Аннотация: Эдогаву Рампо (1894-1964) называют японским Эдгаром По. Детектив был любимым жанром писателя. В произведениях Рампо прослеживаются два направления — романтическое, ирреальное и рациональное, реалистическое. Повести и рассказы, вошедшие в сборник, отражают эту особенность творчества Рампо. --------------------------------------------- Эдогава Рампо Игры оборотней Игры оборотней Маркиз Огавара Прежде всего позвольте представить вам Такэхико Сёдзи. Двадцать пять лет, не женат. Отец — один из основателей фирмы «Мияко-мару», располагающей сетью антикварных магазинов, в том числе и на Гиндзе. В прошлом году Такэхико закончил гуманитарный факультет университета. Ни в отцовскую, ни в какую другую фирму работать не пошел. Дни напролет проводил за книгами. Читал много всякой литературы, но более всего его увлекали детективные романы. По службе отец часто бывал в доме бывшего маркиза Огавары. (Бывшего, поскольку дворянские титулы были отменены. Но господин Огавара пользовался настолько высокой репутацией, что в глазах многих оставался маркизом; так и мы будем называть его в нашем повествовании.) Тот как раз в это время искал молодого человека в личные секретари. Сёдзи-старший предложил сыну попробовать себя на этой работе. Недолго раздумывая, Такэхико решился. А теперь следует познакомить читателя с другим героем нашей истории. Маркиз Ёсиаки Огавара до войны (тогда ему было лет тридцать) активно занимался политикой, был даже избран депутатом палаты пэров японского парламента. После окончания войны от политики полностью отошел, занялся бизнесом. В настоящее время он президент нескольких промышленных фирм, достойная фигура в деловом мире. В то время как большинство аристократических родов после войны ушли в небытие, род Огавара, восходящий к могущественному феодальному клану, не только сохранился, но значительно укрепил свои позиции благодаря таланту и усилиям Ёсиаки Огавары, а также непревзойденным финансовым способностям старика Гэндзо Куроивы — мажордома, как говорили тогда, или, как сказали бы сейчас, управляющего. Именно Куроиве удалось в десятки раз сократившееся к концу войны имущество рода за несколько лет увеличить в сотни раз. Расположенный в районе Минато внушительный особняк семьи Огавара занимали какое-то время американские оккупационные войска. Позднее его восстановили, модернизировали, и теперь в огромном Токио не найти второго такого уютного старинного особняка. Отчего же Такэхико Сёдзи, долго не утруждавший себя никакой работой, согласился пойти к маркизу в секретари? Тому были свои причины. Дело в том, что пятидесятишестилетний аристократ был известен как глубочайший знаток детективной литературы и криминалистики. Об этом писали даже в газетах. Так, сообщали, что один известный автор детективных романов посетил однажды Ёсиаки Огавару, несколько часов кряду беседовал с ним и был изумлен познаниями аристократа в истории криминалистики в Европе, его рассказами о мировой классике детектива, многим другим, услышанным впервые. Добавим к сказанному, что маркиз был президентом клуба фокусников. Колоссальным успехом пользовались грандиозные представления, которые он устраивал ежегодно на ассамблее фокусников. Было у этого незаурядного человека еще одно хобби, и о нем все знали, — оптическая магия. Многие часы он проводил с телескопом, биноклем, микроскопом. Сам склонный к такого рода забавам, Такэхико был очарован этим аристократом. А его отец с восхищением говорил: — Увы, настоящий аристократизм исчез, и даже императорская семья не исключение. Но его превосходительство маркиз Огавара остается подлинным аристократом. Пожалуй, только он сохранил замечательнейшие черты этого класса: глубокое чувство собственного достоинства, поразительное благородство, утонченный вкус… Все, связанное с феодализмом, принято подвергать критике. Но согласись, сын: если бы не было феодализма, этот мир очень многое безвозвратно потерял бы. Возьми, к примеру, старинную живопись, скульптуру. Сколько в них изящества! А ведь не осталось бы ничего, если б не феодальные князья у нас и не короли в Европе, которые собирали произведения искусства отнюдь не для продажи. А люди той эпохи! Те немногие, кто возвышался над массой, обладали качествами, которые этой массе просто недоступны. Так вот, я думаю, его превосходительство маркиз Огавара — последний представитель аристократии… Тебе, я смотрю, забавно слышать это выражение — «его превосходительство», но этот человек воистину достоин такого обращения. И супруга его чрезвычайно благородна, настоящая аристократическая дама. Это, кстати, вторая супруга маркиза. При том, что она значительно моложе его, как они подходят друг другу! Безусловно, его превосходительству повезло со столь очаровательной супругой. Мне кажется, если тебе будет предоставлена возможность пожить в их особняке, ежедневно общаться с такими замечательными людьми, ты значительно вырастешь как человек. Но, как выяснилось позднее, эти надежды совершенно не оправдались. Спустя совсем немного времени молодой секретарь оказался вовлеченным в водоворот невероятных преступлений, ему пришлось пережить ужасы, кои выпадают на долю немногих… * * * Итак, в один из осенних дней Такэхико Сёдзи переступает порог роскошного особняка, чтобы стать отныне не только личным секретарем влиятельного Ёсиаки Огавары, но практически членом его семьи. С замирающим сердцем Такэхико нажал кнопку звонка. Дверь открыл юноша четырнадцати-пятнадцати лет в синем костюме со стоячим воротником. Пригласил гостя в прихожую, выполненную в старинном японском стиле. — Извините, как вас представить? Такэхико назвался и попросил передать маркизу письмо отца. Юноша вышел и вскоре вернулся, пригласив следовать за ним. Сняв обувь, Такэхико пошел за юношей по длинному коридору и оказался в огромной европейского стиля комнате. Одна из стен была заставлена шкафами с книгами, из чего Такэхико сделал вывод, что это, видимо, не гостиная, а кабинет хозяина. От его внимания не ускользнуло, что большинство книг напечатаны на европейских языках. Присев на краешек кресла, Такэхико стал ждать появления будущего шефа. И вот в дверях появился сам Ёсиаки Огавара в легком домашнем кимоно. Такэхико поднялся, чтобы поприветствовать маркиза, но тот взмахом руки остановил его: — Да сидите, сидите. — И сам устроился в кресле. — Мы, помнится, когда-то встречались. Да и отец много рассказывал о вас. Так что сразу перейдем к делу. Работа личного секретаря не покажется вам сложной. Прежде всего, хочется, чтобы вы почувствовали себя членом нашей семьи. Что же касается секретарских обязанностей, то они будут самые разные: вести служебную переписку, содержать в порядке документацию, возможны кое-какие дела и за пределами дома. Посетителей будем принимать вместе. А иногда придется выезжать со мной для деловых визитов. Возможны поручения и от жены. Огавара был невысок, плотного телосложения, черты лица крупные, волосы, поблескивающие сединой, зачесаны назад, лицо гладко выбрито. Выражение лица, манера двигаться и говорить — одновременно решительная, властная и исполненная благородства — еще раз убедили Такэхико в том, что перед ним действительно аристократ. — Чуть позже я познакомлю вас с управляющим, его фамилия Куроива, — жестковатый человек, должен сказать. Он покажет вам вашу комнату, объяснит все остальное. Кстати, а где ваши вещи? — Их позднее доставит посыльный. — Ну что ж, деловую часть разговора на этом можно закончить. — Огавара с явным удовольствием раскурил сигару и, многозначительно улыбнувшись, взглянул на Такэхико. «Ну вот, — подумал Такэхико, — подошли к самому интересному, к разговору о детективах». — Мне приходилось несколько раз встречаться с Рампо Эдогавой. Кстати, в этом кабинете мы однажды беседовали. В общем-то, заурядный человек. Хотя не совсем так… Прячет он в себе что-то любопытное. Встречались с ним когда-нибудь? — Нет, сэнсэй. Его книги читал, но лично не знаком. Зато хорошо знаю не менее известного человека, детектива Когоро Акэти. Довольно часто видимся, можно сказать друзья. Помните, на прошедшем банкете — отец брал меня с собой — мы с вами говорили о нем? — А, да-да, вспомнил. А каков он как человек, этот знаменитый детектив? — Эдогава, кстати, уж очень расписал его подвиги, много нафантазировал. А вот что касается характера, описания внешности — все абсолютно точно. Акэти худощав, высокого роста, с пышной шевелюрой. Лицо смуглое, с четкими чертами. — Ему, кажется, перевалило за пятьдесят? — Да. Но выглядит очень молодо, щеголем даже. Эдогава пишет, что Акэти всегда улыбается. И это так. Вот только улыбка у него какая-то… неприятная, будто видит тебя насквозь и насмехается над тобой. — Да, любопытная личность… Хотелось бы разок увидеться. Какое-то время Огавара молча попыхивал сигарой, потом снова улыбнулся: — А вы читали книгу Эдогавы «Свод ухищрений»? — Читал. В книге много интересного материала. Правда, думаю, классифицировать его следовало бы по-другому. — Да-да. И значительно пополнить. После утомительной работы с удовольствием читаю детективы. Сам иногда люблю выдумывать различные ситуации. Кстати, это замечательный отдых, отлично снимает усталость. Но, увы, на следующий день большую часть придуманного забываю… Да, меня еще очень заинтересовала глава, в которой Эдогава собрал необычные мотивы преступлений. Ее тоже можно было бы значительно расширить. Людьми иной раз движет такое, что и вообразить невозможно. Как ни странно, фантазия у профессиональных писателей довольно-таки ограничена. Такэхико слушал маркиза с огромным любопытством. — Вы правы, — заметил он. — Впечатление такое, будто и в Европе, и в Японии писатели-детективщики выдохлись, ничего нового придумать не могут. Очень хотелось бы, сэнсэй, — конечно, если позволит время, — послушать о трюках, ситуациях, которые вы сами придумали. — Да, конечно, у нас еще будет такая возможность. Ну а сейчас я пришлю сюда управляющего, а вы тем временем разберитесь с книгами в этих шкафах. Там старые европейские издания по истории криминалистики и другие любопытные книги, которые я собирал многие годы. Шеф удалился, а Такэхико с замирающим сердцем стал рассматривать корешки книг. Многие он давно мечтал хотя бы подержать в руках. Из классики художественной литературы в шкафу стояли книги романтиков — Хораса Уолпола [1] , Анны Радклиф [2] , Пьера Луи [3] , великолепную библиотеку дополняли сочинения Диккенса, По, Купера… Замечательной была коллекция научных работ по криминалистике: Ганс Кросс — «Руководство для судебных следователей как система криминалистики» и «Криминалистическая психология», того же названия труд Ульфенса, «Криминалистическая физиология» Ленца, «Криминалистическая антропология» Ломброзо… Огромное число работ английских, немецких, французских, итальянских авторов. Чем дальше Такэхико знакомился с коллекцией книг, тем большее волнение охватывало его. С трепетом он взял в руки книгу священника Уислоу «Римские катакомбы», затем полистал книги демонологов, по истории магии, о знаменитых фокусниках… В отдельном шкафу стояли книги японских авторов — труды по криминальной медицине, судебной практике, судопроизводству, работы известных специалистов по теории сыска и методам раскрытия преступлений. А шесть новеньких томов очерков и статей Рампо Эдогавы вызвали у Такэхико довольную улыбку. «Эх, были б деньги, — вздохнул он, — можно было бы составить такую библиотеку!…» Увлеченный книгами, Такэхико не заметил, как в кабинет вошел величественного вида худощавый старик в хакама [4] из дорогой ткани. Лицо смуглое, со старческими пятнами, острый, пронизывающий взгляд, длинные взлетающие вверх брови, абсолютно черная, без седины голова, хотя на вид старику давно за шестьдесят. Это был мажордом маркиза Кэндзо Куроива. Тайное общество Примерно через месяц после того, как Такэхико Сёдзи вошел в семью Огавары, произошло первое странное убийство. К тому времени он достаточно хорошо узнал всех живущих и работающих в особняке, познакомился с наиболее частыми гостями, почувствовал общую атмосферу дома. Собственно семья Огавары состояла всего из двух человек — сам маркиз и его вторая жена; прежняя умерла от болезни, детей не оставила. Заново Огавара женился всего три года назад. И со второй женой детей не нажил. Из родственников никто дом не посещал. Старик Куроива жил отдельно. Его, а также кормилицу, воспитавшую молодую жену, правильнее было бы считать членами семьи, поскольку они были наняты на работу пожизненно. В особняке жили также две горничные, очень юный привратник, шофер с женой, повариха, несколько служанок и сторож. Молодую госпожу звали Юмико, она была дочерью разорившегося в войну некогда могущественного князя. Вскоре после войны родители, не выдержав лишений, умерли от сердечных болезней, и Юмико осталась вдвоем с братом. Брак с маркизом Огаварой позволил самой Юмико и ее брату вновь зажить приличной жизнью. Двадцатисемилетняя Юмико была вдвое моложе мужа. Когда Такэхико впервые увидел эту по-настоящему красивую женщину, он почувствовал, как зарделось его лицо. По своим манерам она была далека как от послевоенных сверстниц, так и от чопорных аристократок. Веселая, общительная, она сразу очаровала Такэхико. К своему мужу Юмико относилась с величайшим почтением. И господин Огавара тщательно оберегал ее от житейских невзгод, более того, с упоением исполнял любые ее капризы. Интерес Огавары к различного рода оптике передался и Юмико. Ей нравилось часами смотреть в простенький телескоп, стоявший на втором этаже особняка, а через мощный бинокль, установленный на штативе на веранде японской части дома, она рассматривала цветы, траву, насекомых, ползающих по внутреннему дворику. Это ее увлечение даже несколько озадачивало Такэхико. Однажды, разглядывая в бинокль букашек, Юмико обратилась к оказавшемуся рядом Такэхико: — Взгляните-ка сюда, до чего ж замечателен этот муравьиный ад! Глядите, глядите, вот муравей пытается забраться наверх, но соскальзывает, никак не может подняться. А знаете почему? Потому что из песка вдруг вылезают какие-то чудища и огромными щупальцами втаскивают муравья снова в песок. Такэхико счел это неожиданное обращение к нему хорошим знаком, проявлением дружеского чувства. Он взял протянутый бинокль и тоже уставился на муравьев. Бинокль еще хранил тепло рук Юмико. Обычно муравей видится продолговатым пятнышком черного цвета, но бинокль позволял разглядеть шейку насекомого, красноватые лапки, пятнистый и несоразмерно большой, как у жирафа, зад, напоминающие шипы толстые волосинки на лапках. А загадочные существа с огромными щупальцами, неожиданно вылетающие из песка, вызывали ассоциации с доисторическими животными. Вдруг Юмико вскрикнула и выронила бинокль. Ее лицо побелело. Быстро направив бинокль в ту сторону, куда смотрела Юмико, Такэхико увидел огромное синее существо с треугольной мордой и подернутыми пеленой многочисленными глазами. Он сначала тоже испугался, но тут же сообразил, что перед ним обычный богомол. — Совершенно не выношу этих тварей, боюсь их. Убей, пожалуйста. Не просто отгони, а убей, а то он снова прилетит сюда, — попросила Юмико. Такэхико спрыгнул с веранды, собираясь преследовать богомола. Тот, взмахнув крылышками, полетел, причем не на улицу, а в сторону веранды. Стукнулся о стекло и упал на землю. В тот момент, когда Такэхико давил сандалией богомола, он почувствовал на плече теплое дыхание Юмико. От аромата волос и нежного прикосновения его бросило в жар. — Ах, извините, я такая трусиха… Но ужасно боюсь этих насекомых. Даже змеи разные ползучие мне нипочем, а вот эти… — Отпрянув, Юмико стеснительно улыбнулась. * * * Читатель знает уже, что дом Огавары посещали самые разные люди. Будучи президентом нескольких фирм, маркиз сам редко выезжал на работу, обычно принимал служащих у себя в особняке. Сюда часто приходили также политики, религиозные деятели, владельцы художественных галерей, мастера чайной церемонии, известные музыканты, бизнесмены. Встречи с самыми разными людьми, несомненно, оказали на Такэхико Сёдзи благотворное влияние. Чаще других в доме бывали двое молодых людей, с которыми пора познакомить читателя. Один из них — служащий бумагопроизводящей фирмы «Нитто» Горо Химэда, симпатичный человек двадцати семи — двадцати восьми лет. Глаза, будто подведенные, и длинные ресницы делали его похожим на девушку. Очень мягкий и веселый человек. И второй частый гость — Хитоси Муракоси, ведущий специалист фармацевтической фирмы «Сирокита». Одного с Химэдой возраста, но по характеру полная противоположность: молчаливый, всегда напряжен и задумчив. Оба холосты. Между собой, похоже, Химэда и Муракоси не очень ладили. Скорее даже в борьбе за расположение Огавары чувствовали себя соперниками. На десятый день секретарской работы Такэхико пришлось стать свидетелем необычной сцены. Он сидел в своем маленьком кабинете, и вдруг шум за окном привлек его внимание. Примерно в двадцати метрах от окна у огромного, в два обхвата, камфарного дерева ожесточенно жестикулировали Муракоси и Химэда. О чем они говорили, понять было невозможно, лишь время от времени до ушей Такэхико долетали возбужденные голоса. Ясно было, что лидирует в споре Муракоси. И вдруг ситуация резко изменилась. Химэда слегка подался вперед и с неожиданной силой хлестнул Муракоси по щеке. Тот, схватившись за нее, рухнул. Не глядя на поверженного, Химэда удалился. Муракоси наконец нашел в себе силы подняться. Впоследствии не раз вспомнится Такэхико дьявольская усмешка и сатанинский хохот Муракоси в тот момент. Прошло почти две недели. За это время Химэда и Муракоси лишь несколько раз встречались в доме Огавары. При том, что оба старательно прятались за маску безразличия, кипящую друг к другу злобу скрыть не удавалось. Во всяком случае, Такэхико очень хорошо это чувствовал. Однако Огавара с супругой совершенно не замечали взаимной враждебности молодых людей. Так вот, дней через двенадцать после бурной сцены в саду Такэхико, закончив работу, собрался домой и, выходя со двора, заметил стоящего неподалеку Химэду. — Мне сегодня надо к родителям. А ты куда, на электричку? — спросил Сёдзи. — Да, — ответил Химэда. — Тогда пошли вместе до станции. Людей на улице почти не было, все вокруг как будто вымерло. Какое-то время они шли молча. Наконец Химэда заговорил: — Ну как, работой доволен? — Да. Служба оказалась проще, чем думал. Приходится иметь дело с разными интересными людьми, и мне это, пока во всяком случае, ужасно нравится. — Слушай, ты, кажется, любишь детективы. В них часто упоминаются тайные общества, масонские ложи… — Честно говоря, не очень люблю в детективах эту тему. Сама по себе она интересна, но в детективах обычно описывается как-то очень вяло. Вот, допустим, американское общество ку-клукс-клан. Не думаю, чтоб роман очень выиграл от описания их одеяния — остроконечных капюшонов с прорезями для глаз и рта, белых балахонов — или от описаний их сборищ, тайных настолько, что члены общества друг друга не знают. — А как ты думаешь, в Японии есть тайные общества? — неожиданно спросил Химэда. — Тебе от такой мысли не делается страшно? Удивленный Такэхико попытался в темноте разглядеть глаза собеседника. — Тебе о них что-нибудь известно? — в свою очередь спросил он. — Нет конечно. Но почему-то мне кажется, что тайные общества существуют и у нас и что они совершают убийства. — До меня доходили слухи, что такие общества есть и у левых, и у правых, говорят, порой те и другие избавляются от неугодных им людей… Да не только у нас, во всех странах есть такие группы, очень немногочисленные правда… Масонские ложи, как их еще называют, насколько я знаю, фанатично религиозны. На свои собрания члены общества приходят в пышных одеждах из черного полотна, богато украшенных золотым шитьем, а то и золотыми пластинками с определенным рисунком. Причем в зависимости от иерархии в одежде имеются различия. Самый пышный наряд, конечно, у главы ложи — его называют гроссмейстером. — Такэхико на секунду остановился, потом, оглядевшись, сказал: — А ведь у меня есть такой наряд. Мне подарили облачение из черной ткани с золотым шитьем; оно, видимо, принадлежало члену ложи не очень высокого ранга. Великолепный наряд. О том, что в Японии тоже есть франкмасоны, знают очень немногие. Правда, абсолютной уверенности, что они прибегают к убийствам, у меня тоже нет. Между тем они уже подошли к электричке, но расставаться не хотелось. — Поговорим еще немного, — попросил Химэда, приглашая Такэхико посидеть в скверике напротив станции. Молодые люди устроились на скамейке под тусклым фонарем, после чего Химэда сказал: — Сёдзи-кун, хочу показать тебе кое-что. — Он достал конверт и протянул его Такэхико. — Как ты думаешь, что бы это значило? Открой конверт, посмотри, что там. Поднеся конверт к свету, Такэхико прочел адрес и имя Химэды; адрес отправителя не был указан. Внутри конверта находилось что-то неприятно мягкое. Не без волевого усилия Такэхико извлек из него… белое гусиное перо — такими писали когда-то в старину. Больше в конверте ничего не было. — И это все? — спросил удивленный Такэхико. — Да, — ответил Химэда. — Ни записки, ничего. По почтовому штемпелю понятно только, что отправлено письмо из района Нихомбаси. Как ты это понимаешь? Просто шутка или?.. — Наверняка кто-то просто пошутил. Сам-то ты о ком можешь подумать? — Вряд ли кто из моих друзей будет так глупо шутить. — Вообще-то белое перо — знак человеческого жертвоприношения… — Только так я и воспринимаю это, — тихо сказал Химэда. — У маркиза я встречался со многими очень разными людьми. Может, невзначай оскорбил кого-нибудь? Нельзя быть таким болтуном… Или же случайно мне стала известна какая-нибудь страшная тайна? Не знаю… Не понимаю, что за всем этим кроется?.. Меня гнетет какое-то предчувствие. Честно говоря, я просто боюсь. Такэхико взглянул на Химэду, и ему показалось, что перед ним другой человек: в неясном свете лицо виделось темно-серым, совершенно явно Химэду била мелкая дрожь. И тут у Такэхико мелькнула догадка: — А может быть, это дело рук Муракоси? Вы ведь, кажется, не в ладах друг с другом? — Да, Муракоси отнюдь не питает ко мне нежных чувств, но не в его характере такого рода шалости. И еще одна мысль — совершенно нелепая, но при этом не столь уж невероятная — заставила Такэхико измениться в лице. Он вспомнил беседу шефа с одним из гостей, когда шеф в крайнем возбуждении кричал, что только Гитлер способен привести в порядок этот мир. Он живо представил Огавару в белом балахоне, его горящие ненавистью глаза в прорезях остроконечного капюшона. Может быть, и в самом деле бывший маркиз — член масонской ложи? Химэда знает об этом и связывает белое перо с его особняком? — Сёдзи-кун, отчего у тебя такое испуганное лицо? О чем ты подумал? — теперь уже встревожился за друга Химэда, — Нет, ничего… Начитался детективов, и в голове появляются иногда фантастические, идиотские мысли… Не обращай внимания. — Что ж ты так пугаешь, — проговорил Химэда. — Да, кстати, ты, кажется, знаком со знаменитым детективом Когоро Акэти? — Да, иногда бываю у него. — Не поговоришь с ним о моем случае? В полицию, мне кажется, с этим обращаться не стоит, не будут они этим заниматься. А с частным сыщиком, да еще таким выдающимся, хотелось бы посоветоваться. — Да, это совершенно правильная идея. Только сейчас он в отъезде. Как только вернется, я обязательно с ним встречусь. Но рассказать детективу Акэти о загадочном конверте с белым пером Такэхико Сёдзи не успел. (Тем временем произошла страшная трагедия.) Первая страсть Деловая переписка, совместные с шефом выезды и прочие секретарские дела не оставляли времени для встречи с Акэти, о чем так настойчиво просил Химэда. Но дело было не только в работе. И не столько в ней. С недавних пор все душевные силы поглощало разгоревшееся в Такэхико огромное чувство к Юмико. Чем более он размышлял о ней, тем загадочнее казалась она ему; временами ему представлялось даже, что она пришелица из иных миров. Однажды они случайно столкнулись в коридоре. Такэхико показалось, что Юмико обрадовалась встрече. — Сёдзи-сан, принесите, пожалуйста, на веранду большой бинокль, — ласково улыбнувшись, попросила она. Сердце юноши сладко затрепетало. Чего только он не сделал бы ради нее! С восторгом выполнит любое ее приказание! Стремглав бросившись в комнату за биноклем, он схватил его и штатив, моментально установил на веранде, а сам встал рядом, пожирая Юмико восхищенными глазами, стараясь уловить малейшие ее жесты, предупредить любое ее желание. А Юмико, устроившись у бинокля, не отрывала глаз от линзы, разглядывала копошащихся в траве насекомых. Такэхико ждал предложения тоже посмотреть в бинокль, но Юмико, казалось, забыла о нем. Тем временем совсем некстати раздались тяжелые шаги и на веранде появился маркиз. — Что, опять? — сделав удивленное лицо, спросил Огавара. — У тебя, милая, это принимает уже болезненные формы, ты постоянно что-то разглядываешь в бинокль. — А кто меня этой «болезнью» заразил? Неужто не вы, уважаемый супруг? Взглянув друг на друга, они рассмеялись, а Такэхико почувствовал себя лишним. Когда же равнодушным голосом Юмико спросила, зачем он тут стоит, Такэхико сначала покраснел, будто его застали подслушивающим, потом, заставив себя улыбнуться, молча ушел. Ему было горько, он чуть не плакал. «Дурень! — ругал он себя. — Возомнил, что она как-то особо приветлива со мной». Вспомнив же, в каком нелепом положении он только что был, каким идиотским должно было быть выражение его лица, он похолодел, кровь отхлынула от лица, его зашатало так, что он едва не упал. Весь день Такэхико пребывал в полном отчаянии, все валилось из рук. Более всего Такэхико ненавидел вечера, когда супруги Огавара с гостями садились за карты. И потому, что сам не любил азартные игры, и потому, что часто рядом с Юмико в этой компании оказывались Химэда и Муракоси. Да и вообще рассчитывать на то, что с ним, служащим, в этом доме будут обращаться как с равным, не приходилось. В такие часы он уединялся у себя в комнате, брал в руки книгу, пытался читать, но смысл прочитанного до него не доходил. Зависть, ревность сжигали его. Перед глазами все время стоял прекрасный облик Юмико, ее обворожительная улыбка, предназначенная, однако, не ему, а Муракоси или Химэде. Да, уважаемый читатель, отношение к нему Юмико не было ровным — то лед, то пламень. Как-то в кабинете шефа он застал ее за чтением. Увидев его, она подняла голову: — Господин Сёдзи, а какие у вас отношения с вашим отцом? Неожиданный вопрос застал Такэхико врасплох. Не зная, как ответить, не переставая восторженными глазами смотреть на молодую хозяйку и вполне осознавая, как глупо он сейчас выглядит, Такэхико произнес: — Какие?.. Нормальные… — Значит, и вы, как ваш отец, придерживаетесь феодальных взглядов? Непонятно было, к чему Юмико клонит. Между тем она продолжала: — Меня, значит, считаете хозяйкой, а себя слугой? Ощущаете классовое различие между нами? Такзхико никак не мог взять в толк, к чему Юмико ведет этот разговор. — Для меня все равны — и муж, и вы, и господин Мурзкоси, и господин Химэда. И вам совсем не следует меня стесняться. Стоит ли подчеркивать, как много значили для юного секретаря эти слова! — Не хотите почитать эту книгу? — неожиданно спросила Юмико и протянула Такэхико книгу на английском языке, то была «Криминалистическая психология» Гросса. — Сейчас совсем нет времени.. — Потом почитаете. Вам понравится. Юмико с такой настойчивостью протягивала книгу, что Такэхико не мог не взять ее. Получая книгу из рук Юмико, он ощутил под своими пальцами ее тонкие пальцы, смутился, попытался даже отдернуть руку, но с замирающим сердцем почувствовал, что она с силой сжала ее. Долго переживал потом Такэхико это чудесное мгновение. Но, в энный раз прокручивая его в памяти, никак не мог понять одного: отчего лицо ее в этот момент ничего не выражало, хотя порыв, безусловно, был импульсивным… Старалась скрыть стеснение? Или он для нее ничто, всего лишь услужливый мальчик?.. В отличие от многих его друзей опыта общения с женщинами у Такэхико не было. Интроверт, он наиболее уютно чувствовал себя в своей крошечкой комнатке за книгой. Размышляя о женщинах, Такэхико вспомнил единственный опыт, не принесший ему никакой радости. Замызганная гостиница, распластанное тело, внушавшее почему-то только страх подхватить неприличную болезнь, вульгарная, ярко раскрашенная физиономия, в уличной темноте показавшаяся привлекательной, гадливость, отвращение к собственной беспомощности… До чего ж мерзко, что эта гнусность всплыла в памяти теперь, когда его одарила прикосновением лучшая женщина в мире!.. Чувство к Юмико было глубоким и сильным, оно казалось ему даром судьбы, чудом. И тем не менее счастливым человеком он себя не ощущал. Воспитанный отцом в жестких старых традициях (не случаен был вопрос Юмико о его отношениях с отцом, приверженцем феодальных взглядов), он не допускал развития событий, испытывал почти врожденный страх перед феодальными табу. Так что выход был один — забраться в скорлупу и жить грезами. А уж к этому он привык, это у него доджно получиться. Хотя… Нет, он не уверен в себе, не знает, хватит ли сил сопротивляться всепоглощающей любви. Вот таким было состояние личного секретаря Такэхико Сёдзи, когда он получил приказ ехать в Атами, на виллу супругов Огавара, где впервые ему пришлось столкнуться с обстоятельствами весьма загадочными. Бинокль Итак, почти всю праздничную неделю семья Огавара решила провести вдалеке от городской суеты. Вилла маркиза находилась недалеко от городка Атами, на склоне горы, — в месте спокойном, удивительно красивом. Позади — зеленый ковер склона, впереди внизу — редкие домики, за которыми простирается синее море. Чудный пейзаж дополнял мыс Уоми слева от виллы. В двухэтажной вилле семь просторных комнат в японском и европейском стиле. Присматривают за виллой и постоянно в ней живут сторож с женой и дочерью. Поскольку сторожиха хорошо готовит, а дочь может заменить горничную, из прислуги никого, кроме шофера, брать не стали. Огавара с супругой и его личный секретарь Сёдзи отправились на виллу поездом, шофер поехал один на машине. Чтобы не скучать, специально на эти дни пригласили в гости друзей. В европейской комнате на втором этаже — окна ее выходят на море — были установлены два мощных бинокля, чему не стоит особенно удивляться, так как уважаемый читатель помнит об этой причуде семьи. Кстати, этой страсти поддался и Такэхико. Тем более что окрестности были великолепны. И мощность, прозрачность линз потрясала, — например, видны были не только маячившие вдалеке рыбацкие суда, но и находившиеся на них рыбаки виделись так, будто снуют совсем рядом; повернув бинокль в сторону города, можно было прочесть даже вывески на магазинах и отелях. На второй день пребывания на вилле, когда Такэхико снова через бинокль обозревал окрестности, в комнате неслышно появилась Юмико и Такэхико услышал ее мягкий голос: — Я смотрю, и вы пристрастились. Такэхико оторвался от бинокля и взглянул на Юмико. По блестевшим на лбу капелькам пота, блестящей коже лица, легкому кимоно ясно было, что она только что приняла ванну. Пожалуй, впервые Такэхико видел ее без грима и восхитился свежестью ее лица. Белозубая улыбка была очаровательной. «Неужели есть на свете кто-нибудь красивее ее?» — в который раз подумал Такэхико. Возбужденный красотой Юмико и воодушевленный ее улыбкой, он заговорил быстро и немножко невпопад: — Это просто волшебство! Такие замечательные линзы! Вон там, вдали, идет молодая женщина. Бинокль позволяет разглядеть даже выражение ее лица. Она не знает, что кто-то на нее смотрит, и ведет себя естественнейшим образом. Честно говоря, ловишь себя на том, будто подглядываешь… — Да, я понимаю вас, — поддержала разговор Юмико. — Мы с мужем тоже, хоть это и нехорошо, когда приезжаем сюда, каждый день смотрим вон в то окно, видите, в том доме. Подглядывая в чужое окно, мы будто читаем увлекательнейший роман, бесконечную исповедь. — Юмико шаловливо, как-то по-детски засмеялась. — Я, должно быть, произвожу впечатление дурной женщины? — Нет, что вы. Но… вы очень необычная, это точно. И именно поэтому мне так нравится с вами разговаривать. Ведь и я… и в моем характере тоже есть странности… и поэтому… вы мне очень нравитесь, госпожа Юмико. Тэкэхико был настолько взволнован, что с трудом контролировал себя. Ему хотелось излить душу, поплакать даже, но опасение, что Юмико оборвет разговор на полуслове, останавливала его. — Сёдзи-сан, давайте посмотрим на луну. — Юмико сменила тему разговора, чем несколько расстроила своего восторженного поклонника. Не отбирая бинокль у него из рук, она поднесла его к глазам и стала всматриваться в небо. Яркая белая луна отчетливо вырисовывалась в синеве. — Какой четкий полумесяц! Смотрите, как прекрасно видны лунные пятна, кратеры — не хуже, чем в телескоп. Такэхико тоже стал всматриваться в луку, но более небесного тела его занимали сейчас другие ощущения — тепло рук Юмико (его еще хранил бинокль), тепло от прикосновения щек, чудесный аромат волос. Она не отняла руки, когда Такэхико заключил ее в свою. От сладкой истомы кружилась голова. Длиться бы этому наслаждению вечно, но… Юмико внезапно, ничего не говоря, вышла из комнаты. Такэхико пришел в себя и почувствовал величайшую досаду. Случайно ли все, что произошло только что? Испытывала ли Юмико какие-нибудь чувства к нему? Ведь она очень чувственная женщина, это видно сразу. Тогда почему она так внезапно ушла? Или ей все это просто наскучило? А может быть, он ей вовсе не нужен? Весь день Такэхико переживал этот, в общем-то, незначительный эпизод. Восстанавливая в памяти каждый миг, каждый жест, он пытался разгадать Юмико. Но тщетно, она стала для него более загадочной. Она — человек другого мира, ее не понять… На следующий день из Токио приехал Химэда. О своем приезде он сообщил заранее, и его ждали, ему обрадовались. Химэда сразу внес в атмосферу виллы оживление. До темноты хозяин с гостем бродили по окрестностям, а вечером супруги Огавара, Химэда да еще хозяйский шофер уселись играть в ненавистный бридж. Такэхико не оставалось ничего другого, как уединиться в своей комнате и заняться чтением. Но неотвязно преследовала мысль, что Юмико улыбается сейчас Химэде. Совладать с ревностью было выше его сил… На следующее утро проснулись поздно. К маркизу в полдень приехал приятель по гольфу, и они отправились в Кавагу; машину вел сам Огавара. Освободившийся шофер тоже уехал куда-то, на вилле оставались Юмико, Химэда и Такэхико. Поговорили немного втроем. Разговор не получался. Со скучающим видом Юмико ушла к себе на второй этаж, а Химэда и Такэхико остались в гостиной. Нависла напряженная пауза. С самого начала Такэхико обратил внимание на плохое настроение Химэды. — Сегодня опять получил… — оглядевшись, произнес Химэда и вытащил из кармана голубой конверт. Такэхико сразу понял, о чем идет речь: — Опять белое перо? — Да. Но самое неприятное — письмо прислали на мое имя прямо сюда, на виллу. — Химэда вытащил из конверта перо. Письмо ничем не отличалось от первого, обратного адреса на конверте опять не было. — Ты разговаривал с детективом Акэти? — Нет пока. Он еще не вернулся в Токио. — Плохо… Что же делать? Обратиться в полицию? Да нет, бесполезно… Черт возьми, если это чьи-то шутки, то очень уж мерзкие. У меня страшно неприятные предчувствия. Ни на секунду не могу успокоиться. Когда впервые зашла речь о белом пере, Такэхико тоже почувствовал тревогу, — может быть, ее вызвали тревожная темень, разговор о тайных масонских ложах; теперь же никакого беспокойства он не ощущал, вся история показалась ему просто игрой, даже забавной игрой. — Химэда-сан, а откуда отправлено письмо? Штамп какой? — Центр Токио, Нихомбаси. — Не стоит придавать всему этому значения. Кто-то шутит. Только вот кто? Сам догадаться не можешь? — Перебрал всех друзей, знакомых, ни на кого подумать не могу. Непонятно, кто это делает, зачем… Эта непонятность очень угнетает… Да что угнетает, мне просто страшно, я боюсь… Химэда долго сидел молча, обхватив голову руками. Потом поднялся. — Пойду прогуляюсь, — сказал он и вышел. * * * Какое-то время на вилле было тихо, как на кладбище. Сторож с женой, наверное, в комнате рядом с кухней пили чай. Их дочь ушла к подруге и пока не вернулась, не слышно ее пронзительного голоса. Такэхико взглянул на часы: около четырех дня. Чем бы заняться? Про таинственное белое перо он забыл в тот же момент, когда Химэда вышел из дома. Не тем была занята его голова. Образ прекрасной Юмико томил, сладкие муки не отпускали ни на миг. Не в силах сдержать себя, он тихонько поднялся на второй этаж и подошел к ее комнате. Из-за двери слышались негромкие звуки фортепиано. Постояв немного и решив, что Юмико разучивает какую-то пьесу, Такэхико также тихо спустился вниз. В надежде, что ей скоро наскучит играть, он сел внизу у лестницы и раскрыл «Криминальную психологию» Гросса (эту книгу он всегда носил с собой). Сначала как-то не читалось, но постепенно книга увлекла его. Визгливый голос дочери сторожа вернул его к действительности. Почти в это же время в гостиной появился и маркиз — в спортивном костюме, не остывший еще от гольфа. Он громким голосом подозвал к себе Такэхико. На его голос отворилась дверь на втором этаже, и Юмико тоже спустилась в гостиную. Вилла ожила. Приняв ванну и переодевшись в домашнее кимоно, Огавара напомнил Юмико о еще не совершенном сегодня «ритуале»; надо было торопиться, пока не село солнце. Супруги пошли в комнату, из которой открывался великолепный вид на море, и прильнули к биноклям. Такэхико тоже позвали с собой. Присутствие в доме шефа, как ни странно, его раскрепощало. Юмико медленно переводила бинокль справа налево и, нацелив его на мыс Уоми, стала пристально вглядываться. — Он! — вырвалось у нее. — Что он там делает?! Посмотрите, на самом краю обрыва стоит человек! Огавара быстро схватил второй бинокль, но, прежде чем поднести его к глазам, вытащил из рукава кимоно платок и аккуратно протер линзы, так он делал всегда. Высунувшись из окна, он стал смотреть в ту сторону, куда указала Юмико, и не заметил второпях, что платок упал за окно. — Где, где человек? — Смотрите на мыс, он на самом краю. Сосну там видите? Такэхико без бинокля вглядывался туда же, но, кроме сосны, ничего не мог рассмотреть. — Вижу! Вижу! Там же стоять опасно!.. — вырвалось у маркиза. Такэхико до боли в глазах старался что-нибудь разглядеть. Солнце уже село, поверхность моря и утес вырисовывались довольно смутно, но и ему удалось заметить точку, оторвавшуюся от скалы и стремительно рухнувшую вниз. Все трое испуганно вскрикнули. В бинокли, конечно, все виделось гораздо отчетливее: человек в сером костюме, ударившись о выступ скалы, упал в пенившиеся волны. Этот утес издавна имел дурную славу как излюбленное место самоубийц: бросившись отсюда, смерти избежать было невозможно. Голая отвесная скала высотой в несколько десятков метров у самой кромки заканчивалась выступом, сразу под которым виднелись рифм и бурлила вода. Сомнений в том, что человек погиб, ни у кого не было. — Сёдзи-кун, быстро звони в полицейский участок Атами, сообщи о самоубийстве. Наверняка, кроме нас, никто этого не видел. * * * Не будем утомлять вас, читатель, деталями о том, что произошло дальше, как нашли тело несчастного. Скажем только, что для полиции городка Атами это было делом привычным, так как самоубийства происходили здесь не реже раза в месяц. При осмотре трупа был обнаружен бумажник с документами и визитными карточками, из которых следовало, что погибший — служащий фирмы «Нитто» житель Токио Горо Химэда. Среди личных вещей внимание полицейских привлек размокший конверт с белым гусиным пером внутри. На конверте удалось разобрать адрес: вилла господина Огавары. Удивительно, но сообщение о несчастном случае также поступило из дома Огавары. И вполне естественно, дознание решили начать с этого дома. Начальник полицейского участка самолично направился к бывшему маркизу с просьбой помочь в опознании трупа. Огавара и его личный секретарь подтвердили, что пострадавший — Горо Химэда. Но что побудило этого человека покончить с собой? Из разговора с Огаварой выходило, что Химэда был образцовым служащим, на работе никаких проблем у него не было, в семье тоже покой и благополучие, о делах сердечных никто ничего не знал. Секретарь Огавары Такэхико Сёдзи рассказал, что ему было известно о белом пере в конверте, но ситуации это не прояснило, появилась лишь догадка, что могло иметь место убийство, а не самоубийство. В тот же вечер полицейские еще раз долго беседовали с обитателями виллы Огавары, в первую очередь с хозяином и его супругой. Но тщательные расспросы очевидцев никакой новой информации не дали. Из ответов супругов следовало, что никого рядом с Химэдой они не видели; относительно того, прятался ли кто-либо в кустах, не могли ответить ни да ни нет. С уходом полицейских волнение не улеглось. — Никак не могу поверить в то, что Химэда по собственной воле покончил с собой, — задумчиво произнесла Юмико. — Не хочешь ли ты этим сказать, что кто-то сбросил его в пропасть? — Утверждать не могу, но… Вспомни, как он падал. По падению можно предположить и то, что его сбросили. — Да, пожалуй… По характеру падения можно различить, сам человек бросился вниз или его кто-то сбросил. Но падение длилось какой-то миг, я не могу отчетливо восстановить его в памяти… Если исходить из того, что поводов для самоубийства у Химэды не было, то придется признать, что кто-то его убил таким образом. — Полицейские говорили, что собираются первым делом внимательно обследовать край обрыва, а также побеседовать со служащими железнодорожной станции. Может, им удастся напасть на какой-нибудь след. — Вряд ли. На месте происшествия никаких следов они не найдут. И беседы на станции бесполезны: сюда приезжает столько людей, разве всех упомнишь. Такэхико слушал хозяев молча. Собственных суждений у него не было. Только как наваждение стояло перед глазами землистого цвета лицо Химэды. Очевидцы Огавара весьма охотно откликнулся на просьбу полиции помочь в расследовании несчастного случая — и потому, что ценил Химэду как своего служащего, и потому, что был очень заинтригован этой таинственной историей. Наутро после происшествия на вилле Огавары состоялась еще одна беседа с инспектором полиции города Атами. Безусловным на этот момент было только одно — время происшествия. И звонивший в полицию секретарь Сёдзи, и сам Огавара зафиксировали время падения Химэды — приблизительно 17.10. Инспектор сообщил, что его люди были в ближайшем от места происшествия кафе, беседовали с работниками, но результатов практически никаких. Кафе работает только до 17 часов, к тому же оттуда край обрыва не просматривается, не видна даже одинокая сосна, растущая в нескольких метрах от края. Кафе расположено у довольно оживленного шоссе. В сторону обрыва от него идет малозаметная тропинка, которая упирается в хилый забор с табличками «Проход воспрещен» и «Не торопись!». — Эта узенькая тропа идет круто вниз; Химэду, если он и шел по ней, из кафе невозможно было заметить, — заключил инспектор. — А что думают в полиции о мотивах самоубийства? Вроде бы ничто не толкало его свести сметы с жизнью. Не предполагаете ли вы факт убийства? Эти странные белые перья, которые он получал в конвертах дважды… — Вы правы, сейчас главный вопрос — выяснить, что произошло: убийство или самоубийство. Но, мы полагаем, без помощи столичных коллег нам разобраться в этом не удастся. Непосредственных свидетелей происшествия нет, подозревать кого-либо конкретно у нас нет оснований. Самое разумное на этом этапе — просить полицию Токио изучить окружение пострадавшего. Пока же я вынужден побеспокоить вас. Приношу глубокие извинения за то, что отнимаю ваше время. Огавара насколько мог подробно рассказал о Химэде, его сослуживцах, семье, друзьях. Инспектор тщательно записывал рассказ в блокнот. — Кстати, труп мы уже обследовали, — сообщил он в заключение беседы. — В крови и желудке ничего аномального не обнаружили. По результатам экспертизы, смерть наступила от сильных черепно-мозговых травм, полученных при ударе о выступы скалы во время падения; вероятнее всего, он утонул уже мертвым. Во второй половине дня Огавара со своим секретарем решили сами осмотреть место происшествия. По дороге заглянули в кафе, собираясь поговорить с официантками. У самой смышленой на вид девушки лет семнадцати осторожно попытались выведать подробности вчерашнего дня. Разговор с ней вел Такэхико. — Вчера между половиной пятого и половиной шестого к вам в кафе не заглядывали посетители, которые показались бы… ну, необычными? Попытайся вспомнить. Конечно, не из местных… Девушка задумчиво поглядела вверх и, видимо вспомнив что-то, слегка оживилась: — Да, были. Был один странный посетитель. Только пришел он не в половине пятого, а раньше, часа в четыре. Он был в фетровой шляпе, причем натянул ее на самые глаза, в очках, у него были маленькие усики… В сером пальто. — Какого возраста? — Лет тридцати. Высокий, стройный. — Было в его поведении что-нибудь странное? — М-м-м… Да, пожалуй. Выпил один за другим два фужера апельсинового сока — так сильно жажда мучила, что ли? Или волновался? Без конца смотрел на часы. Но к нему так никто и не подошел. Значит, время пережидал, что ли… Потому что в какой-то момент быстро сорвался с места и ушел. Причем пошел не в сторону города, а непонятно куда… И потом, странно, что он таскал с собой огромный саквояж. Дачник вряд ли ходил бы с ним. — Саквояж? Какой саквояж? — Ну, на чемодан похож. Сейчас модны такие — квадратный, кожаный, с замком. — Не вспомнишь сейчас, он не казался тяжелым? — Пожалуй, был тяжелым. Я еще тогда подумала: странно, прилично одетый человек с модным саквояжем, да еще тяжелым, — и без машины. — Значит, он вышел из кафе и направился не в город, а куда-то в противоположную сторону. Может быть, побродив где-то, вернулся в город? Мимо вас не проходил? — Не думаю. Не знаю, что было после закрытия кафе, но до пяти, пока мы открыты, он не возвращался. Если я не проглядела, конечно. — Вы работаете до пяти? И вчера закрылись в пять? — Нет, вчера посетители задержали нас минут на двадцать. Кстати, полицейский приходил сюда и спрашивал, не видел ли кто из нас, как в 17.10 с обрыва упал человек. * * * Возможно, мужчина, о котором говорила официантка, к происшествию не имеет никакого отношения, но пока следует принять во внимание ее рассказ, решили Огавара и Сёдзи. Выйдя из кафе, они прошли квартал к югу и свернули на тропинку, о которой говорил инспектор полиции. — Действительно, идеальное место для самоубийства; сюда можно идти в полной уверенности, что тебя никто не заметит, — сказал Огавара. Подошли к одинокой сосне. Огавара вытащил бинокль, протер линзы и стал смотреть в сторону своей виллы. — Вижу Юмико в комнате на втором этаже. Тоже смотрит сюда в бинокль и машет платком. Посмотри сам. — Огавара протянул бинокль Такэхико. И в самом деле, хотя лицо Юмико невозможно было разглядеть, видно было по силуэту, что это действительно она. Такэхико огляделся. Кроме верхней части виллы Огавары, никаких строений отсюда не видно. Если в этом происшествии замешан преступник, то он мог чувствовать себя здесь в полной безопасности. — Идеальное место, — снова воскликнул Огавара. — Слишком идеальное для случайного происшествия! Так и чудится запах убийцы. Ты как-то говорил, Сёдзи-кун, что Химэда опасался каких-то тайных обществ… В таком месте невольно приходит мысль о том, что убийство талантливо сработано подобным обществом. Если, конечно, это убийство. В высокой траве послышался шорох, и перед удивленными Огаварой и Сёдзи появился молодой человек в свитере. Он робко приблизился к ним. — Ты местный? — спросил юношу Огавара. — Да. — О вчерашнем происшествии слышал? — Слышал… Потому и шел за вами, чтобы и сегодня не случилось того же. Огавара и Такэхчко засмеялись. — Извините, вы, наверное, господин Огавара? Пришли посмотреть это место? — Да, я Огавара. А тебе что-нибудь известно о вчерашнем инциденте? Дело в том, что пострадавший — близкий мне человек. Если что-нибудь знаешь, расскажи, пожалуйста. — В точности мало что знаю… Скорее предполагаю. — Что именно? — То было не самоубийство. Пострадавшего сбросили с обрыва. — Неужели? Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробнее. — Я вчера днем загорал тут за кустами. Там на поляночке есть углубление, почти незаметное… — И сейчас оттуда так неожиданно вышел? — Ага. — И что же случилось вчера? — Из-за деревьев было плохо видно, но все же я разглядел двух мужчин, направлявшихся к обрыву. Один из них — это точно — был Химэда. Огавара и Сёдзи переглянулись: кажется напали на след! — А почему ты уверен, что один из них Химэда? — спросил Огавара. — Лица я не видел, но обратил внимание на пиджак — из модней ткани в полоску. Вечером, когда вытаскивали труп, я видел на утонувшем точно такой же. — А что представлял собой второй мужчина? — Он был в серой шляпе, — наверное, она была велика, — нахлобученной по самые уши, плащ тоже серый, очень длинный. Лица не разглядел, помню только, были очки. — Усов не заметил? — спросил Такэхико, вспомнив рассказ официантки. — Нет, усов не разглядел. — Может быть, помнишь, этот человек держал в руках большой саквояж? — Не помню… Нет, не держал. — Точно? — переспросил Такэхико. — Сзади хорошо видел обоих и точно помню, что в руках у них ничего не было. — А как они вели себя? Громко разговаривали? Ссорились? — продолжал расспрашивать Огавара. — Я был довольно далеко от них, голосов не слышал. — Ну а дальше что было? — Не знаю, я ушел домой. Я же не думал, что такое произойдет. Потом, правда, сожалел, что не вмешался. Втроем они направились к краю обрыва. Огавара опустился на корточки, подполз к самому краю и глянул вниз. От жуткой высоты закружилась голова. Такэхико обеспокоенно подбежал к шефу, чтобы придержать его за ноги. И в этот момент нелепая мысль поразила его: стоит чуть-чуть приподнять ноги этого старого аристократа — и он полетит в бездну вслед за Химэдой. На какое-то мгновение Такэхико почувствовал даже острое желание сделать это. — Потрясающая высота! — послышался как будто издалека голос Огавары. — Восхитительно! Летишь, летишь, ничто не остановит… Сёдзи-кун, глянь-ка вниз. Идеальное место и для самоубийства, и чтобы столкнуть человека. Огавара отполз от края и поднялся на ноги. В свою очередь к краю скалы подполз Такэхико. Теперь Огавара прижал его к земле. Такэхико опасливо посмотрел вниз. Бездна пугала и притягивала. Далеко внизу пенились волны. Абсолютная отвесность скалы только у самой воды нарушалась выступом, которого не избежать летящему вниз. Внезапно Такэхико почувствовал, что ему щекочут пятку, и услышал смех Огавары: — Ха-ха-ха! Вчера на этом месте происходило нечто подобное. И не стало Химэды. Как все просто — стоит лишь немного приподнять ноги. Страх — а не собирается ли Огавара так и поступить — заставил Такэхико быстро вскочить на ноги. «Странно, — подумал он. — И шефу пришла в голову та же мысль. Оказывается, убить человека так легко…» Внимательно осмотрев все вокруг, никаких следов они не нашли. По дороге домой Такэхико приглядывался, куда бы человек в сером мог спрятать саквояж. Ему мерещилось, что трава примята во многих местах и портфель, должно быть, по сей час лежит где-нибудь поблизости. Когда вышли на шоссе, юноша, показав свой дом, вежливо попрощался и ушел. * * * Вечером того же дня приехавший из Токио отец Химэды получил труп и увез его. * * * После случившегося настроение у всех упало и решили возвращаться в Токио, что и сделали следующим утром. Химэда лишился жизни третьего ноября, а шестого супруги Огавара и Такэхико Сёдзи уже были в Токио. Перед отъездом Огавара передал полиции рассказы официантки и юноши. Там с удовлетворением выслушали эти сообщения, но сразу же подчеркнули, что найти среди многочисленных гостей Атами человека в сером будет очень и очень непросто. Тайна шифра Сослуживец Химэды Сёичи Сугимото, покидая свой офис, столкнулся в дверях с уже знакомым ему сыщиком Миноурой; он приходил на фирму сразу после гибели Химэды. — Вы домой? Можно прогуляться с вами? Надо кое о чем поговорить. Отвлечемся ненадолго от наших героев, чтобы охарактеризовать помощника инспектора полиции Миноуру, — в этой истории роль его очень велика. Это сорокалетний человек, поджарый, несколько деревенского вида. Да и бесхитростный характер тоже делал его похожим на крестьянина. Однако среди коллег Миноура имел славу очень опытного, дотошного сыщика. Итак, он встретился с одним из ближайших друзей Химэды, надеясь, что беседа с ним прольет какой-нибудь свет на эту очень темную историю. — Может быть, пойдем ко мне? — предложил Сугимото. — Да, это было бы лучше всего, — согласился Миноура. В электричке о загадочной смерти Химэды не говорили, болтали на разные отвлеченные темы. Сугимото привел гостя в свою маленькую уютную квартирку, усадил за столик, а сам принялся готовить кофе. Тем временем Миноура приглядывался к хозяину квартиры и стал вспоминать, что он о нем знает. Другу Химэды двадцать пять лет, в прошлом году окончил университет. Мягкий, обходительный человек. Судя по тому, как принимает нежданного гостя, заинтересован в том, чтобы помочь следствию. Когда Сугимото разлил кофе по чашкам и сел рядом с гостем, Миноура, с удовольствием потягивая горячий напиток, заговорил: — Что ж, перейдем к делу. Отец Химэды передал мне его дневники, я сделал оттуда кое-какие выписки. Кстати, из дневников я понял, что вы были его самым близким другом. Потому и обратился к вам. Ваши соображения очень интересуют нас. Но прежде расскажу, как мы работаем. Создается группа расследования, у каждого человека свой четко очерченный круг обязанностей. То есть работаем коллегиально, а не так, как пишут в детективных романах; у нас подвиги одиночек не поощряются. Ну а теперь непосредственно о гибели Химэды. Я убежден, что было совершено убийство. Склоняюсь к тому, что осуществил его человек в сером пальто и шляпе; о нем говорили официантка кафе, что неподалеку от обрыва, и местный парень. Я думаю также, что убийца специально изменил свою внешность, — на эти мысли меня наталкивают очки и усы. Но искать непонятно кого в таком знаменитом курортном городе, как Атами, — все равно что искать иголку в стоге сена. Наша группа ведет розыск в трех направлениях. Первое — место происшествия в Атами. Там работали местные полицейские; особых результатов нет. Второе направление связано с поиском тайного общества, а точнее, с ситуацией вокруг белых перьев, которые Химэда получал по почте; этим занимаются у нас другие люди. И пока здесь тоже никаких результатов нет. И наконец, третье направление — контакты Химэды, круг родных и друзей. Этим поручено заниматься мне. Я уже имел беседы с двумя десятками людей. Несколько раз встречался с родителями, беседовал с некоторыми его друзьями, в том числе с супругами Огавара. Советовался по этому вопросу со знаменитым детективом Когоро Акэти, благо мы знакомы много лет. Это человек удивительно острого ума, в свое время он многому меня научил. Теперь пару слов о себе. Сыщиков можно поделить на две категории: работающие преимущественно головой и преимущественно ногами. Я принадлежу ко второй категории. За многие годы работы у меня — не сочтите за хвастовство — выработалось особое чутье, проницательность даже. Кстати, господин Акэти не раз творил: «Такие сыщики, как ты, в конце концов всегда побеждают». Миноура говорил много и долго. Из его слов вырисовывался характер человека основательного, аккуратного, терпеливого. Сугимото слушал с удовольствием, детективная сторона дела увлекала его. Между тем помощник инспектора продолжал: — Все люди, с которыми я до сих пор встречался, имеют алиби. То есть третьего ноября с полудня до вечера ни один из них из Токио надолго (дорога Токио — Атами и обратно занимает пять-шесть часов) не отлучался. Но к вам у меня другой разговор. Из дневниковых записей Химэды я составил любопытную табличку. Может быть, вы поможете в ней разобраться. Миноура вытащил из кармана блокнот, полистал его и открыл на странице с такой табличкой: Месяц = День = Инициал = Какой-то № 5 = 6 = К. = 300 5 = 10 = О. = 200 5 = 23 = М. = 230 6 = 2 = К. = 700 6 = 8 = S. = 200 6 = 17 = Е. = 700 7 = 5 = К. = 300 7 = 13 = О. = 200 7 = 17 = Y. = 200 7 = 24 = Y. = 200 7 = 31 = Y. = 300 8 = 7 = R. = 130 8 = 14 = R. = 200 8 = 21 = R. = 100 9 = 5 = К. = 300 9 = 9 = S. = 200 9 = 13 = О. = 300 10 = 10 = К. = 200 Такого рода записи разбросаны по дневнику Химэды в разных местах начиная с мая. Вряд ли цифры в последней колонке означают денежные суммы. Обратите внимание: часть из них заканчивается числом 30. Не время ли это? Если цифры означают время, то следует думать о времени с 13 до 19 часов; вряд ли предполагается ночь. Теперь латинские буквы. Первое, что приходит на ум: в сочетании со временем это первая буква либо имени, либо названия какого-нибудь места — кафе, отеля. С кем и зачем встречался Химэда? Версию тайных обществ прорабатывают коллеги. Хотя, по рассказам родных и знакомых, вряд ли Химэда со своим характером мог иметь отношение к каким-либо масонам. — Конечно же, нет, — живо включился в разговор Сугимото. — Экстремистское начало отсутствовало в нем начисто. — Следовательно, эти пометки могут иметь отношение к любовным делам. Вот только время меня смущает. Предположим, помечено время свиданий. И если буквы обозначают женское имя, то, выходит, Химэда встречался одновременно с восемью любовницами. Неужто он такой сердцеед? — Ну что вы, конечно, нет. Он не любил откровенничать на эти темы, но я уверен, по характеру он однолюб. — Да, это все отмечают. Тогда буквы обозначают не имя, а место. Предположение, что это остановки электричек, я сам отверг. Мне думается, это названия отелей. Только вот время, время… Господин Сугимото, скажите, у вас в фирме дают летние отпуска? — Нет, кроме воскресений и праздников, у нас только десять дней отдыха, раскиданных на весь год. — Почему я об этом спрашиваю, — стал объяснять Миноура. — Посмотрите, с шестого мая до тринадцатого июня, затем с пятого сентября до последней записи, то есть до десятого октября, все указанные дни выпадают на будни. Но середина — с седьмого июля по двадцать первое августа — все воскресенья. И на это, думается, надо обратить внимание. Это самое жаркое время, на выходные все стараются уехать из города подальше… Ну что, у вас есть какие-нибудь соображения? — Мне кажется, надо уточнить, находился ли Химэда в указанные часы — в будни, конечно, — на работе в фирме. — Вот-вот-вот… Об этом-то я и хотел вас попросить. — Миноура достал трубку, набил ее табаком, прикурил и в предвкушении интереснейшей информации впился глазами в Сугимото. Тот какое-то время изучал таблицу и вдруг оживился: — Ага, вспомнил. Хорошо помню, что десятого октября по служебным делам мы вместе вышли из офиса, завершив работу до половины второго, вместе пообедали, а потом Химэда, сославшись на какие-то другие дела, ушел. На работу он вернулся в тот день после четырех. То есть в течение двух часов занимался своими личными проблемами. — Это очень интересно! Хорошо, по поводу одного дня какая-то ясность есть. А где вы расстались? — Недалеко от станции Симбаси. — Другие дни можете вспомнить? — Лучше сделаем вот как. Я завтра потихонечку попытаюсь в фирме перепроверить эти дни. Он часто отлучался с работы. Вот только трудно будет выяснить, по делам он уходил или на рандеву. Как что-нибудь узнаю — позвоню вам. — Буду очень вам благодарен за содействие. — С этими словами Миноура вырвал из блокнота листок, аккуратно переписал в него табличку и протянул ее вместе с визитной карточкой. — Здесь мой номер телефона. Буду ждать вашего звонка. Так, с одним делом покончили. Извините, что отнимаю время, но надо расспросить вас еще кое о чем. Опять вернемся к этой таблице. Изучая ее, я обратил внимание вот на что. Начинается она со свидания (если это в самом деле свидание) шестого мая. В мае и июне по три свидания, в июле — пять, в августе и сентябре по три, в октябре только одно. То есть их пик приходится на июль; октябрьское свидание произошло после долгого перерыва, а третьего ноября Химэды не стало. В связи с этим не припомните, господин Сугимото, как выглядел в разные месяцы Химэда? Может, вспомнятся какие-нибудь его слова или поступки? Миноура снова раскурил трубку и вопросительно посмотрел на собеседника. — Хм, интересная постановка вопроса. Кажется, связь между этими датами и его настроением можно нащупать. — Сугимото вошел в азарт: как много может рассказать маленькая табличка! — Действительно, в начале мая меня удивило то, что обычно очень спокойный Химэда вдруг стал нервничать. И далее в течение нескольких месяцев был, как бы сказать, не в себе. Я еще подумал тогда: уж не влюбился ли он? Пытался даже разговорить его, но он очень скрытный именно в этом плане. А в конце сентября — и это соответствует таблице — он сильно нервничал, что-то как будто угнетало его, он был очень рассеян. И помню, я подумал, что в его личной жизни что-то разладилось. Попытки отвлечь его или успокоить были бесполезны. Он предпочитал молчать, страдать в одиночку. А что, Миноура-сан, может быть, это имеет самое прямое отношение к убийству? Любовный треугольник, новый возлюбленный его пассии решается на убийство?.. Хотя нет, это совсем нелогично: зачем убивать того, кого и так разлюбили. А может, Химэда намеревался убить соперника, но случилось так, что сам стал жертвой? Нет-нет… Случившееся больше похоже на самоубийство из-за несостоявшейся любви. — Я все же полагаю, что это было убийство. Вот только мотивы неясны. И увы, совсем неясно, как, с чего начинать поиски преступника. Но это как раз самое интересное в нашей работе. — Помощник инспектора снова с увлечением принялся повествовать о своей работе. Между тем наступило время ужина, но Миноура от него отказался, учтиво поблагодарил Сугимото, напомнил ему, что с нетерпением будет ждать его звонка, и удалился. Кого подозревать? Частный детектив Когоро Акэти жил и работал в небольшой квартире европейского типа в престижном районе Токио. Его жена долгое время находилась в больнице, и все домашние заботы были возложены на юношу по фамилии Кобаяси, который помогал хозяину и в профессиональной работе. В середине декабря Акэти принимал в своей просторной гостиной помощника инспектора полиции Миноуру. — В дневнике Химэды я обнаружил записи, из которых составил вот такую табличку. Мне показалось, здесь помечены даты и места встреч Химэды с кем-то. Миноура в подробностях изложил свои соображения о содержании записей, как старшему по чину (хотя это совсем не так) доложил о проделанной работе, поделился впечатлениями от встреч с родственниками и знакомыми Химэды. — Последний раз мы виделись всего две недели назад. Поразительно много вы успели сделать за это время. Не случайно вы считаетесь самым дотошным и инициативным работником в полиции, — похвалил Миноуру знаменитый детектив. Ему нравился этот старательный полицейский. Кроме того, давняя дружба связывала его с шефом Миноуры. Похвалу знаменитого детектива Миноура воспринял внешне сдержанно. Раскрыв перед Акэти блокнот с табличкой, он продолжил: — Из справочника я выписал все гостиницы, кафе и рестораны, названия которых начинаются с букв К, О, М; их оказалось больше тысячи. С помощью коллег в разных частях города в различных заведениях, кроме тех, что явно не подходят для свиданий, выяснял, появлялся ли у них в данные дни и часы человек, напоминающий Химэду. Естественно, список сократился до сотни точек, затем я побывал в каждой из них. Акэти внимательно слушал, уютно расположившись в кресле. Внутреннюю гармонию и благородство выдавало в нем все — и поза, и ладно сшитый в английском стиле пиджак, и наполовину седая копна волос. Между тем Миноура продолжал: — Шесть встреч Химэда имел, вероятно, за городом; ими я пока не занимался. Остальные двенадцать приходятся на несколько мест. «К», например, встречается в табличке пять раз. Из них дважды человек, по приметам похожий на Химэду, появлялся в дешевенькой гостинице «Киёмицу», дважды — в гостинице «Кинг», такой же неприглядной, рассчитанной на небогатых иностранцев. Одно место пока не определил. Таким образом, восемь свиданий он имел в пяти гостиницах. Но вот что любопытно: все пять гостиниц — старенькие второразрядные заведения, что никак не вяжется с характером Химэды. Ошибки здесь нет, потому что, когда я показывал швейцарам и горничным кучу фотографий, все они безошибочно отбирали фото Химэды. Он всегда приходил вдвоем с женщиной, брал номер на один-два часа. — Очень интригующий рассказ. Так и ждешь, что же будет дальше. Ну и с кем же он приходил? — Акэти, улыбаясь, потянулся за сигаретой. В улыбке проскальзывало то, о чем говорил маркизу Огаваре Такэхико Сёдзи: ироничность вместе с проницательностью. — С кем приходил? Вот это как раз для меня самого неразрешимая загадка. Я встречался со всеми девушками из его окружения, и ни одна из них не напоминает ту, с которой он посещал гостиницы. Правда, я совсем не уверен, что все восемь раз он встречался с одной женщиной. Дело в том, что свидетели их встреч по-разному описывали его даму — одежду, лицо, прическу. Одни говорят о женщине по виду незамужней, очевидно служащей, другие — что она приходила в скромном кимоно и выглядела как небогатая вдова. Вместе с тем друзья Химэды подчеркивают, что он отнюдь не ловелас. Я беседовал с его сослуживцем Сугимото, и вот что мы вместе вычислили: из двенадцати встреч (исключая те, что приходились на воскресенья) девять имели место в рабочее время; пользуясь служебной необходимостью, Химэда уходил с работы и возвращался либо часа через два, либо не возвращался вовсе. Кстати, Сугимото категоричен в том, что Химэда однолюб. — В таком случае его дама действительно чрезвычайно загадочна. Это не просто — каждый раз неузнаваемо менять облик. И весьма хлопотно. Следовательно, надо искать женщину, которая шла на такие хлопоты. Кто эта женщина, как ты думаешь? — Акэти посмотрел на Миноуру, и тот понял, что у знаменитого детектива готов ответ на этот вопрос. — Так кто, не догадываешься? — Нет, понятия не имею, — ответил Миноура. — Ты первоклассный сыщик в практике, работаешь очень тщательно. Но вот с фантазией у тебя плохо. — Фантазию, интуицию я в своей работе отвергаю. Домыслы могут увести совсем в другую сторону. Мой стиль — думаю, самый эффективный — тщательная постепенность. — Но и без фантазии сыщику нельзя. В расследовании часто именно фантазия — стартовый момент. Ты ведь и сам ее продемонстрировал, предположив, что буквы К, О и другие — названия отелей. Но вернемся к загадочной женщине. Полагаю, именно эта загадка привела тебя ко мне. Кто эта женщина — я догадался уже в тот момент, когда ты развернул передо мной свою табличку. Эти свидания показались мне конспиративно организованными. Что здесь интересно: свидания проходили днем. То есть дама замужем и для рандеву выбирает время, когда муж отсутствует. Скажу конкретно: я подозреваю супругу Огавары. Конечно, категорически не утверждаю, но, думаю, этот вариант следовало бы серьезно осмыслить, проверить. Я попросил уже секретаря Огавары Сёдзи уточнить, была ли его госпожа дома в указанные в твоей таблице часы. За неделю Сёдзи удалось это сделать, благо юный привратник этого дома отмечает время ухода и возвращения хозяев. Во-первых, абсолютно достоверно, что в указанные дни и часы муж отсутствовал до позднего вечера: то совет директоров, то другие официальные встречи. Но относительно госпожи Огавары достаточно достоверных сведений получить не удалось. Наверняка и ее в эти дни не было дома. Стремясь не отстать от моды, она часто посещает дорогие магазины на Гиндзе, несколько раз в месяц обязательно бывает в театрах и на концертах, часто появляется у своей подруги Хамако Яномэ, которая в районе Акасаки содержит салон красоты. — Вот уж о ком бы никогда не подумал, так это о госпоже Огаваре! Дело в том, что горничные в гостиницах описывали спутницу Химэды как очень скромно, даже неряшливо одетую женщину и отнюдь не красавицу. — Ну, знаешь… Если надо, человек может пойти на что угодно, вполне может принести в жертву свою привлекательность. И кстати, особенно часто к безрассудным поступкам проявляют склонность именно прекрасно воспитанные барышни. Что поделаешь — любовь… Если она не вписывается в рамки приличий, то женщины высшего света готовы на любые хлопоты и жертвы. А умная женщина воспользуется неординарным средством: нарочно выберет второразрядную гостиницу, специально примет непривлекательный облик. — Да, но ведь быстро и незаметно изменить свою внешность не так просто. Дома наверняка это невозможно, за пределами дома еще сложнее. Я думаю, это совсем исключено. — Почему же? Согласен, трудно, но не невозможно. Многое, конечно, зависит от индивидуальности. Хотелось бы побеседовать и с госпожой Огаварой, и с ее мужем, тем более что он, как я слышал, увлекается криминалистикой, сам искусный фокусник. Эту часть работы доверь, пожалуйста, мне. Да, еще вот что. Я просил Сёдзи выяснить, кто чем был занят в тот злосчастный для Химэды день, — в частности, не покидал ли кто-нибудь виллу на несколько часов во второй половине дня. Впрочем, ты наверняка уже занимался этим? — Конечно. — Миноура, казалось, только и ждал, когда Акэти заговорит об этом. Послюнявив пальцы, он стал листать блокнот. — Начнем с того, что Огавара с супругой и секретарем Сёдзи, а также их шофер были в тот день на вилле в Атами. Остается десять человек челяди. Половина из них весь день провела дома, часть уходила ненадолго. Продолжительное время — часов пять-шесть — дома не было управляющего Куроивы и Томи Танэды, кормилицы госпожи Огавары, а также трех горничных, одна из которых уезжала к родителям. Куроива с утра отправился в Одавару к своему приятелю, откуда вернулся поздно вечером. В местном полицейском участке я наводил справки. Старые друзья целый день провели вместе: обедали, играли в го. Правда, Атами и Одавара расположены неподалеку друг от друга, и потому о стопроцентном алиби я пока не говорю. Кормилица Томи ушла днем и вернулась вечером. Она ходила на спектакль театра Кабуки, чему случайно оказался и свидетель: как она говорила, примерно в пять часов вечера в фойе театра ее окликнул друг семьи Хитоси Муракоси. Я у обоих уточнял этот факт. Так что они оба имеют алиби. Супруги Огавара и Сёдзи находились в пять часов вечера дома — это уже непреложный факт. — А шофер? Он где был? — Тоже на вилле. В тот день утром господин Огавара ездил с приятелем играть в гольф и машину вел сам. Шофер же уходил ненадолго, но в момент происшествия был дома, болтал на кухне со сторожем, его женой и дочерью. Эти сведения я получил в полицейском участке Атами, там беседовали с каждым в отдельности. — А теперь расскажи, пожалуйста, что тебе известно о друзьях Химэды. — О, времени потратил много, а результат ничтожный. У всех есть алиби. Из бесед с родителями Химэды и из его дневника я выудил одиннадцать имен тех, кто мог бы считаться его другом. Все они в этот день не выезжали из Токио. — Таким образом, из непосредственного окружения Химэды подозревать некого? — Акэти запустил в копну волос правую руку, насмешливо скривил губы. — Негусто… — И все же в груде собранного мною материала есть, мне кажется, одна тоненькая ниточка, которую стоит потянуть. — Что же это за ниточка? — с улыбкой спросил Акэти, — Эта ниточка — Муракоси. Я вовсе не уверен в успехе, но, по-моему, ее стоит потянуть. Кстати, от Сёдзи я слышал, что Химэда и Муракоси враждовали, оба добивались особого расположения маркиза. Один раз даже подрались в саду. Само собой разумеется, это не повод для убийства. Здесь должен быть другой мотив… — Миноура на мгновение задумался, а потом продолжил: — Химэда что-то говорил о тайном обществе. Я пытался нащупать его, но тщетно. Нет свидетельств, что Химэда состоял в каком-то обществе или перешел кому-то дорогу. Это я отметаю. Но сегодня беседа с вами подтолкнула меня к мысли, что здесь мог быть любовный треугольник, основная фигура которого — госпожа Огавара. Стремление обоих завоевать ее сердце могло стать причиной неприязни между этими людьми. Соперничество вполне могло привести и к убийству. — Но здесь есть одно противоречие. Взгляни-ка на свою таблицу. Чем дальше, тем реже Химэда встречался со своей возлюбленной. И его друг Сугимото тоже подтверждает, что Химэда в конце сентября явно находился в нервозном состоянии — скорее всего из-за любовных неурядиц. Получается, что, если оба и соперничали друг с другом, проиграл явно Химэда. Тогда зачем надо было его убивать? — Акэти взглянул на собеседника со своей знаменитой иронической улыбкой и продолжил: — Здесь зарыта собака. Как только удастся снять это противоречие, вся картина станет абсолютно ясной. Во-первых, не обязательно Химэда заносил в дневник все без исключения свидания. Во-вторых, не совсем верными могут быть наблюдения Сугимото о душевном состоянии своего друга. Но обмозговать всесторонне роль и место Муракоси, безусловно, стоит. Что ты говорил о его алиби? В какой степени оно достоверно? — Да, тут у меня есть сомнения. У старухи Танэды очень слабое зрение; над ней даже посмеиваются, потому что порой она путает людей. Я вполне допускаю, что в фойе театра она ошиблась, приняв за Муракоси совсем другого человека. Это обязательно нужно перепроверить. Тем более что, по словам бабуси, ее окликнули. Ведь вполне возможно, что Муракоси подговорил похожего на себя человека устроить такую встречу. В конце концов, не так сложно слегка изменить лицо и голос. В окружении Муракоси вполне могли быть способные на это люди. — Мысль интересная. За Муракоси надо бы продолжить наблюдение. — Это как раз моя профессия. Как клещ вцеплюсь в него. Тем более что очень люблю это дело. Еще разок поговорю с бабушкой, а потом установлю слежку за Муракоси. Как только появятся новости, господин Акэти, позвольте сообщить вам. Помощник Кобаяси проводил Миноуру до дверей, после чего Акэти, положив руку ему на плечо, спросил с улыбкой: — Ну, что ты думаешь об этой ситуации? — Я полагаю, вы мыслите совсем в другом направлении. Если бы весь этот клубок можно было распутать одним только простым наблюдением, вы бы не стали браться за это дело, — ответил юноша. В сетях С каждым днем Такэхико Сёдзи все сильнее влекло к загадочной Юмико Огаваре, причем чем сильнее было влечение, тем загадочнее она казалась ему. Все помыслы были обращены к ней, он ловил каждое ее слово, каждый жест, взгляд, пытался разгадать значение улыбки на ее устах, искал смысл в каждом случайном прикосновении. Возвращаясь вечером в свою комнату, не находил в себе сил для какого-нибудь дела. Часами лежал в постели, припоминая все детали дня, имеющие отношение к Юмико, сгорал от томления и, вконец изможденный, проваливался в сон, чтобы утром проснуться с мыслью о ней. Неверно было бы, однако, объяснять беспокойное томление Такэхико лишь неразделенностью его страсти. На днях ему пришлось по просьбе Когоро Акэти рассказать подробно о стиле жизни своих хозяев, на основе неведомо откуда взявшейся таблицы выяснить, кто, когда, где бывал в последние месяцы. Такэхико догадывался, что это как-то связано с гибелью Химэды. Чрезвычайно неприятно было, что муссируются имена господина и особенно госпожи Огавары. Неужели у Юмико есть какие-то тайны? Неужто таблица, с которой познакомил его Акэти, указывает время и место ее тайных свиданий? Все чаще Такэхико охватывало отчаяние. И образ прекрасной, недоступной Юмико все чаще грезился ему искаженным, с печатью порока. Но обворожительная вульгарность не только не отталкивала, а, наоборот, еще более возбуждала страсть, желание обладать ею. Как раз в эти дни господину Огаваре необходимо было по делам съездить на два дня в Осаку, и он велел Такэхико сопровождать его. За день до вылета, когда Такэхико возился с бумагами в библиотеке, туда неожиданно вошла Юмико. Само появление ее здесь удивило его, а то, что она сказала, повергло в состояние, близкое к шоку. — У меня к вам дело. Несколько щекотливое. Не могу ли я попросить вас «заболеть» сегодня-завтра? Откажитесь от завтрашней поездки, оставайтесь дома. Нам надо поговорить. — Она заговорщически улыбнулась ему. Сердце Такэхико колотилось так, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, лицо раскраснелось; но к безграничной радости примешивалось и другое чувство, напоминающее, пожалуй, страх. — Хорошо. — Он попытался взять себя в руки. — Схожу к врачу, пожалуюсь на головную боль. Такэхико посетил врача, после чего, сообщив о недомогании маркизу, необычно рано отправился спать. Вместо него в Осаку уехал один из помощников Огавары. К одиннадцати часам ночи в доме установилась тишина. И как было условлено заранее, Такэхико направился в спальню Юмико. По дороге жилых комнат не было, потому пройти в спальню хозяев не представляло особой проблемы. Как сомнамбула, ступал Такэхико по мягкому ковру, остановился у дверей спальни. Биение собственного сердца заглушало все звуки мира. «Нечто похожее я видел в кино», — подумалось Такэхико. Кончиками пальцев постучал в дверь. Она открылась. На пороге его ждала несравненная Юмико в переливающемся при малейшем движении атласном халате. Подрагивали в улыбке вожделенные губы. Такой роскошной спальни Такэхико никогда прежде не видел. В углу огромных размеров кровать под балдахином, перед ней столик и два кресла, зачехленных нежной красной тканью, торшер розовым светом освещал только эту часть комнаты. Забравшись в кресло, Юмико предложила и Такэхико присесть. Он сел напротив, стараясь выглядеть как можно спокойнее. — Тебе, кажется, есть что мне сказать, — заговорила Юмико. — Потому я и попросила тебя остаться сегодня здесь. «Что она имеет в виду?» — Такэхико с недоумением смотрел на Юмико. А она продолжала: — Ты ведь расспрашивал обо мне горничную? Интересовался, когда и куда я хожу… Она рассказала мне. Но я хочу, чтобы ты спросил меня лично. Такэхико ощутил, как кровь отхлынула от лица. «Значит, горничная ей все рассказала? И она позвала меня только поэтому?» От жгучего стыда ему хотелось провалиться сквозь землю. «И все же, почему для такого разговора выбрана спальня, ночь?» Лучик надежды оставался в его душе. — Да, в самом деле, — ответил он, — Акэти просил уточнить кое-что… Но только вам не говорить… — Я так и поняла. Ну и что же именно интересует господина Акэти? — Лицо Юмико оставалось ласковым. Ни тени недовольства. Наоборот, казалось даже, что она получает удовольствие от таинственности этой беседы тет-а-тет. — Господин Акэти передал мне такую табличку… Она у меня с собой… — Такэхико вытащил из кармана лист бумаги и протянул его Юмико. Внимательно пробегая глазами каждую строчку, Юмико будто пыталась вспомнить, что кроется за словами и цифрами. — Ничего не понимаю. И вообще, как эта бумага родилась на свет? Тебе что-нибудь понятно? — В лице и голосе Юмико сохранялось благорасположение к гостю. — И мне непонятно. Акэти ничего не объяснил, но… — Что «но»? — Мне подумалось, — осмелел Такэхико, — что это дни и часы, когда вы с кем-то встречались. — С огромным трудом он подавил в себе желание задать Юмико другой вопрос: правда ли это? Но вопрошающие глаза выдавали его. Юмико чуть улыбнулась: — Встречалась с кем-то? Ты имеешь в виду — с возлюбленным? — прямо, глядя чистыми глазами в глаза юноши, переспросила Юмико. Откровенный, от сердца к сердцу, разговор доставлял удовлетворение. Более всего в людях Такэхико ценил открытость, а в отношениях с любимым человеком она радовала вдвойне. После недолгой паузы Юмико тихо спросила: — Ты ревнуешь? «Да!» — Такэхико хотелось громко воскликнуть, приникнуть к ее груди, но, сдержав порыв, он только виновато улыбался. — У меня нет никаких любовников. Господин Акэти что-то путает. Я действительно часто провожу время вне дома, особенно когда муж отлучается. Делаю покупки, хожу в театр, на концерты, к друзьям, точнее, к подругам. Ну а что касается таблички — вполне вероятны случайные совпадения. Отлучаюсь я, естественно, гораздо чаще, чем отмечено здесь. Такэхико недоверчиво слушал ее. Между тем Юмико продолжала: — Что было давно, мне, конечно, не вспомнить. Ну, например, десятого октября после обеда я поехала в район Акасаки в салон красоты к своей подруге Яномэ. Она сделала мне прическу, а потом до вечера мы болтали. Это моя старая подруга, мы очень любим поболтать. «Но можно было использовать это время и для свидания», — подумал Такэхико, но тут же постарался погасить подозрение; не хотелось дурно думать о Юмико. — Что же на уме у господина Акэти? Однажды он приходил к нам, но я в разговоре не участвовала. А было бы неплохо не спеша потолковать с ним. Такэхико и от упоминания имени Акэти почувствовал приступ ревности. Несмотря на свои пятьдесят, тот выглядел отлично и нравился молодым женщинам. — Какой же ты, Сёдзи, впечатлительный. Опять ревнуешь? — Юмико еще раз улыбнулась, но лицо ее стало совсем другим, аристократическая одухотворенность не исчезла, но к ней примешалась некая разнузданность женщины с панели. Чудная и одновременно чудная, эта смесь завораживала. — Ты не только выполнял задания Акэти, но и очень переживал за меня, правда? Ее пристальный взгляд снова вогнал молодого человека в краску. — А беспокоиться совершенно не о чем, — продолжала Юмико. — Можно предположить, что господин Акэти каким-то образом связывает гибель Химэды с этой таблицей. Но я ни при чем, никаких оснований для беспокойств нет. Так что ты не переживай, хорошо? Знаешь, Сёдзи, я ведь отлично понимаю, что тебе не дает покоя. И в то мгновение, когда ты вошел сюда, я поняла, чего ты хочешь. Обворожительная женщина смело разрушила еще одну стену между ними. Взяв руку Такэхико в свою, она с силой сжала ее. Такэхико ответил тем же. Жаркий ток струился между ними. Подняв глаза, он с наслаждением отметил, что Юмико смотрит на него влажными влекущими глазами, почувствовал, что теряет голову, что не в силах владеть собой. По щеке покатилась слеза. Юмико порывисто прижалась к нему щекой, обняла за плечи. Руки Такэхико крепко обхватили ее талию. Долго они сидели так, не шевелясь, наслаждаясь близостью. Когда горячие и мокрые от слез губы слились в поцелуе, Такэхико закрыл глаза и подумал: «Вот ради чего стоит жить!» Захотелось прочесть восторг и в ее глазах. Они казались ему бесконечной Вселенной, из темноты которой исходили искры желания. Течение времени как бы остановилось. Непонятно было, миг или вечность длилась страсть, сладость обладания друг другом. Слежка Миноура, как и обещал Акэти, принялся теперь за проверку алиби Муракоси. На следующий же после беседы день он начал слежку. А уж в этом деле он был мастер непревзойденный. Из двух видов слежки — тайной и психологической — он выбрал второй, зная из опыта, что, измотав человека морально, заставит того, если он преступил закон, обязательно каким-нибудь образом выдать себя, раскрыться. Конкретно же Миноура поставил перед собой задачу выяснить, кто встретился со старухой Танэда в театре: сам Муракоси или его двойник. Муракоси снимал квартиру в старом деревянном доме неподалеку от станции Сибуя, а фармацевтическая фирма, в которой он служил заместителем управляющего, находилась в районе станции Акабанэ. Маршрут между этими пунктами стал теперь для Миноуры ежеутренним и ежевечерним. Соседи и знакомые Муракоси, характеризуя его, говорили, что он домосед, большую часть свободного времени посвящает чтению. Один, максимум два вечера в неделю посещает семью Огавара. После несчастного случая с Химэдой Миноура дважды бывал в фирме, и Муракоси знал его в лицо. Поэтому при первой встрече в электричке, полагая, что она случайна, Муракоси спокойно поздоровался с сыщиком. Но «случайные» встречи на второй, на третий день стали заметно нервировать Муракоси. Еще бы! Дважды в день в переполненном вагоне электрички через три-четыре человека мелькала физиономия этого сыщика, с улыбкой приподнимавшего шляпу в знак приветствия. Стало ясно, что сыщик не выпускает свою жертву из поля зрения и на перроне, и на выходе со станции. Возвращаясь домой, Муракоси видел, что метрах в десяти за ним постоянно следует Миноура. Естественно, это чрезвычайно злило Муракоси. Миноура же выполнял свою работу с явным удовольствием. Он твердо верил, что невиновный человек не испытывает от слежки отрицательных эмоций, а виновный, если злится, доказывает тем самым свою причастность к преступлению. Рано или поздно конфликт должен был произойти. Он случился на четвертый день вечером, когда Муракоси возвращался домой. В вагоне они встретились глазами, Муракоси на приветствие не ответил, наоборот, лицо его приняло очень недоброжелательное выражение. Влекомый потоком людей на улицу, Муракоси спиной ощущал на себе взгляд Миноуры и, не в силах более терпеть, внезапно остановился. «Ага, — не без злорадства подумал сыщик, — он наконец выпускает коготочки. Вот и хорошо, поговорим». — Эй ты, какого черта за мной увязался? Если я тебе нужен — вызывай в полицию и устраивай допрос. — Всегда сдержанный Муракоси смотрел на сыщика с неприкрытой злостью. Миноура готов был к такому обороту и, сменив ехидную улыбку на доброжелательную, мягко заметил: — Ну что вы, напрасно злитесь, это совершенно случайная встреча. Так получилось, что мне по работе приходится следовать тем же маршрутом. Всех благ вам. — Миноура прикоснулся рукой к шляпе и удалился. Муракоси поглядел ему вслед, чертыхнулся, быстро направился к стоянке такси, забрался в машину и уехал. Миноура опешил от неожиданности, но сразу же пришел в себя, расталкивая людей, бросился к другому таксомотору: — Я из полиции. Гони скорей за той машиной! Несмотря на сложное движение, машину с Муракоси удалось из виду не упустить. У станции Икэбукуро машина Муракоси неожиданно притормозила. Решив, что Муракоси выйдет и направится куда-то, Миноура тоже остановил свой таксомотор. Но объект наблюдения из машины не вышел. После короткого разговора Муракоси с водителем машина резко развернулась и понеслась в обратную сторону. Сыщику тоже пришлось развернуться и продолжать преследование. В конце концов оба таксомотора снова оказались рядом с домом Муракоси. Миноура, как он это делал и раньше, зашел в табачную лавку и заговорил с хозяйкой, не переставая наблюдать за объектом. «Куда же собирался ехать Муракоси? В том, что он нервничает, сомнений нет. Значит, хочет что-то скрыть. Да-а, парень с