---------------------------------------------


 Лоуренс Блок



 Камень с души


 Утром Уоррен Каттлетон вышел из своей меблированной комнаты в западной части Восемьдесят третьей улицы и зашагал к Бродвею. Стоял ясный, прохладный день. На углу мистер Каттлетон купил "Дейли миррор" у слепого продавца, который продавал ему газеты каждое утро, однако, вопреки расхожему убеждению, не узнавал его ни по голосу, ни по звуку шагов. С газетой он проследовал в кафетерий, где всегда завтракал. Держал ее сложенной под мышкой, покупая горячий рогалик и кофе, а потом в одиночестве сел за столик, чтобы съесть рогалик, выпить кофе и прочитать "Дейли миррор" от корки до корки.
 Раскрыв третью страницу, он перестал есть рогалик и отодвинул чашку кофе. Внимательно прочитал статью о женщине, убитой накануне вечером в Центральном парке. Женщина, звали ее Маргарет Уолдек, работал медицинской сестрой в больнице на Пятой авеню. Ее смена окончилась в полночь. Когда она возвращалась домой через парк, кто-то набросился на нее, свалил на землю и нанес множественные ранения колющим предметом в область груди и живота. В статье с подробностями описывалось, что стало с Маргарет после этих ранений, имелась и фотография почившей Маргарет Уолдек. Уоррен Каттлетон прочитал статью, долго смотрел на фотографию.
 И вспомнил.
 Воспоминания вырвались наружу, словно вода, пробившая дамбу. Он идет через парк. Ночь, темно, тихо. Нож, длинный, холодный, зажат в руке. Рукоятка ножа мокрая от его пота. Он ждет, один во тьме. Шаги, все ближе, он отступает с тропы, в тень деревьев, появляется женщина. Неистовство его атаки, страх и боль на лице женщины, ее крики, стоящие в его ушах. И нож, поднимающийся вверх и обрушивающийся вниз. Поднимающийся и опускающийся. Крики, достигающие пика и обрывающиеся.
 У него закружилась голова. Он посмотрел на руку, ожидая увидеть зажатый в ней окровавленный нож, но пальцы сжимали две трети рогалика. Пальцы разжались. Рогалик пролетел несколько дюймов и упал на стол. Он подумал, что его сейчас вырвет, но сумел подавить приступ тошноты.
 – О, Господи, – выдохнул он. Никто вроде бы его не услышал. Он вновь помянул Господа, уже громче, дрожащими руками закурил. Попытался задуть спичку, но неудачно. Бросил спичку на пол, наступил на нее, шумно выдохнул.
 Он убил женщину. Которую знать не знал, которую никогда до этого не видел. Это его называли в газете зверем, насильником, убийцей. Он – убийца, полиция его найдет и заставит признаться, потом будут суд, приговор, апелляция, отказ в изменении меры наказания, прогулка по длинному коридору, удар электрического тока и, наконец, уход в мир иной.
 Он закрыл глаза. Его руки сжались в кулаки, он поднес их к вискам, дыхание так и рвалось из груди. Почему он это сделал? Что с ним такое? Почему, почему, почему он убил?
 Почему вообще убивают?
 Он оставался за столом, пока не выкурил три сигареты, раскуривая каждую от окурка предыдущей, потом поднялся и вошел в телефонную будку. Бросил в щель десятицентовик, набрал номер, подождал, пока на другом конце провода снимут трубку.
 – Каттлетон, – представился он. – Сегодня не приду. Плохое самочувствие.
 Секретарша выразила сожаление по поводу его болезни и надежду в его скором выздоровлении. Он поблагодарил ее и повесил трубку.
 Плохое самочувствие! За двадцать три года работы в "Барделл компани" он болел лишь несколько раз, да и то гриппом. Ему, конечно, поверят. Он никогда не лгал, его работодатели это знали. А вот теперь вроде бы сказал неправду.
 Да какая это неправда, одернул он себя. Самочувствие у него действительно ужасное.
 Возвращаясь в меблированную комнату, он купил "Дейли ньюс", "Герольд трибюн" и «Таймс». В «Ньюс» статью тоже напечатали на третьей странице, сопроводив аналогичный текст той же фотографией. В «Таймс» и "Герольд трибюн" заметки об убийстве он нашел с куда большим трудом: их упрятали во вторую половину газеты, где сообщали о самых тривиальных событиях. Этого он понять не мог.
