Аннотация: Убийства следуют одно за другим. Кровавые, изощренные. Их объединяет только одно. Все жертвы – авторы одной, жестокой, чудовищной книги.
 Роман Анатолия Ковалева – это одновременно триллер, психологическая драма и современная притча об изнанке книжного бизнеса.
 Ранее книга издавалась под названием «Гильотина».


---------------------------------------------


 Анатолий КОВАЛЕВ
 ГИЛЬОТИНА В ПОДАРОК


 Книга посвящается моим французским друзьям.

    Автор



 Два месяца назад


 Ничто не предвещало трагедии. В таких случаях потом говорят о предчувствиях, о предзнаменованиях, о сердце, которое не на месте. Чушь собачья! Я ни хрена не чувствовал сегодня утром! Слышите? Ни хрена!
 Все шло как обычно. Будильник меня разбудил в девять. Сына обычно будит гувернантка или нянька – называйте как угодно. Она приезжает на электричке к десяти часам. А кухарка – к восьми, чтоб успеть приготовить мне завтрак. Ах да! Вы ведь не в курсе. Моя жена – балерина, и сейчас она на гастролях за границей. Удивляетесь, что у балерины ребенок? Бывает и такое. (Что я ей скажу, когда она вернется? Боже мой! Не могу себе представить…)
 Так вот. Я, как правило, не дожидаюсь приезда гувернантки. В одиннадцать мне надо быть уже в фирме. Хоть я, конечно, и хозяин сам себе, но во всем люблю точность. А до города ехать час с небольшим. Знаю, о чем собираетесь спросить. Попрощался ли с мальчиком перед тем как уехать? Заходил к нему в детскую или нет? Не заходил. Для чего мне его будить? А что касается телячьих нежностей, поцелуев в лобик и прочего, то я противник такого воспитания! Мальчик должен стать прежде всего мужчиной!.. (Господи, что я говорю? Кем стать? Простите, никак не могу привыкнуть…)
 Я позавтракал на кухне. Не люблю церемоний. Зинаида Ивановна (это кухарка) все время была рядом. Мыла посуду и все такое. Вас интересует, о чем я с ней говорил? О чем с ней можно говорить? Не о Древнем Риме, во всяком случае. Политикой, правда, она интересуется. Президента каждое утро чихвостит. А на что ей жаловаться-то? Она таких денег, какие у меня получает, сроду не видывала! Сегодня утром она не оригинальничала. Опять завела свою волынку. «Нет, – говорит, – ему дела до людей, а люди дохнут словно мухи!» Ей-богу, надоело!.. Наверх, в детскую, она при мне не поднималась. С мальчиком, кажется, вообще мало общалась. Только звала его к завтраку или к обеду. Хотя нельзя утверждать определенно. Я ведь целыми днями отсутствовал. Возвращался поздно. Часто ее уже не заставал. Она оставляет на кухне ужин и дает деру, чтобы не опоздать на электричку в восемь вечера. Иначе придется минут сорок околачиваться на станции.
 Возможно, как-то и контактировала с ним в мое отсутствие, но мне казалось, что мальчик побаивается ее. Без повода никогда не заглянет на кухню.
 Так вот. Когда я выехал за ворота, на часах было без пятнадцати десять. Я сказал пару слов охране. Уже не помню, что именно. Что-то обыденное. У меня на воротах стоят два оболтуса. Им постоянно приходится втолковывать прописные истины. Правда, через сутки их сменяют двое других, но ума от дежурства к дежурству не прибавляется. Да, чуть не забыл! Пересменка тоже в десять часов, одновременно с приходом гувернантки. Так что сейчас на воротах стоят новые охранники, а не те, с которыми я говорил утром. Думаю, это важно.
 Несколько слов о гувернантке моего сына. Ее нанимала жена, поэтому я мало что о ней знаю. Жена непременно хотела, чтобы наш мальчик свободно изъяснялся по-французски. Каждый по-своему сходит с ума. Она постоянно покупала газету на французском, выходящую в Москве, и перечитывала объявления. Женщина, которую она нашла, жила несколько лет в Бельгии, работала там гувернанткой, хотя имеет музыкальное образование. Вернувшись на родину, дала объявление во французскую газету, надеясь устроиться в какую-нибудь дипломатическую семью. Мы ее перехватили. Она немного поупрямилась, пока не поняла, что эти жмоты французы никогда не дадут ей столько! В общем, жена осталась довольна выбором.
 Эта самая гувернантка и позвонила мне на работу, как только я вошел в кабинет. И даже в тот момент, в момент звонка, я ничего не почувствовал.
 Так вот, только когда я понял, кто звонит, тогда-то и прошиб меня холодный пот, но это уже нельзя назвать предчувствием. Она долго не могла объяснить, что произошло, только всхлипывала и твердила, как попугай: «Сергей Анатольевич! Сергей Анатольевич!»
 Я в конце концов не вытерпел и закричал: «Да говори же, дура!» А может, что и покрепче. Уж и не помню.
 Тогда эта овца бельгийская проблеяла: «Саше-еньку убили!»
 Вам, молодой человек, не приходилось в жизни ничего подобного испытывать? Тогда вряд ли вы поймете мое состояние.
 «Сейчас приеду», – казалось, не я сам, а кто-то ответил за меня.
 Она еще успела спросить: «Милицию вызвать?»
 Я категорически был против. Вы меня понимаете? Мой сын мог оказаться жертвой мафиозных игр. И милиции здесь делать нечего. К тому же присутствие милиционеров на моей загородной вилле не понравилось бы кое-кому из нашего круга.
 Охранники тряслись, как в лихорадке, когда открывали мне ворота. Обе женщины – и кухарка, и гувернантка – вышли навстречу зареванные, с красными рожами. Я не стал их слушать, а сразу бросился наверх, в детскую.
 Мой мальчик лежал тихо, как ангелочек. Я говорю банальности, потому что не нахожу слов. А кто может похвастаться красноречием в такие минуты? Личико у него было синее, язык высунут. На горле след от удавки… Простите, мне плохо… Просто х…во, если говорить по-русски. Можно, я закурю?


* * *

 Мужчина лет сорока пяти, седеющий блондин с красивыми серыми глазами, холеный, гладко выбритый, достал из кармана пиджака пачку американских сигарет. Пальцы дрожали. Огонь из зажигалки никак не высекался. Наконец он закурил и поднял глаза на своего собеседника, которого упорно называл молодым человеком, хотя тому давно перевалило за тридцать.
 Широкоплечий брюнет в белой рубахе с короткими рукавами, больше походивший на биржевого маклера, чем на частного детектива, ни разу не перебил убитого горем отца. Он слушал, наблюдал и анализировал свои наблюдения.
 – Впрочем, вы сами все видели, – продолжал бизнесмен, глава солидной фирмы. – Вас мне рекомендовали как отличного сыщика, и я надеюсь…
 – Милиции нам не избежать, Сергей Анатольевич, – ошарашил тот, – дело слишком серьезное. Это не кража со взломом, о которой вы могли бы не заявлять.
 – Ну, знаете… – Он забыл имя, отчество детектива и просто махнул рукой. – Тот, кто мне вас рекомендовал…
 – Не будем терять времени. Я позвоню своему другу, бывшему коллеге…
 – Не надо никуда звонить, – выделяя каждое слово, произнес хозяин дома. – С милицией мы без вас разберемся.
 Сыщик безразлично пожал плечами, давая понять, что это не его проблемы.
 – Тогда разрешите мне допросить ваших женщин, а моему помощнику осмотреть дом?
 – Конечно, конечно. – Сергей Анатольевич нервно загасил в пепельнице окурок. – Кроме того, сейчас подвезут моих охранников. Тех, что были с утра. Их вы тоже сможете допросить.
 Широкоплечий брюнет-детектив недовольно прищурил глаза…
 – Я вам полностью доверяю, – заключил бизнесмен. – Тот, кто мне вас рекомендовал, не может ошибаться.
 Он поднялся из-за стола и направился к двери, но на полпути обернулся:
 – Я буду у себя в кабинете, на втором этаже. Необходимо побыть одному. Если что-нибудь обнаружите – не стесняйтесь, входите без стука.


* * *

 …Тот, кто рекомендовал частного сыщика Константина Еремина главе известной фирмы Грызунову Сергею Анатольевичу, ждал отчета. Он позвонил в сыскное бюро в обед, когда Еремин дожевывал бутерброд с ветчиной, закинув по-американски ноги на стол, и слушал радио «Ностальжи». Пел Адамо.
 – Я не буду называться, – сказал Тот.
 С тех пор как Еремин ушел из органов и открыл частное бюро, он в основном имел дело с «инкогнито»: ему доверяли распутывать сложные, «семейные» клубки. И не кто-нибудь, а чаще всего сами «папаши семейств». Со временем было уже непонятно, кто кого приручил: он их или они его? Во всяком случае на вознаграждение «папаши» не скупились, и Константин охотно брался за новые «семейные дрязги».
 Здесь же, на загородной вилле Грызунова, профессиональное чутье подсказывало ему, что убийство мальчика выходит за рамки мафиозной вендетты. Это подтвердил сам бизнесмен, отвечая на первые вопросы следователя:
 – Мне никто не угрожал. Никто меня не шантажировал. Никому я не должен. И на своих должников особо не нажимаю. Я, знаете ли, достиг в бизнесе того уровня, когда уже не пользуются дурными методами. И некому было так жестоко мстить мне.
 Это походило на правду. Безымянный наниматель, помешавший Еремину насладиться бутербродом с ветчиной и песней Адамо, достаточно информирован на этот счет. Грызунов слыл покладистым человеком, никому не перебегал дорогу и в «семейных баталиях» не участвовал. Правда, у таких крупных дельцов всегда имеются враги и завистники. Но каковы должны быть ненависть и зависть, чтобы удушить пятилетнего малыша? Конечно, всякое бывает…
 И все-таки Еремин отодвинул эту версию на задний план…
 Как только Грызунов покинул гостиную, где он давал показания, Константин обратился к своему помощнику:
 – Скверная история, Елизарыч. Он боится милиции как огня, а нас, видать, держит за недоумков.
 – Обычное дело, Костя, – усмехнулся тот.
 Иван Елизарович, щупленький старичок с добрыми глазами, обожавший носить косоворотки и для проформы опираться на палочку, разменял седьмой десяток. Он был старейшим экспертом МУРа, с ним Еремин когда-то начинал карьеру. Выйдя на заслуженный отдых, не пристрастился ни к рыбалке, ни к домино. Хобби всей его жизни была и осталась экспертиза. К нему часто обращались за консультациями молодые преемники. Помогал чем мог.
 В отличие от органов Еремин хорошо платил старику, и Елизарыч являлся по первому зову.
 – Меня особенно интересует кухня, – заявил Константин. – Не осталось ли там объедков какого-нибудь пиршества?
 – Думаешь, у отца были гости?
 – Не исключаю.
 В первую очередь он допросил кухарку.
 – Во сколько вы вчера ушли?
 – Без пятнадцати восемь. Я всегда ухожу в одно и то же время, чтобы не опоздать на электричку.
 – Кто остался дома?
 – Оля-гувернантка, два охранника и, разумеется, мальчик.
 – Что вы приготовили на ужин?
 – Это так важно?
 Ей было под шестьдесят. На желтоватом лице – ни тени доброжелательства. Поджатые губы и колючий взгляд говорили о крутом нраве кухарки.
 «Что-то Грызунов в своем рассказе напутал насчет зареванного лица. Эта дама напрочь лишена сантиментов, – подумал следователь. – Теперь понятно, почему маленький Саша побаивался заглядывать на кухню. Такая вполне могла бы удавить!»
 – Я им нажарила пирожков целую кучу. С мясом, с капустой, с рыбой. К тому же с обеда оставались куриные котлеты. Так что с голода никто бы не помер! – произнесла она почему-то тоном обвинителя.
 – Утром вы ничего странного не заметили?
 – Что это значит?
 – Ну-у… какого-нибудь беспорядка на кухне?
 – От них всегда беспорядок! – махнула она рукой. – Вот то, что не оставили ни одного пирожка, все подчистили, – это странно. Я надеялась прийти утром, подогреть. Пришлось делать яичницу с беконом.
 – Не значит ли это, что в гостях у хозяина кто-то был?
 – Почем я знаю? Если вы судите по съеденным пирожкам и котлетам, то это не показатель! Отец с сыном такие обжоры! Я уже давно ничему не удивляюсь! Вот Наденька – другое дело! Та совсем ничего не ест. Держит форму.
 – Это кто?
 – Жена Сергея Анатольевича, балерина. Отплясывает сейчас в Австрии и ничегошеньки не знает! – В голосе кухарки послышалось злорадство. – Сами виноваты! Зачем рожать, если времени на ребенка нет? Она после спектаклей возвращается поздно. Он в своей фирме вечно допоздна. Сначала с мальчиком нянька возилась. Теперь вот вздумали его языку обучать. Старуху рассчитали, наняли гувернантку. Эта с ним с утра до вечера по-французски шпарила. А что толку? Ребенку материнская ласка нужна. Так им разве это втолкуешь?
 – Вы пробовали?
 – Что я, ненормальная? Они люди образованные. Станут они меня слушать? Тем более у Сергея Анатольевича за плечами кой-какой опыт. Чай, не первая жена и ребенок не первый. Мог бы сказать своей балерине: «Хватит, милая, оттанцевалась! Денег у нас куры не клюют. Посиди-ка дома с малышом». Может быть, ничего бы тогда и не случилось?..
 Еремин перебил ее разглагольствования, вернувшись к интересующему его вопросу.
 – Какие гости? Ничего не знаю! Спросите его самого! Или охранников, если не верите хозяину! После гостей здесь знаете что бывает?..
 Он вздохнул с облегчением, когда она вышла из гостиной. В открытую дверь прокрался большой сибирский кот редкого голубого окраса. Он замер посреди комнаты, увидев незнакомца. Потом осторожно приблизился и обнюхал брюки сыщика. Видно, удовлетворившись исследованием, запрыгнул к Еремину на колени.
 – Жаль, что ты не умеешь говорить, приятель, – почесал его за ухом Константин.
 – Тоже мне нашел свидетеля, – промурлыкал неслышно вошедший Иван Елизарович. Он поставил саквояж со своей лабораторией на полированный стол и забарабанил по столу подагрическими пальцами.
 – Есть новости?
 – Кое-что, – проскрипел пенсионер. – Я смерил малышу температуру. Убийство произошло в районе шести часов утра. Так что причастность кухарки и гувернантки можно смело отметать. У них алиби. В доме находились только два охранника и папаша.
 – Возможно, не только они.
 – Я помню о твоем предположении. На кухне ничего интересного нет. В спальне мальчика много отпечатков. В основном женские.
 – Надо снять все.
 – Уже. Что еще прикажете, комиссар? – с улыбкой спросил помощник.
 – Ты не очень устал, Престарелый Родитель?
 Эта кличка давно закрепилась за экспертом. Какой-то страстный почитатель Диккенса так однажды назвал его в шутку, и пошло-поехало.
 – Отдохни немного, а потом пошуруешь в супружеской спальне.
 – Шерше ля фам?
 – Пуркуа па? – отпарировал такой же расхожей французской фразой Еремин.
 Гувернантка по имени Оля оказалась более ранимой, чем кухарка. Она без конца утирала слезы и сморкалась в платок. Ей было под тридцать, а производила она впечатление кроткой девственницы. У Константина мелькнула мысль, что впечатление, наверно, обманчиво, потому что женщина недурна собой. В его вкусе. Худенькая, но с большой грудью. Пышные рыжие волосы волной ложатся на плечи. Лицо с тонкими чертами, как на рисунке в девичьем альбоме, брови дугой, круглые зеленые глаза, по-кукольному загнутые ресницы и, конечно, веснушки.
 «Не может быть, чтобы на такую никто до сих пор не позарился!» – заключил свой осмотр опытный детектив.
 – В котором часу вы вчера покинули дом?
 – В десять вечера.
 – Это рано или поздно?
 – Трудно сказать. Иногда Сергей Анатольевич приезжает в девять. А если у Надежды Леонидовны нет спектакля, а только репетиция, то я уже в семь уезжаю домой.
 – Давно Надежда Леонидовна на гастролях?
 – Две недели.
 – За эти две недели что-нибудь изменилось? Во сколько обычно вас освобождал хозяин?
 – Как всегда, я его жду с девяти до одиннадцати. Он предупреждает, если задерживается.
 – И задерживался?
 – Один раз, на прошлой неделе.
 – До которого часа?
 Она потупилась и покраснела, как школьница, не вызубрившая урок.
 – До утра.
 – И вы остались ночевать?
 – Да. Я спала вместе с мальчиком. На той самой кровати.
 Женщина вновь залилась слезами. Еремин уверовал, что она глубоко переживает гибель своего подопечного, и проникся к гувернантке уважением.
 – Ну-ну, успокойтесь, – похлопал он ее по руке. Успокаивать Еремин не умел, а примитивный стакан воды помогал лишь от икоты. – Возьмите себя в руки.
 Слезы прекратились моментально. Этот штрих к портрету гувернантки чрезвычайно заинтересовал Константина. «Или хорошо владеет собой, или разыгрывает передо мной спектакль», – смекнул он.
 – За эти две недели гости часто бывали в доме?
 – Какие гости? – Она неправдоподобно широко раскрыла глаза.
 «Спектакль!» – заключил Еремин, отметив попутно, что от таких глаз можно сойти с ума.
 – И вчера тоже никого не было?
 – Да вы что! – упрекнула она. – Сергей Анатольевич без жены не развлекается.
 – Надевает схиму, так? – подмигнул он гувернантке, но та опустила глаза, давая понять, что подобные намеки здесь неуместны.
 Разговор с охранниками, дежурившими ночью, получился кратким и неинтересным. Они твердили как по заученному: «нет», «не знаем», «никого не видели». Соображали они действительно туго да еще без конца зевали. Так что Грызунов не зря суетился, предоставив ему таких свидетелей. Впрочем, они же являлись и подозреваемыми. Охранники могут прекрасно вписаться, например, в версию заказного убийства.
 – Пока ничего, – объявил он хозяину загородной виллы. – Подождем результатов экспертизы. Я вечером позвоню.
 Елизарыч ждал уже в машине. Бывавшая в переделках «шкода» цвета «белая ночь» вполне устраивала частного детектива. Престижные модели автомобилей его отпугивали, как красавицы на подиуме, с которыми Косте никогда не хотелось переспать.
 – Есть новости, Престарелый?
 – Кое-что, – по обыкновению ответил тот. – В супружеской спальне я снял женские отпечатки.
 – Браво! Это зацепка.
 – Еще не все, – предупредил пенсионер. – Под окнами спальни, в кустах, я нашел бутылку из-под шотландского виски. Судя по всему, ее выбросили из окна сегодня ночью. Я прихватил ее с собой.
 Экспертиза подтвердила догадку Еремина. Обнаруженные в детской отпечатки пальцев принадлежали Грызунову, гувернантке и неизвестной женщине. Отпечатки, снятые в супружеской спальне, – Грызунову и той же незнакомке. Те же дамские пальчики засветились на бутылке из-под виски.
 Следователь позвонил бизнесмену и предложил решить эту простейшую задачку с одним неизвестным.
 Тот оказался на высоте.
 – Очень просто, молодой человек. Там наследила горничная. Она приходит убираться два раза в неделю, и как раз была накануне. Думаю, что ее пальчики вы найдете в каждой комнате.
 – И с ней же вы распили виски?
 – Неостроумно. Виски я пил в одиночестве. Иногда, знаете, необходимо расслабиться. А горничная выбросила бутылку, только и всего.
 – Странное место для складирования стеклотары, вы не находите?
 – Я ведь не могу уследить за всем. Получит расчет, только и всего.
 – Но до этого мне хотелось бы переговорить с ней.
 – Зачем? Разве не понятно, что она тут ни при чем?
 – Ну, увидеться с ней хотя бы для того, чтобы снять отпечатки пальцев.
 – Вы мне не верите?
 На этот вопрос у Еремина был готовый ответ:
 – Просто лишний раз хочу убедиться в вашей правоте.
 На другом конце провода возникло недолгое замешательство. Константин предположил, что Грызунов прикрыл ладонью трубку и советуется с кем-то, присутствующим в это время в гостиной.
 Следователь до мельчайших подробностей изучил комнату, в которой несколько часов назад вел допрос. Он представил гостя Сергея Анатольевича, сидящего в старинном кресле. Это кресло для избранных. Еремин это сразу понял, как только очутился в гостиной. Он не посмел в него сесть, только стер пыль с подлокотника. Вернее, провел пальцем, образовав темную дорожку…
 «Вот как? – спросил он сам себя. – На подлокотнике слой пыли. Так была ли в тот день горничная? Или ей строжайше запрещено прикасаться к антиквариату?»
 – Алло! Вы меня слушаете? – раздался в трубке надтреснутый голос Грызунова. – Я совсем забыл. Она попросила у меня двухнедельный отпуск, чтобы проведать больную мать.
 – Где живет больная мать? – Еремин не давал ему собраться с мыслями.
 – Точно не знаю… То ли в Актюбинске, то ли в Самарканде. Короче, в Средней Азии.
 Еремин был по натуре не задирист. Он мог бы просветить бизнесмена, что Актюбинск – это не в Средней Азии и что врать вообще нехорошо, но умел вовремя почувствовать опасность, скрывавшуюся за самой невинной, казалось, фразой. Он понял, что горничную ему не желают показывать. То ли она участвует в какой-то игре, то ли он, частный детектив Еремин, вторгся туда, куда его не собирались допускать.
 – Что ж, очень жаль, Сергей Анатольевич, она могла бы помочь следствию.
 – Мне тоже жаль, – вздохнул тот с явным облегчением.
 – Может, дадите мне ее домашний телефон? На всякий случай. Вдруг она еще не уехала к больной матери.
 – У меня нет ее телефона. Горничную нанимала жена, и телефон у нее в записной книжке, а книжку она увезла с собой.
 Еремина подмывало спросить, сообщил ли он жене о смерти сына, но счел этот вопрос нетактичным.
 Внешне они вполне сердечно распрощались.
 Так была ли горничная? Эта мысль начинала ему досаждать. Горничная завладела им, словно какая-то телезвезда чересчур впечатлительным юношей.
 «Нет ничего проще», – сказал он себе и открыл свою записную книжку, куда теперь были вписаны не только телефон Грызунова, но и домашние телефоны его прислуги: кухарки, гувернантки, охранников. Всех тех, кого он сегодня допрашивал. Ему, не привыкшему к роскоши, штат и без того показался солидным. И у него ни разу не мелькнуло в голове, что есть еще кто-то.
 Кухарка произвела на него неприятное впечатление. Ей решил не звонить. Зеленоглазая гувернантка по имени Оля понравилась куда больше, хоть у нее и были проблемы с юмором.
 Она не подходила к телефону. Константин уже собирался вешать трубку, когда услышал раздраженный хрипловатый голос, который сразу не узнал:
 – Да? Слушаю вас.
 Он представился.
 – До утра вы не могли подождать?
 Куда исчезла ее давешняя кротость?
 – Впрочем, теперь уже все равно не уснуть! Что вы хотели?
 Еремин с удивлением обнаружил, что время – за полночь, и принялся извиняться.
 – Да ладно вам! – немного смягчилась она.
 Он почему-то представил ее стоящей босиком. «А ноги у нее красивые!» Дело, по которому он звонил, не позволяло фантазии разыграться дальше.
 – Мне необходимо выяснить одну деталь. В доме у Грызунова служит горничная?
 – Да. Она приходит убираться два раза в неделю.
 – Как ее зовут?
 – Понятия не имею. Мы с ней никогда не общались.
 – Почему?
 – Не знаю даже… – Гувернантка задумалась. – Она приходит к четырем часам. Сашенька как раз в это время просыпался после обеда, и мы с ним шли на речку, чтобы не мешать ей хозяйничать.
 – Накануне убийства она приходила?
 – Да-да, это был ее день.
 – Во сколько она ушла?
 – Как обычно, в седьмом часу.
 – Значит, с Сергеем Анатольевичем она не встречалась?
 – Да что вы! Она никогда с ним не встречается. Он, наверное, даже не знает, как она выглядит.
 – Он утверждает, что она попросила у него отпуск.
 – Ну-у… – Девушка снова задумалась. – Могла позвонить вечером по телефону.
 – А у вас нет ее телефона?
 – Откуда?
 Он хотел уже попрощаться, повторив свои извинения, но Ольга неожиданно спросила:
 – Неужели вы подозреваете горничную?
 – А вы?
 – Я? – испугалась девушка. – Я никого не подозреваю…
 – А все-таки?
 – Не знаю.
 – Мне кажется, нам надо еще раз увидеться. – В этот миг он думал о ее ногах.
 Еремин назначил встречу на час дня, в обеденный перерыв. Должен ведь он компенсировать испорченный накануне бутерброд с ветчиной и прерванную песню Адамо. Подробно описав, как добраться до его конторы, пожелал гувернантке сладких снов.
 Сам же уснул только под утро, подробно разыграв несколько комбинаций убийства на загородной вилле, ломая голову в поисках мотивов.
 Новый день принес избавление от всего. Раньше будильника его разбудил телефон.
 – Спишь еще? Ну извини!
 Костю неприятно кольнуло, что Тому известен его домашний номер. Он приготовился к подробному отчету о проделанной работе, но этого не потребовалось.
 – Дело ясное, – заключил громовым голосом Тот. – Убийца – один из охранников. Эта сука сдалась сегодня милиции. Пришел с повинной. Чистосердечно раскаялся.
 – Милицию все-таки вызывали?
 – Как же без нее, без родимой? Все честь по чести. Провели экспертизу. Допросили свидетелей…
 – И что экспертиза?
 – В детской нашли отпечатки пальцев одного из охранников.
 – Вот как? Что ж они так долго думали?
 – Этот паскуда опередил результаты экспертизы. Сам пришел.
 – А мотив?
 – Сумасшедший он – вот тебе и мотив! Лечился уже кое-где, а когда его принимали в охрану, сумел все скрыть!
 «За кого он меня держит? – возмутился в душе Еремин. – Уж я-то знаю, как они проверяют своих людей!»
 – А что же другой охранник? Спокойно смотрел, как душат мальчика?
 – Ты, главное, не горячись, парень! – предостерег Тот. – Я понимаю, что тебе обидно. Это как в волейболе. Сделаешь лишний пас – и уже переход подачи. Другая команда подает. Обидно. Но тебе обижаться не стоит. Сумму аванса я вчера перечислил на твой счет. Это твои деньги. И деньги немалые за один день работы. Так что бывай.
 Казалось, он не торопился класть трубку. И действительно, после короткой паузы добавил:
 – Забудь об этом деле…
 Еремин меньше всего нуждался в чьих-либо советах, но в данной ситуации не мог не согласиться со своим нанимателем. Он привык, что каждый шаг кем-нибудь оплачивается, а на нет и суда нет.
 – Дело ясное, – повторил он, после того как любезно распрощался с Тем. – Это еще раз доказывает, что убийство не заказное. – Будучи холостяком, Константин привык рассуждать вслух. – Грызунов напугал Того прежде всего перспективой войны. И Тот обратился за помощью ко мне, чтобы выяснить, кто из ему подобных посягнул на жизнь видного бизнесмена. Но вчера вечером Тот окончательно успокоился, выяснив, что дело носит иной характер (какой?!), а значит – не стоит выеденного яйца. Я, по его мнению, сделал лишний шаг. Что это значит? Может, он имел в виду отпечатки пальцев незнакомки, найденные Елизарычем, которые Грызунов, не задумываясь, приписал горничной? А ведь я напугал вчера бизнесмена этим открытием! Видно, Сергей Анатольевич знал больше, чем рассказал мне, и после моего звонка решил поделиться своим знанием с Тем. А вместе они уже постарались найти оптимальный вариант для всех. Не «повезло» лишь «сумасшедшему» охраннику. Так или иначе, я умываю руки. И пусть они все катятся к чертовой бабушке!
 Он действительно пошел в ванную и хорошенько умылся.
 Только ближе к вечеру, сидя за компьютером в своей конторе, Константин вспомнил о гувернантке Грызунова – настолько расслабился и выкинул из головы все, что было связано с чертовым бизнесменом. Однако девушка по имени Оля не только не пришла в обеденный перерыв, как они условились, но и не предупредила его по телефону о том, что не придет.
 Он позвонил ей, но никто не ответил.
 Он позвонил ей на другой день – тот же результат.
 Лишь по прошествии недели грубый женский голос недовольно отрезал: «Никакая Оля тут не проживает!» Когда он представился сотрудником милиции, грубиянка мигом исправилась и пустилась в долгие разъяснения, смысл которых сводился к тому, что она только вчера сняла эту квартиру, а кто тут проживал до нее, понятия не имеет.
 Еремин даже не спросил телефон квартировладельца.
 – Наплевать! – сказал он себе. Образ рыжеволосой гувернантки бледнел с каждым днем, пока вовсе не померк.
 Вскоре Константина захватили другие дела, за которые он брался с неослабевающим интересом, потому что каждое такое дело увеличивало его счет в банке.
 Однажды, перечитывая в обеденный перерыв центральную прессу, удобно устроившись, закинув ноги на стол и жуя неизменный бутерброд с ветчиной, он натолкнулся на некролог. В нем сообщалось, что известная балерина погибла в автокатастрофе в одном из городов Западной Германии, где она в это время находилась на гастролях.
 Он скомкал газету и бросил ее в мусорное ведро.
 – Какая дрянь! – воскликнул в сердцах Еремин, сам не понимая, к кому это относится.
 Коллеги всегда ценили в нем умение сдерживать эмоции. Железный Еремин – когда-то прозвали его. А тут!
 Он долго не решался на один, по его мнению, опрометчивый шаг, уговаривая себя не делать глупостей. Но после некролога в газете все же рискнул и разузнал через своих знакомых в органах о судьбе охранника, явившегося с повинной. Парень не дожил до суда. Он был найден мертвым в палате психлечебницы, куда его отправили для проведения судебной экспертизы. Умер от большой дозы снотворного, неизвестно каким образом оказавшегося в палате подследственного.
 Профессиональное любопытство подтолкнуло Еремина и к следующему шагу. Он позвонил домой второму охраннику, дежурившему в ту роковую ночь на загородной вилле Грызунова. Мать парня путано, со слезами рассказала ему, что сын исчез неделю назад. После убийства мальчика Грызунов отказался от его услуг, из охранного агентства его тоже уволили как скомпрометировавшего фирму. Он с утра отправлялся на поиски работы и в один из дней не вернулся домой.
 – Зачем создавать себе столько проблем? – спросил Константин невидимого собеседника. – Ради чего преуспевающий бизнесмен идет на такие жертвы: избавляется от малолетнего сына, любимой жены, устраняет свидетелей? Что им движет?
 И снова его мучили мысли о возможных мотивах убийства. Они часто становились причиной бессонных ночей.
 Константин задумчиво смотрел в окно своего офиса. Неожиданно обрушился ливень, замутив стекло. Откуда-то снизу доносились крики людей, застигнутых врасплох.




 ГЛАВА ПЕРВАЯ




27 августа, среда

 Антон Полежаев долго не мог прийти в себя и произнести хоть слово. Он стоял как вкопанный и не верил собственным глазам. Если бы полчаса назад, когда он загорал на лужайке Измайловского парка, жадно ловя капризные лучи уходящего лета, какой-нибудь кудесник или на худой конец астролог предсказал ему эту встречу, он бы рассмеялся тому в лицо. Он бы поднял на смех любого, потому что это невозможно. Никогда.
 Она тоже молчала, забившись в угол лестничной клетки. Маленький звереныш с неизменной челкой светлых волос и вечным укором в круглых черных глазах. Она попыталась улыбнуться, но вместо этого расплакалась.
 – Ва-ася? – чуть ли не пропел он от удивления, но тут же спохватился: ведь прошло много лет с тех пор, как он ее так называл. – Василина? Ты – в Москве? Откуда? Как нашла меня?
 Полежаев осыпал ее вопросами, но женщина словно онемела, только слезы катились по щекам.
 – Что же мы тут стоим? – наконец догадался Антон. – Пойдем ко мне.
 – Ты один живешь? – Она испуганно отдернула руку, когда он попробовал к ней прикоснуться.
 Ему ли было не понять всей глубины, всей подоплеки этого страха?
 – Один, – усмехнулся Антон. – С женой я развелся.
 – Знаю, но…
 – Никаких «но». Пойдем, – приказал он строго и взял ее за руку.
 В тесной прихожей своей квартиры он прозрел окончательно.
 – Так ты не поднималась ко мне? Поджидала на площадке?
 Ласковость его взгляда не была поддельной. Он радовался неожиданной встрече как ребенок. Порывистым движением притянул ее к себе.
 – Ну, здравствуй!
 – Не надо, Антон, – отстранилась Василина. – Прошу тебя… Я совсем отвыкла…
 – Прости…
 Они прошли в небольшую светлую комнату почти без мебели (круглый стеклянный столик, три стула и куча книг по полу), служившую ему гостиной.
 Тут, при дневном свете, он увидел, как она изменилась. Прошедшие годы, видимо, были к ней безжалостны. Появились морщины, и Василина не старалась их скрыть. Антон посмеялся в душе над собой. Когда-то он мучился угрызениями совести, что связался с малолеткой. Шесть лет разницы в возрасте казались ему тогда пропастью. Теперь перед ним сидела женщина, которая выглядела так, словно была ему ровесницей. «Да чего греха таить, – признался он себе, – я теперь – моложе!»
 – Сколько же лет мы не виделись? – спросил Полежаев, лишь бы с чего-то начать, хотя искомая цифра давно высветилась в его сознании.
 Она внимательно оглядела комнату и подытожила:
 – А у тебя – небогато.
 – Я и не претендую на звание богача.
 – Все-таки знаменитость! – В ее голосе прозвучала ирония.
 – Разве? – Он добродушно улыбнулся, будто не уловил злой нотки.
 – По телевизору показывают.
 – Было один раз, – скромно признался Антон. – В рекламных целях. Надо мелькать, чтобы тебя покупали.
 – Знаешь, а я ведь читала все твои романы.
 – Раньше ты не увлекалась криминальным жанром.
 – Ты тоже. – Она скривила рот в усмешке. Он хотел сказать: «И еще, раньше ты не была такой язвой!» – но сдержался.
 – Этот твой герой. Частный детектив… Как его?.. А впрочем, не важно. Он симпатичный парень. Только таких не бывает. Перевелись.
 – Ты приехала, чтобы обсудить мое творчество? Стоило проделывать такой длинный путь?
 – Путь был короткий. – Она при этом как-то неестественно съежилась, словно кто-то невидимый занес над ней кулак. – Я уже третий год живу в Москве. Всего, как оказалось, в сорока минутах езды на метро.
 – И ты до сих пор не дала о себе знать?
 – Зачем? Прошло восемь лет. Ты сказал когда-то: «Время лечит». Меня, правда, оно в основном калечило, но приехать к тебе или позвонить означало бы сдаться.
 – И ты сдалась?
 – Не совсем. Просто у меня никого нет в этом городе. В этом вертепе. А мне в последние дни очень тяжело. – Василина пристально посмотрела на него, видно, тоже оценивала, насколько он изменился.
 Полежаев относился к тому типу мужчин, мода на которых давно прошла. Он был похож на героя-любовника из давнего, еще немого фильма. Невысок и даже полноват, с мягкими чертами лица, с глазами лучистыми, с губами припухлыми. Не хватало только пышных усов. Одним словом, седеющий шатен, но по-прежнему молодой человек.
 – Что-то случилось? – наконец-то понял Антон.
 «А я принял ее слезы на лестничной площадке за слезы счастья после долгой разлуки! Вот балбес! Психолог! Знаток человеческой души, твою мать!»
 – Случилось такое, что я даже позвонила по твоему старому телефону.
 – Туда?
 – Представь себе. Я, конечно, давно поняла, что ты живешь в Москве, но адреса у меня не было. Позвонив, я узнала, что ты развелся.
 – Ты разговаривала с ней?
 – В первый раз мне ответила молоденькая девушка. Я поняла, что это твоя дочь. Ей, кажется, уже пятнадцать лет? О Господи! Как летит время! Она сказала, что мамы дома нет, есть только бабушка. Я сразу не сообразила, что твоя мама живет в одной квартире с твоей бывшей женой, а потом вспомнила, как ты уезжал на похороны тещи. Я перезвонила.
 – Значит, ты говорила с моей матерью?
 – Да. Я не стала от нее ничего скрывать. Представилась твоей давнишней подругой. Она дала мне твой нынешний адрес и телефон.
 – Почему не позвонила?
 – У меня с некоторых пор аллергия на телефон.
 – Понятно. Ты решила сначала посмотреть, с кем я живу, чтобы не нарваться на скандал. Разумно.
 – Не совсем так. Прежде всего я хотела посмотреть на тебя.
 – Не понял.
 – Сейчас поймешь. – Она перевела дыхание. – У тебя ничего нет выпить?
 – Прости. Я так ошарашен твоим появлением, что не могу прийти в себя. Что ты пьешь?
 – Что-нибудь покрепче, если можно.
 – Текила тебя устроит?
 – Мне все равно.
 Он принес начатую бутылку и наполнил две рюмки.
 – За встречу?
 Василина пожала плечами и опрокинула рюмку, закусив подоспевшим на блюдечке яблоком. Антон же выпил на заморский манер, мелкими глотками.
 Потом она закурила. Теперь он видел, как ей тяжело. Терпеливо молчал, ожидая ее рассказа.
 Он по-другому представлял себе эту встречу. «Бон джорно [1] , Вася! Ком са ва?  [2] ». Она всегда ему напоминала итальянскую актрису Джульетту Мазину, и Полежаев любил обращаться к ней, перемешивая итальянские слова с французскими. Это ее бесило, а его забавляло.
 Переехав в столицу, он вскоре и думать забыл о Василине. Лишь время от времени вспоминал маленького звереныша, с которым провел много сладостных часов, но ощущения с годами притупляются. Антону уже не верилось, что это было с ним.
 – Два дня назад пропал мой муж, – сообщила она дрожащим голосом.
 – Игорь?
 Василина покачала головой.
 – С Игорем я давно развелась. Моего второго мужа зовут Леонидом.
 – Я совсем о тебе ничего не знаю.
 – Леонид Шведенко. Наверно, слышал? Довольно известный журналист. – Она опять пристально посмотрела на Полежаева, будто в чем-то подозревала.
 – Я не читаю газет, – признался Антон. – В них столько грязи!
 – Грязь повсюду. Он в основном писал об организованной преступности. Несколько раз выступил с настоящим разоблачительным материалом. Ему угрожали. Полгода назад в нашу машину подложили бомбу, но все обошлось. Отделались легкими царапинами. Я его умоляла оставить в покое этих подонков. Разве не ясно, что рано или поздно они доберутся до нас? Он меня не слушал. Одержимый! Четыре года назад, когда мы только познакомились, мне даже импонировала эта его одержимость. Дура была! Он тогда приехал в наш мафиозный город – но не отдыхать. А возвратившись в Москву, написал о том, о чем у нас все молчали. Как не влюбиться в такого? В прошлом месяце я заявила, что уезжаю к маме. Леня предложил другой вариант: я остаюсь в Москве, а он перебирается на квартиру к другу, к некоему Робу, фотографу. Если честно, я этого друга терпеть не могу! Такой слащавый, и глазки маленькие, сальные! У него в городе несколько квартир. Он их сдает. Леня сказал, что Роб его поселит бесплатно. Только я этому не верила и не верю! Муж пообещал, что попробует переменить род своей деятельности, но своих планов он мне не открыл. «Поживем – увидим, лишь бы ты была где-то рядом». Вот так вот. Налей мне еще! – попросила она Антона.
 – И вы не виделись с тех пор?
 – Как бы не так! – воскликнула она после очередной порции текилы. – Виделись чуть ли не каждый день! Ведь мы работаем в одной газете.
 – Ты работаешь в газете? Вот новость! А мечтала стать учительницей литературы!
 – К черту все эти детские фантазии! Да, работаю в газете. Корректором. Получаю гроши. И что дальше? – В ее тоне звучала агрессия обиженного жизнью человека, так хорошо знакомая Полежаеву. – Кроме того, он оставил мне ключ от своей новой квартиры: мол, приходи, когда соскучишься.
 – И ты приходила?
 – А как ты думаешь? Я ведь не фригидная.
 – Почему в таком случае ты не предложила ему вернуться? Какой смысл в таком раскладе?
 – Смысл? Я боялась! Понимаешь? Боялась с ним жить! И, как видишь, не зря! Его нигде нет! Ни дома, ни на работе! Нигде!
 – В милицию ты обращалась? – Он думал, что утихомирит спокойным вопросом о милиции начавшуюся истерику.
 – Они мне сказали: «Подождите еще. Прошло мало времени. Может быть, ваш муж просто загулял». Они палец о палец не ударят. Леонид их тоже не щадил. Видел бы ты, как перекосились их рожи, когда я назвала его фамилию!
 – Успокойся. – Он взял ее за руку.
 Она опять посмотрела на Антона с недоверием, зло. Теперь он понимал, что это была именно злость. Снова выпила.
 – Поговорим о тебе, – вдруг предложила она.
 – Обо мне?
 – Да. Я приехала не для того, чтобы ты мне посочувствовал. Ты мне должен кое-что объяснить. Накануне своего исчезновения Леонид звонил, но я пришла домой поздно. Было много работы. Утром я его только мельком видела в издательстве. Он показался мне невыспавшимся. Короче, на автоответчике было записано следующее: «Жаль, что не застал тебя. Очень хотел услышать твой голос. В ближайшие дни не звони и не приходи ко мне. Так надо. Потом все объясню. Целую. Обнимаю. Передавай привет Полежаеву! Шутка». – Она невесело рассмеялась. – Удивлен?
 – Признаться – да.
 – Я сама во всем виновата. Я ведь часто ставила тебя в пример Лене. Вот, говорила, человек: и денег много зарабатывает, и не ходит по лезвию ножа.
 – Он знал, что ты была моей любовницей?
 – Я не могла утаить, когда купила первую твою книгу. Радовалась. Гордилась. Это произошло сразу после нашей свадьбы. Он страшно ревновал, но врожденная интеллигентность не позволила ему наложить табу на чтение твоих книг. А когда увидел тебя по телевизору, то весь вечер со мной не разговаривал.
 – Зря ты так, – нахмурился Антон, хотя сообщение доставило ему удовольствие.
 – Сама знаю, что зря! – отрезала Василина. – Этому привету через автоответчик я не придала особого значения. Он и раньше подозревал, что я могу тебя разыскать, и тогда наша связь восстановится. Грустно шутил всегда по этому поводу. И на этот раз он сказал: «Шутка!» – и рассмеялся. Сегодня утром, после того как Леня второй день не вышел на работу, я отпросилась, чтобы съездить на ту квартиру.
 – Ты была там, несмотря на то, что он просил не приезжать?
 – Именно так. – Бутылка с текилой опустела. – Во дворе его дома я обнаружила нашу машину. А он без нее вообще не передвигался, разве что в булочную пешком ходил. Я как увидела ее, мне сразу дурно стало. Ведь я сегодня всю ночь звонила ему домой. Никто трубку не брал. Можешь представить мое состояние. Я думала, что обнаружу в квартире труп. Входная дверь была заперта. Это показалось странным. Убийца не станет возиться с замком.
 – Там никого не было? Может, он и вправду загулял?
 – В квартире царил беспорядок. Леня этого не терпит.
 – Всякое бывает в жизни.
 – Нет, – твердо заявила она, – такого не может быть. Осколки разбитой посуды на полу, обрывки газет, с окна содрана штора. Похоже, там была драка, или обыск, или то и другое вместе.
 – Черт! Действительно!
 Почему-то он не верил в исчезновение ее мужа, пока Василина не описала картину погрома.
 – А вот что я нашла у него на письменном столе. – Она полезла в сумочку и выудила оттуда свернутый вчетверо листок бумаги.
 Антон бережно развернул его и прочитал набранный на компьютере текст:
 «Балкон. Двенадцатый этаж. Июнь. Раннее утро. Только-только начинает светать. Над соседним домом повисла луна. Двое, мужчина и женщина, совершенно голые после бурной ночи, стоят на балконе и наслаждаются пением птиц. Они зачарованы зрелищем луны – огромный желтый шар на фоне розовеющего неба. Райская идиллия. Как вновь не предаться любви? Прямо тут, среди пения птиц. Она цепляется руками за перила. Нагибается. Он пристраивается сзади. Миг блаженства вот-вот наступит. Он поднимает глаза к небу. То ли хочет поблагодарить Бога, то ли вновь насладиться торжественным зрелищем. Луна уже только наполовину торчит из-за крыши соседнего дома. Луна – это фокус. Она отвлекает. Она не дает увидеть снайпера, засевшего на чердаке соседнего дома. У снайпера ружье с оптическим прицелом да еще с глушителем. Выстрел напоминает хлопок при неосторожном откупоривании шампанского. Пуля попадает мужчине в левый глаз. Последняя вспышка сознания: „Меня убила луна!“ Капли горячей крови падают женщине на спину. В отличие от своего партнера она в курсе всего происходящего. Она испытывает дикий оргазм. Мужчина валится навзничь.
 Потом она впускает в квартиру того, с чердака. Они заодно. Они перерыли весь дом. Выпотрошили книги. Содрали обои. Подняли паркет. Что они ищут? Понять невозможно. «Когда ты видела ее в последний раз?» – спрашивает чердачный фокусник. «Сегодня ночью. Он мне дважды показывал. Я просила еще, еще!..» У женщины истерика. Она корчится на полу. А за окнами ночь. Труп с вытекшим глазом стоит на балконе. Смотрит на них через стекло. Улыбается».
 – Что за галиматья! – воскликнул Антон.
 – Ты внизу посмотри! – подсказала Василина.
 Внизу была сделана приписка карандашом: «А. Б. Полежаев? Нарочно не придумаешь!»
 – В чем дело? – возмутился А. Б. Полежаев. – Это не мой текст! Ничего подобного я никогда не писал!
 – А теперь представь мое удивление. Может, и это тоже шутка!
 – Прости, но, по-моему, твой муж сошел с ума на почве ревности!
 – Теперь ты понимаешь, почему я здесь? Я хочу найти всему этому объяснение. Он произносит перед исчезновением твою фамилию. Он пишет твою фамилию. Зачем?
 – Иди к черту! Он сумасшедший! Сидит сейчас в какой-нибудь психушке и царапает что-нибудь вроде этого «балкона». Постой-ка! – Он еще раз взглянул на прочитанный текст. – Это мне напоминает… Да-да. Только уж больно вычурно. Так пишут девицы в своих альбомах. Мы называем это капустой. Набросок романа. Событийный ряд. Я, например, обхожусь без этого, хотя раньше…
 – Ты хочешь сказать, что Леня…
 – …внял твоим мольбам и взялся за роман. Любовно-криминальный, да еще с ужасами! Это и есть новый род его деятельности. Поздравляю! Только при чем тут я? При чем тут «нарочно не придумаешь»?
 – Мне почему-то показалось, что он описывает реальный случай.
 – С улыбающимся трупом?
 – Это аллегория.
 – Это галиматья, Вася! Прости, опять забылся.
 – Ничего страшного. Даже приятно. Напоминает беззаботное прошлое. – Она улыбнулась ему, и перед этой улыбкой сквозь слезы он был безоружен.
 – А вот погром у него в квартире – это серьезно. – Полежаев потер пальцами лоб и предложил: – Хочешь, позвоню симпатичному герою?
 – Кому это?
 – Тому самому. Из тех, что «уже перевелись».
 – Частному детективу? Как его?..
 – Не вспоминай. Все равно у него другая фамилия. Так звонить?
 – Я буду тебе очень благодарна, Антоша! – взмолилась она. – Потому что на милицию никакой надежды!
 – Тогда – иду!
 Дома Еремина не оказалось, а в сыскном бюро молоденькая секретарша попросила подождать несколько минут, пока начальник закончит разговор с клиентом. В трубке заиграло что-то до неприличия знакомое. Кажется, из «Щелкунчика».
 Полежаев переминался с ноги на ногу и все думал о прочитанном тексте. Балкон. Снайпер на чердаке. Что-то подобное на самом деле было. Надо будет спросить у Еремина. Он знает. У него целая картотека киллеров. Наших и зарубежных. Сам хвастался.
 Музыка вдруг прервалась, и он услышал знакомое приветствие:
 – Антоша – враг дебоша! Здорово, Чехонте! Как животик?
 – Животик у меня в норме, Костян, а вот с головой…
 – Что такое?
 – Ты скоро освободишься?
 – Я уже свободен.
 Полежаев только начал рассказывать о пропавшем журналисте, как Еремин его перебил:
 – Не лез бы ты в эти дела, Антоша.
 – Ты думаешь, дело настолько серьезно?
 – Я слышал об этом Шведенко. – Еремин тяжело вздохнул в трубку и продолжил: – Он здорово насолил одному дяденьке.
 – Ты со мной разговариваешь, как с воспитанником детского сада! – возмутился Антон. – Борщ он ему, что ли, пересолил? Говори конкретней.
 – По телефону не могу.
 – Вот, здрасьте!
 – Послушай, чего ты от меня хочешь? – напрямую спросил детектив.
 – Хочу, чтобы ты помог бедной женщине. К тому же я сам в этом заинтересован. Она нашла на столе мужа прелюбопытную бумажку. Похоже на набросок романа. Случай, описанный там, мне показался знакомым.
 – И все? Тебя разобрало, что кто-то еще пишет романы?
 – Нет. – Антон не желал особенно распространяться о своей старой связи с Василиной и решил зацепить следователя с другого боку. – На той самой бумажке, – трагическим голосом произнес он, – карандашом написана моя фамилия с инициалами.
 – Так, – после некоторой паузы вновь прорезался Еремин. – Ты меня нанимаешь или она? – озадачил он Полежаева вопросом.
 – Я, наверно…
 – Что значит «наверно»? Я стою очень дорого, Антоша. Сто баксов в сутки.
 – Прямо как эта…
 – Ладно тебе, юморист! Так что? Не по карману я твоей знакомой?
 – При чем тут она? Я нанимаю, – твердо заявил писатель.
 – Смотри, а то останешься без штанов!
 – Спасибо, что заботишься обо мне, – поблагодарил Полежаев и подумал: «А я совсем забыл, что мы перешли на рыночные отношения не только в государстве, но и в дружбе, и даже в любви! Расстегивай портмоне, лопух! И нечего взывать к атрофированным понятиям!»
 – Пусть твоя знакомая оставит ключ от квартиры, из которой пропал журналист, – уже давал распоряжения Еремин, – а сама пусть едет домой. Скажи ей, что мне нужна подборка его статей. Вечером я к ней заеду. И еще. Пусть оставит телефончик того дружка-фотографа, который сдавал Шведенко квартиру. Буду у тебя примерно через час. Все.
 – Деловая колбаса! – бросил в сердцах Антон, когда в трубке раздались гудки. – А ты, Вася, права! – крикнул он ей из кухни. – Перевелись симпатичные герои!
 Она не ответила. В гостиной он обнаружил только ее сумочку на стуле да пустую бутылку из-под текилы на столе.
 Другая комната, служившая Полежаеву одновременно и спальней, и кабинетом, была наполнена ароматом ее духов и детским сопением. Василина спала в одежде на его незаправленной кровати.
 – Ладно хоть обувь догадалась снять, – проворчал писатель, обратив при этом внимание на стоптанные каблуки ее туфель. – А нога у нее за эти годы не выросла. Все тот же тридцать пятый размер.


* * *

 …Он сел рядом в кресло. Закрыл глаза. Запах сирени, обыкновенный запах сирени забил все остальные запахи вокруг.
 – Во дела! Откуда у меня на столе сирень?
 – Будто не знаете! – подмигнул чей-то водянистый глаз.
 – Не знаю. – Он явно кривил душой. Просто хотел выведать, насколько осведомлены остальные.
 – Брось дурака валять, Антон! – улыбнулся чей-то рот, лишенный переднего верхнего зуба.
 – Думаете, мы без глаз? – сверкнули чьи-то очки, отразив солнечный луч.
 Капризная память высветила лишь детали, а лица погрузила в туман. Он помнил только, что сидел за столом в учительской и невольно улыбался солнышку. Наверно, это было счастье. Что может ощущать молодой мужчина, пусть женатый, носящий гордое звание отца, когда вдруг понимает, что юное, хрупкое создание влюбилось в него? И это видят все вокруг. И все ему завидуют.
 – Зачем ты это делаешь?
 Длинный узкий коридор, соединяющий административную часть педучилища с учебной, обезлюдел. Она так вжалась в стену, что ему стало страшно за нее. Именно страшно. Маленький загнанный звереныш с черными испуганными глазками.
 – Просто так. В этом году много сирени. Иду утром в училище и рву на ходу. А вы разве не любите сирень?
 – Люблю.
 – Правда? Любите? – Она залилась краской, будто речь шла вовсе не о сирени. Ведь она сама спровоцировала его. Добилась этого долгожданного слова и чуть не запрыгала от счастья.
 – Только, пожалуйста, больше не надо. Хорошо?
 – Почему, Антон Борисович? Разве я не могу это сделать для любимого преподавателя?
 В педучилище он работал первый год, по распределению, после университета. Он пользовался вниманием со стороны девиц. «Какой красавчик!» – услышал однажды за спиной. Они ему приветливо улыбались. Он им тоже отвечал улыбкой. Он не выделял никого конкретно. Они нравились ему в массе. Какая-нибудь волновалась у доски, и он наблюдал, как вздымается грудь. Ему это нравилось, но не более того.
 Он и не помышлял, что кто-то из его учениц может «это сделать для любимого преподавателя». Он любил жену, дочку. Изменить жене? Это безнравственно, непорядочно, наконец – пошло!
 И вовсе она ему не нравится, эта пигалица на тонких ножках! В ней столько кокетства! Фи! Подумаешь, похожа на Джульетту Мазину! Тоже мне секс-бомба! Он предпочел бы Софи Лорен!
 – Видишь ли, скоро сессия. И эти цветы… Их могут не так понять… – Теперь была его очередь волноваться и заливаться краской.
 – Но вы-то все правильно понимаете?
 – Да-а? – Ничего более идиотского ему не пришло в голову в тот миг.
 – Да-да, все правильно понимаете, – зашептала она скороговоркой. – Я вас люблю, Антон Борисович. Давно. Очень давно.
 – Тебе так кажется! – Он испуганно озирался по сторонам. Он хотел заткнуть ей рот. Что она себе позволяет? – Ты в этом ничего не понимаешь!
 – Я не могу без вас жить. Постоянно думаю о вас. Слежу за каждым вашим шагом. Часами просиживаю под окнами вашей квартиры, чтобы хоть на миг увидеть ваш силуэт. Я вместе с вами провожаю вашу дочку в садик и вместе встречаю…
 – Ты рядом живешь?
 – Нет, я живу на другом конце города! – Последнюю фразу она выкрикнула. Слезы давно текли по ее щекам. Она всхлипнула и хотела убежать.
 Он долго потом не мог понять, что с ним приключилось в ту минуту. Куда подевались исповедуемые им нравственность, высокая мораль? Что сталось с неподкупным чувством к жене? И дочку он никогда раньше не забывал забрать из садика…
 – Пойдем в аудиторию. Не надо здесь стоять. – Он положил ей руку на плечо.
 Кажется, по дороге им встретились те самые очки, что так сверкали утром в учительской, но он не придал этому значения.
 Он запер дверь на ключ. Плотно задернул черные шторы, будто собирался демонстрировать учебный фильм.
 Она что-то писала мелом на доске и уже не плакала.
 Он погасил свет.
 – Ой! – вскрикнула она. – Антон Борисович, вы где?
 – Ну вот. – Он был совсем рядом. – Я тебя правильно понял?
 Вместо ответа она приблизила губы. Его рука скользнула под вязаный свитер. Он давно заметил, что она надевает его на голое тело.
 Они долго целовались у доски, а потом он усадил ее на свой учительский стол и стянул трусики. Пальцы, ласкавшие спину, шею, лицо, пахли мелом. И пахло сиренью…
 На следующее утро он вошел в свою аудиторию разбитый и потерянный после бессонной ночи и скандала, устроенного женой. На доске он прочитал: «Это любовь, что бы вы там ни говорили!» На своем столе он обнаружил запекшееся кровавое пятно. Он прикрыл его учебником русского языка и обратился к подозрительно улыбающимся девицам:
 – Нуте-с, приступим…


* * *

 – Вот будет номер, если хозяин окажется дома! Может, сначала позвонить? – нервничал Антон.
 Еремин поставил свою «шкоду» во дворе многоэтажного кирпичного дома. Елизарыч, сидевший за его спиной, подмигнул в зеркало заднего обзора, как бы говоря: будет он нас с тобой учить!
 – Послушай, Антоша, зря ты увязался с нами. Я понимаю твое искреннее стремление помочь подруге, но предоставь нам действовать самостоятельно.
 – Прости, но разве я не могу…
 – Не можешь! – отрезал сыщик и вышел из машины.
 «Вот он, миг презрения! Как я мог идеализировать этого напыщенного хомяка?! Все в моих писаниях – ложь! Вася права! Он не стоит даже мизинца моего героя!»
 – Вы останетесь сторожить машину, молодой человек? – обратился к задумавшемуся писателю Иван Елизарович.
 Ему хотелось встать в позу и обиженно пробурчать: «Да, буду сторожить», но вместо этого Антон вскочил и поклялся в душе быть молчаливым наблюдателем.
 – А вот и машина журналиста! – Еремин сверил запись в блокноте с номером белой «Нивы», стоявшей у подъезда. – Если ею не воспользовались, то, возможно, нам посчастливится раздобыть ключи от машины. Почему, кстати, их не оказалось у твоей знакомой?
 – У них с мужем произошла размолвка, – нарушил обет молчания Полежаев.
 – Это я понял. А вообще водительские права у нее имеются?
 Антон пожал плечами.
 – Ну ты даешь! Вы, случайно, не час назад познакомились?
 «Так оно и есть! Что я знаю о теперешней Василине? Она уже успела дважды побывать замужем! От прежней влюбленной в меня девчонки не осталось и следа!»
 – Какой этаж? – уже в лифте поинтересовался эксперт.
 – Жми на двенадцатый, Престарелый!
 Константин одной левой справился с замком. Правую руку при этом держал в кармане расстегнутого плаща.
 – Не торопитесь! – приказал он своим спутникам и, резко толкнув дверь, вбежал в квартиру.
 Писателю эти предосторожности показались излишними.
 «Костян с моей подачи возомнил о себе невесть что! Решил нам показать Голливуд! А между тем Вася тут была утром, и ничего, обошлось без стрельбы!»
 – Входите! – разрешил следователь и с порога предупредил Полежаева: – Ради бога, ни к чему не прикасайся!
 В единственной комнате, как и описывала Василина, царил беспорядок. Паркетный пол был усыпан мусором. Постель разобрана и смята. Одна штора сорвана с петель и брошена на письменный стол. Другая висела на последнем крючке.
 – Тут есть на что посмотреть, мальчики! – воскликнул Елизарыч и постучал своей клюкой о косяк двери, будто хотел убедиться в прочности всего остального.
 – Похоже, что наш клиент сопротивлялся, – заключил Еремин.
 – Это факт! – подтвердил Престарелый. Его стариковские глаза еще раз ощупали комнату. – А балконная дверь чуть-чуть приоткрыта! – ткнул он клюкой в воздух.
 – Что ты хочешь этим сказать, старина?
 – Штора, прикрывавшая балконную дверь, явно побывала в переделке. Клиент мог находиться на балконе в то время, как вошли похитители. И как раз на пороге завязалась борьба.
 – Это было бы опрометчиво с их стороны, – возразил сыщик. – Находясь на балконе, Шведенко начал бы звать на помощь.
 – Он ведь не красна девица, – не соглашался Иван Елизарович, – он ведь мужик, а потому ринулся в бой.
 – Послушайте! – вмешался в их разговор Полежаев. По его возбужденному лицу было ясно, что он стоит на пороге великого открытия. – Послушайте! Балкон! Двенадцатый этаж! Балкон! Двенадцатый этаж! Понимаете?
 Следователь и эксперт подозрительно переглянулись.
 – Ах, черт! – спохватился писатель. – Я ведь тебе это еще не показывал!
 – Антоша, не сходи с ума!
 – Никто не сходит с ума! Помнишь, по телефону я тебе сказал, что Василина, жена Шведенко, нашла у него на письменном столе что-то вроде наброска романа. Там еще я упомянут странным образом. Так вот, почитай! Он так и начинается: «Балкон. Двенадцатый этаж»… – Полежаев развернул перед ним листок с текстом.
 Еремин пробежал глазами текст и высказал свое мнение:
 – Белиберда какая-то!
 – И я точно так же оценил этот шедевр! Но ведь совпадает! Балкон! Двенадцатый этаж!
 – И что с того? А дальше написано «июнь», а за окнами, между прочим, август! И действует у него в отрывке снайпер. Выгляни в окно! Кругом сплошь пятиэтажные дома! Шел бы ты, Антон Борисыч, на кухню и не мешал нам!
 Полежаев забрал у него листок с наброском и поплелся на кухню.
 – Начни с балкона, Престарелый! – услышал он за спиной команду следователя.
 Кухня представляла собой довольно просторный куб, в котором уютно разместился гарнитур из вишни, холодильник, стол и пара табуретов.
 Антон сразу отметил, что посуда тщательно вымыта. Ему это показалось странным. Он, например, не большой охотник до мытья посуды. Потом, правда, припомнил Васины слова насчет аккуратности мужа и немного успокоился.
 Однако на месте не сиделось. Заглянул в холодильник.
 – Эй, ничего там не трогай! – крикнул ему из комнаты Еремин. – Ты мне все пальчики сотрешь!
 – Я с тряпочкой, – обиженно промямлил в ответ Полежаев.
 – Вот как раз тряпочкой и сотрешь!
 В холодильнике нечем было поживиться. В том смысле, что голодному человеку вполне хватило бы насытиться его содержимым, но не голодному сыщику, каковым себя уже считал писатель.
 – Ну, что там? – заинтересовался Константин.
 – Сосиски! – с досадой констатировал тот. – Кстати, могут испортиться!
 Потом очередь дошла до мусорного ведра. Он видел в каком-то фильме, как милиционеры преспокойно потрошат мусорные ведра и даже не морщатся.
 «Правда, они обычно орудуют пинцетом! Ничего, я не из брезгливых! Вот только бы газетку найти, чтобы не свинячить».
 Антон присел на корточки и посмотрел за холодильником, между плитой и шкафом – не завалялась ли газетка?
 Газетка завалялась за батареей. Ее, видно, ненароком смахнули со стола, а потом забыли достать.
 Развернув на полу газету, Полежаев вдруг воскликнул:
 – Оба-на!
 – Что у тебя? – откликнулся Еремин.
 – Газета!
 – Ну и удивил! У меня тут их столько!
 – Это французская газета!
 – И что с того? – разочарованно вздохнул следователь.
 – Махнемся не глядя, Костяк? Я хочу выпотрошить мусорное ведро, а эту газету жалко. Я бы почитал потом.
 – Не лучше ли нашу газету почитать?
 – Наши я не читаю!
 На этот раз Константин удостоил его вниманием и собственной персоной появился на кухне.
 – Насчет ведра – молодец! Ведра мы с Елизарычем любим. Держи газету! Сейчас возьму пинцет – вместе пороемся.
 Ведро оказалось полупустым. Из него торчала бутылка.
 – Рейнский портвейн! – опознал бутылку писатель. – Пил. Неплохое вино.
 – Отнесу старику. Пусть посмотрит.
 Пока Еремин отсутствовал, Антон покопался в картофельной и луковой шелухе, и в глаза ему бросился голубой клочок бумаги, знакомый каждому, начиная со школьника.
 – Что это? – Константин застыл на пороге кухни, пытаясь разглядеть добычу, схваченную пинцетом.
 – Два билета в кинотеатр «Иллюзион», – торжественно произнес Полежаев. – На двадцать пятое августа, на семь часов вечера.
 – Значит, накануне исчезновения он ходил в кино? Ничего странного. Пригласил жену в кинотеатр. Надо же было им в конце концов помириться.
 – Костя, это была не она. Василина в тот день допоздна работала.
 «Ай да Леня-журналист! Пугает несчастную жену – не звони, не приходи ко мне! Та думает, что он, бедняга, барахтается в щупальцах мафии! А Леня развлекается с другой бабой! Уж кому-кому, а мне хорошо знакомы эти мужские хитрости!»
 – И бутылочку он наверняка не в одиночестве распил, – сделал вывод Антон.
 Еремин же не торопился с выводами:
 – Послушаем, что скажет Престарелый.
 Иван Елизарович дышал тяжело, со свистом. Все труднее давалась ему каждая новая экспертиза. Войдя на кухню, он ткнул своей палкой в сторону мойки.
 – Вот-вот, даже посуду вымыть не поленились!
 Он опустился на табурет и развел руками.
 – По нулям, мальчики. Все тщательно затерто. Бутылка тоже чистая. А я поначалу подумал, что в эдаком кавардаке что-нибудь да раздобуду! Оказывается, и кавардак бывает обманчивым. На полу осколки граненых стаканов, как бы специально разбитых вдребезги, – не собрать. А вот шторку оборванную стоит посмотреть получше. Я заберу ее в лабораторию.
 – Тут высказывается версия «шерше ля фам», – усмехнулся Еремин, давая понять, что автор версии не он.
 – Пуркуа па? – снова развел руками старик. – Но смятая постель и бутылка портвейна – это еще не доказательства.
 В это время в дверь позвонили громко, протяжно.
 Антон от неожиданности подскочил на месте.
 – Где твой пистолет?! – крикнул он сыщику.
 – Не трусь, Антон Борисыч! – засмеялся тот. – Пока ты прощался со своей подругой, я вызвонил хозяина квартиры. Мы условились встретиться здесь. Это, наверно, он.
 Это на самом деле был он. Полежаев узнал его по меткому описанию Василины. Полноватый мужчина лет сорока, с зализанными назад жидкими волосами, с неприятной улыбкой на жирных губах и с глазами действительно сальными замер на пороге комнаты. Улыбка тут же исчезла с его лица.
 – Это же хлев! Поросячий хлев, а не квартира! – задыхаясь от возмущения, начал он. – Что тут было?
 – Надо полагать, драка, – спокойно объяснил Еремин. – Вашего друга и квартиросъемщика похитили.
 – Чувствовало мое сердце, что добром это не кончится.
 – Что именно?
 – Ленькины выкрутасы с квартирой. Что ему дома-то не жилось? Почему я должен страдать?
 – А вы-то каким образом пострадали?
 – Как это каким? Да я потерял из-за него триста баксов! Он ведь мне не заплатил! И теперь уже вряд ли заплатит!
 – Откуда такая уверенность?
 – Ай, не морочьте мне голову! Будто не в курсе его дел с мафией! Кстати, хотелось бы взглянуть на ваше удостоверение.
 Константин протянул ему корочки своего сыскного агентства.
 – В первый раз имею дело с частным детективом, – ухмыльнулся тот. – Раньше только в книжках о таких читал.
 Они принесли из комнаты стулья и устроились вчетвером на кухне. Елизарыч, опершись на клюку, все это время, казалось, подремывал. Антон слушал внимательно, стараясь ничего не пропустить, хотя делал вид, что читает газету.
 – Давно вы знаете Шведенко?
 – Лет пять. Как пришел работать в издательство. Я ведь не профессиональный фотограф. Я танцор. Танцевал в оперетте, пока не вышел на пенсию.
 «Ну и танцор! С такой рожей только гнилыми помидорами торговать! А он, оказывается, исправно служил Терпсихоре, пока та не пнула его под зад и не отправила на пенсию!»
 – Когда Шведенко обратился к вам с просьбой о сдаче квартиры? И чем он это мотивировал?
 – Да уже месяц прошел. Сказал, что у них с Василиной не заладилось. Чего уж там! Жили вроде душа в душу! Мол, поживу месяц-другой у тебя, а там видно будет. Разве другу откажешь? Пришлось отказать одной семейной парочке с Кавказа. Они у меня тут почти год жили. Платили, кстати, исправно, с двухмесячной предоплатой. И срача такого не устраивали!
 – Ну-ну, Роберт Игнатьевич, – принялся усмирять его следователь. – Ведь Шведенко не по своей инициативе…
 – А по чьей? По чьей инициативе?! – затрясся разгневанный танцор, и по лицу его пошли красные пятна. – Сколько раз ему говорили: «Остепенись, Леня! Не по зубам тебе эти громилы! Чё ты к ним лезешь?»
 – Кто говорил?
 – Да хотя бы я. Предупреждал: «Если еще про мафию напишешь, съедешь с квартиры! Мне тут баррикады не нужны! Чай не Красная Пресня!» Его пристрелят, а мне потом по ментовкам таскаться! Больно надо! Он мне слово дал, что в этой квартире ни строчки не напишет про мафию.
 – И что? Сдержал слово?
 Вопрос Еремина озадачил красноликого Роберта Игнатьевича.
 – По крайней мере в нашей газете ничего не было. Я следил за его публикациями. Он писал о выставке художника Шилова. Разгромил подчистую этого придворного «фотографа». Душа радовалась! Потом об этом религиозном законе, из-за которого Клинтон с папой на нас обиделись. Что еще? Не помню. Да, он говорил, что у него наклевывается какая-то новая работа, очень денежная.
 – Связанная с журналистикой?
 – Этого я не знаю. Он особо не распространялся. Может, боялся сглазить?
 – По-вашему, выходит, что Шведенко превратился в пай-мальчика. В чем же тогда дело?
 – Мало ли что! Могли за старое тряхануть!
 – Могли и за старое…
 Полежаев, воспользовавшись заминкой, оторвался на миг от французской газеты и задал фотографу давно мучивший его вопрос:
 – Леонид по-французски свободно изъясняется?
 – Да бросьте! – махнул тот рукой. – Только «мерси» и знает. К нам недавно приезжали коллеги из Франции. Так он не знал, с какого боку к ним подступиться. Переводчица спасла положение.
 – Эта переводчица – ваша сотрудница? – взял инициативу в свои руки Антон.
 – Да. Лизавета, Лизок.
 – Симпатичная девушка?
 – Симпатичная бабушка. Ей скоро шестьдесят стукнет…


* * *

 В машине Еремин хмурился, а писатель продолжал наслаждаться французской прессой.
 Высадив возле сыскного агентства Ивана Елизаровича, Константин обрушился на друга:
 – Какого черта ты лезешь не в свои дела?
 – По-моему, ты что-то путаешь. Это как раз мое дело. Я тебя нанял. Я заказываю музыку.
 – Я отказываюсь так работать. Я привык самостоятельно вести расследование. Я не нуждаюсь в помощниках-дилетантах.
 – Я ни на чем не настаиваю, – пошел на попятную Полежаев. – Только, если честно, Костян, мне кажется, ты упускаешь очень важное звено.
 – Слов-то каких нахватался!
 – Все от тебя, мой друг, все от тебя.
 – Ладно, выкладывай, что я, по-твоему, упускаю. – Тон следователя несколько смягчился.
 – Ты, например, совсем не придаешь значения тому, что накануне своего исчезновения Шведенко ходил с кем-то в кино. И эта кто-то наверняка симпатичная девушка!
 – И что дальше?
 – Надо выяснить, кто она.
 – Только и всего? Может, подскажешь, как это сделать?
 – Подскажу. Надо взять фотографию журналиста и показать ее служащим кинотеатра. И заодно узнать, что они смотрели.
 – А вот последнее уж точно ни к чему! – расхохотался Еремин.
 Антон и сам понял, что сморозил чепуху, но сдаваться не собирался.
 – Все играет роль.
 – Может быть.
 Константин притормозил на улице Павла Корчагина, чтобы посмотреть нумерацию домов. В одном из них жила Василина.
 – Я, кажется, на верном пути.
 Он проехал еще несколько метров и остановился, но выходить не спешил.
 – Я не отвергаю твою версию, Антоша, – признался он. – Но в первую очередь хочу отработать свою. Мне хорошо знаком тот мир, о котором писал Шведенко. Там обиды не прощают. Я бы очень хотел, чтобы все вышло по-твоему, чтобы журналист увлекся красивой девчонкой и мотанул с ней на юга, наплевав на все остальное. Правда, твоей подруге это может не понравиться. Но слишком густую кашу заварил наш клиент (и в этом ты сейчас убедишься, когда просмотришь его публикации), чтобы мы могли пойти по такому пути. Легких путей в этом деле не будет.
 – Но ведь не помешает общему делу, если я завтра съезжу в «Иллюзион» и порасспрашиваю о журналисте?
 – Лучше бы ты вместо этого сидел завтра весь день за пишущей машинкой и закручивал сюжеты, один забористей другого.
 Полежаев нахмурился. Он не любил, когда ему указывали. Чтобы разрядить обстановку, Константин ткнул пальцем в газету и спросил:
 – Что интересного пишут братцы-лягушатники?
 – Разное.
 – А все-таки?
 – Тебя серьезно это волнует? Шведенко не умел читать по-французски, а значит, к делу это не относится.
 – Но ведь как-то газета попала к нему в квартиру? – снисходительно улыбнулся Еремин.
 – Газета, кстати, издается в Москве.
 – С этого и надо было начинать. – Следователь явно хотел польстить товарищу, делая вид, что придает значение находке.
 И Полежаев не на шутку разошелся:
 – Здесь интересная информация о московских клубах. Например, всякого рода предостережения, куда Анри с Колеттой лучше не ходить. Недурна также театральная страничка. Я узнал здесь, кто из наших корифеев побывал нынче на гастролях в стране Мольера и Бомарше. В Авиньоне проходили Дни русского театра. Информация о католических мессах на французском языке в Москве. Указаны числа и адреса, где и когда они должны состояться.
 – Зачем это тебе?
 – Просто интересно, – пожал плечами писатель. – Это все, что я прочитал, а вообще тут куча всего. Последние две страницы посвящены объявлениям. Я и не подозревал, что их жизнь так кипит в нашей столице. Создают группы популярной французской песни, ищут помещение для театральной студии, дипломированные гувернантки жаждут обучать их детей…
 – Вот как? На самом деле любопытно. Почитай-ка мне про этих гувернанток.
 – Да сколько угодно. Вот, например, с дипломом Женевского университета, лингвист, сорок лет, может обучать испанскому, немецкому, русскому. Работала во Франции и Швейцарии. Другая – студентка МГИМО, двадцать один год и тоже, кроме всего прочего, знает испанский. А вот дамочка с музыкальным дипломом, консерватория имени Чайковского, тридцать лет, свободно говорит по-французски, имеет опыт работы в Бельгии…
 – Перепиши-ка мне ее телефончик! – неожиданно попросил Еремин.
 – Кого?
 – Той, что имеет опыт работы в Бельгии.
 – Ты спятил? На кой черт тебе гувернантка? У тебя ведь ни ребенка, ни котенка! Или сам решил на старости лет обучаться музыке?
 – Уж не такой я старый, – весело подмигнул Константин. – Всего-то тридцать пять, а ей – тридцать. По-моему, в самый раз. Всю жизнь мечтал о девушке, чтоб она и на фортепьянах, и по-французски!
 Полежаев не узнавал друга. Вроде бы всегда казался холодным и практичным.
 – Что ж, пиши. – Все еще недоумевая, он продиктовал Еремину телефон и воскликнул. – Вот и газетка пригодилась!


* * *

 Василина жила в тесной хрущевке.
 «Бедная девочка! Квартира ее родителей была раза в два больше! Каково ей было перебираться в эту нору? Зато Москва! Кто не мечтал пожить в Москве с той поры, как увидел на первой страничке букваря кремлевские башни? А когда старенькая провинциальная учительница, страдавшая болезнью Паркинсона, с чувством декламировала: „Москва! Как много в этом звуке…“ – у кого не щемило при этом сердце?»
 Писатель мог бы еще долго брюзжать про себя, если бы не переключил внимание на диалог следователя с хозяйкой квартиры.
 – Когда произошло покушение на вашего мужа?
 – Зимой. В феврале. Об этом сообщалось в нашей газете. Я вам подготовила весь материал. – Она передала ему стопку газет. – Здесь Ленины статьи, связанные с мафией. И то, о чем вы спрашиваете, тоже.
 – И что, с февраля месяца наступило затишье? – Еремин недоверчиво прищурил глаз. – Больше не было попыток, угроз?
 Он напоминал Полежаеву дотошного врача, который, будь его воля, вывернул бы пациента наизнанку.
 – Угрозы, кажется, были. После некоторых телефонных разговоров он ходил сам не свой.
 – Кто ему звонил?
 – У меня нет привычки подслушивать. – Она сделала недовольное лицо. – Его я тоже ни о чем не спрашивала. У нас так заведено. Если сам не расскажет, значит, не хочет. Зачем лезть человеку в душу? Но эти звонки могли быть связаны не только с мафией. У Лени хватало неприятностей на работе.
 – Например?
 – Он конфликтовал с главным редактором. Тот часто задерживал его материалы. У Лени возникли подозрения, что мафия дает главному за это взятки. Буквально неделю назад я видела, как Леня вышел от редактора красный и такой вздрюченный. Это редкое для него состояние. Мне хотелось подойти к нему, успокоить. Но у нас был уговор – на работе друг другу ни слова.
 Полежаев заметил, с каким трудом ей дались последние слова. Женщина смотрела не на следователя, а куда-то мимо. И левый глаз у нее начал косить. Вспомнил – так всегда случалось во время глубокого раздумья.
 «А я и забыл про этот маленький дефект. Раньше он сводил меня с ума!»
 – Чем был вызван такой уговор? – продолжал лезть в душу Еремин. – Вы боялись коллег по работе?
 – Если честно, после взрыва в нашей машине мы вообще всего боялись. Я хотела уехать к маме, но Леня удержал меня. В общем-то, мы больше для других делали вид, что в ссоре. Он сказал: «Так будет лучше. Тебя никто не тронет». Это, наверно, конец, да? – доверительно обратилась она к следователю, словно от него зависело, будет ли жить ее муж. – Я плохая жена! Следовало уже обзвонить все морги и больницы!
 «Это любовь, что бы вы там ни говорили», – вспомнил бывший учитель русской словесности надпись на доске. – Ты, наивный дурак, полагал, что она будет всю жизнь любить тебя одного? Это заблуждение иногда придавало силы. Где-то далеко живет она, которая тебя помнит, любит и каждый миг только и делает что думает о тебе! Боже, какое самомнение! Индюк! Самодовольный индюк!»
 – Не надо никуда звонить! – Константин Еремин, привыкший к человеческому горю, казался неодушевленным предметом. – На той квартире мы не нашли его документов. Может, они лежат в бардачке машины? Завтра с сотрудником милиции мы попробуем ее вскрыть.
 – Леня никогда там не держал документов.
 – Тогда документы остались при нем, – сделал заключение следователь, – и вам уже позвонили бы из больницы или морга.
 Не успел он это произнести, как в прихожей зазвонил телефон. Женщина вздрогнула. С мольбой посмотрела на бывшего любовника, ища поддержки. Полежаев опустил глаза. Она перевела взгляд на Еремина.
 – Ну-ну, смелее! – подбодрил тот.
 Телефон не унимался. Василина заставила себя подняться и сделать несколько шагов.
 Тут же вернулась с призрачной улыбкой на бледном лице, а в улыбке – крохотная надежда.
 – Это вас, – обратилась она к следователю.
 В отсутствие Константина писатель решил действовать:
 – Ты не могла бы мне на время дать фотографию мужа? Он ведь, наверно, часто фотографировался, имея друга-фотографа?
 – Зачем тебе? – встрепенулась она и выгнулась, как кошка, готовящаяся к прыжку.
 «Похоже, что старое чувство в ней не только не сохранилось, но и переросло в ненависть! А я, тупица, так радовался этой встрече! Весь день хожу как пьяный! Пора отрезвляться! Пора!»
 – У меня имеется свой план расследования… То есть поиска, – поправился Антон – Хоть я и не детектив, но все же детективщик.
 Звонил Иван Елизарович.
 – Есть новости, – прохрипел он в трубку, а потом вдруг раскашлялся – верный знак, что новости не из приятных. – Шторка пригодилась. Я обнаружил на ней отпечатки зубов, то есть прикус. – Престарелый сделал паузу, чтобы Еремин переварил услышанное, а потом со вздохом добавил. – Кажется, нашего клиента придушили. Царство ему небесное…




 ГЛАВА ВТОРАЯ




28 августа, четверг

 Полежаев не изменил своей привычке и в это утро.
 «Пользуйся благами жизни, пока за тобой не пришли, пока тебя не удавили, пока ты способен сопротивляться и радоваться солнышку!»
 В этот сезон он не нашел ничего лучше, чем лужайка Измайловского парка, заросшая высокой крапивой и репейником. Писатель мог бы позволить себе отдых на пляже в какой-нибудь не заполненной российскими нуворишами стране, но не любил развлечений в одиночку, а на данном отрезке жизни его единственной спутницей была пишущая машинка. Заводить курортный роман ему представлялось бездарной пошлостью. Уж лучше в крапиву!
 Он выбирал специально самые глухие, труднопроходимые заросли, чтобы вокруг все стрекотало, жужжало и квакало – и чтобы ни единого человеческого звука!
 Вчера, уже в машине, Костя сказал:
 – Ее надо подготовить к самому худшему. Боюсь, что твоя подруга уже вдова. Приятная женщина. Очень жаль.
 «Вот как? Что-то не везет Васе с мужиками. А тебе – с бабами. Неужели все вернется на круги своя? Во всяком случае она к этому не стремится. А я?»
 Вопреки прогнозу синоптиков солнце почти не появлялось из-за облаков. Правда, и ветер не тревожил листву. Несмотря на жаркий день, Полежаев чувствовал уже холод земли.