характером. Видно, хотел встретиться с кем-то, чтобы сообщить, что полиция наблюдает за ним. Телефона у него дома нет, стало быть, единственный способ — встретиться непосредственно. Но с кем? Уж не с двойником ли, которого выставил вместо себя в театре Кабуки? Эх, как замечательно было бы, если б удалось напасть на его след!.. Что-то я замечтался, так можно и упустить его. Ведь он может выбраться из дома через черный ход. Хотя вряд ли сегодня он пойдет еще куда-нибудь. Будь я на его месте, я бы незаметно вышел из фирмы завтра, используя один из пяти-шести имеющихся там выходов». Решив, что больше сегодня вести слежку нет смысла, Миноура отправился домой. Предстояло многое тщательно обдумать, попросить людей в помощь, чтобы завтра караулить все выходы из фирмы. «Пора от психологической слежки перейти к тайной». На следующий день пять переодетых шпиков фланировали у всех подъездов, кроме главного; за последним наблюдал сам Миноура, рассчитывая, что, увидев его у парадного, Муракоси выйдет через другой подъезд. А там его не упустят. Расчеты опытного сыщика были абсолютно верными. Муракоси вышел через самую незаметную дверь, поймал такси и направился в район Ниппори. Недолго находился на втором этаже обветшавшего дома, после чего спешно вернулся на работу. Об этом оперативно сообщил Миноуре один из его помощников. Почувствовав себя охотником, обнаружившим логово зверя, Миноура решил далее не церемониться и действовать открыто. Поскольку Муракоси предпринял попытку обмануть полицию, сам факт вызова его в участок и самого пристрастного допроса не являлся бы нарушением прав человека. Теперь можно вполне законно, без каких-либо хитростей посетить и тот странный дом, в котором только что побывал Муракоси. Чудаковатый художник На одной из грязных улочек района Ниппори стоит полуразвалившийся деревянный склад, в котором издательство «Фудзи» держит нераспроданные книги. На плоской крыше сколочена маленькая пристройка для сторожа. Здесь и живет Дзёкичи Сануки. Получив от соседей эти скудные сведения, сыщик Миноура направился к художнику. — Але! Але! Кого сюда черт несет?! — услышал Миноура, поднимаясь по шаткой лестнице. И тут же увидел обладателя этого грубого голоса — худощавого, лохматого человека с неопрятной черной бородкой. Неприязненно сверкнули большие черные глаза. — Вы господин Дзёкичи Сануки? — Да, а тебе чего? — Я из полиции. Надо поговорить. Художник растерянно заморгал, потом, широко улыбнувшись, вежливо произнес: — Ах, вот как… Простите за грубость. Пожалуйста, проходите. У входа Миноура снял обувь и ступил на рваные циновки. Комната была маленькой, забитой к тому же всякой дребеденью, напоминала жилье нищего старьевщика. Подавляя отвращение, Миноура стал оглядывать неопрятное помещение. Первое, что бросалось в глаза, — гипсовая фигура женщины в натуральную величину; не хватает ушей, руки сломаны, плечи и бедра расколоты. Странное впечатление производила в клетушке эта нелепая фигура. У шкафа — мольберт. Одного взгляда на холст достаточно, чтобы заключить, что аляповатая мазня принадлежит безумцу. Еще несколько холстов в подрамниках были не лучше. Старинные часы эпохи Эдо в форме пагоды, огромный кувшин без горлышка, куча пожелтевших газет и журналов… На грубо сколоченных полках бронзовые, гипсовые фигурки, все с какими-нибудь изъянами. Рядом лампа эпохи Мэйдзи и старинные маятниковые часы. Под полками разбросаны голова, торс и связанные в охапку руки-ноги манекена-мужчины, — видимо, подобран на свалке. Трудно было принять это за жилище нормального человека. Между тем хозяин держался приветливо, может быть даже чересчур: — Пожалуйста, пожалуйста, присаживайтесь. Дзабутон [5] , увы, не могу предложить вам, зато есть у меня огонь, сейчас накипятим воды… — Сануки достал побитый алюминиевый чайник и поставил его на огонь, после чего устроился наконец напротив Миноуры. Сыщик успел разглядеть стертые до дыр вельветовые брюки, дырявый свитер и принялся изучать лицо хозяина — удлиненное; толстые красные губы в движении напоминали краба; когда он говорил, в них скапливалась слюна. — О чем же господин из полиции хочет поговорить со мной? — Потирая у огня руки, Сануки живо взглянул на Миноуру. В ответ сыщик протянул свою визитную карточку. Художник вслух прочитал: — «Помощник полицейского инспектора…» Э-э, да вы большой человек. Миноуре показалось, что Сануки ерничает, и он сухо спросил: — Вы знакомы со служащим фармацевтической фирмы Хитоси Муракоси? На прямой вопрос был неожиданно получен такой же прямой ответ: — Знаком. Не далее как сегодня он был здесь. Мой близкий друг. — Давно знакомы? — Со школьных лет. Родом из одних мест. Прекрасный парень, я его очень люблю. Миноура не мог пока заключить по ответам, так ли простодушен его собеседник или разыгрывает спектакль. — А откуда вы родом? — Как же так, вы, представитель полиции, интересуетесь Муракоси и не знаете, откуда он родом? Странно. Из деревни близ города Сидзуока. Там мы оба родились, там оба провели детские годы. Муракоси — умница, был старостой нашего класса. Он хоть и моложе меня, но я всегда считал и сейчас считаю его старшим братом. «Этот тип не так прост», — подумал опытный сыщик. Со значительным видом он достал блокнот, послюнил по обыкновению палец и начал не спеша переворачивать странички: — Так… Месяц назад, а именно третьего ноября, вы выходили из дому? — Ну и вопрос… Я же перекати-поле, каждый день где-нибудь хожу-брожу, слоняюсь по Токио. Особенно люблю болтаться по барахолке в Сэндзю. Почти вся моя коллекция — оттуда. Кстати, как она вам показалась? Неплохая, а? «Да, этот художник — мастер уводить разговор в сторону, — подумал Миноура, внимательно вглядываясь в лицо Сануки и пытаясь найти в нем черты, схожие с Муракоси. — Пожалуй, сходство есть. Если сбрить бородку, поправить прическу, надеть одежду, которую носит Муракоси, то обмануть полуслепую старуху вполне возможно. Тем более и голоса, и говор похожи, что неудивительно — родом из одних мест». — Вернемся к третьему ноября, — сухо сказал Миноура. — Кстати, это был День культуры, что имеет к вам непосредственное отношение. Ну так что, вспоминается этот день? — День культуры? Какая чепуха! Ненавижу культуру. Мне больше по душе здоровое дикарство. Даже тоска мучает по временам, когда человек был дик. Кстати, меня с моей физиономией часто называют дикарем. А эти мои картины, между прочим, — сны первобытного человека. Именно первобытные люди, не испорченные так называемой культурой, обладали потрясающей творческой силой. «Опять уводит в сторону», — подумал Миноура. — Я спрашиваю про третье ноября. — Ага, третье ноября… Нет, ничего не помню. И бесполезно спрашивать, так как дневник я не веду, а память плохая… А какая была погода в тот день? — Был теплый ясный день. — Ну тогда… Тогда наверняка я бродил в районе Сэндзю. Знаете, там речка Аракава, большой мост… Очень люблю те места… Возможно, торговался на барахолке. — Где вы были в пять часов вечера в тот день? — Не знаю. В пять часов еще светло. Значит, бродил где-то; засветло домой не возвращаюсь. Из Сэндзю обычно еду в район Ёсивары и там слоняюсь. Потом в Асакусу. А потом уже домой. При упоминании известных злачных кварталов Ёсивары и Асакусы красные губы Сануки расплылись в гнусной улыбке. — Господин помощник полицейского инспектора, а как вы насчет сакэ, а? — спросил художник, не переставая улыбаться. — Днем не пью. — Тогда извините, позвольте мне. Как-никак здесь не полицейский участок, а мой дом… — Сануки достал из почерневшего посудного шкафчика (видимо, тоже с барахолки) бутылку дешевого виски, стакан и снова обратился к Миноуре: — Может, все-таки выпьете стаканчик? — Нет, — твердо отказался полицейский. Сануки налил себе полстакана виски и с нескрываемым удовольствием выпил. «Если третьего ноября он вместо Муракоси ходил в театр, то должен был быть в этот день гладко выбрит, аккуратно причесан, переодет. Допустим, Муракоси зашел к нему, дал свою одежду. А сам? Сам как оделся? Так-так… Интересно… Уж не надел ли он на себя длинное серое пальто, серую же фетровую шляпу, в которой и видели его у обрыва официантка с парнем? Вполне мог наклеить усы, нацепить очки… Но в таком случае кто-то из соседей должен был видеть человека с такой наружностью». — Все-таки, господин Сануки, как вы провели День культуры, третье ноября? — А почему вас так интересует именно этот день? Уж не убили кого в тот день? — Художник уже слегка захмелел. — Третьего ноября в пять часов вечера с обрыва мыса Уоми близ Атами был сброшен в море, в результате чего погиб, господин Химэда, приятель Муракоси. — А, Химэда! Слышал, слышал эту фамилию. От Муракоси. Так, значит, он погиб третьего ноября? И вы хотите сейчас выяснить мое алиби? То есть подозреваете, что убийца — я? Ха-ха!… — А вам приходилось встречаться с Химэдой? — Нет. — Значит, и его убийцей вы быть не можете. Нас интересует не ваше алиби, нас более интересует господин Муракоси, его алиби. Если, допустим, тот день он провел у вас и вы это подтверждаете, значит, алиби у него есть. Так что, не приходил он сюда? — Миноура попытался чуть-чуть запутать опьяневшего художника. — Может, приходил. А может, не приходил. Вообще он приходит сюда не чаще раза в месяц. Раза два в месяц я бываю у него. Вы спрашиваете про ноябрь? Нет, в начале месяца он не приходил. Жаль, конечно, что не получилось алиби для Муракоси, но лгать я не могу, я человек честный. — А театр вы любите? — Сыщик переменил тему разговора. — Театр? Традиционный — да, люблю. — Значит, в театр Кабуки часто ходите? Может быть, как раз третьего ноября вы были в Кабуки? — Миноура, что называется, впился глазами в лицо собеседника, стремясь уловить все оттенки, которые оно выражало. Лицо Сануки, однако, оставалось невозмутимым. — Нет, в Кабуки давно не ходил, денег на дорогие театры нет. Я хожу в более дешевые, есть такие в Асакусе. В некоторые с юных лет хожу. Приятно, знаете, ностальгия по юности… «Опять ловко уходит. Так вдохновенно и простодушно лгать дано не всякому. Или просто слегка придурковат?» Сыщику никак не удавалось разобраться в характере Сануки. «Вертит мною, опытным полицейским, как хочет». — Вы говорили, что Муракоси сегодня заезжал сюда. Когда? В первой половине дня? — Миноура предпринял последнюю попытку. Если и она сорвется, придется уповать только на соседей Сануки. — Муракоси приезжал утром буквально минут на десять. — Что, срочное дело? Художник не ответил. Огромные красные губы опять изобразили гнусную ухмылку; он запустил руку в белеющую от перхоти шевелюру и долго чесал ее. — Ой, что с вами поделаешь, — наконец произнес он. — Очень не хотелось говорить об этом полицейскому, но, раз подозреваете аж в убийстве, придется. Хотя криминала ведь никакого нет. Речь шла об одной вещи, сейчас покажу вам ее. — Сануки отошел в угол, где валялись журналы, вытащил оттуда длинный свиток и развернул его. Тушью на нем были изображены слившиеся в любовном экстазе фигуры мужчины и женщины. Работа довольно примитивная, но с прелестью старины. — Очень редкий свиток, кисти известного художника. Из пяти остался только один, потому я относительно дешево смог купить его. Ну как, нравится? — Лицо художника расплылось от удовольствия. — Ну вот. Месяц назад я оставил его у Муракоси, хотел показать ему. А тем временем появилась нужда в деньгах, и решил пока заложить свиток в ломбард. А то завтра уже есть не на что будет. И квартплату сильно задолжал. Так вот, вчера позвонил Муракоси, попросил срочно привезти этот свиток. Вот и все. «Все это слишком правдоподобно, чтоб быть ложью. А если это подготовленный заранее спектакль?» Поговорив еще немного, Миноура распрощался с художником. На улице остановил несколько человек, расспросил их, но впустую: мужчину в длинном сером пальто и того же цвета фетровой шляпе, в очках, с усами третьего ноября никто не видел. Миноура был очень расстроен. Пять дней слежки, все остальные попытки результатов не дали. Он устал и решил было передохнуть пару дней, но эту возможность у него отняло второе чрезвычайное событие: Хитоси Муракоси был найден застреленным. Таинственная смерть Муракоси Муракоси жил в тихом районе в самом центре Токио, недалеко от станции Сибуя. Дом, в котором он снимал квартиру, будучи приспособленным к современной комфортабельной жизни, сохранял очарование старины — деревянная резьба, приятной расцветки слегка потускневшие обои… И уютная, умиротворяющая полутьма как нельзя более соответствовала характеру Муракоси. Тринадцатого декабря Муракоси, как обычно, вернулся с работы домой. И здесь в тот вечер выстрел из пистолета оборвал его жизнь. В соседней квартире жила семья служащего Такахаси. К нашему повествованию эта чета имеет отношение лишь постольку, поскольку она первая обнаружила труп Муракоси. А произошло вот что. В тот вечер в 20.40 почти вся Япония прильнула к репродукторам, потому что по радио передавали концерт талантливого скрипача Дзюсабуро Сакагучи, только что вернувшегося с триумфальных гастролей по Европе. О нем много писали газеты, по возвращении на родину была организована пышная встреча, концерт в прекрасном новом зале вызвал безумный ажиотаж, несмотря на дорогие билеты. Короче, рекламы было много, и неудивительно, что аудиторию радиослушателей в тот вечер составляли не только истинные любители музыки. Супруги Такахаси тоже, отложив все дела, слушали игру скрипача. Впрочем, музыка звучала во всем притихшем доме. Минут двадцать люди благоговейно внимали скрипке. Угас последний аккорд. В 21 час прозвучал сигнал точного времени. И одновременно с ним раздался оглушительный грохот, который чета Такахаси приняла сначала за сильное хлопанье дверью. Или где-то рядом лопнула автомобильная шина? Супруги испуганно переглянулись. — Что случилось? Странный звук, — сказал муж, выключая радио. — Не стряслось ли что-нибудь у соседей? — предположила жена. Обоим подумалось, что, возможно, прогремел выстрел, но они в этом уверены не были, а высказывать страшное предположение вслух не хотелось. — Пойду-ка взгляну, — сказал муж и, выйдя в коридор, подошел к комнате Муракоси. Постучал. Ответа не последовало; за дверью было очень тихо. Такахаси повернул ручку двери. Не открывается, закрыта на ключ. Из-под двери пробивается свет, — значит, в комнате кто-то есть. Кроме того, радио умолкло, хотя пару минут назад и здесь (это точно!) звучала музыка. К Такахаси подошла жена. — Странно, — обернулся к ней муж. — Попробую взглянуть с улицы. В коридоре супруги столкнулись с управляющим домом. — Ничего не слышали? — спросили они. — Нет… — Ровно в девять часов со стороны моего соседа раздался странный звук, похожий на выстрел. Дверь его комнаты закрыта, и я решил посмотреть в окно. — Вы говорите о Муракоси? У меня есть запасной ключ от его комнаты. Но может, сначала поглядим в окно? Жена Такахаси на улицу не пошла, а двое мужчин, выйдя во внутренний дворик, приблизились к соседскому окну. Между двумя гардинами оставалась узкая полоска, откуда струился ровный свет. Взгромоздившись на оказавшийся кстати деревянный ящик, Такахаси долго всматривался в комнату, потом дрожащими руками поманил управляющего. Лицом вверх на кровати лежал Муракоси. Он был в костюме, пиджак расстегнут. Залитая кровью белая сорочка, промокший насквозь коврик у постели и, главное, лежащий рядом маленький черный пистолет не оставляли сомнений в том, что пару минут назад действительно прозвучал выстрел. Мужчины попытались открыть снаружи окно, но ни одно из трех не поддавалось. Дверь тоже была заперта изнутри. — Что ж, первым делом надо сообщить в полицию, — сказал управляющий. Через некоторое время улица перед домом была забита машинами полиции и журналистов. Миноура тоже приехал — ему по телефону сообщили о смерти Муракоси. Запасным ключом управляющий открыл дверь, и в комнату вошли представители полиции; журналистов не пустили, они толпились в коридоре перед дверью. Врач-криминалист осмотрел труп и засвидетельствовал, что пуля прошла сквозь сердце. Выстрел был произведен из лежащего рядом пистолета. Отпечатки пальцев на пистолете совпадали с отпечатками пальцев пострадавшего. Других следов обнаружено не было. Соседей опросили, имел ли Муракоси оружие, но ответа никто дать не мог. Потом уже стало ясно, что разрешения на оружие у него не было и пистолет попал к нему каким-то незаконным путем. Ни соседи, ни управляющий не видели, чтобы кто-то накануне посещал Муракоси. Самое же главное — двери и все окна были закрыты изнутри. Причем в двери оставался ключ. Предположение, что убийца, если он был, выставил стекла и затем вставил их снаружи, были опровергнуты тщательнейшим осмотром. Полицейские приступили к анализу самоубийства и поискам причин. Выяснилось, что мотивы имелись и лучше всех это известно осуществлявшему за убитым слежку помощнику полицейского инспектора Миноуре. Наиболее правдоподобным казалось то, что у Муракоси, подозревавшегося в убийстве Химэды, не выдержали нервы и, чувствуя, что кольцо вокруг него сжимается, он покончил с собой. Но все же с абсолютной уверенностью квалифицировать происшествие как самоубийство полиция не могла, так как не было найдено самого главного в таких случаях — предсмертной записки. И еще одно обстоятельство поставило полицейских в тупик: лежавшее на груди убитого белое перо. Конец его был обагрен кровью. Создавалось впечатление, что кто-то положил его на грудь после совершения убийства. Перо было точно таким, о каких говорил Химэда и какое обнаружили в его пиджаке после падения с обрыва. Между тем Миноура продолжал расследование, и наиболее необходимой теперь ему представлялась беседа с другом Муракоси, художником Сануки. На следующий после гибели Муракоси день, четырнадцатого декабря, Миноура вновь пришел в конуру Сануки, но — какая неожиданность! — не застал этого чудака дома. Более того, выяснилось, что он не возвращался домой с позавчерашнего дня. Первой мыслью Миноуры было: вот он, преступник. Но, поразмыслив, сыщик отбросил ее: вряд ли Сануки имел мотивы для убийства Муракоси; при любом развороте событий он должен был принять сторону своего друга. * * * Утром пятнадцатого декабря в реке Сумидагаве, которая течет со стороны большого моста в Сэндзю, был обнаружен труп Сануки. Обследование показало, что на этот раз точно имело место убийство. Кстати, пресловутого белого пера не нашли. Тем не менее возрастала уверенность, что и Муракоси, и Сануки убиты одним человеком. Холодный пот прошиб Миноуру: смерть настигает каждого, за кем он ведет слежку. А это может значить, что за его действиями внимательно наблюдают и, как только он начинает приближаться к развязке, появляется очередная жертва. Начавшаяся со смерти Химэды цепочка происшествий приобретала все более кровавый, жестокий характер. Миноуре казалось, что он ощущает приближающееся дыхание кровожадного дьявола. Детектив Акэчи Неожиданный звонок писателя, автора нашумевших детективов Рампо Эдогавы, раздавшийся шестнадцатого декабря под вечер, нарушил привычный ход жизни в особняке бывшего маркиза Огавары. Только что вернувшийся домой хозяин сам подошел к телефону и услышал: — У меня, маркиз, к вам просьба. Мой друг, известный детектив Когоро Акэти, очень хотел бы побеседовать с вами по поводу Химэды и Муракоси. Найдете для него время? Огавара сразу согласился, тем более что беседа с прославленным детективом сулила большое удовольствие. В семь часов вечера маркиз сам встретил знаменитого Акэти и провел его в европейскую гостиную. — Не возражаете против того, чтобы в беседе участвовали моя жена и секретарь Такэхико Сёдзи? Кстати, Такэхико говорил, что знаком с вами. Конечно, возражений не последовало, и вскоре все четыре участника беседы устроились за большим круглым столом. Супруги Огавара много слышали об Акэти, но непосредственно встретились только сейчас и с любопытством оглядывали гостя — худощавого человека в элегантном черном костюме. Удлиненное лицо, большие дружелюбные глаза, ярко вычерченные губы, густая кипа седеющих волос. Обаятелен. Выглядит значительно моложе своих пятидесяти лет. Такэхико чувствовал себя несколько смущенным. Он давно уже не сидел за одним столом одновременно с шефом и его супругой. Встречи с Юмико в последнее время бывали все чаще, и чувство неловкости по отношению к ее супругу его угнетало — впрочем, почему-то не очень сильно, что заставляло молодого человека с ужасом думать о своем моральном падении. Как бы то ни было, Такэхико до сих пор вполне удавалось ничем себя не выдать перед господином Огаварой. Что же касается Юмико, то ее абсолютное спокойствие Такэхико наблюдал со смешанным чувством удивления, восхищения и отчасти страха, перенося ее великолепную игру на всю женскую половину человечества. После небольшой церемониальной части гость перешел к разговору по существу: — Что-нибудь слышали о гибели художника по имени Дзёкичи Сануки? Вопрос детектива, судя по удивленным лицам собеседников, был для них неожиданным. — Нет. А что, этот человек имеет какое-то отношение к Химэде или Муракоси? — в свою очередь спросил Огавара, вспоминая позавчерашнюю беседу с начальником следственного управления полиции Ханадой, который ни словом не обмолвился о Сануки. — Это довольно близкий друг Муракоси. Я лично с ним не встречался, но помощник полицейского инспектора Миноура занимался им, — объяснил Акэти, после чего в общих чертах изложил сообщения Миноуры о слежке, которую тот вел за Муракоси, о визите сыщика к художнику и о более чем странном жилище последнего. Говорил в основном Акэти: — Что настораживает: этот художник исчез в неизвестном направлении за день до таинственной смерти Муракоси, то есть двенадцатого декабря. Полиция собралась уже было объявить розыск, как вдруг в реке Сумидагаве обнаружили труп Сануки — под слоем ила, который скапливается в излучине реки, в километре от моста Сэндзю. Следов насильственной смерти или отравления не было. Предполагается, что он утонул вечером двенадцатого декабря. — Утонул или его утопили? — Хм, если выяснится, что Муракоси был убит, то следует так же относиться и к гибели Сануки. — Вы, следовательно, придерживаетесь версии об умышленном убийстве Муракоси? — Да. Полиция тоже. В диалоге участвовали только двое; Юмико и Такэхико с огромным вниманием слушали. — Позавчера ко мне приходил господин Ханада — вы его, наверное, знаете, начальник следственного управления полиции. Так вот, мы вели довольно долгий и весьма тщательный разговор о Муракоси. Если принять версию, что он не покончил с собой, а был убит, то придется разгадать чрезвычайно сложную загадку проникновения убийцы в его запертую изнутри комнату. Ведь были закрыты и дверь, и окна. Как проник туда убийца? Не сквозь стены же? Полиции пока не удалось разобраться с этим. В их разговоре явно ощущался азарт: страстный любитель детективов и фокусов, Огавара, что называется, оседлал своего конька. Одну за другой он вытаскивал из серебряного портсигара сигары и щелкал зажигалкой. Акэти, хотя и меньше, чем Огавара, тоже много курил. Над столом витал сизый дым. После недолгой паузы снова заговорил Акэти: — Так вот, уже на следующий день после гибели Муракоси я вместе с Миноурой осмотрел комнату убитого. И, думаю, нашел ключ к той загадке, о которой, господин Огавара, вы упомянули. И следственная группа в курсе дела. — Неужели вам удалось разгадать?! Вы поразительный специалист, господин Акэти! Так в чем разгадка? Маркиз был восхищен собеседником, который тоже, кажется, хотел доставить хозяину удовольствие. — Я должен сказать, что слышал о вас много похвального. Говорят, вы, господин Огавара, не только отлично знаете криминалистику, всю классическую и современную детективную литературу, но еще и обожаете различные трюки и фокусы. Безусловно, вы прекрасно знаете, что во многих случаях раскрыть загадку, скажем, проникновения в закрытое изнутри помещение (и соответственно исчезновения из него) практически означает раскрыть все преступление. Но в нашем случае, увы, так не получается. Мы поняли, как было совершено убийство, но не можем пока объяснить, кто его совершил и из каких побуждений. С огромным интересом слушая Акэти, Юмико и Такэхико время от времени обменивались взглядами, в которых, впрочем, огонек томления временно исчез. — Итак, комната была закрыта на ключ изнутри, причем он торчал в двери, — продолжал Акэти. — Нетрудно подобрать ключ, но невозможно открыть им замок, не сбросив тот, что торчит в двери. Из практики, правда, известен трюк, когда снаружи при помощи особого приспособления замок открывают внутренним ключом. Но при этом на нем неизбежно остается царапина; при очень тщательном осмотре мы, однако, никаких следов не обнаружили. Есть еще вариант: можно открыть замок с помощью иглы, проволоки, ниток и пинцета. Но при этом под дверью обязательно должна быть щель. Дверь комнаты Муракоси настолько плотно примыкает к возвышающемуся порожку, что если даже нитка в щель пройдет, то ни проволока, ни тем более пинцет пройти не могут. Отсюда мы делаем вывод: преступник проник в помещение не через дверь. — В литературе описываются и другие варианты, — весело засмеялся Огавара. — Можно элементарно снять дверь с петель и потом поставить на место. Правда, не много найдется идиотов, способных действовать подобным образом. — Детектив, однако, должен проверить все варианты. Безусловно, я осмотрел дверные петли, болты и убедился, что последнее время отверткой к ним не прикасались. — Значит, остаются окна, — заключил Огавара. Акэти не сразу отреагировал на эти слова. Попыхивая сигаретой, он какое-то время смотрел на собеседника, а тот, улыбаясь, присматривался к нему. Так продолжалось секунд десять или двадцать. Такэхико почувствовал необычность атмосферы. Наконец Акэти продолжил: — Я тщательно осмотрел помещение и пришел к выводу, что, кроме как через окно, в помещение проникнуть невозможно. Так что ход ваших рассуждений верен. В комнате Муракоси три окна — два на одной стене и одно на другой. Окна с двойными рамами. Каждая рама приоткрывается, но щель между ними недостаточна, чтоб в нее мог пролезть человек. Внимательнейшим образом я осмотрел каждое окно. Прежде всего, ни одно из них не было сломано. Далее, не увидел следов того, что рамы выставляли, а потом вправляли, — вся шпаклевка невредима. Но кое-что все же удалось обнаружить. В правом нижнем углу окна на северной стене я заметил малюсенькую щель. Акэти попросил Такэхико принести карандаш и бумагу. Затем очень ловко набросал схему. — Можно предположить следующее. Преступник проник в комнату самым обычным образом — через дверь. Затем сам закрыл ее изнутри и уж потом, сделав свое черное дело, выбрался через окно. Изнутри окно можно открыть полностью и без труда вылезти через него. Проблема в том, как потом закрыть окно с улицы. Вот тут и пригодилась та малюсенькая щель, о которой я говорил. Вот на схеме я условно изобразил окно, это задвижки… — Акэти очень подробно показал, как с помощью проволоки, просунутой в щель, можно снаружи захлопнуть окно. Все головы склонились над схемой. Воцарилась тишина, которую нарушало лишь взволнованное дыхание маркиза. Первым заговорил Такэхико: — А почему вы думаете, что преступник обязательно орудовал проволокой? Могла быть и обычная леска. — Потому, что окно было закрыто с помощью медной проволоки. Почему я заявляю это с уверенностью? Да потому, что край задвижки был немножко стерт и поблескивал. Я соскреб с этого края металл, провели экспертизу и обнаружили в нем частицы меди. — Я читал когда-то, что в схожей ситуации преступник специально стрелял в окно, чтобы воспользоваться затем появившимся отверстием. Правда, выстрел мог служить еще и отвлекающим маневром. — Поражен вашей эрудицией, маркиз. Потому и излагал вам так долго свои соображения, что, хотя вы и не профессионал, я вижу в вас компетентного советчика. Если в моем рассказе есть изъяны или же у вас возникли собственные соображения, будьте любезны, выскажитесь. — Что вы, что вы! — замахал руками Огавара. — Какой из меня советчик… Когда я читаю литературу, я имею все необходимые данные, чтобы проанализировать ту или иную ситуацию и сделать выводы. В реальной жизни, увы, не так. Нет-нет, профессионального детектива из меня не получится… Позвольте поинтересоваться вашим мнением вот по какому вопросу. Вероятно, в связи со смертью Муракоси полиция изучает сейчас всех, с кем он бывал в контакте? — Разумеется. — И следовательно, позавчерашний визит ко мне господина Ханады следует воспринимать именно так? Говоря точнее, проверяется наше алиби? Вы не в курсе, к каким выводам пришел после нашей беседы господин Ханада? — Он сам мне ничего не говорил, но через Миноуру косвенно я с его выводами знаком. Акэти хорошо помнил содержание доклада Миноуры. Вот к чему оно сводилось. В тот вечер супруги Огавара находились дома, каждый занимался своим делом, вместе ужинали, в 20.45 втроем (к ним присоединился Сёдзи) слушали по радио концерт скрипача, после чего в 21.00 радио выключили и разошлись по своим комнатам. Совершенно невероятно было в течение 10-20 секунд оказаться в квартире Муракоси, в нескольких километрах отсюда. Вслух же Акэти сказал: — Ну что вы, специально подтверждать ваше алиби нет никакой необходимости. Однако существует жесткое правило — при расследовании происшествия следует дотошно изучить все, что с ним хоть как-то может быть связано. И потому, — Акэти мягко улыбнулся, — от имени всех детективов прошу извинить нас за причиняемое беспокойство. — Зачем же, зачем же… Не надо никаких извинений. Мы, собственно, и не считаем, что на нас смотрят как на подозреваемых. Две смерти подряд — Химэда, Муракоси… Эти люди часто бывали в нашем доме, и интерес полиции к нам вполне объясним. Ну а вообще как идет расследование? Подозревается ли кто-нибудь конкретно? — На этом этапе изучаются все контакты Муракоси. Конкретно пока никого не подозревают. Работа следственной группы очень сильно затруднена, и знаете чем? Тем, что совершенно неясны мотивы всех трех убийств. — Да-да, понимаю… Какая же связующая нить соединяет эти три странным образом случившиеся смерти? Если все они — дело рук одного преступника, то, действительно, каковы мотивы? Я полагаю, если установить мотивы, то сразу бы уличили преступника. — Вы совершенно правы, господин Огавара. Сегодня есть только один элемент, связывающий две смерти, — белое перо. Что кроется за ним? Неясно. Как неведома и тайна, связывающая убийства Муракоси и Сануки. Маркиз, поскольку и Химэда, и Муракоси пользовались вашей благосклонностью, вы хорошо знаете их характеры, хотелось бы знать, что вы о них думаете. Огавара в задумчивости прикрыл глаза. Через некоторое время медленно заговорил: — Характеры этих людей резко различались. Химэда был словоохотлив, весел, в нем ощущалось, я бы сказал, женское начало. Муракоси же, напротив, был немногословен, замкнут. Ему с его характером более подходила бы деятельность ученого, а не служащего фирмы. Оба, каждый по-своему, были очень талантливы, оба прекрасно закончили университет, прекрасно выполняли свою работу в фирме. Безусловно, они были самыми замечательными из всех моих молодых служащих. Для меня лично их смерть — большая и печальная утрата… Господин Ханада обмолвился как-то, что белое перо, присутствовавшее при обеих смертях, возможно, указывает на их принадлежность к какому-либо тайному обществу. Я совершенно так не полагаю. По характеру это не те люди, которые могут вступить в таинственные масонские ложи… Финансовые проблемы? Да нет, и они не могли стать причиной убийств. Оба только становились на ноги, особого имущества не имели, да и страстью к наживе не отличались; вряд ли мотивом преступлений могли быть меркантильные соображения. Ну что еще… Остается только один мотив — сердечные проблемы. Вполне, думается, можно допустить убийство на почве ревности. Молодые, холостые люди… Насколько мне известно, в полиции тоже склоняются к этому варианту — в частности, считают, что Муракоси убил Химэду из ревности. Кстати, господин Ханада говорил, что за Муракоси велось наблюдение… — Да-да. Как раз упоминавшийся мною сыщик Миноура вел за ним слежку, подозревая его в убийстве Химэды. — А кончилось тем, — вздохнул Огавара, — что подозреваемый стал жертвой… Белое перо заставляет предполагать единого убийцу. Но это уводит от версии ревности. — Почему же, — улыбнулся Акэти. — Мог быть третий человек, который испытывал ревность к ним обоим. От внимания Такэхико не ускользнула лукавая улыбка Акэти, как и такая же улыбка, мелькнувшая на лице Огавары. Почему-то тревожно забилось сердце. — Какова же тогда во всей этой истории роль художника? — задумчиво произнес Огавара. — Из ваших слов вытекает, что он был скорее другом Муракоси, чем врагом. — Вы говорите о Дзёкичи Сануки? Очень странная личность. Обитал в каморке на крыше склада. Почти ежедневно болтался на барахолке в Сэндзю. Тот факт, что его труп был обнаружен именно там, на первый взгляд не должен особо удивлять. Но все же — что он делал ночью в безлюдном заводском районе? Река в том месте достаточно глубокая, не умеющий плавать вполне может там утонуть. Кстати, как узнал Миноура от соседей, Сануки не умел плавать. Полагаю, это было известно и преступнику. И снова легкая улыбка пробежала по лицу Огавары. — Сбросить в реку — слишком примитивно! Вряд ли один и тот же преступник совершил изощренное убийство Муракоси и так просто утопил Сануки. Может, Сануки просто оступился, упал в речку сам? — Действительно, следов насильственной смерти нет. Но тот факт, что произошла она сразу после убийства Муракоси, наводит на размышления, что и эта смерть как-то связана с предыдущими убийствами. Хочу сообщить вам, что имеются некоторые подозрительные детали, связанные с этим самым художником. — Да? А что именно? — В глазах Огавары загорелось любопытство. — Я был в его каморке. Грязная маленькая конура, набитая всяким хламом. Но среди гипсовых фигурок, керосиновой лампы и прочей рухляди были странные, на мой взгляд, вещи. Например, манекен. Обычный, какие используют в витринах, — фигура в человеческий рост, отнюдь не предмет искусства. Зачем манекен оказался среди антиквариата и других предметов, претендующих на художественную ценность? Это несоответствие побудило меня приглядеться к манекену внимательнее. Акэти медленно достал сигарету, спички. Вспыхнувший на мгновение огонь осветил озабоченное лицо. — Это был мужской манекен, — продолжал Акэти свой рассказ. — Конечно, не новый; краска во многих местах облупилась, и наружу бессовестно торчала белая известковая основа — обычное папье-маше, покрытое грунтовкой. Манекен был безносый и с одним ухом. Верхняя часть стояла на полке вместе с гипсовыми фигурками, а нижняя лежала на полу, рядом валялись связанные в охапку руки и ноги. Меня удивили многочисленные отверстия в нижней части торса (тазобедренная вообще отсутствовала) и такие же отверстия в верхней части ног. Если они нужны, чтобы просто прикрепить ноги к туловищу, то зачем так много? Внимание привлекла и прилипшая к манекену грязь, мне даже показалось, свежая. Такэхико никак не мог взять в толк, для чего Акэти так подробно описывает манекен. Между тем знаменитый детектив продолжал: — Отверстия и свежая грязь очень заинтриговали меня. Как бы ни был странен Сануки, не мог он приобрести до неприличия разбитый грязный манекен. Скорее всего, он купил нормальный манекен, а дырочки просверлил потом сам. Для чего? На этом месте Акэти снова замолк и с улыбкой оглядел присутствующих. Чета Огавара слушала Акэти с предельным вниманием. А Юмико, не проронившая до сих пор ни слова, казалась даже несколько возбужденной. Такэхико опять поймал себя на мысли, что происходит что-то необычайное. За нарочитым весельем и приветливостью Акэти таилось нечто темное, грозное. — Можно предположить еще одно обстоятельство, связанное с Сануки. — Акэти говорил и говорил, словно пересказывал понравившийся роман. — На барахолке в Сэндзю бродят разные люди, в немалом числе и преступные элементы, у которых Сануки мог купить, скажем, пистолет. Либо что-нибудь из одежды — шляпу, плащ или какие-нибудь аксессуары вроде темных очков, фальшивых усов. По моей просьбе Миноура побывал там, расспрашивал о Сануки и доподлинно выяснил, что пистолет, которым был убит (или застрелился) Муракоси, куплен там же, на барахолке, и человек, продавший его, уже арестован. Далее. За два дня до своей гибели Муракоси приезжал к Сануки, имел с ним десятиминутную беседу. Миноура, побывавший у Сануки в тот же день, пытался выяснить, зачем приезжал Муракоси. Художник наговорил что-то о какой-то гравюре, которую якобы Муракоси спешно должен был ему вернуть. Но это, конечно, неправда. Мне кажется, Муракоси уговаривал Сануки купить для него пистолет. Зачем он ему понадобился? Тут стоит огромный вопросительный знак. Как завороженные слушали детектива супруги Огавара и Сёдзи. — Я думаю, — продолжал Акэти, — Муракоси попросил своего друга купить пистолет не по собственной воле. Кто-то настойчиво уговаривал его. Можно предполагать, что этот «кто-то» и есть преступник, на совести которого три жертвы. Но что меня, видавшего виды старого детектива, поразило более всего — это сама идея заставить человека приготовить пистолет, чтобы позднее убить его. Каким нечеловеком надо быть, чтобы поступить таким образом!! Акэти больше не улыбался. Его лицо выражало одновременно горечь, брезгливость и решительность. Он был бледен. Глаза светились недобрым огнем. Вскоре, вежливо попрощавшись, Акэти ушел. Откровения Юмико После ухода знаменитого детектива Такэхико Сёдзи не покидало странное чувство. «Зачем он приходил сюда? Практически вел разговор один. Раскрыл тайну убийства Муракоси, изложил собственную гипотезу гибели Сануки. Получается, что целью его визита было доложить, как проходит расследование. Или же он преследовал какую-то другую цель? Просто так он ничего не делает и в этот раз ушел отсюда, несомненно выполнив намеченное. Но все-таки чего же он хотел?» Такэхико обратил внимание и на то, что супруги Огавара в тот вечер замкнулись, как бы ушли в себя, и это тоже было очень неприятно. В душе поселилось предчувствие беды. Такэхико почувствовал холодок в груди, вспомнив, как на следующий день после гибели Химэды ходил с Огаварой к обрыву мыса Уоми, как хозяин приподнял его за ноги, когда он был на самом краю. «Это так просто…» — сказал в тот момент старик. Сейчас Такэхико ощущал страх перед этим непредсказуемым человеком. Не оставляли его и угрызения совести из-за продолжавшейся связи с Юмико. За десять дней после эпизода в спальне они встречались трижды — естественно, в отсутствие мужа. И каждый раз Юмико была неутомима в страсти, она вводила его в такой экстаз, что он серьезно опасался умопомрачения. Как-то раз, переводя дух после очередной такой встречи, Такэхико спросил Юмико: — Ты не боишься, что маркиз когда-нибудь догадается? — Может, тебе надо бояться, а не мне. Он слишком любит меня. Наши отношения гораздо более высокого порядка. Ради меня он готов на любые жертвы. Но конечно, я не хотела бы его расстраивать. — И губы Юмико потянулись к щеке Такэхико. В череде мыслей, тревоживших Такэхико, может быть, самой неприятной была такая: «Неужели я — не более чем орудие удовлетворения ее страсти?» — Я хочу, чтобы ты была только моей, — прошептал он ей как-то. Но сам не верил в осуществимость желания. Только побег с ней мог приблизить к этому, но серьезно юноша таких планов не строил. После визита Акэти у Такэхико возникло, а затем и укрепилось подозрение, что он не единственный и не первый, кого она любила с такой необузданной страстью, что до него в любовниках у нее были Химэда и Муракоси. Однажды он прямо так и сказал: — Мне кажется, я не первый у тебя… Ты все считаешь меня ребенком. Но не настолько же я дитя, чтобы этих вещей не понимать. — По-моему, нет смысла заниматься такими домыслами, — ответила Юмико. И горячо зашептала: — Направь свои мысли в другое русло. Просто люби. Сосредоточься на мне. Думай о том, как тебе хорошо со мной. Нет, лучше вообще ни о чем не думай, просто ощущай меня. Такэхико пылко сжимал в объятиях послушное горячее тело любимой, и в эти минуты весь мир уплывал куда-то вдаль, явь воспринималась как полный блаженства чудный сон. Но все остальное время, когда Юмико не было рядом, жгучая ревность испепеляла его. Она-то и подтолкнула Такэхико сделать то, чего в другой ситуации он бы сам себе никогда не простил. На третий день после визита Акэти (с ним вместе в дом пришла смутная атмосфера беспокойства), улучив момент, когда никого из хозяев не было, Такэхико направился в комнату Юмико. В последнее время он заходил сюда запросто, без стука. Как-то однажды при его неожиданном появлении женщина вздрогнула и быстро захлопнула большой блокнот, в котором что-то писала. Ему запомнился сам блокнот в металлическом переплете и то, что застигнутая врасплох Юмико, закрыв его на ключ, старалась незаметно спрятать в нижний ящик стола, который затем тоже защелкнула. Он ни о чем не спросил, она тоже ничего не сказала. Когда-то она обмолвилась, что ведет дневник; возможно, то был он. Было неприятно, что Юмико скрывает от него дневник, да еще запирает на ключ. Ревность с новой силой охватывала Такэхико при мысли об этом. И вот сегодня он решил добраться до ее таинственного дневника. Прежде всего надо извлечь его из ящика стола. Ящик закрыт на ключ, но его можно открыть с помощью проволоки, которую он предусмотрительно захватил. (Из озорства в детстве он не раз успешно проделывал подобные трюки.) Без особого труда справившись с ящиком, Такэхико взял дневник и унес его в свою комнату. Долго и безуспешно возился с замочком. В конце концов взломал его ножом. Естественно, Юмико это заметит; возможно, будет выяснять, кто вскрыл дневник. Но он решил не сознаваться. Сумасбродный характер Юмико отражался и в том, как она вела записи: незаполненные страницы чередовались с мелко исписанными, даты перепутаны. Такэхико принялся читать, и уже первые страницы заставили сердце бешено колотиться, а по мере того, как он вчитывался, его охватило такое волнение, что сердце, кажется, готово было вырваться из грудной клетки. Юноша не мог унять нервную дрожь. Смутные предположения подтверждались в дневнике тщательно выписанными деталями; многие факты оказались гораздо ужаснее, чем подсказывала его фантазия. В дневнике называлось имя человека, совершившего три жестоких убийства. Это было только предположение Юмико, но оно сопровождалось очень вескими аргументами. До сих пор Такэхико поражали две ипостаси этой женщины: холодная принцесса днем и безумствующая жрица любви ночью; к ним сейчас прибавилась третья ее сущность — интуиция на грани колдовского провидения, усиленная колоссальным даром аналитического мышления. Приведем лишь некоторые записи, имеющие прямое отношение к нашему повествованию. * * * 6 мая Всю жизнь жаждала авантюр и любви. Сегодня наконец получила и то и другое. Зная, что муж вернется с приема не раньше восьми вечера, я в час дня поймала такси и поехала к Яномэ в район Акасаки, где она держит салон красоты. С Ханако Яномэ мы дружим еще со школьных времен. Верная подруга, ей можно довериться во всем. Не таясь раскрыла перед ней душу и попросила помощи. Она легко согласилась. Вообще она с юных лет любит все эксцентрическое, знает жизнь в самых необычайных проявлениях. Свидание было назначено на три часа дня, и надо было успеть подготовиться к нему. Прежде всего изменить прическу. На это и на приведение ее в прежний вид требуется по десять минут. Очень удачно, что Ханако в этом деле профессионал. Затем мы потренировались в изменении внешности; я старалась загримироваться так, чтобы выглядеть вульгарнее. Далее переоделась в яркое кимоно Ханако. Мне кажется, цели добилась: выглядела как типичная домохозяйка, жена среднего служащего. На все про все ушло примерно полчаса. На такси поехала в гостиницу «Киёмидзу». X. уже ждал меня у входа. Эту гостиницу я приглядела еще неделю назад. Неказистое строение наиболее удобно для свиданий. Девица деревенского вида проводила нас в номер. X., видимо, впервые оказался в такой ситуации. Во всяком случае, поначалу был растерян, но быстро освоился. 