Аннотация: Чарльз Дж. Финней. Автор, фактически создавший жанр «темной фэнтези» во всей его многогранности и сложности. Первый, в чьих произведениях возникла каноническая ныне формулировка «в маленький городок пришло Зло». Только Зло у Финнея всегда носит в себе прочную и четкую мифологическую основу – и связано с глубоким знанием экзотической мистики…


---------------------------------------------


 Чарльз Дж. Финней
 Цирк доктора Лао

 На пятой странице «Абалон монинг Трибьюн» появилось объявление в восемь колонок шириной и двадцать один дюйм длиной. Набранное различными по величине шрифтами объявление гласило, что сегодня в Абалоне состоится цирковое представление. Шатры раскинутся на поле вдоль берега реки Санта Ана на открытом месте, окруженном всевозможными городскими строениями.
 Цветисто составленная реклама делала заявления, которых поостерегся бы даже Финеас Тейлор Барнэм. Она утверждала, что красота женского персонала шоу не имеет себе равной ни в одной эпохе расцвета красоты и физической культуры. Человек не может представить себе женщин прекраснее чаровниц этого цирка. Если бы вся человеческая раса развивалась ради женской красоты, как вся раса рогатого скота Джерси разводится ради молочного жира, не появилось бы на свет женщин прекраснее тех, что украшают это шоу. Демонстрировались красивейшие женщины мира: всего мира, не только сегодняшнего, но мира с начала всех времен и их конца.
 Не менее удивительными, чем женщины, были дикие звери. Не слоны и тигры, гиены или обезьяны, полярные медведи или гиппопотамы: они всем известны. Африканским львом сегодня никого не удивишь, как, впрочем, и аэропланом. Животные, которых ни один человек никогда прежде не видел: звери, свирепые выше всех представлений о свирепости, змеи, коварные сверх всякого представления о коварстве, гибриды, странностью превосходящие образы ночных кошмаров.
 Кроме вышеизложенного, цирк изобиловал аттракционами, на которых выставлялись любопытные создания преисподней, мрачные трофеи древних завоеваний, воскрешенные супермены античности. Никаких стеклодувов, наркоманов или подонков, самые что ни на есть настоящие уродцы, рожденные скорее больным воображением, чем больной женщиной.
 Среди аттракционов расположился храм предсказателя судьбы. Но не полуграмотный цыган и не жирная блондинка, бормочущая глупости о темноволосых мужчинах вашей жизни, и не мистик в тюрбане, несущий вздор о созвездиях, обитали в нем. Нет, вы даже не увидите этого предсказателя судьбы, не говоря уж о том, что он не будет хватать вас за руку и провозглашать банальные истины относительно вашей линии жизни. Неизвестный, скрытый за покровом своей тайны, он будет говорить с вами и расскажет об предопределенных событиях, которые войдут в вашу жизнь с течением времени.
 Остерегайтесь входить в его шатер, если вы не прониклись истинным желанием узнать правду о своем будущем, ибо никогда, ни при каких условиях, не солжет он о том, что должно случиться, и вам ни коим образом не дано изменить свое будущее. Однако он категорически откажется давать предсказания международного или политического характера. Безусловно, он вполне способен на это, но, по мнению администрации, подобные пророчества, неизменно оказываясь правдивыми, в прошлом не раз использовались в корыстных целях бессовестными финансистами и политиками: и то, что предназначалось служить человечеству, обращалось к личной выгоде – а это никак нельзя назвать этичным.
 Пип-шоу (представление с продолжением) – предназначено только мужчинам. Оно носит скорее образовательный, нежели порнографический характер. В нем нет ни намека на козлов-гермафродитов или резвых жеребцов пони, гоняющихся за женщинами. Не будет и пошлого второразрядного стриптиза. Но откуда-то из эротическим драм и мечтаний давно ушедших времен вдруг появится фигура здесь, эпизод там, ускользающее видение где-то еще, и все это вместе произведет эффект, который не забудет ни один смертный. Из-за уникального характера данного аттракциона его смогут посетить лишь мужчины старше двадцати одного года, предпочтительно женатые; категорически не допускаются лица, находящиеся под воздействием алкоголя.
 Само цирковое представление, увлекательнее всех и всяческих описаний, с красочными декорациями и великолепными номерами, закончится устрашающим спектаклем в главном шатре. Перед вашими глазами предстанут давно исчезнувший с лица земли город Волдеркан и храм ужасного и грозного бога Йоттла, а также церемония жертвоприношения богу Йоттлу: чтобы умилостивить это божество, выстоявшее в свое время перед самим Бел-Мардуком, первым, могущественнейшим и не ведающим пощады, свирепейшим из всех богов, ему в жертву будет принесена девственница. Одиннадцать тысяч человек примут участие в этом спектакле, облаченные в наряды древнего Волдеркана. Бог Йоттлы явит свой лик в то время, как поклоняющиеся ему запоют музыку сфер. Гром и молнии будут сопровождать церемонию, и, возможно, почувствуется легкое землетрясение. В общем, самый потрясающий спектакль из когда-либо поставленных под брезентовым шатром цирка.
 «Вход на территорию цирка – 10 центов; 25 центов – в главный шатер; дети на руках бесплатно. Вход в другие шатры – 10 центов. Вход в пип-шоу – 50 центов. Шествие начнется в 11 утра. Шатры открываются в 2 часа дня. Основное представление состоится в 2.45. Вечернее представление начинается в 20.00. Приходите, приходите все. Величайшее шоу на земле».
 Первым человеком, который заподозрил в объявлении что-то неладное, был корректор «Трибьюн», проверявший типографские ошибки вечером накануне выхода газеты. Все объявления для мистера Этайона были одинаковы: набор слов, подлежащих проверке на ошибки, пропуски, опечатки. Его дотошные, увеличенные астигматическими стеклами очков глаза бегали по строкам объявления, занимавшего всю страницу, замирая при виде опечатки ровно настолько, насколько требовалось его карандашу, чтобы пометить ошибку на полях корректуры, затем продолжали свой бег через группы слов, и так до самого конца. Прочтя объявление и исправив все, что требовало исправления, он отвел лист на вытянутую руку, чтобы перечитать строки, напечатанные крупным шрифтом, и удостовериться, не пропустил ли он чего-либо при первом прочтении. И вот, глядя на объявление таким образом, он обнаружил, что оно анонимно, при всем изобилии описаний чудес нигде не говорилось о том, чье это шоу, нигде ни разу не упоминался хозяин цирка.
 «Странно», – отметил про себя мистер Этайон и отправился к заведующему отделом рекламы «Трибьюн» за консультацией.
 – Взгляните, – обратился он к шефу, – вот целая страница брехни о каком-то цирке, и ни слова о том, чей это цирк. Это как понимать? В таком виде и печатать? Насколько я знаю, эти цирковые импресарио до черта любят, чтобы их имена были везде понатыканы.
 – Посмотрим, – сказал завотделом, берясь за объявление. – Господи, вот забавно! И кто его подал?
 – На квитанции фамилия Стил, – заметил редактор.
 Вызвали рекламного агента Стила.
 – Слушай, – обратился к нему завотделом рекламы, – в этом объявлении не указан владелец цирка.
 – Ну, я не знаю, сэр, – нерешительно ответил Стил. – Маленький старик-китаец принес мне это объявление сегодня утром, расплатился наличными и сказал, что оно должно быть опубликовано в таком виде, как написано. Он сказал, что мы можем сами выбрать шрифты, но слова должны быть именно те, которые он написал. Я сказал ему «О’кей», взял деньги и объявление. Это все, что я знаю. Он настаивал, чтобы мы ничего не меняли.
 – Да, но не хочет ли он, чтобы где-нибудь стояло его имя? – вставил корректор.
 – А черт его знает, – пробурчал Стил.
 – Запустим его в таком виде, как есть, – высказал свое решение завотеделом. – Деньги мы получили, а это – в любом деле главное.
 – Веселенькое шоу, должно быть, – заметил корректор. – Ребята, вы читали это барахло?
 – Не, я не читал, – сказал Стил.
 – Я не прочел ни одного объявления за десять лет, – сказал завотделом. – Меня интересует только, как они выглядят на полосе.
 – О’кей, – произнес мистер Этайон. – Пойдет как есть. Вы начальник.
 Следующим, кто заметил в объявлении нечто странное, была мисс Агнес Бедсонг, преподавательница английского языка в школе. Ее заинтересовали два слова: «порнография» и «гермафродит». Она узнала, что означает «порнография», найдя это слово в словаре после прочтения рецензии на «Юргена» мистера Кэбелла (Кабелловского), но слово «гермафродит» застало ее врасплох. Ей показалось, что она догадывается о его значении.
 Она распознала в нем тени бога и богини, но их соединение в одном слове оставило ее в растерянности. Она поразмышляла немного, затем потянулась за словарем. Хранитель языка не смог помочь ей. Определения просветили мисс Бедсонг, но легче ей не стало. Она вернулась к объявлению, чтобы поразмыслить, на что похоже ускользающее видение, подсмотренное в дверной глазок, воссоздав эротические мечтания давно ушедшего прошлого в тесном цирковом шатре. На мгновение ей захотелось стать мужчиной, но она тут же отбросила мысль о том, чтобы одеться мужчиной и посетить представление с подсматриванием. «Я пойду и посмотрю шествие», – пошла на компромисс мисс Агнес Бедсонг.
 Дети водопроводчика Роджерса увидели объявление, листая газету в поисках комиксов. Это было потрясающее известие. Сегодня в городе цирк, а они даже ничего не знали о его приезде. Шествие пройдет всего в двух кварталах от дома Роджерсов. Клоуны. Слоны. Тигры. Музыканты, лошади, фанфары, блеск и великолепие. Желтый, режущий глаза свет Абалона превратился для детей водопроводчика Роджерса в золотое свечение, ибо в город приехал цирк.
 – Ну, вы, ребята, не радуйтесь раньше времени, – угрюмо произнес водопроводчик. – Я еще не знаю, пойдете вы или нет.
 Он сидел без работы с первого дня депрессии.
 – Да и вообще, не думаю, что это стоящий цирк.
 Он взял у детей газету и сам стал читать объявление:

