Аннотация: ...Галактика Майка Резника — Галактика Земной Империи и Дальних Фронтиров, лихих звездолетчиков и отчаянных авантюристов, «благородных бандитов» — и умных, циничных миллионеров. Галактика киллеров, наемников и поэтов!
 ...Вы читали «Слон Килиманджаро»? Вы уже вошли во вкус «расследований в прошлом» — сквозь века и парсеки?Тогда добро пожаловать в новое «расследование от Майка Резника» — поиск загадочной «Notre Dam de Frontier» — Черной Леди таинственных портретов, появляющихся на Дальнем Фронтире уже почти тысячу лет!..
 Артдилер-гуманоид ищет легенду.
 «Вор-джентльмен» ищет истину в легенде...


---------------------------------------------


 Майк Резник
 Черная Леди


 Посвящается Кэрол, как всегда.
 А также Тому Догерти и Бет Мичем, которые сдержали все свои обещания.



 Пролог


 Она была старой, когда Земля была молодой.
 Она стояла на Семетри-Ридж, когда Пикетт шел в атаку, и когда шесть сотен всадников ворвались в Долину Смерти, она была среди них. Она была в Помпеях, когда взорвался Везувий, и в сибирской тайге, когда упала комета.
 Она охотилась на слонов с Селю и на бизонов с Коди. Она видела падение Трои и Литл Бигхорна, она смотрела, как на залитых кровью аренах Мадрида выходят один на один со свирепым быком Манолете и Домингес.
 Она смотрела, как Человек отправляется к звездам. Она была свидетелем Битвы за Спику и Блокады Сириуса V, она сидела в углу Джимми Мак-Свейна в тот роковой вечер, когда он дрался с Башколомом Мэрчисоном. Она неслась по космическим тропам вместе с Ангелом, она глядела, как под красным солнцем далекой планеты умирает Танцор Билли, она стояла рядом с Сантьяго, когда его застрелил Джонни Дважды-Не-Повторяю.
 У нее нет имени, нет прошлого, нет настоящего, нет будущего. Она носит только черное. Ее видели многие, но знает лишь горстка. Ее видят — если ее видят — в самую последнюю секунду.
 Она приходит, когда с губ готов сорваться последний вздох. Приходит безмолвно, печально, и манит за собой.
 Она — Черная Леди, и эта повесть — о ней.




 ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ИМЕЛ



 Глава 1

 С чего начать?
 Это не эпическая сага, хотя она простирается на тысячи лет и сотни звездных систем. Это не роман о любви и страсти, хотя любовь и страсть приведут нескольких персонажей к роковому концу. Это даже не история об увлекательных приключениях, хотя без увлекательных приключений не было бы этой истории.
 Это просто правдивая хроника реальных событий, и как таковую, следовало бы излагать ее на Языке Официального Повествования. Но сделай я так, мне пришлось бы в изящной форме пересказать вам все события моей жизни, начиная со дня рождения, и вы получили бы искаженное представление о значении моей персоны. На самом деле я немногим более чем сторонний наблюдатель, сумевший, тем не менее, навлечь бесчестье на свое имя, свой Дом и свою расу.
 Поэтому я предпочту обратиться к вам на Языке Непринужденного Рассказа, и по законам этой речи начну мою историю с последнего возможного момента, который, собственно, и был первым моментом моего личного в ней участия.
 Этот момент наступил, когда я взобрался по широкой титановой лестнице Художественной Галереи Одиссей, и, пыхтя от напряжения в непривычно плотном и влажном воздухе, подошел к парадному входу в огромное многоугольное здание. У входа стояли два служителя в тускло-фиолетовой униформе с кричаще-красными лампасами на брюках, и я счел уместным обратиться к ним на диалекте Почетных Гостей.
 — Послушайте, уважаемый, — церемонно заговорил я. — Мне нужно узнать, как пройти на предстоящий аукцион.
 — Чтоб я сдох! — воскликнул тот, что был повыше. — В ботинках, да еще и говорящее!
 Я сразу понял, что выбрал неподходящую форму обращения, и тут же перешел на Просительный диалект.
 — Будьте добры, уважаемый сэр, — сказал я, приглушив свою окраску и смиренно опуская голову. — Тысяча извинений, если я вас обидел.
 Покорнейше прошу помочь мне пройти к цели своего назначения.
 — Другое дело, — буркнул служитель, и я слегка расслабился, потому что он явно простил мне ошибку в поведении. — Документы.
 Я протянул ему паспорт, приглашение и мандат, и молча подождал, пока они с напарником их рассмотрят.
 Неожиданно он поднял голову и уставился на меня.
 — Леонардо? — переспросил он с сомнением.
 — Да, уважаемый сэр.
 — Откуда у такого, как ты, человеческое имя?
 Я указал на свой паспорт.
 — Обратите внимание, уважаемый сэр, мое настоящее имя — не Леонардо. Я принадлежу к Дому Крстхъонн.
 Он скользнул взглядом по бумагам, дважды попытался выговорить мое бъйорннское имя и сдался.
 — Тогда откуда у тебя приглашение на имя Леонардо?
 — Именем Леонардо меня называют в том месте, где я нанят, у вас на Дальнем Лондоне, уважаемый сэр.
 — На месте работы, что ли?
 — Да, — ответил я, не забывая в подтверждение кивнуть головой. — На моем месте работы. В настоящее время я сотрудничаю с Галереей Клейборн.
 — Сотрудничаешь? — недоверчиво повторил он.
 — Именно так, уважаемый сэр, — я согнулся и сдвинул плечи, приняв почти идеальную неагрессивную позу. — Можно мне пройти, с вашего разрешения?
 Он покачал головой.
 — У меня в списке не значится инопланетянин по имени Леонардо.
 Я мог бы указать ему, что на Дальнем Лондоне люди — такие же инопланетяне, как и бъйорнны, но это противоречило бы правилам Просительного диалекта, а я и так уже один раз оскорбил его. Поэтому я лишь склонился еще ниже.
 — Мои документы в порядке, — заверил его я, глядя на серый титан под ногами. — Прошу вас, уважаемый сэр! Если мне не разрешат выполнить мои обязанности, бесчестие ляжет на Дом Крстхъонн.
 — Сначала мы должны определить, в чем состоят твои обязанности, — сказал он. — Тут произведений искусства на 200 миллионов. Я обязан убедиться, что в твои обязанности не входит что-нибудь стянуть.
 — Или сожрать, — с ухмылкой добавил напарник.
 — Будьте любезны, уважаемые сэры, — настаивал я, — вам стоит только вызвать сюда Гектора Рейберна или Тай Чонг, они засвидетельствуют мою личность и мое право находиться здесь.
 — У нас там есть Рейберн или Чонг? — спросил мой служитель у напарника.
 — Понятия не имею, — отозвался тот. — Могу проверить.
 — О'кей. Проверь, — служитель снова повернулся ко мне. — Все будет, как положено, Лео.
 — Вы обращаетесь ко мне, уважаемый сэр? — спросил я.
 — К кому же еще?
 — Вы забыли мое имя, уважаемый сэр, — мягко произнес я. — Меня зовут Леонардо.
 — Тысяча извинений, — произнес он, передразнивая мои интонации и низко кланяясь. — Леонардо.
 И тут же выпрямился.
 — Пока мы тут проверяем, ты бы прогулялся за угол, к восточному входу. Если кто-то из этих двоих за тебя поручится, я передам, чтобы тебя впустили.
 — Я горю желанием присоединиться к своим коллегам, уважаемый сэр, — сказал я. — Нельзя ли мне подождать прямо здесь?
 Он покачал головой.
 — Ты загораживаешь проход.
 Я оглянулся. Поблизости никого не было.
 — Ты можешь загородить проход, — пояснил он, когда я снова обернулся к нему.
 Я понял, что каким-то образом опять его обидел, поэтому отбросил Просительный диалект.
 — Долго это займет? — спросил я.
 — Куда девался «уважаемый сэр»? — ответил он вопросом на вопрос.
 — Это была явно неподходящая форма обращения, — объяснил я. — Я пытаюсь решить, какой диалект вас устроит.
 — Молчаливый, — посоветовал он.
 — Я не знаю бессловесных диалектов, — искренне ответил я. — Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.
 — Какой вопрос?
 — Сколько времени мне придется ждать?
 — Откуда мне знать, черт возьми! — раздраженно воскликнул он. — Зависит от того, сколько там внутри Рейбернов или Чонгов.
 И помолчав, добавил:
 — Слушай, я просто выполняю мою работу. Ступай к восточному входу, как послушный мальчик или девочка, или кто ты там такое. Если тебе разрешат пройти, там тебя вызовут.
 Я повернулся и спустился по лестнице. Я еще не привык к ботинкам, а пешеходная дорожка двигалась так быстро, что я боялся потерять равновесие. Поэтому я обошел огромный многогранник из стекла и титана по проезжей части. Обнаружив, что с восточной стороны вообще никого нет, я сразу замедлил шаг, чтобы полюбоваться керамической мозаикой, украшавшей металл на уровне человеческого роста. Наконец я добрался до простой двери без всяких обозначений, смещенной на одну десятую градуса от центра. Дверь оказалась запертой.
 Я стоял у двери и ждал, чувствуя себя нагим и несовершенным. Я всегда так себя чувствую, когда остаюсь один. Я старался не думать о тепле и безопасности Семьи, но когда ты единственный представитель своей расы в чужом мире, это не всегда получается. Прошло пять минут, потом еще десять, и я уже не сомневался, что с каждой проходящей секундой все больше позорю свою Мать Узора и свой род, и в сравнении с этим собственное разочарование от невозможности увидеть, наконец, скульптуры легендарного Мориты, бледнело и теряло краски.
 Две проходивших мимо землянки откровенно уставились на меня. Не останавливаясь, одна что-то шепнула на ухо другой, и обе засмеялись.
 Наконец в дверях появилась Тай Чонг и поспешила ко мне.
 — Леонардо, — воскликнула она, перейдя тротуар, — прости, пожалуйста, за эту неразбериху!
 — Теперь, когда вы здесь, Достойная Леди, все в порядке, — ответил я, переходя на диалект Дружбы и Симпатии, как всегда в ее присутствии.
 — Вы долго ждали? — спросила она.
 — Не больше двадцати минут, — ответил я, спрятав руки за спину, пока их нормальный цвет не восстановится.
 — Это нетерпимо! — возмутилась она. — Охранники поплатятся за это работой!
 — Я сам виноват, Достойная Леди, — произнес я. — Они обиделись по моей оплошности, я выбрал неподходящую форму обращения.
 — Чушь! Они весь вечер только и делают, что отсылают инопланетян к этой двери.
 У меня мелькнула мысль, что галерее следовало бы нанять менее обидчивых и более снисходительных охранников, но я промолчал. В конце концов Тай Чонг протянула мне руку, чтобы провести внутрь.
 — Вы изменили цвет, — заметила она, когда я неохотно выставил пальцы.
 — На улице жарко, Достойная Леди, — солгал я. Она пока не умела отличать оттенок Эмоционального Напряжения, а я не желал рассердить ее еще больше.
 — Понятия не имела, что на вас так сильно влияют высокие температуры, — сочувственно произнесла она. — Хотите, я отвезу вас обратно в отель?
 — О, пожалуйста, разрешите мне остаться! — поспешил возразить я, стараясь сдержать панические интонации в голосе.
 — Конечно, конечно, если вам так хочется, — согласилась она, глядя на меня расширенными глазами, потому что я стал еще ярче. — Я просто беспокоилась о вас.
 — Спасибо за заботу, Достойная Леди, но я настаиваю на том, чтобы продолжить мое образование и принести благо своему Дому.
 Я помолчал, а потом добавил, чувствуя себя виноватым, ибо выдавал уже личные соображения:
 — Я столько лет ждал возможности увидеть скульптуры Мориты.
 — Как знаете, — ответила она, пожав плечами. — А на охранников я все равно пожалуюсь.
 — Все произошло по моей вине, Достойная Леди.
 — Сильно сомневаюсь. Между прочим, — добавила она, когда мы входили в здание, — я надеялась, что вы начнете называть меня по имени.
 — Я еще раз попытаюсь запомнить, Достойная Леди.
 — Мне показалось, с именем мистера Рейберна у вас трудностей не возникло.
 — Он — не Достойная Леди, — объяснил я.
 Она сухо засмеялась.
 — Как-нибудь надо будет посетить ваш мир, Леонардо, с вашими Достойными Леди и не очень достойными джентльменами.
 И мы направились в главный зал галереи, широкий круглый зал с грязно-белыми керамическими стенами и ячеистым куполом из зеркального бронзового стекла. От моего дискомфорта не осталось следа, в толпе я чувствовал себя тепло и уютно. В зале было сотни четыре броско и элегантно одетых посетителей, почти все, за редким исключением — люди.
 Из прочих рас я заметил одного лодинита, трех рамориан, двух моллютейцев, тройку пернатых существ из скопления Квинелл, и канфорита, надменно стоявшего в дальнем углу, сложив серые кожистые руки на узкой груди. Сверкающие хрустальные медали говорили о том, что он — один из уцелевших участников двух вооруженных восстаний против человеческой Олигархии.
 Тай Чонг, не выпуская моей руки, повела меня по залу, представляя своим многочисленным друзьям и знакомым (я сдержанно обращался к ним на Учтиво-Дипломатическом диалекте, и их, похоже, забавляла его внушительная неопределенность). Подошел Гектор Рейберн, щеголь в лоснящемся вечернем костюме.
 — Я вижу, вы нашли его, мадам Чонг, — сказал он вместо приветствия.
 — Эти мерзавцы у парадных дверей устроили вход «Только Для Людей», — заявила она, снова начиная сердиться.
 Рейберн кивнул.
 — Да, я слышал, они весь вечер усложняют инопланетянам жизнь.
 — Произошло всего лишь мелкое недоразумение, друг Гектор, — вмешался я.
 — Непростительное нарушение приличий, — сказала Тай Чонг.
 — Ну, похоже, неисправимого ущерба они не нанесли, — бросил Рейберн, не обращая внимания на ярость в глазах Тай Чонг. — Леонардо, можно отнять у вас несколько минут?
 — Конечно, друг Гектор, — я повернулся к Тай Чонг. — Если вы не возражаете, Достойная Леди?
 — Искусство скопления Альбион? — спросила она Рейберна.
 — Да.
 — Собственно, за этим вы сюда и пришли, — улыбнулась она мне. — Когда освободитесь, я вас найду.
 Рейберн вывел меня из главного зала, и повел по узкому, облицованному плиткой коридору.
 — В ближайшие пару дней с ней будет чертовски трудно ужиться, — заметил он мимоходом.
 — Простите, друг Гектор?
 — С мадам Чонг, — объяснил он. — С ней и с ее чертовыми принципами. Вы знаете, что эти охранники — всего лишь пара болванов, которые не хотели ничего дурного, я об этом знаю, но ее убедить никому не удастся.
 Он помолчал.
 — Если бы она так же рьяно защищала своих подчиненных людей! — и тут же замялся, словно ему стало неловко. — Я не хотел обидеть вас, естественно.
 — Я знаю, что вы не хотели меня обидеть, — осторожно заметил я.
 — Она думает, что человеческую природу можно изменить за день, а это просто невозможно. Когда-нибудь она сунется защищать не того инопланетянина, или маньяка-убийцу, или кого она там защищает на этой неделе, и тогда у нее будут настоящие неприятности.
 Прежде чем я успел придумать дипломатичный ответ, мы вошли в маленький прямоугольный зал, вмещавший около пятидесяти полотен и голограмм:
 Обнаженная натура, портреты, пейзажи, марины, космика, натюрморты, даже несколько беспредметных работы, выполненных на компьютере с перцептронным модулем Дурхама-Либерманна.
 Рейберн дождался, пока я бегло осмотрю коллекцию.
 — У меня есть клиент, готовый вложить большие средства в пару работ со скопления Альбион, — заговорил он. — Поскольку это ваша область специализации, я подумал, что вы разрешите мне воспользоваться вашими знаниями.
 — Буду счастлив помочь вам, чем могу, друг Гектор, — ответил я. — Сколько денег она готова потратить?
 — Она — это он, — пояснил Гектор. — Он согласен выложить до четверти миллиона кредитов. Я отметил пару подходящих произведений у себя в каталоге, но хотелось бы знать и ваше мнение.
 Он смущенно замялся.
 — Кроме того, я никогда не был силен в определении подлинности. Особенно хотелось бы знать, что вы думаете о подлинности работ Примроуза.
 Тут к нему вернулась уверенность.
 — Окончательное решение приму я, и я же возьму на себя всю ответственность. Но все равно хотелось бы узнать и ваше мнение.
 — Если вы хотите, чтобы я чем-то помог вам, друг Гектор, то покорнейше прошу разрешить мне более тщательно осмотреть работы.
 Он, похоже, почувствовал себя спокойнее.
 — Разумеется. Я вернусь через несколько минут, — и пошел к двери. — Хочу попробовать денебианского вина, пока все не выпили.
 Увидев, как я темнею, он задержался:
 — Вы не против? Я имею в виду, мне здесь нечего делать, разве что торчать рядом и смотреть, как вы работаете.
 — Что вы, друг Гектор, — солгал я. — Я не возражаю.
 — Отлично. Я так и думал, что все эти рассуждения о том, что бъйорнны не любят оставаться одни — выдумки мадам Чонг.
 Он вышел в коридор, потом в двери снова показалась его голова.
 — Так вы не забудете проверить Примроуза?
 — Не забуду, друг Гектор, — заверил я.
 — Прекрасно. Ну, я ушел.
 И он ушел. Я заставил себя сосредоточиться не на своем одиночестве, а на картинах, и постепенно чувство беззащитной обнаженности отступило перед полным погружением в работу.
 Возраст большинства двухмерных картин был от шестисот лет до тысячи, хотя одна из них (причем не самая лучшая), вероятно, могла быть написана около трех тысячелетий тому назад. Большинство голограмм, особенно стасисные композиции — застывшие электростатические модели — оказались не старше ста лет, хотя опять же — попалась одна, созданная почти пять тысяч лет назад, в дни, когда человеческая раса впервые устремилась в галактику.
 Все работы, кроме двух, были, безусловно, творениями человеческих рук, и я подозревал, что одна из этих двух — тоже. Всего двое художников оказались действительно крупными: Яблонски, живший тысячу лет назад на Кабалке V, и Примроуз, добившийся определенной популярности на Бариосе IV, но забытый со временем; все работы относились к легко узнаваемым и четко определенным школам скопления Альбион.
 Я осмотрел Примроуза, незначительное полотно давно вышедшего из моды художника, определил, что оно написано на Бариосе IV и подпись на нем подлинная, потом занялся остальной коллекцией.
 Мое внимание особенно привлекла одна картина — женский портрет.
 Портрету не хватало техники Яблонски, и все же он заинтересовал меня.
 Изысканные, точеные черты лица излучали одиночество, чувство глубокой тоски, стремления к недостижимому. Название ничего не говорило о модели (картина называлась просто — «Портрет»), но вероятно, это была весьма известная леди, потому что я видел нечто похожее уже дважды: в голограмме с Байндера X, и на картине с Патагонии IV.
 Я отошел к Яблонски и двум наиболее экзотическим стасисным голограммам, попытался сконцентрироваться на них, но что-то тянуло меня назад к портрету. В конце концов я вернулся и стал изучать мазки кисти, нежные оттенки и нюансы светотени, композицию с еле заметной асимметрией.
 Фамилия художника была Килкуллен и ничего мне не объяснила. Беглый анализ структуры холста, химический состав красок и почти каллиграфическая манера подписи в верхнем левом углу позволили мне определить возраст картины, около 542 лет, а также место ее создания — одна из колоний землян в системе Бортаи.
 Нахлынувшее вдруг тепло и чувство облегчения сразу подсказали, что я уже не один в зале.
 — Рад видеть вас снова, друг Гектор, — обернулся я к нему.
 — Ну что, — сказал он, отпив вина из изящного хрустального бокала.
 — Примроуз подлинный?
 — Да, друг Гектор, — ответил я. — Но это не лучшая его работа. Учитывая его репутацию, за нее можно взять 250 тысяч кредитов, но, по моему мнению, в ближайшие годы цена поднимется не значительно.
 — Вы в этом уверены?
 — Уверен.
 Он вздохнул.
 — Обидно. Я уже чувствую, что Яблонски будет слишком дорого стоить.
 — Наши мнения совпадают, друг Гектор. Он обойдется не меньше, чем в полмиллиона кредитов. Вполне возможно, что и все шестьсот тысяч.
 — Ну что ж… А что порекомендуете вы?
 — Мне очень нравится вот эта картина, — сказал я, указывая на портрет.
 Он подошел к нему и с минуту рассматривал.
 — Не знаю, — наконец ответил он. — Если смотреть через зал, это весьма привлекательно, но чем ближе подходишь, тем яснее становится, что Килкуллен — не Яблонски.
 Он еще немного полюбовался картиной, потом обернулся ко мне.
 — Как вы думаете, на сколько она потянет?
 — Возможно, пятьдесят тысяч кредитов, — предположил я. — Если Килкуллен известен в пределах Бортаи, то шестьдесят.
 Он еще посмотрел на полотно и нахмурился.
 — Не знаю, — пауза. — Покупая полотно практически неизвестного автора, мы здорово рискуем. Не уверен, что это обернется выгодным вложением. По качеству картина может стоить пятьдесят тысяч, но это не означает, что дальнейший рост ее стоимости опередит скорость инфляции.
 Еще одна пауза.
 — Придется подумать.
 Новый взгляд на картину.
 — Хороша. Этого у нее не отнимешь.
 Тут в зал вошла Тай Чонг.
 — Так и знала, что найду вас здесь, — сказала она. — Аукцион начнется через пять минут.
 — Уже идем, мадам Чонг, — сказал Рейберн, и я пошел за ним.
 — Нашли что-нибудь интересное? — спросила меня Тай Чонг.
 — Пожалуй, только одну работу, Достойная Леди, — ответил я.
 — Портрет женщины в черном? — спросила она.
 — Да, Достойная Леди.
 Она кивнула.
 — Я его тоже заметила.
 Она выдержала паузу и улыбнулась мне:
 — Ну что, вы готовы взглянуть на скульптуры Мориты?
 — О да, Достойная Леди! — с жаром ответил я. — Я всю жизнь мечтал увидеть скульптуру Мориты в подлиннике!
 — Тогда идемте, — предложила она и взяла меня под руку. — Вряд ли вы еще когда-нибудь увидите три из них на одной планете.
 Она повернулась к Рейберну.
 — Мы вернемся через несколько минут, Гектор.
 — Я продержусь, — кивнул он. — Нам, как специалистам, в ближайшие полчаса все равно делать нечего.
 Она повела меня через кольцевой коридор в маленькое боковое помещение.
 Я безуспешно пытался сдержать свой цвет, который бешено переливался от возбуждения, и пережил момент почти болезненного смущения от такого проявления страсти, касавшейся исключительно моих личных интересов.
 — Предъявите, пожалуйста, ваши документы, — произнес, преградив нам путь, дородный охранник в фиолетовой униформе.
 — Но я здесь уже была, не прошло и пяти минут, — возразила Тай Чонг.
 — Знаю, мадам Чонг, но у меня приказ.
 Она вздохнула и вынула удостоверение.
 — О'кей. Можете проходить.
 — Спасибо, — сказала она. — Идем, Леонардо.
 — Ему нельзя, — произнес охранник. — Или ей.
 — Он со мной, — объяснила она.
 — Не могу ничего сделать, — уперся охранник.
 — Леонардо, покажите ему приглашение.
 Охранник покачал головой.
 — Не тратьте время, — обратился он ко мне. — Сюда пропускают только директоров галерей.
 — Я высокий представитель Дома Крстхъонн, — сказал я.
 — Это инопланетная галерея? — спросил он.
 — Да, — ответил я. Это было проще, чем объяснять ему структуру Бъйорннского Дома.
 — Сожалею. Вход только для директоров человеческих галерей.
 Я опешил. Я не знал, как ответить, и поэтому промолчал, лишь мой цвет выдал безнадежное унижение. До этой минуты я даже не отдавал себе отчета, насколько сильно я жажду и надеюсь увидеть скульптуры Мориты;
 Казалось, что Мать Всего Сущего наказывает меня за то, что я посмел поставить личные интересы над интересами Дома, пусть даже на миг. И по мере того, как я осознавал, что наказание заслуженное, пропадал всякий смысл сердиться, оставалось только молчаливое смирение со справедливостью ситуации.
 Но я-то мог промолчать, а Тай Чонг не могла.
 — Что происходит? — возмутилась она. — Леонардо прибыл на Дальний Лондон по программе обмена специалистами, и сотрудничает с галереей Клейборн. Его документы в порядке, и я лично за него ручаюсь.
 — Мадам Чонг, мы воюем более чем с пятидесятью инопланетными расами в галактике.
 — Но не с бъйорннами! — огрызнулась она.
 — Послушайте, я всего лишь выполняю приказ. Если вы хотите жаловаться, идите к директору.
 — Непременно пойду! — резко бросила она. — Такое отношение к почетному гостю непростительно!
 — Пожалуйста, Достойная Леди, — я робко потянул ее за блестящий рукав, стараясь всеми силами скрыть свою униженность. — Я не хочу послужить причиной подобной дисгармонии. Я посмотрю скульптуры Мориты в другой раз.
 — К полуночи они окажутся на трех разных кораблях, их все увезут Бог знает куда, — возразила она. — Другого раза не будет.
 — Я посмотрю их на аукционе.
 — Они слишком тяжелы и громоздки, их нельзя вынести в зал аукциона. Поэтому они здесь и выставлены.
 Она еще раз обратилась к охраннику.
 — В последний раз прошу вас пропустить в экспозицию моего коллегу!
 — У меня приказ, — покачал головой тот.
 Я чувствовал, что она еле сдерживается, и преодолев собственное горькое разочарование, легонько тронул ее за руку.
 — Пожалуйста, Достойная Леди, — тихо проговорил я. — Я посмотрю другие скульптуры и картины, тут их много.
 — Да черт возьми, Леонардо, неужели это вас нисколько не раздражает? — воскликнула она с явным раздражением.
 — Меня проинструктировали, что, посещая человеческие миры, я должен подчиняться человеческим законам, — осторожно подбирая слова, ответил я.
 — Это не закон! — возмутилась она, свирепо глядя на охранника. — Это политика, и я собираюсь протестовать.
 — Разумеется, это ваше право, — ответил он с полным безразличием исполнителя, который знает, что за свое поведение будет отвечать не он.
 Ее злость стала почти осязаемой, она бросила на охранника убийственный взгляд и, резко повернувшись, пошла назад в главную галерею, волоча меня за руку, словно маленького человеческого ребенка. Вопреки всему, я успокоился: мы избежали гораздо более оскорбительной сцены, и приобретенный в данном случае опыт лишь подтвердил старую истину — личные желания и цели в конечном итоге не имеют абсолютно никакого значения.
 Я был новичком в человеческом обществе и впервые преследовал личные цели. Весьма тривиально. И не в последний раз.

 Глава 2

 Аукцион только начинался, когда мы снова присоединились к Рейберну. Он оживленно беседовал с пожилой дамой с зелеными волосами, выкрашенными в тон к ее изумрудам. Я был весьма спокоен, но видел, что Тай Чонг все еще кипит от гнева на охранника.
 — Уважаемые гости, — провозгласил аукционист. — Добро пожаловать на третий полугодовой аукцион Галереи Одиссей! Сегодня на ваше рассмотрение будет представлено 143 работы, большинство из них — из миров скоплений Альбион и Квинелл. И разумеется, главный объект сегодняшних торгов: три скульптуры бессмертного Феликса Мориты, предоставленные правительством Аргентины III. Должен добавить, что вся прибыль от их продажи пойдет на борьбу с вирусом-мутантом, причинившим столько бедствий в системе Аргентины, и что Галерея Одиссей жертвует треть всех комиссионных, заработанных сегодня, в фонд помощи Аргентине III.
 — Они и так заработают в десять раз больше, чем получили бы без Мориты, — с понимающей улыбкой шепнул Рейберн. — Вероятно, так и было условлено.
 Аукционист подождал, пока смолкнут вежливые аплодисменты.
 — Итак, мы начинаем торги великолепным экземпляром, произведением с самой Земли.
 Вынесли древнюю скульптуру из хрома. Она была выполнена в Уганде, в 2908 Р.Х. (-2 Г.Э.), через сто лет каким-то образом оказалась на Спике II, а позднее пополнила коллекцию Андреа Барос, знаменитой актрисы эры Поздней Республики. Но, при всей ее захватывающей истории, собственные качества скульптуры явно оставляли желать лучшего, и вскоре, несмотря на тщетные потуги аукциониста, цена застыла, поднимаясь не больше, чем на тысячу кредитов за раз.
 Тай Чонг с минуту внимательно наблюдала за торгом, затем повернулась ко мне.
 — Останьтесь с Гектором, — сказала она, и я заметил, что ярость ее не угасла. — Я скоро вернусь.
 — Надеюсь, вы не собираетесь заявить протест от моего имени, Достойная Леди?
 — Именно это я и собираюсь сделать.
 — Мне не хотелось бы этого.
 — Но почему? Политика музея не имеет оправданий!
 — Достойная Леди, — ответил я. — Быть инопланетянином в этом обществе само по себе достаточно трудно. Зачем привлекать к себе излишнее внимание, жалуясь на ваше обращение с гостями других рас?
 — Но вы не из тех рас, с которыми вы воюем, — возразила она. — Вы…
 Она вдруг запнулась.
 — Покорны? — подсказал я.
 — С вами у нас всегда были мирные и гармоничные отношения, — ответила она смущенно.
 — В галактике более двух тысяч разумных рас, Достойная Леди, — заметил я. — Ни от одного охранника нельзя требовать, чтобы он узнавал больше, чем ничтожную часть из них, а поскольку Олигархия воюет…
 — Олигархия всегда с кем-нибудь воюет, — перебила она.
 — При данных условиях такая политика разумна.
 — Не говоря уже том, что оскорбительна для вас лично.
 — Личность не имеет значения, — возразил я.
 — Значение имеет только личность, — решительно заявила Тай Чонг, и снова я почувствовал, что она-то и есть настоящая инопланетянка.
 Мы уже привлекали к себе удивленные взгляды, и Тай Чонг, заметив, как неловко я себя чувствую в центре внимания, понизила голос:
 — Мне очень жаль, Леонардо, но я обязана заявить протест. Оскорбив одного из сотрудников Клейборна, они оскорбляют Клейборн. Я должна защищать своих служащих, даже если они сами не желают защищаться.
 Я понял, что спорить дальше бессмысленно, и остался молча стоять, а она вышла искать директора галереи. Я заставил себя сосредоточиться на торгах и попытался не думать о последствиях ее действий.
 Следующим лотом аукциона был Яблонски. Услышав стартовую цену 200 тысяч кредитов, я понял, что был прав, прикидывая окончательную оценку.
 Частный коллекционер из сектора Антарес начал торговаться с четырехсот пятидесяти тысяч, и в конце концов отбил ее у местного музея за 575.
 — В яблочко, — отметил Рейберн. — Вы знаете свое дело, Леонардо.
 — Благодарю вас, друг Гектор, — ответил я, ярко просияв от гордости, вопреки стеснению из-за протеста Тай Чонг.
 Он задумчиво взглянул на меня.
 — Вы действительно думаете, что мы сможем взять этот портрет за пятьдесят тысяч?
 Мой узор двусмысленно потемнел.
 — Возможно, что он хорошо известен на Бортаи или на соседних мирах. В таком случае цена может подняться до шестидесяти тысяч кредитов.
 Следующим шел Примроуз, и хотя данное произведение было типично для его Плоскоугольного периода, цена не поднялась выше разочаровывающей цифры 190 тысяч кредитов, что подтверждало упадок его славы.
 Вернулась Тай Чонг, очень довольная собой, и мы без особого интереса наблюдали, как следующие три лота уходят по весьма средней цене.
 Затем была выставлена первая из работ Мориты.
 — Физические ограничения подиума не позволяют выставить ее здесь, — объявил аукционист, — но я надеюсь, что все вы воспользовались случаем увидеть ее в оригинале. Это произведение Мориты значится у вас в каталогах под номером 7, потрясающая мозаика из огненного камня и солнечных кристаллов под названием «Рассвет». Стартовая цена — полмиллиона кредитов.
 Меньше, чем за минуту, цена подскочила до трех миллионов. На четырех миллионах в торги вступил канфорит, но в итоге лот был продан большому музею Делуроса VIII за шесть с половиной миллионов кредитов. Тай Чонг тут же уверила меня, что для Мориты такая цена — не предел, хотя аукционист объявил, что для Дальнего Лондона это настоящий рекорд, который, по его мнению, продержится не дольше сорока минут, когда на продажу будет выставлено следующее произведение великого Мориты.
 Тай Чонг поторговалась за маленькую голограмму и проиграла ее канфориту, затем купила изысканный натюрморт с Терразаны.
 Через несколько минут Рейберн похлопал меня по плечу.
 — Сейчас выставят ваш портрет, — шепнул он. — Попробую взять.
 И добавил после паузы:
 — Пятьдесят тысяч максимум, да?
 — Это моя оценка, друг Гектор, — ответил я.
 — Следующий лот, — объявил аукционист, когда полотно вынесли на подиум. — Портрет неизвестной, автор — Кристофер Килкуллен, прославившийся как флотоводец, силы которого разбили значительно превосходящего противника во время восстания джагонов, в 4306 году Г.Э.
 Он сделал паузу, заглянув в свои записи.
 — Уйдя в отставку, командор Килкуллен занялся живописью, и хотя он создал не много, его произведения сейчас выставлены в музеях на Спике II и Лодине XI, а также на его родине, Бортаи. Данное полотно пожертвовано из имущества покойного Генриха Фолльмайра, губернатора Мирзама X, с резервом двадцать тысяч кредитов.
 — Я не знаком с этим термином, друг Гектор, — прошептал я.
 — Резерв? — переспросил он. — Это значит, что владелец, в данном случае его душеприказчики, объявили минимальную сумму в 20 тысяч кредитов, за которую они выкупят картину, если цена не поднимется выше.
 — И галерея получит из них комиссионные? — поинтересовался я.
 — Именно так. Готов спорить, что Аргентина III не упустит ни кредита, когда речь идет о собственных резервах.
 Почти минуту стояла тишина, затем Рейберн кивнул одному из помощников аукциониста.
 — Двадцать тысяч от галереи Клейборн, — объявил аукционист. — Кто даст двадцать пять?
 Он оглядел зал.
 — Двадцать пять тысяч?
 Прошло еще полминуты.
 — Последнее предложение! — объявил он. — Кто готов дать двадцать пять тысяч?
 И вдруг улыбнулся кому-то в противоположном от нас конце зала.
 — Малькольм Аберкромби дает двадцать пять тысяч. Кто даст тридцать?
 Рейберн утвердительно кивнул.
 — Есть тридцать. Кто даст тридцать пять?
 Я посмотрел через зал и увидел седовласого джентльмена с густыми кустистыми бровями и глубокими морщинами у глаз. Он поднял четыре тонких пальца и сжал их в кулак. Пигментные пятна на коже руки выделялись резче, чем гладкое платиновое кольцо.
 — Кто это, Достойная Леди? — спросил я у Тай Чонг.
 — Это Малькольм Аберкромби, — ответила она.
 — От какой он галереи? — спросил я снова. — Его имя мне не знакомо.
 — Он коллекционер. Я мало о нем знаю. Он живет здесь, на Дальнем Лондоне, и слывет затворником.
 — Мистер Аберкромби предлагает сорок тысяч, — аукционист повернулся к Рейберну. — Кто скажет пятьдесят?
 После долгой паузы Рейберн еле заметно кивнул.
 — Есть пятьдесят тысяч. Кто больше?
 Аберкромби поднял пять пальцев, сложил кулак и выставил указательный.
 Аукционист непонимающе посмотрел на него и наконец спросил:
 — Простите, мистер Аберкромби, это означает пятьдесят один или шестьдесят?
 — Как хотите, — произнес Аберкромби громким, скрипучим голосом.
 Многие в зале засмеялись.
 — Я так не могу, сэр, — смутился аукционист. — Пожалуйста, назовите свою цену.
 — Шестьдесят, — ответил Аберкромби, и в зале раздались спонтанные аплодисменты.
 — Есть шестьдесят тысяч кредитов, — аукционист смотрел прямо на Рейберна. — Кто больше?
 — Это предел? — тихо спросил Рейберн.
 — Для инвестиции — да, друг Гектор, — ответил я.
 Гектор помолчал, затем глянул на аукциониста и отрицательно качнул головой.
 — Кто даст шестьдесят пять тысяч? — спросил аукционист, без особой надежды оглядывая зал. — Последний раз — кто даст больше?
 — Семьдесят пять, — раздался голос в конце зала, и все взгляды повернулись в ту сторону.
 — Семьдесят пять тысяч кредитов от Рубена Венциа, — произнес аукционист, а маленький черноусый мужчина с оливковой кожей нервно кивнул в подтверждение.
 — А это кто, черт возьми? — спросил Рейберн.
 Тай Чонг что-то прошептала стоявшей рядом даме, та шепнула что-то в ответ.
 — Это весьма преуспевающий бизнесмен с Деклана IV.
 — Еще один коллекционер?
 Тай Чонг снова пошепталась с дамой.
 — Недавно он купил художественную галерею в системе Дедала.
 — Он долго не протянет, если будет добавлять по двадцать процентов за раз, — заметил Рейберн. — Где, интересно, он найдет покупателя за такую цену?
 — Сто тысяч дает Малькольм Аберкромби, — объявил аукционист.
 — Может быть, он собирается продать ее мистеру Аберкромби? — ехидно заметила Тай Чонг.
 Венциа сделал быстрый жест рукой.
 — Мистер Венциа дает 125 тысяч кредитов.
 Рейберн повернулся ко мне.
 — Что происходит? — недоумевающе спросил он. — Мне казалось, вы говорили, что вещь вытянет на пятьдесят или шестьдесят.
 — Она должна была столько стоить, друг Гектор, — ответил я, приобретая Оттенок Замешательства. — Я не в силах объяснить, что здесь происходит.
 Через две минуты, когда цена выросла до трехсот тысяч, я все еще не мог ничего понять.
 — Картина вовсе не настолько хороша! — пробормотал явно сбитый с толку Рейберн.
 — Леонардо, — поинтересовалась Тай Чонг, — что вы знаете об этом Килкуллене?
 — Я вообще не слышал о нем до сегодняшнего вечера, Достойная Леди.
 — Но если бы он жил в скоплении Альбион, и его работа действительно стоила 300 тысяч кредитов, вы бы знали о нем?
 — Безусловно, — ответил я.
 — Все любопытственее и любопытственнее, — пробормотала она, когда Аберкромби предложил 375 тысяч кредитов.
 — Кто даст 400 тысяч? — спросил аукционист.
 Венциа кивнул, но через секунду к аукционисту подошла хорошо одетая молодая женщина и что-то ему шепнула.
 — Аукцион прерывается на шестьдесят секунд, — объявил аукционист и поискал глазами человека с оливковой кожей. — Мистер Венциа, будьте любезны, подойдите ко мне на подиум.
 — Это еще что? — удивился Рейберн.
 Венциа взошел на подиум и вступил в оживленный разговор с аукционистом и двумя заместителями директора галереи Одиссея. Через несколько секунд он явно вышел из себя, а еще через мгновение удалился из главного зала, позеленев от гнева.
 — Заявка мистера Венциа в 400 тысяч кредитов аннулирована, — заявил аукционист. — Есть желающие продолжить торг?
 Он оглядел зал.
 — Нет? Отлично. Картина продана мистеру Аберкромби за 375 тысяч кредитов.
 Под шум одобрительных аплодисментов Аберкромби вышел вперед, чтобы скрепить покупку подписью.
 — Ничего не понимаю, — удивленно прошептал Рейберн и вдруг повернулся к Тай Чонг. — Я хочу еще раз на нее взглянуть.
 — Сколько угодно.
 — Можно взять с собой Леонардо?
 — Еще бы, — ответила она. — В конце концов, он нам ее оценивал.
 — Идемте, Леонардо.
 Рейберн большими шагами направился в маленькую боковую галерею, временно превращенную в комнату для посетителей, а я постарался не отстать от него.
 Когда мы вошли, Венциа уже был там, и спорил с Аберкромби, который был подчеркнуто равнодушен.
 — Вы купили ее нечестно! — протестовал Венциа.
 — Если на вашем местном депозите нет денег, это вряд ли моя вина, — резко ответил Аберкромби, крепче сжав картину, словно опасался, что Венциа тут же бросится ее отнимать.
 — Триста пятьдесят тысяч кредитов хватило бы на эту картину и еще полдюжины Килкулленов в придачу!
 — Но не хватило же, — сказал Аберкромби.
 — Хотелось бы знать, почему! — настаивал Венциа. — Мы оба прекрасно знаем, что это чертово полотно не стоит и шестидесяти тысяч кредитов.
 — Если вы это знаете, почему вы подняли цену до четырехсот тысяч?
 — У меня на то есть причины!
 — Что ж, меня они не касаются, — спокойно ответил Аберкромби.
 — Послушайте, — предложил Венциа. — Я уплачу вам за нее полмиллиона, прямо сейчас.
 — У вас нет полумиллиона.
 — У меня нет полумиллиона на депозите! — зашипел Венциа. — Мой банк выдаст поручительство.
 — Ваше предложение меня не интересует, — с некоторым раздражением ответил Аберкромби. — Уходите, пока я не вызвал охранников, чтобы выпроводить вас. Я занят.
 Венциа бросил на него злобный взгляд, повернулся на каблуке и зашагал к главному выходу.
 Тут Аберкромби заметил Рейберна и уставился прямо на него.
 — Вы тоже собираетесь обвинить меня в жульничестве?
 — Вовсе нет, мистер Аберкромби, — сказал Рейберн, делая шаг к нему. — Я просто заглянул, чтобы поздравить вас с приобретением.
 — Слишком дорого оно мне обошлось, — сердито буркнул Аберкромби, словно не замечая протянутой руки Рейберна.
 — На семьсот процентов выше, чем предполагали мы, — согласился Рейберн. — Зачем вы ее купили?
 — Потому что она мне нужна, — ответил Аберкромби. — Если у вас еще есть вопросы, давайте быстрее. Мне еще надо договориться о доставке.
 — Вы не будете возражать, если мой коллега еще раз взглянет на нее?
 — Ваш коллега? — удивился Аберкромби и ткнул пальцем в мою сторону.
 — Вот это?
 — Это Леонардо, — объяснил Рейберн. — Наш эксперт по скоплению Альбион.
 Я церемонно поклонился и двинулся к картине.
 — Ближе не подходите, — угрожающе произнес Аберкромби, когда мне оставалось до него футов десять.
 — Что-нибудь не так, друг Малькольм? — спросил я.
 Холодные голубые глаза уперлись в меня.
 — Не имею дел с инопланетянами. Не имел и не буду иметь.
 — Тогда я удовлетворюсь осмотром картины отсюда, друг Малькольм, — произнес я.
 — Я вам не друг, — отрезал Аберкромби.
 С минуту я изучал картину, потом Рейберн спросил:
 — Вы изменили свое мнение, Леонардо?
 — Нет, друг Гектор, — ответил я. — Своего мнения я не изменил.
 — А теперь, если вы закончили, — сказал Аберкромби, — я тороплюсь.
 — Мы закончили, — сказал Рейберн. Аберкромби стал наблюдать за упаковкой картины, а Рейберн повернулся ко мне.
 — Вы уверены, что никогда раньше не видели работ Килкуллена?
 — Нет, друг Гектор.
 — Эта работа не напоминает вам ни одного художника из скопления Альбион, картину которого можно оценить в такую сумму?
 — Нет, друг Гектор.
 — А теперь слушайте, Леонардо. Два разных человека оценили эту картину в 350 тысяч кредитов, даже больше, и прежде, чем участвовать в дальнейших торгах за произведения из скопления Альбион, я хотел бы знать, почему их оценка так отличается от вашей. Возможно, мистер Аберкромби — коллекционер, который просто влюбился именно в эту картину, но Венциа — владелец галереи, и я повторяю свой вопрос: есть ли хоть какое-то сходство между этой работой и любым другим произведением из скопления Альбион, которое может быть продано за шестизначную сумму?
 — Никакого, друг Гектор. Я не хочу обидеть мистера Аберкромби, но эта картина просто не стоит таких денег. Единственное, чем она может напоминать более достойную работу — это поразительное сходство объекта с изображением на голограмме с Байндера X, которая была продана около двух лет назад, за 150 тысяч кредитов.
 Аберкромби развернулся в мою сторону.
 — Говоря «объект», вы имеете в виду модель?
 — Да, друг Малькольм.
 — И вы видели эту модель раньше? — допытывался он.
 — Не уверен, друг Малькольм, — ответил я. — Я заметил разительное подобие натуры на этой картине и на голограмме с Байндера X. Но я видел сходное изображение и на патагонской картине, а Патагония IV была покинута за 308 лет до рождения Килкуллена.
 — Вам, наверное, все люди кажутся одинаковыми, — предположил Аберкромби, и мне показалось, что он напряженно следит за моей реакцией.
 — Нет, друг Малькольм, — ответил я. — Я нахожу человеческие лица вполне различимыми. Иначе я не выбрал бы искусство скопления Альбион своей специальностью.
 Он задержал на мне долгий взгляд. Я чувствовал его внутреннюю неприязнь, хотя не мог найти ей логическое объяснение. Наконец он обратился к Рейберну.
 — Я хочу переговорить с вами, — сказал он. — Наедине.
 — Почему бы нет? — откликнулся Рейберн и повернулся ко мне. — Не пойти ли вам к мадам Чонг, Леонардо? Я вернусь через пару минут.
 — Хорошо, друг Гектор, — сказал я и вернулся в главную галерею, радуясь, что наконец избавился от малоприятного присутствия Аберкромби.
 — А где Гектор? — поинтересовалась Тай Чонг, увидев меня одного.
 — Беседует с мистером Аберкромби, у которого я, похоже, вызвал глубокую неприязнь, — объяснил я. — Но право, я ничем не оскорбил его, Достойная Леди.
 — Уверена, что нет, — успокоила она меня. — И очень надеюсь, что вы не станете судить обо всех людях по сегодняшнему вечеру.
 — Я вообще их не сужу, Госпожа, — ответил я.
 — А стоило бы.
 Она замолчала, рассеянно глядя, как уходит по умеренной цене маленький трехмерный космический пейзаж с Тамаалики II, и как продают раннего Камати, несколько дороже, чем я предполагал, ибо он не отличался изяществом линий. Затем вернулся Рейберн, с забавным выражением на лице.
 — Ну? — потребовала объяснений Тай Чонг.
 — Он только что сделал самое идиотское предложение из всех, которые мне приходилось слышать!
 — Что именно? — спросила она.
 — Сейчас, — ответил он и взглянул на меня. — Леонардо, я хочу знать правду, и немедленно: что вы думаете о Малькольме Аберкромби?
 — Я думаю, что из-за аукциона он, вероятно, находится в состоянии значительного нервного напряжения, друг Гектор.
 — Бросьте, — фыркнул Рейберн. — Я же сказал — правду.
 — Я думаю, что он — узколобый ксенофоб с совершенно недостаточным знанием современных цен на рынке искусств, — произнес я, почувствовав, как приобретаю Оттенок Абсолютной Честности.
 — Это уже похоже на правду, — со смешком подтвердил Рейберн. — Он о вас думает еще хуже.
 — К делу, Гектор, — раздраженно сказала Тай Чонг.
 — Дело в следующем, мадам Чонг, — сказал Рейберн. — Малькольм Аберкромби только что предложил галерее Клейборн на выбор: набросок тушью раннего Сабаи либо пятьдесят тысяч кредитов.
 — За что?
 Рейберн довольно ухмыльнулся.
 — За неделю работы Леонардо.

