Аннотация: Мир сошел с ума. Животные обрели разум, а люди – паранормальные способности… Каждый получил способность переселяться в чужое тело – и безнаказанно творить все, что пожелает… Дети заговорили на странном, непонятном для взрослых языке… С гор спустились монстры, считавшиеся легендой… Кто спасет нас? Кто остановит Эру Броуна – эру хаоса и безумия?! --------------------------------------------- Леонид СМИРНОВ ЭРА БРОУНА Он что-то задумал. Прочь! Он не наш, это не ездок по правилам, это хаотический ублюдок из худосочных детей дядюшки Броуна, гнусный племянник подвоха, кузен двусмысленности, неуправляемый и подверженный диким выходкам отщепенец… Не мешай нам! Мы мчимся по трассе с сумасшедшей скоростью, навстречу друг другу каждый по своей полосе… Александр Васинский. Большое безумие И ждем чего? Самим известно ли? Какой спасительной руки? Михаил Кузмин Глава первая 15 СЕНТЯБРЯ Шифровка АХИЛЛ – КРАКОВЯКУ Ваши подозрения Крота в предательстве несостоятельны. Его репутация безукоризненна, несмотря на происки наших врагов. Категорически запрещаю самостоятельно предпринимать в отношении Крота какие-либо действия. 2 АНДЖЕЙ (1) И все-таки он довел Крота до самого дома. Пас его на свой страх и риск, хотя даже смотреть косо на этого праведника преступно. Крот вне всяких подозрений – вот только ходы у него почему-то прорыты в очень сомнительных направлениях… И разве тут хватит сил наступить на горло собственной песне? Гораздо легче набраться смелости, зажмурить глаза и-и… нырнуть, то бишь начать партизанские действия. Это ведь дело привычное: какой бы бардак творился в мире, если б все ходили по струнке и свято блюли инструкции и циркуляры, сыплющиеся сверху… Анджея (кличка Краковяк) больше волновал другой вопрос: что теперь думать о своем доблестном руководстве? То ли на Шефа хорошенько нажали сверху, то ли он панически боится распылять и без того немногочисленные силы, то ли… О последнем варианте и думать не хотелось. Такое теперь время: если рыльце не в пушку, то это крайне подозрительно. Или ты – совершеннейшее ничтожество, на которое даже самая мелкая рыбешка не клюет, или, участвуешь в каком-нибудь вселенском заговоре и, боясь подставиться по пустякам, вынужден блюсти себя в кристальной чистоте. Нынче за взятки почти и не наказывают – не карать же, например, за насморк или за то, что растут усы… Крот не только не замечал слежки, но даже и не проверялся, вел себя как любой добропорядочный гражданин, закончивший очередной рабочий день, – словом, наслаждался вновь обретенной свободой, покоем (насколько это возможно в центре Нью-Йорка) и одиночеством (само собой, одиночеством в толпе). Анджей немало сил тратил на то, чтобы сохранять постоянную дистанцию в этом креветочном супе, из которого выкипела почти вся вода, – в распаренной людской массе, катящейся по тротуару. Приходилось лавировать с виртуозностью карманника, не наступив ни на одну ногу, но и самому при этом ни разу не подставившись (порой охваченный чувством вины прохожий продержит тебя дольше самой скандальной “жертвы” – уцепится за лацкан пиджака и будет рассыпаться в извинениях). У парадного входа Крот вдруг затормозил и стал вертеть головой, прислушиваясь: никак не мог определить источник заинтересовавших его звуков. Краковяк тоже навострил уши. Респектабельный негр истово распекал свою разбитную подружку-мулатку, та почти и не пыталась оправдываться. Что-то ворчал себе под нос громко шаркающий ногами старик в линялых джинсах, теплой вязаной куртке и круглой шапочке. Оглушительно хохотали подружки-студентки, пихая друг дружку локтями. Всё не то. – Мама, я тебя люблю! Мама, я тебя хвалю! – раз за разом твердил где-то неподалеку писклявый детский голосок. Анджей быстро усек эту парочку: маленькая девочка в розовом комбинезончике держала за руку молодую, весьма симпатичную маму в синем плаще и с восторгом повторяла, быть может, впервые в жизни сочиненные ею стихи. Они прошли мимо и скрылись из виду. Крот продолжал вращать головой как локатором. Краковяк вынужден был пристроиться за газетным киоском и заинтересоваться напарафиненным бюстом красотки, манящей с обложки журнала. Наконец Крот замер и превратился в слух, даже вытянулся весь – этак под углом в двадцать градусов от вертикали, – нацелившись на второе слева окно первого этажа. – Кэлэрмэнэр апжди. Уркаин кыл мне. – Сокада кыш. У исы у ка. Тран ко сы у. – Хаш чеке. Лыс ма, – звучали детские голоса. На сей раз это были два мальчика, скорей всего, дошкольного возраста. Бред какой-то, – тоскливо подумал Анджей. Ему сейчас только детских игр и не хватало. Он почему-то сразу понял, что это вовсе не какой-то иностранный язык. Дети не так уж редко придумывают несуществующие страны со своими деньгами, войнами, королями и даже языком. Правда, обычно это занятие двенадцатилетних, а не таких сопляков. К тому же в их игре явно чувствовалась некая система. Это не было чистой тарабарщиной: в слова, казалось, вкладывался какой-то смысл. Крот послушал-послушал, как мальчишки ломают языки, и, на что-то решившись, поднялся по ступеням. Открыл ключом наружную дверь и, судя по всему, позвонил в квартиру этих сорванцов. Сам-то он жил на пятом этаже. Краковяк на всякий случай включил портативный акустический щуп. Один из мальчиков подошел к двери, он должен был спросить, кто там, но прозвучало вот что: – Кер ман жи? – Это мистер Кронерс, ваш сосед сверху, – не совсем уверенно проговорил Крот. Он, похоже, был сбит с толку. – Мистер и миссис Слоу дома? – Арвер у си у ри са. – Да прекратите вы кривляться, черт подери! – вдруг взорвался он. – Я все расскажу вашим родителям, когда они вернутся домой. Обязательно спущусь к вам сегодня. – И пошел к лифту. Каблуки Крота громко стучали по плитке, потом этот стук смолк. Лифт опустился, но в него никто не вошел. Шаги начали удаляться – тихие, почти неслышные – чужие шаги. Был и еще один звук – странное шуршание, будто кто-то сползает по стене. Черный ход, – думал Анджей, взбегая по ступеням. Отмычка как всегда не подвела. В холле горел тускловатый свет. Дверь в привратницкую была плотно закрыта. Крот сидел скорчившись у стены рядом с лифтом. Краковяк наклонился над ним. “Господин вне всяких подозрений” был безнадежно мертв – инъекция в правую руку чуть выше локтя. Анджей пошарил по карманам Крота, записной книжки не обнаружил и хотел было ринуться к черному ходу, но вспомнил, какие зигзаги делает проходной двор, прежде чем вывести на улицу, и кинулся назад, на тротуар. – Эй, кто там?! – раздался вслед хриплый голос привратника. Из подворотни, метрах в пятидесяти впереди, выскочил высокий черноволосый человек в серой вельветовой рубашке и чуть более темных брюках. Он тут же затормозил, перейдя на быстрый шаг. Теперь Анджей Сметковский мог не опасаться, что упустит убийцу. Серая спина быстро приближалась, и надо было решать: перейти ли к обычной слежке или брать убийцу сейчас же – по горячим следам. Вдруг Анджей почувствовал (шестым чувством, не иначе): кто-то у него на хвосте. Не попасть бы в клещи!.. Но “серая спина” как будто не догадывался о наличии напарника. Он в ровном темпе направлялся к спуску в сабвэй, хотя внимательному наблюдателю нетрудно было заметить нервозность и даже страх в его походке и движениях рук и головы. Уйти могу хоть сейчас: рвану через проезжую и оторвусь – раз плюнуть, – думал Краковяк, спиной ощущая приближение Второго. – Но тогда убийца – с концами… Развернуться и пойти на таран – ненамного лучше. Есть шанс получать пулю или ядовитую иглу, а “серая спина” все равно уйдет. Что же делать? “Спине” до спуска под землю оставалось всего шагов сорок. Лопатки Анджея сверлил тот, Второй. Возможно, это было красное пятнышко лазерного прицела или просто взгляд сквозь мушку. Краковяк, расталкивая пешеходов, как безумный рванулся вперед, пытаясь преодолеть отделяющие его от убийцы метры. Выстрела в спину не было. Вскоре Анджея загородили чьи-то тела – по крайней мере, он надеялся, что загородили. Услышав позади топот и ругань, убийца обернулся и тут же начал валиться, сгибаясь под немыслимым углом. Ноги его еще двигались вперед, верхняя часть туловища клонилась назад, а центр тяжести оставался на месте. Над ухом Анджея что-то почти беззвучно просвистело и вонзилось в багровую шею шагавшего впереди толстяка. Через мгновение он замер, потом покачнулся и начал падать навзничь. Завизжала женщина… Краковяк был уже рядом с “серой спиной”. Тот лежал в этой немыслимой “сломанной” позе. На загорелом лице застыло выражение страха. Сейчас он не успел как следует испугаться – это был его прежний страх. Анджей склонился над ним подобно всякому доброму самаритянину и, щупая пульс, незаметно пошарил по карманам. В одном обнаружилась записная книжка и что-то похожее на заграничный паспорт, к другому с тыльной стороны был прикреплен какой-то металлический значок. Краковяк больше не боялся, что его убьют, хотя в возникшей суматохе это не было проблемой. Он просто знал, что стрелок убрался восвояси, но потом ни за что не смог бы объяснить, откуда у него возникло это сверхчувственное знание. Когда к трупу подбежал полицейский, Анджей уже выбрался из тесной толпы зевак. Никто не останавливал его. Теперь надо было провериться и, добравшись до какого-нибудь тихого местечка, хорошенько разглядеть трофеи. За всей этой стрельбой и беготней он, конечно же, совершенно забыл о мальчишках с первого этажа и об их несусветной тарабарщине, так разозлившей Крота. 3 По сведениям агентства Рейтер, самолет шведского Красного креста с грузом гуманитарной помощи для голодающего населения Республики Белого Нила был сбит сегодня утром ракетой типа “земля-воздух” на подлете к международному аэропорту города Джуба, врезался в горный склон и сгорел. Погибло четыре члена экипажа и шесть сопровождающих лиц. Принадлежность ракеты пока не установлена. Генерал Майкл Амаюнга выразил соболезнования семьям погибших. В совершении террористического акта он обвинил боевиков ТАР. Само же руководство Территории Африканской Революции к настоящему времени никак не прореагировало на произошедшее. Мировые средства массовой информации сообщают об очередном поражении международных сил ООН, осуществляющих военную блокаду Территории Африканской Революции. Костариканский, греческий и марокканский батальоны в ночь на 15-е сентября были подвергнуты интенсивному ракетному обстрелу из установок “шквал” и без боя оставили городок Зильмамо. Правительство Коста-Рики заявило об отзыве своих военнослужащих из состава международных сил в связи с “большими потерями и бесперспективностью усилий ООН по поддержанию мира в Восточной Африке”. Боевики ТАР также провели ряд диверсионных актов в столицах семи стран, чьи представители проголосовали на Генеральной Ассамблее ООН за проведение сверхжесткой политики по отношению к канализаторам агрессии. Террористы-смертники “торпедировали” набитыми взрывчаткой фургонами здания крупнейших универмагов и ресторанов. Имеются многочисленные жертвы… 4 СУВАЕВ (1) Клошар Петр Суваев прописан под мостом Конституции, однако ночевать предпочитает в другом месте. Вернее, в самых разных местах – имеет этакую тягу к смене обстановки. В тот вечер Сува (такая у Петра была кличка) хотел остановиться на ночлег в шикарном “пансионате” – на Большой Полянке встал на капремонт муниципальный жилой дом. Работы, конечно, еще не начинались – строители, как всегда, ждали зимы. Но Суве на сей раз не обломилось: он встретил своего давнего обидчика Гогу, тут же разодрался с ним, схлопотал по морде, пришел в ярость – еле растащили. Решено было бросить жребий, кому из драчунов убираться восвояси. Как назло, выпало Суве. Пришлось в промозглую беззвездную полночь искать себе другое пристанище. Следующим адресом были катакомбы Белого Дома, вернее, их дальний правый рукав, отсеченный от основной сети подземных ходов новой тепломагистралью и кабельной линией “Интер Телефункен”. Еще на подходе Сува услышал доносящееся из недр земных монотонное пение. С душераздирающим скрипом распахнув стальную дверь аварийного выхода под названием “Три бубны” и шагнув в коридор, он едва не задохнулся от чада. Нынешние обитатели катакомб явно решили совершить коллективное самоубийство – окуривая помещение, они жгли в жаровнях какой-то чудовищно вонючий жир, а вентиляционная система работала теперь едва на одну десятую плановой мощности. Если это называется благовонием, то я сойду за балерину Плисецкую, – подумал Сува, продолжая продвигаться вперед. Он хотел узнать, кто же на сей раз оккупировал “лежбище”. Оказывается, Орден судного дня. В Москву уже второй месяц стекались последователи этой фанатичной секты, чтобы достойно встретить сотую годовщину Революции и последующий за ней конец света. От едкого дыма у Сувы начали слезиться глаза, появился неудержимый кашель и окончательно перехватило дыхание. Он опрометью ринулся к выходу. Хорошей компенсацией за мучения стали первые пять минут на улице – Сува буквально упивался прохладным и относительно чистым ночным воздухом. А потом с Сувой вышла и вовсе странная история. На чердаке обычной муниципальной десятиэтажки, куда, продолжая поиски ночлега, он забрался через незапертую дверь, никого не было. Слух у Сувы, что называется, от Бога – не раз ему жизнь спасал. По меньшей мере, странная пустота для переполненного людьми города, что кордонами защищается от очередных волн беженцев. Свято место, сами понимаете… А если пусто, значит, не свято. Сува как мог осмотрел прямоугольное помещение чердака. Тратить на такое дело последний десяток спичек ему вовсе не улыбалось. На полу кое-где валялись тряпки непонятного цвета и происхождения – больше ничего. Так что все вроде в порядке… Но едва он вычислил самое теплое место (где труба под бетоном), улегся на эти самые тряпки, скорчился как эмбрион, пытаясь укрыть полами ветхого пальто мерзнущие в драных полуботинках ступни, как поблизости зашуршало. Крысы, – подумал Сува. – Неужто не уживемся?.. Ужиться ему не удалось: мерзкие твари тут же явились поприветствовать нового соседа и начали бегать кругами, с каждым разом подбираясь все ближе. Одна (наинахальнейшая) явно норовила завязать с клошаром более интимное знакомство и лезла к самому лицу, едва не щекоча его вибриссами. Но едва Сува вскочил на ноги и размахнулся, чтобы пнуть свою “подружку”, все вмиг смолкло. Никто не убегал от него, никто не прятался в щели или в эти самые тряпки. Тишина – только ветер гудит в трубах и отдушинах. Странное дело, – подумал Сува и зажег-таки дефицитную спичку. Крыс было не видно. Не могли же они отрастить крылышки и по-голубиному усесться на карниз, пережидая гнев наглого чужака? Сува снова улегся на ворох тряпок. Кажется, некогда это были почившие в бозе халаты или платья, но никак уж не половые тряпки. Пахло от них скорее воспоминаниями о женском теле, а вовсе не уличной грязью или мочой. Невелика радость, но все же… И тут – сквозь дрему – Сува почувствовал вдруг, что тряпки под ним начинают шевелиться. Это было уж слишком. Он подскочил как ужаленный, нашарил в кармане коробок, поспешно чиркнул, сломал головку спички, чертыхнулся, следующую сумел зажечь. Сплющенные его телом тряпки начали сами собой сминаться в комок, надуваться пузырем, и вот уже возникла острая крысиная мордочка, повела носом туда-сюда, обнюхивая воздух, блеснули маленькие глазки… – Не-е-ет!!! – завопил Сува, буквально заставив себя разродиться этим идиотским криком, подсознательно понимая, что иначе просто “съедет с катушек”. И, расшвыряв ногой ненавистные тряпки, бросился наутек. На улице Сува довольно быстро пришел в себя: холод – лучшее лекарство. И мысли его снова приняли верное направление – сосредоточились на поисках ночлега. Обдумывать увиденное Сува не пытался – хотя бы из инстинкта самосохранения. Впрочем, одна многое объясняющая мысль все же искрой проскочила в его голове: наверняка в горящее масло был подмешан какой-нибудь галлюциноген – иначе зачем вообще огород городить?.. Пустырь на проспекте Ростроповича (тот, что неподалеку от кинотеатра “Красное колесо”) уже пару лет как облюбовали “колуны” – наркоманы последней стадии. А ведь до погрома здесь обитал самый настоящий цыганский табор. Не слишком-то уютно оказаться в подобной компании, впрочем, Суву здесь знали и ничего страшного ему, в сущности, не угрожало. Большинство старожилов к этому часу уже пребывали в полном отрубе. Остовы сожженных цыганских автомобилей служили прекрасными отдельными “номерами” для московской и пришлой шантрапы. Конечно, все лучшие места были заняты еще с вечера, но Суве все же удалось найти совершенно раздолбанный и вылущенный пикапчик. На полу салона лежала груда сгнивших подушек. Сидениями там, понятное дело, давно уже не пахло. Сува только-только угнездился в этом продуваемом всеми ветрами жилище, как его выбил из дремы какой-то подозрительный звук. Вторично клошар, быть может, и не подумал бы вставать – пусть их… Но в эту ночь нервы Сувы были на взводе, и он высунул голову в лишенное стекла окошко. Соседняя машина при первоначальном осмотре показалась ему совершеннейшим гробом, вросла в землю – даже колес не видно. Багажник украшала уродливая дыра, такая же была и на месте капота. Заглянув внутрь, Сува обнаружил полный голяк, если не считать сапога без подошвы, надетого на обломок руля. И вот теперь эта развалина делала вид, что собирается в отлучку: кто-то поворачивал ключ зажигания, выжимал сцепление… Приглядевшись, Сува вздрогнул: ближний костерок высветил уродливый силуэт, нависший над несуществующей панелью управления. Вдруг машина, непонятным образом оторвавшись от земли (беззвучно вышла из нее, словно вознесясь) и не касаясь поверхности, устремилась вперед – прямо на проспект. Путь, по счастью, был свободен. Потом клошар потерял этот драндулет из виду – загородили остовы других машин. А через полминуты с проспекта донесся визг тормозов и оглушительный грохот. Вылезать на холод не хотелось, да и где гарантия, что твое лежбище тут же не будет занято? Но потом Сува увидел: к месту аварии бежит все больше народу, и любопытство взяло верх. На проспекте Ростроповича горел большой костер. Автомобильный труп на полном ходу выехал на проезжую часть и впилился в борт экскурсионного автобуса. Выла сирена “скорой помощи”, и полиция, очевидно, тоже была на подходе. На всякий случай пустырные ребятки начали отваливать – вдруг власти учинят облаву, решив, что в аварии виноваты здешние аборигены. Всякое бывает. Сува же, вдоволь насмотревшись на огонь (ему хватило на это пары минут), отправился спать: если такое дело нельзя запить, так хотя бы как следует “загрузиться” сонным порошком, чтоб хватило минуток на пятьсот. 5 По сведениям пресс-центра МВД, в первой половине сентября количество дорожно-транспортных происшествий в России выросло по сравнению с аналогичным периодом прошлого года на шесть процентов. Каких-либо объяснений возникновения этой тревожной тенденции приведено не было. Особенно сильный рост (более чем в полтора раза) отмечен у ДТП, произошедших по вине водителей незарегистрированных в органах ГАИ транспортных средств. 6 АНДЖЕЙ (2) Жена встретила его на пороге. В глазах Джилл горел бесовский огонек. “Что же пришло ей в голову на сей раз?” – подумал Анджей с содроганием. – Нам нужен электронный кухонный комбайн с ультразвуковой печью, тостером, миксером, мясорубкой, посудомойкой, сушилкой, телевизором и музыкальной приставкой, чтоб не скучно ждать, пока все будет готово. – Такая штуковина наверняка стоит не меньше двух кусков. И где же я их тебе возьму?.. – с упавшим сердцем вяло сопротивлялся Краковяк. Он понимал, что проиграл еще до начала боя. – Совсем недорого, милый: всего восемнадцать с половиной сотен…– У Джилл сейчас был взгляд невинного младенца, которого заподозрили в зверском убийстве со взломом. – Это нереально. По крайней мере, пока, – пробубнил он, мучительно размышляя, у кого бы занять недостающие сотни. – Ну, тогда пошли ужинать, – неожиданно легко смирилась она с временным поражением. Анджей переоделся, вымыл руки и пришел на кухню. Хоть он и спешил поскорее разобраться с захваченными трофеями, но все же ужин – дело святое. И какая работа на голодный желудок? Ведь с самого утра маковой росинки во рту не было. Но… на ужин ему достался только привет от Матки Боски. В духовке при невыясненных обстоятельствах сгорел и яблочный пирог, и тушеное мясо с овощным рагу. Такое “чудо” можно сотворить лишь будучи большим специалистом по диверсионным действиям. Впрочем, Джилл никогда нельзя было обвинить в отсутствии талантов… – Теперь ты понимаешь, что я права? – торжествующе, почти с гордостью за содеянное, заявила жена, уперев руки в боки. Пришлось довольствоваться кофе и банальными бутербродами – стоило ли жениться ради такой “роскоши”?.. – Я поработаю часок. – Анджей чмокнул ее в холодную щеку, и ему вдруг показалось, что он целует рыбу. – Знаю я, какой это часок…– ехидным голосом ответствовала Джилл. – Если не засну к тому времени, приходи порезвиться. Краковяк уединился в своем закутке, заменявшем ему разом и рабочий кабинет, и фотолабораторию. Документ, взятый у мертвого убийцы, оказался заграничным паспортом, выписанным на имя гражданина не существующего ныне государства Бардуслей. Однако сей географический труп по-прежнему признает ООН, и в Лондоне, кажется, все еще существует его правительство в изгнании. Анджею это очень не понравилось, ведь Бардуслей входит в состав ТАР. От всего, что связано с Африканской Революцией, Краковяку становилось не по себе, меж лопаток прокатывалась волна холода. В записной книжке Крота Анджей довольно быстро обнаружил интересующую его страницу, но закодированные записи так и не смог расшифровать без посторонней помощи. Придется идти на поклон к Ван Куо. А еще в книжке он наткнулся на три очень любопытных нью-йоркских телефонных номера. Во-первых, Очкарика, крупной шишки в аппарате ООН, к которому Крот по службе не имел никакого отношения и даже никогда не здоровался при встрече. Поблизости фигурировала фамилия небезызвестного Липкина – оч-чень примечательной личности, юридического консультанта нескольких главарей русской мафии. Высветился тут и еще один любопытный персонаж – Рихард Ортезе, бывший вербовщик “солдат удачи” из агентства “Дети Редьярда”. У него была сложная тирольская генеалогия, весьма темное прошлое и свежие кровавые воспоминания об африканских саваннах. Итак, Очкарик, Липкин и Ортезе – поразительное соседство… Краковяк не долго думая позвонил на квартиру своему давнему приятелю Серджио Пьяческе. Тот далеко не сразу подошел к видеофону. – Ну, что тебе?.. – буркнул недовольно. Его раскатистый голос зазвучал львиным рыком. – Я смотрю бейсбол. – Надо поговорить. Устроим небольшой мальчишник… Они никогда не устраивали мальчишников – это было их кодовое слово. – Поня-ятно, – еще более недовольно выдавил из себя Пьяческа и едва не пережег телефонную линию порцией сочных выражений. – Где? – На старом месте, под “Тремя игроками”. Была такая гравюра в небольшом, уютном и довольно демократичном кафе “Зеленое сукно”. Анджей повесил трубку, надел джинсы, неприметный серый плащ и вышел в гостиную. Джилл не было слышно. Неужели успела лечь? – Опять крадешься? – вдруг раздался из спальни ее громкий голос. В нем не было ни обиды, ни даже простого разочарования – один лишь холод. – Извини, дорогая. Я на часок отлучусь… – Тогда спокойной ночи. Не буди меня. Краковяк опять почувствовал себя виноватым. И все же, оказавшись на улице, облегченно вздохнул. Домашняя атмосфера в последнее время все больше угнетала его. Серджио работал в другом секторе, занимаясь местными мафиозными кланами, и редко взаимодействовал с Анджеем, который “героически” боролся с антиооновскими террористами. Ни для кого в их комитете давно уже не было тайной, что секретариат ООН вынужден платить дань одной из группировок нью-йоркской мафии, в результате чего безопасность его сотрудников, зданий и имущества обеспечивалась с высокой гарантией. Неизбежное зло в сегодняшнем положении. Ведь полиция по разным причинам не способна эффективно защищать “Спичечный коробок”, а собственная служба безопасности слишком слаба. Так что по джентльменскому соглашению, нью-йоркские копы охраняют Генеральное представительство ООН лишь от ретивых демонстрантов и всякого рода маньяков-одиночек, которых в последнее время хоть пруд пруди. Поэтому Пьяческа на самом деле занимался вовсе не войной с рэкетирами, а обеспечением безопасных и тайных (не дай бог, пресса пронюхает!) контактов с ними, а также тщательным изучением деятельности соперничающих и дружественных кланов. Ни один из работников сектора никогда не забывал о сверхзадаче – вовремя определить более благоприятного (сильного и дешевого) “партнера” и быстро и без больших потерь переменить ставку. Впрочем, это время пока не пришло… Серджио Пьяческа пришел минут через десять после Анджея. Тот уже успел заказать пиво, гамбургеры, на которые после “домашнего” ужина и смотреть не мог, а также две порции соленой кукурузы. В кафе в этот час было довольно многолюдно, но свободные места еще оставались. Краковяк терпеть не мог, когда народу – как сельдей в бочке. Пьяческа имел недовольное выражение лица, был взлохмачен, и не все пуговицы его были застегнуты. Он больше походил на потерявшего форму и начавшего опускаться тяжелоатлета, чем на ищейку из контрразведки. – Добрый вечер, милый друг-сицилиец, – улыбнулся Анджей. Серджио привычно оскалился. – Сколько можно повторять, что мои предки не с Сицилии, а из Бриндизи?! – Сегодня у него явно отказало чувство юмора, и на сей раз Пьяческа разозлился почти всерьез. Честно говоря, Краковяк никогда не понимал любителей бейсбола… – Ну извини, извини…– поспешил пробормотать он, приглашающе похлопав по кожаной обивке соседнего стула. – Конечно, я помню: твои корни в Пьемонте. – Да ты!.. – Серджио так резко отодвинул стул, что пиво выплеснулось из кружек на зеленую скатерть, символизирующую ломберное сукно. Потом стул жалобно скрипнул, приняв на себя рекордный вес. – А теперь можно и к делу, – снова улыбнулся Анджей. В последнее время Пьяческа, впрочем, как и остальные работники аппарата ООН, все сильнее раздражал его своей заторможенностью и примитивностью мышления. И он никак не мог сдержаться – старался уколоть любого, попавшего под руку, даже если рисковал при этом получить по шее. – Ты готов ответить на мои вопросы? Серджио шумно глотал пиво, сильно запрокинув голову и упираясь затылком в высокую спинку стула. Несколько струек текли по его мощной шее, но он даже не чувствовал этого. Краковяк переждал немного и повторил вопрос. Собеседник кинул в рот горсть кукурузных зернышек, аппетитно захрустел ими, потом щелчком пальца подозвал официанта: – Еще два пива, пожалуйста. – И только тогда снизошел до ответа: – Давай, только побыстрее – моя жена, в отличие, от некоторых все-таки ждет меня в постель. – О'кей, – печально кивнул Анджей. – Тебе ни о чем не говорит такая цепочка: Очкарик, Липкин и Ортезе? Пьяческа – крупный, красный, уже успевший вспотеть от выпитого и принявшийся теперь за нетронутое пиво Краковяка – вдруг поперхнулся. – Т-ты… Уфф! Как… как ты это раскопал? – прокашлявшись, спросил он. – Веселенькая компашка получается… – Они все обнаружились в записной книжке Крота. Серджио помрачнел, буркнул: – Даже в горле пересохло. – Третья кружка пива пришлась ему как нельзя кстати. – С чего это ты залез к Кроту? – Его сегодня шлепнули. Похоже, кто-то из африканских друзей. Книжка сейчас у меня. – Мне бы очень хотелось на нее глянуть. – Нет проблем, но услуга – за услугу. – Да-да… Вот посмотрю и все скажу. Слово чести. – В устах Пьячески эта фраза звучала довольно странно. Анджей достал из кармана коричневую книжицу. Серджио начал сосредоточенно листать ее, иногда что-то выписывая на салфетку. Он совершенно забыл о гамбургерах и пиве, и это было просто поразительно. Краковяк даже осмелился куснуть гамбургер – нет, эта пища явно не для его желудка. Она, собственно, и планировалась-то исключительно на прокорм Пьяческе, чей мозг может функционировать лишь при непрерывной подпитке организма калориями. Наконец Серджио закончил работу. Он был явно доволен. – Много наковырял? – Да не без этого… Итак, ты выстроил любопытную цепочку. Очкарик – по моим сведениям… Только упаси тебя бог ссылаться на меня! – Он грозно поглядел на Анджея: – Поклянись Девой Марией! Ты ведь все-таки католик! Краковяк поспешно перекрестился. – Чтоб мне было пусто и никакой благодати не видать, – отбарабанил он свою традиционную клятву, которая, кажется, удовлетворила Пьяческу. – По-моему, Очкарик ведет двойную игру, работая на ту самую Семью, что нас доит. И Липкин может служить ему легальным связником. Дальше…– Он перевел дух и в секунду сжевал последний гамбургер – они исчезали у него во рту как-то совершенно незаметно. Пришлось заказать еще парочку. – Липкина видели вместе с Ортезе. Это факт. А сам Ортезе больше не работает на мафию. Только старые связи остались. Стал солидным человеком, занимается неизвестно чем, но деньги гребет лопатой, и они тут же непонятно куда исчезают. Поговаривают, уж не работает ли он на иностранную разведку. – А если ТАР? – Вопрос без ответа…– Пьяческа вздохнул; – Ох, женушка моя… истосковалась уж наверно вся… Но дело прежде всего. – Взгляд его снова стал цепким, и повлажневшие было глаза вмиг просохли и воспылали служебной страстью. – Скажу тебе под большим секретом: Ортезе однажды оказал какую-то важную услугу нашему… ну ты понимаешь… – Самому?! – Ну ты тупой! – разозлился Серджио. – Именно ему! – А ты-то чего на весь зал орешь? – осведомился Анджей. Пьяческа не прореагировал на его слова. – Так что Ортезе теперь что-то вроде священной коровы. О нем в отделе или хорошо, или ничего… Но я все же кое-что вынюхал. В ФБР, кстати, на него огромное досье, но оно по неизвестным причинам год назад засекречено. Глянуть бы хоть одним глазком… Ну, это уже лирика. Так вот… в прошлом году ездил наш дорогой Рихард в Кению, а там, как известно, рукой подать… А еще раньше видали его ребята из ЮНЕП не где-нибудь, а в Бардуслее, ну, когда тот еще числился независимым. А что Ортезе там делал – один бог знает. – Спасибо, – совершенно искренне благодарил Анджей Пьяческу, когда они расставались на пороге кафе – идти им было в разные стороны. – Ты мне очень помог. Вот только как мне выйти на этого Ортезе? – Попытай счастья в агентстве, если только еще не успел засветиться у этих парней. А не то рискуешь раньше меня встретиться с Девой Марией. Он ошибся, прожорливый, громогласный великан Серджио. Синий “седан” на полной скорости влетел на тротуар и на глазах Краковяка отшвырнул Пьяческу метров на десять, шмякнув прямо о фонарный столб. Стекла в машине были поляризованные, так что ее содержимого Краковяк не видел. Он выхватил пистолет, отпрыгнул за угол дома. “Седан” с визгом развернулся и помчался прямо по тротуару – вплотную к витринам. Прохожие чудом успевали отскакивать в стороны. Анджей так и не решился стрелять – рядом у стены торговал газетами мальчишка-негр, спешила домой старуха, с натугой волоча тележку с покупками… “Это дело, похоже, становится делом моей жизни”, – сказал себе Краковяк, закрывая Серджио глаза. Пьяческа лежал на земле, раскинув руки, будто просто прилег отдохнуть. Краковяк даже не пытался представить, что он скажет Лючии… 7 По сообщению газеты “Нью-Йорк Тайме”, в городе Ти-хуана, на мексиканско-американской границе, при большом стечении народа, открыт памятник Махди. Оратор, представляющий Народный антиимпериалистический фронт, сказал на торжественной церемонии открытия: “Наконец-то наш генерал добрался до Рио-Гранде”. В ответ на официальный протест американского посла президент Мексики заявил: “Несмотря на глубокие дружеские чувства, испытываемые мною к нашему северному соседу, я не могу подавлять искренние устремления моего народа”. Корреспондент агентства ИТАР-ТАСС передает из Вашингтона: “На юго-востоке США ширится движение за создание на территории восьми штатов с преобладанием цветного населения независимого негритянского государства. У стен Белого Дома прошла пятидесятитысячная манифестация активистов Африканского союза за свободу (АСС). Самым популярным лозунгом был: “Африка пришла на Потомак”. В ответ на призыв американского президента о проведении встречи с руководством Движения ему было заявлено: “Вы – президент чужой страны, и нам не о чем с вами говорить”. Выход на свободу арестованного неделю назад лидера военного крыла АСС Албамбы Смита ничего не изменил в позиции негритянских лидеров”. Глава вторая 17 СЕНТЯБРЯ ВОСТОЧНАЯ АФРИКА Боевики ТАР сумели просочиться через боевые порядки миротворческих сил ООН. Пулеметы били с господствующих высот в тыл обороняющимся. Генерал-майор Георгиадис неподвижно застыл над картой военных действий, расстеленной на большом обеденном столе в самом центре КП. Находясь в полной прострации, он тупо глядел на желтые и зеленые пятна и полосы. Его недавний приказ – уничтожить огневые точки на высотах – все еще не выполнен разведротой, да и вряд ли теперь будет выполнен вообще. Впрочем, это уже почти ничего не меняло. Наступающие сумели занять вторую линию окопов и теснили разрозненные группы беспорядочно отстреливающихся марокканцев к реке. С малайским батальоном еще днем была прервана всякая связь. Греческий продолжал держаться, но его в лучшем случае хватит на полчаса такого боя. Аргентинский же батальон только вчера разгрузился в Момбасе и сейчас находится где-то в пути. Так что бригада обречена. По счастью, боевики еще не определили точное расположение КП и лупили наугад, долбя ни в чем не повинные постройки то слева, то справа. – Господин генерал! – вбежал в комнату запыхавшийся командир первой роты греческого батальона капитан Паприкаки. – Разрешите доложить! – Валяй! – через силу буркнул командир бригады. Ему больше никого и ничего не хотелось слышать. – Мою рацию разбило, кабель перерезали, связные не вернулись… – И ты бросил солдат? – вяло поинтересовался Георгиадис. – Остатки роты я вывел сюда, – в голосе капитана даже не было обиды – была лишь полная растерянность. – Начальник штаба организовал круговую оборону – подключайся. – Моих солдат уже забрал Тан Ло. Я хотел доложить вам…– Паприкаки подавился воздухом и закашлялся. – Ну, доложил… Дальше что? – Генерал поднял на офицера красные ввалившиеся глаза. – Я х-хотел… Д-должен доложить… Эти… Они в плен не берут. Режут глотки – как свиньям!.. Словно зельем каким-то опоены – идут в полный рост на пулеметы и поют что-то в такт шагам. Бьют там-тамы, и они поют…– он сбился с мысли. – Это… жутко. Они идут со всех сторон, разрезают оборону как нож – масло!.. – Спасибо, капитан, – пробормотал генерал-майор. – Вы сделали всё, что могли. – На самом деле ему хотелось сказать Паприкаки: “Ну, будет, будет…” – и успокаивающе похлопать по плечу, но на эту лирику тоже не осталось сил. – Пойдем подышим воздухом, – неожиданно для себя проговорил он, распрямился и, двинувшись к двери, повлек за собой капитана. На дворе царила черная тропическая ночь. Пулеметные трассы возникали одна за другой, срываясь сверху – со склонов и вершин холмов – и скрещиваясь в городе, лежащем в долине. Они затмевали ослепительное звездное покрывало, к которому трудно привыкнуть северянину. Но для грека это небо было почти родным. Захваченные боевиками тяжелые ооновские пулеметы упорно долбили запасные позиции бригады, казарму резервной роты и автопарк, где уже начали взрываться бензозаправщики и пылал пожар. Все происходящее почему-то не воспринималось всерьез. Казалось, это был какой-то удивительно органично снятый фильм о давней войне… – Господин генерал, только что передали по рации: командир третьей роты греков убит, – доложил выскочивший из дверей КП адъютант. – Командование принял лейтенант Микелис. – Понял…– буркнул командир бригады и продолжил глядеть на эту впечатляющую картину: черный полог небес и белый, желтый, красный огонь. Из темноты появился начальник штаба полковник Тан Ло, низкорослый, плотный китаец из Пинанга. Он был ранен в голову, и бинты не позволяли ему надеть каску. – Командир! Через пять минут мы будем готовы. Еще есть возможность прорваться. Пять грузовиков и три джипа – за забором мастерских. На каждой машине – по пулемету. На прорыв пойдут сто пятьдесят человек… – А госпиталь? – перебил генерал. Над головой просвистели пули, с фасада здания посыпалась невидимая штукатурка. Полковник молча развел руками: мол, всех не спасти. – Прорыв возглавишь ты, – теперь Георгиадис говорил ровно и спокойно. Перемена произошла в нем за доли секунды. – Грузи в “мерседесы” раненых, в каждый по врачу и медбрату, по два бойца к пулемету, в кабины – по офицеру с автоматом, В “джипы” запихнешь самых ценных штабников и по солдату – к пулеметам. Солдат бери… вот у капитана. Все знали, что первая рота греческого батальона была лучшей в бригаде. – Я не могу оставить вас, – не слишком решительно произнес Тан Ло. – Я слишком устал… Я не могу… бросить все. – Генерал зажмурил саднящие от постоянного напряжения и трех бессонных ночей глаза. Стимуляторы, которые он взял у начальника госпиталя, действительно не давали заснуть, но вызывали теперь жуткую головную боль и тошноту. – Решай скорей. Если остаешься, колонну поведет Паприкаки. – Слушаюсь! – сказал начальник штаба и, кивнув капитану, вместе с ним растворился в темноте. Из дверей КП снова появился адъютант. – Господин генерал! Начальник связи только что говорил с генерал-лейтенантом Мисом. Если мы продержимся до утра, он обещает высадку американского десанта и эвакуацию вертолетами с “Эйзенхауэра”. – Спасибо, майор… Скажите, у нас есть еще горячая вода? Адъютант странно посмотрел на него и доложил: – Водопровод пока работает. Котельная вышла из строя. Воду можно нагреть… – Распорядитесь, пожалуйста. Я хочу помыться. И пусть ординарец принесет чистое белье и парадный мундир. …Из-за каменного забора появился капитан Паприкаки. На груди у него висел автомат. – Господин генерал! Мы готовы. – Глаза капитана блестели. – Отправляйся и спаси раненых. Благослови тебя Бог, сынок, – почти без выражения произнес Георгиадис, повернулся и молча пошагал в дом. Спина его была прямая, но шел он будто слепой… 9 По сообщению агентства Франс-Пресс, вторая бригада миротворческих сил ООН в Восточной Африке наголову разбита и откатывается к кенийскому порту Момбаса, бросая тяжелую технику и боеприпасы. Командующий брига-дой генерал-майор Георгиадис со штабом окружен ударной группой боевиков ТАР и может надеяться лишь на эвакуацию вертолетами американской морской пехоты. Однако авианосец “Дуайт Эйзенхауэр” пока по-прежнему стоит на внешнем рейде Могадишо. Первая бригада миротворческих сил, лишившись прикрытия с левого фланга, начала планомерный отход на север – вглубь республики Белого Нила, Военная блокада Территории Африканской Революции окончательно прорвана. Правительства Республики Белого Нила, Кении и Республики Могадишо обратились в Генеральную Ассамблею ООН с просьбой обеспечить защиту от вооруженной агрессии. Третья бригада по-прежнему удерживает свои позиции, пользуясь продолжающимся разливом рек. По мнению высокопоставленного представителя министерства обороны Франции, единственная причина того, что позиции все еще не сданы, – невозможность организованного отступления до окончания сезона дождей. Председатель Комитета ООН по миротворческим силам лорд Пекфорд подверг критике данное высказывание и выразил глубокую уверенность, что “линия фронта вскоре будет восстановлена, несмотря на отдельные поражения, и то, что договоренность между Генеральным секретарем ООН и министром обороны США об отправке в Восточную Африку мобильной дивизии по-прежнему не выполняется”. В кулуарах Совета Безопасности обсуждается вопрос о возможности замены командующего миротворческими силами ООН в Восточной Африке генерал-лейтенанта Миса. 10 РЕПНИН (1) Капитан Валерий Репнин никогда не верил в свою звезду. Убежден был, что на самом пороге успеха кто-нибудь обязательно подставит ему ножку или тот, вдруг окажется обычной приманкой, ловушкой для дурака. Твердо знал: судьба его наперед задана и расписана вплоть до самой пенсии – ничего уж тут не поделаешь. Выезд в кафе на улицу Витте не был чем-то особенным – обычная мутатень в ночное дежурство. Валерий всю дорогу думал о жене и сынишке. С недавних пор какое-то непонятное напряжение почувствовал он у себя дома. В последнее время слишком редко их видит: когда они бодрствуют, он спит без задних ног, и наоборот. Даже не поговорить как следует: “здравствуй – до свиданья, еда на плите, рубашку погладила, деньги в тумбочке, у Витьки зуб сегодня сверлили, я задержусь допоздна – меня не жди…” Весело – ничего не скажешь!.. Неосознанная тревога, зародившись, уже не могла отпустить Репнина. Такой он человек – будет теперь переживать, мучиться, напрягать мозги, пока не докопается до истины. А потом выяснится, что дело не стоило и выеденного яйца… Вообще-то чертовщина началась еще позавчера. В ту ночь капитан ездил на проспект Ростроповича. Авария, конечно же, по ведомству ГАИ, однако последняя видеограмма директора департамента муниципальной полиции гласила: “Поставить на контроль все ДТП, где не удалось установить личность виновников”. А что и почему – опять же тайна за семью печатями. Правда, майор Сизов, из штаба Северной префектуры, шепнул на ушко по старой дружбе: – В моргах уже скопилось бы десятка два неопознанных трупов – насобирали по городу, выковыривая из разбитых авто, да вот теперь нет ни одного – получается, выкрадывает их кто-то. Странные типы гробятся на дорогах: машины без номеров, старье несусветное, сами без документов, а потом вот трупы исчезают… Словом, начальство имело “теплый” разговор с мэром и теперь начнет искать “стрелочников”. Шепоток этот доверительный еще больше тумана напустил, ибо не мог Репнин – материалист до мозга костей – поверить в подобную мистику. Явно темнит кореш или вообще – слышал звон… Проспект Ростроповича был озарен не городской иллюминацией или огнями фейерверка. Пылал автобус, да на пустыре чадили костерки “колунов”. Старший сержант без интереса глянул на все это безобразие, зевнул и лихо затормозил, воткнув полицейский “вольво” между двумя “скорыми”. Медики в испятнанных красно-желтыми бликами белых халатах толпились у левой машины, вовсе не собираясь соваться в пламя. Не имел желания заниматься самосожжением и капитан. В салоне автобуса огню раздолье – кожаная обивка кресел, полно всевозможного пластика плюс шторы и ковровое покрытие. Легковушка непонятной модели едва не до половины зарылась в борт экскурсионной “екании”. Теперь она больше походила на гармошку. Потом Репнин заметил шофера автобуса: очумелый мужик в кепке и кожаной куртке с эмблемой какого-то туристского агентства на кармане сидел на асфальте и бережно поддерживал руками раскалывающуюся от боли голову. – Помилосердствуйте, братцы, подлечите страдальца, – обратился капитан к эскулапам, указав на водителя. Кто-то из медиков без особой охоты залез в салон “скорой”, вытащил сумку с лекарствами и поперся “милосердствовать”. Минут через десять приехали эксперты, легковушку оттащили на обочину, заклиненные двери разрезали автогеном. Внутри никого не обнаружилось – лишь куча сгоревших тряпок. Впрочем, там давным-давно не было ни сидений, ни руля, ни тормозов, ни рычагов, ни вообще панели управления. И самое главное, эта “чудесная” машина не имела даже колес. Бред какой-то… Но все это протоколировать не стали, а то еще начальство решит, что были с перепою. Свидетели клялись: из легковушки никто не выскакивал перед столкновением. Пришлось занести в протокол, что это была неуправляемая машина: водитель завел мотор, разогнал ее и выскочил задолго до того, как автомобиль вылетел на проезжую часть. Приехав под утро домой, Валерий еще на пороге почувствовал: что-то не так. Изменился, конечно, не устоявшийся квартирный запах натертого мастикой паркета, не цвет обоев или скрип половиц, а напряжение психологического поля, которое всегда отчетливо ощущал Репнин. Оно густело, словно в преддверии колоссальной ссоры, хотя его от ношения с женой не предвещали ничего подобного – по крайней мере, они оба изо всех сил старались избегать такой вот разрядки. Грозовые тучи набухали над головой, дышать становилось все труднее, от накопленного электричества аж кожу начинало покалывать. И необъяснимость происходящего казалась страшнее всего. Недолгий дневной разговор с Катей по видеофону был вполне обычен: даже при таком вот общении они старались не ограниваться обменом новостями или хозяйственными поручениями, всегда находилось несколько ласковых Слов – их близость сохранялась и на расстоянии. У Валерия на время отлегло от сердца. А вскоре ему опять пришлось вне очереди ехать на дежурство – у капитана Бабунидзе дома ЧП, какие-то неприятности с восьмилетним сыном. Капитан едва ли не первый раз в жизни не смог выйти на работу. В последнее время все чаще что-то приключается с семьями сотрудников, и каждый раз никто ничего не говорит, будто происходит нечто стыдное. Репнин боялся, что чаша сия не минует и его родных. …Руки Валеры все еще саднили и жутко чесались – попробуй забыть вчерашнее нападение на дежурную часть обезумевших кошек. Это произошло поздно вечером: три сотни кисок всевозможных пород и окраски скопились у входа в префектуру и, суммарным весом выдавив незапертую дверь, внезапно ворвались внутрь. Пальба в воздух ничуть не испугала их, ничего не изменилось и после открытия огня на поражение. Безумно сверкая глазами и яростно шипя, кошки с фанатизмом камикадзе бросались на людей, кусались и царапались, норовя добраться до глаз. Пришлось спасаться бегством. С нашествием было покончено, лишь когда в захваченные кошками помещения пустили “черемуху”. Никто не мог припомнить ничего подобного. Приехавший врач-ветеринар только разводил руками. Двое полицейских были отправлены в госпиталь, где им наложили десятки швов. Теперь беднягам предстояло выдержать цикл уколов от бешенства. Впрочем, уколы грозили всем пострадавшим. Капитан Репнин просто-напросто убежал от медиков, ведь он влез в самую гущу кошек, вытаскивая споткнувшегося лейтенанта Мишуткина. Стараниями Кати густо намазанный зеленкой Валера выглядел крайне непрезентабельно, хотя ему и было на это ровным счетом наплевать. В префектуре на Репнина смотрели с нескрываемым интересом. Кафе на улице Витте хоть и называлось “Премьер”, было заведением среднего пошиба, а значит, доступным и для некоторой части широких народных масс. Посетители пили, ели, танцевали в нескольких маленьких зальчиках – словом, развлекались кто как мог. В особенном, круглом зале молодежь под заводную “трам-там-попсу” наяривала “лампешку”. Текст песен тут уже не имел никакого значения. В круге оставалось человек десять, значит, забава приближалась к концу. У каждого (и у “мальчиков”, и у “девочек”) было подвешено между ног по пылающей стоваттной лампочке. Крепясь на поясе, шнуры далее протянуты к розеткам, густо испятнавшим стены меж столиками по периметру зала. Одеты все были в облегающие трико, ноги оставлены голыми до самого паха, внизу – гетры, гольфы или, на худой конец, длинные носки. Задача танцующих – не сбавляя ритма и выделывая ряд обязательных “па”, ни разу не обжечься. А потому все участники по-кавалерийски выгибали ноги – не очень-то эстетичное зрелище… В запале рано или поздно кто-нибудь обязательно касался раскаленной лампы, тогда зал оглашал пронзительный вопль и дружное улюлюканье остальных танцоров. Порой могло запахнуть и горелым мясцом. Потерпевший выбывал… И так до тех пор, пока в круге не оставался один-единственный человек. Победитель получал бесплатную выпивку и в этот вечер и ночь пользовался гарантированным успехом у противоположного пола – в своей компашке отказа быть не могло. Пенсионеры, глядя на “все это безобразие”, нередко приходили в бешенство: “Мы в ваши годы как нормальные тяжелый рок “рубали” и “металл”, а вы, уроды!.. Вы хоть знаете, что такое «ДДТ»?! Ну а молодым хоть о стенку горох – другое время, другие ритмы, другие кумиры… В соседнем зальчике тридцати-сорокалетние, словно в знак протеста против оглушительной “трам-там-попсы”, самозабвенно отплясывали чудесно воскресшие из пепла буги-вуги. Мода, как известно, строго циклична… Капитан Репнин прислушался к словам песенки, что истово подпевали магнитофону сидящие за столиками: Танцуют йети на бульваре, Визжит от счастья детвора. Асфальт уже дымиться начал, И нам плясать давно пора. Рара-рара-ра! Пора сорвать с себя одежды, Освободить инстинкт пора! Танцуют йети на бульваре И дотанцуют до утра. Papa-papa-pa! И так далее… Очень “миленький” уличный шлягер. Главное, весьма актуальный в связи с начавшимся на Земле светопреставлением. – Безумное время рождает безумные песни, – думал Валерий, шагая через залы в дирекцию. – Пустые автомобили идут на таран, кликуши возвещают о скором конце света, снова начались погромы, какие-то несусветные пан-афро митингуют на Манежной, а теперь еще эти сноу-мены… Мир явно сошел с ума. Директор “Премьера” в профилактических целях метал в Репнина яростные взгляды, будто именно капитан и решил разорить кафе. Он ведь не знал, что Валере начхать на подобные демонстрации. Хозяин кабинета был скорее похож на профессора права, чем на средней руки бизнесмена. Особенный вклад в его интеллектуально-аристократический облик вносила пышная шевелюра, роскошные бакенбарды и в очередной раз вошедшее в моду пенсне. Директорский стол был девственно чист. В центральном ящике поверх бумаг наверняка лежал роскошный посеребренный пистолет – лучший заменитель продажной полиции. – Итак, господин Ользенский, вам поставило ультиматум московское братство “шерстяных детей”, – утвердительно произнес капитан. – Чего же они хотят? – Я должен на один вечер предоставить кафе в их полное распоряжение. Это будет нечто вроде тусовки. В противном случае, они все здесь перебьют, переломают…– Голос директора был мрачен, но настрой чувствовался решительный. Похоже, он готов был биться до конца. – А почему бы вам, милейший Эрнест Михайлович, действительно не предоставить им помещение, если они, конечно, готовы заплатить, а также сполна компенсировать нанесенный заведению ущерб? – поинтересовался Репнин, уже готовый к тому, что хозяин кабинета взорвется и закричит. Но тот, как ни странно, сдержался. – Я не терплю шантажистов! – торжественно ответствовал директор и пополнил свою решимость, подержавшись за ручку этого самого пистолетного ящика стола. – Ну что ж, господин Ользенский…– Капитан вздохнул, сделав обреченное лицо. – Мы, конечно, попробуем вам помочь. Когда вы должны дать ответ? – Сегодня в полночь. У памятника Столыпину. – Чего же вы так поздно нас известили? – Я много думал, – сказал директор веско, потом решил добавить: – Советовался с друзьями… – Ультиматум, конечно, был устным, – констатировал капитан. Господин Ользенский не вызывал у него ни малейшей симпатии. – Как звали их вожака? Они всегда представляются. – Репнин как-то раз видел эту процедуру: “сноу-мены” по-обезьяньи били себя в грудь и рычали. Имя (а вернее, кличку) было не так-то легко разобрать в этом рыке. – Кажется, Хурра-Бен. Или Харра-Бин. Словом, что-то похожее на “карабин”. – Значит, Хурра-Бин. Это уже кое-что… А вам я советую привезти им в полночь положительный ответ и начать готовить кафе к тусовке. Мы попытаемся выследить их берлогу и…– он не закончил фразу. – Только, бога ради, не лезьте на рожон и не пытайтесь самостоятельно вершить правосудие. Тогда я не поручусь за вашу жизнь… Глава третья 18 СЕНТЯБРЯ 11 МОСКВА (1) Широкая спина, почти полностью скрытая тенью, тусклый блеск золотого погона, на мгновение выхваченного из полумрака. Табачный дым, медленно поднимающийся к потолку. Массивная столешница с мраморной пепельницей на краю. Второй человек откинулся на спинку стула, запрокинув голову. Задранный острый подбородок делал его одновременно похожим на покойника и на хищную птицу. Большая часть его лица и туловища тоже прятались в тени, но на груди ясно высвечивались пять рядов орденских планок и значки двух военных академий. – Это было бы идеальным решением всех проблем, – он особо выделил предпоследнее слово. – Оппоненты Президента будут рады освободиться от этого шила в заду, и он сам, я уверен, ничуть не меньше, слегка меланхоличным тоном, с этаким клекотанием отвечал Широкий. – Кому нужен столь неудобный союзник?.. Терпение когда-нибудь должно лопнуть… – А ты не боишься, что Он снова возродится из пепла? У него ведь есть еще одна кличка: “Феникс”… – Всему приходит конец – и терпению, и этим самым фениксам. Я слишком хорошо информирован о ситуации с ТАР. Эта мясорубка перетрет еще не один десяток генералов и ооновских сановников. – Твоими бы устами…– протянул Второй. Меняя позу, он стал медленно наклоняться вперед – словно бы хотел получше рассмотреть собеседника. – Кстати, я ведь встречался с Хабадом. Он был военным наблюдателем на маневрах “Хребет мира”. Компанейский мужик, между прочим, хотя, конечно, себе на уме. С этими словами Широкий нажал на невидимую кнопку. Через полминуты появился вышколенный ординарец. На подносе дымились стаканы с горячим чаем, на блюдцах – горки посыпанных сахарным песком ломтиков лимона и какого-то импортного сухого печенья. А потом стол украсила и бутылка КВВК, добытая из вместительного сейфа. Разговор ненадолго смолк. – Интересно…– продолжил тему Второй. – И кого же он тогда представлял? – Революционную армию Восточно-Африканской Республики. – Странное название… – Она просуществовала всего пару лет – мало ли в тропиках эфемеров?.. – Зато ТАР эфемером не назовешь: уже тринадцать лет и сто семьдесят миллионов ртов… – Это ты хорошо сказал: “ртов”, – одобрительно пророкотал Широкий. – Надеюсь, эти рты умеют есть генералов. – Он раскатисто засмеялся. – Между прочим, пришлось задействовать все мои каналы, чтобы сосватать нашего “ерша” в пасть к ихней “щучке”. Думаешь, в ООН рады такому подарочку?.. Второй ничего не ответил. Они дружно выпили, захрустели печеньицем. Лимонные дольки исчезали во рту еще незаметнее. – А что ты еще хотел со мной обсудить? – слегка подмигнув Второму, осведомился хозяин кабинета. – Кое-какие… хм…– тот кашлянул, демонстрируя деликатность своего положения, – кадровые перестановки…– Сделал многозначительную паузу. – Я слышал, освобождается пост начальника оперативного управления… – Языками как вениками метут…– с оттенком раздражения пробубнил Широкий. С его лица не слезала усмешка. – Ты уже думал на эту тему? – собеседник был явно взволнован, чуть слышно поскрипывал стулом. И это не менее явно радовало хозяина, который, выждав сколько нужно, наконец разродился: – Мы тут действительно подумали, посоветовались с товарищами…– Широкий опустил очи долу и снова выдержал паузу, – …и решили: надо найти подходящего человека – чтоб в самый раз: верного и с головой, а не то ведь дело завалит. Ну а фирма, сам понимаешь, веников не вяжет… – Я буду стараться, – с трудом выдавил из себя Второй. – Если, конечно, окажете доверие… – Должен, – веско провозгласил Широкий и снова наполнил коньяком хрустальные стопки. 12 Из личного досье генерал-лейтенанта Примака Игоря Николаевича: “…В звании майора, командуя парашютно-десантным батальоном, участвовал в подавлении антиправительственного мятежа в Москве. За безупречные, эффективные действия по уничтожению вооруженных очагов сопротивления и минимальные потери среди личного состава награжден орденом “За личное мужество”. Затем переведен в район Благовещенска, на должность начальника разведки артиллерийского полка. Через два года, в звании подполковника, принял командование полком. В этом качестве Примак и попал на Степную войну. Многократно отличался, возглавив сводную ударную бригаду после гибели ее командира. За уничтожение вражеского штаба и окружение основных сил противника награжден “Белым орлом” и получил звание полковника. После завершения войны с сепаратистами переведен на должность начальника строевой части Уршанского военного училища. Через год вернулся на командную должность, возглавил моторизованную бригаду. Вместе с бригадой (как специалист по ведению маневренных боевых действий) был переброшен в горный Ларнах – для усмирения так называемой СПИД-революции. Десять тысяч пациентов тюрем-лечебниц провозгласили самозванную “Республику СПИД”. Местные воинские части, отправленные для прекращения кровопролития, частично были обезоружены и инфицированы, а некоторые подразделения заняли нейтральную позицию и отказались выполнять приказы командования. Почти бескровно подавив три очага “революции”, Примак был неожиданно отозван в Москву. Вскоре принял активное участие в подавлении вспыхнувшего в Наристане мятежа фундаменталистов, когда по просьбе правительства республики туда были направлены российские войска. Примак возглавил десант, внесший решительный перелом в ход боевых действий. Лично участвовал в освобождении взятого в плен фундаменталистами президента Наристана. В звании генерал-майора, в приказном порядке, внезапно отправлен на лечение и вскоре (в возрасте пятидесяти одного года) уволен со службы по состоянию здоровья. Возвращен в строй по специальному приказу Министра обороны. Есть сведения, что потребовалось личное вмешательство президента РФ. Звание генерал-лейтенанта Примак получил за участие в военной акции ООН на Индостанском субконтиненте. Русская бригада под его командованием разъединила противоборствующие стороны и, потеряв одну треть личного состава убитыми и ранеными, удерживала позиции под перекрестным огнем в течение двух с половиной недель – до подхода основных сил, блокированных в портах толпами вооруженных фанатиков. Действия Примака определили успех всей миротворческой операции. По возвращении на родину генерал-лейтенант снова отправлен на Дальний Восток – командовать мобильной дивизией. Имеет шесть боевых орденов и три ранения. Президент РФ сказал о нем: “С появлением Примака наша демократия наконец-то научилась показывать зубы”. Оппозиционная газета “Доброе утро” наградила Примака прозвищем “генерал-Могила”, и с тех пор противники его иначе и не называют. Примак не стал привлекать газету к судебной ответственности. Примак имеет репутацию неподкупного, смелого, инициативного офицера, блестящего тактика, обладающего к тому же стратегическим мышлением. Его политическое кредо выражается в одной фразе: “Я далек от политики, но есть Россия и я буду ее защищать”. Женат, имеет двух дочерей. На жизнь Примака совершено два неудачных покушения – три и шесть лет назад. В результате одного из них погиб его адъютант. Затем в заложницы была взята старшая дочь Примака. Преступники требовали выхода его в отставку. Дочь удалось освободить в результате успешной операции спецназа. С тех пор к Примаку и его семье постоянно приставлена охрана…” 13 ФОН РЕГ (1) Не летали тарелки летающие, не исчезали самолеты средь ясного неба, но зато каждый божий день за стеной станции выли на Луну йети. Ничем не объяснимое пришествие в мир снежных людей происходило не только в Гималаях, но и в канадской тайге, на Памире, в Саха, Гоби и даже в Ингерманландии. Но на станции по изучению аномальных явлений в Тапледжанге (СИАЯ-6) оно приняло, пожалуй, наиболее массовый характер. Руководил станцией престарелый “Слонопотам” – барселонский профессор Игнасио Лукас, загорелый, совершенно седой, часто улыбающийся адепт всякого рода антинаучных чудес и природных нелепостей. Фигурой он напоминал отставного, но все же сохранившего форму десантника. В свои шестьдесят три еще мог подняться без кислородной маски на трехтысячник и поднять штангу своего веса. Петер фон Peг, специалист по контактам с иными цивилизациями, носил почетное звание “придурок первого ранга” и пользовался на станции заслуженным почетом и уважением. Однако за временным неимением этих самых контактов он вынужден был помогать доселе незадачливым охотникам за гоминидами. Сейчас только клинический идиот может пожаловаться на отсутствие материала для исследований. Кроме всего прочего, йети отныне кормились в станционной столовой. Впрочем, не совсем так. Официального разрешения пользоваться ею они до сих пор не получили, но тем не менее почти ежедневно умудрялись, прогнав повара, сожрать все имеющиеся на кухне фрукты, а затем переходили к супам, гарнирам и пудингам. После пяти или шести таких налетов станционный повар слег с нервным расстройством, и работники СИАЯ-6 в результате вынуждены были довольствоваться одними лишь консервами, что резко ослабило их научный пыл. Одновременно на станции сильно выросло потребление спиртного, снотворного и прочих успокаивающих средств. Истерики у женской части коллектива теперь случались чуть ли не ежечасно, и дон Лукас в конце концов решил от греха подальше отправить всю партию “слабых духом” во внеочередной отпуск – в долину. (Йети, как известно, обладают самым совершенным психологическим оружием на Земле. Это единственно и позволило им дожить до двадцать первого века, несмотря на все ухищрения и техногенную экспансию хомо сапиенс.) Петер фон Peг теперь целыми днями караулил снежных людей на дальних подступах к станции, пытаясь сообщить об их приближении начальнику группы Рудольфу Зиновьеву. Его карманная рация всегда была включена и висела на груди, правда, до сих пор Петер так ни разу и не вышел победителем из поединков с проклятыми йети. Их пси-удар всегда был внезапен и неотразим. Всякий раз позабыв от ужаса все на свете, ксенопсихолог бросался бежать сломя голову через кусты и овраги. А использовать какой-нибудь сенсорный датчик, способный уловить специфический запах или психополе йети и передать сигнал на станцию, было невозможно из-за отсутствия у СИАЯ-6 денег. Зиновьев, подобно всем прочим специалистам по снежным людям, сформулировал и огласил свою собственную версию пришествия йети. И вот что содержала его так называемая коммуникативная теория: “Как природные экстрасенсы, йети первыми на Земле почувствовали наступление эпохи враждебных перемен. Скорей всего, человечеству следует ожидать нового взрыва мутагенеза. Нынешний кризис в развитии планеты может сравниться по размаху лишь с периодом вымирания трилобитов или динозавров. Гоминидов сначала охватило беспокойство, потом тревога и, наконец, безотчетный страх, который оказался сильнее их первородного страха перед человеком, до сих пор обеспечивающего им выживание в жесточайшей конкуренции разумных видов. И йети стали спускаться с гор, выходить из пустынь и тайги. Зачем? От невозможности больше оставаться в одиночестве, от неосознанной потребности поделиться своими ощущениями, страхами, найти поддержку… Благодаря полной психо-биологической несовместимости йети и человека и автоматическому срабатыванию рефлекса “отталкивания”, этот долгожданный и столь желанный контакт в принципе не может произойти, но тяга к нему пока что остается”. У самого же Петера определенное мнение на этот счет еще не сложилось. Конечно, он не мог отрицать, что в мире происходит что-то неладное, но в стремление снежного человека поплакаться ему в жилетку не верил категорически. Отношения фон Рега с Зиновьевым складывались непросто. Рудольф ревниво охранял свои “охотничьи угодья” от дилетантов, считая любимую науку дисциплиной точной, вотчиной профессионалов, и потому держал Петера за мальчика на побегушках. А фон Peг, в свою очередь, был уверен, что гоминидами может заниматься любой интеллектуал, мало-мальски знакомый с биологией, зоопсихологией и способный не растеряться в экстремальной ситуации. Сам же он не без оснований считался в кругах “аномальщиков” одним из основателей новой науки – ксенопсихологии. А разве нельзя применить ее методы в этом случае? Ну чем йети не пришельцы?.. Аргументы Петера Зиновьев демонстративно пропускал мимо ушей и предлагал выбирать: вовсе остаться без работы или безоговорочно выполнять его приказы. Перспектива многомесячного безделья или бесславного возвращения в Европу отнюдь не радовала фон Рега, и он был вынужден смирить гордыню. Сейчас Петер сидел на развилке толстенных ветвей дуба и осматривал в бинокль склон близлежащей горы. Сначала он увидел какое-то коричневое пятно средь листвы. Потом это пятно сместилось ниже, затем еще ниже, выросло в размерах и в один прекрасный момент превратилось в медведя. Когда же он встал на задние лапы, очевидно, отмахиваясь от назойливого насекомого, фон Peг узрел на его груди треугольник белого меха. Петер добросовестно передал по рации: – Вижу гималайского медведя. Он спускается вниз. Ему ответил язвительный голос Зиновьева: – Очень рад за вас обоих. Конец связи. Фон Peг сплюнул, увлажнив корневую систему подведомственного ему дерева, и снова поднес к глазам прекрасный цейссовский бинокль. Медведь, сидя по-турецки, держал в передних лапах палку и что-то чертил на земле, порой совершая чисто человеческие движения. Конечно, отсюда было не рассмотреть, что именно он выковыривал там из почвы. Играет ли сам с собой в крестики-нолики или пишет любовное послание сбежавшей со станции красотке-секретарше Слонопотама? Петер внимательно следил за его действиями. Снова и снова медведь с огромным трудом пытался что-то написать. Видно, ничегошеньки у бедняги не выходило. И когда он с недовольным рычанием удалился наконец в заросли бамбука, фон Peг повесил бинокль на грудь, не спеша слез с дерева, без сожаления покинув свой НП, спустился в лощину, а потом поднялся по склону до полянки, украшенной отпечатками медвежьих лап и царапинами от когтей. Если хорошенько присмотреться, можно было – по буковке, по буковке – разобрать, какую именно надпись вымучивал мохнатый. Кажись, это было английское слово “страх”. Ну, не мерещится же мне! – Петер поспешил сделать несколько снимков, пока не начало темнеть. Впрочем, вряд ли что-нибудь потом разберешь на пленке – буквы различимы лишь под строго определенным углом зрения, а фон Peг отнюдь не был мастером фотографии. Да и все равно никто не поверит, наверняка скажут: сам рисовал – ногой, например… 14 По сообщению агентства Киодо-Цусин, на демаркационной линии между Объединенными Индуистскими Штатами и Исламской Конфедерацией снова начались интенсивные артиллерийские перестрелки с применением реактивных установок залпового огня. Совет Безопасности ООН осудил эскалацию напряженности на Индостанском субконтиненте и призвал противоборствующие стороны немедленно остановить бессмысленное кровопролитие. 