---------------------------------------------


 Анисимов Андрей
 Казино 'DOG-GROUND'

 Андрей АНИСИМОВ 
 Казино "DOG-GROUND" 
 Вл. Платовскому, коллеге и другу 
 За слово "дурак" меня в детстве лишали сладкого. 
 Я вырос в интеллигентной семье. Моя мама пианистка, в молодости давала концерты. Мама имела поклонников. Теперь я догадываюсь, что поклонников волновала высокая грудь мамы, ее пикантно косящие глаза и загадочная улыбка. Эту улыбку папа называл идиотской. После маминых концертов наша квартира в Доме полярников на Никитском бульваре превращалась в цветочную лавку. Цветы стояли везде: в гостиной, холле и даже на кухне. Из-за цветов мы не всегда могли пользоваться ванной. В ванне тоже мокли цветы. Цветы в детстве я ненавидел. Мама забывала менять в вазах воду. Цветы кисли и воняли. Еще с нами жил девяностолетний мамин дедушка, который нередко мочился под себя. Папа имел острое обоняние и неприятные запахи заставляли его страдать. 
 Мамин дедушка участвовал в экспедиции Челюскина. Летчик Водопьянов снимал его со льдины. По юбилейным датам к дедушке приходили с поздравлениями. К таким дням дедушку утром мыли, облачали в костюм с орденами и нашивками и усаживали в кресло. Днем появлялись представители общественности. Делегация состояла из трех пионеров, управдома и двух-трех ветеранов челюскинской компании. 
 Пионеры пели песню "Орлята учатся летать", получали конфеты и убегали. Управдома и престарелых челюскинцев усаживали в гостиной. Им подавали чай с тортом. Во время приема дедушка засыпал. Мне поручалось следить, чтобы он не уронил чашку и не ошпарил себе промежность. Старики вспоминали прошлую жизнь и ругали теперешнюю. Дедушка боготворил Сталина и ненавидел Хрущева. Деятельностью последующих вождей дедушка не интересовался. 
 На почве Сталина папа и дедушка не ладили. Папа не любил Сталина и защищал Хрущева. Единственно, что их сближало, была любовь к старому Арбату. Когда при Хрущеве сломали заметную часть старого Арбата, чтобы построить Калининский проспект, дедушка был пожилым человеком, папа заканчивал десятилетку, а я еще не родился. В редких беседах папы и маминого дедушки встречалось название "Собачья площадка". "Он сломал Собачью площадку", говорил мамин дедушка, имея в виду Хрущева. "Собачью площадку жаль, соглашался папа и добавлял с пафосом: 
 - Но он выпустил миллионы людей из сталинских застенков". 
 В моем ребячьем сознании сталинские застенки навсегда соединились с Собачьей площадкой. Так старомосковское местечко превратилось для меня в зловещий символ. Папа хорошо помнил Собачью площадку - небольшую асфальтированную полянку, огороженную чугунной оградкой и украшенную шпилем памятничка. По словам папы, своим названием площадка обязана этому памятничку. Арбатский богатей похоронил тут свою любимую собаку и поставил ей каменный обелиск. 
 Отец всегда разговаривал со мной как со взрослым человеком. С мальчишеских лет папа был моим самым большим другом. Маму в детстве я видел реже. 
 Она вечерами или работала или одна ходила в гости. 
 Мама любила сама звать гостей, но не хотела огорчать папу. Папа служил изобретателем в секретном институте и очень опасался посторонних людей. При выходе из папиного института над проходной висел плакат: "Вышел на улицу прекрати разговоры на служебную тему!" 
 У меня рано обнаружился слух, и мама стала учить меня музыке. Она и подготовила меня к экзаменам в музыкальную школу. Школа при Московской консерватории кроме специальных занятий привила мне комплекс неполноценности. Вокруг учились дети лауреатов. Музыкальная элита держалась кастой. 
 Я как бы и считался своим, но скромное положение мамы в ранге музыкальных знаменитостей и не бог весть какое материальное положение семьи ставило меня в этот круг бедным родственником. Нет, в моем детстве родители не нуждались. Папа получал приличную зарплату, мамин дедушка особую пенсию, мама имела постоянный заработок в Росконцерте. Но рядом с семьями музыкантов, допущенных к зарубежным гастролям, наша семья выглядела бледно. 
 Однокашников родители подвозили к школе в сверкающих "Волгах", одевали в магазинах "Березка" на чеки. Чеки тогда были вроде долларов, и имели их только избранные. Я делал вид, что это меня совершенно не трогает, но в глубине души ужасно страдал. 
 В консерватории я попал в класс мастера-пьяницы. Это был выдающийся музыкант, объездивший с концертами полсвета. Что его сломало, я не знаю. 
 Мы, студенты, застали его таким. Явившись на занятия совершенно трезвым, педагог усаживал кого-то из нас за инструмент. Делая вид, что ему надо отлучиться, открывал одну дверь (двери в музыкальных классах двойные, для изоляции звука) и, прячась между дверями, принимал дозу спиртного. Иногда он делал это открыто. В карманах пиджака мастера, словно патронташ, торчали в ряд железные баночки от валидола. Время от времени он извлекал одну из таких баночек и под видом сердечного лекарства отправлял в рот очередную порцию коньяка. В конце урока мастер мог поймать кайф, а мог впасть в ярость. 
 Студентам жилось несладко. Сегодня ты ходишь в гениях, а на завтра педагог удивляется, как такой бездарный юноша мог попасть в прославленный на весь свет музыкальный храм. 
 Наш выпуск пришелся на самый разгар "перестройки". Почуяв, куда дует ветер, мои однокурсники всеми возможными путями стремились просочиться в Европу и Америку. Случай представился и мне. Мой приятель Игорь Пестов, закончивший консерваторию на год раньше по классу виолончели, несколько месяцев работал в муниципальном оркестре Гамбурга. Пианист оркестра собирался на пенсию. Место становилось вакантным. Диплом Московской консерватории давал мне преимущество. Я получил официальное приглашение и готов был его принять. Своими планами я поделился с семьей за вечерним чаем на кухне. 
 По известной старомосковской привычке на кухне протекали все семейные советы. Услышав про Гамбург, папа покрылся красными пятнами и прошептал: "Ты с ума сошел?! Забыл, где я работаю? Забыл про КГБ?" Ужас перед КГБ папа носил всю жизнь вместе с костюмом и пальто. Но если одежду он снимал, ложась в постель, страх оставался ночью. Из-за этого страха папа почти не говорил по телефону и морщился, когда по телефону говорили я или мама. Папа знал, что наш телефон прослушивается. "Подумай, - продолжал папа шепотом, - одни мысли об этом могут испортить мне всю жизнь". 
 Бедный папа тогда не знал, что через несколько лет и всемогущему КГБ, и всему государственному аппарату будет глубоко плевать на все секреты. В институте перестанут выплачивать зарплату. Лучшие помещения сдадут в аренду сомнительным фирмам. 
 А научные работники кинутся писать во все заокеанские фонды, пытаясь заинтересовать своими секретными программами и ЦРУ и Пентагон. 
 Я любил папу и остался в Москве. Мама хотела, чтобы я участвовал в конкурсах. Я на несколько месяцев прирос к инструменту. Обыватели полагают, что у музыкантов легкий хлеб. Чтобы играть в конкурсах и держать форму, надо сидеть за роялем по двенадцать часов в сутки. Вечером родители выпроваживали меня подышать воздухом. Я бродил по Никитскому бульвару, как по острову, вокруг которого плывут нескончаемые вереницы машин. Дышал парами бензина. Потом возвращался в наш Дом полярников и снова усаживался за инструмент. Толстые стены дома топили звуки рояля. Я мог играть до глубокой ночи, не тревожа соседей... 
 Выступив на нескольких конкурсах, я стал обыкновенным "дипломантом". За мной не маячили фамилии великих предков. Я не умел искать поддержки у вновь нарождающейся банковской элиты и на высшие награды рассчитывать не мог. Истрепав нервы и исчерпав запас сил, я оказался предоставленным самому себе. Работы для меня не оказалось. Классическая музыка в России становилась ненужной. Музыкальная попса, вынырнув из самодеятельности, заполонила московские подмостки и экраны телевизора. 
 Музыку заказывали новые хозяева. Крепкие, энергичные ребята, поднявшиеся с низов, покупали примитив. Чтобы получать удовольствие от серьезного, умного искусства, необходимо воспитание чувств. 
 Университеты новые ребята проходили в лавочках и киосках. Их винить не за что... Бомонд стал посещать имена. Имя делает деньги. Денег у меня не было. Дела семьи шли все хуже. Папе задерживали зарплату на несколько месяцев, потом перестали платить вовсе. Часть его секретных сослуживцев разбежались кто куда. Какие только страны не принимали наших ученых! И Бразилия, и Уругвай, и Канада... Принимали тех, кто незаметнее. Среднее звено, раздутое во времена развитого социализма до абсурдных размеров, разделилось. Одни пошли торговать на барахолки. Барахолки в Москве множились и плодились, как грибы после теплого дождя. Другие ходили на работу как ни в чем не бывало и ждали возвращения светлого прошлого... Папа, от природы человек восторженный, принял демократические перемены с энтузиазмом. Он читал все газеты. Просматривал все программы новостей но телевизору. По вечерам наша кухня превращалась в филиал Государственной Думы. 
 Мамин дедушка совсем перестал ходить. К празднику челюскинцев его в последний раз помыли, одели и вынесли в кресло. Общественность не явилась. 
 Пионеры терли у перекрестков стекла дорогим авто, зарабатывая на "Херши" и "Сникерсы". Управдом бегал с приватизацией квартир, боясь упустить свой кусочек. Последние челюскинцы или поумирали, или не могли передвигаться. Дедушка просидел весь день в кресле в бесплодном ожидании, а к вечеру тихо отошел... Поскольку ветеран к празднику сидел помытым и одетым, приготовления старика в последний путь много времени у семьи не заняли. Я брезгливо поцеловал холодное сморщенное личико и подумал, что старик отмучился. Последнее время дедушка существовал в доме наряду с другими предметами, вроде фикуса. С разницей, что фикус приходилось иногда смачивать, в то время как дедушка увлажнял свое ложе сам. 
 Комнату дедушки долго проветривали. К ночи, чтобы не встречаться с соседями, вынесли к помойке его тахту и тюк с бельем. Остались фотографии дедушка на фоне погибающего ледокола с группой челюскинцев, дедушка улыбается в обнимку с летчиком Водопьяновым, дедушка на приеме в Кремле. Групповой снимок. Перед рядами героев - Сталин в кителе и Калинин в пиджаке. Чтобы облегчить поиск, дедушку обвели красным карандашом. Тогда в Кремле маминому дедушке выдали орден. Орден вручал тот самый Калинин, чьим именем потом назвали ненавистный дедушке проспект. Проспект, погубивший часть старого Арбата вместе с таинственной "Собачьей площадкой". 
 Дедушка ушел незаметно. Зато семья скоро заметила отсутствие дедушкиной пенсии. Теперь мы жили на деньги, что мама получала за уроки. Пока я безрезультатно искал работу, к нам в квартиру стали ходить сытые молодые люди в длинных темных пальто. 
 Их отличал немосковский выговор и радиотелефон в карманах. Они приводили своих отпрысков для обучения игре на фортепиано, произносили не "бизнэс", а "бизнес", говорили "приехаю" вместо "приеду" и платили долларами. Маму коробили обороты речи отпрысков и кроме занятий музыкой она пыталась привить им нормальную русскую речь. 
 Папа тем временем строил монументальные проекты. Сначала он собрался открыть частный физический университет. Потом замыслил производство универсальных кристаллов для новой демократической промышленности. Писал научные обоснования, делал чертежи, составлял сметы. С этими бумагами он исчезал из дома с утра и возвращался затемно. Со временем папин оптимизм угасал. Через год желание обогатить новую Россию своими проектами иссякло вовсе. Папа много курил. Редко выходил из дома, но по-прежнему читал газеты. Их, на наше счастье, теперь запихивали в почтовый ящик бесплатно. Исподволь папа заболел манией разбогатеть за счет гигантских процентов, предлагаемых фирмами-пирамидами. Для такой затеи необходим первоначальный капитал, и мы до поздней ночи торчали с папой на кухне и придумывали, как такой капитал раздобыть. Мама к нашим замыслам относилась с недоверием и продолжала давать уроки. Но со временем, когда наши знакомые получили приличные проценты, мама загорелась. 
 Среди маминых учениц прилежнее всего долбила по клавишам восьмилетняя Элеонора. Элеонора отличалась сопливостью, кривыми ножками, бледностью и невероятными иноземными нарядами, делавшими ее похожей на куклу, которую одели, но забыли подкрасить. Однажды, когда за маленькой Элеонорой пришел папаша в синем пальто с радиотелефоном в кармане, мама проводила его в папин кабинет. Мужчины просидели вместе полчаса. Я развлекал восьмилетнюю девочку журналами мод и вытирал ей нос. 