 Глава 3

 Я сидел один в кабинете Малькольма Аберкромби и чувствовал себя очень неловко.
 Я прибыл почти на десять минут раньше назначенного времени и девять минут ждал на оживленной, шумной улице, рассматривая четкие очертания его огромного дома, математическую точность газонов, любуясь изяществом двух больших, красивых каменных фонтанов у западного и восточного крыльев здания.
 Наконец, будучи уверен, что уже не принесу никаких хлопот, явившись раньше назначенного срока, я ступил на движущуюся дорожку, приготовился к тому, что она мгновенно доставит меня к парадным дверям и — ничего не произошло.
 Меня охватило чувство нарастающей паники. Дом отстоял от улицы почти на пятьсот футов, а при моем физическом строении и довольно большой силе тяжести на Дальнем Лондоне я просто не мог преодолеть это расстояние за оставшуюся минуту. У меня было три дня, чтобы подготовиться к встрече, и все-таки я опаздываю.
 Мне не оставалось ничего другого, как пойти пешком, но не успел я сделать и шага, как механический голос спросил, куда меня доставить — к парадной двери, служебному входу или входу в крыло для гостей.
 — К парадному входу, пожалуйста, — с чувством огромного облегчения произнес я.
 — Прошу прощения, — ответил голос без всякого выражения. — Моя программа не позволяет мне транспортировать представителей нечеловеческих рас к парадной двери. Будьте добры сделать другой выбор.
 — Мне назначил встречу мистер Аберкромби, — пояснил я. — Я еще не знаю, буду ли я принят в качестве гостя или слуги.
 — Моя программа не позволяет мне транспортировать представителей нечеловеческих рас к входу в крыло для гостей. Вы хотите войти через служебный вход?
 — Да, — ответил я. — И пожалуйста, поспешите. Мне надо быть там через тридцать секунд.
 — Я запрограммирована на движение с одной скоростью. Пожалуйста, приготовьтесь, транспортировка начнется через 10 секунд.
 Я вздохнул, расставил ноги поустойчивее, и дорожка медленно и плавно поползла к дому.
 — Здесь сходить нельзя, — объявила она, когда мы миновали парадную дверь, и повторила свой запрет минуту спустя, когда мы огибали восточное крыло дома. Наконец дорожка остановилась у более скромной двери и попросила меня войти в дом.
 Я вошел, и ко мне подкатился сверкающий, обтекаемый робот. Это был всего третий робот, увиденный мной на Дальнем Лондоне.
 — Вы Леонардо? — спросил он.
 — Да, — ответил я.
 — Вас ждут. Следуйте за мной, пожалуйста.
 Робот развернулся кругом и покатился по обшитому панелями коридору, затем остановился и подождал меня.
 — Войдите в этот кабинет, — сказал он, открывая передо мной дверь.
 — Мистер Аберкромби скоро присоединится к вам.
 Я прошел в кабинет, настолько обрадованный тем, что мое опоздание прошло относительно незамеченным, что сначала почти не почувствовал инстинктивного беспокойства, охватившего меня, когда закрылась дверь и я остался совершенно один в замкнутом пространстве. Я принялся разглядывать все, что меня окружало, и приготовился к немедленному появлению Малькольма Аберкромби.
 Прошло сорок пять минут, и теперь я чувствовал себя очень одиноким и заброшенным.
 Кабинет в точности подтверждал мое представление об этом человеке:
 Холодный, богатый, надменный. Он был велик, даже слишком велик, с несколькими дверями и удивительно пустыми стенами — ни картин, ни голограмм. Против двери, в которую я вошел, стоял полированный письменный стол, но на нем, кроме пепельницы и не бывшего в употреблении письменного прибора, не было ничего: ни бумаг, ни компьютера — совершенно ничего. Стул за столом был высоким и узким; обойдя стол, я заметил на сидении стула подушечку. Вдоль одной стены стояли три кожаных стула с высокими спинками, дорогие, но неудобные. Между двумя из них на ониксовой подставке — небольшая хрустальная чаша альтаирской работы.
 Окна за столом выходили в сад — акр зеленого лабиринта из тщательно подстриженных кустарников.
 Чтобы постоянно не возвращаться мыслями к собственной изолированности, я еще раз обдумал, как же лучше заговорить с хозяином, когда он, наконец, явится. Он уже выразил некое недовольство диалектом Дружбы и Симпатии, а от Просительного диалекта я отказался сам, поскольку не я просил об этой встрече. Дело в том, что я не знал, кто я: гость, который заговорит на диалекте Почетных Гостей, или платный консультант, который прибегнет к диалекту Равных. И, конечно, была возможность того, что я окажусь всего лишь нанятым на неделю служащим, и тогда допустим диалект Наемных Работников, либо (если наш разговор будет касаться исключительно дел) Деловой диалект.
 Я все еще бился над этой проблемой, когда дверь отворилась, вошел Малькольм Аберкромби и направился к своему столу. Цвет его одежды — коричневый с янтарным — прекрасно дополнял декор кабинета, во рту торчал массивный золотой мундштук с сладковато пахнущей сигаретой со Спики.
 Он сел, последний раз затянулся, вынул сигарету из мундштука и смял ее в пепельнице. Потом откинулся на стуле, сложил руки на животе и принялся меня рассматривать. Я стоял совершенно неподвижно, стараясь произвести впечатление полного спокойствия.
 — Леонардо, да? — произнес он наконец.
 — Вы правы, Малькольм, — отозвался я.
 Он нахмурился.
 — Мистер Аберкромби.
 Вот вам и диалект Равных. Я тут же перешел на диалект Наемных Работников.
 — Как пожелаете, мистер Аберкромби. Уверяю, я не хотел вас обидеть.
 — Я скажу, когда обижусь, — ответил он и снова посмотрел на меня. — Похоже, тебе неудобно стоять. Возьми стул, не торчи.
 — Простите, не понял?
 — Садитесь, — сказал он с недовольным видом. — Если только ваша раса не любит стоять. Мне все равно.
 Я повернулся к трем кожаным стульям с высокими спинками, которые стояли у стены, и подошел к одному из них.
 — Подвинуть стул к вашему столу, чтобы было удобнее беседовать? — предложил я.
 — Оставьте, где стоит, — грубо оборвал он меня. — Если понадобится, будем говорить громче.
 — Как пожелаете, — сказал я, осторожно усаживаясь на стул.
 — Наверное, вам надо предложить выпить или еще чего-нибудь? — сказал Аберкромби. — Вы вообще что-нибудь пьете?
 — Я уже принял дневную порцию воды, — ответил я. — А человеческие стимуляторы и одурманивающие не совместимы с моим обменом веществ.
 — Ну и ладно, — он пожал плечами и снова стал меня рассматривать. — Знаете, вы первый инопланетянин, кого я допустил в этот дом.
 — Для меня это большая честь, мистер Аберкромби, — сказал я, решив, что диалект Наемного работника — действительно самый подходящий, поскольку диалект Равных исключает ложь в общении.
 — Кроме пары слуг, которые и работать толком не умели, — добавил он. — В конце концов пришлось дать им пинка под зад.
 — Прискорбно слышать.
 Он пожал плечами.
 — Я сам виноват. Не надо было нанимать инопланетян.
 — Но вы наняли меня, — подчеркнул я.
 — Временно.
 Минуту мы сидели молча. Он вставил новую сигарету в мундштук, закурил.
 — А откуда у вас имя Леонардо? — спросил он неожиданно.
 — Когда я был молод, то мечтал стать художником, — объяснил я. — Мне не хватало таланта, но я всегда носил с собой образцы своих работ, время от времени пополняя их. Вскоре после того, как я попал в Галерею Клейборн по программе обмена специалистами, я показал свои работы Гектору Рейберну. Там была интерпретация «Моны Лизы» да Винчи в твенистской манере, которая ему понравилась, и поскольку мое имя непроизносимо для людей, Гектор решил называть меня Леонардо.
 — Дурацкое имя.
 Диалект Наемного работника не позволил мне возразить своему нанимателю на заявление, сделанное таким убежденным тоном, так что я промолчал.
 — Оно подходит бородатому мужику, заляпанному краской, — продолжал он, — а не полосатому чудищу с оранжевыми глазами и свороченным на сторону носом.
 — Это существенная часть моего Узора, — объяснил я. — Дыхательное отверстие находится у меня между глаз. Возможно, с такого расстояния вам не видно.
 — Оставим в покое расстояние, — сказал он. — Созерцание вашего носа для меня не есть первоочередная задача.
 — Я останусь на месте, — уверил я его. — Не надо меня бояться.
 — Бояться? — презрительно фыркнул он. — Черт, да я потерял счет убитым мной инопланетянам! Я был в битве на Канфоре IV, три года на Раболианской Войне. Может, мне и приходится терпеть отдельных наглых выродков, которые напяливают человеческую одежду, учат человеческий язык и вообще воображают себя людьми, но я не обязан любить вас и не собираюсь с вами обниматься. Знайте свое место, и мы отлично поладим.
 Мое присутствие так явно не доставляло ему удовольствия, что мне стало еще интереснее, зачем же он требовал встречи, и я попробовал сформулировать свой вопрос настолько тонко и безобидно, насколько позволял диалект Работника. Он понял меня лишь с третьей попытки.
 — У меня есть причины думать, что вы можете быть мне полезны, — ответил он.
 — В каком качестве? — спросил я.
 — Кто кого нанимает, вы или я? — сказал он раздраженно.
 — Вы, мистер Аберкромби.
 Он выпустил облачко дыма, наклонился вперед, оперся локтями на стол и устремил на меня пристальный взгляд.
 — Как вы думаете, какое у меня состояние?
 — Понятия не имею, — ответил я, удивленный таким вопросом.
 — Почти 600 миллионов кредитов, — сказал он, внимательно глядя за моей реакцией. — Если вы сделаете свою работу, вы увидите, что я бываю щедрым даже к инопланетянам.
 Он смотрел на меня, не мигая.
 — Но я хочу, чтоб вы знали и другое: когда меня пытаются водить за нос, я самая злопамятная сволочь в мире. Если вы стащите у меня одну-единственную пепельницу, я потрачу все 600 миллионов до последнего кредита, чтобы изловить вас. Понятно?
 К счастью для нас обоих, я не воспользовался диалектом Равных, не то мой ответ глубоко бы его оскорбил, а возможная реакция стоила бы мне острых физических неудобств. Я просто сказал:
 — Бъйорнны не крадут, мистер Аберкромби. Это противоречит гражданским и моральным законам.
 — Война тоже противоречит, и все воюют, — сказал он. — Я сорок лет собирал свою коллекцию, и прежде чем вас к ней допустить, хочу знать о вас побольше.
 — Если вы так обеспокоены сохранностью своей коллекции, то нет необходимости мне ее показывать, — сказал я.
 — Нет, есть, — возразил он.
 — У вас наверняка есть система охраны, — предположил я, а мой цвет стал насыщеннее от предвкушения знакомства с баснословной частной коллекцией.
 — Инопланетянам не впервой обходить систему, рассчитанную на человека.
 Он присмотрелся и нахмурился.
 — Почему вы без конца меняете цвета?
 — Меняется только интенсивность, — пояснил я. — Сам цвет не меняется.
 — Отвечайте на вопрос.
 — Это непроизвольное выражение эмоционального состояния бъйорннов.
 — А что значит именно это выражение? — не унимался он.
 — Что я в восторге от возможности увидеть вашу коллекцию, — ответил я. — Надеюсь, усиление моего цвета вас не беспокоит?
 — Меня беспокоит все, чего я не понимаю. А полоски? Они тоже меняются?
 — Нет, — пояснил я. — Они, как и знак на моем лице, о котором вы упомянули ранее, являются существенными элементами Узора Дома Крстхъонн.
 — Что-то вроде татуировки?
 — Да, — солгал я. В конце концов, как объяснить наследственный Узор человеку, презирающему все цвета и узоры, кроме своих собственных?
 — И сколько лет вам было, когда вы получили свой узор?
 — Я был совсем мал, — честно ответил я.
 — Вам его дали, когда вы вошли в Дом Крстхъонн?
 — Нет, мистер Аберкромби, — сказал я, стараясь отвечать попроще и по возможности правдивее. — Я стал членом Дома Крстхъонн уже после того, как обрел свой Узор.
 — Нечто вроде инициации? — спросил он.
 — Не совсем.
 Он решил перейти на параллельную тему.
 — А ваша жена? У нее тоже — узор?
 — Да.
 — И на что он похож?
 — Вероятно, он очень похож на мой. Я ее до сих пор не видел.
 Он моргнул.
 — Вы никогда не видели свою жену?
 — Нет, мистер Аберкромби.
 — Но когда-нибудь вы ее увидите?
 — Конечно, — сказал я. — Как же иначе нам размножаться?
 — Черт его знает. Откуда мне знать, как вы размножаетесь?
 — Я мог бы вам это объяснить, — предложил я.
 — Избавьте меня от подробностей, — сказал он. Черты лица исказились в гримасе.
 — Как пожелаете, — ответил я. — Я не хотел вас обидеть. Для Бъйорнна акт размножения — естественная функция, как прием пищи и экскреция.
 — Довольно! — рявкнул он. — Я вас звал не затем, чтобы слушать, чем вы занимаетесь в туалете.
 — Хорошо, мистер Аберкромби.
 — Это отвратительно и противоестественно.
 — Жаль, что у вас складывается такое мнение, — сказал я. — Я, наверное, не так выразился.
 Он долго смотрел на меня.
 — Не очень-то ты гордый, а?
 — Не понимаю вас, мистер Аберкромби.
 — Я бы никому не позволил бы говорить со мной так, как я говорю с вами. Я бы плюнул ему в рожу и хлопнул дверью.
 — Вы предложили заплатить галерее Клейборн за мои услуги, — объяснил я. — Я навлеку бесчестие на мой Дом, если не исполню свои обязательства со всей добросовестностью.
 — Но ты бы с удовольствием мне двинул, правильно? — продолжал он.
 — Нет, мистер Аберкромби. Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие.
 — Господи! — презрительно пробормотал он. — Канфориты, те хоть сражались. Что вы за народ такой?
 — Возможно, дело в том, что бъйорнны, в отличие от землян и обитателей Канфора VII, происходят не от плотоядных, и поэтому им не хватает ваших агрессивных свойств.
 Он еще посмотрел на меня и пожал плечами.
 — Ладно, — заключил он. — Перейдем к делу.
 — Значит, мои ответы вас удовлетворили?
 — Не совсем. Но я убедился, что у вас духу не хватит меня ограбить, — он встал. — Идите за мной.
 — На каком расстоянии? — поинтересовался я, вспомнив строгое требование не подходить близко.
 — Заткнитесь и выполняйте, — проворчал он, направляясь к двери.
 Он открыл дверь, когда я с ним поравнялся, и я вошел вслед за ним в большую, хорошо освещенную галерею около семидесяти футов длиной и двадцати шириной. На темных деревянных стенах висело около пятидесяти картин и голограмм, все известных авторов.
 — Изумительно! — воскликнул я, рассматривая пейзаж Ламотти, из ее позднего лилового периода. — Какая элегантная манера письма!
 — Вы знакомы со всеми этими картинами? — спросил он.
 — Нет, — признался я. — Многие из них мне неизвестны.
 — Но вы знаете этих художников?
 Я обвел взглядом галерею.
 — Да.
 — Три из них — подделки. Укажите, которые.
 — Сколько времени вы мне даете? — спросил я.
 — Сколько хотите, — он помолчал. — Вы опять сияете.
 — Радуюсь профессиональному вызову, — ответил я и тут же интенсивность моей окраски пропала — я сообразил, насколько эгоцентричное выражение себе позволил.
 Я прошел по галерее до конца и обратно, останавливаясь перед каждой картиной и голограммой, анализируя их так быстро, как мог. Наконец вернулся к Аберкромби, из осторожности остановившись футах в десяти от него.
 — Вы пытались перехитрить меня, мистер Аберкромби, — произнес я с улыбкой. — Здесь четыре поддельных работы.
 — Черта с два! Как четыре? — обозлился он.
 — Портрет Скарлоса, натюрморт Нгони, голограмма Перкинса и обнаженная Менке — копии.
 — Я отдал за Нгони 800 тысяч!
 — Значит, вас обманули, — мягко сказал я. — Нгони жил на Нью Кении пять столетий назад, а краске не более трехсот лет.
 — Откуда вы знаете?
 Я попытался ему объяснить, как бъйорнны анализируют химический состав красок и всевозможные структуры холстов, дерева и электромагнитных панелей, но поскольку человеческий глаз не в состоянии видеть инфракрасный и ультрафиолетовый спектры, это оказалось выше его понимания. Кроме того, ни в одном диалекте не нашлось бы эквивалентных земных терминов, да их просто и не существовало.
 — Хорошо, — сказал он. — Я вам верю.
 Он задумался ненадолго, потом поднял взгляд.
 — Я пошлю картину в Одиссей на экспертизу, и если она не пройдет, мой агент на Нью Кении пожалеет, что родился на свет.
 — Я не ошибся относительно трех других?
 Он кивнул.
 — Могу ли я, таким образом, сделать вывод, что я нахожусь здесь для установления подлинности купленных вами работ, или тех, которые вы собираетесь приобрести?
 — Нет, — ответил он. — Я хотел проверить, знаете ли вы свое дело.
 И сделав паузу, неохотно добавил:
 — Дело вы знаете.
 — Благодарю вас, мистер Аберкромби.
 — Идемте в следующую комнату.
 Он открыл дверь в конце галереи. Я прошел за ним в небольшое помещение — во всяком случае, небольшое для этого дома — и оказался в зале без окон. На стенах размещалось семнадцать картин и пять голограмм, кроме того, две изумительных камеи и статуэтка. Все они изображали женщину, подобную той, что была на картине Килкуллена.
 — Ну? — спросил он, дав мне бегло осмотреться.
 — Очень сильное впечатление, — сказал я, и цвет мой снова стал гуще. — По-моему, четыре из этих картин написаны еще до Галактической эры.
 — Именно, — откликнулся он. — А статуэтка сделана до рождества Христова.
 — Какую религию она представляет? — поинтересовался я.
 — Никакой.
 Я смутился.
 — Но появление одного и того же женского образа в произведениях искусства, разделенных тысячелетиями и триллионами миль, наверняка означает, что она является весьма заметной мифической фигурой в истории вашей культуры?
 Аберкромби был непоколебим.
 — Она не имеет никакого отношения к истории моей культуры.
 — Тогда как объяснить, почему ее образ появляется в столь многих и столь разнообразных произведениях?
 — Понятия не имею.
 — В высшей степени любопытно, — сказал я, отступая от картин и сравнивая три ближайшие. — Несомненно, это одна и та же женщина. Она везде одета в черное, и на каждом изображении у нее одно и то же неотступное печальное выражение.
 — Надеюсь, вы не хотите сказать, что она сама позировала каждому из художников, — раздраженно произнес Аберкромби. — Между самой первой и последней семь тысячелетий. Среди людей встречаются долгожители, но рано или поздно мы все умираем. Как правило, рано.
 — Я просто предполагаю, что у них может быть общий источник, древняя картина или скульптура, а все это — просто его интерпретации.
 — Может быть, — произнес он с сомнением. — Но пока я ни черта не смог его обнаружить.
 Я медленно обошел зал еще раз, изучая каждую работу в отдельности.
 — У них есть еще одна интересная общая особенность, — сообщил я.
 — Какая?
 — Ни одна из них не принадлежит автору с именем.
 — Вам никогда раньше не попадался ни один из этих художников? — удивился он.
 — Нет, — ответил я.
 — А Килкуллен?
 — Я не знал его имени до аукциона.
 — Так как же вы оценили картину в пятьдесят тысяч кредитов? — вспылил он.
 — Я проанализировал возраст картины, место создания, школу, качество письма, и принял во внимание относительную неизвестность художника, — пояснил я.
 Некоторое время он, кажется, обдумывал сказанное мной, затем кивнул.
 — Вы видите у них еще что-нибудь общее?
 — Еще одно, что их связывает — это вы, — ответил я. Поколебался, допуская, что он может обидеться на мой следующий вопрос, но решил все-таки его задать. — Могу я поинтересоваться, что вас в них привлекает, мистер Аберкромби? Одна и та же модель на столь многих портретах, безусловно, интригующая тайна, но я должен обратить ваше внимание на то, что многие из них написаны сравнительно грубо и по-любительски.
 — Я коллекционер, — заявил он с легким раздражением.
 — Значит, для вас имеет значение она, — предположил я.
 — Мне нравится ее лицо, — был ответ.
 — Прекрасное лицо, — согласился я. — Но у вас, безусловно, должны быть и другие причины.
 — Почему вы так думаете?
 — Позавчера вечером я видел, как вы предложили 375 тысяч кредитов за картину, которая совершенно очевидно стоит 50 тысяч.
 — Ну и что?
 — Я просто заключаю, что помимо восхищения ее красотой у вас были и другие причины предлагать такую крупную сумму.
 Он минуту вглядывался в меня, затем заговорил:
 — Мне восемьдесят два, здоровье ни к черту, жена умерла, два сына убиты в Сеттской Войне, я не видел свою дочь и не говорил с ней почти тридцать лет, у меня одна внучка и ту я терпеть не могу, а мое состояние оценивается в 600 миллионов кредитов. Что, по-вашему, мне делать с деньгами — оставить их женщине, которую я при встрече не узнаю, или другой, чьего вида я не выношу?
 Я невольно попятился, ошеломленный легкостью, с какой он отрекается от устоев Дома и Семьи, и от тех обязательств, которые они накладывают. А он продолжал:
 — 50 тысяч, 375 тысяч, какая, к черту, разница? Я отдал бы за Килкуллена и пять миллионов, если б понадобилось. Я могу позволить себе купить все, что угодно, если захочу, черт возьми. Все равно, когда я окажусь в могиле, от денег толку не будет.
 Он помолчал.
 — И вот тут появляетесь вы.
 — Пожалуйста, объясните, мистер Аберкромби.
 — В тот вечер вы проговорились, что уже видели эту модель, — жест в сторону одной из картин, — раньше. Дважды.
 — Это верно.
 — Вы сказали, картина и голограмма.
 — Да. Картина с Патагонии IV, хотя ее купил житель Нью Родезии, а голограмма — с Байндера X.
 — Мне они нужны. И любые другие, которые сможете разыскать.
 — Я не слышал о других, мистер Аберкромби.
 — Они наверняка есть, — убежденно сказал он. — Я охочусь за ними уже 25 лет, и не знал о тех двух, которые вы видели.
 — Я даже не знаю, как и где начинать поиск, — сказал я.
 — Вы знаете, где искать эти две, — возразил он. — Знаете, где их продали, и можете выяснить, кто их купил.
 — Предположим, это я смогу, — согласился я. — Но это не значит, что новые владельцы согласятся расстаться с ними.
 — Продадут, никуда не денутся, — пообещал Аберкромби. — Вы их мне только найдите, а уж оттуда я их добуду.
 Он выдвинул челюсть.
 — Потом поохотимся и за остальными.
 — Весьма сомневаюсь, что смогу за неделю найти даже те две работы, что я видел, мистер Аберкромби, — произнес я.
 — Найдете за месяц, — сказал он. — Что здесь такого?
 — Вы наняли меня всего на неделю, — возразил я.
 — Я нанял вас на столько, сколько понадобится, — резко отозвался он.
 — Но у меня обязательства перед галерей Клейборн, — возразил я.
 — Предоставьте галерею Клейборн мне.
 — Я не хочу показаться дерзким, мистер Аберкромби, но я приехал на Дальний Лондон по программе обмена, и я должен…
 — Послушайте, — прервал он меня. — Если мне придется купить Клейборн со всеми потрохами, чтобы получить то, что я хочу, я куплю его! Ясно?
 Мне в голову не пришло, что ответить, и я промолчал.
 — Вам заплатят, — продолжал он чуть мягче. — Оклад, расходы, сами скажите, сколько.
 — Но я здесь, чтобы приобрести знания о работе галереи Клейборн, чтобы поделиться ими впоследствии с другими членами моего Дома, и точно так же один человек из сотрудников Клейборна в данный момент учится у Дома Крстхъонн.
 — Ваш Дом занимается бизнесом, чтобы делать деньги, правильно?
 — Да, разумеется.
 — Тогда я буду платить вашему Дому 10 тысяч кредитов в месяц в течение всего срока вашей работы. Это с головой покрывает ваш личный доход. Проблема решена?
 — Право, не знаю… — я растерялся, мой цвет бешено переливался. — Мне надо тщательно обдумать ваше предложение.
 — Я облегчу вам задачу. Если вы отказываетесь, я вас немедленно увольняю, вы теряете работу, а ваш Дом не получит денег. Как это укладывается в вашу драгоценную идею бесчестия?
 — Вы так не поступите, мистер Аберкромби?!
 Он смерил меня холодным взглядом.
 — А ты проверь, — сказал он ровным голосом. — Я не угрожаю попусту, и всегда добиваюсь того, что хочу.
 — Значит, у меня нет выбора, — печально ответил я. — Придется принять ваше предложение.
 — Отлично. Все улажено. Во второй половине дня я свяжусь с Рейберном и сообщу ему о нашем новом договоре.
 — Гектор Рейберн мой коллега. Менеджер галереи Клейборн — Тай Чонг.
 — Мадам Чонг, — повторил он хищно. — Я знаю ее, как облупленную.
 — Она очень знающий специалист.
 — Она еще и жалостливая обожательница инопланетян, которая иногда забывает о своей собственной расе.
 — Не смейте так говорить о моей Достойной Леди! — воскликнул я, как мог, решительно.
 — Ага! Значит, немного пороха все-таки нашлось, — заметил он, улыбаясь. — Разрешите дать вам один совет, Леонардо. Поберегите его для себя и не тратьте на нее. Она из тех, чьей жалости хватает на одни выходные, а это самый худший вариант.
 — Я вас не понял.
 — Мадам Чонг из тех, кто прилетает в один из ваших миров на воскресенье, болтается с вами по улицам, требует той же чертовщины, что требуете вы, но приходит понедельник, в действие вступает Флот и летят головы, а она возвращается на Дальний Лондон с чувством выполненного долга, прикидывая, кого бы еще освободить в следующий выходной.
 — Я не хочу больше слушать ничего подобного! Моя Достойная Леди всегда была ко мне добра и заботлива, — запротестовал я, отчаянно мигая цветами.
 — Доброту на счет не положишь и в ваш Дом не отправишь. Я плачу вам звонкой монетой — и никто не указывает мне, что говорить в моем собственном доме.
 Я снова не знал, что ответить.
 — Вот и ладно, — подвел он итог. — Все решено.
 — Когда мне начинать? — выдавил я наконец.
 — Вы уже начали.
 — Но я должен получить разрешение мадам Чонг.
 — Это я беру на себя, — бросил он.
 — Но…
 — Вы не верите моему слову? — грозно поинтересовался он.
 — Нет, мистер Аберкромби, — смиренно вздохнул я, — Где я буду работать?
 — Где потребуется. Надо в библиотеку — идите в библиотеку. Надо будет слетать в скопление Альбион — летите. Надо будет что-нибудь купить — покупайте. Все счета отправляйте на мое имя. Я позвоню в банк, оформлю на вас доверенность.
 — А если понадобится изучить вашу коллекцию?
 — Я прикажу роботам пропускать вас в любое время дня и ночи — но только в коллекцию. Остальной дом для вас закрыт. Вам ясно?
 — Да, мистер Аберкромби.
 — Еще одно.
 — Я слушаю.
 — Человек по имени Венциа, который в тот вечер поднял цену за Килкуллена до 350 тысяч, и взвинтил бы сумму гораздо выше, не напутай он со своим депозитом. Попробуйте выяснить, зачем.
 — Возможно, он, как и вы, очарован лицом модели, — предположил я.
 — Сомневаюсь.
 — Можно поинтересоваться, почему?
 — Потому что я никогда не пытался держать свои покупки в тайне, а он до сих пор ни разу не попытался ничего у меня перекупить.
 — Я займусь этим делом, мистер Аберкромби, — пообещал я.
 — Не забудьте, — произнес он, отпуская меня.
 Вот так я покинул работу у Тай Чонг, которая сочувствовала всем расам, и поступил на службу к Малькольму Аберкромби, который равно ненавидел все расы, включая, по-моему, и свою.

 Глава 4

  Дорогая Мать Узора! 
  За шесть недель, пока я был на службе у мистера Малькольма Аберкромби, случилось очень многое, и теперь, вновь оказавшись на Дальнем Лондоне, я хочу изложить вам все подробно. 
  Но сначала, наверное, я должен остановиться на самом мистере Аберкромби, ибо ознакомившись с моим первым описанием, вы выражали некоторую тревогу по поводу моего поступления к нему на службу. 
  Он в самом деле весьма необычный человек. Первоначально мне казалось, что он расист, но я ошибся. Вернее будет сказать, что он равно ненавидит все расы, включая и человеческую. Однако я больше не чувствую себя неловко в его обществе, вероятно, потому, что ко мне он относится так же черство, как ко всем остальным, даже к собственной внучке. 
  И словно в опровержение моего суждения, он способен на проявления безграничной щедрости и лояльности, хотя не любит, чтоб его за это благодарили, и в тех случаях, когда я пытался, он становился очень суров. 
  Например, по делам мистера Аберкромби я должен был отправиться на Байндер X. Поскольку Байндер почти не торгует с Внутренней Границей, с Дальнего Лондона туда уходит всего один пассажирский корабль в неделю, и когда я обратился за проездными документами, мне сказали, что все места второго класса уже заняты, а инопланетянам (это человеческий термин для не-людей, несколько странный, ведь сами люди являются инопланетянами более, чем на миллионе планет) не разрешено занимать каюты первого класса, хотя я был в состоянии оплатить такую каюту, и продана была лишь половина из них. Я доложил о своем затруднении мистеру Аберкромби, он сделал один-единственный звонок — и вдруг я получил не просто каюту, а двухкомнатный люкс! Это была такое проявление щедрости, что у меня язык не повернулся признаться, что сразу после старта я ушел из каюты и почти все путешествие провел в салоне второго класса, общаясь с другими не-людьми. Если он не в силах понять сути Дома, как же объяснить ему тепло и защиту Стада? 
  Когда я поблагодарил его за избавление от уже представлявшегося мне унижения, он ответил, что я у него на службе, и следовательно, оскорблен был он. Его обеспокоило не отношение к инопланетянам, как к существам низшего сорта; напротив, с этой концепцией он полностью согласен. Но он не терпит обращения со своими подчиненными, как с низшими существами, даже если этот подчиненный — я. 
  Воистину, этот человек создан из одних противоречий. Один из богатейших людей на Дальнем Лондоне, он может приобрести все, что пожелает, и тем не менее, деньги его, похоже, не радуют. Его познания в искусстве в лучшем случае весьма ограничены, однако он потратил на искусство значительную часть своего состояния. Большинство людей отказываются от использования роботов и найма на службу не-землян, опасаясь посягательств первых и презирая вторых, но домом мистера Аберкромби управляют три робота, а я — единственное одушевленное существо, допущенное в этот дом. Мистер Аберкромби вложил огромные средства в местную больницу от имени одного из погибших сыновей, но сам настолько не доверяет врачам, что предпочитает скорее страдать от очень болезненной опухоли в нижней части позвоночника, чем позволить им удалить ее. Он отказывается говорить о своих покойных сыновьях, хотя я уверен, что он любил их, и постоянно говорит о своих дочери и внучке, которых — и в это трудно поверить — он ненавидит. Он тратит тысячи кредитов на свои сады, но ни разу не вышел туда, ни разу не взглянул в окно. Его манера обращения ко мне крайне оскорбительна, но я уверен, что он не позволит никому из людей обращаться со мной так же, во всяком случае, пока я у него на службе. Он платит мне лично так, что едва хватает на существование, но я знаю, что он заключил очень щедрые соглашения как с галереей Клейборн, так и с Домом Крстхъонн. Он владеет огромным запасом вина, виски и прочих человеческих стимуляторов, но я ни разу не видел, чтобы он употреблял их сам; не предназначено это и для посетителей, которых у него не бывает вовсе. 
  У него нет своей библиотеки, ни книг, ни пленок, в доме нет и развлекательного центра, однако он практически не выходит из дома, предпочитая контролировать свои фонды и отдавать распоряжения по компьютеру. Он утверждает, что ему нет дела до инопланетных рас, и в то же время, стоит мне упомянуть бъйорннов, всегда о них расспрашивает. Его особенно интересует структура нашего Дома, но он, похоже, абсолютно не способен понять, что Дом определяется Узором, а не наоборот. Понятия кровной матери и Матери Узора то удивляют, то возмущают его, и пренебрегая обществом собственной дочери, он одновременно не может понять, почему я совершенно равнодушен к своей кровной матери. Он безумно зол на дочь, за то, что она вышла замуж за человека, который ему не нравился, что вполне объяснимо, и в то же время для него — загадка, почему я принимаю, как должное, Узорную Пару, которую Дом подобрал мне, когда я был ребенком. 
  Но пожалуй, самое удивительное в этом удивительно своеобразном человеке — его одержимое увлечение женщиной, которой, может быть, никогда не существовало, а если она и жила на свете, то умерла семь тысяч лет назад, или еще раньше. 
  Именно эта одержимость привела меня к нынешней работе, ибо в поисках произведений искусства, запечатлевших эту женщину, мистер Аберкромби пригласил меня в двойном качестве, исследователя и торгового уполномоченного. 
  Моим первым заданием было лететь на Байндер X и добыть голограмму с изображением этой женщины. Пять дней пути прошли без приключений. В полете я познакомился с рядом декланитов и дарбинцев, которые налаживали связи своих далеких планет с Байндером. 
  Оказавшись на Байндере X, я два дня занимался поисками голограммы, и наконец, смог представиться ее владелице, женщине по имени Ханна Комсток. Несколько лет назад, когда продали эту голограмму, я присутствовал на торгах, и покупателем была не она. По-видимому, она приобрела ее частным образом, позднее. 
  В мирах Внутренней Границы отношение к не-землянам гораздо либеральнее, и мне не составило труда получить приглашение к ней в дом, милях в пяти от центра Форт Родригеса, самого малого из пяти городов на Байндере X. 
  Прибыв, я объяснил цель своей миссии — я был уполномочен приобрести голограмму для Малькольма Аберкромби. После первых возражений и уверений, что она слишком любит эту работу и никогда с ней не расстанется, миссис Комсток назвала цену, которую я счел примерно вдвое меньшей ее реальной стоимости. Я передал информацию мистеру Аберкромби, он сам связался с владелицей и совершил покупку, пока я спал у себя в отеле. 
  Явившись в дом миссис Комсток на следующее утро, чтобы забрать голограмму, я спросил ее, не знает ли она что-нибудь об ее истории. Она не знала, но купила ее из-за художника, человека по имени Петер Клипштайн. Его имя было мне незнакомо, и она объяснила, что он открыл систему Ворона для земной колонизации, и они считают его великим героем. 
  Поэтому она решила, что имя Клипштайна придает голограмме большую ценность, во всяком случае, для колонистов на Вороне, и приобрела ее прежде всего с целью выгодного вложения средств. 
  Я поинтересовался, не знает ли она о других голограммах Клипштайна, но она не подозревала о существовании таковых, и сама была удивлена, когда узнала, что он создал эту, хотя проверила подлинность картины прежде, чем совершила покупку. 
  Поскольку на Нью Родезию, мой следующий пункт назначения, корабль отправлялся только через день, я задержался в местной библиотеке и вызвал через местный компьютер биографические данные Клипштайна. Это было ошибкой с моей стороны, ибо в библиотеке оказалось не менее двадцати семи полных биографий героя. В конце концов я заставил компьютер просеять биографические сведения и выдать мне историю жизни этого человека объемом в десять тысяч слов. Сейчас я изложу ее вам в еще более сжатом виде. 
  Петер Клипштайн входил в корпус Пионеров Вселенной, подчинявшийся Правительству. Задача корпуса была составлять карты новых миров и исследовать возможности их колонизации землянами в ранние годы Республики, примерно 25 столетий назад. (Очевидно, Корпус Пионеров был создан на заре Галактической Эры, просуществовал в годы Республики и Демократии, и был распущен только после прихода к власти Олигархии, лет четыреста назад). 
  Нанеся на карту четыре новых мира, Клипштайн прибыл на Ворон, где обнаружил один обитаемый мир, Ворон II, и руководил терраформированием второго, Ворона III. 
  В возрасте 47 лет он вышел в отставку, покинул корпус Пионеров, поселился на Вороне III, купил огромный участок земли, негодный для земледелия, и зажил в немыслимой изоляции, удалившись от семьи и друзей. 
  Демократия была неспособна постоянно следить за всеми пограничными мирами, которые заселила, и когда Ворон III подвергся нападению клоканни, ее Флот оказался не в состоянии прийти на помощь воюющим колонистам. Планета была покорена менее, чем за три дня, и тогда Клипштайн начал единоличную кампанию саботажа и терроризма, в результате чего клоканни оставили Ворон III. Когда все кончилось, ему предложили чин губернатора Ворона III, который теперь назвали Клипштайн. Он отказался и вернулся в свое поместье, где и провел в одиночестве остаток лет. Ни в одной биографии не было сведений о его творчестве, как художника. Я подозреваю, что создал он ничтожно мало: хотя произведение, о котором идет речь, выполнено явно с помощью компьютера, оно поразительно, и если бы он использовал свой компьютер для создания большего числа подобных работ, он, без сомнения, получил бы определенное признание в данной области. 
  Второй моей обязанностью, кроме приобретения портретов женщины, которая так увлекла мистера Аберкромби, является поиск других произведений искусства с ее изображением. Появление ее образа на картинах, созданных с разницей в тысячи лет и на расстоянии триллионов миль друг от друга по-прежнему остается загадкой. Я надеялся, что смогу что-нибудь прояснить, если найду у столь разных художников хоть что-то общее. 
  Поэтому я поставил главному компьютеру библиотеки задачу: попытаться определить, какой опыт, или какие события в жизни Клипштайна объединяют его с Кристофером Килкулленом, художником, чей портрет этой женщины был продан недавно на аукционе в Дальнем Лондоне. 
  Ответ был обескураживающим. Клипштайн умер за две тысячи лет до Килкуллена. Они жили на расстоянии 55 тысяч световых лет друг от друга. 
  Клипштайн был исследователем и картографом, Килкуллен — кадровым офицером флота. Хотя ни тот, ни другой не получили художественного образования, однако было очевидно, что голограмма Клипштайна осталась его единственной серьезной попыткой в этой области, в то время как Килкуллен ко времени своей кончины зарекомендовал себя достаточно известным художником. Клипштайн был атеистом, Килкуллен — ревностным членом мелкой христианской секты. Клипштайн не женился, и его биографы предполагают, что он жил целомудренной жизнью; Килкуллен был женат четыре раза, развелся с первой женой и пережил трех последующих. Их судьбы оказались настолько различны, что я смог найти лишь одну особенность: каждый из них в определенный момент жизни сражался с превосходящими силами противника, проявив при этом удивительное мужество, и даже героизм. 
  Это привело меня к мысли о том, что объект моих поисков, возможно, был не реально существовавшей женщиной, а скорее некоей древней богиней войны. Однако компьютер не смог найти темноволосую богиню войны в мифологии человечества. Я заставил его проверить, не было ли темноволосой женщины среди основателей флота, или его святых покровительниц, и получил отрицательный ответ, что меня не удивило, учитывая, что партизанскую войну Клипштайна вряд ли можно считать военными действиями флота. 
  Я провел в библиотеке на Байндере X все оставшееся время, пытаясь найти между ними хоть какую-то связь, кроме боевого опыта, но компьютер продолжал настаивать, что такой связи не существует. 
  В конце концов настало время отправляться на Нью Родезию, и я поднялся на борт маленького пассажирского корабля, так и не получив ответа на свои вопросы. К счастью, на этом корабле тоже оказался отсек для не-землян, и большую часть путешествия я смог провести среди них. Мне пришлось сделать пересадку в маленьком колониальном мире на Мориоте II. 
  Последнюю часть пути я еле выдержал, потому что кроме меня, на корабле было всего шесть пассажиров, пять людей и один канфорит, и весь полет они не покидали своих кают. Ко времени посадки я пришел к выводу, что Клипштайн был совсем сумасшедшим, ибо ни одно разумное существо не станет по своей воле отгораживаться от теплого и вселяющего уверенность окружения себе подобных. 
  (В самом деле, достопочтенная Мать Узора, мне подумалось, что Галактикой владеет совершенно безумная раса: кто, кроме человека, способен превозносить пугающую концепцию уединения? Этот тезис наверняка можно обосновать подробнее.) Нью Родезия — красивый сине-зеленый мир. Северный континент планеты почти весь гористый, с густыми лесами, а два южных континента, равнинных и пересеченных сотнями рек, идеально подходят для земледелия. Планета заключила уникальное торговое соглашение со своим родственным миром Нью Зимбабве, отстоящим примерно на семь световых лет, и теперь получает оттуда все металлы и ядерные материалы в обмен на зерно и мясо. Более того, эти два мира объединили свои ресурсы в общий фонд и образовали экономический кооператив для торговли со всеми прочими мирами Олигархии. 
  В космопорте меня встретил посол-лодинит (на Нью Родезии из всех нечеловеческих миров посольства есть только у Лодина XI, Канфора VI, Канфора VII и Галагена IX). С помощью посла я определил местопребывание владельца картины, которую я искал, менее, чем за час, поскольку Нью Родезия — мир преимущественно земледельческий и гораздо менее населен, чем Нью Зимбабве, где живет почти 80% населения этого уникального экономического кооператива. Посол предупредил меня, что нью-родезианцы более ксенофобы, чем прочие обитатели пограничья, и, даже с его вмешательством в мою защиту, я целый день продирался сквозь бесчисленные ограничения и предписания, прежде чем получил разрешение покинуть космопорт и продолжить путь к цели. 
  Человека, к которому я направился, звали Орест Миннеола, он был химиком-диетологом на пенсии. Жил он в роскошной квартире в Солсбери, оживленном городе примерно в двухстах милях от космопорта. Он пригласил меня в гостиную и был вежлив, но было заметно, что мое присутствие его стесняет. Узнав о цели моего визита, он разрешил мне осмотреть картину, которая висела в соседней комнате, но заявил, что она не продается, потому что слишком дорога для него, и ее ценность измеряется не деньгами. Я объяснил, что мистер Аберкромби готов заплатить намного больше, чем он сам на нее потратил, но Миннеола был непоколебим. 
  В конце концов, убедившись, что он не просто агрессивно торгуется, а в самом деле не имеет намерения расставаться с картиной, я спросил его, почему именно он так привязан к этой вещи. Он ответил, что автор, Рафаэль Джамал, является одним из его героев, и, как утверждают, работал над этой картиной последние несколько лет своей жизни. 
  Это, казалось, подтверждало мое предположение о том, что, что натура действительно происходит из древнего боевого мифа, и я спросил, не сражался ли Джамал во флоте, или в каких-нибудь независимых войсках. 
  Мистер Миннеола, кажется, был озадачен вопросом, и наконец признался, что понятия не имеет, служил ли Джамал в армии. 
  Теперь я, в свою очередь, был озадачен, ибо ни разу не слышал, чтобы человека называли героем, если он не прославился в военных действиях. 
  Хозяин растолковал мне, что я ошибаюсь, вышел на минуту из комнаты и вернулся с альбомом цирковых афиш со всей галактики. Он объяснил, что является восторженным почитателем цирков и изучает историю цирка. 
  Перелистав альбом, он нашел яркую, хотя и плохого качества, афишу с изображением совсем юного атлета в трико с блестками, качавшегося на снаряде, который называется трапеция. Это и был Джамал, по словам мистера Миннеолы, знаменитый циркач, коронным номером которого было пятикратное сальто с одной трапеции на другую без страховочной сетки. 
  Его цирковую карьеру прервал несчастный случай, кончившийся параличом нижней половины тела, и четыре года спустя он умер. 
  Я поблагодарил мистера Миннеолу за любезность и затраченное на меня время, отправился искать отель (во многих из них были свободные места, но не-людей туда не пускали), нашел ветхую гостиницу на окраине района, который колонисты называли Квартал Аборигенов (разумных аборигенов на Нью Родезии не было, и действительно, название оказалось просто эвфемизмом гетто), и сообщил мистеру Аберкромби, что нашел полотно, однако его владелец не соглашается расстаться с ним ни за какую цену. Он не пришел в уныние от такой новости, а наоборот, приободрился; кажется, он, как большинство людей, дорожит лишь тем, за что приходится бороться. 
  На обратном пути я должен был сделать пересадку в орбитальном ангаре на Пеллинате IV, но в последний момент пришлось сойти с курса и сделать остановку на Пико II, потому что беллумы, единственная разумная раса Пеллината, сопротивлялись включению их в экономическую систему Олигархии, и туда был направлен флот, чтобы силой заставить их передумать. В регион не пропускали ни граждан Олигархии, ни жителей присоединившихся миров, и мне пришлось ждать на Пико целых три дня, пока беллумов не усмирят силой. 
  Бесцветный ландшафт и потухшие вулканы Пико очаровали меня, но мне сказали, что Олигархия считает этот мир ничтожным и незначительным. 
  Единственное, чем они могли претендовать на известность — тот факт, что более двух тысяч лет назад здесь был схвачен знаменитый разбойник Сантьяго. Тогда это была сравнительно малонаселенная планета, такой она и остается ныне. 
  Я посетил местную библиотеку и запросил у компьютера биографические данные Рафаэля Джамала, с особым вниманием к его военной службе. 
  Компьютер почти три минуты занимался поисками в памяти, а потом ответил, что единственные сведения о Джамале — статья в газете, касающаяся несчастного случая. Я предложил ему подключиться к компьютеру с большим объемом памяти, на Пеллинате или в другом ближайшем мире, выяснил, что стоимость затрат такого количества энергии на энергетически бедной планете совершенно непомерна, и решил вместо этого проверить других художников из коллекции Аберкромби. Я ввел в компьютер их имена, первые семь действительно служили в военных силах, а восьмой не служил, и когда компьютер обработал 18 имен, по которым у него имелись данные, оказалось, что у пятерых нет никаких данных о военной службе. Я все-таки решил не расставаться со своей теорией о том, что женщина была древней мифической героиней, пока не выясню, не были ли эти пятеро свидетелями или участниками каких-либо партизанских действий, но понял, что с этим придется подождать, пока я не доберусь до компьютера на Дальнем Лондоне. 
  Когда стало ясно, что наше пребывание на Пико II продлится не несколько часов, а дольше, я решил провести остаток дня в зале раритетов и коллекционных объектов. Там были книги — настоящие книги, бумажные и в переплетах, и поскольку я до сих пор не видел ни одной книги, то сразу выбрал несколько увесистых томов по искусству людей, прошел в кабину в секции для инопланетян и начал перелистывать страницы фолианта с модернистскими космическими пейзажами. За час я пролистал почти половину взятых книг и вдруг наткнулся на еще один портрет незнакомки мистера Аберкромби. 
  Как всегда, она была одета в черное, и как всегда, ее безупречные, восхитительные черты были отмечены выражением бесконечной печали. Я быстро проверил приведенные данные и обнаружил, что портрет был создан на Земле в 1908 г Р.Х. в стране под названием Уганда. Художником оказался естествоиспытатель по имени Брайан Мак-Джиннис, известный главным образом, как первооткрыватель двух редких видов орхидей, растущих на склонах гор вулканического происхождения; единственной его художественной работой до этого портрета была серия орхидей, выполненная пастелью. 
  Биографический очерк Мак-Джинниса гласил, что он родился в стране Шотландии, получил образование по ботанике и биологии, провел 4 года на военной службе и в возрасте 28 лет уехал в Уганду, дикую и примитивную страну. Он опубликовал 17 монографий, из них 13 по орхидеям, три по местной фауне и одну по вулканическим образованиям, и умер от неизвестной болезни в 1910 г. Р.Х. в возрасте 36 лет. 
  Я проанализировал те данные, которые смог собрать по четырем художникам, и пока еще не сомневаюсь в правильности моей теории. Если Джамал действительно служил в армии, это будет единственным, что связывает его с остальными художниками, кроме того факта, что все четверо были людьми, мужчинами, и воплотили на полотне или в голограмме образ одной и той же женщины. Я убежден, что когда доберусь до компьютера на Дальнем Лондоне, он подтвердит военную службу Джамала. 
  Потом я попросил библиотечный компьютер определить, где сейчас находится картина Мак-Джинниса, и он снова оказался не в состоянии мне помочь, а также не смог выдать никакой информации о Рубене Венциа, человеке, сведения о котором нужны мистеру Аберкромби. Честно говоря, я не могу понять, почему жители Пико II не потрудились усовершенствовать свой библиотечный компьютер. 
  Наконец я вернулся к себе в номер, намереваясь связаться с мистером Аберкромби и рассказать ему о новой находке, но гостиничному подпространственному направленному лучу не хватало мощности выйти на Дальний Лондон, а стоимость пересылки сообщения через Зартаску и Гамма Зайца IX, т.е. самым простым путем, оказалась такова, что я решил подождать, пока сам вернусь на Дальний Лондон и расскажу ему о своем открытии лично. 
  Остаток времени на Пико II я провел в библиотеке, просматривая все тома по искусству подряд, в надежде найти еще что-нибудь, касающееся таинственной незнакомки мистера Аберкромби, но без успеха. Когда поступило сообщение, что флот подавил восстание беллумов, я явился на корабль и продолжил обратный путь на Дальний Лондон. 
  Вернувшись, я отправился прямо к мистеру Аберкромби, и к великому изумлению обнаружил, что картина Джамала уже висит у него в галерее. Я выразил свое удивление по поводу столь быстрой покупки, учитывая то, что мистер Миннеола, казалось, твердо решил с ней не расставаться. Мистер Аберкромби с видом победителя заявил, что когда он чего-то хочет, то всегда получает желаемое. В данном случае, выражаясь его собственными словами (я прошу прощения за его грубость), «пришлось купить этому ублюдку чуть не целый цирк». Его торговому агенту, похоже, как-то удалось обойти блокаду флота, чтобы привезти картину, вот почему она прибыла раньше, чем я. 
  Когда я сообщил о полотне Мак-Джинниса, настроение у мистера Аберкромби улучшилось, и он приказал не жалеть средств, чтобы отыскать картину. Я объяснил, что даже не знаю, с чего начать, и высказал предположение, что малоизвестная картина, написанная шесть тысяч лет назад, может быть, уже не существует, но при одном упоминании об этом он повысил голос, заговорил грубо и даже оскорбительно, обвинил меня в попытке саботажа его стараний пополнить коллекцию, потребовал убираться и заняться делом. 
  К тяге к уединению, о которой я упоминал ранее, я должен теперь добавить еще одну черту, присущую мистеру Аберкромби и уникальную для человеческой расы: одержимость. (Что вполне может оказаться дополнительным симптомом умственной неуравновешенности.) Эта женщина наверняка не существовала. Она вряд ли могла что-нибудь значить для мистера Аберкромби. Ее ни разу не изобразил художник с именем. И несмотря на это, мой наниматель уже потратил значительную часть своего состояния, покупая ее портреты. Не пожелай мистер Миннеола продать свою картину, я убежден, что мистер Аберкромби без колебаний украл бы ее. И все из-за женщины с неизменно печальным лицом! 
  Добавлю, пожалуй, что сама модель остается пленительной тайной. Почему одно и то же лицо изображают люди, отдаленные друг от друга тысячелетиями и сотнями тысяч световых лет? Почему ее ни разу не изобразил кто-нибудь из мастеров? И вообще, почему ее никогда не рисовал никто, кроме людей? Почему она никогда не улыбается, не носит других цветов, кроме черного? Что общего может быть у людей, ее изображавших, кроме того, что, возможно, все они так или иначе принимали участие в вооруженных конфликтах? Возможно, я что-то проглядел. Кто она, и что она для них? Почему ни на одном портрете не названо ее имя? 
  Я все время думаю над этими увлекательными вопросами, и очень благодарен судьбе, что я бъйорнн, а не человек, а не то тоже мог бы пасть жертвой навязчивой идеи. 
  Как всегда, желаю процветания Дому и безопасности Семье. 
  Ваш преданный сын Узора, 
  (здесь три дивных иероглифа, изображающих подпись Леонардо) 

 Глава 5

 Я вошел в местное отделение библиотеки, представился библиотекарю, подождал, пока он удостоверится, что мистер Аберкромби действительно оплатит компьютерное время, после чего был препровожден к маленькой кабине в зале под названием «Внепланетная Секция», в котором на самом деле работали исключительно инопланетяне.
 Здесь было относительно много посетителей, и к моменту, когда я включил компьютер, ощущение беспокойства, охватившее меня, пока я шел по сравнительно пустым улицам Дальнего Лондона от отеля до библиотеки, пропало без следа.
 — Доброе утро, — произнес не-совсем-механический голос. — Чем могу служить?
 — Мне требуется краткий биографический очерк циркового артиста по имени Рафаэль Джамал, — сказал я на командном диалекте. — Особенно необходимы детали военной службы.
 — Вы предпочитаете устный ответ или твердую копию? — спросил компьютер.
 — Можно получить и то, и другое? — спросил я.
 — Разумеется. Но это будет дороже.
 — Меня устраивает.
 — Мне нужны некоторые исходные данные, — сказал компьютер. — К какой расе принадлежит Рафаэль Джамал?
 — Раса человеческая, — ответил я.
 — Жив ли он, и если нет, когда жил?
 — Он жил примерно 350 лет назад, в первом столетии Олигархии.
 — Планета обитания?
 — Не знаю, — признался я. — Но предполагаю, что Патагония IV, потому что там он создал картину, будучи уже инвалидом, и вскоре после того умер.
 — Спасибо, — ответил компьютер. — Просматриваю библиотечные файлы.
 Краткая пауза.
 — Обращаюсь к компьютеру Публичной Информации на Патагонии IV.
 Экран секунд на двадцать потемнел, затем снова ожил.
 — Патагония IV больше не является колонией землян. Обращаюсь к файлам Бюро Исторической Переписи на Делуросе VIII.
 Я терпеливо ждал, и наконец получил ответ.
 — Джамал, Рафаэль, — сказал компьютер. — Настоящее имя — Педро Сантини. Год рождения 4503 Г.Э., смерти — 4538 Г.Э. Женат не был, наследников не оставил, имущество после смерти продано с аукциона. До шестнадцати лет жил на Дельвании III, затем поступил в пятизвездочный цирк братьев Балабан, где работал артистом на трапеции под именем Рафаэль Джамал, до тех пор, пока не потерял подвижность ног в результате падения в 4533 году Г.Э. на Патагонии IV. Левая нога ампутирована в 4536 году Г.Э.
 — Что известно об его военной службе? — спросил я.
 — Он не служил в армии.
 — Тогда он, наверное, был свидетелем военных действий, не будучи военным, — настаивал я.
 — Неверно, — сказал компьютер. — Сразу после школы он вступил в пятизвездочный цирк братьев Балабан и оставался там до несчастного случая.
 — Не понимаю.
 — Если я неясно выразился, то могу перевести ответ на 1273 языка и диалекта, кроме земного, — предложил компьютер.
 — В этом нет необходимости, — сказал я и задумался. В конце концов мне пришла в голову еще одна мысль.
 — Будьте добры, проверьте, не подвергалась ли Дельвания III военному нападению, и не было ли там гражданских беспорядков в тот период, когда Рафаэль Джамал жил там?
 — Проверяю… Нет, не было.
 — Давал ли пятизвездочный цирк братьев Балабан представления на какой-либо планете, находившейся в военном конфликте?
 — Проверяю… Нет, не давал.
 — Но должен был! — воскликнул я.
 — Ответ отрицательный, — повторил компьютер. — Чем еще могу служить?
 — Вот, — сказал я, — есть четыре человека: Рафаэль Джамал, Брайан Мак-Джиннис, Петер Клипштайн и Кристофер Килкуллен. Я хочу, чтобы вы взяли их биографии из файлов исторической переписи на Делуросе VIII, проанализировали данные и сообщили мне все, что найдете у них общего.
 Я еще раз прошел процедуру ответов на вопросы компьютера по исходным данным, затем ждал, пока он получит доступ к нужным сведениям. Наконец он объявил:
 — Анализирую.
 Прошла целая минута тишины, чрезвычайно много, принимая во внимание, что у компьютера уже были все требующиеся данные.
 — Рафаэль Джамал, Брайан Мак-Джиннис, Петер Клипштайн и Кристофер Килкуллен все принадлежали к человеческой расе, — выдал он в итоге. — Все четверо — мужчины. Больше ничего общего между ними нет.
 — Вы совершенно уверены? — спросил я.
 — Я неспособен на ошибку, — ответил компьютер. — Следует отметить, что сведения о Брайане Мак-Джиннисе минимальны, и получены с Земли, а не с Делуроса VIII, но поскольку у Рафаэля Джамала, Питера Клипштайна и Кристофера Килкуллена нет ничего общего, кроме расы и пола, дальнейшая информация о Брайане Мак-Джиннисе не изменит мой ответ.
 — Спасибо, — сказал я, разочарованно вздохнув. Просто для подстраховки я заставил его проанализировать художников, чьи работы висели в доме Аберкромби, но он не смог найти между ними никакой связи, ни в военной службе, и ни в чем другом.
 В конце концов у меня появилась еще одна мысль.
 — Я хочу, чтобы мне проанализировали картину, — попросил я. — Это возможно?
 — Да, — ответил компьютер. — Где ее можно найти?
 — Ее репродукция находится в книге под заглавием «Британия в Африке: Сто лет живописи», издана на Земле в 1922 году от Р.Х. Возможно, существует еще немало экземпляров, но единственный, о котором мне известно, находится в библиотеке на Пико II. Картина без названия, но в книге это единственная работа кисти Брайана Мак-Джинниса.
 — Я обнаружил экземпляр книги в главной библиотеке Селики II, доступ к ней быстрее и дешевле, чем к Пико II, — сообщил компьютер. — Пожалуйста, подождите, пока мне передадут содержание.
 — Жду, — сказал я.
 Экран компьютера погас, мгновение спустя зажегся.
 — Картина Брайана Мак-Джинниса занесена в мой банк памяти, — сказал он. — Что именно надо анализировать?
 — Женщину.
 — Данных об имени и личности модели нет.
 — Вполне возможно, что она вообще не существовала, — объяснил я. — Она появляется на картинах, голограммах, в скульптуре, по всей Галактике на протяжении более семи тысячелетий, и похоже, ее изображают только представители человеческой расы.
 Я сделал паузу.
 — У меня есть доступ к картинам и голограммам из коллекции Малькольма Аберкромби. Можно проверить в вашей библиотеке, не встречается ли подобная натура в других произведениях искусства, не входящих в коллекцию?
 — Можно.
 — И еще, — продолжал я, — если такое изображение обнаружится, могу ли я получить его копию?
 — Да. Проверяю…
 Экран машины опять погас и оставался темным так долго, что я вновь почувствовал свою изоляцию от других посетителей, вышел и стал прохаживаться по библиотеке, впитывая тепло и уют от близости других существ. Через пять минут я вернулся в свою кабину, и еще полторы минуты ждал, пока компьютер оживет.
 — Я обнаружил семь источников, которые могут оказаться изображениями той же самой женщины, — объявил он. — Они появятся на голографическом экране слева от вас.
 — Великолепно, — сказал я, вдруг почувствовав сильное волнение. — Начинайте, пожалуйста.
 На экране внезапно появилось женское лицо с резко выраженными скулами и узкими глазами.
 — Статуя Прозерпины, римской царицы подземного мира, — произнес компьютер. — Изваял в 86 году от Р.Х. Луций Пиран.
 Я внимательно рассмотрел изображение. В строении костей было определенное сходство, и ее волосы вполне могли быть черными (хотя по скульптуре определить это было невозможно), но глаза были гораздо меньше, и она улыбалась, а женщина, которую я искал, всегда была исполнена тайной грусти.
 — Нет, — разочарованно протянул я. — Это не та женщина. Дальше, пожалуйста.
 На экране появилось другое лицо, и в этот раз женщина, бесспорно, была той самой.
 — Набивная шелковая ширма. Кама-Мара, двойственный дух эротических желаний и смерти. Говорят, она искушала Будду во время его медитаций.
 Автор неизвестен. Датируется 707 годом Р.Х.
 — Это она, — подтвердил я. — Но если она — индийский дух, почему черты лица у нее не индийские?
 — У меня недостаточно данных для ответа на ваш вопрос, — сказал компьютер. — Продолжать?
 — Пожалуйста.
 Появилось еще одно изображение, настолько живое, что печаль, исходящая от нее, была почти осязаемой. Это тоже была она.
 — Миктекакуатль, повелительница Страны Мертвых в мексиканской мифологии. Автор неизвестен, картина датируется 1744 г. Р.Х.
 — Пожалуйста, продолжайте, — попросил я с новым воодушевлением.
 И снова появилась она, на этот раз на голограмме.
 — Голограмма без названия, автор Вилсон Деверс, охотник на крупную дичь, с Гринвельда, 718 Г.Э.
 Затем последовало еще три картины, с Земли, Спики II и Нортпойнта, и каждая из них в точности повторяла изображение таинственной незнакомки Аберкромби.
 — В вашей библиотеке есть еще ее портреты? — спросил я, когда с экрана исчез последний.
 — Других ее портретов нет, — ответил компьютер. — Если изображение выполнено плохо до неузнаваемости, или не попало ни в один из каталогов, я не смогу его идентифицировать.
 — Понятно, — сказал я. — Можно получить краткие биографические очерки авторов?
 — Включая Луция Пирана?
 — Нет, — ответил я. — Давайте временно исключим статую.
 — Два художника неизвестны, — начал компьютер. — Вилсон Деверс, родился в 678 году Г.Э. на Шарлемане, переехал на Гринвельд в 701 году Г.Э., получил лицензию охотника в 702 году Г.Э., оставался профессиональным охотником до смерти, наступившей в 723 году Г.Э.
 — Служил ли он в вооруженных силах? — спросил я.
 — Нет.
 — Как он умер?
 — Убит клиентом, случайным выстрелом из соник-бластера. Продолжать?
 — Будьте добры.
 — Бариен Смит, родился на Сириусе V в 3328 году Г.Э., переехал на Спику II в 3334 году Г.Э., — компьютер сделал краткую паузу. — По профессии значится конструктором космических кораблей, но у меня достаточно данных, чтобы заключить, что в действительности он был завербован соперничающим картелем и занимался промышленным шпионажем.
 Умер в 3355 году Г.Э., при взрыве, уничтожившем весь заводской комплекс.
 — Остальные два? — спросил я.
 — Мильтон Мугабе, родился на Земле в 1804 г. Г.Э.. Стал зооокеанологом, занимался разведением и промышленным выловом акул, крупных плотоядных рыб земного океана, был убит напавшей акулой в 1861 году Г.Э.
 Энрико Робинсон, родился в 4201 году Г.Э. Стал профессиональным борцом в 4220 году Г.Э., сменил имя на Громилу Команча в 4221 году Г.Э., переехал на Нортпойнт в 4224 году Г.Э., умер от внутренних повреждений, полученных во время поединка, в 4235 году Г.Э.
 — Есть ли у этих художников черты характера или жизненный опыт, объединяющий их друг с другом или с теми четырьмя, которых я упомянул ранее?
 — Нет.
 — Немного же времени вам понадобилось, — заметил я.
 — Я предвидел ваш вопрос.
 — Компьютеры это могут? — спросил я, слегка удивившись.
 — Я так запрограммирован, — ответил он. — Хотя если бы вы не задали вопрос, я бы не стал отвечать самостоятельно.
 — Понятно. Можно получить копии иллюстраций?
 — Включая изваяние Прозерпины работы Пирана?
 — Да, — сказал я. — И пока вы этим занимаетесь, могли бы вы мне выдать биографический очерк Луция Пирана?
 — Второстепенный римский скульптор, родился в 43 году Р.Х., переехал на Крит в 88 году Р.Х., умер естественной смертью в 111 году Р.Х.
 — Спасибо, — сказал я.
 — Могу ли я еще чем-нибудь быть вам полезен? — спросил компьютер.
 Я вздохнул.
 — Боюсь, что сейчас — ничем.
 — Разумеется, я сохраню в файле ваш запрос на иллюстрации, изображающие данную натуру, и биографии художников. В случае связи с другими библиотечными компьютерами и обмена памятью, я буду пополнять информацию для вас новыми данными.
 — Большое спасибо, — произнес я.
 — Это моя работа, — заверил компьютер.
 — Подождите, — вспомнил я второе поручение Аберкромби. — Я попрошу вас еще кое-что для меня сделать.
 — Слушаю.
 — Мне нужен подробный биографический очерк Рубена Венциа.
 — Назовите, пожалуйста, ваш код доступа.
 — Я не знаю, что это такое.
 — Без соответствующего кода доступа я не могу сообщать информацию о живущих лицах, за исключением тех, кто официально числится общественным деятелем.
 — Но вы можете хотя бы сообщить, где его искать?
 — Разумеется. Он сидит в 263 футах к северо-северо-востоку от вас.
 — Вы хотите сказать — он здесь? — воскликнул я.
 — Да.
 — Почему?
 — Не могу ответить без кода доступа, — повторил компьютер.
 — Благодарю вас, — сказал я. — Это все.
 Экран компьютера окончательно погас, а я стал соображать, почему Венциа оказался именно здесь и именно сейчас. В конце концов я вышел из кабины, и едва успел подойти к выходу из Внепланетной секции, как увидел его.
 Венциа встал из-за стола в основном зале и направился в мою сторону, с явным намерением перехватить меня у двери.
 — Леонардо, не так ли? — спросил он, подходя и протягивая руку.
 Какое-то время я довольно тупо смотрел на протянутую руку; никто, кроме Тай Чонг, ни разу не проявил желания коснуться меня. Наконец я вспомнил, что это знак приветствия, пожал руку и произнес на диалекте Равных:
 — Совершенно верно. А вы — мистер Венциа. Я вас помню по аукциону искусств.
 — Зовите меня Рубен, — непринужденно сказал он. — Угостить вас чашечку кофе?
 — Я неспособен усваивать кофе, — объяснил я.
 — Выберите, что захотите, — сказал Венциа. — Мне хотелось бы с вами побеседовать.
 — Вы очень добры, мистер Венциа.
 — Рубен, — поправил он меня.
 — Рубен, — повторил я. — Однако должен вас предупредить, что я питаюсь в ресторанах, которые обслуживают не-людей.
 — Ну и прекрасно, — сказал он, делая шаг к выходу. — Идемте.
 — Я ни разу не видел человека ни в одном из них, — продолжал я.
 — Хотел бы я посмотреть, как они меня не пустят.
 — Хорошо, тогда идемте.
 — Я вас не видел почти два месяца, — заметил он, когда мы вышли на свежий воздух. — Были на других планетах?
 — Да, — ответил я, как всегда, предпочитая обычный тротуар движущейся дорожке. — Хотя не могу представить, почему вы ожидали увидеть меня, даже если бы я остался на Дальнем Лондоне. В конце концов, мы встречались всего лишь один раз.
 — О, те, кто занят одним делом, как правило, сталкиваются друг с другом, особенно на такой малонаселенной планете, как Дальний Лондон, — он помолчал. — Как вам понравилась Нью Родезия?
 Я замер, как вкопанный и удивленно посмотрел на него.
 — Откуда вы знаете, что я летал на Нью Родезию? — спросил я.
 — Пошевелил мозгами, — ответил он и сделал жест рукой, приглашая двигаться дальше. — Так мы идем?
 Дальше я шел молча, размышляя над его последним замечанием и чувствуя себя очень неловко под любопытными взглядами, которые мы привлекали. Нечеловек в человеческом мире всегда объект любопытства, порой — насмешек, но человек, идущий рядом с одним из нас… это настолько не укладывалось ни в какие рамки, что зеваки даже не пытались скрыть свое неодобрение и неприязнь. Мне стало не по себе, и я предложил Венциа пойти впереди или сзади меня, чтобы привлекать меньше внимания.
 — Пусть глазеют, — сказал он, пожав плечами. — Мне безразлично.
 — Это вас не беспокоит? — удивился я.
 — С чего бы? — ответил он. — Если им нечем занять время, это не моя забота.
 И мы пошли дальше, а я размышлял над его ответом, типично человеческим, с беспечным пренебрежением к мнениям или благополучию Стада. Миновав два квартала, мы подошли к одному из ресторанов, которые я регулярно посещал, и я ввел его внутрь.
 — Здесь несколько уныло, вам не кажется? — заметил он, оглядывая пустые столы и морща нос от мириад атаковавших нас запахов. — Может быть, зайдем в местечко поприличнее? Я угощаю.
 — Действительно, для еды есть более приятные места, — согласился я, чувствуя по реакции посетителей и официантов, что и здесь мы были предметом усиленного интереса, — но мне не разрешается туда заходить.
 Кроме того, в этом ресторане обычно много посетителей, а я нахожу это приятным.
 — Вам нравится толпа?
 — Да.
 Он пожал плечами и махнул официанту.
 — Пусть будет по-вашему. Закажем столик.
 Подошел официант, бледно-голубой трехногий бемарканин.
 — Вы совершенно уверены, что желаете обедать здесь, сэр? — спросил он Венциа.
 — Честно говоря, совершенно уверен, что не хочу, — ответил Венциа с брезгливым выражением. — Но нам с другом нужен столик. И поживее.
 У бемарканина запылали ноздри — эквивалент гневного взгляда — будто я портил репутацию его заведения, явившись сюда с человеком. Он повел нас к столу в самой глубине ресторана, где нас не было видно от входа.
 — Не годится, — сказал Венциа.
 — Разрешите спросить, почему, сэр? — осведомился бемарканин.
 — Взгляните, — сказал Венциа. — Стулья не для людей. Чтобы сесть, я должен быть ростом четыре фута и с хвостом. Никуда не годится.
 Бемарканин молча подвел нас к другому столику, тоже в глубине ресторана. Венциа вытер стол носовым платком, кивнул и уселся.
 — В общем-то, разница невелика, — заметил он. — Черт с ним. Тут, по-моему, вообще не видно ни одного нормального столика.
 — А где вы обычно сидите, Леонардо? — добавил он после паузы.
 — Там, где посадят, — ответил я.
 — Временами, должно быть, чертовски неудобно.
 — Бывает, — признался я.
 — А зачем вы это терпите?
 — Есть и преимущества.
 — Толпа? Если устроить скандал насчет того, где сидеть, вы сможете наслаждаться со всеми удобствами, — он немного помолчал. — Ладно, где наш внимательный официант с его милой улыбкой?
 Я заказал напиток из овощной массы с Сигмы Дракона II, мира, очень похожего на наш. Венциа потребовал кофе, получил ответ, что кофе здесь не держат, и ограничился стаканом воды.
 — Пахнет здесь просто отвратительно, — заметил он, когда официант отошел.
 — Кухня обслуживает представителей тридцати-сорока различных рас, — объяснил я. — Со временем к запахам привыкаешь.
 — Будем надеяться, что столько времени мы здесь не проведем, — произнес он без тени улыбки.
 — Можно спросить, почему мы вообще тут оказались?
 — Потому что я хочу узнать, чем вас интересуют картины, за которыми вы охотитесь, — ответил он.
 — Не вижу причины скрывать это от вас. Меня нанял мистер Аберкромби, чтобы я помог ему приобрести определенные произведения искусства для пополнения его личной коллекции.
 — Почему именно вы?
 — Простите, не понял.
 — Я спросил, почему он выбрал вас? — спросил Венциа. — Я немного знаю Аберкромби, он скорее правую руку себе отрежет, чем скажет инопланетянину, который час.
 — Ранее я видел два произведения, которые ему нужны, и он поручил мне найти их владельцев и приобрести их.
 — Современные произведения? — с упоров на первое слово спросил Венциа.
 — «Современность» — понятие относительное, — ответил я.
 — В пределах последнего десятилетия?
 — Нет. Самое последнее относилось к ранним годам Олигархии.
 Он закурил тонкую сигару, игнорируя враждебные взгляды двух теронитов за соседним столиком.
 — Ну и как, удачно? — спросил он.
 — Да, — ответил я. — Мистер Аберкромби смог приобрести обе вещи.
 — А теперь вы пытаетесь отыскать другие, изображающие ту же натуру, — это было скорее утверждение, чем вопрос.
 — Совершенно верно.
 — Что ж, из библиотечного компьютера вы выжали все, что можно.
 — Откуда вы знаете, о чем я спрашивал у компьютера?
 Он снова улыбнулся.
 — Я попросил уведомить меня, если кто-нибудь станет задавать вопросы о Миктекакуатль и Кама-Маре.
 — Вы за мной шпионили!
 — Я бы не назвал это «шпионить», — сказал он. — Я понятия не имею, какие вопросы вы ему задавали, хотя приблизительно могу догадаться.
 Сколько картин компьютер для вас идентифицировал?
 Я чувствовал, что у него нет оснований об этом спрашивать, но в то же время не видел причин не отвечать.
 — Шесть.
 — Скульптуру Пирана вы отвергли?
 — Да.
 — Правильное решение, — он глубоко вздохнул. — Ну ладно, шесть — это все, что вы можете выудить из этого компьютера. Чтобы избавить вас от лишних финансовых прорех, могу сообщить, что ни одну из них вам не достать.
 — Вы их сами приобрели? — поинтересовался я.
 Он фыркнул.
 — Какого черта? Мне они не нужны.
 — Я, кажется, ничего не понимаю, — сказал я. — Когда я в первый раз вас увидел, вы пытались купить полотно Килкуллена за 400 тысяч кредитов.
 — Ничего я не пытался.
 — Но…
 — Я знал, что Аберкромби не допустит, чтобы кто-нибудь перебил его цену, — прервал он меня. Вид у него при этом был чрезвычайно самодовольный. — Я просто хотел узнать, нет ли в этом деле других заинтересованных сторон.
 — Зачем это вам, если вы не интересуетесь картинами? — спросил я.
 — У меня есть на то причины.
 — Можно их узнать?
 Он покачал головой.
 — Думаю, что нет, Леонардо.
 — Тогда можно узнать, почему нет?
 — Потому что у меня такое чувство, что вы мне не сможете сказать ничего нового… пока, — добавил он значительно. — Когда сможете, мы снова встретимся. Может быть, у меня найдется для вас работа.
 — Я уже работаю в галерее Клейборн.
 — Мне казалось, вы говорили, что работаете на Аберкромби, — резко сказал он.
 — Да, это так. Но Клейборн — мой официальный работодатель на срок моего пребывания здесь. За мои услуги Аберкромби платит галерее.
 — Я заплачу больше.
 — Если я уйду из Клейборна против их воли, то навлеку бесчестье на свой Дом, — объяснил я. — Я никогда не смогу так поступить.
 — Вам не придется от них уходить, — сказал Венциа.
 — Не понимаю.
 — Клейборн — один из крупнейших центров искусств в галактике, — начал он. — У них отделения на семидесяти трех планетах…
 — Семидесяти пяти, — поправил я.
 — Ну, семидесяти пяти, — продолжал он. — Вы проводите от сорока до пятидесяти аукционов в год и устраиваете бог весть сколько частных продаж.
 — Это правда, — признал я. — Но я не вижу, как…
 — Дайте мне закончить, — сказал Венциа. — У вас есть доступ к обширной информации по этим аукционам и продажам.
 — Насколько я понимаю, недавно вы приобрели художественную галерею, — сказал я. — Наверняка у вас есть доступ к той же самой информации.
 — Мне нужен опережающий доступ, — сказал он, подчеркивая слово «опережающий». — Точнее, мне нужны вы.
 — Я не стану даже думать о вашем предложении, — ответил я твердо. — Это будет нечестно по отношению к другим потенциальным покупателям.
 — Я не потенциальный покупатель.
 — Но вы владелец художественной галереи.
 — В том здании нет ни одного произведения искусства, — ответил он.
 — Это всего лишь почтовый адрес на Деклане IV.
 — Но почему… — начал я, пытаясь сформулировать вопрос.
 — Потому что мне нужна информация, к которой имеют доступ художественные галереи. Но крупные концерны, подобные Клейборну, получают ее намного быстрее, чем фирмы, состоящие из одного директора.
 — Но если вам не нужны произведения искусства, что тогда?
 — Имена и адреса художников.
 — Через Клейборн проходит почти миллион сделок в год, — заметил я.
 — К чему вам такое количество имен?
 — Мне нужны не все, — сказал он, — Только те, что рисуют женщину, которой так интересуетесь вы с Аберкромби.
 — Почему?
 Он улыбнулся и покачал головой.
 — Сначала вы расскажете мне что-нибудь не менее интересное.
 — Мне нечего вам рассказать.
 — Найдется со временем.
 — Это было бы неэтично.
 — Почему? — не унимался он. — Я не собираюсь перехватывать у Клейборна ни комиссионных, ни покупателей. Мне нужна только информация.
 — Я не могу…
 — Не спешите отвечать «нет», — перебил он меня. — День-два подумайте, и поймете: то, о чем я прошу, никак не может повредить ни Клейборну, ни художникам.
 — Даже если так, я поступлю нелояльно по отношению к Малькольму Аберкромби, выдавая вам информацию, ибо он нанял меня собирать эту информацию исключительно для него.
 — Все вполне лояльно, — он говорил уже с раздражением. — Я же вам сказал: мне не нужны эти чертовы картины!
 Он сделал паузу и заставил себя скупо улыбнуться.
 — Мы об этом еще поговорим через несколько дней. А пока я вам кое-что предложу, в знак добрых намерений.
 — Денег от вас я не приму, — сказал я. — Раз я не ухожу от Клейборна, чтобы работать на вас, принимать от вас плату неэтично.
 — Кто говорит о деньгах? У меня имеется кое-какая информация, которая немного облегчит вам текущую работу.
 — Мою работу?
 Он кивнул.
 — Есть у вас с собой карманный компьютер?
 — Да, — ответил я, вытаскивая компьютер.
 — Включите его.
 Я это проделал!
 — Свяжитесь с Музеем Культурного Наследия на Делуросе VIII, — заговорил он очень медленно, тщательно произнося каждое слово, чтобы машина не могла понять его не правильно. — Используйте код доступа 2141098, закажите информацию о Мелаине, богине, известной также, как Черная Тень Смерти, об Эреш-Кигал, богине подземного мира, и о Махе, ирландской королеве призраков.
 Он приложил большой палец к сенсору.
 — В Кенийской библиотеке Макмиллана на Земле этот отпечаток откроет доступ к материалам о К'Тани Нгаи, повелительнице Черной Империи.
 Библиотечному компьютеру на Пелоране VII закажите материал о Шарин Д'Амато, которая, по слухам, является там на кладбище космонавтов. Кода доступа не требуется.
 Он вернул мне компьютер.
 — И все эти мифические фигуры есть на портретах? — спросил я.
 Он утвердительно кивнул.
 — Мифы могут быть разные, но женщина на портретах — одна и та же.
 — Вы совершенно уверены?
 — Стал бы я просить вас об одолжении и при этом лгать?
 — Не стали бы, — согласился я. — Спасибо за помощь.
 — Рад помочь, — он достал карточку, сунул в мой компьютер и тут же вынул. — Это мой адрес на Дальнем Лондоне, и номер видеофона. Свяжитесь, когда будете готовы говорить о деле.
 Он поднялся.
 — Наш разговор окончен, и я вас покидаю. Надеюсь, вы меня простите, но правду сказать, от здешних запахов меня уже тошнит.
 — Один вопрос! Последний! — воскликнул я с таким жаром, что из-за соседних столиков на меня оглянулись с новым удивлением, а официант — сердито.
 — Только один, Леонардо, — ответил он. — Есть все-таки разница между жестом добрых намерений и филантропией.
 — Почему ее изображают только неизвестные художники?
 — Я бы не сказал, что они неизвестны, — сказал Венциа. — Некоторые даже знамениты. Насколько я понял, этот Килкуллен прославился, как герой войны, а парень с Патагонии IV, по общему мнению, был величайшим воздушным акробатом своего времени.
 — Но они не известны, как художники, — настаивал я.
 — Это правда, — кивнул он. Похоже, я его опять удивил. — Хороший вопрос, Леонардо.
 — А ответ?
 — Я не собираюсь отвечать.
 — Но вы согласились.
 — Согласился выслушать еще один вопрос, — сказал Венциа. — Я не обещал отвечать.
 — Можно спросить, почему?
 Он усмехнулся и покачал головой.
 — Это уже второй вопрос.
 И он ушел, а я остался один за столиком, гадать, почему человек, открыто заявивший, что вовсе не заинтересован в приобретении портретов таинственной незнакомки, так серьезно интересуется художниками, и почему он знает, как свои пять пальцев, больше фактов, чем Малькольм Аберкромби сумел накопить за четверть столетия.