 Одиннадцать тысяч человек примут участие
 в представлении…

 – Ну, это просто вранье, черт возьми! – разозлился водопроводчик. – Во всем Абалоне столько народу не наберется.
 – Ох, Джон, – взмолилась миссис Роджерс, – ты бы хоть при детях не чертыхался.
 Джон пропустил ее замечание мимо ушей – он читал о цирковых женщинах.
 – Вот что я тебе скажу, Сара, – проговорил он наконец. – Дети давно уже ничего не видели, и с работой, может быть, скоро уладится. Эти трудные времена не могут же длиться вечно.
 В девять часов утра объявление прочел начальник полиции. Он обратился к дежурному по отделению:
 – Слушай, я и не знал, что сегодня в городе цирк. Ты что-нибудь слышал об этом?
 – Не, – протянул сержант. – Я вообще не обращаю внимания ни на какие цирки. С детства ни в одном не был. Не люблю я эти чертовы штучки.
 Начальник позвонил в контору городской канцелярии.
 – Слушай, я насчет цирка, что объявлен в сегодняшней газете. Я только сейчас о нем прочитал. У них разрешение есть, не в курсе? – Он замолчал, прислушиваясь. – Ага… ага… не… я так думаю… не знаю… ага… ага… не… о, конечно… ага… ага… не… угу. Пока.
 – Ну? – осведомился дежурный.
 – Секретарь говорит, что старый чинк пришел и получил разрешение для цирка вчера вечером, как раз перед закрытием. Он сказал, что у чинка было письменное согласие владельца земли на использование свободного участка под шоу.
 – Ну? – дежурный ждал распоряжений.
 – Так ты пошли пару ребят сегодня днем присмотреть за этим делом, – сказал начальник. – Думаю, все будет в порядке, только что-то странно мне это. Ты когда-нибудь слышал, чтобы чинк занимался цирком?
 – Не, я с детства не обращаю внимания на цирки, – ответил дежурный.
 Служащий транспортной конторы железной дороги прочитал объявление в семь тридцать утра за завтраком, как раз перед уходом на работу. За правым ухом у него соблазнительно рос в размерах прыщ, уже почти созревший для выдавливания. Сухие, тонкие волосы грязно-темного цвета были непричесаны. Его тело было ни молодым, ни старым, однако, скорее старым, чем молодым, скорее отвратительным, чем привлекательным. Каннибалы могли бы покуситься на него; потерпевшие кораблекрушение моряки – никогда. Непроницательная женщина могла бы полюбить его; кинозвезда – никогда. Он был не очень хорошим служащим транспортной конторы и мог разорить не одну страховую компанию. Небеса, возможно, и дали бы ему успокоение, но этот мир – никогда. Порой его малолетние сыновья пытались себе представить, как бы выглядели руки их отца в наручниках, ноги – в балетных туфлях, а нос – в пивной кружке. Служащий смущенно дочитал объявление и раздраженно заметил жене:
 – Какой-то чертов цирк в городе. Но по железной дороге он не приезжал; должно быть, у них свои грузовики. Вот еще одно дело ушло из-под носа. Господи, теперь все стараются обойтись без нас. Если так пойдет дальше, то им транспортные служащие вообще не понадобятся. Что же мы, черт возьми, тогда будем делать?
 – Ох, да не начинай ты волноваться раньше времени, – ответила жена.
 Карантинный инспектор штата вернулся с ночного дежурства на пропускном пункте Калифорнийского шоссе. За завтраком в ресторане он встретил своего коллегу-инспектора с пропускного пункта на шоссе Нью-Мехико.
 – Какой-нибудь цирк проезжал через тебя вчера вечером? – спросил Инспектор номер один.
 – Не, – ответил Инспектор номер два.
 – Должно быть, приехал по железной дороге; если у тебя нет планов на сегодня, давай сходим, посмотрим.
 – Идет, – сказал Инспектор номер два. – Вообще-то мне нравятся эти чертовы штучки.
 Юрист, гордившийся своим знанием истории и религии, прочитал объявление и, споткнувшись на словах «давно исчезнувший город Волдеркан», «грозный бог Йоттл», обратился к энциклопедии, чтобы освежить память. Но ни такого города, ни такого божества он не нашел. Бел-Мардук тоже показался ему подозрительным. Бел, однако, там был. «Йоттл… – подумал юрист, – Волдеркан… вздор; кто-то насочинял кучу ерунды. Дурачат людей. Боже мой, чего только ни придумают. А, может, все-таки сходить на это чертово представление в конце концов, худшее, что они могут сделать – это надоесть мне до смерти».
 Вдова, миссис Ховард Т. Кассан, прочитала объявление в четверть десятого: «…среди аттракционов храм предсказателя судьбы… скрытый за покровом тайны… неизменно правдивые пророчества…» Миссис Кассан периодически посещала предсказателей судьбы. Когда такового под рукой не оказывалось, она раскладывала пасьянсы или устраивала спиритические сеансы. Ей столько раз предсказывали будущее, что для того, чтобы исполнились все эти предсказания, ей пришлось бы прожить еще девяносто семь лет и встретить и очаровать целый полк высоких темноволосых мужчин. «Я пойду и спрошу этого человека… да, я спрошу его о нефтяной скважине, которая мне приснилась», – приняла решение миссис Ховард Т. Кассан.
 Два юнца из колледжа с северо-востока, Слик Бромежски и Пол Кондар Гордон, оказавшиеся в Абалоне проездом, возвращаясь с пикника в Мехико, прочли объявление и решили сходить на представление.
 – Давай сходим на шоу с предсказанием, – предложил Слик.
 – Гениально! Знаешь, а что если мы пойдем туда вдрызг пьяными, – сказал Пол. – Не пуская мужчин, находящихся под воздействием алкоголя, они бросают вызов, который ни один Сигма Омикрон Бета 1 не может не принять.
 Мистер Этайон, корректор «Трибьюн», еще раз просмотрел объявление за завтраком в десять тридцать, чтобы убедиться, не пропустил ли он какой-либо ошибки накануне вечером. Не найдя ни одной, он обрадовался. Он рассматривал страницу, радуясь удачному сочетанию белого пространства и черного крупного шрифта, одобряя сдержанное использование курсива и восхищаясь тонкими прописными буквами. В конце концов содержание объявления тоже заинтересовало его. «Интересно, что же это за шоу? – подумал мистер Этайон. – Пожалуй, схожу посмотрю».
 Мистер Ларри Кэмпер Ленье пробежал глазами объявление в оставленном номере «Трибьюн». Лежа под пальмами в парке у железнодорожной станции, он ожидал товарняк, который направляется из Абалона.
 Ларри не знал, какой поезд он ждет, куда и где сойдет. Но его это нисколько не беспокоило. Он недавно ушел из армии, был сам себе хозяин и спокойно смотрел в будущее. Его последний постоянный адрес: Рота Е, пятнадцатый пехотный полк США, американский лагерь, Китай. Вернувшись в Америку, Ларри демобилизовался в Форт Мейсон. Все, что ему причиталось, было выплачено, и теперь он путешествовал по великому Юго-Западу, земле, прежде ему неизвестной, обозревая ее большей частью из боковой двери пульмановского товарного вагона. И вот Ларри Кэмпер лежал под пальмами у железнодорожной станции и проглядывал объявление в брошенной кем-то «Трибьюн». Вдруг до усталого путника донесся плач призрака его ушедшей юности. Он не был в цирке лет десять, и ему захотелось снова стать маленьким мальчиком, затрепетать при виде странных животных, раскрыть рот от изумления. Это было бы так замечательно! Это было бы так здорово! И Ларри-пехотинец, Ларри-выпивоха, Ларри-бабник, Ларри-горлопан, прочитав объявление, затосковал по своему детству. Он поднялся на ноги и, прикидывая, который час, отправился на поиски цирка.
 Пройдя шесть кварталов по Майн-стрит, Ларри Кэмпер натолкнулся на процессию. Он протиснулся сквозь толпу мексиканцев, собравшихся на тротуаре и чуть не расхохотался. Всего три грязные маленькие крытые повозки, запряженные лошадьми. Первой правил старик-китаец, второй – бледный бородатый мужчина, а последней – европейского вида парень с козлиными рогами на голове. В повозке китайца, свернувшись, лежала большая серая змея, во второй ехал медведь, а в последней – зеленая собака.
 – Эй, – обратился к Ларри человек, стоявший рядом, – что это там за животное тянет первую тележку?
 Ларри посмотрел и увидел лошадь с длинным белым рогом на лбу.
 – Да просто подделка, – заметил Ларри. – Как там они называются? Однороги? Нет, не то. Монороги? Не… а… единороги? Точно. Единорог. Я думаю, парень просто взял лошадь, приклеил ей рог на голову, и получился единорог.
 – Ага, только это не похоже ни на одну лошадь из тех, что я когда-либо видел, – пробурчал человек. – Посмотри на ее хвост. Тебе приводилось видеть лошадь с таким хвостом, как у этой твари?
 – Ну, я не очень-то хорошо разбираюсь в лошадях, – признался Ларри. – Я служил в пехоте шесть лет. И все же никакой это не единорог; это я точно знаю, потому что никаких единорогов нет и никогда не было.
 – Ладно, сэр, только это и не лошадь тоже, – сказал человек. – Я рос рядом с лошадьми и смогу распознать их; никакая это не лошадь.
 – Значит, урод какой-то, – заметил Ларри и тут же добавил: – Господи, кто это там правит последней повозкой? Да это просто парень с козлиными рогами на голове. По-моему, он тоже ненастоящий.
 – Такого я еще никогда не видел, – сказал Ларри. – Посмотри-ка на его ноги.
 – А что у него такого с ногами?
 – Ох, он уже убрал их. У него ужасно смешные ботинки, если только их можно назвать ботинками. Взгляни на его лицо, ты когда-нибудь видел такое лицо?
 – Конечно, – ответил человек, – таких лиц до черта. А что у него с лицом?
 – Не знаю, – сказал Ларри. – Да, все как-то странно. Цирковая процессия из трех повозок! О Боже, что это за животное в последней повозке?
 – Сам черт не разберет. Впрочем, похоже на собаку.
 – Никакая это не собака, – с уверенностью сказал Ларри.
 – Ладно, слушай, пойдем-ка лучше сообразим чего-нибудь, – предложил человек.
 – Ты прав, к черту шествие, – согласился Ларри. – У меня есть немного денег. Пойдем, выпьем по стаканчику пива.
 – Идет, – с готовностью согласился человек.
 Они зашли в заведение Гарри Мартинеса.
 – Нет-нет, – запротестовал Ларри. – Мне просто пива.
 – Это и есть пиво, только по-испански, – усмехнулся Гарри.
 Ларри успокоился.
 – Тогда ладно. Что ты думаешь об этом шествии? – обратился он к бармену.
 – А ни черта я о нем не думаю, – ответил Гарри, – за исключением того, что не могу понять, почему они посадили человека в клетку. Что он – дикарь с острова Борнео?
 – Человек?! – воскликнул приятель Ларри. – Я никакого человека в клетке не видел, там была змея, медведь и что-то похожее на собаку, но никакого человека я там не видел, а ты? – спросил он Ларри.
 – А черт его знает, что я там видел, – ответил Ларри.
 – Значит, так, – начал Гарри Мартинес, – я хочу вам сказать, что я не слепой, и в клетке во второй повозке я своими глазами видел человека. И вот еще что: кто-нибудь из вас может мне сказать, что за животное тянуло эту самую повозку?
 – Я не разглядел как следует, – признался приятель Ларри.
 – Так вот, – удовлетворенно произнес Гарри Мартинес, – а я разглядел. Слышали что-нибудь о сфинксе?
 – Это такая большая статуя в Аравии?
 – Ага. Так вот, это животное смахивало на сфинкса. Конечно, он не настоящий. Скорее всего, просто большой мул, наряженный в львиную шкуру.
 – Нет, – сказал Ларри. – Я теперь вспомнил. Никакой это был не мул.
 – Ну, так что это тогда была за чертовщина? – спросил его приятель.
 – Не знаю, но точно, не мул, – повторил Ларри, приканчивая пиво.
 – Еще два пива, – сказал приятель Ларри.
 – Минутку, – откликнулся Гарри Мартинес.
 Мистер Этайон, корректор «Трибьюн», вышел из ресторана на Мэйн-стрит и увидел приближающееся шествие. Он закурил и остановился, поджидая, когда оно поравняется с ним. Пожилая леди легонько похлопала его по плечу. С ней был маленький мальчик.
 – Простите, мистер, не могли бы вы сказать нам, что это за змея в повозке? Из тех, что водятся здесь, в Аризоне? Видите ли, мы только что приехали с северо-востока и еще не знаем всех здешних животных.
 Этайон осмотрел рептилию, лежавшую в медленно движущейся повозке. У нее не было чешуи – просто серая скользкая кожа, как у зубатки.
 – Я не знаю, что это, леди, – ответил он наконец, – в Аризоне такие змеи не водятся. Такими огромными они здесь не вырастают. По правде говоря, мне даже не приводилось слышать, что где-нибудь водятся змеи таких размеров.
 – Может, это морской змей, бабушка? – предположил мальчик.
 – Вполне можно, – согласился Этайон.
 Неподалеку от них остановились два бизнесмена.
 – Господи, ну и змея, – сказал один из них. – Интересно какой она породы?
 – Это морской змей, – ответил мальчик.
 – Да ну? – удивленно воскликнул мужчина. – Я слышал о них много легенд, но своими глазами вижу впервые. Так, значит, это морской змей? Ну и чудовище, скажу я вам.
 – А что этот человек делает во второй клетке? – спросил его спутник.
 – Это не человек, Билл. Это медведь. Что у тебя с глазами?
 – А по мне так человек, – сказал Билл. – Эй, приятель, обратился он к мистеру Этайону, – что скажешь?
 – Вообще-то мне не очень хорошо видно, – осторожно ответил корректор, – но, по-моему, это человек, просто он ходит как медведь.
 – Ну, я бы сказал, это медведь, который ходит как человек, шутливо заметил первый бизнесмен. – Человек, который ходит как медведь… ха-ха хорошо сказано! Куда же это он идет в своей клетке? А?
 – Так что, это русский? – спросила пожилая леди.
 – Господи, дамочка, – воскликнул Билл, – не такие уж мы здесь в Аризоне звери, чтобы запирать русских в клетки и выставлять их напоказ вместе с животными…
 – Повежливее с дамой. Ты сам сказал, что это человек, разве нет? Так какая тогда разница, русский он или папуас? Вы уж простите его, – обратился он к женщине.
 – Да мне плевать, русский он, эскимос или демократ! – вспылил Билл. Только, говорю вам, никакой это не медведь.
 – Никогда не слышала, чтобы при дамах так выражались, – объявила пожилая леди. – Если это и есть ваше хваленое западное рыцарство, то чем раньше я вернусь в Седалию, тем лучше.
 Чтобы сменить тему разговора, мистер Этайон спросил:
 – Что это за осел тянет последнюю повозку?
 – Да самый обыкновенный грязный вонючий осел, – грубо ответил Билл. – Я не собираюсь из-за него препираться, приятель. Простите, леди, что я так разговаривал. Я себя сегодня не очень хорошо чувствую.
 – Мистер, это ведь ослик, правда? – раздался тонкий голос мальчика.
 – Называй как тебе нравится, малыш, – ответил Билл. – По мне так хоть морж.
 – Что ж он такой желтый, черт возьми? – недоуменно спросил первый бизнесмен.
 – Как-будто сделан из чистого золота, – восхищенно проговорила женщина.
 – Ха, ха, ха, – расхохотался Билл. – Золотой осел! Золотая задница!
 Приятель взял его под руку.
 – Слушай, Билл, пойдем. Люди уже начинают на тебя оглядываться.
 – Что, у вас в Абалоне все такие? – обратилась пожилая леди к мистеру Этайону.
 – Нет, не все, – заверил ее мистер Этайон. – Только некоторые.
 Два юнца из колледжа с северо-востока вышли из гостиницы и забрались в свой старенький автомобиль; Слик Бромежски за руль, а Пол Конрад Гордон рядом.
 – Жми, парень. Жми на всю катушку.
 Машина завелась, и они помчались. На Мэйн-стрит дорогу им преградило шествие.
 – Вот и цирк, – сказал Слик. – А где же пип-шоу?
 – Терпение, – успокоил его Пол Конрад. – Конечно, на улице тебе пип-шоу не покажут.
 – Ну и процессия, черт побери, – пробурчал Слик. – Старик-китаец, который одной ногой стоит в могиле, какой-то тип, похожий на Христа, и парень, загримированный под Роденовского Фавна? Что скажешь, старина Пол?
 – Роденовский Фавн! – воскликнул Пол, – черт возьми, и мне это пришло в голову. Полуденный отдых Фавна. Нимфы. Ну, ты меня понимаешь.
 – Конечно. Но откуда у нас взялись такие мысли?
 – Все из-за этого парня с рогами на голове, – ответил Пол. – Представь себе, что он настоящий!
 – Хорошо, стараюсь изо всех сил. Ну и что?
 – Ну, Господи, можешь представить себе настоящего сатира, едущего на золоченом муле по главной улице захолустного городишки?
 – Конечно. Я все что угодно могу себе представить. Ну и что?
 – Да нет, ничего. Поехали. Время летит. Нам еще надо подзаправиться и вернуться в цирк.
 По дороге в магазин миссис Ховард Т. Кассан остановилась посмотреть на процессию.
 «Боже, какие ужасные животные, – подумала она. – Интересно, кто из них предсказатель судьбы?»
 Из окна над ее головой раздался женский голос:
 – Простите, не могли бы вы сказать, кто – человек или медведь – во второй повозке?
 – Кажется, медведь, – ответила миссис Кассан.
 – Леди внизу говорит, что это медведь, Джо, – послышался тот же голос.
 – Медведь, черт подери, – раздался голос Джо. – Ты что, думаешь, я не могу отличить русского от медведя?
 – О Господи! – пробормотала миссис Кассан.
 Юрист, который гордился своим знанием истории и религии, снисходительно следил за шествием, стоя рядом с женой на пороге своей кухни.
 – Жалкое зрелище, не правда ли? – обратился он к жене. – Маленькое глупое дорожное шоу. Разукрасили животных под мифологических чудовищ. Но как грубо сделано! Взгляни только на это глупое женское лицо. Отсюда видно, что это что-то вроде папье-маше. А эти отвисшие груди…
 – Фрэнк, – прервала его жена, не будь вульгарным. Скажи лучше, что этот человек делает в клетке? Он что – урод?
 – Дорогая, это не человек, это медведь. Похоже, большой гризли.
 Женщина сделала вид, что принюхивается к дыханию мужа. – Что ты пил, Фрэнк, милый? Ты полагаешь, я не в состоянии отличить человека от медведя?
 Фрэнк уставился на нее с напускной тревогой.
 – Дорогая, еще на прошлой неделе я говорил, что тебе следует носить очки. После завтрака я сам отведу тебя к доктору, и пусть он подберет тебе очки с тройными линзами. Человек! Ха, ха, ха!
 Жена обиделась.
 – Я так не люблю, когда ты насмехаешься надо мной… когда ехидничаешь. Ты делаешь это нарочно. Ты прекрасно знаешь, что это человек.
 Фрэнк пристально посмотрел на жену.
 – Хорошо, дорогая, – сказал он спокойно, – это человек. Давай вернемся к столу.
 Только они сели, раздался телефонный звонок. Фрэнк взял трубку:
 – Алло.
 – Алло, Фрэнк?
 – Да.
 – Это Харви. Вы видели цирковую процессию?
 – Да.
 – Мы с Хелен тоже. Вы не заметили, кто был в средней повозке. Мы поспорили, и я решил позвонить тебе, чтобы выяснить. Хелен утверждает, что это был медведь, а я думаю, что русский. А вы как считаете?
 – Мы тоже не разобрали, – ответил Фрэнк и повесил трубку.
 Карантинный Инспектор номер два наблюдал за шествием из своего двухместного закрытого автомобиля. Увидев Инспектора номер один, неторопливо шагающего по Мэйн-стрит, он высунулся из окна и позвал его. Инспектор номер один сел в машину, и они стали смотреть вместе.
 – Господи, ну и большущая же змея, – сказал он. – Похожа на большую гремучую змею, что я убил на Бисваксовской дороге прошлой весной. У нее было шестнадцать погремушек.
 – Значит, ей было шестнадцать лет, – сказал Инспектор номер два.
 – Ах, вот как. Впрочем, примерно так я и думал. Что это за медведь там? Должно быть, гризли.
 – Я не вижу никакого медведя.
 – Да вон, во второй повозке, большой как черт.
 – Да ты, наверное, спишь, приятель. Это человек. Похож на русского.
 – Да? Может, еще скажешь, на Троцкого?
 – Я не знаю, кто это, но не медведь. Взгляни-ка только на эту собаку. Когда-нибудь видел зеленую собаку?
 – Да здесь много такого, чего я никогда раньше не видел. Скажи мне лучше, как ты определил, что в средней повозке не медведь?
 – Я видел медведей и видел людей. Пока я не ослеп и могу отличить человека от медведя. И это был человек, а не медведь. И вообще мне надоело спорить из-за такой ерунды.
 – Ладно, ладно, – сказал Инспектор номер одни. – Не кипятись. Я не собираюсь с тобой спорить, скажи лучше, что ты думаешь насчет этой собаки?
 – Пожалуй, это самая большая собака из всех, что мне доводилось встречать, но я никогда не видел собак такого цвета, посмотри-ка на ее шкуру. У нее так всклокочена шерсть. Бог мой, да у нее и зубы зеленые. Что ж это за собака такая?
 – Понятия не имею. Взгляни-ка лучше на симпатягу-ослика, что тянет последнюю повозку.
 – Это не ослик.
 – Какого черта, что ж это слон, по-твоему?
 – Слушай, что с тобой сегодня? Ты прекрасно знаешь, что это не осел. Ведь у ослов – шерсть, и они не блестят будто сделаны из стекла, как эта штуковина.
 – Все равно, он похож на осла.
 – Ага, ты и человека принял за медведя. Не знаю, что с тобой сегодня приключилось.
 – Бог ты мой, да это и был медведь! Приди в себя, парень. Смотри, а то в этом штате имеется заведение для людей, которые все время несут чушь.
 Инспектор номер один вылез из машины.
 – И не болтай глупостей сегодня на дежурстве, иначе быстро вылетишь с работы. Я не шучу, понял?
 Инспектор номер два закурил сигарету. Проходивший мимо него приятель – полицейский – остановился и пошутил насчет того, что он подозрительно долго стоит на одном месте.
 – Слушай, Том, – обратился к нему инспектор, – ты видел шествие?
 – Ага. Ну и здоровый медведь там был.
 – О Господи! – пробормотал инспектор и поехал прочь.
 Жена служащего транспортной конторы железной дороги позвонила мужу около одиннадцати.
 – Эд, – спросила она, – ты видел цирковое шествие? Дети хотят пойти посмотреть, но это так далеко от дома, что я боюсь их отпускать. Им действительно стоит посмотреть? Как ты думаешь?
 – Я только что видел этот цирк, – ответил Эд. – Там всего три повозки, запряженные лошадьми или другими животными. Я думал, у них будут грузовики. Не могу понять, как они добрались сюда. Уверен, эти животные не могли тащить повозки всю дорогу из Калифорнии или откуда там их еще прислали. Нет, думаю, детям это не понравится. В одной повозке у них большая змея, дикарь в другой, а в последней – довольно странная собака. Нет, правда, детям это вряд ли понравится. Ни клоунов, ни акробатов.
 Один из его коллег, слышавший разговор, спросил:
 – Где это ты увидел дикаря, Эд? Должно быть, я не заметил.
 – В средней повозке.
 – Ха, ха, ха! Это был не дикарь. Это был большой медведь. Забавно: двое парней на улице тоже ошиблись – приняли медведя за человека. Ха, ха, ха!
 – Ну, ведь он выглядел совсем как человек, – сказал Эд.
 – Вы все утро переживали из-за этого цирка, – обратился дежурный по отделению к начальнику полиции. – Вон идет процессия, не хотите взглянуть?
 Сила этих слов была так велика, что почти все отделение бросило слоняться среди плевательниц и высыпало на улицу, чтобы посмотреть на процессию. Старый китаец, правивший первой повозкой, заметил полицейскую форму и поклонился властям. Запряженный в повозку единорог тоже обратил внимание на медные пуговицы и, высоко задрав свой рог, заржал и принялся вскидывать задние ноги. Старик-китаец ударил его плетью, и дурачества прекратились.
 – Красиво идет, – заметил один из полицейских. – Интересно, откуда у нее рог взялся. Никогда раньше не слышал, чтобы у лошадей были рога.
 – Это не лошадь, – возразил другой полицейский, – это единорог.
 – Что еще за единорог?
 – Ну, что-то вроде помеси лошади и носорога. По-моему, их вывели на Кавказе.
 – А, точно, вспомнил, я читал о них в школе. Они ужасно редкие, да?
 – Верно. Черта лысого чаше встретишь.
 – Боже, ну и змея.
 – Похожа на удава.
 – Нет, – сказал один из патрульных, – это не удав. Это анаконда из Южной Америки. Тедди Рузвельт поймал одну такую, когда охотился там несколько лет назад.
 – Она ядовитая?
 – Конечно. У этой твари яда на целый полк хватит.
 – Господи, вот это змея!
 – Мне доводилось видеть змей и побольше. Особенно по пьяной лавочке, – невозмутимо произнес высокий полицейский.
 Все расхохотались.
 Дежурный по отделению, наблюдавший за происходящим из окна, обратился к начальнику:
 – Эй, шеф, видите фургон с парнем? Нам бы не помешал такой для пьяниц.
 – Ага, – согласился начальник, – хорошая мысль. Только о каком парне ты говоришь?
 – О том, что в фургоне.
 Начальник фыркнул.
 – Хе-хе. Старина Болди принял медведя за человека. Зрение-то уж не то.
 – Я не вижу никакого медведя, шеф, – возразил ему патрульный.
 – Да он прямо у тебя перед носом, протри очки и увидишь.
 – Будь я проклят, если это медведь, – настаивал патрульный.
 – Вот что, – раздраженно сказал начальник, – я не вступаю в спор в двух случаях: с женщиной и с дураком. А ты-то уж точно не женщина!
 Миссис Роджерс расспрашивала своих детей, понравилась ли им процессия.
 – Нет, – сказал Вилли. – Там не было ни слонов, ни клоунов.
 – А мне понравилось, – возразила Алиса. – Там был такой хорошенький маленький мул. Он весь сиял, будто был сделан из золота.
 – А мне понравилась большая зеленая собака, – вставила маленькая Эдна.
 – Зеленая собака? – переспросила миссис Роджерс. – Что ты такое говоришь, Эдна?
 – Ну, она была зеленая, мама. Зеленая как трава.
 – И еще там был зверь, похожий на статуэтку, которая стоит у нас на столе, – сказал Вилли.
 – На какую статуэтку? – спросила миссис Роджерс.
 Вилли принес статуэтку.
 – Вот на эту. Как она называется, мама?
 – Сфинкс. Но я абсолютно уверена, что вы не могли там видеть сфинкса.
 – Нет, видели, мама, – подтвердила Алиса. – Настоящего живого сфинкса. Он похож на льва, только спереди как женщина. Он тащил фургон, в котором сидел большущий медведь.
 – Это был не медведь, – сказала Эдна, – а человек.
 – Нет, медведь, – не соглашалась Алиса.
 – Нет, человек.
 – Нет, медведь.
 – Нет, человек.
 – О боже! Только не ссорьтесь, – попыталась успокоить их миссис Роджерс. – Кто там был, Вилли, медведь или человек?
 – Я думаю, это был русский, – предположил Вилли.
 Миссис Роджерс села.
 – Ох, дети, чего вы только ни увидите. Что там еще было, Алиса?
 – Ну, еще там был мужчина с рогами на голове и человек, похожий на Бога.
 – Ох, Алиса, – пристыдила ее миссис Роджерс, – разве можно так говорить?
 – Но он выглядел совсем как Иисус на картинках в той книге, которую мы читаем в воскресной школе, правда, Эдна? – защищалась Алиса.
 – Точно, – подтвердила Эдна. – Длинные темные волосы, борода, белые одежды и все остальное. Только он был ужасно старый.
 – И это все, что вы видели? – спросила миссис Роджерс.
 – Да, мам. Там не было ни клоунов, ни слонов, ни оркестра, ни верблюда.
 – А лошади там были?
 – Да, одна лошадь с рогом на голове. У нее еще такой смешной хвост был, – вспоминала Эдна.
 – Да, должно быть, это было любопытное зрелище, – проговорила миссис Роджерс. – Жаль, что я не видела.
 Немного погодя пришел мистер Роджерс. Выражение лица у него было довольно странное.
 – Что случилось? – спросила его жена.
 – Не знаю, – ответил водопроводчик, – что-то тут не то. Я имею в виду цирковую процессию. Да, кстати, пока не забыл. Сара, я получил работу на девять месяцев, начинаю завтра утром.
 – Слава Богу! – воскликнула миссис Роджерс. – Где? Рассказывай скорее!
 – В отеле. Текущий ремонт. Но я хотел рассказать тебе о цирке, в жизни ничего подобного не видел. Там была змея фунтов восемьдесят длиной, не меньше. И китаец. Забавный старик. Да, но главное, там сидел медведь в клетке. Один парень пытался убедить меня, что это человек. Поначалу я думал, он шутит, но он так разозлился, что я решил заткнуться. Пусть думает, что это человек. Тебе когда-нибудь приходилось о таком слышать?
 – Да, – сказала миссис Роджерс, – сегодня утром вдоволь наслушалась.
 – Где это?
 – Да дети тоже видели процессию.
 – Вот как. Это хорошо. Надеюсь, они не приняли медведя за человека?
 – Вилли решил, что это русский, – сказала миссис Роджерс.
 Без четверти одиннадцать мисс Агнес Бедсонг, преподавательница английского в школе, стояла на Мэйн-стрит в ожидании цирковой процессии. Ей было немного неловко. Это чувство усилилось, когда она увидела то, что с таким нетерпением ожидала. Стоя в тени в своем тонком летнем платье, она эффектно выглядела и знала об этом, поэтому осталась стоять и смотреть на приближающуюся процессию.
 Поначалу она не могла понять, что за животные принимают в ней участие. Затем сказала себе: «Конечно же, это единорог.» Затем она вспомнила, что единороги были всего лишь плодом воображения, и поправила себя: «Только он не настоящий.»
 Змея вызвала у нее отвращение. Она ненавидела змей. Этот гигантский серый червь с алой пастью и блистающими, словно драгоценные камни, глазами пугал ее. Представить только, что он вырвется на свободу! Конечно, змея была надежно заперта, но если представить…. Как ужасно! Ухмыляющийся старик-китаец заметил ее тревогу и, обернувшись назад, потыкал змею рукоятью кнута. Та зашипела, словно проколотая автомобильная шина, и гладкие кольца ее тела пришли в движение.
 Мисс Бедсонг передернуло от отвращения.
 Затем она увидела сфинкса, бородатого старика, управляющего им, и человека в клетке. Бородач был погружен в раздумья. Поводья безвольно повисли в его руках. Мысли его витали далеко от Абалона. Заметив, что возница отвлекся, сфинкс закусил поводья, сделал ленивый рывок и едва не вырвал их из рук старика.
 – Занимайся своим делом, Апполониус, – проворчал сфинкс.
 Мисс Агнес Бедсонг чуть не села на тротуар от изумления. Она обвела взглядом людей, но, похоже, никто вокруг не слышал этих слов. Мисс Агнес нащупала пульс и потерла висок. «Я спокойная интеллигентная девушка, – твердо сказал она себе. – Я спокойная интеллигентная девушка».
 Мимо проехала последняя повозка, запряженная золотым ослом. Правил ею парнокопытный сатир. Маленькое золотое колечко блестело у него в носу; рядом лежала его свирель. От сатира исходил острый козлиный запах. Его тело было поджарым, как у марафонского бегуна, копыта перепачканы травой, а в волосах запутался виноградный лист. Он плотоядно уставился на мисс Бедсонг. Повозка уже давно миновала девушку, а сатир, повернувшись на сидении, все смотрел и смотрел на нее, словно за всю свою жизнь не встречал никого прекраснее.
 «Я спокойная интеллигентная девушка, – продолжала уговаривать себя мисс Агнес. – Я спокойная интеллигентная девушка. Я не могла видеть Пана на Мэйн-стрит. И все же схожу в цирк и удостоверюсь в этом».
 В четверть первого мистер Этайон, корректор «Трибьюн», зашел в отдел новостей газеты узнать насчет пропуска в цирк.
 Шеф выдал ему пропуск.
 – Старый чинк принес их сегодня утром. Забавный старикан. Неплохо говорит по-английски. Сказал, что ему не нужна бесплатная реклама. Он в курсе, что у газетчиков свободный вход на все представления, и поэтому принес несколько пропусков. Кстати, Этайон, ты видел процессию сегодня утром? Я не смог посмотреть, но судя по разговорам, это было нечто странное.
 – Скорее необычное, чем странное, – ответил корректор. – Ты слышал что-нибудь о медведе, похожем на человека?
 – Нет, – ответил шеф, – но я слышал о человеке, похожем на медведя.
 – Ну, это одно и то же, – заметил корректор.
 – А что, там вроде бы и единорог был?
 – Да.
 – Кажется, я про сфинкса что-то слышал.
 – Да, сфинкс там тоже был.
 – Ах, вот как.
 – Ага. И золотой осел Апулея, морской змей, Аполлониус из Тианы, гончая живых изгородей, сатир.
 – Ну и коллекция! – воскликнул шеф. – Ты никого не забыл?
 Мистер Этайон надолго задумался.
 – Ах, да, конечно, я совсем забыл. Там еще был русский.
 В четверть второго мистер Этайон отправился в цирк, намереваясь посмотреть все аттракционы прежде, чем начнется главное представление. У него имелся пропуск, дающий право прохода везде; было бы глупо не выжать из него все, что возможно. Деньги созданы для того, чтобы покупать вещи, пропуска – для того, чтобы бесплатно проходить туда, куда вздумается. Свобода печати.
 На улицах Абалона было жарко. Мистер Этайон любил жару; во всяком случае, предпочитал ее холоду. Ему не нравилось кутаться в пальто, носить шарф, калоши и затыкать уши ватой. Его раздражало, что каждый раз, когда он входил в помещение, его очки запотевали, и он был вынужден снимать и протирать их. Черт бы побрал зиму! К дьяволу холодную погоду! Проклятие снегу! Единственный лед, который признавал мистер Этайон, был лед в морозильном отделении его холодильника. Единственный снег, на который он соглашался смотреть, был снег в кадрах кинохроники. Этайон вытер пот со лба и перешел на теневую сторону улицы. На телефонных проводах сидели птицы, из-за невыносимого зноя они раскрыли клювы. Жаркие волны, словно потоки расплавленного целлофана, стекали с крыш домов.
 К тому времени, когда Этайон наконец достиг цирка, он уже почти забыл о цели своего путешествия. Ряды шатров, возникшие перед ним из зноя и пыли, застали его врасплох. Перед входом развевалось большое красно-черное знамя. Надпись на нем гласила:

 ЦИРК ДОКТОРА ЛАО

 «Так вот как это называется», – подумал Этайон.
 Шатры были черные и блестящие и формой походили скорее на вареные яйца, поставленные на тупой конец. Их ряды начинались прямо на тротуаре, простираясь на всю длину поля. Нигде не было видно прилавков уличных торговцев, не встречались продавцы воздушных шаров, не слышно было и музыкантов. Не воняло слонами и не валялось сено, и цирковые рабочие не поливали друг друга из помятых жестяных ведер. Увядшие женщины не жарили хотдоги на газовых жаровнях, и на каждом шагу не попадались под ноги палаточные колышки – словом, неотъемлемые атрибуты циркового представления отсутствовали.
 Человек десять в ожидании стояли у входа, еще несколько слонялись среди шатров. Но все пологи были задернуты. Подобно коконам, шатры хранили свое таинственное содержимое в секрете, и солнце немилосердно жгло и заливало зноем отведенное под цирк поле.
 Наконец раздался удар гонга, его резкий звук разорвал жаркую тишину. Металлические раскаты ранили слух; волны зноя обожгли кожу; тучи пыли застилали глаза. Гонг гремел все сильнее. Наконец один из шатров распахнулся. Внутри виднелся небольшой помост. Старик-китаец ловко вскочил на него, звук гонга затих, и старик обратился к собравшимся с приветственной речью.



   – Представление цирка Лао началось!
   Перед вами цирк доктора Лао.
   Мы покажем вам то, что вы раньше не знали.
   Мы расскажем о странах, где вы никогда не бывали.
   Мы обыскали весь мир от высот до глубин,
   Чтобы найти для шоу этих страшил,
   От гор, где дуют свирепые ветры,
   До островов, где мягко веют зефиры,
   Мы все обыскали и создали шоу,
   Которое вряд ли вы сыщите в мире.
   Пусть годы пройдут, и даже тогда
   Вы не забудете нас никогда.
   Берите билеты, входите скорей,
   Сам доктор Лао вас ждет у дверей!