15 РЕПНИН (2) Встреча директора “Премьера” господина Ользенского со связником Хурра-Бина действительно состоялась ровно в полночь под Столыпиной, а дальше проследить за “шерстяным” было делом техники. К штаб-квартире сноу-менов капитану Репнину пришлось пробираться через вполне революционные баррикады, сложенные из набитых металлоломом, камнями и кирпичом мусорных баков и контейнеров. Конечно, в природе существовал и “парадный” въезд, но Репнин предпочел подольше оставаться незамеченным. Шел он на дело один, боясь спугнуть “шоблу”. Одет был в гражданское – джинсы, свитер, кепку и кроссовки. Подобную вылазку капитан предпринял против всех правил. “Авантюра – любимое занятие господина Репнина”, – говорили в префектуре. Там терпеть не могут самодеятельности. Впрочем, не только из-за этого Валера до сих пор застрял в капитанах. Порой он рубил правду-матку, а кому она по нраву?.. Жена часто просила его не высовываться, но тщетно. Каждый раз Валерий давал ей клятвенное заверение, а потом… Уж что-что, а клясться капитан всегда умел лучше всех: слова были убедительны, интонации проникновенны, выражение лица способно вышибить слезу из камня. Но сам-то он прекрасно сознавал, что всего лишь вешает лапшу на уши, и мысленно скрещивал пальцы, считая себя скорее игроком, чем клятвопреступником. Не мог ведь Репнин по-другому, не умел, да и не хотел. По инструкции – только в гроб ложиться, да и то не залезть будет… Сноу-мены, или “шерстяные дети”, представляли собой очередное поколение протеста по аналогии с легендарными теперь хиппи, битниками и панками. На сей раз они сменили (а вернее, оттеснили на второй план) “деревяров-колод-ников”, пожалуй, одну из самых безобидных, хотя и весьма шумных групп. Сноу-мены, как уже можно догадаться, работали под йети: выбривали голову, оставляя короткую шерстку и покрашенные в серо-голубоватый цвет гребни; в этот же цвет красилась и буйная растительность на груди, спине и под мышками (у кого она была). Наиболее рьяные из числа безволосых наклеивали себе на тело окрашенную шерсть или даже целые куски шкур. Вид у “шерстяных” был по-своему потешный, повадки явно хулиганские, а порой так и просто бандитские. Валерия засекли, когда он уже битых полчаса простоял у окон полуподвала, подглядывая сквозь пыльные и слегка запотевшие стекла. Капитан до сих пор не видел сноу-менов “женского полу”, но вот теперь удостоился – зрелище, надо сказать, было прелюбопытное. Прически аналогичны мужским, сиреневато-серебряные тени у глаз и такая же помада, голые груди тускло-стального цвета, меховые юбочки, надежно закрывающие срамные места – никакого разврату; ну а ноги отсюда было не разглядеть. И эти девчоночки лет пятнадцати-двадцати от роду довольно бодро выплясывали под монотонную мелодию каких-то языческих народов, изливаемую мощными колонками допотопного японского магнитофона, – пытались расшевелить еще не отошедшую от бодуна публику. Судя по всему, в обиталище “шерстяных детей” было неплохо натоплено. Сноу-мены возлежали на разнокалиберных шкурах, раскиданных по всему пространству полуподвала, – от кроличьих до медвежьих и лосиных, от белоснежных до угольно-черных – и предавались всяким нехорошим излишествам. Впрочем, некоторые просто дремали. А когда магнитофон захрипел и отрубился, одна из девочек – судя по всему, здешняя примадонна – вдруг запела безо всякого музыкального сопровождения. Пела она, промежду прочим, вполне профессионально – по крайней мере, ничуть не хуже певички из кафе “Премьер”. У нее было чуть-чуть хрипловатое меццо-сопрано. Йети, йети! Ни за что на свете Не расстанусь я с тобой! Будет небо черным, будет солнце черным, Кровь зато уж станет голубой! Йети, йети! Шерстяные дети Будут от тебя, ты – мой дружок! Йети, йети! Гималайский мишка! Съешь меня, я – твой пирожок! Публика издала дружный вопль восторга, от которого задрожали окна, впрочем, как показалось Репнину, восторгались они вовсе не песней, “знакомой до слез”, а самой примадонной. – Ты… хм… чего здесь делаешь, дядя?! – прервал процесс наблюдения чей-то грубый голос. – Я ищу Хурра-Бина, – невозмутимо ответствовал капитан. – Хурра-кого? – Не валяй ваньку, мохнатый. Считаю до трех…– Репнин сурово нахмурил брови. – А что после “трех”? – поинтересовался сноу-мен. Он, конечно же, ничуть не испугался, так как был на голову выше, много тяжелее и шире в плечах. Капитан не представлял, чем таким можно вывести из себя косматого громилу, – ткнул, что называется, пальцем в небо, но, похоже, попал в точку: – Лишишься невинности. Тот аж в лице переменился. – Да я тебя, людер!.. – Замах был слишком медленным, и Репнин не только успел успокоить “шерстяного” коротким хуком слева, но и даже почесать у себя за ухом. Охранник завалился мордой в куст лебеды, выросшей на шлаковой куче, зарычал угрожающе, но подниматься что-то не спешил. – Ты почто моих братьев трогаешь?! – проревел здоровенный детина, выбравшись из подъехавшего в этот момент пикапа. Был он еще здоровеннее поверженного сноу-мена. Одет был вожак в незастегнутую кожаную куртку, кожаные штаны и мокасины. Голую грудь его покрывала седая шерсть. Хоть тут без бутафории!.. Гребень из столь же натуральных седых волос украшал массивный, почти кубический череп. Глубоко посаженные глаза – в черных полукружьях – смотрели настороженно, в них несомненно отражался ум, коим явно не блистали задержанные полицией сноу-мены. – Я пришел поговорить с вами, господин Бингрелов, И поговорить пока что по-хорошему, – сказал капитан, фехтуя взглядами с вожаком. Хурра-Бин поморщился. Видно, “мирская” фамилия чрезвычайно раздражала его. Кисло-перекошенная физиономия вожака так и просилась быть запечатленной на века. – Пошли в берлогу, – наконец разродился он. – Там найдется тихий закуток…– И, бросив презрительный взгляд на все еще копошащегося в жухлой лебеде охранника, пошагал к узкой двери полуподвала. Вниз вело четыре ступеньки. Проходя в дверь, Хурра-Бину пришлось нагнуть голову. Освещалось логово толстенными свечами, помещенными в огромные латунные канделябры грубой работы, а также парой напольных ламп с сетчатыми металлическими колпаками. – По стене проходила здоровенная труба парового отопления – именно она и была источником жизни. Запахи тут стояли тяжелые, но не смертельные. Сноу-мены явно страдали от похмелья и не менее явно, не злоупотребляли регулярностью мытья. Клеенные на грудь шкуры, возможно, и вовсе нельзя было мочить, а кожа под ними, без сомненья, прела… “Шерстяные дети” встретили появление Хурра-Бина громкими шлепками по обнаженным частям тела. А вот в Исламской Конфедерации лидеров приветствуют ударами ладоней по крышкам парламентских или министерских столов. Всего один эволюционный шажок остался им до наицивилизованнейшего хлопанья в ладоши. Вожак бросил безразличный взгляд на “стадо” и прошествовал в глубину помещения – прямо за сцену. На чужака сноу-мены, кажется, вовсе не обратили внимания, ведь вел его сам. Закут был оборудован звукоизоляционной керамической плиткой и явно предназначался для конфиденциальных бесед и секретных переговоров. Хурра-Бин цлотно закрыл за Репниным дверь. – Что будете пить? Капитан разглядел в углу, рядом с сейфом, здоровенный бар. – На службе не употребляю, – отрезал он. – Я так и думал. – Вожак уселся на кучу шкур в углу комнаты, указал рукой на низенький пуфик. – Присаживайтесь, коп. – И на том спасибо. – Значит, пришли защищать “Премьера”…– пробормотал вожак и налил себе полстакана из какой-то пузатой бутылки. – Совсем кислород нам перекрываете… – Ну, в том, что с “шерстяными” никто не хочет иметь дела, виноваты только вы сами. Вы же всех за горло норовите взять… – Это уже лирика. У вас есть что сказать по существу?! – с внезапной злостью вдруг рявкнул Хурра-Бин. – Если нет, то милости пр-рошу! – Я не советую вам тусоваться в “Премьере”, господин Бингрелов. Первая же расколотая о стену тарелка или сломанный стул – и все чохом отправитесь на пятнадцать суток. Ну а без погромчика вы же никак не сможете обойтись…– Репнин спокойно смотрел в глаза вожаку, выдерживая его сверлящий взгляд. – Не тронь дерьмо – не завоняет, – наконец выцедил сквозь зубы Хурра-Бин. – Я не понял: это что, угроза? Или акт самокритики? – нехорошо улыбнувшись, поинтересовался капитан. – А понимай как знаешь, коп. – И вожак, резко поднявшись на ноги, распахнул дверь. Жест его был совершенно недвусмысленным. – Мое дело – предупредить, – пожал плечами Репнин и вышел в залу. – А мое – наплевать на ваши угрозы, – оскалился Хурра-Бин и даже слегка присел, раскорячив ноги. – Обратную дорогу помнишь или проводить?.. В песнях и танцах, судя по всему, наступил перерыв. “Девочки” разносили всем желающим тарелки с жареным мясом. И тут один из сноу-менов, сидящий у самой сцены, вдруг ни с того ни с сего завалился на спину, изо рта у него пошла пена. Глаза закатились, руки слепо зашарили вокруг, согнутые ноги заскребли пол. Валерий успел подумать: “Доигрался в йети, придурок!”, а потом началась паника. Волна необъяснимого ужаса накатилась на обитателей полуподвала. “Девочки” завизжали. “Шерстяные дети” бросились кто куда, спотыкаясь о шкуры, роняя светильники, сбивая друг друга с ног. Настоящее смертоубийство происходило в дверях, где в ход пошли кулаки и канделябры, как будто сноу-мены бились за место в шлюпках на тонущем корабле. Свихнувшийся сноу-мен издал один протяжный, совершенно нечеловеческий, душу вынимающий звук – то ли вой, то ли вопль. Но дело было не в нем: капитан прекрасно знал, что “шерстяные” мастерски умеют подражать звериным крикам – это для них совершенно привычное занятие, своего рода народное искусство. Ужас возникал ниоткуда и гнал людей наружу. Репнин вырвался из полуподвала одним из самых последних. Сила воли, видно, была побольше, а давиться в дверях – никакого желания. Несколько пострадавших в драке ползли или ковыляли к выходу. Валерий помог какой-то девушке выбраться на улицу, но вернуться за отставшими у него уже не было сил. Пот стекал со лба, заливая глаза, рубашка на спине и груди промокла насквозь. Руки едва ли не первый раз в жизни дрожали противной мелкой дрожью. Некоторые “шерстяные” уже унесли ноги совсем, другие остановились неподалеку от здания, утираясь, сплевывая и с опаской поглядывая на двери, – взъерошенные и затравленно озирающиеся, похожие на побитых собак. Сам Хурра-Бин, подобно истинному капитану, покинул “судно” после всех – вытащил на кучу шлака двоих полуживых от страха “детей” и рухнул, быть может, даже потеряв сознание. Слишком уж сильна была нервная перегрузка. Минут через пять, когда вожак пришел в себя и начал обходить поредевшие ряды соратников, ободряя или, напротив, стыдя сноу-менов, капитан набрался решимости и заглянул в двери полуподвала. Он ожидал, что невидимая сила мгновенно ударит его в самое незащищенное место и свалит с ног, бросит назад – к перепуганным “шерстяным”, но ничего этого не произошло. Страха больше не было. Репнин зашел внутрь. Все произошедшее теперь казалось ему дурным сном… На груде шкур лежал, раскинув руки, давешний сноу-мен. Он еще был в беспамятстве – самый обыкновенный “шерстяной”, ничуть не лучше и не хуже любого другого из трех сотен членов московского братства. И было совершенно непонятно, что же такое особенное произошло с ним и со всеми остальными. Глава четвертая 20 СЕНТЯБРЯ 16 ПРИМАК (1) Палуба авианосца была скользкой от дождя. Порывистый ветер гнал рваные клочья облаков. Поднялась высокая волна, раскачав даже эту непомерной величины посудину. Было незаметно, чтобы авианосец “Дуайт Эйзенхауэр” как-то особенно приготовился к встрече. Служба шла по обычному распорядку. Это не укрылось от глаз генерал-лейтенанта Примака, и он буркнул поминутно оглядывающемуся на него Равандрану: – Не больно-то нас привечают. Прилепившийся на плече электронный переводчик тут же перевел. Примак и сам вполне сносно говорил по-английски, но в официальных случаях предпочитал не рисковать, не подставляться. Он не очень-то уверенно чувствовал себя, попадая в сферы высокой политики – гость на чужом празднике, вернее, непрошеный гость… Бывший командующий миротворческими силами ООН в Восточной Африке генерал-лейтенант Мис, эвакуировавшийся сюда из подвергшегося бомбардировке штаба, стоял одиноко у носового входа в надстройку. Внимательно рассмотрев приближающуюся группу людей, он с удивлением не обнаружил в свите Генсека председателя Комитета по миротворческим силам ООН. Мис еще не знал, что Примак поставил категорическое условие, без которого ни за что не принял бы на себя командование – непосредственное подчинение его Генсеку в обход лорда Пикфорда. И Равандран без особых возражений дал согласие. Главное, что Совет Безопасности был не против. На протесты самого председателя комитета после провала военной блокады ТАР можно было не обращать внимания. Имелось и еще одно условие, о котором на авианосце тоже не знали: весь штаб Миса должен был отправиться домой вместе с шефом. Примак привез в Африку своих людей. Выглядел генерал-лейтенант Мис как обычно, на лице – под плохо сработанной маской безразличия – была видна смесь обиды и облегчения. Словом, он не слишком уж страдал от своей отставки. Другое дело – его штабные офицеры. Они настороженно смотрели из иллюминаторов надстройки на приближающегося нового командира – не все были уверены в прочности своего положения – и с облегчением вздохнули, не обнаружив у Примака свиты из русских офицеров. Впрочем, немалая часть штабников откровенно жаждала вернуться на родину. Те из команды “Эйзенхауэра”, кто находился наверху, с нескрываемым любопытством рассматривали “генерала-Могилу”. Примак шел по качающейся палубе медленно (нельзя было обгонять страдающего морской болезнью и постоянно поскальзывающегося Генерального секретаря ООН), но твердо – ни разу не покачнулся. Ладно сидящий камуфляжный костюм, низкие сапоги вместо положенных по штату высоких десантных ботинок, особенная русская портупея с двумя перекрещивающимися на спине ремнями; на боку большая кобура для автоматического пистолета. Голубой берет у Примака надет чуть набекрень, не так щегольски, как у коммандос из спецназа или “лихих” штабников, а в самый раз. А вот у Равандрана берет и вовсе был натянут на самые глаза, видно, из опасения, что вдруг улетит. И эта деталь придавала Генсеку неистребимо стариковский вид. Примак – среднего роста, широкоплечий брюнет с короткой стрижкой и вечно чуть прищуренными глазами. Много складок на лбу, у глаз, носа и рта. Взгляд пронзительно-внимательный, мгновенно переносящийся с одного предмета на другой, но при этом почти спокойный. Похоже, навязанный Генсеком темп жизни казался генералу до невозможности медленным, но это следовало стоически перенести, ведь высшая мудрость была в терпении и умении выждать и внезапно, в самый подходящий момент, нанести молниеносный, неотразимый удар. Адмирал Клингерман наконец-то соизволил появиться на палубе и встал рядом с генерал-лейтенантом Мисом. Длинный путь, который проделали ооновцы с самого носа по скользкой, качающейся палубе, похоже, не был случайностью. Адмирал специально дал команду сажать вертолеты как можно дальше от надстройки, чтобы заставить высоких гостей хоть ненадолго почувствовать себя не в своей тарелке и малость сбить с них гонор и спесь. Возможно, с Равандраном так и произошло – он добрался до адмирала едва не на последнем издыхании, – но только не с Примаком. Клингерман сразу уразумел это и против воли нахмурился. Планировал же он встретить русского, приветливо улыбаясь. Отдание чести, представление, рукопожатия – весь этот церемониал занял не более трех минут. Но и за это время адмирал успел промокнуть с головы до ног – что уж говорить о Мисе и залетных ооновцах… – Прошу, – адмирал как хороший хозяин отступил от двери, с этакой галантностью чуть наклонился, приглашая входить внутрь. – Сейчас вы переоденетесь, согреетесь (можно принять горячую ванну), а потом небольшой прием в честь нового командующего – он же прощальный обед, даваемый генералом Мисом. Жизнь есть жизнь, – Клингерман чуть заметно усмехнулся. Равандран поспешно покинул палубу, шагнув в теплый сухой коридор. За ним последовал Мис. – Прошу прощения, адмирал и вы, генерал, – неожиданно изрек Примак, продолжая стоять под дождем брызг, – Я не могу принять участие в торжествах. Надеюсь, господина Генерального секретаря вполне достаточно, чтобы обеспечить достойное прощание. – Но как же, генерал? – раздался из коридора растерянный голос Равандрана. – Время разговоров истекло. – Примак демонстративно взглянул на командирские часы. – Мои войска уже вступили в бой…– Потом он повернулся к стоящему в дверях Клин-герману: – А вам, адмирал, вынужден выразить свое презрение. На вас кровь Георгиадиса и его штаба… Честь имею. – Стремительным движением приложил руку к берету и, развернувшись, быстро пошагал – почти побежал – к своему вертолету. Воцарилась мертвая тишина. – Н-да, – только и изрек спустя минуту адмирал, потом все же решился добавить: – Судя по всему, господа, генерал в своем репертуаре. – Прокашлялся. – Прошу, господа, программа продолжается. – Голос его был уже не тот. 17 Шифровка: АХИЛЛ – КРАКОВЯКУ Ваши сведения об Очкарике подтвердились. Более двух лет работает на Борбовича. Серьезных улик нет. Проследите передачу октябрьского кейса. Продублируйте начинку контейнера с информацией. Вид его неизвестен. При невозможности делайте мягкий перехват. Глухой будет ждать в кафе “Ракшас” до одиннадцати. Запасной вариант через Норушку. 18 АНДЖЕЙ (3) Эти придурки из отдела разведки что хотят, то и делают. Как всегда, ничего не сумели разузнать по-человечески, и теперь ломай из-за них шею. Подставляют под пули без малейших угрызений совести. Ну, ничего – когда-нибудь я отплачу им сторицей… Кажется, опять “хвост”. Всех что ли сегодня водят или только особо отличившихся? Если выдали свои, уже ничто не спасет. Зря не попрощался как следует с Джилл. “Пока, пока…” Вот тебе и “пока”… Итак, для спокойствия считаем, что сегодня водят всех. Резюме: Семья чего-то смертельно боится. Значит, наступил тот самый момент, когда можно переломить игру, запустить новый сценарий. Уже хорошо. Ясность сама по себе дорого стоит. Уф-ф! Вроде оторвался. И всего-то пробежались маленько по проезжей части… Нет, вот еще один. Плотно пасут, сволочи! Однако не на того напали… Что, не нравится? Тренироваться надо, мистер Одышка… Поосторожней на поворотах! А шуму-то, шуму!.. Ах, какая была аккуратненькая дверца… Ну, уж тут я не виноват! Чего это он вдруг под колеса бросился? Видно, не с той ноги встал. Нервный сегодня народ какой-то… Больше Анджея никто не отвлекал. Прибыл он на место за десять минут до шмона – в самый раз, чтоб успеть “размазаться по стенке”. Как это у нинзя называется? Хоть убей, не вспомню. Подвал как подвал – ничего интересного. Идеальное мес-тодля тайной встречи – по мысли наших сановных идиотов, насмотревшихся дурных детективов. Ну вот, идут, охломоны. Всегда поражался, до чего же много в кланах придурков… Зато какое наслаждение, когда встретишь истинного профессионала! Хоть есть с кем схлестнуться, поразмять косточки – тряхнуть стариной. Это называется – ищут… Ручки пачкать не хочется – сыщики, мать твою!.. Они, небось, и в писсуар-то в клозете лишь с третьей попытки… Давно уже мне этот Очкарик не нравится, а вот прицепиться до сих пор было не к чему. Круглый, лоснящийся – помесь пончика с крутым яйцом, довольный, поблескивающий стеклами очков и золотом дужек. Всем довольный, со всеми приветливый (даже с последним привратником), вечно улыбающийся (этак про себя и для себя) и невероятно, невообразимо лживый – ни одного слова в простоте не скажет: так, чтоб без задней мысли, без скрытого смысла или какого-нибудь подвоха. Приторно-лживый – от одного его взгляда у меня слипаются губы, хочется прополоскать рот и проплеваться как следует… Да-с… А от Ван Куо ни ответа, ни привета. Шифр Крота пока что не по зубам даже лучшим японским “железкам”. А время уходит. Прямо-таки кожей чувствую, как оно утекает, лишая сил, уверенности, а значит, и победы… Куча мусора – только и всего. Куча мусора – и что в ней такого особенного? Старая ветошь и пакля. Но не нравится мне она и все тут. Шестое чувство старину Краковяка еще никогда не подводило. Неужто мина там? Не-ет, не то… Я ж прощупал подвал на сей предмет. А что тогда? Микрофон? Телекамера? Просто крыса? Все не то. Не знаю… И не проверить никак. Даже пошевелиться не могу, не то что подползти туда и рученькой пощупать – сразу засекут. “Размазался” ведь я… Этим мальчикам задницу бы подставлять, а не в мужские игры играть. Шепчутся, хихикают, друг дружку за бока хватают. А на тряпье это подозрительное нуль внимания. И меня хоть бы кто из них учуял, вздрогнул ни с того ни с сего, обернулся бы лишний раз, издырявил взглядом мой простенок. Ни хрена!.. И почему их Папочку еще не прихлопнули “торпеды” Рваных Ушей? Или у него в личной охране ребятишки посерьезней? Уши – они шутить не станут и спуска не дадут: всегда в напряге, всегда на взводе – только подставься… Ну, вот и Очкарик с двумя бугаями. Наверняка отставники из морской пехоты. Нанять профессионалов – разве в “Спичечном коробке” зелененьких достанет? Отдавать этим гнидам – пожалуйста, а пустить на стоящее дело – ни за что. Тут же раздадутся вопли о режиме экономии, о бедности программ ЮНЕСКО, ЮНЕП, ЮНИСЕФ и прочих еще трепещущих трупов. То ли бюрократическое помутнение мозгов, то ли в Секретариате каждый второй – подсадная утка. Скорей всего, и то, и другое… Бугаи озираются, играют “пушками” – того гляди выронят из волосатых клешней. А он что? Спокоен, внутри-то он спокоен, как труп в морге, и лишь притворяется испуганным – не больно старательно играет, но для этих обезьян достаточно… Где же у него этот чертов контейнер? Интроскоп мой впустую греется – в сетке поисковика одни нули. Не иначе в кейс вмонтирован, а там наверняка экранировка. Так ведь дождешься: передаст денежки – и с концами. А из Папочки уж ничего не выковыряешь!.. – Хм… Господа! – звучным, хорошо поставленным баритоном обратился Очкарик к “парнишкам” Папочки-Борбо-вича, застывшим в настороженных позах (руки в карманах или за пазухой). – Я официально уполномочен административным директором… И согласно нашему… хм… соглашению, передаю вам плату за охрану Генерального представительства в октябре месяце… Прошу пересчитать. – Пощелкал цифровым замком и протянул кейс ближайшему “мальчонке”. Тот среагировал не сразу, опасливо взял емкость в руки, будто там могла оказаться бомба, потом быстро передал назад – остроносенькому и востроглазенькому типчику в бежевом плаще и точно такой же шляпе. Его Анджей до сих Пор почти и не замечал, верно, из-за полной и окончательной неприметности. Типчик открыл кейс и, бросив мгновенный взгляд, оценил содержимое, затем поворошил тугие пачки зелененьких, поковырял одну ногтем, потер пальцем и пропищал: – Порядок. В этот момент мой интроскоп наконец-то заработал: в одну из пачек сотенных купюр была вложена микропленка. Дистанционный дубликатор тихонько затиликал, считывая информацию. Вот тут-то все и произошло… Первым среагировал главный мордоворот Папаши Бор-бовича (тот, что до сей поры стоял позади всех). Он выхватил из-под плаща “узи” и разрядил магазин в наезжавшую на него машину. Нулевой эффект. Остальные боевики остолбенело смотрели на эту чертовщину. Охранники Очкарика, пятясь, дружно нажимали на курки своих никелированных револьверов. Пули пролетали сквозь лишенные стекол окна автомобиля, ударяли в бетонные перекрытия подвала и, вышибая искры, рикошетили от стальной арматуры. Впиваясь же в тело водителя, они как будто не причиняли ему никакого вреда. А сам Очкарик каким-то образом очутился на крышке двухметрового пыльного контейнера и что-то беззвучно кричал. Анджею очень хотелось выскочить из подвала и мотануть куда-нибудь подальше из этого сумасшедшего города. Но он таки в очередной раз сумел обуздать свой безотчетный порыв. Выдержка – превыше всего… Водитель автомобиля походил скорее на огромную серую тряпичную куклу, а не на живого человека (это уж Краковяк потом разглядел – когда все кончилось). Да и сам драндулет неопределенной Марки и возраста производил странное впечатление: багажник, капот и дверцы не имели ручек и замков, панель управления представляла собой грубую имитацию, а колеса были без шин. Однако ж в те секунды никто не мог анализировать увиденное, да и рассмотреть как следует машину не было времени. Автомобиль, возникнув из ничего – из груды лежащего в центре подвала старого барахла, которое уже давным-давно чем-то тревожило Краковяка, – взревев несуществующим мотором, устремился к дверям, с грохотом сшибая на пути вполне вещественные преграды: ящики, ржавые остовы мотоциклов и пустые баки для мусора. Наконец заработали автоматы остальных “парнишек”, и тело водителя стало походить на ситечко. В этот момент драндулет врезался в контейнер, на котором топтался Очкарик. От удара ооновец пошатнулся и, судорожно взмахнув руками, полетел вниз. Контейнер спустя мгновение рухнул на него. Автомобиль покореженным бампером боднул контейнер еще раз, протащил с полметра, потом мотор взвыл, заперхал и заглох. Сменив рожки, “парнишки” продолжали высверливать в водителе дырочки. И хотя тело его дергалось от попаданий, руки по-прежнему мертвой хваткой цеплялись за руль. Потом невдалеке завыла полицейская сирена (как потом выяснилось, копы ехали по какому-то другому делу), и все вмиг переменилось. Не забыв прихватить кейс, охранники гурьбой ринулись на улицу, поспешно запихивая под плащи “узи” с опустошенными магазинами и горячими стволами. Ооновские же охранники, продолжая сжимать в руках бесполезные револьверы, медленно приближались к раздавленному телу своего шефа. Теперь намучаемся, вычисляя нового осведомителя Папаши, – думал Краковяк, мучительно страдая от невозможности вытереть пот со лба. – Труп за трупом – пошла полоса… Интроскоп давно отключился, но пока Анджей не попадет в лабораторию, он не сможет узнать, скопировал ли все, что нужно. Больше ему здесь делать было нечего. 19 Из нобелевской лекции лауреата Нобелевской премии мира Уилла Ила: “…Сегодня человечество расколото как никогда: на бедных и богатых, на мусульман и христиан, на высокообразованных и неграмотных, на черных и белых, на фанатичных революционеров и не менее фанатичных консерваторов, на инфицированных СПИДом и пока еще здоровых… И эти трещины, грозящие окончательно погубить род человеческий, продолжают расти и ветвиться, пересекаясь все в большем количестве точек. Огромный кристалл, брильянт, имя которому Человечество, стал предательски хрупок – на самой грани разрушения. Что нужно делать, чтобы спасти его? Вот единственный вопрос, который должен волновать всех здравомыслящих людей. Сделать свой шаг навстречу? Слишком банальный и неконкретный ответ. Да и стоит ли идти навстречу, когда тебе грозят ножом, когда в тебя стреляют? Если только шагнуть, сжимая в руке точно такой же нож или винтовку? Но это значит убивать… Убивать, чтобы на свете не осталось людей с отличными от твоих взглядами, верой, нервной организацией и цветом кожи. Это ли выход? Ведь тогда на всей нашей огромной Земле в конце концов уцелеет один-единственный человек, остаток жизни которого обернется для него вечной карой. Итак, что же нам делать?!” 20 ХАБАД (1) Над головой опять рвануло. Оранжевые искры посыпались с небес. Казалось, каждая из них была по меньшей мере или ракетой, или бомбой. Хабад распластался на сидении “роллс-ройса”. В данный момент ему было наплевать, что подумает водитель. Все равно тот уже НЕ БЫЛ. Грохот, грохот, всюду грохот… Мамбуту, зачем ты не вразумил меня?! Стоя на плоской крыше хибары, пулеметчик лупил от живота длинными очередями куда-то во вспыхивающую темноту небес. Гильзы веерами разлетались во все стороны. Адъютант наконец-то появился из этого воющего и взрывающегося ада. – Дорога свободна, соратник! – прокричал он сквозь грохот. – Хо-ро-шо, – по слогам произнес Хабад – у него получалось только так. – Но сна-ча-ла у-бе-ри э-то-го пси-ха. – И замолчал – выдохся напрочь. Адъютант поозирался, не сразу поняв, чего от него хотят, потом судорожно полез рукой в кобуру, не обнаружил там пистолета – маузер был заткнут за пояс. Но вот наконец вскинул его и выстрелил пулеметчику в грудь. Тот упал не сразу – сначала подломились ноги, и он еще лупил в небеса, стоя на коленях. Наконец солдат вытянулся во весь рост. Новый разрыв осветил его лицо: зубы оскалены, белки выпученных глаз сверкают. – Е-дем! – прошелестел Хабад, и адъютант впрыгнул в открытую дверцу машины. Водитель нажал на “газ”. Справа у самой дороги вырос огненный столб. “Роллс-ройс” бросило на обочину, Хабад ударился лбом о пуленепробиваемое стекло. Водитель сумел вывернуть руль, и они помчались дальше. Позади ярко вспыхнуло, с треском обрушились бамбуковые стены хибары. Вдруг кто-то возник перед бампером, широко раскинув руки. Водитель попытался было затормозить. – Впе-ред! – скомандовал Хабад – голосовые связки по-прежнему не слушались его. Тело тяжело ударило в лобовое стекло и исчезло. – Кажется, это был ко… командир когорты, – полуобморочно пробормотал адъютант. Неужели он мог разглядеть лицо в этом сером пятне? Хабад с ненавистью посмотрел на него. Насколько проще, когда это всего лишь некое безымянное тело! Вот кретин!.. …И зачем он только отправился на передовую? Впрочем, этот чудесный солнечный день не сулил ничего плохого. Он ведь только хотел поздравить войска с Днем Революции и наградить отличившихся, что всегда поднимало боевой дух. Теперь же этот дух выйдет весь. Не самый плохой каламбур… Противник неожиданно перешел к активным действиям и эффект, против всех ожиданий, оказался ошеломляющим. Значит, все-таки новый командующий… Новый… Машину подбросило на ухабе, и Хабад снова ударился – теперь уже макушкой о потолок салона. Зубы клацнули. Позади грохотало все сильнее, хотя “роллс-ройс” быстро удалялся от расположения боевых частей. Неужели огненный вал идет следом?! Вал не дошел… Машина благополучно выбралась на шоссе и помчалась в тыл. Следуя великолепной интуиции водителя, “роллс-ройс” виртуозно огибал воронки от бомб и снарядов. Прекрасный малый, этот Пекар, – подумал Хабад о водителе. – Жаль расставаться. – Но дело было решенное. С утра Хабад объезжал на джипе выстроившиеся манипулы. Бойцы дружно кричали: “Да здравствует свобода! Ура!” А он стоял, вцепившись левой рукой в металлическую скобу, чтобы не покачнуться на колдобине, правую держал у козырька. На сей раз он молчал. Поздравления выкрикивал командующий фронтом, он же и вручал красно-черные значки “Соратника”. Хабад был не в настроении. Уже часов с десяти он стал чувствовать, что не все в порядке – что-то произойдет, не может не произойти. Он изо всех сил пытался подавить в себе это чувство, но праздничное настроение все равно было напрочь испорчено. Торжественный обед для офицерского состава был организован в штабе головной когорты. Ее командир, мощный негр, еще лет двадцать назад бежавший с группой повстанцев из Джубы и многократно отличавшийся при создании ЩИТА СВОБОДЫ, не пьянея, произносил тост за тостом. Он внимательно следил, чтобы все присутствующие пили до дна. Только самому Хабаду не навязывал свою волю. Лидер Революции сидел, откинувшись на спинку кресла, мрачно смотрел на празднество и лишь изредка пригубливал стакан с бренди. Несмотря на полевые условия, стол ломился от угощений. Фирменным блюдом были молочные поросята с маисом, однако у Хабада напрочь пропал аппетит. Но и совсем уйти из-за стола он все ж таки не решался – среди военных пойдут нежелательные разговоры. Зачем наживать себе лишние проблемы? Ему казалось, что командир когорты и без того недобро поглядывает на него, продолжая на словах восторгаться полководческим талантом Лидера Революции. Хабад мучительно раздумывал о судьбе этого суданца. Пока что именно головная когорта победоносно наступала и достигла наибольших успехов. Именно она наголову разгромила Геор-гиадиса, и голова этого упрямого, но бездарного генерала теперь украшает столичную кунсткамеру ТАР наряду с головами личного представителя Генерального секретаря ООН, трех африканских президентов и архиепископа Бардуслея. Каламбуры порой рождались у Хабада, доставляя недолгое, недовольно сильное чувство удовольствия. Мало что радовало его в жизни. Даже отправляя к Мамбуту врагов и предателей, он все чаще грустил, думая о преходящести, бренности всего сущего, об относительности понятий дружбы, верности, единства… Первый ракетный удар был Нанесен еще при свете дня. Склад боеприпасов взлетел на воздух прямо у него на глазах. Рвущиеся снаряды сыпались градом, моментально запалив близлежащие дома. Вскоре окраины поселка затянуло едким дымом. Вонь собачьих шкур и кизяка была просто невыносимой. …Навстречу “роллс-ройсу” попалась колонна из нескольких бронетранспортеров. Хабад приказал водителю остановиться. Адъютанту пришлось стрелять в воздух, чтобы командир колонны понял, чего от него хотят. Чистенький, отутюженный офицерик – видно, только что из училища – строевым шагом подошел к вылезшему из машины Лидеру Революции, по всем правилам отдал честь и представился. Хабад не ответил (да ой и не слышал вовсе слов этого сопляка), подхватил его этак доверительно под локоток и увлек на обочину, отгородившись “роллс-ройсом” от остального мира. Из открытых люков БТР стали высовываться головы бойцов. – Послушай, мальчик…– тихо проговорил Хабад, – Там, на передовой, от тебя пользы не будет. Сопроводи-ка меня до столицы. – Но мой приказ!.. Там же идет бой!.. – скорее всхлипнул, чем выкрикнул офицерик. – Им уже не поможешь, – окончательно овладев собой, теперь уже совершенно спокойным голосом ответил генерал. – Будем создавать новую линию обороны по реке Кибали. – Так далеко? Это действительно почти полностью перечеркивало результаты двух последних месяцев войны. – Тебе никогда не приходилось отступать? – Хабад притянул офицерика к себе и пристально посмотрел ему в глаза. – Нет, соратник! – Этому тоже следует научиться… Колонна развернулась и разделилась на две части, пропустив “роллс-ройс” в центр. Командир бронецентурии теперь сидел в легковой машине вместе с Хабадом. Тот почему-то не захотел отпустить офицерика в головной БТР согласно боевому расписанию и всю дорогу что-то втолковывал ему, учил уму-разуму: – Ты пойми: победным маршем мы никогда не дойдем до Нью-Йорка. Предстоит трудная борьба: позор поражений порой сменит блеск побед. Надо быть готовыми к этому – не паниковать, не думать о капитуляции, а твердо верить в нашу цель и идти до конца. Если не мы, так наши дети обязательно победят, водрузив черно-красное знамя над Капитолием. Великий Махди и тот не дожил до победы, а ведь он был выше всех?.. В колонне слишком поздно заметили этот самолет. Он летел со стороны столицы, и потому сначала решили, что свой. Потом, разглядев голубые эмблемы ООН на крыльях и фюзеляже, понадеялись, что он уже отстрелялся-отбомбился, но, видно, “закрома” его еще не совсем опустели. Впрочем, все равно негде было укрыться – кругом незасеянные, разбухшие от влаги поля. Автоматическая пушка штурмовика сделала всего двенадцать выстрелов, но и этого оказалось вполне достаточно… Хабад выбрался из горящей машины и едва не упал, наткнувшись на откатившееся колесо БТРа. Сзади копошился этот сопляк, командир центурии. В борту ближайшей бронемашины зияла здоровенная дыра. Из нее раздавалось какое-то странное шипение. Хабад не сразу понял, что такие звуки может издавать человек. А все потому, что у генерала заложило уши. Две головные машины скатились в кювет, они остались целы, хоть и опрокинулись набок – теперь их надо поставить на колеса. В хвостовой взорвались боеприпасы, и долетевший при порыве ветра запах жареного мяса тут же вывернул желудок Хабада. Еще три БТРа получили пробоины, и лишь один из них не потерял ход. Самолет уже было не видать. И ведь все случилось в один миг – даже трудно поверить, что еще минуту назад колонна стремительно неслась по стратегическому шоссе номер два. – Командуйте, лейтенант! – прокричал Хабад в ухо офицеру. – Чтоб через пять минут все три машины были в порядке! – Тот отшатнулся – так ведь недолго и перепонкам лопнуть. Генерал уселся в придорожную пыль. Поглядел на свой “роллс-ройс”. Развороченный бампер и багажник, смятая крыша, на переднем сиденье выгнутые тела водителя и адъютанта. Хоть одна проблема снята сама собой. Надо будет дать им обоим Героя Революции посмертно, – вдруг решил Хабад, – ведь они погибли вместо меня… 21 Специальный корреспондент газеты “Вашингтон Пост”, аккредитованный при Штаб-квартире ООН, сообщает из Нью-Йорка: “Согласно неофициальному заявлению постоянного представителя Великобритании при ООН Джилберта Фицроя, Генеральная Ассамблея постоянно принимает решения, идущие в разрез с линией Совета Безопасности, критикует его деятельность, требует изменения Устава ООН. Тон в этой агрессивной кампании задают страны Юга, имеющие подавляющее преимущество в голосах. Законных путей преодолеть сопротивление государств – постоянных членов СБ для них не существует. Поэтому все чаще с трибуны Генеральной Ассамблеи звучат угрозы развалить Организацию путем одновременного выхода из нее более ста членов. Позиция Генерального секретаря ООН Равандрана остается неясной. Он продолжает лавировать между противоборствующими в конфликте сторонами, предлагает никого не устраивающие компромиссы. Нередко из его уст можно услышать заявления о моральной поддержке развивающихся стран. Не будем забывать, сам Равандран – выходец с Юга, бывший министр иностранных дел Фиджи. Однако в наиболее животрепещущих, принципиальных вопросах Генсек пока что руководствуется решениями Совета Безопасности”. Глава пятая 24 СЕНТЯБРЯ 22 РЕПНИН (3) Престарелая “нива”, купленная еще Валериным отцом, терпеливо подскакивала на ухабах. Капитан Репнин вез семью на дачу. Доктор посоветовал уехать из шумной, суетливой Москвы хотя бы на пару недель. Главное для ребенка сейчас – покой, главное – не показывать вида, что он болен: пусть делает что хочет, пусть играет в свои странные игры. Постепенно все пройдет само собой. Это произошло два дня назад. Капитан уже знал немного о том, что творится с детьми в городе. Два его сослуживца все-таки проговорились, с горя распив бутылочку по окончании ночного дежурства. Были уже и статьи в газетах. Как всегда, наиболее скандальную поместило “Доброе утро”: “Дети – шпионы? Нет, шпионы – родители!” Или что-то в таком роде. Катя позвонила ему на работу примерно в полдесятого, потом с небольшим перерывом еще раз и еще. Репнин в это время был в штаб-квартире “шерстяных детей”, и когда он приехал в префектуру, дежурный сообщил ему на самом пороге: – Вам тут жена названивала. С сыном что-то случилось. Майор Байков в курсе – сказал, чтоб ехали домой. – Я все-таки доложусь, – неуверенно произнес Репнин, сам не понимая, что говорит. У него стиснуло сердце. – Езжайте, вам говорят! И капитан помчался домой на служебном “вольво”. Ранним утром, когда Валерий завтракал, поглощая кашу, закутанную с вечера в одеяло, бутерброды с сыром и крепкий кофе (по утрам он отнюдь не страдал отсутствием аппетита), все, вроде, было в порядке. По крайней мере, когда Катя проснулась и продефилировала в туалет, она сказала только две фразы: “С добрым утром” и “Я еще посплю”… – Ну как там наш Трутутушкин? – с фальшивой бодростью воскликнул Репнин в дверях. В груди у него захолонуло. Жена зажимала себе рот рукой, пытаясь не расплакаться. Витек подбежал к отцу, тот привычным движением подбросил его в воздух и подхватил на руки. Сын захохотал довольно, а потом начал лепетать что-то непонятное и очень огорчался, что любимый папочка никак не реагирует на его рассказ. Речь Трутутушкина была совершеннейшей тарабарщиной – смесь каких-то вроде бы иностранных слов с мертворожденными гибридами типа “вморгайз”, “сплюип” или “хох-р-тох”. Чисто умозрительно капитан понимал, что именно произошло с сыном, но в душе… Это был настоящий шок: Валера держал Витюху на руках и никак не мог отпустить, не мог сделать ни шагу и даже раскрыть рот, чтобы как-то успокоить жену. Наконец Катя сама отобрала у него Трутутушкина. Мальчик, продолжая бормотать какую-то несвязицу, упорно сопротивлялся матери и наконец высвободился из ее рук (у Кати и сил-то не осталось удержать его), сполз на пол, подбежал к отцу, схватил его за рукав и потянул за собой. В голосе ребенка уже звучали слезы, ведь его не понимали. Репнин покорно поплелся следом… Фермерское стадо коров-холмогорок, мирно пасущихся на зеленом косогоре, вдруг будто по чьему-то неслышному сигналу бело-черной волной дружно устремилось вниз, к дороге. Эта внезапная атака застала капитана врасплох. Жена испуганно прижала Витьку к груди, чтоб не видел этой жути. А Репнин судорожно пытался развернуть машину – колеса, как назло, забуксовали в грязи. Коровы, разгоняясь под уклон, неслись все быстрее. Они словно хотели протаранить “ниву”, столкнуть в канаву, растоптать к чертовой матери. А ведь репнинская машина вовсе не была раздражающего красного цвета и уж ничем не напоминала о похоронных процессиях, которые порой вызывают дикую ярость рогатых. – Ну сделай что-нибудь! – закричала Катя, ударив собранными в щепоть пальцами мужа по затылку. Ее нервы давно были за пределом. Коровьи морды с каждой секундой вырастали в размерах. Безумные зенки, раздувающиеся ноздри, пена, стекающая с губ. Они были уже совсем рядом… И тут “нива” все-таки выскочила из ямы, окатив переднюю корову грязью с ног до головы. Та, выкатив глаза, продолжала преследовать машину, но потом, конечно, отстала. Возвращаясь на центральную усадьбу, Валера заметил на въезде в деревню двоих мужиков с охотничьими ружьями, остановился и спросил у них, что происходит с фермерским стадом. – Аи, – махнул рукой мужик с красной повязкой на рукаве и смачно выругался. – С нашими коровами ненамного лучше. Правда, на ферме заперты, да уж все стойла разнесли. Скоро ворота сшибут. Похоже, взбесились – мяса теперь хотят. Жрут его, коли найдут, а их сразу выворачивает: желудок-то не приспособлен. И тут же снова… Жутко смотреть. Все ведь передохнут и кранты нашему бизнесу… А счас приходится караулить – как бы фермерские сюда налет не учинили. Уже на почтальоншу напали, да трех собак затоптали и загрызли. Такие дела… Мир катится в пропасть, – подумал капитан, выезжая на проселок. От этой мысли отнюдь не пахло свежестью. И, спасаясь от нее, он полностью сосредоточился на управлении “нивой”. – Чего они тебе сказали? – уже слегка оправившись от испуга, осведомилась Катя. Трутутушкин задремал, положив голову ей на колени. – Взбесились, – буркнул Репнин. – Передохнут скоро. – А это не заразно?.. Я так на парное молочко надеялась… – Не заразно. Даст бог, у старушек коровы в порядке. Только цена, понятное дело, подскочит… Когда Витька заболел, Репнин уже знал, куда его надо везти. И хотя был в курсе, что поездка по сути бесполезна, даже заикаться не стал об этом. Как мог успокоил жену, мол, все будет хорошо, потом заставил ее напиться валерьянки, усадил обоих в “вольво” и повез в детский медцентр “Буратино”. К психиатрам образовались здоровенные очереди. Капитан выбрал самую большую – люди знают, к кому идти. Катя не стала возмущаться, тихо села на свободный стул, Валерий встал рядом. Доведенные до последней крайности, мамаши и бабки еще больше заражались нервозностью друг от друга. То и дело начиналась беспочвенная ругань и истерики. А потом женщины дружно отпаивали “поплохевших” сердечно-успокоительным. Гомон стоял невероятный и говор – тоже… Мало кто обращал внимание на то, что дети, несмотря на общую издерганность и больничную атмосферу, чувствуют себя вполне комфортно. Трутутушкин, во всяком случае, явно повеселел. Капитан же присмотрелся и прислушался: большинство детей (кроме откровенных “бук”) хотели бы затеять общие игры – родители им, понятное дело, не позволяли. Но зато уж они могли всласть наговориться, страшно соскучившись по общению. Звучавшие слова, по крайней мере, на взгляд Репнина, принадлежали совершенно разным языкам: одни состояли из отдельных шипящих звуков, при произнесении других надо было цокать и присвистывать, третьи же следовало тянуть целую минуту, при этом яростно гримасничая, четвертые вовсе казались кошачьим мявом… И при этом, как ни парадоксально, дети прекрасно понимали друг друга. Не может это быть обыкновенной игрой, искусным притворством по принципу: “делай вид, что тебе все ясно”… К врачу они попали через полтора часа. Вообще-то очередь продвигалась довольно быстро, и если б не истерики, периодически случавшиеся в кабинете, она и вовсе походила бы на конвейер, лишний раз доказывая формальный характер приема. Деньги же при этом “Буратино” загребал немалые… Психиатр, похожий на моложавого профессора Плейшнера, послушав, что лепечет ребенок, и проверив его реакции, говорил всем одно и то же: – Пожалуйста, успокойтесь. Как показывает опыт, это отнюдь не заболевание, а всего лишь отклонение в развитии. И оно бесследно исчезнет дней через пять, самое большее – через две недели. Если вы, конечно, сами все не испортите… Старайтесь не обращать внимания на странность речи вашего ребенка и ни в коем случае не ругайте его. Пусть побольше общается с другими детьми. Это ускоряет процесс выздоровления… Я не советую водить вашего ребенка к каким-нибудь особенным “светилам” – ничего нового они вам не скажут. Лучше сэкономьте деньги и купите чаду его любимых сладостей или игрушек – пусть в эти дни ребенок испытывает побольше радости и ласки… Из лекарств могу порекомендовать лишь валерианку перед сном – для вас – и, если стало покалывать сердце, корвалол или валокордин… – Ну, хоть причины этих… отклонений вы знаете? – не смог удержаться от вопроса Репнин. – Медицина пока не в состоянии…– Доктор развел руками. – Может быть, все дело в информационной загрязненности среды… – А все-таки что это за языки? Что говорят лингвисты? – Сие науке тоже неизвестно. Сейчас на Земле таких языков не существует, да и среди мертвых вроде бы… Катя с Витькой на руках молча присутствовала на этом научном диспуте. Мальчик с чувством, с толком, с расстановкой разламывал свою любимую пожарную машинку. Репнин машинально подумал: придется купить еще одну. Он продолжал наседать: – Но это именно некие языки, а не просто тарабарщина? – Судя по всему… – Ты не о том спрашиваешь! – с внезапной злостью напустилась на него жена. – Тебе будто не ребенок важен, а гипотезы всякие!.. Скажите, доктор, а это состояние не может остаться на всю жизнь? И не бывает ли осложнений? У Вити не будет трудностей с учебой? Не надо ли сходить к логопеду? – Она засыпала врача вопросами. Тот беспомощно улыбнулся, словно ища сочувствия и поддержки у Репнина, потом твердо ответил: – Четыре раза “нет”. Катя без особой веры кивнула. У нее, похоже, возникло ощущение, что доктор просто-напросто хочет отделаться от назойливой посетительницы. – Но как же все-таки они понимают друг друга? – воспользовавшись паузой, продолжил допрос Валерий. – Вы это уже заметили?.. – психиатр даже вроде обрадовался. – Природа аномалии едина. Дело вовсе не во внешней форме, а в содержании, которое вкладывают дети в свои слова… А, впрочем, откуда мне знать! – вдруг разозлился доктор. – Голые предположения!.. – У взрослых такого не было? – Нет. По крайней мере, в Москве ни одного случая. …Пока Валера растапливал печь и подметал пол, Катя покормила сына бутербродами с сервелатом, напоила чаем из термоса и уложила спать. А потом они сели ужинать, по обоюдному согласию “раскочегарили” бутылку “Лезгинки” – надо было расслабиться. Болезни Трутутушкина шел всего лишь четвертый день… 23 По сообщению агентства Рейтер, Южную Англию захлестнула эпидемия детских психических расстройств. Болезнь поразила около десяти процентов юных англичан в возрасте от одного до двенадцати лет. Успокаивает лишь тот факт, что она протекает легко и практически не оставляет последствий. Точно такое же несчастье постигло и королевскую семью. Наследник престола, сын принцессы Мэри младенец Александр, на днях неожиданно заговорил и притом поразительно взрослым голосом. Изъяснялся мальчик на совершенно непонятном языке. Он все время будто чего-то требовал от матери и кормилицы. По уверениям семейного врача доктора Фореста, эффект “взросления” голоса вызван своеобразным перенапряжением голосовых связок принца. По прошествию болезни этот эффект автоматически исчезнет, а воспалительный процесс в связках будет затем устранен обычными лечебными средствами. Никаких органических изменений у ребенка не отмечено. Ее Величество королева Великобритании посетит внука в самое ближайшее время… 24 АНДЖЕЙ (4) Прибывшая на место происшествия полиция обнаружила двоих насмерть перепуганных охранников и труп небезызвестного ооновского дипломата Алекса Харди Арманьяка по прозвищу Очкарик. Никакой странной машины и ее еще более странного водителя в подвале не оказалось. Рядом с опрокинутым и помятым контейнером, который стал могилой Очкарику, лежала лишь груда старых тряпок и прочего барахла. Кто из мусора вышел, тот в него и уйдет… Этот “тряпичный камикадзе” из подвала никак не давал Анджею покоя. Добиться личной встречи с начальством было ох как не просто. Оно предпочитало иметь одностороннюю связь с подчиненными, когда можно отдавать приказы в виде нелепых шифровок и ждать их безоговорочного выполнения. Ни тебе неприятных вопросов, ни мотивированных отказов. Оч-чень удобная позиция… Ахилл внимательно выслушал Краковяка, задал несколько формальных вопросов, почесал поочередно подбородок, затылок, нос, в довершение почесал за ухом и наконец резюмировал: – Психотропы…– Чем разговор и был исчерпан. Ну а спорить с начальством столь же бесполезно, как и пытаться высечь море. Анджей получил очередное совершенно бессмысленное задание – специальные агенты должны быть во что бы то ни стало заняты делом – и с облегчением покинул офис. После смерти Пьячески Краковяка больше ничего не удерживало в этом до уродливости помпезном особняке с идиотской вывеской “Комитет ООН по изучению неприсоединившихся государств”. Любой разносчик газет прекрасно знал, что именно здесь находится служба безопасности “Спичечного коробка”. На Мэдисон-авеню Анджей неожиданно застрял. Полицейское оцепление перегородило дорогу. По проезжей части гордо шествовала манифестация Пан-Афро с красно-черными знаменами, транспарантами и портретами Патриса Лумумбы, Мартина Лютера Кинга и, конечно же, Махди. Полицейские были явно злы и грубо отжимали напиравшую на них толпу зевак и опаздывающих на работу клерков. Они все чаще помахивали электрическими дубинками. “Скорые”, рядком стоявшие поблизости от полицейских машин, дружно мигали сигнальными огнями. Пока что их помощь не требовалась. Колонна пан-африканцев, галдя, напевая и пританцовывая, словно это был не Нью-Йорк, а какое-нибудь Соуэто, неторопливо текла по улице, омывая подножие небоскребов. Их были тысячи и тысячи. Быть может, и не рекорд для политических шествий, но Мэдисон-авеню давненько не видала такого скопления народу. Анджей не без труда выбрался из продолжавшей расти толпы. Придется идти в обход, делая здоровенный крюк. (Автомобиль-то он оставил у дома, предпочитая в центре Нью-Йорка ходить пешком. Уж больно ненавистны были пробки и озверевшие от выхлопных газов копы…) Смерть Серджио на какое-то время отодвинула в тень и перманентный конфликт с Джилл, и даже отупляющее чувство безнадежности, всякий раз охватывающее Анджея при мысли о продажности, лицемерии, пустословии, а сплошь и рядом и настоящем кретинизме сановников из ООН. Организация гнила заживо, все еще продолжая исполнять ритуалы всепланетного масштаба, создавая видимость миротворчества, тщетно пытаясь скрыть очередные провалы на всех фронтах. Мир сошел с ума: расы, партии, классы, нации, конфессии, племена, кланы всех мастей с ожесточением пытались истребить своих противников, и больше некому было их остановить. Дряхлеющий на глазах Генеральный секретарь метался по планете, уговаривая, увещевая, обещая жалкие подачки помощи и угрожая бессильными санкциями, – тщетно. Поезд ушел… Великие державы, конечно, продолжали обладать огромными армиями и по-прежнему были способны истребить все живое, однако они цепко держали друг друга за руки, боясь нарушить царящее на планете шаткое геополитическое равновесие. Кроме того, их самих разъедали изнутри тяжкие, порой неизлечимые недуги. А потом Краковяк чуть было не попал в переплет. Череда уютных кафе и шикарных магазинов, разместившихся на первых этажах зданий на Пятой авеню, радовала глаз разноцветьем вывесок и витрин и навевала ощущение мира и покоя. На хорошо отмытом небе ярко светило солнце, беззаботно играя в стеклах окон. Анджей отвлекся, на несколько секунд перестал следить за пешеходами и проезжающими мимо машинами, чутко улавливая подозрительные звуки и запахи и… Автоматная очередь вспорола соседнюю витрину с фигурой Клеопатры, и трехметровое, чуть отдающее зеленью стекло с грохотом и звоном обрушилось на мостовую. Ножи-осколки летели и с верхних этажей (видно, ствол задрало в конце очереди) и вдребезги разбивались об асфальт, осыпая прохожих стеклянным градом. Новая очередь ударила по окнам кафе “Александрия”. Краковяк к этому времени лежал за припаркованной в неположенном месте “хондой”, закрывая голову руками. Автомат все лупил, изрешечивая внутренность заведения, пока не кончилась обойма. И тогда в дело пошла вторая “машинка”. Стреляли из дома напротив. Кто-то сдуру выскочил из дверей кафе и рухнул подстреленный. Остальные посетители и обслуга лежали, вжавшись в пол, а сверху на них сыпались сшибленные люстры, обломки лепнины и битое стекло. А потом все переменилось: к дому подъехал здоровенный черный “кадиллак”. В крыше его был открыт люк, оттуда высовывался ствол крупнокалиберного пулемета. Он тотчас начал долбить по окну, ставшему огневой точкой, моментально разнеся в щепки рамы и выбивая из стены огромные куски штукатурки. Соседние окна тоже быстро превратились в зияющие дыры. Завыли полицейские сирены. Уцелевшие мафиози моментально испарились. По нынешним временам, ничего особенного не произошло – очередная “разборка” конкурирующих Семей. Вот только прохожих жалко… На место Анджей прибыл с почти часовым опозданием, да и видок у него был неважнецкий: на коленях брюк пятна, рукав куртки порван. Агентство “Дети Редъярда” располагалось в трехэтажном особняке ложноклассического стиля, некогда принадлежавшем редакции преуспевающего женского журнала. Потом его купил какой-то экстравагантный миллионер, любитель острых ощущений. Умирая, он и завещал здание своему любимому детищу – агентству. Почти у самой парадной лестницы Краковяк стал свидетелем безобразной сцены: мать в исступлении хлестала по лицу семилетнего сынишку. Голова его от ударов моталась из стороны в сторону, и казалось тоненькая шейка мальчика может вот-вот оборваться. Покойней мере, Анджею смотреть на это было жутко. Побагровевшая женщина вопила истошным голосом: – Ты будешь говоришь по-человечески! Ты у меня заговоришь по-английски! Я тебя заставлю!.. Я тебя научу! Ты у меня забудешь этот обезьяний язык! А мальчик, весь в слезах, что-то невразумительно лепетал в ответ. Краковяк не выдержал и вмешался, хоть уже сто раз зарекался соваться в чужие дела; – Простите, миссис. Но нельзя же так с ребенком… – Что?! – Ее лицо перекосилось. Она вскинула на него бешеные глаза. – В-вы !!! Это вы мне говорите? – Именно вам. Не бейте ребенка, если не хотите неприятностей. – В его голосе прозвучала угроза, хотя Анджей прекрасно понимал, что ни в какие суды обращаться не будет. – В-вы!.. Вы не смеете! – прошипела мать, – Я имею право воспитывать своего ребенка как считаю нужным! Мы живем в свободной стране! Я знаю американские законы! Ну вот, – с тоской подумал Краковяк, – затянула бодягу…– Впрочем, истеричка хоть, на время забыла о сыне. – Быть может, заряд ненависти израсходуется на меня? – Анджей готов был послужить ей громоотводом. Из нескольких окон агентства высунулись головы. Сотрудники с интересам наблюдали; за происходящим. – Если бы все так поступали со своими, детьми, Штаты давно бы стали колонией Мексики, – выдал финальный аккорд Краковяк. Женщина беззвучно открывала и закрывала рот, а потом, с ненавистью посмотрев на приставшего к ней типа, схватила сына за руку и повлекла за собой, бормоча: – Пошли, пошли от этого сумасшедшего!.. Еще набросится, параноик!.. Одно из мужских лиц в окне подбадривающие подмигнуло Краковяку, и он махнул в ответ рукой: мол, что с нее взять… Потом поднялся по ступеням. Просторный холл перегораживала стойка сродни гостиничной, за ней сидели четыре человека – две миловидные молодые женщины в строгих костюмах, этакий хлыщ с длинными выбеленными волосами и солидный мужчина, по виду явно отставной офицер и здешний начальник. А еще в холле было двое посетителей, что-то сосредоточенно пишущих. Они расположились за низкими столиками у противоположной стены. Краковяк улыбнулся дамам и прямиком направился к самому главному. – Добрый день… Что вы хотели? – осведомился отставник, не поднимая глаз от экрана маленького телемонитора. – Я хочу присоединиться к “братству”. – Ну, это так просто не делается…– буркнул тот, поднимая глаза. Они оказались прозрачными, водянистыми, совсем почти белыми. – У вас есть рекомендации? – Нет, но мне советовал подойти к вам лично Ортезе… На лице отставника появился интерес. – Как вас зовут? – Анджей Щировски. – Краковяк кинул на стойку водительские права на это имя. У него имелось множество всевозможных документов и документиков. Фамилии менялись, но Анджей оставался в них чаще всего именно Анджеем… – Вы поляк? – без выражения произнес отставник, мгновенно глянув на пластиковую карточку. – Заполняйте анкету. – И в тот же миг бросил Краковяку и его права, и тонкую белую книжицу без обложки – очевидно, эту самую анкету. Они летели в разные стороны. Анджей, не стронувшись с места, едва заметным движением поймал оба “снаряда” и, вежливо поблагодарив, отправился к одному из столиков, стоящих под сенью пластиковых, пахнущих натуральной зеленью пальм в кадках (прекрасная итальянская имитация). Он чувствовал спиной четыре сверлящих взгляда. А потом в холле появился тот самый человек, который дружелюбно подмигивал Краковяку из окна. Он подошел к стойке и тихо спросил отставника: – Чего он хочет? – Да вот к нам желает… Помянул Рика – будто бы тот сам его приглашая…– Все это прозвучало так, словно Краковяк не сказал заведомо ни единого слова правды. Впрочем, так оно и было на самом деле. Улыбчивый покивал понимающе, потом не спеша двинулся к Анджею, осилившему тем временем лишь самую первую страницу анкеты. Правда, он одним глазом уже глянул в середину книжки: “Вопрос 192. Умеете ли вы стрелять из автоматического противопехотного гранатомета производства России? Если “да”, то сколько раз производили стрельбы (нужное подчеркнуть): один, от двух до пяти, более пяти, по полной норме огневой подготовки. Напишите через дробь примерные значения разлета осколков и кучности стрельбы”. Серьезная бумаженция… – А вы, оказывается, добрый человек, Анджей Сметковский, – мило улыбнулся мужчина, подойдя к столику. Это была настоящая фамилия Краковяка, которую во всем их отделе знал только сам Ахилл и еще его зам по кадрам. На человека с таким именем в Интерполе имелся вполне серьезный криминал: когда-то Анджей, не имея достаточных для суда улик, против всех правил собственноручно застрелил в центре Неаполя двоих главарей каморры… Итак, игра в наемника-неофита была закончена, еще и не начавшись. – Присаживайтесь – в йогах правды нет, – Краковяк поднял глаза на Улыбчивого и похлопал по стоящему рядом круглому табурету. – С удовольствием, – ответил тот и, подтянув брюки, уселся. – Вы позволите задать вам несколько вопросов, мистер Сметковский? – Он подчеркнуто выделил его фамилию и снова улыбнулся. Надо сказать, улыбкой он обладал просто замечательной: открытой, доброй, искренней”. И вообще директор агентства (это был именно он) словно сошел с рекламного плаката: “Только наши товары придадут вашему бизнесу истинную респектабельность?” – А почему бы и нет…– Анджей тем временем все-таки перешел на вторую страницу анкеты – по инерции делал вид, что ничегошеньки не произошло. – Только, ради бога, не делайте резких движений, – доброжелательным тоном предупредил директор. – За вентиляционной решеткой сидит снайпер – он может вас неправильно понять. – Вы бы его еще в кадку посадили… Директор с готовностью рассмеялся этой немудреной шутке. – Скажите-ка мне, Анджей, зачем это вам понадобился такой скользкий тип, как Ортезе? Краковяк потер переносицу, потом края глаз и с удивлением обнаружил на кончике пальца две желтые крупинки. – Я хотел подрасспросить его кое о ком, – включившись в игру, доверительным тоном ответствовал Анджей. – Например, об одном землеройном создании, кроме того, о мистере, страдающем слабым зрением, а также о талантливом юристе, который всем очень нужен и очень удобен…– Внимательно посмотрел на директора. В лице того не дрогнула ни одна черточка, глаза столь же спокойно смотрели на Краковяка. И все-таки директор прекрасно понял, о ком идет речь. И этот разговор явно ему не понравился – Анджей довольно хорошо чувствовал резкие перемены в психополе своих собеседников, за исключением, конечно, всяких там экстрасенсов и гипнотизеров. – К сожалению, вынужден вас разочаровать: глубокоуважаемый Рихард Ортезе скоропостижно скончался во время своей командировки в Африку. И я даже не знаю, кто мог бы вам его заменить… Краковяк понял, что в эту минуту Ортезе, быть может, еще жив, но смертный приговор ему уже вынесен и палач натягивает свой капюшон… – Ну, а вы сами, герр Шлифтен? У директора поднялись брови – яег, все-таки не покерист, выдержки не достает… Это имя тоже было известно единицам. Его обладатель печально прославился во время второй гражданской войны в Биафре, успел наследить он и в Республике Белого Нила. – Приятно иметь дело с достойным противником. – Он снова улыбнулся, почти мгновенно овладев собой. – Но не кажется ли вам, что в нашей с вами партии очевидная боевая ничья? – И директор уже тянул руку для рукопожатия. Так уважающие себя шахматисты поздравляют друг друга с поделенным пополам очком. – Итак? – Анджей оставил протянутую руку без внимания. – Вы же не будете спорить: если артисты “устали”, пьеса продолжаться не может. Кстати, сегодня в…– Шлифтен поглядел на свои часы “роллекс”. – Примерно через полчаса Липкина задавит школьный автобус на Гранд-Арми-плаза, прямо у памятника Шерману. И не пытайтесь помешать этой случайной дорожной трагедии… Пойдемте-ка лучше выпьем кофе. Тут на углу прекрасно умеют готовить кофе по-турецки. – И этак дружески прихватил Краковяка за локоть. 