Аннотация: УЖАСЫ, однако. --------------------------------------------- Мария Барышева КОЛЛЕКЦИЯ Боги обычно подобны тем, кто им поклоняется. Анатоль Франс Пролог Пожилая женщина в пустой квартире умирала — и знала об этом. Она сидела в кресле, часто хватая воздух бледными губами, смотрела на тяжелые задернутые шторы и думала о том, что тянуть больше нельзя. Она сделала все, что требовалось. Пришло время уйти. В сущности, следовало это сделать давным-давно — ведь уже столько лет зеркала не рассказывают ей ничего хорошего. Женщина улыбнулась, и в ее улыбке было злорадство. Она привстала с кресла, но ноги ее подкосились, и женщина тяжело рухнула на пол, больно ударившись бедром о журнальный столик и чуть не свалив стоявший на нем канделябр с горящими свечами. Это напугало ее, и одновременно с этим женщина разозлилась. Излишняя самоуверенность может все сгубить. Зачем нужно было дотягивать до последней минуты?! Цепляясь за палас скрюченными пальцами, женщина доползла до стены, волоча за собой неподвижные ноги, и прижала к ней ладони, тихо произнеся давно продуманные слова. Спустя несколько секунд она отдернулась назад, изумленно глядя перед собой, потом торопливо поползла прочь. Добравшись до середины комнаты, женщина перекатилась на спину, тяжело дыша и прижимая руку к сердцу, а пальцами другой всполошено ощупывая свое лицо. — Я вернулась… — восторженно прошептала она и поднесла пальцы к глазам, разглядывая их, как на величайшее сокровище. — Господи боже, неужели я вернулась?!.. Спасибо!.. Спасибо!.. Сорок секунд спустя женщина была мертва. Часть 1 Родственники, соседи и странности Сразу было видно, что черноволосая девушка, прохаживавшаяся по мокрому перрону симферопольского вокзала, страшно нервничает. С низкого кисленького неба сыпалась холодная противная морось, наводившая на мысли скорее о вянущем ноябре, чем о вовсю расцветающем марте. Зонта у девушки не было, но ей не стоялось под навесом, куда сбились остальные встречающие, она ходила туда-сюда, придерживая на плече легкую спортивную сумку, вставала на цыпочки, сурово глядя вдаль — туда, откуда не ранее, чем через полчаса должен был появиться запаздывающий поезд, поворачивала голову и так же сурово смотрела в противоположную сторону, будто подозревала, что по чьему-то злому умыслу нужный поезд может появиться и оттуда. Девушка качала головой — то озадаченно, то раздраженно, то растерянно, прищелкивала языком, бросала в сырой, пропитанный дымом воздух безадресные рваные фразы, и по ее красивому смуглому лицу буквально за секунды пробегало множество выражений, так что понять, о чем она думает в данный момент, было решительно невозможно. Но самым примечательным в девушке были ее руки с длинными тонкими пальцами — руки, казалось, жившие своей отдельной жизнью. Они то принимались исполнять некий взбалмошный танец раздраженно-растерянных жестов, то смахивали капли влаги с длинных блестящих волос, то ныряли в сумочку и выхватывали пачку сигарет, подвергали ее легкому обминанию и швыряли обратно, так и не открыв, дергали замок «молнии» на куртке, возвращались к волосам и начинали теребить приглянувшуюся прядь, накручивая ее на палец, бросали ее и прятались в карманы, но тут же выпрыгивали оттуда, чтобы поддернуть рукав над часами, похлопать по сумке, после чего вновь пускались выплясывать свой раздраженный танец, пока хозяйка не спохватывалась и на какое-то время не усмиряла их в карманах куртки. Обычно руки выходили из повиновения только во время оживленных бесед и споров, но сейчас она страшно нервничала, чем ее руки и не замедлили воспользоваться. Склонность к бурной жестикуляции досталась Кире Сарандо от далеких греческих предков, в давнем прошлом переселившихся в Херсонесский полис в поисках лучшей доли. За века греческая кровь практически полностью растворилась в славянской, и профиль Киры никак нельзя было назвать греческим, но все же кожа ее была золотистой, летом становясь густого бронзового оттенка, в темных глазах мелькали отсветы чужого южного солнца, а длинные, чуть вьющиеся на концах волосы по цвету напоминали эбонит. Вспыльчивая и взбалмошная, в детстве она доставила немало хлопот своим родственникам и друзьям. С возрастом эти качества немного обросли слоем приличий, но все равно ей до сих пор ничего не стоило от души залепить оскорбителю пощечину или окатить его чем-нибудь (если это что-нибудь окажется под рукой) или среагировать на встречу с хорошим знакомым так бурно, что об этом непременно узнает не меньше, чем пара улиц. Конечно же, она старалась сдерживаться, но иногда этого, право