 Маленький желтый морщинистый человечек прыгал взад-вперед по помосту, напевая свои неряшливые дактили и ямбы. Толпа черных, красных и белых людей смотрела на него в немом изумлении.
 Приветствие кончилось. Старик-китаец исчез так же внезапно, как появился. Пологи всех шатров распахнулись, и оттуда показались знамена, на которых было написано, что таит каждый из шатров, и что он явит любопытному зрителю за небольшую плату. Толпа рассеялась; люди вновь обрели свою индивидуальность и отправились на поиски того, что их больше всего интересовало. Этайон замер в нерешительности, размышляя, куда ему отправиться в первую очередь. На шатре неподалеку он заметил флажок с надписью «Предсказание будущего». «Пойду узнаю, что меня ждет», – решил Этайон и вошел внутрь.
 Мисс Агнес Бедсонг, преподавательница английского в школе, приехала к цирку в десять минут третьего. Она аккуратно припарковала свой маленький аккуратный двухместный автомобиль на противоположной стороне улицы, подняла стекла, вышла из машины, закрыла двери и направилась к шатрам.
 На помосте перед одним из шатров бородатый старик, которого во время процессии мисс Агнес видела погруженным в раздумья, произносил приветствие. Это было самое жалкое приветствие из всех, что мисс Агнес доводилось слышать, а уж ей-то приходилось слышать действительно ужасные приветствия. Старик говорил тонким слабым голосом, очевидно, импровизируя на ходу. Он говорил об аттракционах:
 – …и в том шатре, третьем от самого большого, вы можете увидеть химеру, очень занятного зверя, не думаю, что кто-нибудь из вас, ребята, знает, что такое химера, но это не важно, идите и посмотрите на нее. Она не причинит вам вреда. Годы, проведенные в заточении, исправили ее характер. Она сейчас линяет, точнее, ее львиная половина линяет, так что она, может, выглядит не очень красиво, но вы все равно поймете, что к чему. Доктор Лао будет поблизости, чтобы ответить на все ваши вопросы. Очень занятный зверь. Насколько я понимаю, они уже почти вымерли. Представить себе не могу, где только доктор ее откопал. Кажется, в следующем шатре находится оборотень. Да, оборотень в соседнем с химерой шатре. Я полагаю, вы знаете, кто такой оборотень. Тоже очень интересный зверь. Позднее, в октябре, он на шесть недель превратится в женщину. Эта метаморфоза представляет собой любопытное зрелище. Жаль, что не меняет обличье сейчас. Я уверен, вы хотели бы посмотреть, как волк превращается в женщину. Мы кормим его бараньими котлетами. Доктор Лао подготовил очень интересную лекцию об оборотне. Надо и мне самому ее как-нибудь послушать; откровенно говоря, я не много знаю об этом звере. В следующем шатре – медуза. А в шатре напротив я показываю магические фокусы. И еще. Уверен, вам будет любопытно увидеть русалку, потому что в здешней пустынной местности, вдалеке от моря, эти обитающие в океане создания просто не могут не вызвать интереса. Также советую взглянуть на гончую живых изгородей, потому что она обитает в зарослях кустарника и высокотравных лугах. Шоу для мужчин – в последнем шатре. Танец плодородия негритянских жрецов вот-вот начнется. Повторяю, этот шатер только для мужчин.
 Рад, что вы пришли сюда сегодня, и уверен, доктор Лао тоже очень рад. Ему стоило больших усилий собрать этих животных, и я надеюсь, наше представление вам понравится. Да, еще, чуть не забыл о яйце птицы Рухх. Оно в одном из шатров на той стороне, но в каком именно, я точно не знаю. Это очень большое, почти с дом величиной, яйцо, покрытое соляными наростами. Уверен, вам будет интересно посмотреть на это яйцо. Доктор Лао выступит с лекцией, кажется, в третьем шатре, но я не уверен. Надо бы мне получше познакомиться с местоположением наших экспонатов. Ну, вы, наверное, устали меня слушать и хотите взглянуть на аттракционы. Напоминаю, что я представляю свои магические опыты в шатре напротив.
 Болезненно морщась, старик медленно слез с платформы и пробрался сквозь толпу к своему шатру. Несколько человек последовали за ним. Мисс Агнес Бедсонг стояла в нерешительности. Краем глаза она заметила старика-китайца, спешившего куда-то с чайником в руке и трубкой опиума во рту. Она остановила его.
 – Доктор Лао?
 – Да, леди.
 – В каком шатре Пан?
 – В нашем цирке нет Пана, леди. Вероятно, вы приняли за него сатира, который правил одной из повозок сегодня утром. Он находится вот в том шатре. Вход – десять центов. Если вы хотите увидеть его, то можете заплатить мне здесь и идти прямо туда. К сожалению, у нас маловато билетеров.
 Мисс Бедсонг отдала китайцу две никелированные монетки и, продолжая уверять себя, что она спокойная интеллигентная девушка, вошла в шатер.
 Сатир, развалясь, лежал на подстилке из виноградной лозы. Его реденькая бородка была спутана и залита вином. На копытах засох навоз, худые, шишковатые загорелые руки заляпаны грязью, ногти на пальцах давно, а может, и никогда не стрижены. Лысую макушку окаймляли седеющие, вьющиеся волосы. Над заостренными ушами торчали маленькие козлиные рожки. Густая козлиная шерсть покрывала ноги. Сатир был худ, ребра так и выпирали наружу.
 Он ухмыльнулся, увидев мисс Агнес, взял свирель и заиграл. Тонкие, пронзительные звуки разорвали душную тишину полутемного шатра. Сатир поднялся и начал пританцовывать. Короткий козлиный хвост раскачивался в такт музыке, копыта глухо отбивали ритм на земляном полу. Козлиный запах усилился и загустел.
 Мисс Агнес стояла посреди шатра, уверяя себя, что она спокойная интеллигентная девушка. Сатир скакал вокруг нее, неистово тряся головой, крутя бедрами и размахивая локтями. Его свирель пела все пронзительнее. Вдруг полог шатра опустился. Агнес оглянулась в поисках пути к отступлению, но его не было – прыжки разгулявшегося сатира не давали ей сдвинуться с места. Назойливые звуки свирели отдавались в ее ушах звоном множества крохотных колокольчиков; они порождали возбуждение, заставившее ее вдруг вздрогнуть. Кровь застучала у нее в висках, и мисс Агнес Бедсонг, преподавательница английского в школе, задрожала, как дрожали греческие нимфы двадцать веков тому назад, когда этот сатир танцевал и играл для них. Она задрожала и взглянула на него… А свирель сатира все пела и пела.
 Теперь он кружился совсем близко, задевая локтями ее обнаженные нежные руки и касаясь косматыми бедрами ее платья. Позади его рогов набухли и открылись маленькие мешочки, и, источая сильный мускусный запах, выступила вязкая маслянистая жидкость – прелюдия возбуждения. Он наступил ей копытом на ногу; боль пронзила Агнес, на глазах выступили слезы. Он ущипнул ее за бедро, ей было больно, но она почувствовала, что эта боль сродни страсти. Исходивший от сатира запах сводил ее с ума. Шатер наполнился густым ароматом мускуса. Она почувствовала, как покрывается испариной, как струйки пота сбегают по ее спине и намокает корсаж. Она знала, что ее ноги блестят от пота. Сатир вился вокруг, его костлявая грудь ходила ходуном. Вдруг он наклонился, отшвырнул флейту в дальний угол шатра, выпрямился и обнял ее. Он кусал ее плечи, ногти его глубоко впились в ее бедра. Слюна на его губах смешалась с испариной вокруг ее рта, и она почувствовала, что уступает, падает, теряет сознание, и мир вращается все медленнее и медленнее, желание ослабевает и начинается новая, неведомая прежде жизнь.
 Полог шатра приподнялся, и вошел доктор Лао.
 – Сатир, – начал он, – пожалуй, самая очаровательная фигура древнегреческой политеистической мифологии. Сочетание форм мужчины и козла предполагает плодовитость, поскольку мужчины и козлы – животные, отличающиеся своим сладострастием. Для греков сатиры были символом похоти, лесными божествами, полубогами. Ну действительно, овраги и заросли и сегодня являются излюбленным местом для свиданий любовников, желающих избежать посторонних глаз.
 Мы поймали этого сатира в окрестностях города Ту-Йенг в Северном Китае, неподалеку от Великой Стены. Мы поймали его сетью у небольшого водопада, сетью, которую мы расставили на химеру. Позднее выяснилось, что поймать химеру сетью просто невозможно по той простой причине, что огнедышащая химера сжигает сети. Но подробнее об этом позже.
 Сатиры не плотоядны, как человек, а травоядны, как козел. Этого сатира мы кормим орехами, ягодами и травой. Еще он ест салат и капусту, но отказывается от лука и чеснока. Он не пьет ничего, кроме вина.
 Вы, наверное, заметили золотое колечко у него в носу. Оно было у него, когда мы его поймали, но откуда оно взялось, я не знаю.
 Обратите внимание, это очень пожилой сатир. Я не сомневаюсь, что он – один из подлинных сатиров древней Эллады. Разумеется, будучи полубогами, сатиры живут долго-долго. Я думаю, возраст этого сатира почти две тысячи триста лет, а мой коллега Аполлониус склонен считать, что он еще старше. Если бы он мог говорить, то рассказал бы немало любопытного. Например, о том, как вторжение враждебного Христианского Бога заставило его и его родственников покинуть холмы Эллады и искать прибежища в дальних, неведомых землях. О том, как некоторые его родственники отправились на север Европы и сменили обличье, как Адонис стал Бальдуром. Цирцея – одной из Лорелей 2, а Лары – хранители домашнего очага превратились в часы с кукушкой и каминные статуэтки. Да, он многое мог бы рассказать.
 Но наиболее интересной частью повествования нашего сатира было бы описание его путешествия в Китай, его изумления перед пагодой и молельными колесами, его отвращения к горячим китайским винам со специями и жалости к забинтованным ножкам китайских девушек, которые не могли танцевать под его музыку. Эх, несчастный, потерянный полубог.
 Я полагаю, сатиры появились в древние времена, когда мужчины долгое время жили со своими стадами среди холмов. Помимо всего прочего, чтобы развлечь себя и потешить стадо, пастухи играли на свирелях – точно таких, как у нашего сатира. И, несомненно, сидя по ночам у костров, пастухи мечтали о любви. Мужчины всегда мечтают о любви, особенно одинокие. Мечты эти были так сильны, что даже на своих животных пастухи начинали смотреть по-другому. И в волшебстве лунного света коза превращалась в очаровательную девушку… Затем, когда наступало время ягнения, на свет появлялись странные крохотные создания. На голове у них были рожки, на ногах копытца, но в остальном они походили на людей. Повзрослев, они начинали презирать коз и овец, среди которых жили, дичиться людей. Похитив отцовскую свирель, они исчезали в лесу. Так появился новый пастуший бог…
 Сидя на берегу озера, сатир наигрывает на свирели, и даже маленькие рыбки выскакивают из воды, чтобы послушать его музыку, ибо в ней таится непреодолимая сила. Сатир играет на свирели, и листья на деревьях танцуют, черви высовываются из своих дырок и внимают, а под камнями, дрожа от вожделения, скорпион обнимает свою самку… И вот, привлеченная звуками его музыки, осторожно ступая, из чащи появляется нимфа.
 Но это было давным-давно, и перед нами старый-старый сатир.
 Вряд ли теперь он на такое способен. А сейчас давайте пройдем в следующий шатер и посмотрим морского змея. Сюда, пожалуйста.
 Семейство Роджерсов появилось в цирке в начале третьего. Дети были взволнованны – им предстояло увидеть цирк, и мать была счастлива – ее муж вновь обрел работу.
 – Денег у меня немного, – сказал папа, – но вполне хватит, чтобы посмотреть аттракцион-другой, а затем – главное представление. Дети, куда вы хотите пойти в первую очередь?
 Не в состоянии прийти к единому решению, дети начали яростно препираться.
 – Вот что я скажу, – выслушав их, решила миссис Роджерс. – Давайте сходим посмотрим на этого медведя, или человека, или русского, или я уж не знаю, кого. Я бы хотела его увидеть, чтобы, наконец, понять, почему из-за него возникает столько споров.
 Водопроводчик Джон согласился, и семья отправилась на поиски шатра с медведем. Они нигде не могли его найти. В это время доктор Лао вновь вышел на помост, прочитал свое стихотворение и заговорил об аттракционах.
 Джон Роджерс подошел поближе к помосту и обратился к хозяину цирка:
 – Скажите, док, где у вас этот большой медведь? Мы бы хотели на него посмотреть.
 – Мы не держим медведей, – ответил доктор и продолжил прерванную речь.
 – Леди и джентльмены, в шатре справа вы можете увидеть всемирно известного чародея Аполлониуса из Тианы, современника Христа. «Сократ, – говорили люди, – оставляет людей на земле, Аполлониус возносит их на небо; Сократ всего лишь мудрец, Аполлониус – бог». И вот теперь он находится в соседнем шатре и готов показать чудо-другое вам в назидание.
 Это глубокий старец. Он родился одновременно с Христом, поэтому сами понимаете, годы начинают сказываться. Он недавно выучился говорить по-английски. Будьте снисходительны и не смейтесь над его ошибками. Помните, что этот человек беседовал с астрологами Халдеи и поведал им о неведомом. Он предрек смерть императора Домициана и прошел восемьдесят испытаний Митры. Итак, в шатре справа, дамы и господа. Вход – десять центов. Дети на руках – бесплатно.
 – Эй, док, – вновь обратился к нему водопроводчик Роджерс, как же все-таки насчет большого медведя? Мы хотим его видеть.
 – Мы не держим медведей, – повторил доктор Лао и продолжил:
 – В шатре слева от меня, друзья мои, находится одна из самых ужасных женщин – медуза. Стоит взглянуть ей в глаза, и вы обратитесь в камень.
 Доктор откинул полог шатра позади себя, и глазам зрителей предстала каменная фигура.
 – Вот что осталось от человека, который не внял моему предостережению смотреть только на отражение медузы в зеркале. Вместо этого он проскочил под заграждением и заглянул ей в лицо. И вот, леди и джентльмены, все, что от него осталось. Не очень-то хорошая статуя получилась, не правда ли? Так что, леди и джентльмены, позвольте мне еще раз напомнить вам, чтобы, войдя в шатер, вы для своего же блага смотрели на нее только в зеркала. Нас очень огорчает, когда наши посетители превращаются в камень прямо во время представления, к тому же это бывает довольно сложно объяснить полиции. Еще раз прошу вас смотреть на отражение медузы, а не на нее саму.
 Джон Роджерс подергал доктора за полу халата.
 – Мы хотим посмотреть на большого медведя, док. Я, моя жена и дети. В каком он шатре?
 Доктор Лао неодобрительно глянул на водопроводчика.
 – В чем дело, о каком медведе вы говорите? Я же сказал, что мы не держим медведей. Если вам не нравится представление, идите, поищите что-нибудь получше.
 Доктор развел руками и продолжил свою лекцию:
 – Возможно, самое странное животное в нашем зверинце, уникальнейшее из созданий – гончая живых изгородей. Это существо родом из Китая. Оно является символом вечнозеленой растительной жизни, переходной формой между растением и животным. Величайшие ученые всего мира изучали эту гончую и не смогли определить, чему она принадлежит: флоре или фауне.
 В этой ситуации ваше мнение, леди и джентльмены, будет для нас столь же ценным, сколь и мнение выдающихся умов человечества. Когда вы осмотрите ее, то заметите, что, хоть формой она напоминает обыкновенную собаку, но все части ее тела состоят из разнообразных растений. Ее зубы, к примеру, образованы толстыми шипами, хвост – сплетением папоротника. Ее шерсть – трава, когти – колючки, кровь – хлорофилл. Несомненно, это – самое странное создание из всех, когда-либо появившихся на свет. Мы кормим ее яблоками и грецкими орехами. Иногда она ест хурму. Позвольте мне дать один совет. Друзья мои, посетите шатер с гончей живых изгородей, даже если для этого вам придется воздержаться от посещения русалки или оборотня. Гончая уникальна.
 – Мне ничего не удалось выжать из старика, – сказал водопроводчик жене. – Пойдем взглянем на что-нибудь другое, а там, может, и медведя найдем.
 – Хорошо, – сказала миссис Роджерс, – в таком случае начнем с мага. Думаю, детям это понравится.
 Итак, водопроводчик с семьей направились в шатер направо, где представление давал Аполлониус. Они оказались единственными посетителями.
 Аполлониус сонно посмотрел на них и сказал:
 – Десять центов с каждого.
 Джон Роджерс вручил ему полдоллара. Чародей бросил монету в ящик из-под сигар и задумчиво почесал голову.
 – Ну и что бы вы хотели увидеть? – спросил он.
 – Я хотела бы увидеть, как вы достанете из этого кулька поросенка, – сказала Алиса, протягивая ему маленький кулек из-под конфет.
 – Элементарно, крошка. – 0н засунул в кулек два пальца и вытащил оттуда розового поросенка. Тот визжал, бился и лягался. Маг вручил его Вилли. – Держи, малыш. Корми его хорошенько, он вам в хозяйстве пригодится.
 – О боже! – воскликнула миссис Роджерс. – Да у нас и места для свиньи не найдется! У нас очень маленький домик.
 – Жаль, – сказал Аполлониус, – жаль. – Он взял у Вилли поросенка и запихал его обратно в кулек. – Хорошая была свинка. Что еще вы хотите посмотреть?
 – Вы знаете какие-нибудь карточные фокусы? – спросил мистер Роджерс.
 – Множество! – Аполлониус опустил руку в карман халата, достал оттуда колоду карт и перетасовал их. Затем подбросил карты в воздух. Они взмыли к потолку и замысловатой спиралью легли обратно в руку фокусника. Он подбросил их еще раз, они описали параболу и вновь собрались в колоду на его ладони.
 – Это не колдовство, – прокомментировал чародей. – Это просто ловкость рук. Хотите, я обращу вино в воду?
 – А почему бы не воду в вино? – поинтересовался водопроводчик.
 – Можно и так, – согласился маг. Он взял кубок с водой и пошептал над ним. Жидкость изменила цвет; в воздухе почувствовался тонкий аромат вина. Маг подал кубок Роджерсу: – Попробуйте.
 Джон попробовал.
 – Шерри, – определил он.
 Аполлониус пригубил вино.
 – Я бы сказал – мускатель. А вы что скажете, мадам?
 Миссис Роджерс с опаской сделала глоток.
 – Похоже на то, что дают в церкви на причастии, – задумчиво проговорила она. И тут же добавила: – Разумеется, это единственное вино, которое я пробовала в своей жизни, так что не знаю, с чем еще можно сравнить.
 – Ну, это не священное вино, – сказал Аполлониус, – за это я вам ручаюсь. Однако прошу вас допить его прежде, чем нас заметит доктор Лао. Он не любит, когда в его цирке распивают спиртные напитки.
 Эдна Роджерс подергала мать за рукав.
 – Мама, пусть он сделает что-нибудь для нас.
 – Вам нравятся цветы? – спросил Аполлониус.
 – Да, – ответила Эдна.
 – Нет, мы их не любим, – сказал Вилли.
 – О да, пожалуйста, покажите детям что-нибудь с цветами, – попросила миссис Роджерс.
 Чародей взмахнул руками, и на семейство Роджерсов посыпался дождь розовых лепестков. Чародей сделал еще несколько пассов – и у ног распустилось множество фиалок. По стенам шатра поползли черные цветы. Над их головами поднялся большой серый цветок на лохматом стебле. Сросшиеся листья его околоцветника напоминали бороду козла. По краям лепестков торчали шипы и колючки.
 Аполлониус с удивлением посмотрел на огромный цветок.
 – Господи, – сказал чародей, – никогда в жизни не видел такого цветка. Интересно, что это за вид? Вы не знаете, мистер?
 – Нет, – сказал водопроводчик, – я в цветах не разбираюсь. Знаю только самые обычные, одуванчик там, или ромашку.
 – М-да, – задумчиво произнес маг, – ну и здоровая тварь.
 – По-моему, вы делаете превосходные трюки, – восторженно воскликнула миссис Роджерс. – Правда, дети?
 Польщенный маг ответил:
 – О мадам, это не трюки. Трюки придуманы для того, чтобы дурачить людей. При ближайшем рассмотрении все трюки – обман. А это настоящие цветы, и вино было настоящее, и свинья – тоже. Я не показываю трюков. Я – маг. Я творю, я созидаю, я перемещаю, но я никогда не показываю трюков, Хотите увидеть черепах? Я могу сделать превосходную черепаху.
 – Да, – сказал Вилли, – я хочу увидеть черепаху.
 Маг вырвал с корнем несколько фиалок, чтобы расчистить место. Затем набрал полные пригоршни земли и стал разминать ее между пальцев. Земля стала желтой и податливой.
 – Ой! – закричала Алиса. – Смотрите, она превращается в черепаху. Боже, вот это чудо!
 Аполлониус осторожно положил черепаху на землю. Её голова была спрятана в панцирь. Маг постучал по нему веточкой.
 – Обычно это заставляет их высунуть голову, – пояснил он.
 И правда, через мгновение черепаха зашевелилась, но, к всеобщему удивлению, головы оказалось две. Они сидели на одной шее и напоминали развилку сучка. Две головы открыли четыре глаза и зевнули в два рта.
 – О Господи, – произнес Аполлониус с отвращением, – я все загубил, а еще собирался показать вам настоящее колдовство. Подумать только, создать такого урода! Две головы! Приношу свои извинения, мне стыдно за такую небрежность.
 – Да ничего, ничего, – успокоил его водопроводчик. – Ведь это нелегкое дело.
 В шатер вошли еще несколько человек, а следом за ними появился доктор Лао.
 – Эй, Аполлониус, – обратился он к магу, – я пообещал этим людям, что вы воскресите человека из мертвых. Ведь вам не составит труда это сделать, не так ли? Они выразили большое желание посмотреть, как вы это проделаете.
 – Ну да, разумеется, – ответил чародей, – но только, доктор, есть ли у нас труп?
 – Схожу посмотрю, – сказал старик-китаец.
 Собравшиеся в ожидании чуда перетоптали все цветы и так испугали черепаху, что она втянула головы обратно в панцирь. Какая-то толстуха наступила на нее и нагнулась посмотреть, что это попало ей под ноги.
 – Господи Всемогущий! Лютер, здесь черепаха! – завизжала она.
 – Где? Где? – нервно спросил Лютер. – Где она, черт побери, Кейт?
 – У меня под ногами, – всхлипнула Кейт.
 – Не бойтесь, она вас не укусит, – попытался успокоить ее мистер Роджерс. – Она ручная.
 Лютер толкнул Кейт и уставился на черепаху. – А мне она совсем не кажется ручной.
 – У нее две головы, правда, мама? – спросил Вилли.
 – Господи, я так и знал, что здесь что-то неладно, – пробурчал Лютер.
 В шатер с большим свертком в руках вошел доктор Лао.
 – Я достал, – сказал он Аполлониусу и громко обратился к собравшейся публике: – Попрошу всех отойти подальше. Сейчас Аполлониус из Тиан продемонстрирует величайшее чудо – на ваших глазах он вернет к жизни бездыханный труп. На ваших глазам мертвец оживет! И это не будет вам стоить ни цента сверх того, что вы уже заплатили при входе. Величайшее чудо! Прошу вас, леди и джентльмены, расступитесь, освободите место.
 Аполлониус нагнулся и развернул сверток. Глазам публики предстал маленький сморщенный человечек в широких рабочих штанах, поношенных армейских ботинках с кожаными шнурками, рубашке из грубой ткани, старой вытертой ковбойской шляпе. На кожаной подкладке шляпы значились инициалы «Р. К.», жирно обведенные химическим карандашом. Один из кожаных шнурков его ботинок был в нескольких местах перевязан узлами. Вероятнее всего, автором этих узлов был моряк.
 Аполлониус положил труп на бок, завел его руки за голову, согнул колени и слегка развел ноги. Со стороны могло показаться, что человек уснул а неудобной позе.
 Аполлониус низким, густым басом начал читать молитву. Глаза его позеленели, из ушей заструился тонкий серый дымок. Он читал долго, призывая дух умершего вернуться в покинутое тело.
 Когда напряжение публики достигло апогея, мертвец вернулся к жизни, сел, кашлянул и протер глаза.
 – Где я, черт побери? – поинтересовался он.
 – Вы в цирке, – ответил доктор.
 – Ну так выпустите меня отсюда, – потребовал он. – Мне нужно по делу.
 Он поднялся на ноги, и слегка прихрамывая, пошел к двери.
 Лютер схватил его за руку у самого выхода.
 – Скажите, мистер, вы действительно были мертвы?
 – Мертвее не бывает, братец, – ответил воскрешенный и вышел.
 Около половины третьего два полисмена прибыли в цирк, чтобы присмотреть за порядком во время представления и заодно удостовериться, что ничего вредного для общественной нравственности не происходит. Один полицейский – здоровенный детина с тупым лицом, второй – щуплый и высокий. Они были в форме, при оружии. На груди у них горели начищенные медные значки полиции города Абалона. Еще издали доктор Лао подскочил к ним сзади.
