рындина, который иногда торчал на работе до и после полуночи, это было странно. Иванцов набрал домашний. Трубку сняли тут же и не жена, не сын, не невестка, а сам. Будто ждал звонка.
 — Добрый вечер, — отозвался Рындин. — Хочешь сообщить, что гостей встречаешь?
 — Уже доложили? Или подслушал?
 — Работа такая, Виктор Семенович. Ничего не поделаешь Но ты не беспокойся. Хорошо, что сообщаешь, пусть и с небольшим опозданием. Побеседуй с ними. Ежели что попросят ничего не обещай, но и не отрубай начисто. Упирай на то, что думать будешь. Будут чем-нибудь грозить, напомни, что у нас тут не Москва и не Миссурийщина с Оклахомщиной.
 — А если этот взволнованный папа возьмет да и шарахнет меня тут, в родном доме?
 — Он не псих. Но можешь на всякий случай вооружиться. Подстраховать мы тебя успеем.
 Залаяли обе овчарки, что означало: гости на пороге…

 КОНТАКТ

 Нет, конечно, психом Соловьев не был. Он прекрасно понимал, что никакие силовые варианты невозможны, и не относился, вопреки предположениям Ольги Иванцовой, к тем мужчинам, у которых эмоции преобладают над разумом. И сюрприз — приезд в компании Сноукрофта и Резника — действительно можно было рассматривать как приятный.
 Еще во время прошлогоднего визита Иванцов приметил, что Сноукрофт, постоянно общаясь с собеседниками через переводчика, то есть через Леву Резника, и не произнося ни слова по-русски, наверняка понимает все, что говорится на русском языке. Правда, прямых доказательств тому не было, а Резник упорно убеждал, что его патрон языка не знает совсем, но Иванцов был калач тертый. Он хорошо соображал, и интуицией его Бог не обидел.
 Нынешняя встреча началась с ничего не значащего разговора о погоде, грядущей весне, видах на урожай и президентские выборы. Помаленьку употребляли коньяк, который выставил на стол хозяин. Все это продолжалось минут десять, не меньше.
 Иванцов такого начала, по правде сказать, не ожидал. Он ведь всегда считал, что у американцев время — деньги, а потому они сразу будут брать быка за рога. Но не угадал. В этот раз темп и тему беседы диктовал Соловьев. Он постепенно, словно бы обжечься боялся, подбирался с краешка к горячей каше.
 Настоящий разговор начался с того момента, когда Соловьев, чуть-чуть замочив губы в коньяке, поставил на стол рюмочку и произнес:
 — Знаете, Виктор Семенович, мне в Москве для вас привет передали. От Петра Петровича, который теперь во Франции живет.
 — Не помню такого, — произнес Иванцов, хотя отлично понял, о чем идет речь.
 — Да бросьте, наверняка помните. Он ведь вас, как ни странно, почитает своим вторым отцом. Благодаря вам он как бы заново родился и живет новой жизнью. Гладышев его фамилия. Вспомнили?
 — А-а-а… — хлопнул себя по лбу Иванцов, будто внезапно на него нашло просветление памяти. — Да-да-да, Гладышев…
 — Так вот, один человек со Старой площади, от которого кое-что зависит, передавая этот привет, очень просил вас не забывать, что Петр Петрович прекрасно себя чувствует и находится в полной безопасности. Я, конечно, немного поплакался насчет моих семейных неприятностей, но он меня утешил. Ване, если вы его отпустите, ровным счетом ничего не угрожает. Мне даже не придется покупать ему справку о невменяемости. Поэтому он настоятельно советовал вам принять самые энергичные меры к тому, чтоб он в течение суток оказался у меня. Иначе вам лично придется со многими благами жизни расстаться.
 — Да, это все очень серьезно, — кивнул Иванцов, — но вы ведь представляете, что может произойти с вашим сыном, если у нас расстроятся отношения? Ведь эти бандиты, которые его удерживают, на все пойти могут.
 — Представляю, и поэтому настоятельно прошу, чтоб вы им передали, если у вас есть такая возможность, чтоб они с ним обращались аккуратно. Пусть взвесят, прикинут, что найдут, что потеряют… У вас дочка в каком вузе учится? В Российском гуманитарном университете, кажется? Вы, кстати, давно с ней виделись?
 — Не очень… — Иванцов уже понял многое.
 — Мне тут знакомый офицер из милиции сообщил, что ей по телефону угрожают. Москва нынче жуткая стала. То один маньяк бродит, то другой. Насилуют и убивают. Побеспокойтесь, позвоните ей на квартиру. А то мало ли что…
 — Понятно, — вздохнул Иванцов, — значит, наше сотрудничество выходит на уровень товарного обмена?
 — Конечно. Законы рынка везде действуют. Ты мне, я тебе.
 — Не очень эквивалентный этот обмен получается. Вы-то сына домой увезете, а моя девочка в Москве останется. Не бросать же университет! А потом ей угрожать начнут, если вы вдруг захотите еще какие-то условия выдвинуть…
 — Не преувеличивайте. Я же меру знаю. И потом Я ведь помню, что вы вполне благородно предоставили мне в городе режим наибольшего благоприятствования. Кроме шуток, мне это очень выгодно. Правда, не очень ясно, что вы там сделали с моим миллионом, но то, что он в поле зрения налоговой инспекции не попал, меня очень устраивает. Да и объяснить его происхождение мне было бы трудно…
 — Рад, что вам хоть чем-то помогло сотрудничество с нами, — проворчал Иванцов.
 — Знаете, Виктор Семенович, я вовсе не против этого сотрудничества. Просто зачем нам его строить в режиме экстремальных ситуаций? Мы познакомились, оценили деловую хватку, немного пощекотали друг другу нервы — и довольно. Пора выработать и другой режим взаимодействия. Вот, например, привез я к вам сюда мистера Сноукрофта с милейшим Левой, у которых имеется ряд очень интересных предложений. Я знаю, что в прошлом году у вас по разным причинам контакты прекратились, но ведь все течет, все изменяется…
 — Да, — мрачновато согласился прокурор, — многое поменялось, но вот насчет возобновления контактов у меня по-прежнему сохраняются сомнения.
 — Всякая личность имеет право сомневаться, — улыбнулся Соловьев. — Другой вопрос — пойдут ли ей на пользу сомнения? А уж тем более — категорический отказ, если он, не дай Бог, последует?
 — Совершенно верно. Поэтому выслушать и обсудить предложения ваших американских друзей я не откажусь, хотя и гарантировать, что приму их сразу же, без оговорок, не могу.
 — А этого никто и не требует, — вступил в разговор Резник. — Мистер Сноукрофт реалист, он уже неплохо ориентируется в русских делах, и все здешние сложности для него секрета не составляют. Конечно, продолжать работу по прошлогодним направлениям мы уже не будем. Я имею в виду икону и участие в строительстве винзавода в Лутохино. Это пройденный этап. Насчет машиностроительного завода от вас потребуется одно — невмешательство. То есть вам и товарищу Рындину следует избегать повторения прошлогодних финтов. Не надо нас хватать, не надо прослушивать наши разговоры с главным технологом машзавода. Не надо делать абсолютно ничего — и за это абсолютное бездействие можно получить приличные деньги.
 — Конкретнее?
 — Начальная стоимость этой услуги — двадцать тысяч баксов. Можем рассмотреть встречное предложение.
 — Это на двоих? — прищурился Иванцов.
 — Нет, разумеется, каждому. Вам и Рындину.
 — Мне лично больше нравится двойная сумма, а что скажет Рындин, просто не могу себе представить. Знаете ли, господин резник, понятие «преступное бездействие» из уголовного права никуда не делось. Мне с моим аппаратом несколько проще работать, чем Рындину. Вы, как бывший советский гражданин, должны понимать, что такое наши спецслужбы, какая у них серьезная система внутреннего контроля и насколько внимательно у нас работают с иностранцами. А вы в прошлом году элементарно засветились. Очень может быть, что вас ведет непосредственно Лубянка, а заодно, кстати сказать, проверяет на вшивость областное управление. У меня, между прочим, в прошлом году даже были сомнения насчет того, что вы настоящие американцы…
 — Вы что, считали нас чекистами? — расплылся в улыбке Лева.
 — А почему бы и нет? Например, мне на сто процентов ясно, что мистер Сноукрофт скрывает свое знание русского языка. Ну а что касается вас. Лев Моисеевич, то тут и вовсе…
 — Но теперь у вас нет таких сомнений?
 — Сомнения всегда остаются. Хотя Рындин вас хорошо отработал, и вы действительно представляете «Джемини-Брендан корпорейшн». Однако значительно сложнее определить, не является ли «Джемини-Брендан» дочерней фирмой бывшего КГБ. Догадываюсь, что таких контор по всему миру немало работает. Может, вас уже сняли с прямого финансирования, на хозрасчет, так сказать, перевели…
 — Давайте все-таки не будем лишними подозрениями отягощаться, — сказал Соловьев. — Вы прекрасно знаете, что Сноукрофт и Резник на ФСБ не пашут. Если б вас собрались утопить, то не стали бы слишком мудрить. Компромата на вас и на Рындина больше чем достаточно. Пару недель назад я еще об этом мало что знал. Зато теперь знаю, что сковырнуть вас отсюда ничего не стоит. Мне уже известны почти все люди, которые по каким-то своим соображениям не дают этого сделать. Они высоко сидят, и подружиться с ними мне лично будет трудно. И Дорого в чисто денежном выражении. Но, если надо, я на эти затраты пойду.
 — Сковырнуть ничего не стоит, а затраты большие… — прицепился к словам Иванцов. — Вы, Антон Борисович, по-моему считаете, что для вас, «нового русского», ничего невозможного нет. Не ошибитесь, пожалуйста. Конечно, к верхам подходов много, но с некоторых лестниц лететь очень высоко. И больно.
 — Господа, — заторопился Резник, — давайте не обострять. Тем более что мы уже начали конкретные вопросы обсуждать.
 — Да, — сказал Сноукрофт, до этого не произносивший ни слова, — лутше говорит конкретик.
 — Значит, все-таки вы по-русски понимаете? — осклабился Иванцов.
 — Немношко, — сверкнул зубами Сноукрофт, — но я не ест Кей-Джи-Би. И не Си-Ай-Эй тоже. Просто бизнесмен.
 — Хорошо. Вы мои конкретные цифры слышали? По вопросу о машзаводе?
 — Иа. Сорок тысяч, итс коррект?
 — Правильно поняли. Оунли фор ми. — Иванцов кое-что помнил из английского.
 — Какой прайс Рындин?
 — Это надо у него справляться. Не меньше, во всяком случае.
 — О'кей. — Сноукрофт перебросился с Резником парой быстрых фраз, после чего Лева объявил:
 — Значит, так. У нас верхний предел — сто. На двоих. Если сможете поделить поровну — ваше право. Если сможете надуть Рындина, берите хоть девяносто.
 — Надо поговорить. Меня такой расклад устраивает.
 — Когда можете дать окончательный ответ?
 — Не раньше, чем завтра. После встречи с Рындиным.
 — Хорошо, — сказал Соловьев, — позвоните мне в гостиницу вот по этому телефону, договоримся, где встретиться.
 — Теперь перейдем ко второму вопросу. — Резник переглянулся со Сноукрофтом. — Он более сложный, но и выгоды сулит покрупнее.
 — Иногда сложности заставляют отказываться от выгод, — заметил Иванцов, — но послушать можно.
 — У нас есть информация, правда, весьма смутная и непроверенная, что на территории области существует некая лаборатория, в которой ведутся работы по созданию принципиально новых психотропных препаратов. Это не наркотики и не транквилизаторы, а что-то совсем необычное. Причем те, кто ориентировал нас на поиск этой лаборатории, считают, что работы находятся в стадии, условно говоря, клинических испытаний.
 — И что интересует ваших заказчиков? — скромно поинтересовался Иванцов. — Подтверждение факта существования лаборатории? Мне лично о ней ничего не известно. Рындин, допускаю, может что-то знать, но вовсе не обязательно. Эта лаборатория государственная или частная?
 — Она может не иметь никакого официального статуса. Ее могут даже на пивзаводе разместить.
 — Вообще, за прошлый год у нас в области было ликвидировано пять подпольных лабораторий по производству наркотиков, — сообщил Иванцов, — но там ничего необычного — простая переработка маковой соломки. Два дела уже переданы в суд.
 — А в этом году?
 — В этом году пока ничего не находили. У нас вообще стараются не связываться с производством чего-либо. Мы ведь расположены на «северном» маршруте транзита наркотиков из Азии на Запад. Потребителей героина у нас немного, слишком дорогой. Анашу курят побольше, но тоже не шибко. Здесь не Юг, у нас больше к водке привыкли.
 — Я же сказал, Виктор Семенович, речь идет не о наркотиках.
 — А о чем? Вы, Лева, задаете задачу из старой русской сказки: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Представьте себе, что я завтра встречусь с Рындиным и сообщу ему, что вы ищете неведомо какую лабораторию, неизвестно что производящую. Он на меня посмотрит как на дурачка.
 — Виктор Семенович, я вам голову могу дать на отсечение, что и вы, и Рындин хорошо знаете, где эта лаборатория находится. Может, насчет того, что именно там делают, вы и не в курсе, но о самом факте наличия лаборатории осведомлены. Или по крайней мере можете узнать в кратчайшие сроки.
 — На что мы сможем рассчитывать?
 — Все зависит от объема информации, которую вы нам предоставите. За образец препарата — пятьдесят тысяч долларов, за полный цикл технологии — миллион. С добавкой отчета об итогах клинических испытаний — полтора.
 — Соблазнительно. Придется подумать и посоветоваться.
 — Об итогах раздумий сообщите при нашей новой встрече.
 — Естественно. Думаю, что можно перейти к третьему пункту, мистер Сноукрофт?
 — Иес, ю мей.
 — Это самый деликатный вопрос, Виктор Семенович. Он касается уже не только технологических, но и политических проблем. Вообще, мы с мистером Сноукрофтом в политику не лезем, это не наш профиль, но в данном случае с нами связался один заказчик, которого интересуют вопросы прямых (Лева очень сильно нажал на слово «прямых») инвестиций в экономику области. У него есть свои источники информации, небольшой аналитический центр, но нет прямого контакта с ключевыми фигурами — такими, как вы, например. Поэтому он попросил нас кое-что уточнить из первых уст.
 — Если смогу, то уточню. В рамках возможного, конечно.
 — Ну, невозможного мы требовать не собираемся. Так вот, нашего заказчика интересует перспектива отношений вашей области с федеральными властями в условиях приближающихся выборов и возможных вариантов их исхода.
 — А почему вы этот вопрос мне задаете? Я ведь не Глава администрации, не председатель областной Думы. Мое дело — блюсти законность. Будут нарушения закона о выборах — возбудим уголовные дела. Начнутся беспорядки — привлечем организаторов к ответственности. А если все пройдет нормально и тихо — моя роль минимальная.
 — Виктор Семенович, — вмешался Соловьев, — не надо овечку изображать. Глава в этой области фигура скорее номинальная. Это ежу ясно. Может, он сам о себе и более высокого мнения, но это только по недостатку ума и избытку номенклатурной спеси.
 — Это ваша личная оценка. А у меня нет оснований считать, что я пользуюсь большим влиянием на областные дела, чем Глава. У меня, согласен, участок работы просторный, ответственный, но имеет строго обозначенные границы. Каких-то «сверхполномочий» я не имею.
 — Может, это и так, но все же знают, что не место красит человека, а человек место. По оценкам аналитиков нашего клиента, вы являетесь вторым-третьим человеком по степени влияния на общую обстановку в области, — улыбнулся Резник. — После Рындина вы идете наравне с Тихоновым.
 — Порадовал бы Эдуарда Сергеевича, — хмыкнул Иванцов, — но боюсь, что он подумает, будто я издеваюсь.
 — Ладно, — сказал Резник, — оставим все аналитические разработки в стороне. Предположим, что у нашего клиента просто сложилось мнение, будто в вашей области идет подготовка общественного мнения к возможному изменению статуса области и даже — я могу это допустить? — к решительному изменению отношений с Федерацией.
 — Говоря по-русски, — нахмурился Соловьев, — к провозглашению независимости.
 Иванцов закатился хохотом. Сыграть веселье ему было не так уж и просто, но получилось довольно натурально.
 — Наверно, это они такой вывод из публикаций в прессе сделали, — предположил Иванцов, отсмеявшись. — Ну, пишут разные народные витии с подачи профессора Бреславского, что, мол, в древности Москва Береговию завоевала, притесняла пятьсот лет и сейчас налогами задавила, предпринимательству палки в колеса ставит… Но писать ведь не запретишь, у нас свобода слова как-никак утвердилась на практике.
 — И это не значит, что в определенных кругах взят курс на реальное изменение отношений с Москвой?
 — Не думаю…
 — Жаль, если так, — Резник потеребил свою бородку, — потому что клиент, которого мы представляем, возлагал на это кое-какие надежды. Он давно задумывался над возможностями вложения капитала в России, но его пугает неопределенность и непредсказуемость поворотов в политике такой огромной страны. Кроме того, иерархический огромный госаппарат и сложное налогообложение.
 — А в маленькую Береговию он бы вложил? — прищурился Иванцов.
 — Больше того, — доверительно сказал Лева, — он смог бы пролоббировать в международных кругах ее признание де-юре.
 — Это кто ж такой? Князь Мира? — усмехнулся прокурор.
 — Не все ли вам равно, Виктор Семенович? Ведь, как я понял, его данные о возможном сепаратизме в Береговии неверны…
 — Знаете, Лев Моисеевич, всякие данные до определенной степени неверны. То есть какая-то часть сведений недостоверна. Вместе с тем в каждой информации присутствует определенный процент достоверного. Вопрос в соотношении достоверного и недостоверного. Сейчас у меня маловато достоверной информации о вашем, так сказать, клиенте. Если вы мне побольше сообщите, то можно будет и относительно сотрудничества подумать…

 БРАТЬЯ

 — Притормози, — велел шоферу облвоенком Сорокин. «Уазик» приткнулся к смерзшейся куче подтаявшего за день снега. — Пожалуй, нет тебе смысла меня ждать. Езжай с Богом, я пешочком дойду.
 Водитель спорить не стал. Он знал, что полковнику от магазина «Олимпик», в который он вроде бы собирался, всего ничего до дома. На машине дольше. Напрямую не проедешь, надо кругами добираться. А тут прошел через магазин, свернул во двор — и дома.
 Было около шести вечера, темнота уже окутала улицы, зажглись фонари. Народ густо шел по улицам, возвращаясь с работы.
 «Уазик» укатил, а Юрий Николаевич отправился в магазин. Особого интереса к прилавкам он не проявлял. В «Олимпике» продавали спортивные товары. Народу было немного. Цены уж больно кусались. Может, и стоило полковнику приобрести себе какой-нибудь тренажер за полтора-два миллиона, чтоб согнать жирок, который начал постепенно наползать на матерую фигуру, но денег таких при себе не имелось. К тому же сомнительно, чтоб до этого тренажера удалось когда-нибудь добраться. Спортом заниматься на военкомовской должности было некогда. Впереди уже маячил весенний призыв, из Чечни опять приходили цинки, привозили покалеченных пацанов, и надо было со всем этим разбираться. Потому что мамы и из облцентра, и из других городов области, и из сел, к которым привозили упаковку с «грузом 200», знать не хотели, что военком их детей в Чечню не посылал. И те, чьи парни возвращались без ступни, без руки, парализованные или потерявшие разум после контузии, тоже изливали весь гнев на него, выстояв очередь в приемной. Но ведь он действительно никого в Чечню не посылал. И в Таджикистан, и вообще во все места, откуда приходили гробы. У него был план и команды, за которыми приезжали «покупатели» из войск и везли куда-то. А уж там, на месте, другие люди в погонах решали, кто должен ехать на север, а кто на юг.
 Да, взятки он брал. И не раз. Потому что жить иной раз было больше не на что. Зарплата могла задержаться на месяц, на два и на три. А у полковника были неработающая жена, две дочки, учившиеся в институтах, и сын-школьник. Все это когда-то вполне кормилось на те 300-400 рублей, которые Сорокин получал в войсках. Теперь, несмотря на положенную семизначную зарплату, концы с концами сводились плохо. Пайковых он тоже давно не видел. И когда чей-нибудь папа или брат в цветном пиджаке или в кожаной куртке, поговорив о сложностях жизни и талантах кандидата на отсрочку от призыва, доставал из «дипломата» с золотистыми замками конвертик, где прятались десяток-другой бумажек с портретами Франклина, ни отводить «руку дающего», ни орать не хотелось. Хотелось брать.
 Пройдя через магазин, Юрий Николаевич действительно свернул во двор. По прямой до родного подъезда оставалось метров сто, не больше. Но пошел он не прямо, а немного наискосок. Там, у небольшого скверика с детской снежной горкой, стояла серая «шестерка». Прежде чем подойти к автомобилю, военком несколько раз глянул по сторонам. Задняя левая дверца при приближении полковника гостеприимно открылась.
 — Садись, — пригласили из темноты кабины. Полковник, еще раз оглянувшись, влез на заднее сиденье. — Здорово, Юрик, — сказал тот, что сидел у правой дверцы. Разглядеть его лицо было сложно, только борода просматривалась на фоне окна. За рулем был еще один, в куртке с поднятым воротником и вязаной шапочке.
 — Привет, — отозвался полковник. — — Вы с дачи ушли?
 — Ушли. Спасибо, что предупредил. Рындин хоть и засветил нас, но в этот раз, похоже, проспал.
 — Надо вам вообще отсюда исчезать. И по городу не мотаться.
 — Правильно, Юрик. Очень логично. А еще лучше лечь в гроб и не шевелиться. Все равно помрешь когда-нибудь.
 — Мое дело — сказать. Тебя ведь все равно не переубедишь.
 — Это точно. Я, в отличие от тебя, власовскую трехцветку на рукав никогда не нашью. И пальтишко это натовское носить бы не смог. Не говоря о «чернобыльской курице» на тулье.
 — Строгий ты больно, Сережка. Что, я должен был без пенсии уходить? А семья? Пацан, девки? Жить где? И на что?
 — Ладно, чего тебя теребить! Не один ты такой. Одни в августе семьи пожалели, другие — в октябре. Сейчас тоже жалеют. Их мордой в грязь, а они сапоги лижут. Им деньги не платят, кому-то капитал накручивают, а они только ноют. Но проголосуют как положено, потому что опять же семьи пожалеют. Быдло вы трусливое, а не офицеры.
 — Зачем ты? Тебе чего надо? Кровищи? Так ее и без того хоть залейся. Сорок пять трупов за прошлый год. За весь Афган столько не набралось, за девять лет! И почти у каждого — мамка. Которая его вовсе не в цинке хотела встретить.
 — А ты еще не понял, что служишь тем, кто хотел бы этих трупов побольше видеть? Ведь и Приднестровье, и Абхазия, и Чечня, и Таджикистан — это все последствия того, что мы из Афгана ушли. У меня два года назад далеко отсюда был разговор с двумя гэдээровцами. Знаешь, чего наслушался? «Продали вы нас! Горби ваш — шайзе! Да если б он не помешал, гросфатер Эрих всех бузотеров разметелил бы. И эти баварские свиньи ржали бы над нами сейчас: дескать, коммунизмом завоняло осей в гаштет зашел…» Молодые, кстати, парни. Лейтенант и обер-лейтенант Фольксармее. Их в «Бундесвер-ост» приглашали, даром что они в СЕПГ состояли. Не пошли. Присяге изменять не стали. Хотя там и зарплата, и условия на порядок получше, чем в ННА были.
 — Ничего, небось теперь локти кусают, — проворчал военком.
 — Нету их уже. Умерли, но не сдались. И не продались!
 — А ты? К Дудаеву в наемники поперся? Мне ведь Рындин сказал, какой ты Чижик…
 — Наемником… — мрачно проворчал Сергей. — Да, дурака свалял. Не понял, что все это — из одного кармана. Да и вообще, себя переоценил. Подумал, что смогу все это повернуть как надо. Полста через год будет, а не сообразил.
 — Так чего ж ты, сукин сын, мне глаза колешь? Я по крайности в своих не стрелял.
 — Ладно. Еще не вечер. Может, и тебе придется.
 — Не каркай! И вообще, говори, зачем звал? Мне домой, к семье пора.
 — Хорошо. Вопрос обычный: чем тебя Рындин озадачил?
 — Велел встретиться с председательницей местного комитета солдатских матерей. И предложить ей провести работу с матерями призывников весеннего призыва. Пусть организуют кампанию за направление призывников служить в пределах области. То есть в основном в дивизии Прокудина. В ней сейчас, между прочим, немногим больше половины штата мирного времени укомплектовано.
 — Интересно. Если их призовут в мае-июне, то до выборов большинство и месяца не прослужат. Не шибко мощная поддержка.
 — Но Рындин не говорил, когда конкретно придется выступать. Ведь не сразу же после шестнадцатого… Тем более кандидатов много, может и второй тур быть. А потом, я думаю, кто бы ни победил, сразу на области не набросятся. К осени призывники оперятся…
 — Все равно это ерунда, братишка. Ты не хуже меня знаешь, что более-менее приличный солдат получается только года через полтора, не меньше. А из этих недокормышей, которые К тому же успели прокуриться и пропиться, полноценного бойца можно сделать года за три. Год лечить, год откармливать и год обучать… Догадываюсь я, конечно, где тут собака зарыта, но тебе мозги забивать пока не буду.
 — Что надо Рындину об этой встрече рассказывать?
 — Сообщи ему, что я интересовался настроениями среди офицеров и призывного контингента, а ты мне говорил примерно то, что на самом деле. То есть что зарплатой недовольны, но верность хранят. Будет справляться насчет того, куда мы ушли с твоей дачи, — скажи, что прямой вопрос задать побоялся. Но при этом, однако, заметь, что видел в машине районную газету «Сидоровский вестник». Интересно, как он отреагирует на твое предположение, что моя новая база — в Сидоровском районе.
 — А не слишком уж в лоб?
 — Нет. Ты предположишь, а не станешь утверждать. Он сам захочет проверить.
 — Если он тебя уже не вычислил.
 — Нет, тогда бы я с тобой уже не разговаривал. Вообще-то, он эту игру затеял неспроста и не по своей инициативе. Сделал из тебя агента-двойника, хотя мог бы, наверно, попробовать меня сцапать. Прямо сейчас, допустим.
 — Я догадываюсь, почему. Начнет брать, а я в машине. По ошибке могут подстрелить. Облвоенком — не пешка. Окружная прокуратура явится, а то и главная военная. Им сейчас подобный шухер никак не нужен. Опять же он еще не просчитал, кто ты и с кем ты. Так что они тебя долго водить будут.
 — Резонно. Хотя кое-что в его поведении я все-таки не понимаю. А потому передай-ка ты ему, что следующую встречу мы проведем в другом месте. В каком — сообщу позже.
 — Ну, все. Мне пора. Счастливо тебе, братан!
 Полковник вылез из машины и пошел в направлении дома №23 по улице Катукова.
 — Поехали! — велел своему водителю Сергей Сорокин. — Их машина ждет у выезда из подворотни на улицу Катукова. Надо им обязательно показаться. Чтоб не думали, будто мы ощущаем контроль.
 — Понял, — отозвался шофер.
 «Шестерка» объехала сквер, прокатила через проходной двор и вывернула в подворотню. Затем — на улицу Катукова. Сорокин обернулся.
 — Пошла. «Волга», 27-09. Серая.
 — Вижу.
 — Прибавь немного. Посмотрим, как они двигаются. «Шестерка» пошла на обгон здоровенного трейлера, пролетела перекресток за секунду до желтого. «Волга» отстала. Мигалки у нее не было, а ломиться на красный через поток машин ринувшийся по Свято-Никольской, — изрядный риск.
 — Направо, в проходной, — распорядился Сорокин.
 — Понял.
 Свернули, прокатили сквозь двор, выехали на Стрелецкую улицу, узенькую и извилистую. На ней и вовсе машин не было.
 — Чистенькими едем, — сказал водитель. — С Катукова сюда поворота нет. Перекопано.
 — Все равно эту пора оставлять. В переулок вон у того фонаря. Перемяв снег, хребточком загораживавший въезд, вкатили в этот закрученный, непроезжий переулок.
 — Блин, — проворчал водитель, объезжая очередной сугроб, — тут уклон чуть не под сорок пять градусов… Если заюзим — хана.
 — Глуши. Покатались — и хватит.
 Мотор стих, «жигуль» уткнулся носом в очередной сугроб. Выскочили из машины, заторопились вниз.
 Переулок вывел на берег реки.
 Сорокин решительно двинулся к одному из черневших на берегу жестяных гаражиков, где приречные жители хранили зимой свои моторки. Отпер висячий замок, открыл створки. Рядом с «казанкой», лежавшей кверху брюхом на козлах, стоял снегоход «буран».
 — Взяли, — приказал Сорокин, — выкатываем на лед! Гараж за собой заперли. Пока Сорокин запирал, водитель заводил «буран».
 — Ну, пускай нас Андрей Ильич по дорогам шукает… — хмыкнул Сергей Николаевич, усаживаясь за спину водителя. — Арриба, компаньеро! Поехали!
 «Буран» сорвался с места и, пробуравив тьму над замерзшей рекой лучом фары, понесся по заснеженному льду, лихо подскакивая на торосиках, проскочил под автомобильным мостом и вскоре скрылся за поворотом рассекавшей город реки…

 ПОСЛЕДЕЙСТВИЕ

 Валерка открыл глаза с трудом. На веки будто пули кто-то наклеил. Тяжелющие, свинцовые. И голова была такая, что от подушки не поднималась. В суставах, мышцах, позвоночнике — ныло. Сердце тюкало, но как-то лениво, в полторы секунды раз.
 Память тоже работала вяло, перебирая какие-то неясные, мутноватые картинки, на которых запечатлелась не то реальность, не то сон. Какие-то отрывки, обрывки, куски без конца и без начала, которые никак не собирались во что-то понятное и
 Последовательное.
 Глаза видели вокруг в общем и целом обычную обстановку. То есть ту самую комнату, где они с Ваней обитали уже полтора месяца. Ваня тоже лежал на своей койке и уже хлопал глазами, но и у него самочувствие было явно ниже среднего…
 — Ты как? — спросил он голосом того самого дистрофика из анекдота, который просил: «Сестра, сестра, закройте дверь, с горшка сдувает!»
 — Спасибо, хреново, — примерно таким же голосом ответил Русаков. — Будто три пол-литры сразу выпил — и похмелюга… .
 — Ни черта не помню, — признался Ваня, — каша какая-то в голове. Какие-то врачи, какой-то кросс, стрелял по бутылкам вроде бы… А когда, что после было, что до того — полный мрак.
 Валерка, кряхтя, сел, покрутил чугунной башкой. То, что вкратце изложил Ваня, очень соответствовало и его собственным ощущениям. Мозга за мозгу заходила и мозгой опутывалась.
 Попробовал копнуть там, поглубже в голове, разобраться с тем, что было раньше. Тут было проще. Все выглядело более-менее понятным. Сбежали с Ваней из части, постреляли банду, забрали Тятю и приехали к Фролу. Это помнил. Дальше расстреляли Тятю и стали обучаться под началом Вики — тоже все понятно. Припомнилось и совсем недавнее — ночное вождение на аэродроме, возвращение по лесной дороге, неожиданный налет… Но совсем нечетко помнилось, когда именно это было. Вчера, позавчера, третьего дня? Или вообще на той неделе?
 Дальше какие-то новые рожи вспомнились: Зинаида Ивановна, Клара Леонидовна… Или нет, Леопольдовна, кажется. Какой-то мужик, иностранец в ватнике. А их когда в первый раз увидел? До того налета по дороге с аэродрома или нет? Может, все-таки после?
 Ваня тоже присел на кровати, свесил ноги. Попробовал встать, шатнулся, судорожно цапнул спинку койки, вновь уселся.
 — Закружило, — виновато пробормотал он, — ноги как сосиски, будто и костей нет. Не держат…
 Валерка решил попробовать, как у него получится. Сначала передвинулся к спинке койки, потом уцепился за нее. Пол и вся окружающая обстановка начали крутиться по часовой стрелке.
 Такое с Валеркой было только один раз, когда он однажды на спор, еще в седьмом классе, нюхнул какой-то дряни, принесенной в школу оболтусом постарше. Точно так же поплыл. Только тогда упал, а теперь с трудом, но все-таки смог сесть на кровать.
 — Точно, — подтвердил он Ванино заявление, — кружит.
 — Может, это от укола? — скорее сам у себя, чем у Валерки, спросил Ваня.
 Укол… Был какой-то укол. Только вот когда? Вчера? Неделю назад? Припомнились опять лица Зинаиды и Клары. Кто из них укол делал? И сразу же зазудело на коже, вспомнились таблетки-датчики, электрический щекот в позвоночнике. Что было потом?
 — Надо же, — произнес Ваня, — мне во сне снилось, будто мы Вику обогнали. Так бежали классно! А ты вообще ее на два круга обошел.
 — Я помню, — ответил Валерка. — Ты — на круг, а я — на два.
 — Так не бывает… — вяло произнес Ваня.
 — Конечно, — кивнул тяжеленной головой Русаков, — обгонишь ее, пожалуй…
 — Я не про то, — возразил Ваня, — мы не могли один и тот же сон видеть. Так не бывает.
 — Верно, — согласился Валерка, — один и тот же сон — это не сон. А как стреляли, ты помнишь?
 — Помню, только не помню, до бега или после.
 — По бутылкам?
 — Сначала по бутылкам, а потом — по мишеням… Или наоборот.
 В это время открылась дверь, и появились две незнакомые девицы в камуфляжных куртках, из-под которых проглядывали белые халатики. Они вкатили в комнату никелированные, явно импортные инвалидные коляски. Поверх спинки каждой из колясок лежало нечто вроде теплого спального мешка с капюшоном.
 — Здравствуйте, мальчики! — произнесла одна из девиц.
 — Здрассте, — отозвался Валерка.
 — Как здоровье? — Это уже вторая спросила.
 — Поем и пляшем. — Ваня попробовал пошутить, хотя с удовольствием бы сейчас помер.
 — Понятно, — улыбнулась то ли одна девица, то ли обе сразу. Точно Валерка сказать не сумел бы: у него в глазах отчего-то помутнело.
 — Какие слабенькие! — произнесла одна из девиц. — Подхватывай, Катюха!
 Наверно, в другое время Ваня порадовался бы, что такие симпатяжки его под плечи берут и нежно всовывают ногами в мешок, а потом усаживают на коляску. И Валерка, с которым такую же операцию проделали, тоже ощутил бы кое-какой подъем жизненных сил. Но сейчас у них даже головы на плечах с трудом держались, так что обе блондиночки им были, откровенно говоря, до фени.
 — Погрузили? — В комнату вошла строгая и мрачная Зинаида Ивановна.
 — Так точно, — отрапортовала девица, которую товарка назвала Катюхой. — Куцы катить, гражданка начальница?
 — Следом за мной, — без улыбки ответила Зинаида, — и поосторожнее. Не торопясь.
 В мешке сидеть было очень тепло. И даже уютно. Валерка откинулся на спинку коляски. Если б не капюшон, голова у него откинулась бы назад. Но капюшон башку поддерживал и не давал ей никуда заваливаться. Валерка даже глаза прикрыл и маленько вздремнул, пока их катили по темному двору к складу-лаборатории. Охранник открыл ворота, девицы завезли коляски во дворик, потом в двери.
 Это все Валерка не видел, а так, ощущал где-то вне себя. Он открыл глаза только в той же самой комнате с компьютерами и ложементами. Припомнил: вроде бы здесь уже бывать доводилось, но подробностей в мозгах не записалось.
 Конечно, самим улечься в ложементы им ни за что не уда-. лось бы. Эту операцию проделали сестры, которые извлекли ребят из мешков и сняли с колясок. Когда девицы укладывали Ваню в ложемент, тот вспомнил, что видел какую-то картину на религиозный сюжет, автора которой запамятовал. Это полотно называлось не то «Уложение во гроб», не то «Положение во гроб». В образе пока еще не воскресшего Спасителя юный Соловьев инстинктивно почуял что-то родное, во всяком случае, похожее на текущую ситуацию. Малограмотный Русаков живописью не интересовался и даже не знал, что существует такая картина. Но ощущение, будто его определяют в гроб, возникло и у него.
 Появилась Леопольдовна с уже знакомой пшикалкой и стала налеплять противные клейкие датчики. В это же время Зинаида орудовала у компьютера. Когда обе машины заработали, она приказала медсестрам:
 — Кровь из вены, по пять кубиков у каждого!
 Валерка хотел сказать, что ему этих пяти кубиков может не хватить для дальнейшего продолжения жизни, но язык как-то слабо слушался. Да и вообще было так хреново, что лучше ничего не говорить. Все равно слушать никто не будет. Он совсем расслабился и покорно дал перетянуть руку резиновым жгутом, всадить в вену иглу и вытянуть оттуда эти самые пять кубиков. Шприцом очень ловко действовала та сестра, имени которой Валерка не знал, он только заметил у нее татуировку со змейкой, обвивавшей рюмку. А вторая, Катюха, тянула кровь из Вани. Отчего-то Русакову показалось, будто кровь намного темнее, чем положено, и напоминает по цвету какую-то «бормотуху», которой его впервые напоила мамаша лет десять тому назад.
 Клара перелила кровь в специальные пробирки с притертыми пробками и куда-то утащила. Сестры, освободив Валерку и Ваню от жгутов, придерживали ватки у проколов в венах. Когда убедились, что пацаны не собираются истекать кровью, отпустили. Наверно, и без этого могли обойтись, потому что кровяное давление и у Валерки, и у Вани было какое-то чисто символическое.
 — Начинаем снимать последействие. Вводите 330-й М-4! — скомандовала Зинаида. Сестры уже готовили новые шприцы, калибром поменьше.
 — Колют и колют, — пробормотал Ваня, — так и помереть недолго…
 — Ничего, — добренько похлопала ресничками Катюха, втыкая иглу ему в предплечье, — сейчас вам полегчает.
 Точно, полегчало. Появилось ощущение полного и всепоглощающего пофигизма и прогрессирующего дофенизма. В смысле, когда все по фигу и все до едрени-фени. Никаких болезненных ощущений уже не чувствовалось, даже всякие там датчики не беспокоили, а в голове вместо чугунной тяжести возникла приятная умиротворяющая пустота и благодатная сонливость. Под такой кайф можно было и помереть спокойно, с улыбкой на устах. Но само собой, что помереть им не дали. В лучшем случае разрешили малость подремать. Именно подремать, а не поспать, потому что полностью ни тот, ни другой не вырубались и даже кое-что соображали. Не очень хорошо, конечно, но соображали. Правда, языки у них не поворачивались, чтобы задавать вопросы, да и вообще их не особенно интересовало, что с ними делают, что означают фразы, которыми перебрасываются мучительницы в белых халатах, и даже чем все это закончится. В каком-то полусонном состоянии их глаза и уши лишь фиксировали, а мозги регистрировали, но никак не анализировали происходящее.
 В основном глаза видели потолок, изредка в поле зрения мелькали белые халаты или экраны компьютеров.
 Уши слышали только малопонятные обрывки фраз, которые изредка долетали от компьютеров, где копошились Зинаида и Клара.
 — Выведите эталонную кривую на монитор…
 — У нас их две, обезьянья и крысиная.
 — Обезьянью давайте… Да-да, ползет!
 — Есть запоздание по времени, вы не находите, Зинаида Ивановна?
 — В пределах ошибки, минуты на три. А. конфигурация — полный аналог.
 — У моего несколько точек выпали. Вот эти.
 — Ерунда, индивидуальные особенности организма проявляются. В целом все то же самое…
 — Вам виднее. Будем производить отбор?
 — Обязательно. Надо это взять до полного восстановления всех функций, не позднее, чем в течение этого часа. Девочки! Откуда-то издалека донесся голос Катюхи:
 — Мы здесь, Зинаида Иванна. Перекуриваем.
 — Идите сюда побыстрее! Работа есть.
 — Сейчас, сейчас. Еще пару тяг сделаем и придем.
 — Не «счас», а бегом марш сюда!
 — Ой-ей-ей, какие мы начальники!..
 — Бегом, говорю, лахудры траханые! — рявкнула Зинаида. От такой команды небось и Валерка с Ваней, будь они в обычном состоянии, припустили бы бегом, но, поскольку они были в шибко тормозном полузабытье, то они даже не вздрогнули.
 Что же касается девиц, то они появились не сразу, хотя им никаких уколов не делали.
 — Ты это… — приблатненным голоском заметила Катерина, — смотри за языком, тетя Зина. Может, забыла, как бычки в глазах шипят? Мы девочки скромные, нам обидно, когда нас матом ругают.
 — Не вякай, — круче крутого сказала Зинаида, — и не качай тут права, ссыкуха несчастная! Тебя прислали на подхват, ясно? А болтух мне тут не надо. Топай отсюда к Фролу и передай, что я тебя послала на три буквы!
 Агрессивность молодиц явно упала.
 — Чего вы? Зинаида Иванна, не слушайте ее. Это заскок маленький, — заторопилась вторая, которая со «змейкой». — Чего делать надо?
 — Шестеришь, значит? — прошипела Катя. — Подкладываешься?
 — Уймись ты, дура! Фрол нам башку оторвет, если что не так.
 — Правильно, — подтвердила Зинаида, — но мордой об дверь могу и я, образование позволяет.
 — Поняла, гражданка начальница. Исправлюсь, если срок позволит, — сообщила Катерина. — Буду вкалывать на благо родины.
 — Прекрасно. Работа простая, но ответственная. Возьмете анализ спермы у этих мальчиков.
 — Чего-о? — протянули в один голос медсестры и прыснули, а потом просто захохотали.
 — Не смейтесь. — Голос у Зинаиды смягчился, хотя ей этого и не хотелось допускать. — Мне надо, чтоб все было чисто, стерильно и чтоб ни капли не пропало.
 — И чем же нам их это самое… доить? — спросила, хихикая, Катерина. — Вручную или аппарат предоставите?
 — А чего, они сами не могут? — поинтересовалась вторая.
 — Не могут, Настя, не могут. Им сейчас надо лежать зафиксированными и не тратить энергии. Вот вам упаковки стерильных перчаток, наденете на ручки. Надеюсь, знаете, как надевать. Вот из этой бюксы вынете стаканчики, возьмете в левые ладошки, а правыми поработаете.
 В другое время этот разговор произвел бы на Валерку с Ваней впечатление. Чего в этом впечатлении было бы больше — стыдобищи или тайной приятности, сказать трудно. Но поскольку они воспринимали весь мир очень равнодушно, то не больно запереживали. И тогда, когда за них ухватились ловкие пальчики, осторожные и вороватые, теплые даже через перчатки, им так и не удалось избавиться от общего оцепенения и расслабухи, от необъятного пофигизма и дофенизма, царившего в душе и теле.
 Бойкие на язычок девахи, само собой, не могли обойтись без самых бесстыжих комментариев. Рафинированно-интеллигентная Клара Леопольдовна, к тому же принадлежавшая к иному поколению, в котором даже простой народ был постеснительней, покраснела до свекольных оттенков, и уши у нее, фигурально выражаясь, завернулись в трубочку. Зинаида старалась пропускать болтовню мимо ушей, но получалось плохо. Она к рафинированной интеллигенции не принадлежала, скорее к рабоче-крестьянской. Ее покойный отец, профессиональный шабашник Чебаков, матерок уважал и с похмелюги мог загнуть не только в три этажа с чердаком, но даже и выше. Когда-то дочери его грубости и некультурности стеснялись. Теперь научились в ней находить занятное и даже веселое. Положение начальницы требовало от Зинаиды хранить суровое молчание, но уж очень хотелось поржать…
 — Да, — вздохнула с умело разыгранным сожалением Катя, — механизация в нашем сельском хозяйстве все еще на низком, понимаешь ли, уровне. Большевики ни хрена мышей не ловили, только для коров доильные аппараты выдумали. Нет бы для мужиков тоже. Сколько бы облегчения для женщин сделали! Это же ужас! Ведь все вручную, вручную, можно сказать, до пота, до кровавых мозолей. А потом удивляются, что у наших, блин, советских трудящихся женщин руки грубые и жесткие.
 — Не говори, подруга! — поддакнула Настя. — Если бы наши героические женщины, проявляя трудовой энтузиазм, не вносили в это дело свою смекалку, не внедряли, можно сказать, рационализаторские решения, позволяющие без лишних затрат капиталовложений решать эти вопросы, то было бы еще фиговей, чем сейчас. Например, некоторые в нашем хозяйстве уже давно освоили предовой метод доения ногами…
 Обе закатились смехом, Клара втянула голову в плечи и нервно повертела ею, словно бы пытаясь ввинтить поглубже. Зинаида строго кашлянула.
 — Однако, — голосом парторга, делающего доклад на отчетно-перевыборном собрании, продолжила Настя, — еще не все наши женщины осознали прогрессивность этой передовой технологии. А некоторые даже уклоняются от ее освоения, — тут она бросила многозначительный взгляд на Клару Леопольдовну, — ссылаясь на преклонный возраст и отсутствие физического здоровья. По-моему, это злостный консерватизм, товарищи!
 — Вредительство! — сурово подтвердила Катя. — Мы тут, понимаешь, из сил выбиваемся, жизни свои кладем, а они с понтом дела на клавиши нажимают, кнопочками щелкают. Нам молоко за вредность давать надо.
 — Точно! А вот за надои с нас спрашивать будут… Нет, нельзя сказать, чтоб Валерка и Ваня ничего из этих слов не воспринимали. Кое-что до сознания доходило. Но из дремоты все же они не выбирались. Пребывали в отрешенности: ну, Дергают, ну, щекочут, ну и Бог с ними…
 — Да-а… — демонстративно вытирая пот со лба рукавом халата, заметила Настя. — Досталась же нам работенка! Говорила ведь: идем на железную дорогу, монтерами пути работать! Классная работа для молодой женщины. Легкая, грязная, но не пыльная. Или наоборот — пыльная, но не грязная. Всего-то надо шпалы таскать да рельсы рихтовать. Ну, может, кувалдой чуть-чуть по костылям постучать, как Нонна Мордюкова в телевизоре.
 — Зато фигура какая — посмотреть приятно! Сразу видно — коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, Шварценеггера об колено переломит.
 — Зинаида Иванна! Можно вопрос? По сути дела?
 — Можно, — проворчала Зинаида, — если действительно по сути.
 — Само собой — только в целях лучшего исполнения приказа. С ними говорить можно или противопоказано?
 — Говорите, если ответят.
 — А еще можно вопрос?
 — Опять по сути?
 — Естественно! Они что, действительно ничего не чувствуют? Мы уж полчаса пашем, а они — хоть бы хрен.
 — Во-первых, не полчаса, а всего семь минут. А во-вторых, надо не языком работать, а руками…
 — Ой! Почему же? — воскликнула Настя. — Может, действительно лучше языком попробовать? Говорят, за рубежом, в цивилизованных капстранах, это дело уже очень развито!
 — Не надо низкопоклонствовать, товарищ Настя! — сурово пробасила Катерина. — У нас, в передовых хозяйствах, этот метод тоже давно освоен.
 — Вы свои языки, — грозно заявила Зинаида, — придержите и в прямом, и в переносном смысле. Мало ли какая у вас на них инфекция…
 — Кариес, например, — согласилась со вздохом Катя. — У меня денег ни на «Флуористат», ни на «Дирол с ксилитом» не хватает.
 — Работайте, болтушки несносные! — взвыла Зинаида.
 — А зачем оно вам? — поинтересовалась Настя.
 — Что?
 — Ну, то, что мы надоить пытаемся?
 — Маску себе сделаю для улучшения цвета лица! — проворчала Зинаида. — Давайте без лишних вопросов. Вас не развлекаться сюда прислали.
 — Ой! — пискнула Настя. — А мой глазки открыл! Лупает! Как живой прямо. Эй, мальчик, ты меня слышишь?
 — Слышу… — отозвался Валерка из дремоты.
 — Надо же, он еще и говорит! А я думала, что он не настоящий.
 — Мой тоже открыл, — доложила Катя. — Сынок, как тебя зовут?
 — Ваня…
 — Надо же! Ванечка! Всю жизнь мечтала с Ваней познакомиться. А попадались одни Петьки. Ух ты, моя лапочка!
 — А чего это вы делаете? — спросил Ваня все тем же голосом дистрофика.
 — Работаем, работаем помаленьку. На хлеб зарабатываем. Не волнуйся, насовсем не отберем.
 — А зачем это надо? — спросил Валерка, который понемногу растормаживался и стал более осмысленно воспринимать происходящее.
 — Научная тайна! — ответила Настя. — О, Зинаида Иванна, по-моему, у нас получаться начинает… Крепнем, так сказать, становимся на ноги.
 — Не проворонь… — буркнула Зинаида, подавляя ухмылку.

