---------------------------------------------


 Говард Филлипс Лавкрафт
 День Уэнтворта

 Неподалеку от северной окраины Данвича начинается область заброшенных полупустынных земель, которые в результате четырех последовательных нашествий переселенцев сперва жителей Новой Англии, позднее франко-канадцев, затем итальянцев и, наконец, поляков были низведены до состояния если не катастрофического, то очень близкого к этому. Первые пришельцы бездумно сводили леса, некогда сплошь покрывавшие эту страну, и стремились выжать как можно больше урожая из бедной каменистой почвы, не заботясь о сохранении ее плодородности; последующие поколения довершили сей не слишком благодарный труд, умудрившись в сравнительно короткий срок окончательно исчерпать местные природные ресурсы. Те, кто приходил сюда позднее, очень скоро оставляли все надежды обустроиться и спешили покинуть этот на редкость унылый и неприветливый край.
 Мало кому покажется заманчивой перспектива поселиться в этой части Массачусетса. Дома, некогда добротные и красивые ныне являют собой картину печального запустения. Кое-где по пологим склонам холмов еще виднеются фермы, чьи древние строения хранят под своей сенью тайны многих новоанглийских поколений; но признаки упадка и здесь налицо в покосившихся печных трубах, осыпающихся стенах и безжизненных глазницах окон. Дороги пересекают местность во всех направлениях, но, едва свернув с главного шоссе, проложенного из Данвича на север по дну широкой и длинной долины, вы окажетесь на заросшем травой проселке, чьи колеи столь же редко оживляются движением, сколь дворы окрестных усадеб голосами живых обитателей.
 Впрочем, дух мертвой древности, витающий над этой землей, отнюдь не является единственной и наиболее значимой ее приметой, ибо в здешней атмосфере как нигде более явственно ощущается присутствие чего-то иного, необъяснимого, но определенно зловещего. Здесь остались еще участки дремучего первозданного леса, никогда не знавшего топора, а в глубине узких заросших диким виноградом ущелий тихо журчат ручьи, воды которых даже в самые яркие летние дни не отражают солнечного света. Вы можете пройти всю долину из конца в конец, не встретив ни одного человека, хотя на некоторых полуразрушенных фермах еще доживают свой век одинокие отшельники; даже парящие высоко в небе ястребы не задерживаются долго над этой мрачной местностью, а черные стаи ворон, пролетая над долиной, никогда не опускаются на землю для отдыха или в поисках пищи. С незапамятных времен края эти пользовались дурной славой; богобоязненые обыватели, верящие в чертей и ведьм, для обозначения того, что здесь творилось, употребляли слово Hexerei1— незавидная эта репутация сохраняется за долиной и по сей день.
 Словом, это были не те места, где усталому путнику хотелось бы остановиться, а тем более расположиться на ночлег. И всеже именно ночью а было это летом 1927 года я оказался в долине проездом из Данвича, куда перед тем завернул, чтобы доставить заказчику кухонную плиту. У меня был еще один заказ в районе, лежавшем на север от этого захолустного городка, и, не поддавшись первому инстинктивному желанию выбрать из двух дорог более длинную, ту, что обходила эту долину стороной, я двинулся напрямик, покинув Данвич в быстро сгущавшихся вечерних сумерках. Вскоре по въезде в долину сумерки сменились кромешной темнотой; небо надо мной было затянуто плотными тучами, висевшими столь низко, что, казалось, они задевают вершины окружающих холмов, и таким образом я ехал как бы в своеобразном тоннеле. Шоссе было пустынно им вообще пользовались нечасто и только для сквозного транзита через долину, судя по невероятно запущенному состоянию отходящих влево и вправо проселочных дорог, ухабам и колдобинам которых далеко не всякий водитель рискнул бы доверить свою машину.
 Все это, впрочем, мало меня беспокоило, поскольку путь мой лежал в одно из поселений, расположенных у самого шоссе неподалеку от северного въезда в долину, так что мне не было нужды куда-либо сворачивать; однако обстоятельства распорядились иначе. Не успел я отъехать от Данвича, как начался дождь; собиравшиеся еще с полудня тяжелые темные тучи наконец разверзлись, и потоки воды стремительно обрушились вниз. Поверхность дороги заблестела в лучах фар, которые несколько минут спустя высветили впереди неожиданное препятствие. К тому времени я уже углубился в долину миль на пятнадцать с лишним, проделав значительную часть пути и вот теперь вынужден был остановиться перед барьером с отчетливо нарисованным указателем объезда. Заглянув за преграду, я убедился в том, что дорога дальше и впрямь была совершенно разбита. Продолжать движение вперед казалось по меньшей мере неблагоразумным.