25 Из канала новостей “Си-Эн-Эн”: “Памятник Махди все-таки заложен в Вашингтоне!.. Согласно проведенному Институтом Гэллопа опросу общественного мнения, более 73 % населения города высказываются за создание памятника и лишь 11% – против… Белый юноша, семнадцатилетний студент колледжа Патрик Герберт сегодня в полдень совершил публичный акт самосожжения перед камнем черного мрамора, установленным на месте будущего памятника великому африканскому революционеру. К сожалению, прибывшие специалисты реанимационной службы сделать ничего не смогли – площадь ожогов составила девяносто процентов поверхности тела…” “Профессор Центра геополитических исследований при Колумбийском университете Марк Кантор дал сегодня утром интервью репортерам ряда телекомпаний. – Как вы относитесь к личности генерала Махди? – Этого подонка?! – Пауза. – Как я сказал?.. Ради бога, сотрите это место! У меня жена и трое детей… – Мы прекрасно понимаем вас, профессор. Мы все равно не решились бы передать такие слова с экрана. – Вы готовы? Можно отвечать?.. На мой взгляд, генерал оказал большое влияние на развитие политических событий на Юге и вывел Движение неприсоединения на совершенно новый уровень. Однако в его деятельности можно усмотреть и явное тяготение к недостаточно продуманным, порой даже экстремистским действиям…” 26 ПРИМАК (2) Французский летчик имел чин полковника. Одна из его эскадрилий только что вернулась с задания, пошвыряв бомбы на маисовые поля и пустынный берег реки. Боезапас автоматических пушек оказался нетронутым. – Я удивлен вами, полковник. – В голосе Примака звучало бешенство. – Чему вас учили в Академии?! Или точность бомбометания не входила в число обязательных дисциплин?! И тут француз, поставленный перед командиром как провинившийся школьник перед учителем, не выдержал и взорвался: – Как вы смеете, господин генерал?! Мои люди не могут бомбить! Позиции “шквалов” окружены палатками мирных жителей! Хабад держит их в качестве живого щита! – Вы сами должны повести эскадрилью в бой и подать пример, как нужно работать! С ювелирной точностью полежите груз на цель! И не дай вам бог промахнуться!.. Но если ваши “соколы” опять испугаются заградительного огня и еще раз отбомбятся до времени, вы пожалеете, что родились… Чтоб через полчаса были в воздухе! – Примак перевел дыхание и вдруг проревел: – Вы-ы-пол-нять! Полковник молча отдал честь, развернулся и вышел из комнаты. Начальник штаба, все это время не подававший голоса, проводил его взглядом, потом заметил: – Не больно ли ты строг, Игорь? Совсем задолбал мужика… – А иначе нельзя, Пятачок. Их надо лупцевать до тех пор, пока они напрочь не забудут, как воевали при Мисе. Иначе все опять повторится сначала…– Примак улыбнулся, внезапно переменившись в лице. – Это уж как в песне поется… Начальник штаба уже начал беспокоиться: почему-то до сих пор не было сведений от мобильной группы генерал-майора Сладина. Танки и самоходки от башенных люков до гусениц нашпигованы электроникой, а со связью все равно бардак! – Не дергайся. – Генерал-лейтенант чувствовал нервозность “Пятачка”. – Просто Паша очень уж не любит, когда лезут с советами. Он же мастер нестандартных действий. Отсюда и любимый прием: пока дело не закончит, на связь не выходит. – Тебе, конечно, видней, – буркнул начштаба, – но хоть пару слов мог бы кинуть: мол, жив-здоров… Кондиционер вдруг зафыркал и тут же совсем замолк. “Песня” его была занудной, но без нее стало и вовсе хреново. Оба почувствовали, что рубашки мгновенно начали пропитываться потом, и поспешили их снять. – И все-таки Паша чрезмерно рискует – без прикрытия с воздуха много не навоюешь…– пробормотал “Пятачок”, почесав волосатую грудь. В промокшей, липнущей к телу майке он напоминал скорее не боевого командира, а какого-нибудь копающегося на огороде дачника. Когда-то он вместе с Примаком участвовал в Степной войне. С тех пор их тянуло друг к другу, и, как только возникала возможность, Примак забирал добродушного, покладистого “Пятачка” к себе. Лучший тандем трудно было и представить. – Брось! У Хабада отвалились крылышки. В воздухе теперь тишь да гладь… Действительно, в первую же ночь ооновцам удалось сжечь на аэродромах почти всю и без того немногочисленную авиацию АР.. Господство в воздухе было абсолютным. На развернутой карте голубые стрелы кривыми кинжалами вонзались в багряную плоть позиций Хабада, взрезали ее и устремлялись к заштрихованному красным пространству – собственно Территории Африканской Революции. Но эта картина не больно-то радовала глаз – оба прекрасно понимали, что этим стрелам очень скоро свернут носы. Примак не хотел даже думать о закулисных маневрах и манипуляциях, происходящих в ООН. С него хватало российских проблем. Он ведь прекрасно знал, какого рожна самые лютые враги вдруг так настойчиво стали пропихивать его на этот пост. Пост, позволяющий с равной вероятностью и прославиться на весь мир, и быть раз и навсегда морально уничтоженным. А физическая смерть, надо сказать, гораздо меньше страшила генерала. Конечно, Примак мог бы отказаться от этого предложения. Немало заманчивых возможностей возникало перед ним за последние годы стараниями друзей и врагов, но он всегда находил в себе силы идти своим путем. Сейчас был совсем другой случай: отступиться – означало проиграть заранее, признать перед всеми свою слабость, а значит, и обреченность. “Пятачок” один из немногих в окружении Игоря Николаевича ясно понимал это и сознательно решил разделить судьбу друга. – Командир первой передает: линия обороны у реки Тер-куэлл взломана, танковый батальон введен в прорыв. Понял…– устало вздохнул командующий миротворческими силами, хотя усталость эта была лишь от мыслей – тело, что называется, пело. Примак буквально каждой клеточкой чувствовал разворачивающееся сейчас на тысячах квадратных километров сражение и был уверен, что по крупному не ошибется ни разу. Он жил этой войной, о” физически ощущал все передвижения войск и начинающиеся бои. Нередко ему даже не нужны были никакие сводки… Пока все шло как надо, вот только надолго ли? 27 По данным агентства ООН по статистике, в число крупнейших стран мира (с населением свыше 100 миллионов человек) входит 12 государств и территорий. По-прежнему возглавляет список Поднебесная, второе место, несмотря на —все потрясения, удерживают Объединенные Индуистские Штаты, на третьем – Исламская Конфедерация. США продолжают замыкать четверку. За ними вдогонку идут Индонезия, Бразилия, Территория Африканской Революции, Нигерия и Бангладеш. Россия на десятом месте, а замыкают список Мексика и Япония. При сохранении существующей демографической ситуации в странах Юга в течение ближайших десяти лет в “клуб” гигантов смогут войти пять новых членов из Юго-Восточной Азии и Африки. 28 СУВАЕВ (2) Сува стоял у входа на Южный рынок и пытался торговать ворованной свеклой – сегодня дело шло не слишком успешно. Однажды “ребятишки” уже сломали ему челюсть, и все же он снова и снова приходил сюда, чтобы быстренько, потому как задешево, продать свой товар и хотя бы пару деньков не заботиться о добывании хлеба насущного. В этот день с самого утра все пошло наперекосяк. Еще когда удирал с овощной базы (мешок на горбе), здорово стукнулся коленом об асфальт, спрыгнув с высоченного забора. Потом Суву едва не насмерть перепугал прохожий: шел себе по улице – дрань-дранью, мало ли таких в городе – потом вдруг взял да осыпался на тротуар кучей грязных тряпок, а тела будто и не было. Так ведь и коньки можно отбросить с перепугу. То тебе крысы, то автомобиль без колес, то вот это безобразие – будто специально хотят его довести до ручки!.. А теперь опять не слава богу: вокруг рынка явно что-то назревало. Подозрительным было уже то, что на мелкую сошку, подобную Суве, сегодня вовсе не обращали внимания, хотя она мешала коммерции, предательски сбивая цену, и норовила не платить положенную мзду. Потом – вроде бы ни с того ни с сего – забегали охранники, вышибалы и подгребали с угрожающе оттопыренными карманами; беспорядочно задвигались, тревожно сигналя, пикапы и фургоны, пытаясь перегородить подъезды к рынку. Покупатели – те, что посообразительней – поспешили смотать удочки. Мгновенно испарились и постоянно пасущиеся на рынке полицейские из ближайшего участка. А затем из соседних переулков раздался топот и крики команд: – Окружай! Да скорей вы! Чтоб никто не ушел! На площадь высыпала густая цепь парней в одинаковой пятнистой полувоенной форме с трехцветными повязками на рукавах и черными орлами на груди. – ОРДа! ОРДа идет! – с акцентом вопили на рынке. Джалбаджанцы, хозяйничающие здесь, все-таки успели забаррикадировать ворота контейнерами с фруктами, но разве этих “ордынцев” удержишь?.. ОРД – это ведь Отряды российского действия, а не какие-нибудь горлопаны из числа любителей. Рынок был обложен по всем правилам военного искусства. Штурмовая группа отодвинула тяжеленным КРАЗом два рефрижератора от ворот, и могучая машина начала таранить баррикаду. Сува растерялся и не успел сделать ноги. Теперь он в полном одиночестве сидел на своем ополовиненном мешке, наблюдая за разворачивающимся действием. Да и происходящее было уж больно интересно. Он почему-то надеялся, что его рязанскую рожу никто не тронет. Вооружены “ордынцы” были бейсбольными битами, железными прутьями и электрическими дубинками, отнятыми в бою у полиции. Наверняка имелись у них и “пукалки”, только это дело они не афишировали. У окруженных на рынке джалбаджанцев наверняка было полным-полно пистолетов и кое-чего помощней, но чего у них явно не хватало, так это морального духа… Наконец баррикада была снесена, в пробитую брешь хлынули сотни две вооруженных радетелей за российскую нравственность. И понеслось… Поначалу хлопнуло несколько выстрелов, а затем с рынка раздавались только вопли, мат и грохот обрушивающихся ящиков и прилавков. – Вон из нашей России! Убирайтесь домой, черные обезьяны! – выкрикивал отрядный пропагандист, взобравшийся на большую бочку с солеными огурцами. Понятное дело, “вещал” он для случайных свидетелей погрома, а вовсе не для “гордых жителей Юга”, которым было не до того. Потом крики усилились и на площадь перед рынком “ордынцы” стали выволакивать окровавленные тела торговцев в одинаковых оливковых слаксах, кроссовках “Рибок” и разорванных кожаных куртках, наверное, вызывающих особую ненависть ОРД а. Джалбаджанцев сначала хотели грузить в рефрижераторы, но потом оставили валяться на асфальте. Многие торговцы еще шевелились и постанывали. Горожане боялись подойти к ним. Тем временем побоище на рынке продолжалось… Батальон ОПОНа возник как-то совершенно незаметно, подъехав к рынку на армейских грузовиках. Муниципальная полиция еще за квартал врубила бы сирену, деликатно предупреждая о своем появлении. Кажется, дело серьезное…– присвистнул Сува, увидев, какие “шкафы” сыплются из фургонов, звякая новенькими автоматами “алтай”. Вслед за ними подкатили и “скорые”. Командир батальона прокричал в мегафон: – Ордовцы, сдавайтесь! Советую не оказывать сопротивления! Выходите с рынка по одному, бросайте оружие. Гарантирую жизнь. При попытке к бегству будем открывать огонь на поражение. Вот уж тут Сува дал стрекача, бросив злополучный мешок, хотя лучше было бы высыпать товар, а дерюжку спасти– где еще найдешь такую ценность?.. Судьба наглых, вездесущих джалбаджанцев, пришедших на смену разгромленным черчинам и точно так же заполонивших город, мало волновала Суву, но громилы из ОРДа казались ему гораздо большим злом. Клошар не знал и не пытался найти выход из сложившейся на московских рынках ситуации. Ему хватало своих проблем… А уж испытывать симпатии к полиции или ОПОНу у него и вовсе не было ни малейших оснований. Достаточно настрадался от них за эти годы… Сува плелся мимо зоопарка, продолжая ругать себя за потерю мешка. От нечего делать решил заглянуть в это заведение, вдруг сообразив, что не был там верных десять лет – с тех самых пор, как водил сюда дочку. Он купил себе дорогущее мороженое “Марс”, давным-давно намеченное к съедению, и, медленно жуя, с гордым видом пофланировал по центральной аллее. На его “небрежное” одеяние никто не обращал внимания. Да и не больно-то много народу шастало здесь в утренние часы буднего дня. Сегодня в зоопарке тоже было не все в порядке. Особая суета обнаружилась у клеток с приматами. Что-то случилось с гориллами и шимпанзе. Сува подошел ближе, присмотрелся, прислушался к разговорам служителей. Он всегда относился к человекообразным “янам” (как он их называл в детстве) со смешанным чувством: с любопытством, завистью и отвращением. Когда он был ребенком, “яны” часами могли приковывать его внимание. Многие их умения, невероятная гибкость, непосредственность реакции, фантастическая мимика вызывали подлинный восторг у маленького Пети. Но если эти чудесные полулюди принимались демонстративно гадить, выкусывать блох или вовсе заниматься непотребством, у него могла начаться истерика и даже рвота. Много лет прошло с тех пор. Вряд ли чем-нибудь теперь можно было шокировать Суву, мало что способно было восхитить его, но вот любопытство сохранилось. Возможно, оно окажется наиболее стойким человеческим качеством и умрет лишь вместе с последним хомо. Оказалось, что все шимпанзе по какой-то необъяснимой причине едва ли не в одночасье катастрофически поглупели, растеряв не только черты сходства с человеком, но и самые обычные самосохранительные инстинкты высших приматов. Они перестали ходить на задних лапах – лишь бегали на четвереньках, утратили способность брать пищу передними конечностями, перестали общаться с помощью звуков И жестов – только выли и рычали. Матери охладели к своим детенышам. Распались семейные пары и группы – половые отношения стали совершенно беспорядочными. Пропало у шимпанзе и всякое понятие о личной гигиене. Служители насильно кормили этих вновь испеченных идиотиков, те яростно кусались, рвались из рук, словно впервые в жизни видели человека. Боялись самой обычной пищи, особенный страх вызывали у них морковины или бананы. Приходилось сначала натереть их на терке или порезать, а потом уж впихивать в закрытый рот… С гориллами все было иначе – с точностью до наоборот. Они вдруг повели себя ну совсем как люди: перестав искаться, чертили веточками на земле какие-то непонятные слова (но это были именно слова, как установил специально приглашенный лингвист), издавали звуки, крайне похожие на человеческую речь, весьма необычно жестикулировали, словно ведя научный диспут и явно оперируя некими абстрактными понятиями. Лингвист и психолог в этом пункте совершенно сошлись во мнениях (редкий случай!). Около клетки с гориллами суетились ученые, устанавливая аппаратуру, и толпились зеваки. Никакие лечебные или санитарные меры тут были не нужны, разве что “яны” меньше внимания стали обращать на еду – до этого ли в споре?.. Сува простоял у обезьяньих клеток битый час, совершенно позабыв о рыночных событиях и вдоволь начесав затылок, а потом, утомившись, решил перед уходом из зоопарка зайти в террариум. Захотелось поглядеть на ядовитых змей. Возможно, в организме образовался дефицит яда, ведь кло-шар давненько не общался с особами противоположного пола. Это было достойное завершение безумного московского дня: в террариуме непрерывно звучал оглушительный визг, из дверей выскакивали насмерть перепуганные посетители. Матери тащили за собой то упирающихся, то почти бесчувственных детишек, мужчины выносили потерявших сознание старушек и складировали их на близлежащих скамейках. Прохожие, которым передавалось общее состояние, тоже чувствовали себя не в своей тарелке и спешили убраться восвояси. Кроме полицейского, Сува оказался единственным человеком, кто пошел против течения и очутился в коридоре террариума. Он даже не слышал предупреждений, что явно сглупил и зря рискует жизнью, его влекло словно кролика – в пасть удава. Да и вообще змей он боялся много меньше, чем некоторых людей… Зрелище это было потрясающее: пол коридора покрывал двадцатисантиметровый слой змей всех видов, расцветок и калибров. Кто-то открыл вольеры, и теперь эта гремуче-гадючье-удавовая братия спешила выбраться на свободу. Змеи сплетались в огромные клубки, чем-то напоминающие демонстрационные модели сложных органических соединений, В самой гуще этого безобразия столбом застыл, вытянув руки вверх, молодой служитель. Его нога и туловище до самых подмышек были оплетены змеями. Парень был ни жив ни мертв, губы беззвучно шевелились – он не мог даже позвать на помощь. А змеи тем временем вовсе не пытались удавить его или, тем более, закусать насмерть. (Хватило бы и одного-единственного укуса…) Они ласково терлись о его грудь и спину жесткими головами, дотрагивались до его кожи раздвоенными языками, будто желали поцеловать. А он, бедняга, уже перестал и вздрагивать от их прикосновений, только трясся мелкой дрожью. Полицейский не долго думая бахнул из пистолета в воздух, но это не возымело положительного эффекта. Когда дым рассеялся, оказалось, что не занятые в “скульптурных” композициях и равнодушные к служителю змеи направляются теперь в сторону двери – как раз к полицейскому и Суве. Клошар не стал испытывать судьбу и выскочил наружу. Теплое, ласковое солнце нескоро смогло отогреть его, и “гусиная кожа” не проходила до самого моста. 29 Из статьи Павла Орликова “Дети – шпионы? Нет, шпионы – родители!” в газете “Доброе утро”: “Дети, вдруг совершенно разучившиеся говорить по-русски, – что может быть страшнее для отца и матери? Я не говорю: ваш ребенок вдруг совершенно разучится говорить по-русски, и я не говорю: мой ребенок… С нами, горячо любимые соотечественники, этого произойти не может в принципе. Потому что мы – россияне, выросшие в России, мы – ее дети и нам нечего скрывать. Чужое (и исконно присущее его произносителю) слово вдруг не вырвется у нас – ни под хмельком, ни во сне, в бреду или под пыткой. Не вырвется оно и из уст наших с вами детей. Это прерогатива скрытых инородцев, прерогатива шпионов и их единоутробных чад. Наконец-то (о возрадуйся, госпожа контрразведка!) появилась идеальная возможность разоблачить десятилетиями создававшиеся в России шпионские сети Севера и Юга, Запада и Востока. Настало время очиститься, “раздав всем сестрам по серьгам…”. И я вовсе не требую примерного наказания для выявленных таким образом шпионов и, тем паче, их казни, – пусть себе трудятся на ниве народного хозяйства, если, конечно, не решат немедленно покинуть пределы… Довольно того, что на их груди будет висеть табличка с соответствующей надписью, например: “Я – шпион ТАР” или “я – шпион Америки”, которую снимать дозволяется только на время сна…” Глава шестая 28 СЕНТЯБРЯ 30 ФОН РЕГ (2) Ночная дорога – темно-серая петля в чернильной гуще. Трещат цикады, словно какие-то механические приспособления. Вряд ли они могут быть живыми существами. Когда-нибудь я уеду отсюда. Навсегда… А пока надо возвращаться на станцию, а значит, надо шагать и шагать, одолевая бесконечный подъем. Припозднился… Никак было не уйти от горящих углей камина, от чаши с подогретым глинтвейном и стаканчика с янтарным джином. Ах, доктор, доктор… Как ты сумел поймать в силки такую женщину?.. – думал Петер фон Peг, заставляя себя лезть в гору. Его старенькая “тойота” сломалась в самый неподходящий момент и вот теперь поди ж ты доберись до теплой постельки… Ну хоть бы какая попутка! Ноги уже не сгибаются. Теряю автоматизм, а значит, каждое движение превращается в тяжкий труд. Левая нога… Правая нога… Согнуть в колене, поднять, разогнуть, опустить… Или наоборот? Черные купы деревьев по сторонам дороги, словно грозовые тучи, пытающиеся поцеловать землю, черные груды кустов, будто наваленные по обочинам кучи каменного угля, Склон горы совершенно не виден. Может, и не существует он вовсе? И куда делась эта паршивка луна?! Когда надо, никогда нет под рукой! У здешнего эскулапа доктора Проста прекрасный повар. Китаец из Ланчжоу. А может, внук китайца из Ланчжоу. А может, и не китаец вовсе. Узкие глаза – это еще не все. Кухня-то скорее европейская, чем восточная. Хотя… Да ну к черту! Словом, хороший повар. Иаков умеет окружить себя самым лучшим: прекрасная жена, уютный дом, цветущий сад, красивые и прочные вещи, гениальный повар и даже… великолепные цесарки вперемежку с сочными кроликами. Или мы ели их строго по очереди?.. Живительная прохлада тропической ночи в горах должна, по идее, отрезвлять. А как на практике?.. Ничуть не бывало. Вот в чем вечная немощь теорий – в их нежизненности, в неповторяемости опыта… Но кто это там шумит за спиной? Шляются среди ночи!.. А ведь это же!.. Эй! Да это джип! Белые трубы ослепительного света далеко опережали машину. Они разрушали единое тело ночи, вырывали из небытия куски мироздания, придавая немыслимую днем объемность, рельефность каждому кустику, каждой ветке, камешку, бугорку на дороге, каждому пучку травы на обочине… – Стой! Стой, черт тебя!.. Чуть вильнув, машина обогнала фон Рега, обдав с ног до головы облаком выхлопных газов. Водитель на непонятном языке что-то шумно объяснял своему единственному пассажиру, размахивая свободной рукой. На пешехода ему было ровным счетом наплевать. Петер замысловато, хотя и совсем нестрашно выругался, отчего-то потоптался на месте, потом продолжил путь. Интересно, куда они ехали? – подумал вдруг. Он первый раз в жизни видел эту машину. Уж точно. Да и эту парочку – тоже…– Не к нам же, грешным… Впрочем, за правым поворотом есть еще небольшая гостиница “Раджбалдхар” – приют неугомонных американских туристов и совершенно свихнувшихся хиппи-рамаистов. А проехав еще дальше, при некотором везении, можно добраться и до опустевшего лагеря альпинистов со свалкой консервных банок и использованных презервативов. Значит, туда?.. Ингрид…– Мысль его тут же перескочила на фрау Прост. – Я поцеловал ее на прощание, а герр доктор даже не заметил. Мне не стоит приезжать туда больше. Для всех будет лучше… Все-таки как она относится ко мне? То сама любезность, то вдруг бросает какое-нибудь резкое слово или гневно-огненный взгляд. Будто вызов. Отчего, почему – не понять. Или это всего лишь защитная реакция? Значит… Да ничего это не значит. Кто я такой, чтобы разбить ее сердце?.. Старый, потрепанный жизнью пьянчужка, копающийся на задворках цивилизации в том, чего, быть может, никогда не было и нет. Чем я лучше страдающего одышкой толстяка Иакова? Он хоть умеет устроить свою жизнь… Фон Peг, выпив, нередко начинал предаваться самоуничижению – “русскому занятию”, как он сам его называл. Зато уж господин Зиновьев вовсе не способен плясать на собственных костях… Летучая мышь едва не срезала ему скальп. От испуга Петер долго еще прикрывал макушку руками, хотя больше уже не останавливался и даже не сбавлял шага. Потом мышь появилась снова. Она продолжала кружить над ним, правда, теперь чуть повыше, постепенно сужая витки спирали. С каких это пор здесь появились вампиры?! – с удивлением и злостью думал фон Peг. – А иначе что этой пакости от меня надо? Взбесилась, что ли? Сумасшедшая пьянка, сумасшедший водитель, сумасшедшая мышь, сумасшедшая ночь…– Он сбился с мысли – впереди раздался грохот. “Вампир” издал вдруг странный свист и растворился в ночи. Слава тебе, Господи!.. Что же это там такое? …Машина лежала ниже по склону – метрах в десяти от дороги. Колеса еще продолжали вращаться. Петер, спотыкаясь, поперся смотреть, что с людьми. Бампер джипа был измят, на нем и на пробитом лобовом стекле виднелись кровавые сгустки и налипшие клочки серой шерсти. Водителю уже вряд ли можно было помочь – его выбросило из кабины прямо в груду камней и раскроило череп. Пассажир вдруг дернулся, словно от удара током, и едва слышно застонал. Ноги у него были неестественно вывернуты, очевидно, сломаны, попав под борт опрокинувшегося джипа. Потом он снова дернулся и, выкатив глаза, замер. Из угла рта свисал жгут кровавой пены. Аллее… Оба они были из южных европеоидов и явно нездешние – скорее, арабы или турки. В карманах погибших и бардачке джипа фон Peг не обнаружил никаких документов, зато там нашлись два автоматических пистолета с глушителями, карманная рация и какие-то непонятные черные предметы, похожие на большущие зажигалки, – наверное, это были взрывные устройства. Прямо посреди дороги, раскинув руки, лежал йети. “Два с четвертью метра, – машинально прикинул Петер. – Прекрасный экземпляр…” Седую гриву пошевелил налетевший порыв ветра, и фон Регу вдруг почудилось, что снежный человек лежит здесь уже тысячу лет. “Почему я не испытываю страха? – думал он, медленно приближаясь к трупу. – Ведь дело вовсе не в том, что он мертв…” Петеру тут же вспомнились ощущения при его последней Встрече с йети: мороз пошел по коже, волосы рефлекторно встали дыбом, где-то в недрах головы закололи сотни тончайших острых иголок, в ушах зазвучал душераздирающий, аннигилирующий волю вой. Плюс, конечно, церебральное излучение, инфразвук и психодепрессивный запах, выделяемый специальными железами – целый букет, способный отогнать или даже умертвить любое живое существо. Йети шевельнулся и попытался встать на четвереньки. Вздулись буфы мышц, руки напряглись, пытаясь упереться в дорожное покрытие, потом пальцы бессильно разжались. На сей раз йети не смог подавить его волю. Неужели что-то изменилось в мире? Ведь, как показали многочисленные опыты, сила снежного человека практически не зависит от его физического состояния. Йети судорожно пытался встать, но ничего не выходило – ноги разъезжались. Издали – в момент неподвижности – йети казался просто грудой серой шерсти, но вблизи можно было рассмотреть седую гриву и снежно-белый “гребень” посередине мощного черепа. Петер не мог оторваться от этого зрелища, почему-то оно совершенно заворожило его. Вдруг в зарослях кустарника на склоне горы завыл шакал, затем еще один, и еще, и еще. У фон Рега почему-то похолодело внутри, хотя до сих пор у него не было оснований бояться трусливых трупоедов. Йети продолжал шевелиться на дороге. Потом раздалось утробное урчанье и какое-то жуткое, наверное, предсмертное клокотанье в груди. Снежный человек перестал дышать. Петер все еще не в силах был сдвинуться с места. Он стоял и смотрел, как на дорогу один за другим выбирались взъерошенные, усыпанные колючками шакалы. Их красные глазки то и дело перебегали с йети на человека. В какой-то момент фон Peг обнаружил, что шакалы уже со всех сторон окружили его. Их было не меньше дюжины. Почему-то он даже не пытался отогнать их, хотя был уверен, что они испугаются его крика и угрожающих жестов, и продолжал стоять истуканом. А трупоеды тем временем стали тереться спинами о его ноги, лизать кисти опущенных рук шершавыми языками. От их зловонного дыхания у него сперло дух. Петер оцепенело и почти не дыша смотрел на все это безумие, словно был совершенно сторонним наблюдателем, а вовсе не главным участником “представления”. А потом вдруг все кончилось – как отрезало: шакалы, будто ошпаренные, отскочили от него и тут же растворились в темноте. Но еще долго из кустов раздавалось их недовольное ворчание и шорох ветвей. Значит, трупоеды тоже были в плену какого-то наваждения и вдруг освободились, ужаснулись и бросились наутек. Ну и как это объяснишь с научных позиций? Материализация галлюцинаций? Белая горячка? Но ведь не причудилось же! Не пригрезилось! Вот он, йети – громоздится у ног. Тут же рядом несколько клочков шакальей шерсти, пара свежих куч, да и на склоне наверняка обнаружатся их следы. Цикады молчали. Казалось, все звуки оборвались в мире Может быть, время тоже остановилось – оттого и все безобразия?.. Надо идти на станцию, вызвать полицию и, взяв лендло-вер, забрать для изучения труп “седого черта”. А как назло ноги теперь уж совсем не идут. Вся энергия высосана до донца. И все же как-то надо добрести… 31 Корреспондент газеты “Дейли Телеграф” передает из Москвы: “Версия, объясняющая чрезвычайно странное поведение московских кошек эпидемией бешенства, подтверждения не получила. Клинический анализ крови пойманных животных соответствующего вируса не обнаружил. Однако массовые нападения кошачьих стай на людей продолжаются. В городе происходят удивительные вещи и с другими видами животных. Например, постоянно можно слышать удручающе тоскливый собачий вой, раздающийся из сотен, если не тысяч квартир. А огромные стаи крыс стали появляться в самом центре Москвы, причем эти мерзкие грызуны совершенно перестали бояться людей, и что вовсе удивительно, проявляют к ним очевидную доброжелательность, порой даже ласку. При этом ужас, охватывающий прохожих, ничуть не становится меньше. На борьбу с крысами городские власти бросили отряды полицейских-огнеметчиков, одновременно они запросили помощи у Московского военного округа”. 32 ХАБАД (2) Беспрерывно выла сирена воздушной тревоги. На нее не обращали внимания. Никто в Полевой Ставке уже давно не думал выходить из убежища. Все уцелевшее оборудование, карты и документы еще в первый день бомбежек перетащили вниз. Хабад неподвижно сидел за огромным столом, застеленным не менее огромной картой, где хищные темно-синие ооновские стрелы взрезали хрупкую красную оборону. Освещение здесь было тускловатым, но вообще-то вполне терпимым, да и воздух кондиционировался – за стеной чуть слышно тарахтел запасной дизель. Кто бы мог подумать, что эти выродившиеся нации еще способны показать такую прыть?! Шеф разведки напрасно ел свой хлеб, и теперь только нехватка времени и сил мешала Хабаду произвести необходимые кадровые перестановки и убрать “мусор”. – Последние сообщения из тыла, – докладывал дежурный офицер. – Повреждена телевышка в Букаву, прерваны правительственные передачи на половину территории Киву. В Кисангани вышла из строя водопроводная станция, разрушен мост через Линди. Восстановление займет не менее двух месяцев, временный можно поставить за двое суток. Войска движутся в объезд, теряя четыре-пять часов. На развилке третьего и шестого шоссе в Буте создалась пробка, ракетным обстрелом с воздуха подожжено шестнадцать машин, включая два бензовоза. Там огромный пожар. Зенитная батарея полностью уничтожена. Колонны машин вынуждены двигаться по бездорожью – через лес. Это еще два лишних часа. Резервы не успевают подойти… За последние сутки на фронт отправлено лишь десять тысяч ополченцев на грузовиках с легким оружием, но они… малобоеспособны. “Это еще мягко сказано”, – подумал Хабад и протянул: – По-онял. – Ни одного приятного известия с момента появления на фронте Примака. – Население уже оповещено, кто теперь враг Революции номер один и какова награда за его голову, – продолжал офицер. – А что у нас на побережье? – Все порты блокированы кораблями американской эскадры. В боевых действиях янки участия не принимают. “Дуайт Эйзенхауэр” стоит теперь на рейде Момбасы. Палубная авиация барражирует над Найроби и руинами Кампалы. – А зачем? Ведь у нас не осталось крылышек…– пробормотал Хабад, потом глянул на замолчавшего и ожидающего приказаний офицера и распорядился: – Генерала Гуляма ко мне! Начальник первого отдела разведуправления армии появился примерно через полчаса. Именно первый отдел занимался Штатами и пока что небезуспешно. – Не очень-то вы спешите, генерал, – буркнул Хабад. – Прошу прощения, соратник. Но я был в центре радиоперехвата. – И что же вы там такое перехватили? – Одну оч-чень интересную ругань, соратник… – Ну хорошо, это потом… Скажите, зачем янки без толку крутятся над Кенией? И почему на сей раз так и не влезли в заварушку? – Кхм… Я бы все же начал с ругани, соратник. – Я, кажется, задал вопрос! – Хабад начал приходить в ярость. На ком-то ему нужно было разрядиться. Гулям демонстративно неторопливо (как показалось Лидеру Революции) снял круглые очки в простой ученической оправе и начал тщательно протирать запотевшие стекла носовым платком. В этот момент он был похож на невзрачного учителя гимназии. Собственно, он когда-то и был преподавателем английского языка, правда, в Королевском колледже Умм-эль-Хала. И только приведя очки в полный порядок, Гулям заговорил: – Соратник, у нового президента Штатов новая военная доктрина. Она базируется на минимальном участии американской армии в акциях международных сил. И под давлением общественного мнения он вынужден руководствоваться ею всерьез, а не понарошку. – Разве в природе все еще существует такая нелепость, как общественное мнение? – по-прежнему злым голосом осведомился Хабад. – И тем не менее. – Гулям развел руками. – Общественность была потрясена потерями армии в Малагабарском инциденте и в операции “Синий дракон”. Отсюда давление, далее – предвыборные заверения кандидата и долгообещан-ная новая доктрина после победы на выборах… – Не разжевывай! – буркнул Лидер. – Мне казалось…– пробормотал Гулям. – Дальше! – Слушаюсь, соратник. – Генерал встал, вытянулся и попытался щелкнуть каблуками гражданских ботинок, выглядывающих из-под не по росту длинных штанин гражданского костюма, мятого, обвислого – будто с чужого плеча. – Не юродствуй! – А крутятся они, потому что демонстрируют свою мощь последнему здешнему союзнику. Президент Кении должен во что бы то ни стало поверить, что его защищают именно Штаты, хотя они и пальцем не пошевелили, когда мы двинулись на Найроби… – Хор-рошо, – протянул Хабад. – Теперь хорошо. – Снял трубку зазвонившего красного телефона. На проводе был командующий Северным фронтом. – Соратник! В пяти пунктах они вышли на нашу границу. Попытки захватить плацдарм на правом берегу Бому пока не предпринимают. Все резервы давно пустил в дело – мне нечем их отбросить!.. – Его поначалу спокойный голос стал срываться, – Нужно по крайней мере сто танков и как можно больше зенитных ракет! – А что твои “шквалы”? Почему не используешь?! – кричал Хабад в трубку. Треск помех понемногу усиливался и все больше заглушал слова командующего. – Ударь из всех стволов! Сожги! Сотри в пыль! – кричал Хабад, прекрасно понимая, что разыгрывает сцену неизвестно для кого. Командующий Северным фронтом и без того делает все возможное, а Гуляму на подобные спектакли наплевать. Еще тот соратничек – темная лошадка. И неизвестно, куда вильнет, когда окончательно запахнет жареным. Может и вовсе переметнуться, ведь у него в сером чемоданчике есть много любопытного для любой разведки… Кстати, на сей раз Гулям почему-то не захватил в Ставку свой непременный, уже почти ставший частью тела чемоданчик. Неужели это неслучайно? У Хабада больше не было танков – вернее, не мог же он отдать свой последний резерв – смертельную бригаду Героев Африканской Революции, охранявшую побатальонно Полевую ставку, Генштаб, президентский дворец и государственное телевидение. Да и зенитных ракет осталось не больше сотни. Десятка три, отправленные на Северный фронт, застряли где-то в пути – в этих бесконечных объездах, а быть может, уже разбомблены примаковской авиацией. – Их больше нет, соратник, – едва слышно ответствовал комфронта. – К-как?! – Хабад подавился воздухом. – А “щит”? – Они сбрасывали пустые дырявые бочки, вой был такой, что все решили: духи прогневались. Народ разбежался, сметя кордоны. И тогда авиация разнесла установки в пыль – восемь воздушных атак подряд… Поймите, соратник! Тысяча тонн тротила!.. – Это была уже почти истерика. – По-нял, – в очередной раз выдавил из себя Лидер, сделал паузу. – Если они форсируют реку, будете расстреляны. – И бросил трубку. – Ему повезло, – вдруг подал голос разведчик. – Так ведь, пожалуй, доживет и до следующей войны… – Что?! – Хабад вскочил на ноги, с шумом отодвинув стул и смяв край карты. – Что ты сказал?! – Я ведь сразу хотел… о ругани, – обезоруживающе улыбнулся Гулям. – Вы же сами решили не спешить… – Не тяни резину? – рявкнул Хабад. – Не терпится к Мам-буту?! К Мамбуту Гулям явно не собираяея и потому тут же зачастил: – Один из американских летчиков, вероятно, командир эскадрильи, переговаривался С авианосцем. Так вот он очень замысловато ругался, поминая Совет Безопасности и свое собственное руководство. Насколько можно понять… – У тебя есть запись?! – перебил Лидер. – Да, – кротко вымолвил Гулям и достал из^кармана кассету “Сони” от обычного магнитофона. – Дежурный! Кассетник сюда – живо! Любой! – кричал Хабад по селектору. Когда дежурный офицер наконец принес старенький “Панасоник”, из Лидера уже валил пар. – Зеро, слышишь меня? Вижу Викторию. Красотка – хоть (…)! – Третий, сделай два круга и поворачивай назад. – Только и умеем (…)! – Чего кипятишься? Нас это не касается. – Еще как коснется! Эти (…) штабисты – с куриными мозгами! Если сейчас не дойти до Кисангани, потом (…) до Вашингтона!.. – Много болтаешь, Третий! – Трусишь, Зеро?! Все они – (…)! Запись кончилась, катушки все крутились, и пленка продолжала шуршать. Хабад молча навис над столом, кулаки его были сжаты. – Не понимаю, – наконец пробормотал он. – Неужели они все-таки остановятся? Гулям приободрился. Нахлынувший было страх сошел. В иные времена гонцу за такие вести могли и орден – на грудь. Хабад искоса глянул на разведчика, будто сытый кот – на цыпленка. – В Совете Безопасности действительно раздрай? – Для стран Юга мы – единственный реальный рычаг давления на Север. Добивать нас – самим себе рыть яму. По крайней мере, так считают в Поднебесной… – Спасибо за информацию, соратник. – Хабад явно воспрянул духом и совсем другими глазами смотрел теперь на разведчика. – Ищите подтверждения по всем каналам и сразу же сообщайте мне. Звоните прямо сюда, минуя Галифе. – Он впервые на памяти Гуляма назвал начальника Развёдуправления армии этой курсантской кличкой, что уже само по себе было знаком особого доверия. Похоже, перед Гулямом забрезжила возможность шагнуть еще на ступеньку вверх, столкнув вниз этого зажравшегося борова. – Слушаюсь, соратник! – разведчик отдал честь и поспешил выйти из комнаты. А то еще брякнешь чего, посмотришь не так и собьешь настроение, упустишь благоприятный момент… Хабад поглядел на карту. Он уже безоговорочно верил, что ооновцы остановятся. Рассуждения Гуляма слишком были похожи на правду. Итак, все возвращается на круги своя. ТАР не выросла ни на пядь земли. С чего началась его власть, к тому он и пришел три года спустя. Завещанное Махди царствие свободы все не возникало. Лидеру такое не прощают. Трон теперь заколышется. Пора решаться. Когда же, если не теперь? Пора… Вот только, как набраться смелости?.. Это ведь будто по канату – над пропастью. Пан или пропал… Комнату вдруг .изрядно тряхнуло. С потолка из стыков бетонных плит посыпалась белая известковая пыль. – Что случилось? – спросил по селектору дежурного офицера. (Из них получаются или верные соратники, или удобрение для полей – слишком уж много лишнего узнают за время службы.) – Соратник, бункер бомбит авиация ООН. Похоже, тысячекилограммовки кладут. Зенитные батареи – в действии… – Понял, – только и ответил Хабад, нажал кнопку и неожиданно засмеялся. Пусть себе потешатся напоследок. Это уже агония наступления. Он все-таки уцелел и на этот раз!.. 33 Специальный корреспондент журнала “Военное обозрение” сообщает из Найроби: “Новый командующий войсками ООН в Восточной Африке генерал-лейтенант Примак с первых же дней решительно взялся за дело. Усилив международные силы современным ракетным оружием, фронтовой авиацией и вертолетами огневой поддержки, он уничтожил бомбо-штурмовыми ударами скопления боевой техники ТАР и перешел в решительное наступление на фронте от Ямбио до Марсабита. Высадив десанты в тылу отступающего противника, Примаку удалось окружить многотысячные группировки врага на оккупированных войсками Хабада территориях: на крайнем юге Республики Белого Нила, на севере Уганды и Кении. Сейчас они надежно блокированы, ликвидация их произойдет позднее. Днем и ночью бригады ооновских войск наращивали атакующую мощь, продолжая расширять горловины прорывов, и в конце концов вынудили неприятеля спасаться бегством. К исходу седьмого дня наступления войска ООН отбросили армию Африканской Революции на первоначальные позиции – к границе ТАР, то есть девяти стран, добровольно или насильственно объединенных в это политическое образование тринадцать лет назад. Генеральному секретарю ООН не без труда удалось убедить командующего миротворческими силами генерал-лейтенанта Примака остановить наступление. Возложенная на него ответственная миссия выполнена блестяще и с минимальными потерями. Статус кво в Восточной Африке восстановлен. Теперь необходимо как следует укрепить позиции ООН, в кратчайшие сроки создав мощный оборонительный пояс длиной три тысячи километров: вырыть несколько линий окопов и противотанковых рвов, установить многослойные заграждения из колючей проволоки и надолбов, минные поля, построить тысячи дотов и открытых огневых точек. Пересмотр решения Совета Безопасности о прекращении военных действий вряд ли возможен в связи с особой позицией Поднебесной, а также ряда непостоянных членов СБ, например, Венесуэлы и Непала. В интервью, данном корреспонденту журнала, Примак выразил свое сожаление по поводу “косной и по сути трусливой позиции СБ”, призвал мировое сообщество одуматься и, пока не поздно, “добить гадину в ее логове”. Несмотря на массу острых комментариев в прессе, официальной реакции на его слова пока не последовало”. 34 СУВАЕВ И ДОГОНЯЙ (1) Сува давно уже приглядывался к этой собаченции. Гладкая шерстка, длинные-предлинные ноги, умные глазищи и потешные мохнатые уши – загляденье одно. Правда, хозяин ее всегда смотрел на Суву, будто боясь, как на врага человечества. Что уж во мне такого страшного? – с удивлением думал клошар, Словно позабыв о своем затрапезном виде и весьма специфическом (если не сказать сомнительном) запахе, что повсюду сопровождал его. А собаченция (вернее, собаченции) жил самой обычной собачьей жизнью. Это был именно кобель, пользующийся у сук неизменным расположением. Вот только низкопородные они были все как одна – не под стать ему, и беспощадно отгонялись Хозяином. А потому не было у бедного песика настоящей компании… Чего ж ты его мучаешь, гад?! – в общем-то беззлобно, но настойчиво думал Сува, наблюдая за безобразиями, творимыми Хозяином. – Ведь не о случке речь – поиграться дай, ирод! – Но очкоглазый, щекастый, краснозобый Хозяин его мыслей не слышал, только больше ярился, когда поблизости замечал свидетелей его антисобачьего террора. Сува не знал, как называется эта порода и, стащив как-то раз с лотка книжку про собак, попытался почитать о ней, пристроившись под своим родным мостом. Интеллигентное это было место: клошары несли туда самое чистое, что только у них было, самое дорогое, оставляя во внешнем мире все свое разочарование, пошлость и злость… Но Суве не дали насладиться рассказами о собачьей жизни, вернее, о том, как расчесывать им кудри и проводить плановые вязки. Облава накатилась внезапно и погнала бедолаг вдоль реки, мимо приткнувшихся рядами лодок, потом по недавно начатым новостройкам и наконец через заросшие бурьяном пустыри – тут уж ищи ветра в поле!.. Во всей этой суете и нервотрепке Сува и потерял свой литературный трофей. Собаченцию звали Догоняем, хотя у пса было и другое – научное имя, складывающееся из имен доблестных, медалированных предков, но произнести его мог разве что нетрезвый хетт или мидянин. Про себя Сува ласково называл кобеля Гунькой, Гуней. Он вообще-то очень любил животных, особенно чужих, потому что свои у него почему-то долго не протягивали или сбегали (если везло). Нет, он никогда не мучил братьев меньших, но мог по независящим от него причинам исчезнуть вдруг суток этак на десять-пятнадцать, а потом, вернувшись, обнаружить в своем логове кладбище. Да и в обычную пору у Сувы далеко не всегда было чем подхарчиться, но уж если было, то он честно делил пайку со своими подопечными – всегда поровну. Сува и Гуне пытался пару раз подкинуть чего-нибудь съестного – понятное дело, когда хозяин отвернется. Понимал, конечно, что живется кобелю в пищевом смысле вовсе неплохо, и все же не мог удержаться – уж больно приятен глазу и слуху был пес по имени Амсгончет-чермибсды или как там его… Оба этих раза закончились не то что бы плачевно, но без видимого результата. Гуня нюхал предложенные ему куски, дружелюбно вилял хвостом и убегал – то ли боялся, что усечет и накажет Хозяин, то ли брезговал непритязательным угощением. Ничего лучше московской (вареной с жирком) колбасы Сува предложить ему не мог. Догоняй, в свою очередь, давно уже заприметил этого несуразного мужичка в заплатанном на локтях и подоле пальто и неопределенного цвета штанах с оттянутыми белесыми коленями. Он казался потешным и даже по-своему симпатичным. Порой с ним хотелось поиграть. Неуклюжие попытки мужичка накормить кобеля какой-то сомнительной колбасой не могли восприниматься иначе, как чисто символический жест благорасположенности и готовности подружиться… Разве может обладающий собственным достоинством, высокопородный пес польститься на подобное непотребство?! Конечно, может, думал в глубине души Догоняй. В том-то и дело – колбаса никогда не бывает лишней, а уж дружески настроенная колбаса – тем более. Но он не позволял этой мысли захватить его целиком и перебороть страх, а ведь Догоняй действительно сильно боялся своего Хозяина. Тимофей Михайлович был мужчина злой. На работе он ненавидел почти всех, но осмеливался нападать лишь на практикантов и молоденьких лаборанточек – словом, на тех, кто заведомо боится пикнуть… Да и в семье был вовсе не деспот – напротив, тряпка, но тряпка ворчливая, умеющая показывать зубы, причем почти всегда не по делу. И опять-таки отыгрывался Тимофей Михайлович на самых забитых и бессловесных. Чаще всего накопленную за день, нерастраченную свою злобу вымещал на псе, хотя нанести ему реальное физическое увечье боялся – жена удавит за “высокопородного”. Потому и насобачился Хозяин обрекать Догоняя на муки чисто психологического порядка. Даже случайные встречи с “девочками” на утренних и вечерних прогулках Хозяин всякий раз удосуживался превратить в сцены позора и унижения. Догоняй не имел зла на Хозяина, не копил его, не лелеял планов мести, но обида наполняла его, с каждым днем все сильнее разъедая тонкое, чувствительное сердце младого кобеля. Супруга Тимофея Михайловича Ирина Максимовна была женщиной дородной и потому малоподвижной. К пятидесяти трем годам она сохранила в душе некоторый заряд доброты и расходовала его почти исключительно на пса, в какой-то мере компенсируя подлые усилия супруга. Однако доброта ее была слишком уж эгоцентричной: Ирина Максимовна больше любовалась собой, когда холила и лелеяла Догоняя, а потому ощущения его были двояки. У такой женщины, у такой замечательной хозяйки обязательно должен быть лучший в городе кобель, которому следует подобрать лучшую в городе сучку, хозяйкой при этом непременно должна быть тоже по-настоящему достойная женщина. Замечу: в высшей степени достойной женщиной Ирина Максимовна считала лишь саму себя. Так что Догоняй и по этой линии обречен был на холостяцкую жизнь. Дочь Тимофея Михайловича и Ирины Максимовны Ольга долго мечтала заиметь песика, но, убрав десяток кучек, разочаровалась в своем любимце и уже второй год кряду едва замечала Гуню. За весь день она бросала ему два-три слова и какой-нибудь колбасно-ветчинный обрезок в качестве отступного. Пустыми глазами провожала она его на прогулку, отшатывалась, пугаясь его несдержанных ласк (он все еще надеялся на взаимность) – понятное дело, защищала свои юбки и плащи от грязных лап или морды. И в результате Догоняй по сути был один-одинешенек, а потому как-то совершенно незаметно для себя пристрастился к мыслительному процессу. Думать он пытался о многом, а получалось мало о чем… Попытки его были упорны, а предвкушение понять что-то этакое было велико и сладостно. Но истина ускользала, оставляя в шерстяной его башке лишь ворох смутных картинок, букет ускользающих запахов и ощущение потери. Разочароваться в думаньи Гуня себе все ж не позволял, иначе что бы ему еще осталось?.. Со стороны, понятное дело, Догоняевы эксперименты заметны не были. Никто даже и предположить не мог, что этот гордый, красивый, высокопородный пес от страданий своих принялся выращивать в себе интеллект. Душу-то собаке растить не надо – душа у нее еще почище человечьей будет. Когда Суваев появлялся у своего бывшего дома, чтобы украдкой поглядеть на шагающую из школы или играющую во дворе дочку, он всякий раз ловил на себе внимательный, почти человеческий взгляд Догоняя. Анька росла капризной, даже вздорной девицей, но отца однако же помнила и вроде продолжала любить. Во всяком случае, их встречи могли бы до слез растрогать чувствительную натуру. Бывшая жена Сувы запретила ему “травмировать” ребенка, но после нескольких месяцев мучительного следования запрету он наплевал на ее угрозы и приходил к дому, когда мог. Съехать куда-нибудь Татьяна оказалась не в состоянии, а вызывать полицию у нее духу не хватало – все-таки был когда-то родным человеком и даже была меж ними любовь. Теперь-то кажется, что и нет, но на самом деле была, проклятущая… Анька, заметив отца где-нибудь на боковой скамеечке, подбегала к нему, он подхватывал ее на руки, хоть это и становилось с каждым разом все труднее: “ребеночек” набирал вес и рост, а отставной родитель, напротив, старел и копил груз всевозможных болячек. Ну а потом начинался разговор, который мог быть прерван в самом начале, если выяснялось, что батяня на сей раз не сумел притарабанить никакого, пусть самого пустякового, чисто символического гостинца. Впрочем, Сува не обижался на дочь, он понимал: даже самые бескорыстные чувства требуют материального подкрепления – в этом он уже не раз убеждался за свою непростую, “пятнистую”, как он сам говорил, жизнь. Когда Анькина мать замечала рядом с дочкой обтюрханного мужичка, то начинала яростно стучать в окно или, высунувшись в форточку, вызывала дочь домой. Та беспрекословно подчинялась, ибо прекрасно знала, какой скандалище ей может быть учинен. 