 Вечером он купил "Джорнэл Америкен", "Уорлд телеграф" и «Пост». В «Пост» опубликовали интервью со сводной сестрой Маргарет Уолдек, очень грустное интервью. Уоррен Каттлетон даже расплакался, читая его. Он скорбел как о Маргарет Уолдек, так и о себе.
 В семь вечера он окончательно осознал, что обречен. Он убил и должен понести наказание, заплатить своей жизнью за смерть Маргарет Уолдек.
 В девять часов подумал, что сможет выйти сухим из воды. Из газетных статей следовало, что улик у полиции нет. В частности, отпечатки пальцев не упоминались, да и он знал наверняка, что его отпечатков нет ни в каких архивах. Их у него никогда не снимали. Если его никто не видел, полиции никогда не удастся связать и повесить на него это убийство. А он не помнил, чтобы его кто-то видел.
 В полночь он лег спать. Спал плохо, в голове постоянно прокручивались события прошлой ночи: шаги, нападение, нож, кровь, бегство из парка. В последний раз он проснулся ровно в семь, мокрый как мышь, вырвавшись из кошмара.
 Он уже понимал, что от кошмаров теперь никуда не деться: они будут возвращаться ночь за ночью. Он не психопат. Он четко представлял разницу между добром и злом. Смерть в объятьях электрического стула – самое ужасное из возможных наказаний. Он уже не хотел выйти сухим из воды. Не мог жить, зная, что убил человека.
 Он вышел на улицу, купил газету. Расследование пока не дало никаких результатов. В «Миррор» он прочитал интервью с маленькой племянницей Маргарет Уолдек и вновь расплакался.
 Раньше Каттлетон не бывал в полицейском участке. Находился он лишь в нескольких кварталах от его дома, но он никогда не проходил мимо, так что нашел адрес только по справочнику. Войдя, долго озирался по сторонам, пытаясь найти хоть кого-то, облаченного властью. Наконец, увидел дежурного сержанта и объяснил, что хочет видеть детективов, расследующих убийство Уолдек.
 – Уолдек? – переспросил сержант.
 – Женщина в парке.
 – Ага. У вас есть информация?
 – Да, – кивнул мистер Каттлетон.
 Он ждал на деревянной скамье, пока сержант выяснял, кто занимается делом Уолдек. Наконец, предложил Каттлетону подняться наверх и спросить сержанта Рукера. Он так и сделал.
 В кабинете, куда он вошел, его встретил молодой мужчина с задумчивым выражением лица. Да, кивнул он, я занимаюсь расследованием убийства Уолдек, но, прежде чем перейти к делу, попросил Каттлетона назвать имя, фамилию, адрес и все такое.
 Ответы сержант Рукер записал в блокнот, вновь посмотрел на Каттлетона.
 – С этим покончили. Теперь скажите, что привело вас к нам?
 – Хочу признаться, – на лице Рукера отразилось недоумение. – Это я, я убил эту женщину, Маргарет Уолдек. Я убил.
 Сержант и другой полисмен отвели его в другой кабинет, размерами поменьше и задали много вопросов. Он рассказал все, что помнил, от начала и до конца. Два или три раза у него перехватывало дыхание. Нет, на этот раз он не плакал, но замолкал на несколько секунд, не в силах вымолвить ни слова.
 Потом посыпались вопросы.
 – Где вы взяли нож?
 – Купил в магазине.
 – Где?
 – На Колумбус-авеню.
 – Помните магазин?
 Он вспомнил прилавок, продавщицу, вспомнил, как заплатил за нож, унес его. Не вспомнил только, из какого магазина.
 – Почему вы это сделали?
 – Не знаю.
 – Почему убили именно Уолдек?
 – Она… она просто подвернулась под руку.
 – Почему напали на нее?
 – Потому что хотел. Что-то… на меня нашло. Возникло какое-то желание. Импульс. Мне не оставалось ничего другого.
 – Но зачем убивать?
 – Так уж вышло. Я ее убил. Ножом. Для этого я и купил нож. Чтобы ее убить.
 – Вы заранее задумали убийство?
 – Вроде бы.
 – Где нож?
 – Его нет. Выкинул. В дренажную канаву.