 Глава 6

 В следующие две недели не произошло ничего существенного. Я не нашел ни одного нового портрета незнакомки мистера Аберкромби, и большую часть времени потратил на исследование списка имен, которые Венциа надиктовал в мой карманный компьютер.
 Результаты просто сбили меня с толку. С портретов Мелаины, Эреш-Кигал, Махи и К'Тани Нгаи, которые он назвал, смотрело одно и то же лицо нашей загадочной женщины — но когда я углубился в легенды о Мелаине, Черной Тени Смерти, то нашел еще пять, и совершенно непохожих изображений. Мне стало любопытно, я занялся исследованием образа К'Тани Нгаи, и обнаружил, что на всех портретах, кроме находящегося в Библиотеке Макмиллана, она чернокожая, часто с лапами леопарда вместо рук и ног. То же самое оказалось с Махой и Эреш-Кигал.
 Кроме них, в списке оставалась лишь Шарин Д'Амато, и я приказал библиотечному компьютеру Дальнего Лондона связаться с компьютером на Пелоране III. Ответ оказался кратким, но интригующим.
  Д'Амато, Шарин. Дата рождения неизвестна. Дата смерти неизвестна. 
  Предположительно гражданство Бантора III, но на Банторе III не зарегистрирована. 
 — Подождите! — взволнованно воскликнул я. — Вы хотите сказать, что Шарин Д'Амато действительно существовала?
  Да. 
 — Где и когда?
  Как уже упоминалось, полной биографии Шарин Д'Амато не существует. 
 — Выдайте мне то, что есть.
  Она была супругой Джебидии Перкинса с 3222 г. Г.Э. по 3224 г. Г.Э. 
 — Это все, что вам о ней известно?
  Да. 
 — Когда был создан ее портрет?
  В 3223 г. Г.Э. 
 — Автор — Перкинс?
  Да. 
 — Выдайте биографию Перкинса.
  Джебидия Перкинс, родился в 3193 г. Г.Э., космопилот компании Каранга Индастриз с 3215 по 3219 г. Г.Э., пилот картеля Бонвит с 3219 по 3222 г. Г.Э., пилот корпорации Сокол с 3222 по 3224 г. Г.Э., погиб в 3224 г. Г.Э., пилотируя корабль с учеными-наблюдателями в район сверхновой Квинибар. 
 — Подошел слишком близко? — спросил я.
  Неизвестно. 
 — Шарин Д'Амато была на том корабле?
  Неизвестно. Предполагается, что да, но подтверждающих данных нет. 
 — Существует ли фотография или голограмма Шарин Д'Амато?
  Неизвестно. 
 — Почему думают, что она является на кладбище космонавтов на Пелоране III?
  Неизвестно. 
 — Есть ли свидетельства того, что кто-нибудь ее там видел?
  Неизвестно. 
 — Спасибо, — сказал я и прервал связь.
 Меня огорчило, что компьютер выдал столь скупую информацию, но один из приведенных им фактов особенно привлекал внимание: в отличие от прочих богинь и мифических персонажей, Шарин Д'Амато действительно существовала, и вероятно, сама позировала для портрета, который в данное время находился в одном из художественных музеев на Пелоране VII.
 Я отыскал в библиотеке кабину видеофона и позвонил Аберкромби, чтобы рассказать ему о своем открытии.
 — Интересно, — сказал он, выслушав по видеофону мое сообщение. — Какому музею принадлежит картина?
 — Постараюсь выяснить сегодня к вечеру, — сказал я. — Но самое интересное, что она действительно существовала!
 Он покачал головой.
 — Сомневаюсь.
 — Но компьютер сообщил…
 — Компьютер врет, черт возьми, — прервал он меня. — Если она родилась в третьем тысячелетии Галактической Эры, как она могла попасть на более ранние портреты, в голограммы и изваяния?
 Об этом я еще не думал, и мне нечего было ответить.
 — Пошевелите мозгами, Леонардо, — продолжал он. — Если эта Д'Амато существовала на самом деле, то ее портрет — просто случайное совпадение.
 — Я мог бы более тщательно исследовать этот вопрос, — предложил я.
 — Как? — презрительно фыркнул он. — Вы больше всего рассчитывали на Пелоран VII, и тамошний компьютер уже сказал вам все, что знал.
 Он помолчал.
 — Слушайте, я не собираюсь писать об этой женщине ученых трудов. Я нанял вас искать ее портреты, а не рассказывать мне, что она спала с каким-то космопилотом пятьсот лет назад. Найдите картину и узнайте, сколько за нее хотят.
 — Хорошо, мистер Аберкромби, — сказал я.
 — Между прочим, я никогда не слыхал о Джебидии Перкинсе, — пристально глянул он. — Как вы узнали, что он ее рисовал?
 — Мне сказал Рубен Венциа.
 — Венциа! — повторил он и заинтересованно подался вперед. — Вы с ним закончили?
 — Еще не начинал, — ответил я. — Он сам меня разыскал пару недель назад и предложил кое-какую информацию о женщине на портретах.
 Пауза.
 — Пока все, что он говорил, подтвердилось.
 Аберкромби с подозрением прищурился.
 — А что вы дали ему взамен на информацию?
 — Абсолютно ничего, мистер Аберкромби, — честно ответил я.
 — Ничего?! Так не бывает! — резко ответил он. — Что именно вы ему пообещали? Портрет моей женщины?
 — Ничего, — повторил я потрясенно. — Он просил определенную информацию о будущих аукционах, но я отказался разглашать эти сведения и не согласился ни в чем ему помогать.
 — Что за информация? — не успокаивался он.
 — Сведения о портретах женщины, которые вы коллекционируете.
 — И после того, как вы отказались ему помочь, он дал вам весь этот материал о картинах? — спросил Аберкромби с явным недоверием.
 — Именно так, — сказал я. — Его интересует только сама натура.
 Портреты ему не нужны.
 — Не нужны?! — взревел Аберкромби. — Ах ты выродок полосатый, да он задрал цену на Килкуллена до 350 тысяч!
 — Но он вовсе не собирался ее покупать, — попытался объяснить я.
 — Я что, похож на полного идиота? — ледяным тоном поинтересовался Аберкромби.
 — Он говорит, что только пытается…
 Тут я понял, что экран погас, и я говорю с отключенным видеофоном. Я проверил, не произошло ли случайного обрыва связи, и вернулся к компьютеру, почему-то в приподнятом настроении. Конечно, я был огорчен, что расстроил мистера Аберкромби, но и утешен, что смогу остаться здесь и продолжать исследование, а не идти к нему домой и подробно пересказывать все, о чем узнал. (Я, конечно, мог бы рассказать ему все по видеофону или через компьютер, но он предпочитал беседовать со служащими лично, в чем я не видел смысла: когда я приходил к нему, он обычно заставлял ждать меня часами, а потом требовал, чтобы я уложился в одну-две фразы.) Еще три часа библиотечный компьютер проверял для меня всевозможные источники информации о Шарин Д'Амато, но не смог добавить ничего существенного, хотя выдал несколько романтических легенд о ее призраке, который, как рассказывают, появляется на кладбище, встречая тени погибших космонавтов, и предлагает им на пути к жизни после смерти алкогольные напитки и сексуальные удовольствия.
 Я уже собрался уйти из библиотеки и поесть, как вдруг компьютер снова ожил.
 — Продолжая поиск данных, я обнаружил книгу с материалами о Брайане Мак-Джиннисе.
 — Где она? — спросил я.
 — В маленькой местной библиотеке на Агвелле VII.
 — Агвелла VII — не человеческая колония, — заметил я. — Интересно, как туда попала книга об африканском ботанике?
 — Книга не о Мак-Джиннисе, а о раннем периоде колонизации Уганды Великобританией, — ответил компьютер. — Ее и еще 308 томов об Уганде преподнес в дар Джора Нагата, инженер-строитель угандийского происхождения. Он эмигрировал на Агвеллу VII в 2167 году Г.Э. и работал правительственным консультантом на нескольких стройках.
 — Могу я получить доступ к книге? — спросил я.
 — Я занес относящиеся к вопросу главы в память и воспроизведу их на экране, — сказал компьютер.
 Последовало примерно пятьсот слов о Мак-Джиннисе, который, похоже, прославился в основном тем, что в отношениях с местной фауной проявил больше храбрости, чем ума. Однажды, посещая одну из местных деревень, он отвел от нее бегущее в панике стадо буйволов, сумев вовремя громко закричать и замахать белым платком. Он неоднократно отправлялся в джунгли без оружия и спутников, наблюдать за различными плотоядными. Об открытии им двух новых видов орхидей, одна из которых получила его имя, даже не упоминалось.
 — Это все? — спросил я, дочитав до конца.
 — Это весь текст.
 — Вы говорите так, словно есть что-то еще.
 — Есть фотография Брайана Мак-Джинниса.
 — Будьте добры, покажите.
 На экране возникла светло-коричневая тонированная фотография. Молодой человек в шортах и рубашке с короткими рукавами стоял, с выражением невероятной гордости наступив одной ногой на шею крупной пятнистой кошки, а в руках, как ребенка, держал ружье. Подпись гласила, что зверь считался людоедом. На заднем плане стояли еще четыре фигуры: трое темнокожих, явно коллег или помощников. Четвертая была белая женщина, и я узнал ее еще раньше, чем попросил компьютер увеличить изображение, ибо она была одета в черное, несмотря на все, что я читал о ярком солнце и жаре в экваториальной зоне Земли.
 Это была она. Те же печальные глаза, те же выдающиеся скулы, даже прическа та же.
 — Кто эта женщина? — требовательно спросил я.
 — Ответить не могу, — отозвался компьютер. — В книге нет упоминания о ней, и на подписи к фотоснимку она не значится.
 — Вы ее узнаете?
 — Она — оригинал тех портретов, которые вы ищете.
 — Почему вы не сказали мне об этой фотографии?
 — Вы указали, что вас интересуют только произведения искусства, и хотя отдельные фотографии могут считаться таковыми, данный снимок, по моей оценке, относится к документальным.
 — Теперь меня интересуют не только все художественные работы, но и все фотоснимки этой женщины, — сказал я. — Вы понимаете?
 — Да.
 — Есть ли еще такие в вашем банке памяти? — повторил я вопрос.
 Пятнадцатисекундная пауза.
 — Нет.
 — Я хочу, чтобы вы снова связались со всеми библиотечными компьютерами, к которым обращались по моему заказу, определили, нет ли в каком-нибудь из них фотографий этой женщины, а затем продолжили поиск, подключив компьютеры, к которым еще не обращались, — сказал я, и после паузы добавил:
 — Начните с библиотеки на Пелоране VII и проверьте, нет ли там фотографии или голограммы Шарин Д'Амато.
 — Есть ли еще указания?
 — Нет. Как только у вас появятся дальнейшие сведения, свяжитесь со мной в отеле, или в резиденции мистера Аберкромби.
 Я вышел из кабины, прошел к видеофону и набрал номер Аберкромби, чтобы сообщить ему, что я выяснил, а также услышать его мнение — теперь я получил доказательства, что таинственная женщина жила в начале двадцатого столетия Р.Х., почти две тысячи лет спустя после того, как ее изображение впервые появилось в человеческом творчестве. Мне было известно, что до появления фотографий науки клонирования не существовало, но я не мог сформулировать другого логического объяснения, которое отвечало бы всем накопленным до сих пор фактах.
 Ответа не было. Решив, что Аберкромби занят работой на своем компьютере, я подумал, что с тем же успехом могу сразу направиться к нему домой: как только я свяжусь с ним, он, без сомнения, потребует личной беседы. Я покидал библиотеку с большой неохотой, потому что был уверен, что где-то в пределах Олигархии должна существовать фотография или голограмма Шарин Д'Амато, и мне невероятно хотелось ее увидеть, но я также понимал, что компьютеру понадобится довольно много времени для передачи по сети, и решил, что чем скорее уйду отсюда, тем скорее вернусь.
 На дорогу до имения Аберкромби у меня ушло почти сорок минут: наступило обеденное время, и улицы были многолюдны. Я проталкивался сквозь толпу, наслаждаясь теплом и безопасностью, которые невольно дарили мне живые существа. Наконец я вышел на окраину города и через несколько минут ступил на автоматическую дорожку, ведущую к дому Аберкромби.
 — Пожалуйста, назовите себя, — произнес механический голос системы охраны.
 — Я Леонардо.
 — Вам назначена встреча?
 — Мне не нужно ничего назначать, — ответил я, удивившись вопросу. — Я работаю на мистера Аберкромби.
 — В настоящее время у меня нет данных о служащем по имени Леонардо.
 — Это смешно. Я был здесь два дня назад.
 — Два дня назад вы работали на мистера Аберкромби, — ответил тот же голос. — Сейчас вы не работаете.
 — Произошла какая-то ошибка, — забеспокоился я. — Пожалуйста, еще раз проверьте списки.
 — Проверяю… Вас нет в списках служащих мистера Аберкромби.
 — Пожалуйста, разрешите мне поговорить с ним.
 — Есть его постоянный приказ не допускать посторонних.
 — Но я не посторонний! — возмутился я.
 — Моя программа запрещает мне вызывать его по вашей просьбе.
 — Тогда я войду в дом и переговорю с ним лично, — сказал я, делая шаг вперед.
 — Я не могу пропустить посторонних, — повторил голос. — Пожалуйста, сойдите. Через пять секунд на автоматическую дорожку будет подан смертельный электрический заряд. Четыре. Три. Два.
 Я быстро отступил.
 — Автоматическая дорожка заблокирована. Пожалуйста, не подходите к дому по газонам, против этого приняты специальные меры.
 — Теперь понял, предатель? Ублюдок межпланетный! — прогремел через усилитель голос Аберкромби.
 — Мистер Аберкромби, что все это значит? — спросил я, испуганный и растерянный.
 — Это значит, что если я кого-то нанимаю, даже такого, как ты, то ожидаю от него верности!
 — Но я был абсолютно верен вам, — ответил я.
 — Я платил тебе, чтоб ты разузнал все об этом сукином сыне, а не путался с ним! — взревел он.
 — Я не путался с ним, — объяснил я. — Он меня сам нашел, и я отклонил его предложение.
 — Тогда зачем ты это скрыл?
 — Я ничего не скрывал.
 — Чушь собачья! Ты виделся с ним две недели назад, я бы об этом не узнал, если бы ты сам не проболтался!
 — Я подумал, что это мелочь, не стоящая упоминания. Он просил ему помочь, а я отказался.
 — Ну и бежал бы к нему, пока шансы были, — ответил Аберкромби. — Теперь уже поздно.
 — Не понимаю, о чем вы, мистер Аберкромби.
 — Малькольма Аберкромби не проведешь! Я платил тебе в десять раз больше, чем ты стоишь, чтобы ты помог достать единственную вещь во Вселенной, которая мне нужна, а ты тут же снюхался у меня за спиной с этим прыщом Венциа! Так мне и надо, доверять инопланетянам! Никогда больше не повторю этой дурацкой ошибки.
 — Вы совершенно неверно истолковали то, что я вам сказал, мистер Аберкромби.
 — Я верно толкую то, о чем у тебя не хватило наглости сказать!
 — Если бы я мог поговорить с вами лично… — взмолился я.
 — Я и так наговорился с тобой по горло, — ответил он. — А теперь убирайся к чертям собачьим с моей собственности!
 — Но это недоразумение! — продолжал я. — Умоляю, дайте мне возможность объяснить!
 — Все, — отрезал он. — Я уже послал уведомление в галерею Клейборн и в Дом Крстхъонн, что выгнал тебя за непорядочность. А сейчас, если не хочешь, чтобы я сдал тебя в полицию за вторжение в чужие владения, убирайся-ка лучше, откуда выполз.
 — Вы сообщили моему Дому? — повторил я, когда до меня наконец дошла вся сила нанесенного им удара.
 — Ты меня слышал.
 — Моему Дому? — снова выговорил я, теряя равновесие, потому конечности у меня онемели.
 Ответа не последовало.
 — Но почему? — спросил я, не в силах прийти в себя. — Я верно служил вам. Я достал вам портреты. Я вас не предал. У вас есть все, что вам нужно. Почему вы так сделали?
 — Потому что не получил того, за что плачу!
 — Получили! Я летал на Нью Родезию и…
 — Я платил тебе за лояльность.
 — Я был лоялен. Вы слишком долго живете в одиночестве, вы везде видите врагов, но у вас их нет.
 — Об этом судить мне. А когда я покончу с этим куцым выродком Венциа, — пообещал он, — ты еще узнаешь, что такое настоящий враг!
 — Но…
 — Если через тридцать секунд ты не уберешься из моих владений, я вызываю полицию.
 И вот, униженный и несчастный, я вернулся в свою пустую комнату, чувствуя себя таким одиноким, каким ни разу не был за всю жизнь.
 Раз двадцать я принимался писать письмо своей Матери Узора, пробуя объяснить, что случилось, и какое извращенное объяснение дал происшедшему Аберкромби — и каждый раз останавливался на второй или третьей строчке. Ни объяснить, ни оправдать факт моего увольнения было просто невозможно. И личное бесчестье само по себе достойно сурового осуждения, но я навлек бесчестье на свой Дом, а возможно, на всю расу бъйорннов.
 Самоубийство — вот единственно возможный выход, но самоубийство в данный момент, когда я все еще официально работаю по программе обмена в галерее Клейборн и связан перед ними обязательством, может навлечь на Дом Крстхъонн еще большее бесчестье. Наставление, как мне было необходимо этическое наставление Матери Узора — но я не мог заставить себя обратиться к ней, ибо опозорил ее.
 В конце концов я решил, что завтра утром, когда Тай Чонг откроет галерею, я подам ей прошение об отставке, и как только отставка будет принята, я вернусь к себе в комнату и найду забвение. Больше я уже ни о чем не мечтал.




 ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ УКРАЛ



 Глава 7

 На следующее утро я отправился в галерею Клейборн и попросил приема у Тай Чонг. Пришлось ждать. Я в нетерпении ходил по выставочным залам, глядя на экспонаты и не видя их. Тянулись минуты, она не спешила приглашать меня в кабинет, и я прошел внутрь галереи, сел за свой стол и уставился на дисплей компьютера. Перед глазами пробегали строчки накопившихся данных, но я не читал их. Минуту спустя появился Гектор Рейберн с веселой ухмылкой на лице.
 — Говорят, Аберкромби вас выкинул, — начал он.
 — Это правда, друг Гектор, — ответил я.
 — Ну, вы продержались куда дольше, чем мы рассчитывали, — продолжал он. — С возвращением.
 — Я здесь лишь для того, чтобы встретиться с Тай Чонг.
 — Да? Возвращаетесь на Бъйорнн?
 — Мой мир — Бенитар II, — пояснил я. — Бъйорнны — это мой народ.
 — Какая разница, — пожал он плечами. — Так вы туда собрались?
 — Нет, друг Гектор.
 Я говорил искренне, потому что опозоренный не достоин быть погребенным в системе Бенитара.
 Он, кажется, потерял интерес к моему будущему.
 — Что за тип Аберкромби? — спросил он с любопытством. — На самом деле такой безумный богач и богатый безумец, как о нем говорят?
 — Он весьма состоятелен, друг Гектор, — сказал я, поглядывая на закрытую дверь кабинета Тай Чонг. — А обсуждать его психическое состояние я не вправе.
 — Нашли для него хоть один портрет той женщины?
 — Даже несколько.
 Он пристально на меня посмотрел.
 — Что с вами сегодня, Леонардо? Обычно вы разговорчивы, так что я не успеваю угнаться за вашими вопросами, а сегодня выглядите так, словно похоронили лучшего друга.
 — Я обесчещен.
 — То есть?
 — Малькольм Аберкромби уволил меня за нелояльность, — ответил я, и мой цвет выразил все мое унижение.
 — Ну и что? — сказал Рейберн. — Меня увольняли три раза, и может, еще пять раз уволят. Профессиональный риск, вот и все. Когда такое случается, надо выпить, расслабиться с девочкой и все забыть.
 Он помолчал.
 — Черт возьми, вам даже не надо искать новую работу: вы же остались в Клейборне.
 — Все не так просто, друг Гектор.
 — Все именно так просто, Леонардо, — ответил он. — У вас, бъйорннов, просто не правильный взгляд на жизнь.
 — Но это наш взгляд на жизнь, — ответил я. — Я не могу жить по-другому.
 Тут вмешался мой компьютер, сообщив, что Тай Чонг готова меня принять.
 — Послушайте, — предложил Рейберн, — когда освободитесь, подходите ко мне, прогуляемся, потолкуем. Я тут в трех кварталах знаю местечко, там обслужат кого угодно.
 Он неожиданно улыбнулся.
 — Я угощаю.
 — Спасибо за предложение и поддержку, друг Гектор, — сказал я, поднимаясь, — но я вынужден отказаться.
 Он пожал плечами.
 — Ладно, если передумаете, только скажите.
 Я пообещал, что так и сделаю, подошел к двери Тай Чонг, подождал перед сенсором, а когда он меня идентифицировал и дверь поползла в сторону, вошел в кабинет.
 — Леонардо, — она поднялась, пошла мне навстречу и взяла за руку. — Мне очень жаль, что произошло такое недоразумение.
 — Это моя вина, Достойная Леди, — сказал я. — Я навлек бесчестье не галерею Клейборн и Дом Крстхъонн.
 — Ерунда, — сказала она, отметая мое признание. — Этому фанатику за четверть столетия удалось раскопать меньше тридцати картин. Вы нашли для него две за месяц, а ему хватило ума вас уволить. Опрометчиво и безрассудно.
 Я остолбенел, пытаясь понять, что она сказала. Наконец ко мне вернулся голос.
 — Должен ли я понимать так, что вы на меня не сердитесь, Достойная Леди?
 — Конечно, нет.
 — Но меня уволили.
 — Без причины.
 — Причина — разговор с Рубеном Венциа.
 — Свобода речи и свобода общения — фундаментальные права. Это, похоже, ускользает от внимания Малькольма Аберкромби, — сказала она с подчеркнутым презрением и сделала жест в сторону видеофона. — Я как раз напоминала ему о них несколько минут назад, когда вы пришли.
 — Вы не должны сталкиваться с ним из-за меня, Достойная Леди, — сказал я, и мой цвет отразил, как я огорчился.
 — Я это сделала ради Клейборна, — твердо ответила она. — Никому не сойдет безнаказанно позорить моих сотрудников!
 — Именно об этом я хочу с вами поговорить.
 — О моей беседе с Аберкромби?
 — Нет. О моем положении, как одного из ваших сотрудника.
 — Ну конечно, вы мой сотрудник, — заверила она.
 — Я пришел подать в отставку.
 Она, кажется, удивилась.
 — Вы — в отставку? О чем вы говорите, Леонардо?
 — Я навлек бесчестие на свой Дом.
 — Ничего подобного.
 — У нас разные культуры, и нам с вами спорить об этом бессмысленно, Достойная Леди, — произнес я.
 — Вот и не спорьте.
 — Не буду. Но настаиваю на своей отставке.
 — Вы нашли другую работу? — спросила она резко.
 — Нет, Достойная Леди.
 Она слегка смягчилась.
 — Что вы сделаете, если я приму вашу отставку? Вернетесь в свой Дом?
 — Совершу ритуал самоубийства.
 — Что вы совершите? — она была явно потрясена.
 — Я лишу себя жизни, чтобы стереть бесчестие, которое навлек на Дом Крстхъонн.
 — Только из-за того, что вас уволили? — она никак не могла поверить.
 — Да.
 — Но это безумие!
 — Для человека — может быть, — спокойно ответил я. — А бъйорнн должен поступить именно так.
 Она энергично затрясла головой.
 — Я не разрешаю вам убить себя, Леонардо.
 — Вы не можете этого решать, Достойная Леди.
 — Давайте обсудим все разумно и спокойно, — проговорила она взволнованно.
 — Я не хочу вас обидеть, Достойная Леди, но я бы предпочел, чтобы вы как можно скорее приняли мою отставку, потому что я должен написать своей Матери Узора и привести в порядок кое-какие дела, прежде чем совершу ритуал.
 С минуту она молча смотрела на меня. Затем в ее лице скользнул проблеск понимания. Она прочистила горло и заговорила снова.
 — Вы могли лишить себя жизни вчера вечером, — произнесла она, тщательно прислушиваясь к собственным словам, словно каждая мысль вела ее к следующей. — Вы могли сделать это сегодня утром. И все же вы сначала пришли ко мне в офис и настаиваете, чтобы я приняла вашу отставку.
 Тут она внимательно вгляделась мне в глаза.
 — А что, если я не приму вашу отставку, Леонардо?
 — Мне даже не приходило в голову, что вы сможете отнестись к моей просьбе без должного уважения, Достойная Леди.
 Она все еще пристально смотрела на меня.
 — Ваш Дом подписал с Клейборном контракт на обмен специалистами, — сказала она наконец, и размеренно повторила:
 — Ваш Дом, а не вы. Что, если я буду настаивать, чтобы вы отнеслись с должным уважением к этому обязательству?
 Я вздохнул.
 — Если вы не примете мою отставку, мне придется выполнить обязательства Дома по отношению к вам.
 — И вы не убьете себя?
 — Я не совершу ритуал, пока не выполню своих обязательств.
 — Тогда вам отказано в отставке, — сказала она решительно.
 — Вы очень умная женщина, — произнес я с горечью.
 — А вы очень живой сотрудник галереи Клейборн, — ответила она, облегченно улыбнувшись. — Хотя бы на ближайшие десять месяцев.
 — Девять месяцев и двадцать три дня, — поправил я ее.
 — Это мы еще обсудим, когда будем в лучшем расположении духа, — она глубоко вздохнула, словно решила отложить эту тему. — А сейчас вы вернетесь к работе на Малькольма Аберкромби.
 — Он никогда не возьмет меня назад.
 — Уже взял, — победно усмехнулась она.
 — Но почему?
 Она показала маленькую голограммку картины и спросила:
 — Это вам ничего не напоминает?
 Я вгляделся. Это был портрет таинственной незнакомки Аберкромби.
 — Натуру я узнаю, — ответил я. — Но я не видел этой картины прежде.
 — Никто на Дальнем Лондоне ее не видел, — она сделала паузу. — Когда Аберкромби позвонил мне вчера и сообщил, что уволил вас, я, конечно же, потребовала объяснить причину. Когда я узнала, что Венциа обратился к вам с предложением, мне в голову пришло, что он не сделал бы так, если бы не подозревал, что у вас есть — или вы можете достать — что-нибудь нужное ему. Поэтому я потратила несколько часов, просмотрела все электронные брошюр, которые мы еженедельно получаем для предстоящих аукционов и частных торгов, и нашла вот это.
 Она указала на голограмму.
 — Это то, что ему нужно?
 — Ему нужна только информация, а не картины, Достойная Леди, — ответил я. — Он собирает сведения об этой женщине точно так же, как Аберкромби коллекционирует ее портреты.
 — Интересно, почему?
 — Я не знаю, Достойная Леди.
 Она помолчала, словно задумавшись над этим, потом пожала плечами.
 — Как бы там ни было, этот портрет продает Валентин Хит, коллекционер, с которым мы не раз имели дело. Он предпочитает продавать нам напрямую, избегая хлопот и неопределенности аукционов, — она снова помолчала. — Когда вы пришли, я как раз говорила Аберкромби, что мы нашли еще один портрет его незнакомки, и если он хочет его приобрести, то наше условие — снова взять вас на службу и письменно извиниться перед вами, Клейборном и Домом Крстхъонн.
 — Он гордый человек, — сказал я. — Он, наверное, не согласился на ваши условия.
 — Он еще и одержимый человек, — заметила она.
 — Он согласился?
 Она улыбнулась.
 — Согласился. Вы снова у него на службе.
 — Но я не хочу к нему возвращаться! — выпалил я, сам удивившись собственной смелости.
 — Это наверняка лучше, чем самоубийство.
 — Самоубийство почетно, — сказал я. — А в работе на человека, который меня презирает и считает лжецом, ничего почетного нет.
 — Докажите ему, что он не прав.
 — Но…
 — Послушайте, Леонардо, — перебила она. — Гектор поддразнивает меня за то, что я вечно вступаюсь за наших братьев-инопланетян, и кое в чем он прав: я произношу речи и участвую в маршах, но ни разу не добилась ничего реального. А сейчас у меня появилась возможность действительно что-то сделать, и одновременно преподнести очень неприятному человеку очень неприятный урок.
 Она улыбнулась.
 — И это тем приятнее, что вы — сотрудник Клейборна.
 — А нельзя ли, чтоб работать к Аберкромби пошел кто-нибудь другой?
 — спросил я. — Дело ведь не только в том, что мы друг друга не любим? Я здесь, чтобы изучить вашу методологию и расширить свои представления о различных школах искусств, но совершенно не занимаюсь этим с тех пор, как начал на него работать.
 Она покачала головой.
 — Вас он уволил, и вас должен снова взять на работу. Кроме того, не могу же я ратовать за всеобщее равенство, и не подтвердить свои слова делом, когда наконец представилась возможность! — она сплела перед собой руки. — Ну не хмурьтесь так, Леонардо. Я даже заставила его перечислить крупную сумму в возмещение ущерба вашему Дому.
 — Неужели?
 — Еще бы. Никто не смеет обижать моих инопланетян.
 — Безмерно благодарен вам, Достойная Леди, — искренне сказал я.
 — Докажите это тем, что не убьете себя, — ответила Тай Чонг.
 — Я уже обещал, что не совершу ритуал, пока нахожусь у вас на службе, — заверил ее я.
 — Вы все-таки собираетесь сделать это, когда уволитесь? — удивленно переспросила она. — Несмотря на то, что он согласился взять вас назад?
 — Не знаю, — ответил я. — Попрошу этического наставления у Матери Узора.
 — Но она наверняка запретит вам! Ваш Дом сейчас получает больше денег, чем в самом начале!
 — Эти деньги — плата за нечистую совесть, — ответил я.
 — Чепуха! — фыркнула она. — Это деньги узколобого фанатика, который платит за свою глупость.
 — Я приму ваш совет во внимание, — уклончиво ответил я.
 — Мы еще поговорим об этом позже, — пообещала она. Наступила неловкая пауза.
 — Мне кажется, мы все решили, Леонардо?
 — Значит, сейчас я должен явиться к Аберкромби?
 Она покачала головой.
 — Нет. Я уже заказала вам билет на Шарлемань.
 — На Шарлемань, Достойная Леди?
 — Ваши чувства к мистеру Аберкромби для меня не секрет, — сказала она. — И кому-то же надо удостоверить подлинность картины Валентина Хита.
 Она замялась.
 — Я не смогла заказать для вас каюту первого класса. Вас туда просто не пустят.
 — Я не обижаюсь, Достойная Леди.
 — Да, но я обижаюсь, — сказала она. — Чтобы как-то это компенсировать, я заказала для вас первоклассные апартаменты в лучшем отеле Шарлеманя.
 — Шарлемань очень близко к центру Олигархии, — заметил я.
 — Да, — кивнула она, вопросительно взглянув на меня.
 — А моя специальность — произведения скопления Альбион, которое расположено на краю Внутренней Границы. Лучше будет, если кто-нибудь другой установит подлинность картины.
 — Если верить Валентину, ей всего два года, — ответила она. — Пусть он просто представит вам художника, и можете считать, что подлинность картины уже установлена.
 — Но я не знаю, как ее оценить, ни по уровню живописи, ни в деньгах, Достойная Леди, — возразил я.
 — Это не имеет значения. Сколько бы мы ни заплатили Валентину, мы получим прибыль, перепродав ее Аберкромби.
 — Если картине всего два года и вас не интересует ее стоимость, зачем вообще посылать кого-нибудь для подтверждения подлинности? — озадаченно спросил я.
 — Причин две, — объяснила она. — Во-первых, я намереваюсь поставить Аберкромби в счет каждую мелочь, на которую вы потратитесь в пути, и хочу, чтобы вы хорошо провели время на Шарлемане. Считайте это оплаченным отпуском.
 — А во-вторых?
 — Я мало знаю о женщине, изображенной на этих портретах, — продолжала она. — Но судя по диапазону коллекции Аберкромби, она жила и умерла очень давно — значит, у автора картины Хита должен быть какой-нибудь исходный материал. Попробуйте узнать, какой именно. Если это художественное произведение, может быть, оно продается, и тогда мы приобретем его для Аберкромби.
 Она помолчала.
 — И еще, Леонардо? Если с вами снова свяжется Рубен Венциа, скажите ему, что вы обдумали его предложение и согласны иметь с ним дело.
 — Но это будет неэтично.
 — Картину у Валентина Хита мы уже фактически приобрели. У Венциа нет никакой возможности наложить на нее лапу. Но у него может быть полезная для нас информация, и не стоит совсем терять с ним связь.
 Я вдруг оценил иронию ситуации:
 — А Малькольм Аберкромби? Он ведь меня вчера уволил именно за то, что вы сегодня утром приказываете мне делать?
 — Предоставьте Аберкромби мне, — сказала она хмуро и решительно.
 Потом встала и провела меня до двери.
 — Увидите, все обернется к лучшему.
 На прощанье я получил кипу документов.
 — Вот это, — указала она на один из них, — ваш пропуск с места работы, с ним вас пустят во все общественные учреждения на Шарлемане.
 Однако люди там весьма просвещенные, — добавила она, — так что вряд ли его будут проверять.
 — А это, — и она указала на другой документ, — ваш паспорт второго класса, по которому вы сможете передвигаться в пределах пятисот световых лет от Шарлеманя в течение тридцати дней. Это на случай, если художник живет в каком-нибудь соседнем мире. И поскольку у нас на той системе нет представительства, вот вам код кредитного счета, который я открыла в местном отделении Опекунского Банка. Вас обслужат по голосограмме, с вашей сетчаткой у сенсоров всегда возникает путаница. Можете снять со счета до двадцати тысяч кредитов.
 Она сделала паузу.
 — Это на случай, если у Аберкромби вдруг не хватит совести выполнить свои обязательства перед вами. Надеюсь, у вас есть номер его банковского и кредитного счета?
 — Да, Достойная Леди.
 — Вот голограмма Валентина Хита, чтобы вы смогли узнать его в космопорту.
 — Мне кажется, ему будет гораздо легче узнать бъйорнна, который сойдет с корабля людей, Достойная Леди.
 — Возможно, — согласилась она. — На случай, если он опоздает или где-то застрянет, здесь на обратной стороне закодирован его адрес, найдете его дома.
 Она вынула еще одну голограмму, совсем маленькую, и протянула мне.
 — А это репродукция картины, которую вам надо будет проверить на подлинность.
 Я бегло рассмотрел ее.
 — Это та же самая женщина.
 — Знаю, — ответила она. — Раз увидев, это лицо не забудешь.
 Я снова посмотрел на репродукцию и обратил внимание на странную подпись под ней. Она казалась вполне разборчивой, но сколько я ни пытался ее прочитать, у меня ничего не получилось. В конце концов я протянул голограмму Тай Чонг.
 — Не могу прочитать подпись, Достойная Леди.
 — Это один из новейших шрифтов, его стали иногда употреблять в каталогах, — объяснила она. — Называется, кажется, Антарес-Элегант.
 Выглядит красиво, но я вполне понимаю ваши трудности при чтении.
 Она присмотрелась к подписи.
 — Здесь говорится, что художника зовут Серджио Маллаки. Вы о нем слышали?
 — Нет, — ответил я. — А название картины там приведено?
 — Да, — сказала Тай Чонг и передернула плечами. — Странное название, но звучит интригующе.
 — Как она называется? — спросил я.
 — «Черная Леди».