 Недоброе предчувствие шевельнулось во мне, когда я сворачивал с главной трассы. Прислушайся я тогда к голосу разума и возвратись в Данвич, чтобы затем выехать из него по другой дороге, я был бы сейчас избавлен от мучительных кошмаров, неотступно преследующих меня с той самой ужасной ночи! Но я принял другое решение. Я заехал уже слишком далеко и не желал терять времени, возвращаясь в Данвич. Окруженный сплошной стеной ливня, я вел машину почти вслепую. Объездная дорога представляла собой тот же убогий проселок, лишь местами посыпанный гравием. Деятельность дорожно-ремонтной службы ограничилась в основном срезанием нижних ветвей ближайших деревьев, что несколько расширило проезд; дорога же как таковая осталась в отвратительном состоянии и очень скоро я понял, что дела мои плохи.
 Потоки дождевой воды быстро размывали грунт; мой автомобиль одна из самых мощных моделей форда с довольно высокими, хотя и узкими колесами все чаще пробуксовывал в грязи и, пересекая стремительно разраставшиеся лужи, надрывно чихал, поминутно рискуя захлебнуться. Я сознавал, что рано или поздно вода просочится под капот и двигатель заглохнет; необходимом было по возможности скорее найти какое-нибудь жилье или на худой конец укрытие для машины. Меня вполне устроил бы заброшенный сарай или конюшня вряд ли стоило рассчитывать на присутствие обжитой фермы в этих безлюдных краях, однако густая тьма не позволяла разглядеть что бы то ни было уже в двух шагах в сторону от дороги. Но вдруг сквозь пелену ночного ливня невдалеке от машины замаячил бледный квадрат освещенного окна, и в тот же миг в слабеющем свете фар я успел заметить впереди некое подобие дорожной развилки.
 Свернув налево, я вскоре проехал мимо почтового ящика с грубо намалеванным именем владельца фермы. Амос Старк гласила выцветшая надпись. Вслед за тем фары осветили фасад старинного здания. Это было одно из тех сооружений, в которых жилой дом, летняя кухня, флигель и хлев вплотную примыкают друг к другу, образуя как бы единый комплекс построек под несколькими крышами различной высоты и конфигурации. По счастью, ворота хлева были широко распахнуты и, не видя поблизости иного укрытия, я въехал на автомобиле внутрь, ожидая увидеть в стойлах коров или лошадей. Однако хлев был пуст и, по всей вероятности, пустовал давно; скота не было и в помине, а прелое сено, заполнявшее помещение своим тяжелым ароматом, лежало здесь уже явно не первый год.
 Оставив машину в хлеву, я под проливным дождем направился к дому. Снаружи он выглядел столь же дряхлым и запущенным, как и все остальные строения усадьбы. Это было одноэтажное здание с тянувшейся вдоль фасада низкой верандой, пол которой, как я очень вовремя приметил, изобиловал глубокими дырами, зиявшими в тех местах, где гнилые доски, не выдержав, провалились под чьей-то неосторожной ногой.
 Добравшись наконец до двери, я постучал в нее кулаком. Прошло несколько минут, но ничто не нарушало тишины, кроме звуков ливня, падавшего на крышу веранды и на залитый водой двор за моей спиной. Постучав снова, я возвысил голос до крика:
 — Есть люди в этом доме?!
 — Кто там такой? раздалось изнутри. Голос говорившего заметно дрожал.
 Я представился заезжим торговцем, ищущим где укрыться от непогоды. Световое пятно внутри дома начало перемещаться человек взял лампу и направился с ней к двери; освещенный квадрат окна постепенно тускнел, а желтая полоска в щели между порогом и дверью становилась все более яркой. Затем послышался грохот отодвигаемых засовов, звякнула цепочка, и дверь медленно приоткрылась. Передо мной, высоко подняв лампу, стоял хозяин костлявый старик с морщинистым лицом и редкой бороденкой, кое-как прикрывавшей тонкую жилистую шею. На носу его торчали очки, но он разглядывал меня поверх стекол, слегка наклонив седую плешивую голову. Глаза его были угольно-черного цвета, резко контрастируя с белизной волос; в порядке приветствия он растянул губы в несколько жутковатой ухмылке, обнажив при этом пеньки стертых зубов.