 – Где выкинули?
 – Не помню. Где-то.
 – У вас должна быть кровь на одежде. Обязательно должна, кровь текла из нее рекой. Ваша одежда дома?
 – Я от нее избавился.
 – Как? Бросили в дренажную канаву?
 – Послушай, Рой, не бери в оборот парня, который хочет в чем-то сознаться.
 – Извините. Каттлетон, так где ваша одежда, в которой вы ее убили?
 Всплыли смутные воспоминания. Вроде бы что-то горело.
 – Мусоросжигательная печь.
 – В вашем доме есть мусоросжигательная печь?
 – Нет. В каком-то другом доме, неподалеку, в моем доме такой печи нет. Я пришел домой, переоделся, я это помню, завязал грязную одежду в узел, побежал в какой-то другой дом, бросил узел в мусоросжигательную печь и вернулся к себе. Помылся. Я помню, что кровь была под ногтями.
 Они попросили его раздеться до пояса. Внимательно осмотрели руки, грудь, лицо, шею.
 – Ни царапины, – прокомментировал сержант Рукер. – Ничего. А она царапалась, под ногтями много чего осталось.
 – Рей, она могла царапать себя.
 – М-м-м-м. Или на нем все заживает, как на собаке. Пошли, Каттлетон.
 Они пошли в другую комнату, у него сняли отпечатки пальцев, сфотографировали и задержали по подозрению в убийстве. Сержант Рукер сказал, что он может позвонить своему адвокату. Но знакомых адвокатов у него не было. Знал он одного, у которого заверял какие-то документы, но случилось это давно и он даже не помнил фамилии этого человека.
 Его отвели в камеру. Захлопнулась дверь, щелкнул замок. Он сел на стул, закурил. Впервые за последние двадцать семь часов у него не дрожали руки.
 Четыре часа спустя в камеру вошли Рукер и еще один полисмен.
 – Вы не убивали эту женщину, мистер Каттлетон, – заявил Рукер. – Почему же вы сказали нам, что убили?
 Каттлетон молча таращился на него.
 – Во-первых, у вас есть алиби, о котором вы не упомянули. В тот вечер вы смотрели двухсерийный фильм в кинотеатре «Лоув» на Восемьдесят третьей улице. Кассирша узнала вас по фотографии и сказала, что в половине десятого вы купили билет. Узнал вас и билетер. Он вспомнил, как вы споткнулись в темноте и едва не упали, когда шли в мужской туалет. Из кинотеатра вы ушли после полуночи. И сразу направились домой. Вас видела одна из женщин, что живет этажом ниже. И мужчина, комната которого находится в том же коридоре, что и ваша, показал, что вы вошли в комнату до часа ночи, а через пятнадцать минут погасили свет. Так объясните, что заставило вас признаться в убийстве этой женщины?
 Он им не верил. Не помнил он никакого кино. Не помнил, как покупал билет, как спотыкался на пути в туалет. Ничего не помнил. В памяти остались лишь темная ночь, шаги, резкий бросок, нож и крики, тот же нож, летящий в канализационную канаву, запачканная кровью одежда в мусоросжигательной печи, вымываемая из-под ногтей кровь.
 – Более того, мы поймали убийцу. Зовут его Алекс Канстер. Дважды отсидел на грабеж. Мы нашли у него окровавленный нож, лицо у него все в царапинах и я готов поспорить на последний доллар, что он уже сознался в убийстве Уолдек. Вы же ее не убивали. Почему вы дурите нам голову? Отнимаете время? Лжете?
 – Я не лгу, – упорствовал Каттлетон.
 Рукер открыл рот, чтобы что-то сказать, молча закрыл его.
 – Рей, у меня идея, – подал голос второй полицейский. – Давай проверим его на полиграфе.
 Он ничего не понимал. Его отвели в другую комнату, подсоединили проводами к какому-то прибору, начали задавать вопросы. Как его зовут? Сколько ему лет? Где он работает? Убил ли он Маргарет Уолдек? Сколько будет четыре плюс четыре? Где он купил нож? Какое у его второе имя? Куда он дел одежду?
 – Ничего, – второй полисмен указал на змеящиеся по бумаге графики, – Никакой реакции. Он в это верит, Рей.
 – Может, с ним что-то не так? Некоторых полиграф не берет.