 РИСУНОК ИГРЫ

 Площадка отдыха водителей на 653-м километре Московского шоссе в ночное время, естественно, пустовала. Ни один сколько-нибудь заботившийся о сохранении жизни, здоровья, автомобиля и груза водитель после наступления темноты тут не парковался. Даже если дальнобойщики шли караваном из трех-четырех машин, спокойнее было добраться до облцентра и уже там найти ночлег. Хотя и Штангист давно покинул бренный мир, и бригада его испарилась как дым, но молва шоферская все же не относила этот участок к благополучным. Конечно, слухи о том, что тут бесследно исчезают «суперМАЗы» и «КамАЗы» с прицепами, а от водителей даже пуговиц не находят, уже не соответствовали действительности. Но было несколько мелких команд шпаны, которые без особо серьезных намерений, а просто из хулиганства могли прицепиться к одинокому грузовику, попросить закурить и отвалтузить шофера. Даже не взять ничего, просто ради спортивного интереса. Могли и снять с машины что-нибудь. Скажем, пару ящиков с водкой или десяток упаковок с пивными банками. К серьезным грузам типа электроники или бытовой техники пацаны не совались. Во-первых, такой груз без хорошей охраны не возят, а во-вторых, тут можно было невзначай наступить на хвост Фролу, Степе и другим великим людям, что могло вызвать большие неприятности.
 Шпана колобродила часов до двух, не позже. Мерзнуть в ожидании развлечений надоедало, садились на мотоциклы и тачки, после чего катили по домам. Трасса пустела вмертвую.
 Поэтому некому было удивляться тому, что примерно в 2.30 ночи на площадку отдыха свернула с шоссе черная «волга», ехавшая от облцентра, а спустя пару минут с другой стороны сюда же вкатилась «газель» с брезентовым верхом. Машины встали в десяти метрах друг от друга, потушив и фары, и подфарники.
 Из кабины «газели» через правую дверцу вылез человек в камуфляжной куртке и вязаной шапочке. Одновременно открылась задняя дверца «волги», и навстречу пассажиру полуторки решительным шагом направился человек в модном широком пальто и норковой шапке.
 В темноте они не различали лиц друг друга. На площадке, правда, каким-то чудом фонарь сохранился, но машины находились от него далековато. Можно было лишь разглядеть силуэты фигур.
 Молча обменялись рукопожатием.
 — Нормально добрались? — спросил тот, что в пальто.
 — В рамках приличия, — ответил обладатель камуфляжки. — А вы?
 — Без проблем. Ну что, определим тему беседы?
 — С удовольствием. Инициатива исходила от вас, вам и начинать.
 — Начну с информации. Мне известно, где вы сейчас базируетесь, и эту встречу, в принципе, можно было бы провести у меня в управлении.
 — Приятно слышать. И что ж вы мне ночное свидание устраиваете? Риску себя подвергаете и репутацию свою…
 — Ради дела можно и рискнуть чуть-чуть, хотя я без подстраховки не обошелся. Вы ж профессионал, понимаете, кто из нас располагает большими возможностями.
 — Согласен и потому удивлен, что вы на эти переговоры пошли.
 — Хорошо, попытаюсь объяснить. У меня нет желания ни уничтожать вашу группу, ни арестовывать. Я пришел предложить вам сотрудничество.
 — Это исключено, Андрей Ильич.
 — Извините, давайте без имен-отчеств и прочего. Моторы, конечно, урчат помаленьку, но не настолько, чтоб полностью все заглушить. Кто-то из ваших может запомнить, с кем вы встречались.
 — Боитесь? После всего того, что вы тут наворотили?
 — Правильно. Боюсь. В нашем деле побояться иногда не грех.
 — «Наше дело…» — хмыкнул собеседник. — «Коза ностра», как говорят у нас в Италии. Разные у нас с вами дела, гражданин начальник. Очень разные. Ума не приложу, на какой основе вы хотите сотрудничать.
 — Ну, об этом, если можно, чуть позже. А пока проясните для меня один вопрос, пожалуйста. Из области психологии. Вы действительно фанатик или это просто камуфляж? Для прикрытия более реальных и осязаемых задач?
 — Я не фанатик. Вас такой ответ устраивает?
 — Устраивает. В том смысле, что с нефанатиком можно вести переговоры.
 — Переговоры можно с кем угодно вести. А вот договориться… Пока реальной возможности какого-то соглашения я не вижу. Тем более что вы еще и предложений никаких не делали.
 — Хорошо. У меня есть два варианта на ваше усмотрение. Первый — условно назовем его «минимальный» — очень простой. Вы и ваша группа сворачиваете вашу работу в области и тихо удаляетесь отсюда. При этом варианте у вас нет никаких иных выгод, кроме сохранения жизни и свободы. Минимум риска и минимум благ, так сказать. Второй вариант — «максимальный» — посложнее. Вы остаетесь в области и координируете свою деятельность со мной. Соответственно у вас расширяются возможности и облегчается работа по базе «Белой куропатки», на которую вы сейчас нацелились.
 — Вы ждете, что я на этот второй вариант клюну?
 — Нет, первый меня тоже устроит.
 — А если ни то и ни другое?
 — Сомневаюсь, что получится. Могу предупредить сразу: если сейчас договориться не сможем, то вторая встреча будет уже не на равных.
 — Ее просто не будет. В лучшем случае полюбуетесь мной в морге. А вам этого очень не хочется.
 — Вам, наверное, тоже?
 — Мне на это наплевать. Я ведь живой покойник. Меня минимум четыре раза считали погибшим и пару раз хоронили.
 — Не бравируйте. Нет людей, не боящихся смерти. Вы сами сознались, что не фанатик. Хотя и пытаетесь таковым выглядеть. И насчет вашей верности коммунистическим идеям у меня очень серьезные сомнения. Где-то самого себя убеждаете, где-то на публику играете. А на самом деле все проще.
 — Ну, допустим. Считайте как хотите. Только вот сдается мне, что свой рисунок игры вы не навяжете.
 — Можно подумать о компромиссах. Я ж не ставлю ультиматума.
 — Здесь думать холодно, да и время на размышление требуется. Завтра, в это же время, здесь же. Устроит?
 — А стоит ли откладывать? Время вы не выиграете, а проиграете. Я могу догадываться, что вам захочется сменить место дислокации, поиграть в кошки-мышки. Зачем? Наверно, мелькает у вас и такая мысль — пойти ва-банк, дерзнуть на риск. Опять же сделаете глупость. Вас всего шестеро, мне уже точно известно, что ничем иным вы в этой области не располагаете, усилить свою группу в течение суток не сумеете. Это очень слабая база для силовых решений, даже с учетом качества подготовки ваших людей. Даже если я останусь в стороне, вы, пожалуй, свою акцию в «Белой куропатке» успешно не проведете. Будьте реалистом, Сергей Николаевич! О брате подумайте, о его семье. Ведь если мы не договоримся с вами, у них неприятности будут. Учитывайте все факторы.
 — Да я-то учитываю. Наверно, и вам время на размышление необходимо. У вас свои сложности есть. Например, активная работа Соловьева с американцами и их визит к Иванцову. Господин Чудо-юдо вам шею свернет, если узнает, что вы пойдете на контакт с «Джемини-Брендан» в лице Сноукрофта и Резника. С другой стороны, если не пойдете, то осложните отношения с Иванцовым и Соловьевым. Да и нашу встречу могут в определенных кругах не правильно истолковать.
 — Рад, что вы свою резидентскую квалификацию не потеряли. А то уж мне показалось, будто с информационно-аналитической работой вы совсем распрощались, на спецоперации перешли.
 — Приходится быть мастером на все руки. У меня штат небольшой, сами давали оценки.
 — Боюсь, что преждевременные, — самокритично произнес Рындин, неприятно удивленный осведомленностью Сорокина о последних событиях. Круг лиц, имевших об этом информацию, был гораздо уже, чем у страшно далеких от народа декабристов. Вместе с тем утечка могла пойти и от Иванцова, и от американцев, и, что хуже всего, из самого ведомства Рындина. Ищи-свищи, одним словом.
 — Это вам судить, насколько ваши оценки близки к реальности, — заметил Сорокин с чуть заметной иронией в голосе. — Может, все-таки перенесем окончательное уточнение позиций на сутки? Или у вас план горит?
 — План не горит. Но не стану скрывать, что в сотрудничестве с вами я очень заинтересован. И чем раньше прояснится вопрос, будем ли мы с вами работать вместе или воевать по разные стороны баррикад, тем лучше будет и для меня, и для вас.
 — Сейчас, в данный конкретный момент, прояснить этот вопрос мы не сможем. Через сутки я буду готов дать ответ. Но вас отсрочка на сутки явно не устраивает. Сразу возникает вопрос: что изменится за эти сутки?
 Андрей Ильич с ответом помедлил, постаравшись так сформулировать фразу, чтоб ее содержание еще больше насторожило Сорокина, но вместе с тем и не прояснило ничего толком.
 — Хорошо. Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что ситуация в течение этих суток изменится, грубо говоря, до неузнаваемости. И я, несмотря на свою полную незаинтересованность в таком исходе, буду вынужден действовать по обстоятельствам. Ни о каком сотрудничестве и даже о переговорах речи не пойдет. Отпадет и возможность реализации «минимального» варианта.
 — То есть, — спокойным тоном резюмировал Сорокин, — возникнут обстоятельства, которые заставят вас провести операцию по уничтожению моей группы?
 — Мне не хотелось произносить слово «уничтожение», но речь пойдет не о задержании, это точно.
 — Иными словами, теперь вы все-таки предъявляете ультиматум… Надо было раньше сказать.
 — Раньше я не знал о том, насколько велика ваша информированность. Для человека, с которым собираешься сотрудничать, она даже полезна. А вот для того, кто работает против тебя, — очень вредна. Таких носителей информации всегда лучше нейтрализовать. Но опять-таки повторю, что такой вариант развития ситуации меня крайне не устраивает.
 — И что же конкретно изменится за эти сутки? — спросил Сорокин. Тон собеседника озадачил Рындина. Интонации были странные. В них не слышалось даже скрытого волнения или напряжения. Впечатление создавалось такое, будто Сорокин уже знает наперед, какой ответ должен дать Рындин, если вдруг пожелает быть откровенным. Андрей Ильич откровенничать не собирался — это слишком усилило бы позицию его оппонента. Мысль о том, что информированность Сорокина доходит до таких пределов, конечно, ужалила, но только на мгновение. «Блеф — испытанное оружие разведчика, — успокоил себя Рындин. — Он же бывший пэгэушник, там психологическая подготовка на мировом уровне. Не имеешь информации — имитируй ее наличие… Не может он знать об этом. Просто умело держится».
 — Пока я могу сообщить вам только то, что сказал, — произнес областной чекист.
 — Тогда боюсь, что наша встреча вообще не имела смысла, — с умело отрежиссированным сожалением вздохнул «компаньеро Умберто». — Вы говорили о возможности компромиссов, то есть предлагали вроде бы равноправное сотрудничество. Хотя конкретных направлений этого сотрудничества четко не обозначили. Я таких направлений загодя не продумывал и предложил отложить дело на сутки. Теперь выясняется, что вам ждать некогда и вы просто-напросто начинаете диктовать условия. Откровенного разговора не выходит — вы все время темните. Я показал вам, что осведомлен о ваших трудностях и понимаю всю сложность вашего положения. Вы мне в ответ угрожаете, как говорится, без всякой вуалировки: задерживать не буду, пристрелю, как собаку, если не станешь на меня работать. Это уже совсем не разговор партнеров. Какие тут, к черту, компромиссы и консенсусы — лопай, что дают. Соответственно отпадает и тема для беседы. Будем прощаться?
 — Не хотелось бы, — с искренним огорчением сказал Рындин. — Может быть, все же есть возможность найти взаимопонимание?
 — Есть, пожалуй, — придав голосу задумчивую окраску, медленно произнес Сорокин, — если вы все-таки просветите меня, медведя из берлоги, насчет того, какие завтра предстоят изменения…
 Эта неприкрытая издевка насчет «медведя из берлоги» почти вызывающе намекала: «Ты думаешь, я ничего не знаю, сидя в лесу? Ошибаешься, дорогой…»
 — Наверно, я бы мог кое-что сказать дополнительно к тому, что уже сообщил… — неуверенно произнес Рындин. — Но до окончательного определения наших взаимоотношений это было бы нежелательно. То есть если б я уже точно знал, что мы заключаем союз…
 — Не мучайтесь, Андрей Ильич, — сжалился Сорокин, — я еще раз скажу за вас то, что вы должны были мне сами сказать, если уж надеетесь на сотрудничество или даже, как сейчас сказали, союз. Потому что я лично сотрудничаю и заключаю союзы только с теми людьми, которые со мной откровенны в достаточной степени. Вы, к сожалению, пока откровенности не проявили… Так вот, что же произойдет завтра? Точнее, уже сегодня, поскольку скоро четыре утра…
 — Интересно, интересно… — пробормотал Рындин, ощущая, что пульс явно прибавил интенсивности.
 — А произойдет вот что. Примерно в 14.30 господа Соловьев, Сноукрофт и Резник в сопровождении десяти человек охраны и господина Тихонова Эдуарда Сергеевича в качестве Ивана Сусанина отправятся на оптовую базу «Белой куропатки» с деловым визитом. Основной, хотя и не очень афишируемой целью данного визита предполагается принятие любимого сыночка господина Соловьева в заботливые отеческие руки. Другой целью, еще менее афишируемой, будет вывоз с территории базы нескольких очень интересных для представителей «Джемини-Брендан» людей. Я даже могу назвать их имена, если хотите. Кроме людей, мистера Сноукрофта и Резника может заинтересовать кое-какое научное оборудование, размещенное в лаборатории, в одном из складских помещений базы, а также материалы научных исследований этой лаборатории. Но больше всего господа Сноукрофт и Резник жаждут встретиться с гражданином малюсенькой островной республики Хайди, неким Сесаром Мендесом, которого в августе 1994 года привезли в Россию с колумбийским паспортом. Однако, к сожалению, данная встреча не состоится, ибо по пути к оптовой базе на лесной дороге некие злодеи в шапочках-масках — примерно таких, как у меня, — совершат на них вооруженное нападение. Само собой, что злодеями этими будут ультралевые коммунистические террористы из группы «Смерть буржуазии!». Конечно, спецподразделения областного ФСБ под вашим чутким руководством в течение суток обнаружат этих проклятых коммуняк и уничтожат с минимальными потерями. Вот такое у вас со мной планируется сотрудничество. Мне оно представляется очень скучным и неплодотворным.
 Рындин порадовался, что Сорокин не может видеть его лица. Будь на площадке малость посветлее, не сумел бы Андрей Ильич как следует скрыть свое волнение и ошеломление. Вот это прокол! Перебрать в памяти тех, кто был посвящен в тайну готовящейся операции, было несложно. По пальцам перечесть — еще проще. Да и сам замысел родился всего лишь десять часов назад. А этот уже все знает. Пришел на встречу, полчаса ваньку валял, любовался тем, как Рындин выкручивается и темнит, припугнуть пытается. Провинциал ты, Андрюша, деревня неумытая!
 С досады Рындин даже не стал говорить, что, мол, фантазия у вас, Сергей Николаевич, разыгралась, ничего такого мы не замышляли… Хотя что бы это дало? Ладно уж, откровенно, так откровенно.
 — Поздравляю, — произнес Андрей Ильич, — классно сработано. Хотя и рискованно, я ведь теперь ваш источник наверняка вычислю.
 — Вычисляйте, — благодушно согласился Сорокин, — только теперь вам это уже не поможет. Если, допустим, Соловьев запустит тот механизм, которым шантажировал вас с Иванцовым, — я имею в виду прошлогоднюю историю с иконой и отпущенным смертником, — вам хана. Сами понимаете, таких заподлянок не прощают. Сушите сухари! А если еще окажется, что начальник областного УВД Найденов не своей смертью умер, — это уже совсем плохо. Ну и со Степой — я имею в виду господина Тихонова, которого вы собирались дважды подставить, — у вас могут возникнуть проблемы.
 — Почему это дважды подставить? — вырвалось у Рындина.
 — Потому что живым вы его собрались подставить под пули, а мертвым — под удар Чудо-юда. Как и меня, разумеется. Весь замысел прост до ужаса. Под благовидным предлогом пригласить Тихонова в «Русский вепрь», куда он с большой охраной не поедет. Там сообщить ему, что Чудо-юдо дал санкцию на ознакомление штатников с достопримечательностями «Белой куропатки» и передачу Соловьеву его юного наследника-дезертира. Если он поверит и не начнет требовать подтверждений лично от шефа, то поедет добровольно. Если заподозрит что-то и начнет упираться — второй вариант. Охрану тихо нейтрализовать, Тихонова под дулом пистолета усадить в машину к Соловьеву. Мол, хочешь жить, Степа, помоги договориться с Фролом. Навести меня на кортеж Соловьева и американцев, перекрошить всех моими руками, а потом и нас тоже ликвидировать. Поскольку нашу базу вы действительно уже знаете.
 «Иванцов!» — змея-разгадка ужалила Рындина аж в самую середину мозга. Эти подробности задумки, кроме самого Андрея Ильича, знал пока только облпрокурор…
 — Неприятно, когда в лицо правду говорят, верно? — спросил Сорокин. — И плохо, когда никакой домашней заготовки на этот случай не припасено. Не надо только эмоциям поддаваться, товарищ полковник. В смысле размышлять о превентивном применении оружия, о чем вы, как я улавливаю, начинаете думать. Опередить меня лично вы не успеете. «Волгу» вашу сейчас на мушке у «мухи» держат. Прикрытие даже выскочить не успеет. И потом все-таки надо поблагороднее быть. О чести не забывать. Мы же еще не совсем в бандитов перестроились, а как-никак бывшие советские офицеры. Давайте спокойно расходиться и заниматься каждый своими делами.
 — Значит, вы, как я понял, поднимаете сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь!»? — чуть-чуть взяв себя в руки, но все же очень нервно произнес Рындин. — Вы же обречены. Не дилетант ведь, понимаете, что мы даже в масштабе области против вас поднять сможем. Шансов не будет. И национальным героем вы не станете. Вы ведь, строго говоря, изменник Родины, чеченский боевик и террорист. Сейчас, наверно, не один десяток русских матерей из-за вас лично слезы льет. Да вы маньяк, наверно, фанатик, хоть и отказываетесь… Ни Че Гевары из вас не выйдет, ни тем более Фиделя, сеньор Умберто. Может, согласимся все-таки на «минимальный» вариант? Уберетесь отсюда, оставите в покое «Куропатку», за рубеж, как я понял, уйти для вас проблемы не составит. Деньги у вас, говорят, имеются немалые, недвижимость на Западе. Что вы тут передо мной комиссара разыгрываете? Вы ж буржуй, а я на окладе сижу.
 — Та-ак, — неожиданно повеселел Сарториус, — значит, предлагаете мне, «изменнику Родины», «зеленую улицу»? Катись отсюда с Богом, подобру-поздорову, только не мешай нам здесь свои делишки обделывать? Создавать втихаря независимую Береговию? Россию на части драть? Ой, ловки ребята, ой, ловки! А вот мне, между прочим, вдруг захотелось с вами посотрудничать. Проворачивайте свой план с Соловьевым и Тихоновым.
 — Это шутка? — не сумел скрыть удивления Рындин.
 — Нет. Ни в малейшей степени. Вы ж этого хотели еще десять минут назад?
 — Обстоятельства изменились…
 — Изменение только в одном: теперь вы знаете, что я информирован о том, какую судьбу вы мне готовили. «А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо…» Ни этого московского гада Соловьева, ни скромного здешнего Тихонова, ни тем более штатников мне ничуточки не жалко. Рад буду оказать услугу бывшему наставнику. В смысле — Чудо-юде. Но вот насчет того, что я так просто дам себя убить, — извините, обещать не могу.
 — Потребуете гарантий?
 — Не-а. Главная гарантия у меня уже есть — кое-какая осведомленность. А вы мне ничего гарантировать не можете. Все равно постараетесь надуть. Я это буду учитывать в работе. С вашей стороны требуется одно — не отменять операцию. Не буду даже требовать, чтоб вы нас до утра не трогали. На засвеченной базе уже никого нет, между прочим. Так что ищите по новой.
 — И никаких дополнительных разъяснений о деталях операции вам не потребуется? — удивился Рындин.
 — Абсолютно. Я знаю все от и до.
 — Хорошо, а если будут какие-то вынужденные коррективы по ходу дела?
 — Если будут, то информация придет ко мне быстрее, чем к вам.
 — Трудновато с вами общаться, товарищ бывший полковник. Из жара в холод бросаете, а потом обратно.
 — Все верно, такой у меня характер. Но полковник я не «бывший», не в запасе и не в отставке. Меня, между прочим, никто воинского звания не лишал. Я без вести пропавший — и только. Согласно справке управления кадров.
 — «С подозрением на перевербовку противником», — процитировал Рындин.
 — Тем не менее даже уголовное дело не возбуждено. Доказательств нет. Против СССР я не работал — это точно… Ладно, это мои личные трудности. Так как, господин Рындин, вы согласны принять мой рисунок игры?
 «Псих!» — подумал Рындин. Но вслух сказал:
 — Согласен.

 УДАР ПОД ДЫХ

 Иванцов эту ночь провел беспокойно. Конечно, его волновали не итоги встречи Рындина с Сорокиным. Он даже не знал о, том, что таковая намечается. Волновало его то, во что выльется лично для него опасная задумка. Он почти физически ощущал себя неким зернышком, угодившим между жерновами. Огромными, страшными, перемалывающими все и вся.
 Прошлогодняя история с бежавшим смертником Клыком и «Богородицей» в бриллиантовом окладе казалась теперь сущей ерундой. Там надо было просто быть похладнокровнее, не суетиться излишне, пораньше московских друзей проинформировать — и поделиться, не пожадничав. И устроилось бы все в лучшем виде. Конечно, уладили и так, но повисла эта история как дамоклов меч над головой Виктора Семеновича. Вцепились в нее Соловьев и Сноукрофт с Резником. И так просто не отпустят. Секреты машиностроительного пусть берут — хрен с ними. Про них никто не вспомнит. Они государственные, то есть по нынешним временам — ничьи. А вот у той лаборатории, что на базе «Белой куропатки», есть хозяин. С длинными и очень тяжелыми руками. Прихлопнет как муху, если что.
 Вот так эти «жернова» и образовались. Не отдашь лабораторию американским дружкам Соловьева — плохо будет, отдашь — еще хуже.
 Но самое главное — Иванцов все больше ощущал, что теряет контроль над ситуацией. Рындин явно выходил на первое место, Тихонов прочно, хотя и неофициально, сидел на втором, а Иванцову надо было за «бронзу» хотя бы еще побороться с губернатором.
 Да, ловок Андрей Ильич. Эта его идейка подставить Сорокина была будто спасательный круг. Во всяком случае, казалась таковой вчера, когда они беседовали. Сейчас, среди ночи, сомнения обуяли. А если что-то не свяжется, если не окажутся иностранцы и Соловьев простаками? Или, скажем, в операции против Сорокина сбой получится? Короче, если кто-то каким-то образом уцелеет и сможет раскрутить «жернова» — мука будет из них всех. И из Рындина, и из Иванцова, и из всех прочих. Неужели Рындин этого не понимает? Не дурак ведь. Понимает и так рискует? Значит, подстраховался где-то и в чем-то. А Иванцов ни о том, что это за подстраховка, не знает, ни о том, что вообще на уме у Рындина. Ведь вполне может быть, что Иванцов с его «горой на плечах» стал для Рындина обузой. И в результате этой самой заварушки завтрашней подставит он не только Тихонова-Степу, но и Иванцова. И на кой ляд, он, Иванцов, согласился организовывать встречу Тихонова с американцами и Соловьевым в «Русском вепре»? Рындина там и близко не будет. Если что — так он вообще ни при чем. На рабочем месте был, безопасность области сторожил. А Иванцов вполне может там, в этом «охотничьем домике», под пули угодить…
 Конечно, Степа-Эдик и с Соловьевым в дружбе, и с Иванцовым. Вроде бы не должен он ничего заподозрить и не наедет в «Русский вепрь» на пяти джипах с автоматчиками. Тем более что официальная цель — переговоры с богатыми американцами, предлагающими нечто очень заманчивое. Разумеется, Виктор Семенович, передавая приглашение Эдуарду Сергеевичу, из скромности умолчал, что это те же самые американцы, что в прошлом году предлагали Курбаши, а потом Портновскому с Фролом устаревшую автоматическую линию для розлива водки в пластиковые бутылки. Говорить об этом загодя не стоило. Уже здесь мог возникнуть сбой, так как общаться с такими ханыгами Степа либо вообще не захотел бы, либо предложил бы им самим приехать к нему на дачу, где весь расклад был бы совсем другой.
 Кроме того, чтоб у Степы не создалось ложного впечатления, будто Иванцов главное лицо, заинтересованное в этой встрече, первым ему позвонил Соловьев. Именно он сказал, что привез сюда жутко перспективных янки. Антон Борисович, похоже, всерьез поверил, что Иванцов на крючке, и даже воображал, будто держит все под контролем. В общем, тут все обошлось, и Тихонов обещал приехать как штык к обеду, то есть к 13.30. Правда, обещание было дано где-то в шесть часов вечера с минутами, а потому у Степы имелось немало времени, чтобы навести справки. Никто не гарантировал, что, получив нужную информацию, Эдуард Сергеевич в лучшем случае просто не приедет на встречу, а в худшем — заподозрит подвох. Но это все так, семечки…
 Естественно, наиболее сложным моментом операции, который взял на себя Иванцов, было сообщение о санкции Чудо-юда На посещение «оптовой базы». Тихонов знал, что у Рындина есть прямой выход на Сергея Сергеевича и уже были прецеденты, когда разного рода руководящие указания Чудо-юда приходили к нему по этому каналу. Ни в одном случае Степа не требовал никаких подтверждений непосредственно от Чудо-юда, то есть от Баринова. Это настраивало оптимистично, по крайней мере Рындина. Во всяком случае, он усердно убеждал Иванцова, что тут все пройдет гладко. Иванцов тоже пытался себя убедить, но не шибко успешно. Была загвоздка, которая беспокоила. Во-первых, еще не было ни одного случая, чтоб через Рындина приходили какие-то сообщения и распоряжения, касающиеся деятельности лаборатории. Тем не менее она чем-то занималась, и, видимо, успешно. Чем именно — ни Иванцов, ни Рындин (кажется) толком не знали. Во всяком случае, знали меньше, чем Сноукрофт и Резник. А вот Степа, на которого было возложено материальное обеспечение этого заведения, наверняка знал больше. Потому что все руководящие указания получал непосредственно от Чудо-юда. И вполне могло быть так, что Сергей Сергеевич, то есть Чудо-Юдо, его предупредил о том, что таковые указания он не будет передавать ни через Рындина, ни тем более через Иванцова.
 Во-вторых, ни Рындину, ни Иванцову не было известно в точности, какое впечатление произведут на Степу Сноукрофт и Резник. Даже если учесть активное посредничество Соловьева, которому Эдуард Сергеевич склонен доверять, шансов на то, что они ему понравятся, немного.
 Все эти обстоятельства заставляли Виктора Семеновича весьма и весьма сомневаться, что рындинский оптимизм насчет «тихого решения» имеет под собой прочную основу. Лично он, Иванцов, иллюзий не питал и считал, что скорее всего Степу придется брать за грудки. И сильно сомневался насчет возможности провернуть это без стрельбы и кровопролития.
 Конечно, раньше Эдуард Сергеевич появлялся в «Русском вепре» максимум с тремя-четырьмя сопровождающими. У Соловьева — десять. У Иванцова — шесть. Вроде бы должно хватить, но исходить из того, что Степа и завтра привезет с собой только четверых, было рискованно. Его «беспечность» при прошлых приездах могла основываться на хорошей работе разведки. Возможности у Степы были немалые, и в осторожности Бог ему не отказал. Кто его знает, может быть, в то время, когда Степа приезжал сюда, показывая Иванцову четырех телохранителей, .вокруг «Русского вепря» незаметно сжимали кольцо? А Рындин от себя обещал прислать с десяток сотрудников, только вот пришлет ли?
 Да, Рындин и Соловьев со своим начальником охраны хорошо продумали, как именно провернуть «силовой» вариант. Подобрали подходящую гостиную с четырьмя дверьми, через которые в момент кульминации событий должны были ворваться люди с пистолетами и, пользуясь внезапностью, разоружить Степиных секьюрити. Продумали несколько схем действий при различном расположении охранников, прикинули, как действовать «своим» участникам переговоров, если начнется стрельба. Но Виктор Семенович был человек опытный, а потому знал, насколько трудно учесть все и вся…
 В общем, он не выспался и, когда звонил заму на работу, объявляя о своем плохом самочувствии, не сильно кривил душой. После этого поехал в «Русский вепрь». Там уже находились Соловьев и американцы, а охранники непосредственно на месте грядущих событий усердно отрабатывали свои действия.
 Поглядев на это со стороны, Иванцов еще больше утвердился в своих опасениях. Хоть он и был невелик спец в такого рода делах, но догадывался, что совершенством тут и не пахнет. Степиных бойцов Иванцов однажды видел на тренировке и мог уверенно сказать, что каждый из них в рукопашной схватке управится минимум с двумя соловьевцами или тремя «вепревцами». А рындинских мальчиков покамест не было. Звонить в УФСБ и интересоваться, отчего да почему, было рискованно. Время же неумолимо приближалось к часу дня.
 Неожиданно Иванцов поймал себя на мысли, что сейчас ему больше всего хочется, чтоб Тихонов вовсе не приехал. Не потому, что догадался или заподозрил что-то, а в силу какой-нибудь посторонней уважительной причины. Это было как-то по-детски наивно, но успокаивало. Примерно так нерадивый школьник, отправляясь утром на занятия с несделанными уроками, мечтает о том, чтоб именно сегодня школа сгорела ясным пламенем или чтоб занудная математичка попала под трамвай.
 Тем не менее ровно в 13.30 голубой «мицубиси-паджеро» появился на расчищенной от снега площадочке перед воротами «охотничьего домика». Прошлым летом на этой самой площадочке боевики Курбаши в упор расстреляли и сожгли целую автоколонну, которую сюда пригнал уверенный в своей мощи и неуязвимости Вова Черный. Сейчас большинство исполнителей того расстрела гнездились под крылом Фрола и «Белой куропатки». Вот кого хотелось бы видеть здесь Иванцову, а не этих толстомордых и зажравшихся увальней, которых содержала при «Вепре» его супруга. В прошлом году такие же разгильдяи упустили Клыка. Конечно, выглядят они внушительно, но слишком уж ожирели и поворотливость потеряли. Соловьевские получше, чувствуется, что в стольном граде воспитывались. Постройнее, порезче в движениях, но у них тоже, по-видимому, больше привычки на понт брать, чем силу применять. Эх, если б можно было хоть пару парней у Фрола занять! Но Фрол, увы, не должен ни сном, ни духом к этой операции касаться.
 Ворота гостеприимно открылись, и «мицубиси» вкатился во двор. Нет, никого лишнего с собой Степа не привез. Шофер и трое телохранителей. То, что предусматривалось.
 Шофер остался в кабине, развернул довольно давний номер «Пентхауза» и принялся любоваться всякими там титьками-попками. Со Степой к парадному крыльцу пошли трое. Иванцов и Соловьев вышли встречать гостя с самыми приветливыми и добрыми улыбками, на которые только было способно их актерское дарование.
 — Эдуард Сергеевич, душевно рад! — поприветствовал Иванцов. — Точны, как граф Монте-Кристо…
 — В гости к прокурору надо приходить вовремя. И торопиться к нему на свидание не требуется, и опаздывать не стоит, — осклабился Степа, произнося сию глубокомысленную фразу. — Здравствуй, дорогой Тоша. Ты, я смотрю, зачастил к нам. Надоела небось Москва-то?
 — И не говори, Эдик! Паскудный город — дымища, вонища, слякоть… Депутаты, кандидаты, президенты всякие — плюнуть некуда. Толкутся, грызутся, стреляют иногда… А у вас тут душой отдыхаешь. Покой, тишина, воздух… Весна вот уже чуется помаленьку.
 Поручкавшись, прошли в дом, гости разделись. Ольга Михайловна на правах доброй хозяюшки подцепила под ручку Эдуарда Сергеевича, защебетала, заглядывая в глаза, повлекла в гостиную.
 Здесь в мягких кожаных креслах чинно посиживали Сноукрофт и Резник.
 — Позволь, Эдик, представить тебе наших потенциальных компаньонов. Мистер Генри Сноукрофт и мистер Лайон Резник… — объявил Соловьев.
 Степа церемонно пожал руки названным господам, но особого удовольствия на его лице не отразилось. Впрочем, резко выраженной антипатии тоже. В сценарии операции этот момент рассматривался как первая критическая точка. Например, Тихонов мог не подать американцам руки или сказать в адрес Соловьева что-нибудь типа: «И это твои тузы? Да это ханыги порожние, гони их в шею!» После этого, естественно, «мирный» вариант уже отпадал и начиналась силовая работа.
 У Иванцова отлегло от сердца. Чуть-чуть, немножечко. Обед, на который отводилось примерно сорок пять минут, был, что называется, мирной передышкой. Надо было не затрагивать никаких серьезных тем, пошучивать, похихикивать, поддерживать у Степы убеждение, что он находится в кругу искренних друзей, для которых главное даже не бизнес-встреча с американцами, а возможность пообщаться со старым приятелем. Одновременно надо было по возможности расположить его к американским братьям по классу. Для этой цели было несколько домашних заготовок, которые надлежало применить исходя из обстановки за столом. Здесь немалые надежды возлагались на Леву Резника, поскольку он, несмотря на свое штатовское подданство, сумел сберечь запас одесского юмора, а кроме того мог в доходчивой форме перевести для Сноукрофта те анекдоты, которые сам же и рассказывал. Некоторые из этих анекдотов имели, правда, двадцатилетнюю бороду, но артистизм, с которым подавал их мистер Лайон, в немалой степени компенсировал недостаток новизны.
 Степа-Эдик — Иванцов это хорошо знал — вообще-то недолюбливал евреев, хотя и не был каким-то патологическим антисемитом. Но похохотать под рюмочку над еврейскими анекдотами никогда не отказывался. Тем более что в данном случае их рассказывал самый стопроцентный потомок Моисея.
 — Левик, — оторжавшись после очередного анекдота, заметил Степа, — ты ж настоящий артист. Жванецкий номер два!
 — Жаль, — сокрушенно произнес одессит, — а я думал, вы скажете, что Жванецкий — это второй Резник.
 Эдуард Сергеевич поощрительно улыбнулся, и было похоже, что к Леве у него нет претензий ни по поводу прошлогодней попытки продать лежалый товар, ни по поводу его «пятой графы».
 В общем, обед прошел без происшествий, как и предполагалось.
 После этого мужчины перешли в гостиную. Ольга Михайловна взялась командовать девицами из обслуги «Русского вепря», убиравшими со стола посуду.
 Вокруг небольшого столика расселись Иванцов, Тихонов, Резник, Сноукрофт и Соловьев. Три охранника Степы заняли места у стены позади своего хозяина, у противоположной стены разместились трое соловьевских.
 — Славно покушали, — похвалил Тихонов. — В картишки перекинемся?
 — Может быть, немного о делах поговорим? — предложил Соловьев.
 — Пищеварению не помешает, — согласился Степа. — Какие у вас там интересные предложения имеются?
 — Предложения очень интересные, «зелеными лимонами» пахнут, — бодро ответил Антон Борисович. — Но для начала хотелось бы спросить, Эдик, не мог бы ты для наших иностранных друзей небольшую такую, но познавательную экскурсию провести?
 — Гида нашли! — хмыкнул Тихонов. — Ново-Никольский Монастырь могу показать, я там однажды на судебно-психиатрической экспертизе лежал. Теперь, конечно, там этой дурки уже нет, но все здания сохранились.
 — Нет, успокойся. Этого от тебя не потребуется. Нашим гостям интереснее будет оптовую базу «Белой куропатки» посетить. И посмотреть там кое-что.
 — С какой это стати? Передового опыта хранения товаров там не наблюдается, склады тоже не больно современной постройки. И потом я-то при чем? Обращайтесь прямо к заведующему базой или к начальнику охраны господину Фролову. Если найдут возможным — пропустят, а если не найдут — извините. Нынче частная собственность неприкосновенна.
 — Господ американцев интересует не опыт хранения товаров, а медицинская лаборатория, которая помещается в одном из складских помещений.
 — Лаборатория? Нет там никакой лаборатории, господин Соловьев. Вас неверно информировали. Перепутали, наверно, что-нибудь.
 — Мы этот вопрос, Эдуард Сергеевич, предварительно провентилировали в Москве, — сказал Иванцов, — у небезызвестного тебе Сергея Сергеевича.
 — Хм… — У Степы на лице появилось строгое выражение. — И что ж вы там такого навентилировали?
 — Мистер Сноукрофт по поручению компании «Джемини-Брендан», — вступил в разговор Лева, — интересуется технологией получения некоторых препаратов, которые производятся в лаборатории, расположенной на оптовой базе АО «Белая куропатка», а вы, как нам известно, имеете к этому самое непосредственное отношение.
 — Откуда вам это известно? — спросил Степа.
 — Ты же понимаешь, что без санкции Баринова они никаких данных о лаборатории нигде не получили бы, — чуть заволновавшись, ответил Виктор Семенович.
 — В нашем государстве, — ухмыльнулся Тихонов, — теперь можно все купить. И бананы, и кокосы, и прокуроров, и сведения. Но то, что делается там, в «Куропатке», купить нельзя. Не продается! И лапшу, Витя, вешай на уши своему «Жванецкому», они у него очень хорошо для этого топырятся.
 У Иванцова участился пульс. Вот оно, начинается! Ясно: Степу провести не удалось, убаюкать тоже. Остается только пугать. Только он — пуганый, не так-то просто это сделать. Можно было, конечно, уже сейчас произнести условное слово.
 Им почему-то выбрали блатное: «Шмон!» Звучит коротко, громко и звонко. Но было страшновато. Охранники Степы подобрались, напряглись и нежно так занялись своими галстуками. Они устроились так удобно, что могли, без риска зацепить своего шефа, пристрелить и любого из сидевших за столом, и своих коллег с противоположной стороны комнаты. Да и все двери могли взять на прицел. Впрочем, на двери Иванцову было плевать. Его личная лысина тоже могла оказаться на мушке. А в том, что после команды: «Шмон!» первыми выстрелят охранники Степы, Иванцов не сомневался. И потому не стал лезть на рожон.
 — Эдик, — напустив на лицо обиженное выражение, произнес Иванцов, — похож я, по-твоему, на идиота, а? Или на самоубийцу, скажем? На какого хрена мне искать лишних приключений и ссориться с Чудо-юдой? Я ведь себе не враг, верно?
 — Тебе Чудо-юдо сам позвонил, что разрешает, или через них передал? — с явной подковыркой спросил Степа. — В Москву ведь ты не ездил, как я знаю?
 — Мне Рындин передал, что такая санкция есть. Можешь позвонить ему и проверить. Если он, конечно, не уехал куда-нибудь. Или вообще прямо Чудо-юде позвони да проверь. В конце концов, канал для экстренных контактов у тебя есть…
 Если б Степа, вытащив из кармана какой-нибудь спутниковый телефон, деловито взялся бы нажимать кнопки, приговаривая: «А что? Вот сейчас позвоню — и проверю…» , то команда «Шмон» должна была прозвучать неизбежно. И стрелять надо было бы даже не в самого Степу, а в телефон, потому что даже несколько предсмертных слов, которые Тихонов сумел бы прохрипеть в эфир, что-нибудь типа: «Сергеич, Иванцов продал!», долетев через космические бездны до ушей Баринова, могли разом обессмыслить всю операцию.
 Но произошло небольшое чудо.
 Такие чудеса происходят тогда, когда человек, впервые взяв в руки оружие и зажмурив глаза от страха перед выстрелом, неожиданно попадает в десятку. Или, допустим, малолетний ребенок, держа карандаш в кулачке и беспорядочно чиркая им по бумаге, случайно изображает нечто похожее на настоящий рисунок. Наконец, такое же чудо происходит, когда вы, не прибегая к вычислениям и назвав первое попавшееся число, угадываете ответ сложной задачи.
 В данном случае роль такого чуда сыграло не блефовое предложение позвонить Баринову и проверить, а упоминание о канале для экстренных контактов. Что это за канал, Иванцов, конечно, не знал, потому что придумал его из головы от отчаяния. И попал в точку.
 — А-а-а, — протянул Степа, поменявшись в лице, — теперь другое дело. Так бы и говорил сразу, теперь все понятно. Ладно, мы люди маленькие, то, что там, наверху, придумают, должны выполнять. Причем неукоснительно. Когда поедем? Как легко бывает иногда перескочить от добра к худу!
 Только что произошла счастливая случайность, которая прямо-таки спасла Иванцова от необходимости кричать: «Шмон!», вызывая тем самым целую цепь опасных и непредсказуемых событий. Возможно, жизнь ему сохранила.
 Однако ведь бывают и несчастливые случайности. Неприятные такие чудеса. Например, когда классный форвард, сумев обвести целых трех защитников и вратаря, с двух метров не попадает в пустые ворота. Или когда студент, добросовестно выучив 99 экзаменационных билетов из 100, вытаскивает именно тот, который не выучил. Наконец, когда сапер, сняв целое минное поле противника, подрывается на мине, которую сам же и поставил. Пожалуй, последний случай был ближе всего к ситуации, в которую угодил Иванцов.
 Виктор Семенович, которому очень трудно было скрыть радость и даже настоящее восхищение от того, что все так ловко устроилось, произнес в ответ на это самое: «Когда поедем?» Степы:
 — А что канителиться? Поехали сейчас… Бодренько так сказал, весело.
 — Едем так едем, дорога недлинная, — согласился Тихонов и встал из-за стола. У всех, кто находился в комнате, появились улыбки на лицах. Даже у охранников. И у Иванцова, конечно, тоже. Все дружно двинулись к выходу. Обрадованный Соловьев, взяв под руки и Степу, и Иванцова, сказал:
 — Ну, слава Богу, разобрались… А то я уж думал, какое-то непонимание пошло.
 — Все в норме… — подтвердил Степа. — Раз хозяин разрешил — зачем я упираться буду?
 И так они дружной троицей спустились на первый этаж, где стали одеваться. Шоферы уже машины заводили. А Иванцов, все еще очень довольный тем, что мирно уговорил Степу, начал, хоть и поздновато, соображать — При этом, хоть голова и соображала, руки сами собой вдевались в рукава, наворачивали на шею кашне, нахлобучивали шапку на голову, а ноги с не меньшим автоматизмом уверенно топали к машине Степы. Голова уже посылала им какие-то хаотические сигналы. Из них можно было понять только то, что все эти руки-ноги делают не совсем то, что нужно. Точнее — совсем не то, что нужно. Но, лишь сев в автомобиль рядом с Тихоновым, в тот самый момент, когда последний охранник уселся в «мицубиси-паджеро», захлопнув за собой дверцу, Иванцов понял, какую страшную ошибку он совершил. В этот момент ему жутко захотелось выпрыгнуть из машины. Но было поздно, «мицубиси» уже тронулся с места и оказался во главе двинувшихся следом за ним автомобилей с Соловьевым, американцами и охраной.
 Где-то впереди его ожидает засада. Об этой части плана, разработанного Рындиным, у Иванцова были самые смутные представления. Потому что все, что должно было произойти дальше, Виктора Семеновича не должно было касаться. Дальнейшую работу должен был проводить Рындин, силами своих спецгрупп, а Иванцов ни под каким видом не должен был садиться в этот обреченный на смерть кортеж.
 Перечислить подробно те ласковые и нежные слова, которыми внутренне обзывал себя Иванцов, невозможно ввиду их полного неприличия. Господи! Он впал в эйфорию от успешного исполнения одной части обмана и начисто забыл о второй. Склероз, что ли, уже проявляется? Вроде бы рановато…
 — О, какая у нас колонна образовалась! — заметил Степа. — Четыре машины! «Мицубиси», «ниссан», пара «чероки»… Может, спрямим дорожку? Попробуем, как эта техника по просекам ездит? А?
 — Я не знаю, — пробормотал Иванцов, до которого все сильнее и сильнее доходило, как крепко и безнадежно он влип.
 Однако надо было брать себя в руки и постараться не наделать новых глупостей, которые могут усугубить уже сделанную. Во-первых, не рыпаться без толку. Сказать, что вспомнил про нечто неотложное, и отказаться ехать уже поздно. Не поверит Степа и сразу заподозрит чего-нибудь. Волнения какого-либо тоже нельзя показывать. У Тихонова глаз-алмаз — тут же прицепится.
 Чтобы успокоиться, Виктор Семенович стал про себя прикидывать, какими путями можно добраться отсюда до «оптовой базы», а заодно — где же может устроить засаду Рындин.
 Сейчас они ехали по проложенной через лес бетонке к посту ГАИ на 678-м километре Московского шоссе. Тут, конечно, Рындин ничего предпринимать не будет. Во-первых, слишком близко к «Вепрю», который в грядущем деле вообще фигурировать не должен, во-вторых, близко от проезжей трассы и не посвященных в суть дела гаишников, которые могут осложнения создать. Что дальше? Дальше выезд на Московское шоссе. Самый безопасный путь — двинуться по нему до областного центра, а потом, прокатившись по окраинным улочкам и речному берегу, выехать от Лавровки на северо-западное шоссе и переть до 348-го километра, к повороту на колхоз имени XXII партсъезда, потом через поле и около километра через лес. В поле, конечно, засаду ставить средь бела дня никто не станет. А вот непосредственно на подъезде к базе, на том самом последнем километре, который проходит через лес, особо отчаянный человек может и рискнуть. Дорога извилистая, узкая, проложена по выемке, идет под горку. И что самое главное — этот участок никак не миновать, если собираешься в гости к Фролу.
 Тот самый короткий путь по просекам, который предложил Степа, с точки зрения засад был намного перспективнее. Там их можно было устраивать хоть на каждом километре. Может, постесняться стоило только поблизости от законсервированного, но все еще охраняемого военного аэродрома. Но и эта дорожка рано или поздно выводила туда, к единственному и неповторимому лесному километру.
 Да, если б Иванцов был на месте Рындина, то именно там пристроил бы засаду. Какой бы маршрут ни созрел в голове Степы или иных пассажиров иномарок, сюда-то они прикатят обязательно. Но Рындин на своем месте, а Иванцов — на своем, то есть в кабине обреченного на расстрел автомобиля. Наверно, если б был у Иванцова триллион долларов, он бы его сейчас быстренько выложил за то, чтоб поменяться с Рындиным. Впрочем, Рындин, как ему представлялось, от этого триллиона наверняка отказался бы. Жизнь все-таки подороже.
 «Мицубиси» притормозил у выезда на Московское шоссе. К нему подтянулись остальные. Пропустив тарахтяще-сопящий «КамАЗ», колонна поперек проезжей части свернула налево, в направлении облцентра.
 — В город? — спросил водитель. Он заметил, что его постоянный командир вопросительно смотрит на прокурора, и пытался сообразить, кто тут теперь командует. Иванцов промолчал.
 — Ладно, — объявил Степа, — пользуясь правами «всадника, скачущего впереди», принимаю обязанности флагмана-командора. Пойдем коротким маршрутом… По просекам!
 Иванцову это было уже не столь интересно. Ему неожиданно пришло в голову, что он зря волнуется.
 Рындин ведь собирался позвонить в «Русский вепрь» примерно в 14.40. Чтобы проконтролировать выезд, если его наблюдатели доложат, что в контрольный срок 14.30 машины не вышли. Где его наружники сидели — хрен знает. Иванцову, естественно, не представлялись. Может, где-нибудь в снег зарылись, как тетерева. Но навряд ли они перемещение колонны не контролируют. Ведут наверняка. Сейчас на электронных часах в салоне «мицубиси» 14.47 светится. Весь участок от «Вепря» до шоссе они проехали максимум за пять минут. Значит, выезжали уже после истечения контрольного срока. Где-то в 14.42. Рындин должен был звонить в кабинет Ольги. Она во все тонкости не посвящалась, поэтому вполне спокойно сообщит Рындину, что Витя уехал с Антоном и Эдиком. Соответственно он будет знать о наличии Иванцова на борту «мицубиси».
 На пару минут в душе потеплело, потом опять сквозняк задул.
 Ну, будет знать Рындин, что прокурор уселся в автомобиль к Тихонову. А дальше что? Операцию отменит? Да ни в жисть!
 Потому что раз уж эта колонна вышла, то дойти до места ни при каких условиях не должна. Это при всем неудобстве своего положения Иванцов четко понимал. Потому что если Тихонов действительно поверил в то, что Иванцов выполняет распоряжения Чудо-юда, он все исполнит как положено. То есть привезет гостей и будет показывать им лабораторию. Может быть, представит им ученых и позволит дружески побеседовать. Но у гостей планы покруче. Им-то захочется кое-что прихватить с собой. А об этом речи вовсе не шло. Ясно, что любимого сыночка, соловьевского наследника, Степа не отдаст без предварительного прямого разговора с Бариновым. А в «Куропатке» спутниковые телефоны имеются. Ну а о том, чтобы какой-либо образец препарата добровольно отдать или разрешить ученых за ворота вывезти, само собой и речи быть не может. Если б об этом открыто речь завели, то Степа и без консультаций с Бариновым понял бы, что его кидают.
 Впрочем, гости на это не больно и настраивались. Они собирались нахрапом действовать, силой. Ведь Рындин наврал им, что большая часть бойцов Фролова после обеда уезжает в дивизию Прокудина, на стрельбище, а сторожить базу останется всего-навсего пять человек. На самом деле вся команда была на месте, причем не меньше десятка из них были вооружены и готовы к бою. При необходимости меньше чем за пять минут и остальных можно привести в боевую готовность. Так что вся эта «силовая попытка», учитывая, что фроловские боевики превосходят соловьевских, должна была закончиться крахом. А поскольку Фрол — мужик толковый, то, постреляв наиболее сердитых и глупых, он похватает кое-кого живьем и быстро разберется, «кто есть ху», то есть роль Иванцова и Рындина в организации этой «экскурсии» станет отчетливо ясной господину Баринову. О дальнейших событиях даже думать не хотелось.
 Так что надеяться, будто Рындин, узнав, что его друг и соратник Иванцов по собственной дури сунул голову в петлю, скажет своим исполнителям «стоп», не приходилось.
 Больше того, чем глубже вгрызался мозг Иванцова в анализ ситуации, тем больше убеждался в том, что своей дурацкой посадкой в джип он преподнес Рындину такой подарок, о котором тот и мечтать не мог. Сразу все «горы» с плеч свалятся. И конкурентов в борьбе за власть, и влияние в области разом поубавится, если и Тихонов, и Иванцов выйдут в тираж. Черта с два он станет предупреждать тех, кому поручено уничтожить колонну, о том, что в «мицубиси» облпрокурор едет.
 Так что ж делать-то? Ехать на убой и Богу молиться, если таковой имеется?
 Очень и очень жить захотелось. Какую ж соломинку найти, чтоб уцепиться?
 Можно, конечно, взять да и покаяться во всем Степе. Как тогда пойдут дела? Только догадываться можно. Степа мужик крутой, а его прочные ребятки, которые рядышком сидят, могут Иванцова тихо и без пролития крови придушить тем же самым кашне, которым прокурор свое горлышко от простуды бережет. Стекла в джипе тонированные, даже из той машины, что следом идет, этого события не увидят. Дорогу до «Куропатки» по просекам Соловьев и его американские приятели не знают, пойдут следом за Степой, куда поведет. Стало быть, он их может завести в какое-нибудь приличное место, куда по его сигналу для организации теплой встречи прибудет команда Фрола. Они, наверно, сделают дело не хуже, чем рындинские. Связь у Степы с Фролом прочная, они вроде бы нашли вкус в дружбе, забыли прошлые раздоры и конфликты. Даже недавнюю историю с Чижом и Тятей, похоже, похерили. И уж наверняка связь по радиотелефонам у них налажена.
 В общем, покаяние ничего хорошего не принесет. Только ускорит переход в покойники. Даже если попробовать представить себя зашантажированным и запуганным, несчастным отцом, которому пообещали неприятности с дочерью, раскрутку истории с иконой и прочие неприятности, пробить на слезу Эдуарда Сергеевича не удастся. Может, конечно, он и не придушит тут же, но от этого счастья не прибавится. Разве только утешиться тем, что и Рындину при таком исходе наступит конец. Не простит Чудо-юдо двойной игры бывшему коллеге.
 Нет, козел он, Иванцов, все-таки. Сам себе удар под дых шибанул! Зла не хватает…
 — Сворачивай, — нарушил тишину голос Тихонова. — Ну, дрожите, самураи!
 Просека, в которую повернул с шоссе «мицубиси», а за ним и остальные три джипа, оказалась езжей. Тут, должно быть, довольно часто ездили на грузовиках и тракторах, накатали прочную, чуть подледеневшую колею, не больно ровную, но зато не вязкую.
 — Что задумался, гражданин прокурор? — спросил Степа, закуривая. — Вид у тебя какой-то скучный. Ты не язвенник, случаем?
 — Пока не нажил вроде… — отозвался Иванцов, попытавшись, чтоб его голос звучал пободрее. Потом, вдруг испугавшись, что друг Эдик начнет прикидывать причины изменений в самочувствии друга Вити и чего-нибудь заподозрит, добавил:
 — …Но что-то побаливает. Наверно, съел чего-нибудь.
 — Может, остановиться? — предложил Степа. — Сходишь в кустики, облегчишься…
 — Ладно, потерплю пока.
 Живот у Иванцова, даже несмотря на волнение, был в полном порядке. Но предложение остановиться заинтересовало.
 Какое там — заинтересовало! Оно его прямо-таки окрылило, обнадежило, заставило в себя поверить и в счастливый исход дела. Остановиться, отойти от машин поглубже в лес… и не вернуться.
 Нет, конечно, не сейчас. Если не ошибся в расчетах, то попроситься надо будет где-нибудь в начале того самого рокового километра. Дескать, терпел-терпел, но все, не могу больше…
 — Старость чую. — Иванцов попытался усмехнуться. — Желудок зашалил, может быть. Выпили все-таки немного…
 — Может, добавить надо? — предложил Эдуард Сергеевич. — У нас тут есть кой-чего. Коньячок крепит говорят…
 — Нет, не рискну.
 Неужели есть шанс? Иванцов разумом понимал, что тешит себя иллюзией. Засада может оказаться вовсе не там, где он ее «вычислил», а, скажем, уже на следующем повороте. Это раз. А потом, пока он пойдет в кустики, колонна остановится. Ждать его будет. Соответственно и боевики будут ждать, пока Иванцов свои особо важные государственные дела сделает. Не обнаружат они себя раньше времени и не станут к стоящим машинам приближаться. Зимний лес тихий, прозрачный, засветиться в нем легко. Даже бойцу в белом маскхалате, не говоря о господине в темном пальто. А бойцам Рындина наверняка дан строгий приказ никого живым не выпускать. Поэтому, если он нос к носу с этими бойцами не столкнется и не найдется среди них кто-то знающий в лицо облпрокурора, они его запросто завалят наравне с остальными.
 Значит, надо, чтоб машины вперед ушли, а Иванцов остался. Тут надо просто слова правильные придумать, чтоб поняли именно так, как надо, и не заподозрили ничего. Как следует нужно все акценты и интонации подобрать, иначе прозвучит неестественно, с фальшью. И самому выглядеть подостовернее…
 Дерьмовый шанс, но есть. Скорее всего ни черта не выйдет. Ведь везет же иногда кому-то. Тому же гадскому Клыку в прошлом году. Ведь совсем ничего, кроме смерти, не светило, а выкрутился, бандюга. Потому что надеялся и душой верил. Ему и бабы-то попались в подельницы с подходящими именами — Вера Авдеева и Надежда Авдохина. Надежду убили, а Вера осталась, бегает где-то в дальнем зарубежье за этим волчарой. И в том тяжком грузе, который сейчас повис на Иванцове, их доля немалая…
 Воспоминание о прошлогоднем фиаско, которое, правда, не закончилось ни потерей головы, ни потерей кресла, немного успокоило. Точнее, придало какого-то фаталистического равнодушия. Влип так влип. И так хреново, и этак. Будь что будет. Бог не выдаст, свинья не съест. Повезет так повезет, не повезет…
 Лес по обеим сторонам просеки стоял густо. Снег поближе к колее почернел, подальше лежал беленький и чистенький. Хотя до того места, где Иванцов предполагал засаду, было еще ехать и ехать, он против воли стал поглядывать по сторонам. Но машину мотало, потряхивало — там ямка, там ухаб. Глаз уставал. Да и что увидишь? Разве что первый трассер, если успеешь…