 — Мистер Старк? — спросил я.
 — Небось попали в переделку с этой бурей? — старик продолжал ухмыляться. — Давайте-ка в дом, здесь малость обсохнете. Дождь навряд ли затянется, я так думаю.
 Я проследовал за ним в комнату, но прежде он тщательно запер дверь, задвинул все засовы и накинул крюк манипуляции эти вызвали во мне смутное беспокойство, и я почувствовал себя как-то неуютно. Старик, вероятно, заметил мой вопросительный взгляд водрузив лампу на толстый фолиант, лежавший на круглом столе в центре комнаты, он обернулся ко мне и промолвил с сухим дребезжащим смешком:
 — А ведь нынче день Уэнтворта. Я было грешным делом принял вас за Наума.
 Дребезжащие звуки усилились и участились, что, по всей вероятности, должно было означать смех.
 — Ничего подобного, сэр. Меня зовут Фред Хэдли. Сам я из Бостона.
 — В Бостоне бывать не доводилось, сказал Старк. Вообще не бывал дальше Аркхэма, никогда вот уж что верно, то верно. Должен все время быть здесь и следить за хозяйством.
 — Надеюсь, я не очень вам помешал. Я, признаться, взял на себя смелость припарковать автомобиль в вашем хлеву.
 — Коровы будут не в претензии, он засмеялся своей шутке, прекрасно зная, что в хлеву нет ни одной коровы. Не приходилось ездить в этих новомодных штуковинах, но вы, горожане, все одинаковы никак не обойдетесь без своих автомобилей.
 — Разве я так уж похож на городского хлыща? спросил я, стараясь попасть ему в тон.
 — Знаю я этих городских как-то одни тут задумали поселиться, а потом вдруг разом снялись да уехали прочь; думаю, им у нас не пришлось по душе. Никогда не бывал в больших городах и не уверен, что когда-нибудь соберусь побывать.
 Понемногу разойдясь, он продолжал бормотать что-то невнятное в том же духе и, похоже, завелся надолго; я же тем временем оглядывался вокруг, почти машинально составляя про себя опись находившихся в комнате предметов. Глаз у меня был наметан добрую половину свободного от разъездов времени я обычно проводил на складах фирмы, и скажу без ложной скромности мало кто из кладовщиков и клерков мог бы сравниться со мной в непростом искусстве инвентаризации. Таким образом, мне не потребовалось много времени для того, чтобы удостовериться в наличии у Амоса Старка множества уникальных вещей, за которые коллекционеры и любители старины без раздумий выложили бы круглую сумму. Некоторые из предметов меблировки были изготовлены еще в позапрошлом столетии если это не так, можете считать меня ничего не понимающим в антиквариате. Здесь были также всякие старинные вещицы и безделушки, превосходные изделия из дутого стекла и хэвилендского фарфора, расставленные на полках вдоль стен и на этажерках.
 Немалую ценность представляли и характерные детали быта новоанглийской фермы, давно уже вышедшие из употребления: ручной работы щипцы для снятия нагара со свечей, пробковая чернильница с деревянной затычкой, резные подсвечники, подставка для книг, манок для диких индеек, изготовленный из скрепленных сосновой смолой кожи и дерева, тыквенные бутыли, старинная вышивка все это накопилось за многое десятилетия, что простоял здесь этот дом, построенный еще первыми переселенцами.
 — Вы живете один, мистер Старк? спросил я, улучив паузу в его монотонных рассуждениях.
 — Теперь один, да. Раньше тут были Молли и Дюи. Абель уехал отсюда еще мальчишкой, а Элла померла от легочной лихорадки. Я живу один вот уже седьмой год.
 Я заметил, что даже во время разговора старик держался настороженно, словно чего-то ожидая. Он как будто пытался расслышать снаружи в шуме дождя какие-то посторонние звуки, но все было тихо только шорох мышиной возни в подвалах дома да все та же беспрестанная дробь дождевых капель по крыше. Старик, однако, продолжал прислушиваться, по-петушиному резко дергая головой, зрачки его глаз сузились, как при ярком свете, бледная плешь просвечивала сквозь жидкий венчик спутанных седых волос. На вид ему было лет восемьдесят, но в действительности могло быть и шестьдесят, принимая в расчет одинокий и замкнутый образ жизни, преждевременно старящий человека.