10-го муж опять задержится на приеме, и мы договорились встретиться в этот день. Но в другом месте. В половине шестого я снова была в салоне у подруги, вернула себе обычный вид, а уже в половине седьмого была дома. * * * Остальные записи Юмико о свиданиях с Химэдой интересной информации не содержат, приводить их здесь нет необходимости. Назовем только даты свиданий: 10 и 23 мая, 2, 8, 17 июня, 5, 13, 17, 24, 31 июля, 7, 14, 21 августа, 5, 9, 13 сентября, 10 октября. И обратим внимание читателя на то, что в период с 17 июля по 21 августа, то есть в тот период, когда супруги Огавара жили на своей вилле в Атами, Юмико приходилось вместо салона подруги менять внешность и переодеваться в вокзальных туалетных комнатах. Но вот несколько интересных, на наш взгляд, выписок. * * * 2 сентября К нашему очагу присоединился новый человек — Хитоси Муракоси. Работает у мужа в фармацевтической компании, и, судя по всему, муж жалует его. Молчаливый, «философического» склада, держится холодно. Но уверена: если зажечь, то гореть будет ярко. 15 сентября М. не выходит из головы. Сегодня впервые гуляли по саду вдвоем. Муж с X. и другими гостями играл в карты у себя в кабинете, М. таких игр не любит, и я пригласила его в сад. Была прекрасная лунная ночь… Я сразу поняла, что М. влюблен в меня. Но сам он изо всех сил старался не показать своих чувств. Много болтали на разные темы. За все время ни разу даже не прикоснулся ко мне. 27 сентября Наконец-то свершилось! Встретилась с М. в гостинице «Касивая». М. оказался пылким возлюбленным. Прекрасно его тело — поджарое, мускулистое. С женственным X. никакого сравнения. 2 октября Юмико снова встречалась с М. Ничего нового в этой записи нет, поэтому опустим ее. 5 октября В доме появился новый секретарь мужа Такэхико Сёдзи. Красивый юноша, но, кажется, абсолютно непорочное дитя. 10 октября Уступила настойчивой просьбе Химэды и встретилась с ним в «Киёмидзу». X. лил слезы, говорил, что с сентября чувствует, как я охладела к нему. О моих отношениях с М. ничего не знает, но подозревает. Как могла успокаивала его, но, зная мое непостоянство, он не прекращал канючить. Все, хватит. Пора твердо сказать ему нет. 11 октября Сегодня С. вынес на веранду наш большой бинокль. Вместе наблюдали за муравьями. Неожиданно увидела богомола. Испугалась, попросила С. убить его, тот не успел, и богомол полетел в мою сторону. Я закричала, в испуге прижалась к С. и почувствовала, что он дрожит! Милый, славный мальчуган! 15 октября Сегодня днем появилась возможность встретиться с М. в гостинице «Токива». Конечно же, М. пылал, был восхитителен. Он рассказал, между прочим, что вчера у нас в саду имел неприятный разговор с X., который кончился дракой, X. пытался ударить его. X. из-за меня в полном отчаянии. Вероятно, я — причина раздора. Не думаю все же, что он знает что-то конкретное о моих встречах с М. Но интуитивно все равно чувствует. М. в выигрышной ситуации и на ссору особенно внимания не обращает. Интересный эпизод произошел перед их ссорой. Х. в гостиной отвел меня в сторону и показал почтовый конверт, в котором лежало белое гусиное перышко. Сказал, что не представляет, кто и зачем отправил его. Я засмеялась, посоветовала не волноваться из-за чьей-то шутки. В дневнике говорилось еще о трех встречах с Муракоси в октябре. Ничего нового записи не содержат. 31 октября С мужем и С. поехали на виллу в Атами. Будем продолжать разглядывать мир сквозь увеличительные стекла — это наше новое семейное увлечение. 2 ноября Чувствую, что С. все с большей силой влечет ко мне. От моего легкого прикосновения он краснеет и начинает дрожать. Бедный мальчик! Сегодня снова вдвоем смотрели в бинокль. Случайно щеки соприкоснулись, и я отчетливо услышала, как бешено стучит его сердце. После обеда приезжал X. и опять ныл. Но я была неумолима. Мне вполне хватает одного М. Вечером вчетвером — муж, X., шофер и я — играли в бридж. X. сидел напротив и весело улыбался. Я тоже старалась быть с ним приветливой. 4 ноября Вчера совсем не было времени писать. Произошла жуткая трагедия. Упав с обрыва мыса Уоми, утонул Химэда. Самое ужасное — мы с мужем видели этот момент; как раз в это время возились с биноклем… (Далее воспроизводится то, что читателю хорошо известно. — Автор .) Оказалось все-таки, что белое перышко было знаком смерти. В первой половине дня X. показывал мне второе белое перо, которое пришло на его имя по нашему адресу. Когда нашли труп, в кармане пиджака обнаружили это перышко… В полиции полагают, что в его смерти повинно какое-то тайное общество. Я, однако, не думаю, что у X. были какие-либо контакты с подобными организациями. Вечером муж с Такэхико Сёдзи ходили на место происшествия. Наблюдала за ними в бинокль, видела, как они по дороге зашли в кафе, потом спустились по узенькой тропке к обрыву. У них тоже был бинокль, в который они смотрели по очереди. Я помахала им платочком. Потом деревья скрыли их фигуры. Вернувшись, муж описал мне это место, упомянул о юноше, который встретился им по дороге и сказал, что несколькими часами раньше видел здесь Химэду в сопровождении человека в сером пальто. Таким образом, вариант самоубийства отвергается. Мужчина в сером пальто (вероятный убийца) нес в руках огромный саквояж. Возможно, приезжал сюда из Токио. 6 ноября Вернулись наконец в Токио. 7 ноября Сегодня муж уходил надолго. Воспользовавшись этим, я отправилась к Яномэ. По дороге, изменив голос, звонила М. на работу. Он от встречи отказался, сославшись на головную боль. Голос был хриплый. Пришлось мне возвращаться домой. 8 ноября Сегодня к нам заходил сыщик по фамилии Миноура. Беседовал с мужем; я при этом присутствовала. Расследование ведет полиция города Атами. 10 ноября Наконец удалось встретиться с М. Провели пару часов в гостинице «Касивая». М. очень расстроен, даже в постели был холоден. Говорил, что два-три дня назад к нему приходил сыщик из полиции, выяснял, где он был днем 3 декабря. Видимо, полиция проверяет алиби всех знакомых Химэды. У М., к счастью, алиби имеется. В этот день в фойе театра Кабуки его видела моя кормилица Томи. Алиби безукоризненное, беспокоиться ему не о чем, но он тем не менее весьма удручен. Скрывает что-то? Расспрашивать его не стала, все равно ничего не скажет. Сегодня мне с ним было совсем неинтересно. 13 ноября Звонила М., но от встречи он отказался. Опять сослался на плохое самочувствие. 17 ноября Встречалась с М. в дешевой гостинице «Исээй». Он был беспокоен. Что-то его ужасно угнетает. Дал мне понять, что встречи со мной для него обременительны. Уж если волевой М. так сдал, то причины на то должны быть весомые. Не забуду, как, обняв меня, он вдруг проговорил: «Меня тоже убьют». И затравленно посмотрел на меня. В этот раз пыталась выведать, что с ним происходит, но он отмалчивался. И кажется, раскаивался в своей минутной слабости. Что же так гложет его? Какую тайну он скрывает даже от меня? Мне страшно. 20 ноября Опять М. отказался от встречи. Уже третий раз. Думаю, что избегает меня, чтобы ненароком не раскрыть свою тайну. Все эти дни пытаюсь разобраться в нем. Вот, кажется, начинаю понимать — но нет, не то… И все же я чувствую, что близка к раскрытию тайны. У меня есть одно страшное подозрение. Но сама в него поверить не могу. Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой. От одних только мыслей на эту тему меня охватывает страх, какого я не испытывала никогда в жизни. 28 ноября Такэхико оказался шпиком, собирал обо мне какую-то информацию. Расспрашивал горничную Кику, привратника Горо. По указанию мужа Горо отмечает в специальном журнале, кто когда приходит и уходит. Сегодня Такэхико интересовался этим журналом. Для чего? По словам Кику, он дотошно выведывал у нее, когда я выходила из дому в период с начала мая до начала октября. Кажется, спрашивал и у других служанок. Хочет попробовать себя в роли детектива? Либо выполняет чью-то просьбу? Полиции, например. Надо бы поговорить с ним. 2 декабря Неожиданно позвонил М. и сообщил, что поменял квартиру; живет теперь в центре, около станции Сибуя. По телефону неудобно было расспрашивать о причине переезда. Не исключаю связи между переменой квартиры и тайной, которую он глубоко прячет. 3 декабря Побывала в новой квартире М., спрашивала, почему он поменял жилье. Ответил просто: старое надоело. Новая квартира вполне соответствует его характеру — мрачноватая, аскетическая. Выглядел все таким же подавленным. В мою сторону совсем не смотрел. Разговорить его не удалось. Отвечал невпопад, будто не слышит меня. Завтра муж должен лететь на сутки в Осаку. Сообщила об этом М.; реакции не последовало. Кажется, свиданий со мной больше не хочет. Шальная мысль пришла мне в голову. С мужем в Осаку должен отправиться Сёдзи. Я попросила его, притворившись больным, остаться дома. Он, конечно, сразу согласился. Несмотря ни на что, мне он все-таки очень симпатичен. 4 декабря Муж улетел утром. Поздно ночью Такэхико пришел ко мне в спальню. Я сама позвала его. По двум причинам. Во-первых, узнать, для чего ему понадобилось расспрашивать обо мне горничную и привратника. Я прямо спросила его, и он сразу признался, что выполнял просьбу Когоро Акэти. «Значит, мои догадки верны», — сказала я ему. Он разоткровенничался еще больше и показал табличку, которую передал ему Акэти. С первого взгляда я поняла, что в ней указано время моих свиданий с Химэдой. Естественно, Такэхико я объяснила, что не реже чем раз в два дня бываю в центре на Гиндзе, общаюсь с подругой, которая содержит в Акасаке салон красоты. Так что вполне вероятны совпадения моих выходов из дома с временем, указанным в табличке. Не могла удержаться и поинтересовалась, что это за табличка, откуда она у Акэти. Такэхико толком не ответил, но я догадалась сама: в их распоряжении записная книжка Химэды. Акэти хочет выяснить, с кем встречался Химэда, действительно ли со мной. Н-да, Акэти, конечно, провести вокруг пальца куда сложнее, чем Такэхико. А вторая причина, почему я похвала Сёдзи, еще проще: хотела соблазнить его. Когда он был у меня в спальне, к пошла в ванную комнату и оттуда позвала С. Он моментально разделся и как на крыльях влетел ко мне. Вместе купались. Я убедилась в том, что С. отлично сложен; к тому же от Химэды и Муракоси его отличало качество, которое можно было бы назвать невинностью. На его бурные ласки я отвечала не менее бурными. Может быть, впервые любила с такой страстью. [До гибели М. 13 декабря Юмико и Такэхико встречались еще три раза. — Автор .] 14 декабря Вчера не стало М. В 9 часов вечера в собственной квартире он был убит. В это время мы все у себя дома слушали радио — концерт проставленного японского скрипача. Говорят, выстрел прозвучал ровно в 21 час. Мы тоже дома слышали этот сигнал. Вечером приходил Ханада из полицейского участка, подробно расспрашивал нас. Он склонен видеть в происшествии самоубийство, но белое перо на груди М., а также отсутствие предсмертной записки побуждают его искать другие мотивы. Полицию интересовало, были ли у М. причины покончить с собой. Муж назвать их не мог. Ханада, по всей видимости, начальник сыщика Миноуры. На вид неотесанный мужик, но, кажется, очень острого ума. Крайне неприятный, тяжелый взгляд. Его очень интересовали мои контакты с М. И конечно, алиби каждого. Тут, к счастью, проблем нет: мы ведь были дома. Ханада извинился за бесцеремонные вопросы и ушел. Не думаю, что он всерьез подозревает в убийстве мужа или меня. Юмико уличает 16 декабря Сегодня вечером имела удовольствие впервые лицезреть самого Когоро Акэти. Мои впечатления вполне совпали с тем, что слышала о нем прежде. Импозантная внешность, спортивный, подтянутый, любезный… Беседовали вчетвером. В основном говорили гость и муж; я и С. почти все время молчали. Акэти сообщил, что в реке Сумидагаве, недалеко от моста Сэндзю, обнаружен труп Сануки, художника, друга М. Странно, что он утонул на второй день после гибели М. Акэти очень подробно говорил о двух вещах. Сначала изложил свою версию проникновения убийцы в комнату Муракоси и исчезновения из нее; подчеркнул при этом, что комната оставалась запертой изнутри. А потом неожиданно с большим количеством деталей описал жилище идиота художника, хлам, которым оно забито, упоминал какой-то разбитый манекен. Странное впечатление осталось от визита. Нас ни о чем не спрашивал, ограничился собственным рассказом. Конечно, он показал себя великолепным профессионалом, перед которым отступают любые тайны. Однако я никак не могу понять, чего он ждал от сегодняшней встречи. Он много улыбался, но улыбка была непростой, содержался в ней какой-то тайный смысл. И муж отвечал ему многозначительной улыбкой… В чем дело? Впечатление такое, будто они оба знают больше, чем произносят вслух. От всего этого мне как-то не по себе. 17 декабря Вчера после беседы с Акэти, ложась в одну постель, ни я, ни муж не проронили ни слова. Он замкнулся в себе, и у меня тоже не возникало желания заговорить. Отчего-то я почувствовала беспокойство, оно не давало мне заснуть… Я неплохо рассуждаю логически. Но знаю за собой, что этой логике предшествует интуиция, предчувствие. Оно меня ни разу не обмануло. В эту ночь, лежа рядом с мужем, я впервые почувствовала, что боюсь его. Предчувствию я доверяю. Теперь надо логически домыслить, чем оно вызвано, что за ним стоит. Давно уже я замечала некоторые более чем странные детали, но подсознательно старалась скрыть их от самой себя. Однако пришло время во всем разобраться и все назвать своими именами. Психоаналитики говорят, что опасно оставаться наедине с мыслями, которые тебя мучают, можно серьезно подорвать здоровье. Ведь не случайно в христианстве существует институт исповедания. Довериться могу только бумаге. Никто не должен знать того, о чем я собираюсь писать. Это стало потребностью — очистить душу от мрачных тайн, излагая их на страницах этого закрывающегося на ключ дневника. Когда испишу его, то сожгу, как поступила с семью предыдущими. Сейчас дома тихо. Муж с утра отправился по делам, все остальные разбрелись по своим углам. Так что без спешки могу воспроизвести на этих страницах все, о чем передумала прошедшей долгой ночью. Не смыкая глаз, размышляла о событиях последних месяцев. Мозг работал предельно ясно. Мне было страшно, но я сформулировала цель: дьявола, который ногтями вцепился в мою душу, я должна собственными руками извлечь наружу, выставить на яркий свет анализа, свет разума. Иначе не знать мне покоя. Итак, начну сначала. Давно и часто меня посещает видение: в сумерках сверкает падающий с балкона белый платок. И каждый раз это видение отчего-то внушает мне ужас. Попробую спокойно проанализировать его. Я стояла на втором этаже виллы с биноклем в руках и смотрела в сторону мыса Уоми. Там, недалеко от крутого обрыва, есть одинокое дерево, возле которого я заметила фигуру человека. Сказала об этом мужу. Он взял свой бинокль, чтобы посмотреть в ту сторону. Но прежде он всегда платком протирает линзу. На этот раз он тоже вытащил платок, протер линзу, после чего платок выскользнул у него из рук и медленно полетел вниз. Именно в этот момент я увидела, как Химэда падает с края обрыва в бездну. Что это было? Случайно ли муж обронил платок? А может быть, то был условный знак? Если предположить, что платок был обронен не случайно, то вывод в таком случае однозначен: мой муж — убийца. Оброненный в сумерках белый платок был сигналом для человека, который находился вблизи обрыва (его нам не было видно) и тоже смотрел на наш балкон в бинокль. Этим человеком был, конечно, не Химэда. В сумерках невозможно было разглядеть лицо падающего человека. В том, что именно Химэда был сброшен с обрыва, сомнений не оставалось, поскольку в море был найден его труп. Однако в тот момент, который наблюдали мы, с обрыва падал не Химэда. На это вчера вечером прозрачно намекнул Акэти. И вообще, мне теперь ясен смысл вчерашнего визита к нам Акэти. То была психологическая пытка. Он как бы говорил подозреваемому: «Мы разгадали трюк с проникновением в закрытую изнутри комнату и выходом из нее, мы разгадали трюк с манекеном. Следовательно, знаем и многое другое». Слушая вчерашний рассказ детектива, я восполняла недостающие детали всей картины. Так, Акэти говорил, что у манекена не было тазобедренной части. Объяснение простое: в саквояж трудно уложить манекен полностью. Отверстия в торсе (низ живота) нужны были, чтобы ноги крепить непосредственно к ним. Стало быть, человек в сером, замеченный в кафе, нес саквояж, в котором находился манекен. Могу еще дополнить рассказ Акэти. Многочисленные отверстия на торсе, на руках и ногах понадобились для того, чтобы с помощью проволоки или лески сделать из манекена подобие куклы-марионетки, а управлял ею человек, спрятавшийся в кустах. Итак, человек с большим саквояжем, о котором говорила официантка, устроился в кустах, собрал манекен, придал ему облик Химэды (полосатый пиджак), поместил на край обрыва и затем по знаку (белый платок) сбросил вниз. Именно этот момент мы наблюдали. Для чего нужен был этот сигнал и весь спектакль? Безусловно, чтобы момент падения «Химэды» зафиксировался в нашей памяти. Падающий белый платок означал: «Мы готовы, смотрим на край обрыва». Таким образом, убийца оказывается «случайным» свидетелем собственного преступления. Сотворено не вызывающее никаких сомнений алиби. Тем более что наблюдали падение не только муж и я, был еще третий свидетель — Такэхико Сёдзи. К тому же именно мы сразу же заявили в полицию об увиденном. А позднее уже был обнаружен труп. Изящно придумано… Просто оторопь берет… Но продолжу свои рассуждения. В море была найдена все же не кукла, а труп Химэды. Таким образом, не остается сомнений, что Химэда тоже был сброшен с кручи обрыва, но только несколько раньше. Весь трюк в том и состоял, чтобы, совершив настоящее убийство, повторить его «для зрителя» с помощью куклы. Сброшенный с обрыва манекен человек в кустах вытянул из воды, разобрал, уложил в саквояж и после 17.20, то есть после того, как кафе было закрыто, никем не замеченный, покинул это страшное место. Кто это был? И кого видел деревенский парень, который встретился потом уже мужу и Такэхико? Парень говорил, что видел двоих. Вполне возможно, один из них был Химэда. А кто второй? Им вполне мог быть мой муж. В рассказах официантки и парнишки есть совпадения: оба говорят о человеке в сером пальто, серой шляпе, в очках и с усами. Можно предположить, что они видели разных людей, одетых одинаково. И в разное время. (Времени ни один, ни второй свидетель не зафиксировали.) Юноша видел истинного преступника — Ёсиаки Огавару, моего мужа, а официантка — человека с саквояжем, «кукольника». Вспомним действия моего мужа в тот день. Утром поехал играть в гольф, причем машину вел сам, что бывает крайне редко. Как могли разворачиваться события дальше? На обратном пути он свернул в лес, оставил там машину. В заранее условленном месте встретился с Химэдой, и, прогуливаясь, они пошли в сторону обрыва. Серая шляпа и пальто имеются в гардеробе мужа, он мог заранее захватить эти вещи с собой и переодеться в машине. Найти фальшивые усы и очки тоже не проблема. Теперь о том, как в этом злополучном месте могли оказаться Химэда и муж. Химэда любил меня, но и к мужу относился с глубоким уважением, и не обязательно видеть в этом противоречие. Муж обладал такой силой воздействия на людей, что без труда мог заставить любого человека поступать так, как заблагорассудится ему. Поэтому совсем не странно, что Химэда в этот предвечерний час по просьбе мужа послушно явился на мыс. Вероятно, мило беседуя, они подошли к одинокой сосне, что стоит на краю обрыва. И тут же, улучив момент, муж сбросил Химэду вниз. А после этого как ни в чем не бывало вернулся домой. По моим прикидкам, настоящее убийство было совершено не в 17.10, а пятьюдесятью минутами раньше, то есть в 16.20. Местный юноша встретил его с Химэдой, вероятно, за несколько минут до убийства. Разброс в сорок — пятьдесят минут оказался незамеченным. Трудно не восхититься гениальным трюком мужа: совершить убийство и затем как бы наблюдать за ним — физически невозможное он сделал возможным. Когда, находясь рядом с ним в постели, я пришла к пониманию этого, то с огромным трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть. Честно признаюсь: я ощущала не столько страх, сколько восторг перед его интеллектом, а также гордость оттого, что смогла разгадать эти сложнейшие ходы и трюки. Муж лежал лицом к стене. Спал? Или, как и я, был поглощен своими мыслями? Лежал неподвижно, ровно дышал. Я уже не могла остановиться. Хотя близилось утро и я совсем не спала, мозг продолжал четко работать. Догадки, предположения следовали друг за другом, белых пятен в картине оставалось все меньше. Я должна хотя бы здесь выразить благодарность своему мужу. Никогда бы не раскрыла его преступления, если бы он не передал мне свою страсть к детективам, фокусам, если б не научил анализу, если б в большом количестве я не поглощала книги, которые он собрал. Итак, как преступление совершилось, ясно. Но почему? Каковы мотивы, причины? Увы, причина — я сама. Убийство — месть Химэде за то, что он отнял меня. В общении со мной маркиз не позволял себе проявлять отрицательных эмоций, но Химэду решил наказать. А я так уверена была в его безмерном великодушии… В ту минуту, когда я поняла, что мой муж из мести убил человека, мир во мне перевернулся, вся жизнь стала другой. Я считала своего мужа великим человеком, почитала его, любила высокой любовью. Да, физически я ему изменяла. Но не переставала любить. Ведь любовь может быть высокой и вечной, но может быть низменной и кратковременной. И я полагала, что низменная любовь не в состоянии разрушить высокую. Я считала также, что безграничная, глубокая любовь ко мне мужа никогда не остынет. Я наивно верила, что маркиз не узнает о моей низменной любви к молодым людям. А если и почувствует, то, самоуверенно считала я, не станет снисходить до выяснений. Как трагически я ошиблась! Не могла и предположить, что он может быть так безжалостен к соперникам, а это не только Химэда, но и Муракоси, и Сёдзи… Но я отвлеклась. Кто же манипулировал куклой? У меня нет сомнений, что то был Муракоси. Совсем не случайно манекен был найден в квартире его друга. Зная о моих отношениях с Муракоси, муж решил использовать его в своих целях. Не следовать воле мужа Муракоси не мог, он в любом случае был обречен… Теперь мне понятно, почему после гибели Химэды Муракоси избегал встреч со мной, понятна оброненная им фраза «Меня тоже убьют…». Ну а что же алиби Муракоси? Ведь его видела, с ним разговаривала в театре старушка Томи. И это был трюк. И придумал его наверняка мой муж. Для этого использовали друга Муракоси и кормилицу Томи. Художник Сануки переоделся в костюм Муракоси, слегка подгримировался и пошел в театр. В фойе окликнул старушку Томи, немного поговорил с ней, подделав голос под Муракоси (они родом из одной деревни, говор у них одинаков). Тот же Сануки приобрел, а потом, вероятно, продал на барахолке серое пальто, шляпу, полосатый пиджак для куклы Химэды и так далее. Только манекен продать, видимо, не удавалось. Напрасно он его не выбросил! Тогда гораздо труднее было бы распутать это дело. Впрочем, здесь мог сработать ум Муракоси — оставить хоть какое-нибудь свидетельство происшедшего. До рассвета не смыкала глаз. Голова всю ночь работала с четкостью вычислительной машины. Утром поспала всего два часа и, проводив мужа, принялась за этот дневник. Не просто пишу, одновременно размышляю; много времени и сил уходит на эти записи. Устала. Надо немного отдохнуть. Юмико продолжает уличать Обстоятельства гибели Химэды, как мне кажется, я сумела прояснить. А кто убил Муракоси? Первое и очевидное предположение: смерть Муракоси — звено одной цепи, и убийца тот же — Ёсиаки Огавара, мой муж. Неизменен и мотив — месть. И опять я тому причиной. Но нельзя сбрасывать со счетов еще одно обстоятельство: Муракоси был вовлечен в убийство, полиция установила за ним слежку. Однако при чем тут белое перо, которое нашли после убийства на груди М.? Кстати, невыясненным осталось, зачем убийцы присылали их Химэде. Первое, что приходит на ум, — желание убийцы запутать следствие, представить обе смерти как злодеяние некоего тайного общества. Но я хорошо знаю своего мужа, знаю его артистическую натуру и потому склоняюсь к другому: эта деталь — некий изыск, дополнительный штрих к красивому трюку. Итак, Муракоси. Выстрел раздался ровно в 9 часов вечера. Муж в это время вместе со мной и Сёдзи находился в гостиной. В двух местах одновременно он присутствовать не может. В случае с Химэдой ему удалось преодолеть пространственный барьер — на расстоянии наблюдать собственное преступление. Может быть, тут он… Когда я стала формулировать этот вопрос, неожиданно возник образ кожаного чемоданчика или ящичка. Я перебрала различные варианты, мелькнула смутная догадка. Убедившись, что муж крепко спит, я выскочила из кровати и стремглав помчалась в гостиную, к шкафу, в котором стоял магнитофон. Много лет назад мы купили обитый кожей переносной американский магнитофон. Первое время часто включали его, а последние года два вообще к нему не прикасались. Я включила свет и осмотрела его. Точно! Им совсем недавно пользовались! Под магнитофоном четко выделялся не тронутый пылью четырехугольник, но магнитофон был на несколько сантиметров сдвинут! И на крышке не было пыли! Мне стало все ясно. Значит, и этот свой трюк Огавара строил на преодолении временного барьера. Я вернулась в постель и продолжала думать, попыталась мысленно восстановить ход событий. В тот день муж вернулся домой часов в пять, принял ванну. Потом мы вместе ужинали. С семи вечера он занимался бумагами в своем кабинете. Один раз я приносила ему чай; все остальное время читала у себя в комнате. В его распоряжении было достаточно много времени. Была и возможность незамеченным выйти из дома. Не через дверь (его бы увидели), а в окно своего кабинета. Что он, вероятно, и сделал, приготовив заранее обувь и, возможно, надев те самые серые пальто и шляпу, нацепив усы и темные очки. Со двора из предосторожности вышел через запасную калитку. Затем поймал такси и направился к дому Муракоси. Конечно же, взял с собой магнитофон. Но главную роль в этом действе играл пистолет. Я вполне могу допустить, что муж приказал Муракоси достать пистолет. Вот тут-то снова пригодился прохвост Сануки, который по просьбе М. купил его на своей излюбленной толкучке. Что муж говорил Муракоси о пистолете? Как объяснял его необходимость? Не могу представить этого. Но уверена, что в муже хватило коварства убедить человека купить пистолет, для того чтобы им этого человека умертвить. С другой стороны, не могу в связи с этим сдержать восхищение хитроумием и твердостью маркиза. Но пойдем дальше. Муж приехал к Муракоси. Надо было попасть в квартиру. Скорее всего, муж вошел туда через окно. Однажды я приезжала к М. на квартиру и обратила внимание на то, что окна его комнаты выходят в глухой дворик, заканчивающийся стеной соседнего дома. На этой стороне нет ни дверей, ни других окон, поэтому (я тогда еще отметила это) можно легко попасть в комнату Муракоси без опасения быть случайно кем-то замеченным. М. переехал сюда в начале декабря. Интересно, случайна ли смена квартиры? Или же переселение Муракоси в квартиру, куда легко можно проникнуть, было частью замысла преступника? Скорее всего, второе. (Как тщательно, как кропотливо Огавара готовил свои преступления!!) Включу воображение, интуицию, разум и попробую воссоздать тот час. Огавара приблизился к окну и тихо постучал. Соучастник первого убийства не посмел отказать неожиданному визитеру и впустил его в окно. Затем Огавара подключает магнитофон напрямую к радиосети и говорит недоумевающему Муракоси примерно следующее: — Уф! Еле успел. Сейчас по радио будет играть Дзюсабуро Сакагучи, прекрасный скрипач. Давайте послушаем вместе. Одновременно запишу концерт на пленку. Не удивляйтесь, что я пришел с магнитофоном к вам, хотя мог записать и дома. Потом поймете, почему мне так надо. Оба молча слушали радио. Вполне возможно, до Муракоси начинал доходить смысл происходящего. Интересно, было ли ему страшно? Наверное, да. Наверное, чувствовал себя как лягушка перед змеею. Даже передавая Огаваре пистолет, не верил до конца, что сейчас произойдет ужасное. Во всяком случае, звать на помощь не стал. Но вот концерт закончился. Ровно в 21 час прозвучал сигнал точного времени, и в этот миг маркиз неожиданно схватил пистолет и в упор убил Муракоси. Причем сделал это так профессионально, что тот не успел и вскрикнуть. Как вел себя мой любимый муж дальше? Вероятно, протер пистолет, чтобы не оставить отпечатков пальцев, приложил к нему руку Муракоси (наоборот, чтобы оставить отпечатки его пальцев и таким образом инсценировать самоубийство), положил пистолет рядом с трупом и про белое перо не забыл. Далее, прихватив магнитофон, направился к окну, просунул сквозь почти невидимое отверстие медную проволоку, согнув ее на запоре, чтобы затем, снаружи уже, дернув проволоку, захлопнуть окно. Все действия от выхода из дому до возвращения, включая слушание концерта, занимают, по моим подсчетам, минут сорок. Мне удалось составить вот такую табличку (черновики сразу же сожгла). = Вернулся домой = Ванна, ужин = В кабинете = Чай = Из дома Истинное время = 17.00 = 17.00 — 19.45 = 19.45 — 20.15 = 20.15 = 20.20 Ложное время = 17.00 = 17.00 — 19.00 = 19.00 — 19.30 = 19.30 = 19.35 У Муракоси = Доп. [6] время = Радио у М. = Домой от М. = Доп. время = Радио дома 20.35 = 5 мин. = 20.40 — 21.00 = 21.15 = 10 мин. = 21.25 — 21.45 19.50 = 5 мин. = 19.55 — 20.15 = 20.30 = 10 мин. = 20.40 — 21.00 Таким образом, моему мужу удалось «одновременно» в 21.00 убить человека и находиться в кругу домашних. Потрясающий трюк! Но чтобы создать «параллельное» время, надо было «устранить» истинное. Иначе говоря, сделать что-то со всеми часами и радиоприемниками в доме. К счастью для него, радио в нашем доме почти никто не слушает. Служанки только иногда включают его в японской гостиной. Но в этот день оно оказалось испорченным; мастер исправил приемник лишь утром следующего дня. Второй радиоприемник находился в европейской гостиной. Я практически к нему не прикасаюсь, другие тем более, и муж это хорошо знает. Он сам «включил» его, когда мы устроились слушать концерт. Но прежде ему надо было поместить около радиоприемника магнитофон. Это трудности не представляло, поскольку места на полке было достаточно и альбомы загораживали его. Муж прекрасно ориентируется в гостиной, мог все сделать в темноте и бесшумно. А сделать надо было немного: выключить у приемника звук и приготовить к включению запись. Когда мы собрались в гостиной, Огавара выключил верхний свет, оставив включенным торшер, и это было естественно — в полумраке приятнее слушать музыку. Затем повернулся к нам спиной и спокойно включил магнитофон. Зеленая лампочка радиоприемника горела, звуки музыки лились, а на качество звучания, если оно и было чуть хуже должного, никто не обратил внимания. Итак, небольшой концерт закончился, муж выключил радио (на самом деле и магнитофон тоже), и мы разошлись по комнатам. Оставалось только поставить магнитофон на обычное место, что он, видимо, сразу и сделал. Но тут допустил оплошность: сдвинул магнитофон на несколько сантиметров от прежнего, не тронутого пылью места. Так получилось, думаю, из-за того, что все это он делал в темноте. Так что по части радио все было решено просто. А как же он поступил с часами? Их в доме много. Что бы сделала я на его месте? Задача состояла в том, чтобы «сдвинуть» время на сорок минут. Прежде всего следует заметить, что звуковых сигналов извне, указывающих на время, в доме не слышно. Надо было, далее, свести к минимуму уходы-приходы домочадцев, чтобы не выявились «безобразия» со временем. Так уж повелось, что часам к пяти вечера, если нет особой необходимости, живущая отдельно обслуга возвращается домой; те, кто живет в особняке, не появляются в европейской части дома. Невзначай и я помогла мужу: отправила к брату с поручением шофера, кормилицу Томи и привратника Горо. Вероятно, муж позаботился и о том, чтобы в этот день не было гостей. (Без договоренности мы никого не принимаем.) Оставалось заняться часами, которые имелись в доме: настенными, настольными и наручными. Настольных часов было несколько: в европейской гостиной, в кабинете маркиза, в моей спальне и в комнате Горо. Все часы механические, без подзаводки ходят восемь дней. За всеми, кроме тех, что находятся в спальне, следит Горо. Часы в спальне заводит муж или я. Однако мы часто забываем это делать, и они нередко стоят. В японской гостиной и столовой есть настольные часы, да еще настенные висят на кухне. Служанки смотрят за всеми этими часами. Но неаккуратно, и потому одни всегда спешат, другие отстают. На месте мужа я бы с утра перевела стрелки этих часов — одни на 15, другие на 20 минут назад. Внимательнее всех за временем следит Горо, поэтому на его часах в течение дня надо было бы понемногу переводить стрелки назад. Далее, часы наручные: мужа (естественно, нет проблем), мои и Такэхико Сёдзи. Свои часы я всегда оставляла на столе, с ними можно делать все, что угодно. Труднее всего справиться с часами Такэхико. И что удивительно (?), они с утра вообще не ходили. Потом я узнала, что Сёдзи весь день этому удивлялся и на следующий день сдал их в ремонт. Думаю, мук «потрудился» над ними, когда Сёдзи принимал ванну. Обратные манипуляции с часами можно было проделать перед сном. Таким образом, на несколько часов создать в доме «параллельное» время оказалось для мужа делом пустяковым. Ну вот. Два убийства — Химэды и Муракоси — перестали для меня быть загадкой. Теперь надо разобраться со смертью художника Сануки. Собственно говоря, ничего загадочного тут нет. Вероятно, потому, что у преступника не было времени подготовить красивый трюк. Можно выдвинуть две версии. По одной — Сануки сбросил с моста Сэндзю шантажируемый мужем Муракоси. Мне, однако, она кажется сомнительной. Более склоняюсь ко второй: это сделал сам маркиз. От Муракоси он наверняка слышал достаточно много о его земляке-художнике, не исключено, что встречался с ним лично. Он либо заранее уговорил Сануки прийти к мосту Сэндзю, либо знал, что Сануки обязательно будет там вечером. А как же алиби? Я вспоминаю, что шофер в тот день жаловался на боли в желудке и муж с утра сел за руль сам. Вообще он хорошо водит машину и любит ездить. 12 декабря вечером он присутствовал на банкете в Янагибаси, вернулся домой в полночь. Изучая карту, я убедилась, что расстояние между Янагибаси и Сэндзю совсем небольшое, его можно преодолеть на машине за 15 — 20 минут. Часа вполне достаточно, чтобы заехать в Сэндзю, ликвидировать ставшего ненужным соучастника преступлений. … Вот и все, что я могу доверить своему дневнику. Очень устала. Начала писать наутро после визита к нам Акэти, то есть 17-го утром, с небольшими перерывами писала до сих пор, а сейчас 9 часов вечера 18 декабря. За два дня исписала страницы, рассчитанные на пятьдесят дней! Повезло, что в эти дни мужа почти не было дома, никто не мешал. … Страшное у меня ощущение: будто писала не я, а моей рукой водило Провидение, Великий Дух-разоблачитель… Нет, откладывать ручку в сторону еще рано. Во многом хочу разобраться. Почему я, разоблачив чудовищные преступления мужа, не испытываю к нему ни страха, ни ненависти? Наоборот, восхищаюсь его дерзким умом, железной волей и даже детским стремлением к красивости? Убит человек, которого я любила (и сейчас люблю), а я не горю гневом. Отчего так? Да, я нисколько не злюсь, не страдаю от этой потери. Может быть, мне неведомо то, что в мире именуют настоящей любовью? Может быть, я отличаюсь от других способностью одновременно любить многих? Нет, пожалуй, по-настоящему, высшей любовью, я сегодня люблю только мужа; а в молодых любила только их тела. Вернусь, однако, к преступлениям маркиза. Не считаю нужным сообщать о них кому бы то ни было. Останусь на стороне мужа до конца. Максимум усилий приложу, чтобы утаить правду. Почему? Опять же потому, что мужа, который к своим зловещим целям шел так целеустремленно, настойчиво и красиво, люблю, пожалуй, еще сильнее. Странный настрой души? Да, очень. Сама поражена этой безумной странностью. Хорошо осознаю, несколько опасно доверять свои мысли даже дневнику, пусть и закрывающемуся на ключ. Не допущу, чтобы кто-нибудь попытался раскрыть его; сожгу до того. Хочется писать еще и еще, но не могу. На пальце образовалась мозоль, больно держать ручку. Все на сегодня. На пустыре Глухое отчаяние испытывал Такэхико, пока читал эти страшные записи. Какое-то время сидел не шелохнувшись, в тупой прострации. И только одна мысль с вялой назойливостью мучила его: что же делать? Что же делать? Более всего его страшила встреча с Юмико. Но это неизбежно состоится сегодня вечером, за ужином. И с Юмико, и с Ёсиаки Огаварой придется сидеть за одним столом, придется обмениваться какими-то репликами… Такэхико очень хотел избежать этого. Сказал привратнику Горо, что у него есть личные дела, и, завернув дневник в несколько газет, вышел с ним на улицу. Бесцельно долго бродил вокруг дома. Смеркалось. Ноги сами понесли его к парку Дзингу, и там по извилистым дорожкам он бродил час или два. Печально бледные шары редких фонарей, зловещие тени деревьев, пугающее безмолвие вызывали у него ощущение призрачности, ирреальности этого мира. Мысли, большей частью нелепые, теснились в голове, и не было ни одной разумной. С одной стороны, ради самой Юмико, из уважения к своей любви, пусть, может быть, и прошедшей, следовало постараться все забыть. Но с другой стороны, существуют законы, мораль, правила человеческого общежития, и нельзя их игнорировать. В конце концов Такэхико решил с кем-нибудь посоветоваться. На ум пришло имя Когоро Акэти. Знаменитый детектив по складу характера и образу деятельности уважал закон, но не был его рабом. Такэхико надеялся, что ум и душевные качества этого человека позволят найти оптимальный компромиссный вариант. Его сдерживало только то, что придется невольно приоткрыть перед детективом тайники своей души. Поймав такси, Такэхико поехал к Акэти. Было уже 7.30 вечера. К счастью, Акэти оказался дома и сразу принял гостя. — Это дневник госпожи Огавары, — сказал Такэхико, протягивая сверток. — В нем есть записи чрезвычайной важности. Прочитайте, пожалуйста, вот отсюда до конца. — Он открыл дневник на странице «5 мая». — Это займет время. Чтоб не скучать, полистайте пока те книги. Такэхико пребывал в таком состоянии, что просматривать книги не мог; он внимательно следил за выражением лица Акэти, пока тот читал. Между тем Акэти не отрывал глаз от дневника. Запустил правую руку в копну волос, что свидетельствовало о его возбужденном состоянии, — Такэхико где-то читал об этом. Мягкое, улыбчивое лицо Акэти совершенно преобразилось: стало жестким, в глазах читались то удивление, то гнев, то ирония. На чтение ушло полчаса, после чего кое-какие места Акэти переписал в свой блокнот. Захлопнув дневник, он повернулся к Такэхико, Лицо стало, как всегда, приветливым: — Я вижу, замок сломан. Ты открывал его без ключа. И уж конечно, выкрал. — Да, — покраснел Такэхико. — Значит, так. Дневник надо положить на место. Откровенно говоря, не было необходимости выкрадывать его. Такэхико болезненно воспринял это замечание, но не время было вдаваться в объяснения. Испорченный замок беспокоил его больше. И, как бы читая его мысли, Акэти сказал: — Замок покорежен, но все на месте, привести его в полный порядок можно. Посмотри, как я это сделаю. Акэти вышел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с небольшим ящичком, в котором находились пилки, молоточек, наковальня, сверла, кусачки и прочие инструменты, необходимые ювелиру. Тонкие пальцы детектива двигались удивительно ловко. Постучал молоточком по пластинке — и она стала идеально гладкой. Так же быстро устранил и другие следы насилия над замочком. — Конечно, если внимательно приглядеться, кое-что можно заметить. Но сработано не так уж плохо. — Акэти протянул Сёдзи дневник. — Аккуратно положи его на место. — Понял. Вернуть… А дальше? — Вид у Такэхико был очень растерянный. — А дальше постарайся забыть, что ты его читал. Тебе это будет непросто, но надо постараться. В остальном положись на меня. В полицию сообщать не буду, сам займусь этим делом. Обличения Юмико, конечно, очень интересны, но в них содержатся всего лишь предположения. А нужны явные доказательства, улики. У нас их нет. Придется добывать. Чувствую, меня ждут острые ощущения, коих я давненько не испытывал… «Что он имеет в виду? Явно затевает какую-то авантюрную операцию», — подумал Такэхико. — Значит, дневник возвращаю и делаю вид, будто ничего не знаю? — Именно так. Постарайся хорошо сыграть. И продолжай как ни в чем не бывало встречаться с Юмико. Такэхико снова покраснел. * * * Он вернулся домой в половине десятого. Дождался, когда супруги ушли отдыхать, и, прокравшись в комнату Юмико, положил дневник в ящик письменного стола. * * * Двадцатое декабря прошло спокойно. Двадцать первого декабря Юмико заглянула в комнату Сёдзи, что само по себе было почти невероятно. Но у нее, видимо, не было другого выхода, учитывая, что Такэхико избегал даже случайной встречи. Осторожно притворив дверь, она подошла к сидевшему за столом Такэхико и устремила на него пристальный взгляд. «Нет, не могу устоять перед ее чарами. Она поразительно красива. Ее взгляд в буквальном смысле завораживает», — думал Такэхико, пока шел этот немой диалог. Молчание нарушила Юмико: — Маркиз сегодня вернется поздно. А мне хочется хоть раз встретиться с тобой в другом месте. — Ее голос звучал очень нежно. Кроме нестерпимого желания любить ее, Такэхико испытывал сейчас острый приступ ревности. «В другом месте — значит, в гостинице. А там она встречалась с. другими…» Такэхико все еще был под впечатлением прочитанного дневника. — В пять часов вечера у станции Ичигая. Заеду за тобой на такси. Договорились? Как тут не договориться! * * * Без пяти минут Такэхико стоял у входа на станцию и смотрел на проезжавшие машины. Темнело, загорались огни. Ровно в пять перед ним остановилась машина, дверца открылась, оттуда выглянула Юмико и жестом позвала юношу. В машине радостный Такэхико оглядел любимую и мысленно отметил, что