 Когда совещание в кабинете завершилось и Элеонора с папашей покинула нашу квартиру, папа собрал семью в гостиной. По особому блеску папиных глаз и розовым пятнам на его не очень бритых щеках я понял, что мы сейчас узнаем что-то невероятное. Так оно и случилось. 
 - Мы - богачи! - сказал папа. - Наша квартира в Доме полярников стоит не меньше двадцати - двадцати пяти тысяч.., и не рублей, а долларов! Если мы продадим нашу квартиру, то тысяч за десять сможем купить себе квартиру в новом районе Москвы. Разницу мы кладем в банк "МММ" или "Чару". 
 К концу года наше состояние утраивается. Новые банки не слишком надежны, но год они, конечно, продержатся... В конце года мы снимаем всю сумму. Часть денег тратим на покупки. Основной капитал несем в Сбербанк. Государственный банк лопнуть не может. 
 В результате мы ведем безбедную жизнь на проценты и покупаем домик в Крыму, машину и новый телевизор. 
 На большее нашей фантазии не хватило. Мы с папой очень любили плавать под водой с маской. Пять месяцев в году мы заживем на море в собственном доме. Чтобы не разучиться играть, я устрою несколько бесплатных концертов в сезон для сирот и бедных. 
 Мама заживет, как и подобает артистке... Не мучая себя уроками, станет вести наш дом и иногда играть для гостей. 
 Эту ночь мы провели на кухне всей семьей. Невероятная перспектива превратиться в рантье будоражила наше воображение. Мы наперебой выставляли аргументы в пользу такого существования. 
 Когда Вадик привел дочку на следующее занятие, папа сообщил ему, что совет Вадика принят. 
 - Заметано, - ответил Вадик. - Покажите мне всю квартиру. - Осматривая гостиную, Вадик вынул из кармана свой радиотелефон: 
 - Витек, возьми из багажника рулетку и поднимайся ко мне. - Вадик назвал номер нашей квартиры. 
 Витек с рулеткой в руках через минуту позвонил в дверь. Витек, шофер Вадика, был лет на тридцать старше своего хозяина. Оба мужчины, не обращая на нас никакого внимания, с рулеткой пошли по квартире. 
 - Погляди, Витек. Эта стена не несущая? Заметано. Стену снесем. Гостиную и холл объединим. Спальню можно оставить. Только дверь прорубим тут. Старую замуруем. Заметано. Кухню с гостиной заделаем вместе... Я в Штатах видел. Ванную и сортир соединяем. Витек, погляди, сюдаджакузи встанет? Заметано. 
 Завтра утром привезешь сюда Славика. Вера Николаевна, - обратился Вадик к маме, - Вера Николаевна, завтра в девять у вас будет мой архитектор, Славиком звать. - Не дождавшись реакции мамы, Вадик уже приказывал шоферу: 
 - Витек, скажешь Славику, чтобы картинку нарисовал. Все измерил. Сметочку мне. Заметано. 
 - Но мы еще тут живем! - нерешительно сообщила мама. Мы, привыкшие считать переезд делом не одного месяца, понять ничего не могли. Вадик попросил маму позаниматься с Элеонорой. 
 - Вера Николаевна, вы время не теряйте. Проводите урок с дочкой. Я для вас пока квартирку подберу. - Вадик повторил еще раз, что все заметано, вытер нос дочке и усадил ее за рояль. Под старательный долбеж Элеоноры мы с папой с изумлением наблюдали за бурной деятельностью Вадика. 
 - Витек, ты пока по ихнему телефону позвони Коляну. В две трубки быстрее... Пусть подъедает на фирму к Додику, оттуда отзвонит мне с предложением. Нужна трехкомнатная... - Вадик уже обращался к папе: 
 - Вам в каком районе подойдет? 
 Вадик спросил это таким тоном, как спрашивают на раздаче в диетической столовой: "Вам котлету с подливкой или без?" Папа промычал в ответ что-то невразумительное, а Вадик уже говорил по своему радиотелефону с конторой приватизации. Через пятнадцать минут наша квартира в Доме полярников превратилась в диспетчерский пункт. Старенький телефонный аппарат, казалось, скоро начнет дымиться... 
 Вадик отвечал на звонки, давал распоряжения в свою радиотрубку. Витек накручивал диск нашего аппарата... Не успела Элеонора отбарабанить свою пьесу, как появился человек в кожаной куртке и сообщил, что нам пора спускаться. Внизу ждет машина. Пора ехать выбирать новое жилище. На улице Вадик с нами распрощался. Он спешил в аэропорт встречать американского бизнесмена, ранее проживавшего в Ростове, по имени Толян. Вадик попросил нас покатать Элеонору. 
 - С Толяном придется "принять", а девочке это" не интересно. 
 В слове "принять" Вадик сделал ударение на первом слоге. С приходом на трон лидера перестройки ударения во многих глаголах стали менять привычное место. 
 - Дочка с вами покатается, а потом Додик (так звали человека в кожаной куртке) отвезет ее домой. 
 Попрощавшись с нами за руку, Вадик укатил на своем "БМВ". 
 Элеонора сидела на заднем сиденье, между мной и папой. Маму Додик усадил на переднее. 
 - У тебя есть компьютер? - спросила Элеонора и шмыгнула носом. Компьютера у меня не было. - А во что ты играешь? - удивилась Элеонора. 
 Когда после путешествия в Митино, Бирюлево и Медведково мы вечером оказались на своей кухне, от дневного оптимизма не осталось и следа. Мама на скорую руку варила пельмени. Жалобно попискивал по-" черневший, не раз забытый нами на плите чайник. 
 Папа глядел в окно. Там внизу, во дворике грустно сидел бронзовый Гоголь. На голове Николая Васильевича ворковал московский сизарь. Его намокшая подруга принимала знаки голубиного внимания с плеча писателя. 
 - Как мы затащим на десятый этаж наш рояль? - спросила мама, чтобы просто что-нибудь сказать. 
 - Что, если Вадик купит наш рояль, а мы приобретем пианино? - для порядка ответил папа... 
 За спиной бронзового писателя доживал старенький московский особнячок, где классик провел свои последние годы. Сидячий памятник перенесли сюда-с Гоголевского бульвара еще до моего рождения. Мальчиком я часто рассматривал долгий унылый позеленевший нос, торчащий из-под плаща. Мне казалось, что Гоголь сейчас чихнет. 
 - Интересно, сколько времени займет дорога от "вашей новой квартиры до моего института? - спросил папа и опять замолчал. Мама не ответила. 
 - Что тебе делать в институте? Зарплату все равно никто тебе платить не собирается, - ответил я, думая о своем. 
 Папа и покойный мамин дедушка сходились на том, что "сидячий" Гоголь куда лучше того, что теперь стоит на Гоголевском бульваре. 
 - Тьфу! - говорил мамин дедушка. - Новый на купца смахивает, стоит и в книжицу барыши записывает. 
 - Теперь черта с два в театр попадешь или в консерваторию! Как я буду жить без концертов? Из этой дыры вечером не выберешься?! - сказала мама, разливая чай. 
 - Мы и так два года нигде не были... - ответил папа. 
 Чай пили молча. На уголок кухонного стола вылез здоровенный таракан. Насекомое, удивленное нашим присутствием, пошевелило усами и смылось. 
 В тараканьей голове не укладывалось, как мы могли собраться на кухне и молчать... 
 Мы молчали, потому что каждый понимал - предстоит не просто переезд в другой район, предстоит разлука с нашей Москвой. 
 - Пора спать, - сказал папа. 
 Я поглядел на часы - без десяти одиннадцать. 
 Мы так рано никогда не ложились. Я лег, потушил свет и закрыл глаза. Почему-то припомнилось, как мы с папой год назад навестили его старую квартиру в Скатертном переулке. Дом, где папа родился и вырос, по-прежнему стоит на своем месте. В квартире жили новые люди. Из прежних жильцов сохранилась одна Кира Владимировна. Старуха невероятной толщины с трудом признала папу, а он ее. Папа рассказал: в молодости Кира Владимировна танцевала в труппе Московского мюзик-холла. Я не сумел представить, как эта бесформенная туша умудрялась отплясывать канкан. Я зажег лампочку и закурил. Раскрыл семейный фотоальбом. Часть фотографий, не закрепленных клеем, вылетели на пол. Я поднял пожелтевший снимок: мне три года. Я сижу на бронзовом льве. Львы, поддерживающие фонари в начале Гоголевского бульвара, поначалу казались мне огромными. По мере того как я рос, львы уменьшались... Я затушил сигарету, погасил свет. 
 Из башки, как из испорченного компьютера, стали вываливаться обрывки бессмысленной информации. Огромный дом, напротив нашего, через бульвар. 
 Мрачные арки проходного двора. Мне пятнадцать лет. Я зажал Вальку Пятыхину в подъезде у батареи. 
 Глаза у Вальки темные и бесстыжие. Валька нехотя отбивается. Когда моя рука торопливо находит маленькую острую грудь, девчонка затихает... 
 Утром всех разбудил архитектор Славик. Молодой человек еще раньше успел побывать в Бюро инвентаризации. Теперь, располагая поэтажным планом квартиры, он дотошно исследовал каждый уголок. Не успел удалиться Славик, в дверь позвонили два парня. 
 Заявив, что они сантехники от Вадика, молодые люди отправились в ванную. Переговариваясь звуками и восклицаниями, полчаса оглядывали трубы, стояки и батареи. Днем нам наконец удалось лицезреть маму сопливой Элеоноры. Вадик явился с супругой Лидой и дочерью. Лида брезгливо осмотрела квартиру. Скривив губки, осторожно пристроила в прихожей на нашу поломанную вешалку свою меховую накидку. Словно картинка из журнала "Плейбой", постукивая каблучками, прошлась по комнатам. Вернувшись в прихожую, надевая накидку, изрекла: 
 - Тут грязь возить не перевозить... - Повернувшись к маме, спросила: 
 - У вас небось тараканов тьма?! 
 - Нет, - ответила мама не очень уверенным тоном. 
 Лида снова скривила ярко накрашенные губки и обратилась к мужу: 
 - Вадь, скажи, пусть меня Витек подбросит. Верка на шейпинге уже битый час ждет. Квартирку если в порядок привести, жить можно. Центер и от работы тебе аккурат рядом. По мне, так лучше на Тверской. 
 Мне, Вадь, Москва вообще не нравится... У нас в Бендерах лучше. Тут народ в толкотне суматошится. Ни какой покойности нет. 
 Мне хотелось спросить Лиду, зачем ты, сучка, в таком случае со своими Колянами, Толянами и Вадиками в Москву рвешься?! Сидели бы в Бендерах, Жмеринках, Златоустах... Но Лида уже стучала каблучками у лифта. 
 Вечером я зашел к Боре Шальнову. Боря жил на третьем этаже в нашем подъезде. Я с ним с удовольствием иногда болтал на лестничной площадке перед сном. С Борей приятно потрепаться и выкурить по сигарете. С Шальновым мы дружили со школы, пока я не удрал в музыкальную. Я рассказал приятелю, что мы продаем квартиру. 
 - И вы тоже? Где собираетесь жить? - вовсе не удивился Боря. 
 - Вчера ездили по новым районам. Пять квартир посмотрели. Все на одно лицо... 
 - В нашем подъезде скоро москвичей не останется. 
 Наверху банкир из Тюмени сразу две квартиры купил. 
 Стены ломает, ремонт полным ходом... На втором дамочка из Казани въезжает. На пятом Щербаковы тоже свою квартиру продают какому-то кавказцу. Я этого кацо видел. На смотрины с охраной приезжал. До смешного времени дожили... Не Москва, а прямо Чикаго. 
 - А вы свою продать не думаете? - спросил я и потянулся за второй сигаретой. 
 - Уже продали. Только хозяин пропал. Не знаем, что теперь делать, сказал Боря и поглядел на меня долгим печальным взглядом. 
 - Боря... 
 Я хотел расспросить соседа поподробнее, но Боря погасил сигарету об батарею и ушел спать. После разговора у меня осталось тяжелое чувство. Я вернулся домой. Хотелось уснуть. Меня утомили ночные бдения на кухне в последние дни. Но лечь не удалось. У нас в гостях пили чай Людвига Густавовна Рэй с дочерью и племянницей. Возраст Людвиги Густавовны составлял одну из тайн этой загадочной женщины. Я только знал, что она преподавала в консерватории еще во времена учебы моей мамы. Дочь и племянница выглядели так же неопределенно. Если не знать, что одна из женщин-мать, другая дочь, а третья племянница - всех троих легко принять за сестер. Людвига Густавовна курила папиросы "Казбек". Несколько окурков с остатками помады уже валялись в пепельнице. Сильный запах "Казбека", парфюма и пудры расползался по квартире. Кроме чая дамы пили ликер. Людвига Густавовна без ликера и шоколада в гости не ходила. Женщины вели активную беседу. Папа сидел, уткнувшись в рекламный еженедельник, и в разговоре не участвовал. 
