---------------------------------------------


 Фармер Филип Жозе
 Божий промысел

 Филип Фармер 
 Божий промысел 
 перевод В. Серебрякова 
 Впервые за всю историю морскую пехоту США расстреляли из водяных пистолетиков. 
 Экран моргнул. Сцену сменила другая, но перед глазами у меня продолжало стоять увиденное. 
 В небе висело вздутое жаркое солнце, совершенно несуразное в штате Иллинойс зимой, и освещение для телескопических камер было превосходным. Полк морских пехотинцев в полном обмундировании, с автоматами и винтовками, позорно отступал перед толпой совершенно голых мужчин и женщин. Нудисты, смеясь и кувыркаясь, поливали вояк из игрушечных кольтов и бластеров. Тонкие струйки воды изящными арками взлетали над дулами винтовок и расплескивались по лицам. 
 И тогда закаленные ветераны бросали оружие и пускались наутек. Или стояли с глупым видом, слизывая капельки с губ. 
 Голые победители брали побежденных за руки и уводили в тыл своего неорганизованного строя. 
 Почему морпех не стрелял? Очень просто. Патроны не взрывались. 
 Огнеметы, гранатометы, безоткатные орудия? А дрыном не пробовали? 
 Экран потух, зажегся свет. Майор Алиса Льюис опустила указку. 
 - Есть вопросы, господа? Нет? Мистер Темпер, может, вы поведаете нам, почему вы рассчитываете на успех там, где другие столько раз терпели провал? Мистер Темпер, господа, изложит вам голые факты. 
 Я поднялся с места. Лицо мое пылало, ладони стали липкими. Мне бы следовало посмеяться вместе с остальными над пакостным намеком майора в отношении полного отсутствия волос на моей голове, но почти четверть века не убила во мне стыд перед глянцем моего черепа. 
 Мне было двадцать лет, когда неизвестная докторам лихорадка едва не отправила меня на тот свет. Встал я с койки стриженой овцой, да таким и остался. Больше того, к парикам у меня стойкая аллергия. Так что у меня была причина для стеснения, когда прелестная майор Льюис решила проехаться по адресу моей сияющей макушки. 
 Я медленно направился к столу, за которым стояла эта дерзкая и, черт бы ее подрал, прехорошенькая девица. Приблизившись, я заметил, что сжимающая указку рука заметно дрожит, но решил не обращать внимания на этот явный признак гнева. 
 В нашей миссии мы вынуждены будем работать вместе, и ни она, ни я ничего не можем с этим поделать. Кроме того, у нее тоже имелся повод нервничать. Деньки были тяжелые - особенно для военных. 
 Я обвел взглядом комнату - одни большие шишки, армейские или гражданские. За окном виднелись заснеженные улицы Гейлсберга (штат Иллинойс), озаренные предзакатным солнцем. Прохожие буднично торопились по своим делам, словно не видя ничего необычного в том, что пятьдесят тысяч солдат стоят лагерем между городком и долиной реки Иллинойс, где среди невероятно роскошной растительности бродят весьма странные твари. 
 Я постоял немного, сражаясь с волной страха, накатывающей на меня всякий раз перед публичными выступлениями. 
 В такие мгновения по совершенно необъяснимым причинам моя верхняя челюсть начинает отплясывать чечетку. 
 "Г-господин п-полицейский, тут м-мертвая лошадь на улице Г-г-г-г..." Вы меня поняли. Даже если ты описываешь страдания азербайджанских сирот, слушатели ухмыляются, прикрывая рты, а ты выставляешь себя идиотом. 
 Я все еще никак не мог справиться со своими нервами, когда майор снова заговорила, слегка кривя губы - следует признаться, очень красивые, но это легкое движение нисколько не делало их привлекательнее. 
 - Мистер Темпер уверен, что располагает ключом к решению нашей проблемы. Не исключено, что так оно и есть. Однако должна предупредить, что в его рассказе сочетаются такие не связанные между собой и неправдоподобные события, как бегство быка со скотного двора, пьяные выходки университетского профессора с репутацией убежденного трезвенника, не говоря уже об исчезновении в тот же вечер вышеуказанного профессора античной литературы и двух его студентов. 
 Я подождал, пока стихнет смех, а потом заговорил, не упоминая об еще двух невероятных, но связанных между собой фактах, известных только мне - о бутылке, которую я приобрел в одной ирландской таверне и отослал профессору два года назад, и о произведенном с армейского аэростата фотоснимке города Наспин, на котором запечатлена огромная статуя быка из красного кирпича прямо посреди футбольного поля Трэйбеллского университета. 
 - Господа, - начал я, - прежде чем я перейду к своему рассказу, позвольте объяснить вам, почему Управление пищевых и лекарственных продуктов посылает агента-одиночку в район, где до сих пор не смогла добиться успеха объединенная мощь армии, военно-воздушных сил, береговой охраны и морской пехоты. 
 Лица слушателей расцвели розами. 
 - УПЛП по необходимости принимает участие в Наспинском деле. Как вам уже известно, река Иллинойс, от Чилликота до Хаваны, течет пивом. . 
 Никто не смеялся. Этот факт давно уже перестал забавлять присутствующих. Что же касается меня, то мне отвратительны любые алкогольные напитки или наркотики. У меня на то имеются свои причины. 
 - Мне следовало бы высказаться несколько иначе. Воды Иллинойса сильно пахнут хмелем. Но те из наших добровольцев, которые попробовали воду из реки там, где запах начинает слабеть, реагируют иначе, чем на обычные алкогольные напитки. Они сообщают об эйфории с полным исчезновением самоконтроля, которая сохраняется и после того, как алкоголь в крови окисляется. Это средство действует не как успокоительное средство, а как стимулятор. Похмелье отсутствует. Более всего озадачивает тот факт, что наши ученые не в состоянии обнаружить в этой воде никаких неизвестных веществ. Все это, однако, вам известно, как и причина причастности УПЛП. Я был выбран для этой миссии не только потому, что родился и вырос в Наспине, но и потому, что мое начальство - включая президента Соединенных Штатов - осталось весьма впечатлено моими предположениями в отношении личности человека, ответственного за эту невероятную сумятицу. Кроме того, - добавил я, не без злости косясь на майора Льюис, - они полагают, что коль уж я первым додумался до внушения агенту рефлекторного отвращения к речной воде, то таким агентом и должен стать именно я. После того как руководство УПЛП уяснило ситуацию, дело поручили мне. Поскольку в окрестностях Наспина уже исчезло немало федеральных агентов, я решил произвести рекогносцировку за пределами этой территории. Я отправился в Библиотеку Конгресса и начал просматривать старые подшивки наспинских "Морнинг Стар" и "Ивнинг Джорнэл", двигаясь в прошлое, с того дня, когда библиотека перестала получать эти газеты. И только в номерах за 13 января позапрошлого года я наткнулся на нечто существенное. 
 Я замолчал, стараясь определить, какое впечатление на этих тупоголовых произвела моя речь. Никакого. Полный ноль. Но я продолжил. У меня еще оставался туз в рукаве. Вернее, если быть точным, обезьяна в клетке. 
 - Господа, в номерах за 13 января среди других событий упоминалось исчезновение накануне вечером доктора Босвелла Дурхама из Трэйбеллского университета вместе с двумя студентами, слушателями обзорного курса классической литературы. Сообщения эти довольно противоречивы, но сходятся в следующем. Где-то днем 12 января один из студентов, Эндрю Поливиносел, весьма пренебрежительно отозвался об античной литературе. Доктор Дурхам, известный своими мягкостью и терпением, обозвал Поливиносела ослом. Поливиносел, футболист огромного роста, поднялся и изъявил намерение выкинуть профессора в окно. Однако, если верить свидетелям, робкий, худосочный и немолодой Дурхам взял спортсмена за руку и буквально вышвырнул в коридор. После этого Пегги Рурк, весьма симпатичная студенточка и девушка Поливиносела, начала уговаривать его не нападать на профессора. Однако отговаривать спортсмена особой нужды не было. Совершенно ошеломленный, он позволил мисс Рурк увести себя. Студенты группы утверждали, что трения между профессором и Поливиноселом уже возникали, причем студент вел себя не лучшим образом. Теперь у профессора появилась отличная возможность вышвырнуть Поливиносела и из университета, несмотря на то что тот участвовал в национальном студенческом чемпионате. Профессор, однако, ничего не сообщил декану мужского отделения. Слышали, как он ворчал себе под нос, что Поливиносел - настоящий осел и что это абсолютно очевидно. Одному из студентов будто бы показалось, что от профессора несет спиртным, но он решил, что ему померещилось, поскольку всему университету с незапамятных времен известно, что профессор не притрагивается даже к кока-коле. Похоже, немалую роль в этом сыграла его жена, горячая поборница трезвости, современная последовательница Фрэнсиса Уилларда [Американский общественный деятель, пропагандист трезвого образа жизни. (Здесь и далее примеч. пер.)] Все это может показаться не относящимся к делу, но я заверяю вас, господа, что это не так. Обратите внимание на показания еще двух студентов. Оба клянутся, что видели горлышко бутылки, торчавшей из кармана висевшего в кабинете пальто профессора. Бутылка была откупоренной. И хотя на улице было морозно, оба окна в кабинете профессора, известного неприязнью к холоду, были распахнуты настежь. Видимо, для того, чтобы от бутылки не так пахло. 
 После ссоры доктор Дурхам предложил Пегги Рурк пройти к нему в кабинет. Часом позже студентка выскочила оттуда заплаканная и красная. Своей соседке по комнате она рассказала, что профессор вел себя, как безумец. Он признался, что полюбил ее в тот день, когда она вошла в его аудиторию. Затем он заявил, что был стар и некрасив и не мог просить ее бежать с ним, но теперь, когда все переменилось, желает именно этого. 
 Она, в свою очередь, сказала, что профессор всегда ей нравился, но у нее не было даже и мысли о любви, после чего Дурхам торжественно пообещал -ей, что в этот самый вечер станет совсем другим человеком и она сочтет его неотразимым. 
 Несмотря на происшедшее, вечером, когда Поливиносел привел Пегги Рурк на праздник второкурсников, все, казалось, было спокойно. Дежуривший там профессор поздоровался с ними, словно ничего не случилось. Его жена тоже не чувствовала неладного, что само по себе весьма странно, ибо миссис Дурхам была одной из тех профессорских жен, уши которых точно приросли к той слуховой трубе, по которой передаются слухи. А будучи женщиной очень нервной, она своих чувств не скрывала и к мужу-ученому не испытывала ни малейшего почтения. Над ним часто потешались за глаза, настолько явным он был подкаблучником. Миссис Дурхам частенько высмеивала его и водила за собой, будто быка за кольцо. Однако в тот вечер... 
 Майор Льюис прокашлялась. 
 - Мистер Темпер, пожалуйста, опустите подробности. Эти джентльмены люди весьма занятые, им нужны голые факты. Подчеркиваю, голые факты. 
 - Голые факты, - огрызнулся я, - таковы: поздно вечером, вскоре после того как танцы кончились, миссис Дурхам позвонила в полицию и заявила, что ее муж сошел с ума. О том, что вн просто упился, не Могло быть и речи. Такого она себе представить не могла. Он бы не отважился... 
 Майор Льюис еще раз прокашлялась. Я раздраженно покосился на нее. Похоже, она никак не могла уразуметь, что некоторые подробности совершенно необходимы. 
 - Полицейский, который ответил на ее звонок, доложил позже, что профессор шлялся по сугробам в одних брюках, с торчащей из кармана бутылкой, и обстреливал всех встречных красной краской из водяного пистолетика. Другой полицейский опровергал его, заявляя, что Дурхам шкодил с помощью кисти и краски из ведра. Чем бы профессор ни пользовался, ему удалось перекрасить и свой собственный дом, и дома нескольких соседей от фундамента до самой крыши. Когда появилась полиция, профессор облил краской их машину и брызнул в глаза. Пока они пытались разлепить веки, профессор удрал. Еще через полчаса он исполосовал красной краской женское общежитие и довел до истерики немало напуганных его обитательниц. Сметя с дороги возмущенную надзирательницу, он ворвался в здание и стал бегать по коридорам, поливая краской всех, кто высовывался из дверей, причем банка его казалась бездонной, а затем, так и не найдя Пегги Рурк, скрылся. Могу добавить, что все это время Дурхам хохотал как безумный и заявлял всем встречным, что этой ночью выкрасит город в красный цвет. Мисс Рурк ушла с Поливийоселом и несколькими его друзьями и подругами в ресторан. Потом компания разошлась по домам, а указанная пара проследовала, как все полагали, к женскому общежитию. Однако туда они не попали. Ни их, ни профессора никто больше не видел в течение двух лет, прошедших между этим событием и временем, когда в Наспине перестали выходить газеты. Общественное мнение склонялось к тому, что очумевший от любви профессор убил обоих, закопал, после чего сам подался в бега. Но я, не без веских оснований, придерживаюсь совершенно иной версии. 
 Заметив, что слушатели начинают нервничать, я поспешно рассказал о быке, который появился из ниоткуда в самом начале Главной улицы. Владельцы ферм заявляли, что вся их скотина на месте. Тем не менее быка видело такое множество людей, что от их показаний нельзя было отмахнуться. Более того, все свидетели заявляли, что в последний раз видели быка, когда тот переплывал реку Иллинойс с обнаженной женщиной на спине. Женщина размахивала бутылкой. Выйдя на берег, бык вместе с женщиной исчез в прибрежном лесу. 
 Рассказ был встречен возгласами недоверия. 
 - Вы пытаетесь убедить нас в том, что миру вновь явились Зевс и Европа? - возмутился командующий береговой охраной. 
 Продолжать было бесполезно. Эти люди могут поверить только тому, что увидят своими глазами. Я решил им показать. 
 По моему знаку помощники вкатили в зал просторную клетку. 
 Внутри сидела скрючившись крупная человекообразная обезьяна в соломенной шляпке, розовых нейлоновых панталонах и с угрюмым выражением на морде. Сквозь отверстие в панталонах торчал длинный хвост. Если говорить строго, то, насколько я понимаю, ее нельзя было относить к человекообразным - те лишены хвостов. 
 Антрополог сразу бы определил, что это вообще никакая не обезьяна. У нее, правда, была сильно выдающаяся вперед морда, а все тело до кончика хвоста покрывали длинные волосы. Но у обезьян не бывает ни такого гладкого высокого лба, ни большого крючковатого носа, ни столь длинных по сравнению с туловищем ног. 
 Клетку установили рядом с кафедрой. 
 - Господа, - провозгласил я. - Если все, что я говорил раньше, казалось вам не имеющим никакого отношения к данному делу, то уверен, через несколько минут вы убедитесь, что я вел вас по верному следу. 
 Я повернулся к клетке, спохватился, что кланяюсь, отказался от этой мысли и обратился к обезьяне: 
 - Миссис Дурхам, расскажите, пожалуйста, этим джентльменам, что с вами произошло. 
 Я был совершенно уверен, что она заговорит, быстро и бессвязно, но с той пронзительной ясностью, которая ошеломила меня вчера вечером, когда мои ребята поймали ее на самом краю пресловутой местности. Меня переполняла гордость за совершенное открытие, которое потрясет этих джентльменов от медных лбов до мозолистых пяток и докажет им, что один скромный агент УПЛП добился большего, чем вся армия. И они перестанут, наконец, хихикать и называть меня "темпер-атуристым" типом, а также прочими дурацкими кличками. 
 Я ждал... 
 И ждал... 
 А миссис Дурхам категорически отказывалась вымолвить хоть слово. Даже когда я встал перед ней на колени. Я пытался объяснить ей, насколько мощные силы противостояли друг другу в этой долине, пытался доказать, что в ее розовых, не покрытых волосами ладошках находится судьба мира. Она не открывала рта. Кто-то, по-видимому, оскорбил ее достоинство; она сникла, повернулась к аудитории спиной и нервно помахивала"хвостом, высовывавшимся из розовых панталончиков. 
 Более скверной бабы я не встречал в жизни. Ничего удивительного, что муж превратил ее в обезьяну. 
 Предполагаемый триумф обернулся полным фиаско. Магнитофонная запись нашей с ней беседы не убедила Больших Шишек. Они только укрепились во мнении, что мозгов у меня меньше, чем волос на голове, и выразили свое мнение полным молчанием, когда я поинтересовался, будут ли вопросы. Алиса Льюис презрительно улыбалась. 
 Впрочем, на будущее моей миссии это не могло повлиять. 
 Полученный мною приказ эти люди бессильны были отменить. 
 В тот же вечер, в половине восьмого, я стоял на границе зоны в сопровождении группы офицеров моего начальника. Хотя луна только-только взошла, при ее свете можно было свободно читать. В десяти ярдах от нас снег кончался и начинались тепло и зелень. 
 Генерал Льюис - отец майора Льюис - давал последние наставления: 
 - Вам, мистер Темпер, дается два дня, чтобы связаться с Дурхамом. В среду, в четырнадцать ноль-ноль, мы атакуем. Морские пехотинцы, вооруженные луками, стрелами и пневматическими винтовками, снабженные кислородными масками, будут посажены в планеры с герметичными кабинами. На большой высоте планеры будут отцеплены от самолетов-буксировщиков и совершат посадку на шоссе номер двадцать четыре, близ южной окраины города, где сейчас два обширных поля. Десантники пешком проследуют по улице Адамса до самого центра. К тому времени, я надеюсь, вы установите местонахождение источника проблем и устраните его. 
 "Устраните" следовало понимать как "прикончите". Судя по выражению лица генерала Льюиса, он считал, что я на это вряд ли способен. Генерал недолюбливая меня не только потому, что меня, штатского, сам президент наделил широкими полномочиями, но и из-за тех своеобразных условий, в которых предстояло выполнить нашу с его дочерью совместную миссию. Алиса Льюис, будучи майором, была прежде всего женщиной, причем весьма привлекательной и очень юной для своего воинского звания. 
 Теперь она дрожала рядом со мной от холода в одних трусиках и бюстгальтере, пока я освобождался от брюк. Зайдя в лес, мы избавимся и от остальной одежды. В чужой монастырь... 
 Морпех с луками и духовыми ружьями... неудивительно, что военные нервничают. Но в Зоне, управляемой моим бывшим профессором и его Хмелем, огнестрельное оружие просто не срабатывало. А вот Хмель срабатывал безотказно. Все, глотнувшие его, становились наркоманами. 