 — Вам по пути никто не попадался? спросил он внезапно.
 — Ни единой души от самого Данвича. Это будет миль семнадцать, по моим подсчетам.
 — Плюс-минус полмили, согласился он и вдруг ни с того ни с сего начал фыркать и хихикать самым дурацким образом, как будто не в силах более сдержать распиравшее его изнутри веселье.
 — Нынче день Уэнтворта. Наума Уэнтворта, сообщил он вторично. Зрачки его вновь на мгновенье настороженно сузились. Давно вы торгуете в наших краях? Знавали небось Наума Уэнтворта?
 — Нет, сэр. Не приходилось. Я все чаще бываю в городах. В сельской местности только проездом.
 — Наума знали почти все. продолжал старик, но никто не знал его так хорошо, как я. Видите эту книгу? он указал на старый донельзя замусоленный том в обернутой бумагой обложке, на который я прежде, осматривая эту слабо освещенную комету, не обратил особого внимания. Это Седьмая Книга Моисея, из нее я узнал много больше, чем из всех других книг, какие читал. Раньше она была у Наума.
 Он хмыкнул, что-то припоминая.
 — Ну и чудак был этот Наум, скажу я вам. Зловредный, однако, чудак и скаредный, это уж точно. Как вы могли его не знать ума не приложу.
 Я заверил его в том, что никогда прежде не слышал даже имени Наума Уэнтворта, между делом отметив про себя весьма странные литературные вкусы хозяина дома Седьмая Книга Моисея , к чтению коей он был столь привержен, являлась ничем иным, как ведьмовской Библией, содержащей разного рода заклинания, магические формулы и колдовские заговоры и рассчитанной большей частью на простаков, верящих во всю эту ерунду. В круге света, отбрасываемом лампой, я заметил еще несколько знакомых мне книг: собственно Библию, зачитанную в не меньшей степени, чем собрание магических текстов, томик избранных трудов Коттона Мэзера, а также толстую подшивку старых номеров Аркхэмекой Газеты . В прошлом все это тоже вполне могло принадлежать Науму Уэнтворту.
 — Я смотрю, вы интересуетесь его книжками, сказал старик, словно угадав мою последнюю мысль. Он как-то раз обмолвился, что я могу взять их себе вот я и взял. Хорошие книжки, серьезные отчего, думаю, не попользоваться. Очки только нужны, без очков теперь буквы не вижу. А вы чего уж там почитайте, коли охота есть.
 Рассеянно его поблагодарив, я напомнил, что речь шла о мистере Уэнтворте.
 — Ох, уж этот Наум! тотчас подхватил старик все с тем же неприятным смешком. Он уж верно не одолжил бы мне денег, кабы знал, что с ним вскорости приключится. Нет, сэр, он бы так не поступил, это точно. И ведь даже расписки с меня не взял, вообще никакой бумажки. Денег было пять тысяч. Он мне прямо сказал, что ему нет нужды брать какие-то там расписки это были его собственные слова, а теперь как докажешь, что я ему должен? Нечем доказать, все делалось с глазу на глаз; он назначил мне день ровно через пять лет когда я должен буду вернуть ему деньги. Эти пять лет прошли, и сегодня день Уэнтворта.
 Он сделал паузу и взглянул ни меня с хитрецой; в глазах его явно плясали веселые огоньки, но в темной глубине за ними таился плохо скрываемый страх.
 — Однако Наум не сможет прийти, потому что через два месяца после нашего уговора ему на охоте попала в голову пуля. Выстрел в затылок, и наповал. Чистой воды случайность. Конечно, нашлись и такие, кто начал судачить, будто я это сделал нарочно, но я знал, чем заткнуть их поганые рты я тогда же отправился в Данвич, прямиком зашел в банк и оформил бумагу на имя мисс Дженни, дочки Уэнтворта, завещав ей свое состояние, ну, то есть, то, что отанется после меня. И уж я постарался, чтоб всем это стало известно. Пусть их дальше судачат теперь им никто не поверит.
 — Ну, а как же сам долг? не удержавшись, спросил я.