 - Ты возмужал. Женя, - сказала Людвига Густавовна басом. - Я тебя год не видела,.. Продаете квартиру? 
 - Мы с родителями так решили, - ответил я. 
 - Из наших знакомых Раевские и Гриничи поступили так же... - вставила дочь. 
 Племянница состроила мне глазки и глотнула ликеру: 
 - Хотите рюмочку? 
 Я отказался: редко пью. Людвига Густавовна резко вскинула головку: 
 - А я люблю выпить! Твоя мама знает... Теперь проклятый возраст во всем ограничивает. Приятных вещей на свете остается все меньше. 
 - Зачем ты так говоришь?! - возмутились дочь и племянница. - Правда, Вероника, мама прибедняется? Представляете! Маман три месяца назад устроилась на работу. 
 - Куда, если не секрет? - спросил папа, приспустив газету. 
 - В казино, голубчик... В казино. На старости лет пустилась во все тяжкие... 
 Я не удержался и спросил Людвигу Густавовну: 
 - Вы играете в рулетку? 
 - Помилуй, Женя, чтобы играть в рулетку, нужны средства. Я работаю шпионкой, Мама и я вытаращили глаза. Папа отложил свой еженедельник: 
 - Мадам, наверное, шутит? 
 - Нисколько, - произнесла Людвига Густавовна, очень довольная произведенным впечатлением. - Верунчик, помнишь, что я преподавала в консерватории? 
 - Конечно. Итальянский язык вокалистам, - ответила мама. 
 Людвига Густавовна залпом допила рюмку: 
 - Я вам доверюсь, как близким людям... Сначала меня пригласили прочитать лекцию о хороших манерах. Наше казино - предприятие совместное. Полдоли у итальянцев из Милана, братьев Сагетти. Знаете, теперешняя золотая молодежь не всегда отличает вилку от ножа. Когда я им сообщила, что рыбу ножом не режут, мне не поверили... 
 - Да, с воспитанием у них трудности, - согласилась мама. - Покупатель нашей квартиры, он себя Вадиком называет, на прощание сует мне руку первым! 
 - Вадиком? - переспросила Людвига Густавовна. - Любопытно... Так на чем я остановилась? 
 - На манерах, - подсказала племянница и положила в рот изрядный кусок шоколада. 
 - Сперва я объяснила, что дичь едят руками. Для рыбы и котлет существуют специальные вилки. 
 С трудом вбила им в головы, что ложки, которыми хлебают, извините, суп, отличаются от десертных. 
 Ложечки для чая и кофе тоже имеют разницу в размерах и форме, и так далее. Мне поручили воспитание прислуги казино. Определили сто долларов в месяц. 
 Для меня это большие деньги. На пенсию я не могу себе позволить и приличного парфюма. Месяц я проработала. Кое-чему ребят научила. А однажды случайно Присутствовала на встрече своего мальчика-начальника с итальянскими партнерами. Вы не поверите, два жирных макаронника откровенно жульничали! 
 Я не выдержала. Под приличным предлогом отвела своего мальчика в сторону и объяснила, как итальяшки с ним плутуют. 
 - Вы смелая женщина, Людвига Густавовна, - сказал папа. - За такой поступок можно получить неприятности. 
 - Голубчик! - Людвига Густавовна потушила очередной окурок в пепельнице. - В моем возрасте чувство страха притупляется наряду с другими.., и кому нужна старая карга?! 
 Присутствующие стали дружно стыдить Людвигу Густавовну, уверяя, что она молода и прекрасна. Старуха снисходительно улыбнулась: 
 - После того случая мне предложили новую работу. Теперь, господа, я веду жизнь заправской одалиски. В полдень просыпаюсь, в обед завтракаю, к десяти иду на работу и возвращаюсь к рассвету. 
 - Такой режим может сказаться на вашем здоровье. Работать ночами вредно, - встревожилась мама. 
 - В моей возрастной категории говорить о вреде для здоровья просто комично... Наоборот, я стала себя чувствовать прекрасно. Появился азарт. Теперь я получаю четыреста долларов и имею три выходных. 
 - Оклад недурной, - согласился папа. - Но что входит в ваши обязанности? 
 - Голубчик, обязанности необременительны. Сижу, изображая Пиковую Даму. Эдакий декоративный атрибут казино с флером прошлого. Сижу с рюмкой ликера, раскладываю пасьянс и слушаю. Когда появляются хозяева с итальянской стороны, братья Сагетти, слушаю еще внимательнее. Вот и вся работа обыкновенный шпионаж. 
 - Кто бы мог подумать?! - изумилась мама. - Людвига Густавовна - и шпионка! 
 - Верунчик, в нашей семье на хлеб зарабатываю я одна. Дочь со своим искусствоведческим образованием работу найти не может. Племянница гобеленами подрабатывает от случая к случаю... Так что кормилица я. 
 Все выпили за здоровье Людвиги Густавовны. Даже я не удержался и налил себе рюмку. Старуха достойно приняла всеобщее поклонение, раскланялась и заявила: 
 - Хватит заниматься моей персоной. Давайте поговорим о вашем покупателе. В казино месяц назад появился парень лет тридцати двух, по имени Вадик. 
 Мне его представили как одного из новых совладельцев казино. Этот Вадик занял место корейца Кима. 
 Два месяца назад Ким таинственно исчез. Ушел ночью прогулять собаку и не вернулся. Сидя мышкой за своим столиком, я, друзья, такого понаслушалась, чего ни в одном детективном романе не прочитаешь. 
 - Вадиков на свете много... - сказал папа. 
 - Пожалуй, - согласилась Людвига Густавовна. - Я вам сообщу, что мне известно о молодом человеке, а вы скажете, ваш это Вадик или не ваш. 
 - Я занимаюсь с его дочкой. Дочке восемь лет и зовут Элеонорой. - Мама думала, что бы еще такое сказать, и не нашла. 
 - Дочку я в казино не видела. В наше заведение-с детьми не приходят. Наш Вадик живет в Москве не очень давно. Он приехал с Западной Украины. 
 - Сходится, - сказал я. - И наш Вадик из Бендер. Его жена при мне сетовала, что ей в Москве не нравится - в Бендерах лучше. 
 - Мы сейчас его вычислим! - потерла ладошки Людвига Густавовна и затянулась папиросой. - Он ходит в синем пальто и носит радиотелефон в кармане. 
 - Они теперь все ходят с радиотелефонами. Слабая примета, засомневался папа. 
 - Согласна, - задумалась Людвига Густавовна. - Есть еще один штрих: через каждые три слова повторяет "заметано". 
 - Точно, он! - обрадовался я. 
 - Похоже, - подтвердил папа, - очень похоже. 
 - Похоже?! - воскликнула мама. - Да он пришел ко мне с вашей, Людвига Густавовна, запиской! 
 - Ах я старая дура. Сама рекомендовала вам молодца, а теперь веду расследование... Чертов склероз... - Людвига Густавовна от смущения закурила новую папиросу. 
 - Дело не в возрасте. Я сам часто забываю самые простые вещи-.. сказал папа, чтобы замять неловкость. 
 - Хорошо, голубчик, я постараюсь разузнать о возможностях и намерениях Вадика и через пару дней сообщу... 
 Распрощавшись с дамами, мы еще полчаса посидели на кухне. Мама мыла посуду. Мы с папой курили по "последней". С курением в нашей семье случился курьез. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я начал курить открыто при родителях. До этого смолил по подъездам. Первые три месяца моего открытого курения родители тихо и систематически меня изводили. В нашей семье не принято ущемлять права друг Друга. Поэтому мама и папа ходили кругами, пытаясь действовать мне на психику незаметно. Папе антиникотиновая пропаганда давалась плохо, поскольку ему приходилось вести ее с сигаретой в зубах. 
 Однажды папа предложил бросить курить вместе. Месяц мы дома не курили. Я продолжал потихоньку курить в консерватории. Как-то я залез к папе в карман за мелочью для булочной. В кармане папиного плаща хранилась початая пачка сигарет. Оказывается, мы оба курили потихоньку друг от друга и от мамы. Я выложил перед папой доказательство его обмана и тут же достал свою пачку. Папа поглядел на сигареты, потом на меня. Мы переглянулись и скрючились от смеха. Застав нас в таком положении, мама ничего не могла понять. Пришлось раскрыть обман маме. С тех пор разговоров о вреде курения в доме не велось. 
 Перед сном папа сказал: 
 - Людвигу Густавовну нам послал сам Бог. Пусть наведет справки о Вадике. На всякий случай не помешает составить с ним письменный договор. Квартира - наша единственная ценность. 
 Людвига Густавовна позвонила через два дня. 
 - Вы, Женя, не могли бы с папой проводить меня сегодня на работу? Мне не хочется говорить по телефону. 
 Семейство Рэй обитало в переулке Сивцев Вражек. Мы застали Людвигу Густавовну за последними штрихами туалета: 
 - Я приношу глубокие извинения, но в моем возрасте макияж призван не подчеркивать, а скрывать. 
 Еще десять минут, и я закончу работу над своим портретом. 
 Мы с папой уселись на полукруглый диванчик и стали оглядываться. Напротив нас, на стене, в массивной раме надменно щурился супруг хозяйки дома Адольф Рэй. Людвига Густавовна потеряла мужа в самом конце войны. Траурный треугольник пришел из Берлина. Адольф Иванович Рэй прошел войну переводчиком. При Хрущеве выяснилось, что он вовсе не погиб в Берлине, а был препровожден из Германии в магаданский лагерь, где его благополучно в сорок девятом расстреляли. Такой поворот событий никого в семье не удивил. Удивительно другое, как дворянин с немецкой и итальянской кровью пережил на свободе все довоенные годы. 
 Мы шли в сторону Арбата. Людвига Густавовна вела нас под руки. 
 - Друзья мои, что я вам могу сказать. Господа вроде Вадика - это особый народ. Они живут по законам волчьей стаи. Понятие "благородство" им неизвестно. Понятие чести имеется, но не в нашем, а в волчьем смысле. Я не удивлюсь, если узнаю, что Вадик убил корейца Кима, чтобы занять его место. 
 - Выходит, Вадик просто бандит! - воскликнул папа. 
 - Не исключено, - спокойно подтвердила Людвига Густавовна. - Но из этого не следует, что он вас обманет. В природе сытые хищники ходят на водопой и спокойно пьют воду вместе со своими жертвами. 
 - Слабое утешение, - заметил папа. - Что же нам делать? 
 - Материальное положение Вадика, насколько я знаю, позволяет ему купить вашу квартиру. Ему принадлежит половина казино. Другой половиной владеют итальянцы, два брата из Милана. И еще Вадик торгует детской одеждой. На детские товары льготные налоги. Любой потенциальный покупатель вашей квартиры может оказаться волком. Это вы, по крайней мере, уже знаете... Вот мы и пришли. 
 За углом светил смешными фонарями старый Арбат. Мы остановились возле обновленного особняка. Над входом пульсировала световая реклама "Казино DOG-GROUND". Людвига Густавовна протянула нам руки. Мы поблагодарили Людвигу Густавовну и побрели домой. По дороге я думал, что и в моей жизни появилась своя "Собачья площадка". Смутная тревога, жившая внутри с детских лет, сжала мне сердце. 
 - Что скажешь? - спросил папа. 
 - Что я могу сказать? - ответил я. 
 Через неделю мы переехали. Наш рояль Вадик покупать не стал. В полированной крышке "Стейнвея" он обнаружил потертости. 
 - Куплю новую "Ямаху". Лидке белый рояль иметь охота. Вас перевозка волнует? Не волнуйтесь, мои ребята вас мигом перевезут. Заметано. 
 "Стейнвей" в грузовой лифт нового дома не входил. Рабочие, нанятые Вадиком, оглашая гулкие лестничные пролеты сиплой матерщиной, втащили рояль на десятый этаж на руках. Мама беспокоилась, что они потребуют дополнительной платы. Но сиплый бугай с красной рожей прошипел: 
 - С нами разобрались. Все в ажуре... 
 Никакого письменного договора мы с Вадиком не заключили. Ни папа, ни мама, ни я не нашли в себе силы заговорить об этом. Как можно, глядя в глаза человеку, сообщить, что ты ему не доверяешь?! 
 Когда рабочие ушли, мы остались среди груды коробок с книгами, буфетов и разобранных шкафов, впервые одни за последние сутки. Над квартирой повисла угнетающая тишина. Переезд произошел. Богачами мы не стали. Никаких денег нам Вадик пока не дал. Каждый из нас думал об этом про себя. У меня на языке вертелись обидные слова в адрес родителей. Тянуло выговорить им за непростительную наивность. Но я сам хорош. Мой голос на семейном совете звучал громче других... Я первый ратовал за переезд. Во всем виновата наша интеллигентская мягкотелость. Что мы сделаем, если Вадик нам денег вообще не даст? Ничего. Документов, обязательств, расписок мы не имеем. Продажа и покупка жилья в Москве - дело новое и невероятное. Несмотря на первые ростки демократии, мы по привычке советских лет ощущаем себя подпольными аферистами. Страх перед властью пропитывает все наше существо. Почему Вадики, а не мы, так легко и быстро пользуются возможностью нового времени? Потому, что они волки? Тогда кто мы? Сумела же Людвига Густавовна приспособиться! Работает в самом волчьем логове и не боится. Конечно, она аристократка! 