* * *

 – …Сегодня вечером я сделаю экстренное сообщение! – Вася лежала на нем, и они никак не могли отдышаться.
 Он прикоснулся губами к горячему, потному лбу и разжал пальцы, оставив наконец в покое ее твердые, мускулистые ягодицы.
 – А сейчас ты сказать не можешь? Зачем ждать вечера?
 Это было очередное тайное свидание на квартире его знакомого. Они встречались здесь уже почти три года как по расписанию. Ключи были у Василины. Так надежней. К тому же она раньше освобождалась после занятий в институте. Она поступила в педагогический. А до этого их отношения развивались на глазах у всего училища, и как ни пытались они скрыть свою связь – шило в мешке не утаишь. Сначала Антону Борисовичу сделала устное внушение заведующая учебной частью:
 – В пору моего ученичества вашей девице, да и вам тоже, сильно бы не поздоровилось! – Ее очки на этот раз ослепительно сверкнули.
 Полежаев быстро подсчитал в уме, что пора ученичества заведующей приходилась на конец сороковых, и понимающе закивал.
 Однако этим дело не кончилось. Начали устраивать бесконечные проверки и проработки. Настоящая причина такого пристального внимания к учителю литературы никогда не заносилась в протоколы собраний и не высказывалась вслух, но каждому в педколлективе была понятна.
 А вот жена ни о чем не догадывалась. Она не интересовалась его работой. Сидела целыми днями за кульманом в конструкторском бюро своего замшелого НИИ, днями пила там чай и болтала с подружками. От такой кипучей деятельности ее вскоре разнесло, и она совсем перестала напоминать Антону девятиклассницу с толстой косой и с подчеркнуто осиной талией, некогда приведшую его в смятение во время дружеской вечеринки. Женщина должна оставаться девочкой, несмотря на возраст, на солидность положения, на опыт работы за кульманом. От девочки не осталось ничего – появился высококлассный дизайнер. Она была заботливой матерью и все свободное время отдавала дочери. Он по-прежнему считал, что любит жену и дочь, хотя Василина уже полностью завладела его мыслями. К сердцу он ее не подпускал. Так во всяком случае ему казалось.
 Жене он говорил, что ведет четыре раза в неделю факультатив по зарубежной литературе. Она даже обрадовалась новому приработку. Между тем два факультатива он посвящал исключительно своей юной любовнице.
 Однажды Антон чуть сам себя не выдал с головой. Во время занятий у него поднялась температура, и он взял больничный. Это значило, что их с Василиной факультативы отменяются. Уходя из училища, он решил разыскать ее, чтобы предупредить. Их группа дежурила в этот день.
 – Вы плохо выжимаете тряпку! – начал он ломать комедию перед ее подругами и перед случайно проходившими мимо педагогами. – Только грязь размазываете!
 Утопив половую тряпку в ведре, она выпрямилась и с испугом посмотрела на него. Ведь они договорились не подходить друг к другу в училище вне уроков. Она поправила локтевым сгибом непослушную челку и развела в стороны мокрые руки. В такой позе она напоминала трогательного, беззащитного пингвина. У Полежаева почему-то защемило сердце и навернулись слезы. Может, от бессилия, от невозможности что-то менять в этом мире и в собственной судьбе.
 – Я вас хотел попросить, Василина, – резко сменил он тон, – чтобы вы предупредили всех, что завтра двух пар первых пар не будет. И факультативы на этой неделе отменяются. Я заболел.
 Он никак не мог заставить себя повернуться и уйти. Она скосила глаз.
 – Антон Борисович, я готовлюсь в институт, – ухватилась она за соломинку. – Мне нужна ваша помощь.
 – Приходите ко мне завтра домой. Часов в девять. У вас ведь не будет первых двух пар.
 – Хорошо. Я приду! – Даже для усердной абитуриентки она слишком горячо обрадовалась.
 Он только опустил голову, чтобы не показать всем своей счастливой улыбки. Нечаянно наткнулся на ведро. В черной мутной воде полоскались их лица.
 Вечером жена объявила, что у дочери поднялась температура, и она тоже идет на больничный – по уходу.
 Вот тут-то и начались его муки. В девять утра явится Василина, и они столкнутся с женой лицом к лицу. Жена, конечно, сразу все поймет. Здесь много ума не надо. И что дальше?
 Он не думал в те минуты о выборе. Жена и дочь – это святое… Но жалел он лишь о том, что из-за своей тупости навсегда потеряет Василину. Столь дорогую его телу игрушку!
 – Тебя что-то мучает. Я вижу. Говори! – Жена не без глаз. Она видит насквозь. А заподозрив что-то, не упустит, вывернет наизнанку!
 – Я болен, – напомнил Антон.
 – Неправда. Это муки не телесные! У тебя что-то на душе.
 – Вот и не лезь в душу!
 – Ты расстроился, когда узнал, что я не пойду на работу. Ты кого-то ждешь в гости?
 – Возможно, меня придут проведать мои ученики. У них ведь нет первых двух пар.
 – Больше им делать нечего! Разве что какая-нибудь сердобольная соплячка заявится! Ты ее ждешь?
 – Кого?
 – Тебе лучше знать.
 А ведь это был первый звоночек. Он почувствовал тогда, как боится жену. Боится и пресмыкается.
 Всю ночь Антон не сомкнул глаз. Ему было жалко Васю. Уж кто-то, а Маргарита, его жена, сумеет отделать соперницу так, что мало не покажется.
 Он вспомнил, как на первом курсе университета возвращался домой со своей сокурсницей, девушкой скромной и некрасивой. Им было по пути, и они всю дорогу спорили об аккмеистах. В пылу спора он не заметил возле подъезда своего дома Маргариту, тогда еще невесту, и прошел мимо. Сокурсница жила в соседнем доме, и он часто ее провожал.
 Разгневанная Маргарита появилась в самый неподходящий момент, когда он чмокнул дурнушку-сокурсницу в щеку, чтобы восстановить мир. При виде невесты он растерялся.
 – Что же ты нас не познакомишь?
 Антон назвал имя сокурсницы и представил Маргариту. Та в усмешке скривила рот и громко обратилась к жениху:
 – Так вот она какая? А ты говорил – страшная. Зря, между прочим. Абсолютно зря.
 Такой позор запоминается на всю жизнь. Бедная дурнушка потом все годы учебы избегала общения с ним.
 Уже в семь Полежаев был на ногах. Сидел на кухне. Курил. А еще он молился. Просил Бога не сталкивать Маргариту с Василиной. Он сам оборвет греховную связь. Как выйдет с больничного, так и оборвет.
 Время никогда еще не казалось таким тягучим. В восемь проснулась жена и сразу села на телефон – вызывать врача для дочки.
 – Что, не спится? – заглянула она к нему. – Ждешь свою красавицу? Пусть только придет. Я вам устрою.
 – Кто сомневается? – попробовал он заискивающе улыбнуться. Получилось. Чуть не стошнило. – Только никто не придет.
 – Посмотрим.
 Предупредить Василину он никак не мог. Разве что сделать ей знак из окна. Но для этого надо постоянно смотреть в окно, и тогда уж будет совсем понятно, что он кого-то ждет. К тому же Маргарита следит за каждым его шагом. Может быть, выйти в магазин или в аптеку, а там уж дождаться Василину на автобусной остановке?
 – Может, я в магазин схожу? У нас молока нет.
 – Куда ты с температурой? – язвительно напомнила она. – Врач уйдет, тогда я пойду в аптеку и заодно куплю молока.
 Пришлось снова ждать. Последние полчаса он так нервничал, что даже Маргарита за него испугалась.
 – Что ты так переживаешь? Придет и уйдет твоя красавица. Делов-то! Или у тебя с ней серьезно? Говори!
 – Отстань! Никого у меня нет! Это твоя воспаленная фантазия!
 – Что ж руки-то трясутся? Срываешься на крик? Как хоть зовут ее? Теперь-то уж зачем скрывать? Ведь все видно. Неужели ты дошел до такой низости, что связался с малолеткой, своей ученицей? Гнать надо в шею такого учителя! – взвизгнула жена, а потом по-хорошему предложила: – Давай рассказывай, Антон. Тебе же потом лучше будет. Вот увидишь.
 А может, она права? Действительно будет лучше, если отнимут игрушку? Вася – это уже роскошь. Ее сбитое тело с гладкой эластичной кожей так отличается от располневшего, желеобразного тела жены. И все же…
 Только он хотел раскрыть рот, как зазвонил телефон.
 – Не трогай! Это мне звонят! Из училища…
 Бросился к аппарату. Схватил трубку.
 – Да!
 Маргарита стояла рядом, скрестив на груди руки. Ее побледневшие губы нервно вздрагивали.
 – Антон Борисович? – услышал он знакомый, немного высокий для данной ситуации голосок.
 «Ах, какая умница! Решила сначала позвонить! С такой не пропадешь!»
 – Валентина Петровна?! – вскрикнул Полежаев. – Вас плохо слышно!
 – Что-то случилось? Ты не один? – сразу догадалась Василина.
 – Нет. Ничего не надо, Валентина Петровна! (В этот момент жена стала вырывать у него трубку.) Спасибо за беспокойство! До свидания!
 Трубку она у него все-таки вырвала, но свободной рукой он успел нажать на рычаг.
 – Какой же ты подлец!
 Он впервые видел Маргариту в таком гневе.
 – Это всего лишь завуч. – Антон усмехнулся, окончательно успокоившись.
 И в тот же миг его улыбающуюся физиономию сотрясла оглушительная оплеуха.
 – Думаешь, я не слышала, как пищала эта соплячка? Завуч! Валентина Петровна! Так я тебе и поверила!
 Он лег в постель. Щека горела.
 «И поделом. Пора остепениться. Все. Решено. Выхожу с больничного – и гудбай, май лав! А Вася – умница! Молодчина! Подстраховалась. Надо будет закатить прощальный ужин. В последний раз насладиться и завязать…»
 Прощальный ужин получился скучным. Она вела себя отчужденно. Впервые не дала себя раздеть.
 – Знаешь, после этого случая, когда едва не нарвалась на твою жену, я много думала. Ведь я разрушила семью.
 – Неужели? – хлопнул он в ладоши. – Вот так новость! Ты только сейчас это поняла?
 Василина не ответила. Она закрыла ладонями лицо и горько заплакала. Совсем как маленькая. Только этого еще не хватало!
 – Успокойся! – Он тяжело вздохнул, показывая, как неприятно ему происходящее. – Мою семью тебе никогда не разрушить! И никому другому. Я люблю Маргариту. И Дашку люблю – Он произнес это как заклинание, клятву самому себе – чтобы труднее было нарушить ее.
 – Как же я буду без тебя? – сказала она под конец. – Я покончу с собой.
 – Перестань. Время лечит.
 Время их размолвки оказалось недолгим. Недели три он гордился собой. Не у каждого хватит силы воли отказаться от такой девушки. Он видел, как Василина нравится своим ровесникам. Парни так и увиваются вокруг нее. Но угрызениями совести Антон Борисович не мучился.
 Она пришла на один из факультативов по зарубежной литературе. Он рассказывал о норвежском писателе Кнуте Гамсуне. Рассказывал увлеченно. Уж больно незаурядной была личность норвежца. Полежаев принес книгу «Плоды земли» двадцать третьего года издания и поведал длинную историю приобретения данного раритета.
 После лекции Василина осталась в аудитории. Он стоял, окруженный любознательными учениками, и время от времени поглядывал на нее. Она же сидела, потупив взор.
 – Вас тоже интересуют «Плоды земли»? – обратился к ней Антон, когда они остались наедине.
 – Нет, меня интересуют другие плоды.
 – Не понял.
 – Я забеременела, Антон Борисович.
 Он от неожиданности опустился на стул.
 – Только не надо делать такие круглые глаза, Антоша! Я сама боюсь!
 Опомнившись, он предложил:
 – У меня есть знакомый врач…
 – Я не буду делать аборт! Не смей мне это предлагать!
 – Ты хочешь, чтобы я развелся с женой?
 – На этот раз Маргарита одной оплеухой не обойдется! – невесело рассмеялась Василина.
 – Она забьет меня насмерть! – подхватил он.
 Они смеялись, очень долго, потому что нервы окончательно сдали. Потом целовались, и он никак не мог понять, как жил без нее эти три недели.
 – Давай, как тогда! – подмигнул учитель своей добросовестной ученице.
 Они заперли дверь, зашторили окна, погасили свет, и учительский стол заскрипел.
 Тревога оказалась ложной. Он, конечно, заподозрил Васю в лукавстве, но ничего не сказал. Свидания на квартире друга возобновились.
 А с училищем пришлось распрощаться. Антон подал заявление в день последнего экзамена. В тот день они с Василиной демонстративно покинули учреждение, взявшись за руки, наплевав на заведующую учебной частью в раскаленных очках, которая грызла от бессилия шариковую ручку, – ведь некому было доносить и некого было прорабатывать!
 Не только завуч, не только низкий заработок явились причиной его ухода. Главное, он не представлял себя в этом заведении без маленькой девочки с большими черными глазами и белой челкой до бровей.
 Полежаев устроился в кооператив экспедитором. Ему выдали пистолет. Обучили стрельбе.
 Так бывший учитель русской словесности, с табельным «ТТ» в кармане, сопровождал грузы в большие и малые города еще не распавшегося Союза.
 Маргарите не нравились его командировки, но он получал теперь в три раза больше, чем на прежней работе, и она терпела. Деньги – лучший стимулятор взаимотерпимых отношений.
 Зато Василину вполне устраивал новый график их свиданий.
 Он уезжал в командировки на два дня раньше. Жена собирала его в дорогу, пекла пироги. А тем временем любовница уже ждала на «явочной» квартире. Они весело поедали пироги, два дня наслаждались друг другом, а потом наступала очередь Василины снаряжать его в путь…
 Все шло замечательно, пока она не заикнулась об экстренном сообщении. До этого он не видел ее месяц. Василина ездила отдыхать на Иссык-Куль. Она загорела и немного поправилась, отдых пошел ей на пользу.
 Антон набросился на нее, не дав опомниться. Когда она уселась на него верхом, Полежаев успокоился. Лишь когда она намекнула на какую-то тайну, он выпустил из рук ягодицы..
 – А что, собственно, изменится к вечеру?
 – Мы пойдем в кино.
 – В кино? Ты это серьезно? Я целый месяц тебя не видел, а завтра утром мне уезжать!
 – А я хочу в кино! В Киргизии шли только индийские фильмы. Представляешь, какая тоска? Я хочу на «Воров в законе». Они сегодня последний день идут в «Космосе».
 – Раньше ты не была такой капризной, – заметил он.
 Фильм ему не понравился. Он долго брюзжал по этому поводу, когда они шли вдоль набережной к автобусной остановке. Василина не спорила. Встречные фонари выхватывали из темноты ее злорадную улыбку.
 – Посидим в скверике, – предложила она.
 – Может, поедем домой? Я проголодался.
 – Домой ты поедешь один.
 – Вот как? Это и есть твое экстренное сообщение?
 – Только небольшая его часть.
 Они сели на скамейку под фонарем. Антон еще в кинотеатре заподозрил неладное. В ней чувствовалась перемена. Его смущала Васина улыбка. Раньше она так не улыбалась. И он не мог угадать ее настроения – то ли хорошее, то ли плохое.
 – Мне плохо, Антон, – призналась она, словно подслушала его мысли.
 – Почему?
 – Потому что сегодня последний наш вечер.
 – Что ты придумала?
 – Ведь это не могло длиться бесконечно. Согласись! Мне жалко твою жену, твоего ребенка. Я отнимаю у них тебя. А зачем? Кому это надо?
 – Старая песня, Вася. Ты ее уже пела.
 – Значит, сегодня пою в последний раз.
 – Ты меня больше не любишь?
 – Люблю, – без вдохновения произнесла Василина, – но это уже ничего не изменит. Я выхожу замуж.
 Грудь сдавило так, будто на него разом навалилось целое полчище мужиков. Так возникает ревность.
 – И кто же твой жених? – еле выдавил Антон.
 – Мы познакомились на Иссык-Куле.
 – Так я и знал.
 – Его зовут Игорь. Он старше меня на два года. Недавно вернулся из армии. Работает на атомной станции в Удмуртии. Хорошо зарабатывает. Веселый парень. Играет на гитаре.
 – Ты с ним развлекалась?
 – А что же мне было делать? Горевать? Ты со мной не поехал. Перед отъездом Игорь сделал мне предложение. Я ему все рассказала про нас. Это его не смутило.
 – Ты дала согласие?
 – Еще нет. Он приедет завтра познакомиться с моими родителями, а потом я поеду к нему. Может быть, останусь. Наверно, останусь.
 Она обложила его со всех сторон. Антон молчал, Василина расписывала красоты горного озера. Он смотрел в звездное небо и видел, как с дерева на дерево шарахаются летучие мыши.
 – Как же я буду без тебя, Вася?
 – Время лечит.
 У нее оказалась хорошая память…
 Пока шли к остановке, он не проронил ни слова. Пока ждали автобуса, молчали уже вдвоем. Едва вдалеке замаячил светящийся салон автобуса, заговорили быстро, срывающимися голосами.
 – Скажи что-нибудь!
 – Что?
 – Ты меня больше никогда не увидишь! Неужели я совсем ничего для тебя не значу? Поиграл и бросил?
 – По-моему, бросаешь меня ты!
 – Ах, прости! Не доставляю уже удовольствия! Для плотских развлечений придется поискать другую!
 Автобус остановился.
 – Одно твое слово, Антон, миленький, родной, одно только слово! – Ее глаза блестели от слез. Она попыталась броситься ему на грудь, но он отстранился. – Я все могу перевернуть ради одного твоего слова! Я скажу ему завтра, чтобы уматывал в свою говенную Удмуртию!..
 – Желаю счастья!.. Твой автобус…
 – Прощай!
 Она прыгнула на подножку. Дверь захлопнулась.
 На следующий день, уезжая в командировку, он был уверен на все сто, что Вася его опять шантажировала, как тогда – беременностью. И парня этого, Игорька из Удмуртии, она просто выдумала.
 Вернувшись, он нашел ключи от «явочной» квартиры в почтовом ящике.
 Случайно встретил ее подружку, тоже студентку пединститута. Она назвала ему дату свадьбы. Он попросил у нее домашний адрес Василины. Та очень удивлялась, пока записывала его на клочке бумаги.
 Он купил букет белых роз.
 Ему открыла ее мать. Он никогда ее раньше не видел, знал только, что работает где-то в торговле. Вообще он не проявлял особого интереса к Васиным родителям. Мать оказалась довольно крупной женщиной с пленительной улыбкой. Она попросила его подождать в большой комнате, пока Василина принимает душ. Он выбрал мягкий диван.
 – К тебе гость! Поторапливайся!
 – Кто? – услышал он знакомый встревоженный голос.
 – Выйдешь – увидишь сама!
 Мать, конечно, не догадывалась, какую роль в жизни ее дочери играл этот молодой человек с киношным лицом и с букетом белых роз.
 Василина застыла на пороге комнаты в голубом махровом халате, вытирая на ходу волосы.
 – Ты?
 Он не видел еще такой счастливой улыбки. И в тот же миг осознал всю нелепость своего визита.
 – Вот. Пришел тебя поздравить. – И протянул цветы.
 Улыбка исчезла.
 – Стебли надо подрезать. И бросить в воду кусочек сахара, – принялся давать советы Антон.
 – Обойдутся!
 – Значит, решилась? – прошептал он.
 – Да.
 – Где будет свадьба?
 – Там. В Удмуртии. Так что не надейся! Хоть на свадьбе тебя не будет! Надоел!
 – А как же институт?
 – Я перевелась на заочное. Буду приезжать два раза в год на сессию. Но и здесь тебе ничего не перепадет! Я – верная жена!
 – Не сомневаюсь.
 – Мне вообще-то надо одеваться. Мы с мамой идем к портнихе. Забирать свадебное платье.
 – Знаешь, Вася, я никогда тебя не забуду…
 – Я тоже буду помнить вас вечно, Антон Борисович, как самого любимого учителя!
 Уже в прихожей она сунула ему в руку какую-то бумажку.
 – Здесь адрес моей подруги. Если захочешь мне написать, она перешлет.
 – Прощай!
 Выйдя из подъезда, Антон не удержался, оглянулся на ее окно. Василина стояла в голубом халатике, несчастная, раздавленная. Лицо сводили судороги, перешедшие в необузданный рев маленькой девочки. На крик прибежала мать, прижала ее к себе, но Василина вырвалась из объятий. Исчезла.
 Он тоже постарался исчезнуть.
 Как-то проснулся среди ночи. Перелез через спящую жену. Пошел на кухню попить. Заглянул в календарь. И понял, что сейчас у них брачная ночь. Представил, как ее ласкают чужие руки. Грудь сдавило, как в тот раз. Он уже успел привыкнуть к этому недугу, но в ту ночь боль не отпускала. Решил принять душ. Встал под сильную холодную струю. Хотелось орать, но за стеной спала дочь. Орал молча, раскрыв рот, сжав кулаки, раскачиваясь под душем.
 Как-то обнаружил в кармане записку с адресом ее подруги. И кстати. Приближался Васин день рождения. Пошел на почту. Прихватил из дома раритет – Кнут Гамсун, «Плоды земли». Издание двадцать третьего года. Подписал: «В память о факультативах по зарубежной литературе. Твой учитель».


* * *

 Как-то должен был возвращаться из Москвы поездом. Купил билет на красноярский «Енисей», потому что он пять минут стоял в маленьком удмуртском городе. Было пять утра. За окном зимний деревенский пейзаж. Фонари лишь на станции. Дальше тьма. Поезд тронулся…


* * *

 Потом пошли звонки. Безымянные. Похожие на провалы в пропасть. Жену это очень сердило:
 – Опять молчат! Какое-то слишком робкое создание! Явно тебе!
 – Мне тоже не отвечают.
 Теперь у них возникали скандалы по малейшему поводу.
 Как-то звонок разбудил его среди ночи.
 – Алло! Я вас слушаю, – интимно прошептал Антон.
 В ответ кто-то всхлипнул. Еще раз. Он хотел заорать: «Вася! Где ты? Я сейчас примчусь к тебе, только не плачь! Все еще образуется!» Но страх перед Маргаритой уже перерос в болезнь. Он осторожно положил трубку на рычаг.
 Года через два после этого он снова – уже случайно – оказался в красноярском поезде. Теперь он не мучился ради пятиминутной стоянки в удмуртском захолустье. Сразу после Кирова он уснул. И вдруг почувствовал сильный толчок в грудь, и сладенький голос над ухом промурлыкал: «А ведь она уже умерла! Умерла! Так-то вот! Сходил бы на могилку – проведал…»
 За окном – тот же деревенский пейзаж. Маленькая круглая бабенция в огромных сапожищах месила привокзальную грязь.


* * *

 Солнце сегодня так и не показалось. Спина озябла. Земля с каждым днем все холоднее.
 – Она не умерла, слава Богу! – обратился Полежаев к пчелам и шмелям, которым было наплевать на его откровения.
 А ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как они познакомились. Десять лет. Ему всего тридцать пять. Он молод и полон сил. И все же кажется, что минуло столетие. Что все это было не с ним. В какой-то другой, ирреальной жизни.
 Он вздрогнул. По ноге ползла пчела. Смахнул ее на траву и вдруг осознал всю трагедию происходящего. Бедняжка вылетела из улья, чтобы умереть. Крылышки износились от тяжких трудов и больше не служили ей. Она переваливалась с травки на травку в предчувствии долгожданного покоя. Ей, наверно, хотелось умереть на цветке, потому что она несколько раз пыталась подняться по стеблю, но тщетно. Всем нам хочется обставить это дело понарядней.
 «И всего-то она прожила три месяца. Длиной в столетие…»


* * *

 Он позвонил Василине на работу.
 – Ну, как ты?
 – Держусь. Только сегодня в редакции спохватились, что Лени третий день нет. Главный редактор рвет и мечет. Обратился в милицию. Может, хоть теперь пошевелятся эти господа? Ты как? Не разгадал, почему Леня написал твою фамилию на той бумажке?
 После того как Еремин пренебрежительно отнесся к писанине журналиста, Антон и думать забыл о листке с текстом.
 – Не хочешь встретиться? – закинул удочку Полежаев.
 – Ой, Антоша, только не сегодня! Ведь ты наверняка ударишься в воспоминания, а мне сейчас не до этого. И вообще я превратилась в самую обыкновенную бабу, с которой тебе не о чем говорить. Стоит только прикинуть, что Маргарите тогда было двадцать пять, а мне сегодня уже двадцать восемь, – и все станет ясно. Ты любил во мне девочку. Ее больше нет.
 – Главное, поменьше философствуй. Я твою теорию разобью в пух и прах, вот только доберусь до тебя! Может, сходим в «Иллюзион»? Ты раньше любила бегать по киношкам. Обещаю не ударяться в воспоминания.
 – Ты уже в них ударяешься, даже по телефону. Нет, Антоша, сегодня я должна побыть одна.
 – Вася, ты представить себе не можешь, как ты меня осчастливила своим возникновением.
 – Вот этого я и боялась больше всего! Позвони мне завтра.
 «Все правильно. Тоже придумал! Звать ее в „Иллюзион“! Она мне помешает вести расследование. К тому же придется объяснять, что ее дорогой Леня ходил туда в понедельник с какой-то бабой. Что я так пекусь об этом деле? Чувствую перед ней вину? Или хочу доказать Костяну, что он – хреновая ищейка, идет по ложному следу? Или меня задело, что Васин муж дважды упомянул мою фамилию? Черт его знает, но что-то зудит внутри! То ли предчувствие, то ли очередная блажь!»
 Стоило ему войти в кассы кинотеатра, как он тут же сделал открытие. Оказалось, что по понедельникам в девятнадцать ноль-ноль идут исключительно фильмы на французском языке. 25-го шел «Призрак свободы» Луиса Бунюэля. Такой фильм можно смотреть и без перевода. И все же.
 Заглянул в окошко администратора.
 – А фильмы на французском у вас демонстрируются с субтитрами?
 – Если есть субтитры, мы указываем в афише.
 Значит, «Призрак свободы» был без субтитров.
 «Какого лешего! Ведь он ни бельмеса не понял! Подозрительно. Может, его спутница переводила ему на ушко? Она француженка? Вот и газета на кухне, за батареей! Браво, Полежаев! Все как по маслу! Тут даже Костян бессилен со всем своим научным подходом».
 Погруженный в свои мысли, он не заметил, как рядом выстроилась очередь. Шумная толпа, в основном картавая и говорящая в нос, не обращала на него внимания. Антон решил, что для дальнейшего расследования ему все же необходимо попасть в кинотеатр. Но не успел он пристроиться в хвост очереди, как чей-то детский голосок пропел в самое ухо:
 – Вы стои-ите?
 Полежаев обернулся.
 Улыбка так и светилась на милой девичьей мордашке. На вид ей было лет пятнадцать, хотя наверняка больше, судя по проницательности совсем не детского взгляда. Впрочем, кто их разберет, современных девиц. Они становятся взрослыми чуть ли не с пеленок.
 – Да-да, конечно, – поспешил ответить Антон, при этом смущаясь и краснея. Он был сам поражен своей реакцией. Какая-то мелюзга своим невиннейшим вопросом посмела смутить инженера человеческой души, почти классика!
 Он отвернулся, но тот же голосок вновь пропел ему в ухо:
 – Парле ву франсэ?
 Антон сразу же про себя отметил безупречное произношение.
 – Да, говорю, но по-русски у меня получается лучше. – Он взял себя в руки и почувствовал, что уже не краснеет.
 Девица смотрела на него с обожанием. Для бывшего учителя литературы это не было открытием. И все-таки на него давно так никто не смотрел.
 «Может, она читала мои книги?»
 Теперь, во время завязавшейся беседы, он получил возможность без стеснения разглядывать ее. Скрупулезный осмотр доставил ему удовольствие.
 Девушка была с ним одного роста. Правда, туфли на высокой массивной платформе прибавляли ей росту. Рыжие джинсы и салатная футболка с надписью по-французски, в переводе: «Как рыба в воде» соблазнительно обтягивали ее стройную фигуру с едва наметившимися бугорками груди. Тонкие кисти рук все время находились в движении, жестикулировали, иногда только поправляя висящую на плече сумку-рюкзак. Ее кожа имела смугловатый оттенок, и нежность ее чувствовалась на расстоянии, еще до прикосновения к ней. Пышные каштановые волосы обрамляли симпатичную мордашку. Ангельские, широко раскрытые серо-голубые глаза с поволокой. Замысловатые дуги коричневых бровей. Немного вздернутый, с легкой горбинкой нос. Пухлые губы в бледно-коричневой помаде.
 – Вы уже слышали эту банду?
 – Какую банду? – не понял Полежаев.
 – Группу «Модо». Вы разве не на нее берете билет?
 Он даже не посмотрел, что сегодня идет в кинотеатре.
 – Так сегодня здесь концерт? – сильно удивился Антон, и лицо его вытянулось.
 – Какой вы смешной! – рассмеялась она и захлопала в ладоши. – Даже не посмотрели в афишу?
 Это чудо природы с непомерной веселостью потихоньку начинало его раздражать. Бесцеремонные соплячки вряд ли могут нравиться серьезным молодым людям зрелого возраста.
 – Билет, наверно, дорого стоит? – озадачился Полежаев.
 – Наоборот. Цена символическая. Всего две тысячи рублей.
 – Не может быть!
 – Вы – прелесть! – Она снова захлопала в ладоши. Создавалось впечатление, что девушка принимает его за какого-то знаменитого комика. Каждое слово, оброненное Антоном, приводило ее в восторг.
 – Почему так дешево?
 – Потому что здесь все свои.
 Действительно, кроме них, никто не говорит по-русски.
 «Я, наверно, буду лишним в этой компании. Впрочем, я только сделаю свое дело и отчалю. Мне еще повезло, что такой дешевый билет».
 – Только не говорите, что будете здесь лишним! – угадала его мысли веселушка.
 «Вот пристала! Вокруг столько молодых парней!»
 Ну а если серьезно, ему льстило такое повышенное внимание, почти обожание, со стороны девицы, и в фойе кинотеатра они вошли рука об руку. Вернее, он не успел глазом моргнуть, как та повисла у него на руке.
 Когда они приземлились за столиком кафе, Антон понял, что зря радовался дешевизне билета. Концерт ему обойдется куда дороже.
 – Давайте знакомиться, – предложила она, когда Полежаев заказал два кофе с коньяком. – Меня зовут Патрисия. Можно просто – Патя.
 – А фамилия? – поинтересовался он, потому что хотел окончательно убедиться в ее национальности.
 – Ой! Прямо как на допросе! – Опять взрыв хохота. – Патрисия Фабр, если угодно. Знакомая фамилия, не так ли?
 Фамилия показалась не очень знакомой. У писателя вообще была плохая память на фамилии, но Патя сама пришла ему на помощь:
 – Мой предок – известный драматург восемнадцатого века.
 – Кажется, припоминаю. У нас он не очень известен.
 – Ну да. Разве что как жертва якобинской диктатуры. Мой бедненький предок окончил дни свои под гильотиной!
 Уж тут ее смех и вовсе был неуместен. Полежаев давно замечал, что французы слишком легкомысленно относятся к своей революции. Может, так и надо?
 – Вы еще школьница?
 – Нет, слава Богу, отмучилась! Мне на днях исполнилось восемнадцать, – с достоинством произнесла она.
 Пожилая барменша принесла кофе. Антон вспомнил, что хотел показать барменше фотографию Шведенко, но при юной француженке делать это постеснялся. Пусть принимает его за холостого чудака, которому надо убить время.
 – Я слушаю вас, Патрисия, и удивляюсь. Откуда вы так хорошо знаете русский?
 – Русский? Но это мой родной язык. Я родилась в Москве. Здесь много таких, как я, – кивнула она в сторону фойе, все больше заполнявшегося ее соотечественниками. – Мы не совсем французы, но и русскими нас не назовешь. Поэтому любой привет с родины греет душу. Банда «Модо» уже не первый раз приезжает сюда. С ними весело.
 – А со мной, наверно, скучно?
 – Не скажите. Я как увидела тебя, так и обомлела. – Девушка неожиданно перешла на «ты». При этом в ее глазах что-то вспыхнуло, отчего Полежаеву стало не по себе.
 – Обомлели? – растерянно повторил он.
 – Ну да. Тебе никто не говорил, что ты как две капли воды похож на Марселя Пруста?
 Он так совсем не считал. Более того, не находил ничего общего, но подобное сравнение не может не нравиться писателю.
 – А вы тут часто бываете, Патрисия? – перевел Антон разговор на другую тему.
 – Каждый понедельник. Я вообще-то не люблю, когда меня называют Патрисией, – предупредила она. – И потом, что мы все обо мне и обо мне? Хочешь, отгадаю твою профессию?
 «Это нетрудно сделать, моя умница, если ты меня видела в телеящике!»
 – Ты – частный детектив! Правильно?
 – Как ты догадалась? – Он был ошарашен ее проницательностью.
 – Тут нет ничего странного. Просто надо уметь логически рассуждать. Я подумала: зачем человек стоит в очереди за билетом, когда не знает, что там идет? Значит, ему надо просто попасть в кинотеатр. Для чего? Ясное дело – чтобы кого-то выследить.
 – А может, человеку просто скучно и ему все равно, где и как убить время?
 – Ты не похож на такого. В тебе бьется жилка активности, а те, о которых ты говоришь, обычно люди потерянные.
 – Не слишком ли ты наблюдательна для своих лет?
 Она ничего на это не ответила. Прозвенел третий звонок, и они направились в зал.
 Патя не зря называла их бандой. Трое молодых людей и девушка напоминали бродячую труппу комедиантов, каковыми, возможно, и были. Под аккомпанемент гитары и аккордеона они намеревались совершить музыкальное путешествие от Мулен Руж до наших дней. Все это выглядело довольно провинциально и самодеятельно, но при этом в полупустом зале «Иллюзиона» возникла на удивление дружелюбная атмосфера какого-то семейного праздника.
 Солист, похожий на Фернанделя в молодости, без конца одаривал публику своей лошадиной улыбкой. Солистка, немного угловатая девица, подвижная и гибкая, будто сошедшая с картинок Тулуз-Лотрека, мастерски стреляла глазами в самые дальние и темные закоулки зрительного зала. Особенным успехом пользовались их репризы-ссоры, смысл которых Антон не всегда улавливал, потому что артисты переходили на арго. Это было досадно, ведь все вокруг смеялись. Патя просто визжала от удовольствия, а писатель беспомощно улыбался, как улыбается глухой, не желая признаваться в своей глухоте. Аккордеонист, маленький человечек в кепке а-ля Гаврош, после каждого блока песен и реприз молча поднимался со стула, «усаживал» вместо себя аккордеон, доставал из футляра лист ватмана альбомного формата и пришпиливал его к занавесу. Лист был по-детски разрисован цветными карандашами и фломастерами и, видимо, символизировал определенную эпоху в истории французской песни, но уже со второго ряда невозможно было разобрать, какую именно. Однако бессмысленные действия Гавроша тоже вызывали у публики сочувствие и сопровождались аплодисментами.
 Последний участник представления, пышноусый гитарист с вечно хмурым, непроницаемым лицом дрессировщика («С этими хищниками глаз да глаз!»), скорее всего, являлся руководителем, то есть атаманом банды. Он поругивал всех: Фернанделя, солистку, маленького аккордеониста и даже кого-то из публики.
 После одного из номеров пышноусый атаман банды басом объявил:
 – Медам и месье, вы понимаете, что война – дело серьезное, поэтому артистам надо немного перекусить.
 Какой-то странный паренек с фантастической шевелюрой и серьгой в ухе, сложив ладони рупором, крикнул атаману:
 – Эй, усатый! Давай в буфет! Угощаю!
 – У нас тут все по-простому, – шепнула Патя и поинтересовалась: – Ну, как тебе?
 – По-моему, здорово!
 Полежаев не кривил душой. Ему всегда нравилась самодеятельность. Дилетантский душок имеет свой, особенный шарм.
 – В таком случае купи мне банку пива, – распорядилась девушка. – Я тебя здесь подожду.
 Купить банку пива оказалось делом непростым. У стойки бара выстроилась внушительная очередь. Странный паренек с серьгой в ухе действительно угощал артистов, и не просто водичкой, а джином. Осветитель же требовал для себя водки. Барменша налила ему граммов двести «Распутина», и пролетарий присосался к стакану, как младенец. Младенец в бакенбардах.
 Каждому непременно хотелось чокнуться с артистами, и те с удовольствием чокались и охотно вступали в разговор.
 Антон подумал, что у нас даже самодеятельные артисты не позволяют себе столь тесного контакта с публикой. Наши артисты – это особая каста. Эдакие неприкасаемые!
 И еще он подумал, что антракт наверняка затянется, а пиво можно купить за углом, в овощном магазине, и обойдется оно в два раза дешевле.
 Так он и сделал. А вернувшись, не сразу направился в зал, где его случайная знакомая оживленно беседовала с какой-то экстравагантно одетой парочкой.
 Билетерше было никак не меньше ста двадцати. Она сидела возле двери, что-то тщательно пережевывая. На коленях у нее покоился рыжий, изрядно потрепанный котище. А сама она напоминала древнюю сову, у которой очки с двойными линзами съехали на самый кончик клюва.
 Полежаев не очень-то надеялся, что общение с доисторической бабушкой принесет ему успех. И все же решился.
 – Вы не видели этого молодого человека? – сунул он ей под нос фотографию журналиста. – Он был здесь в тот понедельник.
 Старушка не сильно заинтересовалась снимком, только широко раскрыла один глаз и прищурила другой. Куда больше заинтересовался рыжий кот на ее коленях. Он так и вылупился на портрет.
 – Чего не знаю, милый, того не знаю. Много тут ходит вас. Всех не упомнишь.
 Антон не стал больше докучать ни бабке, ни коту.
 Патрисия продолжала болтать со своими экстравагантными приятелями, но писатель застал самый конец беседы и даже не успел толком разглядеть юных французов, потому что в зале погасили свет.
 – Это мои одноклассники, – пояснила она в темноте. – Ты произвел на них впечатление. Я им сказала, что выхожу за тебя замуж.
 – Это еще зачем?
 – Просто так. Для экзотики. – Патя тихо засмеялась, а потом, наклонившись к самому уху Антона, добавила: – А может, я им правду сказала!
 Второе отделение вышло более веселым, чем первое, но менее художественным. Артисты и зрители, подогретые разными напитками, бесновались уже не на шутку.
 Полежаев сообразил, что действие приближается ко второй мировой войне, а значит, скоро опять объявят антракт, потому что «война – дело серьезное». И для барменши вновь наступит горячее времечко.
 – Я выйду ненадолго, – шепнул он Пате.
 – Только не навсегда! – взмолилась девушка.
 «Черт побери! Она, кажется, и в самом деле втрескалась! Подумать только! Так не бывает. А может, бывает? Надо получше к ней приглядеться. Она не дура. И это уже радует».
 Барменша сидела за одним из столиков в пустом кафе и запивала коньяком едкий дым сигареты. Ей явно перевалило за пятьдесят, и она не скрывала своего возраста, не молодилась при помощи пудры и румян, принимала жизнь такой, какая она есть.
 – Можно вам задать вопрос? – обратился к ней писатель.
 – Задавай, если ты не «таймшер», не «гербалайф» и не цыганка.
 – Этого человека вы когда-нибудь видели?
 Она пристально посмотрела на Антона, даже не взглянув на фотографию.
 – Ты что, из ментовки?
 – Нет. Я ищу пропавшего друга.
 – То-то, я смотрю, не похож вроде на мента. Друг, говоришь, пропал? – Она взяла в руки снимок. – Каждый день кто-нибудь пропадает. Черная дыра, а не город! Знакомое лицо. – Она вернула фото. – А где видела – не припомню.
 – Он был здесь в понедельник, на французском сеансе, – подсказал Полежаев. – И скорее всего, не один.
 – С дамой?
 – Вспомнили?
 Она пожала плечами.
 – Его вроде точно помню. Он подходил к стойке, что-то заказывал. А вот даму… нет.
 – Может, видел кто-нибудь из ваших сослуживцев или знакомых?
 – Мои знакомые сюда не ходят, тем более на французские сеансы. Они сидят дома у своих родных ящиков, где им все доступно объяснят и покажут. А из сослуживцев была только старая карга. – Она кивнула на дверь кинозала, но Антон и без того понял, о ком речь.
 – Что ж, спасибо и на этом, – со вздохом произнес он.
 – Выпить не хотите? – неожиданно предложила барменша, исполнившись состраданием. – А то набегут картавые – ничего не останется. Они пьют не хуже нас…
 Пятьдесят граммов коньяка пошли ему на пользу. Мозг заработал импульсивней. А толку-то? Все его зацепки относительно культпохода Васиного мужа в кинотеатр накрылись вроде бы… Барменша на прощанье подсказала:
 – Спросите у французов, если умеете по-ихнему.
 Это была идея. К тому же Патя не пропускает ни одного понедельника.
 Как только объявили очередной антракт, они вышли на свежий воздух. Патрисия затянулась «Голуазом», а Полежаев все никак не решался приступить к «допросу». Но девушка сама его выручила:
 – Ты выследил, кого искал?
 – Я никого не искал. Впрочем, если по правде, то я ищу одного человека.
 – Здесь? Твой человек француз?
 – Нет. Он журналист.
 Вышло как-то глупо. Сразу припомнился деятель, который вместо национальности своего папы называл его профессию.
 – Он хорошо знает язык?
 – Нет. Он был здесь в понедельник на последнем сеансе. И больше его никто не видел. Вот его фотография.
 – О-ля-ля! – снова не к месту захохотала она. – Я, кажется, смогу тебе помочь! – Девушка стала обмахиваться фотокарточкой, как веером.
 – Ты его видела? – возопил Полежаев.
 – Напрасно так горячишься. Твой друг просто-напросто загулял!
 – По-моему, ты ошибаешься.
 – А по-моему, нет. Он был здесь в понедельник в компании с одной интересной дамой. Такая не скоро выпустит из своих объятий.
 – Ты ее знаешь? Она – из ваших?
 – И да, и нет.
 – Как это понимать?
 – Наполовину француженка. Училась в русской школе. Подрабатывает переводчицей.
 – Красивая?
 Она хмыкнула и недовольно скривилась.
 – Извини, – спохватился Антон.
 – Нечего извиняться. Баба потрясная! Так, кажется, у вас принято говорить?
 – Лично у меня не принято.
 – В общем, Констанция не прочь заманить к себе мужика на недельку-другую, чтобы выжать из него все денежки.
 – Это не тот случай, Патя. У моего друга было напряженно с деньгами.
 – Тогда не знаю. – Ей, казалось, надоел этот разговор.
 – У тебя есть адрес Констанции? – напрямик спросил Полежаев. Он понимал, что эта малютка с рюкзачком на плече, сама напросившаяся в подружки и даже в невесты, теперь была его единственной зацепкой. И он не собирался так просто от нее отцепиться.
 – Адреса нет, но я могу узнать. Тебе надо? Ты поедешь к ней?
 Она спросила с такой мукой в голосе, что со стороны это выглядело как семейная драма.
 – Я поеду, – честно признался Антон.
 – Тогда поедем вместе, – запросто решила она. – Подожди меня тут. Я мигом.
 И она пестрой бабочкой снова впорхнула в массивные дубовые двери кинотеатра.




 ГЛАВА ТРЕТЬЯ




Тот же день

 Еремин с самого утра тщательно изучал публикации Шведенко. Он был немного разочарован. Ждал от них большего. Все носило сенсационный характер, но грешило кляузностью и бездоказательностью.
 – Я не стал бы пачкаться на месте этих ребят, которые подложили ему взрывчатку в автомобиль!
 Его в основном интересовали материалы, опубликованные в январе-феврале этого года, то есть перед покушением. Заинтересовала довольно подробно изложенная журналистом информация об одной молодежной группировке, не подчиняющейся старым воровским законам.
 – Эти могли обидеться, – заключил следователь. – Молокососы, как правило, обидчивы. И к тому же злопамятны.
 Он решил, что ему не помешает встретиться с кем-нибудь из этих недоумков.
 Позвонил диспетчеру, который соединял его с осведомителем.
 Тот перезвонил примерно через час и назначил свидание в антикварном магазине на Малой Никитской.
 Еремин оставил свою «шкоду» неподалеку от испанского посольства и прошелся до магазина пешком.
 Человек в джинсовой жилетке поверх широкой клетчатой рубахи согнулся в три погибели над старинным комодом из красного дерева. Еремин узнал человека сразу по тщательно выскобленному затылку.
 – Тонкая работа. Что правда, то правда, – немного задумчиво, как бы прицениваясь, произнес Константин. – Сколько стоит? – поинтересовался он у продавца, парня в строгом костюме, значительного и важного, как мебель, которой торговал.
 Парень назвал восьмизначную цифру. Еремин покачал головой. Человек в джинсовой жилетке разогнулся и, не взглянув на сыщика, направился к выходу.
 Это можно было понимать по-разному. Или осведомитель почувствовал за собой слежку, или просто хотел увести Константина в более укромное место.
 Еремин видел, как тот повернул в сторону площади Восстания. Через пару минут он тоже покинул «магазин не для бедных».
 Человек в жилетке прогуливался, демонстрируя полнейшее спокойствие. Еремин перешел на другую сторону улицы. Так легче вести наблюдение.
 Тот неожиданно шмыгнул во двор. Константин замедлил шаг, внимательно изучая обстановку…
 – К чему такие предосторожности? – говорил он человеку в жилетке через двадцать минут, сидя на скамейке во дворе, в тени раскидистого клена.
 У того все лицо было в движении: ходили по скулам желваки, прыгал кадык от частого глотания слюны, бегали под кустистыми бровями черные глазки.
 – Хорошо вам говорить. А за мной уже третий день кто-то ходит.
 – А машина?
 – В ремонте.
 Еремина мало интересовали проблемы шестерки. Он не для того назначил ему встречу, чтобы вдаваться в подробности его существования. Существуешь – и слава Богу. А нет тебя – найдем другого. Следователь никогда не испытывал жалости к своим клиентам. Правда, и клиентура у него была специфическая. Он всегда помнил, что жертва и преступник в любую минуту могут поменяться ролями, и смотрел чаще всего на жертву с цинизмом.
 – Ты слышал что-нибудь о журналисте Шведенко? – взял он в оборот осведомителя.
 – Только то, что есть такой журн и что есть у него царапалки. Больше ничего. Я вообще журнами не интересуюсь.
 – А они тобой? – усмехнулся Еремин.
 Человек в жилетке насупился, как снегирь на морозе.
 – Ладно, не обижайся, – похлопал его по колену следователь. – Этот Шведенко на днях исчез. Похоже, его убили. Я полистал сегодня газеты. Понимаешь, о чем я? Он, конечно, многих пытался достать своими, как ты выразился, царапками, да только не очень-то у него получалось. Он наезжал и на твою братву, и на чеченцев с азербайджанцами, но все это слишком мелко, чтобы им мстить. Единственно кого он по-хорошему зацепил, это малыши. И они отреагировали должным образом. Подложили ему в машину взрывчатку. Это было в феврале. Шведенко отделался легким ушибом. С тех пор он остепенился. Но прекратилась ли охота на него? Короче, мне нужно встретиться с кем-нибудь из малышей.
 – Легко сказать! Эти суки никого к себе не подпускают!
 – Подумай хорошенько. А я пока закурю.
 Он знал, что поставит осведомителя в затруднительное положение, но никак не думал, что тот так горячо примется его отговаривать.
 – Вряд ли это малыши. Они все делают открыто. У них задача – утвердиться…
 – Я не нуждаюсь в твоих комментариях!
 – Но это может стоить мне жизни! Если братва узнает, что я вхож к малышам! О чем угодно просите, только не об этом!
 – Если ты не сделаешь этого для меня, то братва получит о тебе более интересные сведения.
 Еремин заранее приготовился к шантажу, хотя и презирал подобные методы. Но слишком уж безнадежной была ситуация.
 – Когда вы хотите встретиться? – опустив голову, пробурчал человек в жилетке.
 – Сегодня.
 – Это невозможно…
 Он обхватил голову руками, безжалостно вцепившись в жидкие волосы.
 Еремин только усмехнулся, сочтя позу осведомителя излишне трагической.


* * *

 Авторитет малышей забил стрелку в половине восьмого в одном из центральных ресторанов города. Об этом следователю сообщил сладкий девичий голосок. Еремин даже поначалу растерялся от этого сообщения. Однако успел задать вопрос:
 – Как мне его узнать?
 – Не волнуйтесь. Вас проводят. – Она была чрезвычайно предупредительна и на прощанье прощебетала: – Чао!
 После утреннего разговора с осведомителем Константин сомневался в успехе задуманного. Вообще-то Еремин не очень болел за это дело. В финансовую стабильность своего друга-писателя он не верил. К журналисту особой симпатии не испытывал. Правда, жена журналиста ему понравилась. Толковая женщина и недурна собой. Надо подготовить ее к тяжелому удару. Как-то смягчить его. Ему вчера показалось, что надежда в этой хрупкой женщине уже не теплится. И все-таки человек всегда надеется до последнего. И правильно делает. И Константину здорово запали в душу слова Василины, оброненные на прощанье. «Теперь я верю, – сказала она Полежаеву, – что герой твоих романов – не выдумка». Что ж, придется оправдывать доверие. Хотя дело почти тупиковое. Он уверен на все сто, что журналист мертв. Если убийство заказала мафия, то до правосудия вряд ли дойдет. Тогда его задача – отыскать труп, чтобы захоронить его по-христиански.
 – Хорош за упокой! – сказал он себе. – Пора подумать о приятном!
 Писатель, сам того не подозревая, преподнес вчера следователю царский подарок, найдя эту французскую газетенку! Кто бы мог подумать, что гувернантка Оля не только жива, да еще и нанимается снова в гувернантки! Теперь она хорошенько подумает, прежде чем устраиваться в дом к новому русскому.
 Ему не терпелось позвонить ей уже вчера, хоть он и вернулся домой во втором часу ночи. По правде говоря, думая об этой мимолетной девице, «железный Еремин» давал сбой. Он редко на кого-то западал, но уж если случилось с ним такое несчастье, то девице суждено было надолго оставаться в заточении в его железном сердце. Гувернантка Оля провела там целых два месяца, и пора бы ей уже на свободу, да вот удружил Антон Борисович!
 Рука потянулась к аппарату, и указательный палец утонул в омуте первой же цифры.
 – Ее, наверно, нет дома, – оправдывался перед собой застенчивый детектив. – Газета была не вчерашняя. Она уже получила работу и возится сейчас с каким-нибудь малышом.
 Сразу в памяти возник загородный дом Грызунова. Страшная детская с задушенным в постели мальчиком. Гостиная с антикварной мебелью.
 Подумалось: «Не в том ли магазине отоваривается Сергей Анатольевич, где я рассматривал сегодня комод?»
 Все это были уловки, попытки запутать самого себя. Нет, по ночам ему не снились задушенные мальчики. Но нераскрытое дело иногда начинало как бы вертеться в голове по новому кругу, занозить душу.
 – Пусть из меня никудышный любовник, но свои профессиональные обязанности я знаю назубок!
 Он бодро набрал пять цифр, а на шестой как-то сник.
 – Позвоню после ресторана. Будет еще не поздно.
 Презирал себя за малодушие, но ничего не мог поделать. Выпил на дорожку чаю и пожелал себе удачи.
 К ресторану подъехал минута в минуту. Молоденький швейцар с подвешенной к лицу улыбкой расшаркался перед ним. Метрдотель провел через полупустой зал и усадил за столик для двоих.
 «Неужели знают меня в лицо? А чему я удивляюсь? У них своя контрразведка. Имеются досье. Это у солидных. И у малышей? Вот так новости! Будем знать теперь».
 Чтобы не ударить лицом в грязь, он заказал телятину в винном соусе, а из напитков – минералку («У чекиста должна быть холодная голова!»). Заранее прикинул, что финансы позволяют ему даже оставить чаевые официанту.
 Еремин нервничал. На часах без двадцати восемь, а он до сих пор в одиночестве пьет минералку.
 «Эти господа обычно не опаздывают. Уж не перепутал ли я заведеньице? А может, ихняя девка чего-то напортачила?»
 Метрдотель, наверняка умевший читать по глазам, приблизился к его столику и ласково предупредил:
 – Не волнуйтесь. Шеф будет с минуты на минуту.
 Еремин приступил к телятине.
 Шеф оказался невысоким юнцом в смокинге, с красивым, интеллигентным, немного даже девичьим лицом. И при этом – баки под Элвиса Пресли на смуглых щеках. Еремин в душе позавидовал его средиземноморскому загару.
 – Извините, что заставил вас ждать. Срочные дела.
 Он заказал официанту что-то из омара, скорее всего, для поддержания компании, и тоже обошелся без спиртного.
 Пока юный авторитет делал заказ, Константин внимательно разглядывал его тонкие аристократические пальцы с единственным перстнем (золото, сапфир, бриллианты) и диву дался, какими редкими птицами пополняется фауна нашего преступного мира.
 – Если честно, то меня удивило, что вы ищете встречи с нами, – начал парень.
 – С вами предпочитают не встречаться? – улыбнулся ему Константин.
 – Нас не любят, – подтвердил тот.
 – Для меня это не имеет значения.
 – Вот поэтому мы и сидим за одним столиком. Лично мне импонирует, что вы не делаете различия между славянами и не славянами.
 Еремин только после этого панегирика в свой адрес заметил, что у парня совершенно не славянское лицо, несмотря на небесно-голубые очи.
 – Немногим удается так спокойно лавировать на лезвии бритвы, – продолжал сыпать комплиментами тот.
 – Спасибо за теплые слова, – отделался банальной фразой следователь и с ухмылкой добавил: – Думаю, что вы преувеличиваете мою роль в истории. В энциклопедию я не попаду.
 – Зато про вас пишут детективные романы.
 – А вы неплохо подготовились к нашей встрече, хотя времени у вас было немного.
 – Все объясняется очень просто. Наши желания совпали.
 Этот юнец обескураживал Еремина каждой своей фразой.
 – Вы хотите сказать, что собирались встретиться со мной?
 – Да. У меня есть к вам дело, – признался авторитет, – но сначала поговорим о ваших делах.
 Следователь не заставил себя долю ждать и рассказал о журналисте.
 – Пресса тоже нас не балует любовью, – усмехнулся парень, – но мы не ропщем. Мы не трогаем журналистов. Слишком мелкая рыбешка. Если кто и заслуживает справедливой кары, так это редакторы «желтой» прессы.
 – И февральский взрыв в машине Шведенко тоже не ваша работа?
 – Боже упаси! Больше нам делать нечего, как кидаться с терактами на бедных борзописцев!
 Еремин не верил ему. «Послушать этого красавца, так они только и занимаются отращиванием баков и уходом за ногтями!»
 – Неужели к нам ведут какие-то нити? – несколько манерно, размахивая кусочком омара на вилке, удивленно воскликнул юнец.
 И он был прав. Нити никуда не вели. Разве что в кинотеатр «Иллюзион»?
 – К тому же вы говорите, что журналиста похитили. Это вообще не в наших правилах. Похищают невест на Кавказе. Из вашего рассказа я заключил, что Шведенко – не женщина. Значит, кавказская версия отпадает.
 Он издевался. Не злобно, но издевался со вкусом. Еремин ругал себя последними словами за то, что придумал эту встречу. Ведь дураку было понятно, что малыши не имеют ничего общего с теми старыми мафиозными кланами, которые могут признаться в том или ином преступлении, так сказать, взять на себя ответственность.
 – Вас, наверно, нанял редактор газеты?
 – Нет.
 – Кому еще есть дело до журналиста?
 – Это коммерческая тайна.
 – Понятно. Мой вам совет – оставьте эту безнадегу. Журналисты редко возвращаются с того света. А судя по вашему рассказу – ваш именно там. Сколько вам платят в день за работу?
 – Двести.
 – Я заплачу в два раза больше, если возьметесь за мое дело.
 Еремин не любил такие разговоры, когда лезут с советами, тем более сопляки, но набухающие почки волшебного дерева, грозившие в будущем превратиться в болезненную зелень долларовых купюр, не дали вырваться грубым словам. Он лишь изобразил на лице неподкупность и налег на телятину.
 Собеседник по-мхатовски выдержал паузу, во время которой разглядывал немногочисленных посетителей, и, улыбнувшись неожиданно оголодавшему Еремину, сказал:
 – У меня тоже просыпается зверский аппетит, когда я нервничаю. Так вы согласны мне помочь?
 Этот вопрос внес существенные коррективы в сумятицу мыслей следователя. Он рисковал потерять с таким трудом завоеванный в преступном мире авторитет (а прознают непременно), если согласится поработать на малышей – на дерзкую, непокорную группировку, которая у всех стоит поперек горла. Молодой человек в смокинге не мог этого не понимать и не случайно поэтому выделил слово «мне», намекая на личную просьбу.
 – Лично вам? – на всякий случай уточнил Константин.
 – Я начинаю сомневаться в вашей профессиональной хватке, – ухмыльнулся тот. – Вам предлагают выгодное дело, а вы воротите нос, как от тухлого яйца!
 «Еще какое тухлое!» – клокотало все внутри, но «железный Еремин» вновь сдержал эмоции.
 – Я вас слушаю, – как ни в чем не бывало ответил он, промокнув салфеткой рот.
 – Хорошо. Я не получил от вас стопроцентного согласия. Не ждите от меня подробностей. Выслушайте все, как анекдот или фаблио из какого-нибудь там Боккаччо.
 «А юнец-то вполне грамотный!» – отметил про себя детектив.
 – Так вот, – начал молодой человек, интеллигентно покашляв в кулачок, чтобы привлечь внимание собеседника. – Некий гражданин пристрастился к собиранию всяких безделушек. Открыл для себя прекрасное. Надо сказать, что безделушки эти стоили недешево и доставались гражданину с великими трудностями. Из-за одной такой вещицы ему пришлось здорово попотеть. Он провел несколько месяцев за границей, просрочив визу. Гонялся за безделушкой, а полиция гонялась за ним. В конце концов его вытурили из страны, но уехал он не с пустыми руками. Собранная гражданином коллекция была уникальна тем, что предметы, представленные в ней, принадлежали одной эпохе и одной стране. Наш герой просто заболел этой эпохой. Другого слова не подберешь. Но это было не единственное его увлечение. Он водил в свой дом много друзей и подруг. Одним словом, общительный малый. Обаяшка! Коллекцию он дома не держал. И никто из его друзей и подруг не догадывался о ее существовании. А фанатичное увлечение той эпохой все объясняли непомерной тягой гражданина к знаниям и любовью к истории. Вы хотите спросить, где же он прятал свои безделушки? В самой обыкновенной квартире в одном из пригородов Москвы. Там жила его старенькая бабушка. И вот однажды соседи бабушки позвонили нашему гражданину в Москву и сказали, что бабушка подозрительно давно не выходит из дома и не отвечает на звонки. Он сел в машину и помчался в пригород. Открыл дверь своим ключом. Бабушка не встретила внука, она неподвижно лежала в постели. Старушка умерла без чьей-либо помощи. Это установила экспертиза. И коллекция, к великой радости гражданина, оказалась на месте. Только он не сразу обнаружил (так как бы занят похоронами), что в ней чего-то не хватает. А не было как раз той самой вещицы, из-за которой он в свое время нарушил визовый режим одного солидного государства. Он не знал, что и думать, ведь ни одна живая душа, кроме бабушки (царство ей небесное!), не знала о существовании коллекции, а о существовании пригородной бабушки – очень ограниченный круг людей. Только самые близкие. Наш герой оказался в затруднительном положении…
 Молодой человек прервал свой рассказ, чтобы закурить. Он долго в задумчивости выуживал из пачки сигарету, сверкая сапфирно-бриллиантовым перстнем так, что Еремин успел его хорошо рассмотреть. В золотом обрамлении красовался причудливо выгравированный орнамент: листки плюща, змеи, скрещенные стрелы.
 «Не из той ли коллекции эта безделушка?» – спросил себя следователь.
 – Вы, конечно, понимаете, – продолжал тот, – что выводить кого-то на чистую воду он не мог. Ему задали бы много нежелательных вопросов. Парень совершенно растерялся и не знает, как тут быть. Вот такой вот анекдотец.
 Струи дыма не скрыли его напряжения от опытного сыщика.
 – Надо полагать, что ваш герой не обратился сразу в милицию, потому что приобретал безделушки незаконным путем?
 Собеседник был явно застигнут врасплох его вопросом.
 – В общем-то гражданин не из числа законопослушных, – улыбнулся он куда-то в сторону, не выдержав холодного прищура следователя.
 – Когда умерла бабушка?
 – Неделю назад.
 – У кого еще были ключи от квартиры?
 – Ни у кого, только у нее и у меня. – Он вздрогнул, проговорившись, но тут же махнул рукой. И так все уже было ясно.
 – А ключи от той подмосковной квартиры вы храните отдельно или в общей связке?
 – Так вы согласны взяться за это дело? – ответил вопросом на вопрос молодой человек в смокинге.
 Это уже было излишне: ведь дураку понятно, что следователь рисковал не доехать сегодня до дома после посвящения в тайну.
 – Почему вы решили довериться мне?
 – Всю неделю я лихорадочно наводил справки. Сами понимаете, меня интересовали только лица, занимающиеся частным сыском. У вас безукоризненная репутация. И все-таки я медлил. Сомневался. Но случай все решил за меня. Сегодня утром я узнал, что вы ищете встречи с кем-нибудь из нашей группировки. Если честно, никто не собирался с вами встречаться. Моя инициатива удивила многих.
 – Толку-то от вашей инициативы! С журналистом вы не помогли, только геморроя добавили!
 – Не всякий геморрой так хорошо оплачивается, – напомнил парень.
 Еремин потер пальцами виски – пусть видит, что голова у него перегружена разного рода проблемами.
 – Давно я не занимался кражами, – с усмешкой признался он, – в основном мне доверяют «мокрые» дела. Ну что ж, начнем с традиционного. Надо бы посмотреть вашу подмосковную квартиру.
 – Вас устраивает завтра в десять утра?
 – Вполне.
 – Я вас буду ждать на Красной Пресне. Ночной клуб «Арлекино» знаете? Спросите меня на клубной автостоянке.
 И он протянул Константину свою визитную карточку с двуглавым серебряным орлом.


* * *

 Пришлось пожертвовать третьим отделением. Банда «Модо», не на шутку подогретая напитками из бара, наверно, вдоволь поиздевалась над Жаком Брелем и Адамо, над Джо Дассеном и Клодом Франсуа, но писатель этого уже не услышал.
 Тоненькая девочка на массивных платформах, с рюкзачком на плече неведомым зверьком вынырнула из тяжелых дверей кинотеатра.
 – Я узнала! – крикнула она с порога Полежаеву. – Это не так уж далеко. В Кузьминках. Но предупреждаю: мы можем попасть в смешную ситуацию.
 – Думаю, что будет не до смеха.
 Антон помнил, каким мрачным было лицо Еремина, когда тот сообщил ему результаты экспертизы после осмотра квартиры Шведенко.
 – Тогда едем! – решительно заявила Патрисия. Похоже, ее приводило в восторг все, что исходило от Полежаева.
 Он ринулся в сторону Таганки.
 – Ты куда? – засмеялась она.
 – На метро.
 – Боже мой! – воздела она по-театральному руки к небу, а потом, ни слова не говоря, взяла его за мизинец и потащила к машинам, припаркованным возле кинотеатра.
 Писатель не поверил своим глазам. Эта пигалица, эта шмакодявка направилась к шикарному, черному с розовым джипу «вранглер», стоявшему у самой дороги. Такие агрегаты под старину, отполированные до зеркального блеска, всегда поднимали ему настроение и ни в коем случае не возбуждали зависти. Он прекрасно понимал, что за такую игрушку надо отбывать каторгу, то есть несколько лет заниматься самоистязанием, немилосердно трудясь за пишущей машинкой. Теперь же Антон почувствовал, как все в нем протестует.
 «Что такого сделала, выдумала, изобрела эта французская девчонка? Откуда привалило вдруг счастье? Не угнала же она ее, в самом деле?»
 – Алло! Ты едешь или передумал?
 Он как во сне опустился на мягкое сиденье и хлопнул дверцей.
 – Ты плохо закрыл, – заметила она, выезжая на дорогу, – и пристегни ремень. Да что с тобой? Словно проглотил таракана!
 – Не могу прийти в себя от твоей тачки, – честно признался Полежаев.
 – Не бери в голову, – посоветовала Патя, – главное, приди в себя, когда мы ворвемся к этим голубчикам. Представляю, как нам обрадуется Констанция! Твой друг женат?
 Он утвердительно кивнул.
 – Так я и думала! И ты его разыскиваешь по поручению жены?
 «А ведь она почти угадала! Неплохо кумекает для своих лет!»
 – Ты, наверно, учишься на психолога?
 – Нигде я не учусь! – гордо ответила она.
 – Тебя содержат родители?
 – Для тебя это важно?
 – Ты, кажется, собиралась за меня замуж? – «к месту» вспомнил Антон.
 – О-ля-ля! По-моему, ты не очень горел ответным чувством, пока не сел в мой джипчик!
 – Я и сейчас не особо горю! – фыркнул Полежаев.
 – Посмотрим, – самоуверенно подмигнула она.
 «Она это серьезно? Так не бывает. Неужели не видит, что я староват для нее, да и бедноват? Восемнадцатилетняя девочка – это мы уже проходили! Ничего путного из этого не получается. У нее, видите ли, первая любовь, а потом она забудет, как тебя звали! Интересно, знает она, кто я такой, или нет?..»
 – Как же так, Патя? Ты готова выскочить замуж за первого встречного после двух часов знакомства, не установив даже личность своего нового приятеля? А может, я бандит с большой дороги?
 – Не смеши меня – я за рулем! Если хочешь знать, это любовь с первого взгляда. Джульетта тоже сразу не поняла, в кого втрескалась!
 – Там все кончилось печально, – со вздохом напомнил Антон и не мог не признать очевидного факта – девочка здорово согрела ему душу своим немного грубоватым признанием.
 Он посмотрел на нее по-новому.
 «А хороша! Даже очень хороша! С такой, наверно, одно удовольствие барахтаться в постели! Гладкая смуглая кожа, острые грудки, грациозно откинутая попка. Даже за рулем не теряет своей балетной осанки! Что тебе еще, дураку, надо? Бери, пока дают! Ведь такие лапушки всегда были твоей слабостью!»
 – Значит, поступим так, – сказала Патрисия, остановив машину. – Ты пойдешь туда один. Мне не очень-то охота светиться перед этой гнилой переводчицей. Заарканила женатого мужика – пусть сама выкручивается! Я подожду тебя в машине.
 – Идет. Только дай мне адрес.
 Она протянула смятый клочок бумаги, исписанный неровным детским почерком.
 Она даже машину предусмотрительно остановила не во дворе, а на проезжей части. Ведь ее «вранглер» сразу бросался в глаза. Даже если та, другая, и не помнила Патю в лицо (но такую яркую внешность трудно не запомнить!), то, во всяком случае, джип сохранился в памяти навечно.
 Констанция жила на третьем этаже девятиэтажного панельного дома.
 «Интересно, это ее квартира или съемная?» Любопытство бывшего лимитчика время от времени давало себя знать.
 Он позвонил смело, порывисто, как будто явилось запоздавшее Возмездие, но вместо ожидаемого набата звонок пролялякал сладенькую, когда-то намертво прилипшую к ушам ламбаду. Никто не открыл. Ламбада заиграла на «бис». Антон прислушался. Судя по всему, Констанция грешила часто, и он мог застать ее врасплох. Была нужда бросаться открывать сломя голову дверь, прикрывая на ходу голый зад, когда никого не ждешь в гости!
 И в третий раз латиноамериканские позывные остались невостребованными.
 «Не может человеку так долго везти в течение одного дня!» Уж так устроены писатели. Любая неудача заставляет их философствовать.
 Опустив голову, Антон стал спускаться вниз, не воспользовавшись услугами лифта. Это был тот самый случай, когда прогресс бессилен.
 «Удивительно! Почему я так расстроен? Потому что мне не открыли? Да, это всегда неприятно, когда тебе не открывают. Но если там никого нет? Не было ни звука. Ну и что? Чувство такое, что мне не открыли. И наплевать!»
 Так, споря сам с собой, он добрел до лестничной площадки, между вторым и первым этажами. От цветовой несовместимости грязно-бурых стен и свежевыкрашенных серебристых почтовых ящиков на душе стало еще муторней. «Стоп! Это, кажется, идея!» Он нащупал глазами нужный ящик и с удовлетворением отметил, что на нем не висит замок.
 «Что там может быть? Письмо, открытка, извещение, счет за телефон? Все сгодится. Но как же я посмею? В чужой ящик. В чужую жизнь. Эх, гнилушка ты, гнилушка, Полежаев! А разве ты не занимаешься тем же самым изо дня в день, когда сидишь за пишущей машинкой? Не дрейфь, паря! Значит, пришло время вскрывать ящики!»
 С какой-то неподдельной решимостью он рванул на себя дверку почтового ящика.
 Внутри была пустота. Ничего из предполагаемого там не было.
 Он пошарил по дну ящика рукой – и вытащил на свет Божий связку ключей. То, что это ключи от квартиры с ламбадой, сомнений у него не вызвало.
 «Вот тебе и ребус! Как это понимать прикажете? Девчонка снимала квартиру и срочно съехала, оставив хозяевам ключи. Теперь что? Пойти посоветоваться с Джульеттой? Глупо. Не надо быть таким размазней! Что бы сделал на моем месте Еремин? Он бы не размышлял долго. Пришло время вскрывать чужие квартиры? Ловко! Так можно дойти черт знает до чего! Ох уж мне эти интеллигентские терзания!»
 Полежаев крепко сжал в кулаке связку ключей и опрометью бросился наверх.
 Он решил обойтись без контрольного звонка, ведь и дураку понятно, что девчонка смылась, а латиноамериканская мура не наводила на приятные воспоминания: дочка любила танцевать ламбаду…
 Верхний замок открылся легко, будто его специально смазали для такого случая.
 …Гибкую голубую пластинку дочка вырезала из журнала «Кругозор». Был такой бестселлер, нашпигованный модными песенками. Она закрывалась у себя в комнате и могла целый день разрабатывать тазобедренные суставы. Он свирепствовал по этому поводу. Строгим был отцом…
 С нижним замком пришлось повозиться, пока не сообразил, что надо нажать всем корпусом на дверь.
 По количеству ключей Антон догадался, что в квартире две двери. Однако вторая оказалась не запертой, и он беспрепятственно вошел в прихожую.
 Включил свет. Увидел себя в зеркале – взъерошенного, напуганного.
 Сюрприз его ждал в прихожей. На полу стояли туфли на высоком каблуке. На вешалке висел дамский плащ.
 Первой мыслью было: бежать! Версия с исчезнувшей квартиранткой летела к чертям! Никто и не думал исчезать! Зачем же тогда ключи в почтовом ящике?
 «Может, у нее была договоренность с кем-то? Не исключено – с любовником, и он сейчас стоит дурак дураком перед пустым ящиком, а я здесь, на его месте. А где же она? Раз оставила ключи, значит, придет не скоро. А туфли? Не одна же у нее пара, в конце-то концов!»
 Мысли бурлили в голове, а он не двигался с места. Антон не знал, как ему поступить теперь: в любую минуту его могут обнаружить и принять за вора.
 Но сомнения рассеялись сами собой, когда скрипнула дверь ближней комнаты. Он вздрогнул и почувствовал, как по спине прошелся холодок непонятного происхождения: то ли повеяло ужасом, то ли сквозняк.
 Конечно, сквозняк. На кухне было настежь распахнуто окно. Он почему-то заглянул сначала на кухню, а не в приоткрытую на треть дверь комнаты. Что-то внутри отвращало от неминуемого, нашептывало: «Не смотри туда! Не надо!»
 Полежаев медленно, как во сне, переместил взгляд в амбразуре дверною проема. В комнате было темно, но свет из прихожей отчетливо выхватывал кусок кресла, голые женские ноги и пальцы руки, отчаянно впившиеся в деревянный подлокотник.
 Он заставил себя толкнуть дверь, нащупать выключатель.
 Девушка сидела лицом к окну, занавешенному ажурным тюлем. Черные волосы мелкими кудряшками струились по обнаженным плечам. Из одежды на ней были только белые шелковые трусики.
 Антон подумал, что такая могла бы украсить любой порнографический журнал… Он даже разозлился на себя за кощунственные мысли.
 Ее глаза выкатились из орбит, а лиловый язык вываливался изо рта. Казалось, она кого-то дразнит там, за окном. На тонкой шее покойницы отчетливо выделялся след от удавки, а грудь украшало серебряное распятие с Христом.
 – Эй! – услышал он у себя за спиной – и встрепенулся, как напуганная птица.
 В прихожей стояла Патрисия в своей пестрой нелепости, с трогательным рюкзачком на плече.
 «Как хорошо, что ты пришла!» – чуть не вырвалось у него, но девчонка изобразила на своем лице ревность.
 – Чем вы тут занимаетесь?
 Он понял, что ей видны только голые ноги покойницы и о главном она не догадывается.
 – Твоя знакомая мертва, – выдавил Антон. Ему было трудно говорить от волнения, и он не стал ничего объяснять.
 Патя молча подошла к нему и заглянула через плечо.
 – Святая дева Мария! – перекрестилась и прошептала несколько слов на латыни.
 – Надо срочно позвонить, – сказал он, скорее себе, чем ей, и поискал глазами аппарат.
 Она не шевелилась и молилась, опустив голову, но когда он сделал шаг в комнату, обнаружив наконец на письменном столе телефон, предупредила:
 – Там могут быть отпечатки пальцев убийцы! У меня есть сотовый!
 Сняла с плеча рюкзачок и начала рыться в нем.


* * *

 …Еремин уже вернулся домой после неожиданного разговора в ресторане и лежал в горячей ванне, стараясь ни о чем не думать. Из состояния блаженства и душевного равновесия его вывел телефонный звонок.
 Закутавшись в махровое полотенце, он забрался с ногами в кресло и, сорвав с рычагов трубку, злобно растянул:
 – Да-а?!
 Костя был готов дать отпор любому, посягнувшему на его покой, но дрожащий, взволнованный голос Полежаева изменил планы сыщика.
 – Успокойся. Запри квартиру и жди меня возле подъезда, – посоветовал он. – Я попробую вызвонить Елизарыча. Если еще не пускает пузыри – заеду сначала за ним. Все.
 Натягивая на мокрые ноги джинсы, Еремин с досадой признал, что писатель взял верный след. И еще подумал, что эта история с журналистом не принесет большой прибыли.


* * *

 Патя, застегнув рюкзачок, спросила:
 – Ты остаешься?
 – Разумеется. Иначе как они попадут в квартиру?
 – А как попал ты?
 – Отпер ключом. Связку нашел в почтовом ящике.
 – Странно.
 – Что тебе кажется странным?
 – Такое впечатление, что убийца специально для тебя оставил ключи. На, мол, посмотри, как у меня классно получилось!
 – Не болтай чепухи. О моем существовании он не догадывался.
 Она пристально посмотрела Антону в глаза, будто в чем-то подозревала, а потом вдруг засобиралась.
 – Мне пора. Адье, мон шери! Провести вечер среди трупов и милиционеров – это мне не в кайф! К тому же у меня больная мамочка, и она не вынесет, если придет повестка из милиции. Надеюсь, ты проявишь максимум такта, чтобы не впутывать меня в эту историю?
 – Во-первых, труп всего лишь один, – возразил Полежаев, – во-вторых, частный детектив – это не милиция. А в-третьих, я принимаю твое предложение.
 – Какое?
 – Беру тебя в жены!
 – Ты с ума сошел!
 – А ты?
 – Очень оригинально! Всю жизнь мечтала, чтобы мне сделали предложение возле трупа!
 – Да, место, пожалуй, не совсем подходящее, – согласился Антон. – Но ведь ты сейчас уйдешь, и я больше тебя не увижу!
 – Ты прав. – Она снова полезла в рюкзачок. – Если оставишь свой адрес, я вечером к тебе заеду.
 Она воспользовалась тем же клочком бумаги, на котором раньше нацарапала адрес убитой Констанции.
 Он проводил ее до двери и бросил на прощанье безнадежное: «Пока!» Он не верил, что она заедет вечером. Вечер уже наступил. К тому же девушка достаточно напугана происшедшим и, наверно, ругала себя последними словами за то, что так неосмотрительно выбрала кавалера.
 «В конце концов я могу ее найти в „Иллюзионе“. Она ходит туда по понедельникам».
 Полежаев ни в коем случае не хотел упускать девицу. Патрисия вращается в довольно замкнутом кругу людей, куда ему путь заказан. Из этого же круга убита переводчица. И вполне возможно, что убийцу следует искать тоже там. Нет, девушка могла ему еще здорово пригодиться.
 Однако как объяснить Косте свое присутствие в этой квартире, не упомянув о молодой француженке?
 Он должен скрыть Патю от Еремина, если рассчитывает в дальнейшем на ее помощь. Ведь она однозначно дала понять, что не желает иметь дело с сыщиками, хотя он в ее понимании тоже в каком-то роде сыщик. Но в него-то она втрескалась по уши. Девчонки в этом возрасте вообще здорово клюют на его романтическую внешность, даже француженки.
 Антон не торопился покинуть жуткую квартиру. Не хотелось торчать на виду у всего дома в ожидании следователя, а самое главное – не терпелось самому обшарить все вокруг, почувствовать себя героем собственного будущего романа.
 Он старался не смотреть на девушку, но то и дело бросал взгляды на ее красивую грудь.
 Он заглянул в другую комнату. Там оказалась спальня. Маленькая, но неуютная. Темные, мрачные обои. Разложенный диван со смятой кроватью. Колченогая тумба. На ней – светильник под красным абажуром, нераспечатанные презервативы и книжка в мягком переплете. Любовный роман на французском. Старый тройной шкаф. Дверцы плотно прикрыты. Антон не стал интересоваться содержимым шкафа – ни к чему не прикасался руками…
 Увиденное говорило о многом, но выводы он оставил на потом.
 – Делаешь успехи, Чехонте! – пожал ему руку Еремин, выходя из машины. – Не ожидал от тебя такой прыти.
 – Вам, молодой человек, не романы писать, а заняться бы сыском, – проскрипел комплимент Елизарыч. – Серьезное все-таки дело.
 Такие фанатики, как Иван Елизарович, серьезным делом считают только свою работу.
 Престарелый для начала смерил покойнице температуру и выдал ошеломительную новость:
 – Она задушена два часа назад.
 – Не может быть! – возразил Полежаев. – Я уже два часа нахожусь здесь!
 – Значит, перед самым вашим приходом, – со всей присущей ему строгостью осадил начинающего детектива Елизарыч.
 – Не спорь с Родителем! – подмигнул Еремин.
 – Девица особо не сопротивлялась, – продолжал эксперт, – не ожидала нападения. Значит, убийца был ей хорошо знаком. И даже слишком хорошо, раз она ходила при нем в таком виде.
 То, что он едва не столкнулся с убийцей, произвело на Антона сильное впечатление.
 – Вспомни, кто тебе встретился по дороге.
 – Мужчин вроде не было, – напряг память Антон.
 – На лифте поднимался?
 – Ну да…
 – Вот тебе и разгадка. Мокрушники редко пользуются лифтом при отходе.
 – Я тоже обратно спускался по лестнице. Но зачем он бросил ключи в почтовый ящик?
 Еремин развел руками.
 – Сие нам пока недоступно. Заметь, что квартира Шведенко тоже была заперта на ключ. Но журналист оказал сопротивление. Там убийца был незваным гостем. Зачем он открыл ему дверь?
 – А если открыла сообщница? – Полежаев кивнул на мертвую девушку.
 – С чего ты взял?
 – Разве не понятно? Шведенко идет с ней в кино. Затем приводит к себе домой. Она оставила улику – газету на французском. Пьют вино. Возможно, занимаются любовью. Почему нет? Девушка, как видишь, не строгих правил. Незаметно для журналиста она открывает входную дверь. И проникший в дом убийца набрасывается на парня!
 – Фантазируешь, писатель?
 – Боюсь, что фантазирует и воплощает фантазии в жизнь кто-то другой. Вспомни тот отрывок, что нашла на столе у мужа Василина. События развивались примерно по тому же сценарию, с маленькими отступлениями.
 – И труп улыбался в окне?..
 – Дался тебе этот труп! Замени ружье с оптическим на удавку, убери чисто писательские завитушки-погремушки – получишь схему убийства.
 – Чересчур замысловато, – не согласился Константин. – Попахивает мистикой. А я не верю в мистику.
 – Я тоже. Но здесь не мистика. Чувствую – не то!
 – Твои чувства к делу не пришьешь, а вот версия с сообщницей убедительна. Только вот куда эти гады дели труп журналиста? Давай-ка за дело, Антоша! Надо хорошенько все посмотреть до приезда ребят из МУРа, – буркнул следователь, натягивая лайковые перчатки.
 – Как ты собираешься с ними объясняться? – поинтересовался Антон.
 – Никак не собираюсь. Не их ума дело, как мы здесь оказались.
 – Они меня не потянут?
 – Пусть попробуют! Ты мой помощник.
 В спальне постукивал своей палочкой Престарелый. Еремин принялся за другую комнату.
 – Удав без ручек и ножек! – с недовольством признался Иван Елизарович. – Не балует она нас пальчиками. А вот на документики нашей красотки стоит посмотреть. Чего тут только нет! И студенческие билеты трех вузов, и два членских билета. Слава Богу, хоть паспорт один!
 – «Лазарчук Констанция Петровна, – прочитал следователь. – 1971 года рождения. Отец – Пьер Кревель, мать – Антонина Иосифовна Лазарчук». Что ж, бывает. Училась во ВГИКе, МГИМО, МГУ.
 – Ишь какая непоседливая!
 – Член Союза писателей и Союза журналистов. Еще и переводчица. Еще и…
 – Они могли со Шведенко давно знать друг друга, – предположил Антон.
 – Возможно, – как всегда, не торопился с выводами Еремин. – А прописана-то она по другому адресу.
 – Стремилась к самостоятельности, видать, – прокомментировал Престарелый. – С ее-то способностями!
 – Надо будет проверить этот адресок, там наверняка родители живут. Нет, пусть МУР этим занимается. У меня своих проблем достаточно.
 – Я запишу этот адрес, ладно? – Полежаев забрал у него паспорт девушки.
 – Как знаешь, – пожал плечами Константин.
 Иван Елизарович принялся колдовать над трупом, а Еремин уселся за компьютерный стол покойницы и начал выдвигать ящики с бумагами.
 – Надо бы просмотреть ее дискеты, – рассуждал он вслух. – Господи, сколько их тут! На это уйдет не один день! Подброшу их тоже мурятам!
 – Не много ли ты связываешь надежд с УГРО, Костян? – возмутился Полежаев. – Я между прочим, плачу не им, а тебе!
 – Не надо так со мной разговаривать, Антон Борисович! Свое дело я знаю лучше, чем ты! И скажи спасибо, что не взял с тебя аванс!
 «Как на базаре, ей-богу! И это мой славный герой-детектив! Неужели Мегрэ и Пуаро в жизни были такими же хапугами и хамами?»
 Ушел на кухню. Сел на табурет.
 «Нарочно пальцем не шевельну! Мне-то кто заплатит? Несчастная вдова Василина Шведенко? Или Тот, кто видит все, но не вмешивается? Он всем воздаст по заслугам в самой конвертируемой валюте!»
 – Зарываешься, Костя, – осторожно заметил Елизарыч после ухода писателя.
 – Будь спок, Престарелый.
 – Он все же наш клиент. Ты никогда не кричал на клиентов.
 – Мои клиенты не мешают мне работать и не лезут с дурацкими советами!
 Елизарыч вздохнул. Тема была исчерпана. Он часто задумывался в последнее время над моральными аспектами своей деятельности. Так, кажется, сейчас модно говорить? Раньше все было ясно. Кто враг, кто друг. Опять же – идеалы. Их в банк не снесешь. Счет не откроешь. Нынче же всем верховодят деньги. И без них никуда! Кругом только и слышишь: плати, плати! Чем люди зарабатывают себе на жизнь? Не приведи Господь! Вот и он иногда как подумает, кто музыку заказывает, так в глазах темнеет. Некоторых сам раньше помогал вылавливать. А с другой стороны, во что превратилась родная милиция? Вот и пойми теперь, кто друг, кто враг, – все перемешалось!
 – Знаешь, Костя, сдается мне, что этот задушенный мальчик – помнишь, месяца два назад – и эта девица из одной оперы.
 – Не вижу связи. Только то, что они оба задушены, но это еще ничего не доказывает.
 Еремин не любил, когда ему напоминали о нераскрытых делах.
 – Я не могу ничего тебе предъявить в доказательство, но у меня с годами выработался нюх.
 – Вы что, сегодня сговорились с Полежаевым морочить мне голову своими предчувствиями? Уж тебе-то, Престарелый, как не стыдно!
 Елизарыч отошел в сторону, снова вздохнул и пробормотал себе под нос:
 – Тебе, конечно, виднее.
 Ему было виднее. Он окончательно решил сбагрить это дело МУРу. Уж больно хлопотно и некогда сейчас этим заниматься, когда наклевываются такие барыши. Кража – не убийство. Стоит ли землю рыть носом ради каких-то призрачных денег из ненадежного гонорара писателя? А вдруг его издательство обанкротится? Что тогда?
 Еремин вызвал милицию. Улов пока равнялся нулю. Антон обиделся и молча сидел на кухне. Со злорадством планировал, как разделается со своим супергероем в очередном романе.
 – Глянь-ка! Это, кажется, по твоей части, – ухмыльнулся следователь, протягивая Полежаеву листы с печатным текстом. – Нашел в ее столе.
 Антон углубился в чтение.


* * *

 «Они вернулись под утро. Усталые и расстроенные. „Что дальше?“ – спрашивает девушка. Ее возлюбленный молчит. „Что будем делать с трупом?“ – не унимается она. Его, кажется, ничто не волнует. Он ставит музыку. Гасит свет. Они танцуют медленный танец, во время которого он раздевает ее, в такт музыке снимает вещь за вещью. Потом валит на кровать и берет нежно, без грубой силы. Она не сопротивляется, но расслабиться ей мешает открытая дверь балкона. Кто-то подглядывает за ними в открытую дверь. Парень ловит ее встревоженный взгляд и оборачивается. Легкий предутренний ветерок раздувает ажурный тюль…
 Она просыпается днем, когда солнце в зените. Первая мысль – принять душ, но вовремя спохватывается. В ванной лежит труп, от которого они до сих пор не избавились. А на кухне жарится яичница. Это ее друг готовит завтрак. Он приносит ей кофе прямо в постель. «Что будем делать с трупом?» – снова интересуется она. «Я придумал, пока ты спала. Мы поступим так же, как поступили когда-то с царской семьей. Обольем его соляной кислотой. То, что останется, выбросим в реку»…
 Потом она просыпается глубокой ночью. Кромешная тьма. Его рядом нет. Она зовет парня по имени. В тот же миг распахивается дверь в комнату, и яркая вспышка света ослепляет ее. «Мне же больно!» – вскрикивает она, но парень наотмашь бьет ее по лицу. Когда она приходит в себя, то не узнает собственную спальню. Беспорядок и хаос, как после обыска. Своего друга она тоже не узнает. Его лицо перекошено от гнева. «Ты меня обманула, гадина! Ты выкрала у него ту штуковину и положила в сумочку! Нечестная игра. Я подсыпал тебе в кофе снотворного, чтобы не мешала искать. Какая же ты гадина! Я нашел ее! Слышишь? Нашел!» Парень завивается смехом. Она падает перед ним на колени. Просит прощения. Плачет, умоляет, ведь знает, что он способен на все. «У меня сегодня день рождения, – вдруг вспоминает она. – Круглая дата, двадцать пять лет». «Я не забыл, – усмехается он, – и даже заказал для тебя торт». Он помогает ей подняться. Ей надо срочно умыться, привести себя в порядок после сна, длившегося сутки.
 В гостиной – еще больший хаос. Несмотря на это, стол застелен белоснежной скатертью, а посередине возвышается торт в виде знаменитой крепости. А еще стоит удушливый химический запах. «Помой руки, пока я зажгу свечи. Да не туда иди! На кухню! Пусть он спокойно себе растворяется!» – командует ее возлюбленный.
 Когда она возвращается, только двадцать пять свечей озаряют гостиную. Они торчат из окон сладкой крепости. Девушка читает надпись на французском: «Моя любовь – моя Бастилия!» – и задувает свечи. Парень включает свет, наливает ей чай и отрезает громадный кусок. «А себе?» – «Успеется».
 Она здорово проголодалась, поэтому с жадностью набрасывается на торт. Он слишком приторный. До горечи. Внутри все обжигает, будто проглотила горький перец. Голова кружится, как после бокала шампанского. Запах из ванной все резче бьет в нос. Она откидывается на спинку кресла. Кисти рук сводит судорогой, и торт валится на пол. В кресле напротив кто-то улыбается. Ей кажется, что это наполовину изъеденный кислотой труп».


* * *

 На этот раз не было никаких карандашных приписок и текст не показался писателю галиматьей.
 – Что скажешь? – состроил постную мину следователь.
 Вместо ответа Антон встал и резко дернул на себя дверцу холодильника, в который никто из них еще не заглядывал.
 На нижней полке он сразу заметил высокую коробку из-под торта. Поставил ее на стол. Снял крышку.
 – Ну и дела! – беспомощно прокомментировал Еремин.
 Перед ним возвышалась нетронутая крепость, и надпись на французском гласила: «Моя любовь – моя Бастилия!»
 Опомнившись, Константин бросился в ванную, но через миг оттуда раздался его разочарованный голос:
 – Ни черта подобного!
 – Посмотри, какого числа она родилась, – попросил Полежаев.
 Тот появился с паспортом девушки в руках.
 – Двадцать восьмого августа…




 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ




29 августа, пятница

 Уже за полночь Антон вошел в свою квартиру. Голова гудела от насыщенного событиями дня, а может, просто от голода. Еще в Кузьминках он мечтал о хорошем куске колбасы. Несмотря на то, что рядом находился труп девушки. Что поделаешь! Физиология берет свое, и бесполезно пытаться ее подавлять своей высокой нравственностью.
 Он успел только сбросить туфли, как в дверь позвонили.
 «Кого еще черт несет? Может, Еремин явился за авансом? Жлоб! Хапуга! Халтурщик! Антигерой!»
 Он бы долго еще вешал на друга ярлыки, если б не воспользовался дверным глазком.
 Вопреки законам логики, а также всяческим сюжетным психологическим выкрутасам, какими любил пользоваться писатель, на лестничной площадке ожидала гостеприимства и просто участия с его стороны маленькая девочка с трогательным рюкзачком на плече.
 – Патя?!
 – Чему ты удивляешься? – кокетливо пожала она плечами, впорхнув пестрой бабочкой в квартиру. – Я ведь обещала заехать.
 Она вела себя так, будто не раз бывала в этом доме и знакома с хозяином уже много лет.
 – А как же больная мамочка? – напомнил Антон и в очередной раз поставил на себе крест как на психологе.
 – Мамочка? Ах да! За мамочкой есть кому присмотреть!
 Она молниеносно избавилась от платформ и босиком прошлепала в кухню.
 – Надеюсь, у тебя будет чем открыть? – спросила девушка, извлекая из рюкзачка бутылку белого бургундского. – И позаботься о закуске, милый. Такое вино не заедают селедкой!
 – Я не ем селедку, – обиделся писатель. – И вообще, по какому случаю банкет?
 – Вот здорово! – захлопала она в ладоши. – Ты не догадываешься? Мне сегодня сделали предложение!
 – Поздравляю! – буркнул Антон. И тут только до него дошло, что предложение сделал он сам. Намерения его были настолько несерьезны, что он уже просто о них забыл.
 – Не думала я, что ты такой легкомысленный!
 – Я очень легкомысленный! И тебе не мешало бы получше узнать меня, прежде чем…
 – О-ля-ля! – не дала она ему договорить. – Сейчас ты мне будешь петь про свои недостатки! Не хочу ничего слышать! Штопор у тебя есть?
 Ему вдруг показалось в этот миг, что он имеет дело с многоопытной женщиной бальзаковского возраста, а не с юным, хрупким созданием, каким представлялась поначалу Патя. Неожиданное открытие подтвердило и то, как умело она расправилась с пробкой: ловко вкрутила спираль штопора, поставила бутылку на пол и быстрым движением, почти без натуги, с традиционным хлопком вырвала ее из горлышка.
 – С тобой не соскучишься, – оценил он ее старания и полез в холодильник за колбасой.
 Они расположились в маленькой неуютной гостиной с баррикадами из книг на полу. Вино и снедь с трудом разместили на круглом стеклянном столике, за которым не так давно сидела Василина. Из-за нее он когда-то свернул с пути добродетели. И вот где оказался.
 – За нашу любовь! – с очаровательной белозубой улыбкой подняла бокал Патрисия и подмигнула хитреньким глазом.
 – Что ж, попробуем, – не возразил Антон.
 Вино было терпким и нежным.
 – Ты недавно сюда переехал? – поинтересовалась она.
 – Полгода назад.
 – Заметно. А где до этого жил?
 – Снимал комнату на Чистых прудах, – соврал он.
 – Один?
 – Что это значит?
 – По-видимому, ты развелся с женой, оставил ей квартиру и поэтому снимал комнату.
 – Твоей проницательности можно позавидовать.
 – И давно ты в разводе?
 – Какая тебе разница?
 – Скучаешь по жене?
 – Отстань!
 Не обращая внимания на его раздраженный тон, она продолжала допрос, не забывая при этом улыбаться.
 – А на Чистых прудах у тебя был кто-нибудь?
 – Крыса жила в антресолях.
 – Не поверю, чтобы только крыса! – захихикала девушка.
 – И напрасно. Если хочешь знать, клеймо «разведен» чаще отталкивает женщин, чем привлекает. Клеймо «женат» кажется куда более соблазнительным. Оно поддерживает в женщине спортивный дух.
 – Неплохо. А мне вот все равно.
 – Ты только начинаешь жить.
 – У меня, наоборот, такое чувство, что я слишком долго живу. – Теперь она по-другому улыбалась – печально и, как ему показалось, более естественно.
 – Знакомая штука. Я подростком даже мечтал о смерти. Боялся и мечтал. Парадокс. А сегодня… Эта мертвая девушка… И что с того? О своей смерти уже как-то не задумываешься. Придет – ну и ладно.
 – Хватит об этом! – резко оборвала она.
 – А у тебя, по-моему, не сахарный характер, – не постеснялся заметить Антон.
 – А тебе нравятся сахарные? Чтоб ходила по струнке, во всем потакала да еще кормила с ложечки!
 – Мне, к сожалению, такие не попадались.
 – И на этот раз промах! Я – не сахарная!
 – Вот и славно. Значит, не растаешь.
 Они снова выпили. Теперь уже «за вечную любовь». И тут он спохватился:
 – Ты ведь за рулем!
 Его озабоченный вид только прибавил ей веселости.
 – За руль я сяду не раньше полудня.
 – То есть?
 – Я встаю очень поздно.
 Он наконец осознал, что обречен, и после очередного тоста «за неувядающую любовь» вытряхнул девушку из кресла, приподнял за острые локотки и припечатал такой поцелуй страсти, что та сразу обмякла, как бы давая понять, что беззащитна перед его необузданной страстью.
 Девочка оказалась что надо. Он, как музыкой, наслаждался ее сладострастными вздохами и стенаниями. Концерт окончился лишь под утро.
 В полдень они еще не проснулись.


* * *

 А Еремина с первыми лучами солнца поднял будильник.
 Новое дело ждало частного детектива. Может, не столь увлекательное, зато прибыльное. А он был не из тех простофиль, которые упускают из рук хрустящие зеленые бумажки.
 Он готов был послать к чертовой матери Полежаева с его пропавшим журналистом и безумными «предсмертными записками» несчастных жертв, если бы не…
 Слова Елизарыча тревожили. Престарелый не стал бы распространяться вхолостую, ради красного словца. Предчувствие опытного эксперта – это первый шаг к разгадке. И Константин внешне небрежно отнесся к мнению старика только потому, что тот попал под горячую руку.
 Ведь и у него, когда Антон сообщил ему по телефону о задушенной девушке, тут же возникла перед глазами детская комната в загородном доме. Ассоциация следователя – тоже не последняя вещь. И все-таки никаких видимых связей между этими двумя убийствами он пока не нащупал. Вот, правда, орудие убийства в наше время не столь распространенное. Братва предпочитает пользоваться АКМ и «узи». Те, кто помельче, выбирают «Макарова» и «ТТ». Совсем уж мелочь пузатая может и ножом пырнуть.
 Констанцию Лазарчук задушил профессионал, а не случайный налетчик. Следы он тщательно замел. Не подкопаешься. Не тронул денег и драгоценностей, что тоже показательно. Если он же орудовал в загородном доме Грызунова, то и там никаких отпечатков, кроме… Так не бывает. Или везде отпечатки стираются, или везде остаются.
 – И пусть Елизарыч не морочит голову! Мальчик совсем из другой оперы!
 И все же нераскрытое дело по-прежнему волновало. Он готов был даже пожертвовать своими меркантильными принципами, лишь бы докопаться до истины. И хоть он предполагал, что с убийством сына и жены связан и сам Грызунов, мотивы были ему непонятны. Ради чего преуспевающий бизнесмен избавляется от сына и любимой жены? Загадка загадок.
 Сюда еще примешивается азарт игрока, присущий любому детективу.
 Он вспомнил, как вчера порывался позвонить бывшей гувернантке Грызунова, да так и не собрался с духом.
 – Я перестану себя уважать, если не позвоню ей вечером, – твердо решил Константин, заряжая свой старенький «Макаров».
 И уже при выходе из дома произнес следующее:
 – Если между этими убийствами действительно есть связь, как утверждает Престарелый, то мне наплевать, будут или нет призрачные полежаевские гонорары! Я выведу на чистую воду этого «удава без ручек и ножек»!..