35 Корреспондент газеты “Мегаполис-Экспресс” сообщает: “Сегодня утром фанатики из Ордена Судного дня умело просочились сквозь редкое оцепление муниципальной полиции, захватили трибуну Мавзолея, где ими и был организован ритуал поклонения Очистительному Огню. Свидетелями этого шокирующего действа стали многочисленные туристы и горожане, гуляющие по Красной площади. Трибуна была очищена лишь через полчаса после начала ритуала. Группа фанатиков-мазохистов была арестована, часть из них уже успели нанести себе плетками или цепями телесные повреждения малой и средней тяжести. Один человек скончался в реанимации от полученных при Очищении ожогов…” Глава седьмая 3 ОКТЯБРЯ 36 “По сообщению агентства “Пресса-Латина”, несмотря на круглосуточную охрану активистами Африканского союза за свободу и нарядом городской полиции, в ночь на воскресенье 3 октября к памятнику Махди, только что установленному в центре Вашингтона, было подложено мощное взрывное устройство. Бронзовая фигура генерала и мраморный постамент полностью уничтожены. Председатель АСС Албамба Смит в ответ на это заявил: “Теперь мы поставим по точно такому же памятнику на каждой вашингтонской площади!” Президент США выразил свое сожаление в связи с произошедшим актом вандализма…” 37 ХАБАД(З) “Если… дело… в твоих… руках… я… спокоен…” – выдавливал из себя по одному слову вконец ослабевший Махди. Эта сцена намертво впечаталась в память Хабада, хотя он и сознавал в глубине души, что в действительности все было несколько иначе. “Наследник дела моего…” Ха-ха. Этих наследников набралось не менее трех десятков, когда наступило время подхватить выпадающее из окостеневших рук кормило. Пришлось изрядно попотеть и с ног до головы умыться красненькой “водичкой”, чтобы оно не оказалось в лапах сладкоголосых приверженцев Ложного Пути. Слишком много под конец развелось в окружении Махди предателей и болтунов – к большому пирогу власти всегда слетается туча мух… “Наследник дела моего…– раз за разом повторял слова Вождя генерал Хабад, чтобы еще больше укрепиться в своем решении. – Тебе одному доверяю я… Жадные растащат, слабые растеряют, сильные перегрызут друг другу глотки. Ты средний, ты серый – ты сможешь сохранить в неприкосновенности и даже преумножить великое наследство”. Подобный разговор действительно был, правда, не с ним одним – и вел его не изнемогший от жизненных тягот Махди, а личный секретарь Вождя Сайд Гиза, мир его праху… Теперь не стало ни жадных, ни сильных – перебиты все до единого. Ну а слабые запуганы на десять поколений вперед. Однако эти жертвы оказались напрасными – все равно все растащили, растеряли. Не стало Хозяина, и распался Щит Свободы – от мыса Альмади до мыса Рас-Хафун. Происки ЦРУ и ГРУ? Не обошлось и без них, но главное, народ Африки еще не готов к подвигу, он пока не сознает своего высокого предназначения… Хабад решительно подошел к столику, включил видео-фон. – Соедините меня с комиссаром телестудии. Несколько секунд в аппарате что-то щелкало и клацало. Связь была все еще на уровне каменного века. – Ибрагим Ширази слушает. – Добрый день, соратник. Здоровы ли ваши наследники?.. Сегодня вечером я должен обратиться к своему народу. – Как прикажете менять программу, соратник? – осведомился комиссар, даже не удосужившись ответить на ритуальный вопрос генерала. В голосе его звучало раздражение – многосерийная мексиканская мелодрама пользовалась большим успехом у зрителей, а ведь скорей всего, пострадает именно она. – Может быть, выкинуть документальный фильм о голоде? – Не стоит. Он будет наглядным подтверждением моих слов – хорошим фоном для обращения… Мне потребуется всего двадцать минут, соратник. Передвиньте как раз на это время ваш богомерзкий фильм – от этого все только выиграют…-3начит, сначала делаем запись, а эфир – в двадцать два ровно. – Слушаюсь, соратник…– пробормотал Ширази и отключился. Какими ничтожествами приходится себя окружать, чтобы подстраховаться от смертельного удара в спину, – подумал Хабад, сплюнув под ноги. – А мелких уколов можно не бояться – москиты не повалят слона… Бедняга Ширази даже и представить себе не может, что именно сегодня наступает новая эра. Всего каких-то десять часов осталось… Ничтожный пожиратель “сникерсов”! Ему явно пришлась по нраву наступившая передышка, он бы с радостью окончательно обуржуазился, отрастил брюшко и заведовал моим телевидением до глубокой старости. Но червяк предполагает, а вождь располагает… Хабад снова включил видеофон. Чтобы дозвониться отсюда до Лысого, спрятавшегося где-то в недрах самодовольной Швейцарии, потребовалось около десяти минут. – Что вам угодно? – низкий утробный голос. На экране сохранилась серая пелена – его собеседник не хотел включать изображение. В голосе нетерпение и тревога. – Вам привет от старинного друга в Дофаре… Не забыли такого? – Да-да, спасибо. Я вас слушаю, – встрепенулся Лысый. – Когда бы вы хотели увидеться с ним? – Это значило: “Когда может вылететь ваш самолет?” – Я готов хоть сейчас, но… есть ли у него, где меня принять? – Это значило: “Переведены ли деньги?” – В Цюрихе у него прекрасный номер в отеле. Можете проверить. – Речь шла о переводе денег в один из цюрихских банков – по заранее согласованному перечню (один город – один банк). – Обязательно приехал бы, но, боюсь, мне не хватит денег на дорогу. Не достает всего десяти франков. Жадный ублюдок! Аппетиты растут быстрее, чем волосы на щеках! Ты у меня еще попляшешь!.. – Неужели так сильно подорожал проезд? – в голосе генерала звучала откровенная издевка. Но Лысый ничуть не был смущен. – Мне придется ехать дольше, чем хотелось бы – погода испортилась, можно сорваться в пропасть. Дураку ясно: истинная причина – обыкновенная алчность. “Ты уже почти достиг дна”, – подумал Хабад, потерев переносицу. Взять десять миллионов швейцарских франков из казны ТАР невозможно – их там просто нет. Все банковские авуары давным-давно заморожены, а золотой запас ушел на подпольную закупку оружия. – Встреча должна состояться именно сегодня…– начав говорить, Лидер Революции все еще продолжал обдумывать ситуацию. – У меня есть платиновое кольцо с брильянтом. На билет должно хватить. – Он имел в виду платиновые слитки из ЮАР и израильские брильянты. Придется малость распотрошить собственный НЗ. – Кольцо за десять франков?.. – раздумывал Лысый. – А как я получу его? Надо отправить тем же поездом. – Проводник доставит его вам. Пауза, какое-то кряхтенье на том конце провода. – Согласен, – наконец “разродился” собеседник. – Сейчас я позвоню в отель. Подождите. Лысый переключил канал – проверял поступление двадцати миллионов на счет. Хабад тем временем черным фломастером рисовал на белой скатерти корявые треугольники. Никак не удавалось сделать все три стороны прямыми. Скатерть была безнадежно испорчена. “Ни-че-го – эта тварь заплатит мне за все!..” – Все в порядке, – наконец “проснулся” Лысый. Голос его стал заметно веселее. – Поезд выйдет через три минуты и будет в Умле ровно в девятнадцать по Гринвичу. Умль (то бишь Умм-эль-Халл) – база ВВС Бардуслея, принадлежащая теперь ТАР. – Проводник откроет шампанское, как только кольцо будет передано, – продолжал Лысый. – Вы меня поняли?.. Это значило, что пока представитель Лысого не получит драгоценности, он не запустит “машину” в рабочий режим и она останется грудой бесполезного железа. – Прекрасно. Значит, мы обо всем договорились. Надеюсь, это наш последний разговор, – довольно двусмысленно выразился Хабад и, не дав собеседнику возможности ответить, нажал на кнопку “ВЫКЛ”. Потом по селектору он обратился к адъютанту, сидящему в приемной (это был тот самый лейтенантик – командир центурии, встреченный на шоссе в первый день отступления). – Где Лахыс? Ко мне его! – Он уже ждет, будет через минуту. “Через три”, – мысленно поправил адъютанта Хабад. Ровно столько требовалось внутренней охране, чтобы в последний раз обыскать любого посетителя, посещавшего Лидера Революции. Вошедшего в покои высокого, широкоплечего, но чуть сутулящегося человека в черных очках, конечно же, звали по-другому, но его настоящего имени не знал даже сам Хабад. Это был очень опасный человек, но одновременно и очень полезный. Лахыс имел большие связи в Европе и Америке, а главное, он ни коим образом не связан ни с одной из четырех спецслужб, действующих в ТАР. – Здравствуйте, генерал, – вкрадчиво произнес Лахыс. – Садитесь, – только и ответил Хабад. Он стоял у красно-черных с золотой оторочкой гардин, закрывающих огромную карту мира. В щель виднелась восточная оконечность Африки – Рог, Абиссинское нагорье, пустыня Огаден, озеро Альберта… Бросались в глаза воткнутые красно-черные флажки, отмечавшие линию фронта. В последние дни флажки не сдвинулись ни на миллиметр. Гость осторожно присел на краешек кожаного кресла. Это, конечно, была показная робость. Она раздражала Ха-бада, как и то, что он не видит глаз собеседника. Лахыс на людях никогда не снимал черных очков. – Ну, как наши дела? – с мнимым безразличием осведомился генерал. – Нам удалось выяснить номер его машины и место проживания. Он зарегистрировался в отеле “Санкт-Галлен” под именем Джона Уолда. – Все ли готово? И когда это возможно сделать? – Сегодня в полночь. – А деньги? – Он, сам того не зная, переведет их на наш счет (его компьютер отсоединен от реальной банковской системы внесенным вирусом), потом вернется в номер и… – Вы уверены? Неожиданно раздался звонок из приемной. Адъютант сказал извиняющимся тоном: – Соратник, ваша старшая жена хочет сказать несколько слов. Это очень важно. – Ну что там еще?! – буркнул Хабад, недовольный, что его прервали. У Фариды был взволнованный голос. Все словно сговорились помешать ему в Святом Деле. – Твой младший сын заболел, господин. – Что с ним? Когда это началось? Почему вы молчали?! – Он бредит. С самого утра. Мы боялись отвлекать тебя, господин. – А что врач?! – Он не обнаружил симптомов болезни. Температура нормальная. Болей вроде бы нет. – А на что жалуется сам Анвар? – Он ничего не говорит…– Голос ее прервался. – Вернее, по-настоящему не говорит – только бормочет какие-то непонятные слова. – Я не могу приехать. Отвезите мальчика в клинику профессора Юханссона. – (Если тот еще не удрал, – подумал генерал). – Новости сообщайте моему адъютанту…– замолчал, потом все-таки добавил: – Берегите моего сына. Лахыс внимательно смотрел на него. Хабад затеребил левый ус, он терпеть не мог, когда свидетелями его личной жизни становятся посторонние. – У вас неприятности, генерал? – В черных стеклах очков померещилась усмешка, хотя на самом деле в них всего лишь отразилось сияние хрустальной люстры. – Повторяю вопрос: вы уверены в успехе операции? – Я кровно заинтересован. Десять процентов суммы – надеюсь, вы не забыли о своем обещании?.. – Я еще никогда не нарушал своего слова. – В другое время самому стало бы смешно, но в эту минуту Хабад свято верил в то, что говорил. – Кстати, можно сделать так, чтобы он умер… ну, не слишком быстро? – добавил генерал. Лахыс его прекрасно понял. – Конечно, генерал… Моим людям все же нужны гарантии. Хабад молча встал из-за стола и подошел к окну, выходящему во внутренний дворик дворца. Финиковая пальма давала слабую тень, ее ветви обвисли, засыхающие листья поблекли – дерево явно готовилось умереть. Желтые пятна на стволе, труха, сыплющаяся из него, – все это напоминало о смерти. Лахыс проследил взгляд Лидера Революции, кашлянул и сказал примирительным тоном: – Думаю, я сумею убедить моих людей, что все возможные гарантии даны. – Рад был с вами встретиться, – как будто ничего не случилось, произнес хозяин кабинета. – А сейчас не стану вас задерживать… Лахыс встал, чуть поклонился и бесшумно исчез за дверью. Хабад уже звонил командующему охранных войск. Потом он связался с начальником Генерального штаба, затем – с начальником столичного гарнизона. Говорил им почти одно и то же: – Всему личному составу, кроме несущих караульную и патрульную службу, ровно в двадцать два ноль ноль находиться у телевизионных приемников и слушать мое обращение к народу. Далее он позвонил начальнику столичного отдела службы безопасности. – Слушаю, соратник. – Сегодня в половине десятого вечера обеспечьте отключение электричества во всех зданиях посольств и международных представительств. Ровно на час. И поговорите с консульским отделом Секретариата по иностранным делам. Не позже полуночи все послы должны получить наши официальные извинения. – Слушаюсь, соратник. И только тогда позвонил домой. К видеофону подошла одна из младших жен. – Ничего нового, господин. – Я не поэтому поводу… Передай Фариде, чтоб никто в доме не смотрел сегодня телевизор начиная с десяти вечера. 38 Сообщение агентства Франс-Пресс: “В связи с крайне участившимися случаями появления снежных людей в обитаемых районах земного шара, из Женевы на непальскую станцию по изучению аномальных явлений (СИАЯ-6) вылетела совместная комиссия из представителей ЮНЕСКО и ЮНЕП во главе с заместителем генерального директора ЮНЕСКО Иргашем Бакыром. Этот высокопоставленный чиновник ООН заявил в интервью корреспонденту газеты “Монд”, что на месте хочет разобраться во всем – “своими глазами увидеть этих седых чертей и раз и навсегда покончить со всеми сплетнями, домыслами и кривотолками”. 39 ФОН РЕГ(З) Суета сует… По крайней мере, суета, царившая сейчас на станции, приводила Петера фон Рега в содрогание. Разве что зеленой краской траву на газонах не красили, а так сотворили все глупости, кои только возможно. Аврал по первому классу– генеральная уборка с развешиванием китайских фонариков, красочных стенных газет и победоносных диаграмм с ползущими вверх стрелами научных достижений. И все это ради кучки замшелых чинуш из Нью-Йорка и Женевы. Петер демонстративно отказался заниматься показухой, но все же навел идеальный (а значит, мертвенный) порядок в своей лаборатории. Впрочем, это естественно, ведь исследования заморожены и от приборов исходит лишь могильный хлад. Кроме того, он вымыл близлежащий коридор и половину столовой. Потому никто не мог обвинить его в саботаже. Слонопотам Лукас заставил коллектив стоять на ушах и день, и ночь, и весь следующий день до позднего вечера, пока чины с призывным гудением не подкатили к воротам станции на своих новеньких “леопардах”. Личный состав СИАЯ-6 выстроился по ранжиру в главном коридоре, словно это был смотр бойскаутов или вечерняя поверка в гарнизоне. Фон Peг стоял в ряду последним (сам выбрал это место, грубо нарушив субординацию). Рядом оказалась уборщица-шерпка. Она гордо опиралась на свою швабру и с нетерпением ожидала появления “больших боссов”. Но комиссия вовсе не пожелала обходить строй, пожимая руки, и тут же продефилировала в кабинет доктора Лукаса. Кстати, для размещения высоких гостей были освобождены лучшие жилые комнаты. Вместе с Зиновьевым и еще несколькими учеными-старожилами СИАЯ-6 фон Peг на неделю лишился своего уютного гнездышка. Переселенцев поместили в подвал, где доселе хранилось всякое старье и запасное оборудование, о чем они, конечно же, должны были помалкивать в тряпочку. …У Петера было паршивое настроение после разговора с Зиновьевым. Фон Peг не без колебаний решился рассказать тому о странном поведении животных. Он очень боялся стать посмешищем в глазах коллег, Как и предполагал Петер, этот тип не поверил ни единому его слову или, вернее, сделал вид, что не поверил. – Не сомневаюсь, гостеприимство и особенно винные погреба доктора Проста не только шакалов, но и гиен могут превратить в лучших друзей человека. Ну, а что касается медведей, то, как известно, они умеют пользоваться некоторыми простейшими орудиями: например, выковыривать палочкой мед из улья. Уважаемый герр Петер, а вы случайно не проглядели на этой милой поляночке пчел?.. Кстати, труп йети, обнаруженный фон Регом, так и не был препарирован – он безвозвратно пропал для исследований. Когда станционный лендровер приехал на место аварии, никто и близко не смог подойти к мертвому гоминиду – снова действовал “эффект отталкивания”. В результате Петер опять очутился в дураках – его рассказу, что ночью все было иначе, никто не поверил. Приехавшие полицейские также не смогли подобраться к перевернутому джипу и мертвецам. После долгих и нервных переговоров начальника местной полиции со Слонопотамом было решено сжечь труп снежного человека из огнемета. Другого выхода придумать не смогли, ведь роботов не было ни у СИАЯ-6, ни у непальских копов. Но даже после сожжения это место продолжало давить на психику и люди не могли находиться там долго. На торжественный ужин в “кают-компании” Петер пойти отказался, сославшись на головную боль. Он пораньше лег спать, забаррикадировав подходы к своей раскладушке ящиками с не надписанным, не распечатанным и потому таинственным содержимым. С раннего утра решил уйти на “охоту” – участвовать во всем этом балагане он не собирался. …Фон Peг шел по тропе в совершеннейшей темноте. Фонарика у него почему-то не было. Он крался за кем-то, одновременно сам ощущая на затылке чей-то настойчивый взгляд. Это было даже интересно. Потом лес расступился, на небе воссияла полная Луна, и на освещенной ею поляне Петер увидел множество неподвижно лежащих в живописном беспорядке людей, коров, собак. йети, медведей, кошек, обезьян, койотов… – Дурак ты, Per, – произнес вдруг в самое ухо кто-то грубым, но вообще-то довольно доброжелательным голосом. Петер вздрогнул от неожиданности. – Все вы дураки… Диалектики не понимаете. – И голос сделал многозначительную паузу. – Объясни, – потребовал фон Peг. Невидимый собеседник рассмеялся презрительно, а потом все же бросил Петеру как подачку: – Мир-то един. – И замолк окончательно. А потом раздался тоскливый, душу выматывающий вой, и тела на поляне начали шевелиться. Что-то было не так… Фон Peг проснулся и понял: совсем рядом действительно кто-то воет. Этот жуткий звук оборвался через несколько секунд. Петер, вставая, неловко задел один из ящиков, тот покачнулся и с жутким грохотом упал, окончательно разбудив его. – Кто там? – тихо спросил он, потом громче: – Кто мне спать не дает?! – Хотя аналогичную претензию с полным правом могли предъявить и ему самому. Был третий час ночи. – А я думал, это ты втихаря набрался, пока мы, как дураки, слушали в “кают-компании” здравицы в честь доблестного ЮНЕСКО, – из темноты подал голос Джим Трентон, помощник Зиновьева. Он тоже оказался одним из “лишних” людей. – Значит, это Рудольф – больше некому, – констатировал фон Peг и почувствовал злорадство. Трентон сумел нащупать выключатель и зажег в подвале свет. Поиски Зиновьева оказались недолгими. Начальник отдела по изучению гоминидов лежал на спине между двух штабелей ящиков. Глаза у него были открыты, даже выпучены, они обрели какую-то жуткую белесость и потому показались Петеру безумными. Лицо Рудольфа покрывали крупные капли пота. Он редко и слабо дышал. – Эй! – Трентон дотронулся до его плеча. – Ты чего?! Спишь?! Зиновьев не ответил. Похоже, он был без сознания. К тому же фон Peг разглядел у него на лбу седую прядь. Голову мог дать на отсечение: вчера ее не было. …Когда станционный врач не без труда привел Рудольфа в чувство, тот с подозрением посмотрел на склонившихся над ним людей. – Это… что… шутка? —. наконец едва различимо произнес он. – Ты о чем, Руди? – удивился Трентон. – Тебе было нехорошо. Ты даже из тела ненадолго удирал. Он имел в виду потерю сознания, но почему-то именно эта фраза жутко перепугала неколебимого скептика Зиновьева, который в последние годы, похоже, стал превращаться в завзятого циника. Рудольф вдруг побледнел – его бросило в этакую даже зеленоватость, – закатил глаза и попытался куда-то отползти, но в результате только спихнул с койки на пол подушку. – Ну и чего вы на сей раз испугались? – сухо осведомился врач. Он чрезвычайно ценил свой сон и поминутно поглядывал на часы, откровенно демонстрируя нетерпение. – Я… Я…– Язык не подчинялся Рудольфу. – Я был в нем…– И затрясся. – Думаю, укол успокаивающего ему просто необходим, – с оттенком торжества произнес доктор. – Нельзя всю жизнь играться в бирюльки, ловить снежных людей и в конце концов не свихнуться. – И эффектным жестом вонзил шприц в руку больного. Зиновьев почти сразу обмяк, задышал ровнее. – И вы, конечно, вкололи ему слоновью дозу, – констатировал Трентон. – Именно так, – с вызовом ответил доктор. – А теперь я пойду и попытаюсь уснуть. Чего и вам рекомендую, господа. 40 Корреспондент журнала “ГЕО” сообщает из Берлина: “Директор Берлинского зоопарка доктор Мозель наконец-то провел неоднократно откладывавшуюся пресс-конференцию. Выглядел он неважно: ввалившиеся глаза, почерневшее от бессонных ночей лицо. Вступительная речь профессора была довольно сумбурной, но ее главная мысль сводилась к следующему: в животном мире Земли происходит глобальная катастрофа. Она в равной мере затронула и дикую природу, и заповедники, и зоопарки, и скотофермы, и наших домашних любимцев. Животные словно взбесились – вернее, это происходит с ними попеременно или даже некими волнами (переносясь от вида к виду). Хищники вдруг начинают ластиться к людям и даже пытаются есть траву, травоядные, напротив, начинают охотиться и с большим вредом для здоровья пробуют питаться мясом. Были отмечены и случаи их нападения на людей. Высокоразвитые звери ни с того ни с сего утрачивают сложные инстинкты и зачатки разума, скатываясь по эволюционной лестнице на несколько ступенек. Менее развитые, наоборот, вдруг существенно умнеют, даже не всегда обладая необходимой для этого биологической базой. Ну а некоторые высшие обезьяны и собаки (быть может, мы просто не знаем всех случаев) порой выказывают поистине человеческие способности. Причины подобного развития событий по-прежнему остаются неясными, и биологи всего мира пока что впустую ломают головы, проводя тысячи наблюдений и экспериментов. Затем доктор Мозель категорически отказался отвечать на вопросы журналистов, а их было запасено великое множество, и лишь под яростным натиском прессы все же соизволил (после множества оговорок) высказать собственную “совершенно сырую и наверняка крайне спорную” гипотезу. Она, к сожалению, объясняет не причину происходящих процессов, а лишь их механизм. Если считать количество разума у животных Земли константой, то в совершающемся ныне его “размазывании” одновременно сосуществуют две равносильные, но противоположные по знаку тенденции: утери и обретения разумности. Сумма же всегда остается величиной постоянной. Не исключено, аналогичную ситуацию можно ожидать и в мире людей. Не дай бог, конечно”. 41 ХАБАД (4) В принципе он мог сейчас говорить о чем угодно. Строенная мощь стояла за спиной и вбивала в мозги зрителей вовсе не эти его слова. Но все же Хабад решил не рисковать: обращение к народу должно выглядеть вполне обычным, чтобы враги ничего не заподозрили, к тому же и в самых привычных речах, как он считал, содержится некая сила, если звучат они из уст Вождя. Значит, для янки и ооновских политиканов все будет выглядеть обычным пропагандистским трюком африканского диктатора, пытающегося спасти лицо перед своими подданными… А если они сами посмотрят запись? – Генерал не смог сдержать нервного смеха. Ширази с тревогой поглядел на него. Телекамеры были установлены в кабинете Хабада. Он не хотел, чтоб Машину видел кто-нибудь посторонний. “Профессор” и верховный шаман стояли рядом с ней за ширмой, к которой прикреплена рельефная карта ТАР. Хабад прекрасно слышал шумное дыхание шамана. Наверное, телевизионщики, слыша такие звуки, думают, что там прячется целый взвод охраны… Ширази дал десятисекундную готовность, пошел обратный отсчет. – Камера! – воскликнул он, и его лицо исчезло за экраном монитора. – Сограждане! Сыновья и дочери Африканской Революции! – голос генерала, казалось, непритворно дрожал. Он прекрасно умел вживаться в роль. – Я обращаюсь к вам в тяжелый для Революции час. Агрессор, прикрывающийся голубым стягом ООН, используя фактор внезапности и огромное преимущество в боевой технике, предательски обрушился на нашу дорогую свободу. Но Революция не побеждена! Мы выстояли, отбросили ненавистных захватчиков за Бому и Ишашу. Революция продолжается!.. Время шло. Триединый заряд, сконцентрированный в его голосе, мимике, излучении мозга, фиксировался на пленке, наматывался в бобины, заряжая, готовя к бою бесшумные, невесомые, невидимые глазу и потому беспроигрышные снаряды, мины, бомбы и ракеты. Это ощущение придавало Хабаду сил, и слова текли легко и свободно, рождались в гортани словно бы сами собой… Ведь он уже несколько лет не использовал заготовки штатных составителей текстов, да и сам заранее особо не готовился – всегда без бумажки, всегда экспромтом, а это чрезвычайно импонирует людям. Лучше пару раз споткнуться, чем тыкаться носом в текст или таращить глаза, следя за бегущей строкой… – …Так называемые ценности цивилизации – ложь! Когда души сгнивают на корню, техническая мощь не может принести ничего, кроме вреда, и вселяет лишь беспочвенные надежды на процветание… “Профессор” Шибак, тайно вывезенный с Украины агентами службы безопасности АР, после первых часов панического ужаса, охватившего его в самолете, и после безобразной сцены, которую он закатил при встрече с Хабадом, довольно быстро пришел в себя. А узнав о полагающемся ему гонораре, и вовсе воспрянул духом – во всяком случае, больше не жаловался на насилие и только изредка вздыхал, очевидно, намекая на необходимость компенсации моральных издержек. Главное, Шибак совершенно четко уяснил, чего именно от него ждут, и сумел настроиться на работу. До начала сеанса генерал попросил Шибака показать свое мастерство на одном из младших поваров (одиноком парне, которого уж точно никто не хватится). “Профессор” сначала возмутился подобным недоверием к его всемирно признанным способностям, но потом снял пиджак, засучил рукава и показал, что это такое – гениальный психотерапевт-самородок из Мяснинска. Под воздействием пассов повар мгновенно впал в транс и, не сходя с места, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Что я должен ему внушить? – Безоговорочное подчинение лично мне. Любой мой приказ… – Ясно-ясно! – не дав договорить, замахал руками “профессор”. – Одну минуту… Дело было сделано. Повар открыл глаза и осведомился: – Вы уже начали? У меня там суп на плите…– С виду он был вполне нормален. – Пойдем на кухню, – неожиданно участливым голосом сказал Хабад. – Я сам скажу шеф-повару, что ты отлучился по моему приказу. И, оставив Шибака в кабинете, они вышли через черный ход. Хабад вел повара вовсе не на кухню, но тот ничуть не удивился. Он покорно шел следом за генералом. Вскоре они свернули в боковой коридор и очутились в маленькой квадратной комнатке без окон, со стенами и полом, покрытыми красной кафельной плиткой. Хабад остановился, неторопливо достал из кармана опасную бритву с чудеснрй перламутровой ручкой и протянул парню. – Держи! Повар взял, крепко сжал в руке. Он смотрел при этом только на генерала, и Хабад видел в его зрачках лишь свое собственное отражение. – А теперь перережь себе горло! – И отступил на шаг. С трехсекундным колебанием (Хабад попытался засечь время задержки по хронометру) повар поднес бритву к горлу и неуверенно провел лезвием. Оно было великолепно заточено, и кровь брызнула. Парень дернулся, вскрикнул. – Сильнее! – рявкнул Хабад. – Режь сильнее! …Все было кончено. К сожалению, на строгий полевой мундир Хабада попало несколько капелек крови. Он вышел в коридор, плотно закрыл за собой дверь, а потом нажал неприметную кнопку, заделанную в косяк. В комнате чуть слышно заскрипел механизм, задвигающий пол в стену. Тело тяжело плюхнулось в воду, пролетев вниз несколько метров. Потом зашумели струи, смывая кровь со стен. Генералу было очень жалко своей любимой бритвы, но в этой жертве тоже заключался смысл: ничего истинно ценного не обретешь, ничего при этом не потеряв… Переодевшись, он вернулся к “профессору”, спокойно ожидавшему его в кабинете. – А где же этот повар? – без особого интереса осведомился Шибак. – Наверное, надо его расколдовать… – Успеется, – спокойно глядя “профессору” в глаза, ответил Хабад. – Его смена кончилась, и он уже ушел домой. Больше Шибак о поваре не вспоминал. – В целом я удовлетворен, однако реакция немного запаздывает и нет уверенности в действиях. Поэтому вам придется работать в составе трио. Уж не обессудьте, профессор. На сумме гонорара это никак не отразится… – Но это же просто дикарь, – возопил Шибак, узнав, с кем именно ему придется работать. – У каждого свои методы. Вы оба должны подкрепить своим даром мои слова, чтобы народ как один человек поднялся на восстановление разрушенного войной, чтобы в мое искреннее желание возродить величие Родины поверили лучшие умы страны и принялись обучать население грамоте, умению полезно трудиться… Словом, уши народа должны быть открытыми для моих слов. – Уметь слушаться вас… – При желании можно сформулировать и так. У каждой стадии развития общества свои задачи. На нашей, родоплеменной, иным способом бесконечную грызню за угодья и водопои не прекратишь, нормальной жизни не построишь: нужен лидер, который поведет за собой всех… – …Христианский бог – обман, утешение для слабых, кандалы для сильных, смерть для всякой надежды на свободу. Демократические идеалы – подлый обман, последняя стадия, предел обмана… Все покупается и все подкупаются – и это называется воплощением воли народа?! Если только их народ – это стадо баранов, которое можно приманить пучком соломы… Свободы, подлинной свободы духа – там, на Севере – никогда не было и нет. Здоровые человеческие отношения – семейные, родовые, племенные – извращены и безнадежно втоптаны в землю. Тело человеческое служит одному лишь разврату, оно продается подобно хлебу или автомобилям. Не осталось абсолютно ничего святого, а враждующие между собой христианские церкви неустанно поливают друг друга грязью, любыми средствами зарабатывают деньги на свою сытую жизнь и беспрерывно лгут, благословляя царящий распад, крах государства, нравственности и самого человека. И честным людям, если они еще остались на Севере, уже не к кому обратиться за защитой. Ведь они не знают Мамбуту, и Мамбуту не знает их… Верховный шаман красно-черного духа Мамбуту Пага-лусу Третий тоже был тайно вывезен сюда – из священного городища Арваку. Его взяли сразу после Великой Пляски. Поначалу Пагалусу был помещен в одной из задних комнат личных апартаментов Хабада. Когда генерал наконец соизволил появиться там, он сразу же почувствовал тяжелый дух, исходящий от верховного шамана, несмотря на все усилия мощного кондиционера. Это был толстый старик в длинной, некогда белой юбке, с голым лоснящимся торсом и почти женской грудью. На голове его криво сидел посеревший от времени венец из страусиных перьев, которому явно пошла уже не первая сотня лет. На голых ногах с раздутыми ревматическими суставами были чудовищных размеров адидасовские кроссовки без шнурков. Понятное дело, во время традиционного обряда в честь Мамбуту жрец выступал босиком. Казалось, Пагулусу дремал, развалившись в мягком кожаном кресле. Перед ним на журнальном столике стояли дочиста вылизанные тарелки с грудой идеально обглоданных куриных косточек. Это все, что осталось от принесенной шаману с дворцовой кухни двойной порции обеда. Шаман вдруг приоткрыл левый глаз, бросил пронзительный взгляд на генерала и снова закрыл его. – Добрый вечер, великий Пагалусу. Благодарю твоих могучих предков за рождение столь всесильного слуги Мамбуту, – церемонно произнес Хабад, чуть наклонив голозу. Оставалось надеяться, что он ничего не перепутал. – Привет и тебе, соратник, – проворчал старик, открывая оба глаза. – Перестань кривляться. Я слушаю тебя… – Извини, достойнейший, что вынужден был столь неожиданно и бесцеремонно пригласить тебя во дворец. Но тревога за судьбу страны заставила меня пойти на подобное святотатство…– В голосе Хабада не было ни грана раскаяния. – Посмейся, посмейся над стариком…– благодушно проворчал шаман. – Мамбуту потом пощекочет твои ребра раскаленным жезлом. Он тоже имеет чувство юмора… Да не тяни ты время – скажи, что надо. Быть может, я и смогу тебе помочь. Я бы хотел поскорей вернуться… кхе… в мое гнездышко, соратник. – И этак мерзенько захихикал. Верховному шаману было все равно, каких духов насылать, на кого наводить порчу, лишь бы всуе не тревожили дух великого Мамбуту. Самое трудное оказалось убедить старика, что его собственных усилий может не хватить и он должен действовать вместе с каким-то гнусным белым шаманом и его дурацкой “железякой”. И не просто рядом, не просто одновременно, а именно в унисон, как бы сливаясь воедино. – …И пускай бы гнили, заживо разлагались – какое нам до них дело?! Но ведь люди Севера изгадили всю планету, они несут нам свои болезни, свои пороки, заражают скверной подрастающее поколение… Они не хотят умирать одни, когда рядом живут и развиваются здоровые народы, здоровые культуры, им хочется всех утянуть за собой в могилу… Приблизился ключевой момент. Хабад собрался с духом и, выдержав полуминутную паузу, сказал: – Недалек тот час, когда я скажу вам: “Хабад КОМАНДА”. И с этого момента вы будете безоговорочно подчиняться мне, ибо поведу я вас на победный, последний бой за свободу. Ждите моего приказа, верьте – придет день освобождения! Все!.. Камера остановилась. Генерал вытер выступившие на лбу капельки пота. Все население ТАР отныне будет делиться не на белых и черных, арабов и негров, чиновников и обывателей, военных и гражданских, а на смотревших и не смотревших его. До того как телевизионщики собрали манатки и убрались восвояси, Хабад еще раз тщательно проинструктировал Ширази, что делать, как и где хранить эту пленку. Например, проявлять и озвучивать ее он потребовал в своей личной фотолаборатории. Отпустил генерал телевизионного комиссара лишь со взводом из состава внешней охраны. Оставшись один, Хабад прошел за ширмочку. Шибак, стоя на коленях, внимательно рассматривал машину, помигивающую огоньками индикаторов и ровно светящуюся Красными точками сенсоров. Верховный шаман разлегся на Хабадовой кушетке и делал вид, что задремал. – Прекрасно поработали! Спасибо! – жизнерадостно воскликнул Лидер Революции. – Теперь небольшой торжественный ужин и, получив обещанное вознаграждение, вы отправитесь по домам. Самолеты будут готовы через час… За длинным столом, уставленным всевозможными кушаньями, уселись лишь они трое: Шибак и Пагалусу – на противоположных концах, а Хабад – точно посередине, как всегда имея за спиной дверь (путь отступления на чрезвычайный случай). Генерал, впрочем, как и “профессор”, старался не видеть и не слышать чудовищно чавкающего верховного шамана. Переговаривался с Шибаком о всякой чепухе. Обслуживали себя сами – в комнате це было ни слуг, ни охранников. чХабад не любил лишних свидетелей. Он уже несколько лет ежедневно принимал маленькие дозы этого яда, надежно приучив свой организм. Гости же примерно через полчаса должны незаметно задремать, и этот радостный сон окажется для них последним. Завидный конец, – думал генерал, накладывая себе салат из ростков бамбука в ананасном желе. – Боюсь, мой будет другим… 42 Заявление директора Бернского отделения Интерпола: “Сегодня в девять часов утра в номере отеля “Санкт-Галлен” обнаружен труп известного американского биофизика Эдварда Гоули, зарегистрировавшегося под именем Джона Уолда. Как известно, двенадцать дней назад он внезапно исчез из своей лаборатории в Принстоне вместе с несколькими экспериментальными приборами. Учитывая, что покойный не привозил в отель каких-либо громоздких предметов, невозможно с уверенностью сказать, похищена ли экспериментальная аппаратура убийцей или она находится в каком-нибудь тайнике, устроенном Гоули. Поданным судебно-медицинской экспертизы, смерть биофизика наступила в результате остановки сердца. На теле обнаружены следы многочисленных мелких повреждений, сделанных острыми предметами, а также ожоги от сигарет. У трупа вырвано четыре ногтя на руках. Все это свидетельствует об особо зверском характере убийства. В номере обнаружены принадлежащие Эдварду Гоули документы и около десяти тысяч долларов мелкими банкнотами. Таким образом, версия ограбления представляется маловероятной. Швейцарская полиция ведет активный поиск преступников. Не исключена возможность участия в операции представителей ФБР, о чем уже ведутся переговоры”. Корреспондент газеты “Република” сообщает из Джубы: “Вчера ночью в районе реки Тондж потерпел крушение четырехместный частный самолет неустановленной принадлежности, летевший на север. Прибывший на место пять часов спустя полицейский наряд из Bay обнаружил среди обломков изуродованное тело пилота. При нем не найдено никаких документов (включая полетный журнал), равно как денег, ценностей или оружия. Также отсутствуют следы каких-либо перевозимых грузов. Известно, что несколькими часами ранее над территорией Судана уже пролетал некий частный самолет, направляющийся по международному коридору в южном направлении. Причины катастрофы вряд ли будут выяснены, так как министерство внутренних дел Республики Белого Нила, сославшись на нехватку средств, отказалось направить к месту крушения экспертов. К тому же, до настоящего момента ни одно государство не выразило заинтересованности в проведении подобной операции”. Глава восьмая 4 ОКТЯБРЯ 43 ФОН РЕГ (4) Из-за ночных событий Петер поднялся не в шесть, как планировал, а лишь в полвосьмого. Его боевой дух был ослаблен. Совершив налет на кухню и стащив оттуда полбуханки хлеба и ломоть бекона, фон Peг поспешил убраться со станции, пока личный состав не проснулся после вчерашнего застолья. Он надел маскировочный комбинезон, захватил с собой нож, пистолет, бинокль, фотокамеру, флягу с водой и фляжку с джином. На всякий случай оставил в изголовье раскладушки записку: “Ушел на охоту по северному склону. Надеюсь прийти до темна. Peг”. – Доброе утро, мистер Peг, – приветливо поздоровался скучавший в дежурке охранник. Остальные, очевидно, почивали. – Доброе утро, – ответил Петер, подумав: “Даже автомата нет – лишь идиотский браунинг. На дорогу совсем не смотрит, стоит в дверях, зевает – много же он накараулит…” После инцидента с джипом заезжих боевиков местная полиция порыскала пару дней по близлежащим дорогам, опросила хозяев гостиниц, кемпингов, мотелей и постоялых дворов и удовлетворенно констатировала: чужаков больше нет и опасаться нечего. В ответ на настойчивые просьбы Слонопотама обеспечить безопасность СИАЯ-6 лишь проформы ради был установлен пост, состоящий из одного-единственного полицейского с карабином, который благополучно дремал днем под разноцветным зонтом, а ночью – в дежурке. Через три дня и эта чисто символическая охрана была снята. …Петер в последний раз бросил взгляд на серые бетонные стены станции, на красную, крытую черепицей крышу главного здания, строгий черный купол обсерватории и быстро пошагал по дороге, взбирающейся в гору. Сейчас зеленый склон казался не слишком крутым и высоким, но уже через час все переменится – каждая следующая сотня шагов будет даваться все с большим трудом. Фон Peг сделал очередной шаг, и дорога вдруг куда-то пропала… Он сидел на стуле и смотрел, как носок чьей-то ноги настойчиво ковыряет блестящий паркет. Хозяина ноги было не видать. “Неужели это моя нога? – вяло подумал Петер. – Что-то не припомню у себя такого ботинка…” Ботинок действительно был весьма странен: здоровенный, с квадратным носом, окованным латунью, сам коричнево-красный, приятно пахнущий обувным кремом и хорошей кожей. Но при этом, самое удивительное, вид его был знаком фон Регу. Петер непонятным образом очутился в чужом доме. И этот дом он видел не впервые. Правда, кухня (а это была она) – не самое запоминающееся место, гости не часто допускаются туда. Кухня была просторная, чистая, даже красивая. Большущая шестиконфорочная плита работала на сжиженном газе; между окон высились объемистые холодильники и морозильники – их было по два; стены красного кирпича украшали оленьи рога, звериные головы, африканские маски, развешенные между всевозможными ящиками, расписными разделочными досками и наборами угрожающего вида ножей и разнокалиберных поварешек, дуршлагов и черпачков. Фон Peг отдал ноге, а значит, и этому несуразному ботинку приказ остановиться, и движение прекратилось. “Все-таки мой…” – констатировал Петер и попытался встать. Покачнулся, потерял равновесие, поспешно сделал шаг второй ногой, о которой почему-то совсем забыл, и – вот чудо! – умудрился-таки не упасть. Только теперь он обратил внимание на свои не менее “замечательные” штаны. Это были мягкие фланелевые брюки, которые так любил носить дома доктор Прост, правда, у него они содержались в идеальном порядке. У этих же штанцов в промежности обнаружилось свежезастиранное пятно, еще слегка отдававшее мочой. Бывший хозяин тела, которым нынче заведовал Петер, кажется, страдал энурезом или его кто-то перепугал до смерти. Тут раздались шаги, и на кухню вошел китаец Ли. Фон Peг окончательно убедился, что попал именно в дом Иакова. Это был тот самый повар-кудесник из Ланчжоу, а красно-коричневые ботинки и бежевые брюки – соответственно – принадлежали доктору Просту. Сейчас повар наверняка поинтересуется, какой обед надо готовить, – подумал Петер. – И что я ему скажу?.. Он попытался вспомнить какой-нибудь самый простой из съеденных в этом доме обедов. Но разговор о еде так и не зашел, как, впрочем, не прозвучало и традиционное обращение “хозяин”. Китаец бросил презрительный взгляд на застрявшего посреди кухни фон Рега-Проста и приказал тихим голосом человека, который абсолютно уверен, что ему не могут не подчиниться: – Убирайся на улицу. Из-за тебя здесь воняет конюшней. Ли расправил плечи, перестал приниженно горбиться и оттого стал чуть выше ростом. Изменилось выражение его глаз, мимика, манера держаться и, конечно же, голос. Да, это был теперь совсем другой человек. Ну а одет повар оказался в лучший костюм доктора, правда, сидящий на нем мешковато. Петер молча повиновался, побрел прочь. Однако это оказалось не таким уж простым делом. Теперь фон Peг смог узнать, что ощущает по-настоящему старый человек, особенно если он еще не привык к своей немощи. Ноги шаркали, их было так трудно оторвать от пола. Мучила одышка, ныла спина, поясница почти не гнулась. Гипертония, ревматизм, остеохондроз… Когда Петер-Иаков дотащился до дверей черного хода, в доме раздался медоточивый голос Ингрид: – Иди ко мне, милый… Я уже заждалась тебя, – она звала в спальню китайца. – Сейчас, дорогая, – ответил Ли. Только теперь фон Peг сообразил, что повар никогда раньше не говорил на столь чистом немецком. Но, не дождавшись прихода китайца, она сама появилась на пороге кухни. Розовый пеньюар на миг просветило выглянувшее из-за тучи солнце, и все прелести Ингрид отчетливо проступили сквозь ставший прозрачным тончайший шелк. Она была сейчас на редкость красива: засверкавшие в солнечных лучах пряди чуть рыжеватых роскошных волос, не тронутое загаром, а потому кажущееся белоснежным лицо, сияющие зеленоватые глаза, большой, чувственный, но отнюдь не уродливый в своей величине рот… Петер почувствовал желание, хотя его тело было в отвратительной форме. Потому что это было обоюдное желание: и старого тела, и его нового хозяина. И что-то в нем переменилось… “Вот сучка! – в ярости подумал фон Рег-Прост, хлопнул дверью и кряхтя опустился на ступени заднего крыльца. Он ощущал, что в нем начинают пробуждаться силы, но пока их было еще слишком мало. – Я сплю? – спросил себя. – Или галлюцинирую?” – Ответа не было. Содержание этого странного сна было бы достаточно традиционным и вполне логичным, учитывая чувства, испытываемые Петером к жене друга, если бы в каждого из участников драмы не вселился другой… А кто же вселился в мое тело?! – Фон Рега окатило холодом. – И где сам Иаков? Быть может, в китайце?..” – Но Петер тут же отмел эту мысль: в любом облике Прост повел бы себя по-другому. Уж больно четки все детали, ярки цвета, остры запахи, реальны физические ощущения – от ходьбы, например, или вот от боли в пояснице, которая, тьфу-тьфу, у самого-то еще не давала о себе знать. Он даже и представить себе до сих пор не мог, как именно ощущается радикулит или остеохондроз… Нет, столь натуралистических снов фон Peг никогда в жизни не видал. “Может быть, все-таки наведенная галлюцинация? Психотропный излучатель способен и не на такое… Но почему именно я и кому есть до меня дело в такой глуши? Если б я владел какой-нибудь тайной и ее нужно было из меня выудить… Даже если 6 они по ошибке считали, что я обладаю ею, то действовали бы совсем иначе. Ведь сейчас разворачивается чисто психологическая, этакая семейно-любовная драма, а вовсе не допрос с пристрастием. Где же тут здравый смысл?! Я всю свою жизнь готовился к встрече с неизвестным, необъяснимым, к Контакту, и вот теперь… пасую. Мне же и карты в руки! Я должен, просто обязан развязать этот узел, докопаться до истины, если даже мне придется при этом вывернуться наизнанку!.. Начнем с самого простого, – решил фон Peг, – используем испытанный научный метод познания. Кусаю себя… Р-раз. Он вцепился в руку отличными имплантированными зубами доктора Проста. Боль была вполне реальной. “Итак, примем на веру, что это явь, – думал Петер. – Что из этого вытекает? Повар – резидент китайской разведки? Прекрасно законспирированный, десятилетиями ведущий двойную жизнь шпион? А доктор – его подчиненный, жалкая “шестерка”? Тогда Ингрид – лишь номинально жена Проста, а фактически?.. Так-так… Но ведь очевидно: сейчас доктор сломлен. И сломлен, судя по всему, вот только что. Он же всегда был в высшей степени уверен в себе и вполне удовлетворен своим местом в мироздании. Значит, это всего лишь маска, а в натуре… Но столь блестяще играть год за годом могут только гениальные актеры. Скорей уж, Ли вышел из подполья совсем недавно и сразу поставил ничего не подозревающего хозяина “на место”. Ну а Ингрид? Тут же переметнулась, почувствовав за китайцем силу? Или с ней тоже произошла метаморфоза? Сейчас в мире явно царствует Бог Метаморфоз…” На плечи фон Рега лег груз: надо спасать честь старого друга, который нынче сам не может постоять за себя. Надо навести порядок в этом доме. Петер, держась за косяк, поднялся на ноги. Он чувствовал себя уже гораздо лучше – и к телу малость притерпелся, да и благородная ярость обеспечивала приток сил. Оранжерея всего в двадцати шагах – там наверняка найдется какой-нибудь инструмент… Взять на вооружение смертоубийственные кухонные ножи ему даже в голову не приходило. Кое-как доковыляв до оранжереи, фон Peг далеко не сразу смог открыть дверь – запор был довольно хитрый, а тело и не думало ничего подсказывать новому хозяину. Прекрасные кусты чайной розы – гордость Иакова – встретили Петера густым, одуряющим ароматом. В помещении была парная атмосфера. Поиски подходящего орудия мести не заняли много времени. Фон Peг остановил свой выбор на тяпке с толстой и не слишком длинной ручкой. Обратный путь занял вдвое меньше времени – после принятия “волевого” решения у Петера словно бы открылось второе дыхание. Этот победный марш завершился в спальне Ингрид. Жаркие объятия любовников не смогли вывести фон Рега из равновесия и заставить наделать глупостей. Ну а повар даже и не пытался остановиться, услышав шаркающие шаги Проста. Любовники и смотреть не стали на “старую развалину”, вздумавшую припереться в самый разгар. Ли только выплюнул злобно: – Убирайся, а не то!.. И получил тяпкой по продолговатой, покрытой редким черным волосом голове. Тяпка попала ему точно по затылку. Китаец вскрикнул и обмяк. Женщина завизжала, судорожно пытаясь выбраться из-под враз потяжелевшего тела… Петер-Иаков поначалу не хотел ее бить, но Ингрид, вскочив на ноги, бросилась на него – прыгнула с постели как дикая кошка, целясь длинными наманикюренными ногтями прямо в глаза… Фон Peг осторожно ощупал свое оцарапанное лицо. Ингрид вытянулась у его ног. На лбу у нее весомо, грубо, зримо вздувалась огромная синяя шишка. Надо сказать, Петер-Иаков ударил обоих вовсе не металлическим острием, а тыльной, тупой стороной тяпки. Иначе результат был бы совсем иным. Китаец очнулся первым. Он с удивлением и ужасом посмотрел на хозяина, сидящего на кушетке с тяпкой в руках, на себя и на столь же безнадежно голую Ингрид и заплакал. Фон Peг ожидал чего угодно, но только не этого. Ли подполз к кушетке, обхватил фон Рега-Проста за ноги и запричитал, боясь поднять на него глаза: – Простить меня, хозяин! Не выгонять! Это не моя! Не моя!.. Не отправлять меня назад! Это не моя!.. – Его била дрожь. Поведение повара выглядело непритворным. В одном-единственном доме не может скопиться столько гениальных актеров! – А где ты был все это время? – строго спросил Петер. Вообще-то, вопрос звучал вполне логично: если ты был не здесь, то где же? – Моя… Моя…– Тот никак не мог успокоиться. – Моя был в Ланчжоу. Моя п-пришел… пришел арестовывать младший брат! – выпалил он на жуткой смеси ломаного немецкого и пиджин-инглиш. – Ты был там полицейским? Или в госбезопасности? – Да… Да, хозяин. Твоя – очень умный человек. Все понимает… Но моя не стать… Моя не арестовывать он. Моя отпускать… В брат стрелять… Моя… моя тоже стрелять в они… В моя стрелять… попасть…– Стоя на коленях, повар глядел на Петера-Иакова. В глазах его застыл ужас и собачья преданность. Нет, ни о каком резиденте тут речь идти не могла. В тело Ли, как и в тело Проста, вселилась чужая душа. Фон Peг почувствовал, что на нем снова лежит груз, и заговорил торжественно и спокойно: – Я прощаю твое тело, Ли. Душа же твоя безвинна. Забудь все, что было. И помоги мне сделать так, чтобы Ингрид тоже забыла обо всем. Никогда не напоминай ей… – Твоя святой, хозяин! – только и смог вымолвить китаец. Петер-Иаков наклонился над своей-чужой женой и погладил ее по лицу. Кожа на виске и щеке оказалась нежной, как кожица персика. Ингрид сейчас была похожа на спящую русалку и нравилась ему еще сильней. Они быстро натянули на женщину цветастую хлопчатобумажную пижаму, осторожно уложили ее на тахту и закутали одеялом. Повар сбегал на кухню, принес мокрое полотенце, и фон Peг, свернув, положил его на лоб фрау Прост. Потом он обнаружил, что китаец продолжает стоять рядом и с обожанием смотрит на него. – Спасибо, хозяин. Моя вечно помнить твоя доброта… – Иди-иди, Ли. Этот разговор закончен. Займись-ка лучше обедом. Тот низко поклонился и, продолжая кланяться, задом вышел из комнаты. Петер напоследок посмотрел на Ингрид – просто глаз не мог отвести, и не поверил, что оказался способен ударить это небесное создание… Он действительно очень любил фрау Прост, и с этим нельзя было ничего поделать. Петер не решился еще раз погладить Ингрид по лицу и только дотронулся до лежащей на покрывале тонкой ее руки с идеально гладкой кожей. И вдруг… вдруг он увидел под перламутровыми ногтями красно-коричневые полоски – это была кровь, его кровь. И волшебное очарование вмиг распалось. Надо было доделать все до конца. Даст Бог, Ингрид так ничего и не узнает об этом страшном дне. Наверняка, и она где-то бродила последние часы, – думал Петер. – Ну, а теперь моя очередь вернуться. Он вышел на середину комнаты, чтобы поблизости не было острых углов, размахнулся и со всего маха дал себе тяпкой по башке. …Очнулся фон Peг от того, что Ли прикладывал ему на темечко грелку со льдом. Голова гудела, в глазах мельтешило. К горлу подступила тошнота. Он с ужасом подумал, что понадобится вторая попытка. – Жить, хозяин, – снова плакал повар. – Пусть моя мертвый, но твоя – живой!.. Не надо твоя убивать… Не надо… Ингрид зашевелилась на постели, застонала. – Что со мной? – произнесла жалобно. – Я отравилась? – Потом нащупала шишку и скривилась от боли. Она по-прежнему не поднимала головы и потому не видела мужа и слугу, сидящих на полу. Спрашивала этак в пространство: – Я что, упала? – Мы все упали, дорогая, – решился подать голос фон Peг-Прост. – Наверное, дом качнуло. Здесь же бывают землетрясения… И тут он рухнул лицом в кусты… 44 Из выпуска российской программы новостей “Вести”: “Сегодня утром произошло еще одно трагическое происшествие. Прямо какой-то рок довлеет над Россией… В восемнадцати километрах от железнодорожного узла Грязи произошло лобовое столкновение составов. Из-за необъяснимой, грубейшей ошибки опытного диспетчера скорый поезд “Москва-Адлер” столкнулся с товарняком, везшим донецкий уголь. Экстренное торможение смогло лишь немного смягчить удар. В результате аварии двадцать вагонов сошли с рельсов. Оба электровоза раздавлены всмятку. К счастью, пожар не возник… Сведений о жертвах пока не поступало. На месте катастрофы ведутся спасательные работы, туда выехала специальная комиссия МПС и следственная бригада Генеральной прокураторы. Подробности – в нашем вечернем выпуске…” 45 СУВАЕВ И ДОГОНЯЙ (2) Я подошел к стене и поднял ногу. В такие моменты вспоминается многое… Во всей этой процедуре заключен мудрый многовековой ритуал, а вовсе не примитивная физиология, как считает большинство людей. И дело тут вовсе не в обвалившейся стенке, хотя анекдот не так уж и плох… Обнюхать место, где до тебя уже “приземлялись” другие, определить безопасное место, где можно позволить себе расслабиться и, будучи уже не ощетинившимся бойцом, вечно готовым к схватке, а беззащитной божьей тварью, немного побыть самим собой, снять внутренние запреты, вкусить мгновение раскрепощенности, расторможенности… Потом пометить это место своей персональной меткой и идти на поиски другого места. Так постепенно и выстраивается весь традиционный и выверенный, отработанный до малейших деталей маршрут прогулки под названием жизнь… Если уж пространство твоего бытия замкнуто, то надо превратить его во что-то законченное, своего рода произведение искусства – вроде икебаны, бонсая или сада камней… В этом смысле японское искусство (вернее, его философия) было особенно близко Догоняю. Впрочем, и знал-то он его только благодаря программе токийского телевидения, что весь последний месяц ежедневно показывали по тринадцатому каналу в порядке культурного обмена. И тут на тебе – сука, очень похожая на длинноногого худосочного поросенка: белая с черными пятнышками и закрученным тоненьким хвостиком. Выбила из колеи, нарушив гордый и спокойный ход мыслей… И эта, с позволения сказать, собака начала ластиться ко мне! Нет, вы можете это себе представить?! И претендует едва ли не на ответные ласки… Ну, есть ли в этом мире понятие чести, совести, справедливости наконец? Неужто чистая порода совсем перестала цениться? Кто был никем, тот станет всем? Р-р-р-гав!.. Так что на этот раз (редчайший случай!) Догоняй был почти солидарен со своим Хозяином, когда тот оскалился и бешеным рыком отогнал прочь несчастного “поросенка”. Догоняю даже захотелось злорадно потявкать вслед понуро трусившей в никуда псине, но тут же его охватил стыд и раскаянье. Ему вдруг стало очень жалко эту нелепую собачонку, убежавшую с побитым видом, но поздно!.. Зазнайство, чванливость, снобизм еще никого до добра не доводили. Он даже представить себе не мог, что еще неделю назад в его ушастой голове не рождалось ничего похожего на такие мысли, и вообще те, старые его мысли в большинстве своем были скорее ощущениями, стихийными порывами, желаниями не духа, но тела. Эмоциональная сторона, неосознанность подавляюще преобладали в нем тогда, определяя наглядно-образный характер мышления. А вот теперь по-ди-ж-ты!.. Догоняй почти не чувствовал того напряжения, в коем отныне постоянно находился его маленький мозг, каждая клеточка которого (включая те, что всю не столь уж долгую собачью жизнь находятся в резерве) была задействована и работала на износ. Потом Догоняй увидел в переулке знакомую фигуру. Хозяин тоже заметил Суву и скорчил брезгливо-презрительную гримасу. Дескать, опять тащится эта задрипень… Эх, прищучил бы, да боязно – вдруг на перо наткнешься?.. Пес и раньше способен был почувствовать такие мимико-психологические тонкости (собаки вообще прекрасные интуитивные психологи), но до сих пор не давал себе труда обмыслить их, вовлечь свои оценки в “словесную форму”, Теперь пришло такое время… Тимофей Михайлович никогда особенно не нравился Догоняю, не нравился псу и его запах – вечная смесь луково-пивного и распаренно-потного духа. Впрочем, обожай он своего Хозяина, за милую душу полюбился бы ему и этот “коктейль”. Собака – существо крайне отзывчивое, порой и вовсе беззаветное. Догоняй очень боялся Хозяина, но одновременно и сочувствовал ему, вернее, пытался найти в Тимофее Михайловиче нечто такое, за что бы ему следовало сочувствовать. Само собой, не все многочисленные слабости Хозяина были мерзкими: имелись и маленькие, трогательные слабинки, вполне подходящие для этой цели. Но сейчас у кобеля пропала всякая охота пестовать и лелеять в себе сочувствие к этим самым милым пустячкам. Перед ним был мерзкий тип, волею несправедливой судьбы доставшийся ему в Хозяева, и с этим надо было что-то делать… А странный человечишка, откликающийся на кличку “Сува”, чем-то очень даже импонировал Догоняю. То ли своей зависимой независимостью, то ли непринужденным, но при этом вовсе не гордым поведением, то ли нравом веселым. И, главное, он так смотрит на меня, – думал пес, дружелюбно виляя хвостом, – чувствуется, очень хочет погладить, но никак не решается, бедняга. И вдруг Догоняй принял решение с доселе непостижимой для него смелостью и безоглядностью: “Если Хозяин набросится на Суву, когда он станет гладить меня, я Хозяина у-ку-шу”. И Догоняй на миг даже почувствовал во рту сладковатый вкус хозяйской крови – как-то раз он слизнул с линолеума каплю, капнувшую из разрезанного Тимофеем Михайловичем пальца. Хозяин потом долго вымещал злость на диване, пиная его ногами, и, конечно же, на псе, хотя больше всего Тимофею Михайловичу хотелось ущипнуть за бок свою непоколебимую и неприступную супругу. “Я сделаю так, что Сува просто не сможет меня не погладить, – была вторая решимость Догоняя. Возникла и третья, хотя и менее законченная и утвердившаяся: – Ну а если Хозяин ударит меня, я от него уйду”. Тем временем Сува приблизился к своему бывшему дому – ветхой пятиэтажной “хрущобе”, которая по плану реконструкции Москвы подлежала сносу тридцать лет назад. Он все еще не до конца оклемался и потому даже не обратил внимания на двигавшуюся в это время по улице и привлекавшую всеобщее внимание демонстрацию провозвестников Судного Дня. Ему было ровным счетом наплевать, та же это “кодла”, на которую он натолкнулся в катакомбах Белого Дома, или что-то новенькое. Пущай себе поют, в бубны бьют, хоть по-волчьи воют, лишь бы его самого не трогали!.. Это случилось с Сувой около пивного ларька на углу Сталинградского проспекта и улицы Кеннеди. Цедя из пол-литровой баночки от века разбавленное пиво (в приличные заведения клошаров не пускали), он вдруг почувствовал, что банку кто-то вырвал у него из рук – вернее, она просто испарилась. В горле уже не было и следа пива, а в желудке – той, приятной тяжести, что скоро начнет переходить в изнурительную отрыжку. Да и пивной ларек, сотворенный в стиле Пизанской башни, куда-то безвозвратно исчез. И самое странное, Сува сейчас прочно сидел на стуле и тупо смотрел на свою пустую руку. “Неужто я отрубился и уже в вытрезвиловке? – Ужас охватил его и теперь медленно проникал во все поры кожи. – Но не с чего ведь! Не с чего, мать-перемать!.. Знать, теперь одна дорога – на сто первый…” Он долго не мог расчухать, что для медвытрезвителя здешняя обстановка ну никак не подходит, да и сидящие в зале хорошо одетые мужики в наушниках вовсе не похожи на зацапанных копами алкашей. Люди эти сидели перед выстроившимися в ряд пультами, уставившись в мерцающие экраны локаторов, и постоянно открывали рот, будто что-то говоря, но голосов их не было слышно. “Как рыбы в аквариуме”, – подумал Сува. Он прекрасно видел красные блямбы наушников, но почему-то не мог сообразить, что и на нем надеты такие же – все дело в этом. И тут, словно проткнув наконец ватную пробку, кто-то надсадно проорал ему в ухо: – Земля! Земля! Почему не отвечаете?! У меня горючего – на один круг! Земля, это борт 14-32!.. Только сейчас клошар убедился, что попал в диспетчерскую какого-то аэропорта. Он вдруг совершенно ясно понял, что очень даже просто может угробить этот самый “борт 14-32”. Господи, спаси!.. Первым делом снял наушники. – Слушай! – крикнул соседу справа. “Достучался” до него, лишь дважды сильно дернув за рукав. – Мне совсем хреново. Пусть меня заменят! – От волнения он даже не заметил, что голос его весьма странен. – С ума сошел! Есть же главный!.. – воскликнул сосед и тут же снова спрятал ухо под красной блямбой. А Петр тем временем отодвинул стул, встал и побрел куда глаза глядят. Главное было побыстрее выбраться из этой ловушки. Полукруг разноцветных мужских спин вскоре остался позади. На туалетную комнату Сува натолкнулся совершенно случайно. Ши-икарная, надо сказать, была комнатенка: тут тебе и душевые кабинки, и номерные шкафчики с личными причиндалами, большущие зеркала, ну и, само собой, кабинки “главного калибра” – и притом все чистенькое, аккуратненькое, аж блестит. Какие-то непонятные кнопки, панели, всякие там никелированные ручки-дрючки. Да' и размеры впечатляли: метров сто квадратных – никак не меньше. Пока Сува осматривался, в дверь комнатищи влетел взъерошенный тип в белом халате с каким-то серебристым металлическим чемоданчиком в руке. – На что жалуетесь? – подскочил к Суве, словно хотел укусить, – А счас посмотрим…– буркнул тот и шагнул к ближайшему зеркалу. – Вот тут в чем дело! – ткнул пальцем в свое-чужое изображение, которое совершенно ничем не напоминало милый сердцу лик Петра Суваева. – Не я это! Ну не я, и весь сказ! – Ему от этого свинства даже вдруг как-то весело стало. – Значит, не вы, – слегка опешил врач. – А кто же тогда? – Черт его знает!.. – Ну а зовут-то вас как? – прищурившись, осведомился врач. (Сейчас он стоял в трех шагах от Сувы.) – А как должны? – попытался перехватить инициативу клошар. – Вот именно “как”? – продолжал наступать доктор, оттесняя Суву к дверям ближайшей кабинки. Рано или поздно на крышку унитаза загонит. – Вам помочь? – просунулась в дверь еще одна голова. Доктор обернулся, и Сува, воспользовавшись моментом, выскочил на свободное пространство, где была возможность для маневра. – Ваш коллега сильно переутомился и забыл, кто он и что он, – с кисловатой улыбкой ответствовал доктор. – Может быть, хоть вы убедите его, что он – это он, а не моя тетя Имельда Марковна?.. Суве было совсем не смешно. Шансов справиться с двумя мужиками у него совсем немного. – Ты чего, Коля?! – выпучила глаза просунутая в дверь голова. – Крыша поехала? Смена ведь только час как началась… – Я вам не Коля, любезнейший, а Петя, – со злостью ответил Сува и, огибая доктора по дуге, ринулся к двери. Тот попытался подставить ему ножку, но новое Суваевское тело мгновенно среагировало. Потеряв равновесие, эскулап выронил свой чемоданчик, и там что-то жалобно звякнуло. Очевидно, стекляшечки побились… Тело диспетчера уже вплывало в дверь, Сува нырнул головой вперед, и они кубарем покатились по коридору. Парень, похоже, крепко стукнулся затылком об пол и потому не смог оказать достойного сопротивления. Клошар вскочил на ноги и побежал. И все-таки скрутили, “демоны”. Навалились разом и усадили на пол, прижали руки к корпусу, потом завели их за спину и стянули ремнем. На ногах тем временем угнездился какой-то десятипудовый бугай, и Сува даже не мечтал согнуть колени. Потом его подняли, хорошенько при этом встряхнув, и куда-то поволокли. Петр делал вид, что совсем обессилел – еле волочил ноги, но, улучив момент, когда хватка немного ослабла, боднул одного из конвоиров головой в подбородок, другого ударил каблуком по коленке и, освободившись (руки по-прежнему за спиной), бросился вперед по коридору. Подсечка… Трах! Искры… искры из глаз… Он лежал на асфальте у стены кирпичного дома. Рядом стоял пяти-шестилетний сопляк с лопаточкой в руке. – Дяденька, вы ушиблись?.. Вы ушиблись, дяденька? – как заведенный повторял он. Сува потрогал языком зубы – целы, облизал губы – тоже в порядке, и тогда промямлил: – Спасибо, милый. Ничего… Все уже хорошо. Вот сейчас встану и домой пойду… – А одна тетенька побежала полицию вызывать, – участливо сообщил мальчонка. И Сува почувствовал, что надо делать ноги. А они у него пока еще были… Гуня глянул на Тимофея Михайловича. Тот смотрел куда-то в сторону и ковырял носком ботинка газон. Этот привычный, безнадежно приевшийся, но и ставший таким родным и понятным газон. Намедни порезвившись на Пустыре и уже приближаясь к дому, Догоняй подумал: “Возвращение на круги своя”, подумал, именно увидев в разрыве меж пятиэтажек пожухлый, а местами и вовсе вытоптанный до полного облысения газончик. Что же касается Пустыря, то речь идет вот о чем: ненасытная жажда побегать, а вернее, поноситься по полям и лесам сжигала Догоняеву душу день за днем, но эту страсть и тоску нимало не ощущали ни Хозяин, ни Хозяйка. И все же пса данной высокой породы по правилам полагалось хотя бы раз в месяц выгуливать на полную катушку. И в заранее назначенный день (обычно это было воскресенье) Гуню выводили на огромный Собачий пустырь на углу улицы 13-го июня и проспекта Конвергенции. Догоняй носился по нему огромными кругами, а Тимофей Михайлович стоял в центре этой его “вселенной” и зевал или молча копил злость, которую можно будет выместить на собаке на обратном пути. Итак, Гуня глянул, убедился, что хозяйский окрик явно запоздает, и потрусил навстречу медленно приближающемуся Суве. Клошар сразу же заметил кобеля, улыбнулся и даже этак приветственно махнул рукой, словно встретил старого доброго знакомого, обрадовался, поздоровался, но подойти сейчас ну никак не сможет. “Ни-че-го, – подумал Гуня, – зато я к тебе подойду”. Расстояние между ними катастрофически сокращалось. Догоняй яростно завилял хвостом – ну не может же Сувино сердце не дрогнуть!.. Тимофей Михайлович по-прежнему смотрел не сюда – оказывается, пялился на моющую окно молодую бабенку. Тренировочные штаны и полосатая футболка туго обтягивали все ее вполне очевидные прелести, подчеркивая достоинства чуть полноватой, но от того еще более аппетитной фигурки. Гуня был уже возле Сувы, лизнул его шершавую руку, ткнулся носом в ладонь. Клошар начал ласково, но по-мужски ощутимо гладить пса по затылку и шее, бережно касаясь тонких и ранимых ушей-“лопушков”. За видимой обширностью шерстяной фигуры черепушка и костяк кобеля на самом деле были худенькими и довольно хрупкими. И Сува, впервые почувствовав это, вдруг проникся к Гуньке особой симпатией, в основе которой были нежность и жалость. А, как известно, жалость не всегда унизительна и от нее порой один шаг до любви. От равномерных, удивительно приятных движений Сувиной руки пес едва не пришел в экстаз – интеллект вовсе не помеха сильным эмоциям, даже напротив. И только наличие принятых Догоняем решений заставляли его сохранять бдительность – сейчас он буквально чувствовал спиной каждое движение Хозяина. Мойщица окна спустилась с подоконника, чтобы вылить из таза грязную воду, Тимофей Михайлович очнулся, облизал губы, обвел глазами двор в поисках своего кобеля и – на-ча-лось… Хозяин, вопреки Гуниному прогнозу, набросился все-таки не на испуганно отпрянувшего клошара (на Него он просто зашипел, словно раздувшая капюшон кобра), а на самого Догоняя. Хозяин оттащил пса от Сувы за загривок и изо всей силы стал хлестать вдвое сложенным поводком по ускользающему в попытке самосохранения собачьему заду. “Ударил… Ударил… Он ударил меня! – Гуня мысленно повторил эти слова трижды, чтобы у него окончательно не осталось путей для отступления. – Ударил! Ударил! Ударил!.. – Догоняй вдруг совершенно перестал вырываться и отскакивать. – Пусть мне будет больнее, еще больнее – так легче решиться”. Потом повернул голову к схватившей его руке Хозяина и почти хладнокровно вцепился зубами в большую холеную “клешню”. Прикус был не в полную силу, но вполне достаточен, чтобы пошла кровь. Тимофей Михайлович, вытаращив глаза, завопил, уронил поводок и отскочил в сторону, потешно подпрыгнув. Ничего подобного никогда еще не бывало. Гуня вообще ни разу – даже ласково – не кусал Хозяина. Его укусы-поцелуи предназначались лишь тем, кого он любил, а всерьез кусать пес и помыслить-то доселе не мог. Однако ж первый блин не вышел комом. Было ясно: самое большее через минуту испуг Хозяина превратится в ярость, и еще неизвестно, чем закончится дело. Тем временем Сува все еще ошеломленно топтался поблизости. Кажется, он напрочь забыл о цели своего визита… Гуня не стал дожидаться экзекуции, схватил зубами конец поводка и, волоча петлю по земле, быстро побежал прочь. Он терпеливо дождется Суву и понуро поплетется за ним. Клошар не сможет прогнать такую псину, обрекая ее на неминуемую гибель, ну никак не сможет… Глава девятая 5 ОКТЯБРЯ 46 Корреспондент газеты “Нью-Йорк Тайме” сообщает из Катманду: “В ночь на 5 октября совершено вооруженное нападение на непальскую станцию по изучению аномальных явлений (СИАЯ-6). Группа боевиков численностью около десяти человек, обезоружив охрану, захватила и вывезла в неизвестном направлении научную комиссию ООН, а также директора станции профессора Игнасио Лукаса. Среди похищенных руководитель комиссии – заместитель генерального директора ЮНЕСКО Иргаш Бакыр и помощник генерального директора ЮНЕП Гвидо Аморфор. Представитель непальской полиции отказался комментировать произошедшие события. Местный агент Интерпола заявил, что каких-либо следов двух машин, принадлежавших боевикам, обнаружить пока не удалось. До сих пор похитителями не предъявлено каких-либо требований к ООН. Ни одна из непальских или международных террористических организаций не заявила о своей причастности к похищению”. 