 – Сьто слуцаться? Искать жулика? Кто-нибудь украсть? Поцему приходить полицейские? Это мой представление, черт возьми!
 – Спокойно, спокойно, – сказал детина. – Мы просто присмотрим тут кое за чем. Не паникуй, узкоглазый. Без нужды мы не собираемся никого арестовывать. Мы на службе; как насчет того, чтобы провести нас на аттракционы?
 – Чувствуйте себя как дома, джентльмены, – проговорил доктор Лао на безукоризненном английском. – Вы можете свободно пройти куда вам вздумается. Я лично предупрежу всех билетеров, чтобы они пропускали вас в те шатры, которые вы выберете.
 – Вот это другой разговор, – усмехнулся полицейский.
 – Все аттракционы открыты, идите куда пожелаете, – сказал доктор. – А сейчас я вынужден откланяться, пора читать лекцию о медузе.
 Полицейские побродили по цирку, заглядывая в шатры, наблюдая за публикой и кивая знакомым. Они поймали мальчишку, который пытался залезть в шатер без билета, отчитали его и отправили домой в слезах; и с чувством исполненного долга решили посмотреть аттракционы.
 – Давай заходить во все шатры подряд, чтобы ничего не пропустить, – предложил щуплый парень.
 – Идет, – ответил здоровяк. – Тебе когда-нибудь доводилось бывать в таком дурацком цирке?
 – Никогда.
 Они зашли в шатер с медузой. На желтых стенах шатра мерцали бледные серебряные звезды. На дальней стене висело большое зеркало. Перед ним стояла брезентовая кабинка. Узнать, что находится внутри кабинки, можно было, лишь посмотрев в зеркало. Зеркало и кабинка были огорожены веревкой.
 На диване, внутри кабинки, сидела медуза и делала себе маникюр. Ее молодость и красота были поразительны, изящество ног волнующе, а скудость одежды возмутительна. Рядом с ней из-под брезента выскочила ящерица. Одна из змей на голове медузы молниеносно схватила ее. Остальные змеи бросились отнимать добычу. Зрелище было отвратительно.
 – Черт возьми, что это за женщина? – потребовал объяснений здоровенный полисмен.
 – Леди и джентльмены, – обратился к собравшимся доктор Лао, – перед вами медуза. Это Соноранская медуза из Северной Мексики. Если вы посмотрите ей в глаза, то она, подобно ее родственникам Горгонам, обратит вас в камень. Поэтому мы установили зеркало, чтобы обезопасить наших посетителей. Леди и джентльмены, разрешите мне еще раз напомнить вам: не пытайтесь заглянуть в кабинку. Последствия будут самые прискорбные.
 Прежде всего, позвольте обратить ваше внимание на змей медузы. Вы, наверное, заметили, что большинство из них – обыкновенные антиллы: маленькие коричневые змеи с черными ободками по шее. Ближе к затылку – серые змеи с черными пятнами. Это – ночные змеи Hypsiqlena ochorhypncus. На лице медузы исчезающий вид змей, «Аризона элеганс». Одна из них только что на ваших глазах поймала ящерицу. Ночные змеи тоже едят ящериц, а тантиллы не едят ничего, кроме ящериц и червей, поэтому в более холодном климате прокормить их довольно сложно. Один доктор из Бельведера заметил, что змеи медузы чаще всего встречаются в местности, где обитает медуза. Как правило, они не ядовитые, представлены несколькими видами и питаются независимо от медузы, которую украшают. Однако доктора из Бельведера больше интересовали змеи, чем медузы, поэтому я сам изучил эту и еще несколько медуз и теперь могу немного о них рассказать.
 Происхождение медуз – загадка науки. Их место в эволюционном ряду не определено. Их задача в поддержании великого баланса жизни не ясна. Ибо они принадлежат к странному миру не биологических созданий, выдающимися представителями которого являются химера, единорог, оборотень, гончая живых изгородей и морской змей. Небиологический отряд – я дал ему такое название потому, что он не подчиняется естественным законам наследственности и изменчивости – не обращает внимания на закон выживания сильнейшего, смеется над попытками человека выработать рациональный жизненный цикл и, наконец, потому, что он бессмертен. Представители этого отряда размножаются, но не производят себе подобных, не откладывают яйца, не строят гнезд. Эти животные не были созданы Богом иудеев для его Райского Сада, не было их и среди творений шестидневного труда Господня. Это – мутанты, отбросы вселенной, странные дети прихоти сфер.
 Мистики объясняют их появление следующим образом: когда великая таинственная животворящая сила, что по велению богов населила миры, завершила свой труд и во вселенной зародилась жизнь, первичная утроба обнаружила себя еще не до конца исчерпанной. И тогда она взметнулась на свое ложе и в последнем чудовищном порыве дала жизнь этим кошмарным созданиям, этим выродкам вселенной. Древний человек запечатлел это порождение в скульптуре Дианы Эфесской, изобразив странных животных, которые путались в складках ее накидки, сидели на плечах, сосали ее многочисленные соски и копошились в ее волосах.
 Эта медуза сравнительно молода. Я полагаю, ей не более ста лет. Знатоки прекрасного пола утверждают, что она на редкость привлекательна и красотой превосходит обыкновенную земную женщину, и соглашусь, что гибкость ее рук, пышность груди, овал лица могут пробудить в мужчинах поэтические чувства. Но это очень капризная медуза. Иногда я пытаюсь заговорить с ней, выяснить, о чем она думает, сидя здесь и глядя на окружающий мир в зеркальном отражении, в то время как она способна погубить целый город, просто пройдясь по его улицам и заглянув в лица прохожим.
 Но медуза никогда не отвечает. Она смотрит на меня в зеркало с выражением скуки или сожаления, и перебирает пальцами змей, думая о последнем погубленном ею мужчине.
 На память приходит случай, происшедший несколько лет назад в китайском городе Шанхайкаване, расположенном к северу от Великой Стены. После долгого морского путешествия медуза и другие экспонаты моего цирка слегка приболели. Вполне понятно, что это самым разрушительным образом сказалось на ходе наших дел. Мы решили раскинуть шатры в Шанхайкаване и дать нашим животным передохнуть. Стояло лето, с гор дул свежий ветер. В ту пору войны в Китае не было, что весьма удивительно для этого самого раздираемого распрями места на земном шаре, и мы решили немного побыть там, дабы вернуть утраченное спокойствие.
 В те дни по городу расхаживали развеселые компании иностранных моряков. Забрели они и в мой цирк. Банда пьяных свиней! Но они заплатили, и я был вынужден пустить их. Эти кретины увидели медузу и решили, что она обыкновенная девушка, которой я приделал пучок змей на голову, чтобы дурачить людей. Как будто для этого нельзя придумать что-нибудь попроще. Тем не менее, как я уже сказал, они решили, что медуза ненастоящая, но красота ее покорила этих идиотов, и они потехи ради решили похитить ее, отвести на пляж и там изнасиловать.
 И вот однажды темной ночью, когда облака заволокли небо и луну, моряки проникли в цирк и, прорезав ножами дыру в шатре, где была медуза, проникли внутрь. Ночь была так темна, что лица ее не было видно, пo крайней мере, до поры до времени.
 Мы с Аполлониусом застали их за этим занятием, когда возвращались из кабачка к своему шатру. Я очень рассердился и хотел было спустить на них морского змея, но Аполлониус посоветовал мне не делать этого, заметив, что луна вот-вот покажется из-за туч и таким образом все уладится само собой. Я успокоился, и мы стали ждать, как развернутся события.
 Компания похитителей состояла из десяти пьяных матросов. Как я уже сказал, они располосовали ножами шатер, схватили медузу, заткнули ей кляпом рот и потащили на пляж. Только они миновали песчаные дюны, как луна показалась из-за туч. Скорее всего, матросы стояли вокруг медузы полукругом, потому что наутро, когда мы с Аполлониусом пошли посмотреть на место происшествия, десять каменных матросов, накренившись, торчали в песке там, где она оставила их, одарив смертоносными взглядами. Пьяные ухмылки навсегда застыли на глупых пьяных рожах. Каменные ухмылки на каменных лицах.
 Ибо говорю и вам: не стоит шутить с медузой! Есть у кого-нибудь вопросы? Если нет, предлагаю пойти посмотреть сфинкса.
 Толстуха выкрикнула из толпы:
 – Я не верю ни единому вашему слову! Никогда в жизни такой чепухи не слыхала. Обращает людей в камень! Подумать только!
 Ее спутник сказал:
 – Кейт, перестань, не позорься перед людьми.
 Кейт ответила:
 – Заткнись, Лютер. Я имею право говорить все, что считаю нужным.
 Доктор Лао улыбнулся:
 – Мадам, роль скептика вам не к лицу. В мире есть много вещей, постигнуть суть которых, основываясь на опыте жизни, проведенной в Абалоне, штат Аризона, не просто.
 Кейт вскричала:
 – Хорошо же, я вам покажу! Я докажу, что вы лжец! Пусть все видят!
 И Кейт бросилась к огороженной кабинке с медузой.
 – Именем Будды, остановите ее, – вскричал доктор Лао.
 Но было поздно. Кейт пролезла под веревочным заграждением и просунула голову в кабинку.
 – Шлюха… – начала она свое обращение к медузе, но, прежде чем успела продолжить, окаменела.
 Позже, когда паника, вызванная превращением Кейт, немного улеглась, присутствовавший при этом геолог из университета осмотрел глыбу.
 – Настоящий цельный халцедон, – заключил он. – Никогда не видел такой красивой расцветки. Корнуэльский халцедон. Отличный строительный материал.
 Эд и Марта, служащий транспортной конторы железной дороги и его жена, привели своих сыновей в цирк в двадцать пять минут третьего.
 – Ну и ну, – сказала Марта, – какой забавный цирк. Ты уверен, что мы попали по адресу?
 – Абсолютно, дорогая.
 – Хорошо, тогда, пожалуй, начнем с аттракционов. Смотри-ка, шатер с русалкой. Давай зайдем.
 – Знаешь, что я тебе скажу, Марта, я терпеть не могу тратить деньги на то, что заведомо окажется обманом. Мы же с тобой знаем: русалок не бывает. Давай походим, посмотрим, может, найдем что-нибудь стоящее. Одно дело, когда я не догадываюсь, что меня дурачат, но тратить деньги на явное надувательство – отвратительно.
 – А может, она – настоящая, папа, – предположил Эд-младший.
 – Не спорь с папой, сынок, – приказала мать.
 – Пошли, посмотрим на змею, – предложил маленький Ховард.
 – Терпеть не могу змей, – передернула плечами мама.
 – Ну и что же мы тогда будем делать? Стоять на месте? – спросил Ховард.
 – Сейчас же перестань так разговаривать с матерью, а то дома папа научит тебя вежливости, – пригрозил отец.
 Ховард заплакал.
 – И не хныкай, а то выпорю прямо здесь.
 Ховард перестал плакать.
 – Может, гончая живых изгородей интересна? – спросила Марта, увидев объявление на флажке над ближайшим шатром.
 – Нет, – возразил Эд, – ничего в ней нет интересного, просто собака, выкрашенная в зеленый цвет. Я видел ее сегодня утром на параде.
 – Ну, папа, давай хоть на что-нибудь посмотрим, – взмолился Эд-младший.
 – Честно говоря, Марта, – сказал Эд, – я не думаю, что есть здесь что-нибудь интересное. Не нужно нам было приходить. Я и подумать не мог, что кто-нибудь попытается всучить публике такую коллекцию подделок вместо цирка.
 Направляясь к шатру с медузой, мимо него прошел доктор Лао.
 – Сьто слутцаться? Ты думать кто-то дурацить все время. Я не дурацить тебя. Ты плиходить смотлерь – смотли. Господи, я ницего не брать с тебя. Ходи бесплатно, вся семья смотли бесплатно. Ты видеть: я не дурацить тебя. Эта места не обман. Эта моя представления. Церт возьми!
 Он затолкал служащего конторы и его семью в шатер с яйцом птицы Рух и побежал дальше по своим делам.
 – Он тут у них главный, – смущенно объяснил Эд жене. – По-моему, он обиделся, услышав, что я обозвал его цирк надувательством. Ну, что тут за штуковина?
 – Написано, что это – яйцо птицы Рух, – ответила Марта.
 Яйцо возвышалось над ними подобно скале. Поры в скорлупе были величиной с мяч для гольфа. Они выделяли прозрачную водянистую жидкость.
 – Действительно, похоже на яйцо, – согласился Эд. – Но таких больших яиц не бывает.
 – Но ты ведь сам видишь, что бывает! – воскликнул Ховард.
 – Возможно-возможно, мой мальчик.
 – Ну и что мы будем делать? Стоять и смотреть на него? – спросил Эд-младший.
 – Не будь таким нетерпеливым, мой дорогой, – сказала мама.
 – Вот что я вам скажу, – произнес наконец Эд-старший. – Кажется, я понял, в чем дело. Это вовсе не яйцо. Эта штуковина сделана из чего-то вроде бетона. Это подделка. Не может быть яйца такой величины.
 – Но ведь оно есть, папа, – настаивал Ховард.
 – Ховард! – прикрикнула мать.
 – Хорошо, а почему тогда из него течет вода? – спросил Эд-младший.
 – О, бетон очень часто течет в жаркую погоду, особенно если плохо сделан, – сказал папа. – Видишь ли, он пористый, и за ночь в нем скапливается влага. Когда становится жарко, как сегодня, влага собирается и вытекает наружу. Это называется капиллярным эффектом.
 – Ух, папа, чего ты только не знаешь! – восторженно проговорил Ховард.
 – Ну, уж глыбу бетона от яйца отличить могу, – признался отец.
 Яйцо вдруг издало странный потрескивающий звук. Оно слегка покачнулось и. послышалось постукивание.
 – Это оно от жары расширяется, – пояснил папа.
 Постукивание стало громче. Теперь оно сопровождалось отвратительным скрежетом. Яйцо вздрогнуло и закачалось.
 – Отойдите назад, – посоветовал отец, – похоже, эта штука собирается падать.
 Раздался резкий звук разбиваемой скорлупы, и большой осколок шлепнулся прямо им под ноги. Из яйца показался желтый клюв величиной с плужный лемех.
 – Господи, да он вылупляется, – сказала мама.
 – Все назад, – скомандовал отец.
 Вслед за клювом появилась мерзкая голова птенца птицы Pyx. Пух торчал на ней в разные стороны, каждая пушинка была величиной со страусиное перо. Последовало еще одно усилие, и яйцо раскололось на две половинки. Изумленным зрителям предстал птенец птицы Рух. Он раскрыл свой огромный клюв и закричал от голода.
 – Вот что, давайте-ка выбираться отсюда, – сказал отец.
 – Это оказался не бетон, правда, папа? – наивно спросил Ховард.
 – Ховард, пожалуйста, не задавай больше вопросов, – строго сказала мать.
 – Пойдем домой, Марта. Не нравится мне это место, – пробурчал отец семейства.
 – Хорошо, – согласилась Марта, пряча улыбку.
 На мостовой у входа в цирк им преградила дорогу большая машина. Несколько грубоватого вида мужчин грузили на нее большую каменную глыбу. Эд узнал одного из них и окликнул:
 – Привет, Лютер! Ты что, статую в цирке купил?
 Лютер мрачно посмотрел на него.
 – Это не статуя, – рявкнул он, – это Кейт.
 – Олицетворяя благоухание заливных лугов, полян и лесных зарослей, это чудо – гончая – занимает уникальное положение в таинственном лексиконе жизни. К моему глубокому сожалению, большинство обитателей нашего цирка несут на себе печать зла, но только не эта удивительная гончая. Она нежна, как свежескошенное сено, в котором еще не увяли цветки клевера. Она светла, как росистое утро, которое приносит радость травам, давшим ей жизнь. Она – великолепный зверь, если только можно назвать ее зверем. К тому же, хотя я и отношу ее к женскому роду, это определение весьма условно, ибо понятие пола применимо к ней не в большей степени, чем к водяной лилии. Она единственная в своем роде: у нее нет предков и не может быть потомства. Эта гончая – не более мужчина, чем конский щавель, не более женщина, чем капуста, не менее чувственна, чем тигровая лилия, и так же похотлива, как розовый куст.
 Мы обнаружили ее в Северном Китае, на берегу канала, орошавшего рисовые поля, среди трав и невысоких живых изгородей. Долгие годы там не росло ничего, но вот прорыли каналы, пришла вода, и сухая бурая равнина зазеленела. То, что казалось бесплодным, ожило и стало плодоносить. И вот, как олицетворение великой животворящей силы, травы и кустарники, цветы и деревца создали эту гончую, вложив в нее частицу себя.
 Мы впервые заметили ее в сумерках. Она играла среди живых изгородей, прыгала через кусты, каталась по траве. Наше приближение испугало ее, и она бросилась прочь, почти сливаясь с кустами в надвигающейся темноте; ее красота поразила нас, ибо никто никогда не видел такой прекрасной гончей.
 Мы поймали ее; при ближайшем рассмотрении она оказалась еще прекраснее. Гончая стояла, опутанная петлями ловушки, и смотрела на нас. Она была совершенно спокойна, лишь папоротниковый хвост слегка бил по ее бокам из ярко-зеленой травы. Из раскрытого рта капал хлорофилл. Вокруг шеи обвился уж, а на ушах копошились кузнечики.
 Она стояла, наполовину скрытая в свежей зеленой траве, ее родной, любимой траве. Трава ласкала ее своими зелеными пальцами, пытаясь укрыть от нас, спрятать, защитить свое любимое дитя. Говорю вам, ничто в мире не потрясло меня так, как гончая живых изгородей, хотя я много повидал на своем веку. И я сказал себе: «Вот величайшее творение жизни, воплощенное в теле не животного и не растения, возникшее благодаря их слиянию. Эта масса живых клеток настолько самодостаточна, что ни воспроизведение, ни эволюционные изменения в череде поколений не смогут внести ничего нового в ее победоносное совершенство».
 Наибольшее удивление вызывает ее непорочное зачатие. Вытаптываемые, пожираемые, уничтожаемые растения и травы продолжают жить, сохраняя красоту и нежность и не питая ненависти к своим обидчикам. И вот однажды великая страсть охватила их, страсть, в которой был бунт и другие чувства, чуждые травам; эта страсть и дала жизнь гончей живых изгородей.
 Жизнь поет песню секса; секс – это вопль жизни, возбуждение и размножение – основа жизни; споры, семена, яйца, почки – носители жизни; оплодотворение – ее цель. Такова жизнь, думал я, и таковы средства, с помощью которых когда-нибудь, по истечении многих веков проб и ошибок, будет создано совершенное живое существо.
 Но для того, чтобы эта гончая появилась на свет, не понадобилось процесса проб и ошибок. Она не похотлива и не отягощена наследственными страхами и инстинктами. И я подумал, не в ней ли заключена та великая истина, к постижению которой стремится жизнь; ибо перед нами красота, нежность и грация, в то время как свирепость, похоть и коварство отсутствуют.
 Доктор Лао нагнулся к клетке и погладил гончую по голове. В ответ та глубоко вздохнула – словно ветерок зашелестел в листьях платана.
 – Что за ерунду болтает старый чинк? – спросил карантинный Инспектор номер один.
 – Понятия не имею, – ответил карантинный Инспектор номер два. – Пойдем лучше взглянем на русалку. Все равно мне кажется, что паршивая собака не настоящая.
 Русалка сидела в баке с соленой водой, лениво взбивая пузыри своим рыбьим хвостом. Клочья морской пены плавали вокруг нее, покрывали ее тело, висели на волосах. Время от времени ее гладкий чешуйчатый хвост цвета морской волны показывался из воды, и тогда становился виден веерообразный плавник, розовый, как у форели. Русалка пела мелодичную песенку о дальних морях, откуда она была родом, и золотые рыбки, плававшие в том же баке, замирая, слушали ее. Она играла с маленькими красными рыбками, ловя и отпуская их своими гибкими руками. Грациозная, как рыба, и прекрасная, как юная дева, русалка производила странное впечатление. Карантинные инспекторы были поражены тем, что на ней не было даже купальника.
 – Мы нашли ее в одном из пустынных заливов Желтого моря, – начал рассказ доктор Лао. – Она плавала в коричневых мутных волнах. Они были мутными, потому что прошли сильные дожди, и потоки воды смыли грязь в море. В тот же день мы поймали морского змея. Удачный был денек.
 Мне кажется, она часто тоскует по великому седому океану. С болью в сердце я держу ее в этом баке, но я просто не знаю, куда еще можно поместить русалку. Я собираюсь отпустить ее, когда наш цирк будет давать представление где-нибудь на побережье. На рассвете, когда поблизости никого не будет, я отнесу ее к морю, войду по пояс в воду и осторожно отпущу ее. И я, глупый старик, буду стоять там по пояс в воде и оплакивать красоту, которую только что отпустил от себя, красоту, до которой я мог дотянуться, но понять которую до конца так и не смог. И если кто-нибудь увидит меня там, в воде, то наверняка подумает, что я сошел с ума. Но кто знает, возможно, отплыв немного, она обернется и пошлет мне прощальный поцелуй? О боже, почему я не встретил ее в молодые годы! Созерцание ее красоты могло бы изменить всю мою жизнь. Ведь красота способна на это, не так ли?
 – Увы, не знаю, что и сказать, – ответил карантинный Инспектор номер один.
 – Чем вы ее кормите, док? – спросил Инспектор номер два.
 – Дарами моря, – ответил доктор. – Идемте, взглянем на сфинкса.
 Поманивая львиным хвостом, чтобы отогнать мук, сфинкс стоял в углу шатра и разглядывал вошедших.
 – Странных типов вы сюда водите, доктор Лао, – укоризненно произнес он.
 – Все в интересах дела, – ответил доктор.
 – Господи! Он говорит, – воскликнул Инспектор номер один.
 – Конечно, – спокойно сказал доктор.
 А сфинкс одарил их взглядом, полным нескрываемой скуки.
 – Скажите, это она или он? – спросил другой инспектор.
 Доктор Лао смутился.
 – Выйдем на минутку, я объясню вам, – пробормотал он.
 На улице он таинственно сообщил:
 – Я бы не хотел, чтобы сфинкс нас слышал, видите ли, это не мужчина и не женщина, это одновременно и то, и другое.
 – А разве такое бывает? – спросил Инспектор номер один.
 – Неужели вы не слышали? Право же, я удивлен. Давным-давно человек по имени Винкельман обнаружил это, внимательно присмотревшись к Африканскому сфинксу. Так называемое состояние бисексуальности.
 – Черт возьми, – сказал Инспектор номер два. – Давай вернемся и взглянем на эту тварь еще разок.
 Фрэнк Талл, юрист, позвонил жене из конторы в начале третьего и предложил сходить в цирк.
 – Нет, – заявила она, – не пойду. Но тебе я советую сходить и еще раз хорошенько посмотреть на человека, которого ты принял за медведя. Тогда поймешь, как получается, что люди видят одно, а присягают совершенно в другом, когда дают показания.
 – О Господи, дорогая, – вздохнул Фрэнк, – ну что ты дуешься? Я думал, ты уж обо всем забыла. Я ведь признал, что это был человек, не так ли?
 – Да, но ты сказал это только для того, чтобы успокоить меня, а я терпеть не могу, когда меня успокаивают, особенно, если я знаю, что права.
 – Знаешь, что я тебе скажу, дорогая, давай сходим и еще раз посмотрим на это создание, и кто из нас окажется неправ, тот и извинится. Идет?
 – Господи, Фрэнк, да я прекрасно знаю, что это был человек! Мне нет нужды идти туда и убеждаться в этом еще раз. А вот ты сходи. Я буду очень тебе признательна, когда ты придешь домой и извинишься за то, как ты насмехался надо мной утром.
 – Ты ведешь себя очень неразумно, дорогая.
 – Напротив. Я считаю, мое поведение – верх разумности, особенно если вспомнить, как ты зубоскалил и советовал мне купить очки. Если бы я дала волю чувствам, то закатила бы такую сцену, которая могла закончиться только разводом.
 – Послушай, дорогая, не могу понять, ты действительно все еще сердишься или разыгрываешь меня?
 – Нет, Фрэнк, я не сержусь, но я и не разыгрываю тебя.
 – Может, передумаешь, и пойдем?
 – Нет, Фрэнк, я правда не мочу. Сходи один.
 – Ну ладно, тогда до свидания.
 – До свидания.
 Фрэнк сказал стенографистке, что будет через полчаса, вышел из конторы, сел в свой седан и поехал по Мэйн-стрит к цирку.