 ДЕРЬМОВЫЙ ШАНС

 Сколько времени ехали, Виктор Семенович не прикидывал. Не до того было. Надо было морально подготавливать Тихонова. То руки на живот положить, то коленки подогнуть, то охнуть, то вздохнуть. Не слишком часто, но и не слишком редко — не переигрывая, но и не давая забыть о своей «болезни». Тихонов участливо предлагал Иванцову остановиться, но тот говорил:
 — Потерплю еще, недолго ведь… Там в «Куропатке» нормальный сортир есть.
 Дорогу Иванцов знал неплохо. Вот уже миновали зону аэродрома, пересекли тот самый овраг, на краю которого милая инструкторша показывала чудеса лихачества Валерке и Ване, благополучно проскочили то место, где Сорокин-Сарториус тормознул джип с Таней-Викой. Выехали на опушку леса и покатили вдоль нее. До поворота на роковой километр оставалось метров триста, не больше. Иванцов сделал страдальческое лицо.
 — Недалеко уже, — сообщил Степа, позевывая. — Завидую людям, которые умеют в машине отсыпаться. Меня вот укачивает немного и даже подташнивает слегка, а спать не клонит.
 — Меня вот не тошнит, — пробурчал Виктор Семенович, — но брюхо мутит здорово. Боюсь, не дотерплю…
 — Говорили ж чудаку: «Выходи!», а ты стеснялся. Тут уж один поворот остался.
 Сердце колотилось — а ну как засада прямо тут, рядом с опушкой? Иванцов теперь и без всякой игры выглядел человеком, которого большая нужда припекает. «Мицубиси» свернул благополучно, проехал метров двадцать по дороге, ведущей к базе, и тут Иванцов нервно крикнул:
 — Тормози! Хрен с вами, вылезу. Не дотяну я этот километр!
 — Вот упрямый, блин! — усмехнулся Степа. — Ладно, вылезай. Иванцов, пролезая мимо подвинувшихся охранников к дверце, стараясь сделать вид, что его сейчас волнует только проблема чистоты штанов, бросил:
 — Вы уж езжайте дальше, не ждите… Пешком догоню. «Неужели останутся?» — думал Иванцов, поспешая от дороги за ближние елки. Ноги вязли в снегу, шапка съехала с лысины набекрень. Должно быть, те, кто смотрел ему вслед, посмеивались…
 — Стесняется гражданин начальник, что простые советские бандиты могут увидеть голую задницу облпрокурора! — ухмыльнулся Тихонов. — Ладно, поехали, семеро одного не ждут…
 «Мицубиси» рванул вперед, за ним помчались остальные. Гул их моторов для забравшегося метров на двадцать в лес Иванцова прозвучал как музыка. Теперь оставалось ждать.
 Забился мышью в густой ельник. На всякий случай достал табельный «Макаров», хотя понимал; что если что — им не больно отобьешься. Слушал.
 Джипы шли со скоростью примерно под шестьдесят. Стало быть, должны были примерно за минуту доехать до ворот.
 Они не проехали и трехсот метров.
 Соловьев, сидевший с американцами в «ниссане» и обсуждавший напоследок с начальником своей охраны последние детали налета на лабораторию, не глядел на головную машину. Поэтому хлопок гранатометного выстрела, шипящий свист летящей гранаты, вспышку и грохот взрыва воспринял как нечто одномоментное. Чадный факел пламени, разом охватившего «мицубиси-паджеро», словно бы из-под земли вырвался. Водитель «ниссана» ударил по тормозам, джип занесло на прикатанном снегу, юзом дотащило до горящей машины и, развернув, тюкнуло бортом о зачехленную запаску «мицубиси».
 — Мина! — исторгся крик из глотки водителя.
 — Сзади-и! — взвизгнул Лева Резник от бессильного ужаса.
 Большего сделать не успел бы никто. Тяжелый «чероки», не успев затормозить, с силой боднул своей железякой, наваренной перед капотом, в борт «ниссана». Еще один хлопок, шипение, грохот — и второй «чероки», который благополучно затормозил, не налетев на своего «братца», вспыхнул факелом.
 Из первого «чероки» выскочили три охранника, бегом побежали от машин, не дожидаясь, пока взорвутся баки у тех машин, что еще не были зажжены.
 Та-та-та-та! — звонкая пулеметная очередь прогрохотала вслед убегающим, двое сразу ничком ткнулись в снег, третий, пробежав пару шагов, подломился в коленях и повалился навзничь. Ни из «мицубиси», ни из замыкающего «чероки», превратившихся в костры, никто выбраться не пытался. А вот в «ниссане», зажатом между двумя машинами, одна из которых полыхала и от ее жара вот-вот могли взорваться баки двух остальных, Соловьев-старший, Сноукрофт, Резник и еще двое судорожно долбились руками и ногами в заклинившиеся дверцы. Бензиновая гарь душила, дым лез во все щели, щипал глаза.
 — У-у, бля-а! — ревел Антон Борисович, обрушивая удары каблука на лобовое бронестекло.
 — Shit! Fucken Russia! — сдавленно шипел Сноукрофт, дергая ручку дверцы.
 — Люк! — на пятой или шестой секунде этой отчаянной борьбы за жизнь вспомнил Резник, но в это время про тот же люк вспомнил водитель, влез ногами на свое сиденье, отодвинул крышку, выскользнул из своей толстой куртки и протиснуло плечами на крышу джипа.
 Та-та! — коротко стреканул автомат — и водитель тяжко грохнулся животом на крышу автомобиля, конвульсирующие пальцы заскребли лобовое стекло, по которому полился алый ручеек…
 — А-а-а! — Ярость отчаяния удвоила силы Соловьева. Оставив в покое лобовое стекло, он всем телом толкнул правую дверцу, и она наконец-то открыла путь к спасению. Правда, очень узкий — дверца открылась не полностью, упершись в зад горящего «мицубиси». Непостижимым для самого себя образом, грузный и тяжелый, Соловьев протиснулся между автомобилями, вовремя прикрыл глаза от языков пламени, но все же услышал, как трещат опаленные волосы. Не то прыгнул, не то покатился в кювет. Несколько пуль ударили в снег рядом с ним. Антон Борисович зажмурился и оцепенел. Его парализовал страх, потому что он понимал: стоит ему пошевелиться — и те, кто считает его убитым, доведут дело до конца.
 Он не шевельнулся даже тогда, когда оглушительно рванул бак «ниссана» и волна жара пронеслась над кюветом. Лежал бы лицом в сторону машин — задохся бы, а так только сознание потерял на несколько секунд.
 Очнулся от пинка в плечо, которым его перевернули на спину, и увидел над собой огромную — или показавшуюся огромной? — фигуру человека в белом маскхалате и вязаной шапочке-маске.
 «Чеченец!» — только и успел подумать Антон Борисович, прежде чем струя парализанта, пущенного из баллончика, вновь погасила — и надолго — его разум.
 — Живым! — распорядился Сорокин. — Как остальные?
 — В нуле.
 — По коням!
 Меньше чем через пару минут два «бурана» уже унеслись прочь от полыхающих машин…
 …Фрол, конечно, не очень любил, когда в окрестностях «оптовой базы» поднималась интенсивная стрельба. Даже такая короткая, как в данном случае. Это для тех, кто пытался вылезти из «ниссана», секунды казались длинными, как часы. А на самом деле расстрел и сожжение четырех джипов не заняли и пяти минут. За эти пять минут дежурившая на КПП смена только успела доложить о наблюдаемом ЧП Фролу, который, как на грех, был не у себя в офисе, а в спортзале и к тому же оставил «уоки-токи» ближней связи на столе в кабинете.
 Фрола доискались старинным способом — через посыльного. Но к тому времени, как начальник охраны АО «Белая куропатка» прибыл на КПП, чтобы лично разобраться в обстановке, стрельба уже прекратилась. Примерно в семистах метрах от ворот «Куропатки» поднимались языки пламени и клубы черного дыма.
 Надо было быть полным дураком, чтоб не догадаться — горят машины.
 — У нас выезжал кто-нибудь? — первым делом спросил Фрол у дежурившего по КПП Феди (того медведеподобного мужика, которого Вика уложила в глубокий нокаут по ходу своих «показательных выступлений»),
 — Никак нет, командир! — прогудел Федя. — Все приехали на обед, никто не выползал.
 — И без путевок никто не катается? — прищурился Фрол. — Смотри, проверю…
 — Обижаешь, начальник. Мы службу знаем.
 Фрол настырничал исключительно из соображений дисциплинарного порядка. Он знал, что никто и никуда после обеда не выезжал, потому что за ворота без его разрешения или приказа мог выехать только человек, которому жить надоело, а выпустить его через КПП мог лишь тот, у кого развилась крайняя форма мазохизма.
 Так что горел на дороге кто-то посторонний, по крайней мере не находившийся у Фрола в личном подчинении. Тем не менее Фрол тут же потребовал проверить наличие людей. Это была воспитательная мера дисциплинарного свойства, ибо Валентин Сергеевич был уверен, что психов, которые будут убегать из «Куропатки» в «самоход» и возвращаться туда на угнанном автотранспорте, у него в подразделении нет.
 Пока низовые командиры пересчитывали бойцов по головам и убеждались в их наличии, с небес донесся рокот вертолетного двигателя.
 — Это еще что за дела? — Фрол задрал голову и увидел, как над лесом, на небольшой высоте — 150-200 метров, накренившись, тарахтит «Ка-26» с надписью «ГАИ» на борту.
 Такой вертолет изредка барражировал над Московским Шоссе, наблюдая за порядком и безопасностью движения, но в Последние годы по причине отсутствия денег на горючее, как Правило, стоял в зачехленном состоянии. Поднимали его в воздух обычно по двум причинам: или в дни массовых народных гуляний, сопровождавшихся политическими мероприятиями типа митингов и демонстраций, или когда в область наведывалось какое-нибудь высокое начальство. Но даже в последнем случае зона полетов гаишного аппарата лежала далеко отсюда. В районе непарадного северо-западного шоссе вертолет ГАИ никогда не появлялся. Более того, как было известно Фролу, ввиду наличия поблизости законсервированного военного аэродрома, на котором Таня-Вика обучала Валерку и Ваню скоростному вождению автомобиля, воздушное пространство над «оптовой базой» было запретной зоной и без специального разрешения военных тут никому летать не полагалось. Поэтому вряд ли появление гаишного вертолета было оперативной реакцией на ДТП, происшедшее на лесной дорожке.
 Федя вкратце, но довольно точно пересказал Фролу все, что видел и слышал. Два раза грохнули из гранатометов и три минуты постреляли из автоматического оружия. По чему именно палили, со стороны КПП видно не было, так как дорога делала небольшой изгиб, мешавший разглядеть место побоища.
 После того как все мелкие начальники доложили Фролу о том, что все их подчиненные находятся там, где положено, и никто никуда не пропадал, тот решил позвонить в райотдел милиции и доложить о том, что вблизи охраняемого объекта наблюдаются явления, нарушающие общественный порядок.
 В райотделе, конечно, не порадовались. Фролу порекомендовали усилить охрану своего объекта и никуда не отлучаться до прибытия следственных органов. Само собой, попросили не лазить излишне по месту происшествия. Фрол и без того был не идиот, чтоб там топтаться. Во-первых, у него не было ни малейшего желания встречаться с гражданами, имеющими на вооружении гранатометы и пулеметы, которые могли почему-либо задержаться на рабочем месте, а во-вторых, излишнее любопытство могло привести к тому, что правоохранителям очень захочется взвалить ответственность за кем-то проведенное мероприятие на контору Фрола. Это могло, как минимум, увеличить расходы «Белой куропатки». Поэтому, несмотря на то, что причины пальбы на дороге ужасно интересовали Фрола, он строго-настрого приказал своим бойцам не высовывать носа за ворота. Предполагая, что ментам захочется полазить и по базе, Фрол приказал проверить, нет ли на виду какого-либо лишнего инвентаря, кроме помп «Иж-81» или «Макаровых» с облегченным патроном. Особо серьезного шмона он, конечно, не опасался, поскольку районное начальство уже давно знало о некоем особом статусе «Куропатки» и без разрешения Иванцова шуровать не решилось бы.
 Насчет содержимого своих складов он был совершенно спокоен и точно знал, как и что говорить, какие где печати и прочее. Но вот насчет втиснутой в один из бывших складов лаборатории и обслуживающей ее публики надо было обязательно проконсультироваться со Степой.
 Сотовый телефон, по которому сначала позвонил Фрол, располагался совсем недалеко от «оптовой базы». В догоравшем «мицубиси-паджеро». Именно поэтому его хозяин ответить на звонок не мог. Телефон представлял собой бесформенный кусок сплава из металла и пластмассы, а Степа — жутковатую, очень сильно обугленную фигуру, похожую на африканские статуи из черного дерева.
 Фрол об этом не знал и позвонил одному из Степиных приближенных. Тот доложил, что хозяин уехамши, но не сказал, куда. Тогда Фрол набрал номер телефона, который был дан ему для экстренной связи с Иванцовым. Номер оказался занятым…
 …Иванцов с тревогой проводил глазами вертолет, описавший два-три круга над «Куропаткой». Несколько минут назад он боялся, что те, кто только что разнес четыре джипа, наткнутся на него и пристрелят за компанию. Теперь он опасался, что с этого вертолета, работающего в данный момент на контору Рындина, его заметят и наведут на него этих самых… исполнителей.
 Потом, когда вертолет улетел и настала относительная тишина, Иванцов помаленьку пришел в себя, но не больно успокоился. Не больше чем через час на место происшествия накатит куча всякого народу из правоохранительных органов. Возможно, их и восхитит оперативность областного прокурора, который появится на месте происшествия раньше всех, хотя вроде бы на сегодня болеть собирался. Но зато это обстоятельство никак не ускользнет из поля зрения Чудо-юда. И тогда неприятностей не избежать. В родной прокуратуре, разумеется, поверят, что, замученный тяжкой работой по поддержанию законности в области, товарищ Иванцов решил прогуляться по заснеженным просекам, дабы проветрить перенапряженные мозги. Но Сергей Сергеевич не поверит. И если никто из законных инстанций не найдет ни малейшего криминала в том, что прокурор прокатился на джипе господина Тихонова и вышел в кустики за несколько минут до нападения неведомых террористов, то г-ну Баринову состав преступления станет ясен мгновенно. Ему не надо формировать многотомное следственное дело, формулировать обвинение и участвовать в состязательном процессе с адвокатом. У него все просто, как у «чрезвычайной тройки» Особого совещания. Утром деньги — вечером труп.
 Надо было принять меры к тому, чтобы побыстрее испариться с места происшествия. Или, во всяком случае, постараться так спрятаться, чтобы не нашли.
 Спрятаться! Смехота одна. Тут сейчас Теплов и Рындин такую деятельность развернут — террористов выискивать будут. Теплов — по-честному, поскольку его в замысел авантюры не посвящали. Рындин же будет искать Сорокина, чтоб свалить все на него. Впрочем, может, ему теперь уже захочется Иванцова найти?
 Неужели уж так все подло? Нет, надо связаться с Рындиным. Ведь можно, наверно, договориться как-то, можно…
 Сотовый кодированный телефон для звонков особо избранным лицам у Иванцова был при себе. Конечно, достань он его во время поездки на «ниссане» со Степой, без вопросов не обошлось бы и без подозрений тоже. К тому же тогда было неясно, чем все кончится. Сейчас, судя по всему, кончилось более-менее благополучно. Рискнуть? Еще немного посомневавшись, Иванцов все-таки рискнул. Как раз в это время номер его телефона набирал Фрол. Поэтому и получилось, что «занято».
 Рындин ответил почти сразу:
 — Слушаю.
 — Это я, узнаешь? — проговорил Иванцов полушепотом. После нескольких секунд молчания — должно быть, Рындин был не очень готов к этому звонку — послышалось:
 — Где ты, Семеныч? Как здоровье?
 — Неподалеку от теплого места. Красиво горят, знаешь ли. Уловил? Со здоровьем нормально. Живой.
 — Понял, понял! — сказал Рындин. — Я из машины говорю… Скоро встретимся!




 ЧАСТЬ IV
 КОПЕЕЧНАЯ СВЕЧКА



 АХ, РОМА, РОМА, СИДЕЛ БЫ ТЫ ДОМА…

 Уютная комната для деловых бесед в ресторане «Филумена», где пару недель назад дружески общались господин Фролов с атаманом Кочетковым, вновь служила местом серьезных переговоров. Сегодня Фрол принимал гостя из соседней области.
 — Так, стало быть, урыли все-таки Эдуарда-то вашего? — явно пародируя классическую фразу из первой главы «Похождений бравого солдата Швейка», произнес Рома. — А в нашей губернии до сих пор не верят…
 — Это почему же? — прищурился Фрол.
 — Потому что больно тихо все к тебе перешло. Вроде был ты у Степы не на самом лучшем счету, много и часто вы с ним ругались после того, как менты Курбаши замочили, даже до разборок почти дошло. Потом вдруг мир и тишина, любовь до гроба… С чего бы? Когда вы помирились, все братаны поняли, что тебя , Степа примял и имеет по сходной цене…
 — Слова выбирай, братуха. Я понимаю, что ты парень остроумный, но не надо обострять тенденции парадоксальных иллюзий. Опять же ты в гостях, надо скромнее быть.
 — Прости великодушно. Я ж просто констатирую, какое было общественное мнение в нашей губернии. А оно может, между прочим, как и мнение «Голоса Америки», не совпадать с точкой зрения американского правительства. И даже с твоим личным.
 — Ладно, замнем, это несерьезно. Развивай тему дальше.
 — Слушаюсь и повинуюсь. Короче, все поняли, что гражданин Фролов как самостоятельная контора больше не существует и является подотчетным филиалом дяди Степы. Резонно было так решить? Резонно. Далее. В Степиной конторе имелись люди с большим стажем работы, с устоявшимися правами и престижем. Перечислять не буду, поскольку их не менее десятка. Но ты, извини меня, в эту элитную группу так и не вошел. Когда до нашей глуши дошел слух о том, что некие нехорошие террористы перекрошили на подходах к твоей «Куропатке» ц Степу, и господина Соловьева из Москвы с конвоем, у многих мороз по коже пошел. Народ думал: что-то будет!
 — Думать народу не запретишь. Времена не те.
 — Справедливо. Поэтому большинство экспертов полагали, что это ты начал борьбу за свою личную свободу и независимость, а какие-то там мифические чеченцы-террористы — это плод твоей богатой фантазии. По логике вещей бывшие Степины корефаны должны были это понять не хуже нашего. И в первую голову прекратить твою бурную деятельность, а уж потом решать полюбовно вопросы преемственности и кадровой политики. Согласись, это ведь логично?
 — Логика логикой, а реальность — реальностью. Во-первых, у Степы в конторе не было таких умных экспертов, которые думают правым задним полушарием. Это раз. Во-вторых, Степа загнулся как раз тогда, когда мне это было меньше всего надо, и всем его старым кадрам я сумел это дело объяснить. Наконец, в-третьих, эти самые кадры, которые «решают все», тоже оказались не из тех, что членами в партию записываются. По крайней мере авторучку на это дело используют. Они сами предложили мне верхнее место по жизни.
 — Допустим. Но в народе считают, будто все это — для отмахоза. И конторой вовсе не ты вертишь…
 — …А Степа с того света? Указания передает по сотовому, прямо с адской сковородки? Жарится, но руководит. Так, что ли?
 — Ну, насчет той сковородки надо еще уточнить. Те головешки, что в джипе остались, не больно опознаешь. Запросто может быть, что Степа сейчас на Гавайях жарится, а не на сковородке. И все эти налеты, террористы и прочее — не больше! чем средство для обеспечения спокойной старости.
 — У меня тоже есть такие сомнения, но и с Гавайев, Канар, Балеар пока никаких указаний не приходило.
 — Жаль, что не приходило. Потому что некоторые ребята сомневаются насчет того, что ты это дело вообще сможешь курировать. Квалификация не та.
 — Ничего, не боги горшки обжигают. Научусь со временем.
 — А ты уверен, что тебе на это времени хватит? Люди ведь неохотно имеют дело со стажерами. Всем же стабильности хочется. А если ты нырнешь, грубо говоря, в прорубь, то в народе опять начнутся сомнения и размышления. По-моему, логика правильная.
 — Рома, корешок, ты опять о логике говоришь. Я ж объяснял уже, что у нас тут с логикой не все согласуется. Конечно, некоторые моменты я тебе не докладывал в целях защиты твоих мозгов от засорения. Если б доложил, ты бы больше врубился в суть, но тогда, извини, стал бы тем человеком, на чьей могиле пишут: «Он слишком много знал…»
 — Ты не грубо сказал, как тебе кажется?
 — Нет. Просто по-дружески. Потому что я лично несу ответственность за обеспечение некоторых маленьких секретов.
 — Перед кем? Если Степа действительно загнулся, то тебе разве что Бога ублажать надо…
 — Вот тут ты не прав. Есть промежуточные инстанции. Но конкретных названий и имен не будет.
 — Ну, теперь хоть чуток прояснилось. Конечно, обещать, что в нашей губернии такими объяснениями удовлетворятся, я не могу.
 — Это мне, если сказать нежно, по фигу. Неудовлетворенность ваших братанов, в смысле. Ежели не научились удовлетворяться, пусть обращаются во Всемирную лигу сексуальных реформ, там подскажут, как это сделать. А вот готовность конкретно твоей конторы продолжать сотрудничество на прежних условиях меня очень интересует. Мне же понятно, с чем тебя прислала ваша губернская общественность. Верно догадываюсь?
 — В общем, да. Когда вы со Степой таинственным образом скорефанились и жутко порадовали наших ближних соседей тем, что отказываетесь от посредничества со мной, менты господина Мирошина на редкость быстро оприходовали и схавали все, что осталось от почившего Рублика. Тогда, как известно, меня и ряд других безукоризненно честных граждан избавили от излишнего и пристального внимания. За это я, разумеется, не в претензии. Но кое-кто из моих бывших друзей стал кричать и малявы из СИЗО слать, будто Рома скурвился и всех продал. Да и среди тех, кого я лично спас от упаковки и почитал за самых верных корефанов, нашлось несколько неустойчивых лиц, ко — торые повели себя паскудственно, стали цепляться к словам и даже пообещали «уйти служить к другому радже». Я из самых Дружеских побуждений стал им объяснять, как сложна и неоднозначна жизнь и как много в ней приятных неожиданностей. Но пара тупых и недалеких людей так и не поняла моих Добрых намерений. Пришлось уволить насовсем. Хотя у меня лично, как и у многих, меня поддержавших, и тогда были, и сейчас сохраняются некоторые сомнения в правильности избранного курса.
 Так… Стало быть, общественность сильно забеспокоилась. И требует, чтоб вы опять стали посредничать между нами и теми, кого представляет Жека?
 — Конечно. Ведь проводка, она денег стоит. Транзит положено оплачивать. Жекины хозяева — уж не знаю, с кем ты там дело имеешь, — везут товар внаглую, а менты чуть что — сразу же лезут к нам.
 — Об этом надо было сразу Степе сообщить, — помрачнел Фрол. — Хорошо, что сказал. Этим контрагентам мы объясним, чтоб они сами все оплачивали в случаях собственного разгильдяйства и некультурности. А Мирошина надо одернуть, чтоб не борзел без меры.
 — Только не так, чтоб ему гимн России сыграли! — забеспокоился Рома. — Я таких заказов не делал! Хватит того, что в прошлом году прокурора Грекова замочили. Не знаю, чем он вашей фирме не понравился, но нам-то пришлось на три месяца дела сворачивать и отлеживаться, пока не утихло.
 — Не надо нам это шить. Там другие системы работали. Сам же знаешь, что Греков с Курбаши были вась-вась. Ты ведь с год всего как на своих ногах, верно? А до этого справно под Курбаши стоял и не жаловался, пока он у вас крутился. Между прочим, я ему помог у нас в губернии прописаться. И Степа, кстати, когда был выбор, кого держаться, только с моего совета выбрал между Черным и Курбаши. А вы тут аналитику разводите: с чего, мол, Фрол верхним стал? Свои проблемы решайте!
 — Ну, одну проблему я тебе уже изложил. Нам была обещана компенсация. Да не ты обещал, Степа. Степы нет, и его, возможно, действительно не воскресишь. Я уже излагал, какой шухер был на нашем этаже и к каким неприятным мерам мне пришлось прибегать, чтоб поддержать строгий уставный порядок и дисциплину. А что мы имеем в этот месяц взамен оплаты транзита, который получали от тех, кого представляет Жека? Пятьсот тысяч баксов аванса — вот все, что к нам пришло.
 — Вообще-то, Жека вам в среднем за месяц платил чуточку поменьше. Тысяч на сто.
 — Степа обещал «уан лемон». Иначе братаны послали бы его на хрен. И они пошлют на хрен тебя, если ты не расплатишься вовремя. Мне ведь, если честно, как и узкой группе лиц, очень не трудно свернуть все дела. Деньги сделаны, лежат в тепле, далеко от здешних лесоповальных мест. Трахайтесь тут, как хотите, а мы пошли. Сами с Мирошиным договаривайтесь, целуйте Иванцова в задницу, но нам это уже не надо. Сам увидишь, какой беспредел пойдет, когда Жекины хозяева потянут товар через нашу область. Их просто разденут и голыми в Африку отпустят. Потому что не будет тут Ромы, который сможет сказать: «Не шалите!»
 — Да это просто мороз по коже! — осклабился Фрол. — Интересно, а с чего это вы такие жуткие угрозы делаете? Нет бы припугнуть так слегка: мол, смотри, дядя Фрол, будет с тобой, как с Рубликом, или еще покруче! А вы ишь как, ежа голой попой пугаете, я сейчас со страху пи-пи в штаны сделаю…
 — Потому что заводить с тобой войнушку — это лишние расходы, кроме того, неизвестно, блефуешь ты насчет того, что над тобой некий совсем большой пахан возник, или нет… Деньги с тебя не выбьешь, а то, что есть, потратим. Зачем? Тихо выйдем из игры. Планета большая, атмосферы на нас хватит.
 — Спасибо, — сказал Фрол, имитируя растроганность. — Помнишь такую песенку: «Ну, а случится, что он влюблен, а я на его пути — уйду с дороги, таков закон: третий должен уйти»?
 — Вообще-то, есть еще и такое продолжение: «…Возьму с дороги большой кирпич и попрошу уйти!» — Рома процитировал неизвестного соавтора текста песни. — Но это не про наш случай, честно говорю. Действительно, мы все на калькуляторе прикидывали. Если тот «лемон» от тебя не придет, нам не будет смысла тут торчать. Мы ведь хотели фабричку одну приватизировать и делать там собственный товарец. Для красоты — всякие гам аспиринчики-анальгинчики, а по делу — кое-что повкуснее. Но нужен «лемон» — и не позже, чем через месяц. Делаем фабричку, тянем свой канал мимо Жеки прямо в Штаты. Даже хороших покупателей присмотрели. А может, Фрол, ты хочешь в долю?
 — Это так просто не пишется. С новым товаром на Дикий Запад? Могут не понять тут — это раз. Если это что-то путевое и ты кому-то дорожку перейдешь — тебе немножко кунэм делать будут. Или сигаргам. Зависит от национальности. Переводить не буду — и так поймешь, что к чему. Ну, допустим, что ты со всеми договорился, поделился и тебе дозволили рискнуть. Допустим даже, что покупатели у тебя одну партию твоей новинки как-то протащат в приличные страны. Думаешь, они эту фигню не смогут сами синтезировать? Смогут. И те барыши, которые тебе снятся, так во сне и останутся. Так что в долю я с тобой не пойду.
 — Да ты погоди отказываться. Там из тех мужиков только один коренной ихний, а второй бывший наш. Этот, который ихний, ни слова по-русски не рубит. Фактически…
 — Стой, — перебил Фрол. — Этих твоих штатников, часом, не Сноукрофт и Резник зовут?
 — Ну… — с легким испугом произнес Рома. Он уже стал перебирать в памяти всех, кто имел отношение к переговорам с американцами, и прикидывать, кто же из его друзей может стучать Фролу, когда услышал:
 — Тогда это вообще дохлый номер. В самом прямом смысле. Нету больше ни того, ни другого. И были ли они вообще — неизвестно.
 — Не понял…
 — Сейчас поймешь. В тех самых машинах, которых кто-то пожег рядом с моей «Куропаткой», были такие люди. В прошлом году они уже тут толклись, в области. Даже у нашего Главы на приеме побывали, у прокурора Иванцова в «Русском вепре» проживали, хотели Курбаши какую-то линию для розлива водки продать, около машиностроительного терлись — короче, искали, кого бы где кинуть. Иконкой даже одной интересовались. А потом слиняли. То ли их Рындин под прицел взял, то ли просто все обломилось. Они на Курбаши здорово надеялись, он тоже вроде тебя немного увлекающийся был. А дней десять назад приехали с новым другом, московским, по фамилии Соловьев. И стали вокруг Степы вертеться. Скорее всего Степа их повез в «Куропатку», а кто-то подсидел. В общем, сгорели они в «ниссане» господина Соловьева. И капитально: с паспортами, с визами, с баксами и «мастеркардами». Эксперты до сих пор разбираются, где чья головешка. Но, как положено, наши правоохранители доложили наверх, что погибли два штатовца. А из генконсульства США отвечают: «Извините, товарищи, но таких граждан у нас не числится». Паспортов с теми номерами и сериями, которые они указывали при регистрации в гостиницах, госдеп вообще никогда не выдавал. Как они там въезжали-выезжали, фиг поймешь. Бумаги-то все — тю-тю! Были они хоть когда-то американцами или оформили себе эти паспорта на Малой Арнаутской в городе Одессе — неизвестно. Один мистер Резник — точно из Одессы. Выезжал, конечно, в Израиль, а насчет США — темный лес. Ну, может, чекисты разберутся.
 — Ты-то откуда все это знаешь? — спросил расстроенный Рома.
 — Секрет фирмы, — ухмыльнулся Фрол. — Но данные точные. Поэтому скорее всего эти господа, которым ты перевел бы наш со Степой «лемон», пообещали бы тебе кое-что в Штатах приобрести, например, виллу в Калифорнии или Флориде, помахали бы тебе ручкой, а ты — своему миллиону баксов. Я лично такую парашу оплачивать не намерен.
 — Фрол, — признался Рома — а я ведь уже пятьсот тысяч им спровадил…
 — Эх, Рома, Рома, — вздохнул Фрол, — как говорилось в романе «Война и мир», «…сидел бы ты дома, тачал свои веретена»! Подозреваю, что ты еще и долгов наделал, верно?
 — Есть такой казус… — Рома аж зубами скрипел от злости.
 — Ничего, — ободрил Фрол, — это полезно. Патриотизму учит, любви к нашей великой Родине. А то вам, голубям сизокрылым, все куда-то за бугор надо, хотя еще и не оперились как следует. Летите, голуби, летите! Вот там-то вам шеи и посворачивают. Там таких пухленьких в момент разденут.
 — Ладно, не добивай, а? — попросил Рома.
 — Сколько у тебя народу, только без балды? Сам понимаешь, меня не сосунки, не бухгалтеры и секретутки интересуют, а только нормальные бойцы.
 — Человек двадцать наберется. Все остальные — шпана.
 — Переедешь к нам в область, пойдешь ко мне под крышу — считай, что никому не должен. И все претензии — ко мне. Пареньков я твоих пристрою к делу.
 — К какому?
 — В Лутохино у меня небольшая точка открывается. Но очень важная. Будешь ее блюсти. Внутри мои будут стеречь, снаружи — твои. Платить буду немного больше, чем ты. Но — чтоб все чисто. Чтоб никаких самостийных дел, только по моему велению. Идет?
 — А куда денешься? — вздохнул Рома.

 ГОСТЬЯ-5

 Белая малютка-»ока», когда-то принадлежавшая Соне, а теперь унаследованная Любой, испортилась совсем не вовремя. Всего за пятнадцать минут до этого Любе позвонил Олег, услышал ее ответ и нежно произнес условную фразу:
 — Это я. Хочу видеть твои глазки, малышка.
 Это означало, что Любе, независимо от того, стирала ли она, гладила, завтракала-обедала-ужинала или мылась в ванной, надо было срочно все бросать и немедленно выезжать к нему в офис для получения какой-то очередной работы по профилю. И она должна была явиться туда в течение часа (плюс пять минут, не больше). Причем сказать: «Я себя плохо чувствую», или «у меня голова болит», или что-нибудь еще, даже если так оно и было, смысла не имело. Олег лишь сам, на месте, визуально определял физическое состояние своей сотрудницы. Если чихала, кашляла, сопливилась — отпускал домой и недели две не беспокоил. Температуру мерил здесь же. Поскольку когда-то окончил медучилище и имел диплом фельдшера.
 Но, впрочем, если по разумению Олега недомогание был серьезным, он отправлял Любу домой и, должно быть, поручал исполнение очередной работы кому-то другому.
 Итак, он позвонил, а машина сломалась. Убедившись, что завести эту капризульку не удастся, Люба отправилась городским транспортом. Успела вовремя. Она появилась в известном ей особнячке, что прятался в одном из тихих переулков между Садовым и Бульварным кольцами, ровно за минуту до истечения контрольного срока.
 — Присаживайся, — сказал Олег. — Что-то долго добиралась!
 — Я пешком, машина сломалась.
 — Здоровье в порядке?
 — Наверно. Не придумаю, на что пожаловаться.
 — Тогда порадую тебя. В теплый край полетишь. Позагораешь, в море искупаешься — благодать! Ну и между делом поработаешь маленько.
 — В Сочах еще холодно, только в бассейнах купаются.
 — Ты думаешь, я тебя в Сочи посылаю? Не угадала. Вот ваш загранпаспорт, гражданка Украины Логачева Полина Андреевна. Как видите, на нем стоит транзитная французская виза…
 — «И пошли они до городу Парижу…» — криво усмехнулась Люба, цитируя популярный мультик.
 — Вот билетик. Вылетаешь завтра. Сперва по своему советскому паспорту в Киев. Слышала анекдот? Спрашивают Москву: «Имеете ли родственников за границей?» Она отвечает: «Да, имею. У меня там мать проживает». — «Как зовут?» — спрашивают. «Киев, — отвечает Москва, — мать городов русских». Вот ты для начала к этой самой матери и поедешь. Вещей бери немного, одевайся по-спортивному, прикид челночный. В Борисполе тебя встретят. Потом отвезут на уютную квартирку, переоденут, приведут в нужный вид и отправят в Париж. От киевлян получишь все остальные инструкции и валюту.
 — Карбованцы? — усмехнулась Люба.
 — Нет, — с серьезным лицом произнес Олег, — столько купонов самолет не поднимет. Баксы дадут. Немного, около пяти сотен, с разрешением на вывоз. Вот так. Вопросы есть?
 — Когда надо будет вернуться?
 — Пока не знаю. Это будет зависеть от результатов работы. Еще вопросы?
 — Больше ничего… А!.. Машину мне отремонтируйте. Можно в счет будущего гонорара.
 — Ключики с собой? Или прислать кого-то вечером?
 — Возьми. Чао, дорогой. Пойду собираться.
 — Счастливо. За машину не переживай. Когда вернешься, она тебя встретит.
 Люба покинула особняк. Задание ее немного порадовало и немного озадачило. Конечно, приятно из слякотной и еще очень холодной Москвы переместиться куда-то, где уже светит теплое солнце и синеет ласковое море. Насчет купания и отдыха Люба не обольщалась. Так ей и позволили греть пузо за счет заказчика. Немного смущало незнание языков. Но если это не смущает Олега, значит, язык там не понадобится. И ничего удивительного, очень может быть, что за границей придется общаться только с русскими. Их ведь сейчас до фига и больше по всему свету. Одни усердно работают на свой карман, другие наблюдают, чтоб этот карман не лопнул от переполнения, третьи помогают этот карман облегчить, четвертые содействуют всем предыдущим в избавлении от всех скорбей земной жизни… Иногда и друг другу тоже. Но Любе это было глубоко по фигу. Ей уже надоело сидеть на месте. Неизвестность всегда лучше постылости.
 Пешком она добралась до Садового кольца и вышла к остановке троллейбуса «Б», где поеживалось на сыром ветру человек пять ожидающих. Было около восьми вечера, основная масса москвичей уже приехала с работы, посмотрела «Сегодня» по НТВ в 19.00 и уже готовилась поглядеть «Вести» по РТР. Или какой-нибудь сериал по ОРТ.
 С неба сыпалось что-то мокрое, противное. Не то дождь, не то снег. Пришлось поглубже спрятать голову под капюшон кожаной куртки и встать под крышу павильончика остановки. Как ни странно, до сих пор не разбитого и не покореженного шпаной. Все прочие потенциальные пассажиры тоже столпились тут.
 Две толстые бабы лет сорока с гаком, немного поддатые, о чем-то интенсивно перешептывались, изредка хихикая. То ли злоключения общей знакомой обсуждали, то ли какую-то маленькую авантюру на рынке, то ли достоинства чьего-то хахаля.
 Бородатый кругленький мужичок в очках, пользуясь близостью к довольно яркому уличному фонарю, источавшему желтый свет натриевой лампы, что-то читал. Должно быть, смешное, потому что улыбался. Некий сутуловатый парнишка в кожано-металлическом одеянии с сережкой в ухе и собранными в хвост длинными волосами прислонился спиной к металлическому поручню и лениво разглядывал свои тяжеленные, украшенные заклепками ботинки. И, еще был мужик в темно-зеленом плаще, с солидным коричневым «дипломатом» в руке, который мрачно покуривал поблизости от мусорной урны. Он явно куда-то опаздывал, потому что нервно посматривал на часы и буквально поминутно бросал взгляд в ту сторону, откуда должен был появиться троллейбус.
 Троллейбус появился минут через десять. Заполнен он был не до отказа. Люба уселась на заднее сиденье по правому борту. Мужик в зеленом плаще садиться не стал. Он взялся одной рукой за поручень и поглядывал в заднее стекло. И о часах не забывал.
 Судя по одежке, этот господин не пребывал в нужде. Ботиночки на нем по Любиной прикидке могли стоить сотню баксов. И темные брюки с манжетами смотрелись на хорошую сумму, и плащ был не «сэконд-хэнд», и шапка норковая. Такой мог вполне из «мерседеса-300» вылезти, а вот поди ж ты — на троллейбусе катит. Вместе с люмпен — и просто пролетариями.
 Поначалу особого интереса к этому мужику у Любы не было. Так, немного привлек внимание своим нервным поведением. Возможно, он при деньгах, которые ему нужно кому-то передать. Допустим, посланцу крутых людей, каковым здорово задолжал и кои могут морду набить уже за одно опоздание на встречу. Впрочем, те, кого бандиты приглашают на такую встречу, давно на машинах ездят. И наверняка не таскаются по троллейбусам с пачками баксов в кейсе.
 Бывает, что на одежку у человека уже хватает, а на машину — еще нет. И сам он — какая-нибудь шестерня при крупных тузах, которые дали ему кейс и сказали: «Давай, братан, шлепай туда-то, спроси того-то, отдай ему эту тару и забудь обо всем». И сейчас он боится, что придет не вовремя, не застанет того, кого надо, создаст лишние сложности своим старшим товарищам, а те ему за это обеспечат такие неприятности, что жить не захочется.
 Вообще-то все проблемы мужика Любе были до лампочки. У нее своих было полно. Но все же она изредка поглядывала в его сторону, пока троллейбус не подкатил к метро «Маяковская».
 Мужик подошел к задней двери и показался Любе в профиль. До этого она только его затылок видела. И сразу же, при первом взгляде на правую половину лица этого господина, Любе стало не по себе. Не то чтоб она этого мужика испугалась — она уж давным-давно отучилась чего-либо всерьёз бояться — и не то чтоб сразу узнала его — память еще только-только раскручивалась, разбираясь в своих поблекших и выцветших картинках. Но появилось еще не очень ясное, подсознательное ощущение тревоги. Любе тоже надо было выходить у метро. Наверно, не стоило, вылезать, раз интуиция подсказывала проехать дальше по кольцу и выйти, скажем, у Цветного бульвара. Там тоже метро близко. Чаще всего в своей беспокойной жизни Люба от подсказок интуиции не отказывалась. Но тут почему-то не послушалась. Вылезла следом и пошла за ним мимо бывшей Военно-политической академии и Театра Сатиры к колоннам Зала имени Чайковского. Там между колоннами раскинули свои столики продавцы книг и газет, прочие мелкие торгаши, толокся кой-какой народ. Мужик торопился, не стесняясь, отодвигал с дороги тех, кто попадался поперек курса. Люба прикинула: рост — под метр девяносто, вес — за сотню. И силушкой не обижен. Но при этом волнуется и торопится. Куда-то опоздать боится.
 Странно, но, несмотря на все более нарастающее тревожное ощущение, Любе очень не хотелось, чтоб этому мужику потребовалось не метро, а подземный переход через Тверскую. Поэтому, когда тот собрался покупать жетон и стало ясно, что он спустится вниз по эскалатору. Любе подумалось, что у них и поезда могут оказаться в одну сторону. А память все перебирала «архив». Много там было картинок, и страшных, и противных, и опасных для жизни. Но этот тип пока не вспоминался. Стоило его и в фас глянуть.
 Любе не надо было стоять в очереди за жетоном. У нее был единый. Поэтому она прошла на эскалатор раньше. Но мужик в зеленом плаще тоже недолго простоял — по нахалке пролез к окошку, оттерев каких-то людишек похилее и поехал вниз всего двадцатью ступеньками выше Любы.
 Конечно, затылком Люба смотреть не умела, а оборачиваться не хотела. Пришлось Любе использовать стародавний прием, который женщины всегда применяют более естественно, чем мужчины, — вынуть из сумочки зеркальце. Сделав вид, будто подкрашивает губы, она осторожненько поглядела наверх.
 Рассмотреть какие-либо мелкие детали на лице этого куда-то торопящегося мужика с такого расстояния было невозможно.
 Но, увидев его в фас. Люба окончательно убедилась: да, она этого типа когда-то видела. Но когда именно, при каких обстоятельствах — вспомнить не могла, а от констатации этого факта тревога усилилась. Что-то нехорошее было связано с этим мужиком. Чем-то он был для нее опасен.
 Если она и видела его когда-то, то один раз, не больше. К сожалению, в архивах Любиной памяти было немало лиц тех, кого она видела лишь один раз и, к несчастью, хорошо запоминала, несмотря на то, что не знала их имен. Как правило, это были те, кто виделся с Любой первый и последний раз в жизни.
 Кроме пролета с Петюньчиком Гладышевым, стоившего жизни Соне, в ее практике не было случаев, когда заказчики жаловались на плохое качество работы. Потерпевшие в суд не подавали. И все-таки первой мыслью, проскочившей в Любином мозгу, было: неужели кто-то из них? Память начала услужливо проматывать жутковатые, неаппетитные эпизоды. Их было немало, несколько десятков. Очень разные, но одновременно чем-то похожие. Потому что в каждом из них поначалу присутствовал живой человек, а в конце — труп. Мужчины, женщины, полные и худые, спортивные и квелые, красивые и некрасивые — эти люди, пока жили, были очень разными. Но у них было одно общее: никто из них в день своей смерти помирать не собирался. У всех были какие-то дела, заботы, проблемы, надежды, предвкушения, ожидания, но появлялась Люба, и всему приходил конец. Вспоминать неприятно, но надо. Потому что этот дядя, который куда-то торопится, может вспомнить раньше. Убийце хочется забыть убитого. Чтоб не лез по ночам в сны, не мерещился среди бела дня на улице, когда судьба вдруг снова приведет пройти по тому месту, где все это случилось. А вот тот, кого хотели убить, но не убили, стремится узнать своего несостоявшегося убийцу, даже если ни разу не видел его. Громадное большинство тех, с кем «поработала» Люба, даже обернуться не успели. Но были случаи, когда контрольный выстрел приходился еще в живого человека. И тот, кто через секунду после этого затихал навсегда, дернувшись от удара пули, быть может, успевал удивиться, узнав, что смерть пришла от руки привлекательной блондинки. Впрочем, Люба бывала и брюнеткой, и рыжей, и накоротко стриженной, и лохматой, и синеглазой, и кареглазой, и вообще безликой, с чулком на голове или в вязаной маске. Поэтому увидеть ее настоящее лицо довелось лишь двоим-троим. Эти случаи она вспомнила, но ни в одном из них нельзя было усомниться. «Клиенты» были сделаны с гарантией.
 Никакая реанимация уже не смогла бы вытащить их оттуда, куда они ушли после встречи с Любой…
 Она остановилась у колонны, оперлась спиной о мрамор, искоса поглядывая на обладателя зеленого плаща. Теперь не было уже никаких сомнений, что он едет в том же направлении, что и Люба, то есть в сторону «Речного вокзала». Он медленно приближался, и Люба все отчетливее видела его лицо. Багроватое, одутловатое, с утра, должно быть, бритое, но к вечеру ощетинившееся. Под глазами — темные мешки. Должно быть, предыдущую ночь не спал. Либо водку хлестал до полуночи, либо в карты дулся до двух, либо трахался до утра. Но теперь ему, видать, не до удовольствий. Торопится.
 Четыре шага ему оставалось дойти до колонны, когда очередной взгляд Любы, незаметно скользнув по квадратному подбородку мужика, зацепился за продолговатое красное пятнышко посреди щетинной синевы. Когда он сделал еще два шага и, косо посмотрев на Любу, чуть задержался, память наконец решилась и доложила. Теперь все стало ясно. Пятнышко подсказало.
 Пятнышко это было шрамом. Небольшим, плоским, похожим на полумесяц. Неизвестно, где им обзавелся этот мужик. То ли побрился неудачно, то ли поговорил с обладателем чего-то режущего на повышенных тонах. В принципе это было для Любы неважно. Гораздо важнее, что такой шрам Люба видела только у одного человека. Шестнадцать лет назад. В самый страшный день своей жизни, в общежитии Сидоровского строительного техникума…
 Этот день она всегда хотела забыть, но отчего-то вспоминала все чаще и чаще. Особенно с тех пор, как в прошлом году повстречалась с Петей Гладышевым. Наверно, потому, что именно этот день, через злосчастную цепь событий, где одна ошибка тянула за собой другую, а один ужас служил прелюдией к другому, привел ее, Любу Потапову, к нынешнему, противоестественному и страшному занятию. Потому, что она мстила за свое унижение всему миру, и каждая пуля, вонзавшаяся в тело очередной жертвы, чуточку утешала ту давнюю боль, которая вот уже второй десяток лет не оставляла ее…
 Ее обесчестили вшестером. Да еще и подруженьки присутствовали, ржали, гадины… Те шестеро, отрезвев, сообразили, что накрутили себе 117-ю, часть третью, и быстро удрали из городка. Были они не местные, и кто их привел в общагу — никто не знал. Что они в Сидорове делали, откуда взялись — знатоков не оказалось. Девки-соседки, боясь, что их привлекут за соучастие, уговорили помалкивать где сочувствием, где запугиванием. Она промолчала. Сказала только родителям, когда узнала, что забеременела. И родители, опасаясь жуткого позорища на всю деревню, тоже заявления в милицию не подали… Так что ушли насильники безнаказанными, укатили в далекие края, оставив после себя ее, трижды пытавшуюся себя убить, вынужденную уехать из родных мест в эту гадскую Москву, выйти замуж за нелюбимого и к тому же подонка…
 Пятерых из шести она давно забыла. Может, кто-то из них и подвернулся ей под выстрел — черт его знает, не определяла. Но этого, с пятнышком-полумесяцем, Люба на всю жизнь запомнила. Точнее, запомнила шрамик, а все остальное лишь в общих чертах. Но стоило увидеть «полумесяц» — и узнала тут же.
 Именно обладатель этой приметы — Люба даже вспомнила, что его дружки Жекой называли, — был тем, кто первым за нее взялся. Что он был настоящим отцом того ребенка, которого уморил из вредности Любин законный муж, наверняка она не знала, но сейчас ей очень хотелось, чтоб это было так, а не иначе. И первая смерть — убийство мужа, и первый — пока, слава Богу, единственный срок — все это из-за этого, с полумесяцем. И то, что она узнала женское счастье не с мужиком, а с бабой, — его вина, и вообще все, что у нее плохое в жизни было, — из-за него…
 Между тем подошел поезд. Люба вошла в вагон. Жека тоже. В один и тот же. Только Люба ближе к голове состава, а Жека — к хвосту…
 Нет, он ее не узнал. Просто заметил ее пристальный взгляд и немного насторожился. Про ту историю в Сидорове он забыл давным-давно. После того было еще с десяток похожих приключений. Да и не до того было. Слишком уж ответственное задание выполнял Жека, и от того, как он с этим заданием справится, зависело многое.
 Вчера его вызвал очень большой человек и сказал:
 — Собирай чемоданчик. Поедешь в Москву. Небось доволен? Верно?
 — Смотря зачем ехать, Георгий Петрович, — честно ответил Жека. — Если отдыхать — то я доволен, как юный пионер. Если работать — энтузиазма поменьше.
 — Само собой, поедешь работать. Правда, ненадолго. Но всерьез. Если все пройдет штатно, то разом получишь пять тысяч «зеленых». И вообще, забудь эти слова: энтузиазм и лень. В нашем новом обществе надо не перерабатывать и не сидеть сложа руки, а делать ровно столько, сколько хозяин велит.
 — Понял, — кивнул «посол по особым поручениям», — так что же от меня требуется?
 — Надо встретиться с одним человеком и передать ему вот этот чемоданчик. Но только не абы как, а из рук в руки. Сразу, как приедешь, позвонишь из автомата вот по этому телефону. Спросишь дядю Гришу. Не Гришку, не Григория, не Гришу просто, а именно дядю Гришу. Тебе ответят, что такого нет. Переспросишь номер телефона. Это чтоб случайно не ошибиться. Если скажут, что номер не тот, — перезвонишь еще раз. Должны ответить: «Григорий Андреевич переехал месяц назад». Запомни! Не дядя Гриша переехал, а Григорий Андреевич. Остальные слова не так важны, а «Григорий Андреевич» — основное. Услышишь — сразу топай на метро и отправляйся на станцию «Октябрьская». Исходя из времени прибытия твоего поезда в Москву, тебе надо быть там в 14.00. Встанешь у синей ниши с решеткой. Подойти может кто угодно. Мужик, баба, даже мент в форме. Тебя узнают по твоему кейсу. На нем, как видишь, в правом верхнем углу крышки есть треугольная наклейка с эмблемой банка «Статус» и буквы «АС». Тот, кто подойдет, скажет:
 «Я от Григория Андреевича». Спросишь: «То есть от Рыжова?» Должны ответить: «Нет, от Борина». После этого ты должен сказать: «Рад душевно». Не «душевно рад», а именно — «рад душевно». Запомни как следует, а то был у меня один разгильдяй, которого начисто отучили плохо помнить. Только после этой фразы связной будет с тобой работать. Если ошибешься, то можешь не вернуться, понял? Обратным рейсом повезешь то, что они тебе передадут, принесешь лично мне. Пока все. Вопросы?
 — Первый вопрос: что делать, если по телефону не будет слов «Григорий Андреевич»?
 — Вешать трубку и идти на переговорный пункт, откуда позвонить мне домой. Отзовется автоответчик. Скажешь одно слово: «Нет». Бери билет на ближайший поезд и возвращайся. Как и что не получилось, будешь говорить лично мне, с глазу на глаз.
 — Второй вопрос: что делать, если в метро неувязка получится? Допустим я спрошу: «То есть от Рыжова?» А мне ответят: «Да».
 — Если ответят так, это не те люди. Тогда скажешь им: «Мне приказано передать вам кейс. Код левого замка — 849, код правого — 948». И после этого тут же сваливай. Потому что, если им придет в голову набрать эти коды, — — кейс взорвется. У него под обивкой полета граммов пластита в раскатанном состоянии.
 — А если они меня не отпустят? Наверняка связник придет со страхующим.
 — Ты им не понадобишься. Этим людям нужен только кейс.
 — И все-таки?
 — Тогда попытайся сделать ноги. Если не удастся — считай, что тебе очень не повезло в жизни.
 Конечно, ехать в Москву на таких условиях было не больно весело, но куда денешься…
 Впрочем, все шло как по маслу. И на звонок ответили правильно, и насчет Григория Андреевича не ошиблись, и насчет 14.00 на Октябрьской. Подошел мужичок в мятой серой ветровке и свитере, а затем провел диалог так, как полагалось. Однако после того, как Жека произнес: «Рад душевно!», мужичок не стал забирать «дипломат», а произнес вполголоса:
 — Садись в вагон и езжай по кольцу в сторону «Парка культуры». Проедешь полный круг. Но вылезешь не здесь, а на «Парке». Там поднимешься наверх и пойдешь по левой стороне Садового кольца в направлении Смоленской площади. Тебя нагонит девушка и возьмет под руку, а потом скажет, что дальше делать.
 И тут все было на мази. Прошагав метров двести вдоль грохочущего автолавиной Садового кольца, Жека ощутил бережное прикосновение женской руки к своему правому локтю. Действительно, к нему прицепилась какая-то молодая дама. Она мило улыбнулась ему как старому знакомому и сказала:
 — Погуляй три часа по городу. В кино сходи, по магазинам пошляйся. Главное, чтоб примерно без четверти восемь ты был вот здесь, у этого фонарного столба. Понял?
 — Понял, — ответил Жека, не испытывая особой радости от того, что ему надо три часа ползать по этой чертовой Москве со своим опасным «дипломатом». Он не знал, что лежит внутри, но насчет пластита под обивкой босс его предупредил. Во взрыво-технике он был нешибко грамотен, но догадывался, что полсотни граммов такой взрывчатки — это немало. Догадывался и о том, что чемоданчик лучше всего не открывать, не зная настоящего кода, и каждый, кто попробует его взломать, допустим, стамеской, скорее всего останется без рук, а возможно — и без головы.
 Но три часа, слава Богу, миновали благополучно. Без двадцати восемь Жека подошел к столбу и пять минут покурил в нервном ожидании. Он никак не понимал, отчего так мудрят эти москвичи, хотя чемоданчик можно было забрать гораздо раньше. Втайне он надеялся, что очередной визитер наконец-то заберет опасный груз.
 Ровно без четверти восемь подошел некий не шибко опрятный гражданин, смахивавший на бомжа, и попросил прикурить, а потом быстро и очень трезвым голосом распорядился:
 — Сейчас перейдешь на ту сторону, дойдешь до ближайшей остановки и поедешь на троллейбусе «Б» до «Маяковской». Оттуда покатишь на метро до «Речного вокзала». Войдешь в парк Дружбы со стороны Фестивальной улицы и пошагаешь в направлении пруда. Там тебя встретят. Около девяти часов.
 Место было для Жеки знакомое. Он хорошо знал, что в тех местах и в девять вечера запросто можно урыть человека, а затем, не привлекая внимания, отправить его под лед, еще не стаявший на прудах. Какие договоренности существовали между его шефом и московскими партнерами — черт его знает! Например, могло быть и такое, чтоб ликвидировать Жеку после передачи «дипломата». Было от чего поволноваться. Но ничего другого не оставалось. Ясно, что эти самые москвичи контролировали его все время с момента встречи на «Октябрьской». Отслеживали, нет ли у него еще каких нежелательных контактов, ( не идет ли за ним еще чья-то «наружка». Жека все это понимал ; и, поглядывая по сторонам, пытался вычислить, кто же его пасет. И когда круг по кольцевой линии описывал, и когда пехом топал от «Парка культуры» в направлении Смоленской площади, и когда три часа без толку шлялся по городу, и когда ехал на троллейбусе «Б». Теперь, в вагоне метро, мчавшемся по направлению к «Речному вокзалу», он тоже пытался угадать, кто из многих десятков пассажиров, сидевших и стоявших в вагоне, за ним приглядывает! Впрочем, могли и из соседнего вагона через стекла — хрен его знает! Кроме того, эти самые топтунчики и топтушки запросто могли меняться. Один «довез» от «Маяковской» до «Динамо», а на «Динамо» влез еще кто-то, который, допустим, сошел на «Войковской». Но мог и один кто-то ехать до самого «Речного».
 В троллейбусе он на Любу внимания не обратил. Мало ли кто может выйти на той же остановке. А вот когда она оказалась в метро у колонны, да еще и поглядела на него почти, в упор, хотя и очень быстрым вороватым взглядом, — приметил. Тем более что она села в тот же вагон, только через переднюю дверь. Беспокойства особого у него не было. Даже наоборот, порадовался своей проницательности — хвост определил.
 Любе надо было выходить пораньше, на «Водном стадионе». Если б Жека вылез где-нибудь на «Аэропорте» или «Соколе», она, наверно, не стала бы за ним гоняться. Всю дорогу у нее в душе шла ожесточенная, хотя и невидимая глазом борьба. Инстинктивная ненависть боролась с разумным рационализмом. Застилающая глаза жажда мести — с трезвой оценкой ситуации.
 Разум стремился ее успокоить. Мало ли что когда было. Столько лет прошло, в конце концов. Может, этот мужик, который по молодости-глупости и под пьяную лавочку сотворил с дружками злое похабство, теперь остепенился, завел жену — детишек и нежно их любит, будучи, честным кормильцем-поильцем. И, отомстив ему, Люба осиротит этих самых детишек, овдовит жену, которая, конечно, и знать ничего не знает про то, что ее муж подонком был в молодости. Ему-то, дохлому, все равно будет, а ни в чем не повинной бабе придется страдать. Однако ненависть отвечала: «Ну и пусть! Он мне всю жизнь поломал, из-за него я в нелюдь превратилась. С него все началось! Смерть ему!»
 Рационализм подъезжал и с другой стороны. Пожалуй, более охлаждающе на Любу влияли сомнения не морально-этического, а чисто практического порядка.
 Действительно, этого типа ей никто не заказывал. Более того, уже завтра она должна лететь в Киев, а оттуда — на Запад. Ясно, что Олег за этот заказ получит приличные деньги. И не простит, если она, дура, от неумения справиться со своими чувствами, сорвет, как говорится, исполнение. А это вещь вполне реальная. Она ведь толком ничего не знает об этом мужике. Даже как его зовут. И есть ли у него оружие — тоже. Куда он едет, что везет в кейсе, с кем собирается встречаться, раз так торопится. Может, его сейчас еще кто-то ведет, а заодно приглядывается к Любе? А что хуже всего — этот мужик может невзначай оказаться тем человеком, который для Олега совсем не чужой, а даже очень полезный и нужный. Или по крайней мере для друзей Олега. Наделаешь делов — сто лет не разобраться… Именно эти здравые мысли на какое-то время возобладали в Любиной голове, пока поезд проезжал «Аэропорт» и «Сокол». Наверняка она не решилась бы выходить из вагона на этих станциях. Но Жека поехал дальше. И «Войковскую» проехал.
 Как раз в это время волна здравого смысла стала отступать, и вместо нее вновь накатила валом ненависть. Как? В кои-то веки ей попался тот гад, который силком лил ей в рот водку, превращая в ватную куклу, а потом под хохот парней и хихиканье пьяных девок, не слушая ее испуганного лепета — она и крикнуть боялась, дура! — сдирал одежду… Почему этот паскуда должен жить? Те, «заказные», которых Люба отправила на тот свет, уходили вместо него, хотя лично Любе ничем не навредили. А теперь, когда вот он, рядышком, когда его можно подловить и завалить — отступиться?! 'Точнее, наступить себе на сердце и спокойно ехать во Францию, где ей наверняка опять придется вырубать из жизни какого-то постороннего человека просто потому, что за это деньги уплачены. Как бы не так!
 И Люба проехала «Водный стадион». Правда, уже через пару секунд после того, как поезд тронулся с места, чтобы промчаться последний отрезок до «Речного вокзала», разумные сомнения вновь стали нарастать. Потому что, несмотря на ярость и ненависть, Люба оставалась профессионалом, а потому понимала, что не так-то это просто — без предварительной подготовки и разведки, без надлежащей информации угробить человека в людном районе огромного города, причем в такое «детское» время — 21.00. Она ведь не знает ни того, куда направит свои стопы мужик со шрамиком, когда выйдет из вагона, ни того, встретит ли его кто-нибудь на перроне или у выхода со станции. А вдруг его ждет целый десяток друзей или хотя бы одна женщина? Подвернется ли случай сделать его тихо, чисто и без свидетелей? Если б знать, что он едет к себе домой, то можно было бы отследить его хату на первый случай, а душу отвести как-нибудь в другой раз…
 С таким компромиссом в душе Люба доехала до «Речного вокзала». Народу в вагоне оставалось не так уж и много. В толпе не затеряешься. Жека вышел, а Люба сделала вид, что замешкалась.
 — Граждане пассажиры! При выходе из вагонов не забывайте свои вещи! — вежливо объявил динамик, обращаясь к потенциальным террористам. Поэтому Люба постаралась надолго не задерживаться. Не хватало еще у милиции подозрения вызвать.
 При себе у нее не было ничего особо подозрительного. Разве что газовый баллончик в кармане да расческа в сумочке. В газовом баллончике была заряжена вытяжка из красного перца — от нее, при удачном применении, возможный агрессор сразу потеряет всякий интерес к романтическим приключениям, но, прочихавшись и прокашлявшись, жить будет. А вот расческа — если сдернуть с рукоятки декоративный пластмассовый чехол — превратится в опасный для жизни и здоровья трехгранный стилет. Но газовый баллончик — это разрешенное средство самообороны. А пластмассовый чехол со стилета-расчески так просто не снимается. Внешне похожих расчесок полным-полно в каждом киоске. И, даже раскрыв секрет расчески, надо еще доказать, что о нем знала ее хозяйка.
 Понятно, Любе не следовало таскаться по городу с оружием. Олег вообще предупреждал, что если ее где-то задержат с чем-нибудь стреляющим в нерабочее время, то крутиться ей придется самой. Но оружие у Любы имелось. И довольно сильное. Таилось оно в зачехленном складном зонтике, висевшем на плече. Можно было использовать его по прямому назначению, то есть укрываться под ним от дождя. Внешне зонт как зонт, но после нескольких несложных манипуляций его можно было превратить в некий гибрид пистолета и помпового ружья. Для этого надо было только сдернуть бляшку-наконечник с верхушки зонта, а затем, надавив сверху на рукоятку, повернуть ее вправо до щелчка. После этого нажатие на кнопку, в мирное время служившую для раскрытия зонта, производило выстрел. Двинув верхнюю трубку зонта на себя, словно цевье помпового ружья, можно было выбросить стреляную гильзу, а отпустив — загнать в ствол новый патрон калибром 5, 45 от «ПСМ». Всего их в рукоятке было шесть штук. Правда, израсходовав все патроны, быстро перезарядить зонт не представлялось возможным, но зато обнаружить в зонтике оружие было еще сложнее. Даже Олег не знал, что в зонтике упрятано. А милиционерам вообще никогда не приходило в голову интересоваться зонтами. Весной, летом и осенью миллионы людей с зонтами ходят. Самых разных конструкций. А каждого владельца зонта не остановишь и не повезешь на экспертизу.
 Честно говоря. Люба и сама толком не знала, зачем таскает с собой стреляющий зонт. В работе она его никогда не применяла. Для самообороны от случайной шпаны хватило бы баллончика, расчески и Любиных познаний в карате. Зонт был гораздо удобнее для нападения, чем для защиты. Может быть, Люба носила его именно в надежде на такую вот встречу? А может, просто потому, что привыкла к оружию и чувствовала себя с ним более уверенно? Она и сама на эти вопросы с полной определенностью не ответила бы.
 Так или иначе, но, отпустив Жеку метров на тридцать, она пошла следом за ним. Очень далеко от него находиться не хотелось, но и дышать в ухо не следовало.
 Впереди Любы тяжеловесно топала могучая баба, тащившая в каждой руке по здоровенной связке обоев, а рядом с ней — детинушка, несший на спине громадный рюкзак — опять-таки с обоями. Прикрываясь этой парой, Люба выбралась из метро почти незаметно для Жеки. Но только почти.
 Обои, к сожалению, Любу не скрыли. Жека сумел-таки ее запеленговать. Но это его вовсе не испугало. Люба ничуть не походила на существо, опасное для здоровья (даже в кожно-венерическом смысле слова). Вместе с тем Жека понимал, что этой метелочке вряд ли доверят получение «дипломата». Так, понаблюдает и уйдет.
 Люба еще колебалась. Если бы она увидела, как кто-то подходит к Жеке, то отказалась бы от своего замысла. Наверно, точно так же она поступила бы, если б увидела, что он шагает к автобусам или договаривается с водителем-частником. Но Жека пошел в темноту парка Дружбы, и этим все решилось.
 Она не последовала за ним на ту же аллею, а свернула на какую-то тропку, петляющую между деревьев, но ведущую в том же направлении. Тут ей пришло в голову, что надо подготовить к бою зонт. Забежав в неосвещенное пространство между несколькими елями, она сдернула заглушку с дула своего зонта, повернула рукоять до щелчка и загнала патрон в ствол.
 Эта задержка ей очень помогла. Потому что она успела заметить, как по аллее следом за Жекой двинулись три человека. Если б поторопилась, так и не заметила бы их. У нее было одно преимущество — Жека и те, что шли за ним, двигались ближе к краю парка и немного подсвечивались огнями домов и уличными фонарями Фестивальной улицы, а она перебегала на фоне темных деревьев и подтаявшего, черноватого снега.
 Она уже кляла себя за дурь. Надо было остановиться и прекратить эту идиотскую погоню. Даже если те трое — обыкновенные алкаши, отошедшие «сообразить» и не имеющие никакого отношения к мужику в зеленом плаще, они свидетели. А если имеют, то есть, скажем, страхуют его или пасут, то еще хуже. Нет, Люба все это понимала, но все равно продолжала идти за Жекой и теми тремя.
 Жажда мести была явно сильнее разума…
 …То, что девушка, которая, как полагал Жека, приставленная его сопровождать, куда-то исчезла, не удивило «чрезвычайного и полномочного посла». И что вместо нее за его спиной очутились три плечистых молодца — тоже. Хотя, конечно, обстоятельство это Жеку не очень обрадовало. Он понимал, что человек, которому он должен передать кейс в собственные руки, наверняка один не придет. Но и ошибиться не хотелось. Могли эти ребята, например, просто оказаться гоп-стопниками, которые положили глаз на плащ и «дипломат». Конечно, те, кто заставил его мотаться по городу с утра до вечера, назначали встречу вовсе не для того, чтоб отдать желанный кейс кому-то другому, но все-таки… Те, сзади, однако, не приближались, держали дистанцию.
 Жека остановился у не оттаявшего еще пруда. Ждал, пока подойдут. Нервничал, но не уходил. Троица подошла, и тот, Кто был среди них главным, неторопливо сказал:
 — Здравствуйте. Я Григорий Андреевич. Что у вас для меня?
 — Вот это, — ответил Жека, протягивая «дипломат».
 Корень, за который Люба зацепилась носком сапога, вовсе не собирался быть «корнем зла». Он просто торчал себе на проталине, наверно, уже подсасывая из почвы влагу, необходимую для весеннего пробуждения своего дерева, и никаких заподлянок творить не собирался. Но именно он стал причиной множества страшных и неприятных событий для немалого числа людей, поставив иных на грань жизни и смерти, а других катастрофически разочаровав в самых радужных и приятных надеждах.
 Споткнувшись, Люба полетела ничком, инстинктивно выставив вперед руки с зонтом. Как была нажата роковая кнопка — ее память не сохранила. Но то, что зонт выстрелил, услышала сразу. Хотя буквально через доли секунды после звонкого хлопка где-то впереди, там, у пруда, мелькнула оранжевая вспышка и раскатился гулкий взрыв…
 Как Люба очутилась у метро, припомнить она не могла. Может, бежала со всех ног, а может, шла спокойным шагом. Даже, видимо, отряхнуться где-то успела, потому что ни контролерша у входа, ни милиционер внимания на нее не обратили.
 Голова заработала уже в вагоне. Она поняла, что ее случайный выстрел скорее всего попал в «дипломат», где у мужика в зеленом плаще лежало что-то взрывчатое. Она не знала о пластите под обивкой кейса, но догадывалась, что взрыв был не хилый. Вряд ли те, что сошлись вчетвером у пруда, имели шансы уцелеть.
 Нет, не так ей хотелось отомстить. Впрочем, удалось ли ей это вообще, если б не промысел Божий? Придя домой, она зажгла небольшую свечку — в старину их называли «копеечными» — и поставила перед образом Спасителя — иконой, оставшейся от Сони. Молитв настоящих она не знала, а потому, неловко встав на колени, стала неумело кланяться и креститься, бормоча одно и то же: «Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи! Слава тебе, Господи!…» Утром самолет унес ее в столицу самостийной и незалежной Украины.