она в обычном своем платье, прическу и лицо тоже не изменила. Он крепко сжал ее руку и спросил: — Куда едем? — Скоро узнаешь. Там замечательно. Проехали немного, и машина остановилась в пустынном безлюдном месте. Вышли из нее. Юмико отпустила такси. С одной стороны дороги тянулась живая изгородь большой усадьбы, с другой было огромное, заросшее сорной травой поле. В середине его Такэхико разглядел остатки кирпичного строения. — Иди за мной, — сказала Юмико и ступила на траву. Уже совсем стемнело. Ходить по жухлой траве в темноте было не очень приятно. «Куда она ведет меня?» — не без тревоги подумал Такэхико. — Видишь те кирпичи? Рядом с ними блиндаж. Недавно бродила здесь и обнаружила его. «Откуда в таком милом существе столько авантюризма? Она что, постоянно бродит по Токио в поисках самых невероятных мест для свиданий?» — удивлялся Такэхико. В середине поля перед ними неожиданно открылась большая черная дыра. — Ну вот, пришли. Что, темно? Не волнуйся, я захватила с собой карманный фонарь. Ты никак боишься чего-то? — Нет, не боюсь, но… неприятно здесь… «Мерзкое место. Зато рядом самая прелестная женщина». — Сейчас спустимся, и я включу фонарь. А то нас издалека могут заметить. Они взялись за руки и очень осторожно стали спускаться по скользким от глины, заросшим травой ступенькам. На последней Такэхико все же поскользнулся. Юмико не смогла удержать его и тоже упала. Так и не поднимаясь, они обнялись. Нежные руки Юмико с неистовством обнимали юношу. Такэхико прижал ее к груди, жадно приник к ее влекущим губам. Благоухание ее волос сводило с ума, он торопливыми поцелуями осыпал плечи, шею… Блиндаж представлял собой помещение примерно в пять квадратных метров, с бетонным полом, стенами и потолком. Здесь было неожиданно сухо и тепло. Такэхико мысленно благодарил судьбу за дарованное ею блаженство в этом каменном мешке, куда извне не проникал ни малейший звук, ни лучик света. Реальный мир будто не существовал вовсе. Здесь можно было стать самими собой. Они ощущали себя первобытными людьми, занимающимися любовью в темноте первобытной пещеры… Прошло только полчаса, но Такэхико в сладком изнеможении грезилось, что он провел здесь вечность, что здесь он появился на свет и умереть должен здесь же. Глаза постепенно привыкли к темноте, Такэхико любовался красотой обнаженной Юмико. В отяжелевшей голове мелькнуло странное сравнение — белое гибкое тело Юмико вдруг показалось ему большой змеей; она испускала дурманящий аромат, извивалась, обволакивала, сжимала его с такой силой, что останавливалась кровь, немели конечности. Полубессознательно он отметил, что голова как будто налилась свинцом, что вот-вот он потеряет сознание. Чувствовал, что в кожу рук и ног впивается что-то гладкое и тонкое, но сопротивляться не было сил. В ватной голове пронеслось: «Это не веревка, это похоже на проволоку». Он не понимал, что происходит, осознавал только, что освободиться от пут невозможно: при малейшем движении они глубоко врезались в тело. Прошло какое-то время. Стучало в висках, но сознание постепенно возвращалось. Он обнаружил, что Юмико нет рядом, и подумал: «Неужели она связала меня и оставила тут?» Эта мысль вяло мелькнула и тут же канула, не успев растревожить его. Несколько минут он напряженно вслушивался, ловил каждый шорох. Наконец донеслись вкрадчивые шаги, и он снова ощутил аромат и теплое тело. Мягкие руки сзади обхватили горло. Это было блаженное прикосновение. Только нестерпима была боль в связанных руках и ногах. — Зачем ты связала меня? — Так мне захотелось. Ты никогда не выберешься отсюда, если я тебя не развяжу. А я тебя не развяжу. Мне это доставляет наслаждение. — Почему? — Потому. Пауза. — Я устал. Хочу выйти отсюда. — Не выйдешь. Никогда. Такэхико все еще оставался в забытьи, но все же происходящее показалось ему странным. — Никогда? — тихо переспросил он. — Да, никогда. — Почему? — Чтобы ты всегда был моей собственностью. — Не понял… — Вот чего я хочу. — С неожиданной силой Юмико снова схватила его за горло. Такэхико не мог дышать. В висках стучало, голова снова стала свинцово-тяжелой. Он захрипел, и она немного ослабила руки. — Развяжи… Хочу выйти… — Такэхико говорил с большим трудом. — Не выйдешь. Сам себя не развяжешь. Кстати, ты понял, что это за проволока? Медная. Такая же медная проволока. Способность думать наконец вернулась, и Такэхико понял, о какой проволоке она говорит — о той, с помощью которой убийца выбирался из комнаты Муракоси. Почему она упомянула ту проволоку? Ему впервые стало страшно, хотя смысла сказанного он до конца понять не мог. — Ты показывал Акэти мой дневник? — прошептала Юмико прямо в ухо. И голос ее звучал зловеще. — Я точно знаю, показывал. Но хочу, чтобы ты сам признался. Такэхико обомлел. Лица в темноте невозможно было разглядеть, но ему стало понятно: рядом с ним не та прелестная Юмико, которую он знал; ее облик приняла, ее мягкими руками сдавливала его горло злая колдунья, вобравшая в себя все темные силы подземелья. — Так что, показывал дневник? Такэхико не мог говорить, только кивнул в знак согласия; ее руки ощутили это подтверждающее движение. — Ну и ладно. Я знала, что когда-нибудь ты это сделаешь, — порывисто дыша, прошептала она и снова, как тисками, сжала его горло. Он судорожно дергал головой, но то было инстинктивное движение. Воля к сопротивлению отсутствовала, он был готов умереть, даже хотел этого. Почти касаясь его щеки, Юмико прошептала: — Согласен умереть? Такэхико опять кивнул. — Ты мне нравишься, мальчик. И поэтому мне хочется съесть тебя. Только так я могу сполна почувствовать, что ты мой. Чарующей музыкой звучали для Такэхико эти слова. — У обрыва на мысе Уоми я не смогла почувствовать полного удовлетворения. В квартире Муракоси тоже. А сегодня… О да! У меня достаточно времени, чтоб наслаждение длилось долго. Ну как, тебе хорошо? — И она с новой силой сжала ему горло. Волны с шумом накатывали одна за другой. Разлетались снопы света, россыпи искр; как в калейдоскопе, мелькали яркие цветы… Игры оборотней Юмико всем телом навалилась на Такэхико, пальцы упирались в переставший двигаться кадык, обхватывали вены, ощущая судорожные толчки крови. В сладостном беспамятстве она не сразу почувствовала чье-то дыхание. Сильная рука обхватила ее шею, другая разжала пальцы на горле Такэхико. Попытка освободиться кончилась тем, что ее отбросили в сторону, словно мячик. — Кто вы? с глухим отчаянием выдавила из себя Юмико, с ужасом подумав: «Неужели муж?» — Оденьтесь сначала. — Кто вы? — еще раз повторила она. Она поймала брошенную ей одежду. Натягивая ее, силилась вспомнить, кому принадлежит этот такой знакомый голос. Вместо ответа вспыхнул фонарь. Его луч выхватил из темноты человека в серой одежде, черных перчатках и черном капюшоне с прорезями для рта и глаз. — Теперь поняли, кто я? Водитель такси, на котором вы сюда приехали. Переоделся в черное, чтобы стать невидимым. Когда вы выходили проверить вход в блиндаж, я забрался внутрь. Моего присутствия вы не почувствовали? Неудивительно, я хорошо владею искусством ниндзя. Я ничего не видел, но слышал все с самого начала, так что мне все-все известно. То, что здесь происходит, просто гнусно. Мне даже стыдно об этом говорить, а вам, наверное, слышать. Но мое присутствие здесь было необходимо, чтобы спасти человека. Чтобы наконец уличить вас. Такова доля детектива… Юмико уже догадалась, кто этот стройный человек в черном. Она, правда, не ожидала, что привыкший к комфорту «кабинетный» детектив может так блестяще справляться с оперативной работой. Такси, черная одежда, ниндзя… Она явно недооценивала этого человека, его интеллект, отвагу, физическую силу. — Да, я Акэти. Мне очень хотелось поговорить с вами, и вот наконец желание сбывается. Для обычной беседы здесь, конечно, не лучшее место. Но для той, которая предстоит нам, это темное, похожее на ад подземелье весьма подходит. Только прежде я должен помочь Сёдзи. Освобождая Такэхико от пут, Акэти неотрывно смотрел на Юмико, опасаясь, что она попытается покончить с собой: при ней мог быть яд. — Как дела, Сёдзи? Жив? Я помогу тебе одеться. Такэхико лежал совершенно обессиленный. Нервная дрожь не отпускала его. — Откуда вы узнали, что я собираюсь сюда, что буду ловить такси? Акэти с изумлением отметил, что Юмико до наглости спокойна. «Да, силы духа ей не занимать». — Я читал ваш дневник и пришел к выводу, что в самое ближайшее время может произойти четвертое и пятое убийство. Чтобы этого не допустить и уличить убийцу, пора было переходить к активным действиям. Несколько последних дней я провел в вашем саду. Когда в комнате Сёдзи вы договаривались о встрече у станции Ичигая, я был под вашим окном. Кстати, вы очень просчитались, заставив Сёдзи выкрасть дневник и показать его мне. Попади ваш дневник в другие руки, может, и вышло б по-вашему. — Пожалуй… Но куда мне, женщине, сравниться с вами, мужчинами… — Юмико говорила не просто спокойно, а даже с некоторым кокетством. Разговор, казалось, доставлял ей удовольствие. — Так что ваши намерения — ближайшие, да и дальние — мне были понятны. Я предполагал, что вы воспользуетесь таксомотором. Быстро переоделся, нашел таксиста, договорился с ним и в его машине поджидал вас на дороге. Конечно, вы могли взять другую машину, но выбрали мою. Это не совсем случайно. Я ведь достаточно хорошо вас знаю, поэтому подобрал машину по цвету и форме, чтобы угодить вам, ждал вас в таком месте, которое вы сами выбрали бы, и так далее. Короче, вы попались на мой крючок. Неяркий свет фонаря высвечивал три сидящие на полу фигуры. Акэти был уже без капюшона. Копна волос отбрасывала на стену огромную тень. Юмико сидела неподвижно, напоминая прекрасную восковую куклу. Такэхико Сёдзи еще, кажется, не совсем пришел в себя. В глазах светились боль и тревога. Акэти положил руку на плечи Такэхико и сказал: — Сёдзи, дорогой, тебя сейчас хотели убить… Но за что ты должен был умереть? Почему? На первый взгляд из-за дневника, из-за того, что эта женщина хотела скрыть от людей преступления своего мужа. Но с содержанием дневника знаком не только ты, я ведь тоже его читал. Так что с твоей смертью не удалось бы ничего скрыть. Акэти помолчал, а затем обратился к Юмико: — Госпожа Огавара, благодаря вашему дневнику я убедился в верности своих предположений и понял ваши дальнейшие намерения. Не скрою, я подозревал вас с самого начала. Помните, я приходил к вам в дом, много разного порассказал и ушел, ни о чем вас не спросив? Мне нужна была эта встреча. Во время нее я очень внимательно присматривался и к вам, и к вашему супругу. И очень хорошо уяснил себе, что если действительно кто-то из вас двоих убийца, то это вы. И еще одну цель я преследовал в тот вечер: хотел подстегнуть события. Мне удалось это — вы срочно принялись за дневник. Не могу не отметить, кстати, что в нем проявился ваш незаурядный интеллект. Но самое главное — почти все, вами написанное, не вымысел. В самом деле убиты три человека. В самом деле убийства совершены так, что подозрение ни на кого не падает. Достоверно излагаются изумительно остроумные трюки. Читателю внушают, что проделать все это под силу только мужчине. Должен признаться, что какое-то время, короткое правда, я с подозрением размышлял о маркизе. Но, познакомившись поближе, понял, что он способен на такие трюки исключительно умозрительно, а в реальной жизни ничего этого не сделает. Он прагматик. И все его увлечения — исключительно хобби. Снова вернусь к той беседе. Вы все время молчали, но по вашей улыбке, по движению рук, другим на первый взгляд незначительным деталям я почувствовал необычную реакцию на мои слова. Мне ведь много приходилось работать в преступном мире, и я чувствую эту публику. Маркиз совершенно меня не опасался, а вы — я абсолютно в этом убежден — страх передо мной испытывали. Такэхико, кажется, пришел наконец в себя. Но шок физический сменился моральным. Глаза выражали ужас, тревогу, боль. Акэти озабоченно взглянул на него, но ничего не сказал. Пошарил по карманам в поисках сигарет, но, видимо, не нашел их. Продолжил рассказ: — Меня, госпожа Огавара, восхитило в вашем дневнике и то, как достоверно вам удалось изложить мотивы, которые якобы побуждали маркиза совершать убийства. Отсутствие у него алиби вы тоже подчеркнули очень искусно. Недюжинным литературным даром надо обладать, чтобы так мастерски решить все эти задачи. А хотите, я откроюсь, скажу, что стало отправной точкой в моих рассуждениях? Описанная вами ситуация с платочком. Вы пишете, что его обронил маркиз, а я подумал: но ведь это могли сделать вы. И после этого каждый факт анализировал в таком ракурсе. Стало очевидно, что все действия, приписываемые маркизу, вполне могли быть совершены вами. Спектакль с куклой Муракоси разыгрывал по вашей воле. Вот и Сёдзи — яркий пример того, что вы обладаете колоссальной силой воздействия на мужчин; Такэхико чуть ли не с радостью был готов принять от вас смерть. Что, Сёдзи, не так? — Акэти подмигнул Такэхико и похлопал его по плечу. — Не горюй, дружок! Такэхико вяло улыбнулся. Когоро Акэти взглянул на Юмико, и ему стало не по себе от того, с каким вожделением она взирала на него. — Некоторые моменты в цепи происшедшего требуют пояснений, — холодно продолжал он. — В тот день, когда был убит Химэда, маркиз уезжал играть в гольф, а вы, судя по вашим записям, весь день провели дома. Об этом, в частности, должны свидетельствовать доносившиеся из вашей комнаты звуки фортепиано. Но я уверен, в комнате вас не было. Да, фортепиано звучало, но в магнитофонной записи. А остальное происходило точно так, как описано вами, только на место маркиза следует поставить вас. И еще одна поправка. Не было неторопливой беседы маркиза с Химэдой. Вместо этого были ваши ласки, после которых вы сбросили разнежившегося Химэду с обрыва. Вы, наверное, чувствовали огромное наслаждение от всего, что происходило, от собственной неповторимости, смелости? Юмико улыбнулась в ответ. — Все факты говорят и о том, что Муракоси тоже убили вы. И здесь та же поправка: концерт по радио не только создал алиби, но и послужил фоном для ваших любовных утех. Не сомневаюсь, что и Сануки убит вами. Только сейчас вы пытались погубить этого молодого человека. И это уже не предположение, а реальность, свидетелем которой я был. Но есть еще один человек, которому грозила опасность. Я говорю о вашем супруге Ёсиаки Огаваре. Свалив на него все преступления, вы понимали, что в ближайшее время им займется полиция, и боялись, что его показания могут разоблачить вас. Его надо было убрать, желательно до того, как дневник попадет в чужие руки. Вы все логически просчитали: человек такого круга, как маркиз, виновный в тяжких преступлениях, опасаясь разоблачения, должен покончить с собой. Убрав его, вы не только обрели бы полную безопасность, но и прибрали бы к рукам его немалые богатства. Идеальный план! Но прежде следовало убить Сёдзи, чтобы и это преступление переложить на маркиза. Я безумно рад, что успел сохранить жизни обоих — твою, Сёдзи, и маркиза. Все это время Юмико, не шелохнувшись, слушала Акэти, с восторгом отмечая про себя, что все, о чем говорит Акэти, абсолютно верно. Просто поразительно! Как глубоко смог он проникнуть в ее душу! Можно ли не восхищаться острым умом этого человека! — Сегодня опять господин Огавара сам сел за руль. После банкета он должен вернуться довольно поздно, и вы рассчитывали представить все так, будто на обратном пути он заехал сюда и убил Сёдзи. Правда, по вашей версии, это произошло бы позднее, вечером, когда вы уже убили бы Сёдзи. Но через пару дней, когда труп обнаружили бы, эти два-три часа никакого значения иметь не будут. А доказательством тому, что убийство совершил маркиз, мог быть «случайно оброненный им» какой-нибудь предмет. Затем вы намеревались инсценировать самоубийство мужа. Хотите, опишу вам ваш план? В деталях могут быть ошибки, правда. Вы приносите ему чай, добавив туда яд. Затем достаете свой дневник, взламываете замочек, раскрываете его на той странице, где Огавара полностью обличен, и кладете рядом с остывшим уже трупом. Где я ошибся? Все так, госпожа Огавара? Улыбающаяся Юмико утвердительно кивнула. Такэхико был в смятении. Что делать? Как жить дальше? Как ему поступить? Убить Акэти и скрыться с Юмико в какой-то другой стране? Или обнять ее и умереть с нею вместе? Но, читатель, будем снисходительны к человеку, который так любил эту женщину (по отношению к Юмико Огаваре так трудно употреблять это слово!), который так много пережил всего час назад. Когоро Акэти, как бы подводя итог, сказал: — Трюки, придуманные вами, поразительны. Кому еще из земных грешников удавалось так распоряжаться временем и пространством! Но я не успокоюсь, пока не раскрою последнюю загадку. Что побуждало вас убивать людей? Хочу разобраться в мотивах, которые двигали вами. Об этом мы с вами еще побеседуем. Оборотень Долгая тяжелая тишина повисла в блиндаже. Писк комара показался бы ревом мотора. Каждый был погружен в свои думы, которые, собственно, сводились к размышлениям о Юмико; не составляла исключения и она сама, пытаясь сейчас осмыслить всю свою жизнь. — Нет, не три человека, — сказала она вдруг. Акэти сразу понял, о чем она говорит. — По меньшей мере семь человек. Могло показаться, что она считает, сколько гостей должно собраться за праздничным столом. Наконец и до Такэхико дошел страшный смысл ее слов, и он обомлел. — Господин Акэти, я вам все расскажу. — Юмико говорила очень спокойно и с достоинством. — Видите ли, я сама себя не до конца понимаю, куда уж другим… Я, вероятно, отличаюсь от всех людей вокруг. Всю жизнь старалась жить так, чтобы этого никто не узнал, всю жизнь вынуждена была скрываться под маской. Когда мне было шесть лет, я больше всего на свете любила играть с соловьем; эта прекрасная маленькая птичка заменяла мне всех друзей. Я часто открывала дверцу клетки, запускала туда руку и осторожно гладила мягкие перышки. А однажды достала птенчика из клетки, легонько подержала в ладошке, поцеловала клювик, погладила спинку. И тут он вспорхнул и улетел. Я испугалась, позвала на помощь свою кормилицу Томи, мы долго гонялись за ним по комнате, с большим трудом поймали. Я держала птенца в руке. Он был такой маленький, что умещался в кулачке. Так приятно было ощущать, как в этом крохотном теплом комочке бьется сердце! И вдруг, неожиданно для самой себя, я сжала кулачок и задушила соловья! Что было с моей мамой, когда она узнала об этом!… Отца я практически не знала, он почти не бывал дома. А мама у меня была очень мягкая, всем все прощала, всех жалела. И эта моя сердобольная мама с таким гневом обрушилась на меня!… Этого не забыть… Но я не могла понять в то время такой реакции взрослых, не могла сообразить, что плохого я сделала. В моем лексиконе еще не было слова «убить», я не понимала, что такое жестокость. Мне и в голову не приходило тогда, что умерщвление живого существа считается великим злом. Но я стала приходить к пониманию, что раз все так говорят, то и я должна так думать. Но тем я и отличаюсь от других, что в душе не приемлю навязываемые мне условия игры. Позднее я поняла, почему маму так взволновала история с соловьем. Дело в том, что, когда я была еще меньше, я с удовольствием давила жуков, всяких насекомых, и мама знала об этой моей привычке. Вот и решила в тот раз навсегда отучить меня от жестоких забав. Но разве другие в детстве не убивали насекомых? Не только мне, другим тоже маленькие существа кажутся настолько миленькими (посмотрите, даже слова похожи!), что хочется их убить. Другой пример. Перед вами блюдо с красивой аппетитной едой. Разве у вас не возникает желания съесть ее? В моем понимании съесть то, что нравится, есть выражение любви. Тогда же, еще в шесть лет, я пришла к выводу: если взрослые ругают меня за то, что доставляет удовольствие, надо просто делать так, чтобы они ничего не узнали. После соловья у меня были всякие зверюшки, я обожала их, но от неистребимого желания не могла удержаться и, любя, убивала их. Когда мне было десять лет, у нас дома жил котенок Тама. В течение трех месяцев я дни напролет играла с ним. А потом задушила. Зная, как к этому отнесутся домашние, я втайне от них закопала котенка в саду. Историю своей жизни Юмико излагала так отстраненно, будто пересказывала чужую историю. — Человека я впервые убила, когда мне было двенадцать. Это был мальчик моего возраста. Он часто приходил к нам, мы нередко убегали в сад и там, в кустах, обнимались. Я знала, что взрослые на любовь тоже смотрят как на зло, и поэтому мы оба прятались от них. Я, наверное, любила этого мальчика. Мне хотелось его трогать, гладить, обнимать, хотелось всего его ощущать. В один прекрасный день я вдруг почувствовала очень острое желание — как когда-то кошку — задушить его. Но понимала, что физически мне с ним не справиться, и придумала другое. У нас во дворе пруд, в одном месте очень глубокий. Туда я и сбросила его. И наблюдала потом, как он барахтается, пытаясь выбраться из воды. А потом вернулась домой. Никому ни слова не сказала об этом. Обычно люди в таких случаях раскаиваются, ведь так? А я — нет. Наоборот, я испытывала буйную радость, наслаждение. Все думали, что мальчик утонул случайно, горевали. Меня, конечно, ни в чем не заподозрили. Это был первый случай. До брака с Огаварой я убила еще четырех молодых людей. С возрастом, естественно, я стала понимать, что закон и мораль не допускают этого, что общество презирает убийц и сурово наказывает их. В какой-то мере это меня останавливало. Но не всегда. Может быть, я психически больна? Хотя я так не думаю. Разве мыслить по-другому, поступать не так, как все, — болезнь? Да и кто знает, что есть добро, а что — зло? Юмико помолчала. А потом грустно улыбнулась и добавила: — Своими мыслями, воспоминаниями я ни с кем ни за что не поделилась бы. Только вам, господин Акэти, захотелось открыть душу. И то потому, что вы разоблачили меня… Если признаться, я хотела этого. Давно уже мечтала о встрече с вами, мне хотелось, чтобы вы помогли мне разобраться в себе. Возможно, подсознательно это желание руководило моими поступками. Акэти и Сёдзи молчали. Да и что скажешь, услышав такие откровения? А Юмико хотелось выговориться. Впервые в жизни. — В одной приключенческой книге, еще в детстве, я читала о воительницах типа амазонок. Они сражались в утыканных шипами доспехах. В схватке с противником обнимали его, шипы вонзались в тело врага и убивали его. Как я завидовала этим женщинам! Мечтала иметь такие же доспехи и в них обнимать любимых… Да, меня многие любили. Мои самые безумные желания выполнялись безоговорочно. Однажды я велела одному парню прыгнуть в воду с высокого утеса. Знала, что в том месте много подводных скал и живым ему не остаться. С другим человеком, которого тоже горячо любила, отправилась в горы и там столкнула его с кручи. В этот момент в луче фонаря обозначилось что-то черное, оно стремительно неслось вниз и, когда достигло колен Юмико, раздался ее исступленный вопль: — Сёдзи! Сёдзи!! Убей его!!! Скорей!! Акэти быстро взял с колен Юмико высохшего богомола, вероятно выпавшего из паучьих сетей. Такэхико вспомнилась подобная ситуация во дворе особняка. И Акэти знал о ней — и по рассказам Сёдзи, и из дневника. — Госпожа Огавара, вы что, так боитесь богомолов? — удивленно спросил он. Юмико не могла говорить, ее била дрожь. — Не боитесь пауков, сороконожек, змей, и только богомолы наводят на вас такой ужас? А почему — знаете? Юмико молчала. — Видимо, в детстве вы наблюдали это либо читали, в общем, поняли, что чем-то вы схожи с богомолом, а осознав, стали ненавидеть их; ненависть затем переросла в страх. То, что я имею в виду, характерно и для пауков, но вы, вероятно, этого не знаете, поэтому и не боитесь их. Акэти пристально посмотрел в расширившиеся от страха глаза Юмико. — А говорю я вот о чем. Во время совокупления самка богомола поворачивает голову назад и загрызает самца. Тот в любовном экстазе не сопротивляется… Акэти не успел договорить. Юмико в отчаянии зажала уши руками и, словно обезумев, неистово вертела головой. — Вам тяжело это слышать? Значит, я угадал. Значит, вами движет эта неутолимая страсть. Так просто человека не убьешь — сами говорили: общество осудит, и очень сурово. Вот и приходится долго и тщательно готовить этот ваш заключительный аккорд любви. Вообще-то издавна люди говорят: так люблю тебя, что съесть хочется. Но слишком прямолинейно и гипертрофированно выглядит это у вас… Позвольте рассказать вам одно предание. Высоко в горах живет чудовище, которому постоянно нужна жертва — красивая девушка. Выбрав жертву, на крыше дома, где она живет, чудовище оставляет знак — белое перо. На следующий день безропотные жители деревни торжественно приносят в паланкине девушку к храму в горах и оставляют там. Глубокой ночью появляется чудовище и пожирает жертву. Разве вы сильно отличаетесь от него? Вы то же самое чудовище, только в образе красивой женщины. И ваши жертвы — молодые мужчины. Вы наверняка знаете это предание. Отсюда и белые перья, которыми вы помечали свои жертвы. Юмико отрешенно смотрела в одну точку. Казалось, она не слышала того, о чем горячо говорил Акэти. — Я боялся, что вы, госпожа Огавара, попытаетесь покончить с собой, так поступил бы каждый уважающий себя человек. Но эти категории — честь, совесть, достоинство — вам неведомы. Вы поставили себя над обществом, выше религии, выше морали. Но нет, вы не доросли до морали. Вы остались животным. И любовь для вас — лишь плотское наслаждение. А вот интеллект развит чрезвычайно. Поразительное сочетание — душа животного и высочайший интеллект. Такие люди появляются, наверное, раз в тысячу лет… Вы понимаете, вас ждет строгий суд. Но он, кажется, не страшит вас, скорее, наоборот, вы ждете его, для вас и это — удовольствие. Ведь и ко мне, разоблачившему вас, вывернувшему наизнанку вашу душу, и ко мне, как я вижу, вы не испытываете враждебности. В ваших глазах даже в этот момент я вижу неистребимое вожделение. Оно пугает меня. — Акэти вытер платком лоб и шею. Он был взволнован так, что его пот прошиб. Чары этой страшной женщины действовали и на него. — Да, я вас люблю, — абсолютно спокойно проговорила Юмико. — Наверное, будь у вас пистолет, вы бы убили меня, — сказал Акэти. — Два человека знают вашу тайну — я и Такэхико. Тогда уж надо убивать обоих. К тому же оба любимы вами. Сёдзи сам готов был умереть, но я разума не потерял. — Я и не помышляю о том, чтобы убить вас, — тихо проговорила Юмико. — Вы уже все знаете. Добавить больше нечего. Я готова полностью следовать вашим указаниям. * * * Да, уважаемый читатель, события идут к закономерному финалу. Юмико Огавара закончила свою долгую кровожадную игру сокрушительным проигрышем. Акэти одержал убедительную победу. Но почему-то он медлил, не торопился ставить последнюю точку. Может, потому, что не мог не оценить должным образом и то хорошее, что все же было в этой женщине, — сильный, независимый характер, неземную красоту, чистосердечность признания и даже чувство любви к нему. Но прочь сантименты. Акэти резко поднялся, направился к выходу и свистнул. Сразу же у входа в блиндаж показалась невысокая фигура Кобаяси. — Позвони, пожалуйста, сыщику Миноуре, сообщи, что преступник пойман. И четко растолкуй, где мы находимся. Потом Акэти повернулся к неподвижно сидевшим Юмико и Такэхико: — Минут через двадцать приедет полиция. Маркизу я решил пока ничего не говорить. Госпожа Огавара, хотите встретиться с супругом? — Лучше потом, — ответила Юмико. — Он, конечно, будет очень тяжело переживать… А я уважаю его и люблю. Не меньше, чем вас, господин Акэти. — Все же до конца не могу вас понять, — признался в замешательстве знаменитый детектив. Минут пять все молчали. — Когда ждешь кого-нибудь, время тянется так томительно… — нарушила тишину Юмико. — Были б карты, можно было бы скрасить ожидание… В ее словах, интонации не было позы. Она просто сказала то, о чем в этот момент думала. Дьявол Кисть руки В то лето писатель Сёити Тономура, автор детективных романов, проводил отпуск у себя в деревне S. префектуры Нагано. Зажатая со всех сторон горами, деревня эта кормилась с террасных полей; была она холодна, угрюма, но все же воздух ее живительно действовал на писателя. Дни здесь были почти вполовину короче, чем на равнине: только рассеется утренний туман и засияет солнце, как уже, глядишь, опускается вечер. Дремучие рощи вековыми деревьями, будто щупальцами, сжимали клочки ухоженной земли, и без того теснимые скалистыми зубьями гор. Безуспешны были старания усердных крестьян отвоевать для террас еще хоть немного земли. В эту патриархальную картину совершенно не вписывалась железная дорога, громадной змеей извивавшаяся по лощинам. Восемь раз на дню проходили по ней поезда, и каждый раз, когда, задыхаясь на подъемах и изрыгая огромные клубы дыма, черный паровоз натужно тащил за собой состав, окрестности сотрясались, как при землетрясении. Лето в горах пролетело быстро, по утрам уже явно ощущалось прохладное дыхание осени. Пора возвращаться в город. Пора расставаться с наводящими тоску горами и долами, полями-террасами, железной дорогой… Молодой писатель брел по тропинке, мысленно прощаясь с каждым деревцем и кустиком, которые за два месяца стали ему родными. Следом шел Кокити Ооя, сын старосты, самого зажиточного человека в деревне. — Скоро тут станет совсем тоскливо… Когда уезжаешь? — спросил Ооя. — Завтра или послезавтра. Больше не могу задерживаться. Никто, правда, меня дома не ждет, но пора заняться делом, — ответил Тономура, бамбуковой палкой сбивая с травы росу. Тропинка пролегала вдоль железнодорожной насыпи, прорезавшей зелень полей и черноту лесов, и тянулась к сторожке перед тоннелем на самой окраине деревни. Примерно в пяти милях отсюда на плоскогорье располагался оживленный городок, и поезда, связывавшие с ним деревню, чем дальше в горы, тем чаще ныряли в тоннели, но этот был первым. Молодые люди частенько приходили сюда поболтать с охранником, дядюшкой Нихэем; им нравилось поозорничать — углубившись метров на десять в тоннель, поорать там в гулкой темноте. Нихэй служил тут уже лет двадцать, помнил уйму жутких происшествий; он рассказывал об окровавленных кусках человеческих тел, которые приходилось с трудом отдирать от колес паровоза, о дергавшихся на рельсах руках и ногах, о кровавом месиве, мстительных духах погибших, с которыми не раз встречался в черноте тоннеля… — Скажи, пожалуйста, — с некоторым смущением обратился к другу Тономура, — ты вчера вечером поздно вернулся из города? — Поздно. А почему это тебя волнует? — Вопрос, очевидно, был Оое неприятен, и он с трудом скрыл раздражение. — Просто до двенадцати ночи я разговаривал с твоей матушкой и видел, что она очень беспокоилась. — Велосипеда у меня нет, а пешком идти долго, — неохотно объяснил Ооя. Здесь необходимо сообщить читателю, что между городком и деревней курсировал всего лишь один полуразбитый автобус, шофер заканчивал работу в десять часов вечера; в самом же городе N. — да, собственно, какой это город, затерявшийся в горах маленький городишко — было всего четыре-пять такси, и нанять машину удавалось отнюдь не всегда. А больше никакого транспорта нет. — То-то у тебя такой усталый вид. Спишь, наверное, мало. — В общем-то, да… Хотя нет, не так уж мало… — Ооя провел рукой по лицу, действительно очень бледному, и смущенно улыбнулся. Тономуре была понятна причина его смущения. Дело в том, что Ооя был обручен с дочерью местного богача, уважаемого человека, но свою невесту терпеть не мог. А в городок часто ездил на свидания со своей тайной пассией, о которой его матушка говорила: «Не знаю, кто она, что она, но видать сразу: без роду без племени и распутная к тому ж». — Не расстраивал бы ты мать, дружище, — стараясь быть поделикатнее, посоветовал Тономура. — Да ладно тебе, — отмахнулся Ооя, — сам разберусь в своих делах. Какое-то время оба молчали, шагая по влажной от росы тропе. В просветах меж деревьями изредка мелькала насыпь. По другую сторону ее синели горы. Деревья вдоль тропинки были старые, в два обхвата, и, наверное, потому друзьям казалось, что идут они дремучим лесом. Неожиданно шагавший впереди Тономура остановил друга: — Стой! Здесь кто-то есть. И происходит неладное что-то. Давай возвращаться. Даже в неверном сумеречном свете было заметно, что Тономура побледнел от испуга. Встревожился и Ооя: — Что случилось? Кто здесь? — Туда взгляни. — Ускоряя шаг, Тономура указал на огромное дерево метрах в десяти от них. Ооя взглянул и обмер: из-за дерева, ощерившись, наблюдало за ними какое-то животное. Волк? Но никогда они не подходили так близко к человеческому жилью. Одичавшая собака? А с мордой у нее что? Пасть в крови, алые пятна отблескивают в коричневой шерсти, кровь капает с морды, полные злобы фосфоресцирующие глаза устремлены на людей. — Похоже, одичавшая собака. Наверное, крота загрызла. Лучше не бежать, а то хуже будет. — Ооя быстро оправился от испуга и, прицокивая, осторожно приблизился к собаке. — Тьфу ты, черт, да я же ее знаю. Она тихая, часто тут бродит. Животное тоже, будто признав Оою, неторопливо вышло из-за дерева, обнюхало следы Оои и ушло в лес. — Столько крови от одного крота? — Тономура все еще был бледен. — Ха-ха, ну и трус же ты! Неужели ты думаешь, что здесь бродят звери-людоеды? — Нелепость ситуации рассмешила Оою, но скоро и он понял, что тут и в самом деле происходит что-то странное. Не успели молодые люди выбраться из чащобы на узенькую тропку, как из густой травы выскочила еще одна собака — и тоже вся в крови. Увидев людей, она резко остановилась и стремглав бросилась назад в лес. — Ты заметил, что она другой масти? Неужто все собаки в округе только и делают, что охотятся на кротов? В величайшей степени странно… — Тономура опасливо вошел в заросли, где только что скрылась собака, чтобы убедиться, нет ли там трупа какого-нибудь зверька. Ничего, однако, он не обнаружил. — Что-то мне здесь не нравится. Пошли-ка лучше домой. — Пошли. Только напоследок посмотри вон туда, там тоже собака. У самой насыпи мелькало в траве еще одно животное. Полностью его не было видно, угадывались только огромные размеры и силуэт, явно не собачий. Молодым людям стало жутковато. И было отчего. Тропа шла через безлюдную, удаленную от селений местность. Темный лес сжимал с двух сторон эту узкую полоску земли. Холодный, острый блеск рельсов и чернеющая вдали дыра тоннеля дополняли этот сумрачный, безжизненный, словно в кошмаре пригрезившийся пейзаж. А тут еще какие-то призрачные собаки, шныряющие в зарослях… — Смотри, у нее что-то в зубах. Белое, в крови. — Вижу. Не пойму только, что это. Тономура и Ооя остановились, напряженно вглядываясь в кусты и деревья. Собака тем временем подошла поближе, и предмет, торчавший из ее пасти, постепенно приобрел четкие очертания. Формой он напоминал редьку. Только цвет какой-то синюшный и… Что это за редька с пятью стеблями?! Бог мой, да это рука! Кисть человеческой руки! Пальцы скрючены, будто только что в предсмертной агонии хватали воздух, локтевая кость обглодана, сухожилия болтаются красной тряпицей. — Вот дьявол! — воскликнул Ооя, схватил камень и бросил его в собаку. Собака-людоед взвыла и стремглав бросилась прочь. Камень, похоже, попал в цель. Загадочный труп — И в самом деле, рука, кажется, молодой женщины, — проговорил Ооя, рассматривая брошенную собакой добычу. — Либо эти твари растерзали какую-то девушку, либо разрыли могилу, — рассуждал вслух Тономура. — В последнее время молодых женщин в деревне не хоронили. Но, с другой стороны, вряд ли собаки, даже одичавшие, набросятся на живого человека. Ты прав, Сёити, тут дело нечисто. — Оое, отнюдь не робкого десятка, тоже было не по себе. — Но, посуди сам, возможно ли, чтобы вокруг одного крота носилось столько окровавленных собак? — Надо осмотреть местность. Раз есть рука, значит, где-то поблизости должен быть труп. Пошли поищем. Почувствовав себя сыщиками, молодые люди собрались с духом и направились в сторону, куда бежали собаки. С каждым их шагом черная пасть тоннеля приближалась, увеличиваясь в размерах. Вот наконец и сторожка. Нихэй на своем обычном месте сидит, что-то плетет. Но что это? В траве у насыпи перед сторожкой какое-то странное шевеление. Новоиспеченные сыщики подошли поближе и глазам своим не поверили: там копошились, сладострастно вгрызаясь в жертву, еще три собаки. Ооя бросил в них несколько камней. Те разом вскинули морды и уставились на людей дикими глазами — они явно обезумели от вкушаемой крови. — Твари! — Тономура и Ооя обомлели от ужаса, но вскоре оправились, и в собак полетел град камней, отчего те, враждебно рыча, убежали. Пробравшись сквозь высокую траву к злополучному месту, молодые люди увидели на мокрой земле окровавленное тело: длинные черные волосы спутаны, яркое шелковое платье, кимоно, распахнуто на груди… Труп терзало по меньшей мере собак шесть, так что неудивительно, что ребра были обглоданы, внутренности вывалились наружу, вместо лица сплошное кровавое месиво с обращенными в небо вытекшими глазницами. Видеть столь жуткое зрелище Тономуре и Оое доводилось впервые в жизни. Судя по кисти руки, по уцелевшим частям тела, можно было предположить, что погибшая женщина была совершенно здоровой, возможно, несколько полноватой и что, вероятнее всего, погибла она не под колесами поезда. Оставалось заключить, что ее загрызли собаки. Однако это все-таки казалось маловероятным. Во-первых, если бы собаки набросились на женщину, она, несомненно, подняла бы крик, который не мог бы не услышать в своей каморке Нихэй, а услышав, обязательно прибежал бы на помощь. — Вероятно, собаки начали терзать уже труп, — подумав, сказал Ооя. — И я об этом подумал. Наверняка так все и было, — ответил писатель. — И тогда, значит… — И значит, этому предшествовало убийство. Либо женщину отравили, либо задушили, потом бросили труп в траву в этом глухом месте. — Вполне правдоподобная версия, — согласился Ооя. — По одежде видно, что женщина из деревенских — возможно, из этих краев. Движение тут не особенно оживленное, люди из других мест появляются нечасто. Послушай, — обратился Тономура к другу, — попытайся припомнить, может, ты когда-нибудь видел эту женщину. Не из твоей ли деревни она? — Как тут вспомнишь, ведь вместо лица сплошное месиво. — А кимоно? Или пояс? — Нет, ничего похожего не помню. Я вообще не обращаю внимания на одежду. — Попробуем тогда порасспросить дядю Нихэя. Он и не подозревает о том, что происходит совсем рядом. Они подбежали к сторожке, вызвали Нихэя и втроем вернулись к трупу. — Ох-ох-ох, страсти какие! — Старик забормотал молитву. — До того как собаки принялись за тело этой несчастной, кто-то убил ее и не придумал ничего лучше, как бросить труп здесь. Может быть, ты, дядя Нихэй, что-нибудь знаешь? — спросил Тономура. — Нет, — покачал головой Нихэй, — ничего не знаю. Коли б знал, не дал бы собакам так измываться. Слышь, господин, я думаю, в прошлую ночь все это случилось. А знаешь, почему я так думаю? Вчера еще ходил я тут много, потерял кое-что и долго искал, как раз в месте этом самом. Ежели б на труп набрел, заметил бы непременно. Так что появился он тут не иначе как в эту темную ночь. — Что ж, может быть. Хоть и безлюдно здесь, такую свору копошащихся целый день собак невозможно не заметить. Послушай, дядя Нихэй, а это кимоно ты не припомнишь? Думаю, деревенская девушка была в нем. — Дак в деревне такие нежные одежды и носят-то девушек пять, не боле. А не поспрашивать ли мою О-Хану? Она девица молодая, следит небось, какие у подруг наряды. Эй, О-Хана! — позвал старик дочь. — Что, отец? — Девушка прибежала, но, увидев труп, рванулась прочь. Отец остановил ее. Боязливо взглянув на подол кимоно, О-Хана сразу определила: — Ой, это же Цуруко Ямакита! Такой рисунок только на ее кимоно, ни у кого больше в деревне такого нет. При этих словах Кокити Ооя переменился в лице. И было отчего. Цуруко Ямакита — та самая девушка, с которой он был помолвлен еще в детстве. Недавно зашла речь о свадьбе, вокруг этого события разгорелись страсти — и вдруг такая странная, жестокая смерть. Да, Оое было отчего побелеть. — Ты говоришь-то верно? Хорошенько подумай сначала, потом уж говори, — сказал Нихэй. Девушка осмелела и принялась внимательно осматривать труп. — Да точно, это точно Цуруко. И пояс ее я помню. И заколка с камешком ее, ни у кого больше такой нет, — настойчиво утверждала О-Хана. Алиби Как только стало известно, что О-Хана опознала труп дочери здешнего богача Ямакиты, все кругом забурлило: в дом покойной понеслись посыльные, на работу к хозяину покатились велосипеды, телефон в полиции трезвонил не умолкая, люди с озабоченными лицами выходили из дома Ямакиты и нескончаемой чередой тянулись к сторожке, в деревню прибыла набитая полицейскими патрульная машина. Был произведен тщательный осмотр места происшествия, труп отправили в больницу города N. на вскрытие, в деревенской школе группе расследования выделили специальное помещение (исключительный случай!). Прежде всего туда пригласили родителей Цуруко, слуг семьи Ямакита, затем обнаруживших труп Оою и Тономуру, а также Нихэя с дочерью. Немало времени ушло на расследование, но, кроме письма, представленного матерью пострадавшей, не обнаружили ничего, что пролило бы свет на происшедшее. Протягивая полицейским конверт, мать несчастной Цуруко объясняла: — У дочери в столе я нашла вот этот конверт, он лежал в бумагах на самом верху — не иначе, дочь получила его перед последним уходом из дома. Записка от какого-то мужчины, просьба встретиться. — Судя по всему, записка была доставлена через посыльного. Вы не спрашивали у слуг, кто принес ее? — мягко спросил у госпожи Ямакиты прокурор Куниэда. — Пыталась выяснить, но, странное дело, никто ничего не знает. Может быть, дочь сама вышла за запиской к воротам? — Н-да, возможно, возможно… Ну а относительно того, кто написал ее, у вас есть какие-нибудь догадки? — Нет… Не мне об этом говорить, но никогда дочь не позволяла себе таких неприличных поступков. Но, видно, хитро она была составлена, и девочка поддалась уговорам… Незатейливая записка гласила: «Сегодня в 7 часов вечера жду Вас у каменного фонаря во дворе храма. Приходите непременно. О встрече никому ни слова. Дело очень, чрезвычайно важное. К.» — Почерк вам не знаком? — Нет, совершенно незнаком. — Я слышал, Цуруко-сан была помолвлена с Кокити, сыном старосты, господина Оои. Это так? — как бы ненароком поинтересовался Куниэда. Он обратил внимание на то, что подпись в записке совпадает с первой буквой имени Кокити, и, кроме того, вполне логична была бы реакция Цуруко на подобную просьбу жениха. — Мы тоже сразу подумали, не от Кокити ли эта записка, и спросили его. Он ответил, что не мог ее написать, поскольку был в это время в городе N. «И потом, — сказал он, — вы же знаете, у меня почерк гораздо лучше. Кроме того, если б мне понадобилось срочно увидеться с Цуруко-сан, я не стал бы вызывать ее запиской, а просто пришел бы в гости». Господин прокурор, может быть, это какой-нибудь негодяй, прикрываясь его именем, выманил Цуруко из дома? Разговор с матерью пострадавшей ничего более не дал. Но прокурору представлялось необходимым еще раз побеседовать с самим Кокити. Того же мнения были коллеги, и в первую очередь начальник полицейского участка. Кокити Оою вызвали, показали записку и пересказали разговор с матерью Цуруко. — Вы утверждаете, что вчера вечером ездили в город N.? Это, конечно, алиби. Вы были у кого-нибудь в гостях? Спрашиваем не потому, что подозреваем вас. Как видите, происшествие чрезвычайное, и мы вынуждены все досконально проверить, допросить всех сколько-нибудь причастных. — Был ли в гостях? Да нет, я вообще-то специально никуда не ходил, ни с кем не встречался… — Чувствовалось, ответы даются Оое нелегко. — Должно быть, ездили за покупками? В таком случае, наверное, помните магазин, хозяина? — Нет, покупок тоже не делал. Просто… захотелось прогуляться, и я… немного побродил по центру города… А покупки… Ну, вот по дороге купил в табачной лавке пачку сигарет. Пожалуй, и все… — Хм, не много для алиби… — Некоторое время Куниэда недоверчиво глядел на юношу, молча размышляя. Потом бодро сказал: — Ладно. Покупки оставим в покое. Подойдем с другой стороны. До города и обратно вы ведь на чем-то добирались? Возможно, водитель запомнил вас. Будем вызывать на беседу. На лице Кокити проступила растерянность, он побледнел и от волнения утратил дар речи. В уголках губ прокурора промелькнула усмешка; сверлящим взглядом он внимательно смотрел на Кокити. Наконец Ооя не выдержал. — Это произошло случайно… кошмарная случайность, — забормотал он и просительно, словно ища защиты, посмотрел на полицейских, стоявших позади Куниэды. Среди присутствовавших был и его друг — автор детективных историй Сёити Тономура, лицо которого выражало в этот момент величайшую досаду. Как оказался здесь, вместе со следственной группой, Сёити Тономура? Да все очень просто: некогда Тономура учился вместе с прокурором Куниэдой, они до сих пор переписываются. Но, дабы не уводить читателей в сторону от главного, не будем подробно говорить о прошлом, связывающем этих людей, скажем лишь, что прокурор и писатель были закадычными друзьями. Куниэда полагал полезным участие Тономуры в расследовании, и для писателя присутствовать при раскрытии преступления было чрезвычайно интересно. Прокурор Куниэда сначала допросил Тономуру как свидетеля происшествия, затем, при молчаливом согласии группы детективов, позволил остаться наблюдать за ходом расследования. И сейчас, видя, как Кокити Ооя переменился в лице, услышав, что он пробормотал в ответ, Тономура почувствовал острую досаду. Хотя и хорошо представлял себе всю сложность положения Оои. Конечно же, тот ездил вчера вечером в N. к своей тайной возлюбленной и, желая утаить этот факт, принес в жертву собственное алиби. — Неужели вы не воспользовались автобусом? — ехидно переспросил Куниэда, не вполне веря перепуганному Оое. — Я и в самом деле не ездил на автобусе, — с трудом проговорил тот и почему-то покраснел. Внезапный прилив крови к бледному как полотно лицу не остался незамеченным. — Может быть, вам кажется, что я лгу, но, поверьте, я говорю чистую правду. Так получилось, что именно вчера я в автобус не садился. На последний автобус, идущий в N., не успел, а никакого другого транспорта нет, вот и пришлось отправиться в город пешком. Если идти коротким путем, тут ближе, чем по железной дороге, — всего полтора ри. — Вы говорили, что ходили в город N. безо всякой цели, просто захотелось побродить по оживленным улицам. Неужели только ради этого вы решили отмахать шесть километров в город и столько же обратно? — Голос прокурора зазвучал резче. — Да, а что? Для деревенского жителя это пустяки. У нас в деревне, когда есть дело в городе, часто идут пешком, чтобы не тратиться на проезд. Однако Кокити — сын старосты, зажиточного человека. Да и здоровьем как будто не выдался, чтоб запросто проделать такой путь. — Ну а обратно вы как добирались? Тоже пешком? — Да. Уже поздно было. Хотел взять такси, но машины не нашел и решил прогуляться. — М-да… Значит, у вас нет никакого алиби. И ничего в подтверждение того, что в ту ночь или утро, когда было совершено преступление, вас не было в деревне S., — подытожил Куниэда, и было совершенно очевидно, что его подозрительность, враждебность к Кокити Оое растут. — Мне и самому все кажется очень странным. Если б хоть знакомого какого-нибудь встретил по дороге… — Кокити словно бы жаловался на судьбу. — И что, неужели из-за невозможности доказать алиби я по этой фальшивке попадаю под подозрение? — Он отрывисто засмеялся. Смех был искусственным, нервным. — Вы назвали записку фальшивкой, а доказать это можете? — холодно спросил прокурор, полагая наверняка, что подозреваемый никаких доказательств не представит. — Почерк на ваш не похож. Да ведь можно изменить его специально. — Глупости! Чего ради я бы стал это делать? — Я не утверждаю, что вы меняли почерк; сказал лишь, что это можно сделать… Ну ладно, возвращайтесь домой. Только никуда из дому не уходите, может быть, надо будет еще что-нибудь уточнить. Кокити Ооя ушел. Куниэда пошептался о чем-то с начальником полицейского участка, после чего один из сыщиков в штатском тут же отправился куда-то. Соломенное чучело — Ну вот, Тономура-сан, полдела сделано. Что, не так увлекательно, как в романах? — Взяв под руку приятеля, прокурор Куниэда повел его в коридор. — Полдела? Не для того ли ты говоришь это, чтобы выпроводить меня? По-моему, все еще только начинается. — Ха-ха-ха!