 Все, кроме меня. 
 Я единственный догадался внушить себе под гипнозом глубокое отвращение к зелью. 
 Доктор Дйерф, психолог из Колумбийского университета, прививший мне стойкое отвращение к Хмелю, задал мне пару вопросов, пока кто-то прикреплял у меня за спиной трехгаллоновый бак с дистиллированной водой. Вдруг, прервавшись на полуслове, он резко откинул мне голову назад и сунул под нос невесть откуда взявшийся стакан. Я нюхнул, вышиб стакан у доктора из рук и как следует ему врезал. 
 Доктор отскочил назад, держась за скулу. 
 - Как вы себя чувствуете? - поинтересовался он. 
 - Нормально, - ответил я. - Но на мгновение мне показалось, что я задохнусь. И еще возникло желание убить вас за эту выходку. 
 - Последний экзамен. Вы сдали его на "отлично". Вы совершенно невосприимчивы к Хмелю. 
 Льюисы наблюдали эту сцену молча. Их бесило, что я, штатский, додумался до такого способа борьбы с неодолимым притяжением Хмеля. Тысяче морских пехотинцев, которые пойдут по нашим следам через два дня, придется носить кислородные маски, чтобы избежать искушения. Что же касается моей спутницы, то Дйерф спешно подверг ее гипнозу, но у него не было уверенности в результатах. К счастью, ее миссия должна длиться не столь долго. Ей предписывалось добраться до источника Хмеля и вынести пробу из Зоны. Однако, если мне понадобится помощь, я имею право оставить ее при себе. Кроме того, хотя впрямую об этом не упоминалось, я должен сделать все возможное, чтобы оградить ее от хмельного искуса. 
 Распрощавшись с провожающими, мы тронулись в путь. 
 Теплый воздух упал на нас, как одеяло. Минуту назад мы мерзли, теперь же - исходили потом. Ничего хорошего в этом не было. 
 Придется искать где-то воду в дополнение к той, что плещется в баке. 
 Я оглянулся, озирая освещенную полной луной местность. 
 Илликойский ландшафт сильно изменился за эти два года. Стало гораздо больше деревьев, причем таких, каких не ждешь увидеть в столь северных краях. Кто бы ни устроил все это, ему пришлось доставить сюда массу семян и саженцев заблаговременно, не дожидаясь потепления. Мне это было точно известно, поскольку л проверил в Чикаго уйму накладных и обнаружил, что некий Смит - Смит! - через две недели после исчезновения Дурхама начал делать заказы в тропических странах. 
 Посылки доставлялись в один из домов Наспина, а теперь заполонили его окрестности. Дурхам прекрасно понимал, что этой речной долине не прокормить свои триста тысяч жителей, когда прекратится доставка консервов, бидонов с молоком и прочей провизии по железным и шоссейным дорогам, в результате чего сельская местность будет буквально опустошена голодными ордами. 
 Но стоило только взглянуть на фруктовые деревья, увешанные вишнями, бананами, персиками, апельсинами, яблоками и грушами - никак не по сезону, увидеть заросли спелой черники, земляники, голубики и малины, буйную поросль картофеля и помидоров, зреющие на совсем не подходящей для них почве арбузы и дыни - причем все это таких размеров, какие обеспечили бы первые призы на любых соревнованиях до-Хмельной эпохи, - то становилось понятно, что голодать здесь не приходилось. Подбирай и ешь. 
 - Это похоже на сад Эдемский, - восторженно прошептала Алиса Льюис. 
 - Прекратите подрывные речи, Алиса! - огрызнулся я. 
 Она обморозила меня взглядом: 
 - Не говорите глупостей. И не называйте меня Алиса. Я майор морской пехоты. 
 - Пардон, - усмехнулся я. - Но о званиях лучше пока позабудем. Туземцы могут удивиться. И еще - пора раздеться окончательно, пока не наткнулись на кого-нибудь. 
 Она явно хотела возразить, но приказ есть приказ. И хотя нам предстояло по крайней мере тридцать шесть часов путешествовать вместе в костюмах Адама и Евы, она настояла на том, чтобы раздеваться мы разбрелись по кустам. Я не спорил. 
 Скромно зайдя за дерево, я снял трусы, и в этот миг до меня долетел запах сигары. Скинув со спины бак с водой, я выступил на узкую тропинку... и остановился ошарашенный. 
 Опершись на ствол дерева, скрестив короткие ножки, покуривая гаванскую сигару и заложив большие пальцы за воображаемый жилет, передо мной стояло чудовище. 
 Наверное, мне следовало не пугаться, а веселиться. Чудище сошло прямо со страниц очень популярного комикса. Ростом оно было добрых семь футов, ярко-зеленое, с крупной желтокоричневой чешуей на груди и животе, очень короткими ногами и непомерно вытянутым туловищем. Лицом оно было наполовину человек, наполовину - аллигатор. На темени его торчали две огромные шишки, а на них - большие, как блюдца, глаза. 
 Выражение лица чудовища было одновременно высокомерным, благодушным и глуповатым. Именно таким рисовал его художник - вплоть до того, что вместо пяти пальцев у него было четыре. 
 Причиной моего потрясения была не только неожиданность его появления. Есть большая разница между тем, что изображено на картинке, и тем, что видишь во плоти. На страницах комиксов эта тварь выглядела милой, забавной и привлекательной. Ожив, она стала попросту кошмарной. 
 - Не бойся, - произнесло видение. - Скоро ты ко мне привыкнешь. 
 - Ты кто? - спросил я. 
 Тут из-за дерева вышла Алиса. Она разинула рот от изумления и мертвой хваткой вцепилась в мою руку. 
 Чудовище помахало сигарой. 
 - Я Аллегория с берегов Иллинойса. Добро пожаловать во владения Великого Махруда, пришельцы. 
 Что он хотел сказать последними словами, до меня не дошло. 
 И только через минуту я понял, что титул его был совместным каламбуром автора вышеупомянутого комикса и героини одной из пьес Шеридана, миссис Малапроп. 
 - Полное мое имя - Альберт Аллегория. Во всяком случае, в этом воплощении, - пояснил кошмар. - Сами понимаете, другие формы - другие имена. А вы двое, как я полагаю, - новички, жаждущие жить на берегу Иллинойса, пить из него божественный Хмель и поклоняться Быку? - Он поднял руку: кулак был сжат, но большой палец и мизинец торчали вперед. - Это знак, который делает всякий правоверный при встрече с товарищами. Запомните его, и у вас не будет никаких хлопот. 
 - Откуда ты знаешь, что я новичок? - спросил я, не пытаясь солгать, так как мне показалось, что Аллегория настроен к нам благожелательно. 
 Он рассмеялся. Звуки отдавались в его пасти, как в рупоре. 
 Алиса - уже не самоуверенный офицер морской пехоты - еще сильнее сжала мою руку. 
 - Я в некотором роде полубог, - ответил Аллегория. - Когда Махруд - Бык имя его - стал богом, он написал мне письмо - воспользовавшись, разумеется, обычной почтой - с приглашением перебраться сюда и состоять при нем полубогом. 
 Мирские дела меня никогда особенно не волновали, а поэтому я проскользнул мимо армейских кордонов и принял на себя обязанности, которые Махруд - Бык имя его - на меня возложил. 
 Я тоже получил письмо от своего бывшего профессора. 
 Пришло оно еще до того, как началась эта заваруха, и предложения перебраться сюда и состоять при нем полубогом я не понял. 
 Я посчитал, что у старика просто шарики за ролики заехали. 
 - И каковы же твои обязанности? - поинтересовался я, не придумав ничего умнее. 
 Он снова помахал сигарой. 
 - Работа моя нисколько не обременительна и заключается в том, чтобы встречать новичков и предупреждать их, чтобы глядели в оба. Им нужно зарубить у себя на носу, что не все таково, каким кажется на первый взгляд, и что им нужно вглядываться, чтобы видеть символ за занавесом действий. Монстр сделал затяжку и продолжил: - У меня есть вопрос к тебе. Сейчас не отвечай. Подумай и скажешь мне позже. - Он сделал еще затяжку. - Вопрос таков: камо грядеши? 
 Объяснять он не стал и, бросив: "Пока", заковылял по боковой тропинке. Короткие ножки двигались, казалось, совершенно независимо от вытянутого крокодильего туловища. Пару секунд я смотрел ему вслед, стараясь унять дрожь, затем вернулся к дереву, где оставил бак, и вскинул его на плечи. 
 Шли мы быстро. Алиса была настолько подавлена, что даже не замечала собственной наготы. 
 - Меня очень пугают такие случаи, - проговорила она наконец. - Как человек может принять подобный облик? 
 - Выясним, - произнес я с наигранным оптимизмом. - Кажется, стоит быть готовыми к чему угодно. 
 - Пожалуй, и то, что миссис Дурхам вам нарассказала на Базе, - правда. 
 Я кивнул. 
 Незадолго до того как Зону оцепили войска, жена профессора переправилась на другой берег реки, где, как она знала, находился ее муж. Пусть он и провозгласил себя богом - она его не боялась. 
 На всякий случай миссис Дурхам прихватила с собой двух адвокатов. Внятно описать, что же именно случилось на другом берегу, она не сумела, но некая сила, управляемая, по-видимому, доктором Дурхамом, обратила несчастную в огромную хвостатую обезьяну, заставив спасаться бегством. Оба адвоката, превращенные в скунсов, тоже были вынуждены ретироваться. 
 - Я не могу понять, как Дурхам это делает, - заметила Алиса, поразмыслив над этими странными событиями. - Откуда у него такое могущество? И какими орудиями он пользуется? 
 Несмотря на жару, по телу у меня побежали мурашки. Не стоило говорить ей, что я являюсь главной причиной происходящего. Я и без того чувствовал себя достаточно виноватым. 
 Более того, если я начну объяснять ей, во что верю, она решит, что я совсем спятил. 
 Тем не менее именно так и обстояли дела. Потому-то я и вызвался добровольцем на это задание. Кто заварил кашу, тому и расхлебывать. 
 - Пить-то как хочется, - пробормотала Алиса. - Папаша, как насчет глотка воды? Другой возможности нам может не представиться. 
 - Черт, - рявкнул я, снимая со спины бидон, - не называйте меня папашей. У меня есть имя - Даниэль Темпер, и я не настолько стар... 
 Я примолк. По возрасту я ей и впрямь годился в отцы. 
 В захолустье штата Кентукки, во всяком случае. 
 Догадавшись, о чем я думаю, она улыбнулась и протянула мне небольшую кружку, которую отстегнула от бака. 
 - Возраст мужчины таков, насколько он чувствует себя мужчиной, прорычал я. - А я ощущаю себя не старше тридцати. 
 Тут в лунном свете на тропинке что-то мелькнуло. 
 - Ложись, - шепнул я Алисе. 
 У нее только-только хватило времени нырнуть в траву. Мне мешал бак, так что я решил остаться и встретить опасность лицом к лицу. 
 Разобрав, что именно движется по тропинке, я пожалел, что не бросил бидон. Неужели в этом позабытом Богом краю не осталось ни одного человеческого существа? Сначала - Аллегория. Теперь - Осел. 
 - Привет, братец! - поздоровался он и, прежде чем я успел поставить бак на место, запрокинул назад чудовищную голову и огласил окрестности громовым хохотом - не то "ха-ха", не то "иа-иа". 
 Мне-то было не до смеха. Слишком у меня были натянуты нервы, чтобы притворяться, будто мне весело. К тому же от него сильно несло Хмелем. Меня едва не вывернуло, прежде чем я отшатнулся. 
 Осел был высок и, в отличие от большинства ослов, покрыт короткой светлой шерстью. Стоял он, как челодек, - на двух ногах, но украшенных широкими копытами. Голову его венчали два длинных волосатых уха, но во всех остальных отношениях это был самый обычный человек, какого можно встретить на улице - или в лесу. Звали его, как он не замедлил представиться, Поливиносел. 
 - Что это за бидон? Зачем он тебе? 
 - Тащу наружу контрабандой Хмель, - соврал я. 
 Он осклабился, обнажив длинные желтые лошадиные зубы. 
 - Самогонщик, ха! Только чем тебе за нее платят? Для почитателей Bee-Быка деньги ценности не имеют. 
 Поливиносел вытянул правую руку - большой палец и два средних были согнуты, указательный и мизинец торчали прямо. 
 Когда я не сразу ответил тем же, он нахмурился было, но расслабился немного, стоило мне повторить его жест. 
 - Я занимаюсь контрабандой из любви к искусству, - сообщил я. - А также для того, чтобы распространять свет истины. 
 Откуда взялась последняя фраза, ума не приложу. Скорее всего она явилась следствием его ссылки на "почитателей" и похожего на религиозный символ знака, который показал Поливиносел. 
 Поливиносел протянул большую волосатую руку и отвернул кран на баке. Не успел я пошевелиться, как он наполнил сложенную лодочкой ладонь, поднес к губам и с шумом выпил, но тут же выплюнул, обрызгав меня с головы до ног. 
 - Тьфу! Да это же вода! 
 - Разумеется, - обиженно отозвался я. - Избавившись от Хмеля, я наполняю бак обычной водой. Если меня ловит патруль, объясняю, что тащу в эти места контрабандой чистую воду. 
 Поливиносел снова заржал и хлопнул себя в восторге по бедру. Звук был, как у топора, вонзающегося в дерево. 
 - И это еще не все, - понесло меня. - Я уже договорился кое с кем из высокого начальства, и они позволяют мне проходить через кордон в обмен на Хмелек. 
 Поливиносел подмигнул, взревел и снова хлопнул себя по бедру. 
 - Разложение, а, братец? Рыба гниет с головы! Пройдет совсем немного времени, скажу я тебе, и Бычий Хмель распространится по всему миру. 
 Он снова изобразил тот знак, и на сей раз я ответил без промедления. 
 - Прогуляюсь с тобой милю-другую, братец. Мои почитатели - местный культ Осла - справляют неподалеку отсюда праздник плодородия. Может, присоединишься к нам? 
 Я вздрогнул и с жаром ответил: - Нет, спасибо. 
 Однажды вечером мне довелось наблюдать за одной из таких оргий в полевой бинокль. В двух сотнях ярдов от границы запретной территории полыхал огромный костер. В свете этого адского пламени были отчетливо видны белые тела мужчин и женщин, сплетающиеся в безумном, бесстыдном танце. Эта сцена еще долго стояла у меня перед глазами и даже являлась мне во сне. 
 Услыхав мой отказ, Поливиносел снова завопил по-ослиному и хлопнул меня по спине - вернее, по баку. От неожиданности я упал на четвереньки в траву и чуть не зашипел от бешенства. Меня раздражало его наглое дружелюбие, а кроме того, я боялся, что он погнул тонкие стенки бака и швы разойдутся. 
 Но встать я не мог не поэтому. Я не мог пошевелиться, глядя в огромные голубые глаза Алисы. 
 Поливиносел издал громкий, радостный вопль, опустился на четвереньки, подсунув свою уродливую, увенчанную ослиными ушами башку Алисе под нос, и взревел: 
 - Ай-оо! Божья коровка, прилетела с неба съесть кусочек хлеба! 
 Он схватил Алису за талию, встал и, подняв ее высоко в воздух, принялся вертеть и так и этак, рассматривая в ярком свете луны, словно незнакомую букашку, которую поймал в траве. 
 - Чертов осел! - взвизгнула Алиса. - Убери свои грязные лапы, ты, скотина! 
 - Я Поливиносел! Местный бог плодородия! - проревел он. - Это моя обязанность - и привилегия - проверять твои достоинства. Скажи мне, дочь моя, молила ли ты недавно о мальчике или девочке? Как твой урожай? Дружно ли взошла капуста? А лук и репа? А курочки твои хорошо несутся? 
 Вместо того чтобы испугаться, Алиса рассердилась. 
 - Ладно, ваше ослейшество, а теперь не угодно ли меня опустить? И не смотрите на меня похотливыми зенками. Если вам так хочется того, о чем я догадываюсь, поторопитесь на оргию. А то почитатели вас не дождутся. 
 Поливиносел разжал пальцы. К счастью, гибкая и легкая Алиса приземлилась на ноги и кинулась было прочь, но он схватил ее за руку. 
 - Не туда, моя славная дочурка. Неверные охраняют границу всего лишь в нескольких сотнях ярдов отсюда. Ты же не хочешь, чтобы тебя поймали? Тогда тебе не удастся упиться Божественным Хмелем, а ты ведь этого хочешь? 
 - Спасибо, я о себе сама позабочусь, - прохрипела Алиса. - Оставь меня в покое. Плохие времена настали. Девушка уже вздремнуть на травке не может, чтобы какому-нибудь мелкому божку не взбрело в голову покувыркаться! 
 Алиса быстро освоила местный жаргон. 
 - Ладно уж, дочка, не порицай нас, божков, за это. Особенно рез ты сама сложена как богиня. 
 И, издав титанический рев, едва не сбивший нас с ног, Поливиносел схватил нас за руки и поволок по тропинке. 
 - Пошли, пошли, малыши. Я вас перезнакомлю со всеми. Ох, какой у нас сейчас праздник будет на Пиру Осла! 
 Вновь раздалось оглушительное наглое ржание. Теперь я понял, почему Дурхам выбрал для этого парня такое воплощение. 
 Эта мысль сразу повлекла за собой другие. Вопрос в том, как ему это удалось? В сверхъестественные силы я, разумеется, не верил. Если они и существуют, человеку ими не овладеть. А все, что происходит в этой вселенной, подчиняется законам физики. 
 Возьмем, к примеру, уши и копыта Поливиносела. Шагая рядом с ним, я получил неплохую возможность осмотреть их. 
 Положим, они видоизменились, стали похожи на ослиные, однако тот, кто это сделал, явно не имел перед собой точного изображения осла. По сути, уши так и остались человеческими, только вытянулись и покрылись шерсткой. 
 Что касается ног, они тоже были человеческими, а не ослиными. Ступней, правда, не было, но светлые копыта, очень похожие на лошадиные, состояли на вид из того же вещества, что и ногти. Сквозь них просматривались слабо различимые контуры пяти пальцев. 
 Было совершенно ясно, что какой-то хирург-скульптор изменял очертания человеческого поначалу тела. 