 ПОСЛЕДСТВИЕ НОМЕР ОДИН

 — Вот и весна… — вздохнул седоголовый человек в штатском с несколькими рядами орденских планок на пиджаке. — Ждешь, ждешь ее, а она вон какие сюрпризики подбрасывает. Что ж ты так, Сережа? Зачем так резко и сразу?
 — Михалыч, это не мои. Могу голову на отсечение дать.
 — Ну, это для тебя не проблема. Ты — Чудо-юдо, у тебя еще десять штук в запасе. Кстати, кто тебе такую кличку придумал?
 — Сынок родной, Димуля.
 — Тот, что погиб?
 — Будем говорить так — тот, что пропал. Пока не найду трупа, буду считать пропавшим без вести.
 — А все же кто-то должен ответить за Цезаря. Никто не верит, что этот курьер был камикадзе-самоучкой.
 — Посуди сам, какой мне резон разбираться с Цезарем? Разве мы с ним плохо работали? Нет. Это какая-то незапланированная случайность, и все.
 — Очень трудно будет кого-то убедить. У Цезаря много друзей, и почти все жаждут крови.
 — Ах, они крови жаждут? Если очень жаждут — могу пустить. Я в последнее время много гуманничал, к сожалению. Уговаривал, убеждал, а стрелял — мало. Пусть попробуют говорить на таком языке, посмотрим…
 — Да, тебя, брат, не замай… Но и ты не хорохорься. Я знаю, что кое-кто уже поговаривает: «Нам Баринов — не барин, а мы — не холопы». Иногда самые ближние под монастырь подводят.
 — Можно и ближнюю дурную траву — с поля вон.
 — Все можно. Только Цезаря ты тронул зря.
 — Почему я, кто тебе это подкинул, Михалыч?
 — Потому что никто другой на это не решился бы. Да и логические построения тоже выводят на тебя.
 — Может, ты, Михалыч, изложишь эти построения? А то пока одни только голословия вкратце слышу.
 — Начнем с прошлого года. Тогда в любимой тобой с недавних пор области Цезарь работал с Курбаши. Это была прочная связка, надежная и приличная. Ты курировал Степу и как-то неожиданно вывел в очень большие люди. Ну, в истории с гибелью Курбаши тебя никто не винит, хотя надо признать, что погиб он очень вовремя. Степа сел на его место и сумел прижать слишком взбухавшего Фрола. Все это вполне естественные дела. Но потом последовал Рублик, уже из соседней области. Здесь-то ты свою причастность отрицать не будешь?
 — Не буду, хотя и подтверждать — тоже.
 — Это уже неважно. Могу тебе сообщить по секрету, что наши с тобой бывшие коллеги, изучая место происшествия с Цезарем и Жекой, обнаружили в семидесяти метрах от их разорванных останков маленькую такую гильзу от пистолетного патрона 5, 45. И как ни странно, из одной серии с теми, что оставил тот нехороший гражданин, который помешал Рублику пообедать и побеседовать с тем же Жекой. Пожалуй, для суда тут не так уж много. Тем более что оружие использовалось другое. Но с точки зрения тех неофициальных кругов, которые эту информацию, должно быть, тоже получили, многое проясняется.
 — А ты, Михалыч, конечно, это заблуждение поддерживаешь?
 — Я просто констатирую. В свое время мне тот же Цезарь, царствие ему небесное, посоветовал знать свое место: кефир, клистир и теплый сортир. Он сам сделал вывод, что его собираются оттереть с этой золотой дорожки после того, как Рома, заменивший Рублика, вдруг отошел от трудовой деятельности и был замечен в компании Фрола. И начал, естественно, искать прямых контактов с шефами Жеки.
 — Вот и нашел, — проворчал Чудо-юдо, — хотя я этот грех на душу не возьму!
 — Это вопросы религиозные — брать или не брать. Но ведь факт остается фактом. В течение года ты в этой области изменил ситуацию целиком и полностью. Зачем, позвольте спросить? Прибрал к рукам Иванцова с Рындиным, через них — практически все силовые структуры. Там уже о какой-то Береговии поговаривают…Ты в уме ли, Сережа? Может, ты со своими научными делами уже свихнулся?
 — Почему свихнулся? Никак нет, нахожусь в здравом уме и трезвой памяти.
 — Неужели ты думаешь, что это удастся? Ты репортажи из Чечни смотришь?
 — Если в этой Береговии что-то начнется, моих следов там не найдут. Помяни мое слово. А вот Цезарь покойный, кстати, немало в этом деле засветился. Это ведь он, строго говоря, жаждал тамошней независимости и немалую работу провел. Шутка ли! Взять под контроль такой транзит разных мелко сыпучих грузов! А ты, кстати, не думал, что он кому-то еще на хвост наступил? Со своими, так сказать, «наполеоновскими» планами? Ведь этой дорожкой сейчас немало народу заинтересовалось. А он сел поперек и проезд закрыл. Не думал? И, кстати сказать, этим людям весьма приятно было бы, если б Цезарь исчез, а на меня охотничий сезон открыли. Вполне могли подсуетиться…
 — Может быть, может быть… — задумчиво сказал Михалыч. — Но народ до таких сложных ходов еще не дорос. Им гораздо проще поверить в то, что «Боливар не выдержит двоих».
 — Михалыч, а какая, по-твоему, сумма нужна, чтоб их разубедить? Не очень мне охота сейчас затевать войнушку. Может, ты, как всеобщий консультант, уточнишь?
 — Сумма? Не знаю, не знаю… Мне кажется, что никаких переговоров и компенсаций эта публика иметь не захочет. Или все, или ничего.
 — Удобные ребята, ничего не скажешь.
 — Наверно, Сережа, для тебя не секрет, что ты многим надоел. И в органах власти, кстати, тоже. Другой бы, извини меня, награбив столько, сколько ты, уже давно прекратил бы суетиться. У тебя внуков сколько? Четверо? Свез бы их в теплые края, на островишко какой-нибудь, жил бы там и в ус не дул. Тебе сколько лет?
 — Пятьдесят семь.
 — Немало уже. А посмотришь — богатырь, Илья Муромец. Говорят, ты штангу в двести кило толкаешь?
 — Случается. Хотя теперь нечасто. Но давай-ка, Михалыч, от моего здоровья немного отвлечемся. Насчет моего отъезда в теплые края — это твое личное мнение или тебе об этом кто-то намекнул?
 — Не буду скрывать — намекнули. Но кто именно — не скажу, хочу своей смертью помереть. А то, не дай Бог, проскажешься. Или уцепишься за этого добряка. Ведь люди разные, одним тебя подай зажаренного на постном масле — и точка, а другие — подобрее, понимающие — готовы тебя отпустить с миром и даже там, за кордоном, не трогать.
 — Вот в это последнее обстоятельство, дорогой ты мой Михалыч, мне не особенно верится. Здесь я себя попрочнее чувствую. И забор крепкий, и ребятишки надежные. А туда все сразу не возьмешь. Особенно нужных людей из казенных домов.
 — Насчет нужных людей это ты прав. Но видишь, как сейчас министр шерстит милицию? И по другим конторам волна пойдет. Я не специалист, но знаю, что уже не одна твоя паутинка оборвалась. А не думал, почему?
 — Думал, Михалыч, думал. Выборы на носу, надо ж показать народу, что власть с преступностью и коррупцией борется. Но это ж смех один! Сержантов, которые у бабок тысчонки вымогают, — увольняют, а генералов — не торопятся.
 — Это все верно. Только может кому-то прийти в голову и до генерала добраться. Хотя бы и запаса. Смотри, не считай себя совсем неприступным-то. Подумай.
 — С тобой, Михалыч, надо говорить, гороху наевшись. Намеки, намеки одни. Ты говори прямо: копают под меня?
 — Ну, под тебя всю жизнь копают… — прищурился Михалыч.
 — Как всю жизнь копают я знаю, а вот как сейчас, в конкретное время, с удовольствием узнал бы.
 — Могу сказать только одно — на сей раз ветер с Запада довлеет над ветром с Востока…
 — Серьезно?
 — Крайне серьезно. Как я понял, разговор об очень больших деньгах пошел. А ты, как в народе говорят, совсем близко к этим деньгам подошел. Еще в прошлом году, кажется?
 — Нет. В позапрошлом. Спасибо, что подсказал, Михалыч. Теперь мне почти все ясно. Если б ты еще сказал, кто их здесь проталкивает, я бы тебе, пожалуй, серьезно помог в твоем финансовом положении…
 — Зачем, Сережа? Все, что надо, у меня есть: кефир, клистир, теплый сортир… А вот кто проталкивал, подсказать могу: господин Соловьев. Только он в настоящее время из игры выбыл. Временно.
 — По моим данным, его в джипе сожгли, — нахмурился Баринов.
 — Его твой тезка и ученик увел, — нехотя произнес Михалыч. — Сергей Сорокин. И собирается с Иванцовым и Рындиным по поводу Соловьева крепко торговаться в самое ближайшее время. Тебе, я думаю, это будет очень интересно узнать. Потому что Соловьев, как я думаю, крепко завязан с «Джемини-Брендан», а та — с «G &К». Все твои старые друзья-соперники.
 — И что поставит в ценник?
 — Этого я не знаю. Не докладывал. Но торговля будет, это точно. Потому что Соловьев много знает и в том числе то, как Рындин с Иванцовым, заполучив денежки от «Джемини-Брендан», готовы были продать им твой объект в «Белой куропатке».
 — Ну и почему же не продали?
 — Потому что испугались. Решили подставить Сорокина, а заодно — ликвидировать своих, так сказать, партнеров. Соловьев шантажировал Иванцова этой прошлогодней историей с иконой и отпущенным смертником. Кроме того, пообещал, что дочка Иванцова, которая в Москве учится, может стать жертвой маньяка. Ну а те хотели свалить всю историю на Степу и Сорокина, Рындин надеялся обезопаситься и от тебя, и от друзей Соловьева.
 — Похоже на мои данные, — заметил Чудо-юдо. — Значит, Сорокин ушел просто так, без помощи Рындина?
 — Да, Сережа, именно так. Но вот как он сумел испариться с места засады, хотя Рындин точно знал, как они отходить будут? Он случайно не человек-невидимка, этот твой ученичок?
 — Ну, это слишком сложно, чтоб я тебе объяснил. Но для меня лично такой фокус секрета не составляет. Не Рындину, конечно, с Сережей тягаться. У Сорокина материально-техническое оснащение на уровне XXI века, причем, возможно, второй половины.
 — И у тебя, стало быть, тоже?
 — У меня? Кое-что имеется. Но объяснять не буду. А то у тебя, Михалыч, раньше времени может инсульт приключиться… Давай-ка вернемся к нашим баранам. Допустим, что друзья Соловьева каким-то образом узнают о том, что он жив и находится у Сорокина. Будут торговаться?
 — Думаю, будут. Только не уверен, что Серега им так просто Соловьева отдаст. Впрочем, им ведь главное — узнать, что Иванцов их за нос водил. Они сразу же запустят ту машинку, которая за бугром лежит.
 — А они знают, где?
 — Теперь знают. Поскольку Цезарь тебя боялся, подстраховался он немного.
 — Негодяй он последний… — проворчал Чудо-юдо. — Жалко, что уже взорвался, а то б еще раз убил…
 — Так или иначе, но в истории с отпущенным бандитом ты тоже запачкался. Есть сведения о том, что иконой ты очень интересовался. И что какой-то ключ из нее уже прикарманил…
 — Ну и что?
 — Два месяца назад в Гамбурге какой-то курд покушался на некоего Рудольфа фон Воронцоффа. Покушавшийся был убит охранниками, а Воронцофф не пострадал. Но криминальная полиция, как ни странно, добралась до заказчика, и оказался им некий Курбан Рустамов, известный некоторым кругам как Кубик-Рубик. Он каким-то образом исчез из Германии, но если как следует поискать, то найдется, и не где-нибудь в Узбекистане, а в Москве. Дальше объяснять не надо. Воронцофф, если до него дойдет информация о твоей творческой работе против него, немало тебе неприятностей доставит. Ты лучше знаешь каких. Поэтому та группа, которую можно условно назвать «соловьевцы», и ближнее окружение Цезаря считают себя при козырях. В принципе, если в ситуации с выборами будет неопределенность или произойдет большая замена в силовых структурах и прокуратуре, то осложнения будут и здесь.
 — Спасибо, что объясняешь ситуацию, — с легкой иронией улыбнулся Сергей Сергеевич. — Значит, их требование состоит в том, чтоб я убрался за кордон? Или это программа-минимум?
 — Во всяком случае, твое вмешательство в российские дела должно быть минимальным. А лучше — никаким. Заваруху в области устраивать крайне нежелательно.
 — Они очень простые, эти ребята, — осклабился Чудо-юдо. — А главное — скромные. Вполне могли бы потребовать, чтоб я повесился на воротах Александровского сада.
 — Сережа, ты, наверно, сейчас слишком взвинчен, чтобы принимать решения. Подумай, поразмысли, время у тебя есть.
 — Сколько у меня этого времени?
 — Можно поговорить о трех днях. Думаю, это их устроит.
 — А почему не 24 часа?
 — Потому что они реалисты и не требуют невозможного. Кроме того, знают, что тебя опасно припирать к стене. В конце концов, все последствия конфликта с тобой, так сказать, на глобальном уровне они осознают и не меньше тебя заинтересованы в мирном исходе.
 — Тем не менее ультиматумы предъявляют. На прямые переговоры они не пойдут?
 — Нет, ни в коем случае. Они знают, что вести разговоры с человеком, у которого есть целый арсенал средств воздействия на психику, — себя не уважать. Только через меня.
 — Удобно ты устроился, Михалыч.
 — Не говори, Сережа, сам удивляюсь. Знать не знал, что на восьмом десятке буду между молотом и наковальней крутиться. Господи, во что ж вы, недоделки чертовы, Россию превратили!
 — Михалыч, мы только достроили кое-чего. А фундамент — он как был по вашему проекту сработан, таким и остался. И такие же разборки, если хочешь знать, в России еще задолго до большевиков водились. Так что, по-моему, мы ничего нового не придумали. Это у нас национальная особенность такая: под предлогом усовершенствования и реформ устраивать бардак и беспредел, а потом героически восстанавливать народное хозяйство.
 — Циник ты, товарищ генерал-майор запаса. И меня своим цинизмом заражаешь. Знаешь, о чем мне сейчас, дураку старому, подумалось? Как же хорошо, что в XIII веке нас татары завоевали! Не было бы их — сидели бы сейчас, как в Европах, в удельных княжествах с территорией по полгектара. И считали бы себя не русскими, а всякими там береговичами, вятичами, дреговичами, словенами… А как посидели двести лет под ханами, так помаленьку и превратились в нацию.
 — Ничего, — усмехнулся Чудо-юдо, — еще немножко развалимся — и от завоевателей отбоя не будет. В очередь становиться начнут…
 — Во-во, только уж если сдаваться, то китайцам. Их много, они хоть работать любят, может, порядок у нас наведут.
 — Если не сопьются, — мрачно хмыкнул Сергей Сергеевич. — Ладно. Пошутили — и будет. Значит, так: ответ твоим протеже я дам ровно через неделю. Срок крайний и корректировке не подлежит. Если не пойдут на это — пусть считают войну объявленной. Можешь передать им, что у меня хорошее настроение и миролюбивый настрой. Но стоит им мне это настроение испортить — допустим, начать выдвигать какие-нибудь дурацкие условия, — разговор будет идти совсем по-другому.
 — Ладно, передам. В общем, я думаю, что три дня, что неделя — разница небольшая. Наверно, они согласятся. Хотя, как я подозреваю, со скрипом.
 — Дай-то Бог…

 ПОД ГРОХОТ САПОГ

 Генерал Прокудин редко засиживался в штабе до вечерней прогулки. Сегодня было исключение из правил, потому что к комдиву приехал гость дорогой — облвоенком Сорокин. Формально речь шла о проведении в дивизии «дня открытых дверей» для призывников весеннего набора. Ну а о фактических целях разговор пошел только потом, когда все лишние были отпущены и на столе появилась бутылка с рюмочками.
 За окном по оттаявшему за день асфальту дружно грохали подметки солдатских сапог. На третий этаж через открытую форточку долетала бодрая песня с народными словами на мотив группы «Битлз»:



   Мы иде-ем и все по-е-ем,
   И ника-а-ак не уста-е-ем!



 Это тянул фальцетом запевала. А дальше сотня грубых или нарочито грубых юношеских басков подхватывала на полную катушку:



   Нам не нужен желтый субмарин!
   Ихний субмарин, хилый субмарин.
   У нас есть свой совейский субмарин,
   Красный субмарин, мощный субмарин!



 Потом по неслышимой команде какого-то невидимого и скорее всего абсолютно неформального лидера песня резко оборвалась и чей-то басистый голос хрипло рявкнул:
 — Комдив, дембель давай! Яйца пухнут!
 Прокудина передернуло, но он даже не поднялся из-за стола.
 — Развинтились «дедули», — заметил Сорокин, — небось ждешь не дождешься, когда уйдут?
 — Само собой. Эти еще ничего. В прошлом году у меня примерно две роты через Чечню прокатились, так я молился, когда все благополучно уволились. Тем более там с этими полутора-двухгодичниками были неясности. И тех надо увольнять, и этих… Кошмар! Нет, это точно, надо завязывать с призывами. Я понимаю, когда было все налажено, когда еще в детсаду, помнится, пели: «Хочется мальчишкам в армии служить!», когда всякие там ГТО сдавали, НВП в школе проходили, ДОСААФ был в расцвете сил… Любой летеха себя чувствовал человеком. Да и сержант был сержант, а не салага с лычками.
 — Это точно. И судимых не было, и наркоманов, и алкашей.
 — Между прочим, до меня тут слушок дошел, что тебе вот-вот лампасы пришлют?
 — Вроде рановато. — Для Сорокина не было новостью, что приказ о присвоении ему генеральского звания уже доехал до самого верха, но боялся сглазить.
 — Самый раз, — сказал Прокудин, — пока власть не поменялась.
 — Вот именно. Поменяется — и в рядовые разжалует. — Это еще то ли будет, то ли нет. А лампасы — уже кое-что, Все-таки видно — недаром служил.
 — Ладно, — отмахнулся Сорокин, — это еще будущее. А разговор у нас о настоящем… Так какова тема занятий, товарищ генерал?
 — Вчера мне показали двух парней. Внешне — ничем не отличишь от тех, что у меня на довольствии. Самое начало второго года службы — «черпаки», стало быть. Только-только службу поняли. Но посмотрел — и обалдел. Каждый из них по физо, огневой, автомобильной и индивидуальной тактической подготовке покрепче любого майора спецназа. На стрельбище у нас, как известно, пять направлений. Кладем одного на третий номер с полным магазином. Он со своей точки за двадцать секунд кладет мишени на всех пяти направлениях и сдает полмагазина патронов. Второй делает то же самое за восемнадцать секунд. Заменяем автомат на «СВД», поднимаем пять ростовых на дистанции пятьсот метров. Срубили все пять, один за семь, другой за восемь секунд. А ведь крайние мишени от них стояли под большим углом и едва ли половину поражаемой площади показывали…
 — Плюс расстояние было не ровно пятьсот, а с большим гаком, — заинтересованно прикинул военком.
 — Так точно. И так из всех видов оружия! Сто процентов попаданий.
 — А из чего стреляли-то?
 — Из всего, что у меня есть. Из «ПК», «РПК», «КПВТ», «утеса», «ПМ», «АПС», «АГС-17». С «БМП-2» из тридцатимиллиметровки, с «Т-72» штатным снарядом. Из «РПГ» и «СПГ»… «Град» только пожалел и гаубицы с минометами.
 — И везде — ни одного промаха?
 — Ни одного. Причем кучность — вообще фантастика. Из «АПС» двадцать пуль в диаметр нынешнего медного рубля.
 — Ты не перепил, Максим Данилович? — с подозрением спросил Сорокин. — По-моему, прибавляешь слегка…
 — Ни шиша не прибавляю! Пуля в пулю.
 — Не верится. Универсальность уж очень широкая. Я допускаю, что можно натаскать парня за год на автомат, пулемет, даже на «СВД», но чтоб он с тем же успехом и из «БМП», и из танка — не очень верю. Да и агээсника надо отдельно готовить. Я вон тебе зимой присылал «партизан», много они набабахали? Все «веера» клали, как бык поссал. А ведь в армии по два года с этой штукой дело имели. Разучились! Хотя многие всего лет пять как дембельнулись.
 — Ладно. В ближайшие дни их тебе тоже покажут. Непосредственно перед призывом. А пока слушай дальше и считай, что я вру, если хочешь. Так вот, после стрельбы мне показали их на физухе. Ровно по сто раз «выход силой», ровно по сто раз «подъем переворотом» и по двести подтягиваний на перекладине. Во сне не приснится!
 — А может, и правда, приснилось? — Сорокин понимал, что генерал хоть и выпивши, но не настолько, чтоб потерять над собой контроль.
 — Может быть. Я и сейчас не верю, что они тысячу метров в сапогах и по снегу пробежали за полторы минуты. И не устали! Будто пешочком два шага прошли. Потом мне предложили вывести против них лучших рукопашников. Этих мне, кроме разведбата, взять негде. Но, сам знаешь, там мальчики неплохие, крепенькие. Не хуже десантуры подготовлены. Эти, которых показывали, против разведчиков внешне смотрелись слабовато. Но когда их на спарринг выпустили — я только ахал. Один на один — это вообще пустой номер. Три секунды вся схватка. Потом по двое разведчиков на одного — раскидали только так. Пять-шесть секунд. По трое выпустил — один сделал за восемь секунд, другой — за десять. Четверых — за пятнадцать расшвыряли и вырубили. А сами — ни в одном глазу. Даже не запыхались почти. Пасечник, комбат, аж губу прикусил. Он же кандидат в мастера по рукопашке — сам сунулся. За пять секунд его один из сопляков в нокаут уложил. Только через пять минут очухался. На огне-штурмовой полосе норматив вдвое перекрыли.
 — Супермены какие-то… — уже с явным доверием к словам Прокудина пробормотал Сорокин.
 — То-то и оно. Дальше поехали на автодром. Все от «уазика» до «урала» водят как боги. На танкодроме тоже погоняли, я только ахать и охать успевал. Ну, про то, как они на полигоне из пушек стреляли, я уже говорил. Однако самое любопытное это то, как я по ним стрелял.
 — Ты? Холостыми?
 — Никак нет, господин полковник, боевыми-с. Из пристрелянного и любимого автомата. С дистанции от двухсот до пятидесяти метров.
 — Да ты в уме? — Сорокин выпучил глаза. — Это кто ж такое разрешил? За такое нарушение можно под суд загреметь…
 — Ну, я тоже не враз согласился. «Вы что, — говорю, — это ж чистой воды нарушение правил обращения с оружием. Если я его только задену — мне прокурор 251-прим запаяет и будет прав».
 — Это кому ты такое говорил?
 — Тому, кто их привозил, этих суперсопляков. С ним Рындин был, а этого, второго, я не знаю. Видимо, наука какая-то. В общем, заставил я их подписать бумажку, что это они меня настропалили и всю ответственность на себя берут.
 — Этой бумажкой только задницу подтереть… Не понимал, что ли?
 — Понимал. Хотя вообще-то солдаты не мои, за них они сами отвечать должны. Обошлось, и ладно. Короче говоря, занял я позицию в окопе полного профиля с автоматом и тремя магазинами. Пареньки надевают нормальные каски и броники, вешают на себя обычное снаряжение, отходят на 200 метров и начинают имитировать атаку. Я, понятно, думал, буду стрелять с таким упреждением, чтоб не попасть или вообще куда-нибудь в сторону. Как я стреляю, ты знаешь. В Афгане полтора десятка духов завалил — минимум. А они тоже, между прочим, так просто не подставлялись. В общем, я с самого начала больше беспокоился, чтоб не зацепить их. Думаю, буду брать на мушку, а потом стрелять метров на десять правее или левее. Так представляешь себе, пока они шли перебежками, я ни разу никого из них на мушку не поймал. Пытаюсь одного поймать, а он — хлоп! — исчезает. И тут же второй, откуда ни возьмись, выскакивает, скок вправо — скок влево, шаг — метра по два, по три — шлеп! — и тоже исчез. А первый опять выскакивает и «змейкой» еще метров десять пробегает. И так сто метров прошли. Ни места, где он после падения встанет, не могу засечь, ни на перебежке подловить. Решил наметить рубеж и сосредоточиться на одном. А он меня опережает. Я прикладываюсь, он отскакивает. И каждый раз не успеваю. В общем, сделал я с досады пару длинных на поражение. Честно и прямо говорю — уже не думал этих пацанов беречь. Двумя очередями магазин высадил — с разбросом по горизонту и вертикали, а он наискось в сторону метров на пять. Успел, гаденыш!
 — Ну а когда ближе подошли?
 — То же самое. Уворачивались! У них реакция невероятная.
 — Слушай, а может, они не люди, а?
 — А кто, черти, что ли?
 — Ну, может, роботы какие-нибудь. Типа Шварценеггера.
 — Шварценеггер, во-первых, не робот, а артист…
 — Ну, я «Терминатора» имел в виду, конечно. Может, это только так оформлены, что пацаны, а на самом деле — электроника?
 — Ты уж очень шутейно настроен, Юрий Николаевич. Я ведь тебе не сказки рассказываю. На полном серьезе.
 — И я всерьез. Черт его знает, что там наша оборонка от нечего делать выдумала!
 — Когда зарплату не платят, Юра, много не выдумаешь. Нет, это живые, настоящие мальчишки, они, извиняюсь, там на стрельбище на моих глазах лишнюю водичку сливали. Покормили их у нас и обедом, и ужином.
 — Но ты вообще-то можешь рассказать, откуда их тебе привезли и кто?
 — Рындин привез. Дальше объяснять? Он сказал, что в ближайшие дни покажет их тебе.
 — Зачем?
 — Затем, что если ты обеспечишь отправку наших областных ребят в мою дивизию, то все они станут такими бойцами.
 — За год?
 — Гораздо скорее. Во всяком случае, ко времени «Ч» они будут готовы.
 — И не объясняют — как?
 — Ну, я думаю, что это дело сугубо секретное. Нам с тобой никто этого объяснять не будет. У нас будут совсем другие задачи. Ты как, провел работу с мамашами?
 — Ну, там особо не надо проводить. Поговорил я с председательницей по душам. Конечно, намекнул, что я, как человек служивый, обязан их детей призывать, но если общественность нажмет, то шанс оставить их в области и отправить служить к тебе в дивизию, может быть, и появится. Само собой, что председательница больше хотела бы, чтоб детей — то есть призывной контингент — вообще оставили в покое. Дескать, набирайте контрактников, вон сколько без работы шляется. Они уже составили какую-то петицию Главе, даже Президенту, кажется, писали. Ну в общем, против того, чтоб их детей оставили в области, не возражают… Готовы организовать массовые акции: пикетирование, демонстрации и митинги. Я уже Рындину докладывал. Но очень многое будет зависеть от того, как они к тебе на «день открытых дверей» сходят. Так что, будь добр, не подкачай. Покажи им, какие у тебе казармы чистые, «дедов» подтяни, чтоб небритыми рожами детей не пугали.
 — Сделаем, сделаем! Ты только намекни Главе, чтоб продуктов подбросил, и желательно в порядке шефства. Потому что денег у меня — ноль.
 — Я думаю, он найдет на угощение. Есть загашник.
 — Теперь еще один вопрос. Это кто придумал казачьи сборы у меня проводить?
 — А что, мешают?
 — Да уж не помогают, если мягко сказать. Кочетков из себя чуть ли не Платова изображает. Меня еще на хрен не посылает, но комполка уже материл. Дескать, почему комполка, нормальный подполковник, ему, который сам себя в полковники произвел, да и то — из капитанов милиции, первым честь не отдал? Я ему разносец устроил и пообещал, что если он не прекратит бардак, то буду его самого воспитывать старым казачьим способом. У меня один взвод из разведбата всю их полусотню кверху задницами разложит. Так и сказал: перепорю всех ихними собственными нагайками — и пусть меня потом судят. Он поверил, а я и не шутил. Ведь в самом деле, Юра, это ж банда настоящая. Дисциплины почти никакой. На полковой развод не выходят, внутренний наряд служат хреновей хренового. Занимаются они, скажем прямо, без энтузиазма и вообще без напряга, шляются по территории полка, вечерами поголовно выпивши. Задираются к срочникам. Уже была пара драк. Пока без жертв и тяжких телесных, но это потому, что комбат наших молодцов удержал. Ночами куда-то ездят, благо со своим транспортом, баб в казарме видели… А теперь еще номер: выдать на период сборов боевое оружие по штату мотострелковой роты. Ты каким местом думаешь?
 — Это не я думаю. Мне это пожелание Рындин передал. Сам знаешь, что теперь нам с ним ссориться не след. Не беспокойся, я небольшое промывание мозгов проведу. Рындин Кочеткова без всякой порки приструнит. Ты ведь их не в показном полку разместил, верно? Значит, мамы призывников их не увидят.
 — Знаешь, Юра, а тебе не думалось, что нам в этой заварухе всякие там, условно говоря, «комиссары»?
 — Давай, Максим Данилыч, пока не торопить события. По обстановке будем действовать, сообразуясь с ситуацией. Я лично хочу сперва лампасов дождаться. Может, успеет Президент до июня?
 — Я думаю, он усидит. Народ хоть и ворчит, а боится менять. Таких, как твой брательник, — мизер. Да и в нем я, честно скажу, сомневаюсь. Может, он действительно агент ЦРУ и чистой воды провокатор? Мне ведь Рындин насчет него ЦУ давал неофициально…
 — Ликвидировать?
 — Ну, когда он колонну нуворишей раздолбал, Ильич у меня выпросил две роты, об перекрыть район законсервированного аэродрома. Предупредил счет того, чтоб я не стеснялся стрелять на поражение, мол, они отпетые, сдаваться живыми не будут. Так что ход, и не отдавал приказа, но надеялся, что я твоего Серегу живьем не возьму.
 — Ты в округ об этой истории докладывал?
 — Само собой. Мы свою задачу выполнили. Просто Серега в другом месте прошел. Не через меня. В общем, нормальное оказание помощи ФСБ в задержали преступной группы.
 — А если б он тебя не миновал, Данилыч, ты б его завалил? Положа руку на сердце?
 — У меня там два ротных было и комбат. А у них — сто сорок солдатиков, сержантиков и летех. У каждого — носимый боекомплект. Если б началось и кто-то из них зарядил Сереге очередь, ты бы меня винил?
 — Ладно, чего там. Это я с дури спросил. Ничего не случилось — и Бог с ним. А вообще-то, сказать откровенно, я думал, что это ты его через кольцо пропустил.
 — Его просто там не было, донимаешь? Так и Рындину передай, если он интересовался…
 — Не доверяешь?
 — Скажем так: опасаюсь. Знаешь ли, очень не хочется, чтоб во всех этих делах мы начали еще и стучать друг на друга. Тем более что на нас и без того немало стука накопилось. Надеюсь, пока этот стук только стуком и останется. Сейчас мы нужны, а потом…
 — Там поглядим. — Похоже, оба поняли друг друга без слов. Снизу долетала очередная бравая песня с народными словами на музыку из популярного мультфильма:



   Красная ракета улетает вдаль,
   Ты ее назад уже не жди.
   И хотя Америку немного жаль,
   То ли еще будет впереди!



 И под грохот сапог шпанистые голоса срочников прогромыхали:



   Скатерть скатертью белый след стелется
   И упирается прямо в Вашингтон!
   Каждому, каждому в лучшее верится:
   Валится, валится набок Пентагон!