 В чем же различие между аристократом и интеллигентом? 
 Аристократа с детства приучали к шпаге. Его учили не только морально, но и физически смолоду защищать свою честь. Вдалбливали: потерять честь страшнее, чем жизнь. Это вошло в гены. А в интеллигентных семьях с малолетства воспитывается пренебрежение к физической силе. Главное интеллект. Поэтому мы хлюпики и трусы. Аристократы пошли с оружием в руках драться против красных. Интеллигенты сами подначивали красных, а потом писали друг на друга доносы и гнили в лагерях. 
 Папа потянулся за третьей сигаретой, когда в дверь позвонил Вадик. Достав из кейса машинку, Вадик принялся за подсчеты. Из цены нашей квартиры он вычел расходы, данные в виде взяток различным чиновникам, уплаты коммунальных услуг, просроченные нами за много месяцев, неоплаченные телефонные переговоры. За всеми вычетами, с учетом стоимости нашей квартиры, нам осталось четырнадцать тысяч сто двенадцать долларов. Вадик снова открыл кейс. Стодолларовые купюры, перехваченные банковской лентой, мы видели впервые. Вадик разорвал упаковку и ловко, словно колоду карт, пересчитал деньги. 
 - Теперь вы. 
 Папа заметил, что вполне доверяет Вадику. Но Вадик настоял на своем. 
 - Денежки любят счет... - изрек он и сосредоточенно дождался, пока мы медленно и бестолково покончили с проверкой. 
 - Порядок, - подытожил Вадик. - Сегодня вторник. Вера Николаевна, три дня вам на обустройство. В пятницу, как всегда, в тринадцать ноль-ноль, Элеонора у вас. Заметано? Свой бывший телефон помните? Если что, звоните... 
 Оставшись снова одни, мы переглянулись. Папа схватил за руки меня и маму. Мы заорали и, словно дикари вокруг жертвы, запрыгали вокруг долларов. 
 Окажись кто поблизости, попробуй его потом убедить, что он находится в приличной семье физика и двух музыкантов.., с консерваторским образованием. 
 Первой опомнилась мама. Она собрала деньга, спрятала их в жестяную коробку с надписью "Гречка" в заявила: 
 - Мужики, пора обмыть чаепитием нашу новую кухню. Ступайте в магазин. 
 Мы шли как на разведку. Кроме долларов Вадика, других денег в доме не оказалось. Мы взяли сто долларов и отправились на поиски торгового центра. 
 Преодолев месиво новостроек, забрызганные глиной из-под колес самосвала, мы вышли к цели. В двухэтажной коробке внизу торговали продуктами, на втором этаже тряпками и ширпотребом. Рядом с коммерческим отделом притулилась будка обмена валюты. Крепкий парень в камуфляжном костюме пускал к окошку по одному человеку. За окошком девица проверяла купюры на фальшивость. Она засовывала их в специальную машинку, слюнявила и терла ластиком. Когда наша сотенная оказалась у нее в руках, у меня по спине пробежал неприятный холодок - вдруг наша фальшивая?! Мы с папой переглянулись. 
 По папиным глазам я понял, что его посетила такая же мысль... Объективных причин для недоверия Вадику у нас не было. Он всегда аккуратно расплачивался с мамой за уроки, в последней сделке тоже пунктуально выполнил все, что обещал. Откуда наши сомнения? 
 Стодолларовая оказалась настоящей. Девица выдала из окошечка двести тысяч рублей! Такими богачами мы с папой никогда не были. Гулять так гулять! 
 Чай по обмывке квартиры превратился в пир. Снова на нашем столе шоколад, икра и торт, снова швейцарский сыр и забытая сырковая масса с изюмом. Мы чокались полусладким шампанским: мама пила только полусладкое. 
 Мы рассказали маме, какие приметы и заметки делали по дороге в магазин, чтобы не заблудиться на обратном пути. Смеялись до слез. Каким придется заводить новый гардероб? Без резиновых сапог нам теперь не обойтись. К резиновым сапогам вполне подойдет телогрейка. Почему-то вспомнили, что деревенские зовут телогрейку фуфайкой, а чашку для чая - бокалом. Каждое слово друг друга вызывало смех. 
 Нам требовалась разрядка. Слишком измотало нас напряжение последних дней. Опять мы просидели на кухне до глубокой ночи. Стелили матрасы прямо на полу новой квартиры. Мы укладывались спать впервые обеспеченными людьми. Это чувство было настолько ново и волнительно, что погружаться в сон было жалко... 
 Поутру, за завтраком, мы держали совет, как поступить с деньгами. Доллары жгли нам внутренности. В нашей семье деньги долго не держались. Мама имела право на звание самой безалаберной хозяйки Дома полярников. Она могла выйти в магазин за хлебом и вернуться назад, потратив всю папину зарплату на шкатулку Палеха или хрустальную вазу для цветов. 
 Получай родители зарплату, как все, два раза в месяц, денег до получки им бы никогда не хватало. 
 Вести учет семейного бюджета родители не помышляли. Но деньги приходили постоянно. Кончилась папина зарплата, приносили пенсию маминому дедушке. 
 Кончалась пенсия, наступали дни выплаты в Росконцерте. Сбережений не получалось. По этой причине мы глядели два десятка лет в черно-белый экран старенького "Темпа". Пользовались холодильником "ЗИЛ", еще от маминого дедушки. Ручка у холодильника давно отвалилась и агрегат открывался и закрывался специальным крючком из гвоздя. Мы с папой облизывались на "Волгу" соседа Щербакова. Особенно когда он снаряжал ее во дворе для поездки в отпуск. Щербаков - заядлый рыбак и каждый год ездил в одно и то же место, на Азов, где река Кубань, образуя лиманы и рукава, впадает в море. После возвращения семейство Щербаковых, сияя шоколадным загаром, угощало соседей вялеными лещами и восторженно делилось приключениями отпуска. 
 Мы с папой не признавали ровное песчаное дно Азовского моря. Но с каким наслаждением мы бы отправились на машине в Коктебель. Мы обожали нырять между скал в масках. Плавать под водой и разглядывать удивительную морскую жизнь. Пугать смешных злющих крабов, любоваться переливом медуз. Люди везли с юга фрукты, мы же тащили мешок с камнями. Как мы мучились, оставляя часть коллекции камешков - все собранное нам увезти не под силу. Вот если машина... 
 В нашей семье только мама не умела плавать. Она окуналась возле берега и с волнением дожидалась, пока мы вынырнем. Мама очень боялась глубины. Ей казалось, что там нас поджидают ужасные чудовища, вроде осьминогов и огромных акул. Коктебель вспоминался как рай. О поездке туда на собственной машине можно только мечтать... 
 В то утро все наши мечты могли стать явью. В жестяной коробке с надписью "Гречка" дремали новенькие зеленые доллары. Но мы в первый раз в жизни решили не поддаваться соблазну, а проявить волю. Мы вложили деньги в рост. На пять тысяч долларов мы купили акции "МММ", на пять тысяч открыли счет в банке "Чара". Мы приняли такое решение, рассудив, что если одна из фирм лопнет, мы подстрахованы другой. Проделав эту финансовую операцию, мы вздохнули с облегчением. 
 Теперь наш капитал рос с каждым днем. Укладываясь спать, мы знали, что стали богаче на сорок - пятьдесят долларов. Семья заболела золотой лихорадкой. Владельцы "МММ" и "Чары" стали для нас ближе друзей и родственников. Рекламу "МММ" мы смотрели как самый захватывающий остросюжетный фильм. Чтобы получать полное удовольствие, мы совершили единственную покупку - приобрели цветной "Панасоник". Мы не замечали, что братья из рекламы Мавроди, владельца "МММ", скорее смахивают на Шариковых из "Собачьего сердца" Булгакова. Мы видели в них наших сообщников, людей новой формации, предвестников всеобщего демократического рая. 
 Сообщения, что наши акции растут на двадцать процентов в сутки, воспринимались нами нормальным и приятным ходом вещей. А как же иначе? Там наши деньги. 
 Мама, сославшись на самочувствие, отказала в занятиях Элеоноре. Зачем давать уроки сопливой девчонке, если мы теперь богачи. Другие ученики сами отвалились. Возить своих чад на окраину у родителей не хватало времени и сил. 
 Теперь посторонние занятия нас не отвлекали. 
 У нас появились новые заботы. Раз в месяц нужно было отстоять очередь в банке "Чара", чтобы вынуть проценты и положить деньги снова. По вечерам с карандашом в руке подсчитывали суточный заработок. 
 В коробке с надписью "Гречка" теперь хранились акции "МММ" и бумаги "Чары". Хотя мы ничем серьезным в то время не занимались, времени нам не хватало. Мы даже не успевали распаковать и расставить вещи. Книги продолжали покоиться в коробках. Я по узлам искал себе носки и полотенца. "Панасоник" в доме не выключался. Мы боялись пропустить сообщение о наших финансовых магнатах. У нас пропал аппетит. На кухонном столе заветривалась любимая нами икра. Мы то и дело отправляли в мусоропровод лежалые паштеты в заграничных упаковках. Папа осунулся, в глазах его появился нездоровый блеск, а щеки часто покрывались розовыми пятнами. Акции "МММ" выросли в три раза. Вклад в банке "Чара" удвоился, В разгар лета мы даже и не помышляли уехать на отдых. 
 Вокруг нашего дома продолжалась стройка. Поднимая жуткую пыль, мимо подъезда проносились самосвалы. Мама из магазина являлась запыленной, как из многодневного похода по пустыне. Я, ненавидящий нечищеную обувь, перестал брать в руки сапожную щетку. Нам теперь ничего не стоило позволить себе самый лучший санаторий в Крыму, но мы не могли удалиться от центра событий. Мы ловили и обсуждали все слухи. 
 В Москве стояла жара, но возле банка "Чара" и на Варшавке всегда толпился народ. С каждым днем народу становилось все больше. Желание быстро разбогатеть заставляло десятки тысяч людей каждый день покупать акции и нести деньги в банк. Москвичи продавали все, что у них было: квартиры, дачи, машины. 
 Люди часами выстаивали в очередях, чтобы отдать свои деньги. 
 Главным нашим удовольствием стало составление проектов на будущее. Домик в Крыму ушел на второй план. Мы с папой задумались о строительстве загородного дома. Под Москвой стали продаваться участки. Днем мы скупали рекламные издания, а вечерами изучали предложения. 
 Папа всю жизнь мечтал построить дачу своими руками. А теперь, когда появилась реальная возможность для осуществления подобного плана, папа ушел в затею с головой. По мере увеличения нашего капитала план менялся. Проект дачи перерастал в замысел загородного дома для проживания круглый год. 
 Снова мы сидели до ночи на кухне и спорили. Мама только успевала выбрасывать окурки из пепельницы. 
 Дым стоял коромыслом. Каким должен быть наш дом? Вокруг все больше бандитов. Загородный дом лучше построить как крепость. Огромный забор вокруг. Крепкие стальные ворота. Первый этаж папа предлагал лишить окон, а еще надежнее засыпать грунтом. Получится, что на пригорке стоит одноэтажный дом. На первом этаже, скрытом под землей, расположить кухню, ванную с бассейном, гараж и все хозяйственные службы. 
 Я убеждал отца, что сидеть в бункере целыми днями глупо. Если нас захотят ограбить, никакой грунт не поможет. Я понимал, что папа не так боится разбойничьих набегов, тут достаточно хорошей собаки, он подсознательно желает спрятать себя от глаз государства. Дом большой, а кажется маленьким. Для этого хорошо спрятать один этаж под грунт. 
 - Папа, перестань дрожать. Ты уже живешь на проценты, как капиталист, а мыслишь, как забитый советский служащий. Ты привык, что вам разрешали строить курятники на шести сотках. Вся страна отдыхала в курятниках. Что можно спросить с человека, если у него психология курицы? Сиди и жди, пока тебе отрежут голову и засунут в суп. Тебе непонятно, что этим власть давила в человеке чувство собственного достоинства?! Вот и добились. Работать по-настоящему и жить красиво народ боится. Лучше тихо украсть и скромно спрятаться. 
 Папа злился, говорил, что я не понимаю, где живу. Ему, засекреченному ученому, лучше знать, что к чему... 
 Мы ложились спать раздосадованные друг на друга. Папа злился на меня, я на него и на себя. Упрекая отца в трусости, я ловил себя на мысли, что спорю больше с собой. Я, может, в меньшей степени, но тоже испытывал страх и беспомощность перед принятием серьезных решений. 