 Я бросил взгляд в сторону Алисы, пытаясь понять, что она думает о нашем поводыре. В гневе она была величественна. Как грубо высказался Поливиносел, майор Льюис обладала великолепной фигурой. Она принадлежала к тому сорту девушек, которых всегда выбирают президентом студенческого сестринства, королевой бала на институтских вечерах, а затем выдают замуж за сына сенатора. К тому сорту, который и не глядел на меня, когда я корпел в Трэйбеллском университете. 
 - Послушай-ка, ты, - взревел Поливиносел, вдруг остановившись, - как тебя зовут? 
 - Даниэль Темпер, - ответил я. 
 - Даниэль Темпер? Д. Т.?[ Д: Т. - общепринятое сокращение Deh'rium tremens (лат.) - белая горячка. ] Ох-ха-хо-ха-ха! Послушай, старина Д. Т., бросай ты свой бидон! Зачем таскать на себе эту тяжесть? С ней ты смахиваешь на осла, на подлинно вьючное животное? Я не желаю, чтобы кто-нибудь здесь мне подражал, понял? Хо-ха-н-а-а! Дошло? 
 И он ткнул мне под ребра пальцем, твердым, как рог. 
 Я едва не врезал ему. Никогда в жизни я так не ненавидел человека - или бога. Дурхам просчитался, думая, что накажет его. Поливиносел явно гордился своим превращением и, если я правильно его понял, извлекал из него пользу в такой степени, что даже насадил свой культ. Разумеется, он не первый, кто создал религию из собственных недостатков. 
 - А в чем же я тогда стану таскать Хмель? 
 - Да какая разница? - ответствовал он. - Твои мелочные делишки не помогут распространению божественного Напитка. Оставь это рекам мира и Махруду, Бык имя его. - Он снова сделал тот забавный знак. 
 Спорить с ним я не стал - а то он бы просто сорвал бидон с моей спины. Я не спеша отстегнул шлейки, а Поливиносел помог мне - подхватил бак и зашвырнул его в темноту леса. 
 И тут же я ощутил страшную, немыслимую жажду. 
 - Не нужна тебе эта дрянь! - взревел Поливиносел. - Пошли со мной на поляну Осла. Там у меня маленький чудный храмик - без такой, конечно, роскоши, как в Цветочном дворце Махруда, да пребудет он Bee-Быком! - но очень славный. Повеселимся! 
 Все это время осло-бог не переставал бесстыдно пожирать глазами Алису, и стремления его были заметны... невооруженным глазом. Как и все здешние дегенераты, он был абсолютно лишен сдерживающих начал. Будь у меня пистолет, я бы его пристрелил, не раздумывая. Если бы, разумеется, здесь могли взрываться патроны... 
 - Слушай, - огрызнулся я, от злобы бросив всякую осторожность. - Мы пойдем туда, куда мы пожелаем. - Я схватил девушку за руку. Кажется, это становится модным. - Идемте, Алиса. Бросим этого надутого осла, Полнвиносел преградил нам дорогу. Чуть монголоидный разрез глаз делал его еще больше похожим на упрямого мула - огромного, злобного и сильного, с особым упором на злобность. 
 - Даже не надейтесь, - прогремел он, - что вам удастся разозлить меня настолько, что я причиню вам вред, чтобы вы могли настучать своему пастырю, а тот - Махруду* Не введете меня во искушение гнева! Это было бы смертным грехом, вы, смертные! 
 Вопя, что я, дескать, не способен возмутить его олимпийское спокойствие, он одной рукой обвил мою шею, а другую запустая мне в рот и дернул за верхнюю челюсть. 
 - Как мне надоело твое шамканье! 
 Ослабив удушающую хватку, Поливиносел швырнул мою вставную челюсть в кусты. Я метнулся туда, где, как мне показалось, белели на земле мои зубки, и, упав на четвереньки, стал лихорадочно шарить вокруг, но найти их не мог. 
 На ноги меня поднял вопль Алисы - поднял слишком быстро, так что я здорово звезданулся головой о сук. Невзирая на боль, я обернулся, чтобы посмотреть, что случилось, и напролом кинулся через кусты, но, больно ударившись обо что-то лодыжкой, полетел лицом вниз, да так, что дух вышибло. 
 Встав, я увидел, что споткнулся о собственный бак с водой. 
 Не успев возблагодарить каких-либо богов за эту удачу, я подхватил его, бросился к Поливиноселу с Алисой и с размаху обрушил бак Ослу на темя. Тот беззвучно обмяк. Я отшвырнул бак и наклонился к Алисе: 
 - С вами все в порядке? 
 - Д-да, - всхлипнула она и уткнулась носом в мое плечо. 
 Я решил, что она скорее испугалась и разозлилась, чем была всерьез изнасилована. Я потрепал Алису по плечу - кожа у нее оказалась восхитительно гладкой - и погладил по длинным черным волосам, но рыдания продолжались. 
 - Грязный скот! Сначала он погубил мою сестру, а теперь ко мне подбирается! 
 - Что? 
 Она подняла голову - вернее, опустила, ибо была на дюйм, а то и два выше меня. 
 - Пегги - моя сводная сестра, дочь моего отца от первого брака. Ее мать потом вышла замуж за полковника Рурка. Но мы всегда были близки. 
 Я хотел бы порасспросить ее, но другие дела требовали моего внимания. 
 Перевернув Поливиносела на спину, я убедился, что сердце бьется. Из раны на затылке сочилась обыкновенная красная кровь, а не ихор, которому положено течь в жилах божеств. 
 - Первая группа, - прокомментировала Алиса. - Как и была. За него не беспокойтесь. Он заслуживает смерти. Скудоумный, донжуанистый оглоед, который втянул мою сестру в... 
 Не закончив фразы, она застыла с открытым ртом. Я проследил ее взгляд и увидел, как растекается по земле наша вода. 
 Вновь я ощутил острый приступ жажды - чисто психологической, но от того, что я это сознавал, во рту не стало менее сухо. 
 - Так вдруг пить захотелось! - прохрипела Алиса, схватившись за горло. 
 - Ничего не поделаешь, - ответил я, - пока не найдем источник незараженной воды. А чем дольше мы тут стоим, тем сильнее будем хотеть пить. 
 Бак был пуст. Нагнувшись, чтобы удостоверить сей печальный факт, я заметил у кустов нечто белеющее. Это оказались мои зубы. Повернувшись к Алисе спиной, я водрузил их на .место и, чувствуя себя несколько увереннее, напомнил ей, что пора отправляться в путь. 
 Так мы и поступили. Разговоры Алисы все еще вертелись вокруг воды. 
 - Должны же здесь оставаться колодцы или ручьи, куда не просочилась зараза. Ведь Хмель течет только в реке, так? 
 - Если бы я был в этом уверен, то не стал бы брать с собой бак, ехидно ответил я. 
 Она открыла рот, чтобы возразить, но тут мы услыхали голоса впереди, увидели пламя приближающихся факелов и поспешно спрятались в кустах. 
 Идущие по тропе громко распевали. Мелодию они позаимствовали из "Боевого Гимна Республики", но текст был на сильно исковерканной латыни ударения приходилось расставлять там, где того требовала музыка; впрочем, пришельцев это не беспокоило. Вряд ли хоть один из них понимал, что поет. 
 Orientis partibus Adventavit Asinus, Pulcher et Fortissimus, Sarcinis Aptissimus[Со стороны рассвета возносится Осел, прекрасный и мощнейший, к почитанию наиболее подобающий (лат.).]. 
 Orientis partibus Adventavit... ай-и-и-и!!! 
 Толпа завернула за поворот тропы и наткнулась на своего истекающего кровью бога. 
 - Пошли отсюда, - прошептала Алиса. - Если поймают, разорвут в клочья! 
 Я, однако, хотел остаться и понаблюдать за этими людьми, чтобы по их поведению выработать правильную линию общения с туземцами. Алиса согласилась со мной. Несмотря на нашу обоюдную неприязнь, я должен был признаться, что ума и смелости ей не занимать. А для нервозности у нее были серьезные причины. 
 Толпа повела себя не так, как я рассчитывал. Вместо того чтобы причитать и плакать, они сбились в кучу, явно не зная, что делать. Сначала я ничего не мог понять, но несколько брошенных фраз прояснили причину столь странного поведения - они просто опасались вмешиваться в дела полубога, даже такого полу-, как Поливиносел. 
 Их нерешительность только подчеркивалась молодостью - среди них не оказалось ни одного старше двадцати пяти, и все были великолепно сложены. 
 На тропе позади нас кто-то громко затрещал ветками. Мы с Алисой подпрыгнули от неожиданности. Ослопоклонники пустились наутек, как стая перепуганных кроликов. Мне хотелось присоединиться к ним, но я остался, лихорадочно молясь в душе, чтобы это не оказалось еще одно невообразимое чудище. 
 Но это был всего-навсего обнаженный туземец, тощий и высокий, с длинным тонким носом, похожий на преподавателя колледжа. Сходство усиливалось тем, что нос он уткнул в книгу. Я уже говорил, что при свете луны можно было свободно читать, но, правду сказать, не ожидал, что кто-то так и сделает. 
 Ученую внешность некоторым образом портила висящая у него на плечах мертвая белка размером с колли. Наверное, туземец возвращался с охоты, хотя я никогда прежде не слышал, чтобы на белок охотились ночью. Да и оружия у него не было. 
 Удивительно было все, кроме размеров белки - я уже видывал снимки огромных зверей, сделанные в пограничных участках Зоны. 
 Меня интересовало, что туземец предпримет, заметив Поливиносела. Но тот разочаровал меня. Подойдя к распростертому телу, он, нисколько не колеблясь и ничем не показывая того, что зрит бога, спокойно переступил через его вытянутые ноги и последовал дальше, не поднимая носа от страниц. 
 Я взял Алису за руку. 
 - Пошли за ним! 
 Мы следовали за чтецом примерно с полмили, прежде чем я решился окликнуть его. Он остановился, опустил белку на землю и спокойно подождал нас. 
 Я спросил у него, не заметил ли он лежащего на тропинке Поливиносела. 
 Незнакомец недоуменно покачал головой. 
 - Я видел, как вы через него переступили, - заметил я. 
 - Я ни через кого не переступал, - уверенно ответил ученый. - Тропинка была совершенно свободна. - Он пригляделся ко мне. - Вы, как я вижу, новичок. Наверное, только-только попробовали Хмель. Иногда поначалу он вызывает странные ощущения и видения. Понимаете, чтобы привыкнуть к нему, нужно время. 
 Тут я возражать не стал, зато в отношении Поливиносела решил поспорить. Стоило мне упомянуть это имя, как ученый просиял, улыбнулся покровительственно и осмотрел меня поверх своего носа. 
 - О, мой друг, знаете ли, не следует верить всему, что слышишь. Только из-за того, что большинство, которое всегда невежественно и глуповато, предпочитает объяснять новое в терминологии древних суеверий, разумному человеку вроде вас нет никакой нужды принимать все это на веру. Я предложил бы вам отбросить все, что слышите, - за исключением" разумеется, того, что говорю вам я, - и полагаться в дальнейшем только на способность логически мыслить, которой вы, к вашему счастью, наделены от рождения и которую развили, обучаясь в университете, при условии, разумеется, что учреждение, которое вы посещали, не было лишь тренировочным залом для членов Торговой палаты, клуба Ротарианцев, Любителей старины, Рыцарей Колумба, равно как "Оленей", "Лосей", "Львов" или каких-либо других диковинных зверей. Я едва ли... 
 - Но я же видел Поливиносела! - повторил я раздраженно. - И если бы вы не подняли ногу вовремя, то споткнулись бы о него! 
 Он еще раз одарил меня покровительственной улыбкой: 
 - Ну, ну! Самовнушение, массовая галлюцинация и все такое. Скорее всего вы - жертва гипноза. Поверьте мне, в этой долине хватает удивительного. Нельзя позволять, чтобы тебя одурачил первый встречный шарлатан, у которого есть простое - пусть и надуманное - объяснение происходящему здесь. 
 - А каково ваше объяснение? - парировал я. 
 - Доктор Дурхам изобрел какую-то машину, вырабатывающую неизвестное вещество, которым он сейчас наполняет воды реки Иллинойс. А со временем, мы надеемся, и воды всего мира. Одно из присущих ему свойств - разрушение многих общественно и психологически обусловленных рефлексов, которые некоторыми обозначаются как сдерживающие начала, нравы или неврозы. Оно и к лучшему. Кроме того, вещество оказалось универсальным антибиотиком и стимулятором - какова комбинация! - не говоря уже о многом другом, что я не всегда одобряю. Тем не менее я должен признаться, что профессору удалось разделаться с такими общественными и политико-экономическими структурами и факторами, как заводы, магазины, больницы, школы, - которые до сих пор посвящали почти все свое время и энергию производству кретинов-недоучек, - а также покончить с бюрократией, автомобилями, церквями, кино, рекламой, самогоноварением, мыльными операми, армией, проституцией и другими бесчисленными институциями, которые до недавнего времени считались совершенно необходимыми. К несчастью, инстинкт рационализации в человеке подавить трудно, как и стремление к власти. А потому мы имеем шарлатанов, выдающих себя за пророков, основывающих разнообразные религии и привлекающих народные массы во всей их идиотской простоте и трогательной жажде ухватиться за любое объяснение неизвестного. 
 Мне хотелось ему поверить, но я прекрасно знал, что у профессора не было ни умения, ни средств для того, чтобы построить такую машину. 
 - А как же в простонародье объясняют появление Хмеля? - осведомился я. 
 - Никак; для них источником Хмеля является Бутылка, - ответил Здравомыслящий. - Они божатся, что Дурхам черпает силы из этой Бутылки, которая по описанию есть не что иное, как самая обычная бутылка из-под пива. Некоторые, правда, утверждают, что на ней имеется in stiacciato[Точечным рельефом (ит.). ] изображение быка. 
 Лоб мой покрылся испариной. Значит, это все-таки мой подарок! А я-то считал, что это лишь безобидный розыгрыш моего обаятельного и старомодного профессора античной литературы! 
 - Вся эта история, видимо, связана с его фамилией, - поспешил я заметить. - Студенты частенько называли его "Быком". И не только потому, что его фамилия Дурхам[ Порода крупного рогатого скота. ]. Жена водила его за собой, как за кольцо в носу, и... 
 - В таком случае он своих студентов одурачил, - сказал Здравомыслящий. - Потому что за его кроткой и покорной наружностью скрывался призовой бык, настоящий жеребец, похотливый старый козел. Не знаю, известно ли вам, но он содержит множество нимф в своем так называемом Цветочном дворце, не говоря уже о прекрасной Пегги Рурк, известной ныне как... 
 - Так она жива! - выдохнула Алиса. - И живет с Дурхамом! 
 Здравомыслящий поднял брови. 
 - Ну, это зависит от того, слушать этих шарлатанов или нет. Некоторые из них утверждают, что она каким-то таинственно-мистическим образом преобразилась - размножилась, как они говорят, - являясь каждой из нимф в серале Махруда и в то же самое время не будучи ни одной из них, и пребывает лишь в виде сущности. - Он покачал головой. - Ох уж мне эти рационализаторы, не могут не создавать себе богов и теологии. 
 - А кто такой Махруд? - спросил я. 
 - Да просто Дурхам наоборот. Знаете ли, в любой религии есть запрет на упоминание истинного имени бога. Тем не менее я полагаю, что такое имя ему придумали эти жулики-болтологи - главным образом потому, что не в состоянии произнести его нормально. А остальные настаивают, что добожественное имя смешивать с истинным не следует. Вот и прилипла кличка, вероятно, из-за восточного колорита, в представлении этих скудоумцев - мистического. 
 Разведданных набралось столько, что я в них совершенно запутался. 
 -А сами вы когда-нибудь видели Махруда? 
 - Нет, и не увижу. Эти так называемые боги просто не существуют - не более чем Аллегория или Осел. Человек в здравом уме в них не поверит. К несчастью, Хмель, несмотря на многие его восхитительные свойства, склонен делать людей нелогичными, нерациональными и подверженными внушению. - Он постучал себя по лбу. - Я же принимаю все его положительные качества и отвергаю остальное. И вполне счастлив. 
 Вскоре мы вышли на проселок, который я узнал. 
 - Тут и до моего дома недалеко, - сообщил Здравомыслящий. - В гости не заглянете? На ужин будет белка и сколько угодно Хмеля из колодца во дворе. Ко мне придут друзья, и до начала оргии мы сможем провести время в интеллектуальной беседе. Увидите, мои друзья весьма интересные люди -все сплошь атеисты и агностики. 
 Я содрогнулся при мысли, что мне предложат ненавистное пойло. 
 - Мне очень жаль, - как можно убедительнее произнес я, - но нам пора. Но не удовлетворите ли вы мое любопытство и не скажете ли, как вам удалось поймать эту белку? 
 - Кант, - ответил он, помахав книгой. 
 - Не вижу никакого кантика, - удивился я. 
 - Да нет. Не тот, который кант, а тот, который Иммануил Кант. Видите ли, Хмель необычайно стимулирует рост некоторых животных. Но более того - я не сомневаюсь, что он воздействует также на их нервную систему. Они ведут себя куда разумнее, чем прежде. Сочетание увеличения размеров мозга и изменения структуры нейронных сетей, полагаю. Но, какова бы ни была причина, Хмель наилучшим образом воздействует на грызунов. Оно и к лучшему. Замечательный, знаете ли, источник пищи... Я обнаружил, - продолжил он, заметив мое растущее нетерпение, - что нет никакой необходимости ни в винтовке, которая все равно в этих местах не стреляет, ни в луке и стрелах. Нужно только найти место, изобилующее белками, сесть под дерево и читать вслух. Покуда охотник занимается самообразованием и развлекается, привлеченная монотонным голосом белка медленно спускается с дерева и подползает все ближе. Обращать на нее внимание не следует - нужно читать дальше. Любопытный зверек садится совсем рядом, медленно помахивая пушистым хвостом и вперившись в читающего черными глазищами. Через некоторое время остается лишь встать, закрыть книгу и подхватить белку, которая к тому времени уже полностью впадает в транс, из которого не выходит, даже когда приносишь ее домой и перерезаешь ей глотку. Опытным путем я определил, что наилучшие результаты дает чтение "Критики чистого разума". Это их просто глушит. А вот кроликов почему-то легче всего прельстить "Тропиком Козерога" Генри Миллера. Во французском переводе, разумеется. Один мой приятель рассказывает, что для ловли птиц лучше всего подходит "Дианетика" Хаббарда, но, знаете ли, надо и совесть иметь. Я лично ловлю фазанов и гусей с помощью "Трех примеров к теории сексуальности". 