 ЗИНУЛЯ ПРИЕХАЛА…

 Из окна кабинета Сергея Сергеевича Баринова была хорошо видна спортплощадка на заднем дворе его загородного дома, который его обитатели именовали «дворцом Чудо-юда». На спорт — площадке возились четверо внуков, две пары двойняшек-однолеток: Колька, Катька, Сережка и Ирка. Они расстреливали снежками и ледышками оплывшего и покосившегося снеговика. Поодаль, должно быть, опасаясь, как бы господским детям не надоело швырять свои снаряды по снежной бабе, стояла, плотно закутавшись в оренбургский пуховый платок, темнокожая сомалийка Зейнаб, в данном случае выполнявшая обязанности гувернантки. Когда она поворачивалась спиной, то в своем платке, зеленом пальто с пощипанным молью песцовым воротником, толстых вязаных рейтузах и черных валенках с калошами выглядела вполне по-советски и сошла бы за среднерусскую деревенскую бабу.
 — Соскучилась, Зинуля? — спросил Сергей Сергеевич, кивая головой в сторону окна.
 — Не то слово, Сергей Сергеевич. Они ж теперь все мои.
 — Муженька, конечно, на месте не застала?
 — Естественно. Но это даже к лучшему. Опять бы пришлось любоваться на его помятую рожу. Люся уволилась?
 — Нет. По-прежнему сидит на своем месте. Он ей даже зарплату прибавил. Конечно, это неприятно, но по крайней мере лучше уж точно знать, чем волноваться… Ладно. Отставим всю эту ерунду в сторону. Есть более серьезные проблемы. Отвлекаться некогда.
 — Согласна.
 — Начнем с приятного. Мы тут, в центре, помаленьку разбираемся в результатах твоей работы, и остается только радоваться. Все идет так, как положено. Ты очень хорошо поработала. Умница!
 — Пока не закончим всю серию, я бы не торопилась. Седьмой укол еще не сделан. А нужен еще и восьмой. Вы обратили внимание, что период последействия сильно сокращается по времени, но зато усиливается по интенсивности? Если после первого была просто картина сильной наркотической ломки, то после шестого в течение часа пульс доходил до десяти ударов в минуту. Не боитесь, Сергей Сергеевич? Очень рискованно. Сколько мышек у Ларисы перенесло седьмой укол? Помните? Только шесть из восьми. До этого погибло только две. А восьмой укол оставил только трех. То есть 30 процентов от первоначальной группы в десять животных.
 — Эти три мышки уже дали потомство. Блестящее, надо сказать.
 — Все равно, давайте подумаем, еще чуть-чуть прикинем, а? Ведь это не мышата. Это мальчики.
 — Зинуля, у тебя от общения с Кларой Леопольдовной появились нездоровые настроения. Мне лично это очень не нравится. Ты же всегда была сильная, рациональная, серьезная, не поддающаяся на всякие слюни и сопли. Вообще вы с Ленкой — настоящий клад. И теперь, когда они с Димулей пропали, я чувствую, что ты устала… Может, это на почве Мишкиных художеств? А ты ему тоже рожки наставь. Неужели там, у Фрола, нет хороших мужиков?
 — Это мне не нужно. Просто я сейчас смотрю на Сережку с Иркой и думаю: «Не дай Бог, чтоб какая-нибудь стерва мучила их так, как я мучаю Валеру и Ваню!» Я б не просто глаза выцарапала, а горло перегрызла!
 — Вполне тебя понимаю. Но только позволь заметить, что если ты прекратишь «мучить» этих парнишек и на этой почве бросишь все работы с «Z-8» и 331-м, то сама возможность создания этих препаратов никуда не исчезнет. Там, в области, совсем близко от вас крутится Сорокин-Сарториус. Именно тот гад, который стал причиной того, что мы с тобой потеряли Диму и Лену. Как ты думаешь, отчего он еще не налетел на «Белую куропатку»? Потому что он ждет, когда вы закончите эксперимент. Я специально вызвал тебя в Москву, чтобы он подумал, будто вся серия опытов завершена. Но он, видимо, получил об этом информацию. Хотя, может быть, еще сегодня сунется… Вот один претендент. Борец за диктатуру пролетариата, мать его растуды! Я помню, когда он еще в Италии прописывался, лет двадцать назад с большим гаком, его ужас как тянуло к «Бригате росса» — «Красным бригадам». Еще по ходу психологической подготовки это прослеживалось. Если б начальство не торопило, я бы ни за что его не выпустил. Надо было его еще год-полтора от романтики оттирать, а мне не дали. В результате получили то, что имеем. То есть человека, представляющего реальную угрозу национальной безопасности России…
 — А мы с вами ее не представляем, Сергей Сергеевич? Угрозу эту самую?
 — Всякий, кто занимается секретными исследованиями, ведущимися не по заказу правительства, представляет определенную угрозу для родного государства. Поэтому, не будь у нас нужных знакомых, весь бы наш ЦТМО уже сидел по камерам. И ты, и я в том числе. Но Сарториус — особь статья. Это один из немногих нынешних коммунистов, которые верят в то, о чем говорят, да еще к тому же готовы на самые решительные меры. Вместе с тем он не фанатик, а расчетливейший, отлично понимающий ситуацию специалист.
 — Сергей Сергеевич, политика — это так далеко, так сложно. А тут — конкретные дети. Они, как ни странно по нынешним временам, еще и девчонок не целовали, по-моему. И мы их превращаем, извините за ненаучную терминологию, в монстров.
 — Да, потому что завтра, если наши старые друзья из «G &К» доберутся до Сесара Мендеса или обнаружат где-либо в живом виде — да простит мне Бог эти слова! — Диму с Леной, то эти монстры придут сюда под другим флагом и начнут наводить у нас тот порядок, который будет им нужен.
 — Ну вот, мы, оказывается, еще и патриоты Отечества! — иронически произнесла Зина. — А я считала, что мы — банда.
 — Банда, ты права, и нечего этого стесняться. Сейчас вся страна управляется бандами, только в разной степени криминализованными, в разной степени влияющими на государственные органы и население. Естественный ответ русского человека на освобождение от опеки и защиты государства: раз правительство не защищает — значит, банда защитит. Первые государства на земле основывались вооруженными бандитами. Пора бы это знать.
 — Это я уже как-то раз слышала от Димули. Ваша школа. Но мне как-то неприятно. Скорее некомфортно, если уж быть точной.
 — Жизнь, Зиночка, состоит не только из комфорта. Тот уровень комфорта, который есть у нашего семейства, даже не снится 90 процентам населения СНГ и Балтии. Есть люди, которым, извини меня, приходится и есть, и в туалет ходить в одном и том же помещении. Например, у тех, кто бомжует. Конечно, ты имела в виду комфорт душевный, но именно его обретет человечество в результате нашей работы.
 — Глобальный уровень — это всегда красиво! — саркастически заметила Зинаида Ивановна. — Человечество… Как вы все любите это человечество! А я вижу двух мальчиков, которые мучаются.
 — Давай прекратим это философическое словоблудие, — помрачнел Чудо-юдо. — Есть более конкретные и серьезные дела. Установку по производству 331-го и «Z-8» на лутохинской ферме подготовили к пуску. Она может давать по 8000 доз каждого препарата в сутки. Но, пока ты не закончишь полный цикл с этими двумя парнями, мы не можем начать большой опыт.
 — Это кого же вы хотите осчастливить?
 — Узнаешь в свое время. Так что, будь добра, проводи все в установленные сроки и не майся дурью.
 — Все-таки вы, Сергей Сергеевич, плохо свою невестку знаете. Ведь наверняка должны были сообразить, что о всяких там моральных тонкостях я заговорила неспроста. У меня есть и чисто рациональные возражения.
 — Насчет последействия? Это я уже слышал. Самое главное — перестройка организма, изменения в генетическом коде и полное подавление контрсуггестии — все идет штатно.
 — По материалам, доставшимся в наследство от Рейнальдо Мендеса, которым сто лет в обед?
 — Это разработки 1982 года, так что всего четырнадцать.
 — Все равно. Компьютерная техника за это время прошла целую эпоху. К тому же все, что нам досталось, выцежено не из компьютера, а из распакованной памяти Сесара Мендеса. Сами же говорили, что в Ленкиной методике расшифровки оказалось немало пробелов. Они же там с Эухенией Дорадо и Лусией Рохас работали наспех, почти что методом тыка.
 — Тем не менее ее программа заработала. И мы даже вытащили то, о чем не знал никто. Наметки по препарату «Зомби-8», которые удалось превратить в реальность Ларисе.
 — Мышки, должна напомнить, по психике и мозговой деятельности довольно далеко отстают от людей. Более-менее достоверно мы знаем только действие «Z-7», причем у Мендеса было больше чем достаточно смертельных случаев.
 — Он просто экспериментировал с дозировками. Потом четко установил зависимость предельной дозы от веса тела. При первой инъекции — — 0, 01 миллиграмма на 1 килограмм веса. То есть стокилограммовому мужику вполне можно вколоть кубик, а такой даме, как ты, — 0, 7. При последующих инъекциях можно повышать примерно до двойной дозы.
 — А почему Таня выжила при тройной дозе? И Дима тоже от того первого укола с избыточной дозой не погиб.
 — Второй год разбираюсь.
 — Но так и не поняли.
 — Не понял, — вздохнул Сергей Сергеевич, — но отчего они выжили — это другой вопрос. Нам ведь важнее, что от доз меньших, чем предельная, никто не умирал.
 — Тем не менее, когда Димуля в первый раз был на Хайди, там не оставалось ни одного живого человека, прошедшего полный курс из семи уколов.
 — Потому что Хорхе дель Браво заставлял Мендеса проводить над подопытными всякие дурацкие эксперименты вроде стрельбы из пулемета человеком, облитым напалмом, ныряния без акваланга на глубину свыше ста метров и так далее. Это ж фашисты, они экспериментировали на тех, кого уже приговорили к смерти.
 — Но отдаленных последствий действия «Зомби-7» они не изучали или не успели изучить. Не было ни одного подопытного, которого наблюдали бы больше года. И как ведет себя человек, получивший семь инъекций «Зомби-7», через три года, пять или десять, мы не знаем. И у нас нет достаточной статистики по индивидуальным особенностям. А вы только что прозрачно намекнули, что готовите некий «большой опыт». Вы уверены, что через год-полтора эти самые «сверхпослушные» мальчики не превратятся в неуправляемых? И прежде, чем их удастея уничтожить, они не перебьют массу народа?
 — С мышками ничего не произошло, и с мальчиками ничего не будет, — убежденно заявил Чудо-юдо. — Хочешь посмотреть на второе поколение мышат? Сразу на душе полегчает.
 — Ой, не люблю я в этот мышатник ходить… От одного духа сдохнуть можно.
 — Зачем ходить? Я тебе их по видику покажу. Баринов вынул из ящика стола видеокассету, включил моноблок и приступил к демонстрации. На экране появилась кудрявая шатенка в белом халате. На лабораторном столе перед ней стояло некое сооружение из оргстекла, напоминающее модель небоскреба с широким стилобатом внизу.
 — Ишь ты, чего нагородили, — заметила Зина. — Полигон?
 — Так точно. Вот видишь — Лариса выпускает мышат с синими метками в правый бокс, а мышат с красными — в левый.
 — Прямо как в политике: красные — коммунисты, демократы — голубые.
 — Не ерничай, Ивановна. Тут все серьезно. Ни «красные», ни «синие» ни одного укола «Зомби-8» не получали. Но первые родились от мышей, прошедших полный курс инъекций «Z-8», а вторые — от самых обычных. В обоих боксах — по пять мышей.
 Теперь Лариса ставит перегородочки, отделяющие мышат друг от друга, но оставляющие им возможность перемещаться…
 Пять «синих» мышат, угодив в отсеки, конечно, сидеть в них не стали. Вылезли и стали бегать по своему боксу, тыкаться носиками в прозрачные стенки, царапать кого-точками оргстекло. «Красные» сидели там, куда их посадила Лариса. Каждый в своем отсеке, носом к выходу, вытянув хвостики по струнке. Будто приклеенные, почти не шевелясь. Только вздрагивающие при дыхании бока грызунов свидетельствовали, что это не ватные комочки, а живые мыши.
 — Лариса дает звуковой сигнал, который обычно вызывает у мышей повышенную двигательную активность, — пояснил Чудо-юдо. — Вот видишь, как носятся «синие», а «красные» остаются на месте. Хотя реакция на сигнал — безусловный рефлекс. Они, по идее, должны были начать бегать так же, как «синие». Но они сидят и даже носы не поворачивают. Это генетическое изменение их поведения. Им нужен другой сигнал, который как бы снимает с них обязанность сидеть в отсеке и предписывает двигаться в том направлении, которое им указала Лариса, повернув их носами к выходу. Вот она дает сигнал — и «красные» мыши начинают движение. Не бегут кто куда, а идут в одном направлении, параллельно друг другу. Видишь? Как солдаты в цепи. В природе такое невозможно, и с помощью дрессуры такого тоже не добьешься. Ни за что. И еще, обрати внимание, мыши не бегут, а идут. В ногу! А «синие» на этот сигнал никак не реагируют. У них нет генетических изменений, они носятся туда-сюда и натыкаются на стены. А вот этот звук означает: «Напра-во!»
 Мышата на секунду остановились, а затем почти синхронно повернули направо и все тем же прогулочным, совсем не мышиным шагом пошли «в колонну по одному».
 — А «синим» хоть бы хрен, — усмехнулся Чудо-юдо, — у них этот сигнал никаких поворотов «все вдруг» не вызвал. Занятно, верно? «Красные» получили очередной сигнал и пошли по кругу, в хвост друг другу. Но пока еще ничего совсем сверхъестественного в их поведении нет. Вот Лариса их в квадрат построила, это опять-таки невероятно — не мышиный стереотип поведения, хотя и не очень эффектно. Вон у «синих», как обычно, полная свобода и бардак. Никаких отклонений от установленных природой норм. Но теперь смотри внимательно. Сейчас «красные» сделают то, что мыши в принципе делать не могут…
 Пять мышей с красными метками встали на задние лапки! И в этой собачьей позе дошли до стенки бокса.
 — Впечатляет? — спросил Сергей Сергеевич.
 — В этом что-то есть, — вздохнула Зина, — но почему-то не нравится мне все это. Тут у них какая-то полоса препятствий расставлена — почти как цирк… Но будет ли нам смешно через год, если, не дай Бог, пара этих мышат убежит из нашего заведения и создаст здоровые семьи с обычными серыми мышками. И может быть, при этом у них проявится что-нибудь такое, отчего все столь любимое вами человечество горькими слезами исходить станет…
 — Это только гипотеза, Зинуля, — нахмурился Чудо-юдо. — А вот конкретный результат. Лариса подает сигнал, и мышата атакуют полосу препятствий…
 Головной мышонок сунулся в трубчатый туннельчик из того же оргстекла, в котором, полностью закрывая проход, находился цилиндрик из нержавеющей стали весом около полкило, не меньше. Даже неспециалисту было ясно, что нормальный мышонок такую заглушку не сдвинет с места. Но «красный», упершись в преграду, проявил невиданную силу. Это было равносильно тому, как если бы ребенок лет десяти сумел выпихнуть из туннеля тяжелый танк. Следом за головным мышонком в трубку пробежали остальные четверо.
 Вторым препятствием оказалась некая емкость, напоминавшая школьный прибор для демонстрации опыта «сообщающиеся сосуды». Пробежав по второму, на сей раз свободному, туннелю, головной мышонок оказался перед залитым водой цилиндром высотой сантиметров тридцать. К боковой стенке цилиндра у самого донца была припаяна трубка диаметром в два сантиметра, тоже, естественно, заполненная водой. Другой конец трубки был припаян ко второму цилиндру, точно такому же, как первый. По всем стереотипам поведения мышей, зверек должен был остановиться и в воду не соваться. Не тут-то было. Не сбавляя темпа, мышонок плюхнулся в цилиндр и… нырнул, явно не жалея собственного здоровья. Следом за головным в воду попрыгали и остальные. В то время первый «ныряльщик» проплывал уже через трубку, соединяющую цилиндры. Все пятеро благополучно пробыли под водой не меньше трех минут и с небольшим интервалом выбрались из второго цилиндра.
 — Каково? — похвастался Сергей Сергеевич. — И ни в одном глазу!
 Мокрые мышата действительно вели себя так, будто и не бывали в воде. Они прытко проскочили очередной короткий горизонтальный туннельчик и очутились в некоем подобии змеевика из пяти витков. Зине показалось, что дальше первого витка мышата не проскочат. Съехать вниз по гладкому оргстеклу они еще могли, а вот подняться наверх казалось немыслимым. Мыши действительно съехали вниз, но затем не стали бестолково скрести стекло коготками и мешать друг другу. Второй уперся в головного, третий — во второго, четвертый — в третьего, пятый — в четвертого, и таким образом им удалось пропихнуть головного мышонка за верхнюю точку второго витка. За его хвостик уцепился второй, за хвост второго — третий и так далее.
 Преодолев «змеевик», мышата оказались на развилке. Трубка-туннельчик делилась на пять отдельных отростков. Все отростки сходились в одном прозрачном кубе, но для того, чтобы попасть туда, мышатам требовалось каким-то образом преодолеть прочные текстолитовые пробки.
 — По идее, — прокомментировал Сергей Сергеевич, — они должны были бы сунуться в тот проход, куда пошел головной. Но Лариса дает им индивидуальные задания.
 Мышата, не мешая друг другу, ринулись каждый в свое ответвление трубы и, встретив на пути текстолитовые пробки, уперлись в них.
 — Пробки посажены на клей из стружки оргстекла, растворенного в дихлорэтане, — пояснил Чудо-юдо. — Выдавить их мыши не могут. Попробовали — и встали. Вот видишь? Начали грызть текстолит. Это покрепче, чем сосновая доска…
 Пробки длиной в пять сантиметров мыши прогрызли за пять минут и прорвались в куб.
 — Там, внутри, — хлороформ. Вот видишь, Лариса запускает туда одного из «синих», обыкновенных, мышат. Две секунды — и лапки кверху. А «красные» бегут на лестницу…
 — Хорошо, — сказала Зина, — я не сомневаюсь, что эти мышата смогут еще много всего интересного. Но я работаю с Валерой Русаковым и Ваней Соловьевым. Благодаря «Z-8» и 331-му у них боевые навыки развились так, что дальше некуда. С каждой инъекцией — все круче. Причем вот что я замечаю, Сергей Сергеевич. Когда проходит период последействия, они словно бы компенсируют ту послушность приказу и управляемость, которую проявляли под действием «Z-8» и 331-го. Вот этого я, собственно, и боюсь. У Рейнальдо Мендеса ничего подобного не описано. Или, может быть, мы не смогли расшифровать это в памяти Сесара Мендеса.
 — А поискать сама ты не пробовала? Мендес под твоим по печением, ты в любой момент можешь свериться, так сказать, с «первоисточником».
 — Пробовала. Но, наверно, возможности Ленкиной методики иссякли. Скорее всего нужна новая, причем не модификация, а совсем новая методика. А вы меня подгоняете. Может, прервем эту авантюру с мальчишками? Тем более не стоит начинать ваш «большой опыт». Это может быть слишком опасно.
 — Да, — задумчиво погладил бороду Чудо-юдо, — я тебя понимаю. Ты нервничаешь. Клара капает на мозги, материнское сердце стучит-волнуется и кровью обливается. Возможно, тебе просто кажется, будто ребята в межинъекционный период проявляют неуправляемость, ты об этом не думала? И в чем это проявляется?
 — После первого укола, когда кончилось последействие, они только тихо перешептывались, ворчали, им не нравилась пища, которой их кормили, хотя она была не хуже, а даже лучше, чем до инъекции. Когда истек период последействия от второго укола, они матерились, обещали пожаловаться Фролу. Но, когда Фрол появился и пригрозил им, что сдаст их в милицию, притихли. На третьем этапе у них неожиданно развилась беспричинная эйфория, которая близко граничила с агрессией. Приставали к сестрам, задирались с бойцами Фрола. А те их, между прочим, побаиваются. Во время контрольных испытаний после третьей инъекции они вдвоем самым жестоким образом избили шестерых бойцов из «Куропатки», включая Федю и Сэнсея. Конечно, Фрол предупредил, чтоб его ребята с ними не связывались. Но серьезного конфликта удалось избежать с большим трудом. А после четвертого — не удалось. Они двинули Фрола по морде. Ведь четвертая инъекция, как известно, адаптирует организм к препарату, и часть навыков, усиленных после укола, сохраняется и в межинъекционный период. Фрол был вне себя, порывался их избить и даже пристрелить, но я наскоро объяснила ему, что после истории с джипами он и так не на самом сильном доверии… Пока все кончилось миром. После пятого укола последействие было всего три часа, все функции у них быстро нормализовались, но они напрочь отказывались выполнять распорядок дня. Только когда пришла Танечка с автоматом и пообещала их расстрелять — подчинились.
 — Кстати, — спросил Чудо-юдо, — как у тебя с ней взаимоотношения?
 — Сложно. Какие могут быть взаимоотношения между двумя бабами, которые…
 — …Тоскуют по одному мужику? — перебил Сергей Сергеевич. — Иногда, как показывает практика, даже очень хорошие
 — Нет, я не про это. Просто противно, что я все время держу ее на контроле, а она отлично это знает. Я могу одной-единственной командой превратить ее в робота. Убить даже. А она зная об этом наверняка, держится как хозяйка положения. Шпильки вставляет, ехидничает.
 — Между прочим, это называется «провокацией». Она специально доводит тебя до белого каления. Может быть смести ищет, а может, просто занимается саботажем. Никогда не задумывалась, что поведение твоих мальчиков в межинъекционный период — это следствие ее работы? Ведь она с ними подолгу общается на занятиях.
 — Сергей Сергеевич, вы меня что, за девочку принимаете? Аппаратура настроена на нее постоянно. Все записывается — от и до. При малейшем выходе за пределы радиуса прослушивания она паралитик.
 — И все-таки Сарториус там появился. Откуда он мог узнать о базе? Я лично его не оповещал. Рындин с Ивацовым — вряд ли. Остается только одно — проход по телепатическим каналам. Но та аппаратура, которая у тебя есть, должна начисто глушить все, что он может подслушать. Впрочем, даже если б он и прошел через блокировку, то не знал бы так много, а он знает. Остается только одно: либо, извини меня, ты помогаешь сеньору Умберто — не могу себе такое представить! — либо эти маленькие услуги оказывает Танечка, у которой в голове как известно установлена жидкокристаллическая микросхема притупляющая твою бдительность, Зинуля.
 — Товарищ Сорокин давно бы засветился, если б выходил на связь через ее микросхему. Ведь я ж ее через эту микросхему и контролирую.
 — Спасибо, — иронически поблагодарил Чудо-юдо — а я и не знал.
 — Потом там есть блокировка от работы на передачу без моей санкции.
 — Это, милая моя, «защита от дурака», а не от Сарториуса. Сережа очень талантлив. Его давно представили на Нобелевскую премию, если б узнали толком, чем занимается в Оклахоме его скромная психушечка. Или отправили бы на электрический стул, если его в Оклахоме еще не отменили. Я долго анализировал, как ему удалось выскочить из хайдийских подземелий а потом исчезнуть с острова, да еще и подложить мне маленькую свинью. Сукин сын использовал портативный генератор вихревых электромагнитных полей. Намного меньше по габаритам, чем у нас, но намного мощнее. А эта история с неожиданным прыжком Димы и Лены? Ну, тут уж я, старый дурак, сплоховал. Напрямую перекачал Димке всю информацию о фонде 0'Брайенов и продублировал ему в башку память Сесара Мендеса. А Серега, хоть и не сумел перехватить, получил об этом уведомление через микросхемку. Несмотря на мою блокировку. Могу только догадываться, как. Скорее всего, микросхема имела еще один, «спящий», канал работы на передачу. Может быть, одноразовый, на экстренный случай. Не случайно Димуля заснул в самолете, а потом пошел в туалет с супругой. Я не сообразил…
 — Об этом мы уже говорили, Сергей Сергеевич, — мягко сказала Зина. — Все люди, все человеки, все ошибаются. Пока ясно одно: Сарториусу Димка с Ленкой не достались.
 — Я тоже так думаю. Но они могли попасть к кому-то другому. Какому-то неизвестному «четвертому» в нашей тесной компании. На Хайди их нет, это точно. «G &К», если б добралась до них, не требовала бы от «Джемини-Брендан» разыскать Сесара Мендеса. Среди 16 кораблей, проходивших через район возможного приводнения, ни один не заявлял о спасении парашютистов. Но это торгаши, а могла быть подлодка, которая не афишировала свое присутствие. Наших там точно не было, и американцев, по данным — хм! — японской разведки, тоже. Колумбийские лодки тоже не заходили — Перальте я верю, хотя Сарториус вещал Димке какую-то гадость насчет его двойной игры. Ведь никакой мины не было, а парашютный люк в туалете Перальта просто держал на всякий случай. Но есть еще Венесуэла, Бразилия. Кубинцы, если тогда горючее имели, могли туда добраться. Наконец, англичане и французы. Насчет первых, кажется, скоро будет информация, а вот с французами сложнее…
 — Вы меня все время в сторону уводите, Сергей Сергеевич, — проворчала Зина. — Я вам привела конкретные опасения насчет продолжения опытов, а вы начали рассуждать о том, что мне давно известно. Насчет Тани-Вики подозрения возбуждаете. Даже меня подозреваете, кажется…
 — Нет, доченька, не подозреваю. А вот Таня-Вика — это действительно штучка. Не забывай, что, какая бы хорошая техника ни была, может найтись та, что ее переиграет. Я тебе пришлю одного хорошего специалиста по этим вопросам.
 — Это не того придурка, который взялся исследовать перстни Аль-Мохадов? Не Васю Лопухина случайно? Он же псих. Рассказывал мне, как он в молодости Петра I синтезировал. Какой-то немыслимый универсальный регенератор выдумал…
 — Это не он выдумал, — заметил Баринов. — Нечто похожее действительно существовало в одном из «почтовых ящиков» и представляло собой один из первых шагов в мир нанотехнологии. Но потом эта тема была закрыта, и нет шансов, что к ней у нас вернутся. Да и штатники, видимо, не торопятся. Слишком уж далекий прорыв в будущее. Индустрия не готова понять, а потому и денег не дает. Впрочем, тут я полный профан. Может, это и шарлатанство какое-то. Но Лопухин — при всех своих странностях — отлично разбирается в вопросах защиты информации, в том числе и на нашем уровне.
 — Бог с ним, присылайте. Но как же насчет моих сомнений?
 — Настырная ты баба! Но я еще упрямей. Конечно, можно тебе и просто приказать. Однако попробую объяснить тебе остроту ситуации. На меня сделана крупная ставка. Высоко-высоко в небесах. Если мы сумеем продемонстрировать результат работы с твоими мальчиками через шесть дней, то нам, условно говоря, простят все. Мне лично присвоят чин «бога 3-го ранга», не меньше. Мы заберемся на такую колокольню, что нам будет наплевать на все. Даже на фонд 0'Брайенов со всеми его 37 миллиардами, который сейчас никому не достать…
 — Если Димки нет в живых, — уточнила Зина.
 — Да, разумеется. Но если мы через неделю не сумеем этого сделать, нам придется очень туго. Против нас многие ополчатся. Придется или вести здесь ожесточенную войну, или сваливать за кордон. Что тоже не даст гарантий безопасности. Во всяком случае, от Сарториуса и «джикеев». Так что прекрати сомневаться. Все идет как надо. Завтра ты сделаешь им седьмой укол, через три дня — восьмой. В понедельник ты должна привезти их сюда. Не позже.
 — А что будет дальше?
 — Дальше будет большой опыт. И еще много чего, что тебе пока знать излишне. Но ты свою программу-минимум должна выполнить. Любой ценой, слышишь, девочка?

 ЛУТОХИНСКАЯ ФЕРМА

 Черный джип «гранд-чероки», по документам числившийся за безутешной вдовой бывшего гендиректора и президента АО «Белая куропатка» Элиной Михайловной Портновской, но находившийся в постоянном пользовании Фрола, расплескивая из поплывшей на весеннем солнце колеи воду вместе с ледышками и переваливаясь с боку на бок, надсадно рычал. Он лез в гору, туда, где просматривались невысокие строения бывшей животноводческой фермы. Официально там находился построенный еще осенью прошлого года малый завод по переработке молока.
 Ближний ко въезду цех действительно принимал на переработку молоко от крестьянских хозяйств. Из него довольно успешно делали сливочное масло, а обрат по сходной цене загоняли одному из уцелевших фермеров, чтоб выпаивал телят. Однако это было так, для прикрытия, причем даже не от всяких там УЭПов (с ними все было увязано при посредстве Иванцова), а от любопытных и кляузных сельчан. На самом же деле во всех остальных приземистых корпусах был размещен завод по производству различных дорогих сортов водки из относительно дешевого гидролизного спирта, довольно пригодного для питья, но производимого не из «отборной пшеницы», а из опилок и других отходов деревоперерабатывающего производства. У лесохимиков в соседней области его было хоть залейся, и затарить пару лишних цистерн с надписью «Молоко» им было не жалко, тем более что платили наличными и сразу в карман.
 Поскольку еще Курбаши налаживал это дело при содействии своего лучшего московского друга Цезаря, то проблем с изготовлением на цветных ксероксах этикеток и акцизных марок не было. К тому же немалая часть липовых «Столичных», «Русских», «Распутиных» и прочих продавалась бабками на рынках и вокзалах, в подворотнях И у проходных, где желавший побыстрее закосеть пролетариат брал числом поболее, ценою подешевле и насчет акцизов не интересовался. Видимого вреда от водки из опилок, разбавленной артезианской водой из скважины, пробуренной прямо на бывшей ферме, не было — спирт был хоть и «деревянный», но этиловый. Во всяком случае, с первого стакана никто не загибался до смерти. Более качественно оформлялись только бутылки, которые поставлялись в Москву и реализовывались конторой Цезаря. Их грузили в фургоны-морозильники, выставляли к задней двери три ряда ящиков со сливочным маслом, так что даже тот представитель закона, которому хотелось чего-нибудь отыскать, а потом содрать взятку, обычно вежливо извинялся и признавал, что груз соответствует накладной.
 Короче, бизнес крутился, налоги не платились, штрафы не взимались и никто не садился. Однако, когда ныне уже покойный Степа сообщил Фролу о том, что надо будет разместить в одном из подвалов, предназначенных для временного складирования закатанных бутылок, кое-какое дополнительное оборудование, Фрол опять возымел на Степу зуб. Как-никак лутохинский объект был исконной вотчиной Курбаши и после временного «развода» Степы с Фролом оставался в исключительном ведении Фрола. Когда под давлением Иванцова и Рындина их заставили вновь стать партнерами, Фрол больше всего боялся, что его как-нибудь незаметно ототрут от «молзавода». И объявление Степы о том, что в подвале пойдут работы по производству кое-чего разлитого в ампулы, показалось неприятным.
 Опять же все это усложнило производственный процесс. Теперь надо было чаще пригонять грузовики, чтоб не завалить сократившуюся складскую площадь готовой продукцией, поскольку из одной цистерны гидролизного спирта выходило две с лишним цистерны водки, а при розливе в поллитровки и упаковке бутылок в ящики физический объем готового товара еще больше возрастал. Каждая же лишняя ездка — лишняя соляра. «КамАЗы» жрали ее много, даром что дешевая. Вроде копейки, а как подсчитаешь — присвистнешь.
 Кроме того, Фролу не очень мастило, что в подвале орудовали мужики, которых он лично не знал и на работу не нанимал. На производстве водяры работали люди проверенные, к тому же малопьющие или вовсе наркоманы, которым главное — травки полыхать или ширнуться слегонца, а не стакан засосать. А тут появились какие-то, сразу давшие понять, что они в подвале хозяева и всем прочим не стоит особо интересоваться тем делом, которым они заняты. Их привозили с утра на Степином микроавтобусе, а сзади на «газельке» везли ящики с оборудованием.
 Первое, что сделали эти ребята, — установили на входе в подвал, прочную стальную дверь с одним сейфовым замком и одним электронным, а вечером, уходя с работы, неизменно опечатывали ее. Другим бы Фрол объяснил, что так вести себя на чужой территории недопустимо, но этих предпочел не задевать. Однако от незнания ситуации все время чувствовал беспокойство. Хрен его знает, чьи эти мужики и чего они монтируют. Конечно, это мог быть всего лишь самогонный аппарат полупромышленного типа, которым Степа решил дополнить оснащение здешнего комбината, но тогда степень секретности была слишком уж высокая. Но мужики могли смонтировать и какое-нибудь оборудование для кустарного производства взрывчатки. Перспектива взлететь на воздух Фрола, в общем, не пугала, но вот загреметь под фанфары раньше времени он не хотел. Потому что по всем подразделениям «лутохинского объекта» у него было составлено «тревожное расписание» (на бумагу, правда, его никто не заносил), а по подвалу такого расписания не было. «Тревожное расписание» определяло, как действовать в случае внезапного наезда РУОПа, УЭПа и прочих контор. То есть что прятать, что оставлять, что подменять и как отвечать на вопросы. Например, даже обнаружив спирт в цистерне, ментам надо было еще доказать, что его привезли сюда именно для розлива в бутылки, а не для стерилизации оборудования. Хотя, при хорошей дружбе с Рындиным и Иванцовым, а также зная, насколько зависит от них Теплов со своим УВД, Фрол такого наезда не очень опасался, все же было неприятно знать, что на территории «объекта» есть помещение, в которое он, по официальной должности начальник охраны АО «Белая куропатка», не имеет доступа. Любой мент наверняка не поверит, будто Фрол не знает, кто там и что там. А потому, если вдруг Рындину или, скажем, Иванцову захочется его, Фрола, за что-то посадить, в этом помещении может оказаться, к примеру, узел связи чеченских боевиков-террористов, склад ракет «стингер» или ядерная боеголовка. И Степа, кстати сказать, наверняка был бы очень рад, если б его новый «партнер» и старый «друг-соперник» спалился бы на такой подставке.
 Поэтому после того, как Степа обуглился в сожженном джипе, а бразды правления по решению народных масс были переданы Фролу, пришлось ставить вопрос о допуске Фролова Валентина Сергеевича к секретам подвала. В том числе и перед Чудо-юдом.
 И вот сегодня, кажется, этот день настал. Утром из Москвы прилетела Зинаида и сказала, что после обеда надо будет съездить в Лутохино. Вместе с ней из первопрестольной прибыл еще один гражданин, некий молодой, среднего роста, плохо стриженный и не гладко выбритый мужичок, одетый в серую засаленную куртку и неновую солдатскую ушанку. Джинсы и нечищеные ботинки Зарайского производства со стоптанными каблуками не позволяли отнести этого господина к слоям зажиточным и преуспевающим. Потому Фрол принял его за научного гения, приглашенного Зинаидой для консультаций.
 Сама мадам Баринова никаких комментариев по поводу появления обтрюханного гражданина не сделала. Единственно, что не понравилось Фролу, так это сумка, висевшая через плечо у ее спутника. Она подозрительно напоминала репортерский кофр среднего размера. Правда, товарищ, которого Зинаида называла Василь Василичем, на представителя прессы не походил. Слишком уж был рассеян, молчалив и никаких вопросов не задавал. Когда ехали от аэропорта, Василий Васильевич пребывал в полнейшей прострации. Было такое впечатление, что телом он присутствует в джипе, а душа осталась либо в Москве, либо еще где-то подальше.
 Поскольку этот самый Вась-Вась (Фрол сам придумал эту кликуху для нового знакомца, но вслух не произнес) не делал никаких попыток заняться фотосъемкой на территории «оптовой базы» и благополучно удалился с Зинаидой за ворота лаборатории, у начальника охраны на сердце полегчало.
 Но потом выяснилось, что Вась-Вась поедет в Лутохино. А когда садился с Зинаидой в «гранд-чероки», опять же взял с собой кофр. Кроме того, Вась-Вась надел на голову наушники и как будто слушал плейер, лежавший во внутреннем кармане куртки. Но хрен его знает, что у него там? Может, рация или что-то звукозаписывающее?
 Фрол мучился всю дорогу: стоит ли справляться у Зинаиды насчет Вась-Вася и его кофра? И когда джип, пыхтя, уже лез в гору, Фрол дипломатично предупредил:
 — У нас там, на заводе, фотографировать не принято.
 — А мы и не будем, — ответила Зинаида. — Ваши тайны нас не интересуют, а свои мы сами знаем.
 — Но фотоаппарат придется сдать. Для порядка.
 — Это не фотоаппарат, — неожиданно проснулся Вась-Вась. — Это другое оборудование.
 — Видео? — предположил Фрол.
 — Не суть важно, — строго сказала Зинаида. — Не волнуйтесь, вашей безопасности оно не угрожает. Наоборот, при необходимости может помочь ее обеспечить.
 Кофр был такой, что в него мог поместиться пистолет или даже складной автомат. Фрол подумал, что ежели такие предметы там находятся, то пусть там и лежат. Незаметно их из сумки не вытащишь, а начнешь вытаскивать на виду — можешь не успеть. На супермена Вась-Вась никак не походил.
 Итак, при въезде на территорию завода кофр изымать не стали.
 Доехали прямо до стальных дверей подвала. Там, внутри, нес охрану плечистый дядя с нашивкой «ЦТМО». Дверь он открыл только после того, как убедился в том, что Зинаида пришла сюда без принуждения. Ее он пропустил первой, следом прошел, кивнув, как старому знакомому, Вась-Вась, а Фрол проследовал лишь в последнюю очередь. Ощупывать и охлопывать страж не стал, ограничился суровым взглядом.
 По гулкой, сваренной из стальных уголков и швеллеров лестнице от дверей спустились в подвал, где Зинаиду встретила вся бригада, занимавшаяся монтажом установки. Почти так, как на командном пункте встречают командующего. Фрол, как бывший военный, немало таких встреч повидал воочию. Чуть ли не в пояс кланялись. И Вась-Вася называли уважительно — «товарищ Лопухин». Хотя по внешности он этого не очень заслуживал.
 Поначалу прошли в небольшую комнатку, где был пульт управления с компьютерами и приборными панелями. Очень компактный и удобный, как показалось на непросвещенный взгляд Фрола. Потом отправились на склад сырья, где в двойных наглухо запаянных полиэтиленовых пакетах лежало нечто зеленовато-серое, даже с небольшим коричневатым оттенком. Явно какое-то растительное сырье. На другом стеллаже находились такие же пакеты, но с какими-то желтыми гранулами.
 Никаких особых расспросов и разговоров не вели. Зинаида и Лопухин просто кивали головами — мол, все нормально, молодцы, иного от вас, дорогие товарищи, и не ожидали. А бригадир наладчиков особых комментариев не давал, поскольку Баринова и Вась-Вась понимали в этой технологии побольше ихнего, а Фролу знать слишком много не полагалось по штату.
 Сама она, эта установка, особого впечатления не произвела. Ясно, что самоделка российского производства. Не то самовар, не то атомный реактор. Какие-то помеченные номерами емкости, трубки из нержавеющей стали и пластмассы, автоматизированные вентили, провода. Управляли ею с пульта, из-за бетонной стены с двумя герметическими стальными дверями. Собственно, это была не одна установка, а две одинаковые, только одна потребляла в качестве сырья зеленовато-серую «травку», а вторая — желтые гранулы. Краткие пояснения о том, как работают установки, были сделаны специально для Фрола.
 Выяснилось, что прямо со стеллажа пакеты с сырьем при помощи манипулятора перегружаются в исходную емкость. Она наглухо герметизируется, после чего пакет автоматически вскрывается, а сырье смывается дистиллированной водой. Показали колонки с ионообменными смолами, через которые эта самая вода циркулирует, и еще какие-то очистные устройства с активированным углем. Оказалось, что вода в установке используется практически одна и та же, только раз в месяц надо менять начинку фильтров.
 После смыва сырье попадало вместе с водой в емкость номер два, где его подвергали эмульгированию. Как это делалось — Фролу объяснять не стали. Ясно только, что эмульсия поступала в основной реактор и там подвергалась всяким преобразованиям. Каким именно — Фрол и сам спрашивать не стал. Дальше был еще цикл очистки и кондиционирования. На выходе получалась желтоватая жидкость, которую автоматический дозатор разливал в маленькие ампулы объемом по одному миллилитру. Ампулы аккуратненько запечатывались в целлофановые обоймы по восемь штук в каждую, а затем упаковывались в картонную коробку по десять обойм кряду. На коробках той установки, которая пользовалась зеленоватым сырьем, виднелась маркировка «Z-8», а коробки, выпускавшиеся установкой, где сырьем служили желтоватые гранулы, маркировались цифрами «331». Правда, работали установки не очень быстро. Каждая выдавала на-гора примерно четыре коробки в час.
 — Работайте, товарищи! — сказала Зинаида тоном первого секретаря райкома. После чего стало ясно, что «экскурсия» закончена.
 Вышли на свежий воздух. Зинаида ждала дополнительных вопросов, но Фрол предпочитал их не задавать. Тогда она сама нарушила молчание:
 — Итак, господин Фрол, то, что вы видели, — установка по производству того самого препарата, с помощью которого Валера Русаков и Ваня Соловьев приобрели свои фантастические качества. Точнее, двух его модификаций — «Z-8» и 331-го. «Z-8» изготовляется из природного растительного сырья, сырье для 331-го синтезировано из элементоорганических соединений. Вам больше знать не нужно. На вашу команду будет возложено две задачи…
 — Кем?
 — Чудо-юдом.
 — Понятно.
 — Так вот. Вы обеспечите доставку сырья и перевозку готовых ампул туда. Куда именно — скажу позже. А сырье будете получать там же, где и товар для Ромы.
 — Уловил. Оплата?
 — В полтора раза выше, чем за то, что гнали для Ромы.
 — Есть о чем подумать…
 — Думать уже не надо. Надо работать, и очень быстро. Предоплата — тридцать процентов, обсуждению не подлежит.
 — Рындин и прочие местные тузы в курсе дела?
 — Да, мешать они не будут. Но могут помешать другие. Не связанные рамками закона. Причем в самое ближайшее время. Может быть, уже сегодня. Поэтому, уважаемый Валентин Сергеевич, я бы попросила вас усилить здесь охрану.
 — Сделаем. А на базе?
 — Думаю, нет. Пока с нами Василий Васильевич, — усмехнулась Зинаида, похлопав по плечу своего странного спутника, — нам бояться нечего.
 Фрол тоже усмехнулся, считая, что леди шутит.

 ЧТО ДЕЛАТЬ?

 День рождения — некруглый, неюбилейный — Глава праздновал скромно. Пригласил родню и самых ближних друзей и товарищей. На даче собралось всего человек пятнадцать. Немного попили, слегка поели, песни попели старые, времен еще комсомольских активов и учеб. Повспоминали прошлые дела, поспорили о тех текущих, которые можно было обсуждать громко. Народ постепенно разъезжался, и под самый финиш с Главой остались только Иванцов и Рындин. На торжество они прибыли ;с супругами, но умные жены нашли себе какое-то занятие, чтобы не мешать серьезному разговору мужей.
 Разумеется, не стали бы Виктор Семенович и Андрей Ильич засиживаться так долго, если б не ждали этой беседы. Еще встречая их в самом начале празднества. Глава намекнул, что надо бы поговорить кое о чем серьезно. Но имениннику все никак не удавалось выбрать время. То один подходил, то другой. Губернатор родню не забывал, помогал чем мог, в рамках приличий, чтоб не сильно подставляться. Ну, и они ему тоже услуги по разным направлениям оказывали. Например, если лишние денежки куда-нибудь надо было пораскидать или сомнительную недвижимость принять на чьи-нибудь фиктивные плечи.
 Но это были дела мелкие и скучные. А тон Главы, которым он приглашал Иванцова с Рындиным потолковать, был такой, что сомнений не вызывал: речь пойдет о чем-то очень важном, возможно, даже жизненно важном.
 Когда настал-таки долгожданный момент серьезной беседы, у Иванцова и Рындина пульс несколько участился. Чем же господин губернатор намерен порадовать?
 — Гоголя, конечно, читали? — заметив, что прокурор и чекист явно находятся в напряжении, усмехнулся Глава. — Как там насчет «пренеприятного известия»?
 — К нам едет ревизор? — нервно спросил Рындин.
 — Нет. И известие, скажем так, вовсе не неприятное. Скорее как у того же Гоголя, «приятное во всех отношениях». Не буду вас дольше нервировать. Так вот, я получил самые твердые заверения, что останусь на месте. При любом исходе выборов. Хотя исход скорее всего будет один. То есть ничего не изменится.
 — Это откуда же вы такие заверения получили? — полюбопытствовал Иванцов. — Вы же вроде на этой неделе в Москве не бывали…
 — Не бывал. Но Москва и сама может уведомить, если соблаговолит.
 — А источник надежный? — спросил Рындин.
 — Надежнее некуда. Более того, неоднократно и капитально проверенный. И очень осведомленный. В частности, о положении дел на самом верху. Но и низы не забывающий.
 — И что из этого следует? — Иванцов уже догадался, куда клонит губернатор, однако решил дождаться, пока тот сам произнесет ожидаемые слова.
 — Следует, естественно, то, что все намеченные и готовящиеся мероприятия надо стопорнуть, и быстро! — строго сказал Глава именно то, чего и ждал Иванцов.
 — Не так-то это просто. Облдума уже положение о выборах губернатора приняла, не сегодня-завтра надо будет дату выборов объявлять, — заметил Рындин. — Послезавтра солдатские матери собираются митинг устраивать, насчет оставления призывников в пределах области. Казаки Кочеткова в дивизии Прокудина разместились. Им боевое оружие выдано на период двухмесячных сборов…
 — Ну и что? — нахмурился Глава. — Как получили оружие, так и сдадут. Матери могут пройтись, посотрясать воздух, это им не привыкать стать. Вой — не вой, а будешь рядовой. С председателем облдумы мы поговорим нормально, у него свое большинство, утрясем. Им же проще. И вам, естественно, тоже.
 — Как сказать… — пробормотал Рындин. — Много такого запущено, что сразу не остановишь.
 — Нет ничего такого, чтоб нельзя было остановить. Пока п крайней мере я ничего особенного в вашей деятельности и вяжу. Поправьте, если я ошибаюсь. Бреславский в мозги бредни посеял? Нет. Никто сам по себе орать: «Свободу Береговии!» не пойдет. За это дело надо деньги платить. А вот насчет зарплату — это куда доходчивей. Тем более что многие понимают, кое-какие деньги вовсе не в Москве крутятся, а здесь, под носом. Президент уже где-то про это дело заявил.
 — Боюсь, что вы не так меня поняли. Дело ведь не только в нас и в вас, а и в заинтересованности и многих других. Я не очень уверен, что они согласятся с командой «стоп». И это очень серьезные силы. Нам придется долго объясняться с ними. Наверняка вы можете догадаться, что я под этим понимаю.
 — Могу. Но я к этим делам уже никакого отношения иметь не буду. Вы тоже догадливый, Андрей Ильич, и можете своим умом дойти, что проблема эта становится только вашей. Меня здесь не было, и я ничего ни о чем не знал. Если что-то, не дай Бог, начнется, то будете расхлебывать сами. И не думайте, что, если вы будете пугать меня своим компроматом, у вас что-то получится. Мне дали довольно прочную и долгосрочную индульгенцию. К тому же, Андрей Ильич, мне прекрасно известно, что и вы с Иванцовым не ангелы небесные. Поэтому не пугайте меня тем, что будете свидетелями против меня. Это месяц назад еще могло подействовать, может быть, на прошлой неделе, но только не сегодня и не завтра. Меня вам не утопить, даже если вы представите доказательства того, что я — людоед, как какой-нибудь император Бокасса. Понимаете, граждане правоохрани-тели? А вот себя вы утопите очень легко. Против вас, а особенно против господина Иванцова компромата набрано предостаточно. Причем сейчас определенная группа лиц настроена очень отрицательно. Она считает, что вы причастны к грубой акции, проведенной каким-то бандитом против одного из полезных для них людей. А раз так, то они и ответить могут тем же. Причем в самое ближайшее время. Кстати, вам, господин Иванцов, теплый привет от господина Антона Соловьева. На днях он появился в Москве. Правда, не совсем здоровым, но вполне дееспособным. Хотя, как я слышал, ОУ ФСБ считало его погибшим…
 — Это была только версия, — поморщился Рындин.
 — Правильно. Но вот то, что Соловьев объявился живым, я думаю, вас не очень радует. Вам, очевидно, тоже предстоит кое с кем объясняться, Виктор Семенович, и боюсь, что не в любви.
 — Мы тут ни при чем, — сказал Рындин. — Нападение на машины Тихонова и Соловьева совершено бандгруппой некоего Сорокина…
 — …Который доводится родным братом Юрию Николаевичу? — прищурился Глава. — Этот аспект тоже сулит немало приятного в будущем. А скажите, Андрей Ильич, почему это Сорокин-старший от вас ушел? Как вы его ловили, позвольте спросить? Три кольца, как в Первомайском? Или он от вас, как Радуев от Барсукова, босиком по снегу убежал?
 — Сорокин — разносторонний профессионал, — пытаясь не терять хладнокровия, ответил Рындин, — он уходил и из более неприятных ситуаций.
 — А где он сейчас?
 — Ведем розыск. Прокуратурой возбуждено уголовное дело, — пожал плечами Рындин. — По данным агентуры, он вообще выехал за пределы области и, возможно, в зарубежье.
 — Прелестно. И ловить, стало быть, не моя забота? — оскалился Глава. — А вот Соловьев, как ни удивительно, всего два дня назад виделся с ним здесь, у нас, всего в двадцати километрах от облцентра. И Сорокин пообещал ему, что Ваня Соловьев, который незаконно содержится неким Фроловым на оптовой базе АО «Белая куропатка», будет дома еще до конца этой недели.
 — Ну и оставьте это на совести Соловьева… — вякнул было Рындин.
 — Нет, господин Рындин, не оставлю. Точнее, теперь вас другие в покое не оставят. Допустим, мне пообещали, что с самим Соловьевым скорее всего мирно договорятся, если его мальчик к нему вернется. И он не будет настаивать на том, что вы причастны к его похищению, как и вообще к организации нападения на джипы. Но только в том случае, если вы, господин Рындин, найдете возможность исправить свою ошибку в отношении Сорокина.
 — Что ж он такой неблагодарный? — иронически заметил Андрей Ильич. — Товарищ ему сына вернуть пообещал, а он настаивает на том, чтоб с Сорокиным ФСБ разобралась…
 — Сорокин за возвращение сына требует с него три миллиона долларов. С переводом за границу на счет какой-то итальянской фирмы, торгующей унитазами и прочей сантехникой. Сигнал о согласии — получение этой фирмой предоплаты в размере пятисот тысяч. Ну, банк там, по-видимому, свой, поэтому проблем нет. Но похоже, что Соловьев не хочет отдавать остальное Он ведь тоже свои миллионы не на помойке нашел…
 — …А заработал честным и упорным трудом, — съехиднич Рындин. — И, как я понял, для того, чтоб не доплачивать остаток суммы, ему нужно, чтоб товарищ Сорокин исчез с политического горизонта?
 — Да. Сорокин должен сперва прислать Ваню к отцу, а уж затем дожидаться своих двух с полтиной. Возможно, если Сорокин будет не в состоянии стребовать эти денежки, вы, Андрей Ильич, не только не получите некоторых моральных неприятностей, но и поправите свои финансовые дела. Само собой, это будет джентльменское соглашение, без какого-либо оформления.
 — Значит, мистеру Соловьеву желательно сэкономить? — зло сказал Рындин.
 — А кто этого не хочет? Тем более что у вас с Иванцовым положение действительно пиковое. У меня-то есть индульгенция, а вот вам, извините, таковой не давали. Если раскрутится только одна прошлогодняя история, — а меня ввели наконец-то в курс дела полностью! — у вас будет только один более-менее приятный выход. Самоубийство. Потому что все остальные будут сопровождаться жутким позорищем и физическими страданиями. А раскрутка может начаться уже в самое ближайшее время. Если, конечно, Сорокин вместе со своей уголовно-политической группой не исчезнет вовсе.
 — Поймать Сорокина невозможно, — сказал Рындин уверенно.
 — Вы имеете в виду — взять живым? Такой задачи никто не ставит.
 — Само собой, это и ежу ясно. Но думаю, что и ликвидировать его просто так не выйдет.
 — Никто не говорит, что это просто. Вам деньги за это платят. И речь не о вашем полковничьем окладе идет.
 — Вы просто не понимаете, о чем речь идет. Сорокин в течение месяца орудует на территории области, даже больше. Правда, громкая акция была всего одна, но не думайте, что он тут ел сложа руки. У Сорокина собрана практически полная информация по всей нашей «задумке». А из этого следует, что у него есть источники и в вашем аппарате, и в моем управлении, и в других местах. Далее. По данным, которые пришли ко мне из Москвы, Сорокин обладает целым рядом сверхсовременных технических средств, которые позволяют ему получать информацию без прямых контактов с агентами. Причем принцип действия многих из этих устройств неизвестен. Соответственно и режим противодействия этим средствам подобрать сложно. Например, не могу поручиться, что наша нынешняя беседа им не контролируется.
 — Тогда вас надо снимать с должности, — мягко сказал Глава. — В дополнение ко всем иным санкциям.
 — Ну, пока, слава Богу, это не ваша прерогатива. За Сорокиным ни много ни мало — пятый год охотятся, причем не только наши спецслужбы. И государственные, и частные. А толку — чуть. Могу свой опыт предъявить. Я санкционировал встречи Сорокина с его младшим братом, он пошел на этот контакт судя по всему, прекрасно зная, что их встречи будут контролироваться. С первой базы — на даче жены облвоенкома — он ушел буквально на глазах моих наружников. И не просто ушел а со всей техникой, то есть с «газелью» и двумя «буранами». Причем, когда я изучал рапорты групп наблюдения — а я их специально целых две выделил, на случай, если одна прохлопает — все выглядит полным идиотизмом. Средь бела дня с насквозь просматриваемой дачи — испарились!
 — Небось отстегнул им маленько товарищ Сорокин, — ухмыльнулся Глава, — вот и все испарение…
 — Отрабатывал этот вариант. Группы вели наблюдение независимо. Ребята даже не знали, что существует вторая команда. И потом они же фиксировали все на пленку. Со всех сторон. Не было никаких контактов между ними и Сорокиным.
 — Неужели не зафиксировали хотя бы момент выезда их с дачи?
 — Пленка зафиксировала. Камеры показали, что в 13.20 «бураны» и несколько ящиков со снаряжением были погружены в кузов «газели», а ровно в 13.30 вся группа выехала в неизвестном направлении. Но сами наблюдатели узнали об этом только вечером, когда кассеты просматривали.
 — Ничего не понимаю! — произнес Глава, невзначай процитировав популярный мультфильм «Следствие ведут колобки».
 — Аналогично, — ухмыльнулся Рындин, который этот мультик однажды видел. — Камеры работали, а наблюдатели смотрели в оптику. Но ни черта не увидели. Хотя группа Сорокина, судя по видеозаписи, практически не маскировалась. Спокойно открывали гараж, грузили снегоходы и ящики, не спеша садились в кузов. Выехали наружу, Сорокин вылез из кабины и запер за собой ворота на висячий замок, и лишь после этого «газель» уехала. И только когда один из бойцов углядел, что этот замок висит, то есть в 14.50, сообразили… Но было поздно. Д конечно, все это вызывает подозрения в адрес сотрудников, и мы еще ведем проверку по этому факту. Но вот последний случай. То есть с уходом Сорокина из окрестностей «Белой куропатки». Там местность наблюдалась с вертолета, было выставлено оцепление. И опять — бесследное исчезновение.
 — Почему же, — возразил Иванцов, — там следы от «буранов» сохранились. В двух шагах мимо сотрудника проехал.
 — В общем, товарищ Рындин, вам надо в своей системе порядок наводить, — резюмировал Глава. — Иначе мы все-таки составим у себя представление вашему директору, и пусть он решает вопрос о вашем служебном соответствии. По моему мнению, оно в лучшем случае неполное. Но Сорокин для вас — вопрос жизненно важный. Это вам надо запомнить накрепко. А все прочие авантюры — остановить. Ну, пожалуй, все, что хотел, — сказал. Спасибо, что пришли поздравить, дорогие гости, но не надоели ли вам хозяева?
 Идти из гостей было недалеко. Всего лишь метров двести по мокрому асфальту улиц закрытого дачного поселка до жилища Иванцова и немного подальше — до Рындина. Дамы ушли вперед, потому что Андрей Ильич с Виктором Семеновичем, едва распрощавшись с хозяином и пожелав ему долгих лет жизни, продолжили беседу.
 — Кто тебя за язык потянул? — проворчал Рындин. — «Мимо сотрудника в двух шагах…» Зачем лез?
 — Ну, ты же сам начал ему про все эти чудеса Сарториуса рассказывать…
 — Что я начал, то я начал. То, как ты сказал, выглядело очень мерзко. Мол, Рындин, сукин сын, выпустил Сорокина.
 — Да что ты! И в мыслях такого не было.
 — Жалко, что не могу в твои мысли посмотреть, небось иного интересного нашел бы… Я ведь тоже мог, например, упомянуть, что ты на место нападения приехал вместе с Соловьевым и иными, ныне покойными, но ведь не сказал. А Чудо-юдо об этом узнал бы в два счета.
 — Не надо обострять, Андрей Ильич, нам, по-моему, как никогда, надо друг за друга держаться. Ведь это Глава считает, что так просто притормозить, когда все уже разогналось.
 — Ну, тут ты прав. Остановиться сейчас, когда у многих апатиты разгорелись, сложно. Правда, большую часть публики можно уговорить. Кого-то проще, кого-то сложнее, но можно. Кочеткова, Прокудина, младшего Сорокина отбой даже обрадует. Если пообещать, что они останутся в статус-кво. Хуже с Фролом, Ромой и другими к ним примкнувшими. Эти явно хотели подняться и вырасти. А самое страшное — Чудо-юдо. У него планы покруче. Сейчас, как я понял, у него большие неприятности в Москве. Из-за Цезаря и Жеки, которых кто-то замочил и сейчас ему предъявлен настоящий ультиматум, который может вызвать большую войнушку.
 — С применением танков, артиллерии и авиации? — пошутил Иванцов.
 — Не исключено, что и такую, — хмыкнул Рындин. — Хотя скорее всего обойдется несколькими десятками трупов в разных городах России и всяких там зарубежьев. Подставками, арестами, банкротствами и компроматами тоже повоюют. Но стрельба будет. Разные мелкие ребятишки по приказу своих ближних паханчиков будут подкладывать бомбы в автомобили и расстреливать себе подобных в подъездах, расшибать витрины и грабить банки, поджигать дачи и квартиры. Наверно, некоторым из них будет известно о ближних целях и задачах, но общего плана этой войны никто знать не будет, кроме самых верхних господ из антибариновской коалиции и его самого со сподвижниками.
 — А мы где будем, на каком уровне?
 — Боюсь, что можем и на подземном очутиться. Ведь в таких войнах начинают с отстрела тех, кто состоит в том же клане, но может пригодиться противнику. А мы, к сожалению, могли бы пригодиться тем, кто жаждет пощипать Чудо-юду. Поэтому, если дело дойдет до заварухи, нам надо будет о гробах и белых тапках заботиться. А если мы попробуем сунуться к Чудо-юде с предложением свернуть наши планы в трубочку, то он нас уничтожит еще раньше. Не дожидаясь войны. Тем более что Соловьев вот-вот может рассказать кому-то о том, как мы подставили Степу. А Степа — это представитель настоящего, традиционного, блатного мира. Там свои законы и понятия блюдут строго.
 — Все это, Ильич, очень неприятно. Действительно, придется повертеться… — У тебя есть какие-то наметки? Может, обсудим?
 — Смысл есть.
 Но тут выяснилось, что уже дошли до дома Иванцова. Рындина болтала у ворот с Ольгой Михайловной. Рассказывала с том, как куличи печь, хотя до Пасхи было еще порядочно, продолжался Великий пост, и по всем православным канонам оба семейства немало нагрешили, оскоромившись на дне рождения Главы.
 Зашли к Иванцовым. Дамы опять занялись кулинарным разговорами, а мужчины, прихватив бутылочку, взялись беседовать в кабинете Виктора Семеновича.
 — Давай, Ильич, для начала все расставим на позиции. Что для нас главное и насущное?
 — Выжить, — кратко сказал Рындин, залпом осушая рюмку.
 — И усидеть на местах, — добавил прокурор, — потому что без мест — мы никто. С нами кто угодно сведет счеты. И никто не заступится, потому что от нас без наших должностей никакой пользы уже не будет.
 — Согласен, — кивнул Андрей Ильич, — хотя у нас кое-какие связи, может, и останутся, но в целом ты прав.
 — Теперь определимся насчет наиболее опасных направлений. То есть тех, с которых быстрее всего можно получить удар. Рындин улыбнулся, покачал головой.
 — Не определишь! Ударить могут откуда угодно. Подставят тебя или меня под служебное расследование в родных ведомствах — удар?
 — Безусловно. Но кто его может нанести? Глава? Нет. Не будет он в родной губернии большой шухер устраивать, тем более сейчас. И те, наверху, тоже не возьмутся сейчас ворошить грязное белье. Нет выгоды.
 — Ты обрати внимание на то, что Глава говорил: останусь при любом итоге. Значит, чем-то умаслил и оппозицию.
 — Оппозиция, Андрей Ильич, по-моему, и не собирается за власть бороться. Нет резона. Брать на себя все эти авгиевы конюшни? Сейчас? Когда народ волком воет? Ведь месяц поликуют, а через два опять начнут коммунистов лаять. Прессе и ТВ рот не заткнешь, не то время. А если взяться за добывание денег для народа, то свои можно растерять… Нет, они подождут.
 — Может быть… Значит, ты считаешь, что скандал по официальной линии нам не грозит?
 — Думаю, да. У нас есть два опасных направления: Соловьев, ради спокойствия и жадности которого нам предлагают убрать Сарториуса, а также Чудо-юдо со своими объектами у Фрола. Другие сложности тоже могут возникнуть, но эти главные.
 — Можно согласиться. За Соловьевым стоят те, кто прокладывал дорожку Сноукрофту и Резнику, то есть враги Чудо-юда. Сарториус — враг Чудо-юда, но Соловьеву неохота с ним рассчитываться. Во всяком случае деньгами.
 — Раз Сорокин обещал ему вернуть сына до конца недели, значит, в самое ближайшее время состоится налет на «Белую куропатку». Интересно, какими силами? Фрол ведь принял под свою команду ребят Ромы. Они уже несут внешнюю охрану на объекте в Лутохино. Значит, он может держать в «Куропатке» до сорока человек. И они очень неплохие вояки. Конечно Сарториуса получше, но вшестером им эта задача не по плечу Хотя, конечно, я не специалист…
 — Вот именно. А я теперь очень даже сомневаюсь, что для Сарториуса и его людей есть нечто невыполнимое. Глава у нас конечно, человек мудрый, но очень ограниченный. Профессионально, я бы сказал. И когда я ему рассказал насчет того, что имело место вполне реально, он не поверил, стал искать простые и логичные с точки зрения здравого смысла объяснения. Насчет сговора, взяток и тому подобного. У наших наружников такого не может быть, потому что не может быть никогда. Тем более сразу у двух групп, которые вели наблюдение параллельно. И теперь я знаю, почему Сарториус неуловим. Я тут, видишь ли, прочел несколько книжек насчет йогов, парапсихологов и так далее. Моя дура этим зачитывается, даже на курсы какие-то ходит. И вот там, в какой-то из книжек, уж не помню, прочел, как какой-то там факир или йог показывал публике чудеса. Веревка у него с земли до неба вырастала, а потом в цветущее дерево превращалась… Причем тысяча зрителей видела одно и то же. А потом один хитрый репортер заснял все это действо на кинопленку. И оказалось, что ни шиша нет — ни веревки до небес, ни цветущего дерева. Хотя когда репортер камеру наводил, то видел и веревку, и дерево. А на пленке — ничего!
 — Я тоже про это где-то слышал, — наморщил лоб Иван-цов. — Этот йог всю толпу загипнотизировал… Постой! Ты что, считаешь, что этот самый Сарториус — гипнотизер?
 — Понимаешь, считать я могу что угодно. Даже колдуном его представить. Но что там на самом деле — я не знаю. Вообще-то, у нас был один специалист по гипнозу. Сейчас на пенсии. Я с ним проконсультировался и узнал, что в принципе обычный гипнотизер может погрузить своего подопытного в состояние сна, где тот увидит некую искусственную реальность. Но для этого надо иметь с гипнотизируемым прямой контакт — в глаза смотреть, за руку его держать и так далее. Опять-таки голосовое внушение должно быть, чтобы ввести в транс. А тут все не так. Никто из наружников ближе, чем на полста метров, к даче не подходил, ни один из сорокинцев с ними не переглядывался, тем более не фиксировал их глазами. То есть ничего похожего на традиционный гипноз не было. Правда, мужичок, У которого я консультировался, утверждал, будто в недрах бывшего Комитета, в центральном аппарате, был крепко закрытый отдел, который что-то похожее разрабатывал. Но сам он там, разумеется, никогда не бывал и знал только по слухам. А слухи, как известно, по нашему ведомству запускают с целью дезинформации и выявления профнепригодных сотрудников.
 — Ты-то сам что думаешь?
 — Могу только предполагать. Информированность у Сарториуса очень высокая, это факт. Я, когда с ним беседовал, ощущал, что он знает все. Может, у него какой-то прибор есть для чтения мыслей? А раз так, то может быть и прибор? который позволяет противнику свои мысли навязывать, скажем, показывать не те картинки, что на самом деле. Мы, например, когда разбирались по поводу исчезновения сорокинцев с дачи, обнаружили, что на выезде из поселка один автолюбитель разминулся с автобусом «ПАЗ». А по времени — это уж мы потом просчитали — получалось, что выезжать должна была «газель» Сорокина. Автолюбитель никакой «газели» не видел. А почему мы ни «ПАЗа», ни «газели» не видели? Фокус? Сейчас я на это смотрю только так: нашим наблюдателям Не надо было видеть ничего. Потому что мы и за «ПАЗом» тоже привязались бы. А вот автолюбителю показали «ПАЗ», поскольку если б этот шофер ничего не увидел, то мог бы с ихней «газелью» столкнуться.
 — То есть они могут все, что захотят, показать?
 — Ну, все или не все — это только Сарториус знает.
 — Но тогда… Он, допустим, может мной или тобой прикинуться? Жуть какая-то…
 — Не знаю. Я ж только предполагаю. Может быть, все совсем по-другому. Так, что мы и представить себе не можем.
 — Но ведь тогда получается, что его тебе ни за что не взять. Оцепишь, окружишь, а он опять всем мозги заполощет. Спрячется и исчезнет.
 — Все так. Однако есть одна странность. Сарториус проявляет явный интерес к объектам Фрола, где, как мы с тобой уже в курсе, ведутся какие-то опыты с психотропными препаратами. Там же, в «Белой куропатке», находятся Ваня Соловьев и второй парень, над которыми люди Баринова чего-то творят. Но Сорокин не проникает туда и не пытается ничего против этой конторы предпринять. Если у него есть такой прибор, который заменяет в мозгах реальную картину на придуманную, то ему это было бы раз плюнуть. Судя по всему, он либо не надеялся на новою технику в данном конкретном случае, либо чего-то дожидался. Чего, интересно?
 — Я думаю, что результатов тех опытов, которые там проводятся, — догадался Иванцов.
 — О! — поднял указательный палец Рындин. — По-моему нам надо срочно связываться с Фролом и Чудо-юдом.