 Глава 8

 Увидев космопорт на Шарлемане, я понял, каким маленьким и незначительным был мир Дальнего Лондона.
 Во-первых, мы сели не на самой планете, а прибыли в огромный орбитальный ангар, где система публичного оповещения направляла прибывших пассажиров на пересадку, на таможенный контроль, в орбитальный отель или на челнок до планеты.
 Не обнаружив Валентина Хита среди встречающих на причале, я направился прямо к таможенному пункту, подождал, пока мой багаж просканируют, прошел паспортную проверку и по очень медленной автоматической дорожке отправился к челночному причалу, собираясь лететь на планету. Ближайший рейс оказался почти через час, и поскольку еда на борту была рассчитана на человеческие вкусы, я стал искать ресторан, где обслуживают не-людей.
 К моему удивлению, здесь таких не было. В нескольких ресторанах люди и не-люди питались вперемешку, и никому это вовсе не казалось странным. Я вошел в одно заведение, все еще ожидая услышать, что инопланетянам, или хотя бы бъйорннам, сюда нельзя, и был немедленно препровожден к столику у стены. У меня за спиной двое людей пили кофе, обсуждая какие-то спортивные соревнования, а за столиком слева сидели два теронца и лодинит. Теронцы ели лоснящееся жирное мясо, основной для них продукт питания, а лодинит жевал не поддающуюся описанию овощную массу.
 На компьютерном экранчике над столиком появилось меню — на языке землян. Я свободно мог его читать, но попросил перевод на бъйорннский, просто посмотреть, что из этого выйдет. Через мгновение я уже бранил себя за вопиющее нарушение приличий, но прежде чем успел отменить или изменить просьбу, требуемый перевод появился. Не желая создавать новых трудностей, я заказал напиток из фруктов с мякотью, из тропической зоны Шарлеманя. На экране тут же появились два столбца — в первом перечень рас, которым напиток был вреден для здоровья (домариан, сеттов и эмранов особо предупреждали, что именно это сочетание фруктов для них — смертельный яд), а во втором — более короткий список рас, для кого он был не опасен, но при их метаболизме действовал, как интоксикант.
 Бъйорннов не было ни в одном списке, я подтвердил заказ, и был молниеносно обслужен. С четверть часа я потягивал питье, наслаждаясь теплом и покоем, исходившими от множества посетителей. Наконец решил, что пора уходить, ввел в компьютер номер кредитного счета мистера Аберкромби, подождал подтверждения и вернулся на челночный причал.
 Там меня снова поразили масштабы Шарлеманя. В большинстве человеческих миров, где мне приходилось бывать, был один главный город, иногда два;
 Люди осваивали множество планет, и так быстро, что заселение везде только начиналось. Процветающие колонии начинались с небольших поселений, и становились крупными городами по мере того, как туда эмигрировало все больше людей, а неудачливые так и оставались обычными форпостами. Хотя я слышал о Делуросе VIII с населением в 17 миллиардов людей, и о таких крупных мирах, как Земля, Спика VI, Терразана и Сириус V, но я ни разу не был на такой планете, где люди освоили хотя бы мало-мальски значительную территорию.
 Теперь же я буквально тонул в потоке информации. На полированном настиле причала тянулось, наверное, полос двадцать разных цветов, и пассажиров направляли по эти линиям к челнокам соответствующих направлений: красный — в Централию, фиолетовый — в Блэкуотер, золотистый — в Нью-Иоганнесбург, оранжевый — в район Восточной Границы, и так далее. Я знал, что Валентин Хит живет в городе под названием Океана, выбрал нужную полосу и пошел к челноку.
 Сам челнок был разделен на отсеки, как все лайнеры Олигархии, с салоном первого класса примерно на три дюжины удобных мест для людей, и отсеками второго и третьего, с кислородной и хлористой средой и самыми разнообразными креслами для всех, от шеститонного касторианина до крошечного третаганзийца.
 Я приготовился пройти в хвост, в отсек второго класса, когда заметил, что в начале салона первого класса уже сидит канфорит и трое голубоватых существ, шедших впереди меня, усаживаются в этом же салоне.
 Я обратился к женщине в форме, распоряжавшейся в салоне.
 — Простите, Достойная Леди?
 — Что вам нужно? — отозвалась стюардесса.
 Я показал на пустое сиденье перед собой.
 — Можно?
 — Что можно?
 — Мне можно здесь сесть?
 — Конечно, — ответила она. — При включенных двигателях стоять не разрешается.
 — Я имел в виду салон первого класса, Достойная Леди.
 — В челночных катерах нет классов, — сказала она.
 — Но конструкция катера…
 — Катер строился для системы Спинот, — объяснила она. — Он недавно куплен и еще не переоборудован. Садитесь на любое место, где вам удобно.
 — Спасибо, Достойная Леди, — сказал я, а сам дошел до конца прохода и заглянул в отсек второго класса.
 Он был почти забит, и в другое время я бы немедленно туда вошел и занял место, но в салоне первого класса было наполовину пусто, и я решил, что на этот раз полечу здесь, просто чтобы узнать, как себя чувствуют пассажиры-люди. Приняв решение, я выбрал место и пристегнулся, проверив, чтобы ремни равномерно охватывали мое тело, и представляя, что сказали бы Аберкромби и моя Мать Узора, если бы видели меня сейчас.
 Краткий перелет на Шарлемань был небогат событиями, и через пару минут после посадки я уже стоял у выхода с причала, высматривая Валентина Хита. Я не нашел его и в конце концов направился к компьютерному терминалу, узнать, не оставил ли он для меня сообщения. Он ничего не оставлял.
 Я решил, что лучше сначала поселиться в отеле, а уж потом попробовать связаться с Хитом. Приняв такое решение, я отправился в багажное отделение, получил багаж и зарегистрировал у представителя полиции Океаны свою голосограмму.
 Потом я вышел на улицу и оказался под ярким солнцем Шарлеманя. По проезжей части шелестел бесконечный поток машин. Одна из них остановилась прямо передо мной, распахнулась задняя дверца, и водитель, коренастый лысеющий человек, произнес с заискивающей улыбкой:
 — Добро пожаловать в Океану. Куда вас доставить?
 — Мне нужно в отель «Эксцельсиор», уважаемый, — произнес я на диалекте Почетных гостей.
 — Вам заказан номер?
 — Разумеется, — ответил я и сел в машину, втащив за собой багаж. — Почему вы спрашиваете?
 Он пожал плечами, машина тронулась.
 — Там обычно нет свободных мест. Я подумал, что сэкономлю вам плату за проезд, если вы не сделали заказ заранее.
 — Вы очень внимательны.
 — Это моя работа, — сказал он. — Вы впервые на Шарлемане?
 — Впервые, — сказал я.
 — Надеюсь, вам здесь понравится.
 — Я в этом совершенно уверен, — ответил я, смотря в окно на широкую равнину, покрытую бурой выжженной травой. — Можно задать вам вопрос, уважаемый?
 — Валяйте.
 — Ваш прекрасный город носит название Океана, — заметил я. — А где же океан?
 Он рассмеялся.
 — Не то время года.
 — Я вас не понимаю.
 — Мы всего в паре сотен миль к югу от экватора, так что вместо лета и зимы у нас засуха и сезон дождей. Видите равнину? — спросил он, показав рукой в окно.
 — Да.
 — Ну вот, когда начинаются дожди, она превращается в озеро, почти двести миль в ширину и примерно восемнадцать дюймов глубиной. Первый человек, который поставил здесь свое заведение, явился как раз после дождей, принял лужу за океан, и место назвал Океана. Когда он сообразил, какого дурака свалял, название уже было одобрено Корпусом Пионеров, зарегистрировано в департаменте картографии на Калибане, и менять его было бы чертовски много хлопот.
 Он сделал паузу, потом добавил:
 — Вот почему космопорт так далеко от города. Будь он ближе, его бы полгода покрывала вода.
 — Как интересно, — произнес я.
 — Не так интересно, как хлопотно, — снова рассмеялся водитель. — К нам до сих пор попадают случайные туристы, заказывают себе отпуск, соблазнившись названием.
 Мы въехали на окраину Океаны. Метрополис встретил меня сверкающими стальными зданиями и прямоугольными башням из стекла, широкими проспектами, пролегающими через со вкусом спланированные коммерческие и жилые кварталы. Чем дальше, тем теснее сдвигались группы зданий, казалось, они уже почти доставали до тонких волокон низко плывших облаков, и машина остановилась.
 — Приехали, — произнес водитель.
 Я рассчитался, вышел из машины и обратился к одному из шести швейцаров в ливреях, который, в свою очередь, взял мой багаж и сопроводил меня в сравнительно небольшой холл с множеством витрин очень дорогих и очень модных магазинов. Мне бросилось в глаза, что здесь на виду был только один не-человек, трехногое существо в красной с золотом униформе и значком обслуживающего персонала, но кроме меня, похоже, до этого никому дела не было. Вскоре я уже поднимался на экспресс-лифте на шестьдесят четвертый этаж.
 Моя дверь была в конце короткого, ярко освещенного коридора. Я назвал свое имя, подождал, пока сработает голосограмма, а когда дверь раздвинулась, вошел.
 Я оказался в необъятной гостиной, с четырьмя креслами, большой кушеткой, обитой белой тумиганской кожей, маленьким баром из дорадузского дерева с богатым выбором напитков, каменным камином и широким окном, выходившим на город.
 Возле бара, держа в руке полупустой бокал, стоял высокий, холеный мужчина, в отлично сшитом дорогом костюме, с волосами цвета выжженных равнин Океаны и раскосыми зелеными глазами чуть сероватого оттенка. Я сразу узнал в нем Валентина Хита.
 — Входите, устраивайтесь, — произнес он непринужденно. — Сожалею, что не смог выбраться в космопорт, но я бы вас все равно не узнал. Мне сказали, что вы бъйорнн.
 — Я и есть бъйорнн, — ответил я.
 Он, похоже, удивился.
 — Я встречал раньше пару бъйорннов, — сказал он, — но они явно на вас не похожи.
 — Они, наверное, были из другого Дома, — ответил я.
 — Они были черно-зеленые, с бесконечным узором из концентрических кругов по коже, или что-то вроде того.
 — Это, должно быть, из Дома Илстхни, — сказал я. — Они ювелиры.
 — Верно, — сказал он с улыбкой. — Как бы там ни было, я рад вас видеть, Леонардо. Я — Валентин Хит.
 — Можно задать вам один вопрос, мистер Хит? — спросил я, чуть не назвав его «друг Валентин», но решив не торопиться с диалектом дружбы и симпатии, пока не узнаю, как и почему он оказался в моем номере.
 — Разумеется. Зовите меня Валентин.
 — Как вы оказались здесь, мистер Хит?
 — Валентин, — поправил он. — Я подумал, что вам трудно будет разыскать меня по адресу. Насколько я понимаю, вы в первый раз на Шарлемане, а в Океане весьма запутанная сеть улиц и совершенно нелепая нумерация домов.
 — Я, кажется, не совсем правильно выразился, мистер Хит, — сказал я. — Почему вы здесь, как вы оказались в моем номере?
 — Надеюсь, вы не сочтете это грубостью с моей стороны, Леонардо. В отеле четыре входа, я боялся, что выберу не тот и не встречу вас.
 — Но замок закодирован на мою голосограмму. Как вы вошли?
 — Не доверяйте закодированным замкам, Леонардо, — улыбнулся он. — Любая горничная или портье могут сюда войти. На вашем месте я бы оставил ценности в сейфе отеля.
 Он помолчал.
 — Сделать вам коктейль?
 — Нет, спасибо.
 — Может, что-нибудь из еды? Здесь большой выбор, и вас обслужат за десять минут.
 — Нет, спасибо.
 — Ну, тогда чувствуйте себя как дома, и мы прекрасно проведем время.
 — Я не устал, — сказал я. — Нельзя ли сразу посмотреть картину?
 — Попозже, — сказал он. — Сначала давайте ближе познакомимся.
 Неожиданно мне стало очень не по себе в присутствии этого человека, который так легко проник в мой номер, невзирая на замок, и похоже, вовсе не был заинтересован в том, чтобы я увидел картину, ради оценки которой проделал такой дальний путь.
 — Давайте познакомимся ближе, прогуливаясь по городу, — предложил я. — Из окна машины он показался мне очаровательным.
 — По-настоящему он оживает, когда стемнеет, — ответил он. — Если хотите увидеть Океану, подождите, пока сядет солнце.
 Я не хотел настораживать его, выдавая свой страх, но мне показалось, что просто необходимо выйти из номера и оказаться среди свидетелей. Кто знает, какую участь он мне готовит.
 — На космическом лайнере с Дальнего Лондона, друг Валентин, — начал я, подчеркивая обращение, — я прочитал, что в Океане есть знаменитый художественный музей. Если он открыт, не могли бы мы пойти туда?
 Он покачал головой.
 — Не хочу вас разочаровывать, Леонардо, но музей закрыт на ремонт.
 — Как? — удивился я. — В статье говорилось, что его построили только два года назад.
 — Кажется, на прошлой неделе его ограбили. Сейчас они монтируют более современную систему охраны, — он подошел к креслу и сел. — А почему бы не провести остаток дня здесь?
 Я внимательно посмотрел на него, пытаясь заметить предательские выпуклости под одеждой, которые выдают спрятанное оружие. Ничего не заметил, но сообразил, что это совершенно не важно: он и так был намного сильней и больше меня.
 Собрав все свое мужество, я снова заговорил:
 — Друг Валентин, мой багаж еще не доставлен. Мне кажется, я должен спуститься в холл и проверить, не попал ли он в другое место.
 — Носильщик принесет его сюда с минуты на минуту, — уверил он. — Его, наверное, погрузили на тележку вместе с другими чемоданами и развозят по номерам.
 — Но все же, — настаивал я. — У меня там есть личные вещи, которые мне очень дороги.
 Он показал на панель внутренней связи.
 — Если вы действительно волнуетесь, позвоните в холл и проверьте, куда они направили ваш багаж.
 — Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы сходил туда сам, — честно признался я, подвигаясь к двери.
 Он пожал плечами.
 — Ну, если вы так беспокоитесь, идите.
 — Вы не собираетесь меня задерживать? — вырвалось у меня.
 Мои слова его, кажется, позабавили.
 — Зачем мне вас задерживать?
 — Я думал… то есть мне казалось… — от волнения и замешательства я не смог сформулировать убедительную фразу.
 — С вами все в порядке? — спросил он. — Вы изменили цвет.
 — Это оттенок униженности, — объяснил я. — Мне почему-то подумалось, что вы захотите меня здесь удержать.
 Хит хохотнул.
 — Можете свободно идти, куда хотите, — и добавил после паузы:
 — Это мне, кажется, придется злоупотребить вашим гостеприимством до вечера.
 — Не понимаю.
 — Все очень просто, — сказал он. — Меня ищет полиция.
 — Вы скрываетесь от правосудия? — воскликнул я, и мои страхи вернулись.
 — Нет, я всего лишь подозреваемый.
 — Тогда зачем вам прятаться от полиции? — спросил я. — Наверняка лучший выход — явиться к ним и честно ответить на все вопросы.
 — Это лучший выход, если вы невиновны, — ответил он, улыбаясь. — Увы, я сделал именно то, в чем меня подозревают.
 Он сделал паузу.
 — Мне в самом деле очень не хочется причинять вам такие неудобства, Леонардо, но это всего на несколько часов. Как только снаружи стемнеет, я от них без труда ускользну.
 — Вы кого-нибудь убили? — спросил я, отодвигаясь от него.
 — Ну что вы, нет! Я не убийца, я всего лишь предприимчивый человек.
 Неожиданно мне в голову пришла новая мысль.
 — А картина — она краденая?
 — Никогда не стал бы красть такую ординарную вещь, — ответил он. — Весьма банально написана, знаете ли.
 — Но вы крадете картины?
 Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.
 — Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.
 — А на самом деле?
 — Нет.
 — Постойте, — сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый броситься наутек, если понадобится. — Мне показалось, что вы в некотором роде несете ответственность за закрытие художественного музея.
 — Несу, — спокойно ответил он.
 — И вы еще говорите, что вы не музейный вор!
 — Музейный вор — слишком узкое определение. Я краду и драгоценности, и прочие красивые вещи.
 Он помолчал.
 — Я предпочитаю считать себя мастером преступных дел. Звучит гораздо профессиональнее.
 — Почему вы мне это рассказываете? — спросил я.
 — Потому что я навязался к вам в гости, — ответил он. — И потому, что на Шарлемане инопланетянин не может свидетельствовать против человека.
 — Но я могу сообщить полиции то, что знаю.
 Он пожал плечами.
 — Они и так знают, что я сделал. А доказать — совсем другой вопрос, — тут он мне улыбнулся. — Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями, а поступить так было бы решительно не по-дружески.
 — Я не могу стать другом вора, — твердо сказал я.
 — Еще как можете. Я, в общем-то, очень симпатичный парень. Более того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по профессии.
 — Но зачем вообще быть вором?
 — В этом виноваты мои родители. Я лично считаю себя не столько вором, сколько ограбленным.
 — И какое отношение имеют к этому ваши родители?
 — Они растратили слишком много денег.
 Он осушил бокал и откинулся в кресле.
 — Видите ли, семья Хитов была богатой на протяжении стольких поколений, что даже трудно себе представить, и конечно, никто из Хитов не опустится до того, чтобы работать ради куска хлеба. Мое воспитание научило меня только одному — как промотать семейное состояние, и представьте мое разочарование, когда оказалось, что из-за папиных увлечений женщинами и маминой страсти к азартным играм проматывать мне уже нечего.
 Он сделал паузу.
 — Я был совершенно неприспособлен даже для самой непритязательной работы — но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если позволите… и поскольку меня научили ожидать от жизни определенных удовольствий, то вполне естественно, что судьба привела меня в профессию, к которой я подхожу по характеру.
 — Что же в вашем характере подходит к занятию вора? — спросил я.
 — Как всех испорченных детей, меня, естественно, научили не заботиться ни о ком, кроме себя, — ответил он. — Если бы я уважал права других, я бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный моральный конфликт. К счастью, я не страдаю от подобных приступов.
 Кстати, не будь таких, как я, в страховой отрасли вскоре наступил бы серьезный спад, так что в некотором роде я даже способствую развитию экономики.
 — Я слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, — сказал я, — но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей работой.
 — Почему же не гордиться тем, что делаешь? Это тоже форма искусства, и вор из меня безусловно лучший, чем художник из Серджио Маллаки.
 — Мне кажется, стоит уведомить вас, что у меня нет при себе наличных денег, — сказал я.
 — Никогда не краду наличности, — произнес он презрительно. — Слишком легко проследить номера серий.
 — Еще легче выследить украденный портрет, — заметил я.
 — А! — улыбнулся он. — Но люди тратят наличность. А сокровища искусств держат под семью замками. Фокус в том, чтобы украсть вещь настолько знаменитую, чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на публику. Поэтому я работаю только с коллекционерами и не имею никаких дел с публичными аукционами.
 Он замолчал и задумался.
 — Конечно, в моем бизнесе я поставляю коллекционерам все, что они хотят, включая честно добытые произведения, и часто действую, как посредник. А иногда, — закончил он, — даже выступаю консультантом, если у клиента слишком много денег и слишком мало вкуса. В таких случаях я обычно устраиваю им покупку вот таких картин.
 Он указал на чрезвычайно плохое абстрактное полотно, висевшее над кушеткой.
 — Но если вы честно приобрели портрет Маллаки, вы могли бы выставить его на аукцион, — намекнул я.
 — Тогда другие заинтересовались бы, почему я не выставляю на аукцион все остальное. Может быть, постоянство — пугало для мелких умишек, но непостоянство имеет тенденцию привлекать внимание полицейских компьютеров.
 — Я даже не знаю, стоит ли вообще с вами разговаривать, — сказал я, чувствуя неловкость от того, что покорен его обаянием, и что мои страхи и опасения улетучились. — Вы воплощенная аморальность, распущенность и бесчестье.
 — Вы мне льстите, Леонардо, — небрежно заметил он. — Я всего лишь человек, который пользуется подвернувшимся случаем, не более. Если уж на то пошло, вы должны были бы мне посочувствовать — я работаю больше, чем любой Хит за прошедшие пятьсот лет, изо всех сил стараясь восполнить опустошенную семейную казну.
 Он замолчал и, как мне показалось, впервые обвел взглядом то, что нас окружало.
 — Бог мой, какой ужасный вкус у оформителя! Голые стены были бы лучше этого уродливого металлопокрытия! — он покачал головой. — Держу пари, что в спальне они повесили фривольные гравюры.
 — А что вы украли из музея? — спросил я.
 — Всего одну работу, — сказал он, пожав плечами. — Подумать только, что полиция так разъярилась из-за одной-единственной вещи!
 — Смотря, какая вещь, — сказал я.
 — Скульптура Мориты, — ответил он.
 — Произведение Мориты! — воскликнул я.
 Он кивнул, весьма довольный собой.
 — Одно из самых модернистских.
 — Но ведь полиция наверняка найдет его, обыскав ваш дом!
 — Все зависит от того, какой дом они обыщут, — сказал Хит, совершенно не выказывая озабоченности. — У меня их одиннадцать, все оформлены на разные имена, и только три — на Шарлемане. Вы разрешите, я себе еще налью?
 Он встал и пошел к бару.
 — Вы действительно не хотите со мной выпить?
 — Нет.
 — Как хотите, — он снова улыбнулся. — Но я забыл о хороших манерах.
 Может быть, заказать для вас какой-нибудь национальный бъйорннский напиток? В обслуживании предусмотрен приличный выбор.
 — Спасибо, я не хочу пить.
 В этот момент в дверь постучал носильщик.
 — Войдите, — громко сказал Хит, и через мгновение дверь открылась.
 — Поставьте все это в спальне, — приказал он, направив носильщика в спальню, а когда тот вышел, дал ему чаевые.
 — Спасибо, мистер Леонардо, — произнес носильщик. — Желаю приятно провести время в Океане.
 — Непременно, — ответил Хит и приказал двери закрыться.
 — Но Леонардо — это я! — возмутился я.
 — Верно, — согласился Хит. — Но алиби нужно мне.
 — Зачем?
 — Кто знает? День еще не кончился.
 — Вы достойны всяческого порицания.
 Он улыбнулся.
 — Зато я обаятелен. Папаша Хит всегда утверждал: если нельзя создать состояние, надо создать хотя бы иллюзию такового — а для этого, конечно, требуется обаяние.
 — У Малькольма Аберкромби есть состояние, но он, наверное, самый необаятельный человек из тех, кого я знаю, — сказал я.
 — Аберкромби? Это тот, которому нужен портрет Черной Леди, если я не ошибаюсь?
 — Да.
 — Зачем он ему? Ужасное произведение. Мне было почти стыдно предлагать его Тай Чонг, но у моих кредиторов дорогие вкусы, и на этой неделе мне непременно нужно было сделать хоть немного денег.
 — Он собирает ее портреты.
 — Я не знал, что она позировала другим художникам.
 — Она не позировала и для портрета, который вы предлагаете, — сказал я. — Она умерла более шести тысяч лет назад.
 — Ерунда, — фыркнул он. — Она была любовницей Маллаки. Насколько мне известно, она и сейчас его любовница.
 — Наверно, вы ошибаетесь, — сказал я. — Я видел ее фотографию, тех времен, когда человечество еще не покидало Землю.
 Он покачал головой.
 — Может быть, вы видели кого-нибудь похожего на нее.
 — Я не мог ошибиться. Я видел доказательства.
 — А я не думаю, чтобы ошибался Маллаки, — ответил Хит. — В конце концов, он писал с нее.
 — Интересно, удастся ли мне поговорить с этим Маллаки, — сказал я.
 — Не вижу причин, почему бы нет, — откликнулся Хит. — Конечно, его придется разыскивать. Он живет не на Шарлемане.
 — Я был бы очень благодарен.
 — Подумаю, что можно сделать, — сказал Хит. — Между прочим, сколько портретов Черной Леди у Аберкромби?
 — Двадцать семь.
 По лицу Хита скользнуло хищное выражение.
 — Среди них есть работы знаменитых художников?
 — Зачем вы хотите это знать? — спросил я.
 Он обезоруживающе улыбнулся.
 — Я просто поддерживаю наш разговор. Хотя может быть, вы предпочитаете сидеть молча до самого вечера?
 — Вы признались, что вы — музейный вор, — ответил я. — И я не знаю, могу ли я ответить на ваш вопрос.
 — Вы оскорбляете меня в лучших чувствах, Леонардо.
 — Очень жаль, если так.
 — Я очень ранимый человек.
 — Не сомневаюсь, — ответил я.
 — И тем не менее не хотите ничего сказать мне о коллекции Аберкромби?
 — Прежде чем ответить, мне потребуется этическое наставление от Дома Крстхъонн.
 — Крстхъонн? — повторил он. — Раньше вы назвали другое слово.
 — Крстхъонн — это мой дом. Ранее я говорил о Доме Илстхни.
 — Действительно, — вспомнил он. — Они ювелиры, а вы искусствоведы.
 Он помолчал.
 — Скажите мне кое-что, Леонардо.
 — Если смогу.
 — Почему вы так отличаетесь от тех ювелиров? Вы же, в конце концов, одной расы.
 — Физически мы так же похожи друг на друга, как и люди, — ответил я.
 — Может быть, у вас одно строение, но вы оранжевый с фиолетовым, и у вас по всему телу широкие полосы. Другие бъйорнны были зеленые с черным, с кругами.
 — Люди бывают разных цветов, и все-таки все вы — люди. Наш Узор и цвет определяют, в какой Дом из тридцати одного мы войдем, но все мы — бъйорнны.
 — Вы хотите сказать, что привязаны к профессии в зависимости от узоров, с которыми рождаетесь?
 — А разве вы, по собственному признанию, не были вынуждены заняться своей аморальной профессией, неудачно родившись?
 — Туше, — он усмехнулся и помедлил. — Но все же, если бы родители не промотали мое наследство, передо мной открылся бы широкий выбор. А перед вами, очевидно, нет.
 — Вы говорите так, словно это ограничение; уверяю вас, что на самом деле это не так. В каждой профессии множество занятий и дисциплин, с ней связанных.
 — Но вы должны работать именно в этой профессии, — настаивал он.
 — Мы становимся частью Дома, — сказал я. — В этом разница.
 — Я ее не вижу.
 — В отличие от вас, мы происходим от стадных животных, поэтому в нас преобладает инстинкт стада, мы должны чувствовать себя частью семьи.
 Величайшая трагедия, которая может обрушиться на бъйорнна — родиться с Узором, который не соответствует Узорам тридцати одного Дома.
 — И часто такое случается? — спросил Хит.
 — Может быть, один раз на две тысячи, — ответил я. — Такой ребенок изгоняется и почти сразу умирает.
 — По-моему, это варварство.
 — Напротив. Раса стремится сохранить генетическую чистоту, а допустить в общество без-Узорного означает накликать беду.
 — Сколько же поколений у вас существует инбридинг? — спросил он.
 — Вы все еще не понимаете, — сказал я. — Спаривание часто происходит между членами разных Домов, именно для того, чтобы избежать нежелательных последствий интенсивного узкородственного размножения. Я так появился. Моя мать была из Дома Крилкен, а отец, чью модель я ношу — из Дома Крстхъонн.
 — Значит, вас воспитывал он?
 — Меня воспитала Мать Узора.
 — Я совсем запутался, — сказал Хит. — Мне казалось, что у вашей мамы была другая модель.
 — Правильно, другая. Меня передали матриарху Дома Крстхъонн — моей Матери Узора, и ее обязанностью было проследить, чтобы обо мне заботились и воспитывали в духе и традициях Дома Крстхъонн.
 — А ваш отец?
 — Что отец?
 — Он имел к этому какое-нибудь отношение?
 — Я никогда его не видел. Он покинул Бенитар II еще до того, как я родился.
 — Почему? Он нарушил закон, или им не понравился его выбор жены?
 — Ни то, ни другое, — объяснил я. — Общество бъйорннов матриархально. Мужчины появляются и исчезают; женщины Дома — источник силы и стабильности. Поэтому все мужчины по достижении совершеннолетия покидают Дом, и обычно планету тоже, чтобы не вносить раскол в упорядоченную жизнь Дома.
 — Судя по вашим словам, они, наверное, скучают по жизни в родимом стаде.
 — Отчаянно.
 — Они когда-нибудь возвращаются?
 — Только для размножения, или чтоб получить дальнейшие наставления Дома, — я посмотрел прямо в глаза Хиту. — Путешествуя по галактике, подвергаешься стольким разлагающим влияниям, что время от времени надо возвращаться домой и очищаться в нравственных императивах бъйорннов.
 Слушая меня, Хит, похоже, забавлялся.
 — По-моему, меня только что оскорбили.
 — Если так, нижайше приношу извинения.
 — Снисходительно принимаю. Не хотите ли вернуться к разговору об Аберкромби и его коллекции?
 — Из этических соображений — не могу.
 — Этика может быть такой занудной! — ехидно заметил он. — Наверное, для бъйорнна особенно.
 — Я вырос в очень гармоничном и добропорядочном обществе, — ответил я. — Несомненно, мой рассказ был недостаточно точным.
 — Вряд ли. У меня создалось определенное впечатление, что оно подавляет некоторые проявления личной инициативы.
 — Личность — ничто. Дом — все.
 — Вы действительно верите этой чепухе? — спросил он.
 — Абсолютно.
 — Ну, через пару недель со мной у вас появится более практический взгляд на вещи.
 — Мы не пробудем вместе так долго.
 — Еще как пробудем, — беспечно ответил он. — Вам надо посмотреть картину, потом вы хотели встретиться с Маллаки. Это уже четыре или пять дней.
 — Но вы сказали две недели, — уточнил я.
 — Сказал.
 — На что уйдет остальное время?
 — О, я уверен, мы что-нибудь придумаем, — доверительно произнес он, и почему-то я понял, что услышу еще не один вопрос о Малькольме Аберкромби и его коллекции.

 Глава 9

 Наступил вечер, а я все еще не составил мнения о Валентине Хите. Он был человеком интересным, с ним было весело, он обращался ко мне вежливо и с уважением, но если ему верить (а я не видел причин сомневаться в его словах), он был совершенно аморальным преступником, который в настоящее время скрывает украденные произведения искусства, и без сомнения, вскорости продаст некоторые из них ничего не подозревающей Тай Чонг. Еще прежде, чем мы спустились на первый этаж отеля «Эксцельсиор», я решил задержаться в его обществе ровно столько, сколько понадобится на приобретение картины Маллаки, а затем как можно быстрее вернуться на Дальний Лондон.
 — Мы наймем автомобиль, или вы предпочитаете какой-нибудь местный общественный транспорт? — спросил я, когда мы подошли к парадной двери.
 — Общественный транспорт? — переспросил он с насмешливой гримасой.
 — Толкаться среди пролетариев, которые дышат вам в лицо чесноком и дымом? Прикусите язык, Леонардо.
 — Тогда я остановлю машину, — сказал я, выходя наружу.
 — Позвольте мне, — сказал он, сделав знак роскошной серебристой машине, стоявшей за полквартала от отеля.
 Машина немедленно завелась и подкатила к двери.
 — Моя краса и гордость, — сказал он, открывая передо мной дверцу. — Даже зажигалка на атомной энергии. Что вы о ней думаете?
 — Очень просторно, — заметил я, взбираясь на необъятное заднее сиденье.
 — Если захочется пить, есть встроенный бар, — сказал он, присоединяясь ко мне и нажимая кнопку. Между нами вырос шкафчик с напитками.
 — Нет, спасибо.
 — А еще видео с октафоническим звуком, — продолжал он.
 — Как интересно.
 Он нажал еще одну кнопку, и я чуть не взвизгнул, потому что все сиденье начало вибрировать.
 — Чтобы не отсидеть себе все на свете, когда слишком долго удираешь от полиции, — пояснил он.
 Потом он постучал в светонепроницаемое стекло, отделявшее нас от переднего сиденья, и водитель-моллютеец опустил заслон.
 — Да, мистер Хит? — произнес он через блок-транслятор, который перевел его речь на чистейший земной.
 — В подземный пентхауз, Джеймс, — приказал Хит.
 — Слушаюсь, мистер Хит, — ответил моллютеец, снова закрываясь стеклом.
 — Что такое подземный пентхауз? — спросил я.
 — Квартира под землей, — усмехнулся Хит.
 — Я заметил, что вы называете водителя Джеймсом, — сказал я. — Не думал, что у моллютейцев бывают человеческие имена.
 — Не бывает. Но его настоящее имя я вовсе не могу выговорить, так что зову его Джеймсом.
 Он помолчал и добавил:
 — Если я правильно помню, его предшественника звали Оскар.
 — Очень приятно узнать, что вы охотно нанимаете не-землян.
 — По-моему, я уже говорил, что на Шарлемане их нельзя использовать в качестве свидетелей, — ответил Хит и опять сделал паузу. — Кроме того, им можно платить меньше, чем людям, а я постоянно пытаюсь сократить расходы — правда, без особого успеха. Мое воспитание не позволяет мне довольствоваться вторым сортом, но увы, никто не подумал научить меня, как обеспечить себе первый. Моя профессиональная жизнь — сплошная цепь проб и ошибок.
 — Очевидно, вы сделали не так уж много ошибок, — заметил я, — поскольку вы до сих пор на свободе.
 — О, ошибок у меня хватало, — беспечно ответил он. — Но и у полиции тоже. Просто удивительно, как много времени требуется, чтобы понять, что при моем положении можно быть вором. Жульничество на бирже, махинации с правительственными контрактами, политический подкуп — такого можно ожидать от человека явно богатого и хорошо воспитанного, но вор в ночи?
 По-моему, это никогда не приходит им в голову.
 — Тогда почему вам пришлось скрываться у меня в номере? — спросил я.
 — Почти никогда, — внес он поправку. — Разумеется, к тому времени, как они меня поймают, Морита уже попадет к человеку, у которого еще меньше причин афишировать свое приобретение, чем у меня. А потом я получу официальное карантинное свидетельство, множество многословных извинений, и полиция очень нескоро заподозрит меня в следующей краже.
 — Это, кажется, весьма удобно, — неодобрительно отозвался я.
 — Не говоря уже о логике, — добавил он. — Подумайте, как глупо арестовывать обычного подонка-неудачника за кражу драгоценного камня или редкой картины. У него же еле хватает средств на чистую рубашку, как же он может быть тем, за кем они охотятся? В то время, как мне только на самые необходимые расходы ежемесячно требуется свыше полумиллиона кредитов, и это без видимых источников дохода. Если бы полиция логично оценивала ситуацию, они посадили бы в тюрьму всех богатых бездельников, и держали бы, не выпуская под залог, пока виновный не признается.
 — Очень интересная точка зрения, — признал я.
 — И не безосновательная, — продолжал он. — Я совершенно не боюсь быть ограбленным, когда нахожусь среди представителей немытой массы; но среди равных себе я всегда вооружен до зубов.
 Он повернулся ко мне.
 — Запомните, Леонардо: если кто-нибудь скажет вам, что ему не нужны деньги, немедленно хватайтесь за кошелек и бегите.
 — А что делать, если кто-то скажет, что он вор?
 — Все мы воры, — сказал он, улыбаясь. — Я просто честный вор.
 — Нет ли здесь противоречия? — спросил я.
 — Есть, конечно. Кто сказал, что человек не может быть противоречив? — он выглянул в окно. — Ага, вот мы и на месте.
 Я потянулся к ручке дверцы, но он мягко схватил меня за руку.
 — Пока нет, — сказал он и включил внутреннюю связь. — Дважды вокруг квартала, Джеймс.
 Обернувшись ко мне, добавил:
 — Если вы не возражаете, мы еще минуту-две покатаемся, чтобы убедиться, что за нами нет хвоста и за входом в мой дом не следят.
 — А если следят?
 — Тогда я представлюсь соседом и вытащу картину у них из-под носа.
 — А если появится настоящий сосед?
 — Он перед вами, — усмехнулся Хит.
 — Не понимаю.
 — Я снимаю в этом здании две квартиры. Подземную — сам, и на свое имя, а ту, что на шестом этаже — под видом пожилого седобородого джентльмена, который заметно хромает. Из своей квартиры он выходит редко, только для того, чтобы соседи его видели и могли опознать.
 — Надо ли полагать, что в Океане вы живете под двумя именами?
 — Под тремя, — сказал он. — Это утомительно, но никогда не знаешь, что может пригодиться.
 Он снова заговорил в микрофон.
 — Довольно, Джеймс. Выпустите нас, припаркуйтесь за квартал и следите во все глаза за обстановкой.
 Автомобиль остановился, мы вышли в теплый, сухой ночной воздух.
 — Сюда, — сказал Хит, ведя меня к парадной двери большого жилого комплекса из стали и стекла.
 Мы вошли в маленькое фойе и подождали, пока система охраны идентифицирует Хита.
 — Добрый вечер, мистер Хит, — произнес металлический голос.
 — Добрый вечер, — ответил Хит.
 — С вами спутник, — сказал голос. — Назовите его.
 — Это Леонардо, из расы бъйорннов, мой деловой партнер с Дальнего Лондона. В течение ближайших часов — гость.
 — Зарегистрирован, — сказал голос.
 Вдруг часть стены отодвинулась, и Хит вошел внутрь, пригласив меня следовать за собой. По освещенному коридору мы подошли к ближайшему лифту и через мгновение уже спустились на нижний уровень.
 — Вот мы и дома, — сказал Хит, подходя к двери и ожидая, пока компьютер опознает его по голосограмме и снимку сетчатки.
 Дверь тихо скользнула в стену, и мы вошли в темную квартиру.
 — Свет, — скомандовал он.
 Мгновенно вспыхнуло множество ламп и светильников. Я оказался в элегантно обставленной комнате с множеством развлекательных приспособлений, от голографического видео в рост человека, до нескольких сложных игр, подключенных к одному компьютеру. Нам исполнил серенаду струнный квартет в декафонической записи, а гипнотические переливы света плели хитроумные пастельные узоры на стенах и потолке. У одной из стен в витрине стояло около двадцати скульптур и артефактов со всей галактики, миниатюрных и изящных, совершенно потрясающе исполненных. Перед застеленной мехом кушеткой, в двух футах над полом, висела хромовая столешница, на ней лежали три книги с Земли в кожаных переплетах.
 — Хотите выпить? — спросил Хит.
 — Нет, спасибо, — ответил я.
 — Вы самое сухое существо из всех, кого я встречал, — заметил он. — Вы не проголодались? У меня превосходно оборудованная кухня, хотя должен признаться, что я никогда в жизни не готовил. Вам придется самому с ней управляться.
 — Может быть, позже, — сказал я. — Сейчас мне хочется взглянуть на картину Маллаки.
 — Как хотите, — сказал он и прошел в другую комнату.
 Через минуту он вернулся с большим полотном и поставил его на кушетку.
 Картина совпадала с голограммой, которую мне дала Тай Чонг. Мы оба стали ее рассматривать.
 — Ужасно, не правда ли? — прокомментировал он.
 — Он не мастер, — согласился я.
 — Мне бы не хватило наглости предложить ее Тай Чонг, — продолжал Хит, — если бы женщина не была так красива. Ее красота побеждает даже неумение художника.
 Он не отрывал взгляда от картины.
 — Она в самом деле удивительна, правда?
 — Да, — согласился я. — Вы не знаете, у Маллаки нет других ее портретов?
 — Сомневаюсь, — ответил Хит. — Насколько я знаю, это вообще его первая картина.
 — Вы можете что-нибудь о нем рассказать?
 — Не много. Он почти все свое время проводит на Внутренних Границах, хотя дом у него на Кванте IX. Он никогда не говорит о своей профессии, но по намекам и обрывкам сведений, которые мне удалось собрать, я заключил, что он охотник за беглецами, причем очень удачливый.
 — Если он богат и не зарабатывает на жизнь живописью, тогда зачем же он дал вам этот портрет для продажи? — поинтересовался я.
 — Насколько я понял, несколько месяцев назад она его бросила.
 — И он так убит горем, что не хочет оставлять в доме напоминания о ней?
 — Или так взбешен.
 Я внимательно всмотрелся в лицо на картине.
 — Он говорил, почему она ушла от него, или куда?
 Хит покачал головой.
 — Я почти не знаю этого человека, Леонардо. — Он еще раз взглянул на картину и с сомнением спросил:
 — Вы действительно думаете, что мистер Аберкромби захочет купить эту картину?
 — Он захочет.
 — У этого человека совсем нет вкуса.
 — Он собирает ее портреты, — сказал я.
 — И хочет собрать все?
 — Хотел бы.
 — А что тут трудного? — спросил Хит. — В конце концов, ей не дашь и тридцати пяти. Сколько художников могли ее писать?
 — Больше, чем вы думаете, — ответил я. — Люди изображают ее на портретах и в скульптуре уже восемь тысяч лет.
 — Наверное, шаблонное лицо.
 — Вы когда-нибудь видели такое? — спросил я.
 Он еще раз изучающе посмотрел на портрет и покачал головой.
 — Ни разу, — признался он.
 — Маллаки говорил о ней?
 — По-вашему, мы старые друзья? — взмолился Хит. — Я его видел всего два раза. Он сказал мне только, что встретил ее где-то на границе.
 — Сколько времени они пробыли вместе?
 Он пожал плечами.
 — Кто знает.
 — Я думаю, мне надо поговорить с Маллаки, — сказал я.
 — Зачем?
 — Чтобы выяснить, действительно ли она существует.
 — Я же сказал вам: она была его любовницей.
 — Но вы ее никогда не видели.
 — Это верно.
 — Знаете ли вы кого-нибудь, кто ее видел? — спросил я.
 — Нет.
 — Может быть, он лгал.
 — Какой смысл ему врать? — спросил Хит.
 — Я заметил, что люди часто лгут без всякого смысла, — заметил я.
 — Тоже верно, — дружелюбно согласился Хит. — Но какое вам дело до того, существовала она или нет?
 — Ее портреты возникали на всем протяжении человеческой истории, и часто как изображения мифической героини. Если ее не существует, если своими словами Маллаки хотел сказать, что в силу своей профессии поклоняется богине войны или смерти, тогда у него должен был быть какой-то источник вдохновения, с которого он писал портрет. И если я его найду, то постараюсь купить для Малькольма Аберкромби.
 — И он приобретет его, не глядя? — спросил Хит. — Он действительно так ею увлечен?
 — Да.
 На лице Хита появилось хищное выражение.
 — У меня такое впечатление, что из всего этого можно получить приличную прибыль.
 — Вы уже получаете из этого прибыль, — подсказал я.
 Он одарил меня еще одной обезоруживающей улыбкой.
 — Да, конечно, получаю.
 — Где сейчас Серджио Маллаки? — спросил я.
 — Надеюсь, что на Кванте IX, — сказал Хит. — Позвольте, я позвоню по видеофону нашему общему приятелю и точно выясню.
 И он вышел из комнаты. Ожидая его, я несколько минут перелистывал книги в кожаных переплетах на плавающем столике. Две оказались разными изданиями Библии, а третья — перевод Танбликста, великого канфоритского поэта. Его я и читал, когда Хит вернулся.
 — Не везет, — объявил он. — Маллаки на одном из миров Внутренней Границы, по имени Ахерон.
 — Я не знаком с ним.
 — Я тоже. Но осмелюсь предположить, что это на редкость малоприятная планета.
 — Почему?
 — Потому что Ахерон означает «Ад».
 — Вы можете найти его координаты?
 — Думаю, что не стоит, — сказал Хит.
 — Почему вы так говорите?
 — Потому что Маллаки должен был две недели назад вернуться на Шарлемань, — сказал он и замолчал. Потом добавил:
 — Учитывая его профессию, это может означать, что он мертв.
 — Понятно, — протянул я.
 — Вы потемнели, — заметил Хит.
 — Цвет отражает мое разочарование.
 — Сдаваться еще рано, — сказал Хит. — Я буду каждый день звонить моему приятелю. Вполне возможно, что он появится до того, как вы вернетесь на Дальний Лондон.
 Взгляд его упал на книгу в моих руках.
 — Вас интересуют стихи? — спросил он.
 — Меня интересуют книги, — ответил я.
 — Красивые штуки, — согласился он. — Жуткий анахронизм, однако.
 Можно было бы держать всю библиотеку Океаны в пузырьковом модуле размером в два раза меньше книги, которую вы держите.
 — Без сомнения, — согласился я.
 — Но все же иметь их у себя приятно — если позволяют средства.
 — Меня удивило, что у вас два экземпляра Библии, — заметил я.
 — Да? Почему же?
 — Я не хотел вас обидеть, — сказал я, формулируя свое замечание на Дипломатическом Диалекте, — но вас трудно представить штудирующим кодекс моральных принципов своей расы.
 Прозвучал веселый смешок.
 — Я их не читаю. Я их просто собираю.
 — Вы ответили на мой вопрос.
 — У вас это здорово получается, Леонардо, — сказал он с восхищением.
 — Что?
 — Всадить словесный кинжал мне между ребер, и все это в вашей скромной, вкрадчивой манере.
 — Уверяю вас, что…
 — Избавьте меня от уверений, — прервал он. — Когда я обижусь, то сам скажу.
 Я промолчал.
 — Расскажите мне еще об этой Черной Леди, — попросил он, когда пауза затянулась. — У нее есть имя?
 — Понятия не имею, — ответил я. — Я думал, что вы знаете.
 Он покачал головой.
 — Маллаки упоминал о ней всего один раз, и сказал только, что она — его любовница.
 Он задумался.
 — Интересно, как она попала на все картины Аберкромби?
 — Я не знаю, — сказал я. — Первоначально я предполагал, что она — воплощение мифической героини, но эта теория опровергнута.
 Хит состроил гримасу.
 — Мы говорим о ней так, будто ее никогда не существовало, а я знаю точно, что меньше года назад она была жива.
 — Это не соответствует истине, — сказал я. — Вы никогда ее не видели. Вы знаете только, что Маллаки заявил, что она его любовница.
 — С какой стати он будет мне врать? — настаивал Хит. — Она меня не интересует.
 — Но если Маллаки говорил правду, почему она изображена на более чем тридцати произведениях искусства, первому из которых почти восемь тысяч лет? — упирался я.
 — Откуда мне знать? — раздраженно ответил он. — Совпадение?
 — Вы действительно верите в такие совпадения?
 — Нет, — признался он. — Но я верю, что должно быть логическое объяснение, хотя мы его пока не нашли. Может быть…
 В этот момент нас прервал тонкий прерывистый звуковой сигнал.
 — Что это? — спросил я, вздрогнув.
 Хит уже был на ногах.
 — Это Джеймс. Сообщает, что мы здесь уже не одни.
 — Полиция? — спросил я.
 Он кивнул.
 — Боюсь, что нам пора уходить, и довольно спешно.
 — Но почему? — спросил я. — Если вы, как говорите, законно приобрели картину Маллаки, вам нечего скрывать.
 Мое замечание его, кажется, рассмешило.
 — Только в этой комнате на виду три книги и более дюжины инопланетных скульптур, которые надо прятать — и вы еще не видели, что у меня в спальне.
 Он грустно окинул взглядом свои сокровища.
 — Не думаю, что успею собрать их и взять с собой. А жаль.
 И решительно направился к двери.
 — Ну что ж, — сказал он. — Идемте.
 — Почему бы вам просто не переодеться и изменить личность? — спросил я.
 — Потому что грим и костюм в квартире на шестом этаже, — ответил он. — Скорей, Леонардо.
 — Мне нечего бояться полиции, — ответил я.
 — Вы хотите встретиться с Маллаки, не так ли?
 — Вы же говорите, что он может быть уже мертв.
 — Но может быть и жив.
 — Тогда я сам найду его в свое время, — заявил я. — Полицейские мне не враги, а друзья.
 — Не зарекайтесь, — сказал Хит. — Вам будет не так-то просто объяснить, почему инопланетянин один находится в квартире с крадеными вещами.
 Он усмехнулся.
 — Они даже могут принять вас за вора.
 Наверное, он увидел мой ужас, потому что продолжал настаивать еще убедительнее:
 — В самом лучшем случае они подумают, что вы связаны с этим, и к несчастью, система охраны подтвердит: я представил вас, как делового партнера, а вы не возражали.
 — Ни одного бъйорнна до сих пор не арестовывали! Я навлеку позор на Дом Крстхъонн!
 — Тогда прекратите заламывать руки, и идемте со мной.
 — Но они узнают, что я здесь был, даже если мы сбежим!
 — Ну и что? — сказал он. — Тай Чонг поручила вам проверить картину.
 Она все объяснит полиции.
 — Картина! — воскликнул я. — Нельзя уходить без картины. Она — цель моего приезда на Шарлемань.
 — Ладно, — спокойно сказал он. — Берите картину. У нас еще есть минута или две, прежде чем полицейские пройдут через систему охраны и разберутся, каким лифтом спускаться.
 Я бросился к картине и потащил ее к двери.
 — А теперь — за мной, — приказал он.
 Он вышел в коридор и быстро зашагал к служебному лифту. Мне пришлось перейти на шаркающий бег, чтобы не отставать от него, но двадцать секунд спустя мы уже поднимались в лифте мимо первого этажа.
 — Куда мы идем? — спросил я.
 — В другую квартиру, — объяснил он. — Будет не очень удобно протащить картину мимо полицейских, так что временно мы ее оставим там.
 — А что мы будем делать потом?
 — Не волнуйтесь так, Леонардо.
 Мы вышли из лифта на шестом этаже, прошли в конец коридора и остановились у двери. Хит некоторое время ее осматривал, потом пошел мимо, к лестничной клетке.
 — В чем дело?
 — Полицейские в квартире.
 — Как вы узнали?
 — Когда я ухожу, то всегда вставляю в щель между дверью и стеной кусочек черной ленты, примерно в дюйм. Если дверь открывают, лента выпадает.
 — А не могли ее вынуть уборщики?
 — Хотите рискнуть? — спросил он.
 — Нет, — признался я.
 — И я не хочу.
 — Что же нам делать, друг Валентин? — взмолился я, переходя на диалект Дружбы и Симпатии больше от страха, чем по разумной причине.
 — Ну что ж, — сказал он. — Хотя я всегда восхищался видеогероями, которые прыгают по городским крышам, как коты, я сильно сомневаюсь, что смогу повторить их подвиги, а потому предлагаю положиться не на ловкость, а на сообразительность.
 И он задумался.
 — На крыше есть гелиопорт, но это слишком очевидно. И у черного хода наверняка поставили людей.
 — Пожалуйста, скорее! — торопил его я.
 — Непосредственной опасности нет, — ответил он. — Они просто решат, что меня нет в городе, и станут следить за входом в здание.
 — Система охраны сообщит им, что вы здесь! — воскликнул я.
 — А ведь сообщит, — кивнул он удивленно. — Я совсем о ней забыл.
 Он повернулся ко мне с веселым выражением.
 — Знаете, Леонардо, у вас задатки неординарного беглеца.
 — Пожалуйста! — взмолился я.
 — Значит, так. Вверх нельзя, вниз тоже. Думаю, лучший способ — брать наглостью. За мной.
 Мы спустились на один пролет и вышли на пятый этаж.
 — А теперь что? — нервно спросил я.
 — А теперь мы спокойно выйдем через парадные двери, — ответил он.
 — Будьте же серьезны!
 — Я абсолютно серьезен.
 — Но они знают, что я бъйорнн! — взвился я. — Они будут меня искать!
 Он усмехнулся.
 — Но они не знают, на что похожи бъйорнны. Если они видели одного из вас раньше, в чем я лично сомневаюсь, то искать будут зеленого в черный горошек. Поверьте, для них вы — просто еще один инопланетянин.
 Открылась двери лифта. Хит подошел, заглянул в пустую кабину, но заходить не стал.
 — Я так и знал, что вы шутите, — сказал я, почувствовав огромное облегчение.
 — Вовсе нет, — ответил он. — Я просто жду заполненный лифт.
 — Почему?
 — Потому что тогда мы будем в группе, спускающейся с верхних этажей, а полицейские ищут двоих, поднимающихся из подвала.
 — И вы надеетесь этим их провести? — недоверчиво спросил я.
 В это время на нашем этаже остановился лифт с пассажирами, и у меня не осталось выбора, как только последовать за ним в кабину.
 От ужаса мой цвет стал на несколько оттенков ярче, и когда мы вышли в холл, я почувствовал, что со своей картиной чудовищно бросаюсь в глаза.
 Хит завел разговор с каким-то пожилым джентльменом, и продолжал с ним беседовать, когда мы поравнялись с тремя полицейскими у входа. Он даже мило улыбнулся одному из них; к моему крайнему изумлению, полицейский кивнул в ответ и больше не обращал на нас внимания.
 Выйдя из здания, группа разделилась, мы присоединились к четверым, которые свернули влево — в противоположную сторону от того места, где моллютеец ждал нас в автомобиле Хита, и движущаяся дорожка унесла нас из поля зрения полиции. Тогда Хит вынул из кармана маленький коммуникатор, дал сигнал моллютейцу, и через минуту его машина подкатила к нам.
 — Отличная работа, Джеймс, — заметил Хит, когда мы сели в машину. — Отвези-ка нас, наверное, в космопорт.
 — А оттуда? — спросил я. Сердце в груди билось часто-часто.
 — Пройдет несколько часов, прежде чем полицейские поймут, как легко мы их провели, и вот тогда они очень обидятся. Я думаю, в этот печальный момент нам следует оказаться где-нибудь подальше — а если так, то почему бы нам не отправиться на поиски Серджио Маллаки?
 Он откинулся на сиденье и ухмыльнулся.
 — Следующая остановка — Ад!

 Глава 10

 Первое, что я почувствовал — полное окоченение. Все онемело, суставы казались застывшими, даже пошевелить пальцем стоило немыслимых усилий воли.
 Чувства возвращались постепенно, потом пришел голод: нестерпимый, неутолимый, всепоглощающий.
 И наконец, свет. Он ударил по векам, и глаза заслезились, не успев открыться. Я попытался вытереть слезы со щек, но руки еще не сгибались и не слушались.
 Вдруг в сознание ворвался голос издалека:
 — С возвращением! Надеюсь, вы хорошо выспались?
 Я попытался спросить, где я, но губы не подчинялись приказам мысли, и получилось что-то совершенно невнятное.
 — Старайтесь пока не говорить, — произнес голос, и я понял, что это Валентин Хит. — Вы все еще просыпаетесь. Через две-три минуты с вами все будет в порядке.
 Я с усилием открыл один глаз и попытался посмотреть на него, но зрачок был расширен до предела, и я не смог сфокусировать взгляд.
 — Где я? — кое-как пробормотал я, начиная приходить в себя.
 — На борту моего корабля, — ответил Хит.
 — А где корабль?
 — Примерно в трех неделях пути от Шарлеманя, или в четырех часах от Ахерона. Все зависит от того, в какую сторону посмотреть.
 Наконец я все-таки смог дотянуться рукой до лица, стер слезы и осторожно потрогал голову.
 — Что со мной произошло? — спросил я.
 — Вы немножко вздремнули.
 — Сколько?
 — Около трех недель.
 — Не понимаю.
 — Через пару часов после старта с Шарлеманя я поместил вас в камеру глубокого сна, — ответил он. — У вас начинался эмоциональный паралич. Вы разражались тирадами о позоре и бесчестии и вообще орали до хрипоты.
 Когда вы потребовали, чтобы я развернул корабль и немедленно отвез вас на Бенитар II, я решил, что лучшее средство — глубокий сон до самого Ахерона.
 Тут я вспомнил все: полиция, побег на грани чуда, и наконец, тот факт, что я теперь — беглец от правосудия. Но вспомнив и осознав это, я остался на удивление спокоен, несомненно, благодаря ослабленному физиологическому состоянию. Я попробовал сесть, и испуганно вскрикнул от резкой боли в голове и спине.
 — Подождите двигаться, — успокоил меня Хит. — Тело вернется в норму еще через пару минут. И если мы с вами похоже устроены, вы, наверное, чудовищно голодны. Камера глубокого сна замедляет обмен до минимума, но уже через несколько недель можно сильно проголодаться. Дать команду на камбуз приготовить вам что-нибудь?
 — Да, пожалуйста.
 — На камбузе только соевые продукты, но он может придать им практически любой вкус, — он подумал. — Поскольку бъйорнны происходят скорей от добычи, чем от охотников, бифштекс, наверное, исключается?
 — Вполне подойдет что-нибудь растительное, — ответил я.
 — Приправу к салату хотите?
 — Нет.
 Зрение у меня уже достаточно прояснилось, и я увидел, как он пожал плечами.
 — Овощи, так овощи, — и потянулся к панели компьютерного терминала передать указания на камбуз.
 В конце концов я смог сесть и с опаской спустил ноги за край пластикового кокона. Голова сразу закружилась, но это скоро прошло.
 — Удобная штука, эти камеры глубокого сна, — заметил Хит. — Не могу понять, почему фирмы космоперевозок их не устанавливают. Пассажиры бы не сходили с ума от скуки в далеких рейсах.
 Он улыбнулся.
 — Свою я настроил, чтобы разбудила меня на шесть часов раньше вас, на тот случай, если вы еще будете в расстроенных чувствах.
 Такая прагматичная реакция была типична для людей, и я не смог обидеться.
 — Мы все еще беглецы? — спросил я.
 — Понятия не имею, — ответил Хит. — Не могу же я, в конце концов, связаться с полицией, и спросить, ищут нас до сих пор или нет.
 На терминале загорелась сигнальная лампочка.
 — Ага, это, должно быть, ваш салат. Ну как, до камбуза дойдете?
 — Попытаюсь, — ответил я, неуверенно вставая на ноги.
 К собственному удивлению, чувствовал я себя вполне хорошо, даже немного отдохнувшим.
 — Я же сказал, что понадобится всего пара минут, — произнес Хит. — И дополнительная выгода: за прошедшие три недели вы стали старше всего на день или вроде того.
 Поскольку бъйорнны думают скорее о качестве жизни, чем о ее продолжительности, я оставил его замечание без ответа, и молча последовал за ним на камбуз, где меня ждал судок с овощной массой. Я был так голоден, что сразу схватил пару больших кусков и жадно набил рот, а уж потом сел.
 — Теперь лучше? — спросил Хит, когда я управился с едой.
 — Да, — ответил я.
 — Прекрасно.
 — Мне надо с вами поговорить.
 — На здоровье.
 — Я должен немедленно вернуться на Бенитар II.
 — Вы что, собираетесь начать все сначала?
 — Меня осквернило общение с человеческими существами, — начал объяснять я. — Сначала меня опозорил мой наниматель, теперь меня ищет полиция, и я по неведению даже не понимаю, как это все получилось. Я знаю только, что с каждой минутой своего пребывания вдали от Бенитара я рискую навлечь новый позор на себя и новое бесчестье на свой Дом.
 — Леонардо, мы уже в четырех часах от Ахерона. И в шести неделях от Бенитара.
 — Как бы там ни было, дальнейший контакт с вами действует на меня морально разлагающе. Я должен вернуться домой и вновь окунуться в нормальную жизнь со всеми ритуалами бъйорнна.
 Он покачал головой.
 — Об этом не может быть и речи. Дело не только в том, что до Бенитара — полгалактики, но именно там полиция будет искать вас в первую очередь.
 — Будет искать? — Воскликнул я в панике.
 — Будет.
 — Этого нельзя допустить! Нельзя, чтобы мою Мать Узора принудили разговаривать с человеческой полицией!
 Вдруг мне пришла в голову ужасная мысль:
 — Они могут быть уже там!
 — Ну, если так, то волноваться уже поздно.
 — Вы не понимаете! — вскричал я. — Это полное бесчестье!
 — Послушайте, — сказал он. — Как только мы закончим дело здесь, я вместе с вами вернусь на Дальний Лондон. Вы доставите картину Аберкромби, а я объясню ситуацию Тай Чонг, и она все уладит с шарлеманьской полицией. После этого вы свободно отправитесь, куда хотите.
 — Но может оказаться слишком поздно! — настаивал я.
 Он пожал плечами и заговорил успокаивающим тоном:
 — Ну хорошо. Я свяжусь с ней прямо сейчас, на подлете к Ахерону.
 Это вас утешит?
 Я кивнул, на мгновение потеряв дар речи. Следующие несколько минут Хит занимался отправкой космограммы Тай Чонг, кратко излагая события. Он реабилитировал меня, уверяя, что я ни в чем не виноват, и попросил ее передать это сообщение моей Матери Узора.
 — Вы удовлетворены? — спросил он, закончив.
 — Почему вы все это для меня делаете? — спросил в ответ я.
 — Потому что я исключительно порядочный и заботливый человек.
 — Очень немногие люди совершают благотворительные поступки, не ожидая какого-то вознаграждения, — сказал я. — И за все время нашего знакомства вы не убедили меня, что относитесь к их числу.
 Хит, похоже, потешался надо мной.
 — Каким циником вы стали, Леонардо, — он сделал паузу и добавил. — Собственно говоря, я тоже очень заинтересовался Черной Леди. В ваших устах ее история звучит весьма интригующе.
 — Настолько интригующе, что вы везете меня сюда, а затем доставите на Дальний Лондон за свой счет, не думая о компенсации? — с сомнением спросил я.
 — Ну, скажем, что я интересуюсь ею не только из человеколюбия, и поставим точку, — ответил он.
 Корабль вдруг тряхнуло, и я чуть не упал.
 — Тормозим до субсветовой скорости, — объяснил Хит. — Теперь что-то должно быть видно.
 Он включил экран обзора.
 — Вот он. Даже на вид жарко. Ну-ка, что нам о нем скажут?
 Он заказал компьютеру основные данные по Ахерону, красноватой планете диаметром около пяти тысяч миль, с двумя небольшими океанами и почти без облачного слоя. Поверхность была в оспинах ударных кратеров, полюса и экваториальная зона — одного цвета. Единственная луна, не больше двадцати пяти миль в диаметре, быстро неслась по небу, словно желая сбежать от этого неприветливого мира.
 — Почему тут вообще селятся? — спросил я, разглядывая странный мир на экране обзора.
 — Раньше здесь добывали полезные ископаемые, — ответил Хит.
 — Кончились запасы?
 Он качнул головой.
 — Нет. Просто нашлись миры побогаче, и этот забросили.
 — Кто же здесь живет?
 Он скользнул взглядом по сводке.
 — Почти никто. Население меньше трех сотен. Сейчас это всего лишь окраинный мир, полустанок для шахтеров и торговцев.
 — Здесь бывают дожди? — спросил я.
 — Нечасто, — ответил он и снова обратился к сводке. — Посмотрим.
 Средняя температура на экваторе — 34 С, средняя на северном полюсе 29 С, среднегодовая норма осадков на экваторе 6 дюймов, на полюсах ноль.
 Он поморщился.
 — Сила притяжения чуть меньше, чем мы привыкли. Не настолько, чтобы кувыркаться при ходьбе, но энергии тратится меньше, это как-то компенсирует жару. Разумных аборигенов — нет. Местной фауны нет. Местная флора — примитивная.
 Он поднял глаза и взглянул на меня.
 — Удивительно, как здесь согласились жить хотя бы трое, не говоря уже о трех сотнях.
 — Каково содержание атмосферы?
 Он сверился со сводкой.
 — Негусто, но дышать можно. Судя по наличию некоторых элементов, у меня ужасное предчувствие, что воняет здесь, как в клоаке.
 Следующие несколько часов мы окончательно приходили в себя после глубокого сна и следили, как красный шар становился все больше, и наконец, заполнил весь экран.
 — Мы уже совсем близко, — заметил я. — Разве вам не надо запрашивать разрешения на посадку?
 — Похоже, здесь нет космопорта, — ответил он. — Сенсоры корабля обнаружили какой-то городок и пару дюжин кораблей, стоящих к северу от него. Наверное, там и следует сесть.
 — Надеюсь, они не примут это за акт агрессии.
 Он рассмеялся.
 — Кому здесь что может понадобиться?
 Несколько минут спустя мы вошли в атмосферу планеты, и вскоре сели на окраине убогого городка из одной улицы. Город состоял главным образом из купольных домов и лавок, наполовину вросших в грязь и обмазанных обсохшей глиной в несколько слоев для дополнительной защиты от всепроникающих солнечных лучей. Входы и жилые помещения были намного ниже уровня почвы, и к ним вели не лестницы, а трапы. Главную улицу некогда пересекали две других, но сейчас они были заброшены, остались лишь скелеты развалившихся зданий.
 Выйдя из корабля, мы заметили человека, черноволосого и темноглазого коротышку в пыльном, давно не модном костюме. Он ждал нас.
 — Добро пожаловать на Ахерон, — приветствовал он Хита и протянул ему руку, не замечая меня. — Меня зовут Джастин Перес. Я здешний мэр.
 — Валентин Хит, — сказал Хит, пожимая его руку. — А это мой коллега Леонардо.
 Он посмотрел на тучу пыли, катившуюся к нам по пустынной улице.
 — Меня удивляет, зачем Ахерону нужен мэр.
 — Не нужен, — кивнул Перес. — Но нам нужны поставки продовольствия, а эти идиоты на Делуросе VIII откажутся их оплачивать, если у нас не будет официального представителя.
 Он усмехнулся.
 — Что ж, он перед вами.
 Ухмылка исчезла.
 — И как официальный представитель, я хотел бы знать цель вашего появления, — он посмотрел на Хита, затем на меня. — Потому что на охотников за беглецами вы ничерта не похожи.
 — Мы ни за кем не охотимся, — ответил Хит.
 — Это уже приятно. Хоть какое-то разнообразие, — сказал коротышка.
 — Что у вас здесь за дело?
 — Ищу приятеля, — сказал Хит. — Возможно, вы его знаете.
 — Если он на Ахероне, конечно, знаю, — ответил Перес. — Его имя?
 — Серджио Маллаки, — сказал я.
 Он явно удивился.
 — Знаешь земной, да? — он уставился на меня. — Глядя по тебе, ни за что не скажешь!
 — Что касается Маллаки… — произнес Хит.
 — Опоздали.
 — Вы знаете, где он?
 — Да.
 — Вы не поделитесь с нами информацией?
 — Вряд ли это вам поможет, — сказал Перес. — Он на кладбище, на южной окраине города.
 Мэр пристально посмотрел на Хита.
 — Вы точно не охотники за беглецами?
 — Я агент по продаже художественных произведений, — ответил Хит. — Продал портрет, который написал Маллаки, и прибыл вручить ему деньги.
 — А инопланетянин? — спросил Перес, и не глядя, ткнул в мою сторону пальцем.
 — Я уже сказал, он мой деловой партнер.
 Перес пожал плечами.
 — Что ж, это Граница, — сказал он неодобрительно. — Я не могу вам подсказать, к кому обратиться.
 Он минуту помолчал.
 — Так вы говорите, что прибыли заплатить ему за картину?
 — Именно так.
 — Вы уверены, что это тот самый Серджио Маллаки? — с сомнением спросил Перес.
 — Абсолютно уверен.
 — Охотник за беглецами?
 — Да.
 — Тогда, думаю, вам придется поохотиться за его семьей и передать деньги родственникам, — сказал Перес и снова помолчал. — Он в самом деле рисовал картины?
 — Он нарисовал одну картину, — уточнил Хит.
 Перес недоверчиво потряс головой.
 — Ну и ну, каждый день узнаешь что-то новое. Готов спорить, это был портрет его любовницы.
 — Темноволосая женщина? — спросил Хит, мгновенно насторожившись. — Белокожая, с темными глазами?
 — Верно, она самая, — Перес сделал паузу. — Жаль, что вам пришлось зря лететь в такую даль.
 — Это часть моей работы, — ответил Хит. — Но раз уж мы забрались так далеко, я, например, с удовольствием бы выпил, прежде чем отправляться в долгий обратный путь. Мы с коллегой будем рады, если вы составите нам компанию.
 — Он тоже пьет? — спросил Перес. Похоже, он обдумывал предложение.
 — Впрочем, почему бы и нет, — сказал он наконец. — Это уж точно безопаснее, чем торчать здесь.
 — Стоять здесь по какой-либо причине опасно? — спросил я, заволновавшись.
 — Может стать опасно, — произнес Перес.
 Он повел нас к городу, который начинался примерно в четырехстах ярдах.
 Несмотря на пониженную гравитацию, жара быстро дала о себе знать, и мне потребовались все силы, чтобы не отстать от двух людей. Внезапно я заметил легкое движение на одной из крыш. Я моргнул, решив, что это просто мираж в перегретом воздухе, затем снова присмотрелся — и увидел на крыше человека в сером, прячущегося в тень от более высокого здания.
 Мы дошли до улицы, и снова я не столько увидел, сколько почувствовал присутствие других фигур, притаившихся в темных недрах домов. Согнувшись так, чтобы поменьше выделяться на фоне пустынного горизонта, я поспешил вперед, инстинктивно стремясь быть поближе к людям, шагавшим впереди.
 — Что с вами, Леонардо? — спросил Хит, вдруг заметив мою походку. — Вы поранились?
 — Нет.
 — Тогда в чем дело?
 — Просто так, — ответил я, не желая говорить об увиденном в присутствии Переса.
 Хит посмотрел на мне, пожал плечами и зашагал дальше. Минуту спустя мы подошли к таверне и с облегчением окунулись в прохладу. Внутри было сравнительно пусто. Две группы людей вели несвязные разговоры за выпивкой, расположившись за большими столами. В углах за отдельными столиками сидело еще трое с грубыми чертами неулыбчивых лиц, в бесформенной серо-бурой одежде. Один вертел стакан виски, другой раскладывал солитер, а третий, чуть старше этих двух, просто сидел, опершись локтями о стол и прикрыв глаза под низко надвинутой шляпой. В этих фигурах было что-то странное, завораживавшее и леденившее кровь, и я невольно придвинулся поближе к Хиту, украдкой поглядывая на незнакомцев.
 — Итак, мистер Перес? — сказал Хит, подходя к пустому столику. — Что пьют на Ахероне?
 — Я выпью бренди, — ответил Перес, усаживаясь. — Но гости обычно предпочитают пиво, во всяком случае, пока не привыкнут к климату.
 Он уставился на меня.
 — Не знаю, какую хреновину пьете вы.
 — Думаю, Леонардо не помешал бы раствор глюкозы, — заметил Хит, поворачиваясь ко мне. — Еще не видел вас таким бледным. Вы, наверное, обезвожены.
 Естественно, мой цвет отражал страх, но я не посмел в этом признаться.
 — Мне надо отойти от жары, и тогда я приду в норму, — сказал я. — Я бы выпил стакан воды, пожалуйста.
 — Вода так вода, — сказал Хит, взглянул на настольный компьютер и нахмурился. — Здесь кнопки для бренди и пива, но я не вижу в перечне воду.
 — Он все равно не работает, — ответил Перес. — На Ахероне вообще мало что работает. Я принесу.
 Он прошел к бару и через минуту вернулся с подносом, на котором стояли наши напитки. Поднос он поставил перед Хитом, но так, чтобы я до него не дотянулся. Хита его отношение к не-землянам, похоже, больше развеселило, чем обидело, и он, не говоря ни слова, передал мне воду. Сам он залпом выпил полкружки пива и обратился к мэру.
 — Итак, мистер Перес, расскажите, как погиб Серджио Маллаки.
 — Его убили, в этой самой таверне.
 — Убийца, за которым он охотился?
 — Можно сказать и так, — ответил Перес.
 — Несколько двусмысленный ответ, — заметил Хит.
 — Он был убийцей, это точно, но Маллаки охотился за ним не поэтому, — Перес пригубил бренди. — Все из-за бабы. Несколько месяцев назад она бросила Маллаки и связалась с этим юнцом, а Маллаки явился сюда, чтобы убить его. Вызвал его на поединок прямо у стойки, и Малыш его убил.
 — Что ж, — сказал Хит, — никто не скажет, что охотник за беглецами — выгодный клиент для страховки.
 — Это точно, — согласился Перес.
 — Говорите, его убил юноша?
 — Угу. Его так и зовут — Малыш, — Перес понимающе усмехнулся. — Здесь, на Границе, мало кто пользуется настоящими именами, особенно, если их ищет полиция.
 — А женщина? — добивался Хит. — Что случилось с ней?
 — Она здесь, — спокойно ответил Перес.
 — Здесь? — повторил Хит, вздрогнув. — В этом здании?
 Перес отрицательно качнул головой.
 — Нет. Здесь, на Ахероне. Она сидит в тюрьме, в конце улицы.
 — Что она сделала?
 — Да ничерта не сделала, — ответил Перес.
 — Тогда я не понимаю…
 — Малыш еще на Ахероне, — объяснил Перес. — Где-то в пустыне.
 — Вы уверены?
 Перес кивнул.
 — Пока его корабль здесь, мы знаем, что он не покидал планету.
 Хит качнул головой в сторону троих, сидевших отдельно.
 — Тогда что здесь делают эти охотники за беглецами? Они должны искать его там.
 — Малыш квартирует на Ахероне уже лет пять, он лучше всех знает старые шахты. Только сумасшедший пойдет оттуда его выкуривать, тем более, что у нас есть лучший способ заставить его вернуться.
 — Используете женщину, как приманку?
 — Именно.
 — Откуда вы знаете, что он не улетит без нее?
 — Возле его корабля еще два охотника.
 — Если в его убежище хорошие запасы, он может сидеть там годами, — заметил Хит.
 Перес покачал головой.
 — Он явится сегодня, или завтра, — с уверенностью сказал он.
 — Почему вы так думаете?
 — Потому что мы по всем диапазонам передали сообщение, что завтра вечером ее казнят.
 — Почему он должен вам поверить? — спросил Хит.
 — А просто так, — сказал Перес. — Но сообщение посылал не я. Она сама.
 Он сделал паузу.
 — Собственно, это все ее идея.
 — Она хочет, чтобы он попал в западню?
 — Очевидно, — сказал Перес. Он и сам не мог скрыть удивления.
 — Не вяжется, правда?
 — Нет, — согласился Хит. — Разве что она надеется, что он уцелеет.
 — Черта с два, — сказал Перес. — Вокруг города дюжина охотников.
 Стоило разойтись вести об убийстве Маллаки, и они слетелись на Ахерон, как саранча.
 Он вздохнул.
 — А ведь здесь еще осталась руда. Боюсь, что теперь заинтересовать инвесторов Ахероном станет труднее. После двух-то убийств — того, что произошло, и того, что вот-вот произойдет.
 — Может быть, вам стоит попробовать заработать на туризме?
 Поставьте памятники там, где погиб Маллаки и его убийца, — предложил Хит и с глубокомысленным видом добавил:
 — Вполне возможно, что Малыш отправит с собой на тот свет еще пару охотников, тогда он обеспечит вам еще пару памятников.
 — А вы поперлись бы в такую даль, чтоб посмотреть, где погибла компания убийц? — скептически спросил Перес.
 — Нет, — признался Хит. — Но…
 — Но что?
 — Но я питаю отвращение к любым формам насилию и преступности. А люди, менее обремененные подобными принципами, вполне могут найти это увлекательным.
 — Может быть, — сказал Перес без особой убежденности.
 Наступило короткое молчание, пока они допивали.
 — А что будет с женщиной, когда этого парнишку убьют? — спросил наконец Хит.
 — Мы ее отпустим.
 — А не мог бы я встретиться с ней до того, как мы улетим? — спросил Хит.
 — Зачем? — с подозрением осведомился Перес.
 — Она жила с ним, — ответил Хит. — Она могла бы сказать мне, нет ли у него наследников, и если есть, где их найти. К тому же, — доверительно добавил он, — мне интересно встретиться с женщиной, которая так целеустремленно толкает своего любовника к смерти.
 — Откуда мне знать, не Малыш ли подослал вас помочь ей бежать?
 — Можете проверить бортовой журнал моего корабля, — предложил Хит.
 — Мы были в полете три недели, а вы утверждаете, что Маллаки убили всего две недели назад.
 — Ну, не знаю… — многозначительно протянул Перес.
 — Буду очень благодарен, — сказал Хит.
 — Насколько благодарен?
 Хит вытащил пачку денег, и отсчитал три сотни кредитов.
 — Инопланетянин тоже пойдет? — спросил Перес.
 — Да, — сказал Хит, добавляя к стопке на столе еще две полусотенные банкноты.
 Перес с минуту смотрел на деньги. Затем затолкал их в карман.
 — Идем, — сказал он, вставая.
 Я пошел с ними к двери и по трапу, на пыльную улицу, в солнечный жар.
 — Сюда, — сказал Перес, сворачивая влево.
 Мы прошли около пятидесяти футов и остановились.
 — Вот здесь, — Перес показал на низкое светлое строение. — Раньше это была контора, но уже почти двадцать лет никаких дел не ведется, а нам понадобилась тюрьма, так что мы приспособили это здание и укрепили окна и двери электронным силовым полем.
 Я посмотрел туда, куда он показывал, и вдруг увидел ее. Черты лица были так изысканно пропорциональны, что даже представителю другой расы она казалась прекрасной. Она была одета во все черное, темные глаза смотрели задумчиво и печально, волосы были убраны так же, как на всех портретах и голограммах. Она неподвижно стояла у окна, глядя мимо нас, в дальний конец улицы.
 — Я знал, что она существует! — воскликнул Хит.
 — Кто сказал, что нет? — удивился Перес.
 — Так, один торговец картинами, которому полагалось быть более компетентным, — ответил, улыбаясь, Хит.
 — Между прочим, — сказал Перес, останавливаясь, чтобы прикурить небольшую сигару, — должен вас предупредить, что она не очень разговорчива. Любая беседа с ней обычно бывает односторонней.
 — Это меня устраивает, — сказал Хит, пристально глядя на нее.
 — Ну ладно, — сказал Перес, снова шагнув вперед. — Давайте-ка поскорее с этим закончим.
 Дверь, до которой нам оставалось несколько футов, внезапно отворилась, и оттуда вышел высокий плотный светлокожий человек.
 — Немедленно уходите с улицы, — сказал он негромко, уставившись в какую-то точку у нас за спиной.
 — Что происходит? — поинтересовался Хит.
 — Делай, что говорят, — рявкнул Перес и потащил Хита за руку в пустой дом рядом, а я засеменил за ними по трапу.
 — Что случилось? — потребовал объяснений Хит. — Что здесь происходит?
 Перес подвел нас к окну и показал на стройного молодого блондина, неподвижно стоявшего в дальнем конце улицы.
 — Он пришел.