 – Так попроси его солгать.
 – Мистер Каттлетон. Сейчас я вас спрошу, сколько будет три плюс четыре. Я хочу, чтобы вы ответили шесть.
 – Но будет семь.
 – Все равно, скажите шесть, мистер Каттлетон.
 – Хорошо.
 – Сколько будет три плюс четыре?
 – Шесть.
 На этот раз полиграф не подвел.
 – Дело в том, что он в это верит, Рей. Он не собирался дурить нам голову и отнимать у нас время, он верит, что убил эту Уолдек, несмотря ни на что. Ты же знаешь, как подводит людей воображение, как свидетели под присягой дают ложные показания, потому что путают реальность с тем, что они себе внушили. Он прочитал статьи об убийстве и поверил, что убийца – он.
 Они еще долго говорили с ним, Рукер и второй полицейский, подробно объясняя, что к чему. Они сказали ему, что у него сильно развитое чувство вины, что где-то в глубине подсознания погребено воспоминание о каком-то его неблаговидном поступке, и это самое воспоминание заставило его поверить в то, что он убил миссис Уолдек, хотя на самом деле он ее не убивал. Поначалу он думал, что у них поехала крыша, но постепенно, шаг за шагом, они доказали ему, что он никак не мог сделать то, в чем признавался. Такого просто не могло быть, они это доказали и ни один представленных им аргументов не мог поставить под сомнение улики, которыми они располагали. А потому он должен им поверить.
 Что ж!
 Он им поверил, он понял, что они правы, а его память дала осечку. Тем не менее, воспоминания об убийстве никуда не делись. Они остались такими же яркими. Он помнил каждое мгновение. Сие означало, что у него поехала крыша.
 – Сейчас вы, наверное думаете, что сошли с ума, – прочитал его мысли сержант Рукер. – Не волнуйтесь понапрасну, мистер Каттлетон. Тяга к признаниям не такая уж редкость, как вы могли бы подумать. Любая публикация об убийстве приводит к нам в участок дюжину желающих сознаться, причем некоторые абсолютно уверены, что убили они. Где-то в глубине вашей души таится желание убить, по этому поводу вы испытываете чувство вины, поэтому вы признаетесь в том, что, возможно, хотели бы совершить, но никогда не совершите. Такие случаи у нас не редкость. Не все, разумеется, так уверены, как вы. Детектор лжи ясно это показал. Но насчет того, что вы сошли с ума, можете не волноваться. Вы просто не можете контролировать свое подсознание. И ничего больше.
 – У человеческого мозга еще много тайн, – ввернул второй полисмен.
 – Возможно, такое может с вами повториться, – продолжил Рукер. – Не паникуйте. Помните, что вы никого не могли убить, и все будет хорошо. И пожалуйста, больше никаких признаний. Договорились?
 Он словно оказался в положении глупого ребенка. А потом его охватило облегчение, безмерное облегчение. Электрического стула не будет. Как и давящего чувства вины.
 В ту ночь он крепко спал. Кошмары его не мучили.


***

 Случилось это в марте. А четыре месяца спустя, в июле, повторилось. Он проснулся, вышел на улицу, на углу купил "Дейли миррор", сел за столик с рогаликом и кофе, раскрыл газету на третьей странице и прочитал о четырнадцатилетней школьнице, которая вчера вечером шла к своему дому, но домой не попала, потому что какой-то мужчина затащил ее в проулок и полоснул бритвой по горлу. Фотограф запечатлел тело девочки, с разрезом от уха до уха.
 Воспоминания вспыхнули, как молния в черном небе. Поток воспоминаний.
 Бритва в руке, девочка, пытающаяся вырваться. Податливость ее испуганной юной плоти, стоны, вырывающиеся из ее груди, кровь, хлынувшая из перерезанной шеи.
 Яркие, реальные воспоминания. Он даже не сразу вспомнил, что ему это не внове. Такое уже было, в марте. Тогда выяснилось, что память подвела его. Очевидно, он никого не убивал и на этот раз.
 Но такого просто не могло быть! Он же все помнил. Каждое мгновение, каждую подробность.