же, совсем не хотелось. Зов крови был куда как сильнее хороших манер. Где-то под навесом канючил ребенок, требуя сию же минуту мороженого, и Кира рассеянно глянула туда, откуда доносился тонкий хныкающий голос, потом снова повела взгляд по двум тускло сверкающим полоскам рельс, далеко-далеко изгибающимся широкой дугой и пропадающим с глаз. В голове монотонно кружились, сменяя друг друга, опаздывающий поезд, человек, который должен был на нем приехать, сожаление о быстротечности времени и три телефонных звонка, которые днем раньше произвели в ее относительно размеренной жизни существенную встряску. Первый звонок был от тети Ани, двоюродной сестры матери Киры, у которой та иногда останавливалась, приезжая в родной город по краткосрочным делам. С горестными придыханиями в голосе Анна Петровна сообщила Кире, что ее бабушка, Вера Леонидовна Ларионова три дня назад скончалась в кардиологическом отделении первой городской больницы, и она, Анна Петровна, только что вернулась с похорон, о чем с прискорбием и извещает племянницу. Кира возмутилась прежде, чем ее успела накрыть приличествующая темная тень печали — именно приличествующая, ибо теплых чувств к покойной она не испытывала. Вера Леонидовна была склочной и любопытной особой, всюду сующей свой нос и обладающей старательно отточенным талантом портить жизнь людям. Именно она в конце концов и развела родителей Киры, невзлюбив Константина Сарандо с первого взгляда и методично подсыпая в семейную жизнь дочери и зятя крепчайшего перца. Кира не видела бабушку Веру с семнадцати лет — и не жалела об этом. Вера Леонидовна не жаловала внучку, и когда та в свой приезд зашла к ней, рассчитывая погостить у бабушки, та держалась с ней предельно холодно, разговаривала сквозь зубы и выставила Киру на улицу через пятнадцать минут после встречи, отчетливо дав понять, что нужды в повторном визите нет. Возмущенная таким отношением, внучка, не сдержавшись, наговорила ей немало колкостей, которые были услышаны всеми обитателями двора, сгрудившимися на лавках и жадно вытянувшими шеи. Но все же после сообщения тети Ани Кира возмутилась снова. Любить — не любить — это одно, но все-таки это была ее родная бабушка, и она обязана была присутствовать на похоронах! На что это похоже?! Почему ей не сообщили?! Почему ей даже не сообщили, что она попала в больницу?! Бог с ними, с отношениями, ведь когда человек тяжело болен, на многое можно закрыть глаза. В ответ на гневные упреки тетя Аня своим тихим мурлыкающим голосом сказала, что баба Вера сама ее просила так сделать. Это была ее последняя воля. Ни Кира, ни Стас не должны были присутствовать на ее похоронах. — Но ты будь готова! — предупредила она напоследок и положила трубку прежде, чем Кира успела спросить, к чему? Буквально через полчаса она поняла, к чему была брошена эта фраза, когда ей позвонили из нотариальной конторы и сообщили, что в такой-то день и такой-то час ей надлежит явиться к нотариусу для вскрытия и оглашения завещания, поскольку она является одной из наследниц Веры Леонидовны Ларионовой. Кира вначале изумилась, потом обрадовалась, а потом насторожилась. Прямыми наследниками по закону являлись она и Стас, остальные являлись второочередными. Но раз существует завещание, значит перед смертью бабуля успела распорядиться своим имуществом. Что если она, Кира, приглашается лишь как член семьи, обязанный присутствовать при вскрытии завещания? Даже умирая, Вера Леонидовна не могла бы не устроить какой-нибудь пакости и обойти внуков хоть в чем-то? Оставить все той же тете Ане, с которой была в довольно теплых отношениях? И тогда начнется волокита, судебные разбирательства, иски о признании завещания недействительным и прочее. И заниматься этим придется непременно, потому что наследство того стоит. Квартира. Насколько Кире было известно, Вера Леонидовна так и не обменяла своей просторной трехкомнатной квартиры. Другое дело, приватизировала ли она ее? И если да, то у Киры будет шанс вновь вдохнуть жизнь в свою керамическую мастерскую. Оборудование есть, все есть — нужны лишь деньги… А будут деньги — и она сможет начать все заново, послав к чертям унылую работу в канцелярской лавке. Ее призванием была керамика — причудливые и оригинальные цветочные горшки и вазоны, изящные статуэтки, чудные фигурные коробушки и бочонки, которыми так любят украшать свои кухни многие домохозяйки. У Киры были богатая фантазия и хороший художественный вкус, и ее тонкие умные пальцы творили чудеса. Квартира. Кира не знала, в каком та сейчас состоянии, но помнила, что трехкомнатная бабушкина квартира