 Глава 11

 Малыш стоял неподвижно, оценивая ситуацию. Время от времени его взгляд останавливался на крыше или темном проеме одного из домов, и тогда я понимал, что он заметил еще одного сидящего в засаде охотника.
 Одежда его была выцветшей, неопределенного коричневого цвета. В кобуре на боку висел лазерный пистолет, уже отключенный от батарейного блока, готовый к бою. Звуковой пистолет торчал за поясом, ружье свисало с плеча, а из левого голенища виднелась рукоятка еще одного пистолета. Он был без шляпы, и раскаленный ветер трепал золотые кудри; казалось, голову окружает нимб, вроде тех, с какими люди изображают святых на религиозных картинах.
 Очевидно, человек, приказавший нам уходить в убежище, был вне досягаемости, потому что Малыш не обращал на него внимания, всматриваясь в ближайшие дома. Его рубашка взмокла от пота под мышками, прилипла к спине, но казалось, он не спешил ни входить в город, ни уходить назад в пустыню.
 — Это же самоубийство! — сказал Хит, глядя на него из окна. — Неужели он не понимает, что это западня?
 — Понимает, — ответил Перес.
 — Он думает, что справится с ними со всеми?
 Перес уклончиво пожал плечами.
 Я посмотрел в сторону тюрьмы. Черная Леди стояла в окне и пристально смотрела на Малыша. Ее лицо было совершенно безмятежным. Что же он совершил, что она так предает его, подумал я.
 — Начинается, — взволнованно прошептал Перес, потому что Малыш вынул лазерный пистолет и медленно двинулся по улице к тюрьме.
 На крыше что-то шевельнулось, блеснул лазер, и через мгновение охотник за беглецами скатился по наклонной плоскости и тяжело упал на землю.
 Человек, который приказал нам уходить, выхватил из сапога пулевое оружие и выстрелил. Очевидно, он промахнулся, потому что Малыш вихрем развернулся и выстрелил в ответ, прежде чем противник успел нырнуть в укрытие. В следующее мгновение этот человек уже лежал мертвый, прямо у нашего порога, с обгоревшим дочерна лицом. Я смотрел на него, завороженный от страха, ужасаясь той расе, которая считает такую смерть героической или романтичной.
 Раздался еще один выстрел, ружейный. Малыш закрутился на месте, его пистолет отлетел по воздуху, наверное, футов на сорок, и я понял, что он ранен в руку. Он тут же выхватил из-за голенища пулевое оружие и выстрелил в ответ, затем повернулся, заметив еще одного противника в лавке справа от себя. Я не знаю, какое оружие применил тот, но Малыш упал и дважды перевернулся, кровь хлынула из зияющей раны, где только что было его ухо. Боль скрылась под маской ярости, и привстав на колено, он выстрелил в лавку.
 Блеснули еще два лазерных пистолета, один с крыши, второй из таверны, несколько пуль взрыли землю вокруг Малыша. Он упал на спину, словно его ударили в грудь чем-то тяжелым. Его тело уже покрывали дымящиеся ожоги, глаза заливала собственная кровь, но он слабеющей рукой вытащил звуковой пистолет и прицелился еще в одного охотника.
 Я хотел закрыть глаза, но не смог. Я прирос к месту и, не отрываясь, смотрел, как он делает выстрел за выстрелом, пытаясь перед смертью убить как можно больше противников. Это так противоречило всему, что я пережил до сих пор, что, даже глядя на мрачное зрелище, разворачивавшееся прямо передо мной, я абсолютно не мог понять, почему он продолжает отстреливаться, получив не меньше десятка смертельных ран, почему он не сдастся и не примет неизбежное.
 Кругом все так же гремели выстрелы, беспрерывно сверкали лазерные вспышки, а Малыш, дергаясь и обливаясь кровью, разбрызгивая частички плоти при каждом попадании пули или луча, с вырванным глазом, свисавшим на тонком обрывке мышцы, все еще тянул ослабевшую руку с двумя оставшимися пальцами к карману, тщетно пытаясь ухватить последнее оружие. В конце концов я не выдержал этой кровавой бойни и отвернулся.
 И то ли случайно, то ли по замыслу свыше мой взгляд снова упал на Черную Леди. Она протягивала к Малышу руки, словно призывая его подняться, встать и идти к ней, и лицо ее, прежде бледное и бесстрастное, казалось, вспыхнуло от волнения. Наверное, она действительно думала, что он способен пробиться через всех охотников и спасти ее… потому что в следующее мгновение к ней вернулось прежнее неотступно-печальное выражение, и я инстинктивно понял, что он наконец умер.
 А еще через мгновение она вдруг перевела взгляд прямо на меня, с непостижимым выражением, и я так смутился, что сразу же отвел глаза.
 — Вот и все, — заметил Перес со вздохом облегчения.
 — Ну и побоище, — высказался Хит. — Скольких он взял за собой?
 Четверых?
 — По-моему, троих, — сказал Перес. — Придется проверить, может, кто-нибудь еще шевелится.
 — Это было ужасно! — произнес я.
 Перес обернулся ко мне.
 — А мне показалось, что вам нравится вид человеческой крови.
 — Как можно наслаждаться такой бойней! Отнимать жизнь у другого существа аморально, независимо от оправдывающих обстоятельств!
 Переса это, похоже, рассмешило.
 — Если вы думаете, что это аморально, погодите, когда они схватятся из-за того, чей выстрел оказался смертельным. У нас тут, наверное, будет еще два-три убийства, пока все выяснится.
 — Что теперь будет с женщиной? — спросил Хит.
 Перес пожал плечами.
 — Наверное, отпустим, — и вдруг расплылся в довольной улыбке. — Ей понадобится хороший турагент. Я собираюсь конфисковать корабль Малыша, в компенсацию за ущерб от перестрелки.
 — Но отпускать ее, лишив возможности покинуть планету — незаконно!
 — воскликнул я, удивляясь собственной смелости.
 Перес оглянулся на меня с таким видом, словно я насекомое, которое ему легче прихлопнуть, чем удостоить ответом.
 — Но я, черт возьми, и не собираюсь кормить ее бесплатно, — произнес он наконец.
 — И куда она пойдет? — спросил я.
 — Откуда мне знать, черт подери! — ответил он. — Наверное, прицепится к одному из охотников.
 — Они все убийцы, — упирался я, понимая, что нарушаю приличия, но не в силах остановиться.
 — Тебе-то что? — поинтересовался Перес. — Думаешь, она потащится за полосатым уродом вроде тебя?
 — Не стоит острить, — вежливо сказал Хит. — Мой коллега кое в чем прав, мистер Перес. Чем принуждать ее к отъезду в компании одного или нескольких хладнокровных убийц, давайте хотя бы предложим ей на выбор наше общество.
 Перес долго смотрел на Хита, и очень внимательно.
 — Зачем она вам? — спросил он с подозрением.
 — Мне? — удивленно переспросил Хит. — Мне она совершенно не нужна.
 Это просто акт гуманности. Она здесь без средств, вы настаиваете, чтобы она покинула планету до конца дня, и единственные люди, которые могут захотеть взять ее с собой — безжалостные убийцы. Если она согласится присоединиться к нам, мы предоставим ей место в корабле, и я высажу ее на любой планете отсюда до Шарлеманя. Сомневаюсь, чтобы охотники за беглецами собирались покинуть Внутреннюю Границу, а я, по крайней мере, доставлю ее ближе к месту, куда она направится.
 — Откуда вам знать, куда она направится? — спросил Перес. — Явилась-то она сюда, а? Может быть, ей на Границе нравится?
 — Она вправе не принять мое предложение, — ответил Хит. — Но я, по крайней мере, буду спокойнее, если его выскажу.
 Перес подумал.
 — Все-таки, что вы на самом деле от нее хотите?
 — Я уже сказал.
 — Но вы хотели с ней встретиться еще до того, как появился Малыш?
 — От того, что он убит, мой интерес к ней не уменьшился, — сказал Хит. — И я все еще должен найти того, кто получит деньги Маллаки.
 — Вы уверены, что вы двое не собираетесь взять ее в путешествие через границу ради извращенных развлечений? — спросил Перес подозрительно.
 — Не представляю, какое вам дело до этого, даже если так, — сказал Хит. — Тем более, что это совершенно не так. Ни один воспитанный человек не воспользуется столь затруднительным положением женщины. Я джентльмен, она — леди, попавшая в беду. Все очень просто.
 — Ничего так просто не бывает, — выразительно отозвался Перес. — Если вы ее увезете, и никто ее больше не увидит, мне придется нести эту тяжкую ношу ответственности до самой могилы.
 Тут даже я понял, к чему он ведет.
 — Я понимаю, это будет очень тяжкая ноша, — сочувственно сказал Хит.
 — Как не понять, — согласился Перес.
 — Во сколько, по-вашему, обойдется ее облегчение?
 Перес улыбнулся.
 — Еще тысячи хватит.
 — Семьсот, — быстро ответил Хит.
 — Восемьсот.
 — Идет.
 — Порядок, — кивнул Перес и сразу стал очень деловым. — Как вы хотите все это устроить?
 — Кое-кому из охотников может не понравиться, если они увидят, как мы с Леонардо уводим ее на мой корабль, — ответил Хит. — Может быть, будет лучше, если вы ее приведете?
 — У них есть причины думать, что она захочет пойти с ними? — спросил Перес.
 — Честно говоря, понятия не имею, — ответил Хит. — Но не вижу причин, так сказать, вводить их во искушение. Вы — мэр. Вам проще отвести ее на корабль, чем нам.
 — А если она не захочет?
 — Вы вышвыриваете ее с планеты, у нее нет друзей и нет денег, — парировал Хит. — Почему бы ей не захотеть?
 — Она странная женщина. Кто ее знает.
 — Просто скажите ей, что у нее только один выбор: пойти с нами или остаться в тюрьме.
 — Но я не хочу держать ее у себя в тюрьме, — возразил Перес. — От нее одни неприятности — и убей меня гром, если все, кто ее цепляет, не кончают кладбищем.
 — Значит, убедите ее покинуть Ахерон с нами.
 — Хорошо, — сказал Перес, хотя по его выражению было видно, что он не уверен, согласится ли она.
 — Послушайте, — сказал Хит. — Может быть, вы хотите, чтобы я с ней поговорил?
 Перес покачал головой.
 — Стоит ей только взглянуть на инопланетянина, и тогда ничто не убедит ее лететь с вами. Я сам этим займусь.
 — Отлично, — сказал Хит. Он бросил взгляд в окно, на улицу, где над телом Малыша, яростно размахивая руками, спорили четверо охотников за беглецами.
 — Как только они решат свои финансовые проблемы, мы сразу пойдем прямо на корабль.
 — Встретимся здесь через полчаса, — сказал Перес, открыл дверь и поднялся по сходням на улицу.
 — Ну, Леонардо, — усмехнулся Хит, потирая руки, — мы ее получили.
 — Это был единственно возможный поступок, — согласился я. — Я не мог бы смириться с тем, чтоб ее заставят покинуть планету в обществе убийц.
 Хит хмыкнул.
 — На тот случай, если это ускользнуло от вашего внимания, напомню, что она явилась сюда, проведя некоторое время в обществе охотника за беглецами, а потом связалась с одним из бандитов.
 — Все равно, это ужасные люди, — меня передернуло. — Как они могут вот так убивать?
 — Удивительно, чего только не сделает человек, когда в деле замешаны деньги, — ответил Хит. — И прежде чем осуждать их, вспомните, что охотники за беглецами на Границе — единственное, что хоть немного напоминает полицию.
 — Это было жестокое, предумышленное убийство!
 — Малыш знал, что они здесь. Он мог и не появляться.
 — Зачем же он пришел?
 — Не понял?
 — Малыш, — пояснил я. — Почему он вернулся, зная, что его поджидают охотники за беглецами? Я не понимаю, почему он так поступил.
 — Вы слышали, что сказал Перес, — произнес Хит. — Он вернулся за женщиной.
 — Но он должен был понимать, что погибнет, освобождая ее, — настаивал я. — Зачем добровольно бросаться жизнью?
 — Может быть, он думал, что справится, — предположил Хит без особой уверенности.
 — Это неубедительный ответ, — возразил я. — Я знаю, что он сразу увидел не меньше четырех охотников. Он должен был понимать, что есть и другие, кого он не заметил.
 Хит шевельнул плечами.
 — Право, не знаю, Леонардо. В безвыходном положении люди совершают странные поступки.
 — Но он не был в безвыходном положении, — подчеркнул я. — Он был в безопасности, в пустыне. Он так хорошо знал шахтные тоннели, что никто не смел туда сунуться.
 — Но он думал, что женщину завтра вечером убьют.
 — Если он поверил в ее просьбу о помощи, то должен был знать, что не сможет спасти ее. А если не поверил, то у него не было причин возвращаться.
 — Это верно, — задумчиво кивнул Хит.
 — Тогда где же ответ?
 — Не знаю, — сказал он и выглянул в окно, проверяя, не разошлись ли охотники за беглецами. — Может быть, нам ответит Черная Леди.

 Глава 12

 — Хотите чего-нибудь выпить? — спросил Хит.
 Корабль только что вышел из атмосферы Ахерона, он перевел его на автопилот, и мы сидели за столом на камбузе, единственном месте в маленьком кораблике, где помещались все трое.
 — Пожалуйста, что-нибудь горячее, — сказала Черная Леди.
 Это были ее первые слова после того, как Перес привел ее, и меня поразила музыкальность ее голоса. Она держалась совершенно свободно, с тем же безмятежным видом.
 Хит протянул ей чашку кофе.
 — Спасибо, — произнесла она и взяла чашку обеими руками, не спеша подносить ко рту.
 — Может быть, что-нибудь еще? — спросил Хит.
 Она покачала головой.
 Хит, казалось, думал, как втянуть ее в разговор. Она не то чтобы чуждалась нас, но в своем абсолютном спокойствии, казалось, почти не замечала окружающей ее реальности.
 — Вам пришлось пройти тяжелое испытание там, на Ахероне, — начал он неловко.
 Она по-прежнему грела руки о чашку кофе и не отвечала.
 — Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы вам было удобно, — продолжал он. — Можем ли мы что-нибудь сделать для вас? Хоть что-нибудь?
 Она ответила ему долгим взглядом, и хотя лицо ее оставалось невозмутимым, я ясно почувствовал, что его неловкость ее забавляет.
 — У вас есть вопросы, — сказала она наконец. — Спрашивайте.
 — Как ваше имя?
 — Можете называть меня Нехбет.
 Он поморщился.
 — Мне придется долго учить, как оно правильно произносится.
 — У меня есть другие имена, которые выговорить легче.
 — Нет ли среди них имени Шарин Д'Амато, Достойная Леди? — спросил я.
 Я думал, что мой вопрос удивит ее, но она просто повернулась и с любопытством посмотрела на меня.
 — Или Эреш-Кигал? — продолжал я.
 — Вы удивительный инопланетянин, — сказала она чуть задумчиво.
 — А я сбитый с толку человек, — вмешался Хит. — Кто такие Шарин Д'Амато и эта Эраш-как-там-ее?
 — Просто имена, — отозвалась она.
 — Ваши?
 Она кивнула.
 — А ваше настоящее имя?
 — Спросите своего друга, — ответила она. — Он знает.
 — Леонардо? — удивленно спросил Хит и обернулся ко мне. — Ну ладно. Кто она?
 — Она — Черная Леди, — сказал я.
 Она улыбнулась в подтверждение.
 — Можно задать вам вопрос, Достойная Леди? — продолжал я.
 — Да.
 — Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Брайан Мак-Джиннис?
 Она ненадолго прикрыла глаза, потом устремила взгляд на переборку, словно смотрела сквозь нее в туманное и далекое прошлое.
 — Кто, черт возьми, этот Брайан Мак-Джиннис? — спросил Хит.
 — Человек, который умер почти шесть тысяч лет назад, — ответил я.
 — Брайан Мак-Джиннис, — повторила она наконец. — Очень давно я не слышала этого имени.
 — Вы его знали? — спросил я.
 — Как она могла его знать, если он умер шесть тысяч лет назад? — раздраженно произнес Хит.
 — Ваш друг прав, инопланетянин, — сказала она с улыбкой. — Откуда мне знать человека, который так давно умер?
 — Я не хочу вас обидеть, Достойная Леди, — сказал я, — но вы не ответили на мой вопрос.
 — Мне кажется, ответ вам известен, — ее темные глаза встретились с моими. — Я не ошиблась?
 — Думаю, что да, Достойная Леди, — сказал я, удивленный тем, что почти не боюсь ее. — Можно спросить, знали ли вы также Кристофера Килкуллена?
 — Вы сделали большую работу, инопланетянин, — сказала она без намека на враждебность. — Мои поздравления.
 — Но вы мне не ответили.
 — В этом нет необходимости.
 — Все же я хотел бы услышать это из ваших уст, Достойная Леди, — настаивал я.
 Она опять улыбнулась.
 — Без сомнения, хотели бы, — и после паузы добавила:
 — Вам не суждено получить в этой жизни все, что вы ищете, инопланетянин.
 Наступила мгновенная пауза.
 — Вы же сами сказали, чтобы мы задавали вопросы, — прервал тишину Хит.
 — Вы можете задавать, — ответила она.
 — Отлично, — сказал Хит. — Раз мы заговорили о ваших знакомых, что вы скажете о Малькольме Аберкромби?
 — Кто такой Малькольм Аберкромби? — спросила она.
 — Он собирает ваши портреты, — сказал Хит. — Более того, он затратил на них значительные средства.
 — Что мне до этого? — бесстрастно произнесла она.
 — Вы не хотели бы с ним встретиться?
 — Я никогда не встречусь с ним, — ответила Черная Леди. Это было сказано без малейших признаков пренебрежения или вызова, это была простая констатация факта.
 — Он хотел бы с вами встретиться.
 — Тогда он будет разочарован.
 — Осмелюсь предположить, — настаивал Хит, — что за знакомство с вами он охотно заплатит большую сумму денег.
 — Мне не нужны ни его деньги, ни его общество, — сказала Черная Леди.
 — Тогда, может быть, вы согласитесь из благодарности ко мне?
 — Мне не за что вас благодарить.
 — Я понимаю, что намекать на это менее чем благородно с моей стороны, но мы все-таки спасли вас.
 — Вы совершенно правы, — сказала Черная Леди.
 — Тогда я уверен, что мы сможем достигнуть взаимопонимания, — улыбнулся Хит.
 — Вы совершенно правы, это менее чем благородно, — договорила она.
 — И я прекрасно вас понимаю, Валентин Хит.
 Она сделала глоток и грациозно встала.
 — Теперь, если вы не возражаете, я хотела бы отдохнуть.
 — Можно задать вам последний вопрос, Достойная Леди? — сказал я.
 Она обернулась ко мне.
 — Только один.
 — Вы человек?
 — Конечно, она человек, — вмешался Хит. — Достаточно взглянуть на нее, Леонардо.
 Она посмотрела прямо на меня, но не ответила.
 — Пожалуйста, Достойная Леди, — сказал я. — Я в самом деле не знаю ответа.
 — Ответ — «Нет», — сказала она наконец.
 — Вы — инопланетянка? — не веря своим ушам, спросил Хит.
 — Нет.
 Хит казался раздосадованным.
 — Но вы должны быть кем-то из двух.
 — Как вам угодно, — бесстрастно ответила она. — А теперь, будьте любезны, проводите меня в каюту.
 — Разумеется, — сказал Хит, вставая и идя к двери. — Можете разместиться в моей.
 — Спасибо, — сказала она. — Весьма великодушно с вашей стороны.
 Он одарил ее улыбкой.
 — Для чего же еще существуют друзья?
 — Вы не друг мне, Валентин Хит, — ответила она безмятежно, прошла в его каюту и закрыла за собой дверь.
 — Откуда она знает мое имя? — сказал Хит, возвращаясь к столу. — Я его ей не называл.
 — Может быть, его назвал мэр Перес, — сказал я неубедительно.
 Он энергично кивнул.
 — Наверное, так.
 Потом достал из шкафчика бутылку спиртного, смешал себе коктейль и сел.
 — Ну, Леонардо, что вы думаете о нашей гостье?
 — Она — Черная Леди, — ответил я.
 — Я знаю, что она Черная Леди. Вы мне говорили, что она Черная Леди. Она сказала, что она Черная Леди, — он снова говорил раздраженно.
 — Возможно, я проявлю больше понимания, если кто-нибудь мне объяснит, что это за Черная Леди?
 — Я не знаю, — сказал я.
 — А что за история с Брайаном не помню как дальше?
 — Это был человек, который жил почти за тысячу лет до того, как ваша раса осуществила первый полет к звездам.
 — Кто он такой?
 — Он написал ее портрет, — пояснил я.
 — Он, очевидно, писал кого-нибудь, похожего на нее.
 — Я видел их вместе на фотографии.
 — Вы уверены?
 — Уверен.
 — А Килкуллен? Тоже художник?
 — Да.
 — И он тоже давно умер, как я понимаю?
 — Да, хотя не так давно, как Мак-Джиннис.
 Он нахмурился и задумчиво произнес:
 — Интересно.
 — Я бы сказал, что это страшно, — ответил я. — Только я почему-то не боюсь.
 — Чего вам бояться?
 — Она не человек и не инопланетянин.
 — И не говорит правды — в первую очередь, — презрительно фыркнул Хит, потягивая коктейль. — Она такой же человек, как и я.
 — Тогда откуда же она узнала о Брайане Мак-Джиннисе? — настаивал я.
 — Наверное, так же, как и вы.
 — Я видел ее изображения, выполненные за две тысячи лет до рождения Мак-Джинниса.
 — Вы думаете, она единственная черноволосая женщина за всю историю?
 — поинтересовался Хит.
 — Нет, — сказал я. — Я думаю, она единственная черноволосая женщина, которая прожила так долго.
 — Вам известен примерный срок человеческой жизни? — бросил он.
 — Да, — ответил я. — Но она не человек.
 — Она выглядит, как человек, она живет с людьми, ее рисуют и лепят люди, она носит человеческие имена. Это вам кажется инопланетным?
 — Она сказала, что она не инопланетянка.
 Он презрительно фыркнул.
 — Если человека мы вычеркнули, и инопланетянку тоже, что еще нам остается?
 — Может быть, психическое явление или дух? — предположил я.
 Он показал на ее недопитую чашку.
 — Духи не пьют кофе.
 — Я этого не знал, — сказал я. — Несомненно, вы встречались с духами раньше.
 — Будь я проклят! — грубо воскликнул он и допил коктейль. — Я понимаю, что бъйорнну это особенно трудно осознать, но не все женщины говорят правду.
 Он поставил стакан на стол и подошел к компьютеру.
 — Сейчас мы разрешим этот вопрос раз и навсегда. Компьютер, включись.
 — Включился, — ответил компьютер. — Жду…
 — Сколько разумных существ на корабле в данный момент?
 — Трое, — ответил компьютер.
 — Кто?
 — Вы, бъйорнн по имени Леонардо, и женщина расы людей, чье имя может быть, а может не быть Нехбет, Шарин Д'Амато, Эреш-Кигал или Черная Леди.
 — Выдайте физические данные женщины.
 — Рост — 5 футов 6 дюймов, вес — 128 фунтов. Волосы черные, глаза черные, возраст от 28 до 36 лет, на основе состояния кожного покрова и строения скелета, с возможной погрешностью до…
 — Выключайся, — скомандовал Хит и обернулся ко мне. — Это что, похоже на описание духа?
 — Нет, — сказал я.
 — Теперь вы удовлетворены?
 — Нет.
 — Нет? — повторил он. — Почему нет?
 — Ваш компьютер — машина, и как машина, может анализировать только те данные, на которые запрограммирован. Он не может взять в расчет те факты о прошлом Черной Леди, которые я собрал.
 Он долго и пристально смотрел на меня, потом заметил:
 — Знаете, вы становитесь неплохим спорщиком. Надеюсь, что не я послужил причиной вашей новообретенной агрессивности.
 — Прошу прощения, если я вас обидел, — сказал я.
 — Я не обижен, я просто удивлен, — он вздохнул. — Ну хорошо, Леонардо, кто она, по-вашему?
 — Не знаю.
 — Вы не можете объяснить, почему она сказала, что знакома с этими давно умершими художниками?
 — Нет, — ответил я. — И должен обратить внимание, что большинство тех, кто писал ее, художниками не были.
 — Да? — удивился он. — Кто же они были?
 — Я не смог найти между ними ничего общего, — признал я.
 Он, казалось, с минуту раздумывал над моим вопросом, затем пожал плечами и смешал себе еще один коктейль.
 — Что ж, нам нет смысла сходить с ума, ломая над этим голову. Может быть, Аберкромби сможет внести ясность.
 — Как Малькольму Аберкромби удалось бы найти решение? — спросил я.
 — Он знает о ней еще меньше, чем вы.
 — Мы ее ему доставим, — сказал Хит.
 — Не понимаю.
 Хит улыбнулся.
 — Кажется, «доставим» — не совсем то слово. Мы вступим с ним в переговоры о возможности насладиться ее обществом.
 — Вы не можете продать одно разумное существо другому!
 — Никто никого не продает, Леонардо, — беспечно заметил он. — Мы просто оказываем светскую услугу двоим людям, у которых может найтись много общего.
 — Но она не собственность, которую можно арендовать на время! — в ужасе воскликнул я.
 — Кто говорит о проституции? — невинно возразил Хит. — Судя то тому, что вы о нем рассказали, в его годы и с его опухолью, Аберкромби в этой области, вероятно, уже давно ни на что не способен, даже если бы захотел.
 Он наклонился ко мне.
 — Но он уже потратил десятки миллионов кредитов на приобретение ее портретов. Этот человек одержим, его увлечение отняло у него треть жизни, наверняка возможность увидеть ее во плоти, узнать, что она существует, поговорить с ней, может быть, нанять художника по своему вкусу… для него это будет иметь определенную ценность.
 — Она сказала, что никогда не встретится с Аберкромби.
 — И уверен, она думает именно так, — согласился Хит. — Но думать именно так — еще не значит, что будет именно так. Черт возьми, она еще думает, что она не человек.
 — Это похищение! — запротестовал я.
 — Нас могли бы обвинить в похищении, если бы мы увезли ее без ее согласия, — сказал он. — Она полетела с нами добровольно.
 — Но она не знала, что вы замышляли.
 — Похоже, вы считаете, что она королевских кровей, и к ней следует относиться уважительно и с нижайшим почтением, — недовольно возразил Хит. — Так разрешите вам напомнить, что она якшается с убийцами, она привела своего любовника в ловушку, где с ним безжалостно расправились охотники за беглецами, ее вышвырнули с Ахерона, и у нее нет ни кредита на счету. Она должна благодарить нас за то, что мы вообще согласились ее взять.
 Он сделал паузу, потом сказал более хладнокровно:
 — Послушайте, если это успокоит вашу совесть, я дам ей 10 процентов того, что получу от Аберкромби. Возможно, эта сумма окажется больше, чем она вообще в жизни видела.
 — Она не примет денег.
 — Еще как примет.
 — Не примет, — повторил я. — Она уже это говорила.
 — Примет, когда поймет, что единственная альтернатива — оказаться у Аберкромби и не получить десять процентов.
 — Я этого не допущу!
 — Леонардо, — сказал Хит. — Разрешите мне быть с вами совершенно откровенным. Я оказался в несколько неловком финансовом положении.
 Он помолчал и вздохнул.
 — Фактически в данный момент я скрываюсь от правосудия. В ближайшем обозримом будущем я не могу вернуться на Шарлемань, и я уверен, что полиция заморозила все мои местные активы. Они без сомнения следят и за всеми моими кредитными счетами, так что я и этим не рискну воспользоваться. Мне необходимо срочное вливание наличности, а это, кажется, прекрасный шанс их получить.
 — Вы получите деньги, когда Тай Чонг заплатит вам за картину Маллаки.
 Он покачал головой.
 — Этого едва хватит на заправку корабля.
 Потом добавил:
 — Я не так воспитан, чтобы смешаться с обычной толпой, Леонардо.
 Может быть, вам это неприятно, но факт есть факт: мне нужны деньги для поддержания моего уровня жизни.
 — А ее уровень жизни? — спросил я.
 — Мы нашли ее в тюремной камере, — возразил он. — Какой это, по-вашему, уровень?
 — Что бы там ни было, она сидела там добровольно, — заметил я. — Вы же поступаете против ее воли.
 — Вы начинаете меня утомлять, Леонардо, — произнес он. — Вы мне гораздо больше нравились, когда во всем подчинялись.
 — Я не могу молча находиться рядом и позволить вам так поступить с женщиной.
 Он поднял бровь.
 — А если бы она была мужчиной, что тогда?
 — Это все равно было бы аморально.
 — Но вы бы меньше расстраивались?
 — Это гнусное преступление и не важно, кто жертва, — с выражением произнес я.
 — Если женщина, то хуже?
 — Все женщины святы.
 — Странный у вас мир, — заметил он.
 — Это мой мир, — ответил я. — Я в него верю и дорожу им.
 — Что ж, когда мы в следующий раз окажемся в подобной ситуации, я постараюсь похитить мужчину, — сказал Хит. — А пока тема закрыта.
 — Тему нельзя закрыть, — сказал я. — Я должен заставить вас понять, какое ужасное преступление вы задумали.
 — Тема закрыта, — твердо повторил он. — Мне что, снова укладывать вас в камеру глубокого сна?
 Я понял, что продолжая спорить, ничем не смогу быть полезен Черной Леди, так что кротко согласился умолкнуть и подождал несколько часов, пока он заснет. Затем тихо прокрался к ней в каюту, чтобы сообщить о намерениях Хита.
 В каюте было пусто.
 Я осмотрел другие помещения маленького корабля, и не найдя ни следа, в конце концов разбудил Хита.
 — О чем вы говорите? — возмутился он, вылезая из койки. — С космического корабля не исчезают просто так! Где она?
 — Она ушла, — сказал я.
 — Куда ушла?
 — Не знаю.
 — Сейчас мы с этим разберемся! — пробормотал он, быстро направляясь к ней в каюту. Он буквально все там перерыл, заглянул даже под койку и в мини-шкафчик, затем проверил рубку управления, кладовую, туалет, и вернулся в камбуз.
 — Да что здесь, черт возьми, происходит? — возмутился он. — Компьютер — включись!
 — Включился, — объявил компьютер. — Жду…
 — Сколько разумных существ в корабле в данный момент?
 — Двое.
 — Открывались ли люки после старта с Ахерона?
 — Нет.
 — Мы могли случайно выбросить Черную Леди с корабля, не зная об этом?
 — Нет, — ответил компьютер.
 — Пыталась ли она покинуть корабль?
 — Нет.
 — Тогда что с ней случилось? — спросил Хит.
 — Не знаю, — ответил компьютер.




 ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ИСКАЛ



 Глава 13

 Хит вошел с деревянной веранды, откуда открывался вид на заснеженные горы, энергично растер руки и направился к бару.
 — Чудесный день! — воскликнул он с восторгом. — Несколько морозно — но красота!
 — Если вам холодно, зачем выходить? — спросил я без особого интереса.
 — Вы знаете, во что мне стал этот дом? — смеясь, спросил он. — Агент по продаже недвижимости только и говорил, что о климате да пейзаже. Может быть, климат время от времени оставляет желать, но пейзаж определенно великолепен.
 — Сколько еще нам придется еще здесь сидеть?
 — Леонардо, есть люди, готовые отдать все за шале в горах на Граустарке. Просто отдыхайте и наслаждайтесь.
 — Есть известия от ваших адвокатов? — спросил я.
 — Им еще осталось облагодетельствовать одного или двух правительственных чиновников, — объяснил он. — Все идет прекрасно. Еще день-два, в крайнем случае три, и мы сможем вернуться на Шарлемань.
 — Я не хочу возвращаться на Шарлемань.
 — Так оставайтесь здесь.
 — Мы улетели с Ахерона уже девять дней назад. Я должен вернуться на работу.
 — Мы свернули на Граустарк именно потому, что Тай Чонг предложила вам несколько дней отдохнуть.
 — А я думал, потому, что вы скрываетесь от властей, — сказал я.
 — Это вторая причина, — согласился он, скривив губы. — Все-таки, раз уж вы здесь, почему бы не проникнуться духом этих гор?
 — Не надо начинать все сначала, — устало попросил я.
 — Конечно, не надо, — сказал он, — но я же знаю, что вы впали в уныние, потому что ваша матушка написала вам…
 — Моя Мать Узора, — поправил я.
 Он пожал плечами.
 — Пусть так. Может быть, пройдемся, пока снова снег не пошел?
 Снаружи просто великолепно!
 — Я хуже приспособлен к экстремальным температурам, чем вы.
 — Оденьтесь потеплее.
 — Тропы извилистые и узкие, я упаду.
 — Ладно, — сказал он и взглянул на меня. — У меня есть другое предложение.
 — Какое?
 — Сидите здесь и жалуйтесь на судьбу.
 — Вы просто не понимаете весь ужас того, что случилось, — сказал я.
 — Ваша мама на вас разгневалась, — ответил он. — Ну и что?
 Переживет. Тай Чонг уладила дело с полицией, никто больше не считает вас вором или похитителем, вы продолжаете работать на Клейборн и сидите в шале на самом первоклассном курорте самой первоклассной планеты в скоплении Квинелл.
 — Мне надо работать.
 — На коллекционера-миллионщика, который вас видеть не может? — усмехнулся Хит.
 — Тут ничего не изменить.
 — Еще как изменить, — сказал Хит.
 — То есть?
 — Пошлите его к черту. Будьте мужчиной!
 — Я не человек, — возразил я.
 — От этого вы не хуже, чем Аберкромби, — сказал Хит. — Вы не должны плясать перед ним.
 — Он мой наниматель.
 — При этом он самый некомпетентный коллекционер, о котором я когда-нибудь слышал, — возмутился Хит. — За четверть столетия он нашел тридцать портретов Черной Леди, а вы нашли три уже в первый месяц работы.
 — Я знал о двух из них, — ответил я. — Потому он меня и нанял.
 — Но третью вы нашли сами, — продолжал Хит. — И что более существенно, вы нашли оригинал.
 — Вообще-то оригинал нашли вы, — заметил я.
 — Вы, я, какая разница? — сказал он. — Главное, что ее нашел не Аберкромби. Он ее и не искал. Он даже не думал о том, чтобы ее разыскать. Он сидит у себя дома с баснословной коллекцией, которой даже не способен по-настоящему насладиться, и заставляет других работать на себя.
 Хит сделал паузу.
 — Убейте, не понимаю. Вы сидите у пылающего камина, на вершине самой красивой горы в Галактике — и рветесь назад, к нему на службу.
 Зачем?
 — Друг Валентин, — сказал я, переходя на диалект дружбы и симпатии, потому что в самом деле чувствовал к нему симпатию. — Почему бы вам просто не сказать, чего вы хотите?
 — Кажется, я вас не понял, друг Леонардо, — ответил он, хотя веселые искорки, мелькнувшие в его глазах, говорили об обратном.
 — Вы надеетесь убедить меня, что Малькольм Аберкромби — пример, достойный порицания, и что мои услуги приносят ему намного больше, чем оплачиваются, после чего я опишу вам самые ценные предметы его коллекции и расскажу, как лучше их украсть.
 Хит усмехнулся.
 — Значит, вы признаете, что в его коллекции есть ценные предметы?
 — Я этого никогда не отрицал.
 — Мне кажется, вы говорили, что среди авторов портретов Черной Леди почти нет художников.
 — Это правда, — согласился я. — Но у него в коллекции около четырехсот картин и голограмм, большая часть из них — вовсе не ее портреты.
 — Морита у него есть?
 — Я не стану рассказывать вам об его коллекции, друг Валентин.
 — Поможете вы мне или нет, друг Леонардо, я все равно что-нибудь оттуда украду, — пообещал он. — Но вы могли бы значительно облегчить мне жизнь, предоставив нужную информацию.
 — Это было бы неэтично.
 — Действительно, — признался он, — Зато это было бы выгодно. Я даже возьму вас в долю.
 — Не хочу ни половины прибыли, ни половины вины, — ответил я.
 — Нет проблем, — не задумываясь, отозвался Хит. — Если вам больше нравится пятая часть вины, я возьму вас на двадцать процентов.
 — Нет.
 — Вы абсолютно уверены?
 — Абсолютно.
 — Категорически? — настаивал он.
 — Да!
 — Хорошо, потом обсудим еще раз.
 — Мой ответ будет тот же, — ответил я.
 — Вы не можете быть настолько ему преданы.
 — Он мой работодатель.
 — Клейборн — ваш работодатель.
 — А Клейборн требует, чтобы я работал на Малькольма Аберкромби, — ответил я. — Я обязан соблюдать контракт до последней буквы.
 — Чтобы убить себя, когда закончите? — резко произнес он.
 — Откуда вы знаете? — вздрогнул я.
 — Мне сказала Тай Чонг.
 — Она не имела права.
 — Мы старые друзья, — объяснил он. — У нас нет секретов друг от друга.
 — Она виновна в злоупотреблении доверием, — сказал я.
 — Потому что она не хочет, чтобы вы убили себя, — наступила неловкая пауза. — И я не хочу, особенно если вы собираетесь поступить так из-за того, что произошло на Шарлемане и Ахероне.
 — Я говорил с ней до поездки на Шарлемань, — добавил я искренне. — С тех пор не произошло почти ничего, что могло бы поколебать мою решимость.
 Хит расхохотался.
 — Вы мастер все преуменьшать, друг Леонардо.
 — Вам не обязательно называть меня другом, — попросил я.
 — Почему? — спросил он. — Мы ведь друзья, не так ли?
 — Лишь до тех пор, пока вы не обокрали коллекцию Аберкромби.
 Он пожал плечами.
 — Ничто не вечно.
 — Вы не правы, друг Валентин.
 — Да ну? Что же, по-вашему, вечно?
 — Черная Леди.
 Он раздраженно фыркнул.
 — Вечная, как же! Она не дотянула даже до Дальнего Лондона.
 — Она жива, — сказал я.
 — У меня ужасное предчувствие, что вы правы, — признался он и замолчал. Потом сказал:
 — Интересно, к какой расе она принадлежит на самом деле?
 — К вашей, — сказал я.
 Он энергично затряс головой.
 — В который раз повторяю вам, Леонардо: она не может быть человеком. Она принадлежит к расе, которая умеет телепортировать. Это единственный способ исчезнуть с корабля.
 — А я в который раз хочу вам заметить, что единственная раса настоящих телепатов — дорбаны, они дышат хлором и так велики, что не поместятся в вашем корабле.
 — Значит, должна быть еще раса телепортеров, о которой мы просто не знаем.
 — Будь по-вашему, друг Валентин.
 — Вы ни на йоту этому не верите? — спросил он.
 — Нет, — сказал я. — А вы?
 Он глубоко вздохнул.
 — Честно говоря, тоже, — и задумался. — Кем бы она ни была, я хотел бы знать, что в ней такое. Что заставляет людей вдруг рисовать ее портреты, не имея ни малейшего представления о живописи?
 — Даже на мой нечеловеческий взгляд, она очень красива, — сказал я.
 — И все же в ней есть нечто неуловимое. Может быть, они стремятся запечатлеть ее образ, потому что знают, что скоро ее не станет.
 — Большинство из них, кажется, погибли очень страшной смертью. Я вот думаю, может быть, они рисовали ее потому, что знали — их самих скоро не станет?
 — Не думаю, — ответил я. — Многие из них умерли естественной смертью. И мне кажется, если они предчувствовали свой конец, вряд ли это обязывало их писать ее портреты.
 Хит вздохнул.
 — Думаю, что нет. Во всяком случае, я ее видел, и у меня пока не возникло никакого желания заняться живописью или скульптурой.
 Он сделал паузу и вдруг подозрительно посмотрел на меня.
 — А у вас?
 — Я сделал набросок тушью, — признался я.
 — Когда?
 — Вчера вечером, когда вы пошли спать.
 — Где он?
 — Из меня не очень хороший художник, и получилось не очень похоже.
 Я его порвал, — и я грустно вздохнул. — Когда-то я вот так же не смог передать красоту «Моны Лизы».
 — «Мона Лиза», — повторил он. — Поэтому у вас такое имя?
 — Да.
 — Просто из любопытства, Леонардо: почему вам хочется рисовать Черную Леди?
 — Она самая интересный человек, кого я знаю. И самая красивая.
 — Если она человек, — заметил он.
 — Если она человек, — согласился я.
 — А кто была самой интересной и красивой женщиной из людей, прока вы с ней не встретились?
 — Тай Чонг, — ответил я, не задумываясь.
 — Вас когда-нибудь тянуло написать портрет Тай Чонг? — спросил он.
 — Нет.
 — Тогда я вернусь к первоначальному вопросу: что заставляет людей садиться и рисовать Черную Леди?
 — Не знаю, — ответил я. — Может быть, я хотел сохранить в памяти ее лицо.
 — Но вы можете любоваться им, когда захотите, — подсказал Хит. — Заставьте ближайший компьютер найти ее изображение и сделать для вас распечатку.
 — Это покажет мне то, что видели другие, — сказал я. — Я хотел нарисовать то, что увидел я.
 — Это слова художника, — хитро заметил он.
 — Я не художник, — ответил я. — Я хотел бы быть художником, но мне не хватает таланта.
 — Маллаки тоже не хватало таланта, но он все равно написал ее портрет, — Хит нахмурился. — Хотел бы я знать, почему.
 Он встал.
 — С ума можно сойти, пытаясь найти ответ. Не знаю, как вы, а я пошел на прогулку.
 У двери он задержался.
 — Вы совершенно уверены, что не хотите со мной?
 — Уверен, — ответил я. — Тропинки очень скользкие, а у меня неважная координация.
 — Ну и что? — сказал он. — И у меня неважная.
 — В вас много грации, — сказал я.
 Он презрительно фыркнул.
 — Вы всегда хотели стать художником. Ну а я всегда хотел стать взломщиком, ночным котом на крыше, одеваться в черное и взбираться по стенам в дамские будуары в поисках драгоценностей.
 Он криво усмехнулся.
 — Единственный раз попробовал, сорвался с крыши на балкон и сломал ногу в трех местах.
 Он пожал плечами.
 — Вот вам и грация, и вся романтическая жизнь ночного взломщика.
 Он открыл дверь, и в комнату ворвался порыв ледяного ветра.
 — Если не вернусь через полчаса, звоните властям, пусть ищут мое замерзшее тело. Хороните скромно: венки из живых цветов, четыре-пять сотен, видео, в общем, ничего лишнего. И не сообщайте семье — Хиты умирают в постели, а не падают с гор.
 — Я исполню ваши пожелания, — пообещал я.
 Он скорчил гримасу.
 — Это была шутка, Леонардо.
 — А-а.
 Он пробормотал еще что-то, утонувшее в шуме ветра, и закрыл за собой дверь.
 Я минуту помедлил, потом прошел к столу в гостиной, достал письменный набор и перо, решив закончить письмо, начатое еще утром.
  Досточтимая Мать Узора! 
  Да, вы были правы. Связь с людьми осквернила меня. Я не отрицаю этого… хотя уверен, если бы вы сжалились и согласились просто выслушать меня, я бы объяснил, как оказался в настоящей ситуации. 
  Тай Чонг убедила меня, что неприятностей со стороны человеческих властей у меня не будет. Хотя я оказался невольным участником событий, я не был инициатором и не способствовал ни краже предметов искусств на Шарлемане, ни похищению Черной Леди. Как только я понял намерения Валентина Хита, я сделал все, что было в моих силах, чтобы разубедить его. Таков Закон Чести; я следую Закону Чести. 
  И все же вы говорите, что я осквернен настолько, что мне нет искупления и нет возврата на Бенитар II. Вы — моя Мать Узора, ваш голос — голос Дома Крстхъонн, и я повинуюсь вам. 
  Однако, пожалуйста, знайте: несмотря на то, что мое поведение опозорило Дом, я постараюсь вести себя в дальнейшем так, чтобы не навлечь больше бесчестья на расу бъйорннов в те несколько месяцев, которые остались до окончания срока моего контракта с галереей Клейборн. 
  И все же у меня ужасное предчувствие, что это окажется совсем не так просто, как я в неведении своем предполагал, покидая Дом. Мне кажется, что я провел в чужих мирах галактики целый век, хотя на самом деле прошло не больше пяти стандартных галактических месяцев. И чем больше я общаюсь с людьми, тем меньше их понимаю. 
  Тай Чонг, например, почти во всем заменяла мне Мать Узора. Она не забывает заботиться о моих нуждах, помнит о моем благополучии, и постоянно настаивает, чтобы я следовал моральным требованиям своей совести. Однако я начал подозревать, что она прекрасно осведомлена о том, что некоторые картины, которые она покупает и перепродает, добыты нелегально, и при этом не выдает нарушителей властям и не отменяет сделок. Гектор Рейберн всегда мил и сердечен, но считает, что несоблюдение контракта и следующее за этим увольнение — дело обычное, и самый факт его не ужасает, а забавляет. Валентин Хит — самый обаятельный человек из всех, кого я встречал, и в то же время я не могу придумать преступления, которого он не согласился бы совершить. Малькольм Аберкромби жертвует миллионы кредитов на благотворительность, и при этом, что самое невероятное, напрочь отвергает свои обязательства перед Домом и Семьей. 
  Как мне понять этих странных созданий, Мать Узора? Как мне очиститься, если я должен постоянно находиться среди них? В то время, когда я больше всего нуждаюсь в вашем наставлении, мне в нем отказано. 
  Единственный путь, открытый мне в данной ситуации — ритуальное самоубийство, и этот единственный выход недвусмысленно запрещен вашим настоятельным требованием полного выполнения контракта между Домом Крстхъонн и галерей Клейборн. И вот, изгнанный и оторванный от всего, чем я дорожу, я должен в одиночестве продолжать свой путь среди представителей этой непостижимой расы. 
  Но самое непостижимое — Черная Леди. Во вселенной, в которой я вижу все меньше логики, она не поддается вовсе никакой логике. Я называю ее человеком, но на самом деле это ни человек, ни не-человек, ни реальность, ни призрак, ни материальная сущность, ни духовное проявление. Она существует в нашем времени, однако она жила и восемь тысячелетий назад. Она не перевоплощение, ибо перевоплощения родятся, живут и умирают, а не исчезают из замкнутой среды в космическом вакууме. 
  Я видел ее, встречался и говорил с ней, но вопросов о ней у меня накапливается все больше: почему она появляется именно тогда и там, где ее видят? Кто она? Что она такое? Что заставило ее вести к смерти своего любовника? Что за связь существовала между ней и малоизвестным ботаником, жившим на далекой Земле шесть тысяч лет назад? Почему люди верят, что ее призрак является на кладбище космонавтов на Пелоране VII? 
  Какое отношение она имела к цирковому акробату, искалеченному при падении с трапеции триста лет назад? 
  И что я скажу Рубену Венциа, когда он обнаружит, что я вернулся с задания, и снова предложит обмен информацией о Черной Леди? Если я скажу правду, он решит, что я лгу; если я не скажу правду, это в самом деле будет ложь. И в том, и в другом случае бесчестье ляжет на Дом Крстхъонн. 
  А если я откажусь разговаривать с ним после того, как Тай Чонг приказала мне, я тоже опозорю Дом. 
  Мне необходимо этическое наставление и запрещено обращаться к вам, поэтому я вынужден положиться на Тай Чонг, которая принимает краденые картины и нарушает тайну признания. Теперь, когда мне запрещено любое общение со своей расой, она остается единственной женщиной, которую я знаю. Остается еще Черная Леди, но я не знаю, где искать Черную Леди. 
  Поэтому Тай Чонг придется быть для меня Матерью Узора до тех пор, пока я не выполню все обязательства перед галереей Клейборн и не совершу ритуал. 
  Пожалуйста, поверьте, я глубоко огорчен, что причиняю вам боль. Я никогда, никогда не собирался… 
 Налетел порыв холодного воздуха, и я отложил перо. В комнату вошел Хит.
 Он топал ногами, пока с них не осыпался весь снег, потом снял рукавицы и стал дуть на руки.
 — В самом деле, начинается снегопад, — объявил он, подходя ко мне.
 — Остаток дня я, наверное, буду наслаждаться величием и великолепием окружающего из окна, с бокалом в руке.
 Его взгляд упал на недописанное письмо.
 — Можно?
 — Если хотите, — сказал я.
 Он взял листок и уставился на него.
 — Что это за чертовщина? Не разберу ни слова.
 — Мое письмо Матери Узора.
 — Самый странный почерк из всех, которые мне случалось видеть, — сказал он. — Больше похоже на рисунки.
 — Я писал ей на языке бъйорннов, на диалекте раскаяния.
 Он протянул мне письмо обратно.
 — Я думал, вы опять рисуете Черную Леди.
 — Я не такой хороший художник, — сказал я. — Может быть, когда-нибудь в будущем мне удастся создать изображение, достойное оригинала.
 — Конечно, чтобы этого добиться, вам, вероятно, надо будет еще раз взглянуть на нее? — спросил Хит многозначительно.
 — Может быть, — согласился я. — Хотя у нее очень запоминающееся лицо. Когда я закрою глаза и вспоминаю ее, я до сих пор вижу каждую черточку.
 — И я тоже, — признался Хит. — Но память может изменить. Мне кажется, портрет вам удался бы лучше, если бы вы увидели ее снова.
 — Друг Валентин, — сказал я устало. — Я не буду помогать вам обкрадывать коллекцию Малькольма Аберкромби.
 — Разве я это предлагал? — невинно спросил он.
 — И не один раз.
 — Вы очень недоверчивый парень, Леонардо.
 Тут на высоких тонах три раза взвыла механическая сирена.
 — Что это было? — спросил я, вздрогнув от неожиданности.
 Хит нахмурился.
 — Система охраны. Кто-то подходит к дверям.
 — Кто это может быть?
 — Кто знает? — сказал Хит. — Я кое-что заказал для кухни, но трудно вообразить, чтобы кто-то отважился на доставку в такую непогоду.
 — Мы здесь совершенно одни, — сказал я. — Что, если это грабитель?
 Хит хохотнул.
 — Мы пригласим его и обменяемся байками.
 — Не приготовить ли вам оружие? — предложил я.
 — Мне казалось, что вы не выносите насилия, — сказал он с довольным видом.
 Я побледнел до оттенка унижения и возблагодарил судьбу, что моя Мать Узора меня не видит. И понял, что ее решение единственно верное: я осквернен настолько, что не осталось никакой надежды на искупление.
 — Вы совершенно правы, друг Валентин, — сказал я, запинаясь от смущения. — Предложение было совершенно аморальным, и я прошу прощения за то, что его высказал.
 — Прощаю вам это предложение, — сказал он, вынимая из кармана маленькое ручное оружие, — если и вы простите меня за то, что я его принял.
 — Вы никогда не говорили мне, что носите оружие, — сказал я.
 — Вы никогда меня об этом не спрашивали, — ответил он, улыбаясь. — Если вам от этого станет легче, признаюсь, что я никогда им не пользовался. Даже не знаю, как это делается.
 Два раза прозвенел колокольчик.
 — Ну, в конце концов, он не пытается проникнуть в дом тайно, — прокомментировал Хит. — Открыть.
 Дверь поползла в стену, и весь в снегу, с заледеневшими усами, на пороге появился Рубен Венциа.
 — Вы, — произнес он, глядя прямо на меня, — вы самый недоступный инопланетянин в этой забытой Богом галактике!