 Мы подошли к дому Здравомыслящего и распрощались с ним. Потом, ускорив шаг, одолели несколько миль по усыпанной гравием дороге, пройдя мимо множества в большинстве своем покинутых ферм. Некоторые сгорели, и обитатели попросту перебрались в амбары. Или, если и амбары выгорели дотла, соорудили себе шалаши. 
 - Фотоснимки с армейских аэростатов показывали, что в городе сгорело много домов, - сказал я. - А улицы буквально заросли травой. Я-то недоумевал - куда же делись погорельцы? Теперь понятно. Они стали жить, как дикари. 
 - А почему бы и нет? Похоже, им вовсе не приходится трудиться в поте лица своего, чтобы жить в достатке, - заметила Алиса.- Я обратила внимание, что нас совсем не кусают комары. Значит, всякий гнус, должно быть, уничтожен. Санитария тоже не доставляет обитателям этой долины особого беспокойства - Хмель убивает любые болезнетворные микробы, если верить этому просветителю белок. Бумажного и жестяного мусора у них не так много, чтобы его вывоз стал проблемой. И все они кажутся очень счастливыми и гостеприимными. Нам раз за разом приходится отклонять предложения перекусить и выпить Хмельку. И даже, - добавила она со злорадной улыбкой, поучаствовать потом в оргиях. Похоже, что ныне это весьма респектабельное слово. Я не преминула обратить внимание на то, как одна красавица-блондинка на предыдущей ферме пыталась затащить вас за сарай. Признайтесь, за пределами Зоны такое вряд ли могло случиться. 
 - Может быть, я и лыс, - взвился я, - но не настолько, черт возьми, уродлив, чтобы в меня не могла влюбиться симпатичная девушка. Жаль, у меня нет при себе фотографии Бернадетты. Мы с ней как раз собирались объявить о помолвке. Ей всего лишь тридцать лет и... 
 - А зубы у нее все на месте? 
 - Абсолютно все, - отпарировал я. - Осколок снаряда не угодил ей в челюсть, а остатки верхних зубов не выпали из-за инфекции, потому что под рукой не было антибиотиков, когда ураганный огонь противника не давал высунуться из окопов в течение пяти суток... - Меня трясло от злости. 
 - Дэн, - смущенно пробормотала Алиса, - извините. Я не хотела. 
 - И не только это, - продолжал я, не обращая внимания на ее извинения. - Что вы на меня взъелись? Оставим в покое мои зубы, волосы и тот факт, что именно я, а не кто-то другой, додумался до этого фокуса с условным рефлексом, а мое начальство - включая президента - достаточно высоко оценило мои способности, чтобы послать в эту Зону без поддержки десяти тысяч прокладывающих дорогу морских пехотинцев. Если уж на то пошло, вас-то почему сюда заслали? Потому что ваш папочка-генерал решил наскрести за мой счет немножко славы для вас и себя? Уж если это не паразитизм военных - то что тогда? И больше того... 
 Я неистовствовал и всякий раз, когда она открывала рот, заглушал ее протесты ревом. Я сам не соображал, как ору, пока не заметил, что за нами внимательно наблюдают стоящие посреди дороги мужчина и женщина. Я тут же заткнулся, но было поздно. 
 - Чего это вы так ругаетесь, новенькие? - спросил мужчина, когда мы подошли. - Вот, глотните. Прекрасное средство. Как раз для вас. Здесь, на земле Махруда, мы позабыли, что такое грубость. 
 - Нет, спасибо, - отказался я и попытался было их обойти, но женщина, брюнетка, являвшая собой нечто среднее между Джейн и Лиллан Рассел, обняла меня за шею и заявила: - Ну, пойдем, лысенький. Ты такая лапочка. Выпей и идем с нами. Мы держим путь на ферму Джонси, на праздник Плодородия. Там будет сам Поливиносел. Он снизошел до того, что согласился ночью повеселиться с нами, простыми смертными. И ты можешь любиться со мной для блага урожая. Я, видишь ли, одна из нимф Поли. 
 - Прошу прощения, - вывернулся я, - но мне нужно идти. 
 И тут я почувствовал, как что-то теплое потекло по моему черепу. Я не сразу понял что, но запах подсказал мне. 
 Это был Хмель! И я отреагировал со всеми отвращением и ужасом, которые порождал рефлекс. Я оторвал от себя девицу и швырнул ее в поливавшего меня Хмелем мужчину, так что оба упали. Не дожидаясь, пока они поднимутся, я схватил Алису за руку, и мы понеслись по дороге. 
 Пробежав добрую четверть мили, я задыхаясь вынужден был перейти на шаг. Сердце мое старалось продолбить грудную клетку, а голова разбухала, соперничая со сводом небес. К такому резвому бегству приседания по утрам меня не подготовили. Впрочем, я приободрился, заметив, что Алиса, молодая и сильная, пыхтела едва ли не громче меня. 
 - Они нас не преследуют, - прохрипел я. - Знаете, мы так легко проникли в глубь Зоны, что я понять не могу - что мешает колонне морских пехотинцев пройти сегодня ночью той же дорогой? Может, было бы разумнее атаковать именно таким образом? 
 - Мы пытались уже четырежды, - ответила Алиса. - Два раза днем и два ночью. Первые три колонны промаршировали в Зону и не вернулись. Что произошло с последней, вы видели.
 Некоторое время мы шли молча. Затем я не выдержал: 
 - Послушайте, Алиса, я тут вышел из себя и едва нас не погубил. Давайте договоримся не ворошить былого и начнем сначала, по-хорошему? 
 - И не мечтайте. Скандалить я не стану, но не позволю ни малейшего панибратства. Для того чтобы понравиться мне, вам нужно накачать меня Хмелем до ушей, но и то весьма сомневаюсь. 
 Я промолчал, решив держать рот на замке, даже если лопну от злости. 
 Ободренная - или же заинтригованная - моим молчанием, она заговорила снова: - Вполне возможно, что попробовать Хмель нам все же придется. Воду мы разлили, и если вам хочется пить так же, как и мне, нами можно осушать болота. Впереди у нас все четырнадцать, а то и двадцать часов без воды, и все это время мы будем находиться на ногах. Что произойдет, если без воды ним не выжить, а напиться можно только из реки? Ведь отравой это пойло не является. 
 Доподлинно известно, что мы станем совершенно счастливыми. Именно в этом-то и самое худшее. Этот Хмель, или вещество X, как его ни назови, самый коварный из всех когда-либо изобретенных людьми наркотиков. Привыкшие к нему не просто испытывают, как мы видим, полное счастье. 
 Употребление Хмеля приносит им немало благ. 
 Я не смог сдержаться. 
 - Это предательские речи. 
 - Отнюдь нет, мистер Темпер. Всего лишь факты. 
 - Мне это не нравится! 
 - Почему вы так злитесь? 
 - Почему? - переспросил я холодно. - У меня нет причин стыдиться этого. Мои родители были наркоманами. Отец умер в больнице для бедных. Мать вылечили, но она погибла при пожаре, когда загорелась кухня ресторана, где она работала. Обоих похоронили на старом Мелтонвилльском кладбище на самой окраине Наспина. В молодости я частенько наведывался к их могилам по ночам и выл на звезды, потому что несправедливый Господь позволил им умереть столь позорно, по-скотски. Я... 
 - Мне очень жаль, Дэн, - тихо, но твердо перебила меня Алиса, - что с вами случилось такое. Но вам не кажется, что ваш рассказ отдает мелодрамой? 
 Я тут же унялся. 
 - Вы правы. Просто мне показалось, что вы пытаетесь меня поддеть, и я... 
 - И вы захотели обнажить передо мной душу? Нет, Дэн, благодарю. Достаточно и того, что нам пришлось обнажить тела. Я не хотела причинять вам боль, но сравнивать прежние наркотики и этот Хмель просто невозможно. 
 - Что, у тех, кто его пьет, не заметно признаков вырождения? А вы точно знаете, что их нет? Разве можно сделать выводы на основе столь кратких наблюдений? И если все здесь так здоровы, милы и счастливы, то почему Поливиносел попытался вас изнасиловать? 
 - Я нисколько не намерена защищать этого ишака, - отозвалась Алиса. Но, Дэн, неужели вы не улавливаете изменений, которые произошли в воцарившейся здесь духовной атмосфере? Тут, похоже, нет барьеров, разделяющих людей на мужчин и женщин, и они поступают друг с другом так, как им того хочется. У них отсутствует даже чувство ревности. Из слов той брюнетки совершенно ясно, что Поливиносел выбирает себе женщин, и никто не против. Он, вероятно, считал само собой разумеющимся, что я захочу покувыркаться с ним в травке. 
 - Ладно, ладно. Но это все равно мерзко. Я понять не могу, почему Дурхам сделал его богом плодородия, если так ненавидел? 
 - А что вам известно о Дурхаме? - отпарировала Алиса. 
 Я рассказал, что Дурхам был невысоким, лысым толстячком с лицом ирландского лепрекона[Ирландская разновидность "маленького народца". Уродливы, хитры, жадны, питают склонность к пакостным розыгрышам, но к людям довольно доброжелательны. Пойманный лепрекон откупается, указав дорогу к своему горшку с золотом (нередко фальшивым). ], которого жена так заклевала, что стали видны дырки, что у него была душа поэта, неодолимая привычка цитировать древнегреческих и латинских классиков, страсть к каламбурам и нескрываемое желание издать свою книгу эссе "Золотой Век". 
 - Как по-вашему, он мстителен? - поинтересовалась она. 
 - Нет. Наоборот, на редкость снисходителен и кроток. А что? 
 - Так вот, моя сестра Пегги писала мне, что ее парень, Поливиносел, ненавидел Дурхама за то, что ему нужно было пройти его курс, чтобы получить зачет по литературе. Кроме того, всем было ясно, что профессор обожал Пегги. Поэтому Поливиносел старался его вывести из себя при любой возможности. Она упоминала об этом и в последнем перед исчезновением письме. Прочитав в газетах, что Дурхама подозревают в убийстве обоих, я подумала: а не вынашивал ли он свою ненависть уже давно? 
 - Только не профессор, - возразил я. - Он мог совершенно выйти из себя, но очень ненадолго. 
 - Вот вам и объяснение, - торжествующе заявила Алиса. - Он превратил Поливиносела в ишака, а затем по доброте душевной простил. А почему бы и нет? Пегги-то досталась ему!
 - Тогда почему же он не вернул Поливиноселу человеческий облик? 
 - Не знаю. Но, насколько мне известно, в университете тот специализировался по сельскому хозяйству, а по натуре, если верить Пегги, был местным Казановой. 
 - Теперь я понимаю, почему вы слушали мою лекцию с таким ехидством, сказал я. - Вы знали об этой парочке куда больше моего. Но это вовсе не извиняет ваших выпадов в адрес моей лысины и вставной челюсти. 
 Алиса отвернулась. 
 - Не знаю, почему я такое наговорила. Может, потому, что ненавидела вас за то, что вам, штатскому, дали такую власть и доверили столь ответственную миссию. 
 - Мне хотелось поинтересоваться, не изменила ли она своего мнения. Но я был уверен, что дело не только в этом, а потому решил не напирать и продолжил свой рассказ о Дурхаме. 
 Единственное, о чем я умолчал, было и самым важным. Вначале я хотел разговорить ее. 
 - Значит, вам кажется, - подытожила Алиса, - что все здесь случившееся соответствует описанию гипотетического Золотого Века согласно профессору Босвеллу Дурхаму? 
 - Да, - ответил я. - Он часто читал нам лекции о том, сколько возможностей упустили древние боги. Он полагал что, присмотрись они повнимательнее к своим смертным подопечным, то быстро разделались бы с болезнями, нищетой, несчастьями и войнами. А еще он утверждал, что древние боги на самом деле были всего лишь людьми, которые каким-то образом приобрели сверхчеловеческие способности и не знали, как ими воспользоваться, ибо были несведущи в философии, этике и других науках. Он, бывало, говорил, что мог бы справиться гораздо лучше, и разражался целой лекцией на тему "Как быть богом и любить свою профессию". Это, естественно, вызывало у нас гомерический смех, так как невозможно было представить себе никого менее божественного, чем Дурхам. 
 - Это я знаю, - сказала Алиса. - Из писем сестры. Она говорила, что именно это особенно раздражало Поливиносела. Он не понимал, что профессор просто проецирует на аудиторию мир своей мечты. Он, видно, все хотел придумать место, где бы его жена не изводила. Бедняга! 
 - Хорош бедняга! - фыркнул я. - Что он хотел, то и получил, не так ли? Кто другой может похвастаться тем же, да еще в подобном масштабе?. 
 - Никто, - призналась Алиса. - Но скажите, что пропагандировал Дурхам в своем "Золотом Веке"? 
 - Он утверждал, что вся история человечества свидетельствует о том, что так называемый простой человек, Человек Обыкновенный - это парень, которому больше всего хочется, чтобы его никто не трогал и жизнь его протекала тихо и гладко. Его идеал - жизнь без болезней, уйма еды, развлечений, секса и любви, никаких счетов, подлежащих оплате, ровно столько работы, чтобы не сдохнуть от скуки в избытке развлечений, а главное - чтобы кто-то другой думал и решал за него. Большинство людей мечтают о том, чтобы все заботы о них взяло на себя какое-нибудь божество, а сами бы они занимались чем в голову взбредет. 
 - Ну-ну! - воскликнула Алиса. - Да чем он лучше Гитлера или Сталина?! 
 - Многим, - возразил я. - Ему удалось устроить рай земной, в чем мы можем удостовериться, оглянувшись вокруг. И он не верил ни в какую-то одну идеологию, ни в применение насилия. Он... - Я запнулся, поняв, что защищаю профессора. 
 Алиса хихикнула: - Передумали? 
 - Нет! - вскрикнул я. - Совсем нет. Ибо профессор, как и любой диктатор, изменил свои первоначальные взгляды. Он таки прибегнул к насилию. Вспомните Поливиносела. 
 - Это не пример. Тот как был ослом, так ослом и остался. И откуда нам знать - может, ему так больше нравится. 
 Ответить я не успел. Небо на востоке внезапно озарила ослепительная вспышка. Через пару секунд до нас докатился Грохот взрыва. 
 Мы были просто ошеломлены, поскольку уже свыклись с мыслью, что в этой долине подобные химические реакции просто невозможны. 
 - Неужели атака началась раньше, чем было запланировано? - прошептала Алиса, вцепившись в мою руку. - Или нам просто забыли о ней сообщить? 
 - Не думаю. С чего бы начинать атаку именно здесь? Пойдем посмотрим, в чем дело. 
 - Знаете, мне показалось, будто сверкнула молния, только... это была молния наоборот... 
 - Вы имеете в виду - негативная? - переспросил я. 
 - Вот именно, - кивнула Алиса. - Черная. 
 - Мне доводилось видеть ветвистые молнии, вроде деревьев, - пробормотал я. - Но это первое дерево... - Голос мой прервался. - Нет, это уже бред. Сначала доберемся туда, а потом будем судить. 
 Мы свернули с проселка на пересекающее его шоссе. Это была государственная автотрасса, проходящая мимо аэропорта и в полутора милях отсюда упиравшаяся в Мелтонвилль. Восточная часть неба снова озарилась вспышкой, и мы поняли, что взрыв произошел гораздо ближе, чем нам поначалу померещилось. 
 Мы поспешили вперед, готовые в любую секунду кинуться к лесу в случае угрозы. Пройдя полмили, я внезапно остановился как вкопанный. 
 - Что случилось? - шепотом спросила Алиса, налетев на меня. 
 - Что-то я не припоминаю здесь ручья, - медленно ответил я. Совершенно точно - раньше его здесь не было. Я тут часто бродил в бойскаутские годы. 
 Однако сейчас ручей был. Он тек с востока, со стороны Наспина, и сворачивал на юго-запад, в сторону от реки. Русло перерезало автотрассу, образовывая в дорожном полотне пролом шириной в добрых тридцать футов. Кто-то притащил два длинных древесных ствола, перебросил их через ручей и перекрыл досками, соорудив некое подобие моста.
 Мы пересекли ручей и двинулись было дальше по шоссе, но еще один взрыв слева подсказал нам, что мы свернули с пути. 
 Этот взрыв прогремел совсем рядом, на дальнем краю обширного луга, где, как мне помнилось, находилась автостоянка. , Алиса принюхалась. 
 - Пахнет горелой зеленью. 
 - Точно. - Я указал на дальний берег ручья, хорошо освещенный луной. Посмотрите. 
 Берег и дно ручья устилали полуобгорелые, изломанные стебли и ветви каких-то растений размером с добрую сосну, разбросанные в радиусе футов двадцати. 
 Что это означает? Оставалось подойти поближе и посмотреть. Поэтому когда мы внезапно достигли конца русла, окруженного толпой человек эдак в сто, то усердно заработали локтями, чтобы выяснить, что же такое там происходит. 
 Мы этого так и не выяснили. 
 - Он опять переборщил с Хмелем! - истошно завопила вдруг какая-то женщина. 
 - Спасайся кто может! - взревел мужчина. 
 И ночь мгновенно взорвалась дикими воплями. В темноте замелькали обнаженные тела. Крича и толкаясь, люди рассыпались в стороны. Однако, несмотря на безумную спешку, все весело смеялись, словно предвкушая хорошую потеху, - странная смесь паники и пренебрежения к опасности. 
 Я схватил Алису за руку и потащил за ними. 
 - Что стряслось? - крикнул я поравнявшемуся с нами мужчине. 
 Тот представлял собой невероятное зрелище. Это был первый увиденный мной в Зоне человек, на котором была одежда. 
 Голову его покрывала красная феска с кисточкой, туловище опоясывал светло-зеленый широкий пояс, за который была заткнута кривая сабля под таким непривычным углом, что скорее напоминала румпель. Иллюзия усугублялась скоростью, с которой он мчался. 
 Услыхав мой возглас, мужчина окинул нас диким взором, вполне соответствовавшим нелепости наряда, и что-то гаркнул. 