47 ФОНРЕГ(5) На самом деле, нападение произошло ранним утром, когда Иргаш Бакыр Амир-оглы вышел из своей комнаты (бывшей “берлоги” Рудольфа Зиновьева), чтобы “освободить пузырь”. Его махровый халат так и остался висеть на углу туалетной кабинки. Остальных ооновцев вытаскивали прямо из постелей. Кто-то из астрономов, услышав шум, выскочил в коридор и получил прикладом по подбородку. Сейчас он со сломанной челюстью и сотрясением мозга лежит в клинике американского университета Катманду. Другим сотрудникам СИАЯ-6 просто не дали выйти из комнат. Их заталкивали обратно, тыча в лицо стволами. Петер фон Peг во время похищения спал беспробудным сном. Поэтому он прозевал все самое интересное. После того безумного дня из него словно высосали всю энергию – так вампир выпивает из человека кровь. Зато потом у Петера появился чудовищный аПпетит и он довольно быстро восстановил форму. Для того чтобы вернуться в себя, фон Регу не потребовалось снова лупить себя по голове тяпкой. И без того башка гудела, ну а шишка стала просто чудовищной. Он вернулся, столь же внезапно и легко, как и убыл из себя. Петер мгновенно понял, что он дома, и только тут по-настоящему испугался. Потом оказалось, что тело за этот час успело свернуть с дороги и километров на пять углубиться в дебри. Обратно фон Peг пробирался по своим собственным следам, потому что компаса при нем не нашлось,-как, впрочем, и почти всей остальной амуниции. Очнувшись, он обнаружил, что сжимает в руке пистолет, а фляжка с виски на его поясе пуста. Причем, никакого, даже самого легкого, опьянения у него не было. Так что добро истрачено впустую, а сейчас бы оно вовсе не помешало!.. Петер, хоть и занимался аномальными явлениями половину сознательной жизни, в переселение душ не верил категорически, точнее, он всему на свете пытался найти рациональное объяснение, а здесь дело явно стопорилось… Вот в индусские истории о попаданиях в мозг ребенка информационного слепка, испускаемого в момент смерти человека, он еще мог поверить. Наиболее убедительной деталью в подобной ситуации было постепенное рассасывание господствующей чужеродной информации в мозгу несчастных де-тей-трансформов и восстановление их прежнего “эго” годам этак к десяти. Довольно логично выглядел и целый ряд специфических условий, наличие которых только и позволяло состояться “переносу” личности. Фон Peг прекрасно отдавал себе отчет, что по сути является материалистом-метафизиком фейербаховского толка и ему просто необходимо иметь в голове логически непротиворечивую картину мира – без белых пятен, без заклинаний о принципиальной непознаваемости тайн бытия. И эту картину, понятное дело, ему приходилось постоянно и мучительно перестраивать – всякий раз при обнаружении чего-то нового, доселе неизвестного. Казалось бы Петера теперь должно напрочь выбить из колеи (в картине мира образовалась зияющая брешь), но он имел еще одно – не самое плохое – качество: мгновенно мириться даже с самыми неприятными фактами и уметь подстраиваться под них, а вовсе не наоборот. Значит, переселение душ возможно, – почти спокойно констатировал он. – Примем к сведению… И что из этого следует?.. Дав требуемые (и совершенно бесполезные показания), Петер фон Peг под каким-то надуманным предлогом отпросился у исполняющего обязанности директора СИАЯ-6 Рудольфа Зиновьева. (У того сейчас дел было выше головы.) А Петеру позарез нужно было узнать, что происходит в доме доктора Проста. Картина, которую обнаружил там ксенопсихолог, была удручающей. Иаков безучастно сидел в кресле, совершенно не замечая суетящихся вокруг него Ингрид и Ли. Он был в полной прострации. Постарел Прост за эти сутки лет на пятнадцать – никак не меньше. Китаец выглядел тоже не шибко здорово – его все еще грызло чувство вины. Фон Peг все-таки попытался расшевелить друга. Ингрид не стала его отговаривать – молча уселась рядом, держа у себя на коленях мужнину руку. Петер задавал Иакову какие-то вопросы, гладил его по плечу, массировал шею и лопатки, растирал вялые пальцы – безрезультатно. В какой-то момент фон Peг поймал себя на том, что почти кричит. Женщина с испугом смотрела на него. – Простите…– Стушевался. Боялся теперь глянуть ей в глаза. Перед ксенопсихологом все та же неподвижная фигура в кресле. Впрочем, были и перемены: Прост стал едва заметно раскачиваться взад-вперед. Вот только что это значит?.. И по-прежнему никакого выражения на лице – каменная, вернее, восковая маска. Может быть, дело вовсе не в том, что выделывал с Иаковым его повар, – вдруг подумалось Петеру, – а в том, что делала его душа во время отлучки? Вдобавок, еще надо выяснить, где побывала Ингрид. Она ведь вернулась лишь после моего удара. Или?.. Неужто все – игра, и это она сама миловалась с китайцем? Ч-черт!.. – Послушай, док, – снова, но уже более спокойно, проникновенно обратился к Иакову Петер. – Если ты как-нибудь не среагируешь на мои слова, не подашь знак, что понимаешь меня, я вынужден буду отвезти тебя в психиатрическую клинику. Мы же не можем спокойно наблюдать, как ты тут…– Он не договорил. Прост вдруг моргнул. Это могла быть и чистая случайность, но фон Peг тем не менее воспрянул духом и вцепился в доктора: – Если понимаешь меня, моргни дважды! Иаков никак не реагировал – будто специально бесил его. – Не мучайте его, Петер, – попросила Ингрид тихим голосом. Глаза ее были красные – должно быть, от слез. – Я пытаюсь разбудить его – разве не видно?.. Скажите, Ингрид, а с вами вчера ничего странного не происходило? У вас не было каких-нибудь видений, вам не казалось, что вы – другой человек? Женщина мгновенно переменилась в лице. Она всегда была красива этакой холодной, несколько равнодушной – северной красотой, но сейчас все поглотила гримаса испуга. Ингрид в этот момент явно не ожидала такого вопроса, хотя наверняка заранее готовилась к нему. – Но что?.. Почему вы?.. – Фрау Прост казалась совершенно выбитой из Колеи. Петер подозревал, что это тоже была игра, и она мучительно пытается найти выход – славировать, откровенно не соврав и одновременно не сказав и всей правды. – Так значит, все-таки что-то было? – прокурорским тоном осведомился фон Peг. Он продолжал давить на Ингрид, словно почуяв в ней врага. Ее очевидная беспомощность тем не менее ослабила возникший в нем заряд гнева. Петеру тут же стало жаль ее, и прежнее – казалось бы, напрочь искорененное днем вчерашним – чувство вновь проснулось в душе. Фрау Прост тут же почувствовала это, схватила его за руку, вернее, вцепилась в нее похолодевшими пальцами. Рука ее была тонкой, но хватка очень цепкой. Наманикюренные острые ноготки, словно маленькие перламутровые раковинки, вонзились ему в кожу. – Пожалейте меня, Петер… Я так… Так несчастна… Банальность на банальности, – была его предпоследняя трезвая мысль. – Мне столько пришлось пережить вчера…– Ее губы коснулись его щеки. – Я попала в лагерь к каким-то зверям…– Голос ее прервался. – Они… Они меня… Значит, переселение душ может быть групповым, имея, быть может, даже взрывной характер, – последняя трезвая мысль. Фон Peг почувствовал, что больше не в силах противостоять своему естеству. Он обнял Ингрид, и эти объятия очень скоро уже нельзя было назвать дружеским утешением. – Это была не ты… Это была другая… Ты только смотрела страшный фильм о какой-то другой женщине… Так что забудь все…– Шепча, он сжимал ее все крепче и крепче. Ингрид не пыталась вырваться – напротив, сама подставила губы и обвила ему шею руками. И вот тут Иаков ожил и зашевелился в кресле. Лицо его вновь обрело осмысленное выражение. Но ни фон Peг, ни фрау Прост ничего не замечали до тех пор, пока доктор не издал два непонятных горловых звука, будто прокашливался, давясь мокротой: – Кхем… Акх… Ингрид моментально среагировала – из нее бы могла выйти хорошая теннисистка… Оттолкнув Петера, она бросилась на шею мужу. – Господи! Наконец-то! Ты выздоровел! – В ее прерывающемся голосе звучал неподдельный восторг. – Мы все-таки вытащили тебя! – Бросила мгновенный взгляд на фон Рега и поняла, что он еще не готов ей подыгрывать. Пришлось пребольно наступить ему каблуком на мизинец правой ноги. – Я знала! Знала, что надо делать! Только так можно расшевелить тебя, ревнивый мой бычок!.. – Не трепись! Не люблю! – незлобиво буркнул Прост своим обычным голосом и еще раз прокашлялся. – Я рад видеть тебя, Петер, в полном здравии… после всего этого безумия. Правда, в первый момент…– Он не договорил, бросив на жену многозначительный взгляд. – С возвращением, дружище! – наконец заставил себя включиться в игру фон Peг. Он понял, что если и сейчас останется сидеть, разинув рот, его отношения с Иаковом будут уничтожены раз и навсегда. – Даже в лечебных целях обнимать такую женщину – одно удовольствие. Боюсь, я слишком хорошо вжился в роль. – Почему ты не спросишь, где я был вчера? – Доктор, кряхтя, поднялся со стула и прямиком двинулся к бару. Ингрид попыталась поддержать его, но он отстранил руку жены. – Ну и где же ты был, дружище? – с показной бодростью осведомился Петер. – В лесу, мой дорогой. Представь себе, я был шерпом!.. – Доктор захохотал, впрочем, очень быстро его смех перешел в натужный кашель. Ну а кашель он привык лечить французским коньяком. Наполовину опустошив бутылку, Иаков протянул Петеру полный бокал коньяка. Сам же он на сей раз пил из горлышка. – Ну-ка подлечись, а то совсем с лица сбледнул…– И когда фон Peг взял, продолжил: – Я нес вязанку дров. Меня застрелил какой-то подонок в хаки. Кажется, он говорил по-арабски… 48 Заявление Комитета по обеспечению безопасности ООН: “Согласно агентурным данным, к похищению объединенной научной комиссии ЮНЕСКО и ЮНЕП в Непале причастны боевики ТАР. Из-за широкомасштабных военных операций, проводимых в Восточной Африке, связь их ре-зидентуры с Центром оказалась нарушена, что и послужило сигналом к началу активных действий. Боевые группы ТАР организовали ряд диверсий на военных объектах международных сил ООН на Индостане, в Брюсселе, Тегусигальпе и Монровии, в Северном Курдистане и Шри-Ланке. Наиболее серьезный урон личному составу и боевой технике миротворческих сил нанесен в районе демаркационной линии, разделяющей ОИШ и имамат Халистан”. 49 СУВАЕВ И ДОГОНЯЙ (3) Сува не сразу усек, чего от него хочет пес. Во время прогулки тому раз пять пришлось написать на песке слово “лес”, пока до клошара дошло, что заветная мечта Гуни – побывать за городом. И вот на следующий день, купив кое-какую провизию, зашив свои в очередной раз лопнувшие ботинки и притащив откуда-то старый, но еще вполне целый намордник, Сува повел кобеля на трамвайную остановку. А потом была электричка – целое море впечатлений: изуродованные скамьи, какие-то туристы с бородами, рюкзаками и гитарой, дачники с сумками на колесах, связками досок, лопатами, тяпками и саженцами, вагонные запахи, покачивание и дрожание пола, машинное рокотание моторной секции и, конечно же, мелькающие за окнами пейзажи. В своем нынешнем состоянии Гуня прекрасно отличал реальный объект от его изображения, а быстро движущиеся картинки теперь не ускользали от него, не превращались в абстрактные цветовые пятна. – Ка-акая хо-орошая собачка…– норовила погладить его сердобольная старуха. Догоняй не стал уворачиваться – пускай…– Это какая порода? – спросила у Сувы. Тот хотел было раздуться от гордости, потом передумал и ответил с вызовом: – Хрен-бернар. А вы как думали? – А я не разбираюсь, – добродушно ответила бабка. – Овчарку еще отличу или там… бульдога. Ну, болонку – само собой. А тут – особая стать… – Пакистан это, точно, – с достоинством произнес молчавший до сих пор молодой, деловой очкарик в кожаной куртке. – Болезненные очень, дорогие собачки, но зато…– Он не договорил, даже причмокнул губами – пауза была многозначительной. Сува сейчас вовсе не стеснялся своего затрапезного вида– на поездку в лес многое можно списать. И все-таки с та-акой породой был явный диссонанс. Деловой очкарик сразу же почувствовал это и, подсознательно насторожившись (а может, просто позавидовав), начал расспрос с пристрастием: – Если не секрет, сколько за него дали? – Это подарок, – довольный своей сообразительностью, ответил клошар. Мне б ни за что не хватило…– И этак доверительно улыбнулся. – Послушайте, а…– Глаза парня заблестели. Сува уже слышал в воздухе хруст стотысячных купюр. – Нет, нет! – Он яростно замотал головой. – И не говорите. Он мне вместо сына…– Разговор был исчерпан. Парень вроде бы понимающе кивнул и отвернулся к окну. Воцарилось молчание. И тут Сува вспомнил свое ночное “приключение”. Хорошо хоть его собственное тело после обмена продолжало храпеть, и гость не смог увести этот мешок с костями под холодный дождь и ветер, не сунулся сдуру под колеса или не попытался прыгнуть с моста. Клошар слышал о таких случаях – переселение душ уже полным ходом катилось по Москве, а земля, как известно, слухами полнится… На этот раз Сува прямо из нагретого, уютного лежбища (теплый, ровно колышущийся мохнатый собачий бок прижался к животу) перенесся в ярко освещенное помещение. Это явно не было продолжением его путаного, бледного сновидения. Свет резанул по привыкшим к темноте, отдыхающим глазам. Петр зажмурился, выдавив по слезинке из каждого глаза, потом осторожно открыл щелочки, начал осматриваться. Перед ним поблескивал, мигал и гудел мощным ровным гудом некий огромный пульт, украшенный поверху десятиметровой длины технологической схемой, состоящей из моргающих лампочек. Людей за пультом было всего двое. На соседе желтая шапочка, куртка, штаны и этакие хирургические бахилы. Значит, и на нем тоже. Только зачем этот маскарад? Они ведь не в чане с кислотой сидят… – Ну что, Петров? – вдруг спросил бородатенький сосед. – Да отвяжись ты, – не задумываясь, буркнул Сува. Ему очень хотелось вернуться в свою теплую, удобную “конуру”, а тут проваландаешься всю ночь за “спасибо” – ни пожрать в удовольствие, ни с бабой шикарной переспать (везет же некоторым – залетают прямиком в миллионерскую постель!). А то и вовсе можно нажить неприятности. Сосед пристально посмотрел на него, но больше ничего не сказал. Зато нажал неприметную черную кнопку на голубой панели. Клошар ничего не заподозрил, продолжая тупо разглядывать всю эту мигающую дисплейную мутатень. Но уже через полторы минуты в комнату вошли два дюжих парня в серых мундирах, в высоких шнурованных ботинках, в шлемах и под ремнем. На поясе дубинки и кобуры. Подошли с обеих сторон – ясно, что за ним. – Что случилось? – осведомился Сува, машинально начиная подниматься со стула. – Я тебя чего спрашивал? И что ты должен был ответить? – Сосед все-таки дал ему шанс – не был гадом. Клошару следовало ответить что-то вроде: “Я не Петров, я Сидоров” – заранее оговоренную кодовую фразу. Выходит, такие “гости” здесь уж не в первый раз. – О'кей, – кивнул Сува и поднял руки – дескать, сдаюсь, не стреляйте! – Я из другого муравейника. Сосед состроил сочувственную гримасу. Суве, против всех ожиданий, не стали заламывать руки, надевать наручники или, тем более, бить под дых. Парни были вполне миролюбивы. – Пошли… Шагали справа и слева, каждый на голову выше Сувы и почти вдвое шире в плечах. – Куда мы? – В изолятор, конечно. Посиди или– лучше– поспи, утром завтрак принесем, если “задержишься”… А коли склероз пройдет и вспомнишь отзыв – кричи. – Да у вас, я вижу, процедура до деталей отработана…– Перед Сувой уже открывали металлическую дверь с круглым глазком. – Еще бы – шастаете чуть не каждый день, – буркнул один из охранников. – При большом желании полгорода можно разнести!.. – Придержи язык, – буркнул второй. Дверь захлопнулась. Ключ с характерным щелчком повернулся в замочной скважине, потом раздались шаги и все смолкло. Они ушли, а Сува зачем-то остался. Койка с жесткой “думкой” и солдатским одеялом, стул, унитаз под плотно пригнанной крышкой, поднятый сейчас откидной столик. Вполне цивилизованный застенок. Сува быстро закемарил. Во сне он и вернулся домой. Гуня проснулся от толчка. Это дернулось старенькое тело Сувы, когда в него вошла хозяйская душа. Пес лизнул клошара в щеку, зашебуршился, пристраиваясь поудобнее к Сувино-му боку, и задремал снова. …Электричка остановилась у пустой, мокроватой от недавнего дождика платформы. Поселок прятался за деревьями. Листва уже изрядно поредела, обнажив кряжистость приземистых изб, архитектурные изыски и купеческое варварство особняков, хрупкость и ненадежность жалких садовых времянок. Впрочем, Сува и Догоняй приехали сюда вовсе не за тем, чтобы любоваться человеческим жильем. Жухлая трава, блестящие желтые и красные листья (те, что недавно опали) и прелые прошлогодние пахли терпко и пряно. Воздух – от ветра и наполнявшей его влаги – был холоден и пронзительно, почти по-морскому, свеж. Все эти октябрьские ароматы врывались в ноздри одновременно, и букет запахов пьянил не только совершенно обалдевшего от новых впечатлений Гуню, но и самого клошара, который черт-те когда в последний раз выезжал за город. Он даже и представить себе не мог, что на старости лет его может вот так – наповал – сразить, ошеломить скупая, неброская, отходящая уже ко сну подмосковная природа… Они шли по песчаной лесной дороге, Гуня носился вокруг Сувы как угорелый – перескакивал через придорожные канавы, мчался между стволов сосен, снова оказывался у ног хозяина… Его длинные уши полоскались на ветру как флаги. Пронзительно кричали кружащиеся над лесом стаи темных птиц. Сува не знал или просто перезабыл их названия за годы, бездарно просиженные в городе. Выстукивали дробь красноголовые дятлы, которых не так просто было разглядеть на красноватой повлажневшей коре. Прятались при приближении собаки и человека. Одышки почти не было, не чувствовалась сегодня и больная поясница. Суставы гнулись, а голова была фантастически свежа. Сува чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Ему вдруг захотелось петь, горланить несусветное, но он побоялся спугнуть очарование осенней природы. Клошар еще не знал, что это был последний в его жизни радостный день. Глава десятая 9 ОКТЯБРЯ 50 Шифровка АХИЛЛ – КРАКОВЯКУ Направляетесь на поиски похищенной комиссии ООН. Все свои проекты передать Глухому. Высшая срочность. Оружие не брать. Документы на имя Эндрю Крока и легенду получите у Норушки. Связник в Катманду – дневной портье отеля “Пегас”. Пароль: “Привет Шамбале”, отзыв: “В Лхассе тоже красиво”. Он обеспечит всем необходимым, включая шифры, и выделит проводника. Радиосвязь с Центром – каждый понедельник и четверг в одиннадцать вечера через спутник. Экстренная связь – через портье. 51 АНДЖЕЙ (5) Честно говоря, Анджей обрадовался, получив приказ отправиться в Непал. Совсем не жалко было оборвать на середине дела. Да и не середина это вовсе, а полнейший тупик: все концы обрублены, все свидетели – в саванах. Ван Куо после долгих мучений все-таки сумел расшифровать кодированные слова из записной книжки Крота. В результате получилась таинственная цепочка из десяти слов, каждое еще можно было как-то проинтерпретировать, но в сумме… Итак, “пирамида”, “подвал”, “Лысый”, “машина”, “двадцать”, “пуп”, “покой”, “хвост” и еще раз “хвост”. Ну и что прикажете с этим делать?.. Если “пирамида” – это какое-то здание или учреждение, то в ее “подвале” сидит или работает “Лысый”, у которого есть необходимая кому-то “машина” стоимостью двадцать… ну, скажем, тысяч или с неким параметром в двадцать мегапшиков… Впрочем, быть может, речь идет о двадцати “машинах”. А затем и вовсе чепуха. Что за “пуп”? Пуп Земли? А где он находится? Хань-цы считают, что, конечно же, в Поднебесной, а мы?.. “Покой” там будет обеспечен кому? “Лысому”? В обмен на “машину”? Просто покой или вечный покой? И при всем при этом за “Лысым” (очевидно!) должен быть “хвост”. А повторение слова означает важность данного момента или то, что “хвост” обязан быть двойным? В аналитическом отделе после упорного сопротивления “скушали” эти сведения. Выдержав паузу, они наверняка представят какую-нибудь наукообразную отписку и сдадут дело в архив. Знаем – научены горьким опытом… Так что и тут полный швах. Прощание с Джилл не было тягостным для обоих. Как видно, у нее найдется достаточно дел на время разлуки, тем более что Анджей оставил ей на расходы достаточно круглую сумму – он никогда не страдал жадностью и, по сути, ничего не жалел для женушки, просто не мог дать больше, чем имел… В последнее время Краковяк натужно делал вид, что по-прежнему влюблен в Джилл и верит в искренность своей ненаглядной, любимой, драгоценной законной супруги. На самом деле он изрядно устал от такой семейной жизни, но для католика здесь выхода просто нет. Жена, по его глубокому убеждению, слишком много хочет и ничем не готова поступиться. “С жиру бесится, – сочувственно говаривал, бывало, Пьяческа, разоткровенничавшись после бутыли-другой. – Детьми вам надо обзавестись – моей теперь только хвостом и вертеть, когда трое за подол тянут…” Впрочем, у них до детей дело-то как раз дойти и не могло – причем, по обоюдному согласию сторон. Анджей считал, что работа его слишком опасна. Его в конце концов шлепнут, оставив детей сиротами, или их самих могут взять в заложники… Ну а Джилл, скорей всего, просто не хотела связывать себя, надеясь в глубине души, что когда-нибудь сможет гораздо лучше устроить свою личную жизнь, да и свою чудесную фигуру панически боялась испортить. В какой-то момент, когда стартовая эйфория супружества улетучилась и глаза раскрылись, Анджей вдруг со щемящей тоской и безнадежностью прочувствовал верность мысли: “Разве дети могут быть без большой любви?” В последствии Краковяк никогда не Говорил себе, что любит Джилл. Впрочем, не мог сказать он и обратного. Наверное, все дело в том, что между Анджеем и Джилл никогда не возникало подлинного понимания, не говоря уже о единении душ. Что же касается постели, то тут как раз проблем не было. Отчего он решил соединить свою судьбу с неблизким человеком – вопрос праздный, если не глупый. Молодость – время, не подходящее для анализа, для длительных проверок. Это период всеобщей скоротечности: самой жизни, чувств, а значит, и принятия решений. Джилл была лишена той внутренней свободы, которую всегда обнаруживал в себе Краковяк. Ведь свобода вовсе не в легкости, с которой ты преодолеваешь человеческие законы и нравственные преграды, а в способности выйти за пределы навязанной стереотипами жизненной схемы, выглянуть из узкой накатанной колеи, по которой большинство безоглядно мчит от рождения до смерти, даже не представляя, что жизнь человеческую можно устроить как-то иначе. Анджей прилетел в Катманду на рассвете. При посадке ему предстало поистине величественное зрелище: озаренные восходящим солнцем снежные вершины, лазоревые пятнышки горных озер, блеснувшие золотом речные излучины… А само небо, ох какое было небо над Гималаями!.. Жаль, что он не поэт! Слова Богу, что он не поэт: какая может быть работа, когда ты опьянен увиденным и голова полна хлынувших как из рога изобилия строк?.. Отель “Пегас” находился на углу улицы Карла Маркса и бульвара Манделы. Он оказался скромным четырехэтажным зданием конца прошлого века, построенным, скорей всего, в период Первой (и пока единственной) Республики. Дневной портье был уже на месте. Сделав соответствующую запись в книге регистрации проживающих, он приветливо глянул на Анджея-Эндрю и спросил: – И зачем, если не секрет, вы сюда прилетели? Сейчас здесь довольно-таки тревожно: опять какие-то партизаны объявились… – Даст Бог, пронесет… Главное, другой возможности выбраться в Непал у меня уже не будет. – Краковяк решил, что слишком рассусоливать не стоит, и пожаловался: – Друзья просили, чтобы передал привет Шамбале, но вот как туда добраться?.. – В сущности и пароль, и отзыв были идиотскими, как и все, что рождалось в стенах их комитета, но коли рядом никого из посторонних, то, в сущности, плевать. – Да, нелегкая это работенка – Шамбалу искать, – посочувствовал портье. Он явно не был местным – откуда-то из Южной Европы. – Зато у нас здесь благодать – все под рукой: горы, леса, монастыри. Да и в Лхассе тоже красиво… И вместе с ключом передал Краковяку небольшой, заклеенный скотчем конверт и завязанную шелковой синей лентой подарочную коробку, благо в холле сейчас было пусто. – Благодарю, – сказал Анджей-Эндрю, быстро запихнув оба предмета в заранее расстегнутую сумку. – Приятного отдыха, – снова улыбнулся портье и вдавил красную кнопку в край барьера. Из боковой двери тут же появился смуглый, коренастый бой в бордовой курточке и шапочке, подхватил единственный чемодан Анджея (сумку он на всякий случай держал в руке) и стремительно понесся по ступенькам парадной лестницы. Краковяк последовал .за ним. Первый день ушел у Анджея на походы в Министерство внутренних дел и Представительство ООН. Легенда объясняла прилет Эндрю Крока в Непал довольно тривиально и потому вполне убедительно: мелкий чиновник из аппарата Объединенных Наций прислан для обеспечения оперативной связи СИАЯ-б напрямую с Нью-Йорком. А связь эта необходима для координации действий по поискам пропавшей комиссии. В случае же их затяжки или неудачи он возьмет на себя вывоз в штаб-квартиру ООН вещей и документов, принадлежавших похищенным чиновникам. В Министерстве Крока внимательно выслушал какой-то мелкий чин (табель о рангах, судя по всему, здесь соблюдалась строго), а потом Анджея-Эндрю отвели в пресс-центр МВД и препоручили низенькому бодрячку-майору. Словом, это была пустая трата времени – кончилось дело тем, что Краковяка оделили официальным пресс-релизом суточной давности и пачкой глянцевых проспектов об успехах непальской полиции в борьбе с международной мафией. Анджей-Эндрю не без труда вырвался из цепких рук толстячка и испытал немалое облегчение, оказавшись на свежем воздухе. Тот мог заговорить даже глухого… Ну а в Представительстве все было гораздо проще и несравненно эффективней: Краковяк прошел прямиком в сектор по связям с неприсоединившимися государствами, по выражению лица опознал коллегу и быстро нашел с ним общий язык, хотя формально и не раскрывал карт – все и так ясно. Похищение комиссии было практически единственным делом сектора, где работало два человека, один из которых находился сейчас в отпуске в Европе. А по инструкции оставшийся не имеет права покидать рабочее место ни при каких обстоятельствах. Поэтому парень не стал вешать Ан-джею лапшу на уши и прямо сказал, что не в силах сообщить ничего нового. Что же касается СИАЯ-б, то от ее нынешнего руководителя лучше держаться подальше (больно склочный у него характер), зато идеальными партнерами в поисках могут стать биофизик Джим Трентон, ксенопсихо-лог Петер фон Peг и этнограф Санджай Шримавадар (если, конечно, он вернулся из экспедиции). Пообедав в небольшом и довольно уютном китайском ресторанчике, Анджей вечером возвращался пешком в отель. Не дойдя до здания метров двадцать, он замер, услышав чей-то крик. Первый раз за целый день пребывания в Непале его что-то встревожило, насторожило. Против всякой логики и здравого смысла Краковяк совершенно расслабился здесь, в Катманду. Он неторопливо шел по зеленым тенистым улицам и улыбался предзакатному октябрьскому солнышку. Начавший остывать после дневной жары воздух в городе сейчас был просто бархатный, к тому же с гор подул свежий ветер, разогнав пелену смога. Лето передавало Анджею свой прощальный привет. Оно, уже похороненное в Нью-Йорке, снова вернулось к нему здесь – оказывается, лето его жизни не умерло еще, а только притворилось. А ведь в этот самый момент за ним, почти не скрываясь, могли идти террористы, проследившие его путь от “Спичечного коробка”, или работающие на них местные полицейские. И тем не менее Анджей закатал рукава, расстегнул ворот, подставляя лучам солнца руки, грудь и шею. Он старался ни о чем не думать, он довольно глубоко погрузился в прошлое, в недолгие периоды беззаботной жизни (обычно это бывало после экзаменационных сессий, когда у него оставалась пара свободных дней до возвращения на работу) и снова почувствовал, что у него еще может быть будущее… Итак, кто-то кричал поблизости истошным голосом, и эйфория, охватившая Краковяка, рассыпалась всего несколько секунд. Анджей поднял глаза и увидел на карнизе четвертого этажа отеля “Пегас” мужчину в разорванной белой рубашке, со сдвинутым на бок полуразвязанным галстуком. Он кричал, раз за разом повторяя одну и ту же фразу, потом вдруг яростно взмахнул руками, словно хотел взмыть в небеса, и ласточкой полетел вниз. Тело с глухим звуком встретилось с мостовой. Человек лежал, широко раскинув руки и обнимая землю. По асфальту растекалась лужа крови. Из дверей отеля выскочили престарелый швейцар, бой и несколько постояльцев. Они замерли на ступенях, увидев рядом труп. – Что он кричал? – спросил Анджей у швейцара. Тот не сразу понял по-английски, потом ответил, запинаясь: – Это не я. Не я. – И пошел вызывать “скорую”. 52 По сообщению корреспондента “Интернейшнл Геральд Трибьюн”, международным скандалом закончился прием, устроенный для дипкорпуса премьер-министром Объединенных Индуистских Штатов господином Манапуром по случаю Дня восстановления государственности. В самом разгаре приема посол США Майкл Лоури остановился посреди зала – совсем рядом от “шведского” стола—и неожиданно для всех начал раздеваться. Никакие уговоры не помогали, и опытный пятидесятитрехлетний дипломат, имеющий великолепную репутацию, в конце концов разделся догола. Сотрудники посольства лишь силой сумели увести его из здания. Глава одиннадцатая 10 ОКТЯБРЯ 53 ПРИМАК (3) – Господин генерал! К нам направляется парламентер! Примак слушал и не слышал своего адъютанта. “Кровь, всюду кровь… Все разом переменилось – сначала у меня украли победу, а теперь и…– Он не смог докончить свою мысль. Стоящий в дверях майор – как кость в горле. – Надо ему что-то сказать, но вот что?” Два дня назад разведка донесла, что на противоположном берегу реки Хадры собираются пришедшие без какого-либо скарба огромные толпы мирного населения – по виду горожане. Размещаются прямо в саванне, без палаток, под открытым небом – мужчины, женщины, дети, старики. Греются у костров, сидят на земле, чего-то ждут. Потом подъехали полсотни армейских полевых кухонь, началась раздача бесплатной похлебки, но всем, понятное дело, не хватило. Впрочем, народ не роптал. К удивлению наблюдателей, обошлось без эксцессов: те, кому не досталось варева, молча разошлись. Кухни уехали. Армейские части Народной Революции за рекой стояли прежние – изрядно потрепанная в боях бригада “Черная кровь” и батальон необстрелянных студентов-ополченцев из Кисангани. Пополнение не подходило, свежие войска – тоже. Уже тогда Примак почувствовал неладное, решил удвоить посты, выдвинуть вперед пикеты, создать мобильные огневые группы. А потом приказал полковнику-французу – вопреки запретам Генсека ООН – возобновить авиаразведку вражеской территории глубиной в триста километров. Ооновские самолеты никто и не думал сбивать, они преспокойно фотографировали прифронтовую полосу. Вскоре поступили и затребованные по линии Совета Безопасности снимки с военных спутников США и России. Колонны людей протянулись по всем дорогам северных, центральных и восточных районов ТАР, вытекая из городов. Они либо рассеивались по сельской местности, либо направлялись к государственной границе, служащей сейчас линией разграничения противоборствующих сторон. К фронту шли и войсковые части, но только очень маленькими группами – обычно повзводно или поротно. Дураку было ясно: назревает грандиозная провокация, и Хабад заблаговременно готовится к ответному удару, выводя из городов мирное население и рассредоточивая армию. На следующий день численность скопившегося за рекой Хадрой народа превысила двести тысяч человек. Люди продолжали прибывать. Вечером с того берега стал доноситься стук топоров и визг пил. Была на корню срублена близлежащая роща и разобраны все постройки на полосе шириной в три километра. Такая же ситуация сложилась почти на всей линии Северного фронта – вплоть до реки Кагера. Общее количество собранного Хабадом мирного населения достигло миллиона. Примак переговорил по спецсвязи с Равандраном. Тот посоветовал предупредить Хабад а о последствиях провокации. Международный суд в Гааге только в этом году приговорил к повешению более десяти военных преступников, правда, семь из них – заочно… Генерал-лейтенант был более чем уверен: подобного рода угроза абсолютно не подействует на диктатора, но все же связался по специально проложенному неделю назад кабелю с командующим Северным фронтом Африканской Революции и потребовал передать Хабаду ультиматум ООН. Тот выразил недоумение такой постановкой вопроса, заверил Примака, что передвижения широких масс трудящихся есть не что иное, как подготовка к всенародной кампании по сбору второго урожая сорго. Командующий миротворческими войсками в Восточной Африке молча выслушал его, с запинкой выругался по-английски и в удовольствие – по-русски, а затем зачитал свой ультиматум. Командующий Северным фронтом обещал немедленно передать “официальную часть” Лидеру Революции. На том и распрощались. А сегодня рано утром (точнее, в пять тридцать) Началось… Левый берег Хадры затопила толпа гражданских. Ха-бад построил свой план на том, что ооновцы не станут открывать огонь по женщинам и детям. Вскоре река уже кишела переправляющимися на правый берег людьми. Среди них совсем не было военных. Хлынувшая толпа волокла лодки, наспех сколоченные или связанные плоты, бревна, доски. Те, кому не хватило плавсредств, поплыли так. Вода буквально закипела от тысяч тел. Многие тонули, не умея плавать или обессилев от многокилометрового перехода и отсутствия еды. Лодки сплошь и рядом топили 'пловцов – людей было просто не обогнуть. Барахтающаяся, плывущая, гребущая живая масса накатывалась… Солдаты войск ООН стреляли из пулеметов в воздух, пускали сигнальные ракеты над головами плывущих, пытаясь остановить их, но тщетно. На такой случай у Примака был разработан сценарий действий, однако реальность опрокинула скрупулезно разработанный Пятачком план, превратив его в пустую бумажку. Нормальные люди просто не могли так смело, безоглядно и даже ожесточенно идти на явную гибель, бросаться на укрепленные позиции, не обращая никакого внимания на оглушительную стрельбу, ослепительное полыханье ракет и даже на первые смерти, обрушившиеся на них на правом берегу Хадры. И самое удивительное: никто не гнал людей силой. Значит, атаку нельзя было остановить, сметя огнем заградотряды, стоящие за спинами наступающих. Итак, первые группы жителей ТАР выбрались на густо заминированный берег и начали гибнуть десятками и сотнями. Народ валил вперед, карабкался вверх по глинистым откосам, срывался, снова начинал взбираться и рано или поздно погибал – кого-то разрывало в клочья, другие же медленно истекали кровью, потеряв при взрыве ногу или получив осколок в живот. Гребцы, выгрузив своих пассажиров, даже не пытались развернуть лодку или плот и сделать новый рейс. Они тут же забывали об оставшихся на другом берегу и вместе со всеми бежали вперед… Поразительно, но, идя на прорыв, толпа издавала совсем мало звуков: только яростное пыхтенье, натужный рык да стоны и хрипы раненых. Не было ни криков, ни призывов. Примак вдруг понял, что напоминает ему это наступление: неостановимый марш по джунглям рыжих муравьев-убийц. Те, кто сумел прорваться через первую полосу минных полей, напоролся на проволочные заграждения. Они тоже не смогли остановить людской напор. Столбы вскоре были повалены, и народ пошагал через опутавшую землю колючую проволоку по телам убитых и искалеченных. Дальше снова было минное поле, а потом – вал из спиралей Бруно. Командиры бригад по рации и телефонам терзали Примака, требуя приказов, запрашивая о своих дальнейших действиях. – Огня не открывать! – только и кричал в микрофон генерал-лейтенант. Зато он уже давно дал распоряжение начальнику разведки: “Только высадятся, возьми пяток “языков”. И ко мне, сюда!” Потом последовал еще один приказ – на сей раз командиру авиационного полка: – Авиацию – в воздух! Атакуйте всеми средствами малые группы и одиночные машины. Особо – перевозящие плавсредства, самоходные понтоны, амфибии и инженерную технику. По возвращении на аэродромы заправляться, пополнять боезапас и снова в бой! А затем Примак отдал приказ отвести артиллерию и бронетехнику на запасные позиции – они не должны попасть в руки Хабада. На этом распорядительная деятельность была завершена. Больше генерал-лейтенанту нечего было сказать своим людям. Ежеминутно поступали донесения из бригад: такие-то укрепления захвачены, столько-то наступающих погибло. Особенно тяжкое положение складывалось там, где позиции противников не разделяли естественные преграды. Потом пошли сводки от авиаторов. Тут можно было услышать об уничтожении хоть каких-то сил неприятеля. Но успехи оказались мизерными – боевики ТАР рассредоточились по всей стране, а техники у Хабада и так почти не осталось после победносного наступления войск ООН. Солнце ослепительно сияло на абсолютно прозрачном небе. Даже в тени стояла невыносимая жара. Жужжали огромные наглые мухи– тучами слетались к реке. Потные, изнемогающие от этого пекла солдаты прятались от солнца в тени палаток и под тентами. Уже никто не мог смотреть в бинокли или стереотрубы на то, что происходит на берегу Хадры. Невыносимо… Нервное напряжение в ожидании неотвратимой катастрофы охватывало одного бойца за другим, и офицеры были не в состоянии приободрить своих подчиненных. – Господин генерал! – голос адъютанта вывел Примака из прострации. – Правительственная связь. На экране видеофона появилось лицо Равандрана. – Что у вас происходит? – Хабад погнал на наши позиции миллион мирных жителей. Похоже, они наглотались какого-то наркотика… – Жертвы большие? – С нашей стороны – два экипажа бомбардировщиков. У них погибли тысячи, точнее подсчитать невозможно. Огня мы пока не открывали… – Вы хоть понимаете, какой будет международный резонанс! – Генсек, казалось, был больше разозлен, чем испуган. – Да. – Сделайте что-нибудь! Вы обязаны что-нибудь придумать…– Старик замолчал, начал судорожно вытирать пот со лба. – Мы предприняли ряд мер, но пока безрезультатно. – Командующий войсками ООН в Восточной Африке из всех сил старался говорить спокойно. – Силовые методы только умножат число жертв. Эти люди начисто лишены страха. – Оставить позиции никак невозможно. – Равандран вдруг перешел на сухой официальный тон. – Это крах всей миротворческой политики ООН. К тому же… Ведь они так могут дойти до… до самого Нью-Йорка! – Мне не меньше вас жаль терять завоеванные с таким трудом позиции, но…– Генерал-лейтенант замолк. – Извините, господин Генеральный секретарь. Срочные донесения – я должен заняться войсками. Свяжитесь со мной через час…– И выключил видеофон. “Языков” удалось взять, лишь оглушив этих некогда мирных жителей, – они дрались, кусались, царапались, будто дикие звери. Допрошенные ничего не стали скрывать, да им, собственно, особо и нечего было. Примака, по правде говоря, интересовал один-единственный вопрос: – Что их гонит на смерть? Оказывается, в пять часов утра в нескольких точках на берегу Хадры были включены установленные еще с вечера телемониторы, на экранах возникло лицо Хабада и из громкоговорителей далеко вокруг разнесся его голос: – Хабад КОМАНДА! Переправляйтесь на тот берег! Атакуйте врага! Убивайте его! Гоните со святой африканской земли! Не останавливайтесь до самой ночи! А завтра с утра погоните его еще дальше! Революция победит! После допроса пленных генерал-лейтенант решил, что надо попытать счастья – быть может, достаточно сказать: “Хабад КОМАНДА!”, а потом приказать наступающим остановиться и разом все закончится. Он так и сделал – по громкоговорящей связи. Не тут-то было! Люди, судя по всему, реагировали лишь на голос самого Хабада. Тем временем наступающие, устилая трупами вторую полосу минных полей, вышли на нескольких участках к спиралям Бруно и теперь десятками бросались на проволоку, создавая живые мосты. Это было безумие… А за спиралями – уже первая линия окопов, русские парни с “никоновыми” в руках. Некоторые офицеры, не выдержав напряжения, уже потеряли ощущение реальности. Одни бродили по позициям – молча или бормоча что-то несвязное, другие метались вдоль окопов, набрасывались на всех, кто под руку попадется, третьи застывали с каменными лицами, ни на что не реагируя, четвертых же охватывал истерический смех, грозящий передаться окружающим. Примак, узнав об этом, тут же распорядился отправить заболевших в тыл и срочно выдать личному составу по сто граммов водки. – У тебя есть хоть одно дельное предложение? – обратился командующий к своему начштаба. “Пятачок” был совершенно уверен, что Игорь рано или поздно непременно сделает гениальный ход, и они выпутаются из этой передряги. Сейчас он старался не попадаться ему на глаза – подготавливал на всякий случай детальный план отхода. Но вот все ж таки взят за хобот… Начштаба с характерным звуком потер заросший щетиной подбородок и пробормотал: – Знаешь… Есть. – Его неуверенность вдруг исчезла. – Пожалуй, это единственный шанс… Если толпу гонит именно телеобращение Хабада, нам кровь из носу нужна эта пленка. Задействуй войсковую разведку и коммандос. Высадим воздушные десанты в столице и крупных городах и одновременно захватим телемониторы на том берегу… А еще – немедленно вызвать сюда лучших психологов и спецов по гипнозу со всем оборудованием. Отправь за ними наши самолеты… – Так…– Примак нервно забарабанил по столу. Отдавай моим именем приказы, а я пока свяжусь с Генеральным… Переговорив с Равандраном и получив заверения, что ЮНЕСКО немедленно начнет готовить научную экспедицию, генерал решил снова обратиться к Хабаду. Теперь ему во что бы то ни стало нужно было выиграть время. Он повторно переговорил с командующим Северным фронтом Африканской Революции, потребовал незамедлительно прекратить военные действия и провести переговоры на высшем уровне. В противном случае он наносит массированный ракетно-бомбовый удар по всем хозяйственным объектам ТАР: сожжет бензохранилища, уничтожит энергостанции, заводы, плотины, водопровод, склады, мосты, железнодорожные станции и превратит страну в пустыню. Он кричал все громче и, кажется, сам уже поверил, что действительно превратит ненавистную ТАР во прах. Похоже, этот чернокожий “соратник” тоже поверил в реальность угрозы и клятвенно обещал связаться с Лидером Революции. Через полчаса командующий Северным фронтом попросил пропустить на правый берег Хадры и другие участки прорыва телеинформационные группы под белым флагом. Он гарантировал, что гражданское население перестанет переходить линию разграничения. Моторная лодка доставила на правый берег человек двадцать. Боевики бегом протянули кабель, у самой воды был установлен дизельный движок. Командовал группой светлокожий майор. Он явно не был похож на загипнотизированного. Вскоре над Хадрой загремел звучный голос Лидера Революции: – Хабад КОМАНДА! Тысячи людей, заполнившие захваченный берег, живым валом перетекающие через проволочные заграждения, замерли, а потом дружно устремились назад, к телемониторам, словно притягиваемые магнитом. Раздалось два или три взрыва – кто-то наступил на мину. Через пару минут Хабад повторил: – Хабад КОМАНДА! – и продолжал: – Остановитесь, соратники! Отдохните три часа, а потом снова вперед, в атаку! Обессиленные люди в изнеможении усыпали берег, покрытый трупами и воронками. Вскоре уже было не понять, кто жив, а кто мертв. Через реку стали переправляться плоты с походными кухнями. Один из них перевернулся, натолкнувшись на плывущий ствол дерева, и кухня с шипением и бульканьем отправилась на дно… – Господин генерал! К нам направляется парламентер! – Подберите его с берега на вертолет – и прямо сюда, – распорядился Примак, взяв себя в руки. “Что же он уполномочен передать? И почему это нельзя было сказать по рации?” Тут в комнату вошла целая делегация. Возглавлял ее начальник разведки. Его сопровождали четыре старших офицера – все из России. Примак хорошо знал каждого из них. – Разрешите обратиться, господин генерал! – Обращайтесь. – Пока пленки на нашем берегу, надо их захватить. Не время играться, в офицерскую честь – речь идет о жизни сотен тысяч! В душе генерал-лейтенант был почти согласен с ними: самые дорогие сердцу понятия ничто в сравнении с жизнью людей… К тому же, применительно к Хабаду и ТАР в целом говорить о чести просто смешно. “Но ведь Хабад все-таки остановил наступление, – думал командующий, – значит, у меня, Игоря Николаевича Примака, все еще сохранился имидж офицера, способного держать слово. Если даже смертельные враги считают, что я – человек чести…” – Я принял к сведению ваши слова, – дернув щекой, механическим голосом ответил Примак. – Можете идти! – Но… господин генерал! – воскликнул начальник разведки. – Вы свободны! – на сей раз голос его был из стали. Примаку немалого труда стоило сейчас не заорать на подчиненных. Они отдали честь и с мрачным видом удалились. Переговорив с парламентером, доставившим личное послание Лидера Революции, Примак уже через двадцать минут отправился на встречу с Хабадом. Летел на своем личном самолете в сопровождении адъютанта, четырех охранников и парламентера. Встреча должна была произойти близ городка Дунгу – примерно в ста пятидесяти километрах от фронта. “Пятачок”, боясь западни, категорически возражал против этой авантюры, но генерал-лейтенант был непреклонен. – Мы должны встретиться. Другого такого случая больше не представится. 54 Из эссе Карла Лючи “О природе переселения душ”: “…Отчего душа человеческая столь сильно жаждет хоть бы ненадолго сменить свое обиталище? Она тяготится однообразием, ограниченностью, а порой и ущербностью своей конкретной телесной оболочки. Это так же очевидно, как и стремление грецкого ореха, повторяющего формою своей очертания людского мозга, покинуть тесную скорлупу и войти в плоть земли, оплодотворив ее собою… Происходящие в последнее время случаи переноса душ из одного бренного сосуда в другой свидетельствуют не столько о катастрофически возникшей тяге личности к расширению своего жизненного пространства, сколько о жажде бегства из неприемлемого для нее, бесчеловечного мира. К сожалению, а может быть, и к счастью, душа, переселяясь, вовсе не выходит за его пределы – не покидает пространства ЗЛА. Оно только поворачивается к личности иными сторонами, открывает все новые и новые ипостаси кошмара… Не происходит при переселении душ и выхода из фатально присущего современному человеку одиночества. То есть не реализуется извечная, я бы даже сказал, изначально присущая ему, как разумному виду, мечта. Меняя оболочки, душа вовсе не обретает своего “альтер эго”. Попадая в “сосуд” чужой плоти, душа может лишь играть некую навязанную ей роль, зарабатывать “очки” или же терять их для хозяина тела. Создается парадоксальная ситуация, когда каждый участник традиционного “треугольника” уже не является сам собой, а включает самостоятельные элементы… Разъединенность душ в наше время достигла своего апогея, ибо неимоверно возросла разъединенность самого человечества, произошел распад единой общности хомо сапи-енс на огромное количество стратификационных групп, перманентно враждебных друг другу. Поэтому и свое личное “альтер эго” человек скорее всего обнаружит в чужеродной или даже аннигилирующей его среде, и судьба современных Ромео и Джульетты будет повторяться с неотвратимостью захода солнца. При этом возможное слияние душ, обретение идеального состояния полного удовлетворения высших потребностей, то есть достижение окончательного равновесия явилось бы своего рода интеллектуальной, а затем и физической смертью человечества, этаким всеобщим переходом в нирвану. Ибо у единственной на свете личности не будет ни инстинкта продолжения рода, ни любви, ни ненависти, ни даже инстинкта самосохранения – быть может, единственного стимула к выживанию цивилизации. Человеческий мир, так же как и геобиоценоз или Метагалактика, должен быть многовариантен. Без этого невозможна устойчивость любой живой системы. А посему Высший Разум или Создатель, существуй он в действительности как некая интегральная сумма интеллектов, не останется равнодушным и неизбежно станет ярым противником подобного слияния, ибо не может желать повторения Самого себя…” 55 МОСКВА (2) Стол под темно-красным сукном. Хрустальный графин с водой и три маленьких хрустальных стаканчика на серебряном подносе. – Вы должны немедленно отозвать Его! – Мы не вправе давить на Совет Безопасности. Сейчас генерал принадлежит ему, а вовсе не нам. – Широкая грудь ровно вздымалась, на вдохе распирая парадный серый китель с большими звездами на золоченых погонах. Их обладатель так и сказал: “принадлежит” вместо “подчиняется”. – И потому мы бессильны что-либо сделать, – продолжал хозяин кабинета. – Можем только походатайствовать, попытаться убедить СБ – и то лишь при наличии детально продуманной, логичной, политически взвешенной мотивировки… Огромная цветная карта России висит на стене. Одинаковым тусклым серым цветом закрашены другие государства – и союзники, и противники, и нейтралы. Противоположную стену занимают закрытые маркизами окна, выходящие на тихую улочку, отгороженную от ровных зеленых газонов и серебристых елей высоким забором с чугунной литой решеткой. – Вы хотите убить Его! – Посетитель (моложавый генерал-полковник в полевой форме) против воли повысил голос, вскочил на ноги и метнулся к столу. Хотел было выпить воды, но еще на ходу раздумал и, проскочив мимо подноса, оказался у карты. Там и остановился, словно почувствовав себя более уверенно, имея за спиной “Россию”. – Помилуйте, Сергей Федорович…– развел руками Широкий. – Ваше нервозное состояние, а потому и ваши огульные обвинения легко объяснимы, а потому вполне простительны… В ином случае я вынужден был бы обратиться к суду офицерской чести…– Он замолчал, артистично выдерживая паузу. – Мы подняли Примака так высоко, как только могли, и, очевидно, переоценили его возможности. Он не справился с ответственным заданием, со своей высокой миссией, тем самым бросив тень и на всю нашу армию, на всю великую Россию… Только в этом наша вина. Наша общая вина, – добавил Широкий с нажимом. Но тот, второй, не захотел включаться в игру. Он вдруг ткнул пальцем в карту, будто решил проткнуть ее. – Вам наплевать на Россию!.. – Ну-ну, будет вам! – поморщился хозяин кабинета. – Не надо громких слов… Ведь речь-то идет об одном-единственном человеке. А незаменимых людей, как известно, нет. – Он улыбнулся, обнажив белоснежные имплантанты. – Впрочем, тема исчерпана. У меня плотный график на сегодня… Вы свободны, генерал. – Он поднялся со стула удивительно легко для своей комплекции. – Я оставляю за собой право обратиться лично к Президенту, – сказал посетитель. – Честь имею. – Кивнул, развернулся, щелкнув каблуками, и пошагал к двери. – Каждый сам кузнец своего несчастья, – бросил ему вдогонку Широкий и, непонятно зачем потерев клетчатым носовым платком совершенно сухой лоб, тут же рявкнул по интеркому: – Начальника контрразведки – ко мне! 56 По сообщению газеты “Лос-Анжелес Тайме”, сегодня в одном из многолюдных кафе Санта-Моники совершено чудовищное преступление. Около полудня в переполненный зал ворвался маньяк, вооруженный ручным пулеметом, и стал в упор расстреливать посетителей. 26 человек были убиты, 11 находятся в больнице, в том числе трое – в критическом состоянии. Прибывший на место усиленный наряд полиции открыл огонь по не успевшему скрыться убийце. В завязавшейся перестрелке он был ранен в ногу, а затем застрелен. Личность преступника установлена: им оказался тридцатишестилетний шериф из Малибу-Бич Ник Адаме. Уже выяснено, что совершенное им преступление не носило расового, национального или политического характера. В нынешнем году в Штатах это уже пятый случай массового неспровоцированного убийства на почве внезапного психического расстройства, причем четыре из них произошли этой осенью. Движение за запрет свободной продажи оружия несомненно обретет в ближайшее время новые тысячи сторонников… 57 СУВАЕВ, РЕПНИН И ДОГОНЯЙ “Идет охота на волков, идет охота!..” – беспрерывно вертелась на языке строчка из песни, которая никогда не постареет. Валерий Репнин стоял у штабной машины, продолжая искать предлог, чтоб увильнуть от этой идиотской облавы. Очередной начальственный бзик – взять и бросить на рядовую уличную операцию всех свободных от дежурства оперативников… Подошел “бравый гусар” – Сергей Бабунидзе. После выздоровления сына он снова стал душой компании, штатным весельчаком-балагуром префектуры, вот только злости на преступников у него почему-то сильно прибавилось, как будто они всему виной. Трутутушкин тоже вновь заговорил по-русски и делал это с каждым днем все лучше и лучше. А главное, врачи подтвердили: последствий не будет никаких. Катя на радостях затеяла сегодня печь пироги с рыбой, черникой, с капустой и с грибами. Гостей на сей раз звать не стали – как говорится, в тесном домашнем кругу. Капитан Бабунидзе с подозрением поглядел на Репнина, словно приклеившегося к служебной “тойоте”. – Сэйчас начнем, – сказал веско и пригладил выбившуюся из-под синего кепи челку. Он, как всегда, отказался надеть защитный шлем и бронежилет – в этом грузе по проходным дворам особо не разбегаешься. Валерий же и вовсе был в шинельке, брюках навыпуск и ботиночках – кабинетной обмундировке. Его почему-то забыли предупредить заранее – обычный российский бардак… – Слушай, а с чего это все?.. – проворчал Валера. Сергей поежился, потер замерзающие в тонких перчатках руки. Ветер здесь – в широком проезде – был страшенный, почти штормовой. Уши у всех давно покраснели и грозили отмерзнуть, словно грянул мороз, а не плюс пять на градуснике. – Да кто-то в мэрию стукнул, мол, тут обосновались главари Общества по распространению СПИДа. Якобы есть такая шобла… Интересно, как они его… распространяют? – хохотнул. – Что за бред?! Все же знают: здесь лежбище самых безобидных бомжей. – Бэзобидных бомжей не бивает, – искусственно усиливая свой грузинский акцент, провозгласил Бабунидзе, – Чэм, ти думаэшь, оны здэсь занымаются длинными осэнными ночами?.. – И опять захохотал, снова не встретив отклика. – Городу, конечно же, спокойнее, если их всех сошлют к чертовой матери… – Так и будет, – задохнувшимся голосом сказал Сергей. – Всэх, кого поймаэм, проварят на СПИД, потом заразных – в эшелоны и в Ларнах. Ту-ту-у!.. А здоровых – на сто первый… Сува гладил Гуню по голове, загривку, спине. Пес нежился и чуть слышно повизгивал. Давно бы пора заняться репьями и колючками, застрявшими в шерсти и превратившими высокопородного кобеля почти в дикобраза, да все как-то руки не доходят. Еда у них сегодня еще была, а вот что будет потом?.. Впрочем, клошар уже года три, если не больше, старался не задумываться о завтрашнем дне. Если хочешь выжить, не трави себе душу – золотое правило для неприкаянных людей, да и для всех остальных – тоже… Подвал, где обосновалась наша парочка, надежно защищал от осенних ветров и беспрестанно моросящих в октябре дождей, но теплом здесь все же не пахло. Сува натаскал драных половиков, подгнившей ветоши, нашел где-то ватник с огромной жженой дырой на спине, зато целыми рукавами. Кроме них в подвале жил бомж Минька с наглухо закутанной в платок подругой, так что Сува до сих пор не смог рассмотреть ее лицо. Имела она еще вполне приличное молодежное пальто, протертые на коленях и аккуратно заплатанные джинсы и полуразвалившиеся кроссовки. И как только будет зимовать?.. Из Минькиного угла с утра до вечера доносился сдавленный сухой кашель его крали, которая на заработки не выходила и занималась хозяйством. В результате Минька вел теперь семейный образ жизни: баба раз в неделю устраивала постирушку, постоянно наводила порядок в их отгородке за ящиками и что-то стряпала на костерке, разводя огонь на толстом стальном листе в кольце из камней. Дым уходил в дыру, выводившую в вентиляционный колодец. Утягивало за милую душу. (Печка-буржуйка была для их подвала недостижимой роскошью.) Кроме семейного Миньки, здесь обитали еще четыре мужика: то дрыхли сутки напролет, то исчезали куда-то на несколько дней, потом появлялись – или в синяках и ссадинах, или с мешком добычи. Словом, были весьма подозрительными личностями, но правила общежития блюли свято, ни к кому не приставали, непотребств не учиняли, даже не шумели – а значит, какой с них спрос?.. Сува три дня назад обнаружил, что Гуня вдруг – за одну ночь – разом утерял свои чудесные умственные способности, и поначалу даже обрадовался: все странное, непонятное пугало его, выбивая из колеи. Ведь пес не только подвывал в унисон пению, тащил за рукав к утерянной вещи, но и просил рассказывать о бомжевской жизни, корябал на песке или мягкой земле палочкой, зажатой в зубах, короткие слова. Потом клошар расстроился не на шутку: все-таки привык уже, что обладает самым гениальным на планете кобелем, скучно и грустно станет теперь (вроде как младшего братца-вундеркинда лишился), но главное, Гуня обнаруживал по запаху “плохо лежащие” запасы еды, помогал найти к ним безопасный путь, а также прикрывал отход. В конце концов Сува примирился с тем, что его собаченций стал самым обычным, добродушным, слегка капризным и не шибко чистоплотным псом. В быстром примирении с жизнью и заключалась сила Петра Суваева – СИЛА ВЫЖИВАНИЯ. Сегодня клошар покормил Догоняя ливером, разделив надвое колбасу (себе добавил еще полбуханки хлеба), потом выгулял пса на ближайшем пустыре общего пользования, в очередной раз вызвав нездоровое любопытство собачников. И хотя Гуня на этот раз вдосталь наигрался с молодыми сучками и кобельками всех пород и мастей и был наверху блаженства, Сува решил не испытывать судьбу и сей собачий рай больше не посещать. Того гляди донесут в клуб, а там наверняка лежит заявление гражданина Мордатого – дальше звонок в полицию, и закрутится, не остановишь… Придется гулять поближе – в полной безопасности, но зато и в гордом одиночестве. Впрочем, какая-нибудь бродячая собака вполне может забежать и составить компанию… Прошлые ПЕРЕСЕЛЕНИЯ не нанесли ощутимого вреда клошару, но и радостей особых он тоже не испытал: его не пытались убить и даже ни разу не избивали, но он никогда не попадал в постель к сочной молоденькой бабенке или за шикарный банкетный стол. Зато Сува все время боялся за пса. Он давно понял, что на время ОТСУТСТВИЯ в его собственное тело вселяется кто-то другой. И этот другой вполне может учинить над Гуней какое-нибудь зловредство. Впрочем, со всеми происходило одно и то же, и подвальное сообщество в конце концов договорилось приглядывать друг за другом и в случае чего не давать в обиду Минькину супружницу и Суваева пса. Так что и тут была подстраховка… Сегодня Суву с самого утра мучили нехорошие предчувствия. Подсознательное чутье никогда не подводило его. Вот только уже не было сил спасаться бегством, бросив это вполне сносное и, пожалуй, ставшее родным обиталище. Ежедневные изнурительные поиски разового жилья на самом пороге зимы – убийственное занятие для немолодого человека, да еще с собакой, с которой далеко не всюду пустят. Сува поспрашивал на всякий случай у Миньки и у жителей соседних подвалов, не слыхали ли чего, не заметно ли активности в ближнем полицейском участке, но никто – ни сном ни духом. Впрочем, не мудрено: в этом квартале селились самые тихие, инертные и потому самые беззащитные людишки. Не было у них ни службы наблюдения, ни, тем паче, глаз и ушей среди легавых (откуда такие “бабки”?!). Вот так Петр и остался вместе с Гунькой в своем подвале: авось примерещилось, авось да пронесет… Облава началась с десятиминутным опозданием. Полицейские в шлемах с бронестеклами, поигрывая дубинками, цепью пошли вперед. Офицеры двигались сзади, перешучиваясь по рациям. Почему-то многим сегодня было не по себе. Впрочем, ветер, ветер… Навстречу им, стартовав в двух кварталах отсюда, шла точно такая же цепь. Фланги обеспечивались кордонами внутренних войск, которые предпочли не соваться в “асфальтовые джунгли”, а подождать, пока “загонщики” выгонят “дичь” прямо на них. Капитан Бабунидзе вдруг заулюлюкал, будто действительно был на охоте. Кто-то подхватил его крик. Для полноты картины не Доставало только колотушек, трещоток и свистков. В заброшенном жилом квартале, на месте которого через два года должны воздвигнуть грандиозный бастион бизнеса (штаб-квартиру Московского финансового клуба, бизнес-центр и офис корпорации “Интер-покет”), началось какое-то движение, правда, ничего пока было не разглядеть. Репнин, прибавив шагу, опередил ближайшего полицейского, зашел за угол бурой девятиэтажки с выбитыми окнами и потрескавшейся штукатуркой. На душе у него было слякотно – почти так же, как и под ногами. Носки и рант ботинок уже совершенно залеплены глиной, штанины подмокли от косо летящей по ветру мороси, не заслуживающей гордого названия “дождь”. Валере вовсе не улыбалось ловить в этой мерзопакостной дыре каких-то бедняг, заброшенных сюда волею судьбы, когда дома его ждали жена с сыном, тепло, горячая ванна, тапки с меховой опушкой, уютный вигоневый китайский халат, в котором он чувствовал себя средней руки сибаритом, и, наконец, пироги – с пылу, с жару… Капитан увидел вдруг выглянувшее из подвального окна чье-то испуганное лицо, приложил палец к губам и сделал знак рукой: мол, исчезни! Бомж не заставил себя долго упрашивать. Тут рядом с Репниным возникла синяя фигура полицейского. – Ну что, лезть мне туда, господин капитан? – спросил рядовой. В голосе его не было особого рвения. – Я уже глянул, – ответил Валера. – Пошли дальше… Он почувствовал одновременно облегчение и страх, ведь если его засекут на сокрытии бомжа, всенепременно сунут мордой в грязь, а то и вовсе турнут из органов. Репнин мог насчитать по меньшей мере десяток должностных лиц, которые жаждали свести с ним счеты и только ждали, чтобы он как следует подставился. У него ведь была дурная привычка рубить правду-матку… И тут вдруг все переменилось. Сверху на него обрушился потолок, которого раньше вовсе не было. Валерий рефлекторно присел, закрыв голову руками. Но удар не состоялся. Потолок, ни с того ни с сего скрывший свинцовое мокрущее небо, не падал дальше – он задержался на высоте примерно двух метров. И стоял капитан теперь не на покрытом глинистыми потеками асфальте, а на сухих бетонных плитах. – Где я? – беззвучно спросил он. Ответить было некому. Зато под ногами вертелся породистый, хотя и жутко неухоженный пес, который преданно заглядывал ему в глаза. Это был грязноватый темный подвал, разгороженный ящиками и фанерными листами на жалкие подобия комнатенок. Неужели я потерял сознание и меня отнесли сюда? – Это была, пожалуй, единственная разумная гипотеза. – Но с чего мне терять сознание? И разве могли бы оставить оглушенного капитана одного? Эти мысли ненадолго заслонили от Валерия главное: вовсе не в подвале дело – с ним самим произошла какая-то безумная метаморфоза. Его шинель исчезла вместе с форменными брюками и ботинками – вместо них капитан обнаружил на себе вонючие нищенские обноски. Первое, что он увидел, были бесформенные, тут и сям поцарапанные башмаки с начавшей отрываться подошвой. Репнин сунул в карман руку – чужую, поросшую густым рыжеватым волосом – и вместе с грязным носовым платком вытащил на свет божий обтрепанный паспорт. Пес, о котором Валера совсем забыл, тут же лизнул пальцы, видно, надеясь, что из кармана появится какое-нибудь угощение. Репнину было не до него – пусть себе лижет сколько угодно… Та-ак… Паспорт… Выдан на имя Суваева Петра Олеговича. Бог ты мой!.. Где же тут зеркало?! – Мысли путались. – Зеркало где?! Валера рухнул на колени, судорожно ощупывая свое ставшее вдруг неузнаваемым лицо, покрытое по меньшей мере трехдневной щетиной. Он обнаружил вызывающе широкие скулы, пористый нос с широкими крыльями, явно натыкавшийся на своем веку на несколько нокаутирующих ударов, нелепые кустики бровей и отечные прожильчатые мешки под глазами. Значит, правда… Не врет “Доброе утро”… Действительно, летают души туда-сюда… И тот лейтенант, вдруг описавшийся от страха и зарыдавший на посту, – вовсе не сумасшедший, а тоже жертва этих дьявольских игр: какая-нибудь сопливая девчонка, оказавшаяся вдруг в теле этого жеребца… А как же Катя, Витька, как же пироги?! Под потолком обнаружилось закрытое решеткой маленькое узкое окошко, похожее скорее на щель почтового ящика. И сквозь него до капитана донесся голос: – Слэва заходи, Гренкин! Сапоги испачкать боишься? Только теперь Валера вспомнил о начавшейся облаве и сразу понял: брать сейчас будут именно его. Ноги сами понесли к выходу. Пес, радостно прыгая и поскуливая, сопровождал его, очевидно полагая, что они отправились на прогулку… У дверей капитан замер. На улице его явно поджидали – ему даже казалось, что он слышит дыхание полицейских. – Вперед! – шепнул на ухо кобелю. – Гулять! Тот поглядел на хозяина, вильнул хвостом и скакнул в незакрытую дверь. Через нее в подвал попадала мерзкая морось. – Ух ты! – раздался восторженно-удивленный возглас. – Смо-отри какой!.. Репнин выскочил следом и, мгновенно сориентировавшись, бросился в ноги сержанту, разинувшему рот при виде неизвестно откуда взявшейся собаки. И ведь при этом Валера вовсе не хотел сопротивляться полиции, бежать, неизбежно провоцируя дальнейшую погоню, но уже не мог остановиться – его гнал двойной страх: генетический, наверное, страх перед легавыми, никогда не покидавший тело бомжа, и свой собственный, по сути иррациональный страх, что опознают каким-то образом, разоблачат, выставят посмешищем или, того хуже, предателем великой борьбы с преступностью. Он сам не знал, что с ним могут сделать, если в этом несчастном Суваеве опознают капитана Репнина, но было ясно: это конец карьере, а может быть, и семье. (Еще вопрос: станет ли Катька жить с нищим, с изгоем?) Пока есть шанс, хоть один-единственный, один на тысячу, он должен, просто обязан вырваться отсюда, отлежаться где-нибудь в безопасном месте и рано или поздно обязательно вернуться в себя. – Держи! Держи его! Валера моментально вскочил на ноги и побежал. Пожалуй, он не бегал так с самой юности, с соревнований в училище, хотя новое тело было отнюдь не приспособлено для таких нагрузок. Никудышный это инструмент для бега. Он несся, перепрыгивая через какие-то завалы, почти Ничего не видя и не понимая, что творится вокруг, – весь отдался во власть здорового, мудрого, миллионнолетнего инстинкта самосохранения. И все-таки, все-таки надо было еще и соображать! Он ведь капитан, оперативник, он должен понять, где самое уязвимое место в оцеплении, где именно можно вырваться на простор. Репнин слышал за спиной топот четырех пар ног, обернулся на миг. Остальных преследователей намного обогнал какой-то чернявый офицер – он был всего шагах в двадцати. Валерий еще прибавил, хотя дыхания уже не хватало и в печень раз за разом вонзался стальной штырь. А пес… пес снова был рядом, он вылетел откуда-то сбоку – из-за мусорных куч – и теперь не отставал. Ему явно нравилась эта новая игра. Сейчас… сейчас они меня возьмут, – почувствовал Репнин и тут же увидел впереди – в промежутке между кирпичными стенами – темный силуэт. – Обложили!.. Он на полном ходу развернулся, едва не растянувшись на скользкой земле, и ринулся назад – навстречу чернявому. Это был, конечно же, Сергей Бабунидзе. Время для Валеры словно ускорилось в десятки раз. Надо остановиться! Сдаться! Они ведь мне ничего не сделают! По крайней мере, не убьют! – Слова были бессильны, аргументы отторгались телом, подчинившим себе мозг. Здравый смысл был ничто в сравнении с реакцией на охотников загнанного зверя. Какая уж тут логика, когда со всех сторон кричат: “Ату! Ату его!”