* * *

 Гражданина Старцева Вадима Игоревича (так значилось на визитной карточке с двуглавым серебристым орлом, которую авторитет малышей всучил ему в ресторане) он разыскал не сразу.
 На закрытой автостоянке ночного клуба им заинтересовались двое бугаев с квадратными скулами. Он показал визитку, но она не произвела на них впечатления. Видно, Старцев среди своих проходил под кличкой.
 – Шел бы ты, парень, отсюда! – посоветовал один из них, показав при этом лошадиные гнилые зубы.
 – Тебя что, в детском садике не научили хорошим словам? – ухмыльнулся Еремин и не сдвинулся с места.
 – Поговори еще!
 Гнилозубый хотел было уже ринуться в бой, но товарищ преградил ему путь, обнял по-братски и негромко произнес:
 – Не пори горячку, Шило! Тебя, кажется, предупреждали? Забыл?
 Парень по кличке Шило, который больше походил на бурильную установку, сразу поник головой, а его товарищ вежливо обратился к следователю:
 – Извините, но здесь не положено находиться посторонним.
 Константин прикинул, что скандал на автостоянке ночного клуба ему совсем не нужен, и ретировался.
 Еще выходя из гаража, он увидел, как в хвост его старенькой «шкоде» встал новенький, с иголочки «мерседес-бенц». Трое молодых людей респектабельного вида, стоявшие рядом, курили и громко смеялись. В одном из них Еремин узнал Старцева. Тот посмотрел в сторону следователя, но не кивнул в знак приветствия, а почему-то отвернулся.
 «Непредвиденная ситуация, – сообразил опытный детектив, – надо подыграть». И он перешел на другую сторону тротуара. «В его планы не входит знакомство малышей с частным сыщиком Ереминым, – отметил про себя Костя. – Значит, дело серьезное. И коллекция безделушек – не туфта! За туфту не платят такие бабки!»
 Он долго и внимательно разглядывал витрину газетного киоска.
 Молодые люди продолжали бурно общаться. Старцев посматривал на часы, давая понять друзьям, что торопится, но те и не думали его отпускать.
 Еремин не придумал ничего лучше, как попросить у киоскера покетбук, карманное издание одного из полежаевских детективов, где прославлялись на все лады суперталанты частного сыщика.
 Наконец молодой авторитет открыл дверцу своего «бенца» и скользнул внутрь. Сделал товарищам ручкой. И, прежде чем завести мотор, повернул голову в сторону киоска. Это был знак «следуй за мной!», который Константин немедленно засек.
 Он вернул киоскеру книгу со словами:
 – Захватывающая вещь! И главное, все как в жизни!
 Он не должен был торопиться: друзья Старцева смотрели вслед отъезжающему «мерседесу». Впрочем, парни не обратили ни малейшего внимания на его задрипанную «шкоду», их интересовали только крутые тачки.
 «Мерседес-бенц» рванул в сторону улицы 1905 года. Еремин неотступно следовал за ним, соблюдая дистанцию в две машины.
 Оказавшись на улице 1905 года, крутая тачка свернула в ближайший двор.
 – Извините, что пришлось немного покуролесить, – вместо приветствия выпалил Старцев, когда следователь пересел к нему в автомобиль. – Мои знакомые не были запланированы. Я на днях купил этот агрегат. Они еще не видели. Привязались: прокати да прокати! Прямо как дети…
 – Как малыши, – вставил Еремин, но тот пропустил каламбур мимо ушей. – Вы напрасно мне дали визитку, – с хмурым видом добавил следователь. – Там никто не знает вас по фамилии.
 – Ну и Бог с ними! Главное, что мы встретились.
 Старцев подчеркнуто мило улыбнулся, и они отправились в загородное путешествие.


* * *

 Заспанная мордочка Пати показалась в дверях кухни в тот критический момент, когда яйца на сковороде начинают истерично шкворчать.
 – Ты делаешь яичницу? Как мило! Только не забудь про бекон!
 – Уже, – рассмеялся Полежаев. – Иди вымой мордашку, советчица.
 – Сам такой! – Она показала писателю язык и убежала в ванную.
 «Что-то изменилось во мне со вчерашнего дня. Возникло новое, странное ощущение. Предыдущие мои романы… О Господи! Не бумажные… Самому себе приходится пояснять, о каких романах речь! Нет, ничего подобного не было! Я испытываю к ней куда больше, чем обычно к женщине. Как это понять? Еще вчера мне хотелось от нее поскорее отвязаться. Потом она меня заинтересовала в качестве некоего подсобного механизма в расследовании. А сегодня мне страшно подумать, что будет, если я ее больше не увижу! Конечно, дураку понятно, что секс сближает, но не настолько же?..»
 – У тебя яйца сгорят! Вместе с этим… с беконом!
 Она захихикала, смущенно прикрывая ладошкой рот, как школьница, обнаружившая пестик в учебнике ботаники за пятый класс.
 Антон ойкнул и засуетился.
 – Ты своей жене тоже готовил по утрам? – с аппетитом поедая подгоревший завтрак интересовалась Патя.
 – Что ты привязалась к моей жене? Мы уже несколько лет в разводе.
 – Кто кого бросил?
 – Разве я похож на брошенного?
 – Так я и думала.
 – Ешь, прозорливая ты моя, а то подавишься. – Он взял со стола салфетку и заботливо вытер ей уголки губ.
 Она от неожиданности раскрыла рот, и в глазах у нее промелькнуло что-то детское-детское, а дотом навернулись слезы.
 – Что с тобой?
 – Ничего.
 – Почему ты плачешь?
 – Не знаю. – Она пожала плечами и отвернулась.
 – Горе ты мое луковое! – Он встал перед ней на колени и прижался к ее хрупкому тельцу.
 Патя, роняя слезы, гладила его седеющие волосы и приговаривала:
 – Ты мне как папа… Ты мне как папа…
 «Вот оно что! То самое! Я испытываю к ней отцовские чувства! Я снова почувствовал себя отцом? Как это может быть? Ведь у меня почти взрослая дочь! А эта мне совсем чужая! Я с ней познакомился вчера вечером. Даже сутки еще не прошли! Может, я начинаю потихоньку сходить с ума? Похоже на то…»
 – Я знаю, почему ты бросил жену. – Она пришла в себя и вновь принялась ковырять яичницу.
 – Почему? – заинтересовался Полежаев.
 – Потому что у тебя появилась другая женщина. Это единственная причина, по которой бросают жен!
 – Разные бывают причины, – возразил инженер человеческих душ.
 – Но ведь у тебя была тогда другая женщина? Правда?
 – С чего ты взяла?
 – Хотя бы с того, как ты смущаешься, говоря об этом.
 – Для чего тебе это нужно? – Он действительно смутился.
 – Просто так. Хочу знать побольше о своем женихе. Вот и все. Разве нельзя? Хотя бы на правах невесты. Ты один раз был женат? И долго длилось семейное счастье?
 – Двенадцать лет.
 – Ого! Столько не живут! Как это тебя угораздило?
 – Перестань издеваться!
 Он рассердился. Она прикусила губу.
 – Извини… Я не хотела…
 – Ты что, ревнуешь?
 – Не знаю. Что-то нашло. Ты мне как папа… – повторила она, виновато опустив голову на грудь.
 – А у тебя есть отец?
 – Нет.
 – Умер?
 – Да.
 – Ты его любила?
 – Нет.
 – Кем он был?
 – Подлецом.
 – Я не это имел в виду.
 – А я как раз это.
 – А твоя мама? Ты вчера говорила, что она больна…
 – У нее парализованы ноги, она передвигается с помощью инвалидного кресла.
 – А как же ты…
 – К ней специально приставлена нянечка. Она ухаживает за мамой. Выполняет все ее капризы. Больные люди очень капризны.
 – Кто же ей платит за уход? Ведь это, должно быть, очень дорого?
 – Я плачу, – как само собой разумеющееся выдала девушка.
 – Извини за бестактный вопрос. Откуда деньги?
 – Что же тут бестактного? Ты берешь меня в жены и, разумеется, хочешь знать о моих доходах. Мой отец был очень богат.
 – Значит, наследство?
 – Угу. В швейцарском банке. Устраивает тебя такой вариант?
 – Мне все равно.
 – Не верю. Без денег любовь существует только в кино. А чем занимаешься ты?
 – Пишу романы, – усмехнулся Антон.
 – Серьезно? – Она вытаращила глаза.
 «Придуривается или действительно в полном неведении? Я ведь не Максим Горький, чтобы меня знала в лицо каждая француженка!»
 Он принес из гостиной, где были навалены стопками книги, один из своих покетов с фотографией на обложке.
 – Похож?
 – Вот здорово! – захлопала она в ладоши и даже запрыгала на месте, как маленькая девочка, которой преподнесли рождественский подарок. – Значит, я не промахнулась с Марселем Прустом вчера в кинотеатре?
 – Промахнулась! Пруст не писал детективов. К тому же я совсем на него не похож.
 – Вылитый! Не спорь со мной! Со стороны видней!
 – И кроме всего прочего у нас с ним разная сексуальная ориентация! – При этих словах он поднял ее на руки и понес в спальню.
 – Ты меня снова хочешь? – засмеялась она по дороге. – Браво! Я не стану сопротивляться! Ведь ты меня не обманешь?
 – В каком смысле?
 – Ты ведь женишься на мне?
 Разговоры о женитьбе напоминали ему какую-то забавную игру.
 – Обязательно женюсь! – клялся он, укладывая девушку на постель.
 Она еще о чем-то спрашивала, пока пришлось возиться с ее замысловатым бюстгальтером и тесными джинсами, но он уже ничего не слышал, а только громко сопел от усердия.
 Патя тихонько посмеивалась, но вскоре и ей было не до смеха. Она металась и дергалась под ним, как под током высокого напряжения.
 Потом они долго не могли отдышаться, истекая потом, не в силах выговорить ни слова.
 Антон сделал коктейль, смешав текилу с апельсиновым соком.
 – Это тебя взбодрит.
 – Ты мне как папа…
 «Это у нее скоро станет поговоркой! Впрочем, разница в семнадцать лет, ничего не поделаешь!»
 – Пока ты делал коктейль, я провела инвентаризацию твоих компашек, – сообщила Патя, посасывая через соломинку напиток и перебирая свободной рукой лазерные диски, небрежно сваленные на пол. – Должна тебе признаться, что наши вкусы во многом близки.
 Загрузив компакт-проигрыватель, она нажала кнопку пульта, и полилась теплая, неспешная мелодия.
 Полежаев, не расставаясь со стаканом, присел на краешек дивана.
 «А ведь это уже когда-то было. И девушка в постели, и песня на французском. Вот только вместо текилы – советское шампанское. Нет! Вкусы не совпадали! Как я упустил такую важную деталь?»
 J'aime quand le vent nous taquine
 quand il joue dans tes cheveux
 quand tu te fais ballerine
 pour le suivre a pas gracieux  [3] 
 Девушка действительно подражала балетным па, вытягивая носки худеньких ног и переступая ими по воздуху. Руки ходили волнами по простыне.
 «Не знал, что можно танцевать, лежа в постели! У нее это профессионально выходит! Наверно, последний писк у нынешней молодежи».
 J'aime le calme crepuscule
 quand il s'installe а pas de loup
 j'aime а esperer crйdule
 qu'il s'embraserait pour nous  [4] 
 Она самозабвенно отдалась мелодии, словно какому-то магическому заклинанию. Глаза смотрели в одну точку, губы шептали слова песни, по щекам катились слезы.
 Песня кончилась, а Патя еще долго не могла прийти в себя. Она смотрела отрешенно куда-то вверх, сквозь потолок.
 Полежаев заговорил, потому что необходимо было что-то сказать, как-то разрядить возникшую напряженность:
 – Адамо я услышал впервые по радио, еще в раннем-раннем детстве. И заболел его песнями. Мне почему-то казалось, что это поет женщина, очень красивая женщина. Слов я тогда не понимал. И даже не знал, что это по-французски. Просто пронзило душу, и все. Бывает так. Раз и навсегда, как любовь с первого взгляда. Потом, когда мне исполнилось десять лет, дядя подарил пластинку со знаменитыми «Ин Шалля» и «Томб ля нэж»  [5] . Я был на седьмом небе от счастья. Слушал без конца. По ним, кстати, и учился французскому. Родителям вскоре это надоело. Они не понимали и не разделяли моего пристрастия. Пластинку стали от меня прятать. Боялись, наверно, что рехнусь. А я многие песни уже знал наизусть. И только листал словарь, чтобы докопаться до истины, дойти до сути. Время шло, а любовь не проходила. Я женился. Моя благонравная супруга, с претензией на интеллигентность, причитала каждый раз, когда я включал пластинку: «Опять этот французишка! Сколько можно?» И я слушал Адамо в те редкие минуты, когда жены не было дома. Потом подросла дочь. Я отдал ее в специализированную французскую школу. Я думал, выращу единомышленницу. Не тут-то было! Наверно, всем отцам кажутся странными вкусы детей. Моя дочь полюбила безголосую, занудную Милен Фармер. Когда я заводил Адамо, пользуясь отсутствием супруги, дочь только фыркала и презрительно усмехалась: «Как тебе не надоест слушать эту муть?» Не надоело. Дядя, подаривший мне пластинку, живет теперь в Америке. Папа давно умер. Мама далеко. Жену я бросил. Дочь не хочет меня знать. А музыка эта всегда со мной. С самого детства. Музыка не изменит. Не предаст.
 Не меняя позы, Патрисия вдруг спросила, как ему показалось, совсем не к месту:
 – Вы вчера что-нибудь нашли?
 – Где? – не понял Антон.
 – В квартире Констанции.
 Он специально ни разу не заговорил с ней на эту тему. Вчера его интересовал только французский след.
 Но это было вчера. А сегодня он счастлив с ней. И именно поэтому не хочет думать о страшном убийстве Констанции Лазарчук, о загадочном исчезновении журналиста. Ни о чем, ни о чем! Пусть все катится к чертовой матери! Счастье – недолговечная штука.
 – У нее вчера был день рождения.
 – Бедная Коко! – искренне посочувствовала Патя.
 – И в холодильнике стоял нетронутый торт в виде крепости, с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!». Ты что-нибудь в этом понимаешь?
 – В торте или в Бастилии?
 – Разумеется, в Бастилии.
 – Только то, что для моего знаменитого предка пребывание там окончилось плачевно.
 – Ну да. Ты говорила. И все же хотелось бы знать, при чем здесь Бастилия?
 – Не усложняй. Французы любят свою революцию и даже гордятся ею. Почему Коко, будучи полукровкой, не могла позволить себе миленький тортик в виде бывшей тюряги? Бастилия, конечно, не Зимний дворец, но зато символ, который дорог сердцу каждого француза.
 – А что ты скажешь на это?
 Он протянул ей листок с напечатанным текстом, найденный в столе у Констанции Лазарчук. Девушка пробежала его глазами и воскликнула:
 – Фантастика! Как это возможно? Ее убили по задуманному сценарию? А сценарий положили в стол?
 – Не забывай, что Констанция задушена, а девушка в тексте отравлена тортом, который в реальности оказался нетронутым. И потом, не было в ванной никакого трупа… – Он осекся. – Хотя вообще-то труп, наверно, был.
 – О чем ты? – не поняла Патя.
 – Журналист, которого я вчера искал, наверняка тоже убит.
 – С чего ты взял?
 И тогда он показал ей первый текст, найденный у Шведенко.
 – Стиль разный, – заметила Патя.
 – Молодец! – похвалил Полежаев. – И я на это сразу обратил внимание. Но сюжетная связь между текстами несомненная.
 – Как интересно! Как интересно! – легкомысленно шептала она, снова и снова перечитывая отрывки. – Тебе не интересно, что там случилось дальше?
 Антон поморщился.
 – Если каждый отрывочек будет сопровождаться всамделишным трупом, тогда не знаю…
 – Тот, что найден у Коко, написан получше, – продолжала она свой литературный анализ.
 – Констанция была не просто переводчицей, а еще и членом двух Союзов, – просветил Антон.
 – Вот как?
 – Думаю, что они с журналистом задумали совместный триллер…
 – …который вышел им боком?
 – Не знаю. Разве могут кому-то помешать эти невинные опусы?
 – Ты находишь их невинными?
 – Только не надо вдаваться в моралитэ! Я уже выслушал столько упреков о кощунстве и безнравственности за свою недолгую книжно-детективную деятельность, что можно подумать – кругом одни ангелы! Ненавижу ханжей!
 – Что ты так завелся? Я совсем не это имела в виду. Сразу видно – наступила на больную мозоль!
 Патрисия примиренчески улыбнулась. Села рядом, закутавшись в простыню, уткнулась подбородком ему в плечо и прошептала в самое ухо:
 – А может, убийца – маньяк?! Прочитал их опусы, возбудился и решил расправиться с обоими, по мере возможности воплотив в действительность их фантазию?
 – Не смеши меня! Тут действовал опытный профессионал. К тому же маньяк вряд ли стал бы похищать журналиста. Это уж совсем ни к чему.
 – Наверно, ты прав.
 Патя начала одеваться.
 – Загостилась я у тебя, женишок. Надо проведать мамочку. А то ведь старушка беспокоится!
 – Подожди-ка. – Он взял ее за руку. – А кто тебе вчера дал адрес Констанции?
 – Одна общая знакомая, – неопределенно ответила Патя. – Я ведь тебе говорила, что с Коко я не знакома, но много слышала про нее от одной подруги.
 – Ты не можешь меня с ней свести?
 – Могу, но вряд ли она захочет с тобой откровенничать.
 – Почему?
 – Она жуткая феминистка. Мужиков на дух не переносит. Никогда не была замужем, а лет ей уже немало.
 – Понятно. Старая дева и феминистка – явление довольно распространенное. А как вы познакомились?
 Вопрос привел ее в некоторое замешательство.
 – Понимаешь… она– профессиональный психолог, а я еще в девятом классе собиралась поступать… Короче, меня с ней свела моя учительница.
 – Психолог? Это интересно. – Полежаев задумался. – Она француженка.
 – Нет.
 – И была вчера на концерте?
 – Что тут удивительного?
 – Ничего. Просто я не видел, чтобы ты с ней общалась. В антракте разговаривала с молодыми людьми…
 – Она проходила мимо, когда мы с тобой сидели в кафе перед началом концерта, и скорчила недовольную мину. Еще бы! Я посмела прийти с мужчиной! Есть от чего побеситься! Слышал бы ты, как я упрашивала ее дать адрес Коко. Сколько вопросов она мне задала! И зачем, и почему, и кто ты такой. Не хотелось бы мне опять с ней сталкиваться!
 – А мне это необходимо.
 – Как знаешь. Я тебя предупредила.
 – Постараюсь найти с ней общий язык. У меня хорошо налаживаются контакты со старыми девами.
 – И с молодыми девами тоже неплохо! – нервно дернула плечиком Патя и выпалила вдруг: – Я ревную, черт возьми!
 Он встал, притянул ее к себе, запустил пальцы в ее густые каштановые волосы и потерся носом о нос.
 – Я люблю тебя…
 «И это действительно так! Я не кривлю душой, не притворяюсь. Из меня не вышел бы альфонс. Я влюбляюсь не понарошку. Близко подпускаю к сердцу, как поэтично выражалась моя бывшая жена. Неужели снова j'aime? Сумасшествие!..»


* * *

 В милом подмосковном городке, куда они приехали, Еремин не раз бывал, неплохо ориентировался. Но это вовсе не обязательно было знать его спутнику.
 Старцев гнал на максимальной скорости, будто пытался уйти от погони.
 «Торопится? Времени в обрез? – задавался вопросами следователь. – Можно подумать, что занимает важную государственную должность! Впрочем, у них своя государственность, свои законы, своя армия!»
 – Вчера, в ресторане, вы мне так и не сказали, что именно у вас пропало.
 – Я и сегодня этого не сделаю, – был ответ.
 Еремин внимательно посмотрел на парня, по привычке прищурив глаз.
 «С кем только не приходилось иметь дело! Но с идиотом – впервые!»
 – Что же, по-вашему, я должен искать? О чем расспрашивать подозреваемых? О некоей штуковине? Безделушке?
 – Я вам плачу, а ваше дело найти похитителя. Не штуковину, а похитителя, – уточнил Старцев.
 – Короче, «пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»?
 – Вроде того, – усмехнулся парень. И за остаток пути – ни слова.
 Они въехали во двор кирпичного пятиэтажного дома. Квартира бабушки располагалась на первом этаже. Еремин обратил внимание, что на окнах нет решеток и дверь не бронированная.
 «И здесь он хранил уникальную коллекцию? Верится с трудом. Темнит малыш. А зачем темнит?»
 Парень быстро справился с двумя замками и шагнул внутрь. Константин последовал за ним.
 Квартира оказалась однокомнатной. Оба окна выходили во двор.
 Еремин проверил шпингалеты, хотя понимал, что в этом нет особой нужды. На дворе лето, а старушка вполне могла оставить открытым окно, а сама уйти в магазин. Стариковская забывчивость – дело известное.
 – Сколько лет было бабушке? – поинтересовался он.
 – Семьдесят семь.
 – Не очень-то надежный страж для ваших сокровищ.
 – Это мое дело, – недовольно пробурчал Старцев.
 Убогая допотопная мебель источала запах старости и запущенности. Односпальная высокая кровать с панцирной сеткой и тронутыми ржавчиной стальными спинками. На таких еще в детстве доводилось прыгать, изображая акробата на батуте, – уже тогда подобные реликвии без сожаления отправлялись на помойку. Почерневший от времени буфет предоставил убежище многочисленному семейству тарелок, блюдечек и чашек с незатейливыми советскими орнаментами, а также всякого рода представителям советского кича. Здесь был и светящийся в темноте белый орел, и стеклянная пепельница с молотобойцем-стахановцем, нарисованным на дне, и крохотный ночник в виде Дворца съездов. Колченогий шкаф хранил бабушкину одежду, усердно сдобренную нафталином. На маленьком круглом столике лежала выцветшая клеенка и стоял горшок с погибшей фиалкой, подставкой которому служила какая-то пожелтевшая книга без переплета.
 «Небогато жила бабулька, – прокомментировал про себя Еремин. – А может, вся эта нищета – лишь для отвода глаз?»
 – Где же тут можно спрятать коллекцию? – задал он резонный вопрос.
 – Где она была спрятана, уже не важно, – ухмыльнулся тот. – Главное, что сейчас ее здесь нет.
 Чем дольше он общался с этим крутым молокососом, тем сильнее ощущал свою незавидную роль во всей этой возне. Будто участвовал в какой-то нелепой викторине, где загадки не имеют разгадок и всякий вопрос ведет в тупик.
 Он попросил разрешения закурить и сел на высокий табурет.
 – Зря вы пренебрегли помощью моего эксперта. Была бы хоть ничтожная, но зацепка.
 – Бесполезно. – Малыш присел на бабушкину кровать и тоже закурил. – Во время похорон здесь перебывало столько народу, что уже никакой эксперт не поможет.
 – Не понимаю, с какой целью вы привезли меня сюда? – решил наконец откровенно поговорить следователь. – Это имело бы смысл, если бы я увидел тайник и хорошенько подумал над тем, каким образом добрался до него вор. Что же касается самой квартиры, то она так уязвима для человека осведомленного.
 – Вот именно – осведомленного! О коллекции не знала ни одна живая душа!
 – Но бабушка-то знала!
 Старцев опустил голову, видно, бабушку он совсем не брал в расчет.
 – Она боялась, – прошептал он, и его самонадеянность в этот миг куда-то улетучилась. – Очень боялась. Вряд ли проговорилась бы.
 – А во время похорон коллекция еще находилась в доме?
 – Да.
 – Кто-нибудь случайно не мог ее обнаружить?
 – Исключено.
 – И если бы обнаружил, то унес бы все, – размышлял вслух Еремин. – Как вы думаете, почему злоумышленник взял только эту безделушку, ведь там, наверно, было немало ценных вещей?
 – И даже более ценных, чем эта, – подтвердил Вадим Игоревич. – Не знаю почему, – пожал он плечами, но сыщик сразу почувствовал недоговоренность.
 – Мне очень трудно с вами, – признался Константин. – Если вы решили доверить свою тайну, то уж идите до конца. Иначе я вряд ли смогу вам помочь.
 Старцев не удостоил следователя ответом, но явно задумался над его словами.
 – И все же с какой целью вы меня сюда привезли?
 – Опросить соседей.
 – Что это даст? Время Знаменских и Томиных прошло. Уверяю вас, что большинство мне просто не откроет дверь, а оставшееся меньшинство ничего путного не скажет, а при этом постарается выудить максимум информации. Мне дорого мое время.
 – Я предполагал, что вор был знаком с моей бабушкой и бывал у нас в гостях, и кто-нибудь из соседей мог его видеть.
 – Не лишено смысла, – признал Еремин. – А конкретные подозрения у вас есть?
 – Нет! И все же как вы намерены действовать?
 «Так я тебе и рассказал!» – усмехнулся в душе следователь.
 – Для начала мне бы хотелось многое прояснить, но вы со мной не откровенны.
 – Задавайте вопросы, – снизошел юный авторитет. – На некоторые я, возможно, отвечу.
 – Вчера, в ресторане, я уже спрашивал… Где вы храните ключи от этой квартиры?
 – В сейфе, – неопределенно ответил тот.
 – А ключ от сейфа?
 – На связке ключей от московской квартиры.
 – Уже теплее, – улыбнулся детектив, и эта улыбка скорее всего означала: а сейчас мы тебя немного пощекочем, голубчик! – А ключи от московской квартиры…
 – Всегда при мне.
 – Даже когда спите, принимаете ванну, сидите, пардон, на горшке?
 – Ну-у… – Старцев опешил, и в его красивых голубых глазах возникла какая-то догадка.
 – Достаточно одной минуты, чтобы сделать слепок с любого ключа. Не будьте наивны.
 – Но для этого нужно хотя бы иметь информацию о моей бабке! И о моей коллекции!
 – И о той самой безделушке, которой в этой коллекции теперь недостает, – спокойно добавил Еремин.
 – Вот именно!
 – Не горячитесь, молодой человек. – Он вряд ли имел право на такое обращение, потому что разница в возрасте между ними составляла семь-восемь лет, но в этот момент Константин чувствовал себя значительным и солидным. – Весь фокус в том, что вор каким-то образом узнал о вашем приобретении в той самой стране, где вы нарушили визовый режим.
 – Это невозможно.
 – Почему?
 – Я никому об этом не говорил.
 – А бывший хозяин вещицы? Предположим, у него уже был покупатель, но вы дали большую сумму, и конкурент, само собой, отпал. Отпал, но не смирился с тем, что его обошли. Разве бывший хозяин безделушки не мог навести его на вашу коллекцию?
 – Это невозможно, – повторил Старцев.
 – Что вы хотите сказать? – насторожился следователь. – Что хозяин вещицы будет нем, как рыба? Он мертв?
 Последний вопрос прозвучал так естественно и прямодушно, что парень несколько секунд не мог прийти в себя, а потом взорвался:
 – Идите к черту вместе с вашими догадками! Если бы я знал, что вместо того чтобы искать вора, вы будете обвинять меня в убийстве, то никогда бы в жизни не обратился к вам!
 – Я ни в чем вас не обвиняю. Не надо нервничать. – Еремин сохранял полное спокойствие, только глаз по-прежнему щурился. – Можем подойти к делу с другой стороны. Требуется всего-навсего вспомнить, кто бывал у вас дома, скажем, до того дня, как умерла бабушка. И особенно обратить внимание на тех, кто оставался ночевать.
 – Легко сказать! У меня бывает уйма народу! Я человек общительный, а моя шестикомнатная квартира может принять полсотни желающих побалагурить. И после очередной оргии не каждый способен самостоятельно передвигаться. Иногда моя квартира напоминает ночлежку для бродяг.
 – Кто эти люди?
 – Да мало ли кто! Братва, девочки, иногда школьные подруги, просто знакомые и даже знакомые знакомых.
 – Не слишком ли легкомысленно для серьезного коллекционера?
 – Это мое дело. Повторяю, о коллекции никто не знал.
 – Некто все-таки знал. А как долго пробыла в вашей коллекции та вещица? – деликатно спросил Константин.
 – Около года.
 – А когда вы в последний раз навещали свою бабушку?
 – Надо вспомнить. – Парень наморщил лоб. – Да вроде не так давно… Примерно за неделю до ее смерти.
 – А точнее можете? Это очень важно.
 – Была суббота.
 Еремин заглянул в календарик, который всегда носил в портмоне.
 – Шестнадцатое августа, – сообщил он. – А бабушка умерла?
 – Двадцать первого. – Старцев пока не догадывался, к чему клонит следователь.
 – Экспертиза установила, сколько дней она пролежала мертвая в постели?
 – Два дня.
 – Значит, смерть наступила девятнадцатого. В медицинском заключении сказано – разрыв сердца?
 – Да, – все больше удивлялся и настораживался молодой человек.
 – Теперь я думаю, мы можем проследить, как развивались события. Злоумышленник затесался в круг ваших знакомых. Появляется у вас в доме. Устанавливает за вами слежку. У него, разумеется, есть машина, и шестнадцатого августа он вместе с вами, но без вашего ведома совершает увлекательное путешествие за город.
 – Вы хотите сказать, что он выследил меня, когда я навещал бабушку?
 – Вы чрезвычайно догадливы! Дальше он действует очень стремительно. Тут вам придется напрячь мозги. Прикинем версии. Во время очередной оргии он на какое-то время крадет у вас ключи и делает слепок с ключа от сейфа… Нет-нет, постойте-ка! – сам себе возразил Еремин. – Что-то не стыкуется по времени. Когда у вас была очередная попойка?
 – В тот же день, шестнадцатого.
 – Замечательно. А где находится сейф?
 – В моей спальне, – потерянным голосом произнес юный авторитет.
 – Вот как? Тогда мы на верном пути. Он просто-напросто открыл сейф и сделал слепки с ключей от этой квартиры. К девятнадцатому ключи были готовы, и злоумышленник поехал сюда.
 – А бабушка?
 – Ваша бабушка умерла от разрыва сердца. Не догадываетесь почему? Он все рассчитал. Он приехал ночью и открыл своим ключом дверь. Он вошел в темную квартиру, не включая света. У стариков сон чуткий. Она проснулась и зажгла ночник. – Константин указал пальцем на безвкусный Дворец съездов. – Вор стоял перед ней. Возможно, в маске. Здесь нужен был сильный шок.
 – Сволочь! – Старцев в гневе ударил кулаком по железной стенке кровати так, что все вокруг задребезжало, как поминальный звон.
 – Напрасно вы так волнуетесь, Вадим Игоревич. Неужели не знали, на что обрекаете старушку? Неужели ни разу не прокручивали в голове подобный вариант?
 – Да идите вы!..
 – Пойдем дальше, – невозмутимо ухмыльнулся следователь. – Как видите, я ограничил круг подозреваемых до одного-единственного вечера шестнадцатого августа. К тому же не надо забывать, что этот человек знаком с вами меньше года, а еще вернее, познакомился совсем недавно, иначе он выкрал бы безделушку раньше.
 – Беда в том, – медленно заговорил Старцев, – что в тот вечер я упился до такой степени, что не помню, кто у меня был в гостях.
 – И часто это с вами случается?
 – Всего второй раз, – улыбнулся он, как бы извиняясь.
 – А когда был первый?
 – Совсем недавно. В начале этого месяца.
 – Странно. – Еремин задумался. – Предполагаю, что наш злоумышленник не брезгует всякого рода снадобьями.
 – Вот и у меня такое подозрение! Я еще наутро спрашивал у братвы: «Кто мне подсыпал снотворное?» Они только гоготали в ответ.
 – И все же мы близки к разгадке. Надо расспросить людей, которым вы доверяете, о вечере шестнадцатого августа. Мотивируйте тем, что у вас пропала в доме какая-то безделушка, что недалеко от истины. Не стесняйтесь расспрашивать подробно, и мы выйдем в конце концов на этого человека, если только он всех не опоил в тот вечер!
 – Браво-браво! – вяло похлопал в ладоши парень. – Вы лихо отрабатываете свой гонорар! Если так дело пойдет дальше, то…
 – …ваша вещица вскоре вернется к вам…
 – …и это мне не встанет в копеечку, если вы будете продвигаться такими темпами.
 Во время этого эйфорического обмена любезностями частный детектив позволил себе маленькую бестактность.
 – Так что же все-таки у вас пропало? – вновь поинтересовался он.
 – Хм-м, – недовольно промычал Старцев и отвернулся к окну, будто щебетавшая за окном птаха могла ему что-то посоветовать. – Открою лишь самую малость, – наконец решился он. – Это вещица находится в инкрустированном золотом футляре. Там целый орнамент из плюща, змей и скрещенных копий.
 – Такой же, как на вашем перстне? – заметил Еремин и машинально посмотрел на руку юнца. Перстень сегодня отсутствовал.
 – А вы наблюдательны, – натянуто улыбнулся Вадим.
 – Это у меня с детства – дурная привычка.
 Перед отъездом Старцев закрылся в туалете, и сыщик не преминул воспользоваться счастливым стечением обстоятельств: он прошел на кухню и с большим напряжением, боясь произвести шум, приподнял шпингалеты на внутренней и внешней рамах окна.


* * *

 Уже в сумерках, летящей походкой минуя Страстной бульвар, Полежаев вспомнил, что обещал позвонить Василине. Он остановился, потоптался на месте, прикидывая, дома она или еще на работе, а потом махнул рукой и продолжил свое парение над землей.
 С ним не часто такое случалось. Может быть, третий раз в жизни. Влюбившись, он терял рассудок в прямом смысле. Сам от себя ускользал куда-то и часами парил над городскими тротуарами: не важно, какого города, не важно, в какое время суток, в какое время года.
 И все-таки внезапная мысль о Василине отрезвила его. Пришлось спуститься на землю и выбрать в толпе прохожих делового юношу в строгом костюме, с папкой под мышкой и сотовым телефоном в руке. У такого должны быть часы. У такого должно быть все.
 «Уже десятый час! Василина давно дома. Еще позавчера я был совершенно ошеломлен, встретив ее после стольких лет. Еще вчера мечтал увидеть вновь… А сегодня просто забыл о ней! Еще вчера я чувствовал себя одиноким и даже начинающим стареть, и восстановление старой связи казалось обычным делом. Нет, не обычным. Такое случается редко, особенно после, как казалось, огромной любви. Во мне же давно все вытоптано. Да и в ней тоже… А куда я иду?..»
 Вопрос был задан своевременно, он вернул писателя к действительности. Антон Борисович стоял посреди Рождественского бульвара и напряженно вспоминал, что ему тут понадобилось. Списав все на счет своей сумасшедшей влюбленности, он направился было к ближайшей станции метро, как вдруг нащупал в кармане брюк измятый блокнотный листок. Это был адрес постоянной прописки задушенной Констанции Лазарчук, который он вчера переписал из ее паспорта. Один из неприметных горбатых переулков, впадающих в Бульварное кольцо.
 С помощью путеводных старушек Полежаев за каких-то полчаса добрался до нужного дома. Полуразрушенный дореволюционный особняк спешно приводился в порядок, как и все в столице, готовящейся к празднику – юбилею города.
 Ему открыл мужчина лет сорока, интеллигентного вида, с короткими, давно вышедшими из моды усиками. По особому запаху, исходившему из квартиры, Антон догадался, что попал в коммуналку. С московской коммуналкой был связан самый неудачный, если не сказать трагический, период его жизни, поэтому он безошибочно угадывал ее смешанные запахи, ее нервные звуки.
 – Вам кого? – спросил мужчина с усиками.
 – Лазарчук.
 Интеллигентное лицо перекосила презрительная усмешка.
 – Ей звонить три раза! – раздался из кухни истеричный женский голос.
 – Да и это не поможет, – продолжал неприятно усмехаться мужчина. – С утра – под градусом. Под большим-большим градусом!
 – Как участковый к ней вломился – еще с одним, с солидным таким, – так Антонина после их ухода в стельку напилась! За ней не залежится! Дай только повод! – Высунувшаяся из кухни голова в бигудях произнесла это на едином дыхании. – Она у нас мастерица по питейной части! Дочь родная и та не выдержала – сбежала! А вы кто будете? – без перехода поинтересовалась голова.
 Вместо ответа Антон обратился к мужчине:
 – Где ее комната?
 Голова фыркнула и исчезла, а усатый сосед в той же презрительной манере бросил:
 – Направо от туалета.
 Грязная дверь в конце широкого коридора могла украшать комнату беспомощной старухи или беспросветной алкоголички. Антонина Иосифовна относилась ко второй категории «потерпевших».
 Он осторожно постучал и, не надеясь на гостеприимное «войдите», дернул разболтанную ручку.
 Перегарный дух и запах нечистого тела хоть и были ожидаемы, но все же не в таких пропорциях. Антон задержал дыхание, чтобы превозмочь дурноту.
 Комната, вытянутая и темная, упиралась окном в серое, облупленное здание, которое не готовилось к празднику, потому что было затеряно в глухом дворе-колодце.
 Хозяйка комнаты безмятежно похрапывала на развалюхе-диване, прикрывшись клетчатым пледом, изрядно побитым молью и временем. Женщине, вероятно, едва перевалило за сорок. Исхудавшее лицо, несмотря на черные круги под глазами и болезненный румянец на щеках, поражало правильностью черт. Коротко остриженные перекисно-блондинистые волосы торчали липкими сосульками в разные стороны.
 «Участковый сообщил ей о гибели Констанции. Следователь из МУРа допросил. Соседям она ничего не сказала. Зачем ей фальшивое сочувствие? Просто тихо напилась и уснула. Вот и все. Неужели не ясно, что вся эта история от начала до конца меня совершенно не касается? Надо сваливать! Надо взяться за ум и не впутываться ни в какие истории! Частная жизнь – это частная жизнь! При въезде – „кирпич“! Интересно рассуждаешь, писатель! А сколько раз ты плевал на этот „кирпич“?..
 Споря с самим собой, он не двигался с места, хотя находиться в этой мрачной, вонючей комнате было уже невмоготу.
 Полежаев присел на единственный стул, рискуя лишить хозяйку и этого сокровища, – стул едва выдерживал седока. Бросил брезгливый взгляд на столешницу с грязной посудой, недоеденными консервами, разодранной буханкой хлеба, пустыми бутылками…
 Под одной из бутылок лежала перевернутая лицом вниз фотография с надписью. Он нагнулся пониже, чтобы разобрать в полумраке текст, и прочитал следующее: «На долгую память моей суке-матери. К.». Антон убрал бутылку и взял фотографию в руки. Это была Констанция. Красивое, надменное лицо. Жесткий, презрительный взгляд.
 В тот же миг спящая женщина зашевелилась. Она повернулась на другой бок и вдруг отчетливо произнесла совершенно трезвым и молодым голосом:
 – Откуда я знаю, кто он такой? Мне нет никакого дела до твоих хахалей! Да-да, представь себе! – А потом закричала: – Ты блядь! Блядь! Блядь!
 И тут же зарыдала, сотрясаясь всем телом.
 Полежаев выскочил из комнаты словно ошпаренный. Не обращая внимания на удивленные взгляды соседей, он выбежал из квартиры. И только во дворе, на свежем воздухе, смог отдышаться.
 По дороге к метро он никак не мог для себя решить, что больше его напугало: надпись на фотографии или эпизод сна, случайно приоткрывшийся ему. Однако он знал точно: в ту проклятую коммуналку ему еще предстоит вернуться. Но не сегодня. Не сейчас.




 ГЛАВА ПЯТАЯ




30 августа, суббота

 Полежаев торопился в предвкушении маленького чуда. Она обязательно явится, эта девочка в пестрой одежке, с трогательным рюкзачком на плече. Рассыплет по подушке свои каштановые волосы, станет грациозно перебирать ногами по воздуху в такт мелодии Адамо. И он будет шептать бесконечное «j'aime». Правда, она обещала позвонить только завтра. Но ведь завтра же наступило. Первый час ночи. Такой чудесной, хоть и прохладной ночи! Нет, она не выдержит! Она придет!
 Чудо на самом деле произошло, но совсем другого характера. Даже его огромная, незаурядная писательская фантазия вряд ли изобразила бы подобное. Впрочем, бумага все может стерпеть. А человеческое сердце?
 Он на крыльях влетел в подъезд. Жесткая посадка произошла на одной из лестничных площадок. Ситуация повторилась в среду, он возвращался из парка, и на этом же самом месте…
 – Вася?
 Нет, тогда у нее был вид затравленного зверька. Теперь перед ним стоял полутруп с остекленевшим взглядом. Она бросилась к Антону на грудь и заскулила совсем по-собачьи.
 – Объясни мне, что случилось?
 – Там… там… – указывала она куда-то вверх.
 – Где там? Что произошло?
 Понял – ей стало что-то известно о смерти мужа.
 – Пойдем ко мне. Ты все расскажешь по порядку.
 На кухне у него был кавардак после трапезы с Патрисией. Писатель не был большим охотником до мытья посуды. След от губной помады на чашке выдал бы его с головой, но Василина находилась в прострации, обезумев от горя и ничего не замечая вокруг.
 Антон побросал грязную посуду в мойку и уселся напротив.
 – Ну? – потребовал он.
 – Леня… там… – успела она выдавить из себя и опять тихо заплакала.
 – Где там? – продолжал он свой жесткий допрос. Он видел, что эта женщина его больше не любит. Наивная надежда на вечную любовь грела все эти годы. И вот она рухнула. Может, поэтому он так жесток к ней? Может, поэтому так ее торопит, не давая опомниться? А может, потому, что ждал другую? Хотел теплоты, нежности, счастья, а получил слезы, чужую боль и подтверждение страшной догадки.
 – В моей квартире… на столе…
 – Что?!
 – Не знаю! Ничего не знаю! Зачем ты меня мучаешь?
 Ее трясло как в лихорадке. Он поймал руки Василины и зажал их в своих ладонях.
 – Успокойся!
 Призыв не подействовал.
 Он сунул ей стакан с неразбавленной текилой и заставил выпить. Реакция оказалась прямо противоположна той, что он ожидал. Лицо Василины стало молочно-бледным, взор помутнел.
 – Где туалет? – прошептала она.
 – Что с тобой, черт возьми?!
 Она не ответила, только прикрыла ладонью рот.
 Он на руках внес ее в туалет.
 – Оставь меня, – еле выдавила Василина.
 – Ну да! Я уйду, а ты грохнешься!
 – Иди на х…, Антоша! – вдруг заорала она и толкнула его с такой силой, что писатель, запнувшись о порог, открыл головой дверь спальни.
 Он приземлился на пол и почувствовал знакомый аромат духов. Запах не выветрился за целый день. Он включил ночник. Постель была по-прежнему смята. Он накрыл ее пледом, зачем-то сейчас заметая следы. Это давно вошло в привычку при Маргарите. Ее болезненная подозрительность превратила его в раба. Даже теперь, когда он свободен и не боится чьих-либо упреков, все равно заметает следы.
 И еще он вытащил из письменного стола свой старенький «ТТ», оставшийся на память со времен экспедиторства. Пистолет с патронами хранился в обыкновенной фанерной коробке, в каких держат гвозди или гайки. Он закинул коробку на антресоли. От греха подальше.
 А Василину рвало.
 Антон вернулся на кухню. Поставил на плиту чайник с водой. Его не покидала уверенность, что с минуты на минуту должна прийти Патя. Странно, но в этот миг он испытывал полное равнодушие к происходящему.
 – Зачем ты мне дал эту гадость? – Василина уже привела себя в порядок и уселась напротив.
 – Думал – так лучше.
 – Ты всю жизнь думаешь, как лучше, а выходит все наоборот.
 – О чем ты? Не понимаю.
 – О чем? О том, что жизнь моя искалечена благодаря тебе. Сначала я любила. Потом отравилась этой любовью. Но не могла забыть. Всех мерила по тебе. И его. Его даже больше, чем остальных. Это понятно. Он – журналист, ты – писатель. И жанр тот же самый. Как все глупо! Никогда не прощу себе. – Она говорила, казалось, спокойно, без эмоций, опустив голову.
 – Но при чем тут я? Опомнись! Ты себе выдумала сказочного принца, а я обыкновенный!
 – Знаешь, Антоша, я тебя ненавижу. Ты мне омерзителен, как эта твоя текила.
 – Спасибо на добром слове. Думаю, что не заслужил.
 – Мне наплевать, заслужил ты или не заслужил. Не строй из себя ангела.
 – Разве я когда-нибудь строил?
 – Не знаю. Мне наплевать.
 Наступила долгая, невыносимая пауза, во время которой они старались не смотреть друг на друга.
 – Поедешь домой? – наконец нарушил паузу Полежаев.
 Василина встрепенулась – показалось, что с ужасом вспомнила о самом главном.
 – Нет! Там Леня!
 – Ты серьезно? Это не бред?
 – Антоша, я не могу туда!.. Я сойду с ума!.. У них ключи от моей квартиры! Ты понимаешь? Они украли у Лени ключи и принесли туда это! Я не могу вернуться!..
 – Поедем вместе, – предложил он.
 – Нет! Нет! Нет! Я не могу.
 Она уронила голову на стол и разрыдалась. На этот раз он напоил ее чаем и дал таблетку валерьяны.
 – Хорошо. Я поеду один. Вот только позвоню Еремину.
 Несмотря на поздний час, Константина не было дома.
 «Что ж, пусть будет так. Все меня покинули сегодня…»
 Он добрался до ее дома на такси.
 Беспечно насвистывая незатейливую мелодию, бравируя перед самим собой, Антон поднялся на нужный этаж. Перед тем как открыть дверь, огляделся по сторонам. Ему показалось, что в соседних квартирах наблюдают за ним, припав к глазкам.
 «Идиот! Параноик! Добропорядочные москвичи давно уже бай-бай, и только ты шастаешь по чужим квартирам! Тебе больше всех надо!»
 В нос ударил сладковатый трупный запах. Полежаев включил свет в коридоре. Теперь ему казалось, что кто-то еще есть в квартире. Кто-то ходит. Медленно-медленно. Нет, это просто волосы шевелятся на голове. Он попробовал улыбнуться. Не получилось. Шагнул в гостиную.
 На низком журнальном столике стоял странный круглый предмет, завернутый в газеты. Вернее, полузавернутый. Писатель подошел ближе. Это была мужская голова. Настоящая голова. Уже начавшая разлагаться. Из приоткрытого рта вываливался черный язык.
 Он отвернулся от ужасного зрелища. Даже дилетанту, каким являлся Полежаев, было ясно, что Леонид Шведенко и Констанция Лазарчук приняли одинаковую мученическую смерть. Вот чем для них закончился невиннейший поход в кинотеатр.
 «Василина, ничего не подозревая, вошла в комнату и увидела газетный сверток. Удивилась. Стала припоминать, откуда он тут взялся. Наконец решила посмотреть, что там внутри. А внутри оказалась голова ее мужа. Зачем? Кому это надо? Изысканный садизм? Но для того чтобы получить удовольствие, надо за всем этим наблюдать. А наблюдать неоткуда. Разве что забраться в шкаф!»
 Он осмотрел мебель в комнате. Взгляд его остановился на незашторенном окне.»
 «Что ж, идея не нова. В первом отрывке, найденном как раз у Шведенко, говорилось о снайпере, засевшем в доме напротив. Какие-то детали из этих таинственных опусов выплывают в реальности. Словно вещие сны!..»
 Напротив высилось административное здание, и свет горел лишь в одном, дежурном окне. «Надо будет поинтересоваться у Васи, что там такое. Выглядит чудовищно некрасиво. Голову бы оторвать архитектору…»
 Спускаясь вниз, Антон по инерции заглянул в почтовый ящик Василины. В последнее время почтовые ящики преподносили сюрпризы. Василинин был набит газетами, а на самом дне лежала связка ключей. Он сравнил их с теми, что держал в руке.
 «Кажется, я начинаю кое-что просекать в логике этих упырей! Они все же руководствуются какой-то логикой!..»


* * *

 – Пощупать бы этого юного коллекционера! – сказал себе следователь, как только они расстались на Красной Пресне.
 В конторе он тут же набрал номер диспетчера и попросил, чтобы его срочно свели с осведомителем. С тем самым, с которым он встречался в антикварном мебельном магазине.
 – К сожалению, я не могу этого сделать, – ответили ему на другом конце провода.
 Такой ответ Еремин слышал впервые.
 – Почему?
 – Человек, который вас интересует, сегодня найден мертвым в собственной квартире.
 Он повесил трубку. Подробности сейчас следователя не интересовали.
 Оставался менее приятный вариант. Старый знакомый, перешедший на службу в РУОП. Тот взамен тоже потребует какую-нибудь информацию. Но выхода не было.
 – Костян? Ого-го! Сколько лет, сколько зим! Как поживаешь? Не оголодал еще от своей частной практики?
 – Не жалуюсь. У меня дело к тебе.
 – Вот как? Оказывается, и мы, бедненькие-несчастненькие, на что-то годимся?
 – Ладно тебе! Видел я ваших ребят в деле. Несчастненькими их не назовешь, – подольстился Еремин.
 – Стараемся по мере возможностей! – не без гордости отреагировал тот на лесть старого приятеля. – Какое у тебя дело?
 – Есть у вас информация о малышах?
 – В Греции все есть, ты же знаешь! О малышах, правда, не так много. Давно ли они появились! Да и авторитетов у них кот наплакал. А кто тебя конкретно интересует?
 – Некий Старцев Вадим Игоревич.
 – Хорошо. Посмотрю. Тебе срочно?
 – По возможности.
 – К утру будет готово. Отправлю по телефаксу. Жди!
 Еремин был не из тех, кто ждет и бездействует. Но прежде чем пуститься в ночное путешествие, он сделал еще один звонок. Давно обещанный самому себе.
 – Я слушаю, – ответил заспанный женский голос.
 – Ольга?
 – Да. Кто это?
 Следователь отрекомендовался.
 – Здрасьте… – растерянно произнесла она.
 – Не ожидали?
 – Откуда у вас мой телефон?
 – Вы забыли, с кем имеете дело? – не без тщеславия напомнил Константин. – К тому же время от времени почитываю французскую прессу. Нашли новое место?
 – Пока нет.
 – Большая конкуренция? Или спрос на гувернанток в бывшей Совдепии невелик?
 – Просто многие варианты меня не устраивают. А вы позвонили мне, чтобы помочь с работой? – В ее голосе послышались иронические нотки.
 – Два месяца назад вы должны были явиться в мою контору, но почему-то пренебрегли этим визитом. Почему?
 – Так ведь убийцу нашли. Я не видела смысла в своем визите. Кроме всего прочего, вы должны понять мое тогдашнее состояние. Я была привязана к мальчику, и снова возвращаться в то страшное утро, когда я его обнаружила в детской, было выше моих сил!
 Теперь голос женщины звучал вполне искренне. Однако Еремин еще раньше распознал в ней прекрасную актрису.
 – Вы могли бы позвонить. Я вас долго тогда искал. Почему сразу съехали с квартиры?
 – Я ведь потеряла работу. Пришлось найти квартиру подешевле. А что не звонила – так ведь все уже стало ясно. И мне, и вам, и всем…
 Ему показалось, что гувернантка вытягивает из него признание, хочет, чтобы он дал оценку минувшим событиям. Решил ей подыграть.
 – Ничего не ясно, – хмыкнул следователь.
 – Как?
 – Вот так. Приезжайте завтра, как уславливались, в обеденный перерыв. Поговорим. Только с квартиры снова не надо съезжать, – пошутил он на прощанье. – Я не страшный. Я вас не съем.
 – Буду надеяться.


* * *

 Ночное шоссе встретило Еремина моросящим дождиком. Сыщик счел необходимым вернуться в ту квартиру, куда утром его возил авторитет. Не привык верить на слово своим клиентам. Все требовало тщательной проверки. Нужно было по крайней мере убедиться в наличии тайника, чтобы продолжить расследование. Если тайника в квартире не окажется, значит, Старцев хочет его втянуть в какую-то свою игру. Малыш в баках под Пресли нравился Константину все меньше и меньше. Возня с безымянной штуковиной представлялась теперь не совсем чистой. Сыщик сейчас серьезно подозревал, что хозяин штуковины плохо кончил.
 Следователь не стал заезжать во двор бабушкиного дома. Он оставил машину у обочины дороги и медленно, размеренным шагом провинциального жителя направился к дому.
 Во дворе – адская темень. Фонари тут не были предусмотрены, лампочки под козырьками подъездов давно выкрутили чьи-то вороватые руки, а сами граждане подмосковного городка спокойно похрапывали на своих уютных кроватях с панцирными сетками. Так представлял себе провинциальную идиллию Еремин, пробираясь сквозь заросли сирени и других неопознанных в темноте кустов вдоль окон первого этажа.
 Он знал, на что шел, и поэтому предусмотрел все. И крепко спящих граждан, и открытое окно на кухне бабушкиной квартиры. Не ожидал лишь, что какая-то приблудная дворняга поднимет истеричный лай, когда ловко запрыгивал в окно. Да кто обратит внимание на эту пустолайку? И все же Константин некоторое время сидел на корточках под подоконником, прислушиваясь к каждому шороху во дворе.
 Убедившись, что никто, кроме собаки, не заинтересовался его персоной, он зажег карманный фонарик.
 Обследование мебели и стен квартиры не дало никакого результата. Заваленные хламом антресоли он тоже отверг. Для коллекции такого пройдохи, как этот Старцев, они не годились.
 Но так просто сыщик не сдавался. Стоило ехать в такую даль?
 С новыми силами он взялся за исследование пола, предварительно свернув вышарканный бабушкин ковер. На доски пола возлагалась последняя надежда. Ведь как-никак первый этаж. Можно много чего накуролесить.
 Так оно и оказалось. Только не в комнате, а в тесной хрущевской прихожей. Под ковровым покрытием едва приметный квадрат – крышка люка с малюсеньким (для мизинца) стальным кольцом. Он дернул кольцо вверх. Крышка поддалась. Деревянная лестница с поручнем вела вниз. Посветив фонариком, он обнаружил выключатель, вмонтированный в потолок подвала. Свет оказался насыщенно-красным, как в фотолаборатории.
 Еремин спустился вниз, прикрыв за собой крышку люка.
 Подвал по площади был равен квартире, но выглядел куда шикарней. Стены обшиты атласом с бронзовым отливом. Пол мраморный. Массивный стол и кресла в стиле ампир. На столе – письменный прибор с часами, украшенный золотозадыми девицами. Следователь мало что понимал в антиквариате, но прибор его впечатлил. Что-то подобное он видел на выставке, посвященной Екатерине Великой: нечто похожее украшало стол императрицы.
 А вот потолок здесь был современный, подвесной. Приглядевшись к нему получше, Константин понял, что он состоит из множества глаз с горящими красными зрачками.
 – Вот так тайничок! – вырвалось у него. – Этот молокосос умеет использовать всякую щель в полу!
 Еремин не удержался от соблазна усесться в одно из кресел. Он представил, что совершает экскурс во времени. По-дилетантски отсчитал двести лет назад.
 – Правление Павла! – блистал он сам перед собой. – На фига он только сделал этот красный свет? Глаза устают. Может, символизирует что? Такое впечатление, что сейчас вспыхнет пожар!
 Мысль дальше не пошла. Перед глазами опять возник загородный дом Грызунова. Гостиная, где следователь вел допрос. Кресло. Старинное, антикварное кресло. И тоже ампир.
 – Что за чертовщина!
 За что ни брался в последнее время, все оказывалось как-то связанным с убийством мальчика! А может, просто нераскрытое дело не дает покоя – вот и все объяснение?
 «Мало ли кто собирает антикварную мебель! Это сейчас модно, – успокоил он себя и тут же приказал: – Хватит рассиживаться!»
 Он уже догадался, где прятал свои безделушки Старцев. Комод из той же эпохи, с инкрустацией, давно привлекал внимание сыщика.
 – А ведь похититель тоже был в этой красной комнате и тоже полез в комод. И, возможно, оставил отпечатки пальцев. Жаль, не взял с собой Престарелого! Не помешал бы. Заодно приобщился бы к прекрасному!
 Следователь натянул лайковые перчатки и принялся исследовать комод, шесть ящиков которого не были заперты, потому что нечего было запирать.
 – Дуб. Ящики довольно тяжелые, – комментировал Еремин. – Их можно выдвинуть, только потянув за ручку. Если не стерли отпечатки пальцев, то они должны быть на ручках. Правда, сам Старцев их мог ненароком стереть. И все же надо хвататься за любую ниточку.
 Он осторожно начал откручивать ручки комода. И тут только обратил внимание, что все они сделаны в виде голов. Мужских голов. И все головы разные.
 Отвинтив первую, осветил ее фонариком. Это был круглолицый, довольно суровый дядя в парике. Под подбородком едва можно было разобрать полустертую надпись, сделанную латинскими буквами.
 – «Термидор», – прочитал Еремин вслух. – Вот тебе и Павел! Хренов историк! Французская буржуазная революция. Якобинская диктатура. Термидор – революционное название какого-то месяца. Что еще? Поэтому красный свет. Революционный пожар. А парень с фантазией! Вот какие безделушки, принадлежавшие одной эпохе и одной стране, собирает малыш! Что еще? А еще торт в холодильнике Констанции Лазарчук назывался «Моя любовь– моя Бастилия!». А еще гувернантка Оля обучала маленького Грызунова французскому языку. Бред? Навязчивый бред?
 Он отвинтил все головы-ручки и пустился в обратный путь.


* * *

 Антон не мог прийти в себя после увиденного.
 «Я понимаю, что журналист кому-то по-крупному насолил, но при чем тут Василина? Ей-то с какой стати выпало это испытание? Бедная девочка! Натерпелась от мужиков! Можно, конечно, все свести к божественному промыслу или к проискам дьявола, а по радио „Криш-наука“ сказали бы: „Карма!“ Легко объяснить необъяснимое, когда придумано такое удобное слово! И все-таки это дело рук человеческих, и ничьих больше! Чей-то замысел, жестокий и кровожадный! Вот только чей?..»
 Но через несколько минут его мысли потекли, а вернее, поскакали в другом направлении: он увидел у подъезда своего дома джип «вранглер», розовый с черным.
 «Она все-таки приехала! Не выдержала! Сумасшедшая! Представляю, что она испытала, обнаружив в моей квартире женщину! Бедняжка!»
 Он всех жалел в эту ночь, но в особенности – себя. Ведь предстояли нудные, выматывающие души объяснения – и с ней, и с другой. А зачем? Разве он не свободен, как… Нет, не свободен. Его до сих пор сковывает рабский страх, словно инъекция, введенная под кожу Маргаритой.
 Пришлось даже остановиться, чтобы выработать план действий.
 Но ничего не потребовалось. Маленькая француженка, ревнивица Патя, оказалась на высоте.
 – Я сразу поняла, что эта женщина – жена того самого друга, которого ты ищешь. Она мне все рассказала. Какой ужас!
 Они сидели на кухне и пили чай. Василина во время эмоциональной Патиной тирады скривила рот в презрительной усмешке, как бы говоря: «Что, опять потянуло на девочку? Ну-ну, посмотрим, что из этого выйдет».
 – Я только не понимаю, зачем ты туда поехал? – продолжала горячиться Патрисия. – Надо было просто вызвать милицию!
 – Все не так просто, – подал наконец голос Полежаев, убедившись, что синоптики ошиблись: гром не грянул. – Сначала должен посмотреть Еремин со своим экспертом.
 – Что же я буду хоронить? Одну голову? – вдруг тихо и задумчиво произнесла Василина.
 Возникла неприятная тишина. Антон заметил, как ангельские, с поволокой глаза Пати увлажнились. Она, подобно загнанному зверьку, в отчаянье переводила взгляд то на мужчину, то на женщину. Наверное, хотелось найти слова утешения, но ничего не получалось.
 – Пойду еще раз звякну Костяну, – попытался разрядить тягостную атмосферу Антон.
 Телефон следователя не отвечал. Полежаев вслушивался в протяжные гудки и волей-неволей сравнивал свою бывшую любовницу с нынешней. Сравнение было явно в пользу последней. Вася уступала Пате по всем статьям. И он досадовал, что ночь безвозвратно пропала, что он не сможет сегодня насладиться этой каштановолосой, грациозной, как балерина. Более того, положение безвыходное. Василине некуда пойти. В Москве у нее никого нет. А постель у него одна. Как же быть? Придется спать на полу в гостиной. А Патя? Вряд ли ее устроит такое ложе. Да и вообще это пошло – проводить ночь с двумя женщинами одновременно, хотя одна и за стенкой. А оставить их вдвоем с Василиной Патя вряд ли решится.


* * *

 – Я пойду. – Она едва коснулась холодными пальцами его затылка. Он вздрогнул то ли от неожиданности прикосновения, то ли от внезапности и правильности ее решения.
 – Побудь еще, – попросил он шепотом, чтобы не услышала та, другая.
 – Мамочка будет волноваться, – улыбнулась уголками рта девушка, излучая свет.
 – Вчера ты об этом как-то не беспокоилась, – продолжал он шептать.
 – И получила сегодня нагоняй!
 – Однако уже три часа ночи, – взглянул он на часы. – Позвони ей, чтобы не волновалась.
 – Я позвоню из машины. До скорого! Салют!
 – Салют… – вздохнул ей вслед писатель.
 Он вышел на балкон, чтобы помахать рукой, но Патрисия стремглав выбежала из подъезда и, даже не взглянув в его сторону, прыгнула в свой «вранглер», и машина взмыла с места.
 «Обиделась, что ли? Черт! Мы ведь не договорились о встрече! Она обещала свести меня с этой бабой, феминисткой! Как же я упустил? Дурья башка! А если обиделась, то вряд ли быстро отойдет. Знаю я этих девиц со вздернутыми носами!»
 На самом деле писатель часто так хорохорился, отстаивая право называться инженером человеческих душ, доказывая самому себе свою многоопытность, умудренность, значительность. О девицах же со вздернутыми носами судил, по сути, понаслышке.
 Василина принимала душ, когда он вернулся с балкона. Это ему показалось странным. После пережитого ужаса помнит о гигиене!
 Он постелил себе на полу в гостиной. Поставил будильник на девять. Выключил свет. Слышал, как она выбралась из ванной. Прошла в спальню. Он не собирался желать ей спокойной ночи.
 Горбатый, расшатанный мостик, соединявший прошлое с настоящим, сегодня рухнул в бездну. К тому же не кощунственно ли желать спокойной ночи той, у которой, наверно, перед глазами стоит отрезанная голова мужа? Он думал о том, как бы поскорее уснуть и по возможности избежать кошмарных снов.
 Василина неожиданно возникла на пороге его комнаты. Он не слышал приближающихся шагов. Наверно, уже задремал. Скудный свет, пробившийся из коридора, выхватывал тонкую полоску ее тела. Грудь высоко вздымалась. Голос дрожал!
 – Ты уже спишь?
 – Почти…
 – Прости, но ты не мог бы…
 Она переступала с ноги на ногу. Она не знала, как об этом сказать. Он все понял сразу, но не пытался прийти ей на помощь, хоть и был мастером по части стиля.
 – Мне страшно там одной, – наконец сформулировала она.
 – Я могу дать тебе снотворное.
 – Не надо! – крикнула Василина.
 – Тогда заварю кофе.
 Он поднялся с пола, накинув на плечи халат.
 Она не двинулась с места, смотрела на него по-новому, непонимающими глазами.
 «Думала, наброшусь на нее по первому зову! Ей плохо, а она хочет забыться в объятьях бывшего любовника! Но я не „скорая помощь“, тем более не секс-машина! И вообще, довольно глупостей на одну человеческую жизнь!»
 – Ты бы оделась, а то простынешь.
 Обошлось без сантиментов. Они чуть не до утра чашку за чашкой пили кофе и вели доверительные разговоры, переходившие время от времени в штыковую атаку.
 Наконец Василина спросила:
 – Эта милая девочка – твоя любовница?
 – Ты ведь все поняла. Зачем спрашиваешь?
 Василина усмехнулась. Покачала головой. Закурила.
 На прощанье сказала язвительно:
 – А девочка очень красивая. У тебя хороший вкус. И Маргарита была симпатичная. Но эта-то еще и умна…
 Полежаев в одиночестве допивал свой кофе.
 «Эх, Патя, Патя! Оставила меня наедине с незнакомой женщиной! Глупышка! Маргарита бы сразу все просекла! Хватило бы одного взгляда! Всякую бабу видела насквозь! Что вы знаете о Марго?..»


* * *

 – …Эй, пацаны! – раздалось откуда-то издалека. – Идем после школы к Костяку! Ему родители из-за границы привезли кучу пластов!
 Клич был брошен во время большой перемены, и каждый уважающий себя рок-меломан в душе возрадовался. У Костяна из параллельного класса была самая большая коллекция пластинок. И аппаратура по тем временам нешуточная.
 Антон любил «Пинк Флойд». Красивая, вдумчивая музыка.
 Его ждало в тот вечер разочарование. Костины родители не привезли из-за границы «Пинк Флойд». Зато была убойная группа «Эй Си/Ди Си» и любимый девчонками «Бонн М».
 Спонтанно начались танцы. Танцевать Антон не любил, но компанию всегда поддерживал. Пренебрегающий танцами мальчик подвергался издевательским выпадам со стороны девчонок: «Он еще маленький – танцевать не умеет!»
 Антону нравились многие девчонки из его класса. И он даже надеялся в кого-нибудь из них влюбиться, но не знал, на ком остановить свой выбор. Но пока влюбиться не получалось.
 В самый разгар вечера в дверь позвонили.
 – Родители, наверно! – пискнул кто-то.
 – Не должны так рано, – пробасил озадаченный Костян и пошел открывать. Через минуту он сиял:
 – Знакомьтесь – это Марго!
 И тут появилась она. В черных колготках, считавшихся крамолой. В короткой кожаной юбке. В пестром вязаном свитере.
 – Моя двоюродная сестра, – представил ее Костян, – недавно приехала с Кавказа. Будет учиться в нашей школе.
 После слова «Кавказ» все обратили внимание на ее толстую русую косу. На легкие крылья бровей. На глаза аж василькового цвета!
 Антон прислонился спиной к шкафу, чтобы выстоять. Вот как оно бывает! Это потом он рассмотрел ее получше, а в тот миг глаза застилал туман. Какой-то сладостный туман. Дымок от подгоревшего торта.
 Костя, загордившийся произведенным кузиной впечатлением, был в ударе, называл их имена и каждому давал характеристику.
 – А это Антоша! Наш литературный гений! Пишет потрясные стихи! Любит «Пинк Флойд»!
 – Какая скучища! – выкатила она свои васильковые глазки. – Как это можно слушать? Не понимаю! – кокетливо пожала плечиками.
 Их вкусы никогда не совпадали. Ему пришлось впоследствии многим пожертвовать. Расхожая фраза «Любовь требует жертв» здесь была бы уместней всего. Но так ли они нужны, эти жертвы? Когда человек жертвует всем, что остается ему? Избалованная жертвами любовь?
 Костян, разумеется, всех опередил и пригласил свою кузину на танец. Она смотрела на брата с нескрываемым обожанием. Антон почувствовал, как кулаки его сжимаются. Никогда у него не возникало такого острого желания кого-то покалечить.
 Антон вскоре ушел, так и не решившись пригласить ее на медляк. Ночь он провел в блаженной неге, представляя, как гладит колено Марго через запретные черные колготки, касается губами васильковых глаз.
 Потом она появилась в школе. Ее определили в параллельный класс. И он мог любоваться Марго каждую перемену.
 В школе был организован пресс-центр, и редактором назначили Полежаева, а художником – Марго. Теперь они оставались после занятий и творили. Правда, не только они. Остаться наедине удавалось редко. И в такие минуты Антон очень робел. Лоб покрывался испариной, колени дрожали. Он старался не смотреть на художника. Путано отвечал на ее вопросы, вызывая презрительную усмешку. Из-за этого страдал, но не мог себя пересилить.
 Однажды она торопилась домой, а газету надо было выпустить к утру.
 – Я возьму с собой, – предложила Марго. – Все будет как надо. Утром посмотришь.
 Но материала оказалось слишком много и лист ватмана громоздкий.
 – Можно, я тебе помогу? – решился он.
 – Проводишь?
 – Ну да!..
 – Давай! Так даже лучше! – почему-то обрадовалась она. – Только я далеко живу.
 – Я не тороплюсь…
 Она жила очень далеко. В сорока минутах ходьбы от школы.
 Говорить было особо не о чем, и Полежаев стал рассказывать о художнике Модильяни. Она о нем никогда не слышала, а он накануне прочитал у Эренбурга.
 Марго слушала сосредоточенно, с интересом, и дорога до дома показалась ей на этот раз не такой уж длинной.
 – А с тобой интересно, – сказала она на прощанье.
 – С тобой тоже.
 – Неправда! Я мало знаю. Со мной скучно.
 На следующий день она уже попросила сама:
 – Может, проводишь?
 Она влюбилась в его рассказы.
 Как-то, увлеченная недоконченным рассказом, она пригласила его к себе домой.
 Мать приготовила им отварные рожки с сосисками. И во время поедания рожков Антон о чем-то задумался и наморщил лоб. Будущая теща это восприняла как оскорбление своей великолепной стряпне. «Надо же, – барин какой! Рожки ему не нравятся! Морщится!» – высказала она потом дочери.
 Марго больше его не приглашала к себе. Стали ходить к нему. Благо дом рядом со школой. Можно даже в большую перемену забежать. Просто так. От нечего делать. Да хотя бы послушать новую пластинку. Антон уже изучил ее вкус и выменивал на толкучке пластинки для любимой, а не для себя. Так во время одной перемены, когда пел Адриано Челентано, а Марго в кресле ловила попсовый кайф, Антон упал перед ней на колени и принялся усердно целовать руки. От неожиданности девушка остолбенела, а он не знал, что делать дальше. В одном французском романе, кажется, у Стендаля, он прочитал, что начинать надо с руки и медленно продвигаться вверх, сначала до локотка, потом до плечика и так далее. Стояла суровая уральская зима, и на Марго было надето два свитера. Если он начнет тыкаться лицом в свитер, она примет его за сумасшедшего! Стендаль был известный ловелас, но уральской зимы он не учел!
 …Они жили в ханжеские времена, когда из фильмов вымарывался любой намек на секс, и пуританские семьи размножались непонятным образом.
 Лишь почти через год Антон расстегнул бюстгальтер на ее спине. В том же кресле. Во время большой перемены. Тогда пел Энгельберт Хампердинк…
 …Он ежедневно задерживался в университете. Студенты готовили спектакль для преподавателей. Маргарита не верила, считала, что у него кто-то завелся.
 Он позвонил ей, чтобы сообщить немыслимое – остается репетировать на всю ночь.
 – Даже ужинать не придешь? – отрешенным, будто с того света, голосом спросила она. Он услышал, как заплакала в соседней комнате дочь. – Как знаешь! – произнесла Маргарита многообещающе.
 Он пришел через час. Для спектакля понадобилась клизма. Обыкновенная подвесная клизма. Антон жил ближе всех. Его и послали. Аптечка находилась в детской. Полежаев торопился.
 – Где Дашка? – удивился он исчезновению дочки.
 – Отвезла к маме.
 – Зачем?
 – Мама соскучилась.
 – Когда же ты успела?
 – Я на такси.
 – Почему такая спешка?
 Он перестал искать клизму. Маргарита всегда скупилась на такси. Все-таки студенты живут на деньги родителей.
 – Не хотелось тащиться пешком в такую даль.
 – Я-ясно, – пропел он, хотя еще ничего не понимал.
 Прошел на кухню, чтобы перекусить, и замер от удивления. На тарелках была красиво разложена снедь: колбаса, окорок, помидоры, никогда не покупавшиеся в мае. Все-таки студенты…
 – Ты кого-то ждешь?
 – Тебя.
 – Мне ты никогда так красиво не раскладываешь. Тем более сегодня…
 – Подруга обещала зайти… с мужем…
 Она врала. Нагло врала. У нее даже в школе не было подруг.
 Маргарита смотрела в окно, чтобы не смотреть ему в глаза. Во всяком случае, он так думал. Вдруг она встрепенулась.
 – Уже! Уже!
 – Что уже?
 – Уже идет! Я встречу! А ты посиди – поешь колбаски!
 Она выскочила за дверь в парадное. Он не стал глядеть в окно. Посчитал унизительным. Пожевал колбасу. Без вкуса. Без запаха. Нарезанную красиво, но не для него.
 Она вернулась с натянутой улыбкой. Бледная. Замученная.
 – Где же подруга?
 – Сказала, зайдет в другой раз. Сегодня некогда.
 Теперь он был во всеоружии.
 – Когда придешь?
 – Утром.
 Он пришел в десять вечера.
 Она вернулась во втором часу. Потопталась в коридоре. Зажгла свет на кухне. Приоткрыла дверь к нему.
 – Антон, ты спишь?
 Он не ответил, хотя не спал.
 Она легла в детской.
 Он проснулся оттого, что затекло плечо. На нем покоилась красивая стриженая головка Марго. Толстая русая коса, привезенная с Кавказа, приказала долго жить еще в десятом классе, ведь все девчонки стриглись под Мирей Матье! Ей очень шло. Он даже гордился, что его жене идет такая прическа.
 В открытую балконную дверь повеяло запахом торфа. В жаркий день торф дымился вокруг их дома. Раньше здесь были болота…




 ГЛАВА ШЕСТАЯ




Тот же день

 – Ну что, Престарелый Родитель, и на этот раз ничего?
 Елизарыч сидел в мягком кресле в большой комнате квартиры Шведенко, в той самой, где ночью побывал Антон, и постукивал палочкой по полу. Следователь, писатель и Василина все это время находились на кухне, чтобы не помешать эксперту.
 – На этот раз даже слишком много, – откликнулся Престарелый Родитель, но в голосе его не слышалось надежды. – Пальчики – везде. Я устал их снимать. Боюсь только, что тех, которые нам нужны, здесь нет. Вряд ли он нес голову в голых руках, даже если она лежала в сумке. Перчатки надевают не только чтобы замести следы…
 – Ну-ну, не будем читать друг другу лекций, – перебил его Еремин. – Отпечатки все-таки надо проверить, хотя там есть и наши с Антошей пальчики. Мы здесь были в среду. А что скажешь насчет головы?
 – Как я и предполагал, журналиста задушили. Голову отсекли, скорее всего, топором. Завернули в рекламную газету «Экстра М», которую бросают в каждый почтовый ящик. Думаю, что дальнейшая экспертиза мало что нам даст. Однако и сейчас можно сделать кое-какие выводы.
 – Да-да, Престарелый. Я понимаю, о чем ты, – вновь перебил старика следователь. Выводы он сделал уже накануне. Констанция Лазарчук и Леонид Шведенко задушены одним убийцей, после того как вместе провели вечер. То ли из тактичности, ему не очень уж присущей, то ли Бог знает отчего, но Константин не хотел, чтобы вдова слышала эти выводы из уст Елизарыча. Василина оставляла приятное впечатление. Ей и так досталось. Стоит ли добивать изменой мужа?
 – Мотивы непонятны, – признался Еремин. – Что-то уж больно мудрено! Не похоже, чтобы братва занималась подобным. На Сицилии – да. Там любят эффекты. Наши киллеры тоже не без фантазии, но их фантазия по большей части киношная. А в этой голове чувствуется некая символика.
 – И в тех бумажках, кстати, тоже, – проскрипел Елизарыч.
 – В каких бумажках?
 – В этих отрывках или рассказах, найденных у покойников. Твоему другу лучше знать.
 Еремин уже успел забыть об этих странных находках, потому что от них веяло чем-то мистическим, а мистическое он привык оставлять за гранью своего расследования.
 – Мне кажется, Костя, ты многое упускаешь в этом деле. – Иван Елизарович долго готовился к серьезному разговору, поэтому слова произносил медленно, вдумчиво. – Пренебрегаешь деталями. Не так активен, как всегда.
 – Я исправлюсь, Престарелый, честное слово! – рассмеялся следователь, сводя разговор к шутке.
 – Что будем делать дальше? – недовольно пробурчал тот.
 – Я думаю, не стоит сюда вызывать гостей из МУРа. Голову журна мы могли найти и в любом другом месте. Пусть считают, что ее подкинули в мою контору. Заберем ее с собой. И приплюсуем к ней еще шесть вот этих дубовых голов! – Еремин достал из саквояжа полиэтиленовый пакет с шестью ручками-головами.
 – Что это? – удивился Елизарыч. – Похоже на антиквариат.
 – Нужно будет снять пальчики. И как можно скорей.
 – Тебе, случайно, специалист по этим штуковинам не понадобится? У меня есть знакомый старичок. Живет по соседству. Мы с ним в шашки режемся в часы досуга.
 – Сосед пригодится, но сначала пальчики!
 Пока Престарелый упаковывался, Еремин прошел на кухню.
 – Давайте еще раз восстановим картину, – обратился он к Василине.
 Женщина хранила завидное спокойствие. Не обронила ни слезинки.
 – Вы пришли в восьмом часу вечера. Поднялись к себе. По дороге никого не встретили? Из соседей, знакомых или подозрительных?..
 Она покачала головой.
 – Вы открыли дверь, – продолжал рассказывать за нее сыщик. – Что вы увидели в первую очередь?
 – Ничего подозрительного. В прихожей все было на своих местах.
 – Вы сразу вошли в комнату?
 – Нет, сначала прошла на кухню, чтобы поставить сумку с продуктами. И тут мне почудилось, что в комнате кто-то есть. Оттуда доносился шелест бумаги. Я вбежала в комнату. Включила свет, хотя было еще не темно. Я даже сразу не сообразила, что это ветер. Фортка была раскрыта, и газета шелестела. Сверток лежал на журнальном столике… – Она тяжело вздохнула и умоляюще посмотрела на следователя. В ее больших черных глазах стоял ужас.
 Антон, не подававший до этого признаков жизни, взял ее руку и зажал в ладонях.
 – Я понимаю, как вам тяжело, но нам нельзя упускать детали. Вы закрыли форточку, когда уходили?
 – Да. И шторы задернула тоже.
 – А они были раздвинуты?
 – Ты же видел, – вмешался Полежаев. – Ни она, ни я их не трогали.
 – Зачем он это сделал? – спросил непонятно кого частный детектив и задумался.
 – Кто-то наблюдал из окна дома напротив, – высказал предположение Антон. – Смотрел в бинокль и получал эстетическое или какое-то еще удовольствие.
 – Что там напротив?
 – Какая-то солидная коммерческая фирма, – ответила Василина.
 – Выясним, – пообещал Еремин и тут же усомнился: – Вряд ли солидная фирма занимается подобными делами.
 – Почему фирма? – возразил писатель. – Может, кто-то из ее сотрудников.
 – От нечего делать, что ли? Решил позабавиться во время перекура? Как ты себе это представляешь?
 – Действительно странно, – почесал затылок Антон.
 Добродушное лицо Елизарыча с густыми бровями и носом картошкой возникло в проеме двери.
 – Я буду спускаться потихоньку, а ты меня догоняй, – подмигнул он следователю.
 Еремин это подмигивание расценил по-своему, ведь недаром Престарелый только что призывал его к активности. Опытный, мудрый старикашка – ничего не скажешь!
 – Послушай, – обратился он к писателю, – у тебя сохранились эти странные опусы?
 – Наконец-то! – обрадовался тот. – Специально для тебя сделал ксерокопии обоих отрывков!


* * *

 Штат ереминской конторы состоял из четырех человек. Секретарша Аллочка, недавно получившая аттестат зрелости, любила ходить на высоких каблуках, раздражая их цоканьем начальство, пребывающее в раздумье. Над ее столом висела фотография Брижит Бардо в несколько фривольной для сыскного бюро позе. На замечания начальства снять «порнушку» Аллочка не реагировала. Во всем старалась подражать божественной Брижит – и прической, и манерой поведения. Вот только лицом совсем не походила. У Аллочки был восточный тип лица. Широкие сросшиеся брови, круглые, немного навыкате карие глаза, тонкий нос с горбинкой и сочные губы непременно в алой помаде. Передвигалась она, зазывно покачивая бедрами и вибрируя острыми грудками, не признающими лифчика.
 Все удивлялись, как Еремин, имея под боком такую секс-бомбу, до сих пор не подорвал свою холостяцкую жизнь. И уж, разумеется, подозревали сыщика в тайной связи с секретаршей.
 – Явились не запылились! – по обыкновению прокомментировала Аллочка их приезд в контору. – Вам тут, Константин Николаевич, поступила информация из РУОПа по поводу какого-то Старцева.
 – Хорошо, посмотрю после обеда.
 – Я уж думала – ошибка. С чего бы РУОПам нам помогать?
 – Тебя не спросили! Женя на месте?
 – Куда он денется!
 Вторым работником конторы был молодой человек по имени Женя. Студент-медик, он подрабатывал в вечерние часы и в выходные в лаборатории, на подхвате у Елизарыча, а также выполнял мелкие поручения начальства. В общем, юная подобралась команда, если не считать внештатного Престарелого.
 Женя явился по первому зову. Долговязый и неуклюжий, в очках и в русых бараньих кудряшках.
 – Поедешь по одному адресу, – без предисловий начал Еремин. – Узнаешь название фирмы и фамилию директора. Сегодня суббота. Там наверняка никого нет. Придется говорить с охраной. Задача нелегкая. Информация мне нужна сегодня. Если пошлют – уходи, на рожон не лезь! Возьми на всякий случай баксы у Алки. Может, ребята станут посговорчивей при виде зелененьких!
 – Сейчас обед, Константин Николаевич, – потупился Женя.
 Студент любил, когда Аллочка заваривала кофе для него и для себя, садилась напротив, забрасывала ногу на ногу так, что видны были трусики. Они с усердием поедали пряники или вафельки. Ее забавлял блуждающий, рассеянный взгляд студента: будто Женя пытался проникнуть в ее сущность, а на самом деле заглядывался на трусики. Он в такие моменты пребывал в застенчивой неге. И вот по прихоти начальства должен всего этого лишиться!
 Прихоть Еремина сводилась к тому, что через минуту-другую в контору явится некая особа по имени Оля, бывшая гувернантка бизнесмена Грызунова. И он почему-то хотел провести беседу без свидетелей. Может, потому, что придавал ей не совсем деловой характер? Так или иначе, но студент и секретарша, жующие пряники, не входили в его планы.
 – Перекусишь где-нибудь! И скажи Аллочке, чтобы шла домой. Я ее отпускаю сегодня пораньше.
 Но не так просто оказалось избавиться от Аллочки.
 – Что за прикол, Константин Николаевич? У меня еще есть работа! – Она нервно передернула плечиком, потревожив острые грудки, тем самым выказывая свой протест.
 – Оставь на понедельник! Информацию из РУОПа положи ко мне на стол! – распорядился следователь.
 – Я не понимаю, в чем прикол? Когда мне надо уйти пораньше и нет работы, вы меня не отпускаете.
 – Я, как и все начальники, самодур! Пора к этому привыкнуть, девочка моя.
 – Идите вы!.. – И она подчеркнуто громко зацокала каблучками под аккомпанемент начальственного смеха.
 Аллочка столкнулась с незнакомкой при выходе из подъезда, но не придала этому значения, ведь их контора находилась в жилом доме, и она вовсе не была обязана знать в лицо всех жильцов. Но пропустить без внимания эту огненноволосую в белом брючном костюме секретарше не удалось. «Какая фифа!» – подумала она и заспешила к метро.
 Елизарыч закрылся в лаборатории, а Константин поставил чайник – приходилось самому исполнять Аллочкины функции.
 Она позвонила робко, неуверенно.
 – Ну вот я и дождался!
 Еремин искренне радовался. Он видел девушку всего один раз два месяца назад, но запомнил надолго. Запала в душу. То ли кукольная трогательность ее личика не давала ему покоя, то ли врожденная интеллигентность… А может, просто стройные, длинные ноги? Так или иначе, но что-то притягивало в ней. И, увидев девушку вновь, следователь не разочаровался.
 – Я долго плутала… – бросила она дежурное.
 – Слишком долго – два месяца! – сострил он.
 Они уютно устроились на кухне за чашкой кофе – ну совсем как Женя и Аллочка. Правда, Ольга не кокетничала, не закидывала ногу на ногу, хоть и была в брюках. И это нравилось Еремину. Он отдавал предпочтение серьезным женщинам и серьезным разговорам.
 – Хорошо устроились на новом месте?
 – Спасибо, не жалуюсь.
 – Далеко квартира?
 – Алтуфьево.
 – Ну, это еще не конец света! Мебель-то вам хозяева оставили?
 – Спать есть где.
 Она явно давала понять, что разговор о квартире ей неинтересен, но сыщик продолжал докучать:
 – А телевизор?
 – Не предусмотрен. Зато дешевле.
 – Как же все-таки без телевизора?
 – Нормально. Много читаю. Хожу в кинотеатры.
 – Вот как! А я уже лет десять нигде не был. От Грызунова ушли? – без перехода спросил Еремин.
 – На следующий день рассчитали.
 – Хозяин сам рассчитывал?
 – Да. Он позвонил мне утром, чтобы я приехала к нему в офис. Там и рассчитался со мной.
 – Как он выглядел? Ничего странного не заметили?
 – Все так же был убит горем.
 – Не спросили, сообщил он жене о случившемся или нет?
 – Это не мое дело. Разве о таком спрашивают?
 – Да-да, конечно, – согласился следователь. – А вы знаете, что жена Грызунова погибла?
 – Читала в газете.
 Он думал произвести впечатление, но ее зеленые глаза хранили спокойствие.
 – Что вы думаете по этому поводу?
 – А что тут особо думать? Автокатастрофа. Несчастный случай. Вдвойне не повезло Сергею Анатольевичу.
 Ему показалось, что последнюю фразу она произнесла с усмешкой, однако на лице ее в полной мере присутствовало скорбное сочувствие. И Константин решил, что ему послышалось.
 – А о судьбе охранников вы что-нибудь знаете?
 – Того, что задушил мальчика?
 – И о втором тоже…
 – Нет. Признаться, даже не интересовалась. Судьба убийцы мне неинтересна. И никогда не вызывает жалости. Преступников надо карать. Вы другого мнения?
 – А если вместо преступника карают невинного, как тогда быть?
 – Вы считаете…
 – Я в этом уверен хотя бы потому, что дело не довели до суда. Парень умер от передозировки снотворного в психолечебнице, куда его отправили для проведения судмедэкспертизы. А второй охранник вышел утром из дома в поисках работы и бесследно пропал.
 – Какие страшные вещи вы говорите!
 Испуг в ее глазах был неподдельным.
 – Да, милая Оля, и вас я не чаял увидеть в живых, после того как ваш телефон замолчал. Но, слава Богу, все обошлось!
 – Как знать. Может, меня ищут, чтобы придушить.
 – Уже бы свершилось.
 – Мой нынешний адрес не известен никому, кроме мамы. А мама живет далеко от Москвы.
 – За два месяца вас обязательно бы разыскали. Просто те двое располагали определенной информацией. В то раннее утро, когда убили мальчика, они охраняли дом. А вы появились намного позже. И ничего об этом знать не можете. И никого не подозреваете. Ведь так?
 Девушка кивнула в знак согласия.
 – Вы тоже поверили в версию психически ненормального охранника? Значит, отношения внутри семейства складывались так, что ни на кого из них подозрение не могло упасть?
 – Да-да, – подтвердила гувернантка. – И отец и мать любили Сашу. Просто души в нем не чаяли. Им, правда, некогда было заниматься его воспитанием, но когда у людей есть средства…
 – Вот мы и опять вернулись к вам, – подытожил Еремин. – У людей есть средства. Они нанимают гувернантку и кухарку. И еще два раза в неделю приходит загадочная горничная.
 – Почему загадочная?
 – Для меня загадочная, потому что Грызунов не пожелал мне ее показать. Итак, мы имеем еще трех женщин. У всех алиби. Правда, не проверенные мной. Мне слишком быстро отказали от дома, чтобы успел что-то проверить. А между тем мой эксперт обнаружил неизвестные дамские отпечатки в детской и в супружеской спальне. Грызунов сослался на горничную. Заколдованный круг.
 Он раскрыл перед ней все карты. Ольга сидела задумчивая и напуганная.
 – Зачем вам все это? – спросила вдруг она.
 – Чтобы восторжествовала истина! – прикинулся он чистым, без примеси корысти правдолюбцем.
 – Она когда-нибудь торжествовала?
 – Тем более пора. Как вы думаете, рассчитал Грызунов горничную?
 Ольга пожала плечами.
 – Позвоните Зинаиде Ивановне. Она всегда в курсе последних событий.
 – Кто это?
 – Кухарка Грызунова. Забыли?
 Сыщик и в самом деле выпустил из виду эту злую старую грымзу.
 – Тут есть одно «но». Зинаида Ивановна обязательно доложит о моем звонке хозяину. А мне бы не хотелось портить ему кровь. В каких вы были отношениях с кухаркой?
 – Вы хотите, чтобы я ей позвонила? – догадалась гувернантка. – Значит, Сергея Анатольевича щадите, а меня вам не жалко?
 – Здорово вы меня уели! – засмеялся Константин. – Что ж, нет так нет. По правде говоря, сам не хотел подставляться. Ведь дело закрыто.
 – А знаете, я, наверно, попробую, – неожиданно согласилась она. – С Зинкой у меня были неплохие отношения, хоть она и стерва порядочная! Так ведь телефонный разговор ни к чему не обязывает. Адреса своего и телефона я ей все равно не сообщу.
 – Вот и отлично! Вот и замечательно! – радовался Еремин. – Еще кофе не хотите?
 – Мне уже пора.
 – Погодите! Мы ведь еще не договорились, что вы скажете Зинаиде Ивановне.
 – В самом деле. А что надо?
 – Надо узнать телефон горничной. Соврите, что потеряли в доме Грызунова какую-то дорогую вам вещь и только сейчас спохватились, поэтому хотите связаться с горничной. Может, эта вещь ей попадалась на глаза. Заодно поинтересуйтесь, как там Сергей Анатольевич, и вообще разведайте обстановку.
 – Вы меня, случайно, не в шпионки готовите?
 – Это мысль. Может, вам стать моим штатным сотрудником и не давать больше объявлений во французскую газету?
 – О, вы не знаете, какая я трусиха! Тогда бы не стали мне предлагать сотрудничество!
 – А если я вас приглашу в кинотеатр, трусиха? Вы тоже испугаетесь?
 – Это смотря в какой кинотеатр и на какой фильм.
 – В «Иллюзион». В понедельник. На французский сеанс. Кажется, мне удалось вас напугать?
 Глаза Ольги действительно расширились на какое-то мгновение, и даже приоткрылся кукольный рот.
 – Вы там разве не бываете?
 – Бываю… Мне ведь необходимо практиковаться, – начала сбивчиво объяснять она. – А фильм на французском – какая-никакая практика…
 – А в этот понедельник вы там не были?
 – Нет. Не очень-то поездишь из Алтуфьева.
 – Так вы принимаете мое приглашение? Я могу заехать за вами.
 – Принимаю, – попыталась как можно спокойней произнести она, но волнение еще слышалось в ее голосе.
 – Но учтите, я ни слова по-французски не понимаю!
 – Что ж, мы будем весь сеанс интимно шептаться?
 – На это и рассчитываю!
 – Вот ведь попалась на удочку! – засмеялась девушка.
 Она уже окончательно пришла в себя.
 «И все же что-то с ней происходит! – сделал вывод Константин, когда Ольга ушла. – Почему она так испугалась? Может, знает про поход в „Иллюзион“ нашей парочки? Ну, это уже из области фантастики! Впрочем, почему бы и нет? Разве не из области фантастики – французская газета с ее объявлением за батареей на кухне у Шведенко? А может, она просто никогда не ходила в кино с мужиками? А я тут голову ломаю! Может, она лесбиянка, черт возьми!»