 - А? 
 Он снова что-то выкрикнул и помчался дальше. 
 - Что он сказал? - хрипло поинтересовался я у Алисы. - Готов поклясться, что он проорал: "Горацио Хорнблоуэр". 
 - Больше похоже на "хорасифенкорнблёс", - ответила она, и тут мы выяснили, отчего толпа бросилась бежать. 
 Позади нас рыкнул лев размером с гору, взрывная волна швырнула нас наземь, прокатилась волна горячего воздуха, и затем на нас посыпался град камней и комьев грязи. Я взвыл от боли, когда булыжник ударил меня по ноге. На минуту мне показалось, что лодыжка переломана. 
 На шее моей висела Алиса, монотонно причитая: - Спасите меня! Спасите... 
 Я бы с удовольствием, но вот кто будет спасать меня? 
 Столь же внезапно каменный град прекратился, а с ним стихли и вопли. Еще некоторое время стояла тишина, прерываемая изредка вздохами облегчения. Затем послышался хохот, восторженные возгласы, и вокруг нас опять замелькали белые в лунном свете обнаженные тела, восставшие из густой травы, словно призраки. Эти ничем не сдерживаемые люди не могли долго испытывать страх. Они уже весело подтрунивали друг над другом по поводу бегства и начинали стягиваться к эпицентру взрыва. 
 Я остановил одну женщину, полногрудую красотку лет двадцати пяти - я потом обратил внимание, что все женщины, употребляющие Хмель, были красивы, превосходно сложены и молодо выглядели, - и спросил: 
 - Что случилось? 
 - Да этот придурок-болтолог налил в яму слишком много Хмеля, - с улыбкой объяснила она. - Это же и бревну ясно, что случится. Но он нас не слушал, а его приятели - слава Махруду! - такие же словоблуды, как он сам. 
 Произнеся имя бога, она сделала тот самый знак. Как бы легкомысленны и непочтительны ни были эти люди во всех других отношениях, выразить свое уважение Махруду они не забывали никогда. 
 - Кто? А? - бестолково переспросил я, совсем сбитый с толку ее словами. 
 - И-а, - пропела женщина, и я похолодел от мысли, что она имеет в виду Поливиносела. 
 Но она просто передразнила мой нелепый вопрос. 
 - Болтологи, конечно, лысик. - И, окинув меня с ног до головы внимательным взглядом, добавила: - Если бы не это, я бы подумала, что ты еще не отведал Хмеля. 
 Я не понял, что она подразумевала под "этим", и посмотрел вверх, куда она небрежно махнула рукой, но не увидел ничего, кроме чистого неба и огромной кривой луны. 
 Я не хотел продолжать расспросы, чтобы не выглядеть новичком. Оставив в покое женщину, я последовал за толпой. 
 Алиса двинулась за мной. Люди направлялись к месту, где обрывался ручей и зияла теперь воронка. Одного взгляда на нее мне хватило, чтобы понять, откуда столь неожиданно появилось сухое русло - кто-то вырыл его серией чудовищных взрывов. 
 Мимо нас протолкался какой-то мужчина. Он решительно шагал вперед, сильно наклонившись и заложив одну руку за спину. Другой рукой мужчина держался за волосатую грудь. 
 Голову его украшала нахлобученная набекрень шляпа с высоким гребнем, из тех, что можно увидеть во время парада на студентах-активистах. Пояс вокруг талии поддерживал шпагу в ножнах. Довершали наряд остроносые ковбойские ботинки на высоких каблуках. Больше на незнакомце не было ничего. 
 Мужчина сердито хмурился. В руке, заложенной за спину, он держал большую карту. 
 - Э... адмирал! - окликнул я его. 
 Мужчина продолжал двигаться, не обращая на меня никакого внимания. 
 - Генерал! 
 Он даже не обернулся. 
 - Босс! Шеф! Эй, ты!!! 
 - Мигнучи пухлики? - неожиданно осведомился он. 
 - Ы??! 
 - Закройте рот, пока челюсть не потеряли, - посоветовала Алиса. Пошли. 
 Мы добрались до края глубокой ямы, прежде чем вновь собралась толпа. Воронка имела в поперечнике около тридцати футов; склоны ее были довольно круты, а глубина составляла футов двадцать. Точно посредине выемки возвышалось огромное, почерневшее, обгоревшее растение. Куда там Джеку с его бобовым стебельком! То был стебель кукурузы с листьями, початками и всем прочим, высотой самое меньшее футов пятьдесят. Стебель угрожающе накренился, и, казалось, достаточно тронуть его пальцем, чтобы он, объятый пламенем, рухнул на землю - прямо на нас, ибо стебель был наклонен в нашу сторону. Корни гигантской кукурузы были полуобнажены, как канализационные трубы в развалинах дома. 
 Вокруг были навалены груды комьев грязи, что дополняло картину настоящего кратера - будто огромный метеорит вспахал землю. 
 С первого взгляда можно было так и подумать. Но, присмотревшись к форме воронки, я понял, что этот метеорит должен был пробивать почву снизу. 
 Но строить из увиденного далеко идущие выводы у меня не оказалось времени - великанский стебель начал наконец медленно валиться, и я вместе с толпой оказался слишком занят бегством. После того как стебель с грохотом рухнул, а большая группа причудливо полуодетых людей подцепила его к упряжке из десяти битюгов и оттащила в сторону, мы с Алисой вернулись к кратеру. На сей раз я спустился в воронку. Почва под ногами была сухой и жесткой. Что-то всосало в себя всю влагу, причем удивительно быстро, так как на окружающем кратер лугу земля была мокрой от недавнего ливня. 
 Несмотря на то что в воронке было жарко, болтологи дружно посыпались вниз и принялись энергично долбить кирками и лопатами ее западную стенку. Их предводитель, мужчина в адмиральской шляпе, стоял в центре и, держа обеими руками карту, хмуро смотрел на нее. Время от времени он подзывал кого-нибудь из своих приспешников повелительным жестом, тыкал пальцем в карту, а затем указывал место, где тому следовало орудовать лопатой. 
 - Древлени хриплиш скрягланцы, - командовал он. 
 - Натипак ном, иу, иу! - скандировал подчиненный. 
 Однако земляные работы, видимо, не принесли результата. 
 Люди, стоящие у края воронки, - точно толпа городских зевак, наблюдающих за работой экскаватора, - шикали, улюлюкали и подавали болтологам бесполезные советы. По рукам ходили бутылки с Хмелем. Аборигены развлекались вовсю, хотя мне показалось, что многие полезные советы были весьма дурного вкуса. 
 Внезапно недо-Наполеон захрипел от ярости и вскинул руки вверх, так что карта затрепыхалась в воздухе. 
 - Шимшрить прокатых жижутов! - взвыл он. 
 - Рерюф нйем, льовя! - заорали его люди. 
 - Фиграначить червлятых фрегамбалов! 
 В результате перестали копать все, кроме одного болтолога, облаченного в пробковый шлем и две дюжины наручников. Он кинул какое-то семя в почти что горизонтальный шурф глубиной футов шесть, забросал его землей, утоптал, протянул сквозь набросанную почву тонкий провод. Другой мужчина, в прусской каске времен первой мировой войны с шишаком и в разбитых шутовских очках, выдернул провод и плеснул туда Хмеля из огромной вазы. Почва жадно впитывала влагу. 
 Стояла полная тишина. Болтологи и зеваки внимательно следили за ходом церемонии. 
 - Он опять льет слишком много! Держите придурка! - завопила вдруг какая-то женщина с самого края воронки. 
 - Удрошлючь иметую особось, - укоряюще произнес "Наполеон", бросив в ее сторону свирепый взгляд. 
 В то же самое мгновение земля затряслась, почва вздыбилась, задрожала что-то должно было взорваться. И взорваться очень громко! 
 - Уносим ноги! На этот раз он дорвался! 
 Я не знал, кто и до чего именно дорвался, но было не время задавать вопросы. 
 Мы кинулись по кочкам и пригоркам через луг. На полпути к шоссе я преодолел заразную панику в достаточной мере, чтобы обернуться. И увидел это. 
 Слышали, что взрывы, дескать, расцветают? В ту ночь я впервые в жизни увидел обратное явление - как взрывается гигантский подсолнух, рост которого фантастически ускорила и усилила сверхдоза невероятного стимулятора - Хмеля. В течение доли секунды он достиг размеров секвойи. Его стебель и бутон вспороли землю, торопясь вырваться наружу. Взлетая в небо, он вспыхнул, отдавая чудовищную энергию роста. 
 А затем, лишившись поддержки, ибо земля у корневища была разбросана в стороны, стал опрокидываться. Охваченная пламенем башня рушилась, готовая все сокрушить при падении. 
 Схватив Алису за руку, я бросился в сторону. Нам едва удалось увернуться. Мне уже показалось, что пылающий столб раздавит нас, как тяжелый каблук - букашек. 
 Ствол грянулся оземь. Грохнуло. Воздушная волна бросила нас на колени, оглушенных, неспособных пошевелиться - или так нам показалось. В следующее мгновение, избавившись от паралича, мы вскочили на ноги. Наши голые зады бугрились волдырями. 
 - О Боже, Дэн, как больно! - визжала Алиса. 
 Я это и так знал - мое седалище пострадало не меньше. 
 Я уже подумал, что на этом наша экспедиция и закончится, так как нам требовалась срочная медицинская помощь, за которой придется возвращаться в штаб. Эти первобытные люди явно позабыли все методы современной медицины. 
 Так оно и было. Но туземцы забыли медицину, поскольку не нуждались в ней. Привлеченные нашим жалким состоянием, двое мужчин, прежде чем я успел возразить, выплеснули на наши спины содержимое двух ведер. 
 Я взвыл от ужаса, но бежать было некуда - только через пламя. Лучше уж Хмель. Кроме того, в рот или на лицо не попало ни капли этой гадости. 
 Я уже собрался выразить свое возмущение этакими шуточками над больными людьми, да так и застыл, сообразив, что не ощущаю боли. 
 Что творилось со мной, я видеть не мог и посмотрел на спину прекратившей хныкать Алисы. Под влажной пленкой отвара волдыри на ее спине полопались, а под ними розовела новенькая, здоровая кожа. 
 От радости Алиса настолько потеряла самообладание, что, позабыв о нашей вражде, разрыдалась у меня на груди. 
 - О, Дэн, Дэн, разве это не замечательно! 
 Мне вовсе не хотелось восхвалять дьявольское зелье. Как и любой наркотик, оно дает положительный эффект только при правильном употреблении, а при злоупотреблении может оказаться чудовищным злом. 
 - Пошли, нам надо вернуться, - сказал я и, взяв ее за руку, повел к новому кратеру. 
 Меня не покидало навязчивое желание разрешить загадку болтологов. Я уже подумывал о славе первооткрывателя нового способа ведения войны - сбрасывать с воздушных шаров бомбы, начиненные Хмелем и семенами. А орудия, стволы которых заряжаются семенами и Хмелем! Вот только как их потом прочищать? Придется прикрепить лесника к каждому артиллерийскому расчету. Разумеется, можно применить реактивные снаряды. Только нужно подумать, не станет ли гигантский стебель кукурузы или, скажем, маргаритки тормозить полет за счет сопротивления воздуха? То ли ботаников надо переучивать в аэродинамиков, то ли наоборот, и... 
 Я плюнул на эту идею. Высокое штабное начальство мне ни за что не поверит. 
 Болтологи работали быстро и дружно, со всем пылом, который добавлял им выпитый Хмель. В течение четверти часа они погасили огонь, отволокли в сторону еще дымящийся ствол и тут же принялись выравнивать склоны и дно котлована. 
 Я следил за ними. Похоже, что они выполняли распоряжения мужчины в адмиральской шляпе, и постоянно советовались то с ним, то друг с другом. Но ни один из них не понимал другого. 
 Вся информация передавалась выражением лица и жестами. 
 Однако ни один из них не признался бы в этом другим. 
 Что ж, подумал я, ничего нового под солнцем, разве что обычно такое творится в меньших масштабах. Но что - или кто - этому виной? 
 Снова, на сей раз устало, я спросил одного из зевак, что же тут творится. Обитатели долины, казалось, не были способны говорить серьезно, но всегда есть шанс наткнуться на исключение. 
 - Я тебе отвечу, незнакомец. Эти люди - живое свидетельство тому, что не стоит злоупотреблять религией в корыстных целях. 
 Он отпил из фляги, висящей на цепочке на его шее, и предложил мне глотнуть. Моему отказу туземец удивился, но не обиделся. 
 - Они были здешними начальниками перед тем, как Махруд явил себя Истинно Быком. Ну, ты понимаешь - проповедники, крупные и мелкие дельцы, редакторы газет, шулера, адвокаты, банкиры, профсоюзные деятели, врачи, книжные обозреватели, университетские профессора... То есть те, кто вроде бы знает, как исцелять недуги - социальные, экономические, финансовые, административные, телесные, духовные и так далее, - и ныне и присно и до упора. Одним им известно Истинное Слово, ясно? То самое Слово, которое везде наводит порядок, уловил? Да вот только когда Хмель полился свободно, всякий, кто испробовал из Священной бутылки, уже не обращал внимания на этих столпов общества. Они барахтались долго. Затем, сообразив, что рано или поздно их все равно захлестнет потоп, они порешили, что, пожалуй, будет лучше плыть по течению. Ведь раз все так делают, значит, так оно и надо. Так вот, похлебав Хмеля в той мере, чтобы набраться смелости, но недостаточно, чтобы превратиться в обычных веселых, но махрудобоязненных наспинцев, они провозгласили себя пророками новой веры. И с тех пор, согласно их проповедям, никто, кроме них, не был достоин руководить поклонением Великому Быку. Разумеется, Шид-предсказатель погоды, Поливиносел и Аллегория на них наплевали, а посему были объявлены ложными божествами. Смех один, не правда ли? Но так оно и было на самом деле. 
 И до тех пор, пока Махруд - да будет его народ пьян во веки веков! - не взъярился. Устами Шида он объявил, что эти столпы общества пророки-самозванцы, фальшивки. А в качестве наказания оделил их подарком, как до того Дюжину Дристучих Деток. 
 И сказал он им примерно следующее: "Вы говорили людям, что вы, и только вы обладаете по воле Истинно Быка Верным Словом. Ну что ж, пусть так и будет. Только этого Слова никто, кроме вас, не сможет понять. А теперь бздынь!" Но, увидав, как эти бедняги толпятся вокруг, пытаясь объясниться друг с другом и с людьми, как злобствуют, точно с перепою, или тоскуют, как с гнуснейшего похмелья, Махруд пожалел их. И сказал еще вот что: "Слушайте, я даю вам шанс. Я спрятал ключ от всех ваших неурядиц где-то здесь, в этой долине. Ищите. Если найдете - исцелены будете. И все станут вас понимать, понятно?" Он дал им карту - одну на всех, заметь, - но этот полуодетый "Наполеон" тут же заграбастал ее и с тех пор так и хранит, пользуясь тем, что из всей банды его понять всего сложнее. С той самой поры он и руководит поисками ключа, который прекратит их словесный понос. 
 - Так они поэтому все взрывают и перекапывают? - спросил я изумленно. 
 - Да. Следуя карте, - смеясь, ответил мой собеседник. 
 Я поблагодарил его, зашел типу в треуголке за спину и заглянул через плечо. Карту испещряли длинные извилистые линии, от которых ответвлялись более короткие. Этим линиям он, видно, и следовал в своем руслотворчестве. 
 - Симнаглен бандарни? - обернулся он ко мне. 
 - Сам такой, - выдавил я и отошел. 
 - Это схема нервной системы человека, - прохрипел я Алисе. - Он сейчас идет по одной из ветвей блуждающего нерва. 
 - Блуждающего нерва? - пробормотала она. - В его блужданиях? Интересно, что бы это могло означать? 
 - Кажется, здесь мы имеем возможность понаблюдать муки рождения новой мифологии, - пояснил я, когда мы выбирались из котлована. - Прототип одного из здешних полубогов - герой популярного комикса. Другой воплощен в обличье, являющемся производным от его фамилии, - хотя оно вполне соответствует его похотливому и упрямому характеру. А главное божество, как мы видим, основало свой культ и одно из титулований на собственном мирском прозвище. Все это заставляет меня задуматься, на каком фундаменте строился пантеон древних и их мифы. Неужели все они первоначально были основаны на таких нелепых и невероятных чертах? 
 - Даниэль Темпер! - отрезала Алиса. - По вашим словам можно подумать, что вы верите в языческих богов и в то, что этот Махруд на самом деле является богом! 
 - Раньше я и сам бы весело посмеялся над этакой теорией, - ответил я. Только вот как вы. объясните все, что мы здесь увидели? 
 Дальше мы ползли в молчании. Наверху я обернулся, чтобы еще разок взглянуть на болтологов - предметный урок, преподанный Махрудом. Они копали столь же энергично, как и раньше, не обращая внимания на препохабные замечания зевак. Самое смешное, подумал я, что люди так и не уяснили, что болтологи являются более чем просто сектой придурков, - они символ того, чем должны сделаться праздные зрители, чтобы выйти за пределы своего нынешнего беззаботного и счастливого, но лишенного всяческой перспективы положения. 
 Ясно, как уши на голове осло-бога, судьба этих яростно копающих наследников Вавилона напоминала всем и каждому: "Ищите потерянный ключ в самих себе". 
 Этот совет, вероятно, первым изрек первый философ среди пещерных людей. 
 Я заметил блеск чего-то металлического, почти полностью погребенного под грязью склона, и, вернувшись, подобрал предмет. Это была серебряная отвертка с длинной рукояткой. 
 Если бы я не знал своего старого профессора, ни за что бы не догадался, к чему тут отвертка. На лекциях он буквально бомбардировал нас своими эксцентричными объяснениями. 
 Я сразу понял, что держу в руках еще одну из его серьезных шуток предмет, коему суждено занять надлежащее место в списке мифов, возникающих в этой Олимпийской долине. 
 Есть легенды о ящике Пандоры, кувшине Филемона и Бавкиды, голове Медузы, подаренном глазе Одина. А чем хуже Серебряная отвертка? 
 Алисе пришлось все растолковывать. 