 ВИРТУАЛЬНЫЙ ВЫХОД

 — Клара Леопольдовна, — объявила Зинаида, — рабочий день закончен. Вам пора отдыхать.
 Клара покорно встала из-за компьютера, вздохнула, будто ей приказали не спать всю ночь, и спросила:
 — Компьютер выключить?
 — Не надо. Я сама припаркую.
 Когда Леопольдовна с глубокими вздохами покинула помещение, Зина подошла к стеллажам, заставленным папками и коробками с дискетами, вытащила из сумочки электронный ключ и набрала комбинацию цифр. Средний стеллаж с легким гудением погрузился вниз, на уровень пола, и за ним показалась небольшая стальная дверца с кнопочным кодовым замком.
 Зинаида набрала нужный код на двери и вошла в малюсенькую комнатушку, большая половина которой была занята какими-то приборами, а перед экраном большого компьютера восседал, развалившись в кресле, Василий Лопухин. Экран светился голубым миротворческим цветом, и на нем, помимо цифр, обозначающих текущее время, значилась белая надпись: «VIRTUAL EXIT ON BASE SECTOR — BLOCKADE».Несколько ниже нее была другая, выведенная более мелким красным шрифтом: «Virtual exit on reserve sector — not found».
 — Все то же? — спросила Зина. — He нашел?
 — He знаю, — мрачно ответил Лопухин, — этот компьютер шибко умный, по-английски говорит. Слова «not found» можно понять и как «не обнаружен», и как «не закладывался».
 — Надо всю ночь дежурить. Наверняка она выходит во сне.
 — Спит она давно, по-моему, и в ус не дует. Вон, посмотри на инфракрасном контрольнике, свет давно выключила. И снов не видит.
 Зеленоватый экран инфракрасной телекамеры показывал вполне узнаваемые черты лица инструктора Вики.
 — Пойду кофе приготовлю, — сказала Зина, — чует мс сердце — придется до утра кемарить…
 — Ну вот, — зевнул Лопухин, глядя на цифры, обозначающие время. — Одиннадцать ночи. Я в это время уже сплю обычно…
 Но тут компьютер издал звонкий писк. Лопухин и Зина тут же глянули на экран. Верхняя надпись осталась прежней, а нижняя заменилась и стала мигать: «Virtual exit on reserve sector — detected. Direction — recognized».
 — Блин! — вздохнул Василий. — Всегда так везет! Как подумаешь об отдыхе, так и получишь прикол.
 — Неужели зацапаем? — пробормотала Зина.
 — Если не спугнем… — проворчал Лопухин. — Вывожу на режим анализа сигналов.
 — Вася, родненький, их надо заловить!
 — Не бубните под руку, госпожа Баринова, — мрачно ответил Василий Васильевич, орудуя «мышью». На экране один за другим раскрывались прямоугольники, менялись надписи.
 — Так и есть, — вздохнул Лопухин, — минимум три уровня защиты. Первый — семечки. А вот два других… Можно увязнуть.
 — Васенька, ты же такой умный! Сделай.
 — Делаю, делаю… — Теперь Вася щелкал клавиатурой. — Есть! Прошел! Старому хакеру дяде Васе — ура! ура! ура! Опа! Четвертый возник. Во козел, а?
 — Вася, они уже почти минуту на связи, быстрее!
 — Быстро, Зина, только кошки размножаются… Пока у них только обмен паролями завершается. Сейчас, пройдем четвертый… Все! Пошла считка;
 — Лишь бы они не успели закончить.
 — Не успеют. Теперь мы все отловим — от и до. Конечно, эта Сарториусная микросхема до ужаса хитренькая. Прямо скажем, совсем не то, что у Винюшки и Зейнабки. Интересно, очень интересно…
 — Вася, — спросила Зинаида, — а чего ты не выводишь перехват на экран? Или на звук хотя бы?
 — Зачем? — зевнул Вася. — Куда спешить? Кончится выход — спокойненько поглядим запись. Пожалуйста, можно, если хочешь, записать выход как есть, в картинках, хотя на это до хрена памяти уйдет.
 — Нет уж, давай не жалеть памяти. Десять гигабайт тебе хватит.
 — Приказ начальника — закон для подчиненного. Врубаю.
 На экране компьютера возникло нечто вроде коридора из бетонных плит, само собой, аккуратненьких и чистеньких, словно кубики из детского «конструктора». Стыки этих плит были обозначены розовыми линиями, и получалось нечто вроде анфилады из уменьшающихся розовых прямоугольников, уходящих в бесконечность. Эта анфилада с большой скоростью наезжала на зрителя.
 — Мы все видим ее глазами, — доложил Лопухин. — Этот коридор — и есть виртуальный выход.
 — А Сарториус где?
 — Где-то там, — ухмыльнулся Василий, указывая пальцем в набегающие прямоугольники.
 — Он может обнаружить, что Таня работает под контролем?
 — По идее — не должен. Но гарантии дать не могу. В конце анфилады внезапно воздвиглась розовая стена. Движение прекратилось, зато откуда-то из пустоты высунулась рука, пальцем нарисовала на стене цифры «1094», и стена разошлась в стороны, словно двери вагона метро. За ней оказалось сразу три розовых туннеля. Таня решительно свернула налево.
 Опять появилась стена, и рука опять написала цифры, но уже другие:»0945».
 Когда стена разошлась, открылось что-то вроде затемненного помещения, в котором появилось некое аморфное светлое пятно.
 — Пароль? — послышался строгий механический голос, исходивший из пустоты.
 — Триста семьдесят четыре, — ответил голос Тани-Вики. — Отзыв?
 — Шестьсот двадцать шесть, — отозвалось пятно и преобразовалось в человеческую фигуру, напоминавшую хорошо прорисованного персонажа из японского мультфильма, в камуфляжном костюме, с шапочкой-маской, но открытым лицом. Сарториус, которого и Зинаида, и Лопухин знали только по фотографиям, добытым Чудо-годом из комитетских архивов, имел с этим типом не самое близкое сходство.
 — А чего это он такой? — спросила Зина. — Ненастоящий…
 — Тут две причины могут быть, — ответил Лопухин. — Во-первых, он сам себя камуфлирует на выходе. А во-вторых, ты все-таки не забудь, что мы смотрим не совсем то, что видят они. Это только то, что мы получаем после анализа и оцифровки сигналов Таниной микросхемы. А она, сама понимаешь, не на киловаттных мощностях вещает. Мы их улавливаем, усиливаем, преобразуем и получаем то, что видим на мониторе. Сама понимаешь, полностью идеального изображения пока не получается. Возможности компьютера ограничены.
 — Здравствуй, Таня, — произнес мультперсонаж.
 — Здравствуй, компаньеро Умберто.
 — Какие новости?
 — Сегодня вернулась Баринова. С ней прибыл какой-то тип. Наблюдала визуально издали. — Тут на экране на пару секунд появилась нечто вроде цветной фотографии Лопухина. В отличие от Сарториуса, он выглядел вполне узнаваемо. Рука, представлявшая Таню, быстро вытянулась в сторону своего виртуального собеседника и передала ему изображение Василия. Васильевича. Сарториус взял изображение из Таниной руки, и оно куда-то исчезло.
 — Вот так, — произнес с недовольством Лопухин, — теперь я у него в памяти. Пустячок, а приятно.
 — Продолжаю доклад, — произнес голос Тани-Вики. — Сегодня в 21.45 Баринова сделала седьмые инъекции Соловьеву и Русакову. Препараты «Z-8» и 331-й соответственно. Самочувствие обоих нормальное. В настоящее время спят. Пробуждение намечено в 7.00 по команде Зинаиды Бариновой.
 — Ах ты сучка! — вырвалось у Зинаиды. — Как же она пролезла? Вася, ты ж утверждал, что все блокировано.
 — Не капайте на мозги, мадам Баринова, все идет штатно.
 — Передай запись, — потребовал Сарториус. Танина рука передала ему изображение, похожее на нарисованную от руки видеокассету. Сарториус прибрал и ее.
 — Вот гад! — прошипел Лопухин. — Передала информацию в нераспакованном виде. Время экономят, паскудники! Ну, погодите, я его тоже погляжу. Вы со старым хакером дядей Васей дело имеете…
 — Спасибо, — сказал Сарториус. — Теперь прими приказ. Он вынул из-за пазухи некое рисованное изображение конверта и передал его руке, обозначавшей Таню.
 — И тут заархивировались, — прокомментировал Лопухин. — Да, сегодня не придется поспать…
 — Спокойной ночи, Танюша! — сказал виртуальный Сарториус и превратился в мутное, расплывчатое пятно, которое в течение нескольких секунд сжалось в точку и исчезло. Тут же возникла розовая стена, и Таня с огромной скоростью стала Удаляться от нее по тем же самым розовым анфиладам, а стены-Двери одна за другой пропускали ее и закрывались.
 — Семь дверей было, — зафиксировал Вася. — А коды мы узнали только двух. Пока настраивались, пять внутренних паролей пропустили.
 — А ты что, собрался сам в этот кадал входить? — удивилась Зинаида.
 — Да хотел попробовать… Знаешь, какую классную дезу можно было кинуть Сорокину?
 — Сперва надо прочесть то, что он ей передал в приказе. Потом — то, что она передала на «кассете», — сказала Зина, — а уж потом забавляйся, если охота.
 — Ладно, — сказал Лопухин. — Заваривай кофе. На экране монитора опять появился мирный голубой фон и уже знакомые надписи: «VIRTUAL EXIT ON BASE SECTOR — BLOCKADE. Virtual exit on reserve sector — not found».
 — Слушай, — спросил Лопухин у Зинаиды, вышедшей из секретной комнатки в помещение лаборатории и включавшей электроплитку, — может, заблокировать ей выход через резервный сектор?
 — Ни в коем случае! — наливая воду в кофеварку, запретила Зина. — Этак мы их всполошим. Уж лучше знать, что они придумывают, чем потом искать новую дыру для утечки. Ты работай, работай, Васенька! Упирайся рогом, но чтоб распаковал приказ! А то боюсь, что от этого приказа, если Танечка его исполнит, нам сильно поплохеть может, выражаясь словами Димочки.
 — А с чего ты это взяла?
 — Да с того, что завтра наш эксперимент с солдатиками вступает в завершающую фазу. И если б мне надо было его зарубить, я бы нанесла удар сейчас…
 — Сарториусу нужно, чтоб эксперимент был завершен полностью, — усмехнулся Вася, — и будь покойна, он не будет ломиться сюда до того, как Танечка не сообщит ему о том, что сделан восьмой укол. И о том, что твои «кролики» благополучно пережили все последействия. А уж потом, возможно, он и нагрянет, конечно, прикрывшись имитацией. Надеясь, само собой, что его не распознают…
 — А ты уверен, что распознаешь?
 — Да, почти уверен. Диапазон вихреволновых колебаний, которые создают эффект искусственной реальности, очень ограничен. Дальность создания устойчивой имитации — не более пятисот метров. Пеленгация источника — практически сто процентов.
 — Не хвались, едучи на рать… — проворчала Зинаида. — Д3» вай-ка займись для начала распаковкой «пакета».
 Вася перекинул запись перехвата на другой компьютер, оставив первый в режиме контроля за резервным сектором виртуального выхода. Потом достал коробку с дискетами и принялся подбирать нужные ключики…
 — На, подкрепи силы, — сказала Зинаида, подавая Лопухи ну кружку с кофе. — Сахар класть?
 — Обожди, обожди… — рассеянно ответил он, отхлебывая из чашки, но глядя на экран. — Я уже почти добрался. Видишь, конверт в исходном положении для распаковки. Сейчас переберем все комбинации и увидим… О, уже пошла! И чего мне за это будет?
 — Поцелую, — гася радость, произнесла Зина, — утюгом промеж глаз… Слушай, неужели раскрылся?
 Вася сделал оскорбленное лицо: фирма веников не вяжет! «Конверт» раскрылся, превратившись в окно, и в этом окне тут же появился виртуально-мультипликационный Сарториус.
 — Слушай приказ, — сказал он по-военному. — «Гром»!
 «Конверт» тут же закрылся.
 — Во кайф! — нервно расхохотался Вася. — Стоило полтора часа мучиться, чтоб узнать одно слово, которое может означать все что угодно. Например, то, что через полчаса этот наш сарай обстреляют из установки «град» или, например, «ураганом» или «смерчем» побалуют.
 — Это нападение! — засопела Зинаида. — Я же говорила!
 — Может, и так, — зевнул Василий. — Только когда? Через час? Или послезавтра? А может, этот самый «гром» вовсе не команда о подготовке к нападению, а какая-нибудь совсем иная? Дай я сначала ее «кассету» распакую…
 Зинаида этим явно не удовлетворилась.
 — А, что там может быть — я и сама знаю. Показала ему нейрозапись инъекции и поведения ребят после седьмого укола. Ну, наверно, сняла с дисплея показания. Другое дело — как она туда попала? Ведь ты ж контролировал…
 — Контролировал. Основной сектор был блокирован, а резервный не обнаруживался. Все как сейчас.
 — Так как же она выскользнула?
 — Вот если дашь мне возможность распаковать ее информацию для Сорокина, тогда и узнаем.
 — На хрен мне это нужно! — ругнулась Зинаида. — Я лучше сама с ней побеседую…
 — Ни черта не выйдет, — сказал Вася. — Я ведь кое-что знаю про ее микросхему. Ты можешь либо подавить ее полностью или вообще вырубить, либо она сможет тебя дурить, выводя наверх то, что никакой ценности не имеет. Сам Чудо-юдо прокалывался, уж я-то знаю.
 — Значит, там какой-то код есть.
 — Может, и есть, только я думаю, что нам лучше сначала распечатать «кассету». Очень может быть, что по ходу дела мы выйдем и на этот код.
 — А сколько ты провозишься?
 — Бог его знает…
 — Вот именно! А Сарториус может через час. налететь или раньше.
 — Объяви тревогу, если Фрол подчинится.
 — Подчинится-то он подчинится, только я буду выглядеть круглой дурой, если окажется, что никакого налета не будет.
 — Хорошо. Тогда попробуем с другой стороны. Хотя это может еще хуже выйти…
 — Чего придумал? Влезть в канал и представиться Сарториусом?
 — Ты что, и без приборов умеешь мысли читать?
 — Это Сарториус умеет, а я только догадываюсь по твоей роже… Стоп! Господи, как же я раньше не догадалась!
 — О чем?
 — Да о том, что она прямо с моих мозгов все считывает! Димка рассказывал, как ему однажды удалось во сне, как бы отделившись от тела, наблюдать за этой самой Таней и ее приятелем, а заодно обнаружить место хранения одного из тех перстеньков, над которыми ты второй год корпишь. Потом, во время поездки на Хайди в позапрошлом году, когда оттуда вывозили Эухению, Лусию и Сесара, Чудо-юдо вспоминал о том, что и Таня, и ее «биомать» Бетти Меллори, царствие ей небесное, обладали способностью настраиваться на чужой разум и каким-то образом как бы присутствовать там, где их физически не было. Эухения тоже это умеет, но у нее это проявляется чисто спонтанно…
 — Вот теперь понятно, — возрадовался Лопухин. — А я-то лопух по всем статьям. Не догадался! Конечно, на встречу с Сарториусом она должна, условно говоря, «выходить в эфир», и мой прибор регистрирует этот выход. А чтоб получать информацию, ей необходимо просто усиливать для себя входящий сигнал. И, пребывая, фигурально выражаясь, в «режиме радиомолчания», спокойно забирать из высокоумной башки Зинаиды Ивановны все, что у нее там находится!
 — По шее получишь, Василий Васильевич, — приятно улыбнулась Зина, — за общее ехидство.
 — Стоп, — нахмурился Лопухин, — а может, нам рано веселиться? Ведь она, заразочка, может нас и сейчас слушать.
 — Это вряд ли, — возразила Баринова, — на виртуальный выход у нее ушло много энергии.. Так что пока она просто спит и ничего не видит. Конечно, если б можно было к ней сейчас датчики подключить, мы бы это знали в точности. На перенастройку, фокусировку и работу микросхемы в режиме усилителя ей тоже понадобилась бы энергия. И датчики бы засекли изменение энергобаланса.
 — Толково, — похвалил Вася, — только датчиков на ней нет. Давай попробуем ее надуть, а?
 — Как тебе хочется Сарториусом побыть! А ты знаешь его сигнал вызова? Пароли? Он ведь тоже проходит через какие-то «двери», закодированные Таней. Чтоб не лазили по резервному выходу всякие там старые и гнусные хакеры.
 — Сигнал вызова можно попробовать выделить. Он мог записаться в то время, как открывался резервный сектор. Ведь сигнал о том, что вызов принят, Сарториус получил не сразу, а только спустя пару секунд после того, как сектор открылся. Он мог передать несколько сигналов, поскольку, скажем, у Тани мозг не сразу активизировался. Соответственно, наша запись могла захватить один из этих повторных сигналов…
 — Ладно, дерзайте, Василь Василич, во имя Аллаха милостивого и милосердного. А я попробую разбудить гражданина Фролова.
 Сперва, однако, вышел маленький облом. Сэнсей, дежуривший по «оптовой базе», доложил, что Фрол с объекта уехал два часа назад и скорее всего не на отдых, а по срочному вызову. Куда именно — Сэнсей говорить не стал, а может, и действительно не знал. Тогда Зинаида вытащила спутниковый телефон для прямой связи с Чудо-юдом.
 — Слушаю, — отозвался Сергей Сергеевич.
 — Это я, — представилась Зина. — Мы засекли ее выход.
 — Молодцы. Что еще?
 — Примерно поняли, как она собирает информацию. Но самое главное — она приняла от Сарториуса сигнал «Гром». Что делать?
 — Где Фрол?
 — Куда-то уехал два часа назад… Кто-то его срочно вызвал.
 — Его Иванцов с Рындиным вызывали, — мрачновато прогудел Чудо-юдо. — Они сначала мне позвонили и доложили, что Сарториус намерен совершить налет с целью похищения Соловьева. «Гром» — сигнал неприятный, хотя бы по звучанию, верно? Иванцов с Рындиным сами догадались, что Сорокин при нападениях пользуется ГВЭП для создания имитационной картинки. Хотя и не знают, что это такое. Подозревают, что он постарается захватить Ивана раньше, чем будет произведена восьмая инъекция. Необратимый парень папе вряд ли понадобится.
 — Сарториус хочет отдать Соловьева отцу? Откуда такая лажа прошла?
 — Информация надежная. Но это пусть тебя сейчас не волнует. Иванцов и Рындин должны были переговорить с Фролом максимум в течение часа. Только о возможном участии сотрудников областной ФСБ в оказании помощи против Сорокина. Поэтому он уже должен был прибыть к вам. Это меня сильно беспокоит. В наши с тобой каналы связи Сорокин, пожалуй, не влезет. А вот здешних областных удальцов ему вполне возможно ощипать. Если Фрол не прибудет в течение часа — звони мне. Ну а если что — Лопухин получил все инструкции. До связи.
 — Погодите, Сергей Сергеевич! А Фрол не мог заехать на лутохинский объект?
 — Мог, наверно. Но вот что запомни. Ваша задача — любой ценой не дать Сарториусу заполучить Соловьева, а также ваши лабораторные материалы. Любой ценой, слышала?!

 ЗАХОД С ШЕСТЕРКИ

 Фрол действительно побывал у Иванцова и Рындина. Беседа там получилась краткая. Рындин пообещал подготовить свою группу на случай непредвиденных обстоятельств и действительно объявил готовность. Указания от Чудо-юда — укрепить охрану базы и бдить — он воспринял скептически. Хотя ему вкратце объяснили, что Сорокин может появиться в любую минуту и совершенно внезапно, а также аккуратно намекнули, что у Сарто-риуса могут быть самые невероятные средства маскировки. Фрол спросил, сколько народу может наехать и с чем. Когда сказали, что шесть, с автоматами, пулеметами и «РПГ-18», Валентин усмехнулся. У него только в очередной смене на «Куропатке» дежурило двенадцать. Подняв в ружье всех, он мог и сорок человек выставить. Правда, десять постоянно находились в Лутохино, но там же было еще с десяток бойцов Ромы и пятеро типов с нашивками «ЦТМО» — не то наладчики, не то охранники, которые сторожили установку, выпускавшую препараты. Помимо официального служебного оружия — «Макаровых» и помп «Иж-81», у людей Фрола и Ромы было чем поиграть в войнушку с разрешения ФСБ и прокуратуры.
 Так что караулы, по мнению Фрола, были крепкие. Он хорошо знал, что против лома нет приема, и не верил, что какой-либо суперспецназ может уделать такое количество народу. Тем более что бойцы его и сами были подготовлены нехило.
 Немного непонятным было то, что все внимание граждане начальники уделили «оптовой базе». То ли они точно знали, что Сарториус-Сорокин на нее налетит, то ли считали свою секретную установку, сущей ерундой, которую можно отдать врагу на поживу, то ли просто полагали, будто Фрол в особых указаниях по охране и обороне лутохинского объекта не нуждается. Именно поэтому Фрол решил сделать небольшой крюк и заехать в Лутохино. Просто чтоб удостовериться, что там все в порядке.
 Там, действительно, все было тип-топ. По периметру, с внешней стороны забора, ходила при мощном фонаре тройка патрульных с помпами и пистолетом, в любой момент готовые прибежать на зов мохнатых восточноевропейских овчарок, сво-. бодно бегавших вдоль забора. Через два часа приходила смена с разводящим. Была еще и третья смена. Одни спали, другие бодрствовали, третьи службу несли. Внутри тоже все было спокойно — горели лампы, все, что надо, было заперто. Старшим начальником на объекте оставался некто Крокодил, мужик большой физической силы, но с недостатком образования. В принципе, для того чтоб посчитать для проверки количество произведенных и отгруженных потребителям ящиков с суррогатами, особого интеллекта и не требовалось, но вот в плане обеспечения безопасности Фрол ему не очень доверял. Тут для подстраховки нужен был человек потолковей, который мог бы не только морды бить квалифицированно, но иногда и мозгами пошевелить. Такой товарищ был поставлен руководить внутренней охраной «завода». Он носил кличку Брелок за пристрастие к этому виду побрякушек. Но это был, пожалуй, единственный его недостаток. Брелок в свое время принимал самое деятельное участие в проектировании лутохинского объекта и создании неписаных, но строго исполняемых «тревожных расписаний». В каждом «цеху» на всякий пожарный случай была разработана система огневых точек, поблизости от которых были укрыты тайники с нештатным оружием и боеприпасами, а также пути безопасного отхода из помещения при угрозе неизбежного захвата вероятным противником.
 Крокодил дрых на диванчике в офисе «молзавода», а Брелок бдил. Он встретил Фрола уже у ворот.
 — Все нормально, командир, — доложил он. — Ночь, тишина и свежий воздух.
 Фрол поглядел на циферблат: без пяти минут полночь.
 — Пошли в помещение, — велел он, — надо на нынешнюю ночь кое-какие вводные дать…
 — Как скажете, Валентин Сергеевич. Вводные так вводные. Если не по самые уши, то вполне приемлемо.
 Фрол лишних острот не любил, но Брелку хохмить дозволялось. Они уже пошли было к караульному помещению, но тут внезапно из-за забора, окружавшего завод, послышался отчаянный и злобный собачий лай.
 — Волка небось чуют, — успокоительно произнес Брелок. — Он тут часто шастает, видно, помнит, что здесь когда-то ферма была. Молоком-то еще пахнет, вот и думает, что тут еще телята сохранились… Пару минут полают — и заткнутся. Это почти каждую ночь бывает и почти всегда в одно и то же время.
 — Надо же, — сказал Фрол с подозрением в голосе, — какой пунктуальный волчара! Часы проверять можно — ровно ноль часов. Ты уверен, Брелок, что этот волк не на двух ногах бегает?
 — Нормальный. Мы его даже видели пару раз в ПНВ. Крокодил пробовал из помпы по нему бабахнуть. Но далеко был, метров за полтораста, не попал.
 — Жалко… Смотри, собаки не унимаются. А пара минут уже прошла.
 И тут из-за забора долетел испуганный крик человека, а потом яростное рычание собак, уже рвущих кого-то клыками.
 — По-моему, двуногий все-таки, — сказал Фрол. — Где этот Ромин разгильдяй? Чего караул не поднимает?
 — Да сами разберутся, — усмехнулся Брелок. — Бывали случаи, когда мужик какой-нибудь из Лутохино сюда за бутылкой приходил. Знают ведь, алкаши, нюхом чуют. Ну а Крокодил реализует помаленьку. За наличные, но честь по чести, в кассу кладет. Сам проверял.
 — Не отстегивает он тебе, чтоб помалкивал? — спросил было Фрол, но ответа не дождался, потому что события за забором приняли какой-то совершенно неожиданный оборот.
 — Фу! Фу, Казбек! — отчаянно заорал кто-то. — Это свой, фу! Но псы, видимо, не хотели исполнять команду.
 — Зараза! Уйди! — орал другой голос. — Фима! Хрена ты стоишь, шмальни их! Загрызут же!
 Третий, точнее, тот, что первым подвергся нападению собак, орал истошно и нечленораздельно:
 — А-а-а! У-я!
 Из караулки выскочили несколько человек с ружьями и пистолетами и побежали за ворота. Фрол с Брелком тоже бросились бегом на место происшествия. Еще не добежав до забора, они услышали гулкий грохот помпового ружья и жалобный скулеж подстреленного пса. Клацнуло лихорадочно передернутое цевье, но тут же послышались мощный собачий рык, шмяканье оземь сшибленного собакой человека и отчаянный визг мужика, внезапно увидевшего перед глазами звериную морду:
 — Уйди! Уйди, псина! — Ребята! А-а-а-й!
 Непосредственно за воротами ничего не просматривалось. Шум и гам происходили где-то справа, за углом с внешней стороны забора. Именно туда, скользя по подтаявшей днем и подмерзшей за ночь тропке, бежали, светя фонарем, охранники. Тусклый свет от небольшого светильника, висевшего у ворот, за угол не доставал.
 — На воротах остался кто-нибудь? — спросил Фрол у Брелка.
 — Да, — кивнул тот. — Там двое моих…
 За углом грохнул пистолетный выстрел, потом еще один, завизжала собака, потом бухнула помпа… Отчетливо послышался вскрик человека и шорох упавшего тела.
 — Мать твою!.. — взревел Фрол. — Уродища Ромины! Друг друга валят!
 Он выдернул из-под куртки «стечкин», снял с предохранителя, и очень, как ему показалось, вовремя. Из-за того самого угла, где происходила катавасия, неожиданно вывернулись три фигуры в белых маскировочных костюмах, с автоматами в руках. Фрол сразу понял: чужие, те, насчет которых предупреждали. А до угла, откуда выскочили пришельцы, было всего метра четыре. Тут не до размышлений.
 Короткая! Один ткнулся в снег. Второй только успел вскинуть автомат, но Фрол, опережая противника, спиной повалился в снег и жахнул еще одну очередь. Третий все-таки стреканул из автомата, но пули, шуршанув где-то в метре над Фролом, достались Брелку. Тот как-то нелепо подскочил, дрыгнул ногами и шлепнулся наземь. Фрол этого не увидел, потому что успел продолбить последнего из троих маскхалатников. Из-за угла грохнуло еще несколько выстрелов. Палили только из помп и «Макаровых». «У тех автоматы, — отметило сознание, — значит, это Ромины их долбят. Неужели так ловко?»
 Но ответных очередей не было. Пальба стихла. Вставать и высовываться Фролу, однако, не хотелось. Что-то не верилось в то, что Ромины разгильдяи могли уделать таких профи, которых контора Рындина отловить не могла. Правда, раз в год, говорят и палка стреляет…
 «Рындин говорил, что их должно быть не больше шести. — Фрол с пистолетом в руках откатился к забору и лихорадочно пытался соображать. — Значит, минимум половина уже накрылась…»
 За углом установилась тишина. Фролу она очень не нравилась. Если в перестрелке с этими самыми сорокинцами одолели ребята из Роминой команды, то почему их не слышно? Боятся, что ли, тех троих, которых перестрелял Фрол? Но они же валяются на самом углу. Тем, кто находится за углом, их видно не хуже, чем Фролу. А что, если все не так? Выстрелы из помп и пистолетов были явно сполошные и суматошные — так палят с перепугу, толком ничего не видя. А вот те, «пришельцы», могли прийти с бесшумными инструментами. Замочили горе-охран-ничков, которые с собственными собаками поладить не могут, и притихли, ждут, пока Фрол им подставится.
 Фрол затаил дыхание и вслушивался, вглядывался в темноту. Минут пять, не меньше. Потом рискнул отвести глаза от угла и неподвижных тел в маскхалатах, глянул назад. Брелок лежал поперек тропы, неподвижно и беззвучно. Подползать к нему и интересоваться здоровьем Фрол не стал. Все было и так ясно. Надо было быстро поворачиваться и наблюдать за углом.
 Первое, что ужаснуло Фрола, когда он вновь поглядел на убитых, — это отсутствие маскхалатов. Позы убитых были все те же, но белых маскхалатов не было. За те три-четыре секунды, что Фрол глядел в сторону Брелка, ни один гоп-стопник не успел бы раздеть сразу трех жмуров. Тем более придать покойникам те же позы с точностью до миллиметра. Фрол протер глаза. Нет, мертвецы были одеты в камуфляжные бушлаты и штаны, в вязаные лыжные шапочки и теплые тяжелые ботинки… Точь-в-точь, как Ромины охранники.
 «Не может быть!» — Фрол ощущал, что у него едет крыша. Нет, он точно помнил, что стрелял в тех, кто был одет в маскхалаты. Никого другого перед ним не было!
 Он прекрасно помнил, что тот, кто успел застрелить Брелка, падая, не просто выронил автомат, а как бы судорожно отбросил его от себя. Оружие упало всего в паре метров от Фрола. Пожалуй, достать его можно было, и не показываясь супостатам, вторые, возможно, скрывались за углом.
 Рискнул, дотянулся, рассчитывая заполучить машинку со свежим магазином… И подтащил к себе помпу «Иж-81». Не было там никакого автомата, не было пришельцев в маскхалатах, а были просто трое охранников, которых их прямой начальник расстрелял из «стечкина».
 Правда, кто-то все же выстрелил и в него, за что заплатил жизнью Брелок. Возможно, что и охранники увидели перед собой не Фрола и Брелка, а точно таких же людей в белом, которыми сами виделись Фролу… Все это Фрол осознал единым духом. Уже не боясь получить выстрел, он встал на ноги и вышел за угол.
 Метрах в двадцати от угла, на истоптанном снегу, валялся, упершись лучом в забор, мощный аккумуляторный фонарь. Поблизости от него лежала с раздробленной башкой огромная овчарка. Дальше темнело целое нагромождение тел. Поверх всех раскорячился начальник внешнего караула, которому выстрел из помпы снес полбашки. Его и не узнать бы, если б Фрол не помнил о том, что у него на рукаве был уголковый шеврон с тремя нашивками, как у американского сержанта. Под его трупом обнаружился кобелина по кличке Казбек, вгрызшийся мертвой хваткой в горло одному из караульщиков — как ни странно, любимому хозяину. Фрол хорошо помнил, как Казбек преданно заглядывал в глаза своему повелителю, терся о его штаны боками и вилял хвостом. С чего ж он обозлился?
 Третий пес, которого тоже угостили из помпы, уже закоченел. Картечный заряд вывернул ему из брюха кишки, но зверюга проползла несколько метров, волоча за собой внутренности и оставляя жирный кровавый след. В паре метров от него, опрокинувшись на спину, распростерлись еще два охранника. Они уложили друг друга в упор, одновременно выпалив из «Макаровых». В стороне от всех на почерневшем насте ничком лежал бще один. Его ружье стволом уткнулось в снег.
 Единственным, кого Фрол застал в живых, был хрипящий у забора парень. Но пояснить что-либо он не мог. Только сипел. Увидев Фрола, широко открыл глаза, дернулся, пытаясь приподняться на локтях, но, видно, все последние силы потратил.
 Обмяк и перестал дышать.
 Пошатываясь, не то как пьяный, не то как раненый, Фрол побрел вдоль забора обратно к воротам. Он не засекал время и не оомнил, сколько минут разглядывал трупы. Голова вообще отказывалась воспринимать все происшедшее. А понимать — тем более.
 Почти как робот, механически переставляя ноги, он дошеп до ворот и даже не удивился, увидев, что они открыты настежь При свете фонаря, горевшего у ворот, нетрудно было увидеть два трупа, скорчившиеся на ступеньках караулки. Должно быть это были те, кто, по утверждению Брелка, оставались сторожить ворота.
 Именно в этот момент Фрол вышел из временного оцепенения. То ли страх проснулся, то ли мозги заработали.
 «Стоп! — подумал он. — Эти-то как погибли? Стрельбы не было слышно. И оружия у них нет. Значит, тут не то, что за забором, друг в друга не стреляли. Без шума их уделали. А у наших на этом объекте ничего бесшумного нет. И ворота открыты».
 Стало ясно: пришли те, от Сорокина. Инстинкт, а не разум заставил Фрола выскочить из светового пятна и быстро перебежать от караулки к дверям ближнего цеха. Того самого, для прикрытия которого масло делали. В окнах свет не горел, на дверях висел замок.
 Раньше это был один из пяти коровников, составлявших животноводческую ферму. Ее даже «комплексом» именовали, кажется. В соседнем коровнике размещался холодильник, куда складировали масло, а в следующем — склад суррогатного спиртного плюс установка для производства тех таинственных ампул, из-за которых, должно быть, и пожаловал Сорокин.
 Мало ли Сорокиных на Руси? Наверняка не меньше, чем Фроловых. И Фрол на своем жизненном пути минимум с десятком разных Сорокиных встречался. Кроме того, догадывался, что ежели приведется пожить подольше, то и еще не с одним Сорокиным встретится. А потому, узнав от Рындина о том, что такова фамилия того самого ухаря, который расстрелял Степу и его спутников почти что перед воротами «оптовой базы», никак не подумал, что это его очень старый знакомый…
 Тем более теперь думать времени не было. Фрол уже понимал: этот противник обладает чем-то невероятным, каким-то жутким средством воздействия на психику. Таким, которое заставляет собак бросаться на хорошо знакомых людей и даже собственных любимых хозяев. Таким, которое заставляет видеть то, чего нет, и принимать товарищей, которых знаешь в лицо, за неприятелей… Нет, драться с таким сатаной Фрол не был готов. Мало того — в «стечкине» и пол-обоймы не осталось. А запасной не взял. Драпать надо было, только вот как? Пешком? Джип, на котором Фрол приехал, оставался у офиса, то есть, чтоб добежать до него, надо было перескочить довольно просторную и неплохо освещенную площадку. К тому же ключи от лжипа были у шофера. Где этот шофер? Может, тоже пристрелили уже?
 Зачем только он сунулся сюда! Надо было сразу от ворот бежать в Лутохино, а там поднять какого-нибудь автовладельца или тракториста, припугнуть пушкой — вези, падла!
 От этих запоздалых мыслей Фролу стало тошно, но потом он резко изменил мнение. Может, он и жив только потому, что никуда не побежал. Наверняка такая команда оставила кого-то на стреме — дорогу прикрывать. Точно, набежал бы на пулю!
 Прислушался. В конторе, то есть в офисе, кроме спящего — если еще не прирезали! — Крокодила, должен был находиться один охранник из внутреннего караула — подчиненный ныне покойного Брелка. Там же должен был быть и шофер. Свет в конторе горел, дверь была закрыта, но вряд ли визитеры туда не заглянули. А исход, по-видимому, один — три трупа. Остался ли там кто-то из «гостей»? Неизвестно. Да, на свет лучше не соваться.
 Впрочем, с такой публикой и от пребывания в темноте толку немного. Инфракрасные приборы и, того хуже, прицелы запросто углядят, если понадобится. Так что надо получше укрытие поискать, закуточек какой-нибудь. В памяти Фрола один за другим промелькнули разные местечки на территории «завода». Ближайшее было всего в полсотне метров по диагонали — узкий промежуток между забором и торцом соседнего коровника, превращенного в холодильник для масла. Туда в свое время полезла дотошная врачиха из санэпид станции, нашла кучу мусора и содрала с Портновского полторы тысячи отмазного. Пожалуй, там, если б удалось добежать и остаться незамеченным, можно было отсидется. Ведь когда-нибудь эти оборотни уйдут отсюда… Только вот вряд ли они удалятся просто так. Ведь они ж наверняка к установке подбирались. И к этим самым ампулам. Вывезти всю установку они смогут только на пяти-шести «КамАЗах», не меньше. Еще один надо под сырье и готовые ампулы. Конечно, если у них задача похитить эту установку. А если просто Уничтожить? Заложат десятка два шашек и рванут… И от коровника-склада ни шиша не останется, и от Фрола тоже.
 И все-таки Фрол рискнул. Правда, он не побежал напрямки, Оо Диагонали. Он сначала осторожно, по стеночке, стараясь лишний раз не топнуть и не скрипнуть, пробрался вдоль маслоцеха поближе к забору, а потом быстро перебрался в закуток. Сошлось. Никто не стрелял и не пытался его схватить. Унимая волнение, Фрол прижался спиной к торцевой стене коровника холодильника и чуть перевел дух.
 Тишина была просто дьявольской. Фролу даже казалось будто у него сердце слишком громко бухает. Неужели же эти самые типы и не дышат? Никаких звуков до ушей не долетало Может, сорокинцы уже сделали все, что надо, и ушли? Фрол готов был в это поверить.
 Но тут внезапно тишина нарушилась.
 Не взрывом и не выстрелом, даже не криком. Просто Фрол стал слышать и шаги, и голоса, и даже кашель каких-то людей. Будто у него уши были залиты воском, а потом эти заглушки вынули. Или кто-то среди этой тишины одним щелчком включил радиоприемник. Но еще удивительней, что голоса показались ему до ужаса знакомыми.
 — Ребята, — скорее попросил, чем приказал кто-то строгий, — откройте!
 — Не имеем права, — отозвался чей-то глухой голос, судя по всему отвечавший из-за двери. — Только с разрешения Зинаиды Ивановны. Или непосредственно начальника ЦТМО.
 — Я же вам говорил: Зинаида Ивановна сейчас подойдет.
 — Вот когда подойдет, тогда посмотрим.
 Этот глухой голос Фрол узнал. Это был один из тех пяти, которые приехали с установкой и смонтировали ее в подвале. Охранники-наладчики. Тот, который просился войти, тоже кого-то напоминал…
 — Ну что там у вас? — спросил недовольный женский голос, явно принадлежавший Зинаиде Бариновой. — Почему не открывают?
 — Да говорят, без вас не имеют права. Тем более что они какую-то стрельбу слышали…
 — Стрельбу? Какую стрельбу?
 — Не знаю, Зинаида Ивановна. Может, им это приснилось.
 Смешно, но только после этой фразы Фрол вспомнил, какому мужику принадлежит голос. Как-то раз Фролу довелось позвонить в свой собственный кабинет (надеялся, что кто-нибудь там находится). Но никто не отозвался, кроме автоответчика. Помнится, Фрол очень удивился, не узнав собственный голос. Оказывается, в записи он звучал совсем не так, как слышался самому при разговоре. Но теперь Фрол об этом уже знал… Да, тот, кто объяснял ситуацию Зинаиде, говорил его голосом. Значит, они и это умеют. Ясно, что раз они показывают охранникам некую копию Фрола в то время, когда сам Фрол прятался в закуточке между забором и стеной холодильника, то и наида тоже липовая. И сейчас, купившись на эту липу, строгие охранники ЦТМО все-таки откроют дверь, подчиняясь приказу своей непосредственной начальницы. Тут-то их и положат в упор.
 Действительно, замок вроде бы залязгал, похоже, отпирали… Фрол ожидал услышать тихие хлопки бесшумного оружия, но ошибся.
 Та-та-та-та! — грозно и раскатисто протарахтела автоматная очередь.
 — А! — короткий вскрик, и что-то с шорохом повалилось наземь.
 Ту-ту-ту! — вот это была настоящая бесшумка, может быть, автомат «вал».
 Уйя-у! Уйя-у! — это пули рикошетили от двери. Выходит, здесь номер не прошел? Рассекли подставу ЦТМОшники? И судя по воплю, кого-то завалили…
 — Дай «муху», мать твою!… — рявкнул ранее не звучавший здесь голос. — Живо!
 Пш-ш! Бу-бух! Работу «РПГ-18» Фрол знал и тем, кто не успел отскочить от двери, не завидовал. Грохнуло еще, должно быть, кто-то добавил гранату, типа «РГД-5». Быстро протопотало несколько тяжелых шагов по железной лестнице. Глухо донеслось еще несколько очередей: пара погромче из обычного автомата и с десяток потише — из бесшумных. Потом долетели звуки какой-то возни, одиночный выстрел. Фрол высовываться не собирался.
 Вновь забухали шаги по металлической лестнице: кто-то поднимался наверх.
 — Готово, Умберто, — доложил мрачный голос, — все пятеро — наповал. Ни один не сдался. А у нас — Павка…
 — …И Тарас тоже, — вздохнул тот, кто приказывал стрелять мухой».
 —  — Ты-то как уцелел? С такого расстояния ни один броник не удержит.
 — Генератор прикрыл. Только теперь он ни хрена не стоит. Консервная банка полезней.
 — Смотри, кровянка! Зацепили тебя все-таки. Плечо! Перетянуть надо!
 — Сам обойдусь! Работайте по плану. И поинтенсивнее, раз сокращенным расчетом… Павку сперва вынесите, потом — блоки номер 239 и 245. Сколько готовых коробок?
 — В ящике примерно восемьдесят, а ящиков-десять.
 — Грузите в «газель». Все — ребят, блоки, ящики с препаратами. Вдвоем с Боцманом. А Наим пусть заливает сырье горючкой. И по зарядам — тоже он…
 — Серый, ты смотри перевязывайся, не мудри! Нам твой труп ни к чему, понял?
 — Работай, япона мать!
 Фрол, стараясь не зашуршать, придвинулся к углу коровника-холодильника. Вполглаза выглянул.
 Первое, что увидел, — «газель». Грузовичок стоял с открытым задним бортом, задом к двери, ведущей в подвал, где находились установки для получения «Z-8» и 331-го. Фонарь, обычно горевший над дверью, разбило при взрыве гранаты. Но горел другой, над дверью холодильника, и в отсветах его Фрол заметил тело в белой маскировочной куртке, распростертое неподалеку от двери. Левая дверца «газели» была открыта. На водительском месте просматривался человек, закручивавший резиновый жгут на своем правом плече.
 Остальные, видимо, были в подвале. Послышался шум — вылезли трое с оружием, тащившие второй труп в белой одежде. Живые были одеты так же.
 — Наим, — потребовал раненый, продолжая накручивать жгут, — быстро готовь заряд! Они без тебя справятся!
 — Как скажешь, — пробормотал тот, что держал убитого за ноги, но все-таки помог товарищам запихнуть мертвеца в кузов. И второго — тоже.
 — Время, время! — скрипя зубами, произнес Сорокин. И Фрол тут же вспомнил его…

 ВРЕМЯ, ВРЕМЯ, ВРЕМЯ!