* * *

 – Она лесбиянка! Старая, противная лесбиянка! – волновалась по телефону Патя. – Я поэтому перестала брать у нее уроки! Она склоняла меня к сожительству! Представляешь, каково мне с ней договариваться о встрече?
 – Представляю, – вздохнул Полежаев, – но на встречу ты ведь поедешь со мной! При мне-то она, наверно, постесняется склонять тебя к сожительству?
 Как только он вернулся от Василины, его застиг Патин звонок. И он с ходу, не мешкая, напомнил ей о психологе-феминистке. Девушка звонила явно по другому поводу.
 – Ладно. Попробую, – согласилась она. – Только не сегодня. Сегодня у меня дел по горло.
 – Мы не встретимся? – расстроился Антон.
 – Не знаю.
 – От мамочки влетело? – догадался он.
 – Влетело. Пришлось ей все рассказать.
 – Как?
 – Вот так. Да ты не бойся! Я ей сказала, что ты непременно женишься. И она мне поверила. Хочет с тобой познакомиться.
 «Час от часу не легче! Эта девка доведет меня до инфаркта! Я не собираюсь снова надевать на себя хомут! Приспичило ей, видите ли! Уже и мамочка в курсе!»
 – Почему молчишь? Не хочешь знакомиться с мамочкой?
 – Можно и познакомиться.
 – Фу, какой тон! Ты что, передумал?
 «Она сейчас разнюнится! Только этого не хватало!»
 – Ну что ты, маленькая! Я люблю тебя!
 – А Василина ушла? – перешла на шепот Патрисия.
 – Давно.
 «Вот она, истинная причина ее звонка! Уж эти мне женские маневры! Ведь наверняка всю ночь не спала!»
 – Надеюсь, вы спали в разных комнатах?
 – Почему это тебя интересует? Ты ведь мне еще не жена.
 – О-ля-ля! – угрожающе произнесла Патя.
 – Конечно, в разных, детка. Разве я смогу с кем-нибудь после тебя?
 – Правда? Как хорошо, что ты это сказал. А то… а то… у меня чуть сердце не остановилось.
 – Ты приедешь?
 – Постараюсь. Не обещаю. Я люблю…
 – J'aime… quancl tu te fais ballerine [6] .
 – Обязательно изображу, милый! Только для тебя!
 Он повесил трубку, и на душе стало отчего-то муторно. Может, оттого, что вдруг усомнился в своих чувствах к молоденькой француженке?
 «Я люблю… Сколько раз мне приходилось это произносить? И позавчера я был не оригинален. Само собой вырвалось, после того как она начала танцевать, лежа в моей кровати. Вот и все объяснение. Патя напомнила мне другую женщину, к воспоминаниям о которой я тщетно не хочу возвращаться. Она мешает мне жить! Она возрождается из прошлого, как птица Феникс! Въезжает во двор на белом „мерседесе“! Непрерывным звонком звонит в мою дверь!..»
 Безумный от воспоминаний, он выбежал на балкон.
 Двор шумел листвой. От стен домов эхом отражались звонкие голоса детворы. Два старика внизу громко рассуждали о политике.
 Полежаев опустился в плетеное кресло, обхватил руками голову и процедил:
 – К черту воспоминания!


* * *

 Дом Антонины Лазарчук на этот раз он нашел без путеводных старушек.
 Позвонил три раза, как советовал усатый сосед.
 Долго никто не открывал, но голоса были слышны. Видно, воинственно настроенные соседи не собирались привечать гостей пьянчужки. Наконец замок щелкнул, задвижка проскрежетала. В дверную щель высунулась уже знакомая ему голова Антонины Иосифовны. В спящем виде она казалась куда привлекательней. Сейчас все портили бесцветные, мутные глаза и взгляд приговоренного к смертной казни.
 – Я к вам.
 – Проходите, – произнесла она обреченно и впустила Антона в коридор.
 – Это опять вы?
 С кухни выполз усатый с претензией на интеллигентность. Сегодня он был в майке и спортивных штанах. И на плече красовалась татуировка – эмблема спортивного общества «Динамо».
 – Вы вчера так драпанули, что мы подумали – украли чего. Да что там у нее красть!
 Полежаев оставил монолог усатого без внимания и прошел за хозяйкой в ее комнату.
 Здесь ничего не изменилось со вчерашнего дня. Разве что добавилось грязной посуды на столе. Дышалось, правда, легче. Видно, с утра проветрили.
 – Вы вчера здесь были? – поинтересовалась она, будто не слышала речей соседа, будто сосед – пришелец из другого измерения и его речи недоступны человеческому пониманию.
 – Да. Вы спали. Я не стал вас будить.
 Она предложила гостю единственный стул, тот самый, на который он опасался сесть. Сама устроилась на кровати.
 – Кто вы?
 Он вдруг понял, что женщина его боится. Поэтому и не открывала так долго.
 – Я тот, кто обнаружил вашу дочь… – начал он без лишних разъяснений.
 Женщина стойко вынесла упоминание о погибшей дочери – слезы не появились.
 – Вы знали Констанцию?
 – Нет. Я искал у нее моего знакомого, журналиста.
 – Журналиста? – почему-то удивилась она.
 – Да, журналиста. Он тоже погиб. А в понедельник они вместе с Констанцией были в кинотеатре.
 – В кинотеатре? – еще больше удивилась Антонина Иосифовна. – Зачем она потащилась в кинотеатр? У нее дома телевизор, видеомагнитофон, целая гора видеокассет! Вечно находила себе приключения! Вот и результат!
 «Странно, почему-то ни я, ни Еремин не придали этому факту значения. А действительно – и телевизор, и видеомагнитофон, и видеокассеты. И наверняка был у нее в коллекции „Призрак свободы“. Надо проверить!»
 – А как звали вашего знакомого?
 – Леонид Шведенко.
 – Первый раз слышу. Правда, она мне не особенно докладывала о своих похождениях.
 Полежаеву показалось, что женщина хочет на него произвести впечатление, доказать, что она все-таки занималась воспитанием дочери, хоть какая-никакая, а мать.
 – А кого из друзей Констанции вы знали?
 – Многих, но разве всех упомнишь? – Лазарчук произнесла это так, что стало ясно – «упомнить» не сможет никого.
 Антону было тоскливо, жаль потерянного времени.
 «И во сне она кричала: „Откуда я знаю, кто он такой? Мне дела нет до твоих хахалей!“ Ничего она не знает. Все на свете пропила!»
 – Может, сходите за бутылкой? – попросила ласково Антонина Иосифовна. – Тогда наверняка что-нибудь вспомню…
 Он был смешон сам себе, когда потащился в ближайший магазин за бутылкой. И главное, перед ее соседями стыдно. Пришел собутыльник к пьянчужке. И ведь уверен, что зря, а ноги сами несут. Может, потому, что лучше пить с пьянчужкой, чем оставаться наедине со своим прошлым?
 – Он меня больше не пустит сюда, – поставив на стол «Столичную», сообщил Полежаев.
 – Кто? – не поняла женщина.
 – Этот ваш сосед усатый. Так сверлил меня сейчас глазищами.
 – Да кто он такой?! – неожиданно заверещала она. – Он тут на птичьих правах! Квартирант сраный! Я ему сдаю комнату!
 «Вот как? Значит, квартирант? Значит, есть еще одна комната! А родная дочь скиталась по квартирам, только чтобы не видеться с „сукой-матерью“!»
 – Сейчас я с ним разберусь! – продолжала она разглагольствовать. – Щас! Только выпью – и разберусь! – Она суетливо пыталась открыть бутылку. – Он у меня посверлит! Он у меня…
 Антон безучастно наблюдал, как она сорвала пробку, побулькала в грязный стакан и выпила залпом, даже не вспомнив о нем.
 «А ведь красивая баба! Раньше, наверное, сводила с ума мужиков!»
 Она выпила еще, но идти разбираться с соседом не торопилась. Наверно, боялась, что Полежаев в ее отсутствие выпьет остатки.
 – Ты, главное, не печалься! – успокаивала его Антонина Иосифовна, сразу перейдя на «ты». И даже запела: – Не надо печалиться! Вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди – надейся и жди!.. Я щас его быстро обработаю! Он у меня посверлит! Квартирант сраный!
 – Не надо никого обрабатывать, – попросил Антон. – Вы обещали вспомнить.
 – Ничего я никому не обещала! И обещать не могла! – Она вдруг расхохоталась, как-то совсем по-молодому, задорно, весело. – А ты что себе не наливаешь? От меня не дождешься! Не надейся даже! Сам наливай! Есть закуска – огурчики маринованные!
 Она отодвинула штору и взяла с подоконника двухлитровую банку с мутным рассолом, где на дне еще проглядывались два или три огурца.
 – Спасибо, я не буду, – отказался писатель. – Пейте сами. Я не за этим сюда пришел.
 – Гордый! – оценила Лазарчук. – Это хорошо, что гордый. Мне больше достанется!
 – Так как же все-таки насчет воспоминаний? – совсем без надежды в голосе поинтересовался Антон.
 – Да иди ты!..
 – А вы во сне кричали! – ни с того ни с сего ляпнул он.
 Она внимательно, насколько это было в ее силах, посмотрела на него своими веселыми глазами.
 – И чего?
 – Кого-то называли блядью.
 – Мало ли кого!
 – Да уж не секрет, – презрительно ухмыльнулся Полежаев. Сам не ожидал, что так выйдет. – Дочь свою, покойницу, вы блядью называли. А она вас – сукой! Вот ведь фотография лежит, – ткнул он пальцем в столешницу. Из-под грязной тарелки действительно торчал уголок фотоснимка.
 – Ты кто такой, чтобы в душу мне заглядывать?! – завопила она. – Господь Бог?! Что тебе надо от меня? Я тебя не звала в гости.
 – Я ухожу, – сказал он спокойно. – Мне дела нет до вашей души! Я лишь хотел знать, кто убил Констанцию и моего знакомого. Думал, поможете. Извините, ошибся.
 Как и вчера, Антон пулей вылетел из квартиры под взглядами жильцов.
 Быстрым шагом шел к Страстному и материл себя на чем свет стоит. Необходимо было где-нибудь посидеть и что-нибудь выпить. На Страстном есть ковбойское кафе «Белая лошадь». Он предпочитал «Копакабану» на Большой Бронной. Там дешевле. Там знакомая барменша, которой он дарит свои книжки. Там часто сиживают братцы-писатели, перемывая косточки другим братцам-писателям. Но до Бронной еще долго идти, а уже невтерпеж. К тому же от ковбойского питья должно полегчать.
 Он заказал чашку горячего грога. Пил и рассматривал коллекцию техасских сапог на стене, мысленно примеривая на себя то одни, то другие.
 Когда его тронули сзади за плечо, в голове сразу пронеслись четыре имени: «Патя! Марго! Василина!..» И еще имя той, о которой лучше не думать.
 – А это я. – Антонина Иосифовна смутно улыбалась. Она снова выглядела, как приговоренная к казни. – Так и знала, что вы сюда пойдете. Человек вроде приличный. При деньгах. Отчего бы не посидеть в хорошем месте.
 Он ее и узнавал, и не узнавал. Оказывается, она совсем не опьянела, хоть и допила «Столичную». Не могла не допить. Наверняка залпом, едва он выскочил за дверь. Значит, притворялась. Пела, бравировала, тыкала ему – все показное.
 – Присаживайтесь, коль пришли. Надеюсь, буянить не будете?
 – Не буду, – потупилась она, как провинившийся ребенок, а потом заискивающе улыбнулась. – А вы мне что-нибудь возьмите, а то у меня с деньгами…
 – Вы не работаете?
 Она покачала головой
 – А на что живете?
 – Так ведь комнату сдаю. Квартирант – мужчина положительный. Платит регулярно.
 Он заказал ей тоже чашку грога.
 – И курева! – взмолилась женщина.
 – Когда похороны?
 Она пожала плечами, пуская струи дыма в пол.
 – Как не знаете?
 – Похоронами занимаются друзья Констанции. Один из них был вчера, уже после вас. Очень поздно пришел. Я его видела впервые. Он просил не беспокоиться. Сказал, сам все устроит. И возьмет расходы на себя.
 – Кто такой?
 – Назвался Вячеславом.
 – Как выглядел?
 – Прилично.
 – Да у вас все приличные! Внешность опишите!
 – Не мучайте меня! Я была в таком состоянии! Что я могу вспомнить? Слава Богу, имя еще как-то удержалось в памяти!
 – Когда обещал зайти?
 – Сегодня вечером.
 – Возьмите его координаты. Неужели он не оставил телефона?
 – Оставил. Но я не могла его утром найти. Наверно, посеяла.
 – Господи!
 Грог она пила не так жадно, как водку. Делала маленькие глотки. Наверно, не поняла, что это такое. Приняла за ароматный напиток.
 – А ведь у Консы был тогда день рождения, – задумчиво произнесла Антонина Иосифовна.
 – Вы не собирались ее поздравить?
 – Что вы! Она бы меня на порог не пустила! А ведь это я ее родила!
 Он хотел ей бросить: «Нашли чем хвастаться!» – но сдержался. Уж больно жестоко для данной ситуации. И какое право он имеет судить?
 – А все из-за него, из-за папаши французского!
 – Что именно?
 – Что-что! Дочь потеряла! Больно любила она его. Еще в школе во время каникул каталась в Париж. Он ей деньги на поездку присылал.
 – Он что, бросил вас?
 – Он никогда не был моим.
 – Понятно. А как к поездкам Констанции в Париж относилась его жена?
 – Откуда мне знать? Видимо, не совсем хорошо, потому что поездки вскоре прекратились. Деньги он перестал ей слать. Конса ревела. Во всем винила меня. Отца, мол, не смогла отбить у соперницы! А я перед собой такой цели не ставила. Любила его – и все. Потому и родила. Она, конечно, девка настырная была. Не хочет папаша видеть – не надо! Сама заработаю и в Париж поеду! Язык знала, как родной. Круглая отличница. Вот только с институтами никак разобраться не могла. То один бросит, то другой. Третий все-таки закончила. Но она уже тогда со мной не жила. Квартиру снимала. Не знаю, как зарабатывала, только догадываюсь. Однажды в наше техбюро – это до моего сокращения было – кто-то принес порнографический журнал. А там – моя дочка во всех позах. И подписано: Констанция Кревель. Зачем имя честного человека позорить? Представляете, что со мной было? Ведь стыдобища! Вот тогда-то я ее блядью и обозвала! А разве не так? Ведь это ж надо додуматься! Порнографический журнал! – Она подняла глаза на Полежаева, видимо, ища сочувствия.
 – Наверно, это неприятно, – пожал он плечами. – Во всяком случае каждый зарабатывает как может. Мораль – вещь специфическая. Один растягивает ее до бесконечности, прикрываясь ею, как зонтиком от дождя. Она даже не греет. Другие, наоборот, завязывают в узелок и забывают на перроне перед отходом поезда. Ваша дочь относилась к последним. – Он сделал паузу: уж очень не к месту разразился своей метафорической проповедью. – И что дальше? Вы из-за этой порнухи запили?
 – Нет. Я запила после того, как меня сократили. Я ведь пятнадцать лет проработала на одном месте. И не осталось никаких перспектив. С Консой почти не виделась. Я не знаю, как она жила эти годы. Я ее потеряла еще в тот школьный год, когда отец не прислал ей ни денег, ни визы. Как она тогда на меня кричала! Что с ней творилось, страшно вспомнить!
 – Она так с отцом больше и не виделась?
 – Не знаю. Я с Пьером не поддерживала связи. А Конса ездила в Париж еще пару раз – это точно. Но виделась ли она там с отцом? Трудно сказать. Мы уже жили врозь. Во всех смыслах.
 – Во сне вы упоминали каких-то хахалей, у Констанции было много поклонников?
 – Надо полагать. Девка-то красивая!
 Вот тут, на этой самой «красивой девке», она впервые всплакнула. Тихо, обреченно, только шмыгнув несколько раз носом.
 – Я часто вижу, как мы сидим с ней на Патриарших. Это наше место встреч с Пьером. Мы часто ходили туда с маленькой Консой. Ей всего лет пять-шесть. Я заплетаю косички. У Констанции чудесные густые черные волосы. У него такие же были. Она лопочет какую-то песенку, которую разучила в детском саду. Я ей рассказываю про далекий-далекий Париж, в котором сама никогда не была. Она слушает внимательно. А глаза-то на пол-лица! Такие мечтательные! Потом она опять лопочет свою песенку. Вдруг прерывается. И неожиданно спрашивает: «А папа с Эйфелевой башни видит нас?..»
 Антон тоже разжалобился. Навернулись слезы. Непонятно, кого жалеть. Мать или дочь? А может, ту маленькую девочку, с которой он когда-то, в другом городе, сидел у другого пруда и отвечал на ее умные вопросы…
 Разжалобившись, Антон расщедрился и заказал еще по чашке горячего грога.
 Они сидели молча. И каждый пил из своей чашечки. Среди чужих техасских сапог.


* * *

 После ухода Ольги Еремин занялся исследованием информации, полученной из РУОПа. В ней говорилось о том, что Старцев Вадим Игоревич, 1972 года рождения, известен в мафиозных кругах с 1993 года под кличкой Элвис как один из авторитетов молодежной группировки.
 – Идиот! – ругал себя Константин. – Ведь мог догадаться, что это Элвис! Тут много ума не надо! Он сам косит под Пресли!
 Об Элвисе следователь был наслышан гораздо больше, чем говорилось в скудной руоповской сводке. И тот единственный случай, который приводился там, Еремин представлял себе куда красочней, чем сухой канцелярский отчет под названием «Дело об игровых автоматах Кацмана». Это была самая первая акция малышей. До этого о них никто не слышал.
 Поначалу они входили в состав «солидной» организации, бесчинствовавшей на южной окраине Москвы. Но права молодых, как всегда, ущемлялись. Часто их просто не брали в расчет при дележе сфер влияния. И они объявили о своем выходе. Это произошло в одном из ресторанов на юге столицы и сопровождалось дракой и перестрелкой. Трое малышей погибли. Вероятно, в той потасовке принимал участие Элвис, потому что стоял у самых истоков организации.
 Малыши объявили войну авторитетам. И первым сложил голову на поле брани вор в законе Сергей Кацман, по кличке Жорик.
 После очередной отсидки пятидесятилетний Жорик поставил на игорный бизнес. Он был владельцем нескольких залов игровых автоматов. В одном из них, в помещении бывшей обувной мастерской, он восседал в мягком крутящемся кресле в окружении двух квадратноскулых телохранителей, когда явились малыши.
 – Кто тут спрашивает Жору? – обратился к пяти молодчикам в коже бывший одессит. – Жора тута!
 – У меня к тебе дело, – выступил вперед один из них, голубоглазый красавец с баками. Это был Элвис.
 Одутловатое лицо Жорика, с кривым носом и веселыми черными глазками, поморщилось.
 – Что тебе, мальчик? Наверно, мама денег на мороженое не дала?
 – Шутки в сторону, Жорик! Я не люблю, когда со мной шутят.
 – Мальчик без чувства юмора! – обратился вор к своим охранникам. – Какое горе для родителей! – Те изобразили на рожах презрительные улыбки.
 – Вопрос серьезный, Жорик, – напирал на него парень. – И шутить я тебе не советую!
 – Ша, молокосос! – подпрыгнул в своем кресле хозяин игровых автоматов. – У меня разговор с такими, как ты, короткий. А хочешь задушевной беседы, приводи кого-нибудь постарше. Да не из бакланов и сучар! А с тобой мне говорить не о чем. Я тебя не знаю. Мне с незнакомыми мальчиками мама не велела разговаривать!
 – Я самый старший в моей группировке, – объявил Элвис, и это была чистая правда. – И если не хочешь неприятностей, то будешь говорить со мной.
 – Уноси ноги, деточка! – прохрипел разъяренный Кацман. – Таких, как ты, я на зоне трахал в задницу!
 – Ладно, Элвис, хватит дерьмо в ступе толочь! – бросил кто-то из его ребят. – Все равно дерьмом останется!
 Телохранители Жорика полезли за пистолетами.
 – Я тебя предупредил! – ткнул Элвис почти в самый нос вора в законе указательным пальцем.
 Резко развернувшись, он со своими спутниками покинул зал.
 Кацман, конечно, догадывался, о чем с ним хотели говорить малыши. Темы подобных бесед не отличаются разнообразием. Им приглянулся его бизнес, и они претендовали на часть барышей. Выходка его возмутила. Сосунки совсем оборзели! И все-таки серьезного значения он ей не придал. Ведь он вор в законе. Элита уголовного мира. А кто они? Дешевые фрайера, не нюхавшие зоны.
 На следующий день они явились в то же время. Их было двадцать человек, вооруженных пистолетами и бейсбольными битами.
 Жорик, как и вчера, восседал в кресле. В зале находились несколько игроков, не подозревавших, чем для них окончится эта игра.
 Операцию малыши тщательно разработали и действовали молниеносно. Ни слова не говоря, оцепили зал, поставив под пистолет всех присутствующих. Однако разоружать никого не стали. Зачем лишняя возня? Элвис дал команду – и выстрелили почти одновременно, положив сразу обоих телохранителей, Жорика и семерых ни в чем не повинных игроков. Правда, один из телохранителей, истекая кровью, успел выстрелить. Метил в Элвиса, но не попал, угодил одному из парней в лоб.
 – Сегодня ты тоже будешь шутить?
 Элвис подошел к бледному, вжавшемуся в кресло Жорику почти вплотную.
 – Мне жаль тебя, малыш, – прохрипел Кацман. – Тебе даже врачи ничем не помогут. Эту штуку не пришьешь.
 Голубоглазый красавец, зажав в кулаке кастет, наотмашь ударил Жорика по лицу так, что у того хлынула носом кровь. Парень знал, что воры в законе не носят оружия, считают для себя оскорбительным даже намек на «мокрое» дело, а значит, Кацман был безответен, как безответна любая зверюга, угодившая в клетку.
 – Чего ты от меня хочешь? – спросил, обливаясь кровью, хозяин игровых автоматов.
 – Значит, сегодня говорить со мной уже не западло?
 И снова приложился кулаком к физиономии бизнесмена.
 Парни тем временем разбивали бейсбольными битами игровые автоматы. Они вошли в раж и напоминали стадо разъяренных вепрей.
 Нет, Элвис не собирался больше говорить с Жориком. Акция носила характер утверждения. Он добивался только одного – чтобы уголовный мир содрогнулся, почувствовал новую, страшную силу. И это ему удалось.
 Бейсбольные биты обрушились на хозяина автоматов. Тот лишь успел, захлебываясь кровью и выплевывая раздробленные зубы, крикнуть:
 – Будь ты проклят, сука!
 Этим дело не кончилось. Элвис, садясь за руль машины, скомандовал:
 – Утверждаться!
 И парни еще долго в тот вечер «утверждались». Крушили все вокруг, переворачивали автомобили, избивали и грабили прохожих на близлежащих улицах, пополняя клинику Склифосовского новыми жертвами.
 Уголовный мир содрогнулся от такого беспредела. Через несколько дней состоялась сходка московских воров в законе, и они даже обратились за помощью к правоохранительным органам.
 По делу об игровых автоматах Кацмана было задержано всего трое малышей. У одного из них при обыске обнаружили американскую пушку Элвиса, и парень беспрекословно взял на себя убийство Жорика. На допросах все трое молчали, не назвав ни одного имени. Видно, законы организации были слишком суровы, и предатель не имел шанса выжить. Благодаря этому о лидерах малышей мало что известно – и не только правоохранительным органам.


* * *

 Информация из РУОПа показалась Еремину смехотворной. Даже портрет Элвиса к ней не был приложен. Хотя раздобыть фотографию гражданина Старцева – для милиции дело несложное.
 Что еще он знал о малышах и об Элвисе? Малыши до сих пор ведут отстрел воров в законе. Борьба за место под солнцем продолжается. Их тоже здорово треплют. Интересно, что основной возраст малышей восемнадцать – двадцать лет, то есть возраст солдат российской армии, но эти парни почему-то не служат, хоть и находятся в постоянной боевой готовности.
 Что касается Элвиса, то его след с девяносто третьего года терялся. Тогда поговаривали, что он сиганул на Запад, опасаясь мщения, говорили, что старые авторитеты назначили за его голову крупную сумму денег. Во всяком случае, имя его больше ни разу не всплывало и не связывалось с другими многочисленными акциями малышей.
 – Если Старцев – это действительно Элвис, то не слишком ли легко он передвигается по столице без охраны? – сомневался следователь. – Чем он занимался эти годы? Был не у дел? Собирал безделушки эпохи Французской буржуазной революции? Что он мне трепал о просроченной визе? Его выслали из Франции год назад. По-видимому, так. И теперь он вернулся. Братва частенько собирается на его квартире. До сих пор празднуют возвращение лучшего из лучших? Знают ли в РУОПе о его возвращении? Сомневаюсь. У них и без того дел по горло. Как он вышел на меня? Через осведомителя. Осведомитель погиб. Как он тогда испугался, когда я заговорил о малышах! И вышел сразу на Элвиса. Кто пришил осведомителя? Свои или Элвис? Ведь о его возвращении мало кто знает. И в лицо его знают немногие. Может себе позволить развлечения в «Арлекине». Значит, это все-таки Элвис, – пришел к заключению Еремин. – И кто-то отважился посягнуть на его коллекцию? Посмотреть бы на этого смельчака! Ведь он втерся к нему в доверие. И, возможно, до сих пор ходит рядом. Играет с огнем! А я не играю с огнем? Не слишком ли мне доверился этот юнец, жестокий и наглый! И что будет, когда я найду ему безделушку? Ведь, кроме меня, никто не знает об этой коллекции! Веселенькая перспектива попасть на тот свет!
 Впервые за время частной практики Константин так серьезно задумался о своей дальнейшей судьбе. То, что Старцев оказался полумифическим Элвисом, наводило на самые тревожные мысли.
 – А ведь ларчик просто открывается! – поразился он вдруг обнаруженному выходу из головоломного лабиринта. – Надо сделать так, чтобы старики узнали о его возвращении на родину!..
 От раздумий сыщика отвлек вернувшийся с задания Женя.
 Студент крутил в руках солнцезащитные очки (наверняка прикидывался Пинкертоном в пасмурный день) и долго не мог начать.
 – Короче, поговорили.
 – Много заплатил?
 – Не-а! За полсотни баксов языки у них развязались!
 – По-твоему, пятьдесят долларов – это немного? Ну-ну, Рокфеллер, чего узнал?
 – Фирма называется… – Он полистал блокнот. – «Нострадамус».
 – Сборище оккультистов, что ли? Этого мне только не хватало! Мистики и без того достаточно!
 – Не торопитесь с выводами, шеф, – по-деловому пресек разглагольствования следователя долговязый медик. – Всего-навсего торговля недвижимостью!
 – А при чем здесь Нострадамус?
 – Чему удивляться! Я, например, знаю фирму, торгующую спортинвентарем, под названием «Марк Аврелий».
 – Тоже неплохо! Давай дальше. Название фирмы ты мог узнать и не за доллары!
 – Верно. Директор фирмы называется… – Он снова полистал блокнот. – Толокнович Геннадий Степанович.
 – Ни о чем не говорит, – разочарованно отметил Константин.
 – Но и это не все, – порадовал студент. – Фирма «Нострадамус» является дочерней. А мамаша называется… – Снова заглянул в блокнот. – «Амальгама», директор некто Грызунов Сергей Анатольевич…
 – Вот мы и приехали… – после недолгой паузы, во время которой у него отвисла челюсть, произнес Еремин.
 – Оба директора – и Толокнович, и Грызунов, – уже неделю находятся в США в командировке.
 Студент был явно доволен тем впечатлением, какое произвела на начальство его информация.
 – Загляни к Елизарычу. Если ему помощь не нужна, то можешь идти домой.
 Выяснилось, что Престарелый уже покинул лабораторию и направлялся в кабинет начальника.
 – Мне ничего не надо, – оповестил он на ходу. – Пусть идет домой.
 Женя не заставил себя упрашивать.
 Лицо старика было озарено каким-то выдающимся открытием типа расщепления атома. В руке он нес кулек с дубовыми головами-ручками, отвинченными от бабушкиного комода.
 – Пальчики! – догадался Еремин.
 – Да еще какие, Костя! Всем пальчикам пальчики!
 – Не томи, Престарелый!
 – Дамские пальчики, сынок! Взгляни-ка!
 Он положил перед следователем два совершенно одинаковых дактилоскопических снимка.
 – Как видишь, они уже нам попадались.
 – Где?
 – В доме господина Грызунова. В детской с мертвым мальчиком. И в супружеской спальне.
 Два открытия, сделанные студентом и экспертом, никак еще не могли уложиться в голове следователя. Он не мог понять, как столь разные дела могут составлять единое целое. А то, что они его составляют, сомнений уже не вызывало.
 – Если не возражаешь, я покажу эти игрушки своему соседу, любителю шашек и знатоку старины, – предложил Елизарыч.
 – Давай, Престарелый!




 ГЛАВА СЕДЬМАЯ




31 августа, воскресенье

 Утро выдалось по-настоящему осенним. Порывистый влажный ветер обдавал неприятным холодом. Только-только начинало светать. Фонари уже отражались в лужах.
 Следователь не стал въезжать во двор многоэтажного дома. Не потому, что боялся потревожить утренний сон граждан, просто сработала давняя привычка не привлекать к себе внимания.
 Внимательно осмотрел двор. Машина журналиста по-прежнему стояла напротив подъезда.
 «Безутешной вдове сейчас не до машины, – подумал Еремин. – Надо бы помочь перегнать». Альтруизм в нем вспыхивал время от времени. Особенно когда дело касалось безутешных вдов и брошенных сирот. Опять же срабатывало что-то давнее, милицейское.
 Средства массовой информации уже вовсю муссировали исчезновение журналиста. Намекали даже и на пресловутый «чеченский след», хотя Шведенко никогда не писал о чеченской войне. О найденной частным детективом Ереминым голове работники МУРа уже знали, но афишировать эту страшную деталь дела пока не собирались.
 Накануне вечером позвонил знакомый из РУОПа, предоставивший информацию о Старцеве:
 – Ты, случайно, Элвиса запрашивал не в связи с исчезновением Шведенко?
 – Не в связи.
 – А ведь он писал о малышах. И знаешь, довольно жестко.
 – Знаю. Это не малыши.
 Отвечал коротко, давая понять, что не намерен делиться ходом расследования. Тот хоть и понял, но долго еще не отставал. Считал, что Еремин ему обязан.
 После докучливого руоповца позвонил Полежаев. Доложил обо всем, что узнал от матери Лазарчук.
 – Пусть она все-таки найдет телефон этого Вячеслава! – распорядился следователь. – Парень, видно, был с девушкой в близких отношениях, раз не жалеет средств на похороны.
 – А может, за ним стоит какая-нибудь организация? – возразил писатель. – Констанция состояла в двух, по крайней мере.
 – Может быть, и так. Все равно надо проверить.
 – А как тебе порнографический журнал?
 – Не вижу криминала.
 На прощанье Антон напомнил:
 – Взгляни еще раз в эти опусы. Может, что-нибудь выудишь?
 – Не учи ученого!
 На том и расстались.
 А в опусы он все же заглянул. Правда, ничего нового не выудил, кроме одной маленькой детальки. В отрывке, найденном у Шведенко, сцена убийства разворачивается ранним утром. Очень рано. Еще висит над домом луна, но уже восходит солнце. Такое бывает в июне. Шведенко убили в августе. Если предположить, что убийство происходило в то же время суток, то было еще темно. Только-только начинало рассветать. И люди в большинстве своем еще не проснулись. Удачное время, чтобы вытащить из квартиры труп. А его именно вытащили! Спустили на лифте. Засунули в багажник машины. Правда, перед этим могли расчленить.
 – Люди-то спят… – рассуждал по обыкновению вслух следователь. – А собаки? Самое время выгуливать псину!
 Во дворе он насчитал трех собаковладельцев. Один – дедуля в спортивном костюме – сразу направился в сторону бульвара вместе со своей немецкой овчаркой. Еремин не стал его догонять. Видно, тот любит по утрам побегать, а значит, хозяин вряд ли сможет помочь следствию. Его заинтересовала пожилая женщина с таксой. Женщины, тем более пожилые, – очень замечательные особы, все видят, все слышат, обо всем на свете могут посплетничать. Но в данном случае у опытного сыщика вышла осечка.
 – Извините, вы не могли бы уделить мне несколько минут вашего драгоценного времени? – вежливо, даже высокопарно обратился он к даме. При этом рыжая такса зарычала на незнакомца.
 – Пойдем, Компарсита! Семеряночкин нас заждался!
 Даже не повернув свое гордое чело в сторону вежливого детектива, дама подхватила на руки рыжую злюку, названную в честь аргентинского танго, и быстро засеменила на коротких ножках к подъезду, чтобы броситься в объятья заждавшегося Семеряночкина.
 «Они, наверно, с Семеряночкиным по графику выгуливают Компарситу», – подумал вдогонку ей следователь.
 Потерпев полное фиаско с пожилой дамой, он направился к последнему оставшемуся собачнику. Это был хлюпенький, лысоватый мужичонка, одетый, несмотря на резкое похолодание, в тельняшку. Он стоял, засунув руки в карманы брюк, и громко зевал на весь двор.
 – Ты долго еще, ёб-теть? – обращался он к кому-то, засевшему в кустах. – Спать охота – а-а-а! – блин!
 – Вы всегда так громко зеваете? – строго спросил Константин.
 – А кого колышет?
 – Частный детектив Еремин, – представился он и протянул удостоверение.
 Мужичонка бросил беглый взгляд на красную книжицу с двуглавым орлом, упер один заспанный глаз в сыщика, а другой прищурил.
 – По поводу журналиста, что ль?
 – Догадливы.
 – Трудно не догадаться. С утра до ночи об этом по телеку базарят! Чеченцы, говорят, его. Сколько живу на свете, ни одного чеченца живьем не видел!
 Из-за кустов высунулась удивленная наивная морда с выпученными глазами, заинтригованная разговором хозяина с незнакомцем.
 – А вот и Тим! – обрадовался мужичонка в тельняшке. – Чё вылупился? Иди сюда!
 Черный французский бульдог наплевательски отнесся к приказу и снова шмыгнул в кусты.
 – Разгильдяй, ёб-теть! – выругался на своего питомца хлюпенький матросик и опять посмотрел на Еремина хитро, одним глазом. – Так что вы хотели узнать?
 – Похищение произошло во вторник, рано утром, – уверенно произнес следователь, хотя версия была очень зыбкой. – Возможно, в это же время.
 – Ни черта не видел! Я гулял с Тимом. В это же время. Он, зараза, меня всегда в одно и то же время будит! По нему можно сверять часы.
 – Вспомните хорошо то утро. Никаких подозрительных личностей во дворе не видели?
 – Чеченцев, что ль?
 – Совсем не обязательно.
 – Да вроде никого не видал. Спать хотелось жутко, это помню.
 – Своими зевками вы бы любого похитителя спугнули, – пошутил сыщик.
 – Это точно.
 – А кто-нибудь еще в то утро выгуливал своих питомцев?
 – Баба была с таксой. Еще чувак один с пуделем.
 – Кто ушел раньше? Вы или они?
 – Чувак всегда раньше уходит. И сегодня тоже. А вот баба – не помню. Кажется, еще оставалась… Погодите-ка! – вдруг закричал мужичонка и даже махал руками. – Вот ведь, блин! Бывают минуты озарения! Кажется, во вторник… Точно, во вторник! Потому что в тот день мне так и не удалось больше поспать! Супружница меня послала в магазин за мукой.
 – В такую рань?
 – Она, видите ли, тесто на пирог собралась ставить, а муки в доме нет! Нет чтобы заранее позаботиться! С бабами всегда так – возни лишней много!
 – Где же муку раздобыть в такой час? – озадачился следователь.
 – Если женщина просит… – развел руками матросик. – А вообще-то у нас тут, за углом, магазин круглосуточный, черт бы его побрал! Не было его – спал бы в то утро, как все нормальные люди! Тем более что Тим потом почти весь пирог сожрал! Прожорлив, зараза!
 – Вы что-то видели, когда пошли в магазин? – вернул его к теме разговора Еремин.
 – Нет, раньше. Когда с Тимом гулял. Вышел – смотрю, рядом с мусорными баками машина стоит, а в ней – двое. Мужик и баба. Чё людям не спится! Если бы не псина, меня в такую рань хрен бы кто поднял! – расхрабрился хлюпенький.
 – А супружница? – напомнил детектив. – Все равно бы за мукой послала.
 – Разбудить бы она побоялась! Я только собаке могу такое простить! Так вот, вышел, смотрю – двое. А на фиг они мне сдались? Может, на рыбалку собрались. Что, я за ними следить буду? Так и просидели, пока я с Тимом гулял. А когда за мукой вышел, их уже и след простыл. Так, может, это они были? Похитители?
 – Может быть. Машину не запомнили?
 – Кабы знать, ёб-теть! Я бы тогда и номер записал.
 – Иномарка?
 – Хрен ее разберешь. У меня своей нет, а на чужие я не заглядываюсь. Вроде наша.
 – Лиц не запомнили?
 – Я близко-то не подходил. Да и свет у них в машине не горел. В темноте сидели. Может, пойти ночевать некуда было?
 – Может. А через сколько примерно вы отправились за мукой?
 – Минут сорок она меня уговаривала. Я вообще-то мужик несговорчивый.
 – За сорок минут можно было полдома похитить.
 – И я про то же!
 – А вы в каком подъезде живете?
 – В первом.
 – А журналист жил во втором. А может, машина возле второго подъезда стояла, когда вы пошли в магазин?
 – Каюсь, не посмотрел! – сложил на груди руки мужичонка. – Мука мне в ту минуту дороже всего на свете была!
 – Понятно, – опустил голову следователь.
 – О, вспомнил! В то утро еще кое-что случилось! Правда, к делу, наверно, не относится.
 – Что именно?
 – Сверху упало что-то, когда мы с Тимом в кустах своими делами занимались. Я вообще противник такого разгильдяйства! На хрена бросать в форточку, когда в доме мусоропровод? Все равно в мусорный бак не попадешь, как ни меться! А вот голову людям пробить – раз плюнуть!
 – Что скинули-то?
 – Я сначала не понял, но пес мой, только брось что-нибудь, всегда готов! Не зря Тимуром назвали! Не успел я глазом моргнуть, как он из кустов мне в зубах принес пачку из-под сигарет. Эх, говорю, дура, что ж ты мне пустые носишь!
 – В каком месте она упала? – заинтересовался Константин.
 – Возле козырька второго подъезда.
 – Что за сигареты?
 – А хрен их знает! Красная такая пачка.
 – Ну и ответ! В сигаретах вы тоже не разбираетесь?
 – Сам я «Беломор» курю, а остальные мне по фигу!
 – Трудно с вами, – признался следователь.
 – Да ладно вам, ёб-теть! Пойдемте в круглосуточный! На витрине покажу! Тим, айда за папиросами! – позвал он собаку, и радостный бульдог выскочил из кустов. – Лишь бы домой не идти, разгильдяй!
 Сигареты оказались дамскими – «Данхилл».
 На прощанье словоохотливый хозяин Тима вдруг предложил:
 – Побазарить, что ль, с той бабой, у которой такса? Может, она тех двоих в машине разглядела? С вами она все равно говорить не будет. Осторожная, блин!
 Еремин подарил ему свою визитную карточку.


* * *

 «Ну вот, не зря прогулялся! – сказал сам себе следователь, садясь за руль. – Хоть и смутно, но картину преступления представить можно. Двое, мужчина и женщина, сидят в машине. Третья соучастница находится наверху, на двенадцатом этаже, в квартире Шведенко. Она должна подать им знак. Поэтому они и отъехали подальше, к мусорным бакам, чтобы видеть в окне двенадцатого этажа. И вот наконец она подает знак – красную ракету в виде прозаичной пачки „Данхилла“. Что это значит? Клиент уснул? Дверь открыта? Возможно, и то, и другое. Они подгоняют машину к подъезду. Мужчина поднимается на двенадцатый этаж. Беспрепятственно входит в квартиру. Набрасывает удавку. Происходит борьба. Шведенко, конечно же, не подозревает, что все против него. И та, с которой он провел ночь, – подсадная утка. Дальше – дело техники. Они выносят труп, расчленив его, или просто упаковывают в мешок, и мужчина тащит мешок на себе. Со стороны это могло выглядеть абсолютно невинно. Человек делает запасы картошки на зиму. Правда, их обычно делают осенью, но этот решил загодя. Труп они кладут в багажник машины и спокойно отчаливают.
 Теперь разберемся, кто есть кто. Девушка наверху, по всей видимости, Констанция Лазарчук. Ее убрали на следующий день как ненужную свидетельницу. Мужчина – это наш потенциальный клиент, профессионал удавки. А вот женщина в машине – настоящая загадка. Для чего она здесь? Какие функции выполняет? Сидит на стреме? Слишком мелко для той, чьи пальчики мы дважды с Престарелым засветили – в доме бизнесмена Грызунова и в святая святых авторитета Элвиса! Хоть бы одним глазом взглянуть на эту дамочку!
 Не будем останавливаться на достигнутом! Если с Констанцией Лазарчук все более или менее понятно, то мотивы убийства Шведенко до сих пор неясны. Во всяком случае это дело рук не малышей или кого-то еще из мафиозных кланов. Они действуют проще и без участия милых дам. Однако версию мести отбрасывать рановато, иначе зачем делать такие «подарки» вдове убитого журналиста. А может, все куда банальней. И дама в машине – просто отвергнутая в свое время любовница, так жестоко покаравшая обоих? В этой связи можно вспомнить гибель балерины, жены Грызунова. И убийство мальчика. Окраска мести тоже присутствует в этих делах. Вырисовывается портрет какой-то демонической женщины. А в демонических женщин я не верю! Из версии мести выпадает похищение драгоценной безделушки Элвиса. Одно можно предположить с уверенностью – все крутится вокруг этой женщины! Я чувствую, что это мозг, очень мощный мозг задуманного и осуществленного преступления!»


* * *

 – Куда ты везешь меня, безумная? – Полежаев нежно коснулся губами ее виска.
 Патрисия играючи управлялась со своим джипом.
 – У нас сегодня большая программа. Нельзя сказать, чтобы очень интересная, но не будем заранее вешать нос!..
 Она примчалась к нему во втором часу ночи, как обычно, не предупредив по телефону, хотя телефон всегда лежит в рюкзачке. Он уже спал. Она ворвалась с горящим взглядом, взбалмошная, как ему показалось, слегка навеселе.
 – Тут живет мой гениальный папка?!
 – Я уж думал, ты не приедешь.
 – Как? Я ведь обещала изобразить балерину!
 Она мигом скинула с себя одежду, одурманив его своей трогательной наготой. Он поставил «Болеро» Равеля.
 – Это что надо! – кричала она, подражая. – Давай вместе со мной! Раздевайся!
 – Ты с ума сошла! Я неуклюж, как медведь! А в последний раз танцевал, когда учился в школе!
 – Ничего не знаю! Раздевайся! Я хочу посмотреть, как у тебя болтается эта штуковина под Равеля!
 – Ты беспробудно пьяна!
 – Неправда! Подумаешь, выпила капельку!
 – С кем?
 – О-ля-ля! Не имеет значения! Я ведь тебе еще не жена!
 – Но я ведь твой папка! – вдруг обиделся он.
 Патя встала перед ним на колени и сложила молитвенно руки.
 – О-отче на-аш! – произнесла она нараспев. – Я встретила своего школьного друга, и мы с ним завалили в кабак. Выпили по бокалу вина!
 – А не чего-то покрепче?
 – Это было уже в другом кабаке и с другим приятелем!
 – Меня мало волнуют твои приятели, – он постепенно начинал накаляться, – но водить в таком состоянии машину– это безумие!
 – Ты меня простил? – посмотрела она виновато, исподлобья.
 – Нет.
 Темп «Болеро» нарастал.
 Она стояла на коленях и, как в старой пьесе, простирала к нему руки. Несчастная, сгорбленная, умоляла: «Прости! Прости меня!» – и ревела навзрыд.
 Сцена поначалу показалась ему неестественной, даже дикой. Он думал, это игра, но потом вдруг понял, что всерьез. Она требовала прощения. Но за что? Спьяну даже самые мелкие прегрешения могут казаться супергигантскими!
 Патя захлебывалась. Ловила ртом воздух. Он опустился на пол. Прижал ее голову к своей груди. Погладил густые каштановые волосы.
 – Ну что ты, маленькая? Ну что ты? Какие у тебя могут быть грехи? За что простить? Ты мой маленький ангел. Вон как глазки светятся, омывшись слезой! Так могут светиться только у ангела!
 – Правда?
 Она улыбнулась, и он поцеловал ее в эту улыбку.
 – Какой ты ласковый! Ты говоришь, а мне кажется, что сказку рассказываешь! Мне в детстве никто сказок не рассказывал!
 – Да что же они, в самом деле! Ай-ай-ай! – притворно возмущался он.
 – Какой ты милый! – Она улыбалась совсем по-детски и никак не могла наглядеться на него.
 Он знал, что такие взгляды – не шуточки. Их невозможно сыграть. И чем дальше она так смотрела на него, тем большую муку он испытывал.
 – Я должна искупить свою вину! Я просто обязана это сделать! – Теперь она притворялась.
 – И каким же это образом? – подхватил он игру.
 – Сейчас увидишь, что я придумала!
 Она повалила его на спину и распахнула полы его халата. Но едва ее мордочка уткнулась ему в пах, игра окончилась.
 – Не надо, Патя! – произнес он строго, по-отцовски. И отстранился.
 – Но почему? – недоумевала она. По лицу вдруг прошла судорога. – Я знаю почему! Тебе это делала другая! И ты никак не можешь забыть!
 Она начала суетливо собираться. Находила разбросанные по комнате вещи и на ходу натягивала их на себя.
 – Больше ты меня не увидишь! Какая дура! Что я себе вообразила! Он такой же, как все!
 Полежаев сидел на полу и раскачивался из стороны в сторону, как правоверный иудей. Внутри все ныло от боли. Он был поражен не столько ее спешными сборами, сколько тем, как эта девчонка, которой он чуть ли не собрался читать сказки, в мгновение ока поняла, что творится в его душе.
 – Не торопись! – морщась от боли, попросил он.
 – Иди к черту!
 Она хлопнула дверью. А потом он услышал, как заработал мотор ее «вранглера». И как он заглох…


* * *

 – …Сначала мы посетим мою дорогую мамочку. Я обещала ей, что сегодня привезу жениха.
 «Ну вот ты и на крючке, клявшийся никогда больше, никогда! Так тебе и надо! Не будь раззявой!»
 – Твоя мамочка, случайно, не в Сибири живет?
 Они ехали в районе Выхино и направлялись дальше за город.
 – Летом мамочка предпочитает загородный дом московской душной квартире.
 – Ты не говорила, что у вас загородный дом.
 – Теперь знай!
 – А по-русски-то она умеет?
 – С небольшим акцентом. Она в России живет столько, сколько мне лет!
 – Не скучает по родине?
 – У нас там никого нет. Дедушка с бабушкой умерли. А сестер и братьев у мамы не было.
 После этого она надолго замолчала. То ли скорбя по умершим дедушке и бабушке, то ли тоскуя по отсутствующим дядям и тетям. Антон решил прервать затянувшуюся «минуту молчания».
 – А дальше-то что по программе?
 – Дальше – еще хуже! – вздохнула она. – Поедем к старой лесбиянке. Ты сам этого хотел.
 – Ты звонила ей?
 – Вчера днем. Обрадовалась, как африканская тигрица антилопе!
 – Ну и метафора! – отметил писатель. – Ты, случайно, не пишешь?
 Она с изумлением посмотрела на него.
 – Пишу. Открытки на дни рождения!
 – У тебя же родственников нет!
 – Зато много друзей!
 Теперь была очередь Полежаева промолчать.
 – Я не для того договаривалась с этой старой шлюхой, чтобы ты на меня дулся! – возмутилась Патя. – Я чуть заикой не осталась в десятом классе, когда ходила к ней на консультации!
 – Как ее зовут?
 – Мария Степановна! – противным голосом пропищала девушка. – Я ей ничего не сказала про тебя. Так что жди сюрприза! Может, и на порог не пустит! Она очень ревнует мужиков к своим любимицам!
 – Ты ее любимица? Ты с ней спала?
 – Я – ее нереализованная мечта! Будь осторожен!
 – Никогда не имел дела с лесбиянками!
 Трехэтажный дом с черепичной крышей, обсаженный елями и пихтами, встретил их мрачной тишиной. Впечатление усугублялось накрапывающим дождем и пронзительным ветром.
 Полежаев вылез из машины и поежился.
 «Вот ведь и в таких домах живут люди! А я родился в бараке. И сколько их еще осталось! Воистину страна дворцов и хижин! Крут был Патин папаша! Мир праху его!»
 Пока он любовался местными красотами, девушка поставила автомобиль в гараж и, взяв жениха за руку, повела его в дом.
 Внизу их встретила женщина лет пятидесяти, в белом фартуке. Он видел таких только в кино. Они поговорили с Патей по-французски. Антон не прислушивался к их разговору. Когда женщина в фартуке удалилась, писатель тихо спросил:
 – Это служанка?
 – Фу, какое старое слово! Проще сказать – домработница.
 – Француженка?
 – Ты думаешь, все французы – буржуа? Есть и домработницы.
 – А ты, значит, рантье?
 – Ты сегодня в ударе! Делаешь открытие за открытием!
 Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
 – Зачем вам с мамой столько этажей и комнат? – недоумевал он.
 – Что, закипел «разум возмущенный»?
 Он больше не задавал вопросов.
 Мама сидела в огромной гостиной спиной к двери, смотрела телевизор – и не заметила вошедших.
 Патя тихо подошла сзади, облокотилась на спинку кресла и нежно прижалась к материнской щеке. Та вздрогнула, ответила поцелуем, о чем-то спросила, потом резко развернулась в своем инвалидном кресле и поехала навстречу Антону, на ходу приветствуя его:
 – Много о вас слышала. Патрисия все уши прожужжала.
 – Мама! – взмолилась дочка, но маму безудержно несло дальше.
 – Раньше я находила в ее спальне ваши книги. Она зачитывала их до дыр!
 Новость была ошеломляющей. Значит, их знакомство в «Иллюзионе» – не случайность? И стихийная любовь Пати вполне объяснима. Сообщение расстроило Полежаева. Он хотел бы, чтоб его любила женщина, а не поклонница. И Патрисия это прекрасно понимала, потому до сих пор и делала вид, что его творчество ее не интересует!
 Мама подъехала совсем близко. Они поразительно были похожи – мать и дочь. Только у старшей волосы зачесаны назад, а глаза – с зеленоватым оттенком. Она смотрелась как старшая сестра. (Впоследствии он с удивлением узнал, что сам всего на три года моложе ее.) Если бы не болезнь, то нашлось бы немало претендентов на ее руку и сердце.
 «Впрочем, при таком богатстве женихи могли бы и сейчас объявиться! Видно, память о муже дорога, хоть Патрисия и называет отца подлецом!»
 Он наклонился, чтобы поцеловать женщине руку.
 – О, как мило с вашей стороны! Настоящий русский писатель!
 – По-моему, вы слишком меня превозносите.
 Он так и не выпускал ее руку из своей. Что-то странное было в этой руке. Наконец до него дошло: на трех пальцах – красноватые следы от колец.
 «Зачем она их сняла? Не хотела давить роскошью? По-моему, и так все достаточно красноречиво!»
 – Патя раньше тоже хотела стать писательницей. Дух моего предка, бунтаря и драматурга, витает в стенах этого простого русского дома.
 «Сказала бы еще – в избушке на курьих ножках!»
 – Так случилось, что лучшие мои годы прошли в России, и я решила не расставаться с этой страной.
 – Вы смелая женщина! Многие русские теперь предпочитают заграницу. Здесь неспокойно.
 – Здесь никогда не было спокойно. Это мне и нравится.
 – Давно были в Париже?
 – Год назад. Умер мой отец. Я ездила на похороны. Делили с оставшимися родственниками наследство. Дед очень любил Патю и многое завещал ей. Так что у вас невеста с приданым.
 «Значит, не только папаша-подлец потрудился! Еще и наследство!»
 – Часть отцовского дома в Париже я продала родственникам, – продолжала она свой рассказ. – Так что мне теперь некуда возвращаться. Теперь для Парижа я – иностранка.
 «А Констанция Лазарчук мечтала о Париже! Вот как устроены люди! Их не поймешь! И чего нам на месте не сидится! Жил бы сейчас в своем маленьком уральском городке и не рыпался! Сопровождал бы коммерческие грузы с табельным „ТТ“ на заднице, попивал бы в купе чаек из пакетика! Нет, подавай мне столицу!»
 – Я вам еще не надоела?
 Они сидели за длинным столом в гостиной, и Патя до сих пор не проронила ни слова. Она только с обожанием смотрела на него, так же, как ночью. Он отвечал на ее взгляды легким подмигиванием, и девушка улыбалась в ответ, видно, нисколько не смущаясь тем, что все ее тайны теперь раскрыты.
 – Ну что вы, что вы! – запротестовал Антон. – Я, наоборот, наслаждаюсь вашим рассказом! Вы мне на многое открываете глаза. От Пати ничего толком не добьешься – скрытная очень.
 – Неужели? – Мать укоризненно посмотрела на дочь.
 – Правда-правда! Про наследство – ни слова! Слышу в первый раз!
 – Святая дева Мария! – всплеснула мамаша руками. – Наследство – это громко сказано! Мой папа не был богачом. Так, оставил кое-что по мелочи. Да часть дома. А ваши родители живы, Антон? Можно вас так называть?
 – Вполне. Вот только не знаю, как мне – вас?..
 – Зовите просто – Катрин. Ты, Па, не возражаешь?
 – Ну что ты, мама! Мне даже приятно!
 Взаимно вежливое щебетание продолжалось еще полчаса, а потом служанка подала на стол. Эта матрона в белом фартуке довольно зло поглядывала на гостя. Может, осуждала значительную разницу в возрасте между женихом и невестой? А может, считала, что жених позарился на дом и наследство Патиного дедушки? Так или иначе, эти взгляды Антону были неприятны, и когда обед кончился, он облегченно вздохнул.
 – Может, ты мне покажешь дом? – попросил он невесту.
 – «Разум возмущенный» больше не кипит? – шепнула она в ответ.
 – Кипит кое-что другое!
 – Мама, мы тебя ненадолго оставим! Я покажу Антону наш дом.
 Ее спальня находилась на третьем этаже. Высокая кровать под балдахином, потолок и стены обшиты тканью. Все в мрачных фиолетовых тонах.
 «Такое впечатление, будто меня посадили в мешок! В красивый, с приятным запахом, но все-таки мешок!»
 – Здесь ты зачитывала до дыр книжки Антона Полежаева? – съехидничал он.
 – Не обольщайся! Мама любит польстить!
 – Ты несносная притворщица, а твоя мама – просто чудо!
 – Если бы еще поменьше фантазировала! – недовольно пробурчала Патя. – О дедушкином наследстве вообще смешно говорить! Его накануне смерти ограбили! Оттого, говорят, и умер. Сердце не выдержало.
 – По мне, лучше бы ты нищенствовала. И я подобрал бы тебя голодную, холодную…
 – С триппером, вшами и парой-тройкой дружков-рецидивистов, – с ухмылкой докончила она.
 – Ну вот. Даже помечтать нельзя.
 – Время сентиментализма прошло, дорогой писатель. Опоздал ты со своими взглядами.
 Уже при выходе из «мрачного мешка», каким показалась ему спальня юной неромантической особы, Полежаев обратил внимание на яркое многоцветное пятно на стене, заключенное в черную раму.
 – Что это такое?
 – Кандинский. Подлинник.
 Абстракция, в которой художник, казалось, использовал все имеющиеся под рукой краски, заворожила Антона своим сумасшедшим ритмом. Он не мог оторвать глаз от бесконечных линий, черточек, пунктиров, хаотично разбросанных по полотну. Это была не просто картина, это была – картина жизни. С ее непонятными непредсказуемыми зигзагами…


* * *

 – …Вы Полежаев?
 Девушка артистично выгнула вороную бровь и ткнула остреньким мизинцем в его лоснящийся пиджачок.
 «Совсем еще девчонка, а держится, как королева!» – подумал он тогда.
 Иссиня-черные волосы были прилизаны с помощью мусса. Вечно приподнятый подбородок с кокетливой ямочкой. В глазах – презрение и надменность. Губы высокомерно поджаты. В театре ее называли «наша Аджани». Сходство с кинозвездой мимолетное.
 – Да, это я, – признался Антон.
 Служебный вход Театра юного зрителя не мог вместить всех желающих. В тот день была громкая премьера, но Полежаева это не касалось. Толпа чьих-то поклонников прижала их почти вплотную друг к другу.
 Девушка втянула щеки – и с ее уст слетело нечто нецензурное.
 – Я не знал, что в храме матерятся, – пошутил он, поддерживая ее за локоть.
 – Ох уж это бремя славы! – поморщилась она.
 – Не наше с вами бремя!
 – Зато нашими будут синяки!
 – А мы так просто не дадимся!
 Антон сжал ее руку и ринулся вперед, локтями и грудью рассекая толпы фанатов.
 Наконец их обдало прохладным ветерком и запахом мокрого асфальта. Осенние сумерки в его уральском городе всегда зловещи и загадочны.
 – Если б не вы, быть бы мне растоптанной или размазанной по стенке!
 Высокомерность и презрение куда-то испарились. Ему улыбалась простая девчонка. Улыбалась искренне, как улыбаются при встрече старому другу.
 «Она и в жизни играет. Все они, артисты, таковы».
 – А Вовка разве не придет?
 Он сразу заподозрил неладное, как только она обратилась к нему с вопросом, но толпа разбушевавшихся поклонников не дала разобраться на месте.
 – В запое Мичуринский. Чуть спектакль из-за него не сорвался! Он перепоручил вас мне. Не забыл, хоть и пьяный! Так вы идете?
 Девушка теперь рассматривала его какими-то детскими, заинтересованными глазами. Он отметил про себя, что она, пожалуй, красивее кинозвезды, и что обыкновенные, космические звезды вдруг загорелись над ее головой, и что кончился дождь, который лил беспрерывно неделю. И он сказал: «Иду», даже не спросив: «Куда?».
 Вовка Мичуринский когда-то подрабатывал в педучилище, вел театральный кружок. Там они и познакомились.
 Вовка пообещал по телефону: «Что-нибудь придумаем. Жди меня у служебного входа».


* * *

 Мичуринский был сводником-любителем. Считал, чем больше у мужика любовниц, тем дольше он живет. Искренне радовался, когда кто-нибудь в пунцовом смущении умоляюще протягивал руку, и с видом аристократа перед папертью позвякивал заветной связкой ключей.
 Полежаев обратился к нему за «милостыней» не в предвкушении радостей телесных, а скорее, наоборот, чтобы унять или ослабить душевные терзания.
 Накануне он вернулся из командировки усталый. Поел и прилег на часок, Маргарита сказала, что идет на почту получать денежный перевод.
 – Папа! Папа! Сделай мне что-нибудь поесть!
 Васильковые глаза. Темно-русые локоны. Брови нахмурены, как у матери. Дочери уже двенадцать. Двенадцать лет спокойной супружеской жизни. Спокойной, потому что он захотел так.
 Антон побрел на кухню. Продрал глаза. Девять часов вечера.
 – А где мама? – Никак не мог вспомнить.
 – Ушла на почту.
 Маргарита никогда бы не призналась, что подсыпала ему в пищу снотворное. Он и не спрашивал ее ни о чем. Только догадался, что доза была лошадиная.
 Она явилась через полчаса, изобразив на лице невинную озабоченность.
 – Как вы тут без меня? Уже поели? Молодцы!
 Дашка надулась и глядела в пол.
 – Почта закрывается в семь, – сообщил он.
 – Я встретила подругу и просидела у нее в гостях!
 – Где же обитают твои подруги? На Луне? Хоть бы одну показала.
 – Слушай, не морочь мне голову! Тебя неделями дома не бывает. А мне и на работу надо, и с ребенком позаниматься, и за домом следить!
 Неопровержимые аргументы сыпались как из рога изобилия.
 Он всю ночь просидел на кухне. Делал записи в дневнике. Просто выплескивал наболевшее на бумагу. Давно этим занимался. Прекрасное средство от нервного стресса.
 – Что ты там пишешь? – спрашивала дочка, время от времени заглядывая на кухню.
 – Роман.
 – А дашь почитать?
 – Когда-нибудь. А сейчас не мешай мне!
 Утром, как только жена отправилась на работу, Антон собрал свою командировочную сумку и позвонил Вовке…


* * *

 – Он вам ключей для меня не передавал? – без надежды в голосе поинтересовался у девушки Полежаев, когда они спустились в подземный переход.
 – Нет. Просил только приютить на одну ночь.
 – Идиот!
 – Алкоголик! – добавила она. – Можно подумать, у меня приют для бездомных.
 Она вновь высоко задрала подбородок.
 – Зачем вы согласились?
 Антон остановился. В переходе не было ни души, каждое слово отражалось эхом. Лампы дневного света в чугунных чехлах делали туннель еще более мрачноватым.
 – Кто вам сказал, что я согласилась? – усмехнулась девушка.
 – Как?
 Сфинкс со своими заковыристыми вопросами выглядел бы простофилей в сравнении с этой загадочной особой. Полежаев ничего не понимал.
 – Что вы остановились? Идти вам все равно некуда. Так ведь?
 – Так. – Он сделал решительный шаг вперед.
 На остановке скопился народ, и двери троллейбуса ему пришлось брать с боем, отвоевывая у сограждан место на задней площадке.
 Пахло сыростью и грязной одеждой. Рабочий люд возвращался с завода. Их стиснули так, что он слышал, как пульсирует ее кровь.
 – Данте не надо было спускаться под землю, – прошептала она ему в самое ухо.
 – Мне кажется, нас кто-то склеил, – сострил Антон.
 – Намек на Мичуринского?
 – Разве Вовка – Бог?
 – Известный сводник. Когда он попросил вас приютить, я его чуть не убила! Ненавижу сводников.
 – Это не тот случай, – поторопился защитить друга Полежаев. – Я женат.
 – Тем более. Он сказал, что у вас безвыходное положение. Наверно, ушли от жены?
 – Да… некоторым образом…
 – Что ж, и так бывает. Но не надейтесь поплакаться мне в жилетку. Принимать исповеди – не по моей части.
 При слове «жилетка» он впервые обратил внимание на ее одежду. На девушке был клетчатый кардиган, застегнутый наглухо, расклешенные джинсы и ботинки с тупыми носками, на массивной платформе. Мода, вернувшаяся из семидесятых. Из его детства.
 – Да, для исповеди вы не годитесь, – сказал он, когда они шли узким, незаасфальтированным переулком, утопая в грязи. – Скорее – для аудиенций. Для тронного зала. Вы – королева какой-то свергнутой монархии.
 – Я не ошиблась.
 – В каком смысле?
 – Я решила сначала посмотреть на некоего Полежаева, находящегося в безвыходном положении.
 – И что же вы увидели?
 – Несчастного романтика.
 – Вовка дал мои приметы?
 – Мичуринский сказал: «У него взгляд побитой собаки».
 – Неправда.
 – Правда-правда! Но взгляд обманчив.
 – Побитую собаку не страшно привести домой. Так?
 – Где он, дом… Мы пришли.
 Пятиэтажное здание из красного кирпича, почерневшее от времени, выглядело огромной крысой среди мышек – покосившихся деревянных домиков.
 – Это общежитие?
 – Вы догадливы! – усмехнулась девушка, еще выше задрав подбородок.
 Он почувствовал, как она стыдится своего временного пристанища.
 – А я вообще родился в бараке, – решил подбодрить ее Полежаев. – Там в одной комнате жили несколько семей, и когда родителям выделили комнату в заводском общежитии, они прыгали до потолка от радости.
 – На этот раз вам нелегко будет испытать радость.
 Она подвела Антона к пожарной лестнице.
 – Я живу на третьем этаже.
 – Вполне достаточно. – Он пожал плечами и посмотрел на небо. Звезды горели все ярче.
 – А вы, Полежаев, герой! – первое, что услышал Антон, когда залез в окно.
 Девушка нервно дымила сигаретой и странно, будто не узнавая, смотрела на него.
 – Серьезно? – переспросил он. – А мне как-то не по себе. Словно своровал что-то.
 Он огляделся по сторонам. В чистенькой девичьей комнате стояли две кровати, стол и пара стульев.
 – У вас уютно.
 – У нас как везде. А вы, может быть, присядете?
 – Спасибо.
 В новой обстановке он чувствовал себя неуверенно. К тому же вдруг накатило раскаяние. Захотелось домой, к Маргарите, к дочке. В его планы не входили комната общежития, романтическое лазание по пожарной лестнице и курящая девица с длинными ногами. Полежаев рассчитывал на уединение. Двух суток одиночества достаточно, считал он, чтоб разобраться в себе. И Маргарита тоже о многом подумает. Как дальше жить вместе. А теперь что получается? Он опустился до пошлейшего обывательского чувства мести. (По крайней мере так это выгладит.) И проведет время в обществе молоденькой девушки.
 – Через полчаса будем ужинать.
 За своими тяжелыми думами Антон не заметил, как она выпорхнула из комнаты и вернулась, чтобы сообщить радостную весть.
 «А Маргарита обычно возится не меньше часа», – подумалось ни с того ни с сего.
 На ужин была жареная картошка и куриные окорочка. Жирные американские окорочка, которыми завалены прилавки города. Дешевая пища для бедных. Маргарита их тоже частенько покупает. И тоже жарит с картошкой.
 Он не поднимает головы, уткнувшись в тарелку. Смущение нарастает. Зачем он здесь? Как все глупо!
 – Может, по рюмке водки? – пытается она разрядить обстановку. – Надо же выпить за знакомство!
 – Действительно, – соглашается Антон. – Я даже не знаю, как вас звать.
 – Ида.
 Стеклянные рюмки издают гулкий звук при столкновении, будто извиняются.
 – Так просто?
 – А вы как думали?
 – Семирамида!
 – Я бы повесилась!
 И вовсе у нее не высокомерный взгляд. Глаза добрые, тихие. Ямка на подбородке исчезает при улыбке. Губы размягчаются. Так она снимает маску. Может, только для него! Ведь он явился без маски. «Все мы смешные актеры в театре Господа Бога», – любил он декламировать еще на университетских вечерах. Но всегда противился жизненному лицедейству. Теперь же перед ним сидит актриса. Пусть начинающая актриса. Ей нельзя верить. И все-таки эта улыбка…
 – Может, будет лучше, если вы позвоните жене и вернетесь, пока не поздно?
 Теперь она презрительно ухмылялась. Поспешила снова нацепить маску. Видимо, не привыкла еще без нее.
 – Я оставил записку.
 В этой записке было всего три фразы: «Больше так не могу. Поживу два дня у друга. Люблю тебя. Антон».
 – Тогда давайте спать, – запросто предложила Ида. – У меня с утра репетиция…
 – Вы только не подумайте… Положение у меня не безвыходное. Вовка спьяну наболтал. А вообще у нас с Маргаритой счастливый брак. Мы любим друг друга. Завтра я уеду. Честное слово. Вы на репетицию, а я – домой. Просто захотелось побыть одному. Иногда есть в этом нужда. На этот раз ничего не вышло, ну и Бог с ним! А вам хлопот никаких! Я лягу там, где прикажете. А завтра меня уже не будет!
 – Уже не будет… – машинально повторила она и закурила.
 – Да-да, – уверял он ее и себя, – завтра я вернусь домой, и вы будете вспоминать об этом приключении как об анекдоте. Пьяный Вовка вас попросил приютить человека, а человек оказался…
 – Побитой собакой!
 Она опять задрала подбородок и презрительно опустила ресницы. Нервно загасила окурок в грязной тарелке и принялась убирать со стола.
 – Зачем же вы так? – Он не мог смотреть ей в глаза, потому что чувствовал правдивость ее слов. – Ведь вы добрая, Ида.
 – Нет, я злая! А вы завтра вернетесь к своей любимой жене!
 Она быстрым шагом направилась к двери, умело балансируя стопкой посуды.
 – Завтра же! – повторила она с порога и еще умудрилась хлопнуть дверью.
 Сентябрь в том году выдался на редкость теплым. Окно целыми днями не закрывалось. И мертвые листья клена тихо ложились на подоконник и даже на стол, за которым Полежаев пытался делать записи в своем дневнике.
 Он прожил в общежитской комнатушке Иды неделю. Он не понимал, что с ним происходит. Старался все разложить по полочкам, исходя из жизненного опыта и мировой литературы. Бумага – самая терпеливая вещь в мире – может вынести даже излияния запутавшегося экспедитора.
 Он запутался.
 Он теперь не ходил по улицам родного города, а парил.
 – Антон Борисович? – как-то окликнула его бывшая ученица. – Что с вами?
 – Что со мной? – спросил он ее.
 – Вы совсем-совсем другой! Помолодевший, мечтательный…
 – Я влюбился!
 – Серьезно? – Она смотрела восхищенными глазами. Ведь для нее он оставался учителем русской словесности.
 – Серьезнее не бывает! – развел руками Антон Борисович.
 Он запутался.
 Они как-то сразу зажили по-семейному. Может, потому, что Антон привык жить по-семейному. А может, Ида была создана для семейной жизни, и с ней было по-настоящему уютно.
 Он встречал ее после спектакля, заключал в объятья, и потом они уже не чувствовали под ногами земли. Целовались, пока на горизонте не появлялось общежитие. Раньше он осуждал поцелуи в общественных местах, глядел на присосавшихся друг к другу молокососов с негодованием. Теперь же сам уподоблялся им и стыдился себя прежнего. «Нас кто-то склеил» стало у него поговоркой. Она в ответ застенчиво пожимала плечами и улыбалась той самой улыбкой. Он больше не видел ни приподнятого подбородка, ни презрительно опущенных ресниц.
 Иногда ее большие тихие глаза наполнялись слезами. Он догадывался о причине этих слез. Ведь и сам порой не мог удержаться и плакал от счастья. Он был так ослеплен и оглушен, что не подозревал, какую страшную боль может она испытывать в самые счастливые минуты их любви.
 – Скажи честно: ты любишь свою жену?
 – Люблю.
 – Она красивая?
 – Очень.
 – А я?
 – Ты тоже очень красивая. Вы разные. Как день и ночь. Как лето и зима.
 – Я о другом тебя спрашиваю. Что я значу для тебя?
 – Все.
 – Но любишь ты ее?
 – Тебя тоже люблю.
 – Так не бывает!
 Он запутался. Он говорил себе: «Завтра», – но возвращение к Маргарите с каждым днем оттягивалось. Что ей сказать? Ведь она обо всем догадается с первого взгляда. Из васильковых глаз брызнут слезы. Она устроит сцену. И другие васильковые глаза, глаза дочери, будут смотреть с осуждением.
 И вот наступил день седьмой. Предстояла очередная командировка.
 Он решился. Набрал номер своего домашнего телефона.
 – Марго, это я.
 Молчание.
 «Сейчас бросит трубку или начнет с саркастического выпада!» Так бывало раньше.
 Маргарита сказала:
 – Я соскучилась.
 – Я тоже…
 Он не врал. Он просто запутался.
 Он пообещал ей, что вернется через десять дней, но командировка была всего на три дня. А значит, еще целая неделя. Неделя счастья с Идой.
 Под равномерный стук вагонных колес хорошо думается и находятся ответы на многие вопросы. А еще можно излить душу случайному попутчику, и тот придет на помощь с мудрым советом. Но жизнь и любовь Антона Полежаева, как жизнь и любовь вообще, не поддавались никакому научному анализу; не попадали в общий ритм вагонных колес, не нуждались в советах случайных попутчиков.
 Он вернулся, но ясности не было. Было только беспечное решение – пустить все на самотек.
 Прямо с вокзала поехал в театр. Успел к окончанию утреннего спектакля. Оставил сумку у вахтера. Вбежал на второй этаж, где располагались женские гримуборные.
 Ида, в русском сарафане, в парике с хулиганскими косичками, в ярком гриме, курила на лестничной площадке и вела непринужденную беседу с румяным парнем в косоворотке. Она высоко задрала подбородок и презрительно опустила ресницы. За время его отсутствия вновь надела маску.
 Антон замер за несколько ступенек до них. Он всегда отличался деликатностью, но сейчас дело было не в деликатности. Он боялся, что Ида обернется, забыв снять маску. И не снимет ее уже никогда.
 – Ида, – тихо позвал он.
 Она обернулась. Надменное личико девчонки-забияки вмиг исчезло. Осталась тихая, страдальческая улыбка. Ее улыбка.
 – Антошечка, милый мой!
 Она провалила свою роль. Она замерла на месте. Ноги подогнулись. Пальцы крепко сжали перила.
 Не обращая внимания на ее собеседника, Антон в два прыжка оказался рядом и притянул к себе девчонку-забияку. Ошеломленный парень в косоворотке ретировался.
 Ида прижалась к его щеке, позабыв о гриме.
 – Как долго тебя не было!..
 Впоследствии он с трудом припоминал тот день. Утомительная дорога до общежития уместилась в один длинный пьяный поцелуй. В ее крохотной комнатке с казенной мебелью и засохшими розами в банке (его подарок после первой ночи любви) они не проронили ни слова, в спешке совлекая друг с друга одежду. Незаправленная смятая постель, свидетельница беспокойных снов хозяйки, казалось, тоже изнывала от нетерпения. За окном стоял галдеж – стая грачей, облепив полуголый тополь, готовилась к отлету. Ида еще не успела дотянуться и прикрыть окно. На подоконнике бешено тикал будильник.
 Еще он помнил, как нежные подушечки ее пальцев скользили по его затылку: вниз-вверх, вниз-вверх…
 Ближе к вечеру она, слегка отстранившись, прошептала:
 – Надо хотя бы сварить кофе.
 Она могла смаковать наперсточную чашку целый час, мечтательно глядя сквозь стену. Глаза были при этом по-детски широко раскрыты. Он любил ее такой.
 – О чем ты мечтаешь?
 – О тебе.
 – Я тут.
 – Пока еще там.
 – Глупости!
 – Ты ведь любишь ее. И это необратимо.
 – Я не хочу сейчас говорить о ней.
 – Уже прогресс. – Ида грустно улыбнулась. – А то раньше то и дело расписывал свою счастливую семейную жизнь: «Ах, какая у меня жена! Ах, какая у меня дочка!»
 – Прости…
 – Да ладно! – Она махнула рукой и закурила. – Ты не оригинален. Только я всегда презирала таких. Она усмехнулась. – А тебя не могу. Просто очень больно. – Слеза потекла по щеке. – Может, нам расстаться, пока не поздно?
 – Уже поздно. – Он медленно растирал виски. – Я окончательно запутался, Ида.
 – Я знаю.
 – Ничего ты не знаешь.
 – Я прочитала твой дневник.
 – Та-ак…
 – Так получилось, – сделала она вид, что оправдывается. – Прочитав первую страницу, я не удержалась. Захватывает, как детектив! Не понимаю, почему ты до сих пор не пишешь романы?
 – Издеваешься?
 – Нисколько. Я говорю серьезно. Измены жены сделали тебя писателем. А ты, ничего не подозревая, тратишь драгоценное время на эти дурацкие командировки. Кому это надо? Твоей похотливой Марго, которая тебя ни в грош не ценит?
 – Ты ревнуешь. Оттого и превозносишь меня до небес, а ее втаптываешь в грязь. У меня ведь тоже были женщины. Так что вроде бы ничья.
 – У вас с ней шахматный турнир? Кто больше возьмет пешек? На этот раз ты взял не пешку!
 Антон усмехнулся.
 – Я с самого начала мысленно называл тебя королевой!
 Ей было не до смеха. Она задрала подбородок, артистично выгнула бровь и ткнула остреньким мизинцем в его грудь.
 – Ты будешь моим мужем!
 – Не надо так со мной говорить! – произнес он медленно, отчеканив каждое слово. Перехватил руку Иды с указующим перстом, больно сжав ее в кулаке.
 Теперь она смотрела на него с покорностью, а он поймал себя на мысли, что никогда так грубо не обращался с Маргаритой. И устыдился своего поступка.
 – Прости…
 – За что? Ты поступил правильно. Я слишком многого хочу.
 – Знаешь, я сам во всем должен разобраться. И выпутаться. По мере возможности. Так что оставим эту тему!..
 За двенадцать лет «счастливой семейной жизни» Антон впервые стал серьезно подумывать о разводе. Нет, он не сомневался, что до сих пор любит Маргариту, но и не мог не признать, что Ида, эта девчонка, понимает его, как никто другой. С ней уютно. С ней отдыхаешь и душой, и телом.
 Страсть, которая овладела им, не шла ни в какое сравнение с той первой, юношеской любовью, слепой и безрассудной. Он видел все недостатки своей новой пассии, но они его не отпугивали, а еще больше притягивали. Он прикидывал множество вариантов дальнейшего развития событий. И в основном эти расчеты были не в пользу Иды, потому что развод – это крах жизненного уклада. После него все предстоит начинать с нуля.
 – Как ты себе представляешь нашу жизнь? – в который раз спрашивал он Иду, и в голосе его звучала смесь иронии и отчаянья.
 – Мы снимем квартиру.
 – Это дорого. Нам не по карману с нашими заработками.
 – Тогда комнату. Но сначала мы уедем отсюда.
 – Зачем?
 – Я не собираюсь всю жизнь быть на вторых ролях в провинциальном театре! Мы уедем в Москву!
 – Чтобы быть на третьих ролях в столице!
 – Нет уж, я не дам затереть себя в массовку!
 – Именно там тебя и затрут в массовку, моя фантазерка! – Он хотел погладить ее по головке, маленькую, но она отшвырнула его руку.
 – С такими рассуждениями ты всегда будешь сидеть в дерьме! – бросила она ему в лицо. – Посмотри, на кого ты стал похож, бывший студент-филолог, бывший учитель русской словесности! Разве для того ты заканчивал университет, чтобы каждое утро похлопывать себя по заднице, проверяя наличие табельного «ТТ»?
 – Что ты предлагаешь?
 – Мы поедем в Москву! Ты попробуешь написать роман и продать его.
 – Ты сумасшедшая!..


* * *

 …Маргарита смерила его недоверчивым взглядом и даже не стала скрывать, что принюхивается к пиджаку.
 В честь возвращения мужа она приготовила царский обед, но Антон ел без аппетита. Оба молчали, только Дашка хвасталась своими успехами в музыке, показывала новые лазерные диски, выменянные у школьных подруг.
 – Пойди к себе! – приказала мать. – Нам надо с отцом поговорить!
 – Господи! Не успеете наговориться, что ли? – надулась дочь и с шумом покинула комнату.
 – Антон, я перед тобой виновата… – начала Марго.
 – Прекрати! – перебил он ее. – Не хочу ничего знать!
 – Но и у тебя кто-то есть…
 Это был не вопрос, а полудогадка-полуутверждение.
 Он сидел перед ней, как провинившийся мальчуган, уткнувшись лицом в тарелку.
 – Признайся, у тебя кто-то есть?
 Она имела привычку раскаленными, инквизиторскими щипцами лезть в душу.
 – Да. Есть! – выпалил он. – Все это время я жил у нее.
 У Марго начались судороги. Он никак не ожидал такой реакции. Она не плакала. Не билась в истерике. Перенесла удар молча, только время от времени содрогалась всем телом.
 – Я люблю ее. Давай разведемся.
 Тут уж она дала волю слезам.
 К вечеру совместное пребывание на шестнадцати квадратных метрах их комнаты стало невыносимым. Слишком многое накопилось за прошедшие годы. Требовался простор. И они отправились на вечернюю прогулку.
 Было зябко. Все закономерно в природе. Птицы улетели на юг. Ударил первый мороз.
 Марго взяла его под руку и повела той самой дорогой, которой он когда-то провожал ее из школы домой, пересказывая главы из мемуаров Эренбурга. Потом она перешла в психологическую атаку, начиная каждое предложение со слов: «А помнишь…»
 – А помнишь, – сказал он после продолжительного молчания, – я писал в школе стихи.
 – Конечно, помню! – обрадовалась она тому, что воспоминания школьной поры его наконец увлекли. – Мы ведь вместе выпускали газету!
 – А почему я перестал их писать, помнишь?
 – Нет.
 – Короткая у тебя память, Маргарита. Когда мы поженились, ты стала копаться в моих черновиках, выискивая в стихах компромат. Требовала объяснить, кого я имел в виду в той или иной строфе. И устраивала скандал, если я не мог этого сделать. Сочинительство вскоре перестало приносить мне радость.
 Он больше не был к ней милосерден.
 – Отпусти меня! Я люблю другую! Я не могу без нее жить! – заявил Антон, когда они вернулись.
 Маргарита опустилась в кресло и тихо, жалобно заплакала. Он упал в другое кресло, обливаясь потом. Впервые осознал, что не может больше любить эту женщину.
 – Ты от нас уходишь? – спросила дочь. Ее васильковые глаза таили угрозу.
 – Да.
 – Ну и вали к своей девке! – закричала она и бросилась вон из родительской комнаты.
 Он стал собирать сумку, но Маргарита вырвала ее из рук.
 – Ты с ума сошел? Ты с ума сошел? – сквозь рыдания спрашивала она. – Я тебя не пущу! Никуда не пущу, слышишь? Я умру без тебя!
 Она кинулась ему под ноги, обхватила их.
 – Миленький! Родной мой! Как же так? Ведь мы столько лет вместе!
 Он вновь опустился в кресло.
 – Зачем ты? Ведь потом сама будешь презирать себя!
 – Пусть! Пусть буду! Но главное – ты останешься со мной!
 На следующий день Маргарита не пошла на работу. Взяла отгул, чтобы сторожить его.
 В театр он попал только через два дня. И тут его ждал сюрприз. Иды в театре не было.
 – Укатила в столицу, – ошарашил старый друг Вовка Мичуринский. – На два месяца. Учится молодежь! Еще дедушка Ленин завещал…
 – Какая учеба? Что ты несешь?
 – Телевизионные курсы, Антоша. Не хухры-мухры. Девчонка пойдет в гору. Это тебе говорит не кто-то, а сам Владимир Мичуринский!
 Полежаев был раздавлен известием. Об отъезде она не могла не знать заранее – и ни словом не обмолвилась. Он расценивал это как предательство.
 – Эй, куда ты? – выбежал за ним из гримуборной Вовка. – Она, между прочим, тебе адресок оставила. Заботливая девочка!


* * *

 Ида снимала мрачную, убогую комнатенку с разваливающейся мебелью в шестикомнатной коммуналке на Сретенке. Они не виделись полторы недели. Ему казалось – больше года. Не могли никак нацеловаться, наглядеться, надышаться. А он остался всего на одну ночь. А завтра домой, к Маргарите. Но на следующей неделе он вернется, а потом – опять к Маргарите. Разгневавшись на Идин поступок, он пообещал жене, что никуда от нее не уйдет.
 – Все у нас будет хорошо, – уговаривала его и себя Маргарита. – Все со временем забудется, встанет на свои места. Это как болезнь. Ты слишком близко подпустил ее к сердцу. Так нельзя, Антошечка! Я никогда никого не подпускала к сердцу! Мое сердце принадлежало только тебе!
 Его мутило от этих откровений. Впервые за столько лет наступило прозрение. Он жил с женщиной, которая его никогда не понимала. Любила ли?
 Так прошло два месяца. Он мотался из одного города в другой. От любимой женщины к любимой жене, не разбирая дороги, не понимая, кого на самом деле любит.
 В конце концов Маргарита догадалась, с кем он проводит время в Москве. Слишком счастливым и «не голодным» он возвращался оттуда. Она потребовала, чтобы он бросил работу ради их благополучия.
 И поездки прекратились.
 Теперь он целыми днями и ночами просиживал на кухне и писал. Дневник распух от невысказанных слов. Но кому это было нужно?
 В одно прекрасное утро позвонила Ида.
 – Я приехала за вещами. Завтра уезжаю в Москву. Навсегда. Я не спрашиваю, куда ты пропал, почему не звонил. Я все понимаю. Тебе тяжело. И ей тяжело. Но не думай только, что мне легко. Потерять тебя – все равно что потерять ребенка!..
 Он услышал в трубке тихий всхлип. Королева плакала.
 – Что ты предлагаешь? – в который раз за эту осень спросил Антон.
 – Побег, – не задумываясь, ответила Ида. – Я взяла два билета на московский поезд. Завтра в девять утра буду ждать тебя на перроне. – Она назвала номер вагона.
 – Но что я буду делать в Москве? Без прописки меня не возьмут на работу!
 – Будешь писать романы!
 – Бред!
 – Или завтра, или никогда! – отчеканила королева.
 Он знал, что так оно и будет, и долго еще слушал беспомощное пиканье в телефонной трубке.
 Маргарита была в этот день радостная и возбужденная.
 – Я нашла для тебя работу! – сообщила она. – Только не говори сразу «нет»! Мне стоило большого труда договориться с одной старой подругой…
 – Представляю! – сочувственно пробормотал Антон.
 – Работа – не бей лежачего!
 – Это как раз для меня!
 Очень придирчивая к словам, Маргарита не замечала иронии или не желала замечать.
 – Киоск «Роспечать». Два дня работаешь, два отдыхаешь. Полтора миллиона в кармане, не говоря уж о том, что можно приторговывать левым товаром. И ездить никуда не надо! Ты ведь сам говорил, что устал от этих бесконечных разъездов!
 – Я устал от жизни, Марго.
 – Опять начинается! Антошечка, это пройдет! – погладила она его по голове. – А киоск ждать не будет. Ответ надо дать уже завтра.
 – Скажи своей подруге, что я согласен.
 Счастливая, она с вдохновением принялась готовить ужин.
 Спортивная сумка стояла в коридоре. Еще до прихода жены он бросил туда самые необходимые вещи. Маргарита не станет проверять. Ее бдительность на сегодняшний вечер притуплена. Даже напевает какую-то знакомую мелодию. Адриано Челентано! Их первый поцелуй в старом кресле во время большой перемены…
 Он сбежит от нее ночью, когда все будут спать!
 Но побег не удался по самой банальной причине. Он заболел. Как у школьника, не выучившего урок, резко поднялась температура. Но школьник чаще всего сам прибегает к хитрым уловкам, а тут хитрую уловку выкинул организм Антона. То ли от страха перед Маргаритой, то ли от страха перед будущим. Абстрактным, необозримым.
 Маргарита хлопотала, поила лекарствами, и дочь уже смотрела жалостливо. Она простила его. Ведь он не уехал к той девке! Как все глупо! Лучше бы они его вышвырнули из дому на декабрьский мороз! Он бы бежал, бежал не останавливаясь! По сугробам! По рельсам! Но только к ней! К ней!
 Температура подскочила под сорок. Ночь он провел в полубредовом состоянии.
 Очнулся в полдень. С чувством, что лежит на дне бассейна. Посмотрел на часы и заплакал. Все кончено. Поезд ушел.
 К вечеру опять поднялась температура. Какие-то тайные неведомые силы судьбы удерживали его в этом городе, в этом доме, в этой постели. Так ему казалось.
 Утром жена, уходя на работу, поцеловала в лоб. Ее васильковые глаза вновь приобрели девичий задор.
 – Как выздоровеешь, сразу на работу! Я договорилась. Хорошо?
 Он только кивнул в ответ.
 Лежал с закрытыми глазами, пока дочь не пришла из школы.
 – Тебе не помешает музыка? – осторожно осведомилась она.
 – Не помешает.
 – Для начала поставлю «Стабат Матер» Вивальди.
 Легко, непринужденно заиграли скрипки, словно беспечные зверюшки скакали по лужайке. Вступил мощный, поднебесный орган – как бы в назидание беспечным зверюшкам. Потом где-то между небом и землей возник голос. Очень низкий женский голос. Что-то скорбное на загадочной латыни. Он разобрал единственное слово – «амен».
 – Ни фига не «амен», – сказал себе и поднялся с постели.
 Шатаясь, вышел из подъезда. В кармане пальто лежали последние деньги, оставшиеся от экспедиторства. Он радостно пел себе под нос: «На самолет хватит! На самолет хватит!» Уже предвкушал, как ступит на столичную землю, как бросится к первому автомату и крикнет в трубку: «Я приехал! Я – в Москве!»
 Но в самолете вновь начался жар. Стюардесса дала ему что-то из аптечки, но сделалось только хуже. В бредовом кошмаре незнакомая певица бесконечно выводила «амен!» низким, зловещим голосом. «Ни фига не „амен“! – кричал он кому-то. – Мы еще поборемся!»
 Два часа полета показались десятиминутным провалом. Его растолкали соседи.
 С трапа сошел благополучно.
 Такси ему никто не предлагал. Что взять с пьяного?
 Автобусный провал был еще короче.
 В метро даже умудрился правильно сделать пересадку.
 Вот на станции «Сухаревская» при выходе в город возникли проблемы. Появилось большое красное пятно. И никуда не исчезало. Пришлось остановиться. И тут он услышал знакомый запах роз. Кто-то тыкал ему в лицо букетом, предлагая купить для любимой девушки. У него еще оставались деньги. Он отдал все, что было.
 И наконец ночная Сретенка! Фонари над дорогой танцуют. Троллейбус двигается странно, зависая на проводах.
 «Любимая, родная Сретенка, приведи меня к ней! И пусть она меня не выгонит! Пусть простит! Скажи, чтобы простила!»
 Вдоль стены ее старого дома он продвигался уже на ощупь. «Как Павка Корчагин с брюшным тифом!» – вспомнился кадр из забытого фильма.
 Дверь открыла незнакомая старушка. Быстро замигала глазками и вдруг выдала нечто странное:
 – Вы – Идочкин Антон?
 Он в ответ пробурчал невнятное. Наверно, попросил, чтобы ушла с дороги.
 В комнате стоял дым. Невероятно густой.
 Когда дым немного рассеялся, он увидел край стола с пепельницей. А в пепельнице целая гора окурков.
 Девушка выплыла из дымовой завесы. Вроде бы Ида. И вроде не Ида. Очень худая девушка. Щеки впали. Под глазами чернющие круги.
 – А я тебя сегодня похоронила… – пролепетала Ида-не Ида.
 Розы рассыпались по щербатому паркету. Все закружилось вокруг. Успел только проговорить приготовленное для телефона:
 – Я приехал! Я – в Москве!..