… Я имел в виду, что по крайней мере на сегодня дела почти закончены. Завтра мы получим результаты вскрытия и в зависимости от этого будем строить дальнейшую работу. Я, дружище, снял на несколько дней комнату в городе N. и оттуда буду приезжать сюда, в деревню. — Да, усердия тебе не занимать. Ведь можно было бы передоверить все начальнику полицейского участка. — Конечно. Да дело уж больно интересное, и хочется самому заняться им поглубже. — Ты в самом деле подозреваешь Оою? — спросил Тономура, желая выведать намерения прокурора, чтобы хоть как-нибудь помочь деревенскому другу. — Дело не в том, подозреваю я его или нет. Это вы, писатели, так пишете в своих книгах. А между тем это очень опасный путь. Подозревать можно кого угодно, всех. И ты, может быть, тоже под подозрением, — пошутил Куниэда, хлопнув приятеля по плечу. Тономура никак не отреагировал на шутку и, помолчав немного, сказал то, что давно вертелось на языке. — Если ты свободен, пойдем, покажу тебе кое-что. Прогуляемся до сторожки охранника. — К дядюшке Нихэю? А что там? — Соломенное чучело. — Что? Чучело? — Куниэда удивленно посмотрел на Тономуру, лицо которого выражало абсолютную серьезность. — Я говорил тебе о нем, когда мы осматривали место происшествия, — сказал Тономура. — Но ты пропустил мои слова мимо ушей: «Чучелом займемся потом, потом». — Да? Совершенно не помню. А при чем тут чучело? — Сначала все-таки пойдем посмотрим. Вдруг это ключ к разгадке происшествия? Куниэда не склонен был серьезно относиться к этим словам, но причины отклонить настойчивое предложение друга не было, и, бормоча себе под нос «ох уж эти сочинители», он вслед за Тономурой вышел за ворота школы. Подошли к сторожке. Навстречу вышли отец с дочерью, они только что вернулись из школы. Занервничали, увидев гостей: опять будут допрашивать. — Дядя Нихэй, можно взглянуть на чучело? Помните, вы мне говорили о нем? Нихэй сначала удивился: — Какое чучело? А, вспомнил. Ну пошли. — Он проводил гостей к сараю за домом. Скрипнула дверь, все трое вошли в полутемный сарай, где хранились дрова и уголь. В углу стояло ростом с человека соломенное чучело. — Это же обычное огородное пугало, — разочарованно сказал Куниэда. — Нет, не пугало. — Тономура по-прежнему был очень серьезен. — Разве обычное пугало делают с таким тщанием? Смотри, оно довольно тяжелое. Эта кукла совсем для другой цели — на ней можно выместить зло. — А какое она имеет отношение к убийству? — Этого я не знаю, но убежден, что имеет… Дядя Нихэй, расскажи, пожалуйста, этому человеку, как ты ее нашел. Повернувшись к прокурору Куниэде, Нихэй начал рассказ: — Дней пять назад, утром, надо было мне по делу в деревню, и я пошел туда через Большой крюк — это как раз то место, где нашли Цуруко-сан, железная дорога там делает крутой поворот. Так вот, иду и вижу — валяется в поле под насыпью это самое чучело. — То есть где-то поблизости от местоположения трупа? — уточнил Тономура. — Вот-вот, там. Только Цуруко-сан нашли по низу насыпи, а чучело валялось чуть дальше, в поле, метрах в двадцати от того места, где потом был труп. — Чучело так и было — с дырой в груди? — Точно так. Вот тут, вроде как из груди, у чучела торчал ножик. Нихэй вынес чучело на свет, и все увидели, что на груди солома распотрошена, а из того места, где у человека находилось бы сердце, торчит ножик с простой деревянной ручкой. — Мне кажется все-таки, в том, что эта кукла за четыре дня до убийства оказалась поблизости от места происшествия, есть какой-то смысл, — сказал Тономура. — Может быть, может быть… — Куниэда уже не мог игнорировать факт существования загадочной связи между убийством и чучелом. Более того, «раненое» соломенное чучело вызывало живую ассоциацию со зверски убитой девушкой и производило жуткое впечатление. — Ну и что же вы предприняли, обнаружив чучело? — А я сперва подумал, что это дети озорничали, и забросил его в сарай, чтоб потом печь топить. Даже ножик вытащить позабыл. — Никому не рассказывали об этом чучеле? — Нет, не рассказывал. Я, само собой, и подумать не мог, что оно накличет убийство… Есть только один человек, который видел его. И знаете кто? Цуруко Ямакита. На следующий день, как я подобрал чучело, госпожа Цуруко пожаловала к нам в сторожку. Просто так. Дочь рассказала ей про чучело, она и попросила взглянуть. Пришла вот сюда, к сараю, дверь открыла и заглянула. Вот уж верно говорят: предопределение судьбы… Могла ли молодая госпожа знать, что ей уготовано судьбою такое же… — Цуруко приходила к вам в гости? А что, она часто бывала у вас? — Нет конечно, очень редко. Но в тот день она пришла с подарком для дочери. Выяснив ситуацию с чучелом, Куниэда решил отправить за ним полицейского, а пока просил Нихэя хранить его. — Случайное совпадение, — сказал он Тономуре, когда они вышли из сторожки. — Думаю, старик прав: просто дети озорничали. Не верится, чтобы преступник, замыслив настоящее убийство, тренировался бы сначала на кукле. Тем более глупо было бы оставлять ее на месте происшествия. — Прагматику Куниэде претили мистические домыслы беллетриста Тономуры. — Рассуждая так, ты полагаешь, что это чучело не имеет никакого отношения к преступлению? Однако можно взглянуть на ситуацию по-другому. Мне кажется, я начал что-то понимать. Особенно интересно, что Цуруко приходила смотреть чучело. — Она же приходила не ради чучела. — Нет, наверняка ради него. Даже из слов Нихэя можно заключить, что истинной целью ее прихода было не навестить О-Хану, а нечто другое. — Ну, тебя совсем занесло куда-то. Между тем суть проблемы далека от всех этих фокусов. Куниэда иронически улыбнулся, пытаясь умерить разбушевавшуюся фантазию друга. Однако недалек был тот миг, когда он сам убедится, что это отнюдь не фантазии… Западня Появившись следующим утром в школе, где уже работали детективы, Куниэда и начальник полицейского участка увидели целую кучу вещественных доказательств, собранных в течение ночи неутомимыми сыщиками. Ясно было, что следствие стремительно идет к концу, совершенно, кстати, неинтересному. Дерзкий убийца найден. Неопровержимые доказательства налицо. Немедля вызвали Кокити Оою. И вот он, как и вчера, сидит у стола, отвечает на вопросы Куниэды. — Давай, выкладывай правду. В тот вечер ты ведь не ездил в город N. А если и ездил, то часам к семи вернулся в деревню. Ты утверждаешь, что пришел домой в полночь. Значит, до этого болтался где-то — в храме, в лесу либо еще где-нибудь. Так? — Куниэда вел допрос, не имея никаких сомнений относительно виновности Оои. — Можете спрашивать сколько угодно, я все равно отвечу то же: из N. я сразу пешком пошел домой. Не был я ни в храме, ни в лесу, мне там нечего делать. — Кокити отвечал спокойно, но бледное лицо выдавало глубокое внутреннее волнение. Он уже подозревал, что найдены новые вещественные доказательства, и мучительно размышлял о том, как опровергнуть обвинение. — Да, я должен кое-что сообщить тебе. — Прокурор решил зайти с другой стороны. — Причиной смерти Цуруко было ножевое ранение в сердце. Преступник орудовал узким ножиком, может быть, кинжалом — это показала экспертиза. Преступление, следовательно, было кровопролитным, скажем так. Иначе говоря, жертва пролила много крови, и, следовательно, вполне можно предположить, что ее следы остались на одежде преступника. — Неуже… Неужели то было не самоубийство?! — с отчаянием простонал Кокити. — Ну, а ежели преступник испачкает одежду кровью жертвы, как он может убрать следы? Вот ты, например, что бы сделал? — Не надо!!! — истошно закричал Ооя. — Не задавайте мне таких вопросов! Я знаю, я видел, как вы выползали из-под моей веранды. Не знаю наверняка, но вы, похоже, что-то нашли там. Скажите что. Покажите! — Ха-ха! Ты отлично разыгрываешь спектакль. Хочешь сказать, что не знаешь, что было под полом твоей комнаты? Ладно. Покажу. Вот, смотри. — Прокурор вытащил из-под стола смятое кимоно и положил его перед Кокити. На рукавах, на подоле чернели пятна крови. — Это твое юката [7] , мы установили точно. Откуда на нем следы крови? Станешь утверждать, что эта кровь принадлежит не Цуруко? — Не знаю, не могу понять, почему эта одежда оказалась под моей верандой. Юката вроде и в самом деле мое. А о пятнах понятия не имею. Я ничего об этом не знаю! Не помню!!! — отчаянно закричал Кокити. Его глаза налились кровью, словно у загнанного зверя. — Плохая у тебя память. Но это не поможет, — невозмутимо сказал прокурор. — Итак, во-первых, записка с просьбой встретиться, подписанная инициалом К, во-вторых, странное отсутствие алиби и, в-третьих, это юката. Ни одну из улик тебе нечем отвести. Уже одного этого достаточно, чтобы вынести определение о твоей виновности. Я вынужден арестовать тебя по подозрению в убийстве Цуруко Ямакиты, — официально заключил прокурор. По сигналу начальника участка двое полицейских подошли к Кокити и схватили его за руки. — Подождите!!! — отчаянно завопил Кокити. — Подождите! Все эти улики — случайные совпадения! Разве можно считать их достаточным основанием, чтобы обвинить меня? Прежде всего, у меня нет никаких мотивов для убийства собственной невесты, я к ней не питал злобы. — Мотивы? Будет болтать глупости, — не выдержал начальник полицейского участка, — у тебя же есть любовница. Порвать с ней ты не хотел и все оттягивал предстоящую женитьбу. Но дальше оттягивать было некуда. А расстроить женитьбу ты не решался, так как в таком случае вся деревня отвернулась бы от твоей семьи, как, впрочем, и от семьи Ямакиты. Твое положение было безвыходным. И тогда в голову тебе пришла гнусная мысль: вот если бы не было Цуруко… Так что не пытайся убедить нас в отсутствии мотивов. Мы все досконально расследовали. — Это западня! Меня просто загнали в западню! — Кокити корчился в бессилии и злобе. — Не распускай нюни, Кокити. Все равно дела твои плохи, уж лучше выложить всю правду. Слышишь, Кокити? — Из-за спин полицейских раздался голос Тономуры; ему было мучительно больно наблюдать страдания друга. — У тебя ведь есть настоящее алиби. Пусть та женщина из города N. подтвердит, что ты был у нее. — Хорошо, — тихо произнес Ооя. — Да, господин прокурор, в городе N. живет женщина, которую я люблю, и ночь, когда произошло убийство, я провел у нее. А то, что я говорил раньше, — неправда. Зовут эту женщину Юкико Кинугава. Уточните у нее, где я был той ночью. — Ну что ты плетешь? — расхохотался начальник участка. — Можно ли серьезно относиться к показаниям твоей любовницы? А если она соучастница преступления? В разговор вмешался Куниэда: — Отчего ж, надо взять показания у этой женщины. Может быть, действительно, раз он просит, позвонить в городскую полицию и попросить их встретиться с этой женщиной? К мнению Куниэды прислушались: хотя бы раз с Юкико Кинугавой надо поговорить. В томительном ожидании прошел час. Наконец появился следователь и сообщил ответ, полученный на запрос по телефону из города N.: — Юкико Кинугава отрицает, что позапрошлую ночь Ооя провел у нее. Здесь, сказала она, какое-то недоразумение. Мы спрашивали несколько раз, ответ был один. — А сама Юкико той ночью была дома? — По словам женщины, у которой та снимает комнату, Кинугава ночью никуда не выходила. Если бы Юкико в эту ночь не было дома, то это означало бы ее возможную причастность к убийству Цуруко. В конце концов, у нее были те же мотивы, что и у Кокити. Но, судя по всему, из дому она в самом деле вряд ли выходила, а невыгодное для любовника показание вполне объяснялось тем, что она была совершенно не в курсе происходящих событий. Куниэда снова вызвал Кокити и передал ему ответ Юкико. — Ну вот, мы сделали по твоей просьбе все, что могли. Любовница твоя алиби не подтвердила, опровергнуть обвинение тебе больше нечем. Так что готовься к худшему. — Неправда! Не могла Юкико ответить так! Устройте мне встречу с ней. Пожалуйста, умоляю вас. Не могла она сказать такую чушь. Вы пытаетесь заманить меня в ловушку, вы говорите все, что вам заблагорассудится. Но так просто это у вас не выйдет! Я требую, чтобы вы повезли меня в N. и устроили очную ставку с Юкико! — кричал Кокити; он только ногами не топал. — Тихо, тихо. Устроим вам встречу. Только успокойся, — вкрадчиво сказал начальник участка и, бросив быстрый взгляд в открытую дверь, сделал какой-то знак. Двое полицейских схватили Кокити и поволокли его в коридор. Неужели Кокити, сын уважаемого в деревне старосты Оои, — гнусный збийца? А если ради спасения кого-то другого ему подстроили западню? И кто тогда настоящий преступник? Какую роль в этом деле играет Сёити Тономура? Отчего, наконец, он так много и упорно размышляет о соломенном чучеле? Исчезновение Юкико Итак, Кокити Ооя, сын старосты деревни S., арестован по обвинению в зверском убийстве своей невесты Цуруко Ямакиты. Сам Кокити полностью отрицал выдвинутое обвинение. Между тем в полиции имелось вещественное доказательство — одежда Оои с пятнами крови; к тому же он не мог доказать, что в ночь происшествия не был на месте преступления; в довершение всего у него имелась причина для убийства — желание избавиться от постылой невесты. Кокити ненавидел Цуруко, хотел соединиться со своей тайной пассией Юкико, и, действительно, преградой на их пути была его нареченная, брак с которой невозможно стало более откладывать. Обстоятельства осложнялись тем, что семья Кокити в результате разных житейских перипетий была в долгу перед семьей Цуруко, так что отказаться от брака не представлялось возможным. Если бы Кокити отказался от Цуруко, то его отец, староста Ооя, вынужден был бы оставить почетную должность и вообще покинуть деревню, а между тем семейство Ямакита стремилось приблизить бракосочетание. Неудивительно, что родители Кокити, умоляя его жениться на Цуруко, разве что на коленях перед сыном не стояли. И так ли уж невероятно, что безумно влюбленный молодой человек, оказавшись в подобной ситуации, настолько яростно возненавидел свою нареченную, что решился на убийство? Таков был ход рассуждений прокурора и полицейских. Есть мотивы, есть вещественные улики, и нет алиби. Всем казалось, что Кокити уже не оправдаться. И только супруги Ооя, родители подозреваемого, да еще один человек — автор детективных романов и друг бедолаги Сёити Тономура — не сомневались в невиновности Кокити. Все это время одна мысль не оставляла Тономуру в покое. Мысль совершенно невероятная. Толчком к ней послужила найденная вблизи места преступления за пять дней до убийства соломенная кукла ростом с человека. Тономура тогда рассказывал об этой находке прокурору Куниэде, но тот только высмеял писателя. Если бы не дружба с Кокити, Тономура и думать бы забыл об этом чучеле, но сейчас Кокити нуждался в его помощи. Вот он и решился на самостоятельное расследование. Причем отправной точкой в нем должно было стать именно соломенное чучело. Как, однако, начать расследование? С чего? Неопытный Тономура ощутил некоторую растерянность, но решил, что для начала надо, пожалуй, съездить в город N. и самому встретиться с Юкико Кинугавой. Прежде всего следовало найти объяснение странному противоречию: Кокити утверждал, причем настойчиво, что в ночь убийства был у Юкико, сама же она в беседе с полицейскими определенно этот факт отрицала. Итак, на другой же день после ареста Кокити, утром, Тономура сел в автобус и направился в город N. До тех пор он с Юкико не встречался и практически ничего о ней не знал — Кокити о ней никогда не рассказывал даже родителям, прочим же и подавно. Во время допроса впервые он назвал ее имя и местожительство. Прибыв в N., Тономура сразу же пошел к Юкико. Ее дом находился рядом со станцией, в окружении каких-то мастерских, — закопченный двухэтажный барак, где она снимала комнату. У порога его встретила хозяйка — старуха лет шестидесяти. — Я хотел бы увидеть Юкико Кинугаву, — сказал Тономура. Старуха, приставив ладонь к уху, стала допытываться: — А вы сами-то кто будете? — И почти вплотную придвинула к гостю лицо. Тономура отметил, что со слухом и со зрением у старухи совсем плохо. — На втором этаже у вас снимает комнату Юкико Кинугава. Я хочу увидеться с ней. Зовут меня Тономура, — прямо в ухо прокричал Сёити. Видимо, его услышали и наверху, потому что вдруг из окна выглянуло молодое лицо. — Поднимитесь сюда, пожалуйста. Без сомнения, это была сама Кинугава. По ветхой лестнице Тономура поднялся на второй этаж, где располагались две комнатки. В одной из них — побольше, аккуратно прибранной — и жила Юкико. — Простите за внезапное вторжение. Я друг Кокити Оои, моя фамилия Тономура. Юкико вежливо поклонилась, назвала свое имя и опустила глаза. Ее облик совершенно не совпадал с тем, который нарисовал в своем воображении Сёити. Ему почему-то казалось, что возлюбленная Кокити непременно должна быть хороша собой. Но перед ним с отсутствующим видом сидела отнюдь не красавица, скорее вульгарная женщина. Стрижка на европейский лад неаккуратна, и челка почти закрывает глаза, лицо чересчур набелено, а губы ярко накрашены, вдобавок щеку «украшал» большой пластырь, — видимо, у Юкико болели зубы. Тономура даже усомнился в том, что Кокити мог полюбить такую женщину. Тем не менее, изложив факты, связанные с задержанием Оои, он спросил, не навещал ли Кокити ее в тот вечер. В ответ, — до чего ж жестокосердна эта женщина! — не высказав ни малейшего сострадания по поводу злоключений Оои, она сказала лишь, что в тот день он к ней не заходил. Странное чувство овладело Тономурой во время этого разговора. Временами ему казалось, что эта женщина не человек, — так бесчувственна она была, такое зловещее впечатление производила. — Что ж вы думаете об этом происшествии? Неужели вы действительно полагаете, что Ооя способен убить человека? — раздраженно и с укоризной спросил Тономура, на что последовал опять-таки невозмутимый ответ: — Не уверена, что он способен на это, но… Было совершенно непонятно, то ли она робеет и старается скрыть смущение, то ли она просто бессердечное существо, то ли ее поведение обусловлено тем, что она сама подстрекала Оою на убийство Цуруко, а теперь испугалась. Сомневаться не приходится лишь в одном: сейчас она действительно напугана. Всякий раз, когда совсем рядом, прямо под окном, проносились поезда и раздавался гудок паровоза, она испуганно вздрагивала. Эту комнатку на втором этаже Юкико занимала одна. Вся обстановка в ней говорила о том, что ее хозяйка совсем простая девушка. — Где вы работаете? — спросил Тономура. — Я… раньше работала секретаршей, а теперь… теперь нигде, — запинаясь ответила женщина. Тономура пытался разговорить ее, заставить сказать хоть что-то по существу, но она упорно отмалчивалась. На вопросы отвечала односложно, не подымала глаз. Так и не добившись толку, Тономура собрался уходить. Попрощался и направился к лестнице. Юкико даже не привстала с места, только едва заметно поклонилась. У порога его поджидала старая хозяйка. Тономура на всякий случай решил порасспросить и ее. Наклонившись к самому уху, он громко спросил: — Три дня назад в гости к Кинугава-сан не приходил мужчина моих лет? Спрашивать пришлось несколько раз, хотя это было и нелегко, потому что Юкико на втором этаже наверняка слышит его. Наконец старуха ответила: — Ой, и не знаю, что сказать… Далее она поведала, что живет одна, комнату наверху сдала Юкико, ходить ей тяжело, и она редко выбирается из дома, бывает, и появится кто-то чужой, да гости, что приходят к Юкико, сами поднимаются на второй этаж, а ночью, если уходят совсем поздно, дверь закрывает Юкико. То есть о гостях Юкико она может и не знать. Тономура покинул дом, испытывая досаду. Погруженный в невеселые мысли, он брел, глядя себе под ноги, как вдруг услышал: — И ты тут? Подняв голову, Тономура увидел полицейского из участка N., во время следствия писатель часто встречал его. Эта встреча отнюдь не обрадовала Тономуру, но лгать было ни к чему, и он откровенно сказал, что ездил сюда поговорить с Юкико. — Так, значит, она дома? Отлично. Видишь ли, мы решили вызвать ее на допрос, вот я и тороплюсь к ней. Ну, пока. — И полицейский побежал к дому Кинугавы. Фигура полицейского скрылась за дверью, но Тономура продолжал стоять на том же месте. Его распирало от любопытства: интересно, какое будет лицо у Юкико, когда она выйдет из дома в сопровождении полицейского? Наконец послышался скрип отворяемой двери. Появился полицейский, но один, без Юкико. Застав Тономуру на прежнем месте, полицейский сказал с раздражением: — Что ты мне тут наговорил? Нет ее дома. — Как это — нет?! — От такого поворота дел Тономура совершенно опешил. — Не может быть! Да я только что с ней разговаривал! Не могла она уйти за это время. Ты в самом деле не застал ее? — Не нашел. Пытался у бабки узнать что-нибудь, да бесполезно. На втором этаже обыскал все — пусто. Может быть, через черный ход вышла? — Понятия не имею… Сразу за домом — территория железнодорожной станции. Давай-ка еще раз поищем вместе. Не могла она уйти! Оба вернулись в дом, обыскали его, порасспросили хозяйку — Юкико Кинугавы нигде не было, растворилась, словно туман. Куда же она подевалась? Только что полицейский разговаривал со старухой у лестницы. Следовательно, через парадный ход Юкико не могла уйти незамеченной. А чуть раньше старуха провожала Тономуру. Как бы плохо ни было у нее со зрением и слухом, она не могла не заметить Юкико, если б та спускалась по лестнице, чтобы выйти из дома. Проверили на всякий случай обувь у входа — все сандалии, и старухи, и Юкико, были на месте. Значит, можно не сомневаться: из дома Юкико не выходила. Однако найти ее — а заглянули во все уголки — тоже не удалось. — Может быть, вылезла в окно на крышу? — предположил полицейский, рассматривая окно. — То есть сбежала? Значит, все-таки у нее были основания убегать? — удивленно протянул Тономура. — Если она соучастница преступления, то, услышав мой голос, вполне могла бы и сбежать. И все же… — Полицейский продолжал внимательно изучать окно и крышу. — По крыше вряд ли ей это удалось бы. А внизу, сразу под окном, железнодорожные пути, там постоянно люди. Внизу и в самом деле на одном из путей рабочие возились с рельсами, махали ломиками, лопатами. — Эй, послушайте! — крикнул им полицейский. — На пути из окна никто не выпрыгивал? Рабочие удивленно посмотрели вверх и ответили, что ничего подобного не заметили. Да и вряд ли стала бы Юкико выпрыгивать из окна при людях. В то же время рабочие не могли не заметить ее, если бы она бежала по крышам домов, стоящих здесь впритирку. Не оставалось ничего другого, как признать, что эта сверх меры набеленная фурия, это исчадие ада действительно обратилось в туман и растаяло в воздухе. Тономура тупо глядел в окно. Лиса-оборотень, что ли, околдовала его? Или ему снится кошмар? Голова гудит. Не оставляет ощущение, будто в ней, как в улье, вихрем носится рой точек, которые складываются то в проткнутое соломенное чучело, то в белое как мел лицо Юкико, то в пустые глазницы Цуруко, то в ее лишенное кожи лицо… Постепенно его смутные видения стали обретать более определенные очертания. Что же это такое? Что же, что же? Нечто блестящее, напоминающее брусок, вернее, два бруска, они тянутся параллельно… Рельсы! Железнодорожные пути! Тономура мучительно пытается удержать этот образ, разгадать видение. И тут его словно озарило. Вот она, разгадка! Все понятно! Лечебница Такавара — вот куда скрылся преступник! — Где сейчас Куниэда? — Тономура закричал так, что полицейский даже растерялся и пролепетал что-то насчет того, что в настоящий момент прокурор Куниэда находится в полицейском участке города N. — Отлично! Скорее беги туда и передай ему, чтобы он никуда не уходил, ждал меня там. И еще скажи ему, что я найду преступника. — Какого еще преступника? Один уже есть — Кокити Ооя. Прости, но что это за бред? — теперь уже кричал полицейский, изумленный заявлением Тономуры. — Ооя вообще ни при чем! Совершил преступление другой человек, я это только сейчас понял. Впрочем, человек на такое не способен, лишь дьяволу под силу такое изощренное злодейство. Ну ладно, иди и передай Куниэде, что я сказал. А я скоро сам вернусь и все ему объясню. Полицейский плохо понимал твердившего одно и то же Тономуру, но все же поторопился в участок — неловко было не посчитаться с приятелем самого прокурора. Едва полицейский скрылся из виду, как Тономура уже примчался на станцию. Отыскав дежурного, он принялся задавать ему странные на первый взгляд вопросы: — Скажите, чем был гружен сегодняшний утренний девятичасовой товарняк? Лесом? Обескураженный дежурный изучающе посмотрел на чудаковатого незнакомца и вежливо ответил: — Да, в составе было три платформы с лесом. — Этот поезд останавливается на станции U.? (Читателю мы должны пояснить, что станция U. находится в противоположном от деревни S. направлении и является следующей остановкой после города N.) — Да, останавливается. На станции U. часть леса сгружают. Нетерпеливо дослушав ответ, Тономура помчался к ближайшему телефону-автомату, связался с лечебницей Такавара и стал наводить справки о пациентах, поступивших в последние часы. Получив ответ, по-видимому удовлетворивший его, он сразу же поспешил в полицейский участок. Куниэда в одиночестве сидел в кабинете начальника участка и, когда туда без доклада ворвался Тономура, даже подскочил от неожиданности. — Прошу тебя, Тономура, — сурово сказал он, — перестань чудить, а то мне, право, неловко! Доверься профессионалам. Писательские же импровизации в нашем следственном деле ни к чему. — Можешь считать меня чудаком, кем угодно, но я знаю истину и не имею права молчать. Я догадался, кто настоящий преступник. Ооя абсолютно невиновен. — В возбуждении Тономура говорил неподобающе громко. — Тише, успокойся, — еще раз попытался урезонить его Куниэда. — Мы-то с тобой давние друзья, по что подумают о тебе посторонние? Ты ведешь себя как помешанный. Ну ладно, кто же, по-твоему, настоящий преступник? — Хочу, чтобы ты увидел все сам, своими глазами. Только для этого надо поехать на станцию U. Преступник находится там, в лечебнице Такавара. — Он что, болен? — недоуменно спросил Куниэда. Еще более странными, чем прежде, казались ему речи друга. — Ну, как сказать… Якобы болен. Симулирует психическое заболевание; очень удобно, потому что доказать обратное трудно. Впрочем, преступник действительно ненормален, нормальному человеку и в голову не придет совершить такое злодеяние. Уж я, писатель, какие только жуткие ситуации не придумывал, вроде ничем меня не проймешь, но тут и я не могу прийти в себя от ужаса и изумления. — Ничего не понимаю. — Куниэде подумалось в этот момент, что если в этой истории и есть сумасшедший, то это скорее всего сам Тономура. — Вполне естественно. Так вот, слушай. Все вы в своих построениях допускаете существенную ошибку, и, если пойдете дальше по этому ложному пути, преступления вам не раскрыть. Давай поедем вместе в лечебницу. Ну поезжай как частное лицо, если не можешь довериться моему чутью. Забудь, что ты отвечаешь за следствие. В худшем случае — если мои предположения неверны — потеряешь каких-нибудь два часа. Куниэда не мог устоять перед натиском Тономуры, тем более что тот был в состоянии крайнего возбуждения. В участке они никому ничего не сказали, пояснили лишь, что отлучаются по личному делу, взяли машину и уехали. Истинный преступник Дорога в лечебницу Такавара заняла минут сорок. А до того розыски в доме Юкико отняли более часа; какое-то время ушло на уговоры Куниэды, так что в лечебницу прокурор с писателем прибыли только после обеда. Лечебница — огромное белое здание посреди великолепия гор — находилась неподалеку от станции. Въехав в ворота и оставив машину во дворе, Тономура и Куниэда сообщили дежурному о цели визита, после чего их сразу проводили в кабинет главного врача. Им оказался доктор Кодама — не только прекрасный доктор, но и замечательный знаток литературы. Тономуру он знал давно и после телефонного разговора с ним уже ждал гостей. — Женщина, которая вас интересует, действительно у нас в больнице. Назвалась Торико Китагава. После вашего звонка мы на всякий случай установили за ней наблюдение. — В котором часу она поступила в больницу? — спросил Тономура. — Сегодня утром, приблизительно в 9.30. — А каково ее состояние? — М-мм… Нервное истощение. Вероятно, обусловлено сверхординарной причиной. Была очень возбуждена. Состояние ее, кстати говоря, не требовало госпитализации, но у нас, как вы вероятно знаете, не обычная больница, а скорее лечебный курорт — здесь минеральные источники и так далее. И устроиться к нам в больницу может любой желающий. А что, эта женщина совершила что-нибудь предосудительное? — Она убийца, — понизив голос, сказал Тономура. — Убийца?! — Да. Вы, наверное, слышали об убийстве в деревне S.? Она-то его и совершила. Это сообщение повергло доктора Кодаму в изумление. Он тут же вызвал лечащего врача и велел проводить посетителей к больной. Приближаясь к палате, Куниэда и Тономура чувствовали, как бешено колотятся у них сердца. Открылась дверь. За нею как вкопанная, не шевелясь, стояла Юкико Кинугава; глаза широко раскрыты, кажется, вот-вот вылезут из орбит. Сомнений не оставалось: то была не Торико Китагава, а Юкико Кинугава, во всяком случае, та самая женщина, которая называла себя этим именем. Куниэду она не знала, но, конечно, вряд ли могла забыть Тономуру, с которым виделась только нынче утром, и не могла не понимать, что хорошего это неожиданное вторжение не предвещает. В один миг она осознала все. — Не двигаться! — Тономура подскочил к «Юкико» и выхватил из ее рук маленькую синюю склянку. Яд! Удалось же ей каким-то образом достать его на крайний случай! Лишившись склянки, «Юкико» словно лишилась сил; зайдясь в рыданиях, она рухнула на пол. — Ты, Куниэда-кун, слышал уже историю о том, как сегодня утром Юкико Кинугава исчезла из собственного дома. Вот она собственной персоной, сбежала сюда, — пояснил Тономура. — Погоди-ка. Тут не все ясно, — проговорил Куниэда, наблюдая за рыдающей женщиной. Он, похоже, еще не до конца разобрался в ситуации. — В тот день, когда было совершено преступление, Юкико Кинугава не выходила из дому. К тому же для потерпевшей — Цуруко Ямакиты — она не являлась соперницей: Ооя сам говорил, что любил только Юкико. Зачем же Юкико понадобилось идти на такой рискованный шаг, как убийство? Что-то здесь не так… Может быть, на почве нервного истощения ее мучают кошмары? — Вот-вот, именно тут и кроется ошибка следствия. Преступник хитер и коварен. Ты полагаешь, убийца — Ооя? Неверно. Ты думаешь, жертва — Цуруко Ямакита? Великое заблуждение. Вы все абсолютно не правы. Куниэда слушал разглагольствования Тономуры, едва сдерживая гнев. — О чем ты толкуешь? — раздраженно сказал он. — Разве убитая — не Цуруко Ямакита? Чей же тот труп, по-твоему? — Труп был обезображен еще до того, как на него набросились собаки. Изуродовав лицо, чтобы невозможно было установить личность, преступник обрядил труп в кимоно Цуруко и бросил тело неподалеку от деревни. — А что же с Цуруко? Куда она подевалась? Не хочешь ли ты рассказать, что деревенская девушка, ничего не сообщив родителям, может на несколько дней исчезнуть из дому? — Цуруко вообще не сможет больше вернуться домой. Ты знаешь, Ооя как-то рассказывал мне, что Цуруко — страстная поклонница детективного чтива, да и по криминалистике собрала целую библиотеку европейских и американских авторов. Кстати, мои сочинения она прочитала все без исключения. В общем, не такая она деревенщина, как тебе может показаться. Напористый тон, металл в голосе Тономуры привели Куниэду в замешательство. — У меня такое впечатление, — сказал он, — будто ты стремишься бросить тень на Цуруко. — Бросить тень?! Сними шоры с глаз, Куниэда-кун. Она убийца! Она дьявольское отродье в облике человека! — Что ты говоришь?! — Я знаю, что говорю! Цуруко Ямакита не жертва, как ты полагаете, а преступник. Не убиенная, но убийца! — Кого… кого же она убила? — Теперь уже и Куниэда был возбужден не менее Тономуры. — Юкико Кинугаву, вот кого. — Погоди, Тономура-кун. Я тебя опять не понимаю. Ведь Юкико Кинугава вот она, лежит сейчас перед нами и не переставая рыдает. Или… или ты думаешь, что… Тономура расхохотался: — Понял наконец? Перед нами Цуруко Ямакита, выдающая себя за Юкико Кинугаву. Безумно влюбившись в Оою, она возмечтала поскорее сочетаться с ним браком и добивалась поддержки родителей. Можешь представить себе, как она проклинала Юкико, которая завладела сердцем избранника! А как должна была возненавидеть охладевшего к ней Оою! Вот тогда она и задумала жесточайшую месть обоим: свою соперницу убить и труп обрядить в собственную одежду, чтобы представить дело так, будто убийца — Ооя. Задумано гениально. И воплотить замысел ей удалось изящно. Недаром она читала детективы и изучала криминалистику. Тономура подошел к рыдающей Цуруко и потряс ее за плечо: — Ну что, Цуруко? Ты ведь слышала, что я говорил? В чем-нибудь я ошибся? Нет? Как-никак, я писатель, на детективах собаку съел. Распутать твой замысел не составило особого труда. Сегодня утром, правда, тебе удалось меня провести. Но чуть позже я сообразил, в чем дело. Мы ведь однажды встречались в деревне, и потому, хоть и с запозданием, я узнал под нелепой челкой и густым слоем белил твое подлинное лицо. Видимо, сомнений относительно своей участи у Цуруко уже не оставалось. Не переставая всхлипывать, она внимательно слушала Тономуру, и по ее реакции было видно, что все слова писателя абсолютно справедливы. — Значит, Цуруко убила Юкико Кинугаву и себя же выдала за убитую? — Куниэда все еще не мог оправиться от изумления. — Именно так, — ответил Тономура. — Поскольку лицо убитой было обезображено, труп нетрудно было представить как тело Цуруко. А Юкико вроде исчезла, что вызвало подозрение в ее причастности к убийству. Далее. Инсценировав собственное убийство, Цуруко должна была скрыться. И таким образом она решает сразу несколько задач — в частности, лишает алиби Оою, чтобы на него пало подозрение в убийстве. Да, все продумано безукоризненно. … Одно за другим исчезали сомнения и противоречия; то, что недавно казалось нелогичным, — например, тот факт, что возлюбленная Оои начисто отрицала его алиби, — стало теперь понятным… — Далее, — продолжал объяснять Тономура, — комната, которую снимала Юкико, оказалась чрезвычайно удобной для преступных целей Цуруко. Хозяйка — одинокая старуха, полуслепая и глухая, так что Цуруко, заняв место Юкико, могла не опасаться, что обман раскроется. Во всяком случае, в доме. А соседям, если бы они и обратили внимание, вряд ли пришло бы в голову, что она — убийца. Городок N. все-таки не деревня, Цуруко там знают в лицо лишь несколько человек. — Выходит, эта испепеляемая ненавистью женщина была готова скрываться всю жизнь, навечно расстаться с родными? Вряд ли бы ей удалось до конца играть роль Юкико Кинугавы. Видимо, она рассчитывала скрыться, уехать куда-нибудь подальше от этих мест, после того как Оое будет вынесен приговор. Сколь безоглядна ее ненависть! И какой сокрушительной силой может стать любовь!.. Превратить молодую женщину в одержимую бесом ревности фурию… Нет, человек не способен на подобное преступление. Она не человек, она действительно источающий злобу дьявол! Но хлесткие слова, казалось, не действовали на Цуруко. Она лежала ничком, застыв как изваяние. Удар, настигший ее, полностью парализовал ее волю и лишил сил. Куниэда был поражен: фантазия писателя совпала с реальностью. Но все же кое-что оставалось пока неясным. — Ну хорошо, Тономура. Кокити Ооя, выходит, не лгал, не было нужды этого делать. Допустим. Но вспомни его собственные слова: в ту ночь, когда было совершено убийство, он якобы был у Юкико. То есть той ночью, во всяком случае примерно до одиннадцати вечера, Юкико должна была находиться в городе N. Однако, как выясняется, убита она была далеко от деревни. Тут концы с концами не сходятся. Ну, допустим, она взяла такси. Все равно странно: к чему молодой женщине глубокой ночью отправляться куда-то в лес за шесть километров от дома? И еще: в каком бы маразме ни пребывала старуха, она не может не знать и не помнить, как ее квартирантка глубокой ночью выходила из дома. А ведь она утверждает, что в ту ночь Юкико не выходила. — По-видимому, Куниэда наконец оправился от изумления и начал профессионально нащупывать уязвимые места в цепочке рассуждений и фактов. — Вот-вот. Это я и имел в виду, когда говорил, что есть в деле некоторые темные обстоятельства. — Тономура только и ждал этого вопроса. — Многое действительно невероятно, — с жаром заговорил он. — Такое нипочем не придумать, если не одержим жаждой убийства. Помнишь, я показывал тебе соломенное чучело, которое подобрал дядя Нихэй, — то самое, проткнутое кинжалом? Как ты думаешь, какую роль оно играет в этой истории? Безумная фурия тренировалась на этой кукле! А точнее, она использовала ее, чтобы выяснить, в каком месте удобнее сбросить труп с поезда. — Какой еще поезд? — снова растерялся Куниэда. — Дело вот в чем. Любители детективов прекрасно знают, что, как бы осмотрительно ни действовал преступник, на месте преступления обязательно остается какой-нибудь след. И потому наша героиня замыслила на первый взгляд невозможное: обставить все так, чтобы самой оказаться как можно дальше от места преступления, подбросив только труп. Как она рассуждала? Разузнав, где живет Юкико, в отсутствие хозяйки комнаты она забралась на второй этаж. Так, Цуруко? Правильно я говорю? И сделала там замечательное открытие. Какое именно? Как ты знаешь, в комнате Юкико окна выходят на задний двор железнодорожной станции. Прямо под окном — пути товарных поездов, и вагоны проходят здесь почти вплотную к дому. Сегодня утром я убедился в этом собственными глазами. Как и в том, что это — сортировочная станция и поезда останавливаются там довольно часто. Цуруко, ты ведь наблюдала эту картину из окна? И наверняка именно эти обстоятельства подтолкнули тебя к чудовищному убийству. Я прав? Тономура продолжал свое объяснение, иногда прерывая его обращениями