 — Нынче в полночь кончается срок, он вновь зашелся дребезжащим смехом. Не похоже на то, чтобы Наум сдержал свое обещание, а? Я разумею так: если он не придет, то все деньги отныне мои. А прийти он не может, бедняга. Оно и ладно ведь этих денег сейчас у меня все равно уже нет.
 Я не спросил его, как поживает теперь дочка Уэнтворта. Понемногу начала сказываться дневная усталость, особенно измотали меня эти последние несколько часов езды под проливным дождем. Хозяин, должно быть, заметил, что я клюю носом; он замолчал, и мы довольно долго просидели в тишине. Наконец старик вновь подал голос.
 — Вид у вас что-то неважный. Устали, небось? спросил он.
 — Да, поездка выдалась не из легких. Но я двинусь дальше, как только на улице поутихнет.
 — Тогда вот что. Вам вовсе незачем сидеть здесь и выслушивать мое стариковское брюзжание. Я дам вам другую лампу, можете прилечь на кушетке в соседней комнате. Когда этот дождь, наконец, перестанет, я вас позову.
 — Но ведь я займу вашу кровать, мистер Старк.
 — Не беда, я вообще ложусь очень поздно, сказал он.
 Не слушая больше моих возражений, он поднялся с кресла, принес еще одну керосиновую лампу, зажег ее, и несколько мгновений спустя мы уже стояли на пороге смежной комнаты. Старик указал мне на приземистую кушетку. Еще раньше, проходя мимо стола, я прихватил по пути Седьмую Книгу Моисея просто так, из любопытства, ибо с давних пор был наслышан о множестве невероятных и таинственных вещей, якобы скрывающихся под ее обложкой. При этом хозяин дома бросил на меня весьма подозрительный взгляд, но ничего не сказал и возвратился к своему креслу-качалке, оставив меня одного.
 Грозовой ливень и шквалистые порывы ветра неутомимо сотрясали стены и крышу дома, внутри которого я с удобством расположился на старомодной, обтянутой кожей кушетке с высоким изголовьем, пристроил поближе тускло горевшую лампу и начал, не торопясь, перелистывать пресловутую Седьмую Книгу . Содержание последней являло собой причудливую мешанину из заклинаний и невразумительных молитв, обращенных к таким князьям потустороннего мира, как Азиль, Мефистофель, Мабуэль, Бабуэль, Аниквэль и прочие им подобные. Здесь имелись заклятия на все случаи жизни: одни должны были исцелять болезни, другие исполнять желания, иные даровать успех в каком-либо предприятии, а иные одолеть врагов и отомстить за нанесенную обиду. Я заметил, что на страницах книги неоднократно встречаются предупреждения о необходимости избегать без крайней на то нужды употребления отдельных слов и фраз; возможно, именно эти настойчивые просьбы и побудили меня в конечном счете переписать самое зловещее из попавшихся мне на глаза заклинаний, а именно Айла Химель Адонаи Амара Зебаот Цадас Йесерайе Харалиус , что должно было означать вызов из царства тьмы бесов и злых духов или же воскрешение мертвецов.
 Закончив переписывать эту безумную фразу, я интереса ради прочел ее несколько раз вслух, будучи совершенно уверен в бесполезности всяких магических изречений и колдовских чар. И действительно ничего не произошло. Я отложил в сторону книгу и посмотрел на часы. Было ровно одиннадцать. Дождь как будто пошел на убыль звуки его становились все менее яростными, беспорядочное сотрясение крыши постепенно переходило в размеренный барабанный ритм, что предвещало скорое окончание бури. Вместе с ней близился к концу и мой сравнительно недолгий отдых. Я решил погасить чадившую лампу и провести остаток времени в темноте, предварительно оглядевшись и запомнив расположение предметов в комнате, чтобы потом не наткнуться на что-нибудь при выходе.
 Однако, несмотря на усталость, я так и не смог расслабиться и подремать хоть полчаса. Дело здесь было не столько в холодном и жестком ложе, сколько в самой атмосфере дома, необъяснимо гнетущей и мрачной. Казалось, он, как и его хозяин, затаился в обреченном ожидании каких-то грядущих ужасных событий, словно предчувствуя, как однажды и, видимо, очень скоро его источенные временем и непогодами стены подломятся у основания и с глухим шумом рухнут наружу, а крыша в облаке трухлявой пыли тяжело осядет вниз, похоронив под собой жилые комнаты вместе с памятью о многих рождавшихся и умиравших здесь поколениях людей. Подобная атмосфера вообще характерна для старых домов, чей век уже на исходе, но в данном случае к ней примешивалось совершенно особое тревожное напряжение сродни тому, что заставило Амоса Старка долго колебаться, прежде чем ответить на мой настойчивый стук в дверь. Вскоре я поймал себя на том, что точно так же пытаюсь уловить посторонние звуки в шуме падающего на крышу ливня сила которого убывала теперь с каждой минутой и в назойливом писке домашних мышей.