 Глава 14

 — А это еще что за черт? — потребовал ответа Хит.
 — Не волнуйтесь, мистер Хит, — сказал Венциа. — Я никому не говорил, где вы находитесь.
 Внезапно ему в лицо уставился ствол оружия.
 — Никто на Граустарке не знает моего истинного имени, — сказал Хит.
 — Лучше, если вы скажете, кто вы такой и как меня нашли.
 — Я Рубен Венциа. Тай Чонг сказала мне, где вас искать. Я околеваю на морозе, так что если вы не собираетесь в меня стрелять, впустите и дайте согреться.
 — Это тот человек, о котором вы мне рассказывали? — спросил Хит.
 — Да, друг Валентин.
 — Ладно, — сказал Хит, опуская оружие. — Можете войти.
 Венциа вошел в комнату, дверь за ними скользнула на место. Он свалил верхнюю одежду на ближайшее кресло, поднес к лицу сложенные руки и подышал на них.
 — У меня для вас пакет от Тай Чонг, — обратился он ко мне, — но он снаружи, в санях. Когда погода позволит, достану.
 — На эту гору в санях не взберешься, — у Хита вдруг возникли новые подозрения.
 — Знаю, — отозвался Венциа. — Я их оставил на дороге, милях в полутора отсюда.
 — Зачем вообще было брать сани? — спросил Хит. — До поселка всего две мили.
 — Потому что никто не сказал мне, на что похожа дорога в это проклятое место! — огрызнулся Венциа. — Найдется у вас выпить что-нибудь горячее?
 — Только кофе, — ответил Хит.
 — Можно в него капнуть рому?
 — Можно, если скажете, что вам здесь надо.
 — Я искал Леонардо.
 — Он тоже интересуется Черной Леди, — объяснил я Хиту.
 — Значит, вы узнали ее имя?
 — Если это действительно ее имя, — сказал Хит, опередив мой ответ.
 — В любом случае одно из них, — сказал Венциа. — Где мой кофе?
 Хит прошел в кухню рядом, налил чашку кофе и добавил туда спиртного.
 — Вы далеко не самый любезный из моих гостей, мистер Венциа.
 — Я околеваю от холода в пяти тысячах световых лет от дома, — огрызнулся Венциа. — Дайте мне согреться и отдышаться, и я вспомню про хорошие манеры.
 — Справедливо, — заметил Хит, протягивая ему кофе. — А пока, может быть, все-таки скажете, почему именно вы оказались в пяти тысячах световых лет от дома?
 — Вы не возражаете, я сяду? — спросил Венциа, проходя к глубокому креслу с мягкой обивкой.
 — Разумеется, нет, — ответил Хит. — Я буду глубоко разочарован, если причина всех перенесенных вами лишений окажется столь краткой, чтобы изложить ее стоя.
 — Тай Чонг могла бы предупредить меня перед дорогой, какой тут безбожный холод, — пробормотал Венциа, весь дрожа.
 Он отхлебнул кофе и стал греть руки о чашку.
 — Вам уже лучше? — осведомился Хит после краткой паузы.
 Венциа кивнул.
 — Еще минута, и я приду в себя.
 — И тогда, надеюсь, честно расскажете, что вас сюда привело, — сказал Хит.
 — Я здесь, чтобы встретиться с Леонардо, — ответил Венциа. — И я должен поговорить с ним наедине.
 — В моем доме от меня никто ничего не скрывает, — Хит был непоколебим. — Все, что вы собираетесь сказать, говорите нам обоим.
 — Кто вы такой? — с подозрением осведомился Венциа.
 — Валентин Хит. Вам это прекрасно известно.
 — Но кто такой Валентин Хит? — продолжал Венциа. — Мне известно только ваше имя и что вы не хотите, чтобы кто-либо узнал, что вы находитесь на Граустарке. Почему я должен все выкладывать при вас?
 — Потому что я — человек многих талантов, а также широчайших и весьма далеко идущих интересов, не последний из коих — Черная Леди.
 — Какое вы имеете отношение к Черной Леди?
 — Исключительно финансовый интерес, — ответил Хит.
 Венциа явно удивился.
 — Финансовый? — повторил он. — Как это финансовый, черт подери?
 Хит усмехнулся.
 — Вы задали вопрос. Я ответил. Теперь моя очередь. Чем вас интересует Черная Леди?
 — Это предназначено только для Леонардо, — сказал Венциа.
 — Должен еще раз напомнить, что вы гость в моем доме, — сказал Хит.
 — Вдобавок незваный. Если вы будете и дальше злоупотреблять моим гостеприимством, мне, вероятно, придется выставить вас на мороз.
 Венциа, кажется, взвешивал альтернативы. Потом кивнул в знак согласия.
 — Мудрое решение, — прокомментировал Хит. — Я себе, наверное, налью, и начнем.
 — И мне плесните, — попросил Венциа.
 — Вы еще с кофе не управились.
 — Управлюсь, и моргнуть не успеете, — ответил Венциа, сделал большой глоток и поставил почти пустую чашку на стол.
 Хит пожал плечами.
 — Как хотите, — он вынул два стакана и принялся составлять голубоватую смесь. — Вы так и не ответили на мой вопрос, мистер Венциа.
 Чем вас интересует Черная Леди?
 — Выражаясь простым языком, я хочу с ней встретиться, — сказал Венциа.
 — Тогда будьте добры, выразитесь сложнее.
 — Мне надо с ней поговорить. Мне нужна от нее определенная информация.
 — Какая информация? — спросил Хит.
 — Вы спросили, я ответил, — упрямо ответил Венциа. — Ваша очередь.
 Хит окончил смешивать коктейли, протянул один стакан Венциа и уселся.
 — Если так пойдет дальше, мы проговорим всю ночь и ничего не добьемся, — сказал он. — Поэтому я собираюсь быть с вами предельно откровенным и ожидаю от вас того же.
 — Справедливо, — согласился Венциа.
 Хит сделал маленький глоток и нагнулся вперед.
 — В силу обстоятельств, совершенно от меня не зависящих, я профессиональный оппортунист, охотник за случаем.
 — А это еще что такое? — спросил Венциа.
 — Это значит, что я использую случай, когда он мне подворачивается.
 Леонардо считает меня вором, но вор — слишком узкое определение.
 — Вы хотите сказать, что вы не вор? — спросил Венциа, сбитый с толку.
 — Я совершенно определенно вор. Кроме всего прочего, — ответил Хит.
 — И уверяю вас, один из самых лучших. Собственно, в данный момент мы с Леонардо как раз обсуждали наиболее практичный способ освобождения Малькольма Аберкромби от его коллекции.
 — Это не правда! — вмешался я.
 — Неужели? — спросил Венциа, игнорируя мое заявление.
 Хит кивнул.
 — Я понимаю, что у Аберкромби нет значительных ценностей, но тем не менее…
 — О, я бы так не сказал, — отозвался Венциа. — У него есть Скарлос, один Перкинс, три или четыре Нгони, Сантини…
 — В самом деле? — сказал Хит, невинно улыбаясь. — Меня, вероятно, дезинформировали.
 — Ближе к делу, — сказал Венциа.
 — Дело в том, мистер Венциа, что я знаю об увлечении мистера Аберкромби этой Черной Леди. Я намерен доставить ее ему, в обмен на некоторое финансовое возмещение, которое еще предстоит обсудить.
 — Ну-ну. Удачи…
 — Вы думаете, что Аберкромби не заплатит за ее общество?
 — Заставить его заплатить будет легко. Штука в том, как ее найти.
 — Мы ее уже один раз нашли. Уверен, что сможем найти еще раз.
 Венциа чуть не выпрыгнул из кресла.
 — Вы действительно ее видели? Во плоти?
 Хит утвердительно кивнул.
 — Она была на борту моего корабля.
 — Где она сейчас? — настойчиво спросил Венциа.
 — Понятия не имею.
 — Где она высадилась?
 — Вам будет трудно в это поверить, — сказал Хит, — но она просто исчезла, пока мы летели с Ахерона на Дальний Лондон. В пути.
 Венциа огорченно упал назад в кресло.
 — Значит, я снова с ней разминулся.
 — Вы мне верите? — удивленно спросил Хит.
 — Почему мне вам не верить? — мрачно отозвался Венциа. — Разве вы лжете?
 — Нет, — сказал Хит. — Но не будь рядом Леонардо, я сам себе не поверил бы.
 Венциа долго молчал. Потом залпом допил коктейль.
 — Вот досада, — пробормотал он.
 — Вас не удивляет, что она смогла телепортироваться с корабля? — спросил Хит заинтересованно. — Почему?
 — Ее поступки не могут меня удивить, — ответил Венциа.
 — Я сказал вам все, что вы хотели знать, мистер Венциа, — произнес Хит. — Теперь ваша очередь.
 Венциа обвел наши лица изучающим взглядом, снова вздохнул и кивнул.
 — Ладно, — согласился он. — Наши интересы не совпадают.
 — Мне она нужна, и вам она нужна, — сказал Хит. — Я бы сказал, что совпадают.
 — Я хочу лишь поговорить с ней, — сказал Венциа, — а вы хотите похитить ее и продать Аберкромби.
 — Я хочу просто познакомить их, — внес поправку Хит. — Я, в конце концов, не занимаюсь работорговлей.
 — Называйте, как хотите, разницы нет, — Венциа позволил себе роскошь слегка улыбнуться. — Если бы я любил спорить на пари, мистер Хит, то поставил бы все, что имею, на то, что вам не удастся свести их вместе, разве что она сама захочет с ним познакомиться. Вы все еще не понимаете, с чем имеете дело.
 — А с чем я имею дело?
 — Если я вам скажу открыто, вы мне не поверите.
 — Может, и не поверю, но почему бы вам не сказать, чтобы я составил собственное мнение?
 Венциа покачал головой.
 — Не поверите. А чтобы было понятнее, я лучше начну с начала.
 Он глубоко вздохнул и продолжал:
 — Шесть лет назад у меня были кое-какие дела на Пирексе III. Кто-нибудь из вас о нем слышал?
 — Ни разу, — сказал Хит.
 — Я слышал, — сказал я. — Там был крупный мятеж против Олигархии.
 — Именно, — сказал Венциа. — Восстало не местное население. Я до сих пор не думаю, что каарны понимают, что такое Олигархия, а если бы и понимали, им все равно наплевать. Все, что им нужно — греться на солнышке и сочинять свои дурацкие одиннадцатисложные поэмы. Но люди-колонисты — дело другое. Они посчитали, что Олигархия облагает их торговлю непомерными налогами, и в конце концов провозгласили независимость.
 — Какое отношение имеет это все к Черной Леди? — спросил Хит.
 — Я уже подхожу к этому, — ответил Венциа. — Я оказался на Пирексе III как раз во время мятежа. Они никак не смогли бы победить — через три дня прибыл Флот и расстреляли каждого десятого — но борьба была кровавой. Как большинство прибывших с других миров, я нашел убежище в одном из посольств и решил переждать.
 При воспоминании об этом лицевые мышцы у него задергались.
 — Я находился в посольстве Сириуса V, когда в него угодила бомба. Я чувствовал, что здание рушится, но подумал, что еще успею помочь спасательной команде вытащить через окно нескольких раненых. Мы передали наружу первого и тащили второго, когда здание рухнуло, и я оказался погребен под парой тонн обломков.
 Он чуть помолчал, вспоминая.
 — Не знаю, сколько я был без сознания. Помню, как очнулся и попытался прокопать себе выход, но понял, что обе руки сломаны. Мне было трудно дышать, я захлебывался собственной кровью. Я слышал, как спасатели, раскапывая руины, зовут меня по имени, но был слишком слаб, чтобы ответить. Наконец настал момент, когда я понял, что вздохнул в последний раз и через секунду умру.
 Он снова замолчал, глядя в пространство так, как, наверное, смотрел в темноту в тот далекий день.
 — И тут я увидел ее.
 — Ее? — повторил Хит. — Хотите сказать, Черную Леди?
 Венциа кивнул.
 — Она стояла, протянув руки, и манила меня. Я пытался встать, но не мог шевельнуться.
 — И что дальше? — спросил Хит.
 — Я очнулся в больнице, — сказал Венциа, лицо которого все еще отражало борьбу чувств. — Наверное, меня откопали через минуту или две.
 Мне сказали, что я не дышал, но в неотложке меня оживили. Я этого не помню. В памяти осталась лишь Черная Леди, с протянутыми руками, зовущая меня к себе.
 — Галлюцинация, — сказал Хит.
 — Так я тогда думал, — согласился Венциа.
 — Что изменило ваш взгляд? — спросил я.
 — Я увидел ее через год.
 — Где? — спросил Хит.
 — На Деклане IV, моей родной планете. Я еще выздоравливал, книги и головизор осточертели, так что когда на неделю приехал цирк, я решил, что достаточно здоров телом и изнурен духом, чтобы купить билет.
 Он ненадолго прикрыл глаза, вспоминая.
 — Там был совершенно блестящий укротитель. Парень работал с сатанинскими кошками с Киларстры, а их до него никто не дрессировал, и в его программе был еще голубой дракон.
 — Голубой дракон? — повторил Хит. — Никогда о таких не слышал.
 — Это рептилия размером с небольшой дом откуда-то с Периферии — и он забирался прямо к ней в пасть! То есть, эта тварь могла его целиком проглотить! Я никогда в жизни ничего подобного не видел.
 Он помолчал, потом снова открыл глаза.
 — Когда представление закончилось, я подождал у выхода, чтобы выразить ему свое восхищение. Ясно, что я был не один такой, потому что полиция выстроила кордон от циркового шатра до его автомобиля, а когда наконец он вышел, с ним под руку была она.
 — Черная Леди? — спросил Хит.
 Венциа кивнул.
 — Меня как громом ударило. То есть — вот она, живое воплощение того, что я считал галлюцинацией. Неотличимая до последней черточки.
 — Вы говорили с ней? — спросил я.
 — Полицейские и близко меня не подпустили, — он вдруг поднял глаза.
 — Если позволите, я еще выпью.
 — Сейчас? — вырвалось у Хита, явно возмущенного перерывом в повествовании.
 — Да, пожалуйста.
 Хит скорчил рожу, пошел к бару, быстро смешал коктейль и вернулся ос стаканом. На это у него ушло не больше сорока секунд.
 — О'кей, продолжайте, — сказал Хит. — Когда вам удалось, наконец, поговорить с ней?
 — Никогда, — сказал Венциа.
 — Вот так? — недоверчиво воскликнул Хит. — И это все?
 — Это только начало, — ответил Венциа. — Тогда я не знал, кто она или что.
 — А теперь знаете?
 — Да. На следующий вечер я снова пошел в цирк в надежде с ней встретиться. В этом не было ни романтики, ни страсти, ничего такого. Я просто хотел рассказать ей, что со мной было.
 Он беспомощно передернул плечами.
 — Даже не знаю, почему.
 — Итак, вы вернулись в цирк на следующий вечер… — подсказал Хит.
 Венциа кивнул.
 — Да, вернулся на следующий вечер, — повторил он, и лицо его опять исказилось, — и укротитель снова влез в пасть голубого дракона, а голубой дракон закрыл ее, как в прошлый раз — только на этот раз раздался кошмарный хруст, а когда синий дракон опять разинул пасть, там ничего не было.
 Венциа прервал речь и осушил стакан.
 — Это звучит ужасно! — сказал я.
 — Это и было ужасно, — согласился он. — Я задержался после представления, чтобы высказать женщине свои соболезнования, но не смог ее найти. Расспрашивал на следующий день, но после представления ее никто не видел.
 Он сделал паузу.
 — Она так и не появилась, а когда цирк покидал Деклан IV, они уехали без нее. Тогда я еще верил, что люди не могут растворяться в воздухе, а поскольку мне было известно, что Деклан она не покидала, я нанял детективное агентство, чтобы найти ее. Но ее не нашли.
 — Я верю, что она исчезла с моего корабля, но у вас не могло быть такой уверенности, — сказал Хит. — Во всяком случае, на основании рассказанного. Логичнее было бы предположить, что она покинула планету прежде, чем вы наняли детективов. Деклан IV — мир довольно оживленный, наверное, корабли садятся и отправляются каждые несколько минут.
 — Именно так я и предположил, — ответил Венциа. — Я думал, что это случайное совпадение, и ее исчезновение несколько странно, вот и все.
 Он сделал глубокий выдох.
 — Пока не увидел на аукционе по продаже имущества ее портрет.
 Он обернулся ко мне.
 — Его купил Малькольм Аберкромби. Работы Джастина Крэга.
 — Вы, наверное, удивились, — сказал я.
 — Почему? — резко спросил Хит.
 — Потому что Джастин Крэг погиб в битве при Женовейте IV почти тысячу триста лет назад, — ответил я.
 — Я нашел три его биографии, — продолжал Венциа. — В двух вообще не говорилось о женщинах в его жизни, а в третьей упоминалась черноволосая женщина, которая, по-видимому, была его постоянным спутником в последние две недели, и таинственно исчезла, как только его убили.
 Он сделал паузу и многозначительно добавил:
 — Она поступила с ним точно так же, как и с укротителем.
 — Но этот ее не рисовал, — заметил Хит.
 — С какой стати? — спросил Венциа. — Он ни черта не понимал в живописи.
 — Простите, друг Рубен, — сказал я. — Вы хотите сказать, что ее изображали не все, кто видел?
 — Конечно, не все, — ответил Венциа. — Черт возьми, разве все, кто видел ее на Ахероне, тут же бежали покупать мольберт и кисти?
 — Нет, — ответил я, удивившись, что проглядел такой очевидный факт.
 — Нет, не бежали.
 — Как бы там ни было, следующие два года жизни я исследовал ее, охотился за ее изображениями, насколько было в моих силах. Она очень красива, и многие, кто ее знал, пытались запечатлеть ее на полотне или в голограмме — но тех, кто этого не делал, было еще больше.
 — Как вы узнали, что ее называют Черная Леди? — спросил я. — Такая подпись есть только на картине Серджио Маллаки, а вы ее не видели.
 Он улыбнулся.
 — У нее много имен, кое-какие из них я назвал вам еще на Дальнем Лондоне. Просто» Черная Леди» чаще всего встречается.
 — Но где? — добивался я. — Я не знаю больше ни одного портрета с такой подписью.
 — В 1827 году Р.Х. Иона Макферсон вырезал похожую на нее носовую фигуру для своего китобойного судна, которое назвал» Черная Леди». В 203 году Г.Э. Ханс Венабль упомянул Черная Леди в своем бортовом журнале. Он успел отстрелить от корабля отсек с документами, прежде чем его затянуло в черную дыру, которую он наносил на карту для Департамента Картографии. В 2822 году Г.Э. ее сфотографировали с профессиональным борцом по имени Джимми Мак-Свейн, и он сказал фотографу, что ее зовут Черная Леди. Продолжать?
 — Продолжайте, пожалуйста, — сказал Хит, наклоняясь вперед.
 — Ну хорошо, — сказал Венциа. — В 3701 году Г.Э. она была сголографирована в обществе некого убийцы, известного только под кличкой Бабник, в тот момент, когда они попали в полицейскую засаду. Она осталась жива, но исчезла прежде, чем ее успели допросить. Бабник, испуская последний вздох, просил свидания с Черной Леди. Ровно год спустя она была рядом с охотником за беглецами по имени Миротворец МакДугал; голограмм с его изображениями не осталось, но сохранились два ее голографических портрета, и на обоих она значится, как Черная Леди.
 Венциа опять глубоко вздохнул.
 — Существует упоминание о ней, относящееся к 4402 году Г.Э., но хотя описание совпадает, нет ни голограмм, ни портретов, ни фотографий.
 Он сделал выразительную паузу.
 — Во всех случаях она появлялась в последний месяц перед гибелью своего партнера и исчезала раньше, чем через сутки после его смерти. Без исключений.
 — Похоже, речь идет об одной и той же женщине, — признал Хит.
 — В этом нет сомнений. Я нашел ее, наверное, еще раз двадцать под другими именами, и ее появление всегда предвещало смерть.
 — Но все же вы не умерли, — заметил я.
 — Нет, — ответил Венциа. — Я не умер.
 — Предполагаю, у вас есть объяснение? — спросил Хит.
 — Думаю, что есть, — ответил Венциа и задумался, приводя в порядок воспоминания. — Я видел не саму Черную Леди. Я хочу сказать, увидеть ее во плоти не было никакой возможности. Я был погребен под тоннами обломков. Даже если бы там было достаточно света, чтоб видеть — а света не было — как она могла проникнуть под развалины?
 — Значит, мы возвращаемся к тому, что это была галлюцинация, — сказал Хит.
 Венциа энергично затряс головой.
 — Нет.
 — Тогда что вы видели?
 — Назовите это видением.
 — Вы назовете это, как вам нравится, а я назову, как хочу, — скептически заметил Хит.
 — Это было видение! — настаивал Венциа. — И когда я понял, что это было, то пошел в крупную больницу, прихватив ее голограмму, которую скопировал из полицейского архива по делу Бабника. Я добился доступа в отделение безнадежно больных и показал голограмму всем пациентам, к которым мне разрешили подойти, спрашивая, не видел ли ее кто-нибудь раньше.
 — И…? — спросил Хит.
 — Более трехсот ответили отрицательно. Один как будто вспомнил, что видел ее во сне. Она звала его. Он умер через неделю.
 — Сколько других пациентов умерло? — спросил я.
 — Большинство, — ответил Венциа. — Пятеро на следующий же день.
 Он помолчал.
 — Я попросил сиделку подробнее рассказать мне о человеке, который, как ему казалось, вспомнил Черную Леди. Он повел гулять дочку, и они остановились посмотреть на строительство. Дочь нечаянно оказалась на пути робота-бульдозера. Ему удалось отбросить ее в сторону, но сам он при этом страшно покалечился. Он девяносто секунд находился в состоянии клинической смерти, его оживили, и хотя он еще неделю прожил в больнице, в итоге врачи его потеряли.
 — А были там еще пациенты, которых признали мертвыми и затем оживили? — спросил я.
 — Трое, — ответил Венциа. — Два утопленника, и женщина, получившая удар электротоком.
 Он сделал паузу.
 — На ваш следующий вопрос я отвечу, что не имею понятия, был ли я мертв или жив, когда меня нашли.
 — Но почему он, и только он один ее видел? — спросил Хит разочарованно. — И что у вас с ним общего? Вы попали в завал, а его переехал бульдозер. Вы были в районе военных действий, а он вывел дочь на прогулку. Вы не умерли, а он умер. Какая здесь связь?
 Пока я слушал Хита и размышлял над вопросом, Венциа посмотрел на меня со странной улыбкой.
 — Мне кажется, Леонардо додумался, — сказал он.
 — Я вижу связь, — ответил я. — Это не одно и то же.
 — Это больше, чем вижу я, — пожаловался Хит.
 — Я вижу, — медленно повторил я, — но это не может быть ответом.
 — Почему?
 — Потому что Черная Леди не может быть Смертью. Иначе ее должны были увидеть еще хотя бы три пациента.
 — Согласен, — кивнул Венциа.
 — Тогда кто же она? — спросил я его.
 — Кто-нибудь скажет мне, что здесь происходит? — не выдержал Хит.
 — Друг Валентин, — сказал я, поворачиваясь к нему. — Связь не в природе событий, а в причинах, по которым они навлекли на себя эти несчастья.
 Хит опустил голову и задумался.
 — Венциа пытался спасти раненую женщину. Пациент пытался спасти свою дочь, — он поднял взгляд. — Она приходит только к героям?
 Обдумав сказанное, он резко качнул головой.
 — Это не может быть ответом! Вспомните Маллаки — его застрелили в баре из-за женщины, здесь нет ничего героического!
 — Дело не в том, что друг Рубен и отец девочки поступили героически, друг Валентин, — сказал я, — а скорее в том, что они оба пошли навстречу опасности.
 Хит сдвинул брови.
 — Какая разница?
 — В этих двух случаях — никакой, — сказал я. — И все-таки разница есть.
 — Но объяснить ее вы, конечно, не соизволите?
 — Возьмем укротителя, — сказал я. — Он не был героем, и все же он играл со смертельной опасностью на каждом представлении.
 — Значит, она является людям, которые играют с огнем?
 — Давайте уточним, — вмешался Венциа. — Она является людям, которые играют со смертью.
 — Но почему с некоторыми она живет, а другим является всего на долю секунды? — спросил Хит.
 И вдруг я понял, в чем загадка Черной Леди.
 — Одни, как друг Рубен, вступают в игру со смертью всего раз, для них это совершенно непроизвольный поступок, — сказал я. — Другие, как Маллаки, Малыш, укротитель, играют со смертью всю жизнь.
 — Наконец-то до вас дошло, — сказал Венциа.
 — Я никак не мог определить этот фактор, — ответил я. — Моим исходным предположением было участие каждого художника в военных действиях, но теперь я вижу, что этот критерий слишком узок. Циркач-сорвиголова, Брайан МакДжиннис в джунглях Земли, человек, наносивший на карту черные дыры — все они шли навстречу смерти столь же целенаправленно, как и солдаты, как воины.
 — Но она не Смерть, — сказал Хит, запутавшись. — Как вы сами сказали, будь она смертью, все умирающие видели бы ее.
 — Это верно, — согласился Венциа.
 — Тогда кто же она, черт побери? — спросил Хит.
 — Она — Черная Леди.
 — Но что такое Черная Леди?
 Венциа глубоко вздохнул.
 — Не знаю.
 — Кажется, наша беседа зашла в полный тупик, — сердито проворчал Хит.
 — Я не знаю, кто она, — повторил Венциа. — Я знаю только, что она является людям на протяжении почти восьми тысячелетий. И подчеркиваю:
 Только мужчинам, ни одна женщина ее не видела. Я знаю, что она обретает плоть, когда человек ведет жизнь, полную смертельного риска, и всегда исчезает после его смерти. Я знаю, что она является лишь видением к тем, кто искал с ней встречи только однажды.
 — Встречи с ней или со смертью? — отрывисто спросил Хит.
 — Не знаю, есть ли здесь разница, — ответил Венциа.
 — По-моему, вы сказали, что она — не Смерть.
 — Я не верю в это — но без сомнения, она как-то связана со смертью.
 Я не думаю, что она в самом деле кого-то убивает, но она явно воодушевляет людей на риск, и это кончается смертью.
 — Воодушевляет? — с сомнением повторил Хит. — Разве она воодушевила вас?
 — Я оговорился, — объяснил Венциа. — Скажем лучше, что ее к ним, по-видимому, неодолимо влечет.
 — Она является всем, кто играет со смертью? — спросил Хит.
 — Не знаю, — ответил Венциа. — Возможно, многие не переживают и первой встречи.
 — А инопланетяне? Им она является?
 — Пока я не нашел сведений о том, что хоть один инопланетянин упоминал ее имя, или создал ее портрет.
 — Почему она не исчезла, когда убили Малыша на Ахероне?
 Венциа ненадолго задумался, прежде чем ответить.
 — Она практически никогда не исчезает при свидетелях, — сказал он наконец. — Обычно о ней сообщают, как о пропавшей без вести.
 Он помолчал.
 — Тай Чонг рассказала мне о том, что случилось на Ахероне. Судя по ее описанию планеты, получается, что Черная Леди никак не могла исчезнуть из тюрьмы и даже с поверхности планеты, не вызвав у живущих там людей подозрения.
 Хит покачал головой.
 — Славная теория, но концы не сходятся.
 — Да? Почему же?
 — Если она хочет, чтобы никто не знал о ее возможностях, почему она исчезла с моего корабля?
 — Потому что она не открывала никакой тайны, — усмехнулся Венциа. — Леонардо знал, кто она такая.
 — Да Леонардо понял, кто она такая, только пять минут назад! — вспылил Хит.
 — Но я знал, что ее называют Черной Леди, друг Валентин, — сказал я. — И я спросил ее о Брайане Мак-Джиннисе и Кристофере Килкуллене.
 — Действительно, спросили, — согласился Хит.
 Несколько минут мы все трое молчали. Наконец Хит хмыкнул.
 — Бог мой, — сказал он. — Мы битый час проговорили о Черной Леди, словно она в самом деле нечто большее, чем просто красивая женщина или очаровательная инопланетянка, овладевшая искусством телепортации. Завтра утром, на свежую голову, это все рассеется, словно ничего и не было.
 — Это было, есть и происходит сейчас, — сказал Венциа. — И в глубине души вы знаете, что она не инопланетянка.
 — Кто же она, по-вашему? — спросил Хит.
 — Не знаю, — ответил Венциа.
 — Леонардо?
 — Я чувствую сильное искушение назвать ее Матерью Всего Сущего, — признался я, — но это было бы богохульством.
 — Кто или что есть Мать Всего Сущего? — спросил Венциа.
 — Та, которой мы поклоняемся, как вы поклоняетесь вашему Богу, — ответил я. — А кроме того… не хочу вас обидеть, но я не могу поверить, что Мать Всего Сущего принадлежит к одной из чужих рас.
 — Может быть, бъйорннам она является в ином обличье? — предположил Хит.
 — Ни один бъйорнн не совершит поступков, которые привлекают Черную Леди, — сказал я. — Наша раса дорожит жизнью.
 — Наша, большей частью, тоже, — сказал Венциа. — Но тем не менее она является.
 — Вы чтите храбрость, — подчеркнул я, — а мы — нет. В языке бъйорннов вообще отсутствует слово «герой». У моего народа нет такого понятия.
 — Даже стадные животные способны на героизм, — заметил Хит. — Например, бык, который храбро встречает хищника, в то время как остальные убегают в безопасное место.
 — Быком в стаде движет слепой, неразумный инстинкт, а не героизм, друг Валентин, — ответил я. — Если дать ему сознательный выбор, он никогда не будет по своей воле противостоять хищнику, а Черная Леди, похоже, приходит лишь к тем людям, которые призывают ее, сделав сознательный выбор.
 — Минуточку! — вдруг вспомнил Хит. — У вашей расы существует ритуальное самоубийство. Не мог бы такой поступок привлечь ее?
 — Расстаться с жизнью, чтоб избежать нескончаемого позора? В этом нет ничего героического, друг Валентин.
 — Мы отклонились от темы, — вмешался Венциа. — Она приходит к людям. Нам достаточно знать одно это.
 — Хорошо, — сказал Хит. — Мы знаем, что она приходит к людям. Что из этого?
 — А то, что мы ее найдем, — сказал Венциа со спокойной уверенностью.
 Хит фыркнул.
 — Галактика огромна, мистер Венциа — и в галактике ее может и не оказаться.
 — Тогда мы вычислим, где она появится в следующий раз, и дождемся ее.
 — С какой целью, друг Рубен? — спросил я.
 — Бедный Леонардо, — сказал Венциа с искренним сочувствием. — Вы собрали все детали, и так и не разрешили загадку.
 — Простите? — не понял я.
 — Мы с ней сядем и поговорим, — сказал Венциа.
 — Простите, я вас правильно понял? — переспросил Хит. — Вы потратили шесть лет и Бог знает, сколько денег, пытаясь ее найти, и все, что вам надо — это сесть и поговорить с ней?
 — А что вы сделали бы с ней, мистер Хит? — презрительно спросил Венциа.
 — Вы знаете, что я хочу с ней сделать, — ответил Хит.
 — Я заплачу вам за нее больше, чем Аберкромби.
 — Сомневаюсь, — сказал Хит. — Знаете, во сколько оценивается состояние Аберкромби?
 — Мне нужно всего пять минут ее времени, — сказал Венциа. — Потом можете продавать ее Аберкромби или делать с ней все, что вам хочется.
 — Если она вам позволит, — вставил я.
 — Миллион кредитов, мистер Хит, — сказал Венциа, не сводя глаз с собеседника.
 — Миллион кредитов всего за пять минут? — усомнился Хит.
 — Точно так.
 — Очень многие провели с ней значительно больше пяти минут, — сказал Хит. — Спорю, что она ни одному не сказала то, что вы хотите услышать.
 — Они не знали, кто она, — ответил Венциа. — А я знаю. Вероятно, никто из них не задал правильный вопрос.
 Он сделал паузу.
 — В этом мое преимущество.
 — Если предположить, что она вообще вам ответит, как вы узнаете, что она скажет вам правду?
 — Я узнаю, — уверенно сказал Венциа.
 — Простите, — вставил я, — но я в самом деле не понимаю, о чем вы говорите.
 У Хита был довольный вид.
 — Он хочет спросить ее о чем-то важном, Леонардо.
 — О чем?
 — Что ждет нас дальше? — напряженно ответил Венциа. — Одна она это знает.
 — Не святотатством ли будет узнать об этом? — осторожно заметил я.
 — Глупостью будет не узнать, если есть такая возможность, — ответил Венциа. — Существует ли истинная религия? Какому алтарю я должен поклониться? От каких черт и привычек отказаться? Что мне делать, чтобы попасть в Рай? Или, если за этой жизнью ничего нет, можно быть свободным и делать, что хочу?
 — Вы и сейчас свободны, — подчеркнул Хит.
 — Только потому, что не представляю последствий своих поступков, — сказал Венциа. — А тогда я буду знать.
 Хит усмехнулся.
 — Небесный страховой полис.
 — Если угодно.
 — Вы многого хотите за ваши деньги, мистер Венциа, — сказал Хит.
 — Я намерен получить это, — серьезно ответил Венциа.

 Глава 15

 Венциа провел ночь в шале, а утром было решено, что мы все трое отправимся с Граустарка на Дальний Лондон.
 Меня ждала не только моя работа: теперь, вновь потеряв Черную Леди, Венциа был уверен, что рано или поздно снова появится новый ее портрет.
 Пока он хотел вернуться с нами на Дальний Лондон, где намеревался держать со мной связь, следить за подходящими героями и трюкачами по видео и запрограммировать свой компьютер на изучение необъятного количества доступных печатных и электронных материалов.
 Что касается Хита, то я не думаю, что он до конца поверил, что Черная Леди — именно та, кем считали ее мы с Венциа. Однако он нимало не возражал лететь с нами на Дальний Лондон, потому что там он мог найти Малькольма Аберкромби.
 Венциа ушел из шале на час раньше нас, так как должен был найти свои сани и вернуть их в прокатное агентство. Мы договорились встретиться у корабля Хита; Венциа прилетел на Граустарк на космическом лайнере, а не на своем корабле.
 — Будет тесновато, — заметил Венциа, втащив свой багаж через входной люк.
 — Он не рассчитан на троих пассажиров, — ответил Хит.
 — Вижу, — сказал Венциа и обернулся ко мне.
 — Вот, — сказал он, протягивая квадратную коробку, где-то двенадцати дюймов в ширину, и высотой дюймов восемь.
 — Что это?
 Он пожал плечами.
 — Не имею ни малейшего понятия. Тай Чонг просила передать это вам.
 — Подарок от Тай Чонг? — радостно предположил я, принимая коробку.
 — У меня такое впечатление, что это прислали с Бъйорнна, а она держала у себя для вас, — ответил Венциа.
 — С Бенитара II, — вежливо поправил я. — Бъйорнны — это раса, а планета — Бенитар.
 — Как скажете, — произнес Венциа, теряя интерес. Он повернулся к Хиту.
 — Я голоден. Как тут чего-нибудь поесть?
 Хит кивнул.
 — Просто пойдите в камбуз и закажите там, что хотите. Он управляется голосом.
 — Где найти меню?
 — Он приготовит все, что закажете, если не имеете ничего против соепродуктов.
 — Спасибо, — Венциа удалился на камбуз, а Хит обернулся ко мне.
 — Ну?
 — Что ну, друг Валентин?
 — Что в посылке?
 — Я не знаю.
 — Вы не собираетесь открывать?
 — Я собирался открыть в уединении, у себя в каюте, — ответил я.
 — У вас в каюте уединения не будет, — ответил Хит, улыбаясь. — Вы делите ее с Венциа.
 — Тогда открою здесь, сейчас.
 — Превосходная мысль.
 Я поставил посылку на гладкую поверхность и замер, глядя на нее.
 — В чем дело? — спросил Хит.
 — Я боюсь, — ответил я.
 — Думаете, кто-то прислал вам бомбу? — Хит усмехнулся. — Не волнуйтесь, Леонардо. Сенсоры моего корабля обнаружили бы опасность.
 — Это не бомба, — сказал я.
 — А что это?
 Я вздохнул.
 — Мне известно, что это может быть. Но я не знаю, что это на самом деле.
 — Вы говорите вздор, Леонардо, — сказал Хит и замолчал. — Давайте я вам ее открою.
 — Нет, — сказал я. — Я сам хочу открыть.
 — О чем спор? — спросил Венциа, появляясь из камбуза с тарелкой.
 Хит пожал плечами.
 — Спросите у него, — сказал он, мотнув головой в мою сторону.
 — Я не хотел никого из вас беспокоить, — извинился я.
 — Отлично, — сказал Венциа. — Тогда откройте эту коробку и будем взлетать.
 Я повернулся к Хиту.
 — Может быть, вы хотите сначала взлететь? — сказал я. — Посылка подождет.
 — Это я не могу ждать, — ответил он. — Вы развели вокруг нее такую таинственность, что я с месте не сдвинусь, пока не откроете.
 Я вздохнул и стал разворачивать коробку. Чтобы выполнить эту задачу, мне пришлось принести с камбуза режущее оружие, но наконец, осталось только снять крышку.
 — Ну, давайте, — поторопил Хит.
 — Сейчас, сейчас, — ответил я.
 Я помедлил еще немного, глубоко вздохнул и — открыл коробку. В ту же секунду с моих губ слетел возглас облегчения.
 — С вами все в порядке? — спросил Хит.
 — Да, друг Валентин, — я был счастлив. — Теперь со мной все в порядке.
 Он заглянул в коробку.
 — Что происходит? — спросил он. — Здесь всего лишь земля.
 — Это от моей Матери Узора, — ответил я.
 — Зачем ей присылать вам грязь?
 — Это почва со священного поля Дома Крстхъонн, — сказал я.
 Венциа утратил интерес к происходящему, и с тарелкой ушел в каюту, которую мы с ним делили.
 — Я так полагаю, что это добрый знак? — заметил Хит.
 — Да, — ответил я. — Я боялся, что в пакете окажется что-нибудь другое.
 — Что, например?
 — Что угодно, но не это, — я помолчал. — Каждый бъйорнн празднует два священных дня, друг Валентин: день, когда был основан его Дом, и день, когда его собственный Узор был принят Домом. Первый праздник отмечался, когда мы летели сюда с Ахерона, второй для меня наступит через тридцать два дня. Теперь вы понимаете?
 — Не совсем, — ответил Хит. — Когда у нас праздник, мы дарим друг другу подарки, а не грязь.
 — Это не грязь. Это священная земля с места, где родилась Первая Мать Дома Крстхъонн, та, что дала начало потомству с ее точным Узором.
 — Вроде святой воды для католика, — заметил Хит.
 — Святая вода — просто символ, — ответил я. — Это настоящая земля.
 — Что вы собираетесь с ней сделать? — спросил Хит.
 — Сначала снова позаимствую у вас режущее оружие.
 — Зачем?
 — Я пущу себе кровь, чтобы моя плоть слилась со священной землей в знак моей преданности Дому Крстхъонн.
 — Вы уверены, что говорите не о самоубийстве? — с подозрением спросил он.
 — Нет, друг Валентин, — ответил я. — Это религиозный ритуал.
 — Мне казалось, что самоубийство — тоже религиозный ритуал.
 — Этот важнее.
 — Ладно, — сказал он. — А потом что?
 — Потом я покрою свое тело этой землей.
 — Предполагаю, что в этом тоже есть какой-то смысл, — сухо сказал он.
 — Это следующий символ моего соединения с первой Матерью, — ответил я. — И кроме того, я должен спеть три молитвы: одну — к ней, одну — к Дому, и одну — к Матери Всего Сущего.
 — И это все?
 — Потом я соберу землю и мы ее атомизируем.
 — Мне кажется несколько расточительным выбрасывать ее, если уж она такая святая, — предположил Хит.
 — Но я оскверню ее прикосновением, — объяснил я. — Поэтому она уже будет не святая, а мирская. Счищая ее с себя, я очищусь на год вперед.
 — А что делали ваши соотечественники до того, как у них появились атомизаторы? — спросил Хит.
 — Это было и до того, как мы разработали космические полеты. Мы просто возвращали землю на то место, откуда она была взята. Даже в наши дни те из нас, кто остался на Бенитаре II, обычно предпочитают совершать ритуал на месте рождения Первой Матери.
 — А женщины вашей расы тоже его совершают? — заинтересованно спросил Хит.
 — Нет, — сказал я. — Зачем такой ритуал тем, кто уже чисты и священны?
 — А вы у них так, мимо проходили, да?
 — Не понял.
 — Это несущественно, — он помолчал. — А почему вы так волновались, Леонардо? Что случилось бы, если бы в коробке оказались, скажем, перчатки или конфеты?
 — Это значило бы, что я навек отлучен от святых таинств моей расы, — сказал я.
 — Я думал, ваша Мать Узора уже отвергла вас.
 — Меня отвергли физически. Если бы она не прислала мне святую землю, я был бы изгнан также и духовно. Моя душа обречена была бы одиноко блуждать, всеми покинутая, до конца вечности.
 — Ну, теперь мне хотя бы понятен ваш радостный вопль, — заметил Хит. — У этой церемонии есть название?
 — Праздник Первой Матери, — ответил я.
 — А на день рождения вам пришлют еще одну коробку с грязью?
 — Это будет не мой день рождения, — объяснил я, — а день моего Признания. Это радостный праздник.
 — Чем он отличается от праздника Первой Матери?
 — Когда я на родине, устраивается роскошный пир.
 — И все? — удивленно спросил он.
 — В сложной церемонии повторяются Клятвы Дому и Семье, и тем самым подтверждается моя верность Дому.
 — И как она пришлет вам это? — спросил он со смехом.
 — Когда мужчина-бъйорнн уже не живет на Бенитаре II, единственным символом подтверждения верности остается пир. Моя Мать Узора пришлет мне растения, выращенные на ее собственных полях, и съев их, я тем самым скреплю наши узы.
 — Наверное, это совсем не то по сравнению с праздником, который устраивали для вас дома, — заметил Хит.
 — Совсем не то, — согласился я. — Но личное счастье не имеет значения. Дом — это все.
 — Если вы так считаете.
 — А теперь можно позаимствовать режущее орудие, с вашего разрешения? — спросил я.
 Он кивнул, прошел на камбуз и тотчас же вернулся с ножиком.
 Я вытянул руку над землей Первой Матери и помедлил, прежде чем проколоть палец.
 — Вас не расстроит вид крови, друг Валентин? — спросил я — Только моей собственной, — спокойно ответил он.
 Я сделал надрез, и моя кровь тонкой струйкой полилась на священную землю.
 — Лиловая? — сморщился Хит.
 — Не у всех кровь красная, — ответил я.
 — Дать вам бинт или что-то еще?
 — Скоро остановится, — уверил я его, и мгновение спустя кровь действительно перестала течь.
 — Надеюсь, следующую часть церемонии вы проделаете в сухом душе, — предложил Хит.
 — Да, если вы не возражаете.
 — По правде говоря, настаиваю, — ответил он. — Терпеть не могу пачкотни.
 Я его поблагодарил, дождался, пока корабль покинет Граустарк и отправится в путь на Дальний Лондон, а затем закончил Праздник Первой Матери в уединении сухого душа.
 Я надеялся, что во время путешествия Венциа расскажет о Черной Леди еще что-нибудь, но оказалось, что он уже рассказал нам все, что знал. Это, однако, не мешало ему без конца говорить о ней, потому что он был одержим навязчивой идеей встретить ее и узнать ответ на свой вопрос.
 Хит продолжал смотреть на это скептически. Он каждый раз присоединялся к разговору, вставлял уместные замечания и говорил о Черной Леди, будто она была именно той, в которую верил Венциа — но между беседами снова почему-то обретал уверенность в том, что она на самом деле инопланетянка, или в крайнем случае — обычная женщина со сверхъестественными возможностями телепатии.
 Что касается меня, то я был так утешен тем, что моя Мать Узора не обрекла мою душу на вечную ссылку, что даже положение изгнанника, которому никогда нельзя будет вернуться в родной мир, стало легче переносить. Чтобы отвлечься от размышлений о собственном неприятном положении, я сосредоточился на наших поисках Черной Леди, пытаясь вытеснить из головы все мысли о Доме и Семье.
 Когда остальные спали, я снова пытался запечатлеть ее черты, хотя мои убогие художественные способности снова меня подводили. Один раз я даже попытался нарисовать ее, как бъйорннку, с белой кожей, лишенной Узора, в черной одежде, с безукоризненными чертами, печальными глазами — воплощенное Божество, перенесенное тушью на бумагу… но когда закончил, она оказалась совсем не похожей на Мать Всего Сущего, и напоминала лишь бъйорннскую женщину без Узора на коже и с правильными чертами лица.
 Почему-то я понял, что Черная Леди, откуда бы она ни была, и что бы ни искала, приходит не за бъйорннами, а только за людьми.
 Я написал еще одно письмо своей Матери Узора, поблагодарил ее за дар и рассказал о том, что мне стало известно, заранее зная, что она не ответит. Я написал также своей Узорной Паре, официально дал ей развод (хотя с момента моего изгнания развод совершался автоматически), и пожелал ей удачи с бъйорнном, которого ей подберут после меня. Как ни жалел я себя, но это чувство было ничто в сравнении с сочувствием к той, чья жизнь будет перекроена заново так поздно. Возможно, пройдут годы, прежде чем Дом найдет и одобрит подходящий для нее Узор, а до тех пор она останется неоплодотворенной. (Или еще хуже, Дом в мудрости своей может решить, что она слишком долго впустую растрачивала свою юность, и даст ей в пару бъйоррна с Узором, не дополняющим ее Узор, как положено.
 Тогда рано или поздно может появиться дитя с неподходящим для Дома Узором, и ей придется безвинно страдать уже из-за двоих изгнанников.) Будучи в таком мрачном настроении, я снова попытался овладеть своими эмоциями, и вернуться мыслями к Черной Леди. Хит спал, но Венциа, который спокойно читал книгу из электронной библиотеки компьютера, заметил и мое волнение, и светлеющий оттенок кожи.
 — С вами все в порядке, Леонардо?
 — Да, друг Рубен.
 — Вы уверены? Вы выглядите расстроенным.
 — Мне уже лучше.
 — Не буду вмешиваться, — сказал он, пожав плечами, и помолчал. — Можно, я задам вам вопрос о вашем друге мистере Хите?
 — Пожалуйста, друг Рубен.
 — Он действительно намерен ограбить Аберкромби?
 — Я в этом совершенно уверен, друг Рубен.
 — Досадно.
 — Согласен, — сказал я. — Кража противоречит моральным и гражданским законам.
 Венциа ответил улыбкой.
 — Я имел в виду, что он пригодится нам в поисках Черной Леди. А если он попытается ограбить Аберкромби, то вероятнее всего, угодит в тюрьму. Полагаю, что в усадьбе Аберкромби современнейшая система охраны.
 — Я думаю, что друг Валентин способен удивить и вас, и мистера Аберкромби, — сказал я.
 — Возможно, — Венциа сменил тему. — Интересно, почему он так скептически настроен.
 — Вероятно, потому, что видел ее не в тех обстоятельствах, в которых столкнулись с ней вы, — предположил я.
 — Вы тоже, — заметил Венциа. — Но похоже, вы без проблем принимаете ее, как есть.
 — Это верно, — согласился я.
 — В его распоряжении те же факты, что и в вашем, — озадаченно продолжал Венциа. — Почему он не делает тех же выводов?
 — Наверное, потому, что всегда полагался только на себя и не нуждается в вере в нечто более могущественное.
 — А вы?
 — Я верю и полагаюсь на тех, кто сильнее меня. Меня так воспитали, — объяснил я.
 — Интересно…
 — Что, друг Рубен?
 — Почти все, с кем она, когда бы то ни было, сближалась — люди, вполне уверенные в себе. Интересно, во что они верили?
 — Я думаю, нам придется спросить у следующего, — ответил я.
 — Если мы успеем к нему добраться, — сказал Венциа, нахмурившись.
 — Вас послушать, она чуть ли не убийца, — сказал я. — Но мы оба знаем, что это не так.
 — Мне все равно, кто она. Меня интересует то, что она знает.
 Я мысленно снова представил ее лицо.
 — Кажется, меня больше интересует, чего она хочет, — ответил я.
 — Чего она хочет? — повторил он. — Смерти, чего же еще?
 — Я так не думаю, друг Рубен.
 — Почему?
 — Если бы она жаждала смерти героев, то наверняка уже пресытилась бы.
 — Некоторые никогда не пресыщаются, — сказал Венциа.
 — Я не могу забыть ее глаза, печаль в лице, исходящую от нее почти осязаемую тоску, — возразил я. — Меня не покидает чувство, что она что-то ищет, и еще не нашла.
 — Ищет? Чего?
 — Я не знаю, — ответил я честно.
 Мы еще несколько минут поговорили о чем-то незначащем. Потом Венциа отправился в нашу каюту спать. Я остался один размышлять о Черной Леди, и обнаружил, что я надеюсь. Надеюсь, что она когда-нибудь найдет то, что ищет, и тогда, наконец, вечная печаль покинет ее черты.

 Глава 16

 Оказавшись на Дальнем Лондоне, я явился в галерею Клейборн, где Гектор Рейберн сообщил мне, что Тай Чонг была арестована в прошлое воскресенье, за участие в мирной демонстрации протеста против нарушений прав инопланетян в соседнем мире, на Кенникотте VI. Она отказалась уплатить залог и должна была отсидеть еще два дня.
 — Я предложил организовать уплату залога через Клейборн, — закончил он, — но она отказалась наотрез. Теперь сидит в каталажке и обращается с речами ко всем, кто согласен ее слушать. По-моему, она даже провела пресс-конференцию из камеры!
 Его, видимо, очень забавляло ее поведение.
 — Весьма прискорбно об этом слышать, друг Гектор, — посочувствовал я. — Наверное, заключение в кенникоттской тюрьме ее очень угнетает.
 — Да она так в жизни не развлекалась! — ответил он со смехом. — Между прочим, я, кажется, должен вам обед.
 — Сейчас только десять часов утра, — заметил я.
 — Никогда не слышали о раннем обеде?
 — Признателен за предложение, друг Гектор, но я в самом деле не голоден.
 Он пожал плечами.
 — Предложение остается в силе. Только предупредите с вечера.
 — Непременно, — пообещал я.
 — Ресторан, о котором я говорил вам в прошлый раз, закрылся, — продолжал он. — Но я слышал еще об одном, где обслуживают инопланетян.
 Может, сегодня проверю, стоит ли туда идти.
 — Вы очень внимательны, друг Гектор, — ответил я.
 — Кстати, — доверительно поинтересовался он, — что за человек Валентин Хит на самом деле?
 — Очень обаятельный человек, — сказал я. — Почему вы спрашиваете?
 — Он нам уже сколько лет сдает краденые картины, — пояснил Рейберн.
 — Просто интересно было узнать.
 — Почему вы принимаете картины, зная, что они краденые?
 — Да боже мой, все, что стоит украсть, за свою историю бывает украдено раз, а то и больше. По крайней мере, его картины трудно проследить.
 — Как давно вы узнали, что Хит торгует крадеными произведениями искусства?
 — Догадался, когда услышал, что он никогда не выставляет их на публичные аукционы.
 — А Тай Чонг об этом знает? — спросил я, надеясь, что ответ будет отрицательным.
 — Официально об этом не знает никто, — ответил Рейберн с многозначительной улыбкой. — И на вопросы властей все будут наверняка утверждать, что им ничего не известно.
 Тут он понизил голос.
 — Я сам говорю об этом с вами только потому, что мы коллеги, и вы, оказалось, коротко знакомы с Валентином Хитом.
 — Знакомство с Валентином Хитом не значит, что я вор! — запротестовал я.
 — Конечно, не значит, — утешил меня Рейберн. — Но с другой стороны вы же не остались невинным, как новорожденный младенец?
 — Я никогда ничего не крал, друг Гектор.
 Он усмехнулся.
 — Я не сужу вас за аморальность, Леонардо.
 — Судите, — настаивал я. — Вы говорите, что меня испортило общество Валентина Хита.
 — Ну, полиция действительно обращалась к Тай Чонг по поводу вас, когда вы уехали с Шарлеманя.
 — Произошло недоразумение. Я не сделал ничего плохого.
 — О'кей, — он все еще улыбался. — Я вам верю.
 — Мне кажется, что нет.
 — Послушайте, я, наверное, вас расстроил, а я совершенно этого не хотел. Мы говорили о Хите.
 — Мы говорили о том, знала ли Тай Чонг, что Хит продавал ей краденые картины, — поправил его я.
 — Вы бы хотели услышать, что она ничего не знала и не участвовала в пикетах, борясь за ваши права?
 — Я не подозревал, что она боролась за права бъйорннов, — сказал я, признательный за перемену темы.
 — Бъйорнны, канфориты, раболиане — какая разница? Вы ж все, ребята, за равенство боретесь, правда?
 — Бъйорнны не борются, — ответил я.
 — Вы понимаете, что я имел в виду, — смутился он.
 — Да, друг Гектор. Я понимаю, что вы имели в виду.
 — Ну хорошо, — он направился к двери. — Я ушел. Встретимся во второй половине дня.
 — Это должен быть весьма обильный обед, — заметил я.
 — И к обеду, — усмехнулся он. — Не есть же всухомятку. Вы в самом деле не хотите присоединиться? Когда Тай Чонг вернется, пятичасовые обеденные перерывы выйдут из моды.
 — Нет, спасибо, друг Гектор.
 Он развел руками, помахал мне на прощанье и вышел на улицу.
 Так как у меня не было определенного задания, а оба непосредственных руководителя отсутствовали, я все оставшееся утро просматривал каталоги аукционов за прошедшие две недели, безуспешно пытаясь встретить хоть одно изображение Черной Леди. Вторая половина дня ушла на исследование списков частных предложений, с тем же результатом.
 Вечером я уже собирался уйти из галереи, когда позвонил по видеофону Малькольм Аберкромби.
 — Я слышал, вы вернулись, — буркнул он, когда произошло соединение, и нас стало видно.
 — Я приехал сегодня утром, — ответил я.
 — Привезли картину Маллаки?
 — Да.
 — Так какого же черта не показываетесь?
 — У меня сложилось впечатление, что вы и Тай Чонг еще не договорились о цене, — сказал я.
 — Ну и что? Она попытается ограбить меня, я предложу свою цену, мы несколько часов поторгуемся, но всем известно, что в конце концов я ее куплю.
 — Мне нужно спросить Тай Чонг, как поступить в данном случае.
 — Ваш босс парится в тюрьме на Кенникотте, если вы еще не в курсе.
 — Я знаю об этом.
 — Тогда вы должны знать и о том, что ее выпустят не раньше, чем через несколько дней, — продолжал Аберкромби, гневно сверкнув глазами. — Я не могу столько ждать. Она нужна мне сейчас!
 — У меня нет полномочий передать ее вам, — сказал я извиняющимся тоном. — В отсутствие Тай Чонг решение должен принять Гектор Рейберн.
 — Где он?
 — Не знаю.
 — Завтра он будет в галерее?
 — Да, будет.
 — Возьмете у него разрешение, как только он покажется в дверях, — сказал Аберкромби, — и тут же явитесь ко мне с картиной. Ясно?
 — Да, мистер Аберкромби, — сказал я. — Предельно ясно.
 — До завтрашнего утра, — с угрозой произнес он и прервал связь.
 Я вернулся на ночь к себе в комнату, а на следующее утро, получив согласие Рейберна, доставил картину Аберкромби, как тот и приказал.
 Следующие два дня не были богаты событиями. Я продолжал искать изображения Черной Леди, но без успеха.
 Утром того дня, когда Тай Чонг должна была вернуться, Хит разыскал меня в галерее.
 — Привет, друг Валентин, — сказал я, поднимая взгляд от настольного компьютера. — Надеюсь, у вас все в порядке.
 Он кивнул.
 — А у вас?
 — Вполне, — ответил я, удивляясь, зачем он пришел в галерею.
 — Вы общались с Венциа после полета?
 — Я с ним каждый вечер беседую, друг Валентин.
 — Интересный человек, — сказал Хит.
 — Да, интересный, — согласился я. — Могу ли я чем-нибудь быть вам полезен, друг Валентин?
 — Откровенно говоря, да, — ответил он. — Вчера вечером я получил новые известия от своих адвокатов. Большая часть обвинений снята, но мои счета по-прежнему заморожены.
 Он сделал паузу.
 — Все счета, не только те, что на Шарлемане, — он удивленно тряхнул головой. — Они нашли даже счет на Спике II.
 — Сожалею, что не могу ссудить вам денег, друг Валентин, — сказал я, — но весь мой заработок перечисляется в Дом Крстхъонн. Даже счет за жилище и питание поступает в Клейборн, и они вычитают эту сумму, прежде чем отправить деньги моей Матери Узора.
 — Мне не нужен заем, — раздраженно фыркнул Хит. — Мне нужно не одолжение, а деньги.
 — Не понимаю, — ответил я, хотя, конечно, все понимал.
 — Что, сказать по буквам? Я хочу, чтобы вы помогли мне вскрыть систему охраны Аберкромби.
 — Я не могу вам помочь, друг Валентин. Может быть, Рубен Венциа найдет вам работу?
 — Хиты не зарабатывают деньги, — сказал он презрительно. — Они их тратят.
 — Я очень вам сочувствую, друг Валентин, — ответил я. — Но я не могу стать соучастником преступления.
 — Я думал, мы друзья.
 — Друзей не подстрекают к нарушению закона, — подчеркнул я. — Я не допущу, чтобы общение с вами подорвало мой моральный кодекс. То, что вы мне нравитесь, не значит, что я соглашусь помогать вам совершить преступление против человека, пусть он даже мне не нравится.
 — Избавьте меня от ваших нравоучений, — Хит недовольно поморщился.
 — Тогда разрешите сделать практическое замечание, друг Валентин.
 Даже если вы ограбите Малькольма Аберкромби, денег у вас все равно не будет. У вас будут только его картины.
 — Которые я и превращу в деньги.
 — Как? Они застрахованы.
 — Тай Чонг уже приходилось решать для меня подобные щекотливые вопросы.
 — Но не с картинами, украденными у ее собственного клиента, — ответил я.
 — Вы не поверите.
 — Может быть, и поверю, — откликнулся я грустно. — Но помогать вам не стану.
 Он вздохнул.
 — Ладно, Леонардо. Придется делать все самому.
 — Вы будете задержаны и попадете в заключение.
 — Ну, не скажите. Случалось щелкать системы и покрепче.
 — Если бы вы надеялись, что сможете украсть эти картины без моей помощи, вы бы ее не просили, — сказал я.
 — С вашей помощью это было бы намного легче, — ответил он. — Но и без нее это вполне возможно.
 Он помолчал.
 — Сам дом особой проблемы не представляет: наверное, мне знакомы все охранные приспособления, которые там установлены. Вот подобраться к дому будет труднее, там я окажусь на виду. Придется несколько дней ломать голову над безопасными подходами и продумать пути отступления, но с этим можно справиться. Нерешенным остается один вопрос, — и он пристально посмотрел на меня.
 — Какой же, друг Валентин?
 — Если дело выгорит, вы донесете на меня в полицию?
 — Я бы предпочел, чтобы вы не предпринимали такой попытки.
 — Я знаю, что вы предпочли бы, Леонардо. Потрудитесь ответить на мой вопрос.
 — Но я действительно не знаю, — растерялся я.
 Неожиданно он улыбнулся.
 — Не вешайте нос. Если его система охраны в самом деле так надежна, как вам кажется, может быть, выбора делать не придется, — с этими словами Хит похлопал меня по плечу. — Я с вами еще свяжусь.
 Прежде чем я нашелся, что сказать в ответ, он повернулся и вышел, оставив меня размышлять над заданным вопросом. Я все еще был погружен в размышления, когда вошла Тай Чонг.
 — С возвращением, Леонардо, — кивнула она.
 — И вас, Достойная Леди, — поднялся я. — Надеюсь, с вами все хорошо?
 — Насколько это возможно, — ответила она. — Кухня и обстановка в кенникоттской тюрьме оставляют желать лучшего.
 Она помолчала.
 — Я была в центре внимания на Дальнем Лондоне?
 — Гектор Рейберн говорит, что да, — сказал я. — Я вернулся всего три дня назад.
 Она победно улыбнулась.
 — Я знала, что так будет! Здесь транслировали мою голограмму?
 — Не знаю.
 Она дернула плечами.
 — Неважно. Зато мы привлекли внимание общественности к бедственному положению инопланетян на Кенникотте.
 — Были проведены какие-нибудь реформы, Достойная Леди? — поинтересовался я.
 Вопрос ее, похоже, удивил.
 — Право, не знаю, Леонардо… Но я уверена, что это всего лишь дело времени.
 И она снова улыбнулась.
 — Ну, довольно обо мне. Вас разыскал Рубен Венциа?
 — Да, разыскал.
 — И передал посылку от вашей Матери Узора?
 — Да.
 — Прекрасно. Я бы не говорила ему, где вы, но подумала, что посылка может оказаться важной.
 — Так и было, Достойная Леди. Спасибо за заботу… Мне хотелось бы объяснить вам, что на самом деле произошло на Шарлемане.
 — Нет необходимости. Ваше сообщение было достаточно подробным, этим вопросом занимались, и он решен ко всеобщему удовлетворению.
 — Боюсь, что Валентин Хит не удовлетворен.
 — Он на Дальнем Лондоне?
 — Да, Достойная Леди. Его активы до сих пор заморожены.
 — Это плохо, — сказала она.
 — Боюсь, что для пополнения своих средств он замышляет нелегальные действия.
 — Вот как? — она подняла брови. — И вы знаете, какие именно нелегальные действия у него на уме?
 — Ограбление.
 — Деньги?
 — Произведения искусства, Достойная Леди.
 Она нахмурилась.
 — На Дальнем Лондоне?
 — Да, Достойная Леди.
 — Идиот, — пробормотала она.
 — Согласен, — сказал я. — Вы смогли бы убедить его не делать этого?
 — Может быть, — сказала она. — Вы знаете, где он?
 — Нет, Достойная Леди. Но я видел его сегодня утром, и он обещал связаться со мной в ближайшем будущем.
 — Когда выйдет на связь, передайте ему, что я хочу с ним поговорить.
 — И вы разубедите его?
 — Я сделаю все, что смогу, — заверила она.
 — Спасибо, Достойная Леди, — сказал я. — Я к нему очень привязался, и мне не хотелось бы увидеть его за решеткой.
 — И мне не хотелось бы, — искренне сказала она и посмотрела мне в глаза. — Он уже видел коллекцию Аберкромби?
 — Как вы узнали, что он собирается ограбить Малькольма Аберкромби?
 — спросил я испуганно.
 Она улыбнулась.
 — Я знаю вкусы Валентина.
 — В искусстве?
 — Во всем, кроме искусства. А коллекция Аберкромби — единственная на планете, которая по стоимости может удовлетворить эти вкусы.
 У двери своего кабинета она еще раз обернулась ко мне.
 — Пожалуйста, попросите его сначала связаться со мной.
 — Сначала? — повторил я озадаченно.
 — Пока он не сделал ничего, о чем пришлось бы жалеть.
 — Попрошу, Достойная Леди, — пообещал я.
 — Отлично. Не хочу показаться невежливой, но у меня масса работы, надо наверстать…
 — Понимаю, — сказал я. — Очень рад, что вы вернулись, Достойная Леди.
 — Большое спасибо, Леонардо, — кивнула она и скрылась в кабинете.
 Весь остаток дня я снова безрезультатно искал картины и голограммы с изображением Черной Леди. По пути домой зашел в свой обычный ресторан и обнаружил, что меня ждет Рубен Венциа.
 — Есть успехи? — спросил он вместо приветствия.
 — Нет, — ответил я. — А у вас, друг Рубен?
 Он покачал головой.
 — Я просмотрел, наверное, тысячи две информационных лент, — сказал он. — Никаких следов. Завтра примусь за журналы.
 Он поморщился.
 — Страшно подумать, сколько этого мусора придется перекопать.
 — А я изучил все каталоги и брошюры, полученные нами за прошедшие две недели, — ответил я. — Предложений о продаже ее портретов нет нигде.
 — Почему только за две недели? — спросил он.
 — Потому что с тех пор, как она была на Ахероне, прошло меньше трех недель, — объяснил я. — Хотя всегда есть шанс увидеть в продаже более давний ее портрет, ваши находки убедили меня, что в этом случае автор почти наверняка окажется покойным. Нам надо найти человека, с которым она встретилась после того, как исчезла с корабля друга Валентина.
 — Это если она опять появилась, — мрачно сказал Венциа. — Бывали периоды, когда она просто исчезала на многие годы, даже столетия.
 — Возможно. Но ведь возможно и так, что она вовсе не исчезала, а просто вы не смогли пока определить, где она была в то время?
 — И это возможно, — устало ответил он и зевнул. — Боже мой, как я устал! Мне, кажется, надо сделать перерыв и отдохнуть остаток вечера.
 Он глубоко вздохнул.
 — Я убиваю по двадцать часов в день над этими проклятыми пленками. И все равно ничерта не знаю, появилась она снова или нет?
 — Отдохните получше, друг Рубен, — сказал я.
 — Спасибо, — ответил он. — Может быть, нам обоим стоит закончить на сегодня с работой? Вы ведь тоже не отдыхали, как следует.
 — Нет, я, наверное, пойду в библиотеку. Мне еще надо кое-что сделать.
 — Для Клейборна?
 — Нет, для нас. Вы предложили очень интересное направление поиска.
 — Я? — удивился он.
 — Да, — ответил я. — Я поужинаю, а потом попробую поработать в этом направлении.
 — Дадите мне знать, если наткнетесь на что-нибудь перспективное?
 — Непременно, друг Рубен, — пообещал я.
 Мы расстались, я съел легкий ужин, а затем пошел в библиотеку, по дороге собираясь с мыслями для разговора с компьютером.