 Но один из поступков, который я совершил неделю назад, давал повод для оптимизма. Папа этого сделать не мог, а я совершил - дал взятку чиновнику. Не знаю, как это получилось! Телефон на общих основаниях нам полагался через полтора-два года. Так официально значилось в открытке. Открытка пришла в ответ на наше заявление с просьбой о телефоне. Живя в стране не первый год, мы все понимали, что верить этому условному сроку надо с большими поправками. 
 Я набрался смелости и позвонил Вадику. В моем представлении Вадик мог все. Выслушав мои жалобные сентенции, Вадик спросил: 
 - Ты сколько предлагал? 
 Я не понял: 
 - Что - сколько? 
 - Сколько денег ты предложил начальнику узла? - повторил Вадик. В его голосе я услышал нотки раздражения. 
 - Там есть расценки. Деньги принимают только перед установкой. А этого надо ждать полтора года... 
 - Пацан! - рассердился Вадик. - Иди к начальнику узла. В конверт положи пятьсот долларов. Через три дня у тебя будет телефон. 
 - Вадик, я не смогу добиться приема. Там запись на три месяца вперед. 
 - У тебя в голове мозги или сено? Скажи, что ты из редакции пришел. Пришел брать интервью. - Вадик бросил трубку. 
 Когда я вошел в кабинет начальника телефонного узла, у меня тряслись ноги. 
 - Из какой газеты вы, молодой человек? - спросил меня чиновник с заплывшим глазом. У меня выступил холодный пот, и я лишился дара речи. Собрав все силы, я протянул конверт и прошептал: 
 - Там все написано. 
 Чиновник взял конверт, заглянул туда краем глаза и тихо, как будто разговор шел о давно понятном деле, спросил: 
 - Адрес? 
 Через неделю у нас связь с внешним миром состоялась. Папа пожал мне руку и долго расспрашивал. 
 Историю посещения чиновника мне пришлось пересказывать раз десять. Теперь телефон в нашей квартире звонил беспрерывно. 
 Став акционерами и вкладчиками, мы приобрели массу новых знакомых. Причем вкладчики банка "Чара" предпочитали общаться с мамой. Акционеры "МММ" - со мной и с папой. Теперь нам незачем ездить в город (городом мы стали называть центр Москвы). Интересующие нас новости поступали по телефону. Звонков стало столько, что на ночь нам пришлось отключать телефон. Мама включала телефон в десять. Первый звонок предназначался ей. Пожилой дирижер Семен Исаакович Ризман желал маме доброго утра, затем справлялся о здоровье мамы и всех членов нашей семьи, потом, передав для нас приветы, Семен Исаакович докладывал маме, кто из известных артистов, художников и писателей пополнил ряды вкладчиков. Семен Исаакович носился с идеей организовать клуб вкладчиков. Если с каждого брать небольшую сумму на взнос, можно построить прекрасный дом с концертным залом и рестораном. Клуб тут же заменит Центральный дом работников искусств. Там давно ничего интересного не происходит. Семен Исаакович разочаровался в своей дирижерской профессии и с удовольствием возглавил бы клуб. Маму больше волновало состояние банка "Чара". 
 - Вера Николаевна! О чем вы говорите? Вчера в "Чару" сдал десять тысяч долларов скульптор Кикогосян! У него такие связи! Будьте уверены, такой человек зря не принесет свои деньги... 
 Мне звонили по очереди инженер Костя, осветитель из театра Моссовета Гриша и бездельник Сережа. 
 Инженер Костя пребывал в состоянии вечной паники: 
 - Женя! Конец! Срочно продавай все акции. Завтра "МММ" крышка. Сегодня на Варшавке столько милиции. Это неспроста! 
 Через полчаса Гриша сообщал, что "МММ" вложил деньги в автомобильные заводы. 
 - Акции взлетят в цене в ближайшие дни. Я выпросил у отца золотой портсигар. Сдал в скупку. Купил акции на все! Давай скорей! Ищи деньги! 
 Сережа звонил под вечер. Он торчал на Варшавке целыми днями и вечером делился впечатлениями: 
 - Сегодня из ворот фирмы выехало двадцать ма" шин с акциями, с деньгами вернулось семнадцать. 
 Представляешь оборотик! 
 В то утро мама собиралась ехать в центр. Ее подруге Валентине Александровне Михайловской исполнялось пятьдесят пять лет. Певица Валентина Александровна к своему юбилею относилась очень серьезно. 
 Мама не хотела обидеть подругу и решила ехать. Мама гладила платье, когда позвонили в дверь. Я впустил в прихожую пожилого мужчину. Лицо его было мне знакомо. Пока я, неловко улыбаясь, пытался припомнить имя гостя, он сказал: 
 - Мне бы Веру Николаевну. 
 Я сообщил, что мама в неглиже. Тогда гость попросил позвать папу. 
 - Папа в торговом центре. Возможно, мне удастся вам помочь... 
 - Вы меня узнаете? Я Витек, водитель Вадика... 
 Я вспомнил. За прошедшее время перед нами прошло такое количество новых лиц, что моя рассеянность была объяснима. 
 - Я вас внимательно слушаю. 
 - Вадик велел передать, что банк "Чара" на грани банкротства. 
 - Откуда Вадику известно, что мы вложили деньги в "Чару"? 
 - Много ваших отнесли туда деньги. Вадик решил на всякий случай послать меня. 
 Я поблагодарил. Извинился, что не сообщил Вадику номер нашего телефона и, стараясь не терять самообладания, распрощался с гостем. Папа, как Назло, не возвращался. Говорить с мамой без папы я не хотел. Я пошел на кухню, вынул из буфета пачку сигарет и жадно затянулся. Мы договорились с папой натощак не курить. Сигарета вызвала легкое головокружение. Папа вошел на кухню я уже хотел отчитать меня, но, заметив мою бледность, спросил: 
 - Что случилось? 
 Пока я рассказывал, папа так и стоял с авоськой. 
 Из авоськи кроме свертков и хлеба торчали хвосты бананов. Все давно носили продукты в полиэтиленовых пакетах, но папа с авоськой не расставался. Меня злила старомодная привычка отца, и я не упускал случая поддеть его. Но сегодня было не до шуток. Лицо папы медленно начало покрываться розовыми пятнами. 
 - Мама знает? 
 - Нет, маме я не сказал. Она гладит свое платье к юбилею... 
 - И не говори. 
 - Что будем делать? - спросил я. 
 - Надо ехать, немедленно снимать деньги со счета! - ответил папа и стал машинально выкладывать продукты из авоськи. 
 - Лишимся процентов. По договору нам осталось пять дней. И не только процентов, из нас вычтут неустойку за нарушение срока договора, - ответил я. 
 - Немедленно едем в банк. На месте посмотрим, как поступить... 
 Папа аккуратно сложил авоську и положил в карман. Через пять минут, что-то соврав маме, мы вышли из дома. 
 В метро папа задумался: 
 - А что, если у Вадика ложные сведения? Непроверенные слухи? 
 - Зачем Вадику отвлекать от работы шофера? 
 Гнать его к нам в Тмутаракань? Нет, Вадик информацией владеет. 
 Но пала не сдавался. 
 - А что, если Вадик заинтересован в крушении банка? Слухи сами не рождаются. Слухи создают конкуренты... 
 - Папа, у нас нет оснований не доверять Вадику. 
 Давай будем объективны. Если он хотел нас надуть, для этого были прекрасные возможности... - ответил я, но уже менее убежденно. Я вспомнил, сколько раз и у меня шевелилось подозрение насчет намерений Вадика, но до сих пор они оказывались беспочвенными. 
 - Дай бы Бог, - неуверенно согласился папа. 
 - Почему мы всегда думаем о людях плохо, не имея для этого никаких оснований?.. 
 Но шум в вагоне перекрыл мои слова. Папа не расслышал и продолжал свое: 
 - Вадик - человек не нашего круга, даже не москвич. По-русски правильно говорить не умеет. В лексиконе Вадика с трудом пятьдесят слов наберется. 
 - Прости папа, но ты несешь чепуху! Эти люди сейчас открывают новые фирмы, крутят деньги, создают рабочие места. Погляди на наших знакомых москвичей. Одна Людвига Густавовна вписалась в новую волну. А кто еще?! Наши интеллигенты или плачутся, или удирают! 
 Я кричал на ухо папе, он кричал мне. на Павелецкой в вагон вошел шестилетний цыганенок. На плечах мальчика сидела двухлетняя девочка. Цыганенок играл на маленькой гармошке. 
 В паузах мальчик сообщал, что они с сестрой два дня ничего не ели. В растопыренный целлофановый пакет пассажиры щедро накладывали купюры и растроганно переглядывались. Маленький дуэт имел успех. На следующей станции дети вышли, а в другую дверь вошла точно такая же пара. На монолог о двухдневном голодании вагон ответил громким смехом. 
 ?Гонорар был мизерным. Я вспомнил о знаменитом изречении: "Трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс". 
 В подземном переходе монашки собирали на храм. Через пять метров играл скрипач. У его ног, раскрыв зев, лежал чемодан с несколькими купюрами. Молодой человек исполнял "Времена года" Вивальди. Я подумал, что, если мы разоримся, я так на хлеб зарабатывать не смогу - рояль в подземный ход не затащишь. 
 Еще не дойдя до здания банка, я понял, что Вадик Прислал своего шофера не зря. Толпы рвались к дверям. Люди толкались и кричали. Никто никого не слушал. В глазах людей читались ужас и смятение. 
 Протиснуться к парадному мы не смогли. Вокруг попадались знакомые лица. Писатели, артисты. Многие мелькали по телевизору. Слухи доносились самые разные. Говорили, что владельца "Чары" отравили. 
 Другие уверяли, что в него стреляли - банкир лежит в реанимации. Третьи доказывали, что верхушка банка сбежала с нашими деньгами в Америку. Одна старуха кричала, что тут евреи ели детей. Злодеев накрыли и идет следствие. Многие считали, что власть наехала на банк, испугавшись его могущества, не обошлось без КГБ. 
 Мы попытались протиснуться к дверям. Папе порвали рукав. Я потерял ботинок, а пока пытался его найти, меня чуть не задавили насмерть. Вернуться назад мы тоже не могли. Сзади наседали. Я потерял папу и уже не думал ни о чем, лишь бы выйти из толкучки живым. Понемногу меня охватывал животный ужас. Люди, толкавшие меня, на глазах теряли человеческий облик. 
 Сзади наседали новые вкладчики. Меня выпихнули к дверям и зажали. Мой нос уткнулся в объявление банка. Бумага висела так близко, что я с трудом прочел текст: "Выплата процентов и другие банковские операции прекращены на неделю". Меня так прижали к объявлению, что я видел мельчайшие подтеки типографской краски. Еще минута, и я потеряю сознание. Но тут омоновец из охраны, которого зажали справа от меня, выстрелил в воздух из автомата. 
 Народ отшатнулся, и я проскользнул на свободное пространство. Сзади послышался жуткий крик. Женщину с поломанными ребрами отнесли к скамейке. 
 Знакомый по фильмам артист пытался приладить оторванную брючину. 
 Прибывший отряд ОМОНа оцепил здание. Папа бегал между людьми и искал меня. Я кричал, но он не слышал. Наконец мы встретились. Наши потери после боя оказались невелики. Папа лишился рукава и трех пуговиц, а мне затоптали ботинок. Немного распухла кисть руки, которой я отталкивался от двери. 
 Ситуация вокруг с прибытием ОМОНа изменилась. Люди собирались кучками возле активистов. 
 Активисты говорили, а люди слушали. В одной из групп я заметил Валентину Александровну, к которой мама собиралась на юбилей. Я подумал, что мама не догадается позвонить подруге и поедет напрасно. 
 Михайловская смотрела на мир расширенными от ужаса глазами, ей сегодня не до юбилея. Свой подарок от "Чары" она уже получила. Зато мы поговорили с Семеном Исааковичем, дирижером, что звонил маме по утрам. Он нам сказал то, что мы давно сами знали: банк закрыт и неделю операций вести не будет. 
 - Хорошо, если неделю... Плохо, если навсегда, - философски заметил Семен Исаакович и добавил: 
 - Кто бы мог подумать. Сам Кикогосян неделю назад принес сюда десять тысяч долларов. Если бы вы знали, какие у него связи... 
 - Что мы будем делать? - спросил папа. 
 - А что мы можем сделать? - спросил я. 
 За женщиной с поломанными ребрами приехала "скорая помощь". Первую жертву финансового фронта увезли в Склифосовского. 
 Вечером мы сидели у телевизора и ждали сообщений. Мама, как я и предполагал, напрасно съездила к подруге. Юбилей не состоялся. Мама ругала нас за скрытность. Сообщений о банке "Чара" в этот вечер по телевизору не передали. Только на следующее утро в "Московских новостях" диктор коротко заметил: 
 "В связи с ревизией банк "Чара" на неопределенное время прекращает операции с населением". 
 А вечером выступил сам директор банка. Он оказался живым, но выглядел бледным и утомленным. 