к Цуруко, которая продолжала лежать ничком и рыдать, теперь уже почти беззвучно. — Так вот, в отсутствие Юкико эта женщина забирается к ней в комнату, прихватив с собой то самое соломенное чучело. Как раз в это время поезд стоит под окном. Прыгнув на груженную лесом платформу, она тихонько кладет чучело на бревна, заранее просчитав, в каком месте при движении поезда оно должно свалиться вниз. Состав длинный, до тоннеля у деревни S. дорога идет вверх, поезд будет двигаться очень медленно, и кукла пока не упадет. А около тоннеля подъем кончится и поезд наберет скорость. Как раз там находится известный всем Большой крюк. Состав должен сильно накрениться. И именно в этом месте чучело упадет. Убийца учла и то, что предполагаемое место падения куклы — глухомань за деревней S. Это развеяло ее последние сомнения. Итак, выждав момент, когда Ооя собрался на свидание с Юкико, преступница последовала за ним по пятам. В тот момент, когда он, попрощавшись с возлюбленной, ушел, Цуруко ворвалась на второй этаж в комнату ни о чем не подозревавшей Юкико и хладнокровно задушила ее. Затем искромсала лицо убитой, переодела ее в свое кимоно, а когда под окнами остановился товарный поезд (время она выяснила заранее), Цуруко опустила труп на бревна. Что, Цуруко, правильно я рассказываю? Труп свалился с поезда, как и было рассчитано, недалеко от тоннеля. А дальше преступнице еще раз неожиданно повезло: там оказались собаки, которые совсем изуродовали тело. Все это время Цуруко находилась в комнате Юкико. Поменяла прическу, набелилась, налепила на щеки пластырь — словом, превратилась в другого человека. — Тономура взглянул на Куниэду и улыбнулся: — Невероятные фантазии? Это для вас, практиков. А вот эта девушка, страстная любительница детективов, дерзнула превратить фантазии в реальность. И последнее: каким образом преступница исчезла сегодня утром из комнаты? Думаю, теперь уже не надо долго объяснять. Она просто повторила трюк с чучелом. Только на сей раз сама прыгнула на платформу и поехала в противоположную сторону. Цуруко, если в мои рассуждения вкралась хотя бы одна неточность, исправь, пожалуйста. Что, нечего исправлять? Тономура подошел к убийце, взяв ее за плечо, попытался приподнять. Тело Цуруко затряслось в конвульсиях, словно по нему прошел электрический ток; издав вопль, от которого у присутствующих волосы встали дыбом, она вдруг резко вскочила и завертелась на месте. Это было настолько неожиданно, что и Тономура, и Куниэда в испуге отскочили назад. От слез у Цуруко белила и румяна отшелушились, глаза забегали, волосы вздыбились, и — о ужас! — изо рта показалась алая кровь. Кроваво-красным окрасились губы, затем кровь струйкой потекла по подбородку, часто-часто закапала на покрытый линолеумом пол. — Эй, кто-нибудь! — закричал Тономура, выбежав в коридор. — Скорее сюда! Она откусила себе язык! Такого исхода и оннье ожидал. Вот и конец истории, связанной с убийством в деревне S. Пытаясь покончить с собой, Цуруко Ямакита откусила себе язык, но не умерла. Некоторое время она оставалась в той же лечебнице, доставляя всем немало хлопот. Она впала в безумие и то и дело исторгала нечленораздельные вопли, перемежаемые взрывами жуткого смеха. Но это было потом. А в тот день истекающую кровью Цуруко передали на попечение главному врачу лечебницы, родителям отправили подробную телеграмму, сами же Куниэда и Тономура поспешили в город. В машине прокурор обратился к другу: — Все же отдельные моменты мне еще неясны. То, что преступница попыталась скрыться, понятно. Но объясни мне, пожалуйста, как ты догадался, что она сбежит именно в лечебницу Такавара? — Она ведь знала, что поезд, уходящий в девять утра, останавливается недалеко от лечебницы для переформирования состава. — В голосе Тономуры слышалась горькая усмешка. Он испытывал громадное удовлетворение, раскрыв хитроумный замысел убийцы, но вся эта история изрядно утомила его. Тем не менее он продолжал объяснять: — Сначала она пряталась в бревнах, и выгружавшие лес рабочие не заметили ее. А перед самой станцией U. ей надо было непременно спрыгнуть с поезда. Такой замечательный шанс давала техническая остановка состава вблизи лечебницы. А более подходящее место, чтобы скрыться, трудно найти. Начитавшись детективов, Цуруко прекрасно знала это. Вот и весь ход моих рассуждений. — М-да… Послушаешь тебя, и кажется, в самом деле все очень просто. Обидно, однако, что ни мне, ни моим коллегам в этом «простом» деле не удилось преуспеть. Но остался у меня еще один вопрос. Относительно записки, подписанной «К.», которую Цуруко оставила в ящике своего стола, все ясно: это фальшивка, дело рук самой Цуруко. А что можно сказать по поводу выпачканной кровью одежды Оои? — И здесь все предельно ясно. Цуруко была в добрых отношениях с родителями Кокити, могла появляться в доме и в его отсутствие. Так что ей было нетрудно в один из визитов выкрасть его старую одежду. А позднее, накануне преступления, испачкать ее кровью, скомкать и забросить под веранду — пара пустяков. — Хм, пожалуй, твои предположения логичны. Да и подготовить «вещественное доказательство» не после убийства, а накануне — интересная идея… А что это за кровь? Откуда? Я на всякий случай отдавал одежду на экспертизу и получил подтверждение, что кровь действительно человеческая. Чья же? — А вот на этот вопрос я определенно ответить не могу. Но думаю, особых проблем здесь нет. Можно допустить, скажем, такое: если имеется шприц, нетрудно набрать из собственной вены целую чашку крови, ее вполне хватит, чтобы оставить многочисленные пятна на одежде. Кстати, может, проверим руки Цуруко? След от иглы еще должен сохраниться. Не думаю, что она просила о таком «одолжении» кого-то другого. В детективах, между прочим, довольно часто описываются подобные случаи. Куниэда слушал, согласно кивая головой, а потом сказал: — Я должен извиниться перед тобой. Конечно, я был не прав, отвергая твои доводы как сумасбродные фантазии беллетриста. Что и говорить, в этом деле — а оно основано на буйной фантазии — мы, практики, оказались, увы, беспомощны. Отныне обещаю с большим уважением относиться к твоим идеям. И стану горячим поклонником детективного жанра — Куниэда признал поражение легко и беспечно. Тономура тоже весело рассмеялся: — Отлично! Значит, еще одним любителем детективов больше! Близнецы ( Исповедь приговоренного к смертной казни тюремному священнику) Святой отец, сегодня я решил исповедаться перед вами. Близится день моей казни, и я хочу признаться во всех своих прегрешениях, чтобы хоть напоследок пожить с чистой совестью. Рассказ мой займет немало вашего драгоценного времени, и все же, прошу вас, выслушайте несчастного смертника. Как вы знаете, смертный приговор мне вынесли за тяжкое преступление — я был признан виновным в убийстве и похищении из сейфа убитого тридцати тысяч иен. Никому не приходит в голову подозревать меня в чем-либо помимо этого, и, в сущности, у меня нет ни малейшей необходимости признаваться еще в одном, куда более страшном преступлении — ведь я и так приговорен к высшей мере наказания, и усугубить мою участь все равно ничто не может. Но дело не только в этом. По-видимому, любому человеку перед лицом смерти свойственно тщеславное стремление оставить по себе не самую худую память. Вот почему все это время я старался, чтобы моя жена ничего не узнала. Сколько ненужных страданий я из-за этою перенес! Я понимал, что смертной казни все равно не избежать, и тем не менее даже на суде не выдал своей тайны, хотя она так и срывалась у меня с языка. Но теперь я думаю иначе. Мне хочется, святой отец, чтобы жена узнала от вас всю правду. Видно, даже в законченном злодее перед смертью просыпается что-то человеческое. Я был бы последнем негодяем, если бы пожелал унести в могилу свою ужасную тайну. Кроме того, я страшусь мести убитого мной человека. Нет, речь идет не о том несчастном, которого я прикончил из-за денег. В этом преступлении я уже сознался, и оно не особенно меня тяготит. А вот другое убийство, которое я совершил много лет назад, не дает мне покоя. Человеком, которого я тогда убил, был мой старший брат. Впрочем, старшинство его в достаточной мере условно. Мы с ним близнецы и на свет божий появились, можно сказать, одновременно. Его призрак неотступно преследует меня. По ночам он тяжело наваливается мне на грудь и душит и даже среди бела дня то появится в комнате и смотрит с неописуемой ненавистью, то заглянет в окно и ухмыльнется, обдавая меня леденящим дулу презрением… Самое ужасное заключается в том, что мы с братом были похожи как две капли воды. Еще задолго до того, как я очутился в этой камере, на другой же день после совершенного мной убийства с ограблением, мне стал являться его призрак. Теперь, оглядываясь назад, я порой думаю, что все последующие события — и то, что я совершил второе убийство, и то, что столь виртуозно задуманное мной преступление закончилось неудачей, — совершились по воле его мстительного духа. Убив брата, я начал бояться зеркал. И не только зеркал — любая поверхность, способная отражать предметы, внушала мне ужас. В собственном доме я постарался избавиться от всех зеркал и стеклянной утвари. Но это не помогло: достаточно было выйти на улицу, чтобы увидеть вокруг себя множество витрин и поблескивающие в глубине магазинов зеркала. Чем упорнее я пытался не смотреть на них, тем сильнее они притягивали мой взгляд. И всякий раз оттуда на меня глядели налитые ненавистью глаза брата, хотя, разумеется, то было всего лишь мое собственное отражение. Однажды, проходя мимо лавки, торгующей зеркалами, я едва не лишился чувств — не одно, а сотни одинаковых лиц, в каждом из которых я узнавал брата, повернулись в мою сторону, вперив в меня тысячу глаз. Но как ни преследовали меня эти жуткие видения, на первых порах я не падал духом. Меня поддерживала самонадеянная уверенность, что преступление, столь великолепно, как мне казалось, задуманное и осуществленное, никогда не будет раскрыто. К тому же у меня появилось множество прочих забот, не оставляющих времени для пустых страхов. Однако, как только я оказался в тюрьме, все изменилось. Пользуясь однообразием и беспросветностью моего здешнего существования, дух брата полностью завладел мною, а после того, как мне вынесли смертный приговор, наваждение стало просто невыносимым. В камере нет зеркал, но каждый раз, когда мне приносят умыться или случается попасть в баню, я вижу в воде лицо брата. Даже в миске с супом мне чудится его загнанный взгляд. Все, что отражает свет — посуда, металлические предметы и тому подобное, — являет мне его образ, то чудовищно увеличенный, то совсем крошечный. Когда сквозь тюремное оконце в камеру пробиваются солнечные лучи, я пугаюсь своей же тени. Дело дошло до того, что даже вид собственного тела стал внушать мне ужас, ведь мы с братом и сложены были совершенно одинаково, вплоть до мельчайшей складочки. Чем терпеть эти муки, лучше умереть. О, я нисколько не боюсь казни. Наоборот, с нетерпением жду ее. Но мне хочется встретить свой смертный час со спокойной совестью. Перед смертью я должен заслужить его прощение. Или, на худой конец, хотя бы избавиться от душевных мук, от необходимости бояться его призрака… Достичь же этого можно только одним способом — чистосердечным признанием в содеянном. Святой отец, не сочтите за труд, выслушав мою исповедь, рассказать обо всем судье и присяжным. А также моей жене. Умоляю! Вы обещаете? Благодарю вас. Итак, я начинаю свой рассказ. Как я уже сказал, мы с братом были близнецами. Если не считать родинки у меня на бедре, служившей единственной приметой, по которой нас различали родители, мы были полным подобием друг друга. Я думаю, даже количество волос у нас на голове, если бы кому-то вздумалось их пересчитать, совпало бы до последнего волоска. Это-то абсолютное сходство и натолкнуло меня на мысль о преступлении. В один прекрасный день я задумал убить своего брата. Скажу прямо, ненавидеть его никаких особых причин у меня не было. Если не считать снедавшей меня зависти: по праву старшего сына и наследника он получил от родителей огромное состояние, не идущее ни в какое сравнение с жалкими крохами, доставшимися мне. В довершение всего девушка, которую я любил, стала не моей, а его женой — к этому ее принудили родители, польстившись на богатство и положение брата. Я завидовал ему, хотя сам он был тут ни при чем. Если уж кого и винить, то скорее наших родителей, которые щедро одарили одного сына и обделили другого. Что же касается женитьбы брата, то, судя по всему, он даже не догадывался, что его невеста была моей возлюбленной. Окажись на моем месте кто-нибудь другой, ничего дурного и не случилось бы. Но на беду я уродился человеком ничтожным и к тому же совершенно не умел обращаться с деньгами. Главное же — у меня не было в жизни определенной цели. Легкомысленный повеса, я заботился лишь о том, как извлечь побольше удовольствий сегодня, а о том, что грядет завтра, даже не задумывался. Возможно, это было своеобразной реакцией на отчаяние, охватившее меня, когда я понял, что и богатство, и любимая девушка достались другому. Что же касается моей доли наследства, то, хотя она и составляла весьма солидную сумму, я быстро все растратил. Мне ничего не оставалось, как просить денег у брата. Видя, что моим просьбам не будет конца, что я злоупотребляю его щедростью, брат перестал ссужать меня деньгами и в конце концов недвусмысленно дал понять, что я не вправе рассчитывать на его помощь до тех пор, пока не изменю своих привычек. И вот однажды, когда я в очередной раз возвращался от него несолоно хлебавши, у меня мелькнула страшная мысль. Она показалась мне настолько чудовищной, что я невольно содрогнулся и постарался тотчас же выбросить ее из головы. Но шло время, и постепенно мысль эта перестала казаться мне такой уж нелепой. Если действовать решительно и при этом осторожно, подумал я, можно без особого риска вернуть себе и деньги, и возлюбленную. Несколько дней я тщательно взвешивал все pro и contra и наконец почувствовал, что готов к осуществлению своего дьявольского замысла. Повторяю, брат ничем не заслужил моей ненависти. Прирожденный эгоист, я хотел лишь любой ценой обрести богатство и благополучие. Однако я не только эгоист, но еще и порядочный трус, так что, если бы осуществление задуманного было чревато для меня хотя бы малейшей опасностью, я ни под каким видом не пошел бы на это. Но в том-то и дело, что мой план начисто исключал какой бы то ни было риск. Во всяком случае, так мне казалось. Итак, я приступил к осуществлению своего замысла. Для начала я стал чаще бывать в доме брата, стараясь примечать все подробности, связанные с повседневным бытом его семьи. Я не упускал из виду ни единой мелочи и со временем настолько в этом преуспел, что знал даже, как именно и куда вешает брат полотенце после купания. Через месяц с небольшим подготовительная работа была завершена, и тогда, улучив подходящий момент, я сообщил брату о своем намерении отправиться на заработки в Корею. Поскольку я был холостяком, эта внезапная затея не могла показаться ни подозрительной, ни сумасбродной. Брат был очень доволен, узнав, что наконец-то я решил остепениться, хотя мне, грешным делом, показалось, что в нем скорее говорила радость избавления от обузы. Как бы то ни было, на прощание он отвалил мне кругленькую сумму. Вскоре, выбрав день, наиболее благоприятный для моих целей, я в сопровождении брата и его жены приехал на Токийский вокзал и сел в поезд, идущий до Симоносэки. На первой же остановке — это была Ямакита — я пересел в другой поезд и в вагоне третьего класса благополучно вернулся в Токио. Еще в Ямаките, зайдя в пристанционный туалет, я перочинным ножиком срезал родинку у себя на бедре. Теперь уже я был абсолютно точным подобием брата. Мой поезд, в соответствии с моим замыслом, прибыл в Токио на рассвете. Переодевшись в заранее приготовленное кимоно из той же ткани и того же рисунка, какое носил дома брат (излишне упоминать, что и белье, и пояс, и сандалии на мне были в точности как у него), — я в заранее рассчитанное мною время подкрался к дому брата. Осторожно, чтобы не привлечь к себе внимание, я перелез через забор и оказался в саду. Час был ранний, и опасаться, что кто-либо в доме меня заметит, не приходилось. Я беспрепятственно добрался до старого колодца в дальнем углу сада. Этот заброшенный колодец опять-таки был существенной деталью моего плана. Колодец давно уже высох, и брат, считая, что оставлять в саду эту «волчью яму» небезопасно, намеревался в ближайшее время засыпать его землей. И землю уже привезли, она горкой высилась возле колодца, дожидаясь, когда у садовника дойдут до нее руки. Накануне своего «отъезда в Корею» я зашел к садовнику и велел ему заняться колодцем утром того самого дня, на который было запланировано убийство. Я затаился в кустах и стал ждать. С минуты на минуту здесь должен был появиться брат — он имел обыкновение каждое утро прогуливаться в саду. Нервы у меня были напряжены до предела. Меня трясло как в лихорадке. Под мышками выступил холодный пот и ручьями скатывался по рукам. Время тянулось мучительно долго. Мне казалось, что я провел в своей засаде не меньше трех часов, когда наконец вдали послышалось знакомое постукивание деревянных сандалий. Первым моим побуждением было вскочить и бежать прочь без оглядки, однако усилием воли я заставил себя остаться. Когда брат поравнялся со мной, я одним прыжком выскочил из засады и оказался у него за спиной. В следующий миг я накинул ему на шею веревку и принялся в исступлении его душить. Веревка сдавила ему горло, но он из последних сил старался повернуть голову, вероятно желая увидеть лицо убийцы. Я, со своей стороны, пытался не допустить этого. Но голова брата, словно под действием приводного ремня, неумолимо поворачивалась ко мне, пока его широко раскрытые в предсмертной агонии глаза не остановились на моем лице. В эту минуту его налившееся кровью, опухшее лицо исказила гримаса крайнего ужаса — это его выражение я не смогу забыть до конца своих дней. По телу брата пробежала последняя судорога, он обмяк и рухнул на землю. Мои ладони онемели от страшного напряжения, и мне пришлось довольно долго тереть их, прежде чем я смог действовать дальше. Едва переступая на ватных ногах, я подтащил бесчувственное тело брата к колодцу и сбросил его вниз, после чего с помощью лежащей рядом дощечки стал присыпать его землей. Если бы кто-нибудь наблюдал только что разыгравшуюся сцену со стороны, у него, наверное, возникло бы ощущение чудовищного кошмара: некий одетый в домашнее кимоно человек словно раздвоился и в молчаливом исступлении душит своего двойника! Вот так я принял на душу смертный грех — убил родного брата. Наверное, вам, святой отец, трудно представить себе, как у меня поднялась рука на единственного близкого человека. Что ж, ваше недоумение мне понятно. Но попытайтесь встать на мое место. Именно потому, что мы были братьями, у меня и появилась мысль об убийстве. Не знаю, доводилось ли вам когда-либо испытать это самому, но, как ни странно, близких людей зачастую связывает отнюдь не любовь, а ненависть. Об этом немало написано в книгах, так что не я первый, не я и последний, причем вражда к родному человеку, как правило, куда сильнее и непримиримее, чем к постороннему. Какою же она должна быть к брату, похожему на тебя как две капли воды! Даже если бы не существовало иных причин, одного этого сходства было бы достаточно, чтобы прийти к мысли об убийстве. Не что иное, как ненависть, помогла мне, трусу, с таким хладнокровием совершить это убийство… Присыпав труп брата землей, я не торопился покинуть место преступления. Около получаса спустя на дорожке показался садовник в сопровождении прислуги. Меня охватило волнение: мне предстояло впервые сыграть роль брата. Но я взял себя в руки и как ни в чем не бывало шутливо сказал: — А-а, вот и садовник собственной персоной. Я тут решил вам немного помочь, ха-ха-ха! Надеюсь, за день вы управитесь с колодцем? Ну что ж, не буду вам мешать. И, копируя походку брата, я неторопливо зашагал к дому. Все шло как по маслу. Целый день я провел в кабинете брата, усердно изучая его дневники и расходные книги — это было единственное, чего мне не удалось сделать во время подготовки к убийству. А вечером я сидел в гостиной с его ничего не подозревавшей женой — теперь уже она принадлежала мне — и болтал и смеялся, как это всегда делал брат. Ночью, набравшись храбрости, я даже рискнул войти к ней в спальню. Правда, в этот момент я не чувствовал в себе прежней уверенности: подробности интимной жизни брата были мне, естественно, неизвестны. Но меня поддерживала надежда, что даже в случае разоблачения я ничем не рискую, ведь как-никак некогда она питала ко мне нежные чувства. Одним словом, преодолевая волнение, я открыл дверь ее спальни. И что же — мне вновь сопутствовала удача. Моя «благоверная» не заметила подмены. Так я совершил еще один грех — прелюбодеяние. Целый год после этого моя жизнь была нескончаемым потоком наслаждений. Если что и омрачало ее, то лишь преследовавший меня дух убитого брата, в остальном же у меня было все, что необходимо для счастья: деньги и любимая женщина. Однако в силу своей ветреной натуры я довольно скоро пресытился жизнью добропорядочного семьянина. Спустя год я начал охладевать к жене. Ко мне вернулись прежние привычки, и я пустился в разгул. Я сорил деньгами направо и налево и в конце концов обнаружил, что колоссальное состояние брата промотано и я по уши в долгах. Ждать помощи теперь было неоткуда, и мне ничего не оставалось, как пойти на новое преступление. Собственно говоря, оно логически вытекало из первого. Еще в ту пору, когда во мне только зрело намерение убить брата, я учитывал возможность подобного развития событий. Если мне удастся перевоплотиться в своего старшего брата, рассуждал я, то я смогу без какого-либо риска совершать новые преступления. Вы понимаете? Нет! Хорошо, тогда я поясню. Предположим, младший брат, о котором после его отъезда в Корею нет ни слуху ни духу, возвращается в Японию и совершает убийство или, скажем, крупное ограбление. В этом случае искать будут его, старший же брат останется вне подозрений. К этому нужно прибавить, что вскоре после убийства брата я сделал одно поразительное открытие, показавшее, с какой легкостью я смогу совершать новые преступления. Как-то раз я делал запись в дневнике брата, стараясь как можно точнее воспроизвести его почерк. Скажу прямо: это было довольно тягостное занятие, но, коли уж я превратился в старшего брата, приходилось терпеть, поскольку он всю жизнь исправно вел дневник. Сделав запись, я по обыкновению принялся сравнивать ее с предыдущими, сделанными рукою брата, и вдруг на одной из страниц, в самом углу, увидел чернильный отпечаток пальца. У меня похолодело внутри: то, что я не обнаружил это заблаговременно, было непростительной оплошностью с моей стороны. До сих пор я пребывал в уверенности, что нас с братом различает только родинка на бедре. Ужасное заблуждение! Как известно, не существует двух людей с одинаковыми отпечатками пальцев, и близнецы в этом смысле — не исключение. Обнаружив в дневнике отпечаток пальца, вне всякого сомнения принадлежавший брату, я с ужасом подумал, что эта улика может выдать меня с головой. Я купил лупу, сделал на отдельном листе бумаги оттиск своего указательного пальца и принялся сличать его с найденным в дневнике. На первый взгляд отпечатки казались похожими. Но внимательно сравнив все линии, я обнаружил определенные расхождения. На всякий случай я незаметно взял отпечатки пальцев у жены и прислуги, но они столь значительно отличались от увиденного в дневнике, что мне даже не пришлось сравнивать их под лупой. Итак, было совершенно ясно, что отпечаток пальца в дневнике мог принадлежать только брату. В том, что наши отпечатки оказались похожи, не было ничего удивительного, недаром же мы близнецы. Опасаясь, что найденный мной отпечаток может оказаться не единственным, я принялся внимательно осматривать окружающие предметы. Тщательно, страницу за страницей, я перелистал все книги обширной библиотеки брата, вывернул наизнанку все шкафы и ящики, по нигде ничего подозрительного не обнаружил. Теперь можно было не волноваться, стоит сжечь злополучную страницу дневника — и я в полной безопасности. Недолго думая, я приготовился уже бросить ее в огонь, но тут… Тут меня осенила одна идея, и внушил мне ее, конечно же, не Бог, а дьявол. Я подумал: «А что, если перенести найденный отпечаток на трафарет и использовать его, когда я захочу совершить новое преступление?» Казалось, сам бес-искуситель нашептывал мне на ухо эти слова. Предположим, рассуждал я, мне придется совершить убийство. В этом случае вполне сгодится версия о возвращении из Кореи младшего брата — выступить в роли этого непутевого малого для меня, естественно, не составит труда. Одновременно я позабочусь об алиби для второй половины своего «я», а именно для старшего брата. Совершая убийство, я, разумеется, сделаю все, чтобы не оставить на месте преступления никаких улик. Возможно, всего этого окажется вполне достаточно. Но что, если подозрение все-таки падет на меня? Как можно поручиться, что мое алиби будет абсолютно безупречным? Вот тут-то как нельзя кстати пришелся бы отпечаток пальца моего брата. Однако этого отпечатка будет достаточно, чтобы в любых обстоятельствах доказать мою непричастность к убийству. Полиция будет вынуждена до скончания века искать человека, которому принадлежит отпечаток пальца, не подозревая, что того давно уже нет в живых… Я был на седьмом небе от счастья. Теперь я смогу разыграть в жизни фантастическую историю доктора Джекила и мистера Хайда! [8] Мысль об этом приводила меня в восторг, равного которому я не испытывал никогда в жизни. В то время, однако, я вел еще вполне безбедное существование и потому не спешил осуществить свой коварный замысел. Необходимость в этом возникла позднее, когда я промотал доставшееся мне состояние брата. В качестве первого опыта я выкрал у одного из приятелей внушительную сумму денег, оставив на месте преступления поддельный отпечаток пальца своего брата. Для этого мне пришлось воспользоваться трафаретом, изготовление которого не составило для меня особого труда, если учесть, что в свое время я работал гравером. С тех пор всякий раз, как у меня возникала нужда в деньгах, я прибегал к этому испытанному способу. И вот что интересно: ни разу подозрение не пало на меня. В ряде случаев пострадавший попросту махал рукой на случившееся и даже не заявлял о краже в полицию. Бывало, конечно, что потерпевший сразу бежал в участок, но даже тогда, как ни странно, дело вскоре прекращали за отсутствием улик. Совершать преступления оказалось до скуки просто. Полная безнаказанность вскружила мне голову, и в конце концов я пошел на новое убийство. Об этом деле вы, должно быть уже наслышаны, поэтому я не стану вдаваться в подробности. Короче говоря, я в очередной раз наделал долгов и мне срочно понадобилась крупная сумма денег. В один прекрасный день я узнал от своего приятеля, что у него в сейфе хранится целое состояние — тридцать тысяч иен. Как выяснилось, эго были средства для тайного финансирования какой-то политической кампании или чего-то в этом, роде, точно не помню. Приятель, как видно, держал меня за человека порядочного и доверял мне. При этом разговоре, происходившем в его доме, кроме меня присутствовали его супруга и еще человека три гостей. Уяснив для себя кое-какие детали, я в тот же вечер проник в дом приятеля, приняв образ «младшего брата». Само собой разумеется, для «старшего брата» у меня было приготовлено надежное алиби. Без каких-либо осложнений мне удалось пробраться в комнату, где находился сейф. Надев перчатки, я набрал шифр (выведать его мне, как «старому другу» хозяина дома, не стоило особого труда), открыл дверцу и извлек из сейфа пачки банкнот. В этот миг в комнате неожиданно вспыхнул свет. Обернувшись, я увидел в дверях хозяина дома. Что мне оставалось делать? Я выхватил из-за пазухи нож и всадил его «другу» в сердце. На все это ушло не больше минуты. Он лежал на полу бездыханный. Я внимательно прислушался. К счастью, все было тихо, никто из домочадцев убитого не проснулся. А если бы кто-то и проснулся, то наверняка застыл бы на месте от страха. Я вытащил трафарет с отпечатком пальца и, обмокнув его в струящуюся из раны убитого кровь, приложил к стене. Удостоверившись, что на месте преступления не осталось иных улик, я поспешно покинул дом своей жертвы. На следующий день ко мне явился сыскной агент. Его визит ничуть меня не испугал — настолько я был уверен в надежности своего алиби. Словно оправдываясь, в самых почтительных выражениях он объяснил, что по долгу службы вынужден переговорить со всеми, кому было известно о хранившейся в сейфе убитого крупной сумме. Он сказал далее, что на месте преступления обнаружен отпечаток пальца преступника. Среди известных полиции уголовников нет ни одного с подобными отпечатками, поэтому, если я не возражаю, он хотел бы взять у меня отпечатки пальцев, поскольку я нахожусь в числе лиц, которые могли знать о деньгах в сейфе покойного. Едва сдерживая усмешку, я позволил сыщику выполнить эту «чистейшую формальность» и задал несколько вопросов, свидетельствующих о моей скорби по безвременно ушедшему от нас другу. На прощание я выразил надежду, что полиция сделает все возможное, дабы как можно скорее отыскать убийцу. Не успел полицейский закрыть за собой дверь, как я забыл о его визиге и вызвав автомобиль, отправился развлекаться, благо кошелек мой был туго набит банкнотами. Дня через два сыскной агент появился снова — как я узнал впоследствии, это был известный детектив, пользовавшийся большим уважением в полиции. Ничего не подозревая, я вышел к нему в гостиную. Однако, встретив его холодный, насмешливый взгляд, я едва сдержал вопль отчаяния. С невозмутимым видом сыщик положил на стол какой-то листок бумаги. В голове у меня все перепуталось, и я не сразу сообразил, что это такое. Увы, это был ордер на арест. Пока я разглядывал бумагу, сыщик быстро подошел ко мне, и на руках моих защелкнулись наручники. Я заметил, что в дверях толчется дюжий малый в полицейской форме. Протестовать было бессмысленно. Меня привезли в тюрьму, но даже здесь я все еще не терял надежды. Глупец, я по-прежнему не расставался с мыслью, что доказать мою вину невозможно. Представьте себе, какой сюрприз меня ожидал! Когда прокурор предъявил мне обвинение, я буквально открыл рот от неожиданности. Получалось, что я совершил ошибку, настолько нелепую, что мне самому было впору расхохотаться. Да, я допустил чудовищную оплошность. Но кто в этом виноват? Не иначе как меня настигло страшное проклятие брата. В противном случае разве мог бы я допустить такую глупую ошибку? Дело в том, что отпечаток пальца принадлежал не брату, как я наивно полагал, а мне самому. Правда, это был не совсем обычный отпечаток. Он остался на странице дневника после того, как я вытер запачканный тушью палец. Иначе говоря, на бумаге отпечатался след от туши, застрявшей в бороздках кожи. На языке фотографии это называется негативом. Все это качалось сплошным абсурдом, и я, признаться, не сразу поверил, что такое возможно. Но, как выяснилось, подобные случаи бывали и в прошлом. Прокурор рассказал мне такую историю. В 1913 году в городе Фукуоке была зверски убита жена пленного немецкого лейтенанта. По подозрению в убийстве схватили некоего человека, однако взятые у него отпечатки пальцев хотя и были чем-то похожи, но все-таки не совпали с теми, которые были обнаружены на месте преступления. Следствие зашло в тупик. Тогда полиция пригласила в качестве эксперта одного профессора медицины, и тот доказал, что отпечатки абсолютно идентичны. Дело в том, что на месте преступления, как и в моем случае, был оставлен, так сказать, негативный отпечаток. Эксперт изготовил увеличенные снимки обоих отпечатков и на одном из них заменил белые линии на черные, а черные на белые. В результате снимки оказались совершенно одинаковыми. Ну вот, святой отец, и все. Извините, что отнял у вас столько времени. Прошу вас, сдержите данное мне слово и расскажите все, что узнали от меня, судье, присяжным и моей жене. Тогда я со спокойным сердцем встречу день моей казни Пожалуйста, исполните эту последнюю просьбу несчастного смертника. Зола 1 Не успел Сётаро опомниться, как сидящий напротив Итиро Окумура качнулся и, точно кукла, повалился ничком на стол. Лицо его уткнулось в зеленое сукно, на котором тотчас же расплылось алое пятно, похожее на цветок камелии. Задетый падающим телом, чугунный чайник опрокинулся в хибати [9] , и оттуда взмыло облако золы, как при извержении вулкана. Смешавшись с дымом от выстрела, облако заволокло собою всю комнату. В мгновение ока мир стал иным — как это бывает при смене картинок в кинетоскопе. Поразительное, невероятное ощущение! — Да что же это такое? — воскликнул Сётаро, не в силах поверить в реальность свершившегося. В следующую минуту он, однако, ощутил тяжесть зажатого в правой руке предмета. Это был пистолет, принадлежавший хозяину, который лежал теперь ничком на столе. «Я убил его», — в ужасе подумал Сётаро, чувствуя, как спазм сжимает ему горло. Его охватило отвратительное чувство — будто в груди у него дыра и сердце вот-вот выскочит наружу. Когда к Сётаро наконец вернулась способность соображать, первое, о чем он подумал, был гром выстрела. Сам он ничего не слышал — ощутил лишь, как вздрогнула рука от отдачи. Но коль скоро был выстрел, должен быть и звук. Сётаро пронзила тревога: кто-то мог услышать и сейчас прибежит сюда! Он порывисто встал и обошел комнату, прислушиваясь. Соседняя комната выходила на лестничную площадку, но Сётаро не решился выглянуть. Он не сомневался, что там с минуты на минуту появится кто-нибудь. Нет, он ни за что не выйдет на лестницу! Сётаро ждал, но на лестнице было по-прежнему тихо. Тем временем он успел собраться с мыслями. «Чего я, собственно, испугался? — спросил он себя. — Ведь в доме никого нет». Жена Окумуры уехала погостить к родным, а «бабушку», старую служанку, хозяин дома отправил куда-то с поручением еще до прихода Сётаро. Да, но соседи?.. Сётаро, к которому уже вернулось хладнокровие, подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Дом стоял в глубине сада, за которым виднелись два соседских особнячка. Один из них, с забитыми ставнями, должно быть, пустовал, в другом — окна были распахнуты, но в комнате, по-видимому, никого не было. По ту сторону изгороди за густыми деревьями виднелась спортивная площадка — там мальчишки играли в бейсбол. Они были увлечены игрой и, судя по всему, на выстрел не обратили внимания. Мяч с глухим треском отскакивал от биты и взлетал в осеннее небо. Сётаро невольно удивился, что жизнь вокруг идет своим чередом, как будто ничего особенного не произошло. «Может быть, все это мне померещилось?» — подумал было он и оглянулся. Увы, представшая его взгляду окровавленная фигура Окумуры не оставляла сомнений в том, что все это был не сон. Вдруг слух Сётаро стал улавливать какие-то странные звуки. Наступила пора уборки риса, и на окрестных полях разгоняли птиц, стреляя холостыми патронами. Сётаро вспомнил, что он обратил внимание на эти звуки еще до того, как началась их ссора с Окумурой. По-видимому, потому никто и не услышал рокового выстрела, прозвучавшего в комнате Окумуры. Дом пуст. Выстрел никого не встревожил. Значит, для Сётаро еще не все потеряно. «Скорее! Скорее! Скорее!» — набатом гудело у него в ушах. Он бросил пистолет рядом с убитым и стал крадучись пробираться к лестнице. Однако, сделав несколько шагов, внезапно застыл как вкопанный: из сада послышался гулкий удар и вслед за ним шорох веток. К горлу подступила тошнота. Сётаро выглянул в сад, но, вопреки опасениям, никого не заметил. Что же в таком случае означал этот звук? На этот вопрос он не хотел и не мог ответить — на него словно нашел столбняк. И тут он услышал доносящийся с площадки голос: — Он там, в саду! — В саду? Ладно, попробую поискать, — ответил Дзиро Окумура, братишка убитого. Сётаро вспомнил, что во время ссоры с Итиро он подошел к окну и заметил на площадке для игры в бейсбол Дзиро — тот размахивал битой, готовясь ударить по мячу. Вскоре Сётаро услышал быстрые шаги и хлопанье калитки, затем шелест раздвигаемых кустов и дыхание запыхавшегося Дэиро, как будто он был совсем рядом. Поиск мяча занял довольно много времени, впрочем, возможно, Сётаро это лишь показалось. Беззаботно посвистывая, Дзиро еще долго шелестел ветками. Внезапный ликующий крик «Нашел!» заставил Сётаро вздрогнуть. Прижав к себе мячик, Дзиро без оглядки помчался в сторону площадки. «Неспроста все это, — неожиданно подумал Сётаро. — Мальчишка догадывается, что в доме что-то произошло. Он только делал вид, будто ищет мячик, на самом же деле явно пытался что-то высмотреть. Впрочем, нет, — сам себе возразил Сётаро, — даже если он и слышал выстрел, не мог же он знать, что кто-то находится в доме. Когда я пришел, он играл с товарищами на площадке. Из-за деревьев оттуда и дома-то почти не видно, а уж о том, чтобы разглядеть меня в окне, не может быть и речи». Желая убедиться в этом, Сётаро высунулся из окна и стал смотреть на площадку. В просветах между деревьями мелькнула фигурка Дзиро, размахивающего битой. Вскоре мальчик занял свое место на площадке и игра возобновилась. «Все в порядке, — сказал себе Сётаро. — Он ничего не заподозрил». Сётаро был далек от того, чтобы посмеяться над своими страхами. Просто, повторяя про себя эту фразу, он лишь старался унять тревогу. Дальнейшее пребывание в доме становилось опасным. С минуты на минуту могла вернуться старая служанка, да и какой-нибудь посетитель мог ненароком наведаться. Сётаро стремглав кинулся к лестнице. Ноги не слушались его, оступившись, он с грохотом полетел вниз, но даже не почувствовал боли. Дверь прихожей, закрывшись за ним, предательски хлопнула. Но как бы то ни было, ему удалось выбраться из дома. Уже подойдя к калитке, Сётаро вдруг спохватился: он допустил непростительную оплошность, забыв стереть отпечатки пальцев на пистолете. О том, сколь важна это улика, он знал из газет, где на третьей странице печатают сообщения о всяких происшествиях. На пистолете, конечно же, остались отпечатки его пальцев. Даже при отсутствии каких-либо иных улик отпечатков пальцев достаточно, чтобы выдать его с головой. И хотя в эту минуту Сётаро казалось немыслимым вернуться на место преступления, он собрал все свое мужество и направился к дому. Ноги были как ватные и совершенно не слушались его. Он не помнил, как поднялся на второй этаж, как вытер пистолет, как снова вышел из дома. К счастью, улица была пустынной. Здесь, на окраине города, дома стояли на значительном расстоянии друг от друга, окруженные садами, и даже днем прохожих, как правило, не бывало. Сётаро брел по проселочной дороге, не отдавая себе отчета в том, куда идет и зачем. В мозгу невидимая стрелка отсчитывала секунды: «Скорее! Скорее! Скорее!» Но он не убыстрял шага. Со стороны его можно было принять за приезжего, любующегося окрестностями. На самом же деле он шагал, не видя ничего, словно лунатик. 2 Как же могло случиться, что он выстрелил в Итиро из пистолета? Все произошло вопреки его воле. Сётаро никак не мог поверить, что в самом деле совершил это страшное преступление, происшедшее скорее походило на злую шутку. С некоторых пор дружба между Сётаро и Окумурой разладилась и перешла во вражду, а причиной тому была женщина. Вражда была взаимной и день ото дня становилась все более непримиримой. Между ними то и дело, казалось бы ни с того ни с сего, вспыхивали ссоры, и это лишь усугубляло их неприязнь друг к другу. Ни Сётаро, ни Окумура не упоминали об истинной причине их размолвки. Всякий раз поводом к ссоре служил какой-нибудь пустяк, и вот уже они, как безумные, готовы были броситься друг на друга. Самое неприятное заключалось в том, что положение бедного художника вынуждало Сётаро пользоваться благодеяниями Окумуры. Без его материальной поддержки Сётаро попросту не мог бы сводить концы с концами. Поэтому ему ничего не оставалось, как, наступив на собственное самолюбие, идти в очередной раз на поклон к своему сопернику. В тот роковой день на просьбу Сётаро ссудить его деньгами Окумура неожиданно ответил категорическим отказом. Столь открытое проявление враждебности больно задело Сётаро, вынужденного заискивать перед бывшим другом, выпрашивая у него милостыню. Обиднее всего было то, что Окумура, прекрасно зная положение Сётаро, не постеснялся воспользоваться собственным преимуществом, чтобы лишний раз его унизить. Окумура заявил, что не считает себя обязанным содержать Сётаро. Опешивший Сётаро пробормотал, что своим отказом тот ставит его в безвыходное положение, ведь до сих пор Окумура позволял ему рассчитывать на свое покровительство. Ссора разгоралась все сильнее. И тот и другой старательно обходили главный вопрос, и сознание того, что они схлестнулись из-за такой низкой материи, как деньги, лишь усиливало их взаимное раздражение. И все же, не подвернись Сётаро под руку пистолет, дело не дошло бы до трагической развязки. Но, на беду, Окумура коллекционировал оружие и теперь, когда разнесся слух об участившихся в округе кражах, держал у себя на столе заряженный пистолет. Сётаро не помнит, как схватил пистолет, как нажал на спусковой крючок. Находись он в трезвом рассудке, ему даже в пылу ссоры не пришло бы в голову стрелять в противника. Это было какое-то роковое стечение обстоятельств, затмение, бесовское наваждение. Но как бы то ни было, факт остается фактом: Сётаро совершил убийство. Теперь он оказался перед дилеммой — либо мужественно отдать себя в руки правосудия, либо сделать вид, что он не имеет никакого отношения к убийству. Какой же выбор сделал Сётаро? Увы, читатель, вы угадали — он выбрал второе. Если бы существовали неоспоримые улики, доказывающие его вину, Сётаро вряд бы отважился бы на такой риск. Но в том-то и дело, что таких улик, по его убеждению, не было: отпечатки пальцев он успел стереть. Вернувшись домой, Сётаро весь вечер тщательно обдумывал ситуацию и в конце концов решил твердо стоять на том, что он знать, ничего не знает. Наиболее желательной для Сётаро была бы, разумеется, версия о самоубийстве Окумуры. Но даже если полиция и придет к выводу, что налицо убийство, как можно доказать, что преступник именно он, Сетаро? На месте преступления никаких следов не осталось. Более того, никому не известно, что в момент убийства он находился в доме Окумуры. «Мне нечего беспокоиться. Я человек удачливый. В жизни мне не раз приходилось совершать поступки, прямо скажем, не самые благовидные, но всегда все сходило с рук» — так утешал себя Сётаро, и жизнь снова поворачивалась к нему радужной стороной. Теперь, когда соперника не стало, любимая женщина всецело принадлежит ему. А ведь до сих пор она явно отдавала предпочтение Окумуре, ее, конечно же, прельщали его богатство и положение в обществе. Наконец это препятствие устранено. «Да ведь я и впрямь счастливчик!» — повторял про себя Сётаро. Ночью, лежа в постели, он ощутил себя в полной безопасности. Закутавшись в старенькое одеяло и глядя на дырку в потолке, он мечтал о своей возлюбленной. И душа его трепетала от ярких красок, тонких ароматов и нежных звуков. 