 Глава 17

 Я сидел в своей кабине в библиотеке, глядя, как оживает компьютер.
 — Добрый вечер, — сказал он наконец. — Чем могу помочь?
 — Я Леонардо с Бенитара II, мы разговаривали раньше.
 — К сожалению, должен сообщить, что не нашел больше ни одного портрета интересующего вас объекта.
 — Знаю, — сказал я. — Сегодня вечером мне нужна другая информация.
 На экране стал прокручиваться бесконечный список.
 — Получено указание от Рубена Венциа, информировать вас по появлении, что он уже просмотрел эти ленты и журналы без успеха.
 — Меня не интересуют ленты или иные электронные материалы, — ответил я.
 Экран очистился.
 — Жду ваших команд.
 — Кто из живущих ныне людей — величайший герой?
 — Я не способен на субъективное суждение, необходимое для ответа на данный вопрос.
 — Тогда не сможете ли вы назвать, кто из живущих ныне военных человеческой расы имеет больше всего наград за доблесть?
 — Адмирал Эванджелина Во.
 — Женщина? — разочарованно протянул я.
 — Да.
 — Кто из живущих мужчин имеет больше всего наград?
 — Суги Ямисата.
 — Его звание?
 — Звания нет.
 — Он в отставке?
 — В настоящее время он находится в военной тюрьме за убийство сослуживца, совершенное под влиянием нелегальных стимулянтов.
 — Он провел в тюрьме больше трех недель?
 — В настоящее время отбывает пятый год тринадцатилетнего срока заключения, — ответил компьютер.
 Я тут же сообразил, что Ямисата не может быть тем человеком, кого посетит Черная Леди. Он не привлекал ее минимум пять лет, и в последующие восемь — в силу своего положения — не будет достоин ее внимания.
 — Сколько времени понадобится вам, чтобы составить список всех мужчин человеческой расы, чьи занятия вовлекают их в ситуации, опасные для жизни?
 — Это невозможно, — был ответ.
 — Почему?
 — В настоящее время более двадцати миллиардов мужчин по роду занятий попадают в ситуации, опасные для жизни. Ко времени, когда я закончу составление списка, он будет недействителен.
 — Двадцать миллиардов? — повторил я с удивлением. — Сколько из них военных?
 — Тринадцать миллиардов.
 — Назовите несколько других профессий.
 — Охрана правопорядка — четыре миллиарда; пожарная служба — один миллиард; уничтожение токсических отходов…
 — Стоп, — сказал я.
 Компьютер мгновенно замолчал.
 — Как мне установить личность одного мужчины человеческой расы, который более настойчиво, чем все остальные, играет со смертью?
 — Играть со смертью — неточный термин, а потому требует субъективного суждения, составить которое я не компетентен.
 — Тогда мне нужна ваша помощь в более точном формулировании вопроса, — сказал я. — Оригинал портретов, которые вы разыскивали — женщина, известная, как Черная Леди. На протяжении тысячелетий она появлялась в обществе многих мужчин, и ее неизменно привлекали те, кто находил удовлетворение в смертельной опасности. Последние двое, которых она посетила, были охотник за беглецами и преступник. Можно ли предсказать, где она появится в следующий раз?
 — В вашем утверждении содержится несколько внутренних противоречий, — ответил компьютер.
 — Пожалуйста, конкретнее, — попросил я.
 — Леди — термин, применяемый к женщинам человеческой расы. Согласно имеющимся данным, максимальный возраст женщины человеческой расы составляет 156 лет. Вы утверждаете, что Черная Леди прожила много тысяч лет. Либо она не человек, а следовательно, не леди, либо вы ошибаетесь относительно ее возраста.
 — Я не думаю, что она обычный человек.
 — Ни одна разумная форма жизни на углеродной основе, дышащая кислородом, не обладает продолжительностью жизни в несколько тысячелетий.
 — Примите как данное, факт ее существования, а также то, что она — не инопланетное существо.
 — Это противоречит моей программе.
 — Тогда считайте ее гипотетической, — сказал я. — Если эта гипотетическая женщина существует, есть ли какой-нибудь способ предсказать, где она появится в следующий раз?
 — Даже если для данного примера допустить ее существование, в вашей первоначальной предпосылке остаются внутренние противоречия, — ответил компьютер. — Нет фактических данных, доказывающих, что охотники за беглецами или преступники находят удовольствие в опасных для жизни ситуациях.
 — Понятно.
 — И поскольку под вышеназванными терминами подразумеваются целые классы, в отличие от Черной Леди, которая подразумевается конкретным индивидуумом, я не могу допустить гипотезу, согласно которой все охотники за беглецами и преступники находят удовольствие в опасных для жизни ситуациях, потому что располагаю данными, доказывающими обратное.
 — Я понимаю. Но если принять существование Черной Леди, как данное, в целях построения гипотезы, сможете ли вы подсказать наиболее эффективный способ предсказания ее следующего появления?
 — У меня недостаточно данных о Черной Леди, — ответил компьютер.
 — Разрешите сообщить вам больше?
 — Да.
 — По-видимому, Черную Леди привлекают мужчины — самцы человеческой расы — которые сознательно и добровольно ставят себя в опасные для жизни ситуации, — тут я сделал небольшую паузу, почти уверенный, что компьютер вмешается с обоснованием несостоятельности моего утверждения, но он промолчал.
 — Это, по-моему, может служить ограничивающим фактором, ибо исключает военнослужащих и служащих в правоохранительных органах, как оплачиваемых, так и добровольных, которые вступают в бой по непосредственному приказу, в противоположность тем, кто выходит за рамки приказа, совершая поступки личного героизма.
 — Противоречие, — заявил компьютер. — Поступки личного героизма часто совершаются, как следствие выполнения непосредственного приказа, например, в случае солдата, которому приказано удержать позицию перед лицом превосходящих сил врага, но не сказано, как.
 — Спасибо, — сказал я. — Пожалуйста, не учитывайте мое определение.
 — Принято.
 — Возможно, что ее может привлечь военный, — продолжал я, стараясь тщательно формулировать свои мысли, — но поскольку война — это ряд кратких боев, перемежающихся периодами затишья неопределенной длительности, я полагаю, что предсказать ее появление в пылу боя невозможно, просто потому что невозможно предугадать время и место самого боя. Я также допускаю, что тот же подход верен в отношении служащих правоохранительных органов, и любых других, занятых наведением общественного порядка.
 — Согласен.
 — Таким образом, хотя она и в самом деле может в следующий раз появиться в компании военного, полицейского или охотника за беглецами, мы должны искать в другой области, если хотим получить реальный шанс определить, где она в конце концов появится.
 Я опять подождал, не скажет ли компьютер, в чем я ошибаюсь, но он хранил молчание.
 — Поэтому я предлагаю искать человека, который не служит в армии и не занят наведением общественного порядка, но тем не менее занят такой работой, что регулярно подвергает свою жизнь опасности.
 — Противоречие. Это исключает всех, кто подвергает свою жизнь опасности не по долгу службы, а по иным причинам.
 — Очень интересная идея, — сказал я. — Действительно, человек, глядящий в лицо смерти, не надеясь на финансовое вознаграждение, вполне может быть более привлекателен для Черной Леди, чем, скажем, циркач-сорвиголова. Вы согласны?
 — У меня нет своей точки зрения. Черная Леди — ваше гипотетическое создание.
 — Тогда давайте примем, как данное, что она может счесть такого человека более привлекательным.
 Я помолчал.
 — Рассмотрим далее, какие категории относятся к этой группе:
 Альпинисты, спортсмены-любители, занимающиеся военными искусствами… — я удрученно вздохнул, представив дюжины подобных увлечений и хобби. — Список бесконечен.
 — Оба примера, приведенных вами — профессии, — заметил компьютер. — Согласно вашему определению, необходимо также включить ментально и эмоционально неустойчивые личности с навязчивой идеей смерти.
 — Нет, — возразил я. — Такие люди не по собственной воле создают себе опасные для жизни ситуации. Они психологически вынуждены так поступать.
 — Разве не все, кто добровольно создает себе опасные для жизни ситуации, поступают так по психологическому побуждению? — спросил компьютер.
 — Возможно, — признал я. — Однако где-то надо подвести черту. Я предлагаю рассматривать лишь тех, кто клинически здоров.
 — Принято, — сказал компьютер. — Есть ли у вас причина для выбора этого критерия?
 — Я не верю, чтобы Черную Леди, существо в здравом уме, мог привлечь сумасшедший.
 Компьютер не возражал, и я с растущим волнением осознал, что сделал еще один шаг, пусть незначительный, к определению человека, которого ищу.
 — Итак, мы значительно сузили сферу поиска до психически здоровых людей, которые добровольно рискуют жизнью, не думая о вознаграждении, — продолжал я. — Далее для таких людей, которых могут быть сотни миллионов, возможна большая или меньшая степень риска. В конце концов, отец, входящий в комнату ребенка с заразным заболеванием, добровольно рискует жизнью, не думая о материальном вознаграждении, но сам поступок менее рискован, чем охота с примитивным оружием на опасных зверей из любви к спорту и сильным ощущениям. Вы способны уловить разницу?
 — Для этого требуется большее количество данных, чем могут предоставить все доступные мне источники.
 — Включая Центральное бюро Переписи на Делуросе VIII? — спросил я.
 — Совершенно верно.
 — Хорошо, — сказал я. — Вы помните, как я однажды спросил у вас, что общего у разных художников, изображавших объект, известный, как Черная Леди?
 — У них не было ничего общего, — сказал компьютер.
 — Но у них есть общий личностный профиль, не так ли?
 — Да, — отозвался компьютер. — Это очень широкий профиль, но он существует.
 — Тогда исключим всех людей, которые не попадают в данный профиль.
 — Принято.
 — Далее, исключим всех, кто употребляет наркотики. Они почти наверняка рискуют жизнью каждый раз, предаваясь наркомании, но неспособны осознать риск, которому подвергаются, или, по крайней мере, не считают этот риск опасным для жизни.
 — Принято.
 Оставались еще десятки миллионов возможных кандидатов… но начинал я с миллиардов. Сделан еще один шаг.
 — Далее, — продолжал я. — Черная Леди, насколько мне известно, ни разу не являлась ребенку, так что примем произвольное ограничение возраста, минимум 16 лет.
 — Принято.
 — И человек должен вести активную жизнь.
 — Мне неясно последнее замечание, — сказал компьютер. — Он должен быть физически дееспособным, или активно искать смертельную опасность?
 — Какая разница?
 — Человек в инвалидной коляске может рискнуть своей жизнью, равно как и здоровый человек может решить больше не рисковать.
 — Он должен регулярно ставить себя в опасные для жизни ситуации, — ответил я.
 — Принято.
 — Он может быть некрасив и непривлекателен физически, — добавил я, — потому что многие из мужчин, знавших ее, не могли считаться привлекательными ни по одному из известных стандартов.
 — Принято.
 — Она не принимает материальные формы для тех, кто рискует жизнью всего раз или два, так что давайте примем далее, что искомый человек подвергал свою жизнь опасности в течение значительного периода времени.
 — Значительный период времени — слишком неточное определение, — произнес компьютер.
 Я попытался представить, как долго мог пробыть вне закона Малыш, один из самых молодых ее сожителей.
 — Скажем, минимум пять лет, — предложил я, надеясь, что не преувеличиваю срок его преступной деятельности.
 — Принято.
 Я попытался придумать еще какие-нибудь ограничивающие критерии, но в голову ничего не приходило, и в итоге я просто спросил:
 — Сколько человек обладают требуемыми характеристиками, на основании предложенных мною данных?
 — Для ответа на ваш вопрос я должен связаться с Бюро переписи на Делуросе VIII.
 — Будьте любезны, свяжитесь.
 — Доступ к данным за пределами планеты требует оплаты. На чье имя предъявить счет?
 Вопрос был сложным. Конечно, я не мог отослать счет ни Клейборну, ни Аберкромби, потому что это их никак не касалось. С другой стороны, сам я не мог заплатить, потому что весь мой заработок переводился в Дом Крстхъонн.
 — Пожалуйста, предъявите счет Рубену Венциа, — ответил я, немного подумав.
 — Нет разрешения на предъявление счета. Будьте добры подождать, пока я свяжусь с его личным компьютером.
 После минутного молчания:
 — Рубен Венциа согласен оплатить все расходы. Связываюсь с Делуросом VIII. Предполагаю, что смогу закончить поиск за 30—40 минут.
 Тем временем могу продолжать с вами разговор. Если вы желаете воспользоваться другими услугами библиотеки, я вызову вас, когда буду готов.
 — Наверное, я на несколько минут отойду, — сказал я.
 Экран компьютера погас, и я вышел из кабины, ожидая привычной волны тепла и покоя, как бывало всегда, когда я попадал в близкое окружение разумных существ. Я прошел в середину зала, где оказалось около двадцати не-землян, и действительно ощутил благодатное тепло, но это чувство не шло ни в какое сравнение со всплеском эмоций, охватывавших меня всякий раз, когда мне удавалось сузить список потенциальных поклонников Черной Леди. В другое время, в нормальной обстановке, это меня глубоко обеспокоило бы, но сейчас я был настолько увлечен вычислением личности следующего человека, который соблазнит ее перейти границу между духом и плотью, что едва ли замечал это.
 С полчаса я оставался среди себе подобных, и нетерпение мое росло с каждой минутой. Наконец, я вернулся в кабину и просто уставился на пустой экран. Через несколько минут компьютер ожил.
 — Вызываю Леонардо с Бенитара II, — раздался его голос по системе внутренней связи.
 — Я уже здесь, — ответил я. — Вы нашли информацию, которую я искал?
 — На основании статистических записей Центрального Бюро Переписи на Делуросе VIII, которые могут быть неполными, вашим критериям отвечают 7 213 482 человека.
 — Вы по-прежнему на связи с Делуросом? — спросил я.
 — Нет, но я временно ввел в свой банк памяти всю информацию, относящуюся к делу, — ответил компьютер. — Я сотру ее, когда вы закончите поиск.
 — Видите ли вы явные возможности сократить список на основании собранных вами данных?
 — Да, — ответил компьютер. — Если речь идет о посещении искомого вами человека Черной Леди, я предлагаю исключить всех женатых.
 — Но Кристофер Килкуллен был женат, — заметил я.
 — Во время создания портрета Черной Леди он находился в разводе с четвертой женой.
 — Я забыл об этом, — признался я. — Сколько женатых в списке?
 — Женатых 4 302 198 человек.
 — Исключите их, — потребовал я.
 — Сделано.
 — Сколько остается?
 — Остается 2 911 284 человека, — ответил компьютер.
 — Мы не сможем проверить почти три миллиона человек, — пробормотал я. — Надо еще сокращать.
 — Жду…
 — Допустим, что если кто-то усердно добивался расположения Черной Леди более двадцати лет, она ему уже являлась, — предположил я.
 — В предложенных вами данных нет ничего, позволяющего принять такое допущение.
 — Знаю, но надо попытаться сократить список. Сколько человек отпадает по этому критерию?
 — Будет исключено 1 033 102 человека.
 — А сколько останется?
 — Останется 1 878 182 человека.
 — Исключите тех, кто добровольно подвергался смертельной опасности менее двадцати раз.
 — Исключается 682 646 человек.
 — Теперь исключите тех, кто добровольно подвергался смертельной опасности менее пятидесяти раз.
 — Исключается 1 121 400 человек.
 — Сколько остается?
 — 74 136 человек.
 — Теперь исключите тех, кто добровольно подвергался смертельной опасности менее ста раз, — сказал я, тщетно пытаясь придумать еще какой-нибудь ограничивающий фактор.
 — Исключается 72 877 человек.
 — Сколько остается?
 — Остается 1 259 человек.
 — Теперь исключите тех, кто добровольно подвергся смертельной опасности менее двухсот раз.
 — Исключается 1 252 человека.
 — Итак, мы сократили список до семи человек.
 — Если вы пользуетесь обоснованным критерием, — предостерег компьютер.
 — Если да, то мы можем использовать его до конца. Сколько из этих семи добровольно подвергались смертельной опасности менее 250 раз?
 — Исключаются все семеро.
 — Значит, нужен другой критерий, — сказал я.
 — Следующий логический шаг — определить, кто из них рисковал жизнью чаще остальных.
 — Может, и так, — сказал я, — но между ними почти нет разницы.
 Вероятно, каждый почти постоянно подвергается смертельному риску.
 Я подумал.
 — Ладно, порядка ради — назовите-ка мне имя первого человека в списке.
 — Готтфрид Шенке, с Тумиги III.
 — Каким образом он постоянно рискует жизнью? — спросил я.
 — Он собирает моллюсков в водах величайшего океана на Тумиге III.
 — Почему это опасно?
 — В этих водах обитает множество хищных рыб и животных. В результате их нападений Шенке четыре раза попадал в больницу за последние девять лет.
 — Но ведь сотни миллионов людей по всей Галактике плавают в водах, где обитают хищники, — возразил я. — Безусловно, десятки миллионов погружались в такие воды более двухсот пятидесяти раз!
 — Это верно.
 — Тогда почему в списке только Шенке?
 — Потому что ваш критерий предполагает, что человек должен рисковать жизнью сознательно и добровольно. Никто, кроме маленькой горстки пловцов, не знает, или не думает, что так рискует, и не вошел бы в воду, если бы знал об опасности или чувствовал, что она угрожает ему лично.
 — Понимаю, — ответил я. Тут мне в голову пришел еще один критерий.
 — Теперь исключите из этих семи всех гомосексуалистов.
 — Исключаются трое. Остается четыре человека, включая Готтфрида Шенке.
 — Кто остальные трое?
 — Уилфред Крамер с Холмарка, охотник на крупную дичь в джунглях Холмарка, Альсатии IV и Каробуса XIII, — компьютер сделал паузу. — Эрик Нквана с Нью Зимбабве, за которым числится семнадцать горных прыжков.
 — Что такое горные прыжки? — спросил я.
 — Вид спорта, когда спортсмен прыгает с вершины горы в бурную реку.
 Я вздрогнул от одной мысли о таком спорте.
 — Кто еще? — спросил я.
 — Владимир Кобринский с Солтмарша. Бывший боксер-профессионал, парашютист, подопытное животное…
 — Подопытное животное? — прервал я. — Объясните, пожалуйста.
 — Он добровольно согласился на инъекции смертельно опасных заболеваний, когда шел поиск средств борьбы с ними.
 — Это не противоречит критерию бескорыстия?
 — Не думаю, — ответил компьютер. — В то время он отбывал в тюрьме срок за убийство, совершенное из-за ссоры на Альтаире III. Дал согласие на инъекции в обмен на сокращение срока. Продолжать?
 — Пожалуйста.
 — Кроме этого, он был охотником и исследователем. Сейчас он художник.
 — Какой же риск для жизни в занятиях живописью? — спросил я озадаченно.
 — Он создал новый вид искусства, называемый плазменной живописью.
 Это в высшей степени опасный процесс, в ходе которого должным образом сформированными пучками жесткого излучения в пространстве создается сияющая картина, рассеивающаяся приблизительно за минуту.
 — Похоже, он в самом деле очень энергично призывал ее, — задумчиво произнес я.
 — Фактически он рисковал жизнью на семнадцать раз меньше, чем Шенке, — заметил компьютер.
 — Но Шенке может быть просто увлеченным коллекционером, — сказал я.
 — А этот человек, похоже, всю свою жизнь построил на поисках Черной Леди.
 — У вас есть еще вопросы?
 — Ни одного в голову не приходит, — ответил я и вздохнул в изнеможении. — Хотел бы я знать, не ушел ли весь сегодняшний вечер на бесполезные упражнения.
 — Я не могу ответить на такой вопрос.
 — Знаю, — сказал я устало. — Думаю, вряд ли кто из этих четырех нарисовал в последние две недели портрет Черной Леди?
 — Никто, — ответил компьютер. — По имеющимся данным, лишь один из них проявил некий интерес к ее портрету.
 — Объясните! — я насторожился.
 — Два года назад Малькольм Аберкромби через одного из своих агентов приобрел портрет той, кого вы называете Черной Леди. Аукцион проходил на Бета Сантори V.
 — Продолжайте, — с надеждой попросил я.
 — Человек, торговавшийся с ним за картину, был Владимир Кобринский.
 Я понимаю, что это не имеет никакого отношения к гипотетической задаче, но вероятность случайного совпадения, без всякой связи между упоминанием его имени в обоих контекстах, равна 0.0000037 процента.
 — Могу я получить распечатку тех открытых данных о нем, которыми вы располагаете?
 — Печатаю…
 Из машины выполз листок бумаги.
 — Есть ли в банке данных вашей памяти его голограмма?
 — Я ее еще не стер. Пожалуйста, посмотрите на экран.
 Голографический экран замерцал, и я впервые увидел суровое, резкое лицо Владимира Кобринского.

 Глава 18

 Черная Леди, протянув руки, манила меня к себе. Я неуверенно сделал шаг вперед, затем второй.
 — Ко мне, Леонардо, — тихо и проникновенно шептала она. — Иди ко мне, и ты увидишь то, о чем лишь мечтал. Переступи со мной эту грань, и ты узнаешь вечные тайны Жизни и Смерти.
 Я сделал третий шаг, уже тверже.
 — Приди, — шептала она. — Приди ко мне, и ты узнаешь великий секрет Другой Жизни. Иди же!
 Я вскочил в койке. Руки у меня тряслись, цвет бурно менялся. В конце концов я понял, что это был лишь сон, и немного успокоился.
 Но был ли это сон? Я редко вижу сны, а когда мне что-то снится, то проснувшись, я обычно не помню подробностей — но этот сон запомнился предельно ясно.
 Чем больше я о нем думал, тем чаще задавал себе вопрос: а не было ли это видением, явлением Матери Всего Сущего? Это могло казаться слишком самонадеянным: как я смел думать, что она придет ко мне — вообще к самцу-бъйорнну — и все же каждая деталь пережитого представлялась мне ярко и отчетливо.
 — Свет! — произнес я хрипло. Комната мгновенно осветилась. Я принялся расхаживать из угла в угол, ломая голову над тем, что случилось. Вчера прямо из библиотеки я пошел в отель к Венциа, рассказать о своем открытии. Он невероятно разволновался и сказал, что сей же час отправляется на родную планету Кобринского, Солтмарш. Он предложил взять меня с собой, однако я чувствовал, что не могу улететь с Дальнего Лондона без разрешения Тай Чонг. Я просил его отложить отлет до утра, но он отказался. Его лицо горело фанатическим пылом.
 Тогда я вернулся к себе в комнату, расстроенный тем, что моя роль в истории Черной Леди подошла к концу, и сразу лег спать. Поскольку весь вечер я думал о ней, логично было бы предположить, что я просто увидел ее во сне, подсознательно продолжая переживать разочарование от того, что меня не взяли.
 Таково было логическое объяснение — но было ли оно верным? Является ли Черная Леди лишь мужчинам-землянам, или она в самом деле явилась мне? И если она явилась мне, то не была ли она на самом деле Матерью Всего Сущего? Было ли святотатством даже подумать о такой возможности, или было кощунством не последовать за ней, когда она звала меня?
 Я не знал ответа, и чем больше об этом думал, тем больше запутывался.
 Я все еще размышлял над разными последствиями проблемы, когда начался день. Тогда я вышел из комнаты, намереваясь направиться в галерею.
 Спустившись в маленький, скудно меблированный холл моего отеля, я увидел, что там меня дожидается Валентин Хит, совершенно не замечающий, как на него косятся любопытные постояльцы и бросают презрительные взгляды проходящие мимо люди.
 — Доброе утро, Леонардо, — кивнул он. — У вас ужасный вид.
 — Я плохо спал, друг Валентин, — ответил я.
 — Прискорбно слышать.
 — Как вы узнали, что я здесь живу? — спросил я. — Я вам не говорил.
 — Найти инопланетянина на Дальнем Лондоне не так уж трудно, — ответил он, улыбаясь. Вдруг улыбка растаяла.
 — Немедленно съезжайте отсюда, — продолжал он. — Ковры вытерты до ниток, обои облезлые, а наемная прислуга неприветливо на меня косится.
 — Это лучший отель, куда пускают инопланетян, — пояснил я.
 — Быть не может!
 — И я так думал, пока не побывал в других, — сказал я, слегка отворачиваясь, чтобы не видеть канфорита-администратора, с отвращением уставившегося на нас с Хитом. — Ну вот, вы меня разыскали, что вам от меня нужно?
 — То же самое, что и вчера, — сказал Хит.
 Наступила неловкая пауза.
 — Я должен отелю «Тауэр» семнадцать тысяч кредитов. Они требуют уплаты к завтрашнему утру.
 — Но вы всего четыре дня на Дальнем Лондоне, — ошеломленно воскликнул я. — Как вам удалось растратить столько денег?
 — Я же вам сказал: у меня дорогие вкусы. Правительственные апартаменты стоят две тысячи пятьсот кредитов, не считая стола, а поскольку я приехал только с тем, что на мне было, пришлось заказать новый гардероб у гостиничного портного.
 — Но это неблагоразумно, друг Валентин. Надо было найти отель подешевле.
 — Какая разница? — улыбнулся он в ответ. — В моем нынешнем положении, пока все мои счета заморожены, я не могу позволить оплатить вообще никакого.
 — Но почему правительственные апартаменты? — спросил я. — Вам, наверняка не нужно столько места.
 — У меня есть мои маленькие слабости, — оправдывающимся тоном ответил он. — И потом, это все равно неважно. Я просто обязан найти деньги, или завтра утром меня арестуют.
 — Может быть, вам стоит покинуть планету? — предложил я.
 — Мне даже не на что купить горючее и рассчитаться за ангар, — он снова сделал паузу. — Вчера вечером я пошел в отель к Венциа, узнать, не смогу ли взять у него в долг, но он выехал оттуда за час до моего прихода.
 — Я знаю.
 — И где он?
 — Он на пути к Солтмаршу.
 — Солтмарш? — переспросил Хит. — Первый раз слышу.
 — Это небольшая планета в скоплении Альбион.
 — Зачем он туда отправился?
 — Встретиться с Черной Леди, — ответил я.
 — Откуда он знает, что она там?
 — Я ему сказал.
 — Хорошо. Откуда вы знаете?
 — Рассчитал с помощью библиотечного компьютера, — объяснил я.
 — Вы уверены, что не ошиблись?
 — Хочется верить.
 — А почему вы не полетели с Венциа? — спросил он.
 — У меня есть свои обязательства.
 — Перед Клейборном?
 — Вчера, когда я говорил с другом Рубеном, я думал, что они гораздо важнее. Сейчас я в этом не уверен, — признался я.
 — Что изменилось?
 — Если я скажу, вы станете смеяться.
 — Не стану, даже если мне захочется, — серьезно сказал он. — Что случилось, Леонардо?
 — Мне, кажется, было видение Черной Леди.
 — Кажется? — нахмурился он.
 — Это могло быть сном, — честно признался я. — Я сам не знаю.
 И после минутного молчания добавил:
 — Но если это в самом деле было видение, я должен еще раз с ней встретиться.
 — Насколько это важно для вас, Леонардо? — спросил Хит.
 — Если это было видение, то это может оказаться самым важным в моей жизни, — удрученно вздохнул я. — Но у меня нет средств на полет до Солтмарша, так что я никогда не узнаю.
 — Не зарекайтесь, — заметил он.
 — Что вы имеете в виду? — с подозрением спросил я.
 — Если вы скажете то, что мне необходимо знать о системе охраны Аберкромби, к завтрашнему утру у меня не только хватит денег на заправку корабля, но придется несколько спешно покидать Дальний Лондон.
 Он сделал многозначительную паузу.
 — Не вижу причин, почему бы не скрыться на Солтмарше, прихватив вас с собой.
 — Я не поддаюсь шантажу, — твердо сказал я.
 — Это не шантаж, — ответил он — Это переговоры на равных. Если я не получу от вас то, что нужно мне, то не смогу дать вам то, что необходимо вам. Все очень просто.
 — Я не могу сделать то, о чем вы просите, друг Валентин.
 — Надеюсь, что вы передумаете, Леонардо, — сказал он. — Но если даже нет, мне все равно придется заняться его коллекцией сегодня ночью. Я просто не могу больше ждать.
 Он снова выдержал паузу.
 — Если передумаете, я буду у себя в отеле до полуночи.
 — Я не передумаю.
 Он протянул руку.
 — Тогда пожелайте мне удачи.
 Я пожал ему руку, но промолчал. Он постоял немного, повернулся и пошел к дверям. Я смотрел ему вслед, пока он не затерялся в толпе (был час пик), а потом направился в галерею Клейборн. Образ Черной Леди все еще стоял у меня перед глазами.
 В галерее я сразу сел за свой стол и начал писать письмо.
  Уважаемая Тай Чонг! 
  Я оказался перед мучительной моральной дилеммой. Кажется, мне явилась видением Черная Леди. Если это в самом деле так, я должен найти ее и точно узнать, кто она, и что ей от меня нужно — но для этого я должен помочь другу совершить преступление и воспользоваться плодами этого преступления. 
  Однако если я ему не помогу, я не смогу посетить мир, где она появится в следующий раз. Если она действительно та, за кого я ее принимаю, то я поступлю, как еретик в буквальном смысле этого слова. 
  А возможно также, что я ошибаюсь, что она не являлась мне, и ей вовсе нет никакого дела до инопланетян. Но я не узнаю этого, пока не поговорю с ней, и не смогу поговорить с ней, если не помогу другу. Выходит, что если я ошибся, и она не приходила ко мне, тогда мотивы помощи другу в совершении криминального акта окажутся не выше финансовой выгоды, и я разделю его вину. 
  Мне необходимо моральное и этическое наставление, и не к кому больше обратиться. Поэтому умоляю вас… 
 Я почувствовал на плече чью-то руку, вздрогнул и выпрямился.
 — Босс хочет вас видеть, — произнес Гектор Рейберн.
 — Прямо сейчас? — удивился я.
 — Так она сказала.
 — Спасибо, друг Гектор, — поблагодарил я.
 Приказав компьютеру сохранить письмо в блоке памяти, я встал и направился в кабинет Тай Чонг.
 — Входите, Леонардо, — проговорила она, приветливо улыбаясь.
 — Слушаюсь, Достойная Леди, — сказал я, входя. Я сразу заметил, что к старым голограммам, на которых она получала награды и снималась с разными артистами, добавилась новая: два дородных полицейских ведут победоносно сияющую Тай Чонг в кенникоттскую тюрьму.
 — Замечательно, правда? — произнесла она, заметив мой взгляд.
 — Страшно, достойная леди, — честно признался я. — Полицейские кажутся очень сильными и очень сердитыми…
 — Так все и было, — весело сказала она. — Этой голограммой я горжусь, пожалуй, больше, чем остальными вместе взятыми.
 Я не знал, что сказать человеку, находящему столько радости в аресте за нарушение закона, а потому промолчал.
 После паузы она прочистила горло и снова заговорила.
 — Я как раз думала, не давал ли о себе знать Валентин Хит.
 — Я говорил с ним сегодня утром, Достойная Леди.
 — И?
 — Он по-прежнему намеревается ограбить Малькольма Аберкромби.
 — Вы передали ему, что я хочу его видеть?
 Мой цвет стал ярче от стыда.
 — Совсем забыл, Достойная Леди.
 — Ну, неважно, — сказала она. — Но пожалуйста, не забудьте передать, когда встретитесь с ним снова.
 — Я больше с ним не встречусь, Достойная Леди.
 — Неужели? Почему же?
 — Потому что он собирается ограбить Малькольма Аберкромби сегодня ночью, и его почти наверняка задержат.
 Я помолчал.
 — Он остановился в «Тауэре», Достойная Леди. Может быть, вы сможете отговорить его.
 — Может быть, — ответила она. — Почему вы так уверены, что его поймают? Он очень хитер.
 — Потому что он никогда не был в доме Малькольма Аберкромби и не знаком с системой охраны. Он просил у меня помощи, но я отказал.
 — Понимаю.
 Я неловко переминался с ноги на ногу.
 — У меня есть просьба, Достойная Леди.
 — Какая?
 — Есть ли у Клейборна филиал на Солтмарше?
 — Это в скоплении Альбион, не так ли?
 — Да, Достойная Леди.
 — По-моему, там у нас есть маленькое отделение, — сказала она. — Зачем вам?
 — Я хотел бы немедленно перевестись на Солтмарш.
 Она нахмурилась.
 — Почему? Вам здесь плохо?
 — Нет, Достойная Леди! — воскликнул я. — Напротив, мне очень нравится работа, и я доволен своим окружением. Но мне кажется, что Черная Леди вскоре может появиться на Солтмарше, и мне необходимо поговорить с ней.
 — Почему?
 — Есть вероятность — не уверенность, но вероятность — что она имеет огромное значение для расы бъйорннов, — ответил я. — Я понимаю, что в моих устах это звучит нелепо, но я должен еще раз ее увидеть, чтобы выяснить истину.
 — Почему вы не сказали об этом вчера? — спросила она.
 — Я сам обнаружил это лишь вчера вечером, — ответил я. — Я надеялся взять отпуск и полететь на Солтмарш вместе с Рубеном Венциа, но он уже улетел без меня.
 Я запнулся.
 — Вы — моя единственная надежда.
 Она задумчиво на меня посмотрела.
 — А что Хит? Вы же друзья, не так ли?
 — У него нет денег даже на заправку корабля, — объяснил я. — Поэтому он так спешит ограбить Малькольма Аберкромби.
 — А у него есть какой-нибудь интерес к Черной Леди? — спросила она, выводя на листке бумаги бессмысленные узоры.
 — Она интересует его, лишь как предмет собственности, который можно продать Малькольму Аберкромби, — ответил я.
 — Какая пошлость.
 Она ненадолго задумалась. Потом поднялась.
 — Я хотела бы помочь вам, Леонардо, — в ее словах звучало сочувствие, — но дело в том, что я просто не могу послать вас в наше отделение на Солтмарше.
 — Из-за неприятностей на Шарлемане? — огорчился я.
 — Нет, нет — ответила она. — С вас полностью сняты все подозрения.
 И помолчав, добавила:
 — Но у вас контракт с отделением галереи Клейборн на Дальнем Лондоне. Отделение на Солтмарше не имеет полномочий нанять вас.
 — Неужели нельзя сделать исключение? — спросил я. — Может быть, это вопрос жизни и смерти.
 Она покачала головой.
 — Боюсь, что нет, Леонардо. Если бы у вас были средства на поездку, я могла бы сделать то, что от меня зависит — дать вам краткий отпуск. Но я отчитываюсь перед руководством во всех своих действиях и не смогу оправдать ваш перевод на Солтмарш вашим личным желанием.
 — Понимаю, Достойная Леди, — сказал я грустно, приняв оттенок разочарования. — Простите, что причинил вам беспокойство.
 — Никакого беспокойства, Леонардо, — утешила она меня. — Мне самой жаль, что я не могу больше ничем вам помочь.
 Я вышел из ее кабинета, вернулся за свой стол и долго сидел, не двигаясь, анализируя разговор с Тай Чонг. Было время, когда я понимал ее слова буквально, но постоянное общение с людьми научило меня ставить под сомнение каждую фразу и разбираться в мотивах. Я разбирал каждую ее фразу и выдвинутые ей причины — и начал понимать, что она вовсе не хотела мешать Валентину Хиту грабить Малькольма Аберкромби, а наоборот, желала ему успеха. Вот почему она хотела встретиться с ним: сказать ему, какие картины она сможет сбыть с рук так, чтобы не возникло затруднительных вопросов. И вот почему она отказалась перевести меня на Солтмарш: не дать мне никакой возможности снова увидеть Черную Леди, если я не помогу Хиту.
 Но может быть, я ошибался? Я знал, что Тай Чонг не гнушалась приобретать и продавать произведения искусства сомнительного происхождения, но чтобы такая умная и сострадательная женщина искренне захотела остаться в стороне и позволить, чтобы ограбили ее же клиента?
 Даже если это так, неужели она в самом деле пытается управлять событиями, чтобы гарантировать успех ограбления?
 Я не был уверен, но опыт говорил мне: если действия человека определяются двумя возможными мотивами, большее значение имеет более эгоистичный. Я вздохнул и приказал компьютеру стереть письмо, которое писал ей.
 Затем принялся за дела и работал до обеденного перерыва. Но в свой ресторан не пошел, а вместо этого направился в самую богатую часть города и добрался до «Тауэра».
 Ощущая на себе неприязненные взгляды, я пересек вестибюль, вызвал лифт.
 Никто меня не остановил. Я не знал, где расположены правительственные апартаменты, но рассудив, что они должны быть на верхнем этаже, приказал лифту доставить меня туда.
 Из лифта я вышел в пышно декорированный коридор, с восхитительными скульптурами со всей галактики, и наконец, оказался перед большой резной дверью ручной работы, из крепкого дорадузского дерева.
 — Кто там? — раздался голос Хита, когда система охраны известила его о моем присутствии.
 — Леонардо, — ответил я.
 Мгновение спустя дверь бесшумно вдвинулась в стену, и я вошел в роскошно обставленную комнату. Хит поднялся с облегающего фигуру кресла и направился ко мне по плюшевому ковру.
 — Выглядите вы еще хуже, чем утром, — заметил он. — Проходите и садитесь.
 — Спасибо, — сказал я, подходя к дивану, который плавал в нескольких дюймах над полом.
 — С вами все в порядке? — спросил он заботливо. — Ваш цвет стал еще темнее.
 — Это оттенок стыда.
 — Неужели?
 Я кивнул.
 — Я пришел, чтобы сказать вам то, что вы хотели.




 ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НАШЕЛ



 Глава 19

 Я в жизни не чувствовал более отчаянного голода.
 Сознание постепенно возвращалось, и я вспомнил, что нахожусь в камере глубокого сна. Я открыл глаза, заморгал от режущего яркого света, попытался шевельнуться, поморщился от боли и замер совершенно неподвижно, считая про себя до трехсот. Боль отступила, но тело еще плохо двигалось. Я сел, с трудом перекинул ноги через край модуля и попытался встать.
 Хит сидел на краю другого модуля, обычно аккуратно приглаженные волосы были дико встрепаны, лицо выражало растерянность. Он размял руки, прислушиваясь к ощущениям, потом осторожно спустил ноги на пол.
 — С добрым утром, Леонардо, — сказал он, только тут заметив меня. — Как самочувствие?
 — Голодное, — ответил я.
 — Еще бы, — ответил он. — Вы тридцать дней не ели.
 — А как вы, друг Валентин? — осведомился я.
 — Умираю, есть хочу!
 Хит направился в камбуз, стеная при каждом движении непослушных мышц, я затрусил следом, стараясь не обращать внимания на острую боль в спине.
 — Ооох! Отлежал все на свете, — пожаловался он.
 Мы добрались до камбуза и заказали еду, потом уселись за маленький столик и несколько минут в полном молчании жадно поглощали. Наконец Хит откинулся в кресле и блаженно вздохнул.
 — Уффф… Хорошо! Я так наелся, что не против снова залечь в глубокий сон, и подремать, пока все переварится.
 — В этом нет необходимости, друг Валентин, — сказал я. — Человеческий организм переваривает пищу за…
 — Я пошутил, Леонардо, — прервал он.
 — А, — сказал я и добавил, не желая обижать его:
 — Было очень смешно.
 — Спасибо, — поморщился он.
 — Не стоит благодарности, друг Валентин.
 — А знаете, — сказал Хит, — я раньше думал, почему бы не положить сотню кредитов в банк на восемь или девять процентов, или даже на два, коли на то пошло — и проспать пару столетий глубоким сном. Проснешься самым богатым человеком на свете.
 Он скроил гримасу.
 — Потом я проспал всего месяц и понял, что можно умереть с голоду меньше, чем за год. Между полным выключением всех систем организма и замедлением их до минимума — огромная разница.
 — Кроме того, Олигархия издала декрет о замораживании вкладов на то время, пока инвестор находится в глубоком сне, — заметил я. — Вот почему процесс глубокого сна стал государственной монополией: каждая камера должна быть запрограммирована, чтобы сообщать срок сна пользователя компьютеру Казначейства на Делуросе.
 — Но это относительно новое правило, — ответил он. — При республике, да и при Демократии такого не было, а глубокий сон практикуется уже почти две с половиной тысячи лет. Нет, я убежден, что люди не однажды пробовали так проделать, и наверное, умирали с голоду, не успев проснуться.
 С минуту мы молчали.
 — Где мы сейчас, друг Валентин? — спросил я наконец.
 Он развел руками.
 — Должны были дня два назад войти в скопление Альбиона. Можно проверить точное положение по компьютеру, — он приказал компьютеру включиться:
 — Компьютер, где мы находимся?
 — Мы в скоплении Альбиона; примерно через семьдесят девять минут минуем систему Максима на расстоянии трех световых лет.
 — Точно по расписанию, — сказал Хит с самодовольной улыбкой. — Должны обогнать Венциа дня на два.
 — Но он стартовал почти на тридцать шесть часов раньше, — заметил я.
 Хит победно усмехнулся — Таких скоростных птичек, как моя, найдется немного. Венциа что-то не показался мне человеком, способным разориться на хороший корабль.
 Он заказал камбузу стакан вина, а затем спросил компьютер, не поступало ли сообщений, пока мы находились в глубоком сне.
 — Да, — ответил компьютер. — Я занес в банк памяти три сообщения.
 — Выдай все по порядку, — потребовал Хит.
 — Первое — от Луи Ниттермейера, — объявил компьютер.
 — Мой адвокат, — объяснил Хит.
 — Валентин? Валентин? — зазвучал писклявый мужской голос. — Черт! Почему, когда надо, ты вечно в камере глубокого сна?
 Краткая пауза.
 — Ладно, посмотрим, что тут у нас. Все обвинения с тебя сняты, можешь свободно возвращаться на Шарлемань. У тебя конфисковали где-то половину произведений искусства — все, что не было застраховано — но мы ведем переговоры, чтобы вернуть их. Полагаю, полмиллиона кредитов хватит; мне еще надо встретиться с одним парнем в полицейском управлении, но из вполне надежного источника я узнал, что с ним можно будет договориться. Что еще… — опять пауза. — Ах да, ты потерял квартиру в западной части города, ту, что снимал под одним из вымышленных имен. Судя по всему, ты забыл уплатить за прошедшие четыре месяца. Мне удалось затянуть дело через суд, так что пока в нее никто не въедет. Если хочешь получить ее назад, пришли мне сорок тысяч кредитов в уплату долга, и еще десять тысяч может понадобиться на гарантийное поручительство. И не забудь заплатить своему усердному адвокату. Конец сообщения.
 — Не такая уж это была и квартира, — выразительно пожав плечами, бросил Хит. — Компьютер, следующее сообщение.
 — Валентин, — снова раздался голос Ниттермейера, на этот раз страшно взволнованный. — Что ты там натворил на Дальнем Лондоне? Сегодня меня трижды дергала полиция! — пауза. — Какой-то Аберкромби поднял страшный визг, и судя по тому немногому, что я смог узнать, он не тот человек, от которого можно откупиться. Я, конечно, уверен, что ты невинен, как младенец, но в случае, если нет… тебе лучше не приближаться к Дальнему Лондону ближе пятисот световых лет, пока не найдешь там хорошего адвоката, хорошего, я подчеркиваю. Моя лицензия там недействительна, и если даже меня туда пустят, я не знаю, на какие кнопки нажимать.
 Снова пауза.
 — Слушай, скажи мне, как старому другу — когда ты уймешься? Я имею в виду — неужели все до последней зубочистки обязательно должно быть из золота, причем высшей пробы? Когда-нибудь ты хапнешь больше, чем сможешь проглотить, и тогда тебя так прижмут, что не разогнешься. И по-моему, ты уже это имеешь, с этим Аберкромби.
 Усталый вздох.
 — Ладно, удачи тебе, и не забывай платить своему верному адвокату.
 Конец связи.
 — Откуда он узнал, что это я? — спросил Хит, насупившись. — Мы с ним никогда в жизни не встречались.
 — Он знает, что вы — тот человек, который продал картину Маллаки и что вы вернулись на Дальний Лондон вместе со мной.
 Он покачал головой.
 — Очень многие прилетают на Дальний Лондон. Почему именно я?
 Насколько ему известно, я — вполне законопослушный торговец, который продал ему то, что ему было нужно. Ладно, компьютер, давай последнее сообщение.
 — Говорит Тай Чонг, — прозвучал знакомый голос. — Похоже, у нас крупные неприятности.
 Она секунду молчала, затем перешла на подчеркнуто безразличный тон.
 — Три дня назад кто-то украл четыре ценных картины из дома Малькольма Аберкромби. Я абсолютно не имею понятия, кто совершил это гнусное преступление, но почему-то у мистера Аберкромби сложилось явно ошибочное представление, что в ответе за него вы, Валентин. Он заставил полицию выдать ордер на ваш арест. Я совершенно не представляю, где вы, и дойдет ли до вас это сообщение, но я думаю, мне следует уведомить вас о сложившейся ситуации и настоятельно посоветовать вам сдаться властям, чтобы восстановить свое доброе имя.
 Услышав такое предложение, Хит усмехнулся.
 — Если вы находитесь вместе с ним, Леонардо, то, к сожалению, должна известить вас, что мистер Аберкромби обвинил вас в соучастии в преступлении, и вы теперь считаетесь скрывающимся от правосудия.
 Она снова сделала паузу, а Хит повернулся ко мне.
 — Обратите внимание, вам она не советует сдаться властям, — весело заметил он.
 — Почему не советует? — искренне удивился я.
 — Потому что знает, что вы так и сделаете.
 — Я уверена, что смогу уладить конфликт и добиться, чтобы с вас сняли обвинение, Леонардо, — продолжал компьютер голосом Тай Чонг, — но пока, хотя я и нахожу подобное положение дел несообразным, у меня нет другого выхода, как прекратить выплачивать вам деньги. В этом деле у меня руки связаны: политика компании — не иметь никаких дел с виновными в уголовных преступлениях, и несмотря на то, что вы, безусловно, ни в чем не виноваты и виноваты не будете, факт есть факт — за прошедшие два месяца это второе выдвинутое против вас обвинение.
 Я остолбенел, а она продолжала говорить.
 — Когда на счет Дома Крстхъонн не поступил ваш недельный заработок, со мной связалась ваша Мать Узора, и мне пришлось объяснить ей сложившуюся ситуацию. У меня не было выбора. Мне очень жаль сообщать вам об этом, но она знает, что вас ищет полиция в связи с кражей. Я не успокоюсь, пока не смогу убедить ее, что вы никоим образом не в ответе за это злополучное путешествие, — добавила она быстро. — У меня сердце разрывается, Леонардо, даю вам слово, что сделаю все, что в моих силах, и добьюсь, чтобы вы не страдали незаслуженно. Вы всегда были преданы мне, и я не предам вас. Даже если нынешняя ситуация затянется на неопределенное время, а похоже, что так и будет, я, вероятно, смогу использовать вас, как нештатного консультанта.
 — Моя Мать Узора знает? — повторил я в ужасе.
 — Я в абсолютном неведении о месте вашего пребывания, и тем более о цели вашего пути, но если это послание дойдет до вас, Валентин, я рассчитываю на вас. Сдайтесь ближайшим властям и убедите Леонардо поступить так, как он сочтет правильным. Доброго пути вам и удачи.
 — Настоящая леди! — восхищенно сказал Хит. — Готов спорить, пока она отправляла это сообщение, в ее кабинете торчало шестеро полицейских.
 — Но я думал, я делаю то, что она хотела, — я был совершенно уничтожен.
 — Так оно и было, — ответил Хит. — Она не могла представить, что Аберкромби заподозрит бъйорнна в соучастии в преступлении с кем бы то ни было.
 Он покачал головой.
 — Либо он умнее, чем я думал, либо полный параноик.
 — Что же со мной будет?
 — Вы не очень внимательно слушали, а? — спокойно заметил Хит.
 — Не понимаю, о чем вы.
 — Она обещала о вас позаботиться, и она сдержит слово.
 — Как? — я все еще ничего не понимал.
 — Так же, как она заботится обо мне, — сказал Хит. На его губах играла улыбка. — «Нештатный консультант» — это просто более пристойное название для торговца крадеными произведениями искусства. Я вам гарантирую, на этом вы заработаете больше, чем просто служащим или даже торговцем картинами на Бъйорнне.
 — На Бенитаре II, — поправил я машинально.
 — Неважно.
 — Но я не могу стать вором! — вскричал я.
 — А кем еще вы можете стать? — серьезно спросил Хит. — Ваша Мать Узора не хочет с вами разговаривать, а Клейборн перестал вам платить.
 — Я могу совершить ритуал самоубийства, — сказал я.
 Он покачал головой.
 — Клейборн вас не уволил. Если Тай Чонг уговорит полицию снять обвинение, вам придется дорабатывать срок по контракту.
 — Я ничем не обязан женщине, которая впутала меня в ваше преступление, а теперь хочет, чтобы я стал вором.
 — Интересное у вас понятие о чести, Леонардо.
 — Не понимаю, на что вы намекаете.
 — Вы что, считаете честью соблюдать обязательства только перед теми, кто отвечает вашим высоким моральным нормам? — спросил Хит. — Вы только что сказали, что позволили ее морали определять вашу собственную.
 Он помолчал.
 — Именно этой морали уже много лет следую я. Впрочем, я никогда не делал вид, что я человек чести.
 — Но как же мне соблюдать контракт, если Тай Чонг явно предпочитает, чтобы я крал для нее картины? — беспомощно спросил я.
 — Ну, не знаю, — сказал Хит. — Вам придется самому в этом разобраться.
 — Не могу! — возразил я. — Мне нужно получить этическое наставление!
 — От меня? — спросил он с веселым смешком.
 — Нет, не от вас.
 — Ваша Мать Узора вам не поможет, а совета Тай Чонг вы не хотите, — сказал он. — Кого же вы спросите?
 — Не знаю, — ответил я. — Кого-нибудь найду.
 — А пока вы предоставлены сами себе, и нам надо как-то жить.
 — Я не буду красть художественные работы, — твердо сказал я.
 — Разве я это предлагал? — невинно спросил Хит.
 — Да.
 — Ладно, забудем об этом — хотя бы ненадолго. Мне кажется, есть более легкий способ получить прибыль, — он устремленно наклонился вперед. — Мы обгоняем Венциа по дороге на Солтмарш, что означает, что мы найдем Черную Леди раньше него. Полагаю, за пять минут общения с ней он заплатит приличную сумму денег.
 — Если вы сможете найти ее на Солтмарше, то да.
 Хит заговорщически улыбнулся.
 — Мы дождемся его в космопорту и скажем, что мы ее похитили.
 — Почему он должен вам верить?
 — Потому что в этом есть смысл, — сказал Хит. — Зачем мне ему лгать?
 — Потому что вы — Валентин Хит.
 — Но он-то не так хорошо знает Валентина Хита, как вы.
 — Он знает, что Черная Леди исчезнет прежде, чем вы сможете принудить ее сделать что-либо против воли, — подчеркнул я.
 — Но из всего, что вы с Венциа мне рассказали, следует, что она никогда не исчезает в присутствии тех, кто не знал о ее истинной сути.
 Мы просто будем держать ее на людях.
 — Держать на людях? — повторил я.
 — Именно. Чем больше людей окажется вокруг, тем менее вероятно, что она отколет свой номер с исчезанием.
 — Я подумал, что вы собирались просто соврать другу Рубену, — сказал я.
 — Если понадобится, совру, — подтвердил Хит. — Более разумно, конечно, показать товар лицом. Но если это не удастся, у нас обязательно должен быть альтернативный план.
 — И весь ваш план — задержать ее до приезда Венциа? — спросил я.
 — Именно так, — ответил он.
 — Вам самому нечего у нее спросить? — вел я дальше.
 — Например?
 — Спросить ответа на вопрос Венциа.
 Хит качнул головой.
 — Абсолютно нет. Какая радость в жизни без тайн?
 — Но если есть жизнь после жизни, неужели вы не хотите узнать?
 — Скоро и так узнаю, — ответил он.
 — Но…
 — Послушайте, — сказал он. — Я не из тех, кто читает детективы с конца. Это нечестно. Вот и здесь то же самое.
 — С каких это пор вас волнует нечестность?
 — Туше, — сказал он.
 Мы оба замолчали. Потом я сказал:
 — Вы не ответили на мой вопрос.
 — Леонардо, — начал он со вздохом. — Есть одна причина, почему мне хочется верить, что с нашей смертью все в нас умирает. Ведь если есть хоть какие-то правила попадания в рай, я наверняка должен быть осужден на муки вечные. Черная Леди может сказать мне только одно из двух: либо жизнь после жизни есть, либо ее нет. Если нет, для меня ничего не изменится. А если она есть, то мне лучше об этом не знать. Вы удовлетворены моим ответом?
 — Да, друг Валентин.
 — А вы собираетесь ее о чем-нибудь спросить?
 — Возможно, — ответил я.
 — О чем?
 — Я еще не решил.
 — Тогда решайте скорее: примерно через пять часов мы сядем на Солтмарше.
 — Знаете, — добавил Хит, немного подумав, — ведь от Солтмарша всего четыре дня пути до Бенитара II. Когда здесь справимся, я мог бы отвезти вас домой, и вы попробуете уладить конфликт со своей Матерью Узора.
 — Спасибо, что вы обо мне думаете, друг Валентин, — сказал я. — Но мне запрещено ступать на Бенитар II.
 — Может быть, она изменит свое отношение, когда узнает, что мы уже на пороге.
 — Нет, не изменит.
 — Нельзя знать заранее.
 — Я знаю, — ответил я. — День моего Признания прошел, когда мы были в глубоком сне, а она не прислала ни письма, ни пищи в дар.
 Он рассмеялся.
 — Мы же скрываемся от закона, Леонардо! Одна Тай Чонг знает, куда мы летим, и наш радиопередатчик молчит почти тридцать дней. Откуда ваша Мать Узора узнает, куда посылать письмо?
 — Это правда, — ответил я.
 — А что касается подарка, так мы целый месяц летим со скоростью света. Даже если бы ей стало известно, как нас искать, как, по-вашему, она переправит посылку?
 — Спасибо за ценное замечание, друг Валентин, — искренне поблагодарил я. — Вы меня очень утешили.
 — Ну так хотите вы посетить свою маму, когда мы закончим здесь? — снова спросил он.
 — Мне навсегда запрещено встречаться с ней, — терпеливо объяснил я.
 — Более того, в ближайшие несколько дней я, наверное, совершу ритуал самоубийства.
 — Опять? — возмутился он. — У вас что, нет других тем для разговора?
 — Есть, но все они не так важны. Возможно, я буду морально вынужден…
 — Избавьте меня от ваших вынуждений, — прервал он. — Я хочу, чтобы вы дали мне слово, что не покончите счеты с жизнью и не будете говорить самоубийстве, пока у Тай Чонг не появится шанс заставить полицию снять с нас обвинение.
 — Даю вам слово, что не буду говорить о самоубийстве, пока у Тай Чонг не появится шанс снять с нас обвинение, — боясь сказать лишнее, произнес я.
 Он всплеснул руками, теряя самообладание.
 — С вами очень трудно говорить, вы знаете?
 — Вы уже говорили так раньше.
 — И повторяю!
 — Очень сожалею, если обидел вас, друг Валентин, — извинился я.
 — И прекратите, черт дери, извиняться за все на свете! — сказал он раздраженно. — Если собираетесь стать преуспевающим преступником, с этим надо покончить в первую очередь!
 — Я не собираюсь становиться преуспевающим преступником, — ответил я.
 — Тогда вы станете чертовски голодным преступником.
 И он удалился в свою каюту. Я остался на камбузе и, рассеянно жуя соепродукты, стал думать, какой совет могла бы дать мне Мать Узора, чтобы помочь подготовиться к преступной жизни.