 Факт, что банкир не удрал в Америку с нашими деньгами, немного успокаивал. Он старался казаться бодрым, сказал, что вкладчики могут спать спокойно. 
 Ревизия ничего незаконного в деятельности банка не найдет. Незаконной деятельности банк не вел. Через неделю или чуть больше начнется нормальная работа. 
 Через неделю банк "Чара" не открылся. Прошло две недели, потом три. Утром маме позвонил Семен Исаакович: 
 - Мне не хотелось вас огорчать. Вера Николаевна, но вы все равно узнаете. Директор банка вчера ночью скончался. 
 - Это значит" что мы наши деньги потеряли? - спросила мама. 
 - Боюсь, что так... - ответил Семен Исаакович и добавил: 
 - Хорошо, что я сам ничего не вложил. 
 Представляете, на старости лет потерять последние гроши. 
 - Вы не были вкладчиком?! - поразилась мама. - Тогда что же вы так активно во всем участвовали? 
 - Я же вам рассказывал. У меня была идея создать при "Чаре" клуб творческих работников. Поверьте, очень перспективная идея... 
 Мама бросила трубку. Больше о дирижере Семене Исааковиче Ризмане мы ничего не слышали. Наши деньги в "Чаре" пропали. Мы потеряли пятнадцать тысяч долларов, сумму, которую нам Вадик выплатил за квартиру. Положи мы вклад на неделю раньше, все могло быть по-другому. Страшно подумать, сколько мы могли бы купить на эти деньги. За три-четыре тысячи мы могли иметь новую хорошую машину. Еще за пару тысяч - теплый гараж. За семь-восемь тысяч могли жить в Крыму в своем доме. А на оставшиеся деньги заменить холодильник. Сделать первоклассный ремонт в квартире. 
 Вся надежда теперь на акции. Акции "МММ" продолжали бешено расти. Мы снова совещались до поздней ночи. Если сейчас акции продать, мы получим те пятнадцать тысяч, с которых все начиналось. А через месяц сумма процентов приблизится к той, что мы потеряли в "Чаре". Как поступить? Очень обидно столько времени считать и прикидывать, а в результате остаться при своих. Сколько радужных планов впустую. Плакал тогда наш загородный дом. Папа почти закончил его проект. Проект, утвержденный на семейном совете. 
 Мы в своих мечтах уже бродили по комнатам, грелись у камина, любовались цветочными клумбами... И все это возможно. Надо только на месяц набраться терпения. 
 - Кто за то, чтобы рискнуть? - спросил папа и поднял руку. Я задумался. Очень хотелось сказать "да", но вдруг "МММ" лопнет? Мы останемся ни с чем. Останемся в этой дыре без денег. Что тогда? 
 Папа видел, что мы с мамой сомневаемся. 
 - Давайте рассуждать трезво! - призывал папа. - Я сегодня за день насчитал пятьдесят рекламных вставок. Зачем фирме тратить столько денег на рекламу, если она того и гляди лопнет?! Посмотрите, телевизионная реклама компании превратилась в многосерийные сюжеты. Герои роликов, счастливые акционеры, на глазах у миллионов зрителей богатеют, устраивают свою личную жизнь, путешествуют по всему свету, покупают дома в Европе и Америке! В голове не укладывается, что вся эта многослойная фабрика общественной обработки служит кучке жуликов. Разве вы не видите за этим руку государства?! 
 Аргументы папы казались разумными. Первой сломалась мама: 
 - Хорошо. Я согласна. Но у меня к вам одно условие. 
 Мы с папой затихли. Мама впервые после краха "Чары" улыбнулась: 
 - Давайте, мужики, на этот месяц уедем отдыхать. Не хочу каждый день трепать нервы, ловить разные слухи. Посмотрите, какое лето проходит, а мы тут в пылище сидим. Для чего тогда деньги, если от них одни неприятности? 
 - Согласен! - сказал папа и глаза у него загорелись, как у ребенка. 
 Мы ударили по рукам. Мама расцеловала нас с папой и впервые за много дней уселась за рояль. Я смотрел на маму, она играла "Арабески" Шумана, улыбалась и молодела на глазах. Морщинки разгладились, на щеках появился румянец. Под озорную, игривую музыку я вспомнил маму моего детства. Маму, довольную прошедшим концертом, окруженную цветами и поклонниками. Я впервые подумал о родителях с позиции взрослого человека. Мы поменялись местами. 
 Я отягощен заботами о будущем, стар и расчетлив. 
 Они наивны и беспомощны. Что видели они за прошедшие годы? Папа в вечном страхе перед КГБ в засекреченном институте. Мама, вынужденная неумело сводить концы с концами. Автомобиля, шикарного холодильника и цветного телевизора у нас не завелось вовсе не от безалаберности мамы, ей больше всего нравилось нас баловать. Потому и уходили семейные деньги на ветчину и тортики. И деньги это были не большие. Чтобы с них сделать сбережения, пришлось бы отказать семье во всем. Маме всегда хотелось праздника, вот она и срывалась иногда на ненужные шкатулки и вазы. В тот день мама играла бесподобно... 
 Мы ехали к морю в отдельном купе. Поменяв заначку - последние доллары на рубли, мы скупили все купе. Оплатили четвертую полку. Такую роскошь семья позволила себе впервые в жизни. Гулять так гулять! Путешествовать в поезде своей семьей, без посторонних людей - настоящее счастье. Нам с папой удалось приоткрыть окно и мама разрешила нам курить, не выходя в вонючий тамбур. В дорогу мы купили копченых кур, фрукты и жесткого отечественного сервелата. Наша копченая колбаса намного вкуснее импортной. Папа всегда понимал толк в продуктах. Мама выпила немного ликера, мы с папой по стаканчику армянского коньяка. До Воронежа мы резались в подкидного дурака. В Воронеже мы с папой вышли на перрон и истратили кучу денег. Как не купить огромных красных раков по пятьсот рублей за штуку. Мы взяли два десятка. Раки без пива - это ни на что не похоже. А к пиву как не взять вяленого леща? Кутить так кутить! Впереди целые сутки. Мы ехали в Гагру. 
 Сначала мы решили отправиться в Крым, но мама сказала, что сидеть на берегу и волноваться за нас не желает. Тогда я взял инициативу в свои руки и спросил: 
 - Скажите, господа, где вы провели свой медовый месяц? Мне кажется, что мое появление имеет к этому факту прямое отношение... 
 Я прекрасно знал: в свадебное путешествие родители отправились в Гагру. Сто раз вспоминалось, как они сняли маленькую комнатку у официантки местного ресторана. Как одинокая грузинка Этери, умиляясь на молодую чету, закармливала их, как поросят на убой. Столы, заваленные хачапури, жареными цыплятами, индейками с зеленью и великолепными ткемали, родители всю жизнь вспоминали как сладкий сон. Несмотря на бесплатный стол, путешественники к концу отпуска умудрились остаться без копейки. Этери предложила им деньги на обратную дорогу, но маме и папе стало стыдно - и так, сдав комнату за пятьдесят рублей, женщина скормила им, если пересчитать на рубли, не меньше тысячи. От денег папа с мамой гордо отказались. 
 В поезд забрались зайцами. И опять чудо! Пожилой проводник, абхазец Мясак, сперва рассердился на безбилетников, но потом, узнав, что они молодожены и возвращаются из свадебного путешествия, запустил родителей в свое купе. В вагоне ехали знакомые проводнику абхазцы. Они занимали два купе. Весть о молодоженах сразу разнеслась среди пассажиров. Обратное путешествие для родителей превратилось в продолжение свадьбы. Пир шел до самой Москвы. Домой папа и мама вернулись навеселе, закормленные и одаренные подарками. Смешной толстый грек по фамилии Каравитогла умудрился собрать деньги с пассажиров. Разгружая на кухне корзину с надаренными фруктами, папа и мама обнаружили на дне конверт. В нем лежали пятьсот рублей четвертаками. 
 Рассказы родителей об этом приключении я слышал множество раз. Имена Этери, Мясака и смешная фамилия Каравитогла давно жили в нашей семье. Хотя родители с ними больше не встречались, а я их вовсе никогда не видел... 
 Я сказал родителям: 
 - Свадебное путешествие - единственное путешествие без меня. Пора исправить эту несправедливость. 
 Мы вторую неделю жили в Гагре, выдерживая неписаное правило - не касаться в разговорах темы акций. Провидение само заботилось о нас. В номере деревянной гостиницы, бывшем дворце царского вельможи Гагрипше, телевизор не работал. Свой транзистор мы специально оставили в Москве. Завтракали мы в роскошном курзале с огромным итальянским окном в стиле "модерн" и отправлялись на пляж. Отдыхающих, несмотря на сезон, приехало немного. Каждый вечер папа и мама собирались на следующий день найти домик Этери и навестить женщину. Я тоже был не прочь познакомиться с хозяйкой, приютившей родителей на медовый месяц. Но после пляжа, разомлев от солнца, мы откладывали поход на завтра. 
 Мы с папой много плавали. Мама плескалась у берега и загорала. На ночь мы мазали себя кефиром и кремами. Все равно у меня и у мамы кожа слезала "клочьями. Папа не обгорал. Он не передал мне генетически противоядия от солнца, что я и ставил отцу в укор. 
 Мы вторую неделю не знали, что делается в стране. Тем утром мы, как всегда, отправились на пляж. 
 Нас удивило, что, выйдя к морю, мы никого не увидели. В предыдущие дни народу на пляже хватало. Много меньше, чем во времена, когда место на песке приходилось добывать, но все же народ загорал. Безлюдье нас удивило, но мы не придали этому большого значения. Мы с папой сразу уплыли метров на пятьсот и вдруг услышали гром. Поглядели на небо - небо над нами синело безмятежной лазурью. Поглядели на берег и увидели маму. Мама бегала и размахивала руками. Фигурка мамы вдали казалась маленькой и комичной, как будто она исполняла ритуальный танец ча необитаемом острове. Еще не доплыв до берега, мы услышали, что мама кричит: 
 - Там стреляют! 
 Мама казалась бледной и испуганной. Через минуту и мы услышали стрельбу. Ухало со стороны Сухуми. Наскоро одевшись, мы побежали в гостиницу. 
 Чтобы попасть в Гагрипшу, нужно перейти сухумское шоссе. По шоссе сплошным потоком брели люди с чемоданами и колясками, наполненными вещами. Многие женщины плакали, мужчины шли молча с угрюмыми лицами. 
 Мы пытались расспросить народ, узнать, что случилось. Но люди проходили молча. С нами никто не хотел говорить. Наконец один старик с седой небритой щетиной остановился, опустил поклажу и оглядел нас долгим, печальным взором. 
 - Откуда вы, дети? 
 - Из Москвы, - ответил папа. - Что здесь происходит? 
 - Абхазы взбунтовались. Мы уходим в Грузию с тем, что удалось взять в руки. Уходите и вы к себе в Россию. Тут началась война. 
 Старик взвалил на плечи мешок и потащился вслед за другими беженцами. 
 На железнодорожном вокзале царила паника. 
 Расписание отменили. Люди набивались в товарные вагоны, не зная, поедут ли они и в какую сторону... 
 Две женщины нам сказали, что в Сухуми идет бой. 
 К вечеру сюда должны подойти грузинские войска и тоже начнутся военные действия. Вскоре появились люди в штатском, но с автоматами. Они проверяли документы и кое-кого уводили. На нас внимания не обращали. Папа набрался смелости и подошел к человеку с автоматом: 
 - Мы отдыхающие. Посоветуйте, как нам вернуться в Москву. 
 - Сколько вас? 
 - Трое. Жена, сын и я. 
 - Деньги есть? 
 Папа порылся в кармане и достал пятьдесят тысяч. 
 - Мало, - буркнул мужчина и отвернулся. 
 Тогда я достал свою тайную заначку в сто долларов и протянул мужчине. 
 - Годится... - сказал мужчина и повел нас по улице. Потом мы вышли к морю. У меня шевельнулась мысль, что сейчас проводник снимет с плеча автомат и наше путешествие закончится само собой... 
 Мы миновали гору, под которой шел железнодорожный тоннель, и свернули к нескольким домикам. Домики утопали в мандариновых садах. Под террасами лежали буйволы. Возле последнего домика мужчина остановился. 
 - Подождите меня тут. Должок по дороге надо отдать... 
 Мужчина скрылся за калиткой. Папа с мамой переглянулись. Через минуту из домика раздался страшный женский крик и сразу автоматная очередь. 
 Я увидел, как мама побледнела, а у папы щеки покрылись розовыми пятнами. 
 Мужчина с автоматом вернулся с жареной курицей в руках: 
 - Угощайтесь. 
 И мужчина отломил половину курицы. Мама отшатнулась. 
 - Хотите меня обидеть? Нехорошо. 
 Мужчина продолжал стоять и протягивать курицу. 
 - Мы недавно ели. Если разрешите, мы возьмем на потом. 