? Он чуть не налетел на перевернутый мусорный бак, затормозил, схватил его, поднял над головой и с размаху швырнул в капитана Бабунидзе. Расстояние было всего пять шагов. Тот таки успел уклониться и, потеряв равновесие, упал на кучу опилок. Репнин перепрыгнул через его длинные ноги и резко повернул вправо – по узкому проходу между двумя сходящимися ребрами шестиэтажками. Пес остановился было перед упавшим полицейским, зарычал, оскалил зубы, но укусить так и не решился, тем более что три других преследователя были уже совсем рядом. Через несколько секунд собака снова бежала рядом с Валерой. Бабунидзе выхватил из кобуры “Макаров” и взревел: – Стой! Стрелять буду! Репнин спиной почувствовал: сейчас выстрелит, точно выстрелит, но остановиться не мог. Только холодом окатило меж лопаток, сдавило горло, да где-то в середине груди возник комок пустоты. Сухой щелчок… Валере обожгло лопатку и толкнуло вперед, будто подгоняя, еще более ускоряя бег… А потом капитан Репнин обнаружил, что, как и перед началом облавы, стоит, бессильно привалившись к штабной “тойоте”. Лицо все в поту, фуражка лежит рядом на земле. Дотронулся до груди, потом до лопатки – раны нет. А где-то совсем рядом выл пес – смертельным, тоскливым, душу вынимающим воем, каким, наверное, и должно встречать наступление конца света. Валера почувствовал вдруг, что не ощущает своего сердца, потерял нащупанный было пульс и провалился в темноту… 58 Из сообщения агентства “Ассошиэйтед Пресс”: “Начавшийся сегодня утром как мирная демонстрация марш сторонников Африканского союза за свободу вылился в массовые беспорядки, повлекшие за собой человеческие жертвы. Поравнявшись с Белым Домом, первые ряды манифестантов неожиданно перестроились в несколько плотных колонн и ринулись на штурм ограды. В ответ на призывы остановиться прозвучали угрозы физической расправы и ругань. Уже через полминуты десятки экстремистов ворвались на лужайку перед резиденцией президента США. В руках нападавших было немало пистолетов и гранат, остальные были вооружены металлическими прутьями, дубинками и ножами. Отряд национальной гвардии и офицеры личной охраны президента были вынуждены открыть огонь – сначала в воздух, а потом и на поражение. Завязалась ожесточенная перестрелка…” По сообщению корреспондента агентства “ПРЕСС-Аф-рик” из Вашингтона, мирная, разрешенная властями демонстрация была сегодня утром расстреляна озверевшими национальными гвардейцами по личному приказу президента США. Кровавая бойня, учиненная у ограды Белого Дома над черными и цветными борцами за свободу, – еще одно свидетельство того, что правящий страной империалистический режим бесконечно далек от своего народа и рано или поздно обречен пасть от его справедливого гнева. Окровавленные тела безоружных людей десятками валялись на траве и асфальте. Раненые тщетно взывали о помощи, их хладнокровно добивали. Пострадало и несколько присутствовавших на месте трагедии журналистов… Глава двенадцатая 10 ОКТЯБРЯ (продолжение) 59 ПРИМАК И ХАБАД С высоты птичьего полета это травяное поле выглядело ровным зеленым газоном. Однако при посадке самолет то и дело подбрасывало на буграх и кочках. Один раз Примак приземлился копчиком прямо на подлокотник кресла. Раскаленный гвоздь вошел в него и на глазах выступили слезы. У самого леса делегацию дожидались два армейских джипа и пятнистый БТР еще советского производства. Командующего войсками ООН в Восточной Африке встречал первый заместитель командующего Северным фронтом Африканской Революции – невысокий курчавый человек из племени галла. В волосах его пробивалась седина. Хаба-довы офицеры дружно отдали честь. – Господин генерал-лейтенант! – обратился к Примаку замкомфронта. – Чтобы отвезти вас к Лидеру Революции, мы вынуждены завязать всем глаза. Прошу прощения, но таков приказ. – Ладно, – буркнул Примак. Лица его охраны остались непроницаемы. Можно было только догадываться, что они думают о подобной процедуре. Повязки были черные, плотные, их завязали туго, но очень аккуратно. Оружие у русских коммандос не отбирали, впрочем, оно вряд ли смогло бы им теперь помочь. Дорога была тряской и заняла примерно десять минут. Время от времени генерал-лейтенант ударялся о жесткое сиденье ушибленным копчиком. В конце пути колонна четыре раза останавливалась, визжали электромоторы, гремели поднимаемые или отодвигаемые ворота. Примак чувствовал: джип катится под уклон, опускаясь все глубже и глубже под землю. Как только машины окончательно остановились, повязки были развязаны. Генерал обнаружил, что очутился в тускло освещенном ангаре. Рядом стояли несколько бронетранспортеров, джипов и санитарный автобус. У стены высилась батарея зеленых бочек с горючим. А чуть подальше маячили четыре боевика с автоматами наперевес. Они охраняли стальную дверь, покрашенную в два цвета: черный и красный. Именно туда и направился замкомфронта. Примак пошагал следом за ним. Хабад в принципе был не против посмотреть с близкого расстояния на этого легендарного Примака перед тем, как его смелют аппаратные жёрнова ООН. Но главная цель встречи была иной, совершенно банальной: юн хотел потянуть время, рассчитывая, что Генсек уже в ближайшие часы будет вынужден снять “генерала Могилу”, а до тех пор Примака надо “притормозить”. “Общественное мнение” на Юге сейчас полным ходом начали перенацеливать в надлежащем направлении – горы женских и детских трупов в любой ситуации зрелище впечатляющее, потрясут кого угодно. Но, к сожалению, больно велика инерция, и многолетние антихабадовские настроения в один день не рассеешь. Зато внутри самого “Спичечного коробка” процессы идут гораздо стремительней: страх замазаться, попав в одну компанию с уже “конченным” Примаком слишком силен. Страх потерять теплое местечко – тщательно обустроенное, любовно украшенное гнездышко – велик, он растет, множится и в конце концов обязательно сметет нынешнее командование миротворческих сил. Так думал Хабад и он был прав. Все это прекрасно понимал и Примак. Вопрос в том, какой процесс пойдет быстрее: срыв наступления Африканской Революции или разгром командования войск ООН-Лидер Революции дожидался генерал-лейтенанта в запасном бункере номер три. Он вовсе не готовил русскому каких-либо пакостей – на этот раз хотел обыграть его вчистую, в открытом бою. И дело отнюдь не в обвинениях, которые могут потом обрушиться на Хабада. “Чистая” победа была нужна ему самому, чтобы еще раз проверить свой гений, убедиться, что он может выиграть у сильнейшего противника, даже играя по ЕГО ПРАВИЛАМ. Вчера был просто безумный день. Подготовка к наступлению совершенно вымотала Хабада. Да еще эта болезнь сына-наследника. Гнусная, наверняка завезенная откуда-нибудь с Севера и превратившая любимого Анварчика в маленького тупого иностранца. А проблемы возникали всевозможные и возникали беспрестанно: то грозил обрушиться поврежденный бомбежкой мост, и тогда людской поток пришлось бы двинуть в обход, теряя многие часы. То начальник снабжения фронта предательски обсчитался в количестве пил, и их катастрофически не хватало для постройки плавсредств. То вдруг в кабинет ворвался сам комфронта и завопил, брызгая слюной: – Соратник! Собрался уже миллион человек, а провианта и мощностей полевых кухонь хватит едва на половину. Отправить остальных назад? “Идиот!” – хотелось крикнуть Хабаду, но он прекрасно понимал: чем меньше людей знает истинное положение дел, тем лучше. Даже если это высший комсостав, особенно, если это высший комсостав!.. И, успокоив дыхание еще по вест-пойнтскому рецепту, он ответил: – Во-первых, они не уйдут – все как один рвутся покончить с ненавистной блокадой… Во-вторых, завтра к полудню уцелеет не более половины. А пока что вдвое сократите порции… Вы свободны. Затем встала проблема подвозки питьевой воды на левый фланг в Сахеле, потом выяснилось, что до начала операции не успели доставить боезапас к зенитным установкам под Кисангани и теперь появление военных грузовиков демаскирует их позиции. Пришлось организовать этакую десятикилометровую “тропу Хошимина” – ничего, людям только приятно будет лично поспособствовать победе. Затем… Теперь уж никто не стоял с Хабад ом на одной ступени, никто не знал всей правды и никто, кроме него, не мог безоговорочно распоряжаться жизнью миллионов. Хотя он до сих пор точно не знал, кто из генералов, высших чиновников и шаманов ПРИОБЩЕН, а кто нет. По крайней мере, теперь совершенно ясна задача номер один: окружить себя исключительно людьми, находящимися под контролем.. Адъютант доложил по интеркому: – Генерал Примак прибыл в сопровождении пяти человек. – Пусть войдет один. Охрана останется в приемной. Как только Игорь Николаевич очутился в кабинете, с внешней стороны дверей из паза в потолке бесшумно опустилась стальная перегородка, отрезав кабинет от приемной. И пусть Примаковы мордовороты делают с Хабадовым адъютантом все что угодно. В крайнем случае через вентиляцию можно будет пустить усыпляющий газ. Генерал Хабад имел неординарную внешность: это был невысокий серокожий мулат с толстыми африканскими губами и горбатым греческим носом. Он ведь полукровка: наполовину суданский араб, наполовину негр из племени бари. Его мать была изнасилована солдатом одного из правительственных карательных отрядов, в очередной раз захватившего Джубу и вскоре выбитого оттуда негритянскими партизанами. В результате этой бесконечной гражданской войны все дети в семье Хабада были от разных отцов. “Папашу” своего будущего младшего брата – четвертого по счету – восьмилетний Хабад зарезал бритвенно наточенным кухонным ножиком прямо в материнской постели. Так начался его кровавый счет… Но главными во внешности Лидера Революции, конечно же, были глаза: глубоко посаженные, с красноватым отливом белков, сверлящие и совершенно немигающие. Это были глаза убийцы, но одновременно и глаза африканского мудреца. Примак козырнул, снял кепи и быстро огляделся. Надо сказать, обстановка комнаты была весьма скромной, почти аскетичной, чего он никак не ожидал увидеть. Единственным удобством были неглубокие кожаные кресла черного цвета (обивка стульев, естественно, оказалась красной), кроме того, в кабинете отлично кондиционировался воздух. Хабад кивнул в ответ (он был без головного убора) и снова опустился в кресло. Примак разочаровал Лидера Революции – показался ему обычным, ничем не примечательным человеком. Реальный облик ооновца ничуть не соответствовал образу, сформировавшемуся в воображении Хабада. Впрочем, “соратник” всегда считал, что колоритные фигуры куда менее опасны. Они не умеют незаметно подкрасться сзади и молниеносно нанести смертельный удар. – Располагайтесь, как вам удобнее, – сказал он по-английски тоном радушного хозяина. – Холодный чай, пожалуйста… На низеньком столике рядом с большим рабочим столом действительно стояли четыре стакана с охлажденным чаем – два с крепким, почти черным, и два с ломтиками лимона. – Благодарю, у меня слишком мало времени. – Боитесь восточного коварства? – с улыбкой осведомился Хабад. – Яда здесь нет. Клянусь… Впрочем, моим клятвам вы вряд ли поверите. – Это уж точно. Думаю, будет логично сразу же изложить наши позиции, – сказал Примак, тоже расположившись в кресле. Он продолжал внимательно разглядывать собеседника. И от его взгляда, взгляда профессионального охотника за “скальпами”, Хабаду стало вдруг слегка не по себе. – Хорошо. На правах инициатора переговоров я начну… Революционный народ категорически настаивает на безоговорочном выполнении командованием войск ООН в Восточной Африке следующих требований. Первое. Немедленно – не позднее четырех часов дня – убрать уцелевшие заграждения по всей линии Северного фронта. Второе. В течение ближайших трех суток по оставленным нами коридорам эвакуировать живую силу и боевую технику через порты Момбаса, Кисмайо, Могадишо, Бербера, Джибути, Асэб, Массауа и Порт-Судан. – Это абсолютно нереально… хотя бы по срокам. – Я не договорил… Третье. Генеральному секретарю ООН сегодня же дать официальные гарантии прекращения так называемых “миротворческих” операций в Восточной Африке. Народ революционного континента сам решит свою еудьбу. Политике неоколониализма должен быть положен конец. – Теперь всё? – осведомился русский, машинально пригладив и без того коротко остриженные и аккуратно причесанные виски. – Всё. – Ну, тогда я выдвигаю встречное предложение. – Примак встал, поправив ремень, и дальше уже говорил стоя. Так его слова приобретали дополнительную весомость. – Если вы не прекратите гнать мирное население на смерть, мы немедленно возобновляем боевые действия и подвергнем массированным ракетно-бомбовым ударам все хозяйственные и военные объекты ТАР, а затем высадим десанты для захвата стратегических мостов, переправ и блокирования дорог. Всякий подвоз боеприпасов и продуктов, а также подход подкреплений на фронт будет прекращен. Через пару дней ваши свободолюбивые зомби просто не смогут передвигать ноги от голода, и наступление захлебнется само собой. Генерал-лейтенант прекрасно знал, что у него нет этих самых двух дней, знал он и что Хабад наверняка надеется именно на такое развитие событий. В противном случае Лидер Революции просто не осмелился бы начать этот блицкриг. – Ну что ж, тогда приступайте, – мнимо равнодушным тоном ответил Хабад. Ультиматум Примака все-таки не был одним лишь сотрясением воздуха. Если произойдет чудо и генерал-лейтенант продержится этот срок, за жизнь Хабада никто не даст и ломаного гроша. – Только хочу предупредить, я уже направил такие же точно требования Равандрану, присовокупив, что при их невыполнении завтра к вечеру число жертв среди гражданских достигнет миллиона. – Неужели вы думаете, что судьба одного-единственного генерала может определить ход событий на целом континенте? – усмехнулся Примак. – Нет, конечно, итог революционного процесса предрешен, но высокопоставленный упрямец при наличии таланта способен затянуть агонию и существенно умножить число жертв. – Если среди дополнительных жертв окажется некто Хабад, я готов принять на себя эту неблагодарную роль… Разговор закончен. – Примак сделал шаг к двери. – Не спешите, генерал. – Лидер Революции улыбался углами рта. При этом глаза его оставались совершенно холодными. – В Африке несносная жара, вы наверняка измаялись. Я хотел бы хоть немного скрасить ваше вынужденное пребывание на чужбине. Как насчет легкого обеда с упором на прохладительные напитки, охлажденное вино, соки, мороженое и суфле? Будет даже… холодный свекольник! – Он будто ждал в ответ бури восторга. – Благодарю за заботу, но время застолий еще не пришло. Честь имею. Ооновец дернул ручку двери. Она легко подалась. Но прохода в приемную не было. За дверью обнаружилась серая стальная плита. Примак постучал по ней. С той стороны раздался ответный стук. Ребята, по крайней мере, были живы. Генерал-лейтенант развернулся и, поиграв желваками, сказал: – Мне очень жаль разочаровывать вас, “соратник”, но в случае, если я не вернусь в штаб через…– он посмотрел на часы, – сорок восемь минут, вся авиация поднимется в воздух. Причем, первый и самый мощный удар будет нанесен именно по этому бункеру. Со спутника отслеживалось мое движение от места посадки и до самого въезда под землю. Поверьте, я не вру… Вернувшись в кресло, Примак достал пачку “Беломора”, распечатал, закурил. Струйку дыма тут же стало утягивать в одно из вентиляционных отверстий в белом потолке. – Осталось сорок семь минут, – через какое-то время произнес он. Хабад встал, прошел в противоположный конец комнаты и распахнул еще одну дверь. Там была столовая, в середине ее – накрытый стол. – Я хочу только, чтобы в течение всего перемирия ваши войска не предпринимали активных действий. Так что мой расчет предельно прост, а я предельно искренен с вами… Милости прошу за стол. – Африканец сделал приглашающий жест. – Сорок шесть минут, – пробубнил Примак. – Не давите на психику, – поморщился Лидер Революции. – Лично я приступаю к еде. Присоединяйтесь, когда появится аппетит. – Он уселся за стол и начал чего-то накладывать себе в тарелку. Из-за броневой плиты раздались упорядоченные удары. Примак прислушался, потом спросил Хабада: – Знакомы с азбукой “морзе”? Мои ребята напоминают, что осталось сорок четыре минуты. Им тоже хочется жить… – Зам…мечательный супец, – с набитым ртом ответствовал Лидер Революции. – Не знал, что в России такая интересная кухня… Вообще-то вы зря пугаете меня, – прожевав, решил объяснить свое спокойствие Хабад. – Этот домик можно прошибить только сотней килотонн, положенных с ювелирной точностью. Так что у вас неплохие шансы дожить до процесса в Гааге. – Он имел в виду международный суд. – Я рад, что мы с вами уцелеем и встретимся на суде. Мне только жаль ваше государство…– в тон ему ответил русский. – Через сорок две минуты оно начнет рассыпаться в пыль. И вдруг Примак понял, что комната разительно изменилась. Вернее… Вернее, он вдруг оказался в другой комнате и на кабинет смотрел через открытую дверь. Теперь он сидел за обширным обеденным столом. Перед ним стояла пустая тарелка со следами свекольника и еще одна тарелка с недоеденной заливной ягнятиной. Неизвестно откуда взявшийся в кабинете коренастый офицер в “камуфляже” вскочил на ноги, заметался вокруг рабочего стола, повалив стул. Лицо его почему-то было удивительно знакомо генерал-лейтенанту. А вот Хабад куда-то исчез, и это было паршивей всего. Выходит, он все-таки “угостил” его через вентиляцию какой-то гадостью и смылся. Теперь шансов выбраться из бункера у Игоря Николаевича практически не осталось. Потом Примак опустил глаза и обнаружил, что его уже успели переодеть: точно такие же, как на Хабаде, бежевые брюки и френч, короткие кожаные сапожки. Только непонятно зачем старались, подбирали размер – ведь все пригнано по фигуре? “Мне нужно зеркало”, – вдруг сообразил он и стал лихорадочно оглядываться. За спиной обнаружилась еще одна дверь, она привела его в спальню Хабада. И здесь нашлось небольшое овальное настенное зеркало. Да, это был вовсе не он, это мог быть только один человек – Хабад. Теперь все стало понятно и со столом, и с костюмом… Мгновением позже пришла ясность и в отношении того, второго человека, – этот странно ведущий себя генерал в русской форме был им самим, Игорем Николаевичем Примаком… Подобного унижения Хабад не испытывал уже лет двадцать – с тех самых пор, как попал в плен к наемникам из Биафры. Им почему-то жутко захотелось нарезать из его кожи ремней, и только внезапное появление какого-то местного князька спасло жизнь будущему Лидеру Революции. Тогда Хабад направлялся в Кано с секретным посланием Махди. А теперь Лидеру Революции вывернули руки и поволокли в тесную камеру подземной тюрьмы. Охранники откровенно издевались над ним, каждая новая его гневная реплика вызывала у них очередной приступ хохота – этот сморчок осмелился наброситься на САМОГО Хабада!.. Конечно, он ПРИГОВОРИЛ их всех, но что толку? Драгоценное время упущено, Примак преспокойно покинул бункер, и военные действия уже наверняка возобновлены. А он, Хабад, как последний идиот будет сидеть в камере, близоруко щуря подслеповатые Гулямовы глаза!.. Как страшно смотреть на себя со стороны, когда ты выкинут на обочину, когда твое тело больше не подчиняется тебе, когда оно украдено, когда им пользуются самые заклятые твои враги!.. И тогда твоя доселе любимая оболочка начинает казаться предательской, лживой маской, жалкой и уродливой – из-под которой выглядывает гнусная, смеющаяся над тобой харя!.. В бессильной злобе Хабад-Гулям тряс прутья дверной решетки. Нет, эти слова не могут передать и сотой доли истинного градуса его бешенства. Хабад-Гулям исходил бессильной злобой, как впадающий в транс медиум – эманацией, как разбухшая женская грудь – молоком, как перезревший плод – соком… Если б эту злобу можно было трансформировать в тепловую энергию, решетка наверняка расплавилась бы, и путь оказался свободен. Хабад-Гулям сейчас даже и не пытался понять, каким образом произошел этот самый обмен телами – всё в руках Мамбуту!.. Но почему Великий Дух решил растоптать самого верного своего слугу? Неужто мстит за смерть Пагалусу – этого жирного борова? Но ведь в реальном мире нельзя угодить всем. Кем-то всегда приходится жертвовать. Неужели Мамбуту не понимает этого?! Впрочем, он ведь живет совсем другими заботами: сакральные ритуалы слишком важны для него… Но у него сейчас нет сил сражаться на два фронта! …Попав в тело Гуляма, Лидер Революции обнаружил, что находится в разведуправлении армии. Он быстро взял себя в руки, приказал подогнать к воротам личный вездеход, бегом поднялся из бомбоубежища, куда переместилась вся работа, наорал на нерасторопного водителя, и тот на полной скорости погнал машину к запасному бункеру номер три. По дороге Хабад-Гулям обдумал сценарий действий. В бункере нужно было орудовать решительно и даже нагло – это единственная возможность спасти ситуацию. Только бы не опоздать!.. После того как автоматчик проверил его пропуск у первых ворот, Хабад-Гулям потребовал вызвать начальника внешней охраны. – По личному приказу Лидера Революции поступаете в мое полное распоряжение! – попытался сходу взять его в оборот. – В бункере заговорщики! Сколько у вас человек? – Мне нужно позвонить Хабаду!.. – промямлил здоровенный негр-центурион. – Идиот!!! – рявкнул Хабад-Гулям. – Связь у них в руках! Вы погубите ЕГО. Взвод охраны дружно протопал за ним через посты. Душа и тело Лидера Революции столкнулись на пороге транспортного ангара. И тело на сей раз оказалось сильнее. Хабад-Гулям, увидев в двух шагах от себя лже-Хабада и Примака, вдруг потерял над собой контроль и заорал: – Арестуйте их! Это измена! Охранники поначалу никак не среагировали, ожидая, что скажет Лидер Революции, а он лишь внимательно разглядывал крикуна. Но когда этот мерзкий человечек в ученических очках попытался выхватить из кармана пистолет, моментально сработали их профессиональные навыки, и солдаты, повалив его на бетон, отобрали оружие и скрутили ему руки. При этом очки упали на пол и тут же хрустнули под чьим-то каблуком. – Ты кто? – спросил лже-Хабад по-английски. Лидеру Революции жутко было слышать свой собственный голос, присвоенный каким-то ублюдком. – Я… Я…– Хабад-Гулям подавился воздухом. – Ты что-то потерял? – усмехнулось его тело. Примак все это время нервно озирался по сторонам, с трудом сдерживая страх. Он мало походил на “генерала-Могилу”. – Зато ты нашел!.. – в бешенстве выкрикнул арестованный. Хабад еще раз обратился к начальнику внешней охраны: – Центурион Абада! Он даже не знает суахили! Негр не ответил, только вопросительно глянул на адъютанта. Лицо его было непроницаемо. – Уведите его, – распорядился Лидер Революции. Двое дюжих солдат поволокли Гуляма – его ноги даже не доставали до полу. Тело Примака наконец перестало метаться по кабинету, плюхнулось в кресло и жалобно произнесло по-испански: – Господи! Господи!.. Электронный переводчик добросовестно перевел. Генерал-лейтенант попытался успокоить его: – Все будет хорошо, амиго, – вспомнил-таки одно испанское слово. – Не волнуйся, все образуется… До начала ооновской атаки оставалось тридцать девять минут. “Если я – Хабад, а во мне – какой-то испанец, то где же сам Лидер Революции? – лихорадочно думал Примак-Хабад. – В испанце, что ли? Тогда получится колечко… Или же это цепочка без конца и без начала?..” Когда Примак-Хабад занялся разблокированием двери, испанец вдруг закричал: “Мама!” лицо его исказилось, он стал изо всех сил стучать по столу костяшками пальцев. Смотреть на рыдающего, скорчившегося в кресле “Примака” Примаку было не то что странно, а скорее омерзительно и даже страшно. – Прекратите, амиго! Как не стыдно! Вы же мужчина! – Испанец вздрогнул. – Не позорьте чужой мундир!.. Испанец поднял голову, посмотрел на Примака-Хабада покрасневшими, но уже отнюдь не безумными глазами, а потом произнес: – Я, кажется, сошла с ума. “Только этого не хватало!.. Баба!.. Во мне сидит баба!..” Генерал собрался с духом и постарался говорить успокаивающим тоном (нянькайся тут с ней!): – Не могли же все разом чокнуться… Давайте договоримся: мы каким-то чудом ненадолго попали в чужие тела, и наша задача: выпутаться из этой переделки живыми и невредимыми. Я вам помогу. “Баба” попыталась улыбнуться. Губы скривились в жалкую гримасу. Примак прекрасно понимал, что без ее помощи у него ничего не выйдет. Увидев своего командира в таком виде, парни могут сорваться и наломать дров. К тому же еще не известно, когда он вернется в себя – быть может, именно этой “бабе” придется давать отбой атаке и сигнал к началу операции “Прыжок”. Так что генерал должен выглядеть генералом и уметь произнести хотя бы несколько слов по-русски. Пришлось “Примаку” на время оставить дверь в покое и заняться учебой. …Выйдя в приемную, “баба” внятно произнесла: – Посли, ребьята. И ооновская делегация в сопровождении Примака-Хабада, его адъютанта и начальника внутренней охраны двинулась к выходу. А в дверях транспортного ангара их уже ждал Гулям-Хабад. – Арестуйте их! Это измена! … Истинного Хабада поволокли в камеру. – Не уезжайте без меня, – шепнул Примак-Хабад на ухо “бабе”. – Скажите им: “Надо подождать”. И лже-Примак пробубнила: – Надо подоздьять. У генерал-лейтенанта мурашки пошли по коже от такого произношения, но и на этот раз вроде пронесло. Он устремился следом за арестованным. Начальник внутренней охраны не отставал от Примака-Хабада ни на шаг. Пристукнуть бы сейчас гадину, разом решив все проблемы!.. Но с убийством чужой оболочки исчезнет ли сам Лидер Революции? А если он вернется в себя? Нет, риск слишком велик. Зато вот пленки… В коридор выходили двери дюжины камер. Хабада только что затолкнули в ближайшую. – Оставьте нас одних! – по-английски приказал Примак-Хабад начальнику внутренней охраны (он ведь остался без переводчика). Тот беспомощно поглядел на Лидера Революции и покачал головой. Ну что ж, пускай остается, все равно ничего не поймет. – Где пленки?! – распахнув дверь в камеру ударом ноги, рявкнул генерал. Арестованный молча сверлил Примака-Хабада маленькими подслеповатыми глазками. – Пристрелю тебя! Не понимаю, соратник…– Человечек сел на корточки у стены. Генерал достал из кобуры инкрустированный серебром браунинг. В рукоятку его была врезана пластина малахита, которую по углам украшали квадратные изумруды. Снял пистолет с предохранителя. – Чего ты хочешь, пес?! – В глазах арестованного не было страха. – Пленки с Хабад КОМАНДОЙ. Считаю до трех. Примак вскинул пистолет: – Р-раз… Человечек обнажил в улыбке неровные зубы. – Два… – Стреляй, и я тут же вернусь в себя. – Три… Арестованный демонстративно отвернулся. Пуля попала ему в левую руку. Он дернулся, взвыл и медленно свалился на бок. – Пленки давай! – орал Примак. Времени у него больше не было. – Изувечу! – Стреляй, – прошипел человечек и заворочался на полу, пытаясь подняться. “Ничего не выйдет!” – со злостью подумал генерал и сплюнул на пол. С грохотом захлопнул дверь камеры. Поднимался по металлической лестнице почти бегом, и его шаги рождали гулкое эхо. Всю дорогу к аэродрому Игорь Николаевич был как на иголках – ждал: то ли погоня объявится, то ли начальнику охраны прикажут по рации живыми русских не выпускать, то ли “баба” со страху выкинет какой-нибудь фортель. Наконец вот она, посадочная площадка, а что толку? Вот если б он мог сейчас вернуться в свое тело!.. Если б это наваждение кончилось, и он снова оказался бы среди своих, снова взял в руки бразды правления!.. Пока Примак-Хабад настропалил “бабу”, с него семь потов сошло, и все-таки отбой воздушной атаке был дан. А потом испанка дважды пробубнила по рации: “Прижок! Прижок!” Игорь Николаевич готов был задушить ее своими руками. Однако и тут сработало: операция по захвату пленок началась. А русские тем временем с тревогой смотрели на командира, который сам на себя не был похож. И главное: чего ждет, непонятно. Сматываться надо, а он не мычит, не телится. Или это его Хабад не отпускает?.. Когда Примак-Хабад увидел Хабадова адъютанта, бегущего к нему от штабного БТР, подумал: дело – швах. Расстегнул кобуру, приготовился. – Соратник! – подбежал запыхавшийся адъютант. – Срочное сообщение! Ооновские самолеты и вертолеты поднялись в воздух, активность заметна и на земле. Командующий Северным фронтом ждет ваших распоряжений. – Без моего приказа огня не открывать, – сказал Примак-Хабад. Он надеялся лишь на всеобщий страх, испытываемый подчиненными перед Лидером Революции. – Ну, чего стоишь?! – рявкнул на молоденького адъютанта. – Передавай! Тот козырнул и бросился к бронетранспортеру. “Незачем дольше держать здесь “бабу” – пусть себе летит и как можно скорей! – подумал Примак-Хабад – И когда меня шлепнут, я разом убью двух зайцев: и Хабаду – крышка, и сразу же вернусь в себя. И чем дальше я буду в этот момент отсюда, тем лучше”. И он крикнул русским: – Можно лететь! Они не заставили себя долго упрашивать. “Испанка” с ужасом поглядела на него, но Примак-Хабад махнул рукой: мол, все будет в порядке. Она залезла в самолет последней. Машина тут же начала разбег. Адъютант выскочил из БТР, что-то крича. Из-за рева моторов ничего не было слышно. Игорь Николаевич достал из кобуры браунинг… 60 Официальное заявление Комитета ООН по миротворческим силам: “Руководство Комитета требует от Генерального секретаря ООН немедленно освободить от должности командующего войсками ООН в Восточной Африке генерал-лейтенанта Игоря Примака. Непосредственное, в обход руководства Комитета, подчинение его Генсеку ООН сделало действия генерала Примака практически неподконтрольными СБ, Генеральной Ассамблее и самому Комитету, который должен служить гарантом исполнения коллективной воли Объединенных Наций по установлению всеобщего мира, против разжигания войн. Командующий вооруженными силами ООН в Восточной Африке генерал Примак грубо нарушил запрет Генерального секретаря ООН, приказав войскам вторгнуться в границы ТАР, и тем самым спровоцировал руководство этого государственно-политического образования на активные действия. А затем, при появлении на боевых позициях больших масс гражданского населения, оказался не способен предотвратить бессмысленное кровопролитие– гибель четырехсот шестидесяти тысяч человек, включая двести тысяч женщин и тридцать тысяч детей. Руководство Комитета ООН по миротворческим силам выдвигает в Международный суд в. Гааге иск по обвинению генерал-лейтенанта Игоря Примака в совершении им военных преступлений на африканской территории”. 61 АНДЖЕЙ(6) На станцию по изучению аномальных явлений Анджей попал только к полудню. Исполняющий обязанности директора СИАЯ-6 Рудольф Зиновьев с первой же минуты показался Краковяку малость “пристукнутым” – несколько замедленная речь, мимика, неадекватная происходящему разговору, ускользающий куда-то в сторону и в никуда взгляд. Но одновременно чувствовалась в нем и природная цепкость, целеустремленность, лаконизм и точность формулировок. Словно он перенес психическую травму и теперь настойчиво преодолевает ее последствия. Зиновьев предоставил в распоряжение Анджея маленькую комнатку, познакомил с радистом, показал аккуратно сложенные в директорском кабинете вещи, оставшиеся от комиссии, и лично провел по основным помещениям станции – очень любезно с его стороны. Краковяк совершенно ясно почувствовал: провожатый боится, что с самого начала гость попадет под чуждое влияние, узнает о происходящих событиях в сомнительной или вовсе лживой интерпретации – словом, позволит навесить себе лапши на уши. Потом ИО куда-то срочно вызвали. Прозвучал гонг, и люди потянулись в столовую. Краковяк решил пообедать вместе со всеми, заодно посмотрев на всех сотрудников разом. В дверях Анджей столкнулся с Петером фон Регом (его фотографию Краковяку показали в Представительстве ООН). – Простите, сэр, это ведь вы прилетели из Нью-Йорка? – осведомился фон Peг,, пропуская его вперед, – Да, я Эндрю Крок. С кем имею честь? Петер представился, умудрившись при этом пару раз подшутить над собой и своей работой, сел рядом с Анджеем-Эндрю и сразу же надавал советов относительно предлагаемых блюд и местной кухни в целом. (Нашествие йети после похищения ооновцев, как ни странно, сошло на нет, и повар наконец-то смог вернуться к плите.) Одновременно фон Peг успевал снабдить краткими и довольно-таки язвительными характеристиками проходящих мимо сотрудников СИАЯ-6. В конце концов Краковяк поймал на себе и Петере раздраженный взгляд появившегося в столовой Зиновьева. После обеда Краковяк попросил фон Рега показать ему, что называется, тыльную, изнаночную, сторону станции. Того не пришлось долго уговаривать. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте, им было легко друг с другом – возможно, из-за сходного чувства юмора. Впрочем, это было не единственным их сходством: у обоих – скептический, с легким оттенком цинизма взгляд на мир, яростное неприятие чиновничьего образа мыслей и определенная раскованность фантазии. Петер провел Эндрю в подвал, где во время приезда “высоких гостей” ночевали ученые; в кладовые, где хранилась экипировка, используемая в экспедициях на Гималаи, и всякие разности; на кухню, где можно подкрепиться в любое время суток и запастись кое-какой провизией, если нужно срочно сделать вылазку со станции; показал дыру в бетонном заборе, выводящую прямо в заросли кустарника, а также лестницу, ведущую на крышу главного корпуса (к площадке с подзорной трубой), и многое другое. Анджей начал подозревать, что Петер догадывается о его истинной профессии. В конце концов они оказались в комнате самого фон Рега. Ксенопсихолог хотел, чтобы они непременно выпили по стаканчику бренди, Краковяк был не против. Он уже получил от общения с фон Регом немало любопытной информации, в том числе и о самом похищении. Анджей сел на предложенный ему стул, и вдруг его подбросила в воздух невидимая пружина… На полном автоматизме ноги его бежали по ступенькам – вверх, вверх. Тело было словно чужое, ватное, он почти не ощущал его. Потом мелкие иголочки возникли в пятках и стали подниматься, охватывая все большую часть кожи. И вот уже все тело заполыхало огнем. А бег продолжался: пятый этаж, шестой, седьмой… Лифт то ли не работал, то ли в него боялись лезть. Вместе с Краковяком бежали еще четверо парней в маскировочных костюмах, бронежилетах, шлемах без бронестекла и с десантными “никоновыми” наперевес. За плечами плотно набитые вещмешки, на ремнях гранаты, запасные рожки, фляги, кобуры. И ко всей этой тяжести добавлялась чисто тропическая жара. Пот уже насквозь промочил одежду на груди и спине и продолжал заливать лицо. Удовольствие, прямо скажем, ниже среднего… Но сердце стучало ровно, подавая в сосуды крови ровно столько, сколько нужно. В ушах не звенело, в глазах не зажигались красные круги. Словом, у Анджея было вполне надежное, натренированное именно для такой работы тело. Восьмой, девятый, десятый… Все это однообразное пока действо мало походило на сон, но разбираться что к чему было некогда. Если бежишь куда-то с автоматом в руках, значит, решается вопрос: жить тебе или не жить – все остальное потом или вовсе никогда. Раздробишь свое внимание, заглубишь мысли – и ты мертвец! На бегу Краковяк смог разглядеть за окнами трех-пяти-этажный, бело-желто-серый город, утопающий в зелени. Ослепительно палящее солнце было близко к зениту, на выжженном, выбеленном его лучами небе – ни облачка. Одиннадцатый, двенадцатый… Наверху мелькнуло что-то зеленое, пятнистое. Один из парней вскинул автомат, нажал на спуск. Пули защелкали, рикошетя от стен, перил, ступеней. Бойцы продолжали бежать. Всё!.. Они влетели на площадку последнего, четырнадцатого, этажа. Посередине нее лежал человек в военной форме с огромным красным пятном на спине, рядом валялся автомат Калашникова. Это был негр, форма его не имела знаков различия и каких-либо эмблем. Обе двери, выходящие на площадку, были заперты. На табличках лишь номера комнат. – Здесь, – показал ведущий на правую. Итак, он знал, где искать то, за чем они сюда пришли. Один из парней разбежался и… отшиб себе плечо. Под слоем древесины была сталь. Анджей вдруг почувствовал чуть заметный запах гари. – Подожгли, суки! – произнес ведущий и замысловато выругался. И тут Краковяк окончательно убедился, что попал в русскую компанию. Он понимал довольно много слов, но сам никогда не решился бы говорить по-русски, не рискуя показаться смешным. Разведчик во вражеском лагере – только такая схема могла спасти Анджея в этой ситуации. Хотя какие к черту враги, эти русские парни?! Но одновременно Краковяк ясно сознавал: если эти “шкафы” вдруг почувствуют в нем чужака, состоится разговор длиной ровно в одну очередь. – Скорей! – гаркнул ведущий. К двери подскочил парень пониже других ростом и поуже в плечах. Подрывник прилепил к замку комок пластиковой взрывчатки, точно такие же были помещены в районе верхнего и нижнего запоров. В это время внизу – где-то на первом или втором этаже – раздалась короткая очередь, еще одна, потом очень длинная – из тех, что до донца опустошают магазин – и взрыв гранаты. Затем все смолкло. Эта возникшая тишина очень не понравилась ведущему. И он приказал парню, стоявшему рядом с Анджеем: – Давай туда! Десантник молча сорвался с места, понесся по лестнице, перескакивая через ступеньки. – Счас рванет! А ну вниз! – вдруг заорал ведущий. Краковяк вместе с другими кубарем скатился на тринадцатый этаж. Он даже не пытался понять, как очутился в этой непонятной южной стране, среди русских коммандос, в чужом теле, но он постарался убедить себя: даже если один шанс из сотни за то, что все это происходит наяву, надо действовать на полную катушку, иначе ты никогда не вернешься в себя самого. Три взрыва прогремели одновременно. Лестницу заволокло облаком известковой пыли. А они уже снова бежали наверх – в самую его гущу. – Коля – коридор! Остальные – со мной! – гаркнул ведущий. И эту фразу Анджей понял без труда, но вот кто этот самый Коля? Ему-то что делать?.. Он замешкался, и слава богу! Остальные рванули вперед – все выяснилось само собой. Значит, меня зовут Колей… Коридор был длинный и темный – ни одна лампочка не горела. По полу стелился вонючий бурый дым, просачивающийся сквозь щель под одной из дальних дверей. Три темные пятна приблизились к ней, потом – очередь в замок, удар ногой в прочном десантном ботинке, треск, еще одна очередь – уже в пролом, а затем взрыв кашля – в коридор вырвалось удушающее бурое облако. Снизу лестницы снова стали раздаваться автоматные очереди и разрывы гранат. Десантники ворвались в охваченную пожаром комнату, и Анджей остался один. Он не знал, откуда может появиться опасность, и потому, прислонившись к стене, пытался держать в поле зрения и коридор, и лестничную площадку. На лестнице продолжалась стрельба. Из комнаты тоже раздалось несколько выстрелов. В тот самый момент, когда тройка, матерясь и кашляя, вывалилась в дымный коридор, противоположная дверь на площадке – та, что у лифта – внезапно распахнулась, и сходу заработал ручной пулемет. Краковяк запоздал на доли секунды. Две очереди, схлестнувшись, прорезали воздух, и два тела почти одновременно сползли на пол. Пулемет негра еще несколько мгновений лупил в потолок, потом смолк. Первым к Анджею подбежал ведущий. – Ты как, Коля? Куда тебя? Краковяк попытался подняться. Ничего не вышло. Ноги почему-то не держали. Он боялся отвечать ведущему, впрочем, он и не знал “куда”. Боли Анджей совсем не чувствовал, а потому даже сейчас не мог до конца поверить в реальность происходящего. – В бок, значит… Бронебойной – сквозь жилет… Ничего, до свадьбы заживет…– приговаривал тот, осторожно распаковывая Колю-Анджея, потом начал перевязывать. Вот тут-то Краковяку впервые стало больно. Жжение и тупые толчки чуть повыше печени. Он заскрежетал зубами… Потом его тащили вниз по лестнице, подхватив под руки. На несколько секунд или минут Анджей провалился в небытие. – Очнулся!.. – казалось, в самое ухо оглушительно прокричал левый десантник. – Понял! – отвечал снизу ведущий. Он опережал их на два или три пролета. Краковяк опять провалился… Потом он увидел какие-то ступеньки – почему-то они были огромные, нависали над ним. Мир вращался… Затем Анджей разглядел рядом чье-то большое тело. Костюм пятнали бурые пятна маскировки, а лицо стало одним красным пятном… Это был русский парень. Затем к Анджею вернулся и слух – разом, словно вату вдруг вынули из ушей. Оказывается, стоял оглушительный грохот. Лупила дюжина автоматов – с трех направлений. Шальная пуля срикошетила от стены, ударив в лестничный пролет, нависавший над головой, и щелкнула в десяти сантиметрах от его уха. Надо было менять диспозицию. Анджей попытался сползти по ступенькам, и это получилось неожиданно легко. Вот только раненый бок при ударе спиной о каждую очередную ступеньку пронизывала доходящая до самого мозжечка боль. Труднее было остановиться, когда он заскользил вниз, норовя влететь в зону прямого поражения. Свой автомат Краковяк, оказывается, все это время сжимал в руках. Наконец сумел расцепить закаменевшие пальцы левой руки и затормозил, вцепившись в столбик перил. Боль обрушилась и затопила все. Анджей в третий раз потерял сознание. Очнувшись, Краковяк увидел совсем рядом несколько зеленовато-коричневых фигур, а над ними черно-коричневые пятна. Когда зрение сфокусировалось и предметы перестали расплываться в глазах, стало ясно – это солдаты-негры. Выстрелов почему-то больше не было. Сколько прошло времени, он судить не мог. Анджей, лежа все в той же неудобной позе, собрал все свои силы, приподнялся, прислонился спиной к перилам, застонав (на лбу выступила испарина), упер приклад в плечо и разрядил магазин в эти чужие лица. Приклад “никонова” толкал его назад, отдаваясь в ране тупыми пульсирующими ударами. Бок разросся до размеров тела – всех других органов просто не существовало. Горячая гильза отпрыгнула прямо в рот и обожгла губы. “Машинка” рвалась из рук, словно Краковяк стрелял впервые в жизни, но пули, похоже, все-ж-таки попали туда, куда надо. Во всяком случае, черные лица враз пропали. – К…Коля! – раздался из-под лестницы чей-то сип. Неужели это ведущий? – Ж…живой? – Да! – только и смог ответить Анджей. – Витю и Славу…– ведущий говорил с большим трудом. – Меня… ноги… ситечко… Т…ты лучше…– Замолчал, чтобы перевести дух. Солдаты почему-то больше не появлялись. И вокруг была непонятная тишина. Краковяк не мог поверить, что всех убил. Впрочем, быть может, их и было-то только двое. Анджей начал снова сползать по ступенькам, но вскоре уперся подошвами во что-то мягкое. Никак было не посмотреть. – У меня… пленка, – наконец снова подал голос ведущий. А Краковяк уж было подумал, что тот замолчал навсегда. – Шергин… передал. В машине… сжечь не успели… Снова тишина, слышен лишь нехороший сип ведущего. “Надо перевернуться, перевернуться”, – раз за разом повторял Анджей, а решимости попробовать все не было. Боялся, что сразу же “провалится” снова. – Доползешь… Я связался… тогда… Сейчас рация… в хлам… Вертолет… метрах ста… за воротами… Башня… водонапорная… Пальнешь – услышат…– Замолчал. – Ждать… пять минут – до часу… Слышишь меня?! – Это уже на всю лестницу. Видно, испугался и вложил в этот крик все оставшиеся силы. – Да! – выдавил из себя Анджей, но ведущий не ответил. Надо было как-то встать на ноги. Опереться на автомат и… и… Ох! В четвертый раз Краковяк очнулся и обнаружил, что стоит на коленях, продолжая опираться грудью на ствол “никонова”. “Зачем я все это делаю? Что мне до этой пленки? До этих русских? – с безнадежным запозданием возникла такая здравая мысль. – А что еще остается? Лечь вот тут и умереть, так и не проснувшись, не вырвавшись из этого могильного сна? Тем более, теперь у него было обязательство перед ведущим. Нельзя обмануть его… Никак нельзя”. Прямо у ног Анджея лежал труп негра. На груди под накладным карманом виднелся рельефный красно-черный значок с золотыми буквами: “Отличный боец АР”. Краковяк зачем-то пощупал этот значок… Тот же самый! Кончики пальцев не могли обознаться: именно такой был прикреплен к подкладке пиджака того, кто убил в Нью-Йорке Крота. “Значит, все из одной шайки, – даже с некоторым облегчением подумал Анджей. – Так что это и мое дело.” Он привалился к стене. Он уже стоял в полный рост. Как это получилось, сам не знал. Не мог же Краковяк встать, будучи без сознания… Лицо, грудь, спина в холодном поту – откуда еще в теле влага? Только тут вспомнил о фляге, с трудом отцепил с пояса, поднес к губам. Там была вода – теплая, противная, обеззараженная, но все-таки настоящая вода… Лицо ведущего было неподвижно, грудь не вздымалась. Анджей попытался наклониться и упал прямо на него. Ведущий был мертв. Кассета с пленкой оказалась под ним – ведущий защищал ее от пуль своим телом. Помогло ли – неизвестно, во всяком случае, внешне она казалась целой. Краковяк сунул пленку за пазуху. Когда он снова встал на ноги, на часах было четверть первого. Впереди сорок минут и пятьсот шагов. Да плюс еще боевики… Весь его путь до водонапорной башни остался где-то за кадром. Как добирался туда, Анджей так и не мог вспомнить – даже потом. Стрелял он в кого-то? Наверное – автомат в руках был горячий, почти раскаленный. А может быть, это только казалось… Последнее, что он увидел, был вращающийся вертолетный винт и заваливающиеся вместе с линией горизонта пятнистые фигуры. На самом деле падал, конечно же, именно он. Глава тринадцатая 10 ОКТЯБРЯ (окончание) 62 По сообщению агентства “ПРЕСС-Африк”, драматические события в Восточной Африке сегодня достигли кульминации. “Генерал-Могила” снова показал свое истинное лицо. С раннего утра на позиции так называемых миротворческих сил ООН двинулись из ТАР колоссальные толпы беженцев, которых стронул с родных мест ужасающий голод, спровоцированный военной блокадой. Несмотря на то, что командующий войсками ООН генерал-лейтенант Игорь Примак заблаговременно был информирован о приближении огромных скоплений гражданского населения, проходы в минных полях и проволочных заграждениях проделаны не были. Женщины, дети, старики каждую минуту гибли тысячами, устилая своими телами подступы к ооновским позициям. Солдаты в голубых касках безучастно наблюдали за истреблением безвинных людей. Очевидцы подтверждают, что среди сотен тысяч африканцев, переходивших линию фронта, не было ни одного военнослужащего. Не было отмечено и ни одного факта принуждения гражданских лиц к подобному “маршу смерти” со стороны властей ТАР. В результате чудовищных действий генерала Примака при преступном попустительстве Генерального секретаря ООН произошел акт невиданного в истории человечества геноцида: всего за один день было истреблено полмиллиона беженцев. Ненависть белых сановников к свободолюбивому черному населению Африки еще раз продемонстрирована со всей очевидностью. Можно констатировать, что так называемые миротворческие усилия ООН в Восточной Африке полностью разоблачены в глазах мировой общественности и окончательно провалились. Остается надеяться, что мировое сообщество осознает весь ужас содеянного “генералом-Могилой” и добьется скорого суда над палачом и его высокими покровителями. 63 ПРИМАК (4) – Вы хоть понимаете, в какое положение поставили меня?! – Равандран почти кричал. – Я остановил новое и самое опасное наступление Хабада. Это единственный непреложный факт, остальное – слухи, домыслы, доносы и благие пожелания. Если б мне не удалось это сделать, моему преемнику пришлось бы оборонять Асуанскую плотину и отбивать морские десанты в Йемене. – Вопрос о вашей отставке уже решен. Я хочу, чтобы вы немедленно передали дела своему начштаба. Я с ним переговорю и надлежащим образом проинструктирую. Он же и вручит бразды правления новому командующему. – И кто окажется этим “счастливцем”, если не секрет? – с лихорадочной веселостью осведомился Примак. – Генерал-лейтенант Мис… Он лучше других знает обстановку, – стал оправдываться Генсек, а ведь только что у него был прокурорский тон. – На всякий случай я держал его в курсе всех изменений военной и политической ситуации… Пауза. – Вы сами не ведаете, что творите, – наконец проговорил Примак негнущимся голосом. – Он же совершенно беспомощен и все наши успехи сведет на “нет”. Все усилия, все жертвы будут напрасны. – Мне лучше знать!.. Уж кому-кому меня судить, но только не вам! – Равандран перевел дух и сказал уже гораздо спокойнее: – Надеюсь, вы выполните мое распоряжение. – Само собой, господин Генеральный секретарь. – Вот и хорошо. Тогда пусть подойдет к фону ваш начштаба. – Сейчас… Генералу действительно удалось остановить наступление Народной Революции. Захваченную десантниками в Кисангани пленку с “Хабад КОМАНДОЙ” спешно доставили в штаб. Вторая была добыта батальонными разведчиками в расположении “смертельной” бригады имени Нкрумы. Размножали их, когда черные камикадзе снова пошли на прорыв. Одновременно было смонтировано несколько стационарных телепередатчиков. Ооновская авиация в это время уничтожала переправы через Конго, Убанги и другие реки в тылу врага. Военными и гражданскими самолетами начали прибывать телемониторы и видеомагнитофоны из соседних стран. Власти Кении, Уганды, Эфиопии и Республики Белого Нила были кровно заинтересованы в поражении Хаба-да и активно помогали “голубым каскам”. Саперы спешно проделывали узкие проходы в минных полях, чтобы выдвинуть навстречу штурмующим ооновские позиции толпам свое новое оружие. Наконец копии пленки вместе с “ящиками” попали на передовую. Тем временем валы из спиралей Бруно были преодолены уже в трех местах, и неграм оставалось пройти последние двадцать минированных метров. Снова гремели взрывы. Кое-кто из жителей ТАР уже добрался до свежепроделанных саперами проходов и устремился к первой линии окопов. Солдаты сдерживали их голыми руками. Все оружие было заблаговременно вывезено в тыл. Наконец передача началась… – Хабад КОМАНДА! – вещал с экранов Лидер Революции, и толпа замирала. Так было по всей линии фронта. В воцарившейся невероятной тишине люди стояли, застыв в ожидании последующего приказа, словно кролики, загипнотизированные удавом. Но приказа все не было – в полевых условиях не удалось синтезировать голос Хабада, а ученые только еще вылетели двумя рейсами из Парижа и Нью-Йорка. Потом – примерно через полчаса – начиналось какое-то шевеление, и вот уже люди один за другим стряхивали с себя оцепенение и возвращались к исполнению прежнего приказа, правда, чуть более вяло. – Хабад КОМАНДА! – тут же звучало снова и все повторялось. Так проходил час за часом. С каждым разом возвращаться к активным действиям было все труднее – стала возникать заторможенность, да и голод с усталостью брали свое. А когда из-за линии фронта открыла огонь уцелевшая Хабадова артиллерия, пытаясь уничтожить ооновские телепередатчики, она была моментально подавлена шквальным огнем и бомбо-штурмовыми ударами “голубых касок”. К ночи последние африканцы в изнеможении попадали перед экранами. Силы окончательно покинули их. Можно было начинать операцию по их вывозу в тыл и “раззомбированию”. Все это время Примак самым наглым образом игнорировал беспрерывные вызовы из Штаб-квартиры ООН. Генерал-лейтенант прекрасно понимал, что уже этим одним подписывает себе приговор, но другого пути остановить “марш смерти” не было. …“Пятачок”, который дожидался в соседней комнате, неторопливо подошел к видеофону. Он был бледен и лишь на круглых бритых щеках проступил багровый румянец. Примак успокаивающе похлопал его по плечу и вышел. Адъютант хотел что-то доложить, но генерал-лейтенант остановил его: – Погоди. Доложишь генерал-майору Сидорову. – Так на самом деле звали “Пятачка”. – Я передаю ему командование. – Слушаюсь, – растерянно ответил тот. – А что случилось, Игорь Николаевич? – Я передаю ему командование, – повторил Примак. Голос его был сухим и ломким. Он разозлился на себя: еще не хватало распускать нюни на глазах подчиненных! Генерал-лейтенант сел, облокотившись на спинку стула. Он вспомнил вдруг свой отъезд из Москвы. На огромном летном поле маленькие фигурки жены и старшей дочери казались какими-то неприкаянными, даже жалкими. Рядом с ними неподвижно стоял офицер охраны, одетый в штатское, он курил, время от времени быстро посматривая по сторонам. Игорь Николаевич убедился, что погрузка штабного имущества идет полным ходом, что ЕГО самолет уже готов к вылету, и быстрым шагом направился к Жанне с Иринкой. Жена припустила ему навстречу, а дочка немного отстала. Жанна повисла у него на шее. – Ей богу, неудобно…– он не договорил, пришлось ответить на поцелуй. – Ну ты уж… Как будто навсегда прощаемся…– Отдышался и впился в ее губы снова. Иринка терпеливо ждала своей очереди. – Тяжко что-то на душе, – прошептала жена ему в самое ухо. – Береги себя, Ига… – Ну ты же знаешь: я – заговоренный! – усмехнулся Примак. – Лоб чугунный, сердце луженое, а затылка и вовсе нет. – Но она и не думала смеяться в ответ. – Ты надолго? – Ну… не знаю. Месяца два или три. На таких должностях долго не засиживаются. – А мне нельзя к тебе? – Взгляд просительный, а в голосе уже изначально безнадежность. – Не положено. Ты же знаешь, котенок. Он крепко прижал ее к груди, уже больше ни на кого не обращая внимания. Потом мягко отпустил жену, рывком – как в прежние годы – подхватил на руки “дочурку”, которая была теперь едва ли не с него ростом. – Ну ты и вымахала – не поднять!.. – Будто только сейчас заметил генерал. Поцеловал Иринку в щеку. – Папа, ты только нас не обманывай – как обещал, так и приезжай, – сказала она как бы за всех Примаковых женщин. Жанна прильнула к его плечу, “зафыркала” носом. – Ну, начинается!.. – Игорь Николаевич обнимал их обеих, вдруг почувствовав: что-то наверняка случится… На столе, рядом с оперативными сводками, Примак обнаружил текст сообщения агентства “ПРЕСС-Африк” и заявление Комитета по миротворческим силам. Еще когда брал в руки, сердце провалилось. Да, он представлял, как все это будет – в теории, бодрясь и посмеиваясь над своими оппонентами. Но действительность превзошла все ожидания. Вот, значит, как!.. Военный преступник – это тебе не отставка, не гарнизон в Тмутаракани. В одну компанию с Кейтелем и Хусейном… К нему подошел “Пятачок”. – Не читай всякую дрянь. Одних купили, другие – отмываются… Потом совсем иначе напишут. Так и получится: баш – на баш. – Положил руку на плечо. Если Сидоров утешает, значит, действительно дело швах, – подумал генерал-лейтенант. – Ну и что тебе приказали? – осведомился с мнимым безразличием. – Строить лагеря для гражданских, вывозить их из фронтовой полосы. Боевых действий не предпринимать, границу не пересекать. – По-ня-ятно…– выдохнул Примак. – Ты куда сейчас? Домой? Или в “Коробок” с отчетом? – Генсек ничего не сказал. Подожду Миса. Да и отоспаться бы не худо. – Генерал-лейтенант поднялся, по-дружески пихнул “Пятачка” в бок и пошел к двери. – Ну тогда спокойной ночи. …Примак лежал на койке и смотрел в потолок. Несмотря на сумасшедшие последние дни, когда вовсе не ложился, сна не было ни в одном глазу. “Всегда ли я был прав? Или все-таки можно было спасти положение меньшими жертвами, остановить обезумевших людей, не пуская в ход оружие?.. Вот революция СПИД… Был ли я прав тогда? Судя по всему – да: закон о спидолечении принят подавляющим большинством Думы, одобрен Советом Федерации, утвержден президентом, встречен на “ура” населением. Собственно, его принятие и было вызвано массовыми протестами трудящихся. А с другой стороны… Схватить десятки тысяч больных, которым до сей поры была гарантирована полная анонимность, и вывезти к черту на рога – в богом забытый Ларнах, чтобы они никогда уже не увидели ни своих близких, ни мест родных, ни работы любимой… Женщин и мужчин – всенепременно порознь, так чтоб и остатки семей – вдребезги… И до конца дней обречены ковыряться в земле и пасти скот в своих СПИДозори-ях… Можно ли осудить этих людей за то, что они в конце концов восстали? Да. Непременно. Ведь их методы… Методы… А если б все было цивилизованно и они никого не брали бы в заложники, не заражали пленных солдат? Что – приказа о подавлении не было бы? И я не пошел бы карать? Хрен-два!.. Конечно, можно успокаивать себя тем, что и так сделал все, что мог: число жертв не достигло и сотни, а если б пустили в ход “шквалы”, как предлагали в Генштабе, страшно и подумать. Однако ж если до сих пор на душе тяжесть, значит, это давит ГРЕХ… А что теперь? Я просто не позволяю себе осмыслить это число: четыреста шестьдесят тысяч… Целый областной город – почти как Рязань. Рядышком их положить… И деток тоже… Если б я открыл фронт!.. Сейчас “голубые шишки”, конечно, разорвали бы меня в клочья за “предательский отход”, зато людей… Но ведь я физически не мог успеть разминировать, убрать заграждения!.. По времени… Нет, вру! – одернул, хлестанул себя. – Если полить огнем, отбомбиться на полную катушку – перепахали бы за пару часов… Был ВЫХОД, был! А ведь даже мысли подобной не возникло!.. Потому что профессия такая – УБИВАТЬ. Как профессиональному военному и помыслить-то: без приказа сдать позиции, спасаться бегством от безоружных?! Перед тобой – враг смертельный: фанатики, убийцы, готовые на любое преступление во имя своих бредовых целей… За всеми этими несчастными горожанами их смрадные хари маячат!.. А другого зрения у меня быть не может. Наверное, и гены такие… Зато теперь будет “Гаага”. Теперь уж без дураков. На полном серьезе. И посыплется со всех сторон, не остановишь: “русский убийца”, “имперский выкормыш”… Слова – не танки, в окопе не пересидишь… И всё ведь прошлое изроют, чтоб фактов набрать, преступный путь проследить. По эпизодику вытянут, разложат по полочкам – попробуй отличи теперь правду от лжи, когда столько лет и правительств ушло!.. А уж доносов-то на меня накопилось по чиновничьим столам – Эверест… И еще… Сегодня я первый раз в жизни нарушил свое слово. Хоть обещание и было дано ублюдку, но разве в этом дело?.. Я клялся, что не начну военных действий до истечения трех часов, и вполне сознательно отдал приказ атаковать. Да, я уже по всем статьям конченый человек…” На какое-то время Примак все же провалился в душное одуряющее забытье. …Его вели подлинному коридору. Руки свободные, но ремня нет и погон тоже. Два охранника по бокам, не поймешь, какие, – молчат. Вроде, и лиц не видно. Шаги отдаются гулко – в жизни так не бывает. А вдоль стен стоят незнакомые люди в два ряда, без разрывов: женщины, дети, мужчины, старики – всех возрастов, в самой разной одежде, разного цвета кожи. Уставились в пустоту неподвижными остекленелыми глазами. Потом он понимает: все они мертвые, и убил их он, Примак Игорь Николаевич… Конец коридора теряется в темноте, световое пятно, сопровождающее генерала, выхватывает из нее все новые и новые лица… Проснулся, протер глаза, сел на койке, достал из планшета фотографии жены и дочерей, поставил на сиденье стула, прислонил к спинке, предварительно поцеловав по очереди. Разглядывать не было сил… Сухой щелчок. Осечка? – пронеслась мгновенная мысль, всего окатило потом. И тут же что-то хрупнуло в груди, будто раздавленное стекло под каблуком, и в глазах замерцал белесо экран – конец фильму… Потом и он погас. 