 Фрол, как и все законопослушные граждане бывшего Советского Союза, призывался в армию. Случилось с ним сие вполне обычное событие в 1974 году, поскольку именно тогда ему сравнялось 18. Отучившись полгода в учебке, он неожиданно для себя очутился за границей, правда, все еще в пределах огороженного «железным занавесом» социалистического лагеря, то есть в тогдашней группе советских войск в Германии. Вре было относительно спокойное. Американцы уже поняли, что вьетнамцы их, мягко говоря, «умыли». В Европе, напугавшись того, как СССР со своей компанией в 24 часа «нормализовал» чexoв, размышляли, дойдут ли русские талки до Рейна за 48 часов или только за 49. Никсон съездил к Брежневу, Брежнев — к Никсону, выпили, погуляли, поговорили, подписали — пошла разрядка, или по-ихнему, по-американски, «детант». В Португалии и в Греции накрылись медным тазом фашистские режимы. Жизнь била ключом — и, как ни странно, не по нашей голове. Именно такой тогда представлялась обстановка младшему сержанту разведбата одной из советских дивизий Вальке Фролову.
 Тем не менее уровень боевой и политической подготовки не снижался, разведчиков гоняли и в хвост, и в гриву, чтоб служба медом не казалась. Мечты некоторых романтиков, подогретые россказнями отцов, служивших в советских оккупационных войсках сразу после войны, когда-нибудь познакомиться с демократической немкой так и остались мечтами. В лучшем случае этих немок удавалось увидеть из кузова грузовика.
 Фрол к романтикам не относился. Он твердо знал, зачем пришел в армию. Накачать мышцы, наломать руки, пристрелять глаза. И еще он хотел научиться командовать, не просто передавать приказ старшего командира, а действительно повелевать: так, чтобы любой солдат в отделении, «молодой» или «старый», в строю или вне строя видел в нем начальника и повиновался. Всего этого Фрол добился, хотя и не без труда, а потом, когда служба подошла к концу, подал заявление в военное училище.
 Тогда же, то есть зимой 1975 года, в разведбате появился парень, который был постарше других. По документам Сергею Сорокину — у него там именно такое имя числилось — было 22 года, то есть в военном билете было написано, что он 1953 года рождения. Смотрелся он чуточку постарше — лет на 25. Но на самом деле майору госбезопасности Сорокину было уже 28. Конечно, ни о том, что он был на шесть лет старше, чем говорилось в документах, ни о том, что он давно не рядовой, а майор, кроме начальника особого отдела дивизии, никто не знал. И даже особист не ведал о всех подробностях хитрой игры, которая тогда велась.
 Что же касается Фрола, то он совсем не знал правды о том солдате-полуторагодичнике, которого прислали к нему в отде-ние. Он и сейчас, прячась в закутке между забором и стеной холодильника, даже не догадывался о том, что нынешний Сар-риус уже тогда был чекистом. Ведь по официальной версии Ровой Сергей Сорокин был выпускником вуза, не имевшего генной кафедры, и, согласно Закону СССР «О всеобщей воинской обязанности» 1967 года, подлежал призыву на действительную военную службу по окончании учебы.
 Рядовой Сорокин особо не кичился своим высшим образованием, не изображал из себя слишком умного и не пытался козырять тем, что он по возрасту старше всех «дедов». Но, само собой, и на шею себе садиться не позволял. Четко держал дистанцию от всех. Говорил мало и только по делу. Настоящих друзей у него не было, как и врагов тоже. Но уважали его все: и солдаты, и офицеры.
 Пожалуй, именно опираясь на тихую и незаметную, но всегда очень полезную поддержку рядового Сорокина, младший сержант Фролов научился командовать именно так, как мечтал и, еще не дослужив до конца первый год, вполне мог управлять теми, кто прослужил дольше его. Но главное, чем запомнился младшему сержанту Фролову рядовой Сорокин, было намного серьезнее.
 В принципе при особо «удачном» стечении обстоятельств, даже в мирное время и при вполне приличной дисциплине, у солдата срочной службы нет-нет да и появляется шанс не вернуться к маме с папой. Потому что армейские грузовики иногда переворачиваются, ракеты невесть отчего взрываются на старте, транспортные самолеты падают, парашюты не раскрываются, подводные лодки тонут… Для Вальки Фролова такой шанс подвернулся тоже, но, слава Богу, не реализовался. Но в существовании Бога Фрол, как бывший член КПСС, немного сомневался. Тем более что участие Бога в судьбе тогдашнего Вальки Фролова было не очень ясно. Зато участие Сергея Сорокина сомнению не подлежало.
 Взвод отрабатывал метание боевых гранат на хорошо знакомом и даже поднадоевшем за многие месяцы войсковом стрельбище. Отделения развели на три учебных места, проинструктировали по технике безопасности, хотя упражнение это отрабатывали не в первый раз. Побросали учебные гранаты, еще чего-то поделали, короче, пошли метать. Из-за бетонного укрытия, с вала высотой метра три. Каску на голову надели. Ничего особо хитрого. разогнуть усики на чеке, продеть через кольцо указательный палец левой руки, прижать рычаг, выдернуть чеку, выскочить из-за укрытия (это была панель бетонная с окошком без рамы) и швырнуть «РГД-42» в круг, посреди которого стояла фанерная мишень. Метров за тридцать от вала, в поле.
 Фролове отделение уже выполнило упражнение. Даже весь взвод, кажется, потому что они тогда присели перекурить на пригорке, метрах в десяти от вала. Как выражались командиры — «в тылу». Но кто-то еще метал. То ли другой взвод, то ли вообще другая рота — по прошествии двадцати двух лет без малого Фрол уже позабыл. И тут произошло то, что называется ЧП.
 Очередной пацан, проделав все по инструкции, то есть выдернув чеку и отпустив рычаг, замахнулся гранатой слишком резко. А пальцы его гранату отпустили чересчур рано. И вместо того, чтоб отправиться вперед, в круг, где безучастно стояла фанерная мишень, граната полетела назад, туда, где покуривали Фрол и его подчиненные.
 Граната летела меньше секунды. Даже те, кто смотрел на вал и видел, как она сорвалась с руки у разгильдяя, не успели ничего сообразить. Тем более Фрол, который лежал на боку спиной к валу. Он даже испугаться не успел. Только услышал шелест воздуха и стук тяжелого предмета по грунту. Граната пролетела у него над плечом и упала в полуметре от него. Прямо перед грудью.
 Фрол успел только ее увидеть. В следующее мгновение сидевший относительно далеко Сорокин сделал какой-то невероятный прыжок, схватил гранату и с непомерной силой зашвырнул ее через вал.
 Только после того, как за валом тяжко бухнул взрыв, Фрол понял, что произошло. Другие, наверно, тоже. Если б «эргэдэш-ка» взорвалась посреди тех, кто сидел и полулежал на травке, то минимум троих искромсало бы в лохмотья, а десяток — переранило. Тонкие осколочки закаленной стали — куски стальной ленты, спрятанной под оболочкой гранаты, — многим могли устроить инвалидность. Всем в разной степени.. Но у Фрола шансов остаться хотя бы инвалидом не было. Ему светил только цинк и место на кладбище под казенной пирамидкой. И в том, что его ящик остался пустым, а пирамидка неустановленной, была прямая заслуга рядового Сорокина.
 После того, как все утряслось и белые как мел офицеры перестали хлопать глазами, разразившись такими заковыристыми матюками, что сразу обратно покраснели, начался быстрый разбор происшествия. Виновнику ЧП даже морду бить не стали — отделался мокрыми штанами. Конечно, пропесочили всех: отчего, мол, сидели так близко к валу. Словно бы забыли, о сами приказали сидеть именно тут и далеко не уходить. Замполит, однако, решил, что из этого случая можно сделать показательный пример мужества и героизма в мирное время и представить Сорокина к медали «За отвагу». Написали это представление или нет, Фрол так и не узнал. Потому что буквально через три-четыре дня прсле совершения подвига рялп вой Сорокин исчез из части.
 Позже, недели через полторы, на батальонном разводе зачитали приказ о том, что рядовой Сорокин, изменив Родине и нарушив присягу, нелегально перешел границу ГДР и сбежал на Запад, где выступил с клеветническими заявлениями по адресу партии и правительства. Само собой, приказ повелевал усилить противодействие буржуазной пропаганде, интенсифицировать воспитательную работу и повысить бдительность.
 Понять, отчего сбежал Сорокин, никто не мог. Особо маялся замполит, у которого не только потенциальный герой исчез но и изменник Родины появился. Но, как ни странно, хотя все товарищи офицеры получили по небольшому кусочку от «дыни», вставленной более высокому начальству за утрату бдительности, никаких шибко серьезных событий, типа отдачи под суд или досрочного увольнения без пенсии, не последовало. Шуму, ругани, угроз — хватало, но от всех этих сотрясений воздуха никто особо не пострадал. Не очень мучили и особист, и военная прокуратура. Конечно, пару-тройку раз Фролова вызывали в разные места для дачи показаний. В основном спрашивали, не казалось ли что-то в поведении Сорокина подозрительным, не проявлял ли он излишнего интереса к западному образу жизни, не делился ли с кем планами ухода на Запад и так далее. Фрол на все эти вопросы отвечал «нет» и был совершенно искренен. Сведущие люди говорили, что ему до конца службы придется отдуваться, но ничего такого не случилось. И характеристику от командования для поступления в училище он получил вполне приличную.
 Никто Фролу, естественно, не объяснял, что цэрэушники, жаждавшие узнать, чем занимается спеццентр психологической подготовки, которым тогда еще руководил генерал-майор Белогорский, очень хотели завербовать кого-либо из его сотрудников. Такого сотрудника им аккуратно подставили. И тот предоставил им кое-какую информацию. Неполную, не очень ясную, но крайне интересную. К тому же намекнул, что очень хочет уехать на Запад, и обещал, что если ему дадут возможность работать в каком-нибудь иностранном центре аналогичного профиля, то поделится и своими личными разработками в этой области. Американцы, конечно, понимали, что могут нарваться на двойника, и без оглядки запускать козла в огород не хотели. Они взялись проверять Сорокина на вшивость. Чудо-юдо, который не был куратором этой разработки, но активно участвовал в ее прокрутке с санкции руководства подбросил империалистам еще пару заманчивых информации, а затем аккуратно проимитировал недоверие к своему ученику и тезке. В результате к штатникам попала копия секретного донесения, из которого следовало, что Сорокину не доверяют. Затем последовал приказ о переводе Сорокина на менее ответственный участок работы. Сорокин при встрече со связником прокомментировал свой перевод тем, что у него есть завистники, которые мешают ему заниматься любимой наукой и вообще могут его убрать из спеццентра. В общем, янки не то чтоб совсем поверили, но все-таки решили, что надо организовать вывоз непризнанного гения на Запад. Через одного из своих агентов в центральном аппарате они форсировали перевод Сорокина из спеццентра в военную контрразведку. А оттуда его отправили в ГСВГ, якобы для негласного испытания каких-то тонизирующих добавок к рациону войсковых разведчиков. Так он попал в часть, где служил Фрол.
 Дальше все было проще. Некоторое время янки все еще приглядывались к Сорокину, потом все-таки решили вывозить. Назначили ему место встречи и спрятали в леске на условном месте «гражданку». Сорокин ночью выскользнул из части, нашел штатские шмотки и вышел на шоссе, где к нему точно в назначенное время подъехала машина. Водитель-немец, ничего не спрашивая, довез его до Берлина. Там в одной из автомастерских находился подземный ход, выводивший за Стену… Для страховки американцы, конечно, сделали ему небольшое шоу, которое состояло во внезапном появлении перед выходом из туннеля двух немцев в форме погранвойск ГДР и личностей в штатском, изображавших сотрудников КГБ и «штатсзихерхайт».
 Тут была одна тонкость. Надо было не переиграть и одновременно не показать, что сразу догадался о липе. В общем, Сорокин сумел найти золотую середину. Поверили. Потом потребовали выступить по телевидению, заявить о том, что он «выбирает свободу», и наговорить кучу арестантов в адрес Леонида Ильича. Но о своей работе на КГБ почему-то попросили умолчать. И вообще, казалось бы, очень выгодная тема — разговор о методах воздействия на психику — была полностью исключена из употребления. Да и вообще пропагандистский аспект побега свели к минимуму. Телевизионное интервью было прежде всего рассчитано на проверку реакции комитетского начальства. С удовлетворением отметив, что головы полетели и многие прямые и непосредственные начальники Сорокина оказались отстраненными от работы, штатники засекли также оживленную деятельность советской и гэдээровской спецслужб. Машины с дипномерами все время попадались на глаза поблизости от тех мест, где прятали перебежчика. Потом из Москвы приплыла информашка о том, что в Комитете рассматривается вопрос о проведении спецоперации в отношении Сорокина. То есть надо было понимать, что его собираются либо выкрасть, либо шлепнуть. Из этого янки сделали вывод, что приобрели что-то действительно интересное. Постаравшись в максимальной степени засекретиться, они перекинули Сорокина в Италию, где он и превратился в Умберто Сарториуса…
 Ничего этого Фрол не знал. Но парня, который спас его от смерти, помнил. Отчего Серега сбежал, его особо не интересовало. Восхищаться этим он конечно, не восхищался — даже не потому, что особистов боялся. Просто бегать к штатникам и потом говорить про своих всякую дрянь — это западло. Хуже стукачеетва. Но и осуждать в голос, для того, чтоб считали хорошим комсомольцем, не очень старался. Так, если спросят, говорил: да, он плохо поступил. Но сам лезть с гневными речами не хотел. Все-таки перевешивала та граната, которая могла бы прервать Фролову жизнь на отметке девятнадцати с половиной лет.
 Потом, конечно, Фрол хоть и нечасто, но задумывался, а что было бы, если б тогда Серега Сорокин не успел? Наверно, много хорошего бы от жизни не успел узнать, но и плохого — тоже. Не увидел бы такой страны — Афганистан, не познакомился бы с Курбаши, не закрутился бы во все эти тухлые и страшные дела. Но жить даже в испохабленной и оплеванной стране лучше, чем не жить вовсе. И благодарность к Сорокину Фролов все время держал в себе. Правда, не чаял, что когда-нибудь увидит его снова…
 …Подручные Сарториуса, затолкав трупы своих товарищей в кузов «газели», вновь скрылись в двери подвала. Сорокин сумел-таки наложить жгут на плечо и сидел в кабине «газели», придерживая скрутку левой рукой. Фрол понимал, что его бывший сослуживец почти беззащитен. Можно спокойно выскочить из укрытия, пробежать метров двадцать, прежде чем Сорокин сумеет, отпустив жгут, выхватить оружие. В принципе можно и, не высовываясь особо, отсюда, с сорока метров, попробовать достать его из «стечкина». Хоть и без приклада, но с двух рук Фрол, пожалуй, сумел бы точно приложиться. Доводилось уже. Но все-таки вернее было бы с двадцати. Тогда уж точно никаких шансов у командира террористов не осталось бы. Что делать дальше? В подвале услышат стрельбу, но наверх сразу не сунутся. Понимают, что на выходе из дверей могут подловить. Значит, будет кое-какая фора по времени. За это время можно попытаться запустить мотор «газели» — вряд ли она стоит без ключей, и двигатель у нее еще не остыл. А потом — ищи ветра в поле. Пока добегут до джипа, Фрол уже с горки успеет съехать. Пока откроют и заведут, он до Лутохино доедет…
 Но все-таки забыть начисто ту гранату из 1975 года Фрол не мог. Нет, он понимал, что другого шанса у него может и не быть. Если эти ребята собрались рвать установку, то заряд приготовили немаленький. Тот, которого Сорокин назвал Наймом, понес на плече ящичек килограммов на десять-пятнадцать. Если рвануть столько тола в подвале, то весь бывший коровник взлетит на воздух. И воздушная волна просто выдует Фрола из его закутка, так шмякнув о стену молочного цеха, что потом придется ложками соскребать. А кроме того, нет никакой гарантии, что эти ребята вообще по всему «заводу» не оставили фугасов, которые взорвут радиовзрывателями, отъехав на «газели» подальше. Удрать пораньше, то есть бегом побежать к воротам, а потом куда-нибудь вниз, к дороге на Лутохино, тоже не светит. От того места, где стоит «газель», ворота видны. То, что сорокинцы не увидели, как Фрол проскочил в ворота, а затем потихоньку пробрался в свое нынешнее убежище, — их промашка, потому что они все сосредоточились на охмурении «наладчиков-охранников». Но сейчас-то Сорокин сидит в кабине. И смотрит именно в сторону ворот. Наверняка заметит. На машине они его мигом догонят. А пулей — еще быстрее. Пожалуй, даже до угла забора не добежать, а до лесу — тем более. Наст хрупкий, а под ним рыхлый снег, скорости не будет. По дороге вниз, с горки, бежать, конечно, быстрее, но осветить его фарами и расстрелять как зайца будет еще сподручнее.
 И Фрол решился. Все его сомнения и размышления на самом деле вовсе не были такими долгими. Пяти секунд, наверное, не прошло.
 Он выскочил, броском преодолел двадцать метров, вскинул пистолет и лишь за секунду до нажатия спускового крючка услышал слова, сказанные негромко, вполголоса:
 — А, Валентин… Привет, привет.
 Сарториус не изменил позы, не убрал руку от раненого плеча и не стал лихорадочно искать оружие. И орать: «Ребята! Сюда!» — тоже не стал. Словно бы не замечал, что Фрол, уцепившись Двумя руками за «стечкина», навел на него ствол.
 Тут опять перед глазами Фрола возникла «РГД-42» с выдернутой чекой. Аж в груди закололо, будто те осколки, которыр ему тогда не достались, все-таки вонзились в тело. И руки стали вдруг тяжелыми и слабыми, будто в кисти вместо крови ртуть из жил набежала. А пистолет потяжелел так, будто его не из стали изготовили, а из какого-нибудь иридия или осмия. И опустилось дуло, уже нацеленное на Сарториуса.
 — Подойди ближе, не бойся, — сказал Сорокин, будто малому ребенку.
 И Фрол послушно сделал шаг, другой, третий. Ноги повиновались не ему, а Сорокину! Чем ближе Фрол подходил к Сарториусу, тем больше и сильнее парализовывалась его воля. В первый момент он еще не понял, что на него действует какая-то мощная, необычная сила, сродни той, что заставила его увидеть врагов в Роминых охранниках. Потом, когда сделал еще два шага, кажется, начал понимать, даже попробовал дернуться назад и вновь поднять пистолет, но уже не сумел освободиться от этого обезволивающего воздействия. Он оказался всецело подчинен Сарториусу.
 — Отдай пушку. — Сорокин сказал это так, будто речь шла об огрызке карандаша или недокуренном бычке.
 И Фрол, взяв «стечкина» за ствол, подал его Сарториусу. Тот взял в зубы скрутку жгута, а левой рукой забрал пистолет. Сунул его за пояс, вновь взялся левой рукой за скрутку жгута, а потом с некоторым напряжением встал с сиденья и вышел из кабины.
 — Пойдем, поможешь, — это было не приказание, а просьба. Но у Фрола и в мыслях не было, что можно не подчиниться. Он последовал за Сарториусом, который, придерживая раненую руку, пошатываясь, пошел к заднему борту «газели». Наверно, если бы Фрол был в нормальном состоянии, он мог легко свалить ослабевшего Сорокина с ног и прыгнуть в кабину грузовичка. Но он просто поплелся следом, словно преданная собака.
 Как раз в это время из подвала вышли двое, тащившие каждый по две тяжелые коробки с номерами 239 и 245. На одной паре номера были написаны зеленой краской, на другой — желтой.
 — Грузите! — велел Сарториус. — Лезь в кузов, принимай! Последняя фраза относилась к Фролу, и он послушно полез в кузов, чтобы взять из рук парней Сорокина эти четыре коробки — видимо, те самые блоки с установки — и поставить их в кузов неподалеку от уже лежавших там трупов.
 — Теперь — за ампулами.
 Опять-таки, если б Фрол был в обычном состоянии, он бы удивился тому, что бойцы Сорокина так спокойно реагируют на его присутствие. Но, во-первых, Фрол практически не отдавал себе отчета в том, что делал, и удивляться чему-либо не мог, а во-вторых, бойцы Сорокина, видимо, уже не раз видели такие феномены.
 Из подвала появился третий, Наим.
 — Готово, — доложил он. — Хоть сейчас рви.
 — Давай с ребятами за ящиками.
 Фрол, как робот, пошагал вместе с сорокинцами в подвал.
 На него нагрузили сразу два картонных ящика с маркировкой «Z-8», в которых тонко побрякивали коробки с ампулами. Каждый из других тоже взял по паре. Последние два ящика тоже взял Фрол, спустившись в подвал самостоятельно. Он даже не замечал, что рядом с убитыми охранниками ЦТМО лежит оружие. Фрол прошел мимо него равнодушно.
 Когда Фрол дотащил ящики до места и подал их по одному уже сидевшим в кузове бойцам, Сорокин сказал:
 — Садись в машину.
 Фрол послушно влез в кузов и уселся на скамеечку, между двумя бойцами. Задний борт закрыли.
 — Спи! — приказал Сарториус напоследок, и Фрол разом провалился в глубокий сон. Он не проснулся ни от урчания заведенного мотора «газели», ни от тряски по ухабистой, заледенелой от ночного холода колее. Даже от взрыва, гулко раскатившегося .о окрестностям и поднявшего на ноги все Лутохино, располо-;нное почти в трех километрах от бывшей фермы…
 — Время? — спросил Сарториус, сидевший в кабине «газели», у Найма, который исполнял обязанности шофера.
 — Четыре тридцать, — ответил тот. — Куда едем, а?
 — В «Куропатку». Правда, не сразу. Просеками поведешь. Нам надо подъехать туда к 7.00.
 — А я думал, что все — отбой…
 — С чего ты взял?
 — Но ведь генератор накрылся.
 — Ну, накрылся. И что из этого?
 — Как же мы маскироваться будем?
 — Вот посмотри, это я взял у того, кто меня ранил.
 — Что это?
 — Дешифратор. Он не от балды стрелял, он видел, кто мы. А в «Куропатке» стоит стационарная система. Но все равно мы туда пойдем.
 — Без генератора? Против сорока вчетвером?
 — Попробуем…

 ХОД ПИКОВОЙ ДАМЫ

 Сэнсей, который в отсутствие Фрола принял команду над охраной «Куропатки», очень толково расставил людей по боевому расписанию. Правда, его немного смущало, что он подчиняется командам некой московской дамочки, полномочия которой ему особо неизвестны. Что скажет Фрол по поводу ее самодеятельности, он не знал. Но отыскать хозяина никак не удавалось. Радиотелефон, который был у Фрола с собой, не отвечал. Он был оставлен на сиденье джипа и не мог ничего сообщить сам по себе. В офисе «молзавода», где лежал, так и не успев ничего понять, продырявленный Крокодил, тоже были длинные, ничего не объясняющие гудки.
 Но, рассудив, в общем-то, справедливо, что лучше перебдеть, чем недобдеть, Сэнсей приготовился к обороне. Все собачки были спущены с цепей, а ребята, разобрав из тайников автоматы и пулеметы, заняли позиции на специально оборудованных укрепленных точках. Таких же, как на «молзаводе», где, увы, никто ими воспользоваться не сумел.
 В бывшем складе, где размещалась лаборатория, шесть охранников с нашивками «ЦТМО» , распаковав и собрав свое оружие, тоже готовились к бою. Они взяли под прицел четырех пулеметов все подходы, а при нужде могли угостить противника даже из «АГС-17».
 Непосредственно в лабораторий собрали все, что подлежало защите и контролю. Во-первых, Ваню и Валерку, которых уложили в ложементы. Во-вторых, Зинаида и четыре охранника вломились в комнату Вики-Тани, скрутили ее, сонную, а затем перетащили в наручниках, со связанными ногами и заклеенным ртом в маленький чуланчик, находившийся позади комнаты, где стояла аппаратура Васи Лопухина. В-третьих, в лабораторию привели Клару Леопольдовну и Сесара Мендеса.
 Зинаида надела джинсовый костюм и сапоги на шнуровке, повесила на ремень пистолет-пулемет «бизон-2» со шнековым магазином аж на 64 патрона, за пазуху сунула «ПСМ». Лопухин переодеваться не стал, но взял на крайний случай обычный «АКС-74у» из запасов команды Фрола. Впрочем, его главное оружие располагалось в комнатке, где они пытались перехватить контакт между Таней и Сарториусом. Отсюда же Зинаида поддерживала связь с Сэнсеем, Рындиным и непосредственно с Чудо-юдом.
 О судьбе лутохинского объекта Рындин доложил Зинаиде ровно в пять утра, когда публика начала уже уставать от напряженного ожидания.
 Вообще-то стрельбу в районе «молзавода» лутохинские жители пропустили мимо ушей. Там и раньше постреливали, случалось. Например, когда Крокодил от скуки палил из помпы по волку. В конце концов, стреляли не в селе, а в трех километрах от него. Да и вообще, жителям было как-то страшновато вызывать милицию. Позвонишь — а потом тебя как стукача и прирежут. Поэтому ни пальба из помповых ружей, ни пистолетные выстрелы, ни, наконец, автоматная очередь, которой был убит сорокинец Тарас и ранен сам Сарториус, не разбудили даже участкового уполномоченного. Но вот взрыва, вдребезги разнесшего бывший коровник с установками для получения препаратов, а заодно разворотившего емкости с запасами спирта для производства суррогатной водки, не заметить было нельзя. Его даже в Сидорове было слышно.
 Пока участковый дозванивался до райотдела, а оттуда сообщали в ФСБ, откуда наконец информация добралась до Рындина, прошло полчаса. Поэтому первое сообщение о взрыве на «мол-заводе» никаких подробностей не содержало. Второй звонок от Рындина был спустя час.
 Для него лично, как и для его оперативников, которые туда прилетели на вертолете, — на сей раз горючим запаслись впрок! — а потому даже сидоровский райотдел опередили, картинка происшедшего выглядела как междуусобная разборка между охранниками. Как следует рассмотреть место побоища было невозможно. По заводу растекся горящий спирт, от него загорелась и взорвалась емкость с бензином, занялись деревянные постройки… Сидоровские пожарные приехали необычно рано и принялись сбивать пламя, ворочаться со своими шлангами и стволами по всей территории завода, поливать все пеной и водой, а заодно резко менять первоначальную картину событий, в буквальном смысле смывая следы.
 Зинаиде и Лопухину все стало ясно гораздо раньше, чем Рындину. Он только догадывался, какими возможностями обладает Сарториус, а они досконально знали.
 Правда, они не могли знать, что сорокинский ГВЭП — генератор вихревых электромагнитных полей — разбит пулей. Но они выдали охранникам ЦТМО специальный портативный дешифратор, который Лопухин привез на лутохинский объект в репортерском кофре. И то, что, несмотря на его наличие, установки были взорваны, привело их не в лучшее настроение.
 — Как же они попались? — недоумевала Зинаида.
 Вася с тревогой поглядывал на экран стационарной системы. Она засекала работу ГВЭПов на расстоянии до полутора километров и ставила устойчивые помехи.
 Нервное напряжение, ослабшее было к пяти часам, после сообщения о взрыве на «молзаводе» вновь возросло. Отсутствие Фрола еще больше нервировало. Все уже понимали, что с ним произошли непредвиденные события. Какие именно — не знали, но могли предположить, что в «Куропатку» он уже никогда не вернется. А это сразу заставляло бойцов думать о будущем. Сэнсей, например, вовсе не ощущал себя готовым принять бразды правления, а многие, наоборот, очень надеялись на то, что эти бразды каким-то образом придут в руки к ним. Что за разборка предстоит и с кем, публика не очень понимала, поскольку уже давно привыкла, что по области круче никого нет. Налет на джипы, однако, произвел впечатление. Ходили слухи и о чеченцах, и о некоем нелегальном спецназе типа латиноамериканских «эскадронов смерти», и о какой-то неведомой «Белой стреле»… От всего этого у наиболее слабонервных бойцов возникали размышления типа: «Стоит ли связываться?», тем более что судьба Фрола была неясна. Если б еще не боялись таинственных москвичей, которые каким-то способом сумели превратить двух 19-летних салажат в грозную мордобойную силу, то, может, уже и разбежались бы от греха подальше. Но в эту силу (от которой здесь уже пострадали самые крутые, в том числе Федя, Сэнсей и даже сам Фрол, отоваренный не кем-нибудь, а добрым и интеллигентным Ваней Соловьевым) пока еще верили. И то, что Фрол, заполучив фингал, оставил обидчика в живых, говорило о многом.
 Время неуклонно близилось к семи часам. Уже приближался рассвет. Снова начинало казаться, что ничего не будет. Не попрет же Сорокин средь бела дня?
 Лопухин упорно мучил компьютер. Пытался распаковать «кассету», переданную Таней-Викой Сарториусу. Ничего не выходило, старый хакер тихо злился, нервничал, сопел. Зинаида нетерпеливо глядела на часы. В 7.00 надо было будить Валерку и Ваню. Сколько чашек кофе она выпила за эту ночь — не считала. Под глазами были темные пятна, веки припухли. Но то, что Таня-Вика получила приказ «Гром», не забывала.
 Этот самый «Гром» прогремел в 6.45.
 Конечно, небеса не разверзлись и даже хилой молнии не сверкнуло. Просто перед воротами «оптовой базы» появился Фрол.
 Вышел он откуда-то из леса. Появился из-за деревьев прямо у ворот. И подошел к дверям проходной, где готовились к обороне Федя и еще пара бойцов с автоматами.
 Надо сказать, что Федя получил через Сэнсея твердые указания Зинаиды: какие бы лица ни появлялись в поле зрения, хоть Фрол, хоть Рындин, хоть Иванцов или даже сам Глава — немедленно докладывать в лабораторию и без разрешения Зинаиды никого не пущать. Федя, увидев Фрола, сразу же доложил.
 — Вася! — крикнула Зинаида, выслушав сообщение. — Что у тебя там?
 — Ничего, — отозвался Лопухин, — источников ГВЭП не просматривается.
 — Пропусти, — разрешила Зина. — Пусть сразу идет в лабораторию.
 Федя подчинился.
 — С добрым утром, — поприветствовал его Фрол, входя на КПП. — Что за бардак, почему не сразу пустил? Не узнал, что ли?
 — Сэнсей приказал, точнее, эта краля московская…
 — Так. Что еще она приказала?
 — Чтоб ты сразу шел в лабораторию к москвичам.
 Фрол окинул взглядом боевую экипировку Феди и остальных, криво усмехнулся:
 — К обороне приготовились? Кто разрешил нештатное доставать?
 — Ну, баба эта… Через Сэнсея, конечно.
 — Вы у кого работаете, салабоны? У меня или у нее?
 — Да у тебя вроде.
 — Тогда вот что. Объявляю тебе, что нас подставляют. Через час сюда прибудет Рындин с хорошими силами и нас всех вместе с базой пустит на ветер. В Лутохино так и случилось. Слышал уже?
 — Да сообщал Сэнсей… — нахмурился Федя.
 — Что сообщал?
 — Да там, говорил, наехали те же, что джипы расстреляли на той неделе. Завод взорвали.
 — Почти правильно. Только это Рындин все устроил. Я один ушел, понял? И Крокодил накрылся, и Брелок, и все прочие…
 — Ну, и что делать? — оторопел Федя. — Бросать пушки — — и ходу?
 — Никуда не уйдешь. Они уже оцепили все по кругу. Как рассветет — начнут.
 — Давай, пока темно, а?
 — Нет. Тут надо по-другому. Надо московских в залог брать. За них нас даже в загранку на самолете выпустят.
 — А там заберут и обратно выдадут?
 — Не беспокойся, не выдадут. Есть еще места, нас примут. Со всеми связь есть?
 — Да.
 — Быстро оповести всех наших, что я прибыл. А я к Сэнсею…
 В сопровождении одного из Фединых помощников Фрол бегом побежал в офис. Тут его пропустили без расспросов. Сэнсей, увидев Фрола, с облегчением вздохнул:
 — Ну, слава Аллаху! Где тебя носило? Тут эта дура все на уши поставила…
 — А если б она тебя раком поставила, ты бы встал? — зло прищурился Фрол. — Пока я еще командир, понял? Давай связь!
 — Понял…
 Без пяти минут семь Фрол вошел в калитку забора, окружавшего лабораторию. Охранники ЦТМО пропустили его спокойно, потому что были предупреждены Зиной. Вместе с тем они еще не знали, что стволы бойцов «Белой куропатки» уже отвернулись от забора и наведены на лабораторию.
 — Привет! — поздоровался Фрол. И неторопливо прошел мимо них по коридору. Дверь лабораторного помещения ему открыли без проблем. Там беды не чуяли. Ваня и Валерка покоились в ложементах, дожидаясь команды на пробуждение. Клара Леопольдовна грустно читала томик Мандельштама. Катя и Настя, сидя на стульчиках у стены, вполголоса рассказывали анекдоты и хихикали.
 Зинаида озабоченно спросила:
 — Где вы были, Валентин Сергеевич? Что произошло?
 — Ничего особенного, — улыбнулся Фрол и вдруг крикнул во всю глотку:
 — «Гром», «Гром», «Гром»!
 Из комнатки, где Вася Лопухин все еще бился над распаковкой информации, которую Таня-Вика передала Сарториусу, послышались грохот, лязг металла и звон разбитого стекла. Фрол молниеносным ударом ладони по горлу сшиб с ног Зинаиду, и она отлетела в угол, а ее пистолет-пулемет остался у Валентина.
 — Руки вверх! — Фрол навел ствол на остолбеневших от неожиданности Клару и Сесара Мендеса, который русского языка не знал, но команду выполнил верно.
 — К стене! Не двигаться!
 — Вы чего? — испуганно пробормотали Настя и Катя, тоже направляясь к стене.
 — Куда, прошмондовки?! — рявкнул Фрол. — Эту скрутите!
 И он указал стволом в угол, где лежала вырубленная Зинаида. Сестры не стали выступать и бросились исполнять приказ. В этот же миг из открытой двери секретной комнатки был выброшен и грохнулся на пол Вася Лопухин. А следом за ним с его автоматом в руках появилась Таня-Вика. На ее запястьях блестели браслеты разломанных наручников, а в проеме двери проглядывались сорванная с петель металлическая дверь чулана, где была заперта Таня-Вика, и обломки искореженной аппаратуры.
 Дверь, ведущая из лаборатории в коридор, содрогнулась от нескольких тяжелых ударов. Охранники ЦТМО, услышав шум, пытались вмешаться в ситуацию.
 — Зинаида Ивановна! — орали они.
 Но дверь была сделана на совесть. Против нее прикладами не поработаешь, лучше пластитом.
 Таня-Вика выглядела необычно. У нее было странное лицо — не то разъяренное, не то одухотворенное. Во всем ее облике чувствовалось какое-то чудовищное, невероятное напряжение сил, которые во много раз превосходили ее обычные, далеко не малые возможности.
 Она подошла к ложементам и произнесла:
 — Проснитесь!
 И повернула Валерку и Ваню в вертикальное положение.
 Фрол в это время набирал номер Сэнсея.
 — Начинай! — только и произнес он, едва заместитель отозвался.
 Спустя двадцать секунд, не больше, бывший склад содрогнулся от взрыва. Калитка в заборе, окружавшем лабораторию, слетела с петель, да и все ворота с лязгом грохнулись оземь. Само собой, фроловский охранник загодя покинул свой пост и на этом месте уже не находился. Вторая граната ударила во внешнюю стальную дверь и прожгла в ее двухсантиметровой броне круглую дыру. Металлические брызги хлобыстнули по второй двери, но не пробили ее. А из амбразур-отдушин под крышей склада сразу огрызнулись очередями два пулемета охранников ЦТМО. Они от разрывов немного оглохли, но боеспособности не потеряли. Гранатометчик фроловской команды намеревавшийся засадить по двери третью гранату, едва высунувшись из-за угла, шмякнулся на хрусткий подтаявше-под-мерзший снег. Это оказалось очень фигово, потому что второй гранатомет надо было еще поискать, а других средств для вышибания таких дверей у людей, которыми руководил Сэнсей, не было. Сектор обстрела у четырех ЦТМОшников был практически круговой. Перелезать через забор смертников не находилось. Да и толку что? Все равно ворваться в склад можно было только через дверь. А это направление прикрывали сразу два пулеметчика.
 Сэнсей, изрядно перетрусивший, потому что все пошло как-то наперекосяк, позвонил Фролу.
 — Бей по амбразурам, козел! — рявкнул Фрол, глядя одним глазом на экран видеодомофона, который показывал ему внутренность коридора, ведущего от входных дверей к лабораторному помещению. Он видел, что один охранник из шести остался там и держит на прицеле дверь.
 — Готовы! — доложила Таня-Вика, хлопая по плечу одетых в камуфляж и освобожденных от датчиков Валерку и Ваню.
 — Выпускай! — приказал Фрол.
 — Ваня! — скомандовала Таня-Вика. — По моей команде быстро и настежь распахнешь дверь! Валерка — уничтожишь охранника!
 И передала Русакову автомат Лопухина. Сам Лопухин вместе с Сесаром Мендесом, Зинаидой и Кларой, связанный по рукам и ногам, лежал в углу и нечленораздельно ругался.
 — Брысь от двери! — приказал Фрол Насте и Кате. — Не вертитесь под ногами!
 Ваня с тем самым бодрым, даже счастливым лицом, которое у него и Валерки появлялось после уколов, взялся за ручку двери. Валерка с автоматом на изготовку стал рядом.
 — Давай! — крикнула Таня-Вика.
 Р-раз! — дверь молниеносно распахнулась. Два! — Валерка дал короткую очередь, и охранник, не только не успев нажать на спуск своего автомата, но и вообще как-либо отреагировать, ткнулся лицом в приклад.
 — Вперед! — По команде Тани-Вики суперсолдаты ворвались в коридор. — Ваня — автомат!
 Соловьев подхватил «бизон-2» убитого охранника.
 — Чердак! — предупредила Таня, но Ваня уже отреагировал, выпустив очередь вдоль приставной лестницы, по которой охранники-пулеметчики забрались наверх. Там послышался стон, и человек в темно-синей униформе вывалился в люк головой вниз, судорожно оттолкнулся ногами, лестница ерзнула по полу и сверзилась вниз вместе с умирающим.
 — Блин! — только и вырвалось у Фрола.
 — Вверх, туда! — крикнула Вика, указывая Русакову на люк. — Всех таких (она указала на охранника, корчившегося на лестнице) — убивай!
 До сих пор ребята ничего особо чудесного не показывали, но тут было чему подивиться. Разбежавшись, Валерка с автоматом в руках оттолкнулся от пола, подпрыгнул и как-то наискось, затылком и спиной вперед, словно при прыжке стилем «фосбюри-флоп», влетел в люк, приземлившись спиной на пол. В доли секунды его форсированное сознание разобралось в обстановке. Не переворачиваясь на живот, он вскинул автомат и расстрелял тех двоих, что прикрывали огнем подходы к внешним дверям лаборатории. Затем он молниеносно откатился вбок, увернувшись от очереди, посланной в него тем, кто прикрывал противоположный сектор, и короткой очередью разделался с третьим пулеметчиком. Четвертый был убит до этого пулей одного из стрелков Фрола.
 — Помоги ему собрать оружие и боеприпасы! — приказала Таня-Вика, и Ваня с не меньшей ловкостью, чем Валерка, улетел на чердак.
 — Все, — сказал Фрол, связываясь с Сэнсеем. — Завязывайте палить, больше не в кого.
 Приказ дошел не сразу, пули еще минут пять долбили по стенам, но Валерка с Ваней уже спрыгнули с чердака, нагруженные четырьмя «ПК» и четырьмя «бизонами», а также патронными коробками.
 Было уже почти светло. С проходной позвонил Федя.
 — Там какая-то «газель» подъехала. Фрола спрашивают. Шугануть?
 — Пропусти.
 Войско Фрола, которым руководил Сэнсей, отделалось сравнительно легко: четверо убитых, шестеро раненых. Все побоище не продолжалось и часа. Сэнсей подошел к Фролу, должно быть, ожидая похвал, но тот мрачно приказал:
 — Собери всех перед офисом. Абсолютно всех!
 Тем временем «газель» подъехала к зданию лаборатории. Из нее вышли трое. Фрол приказал:
 — Быстро перетащить в кузов все, о чем говорили.
 Трое во главе с Фролом вбежали в лабораторию, где лежащих На полу связанных пленников караулили только Настя и Катя.
 — Помогайте! Тащите баб к машине, — повелел Фрол.
 Тяжелого Сесара поволок жилистый Наим, Лопухина — сам Фрол, Леопольдовну — Катя, Зинаиду — Настя. Двое остальных мужиков торопливо собирали в большие кожаные мешки коробки с дискетами и папки с документами.
 Пленников и документы прямо-таки забрасывали в кузов. Трупов Тараса и Павки там уже не было, но лежали ящики с препаратами и блоки от взорванной установки. Кроме того, в кузове, пристегнутый за левую руку наручником к дуге тента, сидел с перевязанной правой рукой не кто иной, как Умберто Сарториус — Сергей Сорокин.
 Таня-Вика, Валерка и Ваня прыгнули в машину последними.
 — Гони! — приказал Фрол Найму, занявшему водительское место.
 «Газель» сорвалась с места, пронеслась мимо бойцов, собравшихся у офиса под командой Сэнсея, и, едва не сшибив Федю, вовремя отскочившего с дороги, вышибла бампером ворота.
 — На аэродром! — командовал Фрол. — Быстрее! Нас ждать не будут.
 Сэнсей и его люди ничего не поняли. Только минут через до них начало что-то доходить, послышались вопли:
 — Подстава! Ушли! Кинули, с-суки! — и еще что-то в этом роде.
 Со стороны гаражей с ревом и солярным дымом вырвалс «КамАЗ». В кузов его влезли почти все бойцы «Белой куропат ки». Пока они грузились, толкаясь и мешая друг другу, «газель» уже катила по краю оврага. «КамАЗ» уже миновал то место, где Сарториус беседовал с Таней-Викой. Правда, скорость пришлось снизить. Когда «газель», переехав овраг, взбиралась на противоположный склон, «КамАЗ» оказался совсем близко.
 — Ваня! Достань их! В колеса! — приказала Вика. Соловьев приложился, коротко простучала очередь, а затем звонко лопнул правый передний баллон.
 — А-а-а! — из кузова заваливающегося набок грузовика в ужасе завопило два десятка голосов.
 Лязг и грохот свалившейся в овраг и покатившейся под откос машины разом заглушил эти истошные вопли.
 «Газель» уже петляла по просекам, подбираясь к законсервированному аэродрому.
 На КПП стоял прапорщик, который хорошо знал в лицо фрола, Вику, Валерку и Ваню.
 — Привет! — сказал он, махая дневальному солдатику, чтоб поднимал шлагбаум. — Ждут вас уже… Дуйте, пока я тут главный…
 Фрол вынул из-за пазухи десять зеленых бумажек с портретом Бенджамина Франклина.
 — На, — сказал он. — Может, до следующей зарплаты дотянешь…
 — Даст Бог, — вздохнул прапорщик, — обещали, что через пару месяцев будет…
 На рулежке огромного пустого поля одиноко маячил «Ан-12». «Газель» устремилась к нему. С самолета, видимо, тоже углядели машину. Задняя аппарель стала плавно открываться, а винты помаленьку вращаться.
 «Газель» подъехала к транспортнику как раз в тот момент, когда аппарель открылась полностью. К автомобилю от самолета подошли два человека в синих потертых куртках с воротниками на рыбьем меху и в мятых ушанках.
 — Недолго ждете? — спросил Фрол.
 — Ничего, время есть. Мы ж вроде как на вынужденную сели. Машина же старинная. Но вам бы тоже телиться не стоило. Закатывайте вашу игрушку. Вот бортинженер Жора, он поможет разместиться.
 Наим развернул «газель» и задом заехал по аппарели в салон. Еще через полчаса, когда все вольные пассажиры вылезли из кузова, а «газель» была как следует закреплена в салоне, самолет, не спрашивая разрешения на взлет — не у кого было, разве что у прапорщика с КПП, — оторвался от взлетно-посадочной полосы и поднялся в небо…

 ТЯЖКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

 Глава тяжело посмотрел на Рындина. Тут, в этом взгляде, было все: и презрение, и осуждение, и ненависть, и желание стереть с лица земли. А голос прозвучал, как ни странно, участливо, даже с жалостью:
 — Андрей Ильич, как же так? Что у нас творится, а? Эта история в Сидоровском районе просто ужас какой-то…
 — Бандитские разборки, . — выдавил Рындин, — прокуратура уже работает.
 — С прокуратурой разговор особый будет. А вот вашей службе такие истории — это не плюс. С Теплова я тоже не снимаю ответственности. Но тут и наркотики, и терроризм, и незаконное оружие — целый букет… Да, мне обещали, что пока, до президентских, ничего лишнего не скажут. Но ведь Сорокин опять от вас ушел. И Бог знает, где он объявится и что еще выкинет. Может быть, под самые выборы.
 — Все, что ему надо было взять, он взял, — устало сказал Рындин. — Теперь ему у нас нечего делать.
 — Вы наш разговор у меня на дне рождения помните? Все, что говорилось об интересах господина Соловьева, вы запомнили? И о своих личных, кстати, тоже.
 — Нет, я помню, не беспокойтесь. А вот ваше волнение мне непонятно. Вы ведь совсем недавно говорили об индульгенции.
 — Да. Только я забыл сказать, что многое будет зависеть от Соловьева.
 — Я догадывался, что это так. Может быть, и постарался бы с большим энтузиазмом. Но могу вам сообщить, что все это уже не так.
 — В смысле?
 — Есть информация, что от Соловьева-старшего, возможно, уже ничего не зависит. Он вчера арестован. Инкриминируется статья 78-прим. Незаконный экспорт оборонных технологий. Кстати, по материалам, собранным на него нашим управлением. А если очень постараться, то там можно и 64-ю накопать. Все эти обхаживания мистера Сноукрофта и Резника даром не прошли.
 — Вот как… — У Главы явно испортилось настроение.
 — Да-да, представьте себе. И могу в чисто приватном порядке сообщить, что в ближайшее время у нас может появиться небольшая следственная группа из Москвы, которая начнет работу по определению вашего личного участия в этом вопросе.
 — Это вы серьезно? — нахмурился Глава.
 — Вообще-то, я уже много лишнего сказал.
 — И из каких это соображений?
 — Считайте, что из гуманных. Дело в том, что там еще кое-какие неприятные выходы просматриваются. На ваши контакты в соседней области, где осенью прошлого года был убит руководитель ТОО «Роберт» Соловьев Валентин Борисович, родной младший брат Антона Борисовича. Как ни странно, он вел дела с той же самой фирмой, на счет которой господин Сорокин просил перевести три миллиона мелкими купюрами…
 — По-моему, вы, Андрей Ильич, элементарным шантажом занимаетесь. Не владея, кстати, серьезной информацией.
 — Возможно, но боюсь, что этой информацией владеют в другом месте. Я просто указал вам хвостик от ниточки, за которую могут потянуть те, кому ваша индульгенция не совсем с руки.
 — И все-таки, чего вы добиваетесь?
 — Спокойствия. Только спокойствия.
 — Знаете, конечно, где абсолютное спокойствие существует? — усмехнулся Глава.
 — Знаю, но не спешу туда. Мне пока неплохо и тут. А вот некоторые раздражители хотелось бы устранить.
 — Какие?
 — Те, которые нас постоянно беспокоят.
 — Я ведь не могу вам прямо ответить. Хотя и знаю, о чем речь. А то вы еще запишете это на диктофон, который у вас, может быть, в галстуке запрятан.
 — Нет у меня таких приборов, к сожалению. А вот у господина-товарища Сорокина есть такие, какие даже японцам и американцам не снились. Вот и лови его после этого.
 — Плохому танцору известно что мешает. Ладно, Андрей Ильич, давайте считать, что наш разговор пока закончен. Насчет своих соображений по обеспечению спокойствия и устранению раздражителей еще раз подумайте. Желаю здравствовать!
 Рындин вышел из кабинета. Глава высунулся следом, якобы для того, чтоб передать какое-то указание секретарше, и, убедившись, что чекист покинул приемную, вернулся в кабинет. После этого он отворил дверцу, которая вела в его персональный туалет, и выпустил оттуда Иванцова.
 — Все слышал, Виктор Семенович? — указывая прокурору на стул, сказал Глава.
 — В основном все.
 — И как ты думаешь; кого он имел в виду в качестве «раздражителя»?
 — Думаю, что меня прежде всего.
 — О! И у меня такое же мнение. Замазал ты его в прошлогодней истории, а в этой он и сам порядком замазался. Исчезни ты — вот он и обретет желанное спокойствие. Как думаешь, Сорокина он нарочно отпустил?
 — Сложно сказать. Сами знаете, что за поимку Сорокина он не столько перед своим директором отвечает, сколько перед Бариновым. И уж за разгром «Куропатки» и лутохинского объекта он спросит.
 — С вас обоих, между прочим.
 — Обязательно. Вот Рындину и охота, чтоб я не смог ничего в свое оправдание сказать.
 — Опять мы с тобой во мнениях сходимся, а? — ухмыдьнулся Глава. — Вот что значит давнее знакомство. С полуслова понимаем друг друга.
 — Ну, с Рындиным вы тоже общий язык нашли, кажется?
 — Вот тут ты ошибаешься, Виктор Семеныч! С Рындиным общий язык не больно получается. Знаю я их, дзержинское племя. Все время подсидка на уме. Видел, как он меня подкрутил с Соловьевым? Думаешь как, серьезно это? Ты в курсе этого дела?
 — Нет, это Рындин самостоятельно винтил. Не уверен, что он там и меня не приплел. Ведь он знал, что Сноукрофт и Резник бывали у меня в «Вепре». И на пригородной даче — тоже.
 — Вот видишь, как он нехорошо себя ведет.
 — Нехорошо, согласен. Хотя, скажем так, он больше на перспективу работал. Во-первых, набирал материал на период после выборов Президента. Во-вторых, к возможным выборам губернатора. В-третьих, на случай разборки в борьбе за власть, есди бы мы от своей задумки не отказались…
 — Ну да, конечно. Собрал бы военную хунту вкупе с Проку-диным, младшим Сорокиным и, допустим, Кочетковым. Первым же указом этой самой Береговской «директории» меня отрешили бы и посадили.
 — Думаю, что и меня тоже, — усмехнулся Иванцов. — А возможно, и сажать не стали бы — в 24 часа именем Свободной Береговии…
 — Вполне реально. Народу это бы очень понравилось. Соскучились по показательным процессам.
 — И по расстрелам, очевидно.
 — Что делать? Впечатление такое, что публике нужно иногда чьи-то кости кидать. Только вот всегда встает вопрос, кого кидать. Очень сложно иногда выбрать. Особенно из двух кандидатов…
 — Спасибо, что предупреждаете. Значит, я вовремя успел?
 — Хе-хе-хе! Ты думаешь, что если б ты позже Рындина пр бежал, то я бы его в туалет подслушивать посадил?
 — Бог его знает, всегда лучше первым прибежать.
 — Вот за это я тебя и ценю, Иванцов. Я еще по райкому знаю, какой ты быстрый. Опять же связи у тебя в Генпрокурату-пе неплохие. Можешь ты позаботиться насчет дела Соловьева?
 — Только насчет Соловьева? — прищурился Иванцов. — Или насчет — хм! — другого товарища тоже?
 — Ну, насчет Соловьева, я думаю, там будет кому заступиться. А вот насчет «другого товарища» — надо бы. Реально это?
 — Реально. Но только вот Соловьев, поскольку он сына пока не получил обратно и вопрос с Сергеем Сорокиным не решен, может в какой-то момент сделать пакость.
 — Ну, это уж на его совести будет. Я думаю, что, если ты поможешь распатронить это дело по 78-прим, он не будет особо дергаться насчет прошлогодней истории с иконой. Мне лично, это я тебе откровенно скажу, не так уж неприятно знать, что такой человек, как Иванцов Виктор Семенович, стоящий в области на страже правопоряда и закона, немножко перед ними нечист. Во всяком случае, куда приятнее, чем знать, что Рындин Андрей Ильич, страж и око государево на земле Береговии, на меня компроматы копит. Конечно, сторговаться и с ним можно, но уж больно дорого. Опять же, если он мне будет почасту о своих познаниях напоминать, то я покой и сон потеряю. И материальные убытки могу понести. Поэтому, учитывая наши замечания насчет костей для народа, лучше все-таки больший акцент на твою поддержку делать…
 — А Рындин?
 — Вот это сложный вопрос. Как его решать, я не очень знаю, но любое мудрое и взвешенное решение только приветствовал бы.
 — Радикальные решения иногда тоже бывают мудрые и взвешенные. Или я не прав?
 — Бывают, бывают. Не спорю. Но только нужно, чтоб мудрости и взвешенности было больше, чем радикализма.
 — Есть еще проблема Баринова.
 — Вот по этой проблеме, к сожалению, как ты слышал, Рын-дин никаких прояснений не дал. Что есть у тебя?
 — Только в общих чертах. Значит, что касается Лутохино, то там есть одна реальная версия: влившиеся в команду Фролова люди небезызвестного эмигранта из соседней области по кличке Рома что-то между собой не поделили, натравили Друг на Друга собак, а затем перестреляли друг друга. Затем в перестрелку вступили и коренные сотоварищи Фрола. Что же касается самого Фрола, то он, как удалось установить Рындину — меня он, кстати, об этом не оповещал! — был знаком с Сорокиным по армии. И, по-видимому, вступил с ним в союз. Может быть, Сорокин переманил его обещанием взять в долю. В общем, Фрол это не подлежит сомнению, в операции Сорокина против «оптовой базы» сыграл роль троянского коня. Сначала натравил своих охранников на персонал лаборатории, а потом надул своих товарищей, вывезя оттуда этот самый персонал, материалы исследований и какие-то элементы оборудования.
 — Ну а дальше? Рындин хотя бы намерен их искать?
 — На автомашине «газель» группа Сорокина, Фролов и захваченные в «Белой куропатке» лица, среди которых был и сын Соловьева — кстати, дезертир Российской Армии, — прибыли на законсервированный аэродром, где по причине какой-то поломки совершил посадку военно-транспортный самолет «ан-12». Начальник караула, прапорщик и четверо солдат, по их утверждению, были застигнуты врасплох, связаны, а самолет — захвачен. Террористы под угрозой оружия заставили экипаж уклониться от маршрута и совершить посадку в районе аэропорта Нижнелыжье, уже за Уралом. Причем сообщение о захвате самолета пилотам передавать якобы запрещали. Выгрузившись в Нижнелыжье, террористы оставили самолет и пилотов, после чего уехали из аэропорта в неизвестном направлении. Там тайга, искать сложно.
 — В общем, они находятся в трех тысячах километров от нашей области. — Глава поглядел на старую политическую карту СССР, висевшую на стене его кабинета. — Вот пусть там их Баринов и ищет.
 — И все-таки лучше, чтоб не было никаких альтернативных версий.
 — Обязательно. Тем более что с этим законсервированным аэродромом при более пристальном рассмотрении будет много вопросов. И они лично меня будут беспокоить. Правда, не совсем так, как господина Рындина.
 — Ну что ж, раз Андрею Ильичу желательно обрести спокойствие…

 ЧЕРВИ — КОЗЫРИ!