 Папа взял курицу, достал из сумки пакет, положил курицу в пакет и убрал в сумку. Затем вынул из кармана платок и аккуратно вытер руки. Мужчина с автоматом молча наблюдал за всем этим. Потом повернулся и пошел. Мы за ним. Снова спустились к морю. У бетонного пирса покачивался пограничный катер. Мужчина приказал ждать и легко прыгнул на борт. Вернулся с двумя пограничниками. 
 - Через час они идут в Сочи. Из Сочи в столицу поезда ходят и самолеты летают. Привет Москве. Там у меня возле Таганки девочка живет. Ирочкой звать... Картинка. 
 Над черным морем опускался золотистый закат. 
 Справа поднимался черный дым. Мы проплывали горящий Сухуми. Поздним вечером мы были в Сочи. На такси за сумасшедшую цену добрались до Адлера. 
 У мамы в сумке оставалась еще куча денег. Мы рассчитывали отдохнуть месяц, а возвращались через две недели. Скорее, не возвращались, а бежали. Никогда смерть не дышала так близко нам в лицо. 
 В аэропорту мы записались в очередь к кассам. 
 Наша очередь числилась две тысячи триста двадцать второй. Люди топтались, плотно прижавшись друг в? другу. От духоты можно было потерять сознание. Вокруг плакали дети. Ресторан и буфеты не работали - закончились продукты. 
 - Пойдем на воздух, - взмолилась мама. - Я тут долго не выдержу. 
 Мы плюнули на очередь и стали пробираться к выходу. С трудом нашли в сквере свободную скамейку и плюхнулись на нее. Страшный день измотал нас ужасно. Мы сидели на скамейке и, как рыбы, глотали ночной южный воздух. Я понял, что очень хочу есть. Папа достал из сумки половину курицы и протянул мне. 
 - Ешь, мы с мамой не будем... 
 Я отломил ножку и впился в золотистый поджаристый окорочок. 
 - Мне ножки хватит, остальное вам... - великодушно предложил я. Папа и мама не пошевелились. 
 Я решил, что родители не поняли, поскольку говорил я с полным ртом. 
 - Остальное ваше! - повторил я. Папа и мама молчали. Я перестал жевать и уставился на родителей. Наконец я сообразил: 
 - Вам, интеллигентным людям, претит брать еду из рук бандита?! А мне пожалуйста?! Нет уж, есть, так всем вместе! 
 - Женя, мы не можем. Дом, откуда вынесли курицу, принадлежал Этери... 
 Папа отвернулся, мне свело судорогой горло. На скамейке валялся "Московский комсомолец" недельной давности. Кому-то до нас московская газета служила на скамейке в аэропорту Адлера подстилкой. 
 Я взял ее и стал заворачивать остатки курицы. Внезапно в глаза бросился жирный заголовок: "КРАХ ИМПЕРИИ "МММ". Подкосились ноги, но я сдержался и глянул на родителей. Те стояли опустив головы и ничего не заметили. Стараясь не выдать волнения, я медленно направился к урне. До возвращения домой я решил не огорчать родителей... 
 Прошло три месяца. Акции "МММ" по-прежнему лежали в жестяной коробке с надписью "Гречка". 
 Пока мы путешествовали, они некоторое время росли. В день перед крахом в жестяной банке лежали бумаги стоимостью в двадцать семь тысяч долларов. 
 Сейчас они не стоили ничего. Несколько недель семья пребывала в тупой апатии. Первым зашевелился папа. Он молча распаковывал коробки и расставлял книги на полки. Пока мы полгода проскакали в "акционерной горячке", обжить квартиру времени не нашлось. Теперь его имелось предостаточно. Четыре тысячи долларов, что мы оставили на "черный день", разошлись на икру и тортики. Возомнив себя богатыми рантье, в деликатесах мы себе не отказывали... 
 Учеников мама распустила. Проживая на краю света, новых не набрать. В новостройках мы никого не знали. Наши родственники и друзья остались в старой Москве. Предстояло искать работу, но я несколько месяцев не садился за инструмент. Пальцы забыли холодок клавишей и одеревенели. Хорошо, что папа не уволился из института. Папин отдел выиграл конкурс в одном из заокеанских фондов. Папа получил немного денег. 
 К зиме в квартире обнаружилась масса недоделок: трескались стены, текли краны. Наша квартира считалась частной, и бесплатно нам ничего не чинили. 
 Папиных денег хватило на три недели нищенской жизни. Мы пребывали в раздражении. Хватало пустяка, чтобы папа, мама или я бросались друг на друга с колкостями. Я не мог себе позволить ездить каждый день в город в поисках работы. Транспорт сильно подорожал. Поездка в центр тянула на батон хлеба. Я обзвонил знакомых, в надежде что они помогут с работой. Удалось узнать, в ресторане на Беговой ищут пианиста. Репертуар надрывный - жестокие романсы. 
 Я уселся за инструмент. Через час раздался пронзительный звонок. Дверь открыла мама. Я услышал истерический крик и выскочил посмотреть, в чем дело. На пороге стояла женщина лет пятидесяти с одутловатым лицом и седыми распущенными волосами. 
 Толстые бесформенные ноги были увенчаны драными шлепанцами. Я не сразу понял, чем вызвана жуткая брань, которой посетительница поливала маму. 
 - Вы тут что - одни проживаете?! Понаехали жиды с Арбата! Думаете, управы на вас нет?! 
 Маленькие глазки женщины слезились от злобы. 
 Мама была ошарашена не меньше меня. Эту женщину мы видели впервые и не понимали, когда и чем мы успели ее обидеть. Наконец сквозь непристойные восклицания и другие словесные мерзости, которыми владеют простолюдины во гневе, удалось уловить мысль: женщину привела в ярость моя игра на рояле. 
 Она жила в соседнем подъезде, через стену с комнатой, где стоял инструмент. Я выпихнул бабу на лестницу и закрыл перед ее носом дверь. Та продолжала голосить на лестничной площадке. Мама расплакалась: 
 - Будь проклят тот день, когда я привела Вадика в кабинет твоего отца! Теперь мы еще и жиды! 
 - Пойми, жидами чернь называет любого человека, имеющего интеллигентное лицо. Это определение социальное, а не национальное, - пытался я успокоить маму. 
 День был испорчен. Играть я больше не стал, а позвонил Вадику. Вадик назначил мне встречу на Ленинском проспекте. Там, на площади Гагарина, раньше находился известный магазин "Дом обуви". В "Доме обуви" всегда толкались москвичи и приезжие. 
 Сюда за темные двери в таинственный валютный полумрак горожане входить побаивались. По телефону Вадик объяснил: 
 - Пацан, там сбоку, к тоннелю под Ленинский проспект, блатная стояночка. Машину мою приметишь... Витек за рулем. Заметано? 
 Вадика я увидел сразу. Он разговаривал возле своего "БМВ" с чернявым тощим субъектом. За спиной Вадика стояли два крепких парня и держали руки в карманах. Рядом с чернявым, в его машине с приоткрытой дверцей, сидели дружки. Вадик поздоровался со мной и знаком предложил подождать. Я огляделся. 
 На "блатной стояночке" припарковались еще три шикарных иномарки и старенький "жигуленок". Хозяева, организовав группки, тихо переговаривались. 
 Когда чернявый субъект укатил, Вадик пригласил меня в машину и кивнул своим ребятам. Те уселись в "жигуленок". Вадик устроился со мной на заднем сиденье "БМВ" и поглядел на часы: 
 - Пацан, мне в гостиницу "Москва". Сейчас пробки на мосту. У тебя минут двадцать. Уложишься? 
 Я утвердительно кивнул. Вадик обратился к шоферу: 
 - Витек, ты ехай, а мы побалакаем. 
 Вадик откинулся на сиденье и приготовился слушать. Мы ехали в сторону центра. Я заставил себя побороть смущение и честно доложил Вадику, в какую галошу мы сели. 
 - Чем я могу помочь? - спросил Вадик. 
 - Не знаю, - ответил я. - Среди знакомых нашей семьи разумных деловых мужиков, кроме тебя, нет. За советом обратиться некуда. 
 - Раньше надо было обращаться... - Вадик на "минуту задумался. Недвижимость в Москве подорожала. Ваша квартира теперь пойдет в два с половиной раза больше. Продайте ее. Купите секцию за кольцевой. Потеряете московскую прописку, а тысяч десять наварите. 
 - Надо посоветоваться с родителями. 
 - Советуйся. 
 И Вадик отвернулся к окну. Мы ползли через Каменный мост. Под ногами текла незамерзающая Москва-река. Справа величался державный Кремль. 
 Слева вырастал новодел храма Христа Спасителя. 
 - Мы люди, от бизнеса далекие. Боюсь, при продаже квартиры нас надуют, - вслух заметил я. 
 - Таких лохов, как вы" наколоть, как два пальца... Что за народ эти коренные москвичи? Заповедник лохов! Я думал, столица - народ битый! А тут... - Вадик закончил фразу добродушным матом. Я уже заметил, что ругательства в устах Вадика приобретали почти ласкательный смысл. 
 Мы спустились к старому зданию библиотеки. 
 Из ворот Кремля с воем, мигая синими лампочками, вылетели три "Мерседеса". Правители теперь на русских машинах не ездят, стесняются отечественной техники. 
 Я спросил: 
 - Что же нам делать? 
 - Ладно, пацан, я куплю вашу квартирку. Советуйся с родителями. Решитесь, звони. Только теперь бумаги оформляйте сами. У меня времени на беготню нет. И людей своих отрывать не могу. Самому отмахиваться каждый день приходится... 
 - Мы не сумеем. Для моей семьи нет ничего страшнее чиновников и казенных контор. 
 - Жрать захотите - сумеете. Телефон сделал? 
 Сделаешь и это. И еще вам придется выписаться. 
 Квартира мне нужна чистая. Приехали. Мне сюда. 
 Витек подрулил к зданию гостиницы "Москва". 
 "Жигуленок" с дружками Вадика приткнулся рядом. 
 - Спасибо, Вадик, - сказал я, вылезая из уютного салона, - Привет Людвиге Густавовне. 
 - Пиковой Даме? Передам. Во старуха! Мы от нее все балдеем. Звони. Заметано. 
 Вадик пожал мне руку и двинулся к дверям гостиницы. Сзади зашагали два крепких парня. Я спустился в метро, на последнюю тысячу купил кружочек пластика. Узкий прожорливый рот автомата проглотил жетон и мигнул разрешающим зеленым глазом. 
 С решением мы мучились неделю. 
 - Лишиться московской прописки?! Это конец! - крикнула мама. - Как ты надумал, не посоветовавшись с нами, ехать к этому противному Вадику?! От него все наши несчастья. 
 Папа промолчал. На следующий день утром он собрал в доме все пустые бутылки. Для этого даже разрыл снег на балконе. С двумя полными авоськами стеклотары папа ушел из дома. Вечером папа вернулся мрачнее тучи. 
 - Был в институте. Один Бог знает, когда теперь нам заплатят. Научные институты в бюджете державы не учтены. Зарплату можно не ждать. Женя прав. Выхода нет, придется продавать квартиру. 
 Переберемся за кольцевую. Разница невелика. До центра на двадцать минут дольше... Все равно мы живем на краю земли. - Мама ничего не ответила. - Что тебе дает московская прописка? Деньги? 
 Работу? И дома там строят лучше. Говорят, планировка удобнее... Погляди, у нас какие щели! Из всех дыр несет. 
 Я мнения не выражал. Ждал решения родителей. 
 На следующее утро, открыв пустой холодильник, мама вытерла платком покрасневшие глаза: 
 - Женя, звони, сынок, Вадику. Мне вас кормить нечем. 
 Я позвонил и сообщил, что мы согласны продать квартиру. 
 - Но денег на взятки для чиновников у меня нет. 
 Вадик помолчал в трубке. 
 - После обеда Витек завезет вам штуку баксов. 
 Вроде аванса. Потом из суммы вычту. Денежки счет любят. Заметано? 
 Через неделю, обегав необходимые инстанции, мы с папой собрали нужные справки, и я отрапортовал Вадику: 
 - Все сделали. Завтра ЖЭК работает с утра. Идем выписываться. 
 Вадик назначил встречу у себя дома, в нашей бывшей квартире на Никитском бульваре. 
 - Жду в четырнадцать ноль-ноль. Формальности закончены, по документам квартира моя. Покажете паспорта с выпиской, получите деньги. Теперь диктую адрес. Додик вам за кольцевой дорогой секцию присмотрел. 
 Мы втроем вышли на улицу, взяли такси и поехали осматривать новое жилище. Я не раз слышал, как люди из периферии называют квартиры в новых домах секциями. Что-то безумно тоскливое слышалось в этом определении. 
 Новый дом из светлого кирпича, к удивлению, нам очень понравился. Квартира на порядок лучше теперешней. Стеклянные двери из холла, большая светлая кухня, вместительные стенные шкафы. Главное - тепло, из щелей не дуло. У нас словно камень с души свалился. 