64 По сообщению агентства “Франс-Пресс”, 27 октября в 23 часа по местному времени президент имамата Халистан шейх Гадрут объявил о выходе государства из состава Исламской Конфедерации и присоединения к Объединенным Индуистским Штатам. Немедленно прошли видеофонные переговоры с премьер-министром ОИШ, получено официальное согласие на вхождение в состав этой страны. Войскам Халистана, стоящим на демаркационной линии, шейх Гадрут приказал беспрепятственно пропускать через боевые порядки воинские части ОИШ, сдавая им тяжелое вооружение. Сегодня в 2 часа ночи в столице имамата Халистан произошел военный переворот при поддержке сброшенной на город воздушно-десантной дивизии, базирующейся близ Лахора. По непроверенным данным, поступившим из французского посольства в Исламабаде, президент Гадрут убит в перестрелке. Его резиденция в Амритсаре захвачена. Спецотряд исламской гвардии, охранявший дворец, серьезного сопротивления пакистанским коммандоане оказал. На демаркационной линии Халистана и ОИШ произошли отдельные вооруженные столкновения. Части индуистской армии не успели сколько-нибудь серьезно продвинуться на сопредельную территорию, застряв в минных полях. Новый военный руководитель Халистана генерал Хин-набир в 6 часов утра объявил по радио о переходе всей полноты власти в руки командования исламской гвардии в связи с внезапной болезнью и кончиной великого вождя халистанской нации шейха Гадрута, от имени которого изменники родины вступили в преступный сговор с врагом. При этом имена предателей названы не были. На всей территории имамата объявлено военное положение. 65 АНДЖЕЙ И ФОН РЕГ (1) Анджей медленно ПРИХОДИЛ В СЕБЯ, продираясь сквозь что-то тугое, упругое, вязкое, как расплавленная резина. Петеру пришлось оглушить взбунтовавшееся тело Краковяка двойной дозой снотворного – выстрелил капсулой из карабина в правое бедро. Так обычно обездвиживают диких животных. “Постоялец” в это время громил его комнату. Кое-кто из обитателей СИАЯ-6 сбежался на шум, и фон Регу не без труда удалось убедить их разойтись. Он клялся, что все дело в йети, который показался в окне, сильно напугав гостя, и теперь Крок, приняв успокоительного, решил поспать. Петер прибрался, замел в совок и ссыпал в мусорную корзину осколки зеркала и стаканов, задвинул в шкаф обломки стула (вынесет на улицу, когда все лягут спать) и, усевшись на табурете у двери, стал размышлять о том, что смертельно устал от всей этой неразберихи, от того, что не с кем поделиться своими мыслями, нащупать истину в споре… Конечно, можно написать коллегам в Европу, но фон Регу меньше всего хотелось, чтобы его посчитали сумасшедшим или посмеялись над его неизлечимым чудачеством. Хотя в мире явно происходили совершенно безумные вещи, отсюда, из горной глухомани, все наверняка воспринимается по-другому. Петеру казалось, что коллеги, ну хотя бы в силу большего консерватизма, стараются не замечать вокруг себя ничего странного или совершенно иным образом интерпретируют увиденное. Ведь о чудесах охотно рассказывают лишь воскресные приложения, а официальные лица пока что хранят гордое молчание. Потом в дверь постучал Рудольф Зиновьев. Фон Peг вышел в коридор и повторил свою версию случившегося. – Странно, – почесал затылок Рудольф. – Кроме вас двоих почему-то никто йети не увидел и, главное, не почувствовал. – Неужели? Мне тоже показалось странным, что эффект на сей раз очень слаб. – Петер уже сам ругал себя за эту идиотскую выдумку. Можно было сочинить нечто гораздо более реальное. – Ты явно что-то не договариваешь, – пробормотал Зиновьев, пристально глядя на него. – Безосновательные подозрения, – ответствовал ксенопсихолог, с вызовом посмотрев на и. о. директора станции. – Кажется, я не давал вам повода… – Да-да, – уже думая о чем-то своем, Зиновьев повернулся и медленно пошел по коридору. Потом бросил через плечо: – Когда Крок проснется и приведет себя в порядок, позвони – мне надо с ним побеседовать… …Анджей окончательно проснулся и сел на койке. Недоверчиво ощупал простреленный бок – вроде бы все цело, но он еще помнил эту нестерпимую, садняще-долбящую боль. Откуда она берется, если ранения нет? Она ведь все еще сидит в нем… Фон Peг услышал скрип пружин, проскользнул в комнату, быстро запер дверь изнутри. Краковяк поглядел на него с подозрением – уж не замешан ли он в этом приключении? Затем громогласно зевнул, едва не разорвав рот. …Их разговор завязался не сразу: легко переступив через естественное недоверие, собеседники долго не решались преодолеть внутренние запреты, воздвигнутые каждым для защиты рассудка. Но уж когда все препятствия были преодолены… Они словно очищались этим разговором, утверждались в новой реальности, снова начиная ощущать твердую почву под ногами. Постепенно договорились о терминах, выработали несколько аксиом, и дело пошло на лад. Наивысшее удовольствие для думающего человека – складывать цельную картину из, на первый взгляд, совершенно разрозненных, противоречивых фактиков. – При попадании души йети в человека и наоборот (не суть важно) “постоялец” тут же теряет сознание – до того сильна реакция отторжения. И очень скоро его вышвыривает обратно. – Похоже на неудачную пересадку органа. – У людей же несколько типов реакции на ПЕРЕСЕЛЕНИЕ: “постоялец” продолжает действовать, как будто находится в прежнем теле, то ли ничего не поняв, то ли пытаясь таким вот образом не сойти с ума. Это раз. Изо всех сил пытается подражать обычному поведению хозяина оболочки, чтобы воспользоваться ситуацией в своих интересах или боясь разоблачения. Это два. “Постоялец” впадает в оцепенение. Чисто защитная реакция – психика не выдерживает и “закукливается”. Это три. И, наконец, четвертый тип: истерика, буйство, способное привести даже к самоубийству. Ты был свидетелем этого в Катманду. – Тогда наш случай подпадает под тип два. – Пойдем дальше… Есть четко выраженная закономерность: переселение душ происходит только у взрослых, а языковой синдром – только у детей. – Быть может, детская психика отторгает?.. – А как же тогда индусские истории? (Ну, я тебе рассказывал…) Нет, здесь какая-то другая причина. Возможно, детям просто не выдержать такого шока, и к ним… ну что ли… проявили снисхождение… – КТО? Фон Peг только пожал плечами. – Ну а что служит непосредственным толчком для ПЕРЕНОСА? Можно ли как-то защититься от него? И есть ли механизм скорого возвращения? – засыпал его вопросами Анджей-Эндрю. – Спроси чего полегче… Мне кажется, эти ПЕРЕСКОКИ не носят абсолютно случайного характера. Шанс попасть в тело человека, о котором постоянно думаешь, чей облик, образ мыслей хорошо знаешь, гораздо выше… Что же касается возвращения, порой таким инструментом оказывается потеря сознания, но если Ли из тела “постояльца” выбросило сразу, то я только зазря разбил себе голову. Ты же и вовсе терял сознание десяток раз, а ВОЗВРАЩЕНИЯ все не было. – Но все-ж-таки что стало первопричиной всей этой “эпидемии”? – Могу сходу предложить несколько в разной степени бредовых гипотез. Вот например: ноосфера пытается избежать надвигающейся гибели – стремится перемешать, соединить раскалывающееся от ненависти и непонимания человечество. Переселяя души, она надеется чему-то научить нас, доказать цельность, единство всего сущего, бренность каждой отдельной оболочки и бессмертие общности в ее единстве, многообразии и временной непрерывности… – То есть сеанс шоковой терапии?.. А если это чисто рефлекторная реакция ноосферы? Агония или истерика? – Зачем тебе мои гипотезы, если сам можешь “настрогать” воз и маленькую тележку? – А аномалии в поведении животных!? В какую схему укладываются они? – Под агонию и истерику ноосферы можно подогнать почти все… А если братья меньшие просто попали под “горячую руку”? Звери ведь всё равно уроков не извлекут, ну а мстить им и вовсе не за что. Или это тоже для нас – как бы тревожный звонок, информация к размышлению?.. Все что ни делается, делается для человека? Пытаясь нас разбудить, кричат, теребят за плечо и обливают ледяной водой – всё одновременно. – Потом фон Peг продолжил: – Но это ноосфера. А может быть, во всем виновато психотропное оружие, пришельцы или гнев Господень – на любой вкус… – Ну а “тряпичный камикадзе”? Самозарождение людей и механизмов из грязных тряпок и рухляди – это куда “пристегнуть”? Явное смешение жанров. – Не все сразу, Эндрю… И так голова кругом идет,.. Мощный заряд ноосферной энергии, нацеленный на неживую природу, и кратковременная квазибиолбгическая реакция. Почему нет?.. …Наконец они выдохлись и умолкли. Петер вытер пот со лба. Воцарившееся молчание было красноречивей любых слов. – Не пора ли бить в набат, Петер? Создать нечто вроде альянса против конца света? – прервал паузу Краковяк. – Даже если удастся выйти на власть имущих, что изменится? Даже если нам поверят, что они в силах изменить? На словах ведь все за райскую жизнь, а на деле каждый – заложник Системы, инерции, традиций, предрассудков, инстинктов… – О каком это альянсе вы говорите? – внезапно распахнув дверь, зловеще спросил Рудольф Зиновьев, шагнув в комнату. В руке его был пистолет. 66 У человека тело Одно, как одиночка. Душе осточертела Сплошная оболочка. С ушами и глазами Величиной с пятак, И кожей – шрам на шраме, Надетой на костяк. Душе грешно без тела, Как телу без сорочки — Ни помысла, ни дела, Ни замысла, ни строчки. Загадка без разгадки: Кто возвратится вспять, Сплясав на той площадке, Где некому плясать? Арсений Тарковский Глава четырнадцатая 11 ОКТЯБРЯ 67 ХАБАД(5) Война закончилась, а в городе нет электричества, да и во всей провинции тоже. Бункер, понятное дело, освещает аварийный дизель. У Хабада всегда должен быть свет… Авария на тепловой станции произошла в три часа утра: опытный оператор вдруг начал беспорядочно нажимать на клавиши, лупить по ним, щелкать рубильниками и в конце концов сжег оба генератора. Конечно, он будет расстрелян, но ведь содеянного этим не исправишь. Авария еще больше укрепила Хабада в мысли, что пришло время начать новую атаку – на сей раз нанести империализму удар изнутри. Что диверсанты, что смертники-бомбисты!.. Их москитные укусы, булавочные уколы – детская шалость в сравнении с тем, что можно сделать теперь, с умом воспользовавшись новым чудом, сотворенным Мамбуту… (Было и хорошее предзнаменование: дорогой Анварчик выздоровел!) Между прочим, ранним утром казнили начальника расчета зенитной пулеметной установки. Обладая отлично замаскированной позицией и полным боекомплектом, он имел все возможности сбить вчера два ооновских вертолета, высадивших десант у телецентра в Кисангани. Но вместо этого лейтенант подрался с наводчиком, сломал ему челюсть и ключицу. Причина безумства все та же… А в результате именно там ооновцам удалось захватить пленку с Хабад КОМАНДОЙ. “Дух Мамбуту не выбирает, кому помогать —лочему-то он стал безразличен к черно-красным. Ни-че-го… И сам смогу перенацелить его мощь на разрушение истинных сил зла. Мамбуту даже и не заметит, что его руку с карающим жезлом слегка подправили…” Известие о самоубийстве Примака, как ни странно, даже слегка расстроило Лидера Революции. У него опять нет по-настоящему достойного противника. А ведь их поединок так и не был закончен. Русский вроде бы победил вчера, но на самом деле – он проиграл, ведь триумфаторы не кончают с собой… Радости победы у Хабада не было. Он терпеть не мог, когда его лишали долгожданного, “законного” удовольствия. Но одновременно от этого известия возникло и чувство успокоения: теперь никто не помешает ему довести дело до конца, никто не украдет его победу!.. Сегодня снова пришла шифровка из Непала. Лахыс торопит с решением судьбы заложников. Ничего – пусть потерпит. Они сейчас очень кстати – поумерят пыл “голубых касок”. Все ведь прекрасно понимают, в чьей клетке сидят ооновские “птички”, хотя и никто не предъявляет ему ноту или ультиматум – фактов-то никаких… Генерал-лейтенант Мис, вступив в должность, тут же остановил какие бы то ни было боевые действия, и войска вернулись на свои прежние позиции. Статус кво в Восточной —Африке восстановлен в очередной раз. Обласканные ООН журналисты поспешили объявить об очередной победе миротворчества, а необласканные – о чудовищном провале этой самой миротворческой политики. – В пятнадцать часов экстренное совещание высшего комсостава. Вызови всех соратников по спискам “один” и “два” – тех, кто успеет сюда добраться, – распорядился по селектору Хабад. – Слушаюсь, – ответил новый адъютант. Прежний еще ночью отправился “беседовать” с великим Мамбуту. Туда же перекочевала и вся охрана третьего бункера… В ушах снова зазвенело. Голова – гудящий чугунный котел. “А если сожру еще пару таблеток, могу и вовсе с катушек долой…” – думал Лидер Революции, тихонько раскачиваясь в кресле. …Лже-Хабад выбежал из камеры и скрылся из виду. Он снова остался один. Четыре стены. Вонючая параша под крышкой. Ни табурета, ни койки. В раненой руке ноющая, саднящая, тукающая боль – всё разом. “Куда бы ее деть, эту руку? Оторвать, что ли? Невыносимо!.. Мамбуту, за что ты меня так?!” Время почти не двигалось. Казалось, с момента ареста прошло несколько часов. На самом же деле он ВЕРНУЛСЯ в себя уже через пятьдесят восемь минут. Небо было бездонное, деревья и люди кренились в стороны. Хабад почему-то лежал на траве. Хотел приподнять голову – застонал от боли. Шею не повернуть – налита свинцом. Что же это со мной?.. Невдалеке валяется несколько тел в форме бойцов АР. По большей части это мертвецы, но кое-кто шевелится. Вокруг Лидера Революции застыли человек десять, включая его собственного адъютанта и заместителя начальника внешней охраны. Они… они осмелились нацелить на него автоматы! Хабад машинально дотронулся до кобуры на поясе. Пистолета там не было. Лидер Революции обессиленно уронил голову. И этот легкий удар о землю отдался в мозгу огненным всплеском. Из затылка к темени, лбу и вискам полетели осколки немыслимой боли, вспарывая все на своем пути. Солдаты и офицеры молчали, лица некоторых из них нервно подергивались, глаза бегали, а руки, сжимающие оружие, ходили ходуном. Того гляди, откроют стрельбу… “Чувствуют, что уже смертники, – пронеслась мгновенная мысль. – Ведь они держат меня на мушке!.. – Потом еще одна: – Что же здесь наделал Примак, если они осмелились?..” – Не стойте как истуканы! – воскликнул Хабад и сморщился от прилива боли. – Помогите мне встать! Адъютант дернулся было, но центурион-охранник остановил его. – Соратник, мы вызвали сюда начальника службы безопасности АР и командующего Северным фронтом, правда, вряд ли он сможет прибыть. – Голос офицера Дрожал. – Кто это меня ТАК! – Хабад осторожно потрогал свой покалеченный череп. К затылку было не притронуться. – Я, соратник, – произнес центурион обморочно и нервно облизал губы. – Та-ак… – Это была необходимая оборона…– начал оправдываться тот и сразу же почувствовал, что это всё – конец. – Вы стреляли в нас… Убили начальника внешней охраны и пятерых бойцов, троих ранили… – Помогите мне встать!.. – с яростью прошептал Хабад. Кричать он просто не мог. И адъютант таки бросился к нему, бережно поставил Лидера Революции на ноги. Перед глазами все закрутилось. Хабад покачнулся, его вывернуло на траву. От внезапно обрушившейся слабости упал на колени – адъютант в одиночку не смог удержать его. Двое бойцов поспешили на помощь. Снова оказавшись на ногах, Лидер Революций проплевался, потом вытер рот, ворот мундира и грудь носовым платком, швырнул его на траву. Хабаду помогли отойти в сторону. – И что еще я сделал? – едва слышно осведомился он. Все равно слова отдавались в голове ударами молота по жестяному листу. – Вы запретили сбивать самолеты и вертолеты с десантом, а потом отпустили самолет Примака, – затараторил адъютант. – Ооновцы сейчас хозяйничают в нашем тылу. – Десанты уничтожить! – вырвалось у Хабада. – Во что бы то ни стало! – Тихий голос его был страшен. Такой боли он и представить себе не мог. Обнаружив перед собой привычного, верного себе Лидера Революции, охранники окончательно пали духом. Убрав оружие, они потащили раненых к машинам. Хабад решил не давать этим людям никаких объяснений. Он легко мог бы что-нибудь соврать о подлом колдовстве, но зачем распинаться перед мертвецами? Он уже решил, что свидетели не переживут заката. …Совещание высшего комсостава армии и “силовых” служб (безопасности, военной разведки, контрразведки, политической бдительности и охраны порядка) началось точно в пятнадцать ноль ноль. К сроку успел подъехать центральный аппарат, офицеры Северного фронта и руководители северо-восточных провинций ТАР. Другие фронты и районы получат надлежащие инструкции спецсвязью. Хабад все-таки наглотался таблеток и теперь был словно на палубе корабля в сильный туман: его качало, он смутно различал лица, но главное – чувствовал в себе пустоту и легкость. А значит, несмотря ни на что, мог ходить (порой ощущая, что буквально парит от непомерной бестелесности) и вполне сносно излагать свои мысли. Правда, у него исчезли эмоции – Лидер Революции был сейчас холоден и спокоен как труп, но это даже к лучшему. Его задача – не воодушевлять зажигательными речами, а дать конкретные указания, научить “соратников” новому способу борьбы… Актовый зал четвертого резервного бункера наполняла седая пелена, почти скрывая ряды черноволосых и седых голов. Хабад с трудом мог убедить себя, что это ему только кажется. – Соратники! – громко произнес он и с удовлетворением убедился: ничто не мешает ему говорить как обычно, а значит, моментально завладеть аудиторией. – Я хочу сообщить вам радостную весть! – Хабад не мог сейчас разглядеть оживления на лицах, блеска в глазах. Без обратной связи речь начинает напоминать обращение по радио или телевидению. – Великий черно-красный дух Мамбуту снова повернулся к нам лицом! Он дает нам новый шанс на победу!.. – Перевел дыхание. – Мы наконец-то сможем вонзить раскаленный жезл в самое сердце врага!.. Души наших доблестных воинов отныне могут проникать в тела солдат, офицеров, генералов войск ООН и армий Севера, в тела министров и дипломатов, президентов и королей. Все мы обязаны готовиться к этому моменту и, обнаружив, что заброска произошла, стремительно овладеть телом, вооружиться и при первом подходящем случае нанести безжалостный удар! Мы должны вредить чем можно: убивать лидеров, совершать диверсии, вызывать панику, нарушать нормальную работу всех служб… Обвел глазами зал. К счастью, туман ослаб и сейчас он мог различать выражение лиц. Большинство “соратников” восторженно смотрели на Лидера Революции, кое-кто был явно ошеломлен и даже испуган. Однако нашлись и такие, кто, вероятно, считал, что Хабад окончательно рехнулся. Ничего, придет время воздать каждому по заслугам!.. – Повторяю: действовать надо решительно, быстро, безжалостно. И не бояться смерти чужого тела. Это всего лишь тело врага. Когда оно погибнет, боец моментально вернется в свою оболочку. Пусть враги убивают своих собственных людей! Чем больше – тем лучше!.. Когда Хабад закончил, зал потрясенно молчал. Впрочем, многие просто ждали КОМАНДЫ. – Вопросы? Первым поднялся Гулям – в каждую бочку затычка. Левая рука на перевязи. “Что, болит рученька?.. – злорадно подумал Хабад. – Мало еще тебе досталось…” Гулям заговорил тусклым, больным голосом: – Столь блестяще разработанная Лидером Революции операция потребует особых мер безопасности. После первых же атак неизбежны контрудары, и подумать об этом необходимо заранее. Должна быть введена процедура постоянной проверки личного состава, непрерывно сменяемые шифры и пароли… Абсолютно все посты следует сдвоить, усилить охрану в штабах, пунктах правительственной связи, на всех важнейших объектах. – Он избегал смотреть на Хабада, чтобы дополнительно не провоцировать его. Он вообще не знал, какая последует реакция. Только дурак не поймет, что эта речь косвенно бьет по Лидеру Революции. Получается, что Хабад видит лишь одну, лицевую сторону, медали, Напрочь забыв о тыльной. – Вот вам я и поручаю Подготовку контрмер, – преодолев внутреннее сопротивление, бодро произнес Хабад. Сейчас важнее всего было дело, а уж потом придет время для ВОЗДАЯНИЯ. – Немедленно приступайте к подготовке плана. Доложите в восемь вечера. Можете идти. – Слушаюсь, соратник. – Гулям горбясь покинул зал. 68 По сообщению агентства Рейтер, в 7 часов вечера 11 октября на аэродроме Орли в ходе торжественной встречи официальной правительственной делегации Аргентины произошло покушение на президента Монтеля. Во время марша почетного караула один из военных моряков неожиданно покинул строй, бросился к ковру, на котором стояли принимающие парад лидеры двух стран, и, замахнувшись карабином с примкнутым штыком, пытался заколоть президента Франции. Офицер личной охраны президента в последний момент успел застрелить террориста. Анри Монтель получил незначительное ранение щеки. Покушавшийся на жизнь президента двадцатитрехлетний уроженец Гавра старшина второй статьи Пьер Амари в течение службы характеризовался командованием с самой лучшей стороны, неоднократно отмечен благодарностями, награжден двумя медалями. Перед переводом в роту почетного караула прошел тщательную проверку в органах контрразведки ВМС. Как считают командиры, сослуживцы и родственники покойного, личные или политические причины для мести президенту республики у него отсутствовали. Амари всегда доброжелательно высказывался о Монтеле и называл себя убежденным голлистом, то есть приверженцем его партии. Остается предполагать, что причиной произошедшей трагедии послужил внезапный психический срыв, приведший к полному разрушению или замещению личности Пьера Амари. 69 АНДЖЕЙ (7) – Ну что, обклались, спасители человечества?.. – засмеялся Рудольф Зиновьев. Очевидно, он подслушал их разговор за дверью. – Спо-кой-но! – гаркнул, заметив, что Петер шевельнулся. – Одно движение – стреляю! Фон Peг, разинув рот смотрел на своего начальника. Анд-жей первым понял, что перед ним совсем другой человек: – Кто вы? – Зачем ты искал меня? – вопросом на вопрос ответил лже-Зиновьев. – Вас?.. – переспросил Краковяк, выигрывая время. В голове спешно прокручивались имена тех, кого он разыскивал в последние дни. Трое из записной книжки Крота мертвы, оставалась только комиссия ООН и ее похитители. Но последних он не знал по именам… Неужели кто-то из тройки жив, и герр Шлифтен наколол его как ребенка? – Да, меня, Рихарда Ортезе, – снова усмехнулся лжеЗиновьев и, не спуская Анджея с мушки, медленно опустился на стул. Похоже, Петера он вообще непринимал в расчет. – Как вы узнали, что я здесь? – выигрывая время, спросил Краковяк. Он просчитывал шансы на успех броска. В лучшем случае, один из десяти… – То, что Эндрю Крок отправился на СИАЯ-6, знают даже пещерные отшельники, а номер комнаты мне подсказал один симпатичный парнишка. Жаль, что теперь он надолго разучился говорить… Фон Peг скрипнул зубами. Он чувствовал, что Ортезе-Зиновьев не врет. – Великий Мамбуту милостив: он доставил меня прямо к тебе, польский ублюдок! – Рихард Ортезе оскалился. – Я хочу знать, зачем ты искал меня, а потом я тебя убью. Если скажешь по-хорошему, смерть будет легкой и милосердной, если же нет – я буду отстреливать от тебя по кусочку. Вот и весь выбор… – Может быть, откровенность за откровенность? – улыбаясь, предложил Анджей. (Кто бы знал, чего далась ему эта улыбка!..) – Признайтесь, это ведь вы “взяли” комиссию. – Этот торг смешон… Я гляжу, ты все еще надеешься уцелеть. – Рихард Ортезе перевел прицел с головы Краковяка на его правую руку. – Сейчас убедишься… И тут фон Peг швырнул в него подушкой. Это был стремительный бросок, но все равно Рихард успел увернуться. Стрелять в ксенопсихолога он не стал – нельзя было ни на секунду выпустить Анджея из виду. И все же на какое-то мгновение ствол пистолета повело, и Краковяк прыгнул. Решение возникло мышечно – вовсе без участия рассудка. Первый выстрел опалил макушку, пуля жжикнула, срезав тонкий слой кожи. Второй прогремел ударом грома, оглушив Анджея. Пуля прошла в миллиметре от уха, щеку и бровь обожгло пороховыми газами. Краковяк и Ортезе катались по полу. Анджей мало что соображал после такого нокдауна, но руки его сами знали, что делать. И, несмотря на то, что он получил несколько чувствительных ударов по ребрам и в солнечное сплетение, вскоре все было кончено. Ортезе потерял сознание. Слишком уж нетренированной оказалась новая оболочка. Будь на месте Рудольфа Зиновьева тело самого Рихарда Ортезе, результат схватки был бы прямо противоположным… Все это было вчера, а сегодня временно исполняющий обязанности директора СИАЯ-6 господин Зиновьев отлеживался в своей комнате. Краковяку, в свою очередь, тоже было несладко: все время мучительно хотелось почесать раненое темечко. Ну а фон Peг с головой ушел в организационные дела: часами не отрывался от видеофона, поочередно связываясь со своими коллегами в Европе. Альянс против конца света начал действовать… Итак, Анджей теперь точно знал, что операцию по захвату объединенной комиссии ЮНЕСКО и ЮНЕП возглавил именно Рихард Ортезе. Работал он непосредственно на руководство ТАР, и располагалось его лежбище где-то в Непале – быть может, даже неподалеку от станции. Краковяку ужасно хотелось попасть туда и продолжить “беседу”. Он беспрерывно думал об этом, и столь узко сфокусированный мощный пучок мыслей не мог не пробить брешь в мироздании. …Анджей почти мгновенно – наверное, шестым чувством – понял, у кого именно оказался в гостях. На пологих склонах гор рос чудесный рододендровый лес. Дом располагался в этакой ложбине, через лес к нему вела узкая песчаная дорога. Наверняка он принадлежал европейцам – с черепичной крышей, стрельчатыми окнами и ухоженным садом, где преобладали цветочные клумбц. Краковяку не понадобилось снимать охранника, вооруженного “узи”, “парабеллумом” и двумя гранатами, – его свободно пропустили в дом. Сам Анджей почему-то имел при себе один-единственный пистолет. Может быть, он был командиром? В коридоре к нему обратился бородатый боевик – кажется, на арабском языке. Краковяк только отмахнулся: мол, не до тебя. На сей раз обошлось, он даже знал теперь свое имя – Акбар. Араб что-то жевал на ходу, потом он скрылся за одной из десятка дверей. Анджей-Акбар прокрался за ним, осторожно заглянул в щелку. Здесь хранилось оружие. Как кстати!.. Араб разговаривал с кем-то. Собеседники не замечали Краковяка, пока он не вышел на середину комнаты. Пара молниеносных ударов по шоковым точкам, и оба вырубились. Один ткнулся носом в тюк с амуницией, другой сложился в поясе, как мягкая кукла, и, перекатившись через голову, лег на ящик с гранатами. Пока все шло слишком хорошо, чтобы быть правдой. Когда Краковяк снова вышел в коридор, он был отягощен ручным пулеметом системы “браунинг” и пятью “лимонками”. Пришлось заскочить назад – раздались чьи-то шаги. Мимо протопали трое оживленно болтающих боевиков. В их разговоре то и дело звучало имя “Лахыс”. Потом они разделились: двое вышли наружу, а третий остался, закурил и неторопливо пошел обратно. Это стоило ему жизни. Анджей скользнул вдоль стены и оглушил боевика одним коротким ударом. Под ребром ладони хрустнуло. Краковяк подхватил падающее тело под мышки и быстро отволок в оружейную комнату. Опуская боевика на пол, почувствовал: мертв. Перестарался… Следующей жертвой ооновца стал вышедший в коридор человек в кухонном переднике. Анджей, зажав ему рот, приставил к виску дуло пистолета. В комнате Краковяк стянул руки и ноги пленному ремнями. – Кто ваш начальник? – спросил сначала по-английски, потом по-французски. Молчание. – Где он?! Тот же результат. – Это вы захватили ооновцев?! Боевик игнорировал пистолетный ствол, хотя он уже просверлил у него в виске небольшой кратер. Пришлось перейти к мерам физического воздействия: Анджей знал массу болевых приемов и в необходимых случаях успешно пользовался своим умением… Поначалу пленный дергался и мычал, затем оборона ослабла, и Краковяк слово за словом начал, будто клещами, вытягивать из него информацию. Оказалось, что комиссию ООН на самом деле захватил вовсе не Рихард Ортезе, а боевая группа Лахыса в составе шестнадцати человек, действующая по личному распоряжению Хабада. Чего хотели боевики от ооновцев? Этого пленный не знал. Наверное, те должны стать заложниками на случай неблагоприятного развития ситуации в Африке. А сам легендарный террорист Лахыс находится в бывшем кабинете. Хозяева этого дома, шведские ботаники, давно лежали под обрывом, и шакалы наверняка уже вовсю хозяйничали там. Анджей “отключил” боевика, в третий раз выбрался в коридор, подошел к кабинету, распахнул дверь. – Тебе что, Акбар? – удивленно поднял голову человек, склонившийся над письменным столом. Краковяк остолбенел: перед ним был Рихард Ортезе собственной персоной. – Так, значит, тебя здесь зовут Лахысом…– медленно проговорил он. Ортезе рывком выдвинул ящик стола, пытаясь выхватить пистолет. Выстрел отбросил его назад вместе со стулом. Скрежетнув зубами, Лахыс поднялся на ноги и сделал шаг к столу. Анджей вдруг испугался и выпустил в него целую очередь. Мощное тело Рихарда приняло в себя одиннадцать пуль. И даже после этого он еще не упал, правда, раскачивался все сильнее. Руки его слепо шарили в воздухе, очевидно, продолжая искать оружие. В какой-то момент Краковяку показалось, что Лахыса вообще невозможно убить, но это было не так. Ортезе вдруг рухнул навзничь, причем с таким грохотом, будто был сделан из железа. Выстрелы несомненно слышали в доме. И надо было хотя бы на шаг опережать противника. Первым Анджей “срезал” автоматчика, ворвавшегося в дом с улицы, потом задвинул стальные засовы на входной двери, сколоченной из толстых дубовых досок… Этот бой происходил как во сне. Краковяк стремительно несся по дому, сметая выскакивающих в коридор боевиков, врываясь в комнаты и расстреливая из пулемета все живое. И орал, орал что-то как безумный. Он сам не понимал, что с ним происходит. Быть может, это влияло на него чужое тело?.. Кто-то ожесточенно стрелял в него из-за угла, но Анджей вжался в узкую стенную нишу и при первой возможности “спилил” очередью высунувшуюся в коридор руку с “маузером”. Потом был автоматчик, засевший за импровизированной баррикадой – перевернутым сундуком. Он совершенно издырявил дверь и часть противоположной стены, но пара “лимонок” несколько успокоила его пыл. В это время снаружи кто-то лупил из “узи” через окно, простреливая весь коридор. Возможно, это был тот самый часовой, что стоял у входной двери. Брошенная Краковяком в окно граната эффекта не возымела. Только вылетели из рамы остатки стекол. Следующая очередь прошла всего в десяти сантиметрах от его лица, расщепив косяк двери и вонзив Анджею в ухо длинную острую занозу. К этому чертову окну было ну никак не подобраться, и Краковяк решил использовать старинный прием: поднял с полу мертвеца и, прикрываясь им как щитом, подошел вплотную к подоконнику. В тело мертвого боевика попало около десятка пуль, прежде чем стрелок понял тщетность огня и поспешил сменить позицию. Анджею очень хотелось выскочить наружу и “поиграть в войну”, но он прекрасно знал: хотя сейчас на улице тишина и ни-ка-ко-го движения, несколько стрелков засели поблизости и только и ждут этого момента. Кроме того, надо спешить: неизвестно, долго ли еще пробудет он в этом теле… Краковяк для острастки дал длинную очередь из “браунинга” по кустам и пошел освобождать ооновцев. Комиссия обнаружилась там, где и сказал пленный, – в глубоком подвале, вход в который был из разгромленной боевиками кухни. Внизу царила темнота и прохлада, но уже изрядно попахивало. Анджей включил свет и увидел связанных пленников – они сидели рядом с батареей винных бочек. Заметив в люке боевика, Слонопотам воскликнул с гневом: – Мы требуем, чтобы нас начали выводить в туалет! Это просто издевательство!.. И когда вы собираетесь нас кормить?! – Господин Лукас! – прервал его тираду Анджей. – Я пришел освободить вас. Вылезайте наверх. Пленники, спотыкаясь, начали выбираться по узкой лесенке на кухню. Первым делом Краковяк разрезал веревку, туго затянутую на запястьях Слонопотама. – Вы что, все-таки договорились с Равандраном? – брезгливо осведомился Иргаш Бакыр, которого было не так-то легко узнать в растрепанном и чумазом пленнике. – Нет, это моя инициатива. – Времени на объяснения у Анджея совсем не было. Он разрезал еще пару веревок и сунул нож Лукасу, который разминал затекшие руки. – Помогайте! Они могут начать атаку… На кухню Краковяк заранее притащил несколько трофейных автоматов и пистолетов – пусть вооружаются, кто чем захочет. Как только он приоткрыл дверь в коридор, три пули тут же оставили на ней здоровенные расщепины. Боевики снова оказались в доме – все надо начинать сначала. Анджей долоснул из “браунинга” наобум святых – высунуться не решился. Пули защелкали, рикошетя от потолка. – Ну что? – спросил Слонопотам, уже освободивший руки всем ооновцам. – Берите мой пулемет. Будете прикрывать… Просто лупите из двери короткими очередями. А я через окно попробую зайти к ним в тыл. В этот момент с улицы влетела пуля, со звоном расколола висевшую на стене чугунную сковороду и срикошетила в пустой ореховый буфет. Ооновцы дружно бросились на пол. Слонопотам подполз к Краковяку, взял пулемет. И “браунинг” снова заговорил. Как будто профессор всю жизнь имел дело с пулеметами. Анджей напихал себе в карманы побольше обойм, засунул “парабеллум” и “узи” за ремень. Створки окна были открыты. Он разбежался и сделал бросок через подоконник – этакое акробатическое сальто, – угодив прямо в кусты терновника. Пули чиркнули по крутанувшейся в воздухе спине, взрезав комбинезон и лишь чудом не распоров кожу. Приземляясь, Краковяк едва не переломал себе руки. Автомат все-таки вылетел из-за пояса – хорошо, что Анджей тут же нашел его в переплетении ветвей. Краковяк пустил веером очередь и, пригнувшись, бросился вдоль забора. Следом за ним по деревянным досочкам, настигая его, щелкали пули, но так и не догнали – наверное, иссяк рожок. А в доме тем временем продолжал долбить пулемет Лукаса, ему отвечали два автомата. Всего-то делов, да вот подберись к ним, если на тебя охотятся как на перепелку… И снова автоматная очередь погналась за Анджеем, срезая одну за другой головки цветов. Краковяк едва успел откатиться в сторону. Эти пятнашки ему уже изрядно надоели, и он залег, стараясь не шевелиться. Хватит ли терпения у стрелка?.. Время играло против Анджея – в любой момент он мог УЛЕТУЧИТЬСЯ из этого тела, оставив ооновцев одних… Он лежал и считал секунды. Болели ушибленные и поцарапанные руки, а также проткнутая мочка. В доме продолжалась стрельба: автомат и “браунинг” Лукаса. Второй “Калашников” почему-то смолк. Чей-то глаз через минуту все же выглянул из-за угла дома… Очередь боевика ударила одновременно с броском гранаты. Пуля как молотком ударила Краковяка, перебив ключицу. Он потерял сознание, еще не зная, что его противник разорван на куски. Анджею показалось, что он “выпал в осадок” всего на мгновение, но, очнувшись, обнаружил склонившегося над ним Слонопотама. – Что с теми двумя? – спросил первым делом. – Сами справились… Лукас помог ему встать, перевязал рану. (В доме нашлась хорошая аптечка.) – Спасибо… Теперь нам надо отсюда выбираться. Если начну странно себя вести – сразу стреляйте, – предупредил Краковяк и отдал Слонопотаму все свое оружие. …Анджей нежно обнимал фон Рега за шею, жадно впившись ему в губы. Вид у Петера был остолбенелый. Краковяк тут же разжал руки и отшатнулся. Они одновременно сплюнули на пол, вытерли губы и дружно расхохотались. – Кто это был? – спросил Анджей, отсмеявшись. – Нимфоманка какая-нибудь или гомик – поди пойми, – развел руками ксенопсихолог. – А ты где был? – На лежбище боевиков. – Надо срочно сообщить в Катманду! Где это? – Понятия не имею… Скоро Слонопотам выведет наших на шоссе. Глава пятнадцатая 14 ОКТЯБРЯ 70 Из передачи Международного французского радио: “По странам Севера прокатилась волна аварий на электростанциях, заводах, железнодорожных узлах, автодорогах и аэродромах. Количество крушений транспортных средств выросло за две последние недели более чем вдесятеро. Во многих районах из-за яростных протестов населения парализована деятельность атомных станций, крупных химических и металлургических предприятий. Вдвое снизилось число пассажиров на авиарейсах, в том числе впятеро на трансатлантических маршрутах – люди не хотят рисковать жизнью. Почти все .авиакомпании оказались на грани банкротства. В результате одновременных столкновений десятков автомашин, а также схода с рельсов скоростных поездов блокировано большинство альпийских туннелей и серьезно затруднено движение во всей Центральной Европе. В превентивном порядке закрыт туннель под Ла-Маншем. Несмотря на сохраняющуюся атмосферу секретности, в прессу стали просачиваться сообщения об авариях и катастрофах, происходящих в вооруженных силах стран НАТО. Крупнейшей из них был взрыв столичного склада боеприпасов испанской армии и падение ядерного ракетоносца ВВС США в Норвежское море. Кроме того, в последние дни совершен ряд покушений на военных руководителей НАТО и миротворческих сил ООН. В результате все европейские армии приведены в полную боевую готовность. Главы правительств крупнейших государств мира провели секретные консультации по поводу сложившейся ситуации и чрезвычайную встречу в Ла-Валетте за закрытыми дверями. Однако никаких принципиальных спасительных решений, судя по всему, так и не было принято. По мнению ряда экспертов, происходящие события связаны со случаями мгновенной утери пилотами, авиадиспетчерами, водителями и операторами своих профессиональных качеств и временного пробуждения в них черт посторонней личности. Единственный выход, как считают эксперты, – дублирование персонала на всех ответственных участках промышленности, транспорта и вооруженных сил. Впрочем, высокопоставленный представитель Министерства экономики Великобритании, не пожелавший назваться, заявил, что подобные меры широко применяются уже десять дней, но эффект был временным, и ситуация в последние двое суток снова вышла из-под контроля. Некоторые средства массовой информации опубликовали выдержки из получившего скандальную известность обращения к Генеральному секретарю ООН группы ученых-аномальщиков во главе с ксенопсихологом Петером фон Регом. Руководство ЮНЕСКО решительно не согласно с “абсурдными воззрениями” этой группы и отказалось рассматривать сделанные ею предложения. Официальной реакции господина Равандрана пока не последовало. В свою очередь, папский нунций выразил озабоченность Ватикана неуместным муссированием отдельных положений христианского учения о бессмертии души”. 71 РЕПНИН (4) На кладбище все-таки пришли жена и дочь Сувы. (Валера известил госпожу Суваеву, обнаружив в паспорте покойного штамп о былой прописке и былом супружестве.) Больше никаких родственников или друзей у Сувы на кладбище не было. Девочка плакала, женщина – нет. Она молчала всю дорогу от морга, ни о чем не спросила, даже не поинтересовалась, как ЭТО произошло и кто оплачивает похороны. Ну а капитан Бабунидзе незадолго до этого устроил Репнину форменный скандал: кричал, что тот мстит ему, все делает в пику, а ему и без того хреново, что шлепнул этого доходягу, что он, Валера, хорошим хочет быть, но для этого кто-то должен стать плохим – чтоб по контрасту, и этим плохим он решил сделать именно Серегу Бабунидзе… И в завершение капитан сказал на полном серьезе: “Ты мне больше не друг”. “Да уж какая тут дружба, если ты меня застрелил?..”– почти безразлично думал до предела вымотавшийся за эти дни Репнин. Чтобы по-человечески похоронить застреленного в облаве бомжа, ему пришлось приложить все силы, использовать все связи – словом, выложиться на полную катушку. Ведь в России в эти дни все окончательно стало разваливаться, и ни одна служба (включая полицейских, судмедэкспертов и могильщиков) не работала нормально – сплошные лихорадочные звонки, ругань или вовсе запертые двери. Водитель траурного автобуса, например, в самый последний момент заявил, что у него жена спички жжет на кухне, и он не может ее дома одну оставить. А потом один из землекопов вдруг заговорил по-португальски и пошел куда глаза глядят. И автобус вести на кладбище и лопатой орудовать пришлось самому Репнину. …Когда заколачивали гроб со слабеньким, изжеванным жизнью человечком и на ремнях опускали в полузатопленную октябрьскими дождями могилу, Валера испытывал странное ощущение, что это хоронят его самого. Но было и второе чувство: он каким-то нечестным образом, обманом или даже подлостью положил в деревянную домовину, одел в “дубовый бушлат” вместо себя вот этого несчастного, а сам теперь стоит в сторонке и радуется дармовой, незаслуженно обретенной, украденной жизни. Сложное – мерзкое и одновременно сладостное – чувство, от которого перехватывает дыхание… Репнин до копеечки оплатил эти скромные и все же безумно дорогие похороны (за все пришлось переплачивать вдвое-втрое). Окончательно подорвал бюджет семьи – сначала болезнь Трутутушкина, а теперь вот это… Валерий ничего не сказал жене – ему было страшно даже представить такой разговор. Он ведь продал все свои акции концерна “Олби”. На эти деньги они хотели поехать следующим летом в Туапсе. Времени еще вагон – быть может, как-нибудь удастся выкрутиться?.. …Валера ехал домой в набитом до отказа троллейбусе – на линию стало выходить в два раза меньше машин. Рядом с водителем в кабине теперь сидел сменщик. Репнина задвинули в самый угол задней площадки, и он, отвернувшись к окну, мог спокойно подумать обо всем. Витек был уже совсем здоров. Слава Богу, хоть одно светлое пятно!.. Врачи по настоянию Кати снова и снова проверяли Трутушкина и клятвенно заверили: все в порядке, ни малейших последствий. Но она будто осатанела – не верила ни единому слову. Все усилия Валеры успокоить жену были впустую. Никакая валерьянка с корвалолом уже не помогали, а идти к невропатологу Катя категорически отказалась. Троллейбус проехал мимо восстанавливаемого здания Таганской тюрьмы, потом вдруг дернулся, остановился на полном ходу, так что плотную массу пассажиров бросило вперед. Сменщик вонзил водителю в предплечье шприц со снотворным и спокойно объявил по трансляции: – Все в порядке. Сейчас поедем дальше. Народ привычно повозмущался и замолк. Иной езды ТЕПЕРЬ и быть не могло. Спасибо, что вообще везут… От властей никакого проку – зачем только выбирали?.. Да что они могут, когда во всем мире так? Ну уж… ну уж так-то не может! У нас всегда хуже всех. А “Вести” вот говорили!.. Да врут они тоже! Думаете, запрета не было? Я точно знаю! Президент приказал: говорить лишь половину правды о том, что у нас творится… Валера после того ужасного случая ПЕРЕСКОЧИЛ лишь однажды и снова попал в “историю”: ВЕРНУВШИСЬ В СЕБЯ, обнаружил, что сидит в разбитой “ниве” – вся морда в крови. Так что теперь остался без машины – как будто мало ему других забот… Ну а Катя ПЕРЕСКАКИВАЛА трижды и вроде бы без эксцессов. Когда жена грелась на весеннем африканском солнышке, в ее теле обосновался весьма говорливый профессор из Иркутска. – Где я только не перебывал… – проникновенно сказал он и глубоко вздохнул. – Интересная это штука – жизнь!.. Томный вздох Кати, сопровождавший произнесенную ее голосом чужую мысль, вызвал в капитане взрыв разноречивых чувств: ему одновременно захотелось и обнять, и придушить ЭТО тело. Репнин взял себя в руки и попытался вести светский разговор, ожидая, когда супруга ВЕРНЕТСЯ: – Вы действительно много ПУТЕШЕСТВОВАЛИ? – За двадцать ходок перевалило, милейший… – Я что-то не слышал о подобных феноменах. Все, кого знаю: пару раз, ну пяток – никак не больше. – Я ведь вроде как туристом заделался – хобби у меня теперь такое, – объяснил “постоялец” и поправил задравшийся подол. – Процесс нетрудно инициировать – стоит только очень захотеть, и ты покинешь свое бренное тело. А что в нем, собственно, хорошего?.. – раздумчиво произнесла “Катя” и почесала внутреннюю поверхность бедра. Валеру аж перекосило. – Ой, простите, я вас, кажется, шокирую, – покраснел профессор, потупился, и Репнину от него стало просто глаз не оторвать. – Нужно только очень захотеть, молодой человек,—повторил он. …Троллейбус снова затормозил на полном ходу, и штанги слетели, закачались, перекрестившись над машиной. На сей раз не обошлось без синяков и ссадин. Теперь уже оба водителя вышли из строя: первый номер спокойно посапывал, а сменщик, побелев, трясся как осиновый лист и ничего не замечал вокруг. Пассажиры с трудом проникли в кабину и открыли двери троллейбуса. 72 По сообщению корреспондента “Таймс” из Рангуна, президент республики Мьянма Сан Мин скоропостижно скончался сегодня утром. Однако среди горожан есть свидетели, слышавшие перестрелку в президентском дворце. В Рангуне введено военное положение. Вся власть в стране перешла в руки Премьер-министра. В городе сохраняется напряженная обстановка. После аварии на электростанции в Рангун не подается электричество, остановились насосные станции водопровода. Толпы беженцев устремляются в сельскую местность, однако дороги блокированы войсками. В результате столкновений беженцев с армейскими заслонами есть жертвы с обеих сторон. 73 ПРИМАК (5) Он идет по набережной, залитой восходящим солнцем. Старинные величественные дома колониальной постройки сверкают стеклами окон. Волны ударяют в парапет, окатывая Игоря Николаевича облаком брызг, которые мгновенно высыхают, все сильнее стягивая кожу соляной коркой. Глаза начинает щипать. Вокруг извечная городская толчея, громкие голоса, кто-то приплясывает прямо на парапете, рискуя сверзнуться в океан, – насквозь мокрый, заразительно хохочущий,.. Примак здесь негр, и всюду множество ярко одетых негров, хотя время от времени попадаются мулаты и белые. Запад Африки, но не на экваторе. Где я? Бейра? Мапуту? Безнадежно далеко от Москвы… …Он едет в душном, набитом до отказа междугороднем автобусе. Машина ветхозаветной модели тащится еле-еле, столь же древний кондиционер бессилен остудить воздух или очистить его от тяжелого запаха пота. За окнами тянется однообразный пейзаж: холмы, покрытые от подножия до вершины чайными плантациями; нищие деревеньки, прячущиеся в тени деревьев; повозки с впряженными в них длиннорогими быками; небольшие ухоженные индуистские храмы с танцующим многоруким Шивой; сидящие в пыли нищие… Пассажиры смуглолицы, одежда смешанная: у женщин наряду с традиционным сари светлые кофточки и темные юбки, у мужчин – рубашки с короткими рукавами, разнокалиберные штаны, шорты, а то и вовсе мотня. Или как ее еще назвать?.. На ногах кроссовки, сандалии, но большинство – босиком. На лбу у женщин красные кружочки. Сам же Игорь Николаевич одет в клетчатый пиджак и тщательно отглаженные желтые брюки, из-под которых высовываются носки покрытых пылью летних туфель. Судя по расплывчатому отражению в стекле, он немолод: у глаз густая сетка морщин, руки – все во вздутиях вен. На коленях пухлый портфель с монограммой – без сомнения, уважаемый человек. Где это? Объединенные Индуистские штаты? Шри-Ланка? Какая в сущности разница?.. …Покрытые ледяными шапками прибрежные скалы. Замерзший океан дыбится торосами. Кричат, кружась в воздухе, какие-то полярные птицы. Тлеющий костер исходит вонючим дымом. Никого вокруг. Неподалеку воткнуты в снег лыжи. Под рукой карабин, охотничий нож и порожняя бутыль “Черной смерти”. Примак дремлет, лежа на оленьих шкурах, но глаза и уши его приоткрыты. В голове мерцают разноцветные картинки, но они больше не радуют его. Все так же в дреме генерал поднимает ватную руку и ощупывает лицо: глаза его узки, скулы широки, волосы прямы и длинны, а на подбородке редкая спутанная бородка И опять он немолод… Канада? Аляска? Чукотка? Или Таймыр? Все-таки ближе… Что же меня так швыряет?.. Попадания в тела спящих и вовсе проходят незамеченными, если, конечно, не удается додержаться там до пробуждения. Этот неостановимый калейдоскоп изнурителен. Игорь Николаевич уже давно понял, что обречен нестись в этой круговерти, заскакивая в каждую следующую оболочку на считанные минуты. Значит, такова участь всех, кто лишился собственного тела. Неприкаянная душа, наверное, находит какие-то зазоры в нормальном обмене душ и проникает в ненадолго освободившуюся оболочку. Но учитывая, что душ больше, чем тел, и эта разница растет с каждой новой смертью, выходит: души на какое-то время “зависают” в эфире, делая передышку между ВОПЛОЩЕНИЯМИ… Иногда Примаку удается урывками смотреть видео, слушать радио или читать газеты. Так что положение в мире более или менее ему известно. Хабад жив, боевые действия в Восточной Африке остановлены, а по планете катится волна аварий, заговоров и покушений. И вряд ли можно установить, где несчастия происходят из-за обычной некомпетентности, психической невменяемости или элементарного хулиганства “постояльца”, а где это целенаправленный террор боевиков Африканской Революции или других армий, отрядов, банд и боевых групп, коих на белом свете видимо-невидимо. Один раз генерал-лейтенант попал в центр России, да что толку? До Москвы добраться не сумел, а так хотелось хоть одним глазком посмотреть, как ОНИ там. И не позвонить – ни одного целого таксофона во всей округе!.. Бросился на вокзал, и прямо от столичной электрички его швырнуло в Циньхуандао. Можно подумать, бог метаморфоз глумится над ним, не давая встретиться со своими – подпустит поближе и тут же пинком под зад… Или это и называется НАКАЗАНИЕ БОЖИЕ – за то, что осмелился жизни себя лишить?.. Игорь Николаевич очень удивился, обнаружив, что существует загробная жизнь, впрочем, после пребывания в теле Хабада поверить в это было много легче. Да и привык он за пятьдесят два года своей непростой жизни использовать любые обстоятельства, любые неожиданности, а не паниковать, не впадать в ступор, когда почва зашатается под ногами. Он уже настроился НЕ БЫТЬ, приготовился в душе к НЕБЫТИЮ, если это вообще возможно, и вдруг снова-здорово!.. Каким было его первое чувство, первое ощущение? Теперь Примак уже не помнил. Радость? Разочарование? Бессилие? Наверное, все сразу. А потом было много мыслей, надежд, но все они быстро рухнули, ведь ты вовсе не хозяин, а только раб процесса и тебя мотает по планете, зашвыривая чаще всего (по теории вероятности) в наиболее населенные районы: а Поднебесную, в Индуистские Штаты, к арабам, в Тропическую Африку, в Латинскую Америку, на Юго-Восток Азии… …Вот теперь он – турист. Освещенные восходящим солнцем величественные пирамиды майя. Примак на самой вершине, в руках “Поляроид”, который он чуть не выронил от неожиданности – вот был бы конфуз!.. А рядом толпятся, галдят, машут руками точно такие же – пенсионного возраста – янки в ковбойских шляпах, панамах, гавайках и длинных цветастых шортах. Восторгаются шумно – как же иначе, если деньги уплачены?! …А вот Игорь – женщина-ханьцы, склонившаяся над ткацкой машиной. Станки стоят рядами, протянувшимися на сотни метров. Тысячи спин вокруг – в постоянном движении, перемещаясь без суеты, по системе. Короткие синие хлопчатобумажные штаны, такого же цвета блуза, белые тапочки набосудаогу – хоть сейчаевтроб ложись. Наушников нет, но жуткого гула почти не слышно. Значит, глухая уже. Странное это чувство – быть женщиной. Грудь набухла. Отчего? Почему? Может быть, младенец дома? Болит грудь – невероятно. То, чего вовсе не было. И при этом жутко хочется в туалет – совсем не так, как раньше – во сто крат хуже, но отойти нельзя ни на минуту – лучше умереть… Несется “КОЛЕСО”, крутится – конца-краю нет… Глава шестнадцатая 20 ОКТЯБРЯ 74 Из потока новостей “Эн-Би-Си”: “…Авария на английской нефтяной платформе в Норвежском море… Шестое подряд неудачное покушение на Папу Римского… Столкновение двух пассажирских автобусов на горной дороге в северном Перу… Знаменитый сорокашестилетний голливудский актер Бен Клиффорд обвинен в изнасиловании собственной дочери… Убийство бельгийского посла в Тунисе… Один из ведущих химико-физиков мира, лауреат Нобелевской премии профессор Сорбонны Пьер Руи устроил грандиозный скандал при вручении ему мантии почетного доктора Колумбийского университета… На атомной станции теплоснабжения под Царицыном произведена аварийная остановка. По официальным данным, утечки радиации нет… Нападение наличного представителя Генсека ООН в Кашмире. Курт Хаммерсмит легко ранен, два его охранника убиты… Примадонна “Ла Скалы” Бенция Альмерини серьезно искусана своей любимой собакой. Диагноз – бешенство – не подтвердился… Супертанкер “Муамар Каддафи” под либерийским флагом напоролся на рифы при подходе к Мальдивам. Сохраняется опасность сильного загрязнения акватории Аравийского моря… Вооруженные столкновения в столице Доминиканской республики были спровоцированы пулеметным обстрелом казарм президентской гвардии…” 75 РЕПНИН (5) Уже пять суток полицейское управление Северной префектуры переведено на казарменное положение. В шесть часов утра их подняли по тревоге. Валера спросонья не сразу разобрался, чего хватать и куда бежать. Так что ремень застегивал уже на бегу. – В здании террорист! – сообщил разбудивший отдыхавших офицеров майор. – Разрешено вести огонь на поражение. – Как он выглядит? – спросил Бабунидзе. – Кажется, в офицерской форме, – бросил майор через плечо. – Те, кто разглядел, уже не расскажут – он отличный снайпер. Где-то на верхних этажах шла перестрелка. Гулким очередям из АКМ вторили пистолетные выстрелы– словно дворовые шавки тявкали наперебой, отвечая на рычание взбешенного волкодава. …Катю и Трутутушкина Валера не видел уже почти неделю, правда, домой он звонил каждый день – в любой подходящий момент. Катя сидела дома – в большинстве контор женщин отпустили с работы. Все равно толку от них никакого, когда все мысли о безопасности детей. И самим меньше рисковать: пока с работы на работу доберешься, все что угодно может случиться. Дома-то оно надежней… Фига два! В запертой изнутри квартире в теле твоей жены в любой момент может оказаться насильник, убийца или просто псих. В лучшем случае он бросит ребенка одного – бьющимся в истерике: “Мамочка, мамочка! Куда ты?! Не уходи!!!”