* * *

 – …Москва – все-таки мистический город, не правда ли? – Глаза у Катрин чудесные, немного насмешливые. У Пати такие же. – Вы стали очень рассеянным, Антон. Наверно, обдумываете сюжет нового романа?
 – Я прекрасно все слышал. Вы сказали, что Москва – город мистический.
 Они уже полчаса как вернулись в гостиную. И даже что-то опять ели. Патрисия, кажется, тоже несколько не в себе.
 «Наверно, думает, что у меня крыша поехала от ее Кандинского! Бедняжка! Надо быть с ней поласковей!»
 – Мне порой кажется, что Булгаков мало что придумал в своем «Мастере и Маргарите», – продолжала Катрин. – В Москве с вами могут произойти самые невероятные вещи! Вы ведь, по-моему, не москвич?
 – Нет. Я с Урала. Там, пожалуй, мистики поменьше. Одна суровая действительность.
 – Знаете, Антон, мне бы хотелось, чтобы вы почаще навещали нас. Вам здесь понравится. В этом доме прекрасные условия для работы. Ведь так, Па? – обратилась она к дочери, но та никак не отреагировала.
 Зато отреагировал писатель:
 – Патрисия тоже пишет?
 – А вы не знали?
 – Мама, как всегда, преувеличивает! – вмешалась Патя. – Писала когда-то стихи. А кто их не пишет в школьные годы!
 – Ты мне покажешь?
 – Никогда! Давайте оставим в покое тему моего творчества! – раздраженно попросила она.
 После этой вспышки гнева в зале установилось молчание. Катрин, опустив голову, смотрела куда-то под стол. Потом она подняла взгляд на Антона, и ему показалось, что подмигнула, будто они участвовали в заговоре против Пати. Он не ответил на подмигивание, но первым нарушил затянувшуюся паузу:
 – Нам, наверно, пора.
 – Так скоро? – расстроилась Катрин. Ей, видно, скучно в этом доме.
 – У нас еще дела в городе, – пояснила дочь.
 – Ты вернешься?
 – Не знаю.
 – Позвони, чтобы я не волновалась. Еще к вопросу о мистике, – опять обратилась Катрин к Антону. – Я так всегда переживаю, когда она одна ночует в нашей московской квартире. Ведь дом-то стоит прямо на Патриарших!
 – Вот здорово! Жить на Патриарших – сказка!
 – Вы там еще не были?
 – Нет.
 – Тогда лучше не завидуйте!
 – Мама, ну хватит! – взмолилась дочь.
 – Я надеюсь, что в ближайшие дни вы нас навестите. – И она вновь едва уловимо подмигнула Антону.
 Теперь он был уверен, что и в первый раз ему не показалось.
 – Обязательно навестим, – ответила за него Патя, – чтобы ты опять про меня нагородила черт знает что.
 Он нагнулся над инвалидным креслом, чтобы поцеловать ручку будущей теще. Катрин успела шепнуть ему на ухо: «Приезжайте!» И тут он заметил, что одно из трех колец вернулось на ее палец: видно, хозяйка прятала их в кармане. Это был золотой перстень с мужской головой.
 – Мама вечно лезет не в свои дела! – возмущалась по дороге Патя.
 – А по-моему, она замечательная женщина!
 – Разумеется! Но мы с ней вечно ссоримся!
 – Это оттого, что она еще очень молода и нравится мужчинам.
 – Каким мужчинам? Она постоянно дома сидит! Уж говори начистоту – она тебе понравилась!
 – Ревнуешь к маме?
 – Я тебя ко всем ревную!
 – Веселая семейная жизнь нам предстоит!
 – Повторение пройденного?
 – Мне иногда кажется, что ты за мной следила лет двадцать, а потом вдруг объявилась в «Иллюзионе»!
 – Ничего себе! Мне всего восемнадцать! Но доля правды тут есть. Когда ты стоял в очереди в кассу, я тебя сразу узнала. Ведь на твоих книжках – портреты. И это сходство с Прустом!
 Так за разговорами они и не заметили, как приехали к дому феминистки.
 – Ой, как мне не хочется к ней подниматься! – вздохнула Патя. – Век бы не видеть этой лесбиянской рожи!
 – Но ведь я не могу пойти один?
 – Да-да, конечно. Пойдем вместе. Преподнесем сюрприз Марии Степановне!
 Уже на лестнице девушка спросила:
 – А зачем она тебе вообще понадобилась?
 – Хочу через нее выяснить круг знакомых Констанции. По твоим словам, она хорошо знала Лазарчук.
 – По-моему, Коко была ее любовницей. Если Степановна еще не в курсе, то нам не избежать истерики!
 Это был дом сталинского типа. Лифт не работал. Пришлось тащиться на третий этаж по изнурительно длинным проемам лестницы.
 Антон обратил внимание, что почтовые ящики висят на каждой двери, и в душе пожалел почтальона, обслуживающего этот дом.
 – Вот и прибыли! – без особого энтузиазма сообщила Патя, указывая на массивную дверь, обитую черным. На фоне этой двери она смотрелась маленькой экзотической птичкой с ярким опереньем.
 – Коммуналка? – поинтересовался он, когда она нажала на кнопку звонка.
 – Нет, – прошептала девушка. – Степановна живет одна в пяти комнатах! По наследству досталась!
 Им никто не открыл.
 – Что за черт! – Она позвонила снова.
 – Может, мы опоздали и она куда-нибудь вышла? – предположил Полежаев.
 – Мы опоздали ровно на пять минут! И такие штуки не в ее характере!
 – Один раз я уже стоял у запертой двери!
 Они молча посмотрели друг другу в глаза, а потом одновременно уставились на почтовый ящик. Антон протянул к нему руку и откинул нижнюю створку. На пол с грохотом полетела связка ключей.




 ГЛАВА ВОСЬМАЯ




1 сентября, понедельник

 – Я понимаю, Антоша, в этом деле у тебя какой-то свой интерес. Может, ты просто собираешь материал для нового романа. Но пойми, ситуация накалена до предела! Три трупа на одной неделе – это слишком! А ты что-то темнишь! Мы ведь не первый год знаем друг друга. Когда-то даже были родственниками. Открывай свои карты, дружище!
 Они сидели втроем в довольно запущенной гостиной пятикомнатной квартиры Марии Степановны Саниной, психолога с дипломом, и ожидали работников МУРа.
 Частный детектив и эксперт провозились в этих хоромах до полуночи, а результат минимальный.
 – Может, ты меня еще заподозришь в соучастии? Собираю материал для романа и заказываю убийства! Красивая история!
 Патя снова бросила его. Она, видите ли, не хочет иметь с милицией никаких дел! А кто хочет?


* * *

 … – Антончик, милый, не впутывай меня! Ты искал своего журналиста. Я тебе решила помочь. Ты понимаешь, что там, в «Иллюзионе», я не могла тебя потерять, а значит – не могла и отказать в помощи. Но кто знал, что их будут убивать чуть ли не через день?
 Он лишь воспользовался ее сотовым телефоном. Ни в конторе, ни дома Константина не оказалось, но автоответчик выдал номер, по которому его можно найти.
 Подумал сочувственно: «Должна ведь и у следователя быть личная жизнь, хотя бы по воскресеньям».
 Несмотря на гуманные мысли, ему все-таки пришлось побеспокоить друга.
 Вернул Пате телефон, спросил уже обыденно:
 – Когда придешь?
 – Позвоню утром.
 – Дала бы адрес мистического дома на Патриарших. Заглянул бы на чай.
 – Лучше позвони. Я за тобой приеду. Чао, дорогой! – чмокнула в щеку.
 – Адью! – выдохнул он.
 Связку ключей от квартиры Саниной бросил в карман. Внутрь не пошел. Хватит с него этих зрелищ!
 Проторчал в подъезде около трех часов, матеря на все лады Еремина и стечение обстоятельств…


* * *

 А Еремин тоже не развлекался. Телефон, который оставил он на автоответчике, принадлежал ресторану. Там ему назначил свидание Элвис-Старцев.
 Юный авторитет опять был в смокинге, и на пальце сиял перстень.
 – У меня экстренное сообщение! – с ходу ошарашил он следователя. – Кто-то побывал на квартире у бабушки!
 – Что-нибудь украли? – сыграл чрезвычайное изумление тот.
 – Там нечего было красть – сами видели!
 «Про ручки от комода он мне, конечно, ничего не скажет. На нет и суда нет!»
 – Дверь взломана? – выдвинул предположение Еремин.
 – Окно на кухне открыто.
 – Может, мы с вами забыли закрыть?
 – Мы его не открывали!
 – Ну, тогда это мелкий форточный вор. Не стоит так расстраиваться! Сами говорите – ничего не взял.
 – Сам факт настораживает!
 «Еще бы! Кто-то забрался в святая святых самого Элвиса! Да к тому же поживился ручками от комода! Какова наглость!»
 – Как он открыл ее – не понимаю!
 – Первый этаж. Окна без решеток. Для профессионала-домушника это не проблема.
 «А зачем ты вернулся, милый, к бабушке? Чего тебе там вдруг понадобилось? Прикрутил бы я обратно ручки к твоему комоду! А теперь уж – хрен!»
 – Я вообще-то собираюсь эту квартиру продавать.
 «Вот оно что! Надо спешно вывозить оттуда антикварную мебель! Дело нешуточное – в люк она не пролезет! Придется поднимать пол! Так, видно, ее и заносили в тайную комнату!»
 – Но я вас пригласил не для того, чтобы обсуждать вопросы купли-продажи, – усмехнулся Элвис, утопая в баках. – Факт с бабушкиной квартирой неприятный, но нам предстоит дело поважнее. Я, кажется, знаю, кто выкрал вещицу, а вы мне должны помочь найти этого человека!
 – Вы расспросили своих товарищей о вечеринке шестнадцатого августа?
 – Я четко выполнял ваши инструкции. И деньги ежедневно текут на ваш счет. Я оплачиваю даже советы, если они мудрые.
 – И кто же тот человек?
 – Это баба! Пардон, женщина!
 Это открытие немного расстроило следователя. Он хотел скрыть от Старцева сведения о преступнице, потому что должен был опередить авторитета. Женщина с интересными «пальчиками» замешана не только в похищении безделушки, и ей предстоит о многом рассказать, когда она окажется в железных лапах частного детектива!
 – Откуда вы взяли, что это женщина?
 – Выпытал у корешей, кто оставался со мной в спальне ночью шестнадцатого. Надо мной, конечно, вдоволь поржали: «Парень не помнит, какую бабу трахал!» Но я-то знаю точно, что никого не трахал, потому что был невменяем. Я вам говорил. Второй раз в жизни! Так вот, и в первый раз со мной тоже была она! Подсыпала мне что-то в водку, гадина!
 – Вы ее видели всего два раза?
 – Точно. Самое печальное, что я не знаю, как ее зовут. И никто не знает! Я не мог дознаться, кто привел ее в мой дом.
 – Разве так бывает?
 – Вы плохо представляете себе наши гулянки! – гордо заявил Элвис.
 – Возможно, – согласился Еремин. – Но как хоть выглядит эта женщина, вы помните?
 – Помним, – ответил он то ли от своего имени, то ли от имени всей братвы. – Лет примерно моих. Может, чуть постарше. Шапка светлых волос. По-моему, это был парик.
 – Не лишено смысла.
 – Глаза… Глаза большие. Цвет я не помню. В общем, красивая баба!
 – Красивых баб слишком много, – заметил Еремин. – Что-нибудь более существенное запомнили? Во что была одета?
 – Кажется, брюки. Кожаные. Такие пастельно-зеленые. В обтяжку. Сейчас модно.
 – И не жарко ей было в коже? – засомневался следователь.
 – Шестнадцатого было довольно прохладно. Моросил дождь… А сверху тоненький вязаный свитер в белую и зеленую продольные полоски.
 – Ну хоть что-то!
 – Еще не все. Кое-кто из моих ребят заметил, что она пила исключительно белое вино и курила сигареты «Данхилл». Те, что в красных пачках.
 «Констанция Лазарчук? – молниеносно сработало в голове у сыщика. – Шестнадцатого она была еще жива. И на квартире Шведенко мы нашли бутылку из-под белого рейнского! Надо проверить, есть ли у нее в гардеробе такая одежда».
 – И еще. Все утверждают, что она производила впечатление интеллигентной женщины.
 Тут Еремина вызвали к телефону. После разговора с Антоном он выглядел усталым, измученным. И это не ускользнуло от Элвиса.
 – Что-то случилось?
 – Дела, – неопределенно ответил Еремин. – Я занимаюсь не только вами.
 – Что вы намерены предпринять? – поинтересовался клиент.
 – Мне надо вам показать фотографию одной женщины. Она занималась аферами типа той, что проделала с вами. И кое-что сходится.
 – Отлично.
 – Рано радуетесь! На днях ее задушили в собственной квартире. Если это была она, то ее, скорее всего, наняли.
 Лицо Старцева помертвело.
 – Вы считаете, что действовал не один человек?
 – Я пока ничего не считаю. Все прояснится в ходе расследования.
 Они условились, что Старцев завтра приедет к нему в контору.


* * *

 У Елизарыча дома были гости. В выходной съехались к Престарелому дети и внуки.
 Еремина усадили за стол. Слава Богу, семейное застолье подходило к концу. Однако чаепитие с пирогами здорово затянулось.
 Старик сиял от счастья, и ему, конечно, не хотелось никуда тащиться в такой день. После милых, родных лиц возиться с трупом. Константин не смел его торопить. Сидел в уголке и помалкивал. Его мучил вопрос: «Почему Полежаев второй раз попадает в квартиру жертвы? Случайность или нет?»
 Они вошли в квартиру Саниной поздним вечером. Надрывался телефон.
 – На звонки пока отвечать не будем, – рассудил Еремин.
 Четыре из пяти комнат были в запущенном состоянии – захламленные, неухоженные. Хозяйка в них явно не жила. Обходилась только спальней. Зато здесь царил уют. Тонные розово-белые обои. Импортный спальный гарнитур с широким зеркалом на стене, с пуфиками и тумбочками – все рассчитано на двоих. Просторное ложе – и розовое, в тон обоям, постельное белье.
 Среди всего этого уюта на просторном ложе с розовым бельем лежала хозяйка в сиреневой пижаме. Она глядела в потолок. На этот раз убийца оставил на шее жертвы удавку – сиреневый поясок от пижамы.
 Полежаев представлял ее совсем не такой. Лесбиянок он представлял мужеподобными бабами с грубыми, некрасивыми лицами. Перед ним лежала женщина лет сорока, очень миниатюрная, с тонкими чертами. Крохотная головка утопала в льняных волосах. И поза ее, даже перед лицом смерти, была необыкновенно женственной.
 Еремина же заинтересовал другой предмет.
 – Смотри-ка! И эта туда же! – На туалетном столике он увидел электронную портативную пишущую машинку.
 – Чего им всем неймется? Те были журналистами, а эта?
 Он подошел к столику с машинкой. Каретка была прикрыта специальной крышкой, из-под которой торчал лист белой бумаги.
 – Престарелый, займись-ка сначала машинкой. И достань нам это творение!
 После застолья уставший Иван Елизарович еле передвигался, кряхтел, сопел и хмурил брови, как бы говоря: мучаете Престарелого, ребятки!
 Бросив беглый взгляд на вытащенный из машинки лист, следователь воскликнул:
 – Продолжение следует! На, Антоша, изучай! Это больше по твоей части!
 Писатель уединился в гостиной. И принялся «изучать».


* * *

 «Июнь. Вечер. Лиловые сумерки. Женщина ждет гостей. Она очень волнуется. Их будет двое. Девушка и юноша. Это всегда так необыкновенно, когда они приходят в гости. Он – здоровенный, атлет. Стоит ей сесть к нему на колени, и она чувствует упругость его мышц. Это возбуждает. Девушка – балерина. Стройная, легкая, прозрачная. Когда она целует балерину меж маленьких грудок, у той вспыхивают, разбухают соски, словно бутоны каких-то странных цветов, которые никогда не раскрываются. Недавно она еще кормила грудью малыша. Их с атлетом малыша, рожденного после таких вот лиловых сумерек. Малыш умер, прожив всего несколько месяцев. И теперь балерина постоянно в печали. Ничто не может отвлечь ее от воспоминаний. Они тоже страдали – женщина и отец ребенка. Но сколько можно? Прошла уже целая неделя!
 Женщина ставит бутылку с шампанским в лед. Сегодня должно быть весело! Больше никаких воспоминаний! В розовой спальне приглушенный фиолетовый свет. Она гладит рукой подушки и простыни. Здесь ее распластают, распнут, дадут испытать райское наслаждение! Атлет будет работать со своим снарядом сзади. А балерина – маленькая, хрупкая девочка с сосками-бутонами – будет лежать под ней. Гладить и целовать ее тело. Еще не старое тело.
 Сладкие грезы женщины прерывает звонок. Она бежит со всех ног в прихожую. Сдергивает цепочку. С дрожью в членах отодвигает засов.
 На пороге стоит атлет. Один! Входит в квартиру с понурым видом.
 – А где наша девочка? – в ужасе спрашивает женщина.
 – Умерла. Отравилась тортом.
 – Каким тортом? Что ты несешь?
 – У нее вчера был день рождения. Она откусила кусок торта и умерла. Больше я ничего не знаю. Наверно, уже встретилась с нашим малышом! – Он присел на корточки и заплакал.
 Она принялась было его утешать, да сама только разрыдалась. Халат распахнулся, обнажив бритый лобок. Рыданья стихли.
 Он подхватил ее на руки и понес в спальню. Бросил с остервенением на кровать!
 «Сейчас он на мне отыграется за двоих!» – с вожделением подумала она и закатила глаза.
 Женщина не успела даже вскрикнуть, когда почувствовала, что между ног в нее входит холодный ствол револьвера. Раздался глухой, утробный выстрел».


* * *

 – Это уже немного в другом стиле, – заключил писатель. – Больше сюра, появился черный юмор. Опять мелькают детали из реального мира. Например, розовая спальня. Героиню должны распластать на ложе.
 – Есть еще кое-что, – загадочно произнес следователь.
 – Может, поделишься?
 – Потом, Антоша.
 «Потом» настало в запущенной гостиной, когда они ждали ребят из МУРа.
 Елизарыч не вмешивался в их спор, сидел, постукивая палочкой о ножку стола, и мечтал поскорее отправиться домой. Ему давно пора было на боковую.
 – Я не подозреваю тебя в соучастии…
 – Спасибо и на этом!
 – Пойми ты, осел упрямый, не бывают два раза подряд случайности! Кто-то тебя тыкает носом в жертву! Именно тебя! Понимаешь? Не меня! Не Престарелого! Тебя, остолопа! И эти опусы, я уверен на все сто, пишутся тоже для тебя!
 – Зачем, Костя?
 – Это уже другой вопрос! Надо сначала ответить на первый.
 – Как ты узнал про Констанцию Лазарчук? Кто тебя вывел на нее? Кто тебя вывел на эту бабу? Ты хочешь, чтобы я все отдал муровцам-тимуровцам? Ты дождешься!
 Аргумент-угроза был веским.
 – Хорошо, – ударил ладонью по подлокотнику кресла Еремин. – Давай разбираться по порядку! Начнем с меня. В сегодняшнем отрывке меня заинтересовали балерина и мертвый ребенок. Это тоже, как ни фантастично выглядит, из реального мира.
 И он рассказал Полежаеву о деле двухмесячной давности – о мальчике, задушенном в загородном доме бизнесмена Грызунова, и о погибшей вскоре в автокатастрофе его жене-балерине.
 Он рассказывал, а в голове у Антона проносилось «tu fais ballerine» («я люблю… когда ты изображаешь балерину»). И Патя, танцующая «Болеро» Равеля.
 «Тут не может быть никакой связи! Моя маленькая француженка – и какой-то нувориш Грызунов со своим задушенным сыном! И какая-то балерина, угодившая в автомобильную катастрофу! Это полный абсурд! Патя изображала балерину вообще, а не какую-то конкретную, жену Грызунова! Ну и фамилия!»
 А следователь уже перешел к другому делу – к похищению безымянной вещицы Элвиса, опустив, разумеется, фамилию и кличку авторитета.
 И тут встрепенулся Елизарыч.
 – Дурья башка! Совсем забыл! Я ведь захватил из дома твоих гильотинированных! – И он раскрыл саквояж и достал оттуда пакет с головами-ручками. К каждой голове теперь была прикреплена бумажка с фамилией. – Порадовал ты, Костя, моего соседа-любителя шашек! Он как увидел этот наборчик, так и подпрыгнул до потолка! А лет-то ему уже немало! В нашем возрасте, знаешь, прыжки до потолка не рекомендуются. Думал, рассыплется мой старичок! Как видишь, не рассыпался – к каждой головушке дубовой ярлычок приделал! Так вот, значит, пойдем по порядку. Перед нами жертвы Термидора, то есть месяца мая по революционному календарю. Наши, кстати, дубовые головушки, большевики, тоже хотели ввести такой ахинейский календарь, да вовремя одумались.
 – Ты, Престарелый, не отвлекайся! – попросил Еремин. – Вам, старикам, только дай о политике потрепаться!
 – Так вот, 31 мая 1793 года, после падения Жиронды, установилась якобинская диктатура! – произнес Престарелый со значением и оглядел свысока своих молодых слушателей, как бы говоря: я тоже не лыком шит! – И вот вам первая головушка! – Елизарыч двинул ее вперед, как шахматную фигуру. – Вождь якобинцев, небезызвестный Робеспьер, сам в конце концов угодивший на гильотину. Еще две головушки – вожди оппозиции. Глава жирондистов Бриссо и глава дантонистов, соответственно, Дантон.
 Именно голова Дантона Еремину показалась знакомой, когда он орудовал в тайной комнате Элвиса. Следователь приятно удивился – хоть что-то помнит из учебника истории.
 – Трое других, – продолжал Иван Елизарович, – знаменитые люди – жертвы якобинской диктатуры. Философ Анахарсис Клоотс, поэт Андре Шенье. Пушкин посвятил ему стихотворение. И наконец, драматург Филипп-Франсуа-Назэр Фабр д'Эглантин. Вона как! Или попросту Фабр.
 Услышав эту фамилию, писатель вздрогнул, но никто не обратил на это внимания.
 – Мой сосед, любитель шашек, предположил, что эти головы – ручки комода, сделанного после падения якобинской диктатуры. Ведь тогда в моду вошло все связанное с Термидором. Женщины носили прически в стиле «жертва гильотины». Одевались в красные туники, как бы напоминая всем о красных рубахах эпохи террора. Многие, кстати, в этих туниках зимой простужались и умирали. Мода тоже требует жертв. Ювелиры продолжали выпускать изделия с революционной символикой. Краснодеревщики варганили мебель… Как говорится, у каждой эпохи свой кич!
 – А я сегодня уже видел эту голову…
 Увлекшись рассказом Елизарыча, следователь не заметил, с каким интересом писатель рассматривает стоящие на столе головы. Он произнес эту фразу, держа на ладони голову Фабра.
 – Только она была из золота.
 – Ты так шутишь? – ухмыльнулся Еремин, хотя почувствовал уже, что они стоят на пороге получения новых важных сведений.
 – Нет. Перстень с головой Фабра носит мать моей невесты. Теперь пришла моя очередь открывать карты.
 Константин не знал, чему больше удивляться: перстню, который видел его друг, или тому, что у друга, оказывается, есть невеста. Видимо, последнее больше взволновало сыщика, потому что он спросил:
 – Ты собрался жениться?
 – Да.
 – Ну и дурак!
 – Это ты мне говоришь как родственник Марго?
 – Это я тебе говорю как поклонник телеведущей Иды Багинской!
 Удар был ниже пояса.
 – Мы будем о деле? – Голос Антона дрожал. – Или начнем копаться в моей личной жизни?
 – Извини, – пробурчал Константин. Он видел, какой болью отозвались в душе Антона названные им имя и фамилия.
 – Я встретил ее в «Иллюзионе»… – приступил к рассказу Полежаев.
 «Все дороги ведут в „Иллюзион“…» Еремин тут же вспомнил, что и он назначил там встречу Ольге.
 Вопреки обещаниям, данным Пате, Антон рассказал о ней все, опустив лишь некоторые интимные подробности, решив, что о таких вещах, как песня Адамо и «Болеро» Равеля, следователю знать необязательно.
 – Что скажешь, Престарелый? – обратился тот к задремавшему эксперту.
 Едва разлепив веки, Елизарыч предложил:
 – Надо бы пощупать эту девочку!
 – В твои-то годы? – рассмеялся Костя.
 – Тьфу ты! – плюнул старик и разъяснил: – Проверить, та ли она, за кого себя выдает.
 – А мне кажется, что с ней как раз все в порядке, – возразил детектив. – А вот мамаша ейная – очень даже подозрительная особа! Она звала тебя в гости, Антон?
 – Да. И, как мне показалось, была бы не против, чтобы я нанес ей визит отдельно от дочери.
 – Вот так мы и поступим. Если женщина просит…
 – Что ты имеешь в виду?
 – Мы поедем к ней вместе. И прихватим с собой эти погремушки. – Еремин указал на ручки от комода. – Должна ведь ее заинтересовать голова предка, хоть и дубовая? Заодно снимем пальчики!
 – В пальчиках заключена суть бытия! – пробормотал полусонный Елизарыч.
 – Ты что, рехнулся, Костик! Она же в инвалидной коляске! При чем здесь пальчики?
 – Не учи ученого! Я на своем веку знаешь сколько инвалидов перевидал? Чего они только не вытворяли! Попробуй с ней уговориться на вторник. Обо мне скажи, что есть у тебя друг, который интересуется эпохой Термидора, и, в частности, ее предком. А своей невесте, пожалуйста, ни слова! Сможешь так?
 – Попробую.
 – Знаю вас, писателей! Народ болтливый!
 – Всех ты знаешь, Костян, – инвалидов, писателей…
 Он не докончил фразы, потому что в дверь позвонили.
 – Вот и муровцы-тимуровцы пожаловали!


* * *

 Остаток ночи Антон провел на Патриарших в пятикомнатной квартире Патрисии Фабр.
 Осматривать жилище невесты у него не было сил.
 – Сам не знаю, зачем тебя побеспокоил? Просто хотел увидеть. Так трудно одному. Особенно после того как появилась ты. Может, это мираж…
 – Нет-нет, это не мираж!
 Он устроился в кресле, а она сидела у его ног и целовала ему ладони.
 – Я выжат окончательно…
 – Маме ты очень понравился.
 – С чего ты взяла?
 – Она мне звонила. Просто в восторге от тебя. Хочет, чтобы мы поскорее поженились. Как можно скорее. Слышишь?
 – Куда торопиться?
 – Мы поедем в свадебное путешествие. В круиз. На полгода.
 – Разве такие бывают?
 – Еще как бывают! Называется «Вокруг света»! Здесь – зима, а нам наплевать! Мы плывем вдоль побережья Латинской Америки – Венесуэла, Колумбия, Перу…
 – Здорово… Только бы сначала выспаться!
 – Миленький, я тебя мучаю! Ложись в постель. Можешь даже не мыться. Пойдем, я тебя уложу!
 – Какая ты добрая…
 Едва он коснулся лицом подушки, как все куда-то поплыло, растворилось, обернувшись тишиной. Он увидел себя внутри огромного стеклянного куба, ромбом нависшего над землей, уходящего вершиной в облака. Куб медленно парил над пшеничным полем, и Антон видел, как волнуются под ним колосья, но ничего не слышал, потому что был в стекле, потому что был стеклом.
 – Ты уже спишь? – Она хихикнула.
 Он представил, какие у нее при этом по-детски удивленные глаза. Ее глаза. Увидеть и умереть! Так обычно говорят о Париже.
 «Да что я, в самом деле? Совсем раскис! Не могу еще раз заглянуть в ее глаза? Увижу и усну!»
 Он заставил себя проснуться.
 Патя лежала рядом с открытыми глазами и смотрела в потолок. Он тоже посмотрел туда.
 В потолок был вмонтирован большой экран телевизора. Он не знал, что бывают такие огромные!
 Заиграла музыка. Позывные передачи. Теперь он слышал прекрасно. Спросонья показалось: специально заманили сюда, ведь он три года не смотрел телевизор! Даже не видел ту программу, где было интервью с ним! Нет! Не надо! Не надо! Он знает, что это позывные ее передачи! Она ему когда-то говорила, даже напевала эту мелодию!
 Но было поздно звать на помощь. Да он и не звал, просто лежал с расширенными в ужасе зрачками, как Болконский на Аустерлицком поле, и глядел в потолок.
 – Ида Багинская приветствует вас!
 Родное, полузабытое лицо. Улыбка, какой нет больше ни у кого! А глаза при этом печальные. Несчастливые какие-то глаза! Но почему? Ведь она добилась всего по полной программе! В массовку ее никто не затер! Она стала звездой! Покорила столицу, страну! Миллионы мужиков сидят сейчас у своих ящиков и мысленно обладают ею! В чем же дело? Ах да, один маленький пунктик не выполнен. Он не стал ее мужем… А тогда…


* * *

 …Дым рассеялся. Ида подобрала с пола розы. Ушла с ними на кухню.
 Он сидел, не сняв даже ватника, старого китайского ватника цвета квашеной капусты, выцветшего знамени эпохи экспедиторства. Антон безропотно ожидал приговора.
 Почему-то в этой насквозь прокуренной комнате ему сделалось легче. Мозг заработал стремительно.
 «Обратного пути нет! Если прогонит, до набережной как-нибудь доберусь!»
 И тут вдруг до него дошло, что река скована льдом. И это обстоятельство огорчило бывшего экспедитора.
 Она вернулась с трехлитровой банкой, наполненной водой. Молча поставила ее на пол возле узкого продавленного диванчика, который должен был служить им брачным ложем.
 Она снова сунула в рот сигарету и чиркнула спичкой.
 – Раздевайся! – приказала королева. – Переночуешь как-нибудь. А завтра поедешь домой, к Маргарите!
 Он помотал опущенной головой.
 – Ты трус! Я не хочу жить с трусом! Я не хочу больше страдать!
 – Я пойду, – прохрипел Антон.
 – Куда ты пойдешь?
 – У меня есть в Москве родственник, – внезапно вспомнил он Костяна, двоюродного брата Марго.
 Он поднялся и побрел к двери.
 – Стой! – крикнула Ида. – Ты никуда не уйдешь.
 Она вцепилась в его ватник. Он не остановился. Поволок ее за собой.
 – Пусти! Я сам не хочу с тобой жить! Вы мне обе осточертели! Одна ставит условия, другая…
 – Ах, я для тебя другая? Всего лишь другая! – Она стиснула зубы, чтобы не разрыдаться.
 Они стояли возле двери. Он не решался дернуть на себя ручку. Она смотрела с ненавистью. Он слышал, как за дверью бурлит жизнь коммуналки. А здесь царствует смерть. Его, оказывается, похоронили. И завтра в гробу доставят обратно. Прощай, Сретенка! Прощай, королева!
 – У тебя ничего нет от температуры? – спокойно, как ему казалось, попросил Антон. – В голове какая-то муть…
 Ее взгляд потеплел. Начала дергаться верхняя губа.
 – Ты останешься?..
 Он взял ее под локотки и притянул к себе.
 – Останусь, Идочка! Конечно, останусь. Я ведь к тебе приехал! Навсегда!..
 Тут она дала волю слезам, порываясь разорвать в клочья его нищенскую одежонку, но Антон, несмотря на слабость в теле, крепко держал ее в объятьях и без конца целовал мокрые от слез глаза.
 Уже в постели она спросила:
 – Ты опоздал на поезд?
 – Ида, милая моя, я больше никогда не буду оправдываться. Ладно?
 – Хорошо…
 На следующий день она притащила откуда-то старую механическую машинку и сказала:
 – Вот твоя коза!
 Он не стал дожидаться выздоровления, в тот же вечер написал три страницы и показал ей.
 Ида схватилась за голову.
 – Ты – болван! Зачем ты пишешь о деревне? Ты там никогда не был! И этот старикан. Как он у тебя говорит? Так говорили в деревнях до революции!
 – Что же делать? – опустил он голову.
 – Писать детектив! Городской детектив! Про деревню никому не интересно! И начинать с трупа! А не с полоумного старика! Иначе не продашь!
 – Я не могу с трупа…
 – Почему?
 – Я не могу убивать…
 – Ну что за детский сад? – всплеснула она руками. – На бумаге, Антошечка! На бумаге, милый мой!
 – Может, кража какая-нибудь…
 – Не продашь! Пусть похитят ребенка! – подсказала Ида.
 На похищение ребенка он согласился.
 Она устроилась на телевидение ассистентом режиссера. Получала мизерную зарплату. Это был единственный их доход. Половина его уходила на оплату комнаты. На остальную половину покупались макаронные изделия, супы в пакетах, крупа и картошка. Питались два раза в день. Какое удовольствие доставлял им процесс поглощения пищи!
 Они не отказывали себе и в других радостях жизни.
 Королева любила, удивлять. Облеклась как-то в испанский наряд, раздобытый в костюмерной Останкина для каких-то съемок. Намазала губы ярко-красной помадой. Вставила в свои смоляные волосы увядшую розу. Завела кассету с «Изабеллой Севильяной». И выдала ему такой фламенко, что Полежаев сидел с открытым ртом.
 – Я не знал, что ты…
 – Ты забыл, что я актриса?
 – Ты – Великая актриса!
 А Великая актриса скинула казенную одежду, оставшись в туфлях и колготках, надетых на голое тело. Подошла вплотную и опустилась на колени. Он только видел, как она закатила глаза и как медленно приоткрылись губы в яркой помаде. И снова бешено тикал будильник. А за окном – внезапная оттепель. А роман шел туго.
 – Помоги мне! – умоляла Ида. – Ты видишь, я выбиваюсь из сил на этой чертовой телестудии! Пиши быстрей! Быстрей!
 Он просиживал за машинкой по пятнадцать часов в сутки, иногда клал отяжелевшую голову прямо на клавиатуру, отключался на полчаса и снова принимался остервенело бить по клавишам, из-под которых уже вылетали и трупы, и изнасилованные девицы, и расстрелянные дети!
 Когда хозяйка комнаты подняла цену за съем, перешли на одноразовое питание.
 – Я не могу работать, когда в животе бурчит! – начиналась у него истерика.
 – Не стони, прошу тебя! Мне еще хуже, я все время на людях!
 – Ты можешь бесплатно питаться.
 – Не могу. Все поймут, что я голодаю. Ведь раньше я этой дотацией не пользовалась!
 Это была королева. Настоящая королева. Она могла умереть с голоду, но никто бы не догадался об истинной причине смерти.
 Однажды она принесла ему с кухни сухарь.
 – Ешь! Набирайся сил!
 – Где ты его взяла?
 – Украла у старухи Капитоновны, – запросто ответила Ида.
 – Украла? Вот так дела! Королева – воровка!
 – У нее полный холодильник жратвы. Внук каждую неделю привозит. Не обеднеет от одного сухарика. Для кого-то ведь она их сушит?
 Они тихо посмеялись, постановив, что Капитоновна сушит сухарики для них. А потом, поделив его пополам, грызли и плакали от бессилия и беспомощности.
 Эти изнурительные, полуголодные, безумно-сексуальные месяцы, проведенные на Сретенке, были самыми счастливыми в его жизни.
 Он закончил роман и отдал его сразу в два издательства. Потянулись судорожные дни ожидания. Ответ он получил через две недели. В обоих издательствах отказ.
 Ида была права. Издателям, как прожорливым гиенам, нужен был труп с самого начала, а жевать до середины романа кашу, не приправленную мертвечиной, они не хотели!
 Он попробовал счастья еще в двух издательствах. И снова сел на две недели в камеру изнурительного ожидания.
 Ида тоже пребывала в волнении. Она проталкивала на телевидении проект своей авторской программы и в случае успеха становилась ее режиссером и ведущей. Все зависело от какого-то начальника, которого она называла не иначе как Дерьмо Иваныч. Королева не гнушалась никакими средствами для достижения цели своей жизни. Впереди замаячили деньги и слава. Она плела интриги вокруг Дерьма Иваныча, медленно, но верно продвигаясь к его недосягаемости. В сущности, она была девчонкой с улицы, несколько месяцев проработавшей ассистенткой, и, двигая эту сверхотлаженную махину, могла попросту свернуть себе шею.
 В тот роковой день ему позвонили из издательства, сказали, что роман понравился, и попросили приехать. Ида работала, и ему не с кем было поделиться радостью.
 Он не рассчитывал, что заплатят много, но предложенная сумма оказалась просто грабительской. Горло сдавило от обиды. Неужели такова цена каторжным месяцам?
 Антон стал торговаться, как на базаре, рискуя быть выброшенным обратно на улицу. Он видел, как лицо директора издательства напряглось. Тот сомневался. Конкуренция на рынке детективной прозы велика. От кого больше пованивает мертвечиной, тот и в цене. От полежаевского романа не сильно воняло.
 – Хорошо, – мило улыбнулся директор, совсем не похожий на злодея. – Еще пятьсот долларов. Вы поймите правильно, молодой человек, я рискую…
 Сделка состоялась. Он возвращался счастливым. Еле допер до подъезда сумку с продуктами. Не забыл купить цветы для Иды. Она верила в него, и он оправдал ее надежды. С директором издательства они подписали договор на следующий роман. Процесс пошел. Они больше не будут голодать!
 Он прождал ее весь день и весь вечер, не прикоснувшись к еде. Надо быть достойным королевы!
 Она часто приходила поздно, но в первом часу ночи он начал беспокоиться. Позвонил на телестудию. Никто не ответил.
 Не знал, что и думать. Ходил из угла в угол. Свет не включал, время от времени всматриваясь в черный проем окна.
 В третьем часу он лепетал себе под нос девиз английского писателя Пристли: «…иди к столу, какое бы ни было у тебя настроение, прими холодный вызов бумаги и пиши».
 Он включил настольную лампу. Сел за машинку.
 «Она мне опять изменила. На этот раз я поклялся, что убью!» – так он начал свой второй роман.
 Ида позвонила в пять часов утра.
 – Не волнуйся. Сейчас приеду, – пообещала она измученным голосом.
 – Где ты? Я возьму такси! – крикнул он в трубку. – У меня есть деньги! Я получил!
 – Ничего не надо.
 Она едва ворочала языком и никак не отреагировала на его сообщение о деньгах. Только повторяла:
 – Не волнуйся! Не волнуйся!
 – Ида, ты пьяная! – догадался он. – Скажи, где ты находишься? Я приеду!
 – Меня привезут! – Она повесила трубку.
 Вошла, не глядя на него. Сбросила на пол старенькую, потертую на локтях вельветовую куртку. Посмотрела на банку с цветами. Ухмыльнулась.
 – Опять цветы?
 – Для тебя…
 – Выкинь их в помойное ведро!
 – Что случилось?
 Она оставила его вопрос без ответа. Пошла принимать душ.
 Они сидели по краям маленького полуразвалившегося столика, покрытого выцветшей хозяйской клеенкой. Они сидели, вжавшись в дерматиновые спинки стульев.
 Ида, закутавшись в халат, закинув ногу на ногу, курила. Это была обычная поза королевы. Вот только руки сегодня дрожали.
 – Я продал роман.
 – Молодец.
 – Вот деньги…
 Он придвинул к ней худенькую пачку долларов.
 – Оставь их себе.
 Пачка долларов поплыла обратно.
 – Ты меня полгода содержала.
 – Красиво звучит.
 – Я не понимаю…
 – Что тут понимать? – Она задрала подбородок и презрительно опустила ресницы.
 Напротив стоял сервант с разбитым зеркалом. Ее прежняя постоянная маска была безжалостно разрезана паутиной его осколков.
 – Пришлось переспать с Дерьмом Иванычем. Накачалась водкой, чтобы не так противно… Иначе никак! С мужиков он берет деньгами, а баб трахает. Лучше бы, конечно, наоборот. Но он, к сожалению, не гомик!.. Антон, прошу тебя! Не надо!
 Он сидел, запрокинув голову к потолку, и задыхался…
 Их тесное ложе стало еще тесней. Они старались не касаться друг друга телами.
 – Знаешь, я ведь больше не смогу с тобой… – признался он.
 – Но с ней ведь мог! Она тебе изменяла, а ты трахал! Она изменяла, а ты трахал!
 – Ты надеялась на это? Правда? Надеялась? Потому и решилась! Плясала перед ним фламенко!
 – Дурак! Что ты выдумываешь! Это было как на приеме у гинеколога!
 Антон застонал от боли.
 В темноте страдание становится невыносимей.
 Он покинул узкое продавленное ложе, которое еще вчера ему казалось самым мягким и самым пленительным в мире. Включил настольную лампу. Сел за машинку.
 Она подошла сзади. Провела ладонью по его щеке.
 – Прости меня! Ведь ей прощал. У нее была похоть. Я хотела, чтобы наша жизнь…
 – …превратилась в ад!
 – Нет! – закричала Ида.
 – Не надо ничего объяснять!
 – Значит, ты ее любил, – сделала она вывод. – А меня не любишь.
 – Что ты понимаешь в любви? – прохрипел он. – Любовь – это когда прощают измены? Когда ползают на брюхе перед своей избранницей? Нет, это не любовь. Это рабство. Слава Богу, я больше не раб! Ты ведь сама разбила мои цепи. Поила, кормила полгода. Учила уму-разуму. Заставила писать романы. Ты решила, что я тебе всем обязан, а значит, не взбрыкну? Одного ты не учла. Я не смогу больше быть рабом. Ни твоим. Ни чьим-то.
 Ту ночь она провела на полу. Впервые он слышал, как Ида молится. Впервые видел крест с распятием и четки в ее руках.
 Он тоже не спал. С фанатичным упрямством долбил по клавишам машинки. Его злило, что даже орудием производства он обязан ей. Ничего не нажил за тридцать два года. Одни воспоминания. Старенькая машинка не выдержала накала страстей. Из строя вышли две литеры. Антон уже не обращал внимания на подобные пустяки.
 Наутро Ида попросила:
 – Сходи со мной в костел.
 – Я некрещеный.
 – Не имеет значения.
 – Не хочу.
 Ее опухшие за ночь глаза были неподвижны. Бледная и сутулящаяся, она походила на несчастную падчерицу из сказки, терпящую издевательства и побои от самодурки-мачехи. Никак не на королеву.
 Натянув на плечи куцую, вытертую на локтях вельветовую куртку, Ида вдруг бросилась к нему на шею.
 – Прости меня, Антоша! Прости!
 Он холодно отстранился. Она поцеловала ему руку и, медленно шаркая ногами, направилась к двери.
 Антон не стал ее дожидаться. Уходя, начертал короткую записку:
 «НЕ ИЩИ МЕНЯ!»
 Сретенка прощалась с ним первым майским дождем. Он шел вниз по бульварам, прижимая к груди полиэтиленовый пакет с рукописью, оберегая ее от дождя. В кармане лежали деньги на покупку новой машинки и на первое время. Всего ничего.
 Костю, двоюродного брата Маргариты, он не видел со школы. Помнил еще совсем пацаном, у которого собирались рок-меломаны. В школе они не дружили. Антон был увлечен литературой, выпускал стенгазеты. Костя занимался спортом, прыгал с парашютом, собирался в десантные войска. Родители показали ему десантные войска! Шла война в Афганистане. Еремина снарядили в Москву к родственникам. Там он поступил в юридический институт. Марго утверждала, что не обошлось без родственных хлопот. Впрочем, она еще в школе начала относиться к кузену предвзято, язвила по любому поводу.
 Родственных отношений они не поддерживали. И казалось, что Костя навсегда исчез с его горизонта, хотя в блокноте у Антона был записан московский адрес Еремина: Маргарита постаралась еще в эпоху экспедиторства, когда гонял в Москву. Так, на всякий случай. Вот случай и представился. «У него, наверно, жена и куча ребятишек, а я тут припрусь со своими болячками!»
 Широкоплечий брюнет, открывший ему дверь, долго изучал незнакомца в мокрой одежде. Незнакомец прижимал к груди полиэтиленовый пакет и добродушно улыбался.
 – Мы знакомы? – недоумевал Еремин.
 – А ты, Костян, еще «Пинк Флойд» слушаешь?
 – Господи! Антоша! Что же ты без зонта в такую погоду? А Марго с тобой?
 Исповедь состоялась за бутылкой водки, которая у хозяина всегда имелась в припасе. Разве может быть мужской разговор по душам без нее, без родимой?
 – А я вот, брат, до сих пор в холостяках, – признался Костя. – И ничего, не горюю. Живи пока у меня, а потом что-нибудь придумаем!
 Он поселился в однокомнатной квартире следователя. Спал и работал на кухне. Тесновато им было вдвоем, и Полежаев несколько раз порывался снять какое-нибудь жилье, но Костя не позволял.
 – Зачем тебе лишние траты? Накопи на собственную квартиру – и тогда съезжай! – мудро рассуждал Еремин.
 А популярность Иды Багинской росла с каждым днем. Антон не смотрел телевизор. Зато Костя втайне от писателя наблюдал за взлетом его подруги.
 Однажды, уже зимой, он поздно вернулся из театра, и Костя встретил его словами:
 – А у нас гости!
 «Неужели Марго? Только этого не хватало!»
 Он ошибся. В комнате на тахте сидела королева, неизвестно как нашедшая его.
 Он сел напротив в кресло. Еремин деликатно уединился на кухне.
 Она не могла наглядеться, лаская взглядом. Молчала. Ждала, что он скажет.
 Он сказал:
 – Зачем?
 – Сегодня ровно год, как ты прилетел. Помнишь тот вечер?
 – Зачем ты пришла?
 Она заплакала.
 – Я люблю тебя…
 – Я хочу все забыть…
 – Но я люблю тебя!
 – Мне надо работать. Извини.
 Он встал. Ида бросилась к нему. Повисла на шее.
 – Прости! Прости меня!
 Он молчал.
 – Я купила квартиру, – тихо сообщила она. – Там же, на Сретенке. Поедем! Не надо никого стеснять! Ты – мой! Ведь все для тебя! Для тебя – пойми!
 – Мне надо работать. Пусти! – Он разжал кольцо ее рук.
 И жалкая, беспомощная королева вновь опустилась на тахту.
 Он вытащил Еремина из кухни и сел за машинку. Теперь у него была новая машинка, электронная, фирмы «Оливетти». И работала она тихо, чтобы не потревожить чей-то сон.
 – Упрямый ты осел, Полежаев! – выдал ему после ухода телезвезды Константин. – Такая девчонка встречается одна на миллион!
 – Бери круче! – ухмыльнулся тот. – Одна на двести миллионов! Если учесть всех телезрителей!
 – Боже! Какой идиот! Почему она не полюбила меня?
 – Подожди еще! Вот напишу про тебя роман – может, полюбит! – отшучивался писатель.
 Он съехал следующей весной. Ровно год жил у Кости.
 Строго-настрого запретил давать свой адрес Иде, если она опять объявится.
 Она объявилась. Сердце «железного Еремина», видимо, дрогнуло.
 Месяц назад белый «мерседес» въехал в уютный Измайловский дворик. Полежаев стоял на балконе и наблюдал за незнакомым автомобилем, который остановился напротив его подъезда. Из него вышла высокая стройная женщина. В брючном костюме, в солнцезащитных очках. Иссиня-черные волосы отливали на солнце. Люди во дворе как-то сразу сгрудились, зашептались, стали даже показывать пальцами. И солнцезащитные очки уже не помогают!
 Антон опустился в плетеное кресло, стоящее на балконе, и просидел в нем минут десять под непрерывный вой дверного звонка…


* * *

 …Открыв глаза, он долго исследовал потолок спальни.
 Патя возилась на кухне и что-то напевала. За окном уже вовсю бушевал новорожденный день. Полежаев отметил высокое качество побелки потолка: ни соринки, ни пятнышка.
 «Никто и не думал тебя заманивать, остолоп! Это всего-навсего твое подсознание, в котором наверчено не меньше, чем в телевизоре!»
 – Ты уже проснулся?
 В проеме двери возникла ее миниатюрная фигурка в халате.
 – Где у тебя телевизор?
 – Боже мой! Я надеялась, что ты хотя бы пожелаешь мне доброго утра! Впрочем, чего можно ждать от телемана?
 – Прости…
 – Телевизор в гостиной.
 – А здесь нет?
 – Если хочешь, могу его перенести сюда. – Она недоуменно пожала плечами.
 За чашкой крепкого кофе она вдруг призналась:
 – Нелепо как-то все. Сначала Констанция, потом – Степановна. Что происходит? И главное, зачем?
 – Твоя бывшая наставница тоже порадовала своим творчеством.
 – Что это значит?
 – У нее мы нашли продолжение головокружительного романа!
 – Романа? Ты сказал – романа?
 – Ты так удивилась, будто слышишь об этом впервые! Я давал тебе читать два отрывка, найденные у Констанции и у Шведенко. Помнишь? Вот еще один. Похоже на продолжение.
 Она не взяла в руки протянутый ей листок, а только взглянула на него и быстро перевела взгляд на Полежаева.
 – Ты знаешь, как это называется, когда несколько человек пишут один роман, каждый – свой отрывок?
 Он знал. Ведь не первый год варится в одном котле с издателями, редакторами, художниками, корректорами. Со всеми, кто участвует в процессе создания книги. Новой, коммерческой литературы. И явление, на которое сейчас намекала Патрисия, было широко распространено. И, разумеется, имело свое название, иносказательное, остроумное, двусмысленное, возникшее в их среде – творцов криминального жанра.
 – Я совсем выпустил из виду… – пробормотал Антон. – Это называется «братская могила»…
 Листок с очередным опусом выпал из его руки и плавно приземлился на пол.




 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ




Тот же день

 Полежаев не успел переступить порог своей квартиры, как его настиг глас следователя. Еремин был на взводе.
 – Где тебя черти носят? – орал он в трубку. – Раньше по утрам ты предпочитал валяться в постели!
 – Я не изменил своим привычкам. Просто иногда валяюсь в чужих постелях. И тебе советую!
 – Послушай, советчик, у меня мало времени. Бери такси и гони ко мне в контору!
 – Что за спешка?
 – Есть кое-какие новости! Нужна твоя помощь. Подробности не по телефону!


* * *

 Утро частного детектива началось с намеченной встречи.
 Лицо секретарши Аллочки было восторженно-загадочным.
 – К вам пришли, Константин Николаевич, – произнесла она полушепотом.
 – Кто?
 – Такой… такой… – беспомощно размахивала руками Аллочка. – У него бакенбарды, как у Элвиса Пресли…
 – Понятно. Что же ты фамилию не спросила?
 – Не знаю… – смутилась девушка.
 – Доиграешься у меня! – пригрозил строгий начальник. – Будешь заглядываться на всяких Элвисов Пресли – уволю!
 Старцев явно нервничал. Константин уловил это с первого взгляда. Юный авторитет вел себя как-то осторожно, неуверенно. Долго осматривался в кабинете следователя. Подошел к окну, слегка отодвинул штору.
 – Опасаетесь слежки? – напрямик спросил Еремин. – Вам бы не помешала пара-тройка мордоворотов. Времена тревожные!
 Элвис не удостоил его ответом. Сел в кресло напротив и закурил. Помолчал.
 – Я пришел не за тем, чтобы выслушивать ваши советы! – наконец открыл он рот.
 Сегодня Элвис был одет просто – в джинсы и ветровку.
 «И во дворе его ждет какая-нибудь „трахома“! – смекнул сыщик. – Как пить дать за парнем началась охота! Но видит Бог, я не имел к этому касательства!»
 Он разложил перед Старцевым три фотографии трех женщин. Тот внимательно изучил каждую, а потом презрительно усмехнулся.
 – Впервые вижу.
 Тогда следователь убрал два снимка, оставив лишь портрет Констанции Лазарчук.
 – Посмотрите внимательней. Она могла быть в парике.
 – Не она, – покачал головой Элвис.
 – Вы уверены?
 – На все сто!
 Версия с Констанцией терпела крах. «Слишком гладко все выходило, чтобы походить на правду!» – невесело рассуждал про себя Константин, но наниматель не дал ему собраться с мыслями.
 – Вот что, Еремин, мне придется на несколько дней покинуть столицу.
 «По одному твоему виду, голубчик, я понял, что собрался в бега!»
 – Приостановить расследование?
 – Ни в коем случае! – запротестовал Старцев. – Наше соглашение остается в силе. Деньги будут перечисляться на ваш счет. Через день с вами свяжется один человек, мое доверенное лицо…
 – Он знает о коллекции? – удивился сыщик.
 – Нет. Он ничего не знает, и вы не вздумайте его посвящать!
 – Зачем же он тогда нужен? Не проще ли было вам дозвониться до меня из другого города?
 – Не проще, – произнес он тоном, подтверждающим самые мрачные прогнозы следователя. – Доверенное лицо будет интересоваться только конечным результатом. Вы ему назовете похитителя.
 – А если мне очень повезет и в моих руках окажется похищенная вещь?
 Авторитет задумался.
 «Видно, в его планы раньше не входило, что я доберусь до безделушки. Мне отводилась скромная роль – найти похитителя, с которым он разберется без моей помощи. Похититель отправляется к праотцам. И я, скорее всего, вслед за ним! Но кто-то перебежал дорогу Элвису. Он должен уносить ноги. А значит, придется все переигрывать».
 – Если вам повезет, оставьте ее у себя. До моего возвращения. Надеюсь на вашу честность.
 Он поднялся. Пожал следователю руку, но, прежде чем покинуть кабинет, подошел к окну и вновь слегка отодвинул штору.


* * *

 Потом был неожиданный телефонный звонок.
 – Это детектив? Частный?
 – Кто спрашивает?
 – Это из того самого дома, откуда журналиста украли. Вчера утром мы с вами разговаривали.
 – А-а, – припомнил Еремин хиленького матросика. – Вы хозяин Тима?
 – И вправду, ёб-теть, детектив! – с восторгом откликнулся тот. – Даже собаку не упустил!
 – У вас какие-нибудь новости?
 – Да-да! – заорал импульсивный матросик. – Та баба с таксой ни хрена не видела! Врет или прикидывается – не знаю! Зато объявился другой свидетель. Я с ним немного поработал. Он готов дать показания. Так что с вас причитается, ёб-теть! По бутылю на рыло!
 Отсмеявшись, доброволец сообщил свой адрес, и они условились о встрече.
 – Закрутилась карусель! – высказался вслух сыщик.
 В кабинет без доклада секретарши вошел Полежаев.
 – Что себе позволяет эта девка! – возмутился строгий начальник.
 – Кончай строить из себя! – Антон уселся напротив. – Можно подумать, ты забыл, как меня зовут!
 – Не в этом дело! Во всем должен быть порядок!
 – Ой, Костян! – поморщился тот. – Ненавижу, когда из тебя прет ментовский чинуша!
 – Вот такие апофигисты, как ты, и довели страну до распада!
 – Ночами не спал. Доводил страну до распада. Не хочешь перекусить? Тут поблизости неплохая кафешка. Тебя вечно с голодухи тянет на политику.
 – Времени в обрез. А у меня интересная информация.
 – Выкладывай! Не зря же я мчался как угорелый! Кстати, вычту с тебя за такси!
 Еремин больше не реагировал на шпильки товарища. Он сделал непроницаемое лицо, как бы давая понять, что время для пустых разговоров исчерпано.
 – Муровцы-тимуровцы, оказывается, тоже ловят мышей… – начал он иносказательно. – Просмотрев дискеты Констанции Лазарчук, они обнаружили одну прелюбопытную. На ней набран текст отрывка с отравленным тортом, только в более развернутом варианте. Почти на ста страницах. Есть какие-нибудь соображения на этот счет?
 – Все проясняется, Костян! – вскочил писатель. – Все три отрывка, найденных нами в квартирах жертв, есть не что иное как капуста, или синопсис, если по-научному. Чтобы тебе совсем понятно было – краткое содержание романа, но романа, разбитого на отрывки. У нас в руках оказались синопсисы отрывков.
 – Зачем огород городить?
 – Сейчас объясню. – Полежаев сделал небольшую паузу, а потом задал вопрос: – Как ты думаешь, сколько нужно писать в год детективных романов, чтобы твое имя было у всех на устах во имя процветания издательского бизнеса?
 – Сколько? – удивился Еремин. – Разве дело в количестве, а не в качестве?
 – Скажешь тоже! Гора трупов, море крови – вот тебе и качество! Обыватель лопает за милую душу!
 – Ну, не знаю. Два-три романа в год.
 – Это я пишу два-три. А для настоящей раскрутки необходимо шлепать четыре-пять.
 – Разве такое бывает?
 – Бывает, но редко. Таких гигантов – раз-два и обчелся. У остальных, как говорится, кишка тонка. Тогда издатель идет на хитрость. Нанимает поденщиков. Нельзя, чтобы процесс приостановился и публика хоть слегка забыла любимого автора.
 – Если я тебя правильно понял, некоторые авторы не являются авторами своих произведений.
 – Ты меня правильно понял. Это практиковалось и в советские времена, но не имело такого размаха, как сейчас, не было поставлено на конвейер. Мне известны два вида поденной работы. Первый – когда нанимается один человек, который тянет весь роман от первой страницы до последней. Это не наш вариант. В другом случае – издатель нанимает сразу нескольких поденщиков на один роман. Каждый пишет свой заранее заданный отрывок. Такой метод получил название «братская могила».
 – Уму непостижимо! Что могут написать совершенно разные люди? Качество пострадает.
 – Про качество я тебе уже сказал. Обычно в таких романах одна линия не сходится с другой. Выпирает разностилье. Впрочем, о стиле говорить не приходится. Усредненный журналистский – это то, что нужно. Ведь обыватель любит почитывать газетенки. И чем пресса желтее, тем массовей. Любой издатель стремится к массовости, а всякие там Прусты и Достоевские могут идти спать. Обычно, когда издатель прибегает к услугам «братской могилы», он уже ничем не рискует. Автор раскручен настолько, что издай под его именем «Пособие для начинающего вулканизатора», и то бы раскрутили! Зато какая скорость! «Братская могила» может отшлепать роман за две недели! А то и быстрее! Чем больше занято в работе поденщиков, тем живей идет процесс!
 – И тем мертвей роман, – с грустью добавил следователь.
 – Точно. Теперь мне понятна ирония Шведенко. Он вывел на полях своего синопсиса: «А. Б. Полежаев? Нарочно не придумаешь!» Он решил, что выполняет поденную работу за меня. Он плохо представлял ситуацию в издательском бизнесе. Просто жена ему запудрила мозги моими книгами, которые он, по всей видимости, не читал.
 – Значит, кое-что разгадали? – довольно подмигнул Константин. – Попробуем докопаться и до остального. Как ты думаешь, сколько поденщиков взяли на этот роман?
 – Если у Лазарчук на дискете сто страниц – человек пять, не больше. Объемы детективных романов стандартные.
 – Пять… – задумчиво повторил Еремин. – Троих уже нет. Идет охота на поденщиков одного романа. Зачем?
 – Ума не приложу! Кроме того, что все случившееся с ними идиотски точно оправдывает название «братская могила», ничего добавить не могу.
 – Почему у Шведенко и Саниной при обыске не обнаружили развернутых вариантов синопсиса?
 – Они в отличие от Лазарчук пользовались пишущими машинками и наверняка делали только один экземпляр. Значит, их варианты уже на столе у редактора, а может, даже пущены в набор.
 – Ты хочешь сказать, что роман уже написан?
 – Кто его знает. Вполне возможно.
 – Как нам узнать имена остальных? Или тебя в конце концов наведут и на их трупы?
 – Ты находишь в этой ситуации уместной иронию?
 – Сами вы, Антон Борисович, ни в чем таком не замешаны?
 – Брось дурака валять, Костя! Ты читал все мои романы.
 – Да, их мог написать только ты! – признался Еремин. – Только ты знаешь меня, как облупленного! А скажи, если мы выйдем на издательство, они откроют нам имена остальных поденщиков?
 – Исключено.
 – Даже если тем угрожает смертельная опасность? А ведь им сейчас должно быть тревожно. Ой как тревожно, Антоша! Кто-то убивает одного за другим поденщиков. И какие-то детали совпадают с романом, который, возможно, уже в наборе. По-слу-шай! – произнес он по слогам. – Так ведь это проще пареной репы! Задачка для первоклассника! Кто написал им эти чертовы синопсисы?
 – Я тоже об этом сейчас подумал. Вряд ли их писал сам автор. Точнее – тот, под чьим именем выйдет роман.
 – Еще один поденщик!
 – Скорее – разработчик сюжета.
 – Сильный разработчик!
 – Знаешь, Костян, я ведь долго сомневался: синопсисы ли это? Синопсисы пишутся обычно канцелярским языком, а тут – явно оригинальный подход и слишком много эмоций.
 – Женщина?
 – Возможно.
 – Люблю иметь дело со специалистами! – польстил писателю сыщик.
 – Давно ли я стал специалистом… – скромно отмахнулся Полежаев.
 – И заметь, убийца регулярно и добросовестно кладет синопсис на видное место в квартире поденщика.
 – Ты хочешь сказать, что мотив преступления скрыт в самом романе?
 – Не думаю, – покачал головой Константин. – Скорее всего, это отвлекающий маневр. И не стоит глубоко вдаваться в суть этих кровожадных отрывков.
 – Опять ты за свое! – с досадой выпалил Антон. – Но связь жертв налицо! Они делали одну работу. Они, черт возьми, просто были знакомы!
 – Ну ты даешь! Скажи, а разве издатель заинтересован, чтобы поденщики «братской могилы» знали друг друга?
 – Скорее, наоборот. – Полежаев задумался. Было видно, что вопрос следователя его смутил. – Ведь все они – соучастники преступления. Такие же, как фальшивомонетчики. Опасаясь утечки информации, издатель предпочтет держать в тайне каждого.
 – А они, по-твоему, прекрасно знают друг друга!
 – Может, случайность?
 – Давай-ка все по порядку, – предложил сыщик. – Что тебе известно о связи Шведенко – Лазарчук?
 – Они были вместе в «Иллюзионе» неделю назад на французском сеансе. Смотрели «Призрак свободы» на французском языке без субтитров.
 – Кто их там видел?
 – Патрисия.
 – Еще кто?
 – Санина.
 – Она уже не свидетель. Кто еще?
 – Все. Но зачем Патрисии выдумывать?
 – Действительно. Констанция была ее подругой?
 – Не совсем. Просто знакомая. Иногда сталкивались в одних и тех же компаниях.
 – Так вот, Антоша, по моей просьбе в МУРе еще раз переворошили видеотеку Констанции Лазарчук, и, представь себе, нашли «Призрак свободы» на французском языке с русскими субтитрами.
 – И что с того? – парировал писатель. – Если мы рассматриваем Лазарчук как соучастницу похищения журналиста, то ради успеха всей операции она могла подыграть, сделать вид, что в жизни не видела этого фильма.
 – Ты считаешь, что инициатива посмотреть фильм на французском, в котором он ни бельмеса, исходила от Шведенко?
 – Да, странно, – согласился Антон.
 – Ведь очевидно, что он согласился, когда девушка пообещала, что будет ему весь сеанс переводить каждую фразу. Его можно понять. Это, в конце концов, приятно, когда девушка шепчет тебе в ухо. А теперь смотри, что выходит. Констанция повела его в общественное место, ничуть не заботясь о собственном алиби. Притом что существовала альтернатива – пригласить Шведенко к себе домой. Куда менее гласно.
 – Ты прав. Так что же тогда получается? В кинотеатре была не Констанция? Патрисия мне наврала?
 – Не надо делать поспешных выводов, – улыбнулся Еремин. – Сегодня я попробую оказаться на месте Шведенко.
 – Ты пойдешь в кино?
 Следователь заговорщицки подмигнул.
 – Один?
 – Нет. С одной привлекательной особой, проходившей у меня свидетельницей по делу Грызунова. Она любезно согласилась переводить.
 – Я смотрю, ты времени даром не теряешь! – похвалил друга Антон.
 – У меня появилась идея. Почему бы тебе вместе со своей невестой не присоединиться к нам? Вы ведь, кажется, познакомились в «Иллюзионе»?
 – Ты все-таки подозреваешь в чем-то Патю?
 – Бог с тобой! Просто хочу познакомиться.
 – Чтобы сделать сравнительный анализ? И потом выговаривать мне, какой я дурак и что Ида в сто раз лучше!
 – Ты и в самом деле дурак! Кстати, Ида на днях мне должна позвонить.
 – Я вижу, вы спелись.
 – Я дорожу нашей с ней дружбой. – Константин подчеркнул слово «дружба». – Я могу ей сообщить о твоей женитьбе?
 – Еще ничего не решено.
 – Так ты придешь в «Иллюзион»?
 – Не знаю. Дел по горло, – заупрямился писатель.
 Еремин уже пожалел, что развил тему Иды. Прекрасно знал, чем кончаются разговоры о ней.
 – Могу я тебе поручить кое-что? – начал он издалека.
 – Это касается нашего дела? – осторожно поинтересовался Антон.
 – Разумеется. Я подумал, что тебе сподручней заняться поиском романа.
 – Ты имеешь в виду «братскую могилу»?
 – Да. Если роман писался для известного, раскрученного автора, то наверняка анонсировался. По названию романа и по аннотации ты можешь понять, наша эта ахинея или нет.
 – Пожалуй. Тем более сегодня открывается Международная книжная ярмарка. Там будет масса каталогов.
 – Тебе и карты в руки!
 На прощанье Еремин сказал:
 – До вечера! В «Иллюзионе»!
 Антон бросил на друга испепеляющий взгляд и вышел из кабинета.


* * *

 Хлюпенький матросик встретил частного детектива с распростертыми объятьями, будто они годами вместе бороздили моря и океаны, а на суше судьба развела их.
 В квартире пахло чем-то подгоревшим.
 – Нюрка, жена моя, продрыхла целый час, а про фасоль забыла! – информировал с порога хозяин. – Теперь вместо фасоли – шрапнель!
 Однако Нюрка не спешила показываться. Видно, чувствовала свою вину за испорченный обед.
 – Фу! Я сказал «фу»!
 Это уже относилось к бульдогу, не менее импульсивному, чем хозяин, бросившемуся к Еремину чуть ли не с поцелуями.
 – Я сказал «на место»! Разгильдяй, ёб-теть! Разве такому поручишь охрану материальных ценностей!
 Но пес не слушал матросика, а знай свое – прыгал к следователю на грудь, пока тот не приласкал его.
 – Пройдете или как? – осведомился хозяин.
 – У меня мало времени. Может, покажете своего свидетеля?
 – А как насчет… – Матросик сделал красноречивый жест, означающий, что ему позарез охота выпить, но вслух произносить не стал, видимо, опасаясь Нюрки, хотя и провинившейся.
 – Всякий товар имеет цену, – усмехнулся Константин. – Я должен убедиться, что ваш товарищ не вешает мне лапшу на уши.
 – Васек – парень чистой души! Врать не станет! Что видел, то видел.
 Васек жил на двенадцатом этаже. Следователь сразу смекнул, что его квартира граничит с квартирой, которую снимал Шведенко, хоть и находятся они в разных подъездах.
 Им открыл молодой человек примерно одного с Ереминым возраста, в клетчатой рубахе не первой свежести и спортивных штанах. Клочья белых волос обрамляли намечающуюся лысину, в голубых глазах светилась простота.
 – Заждался я уж, – пробурчал он без улыбки. – Собирался уж в магазин.
 – Не шути так, Васек! – откликнулся хлюпенький и с деловитостью, на какую только был способен, добавил: – Мы со следователем по важному вопросу.
 – Какой я тебе Васек! – возмутился тот. – Викентием меня звать. Кеша я.
 Ворчливый Кеша провел их на свою замызганную кухню.
 Белый пудель, выбежавший им навстречу, как-то не вязался с интерьером, хоть и был похож на хозяина особой вихрастостью и простотой в глазах. Сыщик вообще-то не был любителем собак, больше нравились кошки, но чтобы заслужить доверие хозяина, пришлось приголубить глупенького пуделька.
 – Сколько лет собаке? – спросил он для проформы, чтобы смягчить недовольство Васька-Викентия.
 Ответ его мало интересовал, тем более матросик взял уже соседа за жабры. Видать, жажда не угасала и гнала события вперед.
 – Колись, друган! Все, что мне рассказывал! Валяй, и побыстрей! А то у частного детектива времени в обрез!
 – Вот еще! – пробормотал тот. – Журну, говорят, голову отвинтили. И мне отвинтят!
 – Да кому ты нужен, Васек! – негодовал матросик. – Он же журн, а ты кто? Ассенизатор!
 – Я – кассир! – произнес Викентий с достоинством.
 – Знаете, где он кассир? – обратился хлюпенький к следователю, по-жеребячьи заржав. – В платном сортире!
 Еремин понял, что если не возьмет сейчас инициативу в свои руки, уйдет ни с чем.
 – Вы не могли бы нас оставить наедине?
 Словоохотливый матросик поерзал было на табурете, но колючий взгляд сыщика будто приподнял его за шкирку и выставил за дверь.
 – Откуда вы узнали про отвинченную голову журна?
 Вопрос был задан резонно, потому что гибель Шведенко никак не освещалась в прессе, тем более такие подробности, как отрубленная Голова.
 – Люди болтают, – ответил тот неопределенно.
 – Какие люди?
 – Разные.
 – Конкретно можете назвать?
 – Да любого спросите в нашем дворе!
 «Что я к нему привязался? Василина вполне могла проболтаться. Да хотя бы тому неприятному типу, который сдавал журналисту жилье».
 – Что вы видели в то утро?
 – Ничего такого, – пожал плечами Кеша. Он предпочитал почему-то не смотреть Еремину в глаза, интересуясь больше протертым ковриком на полу, как бы спрашивая: «А это у меня откуда? Кто подсунул мне этот клоповник?»
 – А все-таки? Играет роль любая мелочь. Вы видели машину возле мусорных ящиков, когда гуляли с собакой?
 – Ну, предположим.
 – Что значит – предположим? Видели или нет?
 – Ну видел.
 – Марку можете определить?
 – «Форд». Я прочитал на крышке багажника. Там как раз фонарь светил.
 – Вы подходили так близко?
 – Ну да.
 – Сидевшие в машине вас заметили?
 – Кажется, нет. Они о чем-то болтали. Я даже расслышал кое-что. Женщина сказала мужчине: «Раз она пошла на это, значит, у нее туго с деньгами. Завтра ты ей позвонишь и предложишь свои услуги».
 – Описать их можете?
 – Они сидели в темноте. Я ни черта не видел.
 – Женщина молодая?
 – Голос молодой.
 – Что было дальше?
 Кеша снова уставился в коврик.
 – Ничего. Я загнал собаку домой.
 – Не надо скрывать, Викентий.
 – Я не скрываю…
 – У вас есть телефон?
 – Нет.
 – Значит, вы не могли вызвать милицию, когда услышали крики за стеной.
 – Криков не было, – признался тот, – был какой-то жуткий храп. До сих пор стоит в ушах, как вспомню. Я остолбенел. Вы понимаете меня?
 – Понимаю. За стеной душили журналиста, но вы ничего не предприняли для его спасения.
 Свидетель посмотрел на детектива затравленным, умоляющим взглядом.
 – Бог вам судья, – продолжал Константин, – сходите в церковь, если веруете. Меня же интересует все, что вы слышали или видели в то утро.
 – Я слышал, как за стеной вскрикнула женщина. И мужской голос спросил: «Порезалась, что ли? Оставь, я сам все протру!»
 – У вас такая прекрасная слышимость?
 – Да не жалуемся. К тому же окна были распахнуты настежь. И еще – раннее утро. Никаких посторонних шумов.
 – Идеально для подслушивания, – согласился Еремин.
 – Только больше они не переговаривались. Видно, все было обговорено заранее, – покачал головой Кеша.
 Светившаяся из-под белесых бровей простота показалась в этот миг следователю обманчивой.
 – Потом вы подошли к окну?
 – С двенадцатого этажа не много разглядишь. Я видел, как ко второму подъезду подкатила тачка.
 – Это был тот самый «форд»?
 – Конечно.
 – Погодите-ка! Получается, что за рулем сидела женщина?
 – Видимо.
 – А когда вы гуляли с собакой, кто сидел за рулем?
 – Мужчина.
 – Продолжайте.
 – Из подъезда вышли еще двое. У мужика за спиной был мешок. Я сразу догадался, что в этом мешке.
 – Во что мужчина был одет?
 – На нем была штурмовка. В таких раньше студенты ходить любили. Мне он показался невысоким и полноватым, но с двенадцатого этажа все кажется приплюснутым.
 – Волосы? Какого цвета волосы?
 Кеша задумался.
 – Трудно определить. Ни светлые, ни темные. Зачесаны назад.
 – Хорошо. А что можете сказать о женщине, которая вышла вместе с ним?
 – Она сразу впрыгнула в машину, а тот еще возился с багажником. Я не успел ее разглядеть. По-моему, была в брюках и свитере. Может, я ошибаюсь. Бросилось в глаза что-то зеленое.
 – Свитер в белую и зеленую полоску. Так?
 – Вроде бы. – Кеша удивленно посмотрел на следователя.
 – Скажите, а женщина с таксой еще гуляла во дворе?
 – Нет. Никого не было. Я еще подумал о том, как этим в машине повезло. Но когда они выезжали со двора, наткнулись на пенсионера. Он возвращался с бульвара. Бегает там каждое утро со своей овчаркой. Вот он наверняка кого-нибудь из них «сфотографировал».
 – Выловить бы нам этого пенсионера! – размечтался Еремин.
 – Так нет ничего проще! Дом-то кооперативный.
 Старика действительно нашли довольно быстро через председателя кооператива, но, увы, старания были напрасны. Пенсионер удостоил сыщика жгучим пронзительным взглядом и промямлил с искусственной хрипотцой:
 – Зрение у меня сла-а-бое. Ничего не вижу без очков…
 Константин отсчитал угрюмому Кеше и счастливому матросику по два червонца и пустился в дальнейший путь.


* * *

 С Елизарычем он связался по телефону.
 – Как живешь, Престарелый Родитель?
 – Неужели опять труп? – взволновался эксперт.
 – Пока нет, но в скором времени ожидается.
 – Бог с тобой, Костя! Как ты можешь это знать?
 – Если не пошевелюсь, то еще два как минимум. При встрече объясню. А ты мне скажи вот что. У Констанции Лазарчук были какие-нибудь порезы на руках или на ногах?
 – Ничего не было.
 – Точно?
 – За кого ты меня принимаешь? Я каждый труп держу в памяти. И хотел бы не помнить, да не забываются. Что стряслось-то?
 – Кажется, мы лопухнулись с этой девчонкой. Она только жертва и к убийству Шведенко непричастна. И в кино с ним ходила не она. Что-то темнит Антошина подруга. А зачем темнит, постараюсь узнать.
 – Ты смотри, не обижай Антона! – предостерег Елизарыч. – Он парень душевный.


* * *

 «Парень душевный» решил разыграть не только Патю, но и Константина.
 Они прибыли в «Иллюзион» задолго до сеанса и сидели в кафе, смакуя кофе с коньяком.
 Патя без умолку болтала, строя планы на будущее и живописуя их свадебное кругосветное путешествие.
 – Я возьму с собой машинку! – заявил писатель. – Мой отдых слишком затянулся.
 – Еще не хватало таскать за собой эту махину!
 – Она легкая.
 – Я куплю тебе ноутбук!
 – Я вообще-то не нищий, – обиделся Полежаев. «Вот твоя коза!» – вспомнились слова Иды и старенькая механическая машинка со сломанными литерами…
 «Какое-то декадентское настроение. Вот-вот уроню слезу в рюмку! Я люблю в этой девочке балерину? Я люблю, когда она подражает грациозным па? Нет! Зачем себя обманывать? Я люблю в ней Иду! Я люблю, когда она подражает королеве! А когда она на нее не похожа, я раздражаюсь, выхожу из себя!..»
 – Алло! Ты где? – дернула она его за рукав пиджака. – Не обижайся. Ведь я могу тебе к свадьбе сделать подарок?
 – А что подарить тебе?
 – О-о! – протянула многозначительно Патя. – Есть одна вещь, которую мне бы хотелось иметь.
 – Что это?
 – Давай поговорим в другой раз.
 – Почему?
 – Потому что время еще не пришло.
 – По-моему, ты кокетничаешь и набиваешь цену.
 – Ты меня видишь насквозь!
 – Тогда выкладывай!
 – Ладно. Только смотри, как бы потом не пожалеть!
 – Кончай набивать цену!
 – Ничего не поделаешь! – притворно вздохнула она. – Все тайное когда-нибудь становится явным. Эту вещь не так-то просто увидеть. Потребуются кое-какие формальности.
 – Какие?
 Он слушал ее довольно равнодушно, не придавая особого значения разговору.
 – Тебе предстоит отыскать один маленький антикварный магазинчик, затерянный в старых московских переулках… – загадочно начала Патрисия. – При входе в него колокольчики сыграют «Марсельезу».
 – Что дальше? – спросил он после паузы, которую она держала, наблюдая за его реакцией.
 – Магазинчик настолько маленький, что обходится одним продавцом. Это довольно странный субъект. Мужчина твоих лет, альбинос, с неприятным лицом. Шея у него не поворачивается, и чтобы посмотреть в сторону, ему приходится разворачиваться всем корпусом. Наверно, последствие сифилиса.
 – Приятная будет встреча! – усмехнулся Антон. Теперь он слушал ее внимательно.
 – Ты с ним поздороваешься и скажешь: «Я от Патрисии Фабр. Вы не могли бы мне показать гильотину?»
 – Что показать? – переспросил Полежаев.
 – Гильотину. – Она загадочно улыбнулась. В уголках рта образовались очаровательные ямочки.
 – Ты меня разыгрываешь! – махнул он рукой. – Бред какой-то! Могла бы придумать что-нибудь поостроумней. В центре Москвы – гильотина???
 – Как знаешь, – пожала она плечами. – Я ведь говорила – время, очевидно, еще не пришло. – Она поднесла к губам чашку с остывшим кофе.
 – Какая встреча! – вдруг закричал Антон. Патя сидела спиной ко входу и поэтому не видела, к кому обращается ее спутник. Она оторвалась от чудодейственного напитка и оглянулась: к их столику направлялись широкоплечий брюнет и красивая стройная женщина с копной рыжих волос. Патя с грохотом поставила свою чашку на столешницу и недоуменно посмотрела на Антона.
 – Вот как бывает в жизни… – философски начал Еремин. – Два старых школьных друга из провинции встречаются в столичном кинотеатре. Неплохое начало для романа. А, писатель?
 – Банально! – откликнулся тот. – Знакомьтесь. Патрисия! Костя!
 – Ольга! Антон! – в свою очередь представил следователь.
 Перед вновь прибывшими поставили по бокалу белого вина.
 – Я заказал нам рейнское, – пояснил Константин. – А вы любите белое вино? – обратился он к Патрисии.
 – Не очень. Я предпочитаю что-нибудь покрепче. Например, виски.
 – Вот и неправда! – уличил ее Антон. – Я помню, как ты ночью ворвалась ко мне с бутылкой бургундского и принялась учить уму-разуму.
 – Это зависит от настроения, – быстро нашлась девушка. – Сегодня я настроена пить виски.
 – Я закажу тебе со льдом.
 Полежаев прошел к стойке бара, оставив их втроем.
 Следователь едва открыл рот, чтобы еще о чем-то спросить, но Патя его опередила, обратившись по-французски к Ольге:
 – Парле ву франсэ?
 Та ответила утвердительно, несколько смутившись. И тогда девушка быстро произнесла две-три фразы с вопросительной интонацией. На этот раз гувернантка дала отрицательный ответ.
 Еремин был несколько задет таким поведением француженки, но Ольга решила выправить положение:
 – Патрисия поступила сверхгениально: чтобы не докучать вам нашими бабьими проблемами, обсудить их по-французски.
 Девушки засмеялись, и следователю ничего не оставалось другого, как поддержать этот смех. При этом он все же чувствовал себя одураченным.
 – У нас еще целых двадцать минут до начала сеанса, – сообщил Антон, возвратившись с двумя стаканами виски.
 Между тем следователь не терял времени и учинил Патрисии настоящий допрос.
 – Антон мне сказал, что вы были знакомы с Констанцией Лазарчук.
 Перед тем как ответить, она пристально поглядела на писателя.
 – Громко сказано. Просто бывали в одних компаниях, но никогда не общались друг с дружкой.
 Полежаев пожалел, что привел ее сюда. Ведь дома неминуемо разыграется сцена, а этого он хотел меньше всего.
 – А в прошлый понедельник Констанция была здесь?
 – Да.
 – Вы это утверждаете? А кто-нибудь еще может подтвердить ваши слова?
 – Вряд ли. Я в тот вечер была одна.
 – И она пришла с журналистом?
 – Я не знала, что он журналист. Я вообще впервые видела этого человека. Мне потом Антон показывал его портрет.
 – Вы ничего не путаете?
 – Барменша тоже подтвердила, что видела в тот вечер Шведенко, – вспомнил писатель.
 – Что журналист был в кинотеатре, сомнения у меня не вызывает. Но была ли здесь Констанция?
 – Ее трудно с кем-либо спутать, – настаивала на своем Патя.
 – Хорошо. Оставим этот вопрос открытым. Теперь поговорим о Саниной.
 – Святая дева Мария! Сколько можно? Бывают же такие люди: мало того что при жизни докучают, так еще и после смерти не оставляют в покое!
 – О ваших отношениях с Марией Степановной я наслышан.
 Патрисия тяжело вздохнула, давая понять, как трудно ей говорить на эту тему.
 – Именно она продиктовала вам адрес Лазарчук?
 – А кто же еще? Степановна в тот вечер на меня надулась, когда увидела рядом Антона, и мне стоило немалого труда добыть адрес Констанции. Я пообещала Саниной, что на днях ей позвоню, и сердце бедной лесбиянки сразу оттаяло.
 – Понятно. Значит, Санина и Лазарчук были знакомы, – задумчиво произнес следователь.
 – Знакомы? Да я уверена, что их связывало нечто большее! – Патя полезла в рюкзак, достала пачку сигарет и закурила.
 Еремин отметил про себя, что девушка курит «Голуаз». Пачка синего цвета.
 – Не угостите сигареткой? – обратилась к ней Ольга, явно до этого скучавшая. – Забыла свои дома, – пояснила она и потянулась к синей пачке.
 – Что это у вас, Оленька? – ласково обратился к ней Константин.
 – Где? – не поняла гувернантка.
 Сыщик перехватил ее руку и повернул ладонью вверх. С нижней фаланги указательного пальца на холм Юпитера спускался неровный шрам.
 – Как это вас угораздило?
 – Ах, это… – Она выдернула руку и ловко подцепила сигарету. – Порезала на днях кухонным ножом.
 «От ножа шрам получился бы поровней, – сразу прикинул опытный детектив. – К тому же она порезала правую руку. Значит, нож должна была держать в левой. А сигарету держит в правой. Не левша».
 – Патрисия, вы кому-нибудь говорили о случившемся? – продолжил он допрос.
 – Кажется, нет.
 – А если точно?
 – Мама ничего не знает? – помог ей вспомнить Антон.
 – Боже упаси! Я бы тогда не сидела здесь с вами, а была бы прикована к ней наручниками!
 – Постарайтесь все-таки вспомнить, – настаивал Еремин. – Вот вам мой телефон. – Он протянул ей визитную карточку.
 – Буду стараться! – шутливо откозыряла она.
 За пять минут до начала Антон предложил другу спуститься в туалет.
 – Молодец, что пришел и привел свою красавицу! – Константин похлопал его по плечу.
 – Я набитый дурак! – возразил тот. – Ведь после сеанса меня ждет другое кино! Представляю, что она мне закатит!
 – Это просто необходимо – выяснить все до свадьбы. Так что не расстраивайся. Все к лучшему. А девушка очень красивая. Только себе на уме.
 – Да-да… – задумчиво произнес писатель.
 – Что с тобой?
 – Ничего. Устал.
 – Да ты, по-моему, не перетрудился!
 – Я, к твоему сведению, прямо из конторы рванул к Антонине Лазарчук. Вспомнил, что сегодня похороны. Повидался с тем парнем, который все организовал. Он оказался близким другом Констанции. В такой день я не осмелился его расспрашивать, зато записал домашний телефон. Думаю, что есть смысл встретиться.
 – Отлично, – похвалил следователь. – Бери его на себя. Потом доложишь.
 Фильм шел с русскими субтитрами, поэтому интимность перевода на ушко не удалась. Еремину с интимом редко везло. Они смотрели черную комедию «Дед Мороз – ублюдок», и Ольга время от времени морщила нос. После того как на экране под непрерывный смех в зале расчленили труп и каждую отдельную часть упаковали на манер новогоднего подарка, Константин заметил, что на лбу гувернантки выступил пот.
 Она склонила голову к его плечу и прошептала в ужасе:
 – Почему они смеются?
 – Может, выйдем на свежий воздух? – предложил он.
 Они спустились вниз по Яузскому бульвару и приземлились на одну из скамеек Покровского. Уже стемнело, и движение транспорта стихло. Только редкие трамваи, жавшиеся к ограде, надрывным лязгом нарушали тишину.
 – Культпоход, кажется, не удался, – нарушил тягостное молчание следователь.
 – Да, не повезло.
 – Может, заглянем в какое-нибудь кафе? По рюмке коньяку, а?
 – Я не пью крепких напитков. Да и пора мне. Проводите до метро – и все. Никаких хлопот.
 – Не родилась еще та женщина, что доставит мне массу хлопот! – то ли похвастался, то ли пожаловался Костя. – Вот Полежаеву женщины вечно доставляют хлопоты. Аж завидно!
 – У вас симпатичный друг.
 – И вы туда же!
 – Мне тоже не везет с мужчинами, – призналась Ольга.
 – Были замужем?
 – Дважды.
 – Никогда бы не подумал!
 – Самой не верится. С первым прожила год, а на второго и трех месяцев хватило.
 – Чем же они так не угодили?
 – Зачем вам знать подробности? Или вы решили стать третьим? – Ольга засмеялась не свойственным ей звонким смехом. – Что, испугались? Дрогнул меч в руках бесстрашного рыцаря?
 – Ну почему же?.. – Еремин на самом деле растерялся.
 – Ладно, хватит глупостей, – посерьезнела гувернантка. – Вы ведь ждете от меня совсем другого.
 – Чего?
 – Я звонила по вашей просьбе Зинаиде Ивановне, кухарке Грызунова, – напомнила Ольга. – Она, разумеется, удивилась. Мы ведь с ней почти не общались. На радостях выложила все последние новости. В основном правительственные. Интерес к политике у этой женщины граничит с безумием. Потом сообщила, что хозяин отбыл в США в командировку. На днях ожидается. В загородном доме он почти не бывает. Так что ей теперь приходится обслуживать его в городе. Горничную он не сменил. У Зинаиды Ивановны случайно оказался ее адрес. Она долго у меня выпытывала, что именно я потеряла. Пришлось на ходу придумать нелепую сережку.
 – Вы мне здорово помогли.
 Он переписал адрес горничной к себе в блокнот.
 – На этом наши пути расходятся, – улыбнулась она.
 – Зачем же так грустно? Я хотел бы еще с вами встретиться.
 – По делу?
 – Нет.
 – Вряд ли получится.
 – Почему?
 – Я на днях улетаю в Бельгию.
 – Снова нанимаетесь в гувернантки?
 – Угадали.
 – Виза уже готова?
 – Вот-вот должна получить.
 – Порезанный палец не помешает обучать детей музыке?
 Она вдруг подтянулась и холодно сказала:
 – Мне пора.
 Теперь уже он не знал, с какой стороны к ней подступиться. Напряжение в общении с Ольгой росло. Порезанный палец не давал ему покоя, хотя все это и могло оказаться нелепой случайностью. Сколько их было в его практике!
 Константин не знал толком, что ему от нее надо. Мужчина и сыщик боролись в нем, и бой шел на равных.
 Они шли глухими горбатыми переулками, спускаясь в метро. Женщина взяла его под руку, и в этот миг он вновь испытал двойственное чувство. Ему бы найти для нее, неприласканной, собравшейся ехать к черту на кулички, ласковые слова и увезти в свою унылую берлогу. Но сыщик не отступал: «Погоди-ка, дружок! Откуда у нее этот шрамчик на правой руке? Ведь не ножик! Явно не ножик! Ведь это стеклышко! Стеклышко!»
 – Зря вы так торопитесь, Оля!..
 – Ничего себе зря! Я только в первом часу приеду домой!
 – Разве можно называть домом съемную квартиру?
 – Что же я, по-вашему, бездомная?
 – Стойте! У меня есть предложение! – решился наконец он и резко остановился.
 – Что вы придумали?
 – Поедем ко мне! Мы ведь уже не в том возрасте, чтобы упускать случай!
 Она опустила голову. Носком туфли нащупала камешек и принялась его раскатывать подошвой.
 Еремин ждал, и вид у него был жалкий. Куда подевались всегдашняя уверенность, железный напор, холодная рассудительность?
 – Можно и попробовать, – еле слышно пролепетала Ольга. – Только надо купить сигарет. Я умру без курева.
 – Здесь рядом киоск! – обрадовался пылкий Константин. – Я сам куплю! Вам какие?
 – «Данхилл». Только без ментола.
 – «Данхилл» без ментола! – крикнул он киоскеру. И тот положил перед ним квадратную пачку красного цвета. Блестящая обертка отливала фиолетовым при тусклом свете фонаря.