 Юрист Фрэнк Талл был начинен множеством искусственных органов. Его зубы были изготовлены и вставлены протезистом. Его глаза, слабые и несчастные, смотрели на мир через бифокальные линзы. В его череп была вставлена серебряная пластинка, закрывавшая отверстие, через которое была уделена опухоль мозга. Нога из металла и пластика заменила ему ногу из плоти и крови. Живот Фрэнка опоясывал бандаж, поддерживающий грыжу и предохранявший его внутренности от выпадения. Особая подвеска поддерживала мошонку. В левой руке плечевую кость заменяла платиновая проволока. Каждую неделю Фрэнк ходил в больницу, где ему вводили поочередно то салварсан, то ртуть, чтобы не позволить бледной спирохете окончательно овладеть его организмом. Время от времени он подвергался массажу предстательной железы и промыванию желудка – он страдал хроническим несварением. Иногда ему приводилось продувать газом сгнившее легкое. За ухом у него располагался слуховой аппарат. В ботинке здоровой ноги Фрэнка находилось устройство для поддержки свода стопы, смягчающее плоскостопие. Парик скрывал серебряную пластинку в черепе. Гланды и аденоиды были удалены, так же как и аппендикс. Камни из мочевого пузыря выведены, рак из носа выжжен. У него был иссечен геморрой и выкачена вода из колена. Иногда его приводилось кормить через клизму: в горле у Фрэнка было проделано отверстие, чтобы он мог дышать, когда засорятся ноздри. Голова держалась на стальной скобе, поскольку шея была сломана. Короче, как представитель биологического вида, он не представлял ни малейшей ценности и имел меньше шансов на выживание, чем самая ничтожная полевая былинка. Как член общества, он был окружен уважением и заботой, продолжая существовать лишь за счет того, что сумел приспособиться к его уродливым порядкам. Он был мужем, но не мог быть отцом, был женат, но не мог любить. Если бы кто-нибудь вздумал заглянуть в могилу Фрэнка спустя сто лет после его смерти, то не обнаружил бы там ничего, кроме кучи ржавой проволоки.
 Он припарковал автомобиль, вышел и направился в цирк посмотреть на уродцев.
 Химера спала, растянувшись на подстилке из обожженной глины, и кашляла во сне; зловонный жар ее дыхания, поднимаясь наверх, душил насекомых, круживших над ее головой. Маленькие обитатели нижних слоев атмосферы падали на землю, словно хлопья пыли, подхваченные внезапным порывом ветра, и никто не оплакивал их падение. Химера дергалась во сне, ее огромные когти царапали глину, орлиные крылья то раскрывались подобно гигантскому вееру, то складывались. Драконий хвост по-змеиному извивался, и металлический шип на его конце прорезал в глине глубокие бороздки. Усы ее были опалены огненным дыханием. Чешуя на хвосте местами облезла, оголившиеся места заселили колонии паразитов. Химера линяла: с ее шкуры свисали огромные клочья шерсти, по ним ползали клещи. От химеры исходил отвратительный приторно-тошнотворный запах.
 Фрэнк Талл стоял и смотрел на химеру с ужасом осознавая, что она настоящая.
 – Боже мой! – сказал один из карантинных инспекторов, – никогда не думал, что существуют такие страшилища.
 Спящая химера оглушительно захрапела, из ее ноздрей вырвался сноп пламени и повалил дым.
 – Вот поэтому ей и соорудили постель из глины, – объяснил доктор Лао. – Солому она бы в два счета спалила. Знаете, как она делает фокус с выдыханием пламени? Это довольно просто. Видите ли, химера, как и выдающийся обитатель Аризоны ящерица-ядозуб, лишена системы выведения в обычном ее понимании. Вместо того, чтобы выводить переработанные вещества через кишечник, она сжигает их внутри себя и выдыхает дым и пепел. Очень необычное животное.
 – И почему вы считаете, что ящерица-ядозуб не имеет системы выведения? – спросил Этайон.
 – Да все это утверждают, – ответил доктор. – Говорят, именно таким образом ящерица-ядозуб получает свой яд: переработанные вещества не выводятся, а концентрируются, разлагаются и перерабатываются в слюну. И поэтому укус ящерицы ядовит. На мой взгляд, очень интересная теория. Я предпочитаю ее пикантность более рациональному объяснению происхождения ядовитых желез у пресмыкающихся.
 – А как же тогда вы поймали эту самую химеру, доктор? – поинтересовалась деревенская девушка.
 – О, мы поймали ее много лет назад в Малой Азии. У химер есть одна слабость, они обожают луну. Вот мы и установили на вершине одной горы зеркало так, чтобы в нем отражалась полная луна. И питающее к ней слабость чудовище подумало, что яркий серебряный шар стал наконец достижим. С воем и скрежетом она со всего маху врезалась в зеркало и… и тут выскочили мы и накинули на нее золотую цепь. Всего и делов-то!
 – О, доктор Лао! – воскликнула женщина-репортер из газеты «Абалон Трибьюн», – я надеюсь, что когда-нибудь вы дадите мне интервью и расскажете о своих удивительных приключениях!
 – Да, в вашей провинциальной газетке они вполне могут пойти на первую полосу, – заверил ее доктор Лао.
 Респектабельного вида старик, в брюках для гольфа и спортивной рубашке, дотронулся до химеры своей тростью. Чудовище лениво махнуло хвостом, словно отгоняя назойливую муху, выбило трость из рук старика и задело его по ноге металлическим шипом.
 – Не стоит шутить с этим животным, мистер, – заметил доктор Лао.
 – Чем вы ее кормите? – спросил кто-то из публики.
 – Гремучими змеями, – ответил доктор.
 – Да, здесь их предостаточно, – кивнул один из карантинных инспекторов. – Прошлой весной я сам убил здоровенного рогатого гремучника на Бисвакской дороге.
 – Должно быть, вы ошиблись, друг мой, – сказал доктор Лао. – Гремучник – одна из самым мелких змей.
 – Не знаю, тот был чертовски здоровый, – настаивал карантинный инспектор.
 – Вот чего я не могу понять, – начал старик в брюках для гольфа, – как это одно животное может сочетать в себе признаки ящерицы, орла и льва одновременно, да еще таким образом, что невозможно различить, где кончается лев и начинается ящерица, и где кончается ящерица и начинается орел. Какой вид ящерицы, на ваш взгляд, доктор, входит в состав этого чудовища? Может, это – центральноафриканский ящер или игуана, как их еще называют?
 – Не могу сказать ничего определенного, – признался доктор Лао.
 – Может, это зверь из Апокалипсиса, – заметил юрист Фрэнк Талл, почувствовавший, что не может больше стоять и молчать, словно тупая деревенщина.
 – Ничего подобного, – решительно ответил старик в брюках для гольфа. – Все мы знаем, что такого никогда не было. Библейская чушь, если позволите так выразиться, уважаемый сэр. Библейская чушь, глупая, детская чушь, которой начинена эта старая книга.
 – А мой папа говорит, что Библия – это великая книга, – сказала деревенская девушка.
 – Химера, – начал доктор Лао, – летает в заоблачной выси на своих не ведающих усталости крыльях, и редкому смертному доводится увидеть ее. Много лет тому назад в Малой Азии один македонский воин убил химеру длинной стрелой и отнес в музей Александрии, где было сделано чучело этого животного. Годы спустя тибетский монах, увидев в музее это чучело, изготовил фарфоровую статуэтку химеры и украсил ею монастырский двор. Некоторое время спустя китаец, приехавший из Северной столицы, заинтересовался странной фигурой, сделал замеры ее пропорций и, вернувшись домой, отлил точно такую же из бронзы и преподнес ее в дар Хубилаю, великому монгольскому хану. И тогда по велению Хубилая вокруг столицы была возведена Татарская стена. Хан захотел, чтобы одну из башен, с которой он наблюдал за звездами, украшали фигуры химер. И по сей день там можно увидеть бронзовых химер, которые поддерживают звездные глобусы и сжимают в когтях измерительные шесты.
 Позднее химеры стали считаться символом, эмблемой власти. И теперь их уже называли иначе – дракон. Дракон должен был символизировать свирепость, жестокость и силу, но химера была безобидным зверем, покровительницей искусства, созерцания и учености. Как, наверное, она изумилась, обнаружив себя на знамени впереди войска, отправляющегося на войну!
 Позже, когда другие властители сменили Хубилая, один из них решил, что у его дракона должно быть пять пальцев на ногах, а драконы других властителей могут иметь три, четыре, шесть или даже семь, но только не пять пальцев. Его сосед не согласился с этим эдиктом, и началась война. Я не помню, чем она завершилась, но хочу обратить ваше внимание, что у этой химеры по четыре пальца на передних ногах и по три – на задних. Так что если догматичный правитель считал, что его требование на чем-либо основывается, то он очень ошибался. Мне никогда не приходило в голову пересчитывать пальцы на лапах у химер Хубилая в Пекине, поэтому не могу судить, точны ли были скульпторы древности.
 – Скажите, химеры размножаются в неволе? – поинтересовался юрист.
 – О, конечно, – ответил доктор, – они размножаются постоянно. Этот приятель то и дело норовит наскочить на сфинкса.
 – Ну, это не совсем то, что я имел в виду, хотя, конечно, это тоже интересно. Я хотел узнать, воспроизводят ли они себе подобных?
 – Это невозможно, ведь все они самцы.
 – Вот как? И нет ни одной самки химеры?
 – Ни одной, да и самцов-то немного. Перед вами очень редкое животное, мистер.
 Хорошо, если нет самок, то откуда и они тогда взялись?
 – Как я уже говорил, эта особь из Малой Азии.
 – О, черт! Я имею в виду, как они родились?
 – На ваш вопрос невозможно ответить. Никто этого не знает.
 – А не может быть так, что самки химер, как самки некоторых видов насекомых, имеют совершенно другой облик и поэтому до сих пор не идентифицированы? – спросил старик в брюках для гольфа.
 – Наука вообще не признает существования химер, не говоря уж о том, самцы они или самки, – сообщил доктор Лао.
 – А что такое наука? – спросила деревенская девушка.
 – Наука? – переспросил доктор Лао. – Да ничего особенного. Наука – это классификация, приделывание названий ко всему, к чему только можно их приделать.
 Химера проснулась. Сон еще туманил ее зеленые глаза, в мозгу мелькали и исчезали обрывки странных сновидений. Она подняла заднюю лапу и почесала шкуру, очевидно, стараясь изгнать оттуда клещей. Сделав это, она поднесла лапу к морде и огненным дыханием опалила вычесанных насекомых. Доктор Лао достал из большого бака гремучую змею и бросил ее химере. Змея упала на кучу мусора, вскинула голову, зашипела и с вызовом уставилась на чудовище.
 Химера посмотрела на змею с таким вниманием, с каким кухарка наблюдает за тараканом, прежде чем раздавить его. Затем она высоко закинула хвост, как скорпион, готовящийся к нападению, и, нагнувшись вперед, опять же как скорпион, ударила змею по голове металлическим наконечником хвоста. Змея замертво уронила голову. Химера взяла свою добычу передними лапами и сидя, как кенгуру, на задних, принялась поглощать ее, аккуратно сплевывая в сторону погремушки. Она ела змею, откусывая кусочек за кусочком, как ребенок ест банан, и вид ее говорил о том, что она получает огромное удовольствие от трапезы. Покончив с едой, чудовище склонилось над доктором Лао, выдувая кольца дыма и прося еще.
 – Нет, моя прелесть, одной змеи в день при такой жаре тебе вполне достаточно, – сказал старый китаец.
 – Знаете, – продолжал он, обращаясь к аудитории, – здесь, в Аризоне, очень важно внимательно следить за рационом наших питомцев. То ли от недостатка влаги, то ли от этой ужасной пыли, стоит нам чуть перекормить животных, как у них то колики начинаются, то того хуже – заводятся глисты. Химере-то, конечное, глисты не страшны, она их тут же сжигает. Но возьмите, к примеру, сфинкса. Это же титанический труд – гнать глисты у сфинкса. Обычные глистогонные средства тут не помогают. Приходится давать сильное слабительное в огромные дозах. Последний раз, когда я гнал у сфинкса глисты, они выглядели, как гигантские вермишелины. И теперь, когда я вижу лапшу, у меня перед глазами стоят эти несчастные ленточные черви, а всякий раз, как я вижу ленточных червей, они мне напоминают вермишель. Меня это очень огорчает.
 – Кажется, лапша – излюбленное китайское блюдо, не так ли? – спросил старик в брюках для гольфа.
 – Я предпочитаю акульи плавники, – ответил доктор Лао.
 Вдова, миссис Ховард Т. Кассан, пришла в цирк в легком платье и туфлях на низких каблуках и направилась прямо в шатер предсказателя будущего. Она заплатила за вход и уселась, намереваясь услышать свое будущее. Апполониус предупредил, что ее ждет разочарование.
 – Не может быть, если только, конечно, вы расскажете мне правду, – твердо сказала миссис Кассан. – Меня особенно интересует, как скоро будет обнаружена нефть на моем участке в двадцать акров в Нью-Мехико.
 – Никогда, – ответил провидец.
 – Хорошо, ну а когда я опять выйду замуж?
 – Никогда, – снова ответил провидец.
 – Очень хорошо. Тогда, какой мужчина будет следующим в моей жизни?
 – В вашей жизни больше не будет мужчин, – изрек провидец.
 – Хорошо, тогда какой смысл в моем существовании, если я не разбогатею, не выйду замуж и не встречу больше ни одного мужчины?
 – Не знаю, – признался провидец. – Я только читаю будущее, я не оцениваю его.
 – Ну хорошо, я заплатила вам, расскажите мое будущее.
 – Ваш завтрашний день будет таким же, как сегодняшний, а послезавтрашний ничем не отличится от позавчерашнего, – сказал Аполлониус. – Я вижу оставшиеся вам дни как череду спокойных, скучных часов. Вы не поедете путешествовать, и в голову вам не придут новые мысли. Вам не доведется пережить новых страстей. Вы станете старше, но не мудрее, строже, но не величественнее. У вас нет и не будет детей. Ни удача, сопутствовавшая вам в юности, ни простодушие, которое привлекало к вам мужчин, больше не придут на помощь, и вам больше не удастся завлечь ни одного из них. Люди будут навещать вас из сочувствия или из жалости, а не потому, что вы им интересны. Приходилось ли вам когда-нибудь видеть старый кукурузный стебель, пожухший, умирающий? Время от времени на него садятся птицы, даже не замечая, на что садятся. Это и есть вы. Я не могу понять, что за место отведено вам в этой жизни. Живое существо должно либо создавать, либо разрушать, в зависимости от его способностей и наклонностей, но вы, вы не делаете ни того, ни другого. Вы просто живете, мечтая о том, чтобы с вами случилось то, что с вами никогда не случалось. Иногда вы удивляетесь, почему молодежь, которую вы время от времени ругаете за воображаемые проступки, не слушает вас и старается избежать встречи с вами. Когда вы умрете, вас похоронят и забудут. Могильщики положат вас в цинковый гроб, тем самым на века опечатав вашу бесцельность. Ибо, оглядываясь на вашу жизнь, на добро и зло, совершенное вами, я с прискорбием заключаю, что вы могли вовсе не рождаться. Я не вижу смысла в вашем существовании. Я вижу лишь впустую убитое время.
 – Вы, кажется, сказали, что не оцениваете жизнь, – съязвила миссис Кассан.
 – Я не оцениваю, я просто удивляюсь. Теперь вы мечтаете о том, чтобы на вашем участке в двадцать акров в Нью-Мехико обнаружили нефтяное месторождение. Вы мечтаете о каком-то высоком темноволосом мужчине, который придет просить вашей руки. Но мужчина не придет, ни высокий, ни темноволосый, ни какой-либо еще. И все равно вы будете мечтать, даже несмотря на то, что я рассказал вам, мечтать часами – за шитьем, за болтовней, за прочими мелкими будничными делами, а Земля вращается – люди рождаются, растут, творят, болеют, умирают, а вы сидите, шьете, болтаете и мечтаете. А ведь у вас есть право голоса, и люди, голосующие подобно вам, могут изменить облик нашего мира. Есть что-то страшное в этой мысли. Но ваше личное мнение по какому бы то ни было поводу в этом мире абсолютно не имеет значения. Нет, я не могу понять, зачем вы существуете.
 – Я заплатила вам не за то, чтобы вы меня понимали. Предскажите мне будущее, и кончим на этом.
 – Да ведь я и предсказывал вам будущее! Или вы хотите знать, сколько раз еще будете есть салат или вареные яйца? Хотите, чтобы я пересчитал, сколько раз вы крикните «доброе утро» своим соседям? Или сколько раз вы пойдете в магазин, в церковь, в кино? Должен ли я сосчитать, сколько галлонов воды вы вскипятите, готовя чай, или сколько комбинаций выпадет у вас в пасьянсе, или сколько еще раз у вас зазвонит телефон? Вы хотите знать, сколько еще раз вы отчитаете почтальона за то, что он не оставил вашу газету там, где бы вам хотелось? Или сколько раз вы будете сетовать на погоду за то, что идет дождь или, наоборот, светит солнце? Вы все это желаете знать? Ваше будущее – это вереница мелких, ничтожных дел, которые сопровождали вас на протяжении последних пятидесяти восьми лет. Единственное яркое впечатление вашей жизни – это любовь в вашем прошлом. В будущем нет ничего.
 – Ну, должна сказать, что вы самый странный предсказатель судьбы из всех, кого я посещала.
 – Мое несчастье в том, что я всегда говорю правду.
 – Вы когда-нибудь любили?
 – Конечно. А почему вы спрашиваете?
 – В вашей жестокой откровенности есть странная притягательность. Я могу представить себе девушку, или, скорее, зрелую женщину, которая бросилась бы к вашим ногам.
 – Была одна девушка, но она никогда не бросалась к моим ногам. Я бросался к ее.
 – И что она?
 – Смеялась.
 – Она заставляла вас страдать?
 – Да. Но ничто не может причинить мне страдания теперь.
 – Я знала это! Я не сомневалась, что человек с такой обостренной чувствительностью был когда-то жестоко обижен женщиной. Ведь иногда женщины так несправедливо поступают с мужчинами!
 – Увы.
 – Бедный вы, бедный. А ведь вы, кажется, ненамного старше меня? И я тоже была обижена в этой жизни. Может, мы станем друзьями или даже, возможно, больше, чем просто друзьями, и попробуем вместе залатать разорванное одеяло прошлого. По-моему, я вполне смогла бы понять вас и позаботиться о вас.
 – Мадам, мне уже почти две тысячи лет, и все это время я был холостяком. Слишком поздно начинать все сначала.
 – О, вы ошибаетесь! Я обожаю людей с причудами! Мы с вами прекрасно поладим, я уверена!
 – А я нет. Я сказал вам, что в вашей жизни больше не будет мужчин. Не пытайтесь заставить меня подавиться собственными словами. Прием окончен. Всего доброго.
 Она пыталась сказать что-то еще, но Аполлониус исчез с внезапностью опытного мага. Миссис Кассан вышла из шатра. На улице она столкнулась с Лютером и Кейт.
 До окаменения последней еще оставалось десять минут.
 – Милочка, – обратилась к ней миссис Кассан, – этот предсказатель будущего – самый обаятельный человек из тех, кого я когда-либо встречала. Я собираюсь пойти к нему еще раз сегодня вечером.
 – Что он сказал про нефть? – осведомился Лютер.
 – О, он очень обнадежил меня, – ответила миссис Кассан.
 Два юнца из колледжа с Северо-Запада, Слик Бромежски и Пол Конрад Гордон, пришли в цирк, находясь в изрядном подпитии. Они по поводу и без повода сыпали остротами и веселились вовсю.
 Доктор Лао тут же бросился к ним.
 – Сьто слуцаться? Зачем челтовы сопляки плиходить это место? Вас сдесь нецево делать. Убилайтесь к челту! Это мое coy, челт возьми!
 Юнцы посмеялись над бешенством маленького старикашки и пригрозили натравить на него япошек, если он не заткнется. Процитировав только что придуманный ими закон, согласно которому доктор Лао не мог помешать войти никому, кто заплатил свои деньги за вход, они посоветовали не строить из себя Барнаума и пойти помыться, чтобы не вонял. После чего отправились на поиски пип-шоу.
 Оно находилось в маленьком, немного удаленном от остальных шатре. В занавеске, перегораживающей шатер, были проделаны отверстия на различной высоте, чтобы мужчинам, независимо от роста, было удобно наблюдать. У одного из них замер старик в брюках для гольфа, у другого пристраивался карантинный инспектор, остальные отверстия были свободны.
 Юнцы выбрали себе по отверстию, нагнулись и застыли, всматриваясь.
 Вокруг ветхой тростниковой хижины танцевали три негритянских жреца, рядом с ними высился символ откровенной мужественности. Это был танец дождя, и брызги аккомпанировали их прыжкам. Они скинули набедренные повязки и танцевали голые, кружась вокруг фаллического символа. Их черные тела лоснились от дождя и пота.
 Из хижины вышли пять черных девушек, пять стройных сочных девственниц. Жрецы бросились к ним, сорвали с них повязки и увлекли в танце; сквозь шум дождя послышался глухой рокот барабанов. Черные девушки танцевали меж жрецов, запинаясь и прихрамывая, словно опилки и сучки кололи им ноги. Черные тела извивались на фоне серой пелены дождя.
 Барабанная дробь стала громче, и жрецы заплясали еще неистовее. Словно желая подстегнуть их, черные девы сорвали с деревьев длинные прутья и принялись нещадно стегать жрецов. Удары прутьев оставляли розовые полосы на черных спинах и животах. Перекрывая шум дождя, рокот барабанов раздался совсем близко, и черные жрецы возопили от жгучей боли, причиняемой им ударами прутьев.
 Гигантский фаллос вздрогнул и зашатался: серые брызги дождя оседали на черных телах подобно пеплу. Завыл ветер, дождь внезапно прекратился, и из лесу вышел Мумбо-Юмбо с тамтамом в руках.
 Он вышел, и над лесом мягко засияла радуга, черные жрецы пали перед ним ниц и замерли, демонстрируя полное повиновение. Мумбо-Юмбо ступал по их распростертым телам.
 Черные девы не отрываясь смотрели на него, сладострастно подрагивая телом и пытаясь привлечь его внимание робкими знаками. Мумбо-Юмбо внимательно оглядел девушек, потрогав, пощупав и ущипнув каждую из них. Он надавливал, тер, обстукивал и кусал их. Он целовал их, тер им носы, дергал за уши, пробовал на вкус их языки, обнюхивал и мял груди; девы терпеливо сносили все, прижимаясь к нему и тая от его прикосновений. Но, там не менее, они не понравились ему. Он схватил дубинку и ударами сбил их на землю, в грязь. Затем он принялся бить и пинать жрецов, выкрикивая им в лицо слова неудовольствия.
 Жрецы собрались вместе и стали о чем-то совещаться. Один из них обратился к божеству, но Мумбо-Юмбо оттолкнул жреца, и тот пал в грязь рядом с отвергнутыми девственницами.
 Тогда остальные жрецы бросились в хижину и вернулись оттуда, неся большой крест, к которому была привязана светловолосая белокожая девушка. Они бросили крест к ногам божества и скрылись. Мумбо-Юмбо посмотрел на девушку и остался доволен. Он отвязал ее от креста, поднял за волосы и скрылся с ней к лесу.
 – Ух! – завопил Пол Конрад. – Боже, как я завидую этому парню.
 – Заткнись! – закричал старик в брюках для гольфа. – Неужели вы, сопляки чертовы, не можете хоть немного помолчать? Черт побери, не забывайте, где вы находитесь.
 – Ну, если тебе не нравится, дедуля, надо что-то делать, – посоветовал Слик Бромежски.
 – Наконец-то я слышу от вас что-то разумное, – ответил старик. – Пойду пожалуюсь администрации, – и он с ворчанием вышел из шатра.
 – Ты только представь себе – жаловаться администрации этого притона, – фыркнул Пол.
 – Представляю, – фыркнул в ответ Слик.
 Юнцы, посмеиваясь, вернулись к своим наблюдательным пунктам.
 На серых камнях лежали нимфы, юные полные нимфы с животами, как у прачек, и бедрами, как у молодых кобылиц. В зарослях камыша на берегу моря прятался фавн. Он подглядывал за ними.
 Розовый, юный и скромный был тот фавн, коротенький, словно маленький певчий, без рясы и псалтыря. Он стоял, укрытый зарослями, и смотрел на толстых распутных нимф, которые знали, что он на них смотрит. Они смеялись, болтали, показывая друг другу всякие непристойные штучки, а маленький фавн раздвигал заросли, чтобы лучше видеть.
 Две нимфы танцевали, остальные смеялись, глядя на них, и подзадоривали; каждая из них краем глаза наблюдала за трепетавшим в зарослях фавном. Он же только смотрел, не осмеливаясь приблизиться; тогда нимфы позвали его и пригласили поиграть с ними. Но он помотал головой и не сдвинулся с места.
 Нимфы играли, лениво гоняясь друг за дружкой, и каждая из них ждала, что остальные уйдут и она одна сможет спуститься к фавну. Он осторожно выбрался из зарослей, спрятался за камнем, готовый ретироваться в любую минуту, и смотрел на них. Нимфы делали вид, что не замечают его, вплетая цветы себе в волосы, кидаясь песком, прыгая и пронзительно смеясь. Одна из них посадила пчелу на плечо сестре, та укусила ее, и нимфа взвыла от боли, а затем яростно накинулась на обидчицу, они сцепились, кусаясь и царапаясь. Остальные нимфы смеялись, подзадоривали и кидали в дерущихся горсти песка, а маленький фавн подкрался немножко поближе.