 Он боролся с собой, вспоминая предупреждение сержанта Рукера о том, что желание признаться может возникнуть вновь. Но логика, разум часто пасуют перед чувствами. Если человек держит розу в руке, вдыхает ее запах, ощущает острия ее шипов, никакие логические доводы не разубедят этого человека в том, что роза реально существует. А роза в воспоминаниях, рожденных в подсознании, так же реальна, как и роза в руке.
 В тот день Уоррен Каттлетон пошел на работу. И напрасно. Сосредоточиться на лежащих перед ним бумагах он не мог. Думал только об убийстве Сандры Джитлер. Он понимал, что, скорее всего, не мог убить девочку. И одновременно знал, что убил.
 Кто-то из сотрудниц спросил, не приболел ли он. Вице-президент компании осведомился, давно ли он проходил диспансеризацию. В пять вечера он отправился домой. Ноги так и несли его в полицейский участок, но он проявил твердость и остался дома.
 А ночью начались кошмары. Он снова и снова просыпался. Один раз даже от собственного крика. Под утро он уже понял, что больше не заснет. От пота намокла не только простыня, но и матрац. Он долго стоял под душем, оделся, спустился вниз и зашагал к полицейскому участку.
 В прошлый раз, после признания, они доказали его невиновность. Разумеется, ошибиться они не могли. И он, скорее всего, не мог зарезать Сандру Джитлер, но вдруг сержант Рукер сможет убить замучивший его признак девочки. Он признается, ему докажут, что он невиновен, и он снова сможет спать спокойно.
 Он не стал разговаривать с дежурным сержантом. Прямо поднялся наверх к сержанту Рукеру. Тот его сразу узнал.
 – Уоррен Каттлетон. Опять с признанием?
 – Мне так не хотелось идти к вам. Вчера я вспомнил, что убил девочку в Куинз. Я знал, что убил ее, и знал, что не мог этого сделать, но…
 – Вы уверены, что убили ее.
 – Да.
 Сержант Рукер все понял. Он отвел Каттлетона в маленькую комнатку, не в камеру, и попросил посидеть там. Ушел, несколько минут спустя вернулся.
 – Я позвонил в отдел убийств района Куинз. Выяснил некоторые подробности, которые не попали в газеты. Вы помните, как что-то вырезали на животе девочки?
 Он вспомнил. Бритва, врезаясь в мягкую плоть, выводила слова.
 – Так что вы написали на ее животе, мистер Каттлетон?
 – Я… точно не помню.
 – Вы написали "Я тебя люблю". Теперь вспомнили?
 Да, он вспомнил. Конечно, именно это он и написал бритвой, эти три слова, доказав, что он убил, любя. Да, он вспомнил. Перед его мысленным взором возник окровавленный живот с вырезанными на нем словами: "Я тебя люблю".
 – Мистер Каттлетон, мистер Каттлетон, на животе девушки убийца вырезал другие слова. Непечатные слова, мистер Каттлетон, ругательства. Не "я тебя люблю", совсем другое. Поэтому эти подробности не попали в газеты. Опять же, это помогает отмести и ложные признания, что в нашем случае большой плюс. Ваша память ухватилась за сказанное мною и и нарисовала вам ложную картину. Вас там не было, вы не убивали эту девочку, но это убийство запустило какой-то механизм в вашем подсознании, заставивший вспомнить все то, о чем вы прочитали в газете, аккурат как в прошлый раз.
 Он долго разглядывал свои ногти, а Рукер смотрел на него.
 – Я знаю, что я ее не убивал, – наконец, вырвалось у Каттлетона. – Но ничего не могу с собой поделать.
 – Вижу.
 – Я должен это доказать. Нельзя же вспомнить все, до мельчайших подробностей, а потом сказать себе, что ты чокнутый. Что этого просто не было. Я не могу спать.
 – Понятно.
 – Меня мучают кошмары. Я переживаю все это во сне, совсем как в прошлый раз. В этом вся загвоздка, сержант.
 – И вы хотели, чтобы вам доказывали, что вы никого не убивали.
 Он кивнул, тяжело вздохнув. Сержант Рукер заверил его, что ему не надо себя корить. Хотя полицейские действительно народ занятый, немножко свободного времени есть и у них, так что мистер Каттлетон может приходить к нему в любой момент, когда ему захочется в чем-либо признаться.
 – Прямо ко мне, – повторил сержант Рукер. – Так будет проще, потому что я вас понимаю, знаю, что вам пришлось пережить, а другие могут сразу и не разобраться.