 - Помните анекдот о мальчике с золотым винтом в пупке? Как он всю жизнь мучился, пытаясь догадаться, для чего этот винт? Как стыдился, что отличается от всех людей, как прятал его от чужих взглядов? Если помните, в конце концов он нашел психиатра, который посоветовал ему вернуться домой и позвать во сне волшебную фею? И фея Титания соскользнула по лунному лучу и подарила ему серебряную отвертку. Вывинтив золотой винт, он почувствовал себя на вершине блаженства, став нормальным человеком, получив возможность жениться, не опасаясь, что невеста станет над ним смеяться. И, позабыв свои тщетные попытки разгадать смысл золотого винта, очень счастливый, он поднялся со стула, чтобы взять сигарету... и у него отвалилась задница. 
 - Вы это не всерьез, - прошептала она. 
 - Еще как всерьез! Откуда нам знать, не происходят ли легенды о золотых яблоках Гесперид или золотом руне от шуток, лишь впоследствии приобретя символическое значение? 
 На этот вопрос Алиса ответить не могла. Да и никто не мог. 
 - А вы не собираетесь отдать отвертку болтологам? - спросила она. Тогда не пришлось бы столько взрывать и копать? Они смогли бы утихомириться и прекратить нести ерунду. 
 - Полагаю, они сотни раз натыкались на нее и отшвыривали в сторону, отказываясь распознать ее значение. 
 - Да, но что она все-таки означает? 
 - Это еще один ключ, - нетерпеливо проговорил я, - к тому, что им следовало бы заглянуть в себя, задуматься о причине своего наказания и о том уроке, который из него следует извлечь. 
 Мы пошли дальше. Эта история изрядно подпортила мне настроение. У меня было ощущение, что я все глубже и глубже погружаюсь во тьму, созданную существом, которое посмеивается надо мной, оставаясь в глубокой тени. Случайными ли были встреча с Аллегорией и его туманно-зловещие советы? 
 Но времени размышлять над этим не оставалось. Мы вышли на проселок, выводивший к государственной больнице. За ней виднелись белые надгробия на кладбище за высоким проволочным забором. Наверное, я простоял там дольше, чем мне показалось, потому что Алиса тронула меня за руку: - В чем дело? 
 - За этим забором - больничное кладбище. Мелтонвилльское городское кладбище - по другую сторону дороги. Отец мой похоронен в земле штата, мать лежит на городском кладбище. Они и в смерти разлучены так же, как в жизни. 
 - Дэн, - мягкр произнесла Алиса, - нам стоило бы поспать пару часов, прежде чем двигаться дальше. Мы прошли уж немало. Почему бы не навестить могилы ваших родителей, а затем там заночевать? Вы не против? 
 - Ничуть. Спасибо, что подумали об этом, Алиса, - с трудом выдавил я. Вы замечательный человек. 
 - Ничуть. Этого требует элементарная вежливость. 
 И надо же ей было ляпнуть такое именно тогда, когда мое отношение к ней стало чуть теплее! 
 Мы двинулись дальше. Навстречу нам брел крупный рыжеволосый мужчина. На Алису он пялился, не отводя глаз, так что я ожидал тех же неприятностей, что и при встрече с Поливиноселом. Однако, заметив меня, мужчина остановился, ухмыльнулся и разразился громким хохотом. Хмелем от него разило за милю: Что это с ним? - спросил я. 
 - Не знаю,-ответила Алиса.-Хотя постойте... конечно! Поливиносел и все остальные, должно быть, сразу же признавали в вас чужака! 
 - Почему? 
 - Да из-за вашей лысины! Видели вы здесь хоть одного лысого? Нет! Вот почему этот парень заливается! 
 - Если так, то я меченый! Полйвиноселу остается только велеть своим почитателям искать лысого. 
 - О, все не так плохо, - успокоила меня Алиса. - Вы не забывайте, что поток новообращенных не ослабевает, и в процессе адаптации сейчас находится множество бывших солдат. Вы вполне можете сойти за одного из них. - Она потянула меня за руку. - Ну, хватит, идемте. Поспим немного, а с утра разберемся. 
 Мы вышли ко входу на кладбище. Кусты по сторонам кладбищенских ворот вымахали выше моего роста. Распахнутые настежь железные створки покрылись ржавчиной. Внутри, однако, я не заметил ожидаемого запустения и буйной поросли бурьяна. 
 Траву пожирали овцы и козы, которые стояли тут и там, как статуи, посеребренные лунным светом. 
 Я вскрикнул и рванулся вперед. 
 Могила моей матери зияла огромной темной пастью. На дне стояла черная вода. Гроб стоял торчком в грязи - очевидно, кто-то вынул его, а затем небрежно швырнул назад. Крышка гроба была отброшена. Он был пуст. 
 - Спокойно, Дэн, - произнесла стоящая сзади Алиса. - Не стоит так волноваться. 
 - Вот каковы ваши милые ребята, Алиса, ваши нимфы и боги Нового Золотого Века! Грабители могил! Упыри! 
 - Не думаю. Они не нуждаются ни в деньгах, ни в драгоценностях. Давайте осмотрим все кругом. Должно быть какое-то другое объяснение. 
 Мы осмотрелись. И увидели Реву-Корову. 
 Он сидел, прислонясь спиной к надгробию, такой большой, черный и неподвижный, что казался составной частью бронзового памятника. Он был похож на роденовского "Мыслителя" - "Мыслителя" в котелке и белой набедренной повязке. Но было в нем нечто живое. Когда он поднял голову, мы узрели сверкающие в лунном свете слезы. 
 - Скажите, - произнес я взволнованно, - зачем раскопаны все эти могилы? 
 - Благослови тебя Господь, мой мальчик, - произнес он со слегка провинциальным акцентом. - Видать, здесь погребен кто-то из твоих близких? 
 - Моя мать. 
 Слезы заструились еще обильнее. 
 - О, мальчик мой, неужто и вправду так? Тогда ты будешь счастлив, услыхав мою преславную новость. Видишь ли, здесь погребена моя собственная любимая жена. 
 Ничего радостного в этом я не видел но предпочел промолчать и подождать, что он скажет дальше. 
 - Да-да, мой мальчик, - извини уж, что я так тебя называю. Я ведь все же ветеран американо-испанской войны и старше тебя на много скорбных лет. Да уж, не явись к нам благословенный Махруд - да споткнется он о собственные божественные копыта и расквасит свой славный лик! - я бы давно уже помер от старости, и кости мои покоились бы на барже вместе с останками моей жены и... 
 - Какой барже? - перебил я. 
 - Какой? Да откуда ты взялся? Ах да, ты новенький. - Мыслитель ткнул пальцем вверх, очевидно, показывая на мою лысину. - Боже мой, мальчик, торопись. К утру ты должен поспеть в Наспин, чтобы не пропустить отправления баржи, груженной костями. Великий будет праздник, уж поверь мне, с бочками Хмеля, а уж жареной говядины и свинины и любовных утех хватит по меньшей мере на неделю. 
 После долгих расспросов я выяснил, что Махруд велел выкопать останки всех покойников со всех кладбищ Зоны и переправить их в Наспин. Завтра утром груженная костями баржа переправится через Иллинойс и доставит останки на восточный берег. Что произойдет дальше, не знали даже младшие боги - или не хотели говорить, - но все были уверены, что Махруд вознамерился воскресить покойников. Поэтому в город стекались толпы жаждущих стать очевидцами великого события. 
 От этой новости настроение мое заметно улучшилось. Если на дорогах и в самом городе будет так много народу, то затеряться в толпе не составит большого труда. 
 - Дети мои, - говорил тем временем тип в котелке, - по мне, Bce-Бык слишком далеко зашел, и это верно, как то, что меня прозывают Ревой-Коровой. Ну, попробует он воскресить покойников, а у него не выйдет. И куда денется людская вера в него? И что станется со мною? - Он громко всхлипнул. - Я снова останусь без работы, лишусь своего поста - это я-то, который служил старому Богу до тех пор, пока не понял, что тот сдает позиции, а на его место приходит молодой и могучий Махруд. Такие боги существовали в древней Эрин, когда боги были богами, а люди - великанами. А теперь Махруд - Бык имя его, чтоб он сдох! - потеряет лицо, и тут уж ничего не поправишь. И я стану самой жалкой тварью на свете - лжепророком! Да еще хуже того - меня вот-вот хотели повысить до полу-частью-недобога - я-то по службе быстро иду, расту как на дрожжах, потому что верую истово, и работаю как вол, и рта не раскрываю - и надо же было в голову Все-Быка прийти этой рекламной шумихе с воскрешениями! Ну чтоб ему стоило угомониться! 
 Наконец я выжал из него, что боится он не столько неудачи Махруда, сколько успеха. 
 - Если Махруд и вправду сумеет облечь старые кости новой плотью, моя вечно любимая жена начнет разыскивать меня, и жизнь моя не будет стоить даже цента до-Хмельных лет. Она не забудет и не простит мне, что я столкнул ее с лестницы десять лет назад, так что она свернула свою тощую шею. Какое ей дело до того, что она возвратится к жизни с чудесной фигуркой и милым личиком вместо прежнего топора. Только не она, о черная печень Господа гнева! Да что там, разве бывал я счастлив с того самого дня, когда впервые открыл свои голубые невинные глаза, - не запятнанные ничем, кроме первородного греха, но Махруд говорит, что к нему эта догма не относится, и увидал свет нового дня? Несчастным я был, несчастным и останусь. Даже сладкое жало смерти не дотронется до меня - и это так же точно, как то, что солнце встает на востоке, как то, что Махруд стал быком и переплыл Иллинойс с прекрасной Пегги на спине и сделал ее своей супругой на высоких скалах, да, я даже не смогу умереть, потому что моя вечно любимая женушка разыщет мои старые кости и переправит их Махруду, чтобы предстать передо мною, когда я воскресну. 
 Я уже порядком устал от этого потока гипербол, бесконечного, как сама река Иллинойс. 
 - Благодарю вас, мистер Рева-Корова, и доброй вам ночи. У нас впереди еще долгий путь. 
 - Ну ладно, мальчик мой, только это не настоящее мое имя. Это прозвище, мне его дали городские, потому как... 
 Дальше я не слушал. Вернувшись к могиле матери, я лег, но сон не шел Алиса с Ревой еще болтали. Только мне удалось отключиться, как Алиса хлопнулась на землю рядом и потребовала, чтобы я выслушал историю нашего нового знакомца. 
 Его белую набедренную повязку я, конечно, заметил. Так вот, если бы Рева поднялся, стало бы заметно, что сложена она треугольником, весьма напоминая определенный предмет одеяния младенцев. Сходство это было отнюдь не случайно. Рева оказался одним из Дюжины Дристучих Деток. 
 Более того, если бы Рева встал, я заметил бы еще исходящее от его седалища желтое свечение - нимб, по цвету и местоположению напоминающий фонарик светлячка. 
 Оказывается, вскоре после того как воздействие Хмеля стало проявляться в полной мере и жители Наспина повернулись спиной к внешнему миру, новой религией попытались воспользоваться многочисленные самозваные пророки. Каждый проповедовал свой личный вариант еще не до конца понятого вероучения. В их числе были и двенадцать политиканов, давно уже перекачивавшие деньги из городской казны в свои карманы. 
 Из-за того что содержимое Бутылки не сразу изменило природу вещей, они не сразу поняли, что происходит в долине. 
 Колеса промышленности постепенно замедляли обороты. 
 Трава и деревья неторопливо подтачивали мостовые. Люди мало-помалу теряли интерес к бытовым заботам. Почти незаметно таяли оковы морали. Исчезали вражда, злоба и болезни. 
 Тяготы, ужасы и скука жизни рассеивались так же волшебно, как утренний туман под лучами встающего солнца. 
 И вот наступило время, когда люди перестали летать в Чикаго по делам или для развлечений, перестали ходить в библиотеки, когда работники типографий и репортеры ежедневных газет не вышли на работу, когда в компании Дизельных Бульдозеров и на винокуренном заводе Майрона Малкера, - крупнейших в мире предприятиях своего рода, -. прозвучал последний гудок, когда люди, казалось, поняли наконец, что мир был устроен совсем не так, как должен, но что в скором будущем все станет хорошо. 
 Потом уволились все почтальоны. В Вашингтон и столицу штата полетели стаи перепуганных телеграмм и писем - из соседних городов, потому что местная почта закрылась совсем. 
 Вот тогда-то Управление пищевых и лекарственных продуктов, налоговое управление и ФБР начали засылать в Наспин своих агентов для выяснения обстановки. Агенты не возвращались. 
 На их поиски посылали следующих, и те тоже поддавались притяжению Хмеля. 
 Хмель, однако, не вошел еще в полную силу, когда Дурхам открылся людям как Махруд, с подачи пророка Шида. Противодействие еще имелось, а энергичнее всего выступали против двенадцать политиканов. Организовав митинг в сквере у здания суда, они подстрекали народ идти за ними в атаку на Махруда. 
 Для начала они вознамерились двинуться к Трэйбеллскому университету, где в здании факультета метеорологии обитал Шид. 
 - И там, - кричал один из этих двенадцати, потрясая кулаком в сторону мощного хмельного фонтана, бьющего из Бутылки на склоны холма, - мы линчуем этого сумасшедшего ученого, назвавшего себя Махрудом, этого лунатика, который, как мы знаем, всего лишь свихнувшийся профессор, любитель, с позволения сказать, поэзии и философии. Друзья, граждане, американцы, если этот Махруд и в самом деле бог, как утверждает Шид, еще один ученый безумец, - пусть он поразит меня молнией! Мы с друзьями бросаем ему вызов? 
 Все двенадцать стояли на трибуне перед зданием суда, глядя на Главную улицу, а вдоль нее - на холмы по ту сторону реки, дерзко взирая на восток. Ни грома, ни молнии не последовало. 
 Но в следующий же миг они вынуждены были позорно бежать, чтобы больше уже никогда не докучать Все-Быку. 
 Алиса хихикнула. 
 - Их поразила кара не столь ужасная, как молния, и не столь впечатляющая, но гораздо более унизительная. Махруд наслал на них болезнь, из-за которой несчастные вынуждены теперь носить подгузники, как младенцы и по той же причине. Разумеется, это убедило Дюжину Дристучих Деток. Но нервы у этих экс-столпов демократии оказались из закаленной стали. Никто и глазом не моргнул, а они уже заявили, что с самого начала знали, будто Махруд является Bee-Быком. И они снова созвали митинг, дабы с великой помпой во всеуслышание объявить о смене курса. Они дошли до того, что Махруд, дескать, наделил их монополией на Божественное откровение. А если кто-либо из простых смертных пожелает связаться с ним, пускай встает в очередь и платит за вход. Они так и не уразумели, что деньги давно потеряли ценность. У них хватило даже нахальства и скудоумия умолять Махруда о наделении их особым знаком в доказательство их пророческой миссии, И Все-Бык действительно наделил Деток явным признаком святости. Он наградил их негасимыми нимбами золотого света. 
 Алиса обхватила руками колени, чтобы не покатиться по траве от смеха. 
 - Разумеется, все двенадцать должны бы были радоваться привалившему счастью. Но радости им было немного. Ибо Махруд из ехидства поместил нимбы не на обычное место, а туда, где, чтобы продемонстрировать свою принадлежность к лику святых, Деткам пришлось бы вставать. И хотите верьте, хотите - нет, но эти упрямцы до сих пор отказываются признать, что Махруд покарал их. Наоборот, они не переставая бахвалятся месторасположением своих нимбов и пытаются заставить всех остальных пользоваться пеленками. Они утверждают, что перемотанная полотенцами задница - такой же признак истинных почитателей Махруда, как тюрбан или феска - знак правоверных мусульман. Естественно, настоящая причина проста - им неохота бросаться в глаза. Не то чтобы они совсем не желали быть знаменитыми. Просто им не хотелось бы, чтобы люди помнили об их хвори и первородном грехе. 
 К этому моменту Алиса уже рыдала и давилась от хохота. 
 Я же не видел во всем этом ничего смешного, о чем и сообщил ей. 
 - Ничего вы не поняли, Темпер, - выдавила она. - Их болезнь излечима. Все, что им требуется, - это попросить Махруда, чтобы он отменил кару, и он согласится. Да вот гордыня им не позволяет. Они упорно твердят, что это знак расположения Bee-Быка. Да, Детки страдают, но им нравится страдать. Так же как Реве-Корове нравится восседать на женином надгробии - словно это удержит ее под землей - и проливать горючие слезы. Он и ему подобные не откажутся от своих мучений ни за что на свете - в прямом смысле слова! 
 Она снова залилась хохотом. Сев, я схватил ее за плечи и притянул к себе, чтобы проверить, не пахнет ли от нее Хмелем. 
 Запаха не ощущалось, а значит, к бутылке Ревы она не приложилась. С ней просто случилась истерика. 
 Стандартный способ приведения в чувство истеричных дамочек - звонкая пощечина. Но Алиса нарушила ритуал и сама меня огрела - звонко. Результат, впрочем, оказался тот же - она смолкла и мрачно воззрилась на меня. 
 Я схватился за горящую щеку. 
 - Это еще за что? 
 - За то, что вы попытались воспользоваться моей слабостью, - ответила она. 
 Or злости и изумления я не сумел выжать из себя ничего выразительнее, чем: "Да я... я..." 
 - Держите руки при себе, - огрызнулась Алиса.- Не стоит принимать мое сочувствие за любовь. Или полагать, что я, как и эти любители Хмеля, лишилась всяких тормозов. 
 Я повернулся к ней спиной и закрыл глаза. Но чем дольше я лежал, размышляя над ее необоснованными обвинениями, тем больше злился. Наконец меня прорвало. Кипя, я привстал и окликнул ее: - Алиса! 
 Она, должно быть, тоже не спала, поскольку тут же вскочила и уставилась на меня, расширив глаза: - Что? В чем дело? 
 - Забыл вам кое-что вернуть. 
 И я влепил ей звонкую пощечину. Затем, даже не удосужившись удостовериться, какой эффект произвел мой удар, я лег и снова повернулся к ней спиной. Добрую минуту, признаюсь, я напряженно ожидал, что в мою взмокшую спину вонзятся ее когти. 
 Однако ничего такого не произошло. Вначале стояла тишина - та, что дышит сама собой. Затем вместо яростной атаки пришла очередь сдавленных вздохов, сменившихся всхлипываниями, которые, в свою очередь, перешли в сморкание и размазывание слез. 