 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ




2 сентября, вторник

 В одном из центральных книжных магазинов Москвы наблюдалось скопление народа. Настроение у граждан было предпраздничное. Как-никак юбилей родного города. Такое не часто случается! Иному, у кого век короток, и вовсе не удается поюбилействовать.
 В преддверии праздника известный издательский дом, завоевавший популярность выпуском в свет самых кровавых триллеров, решил в рекламных целях отдать на растерзание толпы своего самого крутого триллерщика.
 Артур Бадунков стоял в центре зала в окружении поклонников и журналистов. На него были направлены телевизионные камеры. Книжные полки магазина ломились от многочисленных «мочилок» и «зубодробилок» новоиспеченного мастера слова. Инженера человеческих душ! Чаще всего – мертвых душ!..
 Низкий лоб гения украшала незатейливая челка, угрюмо надвинутая на белесые брови, под которыми суетились маленькие, глубоко посаженные серые глазки. Нос мастера выделялся насколько, что на ум сразу приходили литературные аналогии. С кем только ни сравнивали Бадункова! Опять же в рекламных целях. Вечно поджатые тонкие губы вымучивали улыбку. Руки он держал сложенными ниже пояса. И снова возникали аналогии. Уже политические. Не то чтобы маститый автор стремился кому-то подражать, просто ладонью правой руки он прикрывал тыльную сторону левой, на которой выделялась татуировка в виде восходящего солнца и букв «АРТУР», вместо лучей торчащих из небесного светила.
 Вначале он произнес приветственную речь из пяти коротких предложений, заученных по дороге. Память не подводила Бадункова в самых критических ситуациях. Потом принялся раздавать налево и направо автографы, вполне обходясь двумя первыми буквами алфавита. Давно Москва не видела таких очередей. Граждане, купив драгоценную «мочилку», стремились ее обессмертить, будто от этого зависела их собственная жизнь, судьба. Они рвались к великому Бадункову, еле сдерживаемые милиционерами и продавщицами. А тот, как добрый пастырь, вымучивал улыбку за улыбкой и ублажал всех, выводя на форзаце очередной «зубодробилки» «АБ» или «БА». Чтобы разнообразить. Чтобы не надоело. И не забывал при этом прятать левую руку.
 Потом за дело взялись журналисты, он любил так называть газетчиков.
 – Кто ваши родители?
 – Папа мент у меня. А мама – из дворян… само собой…
 – Как вы начали писать?
 – А так и начал. Само собой… Нашло вдруг, накатило…
 – Кто ваши любимые писатели?
 – Пионов, Замоскворецкий, Танечкин. Все в нашем издательстве печатаются. Все мои кореша.
 – А классиков вы не читаете?
 – Агату Кристи я не очень… И Сименона, само собой, тоже…
 – Что вы сейчас пишете?
 – Через недельку-другую появится в продаже моя новая книга. Это триллер. Кровавый триллер. Об одном парне, который, само собой, был помешан на всяких драгоценных безделушках… Но!.. – В этом месте Бадунков сделал красноречивый жест, будто грудью шел на вражеские танки.
 – Обо всем этом читайте в новом романе «Пушечное мясо»!
 – Сколько вы пишете романов в год?
 – Четыре-пять.
 – Когда же успеваете? Ведь у вас есть основная работа?
 – Да, я по-прежнему работаю инкассатором. И не стыжусь своего ремесла. Трудно, само собой… А еще и писать надо. Но заставляю себя. Иногда еду в метро, а в мозгу уже новый замысел. Вот как! Свободное время провожу за машинкой! И, как видно, получается неплохо. Надеюсь, что художественно.
 Всякое шоу имеет конец, и Бадунков под аплодисменты своих горячих почитателей, а также миллионеров, продавщиц и журнов покинул лобное место и сунул левую руку в карман брюк.
 У входа его ждал роскошный белый «ситроен» с шофером. Стекла машины были затемнены, поэтому маститый автор не сразу увидел того, кто устроился на заднем сиденье.
 – Отстрелялся, Артурчик? – Мужчина был круглолиц, улыбчив и носил затемненные очки.
 – О! А ты чего тут? – удивился Бадунков, усаживаясь впереди. – Приехал меня поздравить?
 – Поздравлять тебя особенно не с чем! – процедил тот и начальственно бросил шоферу: – В издательство!
 – Случилось что? – осторожно поинтересовался знаменитый триллерщик.
 – Случилось, – был ответ.
 Больше он вопросов не задавал. И всю дорогу молчали.
 Круглолицый был коммерческим директором издательского дома. Он слыл человеком веселым и даже обаятельным. В теплой компании любил побалагурить. Именно поэтому серьезный и даже презрительный тон насторожил Бадункова. Ведь коммерческий был и в числе немногих, посвященных в тайну. Есть над чем задуматься.


* * *

 …Свой первый роман Артур Бадунков написал три года назад. Процесс писания оказался долгим и нудным. Занял почти десять месяцев.
 Главный редактор, прочитав, сказал:
 – Что ж, сюжет, по-моему, удался, а вот все остальное…
 – Не хотите – не надо! – огрызнулся автор.
 – Кто сказал, что не хотим? Мы решим за вас эти проблемы. Хороший редактор – вот все, что требуется.
 Хорошим редактором оказалась кроткая, интеллигентная женщина преклонных лет. Не меняя сюжета, она просто-напросто переписала набело весь роман.
 Бадунков был возмущен до крайности, но на первый раз сдержал эмоции, ограничившись угрозами физической расправы с кроткой редакторшей.
 Роман получил неожиданный успех. Никому не известный автор по непонятным причинам хорошо раскупался.
 Впрочем, оптовые закупщики сразу определили причину:
 – Народу фамилия нравится. Это не какой-нибудь там Мандельштам! Бадунков – ясно, свой человек!
 Вторую вещицу он уже кропал в темпе. Подгон со всех сторон.
 И опять кроткая в очках все переписала заново. Тут уж Артур не удержался, врезал ей по зубам!
 Пришлось познакомиться с директором издательского дома. Он сидел в своем величественном кресле, как памятник, неподвижный и строгий. Седой бобрик волос, налитое кровью лицо и взгляд, устремленный в одну точку.
 – Вы хотите денег и славы? – выдавил из себя этот красноликий сфинкс.
 – Само собой, – не растерялся Бадунков.
 – Тогда, любезный, потрудитесь, во-первых, не распускать руки, и особенно левую с солнышком, а во-вторых, и это главное, не надо больше ничего писать…
 – Как?!
 – А вот так! Пустая трата времени! От вас требуются лишь крутой сюжет и ваша фамилия. Остальное – наша забота.
 Что мог поделать несчастный Бадунков? Против махины не попрешь. Смирился.


* * *

 – Приехали, – сообщил Артур, чтобы хоть как разбить загустевшее молчание.
 Они вошли в здание. Автор покорно плелся за коммерческим.
 Навстречу то и дело попадались охранники в пятнистой форме, с автоматами на плече, будто издательский дом кто-то собирался штурмовать. Таковы будни книгобизнеса. А что делать, когда каждая вновь выпущенная книга – что твой фугасный снаряд! Народу мрет на каждой странице уйма!
 – Директор вас давно ждет, – прощебетала юная секретарша.
 Изваяние с красным лицом сидело на прежнем месте и не шевелилось. Только сегодня вид у него был чересчур необычный.
 – Присаживайтесь, – молвил сфинкс, не шевеля губами.
 – Случилось что? – уже не на шутку встревожился триллерщик.
 – Обо всем по порядку.
 Все директора любят порядок, а этот любил в особенности.
 – Докладывай! – обратился он к коммерческому.
 – Дело из ряда вон… – начал тот. – «Пушечное мясо» горит синим пламенем!
 – Да ты что! – подскочил на своем стуле Бадунков. – Я только-только пообещал общественности!..
 – Иди ты со своей общественностью! – сорвался коммерческий.
 – Ты знаешь что!.. Знаешь что! – козликом запрыгал вокруг коммерческого маститый автор. – Ты так со мной не разговаривай! А то…
 – Сядь на жопу и сиди! – хриплым басом посоветовал сфинкс.
 Бадунков повиновался. Хриплый бас действовал на него почище ножика.
 – Само собой… само собой… – обиженно ворчал он.
 – Продолжай! – приказал коммерческому директор.
 – Мы получили только четыре части романа, – констатировал тот, бросая свирепые взгляды в сторону Бадункова. – Пятый поденщик задержал сдачу своего куска почти на неделю.
 – Это немыслимо! – возмутилось изваяние. – Вы ему звонили?
 – Мы оборвали телефон. На звонки никто не отвечал. Мы поехали к нему домой. Вернее, к ней. Это женщина. Оказалось, что она по этому адресу не проживает. И вообще никто там ее не знает.
 – Куда же ты глядел, когда подписывал с ней договор о сотрудничестве?
 – Она не местная. Прописана в другом городе. Здесь снимала квартиру.
 – Мы с ней в первый раз имеем дело?
 – Да.
 – Не вижу смысла. – Сфинкс задумался.
 – Вы, наверно, ей заплатили аванс! – высказал предположение притихший на время Артур.
 – Поденщикам не платят аванса, – пояснил коммерческий.
 – Что тут долго думать? – осмелел триллерщик. – Отдайте ее кусок другому!
 – Не все так просто, – выдохнул коммерческий, и одна из его толстых щек начала дергаться в нервном тике. – С этим романом творится нечто странное. Вчера мы должны были заплатить гонорар четырем поденщикам, сдавшим свои куски. Из четырех явился только один.
 – Это немыслимо! – пробасил красноликий сфинкс.
 – Вот-вот. Я тоже так сказал, когда мне сообщили. Но оказалось, что эти трое просто уже не в состоянии прийти за деньгами.
 – Разбил паралич? – усмехнулся Бадунков.
 – Они мертвы.
 В кабинете директора воцарилась минута молчания. Первым в себя пришел инженер человеческих душ.
 – Хорошо хоть успели все сдать вовремя.
 – Их убили? – Бас директора сделался еще более хриплым.
 – Их убили, – подтвердил коммерческий. – Одного за другим, примерно через сутки.
 – Что это значит? Неужели кто-то из наших конкурентов так обнаглел?
 Коммерческий пожал плечами.
 – Ведется расследование. У меня есть в органах свой человек. И сегодня утром я получил от них кое-какую информацию.
 – Это было опрометчиво с твоей стороны – обращаться к человеку из органов! – Изваяние заметно оживилось и даже сунуло в рот сигарету. Она так и прилипла к нижней пухлой директорской губе. – Не дай Бог, милиция выйдет на нас – и дело получит огласку! Тогда не избежать скандала. Кто знает, может, ради скандала и прикончили этих несчастных?
 – В любом случае лучше держать руку на пульсе, – не согласился коммерческий. – Огласки уже, к сожалению, не избежать. Одним из поденщиков был известный журналист.
 – Черт!
 – Милиция могла, само собой, наткнуться на ваши договоры! – вставил Бадунков. Все это время он панически ерзал на стуле.
 – Договоры с поденщиками составляются в одном экземпляре и хранятся у меня в сейфе, – презрительно отпарировал коммерческий.
 – Постой-ка, постой-ка! – зажмурив глаза, закричал директор. Видимо, только что народившаяся в голове мысль вздумала от него сбежать. – Как могла произойти утечка информации? Кто, кроме тебя, знал в лицо наших поденщиков, их адреса, телефоны?
 Коммерческий вытер пот со лба. По всему было видно, что это непростой для него вопрос.
 – Бухгалтер. Но она не была посвящена в творческий процесс. Например, не знала, кто над каким романом работает.
 – Кто еще?
 Коммерческий покачал головой и неуверенно начал:
 – Разве что… – перевел он взгляд на Бадункова.
 – Я?! – не своим голосом заорал триллерщик.
 – Ты всегда, Артурчик, интересовался, кто за тебя делает черную работу.
 – Само собой, было интересно… Но хрен ты мне рассказывал про них!
 – О Шведенко все-таки рассказал. Нам здорово польстило, что известный журналист предложил свои услуги. И я не удержался.
 – А о других я, по-твоему, откуда узнал? – Очкарик опустил голову. Крыть было нечем.
 – Есть еще кое-что… – пробубнил он в пол. Было ясно, что это «кое-что» коммерческий оставил на закуску.
 – Выкладывай! – решительно приказал директор.
 – У меня такое ощущение, что убийца знал сюжет романа. И даже то, кто над каким куском работал.
 – Не может быть! – Директорский рот от удивления раскрылся, и незажженная сигарета упала на пол.
 – Я предупреждал, что с этим романом творится нечто странное. Тело журналиста до сих пор не найдено, а в романе тело героя растворили в серной кислоте. Другая поденщица погибла в свой день рождения – и то же самое произошло с героиней, о которой она писала. У третьей удивительным образом совпала обстановка в спальне с той, что описана в романе: как и героиню, ее убили в постели.
 – Ты что, побывал у нее дома? – поинтересовался директор.
 – Пришлось.
 – Тоже мне чудо! – воскликнул Бадунков. – Она описала собственную спальню!
 – Ты ее описал уже в синопсисе, Артур!
 – Совпадение! – не сдавался маститый писатель.
 – Не слишком ли их много?
 – Скажи-ка мне, любезный, – обратился к триллерщику директор, – а сам ли ты сочиняешь сюжет своих романов?
 – Да как вы!.. Как вы!.. – От возмущения он растерял все слова.
 – Я давно замечаю, что твои последние синопсисы разительно отличаются от тех, что ты составлял раньше, – ввернул коммерческий.
 – Что здесь такого? Я ведь расту! – защищался Бадунков.
 – Интеллект не кукуруза, сам по себе не растет! – бесчинствовал очкарик. – К тому же исчезли грамматические ошибки, а раньше они у тебя были в каждом слове!
 Прижатый к стенке, он все же не сдавался:
 – О грамматических ошибках у нас ничего не сказано в договоре! А если я вас не устраиваю, то могу поискать и другое издательство! Думаю, само собой, никто не откажется!
 Бадунков вышел победителем. Разрекламированный в прессе, по радио и телевидению, он мог ставить условия. Достаточно одной его фамилии, чтобы издатель сделал деньги. И немалые.
 После его ухода коммерческий предложил директору:
 – Может, дать охрану четвертому поденщику?
 – Обойдется! – распорядился человеческой судьбой сфинкс. – Достаточно предупредить его по телефону.
 Не на шутку обеспокоенный, Артур Бадунков шествовал по коридорам издательского дома, направляясь в сортир.
 Он материл про себя коммерческого. Пронюхал все-таки, гад! Давно пронюхал, но молчал! Хвалил Бадункова! Лебезил перед Бадунковым! Притворялся!
 В двух первых своих романах Артур использовал истории, которые приключились с ним и с его друзьями. Стремился все передать как было, ничего не утаив от читателя, ничего не придумав. На третьем романе он начал буксовать. Жизненный сценарий был исчерпан, а фантазией Бадункова Бог не наделил. Срочно требовался кто-то с незаурядным воображением. И этот кто-то, на счастье уже входившего в моду триллерщика, нашелся.
 Бадунков заперся в кабинке и под шум сливного бачка поклялся:
 – Сегодня же разберусь с этой сучкой!


* * *

 Антон и Константин были не так воспитаны, чтобы делиться впечатлениями о ночи, проведенной в женском обществе. Первые километры дороги они молчали. Слушали радио и думали каждый о своем. Потрясения последних дней не прошли даром для обоих. Любая мелочь казалась подозрительной, и самое невероятное предположение могло стать реальностью.
 Полежаев заметно осунулся. Под глазами залегли черные круги. Роман с юной француженкой приобретал какие-то фантастические оттенки, которые никак не укладывались в ту самую схему, которую обычно называют жизненным опытом.
 Патя не устроила ему вчера головомойку, несмотря на то, что он нарушил обещание и «выдал» ее следователю. Напротив, весь вечер и всю ночь девушка находилась в приподнятом, радужном настроении и ни разу не обмолвилась о якобы случайной встрече в кинотеатре «Иллюзион». Предавалась мечтам о предстоящей свадьбе и кругосветном путешествии.
 «Она познакомилась со мной не случайно. Она оставила меня на ночь с Василиной. Она непременно хочет замуж, и как можно скорей, хотя знает меня меньше недели. Странно. Но ведь и я веду себя странно. Везу к Патиной матери следователя…»
 Еремин пытался собраться с мыслями, но Ольга не шла из головы. Она отдалась сразу, чуть ли не сама затащила его в постель. И он был совершенно оглушен ее нежными словами, страстными поцелуями и блаженными стенаниями. Но три маленькие детали: белое вино, порезанный палец, красная пачка «Данхилла» – прорывались сквозь любовный туман и портили музыку любви.
 – Вы куда вчера смылись? – чтобы отвлечься от своих психологических упражнений, спросил писатель.
 – У меня есть дела поважнее, чем смотреть эту тошниловку.
 – А мне фильм понравился! – возразил Антон. – Чернуха, конечно, но сделано остроумно и со вкусом.
 – Тебе видней. Ты у нас специалист по чернухе. – Слова друга расстроили Полежаева, и он надулся.
 – Ты всю жизнь будешь писать детективы? – чтобы отвлечься от воспоминаний, спросил следователь.
 – Когда-нибудь напишу повесть о бедных влюбленных, – съязвил тот.
 – И посвятишь ее, надеюсь, Иде?
 – Что ты пристал ко мне? Три года я от тебя только и слышу: Ида! Ида! Пойми ты наконец, что все давно кончено! Иды больше нет!
 – Есть Патрисия? Поговорим о твоей невесте.
 – Иди в баню! Моя невеста тебя интересует только как подследственная! Ты в каждом человеке видишь подследственного!
 – Так же как ты в каждом человеке видишь персонаж для романа. Разве не так? Неужели Патрисия тянет на роль героини, а Ида – нет?
 – Ну и зануда же ты, Костян!
 – Девушка всем хороша, – продолжал разглагольствовать Еремин, – но что-то в ней настораживает. Не по годам умна.
 – Тоже мне нашел криминал!
 – И еще – от нее веет вечной загадкой. Думаю, это тебя и подкупило! Девушка-загадка – мечта любого мужика! Только как бы от этой загадки не вышло худо! Зачем она так рвется замуж?
 – Ты попал в яблочко! – невесело усмехнулся Антон. – Этим вопросом я мучаюсь все утро, будто с похмелья.
 – А как реагирует ее мамаша?
 – Положительно.
 – Ой, что-то они замышляют! – покачал головой Константин.
 – Еще бы! Тебе, вечному холостяку, женитьба друга должна представляться помпезным восхождением на эшафот!
 – Помяни мое слово – сложишь голову на плахе! Или, вернее сказать, на гильотине!
 Предостережение детектива насмешило Полежаева.
 – Патя вчера на что-то такое уже намекала… – вспомнил он.
 – В самом деле?
 – Рассказывала такие небылицы, что уши вянут. Будто бы где-то в переулке бульварного кольца есть маленький антикварный магазинчик, где при входе играют «Марсельезу».
 – Что ж тут необычного? Вполне допустимо.
 От писателя не ускользнуло, как насторожило Еремина его сообщение, и ему тоже стало не по себе и вчерашний разговор с Патей теперь уже не казался розыгрышем.
 – И что дальше? – вывел его из раздумий следователь.
 – И в этом магазине всего один продавец. Какой-то странный тип с неподвижными шейными суставами. Ему надо сказать, что я пришел от Пати, и попросить показать мне гильотину.
 – Ни много ни мало! – присвистнул сыщик.
 – Это-то мне и показалось неправдоподобным!
 – Ты идиот, что молчал! Знаешь ведь, как меня интересует все, что связано с антиквариатом и Французской революцией!
 Еремин так разволновался, что пришлось остановить машину.
 – Ты думаешь, она все-таки замешана в эту историю? – Антон с надеждой смотрел в глаза друга, но тот отвел взгляд.
 – Выводы делать рано. Не пойму только, зачем она тебе натрепала про этот магазин?
 – В связи с предстоящей свадьбой.
 – Вот как! Она захотела получить от тебя в подарок гильотину?
 – Ты угадал.
 – Что ж, девочка не промах! Сначала два трупа, теперь гильотина!
 – Прекрати!
 – Пойми меня правильно. Я сейчас говорю не из любви к Идочке Багинской.
 Не вдаваясь в дискуссию, следователь достал из бардачка телефон.
 – Как поживаешь, Престарелый Родитель?
 – Живу помаленьку, – раздался на том конце провода скрипучий голос Ивана Елизаровича. – И другим того же желаю. Жить надо не торопясь. Со смыслом.
 – Ну ты, старик, сейчас разведешь философию!
 – Собираться? – с дрожью в голосе спросил эксперт.
 – Нет-нет! – поспешил обрадовать его Костя. – Меня интересует твой сосед, любитель истории и антиквариата. Он, может, знает магазинчик в переулках Бульварного кольца, где при входе играют «Марсельезу»?
 – Нужен точный адрес? Перезвони через полчасика. Мы с ним чего-нибудь наколдуем.
 – Очень на это надеюсь.
 Старенькая «шкода» снова тронулась с места. Путешествие продолжалось.
 – Только не пори горячку! – предупредил Полежаев. – У тебя ничего нет против нее. И в том, что она хочет получить в подарок гильотину, тоже не вижу криминала.
 – Вот как? Гильотина, по-твоему, – это брошка? Или кольцо?
 – Ну ведь не настоящая же она, в конце-то концов!
 – Не знаю. – Следователь сделал непроницаемое лицо и прибавил скорости…


* * *

 Антон загодя предупредил Катрин Фабр об их визите, поэтому старая служанка с внешностью миссионера-завоевателя диких племен не удивилась их приезду, а лишь пробурчала себе под нос:
 – Мадам ждет вас на втором этаже.
 Полежаев отметил про себя ее безукоризненный русский. В первый свой визит в загородный дом ему показалось, что служанка не понимала, о чем они говорили за столом.
 Катрин дожидалась в просторной гостиной. Она сидела в инвалидном кресле возле окна. Лицо ее радостно светилось. Видно, гости не часто посещали одинокую женщину. Молодость Катрин и белизна кожи никак не вязались с ее недугом. Казалось, что она сейчас встанет и пойдет навстречу вошедшим. Вместо этого приведенные в движение колеса бесшумно покатили ее по натертому паркету гостиной.
 – Я очень рада!
 – Это мой друг Константин. Я вам говорил о нем по телефону.
 Она грациозно протянула следователю руку, и тот нагнулся для поцелуя. Сегодня Катрин была во всеоружии – на ее пальцах появились отсутствовавшие в прошлый раз перстни. Еремину теперь достаточно было одного взгляда, чтобы определить, к какой эпохе они относятся.
 – Вы увлекаетесь антиквариатом? – начала она беседу, после того как гости расселись.
 – Не совсем так, – не стал кривить душой сыщик. – Просто мне случайно попало в руки вот это. – Он раскрыл прихваченный с собой небольшой саквояж и извлек оттуда полиэтиленовый пакет с дубовыми головами-ручками. Одну из них он протянул Катрин. – Насколько меня правильно информировал Антон, это голова вашего предка?
 – Святая дева Мария! – воскликнула женщина. – Где вы их взяли?
 Она бесцеремонно выхватила у него пакет. И принялась бережно вынимать из него головы. Катрин ставила их на стол перед собой, приговаривая что-то по-французски. Антон перевел это как «старички мои, родненькие, вот и свиделись!».
 В ее больших серых глазах стояли слезы. Оба гостя, ошарашенные поведением женщины, хранили молчание.
 – Это ручки от папиного комода, – наконец объяснила она. – Я не понимаю, как они оказались у вас! У отца была огромная коллекция антиквариата, доставшаяся ему в наследство. Его много раз просили продать ту или иную вещь, но он ничего не хотел слышать, хотя был простым служащим и наша семья никогда не жила в достатке. В конце концов его обокрали. Полиция ничего не нашла. Ни единой пылинки! Никаких следов! А ведь там были тяжелый комод, два кресла, стол, кушетка, не говоря уж о мелочах. Отец не вынес удара. Инфаркт…
 – Когда примерно это случилось? – перебил ее следователь.
 – Уже больше года прошло.
 – Вы тогда были в Париже?
 – Да. Я там прожила около года.
 – А ваша дочь?
 – Нет. Она осталась в Москве. Патрисия очень самостоятельная.
 Вопрос смутил Катрин. На щеках выступил румянец. Она крепко-накрепко сцепила пальцы рук и выдохнула:
 – Так мне захотелось.
 – И дочь все время находилась здесь одна?
 – Да. Не пойму, что вас так удивляет? В доме полно обслуживающего персонала.
 – Значит, во время кражи вы находились в Париже?
 – Не совсем. Я была на юге. В Антибе. Грелась на солнышке. И вообще проводила время в свое удовольствие. Отец вызвал меня телеграммой. Я вернулась в разоренный дом.
 – А где во время кражи находился ваш папа?
 – В баре. С приятелями. Отмечали чей-то день рождения.
 – Дома никого не было?
 – Дом на сигнализации. А прислуга отцу была не по карману. Да и не любил он ничего такого, всегда придерживался левых взглядов, радовался даже, когда я поселилась в социалистической стране. Правда, в гости ни разу не приезжал. А если бы приехал и увидел, как я тут устроилась, то радость мигом бы улетучилась. Я от него многое скрывала.
 – Неужели никто не видел, как выносили из дома мебель?
 – Удивляетесь? Предместье. Люди рано ложатся спать. Во всяком случае так они потом говорят жандармам. – Катрин вдруг встрепенулась и ни с того ни с сего рассмеялась. – Послушайте, вы что, ведете расследование? Вы что – частный детектив? А я, дура набитая, ничего не поняла! Это и есть герой ваших романов? – обратилась она к Полежаеву. – Как его там называют?
 – Моя фамилия Еремин, – отрекомендовался следователь. – А коллекция вашего отца находится в Москве.
 Она перестала смеяться, перевела взгляд на выстроенные по линейке пять дубовых голов и прошептала:
 – Не может быть! Кто же смог перевезти ее сюда через несколько границ, таможен?
 – Полагаю, русская мафия, – спокойно ответил Константин. – Частным коллекционерам теперь несладко приходится не только у нас, но и на Западе.
 Следователь выдержал длинную паузу, чтобы женщина успела собраться с мыслями, а потом пошел в атаку:
 – Думаю, что в моих силах вернуть вам хотя бы часть коллекции вашего отца, но для этого нам надо с вами заключить письменный договор. Оплатить счета моего сыскного бюро для вас не составит труда. Выиграете вы от этой сделки гораздо больше.
 – Я согласна.
 После того как Еремин достал из саквояжа соответствующие бумаги и у писателя уже не осталось ни малейших сомнений, что вся эта операция была спланирована заранее, ему осталось только подивиться прозорливости и деловой хватке друга.
 – Но и это еще не все, – покончив с формальностями, заявил сыщик. – Необходимо, чтобы вы откровенно ответили на мои вопросы.
 – Я готова.
 Наблюдая за ними, Полежаев отметил, что следователь действует чуть ли не с помощью гипноза. Катрин как-то вся обмякла и покорилась его железной воле.
 – Кому из своих знакомых в России вы рассказывали о коллекции отца?
 – Никому и никогда. Я умею держать язык за зубами.
 – Ваша дочь тоже не знала о ней?
 – Патя? Как она могла не знать! Ведь она не раз гостила у дедушки в Париже. Но Патрисия еще более скрытная.
 – Кто с вами отдыхал в Антибе?
 – Никто. Я одна.
 – А как же… – Он перевел взгляд на ее парализованные ноги.
 Катрин вновь встрепенулась, и румянец вспыхнул на ее щеках. Гнев уже готов был обрушиться на голову бестактного сыщика, но в последнюю секунду женщина взяла себя в руки и как можно спокойней объяснила:
 – В Антибе я могла обходиться без этого кресла. Я не калека с детства. Все случилось со мной тогда же, после ограбления отца.
 – Нельзя ли поподробней?
 – Что ж, можно и поподробней, – процедила она. Воспоминания не доставляли ей удовольствия.
 – Это случилось через несколько дней после похорон. Я была в ту ночь одна в доме. Читала перед сном. Вдруг услышала – внизу кто-то разбил стекло. Я спустилась, включила свет и не успела даже толком разобраться, как страшный удар обрушился на меня сзади. Я пришла в себя лишь на пятые сутки в больничной палате. Столько времени врачи боролись мою жизнь. Жизнь мне вернули, но это уже была жизнь калеки.
 – Вы обратились в полицию?
 – Зачем обращаться? Комиссар полиции пришел ко мне прямо в палату. Меня обнаружил юноша, разносчик хлеба. Он всегда в одно и то же время приносил свежие батоны. На этот раз ему показалось странным, что входная дверь не заперта и на веранде разбито стекло. Он решил войти в дом. Я лежала на полу в гостиной в луже крови. Если бы не этот мальчик, вам бы некого было допрашивать! Простите, очень хочется курить…
 – У меня американские, – предложил Еремин.
 – Нет-нет, я предпочитаю «Голуаз». Антон, если вас не затруднит, моя спальня на третьем этаже, рядом с картиной Шагала. Сигареты лежат на зеркале.
 – Что еще вам рассказал комиссар полиции? – продолжал допрос Константин. – Это было ограбление?
 – Представьте себе, нет. Да и брать уже было нечего.
 – А… ваши перстни?
 – Они оставались в Москве.
 – Они тоже из коллекции?
 – Да. Это папины подарки в разные годы. Первый я получила на крестины, второй – на конфирмацию, а третий – на свадьбу.
 Полежаев вернулся с пачкой сигарет как раз в тот момент, когда Катрин рассказывала о своих перстнях. По глазам писателя. Еремин сразу определил, что в спальне Катрин было на что посмотреть. – Ничего себе! – говорили глаза Антона. Это мог быть и обывательский восторг. Но Еремин не первый год знал писателя: и Шагалом его не удивишь, и красивыми вещами не сразишь. Значит, что-то интересное для следствия.
 – Патрисия любила отца? – решил следователь продолжить воспоминания Катрин, раз уж дело дошло до свадьбы.
 – Почему так мрачно? Она и сейчас с ним иногда видится.
 – Как? – не выдержал Антон. – Патя сказала, что ее отец умер!
 – Несносная девчонка! – покачала красивой головкой Катрин. – Это, наверно, была аллегория. Вы ее не поняли. С отцом Патрисии я развелась шесть лет назад. У него появилась другая женщина. Простите, но я не хотела бы сейчас касаться этой темы.
 – Конечно, конечно! – согласился Константин. – Вернемся в Париж прошлого года. До чего докопалось следствие? Был найден тот, кто напал на вас?
 – Разумеется, нет, – пожала она плечами.
 – А ведь он хотел вас убить.
 – То же самое мне сказал комиссар полиции.
 – У вас много врагов?
 – Как у любого обычного человека.
 – Но не у каждого человека папа – коллекционер редкого антиквариата.
 – На что намекаете?
 – Злоумышленник боялся разоблачения с вашей стороны и решил избавиться от вас.
 – С чего вы взяли?
 – А разве не так? Разве не вы привезли своему папе грабителей из Москвы?
 – Вы с ума сошли!
 – Это, конечно, аллегория. Но коллекция-то теперь в Москве. А ваш папа ни разу здесь не был. Волей-неволей приходится думать, что вы или ваша дочь случайно оказались в роли наводчиц.
 – Не может быть! – прошептала Катрин, обращаясь, казалось, к пяти дубовым головам, мрачно взирающим на происходящее.
 – Попытайтесь вспомнить, – настаивал Еремин, – а я с вашего позволения проветрюсь. Где у вас туалет?
 – На первом этаже. Спросите у Татьяны Аркадьевны, если заблудитесь.
 Следователь вышел.
 – Я не рассчитывала, Антон, что вы приедете ко мне с сыщиком, – укоризненно заметила будущая теща.
 – Человек хочет, а Бог хохочет, – замысловато ответил будущий зять. – О чем вы со мной хотели поговорить?
 – Разумеется, о Патрисии. Девочка очень взбалмошна. И это неудивительно. Потеря отца всегда очень сильно сказывается на детях, особенно на девочках. Они стремятся к замене. Хотят как можно скорее найти похожего человека и отыграться на нем. Ведь вам тридцать пять, верно? Ровно столько было ее отцу, когда он нас бросил.
 – Вы слишком вольно трактуете Фрейда, – заметил Антон.
 – Вы человек умный, опытный, должны понимать, что девчонка играет в любовь, что замужество для нее – только игра.
 – В прошлый раз мне показалось, что вы заодно с дочерью.
 – Не могла же я это говорить при ней. Не торопитесь, Антон. Выслушайте совет! Чтобы потом не раскаиваться. Патя – загадка даже для меня, ее матери. И никто не ведает, что она замышляет. А уж замышляет она что-то как пить дать! Только не подумайте, что я так говорю потому, что вы мне не нравитесь. Наоборот. Я пришла в восторг от ее выбора. Но та поспешность, с какой она стремится замуж, меня настораживает.
 – Меня тоже…
 – Вот видите. Не надо торопиться, – повторила она и уже другим тоном добавила: – Ваш друг, кажется, заблудился.
 Еремин и в самом деле «заблудился»: вместо того чтобы спуститься на первый этаж, он поднялся на третий…
 Картину Шагала опознал с ходу по кувыркающимся при луне бородатым талмудистам и не менее бородатым козам. В двери спальни Катрин торчал ключ, и детектив дважды повернул его, предварительно оглядевшись – нет ли поблизости старой служанки.
 Да, тут было чему удивляться! Небесно-голубая комната в атласе и бархате с золотом, будто королевская опочивальня, восстановленная в каком-то музее. Старинные канделябры, барельефный оклад зеркала, ангелоподобные существа на спинке кровати. Не зря писатель вернулся с горящим взором, но «железного Еремина» этим не проймешь! Он знает цену каждой вещи! И самая ценная, на его взгляд, стояла на маленьком туалетном столике, находившемся в изголовье кровати. Эту находку не мог затмить даже блеск золота.
 Это была фотография в черной рамке. На фоне собора Парижской Богоматери (его он тоже опознал сразу по уродливым химерам) стояли двое. Мужчина и женщина. Их счастливые лица, озаренные солнцем, говорили о многом. Так выглядят влюбленные на заре своего необъятного чувства. Мужчина нежно обнимал женщину за талию. В ней нельзя было не узнать Катрин, моложавую, красивую, еще на здоровых ногах. А в нем…
 – Но почему в черной рамке? – по привычке вслух произнес Еремин. – В честь погибшей любви? Ведь с Элвисом я разговаривал только вчера. И он вроде не смахивал на призрака!
 – Что вы здесь делаете? – раздался за его спиной грубый голос служанки.
 – А, Татьяна Аркадьевна! – приветствовал ее не растерявшийся следователь. – Как хорошо, что вы появились, а то уже нет мочи терпеть! Хочу в туалет, а попадаю черт знает куда! Прямо лабиринт, а не дом!
 – Где вы видели, чтобы туалет находился на третьем этаже? – недоверчиво пробубнила она.
 – Да я и домов таких никогда не видел! Откуда мне знать? А потом, что только новому русскому в голову не взбредет? Может устроить сортир и на крыше! Пусть все стекает вниз по водосточным трубам! А?
 – Фу! – поморщилась старая грымза. – Понахватались где-то анекдотов! Что за похабщина!
 – Извиняйте, Татьяна Аркадьевна, извиняйте! Не знал, что у вас такой тонкий вкус! Так, говорите, на первом этаже?
 – Как спуститесь, направо пойдете.
 В дверях спальни он оглянулся.
 – Миленько тут! Не так ли?
 Последние слова остались за ним.
 Катрин улыбалась. Ее открытое, светлое лицо поднимало собеседнику настроение. Антон тоже все время улыбался. Сегодня он был не так задумчив, как в прошлый раз. А вот Еремин вернулся из своего «путешествия» с невеселым лицом.
 – Вы вспомнили? – обратился он к хозяйке дома, усаживаясь на прежнее место.
 Продолжая улыбаться, она покачала головой.
 – Тогда я вам помогу. Фамилия Старцев вам ни о чем не говорит?
 Улыбка исчезла. Катрин выпрямила спину, расправила плечи, приподняла подбородок, прищурила глаза. Что-то хищное появилось в ее лице и осанке. Следователь не спускал с нее глаз.
 – Вы ведь знакомы с Вадимом Игоревичем? И вместе проводили время в Париже и в Антибе. Разве не так?
 – Это глубоко личное! – отчеканила она. – И мне бы не хотелось…
 – Придется, Катрин, – перебил ее сыщик. – Придется коснуться. Я понимаю, что вам нелегко, но ведь именно Старцев ограбил вашего отца!
 – Вы с ума сошли? – В вопросительной интонации и в широко раскрытых глазах чувствовались полная растерянность и недоумение. – Как вам не стыдно?
 – Вот как? – Настала очередь Еремина удивляться. – Давайте обо всем по порядку. В вашем рассказе явно не хватало одного персонажа. Теперь мы знаем, кто он. Нет смысла дальше скрывать.
 – Вадик тут ни при чем! – отрезала женщина.
 – А мы попутно разберемся. Хорошо?
 – Как знаете, – пожала она плечами и начала: – Да, Вадик был моим любовником на протяжении нескольких лет. Мы познакомились здесь, в Москве, на вечеринке у общих знакомых. Он мне сразу признался в любви. Меня смущала большая разница в возрасте. Но вскоре я поняла, что мой страх искусственный, придуманный ханжами. Между нами не было не только пропасти, но даже самой незначительной расщелины. Поверьте, я никогда никого так не любила. С бывшим мужем мы жили, как говорится, по соседству. А с Вадиком я поняла, что такое настоящая любовь – африканское кипение страстей! Это продолжалось целый год. Я будто пребывала в ином мире. Как-то он приехал ко мне поздно ночью встревоженный. Я бы даже сказала, затравленный. Его преследовали – и необходимо было уехать как можно дальше.
 – Он объяснил вам причину, по которой его преследовали?
 – Да, но очень туманно. Некогда было вдаваться в подробности. Сказал, что это связано с каким-то карточным долгом, что он давно расплатился, но его продолжают преследовать и даже хотят убить. Я нашла для него надежное убежище. Догадываетесь, какое? – Катрин заметно преобразилась, вспоминая о любовнике. – Старый дом моего отца в предместье Парижа. Вадик прожил там два года. Они здорово ладили с отцом. Когда я приехала его навестить в первый раз, то просто диву далась. Папа даже к родственникам не относился с такой любовью. Они жили душа в душу. Отец всегда мечтал о сыне. Вадик уже свободно изъяснялся по-французски. Он не сидел там сложа руки. Занимался коммерцией. У него сохранились кое-какие связи с Россией, и он поставлял сюда товар. Кончилось все одновременно. Будто кто-то взрывчатку подложил под мое счастье. В течение нескольких дней я потеряла сразу обоих. Я говорила, что целый год прожила вместе с ними. Летом мы поехали с Вадиком на юг. Он неожиданно оставил меня на несколько дней, сославшись на срочные дела. Должен был проследить за погрузкой своего товара в марсельском порту. Я не особо вникала в его дела. Надо так надо. И тогда же пришла телеграмма из Парижа. Я, разумеется, уехала к отцу, оставив у портье записку для Вадима. Он не приехал на похороны и даже не позвонил. Я не знала, что думать. Каждый день набирала телефон гостиницы в Антибе, и каждый раз мне отвечали: «Не появлялся». Все разъяснилось, когда я уже лежала в больнице. В моей палате оказалась марсельская газета…
 Катрин неожиданно прервала свой рассказ. Развернулась в своей инвалидной коляске спиной к гостям и неслышно покатила в глубь зала, где возвышался авангардный сервант непонятной геометрической формы. Она вернулась к ним не с пустыми руками.
 – Вот эта газета.
 Женщина протянула ее следователю, но тот кивнул на Антона.
 – Здесь говорится о каком-то Измоденове, русском коммерсанте, погибшем в автокатастрофе, – перевел Полежаев.
 – Вадик жил во Франции по поддельным документам, – ничуть не смутившись, объяснила Катрин. – Там его знали как Измоденова.
 – Как марсельская газета очутилась в вашей больничной палате?
 – Этот вопрос я задала сестре милосердия. Она ответила, что газету прислали ко мне домой из Антиба, а почтальон принес прямо в больницу. Я решила, что администрация гостиницы, чтобы я им больше не докучала своими звонками, позаботилась обо мне.
 – А кто занимался похоронами Измоденова? – не унимался Еремин.
 – Я узнала о гибели Вадика слишком поздно. И была уже инвалидом. Так что пребывала в полном неведении о том, где его похоронили. Уже в Москве мне кто-то позвонил. Он представился другом Вадика. Этот друг сообщил название кладбища и подробно рассказал, как найти аллею, на которой похоронен господин Измоденов.
 – Значит, все-таки похоронен как Измоденов?
 – Ведь он умер не под своей фамилией, – не поняла Катрин подоплеки вопроса. – По иронии судьбы и папа, и Вадик умерли в один день.
 – По иронии судьбы умер некий господин Измоденов, – подвел безжалостный итог следователь. – А господин Старцев выжил. И прекрасно себя чувствует, потому что никогда не попадал в автокатастрофу.
 Из груди женщины вырвался приглушенный стон. Как дитя, которому сказали, что Дед Мороз– выдумка и никогда не придет, она в какой-то смутной надежде переводила взгляд с одного на другого, а потом закрыла лицо руками и зашептала, переходя на крик:
 – Нет! Не может быть! Вы врете! Вы все врете! Зачем вы издеваетесь надо мной?
 – Зачем ты так? – укоризненно бросил другу писатель.
 Еремин ждал в машине, а Полежаев еще долго стоял на коленях перед инвалидным креслом.
 – Вадечка, ангел мой! Милый мой мальчик! – как в бреду повторяла Катрин, орошая пуловер Антона слезами.
 Он узнал еще много нежных французских слов.




 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ




3 сентября, среда

 Патя пропала. Впервые со времени их знакомства она не приехала и не позвонила. Он провел ночь в одиночестве. Он давно привык к таким ночам, но на сей раз квартира показалась ему склепом, и он не находил себе места, переходя из комнаты в комнату, из кухни в прихожую и снова – круг за кругом. Ни ее телефон на Патриарших, ни сотовый не отвечали. Звонить в загородный дом после устроенного там Константином рука не поднималась.
 Время медленно липкой, тягучей патокой ползло по стенам. Была ли это тоска по Патрисии? Ведь ее он любил, лишь когда она подражала…
 Впервые был почти готов снять трубку, набрать номер и сказать: «Ида, это я…» Так просто и так невозможно.
 Уснул на рассвете.
 Проснулся от звонка будильника. Вспомнил: Еремин ждет с утра в конторе.
 Телефон на Патриарших и сотовый опять не отвечали!
 «Надо будет к ней заехать. Вдруг ключи от квартиры окажутся в почтовом ящике? Этого я себе никогда не прощу!..»


* * *

 Начальник с утра разругался с секретаршей. Обычное дело. Аллочка всхлипывала за стеной, а Костя изливал душу писателю:
 – Всех разгоню к чертовой матери! И так еле перебиваемся. Предприятие мое убыточное. Поверишь ли? Слишком большой штат для одного сыщика! Понял? Всех надо кормить! А всех не накормишь!
 – Тебе надо расширять дело, – советовал Антон. – Найти пару-тройку опытных ребят. Мало ли из органов уволилось.
 – Думаешь, ты самый умный! Не знаю я, что мне делать? Знаю, Антоша. Да беда моя в том, что не могу ни с кем сработаться. Не доверяю никому. Слишком много обжигался. Слишком часто меня подставляли. Даже этой дурочке, – он кивнул на стену, – не доверяю. Боюсь утечки информации. Многим людям это может стоить жизни. Вот так-то, брат. Из всей милицейской братвы, которую знал раньше и с которой общаюсь теперь, могу положиться лишь на одного человека. На Престарелого. И все.
 Он курил сигарету за сигаретой, что случалось лишь в минуты особого волнения.
 – Кстати, Елизарыч со своим соседом кое-что наколдовали для нас. Адресок магазинчика, о котором говорила твоя подруга, теперь имеется. Дело за малым – посмотреть на эту штуковину.
 – Кто пойдет?
 – По-моему, тебе предложили, Антоша? Опять же – подарок невесте.
 – Когда?
 – Сегодня. Да ты не бойся, я тебя подстрахую. Магазинчик закрывается в восемь. Подъедем ближе к закрытию, чтобы избежать случайных зевак. Народ у нас любопытный, а ты, если я правильно понял твою подругу, должен остаться наедине с этим волком, у которого шея задеревенела. Я буду ждать у входа, а у черного поставлю человечка. Так что умереть во цвете лет мы тебе не дадим.
 – Погоди-ка, откуда ты знаешь про черный ход?
 – Местность мной уже изучена. Магазинчик располагается в бывшей дворницкой одного из особняков начала века. Кому принадлежит антикварный, узнать пока не удалось, но я работаю в этом направлении.
 – Неужели все так серьезно?
 – А ты как думал? Гильотины на дорогах не валяются! Особенно в Москве.
 В дверь после стука вошла зареванная Аллочка.
 – Ну ладно, мир, – предложил ей начальник. Еремин был отходчив.
 Девушка в ответ шмыгнула носом и загробным голосом возвестила:
 – К вам клиент. Вячеслав Семенович Грабец.
 – Кто это?
 – Приятель Констанции Лазарчук, – пояснил Антон. – Я вчера ему звонил и пригласил сюда.
 Мужчина лет тридцати, с изможденным лицом, рыжеватой бородкой, в коричневой куртке из замши, весьма потертой, поздоровался наклоном головы и присел на краешек стула.
 – Вы – следователь? – осведомился он мимоходом, нервно ткнув указательным пальцем в сторону Еремина. – Я уже отвечал на вопросы в МУРе и согласился приехать к вам, потому что мне все равно, кто найдет эту сволочь. Лишь бы нашли. И поскорее.
 – Вы любили ее? – был первый вопрос. И задал его, конечно, писатель, не побоявшись накликать на себя гнев следователя.
 – Это не ваше дело! – отрезал Грабец. – Я буду отвечать только на вопросы, имеющие отношение к расследованию убийства.
 – Почему вы думаете, что этот вопрос не имеет к нему отношения? – встал на защиту друга Константин.
 – Какая разница убийце, любил я Констанцию или нет? Он меня об этом не спрашивал. Да, любил. Она меня – нет. Она вообще никого не любила. Ни мать. Ни отца. Холодное, красивое животное. Пусть покарает меня Бог, что так говорю о покойнице, но это правда.
 – Где вы познакомились?
 – В казино. Удивляетесь? Констанция была азартной девушкой. В ту ночь мы с ней проигрались в пух и прах. Она попросила у меня взаймы. Такое часто случается в игральных залах, просят у незнакомых людей. Я влюбился с первого взгляда и, конечно, не мог ей отказать. Дал все, что у меня оставалось, и она спустила это за пять минут. Я предложил ей сгонять ко мне. У меня в мастерской имелась заначка. Я забыл вам сказать, что я художник. Тогда еще учился во ВГИКе, но уже работал в мастерской у отца. Она тут же согласилась, но с условием, что не вернемся в казино, а поедем к ее друзьям… Было четыре часа утра. Она позвонила прямо оттуда и радостно сообщила мне, что нас ждут. Но явиться в гости с пустыми руками? И мой план насчет мастерской сгодился. Я, разумеется, планировал задержаться в мастерской подольше. Мне часто приходилось там ночевать, так что к приему прекрасной незнакомки все было готово. Но оказалось, что я по рассеянности забыл ключ от мастерской. Пришлось взламывать дверь. Так велико было мое желание! Констанция же скептически отнеслась к предложению никуда не ехать и остаться на ночь в мастерской. Она рвалась к своим друзьям и только в такси поинтересовалась, как меня зовут и вообще кто я такой.
 Мы накупили вина и закуски. Ввалились в какую-то шикарную хату на Тверской, полную народу. Мне показалось, что там бузят уже не первый день. Я вообще-то не любитель таких мероприятий. Просто не хотел ее потерять. Уже светало, но никто и не думал расходиться. Мной мало кто интересовался, она же постоянно была в центре внимания. Потом наступил мертвый час. Большинство улеглось прямо на полу. Кровать и два дивана оккупировали хозяева квартиры и особо приближенные гости. Констанция таковой не являлась. Я втайне надеялся лечь с ней рядом, но там были и другие претенденты, а про меня она вообще забыла. Я видел, как она лежала в объятиях красивого парня с пышной шевелюрой, которого я почему-то принимал за гомика. Он все время что-то шептал ей на ухо. Что-то ласковое. Понятно было по выражению его лица. Бывает, знаете, такое выражение, приторное-приторное. Констанция никак не реагировала на его слова. Или делала вид. Она тут же уснула. И парень успокоился. И тоже уснул. Не спал только я.
 В полдень всех разбудили новые гости. Сначала не унимался дверной звонок, а потом в квартиру ворвалась шумная, пьяная компания и подняла такой вой, куда там античным сиренам! Констанция, высвободившись из объятий назойливого красавца, объявила хозяевам, что привыкла по утрам принимать ванну. И хотя было уже далеко не утро, те любезно согласились, о чем вскоре пожалели. Констанция плескалась целый час. И образовалась очередь из тех, кто по утрам привык хотя бы ополаскивать лицо. Недовольство росло. Ей начали стучать в дверь, а она смеялась и кокетливо отвечала: «Да-да, войдите!» Но вскоре вышла сама: босиком, в набедренной повязке из махрового полотенца. Она прекрасно знала, какое впечатление на окружающих производит ее обнаженное тело, и, вероятно, часто пользовалась этим. Недовольство сразу переросло в обожание и восхищение. Потом она собралась домой. Ее не отпускали. Констанция явно кокетничала. Жаловалась на головную боль. Вызвалось много провожатых. Я понял, что шансов у меня никаких, и направился к двери. «Эй! – окликнула меня девушка. Имя мое она уже успела забыть. – Ты куда? Разве ты меня не проводишь?» Она тогда снимала комнату на Подколокольном переулке и училась в МГУ на факультете журналистики. Я думал, она не москвичка, раз снимает жилье. И предложил показать ей город. Она подняла меня на смех.
 У нее было уютно, хоть и не прибрано. Констанция угостила меня чаем. Я заметил, что холодильник совершенно пуст. Я понял, что девушка проигралась подчистую. «Как же ты будешь?» – «Заработаю как-нибудь. А через неделю – стипуха!» Я поразился ее беспечности. Я тоже довольно легкомысленный человек, но Констанция могла побить все рекорды. Я оставил ей немного денег. Взамен она мне подарила порнографический журнал. Я сначала не понял, в чем дело. Разобрался, когда ехал в метро. Решил от нечего делать полистать. Там была Констанция в разных позах. Я закрыл журнал, потому что его уже сверлили чьи-то похотливые глазки. Или мне так показалось. Мне стало стыдно за нее. Потом я узнал, что за эти снимки ей отвалили много денег, но она все просадила в казино. Деньги у Констанции никогда не задерживались. Рулетка, «блэк-джек» манили ее, как наркотик. Она мне призналась однажды, что в детстве ее целью был Париж (она ведь наполовину француженка), но потом этот город ей опротивел (у нее были сложные отношения с отцом). И тогда все заменила игра. Так бывает. Каждый по-своему сходит с ума! Я вас не утомил? – Грабец посмотрел на следователя.
 – Нет-нет! – закричал писатель.
 – Продолжайте, – кивнул Еремин.
 – Поймите меня правильно. Я потому так разговорился, что положение мое незавидно. Следователь из МУРа подозревает меня. Будто я из ревности задушил Констанцию. Уже допросили многих ее знакомых, и некоторые прямо указывают на меня. Почему? Из зависти, что ли? Или обиды? Считают, что я отбил у них Констанцию. Она действительно в последнее время мало тусовалась. Но дело не во мне. Работала много. Ее статьи охотно печатали во всех модных женских журналах. Хорошо платили, но ей было этого мало. Она постоянно искала заработок. Чтобы потом спустить все за день, ну, может, за два! Больно было на это смотреть, но ничего поделать я не мог. Мое мнение Констанцию не интересовало. Как, впрочем, и мнение любого другого. Она казалась совершенно разочарованным в жизни человеком, и ничто ее не занимало, кроме игры. Ревновать ее было глупо. Она никого никогда не любила. Мужчины представлялись ей чем-то вроде тренажера. Она не получала удовольствия. Не могу утверждать, что она не спала с кем-то другим, притом что дорожила нашей дружбой. Ей было все равно. Не скрою, первое время я мучился, а потом привык. Так мучился, что предложил ей выйти за меня замуж. Она посмеялась надо мной. Сказала, что я хороший парень, но зачем же вешать на себя столько проблем. Глупо, конечно.
 Так продолжалось до последнего дня. Ее день рождения я решил обставить как можно шикарней. Я сдал большой заказ, и у меня появились деньги. Я пригласил Констанцию в дорогой итальянский ресторан. Условились встретиться в половине восьмого вечера, как всегда, у Пушкина. Я прождал ее два часа. Звонить в тот вечер ей не стал. Она могла просто забыть про меня и уйти куда-нибудь. Это вполне в ее духе. Тем более накануне мы с ней повздорили. В тот день она собиралась встретиться с фотографом. Решила взяться за старое. Я отговаривал. Бесполезно… Короче, деньги, которые я хотел истратить на ресторан, пошли на похороны. – Молодой человек вздохнул и добавил: – А друзей у Констанции, несмотря на все эти шумные тусовки, не оказалось вовсе. На похоронах никого не было…
 Грабец замолчал, опустив голову. Следователь выдержал паузу и приступил к допросу.
 – Вы говорили, что Констанция в последнее время много работала. Чем она занималась, кроме журналистики?
 – Я ведь сказал – собралась продать несколько своих порнографических снимков. Ей позвонил фотограф из какого-то журнала, и она сразу ухватилась за это.
 – Они должны были встретиться в тот роковой день? Я правильно вас понял?
 – Правильно.
 – Где и в котором часу?
 – Этого она мне не сказала. Я тоже об этом думал. Но посудите сами, зачем фотографу ее убивать? Ему, наоборот, нужна живая модель, а не мертвая. Если с целью ограбить, то брать у нее было нечего. Констанция снова оказалась на мели. Правда, в понедельник ей обещали крупную сумму, но до понедельника надо было еще дожить.
 – Что это за сумма? Гонорар?
 – Да, – неохотно признался Грабец. По его тону было понятно, что он сболтнул лишнее.
 – Вы сказали, крупная сумма? Значит, это не журнальный гонорар?
 – Нет.
 – Что же это за деньги?
 – Я не могу вам сказать. Констанция случайно мне проговорилась. И просила хранить в тайне.
 – Хорошо. Я вам помогу.
 Еремин снова выдержал паузу и снова закурил.
 – Лазарчук выполняла заказ для одного издательства. Так?
 – Да, – с трудом произнес художник.
 – Название этого издательства?
 – Я не могу…
 – Послушайте, Вячеслав Семенович, вы сами только что сказали, что хотите узнать убийцу.
 – Как это связано?
 – Напрямую, черт возьми! А Констанции уже ничто не повредит!
 – Да, вы правы.
 Когда с уст молодого человека слетело название, следователь посмотрел на Полежаева. Писатель незаметно подмигнул, что означало: да, можно верить, в этом издательстве такое вполне вероятно.
 Еремин не мог не признать, что день начался удачно, но клиента отпускать не торопился.
 – Теперь я попрошу вас вспомнить вечер двадцать пятого августа. Это прошлый понедельник.
 – Прекрасно помню.
 – Меня интересует время примерно с семи до десяти вечера.
 – Я был с Констанцией.
 – Вы ходили в кино?
 – Нет. Зачем? – не понял Грабец. – И у нее, и у меня есть видеомагнитофон.
 – Просто некоторые предпочитают большой экран, – пояснил сыщик.
 – Мы не относились к этим некоторым. Сидели у нее в Кузьминках. Здорово поругались. Она предложила сыграть в карты. Когда не было денег на казино, у нее начиналось нечто вроде наркотической ломки. Я отказался играть. Она взяла колоду и принялась имитировать «блэк-джек» с невидимым крупье. Мне стало противно. Я сказал: «Такое чувство, что ты мастурбируешь». Констанция взорвалась. Я ушел.
 – Скажите, она никогда в разговорах не упоминала девушку по имени Патрисия Фабр?
 – У нее было много приятелей и приятельниц среди так называемых московских французов. Она участвовала в их тусовках. Но меня это не касалось. Ни о ком конкретно она не рассказывала.
 – А эту женщину вам когда-нибудь доводилось видеть?
 Еремин протянул ему фотографию Марии Степановны Саниной.
 – Первый раз вижу.
 – Вы говорили, что Констанция была равнодушна к мужчинам. А к женщинам?
 – Во всяком случае я ничего об этом не знаю.
 – И последний вопрос, – объявил следователь. – В холодильнике у Констанции стоял торт, явно сделанный на заказ, с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!» Что вы скажете по этому поводу?
 – Дурацкая надпись, вот что скажу. Вряд ли Констанция могла заказать такой торт. У нее был вкус, и она не выносила пошлости. К тому же не было денег на дорогой торт. И она не ждала гостей. Мы собирались отметить в ресторане.
 – Тогда очень странно. Как он оказался в ее холодильнике?
 – Действительно странно, – согласился Грабец. – Вы меня удивили. Следователь в МУРе ничего не говорил про торт.
 – Может, ей преподнесли его в подарок?
 – Но при чем здесь эта надпись? – недоумевал молодой человек. – Констанция, Бастилия, любовь – три несовместимых понятия.
 На этой фразе художник откланялся.


* * *

 – Что скажешь? – обратился к писателю Еремин.
 – Любопытная деталь выплыла.
 – И не одна. Мы, например, уже точно знаем, что Констанция Лазарчук не имеет никакого отношения к шайке убийц. Чего, прости, не могу сказать о твоей невесте.
 – Это еще надо доказать.
 – Согласен. Уверен также, что Констанция не имела понятия ни о каком Шведенко и ни о какой Саниной. Поденщики не были представлены друг другу. А тебя опять же разыграла твоя невеста.
 – И это опять же не доказано, – возразил непоколебимый Антон. – Гребешь по мелководью, Костян. А между тем деталь выплыла нешуточная.
 – Какая?
 – Фотограф.
 – Ну и что?
 – А то, мой милый, когда я увидел мертвую Констанцию в кресле, первое, что мне пришло на ум, – она позирует!
 – Так-так…
 – Если ты помнишь, фотограф нам уже встречался в этом деле.
 – Не помню. Когда?
 – Фотокорреспондент из Васиной газеты, который сдавал Шведенко жилье.
 – Его, кажется, звали Роберт Игнатьевич?
 – Ну и память!
 – Умыл ты меня, Антоша! Ох как умыл! Честно говоря, я не придал фотографу значения. А ведь тут есть над чем пораскинуть мозгами! Попробую связаться с Василиной. Не возражаешь?
 – Связывайся, – усмехнулся Полежаев. – Но будь осторожен. Она теперь молодая вдова.
 – А ты гони на книжную ярмарку и поменьше рассуждай, умник!
 – Слушаюсь, товарищ начальник! – откозырял писатель.
 Проходя мимо Аллочки, он шепнул ей на ушко:
 – Разве можно хмуриться в такой солнечный день?
 День и вправду выдался солнечным, но уже к полудню сгустились на небе тучи. Он не погнал на книжную ярмарку, как приказал следователь. Сначала необходимо было выяснить, что с Патей.
 В подъезде дома на Патриарших он сразу бросился к почтовым ящикам. Ключей там не оказалось. Зато выпал конверт. Очень странный. Без адресата и без обратного адреса. Кто-то просто бросил его в ящик. Он крутил письмо в руках, не зная, что с ним делать.
 «Вечный вопрос: вскрыть или не вскрыть? Как интеллигент, к тому же известный литератор, я не должен этого делать, а как сыщик – просто обязан. А как писатель-детективщик? Черт его знает! В конце концов я – жених и могу поинтересоваться, что пишут моей невесте!»
 Договорившись с самим собой, Антон произвел вскрытие.
 Невесте писали следующее:
 «Птенчик! Не надо от меня прятаться! Есть разговор. Приду завтра в десять вечера. Не дури! Будь на месте. Принц Уэльский».
 Он положил письмо обратно в ящик.
 На Патриарших было, как всегда, уютно. Деревья стояли зеленые, ведь осень еще по-настоящему не наступила. Примитивно разрисованные двери кафе «Мастер и Маргарита» зазывно приоткрылись. Оттуда выполз некто в галифе. Антон предпочитал «Копакабану». До нее рукой подать. Но сейчас не до кафе, хотя от рюмки коньяка он бы не отказался. Нет, нельзя! Надо действовать!
 Он присел на пустовавшую скамейку. По воде безбоязненно шныряли утки.
 «Чего им бояться? Они уже вырастили новое поколение. Скоро соберутся в стаю и мотанут на юга. А я? В кругосветное путешествие? Теперь вряд ли. Неужели эта молокососка во что-то впуталась? Дуреха!»
 – Ничего не замечаете? Ничего не замечаете?
 Перед ним вырос тот самый, в галифе. Он был в сапогах и наглухо застегнутом кителе. В руках держал курительную трубку, подчеркнуто прижимая ее к груди. Крашеные волосы были зачесаны назад, а крашеные усы нелепо топорщились под картофельным носом. Водянистые глаза навыкате замерли в надежде.
 «Боже мой! Психолечебницу, наверно, закрыли на ремонт! Сталины и принцы Уэльские разгуливают по Москве!»
 – Ничего не замечаете? Ничего не замечаете? – продолжал трезвонить ему в ухо незнакомец. – На кого я похож?
 – На Маргарет Тэтчер, – ляпнул писатель.
 Тот поперхнулся в обиде. Скорчил Антону рожу. Показал язык. Улыбнулся широкой американской улыбкой, обнажив гнилые советские зубы. И начал спускаться к воде.
 Наверное, пошел топиться.
 Еремин же даром времени не терял, он намерен был действовать.
 К Василине он направился прямо в редакцию, без предупреждения. В комнате, где сидели корректоры, стоял заплесневелый, чердачный запах, который не в силах были перебить даже самые стойкие духи.
 Пять женщин с любопытством вытаращились на него. Василину было трудно узнать в очках, пускающих блики, с нелепой цепочкой, припаянной к дужкам и скользящей за шиворот. Но он узнал. По испуганным черным глазам.
 – Вы? – только и успела произнести она.
 – Мне нужно с вами поговорить!
 Они вышли на свежий воздух.
 – Чем вы там дышите?
 – Я привыкла. Что-нибудь новое узнали о Лене?
 – Нет, – разочаровал ее следователь. – Но в деле всплыли новые факты. Скажите, Василина, вы давно знакомы с Робертом Игнатьевичем?
 – Что? – Она будто бы не поняла вопроса, но ему показалось, что женщина пошатнулась, и Константин подхватил ее под локоть.
 – Что с вами?
 – Кажется, немного переутомилась. – Она попыталась улыбнуться. – Почему вы меня спрашиваете о фотографе?
 – Хотелось бы еще раз его допросить. Тогда, на той квартире, все получилось как-то в спешке. Да и говорили не о том, о чем надо. Он сегодня работает?
 Она покачала головой.
 – Он вообще больше не работает у нас. Уволился в понедельник.
 – Вот как? Любопытно. А куда ушел – не сказал?
 – Не темните, Костя. – В ее глазах стоял ужас. – Вы подозреваете его?
 – С чего вы взяли?
 – Вижу. Не слепая. Вы темните. А Роберт, или Роб, как его любил называть Леня, был вчера у меня в гостях.
 – Что ему нужно? – насторожился Еремин.
 – Ну как же! Вдова друга! – иронизировала она. – Как не проведать! Не высказать еще раз свои соболезнования! Не помянуть Ленечку! Не укорить вдовушку! Мол, плохо следила за мужем! Не уберегла! Ненавижу эти свинячьи похотливые глазки! С души воротит! – Она остановилась и произнесла уже не так эмоционально: – Такой навязчивый тип… А знаете, он ведь выспрашивал о вас.
 – Что именно?
 – Как продвигается следствие? До чего докопались? Очень-очень интересовался.
 – У вас нет его адреса?
 – В отделе кадров надо спросить. Правда, у них только адрес регистрации, а у Роба несколько квартир в Москве.
 – А почему он ушел из редакции, не знаете?
 – Сказал, что нашел другую работу. Хорошо оплачиваемую.
 – По своей специальности?
 – А какая у него специальность? – усмехнулась Василина. – Он ведь не профессиональный фотограф. Он – танцор, вышедший на пенсию.
 – Танцор… – задумчиво повторил следователь. В такие мгновения его часто осеняло. – Поздно вчера ушел от вас этот танцор?
 – Очень поздно. В первом часу ночи, человек совсем не знает меры…
 – Вы его чем-то угощали?
 – Конечно, – медленно начала она, не понимая, куда он клонит.
 – Чем?
 – Ничего особенного не было. Буду я ради такого гостя стараться!
 – Но чашечку чая плеснули, верно?
 – Не помирать же ему от жажды!
 – А посуду вымыть успели?
 – Честно говоря, нет. Спать очень хотелось, – покраснела Василина. – И с утра тоже. Я не выспалась из-за него. Едва не опоздала на работу.
 – Вот и прекрасно! В котором часу вы будете дома?
 – В седьмом. – Она по-прежнему ничего не понимала.
 – Убедительная просьба – не мойте посуду. Я пришлю к вам эксперта.
 – Этого дедушку?
 – Да. Престарелый снимет отпечатки пальцев.
 – Неужели Роб?
 – Пока это лишь догадка, дорогая Василина. Прямых улик против него нет.
 – Как страшно! – схватила она за руку следователя. – А ведь у меня в этом городе практически никого!..
 – У вас есть мой телефон, – напомнил Константин. – Звоните, если что. И еще… – Он немного смутился, но все же сказал на прощанье: – Очки вам не очень идут…


* * *

 Первая осечка в этот так удачно начавшийся день случилась с Елизарычем.
 – Я что-то прихворнул, Костя, – донесся из трубки хриплый голос старика. – Наверно, уже не поднимусь.
 – Не валяй дурака, Престарелый. Мы с тобой еще не все подвиги совершили!
 – Какие там шутки! Врач приказал ложиться в стационар. Вот такая музыка. Но ты не горюй. Меня заменит Женя. Я его многому научил. Толковый мальчик.
 – Я к тебе заеду. Или вечером, или завтра утром, как получится! – пообещал Константин.
 Не откладывая дела в долгий ящик, набрал номер своей конторы.
 – Алла! Срочно найди мне Женю!
 – Он на занятиях в институте, – холодно отчеканила секретарша.
 – Я и без тебя знаю, что на занятиях! Поэтому и прошу – найди! – вышел из себя начальник.
 – Что вы на меня орете? – сорвалась та. – Я вам не жена!
 – Послушай, детка, я не привык повторять дважды. Если через час Женя не будет сидеть в конторе, пеняй на себя!
 Он бросил трубку и воскликнул в сердцах:
 – Черт меня угораздил нанять эту пигалицу! «Я вам не жена!» Мало ей уделяю внимания, вот и бесится! Я же ее не для постели нанял в конце концов! А все началось после визита Ольги. Дурочка дурочкой, а сразу все просекла!..
 Думы об Ольге его угнетали. Он знал, что так просто не отделается от этих дум.
 Ольга на днях собиралась в Бельгию. Сказала, что ей некогда будет встречаться. Сослалась на замотанность. Ведь предстоит столько формальностей. Нет, перед отъездом они, конечно, увидятся. И писать она будет оттуда. На сколько лет едет? Визу ей дали на год. Но визу ведь можно и продлить.
 По двум причинам он должен помешать гувернантке покинуть страну. Причины веские, но одна борется с другой. Во-первых, он не хочет ждать целый год. Он не привык упускать шанс. Жизнь не очень-то балует его такими находками. А во-вторых, она пьет белое вино, курит «Данхилл» без ментола и палец у нее порезан стеклом, а не ножом. За Ольгой надо установить слежку. Кто будет этим заниматься? Ему просто необходим напарник!
 – Упущу! Как пить дать упущу!
 Непонятно, кого боялся упустить следователь Еремин: любимую женщину или преступницу?
 Он ехал на окраину Москвы для долгожданной встречи с горничной Грызунова. Ольга раздобыла ее адрес. В глубине души понимал: именно потому, что это сделала Ольга, ждать от этой встречи нечего.
 Еще два месяца назад в телефонном разговоре с бизнесменом он понял, что горничная тут ни при чем. Ее просто хотят подставить, чтобы как-то объяснить отпечатки женских пальцев, обнаруженных Елизарычем в детской и супружеской спальне. Поспешили тут же спровадить в Казахстан или в Среднюю Азию к якобы больной матери, лишь бы с глаз долой, лишь бы спасти от хищных лап частного детектива!
 – Та, что провернула столько головоломных операций, вряд ли служит в горничных! – заключил он, выбираясь на Божий свет из своей заморенной «шкоды».
 Ему открыла маленькая женщина лет сорока, в черном трикотажном костюме. Некрасивая, но с трогательной, обворожительной улыбкой.
 – Я вас долго не задержу, – пообещал следователь.
 – А я не тороплюсь.
 В однокомнатной квартире даже воздух был какой-то казенный, не домашний.
 – Вы снимаете?
 – Угу. Я сама из Актюбинска. Разве с моими заработками можно купить квартиру в Москве! Я и не надеюсь. Вам чай или кофе?
 – Кофе.
 Женщина так гостеприимно суетилась вокруг него, что расхотелось задавать вопросы.
 – Я знаю, вы насчет того страшного убийства… – начала она вдруг. – Я ведь тогда уехала и даже ни о чем не подозревала. А когда вернулась, узнала такое…
 – Вы сами попросили отпуск у Грызунова?
 – Это вышло как-то странно. У меня заболела в Актюбинске мама, и я позвонила Сергею Анатольевичу на работу, попросила хотя бы две недели. Ведь за ней там некому ухаживать. Так получилось. Трое детей, но все разъехались. Старший брат в Германию подался с женой. Она у него немка. Сестра уже лет десять как в Израиле с мужем живет. Он у нее еврей. Выходит, я ближе всех к маме. Я и приехала в Москву, чтобы заработать нам с ней хоть на какое-нибудь жилье в России. Ведь в Казахстане сейчас квартира ничего не стоит. Все уезжают. Но о жилье нечего даже мечтать! – махнула рукой женщина. – Сама еле перебиваюсь.
 – А кем вы работали в Актюбинске? – проникся к ней следователь.
 – Воспитателем в колонии для подростков. У меня юридическое образование. Так что мы коллеги! Шучу.
 – Вы – воспитатель? – удивился Еремин.
 – Что, не похожа? Вы не смотрите, что я такая маленькая. Я могу горы своротить.
 – Верю, – кивнул Еремин. Он был знаком с этим типом женщин. Этакие замухрышки с полным набором приемов каратэ и несгибаемой силой воли нередко встречаются в органах.
 – Правда, в колонии приходилось не сладко, – со вздохом призналась она. – Меня, кстати, Лидой звать, – представилась горничная, подливая ему в кружку кипятка.
 – Канцелярской работой занимались?
 – Еще бы!
 – На машинке умеете печатать?
 – Разумеется. Что я только не умею, гражданин начальник! А вы, по-моему, уже занимаетесь вербовкой?
 – Не торопитесь с выводами, товарищ Лида. Пока что вы не окончили свой рассказ.
 – Ах да! Извините. Я попросила у Сергея Анатольевича всего две недели. Он ответил, что в таком случае просто рассчитает меня. Терять такое место – сами понимаете! Его, конечно, тоже можно понять. Жена на гастролях. Дом останется без уборки. Я уже согласилась на расчет. Мама ведь у нас одна, правда? Хотела ему перезвонить через день. Но он позвонил сам. Честно говоря, я была шокирована этим звонком. Во-первых, глубокая ночь. Я спросонья ничего не понимаю. А он такой весь взволнованный. Говорит: «Никакого расчета не надо. Поезжайте к маме – и не на две недели, а на месяц!» И что самое удивительное, уже купил мне безвозмездно билет на самолет! А я рассчитывала ехать поездом, да еще для экономии взять плацкарту. «Вот какой заботливый!» – подумала я тогда. Единственное неудобство состояло в том, что надо было поторапливаться. Самолет улетал через несколько часов. Но и тут Сергей Анатольевич проявил заботу – прислал машину.
 – Давайте вспомним, Лида, какой это был день недели? – предложил Еремин.
 – Очень просто. В четверг я работала. Собиралась позвонить ему в субботу. Значит, он звонил с пятницы на субботу
 «Мальчика убили в пятницу утром… – прокручивал в голове сыщик. – Вечером я позвонил Грызунову и сообщил насчет дамских отпечатков. Он свалил все на горничную и утром в субботу отправил ее к маме. Все, как я и предполагал».
 – Скажите, а с женой Грызунова вам приходилось сталкиваться?
 – В основном с ней я и сталкивалась. Она меня нанимала. Хорошая была женщина, царство ей небесное!
 – Грызунов любил жену?
 – Откуда же мне знать такое? Наверно, любил, если бросил ради нее женщину с ребенком. Вам лучше поговорить с Зинаидой Ивановной, кухаркой. Она давно у него служит.
 – Старые слуги обычно неразговорчивы.
 – Хотите, я ее разговорю?
 – Буду вам очень признателен.
 – Завтра как раз мой день работы.
 – Это ваша единственная работа?
 – Я служу горничной еще в одном доме. Получается четыре дня в неделю.
 – И что платят?
 – Выходит примерно четыреста долларов в месяц. Двести пятьдесят из них отдаю за квартиру.
 – У меня есть предложение, – решился Еремин. – Вы поступаете ко мне в контору. Работа в основном канцелярская, а также помощь в сыске. Вы можете жить прямо в конторе. Это квартира. Там есть кухня, холодильник, диван. В общем, все самое необходимое для жизни. Мне так будет даже удобней. Для начала я вам положу ваши четыреста долларов в месяц, но вы при таком раскладе избегаете лишних расходов.
 – Меня бы это устроило.
 – Тогда считайте, что завтрашний разговор с кухаркой Грызунова – это уже работа. Постарайтесь поподробней расспросить о взаимоотношениях хозяина с женой. И о первой жене. И узнайте точную дату возвращения Сергея Анатольевича из Америки.
 – Слушаюсь, гражданин начальник! – весело ответила Лида.
 – Завтра буду ждать вас в конторе с отчетом. О моем предложении прошу никому не говорить.
 – Ясное дело. Еще кофе?
 Уже прощаясь, Константин схватился за голову.
 – Вы меня так обворожили, что я забыл о самом главном. Я приехал, чтобы снять ваши отпечатки пальцев. Поймите меня правильно…
 – Я все понимаю, – рассмеялась Лида.
 «Она все понимает, – думал он по дороге. – Кажется, я с наскока угодил в яблочко! Алла получит расчет! Надоело мне воевать с этой пигалицей! Только и знает, что задом вертеть!»
 И еще:
 «С Лидой мы должны сработаться. Теперь будет кому последить за Оленькой! Держись, любимая! Не видать тебе Бельгии, как собственных ушей!»


* * *

 Антон очнулся на Патриарших. Впал в транс на целый час. И даже не знал наверняка: тот сумасшедший в галифе был на самом деле или привиделся… Вечная морока с этими Патриаршими!
 Исчезновение Пати и странное письмо в ее почтовом ящике не оставляли сомнений: с девушкой что-то случилось. Но почему не позвонила ему?
 Он еще раз попытался вызвонить ее по мобильному. И в который раз приятный женский голос сообщил по-английски и по-русски: «Телефон отключен или находится вне зоны действия сети».
 Позвонил в загородный дом. Трубку сняла служанка.
 – Патрисия у вас?
 – А кто ее спрашивает?
 Он назвался.
 – Мадемуазель в городе.
 – А вчера она была у вас?
 – Нет.
 Он решил не беспокоить Катрин.


* * *

 Книжная ярмарка располагалась в двух павильонах бывшей ВДНХ. Входной билет стоил десять тысяч. И хоть охранник в пятнистом камуфляже подмигнул ему: «Пущу за пятерку!» – писатель, как честный гражданин, купил билет. «Ну и дурак!» – услышал он за спиной оценку своему поступку.
 Задача предстояла нелегкая: пробраться незамеченным к стенду чужого издательства, не засветившись в своем, и покопаться в их рекламных проспектах.
 Полежаев размышлял так: «Я малоизвестен, меня не узнают!» К тому же народу на выставке было негусто.
 – Антон Борисович, дорогой! – раздалось в трех шагах от заветной цели. – Вы ничего не перепутали?
 Оказывается, по воле случая стенд его издательства находился по соседству, и к Антону направлялся с распростертыми объятьями главный редактор, полноватый мужчина лет пятидесяти, с лицом пролетария, но манерами аристократа.
 – Очень кстати, Антон Борисович. Попейте с нами чайку!
 В маленькой комнатке за стендом стоял самовар и шло мирное чаепитие.
 – Как жаль, что вы не пришли пораньше! – прищелкнул языком главный редактор. – Тут были англичане. Их заинтересовали ваши книги. Они хотят взять у вас интервью. Вас очень трудно застать дома. Я звонил несколько раз. А с англичанами может выгореть дело. Не отмахивайтесь, Антон Борисович. Они очень-очень заинтересовались.
 – Я не отмахиваюсь. Пусть будут англичане. Это даже закономерно. Ведь работаю, пользуясь рекомендациями их соотечественника Пристли.
 – Погодите, сейчас набегут! К соседям, разумеется. Не к нам.
 – А что случилось?
 – Ждут Бадункова. Встреча с читателями и журналистами. Каждый день с кем-нибудь встречается! Когда пишет человек?
 – Мне бы хотелось взглянуть на их рекламные проспекты, – признался Антон.
 – Ничего нет невозможного. – пожал плечами главный редактор. Профессионально он был уязвлен, но виду старался не подавать.
 Принес Полежаеву толстую папку с проспектами соседей.
 Антон сразу же отсеял молодых и неизвестных авторов, а также тех, кто не вызывал подозрений. Оставил для изучения пять фамилий. Вычислить дутых (или наполовину дутых) романистов не так уж сложно. Ведь дураку понятно, написать за три года двадцать толстенных романов никому не под силу. Даже безмозглая «мочилка» требует времени.
 Однако ни один из анонсируемых романов не напомнил Антону злосчастные отрывки.
 – А почему на новый роман Бадункова нет анонса? – удивился Полежаев.
 – Действительно. Что это с ними? – изумился главный редактор. – А сам Артурчик, между прочим, только и трезвонит о нем! Вчера по телевизору говорил.
 – Как называется?
 – Фи! Неужели вы, Антон Борисович, читаете такое?
 Антон испытал чувство, похожее на то, когда отец застал его за просмотром порнографических снимков.
 – Просто интересуюсь творчеством маститого автора.
 – Бросьте! Таких маститых будет еще миллион! А завтра о них никто не вспомнит! Временщики! И авторы, и издатели, выпускающие непотребное! Они думают только о сегодняшнем куске! Чтобы пожирнее! Про литературу забыли! Бог с ней, с литературой! – Главный распалился не на шутку.
 Между тем шум за перегородкой их комнаты нарастал.
 – Кажется, пожаловал наш маститый писатель!
 Это действительно был Бадунков. Он раздавал автографы. Казалось, публика пришла на книжную ярмарку только ради него.
 Антон, к явному неудовольствию главного редактора, тоже вышел посмотреть на восходящее солнце русской словесности, которое что-то уже мычало, отвечая на первые вопросы журналистов.
 По поводу своего нового романа Артур Бадунков заявил следующее:
 – «Пушечное мясо» еще не сделано. Нужно внести кое-какие поправки. И я, само собой, не буду ничего говорить, потому что боюсь, как бы не сглазить! Ведь это моя двадцатая книга. Само собой, цифра. Само собой, отметина…


* * *

 Константин ждал его на набережной. Там они условились встретиться. Путь от метро не близкий, и Полежаев запыхался, пока бежал.
 – Опаздываешь! – вместо приветствия недовольно пробурчал Еремин.
 – Автомобилисту никогда не понять пешехода! – развел руками писатель.
 – Ладно, пешеход. Некогда отдыхать. Уже половина восьмого! Не дай Бог закроет свою лавочку пораньше!
 Они прыгнули в машину. Ее пришлось оставить в глухом незнакомом дворе. До магазинчика, расположенного в узеньком, горбатом переулке, было пять минут ходьбы.
 Константин на бегу прояснял обстановку:
 – У меня вышла маленькая накладка. Человека, которого я собирался поставить у черного входа, пришлось перебросить на другую операцию. Елизарыч заболел. Так что будь осторожен. С тылов ты не прикрыт. Я буду вести наблюдение из подъезда напротив.
 – По-моему, все эти предосторожности напрасны, – беспечно заметил Антон.
 – Я так не думаю. Магазин принадлежит фирме Грызунова.
 – И что с того? – по-прежнему не понимал Полежаев.
 – Ничего. Просто мне это не нравится. Куда ни ткнешься, всюду нарываешься на Сергея Анатольевича!
 – Он известный бизнесмен.
 – Помалкивай! – все больше раздражался Еремин. Оттого ли, что приятель не придавал значения серьезности момента, от усталости ли… – Вот мы и пришли.
 Впереди маячила витрина в одно окно, с каким-то хламом внутри.
 – Если что – кричи и бей стекло! – напутствовал сыщик.
 – Да иди ты!
 – Ни пуха!
 – К черту!
 Еремин шмыгнул в ближайший подъезд.
 До закрытия магазина оставалось пять минут. Переулок напоминал кадр вымершего города из фантастического фильма.
 Антон сделал несколько быстрых шагов и открыл дверь. Заиграл знакомый мотив. «Вперед, сыны Отечества!»
 Магазинчик, представлявший собой миниатюрный убогий закуток с единственным прилавком, наполненным в основном столовыми принадлежностями, казался естественным продолжением вымершего переулка. Воздух затхлый, заплесневелый. Стена напротив прилавка завешана платьями и сорочками, пиджаками и жилетками десятых, двадцатых и тридцатых годов нашего века. Все это, видно, хранилось в сундуках каких-то особо бережливых бабушек. Еще он успел разглядеть полку с фарфором и подсвечниками.
 – Магазин закрывается.
 Продавец действительно был похож на волка. Какой-то едва уловимый хищный блеск в глазах под белесыми бровями. И эта странная шея, будто на нее наложен гипс.
 Продавец вынырнул тихо и незаметно откуда-то сбоку. И Полежаев теперь в тусклом свете старинной хрустальной люстры заметил, что в глубине закутка имеются две двери.
 – Магазин закрывается, – повторил безразличным голосом продавец, но и сквозь это безразличие прорывалось презрение к покупателю.
 – Дело в том… – начал писатель.
 Но тот его перебил:
 – Вы разве не поняли? Магазин закрывается. Приходите завтра. – В руках он держал табличку «Магазин закрыт».
 – Меня прислала Патрисия Фабр! – выпалил Антон.
 Лицо волка сразу изменилось: челюсть, что называется, отвалилась, а верхняя губа поползла к носу. Так улыбаются волки и некоторые продавцы.
 – С этого надо было начинать.
 – Я хочу взглянуть на гильотину.
 – Одну секундочку! – засуетился тот. – Я только повешу на дверь табличку, чтобы нам не помешали!
 Он вышел из-за прилавка и бочком протиснулся к входной двери. В закутке было непросто разминуться человеку с человеком, а тем более – с волком.
 Запираться хозяин не стал, только повесил табличку. Видно, все-таки рассчитывал на быстрый уход посетителя, а может, преследовал еще какую-нибудь цель. Во всяком случае, Антону было так спокойней, с незапертой дверью. Ведь , за ней – Еремин.
 – Сюда, пожалуйста! – Продавец открыл перед ним одну из двух дверей в глубине магазинчика.
 Они прошли в такой же примерно закуток, служивший, по-видимому, комнатой, в которой принимался на комиссию товар. Она была обставлена могучей мебелью сталинских времен. Такая, наверно, стояла в кабинетах наркомов.
 Продавец стряхнул со стола в выдвижной ящик какие-то бумаги и принялся рыться в сейфе, приговаривая:
 – Сейчас-сейчас, одну минуточку! Неделю уже никому не показывал, а все из-за этой вашей француженки. Просила погодить, не продавать. Казалось, что непременно купит. А сама вот прислала вас. Видно, с деньгами туго. Я подумал, вещица все-таки французская. Оттуда привезена. Кому же ее, как не ей?..
 За разговорами он поставил на стол небольшой предмет, размером со среднюю вазу, завернутый в красную тряпицу.
 – Вот она, родимая!
 Он сдернул тряпицу жестом иллюзиониста, и перед Полежаевым предстало нечто в массивном золотом футляре.
 – Это еще не весь фокус, – предупредил хозяин и бережно приподнял футляр.
 На его лице застыла волчья улыбка с отвалившейся челюстью. Он стоял, поглаживая золотой футляр, как поглаживал бы рыжего котенка. Антон приблизился на шаг. Это была миниатюрная гильотина. Орудие казни, превращенное в предмет мирной роскоши. Как и футляр, гильотина оказалась золотой, только перекладина переливалась бриллиантами, да топорик был серебряный. И еще: дно золотой корзины, которая предназначалась для отрубленных голов, было кровавым, то есть рубиновым. Вещь довольно безвкусная, в духе циничного восемнадцатого века.
 – Понимаете, для чего? Понимаете? – с жаром вопрошал продавец. Видно, гильотина возбуждала его до крайности.
 Антон покачал головой.
 – Ведь это чернильница! Чернильница! – ткнул он пальцем в кровавое дно корзины. – Сюда наливали чернила! Представляете? А об серебряный топорик точили гусиные перья!
 Хозяин радовался, как ребенок, пока посетитель не задал мучающий его вопрос:
 – Сколько стоит?
 И тогда прозвучала цифра, от которой у писателя зашевелились волосы на голове. Такой подарок для невесты был ему не по карману. И продавец это сразу понял. Его эйфория сменилась суровым заявлением:
 – Передайте этой девчонке: если она завтра не купит, я продам другому! От покупателей, слава Богу, отбоя нет!
 – Что-то незаметно! – съязвил Антон, припомнив картину вымершего переулка.
 И в тот же миг входная дверь магазинчика сыграла «Марсельезу».
 – Это что еще такое? – возмутился хозяин. – Одну секундочку! – бросил он Полежаеву и вышел.
 Антон только усмехнулся ему вслед, решив, что у «железного Еремина» не выдержали нервы.
 «Какого черта вам тут надо? Магазин закрыт!» – услышал он раздраженный голос продавца. В ответ раздалось что-то невнятное, булькающее. Еремин так не говорил. Потом вдруг неожиданно все смолкло. Никаких голосов. Только странный скрип половиц, будто те двое за дверью о чем-то договорились и беззвучно крались к двери. Антону стало немного не по себе.
 Так продолжалось минуты две, а потом тишину взорвал грохот бьющегося стекла.
 Полежаев бросился к двери и рванул ее на себя, предварительно отскочив в сторону на случай перестрелки. Но выстрелов не последовало. Лишь революционный призыв: «Вперед, сыны Отечества!»
 – Это я, Антон! – услышал он знакомый голое.
 Следователь стоял у прилавка с пистолетом в руке. А перед ним распластался на полу продавец. Глаза у бедняги вылезли из орбит. Язык вывалился. Шею стянула удавка.




 ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ




Тот же день

 – Он ушел через черный ход! – крикнул Еремин.
 – Кто?
 – Некогда разбираться! Оставайся тут!
 В два прыжка Константин оказался у двери, соседствующей с приемкой, и исчез за ней.
 Тут же раздался рев мотора.
 Полежаев перескочил через труп и приник к разбитой витрине.
 Из подворотни на бешеной скорости вылетел «форд» темно-синего цвета. Визжа тормозами, он развернулся к магазину задом так, что рассмотреть лицо шофера было невозможно. На секунду-другую «форд» застыл, а потом рванул с места.
 – Костя, стреляй! – вырвалось у Антона, но тут же он заметил, что по тротуару вымершего переулка ковыляет древняя старуха, по-видимому, глухая, потому что на визг тормозов она не реагировала, а смотрела себе под ноги: ведь любое препятствие на земле может стать для нее последним. Выстрел не прозвучал.
 – Ушел, гад! – ударил в отчаянье кулаком по прилавку вернувшийся сыщик, да так, что столовое серебро задребезжало.
 – Кто это был?
 – Спроси что-нибудь полегче!
 – Но ведь ты следил за входом?!
 – Не ори! Не на базаре! – сорвался Еремин, но осекся и уже спокойным голосом добавил: – Он вошел с черного.
 – Кто же это? Ведь мы с продавцом слышали «Марсельезу». Отчетливо слышали.
 – Все очень просто. Убийца вошел с черного и приоткрыл входную дверь, чтобы зазвучала музыка, – ему надо было выманить хозяина из кабинета. Я видел, как дверь приоткрылась изнутри и тут же закрылась. Подумал, что ты собираешься выйти, но тебе мешают. Я подождал еще с минуту, а потом поспешил к тебе на выручку. В последнюю секунду, борясь за жизнь, жертва, видимо, что-то схватила со стола…
 Он не договорил. Подошел к разбитой витрине и присел на корточки.
 – Это была чугунная ступа! Продавец почему-то не воспользовался ею как орудием. Может, в силу своего недуга не смог достать до убийцы. Во всяком случае, метнуть ступу в окно он сумел. Но было поздно… Итак, мы имеем темно-синий «форд» без номера. И в утро убийства Шведенко один из свидетелей видел «форд». В нем сидели мужчина и женщина. И женщина сказала мужчине: «Раз она пошла на это, значит, у нее туго с деньгами. Завтра ты ей позвонишь и предложишь свои услуги». Черт, совсем выпустил это из виду!
 – Они говорили о Констанции! – осенило писателя. – Это фотограф, Костя! Точно фотограф! Он предложил ей свои услуги!
 – Логично, – согласился следователь.
 – А почему ты говоришь – без номера? Номер был.
 – Был-то он был, да я его не разглядел!
 – Записывай: МОК-12. Вторая цифра, кажется, тридцать пять, но не уверен.
 – Ну и крут же ты, брат! – похвалил Еремин. – Считай, он у нас в кармане! А что с гильотиной? – вспомнил вдруг он.
 – Гильотина стоит на столе в приемной.
 – Да ну!
 – Только это чернильница.
 – Из-за чернильницы сыр-бор?
 – Игрушка жутко дорогая!
 – Пойдем взглянем, – предложил Константин. – А потом решим, что делать.
 Следователя не столько заинтересовала сама гильотина, сколько футляр к ней. Он покрутил его в руках, рассматривая замысловатый узор из плюща и копий.
 – Эту штуку мы заберем с собой, – решил он.
 – Ты серьезно? – удивился Антон. – Это же мародерство!
 – Называй как хочешь. Вещь краденая. И вряд ли где-нибудь зарегистрирована. Сдается мне, что я наполовину выполнил заказ моего клиента. Именно эту безделушку ищет Элвис. А твоя невеста узнала ее, ведь гильотина из коллекции ее деда, потому и хотела получить в подарок. Рано или поздно она вернется к ней. Так будет справедливо. А пока я спрячу ее у себя. Не возражаешь?
 Антон пожал плечами, этичность поступка все же вызывала у него сомнения
 – Отнесешь в машину! – приказал Еремин. – А я вызову муровцев-тимуровцев. Им тоже есть над чем пораскинуть мозгами. Заодно объявим розыск «форда».
 Еремин снял уже телефонную трубку, но Антон, не торопившийся покинуть магазин, вдруг спросил:
 – А зачем он убил его?
 – Ну ты даешь! Это ведь только в романах на все вопросы сразу находятся ответы. В жизни совсем не так.
 – Он не мог не слышать нашего разговора! Понимаешь?
 – Ты хочешь сказать, что убийца знал, что в магазине есть еще кто-то, но это его не остановило?
 – Вот именно. Значит, он не собирался грабить.
 – Просто захотелось замочить продавца? – Костя явно насмехался. – Да еще и при свидетеле! Так эффектней, правда?
 – Может, продавец располагал какой-нибудь информацией?..
 – Тебе показалось, что хозяин знал убийцу?
 – Нет. Скорее, не знал.
 – Так вот что я тебе скажу. Он приходил за гильотиной. Или за чем-то еще. А присутствие в магазине покупателя его только возбудило! Он же не дурак, сообразил, что дело идет о покупке, а значит, покупатель при деньгах. Иначе зачем притащился в антикварный? Замочив продавца, он бы глазом не моргнул и замочил бы покупателя. Но грохнувшая витрина испугала его. Шум всегда действует на преступника отрезвляюще.
 – Мне угрожала смертельная опасность? – осознал наконец Полежаев.
 – А я тебя предупреждал.
 Антон не стал спорить. Завернув старинный предмет в красную тряпицу, он направился к выходу.
 – Только через черный ход! – предупредил следователь. – И жди меня в машине!
 Наступившие сумерки сделали переулок еще более зловещим, и писатель прибавил шагу, чтобы побыстрее уйти от этого кошмара.