 Хозяин мой вел себя неспокойно. Он то и дело вскакивал с кресла и шаркая туфлями, перемещался взад-вперед по комнате; несколько раз он подходил к двери, или к окну, проверял надежность запоров и возвращался затем на свое место. Временами до меня долетали обрывки фраз, сказанных им вполголоса как и все люди, подолгу живущие в одиночестве, старик явно усвоил привычку разговаривать сам с собой. Его бормотанье, и без того очень невнятное, порой падало до едва слышного шепота, но все же по отдельным словам я смог угадать направление его мыслей Старк, похоже, был занят подсчетом процентов, которые, будь сейчас в этом необходимость, надлежало бы выплатить Науму Уэнтворту сверх основной суммы долга.
 — Полтораста долларов за год, повторял он как заведенный. Итого за пять лет будет семь с половиной сотен, старческий голос срывался на очень высокой не то восхищенной, не то испуганной ноте. Дальше все начиналось сначала, но вскоре я осознал, что отнюдь не эти его меркантильные переживания явились главной причиной охватившего меня странного беспокойства. Однако, выделив из его монолога несколько вскользь оброненных замечаний и попробовав их сопоставить, я поневоле насторожился и начал прислушиваться внимательней.
 — Я упал, да, упал, бормотал Старк. Далее следовали одно-два неразборчивых предложения. Все они были при этом, да. И вновь долгий маловразумительный пассаж. А потом убежал, очень быстро...
 Тут он разразился целой тирадой, состоявшей из абсолютно бессмысленного набора слов и звуковых сочетаний.
 — Откуда я мог знать, что оно целит прямо в Наума, — почти простонал он в конце. Беднягу, похоже, терзали угрызения совести. Разумеется, мрачная окружающая обстановка не могла не сказаться на состоянии духа почтенного джентльмена, пробудив в нем ряд самых тяжких и горестных воспоминаний. Для меня оставалось загадкой, почему он не последовал примеру прочих былых обитателей этой бесплодной долины и не перебрался в какое-либо из поселений за ее пределами? Он говорил, что живет здесь один вероятно он был одинок не только в этом доме, но и на всем белом свете, не имея ни родных, ни близких, иначе зачем бы ему завещать все свое состояние дочери какого-то там Наума Уэнтворта?
 Его туфли все шаркали по половицам, пальцы нервно перебирали шуршащие листы бумаги.
 Издалека донесся жалобный плач козодоя это был верный признак того, что одна часть горизонта уже очистилась от грозовых туч, ему пошел вторить другой и скоро многоголосый хор этих птиц наводнил всю округу своими оглушительными стенаниями.
 — Ишь как орут, чертовы твари, — услышал я ворчание хозяина. Кличут грешную душу. Не иначе, Клем Уэйтли отходит.
 Шум дождя медленно угасал, покидая долину; одновременно голоса козодоев сливались в нечто вроде тягучей и пространной колыбельной песни; меня начала одолевать дремота и незаметно для себя я погрузился в сон...
 Теперь я вплотную подошел к той части своего рассказа, которая при каждом воспоминании об описываемых здесь событиях заставляет меня вновь и вновь сомневаться в объективности моих ощущений, а, следовательно, и в достоверности всего нижеизложенного. С годами я стал все чаще задумываться: а не было ли все это лишь дурным сном, порождением моего расстроенного воображения? Но нет я уверен, что это случилось со мной наяву; и потом, у меня сохранились вещественные подтверждения моих слов газетные вырезки, в которых упоминается Амос Старк и его завещание, составленное в пользу мисс Дженни Уэнтворт, а также что кажется слишком невероятным для простого совпадения факт чудовищного в своей бессмысленности осквернения старой полузабытой могилы, раскопанной кем-то на склоне одного из холмов, окружающих эту проклятую Богом долину.