 Глава 20

 Хит вывел корабль на орбиту около Солтмарша и связался с единственным космопортом планеты.
 — Говорит «Пабло Пикассо», приписан к Шарлеманю, тридцать один день в пути с Дальнего Лондона, командир Валентин Хит, раса человеческая. Просим посадочные координаты.
 — Пожалуйста, сообщите, цель вашего визита на Солтмарш, — ответил женский голос.
 — Коммерция.
 — Какого рода коммерция?
 — Я покупаю и продаю произведения искусства.
 — Экономика Солтмарша обеспечивается шиллингами Нью Кампалы. Требуется ли вам местная валюта?
 — Вы принимаете кредиты?
 — Наш мир входит в Олигархию, — последовал гордый ответ.
 — Тогда мне не надо конвертировать деньги.
 — Наша атмосфера содержит 16.23 процента кислорода и 79 процентов азота, гравитация 0.932 по стандарту Делуроса VIII. Представляют ли эти условия опасность для вашего здоровья?
 — Для моего — нет, — ответил Хит. — Есть ли добавочные элементы, вредные для бъйорнна?
 Наступила краткая пауза.
 — У вас на борту находятся представители инопланетных рас?
 — Да.
 — Пожалуйста, уведомите их, что им не разрешается сходить с корабля.
 — Но это неразумно, — запротестовал Хит. — Мой деловой партнер принадлежит к расе бъйорннов с Бенитара II. Просмотрите документы и убедитесь, что Бенитар имеет статус планеты наибольшего благоприятствования в торговле с мирами Олигархии и всегда находился в самых дружественных отношениях с человеческой расой.
 — Ни один инопланетянин, ни при каких обстоятельствах, не имеет права ступать на Солтмарш. Исключений нет.
 — Будьте добры, разрешите мне поговорить с вашим начальством, — потребовал Хит.
 Он поговорил с начальством этой женщины, и с бюро иммиграции, и с маленьким местным департаментом по инопланетным делам, но через полчаса стало очевидно, что правительство Солтмарша не намерено делать исключений в своей расовой политике.
 Наконец Хит обернулся ко мне.
 — Вот так, Леонардо. Выше остается только глава правительства, и если мне даже разрешат обратиться к нему, ответ нам известен.
 — Согласен, друг Валентин, — ответил я.
 — Ну что? — продолжал он. — Мне самому идти искать Кобринского, или мы улетаем? Решение зависит от вас.
 — Я должен надо найти Черную Леди, — сказал я. — Вам придется идти туда одному.
 — Хорошо, — сказал он. — А что, если я найду Кобринского, а ее там не будет?
 — Тогда ждите ее.
 — Сколько? День, неделю, год? В какой момент можно будет заключить, что вы ошиблись насчет ее следующего сожителя?
 — Рано или поздно она к нему придет, и я снова ее увижу, — сказал я уверенно.
 — Если только то, что вы приняли за видение, не было на самом деле самым обыкновенным сном.
 — Если вы в это не верите, зачем вы привезли меня сюда? — спросил я.
 — Потому что от Дальнего Лондона досюда полгалактики, — ответил он.
 — И если вы правильно угадали, то не дав ей исчезнуть, я мог бы немножко разбогатеть.
 Он помолчал.
 — Но не забывайте, что регистрационный номер моего корабля теперь введен в компьютер на Солтмарше, а нас пока еще ищет полиция. Каждый час нашего пребывания здесь дает им время для обнаружения нас.
 — Я знаю — но я должен выяснить, та ли она, за кого я ее принимаю.
 — Ладно, — сказал Хит. — Я просто хочу убедиться, что вы осознаете рискованность нашего теперешнего положения.
 Он вздохнул и сделал паузу.
 — Первый шаг — найти Кобринского. Если она с ним, я вернусь сюда, и мы спланируем наш следующий шаг. Если нет, то может быть, я уговорю его прийти со мной на корабль, чтобы вы объяснили ему ситуацию. Это будет намного легче, чем контрабандой высаживать вас на планету.
 — Вы не сможете уговорить его сделать что-нибудь против воли, — сказал я.
 — Я умею быть очень убедительным.
 — Будь он человеком, которого можно уговорить, она бы им не заинтересовалась.
 — Посмотрим, — скептически произнес Хит. Он снова включил радиопередатчик и связался с космопортом.
 — Говорит Валентин Хит. Условия посадки понял, будем следовать вашим правилам.
 — Отлично, «Пабло Пикассо». Посадка вам разрешена. Я только что ввела координаты в ваш компьютер.
 — Спасибо, — сказал Хит.
 Через двадцать минут мы коснулись грунта, потом он покинул корабль, а возле люка осталось два вооруженных охранника, вероятно, чтобы не дать мне никакой возможности осквернить почву Солтмарша своим прикосновением.
 Я смотрел вслед Хиту, пока он не скрылся из виду, потом включил компьютер и начал писать.
 К Черной Леди.
  Я не знаю, как обратиться к вам, и не знаю даже, как сделать, чтобы письмо попало к вам в руки, но моя Мать Узора отказалась от меня, Тай Чонг впутала меня в преступление, и из всех женщин, которых я знаю, и кто может дать мне этическое наставление, остались только вы. 
  Однако если вы в самом деле Мать Всего Сущего, вы не только знаете о моем позоре и моем бесчестии, но сами занесли их в Книгу Судеб по причине, которой мне не постичь. 
  Я не знаю, почему вы являлись мне, и чего вы от меня хотите. Меня учили почитать Дом и Семью, но Дом изгнал меня, а в Семье запрещено произносить мое имя. Меня учили быть законопослушным, а теперь я вор, и единственная надежда выжить — стать вором-профессионалом. 
  Священнослужительница и Священные Книги убеждали меня, что Мать Всего Сущего сотворила бъйорннов по своему образу и подобию, но вы приняли образ иной расы. Меня наставляли в любви к жизни, а вы, давшая мне жизнь, любите только смерть. 
  Не мне судить вас, но я должен понять вас. Неужели все, ради чего я жил — не правильно? Неужели вы хотите, чтобы я умер в блеске славы, как о том мечтают люди? Если ошибается Дом, если заблуждается Семья, почему вы их ни разу не поправили? Почему вы являете себя только людям? 
  А может быть, я ошибаюсь в вашей истинной сути? Не было ли мое видение на самом деле только сном? 
  Я должен узнать ответ, ибо если то был лишь сон, я действительно преступник, каким считает меня моя Мать Узора. Я принял решение помочь Валентину Хиту украсть картины Малькольма Аберкромби, и если я сделал это не потому, что так хотели вы, значит, моя душа будет проклята и осуждена на вечные блуждания, в одиночестве, в великой пустоте. 
  Вот почему я должен узнать, кто вы и чего хотите от меня. Я сам вышел за рамки поведения приличных существ, или это часть вашего плана? Я не чувствую себя преступником, но я совершал преступные дела. 
  Вот коренной вопрос, вот суть: совершенное мной зло. Малькольм Аберкромби уволил меня раньше, чем я узнал о вашем существовании, но я был благодарен Тай Чонг за то, что она заставила его снова взять меня на службу. О том, что Валентин Хит — вор, я узнал раньше, чем вы существуете, но я не выдал его властям. Я знал, что Малыша заманивают в смертельную ловушку, до того, как постиг вашу истинную суть, но ничего не сделал, чтобы предупредить его. Я видел, как Валентин Хит подкупал мэра Ахерона, и не протестовал. 
  Сейчас я перебираю в уме события прошедших месяцев и прихожу к неизбежному выводу: эти дурные поступки я совершал не ради вас. Значит, я совершал их ради себя. 
  И при этом я не чувствую себя преступником. Неужели я так глубоко погряз в испорченности и безнравственности, что не могу уже отличить добро от зла? 
  Может быть, у вас была причина отказаться от бъйорннского облика и стать женщиной? Возможно ли, что мы не правы, а правы люди, что Валентин Хит более близок к вашему идеалу добродетели, чем моя Мать Узора? 
  Я ни с кем больше не могу об этом говорить, и не могу жить дальше в сомнениях. Моя профессия — прошлая профессия — научила меня разбираться в цвете и линии, но воспитание говорит мне, что в жизни все не так, как в искусстве: жизнь должна быть черной или белой. Даже сейчас, по прошествии многих дней, когда меня ищет полиция, когда я ищу способ нарушить закон еще одного мира, чтобы найти тайный путь к вам (если вы в самом деле здесь), даже сейчас я не знаю, следую ли вашему призыву или просто умножаю свои злодеяния. 
  Я должен знать, кто вы: просто Смерть во плоти, что рыщет повсюду в поисках поклонников — или воистину Мать Всего Сущего? 
  Я должен знать, кто вы, иначе я никогда не узнаю, кто я. 
  Дайте мне знак, достойнейшая из женщин. Молю вас: один лишь знак. 
  Ваш преданный… 
 И тут я остановился. Преданный — кто? Сын? Почитатель? Слуга? Или злодей?
 Я вздохнул и изумленно посмотрел на экран, поражаясь собственной дерзости. Некоторые молятся Матери Всего Сущего, другие не признают ее существования; но никто еще не осмеливался писать ей требовательные письма.
 Я приказал компьютеру стереть письмо и убрать его из банка памяти, а сам мрачно уставился на экран обзора, бездумно наблюдая за двумя охранниками. Они неподвижно застыли под палящим солнцем Солтмарша:
 Отличная выправка, безукоризненная униформа, взгляд вперед, оружие наизготовку, полная готовность защищать неприкосновенность своей планеты от любых инопланетных осквернителей. Я поймал себя на том, что раздумываю — а как они поступили бы на моем месте?
 Вероятнее всего, они бы храбро вышли из люка и никому не позволили себя задержать. В людях это есть — способность сначала действовать, а оправдывать свои действия потом. Меня всегда учили, что такой подход нерационален и безответствен, но вот они освоили полмиллиона миров, а бъйорнны так и живут на одном островном континенте. К добру, или к худу, пока мы жили, соблюдая этическую чистоту, они миллиардами разлетались к звездам, исследовали, побеждали, грабили, правили, не просили и не давали пощады, не извинялись, не оглядывались назад. Во времена Республики экспансия происходила слишком быстро, и они вызвали антагонизм у слишком многих соседних рас, так что им пришлось отступить и перегруппироваться, но все же Республика просуществовала два тысячелетия. Эру Демократии они начали, будучи одной расой из многих, но вскоре снова добились первенства — а Демократия просуществовала почти три тысячелетия. За ней пришла Олигархия, совет семи, управляющий огромной разбросанной галактикой, насколько это удается, и за четыре столетия ее существования кресло олигарха ни разу не занял представитель не-человеческой расы.
 Могла ли мать бъйорннов занять такое кресло, думал я. Или оно развалилось бы под тяжестью ее этического багажа? Изучала ли Мать Всего Сущего работу своих рук и не пришла ли к выводу, что нам недостает одного элемента — прагматизма? Любит ли Черная Леди все лучшее в человеке или зовет в могилу все худшее в нем?
 Последняя мысль показалась интересной. Была ли между двумя расами точка соприкосновения — баланс между Инь и Янь? Может быть, она приближает Человека к этой точке, уничтожая тех, кто воплотил человеческую крайность наиболее ярко? И если так, то не часть ли высшего плана, не прототип ли новой расы бъйорннов я — вор и беглец, осмелившийся заговорить со своим божеством?
 А может быть, я просто научился логически мыслить, обоснованно обвинять в своих грехах и недостатках таинственную женщину, которая не знает ни бъйорннов, ни Владимира Кобринского, которой до них дела нет, и которая, может быть, в данную минуту вообще находится в десятках тысяч световых лет отсюда или никогда больше не явится во плоти?
 Я мрачно просидел, обуреваемый этими мыслями, почти два часа. Потом отворился люк, и в корабль вошел Валентин Хит, крепко сжимая под мышкой большой пакет.
 — Вы нашли ее? — спросил я в нетерпении.
 Он покачал головой.
 — Я даже его не нашел. Но, по крайней мере, теперь я знаю, где он.
 — Где?
 — На крошечной необитаемой планете под названием Солитер. Это единственная планета, обращающаяся вокруг Беты Сибарис.
 Он помолчал.
 — Очевидно, плазменная живопись еще опаснее, чем мы себе представляли. Насколько я понял, она может уничтожить все население планеты, если не принять нужных мер предосторожности — а правительство Солтмарша не видит смысла в том, чтобы ценой огромных усилий и расходов защищать своих горожан от последнего хобби Кобринского. Поэтому ему предложили убраться, и сейчас друг Владимир создает свои шедевры на Солитере, где ему некого убивать, кроме самого себя.
 — Как это далеко? — спросил я.
 — Мы можем долететь туда дня за два, — ответил Хит. — Между прочим, тут у меня для вас подарок.
 Он положил ящичек на стойку камбуза, наблюдая за моей реакцией.
 — Это от вашей Матери Узора.
 — Не может быть, — уныло откликнулся я. — Она не знает, что я здесь.
 — Наверное, ей сказала Тай Чонг. Посылка пришла в адрес местного отделения Клейборна, а оттуда ее передали в таможню, предполагая, что мы рано или поздно явимся. Надеюсь, что она больше никому не разболтала.
 Он помолчал.
 — Не смотрите так подозрительно, Леонардо. Система Бенитара всего в неделе пути от Солтмарша. У вашей мамаши было достаточно времени послать ее, чтоб опередить нас.
 — Это правда, — согласился я, позволяя воскреснуть надежде. — У нее было время.
 — Видите? — удовлетворенно произнес Хит. — Я же говорил вам, что она не забудет поздравить вас с Днем Признания.
 — Должен сознаться, я боялся, что она больше никогда не обратится ко мне, друг Валентин, — сказал я и стал распаковывать посылку. — Особенно после того, как узнала, что меня разыскивает полиция Дальнего Лондона.
 Я неловко сдирал пальцами ленты и наклейки.
 — Если мне отказано только в Дне Первой Матери, у меня еще остается надежда когда-нибудь вернуться в Семью.
 — Вы очень разволновались, — заметил Хит. — Весь горите.
 — Я действительно волнуюсь, друг Валентин, — ответил я, добравшись наконец до ящичка и открывая его. — Это больше, чем я смел надеяться и…
 Я замер, глядя в ящик.
 — Что там? — спросил Хит. — Что-нибудь не так?
 — Я просил у Черной Леди знака, — глухо сказал я. — Она дала мне знак.
 Я сунул руку в ящичек и вытащил за хвост мелкого дохлого грызуна.
 — Я изгнан навечно, — продолжал я. — Всем бъйорннам будет приказано сторониться меня даже при случайной встрече, и мое имя будет вычеркнуто из Книги Семьи.
 — Может быть, вы ошибаетесь? — сказал Хит. — Если она в самом деле порывает с вами, зачем тратить усилия на посылку чего бы то ни было?
 — Это было бы лучше, — заметил я.
 — Не понимаю.
 — Главное в праздновании Дня Признания — это пир, — объяснил я, пытаясь совладать с чувствами и ощущая, как бешено меняются мои оттенки.
 — Вот поэтому вы и ошибаетесь, — ответил Хит. — Этого зверька вам не могли прислать на День Признания. Бъйорнны ведь вегетарианцы.
 — Этим Мать Узора сообщает мне, что я не только опозорен, но больше даже не бъйорнн.
 — И кем же она вас считает? — спросил он, уставившись на грызуна.
 — Пожирателем плоти.
 — Пожирателем плоти? — удивленно переспросил он.
 — Человеком.

 Глава 21

 Владимир Кобринский не соответствовал обычным представлениям о безрассудном смельчаке.
 У него было загорелое лицо с глубокими морщинами, редкие волосы с начинающейся лысиной, нос чересчур крупный, зубы кривые и пожелтевшие, на одном ухе не хватало мочки. От природы сильный и мускулистый, он успел набрать фунтов двадцать пять лишнего веса, и живот у него висел над поясом. Руки были разного цвета: правая бронзовая, обожженная солнцами многих миров, а левая — бледная, и это навело меня на мысль, что она искусственная. Ходил он не то, чтобы хромая, но несколько скованно, будто его постоянно беспокоила старая рана.
 Мы добрались до Солитера за пятьдесят три часа, и еще полчаса искали, где поселился Кобринский, потому что планета была густо покрыта горами и оспинами кратеров. Он выстроил себе бункер у подножья потухшего вулкана, и Хит, сообщив ему по радио о нашем прибытии, осторожно посадил наш корабль рядом с кораблем Кобринского.
 Когда мы вышли из люка, он уже ждал нас с выражением нескрываемого любопытства.
 — Вы Хит? — спросил он, глядя на Валентина.
 — Именно так.
 — Добро пожаловать на Солитер. Всегда рад компании.
 Он повернулся ко мне.
 — Вы, наверное, Леонардо. Забавное имя для инопланетянина.
 — Простите, если оно вас оскорбляет, — сказал я.
 — Чтобы меня оскорбить, требуется нечто большее, — спокойно ответил он и замолчал, переводя взгляд с одного из нас на другого.
 — О'кей, — произнес он наконец. — Я знаю, что вы не с Солтмарша, и раньше я никого из вас не встречал, так что надеюсь, вы скажете мне, что вам здесь надо, и почему я вдруг приобрел такую известность.
 Он усмехнулся.
 — Я не настолько влюблен в себя, чтобы поверить, что вы просто хотите посмотреть на мою плазменную живопись.
 — Вы говорите так, словно мы не единственные ваши гости, — осторожно заметил Хит.
 — Я получил по радио сообщение от какого-то Венциа, — ответил Кобринский. — Он должен быть здесь через пару часов. Все сразу захотели поговорить со мной. С чего бы это?
 — Венциа? — озадаченно повторил Хит. — Как ему удалось так быстро нагнать нас?
 Кобринский, в свою очередь, озадачился.
 — У вас, ребята, никак гонки: кто скорее до меня доберется?
 — В некотором роде, — ответил Хит.
 — Почему?
 — Потому что вы считаем, что вы — очень важная личность, мистер Кобринский, — сказал Хит. — И у нас есть вопросы, которые мы хотели бы вам задать.
 — В чем моя важность?
 — И об этом мы тоже хотели бы поговорить с вами, — сказал Хит.
 Кобринский пожал плечами.
 — Почему бы нет? Мне нечего скрывать.
 Он помолчал.
 — Здесь слишком жарко. Идемте в бункер, — и повернувшись ко мне, добавил:
 — Вы тоже.
 Мы пошли за ним в бункер, довольно большое строение, заполненное множеством компьютеров и других разнообразных машин, назначение которых я не смог определить. Со стен смотрели головы животных, одна страшней другой.
 — Очень впечатляет, — заметил Хит.
 — Оборудование или звери? — поинтересовался Кобринский.
 — И то, и другое, — ответил Хит. Он указал на одну из голов, принадлежавшую отвратительной рептилии с жутким оскалом и шестидюймовыми клыками.
 — Это не громовая ящерица? Кажется, я одну такую видел в зоопарке на Лодине XI.
 Кобринский кивнул.
 — Это правда громовая ящерица, но вы, наверное, видели ее в музее.
 Пока ни одной еще не удалось поймать живьем.
 — Где они водятся? — спросил я.
 — На Гамме Щита IV.
 — Громовые ящерицы, похоже, очень свирепы, — заметил я.
 — Да, — согласился Кобринский и нежно погладил голову. — Эта была особенно свирепа. Уже принялась за мою левую ногу, когда я ее прикончил.
 — И руку вы так же потеряли? — спросил я.
 Он покачал головой.
 — Руку — лет пятнадцать назад, несчастный случай при прыжках с парашютом, — он согнул и разогнул левую руку. — Невелика потеря. Эта работает лучше настоящей.
 Он сделал паузу.
 — Кто-нибудь из вас хочет выпить?
 — Да, пожалуйста, — сказал Хит.
 Кобринский полез в шкафчик, вынул бутылку альтаирского рома и кинул Хиту.
 — А вам что? — спросил он меня.
 — Я не принимаю стимуляторов, — ответил я. — Но спасибо за предложение.
 — Устраивайтесь, — предложил он, присев на край незастеленной койки и указывая нам на два металлических табурета. — О'кей. Начинайте задавать вопросы. Мне они, наверное, будут не менее интересны, чем вам — ответы.
 — Вы здесь одни? — спросил Хит.
 — Это вопрос или прелюдия к ограблению? — спросил Кобринский тоном, не сулившим ничего хорошего потенциальному взломщику.
 — Это вопрос, и крайне важный, — сказал я.
 — Один.
 — С вами нет женщины? — добивался Хит.
 Кобринский широким жестом настоящей руки обвел почти всю планету.
 — Вы видите хоть одну? — и добавил:
 — Дались вам эти женщины!
 Венциа задавал мне тот же идиотский вопрос.
 — Мы ищем одну женщину, — сказал я. — У меня есть причина думать, что она скоро здесь появится.
 — На Солитере? — он язвительно засмеялся. — Что может заставить женщину прилететь на такую жаркую, безобразную и безжизненную планету?
 — Вы, мистер Кобринский, — ответил я.
 Он явно удивился.
 — Я?
 — Совершенно верно.
 — Может, вы меня на солнце плохо разглядели, — сказал он. — У меня не та физиономия, чтобы женщины бегали за мной через всю галактику.
 — Эта женщина придет, — сказал я.
 — Валяйте дальше, — сказал Кобринский, лицо которого выразило живой интерес.
 Я повернулся к Хиту.
 — Можно мне вести беседу, друг Валентин?
 Хит улыбнулся.
 — Вы уже минуты две ведете.
 — Прошу прощения за невоспитанность, — извинился я.
 — Не стоит, — сказал Хит. — В конце концов, вы эксперт.
 — Спасибо, — сказал я, снова поворачиваясь к хозяину. — Мистер Кобринский, два года назад вы пытались купить картину на аукционе, на Бета Сантори V, но предложили недостаточную цену.
 — Откуда вы знаете?
 — Это можно узнать из открытых данных, — ответил я. — Вы помните ту картину?
 — Конечно, помню. Это было единственное произведение искусства, которое я пытался купить, но она отправилась к какому-то богатому ублюдку со Старого Лондона или Ближнего Лондона.
 — С Дальнего Лондона, — поправил я.
 — Вы его знаете? — спросил Кобринский. — Он даже на аукцион не явился, весь торг вел его агент.
 — Его зовут Малькольм Аберкромби, — объяснил я. — До недавнего времени я у него работал.
 — Наверное, денег не считает.
 — Он достаточно состоятелен, — согласился я. — Можно спросить, что в этой картине вас заинтересовало? Я видел ее, и со всем беспристрастием скажу, что портрет не очень хорошо выполнен.
 — Вы здесь, чтобы расспрашивать меня о портретах, или о женщине, которую ищете?
 — О том и о другом, — ответил я. — Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Уверяю вас, что это очень важно.
 Кобринский повел плечами.
 — Мне было наплевать, хорошо или плохо написана картина, — сказал он. — Я же говорю, я не собираю предметов искусства.
 — Но вы пытались купить эту картину, — продолжал я. — Почему?
 — Из-за изображения.
 — Изображенной женщины?
 Он кивнул.
 — Верно.
 — Вы ее когда-нибудь видели? — спросил я.
 — Почти каждую ночь уже двадцать лет, — ответил Кобринский.
 — Это невозможно! — вмешался Хит.
 — Я бы на вашем месте выбирал, кого называть лжецом, мистер Хит, — грозно произнес Кобринский.
 — Вы когда-нибудь были на Ахероне? — спросил Хит.
 — Даже не слышал.
 — Так вот, я точно знаю, что она провела на Ахероне по меньшей мере месяц, — сказал Хит. — Как она могла в то же самое время быть с вами?
 — Я не сказал, что встречался с ней, — ответил Кобринский. — Я говорил, что видел ее.
 Он постучал себе по лбу.
 — Вот здесь.
 — Не понимаю вас, мистер Кобринский.
 — Она является ко мне во сне, — ответил Кобринский. — Я привык думать, что сам ее выдумал. Потом увидел картину.
 Он помолчал.
 — Наверное, я где-то раньше ее видел, и сохранил в памяти лицо подсознательно.
 — Вам не кажется, что это можно объяснить по-другому? — спросил я.
 — Но я совершенно точно не мог ее встретить, — ответил он. — Картине шесть веков.
 — А почему вы пытались ее купить? — спросил я.
 Он вдруг прищурил глаза.
 — Слушай, — тон его стал грубым. — Если ее сперли, и твой босс собирается меня в этом обвинить только за то, что я пытался купить эту чертову…
 — Уверяю вас, что ее не крали, — произнес я. — И я уже не работаю у Малькольма Аберкромби.
 — Тогда какое вам дело, почему я пытался ее купить?
 — Пожалуйста, поверьте, что мне это очень важно.
 — А мне не очень приятно!
 В конце концов он пожал плечами.
 — Будь я проклят. Вы так далеко добирались, ладно, получайте ответ, — но ответил он не сразу. — Я пытался купить ее, потому что думал, что таким образом успокою моих демонов.
 — Я вас не понимаю.
 — Вам это, наверное, покажется помешательством, — произнес он, — но, хоть я и никогда не встречал женщину, нарисованную на портрете, я как-то начал верить, что она существует. Что когда-нибудь я ее встречу.
 Он поерзал, словно ему стало неловко.
 — Может быть, я слегка в нее влюбился.
 — Мне это совсем не кажется помешательством, — сказал я. — Продолжайте, пожалуйста.
 — Ну, а мне кажется, когда об этом говорю, — смущенно произнес он.
 — Знаете, каждый раз, когда я выходил на ринг или сталкивался с нападающим зверем, у меня возникало ощущение, словно я испытываю себя ради нее. Что стоит мне выиграть достаточно боев и победить достаточно зверей, она обязательно узнает о том, что я сделал.
 Он скорчил рожу.
 — Одним словом, вот он я, неизлечимый романтик, сижу рассказываю двум незнакомцам о том, как влюбился в призрак. Может быть, вернемся к вашей женщине из плоти и крови?
 — По-моему, ваш призрак интереснее, — ответил я. — Можно еще о ней поговорить?
 Он вздохнул.
 — Почему нет? Вряд ли я буду выглядеть глупее, чем сейчас, даже если ляпну что-нибудь еще.
 — Вы продолжаете видеть ее во сне?
 — Каждую ночь.
 — В ваших снах она когда-нибудь улыбалась?
 Он долго с любопытством смотрел на меня, явно удивившись вопросу.
 — Нет, никогда. Лицо у нее всегда печально, словно… — его голос затих.
 — Словно что?
 — Словно она что-то ищет. Что-то важное для нее.
 — Она вам хоть раз являлась, когда вы не спали?
 — Я же говорил, — сказал он раздраженно. — Это только образ женщины, которая жила не одну сотню лет назад. Нет, даже не так: это мое воспоминание о том, что в ней увидел художник.
 И он с любопытством посмотрел на меня.
 — Почему она вас так интересует?
 — Она существует, — ответил я.
 — Не может быть!
 — Она живая, — повторил я. — И я думаю, что скоро она появится на Солитере.
 — Это не может быть та же самая женщина, — уверенно заявил Кобринский.
 — Это она.
 Он вдруг рассмеялся.
 — Вы еще больше сумасшедший, чем я.
 — Я не сумасшедший. Я думаю, что она скоро появится здесь — а когда она явится, то я настоятельно прошу разрешить мне поговорить с ней.
 — Вы ее на самом деле видели?
 — Мы ее видели, — вмешался Хит.
 — Наверное, просто лицо похожее, — сказал Кобринский. — Ей же получается более шестисот лет.
 — Точнее, более восьми тысяч, — сказал я.
 — Значит, это не может быть та же самая, — повторил Кобринский.
 — Она не совсем обычная женщина, — кисло вставил Хит.
 — Ни одна инопланетянка так не выглядит.
 — Она и не инопланетянка.
 — Значит, она не женщина и не инопланетянка. Кто же она?
 — Я не знаю, — признался Хит.
 Кобринский повернулся ко мне.
 — А кто она, по-вашему?
 — Фантом, — ответил я.
 — Фантом? — повторил он.
 — Она является многим на протяжении многих тысячелетий, — объяснил я. — Ее влечет к тем, кто добивается ее. Библиотечный компьютер на Дальнем Лондоне подтвердил, что следующим, кого она посетит, будете вы.
 — Вашему библиотечному компьютеру пары процессоров не хватает, — заметил Кобринский. — Я никогда ее не встречал. Как я мог ее добиваться?
 — Постоянно рискуя жизнью, — ответил я.
 — Тогда вы ошиблись адресом. По всей галактике ведутся войны, солдаты рискуют жизнью по десять раз в день.
 — Ее влечет к мужчинам, которые идут на смертельный риск добровольно, без мысли о вознаграждении, — продолжал я. — Солдат пойдет на риск только по приказу.
 — Откуда ей знать, рисковал я жизнью или нет?
 — Вы мне уже сказали, что сами думали, что она как-то узнает об этом, — ответил я. — Вы были правы.
 — Но если она никогда меня не видела… — начал он и смущенно остановился.
 — Она не женщина, — сказал я.
 — А почему вы так интересуетесь ею? — вдруг спросил Кобринский.
 — Я хочу ее кое о чем спросить.
 — Если в вашей наскоро слепленной истории есть хоть капля правды, рискуйте жизнью, и она к вам придет.
 — За восемь тысяч лет ее ни разу не видели с инопланетянином.
 — Тогда я повторяю: почему вы так интересуетесь ею?
 — Это очень трудно объяснить, — замялся я.
 — Отлично. Пора кому-то кроме меня попасть в неловкое положение.
 — Мне было ее видение. Я должен узнать, почему.
 — Было видение? — повторил он. — Хотите сказать, как святые являются верующему?
 — Может быть.
 — Может быть? — повторил он. — А это как понимать?
 — Это могло быть сном. Если это было видение, я должен узнать, почему из всех не-землян она выбрала меня, и чего она от меня хочет.
 — А если сон?
 — Тогда я буду знать, что она ко мне не приходила, и я беспрепятственно смогу совершить религиозный ритуал, который слишком долго откладывался.
 — Какой ритуал? — с подозрением спросил Кобринский.
 — Самоубийство.
 Кобринский заморгал.
 — Остаюсь при своем мнении: вы, ребята, оба спятили.
 — Очень жаль, что вы так думаете, — сказал я.
 — Послушайте, — Хит наклонился вперед. — Я не знаю, кто она:
 Женщина, инопланетянка, телепортер или, как думает Леонардо, Мать Всего Сущего — но я знаю, что меньше двух месяцев назад она была на моем корабле, и что существует более сорока картин, голограмм и скульптур, изображающих ее, и самой старой более восьми тысячелетий. Это, во всяком случае, факты.
 — Вы действительно встречались с ней? — спросил Кобринский.
 — Мы оба встречались, — ответил Хит.
 — Почему же вы не спросили ее о том, что хотите знать?
 — У меня к ней вопросов нет, — сказал Хит. — А Леонардо в то время не знал, кто она — или не знал, та ли она, за кого он ее сейчас принимает.
 — О'кей, — сказал Кобринский. — Теперь я знаю, какой интерес у него. А у вас?
 Лицо Хита стало безразличной маской.
 — Я просто помогаю Леонардо ее найти.
 Кобринский перевел взгляд с Хита на меня и обратно.
 — Вы лжете, — сказал он. Потом повернулся ко мне.
 — А вы говорите правду — но вы ненормальный.
 Он сделал паузу.
 — А этот Венциа? Ему что от нее надо?
 — Он хочет узнать, что кроется за пределами этой жизни, — ответил я.
 — И он думает, она ему скажет?
 — Да.
 Кобринский нахмурился.
 — Они что — выпустили всех сумасшедших в Олигархии и дали им мой адрес?
 — Можете нам не верить, — сказал я.
 — Спасибо. Я и не верю.
 — Все, чего мы просим, — продолжал я — это разрешить нам остаться на Солитере, пока она появится.
 — Она не появится, — ответил Кобринский.
 — Надеюсь, что вы не ошибаетесь.
 — Мне показалось, что вы хотели поговорить с ней.
 — Я должен поговорить с ней — ответил я. — Никто не может хотеть встретиться со своим божеством.
 — Так она уже божество, а не одинокая женщина, которой нравятся мужчины, пытающие судьбу?
 — Я не знаю, — сказал я. — Именно это я должен выяснить. Вы разрешите нам остаться на Солитере?
 — Я не даю разрешений, — сказал Кобринский. — Хотите — уезжайте, хотите — оставайтесь.
 — Спасибо.
 — Не за что, я всегда благоволил к сумасшедшим, — он помедлил. — Когда она появится, по-вашему?
 — Не знаю.
 — Ну, если после сегодняшней ночи, то лучше ей быть божеством.
 — Почему? — спросил Хит.
 — Потому что я балуюсь с новым вариантом моей плазменной живописи, — ответил Кобринский. — Сегодня ночью собираюсь испытать. А когда испытаю, вся эта планета останется радиоактивной на ближайшие семьдесят-восемьдесят лет.
 — Что вы этим хотите сказать? — спросил я.
 — Вы знаете, что происходит при плазменной живописи? — спросил он в ответ.
 — Библиотечный компьютер на Дальнем Лондоне дал мне краткую справку.
 — Ну вот, это очень интересный процесс, но мне всегда казалось, что он несколько ограничен, — произнес Кобринский. — Сейчас, когда я получил возможность поиграть с необитаемой планетой, я собираюсь применить управляемые взрывы с использованием нестабильных атомов. Для художественной выразительности.
 — Вы уже пробовали такое? — спросил Хит.
 Кобринский усмехнулся.
 — Если бы я пробовал, вы бы получили смертельную дозу радиации, только выйдя из корабля, — он сделал паузу. — Но я прогнал идею через компьютер, и он говорит, что должно получиться.
 — А нам не опасно находиться на планете, пока вы занимаетесь вашей плазменной живописью? — поинтересовался Хит.
 Кобринский утвердительно кивнул.
 — Бункер имеет противорадиационную защиту, — снова пауза. — Если у вас на корабле есть защитные костюмы, было бы неплохо достать их и принести сюда. Для вас-то я могу что-нибудь выкопать, но ума не приложу, что подойдет ему.
 И он кивнул на меня.
 — Тогда я немедленно принесу их, — сказал Хит и вышел из бункера.
 Мы с Кобринским несколько минут сидели молча. Наконец он глубоко вздохнул.
 — Хотите верьте, хотите нет, — сказал он. — Но хотелось бы, чтобы вы не были сумасшедшим.
 — О?
 — Я всю жизнь был одинок.
 — Мне казалось, что люди ничего не имеют против одиночества, — ответил я.
 — Не верьте, Леонардо, — ответил он.
 — В таком случае, можно мне задать вам личный вопрос?
 — А какие же вопросы, по-вашему, вы тут задавали?
 — Прошу прощения, если я обидел вас.
 — Я не обижен, я смущен, — сказал Кобринский. — И поскольку смущают меня собственные ответы, то кроме себя, винить некого. Валяйте, спрашивайте.
 — Если вам не нравится быть одному, почему большую часть сознательной жизни вы посвятили профессиям одиночки?
 Он надолго задумался.
 — Будь я проклят, если знаю, почему, — и замолчал снова.
 Минуту спустя вернулся Хит с двумя защитными костюмами.
 — Снаружи становится кошмарно жарко. Наверное, градусов под 120.
 — Учтите, это сухой жар, — заметил Кобринский. — Влажности практически нет.
 — Мокрый или сухой, а жареное мясо — это жареное мясо, — ответил Хит.
 Кобринский хмыкнул.
 — Были бы вы со мной на охоте за рогатодемонами на Ансарде V. Тогда бы вы оценили сухую жару.
 — С удовольствием поверю вам на слово, — сказал Хит, вытащив платок и вытирая пот с лица.
 — Что вы собираетесь изобразить сегодня? — спросил я.
 — Еще не решил, — ответил Кобринский. — У меня есть полдюжины предварительных разработок.
 — Предварительных разработок? — удивился я.
 Он улыбнулся.
 — Вы, наверное, никогда не видели плазменную живопись?
 — Нет, не видел.
 — Она проецируется на небо, примерно на две мили над землей, — объяснил он. — На безоблачной планете вроде Солитера можно поднять изображение до пяти миль, и заполнить все небо от горизонта до горизонта.
 Он сделал паузу.
 — На небесном полотне таких размеров деталь за деталью не прорисуешь. Эскиз создается вот на этом компьютере, — он показал на один из них.
 — А потом, когда вы удовлетворены результатом, вон тот, — и он показал на другой, — анализирует изображение и определяет, как лучше всего облучить атмосферу, чтобы создать нужный эффект. Остальные машины выполняют его команды.
 — Какие цвета можно получить? — спросил Хит.
 — Все, от ультрафиолетового до инфракрасного, — ответил Кобринский.
 — Цвета прозрачные, заметьте — иначе сожжете планету дочерна. Кроме того, мне нравится, когда сквозь мое творение просвечивают звезды.
 — Сколько это длится? — спросил Хит.
 — Картина обретает нужный вид примерно за минуту, а в следующие девяносто секунд постепенно рассеивается. Изображение сохраняется законченным и целым примерно секунд тридцать.
 — Простите мое замечание, — сказал Хит, — но мне кажется, что ради полуминутного эффекта вы идете на слишком большие затраты и трудности.
 — Сложностей и затрат не больше, чем в вашем поиске призрака, — ответил Кобринский. — А те полминуты, пока длится эффект, я радуюсь, что создал нечто великолепное, чего до меня никто не делал.
 — Можно взглянуть на эскизы, которые вы подготовили к сегодняшнему вечеру? — спросил я.
 — Почему нет? — пожал он плечами.
 Устной командой он включил первый компьютер и приказал ему спроецировать перед нами голограмму первой картины.
 Это был жутковатый инопланетный пейзаж с кроваво-красной рекой, плескавшейся в пустынных берегах, и деревья без листвы, словно скелеты, склонялись к воде под немыслимыми углами.
 — Лараби IV, — сказал Кобринский.
 — Не слышал о такой, — сказал Хит.
 — Это за скоплением Квинелл. Самая странная планета из всех, которые мне приходилось видеть. Там существует только два цвета — глубокий красный и темный фиолетовый. Все — камни, вода, растительность — либо красное, либо фиолетовое.
 — А животные там есть? — спросил я.
 — В отчете Корпуса Пионеров сказано, что есть, но я ни одного не видел. Следующую!
 Перед нами друг за другом быстро появились и исчезли пейзаж дорадузского горного хребта, довольно абстрактное изображение лазерной винтовки, натюрморт из фруктов со Байндера X и натуралистическое изображение громовой ящерицы.
 — Мне почти стыдно показывать вам последнюю, — признался Кобринский.
 — Почему?
 — Я почти один к одному слизал ее с той картины, которую вы видели.
 — Черная Леди? — спросил я.
 — Вы так ее называете?
 — Она сама так себя называет, — ответил я. — Разрешите посмотреть, пожалуйста.
 — Следующую, — приказал Кобринский, и мгновение спустя появилось лицо Черной Леди. Я мог бы дотронуться до нее. Ее печальные глаза смотрели прямо на меня.
 — Сомнений нет, это она, — сказал Хит.
 — В самом деле, необыкновенное сходство, — согласился я. — Как долго вы над ней работали?
 — Три года, — сказал Кобринский таким тоном, будто ему было стыдно, что он не мог создать ее за вечер.
 — Где вы устроите взрывы? — спросил я.
 — Наверное, в глазах, — сказал он. — Это их оживит.
 Я одобрительно кивнул.
 — Может быть, тогда она покажется не такой грустной.
 — А может, тронуть мочки ушей? — предложил Хит. — Я не вспомню, она носила серьги или нет?
 — Она не носила никаких украшений, друг Валентин, — сказал я.
 — Компьютер — выключить, — скомандовал Кобринский.
 Изображение исчезло — и как только оно растаяло, дверь открылась, и в бункер вошел Рубен Венциа.
 — Кто вы такой? — спросил Кобринский.
 — Это Рубен Венциа, — сказал я.
 — Ну-ну, — произнес Хит, кривя губы в усмешке. — Вся шайка в сборе.

 Глава 22

 — Здесь ее еще нет, друг Рубен, — сказал я, глядя, как Венциа вытирает потное лицо.
 — Но все равно — спасибо, что подождали нас, — добавил язвительно Хит.
 — Я просто не мог рисковать, — ответил Венциа. — Для меня было слишком важно опередить ее. Кроме того, мы с вами ни о чем не договаривались: я не обязан был брать вас ни сюда, ни куда-нибудь еще.
 Вы же просто хотите продать ее Аберкромби.
 — Минутку, — прервал Кобринский и повернулся к Хиту. — Вы так и не сказали, что от нее нужно вам. По-моему, пора признаться.
 — Почему? — возразил Хит. — Вы все равно в нее не верите.
 — Если она существует, я не позволю вам ее продать никому.
 — Она сама о себе позаботится, — сказал Венциа. — Разве Хит не говорил вам, что случилось в прошлый раз, когда ему пришло в голову ее продать?
 — Ну? — спросил Кобринский, глядя на Хита.
 — Она исчезла.
 — Как понимать «исчезла»?
 — А так, — ответил Хит, — что она исчезла с герметичного космического корабля.
 Кобринский недовольно покачал головой.
 — Вы все сошли с ума.
 — Я не говорил этого, — подчеркнул Венциа.
 — Нет, но вы этому верите.
 — Да, верю.
 — Между прочим, — обратился Хит к Венциа. — Как это вы так быстро сюда добрались? Я готов был поклясться, что мы прилетим на Солтмарш на три дня раньше вас.
 — Я лег в глубокий сон на две недели, а когда проснулся, послал радиограмму вперед, обнаружил, что Кобринский на Солитере, и изменил курс.
 — А сам я об этом не подумал, — признался Хит.
 — Тоже мне, вор высшего класса! — презрительно бросил Венциа.
 — Ладно, неважно, — пожал плечами Хит. — Мы обогнали ее, а это главное.
 Он сделал паузу.
 — Кстати, не только у вас есть к ней вопросы, когда она явится.
 — О чем вы говорите?
 — Черная Леди посетила ночью нашего друга Леонардо.
 — Она в самом деле явилась к вам? — взволнованно спросил Венциа, повернувшись ко мне.
 — Я не вполне уверен, друг Рубен, — ответил я. — Именно об этом я и хочу ее спросить.
 Венциа, кажется, собирался сделать какое-то замечание, но потом поджал губы и коротко вздохнул.
 — Значит, ждем, — произнес он.
 — Ждем, — согласился я.
 — Простите, что я вас прерываю — насмешливо сказал Кобринский, — но в этом бункере нет четырех спальных мест. Собственно, в нем даже двое не поместятся. Я счастлив, что трое сумасшедших немного развлекли меня днем, но когда захотите спать, возвращайтесь по кораблям.
 — Вы хотите, чтобы мы сейчас ушли? — спросил я.
 — Как хотите. Но на бортовых экранах не будет виден весь эффект плазменной живописи.
 — Когда вы начнете? — спросил я.
 — Стемнеет минут через двадцать или около того, — сказал он. — Наверное, где-то через час.
 — Тогда, если вы не возражаете, — сказал Хит, — мы с Леонардо останемся до конца.
 — И я остаюсь, — прибавил Венциа.
 — Устраивает, — ответил Кобринский. — Но должен вас предупредить, что и еды тут еле хватит одному мне. Если вы, парни, голодны, то как раз успеете сбегать к своим кораблям и что-нибудь перехватить.
 — У вас еды только на один раз? — спросил Венциа, явно не веря.
 — Я завтра улетаю, — ответил Кобринский.
 — И куда вы направитесь?
 — Не знаю. Если останусь недоволен своей картиной, возможно, разыщу еще какую-нибудь покинутую планету и снова попробую.
 — А если останетесь довольны?
 Он пожал плечами.
 — Какой смысл повторять, если сразу хорошо получилось? На Периферии организуется новая лига Смертобола. Может, попробую свои силы.
 — Смертобол? — заинтересованно спросил Хит.
 Кобринский кивнул.
 — Это сочетание из древней игры под названием регби, и того, что называлось Мотобол с шипами.
 — Мотобол с шипами? — эхом откликнулся Хит. — Разве пару столетий назад его не запретили?
 — В Олигархии, — ответил Кобринский. — В него еще играют на Внешней Границе.
 — В этой игре погибало много людей, — сказал Хит. — А какой процент потерь в смертоболе?
 — Двадцать восемь процентов за сезон из десяти матчей, — сказал Кобринский. — Звучит захватывающе.
 Меня передернуло.
 — Это звучит страшно.
 Кобринский минуту смотрел на меня.
 — Знаете, что на самом деле страшно? Лежать на больничной койке, в полном одиночестве, и ждать смерти.
 Он выглянул в окно.
 — Если проголодались, парни, шевелитесь.
 — Сколько времени вам потребуется, чтобы там вверху получилась картина? — спросил Хит.
 — Полчаса, наверное.
 — Тогда я, пожалуй, посмотрю на нее до ужина. Ничто так не портит удовольствие от еды, как спешка.
 — Как хотите, — безразлично произнес Кобринский.
 — Я тоже останусь, — сказал я. — Мне хочется посмотреть, как создается плазменная картина.
 — А вы? — спросил Кобринский у Венциа.
 — Там чертовски жарко, — пробормотал Венциа. — Мой корабль отсюда в двух милях. Подожду, пока станет прохладнее.
 — Какую картину вы изобразите? — поинтересовался я.
 — Поскольку здесь вы трое, можно будет попробовать Черную Леди, — ответил Кобринский.
 Он скорчил рожу.
 — На самом деле я собирался еще месяца два над ней поработать, пока не добьюсь абсолютной точности в каждой детали.
 — На голограмме она выглядела совершенно законченной, — заметил Хит.
 Кобринский покачал головой.
 — Рот не совсем получился.
 — А по-моему, хорошо.
 — Нет, — возразил Кобринский. — Она всегда словно собирается что-то сказать, будто сотая доля секунды — и губы зашевелятся. Когда я смотрю на голограмму, этого ощущения не возникает.
 Он пожал плечами.
 — Ладно, в самом деле. Может, буду работать еще пятьдесят лет, и не добьюсь. С тем же успехом могу попробовать то, что получилось.
 Наступили короткие сумерки, а потом небо поразительно быстро потемнело.
 Кобринский еще несколько минут подождал, пока за дальними горами погаснут последние отсветы солнца, и начал давать команды своим машинам.
 Постепенно они загудели, мощность пульсировала в них почти осязаемо.
 — Так и должно быть? — забеспокоился Хит.
 Кобринский утвердительно кивнул.
 — Они работают, как проводник, от реактора к полотну.
 — Полотну?
 — К небу, мистер Хит, — ответил Кобринский, довольно улыбаясь. — К Небу.
 В течение следующих двадцати минут он продолжал отдавать команды, что-то регулировать, менять свои распоряжения, жонглировать векторами и углами. Наконец он на шаг отступил от машин, повернулся к нам и объявил:
 — Уже почти готово.
 — Куда смотреть? — спросил Хит.
 — Все окна специально обработаны, — ответил Кобринский. — Можете смотреть в любое.
 Он помолчал.
 — Если не выходить из бункера, опасности нет, но лучше все-таки влезьте в защитные костюмы, просто для перестраховки.
 — Какие защитные костюмы? — спросил Венциа.
 — Да, верно: когда я о них говорил, вас тут не было. Когда начнутся взрывы, вся планета получит смертельную дозу радиации, — он подумал. — Здесь вам ничто не грозит.
 — Но как я вернусь на корабль?
 — У меня где-то завалялся запасной костюм. Откопаем, когда соберетесь уходить.
 — Может, лучше мне сейчас сходить на корабль и найти свой собственный? — предложил Венциа.
 Кобринский пожал плечами.
 — Как хотите. Найдете дорогу в темноте? У Солитера лун нет.
 Венциа на мгновение растерялся.
 — Не уверен, — признался он. — Наверное, я все-таки останусь здесь и возьму у вас костюм взаймы, когда нужно будет уходить.
 — Отлично.
 Мы с Хитом облачились в экранированные защитные костюмы. Тут я заметил, что Кобринский не надел рукавицы, и указал ему на недосмотр.
 — В них неудобно манипулировать, — ответил он. — А иногда в последние секунды требуется ручная регулировка.
 Он повернулся к компьютерам и снова начал распоряжаться, произнося одни математические формулы, которых я абсолютно не понимал.
 — Теперь скоро, — сказал он, не отрывая взгляда от оборудования.
 Мы все трое подошли вплотную к одному из окон и уставились в тихое ночное небо.
 — Еще немного, — пробормотал он, произнося последнее уравнение. — Теперь внимание — пуск!
 Я во все глаза смотрел в окно. Сначала ничего вроде бы не происходило.
 Потом, медленно, постепенно, воздух стал ощутимо густеть, и я различил, как возникают вихревые узоры, ставшее зримым молекулярное движение.
 Сверкнула молния, непохожая на все молнии, которые я до сих пор видел, она не рассеялась, а осталась в небе, изогнувшись огненной кривой. Еще одна молния — еще одна линия рисунка. Вихри электрической энергии вместо грунта, сияющие ионизированные молекулы вместо красок, новые штрихи молний — и вдруг перед моим потрясенным взором стало приобретать форму лицо Черной Леди.
 В следующее мгновение ее лицо заняло все небо, печальные глаза сияли светом дальних туманностей, звезды делали белые зубы еще белее, в волосах, волнующихся темным облаком, мерцали крошечные точки звездной пыли. Потом начались взрывы, невообразимое высвобождение энергии, и ее лицо заиграло бликами.
 — Невероятно! — воскликнул я.
 — Никогда не видел ничего подобного, — добавил Хит благоговейно.
 — Рот не получился, — сказал Кобринский и опять повернулся к машинам. — Если бы удалось поймать выражение губ, так, словно она вот-вот заговорит…
 Он стал регулировать вручную.
 — Сколько это продержится? — спросил Венциа.
 — Секунд через десять начнет терять цельность, — сказал Кобринский, нажимая на кнопки и манипулируя векторами. — Проклятие! Все еще не так, и уже пропадает! Не успеваю регулировать!
 — Но оно вовсе не распадается, — заметил Хит.
 — Сейчас распадется.
 Мы все не отрывали глаз от картины.
 — Если на то пошло, я бы сказал, что изображение становится ярче, — заметил Хит.
 Кобринский подошел к окну и смущенно нахмурился, глядя на свое творение.
 — Не понимаю, — сказал он. — Она уже должна гаснуть и исчезать.
 — Но она не исчезает.
 — Тогда я еще успею дорисовать губы! — взволнованно воскликнул Кобринский.
 Он бросился к машинам и нажал еще несколько кнопок.
 — Вышло! — триумфально вскричал он, опять оказываясь с нами у окна.
 И действительно, на космическом полотне теперь сияло совершенное во всех деталях изображение Черной Леди. Она казалась совсем настоящей, и я поймал себя на том, что уже прислушиваюсь к словам, готовым сорваться с ее губ.
 А потом, так естественно, что лишь через несколько секунд я понял, что происходит, ее губы шевельнулись.
 — Владимир, — прошептала она с небес, и горы содрогнулись. — Иди ко мне.
 — Вы слышали? — спросил Кобринский со сверкающими от возбуждения глазами.
 — Иди ко мне, Владимир, — пропела она, и бункер дрогнул, а машины жалобно и протестующе взвыли.
 — Значит, это все-таки был сон, — пробормотал я ошеломленно, поняв, что она зовет только Кобринского.
 Кобринский, как загипнотизированный, пошел к двери. Венциа схватил его за руку.
 — Нет! — заорал он. — Сначала я задам свой вопрос!
 Кобринский шевельнул плечом, и Венциа отлетел в дальний угол.
 — И куда вы собрались? — спросил Хит.
 — К ней, — невозмутимо ответил Кобринский.
 — Если открыть дверь, Венциа умрет — и вы тоже, если не наденете рукавиц.
 — Она не причинит мне вреда, — ответил Кобринский.
 — Но ее там нет! — резко произнес Хит. — Вы выйдете в радиоактивную печь!
 — Владимир, — прошептала Черная Леди.
 — Она меня зовет.
 — Леонардо, скажите же что-нибудь!
 — Она не Мать Всего Сущего, — тускло проговорил я, чувствуя легкое головокружение. — Она всего лишь Черная Леди.
 — Что вы несете? — обозлился Хит.
 Я повернулся к нему.
 — Чего же она хотела от меня? — растерянно спросил я. — Не понимаю.
 — Иди ко мне, Владимир, — шептала Черная Леди.
 Кобринский открыл дверь.
 — Нет! — вскричал Хит, прыгнув к нему в тщетной попытке остановить.
 Он опоздал, и через мгновение сильный порыв ветра захлопнул дверь снаружи.
 Мы оба кинулись смотреть к окну, и к нам присоединился Венциа с безобразным кровоподтеком на лбу.
 Кобринский стоял примерно в пятидесяти ярдах от бункера, молящим жестом воздев руки к небу — и как раз перед тем, как начала рассеиваться картина, неизменно печальное выражение на лице Черной Леди растаяло, вдруг сменившись улыбкой. Я перевел взгляд туда, где стоял Кобринский, но его не было. Ничего не было.
 — Где он? — спросил я озадаченно.
 — Исчез, — сказал Хит и смущенно нахмурился. — Во всяком случае, мне кажется, что он исчез.
 — НЕТ! — завопил Венциа, подбегая к двери и распахивая ее. — Вы не можете уйти! У меня есть вопрос!
 — Не выходите, друг Рубен! — закричал я ему вслед. — Когда Кобринский открыл дверь, вы уже попали под облучение, у вас нет защиты!
 Вы умрете!
 — Не держите меня! — огрызнулся Венциа, вырвался и побежал туда, где исчез Кобринский.
 — Прошу вас! — он вопил во все горло. — Я должен знать!
 — Надо привести его назад, в помещение, — требовал я.
 — Пусть кричит и получит ответ, — устало произнес Хит. — Он уже мертв.
 — Но…
 В вышине прогремел последний яростный взрыв, и небо снова стало темным.
 — Включите счетчик радиации, Леонардо, он сверху на лицевом щитке, — сказал Хит. — Если его не убила волна последнего взрыва, то в ближайшие десять секунд он сгорит, как уголь. Мозг у него уже изжарился.
 — Я должен был его остановить, — сказал я, выбегая из бункера. — Я должен ему помочь!
 — Ему уже не поможешь, — ответил Хит, но вышел за мной.
 Когда мы добежали до Венциа, он был без чувств. Лицо покрылось черными ожогами, обгорелые волосы дымились, но он еще жил. В конце концов нам удалось втащить его в бункер и положить на койку Кобринского.
 — Можно было с тем же успехом оставить его снаружи, — заметил Хит.
 — Когда открываешь дверь в ядерную печь, нечего ждать, что квартира останется незараженной.
 Я взглянул на счетчик радиации, и его показания подтверждали сказанное.
 Венциа что-то пробормотал обожженными губами.
 — По-моему, он просит воды, — сказал Хит.
 — Но вода заражена, — сказал я.
 — Все равно дайте. Какая теперь разница?
 Я налил воды в металлическую чашечку и поднес к губам Венциа.
 — Спасибо, — прохрипел он и уронил голову на подушку. — Где она?
 — Ее нет, — сказал я. Только сейчас на меня обрушился весь смысл происшедшего.
 — Она не Мать Всего Сущего. Она приходила не за мной, а за Кобринским.
 — Теперь я никогда не узнаю, что за пределами, — прошептал Венциа.
 — Очень скоро узнаете, друг Рубен, — сказал я тихо.
 Вдруг он напряженно приподнялся, устремив невидящий взгляд в пространство.
 — Что с вами, друг Рубен? — спросил я.
 — Я ее вижу!
 — Она зовет вас?
 Он нахмурился.
 — Нет. Она с ним.
 — С Кобринским?
 — Да.
 — Что она делает? — спросил я.
 — Она улыбается.
 Он снова упал на койку.
 — Наконец-то она улыбается, — прошептал он и умер.
 Несколько минут я сидел без движения у тела Венциа. Потом почувствовал руку Хита на своем плече.
 — По-моему, пора идти, Леонардо, — говорил он.
 — Да. Пора.
 — Придется оставить тело здесь. Мы не можем рисковать, забрав его на корабль — большой риск.
 — Да, — ответил я, встал и пошел за ним к двери.
 — Знаешь, — задумчиво произнес он, когда мы брели к кораблю, — я все еще не совсем верю в то, что увидел.
 — Я верю.
 — Интересно, где она снова появится? — пробормотал он задумчиво.
 — Она никогда больше не появится, — ответил я.




 Эпилог


 Вот и вся история Черной Леди.
 Но это также история Леонардо, который продолжает одиноко бродить по галактике, которого все сторонятся, чье имя никогда больше не будет произнесено в его Доме и Семье, и чьим прегрешениям нет числа.
 После того, как я улетел с Солитера вместе с Валентином Хитом, я не однажды собирался совершить ритуал самоубийства, но каждый раз был вынужден откладывать его по этическим причинам: все ждал, пока кончится временная отсрочка, истечет контракт с Клейборном. А когда, наконец, пришел этот день, когда я официально оказался свободен от обязательств, я понял, что, не будучи более бъйорнном, я свободен и от соблюдения бъйорннских обрядов.
 Три года мы с Хитом перелетали с планеты на планету, всегда на один шаг опережая полицию, и я учился единственному ремеслу, к которому был пригоден. Именно в это время — больше от скуки на борту маленького кораблика, чем по другой причине (во всяком случае, так мне казалось) — я начал серию набросков Черной Леди, старательно, но безуспешно пытаясь передать ее неуловимую прелесть.
 А в один прекрасный день Хит попался, и я оказался совершенно один. Вот тогда я понял, в чем мое истинное предназначение, почему события сложились так, что в тот роковой день я оказался на Солитере, почему она являлась ко мне в видении, и что она от меня хотела.
 Ее портретов много, и на всех она изображена с печальным выражением лица. Теперь Кобринского нет, Венциа мертв, а Хит в тюрьме — и только я могу изобразить ее такой, как она явилась в последний раз и какой останется до скончания времени.
 У меня уйдет на это много труда и много лет, потому что в живописи я столь же неловок, как и во всем остальном. Но когда-нибудь у меня должно получиться — ибо лишь когда последний портрет Черной Леди будет завершен и завершит собой ряд других, кончится моя и ее одиссея.