 Я терпел, сколько мог, потом приподнялся на локте и произнес: 
 - Ну ладно, наверное, мне не стоило вас колотить. А вам не стоило принимать как должное, что я, дескать, только и жду, чтобы на вас наброситься. Слушайте, я знаю, что противен вам, и именно поэтому не стал бы к вам приставать. У меня тоже есть гордость. Да и вы вообще-то мне голову не вскружили. Кем вы себя возомнили: Еленой Троянской или Клеопатрой? 
 Вот так всегда. Каждый раз, когда я пытаюсь все уладить, я порчу все окончательно. Теперь Алиса окончательно взбеленилась. Она вскочила и быстрым шагом двинулась прочь. Я нагнал ее только у кладбищенских ворот. 
 - Куда это вы помчались? - спросил я. 
 - Туда, где Главная улица города Наспин, штат Иллинойс, упирается в реку. Я возьму пробы Хмеля и немедленно отправлюсь доложить обо всем отцу. 
 - Дурочка, вы не можете. Вам положено оставаться се мной. 
 Она откинула длинные черные волосы на спину. 
 - В приказе об этом ничего не сказано. Я полагаю, что, если ваше присутствие начинает угрожать моей миссии, я имею право вас покинуть. Так вот, по-моему, вы несомненно представляете опасность - если не для миссии то по меньшей мере для меня! 
 Я схватил ее за руку и повернул к себе лицом. 
 - Вы себя ведете как младенец, а не как майор морской пехоты США. Что на вас нашло? 
 Она попыталась выдернуть руку, отчего я озлился еще больше, но, когда она пустила в ход кулаки, я взбесился окончательно. Ярость не настолько ослепила меня, чтобы промахнуться, и я влепил ей здоровую пощечину. В ответ Алиса применила захват и сломала бы мне руку, не воспользуйся я контрприемом. В результате мы рухнули на траву - она снизу, на живот, а я сверху, заломив ей руки за спину. В таком положении даже не слишком сильный мужчина может одолеть крупную девицу. 
 - Ладно, - проскрежетал я. - Что с вами? 
 Она не отвечала, только неистово извивалась, пока не поняла, что высвободиться не сможет, и в отчаянии застонала. 
 - То же самое, что и со мною? 
 Она прекратила борьбу и едва слышно ответила: - Да. Оно самое. 
 Я отпустил ее. Она перевернулась на спину, но подниматься не стала. 
 - Вы хотите сказать, - произнес я медленно, все еще не в силах поверить в это, - что влюблены в меня? Как и я в вас? 
 Она кивнула. Я наклонился и поцеловал ее с той давно копившейся страстью, с которой только что вымещал на ней свою злость. 
 - И все-таки мне не верится, - признался я, оторвавшись от нее. - То, что я в тебя влюбился, - вполне естественно, несмотря на то что ты вела себя так, точно ненавидишь меня всем сердцем. Но ты-то почему меня полюбила? Если не можешь ответить, то объясни хоть, за что издевалась? 
 - Тебе это не понравится, - предупредила она. - Конечно, можно было бы наплести всякий вздор, на который способен любой психолог: что мы оба, мол, профессионалы с высшим образованием, любим искусство и так далее. Различия, само собой, не в счет. Но какая, на самом деле, разница? Это случилось. Но я этого не хотела. Я сопротивлялась. И решила прибегнуть к старому принципу Джеймса - дескать, если изображаешь, что тебе что-то нравится, так оно и будет. А я применила его в обратном смысле. И изображала, будто ты мне отвратителен. 
 - Почему? - поинтересовался я. 
 Алиса отвернулась, но я взял ее за подбородок и глянул в глаза. 
 - Скажи. 
 - Помнишь, я все прохаживалась насчет твоей лысины? Так вот, она мне не противна. Скорее наоборот. В этом вся и беда. Я провела собственный психоанализ и решила, что таким образом проявляется мой комплекс Электры. И я... 
 - Ты хочешь сказать, - произнес я, повышая голос, - что полюбила меня за то, что я лыс, как твой отец, и вдобавок старше тебя, так? 
 - Ну нет, не совсем. Я это себе внушала, чтобы перебороть себя. Так мне легче было делать вид, что терпеть тебя не могу, чтобы и впрямь возненавидеть... 
 Мало сказать, что я был ошарашен. Я бы рухнул, если бы и так-уже не лежал. Алиса Льюис была одним из тех продуктов нашей эпохи, которые настолько привыкли к психологическому самокопанию, что готовы расценивать сам факт явной привязанности между ребенком и отцом как признак того, что им обоим пора сломя голову бежать к психоаналитику. 
 - Я в ужасном положении, - призналась Алиса. - Я никак не пойму - то ли я тебя воспринимаю как суррогат отца, то ли правда люблю. Думаю, правда, но... 
 Она протянула руку, чтобы погладить мою лысину. После таких слов мне не хотелось, чтобы она ласкала меня. Я попытался уклониться, но Алиса уже опустила ладонь на мое темя. 
 - Дэн, да у тебя там волосы! - воскликнула она. 
 - Что? 
 Я провел ладонью по черепу. Она была права. Лысину мою покрывал едва ощутимый пушок. 
 - Так вот, значит, что имела в виду та нимфа, говоря, что если бы не "это", она бы подумала, что я еще не пробовал Хмеля, - пробормотал я. - Это сделал Хмель, который тот парень вылил мне на голову! - Я подпрыгнул и заорал: - Ура!!! 
 И не успело еще смолкнуть эхо, как мы услышали ответный крик, да такой, что кровь застыла в моих жилах. То был далекий взревывающий хохот, громовое "И-а!" 
 - Поливиносел! - воскликнул я. 
 Схватившись за руки, мы помчались по дороге и остановились, только перевалив через холм и достигнув федерального шоссе номер 24. Оттуда, тяжело дыша и отдуваясь после полумильной пробежки, страдая от жажды пуще прежнего, мы зашагали к Наспину, до которого оставалось еще полмили. 
 Время от времени я оглядывался, но Ишака не замечал. Это не означало, однако, что он не напал на наш след. Он легко мог затеряться в окружавшей нас толпе. Люди несли корзины, бутылки, факелы; как мне удалось выяснить из разговора с каким-то парнем, они запаздывали к отходу баржи с останками усопших от причала в конце Главной улицы. 
 - Говорят, что Махруд - Бык имя его - будет воскрешать покойников у подножия того холма, с вершины которого бьет фонтан из Бутылки, - заметил наш собеседник. - Так это или нет - все равно повеселимся здорово. Жаркое, Хмель да кувырки на травке - вот что движет миром. 
 С этим я поспорить не мог. Во всяком случае, этим основные развлечения аборигенов и ограничивались. 
 Пока мы спускались по Адамс-стрит, я немало разузнал о политическом устройстве долины. Мой собеседник оказался весьма разговорчив, как, впрочем, и все потребители Хмеля. Он поведал мне, что теократия начинается с низшего уровня, с людей, подобных ему - простых парней. Затем идут молельщики. Они собирают у населения прошения, сортируют и те, что достойны внимания, передают пророкам вроде Шида. Те вновь просеивают просьбы и отправляют полубогам - Поливиноселу, Аллегории и еще дюжине других, о которых я еще не слыхивал. Те отчитывались напрямую перед Махрудом или Пегги. 
 Махруд обходился со своей божественностью, как с постом директора. Многие отделы он подчинил вице-президентам вроде Осла, заведовавшего плодородием, или Шида, ставшего теперь, наверное, самым довольным синоптиком на свете. Бывший профессор физики в Трэйбеллском университете и городской метеоролог, теперь он был единственным предсказателем погоды, чьи прогнозы сбывались в ста случаях из ста. Причина тому была очень проста: Шид сам делал погоду. 
 Все это было очень интересно, но сведения я поглощал как-то вяло. Во-первых, я непрерывно оглядывался, проверяя, не гонится ли за нами Поливиносел. Во-вторых, меня очень беспокоило отношение ко мне Алисы. Теперь, когда я начал обрастать, не перестанет ли она любить меня? Что тянуло ее ко мне - комплекс (ну вот, и я туда же) или истинная страсть? 
 Не будь мое положение столь нелепым, я и сам бы над собой посмеялся. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день я не стану прыгать от радости при одной перспективе обзавестись роскошной шевелюрой и влюбленной в меня красавицей? 
 В следующий миг я все же подпрыгнул. Правда, не от радости. За моей спиной раздался громкий раскатистый смех. 
 Не узнать хохот Осла было невозможно. Обернувшись, я увидал золотящуюся в отблеске факелов и лунном свете фигуру мчащегося к нам Поливиносела. Люди с воплями разбегались с его пути. Звон копыт по мостовой заглушал их крики. 
 - Куда теперь, человечек? Куда теперь? - проревел он, нагнав нас. 
 В тот момент когда он потянулся ко мне, я рухнул на землю. 
 Остановиться Поливиносел не успел. Копыта тоже не способствовали поддержанию равновесия, как и отвешенный Алисой пинок. Осел грянулся на землю, увлекая за собой бутылки, корзины с фруктами и маленькие клетки с цыплятами. Визжали женщины, летели корзинки, звенело стекло, цыплята с писком выскакивали из сломанных клеток... И куча мала погребла полубога. 
 А мы с Алисой продрались сквозь толпу, завернули за угол и пустились бежать по Вашингтон-стрит, шедшую параллельно Адамс-стрит. Паломников здесь было немного, но нам хватило и того. Мы петляли в толпе, а в квартале позади безразмерная глотка Осла продолжала окликать меня: "Ну, куда теперь, человечек, куда теперь?" Я мог поклясться, что он мчится за нами. Но вскоре могучий глас стал тише, а топот копыт и вовсе смолк вдали. 
 Отдуваясь, мы заковыляли по Вашингтон-стрит. Только теперь мы заметили, что все три моста через реку Иллинойс разрушены. Один из туземцев сообщил нам, что Махруд уничтожил их молнией во время одной ночной грозы. 
 - Не то чтобы он особенно волновался, что кто-то перейдет на тот берег, - добавил он, быстро делая знак Быка. - Все, что было восточной частью Наспина, стало священной обителью обладателя Бутылки. 
 Его слова подтверждали мой вывод. Какими бы разнузданными во всех прочих отношениях ни были эти люди, в них сохранялось достаточно священного ужаса, чтобы не лезть в личную жизнь высших божеств. Того, что сообщали им об этих богах жрецы, им вполне.хватало для счастья. 
 Дойдя до того места, где Главная улица упиралась в реку, мы стали подыскивать место для отдыха - оба мы с ног валились от усталости. Занимался рассвет. Нужно было поспать, чтобы восстановить силы для предстоящей работы. 
 Но сперва нам следовало рассмотреть фонтан. Тонкая струя Хмеля хлестала из горлышка Бутылки, установленной на вершине одногр из холмов по другую сторону реки от Наспина, и падала прямо в реку. Лучи заходящей луны рождали в ней многоцветную, дрожащую радугу. Не знаю, как удался профессору этот фокус, но то было зрелище, прекраснее которого мне в жизни не доводилось видеть. 
 Присмотревшись, я пришел к выводу, что некая сила, линейно приложенная к струе, не позволяет ветру раздробить ее на мелкие брызги. А заодно понял, что отыскать Бутылку не составит труда - достаточно добраться до жерла гейзера. С уничтожением ее Bee-Бык лишится своего могущества. А мы затаимся и посмотрим, как морские пехотинцы начнут завоевание Наспина. 
 Очень просто. 
 Поискав, мы нашли в парке у реки место, чтобы прилечь. 
 - Дэн, я ужасно хочу пить, - призналась Алиса, уютно пристроившись в моих объятиях. - А ты? 
 - Я тоже, но придется потерпеть, - ответил я и, помолчав, спросил: Алиса, что ты собираешься делать, когда возьмешь пробы? Вернешься сразу в штаб-квартиру? 
 - Нет, - ответила она, целуя мою грудь. - Нет. Я остаюсь с тобой. Надо же, в конце концов, посмотреть, какие у тебя вырастут волосы - курчавые или прямые. Так что и не проси! 
 - Не буду. Только тебя совсем замучает жажда, прежде чем все кончится. 
 На самом деле я был безмерно рад. Раз уж она решила остаться, значит, мои возвращающиеся волосы не станут преградой на пути истинной любви. Может, это все-таки настоящее чувство, а не комплекс, заботливо выкормленный детскими переживаниями. Может быть... 
 ...И вот я снова в таверне, в маленьком городишке Кронкруашин. Я только что выполнил предсмертную волю своей матери - навестить ее мать, которая еще была жива, когда я взошел на борт самолета, летящего в Ирландию, и скончалась в тот день, когда моя нога ступила на зеленую траву родины. 
 После похорон я завернул к Биллу О'Басеану, чтобы перекусить, и Билл, на голове которого красовались рога, как у техасского бычка, снял с полки, где хранил всяческие диковинки, какую-то бутылку и проревел: 
 - Взгляни-ка на быка, что красуется на этой стекляшке, Дэнни Темпер! Знаешь, что означает этот бык? Это бутылка, сработанная самим Гоибниу богом-кузнецом. Из нее вечно будет изливаться волшебный напиток для того, кто знает нужное слово, того, в ком скрыт Бог. 
 - А что случилось с владельцем этой бутылки? - спросил я, и Билл ответил: - Господи Боже, да вот что: старые боги - ирландские ли, греческие, датчанские, россейские, китаезские и индийские - поняли, что им стало тесновато, заключили перемирие, покинули Землю и разбрелись. Только Пан остался здесь еще на пару столетий, но и он улетел на крыльях света, когда явились Новые Боги. Он вовсе не умер, как болтают умники. А затем, в восемнадцатом столетии, Новые Боги, которые к тому времени стали Старыми, решили, что и им лучше уйти, потому как места больше не стало и они стали наступать друг другу на ноги. А бутылка Гоибниу так и осталась валяться здесь, обрастая пылью и легендами. Держи ее, мой мальчик, всего за десять американских долларов. Что станешь с нею делать? 
 - Красиво заверну, - сказал я, - и отошлю моему старому профессору. Разыграю его. Вот весело будет, когда я скажу, что это - подлинная, неисчерпаемая бутылка Гоибниу. 
 И тогда Билл О'Басеан подмигнул мне. 
 - Да он же трезвенник. А что скажет его жена, эта старая карга и гнусная ведьма? 
 - А разве не будет забавно, - ответил я, - если старый профессор подумает, что это и впрямь бутылка Гоибниу? 
 Билл, ставший теперь Здравомыслящим, строго взглянул на меня и произнес, обращаясь к белке на своем плече: 
 - Смотри, о Орехоносица, этот простачок так ничего и не понял! Боженьки мои, у него даже не хватило ума догадаться, что бутылка эта с сотворения своего предназначена была Босвеллу Дурхаму! "Бос" по латыни - "бык", а "велл" - сочетание англосаксонского "виелла", что означает "фонтан", или "источник", "веллен", означающего "изливаться", и англосаксонского же наречия "уэл", имеющего значение "щедро", или "обильно", а в значении прилагательного - "здоровый". Босвелл - бьющий ключом, пышущий здоровьем и мощью бык. И, конечно же, Дурхам. Всякому ясно, что это есть знак и символ Быка. 
 - К тому же родился профессор под знаком Тельца, - добавил я. 
 И тогда бармен, ставший теперь Алисой - увы, облысевшей! - отдал мне бутылку: 
 - Выпей за счет заведения! 
 Оказалось вдруг, что я соскальзываю по крутому скату крыши и вот-вот рухну вниз. 
 - Пей, пей, пей! - визжала Алиса. - Или сгинешь, сгинешь, сгинешь! 
 Но я не стал пить и проснулся со стоном. В глаза светило яркое солнце. Алиса трясла меня за плечо, повторяя: "Дэн! Дэн, что с тобой?" Я пересказал ей свой сон, в котором подлинные события смешались с видениями. Я рассказал, как купил у О'Басеана бутылку и послал ее профессору в качестве розыгрыша. Но Алиса слушала меня не очень внимательно - в каждой клетке ее организма, ее мозга билось одно всепроникающее чувство. 
 Жажда. Жажда, как живая ящерица с огненной жесткой шкурой, вталкивала свое раздутое брюхо в наши глотки, корчилась там, поглощая с каждым вдохом последние остатки влаги. 
 Алиса облизнула сухие, растрескавшиеся губы и с завистью посмотрела на купальщиков, радостно плескавшихся в реке. 
 - Как думаешь, мне не повредит, если я немного посижу в воде, а? спросила она. 
 - Будь осторожна, - предупредил я. 
 Слова дребезжали во рту, словно камешки в высохшей тыкве. Меня подмывало присоединиться к ней, но я даже подойти к воде не мог. Я едва справлялся с паникой, охватывавшей меня всякий раз, когда ветерок доносил с реки запах Хмеля. 
 Покуда Алиса, зайдя в воду по пояс, осторожно плескала ее ладонями себе на грудь, я обозревал окрестности при дневном свете. Слева располагались склад и причал. К причалу была пришвартована старая угольная баржа, перекрашенная теперь в ярко-зеленый цвет. Несколько человек, не обращая внимания на царящую вокруг праздничную суету, таскали со склада на баржу мешки и продолговатые свертки вроде мумий - то были недавно выкопанные останки покойников. Если мои сведения были верны, после церемонии их переправят на другой берег. 
 Это меня устраивало. Я намеревался отправиться с ними. 
 Как только Алиса выйдет из воды, я изложу ей свой план, и, если она решит, что выдержит до конца, мы... 
 Позади Алисы из воды вынырнула ухмыляющаяся физиономия одного из тех шутников, что на любом пляже подкрадываются к тебе сзади и утаскивают под воду. Я открыл рот, чтобы предупредить девушку, но было уже поздно. Да и не перекричал бы я шум толпы. 
 Отплевавшись и отфыркавшись, Алиса на мгновение застыла с невероятно восторженным выражением на лице, затем наклонилась и начала жадно пить, зачерпывая воду ладонями. 
 Я все понял. Сердце мое разрывалось оттого, что моя любимая была теперь на стороне врага, и от желания хоть чем-нибудь ей помочь. Но мне надо было скрыться из виду, прежде чем она помашет мне рукой и закричит: "Давай сюда, Дэн! Пиво отличное!" Я проталкивался сквозь толпу, проклиная себя за то, что потерял Алису, пока не добрался до дальнего конца склада. 