* * *

 Женя ждал начальника до упора. Так было приказано. И студент-медик, впервые получив серьезное задание, не мог не оправдать надежд своего патрона.
 – Ждешь? Умница! – оценил Еремин, ввалившись в контору в двенадцатом часу ночи.
 – Константин Николаевич, я… – начал было новоиспеченный эксперт.
 Но тот его перебил.
 – Потом доложишь. Надо сначала выпить по чашке кофе и чего-нибудь пожевать.
 – Сейчас все сделаю! – объявил Женя. – Чайник только что вскипел. Есть торт.
 – Торт? С чего бы это? Аллочка решила загладить свою вину?
 – Нет, я сам купил по дороге. Надо же отметить мой дебют.
 – Ах вот оно что! А я уж, грешным делом, подумал, что ты подхалимничаешь! Ведь я ужасный сладкоежка! Тащи его скорей!
 За чашкой кофе начальник возвестил, что говорить о делах пока не будет.
 – Ты на каком курсе, студент?
 – На четвертом.
 – Живешь где?
 – Дома.
 – Москвич, значит?
 – Ну да.
 – Папа, мама живы?
 – Живы, слава Богу!
 Женя все больше удивлялся учиненному допросу, а следователь – тому, что ничего не знает о своем подчиненном.
 – Как же нам с тобой поступить, студент? Лето кончилось. Тебе надо учиться. А Елизарыч вышел на время из строя. Мне нужен постоянный эксперт.
 – Я могу взять академический.
 – Ладно, не будем пороть горячку. Снял отпечатки?
 – Так точно, Константин Николаевич, – по-военному отрапортовал Женя.
 – Женщина тебя нормально приняла?
 – Удивилась тому, как помолодел Елизарыч. Чаем напоила. Хорошая женщина. Только очень напуганная. Ей кто-то позвонил при мне. Так она после этого сама не своя ходила.
 – Когда это было?
 – Часов в девять.
 Не откладывая в долгий ящик, Константин набрал номер Василины, но трубку никто не поднял.
 – Где дактилоскопические снимки?
 – Я их по факсу отправил муровцам-тимуровцам, – спокойно ответил Женя, воспользовавшись любимым термином начальника.
 – Чего ради?
 – Так делал Иван Елизарович, когда наша картотека его не удовлетворяла.
 – И все-таки прежде надо было посоветоваться со мной!
 – В следующий раз буду умнее, – пообещал студент и добавил: – А вам тоже факс пришел!
 Еремина информировали по вопросу о месте регистрации квартир Роберта Игнатьевича, фотографа. Также прилагались адреса двух квартир, которые он сдавал жильцам.
 – Вкусный торт, Женя! – похвалил патрон и снова снял телефонную трубку.
 Номер Василины Шведенко снова ответил длинными гудками.
 – Расскажи-ка подробней про этот звонок, – попросил он парня.
 – Да что рассказывать! Мы пили чай. И тут позвонили. Она сразу насторожилась. Я не прислушивался к разговору. Неприлично как-то. Телефон у нее тут же на кухне. Но я не слушал. Даже хотел уйти в комнату.
 – Ты на сыскной работе, парень, и нечего играть в воспитанность! – Еремин не на шутку рассердился. – Кто это хоть был, женщина или мужчина?
 – По-моему, женщина. Точно – женщина. Хозяйка квартиры была немногословна, только «да», «нет». Потом положила трубку вся бледная, дрожит. Я спрашиваю: «Что случилось? Чем-нибудь помочь?» А она: «Ничего. Сама разберусь». После этого я ушел. Мне показалось, что мое присутствие ее тяготит.
 – Если это касалось ее погибшего мужа, то могла бы передать информацию для меня, – рассуждал вслух сыщик, – или позвонить мне. Значит, ей угрожали, – сделал он окончательный вывод. – Женщина, говоришь, звонила? Опять женщина…
 Он с такой силой растер пальцами виски, что со стороны это можно было принять за особый род шаманства.
 – Придется ночку не спать, – решил Еремин. – Как ты к этому относишься?
 – Я готов.
 – Тогда будешь сидеть до утра в конторе. Через каждые полчаса названивай Василине. Ну и, разумеется, жди моих звонков.
 На прощанье он потрепал студента за плечо.
 – Сегодня у тебя настоящее боевое крещение!
 – Осторожно, не ушибитесь на лестнице, Константин Николаевич! – напутствовал его тот, как напутствуют мамаши своих легкомысленных чад. – А то мне придется вас обоих заменять…
 Ночная Москва стреляла фонарями в окна автомобиля, когда он несся, почти не выбирая пути.
 – Значит, женщина…
 Он остановился, чтобы заправиться. И тут смалодушничал. В конторе при этом сосунке он ни за что бы не решился.
 – Оля? – сказал он в трубку.
 – Костя, ты? Почему так поздно?
 Она явно волновалась, хоть и стремилась это скрыть.
 – Когда ты улетаешь?
 – Восьмого.
 – Хочу тебя увидеть.
 – Мы еще успеем. В запасе целых четыре дня.
 – Я хочу сейчас! – настаивал он. – Хотя бы на две минутки. Иначе умру. – Отчасти это являлось правдой.
 – Ну хорошо!.. Приезжай!..
 Как влюбленный он радовался результату, а как сыщик – нет. Такое легкое согласие на визит говорило, что в ее квартире ничего нового он не узнает.
 На всякий случай он сообщил Жене адрес и телефон своего ближайшего маршрута. Таков порядок. Пускаясь в опасное предприятие, лучше не рисковать.


* * *

 Антона ждал сюрприз. Возле подъезда его дома стоял джип «вранглер» знакомой расцветки. Окрыленный, он взлетел на свой этаж. Совсем выпустил из виду, что у Патрисии есть ключи от его квартиры.
 Он тоже решил преподнести сюрприз – войти бесшумно.
 И все же по части сюрпризов он ей здорово уступал.
 Полежаев остолбенел еще в прихожей. В комнате раздавались голоса.
 «Патя не одна?»
 Голос был женский, не Патин; но слишком родной, чтоб его не узнать.
 «Она привезла ко мне Иду?»
 Постояв еще с минуту в темной прихожей, прислушиваясь к происходящему в комнате, он горько посмеялся над собой в душе. Да, это была Ида. Но не живая. Она вела свою передачу.
 «Патя привезла телевизор! Маленькая сумасбродка!»
 Антон нерешительно заглянул в комнату. Девушка развалилась в кресле. Маленький «самсунчик», водруженный на стеклянный журнальный столик, который служил хозяину еще и обеденным столом, показывал ярко и четко.
 Над красивым лицом Иды поработали визажисты. Она походила на говорящую куклу, как и сотни других теледив. Говорила легко, доверительно, хорошо поставленным актерским голосом, но он-то знал, что все – фальшь. С ее лица не сходила улыбка. Совсем не та улыбка, какую выпадало счастье видеть ему.
 «Что они с тобой сделали, королева? Что ты сама с собой сделала?»
 Он стоял за креслом, в котором мирным детским сном спала Патрисия. На экране телевизора улыбалась, смеялась, острила Ида.
 Предательские слезы покатились сами собой. Он испугался этих слез.
 «Это нервы. Не так-то легко пережить четыре трупа за неделю! И особенно – ощущение, что по соседству задушили человека и подбирались к тебе, а ты ждал, как агнец, приготовленный на заклание! Какая мерзость – чувствовать себя агнцем!.. Это нервы. Надо взять себя в руки…»
 Он ополоснул под краном лицо. Вернулся в комнату. Осторожно поднял с колен Пати пульт. Безжалостно нажал на красную кнопку. Улыбка Иды погасла.
 Девушка тут же проснулась. Громко зевнула. По-кошачьи выгнула спину, приставив кулачки к скулам. Потом засмеялась, глядя на него.
 – Ну и где же ты пропадала?
 Он опустился на колени перед креслом и принялся целовать миниатюрные руки с пухлыми широкими ладошками. Они совсем не были похожи на другие – узкие, удлиненные, с тонкими пальцами, какие бывают у мадонн на старых картинах. И все же он целовал руки Патрисии с нежностью, с трепетной любовью. Сам не отдавая себе отчета в том, что происходит. Не задаваясь вопросом, поднялась ли бы в душе его волна, если бы не женщина, увиденная только что на экране. Она продолжала смеяться.
 – Ты мне звонил?
 – И даже был у тебя.
 – А я решила тебя немного помучить! – по-детски задиристо произнесла она. – На расстоянии лучше проверяются чувства!
 – Не морочь мне голову этими штампами!
 Он встал с колен и устроился в кресле напротив.
 – Да ты, кажется, ревнуешь! – снова засмеялась она и даже захлопала в ладоши. – Как здорово! Ты умеешь ревновать! О-ля-ля! Если так пойдет дальше, ты, пожалуй, начнешь кусаться!
 Приливы в душе человеческой сменяются отливами куда быстрей, чем в природе.
 – Убирайся вон! – вдруг произнес он спокойным, ледяным тоном. – Забирай свой ящик и убирайся!
 Молчание, последовавшее за этим, было минутой памяти по чему-то безвозвратно ушедшему.
 – Антоша, ты рассердился? – Голос ее задрожал. – Я ведь пошутила! Это была шутка, не понимаешь?
 – Убирайся! – повторил он.
 – Что случилось, Антоша? Я не понимаю. Ты обиделся? Из-за чего? Из-за такой ерунды? Хорошо, я тебе все расскажу. Только не гони меня! Я прошу, не гони!
 Теперь она была у его ног и орошала слезами колени возлюбленного, неприступного и обиженного, как статуя командора.
 – Я была у друзей. У хороших друзей. Своя тусовка. Что же, мне и повеселиться нельзя? Тебя не пригласила, потому что ты занят. Вечно занят этими трупами. Поисками убийцы. Все это ужасно! Нужна ведь разрядка? Сотовый телефон по рассеянности забыла дома. Вот так. – Она положила голову ему на колени.
 – А кто этот принц Уэльский? – поинтересовался писатель.
 Она подняла на него заплаканные глаза
 – Ты разве не знаешь? Это бывший муж принцессы Дианы.
 – В таком случае он неплохо знает русский язык, раз в состоянии написать тебе письмо с угрозами.
 – Ах это! – вздохнула Патя. – Какой-то сумасшедший! Мало ли сумасшедших в Москве! Тем более на Патриарших!
 – Я понял из письма, что ты скрываешься от него.
 – Глупости! Что ты пристал ко мне с этим письмом? – Она чуть ли не взвизгнула от раздражения.
 – Да потому что ты все врешь! Абсолютно все! – закричал он ей в лицо. – И на этом вранье ты хочешь строить со мной брак?
 – Ты мне тоже врешь! – закричала она, вскочив на ноги. – Зачем ты возил к матери этого фараона?
 – Этот фараон хочет найти коллекцию твоего деда!
 – А кто тебя просил лезть в наши семейные дела? Нужна мне эта коллекция? Нужна?
 – Нужна, раз хочешь получить в подарок гильотину!
 – Какую гильотину?
 – Ту самую, что в магазинчике с «Марсельезой» при входе!
 – Святая дева Мария! И ты в это поверил? Серьезно поверил? – Она засмеялась веселым, заливистым смехом. – Бедненький Антоша! Поверил в мои сумасбродства! Ведь я тебя разыграла! Это розыгрыш! Нет в помине никакого магазинчика с «Марсельезой»! И откуда взяться в России гильотине?
 Полежаев опустил голову. Патя уселась к нему на колени, обвила руками шею, носом потерлась о его щеку.
 – Миленький мой! Забудь и прости!
 Теперь уже не было сомнений, что он участвует в страшном, грандиозном розыгрыше.
 – И ты меня прости. Я действительно приревновал.
 Он взглянул в ее чистые, светлые глаза, словно хотел убедиться в их ангельской кротости, обнял за тонкую талию и расстегнул «молнию» на розовых джинсах.


* * *

 «Молния» на кожаных брюках Ольги немного заедала.
 – Зачем ты надела эти штаны? – в порыве страсти спрашивал сыщик.
 – Хотела тебе понравиться!
 – Ты мне больше нравишься без них!
 Он понимал, что сделал неверный шаг, приехав к ней. Это никак не продвигало следствие… Впрочем, если не считать одной маленькой детали… Кожаные штаны!
 Она встретила его в кожаных штанах бледно-зеленого цвета! Именно в таких штанах, по словам Элвиса, была внедрившаяся в его дом незнакомка. Штаны, конечно, не улика. Как и все остальное. Их могут носить тысячи девиц в Москве. И тысячи девиц любят белое вино и курят «Данхилл» без ментола. Не говоря уж о порезанных пальцах! Но не слишком ли много совпадений на одну душу населения?
 Она встретила его радостным возгласом:
 – Ты – настоящий полковник!
 Хотя в органах он дослужился лишь до майора.
 Костя вручил ей купленный по дороге одинокий оранжевый гербер, упакованный во что-то загадочно-красивое.
 Она только ахнула и забегала с ним по квартире. В холодильнике отыскалась бутылка шампанского.
 – Я купила для отходной.
 – Какое замогильное слово!
 – А ты не придирайся к словам!
 – А может, не поедешь?
 – Нет-нет!
 Испугалась. Как-то неестественно испугалась и залилась краской.
 – Уже все решено. Окончательно. Бесповоротно. Мне тут нечего делать.
 – А шестого куда пойдем?
 – Почему шестого?
 – Все-таки праздник. День Москвы.
 – Я уже забыла! Не знаю. Я не люблю праздников. Не выношу толпу! А ты?
 – В моей жизни слишком мало праздников, чтобы не любить их.
 – Хорошо, тогда пойдем, куда захочешь.
 – За что выпьем?
 – Не знаю. За счастливую дорогу – вроде рановато.
 – За нашу любовь!
 – Никогда не пила за любовь.
 Закусывали маслятами в медовом маринаде.
 – Ты ездил к горничной Грызунова? – ни с того ни с сего спросила Ольга.
 – Нет еще, – соврал Константин.
 – Почему?
 – А почему это тебя беспокоит?
 – Я ведь старалась для тебя. Доставала ее адрес.
 – Всему свое время, Олечка.
 А между тем у него совсем не было времени. В воздухе носилась тревога, а он пил шампанское, произносил тосты и ругал себя в душе за дурость, за беспечность. Но никак не мог просто взять и уйти. Его умиляли ее кукольные ресницы, загнутые кверху. И рыжие веснушки на носу. И прядь рыжих волос, лисьим хвостом спадающая с плеча.
 Как же он мог уйти, не проведя пальцами тихо-тихо по ее щеке? Не коснувшись губами тех самых веснушек, тех самых ресниц?
 Вот только «молния» на ее кожаных штанах! Да и сами эти штаны…
 К тому же надрывался телефон.
 – Это тебя, – подала она трубку разъяренному сыщику.
 – Константин Николаевич! – Женя, казалось, был возбужден не меньше своего начальника.
 – Не кричи. И так все слышно.
 – Константин Николаевич, пришел ответ насчет отпечатков пальцев, которые я снял.
 – Что-нибудь серьезное?
 – Да!
 – Не кричи. Зачитывай.
 – Они принадлежат некоему Феоктистову Илье Харитоновичу, пятьдесят первого года рождения, рецидивисту-мокрушнику, находящемуся в розыске с 1982 года! Кличка – Танцор.
 – Ну вот и приехали! – констатировал Еремин, одним глазом наблюдая, как Ольга застегивает лифчик.
 – А Василина до сих пор не вернулась! Я звоню ей каждые полчаса, как велели. Может быть, Константин Николаевич, ее этот Феоктистов того!
 – Помолчи, парень! Дай собраться с мыслями.
 – А в МУРе очень даже заинтересовались нашими отпечатками. У них были какие-то непроверенные сведения, что этот Илья Харитонович давно с праотцами якшается!
 – Ладно, будь на месте! – скомандовал патрон. – О своем решении сообщу через полчаса.
 Решение было единственное и не слишком мудреное – проехаться по всем квартирам Роберта Игнатьевича, обернувшегося вдруг Ильей Харитоновичем. Но надежды, что по одному из этих адресов отыщется Василина, не было никакой. Ведь ей звонила женщина. Хотя женщина могла ей подстроить ловушку в виде встречи с рецидивистом Феоктистовым! Но обсуждать что-то с помощником при Ольге он не собирался.
 Она сидела на краешке дивана и дымила сигаретой.
 – Поедешь? – поинтересовалась безразличным голосом.
 – Поеду.
 – Когда увидимся?
 – Шестого. Я позвоню.
 – Я буду ждать. – Улыбнулась, но как-то нехотя и очень грустно.
 Ему бы сесть рядом, взять ее за подбородок, развернуть милое рисованное личико так, чтобы лицом к лицу, глаза в глаза. Сказать тихо, доверительно: «Я не прокурор. Будь со мной откровенна». И спросить про Шведенко. Про Элвиса. Про мальчика Сашу, которого она учила французскому языку. Где гарантия, что она не поднимет его на смех? Ведь ни одной улики. Только – детали. Вот если показать ее фотографию Элвису? Но где теперь Элвис?
 Расставание получилось скомканным. Он чмокнул ее в щеку. Она вообще обошлась воздушным поцелуем. Так не прощаются пылкие влюбленные. Так расстаются представители противоборствующих спецслужб.
 Он не знал, где искать Василину. Он не понимал, кому понадобилось запугивать и без того несчастную женщину. Даже если она чем-то не угодила Танцору?.. А Василина давно говорила о нем – это грязный человек. Достаточно ли этого, чтобы взять на себя право распорядиться человеческой судьбой?
 Отдавшись рассуждениям на темы морали, следователь не заметил, как добрался до цели. Первым он выбрал адрес прописки Роберта Игнатьевича, посчитав своим милицейским умом, что жить логичнее всего именно по этому адресу.
 Сталинская постройка в шесть этажей в районе Садового кольца смотрела на сыщика угрюмым монолитом, приветствуя тусклым сиянием двух-трех окон.
 Для начала Константин внимательно изучил двор – нет ли поблизости знакомого «форда» «Форд» нашелся, но номер слишком отличался от того, какой, по словам Полежаева, имел автомобиль убийцы.
 Следующим шагом должно было стать проникновение в подъезд, но тут вышла осечка. Предприимчивое население дома закодировало парадные двери. От услуг домофона следователь отказался. Он положился на свой профессиональный опыт, который ему подсказывал, что Танцор сегодня не ночует в этой квартире.
 «Вряд ли он бросил свою тачку, – рассуждал Еремин. – Ведь мы его не преследовали».
 Из двух оставшихся адресов он выбрал наиболее отдаленный, на юго-западной окраине Москвы, руководствуясь тем, что убийца не захочет проводить ночь на квартире, которую сдавал журналисту, своей жертве. Хотя и существует поверье, что преступника тянет на место преступления, но следователь не верил во все эти полумистические домыслы, чуждые логике, не оправданные психологически.
 Уже проехав половину пути, Еремин подумал: что могло ее так напугать? За каким лешим она погналась?
 Версий было немного. Вернее, всего одна-единственная версия, возникшая сразу, как только Женя заикнулся о тревожном звонке: «Ей пообещали останки мужа, чтобы она смогла наконец его похоронить». Но сам процесс отдачи останков он себе плохо представлял. И был уверен, что никаких останков нет, это только ловушка. Ловушка для бедной вдовы.
 На этот раз его встретила стандартная хрущоба.
 Плохо освещенный двор прибавил проблем. Пришлось прибегнуть к услугам карманного фонарика. К счастью, машин во дворе стояло немного. Ничего, хоть издали напоминающего «форд», не наблюдалось
 И тут не имело смысла ломиться в чужую квартиру. Тем более все оказалось на виду. Войдя в подъезд, он убедился, что квартира находится на первом этаже, а окна выходят во двор.
 На кухне горел свет, и сквозь тюлевую занавеску было видно, как на экране телевизора, если представить, что он накрыт дамской вуалью. Хотя данная занавеска походила, скорее, на рваные женские колготки.
 Он увидел невысокого худощавого парня в грязно-зеленом махровом халате, истрепанном до последнего издыхания. На кухонном столе высилась груда металлолома, которая при внимательном рассмотрении превратилась в «ундервуд». А рядом ютились стакан с недопитым чаем и огрызок сухаря.
 Отбарабанив несколько фраз на своей допотопной машинке, парень задумался, встал из-за стола, подошел к окну и закурил. Еремин находился в трех метрах от него, но квартирант вряд ли заметил бы сыщика, даже если бы вглядывался в густую тьму, – мешал свет на кухне.
 Итак, это квартирант Роберта Игнатьевича, который видит своего хозяина раз или два в месяц. И в квартире нет никакого криминала. Разве только с каретки «ундервуда» сыплются трупы? Эта массивная штука похожа на орудие убийства.
 «Неужели тоже поденщик?» – мелькнула мысль.
 Константину почему-то хотелось верить, что этот парень в заношенном халате – настоящий писатель и что его ждет блестящее будущее. И, конечно, вспомнился Полежаев, проживший у него на кухне целый год и каждую ночь досаждавший стрекотом своего электронного убийцы.
 Еремин улыбнулся, кивнул ничего не подозревающему трудяге и отправился в дальнейший путь.
 Увы, оставалось надеяться на не поддающуюся логическому анализу формулу: преступника тянет на место преступления. Он взял курс на дом, где еще на прошлой неделе жил журналист.
 Он вспомнил, что давно не выходил на связь с помощником, и явно разбудил задремавшего студента, хоть тот и старался говорить бодро.
 – Никаких новостей, Константин Николаевич. Телефон Василины по-прежнему не отвечает.
 – Бог любит троицу! – сказал он себе. – По третьему адресу должна быть хоть какая-то добыча.
 «А если эта добыча – труп Василины?» – кольнула мысль-игла.
 Знакомая многоэтажка выглядела приветливее. Наступало утро нового дня. Жильцы просыпались. В окне на двенадцатом этаже уже горел свет. «Проснулся Танцор! Или не ложился спать. Творил новое черное дело. Или только замышлял. Недолго тебе осталось!..»
 Константин решительным шагом направился к подъезду. Осматривать двор не потребовалось. «Форд» с нужным номером стоял прямо у подъезда.
 Он поднялся на лифте и сделал два длинных звонка. Внутри кто-то скрипел половицами, но дверь открывать не торопился.
 «Бог любит троицу!»
 Третий звонок был продолжительней первых двух.
 «Смотрит на меня в глазок, падло! Узнал? Как не узнать, родимый? Пришел твой час! Пятнадцать лет ты гулял на свободе. Пора и честь знать».
 Следователь зря сжимал в кармане брюк рукоять пистолета. Ему и не думали открывать. Несолоно хлебавши он спустился вниз. Теперь в окне на двенадцатом было темно. «Наблюдает из окна, сволочь! Ну, сейчас я ему устрою показательные выступления!»
 Не торопясь, он осмотрел со всех сторон «форд». Посветил фонариком внутрь салона. Вынул из кармана блокнот и переписал туда номер машины. Попинал между делом все четыре колеса, проверил, не спущены ли. Сработала сигнализация. Под ее какофоническую мелодию спокойно выкурил сигарету. Сел за руль своей «шкоды» и медленно выехал со двора.
 Показательное выступление было оценено по достоинству. Остановившись у первого светофора, Еремин увидел преследователя. «Клюнула рыбка!»
 Не дожидаясь зеленого света, он рванул с места и резко свернул вправо. «Форд» повторил его маневр. Теперь сомнений не оставалось.
 Ему часто приходилось преследовать преступников, но быть преследуемым довелось впервые. Его видавшая виды «шкода» во всем уступала «форду», но следователя это не смущало. Он выбирал широкие магистрали с многочисленными постами ГАИ, чтобы Танцор не вздумал устраивать танцы на проезжей части. И тот пока вел себя мирно.
 Еремину ничего не стоило связаться с помощником, и Женя поднял бы на ноги тимуровцев, но у сыщика накопилось слишком много вопросов к Роберту Игнатьевичу, и ответы на них он хотел выслушать без свидетелей. Поэтому и заманивал убийцу к себе домой.
 Небо светлело. Бульвары шумели еще не пожелтевшей листвой. Уже были различимы силуэты бродяг на скамейках. Кто-то выгуливал псов неизвестной породы. Две молоденькие спортсменки, красивые и наивные, как антилопы, стремились обогнать железных вонючих чудовищ.
 На Гоголевском он вздохнул с облегчением. Они минули целую эскадру машин ГАИ на Новом Арбате, и те, кажется, не обратили внимания на объявленный в розыск «форд». А до дома рукой подать.
 Свернув в переулки, Константин прибавил скорости. Преследователь не отставал, плавно вписываясь в повороты. Маневрируя, Еремин не пытался скрыться, а делал это лишь во избежание несчастного случая. И, остановившись наконец возле подъезда своего дома, не выходил из машины до тех пор, пока «форд» не приблизился и не встал вплотную.
 Сыщик резко хлопнул дверцей и сделал два решительных шага навстречу.
 – Доброе утро, Роберт Игнатьевич! Отчего вам не спится в такую рань? Может, зайдете в гости? Утренний кофе бодрит.
 Тот, кряхтя, покинул иномарку.
 На красном мясистом лице застыла презрительная ухмылка, а сальные глазки бегали не останавливаясь.
 – Отчего же не попить кофе с хорошим человеком! – И тут он сделал резкий выпад, но Еремин успел отскочить в сторону и выхватить пистолет.
 – Только без шуток, Феоктистов! – процедил он.
 Танцор, казавшийся неуклюжим тюленем, вдруг начал выделывать сногсшибательные балетные па. Еремин не успел опомниться, как лишился оружия, и в ушах у него зазвенело, и рассветное небо перевернулось, прикинулось закатом.
 Когда он очнулся, над ним зияла ухмылка Танцора, а к груди неотвратимо приближалось дуло пистолета…
 – Феоктистов, бросьте оружие! – Голос, казалось, прозвучал откуда-то с неба.
 Уголовник зверем покосился в сторону. Ноздри его раздувались. На бычьей шее натянулись фиолетовые жилы.
 Еремин видел только ноги людей, окружавших поле брани.
 «Значит, братцы-гаишники не подкачали!» – понял он.
 – Феоктистов, бросьте оружие! – гремело в воздухе. – Иначе откроем огонь на поражение!
 – Бросай, дурак! – вырвалось из груди следователя.
 Он видел, что творится с Танцором. Зверь был в панике. Его взгляд метался от стены к стене, от окна к окну, от одной подворотни к другой. Наконец он решился и бросился к подъезду, втайне надеясь, что он сквозной.
 – Куда ты, идиот? – крикнул Еремин, поднимаясь.
 Он хотел бежать за ним. Пусть не догонит, зато прикроет. Но засвистевшие в тот же миг пули вынудили его снова припасть к земле.
 – Не стреля-а-ать! – что есть мочи завопил Константин.
 Он не видел, он слышал, как жирное тело Танцора рухнуло в десяти шагах от него.
 А в салоне машины следователя пиликал телефон.
 Еремина хлопали по плечу, трепали по волосам, поздравляли с удачной охотой. Были среди них знакомые и было много незнакомых, но все они принимали участие в его спасении.
 Еремин уже сидел в машине с открытой дверцей, поставив ноги на асфальт, сгорбившись под невидимой тяжестью.
 А телефон не умолкал.
 – Да? – спросил он тихо, вкрадчиво.
 – Константин Николаевич! Константин Николаевич! – орал возбужденный Женя. – Василина вернулась домой! Я только что с ней разговаривал! По-моему, она того, пьяная вроде! Просто лыка не вяжет! Где была – не помнит! Как у вас дела?
 – Хорошо. Отдыхай, парень.
 Еремин закрыл машину и пошел спать.




 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ




4 сентября, четверг

 – Жаль, что лавры достались не мне! – горевал старик Елизарыч, утопая в белой подушке. – Вот ведь как бывает в жизни! Гонялись мы, гонялись за этим удавом, а молодой пришел и сразу снял отпечатки! Перешустрил Престарелого!
 – Тебе ли жаловаться, Родитель? – Константин время от времени трогал припухшую щеку. – Банда преступников уже была у нас в кармане…
 – Сам виноват, Костя, – строго рассудил больной, – пожадничал! Кофе захотел распить со зверьем? На красивые темы разговоры разговаривать? Молодец! Не ожидал от тебя! Вроде не первый год занимаешься сыском, а ума не набрался! Никакой психологии! Никакого индивидуального, понимаешь, подхода к преступнику!
 Иван Елизарович не на шутку разошелся. Распекаемый сидел с опущенной головой. Ни от кого бы не потерпел такого, но у старика ночью случился сердечный приступ, вызывали «скорую», даже священник приходил. От всего было муторно на душе у Еремина.
 – Ладно, Престарелый, кончай! – вставил он как можно мягче и добавил расхожее: – Никто не застрахован от ошибок. Я хотел с ним по-хорошему. Ведь ясно, что Феоктистов – не главное действующее лицо, он лишь орудие.
 – Это тебе ясно. Ты можешь рассуждать, а ему, как ни крути, вышка светила. Значит, не до рассуждений.
 – Глупо, конечно, – сдался окончательно следователь.
 – Глупо, – согласился старик. – В МУРе наверняка закроют дело. Убийца найден. Обезврежен. Ликвидирован. Что еще надо? Мотивы никого не интересуют. Мотивы – это для романов! Как, кстати, Антоша?
 – Жив-здоров, не кашляет.
 – Пусть опишет меня как-нибудь, – попросил Елизарыч, – посмертно…
 – Да ну тебя, Престарелый! – в сердцах воскликнул Костя.
 – Хочется дожить до московского юбилея, – признался больной. – Два дня осталось. Обидно умирать. Я же в Москве родился. На Покровке. Тебе этого не понять, наверно. Я не из гордости так говорю. Просто понять и осмыслить свою жизнь можешь только сам. Что такое мое чистое детство на Чистых прудах? Это не перескажешь. Это надо пережить. Мне повезло. Мой отец был чекистом. Ему выделили комнату в центре Москвы. И там родила меня мама. Правда, везло мне недолго. Папу в тридцать седьмом расстреляли. Маму отправили по этапу, меня – в детдом. И прощай, комната на Покровке, и прощайте, Чистые пруды! Такие вот дела… – Он помолчал немного, улыбнулся. – Прошлый юбилей Москвы я в Карлаге справлял. Меня туда упекли как сына врага народа. Кажется, что совсем недавно это было, а ведь полвека прошло! Все изменилось.
 – Некоторые до сих пор Батю как святого чтут. Дай им волю – воскресили бы!
 – Убогие люди, Костя, убогие.
 Престарелый закрыл глаза. Задумался. И вдруг оживился. Даже подмигнул Еремину.
 – Ну, а зацепки у тебя какие-нибудь остались по этому делу? – почти без перехода спросил Иван Елизарович.
 – Да так, ерунда, – не стал вдаваться в подробности следователь.
 – Плохо.
 – Да ты не расстраивайся. Для успеха дела мне всегда надо хорошенько разозлиться. А я теперь зол как никогда!
 На прощанье он пожал стариковское запястье.
 Престарелый вместо бодрящего напутствия пожаловался:
 – А ведь меня сегодня в стационар упекут. Вновь не попраздновать… Прощайте, Чистые пруды!..


* * *

 Он набрался наглости и ворвался к Полежаеву без предварительного звонка. Тот едва успел натянуть штаны.
 – Доброе утречко! Правда, на часах уже три!
 – Мог бы позвонить, – недовольно пробурчал Антон.
 – Боялся разбудить. Ставь чайник! Есть о чем покалякать!
 – Я не один… – перешел на шепот писатель.
 – Да неужели? – заговорщицки подмигнул Константин и тоже шепотом: – Маленькая француженка?
 – Ну да.
 – Вот и прекрасно! Вместе позавтракаем. Обещаю развлечь вас страшной историей из жизни частного детектива!
 Еремин сам взялся за дело. Пока молодые приводили себя в порядок, вскипятил воду, заварил чай, наготовил бутербродов из всего, что имелось в холодильнике.
 – О-ля-ля! – оценила кулинарные способности следователя Патя.
 – Что это у тебя? – разглядев хорошенько друга, поинтересовался Антон.
 – Где?
 – На щеке.
 – Ах, это! Не буду врать, что след от поцелуя.
 Они весело принялись за еду, а сыщик начал свой грустный рассказ.
 – Мы закрываем дело, – прежде всего объявил он, и слушатели едва не подавились.
 – А кто же убийца? – не утерпела девушка.
 – За убийцей я сегодня гонялся всю ночь, и он даже имел честь до меня дотронуться, – вновь напомнил о своем синяке следователь.
 – Его арестовали? – всполошилась Патя.
 – Увы! Несчастный случай на охоте…
 Он подробно рассказал о гонке с преследованием по ночной Москве и о своей неудачной попытке поговорить с убийцей.
 – А как вы узнали, что именно Танцор совершил все эти убийства? – Патя осторожно помешивала ложечкой чай.
 – Отпечатки пальцев – великая вещь в нашем деле! – не без апломба произнес следователь.
 Помешивание чая внезапно прекратилось, и Еремин с интересом посмотрел на ложку, положенную возле блюдца.
 – Как же так? – продолжала любопытствовать девушка. – Антон говорил, что на месте преступления не были обнаружены отпечатки.
 – Верно, – подтвердил сыщик. – Все решило сопоставление фактов. Квартиру Леониду Шведенко сдавал его приятель-фотограф. Констанция Лазарчук в день гибели ждала фотографа, чтобы сделать снимки для порнографического журнала. Отпечатки пальцев приятеля-фотографа совпали с отпечатками рецидивиста-мокрушника. Вот и вся цепочка, дорогая Патрисия. Случайности тут исключены.
 – Ну и слава Богу! – улыбнулась она. – Хорошо то, что хорошо кончается.
 – Да, дело придется закрыть, – повторил Костя.
 – А знаешь, – обратился к Пате Антон, – эти загадочные синопсисы составлялись для новой книги Артура Бадункова.
 – Да? – снова удивилась девушка.
 – Угу. Ты читала его романы?
 – Боже упаси! – замахала она руками.
 – Почему бы нет? – возразил писатель. – Все имеет право на жизнь. Меня только удивляет, почему на двадцатом романе он решил так круто поменять жанр. Перешел от боевиков к триллеру, да еще с ужасами. В коммерческом плане это невыгодно, хотя раскрученному Бадункову, наверно, уже ничто не угрожает.
 – Ты думаешь, он сам разрабатывает сюжеты своих романов? – усмехнулась Патрисия.
 – Не знаю.
 – А я, между прочим, не байки травить к тебе приехал, – перевел разговор в другое русло Еремин. – Мне требуется твоя помощь.
 – Ну а мне пора, – засобиралась Патя. – Спасибо за увлекательный рассказ, – поблагодарила она сыщика.
 – Правда всегда увлекательней, – заметил тот. – Антон все переврет в своем романе!
 – Тоже мне Белинский нашелся! – обиделся Полежаев.
 Он вышел вместе с девушкой в коридор. Костя слышал через дверь, как они нежно щебечут, договариваясь о свидании. И в то же время его неотвратимо притягивала к себе чайная ложка, аккуратно положенная возле блюдца…


* * *

 – Куда мы едем? – только в машине поинтересовался писатель.
 – Проведать твою больную подружку.
 – К Василине? Она больна?
 – Перепила маленько. Или напоили.
 – А в чем заключается моя помощь?
 – Неужели непонятно? Ты помогаешь мне проведать твою больную подружку.
 – Иди в баню, Костян! Я совсем не хочу ее проведывать! И вообще, после вчерашнего я хочу немного отдохнуть! Посидеть в кафе, как все нормальные люди! Пообщаться с коллегами по перу!
 – Еще не время отдыхать, товарищ! – сострил Еремин.
 – Я пас. Тем более ты все равно закрываешь дело.
 – Значит, купился? – засмеялся следователь. – Это хорошо! Нет, милый мой, я не люблю закрывать нераскрытые дела. Главная схватка еще впереди. Что ты будешь делать в праздники?
 – В какие праздники? – не понял Антон.
 – Сразу видно, что недавно стал москвичом.
 – Ах вот ты о чем! Понятия не имею! А что?
 – Не будешь против, если шестого вечером, часов в одиннадцать, мы соберемся у тебя?
 – Кто это «мы»?
 – Состав прежний. Тот же, что и в «Иллюзионе». Помнишь «Деда Мороза – ублюдка» с расчлененным трупом? Нашим девочкам фильм не очень понравился. Воротили свои миленькие носики!
 – Ты хочешь устроить обсуждение фильма?
 – Вроде того. Свою невесту, надеюсь, возьмешь на себя?
 – Заметано! Шестого в одиннадцать, – согласился Полежаев. – А сейчас высадишь у метро?
 – Василину оставляешь полностью на мое попечение?
 – Из меня плохой врач.
 Еремин остановил машину. Вместо того чтобы выйти и проститься, Антон вдруг спросил:
 – Ты уверен, что нам будет весело в таком составе?
 – Еще как!
 – Я не знаю, на что намекаешь, но Патрисия тут ни при чем. Она, конечно, немало темнит, но к делу это не имеет отношения. Смотри, не ошибись!
 – Спасибо, дорогой. Кстати, я располагаю кое-какой информацией об Артуре Бадункове. Тебе интересно?
 Полежаев уже приоткрыл дверцу и на вопрос приятеля безразлично пожал плечами.
 – Маститый автор провел несколько лет на зоне. И у него была странная кличка. Очень странная. Его почему-то прозвали Принцем Уэльским.
 Антон хлопнул дверцей, оставшись в салоне.
 – Я знал, что это тебя заинтересует.
 Следователь достал из портмоне клочок бумаги и передал его Антону. Тот сразу узнал копию письма с угрозами из Патиного почтового ящика.
 – Откуда ты взял?
 – Значит, с текстом знаком? – сделал вывод Еремин. – Почему мне ничего не сказал?
 – Она убедила меня, что это писал сумасшедший.
 – Ведь ты ей не поверил?
 – Нет, но хотел разобраться сам.
 – Понятно. А пряталась она все эти дни у тебя?
 – Только вчера объявилась.
 – А матери сказала, что живет у тебя.
 – Ты разговаривал с Катрин?
 – Я ведь еще веду дело о коллекции ее отца. Забыл? Надеюсь, о гильотине ты ничего не рассказал невесте?
 – Она сделала вид, что это выдумка, что хотела меня разыграть.
 – Пусть думает, что ты поверил. А теперь можешь отдыхать. До шестого. Мне даже будет легче, если ты никуда не станешь соваться!
 – Постой-ка! – До Антона наконец дошло. – Зачем ее ищет Бадунков? Так это – Патя?..
 – Ну вот. Ты ведь собрался отдыхать? Дыши глубже, Антоша, и предоставь финальную часть мне. В конце концов кто из нас герой романов Антона Полежаева?


* * *

 Ей позвонили, когда она потчевала чаем молоденького эксперта. Ждала старика, а явился пацан. Старику бы, наверно, призналась, хотя та баба по телефону предупредила: никому!
 – Это Василина Шведенко? – строго спросила та. – Если хочешь получить тело мужа, приезжай сегодня на ту квартиру, где он проживал. Не вздумай беспокоить своих друзей! Мы прослушиваем телефон и следим за тобой! Один неверный шаг – и ты пойдешь вслед за муженьком!
 В первый миг она никак не могла собраться с мыслями. То, что это ловушка, понятно. Квартира принадлежит Роберту. Он вчера был у нее. Она сетовала, что не может даже похоронить Леню. Очень-очень расстраивалась по этому поводу. Решил облагодетельствовать? Так не бывает! Стал бы он его обратно переть на двенадцатый этаж! А она как должна забрать? Ловить такси: «Помогите мне перевезти останки своего мужа!..»? Нет, дело не в останках. Дело в ней! Он даже не пытается скрыть свое участие в убийстве, приглашая на ту квартиру! Держит ее за дуру! За выжившую из ума истеричку!
 Если бы пришел снимать отпечатки старик, она, наверное, призналась бы. Пацанам никогда не доверяла! Всегда привлекали мужчины посолидней.
 Парень наконец ушел. Она опустилась в кресло и заплакала.
 Проплакала час. Свет не включала. За окнами – тьма. Вдалеке горят высотки и Останкинская башня, словно елочные игрушки! Залюбовалась. Приникла лицом к стеклу. В доме напротив кто-то стоит в проеме темного окна и смотрит в бинокль! Куда он смотрит?
 Первая мысль – бежать! Бежать куда глаза глядят! Дура! Почему ничего не передала Еремину? Ведь человек был от него! Сидел у нее на кухне! А что может Еремин? Он не Бог!
 А может, помолиться? Может, встать на колени и помолиться? Вся жизнь в грехе, но ни разу не молилась! Ничего не просила у Него! А сейчас чего просить? Чтобы защитил? Вышла на балкон. Зябко. Посмотрела на звезды. В том окне – никого. Может, показалось? Все равно кто-то должен следить! Кто-то постоянно следит!
 «Послушай, что Тебе скажу! Никогда я с Тобой не говорила! Никогда ни о чем не просила! Если честно, не верила в то, что Ты есть! Я хочу предложить Тебе сделку! Не смейся! Не смейся, ради Бога! Мне не до смеха! Ведь не я первая! Каждый надеется, что сделка состоится! Вот и я предлагаю сделку! Дай пережить сегодняшнюю ночь! И тогда наутро я пойду в церковь! Честное слово, пойду!..»
 Хлопнула балконной дверью так, что стекла задребезжали. Глупо! Считала себя умной! Красивой! Доброй! Нет, не добрая! Леню надо похоронить! А кто виноват, что он оказался в той злосчастной квартире? Кто боялся с ним жить в одном доме после взрыва в машине, будто он прокаженный? Вот ты во всем и виновата. Теперь отвечай…
 Хватит бояться! Они хотят ее видеть? Они ее увидят!
 В темпе натянула колготки. Причесалась. С лицом пришлось повозиться. Накладывать два слоя пудры. Чтобы никто не догадался о ее страхе! Ресницы никак не давались. Тушь подсохла, а новую покупать есть ли смысл? Густой румянец. Яркие губы. Туфли на шпильках. Белые. Надетые второй раз. Все. Готово.
 Она вышла во двор с высоко поднятой головой, пружиня шаг. Минут пять ждала троллейбус на людной остановке. Она не даст себя убить из-за угла! Будет выбирать такие места, где народ кишмя кишит!
 В метро перескакивала с одной станции на другую, будто хотела кого-то запутать или сама заплутать.
 Иногда теряла нить сознания. Погружалась в пустоту. А потом вдруг удивлялась, когда сквозь пустоту прорывались скрежет колес электропоезда, голоса пассажиров.
 После одного из таких провалов она обнаружила, что стоит во дворе многоэтажного дома и, задрав голову, смотрит то ли на звезды, то ли на окно на двенадцатом этаже. В окне горел свет. Ее ждали.
 «Вот видишь. Я просила у Тебя защиты. А ты ведешь меня к последней черте! И не даешь передышки! Ты не хочешь иметь со мной дела? Правильно. Не стоит мараться!»
 Она шагнула в подъезд. В кабине стоял работяга с гаечным ключом. Лицо его было перепачкано мазутом.
 «Обращалась к одному, а нарвалась на другого!»
 Представитель подземного царства кричал кому-то невидимому
 – Миша! Еще раз! Я закрываю!
 – Лифт не работает, девушка! – успел он бросить ей.
 – Как же я перевезу труп? Как? – спрашивала она в узкую щель и била кулачком в сомкнувшиеся двери, пока не поняла, что кабина лифта ушла под землю. А она осталась.
 Бежала со всех ног, не обращая внимания на шпильки. Пару раз спотыкалась. Улицы уже совсем обезлюдели, но за ней никто не гнался.
 Потом уже сообразила, что пробежала целых две трамвайных остановки. А трамваи-то бегали как заведенные!
 Посидела на скамейке в каком-то незнакомом скверике. Выкурила сигарету. Из-за кустов вынырнул некто усатый с горящим взором. Уселся рядом и начал приставать.
 – Ай, какая девушка! Почему такая грустная? Чем помочь?
 – Помогите мне перевезти труп моего мужа, – попросила она искренне.
 Некто усатый тотчас испарился. А по небу плыли облака. Голубые облака по темно-фиолетовому небу.
 В полночь спустилась в метро. Она уже не боялась преследования. Она вообще ничего не боялась.
 Вспомнилось, как месяц назад один молодой журналист, явно к ней неравнодушный, предлагал пойти с ним в ночной клуб. Что, мол, ей терять, муж живет отдельно, врасплох не застанет!
 – Или он названивает каждую ночь? Проверяет? – захохотал этот тип.
 Она покраснела и ответила отказом. Она избегала подобных людей. Ее пугали ночные клубы. Она представляла себе вертеп с рулеткой, за которой рушатся человеческие судьбы, а в камине полыхают деньги. Короче, что-то из Достоевского.
 Теперь ей захотелось видеть этого человека. Говорить с ним! Издеваться над ним! Смеяться ему в лицо!
 Он хвастал, что проводит там чуть ли ни каждую ночь! Прекрасно! Сейчас она его застукает! Возьмет за жабры! Ведь приглашал! Значит, не отвертится! Вот только название клуба совсем вылетело из головы! Где-то в центре! Кажется, рядом с «Макдональдсом».
 Она больше не раздумывала. Сегодня должны исчезнуть все страхи!
 Удивительно, но как только у нее появилась цель – непременно попасть в ночной клуб, – исчезли туман и пустота, провалы в сознании.
 Она нашла клуб довольно быстро.
 Входной билет стоил десять долларов, а у нее осталось не больше сорока до получки.
 Внутри не оказалось ни рулетки, ни бильярда, ни даже карточного столика. Завсегдатаи, развалившись в креслах, потягивали коктейли и наслаждались музыкой. Рыжебородый джазмен на крохотной эстрадке насиловал саксофон, и тот хрипло, надрывно взывал о помощи.
 Она остановилась посреди зала, не зная, куда ей приткнуться. Ее разглядывали с интересом, как зеленую мартышку, по рассеянности забежавшую в стадо павианов.
 – Василина! – раздалось где-то впереди.
 К ней направлялся молодой человек, в котором она сразу признала своего знакомого журналиста-циника.
 – Вот так сюрприз! Могла бы позвонить, я бы провел бесплатно.
 У него были смешные светлые усики над толстой губой и неприятная бородавка на щеке. Выглядел ее знакомый невзрачно, серо, обыденно. Для ночного клуба мог бы одеться поприличней! Хотя этот ночной мир только ей в диковинку!
 – У меня разве есть твой телефон? – удивилась она.
 – Я тебе давал!
 – Это еще не значит, что он у меня есть!
 Она кокетничала. Появилось неодолимое желание соблазнить. Влюбиться он не влюбится. Циникам это неведомо. Но возбудить в нем похоть в ее силах. Пусть только возжелает, и она возьмет его в оборот! Она будет тверда и неприступна, как мраморное изваяние! Но за что же так мстить ему? Есть за что. За те слова о муже, за те грязные намеки!
 – Что мы стоим? – спохватился молодой человек.
 Она взяла на заметку, что он выбрал новый столик, а не вернулся за тот, где сидел раньше в веселой компании. Деликатность? Не хочет вводить в круг подвыпивших балагуров женщину, только что потерявшую мужа? Или – проявление особого интереса к ней?
 Официант чиркнул зажигалкой, и на их столике заиграла пламенем интимная лампадка.
 – Я тебе закажу обалденный коктейль! – загорелся ее приятель.
 – У меня совсем нет денег, – бесстрашно призналась она.
 – Обижаешь! Два коктейля! – приказал он ожидавшему официанту. – «Голубые Гавайи» и «Текиловый рассвет».
 – Только не текилу! – взмолилась она.
 – Это я для себя, – успокоил парень. Тебе – «Гавайи»! Обалденная смесь: ром, гренадин, кюрасао, ананасный сок и молоко! Ты пила что-нибудь подобное?
 – Я вообще-то плохо переношу смеси, – предупредила она.
 – Ничего не будет! – заверил он.
 Им подали два пол-литровых стакана, один с напитком нежно-голубого цвета, другой – ярко-оранжевый. Каждый был снабжен соломинкой и каким-то экзотическим цветком, прикрепленным к стенке стакана.
 – Пробуй! – скомандовал молодой человек. – Только понемножку, по капельке! Это надо почувствовать! Понять душой! Коктейль – это музыка. Полифония!
 Она сделала несколько глотков и чуть не закричала от восторга. Что-то прекрасное и таинственное, похожее на забытые детские ощущения, нахлынуло на нее. И она засмеялась весело и громко, как в детстве.
 – Ты правильно сделала, что пришла сюда. – Парень поедал ее взглядом, ну прямо закусывал ею свой текиловый напиток. – Тебе необходимо расслабиться. Оторваться, говоря по-современному! Я тебе еще вчера хотел предложить, да подумал – не ко времени. Обидишься.
 – Ты вчера был в редакции? Что-то не припомню…
 – Просто не обратила внимания. Ты шла по коридору, а я с ребятами курил.
 – Может быть.
 – Знаешь, Василина… – начал он не таким бодрым тоном, как прежде. – Я виноват перед тобой. Не знаю, что на меня тогда нашло. По-жлобски получилось. Ходили слухи, что вы разбежались с Леней. А ты мне всегда нравилась. Вот я… одним словом…
 – Одним словом, давай не будем о грустном! Коктейль – просто чудо! – вновь засмеялась она.
 – Ты не злишься? Ты простила меня?
 – Кто старое помянет…
 Циник на глазах превратился в совестливого, искреннего человека. И даже с бородавкой на его щеке смирилась.
 – Я тебе должен рассказать кое-что…
 Таким серьезным она его никогда еще не видела. И это в тот момент, когда ей хочется веселья!
 – Может, не здесь? Не сейчас?
 – Боюсь, что в другой раз не решусь. А сказать должен. Обязан. Это касается Лени.
 – Хорошо, – покорилась она.
 Он залпом прикончил «Текиловый рассвет».
 – Его убила не мафия, как подает наш главный и как повторяют за ним все подпевалы.
 – Ты хочешь сказать, что кого-то подозреваешь?
 – Не подозреваю, а знаю наверняка. Тебя не удивило, что Роб так скоро уволился от нас?
 – Удивило.
 – Это он.
 Она была поражена его уверенностью даже больше, чем самой страшной сутью сообщения.
 – У тебя есть доказательства?
 – Есть. Ты ведь знаешь, что Леня любил заниматься разного рода расследованиями. Разоблачение – это было у него в крови! Однажды совершенно случайно ему попал в руки интересный материал об одном из лагерей. Его интересовали бежавшие рецидивисты, до сих пор не пойманные.
 – Я помню. Это было совсем недавно. То ли в мае, то ли в июне.
 – Вот-вот. Он тщательно изучал папки с делами и, представь себе, в одном из беглых узнал нашего Роберта Игнатьевича.
 – Боже мой! – застонала она. – Неужели он ему открылся?
 – Сама знаешь, у Лени характер был не сахарный. В обмен на молчание тот не брал с него денег за квартиру.
 – Все-таки не брал? Но ведь это… шантаж?
 – И я Лене так и сказал. Незадолго до гибели мы с ним просидели здесь целую ночь. Изрядно выпили, и он разоткровенничался. «Дурак ты! – ответил он мне тогда. – Кто не рискует, тот не пьет коктейль „Голубые Гавайи"!»
 – Он тоже его пил?
 – Конечно. И самое неприятное… – Молодой человек запнулся, а потом решительно произнес: – Я должен это тоже сказать. Может, тебе станет легче? А может, наоборот…
 – Говори!
 – Роберт, кроме всего прочего, поставлял ему девиц. Это было одно из Лениных условий.
 Она закрыла глаза и просидела так довольно долго, потягивая при этом коктейль. Со стороны могло показаться, что в стакан подсыпали наркотик и женщина вот-вот выйдет в открытый –космос.
 – Хорошо, что ты не скрыл от меня, – наконец сказала она.
 – А я теперь пожалел.
 – Почему?
 – Удар по самолюбию не каждый способен вынести.
 – Я вынесу, – пообещала она. – А почему ты до сих пор молчал? Мог бы помочь следствию.
 – Так ведь главный всем заморочил голову с мафией! И только после того как Роб уволился, я понял, где собака зарыта.
 Рыжебородого саксофониста сменил джаз-банд. Они начали с веселой, бодрящей музычки.
 Ее первоначальное желание пококетничать, соблазнить и отплатить страшной местью теперь казалось смешным.
 – Поехали к тебе! – предложила она.
 – Ты с ума сошла! У меня дома жена и дочка!
 – Знакомый вариант! – усмехнулась Василина. – А здесь ты по заданию редакции?
 – Вроде того.
 – Тогда закажи мне еще коктейль!
 Свойства коктейлей таковы, что они дают о себе знать в самый последний момент, который может стать критическим.
 И поэтому женщина на рассвете вышла из такси и сделала таксисту ручкой, а потом долго не могла вписаться в проем парадной двери. Дверь перемещалась, как какая-то виртуальная зараза!
 Еще хуже дело обстояло с лифтом. Он закрывался всякий раз, как только она собиралась в него войти. Пока добрые люди не внесли ее в кабину.
 И в замочную скважину, хоть и била прицельно ключом, никак не попадала. После каждой попытки громко смеялась и выставляла себе баллы. Так что в конце концов перебудила соседей, и те, объединив усилия, выиграли схватку с английским замком.
 Завалилась в туфлях на постель, но проспала недолго – начал досаждать телефон.
 – А-а! Всполошились, гады! – кричала Василина. – Я вам сейчас устрою!
 Но устроить ничего не могла, потому что телефон стоял на кухне. Она скатилась на пол и поползла к нему на четвереньках. Первым делом икнула в трубку, а потом спросила:
 – Ну что, в натуре? Чего еще надо?
 – Василина? Наконец-то вы дома!
 – Ты – кто?
 – Я – Женя! Помните, вчера снимал у вас отпечатки!
 – Ах, Же-еня!.
 – Где вы были? Мы так переживали за вас!
 – Же-еня! Же-еня! – пела она.
 – Вы немного не в себе? Может, приехать – помочь?
 – Иди на-а х…, Же-еня! Я хочу спать!..
 Очнулась в комнате на ковре. До кровати, видимо, не доползла. За окном уже вечерело. Вскочила. Приняла душ. На ходу выгладила старую косынку – для церкви.
 «Какая дура! Какая дура!» – бормотала она себе под нос.
 Заутреню она безмятежно проспала. Клятву нарушила. И снова вернулся страх.
 «Прости меня, дуру! Прости!» – умоляла она, второпях натягивая штопаные колготки и надевая стоптанные туфли.
 А на вечернюю молитву она опоздала, потому что явился Еремин.


* * *

 Катрин любила комнатные цветы. Могла часами просиживать за чтением книг по растениеводству. Несмотря на недуг, не позволяла никому ухаживать за своими питомцами. Сама поливала, высаживала, рассаживала.
 Цветы в горшках и декоративные деревца в кадках были неотъемлемой частью интерьера ее загородного дома. Но имелась еще особая оранжерейная комната, в которую допускались избранные.
 В этой комнате и застала ее Патрисия за опрыскиванием китайских хризантем.
 – Явилась, пропащая душа! Как дела?
 Девушка стояла посреди комнаты, широко расставив ноги, нервно постукивая ногтем о медную пряжку ремня.
 Не получив ответа на свой праздный вопрос, мать взглянула на нее и встретилась с холодным, хмурым взглядом.
 – Что случилось?
 – Зачем ты наняла этого фараона?
 – Ах вот оно что! А почему бы нет? Он утверждает, что коллекция дедушки находится в Москве. В доказательство привез ручки от нашего комода.
 – Сдалась тебе эта коллекция! Там была всего одна по-настоящему ценная вещь. Все остальное – ширпотреб!
 – Зачем же ширпотреб понадобилось везти через столько границ? – возразила Катрин.
 – Потому и провезли спокойно! – усмехнулась дочь.
 – И пусть ширпотреб! Мне дорога память об отце!
 – Когда ты посылала к дедушке этого бандита, у тебя нигде не кольнуло, чем это может кончиться?
 – Не смей так говорить о Вадиме! – взорвалась мать, а потом тихо добавила: – Следователь считает, что Вадим жив.
 – Еще бы! Таким людям ничего не делается! Я никогда не верила в эту историю с автомобильной катастрофой! Он обокрал твоего отца! Он сделал тебя калекой! А ты, как набитая дура, до сих пор веришь в любовь!
 – Не смей!
 – Да, мамочка, да! Я всегда видела его насквозь!
 – Не смеши меня! Ты была ребенком!
 – Я давно уже повзрослела, а ты и не заметила!
 – Я не желаю с тобой говорить о Вадиме! – Катрин подчеркнуто отвернулась и от хризантем переехала к цикламенам. – Здравствуйте, мои миленькие! Как поживаете, мои птенчики? – радостно обращалась она к цветам. – Правда, они похожи на крошечных фламинго? Особенно не раскрывшиеся бутоны!
 Она явно хотела уйти от неприятного разговора, но дочь была настроена решительно.
 – Значит, фараон интересовался твоим любовником?
 – Патя, прекрати!
 – А про папашу ты ему ничего не ляпнула?
 – Ты меня убиваешь! Мне нет дела до твоего отца! И говорить о нем я ни с кем не намерена! Даже с тобой! А ты ведешь себя по крайней мере бестактно! Я понимаю, что ты давно самостоятельная девочка, но существуют рамки приличия!
 – Неужели? Раньше ты как-то об этом не думала!
 – Что ты имеешь в виду?
 – Я имею в виду твоих многочисленных любовников, которых ты приводила к нам в дом.
 – Патя!
 – Что, мамочка? – наигранно кротко произнесла она издевательски, сложив в мольбе ладошки. – Ты считала, что у меня нет мозгов? Я спала в соседней комнате и слышала все, что творится за стеной! Или ты думала, я до такой степени наивна, что ничего, решительно ничего не понимаю?
 – Ты никогда не интересовалась… не спрашивала… – Катрин окончательно растерялась.
 – Чем я должна была интересоваться?
 – Я всегда исповедовала свободную любовь! – пошла в атаку мать. – И не скрывала от твоего отца. И он нормально относился к этому. И у него были женщины. Много женщин…
 – Пока он не полюбил одну из них… А тебя он презирал! Ведь ты готова была наброситься на любого! Разве можно любить такую?
 – Как ты смеешь так говорить с матерью?
 – Надо отдать тебе должное. Ты не ханжа. При всей своей распущенности не особо заботилась и о моем целомудрии. Никогда не упрекала в том, что мне нравятся мужчины постарше. Другая бы с ума сошла, если бы узнала, что ее дочь спит с сорокапятилетним! Да, мне нравятся мужчины в возрасте моего отца! Ты даже испугалась, услыхав о том, что я собираюсь замуж! Как отнесется мой муж к свободной любви? Не будет ли устраивать сцен, избивать меня? Ты даже прочитала ему лекцию на эту тему.
 – Мне показалось, что твой избранник слишком молод, – усмехнулась Катрин, – по сравнению с теми, что были раньше. К тому же ты слишком торопилась. Вот чего я испугалась! И еще. Антон Борисович не из тех, кто прощает измену. Уж поверь моему опыту! – Она взяла себя в руки и говорила надменным, покровительственным тоном.
 – Верю. Тебе есть чем поделиться. Но не лезь в мои дела! «Моя жизнь – это моя жизнь», как поется в одной французской песне!
 – Ради Бога! – всплеснула руками Катрин. – Можно подумать, я мешаю тебе жить! Я ведь даже не интересуюсь, где ты провела две последние ночи! Все тебя потеряли. И твой Антон, и этот следователь… Но мне, как видишь, нет никакого дела!
 – Фараон тоже меня потерял?
 – Хоть бы от меня не скрывала, а то всем приходится врать!
 – Тебе не придется больше врать! Я уезжаю!
 Патрисия произнесла эти слова так решительно, что мать сразу почувствовала – разлука будет долгой.
 – Что ты опять придумала? – жалобно спросила она.
 – Кругосветное путешествие, всего на каких-то полгода. Так что соскучиться не успеешь! Ты оставляла меня и на более длительный срок. На попечение служанки. Зачем нужна мама, когда есть служанки? Так ведь?
 – С кем ты едешь?
 – Не волнуйся, мамочка! У меня будет надежный спутник.
 – Антон?
 – Ну что ты! Неужели всерьез приняла мое замужество? – Девушка выдержала паузу, а затем объявила: – Я еду с моим дорогим папочкой! Гудбай!
 Она послала матери воздушный поцелуй, резко повернулась и вышла из оранжерейной комнаты.
 Катрин не удержалась от слез. В порыве ярости она принялась выдирать из горшков цикламены, похожие на маленьких фламинго, и разбрасывать по полу землю.
 – Так тебе и надо, калека! Так тебе и надо! – кричала она. – Зачем нужна дочь, если есть служанка?!


* * *

 «Почему я так люблю сидеть в этом кафе? Кое-кто меня не понимает. И никогда не сможет понять. Здесь особая атмосфера, которую не уловишь с первого раза. Впрочем, это зависит от того, как у тебя работает внутренний радар. Я не пьяница и не обжора. Мне здесь уютно. Я здесь отдыхаю. Часто встречаю знакомых. В основном это братья по перу. Назначаю деловые встречи. И те, кого я не знаю, мне почему-то именно здесь симпатичны. А еще – очаровательные барменши. Мать и дочь. Мне нравятся их отношения. Их лица. Их улыбки. Я скучаю, когда подолгу не прихожу сюда. Это бывает во время работы. Во время изнурительного бега по пересеченной местности на дистанцию в целый роман. А роман – это целая жизнь. Иногда, положив распухшую голову на пластмассовый корпус электронной машинки где-нибудь в пятом часу утра, я шепчу в забытьи: „Копакабана…“ Нет, я не Остап Бендер и моя „Копакабана“ не в Рио-де-Жанейро!..»
 Антон сидел в кафе на Большой Бронной за рюмкой коньяка и грустил о своем.
 «В советское время была на телевидении развлекательная программа „Кабачок „13 стульев“. Очень похоже. Я в детстве удивлялся: „И что они все ходят в этот кабачок? Делать им, что ли, больше нечего?..“ Почему-то здесь постоянно вспоминаю Иду. Как это понять? Мы никогда не были с ней в кафе. Мы были нищими. У нас было одноразовое питание. Правда, мечтали: вот заработаем много денег и завалимся в роскошный ресторан! Нет, она сюда не придет. Она, наверно, выбирает малолюдные и очень дорогие места. Хотя я видел однажды в „Копакабане“ знаменитого артиста. Он спокойно сидел в уголке и потягивал пиво. И никто не обращал на него внимания. В жизни артисты часто не такие, как на сцене. Зато он внимательно рассматривал каждого. Соскучился по простым людям? Или искал типаж для новой роли? Нет, Ида не придет сюда! Она сейчас, пожалуй, популярней того артиста! У нее слишком необыкновенное лицо, чтобы не узнать ее сразу! Она прячется от людей! В супердорогом ресторане! Боже, что она там делает? Ведь это скучно в конце концов! Что? Что? Думает обо мне…“
 – Антоша, алло! – окликнул из-за соседнего столика подвыпивший поэт. – Сейчас выдам на-гора!
 И принялся громко читать стихи собственноручного изготовления, отбивая такт пустой пивной кружкой.
 – По-моему, г…, – оценил выступление поэта детский писатель, веселый детина с пронзительным взглядом Мефистофеля и румянцем на щеках.
 – Действительно, попахивает! – поддержал автор исторических романов, седобородый мудрец.
 Поэт с тоски опустил голову в кружку, но кружка оказалась мала для такой головы.
 – Привет, братцы! – подошла к их столикам известная журналистка. Правда, известная под псевдонимом, потому что статьи по большей части пишет взрывоопасные. – Опять поэта обижаете?
 – Да кто его обижает? – возмутился детина.
 – Мы его накормили, обогрели, напоили, – перечислил мудрец. – Можем теперь за свой счет правду сказать.
 – Кто не поэт – тому поэта не понять! – закричал несчастный, оторвав голову от кружки.
 – Это, дружок, не ты написал! Не надо ля-ля! – снова урезонил детский писатель.
 Поэт издал предсмертный вой собаки над собственным телом.
 – У тебя свободно, коллега? – обратилась известная журналистка к Антону. Она считала, что они делают одно общее черное дело.
 Он кивнул в знак согласия, и журналистка поставила на стол стакан с виски и чашку кофе. Это была некрасивая пышная дама высокого роста, в потертых джинсах и засаленной ветровке – будто только что вернулась из турпохода. Она любила смотреть на собеседника в упор через толстые линзы очков, а говорить тихо, немного пришепетывая.
 – Как пишется, коллега?
 – Никак.
 – Почему?
 – Отдыхаю.
 – Никуда не поехал?
 – Мне и здесь хорошо. Как-никак – «Копакабана»!
 – Ай! – махнула она рукой. – Я бы на твоем месте рванула куда-нибудь! Жизнь наша скотская, беспросветная! Надо делать себе праздники. Я вот, например, похоронами занимаюсь.
 – Кто умер?
 – Да ты вряд ли ее знал! Санина Маша, психолог.
 У Полежаева вытянулось лицо.
 – Неужели знал? – почему-то обрадовалась журналистка. – Погибла во цвете лет!
 – Мой друг расследует это убийство, – признался он.
 – Ни черта они не найдут! Я пишу про это статью.
 – Некролог?
 – Маша была не настолько известна. Я хочу разобраться: кому помешала эта женщина? Она всегда вела себя осторожно. Не вмешивалась ни в какие конфликты и сама старалась ни с кем не конфликтовать. В политику не лезла. С криминальными структурами не связывалась.
 – Ты ее хорошо знала?
 – Лет десять были знакомы. Она себя когда-то пробовала в журналистике. Начинали в одной газете. Ей в жизни не очень везло. Рано потеряла родителей. Муж бросил… с грудным ребенком.
 – У нее есть ребенок?
 – Была. Девочка. Умерла. Не представляю, как она все это выдержала. Уехала в Питер. Выучилась там на психолога. Вернулась в Москву. А тут наследство – пятикомнатная квартира! Хоть чем-то судьба наградила. Только жить ей в этих пяти комнатах было не с кем. И квартирантов пускать не хотела. Не выносила чужих людей в доме. Намыкалась по общагам. В общем, зарабатывала чем придется: статейками, консультациями, репетиторством. Работала рук не покладая, да не больно разжилась! Я ее в последний раз видела недели три назад. Выглядела превосходно. Молодуха, одним словом. А вот глаза почему-то на мокром месте. Я спросила: «Случилось что?» – «Нервы ни к черту!» Сидели, кстати, в этом кафе. Я не стала лезть в душу. Думала, сама потом расскажет.
 – Девочку свою не вспоминала?
 – Откуда ты знаешь?
 – Так. Подумалось.
 «Недели три назад Маша, Мария Степановна, несла свой крест! Писала отрывок романа „Пушечное мясо“. Там говорилось о смерти грудного малыша. Говорилось цинично, с привкусом черного юмора. Ей предстояло это разработать, расширить, добавить свежих красок!»
 – Вспоминала, как боялась рожать. Отношения с мужем разладились. Аборт делать было уже поздно. Мечтала о выкидыше.
 – Вы до такой степени откровенничали?
 – Господи, что бабы только не наговорят друг дружке, когда приспичит! Всю душу выложат!
 – Скажи, а слухи о сексуальной ориентации Марии Степановны – вымысел?
 – Следствие, значит, уже располагает материалом? – ухмыльнулась журналистка.
 Она не торопилась с ответом. Видно, обозначившаяся тема разговора ее тоже каким-то образом задевала.
 Женщина сняла очки и принялась их тщательно протирать носовым платком. Антон терпеливо ждал.
 – Да, это правда.
 Он заметил, как что-то погасло в ее светло-желтых глазах. Без очков она выглядела куда привлекательнее, хотя и беззащитнее.
 – Этот бзик у нее появился после возвращения из Питера. Она возненавидела весь мужской род. То ли психфак на нее так повлиял, то ли смерть дочки. Не знаю. Маша полюбила молоденьких девушек и, боюсь, многих совратила за свой недолгий век. Однажды я стала свидетелем довольно безобразной сцены. Я пришла к ней, что называется, без приглашения. Раньше мы часто так навещали друг дружку. Я ввалилась к ней и сразу учуяла, что некстати. Маша была как-то необычайно растеряна и взволнована до крайности. «Ты? – удивилась она. – Не вовремя, Катенька, не вовремя! Приходи завтра!» Она пыталась вытолкать меня за дверь. Я была поражена и, вместо того чтобы развернуться и сделать тете ручкой, застыла на месте как вкопанная. А уж если я застыну, так застыну! Бульдозером не сдвинешь! И вдруг из комнаты выходит девица лет пятнадцати-шестнадцати, смазливенькая такая, с русыми кудряшками на голове. Сразу видно, школьница еще. Виновато потупилась и тихо так говорит: «Я пойду, Мария Степановна». «Никуда ты не пойдешь! – приказывает строгая репетиторша. – Ты не ответила на мой вопрос по Юнгу!» «Я в другой раз отвечу! – взмолилась ученица, и лицо ее покрылось пятнами. – Мне сегодня некогда! В другой раз! Честное слово!» Она тоже изрядно волновалась. С репетиторшами обычно так себя не ведут. «Никуда не пойдешь!» – заорала Маша и наотмашь врезала девице по смазливому личику. Потом еще раз. И еще. Так, что та опустилась перед ней на колени и заныла: «Отпустите, Мария Степановна! Мама будет волноваться!» Дальнейшего не знаю. Убежала. Представляешь, какой спектакль? Юнгу, наверно, понравилось бы!
 По тому, как волновалась журналистка, вспоминая эту давнюю историю, Полежаев понял, что она до сих пор ревнует Машу, уже покойницу, к той несчастной девочке.
 – Да что там говорить, – продолжала женщина, – грехи за ней водились. И сдается мне, что как раз за них она и поплатилась!
 – Душил ее мужчина, – напомнил Антон.
 – Вот это меня и смущает, – призналась собеседница. – Как он попал к Маше, которая за километр обходила мужчин? Она даже отказывала в репетиторстве мальчикам, хотя вечно нуждалась в деньгах! Кроме того, насколько мне известно, ее нашли в спальне, в халате. А эта экипировка о многом говорит! И задушили ее пояском от халата, который надо было сначала выдернуть из петель. Значит, она раздевалась. Перед мужчиной? Никогда!
 – Твоя версия?
 – У Маши в тот день была любовница. Причем девица хорошо ориентировалась в ее квартире. Перед тем как лечь с Машей в постель, она пошла не в ванную, не в туалет, а на кухню. Дверь в кухню находилась рядом с входной дверью. Девица легко справилась с тремя сложными замками, с которыми наверняка уже имела дело. Маша ничего не услышала и не заподозрила. Убийца вошел в открытую дверь. Он спокойно воспользовался Машиным пояском, валявшимся на полу или висевшим на стуле (это без разницы!). И так же спокойно набросил ей сзади на шею. Почему, спросишь ты, она никак не отреагировала? Потому что лежала в это время на девице, а та и не подумала подать сигнала тревоги. К тому же Маша любила музыку. У нее был извращенный вкус. Ее будоражили немецкие марши времен второй мировой войны…
 – Твоя версия понравится моему другу, – решил Антон.
 Писатель досадовал, что никак не может избавиться от этой дремучей истории. Даже в таком укромном местечке нет спасения от нее!
 Журналистка допила свой кофе и сказала тише обычного:
 – Может, мы сами повинны в том, что жизнь человеческая – нынче самый дешевый товар?..
 Поэт снова орал стихи.
 Веселый детина, детский писатель, морщился и подмигивал мудрецу.
 Мудрец улыбался в седую бороду. Обаятельная барменша точила ножи.




 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ




5 сентября, пятница

 Он позвонил в контору. Голос неприятный, хриплый, пропитой, с повизгивающими интонациями. Константин привык к подобным явлениям. Его клиенты обычно не отличались приятными тембрами и утонченными манерами.
 – Еремин Константин Николаевич? – поинтересовался голос.
 Получив утвердительный ответ, голос странно хихикнул и поприветствовал следователя:
 – Здорово, коль не врешь! Я от Вадика Старцева. Есть для него что-нибудь?
 – Что-нибудь есть.
 Голос несколько замешкался, а потом опять спросил:
 – Кроме шуток?
 – Какие шутки! Передайте Вадиму Игоревичу, что я закрыл его дело.
 – Как? Вообще?
 Этот дегенерат порядком раздражал сыщика. «Мог бы найти в посредники кого-нибудь поумней!»
 – Тогда вот что. Нам надо с тобой встретиться, – выдал тот.
 – С какой стати?
 – А очень просто. Вадик в отпуску. Я теперь за него!
 Еремин почувствовал, как пространство в его кабинете сужается. Дело принимало неожиданный поворот.
 – Хорошо. Где встретимся?
 – Давай возле универмага «Вешняки». Я буду сидеть в черном джипе «чероки». У меня зеленый кепарик и такого же цвета кожан. Сразу узнаешь! Лады?
 – Во сколько?
 – Через час устроит? Тогда жду! Да не забудь прихватить то, что нашел для Вадика!
 Константин прикинул, что до универмага доберется за полчаса. Значит, остается полчаса на раздумья и подготовку к встрече с незнакомцем.
 В это осеннее утро он стоял на пороге разгадки многих тайн. Вчерашняя встреча с Лидой, бывшей горничной Грызунова, которую он накануне завербовал, расставила точки над «i». Он не ошибся в выборе тайного агента. Оставалось уточнить кое-какие детали, чем он и собирался заниматься весь сегодняшний день.
 Говоря о деле Старцева-Элвиса, он тоже не лукавил. Вещь, украденная у авторитета, была найдена. Кто совершил кражу, он теперь знал наверняка.
 Звонок слишком самонадеянного посредника передернул всю колоду. Еремин прекрасно помнил, что Элвис, отправляясь в бега, наказывал ему в случае, если он разыщет безделушку, оставить ее у себя. Откуда же взялся этот шустряк?
 – «Не забудь прихватить то, что нашел для Вадика!» – повторил он слова незнакомца. – Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что! А ведь он понятия не имеет о гильотине! – пришел к заключению Константин.
 На сей раз он не забыл зарядить пистолет. И захватил для видимости саквояж.
 Бросил на прощанье Аллочке, дорабатывающей последние деньки:
 – Если к обеду не вернусь и не позвоню… – Он вдруг понял, что тогда уж никто ему не сможет помочь, и добавил: – Заказывай панихиду!
 Аллочка хмыкнула и презрительно повела плечиком.
 Черный джип «чероки» он заметил издалека. Универмаг еще не работал в этот ранний час, и других машин на стоянке не было.
 Он поставил свою «шкоду» рядом с джипом и сообразил, что незнакомец понятия не имеет ни о машине, ни о внешности следователя.
 «Если бы он выполнял указания Элвиса, – размышлял Еремин, – тот непременно описал бы меня. Вывод окончательный: наша встреча не запланирована Старцевым».
 У сыщика появилась возможность изучить внешность незнакомца. Парень в джипе выглядел очень молодо. Он обладал огромным черепом и был узкоплеч. Его лошадиный профиль отличался отвислой челюстью олигофрена и коротким приплюснутым носом. Из-под кепки выбивались жидкие рыжеватые волосы.
 Еремин вылез из машины, но не сделал больше ни шага. Подпер спиной дверцу «шкоды». Закурил, пустив струйку дыма в окошко «чероки».
 – Послушай, земляк, кури в другую сторону! – высунулась лошадиная морда.
 «У него еще и заячья губа!» – попутно отметил следователь.
 – Это вы мне звонили час назад? – спросил он незнакомца.
 – Еремин? – обрадовался тот. – Ну ты даешь! Чё в прятки играть, братуха? Садись ко мне!
 Константин в знак несогласия покачал головой и поманил парня указательным пальцем.
 Между их машинами было расстояние в полтора метра. Не успел незнакомец встать во весь рост, как получил искрометный пинок в пах, а затем нокаутирующий хук в челюсть. Не дав оклематься, Еремин приподнял его за шиворот и ткнул пистолетом в живот.
 – Я не люблю таких шуток, дружок! – прохрипел ему в ухо. – Вадик не уполномочивал меня смотреть на твою поганую рожу!
 – Ты что, ментура, совсем ох…?! – заскулил парень. – Я с тобой как с человеком…
 – Заткнись, а то уедешь отсюда в деревянном джипе! Вопросы буду задавать я!
 – Попробуй! – угрожающе ухмыльнулся тот.
 Еремин, не раздумывая, врезал ему пистолетом по зубам. Зубы у парня оказались крепкими, а из рассеченной губы хлынула кровь.
 – Добавить или как? – поинтересовался следователь.
 В ответ он услышал шестиэтажный мат. Парень попытался вырваться, укрыться от побоев в салоне джипа, но вместо этого вновь оказался на земле после искусно сделанной подсечки.
 – Ты уже заработал себе на инвалидную коляску? – допекал его сыщик.
 – Чё ты привязался ко мне?
 – Я – к тебе?
 Он рванул дверцу «чероки», толкнул парня на водительское сиденье, а сам уселся рядом.
 Тот, расстегнув на груди рубаху, принялся вытирать ею лицо.
 – За что? За что? – ревел парень.
 – Не суйся не в свои дела! – наставлял его Костя.
 – Но Вадик ведь сам просил…
 – Он просил узнать для него информацию. И только. Ни о каком свидании с посредником речь не шла.
 – Он все переиграл!
 – Врешь! В таком случае он описал бы тебе мою внешность.
 – Да больно надо! Ему сейчас не до того!
 – До того или не до того – не тебе судить! Ты меня сведешь с ним, и тогда он мне сам скажет, до того ли ему!
 – Да ты что! Рехнулся? Вадику хана! Не сегодня-завтра его замочат! С кем я тебя сведу? С покойником?
 – Откуда такая оперативная информация?
 – Оттуда!
 – За сколько продал дружка, сука?
 Парень сначала онемел от такого заявления, а потом затараторил:
 – Кто продал? Кто продал? Ты думай, что говоришь!
 – Насквозь тебя вижу, стукачок! – сквозь зубы процедил Еремин. – Приходилось еще и не в таком дерьме копаться! Значит, продал Вадика? Но, видно, дешево, раз позвонил мне. Авось ментура надыбал что-нибудь для Элвиса! Не важно что! Все сгодится! Так или не так?
 – Нет! Нет! Не так! Все не так!
 – Теперь вижу, что так! – подвел окончательный итог следователь. – Кому продал?
 Парень мучительно ерзал на сиденье, то промокая воротом рубахи разбитую губу, то утирая пальцем нос.
 – У меня мало времени! – предупредил сыщик, ткнув его в бок пистолетом.
 Парень выдавил из себя кличку известного авторитета.
 Еремин понял, что его клиенту Элвису на самом деле хана, как выразился этот олигофрен.
 – А свои, малыши, тебе бо-бо не сделают?
 – Они сами рады избавиться от Вадика! – до конца прояснил ситуацию новый знакомец. – Он три года шастал по заграницам, а здесь кое-что изменилось. Кое-кто был недоволен его возвращением.
 Константину некогда было вникать во все эти внутриклановые интриги малышей.
 – Где он прячется?
 – Тут недалеко, у одной старой знакомой.
 – Поехали!
 Следователь был настроен решительно, чего нельзя было сказать о его новом знакомом.
 – Ты совсем очумел! Там наверняка уже постаралась ударная бригада! И тут мы с тобой, два олуха, явимся! На хрена мне это надо!
 – Ударная бригада – средь бела дня?
 – А им по фиг!
 – Не скажи! – засомневался Еремин. – Сейчас только десятый час. Ребята еще спят. Поехали!
 Но тот и не подумал включить зажигание.
 – Сами посудите, – перешел он неожиданно на «вы», – при таком раскладе мне крышка! Если Вадик еще жив, он уделает меня! А если не уделает он, тогда уделают те!
 – Я тебя раньше всех уделаю! – вышел из себя следователь. – Трогай и поменьше рассуждай!
 До убежища Элвиса действительно оказалось рукой подать. Он жил в Косине. И непонятно, чем руководствовался посредник, назначив встречу в Вешняках. Скорее всего, сам жил неподалеку.
 «Что происходит? – спрашивал себя Еремин. – Я испугался, что потеряю клиента? Да, дело закрыто, и я вправе требовать окончательного расчета, но тогда я должен буду отдать ему гильотину и назвать имя вора. Ни того, ни другого делать я не собираюсь. Значит, мне, как и этому стукачу, выгодно, чтобы Элвис не имел больше претензий. Ведь еще совсем недавно я сам хотел натравить на него свору жаждущих мести старых авторитетов! Почему я решил принять такое горячее участие в судьбе этого подонка?»
 Ответ был прост. Даже самый кровожадный зверь, попавший в западню, обреченный на смерть, вызывает жалость. Разумеется, не у всех, иначе бы жизнь на земле стала слишком цветущей и радостной. А лишь у некоторых, у кого среди прочих органов есть еще один, малоизученный.
 – Дальше не поеду! – заявил парень, остановив джип на незнакомой улице в тени густых тополей. – Вон его дом, – указал он на желтеющую метрах в пятидесяти от них хрущевку.
 – Жди меня! – приказал следователь, хотя знал наверняка, что тот даст стрекоча, как только он завернет за угол.
 – Три коротких звонка и один длинный, – предупредил на прощанье посредник.
 В подъезде пахло сыростью. Из открытой двери подвала валил пар и слышались голоса слесарей.
 Поднявшись на третий этаж, он позвонил по всем правилам конспирации.
 Открыла высокая девушка в спортивном костюме попугайчатой расцветки, с копной пшеничных волос и пышной грудью.
 – Элвис дома?
 – Кто вы такой?
 Он проявил максимум джентльменства, оттолкнув девицу и бросившись в комнату. Там его ждал встревоженный Старцев с пистолетом в руках. На нем тоже был пестрый спортивный костюм. Обескровленное лицо в бакенбардах вытянулось.
 – Еремин? – только и сумел вымолвить пораженный до крайности юный авторитет
 – Вы что, по утрам занимаетесь гимнастикой, как в старые добрые времена? – усмехнулся Константин.
 – Как вы нашли меня?
 – Об этом после, а сейчас собирайтесь!
 – В чем дело?
 – Ваши братки решили от вас избавиться!
 – Не может быть! Я вам не верю!
 На него было больно смотреть. Довольный жизнью, самонадеянный Элвис, которого он встретил неделю назад в престижном ресторане, исчез. Перед ним стоял обыкновенный гражданин, испуганный и не в меру истеричный.
 – Я не верю! Вы меня провоцируете!
 – А смысл? Я нашел гильотину, – мимоходом сообщил сыщик.
 – Тише! Тише!
 – Во всяком случае вам здесь оставаться опасно! Ваш посредник был уверен, что душа Элвиса уже вознеслась!
 – Сволочь! Это он открыл вам мою кличку?
 – Нет, ее я узнал на второй день после нашего знакомства. Но к чему сейчас эти разговоры? Мы теряем драгоценное время. Куда выходят ваши окна?
 – И на улицу, и во двор, – помогла сориентироваться сильно напуганная хозяйка.
 Как он и предполагал, джип «чероки» не ждал в тени ветвистых тополей.
 – У вас машина на ходу? – обратился он к Старцеву.
 – Да, но это «Москвич». Если будет погоня, нам не уйти. – В голосе его было больше обреченности, чем надежды.
 – Где он стоит?
 – Во дворе. Возле детской площадки.
 – Не теряйте времени! Собирайтесь! – снова приказал следователь.
 – Куда бежать? – обреченно опустил руки Элвис.
 Между тем в конце улицы из-за поворота показался красавец «мерседес-бенц» с затемненными, окнами. На таком же совсем недавно разъезжал Вадим Игоревич.
 – А вот, кажется, и гости!
 Автомобиль двигался медленно. Видно, шофер изучал номера домов.
 И Элвис, и девица остолбенели.
 – Кончай рассиживаться! – заорал Еремин. Схватив авторитета за шиворот, он потащил Элвиса в прихожую. – Если не успеем добежать до машины, то хотя бы перебежим в соседний подъезд.
 – А я? Что будет со мной? – запричитала хозяйка квартиры.
 – Попробуйте переждать у соседей! – посоветовал Костя. – И дверь лучше не запирать. Все равно взломают. Да, и обязательно вызовите милицию!
 – Про меня милиции ни слова! – наказал слегка очухавшийся Элвис.
 Они бросились вниз. Из подвала все так же валил пар.
 – Может, сюда? – кивнул Старцев на дверь подвала.
 – Нет!
 Они выбежали из подъезда в то самое время, когда «мерседес» уже въезжал во двор. Правда, въезжал все еще как-то неуверенно.
 Они спрыгнули с крыльца и прошли несколько метров под самыми окнами до соседнего подъезда, укрытые густыми зарослями кустарника. Они видели через окно между первым и вторым этажами, что автомобиль с затемненными стеклами остановился возле крыльца, которое они только что покинули. Из него вышли трое здоровенных парней в плащах. Бритые наголо, в затемненных очках, они были похожи друг на друга как две капли воды.
 – Братья Угольцы! – прокомментировал Элвис. – От них никто не уходит живым!
 Парни осмотрели двор. Один из них указал на серенький «Москвич» возле детской площадки. И сам же направился к нему. Двое других скрылись в соседнем подъезде. А в «мерседесе» оставался шофер.
 – Они перекрыли нам путь к машине! – запаниковал Старцев.
 – Ключи! – протянул ему ладонь следователь.
 – Что вы собираетесь делать? Они ведь сейчас вернутся!
 – Им еще предстоит обшарить подвал, они непременно туда заглянут! А с их телосложением там будет нелегко! Не стоит терять время! Я подъеду к крыльцу. Будь готов!
 – Но там же…– хотел возразить Элвис.
 – Ключи! Быстро! – скомандовал Константин.
 Он прошел к детской площадке и, не обращая внимания на здоровяка, открыл дверцу автомобиля.
 – Эй! – возмутился тот. – Это не твоя машина!
 Он приблизился к следователю вплотную.
 – Неужели? Вот незадача! – покачал головой Еремин и в тот же момент нанес ему сокрушительный удар в солнечное сплетение.
 Парень застонал, упал сначала на колени, а потом уткнулся в асфальт.
 Машина завелась с полуоборота.
 Он рванул к крыльцу, дав задний ход.
 Краем глаза заметил, что шофер вылезает из «мерседеса», но не торопясь, осмотрительно. Кому охота подставлять голову под пулю?
 Элвис плюхнулся на заднее сиденье, пробормотав:
 – Здорово вы Угольца завалили!
 Вместо того чтобы поскорее покинуть раскаленный двор, Еремин снова дал задний ход, резко наехав на багажник «мерседеса».
 – Что вы делаете? – прошептал-прокричал напуганный авторитет.
 Ошеломленный шофер «мерседеса» прыгнул в салон. Там за бронированными стеклами он чувствовал себя в полной безопасности.
 Но Константин и не собирался стрелять по стеклам. В двух метрах от «мерседеса» он резко затормозил. Хватило одной пули, чтобы продырявить заднее колесо иномарки. Следующие два выстрела были направлены под козырек подъезда, из которого пытались выскочить обескураженные братья Угольцы. Стрельба задержала их на какое-то время, это позволило «Москвичу» набрать скорость и вынырнуть из двора.
 – Туго придется братишкам! – усмехнулся следователь.
 Навстречу неслись машины с руоповцами, вызванные подругой Старцева.
 Несмотря на явный успех операции, Еремин не снижал скорость до самого универмага. Там они благополучно пересели в его «шкоду» и взяли курс на центр города.
 – Куда мы едем? – Старцев перестал что-либо понимать.
 – Ко мне домой!
 – Вы очень рискуете!
 – Я привык, – был ответ.
 Неудача с Танцором его многому научила, и все же следователь продолжал вынашивать мысль об откровенном разговоре с преступником в домашней обстановке. Тем более что собеседнику некуда было деться.
 – Они вам этого не простят! – прошептал авторитет.
 – Я сумею за себя постоять. Лучше думай о себе, парень. Я могу предоставить ночлег, а завтра разумнее будет перекочевать в другое место. И желательно за пределами столицы.
 – Я подумаю.
 Они долго молчали на кухне, которую Костя окрестил «писательской кухней», курили, пили крепкий кофе с коньяком, отходили от утреннего приключения, казавшегося теперь киношным трюком.
 – У вас мило! – похвалил Элвис. – Но, судя по всему, сыскное бюро – дело не прибыльное.
 Видно было, как юный авторитет повзрослел, даже постарел за последние дни. Он потерял внешний лоск, и глаза, все такие же холодные, потускнели.
 – Мои клиенты – люди неблагонадежные. Частенько обманывают. Или отправляются на край света, не предупредив и не выплатив всей суммы, или их самих отправляют еще дальше.
 – Я оправдал ваши надежды? – впервые улыбнулся Старцев.
 – Вполне, – ответил улыбкой следователь. – Правда, я тоже приложил для этого кое-какие усилия.
 – Вы вели себя прямо как супергерой!
 – Должен тебя разочаровать, Элвис. Ты выложил деньги зря.
 – Но ведь вы нашли гильотину?
 – Нашел.
 – В чем же тогда дело?
 – Дело в том, что она не принадлежит тебе, так же как и остальная коллекция мсье Фабра.
 Выдержав паузу, Старцев сознался:
 – Я вас недооценил. Ручки от комода вы открутили?
 – Да. Я их отвез мадам Фабр, которой по закону принадлежит вся коллекция.
 – Жива еще старушка? – ухмыльнулся авторитет.
 – Жива, несмотря на все твои старания.
 – Что вы хотите сказать?
 – Ничего особенного, кроме того, что ты сделал инвалидом бывшую любовницу. Не понимаю только, зачем? Она тебя так любила, что наверняка сама бы подарила часть коллекции, если не всю.
 – Какое ваше дело! – вспылил Вадим. – Вы не представляете, что такое Катрин! Это она толкнула меня на грабеж! Я уважал старика Мориса! Он ведь дал мне убежище! Она мне подала идею: хорошо бы перевезти коллекцию в Москву!
 – Она имела в виду – после смерти отца, зная, что тот завещал коллекцию ей. Она не собиралась жить в Париже, и желание ее было естественным. Не надо, Элвис, оговаривать несчастную женщину. У Катрин много грехов, но отца своего она любила и никогда не желала ему смерти. Старика Мориса убил ты!
 – Он умер от сердечного приступа, – уточнил Старцев.
 – Так же, как бабушка, – напомнил Константин.
 – Какая связь?
 – Прямая.
 – Вы знаете имя преступника?
 – Конечно.
 – Что же вы медлите?
 – Не сейчас.
 – Боитесь, что в моем положении я брошусь его разыскивать?
 – Нет. Хочу сначала понять, кто из вас грязнее.
 – Что тут понимать? Грязнее Элвиса никто быть не может! Так ведь?
 Следователю в его практике часто приходилось сталкиваться с показным самобичеванием.
 – Я не суд присяжных и не Господь Бог, – поморщившись, ответил он. – Я не хочу называть имя преступника из принципа. Потому что этого желаешь ты!
 – Замечательно! – похлопал в ладоши Элвис. – Только мне теперь все равно. Гильотина оказалась в доме Катрин?
 – Нет. В антикварном магазине.
 – Вот как! Ее что же, там продавали?
 – В некотором роде.
 – Не понял.
 – Краденое вообще опасно продавать. А тем более дважды краденое.
 – Но ведь я не заявлял в милицию!
 – Чем тебе так дорога гильотина, Элвис? И почему у тебя украли именно ее?
 – Это самая дорогая вещь в коллекции. И самая уникальная. Думаю, что вор в этом тоже разбирался, в отличие от Катрин. Ей было все дорого! Ни черта бы она мне не подарила!
 – Ну зачем же так! Нельзя судить людей по себе. Не проще ли честно сознаться, что Катрин тебе надоела и ты решил от нее избавиться. Ведь все, что могла, она уже дала. Любовь, убежище. А вот насчет коллекции ты сомневался.
 – Что вам надо от меня, Еремин? Вы спасли мне жизнь, чтобы перевоспитать? Не получится. Поздно…
 – А как же перстень с сапфиром? Насколько я разбираюсь, он тоже недешевый?
 – Это подарок Катрин.
 – Неужели?
 – Еще до моего отъезда во Францию. Что-то вроде талисмана на счастье. Ее отец, кстати, не очень был доволен, что дочь разбазаривает коллекцию.
 – Помог талисман? Принес счастье?
 – Как видите, – развел руками Старцев.
 Перстень на пальце отсутствовал.
 – Не вижу.
 – Остался в Косине вместе с остальным барахлом. Вы мне не дали времени на сборы.
 – Не я, а твои друзья, – уточнил Костя. – Кстати, о друзьях. На меня в последнее время работал один человек. Он добывал ценные сведения о некоторых организациях. Он и вышел на тебя, когда это мне понадобилось. А на другой день его не стало. Чья работа?
 – Могли бы и догадаться с вашей-то проницательностью.
 – Твоя?
 – Этот человек был связан с теми, кто сейчас охотится за мной. На меня нарвался случайно. И, конечно, узнал. Не мог не узнать, потому что несколько лет назад присутствовал во время нашей стычки со стариками.
 – О твоем боевом прошлом я достаточно наслышан. Старина Кацман – твоих рук дело?
 – Нам надо было утверждаться! – твердо заявил Элвис. – За Жорика мне и хотели сегодня впаять! Здорово вы расправились с Угольцами! Долго будут помнить!
 – Ну и как, утвердились?
 – Вернувшись из Франции, я нашел нашу организацию боевой, мобильной. И не на последнем счету в городе! – не без гордости признался Элвис.
 – Но сам пришелся уже не ко двору. И братва решила тебя просто-напросто списать за ненадобностью, продать старикам, чтобы меньше было хлопот. Будут они подставлять свою задницу из-за какого-то дохлого Жорика! Кто теперь помнит о том, что когда-то им требовалось утверждаться? У старых авторитетов такое было бы невозможно, но вы ведь сами выбрали игру без правил.
 Старцев ничего на это не ответил. Только сунул в рот новую сигарету. И отвернулся к окну.
 – А Катрин знает, что я жив? – спросил он, по-прежнему глядя в окно.
 – Знает и очень хочет увидеть.
 – Чтобы выцарапать мне глаза?
 – По-моему, она любит тебя до сих пор. Удивительная женщина!
 – Я обезумел тогда! Обезумел! Что-то накатило! Не знаю что! Мог бы и по сей день жить припеваючи! Кататься из Марселя в Париж! И обратно! Да обрыдла мне такая жизнь! Катрин надоела! Папашу ее с вечной темой якобинской диктатуры уже видеть не мог! Думал, увезу коллекцию в Москву, продам постепенно и буду жить, как все нормальные люди! Не тут-то было, гражданин начальник! Коллекция оказалась пустышкой! Антикварный ширпотреб. Тоже, конечно, деньги, но не те, на какие я рассчитывал! Одна только гильотина имела ценность, но с ней я не торопился расставаться. Какой смысл из-за одной-единственной вещички рисковать? Так что вся операция с якобинским хламом гроша ломаного не стоила!
 – И в итоге один человек умер, а один остался калекой, – еще раз напомнил Еремин. – Постой-ка, ты говоришь, коллекция оказалась пустышкой? Значит, ты ее кому-то показывал? Специалисту? А утверждал, что никто про нее не знает. Где же теперь этот специалист?
 – Там, где ему и следует быть!
 – Понятно.
 – Что вам понятно? Что вам понятно? Он сказал, что в его магазине все это будет стоять года два-три и вряд ли уйдет! А знаете, что говорил Морис, папаша Катрин? Что этому цены нет! Что антиквары у него с руками оторвут, если узнают! Вот как я лопухнулся! Смешно?
 – Не очень.
 День казался Еремину на редкость тягучим. Квартира, казалось, превратилась в камеру приговоренного к смертной казни, а он – в телохранителя обреченного.
 Больше всего Константина мучило бездействие. Правда, он отдавал распоряжения по телефону.
 – Ты решил, куда поедешь завтра? – спросил он Элвиса в уже сгустившихся сумерках.
 Тот без конца курил на кухне, не зажигая света.
 – У меня есть дальние родственники в Киеве, – сообщил Старцев.
 – Не лучшее место, но все же. Тебе надо созвониться со своими родственниками
 – Зачем?
 – Как зачем? Чтобы не свалиться как снег на голову. У людей могут быть свои планы. Да и в конце концов, чтобы тебя там встретили.
 Парень вдруг ни с того ни с сего расхохотался неприятным истеричным смехом.
 – Чтобы меня встретили? Встретили, да? Мальчик едет в пионерский лагерь! Один! Без папы! Без мамы! Ничего страшного, малыш, тебя там встретят! Неужели вы так наивны, Еремин? Выгляните в окно! Сколько добровольных провожатых у малыша!
 Следователь бросился к темному окну. Парень был прав. Он насчитал во дворе пять иномарок с праздно болтающими людьми внутри освещенных салонов.
 – Стая ворон слетелась на падаль, – прокомментировал Элвис
 – И все-таки я закажу билет на Киев!
 Авторитет не слышал оптимистической фразы следователя, потому что безутешно рыдал, уронив голову на стол, всхлипывая, как ребенок. Может, впервые в жизни в нем всколыхнулась, прорвалась наружу невыносимая жалость. Жалость к себе.
 Самолет улетал ночью.
 – Мы выйдем из дома за четыре часа. Помотаем их по городу. Как только оторвемся, прямиком в Шереметьево! – выложил свой план действий Костя.
 – Вам-то зачем все это? Они пришьют нас из «узи», едва мы покажемся в дверях подъезда.
 – Почему же до сих пор ничего не предприняли? – возразил следователь. – Охота им ждать, пока мы выйдем?
 – Не знаю.
 – А я знаю. Их боссу год назад я помог в одном деле, – признался он.
 – Ерунда!
 – Не ерунда! Старики играют по правилам. Правда, среди них тоже попадаются… – С его уст едва не слетело грубое слово, но он пощадил парня.
 Перед выходом Вадим попросил бумагу, ручку, конверт.
 Он написал два письма. Одно запечатал в конверт, другое просто сложил вчетверо.
 – Если вам удастся выкарабкаться, не поленитесь, съездите в Косино к той самой девушке, у которой я прятался. Передайте ей записку от меня. Она отдаст вам часть коллекции Мориса. Там же в моем чемодане найдете ключи от подмосковной квартиры, где жила бабушка. В подвале – мебель. Вы видели ее. Поднять ее будет хлопотно. Если Катрин это надо, она оплатит расходы.
 Элвис сделал паузу. Видно было, как нелегко ему даются слова.
 – А это, – он указал на конверт, – вскроете, когда убедитесь, что меня больше нет.
 – Катрин что-нибудь передать?
 – Пусть не поминает лихом, как говорили раньше.
 Старцев спускался по лестнице медленно, шаг за шагом – так, наверно, восходят на эшафот. Еремин его не подбадривал: сам сомневался в успехе задуманного.
 Он первый открыл парадную дверь. Во дворе все замерло. Парни стояли возле своих иномарок и смотрели на следователя.
 «Хорошо, что я поставил свою развалюху прямо у крыльца!» – подумал он.
 Открыв заднюю дверцу, позвал Элвиса.
 При появлении юного авторитета не последовало очереди из «узи». Парни не двигались с места.
 Только когда следователь и Элвис уселись, один из них крикнул:
 – Эй, начальник! Оставил бы здесь паренька!
 – А ху-ху не хо-хо? – ответил сыщик и завел мотор.
 Гонка по ночному городу продолжалась около двух часов. Преследователи действовали осторожно. На обгон не шли. Аварийных ситуаций не создавали.
 – А вы оказались правы, – признал Элвис.
 – Вот видишь! Они выжидают.
 Москва за окнами автомобиля была сказочно красива в эту предпраздничную ночь. Отцы города не пожалели денег на иллюминацию, и высотные башни еще и в третьем часу ночи горели, как гигантские новогодние елки. Свет никогда не был на руку тем, кто желает скрыться. Еремин пытался выбирать улицы потемней, но, как назло, одна выглядела нарядней другой, будто модницы-кокетки хотели перещеголять друг дружку.
 Им повезло в районе Сухаревки, когда сыщик резко свернул на перекопанную вдоль и поперек улицу Гиляровского. Он на днях здесь проезжал и основательно застрял уже при въезде. Теперь он сразу сделал еще один крутой поворот и оказался в каком-то ведомственном дворе с охраной. Шофер преследовавшего «опеля» на какое-то время потерял его из виду и рванул вперед по Гиляровского, но не справился с управлением и врезался в ограждения, зависнув передними колесами над вырытой ямой. Это позволило Еремину избавиться от хвоста. Он дал задний ход. Развернулся. Выехал по пешеходной дорожке на проспект Мира и снова нырнул в ближайшую подворотню.
 – Отдохни немного! – бросил он перепуганному Элвису и вышел из машины.
 – Куда вы?
 – До ветру!
 – Я с вами! – схватил его за рукав Вадим.
 – Сиди, где сидел! – презрительно процедил Еремин. – При первой нашей встрече ты мне больше нравился. Не теряй достоинства, черт возьми! Даже если это конец!
 Тот разжал руку и захлопнул дверь.
 Константин понимал: раз ни одна из иномарок не последовала за ним в подворотню, значит, его маневр остался незамеченным. Но понимал он также, что те в застрявшем «опеле» уже связались по мобильному телефону с остальной братвой и указали им направление поиска. Поэтому необходимо было до конца прояснить ситуацию.
 Он вышел на проспект Мира и спрятался в нише дверей какого-то учреждения.
 «Опель» стоял в нерешительности при въезде на проспект.
 «У него не горит одна фара, – отметил Еремин. – Попадется на крючок первому же гаишнику! Можно его сбросить со счетов!»
 «Опель» поджидал остальных, и вскоре те объявились. Пятеро парней, делегированных от каждой иномарки, провели короткое совещание и бросились по машинам. Две из них тут же рванули в сторону Рижского вокзала. Две других разминулись на Сухаревской площади. «Опель» помчался к Сретенке.
 – П…е, ребята! – напутствовал их следователь, дав наконец волю чувствам.
 Выждав еще какое-то время, он вернулся к своей развалюхе. И взял курс на Шереметьево.
 Домой вернулся обессиленный, но довольный. Все же спас жизнь человеку. Плохому, правда, человеку. Загубившему много душ. Честнее было бы предать его правосудию. Но кто бы дал ему дожить до суда?
 Чайник свистел на плите. В комнате не унимался телефон.
 – Зря ты так, – услышал он в трубке знакомый голос с хрипотцой. – Я понимаю, что Элвис тебе нужен был для какого-то дела. Потому и приказал братве не трогать, пока он с тобой.
 – Я это оценил.
 – А какого хрена ты с ним нянчился?
 – Он мой клиент.
 – Ясно. Как ты сумел улизнуть от моих раздолбаев?
 – Расскажу как-нибудь при встрече. Надеюсь, из них никто не пострадал?
 – Я это оценил, – передразнил следователя голос в трубке. – Правда, Угольцы загремели в РУОП. Это уж шлюха Элвиса постаралась! Что возьмешь с дуры?
 А потом добавил:
 – А с Элвисом ты все-таки напрасно возился. У меня ведь в каждом аэропорту свои люди. В Шереметьеве тоже.
 И на прощанье:
 – Если понадобится помощь – не стесняйся!
 – Есть маленькая просьба.
 – Валяй!
 – Не трогайте подругу Элвиса!..
 Уже после праздников Еремин обнаружит в своем почтовом ящике украинскую газету с подчеркнутым специально для него абзацем криминальной хроники, в котором будет говориться, что субботним утром в центре Киева, на бульваре Шевченко, расстрелян из автомата «узи» известный российский авторитет по кличке Элвис, только что прилетевший из Москвы.
 Как раз в это время, позавтракав, следователь принял таблетку снотворного: необходимо было уснуть. Чтобы вечером быть в форме.




 ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ




6 сентября, суббота

 По Тверской праздно шатался народ. И не только по Тверской. И не только народ. Встречались люди прямо замечательные. А также кошки и собаки, которым немало перепало от всеобщего пиршества. Любит московский люд животинку! У каждого прилавочка свой нахлебник! А когда народ сыт, то и животинке хорошо!
 И монументы в этот день тоже сиротами не остались. Особое почтение, как всегда, оказали Пушкину. Веселые петербуржцы поставили ему две бутылки «Балтики» ростом с самого гиганта. А напротив – статую Петра на лошади! Пей, мол, Александр Сергеевич, за здоровье царя-батюшки! А то знаем, какие у тебя в голове мыслишки были насчет самодержавия!
 И с распростертыми объятьями Высоцкий, зеленый, как утопленник, навек лишенный постамента, не остался без внимания. Галдели песни. Надрывали глотки подражатели.
 И недавно возведенному Есенину, сильно смахивающему на Володю Ульянова в студенческие годы, кто-то возложил веночек. То ли почтительные старушки, то ли казенные писатели.
 Вот только горемыке Достоевскому опять не повезло. Надели на голову холщовый мешок. Может, в знак того, что совесть человеческая до сих пор – у позорного столба?
 Э. Хиль на Пушкинской площади пел свое привычное:
  Человек из дома вышел, 
  Посмотреть на мир поближе… 
 На Воробьевых горах чужеземец Жарр наяривал на лазерном клавесине.
 У храма Христа Спасителя собрали двести хоров, дабы восславить Господа. Чтобы услышал. Чтобы не забыл.
  Русь живет, Русь поет.. — 
 выводил гудящий бас, и хоры подхватывали навзрыд:
  Господи, помилуй!.. 
 «Иногда шепот одинокой, страждущей души до Него доходит быстрей, чем отрепетированное многоголосие! Вот Ида, например, молилась в ту ночь на трех языках – русском, польском, латинском. Много молитв знала. А что толку?..»
 – Алло! Где ты? – дернула его за рукав пиджака Патя. – Ты стал в последнее время слишком задумчивым.
 – Это значит, что пора садиться за новый роман.
 Они ехали в переполненном вагончике метро, возвращаясь с прогулки по праздничному городу. Свою машину она еще днем поставила возле его дома, решив, что в такой день благоразумней обойтись без нее.
 В метро было весело. Шумные компании, в основном молодых людей, возвращавшиеся с Воробьевых гор, резвились, как стада гиббонов, перебегая с одной станции на другую, приветствуя знакомых радостными воплями и оставляя после себя кучи мусора.
 На таком фоне писатель казался угрюмым человеком, лишенным всякой радости в жизни.
 – Может, выйдем на Революции? – предложила девушка. – На Никольской есть отличный кабак!
 – Я устал.
 – Хорошо, – сделала она недовольную мину, – тогда, как приедем, ты ляжешь спать!
 – А ты?
 – А я поеду веселиться!
 – Очередная тусовка?
 – Почему бы нет? Я свободный человек!
 Раньше он не замечал этих злых огоньков в ее взгляде. Он считал, что у Пати глаза ангела. Светло-серые, немного наивные, сияющие.
 Сегодня она была одета, как в первый раз, в той очереди в кассе «Иллюзиона». Рыжие джинсы, зеленая футболка с французской надписью «Как рыба в воде» и этот трогательный рюкзачок, содержание которого он знает наизусть. Сотовый телефон, носовой платок, расческа, кошелек, пачка сигарет «Голуаз», связка ключей, помада «Живанши», пудра «Кларин» и какая-нибудь книжка, покетбук, чаще всего детектив. Не могла подолгу что-то искать и в нетерпении вытряхивала все содержимое рюкзачка на журнальный столик, а он с удовольствием рассматривал каждую вещь.
 – Ну что ты все молчишь? – негодовала Патя.
 – Путь к храму был утомителен, – признался Антон.
 – Ты сам повел меня туда! Тоже мне развлечение! Это для старых и убогих!
 – Наверно, – не стал спорить Полежаев.
 «Сходи со мной в костел», – услышал он вдруг жалобный голос Иды, и сердце сжалось от боли. «Я некрещеный». – «Не имеет значения». – «Не хочу».
 – Ты обиделась, что я повел тебя к православному храму?
 – Мне без разницы! – пожала плечами Патя. – Везде одинаково! Что ты смотришь, как на чудо?
 – Так, вспомнилось кое-что.
 – Поделись воспоминаниями!
 – Тогда, в квартире Констанции Лазарчук, ты шептала молитву.
 – И что?
 – Я подумал…
 – Ты мог бы хоть сегодня не думать? Расслабься! – Она раздражалась все больше.
 – Не думать вообще?
 – Не можешь?
 – А ты?
 Она отвернулась, не желая продолжать этот бессмысленный разговор.
 Планам Патрисии не суждено было осуществиться.
 Возле подъезда стояла знакомая парочка. Широкоплечий брюнет и высокая женщина с копной рыжих волос. Еремин был в строгом костюме, а Ольга в кожаных брюках и полосатом свитере.
 – Я же сказал, они сейчас придут! – громко обратился к своей партнерше Константин.
 – Какая встреча! – воскликнул Антон. – Давно ждете?
 – Минут пятнадцать.
 – Мы очень устали, – недвусмысленно зло вставила Патя.
 – Но не настолько, чтобы не выпить по чашечке кофе! – искренне радовался гостеприимный хозяин.
 Они поднялись наверх.
 На кухне во время приготовления сандвичей Патрисия прошипела:
 – Я не выношу этого фараона!
 Несмотря на то, что Антон был занят кофемолкой, фразу он расслышал.
 – Не надо так расстраиваться, дорогая, – попытался утешить ее писатель. – Костя – хороший человек. И ты ему очень симпатична.
 – Все они хорошие! – нервничала она.
 – Зачем мы пришли сюда? – недоумевала Ольга, присев на краешек кресла. – Я послезавтра улетаю. Могли бы куда разумнее распорядиться нашим временем.
 – Обещаю тебе, ты развлечешься! – настаивал следователь.
 Ему стоило невероятных усилий привезти гувернантку в Измайлово. Он позвонил ей в пять вечера и предложил встретиться в метро, потому что был не на колесах по случаю праздника. Ольга сослалась на головную боль и на что-то еще в своем слабом организме. И тогда он примчался сам. На крыльях любви! И уж, конечно, постарался привести любимую в чувство!
 Потом он заявил, что ей просто необходимо подышать свежим воздухом. Она согласилась на прогулку на катере.
 – Только что же мне надеть? – задалась вечным женским вопросом.
 – Кожаные штаны, – посоветовал Костя. – В них теплее.
 – На улице тепло!
 – На катере продует! И обязательно свитер! Есть у тебя свитер?
 – У меня их несколько. Какой тебе больше нравится?
 – Вот этот, зелененький, в полосочку.
 Попасть на катер в праздничный день – всегда проблема. Но не для такого парня, как Еремин!
 Они проплыли от Котельнической набережной до Киевского вокзала, радуясь легкому бризу, всеобщему веселью и красотам вечернего города. Правда, берега Москвы-реки – не самые красивые берега в мире, но и на том спасибо.
 – А что дальше? – поинтересовалась Ольга, сиротливо оглядываясь на привокзальной площади.
 – Сядем в поезд и поедем все прямо и прямо!
 – На Украину, что ли?
 – Я имел в виду метро.
 – Значит, в Измайлово? – сделала она большие глаза.
 – Как ты догадалась? У меня там живет друг Антон. Ты с ним знакома.
 – Уже поздно, Костя. Я хочу уехать.
 – Успеешь. Посиди полчаса, а то неудобно.
 – Но только полчаса!
 Пирамида из сандвичей заняла половину стеклянного столика.
 – Как здорово, что в твоем холодильнике оказалось так много еды! – издевался Еремин.
 – Не хами, Костян!
 – Ты прав, на ночь обжираться вредно! Но если бы ты прокатился, как мы с Оленькой, на катере и отведал тамошних чипсов с изжогой и запил бы их тамошним пивом с икотой, ты бы не был так категоричен!
 – Может, это согреет тебе душу? – Полежаев торжественно, как знамя, водрузил бутылку армянского коньяка.
 – Обязательно согреет! – успокоил следователь. – В такой день грех не выпить. А? – подмигнул он Ольге.
 – Ты же знаешь, я не пью крепких напитков!
 – А я за рулем, товарищ милиционер! – отрапортовала Патя. – И через полчаса тронусь в путь.
 – Да ладно вам! – обиженно произнес Костя. – Поддержите компанию. Есть повод. Я закрываю дело, измотавшее меня. Да и Антона тоже.
 – Нет-нет! – протестовала Патрисия, прикрыв ладошкой поставленную перед ней рюмку.
 – Как знаете. А мы с Антошей выпьем!
 Они выпили и закусили, но это не оживило обстановку. Дамы держались отчужденно. Ольга смотрела в пол. Патя все время поглядывала на часы.
 – Сегодня вы куда хуже притворяетесь, чем на днях в «Иллюзионе», – неожиданно заметил следователь.
 – Что? – подняла голову гувернантка.
 Патрисия уставилась на детектива с презрительной ухмылкой.
 – Я говорю, что в кинотеатре вы правдоподобней притворялись. А сейчас нервничаете, наверно.
 – Знаешь, дорогая, – обратился к девушке Антон, – у Кости прекрасная память. Даже на иностранные слова, смысла которых он не понимает. Ему удалось восстановить твои слова, адресованные Ольге за столиком в кафе, когда я вас покинул. Та сказала: «Делай вид, что мы незнакомы. Этот фараон ничего не понимает».
 – Я, пожалуй, поеду! – соскочила со своего места Патрисия, но Полежаев поймал ее руку и крепко сжал.
 – Никуда вы не поедете! Я ведь сказал, что закрываю дело.
 – Какое мне дело до вашего дела! – скаламбурила девушка. – Я не имею к этому никакого отношения!
 – Неправда, – ласково, даже, пожалуй, чересчур ласково улыбнулся ей Константин. – Это я вам могу доказать научно. Позавчера я приехал к Антону без предупреждения с единственной целью разделить с вами завтрак. Я так был вами очарован, мадемуазель Фабр, что унес с собой ложечку, которой вы помешивали чай. Прямо маньяк-фетишист какой-то! – При этих словах он достал из кармана пиджака чайную ложку и положил ее перед собой. – Вот она, родимая! Прости, Антоша, за вероломство. – Он полез в другой карман и вынул оттуда дактилоскопические снимки. – А вот ваши пальчики, дорогая Патрисия, с этой самой ложечки, – начал он раскладывать на столе снимки, словно пасьянс. – А вот опять же ваши пальчики. И это тоже ваши. Рассказать, где мы их сняли?
 – Не стоит, – вздохнула она.
 – Садитесь, мадемуазель Фабр. Разговор будет долгим и утомительным. И выпейте коньячку. Ей-богу, станет легче.
 Она упала в кресло и залпом опрокинула рюмку.
 – И ты, Оленька, тоже выпей. Не надо кукситься!
 – Ты ошибаешься. Костя, – захлопала она кукольными ресницами. – Я тут ни при чем!
 – Есть несколько свидетелей, которые видели тебя именно в этом наряде – в кожаных штанах и зелено-полосатом свитере – на одной вечеринке. Ты, кстати, и тогда не изменяла своим привычкам, пила исключительно белое вино и курила сигареты «Данхилл» без ментола. Я могу устроить очную ставку. Но захочешь ли ты сама встречаться с братвой? Не лучше ли во всем сознаться без очной ставки?
 – Это все она! Она! – истерично закричала гувернантка, указывая на Патрисию. – Я не виновата! Меня заставили!
 – Заткнись, дура! – взорвалась Патрисия.
 Ольга закрыла лицо руками и заревела.
 – Вечные проблемы с вами, женщинами! Как что – сразу слезы! Мы, Оленька, разберемся, кто виноват, а кто нет. Здесь ведь не зал суда. Нет ни присяжных, ни обвинителей. Мы просто по-дружески беседуем. Так ведь, Антон?
 – Разумеется, – подтвердил друг. – Вы нас так долго водили за нос, что пора бы нам знать всю правду.
 – Всей правды не бывает! – бросила ему Патя.
 – Не будем отвлекаться на философию, – предложил следователь, – начнем с подарочка.
 Он подмигнул Антону. Тот убрал со стола блюдо с бутербродами, а затем принес из другой комнаты «подарочек», завернутый в красную тряпку, и поставил его на середину стола. Костя помог снять золотой футляр, и диковинная чернильница восемнадцатого века предстала перед ними, переливаясь бриллиантами.
 – Ее вы хотели получить в подарок на свадьбу?
 Патрисия молчала. Видно было, что явление гильотины здесь, в квартире, произвело на нее ошеломляющее впечатление.
 – Дьявол! – прошептала наконец она.
 – Дьявол тут ни при чем, – продолжал Еремин. – История довольно запутанная. Но вы мне поможете…
 – Не надейтесь!
 – Ладно. Попробую сам. Все началось с того, что вы не поверили в гибель Вадима, любовника вашей матери. С вашей проницательностью вы видели этого жулика насквозь, в отличие от Катрин, ослепленной любовью. Вы также понимали, что только он, и никто иной, обокрал вашего деда. Ничего не стоило узнать его домашний адрес. Он записан у матери в телефонной книжке. Вам удалось выследить парня. Вы догадались, что он прячет коллекцию Мориса Фабра в подмосковной квартире своей бабки. Старики, как всегда, оказались крайними. Остальное было делом техники. Вы внедрили в окружение Вадима Ольгу. Она для вас выкрала ключи от подмосковной квартиры и сделала с них слепки. Вы приехали к несчастной старухе ночью. Открыли дверь своим ключом. И напугали ее до смерти. Что это было?
 – Маска Смерти, привезенная с венецианского карнавала, – не без гордости заявила девушка.
 – Что ж, венецианцы – большие мастера по части масок и розыгрышей. Из всей коллекции вы предпочли гильотину. Вы знали, что это самая ценная вещь. Больше в коллекции деда вас ничего не интересовало. Вы не сентиментальны, Патрисия. Зато очень расчетливы. Предмет старины вы отдали знакомому антиквару. Подчеркну: не сдали, а отдали. С той целью, что покупатель со дня на день явится. Вы придумали легенду, которую продавец обязан был выкладывать всякому, кто спросит о гильотине и назовет вашу фамилию. Легенда состояла в том, что вы попросили его отложить вещицу, потому что у вас не хватило денег. Можно только подивиться гениальности трюка. Покупателем оказывался ваш жених. Он делал вам свадебный подарок. Таким образом, вы возвращали гильотину и получали от антиквара деньги. А потом по каким-то очень веским причинам свадьба расстраивается. И гильотина опять возвращается к антиквару, а у вас появляется новый жених. Новая голова – под топор! И так до бесконечности.
 – У вас больная фантазия, товарищ милиционер.
 – Может быть.
 – Со мной ты просчиталась, детка, – заявил Антон. – Мне не по зубам был такой подарок. Ты, наверно, думала, что у меня такие же гонорары, как у твоего Бадункова? Увы, мы с ним в разных категориях!
 При упоминании фамилии маститого триллерщика Патрисия вздрогнула. Ей сегодня плохо давалась игра. Она – теперь уже сама – налила в рюмку коньяк и залпом выпила.
 Ольга смотрела на все стеклянными глазами. Видно было, как она боится эту маленькую француженку.
 – Больная фантазия, скорее, у вас, дорогая Патрисия. В вашей милой головке роятся планы тысяч ужасных преступлений. Но еще ужаснее то, что эти преступления стали воплощаться в действительность. – Еремин сделал паузу, а потом спросил: – Мне не всегда ясен мотив ваших преступлений. Зачем, например, понадобилось Танцору душить антиквара? Ведь несчастный работал на вас.
 – Спросите об этом Танцора! – грубо оборвала Патя. – Нечего мне приписывать чужие грехи!
 – Хорошо. Тогда, может, Оленька нам разъяснит? Не зря же ты вчера, дорогая, провела около трех часов на Патриарших.
 – Ты следил за мной? – встрепенулась гувернантка, выйдя наконец из состояния ступора.
 – Почему обязательно я сам? Так что ты нам расскажешь?
 – Да-да, я все расскажу! Мне нечего скрывать! Меня заставили! – затараторила она.
 – Заткнись, сука! – оборвала ее Патрисия.
 – Могла бы и повежливей, – заметил Антон. – Ты пока еще не на зоне!
 – Убийство антиквара для меня самой явилось полной неожиданностью, – начала рассказывать Ольга. – Вчера, когда я пришла к ней, она металась по комнате и кричала: «Какой дурак! Какой идиот!» Дело в том, что Танцор был ее любовником. И ужасно ревновал к Антону. Устраивал сцены. И тогда она объяснила ревнивцу, для чего ей нужна эта связь. Танцор ничего не сказал. Он решил втайне от нее убить антиквара и украсть гильотину.
 – И выбрал для этого не самый подходящий момент, – усмехнулся Полежаев.
 – Почему же? – возразил Костя. – Заодно он мог бы расправиться и с тобой, со своим обидчиком. А как вы познакомились с этим чудовищем? – обратился он к Пате.
 Девушка отвернулась, предпочитая хранить молчание.
 – Есть ли смысл что-то скрывать? Мы здесь все свои люди. Чуть ли не родственники!
 – Познакомились случайно, – неожиданно начала она, так и не повернувшись к ним лицом. – Я еще училась в школе. Там, на Якиманке. Французская школа. Последний класс. Дети французских дипломатов, журналистов и просто специалистов, работающих в России. Я туда попала случайно.
 – По протекции папы? – подсказал Еремин.
 Девушка резко повернулась и с тревогой посмотрела на следователя.
 – Да, по протекции, – подтвердила она. – В нашу школу пришли из газеты. Делать большой материал. Журналист и фотограф.
 – Шведенко и Танцор? – догадался следователь.
 – Да, Шведенко и Роберт. Они попросили показать им лучшую ученицу. Им непременно хотелось сфотографировать лучшую. Роберт впоследствии вспоминал, что Шведенко рассчитывал на дурнушку.
 – Почему?
 – Он любил обсасывать национальную идею. Французскую школу, по его мнению, должна была символизировать дурнушка. Статья, кстати, вышла скверная, с каким-то грязным подтекстом.
 – Лучшей ученицей были вы?
 – Да, я разочаровала журналиста. Зато очаровала фотографа. Роберт очень настаивал на свидании. Просто преследовал меня. И я согласилась. Это решение, скорее всего, было местью одному человеку, а не чем-то серьезным. Но Роберт привязался ко мне, как к зверушке. И у меня появился добровольный раб, готовый на все. Его прошлое, кстати, не являлось для меня тайной. Я видела его насквозь. И однажды между делом спросила: «Сколько лет ты отбарабанил на зоне?» Он раскрылся, как на исповеди. Был уверен, что не побегу доносить. Вы назвали Танцора чудовищем. Может быть, вы правы. Тот, кому ничего не стоит убить человека, наверно, чудовище. Но поверьте, он не был чудовищней тех, кого убивал! Взять, к примеру, этого гнуса Шведенко…
 – Меня сейчас интересует не Шведенко, – перебил ее следователь, – а сама идея.
 – О чем вы?
 – О «Пушечном мясе». В прямом и переносном смысле. Как вы познакомились с Артуром Бадунковым? И как ваше сотрудничество с ним переросло в серию убийств?
 – А вы неплохо поработали, товарищ милиционер.
 – Мы оба старались, – кивнул он на писателя.
 Патрисия закурила свой «Голуаз» и бросила уничтожающий взгляд на Антона.
 – Я с детства зачитывалась детективными романами и мечтала писать сама. Я любила Жапризо. Его женские образы зачаровывали меня. Я жила их жизнью от первой страницы до последней. Меня манила тайна преступления. Виделись картинки невероятных убийств! И в каждом своя эстетика. Одно убийство не похоже на другое! Они бурлили, они кипели во мне! Я страдала бессонницей. Еще в школе начала писать криминальный роман. Учеба, конечно, мешала. К тому же я брала уроки у профессионального психолога. Матери сказала, что собираюсь поступать на психфак. На самом деле я никуда не собиралась поступать. Познания в этой области мне были необходимы для творчества. А кто пишет и не придает значения психоанализу, тот трижды дурак! Я написала толстенный роман и отнесла его в самое крутое издательство. Мне сказали: пишете вы хорошо, владеете всем необходимым, но действие романа происходит за границей, все герои – иностранцы, а это сейчас неактуально. Мы издаем русские романы.
 – Ты могла бы отнести его в другое издательство, – вмешался Антон.
 – Я не привыкла к отказам. Мой роман мне казался до такой степени хорошим! Я испугалась, что лучше мне просто не написать. И тут появился Бадунков. Вернее, он появился раньше. Сидел в кабинете главного редактора и внимательно слушал все, о чем там говорилось. Догнал меня уже на улице. Представился. Я, конечно, слышала его фамилию, но романов не читала. «Хотите маленький эксперимент? – предложил он. – Садимся в ближайшем сквере и обмениваемся нашими романами». Я сначала не поняла, что ему от меня надо. Рядом, на лотке, он купил свое последнее творение и вручил его мне с видом непревзойденного мастера пера. Я отдала свою рукопись. Мы уселись на скамейке в сквере и принялись за чтение. Только я не смогла одолеть и пяти страниц. «Для кого это написано? Для дебилов?» Он насупился, а потом выдал: «А вы – для кого? Для ученых-очкариков? Они не читают детективов! Им подавай высокий интеллектус! (Так и сказал: интеллектус!) Им подавай всяких там Борхесов! И прочих жидов! Детективы надо писать для дебилов! Они наши потенциальные читатели!» «Но ведь это даже не детектив! – говорю я, потрясая над урной его фолиантом. – Это боевик, или попросту „мочилка“!» Если честно, я была в шоке. Я читала много советских детективов и современных российских. Не могу сказать, что они мне очень нравились, но то, чем хвастался Бадунков, представляло из себя набор нелепых, идиотских комиксов, описанных первоклассником и смачно сдобренных блатными диалогами. «Вот что, милая, – сказал разъяренный Бадунков, – ты сначала сама попробуй написать такую „мочилку“, а потом пальцем тыкай! Сколько времени ты корябала свой интеллектус?» «Полгода, – честно призналась я, – а такую ахинею за месяц напишу!» «Вот и напиши! В моем стиле!» – «Да у вас его нет!» – «А ты все равно напиши! Без стиля! И получишь треть моего гонорара!» Я поинтересовалась, сколько это будет. Сумма мне понравилась. Так я стала писать романы Бадункова, и маленький эксперимент перерос в большой. За год я написала три романа и придумала сюжеты еще пяти, брошенных на разработку «братским могилам». Так что психоанализ мне не пригодился, зато пригодились устные рассказы моего друга Роберта по кличке Танцор!
 – Мне кажется, вы не очень-то нуждались в денежной поддержке Бадункова, – вставил Еремин.
 – Это вам так только кажется! Да, я ни в чем не нуждалась, потому что жила за счет мамочки. А мамочка за счет папочки, который нас бросил. Она считала, что это нормально. А меня это унижало с самого детства. Я умоляла маму отказаться от его денег. Но в таком случае ей пришлось бы работать, а она уже забыла, что это такое, и не собиралась вспоминать. Поэтому зарабатывание денег было моей наипервейшей целью в жизни. Я не упускала и поденной работы.
 – Участвовали в «братской могиле»?
 – Разумеется.
 – Кто набирал поденщиков на романы Бадункова?
 – Коммерческий директор.
 – Обычно этим занимается сам автор или главный редактор, – выдал справку Полежаев.
 – Здесь все было иначе. Бадунков понятия не имел, кто за него старается. А мне пришлось познакомиться с коммерческим поближе. С виду это интеллигентный человек. Из тех самых очкариков, которых ненавидит Бадунков. Он с ходу пригласил меня в ресторан, признался в любви и затащил в постель. Первостатейное дерьмо! Я вошла к нему в доверие, чтобы как-то контролировать процесс. Я сама приводила рабов. И он их брал с радостью, словно на них уже стояло клеймо качества. Кстати, он совершенно ничего не заподозрил. Потому что не знал, кто истинный автор бадунковских сюжетов. Он даже позвонил мне на днях и скорбным голосом сообщил об убитых, ведь они как бы мои друзья! Короче, предупредил об опасности. Я пообещала быть начеку!
 – Вы участвовали в проекте «Пушечное мясо»? – удивился Константин.
 – А как же! И даже получила причитающуюся мне сумму. Я никогда не отказывалась от денег, которые заработала честным трудом!
 – Поэтому прекратились убийства поденщиков? Но ведь был еще кто-то пятый?
 – Это я, – призналась Ольга, – но только формально.
 – Как это понять?
 – По моему замыслу, – хитро улыбнулась Патрисия. – «Братская могила» на этот раз не должна была осуществиться. Пятый раб сбежал и унес с собой синопсис пятого отрывка, который вряд ли сможет восстановить сам маститый автор! За это надо выпить! – развеселилась она. – Налейте-ка мне еще коньяку!
 – Вот почему с таким упорством тебя искал Принц Уэльский! – уразумел Антон.
 – Сивый мерин, а не Принц Уэльский! – захохотала Патя, выпив залпом коньяк. – Я с самого начала сделала ход конем. Вместо обычной «мочилки» разработала сюжет триллера-ужастика, что не свойственно бадунковским романам. Думала, зарежут! Куда там! Они бы и телефонный справочник издали под его дурацкой фамилией! Коммерческий даже радовался. Острил: «Бадунков изменил себе, но, слава Богу, не жене и не родине!» Все они радовались! До поры до времени! Артурчик вчера притащился ко мне. Весь помятый какой-то, горем убитый. «У тебя, – говорит, – не сохранилась пятая часть синопсиса?» «Нет, не сохранилась». – «Будь другом, напиши». – «Послушай, Бадунков, почему бы тебе не сходить к главному? Попроси у него рукопись незаконченного романа. Почитай внимательно и допиши сам. Я за тебя писала целый год! Теперь твоя очередь! Извини, что на этот раз не „мочилка“, а „интеллектус“. Так вышло». Тут он взбесился: «Ты специально все это устроила! Специально! Это ты убила моих рабов!» «Не надо тут вонять, – попросила я. – А то подниму в прессе такую вонь, что задохнешься!» Ему нечем было крыть. По-моему, его карьера под угрозой. – Она замолчала, с ухмылкой оглядела присутствующих и заявила: – Да, я специально все это устроила! Моя мечта осуществилась! Я разработала сюжет романа с настоящими убийствами. К сожалению, он получился лишь наполовину моим.
 – Почему? – не понял Еремин.
 – Потому что в нем принимали участие вы, а вы – герой Полежаева.
 – И как же называется твой роман? – поинтересовался Антон.
 – Я бы назвала его «Гильотина». – Она взяла со стола реликвию из коллекции деда, поставила ее к себе на колени и провела пальцем по серебряному лезвию. – Ведь это всего лишь лезвие для починки гусиных перьев, а не топор для рубки голов. Они все перепутали!
 – Кто?
 – Писатели, издатели, редактора. Они рубят головы, вместо того чтобы лечить души.
 – Ты сама все перепутала, моя дорогая! – сорвался Полежаев. – Ты получила от Бога талант не для того, чтобы разрабатывать и воплощать настоящие убийства! Ты – сама гильотина!
 – Настоящие, ненастоящие – какая разница? Сначала я убивала в моих фантазиях. Потом фантазии переносила на бумагу. Потом воплощала в жизнь.
 – Ты – ненормальная!
 – Ладно, хватит вам! – вмешался следователь. – Лучше выпейте еще по рюмке! И продолжим!
 На этот раз выпила даже Ольга. Правда, подавилась и закашлялась. Еремин по-отечески похлопал ее по спине и подсунул в качестве закуски бутерброд с бужениной.
 – Теперь пришла очередь поговорить о Шведенко, – приступил к дальнейшему расследованию Константин. – Как он попал в «братскую могилу»?
 – Неужели не ясно? – изумилась Патя. – Он достал Роберта своим шантажом. Кроме того, тот поставлял этому гнусу девок. То есть оплачивал услуги блядей! Вам бы это понравилось? Роберт не знал, как от него избавиться. У Шведенко был вечный напряг с деньгами, и я посоветовала Танцору подкинуть журналисту идею о «братской могиле». Журналист охотно согласился. Таким образом, мы убили сразу двух зайцев!
 – В первую очередь вы убили человека! – Антон уже не говорил – кричал.
 – Гнуса! – возразила Патрисия.
 – Прекрати! – прикрикнул следователь на Антона. – Теперь меня интересует механизм.
 – Механизм? Пожалуйста! – Патя была уже достаточно пьяна, поэтому на все откликалась с воодушевлением. – Роберт принес другу Лене французскую газету с объявлениями. И сказал примерно следующее: «Тебе не надоело растрачивать свою неуемную потенцию на каких-то шлюх? Есть приличная девочка, которая даст тебе без лишних затрат с моей стороны. Лапка обучена музыке и знает по-французски. Вот гляди!» И тычет пальцем в объявление Ольги. Я ему сказала: «Третье снизу! Не перепутай! А то гнус позвонит какой-нибудь фифе, а фифа закочевряжится!» Дальнейшее вы знаете. Ольга назначила встречу в «Иллюзионе». Они смотрели Бунюэля. Потом поехали к нему. Потом – понятно что. – Она подмигнула Еремину.
 Ольга покраснела и перестала жевать бутерброд.
 – Кушай, лапка, кушай! Милиционер добрый – все тебе простит!
 – Не паясничай! – не выдержал Антон. – Противно слушать!
 – А ты не слушай! Я дяденьке милиционеру рассказываю, а не тебе! Так вот, пока они там кувыркались, мы с Танцором ждали внизу, в его «форде». Операция была назначена на пять утра. Ольга послала сигнальную ракету в виде пустой пачки «Данхилла». Это означало, что клиент спит, дверь открыта…
 – Куда перевезли труп?
 – На квартиру Танцора.
 – Туда, где он прописан?
 – Бог его знает! Он сам путался в своих квартирах! Гнусу отрезали голову, а все остальное оставили принимать серную ванну. Оказали прямо-таки царские почести!
 – Почему в центре событий оказался Полежаев?
 – Это моя ошибка! Все вышло само собой, как говорит Артурчик. Если бы я знала, что герой его романов не придумка, хрен бы стала связываться!
 – Спасибо за комплимент, – поблагодарил следователь. – И все же почему Полежаев?
 – Я следила за женой Шведенко. Мне было важно, чтобы она как можно скорей обнаружила пропажу мужа и подняла шум. Иначе зачем все? Удивительно, но милицию ей не удалось расшевелить! Я, честно говоря, занервничала и подумала, что зря мы увезли труп. Но вдруг она поехала в Измайлово! Я, естественно, за ней! Она проторчала около часа в подъезде Антона! Я видела, как он входил в подъезд. Потом приехали вы на своей «шкоде». Потом все вместе вышли и сели в машину. Я поняла, что дело начало продвигаться. Но кто вы такие – неясно. Хотя лицо Антона мне сразу показалось знакомым. Я решила, что он любовник Василины. К кому в первую очередь побежит женщина, когда пропал муж? И только придя домой я поняла, кого видела. У меня на книжной полке стояла пара покетов Полежаева с его портретами. Это меня окончательно прибило. Я решила сделать героем моего романа его! Писателя! Детективщика! Устроить ему несколько пакостных ситуаций, в которые он никогда не попадал сам, но так любил в них засовывать других! А пусть повертится! Пусть понюхает, чем пахнет настоящий труп!.. На следующее утро я установила за Антоном слежку. Функции филера выполняла наша незаменимая Ольга. Она мне сообщала по мобильному телефону о месте его дислокации. На какой полянке он улегся загорать. Что купил в магазине по дороге домой. В каком виде вышел из дома и куда направился. Когда она сказала, что он сделал пересадку на кольцевой линии метро и поехал в сторону Таганки, все стало ясно – едет в «Иллюзион». Пришлось заводить машину и гнать туда же. Я его обнаружила около касс. И не могла упустить своего шанса!
 – И сразу же родилась мысль о богатом женихе, который способен выкупить гильотину?
 – Еще накануне. Я привыкла рассчитывать ходы заранее.
 – И убивать двух зайцев за один раз! А как вам удалось устроить появление Антона в квартире только что задушенной Констанции?
 – Очень просто. Я писала мой роман на одном вдохновении! Констанция не в первый раз участвовала в «братской могиле». Естественно, по моей протекции. А началось это полгода назад. Мы близко сошлись на одной тусовке. Коко сразу бросалась в глаза своей необыкновенной внешностью, неординарным поведением. Я даже влюбилась в нее. Часто представляла нас в постели. Я вас не шокирую своими лесбийскими заморочками? – с надменной улыбкой обратилась она к присутствующим.
 – Кажется, ты была иного мнения о лесбиянках? – не утерпел Антон.
 – Это защитная реакция, Антоша, – ответил за Патрисию следователь. – Наша клиентка с детства страдает обостренным комплексом вины.
 – Идите к черту! Я сама разберусь, чем я страдаю. Однако моя влюбленность переросла в ненависть и неприязнь, после того как Констанция попросила у меня денег взаймы. Я ей дала. Не очень большую сумму. Она поклялась, что вернет на следующей неделе. Я тогда еще не знала, что она азартный игрок и все до копейки проматывает в казино. Я дала ей из заработанных мной. Вы понимаете, что к своим деньгам я относилась с особенным трепетом. Папины лежат на счету в банке. На черный день. Я их не трогаю. Так вот, Констанция не вернула мне долг через неделю. И даже через месяц. Я не стала ей напоминать. Это не в моих правилах. Я нашла ей работу, рассчитывая, что она наконец расплатится со мной. Ведь за свой несчастный вклад в «братскую могилу» она получила сумму, втрое превышающую долг. Думаете, она вспомнила обо мне? Да ни черта подобного! Она тут же спустила все за рулеткой! А потом прибежала ко мне же, чтобы я снова устроила ей заработок. Надо признать, что Констанция здорово справлялась со своими отрывками. Быстро и талантливо. Хотя второго как раз от нее и не требовалось. Мы могли бы с ней горы свернуть! Но кому нужны наши таланты, наш интеллект? Наступило время бадунковых! И мы у них в рабах! И вновь я промолчала насчет долга. И вновь она не вспомнила о нем. Прошло три месяца. Я бы, наверно, и дальше ждала и не стала бы включать красавицу Коко в мой проект «Пушечного мяса», если бы не один случай, который вам покажется смешным и нелепым, а для меня явился последней каплей.
 Мы как-то встретились случайно на Тверском. Был жаркий июльский полдень. Обнялись. Поцеловались. «Давай возьмем пива», – предложила Констанция. Мы подошли к ближайшему киоску, и вдруг оказалось, что ее кошелек пуст. «Возьми мне, пожалуйста! – попросила она. – В следующий раз я буду тебя угощать!» Я взяла. Потом еще. И еще. Пить очень хотелось… Мы встретились через два дня, тоже где-то в центре. Накрапывал дождик. Мне вовсе не хотелось пить, но я помнила о ее обещании угостить меня и поэтому предложила: «Давай возьмем пива!» «Знаешь, у меня что-то горло болит», – ответила Констанция и заторопилась домой. Поймите меня правильно, я не скупа. Я даже расточительна. Но я не дойная корова! Я не привыкла прощать людям их слабости!
 Она опять осталась на мели. Ей нечего было есть в ее день рождения. Роберт позвонил Коко и предложил сделать несколько порнографических снимков. Он ее сильно удивил, когда вручил в подарок торт с надписью «Моя любовь – моя Бастилия!» Торт фигурировал в том самом отрывке, который она писала. Она спросила: «Откуда вы узнали?» – «Что узнал?» Она не имела права разглашать издательскую тайну. И промолчала. И не успела отведать ни кусочка. Он задушил ее в кресле, едва она приняла первую элегантную позу. Уж позы она принимать умела!.. В это время мы с Антоном сидели в «Иллюзионе» на концерте «Модо». Забавные ребята! Антон все время суетился. Выходил в фойе. Допрашивал обслуживающий персонал. Я догадалась, что он ищет ту, с которой был Шведенко. Меня поразило, честно говоря, что именно он, – не профессионал, – так быстро взял след. Но это как раз входило в мои планы, и я решила пустить его по ложному следу. Он сам признался, что у него пропал друг-журналист и что накануне этот друг был в «Иллюзионе» с какой-то незнакомкой. Я сразу вспомнила, с кем был его друг. Ну же, с Констанцией! Мы курили на улице, и я вернулась в кинотеатр якобы узнать ее адрес. На самом деле я связалась по сотовому с Робертом. Он еще находился в квартире Коко. «Дело сделано!» – отрапортовал он. Я посоветовала ему поскорее убираться оттуда. А потом посадила в машину Антона и повезла его на встречу с одной из героинь моего романа!
 – Как все просто! – в отчаянье ударил кулаком по колену писатель. – Но нельзя же, нельзя так относиться к людям! Нельзя играть человеческими жизнями! Да, они, по-твоему, гнусы, свиньи или кто там еще! Но тебе не дано права решать, жить им или нет. Это жизнь и смерть. Это не литература!
 – А литература – не жизнь и смерть? Я тебя не сравниваю с Бадунковым. Я вижу, как ты страдаешь. Но кому нужны твои страдания? Кому нужна литература? На днях в книжном магазине милая пожилая женщина спросила продавщицу «У вас есть что-нибудь типа Бадункова, но только еще покровавее?» А ведь она, наверно, чья-то бабушка! И ей не нужны твои страдания! Ей надо покровавее!
 – Послушайте! Послушайте! – тоном умирающего от зверской пытки произнес Еремин. – Ночь на дворе. Спать охота. Потом будете спорить о литературе, если время останется! Меня интересует голова журналиста. Как и зачем она оказалась в квартире Василины?
 – Я долго ломала голову над головой, – скаламбурила Патрисия, – не могла решить, кому ее подкинуть. Но все решило чувство.
 – Что? – не понял следователь.
 – Чувство. Я увлеклась Антоном, несмотря на весь мой корыстный замысел. Я увлеклась, это правда. Так бывает. Он тоже увлекся. Ведь это не скрыть. И в те первые дни, даже часы нашего знакомства я действительно хотела стать его женой!
 – Когда же наступил перелом?
 – В тот день, когда он привез вас к матери. Но сейчас не об этом речь. Я им увлеклась, а увлекшись, заревновала. Я прекрасно помнила, к кому в первую очередь побежала Василина, когда пропал ее муж. Это и решило судьбу головы. Ее отнес туда Роберт.
 – Но вы этим не утешились, милая Патя, – заметил Константин. – Уж договаривайте до конца!
 – О чем вы?
 – О том изощренном садизме, который свойствен вашей натуре. Вы наблюдали за Василиной в бинокль из окна соседнего здания.
 – Откуда вы знаете?
 – Василина никогда не оставляет незадернутыми окна.
 – Это ничего не доказывает. Может, Роберт просто хотел проветрить… От головы пованивало…
 – А что вы так сконфузились? Неужели подглядывание в бинокль – большее преступление, чем убийство?
 – Как автор романа я не имела права упустить такой красочный эпизод!
 – Прекрасный ответ! – ухмыльнулся следователь. – Не буду сейчас спрашивать о том, как вы оказались в здании одной коммерческой фирмы в субботу в восьмом часу вечера. Оставим это на закуску.
 Девушка снова, в который раз, бросила тревожный взгляд на Еремина и прикусила губу.
 – А ведь ты была в тот вечер у меня… Правда, приехала ночью, – припомнил писатель. – И утешала Васю…
 – Что мне оставалось делать? Я не сомневалась, что она побежит к тебе. Я сама подставила себе подножку! Василина осталась у тебя по праву несчастной женщины и бывшей любовницы. Ее нужно было утешить. И ты утешал как мог. Всю ночь.
 Всем сделалось нехорошо от ее намека, но Полежаев успел дать отпор:
 – Ты плохо изучали психологию, детка! Все не так.
 – Верю, – пожала плечами Патя. – Ты большой оригинал!
 – Ну? Выяснили отношения? – поинтересовался детектив. Его раздражало все, что не касалось расследования. – На очереди Мария Степановна. Она тоже по вашей протекции участвовала в «братской могиле»?
 – Разумеется. Степановну я знаю давно, с пятнадцати лет. Она любила девочек в таком возрасте. Некрасивых учениц у нее не было. Некрасивым она отказывала. Также существовало табу на мальчиков. Она частенько устраивала спаренные занятия. Приглашала меня и еще какую-нибудь пташку. Обычно недотрогу, чтобы я сумела ее расшевелить. Любила заваливаться в постель с двумя сразу.
 – Судя по всему, вас не очень-то это тяготило.
 – Меня – нет. Меня всегда притягивала красота женского тела. А вот для некоторых занятия у Саниной оканчивались плохо. Одна девочка даже повесилась.
 – Ты хочешь нас убедить, что отомстила за этих несчастных? – снова вмешался Антон. – Ты мало похожа на борца за справедливость!
 – Я ничего не собираюсь доказывать. Степановна мне не делала зла. Наоборот, очень любила. Устраивала чуть ли не праздник, когда я приходила к ней в гости. И все-таки она была порядочной свиньей! Я не могу этого объяснить. Я почувствовала неприязнь к ней очень скоро, но выжидала. Все эти годы я наблюдала за ней. Мне было интересно ее изучать. Повадки, настроения, капризы. И я не могла не сделать ее героиней моего романа! Что касается «механизма», как вы любите выражаться, товарищ милиционер, то он был незатейлив. Сложность состояла лишь в том, чтобы застать Степановну дома. Она не домоседка. Я не могла до нее дозвониться два дня кряду. Она, видите ли, выслеживала какую-то обалденную телку! Такое с ней нередко приключалось. А Антон меня торопил. Ему не терпелось встретиться с Саниной, чтобы расспросить ее о Констанции, о которой та – ни сном ни духом! Их встречу приходилось откладывать. Наконец мне повезло. Степановна чуть ли не рыдала от восторга. Мы давно с ней не делали этого. Она часто звонила, умоляла приехать. У меня был всегда один ответ: «Мне некогда. Я делаю деньги». Это здорово ее отрезвляло, потому что, кроме девочек, у нее имелась еще одна страстишка. Но с деньгами ей везло еще меньше, чем с девочками! Однажды она осторожно поинтересовалась, как я делаю деньги. И с тех пор тоже стала работать на господина Бадункова. Итак, мы с ней договорились на субботу, на десять вечера. Я задерживалась за городом. Мама в тот день капризничала. Расспрашивала о женихе. Я торопилась, ведь мне предстояло еще отплясывать «Болеро» перед моим женихом.
 – Ко мне ты приехала во втором часу ночи, – припомнил Антон, – пьяная. Просила прощения. Я считал тебя невиннейшим агнцем.
 – Я опоздала, но она упорно меня ждала, – продолжала Патя, не обращая внимания на слова бывшего жениха. – Роберт сидел в машине во дворе у Степановны. Он долго ворчал на меня, что заставила его целый час маяться без работы. Дальше все было по тому же сценарию, что и со Шведенко. Степановна сразу же потащила меня в постель. Когда раздевались, я сказала, что ужасно хочу пить. «Возьми в холодильнике вишневый сок и мороженое и неси сюда!» Ничего этого я брать не стала. Мне нужно было открыть входную дверь и подать Роберту сигнал в виде пустой пачки «Голуаза». И так слишком задержалась. Санина уже нацепила халат. И хотела посмотреть, почему я так долго вожусь. «А где же сок, мороженое?» – удивилась она. «Соком я не напилась бы, поэтому выпила воды из-под крана. А мороженое мне нельзя. Хронический тонзиллит». – «Вот не думала, что ты такая больная!» Я постаралась сделать так, чтобы она стояла спиной к двери. Она как раз теребила в руках поясок от халата. Вышло все довольно нелепо. Она почувствовала, как открывается дверь за ее спиной. И обернулась. Увидела Танцора и онемела. Только молча смотрела то на него, то на меня. «Не пугайся, Машенька, – попросила я, – все сейчас объясню». Но она не стала слушать моих дурацких объяснений, уже разобралась, что к чему. Вид у Роберта довольно зловещий. Она закричала и швырнула в него тем, что оказалось под рукой. По иронии судьбы это был поясок от халата. Им-то Роберт и воспользовался, хотя у него была приготовлена удавка. Все произошло молниеносно. Мы уложили ее на кровать. «Иди в машину! – приказал Роберт. – А я тут все оботру». Я повиновалась, только вставила в пишущую машинку Саниной синопсис с ее отрывком.
 – Зачем?
 – Как зачем? Ведь никто – ни в милиции, ни вы с Антоном, ни безмозглый Бадунков, ни этот умник коммерческий – не прорубал, что я просто-напросто делаю мой роман, что все жертвы – это «братская могила» в прямом и переносном смысле! В конце концов мне пришлось ткнуть Антона носом!
 – Глупо было с твоей стороны! – бросил Полежаев.
 – Может быть, и глупо, только ты все равно ничего не понял! Ты постоянно хочешь казаться умнее своего героя, но у тебя не получается. Автор не должен выставлять себя напоказ. Его дело пятое! Сиди и помалкивай! Пусть читателю кажется, что тебя вовсе нет! Пусть он теряется в догадках, кто здесь герой, а кто – автор!
 Молчавшая до этого Ольга тихо произнесла, как бы беседуя сама с собой:
 – Вот-вот, у нее на уме только герои романов!
 – Она делилась с тобой своими замыслами? – уцепился следователь.
 – Нет! Нет! – испугалась гувернантка. – Я впервые обо всем этом слышу. Я тут ни при чем. Меня заставили! Я все расскажу…
 – Потом, – взял ее за руку Костя, – потом поговорим. А сейчас успокойся.
 – Какие нежности! – засмеялась, глядя на них, Патрисия. – А между прочим, товарищ милиционер, ваша козочка у меня спрашивала совета, переспать ей с вами или нет. Переспи, советовала я, отчего ж не переспать? Мужчина видный!
 – Это когда же она успела?
 – В кинотеатре, когда вы с Антоном захотели пописать. Мы тоже даром время не теряли.
 – Это правда? – спросил Еремин.
 Вместо ответа Ольга смущенно опустила голову.
 – Не будем отвлекаться! – повысил голос следователь, чтобы скрыть свою растерянность. – Каким образом получилось, что поденщикам достались именно те отрывки, которые вы наметили? Ведь распределением синопсисов, как я понял, занимались не вы.
 – Неужели непонятно? Я приводила к коммерческому людей в том порядке, в каком хотела. А он тоже во всем любил порядок. Выдавал синопсисы не с конца, а с начала. Я контролировала весь процесс.
 – А где же пропадала целые сутки? – задал свой старый вопрос Полежаев. – Вряд ли это была тусовка. Ты пряталась от Бадункова?
 – Очень надо было! – хмыкнула она. – Я провела этот день с Робертом. Он ревновал к тебе. Я хотела его успокоить, чтобы не выкинул какую-нибудь глупость. Он выкинул целых две! Убил антиквара и поехал к Василине. Он подозревал, что Шведенко рассказал о нем жене. Я не могла его переубедить, хотя ежу понятно: знай она, кем раньше был Роберт, давно бы заявила в милицию, по крайней мере сообщила вам.
 – Он попросил вас позвонить Василине?
 – Да. Танцор не отличался фантазией. Она ведь не дура набитая, чтобы на ночь глядя бросаться в погоню за трупом! Сразу ясно – это ловушка. Я пыталась вдолбить этому идиоту, что он засыплется сам и засыплет меня, но он здорово запаниковал, и я решила его успокоить. Роберта тоже можно понять. Столько работы у него не было давно. Нервы расшатались.
 – Ты так говоришь, будто твой Роберт занимался научной работой! Тоже мне физик-ядерщик!
 Патя оставила реплику Антона без внимания.
 – Вопросы еще будут, товарищ милиционер? Честно говоря, я устала. Может, сразу в наручники?
 – Ну что вы, дорогая Патрисия, мы дружески беседуем. – Еремин смотрел приветливо, но она уже догадывалась, что таится за этой приветливостью, и предпочитала ей наручники. – Мы только-только добрались до самого важного. На мой взгляд!
 Он сделал паузу.
 Патрисия старалась не смотреть на него.
 Антон встал и отошел к окну. Ольга закурила последнюю сигарету, смяла в кулаке пустую пачку, да так и сидела со стиснутым кулаком.
 – Оставим в покое гильотину и ваше нерукотворное произведение… – продолжал сыщик. – Поговорим о том, о ком упоминалось вскользь. Вы им пренебрегали. И в то же время пользовались его именем. Иначе как объяснить сделку с антикваром и ваше присутствие в коммерческой фирме в субботу вечером, где вам разрешалось глазеть в окна, вооружившись биноклем? Я говорю, Патя, о вашем отце. О Сергее Анатольевиче Грызунове, в доме которого два месяца назад было совершено страшное убийство…
 – Это Роберт! – крикнула она.
 Следователь покачал головой.
 – Танцор всегда действовал профессионально. Заметал следы. Поэтому мой эксперт ничего не нашел ни на квартире Шведенко, ни на квартире Лазарчук, ни на квартире Саниной. Там, где вы действовали без него, везде ваши отпечатки. Вы были очень неосмотрительны в мелочах, хоть и разрабатывали грандиозные проекты.
 – Все. Надоело. Я хочу танцевать! – заявила она неожиданно и бросилась в соседнюю комнату.
 – Куда вы? – встрепенулся Еремин.
 – Не бойтесь, я не выброшусь в окно. Всего-навсего включу музыку. Вы любите Адамо?
 В соседней комнате действительно зазвучала музыка. Она включила на полную громкость.
 Вернулась в комнату шатающейся походкой, с натянутой улыбкой.
 – Вы будете танцевать?
 Ей никто не ответил.
 – Как хотите! – пожала она плечами.
 Подняла с пола свой рюкзачок, прижала его к груди и принялась кружиться по комнате. Это был полупьяный танец. Она постоянно обо что-то стукалась. Она напомнила Полежаеву умирающую пчелу, которую он видел на лужайке Измайловского парка в тот самый день, когда встретил Патю.
 – А знаете, товарищ милиционер, о чем поется в этой песне? Ах да, вы ведь не понимаете! «Я люблю, когда нас дразнит ветер, – начала декламировать она, – когда он играет в твоих волосах, когда ты изображаешь балерину, подражая грациозным па…»
 – Вы, наверное, с детства любили изображать балерину, – догадался следователь. – Ведь ради балерины отец бросил вас с матерью…
 – Ни слова больше! – закричала девушка.
 В руке у нее был пистолет.
 – Зря. – Еремин сохранял спокойствие.
 – К окну! – приказала Патрисия.
 Теперь оба приятеля оказались у окна.
 – Это мой «ТТ», – узнал свой пистолет Полежаев. – Он лежал на антресолях!
 – Но вот уже два дня лежит в моем рюкзаке.
 – Он не заряжен! – усмехнулся писатель.
 – Неужели? – в свою очередь усмехнулась Патя и выстрелила в центр стеклянного стола.
 Остававшаяся за столом Ольга вскрикнула и закрыла голову руками. Столешница пошла трещинами.
 – Как вы понимаете, мне нечего терять! Но взять просто так и продырявить вас – неинтересно, если только вы сами не захотите. Поэтому советую оставаться на своих местах. Эй, подруга! – похлопала она по плечу остолбеневшую гувернантку. – Хватит рассиживаться! Сделай дядям ручкой и поедем!
 – Я хочу остаться, – еле выдавила из себя Ольга.
 – Оставьте ее, – попросил Константин. – Вы пьяны. Чего доброго, не доедете!
 – Ей безопаснее будет со мной! Танцы кончились, господа!
 – Сделайте что-нибудь! – взмолилась Ольга.
 Антон рванулся вперед, но Еремин железной хваткой остановил его гуманный порыв.
 Небо уже просветлело, а высотки все еще горели вдалеке. Праздничная московская ночь плавно переходила в праздничное утро.
 Заревел мотор джипа «вранглер» розово-черной расцветки, навсегда уносящегося из жизни Антона.
 – Что, так и будем стоять?! – крикнул он Косте, вцепившись в подоконник.
 – Что предлагаешь? Поймать такси? Вызвать милицию?
 Следователь опустился в кресло и закурил.
 – Хотя бы милицию, – неуверенно произнес Полежаев.
 – Отец ее все равно отмажет. А сядет овечка Оля. Ей припишут все смертные грехи. Я не могу так поступить с женщиной хотя бы потому, что несколько часов назад делил с ней постель.
 Антон уселся напротив и провел рукой по трещинам столешницы.
 – Что же делать?
 – Спать. Сон – самый мудрый советчик. Иди ложись, а я подремлю в кресле.
 Костя закрыл глаза и тут же засопел. Писатель еще долго гладил погибшую столешницу и рассматривал остатки пиршества. Потом поплелся в спальню…
 Их разбудил телефонный звонок. Первым к трубке поспел Еремин.
 Он услышал душераздирающие всхлипы, и медленный голос (или это со сна все казалось медленным и тихим?) проговорил:
 – Это Катрин. Патя разбилась. Нет больше моей Пати…
 – Она была одна?
 – Обе разбились. Все разбилось. Все разбилось.
 – …Сейчас!..




 Два месяца спустя


 Не знаю, с чего начать. В голове – морской прибой и стоны гагар. Впрочем, они, наверно, не стонут. Это больше человеку свойственно – стонать.
 Я выслушал вчера историю и всю ночь стонал, а сегодня мне кажется, что все это вы придумали специально, чтобы расстроить меня. Чтобы стонал.
 Не могла она столько натворить. Наговорила на себя. Ей-богу, наговорила!
 Да что я, в самом деле? Разве не понимаю, откуда все?
 Начну, так и быть. Сколько можно метаться, бредить, скулить? Зла вы мне все равно причинить не сможете. Разве только сбросите в морскую пучину. Только разве это зло?
 Я женился довольно поздно. В двадцать семь лет. Ей было девятнадцать. Красивая, обаятельная француженка. Училась в Москве. Мои родители нас обеспечили всем. Не буду говорить, кем был мой отец. Сами догадываетесь. На дворе был махровый застой.
 Я привык к разгульной жизни. Кати ходила с животом, а я бегал по девкам. Короче, плевал на все. Наверно, не любил. Она, бедная, страдала, ревела ночами и все такое.
 Потом, когда уже дочка немного подросла, заявила: «Ты гуляешь, и я буду гулять!» Не знаю, то ли я извращенец какой, только это мне понравилось. Своих любовников в отместку мне она водила прямо в дом. Я прорубил в стене глазок и с удовольствием наблюдал за ее кувырканиями. Когда мужик уходил, я сам набрасывался на Кати. Не мог устоять.
 Так мы жили, называя это свободной любовью, и совсем не думали о третьем существе, живущем с нами под одной крышей. Считали, что Патя маленькая, ничего не понимает. Какое заблуждение! У ребенка есть глаза, уши и мозг, впитывающий и обрабатывающий все увиденное и услышанное.
 Однажды Кати уехала к отцу в Париж и оставила со мной девочку. Ей уже было десять. Ночью я привел в дом женщину. Патя уже спала. Во всяком случае, я так считал.
 Мы выпили, стали кувыркаться и все такое. И в один прекрасный момент, когда я лежал на спине, а девица извивалась над моим пахом, я обратил внимание на глазок, который сам же выдолбил в стене. Я понял, что за нами наблюдают. Но это не остановило меня, а только возбудило.
 На следующий день я никого не привел. Накупил всяких сладостей. Делал это бессознательно. Думал, порадую дочку. Только порадую. А теперь точно знаю: для соблазна все! Для соблазна! Животные мы, как ни поверни!
 Ужинали при свечах. Говорили исключительно по-французски. «Папа, с какого глаза ресничка упала?» – «С правого». – «Загадывай желание!» – «Чтобы ты поскорее выросла и была красавицей из красавиц!» – «Я уже красавица!» – обиженно заявила она. – «Ну да! Ну да! – оправдывался я. – Конечно, красавица, только маленькая еще!» – «И вовсе не маленькая!» – задиралась Патя.
 Демонстративно вышла из-за стола и отправилась в ванную. Принимала там душ. Позвала меня потереть спину. Обычно это делала Кати.
 Она попросила, чтобы я потер без мочалки. «Мочалка колючая! Ну ее!» Я потер ей не только спину. Она извивалась, дрожала, как взрослая. Я не мог на это равнодушно смотреть. Тут же в ванной и взял ее.
 Когда вернулась жена, наша жизнь превратилась в ад. Дочь начала устраивать сцены, ревновать меня к матери. Просто-напросто не давала нам с Катрин уединиться. Я перестал водить в дом других женщин, потому что Патя обещала облить соляной кислотой любую, с кем я лягу в постель. Вот такие детские фантазии.
 Кати же продолжала совершенствоваться в искусстве секса. Дочь ей никак не препятствовала. Это меня задевало. Я стал исчезать из дома. Проводил время у подруг. Всякое мое возвращение из таких загулов сопровождалось истериками и драками – Патя набрасывалась на меня с кулаками, норовила выцарапать мне глаза. Точь-в-точь как ревнивая жена. А жену это лишь забавляло. «Так ему! Так ему, похотливому самцу!» – со смехом подначивала она.
 Я видел, как дочка страдает. Но не мог же я, в самом деле, открыто начать жить с маленькой девочкой. Катрин, конечно, обо всем догадывалась. Но молчала.
 Так продолжалось около двух лет. Я жил и с женой, и с дочерью, и уходил к подругам.
 Мне стукнуло тридцать восемь, когда я впервые задумался над тем, как я живу и все такое. Тогда же я встретил Надю. Она уже была довольно известной балериной. Знакомство вышло нелепое. Мы с ней попали в дорожно-транспортное происшествие. Надо сказать, что Надя неаккуратно водила машину. Часто оказывалась в какой-нибудь неприятной ситуации. На этот раз резко, неожиданно затормозила, и я ткнулся бампером в ее багажник. Скорость была минимальная, поэтому ничего серьезного, но я в тот день был на взводе и вылез из своей тачки с единственной целью смешать неумеху с грязью.
 Выслушав мои ругательства, девушка улыбнулась и протянула мне какую-то открытку. «Что это?» – не понял я. «У меня, к сожалению, нет с собой денег, – призналась она. – Это контрамарка на мой спектакль в Большом. Приходите. Там поговорим. А сейчас я опаздываю на репетицию». Она села в машину и поехала, а я как идиот помахал ей вслед открыткой. Я пришел на спектакль с огромным букетом цветов, потому что девушка не шла из головы несколько дней. Она приняла меня в своей гримуборной, хотя еле держалась на ногах. Я пригласил ее в ресторан. «Балерин очень выгодно водить в рестораны!» – засмеялась она, но не отказала.
 Я стал бегать на ее спектакли, хотя раньше был равнодушен к балету, а сами балерины казались мне манерными дистрофичками.
 Я влюбился. Впервые в жизни я не хотел никого видеть, слышать, осязать, кроме нее.
 Кати довольно спокойно отнеслась к моему уходу. В последние годы она меня только терпела. А вот с Патей пришлось помучиться. Ее положили в больницу с нервным заболеванием.
 При разводе я оставил им свою квартиру на Патриарших и загородный дом. Сам перебрался к Наде. Я сделал так, чтобы они обе ни в чем не нуждались. И чтобы ко мне не имели никаких претензий. И еще чтобы ни при каких обстоятельствах не возникали у меня на горизонте.
 Я решил покончить с разгульной жизнью. И возраст, и любовь способствовали этому. Я хотел обыкновенного семейного счастья. И я его получил. Меня предостерегали родственники, что, женившись на балерине, приобрету массу проблем. Постоянные гастроли, навязчивые поклонники, да к тому же не захочет иметь детей, чтобы не повредить карьере.
 Эти карканья не сбылись. Надя подарила мне ребенка. Ради нашего счастья она готова была пожертвовать карьерой. В конце концов ничем жертвовать не пришлось. Она вернулась в балет. Быстро восстановила форму. А у Сашеньки была нянька. Потом гувернантка. Вас, наверно, интересует, молодой человек, знала ли Надя о моей прошлой жизни? Конечно, знала. Рассказал все, как на исповеди, еще до свадьбы. Одно только утаил – о своих отношениях с дочерью рассказывать побоялся.
 «Почему ты никогда не повидаешься с дочкой? – спрашивала Надя. – Думаешь, мне будет неприятно? Я как-нибудь переживу. Ведь ты ее не видел столько времени! Разве так можно?»
 Что я мог ответить? Я любил Патю. И страдал без нее. И пытался себя уговорить, что моя любовь, мои страдания – это все-таки отцовские чувства. И в то же время опасался встречаться с ней.
 Но свидеться пришлось. Кому-то угодно было все повернуть вспять, чтобы рухнуло мое счастье.
 Это случилось примерно за неделю до трагедии. Патя пришла ко мне на работу. Секретарша доложила: «К вам красивая девушка». Да, мое желание сбылось, дочь стала красавицей из красавиц. «Здравствуй, папа!» Она стояла на пороге кабинета, не смея сделать шаг, наблюдая за моей реакцией.
 Что я мог предпринять в этот момент? Выгнать ее?
 Я растерялся. Я был рад, что наконец увидел ее. И сразу испугался. «Выпьем за встречу?» – предложила дочь. Она принесла с собой бутылку виски. И мы пили его неразбавленным, смеясь и плача от счастья.
 «Как мама?» – спросил я. «Ай, – махнула она рукой. – Ездит в инвалидном кресле. Парализованы ноги».
 В тот миг подумалось: «Катрин расплачивается за свои грехи!»
 Патрисия пришла в самом конце рабочего дня. Надо было ехать домой. Сашка остался на попечении гувернантки. Надя уехала на гастроли по Европе. И любая моя задержка на работе выходила гувернантке боком, но она всегда меня дожидалась.
 Я позвонил ей только в первом часу ночи – предупредить, что задержусь до утра. Она уже спала.
 Вот так я сорвался впервые за шесть лет верной супружеской жизни. И, как алкоголика, некогда завязавшего, но случайно испробовавшего зелье, меня понесло.
 Патя позвонила на следующей неделе. Я каждый день ждал ее звонка. Она сказала, что ужасно соскучилась и хочет меня видеть. Я объяснил, как добраться до моего загородного дома, но попросил приехать не раньше десяти вечера. Я рассчитывал до ее приезда спровадить гувернантку. Лишние свидетели мне были ни к чему. Достаточно двух оболтусов-охранников.
 «До вечера! – поцеловал я трубку и добавил: – Познакомлю тебя с сыном».
 Она прибыла в половине одиннадцатого. Я видел, с каким интересом охранники изучали розово-черный джип и его молоденькую хозяйку. В первый момент мне стало не по себе, но Патя называла меня папой, а жена сама советовала повидаться с дочкой. Так что в конце концов я успокоился.
 Мы ужинали втроем. При свечах. Сашка был, кажется, потрясен, что у него объявилась сестра. Они быстро нашли общий язык, и Патя даже забросила меня, чтобы поиграть с братиком. «Ему пора спать», – настоял я. Сашка ушел в детскую, а мы уединились в супружеской спальне. Патя много пила и курила. И довольно громко выражала свои чувства. Раньше за ней это не водилось. (О Господи! Что я болтаю! Когда раньше? В десять лет?)
 В общем, она переусердствовала. В один из самых критических моментов на пороге спальни возник мой сын.
 «Мне страшно, папа!» – «Иди спать!» – крикнул распаленный папа. Сашка потер кулачками глаза и, захныкав, побежал к себе.
 «Он все понял, – усмехнулась Патрисия, – и расскажет твоей жене». – «Ни черта он не понял! И завтра же все забудет!» – «Я в его возрасте уже все понимала». Она встала и надела мой халат. «Ты куда?»– «Пойду спою братику колыбельную».
 Она ушла, а я тут же уснул…
 Меня разбудил будильник. Пати нигде не было. И машина ее не стояла под окном. Не попрощалась и записки не оставила.
 На кухне уже возилась кухарка. «Здорово вы все подъели с Сашуней! – уязвила Зинаида Ивановна. – А я рассчитывала, что на завтрак останется». Она ничего не заметила. Видно, Патя перед уходом вымыла посуду.
 В общем, ничто не давало повода для беспокойства. Сыну я обычно не докучал по утрам телячьими нежностями. И прошел на цыпочках мимо дверей его комнаты.
 При выезде из дома спросил охранников: «В котором часу уехала моя дочь?» – «В семь». Я предупредил их, чтобы не вздумали трепаться о ее визите.
 А потом начались адовы муки. На работу позвонила гувернантка и в рыданиях объяснила, что стряслось. Это было до такой степени неправдоподобно, что в первый момент я решил, что меня разыгрывают.
 Я примчался домой и своими глазами убедился в происшедшем. Я помню, что опустился на детский стульчик рядом с кроватью Саши и заплакал. Я все еще не понимал, как это случилось. Как это вообще могло быть!
 Меня отрезвила все та же гувернантка. Мы вдвоем оставались в детской, и она протянула мне ладонь: «Вот это я нашла в Сашиной кровати». На ладони лежала серебряная цепочка с распятием. Ее подарил Морис Фабр на крестины внучке. Патя потом укоротила цепочку так, что она плотно облегала шею. Видимо, от напряжения цепочка лопнула.
 Я спрятал ее в карман и сказал гувернантке: «Забудьте об этом, если хотите жить!»
 Я оказался в безвыходной ситуации. И винил в ней только себя самого.
 Я обратился за помощью к одному высокопоставленному лицу, предупредив, что дело щекотливое. Он прислал частного детектива. Но тот слишком хорошо взялся за дело, что совсем не входило в мои планы. Патины отпечатки пальцев обнаружили в спальне, в детской, на бутылке из-под виски, выброшенной в окно. Я свалил все на горничную и поторопился отправить ее к матери в Казахстан.
 Высокопоставленное лицо приехало ко мне в тот же день, чтобы высказать соболезнования. Я уединился с ним в кабинете и выложил все как есть. «Нет безвыходных положений» – это, наверно, девиз всех высокопоставленных лиц. Решено было подставить охранника. Отдать его на съедение органам. А потом залечить в психушке.
 Наутро он отстранил от следствия частного детектива. Я оплатил расходы.
 Уходя от меня, высокопоставленное лицо поинтересовалось: «А жена уже знает?» Я покачал головой: «Не могу себе представить, как посмотрю ей в глаза. Она все поймет». – «И не представляй», – посоветовал тот. Этим я подписал смертный приговор Наде.
 Дочь объявилась после того, как прочитала в газете о гибели знаменитой балерины.
 Я ей ничего не сказал. Ее преступление – мое преступление. Я понял, что мы связаны с ней больше чем родственными узами. Я только вернул ей цепочку: «Ее нашла гувернантка в кровати Саши». Патя поблагодарила меня, поцеловала в щеку, а потом поинтересовалась: «А эта гувернантка не выдаст?» – «Я пригрозил ей смертью». – «Она красивая?» – «Да, красивая. Какое это имеет значение?» – «Дай мне ее адрес». – «Зачем?» – «Так надо». Кто бы мог подумать, что она станет шантажировать несчастную моей угрозой, брошенной в отчаянье?
 Постепенно, отойдя от похорон, я составил план дальнейшей жизни, а вернее, дальнейшего падения. Я решил бежать из России. Бежать вместе с ней. У меня на Западе несколько счетов. Еще и внукам хватило бы (Боже праведный!). Мы должны были отправиться в кругосветное путешествие. И не вернуться. Застрять где-нибудь в Латинской Америке. Лучшее убежище на все времена!
 Патя пришла в восторг от моего плана. Но мне необходимо было уладить все дела. Съездить в командировку в США. Этим она, видимо, и воспользовалась, уверовав в свою безнаказанность и в наш исход.
 Нет, она не могла покончить с собой! Не могла! Это глупо! Я в тот день вернулся из Америки. Она это знала. Я бы ее спас. А через неделю нас уже не было бы в России! Все бы уладилось! Все бы кончилось хорошо, если б не трагическая случайность!
 Как видите, мой план наполовину осуществился. Я не собираюсь возвращаться. Нет.
 У меня в каюте хорошо. Ночью приходят Сашенька и Патя. Они во что-то играют и все время смеются. А наверху стонут гагары. Вы курите? А я, пожалуй, закурю…


* * *

 Сергей Анатольевич достал пачку американских сигарет и с наслаждением затянулся. Вид у него теперь был не такой холеный, как четыре месяца назад. Он сильно сутулился. Неподвижность красивых серых глаз пугала.
 Антон Полежаев, которого Грызунов упорно называл молодым человеком, хотя разница в возрасте была символической, сидя в шезлонге на палубе теплохода, молча разглядывал закатное небо.
 Они уже пробороздили Средиземное море, обогнули западное побережье Африки, побывали на Святой Елене и теперь направлялись к Американскому континенту.
 Он навсегда забыл бы об идее с кругосветным путешествием, если бы не Еремин…
 После всех передряг они как-то завалились в его любимое кафе и просидели там весь вечер.
 – Собирайся-ка, дружок, в кругосветное, – посоветовал Костя. – На этом теплоходе поплывет Грызунов. И сдается мне, мы его больше не увидим. А хотелось бы узнать конец истории.
 – Ты рехнулся? На какие шиши я поплыву?
 – Не прибедняйся! Англичане у тебя покупают пять романов. Как раз и отметишь достойно.
 – Нет-нет! – протестовал Антон. – Мне надо садиться за новый роман. А это плавание на полгода!
 – Не валяй дурака! Купи себе ноутбук и преспокойно пиши в каюте!
 – Боже мой! Кто мне советует писать в каюте! Человек, который ни черта не понимает в творчестве!
 Так они препирались битый час, пока «железный Еремин» не сломал оборону противника.
 – Расскажи лучше, как идут дела, – попросил писатель. – Я слышал, ты получил наследство?
 – Да иди ты! – махнул рукой сыщик.
 Узнав о гибели Элвиса, он распечатал безымянный конверт. Это оказалось завещание Старцева. На его счету оставалось около тридцати тысяч долларов. Он завещал их конторе Еремина.
 – Элвис не дружил с законами. Без печати нотариуса его завещанием можно лишь подтереться. Зато работенки задал напоследок. Теперь надо искать наследников.
 – Эх! Невезучий ты парень! – потрепал его по плечу Полежаев. – Придется оказывать гуманитарную помощь.
 – Да иди ты! – снова махнул рукой Костя. – Как-нибудь без литераторов управимся! Только под ногами мешаются! Кстати, Елизарыч идет на поправку. Паниковал Престарелый Родитель, а анализы у него замечательные. Постарался. Не подвел. Скоро выпишут.
 И уже на прощание храбрый сыщик, заикаясь от волнения, спросил:
 – Скажи, а у тебя серьезно было с Василиной?
 – Очень давно, Костя. И несерьезно. А что случилось?
 – Видишь ли, я сделал ей предложение…
 – Ну и?..
 – Она согласна. Только надо год подождать. По человеческим законам так полагается.
 – Я желаю вам счастья!
 – А тебе – попутного ветра!..


* * *

 Ветер содрал с белой головы Грызунова бейсболку, приобретенную в кейптаунском портовом магазине, и понес ее дальше по палубе.
 Антон не двинулся с места – его занимало лишь небесное.
 – Черт с ней! – проворчал Сергей Анатольевич. – Самое верное – не вмешиваться в явления природы.
 Он затушил сигарету и пошел прочь, смешавшись с толпой праздношатающихся.
 Писатель вскоре спустился в каюту и долго перечитывал на экране ноутбука написанное за два месяца. Работа над романом продвигалась тяжело. Он написал только треть. И до сих пор не представлял себе последней сцены. Обычно видел ее в самом начале работы. А тут – никак.
 «Завтра причалим в Пуэрто-Мадрине. Раннее-раннее утро латиноамериканского городка. Человек идет по пустынным незнакомым улицам. Просто так идет, наугад. И плачет».
 – Нет, писать в круизе – гиблое дело, – заключил Полежаев. – Еремин идиот! А я трижды идиот, что согласился на это!
 Но причина его дурного настроения заключалась в другом. И даже не в страшной исповеди Грызунова. Антон тосковал. Ему понадобилось уплыть за тридевять земель от дома, чтобы в полной мере ощутить свое одиночество. И ту огромную пустоту в душе, которая осталась после разлуки с Идой.
 Он выключил экран ноутбука. Порылся в дорожной сумке. Достал блокнот с телефонами. Из Порт-Саида он звонил маме. Из Порт-Элизабет – дочери. Со Святой Елены – Еремину. Кому позвонить завтра из Пуэрто-Мадрине?
 Он знал, что в его блокноте нет ее телефона. И все-таки открыл на букве «И». «Ида Багинская» – было выведено крупным корявым почерком Еремина.
 – Вот это настоящий друг!
 Он давно так не смеялся. Навзрыд.
 На палубу уже спустилась густая, беззвездная ночь. Ревели волны. Он метался от кормы корабля к носу и кричал, заглушая волны: «И-ида! И-ида!» – пока чья-то сильная рука не схватила его за плечо.
 – Слушай, зачем кричишь: «Еда! Еда!»? Кушать хочешь? Пойдем выпьем!
 В ночи блестели большие, насмешливые кавказские глаза. Они обнялись по-братски и спустились в бар.


* * *

 А наутро теплоход причалил в Пуэрто-Мадрине.
 Антона не интересовали больше экзотические красоты. Спустившись в порт, он первым делом отыскал переговорный пункт…
 В Москве был поздний вечер. Автоответчик сообщил голосом Иды телефон на телестудии, по которому ее можно найти.
 – Кто ее спрашивает? – ответил бархатистый мужской голос. – Вообще-то у нее съемки.
 «Тебя какой-то Полежаев!» – услышал он в трубке.
 – Ты? – раздалось через несколько секунд.
 – Я больше не могу без тебя!
 – Антон, милый! Неужели это правда? Откуда ты звонишь?
 – Из Пуэрто-Мадрине.
 – Что это?
 – Кажется, Аргентина. Посмотри на карте.
 – Боже! Куда тебя занесло!
 – Я люблю тебя! Я не могу больше! Слышишь?
 – Слышу, Антоша! Все слышу! Я брошу все! Брошу! Мне без тебя ничего не надо! Слышишь? Ничего! Жди меня завтра в своем Мадрине! Я прилечу! Обязательно прилечу! Завтра!
 «Как же завтра? Как же завтра? Ведь у нее нет визы! Господи, о чем я?! Она же королева, а для королевы это пустяки!»
 Раннее-раннее утро латиноамериканского городка. Человек идет по пустынным незнакомым улицам. Просто так идет, наугад. И плачет.