 Он поблагодарил сержанта Рукера, крепко пожал ему руку. И вышел из полицейского участка походкой человека, с плеч которого свалилась гора. Спал он крепко, без сновидений.
 В августе все повторилось. Женщину задушили в ее квартире в западной части Двадцать седьмой улицы, задушили куском электрического провода. Он вспомнил, что за день до случившегося купил электрический провод в магазине именно с этой целью.
 На этот раз он сразу побежал к Рукеру. И проблема разрешилась сама собой. Полиция поймала убийцу буквально после выхода утренних газет. Убил женщину техник-смотритель дома, в котором она жила. Его поймали и он сознался в убийстве.


***

 В конце сентября дождливое утро обернулось прекрасным солнечным днем. Уоррен Каттлетон, возвращаясь домой после работы, зашел в китайскую прачечную за рубашками. Забрав рубашки, заглянул в аптеку на Амстердам-авеню и купил пузырек с таблетками аспирина. Далее его путь лежал мимо небольшого магазина хозяйственных товаров. Он поравнялся с магазином…
 И что-то случилось.
 Он вошел в магазин, словно робот, словно кто-то полностью захватил контроль над его телом, чтобы использовать его в своих целях. Подождал, пока продавец обслужит покупателя, мужчину со сломанным носом, которому срочно понадобилась мастика. Потом купил шило.
 Вернулся в свою комнату. Распаковал рубашки, шесть штук, белых, накрахмаленных, с одинаковыми строгими воротничками, все купленные в маленькой галантерее, убрал их в ящик комода. Выпил две таблетки аспирина, пузырек с остальными поставил в верхний ящик. Держа шило между руками, он покрутил его в ладонях, наслаждаясь гладкостью деревянной рукоятки, погладил холодную сталь, коснулся большим пальцем острия. Как хорошо заточено!
 Он убрал шило в карман. Сел, выкурил сигарету, спустился вниз и зашагал к Бродвею. На Восемьдесят шестой улице спустился в подземку, бросил в щель турникета жетон, сел на поезд и поехал в Вашингтон-Хейтс. Поднялся наверх, зашел в маленький парк. Провел в парке четверть часа, выжидая.
 Ушел из парка. Воздух стал прохладнее, небо уже потемнело. Он заглянул в ресторан на Дикман-авеню. Заказал телятину с жареным картофелем и кофе. Готовили в ресторане на удивление хорошо. Он поел с аппетитом.
 В мужском туалете ресторана вновь достал шило, погладил его. Такое острое, крепкое. Он улыбнулся шилу, поцеловал острие, осторожно, чтобы не уколоться. Какое же оно холодное.
 Он заплатил по чеку, оставил чаевые. Уже наступила ночь, по улицам гулял холодный ветер. Он нашел темный проулок. Вошел в него, замер.
 Время пошло.
 Его глаза не отрывались от пересечения с улицей. Мимо проезжали автомобили, проходили люди: юноши, девушки, женщины. Он не двигался с места. Ждал. Нужного ему человека. Который придет один, когда улицы совсем опустеют. Пробьет его час, и он нанесет удар. Быстрый удар.
 Тишину нарушили высокие каблучки, выбивающие быстрый ритм по тротуару. Других звуков он не слышал. Ни шагов, ни шуршания автомобильных шин. Медленно, осторожно, он двинулся по проулку. Его глаза сфокусировались на источнике звука. Женщина, молодая женщина, фигуристая, с шапкой иссиня-черных волос и ярко накрашенным ртом. Красивая женщина, его женщина, женщина, которую он ждал, она, да, она!
 Она поровнялась с проулком, каблучки продолжали выбивать тот же ритм. Он действовал, как автомат. Быстрый рывок, одна рука заткнула алый рот, вторая обвила талию и потянула в темноту. Она потеряла равновесие и исчезла вместе с ним в темном проулке.
 Она могла закричать, но он стукнул ее головой об асфальт и ее глаза остекленели. Очухавшись, она все-таки попыталась закричать, но он зажал ей рот рукой и отсек крик. Укусить его ей не удалось. Он за этим проследил.
 А пока она вырывалась, вогнал острие шила в сердце.