 - Что ж, - сказал папа, - завтра получим деньги с Вадика, оплатим новое жилье и станем деревенскими жителями. Начнем читать областные газеты. 
 Лес рядом, заведем собаку и будем каждый день выгуливать ее в лесу. Лыжи пригодятся. Сколько лет зря пылились... 
 - Все не так уж плохо, - согласился я. - Мы мечтали о загородном доме. Вот вам и загородный дом. Только удобства городские. Камина, жаль, нет. 
 - С камином вы живо пожар мне устроите, - впервые за последние дни улыбнулась мама. 
 - Давайте, родители, сразу договоримся: на часть денег из тех, что у нас Останутся, купим машину. С машиной заживем как белые люди. Захотел в центр - пожалуйста. Без толкучки и мытарств. 
 Родители не возражали. 
 Утром мы втроем чинно сидели с паспортами перед дверью начальника ЖЭКа. Перед нами старуха долго и бестолково выясняла, почему ей прибавили квартирную плату. 
 - Пенсии и так не хватает, - кричала она в кабинете. - На хлебе сижу. Спасибо, сноха из деревни картохи подбросит. 
 - У вас, гражданка Тимофеева, и так льготы, - отвечал ей монотонный женский голос. - За вас государство доплачивает. И проезд вам бесплатный в Москве Лужков ввел. Все недовольны. Неблагодарный вы народ... 
 Бабка не унималась: 
 - Ты, дочка, поработай с мое - тридцать пять лет на фабрике! А потом сядь на черный хлеб с картохой. Бесплатным проездом попрекаешь, а куда мне ездить? На кой мне твоя Москва? 
 Наконец бабка освободила кабинет. Наша выписка прошла гладко. Никаких козней в ЖЭКе нам не чинили. Мы вышли и переглянулись - вот чудо, неужели фортуна повернулась к нам лицом? 
 Ехать к Вадику за деньгами было рано, я решил отправиться в Москву прямо сейчас: 
 - Папа, давай встретимся в два часа в Доме полярников. У меня есть дела. 
 Мы попрощались: 
 - Привет, бомжи! 
 Папа улыбнулся: 
 - Дошутишься. Остановит милиция, спросит документы, а прописки нет. Загремишь в кутузку... 
 Я спешил до встречи с Вадиком посетить ресторан на Беговой. От работы отказываться не буду. Как рантье мы уже пожили... Довольно. Мне, пианисту с консерваторским образованием, отбарабанить несколько романсов вроде "Отцвела уж давно хризантемы в саду" труда не составит. 
 Не повезло. Администратор, отвечавший за музыкальную часть, на работу не вышел. 
 - Вчера Николай Прокопыч сильно гулял. Сегодня болеют, - доверительно сообщил гардеробщик" 
 Я поднял руку, подловил частника и доехал до Белорусского вокзала. Хотелось пройти по улице Горького пешком. Времени полно, а по центру Москвы я очень давно не бродил. Улица Горького, ныне опять Тверская, сильно изменилась. Выстроенные на импортный манер отели, дорогие шикарные магазины, казино - передо мной открывалась незнакомая улица, новая столица. Пришла странная мысль, что Москва уже не мой город. Сейчас я бомж без прописки, а завтра - областной житель. Стало грустно. Что за ерунда! Неужели жалкий чернильный штамп в паспорте что-либо меняет? Я был и буду настоящим коренным москвичом. Мне известны такие вещи, о которых может знать только истинный москвич. Я могу дать справку, какая акустика в любом из известных концертных залов. На память покажу, как развешаны картины в Музее Пушкина и старой Третьяковке. 
 Я вас проведу такими дворами и закоулками, о которых ни один приезжий и не подозревает. "Я на Пушкинской площади. Привет, Александр Сергеевич!" 
 Мне показалось, что великий поэт с сарказмом поглядывает на американский "Макдональдс". Ему смешно глядеть на ресторан для быстрого поточного питания. Пушкин знал толк не только в русской кухне. 
 Помните: "Пред ним roast-beef окровавленный, роскошь юных лет, французской кухни лучший цвет". Я с Пушкиным накоротке. С детства читал наизусть всего Онегина и Руслана с Людмилой. 
 И не по одним стихам я вас знаю, господин камер-юнкер. Мне ведомы и интимные подробности. Довелось заглянуть в письма Арины Родионовны своему воспитаннику: "Приезжай, барин. Крепостная Акулина подросла и сделалась красавицей, а Парася давно в соку", - знала "добрая старушка", чем подманить великого поэта России. 
 Я подмигнул Пушкину и свернул на Тверской. 
 Прохожу Пушкинский театр. В детстве я глядел тут сказку. Потом, через много лет сидел за столом с артистом Торсенсеном, ветераном театра. Артист помнит самого Таирова. В сказке Торсенсен играл небольшую роль лешего. Леший катал на себе дородную Бабу Ягу. Я смотрел на это и жалел лешего... Налево новое здание МХАТа. Нелепое сооружение с китайским привкусом. Я никогда не принимал этот театр за ""Художественный". Настоящим оставался театр с чайкой на фронтоне в проезде МХАТа. 
 Пора поздороваться с Тимирязевым. Швы от бомбежки еще заметны. Из бесед отца с маминым дедушкой я знал, что раньше Никитский бульвар начинался четырехэтажным домом красного кирпича. В один из последних налетов немецкой авиации в дом угодила бомба. От взрывной волны в соседних зданиях вылетели стекла. Осколок бомбы разрушил памятник. 
 Сам дом обвалился и сгорел. Потом, после победы, еще долго торчали остатки стен с пустыми глазницами окон. Однажды ребятишки обнаружили в полузасыпанных подвалах десять трупов. Развалины оцепила милиция. Бандиты, которых после войны в Москве обитало великое множество, складывали туда тела своих жертв. После этого случая дом сровняли с землей. 
 Я перешел улицу Герцена. Вот и начало Никитского бульвара. На месте разрушенного дома теперь гуляют мамаши с колясками. Сегодня первый день припекает солнце. В Москве дают весну. С крыши кинотеатра "Повторный" сбрасывают сосульки. Пенсионеры на скамейках подкармливают голубей. Шустрые московские воробьи успевают стащить крошку прямо из-под носа драчливого и жадного сизаря. Никогда не понимал, как эта тупая и драчливая птица могла стать у нас символом мира. Там, в Палестине, библейская горлица стройна и женственна. По-моему, нашего европейского сизаря в символ мира превратил испанский француз Пикассо. Я всегда веселился, когда читал, как Пикассо вступал в партию коммунистов, потом обижался и выходил... И так много раз. Зачем все это художнику... 
 Я посмотрел на часы на Никитской площади. Часы стояли. На моих стрелки показывали час дня. Есть время прогуляться по старому Арбату. Я миновал Никитский бульвар, перешел по подземному переходу под Калининским проспектом и вышел к ресторану "Прага". Папа рассказывал, как любил в детстве ходить на первый этаж кафе "Прага". Это было первое в Москве кафе-"стоячка" с самообслуживанием. Чтобы получить особые по вкусу пражские сосиски с тушеной капустой, требовалось выстоять длинную очередь. 
 От ресторана "Прага" начинался старый Арбат. 
 Покойный мамин дедушка восхищался чистотой и отменной дисциплиной старого Арбата прежних времен. На каждом перекрестке дежурил постовой в белых перчатках с милицейской палочкой в руках. Пешеходы переходили улицу только по переходам. По этой улице сам Сталин в автомобиле ЗИС-110 часто ездил из Кремля на ближнюю дачу в Кунцево. Этот факт придавал улице священную торжественность с долей мистического страха. Теперь Арбат превратился в ярмарку живописи и постсоветского лубка. Topговали матрешками с лицом Ельцина, Горбачева и других новых политиков. По стенам домов художника расставляли холсты, предлагая меню на любой вкус. От полотен "под голландцев" до сублематических абстрактных шарад. Старенький Арбат я жалел. 
 Грубо подкрашенные фасады и бездарные бетонные ящики-вазы для цветов и елок отдавали бутафорщиной. Арбат со своими псевдостаринными фонарями походил на продажную девку не первой свежести. Два жлоба снимались в обнимку с президентом. В качестве партнера для интимного снимка, кроме лидера государства, фотограф предлагал огромную страшную обезьяну. Автомобильное движение по улице прикрыли. По старому Арбату гулял народ... 
 Я забрел под колонны Вахтанговского театра и вспомнил свое первое свидание с Галей. Галя, родом из Липецка, училась в "Щуке" и жила в общежитии. 
 Девушке очень хотелось выйти замуж и перебраться из общежития ко мне в Дом полярников. Через три месяца нашего романа Галя заразила меня триппером. Я тогда учился на третьем курсе консерватории. 
 Год назад я случайно встретил Галю. Мечта молодой актрисы исполнилась. Она жила в центре Москвы, на Трубной площади. Архитектор Миша взял Галю в жены и прописал в своей квартире. Теперь Галя в разводе, живет на Трубной. Где сейчас живет Миша, я узнавать не стал. Случайная встреча мне была не" приятна. 
 Возвращался переулками. Я решил подойти к Дому полярников с черного хода. От знакомых до боли подъездов, арочек и особнячков защемило сердце. 
 В новостройках у кольцевой дороги другая реальность. Вспомнились "Марсианские хроники" Рэя Бредбери. У него есть страшный рассказ: марсиане построили для землян ловушку - город их детства. 
 Родные домики населили умершими родственниками. Люди расслабились от умиления, и марсиане перебили их по одиночке... 
 Я вдруг ощутил страх героев Бредбери. В нашем дворе по-прежнему сидел бронзовый Гоголь. Его голова и плечи, убеленные пометом голубей, так же грустно вырисовывались на фоне неба. Вот и черный ход нашего дома. Маминому дедушке квартиру в Доме полярников подарил Сталин. Дом специально построили для покорителей Северного полюса. Теперь я шел в свою бывшую квартиру получать плату за то, что освободил для Вадиков Москву. 
 Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь черного хода. Долго никто не открывал. Затем дверь распахнулась, передо мной стояла женщина в грязном халате. Вглядевшись в опухшее от слез лицо, я с трудом узнал Лиду, жену Вадика. От прежнего лоска картинки из "Плейбоя" не осталось и следа. Передо мной стояла простая деревенская женщина с курносым носом и босыми, без накрашенных ресниц, глазами. 
 - Вадик назначил нам с папой встречу в два часа, - сказал я, намереваясь войти. 
 Лида преградила дорогу: 
 - Его тут нет. Вадик в казино... 
 - А где мой папа? - спросил я, чувствуя неладное. 
 - Да оставьте меня в покое! - истерически крикнула Лида. - Все! Все! Все! Все в казино! - И женщина захлопнула передо мной дверь. Я постоял в недоумении несколько минут и потом со всех ног бросился на улицу. Ничего не видя перед собой, я мчался по переулку. В подземном переходе чуть не сбил с ног старушку. Вот и родильный дом имени Грауермана. 
 В этом доме увидела свет вся наша семья. Еще минута - и я пробежал короткий переулок. Толпу праздношатающихся по Арбату людей я преодолел как неодушевленное препятствие. Кто-то крикнул мне вслед грязное ругательство. Еще один поворот. Казино "DOG-GROUND". Дверь заперта. Я что есть сил принимаюсь молотить в дверь. Слышу, как брякает замок. Дверь медленно открывается. Здоровенный верзила наводит на меня автомат: 
 - Куда ломишься, козел?! 
 - Я к Вадику! 
 Верзила опускает автомат, я иду вглубь. Группками стоят люди. Говорят шепотом. Я подхожу к человеку с черной повязкой на рукаве. 
 - Где Вадик? 
 Человек ведет меня через зеркальные двери, сквозь зал с рулеткой и столами, покрытыми зеленым сукном. Маленький проход под арку. 
 - Вадик тут. 
 Я оглядываюсь. На огромном столе в сверкающем полировкой гробу дорогого дерева с бронзовыми ручками лежит Вадик. Его лицо не бледное, как у мертвецов, а живое, румяное. Кажется, сейчас он приподнимется и скажет: 
 - Привет, пацан, все заметано... 
 Ко мне подходит папа. Он бледен. На щеках красные пятна. Папа жмет мне руку: 
 - Его вчера вечером из автомата у самого входа в квартиру. В нашем Доме полярников. 
 Человек с траурной повязкой снова подходит к нам: 
 - Вы пришли проститься или у вас есть проблемы? 
 - У нас проблемы. Вадик нам должен двадцать пять тысяч долларов за квартиру. 
 - Могу вам выразить свое глубокое соболезнование. Вадик - банкрот. После смерти все его имущество переходит к итальянским компаньонам, братьям Сагетти. - Человек с повязкой смотрит на нас с искренним участием. 
 - А наша квартира?! - не выдержав, громко кричу я. 
 - Если ваша квартира оформлена на покойного, то и квартира тоже. 
 Я смотрю на человека с повязкой ,и в глубине его сочувствующего, участливого взгляда замечаю еле заметную усмешку... 
 Жуковский - Москва, 1997