 Одна из нимф взяла ветку винограда и, предлагая фавну, медленно пошла к нему. Ее перепачканные ноги скользили по сухому песку, волосы были растрепаны и спутаны, на толстых ногах виднелись царапины и синяки. Она протянула фавну сморщенные, гнилые виноградины и криво усмехнулась своими толстыми губами, но отвращение взяло верх над любопытством, и фавн ретировался к морю. С грустью взглянув ему вслед, нимфа отбросила ягоды и вернулась к своим сестрам.
 Сестры смеялись и дразнили ее. Рассерженная, она схватила палку и бросилась на них; с визгом и смехом нимфы брызну в разные стороны. Но краем глаза они продолжали следить за фавном.
 Тогда красивейшая из них, стройнейшая и желаннейшая, отделилась от остальных и пошла по направлению к морю. А ее сестры, делая вид, что не замечают этого, вновь принялись танцевать и петь, то и дело окликая фавна, он сидел на корточках в кустах и смущенно следил за ними; но не откликался и не решался присоединиться к ним.
 Они махали ему зелеными ветками, бросали в него маленькие ракушки, обзывали его и корчили рожи; взявшись за руки, они танцевали вокруг цветущего куста.
 А нимфа, ушедшая от них, прокралась по откосу к морю и, скрытая зарослями, вошла в воду. По мелководью, невидимая за буйными зарослями тростника, она незаметно подошла к фавну сзади. А хоровод нимф, продолжая кружиться, приблизился к нему. Фавн, дрожа, припал к земле, продолжая смотреть на них.
 Тихо, без всплеска нимфа выбралась на берег и притаилась за его спиной. Вдруг остальные нимфы разорвали хоровод и бросились к фавну. Он вскочил, пытаясь улизнуть к морю, но прекрасная нимфа была тут как тут. Она схватила фавна за руки, и толстые распутные нимфы окружили его своей развратной плотью. Они касались фавна своими похотливыми пальцами, вырывая его друг у друга, чтобы поцеловать целомудренные губы поцелуем похоти и разврата.
 Он отбивался по-мальчишески отчаянно, нанося удары сердито, но слабо, словно боясь сделать больно, и на лице его мелькало выражение, не похожее на отчаяние и гнев; руки его скорее гладили, чем били.
 Он упал на песок. Визжа и хохоча, нимфы повалились на колени рядом. В сплетении ног и рук рука фавна коснулась округлой груди прекрасной нимфы.
 – Бог ты мой, – застонал Слик, – интересно, как это называлось у греков.
 Снаружи раздался жалующийся голос старика в брюках для гольфа.
 – Здесь они, доктор Лао, здесь. Если вы цените чувства остальных посетителей вашего цирка, то выгоните их отсюда.
 – Я лазоблаться с ними! – сказал доктор. – Целтовы сопляки! Я лазоблаться с ними. Эй, Луб, Луб!
 – Ну, сейчас, кажется, будет гонка! – криво усмехнулся Пол Конрад.
 В шатер ворвалось что-то большое, черное и лохматое, сгребло юнцов в охапку и вынесло из шатра. Оно протащило их мимо ряда шатров и выбросило на тротуар Мэйн-стрит. Был ли это человек, медведь или русский, сказать наверняка никто не мог.
 – Черт меня подери, если это не лучший вышибала из тех, что я видел в своей жизни, – прокомментировал случившееся карантинный инспектор и обратился к старику в брюках для гольфа.
 – Пойдем, глянем еще, старина. Интересная штука.
 Мистер Этайон созерцал морского змея, а морской змей, в свою очередь, созерцал мистера Этайона. Этайон закурил сигарету и выдохнул облачко серого дыма. Морской змей высунул язык – длинный, желтый, обнаженный нерв величиной с человеческую руку, чувствительный, изящно раздвоенный – орган вкуса и осязания, символ странных чувств, таинственным и темных, восходящих к временам изгнания человека из рая. Глаза мистера Этайона смотрели на змея через запыленные стекла очков. Глаза змея, неподвижные и немигающие, смотрели на корректора кошачьими зрачками, темными узкими эллипсами на медном фоне. Глаза корректора были обыкновенными зелеными глазами. Глаза змея – темными злыми самоцветами.
 Устав от взаимного созерцания, змей медленно свернулся в кольцо, повторяя телом и хвостом невидимый путь, проложенный перед этим головой. Повернув голову, он принялся разглядывать переплетения стальной решетки, державшей его взаперти, в тысячный раз надеясь, что пропустил желанную лазейку при предыдущем осмотре.
 Внезапно мистер Этайон резко пошевелился. Змей испуганно обратил к нему свою морду и забил хвостом с такой скоростью, что затрещали доски пола.
 Змей: Что ты уставился на меня? У нас нет ничего общего, кроме взаимной ненависти.
 Этайон: Ты завораживаешь меня. Но почему ты бьешь хвостом, словно гремучая змея?
 Змей: А почему бы и нет? Это мой любимый атавизм.
 Этайон: Может, тот же условный рефлекс, что заставляет меня искать дерево, когда на меня нападает собака, вынуждает тебя бить хвостом, когда ты встревожен?
 Змей: Твой рефлекс рожден страхом. Мой – ненавистью. Твои инстинкты – инстинкты труса, мои – бойца. Ты боишься собственной тени. Я не боюсь ничего.
 Этайон: Бог, наделивший тебя храбростью, дал мне хитрость.
 Змей: Я бы не стал с тобой меняться.
 Этайон: Тем не менее, ты в клетке, а я свободен, хожу, где вздумается.
 Змей: О, у тебя есть собственная клетка, и ты натыкаешься на ее прутья так же часто, как и я.
 Этайон: Что-то я не очень тебя понимаю.
 Змей: Не стану объяснять.
 Этайон: Почему ты все время трешься подбородком об пол?
 Змей: А почему ты стоишь здесь как дурак? Я делаю потому, что мне нравится это ощущение, потому что трение приносит мне чувственное наслаждение, потому что мое лицо зудит и трение уменьшает раздражение. Ха! Можно ли чесание назвать отвлекающим действием при зуде? Не правда ли оригинально?
 Этайон: Сомневаюсь.
 Змей: Почему ты носишь эти штуки на глазах?
 Этайон: Чтобы видеть.
 Змей: Бог, создавший тебя хитрым, дал мне глаза, способные видеть предметы без посторонней помощи. Честно говоря, Творец Всего Живущего был ко мне довольно щедр. Он дал мне силу, симметричность, выносливость и терпение. Он создал меня гадюкой и удавом одновременно. Мой яд смертоноснее яда кобры. Мои объятия ужаснее объятий питона. Я могу убить одним укусом. Я могу раздавить одним нажатием. А если я кусаю и давлю одновременно, то смерть привохит мгновенно, это я тебе гарантирую. Хе, хе, хе! А теперь взгляни на себя! Тебе приходится навешивать на себя тряпки, чтобы защитить свою нежную кожу. Тебе приходится носить эти штуки на глазах, чтобы видеть. Хе, хе, хе! Ничего не скажешь, Господь постарался, создавая тебя!
 Этайон: Я не самое совершенное из его творений.
 Змей: Чем ты питаешься?
 Этайон: Я люблю разнообразную пищу. Я ем виноград и свиные окорока, улиток и рыбу, протеины и карбогидраты. А еще я люблю гусиную печенку.
 Змей: А я ем только мясо, рыбу и птицу. Однажды я съел маленького черного мальчика. Хочешь, я расскажу тебе об этом.
 Этайон: Если пожелаешь.
 Змей: Мое знание географии не очень глубоко, но помню, что это был остров где-то в океане, и плыть до него было очень далеко, хотя плаваю я быстро. Обрати внимание на мой веслообразный хвост. И вот на заре седьмого дня я прибыл на остров и решил сбросить кожу. Я должен был сделать это еще раньше, но в океане не очень-то полиняешь. Выбравшись на хорошенький маленький пляж, я вытянулся на песке во все свои восемьдесят футов – во всяком случае, такова моя длина по подсчетам доктора Лао, а уж он-то знает толк в этих делах, – а затем направился в густые заросли кустарника, которые росли чуть поодаль. Скажу тебе: тяжело ползать по земле после многих дней, проведенных в океане. Я залез в колючие кусты, из всех сил мотая головой, чтобы зацепиться шкурой за колючки. Наконец мне это удалось, а остальное же было делом техники. Обычно старая кожа собирается складками под горлом, а затем постепенно слезает со всего тела, и чем быстрее ты трешься о кусты, тем быстрее она сходит. Я носился кругами, кожа сходила, и я был очень доволен, ибо в последние несколько дней мне было очень неудобно.
 Я уже заметил, что стоит сменить кожу, как меня охватывает нестерпимый голод. И вот сверкающий, сияющий, блистающий и переливающийся всеми цветами радуги в своей новой шкуре, я начал рыскать по острову в поисках пищи. Я взобрался на холм, прополз через лес и пересек долину, но нигде ничего не нашел. Тогда я залез в реку и поплыл вверх по течению. Это была совсем маленькая речка и очень извилистая, так что, оглядываясь назад, я видел только свой хвост, исчезающий за поворотом. И так я плыл вверх, и вся рыбешка в реке решила, что наступил конец света.
 Вскоре я приплыл в город земляных хижин и темнокожих людей. Они толпились на берегу, слушая знахаря, который нес несусветную чушь. Я вылез из воды рядом с ними, и все с визгом бросились врассыпную, словно цыплята от коршуна. Хочешь верь, хочешь не верь, некоторые из них попрыгали в реку и пытались переплыть на другой берег.
 Я наблюдал заа ними и приглядывался, выбирая. Мне понравился маленький толстый мальчуган кофейного цвета. Бьюсь об заклад, мамаша кормила его утиными яйцами и жареными бананами – такой он был жирный. У парня был такой живот, что из-за него он не видел собственных коленей.
 Так вот, этот мальчуган решил спастись от меня на дереве. Знаешь, как эти дикари карабкаются на деревья? Обхватят его ногами и давай рывками вверх. Только его и видели! Ну, я дал ему забраться на вершину, он уселся там среди ветвей и кокосов и уставился на меня, словно маленькая обезьянка. По тому, как он вопил, всякий бы догадался, что с ним вот-вот случится что-то ужасное.
 И вот, сэр, я легко вскарабкался наверх, обвив шершавый ствол своим могучим торсом и слегка покачивая головой. Мой маленький язычок – вот что обычно пугает людей, ибо они думают, что это жало, – ну вот, мой маленький язычок то и дело высовывался, доводя негритенка до помешательства. Боже! Я думал, он надорвет себе глотку, увидев, как мой маленький язычок подбирается все ближе.
 И вот, сэр, я схватил его за ногу. О Господи, как взвыл этот маленький ниггер. Но я крепко держал его и сказал сквозь зубы: «Ну же, слезай отсюда, маленький негодяй». Я дернул его как следует, и, Бог ты мой, он отцепился. Я отпрянул, держа его в пасти, потерял равновесие, и мы со всего маху грохнулись оземь. Я едва не разбился. Я заглотил его так, как ты заглотил бы устрицу, если не возражаешь против такого сравнения. И в тот момент, когда он уже миновал мою пасть, и моя глотка раздулась, приняв его форму, и мои глаза вылезли на лоб от усилий – будь я проклят, если в этот момент не появился его папочка с копьем в руке и не начал возникать. Мне было нелегко справиться с мальчишкой, застрявшим у меня поперек горла, но, поверь мне, приятель, я и о старике позаботился как надо. Я обхватил папашу вместе с его чертовым копьем незанятой частью своего тела и немножко помял. Старик попытался было позвать на помощь, но не смог из-за того, что его легкие были раздавлены.
 Этайон: Ты очень живо все описал. Что же случилось с отцом мальчика?
 Змей: О, я и его съел. Потом я поискал их старуху, но не нашел и съел первую попавшуюся девку. Но тот малыш был самым вкусным.
 Этайон: Ты на редкость интересный рассказчик. Расскажи мне еще что-нибудь.
 Змей: Нет, теперь твоя очередь. Расскажи что-нибудь сам.
 Этайон: Это была свинья. Породы Дюрок Джерси. Она жила в своем свинарнике, питаясь помоями и не ведая душевных конфликтов. Она жирела, становясь все толще и толще. Однажды хозяин погрузил ее на тележку, отвез на станцию, посадил в товарный вагон и отправил на консервный завод. Там она была убита, выпотрошена и разделана. Несколько месяцев спустя я пришел в ресторан и заказал свиные котлеты. Котлеты мне были поданы, и пусть я умру – котлеты были из той самой свиньи, о которой я только что говорил. Мораль этой истории такова: одной– единственной целью жизни свиньи, и жизней всех ее предков, и жизней предков их предков, и людей, растивших, разделывавших и торговавших ими, повторяю: единственной целью этого сплетения усилий и жизней было подать мне в ресторане в тот момент, когда я этого захочу, пару сочных свиных котлет.
 Змей: В твоем утверждении есть доля истины. Я рассуждал примерно так же, когда поедал того толстого мальчугана. Ах, я так люблю говорить о еде.
 Этайон: Пожалуй, есть еще одна интересная тема.
 Змей: Я полагаю, ты имеешь в виду любовь.
 Этайон: Да, совершенно верно.
 Змей: Я до сих пор помню свой первый роман. Это было не менее одиннадцати веков назад. Ах, она была так хороша! Футов на двадцать длиннее меня, ибо тогда я был еще мальчишкой; у нее были такие огромные клыки, острые, словно лезвия. Я был на западе: она где-то на востоке. Я учуял ее на другом конце света! Я впервые почуял этот запах, однако знал, что он означает: интересно, как мы узнаем о таких вещах. И я помчался через моря и океаны на восток, к ней.
 Этайон: Должно быть, дальнее путешествие вышло.
 Змей: Да. Я видел наутилуса, ската, осьминога и гигантскую акулу. Летающие рыбки прыгали вокруг моей головы и надо мной парила птица-фрегат. Проголодавшись, я поймал фрегата прямо в воздухе и проглотил, даже не сбавив хода.
 Этайон: Ну, и каким он был на вкус?
 Змей: Противным. Очень отдавал рыбой. Больше я их никогда не ел. Среди птиц хороши на вкус пеликаны, а снежные гуси просто объедение.
 Этайон: И ты нашел самку?
 Змей: Ага. Она ждала меня на скалистом берегу маленького островка. Она была холодна и неприступна. Она уползла на вершину скалы и шипела на меня оттуда. Я вполз вслед за ней; моя страсть согрела ее, мой пыл заставил ее уступить. Скажи мне, кусают ли мужчины свои женщин в порыве страсти?
 Этайон: Иногда.
 Змей: Мы тоже. Я укусил ее за шею, а она вцепилась мне в нижнюю челюсть, и я почувствовал, как ее яд входит в меня. Но он не повредил мне; и мой яд не повредил ей. Я обвил ее и стащил с острова в воду, и мы боролись в бушующих волнах. Я помню, небо заволокли тучи, и раздались раскаты грома – словно стихии пробудились от нашей борьбы. Скажи мне, устают ли мужчины от женщин после того, как были с ними?
 Этайон: Иногда.
 Змей: Мы тоже. Я устал, покинул ее и вернулся на запад, на остров гигантских черепах и вулканических скал. Черепахи там питаются только овощами и фруктами; они живут бесконечно долго; и хотя они никогда не покидают пределов своего маленького вулканического островка, отличаются истинной мудростью. Я лежал на песке и говорил с ними. Черепахи задавали мне вопросы и рассказывали о странных и прекрасных вещах. Их ноги были подобны ногам слонов, их голоса – низки и протяжны. Но скажи мне, когда проходит чувство пресыщения, вожделеют ли мужчины своих женщин вновь?
 Этайон: Иногда.
 Змей: Скажи мне, мужчины в клетках делают это?..
 Этайон: Иногда.
 Змей: Мы тоже.
 Этайон: На протяжении всей истории мореплавания люди то и дело сообщали о том, что видели тебя. Ты действительно высовывался из волн и пугал мореходов.
 Змей: О, иногда, завидев корабль, я подплывал к нему и заглядывал на палубу просто развлечения ради – мне нравилось, как людишки вопили со страху. Ну и потом, я хотел, чтобы легенда обо мне жила.
 Этайон: Расскажи, как доктор Лао сумел поймать тебя.
 Змей: Все это из-за русалки. Никогда в жизни не видел ничего подобного. Скажи мне, ведь правда, она прекрасна?
 Этайон: Удивительно хороша.
 Змей: Так вот, однажды я охотился у побережья Китая, и тут появился доктор Лао на своей большущей старой посудине. Она проплывала как раз надо мной, когда я погрузился, выискивая каракатицу. Вскоре я всплыл, чтобы глотнуть воздуха, и увидел, как доктор вытягивает из воды нечто такое, что поначалу принял за большую яркую рыбу. Он и его матросы вопили как резаные, и я решил подплыть поближе и посмотреть, кого они там поймали. Это была русалка. Я высунул голову и уставился на нее, зависнув над бортом посудины. Русалка так заворожила меня, что на какое-то время я погрузился в транс, и тогда доктор Лао набросил мне на шею трос, а другой его конец обвязал вокруг мачты. Эти чертовы чинки вытащили меня на палубу, словно кусок веревки. Проклятый трос сдавил меня, так что я потерял сознание. А когда очнулся, то был уже в этой клетке. Это произошло девять лет назад. Но наступит и мой час. Я ничего не забыл.
 Этайон: Что ты сделаешь?
 Змей: Я устрою обед, и доктор Лао будет мясным блюдом.
 Этайон: Если, конечно, выберешься из его клетки.
 Змей: Разумеется.
 Этайон: Ну, а что после обеда?
 Змей: О, я возьму русалку, посажу ее себе на спину – я думаю, она удержится, если обхватит меня руками и хвостом, и отправлюсь к ближайшей реке, а по ней – в море. Никому не советую меня останавливать.
 Этайон: А почему ты возьмешь с собой русалку?
 Змей: Она – дочь моря, а я – его сын. Она тоскует по нему так же, как и я. И кроме того, она прекрасна. Ты ведь сам это подтвердил. Я возьму ее в море и отпущу. Как ты думаешь, она помашет мне рукой, скрываясь в волнах прибоя? Она улыбнется мне, уплывая?
 Этайон: Не сомневаюсь, именно так она и сделает.
 Змей: Надеюсь. Затем я сам брошусь в волны прибоя и отправлюсь на восток, к маленькому скалистому островку. Моя самка будет по-прежнему ждать меня там, я знаю. Я поплыву на восток ради нее. И я вновь встречу наутилуса, ската, осьминога и гигантскую акулу.
 Этайон: Хотел бы я отправиться вместе с тобой…
 Мистер Этайон слонялся среди шатров в ожидании главного представления. У одного из шатров он столкнулся с выходившей оттуда репортером «Трибьюн».
 – Бьюсь об заклад, сейчас вы позеленеете от зависти, – заявила она. – Я только что взяла интервью у самого доктора Лао.
 – Ха, – усмехнулся мистер Этайон. – Я только что взял интервью у его змея.
 Испытывая приятное чувство наполненности от изрядного количества выпитого пива, Ларри Кэмпер и его компаньон сидели за стойкой в баре Гарри Мартинеса, беседуя, прихлебывая пиво и покуривая. Они испытывали друг к другу интерес и расположение и обильно смачивали ростки дружеского чувства добрым холодным пивом. Погода, трудные времена и цирковая процессия были обсуждены досконально, и разговор перешел на подробности службы Ларри на востоке.
 – Бог ты мой, – рассказывал Ларри, – я отслужил шесть чертовых лет среди варваров и теперь приехал домой, чтобы снова стать цивилизованным человеком. Господи, да, попав во Фриско, я чувствовал себя деревенским мальцом, первый раз очутившимся в городе.
 – А где ты был в Китае, Ларри?
 – В основном, в Тяньцзине. Там базировался наш Пятнадцатый. Ну и поколесить, конечно, пришлось.
 – А какое у них там пиво? – спросил Гарри Мартинес.
 – О, «Асаки», «Сакура», «Голд Ботл», «Файв Стар», «Купер», «Чесс», «Спатенбрау», «Мюнхен» и еще до черта всякого. Лучше всего был «Купер». Если слить вместе все пиво, что я там выпил, приличное море получится.
 – Ну, что там за женщины?
 – Да какие угодно – кореянки, маньчжурки, японки, кантонизки, еврейки, славянки, француженки, филиппинки. До черта разных женщин. Маньчжурки самые лучшие. Здоровые, толстые коровы с добрыми глазами и огромными ножищами, которые они всегда готовы раздвинуть. Они носят штаны и куртки, как мужчины; волосы у них черные, как смоль.
 – Я слышал, – сказал друг Ларри, – что китайские женщины вроде бы здорово отличаются от наших. Это правда?
 – Ерунда, – ответил Ларри, – они ничем не отличаются от остальных. Хотя, забавно, многие китайцы думают то же самое о белых женщинах. Интересно, откуда это пошло?
 Но ни его друг, ни Гарри Мартинес не смогли помочь Ларри разрешить этот вопрос.
 – Господи, – сказал друг Ларри, – как бы я хотел поездить по свету, повидать разных людей, посмотреть всякие места, как это удалось тебе. Мне всегда хотелось путешествовать, но думаю, никогда не доведется; буду торчать в этом Абалоне с женой и двумя детьми и едва сводить концы с концами, пока не умру. Я как раз на днях думал: не улизнуть ли отсюда – добраться до побережья и отправиться куда-нибудь в Австралию, да куда угодно, лишь бы подальше отсюда. А так я бы мог изменить имя и начать все сначала и, возможно, повидать в жизни еще что-нибудь. Но, скорее всего, я останусь киснуть в этом чертовом Абалоне с женой и детьми, пока не сдохну.
 – А ты там видел, как людям отрубали головы? – спросил Гарри Мартинес.
 – О, конечно, – ответил Ларри. – Тогда, в двадцать седьмом, они много людей казнили. Мы с ребятами каждый раз ходили в город смотреть, когда они устраивали казнь. У меня даже есть несколько фотографий. Правда, они остались в сундуке во Фриско.
 Однажды в городке, где мы поддерживали порядок, пока у них шла революция, китайские солдаты окружили банду дезертиров и решили провести публичную казнь. Место было выбрано в каменном карьере, и мы с ребятами пошли посмотреть.
 Вместо того, чтобы рубить головы, они расстреливали бандитов. Солдаты выводили бандитов по одному, ставили на колени, и один из китайских сержантов подходил с большим маузером и всаживал бедняге пулю между глаз.
 Посмотреть на казнь собралось множество народа. Публичная казнь была для местного населения единственным развлечением.
 Наконец, китайцы вытащили последнего дезертира – здоровенного парня. Они решили пришить его, и на этом закончить. Сержант подошел поближе, ну а здоровяк, такой нервный, все косился на маузер, и только сержант собрался спустить курок, он дернул головой в сторону, и сержант промахнулся. Это был его первый промах за весь день.
 Но эта чертова пуля, видно, хотела крови и, ударившись о плоский камень, срикошетила в толпу зевак. Она угодила какому-то мальчонке прямо в висок и укокошила его на месте.
 И будь я проклят, если это не сошло у китайцев за чертовски веселую шутку. Они смеялись и смеялись, пока не надорвали животы. Вот уж странные люди.
 – Я раз видел, как Панчо Вилья поставил к стене несколько человек, – сказал Гарри Мартинес. – Только никто при этом не смеялся.
 – Да уж, китайцы – забавный народ, это точно, – сказал Ларри. – За это они мне и понравились. Эй! Да ведь этим цирком, кажется, заправляет китаец.
 – Точно.
 – Ну, так давай сходим. Это, должно быть, интересно.
 Всю дорогу по Мэйн-стрит Ларри замедлял шаг, стараясь идти в ногу со своим спутником.
 – Посмотри только на этот проклятый город, жаловался его друг. – Я торчу тут с девятьсот девятнадцатого. Приехал сюда из-за жены и, по-видимому, останусь здесь навсегда. Господи! Провести остаток жизни в Абалоне! Этот проклятый город был уже мертв, когда я приехал сюда, а теперь он стал еще мертвее. Ты был в Китае, Японии, на Филиппинах, еще черт знает где, а я не был нигде, кроме Абалона, штат Аризона. Господи!
 – Да, это, конечно, скверно, – заметил Ларри.
 – А что ты собираешься делать, когда выберешься отсюда?
 – О, я, наверное, доберусь до какого-нибудь призывного пункта и завербуюсь в одиннадцатый Инженерный в Панаме. Вроде, это хорошая часть, да и перемена после пехоты не помешает. А когда отслужу срок, попробую в береговую артиллерию на Гавайи, а потом в авиационный корпус на острова, а потом, может, опять завербуюсь в Китай. Да я еще толком не знаю. На земле много мест, где я бы хотел побывать.
 – И что, ты не собираешься где-нибудь осесть?
 – Э, нет. Пока я еще не встречал местечка, которое бы не опротивело мне через несколько лет. Этим-то и хороша армия. Когда твой срок истек, можешь отправляться, куда вздумается. Это не то, что гражданка.
 – Да, – вздохнул его друг, – это не то.
 Они подошли к цирку как раз в тот момент, когда два юнца из колледжа приземлились на пятые точки посреди Мэйн-стрит. Ларри и его друг подошли к ним и помогли подняться.
 – Что, ребята, вышвырнули вас?
 – Да, что-то вроде этого, – сказал Пол Конрад. – Ничего страшного, цирк-то все равно паршивый, – забрались в свой старый автомобиль, завели его с нескольких попыток и поехали прочь. Сзади на машине красовалась надпись:

 ПЛАМЕННАЯ ЮНОСТЬ… БЕРЕГИСЬ ДЫМА

 – Замечательные ребята, эти мальцы из колледжа, – произнес Ларри с восхищением. – На все-то им наплевать.
 Посетители цирка начали было смеяться, когда доктор Лао подошел к Ларри Кэмперу и обратился к нему по-китайски. Но их смех сменился изумлением, когда Ларри ответил ему на плавном, словно музыка струящемся, мандаринском наречии. Он пел односложные слова так же пронзительно, как доктор, и они разговаривали, словно незнакомцы, повстречавшиеся в чужой стране и связанные лишь мостиком родного языка.
 Поговорив, доктор и Ларри отвесили друг другу по почтительному поклону и разошлись. Ларри подошел к своему другу и сказал:
 – Пойдем, док намекнул мне на одну занятную штучку. Это в том шатре, пойдем-пойдем, ты же хотел увидеть что-нибудь необычное. Это должно тебе понравиться.
 Они поспешно вошли в маленький темный шатер. Доктор был уже там. В низкой клетке выла и металась огромная серая волчица.
 – Не могу понять, как это случилось, – сказал доктор Лао. – Обычно она строго придерживается своего графика. До октября это не должно было случиться, а тут вдруг прямо во время представления она вздумала преображаться, по-моему, все дело в равноденствии.
 – О чем это он? – шепотом спросил Ларри его друг.
 – Эта чертова старая волчица собирается превратиться в девицу, – сказал Ларри. – Понаблюдай за ней; ничего подобного ты никогда не видел, а это уж точно.
 – О, черт, – воскликнул приятель, – что ты пытаешься мне втюхать?
 – Ничего я тебе не втюхиваю, – запротестовал Ларри. – Ты что, никогда не слышал про оборотней? Они же все время меняют обличье. Это один из них. Боже, послушай только, как она орет!
 – Ну, ни за что не поверю, пока не увижу своими глазами, – сказал приятель. – И даже увидев, не знаю, поверю или нет.
 Волчья шкура начала сворачиваться и клочьями падать. Соски на животе стали сводиться, объединяясь в два больших. Клыки волчицы затупились и уменьшились. Хвост опал.
 – Господи, с ней что-то творится, – признал друг Ларри. – Что случилось? Она больна?
 – Нет, нет, – сказал доктор Лао, – это самые обыкновенные приготовления. Сейчас вы увидите, как ее задние ноги резко удлинятся. После этого превращение пойдет очень быстро. Это занятно, особенно если вы интересуетесь морфологией изменчивости.
 Волчица кричала и билась в агонии, но звук ее голоса не был похож на вой волка.
 – Видите ли, – комментировал доктор Лао, – когда, к примеру, головастик превращается в лягушку, этот процесс очень растянут, и физическая боль, сопровождающая превращение, компенсируется его малой скоростью. Но когда волчица превращается в женщину, это происходит так быстро, что боль значительно усиливается. Заметьте, превращаясь, она принимает образы всех животных, стоящих в эволюционной цепи между волчицей и человеком. Я часто думаю, что феномен ликантропии есть не что иное, как извращение эволюционных законов.
 Раздался вздох, затем стон и всхлип – и на полу клетки лежала женщина.
 – О, док! – воскликнул Ларри с отвращением, – почему вы не сказали нам, что она окажется такой чертовски старой? Боже! Да она похожа на чью-нибудь прапрабабушку! Черт, я думал, мы увидим цыпочку. Ради Бога, накройте ее чем-нибудь поскорее!
 – Развратник, – укоризненно проговорил доктор, – мне следовало догадаться, что ваш интерес будет сугубо плотским. На ваших глазах произошло чудо, чудо из чудес, как его ни оценивай, а вы разочарованы, потому что оно не стимулирует ваше воображение.
 – Я солдат, а не ученый, – сказал Ларри. – Я рассчитывал увидеть что-нибудь этакое. А сколько лет этой старухе? За сотню?
 – Ей примерно триста лет, – сказал доктор. – Оборотни отличаются долголетием.
 – Трехсотлетняя женщина! Ничего себе! А я-то думал, что увижу цыпочку. Пойдем отсюда, старина.
 Звучно ударил огромный бронзовый гонг; и отовсюду, из всех шатров потянулись люди – красные, черные и белые.
 Пространство между шатрами заполнилось ими. Минуту или две они толпились у входа в главный шатер, затем все опустело, гигантский шатер принял зрителей в свое брезентовое чрево, и лишь пыль, поднятая шарканьем сотен ног, медленно оседала на землю. Звуки гонга стали стихать и, наконец, смолкли.
 Изнутри стены шатра были покрыты изображениями черных свастик, крылатых змей и рыбьих глаз. Арены не было. Вместо нее на полу в центре шатра был установлен большой треугольник, каждую вершину которого украшал пьедестал. Доктор Лао, в полной парадной форме, с лентами, в высокой шляпе и с хлыстом в руках, поднялся на один из пьедесталов и дунул в свисток. У дальнего входа послышалась возня. Китайская музыка, монотонная, словно пение волынок, проникла извне сквозь стены шатра. У дальнего входа показалось скопление фигур. Грянул марш. Представление началось.
 Сопя и потея, шествие возглавлял единорог. Его копыта были начищены, грива расчесана.
 – Обратите внимание, – воскликнул доктор Лао. – Обратите внимание на единорога! Жираф – единственное рогатое животное, которое не сбрасывает свои рога. Вилорогая антилопа – единственное безрогое, которое сбрасывает их. Эти животные уникальны среди рогатых зверей. А что такое единорог? Разве он не уникален? Рог антилопы – всего лишь ороговевший волос; рожки жирафа – выросты черепа; а эта штука на голове единорога – из металла. Задумайтесь-ка только над этим!
 Следом за единорогом, гордо и грациозно, тряся своими кудрями, вышагивал сфинкс.
 – Скажи им что-нибудь! – шепнул ему Лао.
 – Кто ходит на четырех ногах, потом на двух, а потом на трех? – с глупой улыбкой произнес гермафродит.
 Появился Мумбо-Юмбо со своей свитой. Приплясывая и аккомпанируя на свирели, вышел сатир. За ним, пританцовывая, показались нимфы. Морской змей вился кольцами, сверкая чешуей. Влетела химера и заполнила шатер дымом. Две пастушки выгнали своих овец. Существо, похожее на медведя, вынесло на руках русалку, раздающую воздушные поцелуи направо и налево. За ними, заливаясь лаем, выскочила гончая живых изгородей. Аполлониус разбрасывал лепестки роз. С повязкой на глазах и растрепанным клубком змей на голове появилась медуза, ведомая фавном. Попискивая, выпорхнул птенец птицы Pyx. На золотом осле выехала старуха. Черепаха, раздираемая противоречиями, возникшими между двумя ее головами, неуверенно вышагивала последней. Это была самая удивительная коллекция из тех, что когда-либо видели в Абалоне.
 Этайон, сидевший позади Ларри Кэмпера, обратился к своей соседке Агнес Бедсонг:
 – Ну, по-моему, вся компания, за исключением оборотня, в сборе. Интересно, где он?
 Ларри обернулся к ним:
 – Видите старуху верхом на осле? Это и есть ваш чертов оборотень.
 Животные вышагивали внутри гигантского треугольника, пританцовывая, гарцуя и подпрыгивая. Мастер церемоний Лао руководил ими со своего пьедестала. Обитатели цирка ревели, визжали и рычали; монотонная китайская музыка струилась, словно ручей. Вплотную подойдя к единорогу, сфинкс случайно толкнул его в крестец; единорог с силой лягнул сфинкса в бок. Гермафродит взвыл и гигантскими лапами скрутил единорога и обхватил его за шею. Единорог встал на дыбы, словно взбесившийся жеребец, скинул с себя сфинкса и вонзил свой рог ему в грудь. Занервничав, химера взмыла вверх, поднимая крыльями облака пыли. Морской змей принял форму гигантской буквы S, распрямился, поймал химеру за переднюю лапу и тут же опутал ее крылья и плечи своими петлями. От волнения гончая живых изгородей приняла форму зеленого ощетинившегося клубка. Русский страстно поцеловал русалку. Пригнувшись и взяв короткий разбег, сатир боднул Мумбо-Юмбо в поясницу. Старуха превратилась в волчицу и набросилась на птенца птицы Рух. Маленький фавн начал бросать камни в доктора Лао. Нимфы, пастушки и овцы с воплями и блеяньем бросились врассыпную. С глаз медузы спала повязка; одиннадцать человек окаменели.
 – О, горе мне, – застонал доктор Лао. – Ну почему они дерутся, ведь им вовсе не из-за чего драться. Они глупы, как люди. Останови их, Апполониус, скорее, пока кто-нибудь не пострадал!
 Чародей принялся накладывать на разбушевавшихся зверей заклятье за заклятьем. Заклятия мира, спокойствия, трезвости, медитативности, рассудительности, словно мягкой паутиной, опутали бойцов. Шум стих. Единорог вытащил свой рог из груди сфинкса, отошел в сторону и принялся как ни в чем не бывало пощипывать редкую травку. Сфинкс стал зализывать свою рану. Морской змей отпустил химеру, зевнул и прикрыл глаза. Гончая живых изгородей приняла прежнюю форму и жалобно заскулила. Русалка влепила медведю пощечину. Мумбо-Юмбо простил сатира. Волчица вновь превратилась в старуху. Фавн перестал кидаться камнями. Нимфы, пастушки и овцы вернулись. Медуза завязала глаза повязкой.
 После бури наступило спокойствие. Сражение сменилось миром. Ненависть уступила место прощению. Животные остановились, лениво переминаясь и зализывая полученные увечья. Но в глазах одного из них все еще горел огонь войны. Жажда убивать наполняла его тело, и внезапно огромный змей свернулся, метнулся вперед, и стащил доктора Лао с его постамента. Змей преодолел расстояние, отделявшее его от доктора, столь стремительно, что никто не смог уследить за его молниеносным броском.
 – О, мой старый непримиримый враг! – воскликнул доктор. – Только тебя мне так и не удалось приручить. Только ты никогда не прощаешь обид. Помоги мне, Аполлониус, скорее, иначе он убьет меня!
 Маг напустил на змея ледяной туман. И по мере того, как мороз проникал под кожу рептилии, схватка ее слабела, и пелена заволакивала горящие глаза. Туман становился все холоднее. Гигантский змей замер, вытянувшись во всю длину бесконечной серой лентой; ярость все еще пульсировала в нем, но с каждой секундой становилась все слабее.
 – Не размораживай змея, пока мы не засунем его обратно в клетку, – распорядился доктор Лао. – Хорошо еще, что на меня не действует его яд. Но он вероломен и мстителен. Не следовало его выпускать.
 Представление продолжалось.
 Животные покинул сцену. В треугольнике остался только сфинкс. У него был сольный номер – акробатический танец. Встав на передние лапы и высоко задрав задние, он вальсировал, кружился и подскакивал в ритм незатейливой танцевальной мелодии. Элегантно перевернувшись, он встал на задние лапы и продолжал танцевать, ухмыляясь и мурлыча мелодию себе под нос.
 – Уж если он танцует, так ему партнер нужен, – сказал кто-то из зрителей.
 – Хе, хе, – рассмеялся карантинный инспектор. – Этому зверю партнер не нужен, правда, Эл?
 – Ага, – согласился Эл. – Это Пьеро и Коломбина в одном лица, черт побери.
 В центр треугольника трусцой выбежал огромный боров.
 – А вот его вы еще не видели, – провозгласил старый китаец.
 – Гадаринская свинья собственной персоной. Зараженная злым духом, она ищет спасения на земле, но не находит. Библейский зверь, символизирующий нечистоту плоти.
 Хрюкая и фыркая, боров принялся рыть землю в поисках корней. Из его уха показались голова и плечи злого духа. Маленький Вельзевул помахал доктору Лао своим трезубцем.
 – В этом шатре жарко, как в аду, – сказал он.
 – Тебе виднее, – признал доктор.
 Золотой ослик вышел на середину, и вместе с боровом они принялись танцевать менуэт.
 – Почему, – воскликнула миссис Ховард Г. Кассан, – почему в этом цирке все время танцуют? Никогда такого не видела.
 – Это танец жизни, мадам, – сказал старик в брюках для гольфа. – Кстати, если приглядеться, в жизни можно найти множество подобных примеров.
 Треугольник опустел. Доктор Лао свистнул; на свист выбежала гончая живых изгородей. Она ходила на задних лапах и хлопала передними. По команде она прикидывалась мертвой и считала отрывистым лаем. Доктор Лао дал ей в награду листья салата.
 – Черт, на редкость дрессированная собака, – заметил один из полицейских.
 – Ага, – прошептала Алиса Роджерс.
 – Алиса, маме кажется, она очень хорошенькая, – сказала миссис Роджерс, неодобрительно глядя на полицейского.
 – А почему у них нет слонов? – спросила Эдна Роджерс. – Я люблю смотреть, как они дергают друг друга за хвосты.
 – Ой, дети, посмотрите только на эту забавную птичку! Смотрите, какая она смешная! – воскликнула миссис Роджерс.
 Птенец птицы Рух неумело шагал по туго натянутому канату. Птенец с трудом сохранял равновесие, ему явно не хватало сноровки, но все же, за счет невероятной цепкости когтистых лап, он держался, шагал так, словно хватал канат клещами. Доктор Дао бросил несколько кусочков ветчины, чтобы подбодрить усталого канатоходца. Дернувшись вперед за угощением, птенец потерял равновесие и упал, но его ноги продолжали цепляться за канат, и, описав плавный полукруг, он повис вниз головой. Он не мог вернуться в прежнее положение, но и не отпускал канат. Доктор Лао поманил его куском ветчины, пытаясь заставить разжать лапы, но огромные красные грубые лапы, обвивавшие канат словно узлы, вцепились в него мертвой хваткой. Птенец громко жаловался на свою перевернутость и молил о дополнительной порции мяса. Его неоперившиеся крылья беспомощно трепыхались, а большие глаза с испугом взирали на усыпанный опилками треугольник.
 – Ну, отпусти же канат, дурачина, – бушевал доктор, – и мы посадим тебя обратно в гнездо… Прошу прощения, уважаемые зрители, нерасторопность этой птицы испортила представление.
 – Дайте ему червяка, док, – предложил кто-то.
 – Помилуйте, – воскликнул доктор, – это хищная птица, она ни за что не станет есть червяков.
 Мумбо-Юмбо вышел из уборной. Удивительная чернота его кожи как бы скрывала наготу. В одной руке он нес мачете, другой он схватил канат и перерубил его. Птенец с жалобным плачем упал на землю. Не дав ему опомниться, Мумбо-Юмбо схватил его и выволок из шатра.
 – А сейчас, леди и джентльмены, – торжественно произнес доктор Лао, – я с огромным удовольствием объявляю, что Аполлониус из Тианы, величайший чародей в мире, представит вам свою версию ведьминого шабаша. Аполлониус из Тианы!
 – Погромче и посмешнее! – раздался громкий возглас из задних рядов.
 – Неужели эти чертовы молокососы снова пробрались сюда? – удивился Эл.
 – Аполлониус из Тианы! – повторил доктор.
 Весь в черном, погруженный в раздумья, маг медленно вышел на середину треугольника, не обращая внимания на раздавшиеся аплодисменты.
 Подняв левую руку, маг мрачно произнес:
 – Да будет тьма.
 И тьма окутала шатер: густая, непроницаемая, она проникала во все углы, и даже сидящие рядом не могли различить друг друга.
 – Лунный свет, – скомандовал маг. – Лунный свет, тихая музыка пикколо.
 Под аккомпанемент нежной музыки флейт, темноту пробил луч лунного серебра, слабый и дрожащий, будто чувствующий себя здесь не на месте. Затем лунный свет стал ярче и осветил луг, посреди которого виднелся грязный, мелкий пруд. Его окаймляли заросли тростника, на лугу росли чахлые травы, среди которых пробивался чертополох. Из лужи доносилось сладострастное кваканье лягушек, поющих свои брачные песни. Луна ярче осветила воду, ослепив зрителей своим сиянием. В воде блестело множество глаз – там спрятались барсуки, ежи, норки, белки, крысы, сурки, кошки, горностаи и лисицы. Они не знали, почему собрались здесь, но что-то привело их сюда из леса, болота, из-под холма. И оказавшись вместе, они не дрались и не шумели, а тихо ждали, сами не зная, чего ждут у залитого лунным светом пруда.
 На мелководье, рассекая поверхность панцирями, не переставая кружили черепахи. Саламандра выбралась на берег и вновь соскочила в воду; любовное пение лягушек стихло. Мокасиновая змея схватила зеленую лягушку-быка; предсмертный вопль последней огласил залитую лунным светом поляну. Остальные лягушки завыли и попрятались под зеленые листья.
 – Тихо! – крикнул Аполлониус.
 – На нас нападают змеи, – пожаловались лягушки.
 – Тихо! – повторил маг.
 Затем появились ведьмы. Прямо с лунных гор мчались они, оседлав свои метлы, мчались по шоссе лунных лучей к пруду к заждавшимся хозяевам.
 Одни прекрасные, другие безобразные, они все прибывали и прибывали. Некоторых укачало после быстрой езды – они изрыгали какую-то странную жидкость и харкали кровью. Одеты они были как монахини. Широкими кругами носились ведьмы над самой водой. Колдовские женщины с развевающимися волосами и одеждами кружились, развратно хохоча; кружились, кружились и, наконец, приземлялись. Берега пруда почернели от скопления этих сестер: сестер искушения, порока и разврата. Сборище болтливых сорок, немытых, нечесаных, отвратительных и бесплодных бродило в грязи на берегу пруда.
 – Танцуйте, – приказал Аполлониус. – Хозяин близко.
 Посредине пруда, в жаровне на спине гигантской черепахи вспыхнул огонь. Его яркий свет погасил луну; золото костра стерло с поверхности пруда серебро лунного света. Лягушки, черепахи и саламандры подняли из воды головы и, собравшись вместе, образовали живой мост к костру. Задрав юбки, ведьмы перебрались по этому мостку к костру и завели хоровод.
 Словно поднятые ночным ветром хлопья сажи, появились летучие мыши. Они прилетели поприветствовать своих сестер. Порхая над ведьмами, они что-то пищали им, а приземляясь на головы своим сестрам, по-приятельски покусывали их и нашептывали свои тайны.
 Из жаровни на спине гигантской черепахи с треском выскочил пылающий уголек. Прежде чем он коснулся воды, жаба, приняв уголек за бриллиантового жука, проглотила его своим жадным ртом и забилась в конвульсиях – он прожег ей живот. Гигантская черепаха, следившая за костром, то и дело опускала голову в воду и доставала со дна затонувшие веточки и торф. Она закидывала их за голову, попадая точно в жаровню, и с каждой порцией мокрого горючего, костер шипел, пускал клубы пара.
 Горностаи и норки распустили завязки своих ароматических мешочков; сильный, густой запах наполнил воздух. Взвыли бродячие коты, их высокие пронзительные голоса резко контрастировали с низким гудением лягушек. Залаяли лисицы. Начали негромко попискивать ежи. Барсуки сели на задние лапы, вопросительно глядя на происходящее блестящими глазами; передними лапками они старались привести в порядок грязные, промокшие шкурки.
 Ведьмы визжали, танцевали, гоготали, гримасничали и кашляли, когда вонь, испускаемая норками, била им в нос. Животные изо всех сил старались поддержать веселье.
 – Живее, живее, – призвал их чародей. – Хозяин приближается.
 Крики животных стали громче и отрывистей. Ведьмы закружились быстрее, заплясали неистовее, а костер взмыл в небо и выстрелил снопом искр.
 И вот в языках пламени появился жирный, скучающий, сладострастный Сатана Мекратриг с сигаретой в зубах. Он был зеленого цвета, с черными полосами плесени на лице и плечах. Выпустив кольцо серого дыма, он внимательно посмотрел на танцующих.
 – Ужасно, – сказал он. – Ужасно. Никогда в жизни не видел таких плохих танцев. Ну-ка пошевеливайтесь!
 Схватив хлыст прямо из воздуха, Сатана стегнул ведьм. Длинный хлыст гулял по спинам танцующих, хлопая и кусая их. Чаще других он жалил младшую ведьму, тонкую и стройную, темноволосую и белокожую, обнаженную Демисару, ведьму кровосмешения, ведьму позора. Заметив это расположение, ее старших, прожженных сестер обуяла зависть: они шипели, толкали и украдкой плевали на нее; но хлыст Сатаны то и дело ложился на плечи юной ведьмы, обвивался вокруг ее талии и щелкал по спине. Старым сморщенным ведьмам пришлось смириться с тем, что Мекратриг избрал себе новую фаворитку.
 Все животные полезли в воду и присоединились к танцу, увязая в грязи, втаптывая в ил раков, пескарей и головастиков, расталкивая лягушек. Паря в языках пламени, Сатана смеялся над осторожными оборванцами-котами, которые боялись замочить лапы и в то же время опасались не танцевать вместе со всеми. Они ненавидели воду и грязь и ступали по берегу, как по раскаленным камням. Сатана взял из костра пригоршню угольков и бросил в танцующих котов. Горящие угли подпалили меховые шкурки, усы и хвосты. Животные жалобно взвыли, но продолжали танцевать.
 Сатана Мекратриг протянул руку и, поймав Демисару за волосы, вытащил ее из круга сестер, привлек к себе в костер и любил ее там. Звездный свет сиял в глазах ведьмы, капли пота сверкали на ее плечах.
 – Пора прекращать, Аполлониус, – предостерег мага доктор Лао, – иначе ситуация выйдет из-под контроля.
 – Лунный свет, – скомандовал маг. – Пронзительная музыка пикколо!
 Стремительно брызнувший лунный свет притушил пламя костра, пение флейт заглушило крики животных. Сатана Мекратриг выкрикнул проклятие – оно повисло в воздухе голубым облачком дыма. Ритм танца поплыл и рассыпался. Видимость резко ухудшилась. Костер потух. Животные исчезли. Ведьмы, оседлав свои метлы, устремились обратно к лунным горам. Лунный свет погас, шатер окутала тьма.
 – Да будет свет, – провозгласил Аполлониус.
 И свет озарил шатер. Но сатана Мекратриг все еще парил в воздухе. В руках его извивалась Демисара. Он в ярости закричал на Аполлониуса, налагая запретительное заклятие.
 Засунув руку в карман своего халата, маг извлек распятие. Высоко подняв маленького Иисуса, распростертого на кресте, он приблизился к злому духу. Яркая вспышка пламени озарила шатер, и ведьма с дьяволом исчезли. Аполлониус поцеловал крест и спрятал его в карман.
 Раздались жидкие, неуверенные аплодисменты. Доктор Лао и Аполлониус низко поклонились друг другу. Затем, вновь погрузившись в задумчивость, маг покинул треугольник арены.
 Сразу вслед за его уходом животные показали оставшуюся часть программы. Золотой осел и гончая живых изгородей продемонстрировали номер «Собака на пони». В пурпурных штанах, подпоясанных алым кушаком, на арену выскочил ухмыляющийся сатир; своими острыми рожками он протыкал шарики, которые надувал и бросал ему доктор Лао. Унгубва, верховный жрец негров, использовав в качестве мишени черную девушку, показал свое искусство в метании ножей, пригвоздив ее за одежды к щиту. Русалка с высокой лестницы ныряла в маленький бак. В веселых греческих нарядах выбежали нимфы и запели песню Сирен, ту самую, которую доктор Броуни считал совершенно лишенной магической силы, но которую, тем не менее, не осмеливался петь вслух, утешая себя тем, что сделает это, когда представится подходящий случай.
 Поющих нимф сменили ягнята. Они прыгали и резвились, словно были не в душном шатре, а на лужайке в ясный майский день. Они походили на фигурки, сошедшие со старинных миниатюр – такие же совершенные и грациозные. Глядя на них, зрители расслабились. Вдруг откуда ни возьмись, появилось темное ревущее облако; из него высунулось потное лицо Сатаны Мекритрига, он ехидно ухмылялся, взирая на изящных пастушек и резвящихся ягнят. Те сжались от страха.
 – Ну почему в каждом номере этого цирка появляется символ зла?! – воскликнула мисс Агнес Бедсонг. – Неужели этот старый циничный китаец больше ни на что не способен? Ведь существует же чистота, простота и доброта без всякой примеси зла. Я знаю, что существует, он не прав!
 – Но это всего лишь цирк, – успокоил ее мистер Этайон. – Не тревожьтесь по пустякам.
 Доктор Лао тоже услышал ее слова.
 – Это мое видение мира, – произнес он. – Мое видение мира, и таким я представляю его вам. У меня есть свой набор мер и весов и своя таблица исчисления величин. Вы в праве иметь собственные.
 Доктор Лао отозвал с арены пастушек, злого духа и майский полдень. Взобравшись на пьедестал, он объявил:
 – День подходит к концу. Я вижу, кое-кто из вас заскучал. У нас остался последний номер: спектакль жителей древнего города Волдеркана, почитающих бога Йоттла, первейшего, могущественнейшего и самого немилосердного из всех богов.
 Вы не встретите подобной набожности во всем мире. Такая простая, искренняя вера утеряна человечеством. Здесь, в Абалоне, вы почитаете своего бога, насколько я понимаю, в церкви, оснащенной микрофонами, и любой автомобилист, имеющий у себя в машине радио, даже при скорости в шестьдесят миль в час, может слышать ваши молитвы. Но слышит ли вас бог? Хотя, впрочем, какое это имеет значение?
 Для того, чтобы вы лучше поняли этот спектакль, скажу вам, что в Волдеркане сейчас страшная засуха. И богатые, и бедные голодают, ибо из-за такой суши земля не плодоносит. Волдеркану еще не приходилось сталкиваться с подобным бедствием, ибо пока бедняки, как и полагается беднякам, голодали, богатые, как и полагается богатым, ели и пили вдоволь. Но теперь еды не стало ни у кого, даже у самых богатых; и даже за все богатства королевства нельзя купить гнилой картофелины.
 Страх – великий уравнитель – проник в город. Никто: ни политики, ни полиция, ни ученые, ни богачи – ничего не могли сделать. Люди собирались в маленькие испуганные группки, ожидая медленной голодной смерти.
 Но один человек среди них знал, что делать. Этим человеком был верховный жрец бога Йоттла. Он пришел к людям и сказал: «Идите в храм. Мы будет молиться Йоттлу. Йоттл защитит нас».
 И тогда все жители Волдеркана, которым больше нечего было терять, отправились в храм Йоттла молиться.
 В этом спектакле голодающие волдерканцы молятся в храме Йоттла, прося даровать им облегчение. Безусловно, это одна из драматичнейших сцен истории. Чтобы объяснить вам происходящее, хочу напомнить, что волдерканцы приносят в жертву своему богу девственниц. Вот это настоящая набожность! Когда здесь, в Абалоне, вы молитесь своему богу, прося у него прекратить засуху, отважитесь ли вы на такие крайности в своем проявлении веры? Принесли бы вы в жертву самую красивую девственницу Абалона? Ну да ладно…
 С этими словами доктор Лао слез со своего пьедестала и отошел немного в сторону. Сняв высокую шляпу, он провозгласил:
 – Леди и джентльмены, перед вами храм Йоттла в Волдеркане!
 Вдруг одна из стен шатра отошла в сторону, и перед зрителями предстал интерьер величественного, мрачного храма великого бога Йоттла. От алтаря лилась музыка, мрачная, как сам храм. Она заполняла все пространство, поднимаясь к теряющейся в вышине крыше и еще выше, к золотым вратам неба.
 Над алтарем, на помосте из слоновой кости, восседал Йоттл. Одна рука его была воздета, другая прижата к горлу. Его глаза, светящиеся из-под инкрустированных драгоценными камнями век, созерцали вещи, далекие от земли и ее суетных дел. Рядом с ним, на помосте, курились сосуды с благовониями. Йоттл был больше мастодонта, мощнее гиппопотама и страшнее их обоих. Плоть его была бронзовой.
 На выступе перед помостом лежал священный каменный топор, орудие жертвоприношения, жестокий инструмент смерти.
 Оборванные, изголодавшиеся волдерканцы, все одиннадцать тысяч, собрались в храме и в отчаянии молились и пели гимны во славу великого бога. Серы были лица молящихся от голода и страха, мучавшего их.
 И вот из этой серой массы поднялся верховный жрец. Над его головой светился нимб. Он благословил собравшихся и произнес:
 – Мир вам, терпение и мир.
 И преклонил колена. Он молился.
 – Славится имя твое, Йоттл; благоговеем пред твоими очами, Йоттл; Йоттл всезнающий, Йоттл всемогущий. Грешники, мы предстаем перед тобой, запятнанные грехом лености и жадности, ненависти и похоти. Уставшие, мы не можем больше грешить. Пресыщенные, мы страдаем и боимся. Отчаявшиеся и пристыженные, мы обращаемся к тебе. Умирающие, мы вспоминаем наши забытые молитвы. Потерявшие надежду, мы умоляем: Господь наш, прости нас! Светоч во тьме, освети нас! Создатель сфер, помоги нам! Йоттл, великий Йоттл, прости нас, прости!
 Но один человек поднялся с колен и запротестовал:
 – Почему ты так молишься? Мы вовсе не стыдимся себя. Мы не запятнаны грехом и развратом. Единственная причина, по которой мы пришли сюда, состоит в том, что Йоттл не дает дождю пролиться над нашими полями. Мы не хотим прощения. Мы хотим дождя и еды. Так и скажи Йоттлу. Твое дело ходатайствовать за нас перед ним, а не чернить нас в его глазах. – Он обернулся к людям: – Разве я не прав?
 – Конечно, прав, – сказали они. И обратились к жрецу: – Конечно, он прав. Есть же в нас что-то хорошее. В следующей своей молитве поменьше говори о проступках и побольше – о наших благодеяниях. Не делай из нас армию грешников, бредущую через навозную жижу своих прегрешений. Расскажи Йоттлу о наших бедствиях, но не пытайся повернуть дело так, будто мы заслужили их, мы все равно в это не поверим.
 С горечью отвечал им верховный жрец:
 – Вот как! Вы критикуете и унижаете меня перед глазами божественного Йоттла! Вы учите меня, верховного жреца, как молиться! Очень хорошо. – Он обернулся к Йоттлу и закричал:
 – Эй, ты, гора бронзы и сверкающих камней! Взгляни на нас и возрадуйся, что эти замечательные люди не спросили тебя и не переплавили на безделушки твой металл. Мы не боимся. Мы велики. Волдеркан не просит, он повелевает. Слушай нас и исполняй: еда должна появиться у нас немедленно! Чтобы мы могли вырастить урожай, незамедлительно должен пойти дождь! Так что, Йоттл, брось нам из своей космической кухни кусок небесного пирога и из своего кубка – воды. Накорми нас, Йоттл, быстро и вкусно, наполни наши…
 Но прежде чем жрец успел договорить, кипящий, страстный поток слов заглушил его. Слова обрушивались отовсюду одновременно, как ураган. Поток наполнял храм со всех сторон. Внезапно все стихло.
 Волдерканцы попадали ниц. Это был голос Йоттла, и они знали это.
 Жрец поднялся первым. Он простер руки над горожанами.
 – Мир вам, – обратился он к своему стаду. – Не бойтесь. Йоттл сказал свое слово. Он разгневан, но он желает, чтобы его ублажили. Он говорит, что сомневается в нашей вере, но желает испытать ее. Он так зол, что прежде, чем он что-нибудь сделает, мы должны принести ему в жертву красивейшую девственницу. Он говорит, что сначала мы должны принести ее в жертву, а уж потом просить о дожде. Йоттл очень разгневан. Он дает нам очень мало времени. Надо спешить, дети мои. Так что давайте побыстрее принесем в жертву девственницу, умилостивим его.
 – А как мы выберем красивейшую девственницу? – спросил человек, который перебивал его раньше.
 – Мы проведем конкурс красавиц, – ответил жрец. – Пусть девственницы выстроятся перед нами, и мы всеобщим голосованием выберем красивейшую. Это будет огромной честью для нее. К тому же, пусть лучше умрет она одна, чем все мы. Такова теория жертвоприношения. Так пусть девственницы выстроятся. Скорее! Время не ждет. Йоттл очень рассержен. Живее! Живее!
 Дюжина девушек выстроилась в неровный ряд.
 – Ах, – сказал жрец с отвращением, – я же знаю, что в Волдеркане больше девушек. Выходите, выходите!
 Один реалист напомнил ему об обязательном условии, при котором девушку можно признать девственницей.
 – Ну да, – сказал жрец. – Конечное. Это все объясняет. Хорошо. Я пройду за спинами этих девушек, дети мои, и буду поднимать руку над головой каждой из них, а вы своими аплодисментами дадите мне знать о вашем выборе. Обратившись лицом к жителям Волдеркана, двенадцать спелых, но еще не распробованных женских тел стояли в ожидании приговора, который должен был принести одной из них корону красоты и венец смерти. Старый, трясущийся жрец шагал за спинами девушек, вздымая над их прекрасными гордыми головами морщинистые руки, и разные по силе взрывы аплодисментов раздавались под сводами храма. И вот над последней, двенадцатой, изящной темноволосой и прекрасной головкой поднялись руки престарелого жреца, и собрание взорвалось громовыми аплодисментами, все усиливающимися и нарастающими. Невеста Йоттла была избрана.
 В толпе раздался отчаянный громкий вскрик. И человек, который перебил верховного жреца, согнулся под тяжестью внезапного ужасного горя – Волдеркан избрал его любимую, его нареченную.
 Жрец попытался утешить его:
 – Неисповедимы пути Йоттла, брат мой, – сказал он. – Йоттл воодушевил людей, чтобы они избрали ее. Успокойся, брат мой, и не бойся ничего. Ее ожидает слава.
 Люди были раздражены заминкой.
 – Скорее, – призывали они. – Скорее! Не обращай на него внимания. Пора совершать жертвоприношение!
 – Да, – отвечал жрец. – Склоните головы.
 Прислужники оттеснили разгоряченную толпу от алтаря, и дева прошла к святилищу великого Йоттла. Странный темный свет пал на ее лицо, над головой появилось слабое, бледное сияние. Всем стало ясно, что она больше не принадлежит Волдеркану. Жители города бросали на девушку взгляды, удивляясь, как они не замечали ее святости раньше. Она несла храм своей плоти по каменным плитам храма Йоттла, и был тот храм прекраснее, святее и достойнее восхищения, нежели каменный исполин, по которому она шла.
 Ее возлюбленный вскинул голову и отчаянно закричал:
 – О, остановите ее! Остановите! Господь всемогущий, останови ее! Пусть лучше я умру вместо нее. Пусть лучше мы все умрем, чем хотя бы волосок упадет с ее головы. Бронзовый идол и эта прекрасная девушка! Убить ее, чтобы умилостивить его? О безумие! О небо, не убивайте ее ради этого идола!
 – Успокойся, – ответили люди. – Сядь на место! У тебя истерика, Йоттл сказал свое слово, и мы принесем ее в жертву. Слава великому Йоттлу! Да здравствует его мудрость! Исполняй свой долг, жрец.
 Верховный жрец поднял священный каменный топор и приказал деве раздеться, чтобы она предстала пред Йоттлом во всем совершенстве своей красоты. Волдерканцы дрожали и ревели от волнения. Казалось, сам храм покачнулся.
 Старый жрец поплевал на ладони и взялся за топор.
 Тогда возлюбленный красавицы, промчавшись, словно молния, сквозь толпу, бросился к своей любимой. С криками: «Нет, остановите его!» он накинулся на верховного жреца и попытался вырвать у него грозное орудие. Жители Волдеркана взвыли от ярости. Казалось, толпа вот-вот обрушится на алтарь и растерзает виновного.
 Но вместо этого тихо, с ужасающей, вероломной внезапностью Йоттл рухнул со своего постамента слоновой кости. Его воздетая рука обрушилась на голову отчаянно сражавшегося возлюбленного девы и расколола ее, как орех. Не успев убежать, жрец и дева были раздавлены гигантской тяжестью рухнувшего исполина. И под алтарем остались лежать три трупа и великий бог Йоттл.
 А высоко с небес на голодный Волдеркан посыпалась манна. На поля обрушился долгожданный ливень и залил сухую, потрескавшуюся землю.
 Стена шатра вернулась на место. Представление цирка доктора Лао закончилось. Жители Абалона разбрелись по своим делам.