 ...Сон мой был непродолжителен и неглубок. Едва пробудившись, я понял, что дождь прекратился, в то время как крики козодоев переместились ближе к дому и звучали все громче и громче. Некоторые из птиц уселись на землю прямо под окном моей комнаты, а шаткая крыша веранды была, надо полагать сплошь усеяна этими беспокойными ночными созданиями. Несомненно, их дикий гвалт и явился толчком к моему пробуждению. Пару минут я приходил в себя, а затем привстал на ложе готовый тотчас продолжить свой путь условия для езды были теперь более-менее сносными; во всяком случае я мог не опасаться, что залитый потоками дождя мотор заглохнет.
 Но не успел я коснуться ногами дощатого пола, как неожиданный стук потряс входную дверь.
 Я замер, не шевелясь и почти не дыша, такая же мертвая тишина была и в соседней комнате.
 Стук повторился, на сей раз еще более настойчиво и даже повелительно.
 — Кто там такой? спросил Старк.
 Ответа не последовало.
 В комнате Старка произошло какое-то движение я увидел, как пятно света начало перемещаться, и затем вновь раздался голос хозяина, в котором явственно сквозили торжествующие нотки.
 — Полночь прошла! воскликнул он, по-видимому, глядя на стенные часы. Я машинально сверился со своими ручными и убедился, что его часы спешат на десять минут.
 Уверенным шагом он приблизился к двери.
 По расположению света я определил, что прежде чем снять свои многочисленные запоры, он поставил лампу на пол. Возможно, потом он намеревался поднять ее над головой, чтобы получше разглядеть ночного гостя, как это было в случае с моим приходом я лишь предполагаю, не более того. Итак, дверь с шумом распахнулась не то от рывка изнутри, не то от сильного толчка снаружи.
 В ту же секунду жуткий крик пронесся под низкими сводами дома. Трудно сказать, чего в нем было больше ярости или страха, но то несомненно был голос Амоса Старка.
 — Нет! Нет! Убирайся! кричал он. У меня их нет, слышишь, нет! Убирайся прочь!
 Он сделал шаг назад, оступился и упал. Вслед за тем раздался еще один крик истошный, сдавленный, смертельный крик, потом пошли булькающие горловые звуки, последний вздох и...
 Кое-как поднявшись с кушетки, я сделал несколько шагов и привалился плечом к косяку двери, ведущей в смежную комнату. Представшал перед моим взором отвратительная картина тотчас будто приковала меня к месту, лишив возможности двинуть хотя бы кончиком пальца или выдавить из себя малейший звук.
 Амос Старк был навзничь распростерт на полу, а на груди его, впившись в горло костяшками пальцев, восседал медленно распадающийся на отдельные кости скелет. В затылочной части голого черепа было ясно видно круглое отверстие, проделанное в свое время пулей. Это было все, что я успеп разглядеть в тот ужасный миг потом я, к счастью, потерял сознание.
 Когда через минуту-другую я очнулся, все вокруг было спокойно и тихо. Дом был наполнен свежим запахом мокрой травы и дождя, проникавшим в раскрытую настежь входную дверь; где-то в ночи по-прежнему кричали козодои, и мягкий свет луны разбегался извилистыми дорожками по дождевым лужам на дворе. Комната была освещена керосиновой лампой, но я не увидел хозяина на его привычном месте в кресле-качалке.
 Я обнаружил его лежащим на полу не подалеку от входа. Первой моей мыслью было бежать бежать отсюда как можно скорее, но, на свою беду, я вздумал поступить сообразно своим представлениям о порядочности и нагнулся над Амосом Старком, чтобы удостовериться в бесполезности любой врачебной помощи.
 Эта-то задержка и внесла решающий перелом в мое душевное равновесие, вынудив меня уже в следующий миг с диким воплем ринуться напрямик в темноту, прочь из этой дьявольской обители, с таким чувством, будто легионы бесов, поднявшись из адских бездн, гонятся за мной по пятам. Ибо, наклонясь над стариком и сразу убедившись в том, что он мертв, я вдруг заметил на его иссиня-белом горле впившиеся глубоко в плоть фаланги пальцев человеческого скелета и, в то время, как я остолбенело смотрел на них, косточки каждая в отдельности зашевелились, оторвались от трупа, быстро пересекли комнату и одна за другой канули в ночь, дабы воссоединиться с останками чудовищного пришельца, в назначенный им самим срок явившегося с того света на встречу со злополучным Амосом Старком!