 «Газель», установленная на полозья, тащилась на буксире за двумя «буранами» вверх по заснеженному льду узкой и извилистой речки. И «бураны», и полозья со специальными креплениями для колес, как ни странно, были взяты из самолета. Конечно, никакого захвата воздушного судна не было. «Бураны» и полозья погрузили в самолет еще до отъезда к «Белой куропатке».
 В кабине «газели» никого не находилось, двое из бойцов Сарториуса сидели на «буранах», а в кузове, греясь друг о друга, в тесноте да не в обиде, ехали дружной компанией конвоиры и пленники. К конвоирам относились Фрол, Наим, Таня-Вика, Валерка, Ваня, Катя и Настя. К пленникам — Зинаида, Клара, Лопухин, Сесар Мендес и, как ни странно, Сорокин-Сарториус. Кроме двенадцати человек, в кузове было еще не меньше ста килограммов груза — оружие, мешки с научными материалами, картонные ящики с препаратами, блоки, снятые с лутохинской установки. Так что свободного места оставалось немного.
 Сразу чувствовалось различие в климате. Хотя область, откуда самолет улетал, относилась скорее к северным, чем к центральным, там уже ощущалась весна. Здесь, в Сибири, было 24 градуса мороза. Речка и не собиралась оттаивать. Пленников, вытащенных из лаборатории без пальто и курток, утеплили еще в самолете, где были загодя запасены валенки, ушанки, армейские перчатки и куртки. Правда, и наручники тоже, а также небольшие мешки со стяжками, которые надели на головы подконвойным. Всем им, кроме того, залепили рты пластырем. Изредка они начинали что-то мычать, но содрать пластырь не могли.
 Валерка и Ваня чувствовали себя лучше других. Поскольку никаких приказов не было, они сидели по обе стороны от Тани-Вики. Кроме нее, никто не мог бы приказать им изменить позу или сдвинуться с места, но Таня спала.
 Катя и Настя прислонились к Фролу. Тут же располагался Наим. Он посматривал на часы.
 — Пора! — Наим потолкал Фрола в плечо. — Смотри, время! Через двадцать минут дурной будешь.
 — Точно, — зевнув, отозвался Фрол и вынул из кармана рацию. — «Бураны», стой!
 Буксировщики остановились. Фрол достал из кармана ключики и отстегнул Сарториуса от дуги тента.
 — Не замерз? — побеспокоился Наим.
 — Живой. Крови не так много вытекло, а перевязку хорошо сделали. Вытаскиваем!
 Вдвоем Фрол и Наим перетащили Сарториуса через задний борт и отволокли к кабине «газели», куда и затолкнули. Сарториус что-то промычал, дернулся, но его усадили на место, в середину тесной кабинки.
 — Валлаги, такие шутки! — оскалился Наим. — Сумасшедший дом, честно!
 — Куда ППД положил? — спросил Фрол.
 — В бардачок. Доставать?
 — Конечно.
 Наим полез в бардачок и вытащил оттуда отнюдь не пистолет-пулемет Дегтярева, как можно было подумать по употребленной аббревиатуре, а некий странный предмет, состоявший из двух резиновых обручей с множеством мелких, не более миллиметра в диаметре, металлических заклепок, к которым с внешней стороны обручей тянулось соответствующее количество тонких проводков. Часть проводков была свита в небольшой кабель, обмотанный синей изолентой и соединявший обручи между собой. Кроме того, примерно то же число проводков от каждого обруча, скрученные в два более коротких кабеля и обмотанные красной изолентой, были подключены к небольшому приборчику. Приборчик по размерам не превышал двух положенных одна на другую аудиокассет.
 — Помни, — наставительно сказал Фрол, — точно по рискам!
 — Зачем лишнее говоришь? Я не знаю, да?
 — Просто если ты нас обоих с ума свернешь, сам отсюда выбираться будешь.
 — Все о'кей будет, не волнуйся.
 Наим помог Фролу надеть на голову один из обручей. Поперек внешней, стороны обруча была проведена красной краской вертикальная риска. Наим немного повозился, пристраивая обруч так, чтоб риска пришлась точно напротив глубокой морщины над переносьем Фрола.
 — Зеркало дай! — потребовал Фрол, и Наим вынул из бардачка маленькое зеркальце. — Кажись, нормально. Снимай мешок с этого, но рот не расклеивай и наручники пока не трогай…
 Наим снял темный мешочек с головы Сарториуса. Тот заморгал, будто от яркого света, хотя на замерзшей реке уже было темно. Замычал заклеенным ртом, увидев справа от себя Фрола, а слева — Найма, но сделать ничего не смог и смирился. Наим при помощи Фрола надел на Сарториуса второй обруч, с синей риской.
 — Отлично, — похвалил Фрол, подняв вверх большой палец. — То, что доктор прописал. Все помнишь, как работать?
 — Да, конечно. Включить питание — раз. Выровнять на табло прибора красный столбик с синим — два. Нажать кнопку «change», ждать, пока столбики не поменяются местами. Потом в течение пяти секунд нажать кнопку «stop», выключить питание и снять наголовники. Все верно запомнил, а?
 — Одно забыл: пока будет идти смена столбиков, пересесть от него сюда, надеть наручники, переклеить пластырь и закрыть обзор мешком.
 — Точно, забыл…
 — Время, время! — напомнил Фрол. — Включай!
 Наим нажал кнопку «power», наверху прибора загорелась зеленая неонка, а посередине засветился маленький экран. На экране, кроме двух неравных столбиков, синего и красного (вроде тех, какие бывают на диаграммах), ничего не обозначалось. Двумя верньерами, располагавшимися в боковых стенках прибора с надписями «red» и «blue», Наим сровнял столбики по высоте, а затем нажал красную кнопку «change». Сразу после этого верхние и нижние концы красного и синего столбиков изогнулись и сомкнулись. Получилось нечто вроде вытянутого овала. Сначала, в первые несколько секунд, овал состоял из двух равных синей и красной половинок. Потом в верхней части овала синий цвет стал перетекать на красную половину, а в нижней — красный на синюю. Фрол закрыл глаза, откинул голову и, похоже, то ли впал в сон, то ли потерял сознание. Как именно реагировал Сарториус, лицо которого оставалось закутанным, будто паранджой, черным мешком, понять было сложно. Но Наим, открыв левую дверцу, вылез из кабины, обежал полукруг и влез в правую, с усилием подвинув неподвижных Фрола и Сарториуса.
 Он снял с головы Сарториуса мешок, и стало видно бледное неподвижное лицо с заклеенным ртом. Наим аккуратно, стараясь не причинять боли, отлепил пластырь и тут же заклеил им рот Фрола. Сразу после этого он снял наручники с запястьев Сорокина и быстро защелкнул их на запястьях Фрола.
 Минут через тридцать столбики поменялись местами полностью, и Наим нажал кнопку «stop». Столбики разомкнулись, и Наим вновь выровнял их верньерами. Затем он выключил питание, неонка погасла. После этого Наим снял резиновые обручи с обеих голов и надел на Фрола черный мешок. Наконец он похлопал по щеке Сарториуса.
 — Э, Серега! Просыпайся, пожалуйста!
 Веки Сорокина дрогнули, разлепились, глаза открылись.
 — Ф-фу… — выдохнул он. — Который раз уже, а привыкнуть не могу.
 — И я не могу, — сознался Наим. — Как так делаешь, а? Если б не техника — точно подумал бы, что колдун. Но в этот раз все клево прошло. Как по йотам. Никто ничего не заподозрил. Здорово их сделали!
 — Нет никакого колдовства. Все по науке. Ты не удивляешься, что с одного магнитофона можно, запись на другой перегнать, а с того — на первый? Так и. тут.
 — Это я знаю. Магнитофон, видак — все понятно. Но тут — душа переселяется. Аллах может душу взять — это ясно. А ты душами меняешься. То ты стал Фрол, теперь он стал ты. Куда Аллах смотрит, а? Почему позволяет? Непонятно.
 — Ты ж еще в советской школе учился, наверно, помнишь, что там про Аллаха и прочих говорили.
 — Не надо. Я тебя уважаю — и ты меня уважай. Аллах акбар!
 — Хорошо. Тогда считай, что Аллах это одобрил. Не хотел бы — не допустил бы наверно.
 — Слушай, а зачем ты обратно перелез, а? Он здоровый, не раненый. Ему сорок лет, а тебе пятьдесят — прожил бы дольше.
 — Я тебе объяснял, а ты не понял.
 — Нет, я понял. Если обратно не перелезть, то крыша поедет. Но ты сказал, что двенадцать часов можно жить. Надо опять перелезть — еще двенадцать часов поживешь без раны.
 — Очень сложно. Вот ты когда-нибудь переодевался в чужую одежду? Может, и получше, и поновее, и не рваная — а не своя. Не тот размер, не тот рост. Под мышкой жмет, штаны спадают. Пахнет чем-то не тем, неизвестно, что в карманах лежит. Свое, пусть и потертое, приятней.
 — Очень понятно объяснил! — кивнул Наим. — Я тоже не люблю чье-то ношеное надевать.
 В это время заворочался Фрол; Он ощутил наручники, замычал заклеенным ртом, замотал головой под мешком.
 — Что с ним делать будем? — спросил Наим.
 — Обратно в кузов отнесем.
 — Там девушки две есть, напомнил Наим, — медсестры. Они ему подчинялись, а тебя настоящего не видели. Проблема будет.
 Сорокин ненадолго задумался.
 — Ладно, проблема невелика. Сходи, разбуди Таню, пусть прикажет солдатикам этих девочек нежно обнять и надеть им браслетки.
 — А мешки, заклейку делать?
 — Наверно, не обязательно. Куда они отсюда денутся? Похрюкала рация, лежавшая все еще в кармане у Фрола.
 — «Газель», долго стоять будем? Моторы стынут, — забеспокоились с «буранов».
 — Сейчас, погодите минут пять. Не застынете, — проворчал
 Сорокин и забрал рацию из кармана у Фрола, который притих, по-видимому, прислушиваясь к обстановке. Наим вылез из кабины и пошел к заднему борту…
 Пока происходили эти события в кабине, в кузове «газели» жизнь вовсе не замирала. Катя и Настя, пригревшиеся было около Фрола, после его ухода с Наймом почуяли холод.
 — У, блин! — проворчала Катерина. — Надо было этому козлу все разворошить. Так тепло было — и вот поперлись куда-то…
 — Может, эти снегоходы заглохли? Вот влипнем, так влипнем…
 — Сплюнь, дура! Это ж Сибирь, тут вообще никого. Нас и не найдут ни за что.
 — И с чего это Фрола понесло? Скорешился с какими-то, наших подставил и кинул…
 — Тебя не спросил. А нам надо сидеть и не рыпаться. И сказать «спасибо» за то, что с собой взял, а не бросил. Между прочим, когда Курбаши в прошлом году накрылся, Фролу самое оно было нас пришить. Чтоб мы не трепались, если приберут. А он нас не только из ментуры вытащил, но и при деле оставил.
 Думаешь, он других медичек не нашел бы?
 Со скамейки, примыкавшей к кабине, где сидели пленники, послышалось настырное мычание.
 — Не ори, — буркнула Катя, — все равно не отпустим.
 — Между прочим, — заметила Настя, — пока стоим, давно бы сходить могли. В смысле «мальчики — налево», «девочки — направо». Ехать еще неизвестно сколько…
 — Уй, еще не хватало из кузова вылезать, тут хоть надышали, а там холодрыга собачья. Еще простудишь чего-нибудь…
 — А если лопнет? Это лучше?
 Со скамейки пленников опять послышались возня и мычание.
 — Заткнешься ты или нет, паскуда? — рявкнула Катя. — Все, Зинуля! Начальство твое накрылось. И не хрюкай больше…
 …Василию Лопухину, сидевшему рядом с Зинаидой, в туалет не хотелось. Непосредственно после посадки в Нижнелыжье Сарториус, выступавший в образе Фрола, организовал «оправку». Но зато ему дьявольски хотелось почесать нос. Поскольку руки у него были скованы за спиной, а на физиономии — мешок, то сделать это оказалось довольно сложно. Вася попробовал потереться носом о плечо сидевшей рядом Зинаиды. Та поняла это как-то не так и отпихнула Васю плечом. Тогда Вася повернул голову и почесал нос о плечо Клары Леопольдовны. Та была в полной прострации и ничего не заметила. Но вот Лопухин в результате этой операции совершенно неожиданно обнаружил, что отклеился уголок пластыря, налепленного ему на рот. Сначала показалось, будто это ничего не значит. Но когда Лопухин, хотя нос у него больше не чесался, еще пару раз потерся лицом о плечо безучастной Клары Леопольдовны, то оказалось, что пластырь отклеился больше, и теперь можно попробовать просунуть кончик языка. Вася маленько отмочил слюной пластырь, а затем опять потерся. На сей раз ему удалось освободить уже полрта. Еще один повтор — и Вася понял, что может даже произнести кое-что. Он повернулся к Зинаиде и прошептал:
 — Зин, ты меня слышишь? Качни головой влево!
 Баринова сделала требуемое движение и немного тюкнула головой Васю.
 Лопухин прошептал:
 — Попробую зубами снять с тебя пластырь. Идет? Зина утвердительно тюкнула его головой. Вася потянулся к ней лицом. Определить, где кто, они могли только по теплому дыханию, прорывавшемуся через поры мешков. Соприкоснулись носами. Василий, у которого пластырь от верхней губы еще не совсем отлип, постарался отогнуть его вверх. После того, как он провел своей упрятанной в мешок физией по прощупывавшемуся под мешком носу Зинаиды, ему это удалось. Втянув в более-менее освобожденный от пластыря рот сатин мешка, Вася прижался к лицу Бариновой, стараясь уцепить зубами сквозь два мешка еще и пластырь. Две попытки оказались неудачными. При первой он больно куснул Зинаиду за нос — вот это-то ее болезненное мычание и рассердило Катю с Настей, — а при второй просто скользнул зубами по пластырю, не сумев его захватить. Но вот третья попытка оказалась успешной. Самыми кончиками резцов Лопухину все же удалось зажать уголок пластыря и понемногу начать его отдирать. Это была не самая безболезненная операция, Зина опять замычала от боли, но главное было сделано: Зинаиде удалось освободить от пластыря рот.
 — Васька, — пробормотала она тихонько, — ты — гений в трусиках! Ну, держитесь, дон Умберто!
 — Таня! — послышался у заднего борта громкий голос Найма. — Подойди к командиру, пожалуйста.
 — А… — просыпаясь, отозвалась Таня. — Сейчас…
 — Крейзи дей! — набрав полную грудь воздуха, насколько позволял мешок, проорала Зинаида.
 Это был тот самый секретный сигнал, который обеспечивал ей полную власть над Таней. Теперь Таня стала подобием Валерки и Вани и подчинялась Зинаиде столь же беспрекословно, как они — ей. Приказание Зины, даже произнесенное шепотом, Таня-Вика теперь НЕ МОГЛА не выполнить.
 — Не торопись! — прошептала Баринова. — Скажи, что потеряла перчатку.
 — Подожди, Наим, я перчатку потеряла, — вполне естественным, не вызывающим подозрений голосом отозвалась Таня.
 — Ладно, — сказал Наим, — он в кабине ждет.
 И пошел обратно к Сарториусу. Этим он продлил себе жизнь, так как Зинаида была готова отдать приказ Тане: «Убей его!» Приказ этот не последовал, вместо него Баринова произнесла все так же шепотом:
 — Отдай мне управление Валеркой и Ваней!
 Таня тут же вымолвила:
 — Подчиняетесь ей!
 Это было сказано громко, во весь голос, и вывело из полудремы опять согревшихся друг о дружку Катю и Настю.
 — Ты чего орешь? — пробормотала Настя. — Совсем оборзела, на фиг!
 — Сними с меня мешок! — приказала Тане Зинаида. — И с Лопухина — тоже. Валера и Ваня — уничтожить всех, кто вне машины!
 Почему она отдала именно такой приказ — ей самой было непонятно. Наверно, потому, что волновалась и торопилась. А может, потому, что еще никогда не отдавала приказа убивать. Тем более таким бездумным исполнителям. Им скажи: «Уничтожайте всех!» — они и тебя вместе со всеми положат.
 — Ты сдурела? — взвизгнула Катя. Но Валерка и Ваня уже выпрыгивали через задний борт с автоматами в руках.
 Их сверхобостренное зрение прекрасно видело в уже сгустившейся темноте силуэты людей.
 На сей раз Найму не повезло. Если б он успел залезть в кабину «газели», где сидели Сарториус и Фрол, то ничего бы с ним не случилось. Но он на свою беду услышал Танин приказ ребятам и вернулся к заднему борту.
 Очередь, выпущенная Ванейв упор, пригвоздила Найма ко льду.
 Грохот, раскатистым эхом пошедший гулять по тайге, заставил обернуться тех двоих, что оставались у «буранов». Но большего, чем обернуться, успеть они не смогли. Зеленовато-оранжевые трассеры двух автоматов рассекли тьму и вонзились в снегоходчиков. Затем простучала еще одна короткая очередь — Валерка, в точности выполняя приказ, подстрелил на расстоянии в сотню метров пересекавшего замерзшую реку и вспугнутого выстрелами зайца.
 — Вы чего? — перепуганно вскрикнула Катя и бросилась к борту.
 — Назад, дура! — закричал уже освобожденный от мешка, но не от наручников Лопухин.
 — Не пускай! — крикнула Тане Зинаида, но та успела поймать только Настю. Катерина уже перемахнула через борт.
 — Не стрелять! — заорала Баринова, и вовремя. Уже приприцелившийся в Катю Валерка опустил автомат. В ту же секунду из левой дверцы кабины выскочил Сарториус и бегом, прижимая левой рукой раненую правую, помчался по льду к «бурану». А Катя, обежав машину справа, открыла другую дверцу кабины, у которой дергался с мешком на голове скованный Фрол. Катя сдернула с него мешок, сорвала пластырь со рта, выщипнув с лица Фрола немало щетины и содрав кусочек кожи с губы. Мат, который изрек Валентин Сергеевич, получился искренним, но немного вялым.
 — Осторожней, зараза! — было самым нежным из того, что он сказал.
 — Чего они? — спросила Катя, но Фрол не стал объяснять, а послал ее по вполне приемлемому для женщин адресу.
 Плечом он выпихнул медсестру из кабины, выпрыгнул следом и помчался бегом к другому «бурану».
 Сорокин, вслед которому бесстрастно смотрели Валерка и Ваня, беспрепятственно добежал до одного «бурана», а Фрол с Катей до другого. Сарториус, подхватив автомат застреленного Ваней водителя, превозмогая боль в правой руке, обрезал буксир, взялся за руль и запустил мотор. Снегоход взвихрил снег гусеницей и рванул вперед. Все в том же направлении — вверх по реке. Р-р-рых! — и скрылся за поворотом.
 — Ты водить умеешь? — спросил Фрол у Кати.
 — Не-а… — пробормотала она.
 — А я умею, но не могу.
 Действительно, с браслетами на запястьях и руками за спиной не порулишь.
 — Обыщи этого! — Фрол мотнул головой в сторору лежащего неподалеку сорокинца.
 — Тьфу! — сплюнула Катерина. — Терпеть не могу жмуров.
 Но тем не менее нагнулась и зашарила по карманам.
 — Есть! — радостно вскрикнула она, выцарапывая из кармана залитой кровью куртки маленький ключик. — По-моему, этот…
 Ключ подошел. Катя отперла наручники, и Фрол, размяв затекшие и начавшие было белеть кисти рук, отвязал буксирную веревку. Затем Фрол, как и Сарториус, подобрал автомат убитого и уселся на снегоход. Катя уцепилась за его спину.
 — Ни черта не пойму! — проорал Фрол, когда мотор уже зажурчал. — Этих постреляли, а того не тронули. Ну, я с ним разберусь!
 — Не надо! — протестующе завизжала Катя, но «буран» уже понесся в погоню…
 Зинаида прекрасно слышала, как сначала один, а потом второй снегоход завелись и умчались прочь. Надо было дать какую-то команду.
 — Таня, сними со всех наручники! И пластырь отлепи, у кого он есть…
 Процедура всеобщего освобождения не заняла и пяти минут.
 Почему-то сразу всем захотелось вылезти из машины и поразмяться.
 На небе серебрилась яркая здоровенная луна, неплохо освещавшая окрестности. Слишком хорошо, чтоб исполнять естественные надобности без стеснения.
 — Мальчики — налево, девочки — направо, — объявила Зина. — Далеко в тайгу не лезьте.
 Лопухин, Сесар Мендес, Ваня и Валерка пошли на левый берег реки, а Зинаида, Таня, Клара и Настя — на правый. Идти надо было недалеко — всего метров десять.
 Мендес с полдороги вернулся. Зачем, почему, отчего? Может, туалетную бумагу или хотя бы газетку надеялся в кузове найти…
 В это самое время Сорокин, уже отъехав на полтора километра от грузовика, остановил снегоход. Прислушался — тарахтел мотор второго «бурана».
 — Свои все здесь… — сам себе сказал Сарториус. — Самозванцев нам не надо.
 Морщась от боли, он снял автомат с предохранителя, уложил его цёвьем на сиденье «бурана» и приложил приклад к левому плечу.
 То, что в погоню за ним бросится Фрол, он не предполагал. По его расчетам, Фрол, если б даже ему удалось завести снегоход, должен был поехать вниз по реке, к Нижнелыжью. А вот если бы Фрола и Катю остановила Зинаида — не сама, конечно, а при помощи своих биороботов, — то вполне могла послать в погоню Соловьева с Русаковым. Или Таню. Сорокин даже допускал, что Баринова может и прикончить Фрола. Она ведь еще не знает ничего о ППД — «приборе перемещения душ», — который помог Сорокину стать Фролом на время операции против «Белой куропатки».
 При воспоминании о ППД Сарториус охнул. Нет, не оттого, что раненая рука «стрельнула». Он просто вспомнил, что прибор остался там, в кабине «газели». Черт с ними, с трофейными материалам и блоками лутохинской установки, даже с «Z-8» и 331-м. До всего этого он, Сергей Николаевич, сам доберется. Танечка достаточно много сообщила. У Сарториуса в Оклахоме исследовательская база не хуже, чем у Баринова. Жаль, что не удалось увезти Сесара Мендеса. Это могло бы сильно ускорить дело. Но это тоже ерунда. Можно и без него до всего добраться. А может, удастся все-таки найти Дмитрия Баринова… Так что, несмотря на то, что операция сорвалась, Чудо-юдо потерпел немалый урон.
 Но ППД — из другой оперы. Такой штуки, которая за полчаса полностью меняет сознание и поддерживает его в стабильном состоянии 12 часов, у Бариновых нет. А он уехал, радуясь, что успел убежать, и оставил эту штуку в руках невестки Чудо-года.
 Конечно, если б знать наверняка, что вся эта компания так и замерзнет здесь, в тайге, и никто ее не найдет, то можно бы и примириться с потерей. Дождаться, пока все отдадут концы, а потом приехать и забрать машину с грузом. Но шансов, что Чудо-юдо не доберется сюда в ближайшее время, мало. Он ведь уже знает, что где-то в окрестностях Нижнелыжья в старых, еще сталинских времен, горных выработках находится база бывшего ученика. Базу скорее всего не найдет, даже если обнаружит эту речку-дорожку и следы от «буранов». Но вот брошенную «газель» и тех, кто при ней останется, ему, пожалуй, удастся отыскать. Чудо-юдо может быть в Нижнелыжье уже сейчас. И не с пустыми руками, а с вертолетом. Ну уж завтра-то он точно нагрянет сюда.
 Так что рисковать нельзя. Хорошая машинка «газель», но придется ею пожертвовать… В укромном месте, под кабиной. установлен заряд-ликвидатор. Он — на крайний случай, для красивого ухода. Срабатывает от радиовзрывателя. Правда, предполагалось, что человек, взрывающий машину, будет сам сидеть в кабине… А тут — полтора километра. Достанет ли рация? Питание-то подсело.
 Тем не менее Сарториус настроил рацию на нужную частоту и набрал нужный код…
 Все «мальчики» и «девочки», каждый на своем берегу речки, находились спиной к яркой оранжево-алой вспышке, озарившей реку и стиснувшие ее частоколы елей. Всех разом бросило в снег, над лежащими со свистом и шелестом пронеслись обломки.
 На правом берегу первой очухалась Таня. Собственно, она и сознания не теряла. Ее просто свалило с ног воздушной волной, уложило в снег, но ничуточки не оглушило. Поскольку приказа падать она не получала, то тут же встала на ноги и стала ждать распоряжений Зинаиды. То же самое произошло на левом берегу: Валерка и Ваня, едва пронеслась волна, тут же вскочили и выполнили последний приказ отданный Зинаидой, — сходили по-маленькому. Поскольку ничьи приказы, кроме Зинаидино-го, они выполнять не собирались, то Лопухин, тоже не пострадавший и быстро пришедший в себя, после двух или трех безуспешных попыток позвать их с собой плюнул и один побежал на место катастрофы.
 Взрыв был приличный. Он не только вдребезги разнес грузовичок — левая дверца повисла на ветках ели, стоявшей метров на двадцать дальше от берега, чем Лопухин, — но и проломал сорокасантиметровой толщины лед. Поэтому кузов вместе со всем содержимым, .рамой и задним мостом, подскочив на несколько метров в воздух, грохнулся в открывшуюся полынью и ушел метра на три в воду. Передний мост с пылающими и коптящими покрышками унесло метров на двадцать от полыньи. Куски мотора и кабины покрывали лед от берега до берега. Местами на льду пылали лужи бензина, горели куски разорванного тента.
 Сделав шагов десять к полынье, Лопухин споткнулся о какой-то не правильно-круглый предмет. От нечаянного удара ногой предмет покатился по льду, с которого взрывом сдуло рыхлые слои снега, затем остановился у лужицы горящего бен зина, и Лопухин охнул: это была обугленная, почерневшая, вершенно лысая — волосы спалило — человеческая голова.
 Шарахнувшись от нее, как черт от ладана, Вася обежал полынью и оказался на правом берегу. Таню он увидел сразу — неподвижную и безучастную. Рядом с ней, вся извалянная в снегу, сидела, запрокинув голову, Настя и прикладывала снег к разбитому носу. Подальше от берега, озаренные отсветами горящего на льду бензина, темнели два тела, припорошенные снегом. Взрывная волна протащила их метров двадцать, и они пропахали при этом глубокие борозды.
 Василий, проваливаясь в снег по колено, добрался до того, что лежало поближе. Первое, что насторожило, — заметное темное пятно рядом с головой, второе — отсутствие пара.
 Металлический осколок приличного веса размозжил затылок несчастной Клары Леопольдовны. Помочь ей никто не сумел бы. Кровь уже застыла и превратилась в красный ледок.
 Сердце у Лопухина гулко ухало, когда он топал по снегу к Зинаиде, отброшенной дальше всех от речки. Не дай Бог! Не дай Бог! Ведь никто, кроме Зинаиды, не сможет управлять Таней, Ваней и Валеркой. Они шагу не сделают без ее команды, не будут ни есть, ни спать, ни сидеть. Замерзнут, но с места не сдвинутся. Может быть, через три дня, когда Ваня и Валерка отойдут от седьмой инъекции, с ними еще можно будет общаться. Но Таня, подчиняясь приказам управляющей микросхемы, будет пребывать в неподвижности до тех пор, пока не услышит раскодирующую фразу: «Crazy day over!» Лопухин эту фразу знал, но, сколько бы он ни орал ее, Таня не шевельнется. Раз воля и самостоятельность Тани были подавлены Зинаидой, то и возвращать их должна была только она, и никто другой. Если б Лопухин сам первый крикнул: «Crazy day!», то мог бы сейчас или управлять Таней, или вернуть ей свободу. Но микросхема по первому сигналу настраивалась только на один голос и ни один другой уже не воспринимала.
 Зинаида, однако, оказалась живой, хотя и оглушенной. Лопухин перевернул ее на спину, похлопал по щекам — открыла глаза. Почти сразу же она спросила:
 — Где Сесар?
 — Не видел… — пробормотал Лопухин.
 — Найди! — вскричала Зина. — Таня! Ваня! Валера! Ищите Сесара Мендеса!
 Таня тут же сорвалась с места. От другого берега, докуда долетел приказ Зинаиды, выполнять его бросились Соловьев и Русаков.
 — Дура! — заорал Лопухин. — Контуженная! А если он под лед ушел? Эти кретины прямо в одежде туда плюхнутся!
 — Мне плевать! — завизжала Баринова. — Пусть лезут! Таких, как они, я еще тысячу наштампую! А Сесар — это все!
 Другой бы на месте Васи небось подумал, будто Зинаида влюблена в Мендеса до безумия. Но Вася-то знал, что дело вовсе не в любви. Просто мозг Сесара Мендеса был носителем очень ценной информации, в которой было еще много нераспакованного и непрочтенного.
 — Да ведь утонут же! Замерзнут! — убеждал Вася.
 Настя тем временем уже остановила кровь, текущую из носа, и, пошатываясь, встала.
 — Он в грузовик пошел, Зинаида Ивановна. Я видела.
 Зинаида глубоко вздохнула, скривилась.
 — Похоже, я пару ребер поломала… Помогите подняться. Вася, осторожно поддерживая Баринову, вывел ее на берег, а потом помог спуститься на лед.
 Навстречу уже шел Валерка, который нес в руках ту самую голову, о которую споткнулся Лопухин.
 — Вот Сесар Мендес, — доложил он бесстрастным голосом.

 ГРАНАТА ИЗ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТОГО

 Сорокин, услышав недальний взрыв, порадовался. Не подвела техника, хватило питания… Те, кто сидел в машине, и все, что в ней находилось, должны были погибнуть.
 Теперь надо было дождаться тех, кто догонял его на втором «буране». Однако гул мотора почему-то не слышался. И Сарториус решил немного поторопить события…
 Фрол, который был метров на триста ближе к месту взрыва, увидел вспышку и обломки, взлетевшие над верхушками елей. Он притормозил и даже заглушил двигатель. Катя, испуганно прижавшаяся к нему, когда прогремел взрыв, спросила:
 — Это что такое?
 — Хрен его знает, — проворчал Фрол. — Машина, наверно, взорвалась. «Газель». Небось мину этот друг оставил…
 — И что, все погибли?
 — Все может быть… Интересно, Сорокина впереди нас не слышно. Наверно, остановился.
 — Может, просто уехал далеко?
 — Нет. Тут, по тайге, тихо. Его версты за три, не меньше, слышно было бы. Не успел бы он так быстро оторваться. Он у нас меньше километра выигрывал. Скорее всего услышал нас и поджидает. Вылетим из-за поворота, а он нас в упор укантует.
 — Ой, поехали назад, а? На фиг он нам сдался!
 — Я тебя силком не вез, сама залезла. Если страшно — слазь и иди обратно пешком.
 — Куда идти-то, если машина взорвалась и все погибли? На аэродром, что ли? Далеко. Да я и дорогу не запомнила. До света еще далеко. А тут и волки, наверное, бегают…
 — Вот ты и разберись, что тебе страшнее. Кстати, если кто там, у машины, уцелел, то они тебя еще и застрелят.
 — За что?
 — А за все хорошее. Власть переменилась, поняла? Сорокин с помощью солдат и Вики москвичей захватил, а теперь москвичи солдат под контроль взяли. Они же, как роботы, под этим кайфом. Кто возьмет контроль, тем и подчиняются.
 — Ужас! Только я не пойму чего-то, Фрол. Тебе же все эти, которые москвичей повязали, подчинялись. А этот, которого ты Сорокиным называешь, был, как пленный, пристегнут. Из чего все закрутилось-то?
 — Я сам не все помню. В Лутохино, на «молзаводе», я этого Сорокина, понимаешь ли, убить хотел. Выскочил, навел пушку, а потом… Он меня заговаривать стал. В общем, загипнотизировал как-то. Я тоже почти что как эти наши пацаны стал, сам не свой. Он говорит — я выполняю. Помню, что «газель» помогал им грузить, в машину с ними сел. Потом провал — ни черта не припомню. Очухался от боли. Плечо ноет, ранено. На голове мешок, на морде пластырь. Когда ранили, кто — не помню.
 — Но ты же сейчас не ранен?
 — В том-то и дело, что нет. Но была рана — это не забудешь. Тут, видишь ли, такое дело: когда меня из кузова пересадили в кабину, то на какое-то время мешок сняли. И вроде бы рядом со мной… я сам и сидел.
 — Слушай, а про то, как ты в «Куропатке» орудовал, помнишь?
 — Ни черта не помню. Я вот только сейчас стал соображать, что Сорокин свою душу в мое тело зарядил, а мою — в свое. После, когда не нужно стало, обратно поменял. Он же был раненый, а у меня раны не было. Так вот, все, что в «Куропатке» было, он делал из моей шкуры, так сказать…
 — Жуть какая! Как в сказке: души переселяются. До сих пор не верится.
 — Мне тоже. Только есть у него такая возможность. Знаешь, как он мозги заполаскивает? Ведь вся охрана на лутохинском объекте сама себя перестреляла. Вместо своих виделись чужие, вместо чужих — свои.
 — Мамочки! Поедем назад… У меня уже от всего этого сдвиг по фазе. Прямо до костей жуть берет.
 Тут на левом берегу речки, метрах в пятнадцати от Фрола и от Кати, послышался кашель. Фрол нервно дернулся, навел автомат, но стрелять по невидимой цели не решился.
 — Правильно думаешь, Валентин, — сказала темнота голосом Сарториуса. — Не надо абы в кого пулять.
 — Это ты? — спросил Фрол. — Или еще кого в свою шкуру нарядил?
 — Некого мне больше наряжать. Я один остался.
 — Что ж так слабо?
 — Такое неудачное стечение обстоятельств. Несколько непредвиденных случайностей. Самого пришибить могли бы, если б ГВЭП не защитил. Был бы он цел, мы бы в «Куропатке» вообще могли без стрельбы обойтись.
 — Врешь, не могли бы. Зинкины охранники тебя бы раскололи. У них тоже какой-то прибор был, который все твои мух-лежки определял.
 — Правильно, вру. Но тебе-то от этого не легче. В родной области ты конченый человек. Не простит тебе Чудо-юдо ни Лутохино, ни «Куропатки». Согласен?
 — Даже если я ему твою голову принесу?
 — Даже если живого приведешь. Меня он сразу не убьет. Попытается в моих мозгах разобраться, новое для себя узнать. А вот тебя он хлопнет тут же. Знаешь слишком много такого, что не положено. Впрочем, тебе еще отсюда, с этой речки, уйти надо. В «буране» горючего на пять километров, не больше. В моем — тоже. Даже если сольешь все в один, больше десяти не проедешь. А мы сейчас за сорок километров от ближайшего населенного пункта находимся. Причем дороги туда ни ты, ни девчонка не знает. Значит, десять верст проедешь, а остальные — не говорю: тридцать, потому что не знаю, куда тебя поведет, — протопаешь пешком. К утру морозец может и до тридцати догнать. Если случайно на избушку промысловиков не выйдете — можете загнуться. Вот так.
 — Понятно, — мрачновато ответил Фрол, — дальше что?
 — Дальше? Дальше я уже объяснял. Чудо-юдо примет тебя с распростертыми объятиями и уложит в могилу без очереди.
 — А ты что можешь предложить?
 — Пока только кров и убежище, как говорили в старых романах. Потом видно будет.
 Фрол помолчал. Соображал он, и очень напряженно. В «Куропатке», на самолете, в аэропорту — всюду распоряжался Сорокин, переселившийся в его шкуру. Сказкам о перемещении душ из одного тела в другое не поверят. А вот в предательство — с удовольствием. Ну, а если Чудо-юдо знает, что Фрол с Сарто-риусом служили в одной части, и осведомлен о случае с гранатой в 1975 году, то запросто может решить, что Фрол помогает Сарториусу из благодарности… В общем, у него будет повод закатать Фрола в асфальт.
 — У тебя хоть тепло? — спросил он полушутливо.
 — Пока растопим — согреемся, — ответил Сорокин.
 — Он нас там убьет! — прошептала Катя.
 — Навряд ли… — пробормотал Фрол, хотя и несколько неуверенно.
 — Не переживай, — крикнул Сарториус, — мне это не надо.
 «Мысли читает!» — дошло до Фрола. Да, тут сто раз подумаешь! Уж не черт ли он, этот бывший сослуживец? Хотя, несмотря на все веяния последнего времени, религиозное мировоззрение еще не сумело выдавить из бывшего члена КПСС, майора запаса Фролова Валентина Сергеевича вечно живое диалектико-материалистическое, непознанных явлений он не любил. То есть когда с помощью каких-то приборов людям заполаскивают мозги и заставляют ни за что ни про что убивать друг друга. Или когда полностью давят собственную волю, подчиняя ее чужой. Наконец, не нравилось ему и то, что, оказывается, Сарториус на несколько часов превратился в него, Фрола. Может, он и сейчас ему только за этим нужен? Как-никак ранен, рука перебита, кажется. Опять же Фрол маленько помоложе и поздоровее. Возьми, так сказать, новый «костюмчик», а Фрола оставь в старом… Впрочем, на фига он тогда переселялся обратно?
 Нет, та граната из 1975 года, от которой уж давно последние осколки проржавели в немецкой земле, не давала поверить в худшее.
 — Ну, думай, думай! — поощрительно крикнул Сорокин. — А я пошел к машине. Захочешь — догоняй…
 На реке он не появился, ушел через лес. Фрол подумал, что Сергей не больно ему доверяет. Но через несколько минут сказал Кате:
 — Знаешь, поеду я за ним. Похоже, это самая меньшая неприятность. А ты как? Назад, к Зинке, побежишь?
 — Не-ет! — испуганно пробормотала та. — Они там, может, все повзорвались… Не пойду. Я с тобой.
 Впереди затарахтел мотор — Сарториус завел «буран».
 — Ну, Господи, благослови! — выдохнул Фрол, заводя свой снегоход.
 Нет, доверял ему Сорокин, точнее, ежели мог читать мысли, то наверняка знал — нет у Фрола на уме заподлянок. А что пошел к «бурану» не по льду, а через лес, объяснялось тем, что тут река делала крутую излучину и пересечь мыс было удобнее, чем его огибать.
 Сарториус дал Фролу с Катериной возможность догнать его снегоход и лишь после этого прибавил газ.
 — Держись за мной! — проорал он, перекрывая рев моторов. Да, классная была гонка! Извилистая заснеженная речка то и дело заставляла круто поворачивать, сверху лился лунный свет, фары «буранов» бросали вперед желто-красноватые конусы-лучи, которые огромными кругами ложились на бесконечные ряды заснеженных елей, окаймлявших речку. На поворотах «буран» Сарториуса выбрасывал из-под гусеницы целые фонтаны снега, искрами посверкивавшего в лучах фары своего «ведомого».
 Они притормозили на совсем пустом месте, у вывороченного с корнем дерева. Яма, оставшаяся после падения ствола, казалась совсем неглубокой, к тому же была завалена камнями и снегом. Однако Сарториус, соскочив со снегохода, решительно подошел к ней и стал разбирать нагромождение камней.
 — Помогай! — бросил он Фролу. — Далеко не отбрасывай, складывай вот здесь…
 Катя тоже присоединилась к работе. Постепенно освобождался неширокий проход, из которого потянуло сквозняком. При свете фонарика «Krypton» стала видна обледенелая деревянная крепь. Это была, похоже, старая, давнишней прокладки штольня. По засыпанному щебенкой дну тянулись ржавые рельсы, а на них стояла ручная дрезина с прицепленной деревянной тележкой для перевозки грузов.
 — Взяли! — Сарториус с Фролом затащили в штольню сперва один «буран», потом второй и поставили их на тележку.
 Втроем еще полчасика поработали, наваливая камни на прежнее место.
 — Ладно, — махнул рукой Сорокин. — И так сойдет.
 — Если по следам от снегоходов, то сюда быстро доберутся, — возразил Фрол.
 — Пусть добираются. Давно мечтал. Здесь, в стенках, — Сорокин показал пальцем на чурбаки, поддерживавшие плахи, составлявшие потолок штольни, — радиофугасы. Положу тонн триста породы на головы — — вот и вся проблема.
 «Фанат!» — со смешанным чувством жути и восхищения отметил Фрол.
 — Прошу в экипаж, леди и джентльмены. Дама может посидеть, а мы, Валя, еще погреемся.
 Работать рычагами дрезины — судя по всему, постройки еще времен Турксиба — и впрямь было хорошим средством от замерзания, тем более что пришлось взбираться на пологий, но протяженный подъем. Да и тележка с «буранами» весила немало. Ехать по этому древнему туннелю приходилось при свете все того же слабенького «криптона», который Сарториус прикрепил к передку дрезины. Фрол не без опаски поглядывал на древнюю деревянную крепь. Впечатление было, что в здешнем подземелье лучше лишний раз не кашлять.
 — А каски у тебя нет случайно? — поинтересовался он полушутя.
 — Излишество, — хмыкнул Сорокин. — Если ляжет — каска не спасет. Но зимой, кстати, держит намного крепче. Если б еще лед плахи не разламывал — совсем нормально.
 — А летом? Весной?
 — Водичка немного хлыщет, иногда чурбаки вымывает. Не бойся, это только фасад. Дальше покрепче будет.
 — Придется поверить, — вздохнул Фрол.
 — Drum links — zwei, drei!
 Drum links — zwei, drei!
 Wo dein Platz, Genosse, ist?.. -
 Мурлыкал Сорокин с некоторым надрывом. — Помнишь?
 — Нет, — ответил Фрол, — пора это забывать. Может, проще «Дубинушку» в качестве вдохновляющего исполнить? А то мы все исполняем и исполняем интернациональный долг, а другие как-то не очень. То ли патроны берегут, то ли себя жалеют.
 — Зря. Ну а вообще-то мы уже приехали.
 Рельсы уперлись в некую выпуклую бетонную стену с прочной стальной дверью. Сорокин застопорил дрезину винтовым тормозом, слез с нее и подложил башмаки под задние колеса тележки с «буранами».
 — Боишься, что уведут? — нервно пошутил Фрол. Сарториус вынул свою рацию, набрал код, и дверца почти бесшумно ушла вбок.
 — У тебя тут что, электричество есть? — подивился Фрол.
 — Есть. Тут много чего есть…
 За отодвинувшейся дверцей оказалась еще одна, овальной формы. Но проделана была эта дверь уже не в бетонной стене, а в какой-то сварной стальной емкости.
 Сарториус просто толкнул ее, и она открылась внутрь емкости.
 — Затаскиваем! — приказал он, и опять пришлось тащить на руках тяжеленные снегоходы. К тому же в узкую дверь они пролезали едва-едва. Когда затащили — от обоих пар шел. Места в емкости было много, но при свете фонарика разглядеть все в подробностях Фрол не сумел.
 — Посвети на дверь, — приказал Сарториус Катерине, державшей фонарь. Он закрыл дверь и герметически задраил ее штурвальчиком.
 — Глухо, как в танке, — заметил Фрол.
 — Поясняю для дураков, — сказал Сарториус. — Это шахтная клеть, только маленько усовершенствованная. Раньше была обычная, а теперь загерметизировали, сделали вроде батисферы. Чтоб можно было обходиться без подъемника.
 — Это как? — удивился Фрол.
 — А так, — ответил Сорокин, нажимая какую-то кнопку на щитке, от которой куда-то вниз, под железный пол, уходил толстый силовой кабель. Под потолком клети — она вообще-то изнутри сильно походила на снятую с платформы железнодорожную цистерну, поставленную на попа, — загорелась тусклая лампочка, а снизу послышалось мощное гудение и клокотание воды, перекачиваемой куда-то могучими насосами.
 — Короче, — сообщил Сорокин, — сейчас наша бочка плавает на столбе воды, заполняющем ствол шахты. Насосы откачают воду, мы помаленьку спустимся на глубину в полсотни метров. Там наша кабина встанет на захваты, и мы из нее вылезем в хорошее, по-современному сделанное убежище. На случай ядерной войны делали, правда, так и не докончили, пришлось самим до ума доводить. Ну а после того, как задраимся в убежище, откроем заглушки. Клеть останется на дне, а наверху, ежели Чудо-юдо доберется, будет только водичка. Пусть ныряет… Сверху на нашу бочку намонтировано ложное дно. Щит такой стальной, на который положены песок, камни, порода. Почти впритирку к стенкам ствола. Можно десять раз нырнуть и не догадаться, что там, под этим дном, еще что-то есть.
 — Ладно, — отмахнулся Фрол, — мне уже ясно, что ваша фирма веников не вяжет… Ты лучше скажи, что я у тебя делать буду?
 — Не «я» буду делать, а «мы» будем делать, товарищ Фрол.
 — Хорошо, что мы будем делать, товарищ Сорокин?
 — Известно что: начинать все сначала! — без особой бодрости ответил Сарториус.

 ПРИЛЕТЕЛ ЧУДО-ЮДО В ГОЛУБОМ ВЕРТОЛЕТЕ…

 Коробок с тремя спичками, случайно завалявшийся в кармане у Насти, спас тех, кто остался на льду реки у обломков взорванной «газели», от перспективы провести ночь на морозце, который под утро доскакал до тридцати. Сначала думали, что именно так ночевать и придется. Лужи бензина на льду выгорели быстро, да и куски тента успели погаснуть раньше, чем самому предусмотрительному, то есть Васе Лопухину, пришло в голову позаботиться о костре. У всех, кто был привезен сюда в наручниках, карманы были пустые, Таня, Ваня и Валерка не курили. Зажигалка нашлась лишь у одного из убитых снегоходчиков, но именно в нее попала одна из пуль, и воспользоваться ею было невозможно. И вот когда все уже стали задумываться, не придется ли замерзнуть, Настя откопала у себя коробок. Именно этими спичками удалось разжечь костер, вокруг которого все, кто остался в живых, прокемарили до утра.
 — Скоро за нами Сергей Сергеевич прилетит. На вертолете, — уверенно сказала Зинаида. — Он уже наверняка знает, что мы здесь.
 — Это еще бабушка надвое сказала, — возразил Лопухин.
 — Ничего не надвое. То, что самолет приземлился в Нижне-лыжье, ни от кого не утаишь. А у нас не в первый раз тут происходят неприятности.
 — Это когда Димка попал к Сарториусу?
 — Да. Сергей Сергеевич тогда в два счета убедил его, будто все происходило в искусственной реальности. А ведь их с Татьяной действительно похитили. И мне, и Ленке было приказано молчать, как партизанкам.
 — Что ж Сергей Сергеевич тогда не прищучил Сарториуса?
 — Во-первых, как я понимаю, некогда было. Во-вторых, сил не хватало лезть в шахту и искать его там. Там горные выработки начинались еще в 1859 году, продолжались до 1962-го. Сто три года рыли, двести пятьдесят-триста километров выработок. Одни обрушены, другие в аварийном состоянии, третьи затоплены. Водой какие-то пещеры промыло — в общем, темный лес. И потом — здесь, в этом районе, народу очень мало. Такая экспедиция внимание привлечет. Слишком много денег придется потратить, чтоб все глаза отвели. Так что дешевле было Димочку выкупить. Ладно, это детали…
 — Значит, он хорошо знает, где Сарториус прячется?
 — Вася, ты же понимаешь, что к каждой дырке, которых в этих горках десятки и даже сотни, человека с твоим дешифратором не поставишь. Тем более что дешифратор, который мы дали ребятам в Лутохино, не сработал. Или сработал, но плохо. Кроме того, он попал к Сорокину, и тот разработает для своих ГВЭПов новые программы, против которых твоя машинка не потянет. В общем, Чудо-юде ясно, что ловить его сложно. Если Сорокин захочет уйти — уйдет всегда. А вот если на что-то нацелится — тут появляется шанс. Поэтому гоняться за ним по всему миру нет смысла. Надо предоставлять ему шансы чем-либо разжиться — и тогда он сам приходит туда.
 — Вот он и пришел. Разнес все вдрызг в Лутохино и «Куропатке», увез оттуда все, что хотел. Почти притащил нас в свое логово… Если б не удалось перехватить управление Таней и ребятами…
 — Молодец, молодец, — попыталась улыбнуться Зинаида, — чую, что ждешь ордена за свой героизм. Учту. Высекут тебя на мраморной доске.
 Она закрыла глаза, и Вася забеспокоился:
 — Не спи, замерзнешь!
 — Не успею. Слышишь, вертолет стрекочет?
 Вертолет появился как-то внезапно, описал круг над речкой и пылающим костром, помигивая огоньком в чуть посветлевшем небе. Потом снизился, завис и медленно стал опускаться, стараясь приземлиться подальше от полыньи. Был этот вертолет, правда, не голубым, как в песне, а обычным, зеленым, хотя и не каму фляжных тонов.
 — Ох, лишь бы лед выдержал! — воскликнула Настя.
 — Ну, бегом, бегом! — скомандовал ей Лопухин. — Подхватывай Зину!
 Вертолет благополучно сел, лед не подломился. Винты его продолжали вращаться, «вихри снежные крутя», а из отодвинутой двери «Ми-8» уже выпрыгнули на лед несколько человек и побежали навстречу тем, кто поспешал к ним от костра.
 Вся спасательная операция заняла не больше часа. Зинаиду пристроили на носилках в салоне, остальных распихали по креслам. Дали по сто грамм для сугреву, а потом еще чаю из термоса. Обморозиться, правда, никто не успел, но от простуды профилактика требовалась. Тело Клары Леопольдовны упаковали в мешок из черного пластика и оттащили в дальний конец салона. Все остальные трупы, то есть трех убитых сорокинцев и то, что осталось от Мендеса, люди Чудо-юда, тщательно обыскав, спихнули в полынью. Вокруг собрали все, что могло представлять хоть какую-то ценность. Вертолет оторвался ото льда и взял курс на Нижнелыжье.
 — Ну вот, — сказал Чудо-юдо, усаживаясь рядом с Зинаидой. — Все хорошо, что хорошо кончается.
 — Ничего себе — «хорошо»! — хмыкнула Зина. — Клара погибла, Мендес… Установка взорвана, сырье сожжено, оборудование лаборатории разбито, материалы исследований, которые велись целый месяц, уничтожены. Сами чудом не попали к Сарториусу… Розовый хеппи-энд, да и только! Я места себе не нахожу!
 — Ну, это ты зря себя винишь, — отеческим тоном произнес Сергей Сергеевич. — Да, есть определенные неприятные моменты. Их, если хочешь знать, даже гораздо больше, чем ты перечислила. Из-за совершенно дурацкого стечения обстоятельств — случайной по сути дела гибели Цезаря вкупе с неким Жекой — я поссорился с очень сильными людьми. Из-за этого наши дела в области пошли наперекосяк еще до того, как Сережа перешел в наступление. Тамошние фокусники, вроде Иванцова с Рындиным, сами запутались в своих интригах и мне ножку подставили. Глава, как мне стало ясно, под шумок заполучил индульгенцию от больших людей и настроен держать хвост пистолетом. В общем, они провалили мой «большой опыт». Это самое страшное лично для меня. Правда, кое-кто уже поплатился за это. Товарищ Рындин сгорел на работе — инсульт хватанул.
 — А меня вот это даже немного радует, — сама дивясь собственной отваге, пробормотала Зина.
 — Это почему же? Неужели ты не понимаешь, как это могло быть важно?
 — Ой, Сергей Сергеевич, — вздохнула Зина, — вы посмотрите на мальчиков попристальнее. Или на Таню. Неужели вам хочется, чтоб такие вас окружали? Они же ни шагу без команды не сделают. Да, они сейчас сильные, бесстрашные, у них все пять чувств обострены до предела, не боятся ни жары и ни холода Но вот перехватила Танечка управление — и эти мальчики стали работать против меня. А я ее у Сарториуса перехватила, спасибо Васе за то, что пластырь вовремя снял… Это биороботы. Учтите, им еще восьмой укол не сделан. Они еще могут вернуться в нормальное состояние.
 — Учитываю, учитываю… — проворчал Чудо-юдо. — Конечно, может быть, стоит и повременить. Да, жаль, что Сесара ты не уберегла. Я вот московского Цезаря потерял. Не везет нам на этих цезарей. Мне ведь он много помогал в свое время…
 — Бог с ним, все равно не вернешь. А вот продолжить расшифровку того, что заложено в голове у Сесара, — насущная вещь. Но уже никак нельзя.
 — Если не найдется Димочка…