 Каталог
  Объяснение очевидного, которое необходимо прочитать, чтобы оценить повесть по достоинству. 



 Мужские персонажи

 Доктор Лао – китаец.
 Мистер Этайон – корректор.
 Аполлониус из Тианы – легенда.
 Старик в брюках для гольфа – зануда.
 Карантинный инспектор – хороший парень.
 Другой карантинный инспектор – хороший парень.
 Искандер – легенда.
 Воин Искандера – Диоген из Дамоса.
 Специалист с большим луком; мог трижды из семнадцати попыток попасть в монету с расстояния в девятнадцать шагов.
 Хан Хубилай – в свое время был властелином Китая.
 Лютер – голос, но не лицо; он же раздражительный человечек; он же единственный обладатель прекрасной статуи.
 Служащий транспортной конторы железной дороги – описан в тексте.
 Унгубва – черный жрец, отличающийся от другого черного жреца, Монтануса, вероисповеданием и потенцией.
 Джон Роджерс – обучался водопроводному ремеслу с четырнадцати лет, но так никогда и не смог заработать на этом большие деньги. Хороший семьянин.
 Пол Конрад Город – его отец был бизнесменом в Детройте. Пол закончил технический колледж, но работать стал коммивояжером. Больше платили.
 Слик Бромежски – его предок был польским иммигрантом, но в школе Слик был так хорош на футбольном поле, что один из храмов высшего образования счел возможным смириться с его происхождением. Слик упомянут как лучший защитник сезона в нескольких спортивных изданиях.
 Клоуны – Панталоне с разбитыми сердцами.
 Толпа мексиканцев, сквозь которую Ларри Кэмпер проложил себе дорогу плечами, – крестьяне, аграрии, владельцы гасиенд, матадоры, рабочие.
 Билл Уильям Р. Джонстон – всю ночь накануне парада он пил, поэтому наутро неважно себя чувствовал. Неплохо играл в гольф.
 Друг Билла – Мюррей Р. Кодвелл – Торговец готовой одеждой. Толковый предприниматель и хороший оформитель витрин. Ему вечно не нравились объявления, которые готовил для него в «Трибьюн» рекламный агент Стил.
 Тедди Рузвельт – американский президент.
 Харви – Харви Р. Тодд – когда Фрэнк Талл рассказал Харви и Хелен о том, что видел в цирке, те всю жизнь жалели, что не сходили на представление.
 Фавн – смотри: Праксители.
 Джо – голос, но не лицо. Скрипучий тенор.
 Фрэнк Толл – описан в тексте.
 Китайские принцы: Ван Вей, Ван Фу, Ван Гу, Ван Чу. Больше о них ничего не известно.
 Ларри Кэмпер – описан в тексте. Прибыв в Панаму, попал в один переплет и предстал перед военно-полевым судом за нарушение девяносто шестой статьи Устава. Был посажен на гауптвахту на девять месяцев, и пока отбывал наказание, здорово навострился по части азартных игр. Отличный парень, если не возлагать на него больших надежд. Прекрасный собутыльник, чем грязнее история, которую он будет вам рассказывать, тем громче он будет смеяться.
 Гарри Мартинес – его праотцы прибыли в эту страну вместе с Фернандо Кортесом. К тому времени его праматери, женщины племени майя, были уже тут.
 Друг Ларри Кэмпера – Вальтер Р. Доне. – Безработный водитель грузовика. В отличие от своих коллег неплохо водил грузовик.
 Полицейские Абалона – ковбои, бывшие служащие железной дороги, бухгалтеры, подрядчики и фермеры. Отличные полицейские. Конечно, они, не задумываясь, перерезали бы друг другу глотки за место, но тут уж ничего не поделаешь – в те дни приходилось держаться за свою работу.
 Заведующий рекламным отделом «Трибьюн» – все любили его, а подчиненные считали, что он самый лучший босс на свете.
 Стил – агент, в меру тупой и исполнительный, чтобы принимать объявления и торговать рекламной площадью.
 Редактор «Трибьюн» – толковый малый. Мог бы работать в газете и получше, но здоровье не позволяло ему покинуть Абалон.
 Китайские войска в Тонгшане, Китай – члены Цанг Цолинской Маньчжурской группировки. Крестьяне, одетые в униформу, и вооруженные винтовками, из которых они не умели стрелять. Им не платили. Их рацион составляли две лепешки в день. Они не жалели, что отдали за родину только одну жизнь.
 Панчо Вила – легенда.
 Мертвец, которого Аполлониус вернул к жизни – Арнольд Р.Тодхантер. Поселенец. Позже, когда репортер «Трибьюн» брал у него интервью о часах, проведенных в объятиях смерти, он признался, что к тому времени, когда Аполлониус востребовал его обратно, ему уже выписали арфу и балахон. Он сказал, что рай больше всего напомнил ему рекламный проспект Южной Калифорнии.
 Казненный китайский дезертир – Лин Тин Хо. Возраст 30 лет. Оставил жену и двоих детей. Шанзойкванский фермер. Призван на службу 11 мая. Отправлен в Тонгшан 18 мая. Дезертировал 19 мая. Пойман 20 мая. Приговорен трибуналом 21. Казнен 22. Фотографии его казни до сих пор можно купить в Тентсине и Пиепинге. Они есть у многих туристов и миссионеров. Эти снимки можно поместить рядом с фотографиями храмов и каналов в вашем китайском альбоме, и когда друзья наткнутся на них, вы небрежно бросите, что собственноручно делали их на месте казни. Рассказ сойдет за чистую монету, если только кто-нибудь из ваших приятелей не видел этих снимков раньше.
 Краснокожие, черные и белые люди Абалона – апачи, папагос, юмас. Афроамериканцы с различной примесью белой и индейской крови.
 Белые – испанские американцы, техасцы, калифорнийцы и прочие.

 Женские персонажи

 Кейт – грустное воспоминание.
 Жена служащего транспортной конторы железной дороги – Марта. Тихая печальная женщина. Иногда она смеялась; смеясь, она задумывалась; задумавшись, начинала плакать.
 Мисс Агнес Бедсонг – все ребята в школе утверждали, что она стала гораздо лучше, научившись пить и курить, цирк доктора Лао расширил ее представление о мире и дал ей пищу для размышлений во время бессонных ночей и бесконечных скучных уроков.
 Миссис Ховард Т. Кассан – описана в тексте.
 Жена водопроводчика Роджерса – Сара. Любила своих детей и мужа, была довольна жизнью в Абалоне, вкусно готовила, содержала дом в чистоте, не мечтала о несбыточном. Раздражалась, когда было время раздражаться, и смеялась, когда было время смеяться.
 Миссис Фрэнк Талл – в девичестве Валерия Джонс. Фрэнк разочаровал ее, она разочаровала его. Но были в ее жизни и другие разочарования. К примеру, природа не наделила ее красотой, которой, как ей казалось, она заслуживала, и никакие попытки исправить положение дел ни к чему не привели. Чтобы жена окончательно не слегла с горя, Фрэнку приходилось постоянно покупать ей драгоценности и наряды.
 Хелен – жена Харви. Любила приврать.
 Женщина-репортер «Трибьюн» – Ада Уильямс. Лучший корреспондент, чем многие ее коллеги-мужчины. При этом еще мать и дочь.
 Деревенская девушка – двадцать четыре года, жила на птичьей ферме. Вставала утром, когда в клубах заканчивались танцы. Пока Фрэнк Талл брился, успевала подоить трех коров. Имела брата и троих сестер. Любила вестерны. Была страшно дружелюбна. Пообщавшись с ней немного, каждому хотелось, чтобы она было хоть чуточку посимпатичнее. Создавалось впечатление, что она готова на все, чтобы ей ни предложили.
 Девушка, которую проглотил морской змей – полинезийка. Питалась рыбой, фруктами и овощами. Девушке ужасно не понравилось, когда ее съел Морской змей. Пожалуй, ей это не понравилось еще больше, чем рыбам, которых она ела всю жизнь.
 Невеста Йоттла – данных об объеме ее груди и талии не сохранилось. Однако, даже после того, как она покинула Волдеркан и сочеталась на небесах браком с великим Йоттлом, мужское население города продолжало вспоминать ее красоту. И целуя своих невест, мужчины Волдеркана представляли себе, что целуют невесту Йоттла.
 Волдерканские девственницы – дюжина зеленых, нераспробованных девиц.

 Детские персонажи

 Сыновья служащего транспортной конторы:
 а) Эд-младший. Босоногий загорелый мальчишка, которому мама не разрешала бегать босиком;
 б) Ховард. Папа шлепал его гораздо чаще, чем Эда-младшего.
 Дети Роджерсов:
 а) Алиса. Была первой ученицей в классе, но слишком рано вышла замуж и ничего не достигла;
 б) Вилли. Не успев достичь совершеннолетия, уже управлял бензоколонкой;
 в) маленькая Эдна. Два месяца спустя после приезда цирка в город погибла, попав в дорожную аварию. Была самой хорошенькой из всех детей Роджерсов.
 Маленький толстый коричневый мальчик – в течение семи лет своей жизни очень любил пообедать; затем сам стал обедом. Быстро растворился и вошел в клеточную структуру Морского змея.
 Внук пожилой леди – Питер Р. Робертс. Получил степень доктора в Гарвардском университете. Преподавал историю в мужской школе на Юге. Женился на мисс Каталин Деверо. В сорок лет стал деканом отделения. Всю жизнь не мог забыть цирк доктора Лао.
 Маленький мальчик, убитый пулей из маузера – паренек по имени Да Го. Смеялся бы вместе со всеми зеваками, если бы не оказался в положении того, над кем смеются.

 Животные:

 Полярный медведь, обезьяны, гиена, соноранский гризли, козлы-гермафродиты, жеребец пони, лошади, золотой осел, ослица ящерица-ядозуй, зверь Апокалипсиса, игуаны, лисицы, барсуки, наутилусы, акулы, черепахи, ракообразные, тараканы, львы, тигры, змеи, крысы, мыши, лягушки и т. д.
 Гончая живых изгородей – мечта.
 Самка Морского змея – она знала, чего он хотел, когда увидела его среди волн.
 Сфинкс – символ Африки.
 Гиппопотам – должно быть, Господь любил безобразных животных, если создал их так много.
 Химера – описана у Рабле, Флобера и Финнея.
 Русалка – описана в тексте.
 Сатир – описан в тексте.
 Птица Pyx – на самом деле, она не такая большая, какой показалась Синбаду, но достаточно велика, чтобы сделать, то, что, по его словам, сделала.
 Единорог – декоративное устройство на горчичнице.
 Медуза – такая же фригидная, как и каменные фигуры, в которых она превращала мужчин.

 Боги и богини:

 Йоттл – всемогущий, всезнающий, вездесущий кусок бронзы.
 Домашние Лары – домовые.
 Пан – один из Олимпийских богов. В его свите были лемуры, Вакхи, менады, фавны и сильвины. Все они его обожали.
 Иисус из Назарета – рожден девой Марией. Во времена правления Понтия Пилата был распят и умер. Но на третий день воскрес и теперь восседает на небесах по правую руку от Отца Господа Всемогущего, Создателя Небес и Земли.
 Бел-Мардюк – бог, которому поклонялись вавилоны.
 Бальдур – Адонис Севера.
 Адонис – Бальдур Юга.
 Афродита – прекрасная богиня.
 Мумбо-Юмбо – бог Конго.
 Сатана Мекратриг – наш старый враг.

 Вопросы, противоречия, неясные моменты:

 1. Кто же это был – медведь, русский или…
 2. Если Морской змей был таким ядовитым, как утверждал, почему он не убил химеру, когда укусил ее?
 3. Почему после всех разговоров и споров с женой Фрэнк Талл не пошел и не выяснил, кто это был – медведь или человек?
 4. Почему Аполлониус из Тианы, утверждающий свое превосходство над Христом, был вынужден взять распятие, чтобы изгнать сатану?
 5. Почему два молокососа из колледжа не обиделись, когда их вышвырнули из цирка?
 6. Почему доктор Лао не нашел ничего странного в том, что застал мисс Агнес Бедсонг и сатира в столь компрометирующей позе?
 7. По каким делам спешил человек, которого оживил Аполлониус?
 8. Что сделал Мумбо-Юмбо со светловолосой девушкой?
 9. Если цирк не приезжал в Абалон ни по железной дороге, ни по шоссе, то как же он туда попал?
 10. Что случилось с одиннадцатью моряками, обращенными медузой в камень?
 11. Если Аполлониус был таким великим магом, почему он развлекал людей дешевыми фокусами в маленьком цирке?
 12. Если легенда утверждает, что все химеры самки, как случилось, что химера доктора Лао была самцом?
 13. Был ли Ту Ян маленьким селением у Великой Стены, когда доктор Лао поймал там сатира, так вот, был ли он маленьким селением по той же причине, по которой сейчас он является пригородом Тяньцзина?
  Тин-Туксон, 1929—1934 гг.