 Там, в прохладе под сводчатой крышей, я постоял секунду, пока на глаза мне не попалась корзинка с завтраком, брошенная на груду тряпья. Развязав один из мешков, я засунул туда корзину и перебросил мешок через плечо. Никем не остановленный, я пристроился к колонне грузчиков, двигавшихся на баржу, и с деловым видом взошел по сходням. 
 Но вместо того чтобы положить свой груз в общую кучу, я обошел гору мешков и, выйдя из поля зрения грузчиков, вынул корзину из мешка, а кости вытряхнул через перила в воду. 
 Потом оглянулся - Алисы видно не было. 
 Удостоверившись, что она не сможет меня найти, и радуясь, что не успел раскрыть ей свой план, я взял корзину и залез в мешок. 
 Внутри я смог всецело отдаться трем разрывавшим меня мукам - скорби, голоду и жажде. При мысли об Алисе глаза мои наполнялись слезами. Но, несмотря на это, я быстро и жадно сожрал апельсин, цыплячью ножку и грудку, полбуханки свежего хлеба и две здоровые сливы. 
 Фрукты немного утолили мою жажду, но полностью избавить меня от мучительной боли в глотке могло только одно - вода. Кроме того, в мешке было душно и очень жарко. Солнце палило вовсю, и, хотя я держал голову как можно ближе к горловине, страдал я невыносимо. Но пока я мог потеть и дышать, я мог и терпеть. И не собирался отступать, зайдя так далеко. 
 Я скрючился внутри плотного кожаного мешка, как эмбрион в зародышевой сумке - иначе не скажешь. Потел я так, что казалось, будто я плаваю в амниотической жидкости. Доносившиеся снаружи звуки были неразборчивы, хотя порой слышались громкие крики. 
 Когда грузчики покинули баржу, я высунул голову, чтобы глотнуть свежего воздуха и посмотреть, где солнце. Если судить по небу, было часов одиннадцать, хотя солнце, как и луна, настолько расплылось, что полной уверенности в этом у меня не было. Ученые объяснили необычно теплый климат долины и продолговатость солнечного и лунного дисков воздействием некоего "фокусирующего волны силового поля", висящего чуть пониже стратосферы. С тем же успехом можно было назвать это колдовскими чарами, но широкая публика и военные этим удовлетворились. 
 Церемония началась около полудня. Я съел последние две сливы, но бутылку откупорить не решился. Хотя на вид бутылка была винная, я не мог быть уверен, что и туда не подмешали Хмеля. 
 Временами до меня долетали обрывки гимнов в сопровождении духового оркестра. Затем оркестр неожиданно умолк, и толпа заорала: - Махруд есть Бык - Бык есть бог, а Шид - пророк его! 
 Оркестр грянул увертюру к "Семирамиде". Под конец ее баржа задрожала и тронулась с места. Моторов буксира слышно не было - как не было, вероятно, и буксира. После всего, чего я здесь насмотрелся, самоходная баржа была бы всего лишь очередным чудом. 
 Увертюра завершилась финальным аккордом. 
 - Трижды ура Альберту Аллегории! - заорал кто-то, и толпа дружно подхватила крик. 
 Потом шум стих, только вода едва слышно плескала о борт баржи. Несколько минут я наслаждался покоем. Потом совсем рядом раздались тяжелые шаги. Я нырнул обратно в мешок и замер. Шаги приблизились и смолкли. 
 - Похоже, этот мешок забыли завязать, - пророкотал прямо надо мной нечеловеческий голос Аллегории. 
 - Оставь ты его, Ал, - ответил другой голос, женский. - Не все ли равно? 
 Я благословил бы эту незнакомку, не будь ее голос так похож на голос Алисы. 
 Одного этого хватило бы, чтобы я ошалел. Но в горловине мешка появилась огромная четырехпалая зеленая лапа и схватила веревки, намереваясь завязать мешок. И в этот момент в поле моего зрения попала табличка, привязанная к одной из них: "Миссис Даниэль Темпер". 
 Я вытряхнул в реку кости собственной матери! 
 Почему-то это открытие подействовало на меня гораздо сильнее, чем то, что я оказался заключенным в тесный и душный мешок, не имея ножа, чтобы высвободиться. 
 - Ну что, Пегги, твоя сестра была вполне счастлива, когда ты ее покинула? - грохнул голос Аллегории, искаженный гортанью ящера. 
 - Алиса будет счастлива, когда отыщет этого Дэна Темпера, - ответил голос, который, как я теперь понял, принадлежал Пегги Рурк. - После того как мы с ней расцеловались, как положено сестрам, не видевшим друг друга три года, я объяснила ей все, что со мной произошло. Она начала было рассказывать о своих приключениях, но я сказала, что почти все знаю. 
 Она никак не могла поверить, что мы не упускали ее и ее парня из виду с того момента, как они пересекли границу. 
 - Жаль, что мы потеряли его след, когда Поливиносел погнал его по Адамс-стрит, - пожаловался Аллегория. - Минутой раньше, и мы б его поймали. Ну ничего, мы ведь знаем, что Темпер попытается уничтожить Бутылку - или украсть. Там его и возьмут. 
 - Если он доберется до Бутылки, - заметила Пегги, - то станет первым, кому это удалось. Тот агент ФБР, если помнишь, дошел только до подножия холма. 
 - Если кто и сумеет сделать это, - хохотнул Аллегория, - то Дэн Темпер. Так, во всяком случае, говорит Махруд, а он его знает неплохо. 
 - Каково же будет удивление Темпера, когда он обнаружит, что каждый его шаг был не только реальностью, а символом реальности! Что мы его за нос водили по аллегорическому лабиринту! 
 Аллегория расхохотался во всю мощь аллигаторовой глотки. 
 - А не слишком ли многого хочет от него Махруд, требуя, чтобы он распознал в своих приключениях значение, выходящее за их рамки? Например, сообразит ли он, что вошел в эту долину, как ребенок, появляющийся на свет, - беззубым, лысым, голым? Или то, что он встретил и поборол осла, сидящего внутри каждого из нас, - но для этого ему пришлось расстаться с внешней опорой и очевидным бременем - баком с водой, - а затем опираться только на свои собственные силы, без костылей, на которые можно опереться? Или о том, что в болтологах он встретил живое воплощение кары за человеческое самомнение в религии? 
 - Он помрет, - добавила Пегги, - когда узнает, что настоящий Поливиносел сейчас на юге, а им прикинулся ты. 
 - Ну, - пророкотал Аллегория, - я надеюсь, Темпер поймет, что Махруд сохранил Поливиносела в ослином обличье как наглядный урок - уж если Поливиносел смог стать богом, то и любой другой сможет. А если не сможет, то это совсем уж дурак. 
 Только я успел подумать, что точно такие же мысли в отношении Осла приходили в голову и мне самому, как пробка из бутылки, лежавшей в корзине, выскочила, и ее содержимое - Хмель - потекло мне на бок. 
 Я обмер, опасаясь, что эти двое услышат хлопок. Но они спокойно продолжали беседу. И неудивительно - голос Аллегории грохотал как гром. 
 - Он повстречал Любовь, Юность и Красоту, - которые нигде, кроме нашей долины, нельзя найти в изобилии, - в образе Алисы Льюис. И завоевать ее, как воплощение этих качеств, было очень непросто, ибо для этого нужно было изменить самого себя. Она отвергала его, манила, дразнила, почти довела до безумия. Она желала его и отталкивала. Ему пришлось преодолеть немало недостатков, - таких, как стыд за свою лысину и отсутствие зубов, - прежде чем он смог завоевать ее, лишь для того, чтобы узнать, что его мнимые недостатки в ее глазах были достоинствами. 
 - Ты думаешь, он найдет верный ответ на тот вопрос, который ты в этом обличье задал ему? - поинтересовалась Пегги. 
 - Не знаю. Надо мне было принять облик Сфинкса и задать его коронные вопросы. В этом случае у него был бы хоть намек для разгадки. Он знал, конечно, ответ на загадку Сфинкса - что человек сам является ответом на все старые вопросы. Тогда он, может быть, понял бы, к чему я клонил, когда спрашивал, куда человек - Современный Человек - движется. 
 - И когда Темпер отыщет ответ, он тоже станет богом. 
 - Если! - поправил Аллегория. - Если отыщет! Махруд утверждает, что Даниэль Темпер на добрых две головы выше среднего жителя нашей долины. Он реформатор, идеалист, который не будет счастлив, пока не вонзит свое копье в какую-нибудь ветряную мельницу. В данном случае ему придется не только победить ветряные мельницы внутри себя - свои неврозы и душевные травмы, но и погрузиться в глубину себя и за волосы вытащить бога, утонувшего в бездне его "я". Если же он не сумеет сделать этого, то умрет. 
 - О нет, только не это! - задыхаясь, воскликнула Пегги. - Я не знала, что Махруд решил это всерьез] - Да! - прогремел Аллегория. - Всерьез! Он говорит, что Темпер должен найти себя или погибнуть. Темпер сам не захотел бы иного исхода. Он не удовлетворился бы, став одним из безалаберных весельчаков, на-бога-надеющихся хмелехлебов, бездельничающих под этим необузданным солнцем. Он или станет первым в этом новом Риме, или умрет. 
 Беседа была по меньшей мере интересной, но несколько следующих фраз я упустил, потому что бутылка не перестала изливаться. Скромный, но нескончаемый ручеек струился по мне. Я внезапно сообразил, что скоро мешок наполнится и содержимое бутылки потечет наружу, выдавая мое присутствие. 
 От отчаяния я сунул палец в горлышко бутылки. Поток слегка приостановился. 
 - Поэтому, - продолжал Аллегория, - он побежал к кладбищу, где повстречал Реву-Корову. Того Реву-Корову, что вечно скорбит, но отказался бы воскресить своих близких. Того, кто отказывается поднять свою занемевшую от холода задницу с надгробия своей так называемой возлюбленной. Это живой символ самого Даниэля Темпера, который скорбью довел себя до облысения еще в юности, хоть и винил в этом таинственную болезнь и лихорадку. И одновременно в глубине души он не хочет, чтобы его мать воскресла, потому что она всегда доставляла ему одни лишь неприятности. 
 Давление внутри бутылки внезапно поднялось и вытолкнуло мой палец. Хмель хлынул наружу, несмотря на все мои попытки заткнуть горлышко вновь, хлынул такой мощной струей, что мешок заполнялся бы быстрее, чем выпускала бы жидкость его горловина. Мне грозили две опасности - быть обнаруженным и захлебнуться. 
 И, словно этих проблем было мало, кто-то на мгновение опустил на меня тяжелую стопу. И послышался голос. Я сразу же узнал его, несмотря на пролетевшие годы, - голос профессора Босвелла Дурхама, бога, известного ныне под именем Махруда. Только теперь в нем слышались такие гулкость и мощь, каких не бывало в добожественные дни. 
 - Ладно, Дэн Темпер, маскарад окончен! 
 Окаменев от ужаса, я сидел тихо и неподвижно. 
 - Я сбросил личину Аллегории и принял собственный облик, - продолжал Дурхам. - Это я говорил все это время. Я был Аллегорией, которую ты отказался распознать. Я - твой старый учитель. Но ты и в былые дни никогда не хотел понимать моих аллегорий. А как насчет этой, Дэнни? Слушай! Ты пробрался на борт ладьи Харона - этой угольной баржи - и залез в мешок, где лежали кости твоей матери. Больше того, в знак бессознательного отторжения новой жизни для своей матери ты вышвырнул в реку ее останки. Неужели ты не обратил внимания на имя на табличке? И почему? Следуя бессознательному импульсу? Так вот, Дэн, мой мальчик, ты вернулся туда., откуда пришел, - в утробу своей матери, где, как я полагаю, ты всегда хотел оказаться. Откуда мне все это известно? Приготовься к потрясению. Это я был доктором Дйерфом, психологом, который тебя гипнотизировал. Прочти это имя с конца и вспомни, как я любил различные каламбуры и анаграммы. 
 Мне было трудно во все это поверить. Профессор всегда был так ласков, доброжелателен и весел. Я решил бы, что профессор меня разыгрывает, если бы не одно - Хмель, готовый захлестнуть меня. Шутка зашла уже слишком далеко. 
 Так я ему и сказал, как мог, сдавленным голосом. 
 - "Жизнь реальна, жизнь - не шутка"! - заорал он в ответ. - Ты всегда это говорил, Дэн. Посмотрим теперь, говорил ли ты всерьез. Ладно, ты младенец, готовый родиться. Ну что, останешься навсегда в этой сумке и умрешь или все-таки вырвешься из околоплодных вод в жизнь? Попробуем сказать иначе, Дэн. Я - акушерка, но мои руки связаны. Я не в состоянии помочь родам непосредственно. Мне придется подталкивать тебя издалека, так сказать, символически. Я могу в какой-то мере подсказать тебе, что делать, но ты еще не рожденный плод, и значение некоторых моих слов тебе придется отгадывать. 
 Мне хотелось потребовать, чтобы он перестал паясничать и выпустил меня. Но я смолчал. У меня тоже есть гордость. 
 - Чего ты от меня хочешь? - хриплым, слабым голосом осведомился я. 
 - Ответь на вопросы, которые я задавал тебе в облике Осла и Аллегории. Тогда сумеешь высвободиться сам. И можешь быть уверен, Дэн, я за тебя открывать этот мешок не стану. 
 Что же он там такое говорил? Я лихорадочно перебирал в уме все ранее слышанное. Трудно размышлять, когда уровень Хмеля в мешке все поднимается. Мне хотелось орать и драть кожаные стенки голыми руками, но я сознавал, что тогда захлебнусь и уже не вынырну. 
 Стиснув кулаки, я все же сумел обуздать мысли и попытался вспомнить, что же спрашивали у меня Аллегория и Осел? 
 Что же это было? Что? 
 "Камо грядеши?" - спросил Аллегория. 
 А Поливиносел, гоняясь за мною по Адамс-стрит - Адамстрит? - кричал: "Куда теперь, человечек?" Ответ на вопрос Сфинкса: "Человек". 
 Аллегория и Осел изложили свои вопросы в подлинно научной форме - так, что они содержали в себе ответ. 
 Ответ заключается в том, что человек больше, чем просто человек. 
 И в следующий миг, движимый этим откровением, я, точно куриную косточку, переломил условный рефлекс. Я сделал большой глоток Хмеля - и чтобы утолить жажду, и чтобы освободиться от прочих добожественных предрассудков. Я приказал бутылке, чтобы она прекратила изливаться. И со взрывом, который разметал по барже Хмель и обрывки кожи, восстал из мешка. 
 Передо мной, улыбаясь, стоял Махруд. Я сразу же узнал в нем своего старого профессора, хотя теперь в нем было добрых шесть с половиной футов росту. Он отрастил копну длинных черных волос и кое-где подправил черты своей физиономии, превратившись в красавца. Рядом с ним стояла Пегги. Она была очень похожа на свою сестру, Алису, только волосы ее были рыжими. Она была восхитительна, но я всегда предпочитал брюнеток - в особенности Алису. 
 - Теперь ты все понял? - спросил Дурхам. 
 - Да, - ответил я. - Включая и то, что большую часть многозначительных символов вы придумали только что, чтобы произвести впечатление. И не имело бы никакого значения, если бы я утонул, - вы бы меня тут же воскресили. 
 - Естественно. Но ты бы уже не стал богом. И моим преемником - тоже. 
 - О чем вы? - спросил я тупо. 
 - Мы с Пегги преднамеренно вели тебя и Алису к этой развязке, чтобы найти кого-нибудь на наше нынешнее место. Нам уже наскучило все, что мы здесь навытворяли, но мы же не можем просто уйти и все бросить. Поэтому я и выбрал тебя своим наследником. Ты - человек совестливый и в душе идеалист, а свои возможности ты уже выяснил. Думаю, у тебя лучше моего получится отменять "законы" природы. Созданный тобой мир будет лучше моего. Ты ведь хорошо понимаешь, Дэнни, мой юный бог, что я - лишь Старый Бык, которому только бы позабавиться. А мы с Пегги хотим предпринять этакое турне, навестить рассеявшихся по всей Галактике прежних земных богов. Понимаешь, по сравнению с возрастом Вселенной все они - весьма юные боги. Можно сказать, что они только-только вышли из школы - нашей Земли - и двинулись в центры настоящей культуры, дабы набраться лоску. 
 - А как же я? 
 - Ты теперь бог, Дэнни. Тебе и решать. А у нас с Пегги есть много мест, куда можно заглянуть. 
 Он улыбнулся той неторопливой, неспешной улыбкой, которой частенько одаривал нас, студентов, перед тем как процитировать свои любимые строки: ...Послушай: за углом чертовски славный мир. Ей-ей, идем[ э. э. каммингс "Не сострадай больному бизнесмонстру..." (Пер. В. Британишского]. 
 И они с Пегги пошли. И сгинули, как пушинки одуванчика, унесенные завывающей космической бурей. 
 Они исчезли, а я остался, глядя на реку, на холмы, на небо, на город, где собрались толпы потрясенных верующих. Все это было мое, мое! 
 Включая и одну черноволосую фигурку - и какую фигурку! - что стояла на пристани, махая мне рукой. 
 Вы думаете, я так и стоял, пребывая в глубоком раздумье, и размышлял о своем долге перед человечеством, равно как о той телеологии, что я теперь самолично буду лепить на гончарном круге метафизики? 
 Черта с два. Я подпрыгнул и от радости выкинул шестнадцать антраша, прежде чем приземлился. А потом пошел прямо - по воде - к Алисе. 
 На следующий день я восседал на вершине холма, откуда хорошо просматривалась долина. Когда гигантские десантные планеры шли на посадку, я брал их психокинезом - или как это там называется? - и один за другим швырял в реку. А когда морские пехотинцы, бросив винтовки, вплавь пускались к берегу, я срывал с них кислородные маски и далее оставлял без внимания, кроме тех, разумеется, кто плохо плавал. Их я по доброте душевной подхватывал и сажал на бережок. 
 Думаю, это было весьма снисходительно с моей стороны. 
 В конце концов, настроение у меня было препаршивое. Всю ночь и все утро у меня страшно болели ноги и десны, и даже щедрая доза Хмеля не смогла унять мою раздражительность. 
 Но для боли была весьма немаловажная причина. 
 Я рос. И у меня резались зубки.