. А в худшем… Об этом лучше не думать – так ведь запросто рехнуться. Хорошо, когда бабушку можно поставить на страже. А если слегли твои старики от такой нервотрепки?.. Катя, кроме одного-единственного раза, сразу же подходила к видеофону и бодро отчитывалась о проделанной работе: все перестирала (горячую воду пока не отключили), перегладила, перештопала, пол вымыла, унитаз и ванну – тоже, накидки, паласы и книжные шкафы пропылесосила, цветы полила. Запасенных заранее продуктов пока хватало (особенно выручало сухое молоко), тем паче, что “хозяин” все эти дни харчился в префектуре, где личному составу регулярно выдавали сухпайки, кормили перловкой с тушенкой, которую в больших котлах готовили в столовой, поили жиденьким чаем, но зато с “резиновой” сгущенкой из стратегических запасов двадцатилетней давности. Когда разведешь, размешаешь как следует в желтеньком мочеподобном кипятке, получается вполне сносно… – Не скучай там без нас, – томным голосом говорила супруга и чмокала в трубку, а потом давала “покалякать” с отцом Витюхе. Репнину – прямо бальзам на душу. Но однажды к видеофону подбежал Трутутушкин, потыкал пальцем в кнопку, едва не разъединив связь, и сказал испуганно: – Папочка! Мамка заперлась в спальне и не отвечает. У Репнина внутри все оборвалось. О господи!.. – Сынок, только не плачь. Все будет хорошо, – постарался говорить как можно спокойней, хотя у самого дрожали руки. – Я сейчас позвоню соседке, тете Маше, попрошу ее посидеть с тобой, пока мама не…– он никак не мог подобрать нужного слова. – Пока она не выйдет к тебе. Ты поставь у входной двери табуретку, чтоб дотянуться до запора. Тетя Маша позвонит, ты спросишь, кто это, а потом будешь открывать. Ты все понял, сынок? А теперь жми на красную кнопку… …Репнину так ни разу и не пришлось пострелять на сегодняшней “охоте”. Полчаса просидел в засаде на пожарной лестнице, а потом – по общему сигналу – понесся вверх, перепрыгивая через ступеньки. А когда добежал, упаренный, на чердак, оказалось, что уже все. Давным-давно “всё”. Виной – обычная неразбериха и несогласованность. Запоздала эта атака – уже прикончен был гад. Говорят, живым не дался – последнюю пулю себе… Потом террориста за ноги проволокли мимо. Тело было прапорщика Васильченко. Жаль мужика. Двое детей осталось и жена на сносях… Валера даже не заметил, как перенесся в чужое тело. Стоял у дверей – все отдышаться не мог, а потом опять у дверей оказался – только у других. Стены зеленоватые, голые – вроде не было таких в префектуре, потолок белый, немного низковат, лампы под круглыми матовыми плафонами – тоже что-то новое, но и тут Репнин не удивился– скользнул расслабленным взглядом. Рядом с ним стоял кто-то еще: форма хаки, высокие десантные ботинки, кобура на боку, голова не покрыта, лицо и руки сильно загорелые – с курорта что ли?.. Физиономия незнакомая, восточного типа, но мало ли в Москве нерусских?.. Стоял этот, второй, расставив ноги, смотрел вперед – закаменел будто, а потом вдруг проговорил тарабарщину какую-то – наверное, в шутку. – Чего-чего? – переспросил Валера. Человек переменился в лице, рука его потянулась к кобуре, дотронулась до застежки, но вот расстегнуть никак не получалось. На верхней губе у него выступили капельки пота. А в петлицах, оказывается, эмблемки какие-то непонятные и на кармане нагрудном – знак черно-красный с золотыми винтовками крест-накрест. Чужой мужик-то, ну совсем чужой!.. – Ты это!.. – слова застряли у Репнина в глотке. Пистолет уже показался из кобуры… Капитан вспомнил, что он все-таки опер… Короткий, резкий удар в скулу, второй – В висок. Чужак пошатнулся, хрястнулся затылком о косяк и начал “стекать” по нему на пол. Глаза его закатились. Валера понимал одно: ПЕРЕНЕСЯСЬ, он попал в переделку. Машинально выдернул из руки упавшего пистолет, уже снятый с предохранителя. За дверью раздался недовольный голос – язык тоже был чужой, ни одного знакомого слова. Потом возглас повторился, и дверь начала распахиваться. Капитан отшатнулся. В проеме показалось разозленное лицо какого-то мулата. Он начальственно рявкнул в третий раз. Одет был почти как оглушенный охранник, только поверх мундира – пятнистый зеленовато-бурый бронежилет. И этот мулат тут же сделал шаг назад. Лицо его начало приобретать пепельный оттенок. Потом он, не глядя, ткнул пальцем куда-то в стену, и тотчас со всех сторон оглушительно завыла сирена, разрывая визгливыми “переборами” уши и мозг. “Конец…– пронеслось в голове. – Окружили, гады!..” – Хотя не было еще топота ног и щелканья затворов – за этим дело не станет… Валера был насмерть перепуган, хотя в глубине души понимал: все это касается только чужого тела. И вот от этого, вмиг охватившего его, животного ужаса капитан вдруг вскинул пистолет и выпалил прямо в лицо этому типу – как будто так можно было заглушить, заткнуть невыносимый, раздавливающий душу вой-визг-рев… Мулат стал заваливаться назад, а по коридору уже неслись солдаты с автоматами наперевес. Валера даже не пытался убежать, не стал он и отстреливаться – оцепенел, застыв у порога, по другую сторону которого лежал на спине человек с аккуратной дыркой во лбу. Затылок ему вышибло начисто – весь пол был залит бело-красным… Автоматы задергались, затряслись в руках охранников. В Репнина впивались десятки пуль, они летели с двух сторон, рикошетя от пола и стен, порой даже сталкиваясь в воздухе. Валера снова УСТРЕМИЛСЯ В СЕБЯ. 76 Из обращения Африканского союза за свободу (АСС) к народу Соединенных Штатов Америки: “Сегодня в четыре часа тридцать семь минут по Гринвичу на боевом посту террористом был застрелен верный сын африканской нации, пламенный борец за свободу, наследник великого Махди генерал Хабад. Злодейское убийство Лидера революции, неустрашимого борца против мирового империализма, расизма и эксплуатации трудящихся потрясло все прогрессивное человечество! Жизненный подвиг генерала Хабада навсегда останется в сердцах благодарных народов Юга, никогда не забудут его и все честные люди Севера, чья совесть не закостенела от сытости, чья тяга к свободе не сломлена угрозами физического уничтожения и морального террора! Спи спокойно, соратник! Мы отомстим за тебя! Сокрушительные удары обрушатся на коварного врага и низвергнут его с золоченого пьедестала власти…” 77 АНДЖЕЙ И ФОН РЕГ (2) Очередное заседание Оперативного штаба при Совете Безопасности ООН началось в два часа ночи. Из “первых лиц” на нем присутствовали только личный представитель Генсека Фуан Мин, председатель Комитета по обеспечению безопасности Штаб-квартиры ООН Герман Циглер и моложавый бригадный генерал – помощник Председателя Совета НАТО. Большинство экспертов почему-то не явились. Из “рабочих лошадок”, кроме Анджея и Петера, было еще пятеро “аномальщиков”, а также Слонопотам, генерал-майор Сидоров (бывший начштаба у Примака), командир контртеррористического отряда “Валетта”, специалист по борьбе с подслушивающей аппаратурой и стенографистка. Циглер (он же Ахилл) сдержанно поздоровался со своим бывшим подчиненным и тут же отвел глаза. Какие именно чувства испытывает Ахилл при виде его, Краковяк не знал, да и не очень интересовался. Все равно возврата в Комитет для него не было. – На правах председателя заседания я предлагаю сначала заслушать обращение господина Равандрана, – объявил низкорослый, элегантно одетый сингапурец Фуан Мин. И, взяв в руки дистанционный пульт управления, включил видеомагнитофон. На экране возникло лицо Генсека. Это было совершенно больное лицо: под глазами сине-фиолетовые мешки с темно-бордовыми прожилками, белки – красные от лопнувших капилляров, сетка морщин, тянущихся к вискам, глубокие борозды на лбу, подрагивающие обветренные губы, перекошенная нижняя челюсть. – Господа…– Пауза. Шумное, астматическое дыхание. – Это ваше первое заседание в Ла-Валетте… Равандран, конечно же, ошибся. Это было уже второе заседание, проходившее в подземелье старинной мальтийской крепости – штабном бункере, оставшемся от англичан еще со Второй мировой. Подготовительный период (беспрерывный трехдневный аврал) отнял у людей все силы. Спешно обустроенный бункер имел сейчас все еще неважнецкий вид – голые бетонные стены, пучки неподсоединенных проводов, неровные разводы краски на потолке, – но для работы уже был вполне пригоден. – Нет необходимости…– продолжал Равандран, – говорить о чрезвычайности настоящего момента… для судеб человечества… На ваших плечах… Общие фразы. Анджей отвлекся и тут же задремал. – …развития событий. – В уши снова стал проникать дребезжащий голос Генсека. – Необходимо доказать спланированность происходящих нападений и диверсий… Доказать, что в мире… разворачивается полномасштабная кампания индивидуального террора… проводимая боевиками ТАР по прямому приказу Хабада… Только тогда у СБ появится основание… нанести удар по гнезду международного терроризма,.. Другая задача: недопущение ядерных аварий… А инспекции МАГАТЭ как раз сейчас… перестали допускать на ядерные объекты… не только Поднебесная, но и все остальные великие державы… Краковяка перетащили сюда фон Peг и профессор Лукас – как специалиста по контртерроризму. В Оперативном штабе ему пришлось заниматься планированием операций, а не их реализацией. Правда, однажды ему представился случай лично обезвредить какого-то психа, попавшего в тело офицера охраны. Планировать-то они планировали, да никто эти операции проводить не собирался. Даже генерал Мис, сидящий в своей Африке по уши в дерьме, и тот высказался недвусмысленно: “Мне отсюда видней. Вы там в глубоком тылу можете разработать идеальный сценарий, но к реальной жизни он никакого отношения иметь не будет. Как-нибудь сами справимся”. А на Генсека сейчас надежды мало. Он сильно сдал в последние дни и практически выпустил из рук бразды правления. Сменить же Равандрана невозможно. Геополитическое равновесие в мире нарушилось, и теперь каждая сверхдержава “тянет одеяло на себя * Договориться по поводу кандидатуры Генсека они уже не смогут . Прислушиваться к бормотанию Генсека было сущей мукой. Петер сидел рядом с Анджеем и против воли возвращался мыслями к Иакову и Ингрид. Фон Peг узнал, что проект Слонопотама принят, в самый последний момент. И до отъезда из СИАЯ-б он никак не успевал заехать к Простам. Решил хотя бы позвонить. К телефону долго никто не подходил, потом раздался голос китайца: – Дом Простое слушает. Сито изволите? – Здравствуй, Ли. Это Петер. – Зидаравствуйте, мистер Peг. Мое сожалеть, хозяев нет дома. Доктор повезти жена больница. – А что случилось? – Госпожа ушибить голова. Очень биться стена вчера, очень кричать. – Понятно…– пробормотал фон Peг. – Но ничего серьезного? – Сотрясение мозга, мистер Per, – пояснил китаец. – Доктор оставить вам записка. Вы приехать? – Нет, не смогу. Срочно улетаю. Хотел попрощаться. Так что читай ее вслух. В трубке зашуршало. – Сичас, мистер Per. Читать… “Привет, Петер. Извини, что не застал. Вчера я опоздал вколоть Ингрид снотворное и вот результат, – Ли читал вслух совершенно грамотно, почти без запинки. Это всегда удивляло фон Рега. – Теперь ведь мы все трое круглые сутки не расстаемся со шприцами… Особенно опасно ночью. Хорошо, если тело после ПЕРЕНОСА продолжает спать, а если пробудится и начнет куролесить? Приходится ночевать всем в одной комнате. Спим посменно. Такие дела… Вернуться надеюсь через пару дней, но кто знает… Боюсь, не случилось бы чего с Ли в наше отсутствие. Ингрид передает тебе привет. Ну, пока”. Анджей обнаружил, что сидит на табурете в наручниках. Комната, правда, – не тюремная камера. Значит, из крепости не увезли. А ведь он только что целых полтора часа плавал в теплом как парное молоко Коралловом море – накупался всласть. Редко когда получал столько удовольствия: залитый солнцем пляж, пальмы, поблизости ни одного человека, вода сказочная… Над глазом у него зрела дуля: правая бровь выросла в размерах втрое и превратилась в этакое неандертальское надбровье. Саднила разбитая скула. Рубашка была разорвана и измазана чужой кровью. Кого же это он?.. Тут в комнату вошел генерал-майор Сидоров, тяжело вздохнул, явно демонстрируя, насколько плохи дела, потом опустился на корточки рядом с табуретом. – Что я натворил? – спросил Анджей. Во рту хрупнуло. Один из его любимых зубов был наискось сколот почти наполовину. – Скажи спасибо Петеру, что вообще жить остался, – не отвечая на вопрос, сказал русский. – Хватал нас за руки и кричал: “Живьем его берите! Это же наш, это он спас комиссию ООН!” Ну а ему в ответ: “Вот сам и бери! Мы из-за твоей блажи под пули лезть не станем!” Ну, он сам и пошел… – И я его не убил? – в Краковяке смешалось удивление и радость. – Что с ним? – В санчасти щеку штопают. Плюс три сломанных пальца, да в боку, в мякоти, две пули – их уже удалили… Он-то у нас герой, зато ты… Вот и СЛУЧИЛОСЬ!.. Все надеялся: как-нибудь пронесет, не может быть, чтоб ТАКОЕ со мной! Но не пронесло… – Я кого-то убил? – Не кого-то, а самого Фуан Мина. И двоих солдат ранил. – О господи!.. – Комната закружилась перед глазами. Видно, фон Peг все-таки здорово саданул Анджея по голове, спасая его тело от пуль. – И что теперь?.. Они хоть понимают, что это не я?! Сидоров крякнул. – Еще не решили. Сначала один был спор: передать тебя мальтийскому суду или прямо здесь, в штабе, создать собственный военный трибунал… Если бы Слонопотам не сумел достучаться до затуманенных транквилизаторами мозгов Генсека, тебя бы уже приговорили… Сейчас идет видеомост – всё никак не договорятся. Участвуют: Равандран, председатель СБ, начальник Оперативного штаба, Председатель Совета НАТО и Циглер. Дело, конечно, не только и не столько в тебе… Важен прецедент, ведь такие случаи еще будут. – Генерал поднялся с корточек. – У Слонопотама свой вариант: повсеместно стереть информацию об убийстве Фуан Мина и записать: “Смерть от несчастного случая. Произвел выстрел в себя при чистке личного оружия”. – Остроумно, – только и смог выдавить из себя Краковяк. – Пойду посмотрю, как там… Петер к тебе заглянет, когда врачи отвяжутся. – Сидоров хлопнул Анджея по колену: мол, крепись, парень, и был таков. Мысли Краковяка перескочили на жену. Он еще ни разу не связывался с ней после перелета в Ла-Валетту. Там-то, в Нью-Йорке, звонил дважды (вырваться домой действительно было никак). Джилл демонстрировала радостный щебет, при этом чувствовалось, что она очень испугана и явно что-то скрывает. Испугаться сейчас было легче легкого, что-то скрывать тоже приходилось едва не каждому, и все равно после этих разговоров на сердце у Анджея кошки скребли. Уж лучше и не звонить вовсе, не расстраиваться попусту… Фон Peг появился через семнадцать минут после ухода генерала. Видок у него был не то что жалкий, а просто удручающий: рука в гипсе, на лице шов со скобками, макушка забинтована, под свитером тоже бинты. – Здорово же я тебя… – Мы с тобою были одинаково небрежны, – попытался улыбнуться фон Peг и взвыл от боли. Из шва на щеке выступили капельки крови. – Ты уж лучше молчи… – “Биг-Брэйн” наконец выдал прогноз, – стараясь не обращать внимания на боль, заговорил Петер. – В середине ноября… полный паралич экономики. К началу декабря умрут первые сто миллионов человек. К новому году – уже миллиард… – Поня-ятно… Все его беды представились теперь Краковяку сущим пустяком. И все же это были именно ЕГО беды. Из-за них он, быть может, просто не доживет до всех этих ноябрей и декабрей… Дверь распахнулась, и в комнату, согнувшись, вошел Сидоров. Он прижимал к животу видеофон, потом поставил его на пол. На экране был Генсек. Равандран, продемонстрировав плешивый затылок, отвернулся, что-то с шумом выпил из стакана – зубы клацнули о стекло. Заговорил лишь через минуту: – Я хочу, чтобы в курсе были все заинтересованные стороны. Итак, господин Циглер, пожалуйста, сформулируйте еще раз ваше предложение, – Генсек был похож на покойника, все лицо его опухло, но голос звучал довольно твердо. На экране возникла физиономия Ахилла. Бывший шеф Краковяка был вполне импозантен: ровный пробор блестящих от “Видаль Сосун” волос, холодные глаза за элегантными очками в тонкой золоченой оправе (добрые морщинки у глаз – не более чем маскировка), тонкие, чуть презрительно сжатые губы, идеально выбритый “Жиллетт” подбородок, модная рубашка со сдвоенным воротником, безукоризненно подобранный галстук, прекрасно сшитый костюм… – Хм…– Сейчас Ахилл явно чувствовал себя не столь уверенно, как еще три минуты назад. Но он всегда славился умением выбираться сухим из воды. – Я хочу подчеркнуть: в нынешней критической ситуации всякого рода миндальничанье, игра в гуманизм могут привести к катастрофическим последствиям. И если хотя бы один шанс из десяти за то, что обвиняемый симулировал ОДЕРЖИМОСТЬ и совершил преступление вполне сознательно, он, как минимум, должен быть надежно изолирован – по крайней мере, до конца событий… – Итак, я с удовлетворением… могу констатировать, что вы больше не требуете смертной казни… и согласны на тюремное заключение, – подытожил Генсек, снова появившийся на экране. – Других мнений нет?.. Их, очевидно, не было. – Ну что ж, в принципе я согласен с господином Циглером и предлагаю… закрепить наше решение в официальном протоколе… Однако на всякое правило есть исключения… Мы не имеем права распространять общий порядок… на наших многократно проверенных людей… Вполне вероятна ситуация: одного за другим ОДЕРЖИМОСТЬ охватит нашу пятерку… и все мы окажемся за решеткой… Что тогда? Паралич ООН?.. – В ответ только поскрипывание стульев. – А посему, – продолжал Равандран уже на пределе сил, – объявляю вердикт… оправдать Анджея Сметковского и внести соответствующие изменения в информ… Это были последние слова Генсека. Внезапно на экране появился один из его личных охранников и прямо у всех на глазах стал душить Равандрана подушкой. Старик сдался сразу, и все кончилось за полминуты. Множество свидетелей, затаив дыхание, наблюдали за этим убийством, видели они и то, как другой охранник застрелил террориста тремя выстрелами в упор. 78 Из потока новостей “Си-Би-Эс”: “…Внезапная смерть Генерального секретаря ООН Равандрана последовала в результате сердечного приступа. В последние дни господин Равандран был тяжело болен… Взрыв на Трансаляскинском нефтепроводе. Тундре угрожает серьезная опасность… Неудачная попытка военного переворота в Ираке. Командующий столичным военным округом и группа поддержавших его офицеров расстреляны… Захваченные в международном аэропорту Копенгагена пятьдесят заложников уже через полчаса отпущены на свободу. Террорист, оказавшийся воспитателем детского приюта, арестован… Серия взрывов на аэродроме НАТО в Шотландии. Официальные лица пока хранят молчание… На пороге своего кабинета убит главный редактор газеты “Вашингтон Пост” Ник Лундер… Катастрофа президентского самолета в Алжире. К счастью, самого президента страны на борту не было… Закрыты все паромные переправы из Японии в Южную Корею… Яростная борьба за власть в руководстве ТАР продолжается. Из Кисангани поступают самые противоречивые сообщения… Новая демонстрация Ордена судного дня в центре Москвы. Произведены массовые аресты… Введение чрезвычайного положения на Филиппинах в связи с волной политических покушений… Внезапный раскол в “Сендеро Луминосо” привел эту перуанскую экстремистскую организацию на грань поражения… Выздоровление Премьер-министра Австралии после кратковременного, но тяжелого психического расстройства… Убийство одним из соратников лидера радикального крыла АСС Албамбы Смита… Глава секты Белого откровения подтвердил, что конец света наступит в ноябре этого года… Самоубийство знаменитого попс-певца и музыканта Харитона Мо… Оперативный Штаб СБ ООН выразил протест руководству стран – постоянных членов Совета Безопасности в связи с их отказом от участиям международной программе борьбы с “новым” терроризмом…” 79 ПРИМАК (6) …Икитос, Эль-Аюн, Фошань, Алис-Спрингс, Пуна, Черчилл, Вальядолид, Бейра, Благовещенск, Форт-Лодердейл… Крутится “колесо”, наматывает на глобус траекторию неприкаянной души, свитую в немыслимую спираль. И с каждым днем земной шар все больше походит на этакий клубок “астральной” пряжи… Озноб колотит, словно от лютого мороза или при гриппе, а ведь Игорь совершенно здоров и в парадной тепло, особенно если стоять у батареи. Впрочем, греться он как раз не решается, боясь пропустить СВОИХ. И потому приклеивается лицом к проделанному горячим дыханием “окошечку” в покрытом изморозью стекле. Жанна вышла из дому ровно в восемь, огляделась, кого-то ища, но поблизости никого не было. Выглядела она как всегда, разве что чересчур припудрено под глазами – словно прятала темные круги, да против обычая броско намазаны губы – в ярко-малиновый цвет. Наверное, весь маскарад, чтоб хоть как-то отвлечься, хоть ненадолго попасть в центр внимания, почувствовать себя ЖЕНЩИНОЙ… Одета была тоже как обычно: коричневое кожаное пальто с меховым воротником, бежевая вязаная шапочка, сапоги в тон, коричневые кожаные перчатки, бежевый шарфик. У жены всегда был отменный вкус. Примак обмер, он снова чувствовал себя сопляком, не решающимся выйти к фонарю на свое первое свидание. Это был уже совсем не он, доблестный генерал, увешанный боевыми наградами, – у закрытой двери парадной стоял, затаив дыхание, нерешительный, полный боли, насмерть влюбленный человек. Полон он был не только боли, но и страха – Игорь не решался выйти на улицу, продефилировать мимо жены, хотя она ни за что не узнала бы его в этом обличий. Он пришел сюда только ПОСМОТРЕТЬ… Дочерям в школу и институт было еще рано. Жанна продолжала стоять у подъезда, кого-то поджидая? Нервно глянула на часы, стала прохаживаться взад-вперед по тротуару. У Примака начался мандраж. Кого же ты ждешь?! И вот наконец появился ОН… Среднего роста, незаметный такой мужчинка – в серой кепке, серой куртке, темно-серых брюках и ботинках. Издали махнул ей рукой, потом что-то сказал, явно оправдываясь. Точно, повинился – на часы вон показал… Целоваться, правда, не стали. Надо же… Быстро-то как…– От обиды слезы едва не навернулись на глаза. До чего же он ослаб!.. Нужно было все-таки выйти наружу, а для этого надо шагнуть. Просто шагнуть… Ноги отнялись. Не идут. Жанна и мужичок скрылись из поля зрения. И вдруг Примака осенило; да это же охрана!.. Он и подумать не мог, что и через десять дней после смерти генерала его жену все еще будут охранять. Впрочем, за всей этой хренотенью об охране могли просто-напросто позабыть. – Ты чего, дядя, тут делаешь?! – раздался наглый молодой голос. – Вали-ка отсюда! – Засохни, – бросил Примак через плечо. – Постою немного и уйду…– Он ждал младшую дочку. Школьные занятия пока никто не отменял. И тут генерал почувствовал, что этот кто-то размахнулся, метя ногой ему чуть пониже спины. Примак отскочил в самый последний момент, перехватил врезавшуюся в дверь ногу и шандарахнул парня спиной о ступеньки нижнего пролета. Изо всего этого секундного безобразия он едва не пропустил Иринку. Выскочил на улицу, не спеша затрусил следом. Решил-таки проводить до школы. Из парадной ему вслед доносился стонущий мат. Он испытывал сейчас щемящую тоску и пронзающую насквозь нежность. Такой радости у него уже никогда не будет: он больше не сможет голубить, катать Иринку на плечах, утешать, когда она расшибется, кормить с ложечки “за маму, за папу…” Впрочем, она уже давно не маленькая, и многие из этих радостей невозможны в принципе. Но зато есть и будут другие счастливые моменты. Могли бы быть!.. Девочка ничуть не изменилась с того, аэродромного прощания: худенькая, тонконогая – ни в отца, ни в мать. В деда, наверное… “Крылышки у птички, у Ирки две косички…” – вспомнились ему вдруг дурацкие слова из детской песенки. Он иногда напевал ее, а дочка ужасно злилась. Песенка ей почему-то не нравилась. Это было своего рода наказание – даже сильнее запрета смотреть мультики. Теперь Игорь понял, что был настоящим садистом, проклинал себя, но ведь уже ничего не изменишь… Девочка оглянулась, заметила неподалеку незнакомого дядьку в задрипанном ватнике и заспешила, бедняжка… Примак остановился. Чего пугать ребенка?.. Потом все-таки дошел до угла улиц Адмирала Громова и Хворостовской, увидел, как Иринка скрылась за школьным забором, и тут же УЛЕТЕЛ в тело уличного регулировщика в Гуанси-Чжуанс-ком автономном районе. Пошло-поехало… 80 Из дневника бывшего артиста МХАТа Сергея Плонекого: “Я будто лечу – чувствую небывалый, не представимый раньше подъем. На уста против воли просится банальное: “как будто за спиной выросли крылья”, но эта бедность воплощенных в слова мыслей сугубо временна, она – от переполнения сознания ЧИСТЫМИ эмоциями. Я сво-бо-ден, сво-бо-ден! Тесная оболочка появится вновь – не в этом дело! Я могу, радостно подчиняясь ВЫСШЕЙ СИЛЕ, менять их, менять, менять, шаг за шагом познавая мир. Впервые в жизни истинно познавать миллиардоликое человечество, а не питаться мнимой мудростью бумажной пищи… Только сейчас я ЖИВУ. Вот я вхожу в тело беременной женщины, и на меня обрушивается такой шквал новых ощущений, что с трудом удается удержаться наплаву, не раствориться в них без остатка, на САМОМ ДЕЛЕ став ею… А теперь я – старик на самой грани умирания. Разве проникновение в этот омут усталого равнодушия и многолетней притупленной боли не бесценно?! Или – насильник, только что выдержавший схватку безумной ярости и теперь наслаждающийся столь долгожданным ОВЛАДЕНИЕМ– жадно и глумливо, полновластно и с оглядкой – одновременно и как владыка, и как вор. А стать транссексуалом, снимающим с себя последние бинты и впервые в новом качестве подходящим к огромному – во весь рост – зеркалу? Разве это не чудо познания?.. Тонуть в зловонном болоте, уже глотать распахнутым ртом жижу и в последний, момент схватиться рукой за крепкую сосновую ветку, сантиметр за Сантиметром выползая из тягучей коричневой мерзости… Быть обнаженной танцовщицей в разгаре ее бешеной пляски – на сцене, в ослепительном пылающем круге юпитеров и в эпицентре звуков отбивающего вселенский ритм оркестра… Быть, быть, быть!.. Вот оно – торжество жизни! Вот истинное чудо восчеловечивания!.. Заскочив ВНУТРЬ, в считанные секунды понять, кто ты и что ты теперь, освоиться в новом обиталище и вкусить все то новое, что только возможно, воспользоваться всем, что ДАНО, не упустить ни малейшей частицы нового счастья – вкушать и воздерживаться, любить и ненавидеть, казнить и миловать, умирать и рождаться, предавать и спасать, убегать и преследовать… Разве не в этом смысл бытия, разве не в этом радость жизни?! Что наше пустое лицедейство, беспомощное скольжение по поверхности жизни, замкнутой в кожуру образа, измыс-ленного таким же слепцом, как и все остальные? Пустое кривлянье. Сцена больше не прельщает меня – она бутафор-на, а потому мертва, она не в состоянии создать и сотой доли той правды, той насыщенности бытия, что встречаю я ПЕРЕЛЕТАЯ. Спектакль – это жалкое подобие жизни, подлинных страстей, в которые теперь впервые можно погрузиться с головой… Иногда мне кажется: я – все же извращенец, этакий сла-дострастец XXI века, гедонист КОНЦА СВЕТА. Пусть так!.. Почему бы не вкусить радости, не побаловаться напоследок? Не я затеял эту безумную круговерть, не я провоцирую закручивание этой вселенской спирали! Я лишь стараюсь обернуть в свою пользу, к своей радости то, что иные воспринимают с мукой, изнуряя себя в последние дни мироздания бессмысленным ужасом и болью. Прими свой мир таким, каков он есть, человек! Не будь гордецом – ты не венец, а лишь винтик мироздания. Смири гордыню и вкушай даримое: вчера оно было таким, сегодня – другим. Умей понять и принять каждое, что даруется СВЫШЕ. А иначе жизнь твоя – мучение, удел твой – скорбь и тоска, и жребий твой жалок…” 81 РЕПНИН И ДОГОНЯЙ (1) После каждого очередного перевоплощения, а происходили они постоянно, Сува во что бы то ни стало пытался попасть в Москву и найти своего ненаглядного песика. Это удалось ему трижды с того рокового, десятого, октября. Он появлялся в самом разном обличий, и все-таки Гуня всякий раз тут же узнавал его (понятное дело, не по телесному запаху, а по какому-то таинственному “запаху мысли”). Пес, впервые встретив чудесно воскресшего в новом облике хозяина, ничуть не испугался и даже не удивился, хотя и был свидетелем его гибели. Просто по молодости лет он еще не понимал, что такое смерть. Гуня лишь визжал и подпрыгивал от счастья. Всякий раз Сува приносил с собой какой-нибудь еды. Однажды это была роскошная ветчина – трехкилограммовая упаковка голландской, розовой, со слезой… Вдругорядь у хозяина оказался только пакетик с сухими корками, которые он размочил в миске с водой. В третий раз он притащил дохлого кролика. Ничего, и это сжевали… Но теперь Сува не приходил уже целую неделю. И Гуня вконец оголодал. На помойках особо не разживешься (и выкидывать стали меньше, и выискивать лучше), а в охоте на крыс он не преуспел. Влиться же в стаю бродячих собак и делать налеты на рынки и “толчки” – не то что смелости не хватило, а видно, интуиция подсказала: самым заметным там буду – если кого и “достанут”, так именно меня. И без того в Догоняя дважды стреляли – от переизбытка злобы или решив добыть себе мех на шапку. К счастью, меткостью бандиты не отличались… Так что голодуха вскоре должна была начисто загубить нашего драгоценного песика. Кожа да кости стали. Ночевал он пока что все в том же месте – боялся пропустить приход хозяина, еще надеялся на чудо. Поначалу Гуня отлучался лишь на полчасика – справить нужду или порыскать по-быстрому у мусорных бачков. Потом в поисках пищи пришлось шнырять по городу целый день… Надежда на возвращение Сувы таяла, превращаясь в некую абстрактную веру в чудесное избавление от невзгод, в то, что с таким замечательным песиком не может произойти ничего ужасного, и рано или поздно все несчастья кончатся и будут потом казаться лишь страшным сном. …Его пытались поймать уже в четвертый раз. Сегодня это была парочка пахнущих портвейном бомжей с большущим холщовым мешком и крепкой палкой от швабры. Они гнали Гуню по пустырю, гикая и улюлюкая. Пытались прижать его к высокому глухому забору. Если б пес настолько не отощал и ослаб, он давно бы уже оторвался от погони. Но ноги не держали и дыхалка подводила – приходилось часто останавливаться, чтобы прийти в себя. За это время бомжи резко сокращали созданный Догоняем отрыв. Грудь ходила ходуном, сердце билось как сумасшедшее, едва не выскакивая наружу, а ноги дрожали противной мелкой дрожью. Смерзшаяся после ночи земля была тверда как камень и больно ранила подушечки лап. Страдающие без опохмелки типы со зверскими харями мелькали все ближе. А когда они оказывались совсем рядом, Гуня из последних сил делал рывок, оттягивая развязку еще на несколько минут. Потом впору было лечь и помереть. И все-таки находился еще какой-то остаточек сил, и он снова чудом спасался в самый последний момент. Но эти “пятнашки” не могли продолжаться бесконечно… Валера ехал в служебном “вольво”, возвращаясь с задания. Пришлось брать маньяка, который, перескакивая из тела в тело, совершал совершенно одинаковые зверские преступления. Кровавый счет ублюдка рос с каждым днем. Во всероссийский поиск включились тысячи полицейских, но результата очень долго не было. Приказ гласил: “Взять живым!” Но, конечно же, гадину пристрелили на месте. Что толку от ареста, если маньяк в любой момент может УЙТИ из самой прочной камеры, из-под самой надежной охраны… И вот он лежит в парадняке, раскинув руки, – обычный человек в обычной одежде. Он никак не ожидал, что копы “вычислят” его собственное, ни в чем не замешанное тело. Гримаса удивления так и застыла на его костенеющем лице… Да, это было страшное время. Тюрем и исправительных колоний в прежнем понимании больше не существовало. Теперь это были всего лишь склады тел, вроде вокзальных камер хранения. Все уголовники, включая самых опасных рецидивистов, могли преспокойно выходить на промысел, совершать любые злодеяния, прятать награбленное, пить-гулять, а затем как ни в чем не бывало возвращаться в свою камеру или барак, имея стопроцентно надежное алиби. Законы ведь не станут менять из-за такого сумасшествия, да и не поспеть… А с другой стороны… Угрозыск ловил преступников, а арестованными оказывались невинные люди, чьим телом просто воспользовались. Но где гарантия, что этот добропорядочный гражданин не решился, пользуясь ситуацией, реализовать свои давние преступные планы, доселе сдерживаемые одним лишь страхом наказания, и теперь сваливает вину на несуществующего “постояльца”. Конечно, полиция будет проверять показания подозреваемого о его ПРИКЛЮЧЕНИЯХ. Но только дурак не заявит, что пребывал где-нибудь на Амазонке – и поди-ка свяжись с тамошней полицией, получи информацию… А посему большинство оперов и следователей делают вид, что никакого ПЕРЕСЕЛЕНИЯ ДУШ в природе не существует, и привычно определяют преступников по отпечаткам пальцев, по приметам и фотороботам. Начальство смотрит на все это сквозь пальцы. А наиболее честные, принципиальные, как всегда, получают по шапке: раскрываемость на нуле, висячих дел горы и все такое прочее. …Репнин спешил, потому что хотел ненадолго заскочить домой – была такая возможность. В префектуру обязан прибыть не позже восьми, так что два с половиной часа в запасе… Проведает жену с сынишкой, а заодно можно быстренько помыться – как раз включат горячую воду, газ и свет. Валера пересек по виадуку Садовое кольцо, краем глаза заметив внизу гигантскую автомобильную пробку и несколько полицейских мигалок. Что-то стряслось или просто затор?.. Проехал район шикарных небоскребов, построенных американцами, а затем по сторонам потянулись заросшие лебедой пустыри с кучами песка, битого кирпича и бетонных обломков. Не так уж далеко от того квартала, где в облаву убили Суваева. И тут Репнин почти случайно увидел каких-то ханыг, преследующих собаку. Притормозил. – Что вы там делаете?! – закричал, высунувшись из окошт ка машины. – А ну, прекратить! – Да пошел ты, козел! Пришлось пальнуть в воздух – лишь тогда, бросив на него полные ненависти взгляды, пустились наутек. Собака лежала на обледенелой куче Песка, тяжко дыша и высунув длинный розовый язык. Опасливо поглядела на вылезающего из автомобиля человека, но сил встать на ноги уже не осталось. Репнин не сразу узнал этого пса. Породистый кобель вконец запаршивел и походил теперь на живой скелет. Уши захлестнули голову; и только один темный, внимательный глаз следил за действиями человека. Когда Валера подошел вплотную, Гуня сначала заскулил, мотнул черной усатой мордой, а потом сдался: делайте со мной, что хотите… Капитан потрогал собачий нос – горячий. Еще бы!.. На ошейнике он обнаружил медальон, а в нем одну лишь рваную бумажку – всего пара слов корявым почерком: “Догоняй” и (в скобках) “Гуня”. – Придется взять тебя домой, приятель, – ласково проговорил Репнин, гладя все еще вздрагивающую собаку по голове. – Хороший песик, хороший Гуня…– Догоняй хотел зарычать, но из горла вырвалось лишь жалкое ворчание. – Все будет хорошо, малыш. А потом капитан поднял Гуню на руки, совсем не боясь испачкать куртку, хотя собака была грязнущая. Весил Догоняй всего-ничего. Поняв, что его куда-то волокут, кобель обнажил зубы, потом тоскливо зевнул и, наконец, лизнул Валерину руку – этакая во сто крат ускоренная эволюция чувств. Потом Догоняй уронил голову, провалившись в полузабытье. “Что на это скажет Катя?” – бледной тенью промелькнула мысль. Репнин знал, что на сей раз все делает так, как надо. И жена не сможет не понять его. 82 Запись мегафонного выступления Первосожженца церкви Испламенения мирского, сделанная на Триумфальной площади города Москвы: “Возрадуйтесь, братия! Грядет! Всё ближе долгожданный день Очищения! Исстрадались, истомились мы, приближение его торопя, но не зря были наши муки! Вот он, уже не за горами, уже слышно его огненное дыхание, уже видны отблески лика его на окнах и стенах!.. И-и-дет!!! Не бойтеся больше, братия, ни гадов земных – вон тех, например, что в синих шинельках корчатся от страха в ожидании скорого конца – бессильны они, хоть и злобны зело! Ни кар небесных! Предочищение они суть! Хоть тело грешное и страшится, уцелеть желает подлым своим естеством, не приемлет скорого завершения плотских утех, но выше и чище плоти должны быть вы, братия, ибо, только распнув себя, можно попасть в Царствие Господне!..” 83 ПРИМАК (7) Новое тело никак не хотело вставать. Оно лежало на койке, подключенное к системе искусственного жизнеобеспечения. В теле оставалось совсем мало энергии, но никаких болей Игорь Николаевич не чувствовал. На его приказы это “бревно” реагировать отказывалось. Генерал-лейтенанта начала разбирать злость. Тут в палату вошли двое в белых халатах. Говорили по-английски, совершенно не боясь, что он услышит. Значит, и не мог услышать, ибо говорили именно о нем. – Сколько еще вы собираетесь держать его здесь? – спросил первый, больше похожий на врача. – Пока госдеп платит… Хоть до второго пришествия, – усмехнулся второй. – Оно может наступить гораздо раньше, чем вы думаете… К нам все чаще привозят больных, которым нужен аппарат, и они умирают у нас на руках… – Такие же “цветочки”? – По-разному бывает, – буркнул врач. – Кого-то еще можно спасти… Родственники его погибли, так что минимум проблем, – продолжал он гнуть свою линию. – Почему Госдеп уперся? Норман абсолютно безнадежен. – И все-таки пусть себе лежит. Так для всех будет проще… Они вышли. Примак подумал с удивлением: “А как же тогда я вижу и слышу? – И тут его осенила предельно ясная, поразительная по своей очевидности и невероятию мысль: – Я должен овладеть этим бесхозным телом, встать и уйти домой”. Палата на одного благодаря бело-голубоватым стенам и высокому потолку, казалась просторной. Матовые светильники давали ровный, неяркий свет. Окно было зашторено. Единственный звук – пиликанье аппаратуры. Единственное движение – беспрерывный бег зеленых волнистых линий на экранах мониторов. “Надо пошевелить пальцем, – приказывал Примак телу. Все его яростные команды, сжигающее желание были сейчас нацелены на желтовато-серый мизинец правой руки, неподвижно лежащей на одеяле. – Ну давай! Давай!” Прошел час. “Ну же! Ну!.. Иначе я никогда не увижу ни Жанну, ни детей!” – терзал себя Игорь Николаевич. Рука по-прежнему не реагировала. Да и проникла ли его душа в этот мертвый мозг? Или только окутывает тело незримым облаком, невесомым пуховым платком лежит на плечах?.. “Это мой единственный шанс… Ну шевелись же! Шевелись, мразь! Шевелись, я тебя умоляю!” – то угрожал, то упрашивал он. По всему телу обильно выступил пот, он тек и со лба, заливая глаза. Показания приборов стали меняться. Кривые на мониторах слегка запрыгали, но пока что в палату никто не приходил. Видно, такое отклонение посчитали неопасным или за его экранами вообще никто не следил. И тут левая нога Примака рефлекторно согнулась в колене. Потом он сумел заставить ее согнуться еще раз, делал это снова и снова, пока не заболели частично атрофированные мышцы. Его ожесточение пропало, генерал был совершенно обессилен. Жаль только, что нельзя вытереть пот со лба… В этот же миг неподконтрольная доселе, враждебно настроенная правая рука неожиданно легко поднялась (она была почти невесома) и, как подстреленная, плюхнулась ему на переносицу. Мышцы почти не работали и пальцы не гнулись – но факт остается фактом: она начала двигаться! Это был миг торжества. – Что здесь происходит?! – закричала от испуга вошедшая в палату медсестра. Она слишком привыкла к абсолютной неподвижности пациента. Рука медленно сползала с его лица, забирая с собой несколько капель пота. – Доктор Майер! Он шевелится! – крикнула в коридор медсестра. – Идите сюда! Через несколько секунд в палату вбежал доктор. Он уставился на больного, явно не веря своим глазам, потом взял руку Примака, помял, погладил ее и спросил: – Мистер Паккард, вы меня слышите? – Ответа не было. Игорь еще не решил, что ему делать в этой ситуации. – Если понимаете меня, пожалуйста, моргните ресницами. И тут Игорь Николаевич решил моргнуть. – Ну и что теперь, Дик? – осведомился второй врач, который вошел в палату следом и теперь следил за манипуляциями Майера. – Полное обследование, побольше витаминов, что-нибудь тонизирующее и, конечно, активный массаж… – Согласен. А как церебральная активность? – В норме… В смысле: в полной норме! А час назад здесь была прямая линия, – ткнул в один из экранов. “Значит, я все-таки вошел в него!” – с восторгом подумал Примак. – Так не бывает. Майер развел руками. …Генерал сидел на камне. Под ногами, далеко внизу, билась о крутые каменистые берега бурная речка. Горный хребет закрывал половину неба, и солнце пока еще пряталось за горами. Над вершинами – царство розового. Этот пейзаж был ДАРОВАН ему, как достойный фон ПОРАЖЕНИЯ. “Всё впустую!.. Все усилия пропали даром. Удача только поманила и… опять. Это безнадежно. Я обречен. Я проиграл…” – бессильно думал он. Это современный, во сто крат ухудшенный вариант Агасфера – наказание уже не вечной жизнью, а вечными ПЕРЕМЕЩЕНИЯМИ. И страшней всего для Игоря была беспомощность, полное бессилие, когда никак не зацепиться за очередное тело, не остановить бег, когда каждое начинание, раскручиваемое при постоянном страхе не успеть, всякий раз проваливается… Бог Метаморфоз откровенно смеялся над ним. Контур вершин окрасился ослепительной желтизной. Солнце вставало, но оно светило не для Примака… К телефону подошла Сережкина жена, Тамара Тимофеевна, Томка… Игорь был свидетелем на их свадьбе… – Здравствуйте. Сергея Федоровича, пожалуйста…– Голос Примака чуть дрогнул. – Сейчас позову. Прошло секунд двадцать. – Я слушаю, – уверенный рокочущий голос. – Сергунька, это Игорь…– подавившись воздухом, с трудом проглотил тугой комок, – …с тобой говорит. – В ответ лишь шипение телефонной трубки. – Простите…– Голос генерал-полковника Булина был уже совсем не тот. – Я что-то не узнаю… Какой Игорь? – Примак… Игорь Николаевич. Помнишь такого?.. Молчание. Странные свистящие звуки, словно птичка какая поет. Может, и верно птичка. Жил ведь у них раньше в клетке то ли щегол, то ли канарейка. Потом лишь одно слово – будто гиря, обрушившаяся на весы: – Помню… – Знаешь, небось, что души скачут? Вот и моя, когда пулю в лоб пустил, тоже… Теперь летаю из одного тела в другое – не остановиться… Потому и голос не мой – взял на прокат вместе с телом… Звоню тебе из Белостока, а до этого был в Патагонии. Хорошо, здесь телеграф рядом… – Погодите, – перебил “Сергунька”. – Примака я хорошо знаю, но он умер. Покончил с собой десятого октября. – Именно что покончил, да все не так оказалось. Тело-то осталось лежать с дырявой башкой, а душа… Она отлетела и понеслась – не удержишь… – Не мелите чепухи! Какой-то дурацкий разговор получается!.. – Голос “Сергуньки” все больше пропитывался непонятной злостью. – Зачем вы мне позвонили?! Только душу травите! Поиздеваться захотелось?! Друг он мне был, друг – понимаете?! – Булин уже кричал. Теперь не было сил отвечать у Примака – ему словно в лицо плюнули. Но все-таки совладал с собой – отступать-то ему было некуда. – Вы только трубку не вешайте, Сергей Федорович… Я докажу… Сейчас я вам докажу…– От стыда готов был сгореть, но продолжал заискивать перед “Сергунькой” – испугался, что оборвет разговор. – Помните, как мы еще старшими лейтенантами ездили тайком на Клязьму – рыбу глушить, а потом за какой-то девкой по берегу гонялись пьяные, но, слава богу, не поймали, и вы мне еще тогда нос разбили?.. Ну, помните?.. – Было такое…– после паузы ответил генерал-полковник Булин. – Откуда вы… узнали? – Глухой голос его был мрачен и полон скрытой боли. – Неужто думаешь, Примак мог кому рассказать?! – возмутился, обидевшись за самого себя, Игорь Николаевич. Незаметно для себя перешел на “ты”. – Спьяну что ли или под пытками? – Сыворотка правды любого разговорит… – Значит, не хочешь меня признавать, – беспомощно произнес Примак. Он вдруг почувствовал жуткую усталость. – А что тебе стоит?.. Разве Родину прошу предать? Поверить всего лишь, что не умер я! – А зачем тебе это?! Даже если ты – это ты, зачем тебе это?! Рану бередить?! Ведь не вернешь уже ничего! Сам все загубил!.. – Вряд ли Булин отдавал сейчас отчет в своих словах. Телефонная трубка обожгла Игорю Николаевичу ухо. – Игорь?! – вдруг закричал “Сергунька”. Это был живой голос, это был крик души, словно разом прорвалась казавшаяся непреодолимой плотина. – Это ты, что ли?! Только не вешай!.. Игорь!!! Ты!!! Да отвечай, черт! – Он кричал и кричал, страшно боясь, что уж больше не получит ответа. – Да не бросаю я, – тихо ответил Примак. – Разговор заказан на целый час. Только мне самому столько не протянуть… – С твоими все в порядке…– затараторил Булин. – Жанна очень переживала, слегла даже, но теперь получше – отошла малость, на работу ходит… – Я видел их… – Когда?! Чего же?! – “Сергунька” подавился словами. – Восемь дней назад. А кажется – уж год прошел… – И что? – Ты думаешь, я мог к ней подойти? Или к дочке? Вот так просто подойти и сказать: “Я – Игорь”, – и исчезнуть, быть может, навсегда. “Здрасьте, я твой папа!..” Так что ли? – Наверное, ты прав… И что же теперь? – С кем это ты так долго? – расслышал Примак вопрос Томки. – Не мешай, – буркнул Булин. – Очень важно… – А ничего, Серый, – сказал Игорь Николаевич. – Ни-че-го. Кто умер, тот умер… Только очень уж хотелось, чтоб хоть одна живая душа знала, как было дело… И что прощения у своих хотел попросить, но не решился… И перед тобой, Сергунька, я тоже виноват… Ты ведь за меня хлопотал столько раз – вытаскивал из дерьма, а получается… ради чего? И неприятностей у тебя из-за меня было… А я вот струсил, от “Гааги” сбежал… – Ты хоть слышал, что Хабад убит? – Да, – почти безразлично ответил Примак. – Тело его убито – только и всего… – Ну ты и наворочал там, наделал делов…– все-таки вырвалось у Сергея Федоровича. Примак молчал, говорить об Африке не было сил. – А дальше-то что? – снова спросил Булин. – А дальше я СДАЮСЬ. Не могу больше так мотаться. Устал от смерти бегать – пора и честь знать… Телефонная трубка выпала из руки. Душа его ОТЛЕТЕЛА СОВСЕМ. 84 Из Указа Президента Российской Федерации: “В связи с прокатившейся по стране волной аварий и террористических актов и в соответствии с Конституцией страны объявляю чрезвычайное положение на всей территории Российской Федерации с 22 часов 28 октября сроком на 30 дней. Одновременно во всех населенных пунктах устанавливается комендантский час – с 22 часов вечера до 6 часов утра по местному времени. Лица, виновные в его нарушении, будут привлекаться к уголовной ответственности по всей строгости закона. Председатель Комитета по чрезвычайным ситуациям временно назначается первым заместителем… Вся ответственность за осуществление мероприятий чрезвычайного положения на местах ложится на губернаторов и президентов республик, в непосредственное подчинение которым переходят военные коменданты и руководители правоохранительных органов. Деятельность Федерального собрания, республиканских парламентов, областных и городских дум, а также профсоюзов, всех общественных и политических организаций временно объявляю приостановленной… В средствах массовой информации вводится режим предварительной цензуры, осуществляемый специальным цензурным комитетом при премьер-министре России. Деятельность представителей зарубежной прессы… Границы государства вплоть до особого распоряжения объявляю закрытыми… Все иностранцы, находящиеся на территории России, за исключением дипломатического корпуса, подлежат обязательной регистрации в отделениях полиции по месту проживания в течение 24 часов. Лица, нарушившие… На всех хозяйственных объектах стратегического, общегосударственного значения создаются отряды особого назначения смешанного состава (из гражданских лиц-добровольцев, сотрудников МВД и военнослужащих) для обеспечения охраны и постоянной проверки персонала… На территориях, где нарушена нормальная торговля товарами первой необходимости, вводится нормированное распределение продовольствия…” ЭПИЛОГ 8 НОЯБРЯ 85 ПРИМАК, ХАБАД, СУВАЕВ И ДРУГИЕ – Я тебя уничтожу, мразь! – Ну давай, давай, попробуй!.. Души Примака и Хабада продолжали переругиваться, мучительно жаждя вцепиться друг другу в глотки, но ведь это физически невозможно. Не так-то легко привыкнуть совсем обходиться без тел… Генералы попали СЮДА в разное время. Чтобы окончательно оторваться от тел, достаточно было сдаться, обессилев от калейдоскопа телесных перемен, и признать свое поражение. Первое время души свободно парили в эфире, каждая занималась своими делами – вернее, своими мыслями. А затем наступила фаза слипания. Души соединялись по три. Эти триады, определенные свыше, неудержимо тянуло друг к другу. Они не были случайными образованьями: Примак и Хабад – два полюса, взаимно испепеляющие ненавистью, и вдобавок безобидный клошар Петр Суваев, слегка их уравновешивающий. – Придавил бы тебя, гнида! – Жаль, что ты пустил себе пулю в лоб, – лишил меня та-акого удовольствия!.. – Генералы всё никак не могли остановиться. – Кончайте вы ссориться, мужики, – увещевал их Петя, но Игорь Николаевич и Лидер Революции пропускали его уговоры мимо ушей. – Глупо ведь теперь!.. Всё в прошлом. Совсем, что ли, сдурели? Посмотрите на себя со стороны!.. Вот уж этого они сделать не могли при всем желании. Никто из триады не знал, как выглядит сейчас. Но движение других триад они непонятным образом все-таки ощущали. “Как там моя собачка?.. – с тоской думал Сува. – Умрет ведь от голодухи – совсем Гуня к партизанской жизни не приспособлен…” “Растащат все завоевания по углам!.. – обуревали Хабада горькие мысли. – Перегрызутся и загубят Дело. Давно уже нет Махди, нет теперь и меня – разве выживет Революция?..” “Долго ли Жанка вытерпит без мужика? – мучал себя Примак. – И как потом дочки с отчимом?.. Но вовсе без никого – разве лучше?..” В какой-то момент – счет времени был напрочь утерян – они почувствовали приближение другой триады. Во внутреннем их взоре она так и выглядела геометрической фигурой – равнобедренным треугольником с какими-то странными жгутиками, исходящими из вершин и свободно колеблющимися в эфире. Триады зависли друг против друга, сблизились вершинами, чуть поводя носами, словно принюхивающиеся псы, задрожали и вдруг начали разворачиваться. Движение их в этот момент напоминало неживое и неудержимое перестроение двух магнитов. Встав, наконец, основание напротив основания, триады в одно мгновение соединились в гексаду, сцепившись двумя парами жгутиков. Получилось что-то вроде удлиненной ячейки пчелиных сот– ну, словом, шестигранник. Да, теперь их было шестеро: Примак, Хабад, Сува, Лахыс-Ортезе, Георгиадис и Очкарик. “Час от часу не легче”, – устало подумал Игорь Николаевич. Теперь Хабад объединился с Лахысом, Примак – с генералом Георгиадисом. Ну а Очкарик, по счастью, предпочел дистанцироваться от всех, в том числе и от Сувы, вовсе не желая соучаствовать в его миротворческих усилиях. Впрочем, и сам Петр, оказавшись под удвоенным огнем, резко убавил пыл – что ему, больше всех надо?! – Идиоты! Весь мир кровью залить хотели! Неужто сами выплыть надеялись?! Первыми захлебнулись бы! – Ваш продажный мир сгнил на корню! Обречен! Хоть сейчас смелости наберитесь признать! Ваше дело проиграно! Не тяните агонию! “Господи, даже здесь никакого покою, – мысленно постанывал Сува. – Мало вам при жизни!.. Устроили тут думскую трибуну! Тошно-то как!..” А потом наступила новая фаза, и гексады пришли в движение. Теперь они слипались или по четыре, или даже по девять кряду. Впрочем, “четверичная” фигура могла дополнить себя до “девятки” за счет новых, еще не пристроенных гексад. “Пчелиные соты” выстраивались пока что в одной плоскости, этак выгибаясь, – похоже одновременно и на полет большого листа бумаги, подхваченного воздушной струей, и на движение гигантского ската в океанских глубинах. Поблизости от Лидера Революции оказался великан-негр, командир головной когорты, сбитый его “роллс-ройсом”. Рядом с Лахысом обнаружился убитый по его приказу ботаник-хозяин домика в Непале. А невдалеке от Примака возник собственноручно застреленный им ополченец Республики СПИД. Это не могло быть случайностью. “Грехи наши тяжкие… – подумал Игорь Николаевич. – Каждому, значит, воздастся еще не раз…” Многослойное построение возникло как бы само собой – “душевные листы” ложились друг на друга, связываясь незадействованными жгутиками. Теперь это было похоже на скрепление пластов органических молекул водородными мостиками. Тысячеголосый хор… А каждый отдельный глас – беззвучный крик боли, если, конечно, жива еще совесть и память не умерла. Души все еще продолжали переругиваться, клеймить, грозить, укорять… Эффект “снежного кома” уже возник, и теперь дальнейшее слипание фигур во все более сложные, но по-прежнему строго упорядоченные структуры стало неудержимым… 86 АНДЖЕЙ И ФОН PEГ (3) Петер фон Peг и Анджей Сметковский дрыхли без задних ног. Они еще не знали, что не совершают при этом никакого преступления, что уже МОЖНО. Наложившиеся друг на друга бессонные ночи все-таки свалили их. Обоим снился один и тот же сон. Идентичный или всего лишь очень похожий – это им предстояло выяснить утром. Они сидели, уютно угнездившись в глубоких мягких креслах. Вместе с ними был кто-то третий, но пока они никак не могли разглядеть его. Он все время молчал. А эти их кресла парили в некоем безграничном, призрачном пространстве, заполненном чем-то вполне ощутимым, но неуловимым взгляду. – Что мы имеем? – произнес фон Peг и запыхтел, раскуривая роскошную гаванскую сигару. До сих пор он таких и в руках-то ни разу не держал. – Восемь недель безумия…– пробормотал Анджей и не спеша глотнул из стакана янтарного бренди. Вкус был замечательный. – Экономика Земли отброшена назад лет на десять. На восстановление разрушенного уйдут огромные ресурсы. Наверняка, одной из самых приоритетных отраслей станет теперь производство систем безопасности для всех сфер цивилизации. Пуганая ворона куста боится… – Но какова же была ЦЕЛЬ? И кто пострадал больше всего? – вслух размышлял ксенопсихолог. – Конечно, в первую очередь гибли наиболее активные, энергичные, агрессивные, честолюбивые… – Пассионарии, – подсказал Сметковский. – Именно… Сверхкритическая масса “взрывного материала”, скопившаяся на планете, теперь, наверное, снижена до безопасного уровня. Во всех этих катастрофах, переворотах, покушениях и драках разрядилась колоссальная энергия разрушения, было снято сверхнапряжение… – Вполне возможно, очень скоро она будет набрана снова, и тогда все повторится сначала. Это был странный разговор. За все время знакомства они лишь второй раз вели подобную академическую беседу. В последние недели у них просто-напросто не было времени. Но теперь им словно бы никуда не нужно спешить. Они взирали на все происходящее в мире со стороны, будто царь обезьян, сидящий на горе, – на схватку тигров. – Однако под “каток” в большинстве своем всегда попадают совершенно безобидные люди, чья судьба никак не связана с судьбами ноосферы. Так и сейчас… – Лес рубят – щепки летят, – заметил Сметковский. – Деятельность абсолютно всех колоссальных механизмов в чем-то очень похожа. И государственная машина наци, и бюрократический монстр Поднебесной, и вот эта… ноосфера – непременно делают массу неправильных ходов, пробуксовывают, требуя для смазки кровь тысяч и даже миллионов… Сплошь и рядом они лупят по площадям вместо того, чтобы целиться в “яблочко”. Вырабатывают оптимальный сценарий действий исключительно методом проб и ошибок. При этом каждая ошибка стоит жизней, я уж не говорю о материальных потерях… – Так, значит, все остальные эффекты – тоже “щепки”? И лингвистический эффект у детей, и поведенческий феномен животных, и исчезновение УФО, и пришествие йети, и эффект самозарождения – лишь случайные ошибки? Пробные шары или результат неточного срабатывания ноосферных механизмов? – А почему нет? Тот третий, невидимый собеседник, кажется, пошевелился. Его будто передернуло всего. “Смотри-ка: не нравится!..” – одновременно подумали Петер и Анджей. Фон Peг обнаружил, что сигара потухла. Сметковский отпил очередной глоток бренди. Стакан был уже наполовину пуст. В самом же призрачном пространстве кое-что происходило: незаметно возникший высоко над их головами сгусток каких-то пульсаций, роящихся искорок, чуть слышного рокота и шипения – разрастался с каждой минутой, набухая на глазах. От него явно не исходило никакой угрозы, однако он несомненно имел прямое отношение к их разговору. – Если сверхзадачей было сплотить человечество перед лицом вселенской угрозы, – заговорил после паузы ксенопсихолог, – то цель не достигнута. При разрухе преобладают центробежные силы. Если же главное было вызвать просветление в мозгах, понимание, что дальше так жить нельзя, то и тут провал: те, кто в принципе способны мыслить, уже давно все поняли, остальные же неизлечимы… – Страшнее, если это всего лишь бессознательная мышечная реакция ноосферы – этакое отдергивание от огня обожженной лапы… – …которая при этом раздавливает муравейник, – подхватил его мысль фон Peг. – И что будет, если на следующий раз она среагирует еще сильней? Разом замолчав, посмотрели вверх. Ком над головами вырос до размеров футбольного поля, хотя нетрудно было ошибиться в размерах. Фон Peг и Сметковский по-прежнему не знали и, наверное, никогда не узнают, что состоял он из свежеотлетевших человеческих душ. То ли это зрело этакое коллективное сознание ноосферы (подсознание у нее имеется изначально), то ли стабилизирующее ядро, организующая, кристаллообразующая часть некой геоглобальной конструкции?.. Впрочем, можно предложить еще несколько не менее смелых и столь же бездоказательных гипотез – на любой вкус. Ясно одно: вот он, растет, пухнет, ширится – наглядный, действительный результат этих восьми недель безумия – оборотная сторона медали… 87 РЕПНИН И ДОГОНЯЙ (2) Вот и прошел очередной конец света… Ночью – в разгар комендантского часа, быть может, ровно в полночь, с последним ударом курантов, – разом прекратилось ВСЕ. Кто-то ощутил эту перемену сразу же – шестым чувством… Но большинство услышали новость по радио: ее начали передавать с шести утра. Будто камень с души свалился. Да что камень!.. Новая жизнь начинается! Новая, чистая, сытая и спокойная? Если б… И в сорок пятом так думали… Гуня трусил чуть впереди и справа. Время от времени он оглядывался на нового хозяина, будто спрашивая, все ли в порядке, и тогда Валера говорил ему что-нибудь ласковое. Пес удовлетворенно мотал головой, потешно взмахивая при этом ушами-лопушками, и бежал дальше. Догоняй тщательно обнюхивал собачьи “метки” на сугробах, мерзлые пахучие пятна на стенах домов и водосточных трубах, дисциплинированно “причащался”, добавляя свой “мазок” к каждой “картинке”, выдержанной в желтых тонах. В городе по-прежнему бесчинствуют банды мародеров и грабителей – понимают: надо спешить, ведь скоро беспорядки закончатся. А потому всюду военные патрули. Пока Репнин выгуливал пса, у него трижды проверили документы. Причем, один раз не обошлось без кинематографической сцены: “Лицом к стене! Руки за голову! Ноги! Ноги шире!” И когда не понравилась поза, раздвигая ему ноги, пустили в ход сапоги – Валера едва не упал. Он-то был не в обиде: время такое, а вот Гуня едва не бросился на обидчиков – лаял, отскакивал, снова подбирался, грозя прыгнуть и вцепиться в горло. Репнин еле его успокоил – запросто могли ведь пристрелить. Обнаружив в Валерином кармане пистолет, мордастый, раскрасневшийся на морозе сержант злорадно воскликнул: – Ага! – Я же говорил, что работаю в угро, – буркнул Репнин пока почти без раздражения. – У вас же удостоверение в руках!.. – Пушка! – веско произнес сержант, будто не слыша его. Молодцеватый, туго затянутый в ремни майор задумчиво листал документ, словно это было не служебное удостоверение, а кодовые таблицы. Наконец снизошел, открыл рот: – Капитан, значит… Чего же это вы, капитан, в ТАКОЕ время с собакой гуляете?.. – осведомился таким тоном, что заранее было ясно: любому ответу все равно не поверит. – А разве лучше весь дом загадить? – вопросом на вопрос ответил Валера. – Или жену прикажете послать? – Почему не на службе, спрашиваю?! – Майор все еще не возвращал ему удостоверение, не разрешал встать по-человечески. Репнин переговаривался с ним через плечо. Сержант отошел на пару шагов, стоял, нацелив автомат прямо в крестец капитану. Готов был в любой момент разрядить в него обойму. Рядовой же зевал, глядя куда-то на окна домов. – Побывка, майор, побывка! Слыхали о таком?! – начал свирепеть Валера. – Может, хватит изгаляться?! – Может, и хватит, – распевно произнес майор и сказал сержанту: – Пущай идет…– Вздохнул с сожалением – дескать, в другой раз я – тебя… Но уж ладно – вали, пока я добрый… Конец света миновал, его провозвестников давно пересажали по камерам, а бесконечные хлебные очереди, выстроившиеся под охраной автоматчиков, ничуть не убавились. Никто не верил заверениям мэра, что запасов муки в Москве еще на неделю, а теперь уж и вовсе продовольствие нормально начнет поступать из провинции. Причем, на сей раз мэр вовсе не врал – не то что раньше. Впрочем, и тогда, быть может, не врал, а именно что успокаивал – бог ему судья… Ажиотажный спрос сойдет через недельку-другую, а пока любые уговоры напрасны. Все еще сушат сухари и набивают ими матрасы. Хлеб пока единственная валюта, ведь деньги ничего не стоят. К тому же сейчас, кроме хлеба, купить практически нечего: частные магазины закрыты, рынки пусты (какой дурак повезет товар на разграбление?). А потому каждому рту надо в день по буханочке… – Эй, гражданин хороший, постойте! – крикнул прохожий, кутающийся в кургузое пальтецо – серое в “елочку”. На голове и вовсе летняя каскетка “Макдональдс”. – Прикурить не дадите? – Крикнул и опасливо глянул по сторонам: то ли боялся, что нападут, то ли сам хотел наброситься – поди разберись… Гуня внимательно следил за действиями мужчины, но глядел он сейчас совсем не так, как при обыске Валеры. Нынче пес, хоть и был настороже, всего лишь любопытствовал – быть может, этот хмырь чем-то напоминал ему беднягу Суваева?.. Валера остановился, подходить к типу не стал, вынул из кармана коробок спичек, размахнулся и кинул. Тот, само собой, не поймал, нагнулся поднимать с земли. – Спасибо… Я щас… Щас…– засуетился бестолково. – Да не спешите вы, – улыбнулся Репнин. – Подожду – не растаю. “Неужто не бандит, неужто еще нормальные люди в городе остались?” – почти с радостью думал он, а рука тем временем на всякий случай оставалась в кармане – там, где лежал штатный “ПМ”. Витек был в совершеннейшем восторге от собаки, о которой мечтал, наверное, с самых пеленок, чего нельзя было сказать о Кате. – Как нам прокормить такую “лошадь”? – вопрошала она со слезами в голосе. Слезы эти инспирированы, чтобы давить на мужскую податливую психику. – Там, где трое перебиваются, и четверо перезимуют…– бодро провозглашал Валера, и за этим следовал настоящий словесный шквал. Богат русский язык – и без мата, ох, как богат!.. Впрочем, супруга теперь была уже совсем не та, что полтора месяца назад, и ее сопротивление удалось сломить удивительно быстро – уже на второй день. Возможно, бесконечное Трутутушкино счастье растопило ее “лед”, ведь он только и знал, что гладил псину, приговаривая: “Гунечка мой! Сыночек!.. Ушкин сыночек!..” …Репнин и Догоняй гуляли по израненной и изгаженной Москве. Красные пятна на снежном сугробе. Кровь? Или всего лишь пролитое вино?.. Оборванные троллейбусные провода, сгоревший остов “лады” на тротуаре, разбитые и заделанные листами картона окна первого этажа. А рядом большими корявыми буквами: “СТРАШНЫЙ СУД! КАЙТЕСЬ, ГРЕШНИКИ!” Надо было возвращаться. Пора на службу. Эта побывка всего до полудня – генерал смилостивился, стал отпускать семейных по очереди. Человеком таки оказался – тоже хорошая новость…