3 С наступлением утра, однако, от ощущения счастья и покоя не осталось и следа. Первым делом он развернул газету и, увидев сообщение об убийстве Окумуры, почувствовал, как все внутри у него похолодело. Набранный крупным шрифтом заголовок извещал о трагической смерти Итиро Окумуры. Далее шло короткое изложение результатов судебно-медицинской экспертизы. «… След пулевого ранения в самом центре лобной кости, а также положение пистолета относительно трупа исключают версию самоубийства и заставляют предположить, что речь идет об убийстве. Полиция уже приступила к поиску преступника». Эти несколько строк буквально обожгли ему глаза. Сётаро вскочил с постели, будто вспомнил вдруг о каком-то неотложном деле. Но затем снова юркнул под одеяло, укрылся с головой и сжался в комок, словно пытаясь таким образом защититься от склонившегося над ним чудовища. Спустя час он снова поднялся, второпях оделся и вышел из дому. Когда он проходил мимо гостиной, квартирная хозяйка окликнула его, но он не отозвался. Сётаро спешил к своей возлюбленной, как будто его гнала какая-то неведомая сила. Ему казалось, что если он не встретится с ней сейчас, то не увидит ее уже никогда. Но какая награда ждала его после долгой тряски в электричке? Полный ужаса испытующий взгляд. Она, разумеется, уже знала о случившемся и наверняка строила кое-какие догадки. Возможно, на самом деле все выглядело совершенно иначе, но, как известно, на воре и шапка горит, и у Сётаро не осталось сомнения, что в убийстве она подозревает его. Хотя, быть может, Сётаро просто-напросто напугал ее своим затравленным видом. Они встретились после долгого перерыва, но разговор почему-то не клеился. Прочитав в ее глазах подозрение, Сётаро не мог чувствовать себя раскованным и вскоре простился. Больше ему идти было некуда, и он стал бесцельно слоняться по улицам. Казалось бы, велик город, а захочешь спрятаться — и негде. К вечеру Сётаро порядочно устал, и ему ничего не оставалось, как вернуться домой. Квартирная хозяйка с удивлением посмотрела на постояльца, который за один день изменился до неузнаваемости: так выглядит человек, перенесший тяжелую болезнь. Встретив его безумный взгляд, она не без страха подала ему визитную карточку инспектора полицейского управления, который приходил в отсутствие Сётаро. — А-а, инспектор полиции. Ко мне приходил инспектор полиции. Вот умора! — пробормотал Сётаро и захохотал. В глазах его, однако, не было ни малейшего признака веселья, и это еще больше испугало квартирную хозяйку. Весь вечер Сётаро пребывал в каком-то странном состоянии, как будто бы хотел что-то тщательно обдумать, но мысли ускользали, или наоборот: мыслей было так много, что он не знал, на которой из них сосредоточиться. Однако с наступлением ночи ощущение безнадежности снова развеялось. К нему вернулась способность рассуждать. «Чего я, собственно, испугался?» Теперь тревоги, мучившие его весь день, представлялись ему сущими пустяками. Даже если смерть Окумуры квалифицирована как убийство, даже если любимая женщина подозревает его, даже если полицейский инспектор счел необходимым наведаться к нему, все это еще не служит доказательством его вины. Против него не существует ни единой улики. Речь идет всего лишь о подозрении. Да и то, возможно, это только мерещится ему — у страха глаза велики. И все же полностью успокоиться Сётаро не мог. Самоубийцы не стреляют себе в лоб, и полиция не случайно выдвинула версию об убийстве. А коль скоро речь идет об убийстве, должен существовать и убийца. Даже если на месте преступления не осталось никаких улик, полиция будет искать человека, у которого мог быть мотив для преступления. Врагов у Окумуры, пожалуй, не было. Мог ли кто-нибудь, помимо Сётаро, желать его смерти? К несчастью, брат Окумуры, Дзиро, знал о существовании любовного треугольника. Нет никакой гарантии, что от него это не станет известно полиции. Вероятно, инспектор уже допросил мальчишку и именно поэтому сегодня явился к Сётаро. Чем дольше размышлял Сётаро, тем отчетливее сознавал: он угодил в ловушку. Вопрос заключался лишь в том, удастся ли из нее выбраться. Весь вечер Сётаро мучительно искал выход из создавшейся ситуации. От невероятного возбуждения мысль работала четко. Перед его глазами с удивительной отчетливостью возникали подробности случившегося. Вот комната Окумуры, и в ней труп бывшего друга с сочащейся из раны на лбу кровью. А вот отливающий холодным блеском пистолет. Дым. Чугунный чайник, падающий в хибати. Взмывающее оттуда облако золы. «Зола… Зола…» — произнес про себя Сётаро. В этом слове, казалось, таился некий спасительный смысл. «Зола… хибати — большая коробка из павлонии… и в ней зола». Сётаро вдруг почувствовал, что ухватил какую-то важную нить. В кромешном мраке забрезжил слабый лучик света. Возможно, это был всего лишь мираж, который нередко предстает взору преступника. Мысль, осенившая Сётаро, со стороны могла показаться дурацкой затеей, заведомо обреченной на провал. Но Сётаро воспринял ее как божественное благословение. И он решил попытаться осуществить свой замысел. Теперь, когда решение было принято, Сётаро заснул как убитый и проспал до середины следующего дня. 4 Наступил новый день, и надо было приниматься за дело. С улицы доносились зычные возгласы торговца рисовым хлебом, гудки автомобилей, звон велосипедов, сквозь сёдзи [10] пробивался яркий солнечный свет. Как чудовищно несовместимо было все эго с мрачном замыслом Сётаро! Неужто возможно осуществить его в этом жизнерадостном, открытом мире? «Я не имею права опускать руки, — подбадривал себя Сётаро. — Вчера я принял решение, и теперь нельзя идти на попятную. Иного выхода у меня нет. Сейчас не время раздумывать. Иначе меня ждет виселица. Терять мне уже нечего. За дело! За дело!» Сётаро решительно встал с постели. Не спеша умылся, позавтракал, потом с нарочитой беспечностью просмотрел газету и, посвистывая, вышел из дому, словно отправляясь на ежедневную утреннюю прогулку. Куда он отправился и чем занимался в течение следующего часа, читатель со временем поймет сам, поэтому автор не станет здесь об этом рассказывать и продолжит повествование с того момента, когда Сётаро явился к брату покойного Окумуры. Вот какой разговор произошел между ними в той самой комнате, где было совершено убийство. — И что же, полиция уже напала на след преступника? — полюбопытствовал Сётаро после подобающего случаю выражения соболезнований. — Не знаю, — ответил Дзиро, с нескрываемой враждебностью глядя на непрошеного гостя. — Кажется, пока еще нет. Ведь никаких улик не осталось. Даже если они кого-то и подозревают, доказать что-либо трудно. — Как я понимаю, речь идет об убийстве? — Да, они так считают. — Ты говоришь, что никаких улик не обнаружили, но достаточно ли хорошо было осмотрено помещение? — Да, конечно. — Я где-то читал, что на месте преступления обязательно остаются какие-нибудь улики. Важно лишь их найти. Предположим, в этой комнате побывал некто и вышел, не взяв ни единой вещи. Так вот, даже в этом случае можно обнаружить какой-нибудь, пусть незначительный след присутствия в комнате постороннего человека, например стертую пыль на татами [11] . Поэтому, как утверждает автор книги, с помощью соответствующих научных методов можно раскрыть любое, даже самое хитроумное преступление. Дзиро не удостоил эту реплику ответом. — С другой стороны, — продолжал Сётаро, — необходимо учитывать одно любопытное свойство человеческой психики. Когда человек что-либо ищет, он стремится в первую очередь обыскать все укромные уголки, оставляя при этом без внимания то, что находится у него прямо перед носом. Вот почему самое надежное — спрятать опасную улику на виду у всех. Взять хотя бы эту жаровню. Она стоит на самом видном месте, посреди комнаты. Кто-нибудь осматривал ее? Кому-нибудь пришло в голову покопаться в золе? — Гм, кажется, нет. — То-то и оно. На жаровню никто не обратил внимания. А между тем известно, что в момент убийства из жаровни поднялось облако золы. По-видимому, это произошло потому, что в жаровню упал чайник. Весь вопрос в том, почему чайник упал. Признаться, пока я ждал тебя здесь, я обнаружил одну довольно любопытную вещицу. Сётаро взял щипцы для углей, разгреб золу и вытащил из нее грязный бейсбольный мячик. — Вот что я обнаружил! Каким образом, спрашивается, оказался здесь этот мячик? Ты не находишь это странным? Дзиро во все глаза смотрел на мяч. На лице его проступило выражение некоторой растерянности. — Действительно… Откуда здесь было взяться мячику? — Вот именно. В этой связи у меня возникло одно предположение. Интересно, в момент выстрела окно было открыто? — Да. Одна створка была открыта, как раз напротив стола. — В таком случае возможны два объяснения. Первое состоит в том, что убийца — если, конечно, это было убийство — случайно задел чайник. Но возможен и другой вариант: с улицы через окно залетел некий предмет и попал в чайник. Эта последняя версия выглядит более правдоподобно, не правда ли? — Вы хотите сказать, что этот мячик залетел с улицы? — Совершенно верно. Разве нелогично предположить именно это, коль скоро мячик оказался в золе? Кстати, ты часто играешь в бейсбол на заднем дворе. В тот день, когда убили твоего брата, ты тоже был на площадке? — Да, — ответил Дзиро. Его все больше охватывало беспокойство. — Но сюда мяч вряд ли долетел бы. Правда, один раз он перелетел через забор, но попал в дерево. Я это точно помню, потому что сам бегал за ним. Все остальные мячи были на месте, ни один не пропал. — Вот оно что? Значит, все-таки в тот день мячик перелетел через забор? Его, конечно же, подкинули битой? А что, если ты ошибаешься и мячик не ударился о дерево, а залетел в комнату? Такого не могло случиться? — Конечно, нет. Я подобрал мяч под криптомерией, и больше он ни разу не перелетал через забор. — Что ж, это был какой-то особенный мячик, меченый, что ли, если ты с такой уверенностью это утверждаешь? — Да нет, просто после того, как мячик перелетел через забор, я побежал его искать и нашел под деревом в саду. — Но разве нельзя допустить, что под деревом оказался не тот мячик, который ты искал, а совсем другой, попавший туда раньше? — В принципе это возможно, но не очень-то похоже на правду. — Отчего же? Это единственно возможное объяснение. В противном случае откуда взялся мячик, который я нашел в золе? Кстати, этим объясняется и то, что чайник ни с того ни с сего упал в жаровню. По-видимому, когда вы играете в бейсбол, мяч у вас нередко перелетает за ограду. Не исключено, что однажды кто-то из вас забросил мяч в сад, но он тогда не был найден и пролежал в траве до позавчерашнего дня. Его-то ты и нашел. — Может быть, и все-таки… — Теперь самое главное — установить, когда именно в тот день мячик перелетел через забор. Не могло ли это произойти в момент убийства? Дзиро неожиданно переменился в лице. Какое-то время он помедлил в нерешительности, затем сказал: — Вообще-то так оно и было. Странное совпадение, очень странное. — Во всей этой истории слишком много совпадений, — торжествующе произнес Сётаро. — Облако золы. Мячик, оказавшийся в жаровне. Наконец, момент, когда ваш мячик перелетел через забор. Причем все это так или иначе связано с убийством твоего брата. Многовато, чтобы назвать это совпадениями. Дзиро сидел, уставившись в одну точку, и напряженно о чем-то думал. Краска сошла с его лица, на носу выступили капельки пота. Сётаро втайне торжествовал победу. Ведь ему с самого начала было известно, что мяч забросил не кто иной, как Дзиро. — Видимо, ты уже догадался, к чему я клоню. Брошенный с площадки мяч влетел в открытое окно комнаты твоего брата, который, имея обыкновение играть со своим пистолетом, как раз держал в руке эту опасную игрушку, неосторожно положив палец на спусковой крючок. Влетевший в комнату мяч ударяет ему по руке, и пуля летит ему в лоб. К слову сказать, о похожем происшествии я читал в одном зарубежном журнале. После этого мячик рикошетом попадает в висящий на жаровне чайник, и тот падает вниз. Мячик, естественно, тоже оказывается в жаровне. Разумеется, это всего лишь предположение, однако содержащее значительную долю вероятности, не правда ли? Как я уже говорил, в этом деле слишком много совпадений, но они-то как раз и подтверждают мою правоту. Если полиции не удастся найти убийцу, за отсутствием улик придется принять мою версию. Ты так не считаешь? Дзиро ничего не ответил. На лице его появилось страдальческое выражение. Сётаро почувствовал, что наступил момент для нанесения последнего удара. — Кстати, Дзиро, — спросил он, — а кто забросил этот злополучный мячик? Наверное, кто-нибудь из твоих товарищей? Мог ли он предположить, что это приведет к таким ужасным последствиям! Дзиро по-прежнему молчал. В глазах у него сверкнули слезы. — Да что это ты, право? Зачем же так расстраиваться? — Сётаро почувствовал, что несколько перегнул палку. — Даже если я прав в своем предположении, все это произошло нечаянно. Предположим, мячик забросил ты — разве кому-нибудь пришло бы в голову назвать тебя убийцей? Честное слово, я жалею, что завел этот разговор. Послушай, нельзя же так раскисать. Ну ладно, я пойду вниз, надо поговорить с твоей тетушкой, утешить ее. А тебе советую поскорее выбросить наш разговор из головы. Сётаро бодро зашагал вниз по лестнице — той самой, с которой кубарем скатился в день убийства. 5 Зловещий план Сётаро увенчался успехом. Мальчишка, конечно же, теперь не находит себе места, рассуждал он. Приняв слова Сётаро на веру, он наверняка расскажет обо всем инспектору. И прекрасно. Если полиция собиралась арестовать Сётаро по подозрению в убийстве, теперь, благодаря признанию Дзиро, он становится чист перед законом. Придуманная им история вполне правдоподобна и содержит достаточно косвенных улик, чтобы снять с пего подозрение. Более того, к устах Дзиро, уверовавшего в то, что он сам повинен в смерти брата, история эта приобретет еще большую достоверность Теперь уж Сётаро чувствовал себя в полной безопасности. Понимая, что приходивший накануне следователь наверняка появится снова, он принялся тщательно обдумывать, как отвечать на его вопросы. Следователь появился на следующий день. — Вас снова спрашивает тот человек, — шепотом сообщила квартирная хозяйка и положила на стол Сётаро визитную карточку. — Вот как? — спокойно ответил Сётаро. — Ну что ж, проводите его сюда, пожалуйста. На лестнице послышались шаги, но — удивительное дело — Сётэро показалось, что он различает шаги не одного человека, а двоих или даже троих. «Странно», — подумал Сёгаро. Вскоре в дверях возникла фигура следователя, из-за спины которого выглядывал… Дзиро Окумура. — Я все рассказал господину инспектору, — воскликнул мальчик. Сётаро с трудом сдержал довольную ухмылку. В тот миг, однако, на пороге появился еще один человек. Кто это? У Сётаро было такое чувство, будто лицо этого человека ему знакомо. Он мучительно пытался вспомнить, где довелось его видеть. — Ваше имя Сётаро Кавай, не так ли? — официальным тоном спросил следователь. — Это он? — обратился он затем к незнакомцу. — Да, без сомнения, — тотчас же откликнулся тот. При этих словах Сётаро невольно подскочил на месте. Он сразу все понял. Это был конец. Но в чем же он просчитался? Не может быть, чтобы Дзиро разгадал его хитроумный план. Ведь мяч забросил он, и никто другой. Все остальное опять-таки сходилось — и время, и открытое, окно, и упавший в золу чайник… Каким же образом мальчишка мог почуять подвох? Видимо, Сётаро допустил какую-то ошибку. Но где, в чем она заключалась? — Вы мерзкий, дурной человек — закричал Дзиро, с ненавистью глядя на Сётаро. — А я-то чуть было не. попался на вашу уловку. Но должен вас огорчить — трюк с мячиком выдал вас с головой. Дело в том, что жаровня, в которой вы «нашли» мячик, была не та, которая стаяла в комнате в день убийства. Вы так долго рассуждали по поводу золы, а подмены не обнаружили. Удивительно! Наверное, само небо вас покарало. После того как чайник упал в жаровню, ею стало невозможно пользоваться — зола затвердела, и жаровню пришлось заменить. Так что мячик никак не мог туда попасть. Или вы думаете, что у нас в доме всего одна жаровня? Вчера после вашего ухода я все понял. О, вы замечательно придумали! Вашей изобретательности можно позавидовать. Откровенно говоря, меня с самого начала насторожили ваши слова про мячик, потому что жаровни, которая стоит в комнате сейчас, в день убийства там не было. Я принялся размышлять и в конце концов понял, что в вашей истории концы с концами не сходятся. А сегодня утром я рассказал о своих сомнениях инспектору. — В здешних краях, — вступил в разговор инспектур, — магазины, торгующие спортивными товарами, можно пересчитать по пальцам, так что мне не составило особого труда отыскать требуемый. Вы не припомните этого человека? Вчера днем вы купили в его лавке бейсбольный мячик, не правда ли? Потом основательно вываляли его в пыли, чтобы не казался новым, и подкинули в жаровню. — Сам положил, сам же и нашел. Великая премудрость! — со смехом воскликнул Дзиро. Увы! План, с такой изобретательностью задуманный Сётаро, провалился. Преступнику не удалось уйти от ответственности.. Невероятное орудие преступления 1 Сначала раздался пронзительный крик: «Помогите!» — а вслед за ним — звон разбитого стекла. Сато кинулся в комнату жены и увидел Мияко лежащей на полу в крови. Из раны на левом плече хлестала кровь. К счастью, артерию не задело, но тем не менее кровотечение оказалось столь обильным, что Сато помчался за врачом, а уже потом, когда рана была перевязана, позвонил в полицию. По его вызову на место происшествия выехал я и Киносита-кун из следственного отдела… На основании показаний мужа потерпевшей можно предположить, что преступник проник в комнату через окно и, подойдя со спины, нанес Мияко ножевую рану, после чего скрылся. Впопыхах он, видимо, задел оконную раму и выбил стекло. Окно комнаты выходит на бетонный забор, отстоящий от дома метра на два. Вдоль забора тянется улочка Сумидатё, довольно-таки пустынная. Мы тщательно осмотрели забор и с внутренней, и с внешней стороны, но ничего подозрительного не обнаружили. Муж потерпевшей, тридцатипятилетний Торао Сато, — из породы скороспелых богачей, каких немало развелось после войны. Он немного говорит по-английски, благодаря чему установил связи с американцами и нажился на каких-то поставках. Формально он нигде не служит и, так сказать, жуирует жизнью. На самом же деле этот ловкий малый проворачивает какие-то финансовые махинации и богатеет. Его жене, Мияко, двадцать семь. Из разговора с Сато я узнал, что она родом из Ниигаты. Ничего не скажешь, красивая женщина. В свое время служила в кабаре, так что на своем коротком веку повидала немало. Естественно, у нее были мужчины и до Сато. Один из них, с которым она порвала перед самым замужеством, до сих пор не может успокоиться. Вьется вокруг нее еще какой-то подозрительный тип. Сато уверен, что преступник — один из этих двоих. Скоро пять лет, как я служу в полиции, за это время перевидел немало женщин, но такой красавицы ни разу не встречал. Сато, влюбившись в нее без памяти, чуть ли не силой увел ее от прежнего сожителя, некоего Горо Сэкинэ, по профессии повара, причем настоящего мастера своего дела, специалиста по части французской кулинарии. Сато прельстил Мияко, конечно же, деньгами. Другим подозреваемым является Сигэру Аоки, парень с явно преступными наклонностями. В прошлом тоже был любовником Мияко и, похоже, до сих пор не в состоянии ее забыть. Он по сей день не прекращает своих домогательств — время от времени нагло является в дом Сато с угрозами и бранью. Внешность у Аоки весьма благородная, его вполне можно принять за человека из хорошей семьи, в действительности же он связан с шайкой некоего Накагавы и уже не раз имел дело с полицией. Он так и не смирился с изменой Мияко, а за последнее время даже написал ей нескольку угрожающих писем. Судя по всему, Мияко не на шутку встревожилась, во всяком случае, она высказывала мужу опасение, что Аоки может ее убить Короче говоря, Сато подозревает только этих двоих и уверен, что преступник — один из них. Лица преступника Мияко не видела, ведь он напал на нее со спины, когда же она обернулась, тот уже успел выскочить в окно. В темноте она не разглядела, во что он был одет, однако тоже склоняется к мысли, что это был либо Сэкинэ, либо Аоки, можно даже сказать, она уверена в этом. Я навел кое-какие справки о том и о другом. Но об этом после — сначала я хотел бы обратить ваше внимание на одно любопытное обстоятельство. Вы ведь сами мне говорили: «Если при расследовании преступления ваше внимание привлечет какая-либо неожиданная деталь, непременно запомните ее, пусть даже поначалу вам покажется, что она не имеет отношения к делу…» Так вот, после того как доктор обработал рану и Мияко уложили в постель, Сато тщательно осмотрел комнату, где было совершаю нападение. Он полагает, что преступник воспользовался не обыкновенным ножом, а каким-то обоюдоострым предметом. Но, обыскав всю комнату так ничего и не нашел. Я в связи с этим заметил ему, что преступник, скорее всего, унес нож с собой и в таком тщательном обыске не было особого смысла. Но, оказывается, Сато не такой уж простак. Он предположил, что вся эта история с покушением могла быть всего лишь спектаклем, разыгранным самой Мияко. Она, дескать, женщина в причудами, подвержена истерикам, и от нее можно ожидать любого безрассудства. Поэтому Сато и попытался выяснить, не спрятан ли нож где-нибудь в комнате. Он проверил все шкафы и ящики, но не нашел ни единой пары ножниц, даже иголки. Ничего подозрительного не обнаружил он и в саду. Лишь после этого Сато уверовал в то, что преступник действительно проник в дом извне… Выслушав рассказ коллеги, Когоро Акэти, сидевший в кресле напротив, запустил пальцы в свою густую шевелюру и кивнул. — Гм, любопытно. В этом что-то есть, — проговорил он. Знаменитому сыщику перевалило уже за пятьдесят, но никто не дал бы ему его лет. Правда, лицо его несколько осунулось, но это даже шло ему. В остальном же он мало изменился за минувшие годы. И уж над чем время было совершенно не властно, так это над его великолепной шевелюрой. 2 Когоро Акэти стал изрядным щеголем, щеголеватость его отличалась особой изысканностью. Лицо его всегда было гладко выбрито, костюмы, сшитые у лучших портных, сидели на нем безукоризненно, но носил он их с нарочитой небрежностью. Беспорядок, царивший в его шевелюре с молодых лет, лишь подчеркивал свойственную его облику артистичность. Описанный выше разговор происходил в гостиной квартиры в районе Кодзимати. Как только в Токио был отстроен первый оборудованный по-европейски доходный дом «Кодзимати апато», Акэти арендовал в нем часть второго этажа; там теперь размещались и жилые комнаты, и его контора. Дом был трехэтажный и по виду чем-то напоминал гостиницу «Империал». Квартира Акэти состояла из просторной гостиной, кабинета, спальни, ванной и небольшой кухни. Поскольку столовую он отвел под кабинет, гостей он приглашал в соседний ресторан. Жена Акэти страдала грудной болезнью и вот уже несколько лет находилась в лечебнице в Такахаре, поэтому он вел холостяцкий образ жизни. У него был помощник, молодой человек по имени Ёсио Кобаяси, который совмещал обязанности слуги и секретаря. В этой громадной квартире они жили вдвоем. Кобаяси вел хозяйство, заказывал еду из того же соседнего ресторана, а приготовить тосты н чай для него и вовсе не составляло труда. В этот день посетителем Акэти был Сэнтаро Сёдзи, начальник следственного отдела полицейского управления района Минато. С Акэти его свел год назад начальник управления, и с тех пор, когда возникали сложные, запутанные дела, Сёдзи неизменно обращался к Акэти за советом. — Так вот, — продолжал Сёдзи, — я навел кое-какие справки о Сэкинэ и об Аоки, но ничего существенного не узнал. Ни у того, ни у другого алиби нет. В момент совершения преступления обоих дома не было, однако нет и свидетельств того, что они находились возле дома Сато. Я попробовал их припугнуть, но парни явно не робкого десятка и лишнего не болтают. — И все-таки, как по-вашему, кто из этих двоих больше похож на преступника? — Пожалуй, Аоки. Повару Сэкинэ уже под пятьдесят, он не женат и живет вдвоем со старушкой матерью, причем пользуется репутацией хорошего, заботливого сына. Что же до Аоки, то он в полном смысле слова перекати-поле. К тому же у него дурная компания. Для таких, как он, убить человека — пара пустяков. С помощью наводящих вопросов я выяснил, что он крайне враждебно настроен к Мияко. Он очень ее любил и не может простить ей измены. Одним словом, мотив для убийства у него есть. Правда, судя по всему, он не рассчитал удара, жертва подняла крик, и он был вынужден убежать. Окажись на его месте Сэкинэ, он, я думаю, не допустил бы подобной оплошности. — Где живут Сэкинэ и Аоки? — Неподалеку от дома Сато. Оба снимают жилье: Сэкинэ — на улице Сакасита, Аоки — в районе Кикуитё. От Сэкинэ до дома Сато примерно три квартала, от Аоки — кварталов пять. — Ну что ж, вы поступили правильно и совершенно разумно, начав с поиска орудия преступления и выяснения, чем были заняты в тот вечер Сэкинэ и Аоки. Но мне хочется, чтобы вы провели еще один эксперимент. — Акэти улыбнулся одними глазами. Эта лукавая улыбка была хорошо знакома Сёдзи. Она появлялась на лице Акэти всякий раз, когда ему удавалось ухватить одному ему ведомую ниточку, потянув за которую можно было распутать весь клубок. — Вы сказали, что, убегая, преступник выбил оконное стекло. Интересно, что с осколками? — Их собрала служанка Сато. — Боюсь, она их уже выбросила. Но если бы удалось собрать все кусочки, думаю, открылось бы кое-что любопытное. Попытайтесь найти их и составить вместе. В глазах Акэти по-прежнему мелькала лукавая искорка. Сёдзи улыбнулся в ответ, как бы давая Акэти понять, что он разгадал его замысел. На самом же деле это было далеко не так. Спустя недели две под вечер Сёдзи снова наведался к Акэти. — Наверное, вы уже слышали, — начал он, — произошло ужасное несчастье: Торао Сато убит. Преступник — Сэкинэ. Существуют неопровержимые улики, его уже задержали и допрашивают в полиции. Я только что оттуда. — Да, об убийстве сообщили по радио, — ответил Акэти, — но подробностей я не знаю. Обрисуйте в общих чертах суть дела. — Вчера в момент убийства я как раз находился в доме Сато. В начале десятого вечера мне домой позвонили из полицейского управления и сказали, что Сато просит меня приехать к нему — он, дескать, хотел бы сообщить нечто очень важное. Естественно, я тут же сорвался с места. Сато и Мияко ждали меня в гостиной. Мияко уже выздоровела, у нее сняли швы и даже разрешили выходить на улицу. Сато казался не на шутку встревоженным. «Сегодня с вечерней почтой, — сказал он — пришло вот это письмо». С этими словами он вынул из дешевого конверта листок грубой бумаги и подал мне. Листок, исписанный карандашными каракулями, гласил: « 25 июня (то есть как раз вчера) произойдет потрясающее событие, так что рекомендую не терять бдительности» . Конверт был надписан той же рукой. Имя отправители, естественно, не значилось. Я спросил супругов, не догадываются ли они, кто автор письма. Caто без колебаний ответил, что, хотя почерк явно изменен, письмо написано либо Сэкинэ, либо Аоки. Кроме того, я узнал, что на днях и тот и другой приходили проведать Мияко. Какая наглость! Я подумал тогда, что если преступник — один из них, то он наделен недюжинной смелостью. Такому палец в рот не клади. 3 — Мы проговорили с полчаса, — продолжал Сёдзи. — В начале одиннадцатого Мияко сказала мужу: «В кабинете была бутылка виски, не угостить ли нам господина Сёдзи?» Сато отправился в кабинет, расположенный в самом конце коридора, и довольно долго отсутствовал. В конце концов Мияко поднялась: «Верно, я куда-то переставила бутылку, и муж не может ее найти. Подождите, пожалуйста». И вышла. С моего места в гостиной хорошо просматривалась дверь кабинета. Между гостиной и кабинетом находилась еще одна комната, и от меня до конца коридора было, должно быть, метров девять. Ничего не подозревая, я сидел в кресле и смотрел на дверь кабинета. Вдруг оттуда раздался душераздирающий вопль: «Сюда! Скорее!» Поскольку дверь была закрыта, казалось, что голос доносится откуда-то издалека. Я, естественно, вскочил и помчался в кабинет. Распахнул дверь, но в комнате было темно. «Где здесь выключатель?» — крикнул я, но никто не ответил. Я принялся шарить ладонью по стене около двери и наконец нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и я увидел лежащего на полу у окна Сато. На груди у него расплылось огромное кровавое пятно. Мияко, перепачканная кровью, стояла на коленях, вцепившись в бездыханное тело мужа. Увидев меня, она показала рукой в сторону окна. Губы ее шевелились, она пыталась что-то сказать, но, охваченная невыразимым ужасом, произносила лишь какие-то нечленораздельные звуки. Оконная рама была поднята. Значит, преступник выпрыгнул в окно. Не раздумывая, я бросился в погоню. Сад оказался не особенно велик, к тому же в нем не было кустов, где мог бы укрыться человек. На расстоянии метров десяти от меня белела бетонная стена. Преступник наверняка успел скрыться, перемахнув через нее. Я хорошенько осмотрел все вокруг, но, увы, никаких следов не обнаружил. Я вернулся в кабинет, где старая служанка и горничная пытались привести в чувство Мияко, в оцепенении застывшую над телом мужа. На груди у Сато зияла глубокая рана, пульс не прощупывался. Я бросился к телефону, набрал номер полицейского управления и сообщил о случившемся ночному дежурному. Вскоре на место преступления прибыли несколько полицейских во главе с начальником управления. Светя карманными фонариками, они осмотрели сад и обнаружили на земле следы, ведущие от окна дома к изгороди. Полицейские побывали на квартире у Сэкинэ и Аоки и вернулись с обувью, изъятой у тех для экспертизы. Оказалось, что следы в саду принадлежали Сэкинэ. В момент убийства дома его не было, следовательно, алиби у него отсутствует. Его немедленно задержали и доставили в полицию. — Однако Сэкинэ не признается в убийстве, не так ли? — Сэкинэ категорически все отрицает. Правда, он признал, что ненавидит Сато и Мияко, что несколько раз вечером подходил к их дому. Но к убийству Сато он якобы совершенно непричастен. Через забор никогда не перелезал. По его словам, преступник — кто-то другой. Этот «кто-то», дескать, специально для этой цели украл его башмаки. — Ну что ж, не исключено, что все именно так и есть. — Но у Сэкинэ существовал мотив для убийства, к тому же у него нет алиби. — А у Аоки? — В момент убийства его тоже не было дома, так что алиби и у него отсутствует. — Мог ли Аоки воспользоваться обувью Сэкинэ? — Я тоже думал об этом. Но дело в том, что у Сэкинэ только одна пара башмаков. Поскольку установлено, что в момент убийства он отлучался из дому, башмаки были на нем, и Аоки никак не мог бы ими воспользоваться. — Выходит, утверждение Сэкинэ, что убийца — подлинный убийца — воспользовался его обувью, несостоятельно? — В глазах у Акэти опять сверкнула знакомая лукавая искорка. Некоторое время он молча курил, глядя в потолок, затем неожиданно спросил: — Вы не пытались составить осколки оконного стекла, разбитого в день нападения на Мияко? — Ну как же, как же? Служанка собрала все осколки, завернула в газету и положила у мусорного ящика. Я попробовал сложить их вместе, подгоняя один к другому, добавил еще и те, что застряли в раме. Как ни странно, сохранились все кусочки, до единого, и мне удалось полностью восстановить разбитое стекло. Но вот что удивительно: там оказалось несколько лишних кусков! Сперва я подумал, что в общую кучу попали какие-нибудь завалявшиеся в саду старые стекла, однако прислуга категорически отвергла такую возможность, заявив, что подметает сад каждый день. — Какая форма у этих лишних осколков? — Они были очень мелкие, но когда я сложил их воедино, получилось нечто вроде неправильного треугольника. — А что за стекло? — Обыкновенное оконное стекло. Акэти снова замолчал. Он закурил сигарету, и дым, медленно выпускаемый им изо рта, белесой струйкой колыхался вокруг его лица. 4 — Скажите, — продолжил Акэти после паузы, — ранение, нанесенное Сато, похоже на рану Мияко? — Вне всякого сомнения. В обоих случаях преступник пользовался каким-то обоюдоострым предметом вроде ножа. — И этот предмет по-прежнему не обнаружен? — Нет. Видимо, Сэкинэ надежно его спрятал. Во всяком случае, обыск у него на квартире ничего не дал. — Вы тщательно осмотрели комнату, где произошло убийство? — Разумеется. Но там тоже не удалось обнаружить ни единой улики. — Не могли бы вы припомнить, какая мебель стоит в кабинете? — Большой письменный стол, рядом — обитый кожей стул, два кресла, в углу — этажерка, на которой стоит керамическая статуэтка в европейском стиле, большой книжный шкаф и, наконец, у окна на подставке — аквариум с золотыми рыбками. Сато питал слабость к золотым рыбкам и всегда держал в кабинете аквариум. — Что представляет собой этот аквариум? — Стеклянный сосуд в форме параллелепипеда длиной сантиметров сорок — пятьдесят. Словом, обычный домашний аквариум, только большой. — Вы хорошо разглядели его содержимое? — Нет, а какой в этом смысл? В прозрачном аквариуме никто не станет прятать оружие. Акэти запустил пальцы правой руки в густую шевелюру. Сёдзи хорошо знал эту его привычку, равно как и то, в какие минуты она проявляется. Он вопросительно уставился в лицо Акэти. — Вы ведь не случайно спрашиваете об аквариуме? — Порой мне приходят в голову всякие фантазии. Вот и сейчас… Впрочем, возможно, это не такая уж и фантазия. — Акэти подался вперед, словно намереваясь поведать собеседнику какую-то тайну. — После нашего с вами последнего разговора я поручил Кобаяси кое-что разузнать. Так вот, выяснилось, что у Торао Сато до Мияко была жена — она умерла. Детей у них не осталось. А ведь Сато был весьма и весьма богатым человеком. Вы рассказывали мне, что не так давно Аоки навещал Мияко. В тот день Кобаяси по моей просьбе следил за ним и видел, как Мияко вышла его проводить. Они долго о чем-то шептались, совсем как любовники. Сёдзи ждал, что за этим последует какой-то вывод, но Акэти больше ничего не сказал, оставив его в полном недоумении. — Но какая связь между всем этим и аквариумом? — спросил он. — Сёдзи-кун, если мои предположения верны, мы имеем дело с весьма незаурядным преступлением. Нечто подобное родилось в воображении одного европейского романиста, однако в жизни, насколько мне известно, такого убийства еще не случалось. — Не понимаю. Не могли бы выразиться яснее? — Ну что ж, извольте. Давайте поразмыслим над следами в саду. Если исходить из того, что их оставил не Сэкинэ, то можно предположить, что они появились не после преступления, а накануне. И оставить их мог тот же Аоки. Он мог, улучив подходящий момент, похитить башмаки Сэкинэ, незаметно проникнуть в сад Сато, а затем вернуть башмаки их владельцу. От дома Сэкинэ до Сато всего три квартала, так что на все это не потребовалось бы много времени. Даже если бы пропажа и была обнаружена, ничего серьезного ему не грозило, ведь преступление-то ничтожное. Ну и наконец, вовсе не обязательно, что фальшивые следы в саду оставил Аоки. Это мог сделать кто угодно. Сёдзи все еще не понимал, куда клонит Акэти, и смотрел на него в замешательстве. — Дорогой мой, вы попали в ловушку, — с улыбкой произнес Акэти. Многозначительная усмешка, до сих пор таившаяся в глазах, теперь осветила все его лицо. Он затушил в пепельнице недокуренную сигарету, взял карандаш и принялся что-то чертить в своем блокноте. Закончив, он сказал: — Я хочу предложить вам интересную задачку. Вот взгляните. О — это центр окружности. ОА — радиус. Из точки В на отрезке ОА проведена перпендикулярная линия, которая пересекает окружность в точке С. Из точки О также проведен перпендикуляр OD. Итак, получается прямоугольник OBCD. Известно, что длина отрезка АВ равна трем дюймам, а длина отрезка BD — семи дюймам. Спрашивается, чему равен диаметр окружности? Даю вам тридцать секунд на ответ. — В деле, которое вы расследуете, — продолжал Акэти, — есть, если можно так выразиться, свой отрезок АВ, из-за которого вы и зашли в тупик. Ловкий преступник всегда предусматривает такой ход и старается направить поиск по ложному следу. Итак, что в данном случае служит отрезком АВ? Вот над чем вам стоит хорошенько поразмыслить. Сёдзи с интересом разглядывал чертеж. Он изучал геометрию в школе, но теперь уже почти все позабыл. Диаметр равняется двум радиусам — значит, прежде всего нужно узнать длину радиуса ОА. Длина отрезка АВ известна, она равна трем дюймам. Чему же равна длина отрезка ОВ? Длина BD опять-таки известна — семь дюймов. Предположим, что BD — основание треугольника. Гм… Чему равна сторона треугольника ОВ с основанием, равным семи дюймам?.. — Все. Ваше время истекло. — Голос Акэти прервал его размышления. — Вы не справились с задачей потому, что пошли по неверному пути. Вас сбила с толку длина отрезка АВ, и вы попали в ловушку. Решить задачу оказалось невозможно. А между тем ларчик открывается просто. Достаточно соединить точки О и С. Понимаете? В прямоугольнике диагонали равны. И если длина радиуса семь дюймов, то диаметр окружности — четырнадцать. — Вот это да! Интересная задача, — с нескрываемым восхищением произнес Сёдзи. 5 Спустя три дня Сёдзи снова появился в кабинете Акэти. — Вы были совершенно правы, — сказал он. — Мияко во всем призналась. Ее целью было заполучить деньги Сато. Став богатой наследницей, она намеревалась выйти замуж за Аоки, которого любила без памяти. А все эти трюки с угрозами со стороны Аоки были нужны ей, чтобы усыпить бдительность мужа. Акэти выглядел удрученным. Лукавая усмешка исчезла с его лица, сменившись угрюмым выражением. — «Ловушка», о которой вы говорили в прошлый раз, — продолжал Сёдзи, — состоит в том, что Мияко, нанеся себе рану, предстала пред нами в роли жертвы. Мне не пришло в голову предположить, что преступник и жертва — одно лицо. Оружие, с помощью которого было совершено преступление, оказалось стеклом — куском стекла треугольной формы. Здесь ваша догадка опять-таки полностью подтвердилась. Нанеся себе рану, Мияко вытерла с него кровь и бросила в сад, а чтобы надежнее замести следы, выбила оконное стекло. Как видно, даже ей с ее редкостным хитроумием не пришло в голову, что следователь примется собирать и складывать осколки. Сато был человеком достаточно проницательным и, судя по всему, догадывался, что жена не любит его. Не случайно он с таким упорством искал оружие преступления в своем доме. Вряд ли он предполагал, что его убьют, но кое-что, безусловно, вызвало его подозрения. Смертельная рана Сато была нанесена опять-таки куском стекла. Для Мияко было важно, чтобы в ране не оказалось мелких осколков, поэтому на сей раз она воспользовалась более толстым стеклом. Это был острый стеклянный треугольник в форме ножа. Застав мужа врасплох, она нанесла ему удар, затем вытерла со стекла кровь и опустила его в аквариум. Времени замести следы у нее было предостаточно. И лишь после этого она стала звать на помощь. Думаю, что в момент убийства Сато испустил стон, но я сидел в гостиной, далеко от кабинета, к тому же все происходило за массивной дверью, которая была закрыта. Поразительна изобретательность, с которой Мияко спрятала орудие преступления. Заметить на дне аквариума кусок стекла не так-то просто, да и кому придет в голову искать что-либо в прозрачном сосуде? Впрочем, предположить, что смертельная рана была нанесена обыкновенным осколком стекла, тоже дано не каждому. Склоняю голову перед вашей проницательностью. Что касается следов в саду, то это опять-таки выдумка Мияко. На следующий день после того, как у нее сняли швы, она отлучилась из дому, сославшись на то, что ей надоело сидеть в четырех стенах и хочется проветриться. Она отправилась на квартиру к Сэкинэ, взяла его башмаки и, завернув в фуросики [12] , вернулась домой. Оставив в саду следы его башмаков, она отнесла их обратно. Кому-кому, а ей-то было известно, что Сэкинэ встает поздно, и, пока он спал, она успела проделать всю эту операцию. Что касается письма с угрозой, то Мияко опять-таки призналась, что оно было состряпано ею самой: она написала его левой рукой и сама бросила в ящик. Кстати, одной из целей, которые она при этом преследовала, было заманить меня в тот вечер к ним домой, чтобы я, так сказать, присутствовал на месте преступления. Чувствуется, ей во что бы то ни стало хотелось насладиться спектаклем. А не будь рядом зрителя, как бы ей удалось продемонстрировать свою изобретательность в трюке со стеклянным орудием убийства? Я вызывал к себе Аоки и допрашивал его. Совершенно ясно, что соучастником он не был. Мияко не посвятила его в свой план, все задумала и полностью осуществила сама. На редкость сильная натура! Всеми фибрами души Мияко ненавидела бедность. Из-за нее она хлебнула в жизни немало лиха. Из-за нее стала игрушкой в руках мужчин. И она поклялась себе любой ценой вырваться из лап бедности. Тут как раз на ее пути возник Сато, и ради денег она согласилась стать его женой. Сэкинэ она никогда не любила, жила с ним лишь потому, что он некогда дал ей денег в долг. Она давно бы сбежала от него, но куда ей было деваться, тем более что тот чуть что пускал в ход кулаки. Сато вернул ему долг Мияко и тем самым вызволил ее из беды. Мияко же поклялась себе когда-нибудь отомстить Сэкинэ за все издевательства. С Аоки Мияко связывали нежные чувства еще до того, как она встретила Сато. Но и после замужества она продолжала с ним тайно встречаться. Вскоре жизнь с мужем стала для нее невыносимой. Но в случае развода ей пришлось бы снова окунуться в нищету. А нищетой она была сыта по горло. И вот в голове у нее созревает дерзкий план, позволяющий заполучить деньги Сато и одновременно соединиться с любимым человеком. Она замышляет в высшей степени оригинальное убийство, воспользовавшись куском обыкновенного стекла. О, женщина — страшное существо! — Итак, мое предположение оказалось верным. Это было совершенно невероятное предположение, но, оказывается, на свете есть люди, способные не только задумать, но и осуществить невероятное, — мрачно проговорил Акэти, сложив руки на груди. Вопреки обыкновению, он даже не курил. — Потому-то я и считаю вас необыкновенным человеком. Раскрыть необыкновенное преступление обыкновенному сыщику не под силу. — Возможно, у вас и могло сложиться такое впечатление. Но сколь бы необыкновенным сыщиком я ни был, на основании одних только ваших слов я ничего не понял бы. Дело в том, что я поручил Кобаяси разузнать подробнее о прошлом Мияко. Тот разыскал двух женщин, которые прежде были подругами Мияко, но впоследствии их пути разошлись. И я побеседовал с каждой из них. Благодаря этому я понял характер Мияко. Именно поэтому меня и заинтересовало наличие в комнате аквариума. Но, увы, я опоздал и не смог предотвратить преступление. Я сумел лишь задним числом догадаться, каким необыкновенным способом было совершено это убийство. — Акэти замолчал. Таким печальным Сёдзи никогда еще его не видел.