 Он оставил ее, уже холодеющую, в проулке. Шило бросил в дренажную канаву. Нашел станцию подземки, поехал домой, поднялся к себе, умылся, разделся, лег в постель и заснул. Спал крепко, без кошмаров.
 Проснулся утром, в обычное время, бодрый, энергичный, готовый к трудовому дню. Принял душ, оделся, вышел на улицу, у слепого киоскера на углу купил "Дейли миррор".
 Прочитал заголовок. На молодую танцовщицу Мону Мур напали в Вашингтон-Хейтс и убили ударом шила в сердце.
 Он вспомнил. Мгновенно все вернулось: тело девушки, шило, убийство…
 Он до боли стиснул зубы. Сколь же реально все это ему привиделось. Наверное, психоаналитик смог бы ему помочь. Но дипломированные психоаналитики так дороги, а у него есть свой психоаналитик, личный и бесплатный, сержант Рукер.
 Но он вспомнил все! Все, как купил шило, как бросил девушку наземь, как вонзил…
 Он глубоко вдохнул. Упираться бесполезно. Самому ему не справиться. Он подошел к телефону, позвонил на работу.
 – Говорит Каттлетон. Я задержусь на час или около этого. Иду к врачу. А оттуда сразу же на работу.
 – Ничего серьезного? – обеспокоенно спросили на другом конце провода.
 – Нет, нет, ничего серьезного.
 Он в общем-то и не солгал. В конце концов Рукер стал его психоаналитиком, а психоаналитик – тот же врач. Ему назначено: сержант Рукер сказал, что ждет его в любой момент. И заболевание у него несерьезное, тут он тоже не погрешил против истины. Он знал, что невиновен, как бы память не убеждала его в обратном.
 Рукер разве что не улыбнулся ему.
 – Посмотрите, кто к нам пожаловал. Я бы мог догадаться, что увижу вас сегодня, мистер Каттлетон. Ваше фирменное преступление, не так ли? Нападение на женщину и убийство.
 Уоррен Каттлетон не улыбался.
 – Я… это Мур. Мона Мур.
 – Эти стриптизерши любят экзотические имена. Мона Мур. Прямо-таки Любовь моя. [1] Если по-французски.
 – Правда?
 Сержант Рукер кивнул.
 – И убили ее вы. Как это произошло?
 – Я знаю, что не мог этого сделать, но…
 – Перестать бы вам читать газеты, – сержант Рукер покачал головой. – Пошли, вытравим эту муть из вашей головы.
 Они уединились в маленькой комнатке. Мистер Каттлетон сел на стул с высокой спинкой. Сержант Рукер закрыл дверь, встал у стола.
 – Вы убили эту женщину, не так ли? Где вы взяли шило?
 – В магазине хозяйственных товаров.
 – В каком магазине?
 – На Амстердам-авеню.
 – Почему шило?
 – Оно меня возбуждало, такая гладкая рукоятка, так остро заточенное.
 – Где теперь шило?
 – Я бросил его в дренажную канаву.
 – Да уж, теперь его не найти. Должно быть, из нее ливанула кровь, когда вы ударили ее шилом. Много крови?
 – Да.
 – Кровь перепачкала вашу одежду?
 – Да, – он вспомнил, что одежда промокла от крови, он еще поспешил домой, в надежде, что никто его не увидит.
 – Где эта одежда?
 – В мусоросжигательной печи.
 – Но не в вашем доме?
 – Нет, нет. Я переоделся у себя в комнате, побежал в другой дом, не помню в какой, сунул одежду в мусоросжигательную печь.
 Сержант Рукер хлопнул ладонью по столу.
 – С этим мы разберемся быстро. Видать, у меня прибавляется опыта. Стриптизершу убили ударом шила в сердце. Смерть наступила мгновенно. На теле осталась крохотная ранка. Из нее не вытекло ни капли крови. Покойники не кровоточат, да и сколько крови вообще может вытечь из такой раны? Так что ваша версия расползается, как мокрая туалетная бумага. Вам уже лучше?
 Уоррен Каттлетон медленно кивнул.
 – Но воспоминания так чудовищно реальны.
 – К сожалению, да, – сержант Рукер покачал головой. – Мне очень вас жаль. Интересно, сколько это может продолжаться? – он сухо улыбнулся. – Как бы не переборщить, а не то один из нас обязательно сломается.