располагалась в очень хорошем тихом старом районе, совсем рядом с морем, что существенно поднимало ее цену. Поэтому раздумывать тут особо было нечего. Другое дело, что надо было приготовиться к бою, чтобы заполучить причитающуюся ей часть. Но существовал еще и Стас, и именно его звонок и был третьим. Их родители развелись, когда Кире было четыре года, а Стасу — шесть, и разъехались в разные стороны, поделив детей пополам — мать вместе со Стасом уехала куда-то на запад Украины, где вскоре снова вышла замуж. Отец, забрав дочь, вернулся в Симферополь, где они и проживали до двухтысячного года в небольшом частном домике недалеко от университета, пока Кира не сбежала оттуда на съемную квартиру — и не столько из-за жажды самостоятельности, сколько из-за занудности появившейся полгода назад мачехи, которая все эти полгода ежедневно так или иначе просила прощения за то, что является ее мачехой. В сущности, она была неплохой женщиной, но слушать это было невозможно. Мать, уехав, не вспоминала о ее существовании, словно Кира никогда и не появлялась на свет, равно как и отец Киры словно бы позабыл, что у него есть сын. А шесть лет назад она вместе со вторым мужем погибла в автокатастрофе. Кира узнала об этом только полмесяца спустя и так и не смогла понять, какие чувства испытала в этом момент. А потом жизнь понеслась вперед так стремительно, что задумываться над этим было уже некогда. Стаса она больше так не разу и не видела, и теперь, слушая в телефонной трубке совершенно незнакомый молодой мужской голос, все никак не могла совместить его с братом. Разговор получался неуверенным, растерянным и довольно глупым, и Стас, поняв это, кратко сообщил, что тоже вызван представителем нотариальной конторы, послезавтра приедет в Симферополь и попросил Киру встретить его, после чего неумело пробормотал: «Ну, до встречи, сестренка!» — и, не дождавшись ее ответа, повесил трубку. Обдумывая все это, Кира немного успокоилась, но когда до прибытия поезда оставались считанные минуты, снова разнервничалась так, что опять не могла спокойно стоять на месте и, постукивая о плиты каблуками, сновала между синих опор навеса и встречающих, стоявших кучками и поодиночке. А вдруг Стас неправильно назвал номер вагона? Или она неправильно записала? Или неправильно услышала? Вдруг они разминутся — она же не сможет его вот так влет узнать? Что тогда? Ведь он совершенно не знает города! Кира раздраженно одернула себя — недаром подруги часто сетовали на ее излишнюю мнительность. Ничего страшного не произойдет. Даже, если случится путаница, Стас — взрослый человек, у него есть все нужные номера телефонов и адреса — уж, в конце концов, как-то да состыкуются! Ну конечно же! Только от осознания этого факта лучше ей не стало. Наверное, потому, что нервничала она не столько из-за того, что может прозевать брата, сколько из-за того, что вообще его увидит. Двадцать лет — долгий срок. Двадцать лет — пропасть, через которую лишь иногда протягивались нити писем и телефонных звонков. Они с братом перестали общаться по телефону, когда Кире было лет десять, и с тех пор она не слышала его голос вплоть до позавчерашнего дня, когда он позвонил ей и сообщил, что приезжает. Кира никогда не задавалась вопросом, была ли тому виной их природная лень, влияние родителей, которые терпеть друг друга не могли, или чрезмерная увлеченность собственной жизнью. Всегда больше думаешь о людях, которые перед глазами, чем о живущих где-то далеко, они постепенно стираются из памяти, превращаясь в голоса в телефонных трубках и надписи на конвертах. А когда исчезают письма и прекращаются звонки, уехавшие становятся лишь лаконичной строчкой биографии. Кира знала, что у нее была мать и что у нее есть брат — где-то там… И все. Воспоминаний о них почти не осталось, и их лица она знала лишь по старым фотографиям, на которых, кроме нее и отца были красивая неулыбчивая женщина с короткой стрижкой и худой смуглый мальчишка со сбитыми коленками, надутыми губами и хитринкой в темных глазах. Но этому мальчишке было шесть лет. А сейчас Станиславу Сарандо двадцать семь и, конечно же, теперь он, скорее всего, совершенно непохож на свою фотографию. Ведь и ее мало кто из знакомых мог узнать на детских снимках. Она знала, что Стас закончил исторический, и отчего-то он рисовался Кире низкорослым и полным, как отец, а, кроме того, раздражительным и непременно в очках. И у него будут усы-перышки. И мелкие, редкие зубы… Внезапно Кира сообразила, что копирует портрет брата с собственного преподавателя по современной истории, но было поздно, образ прирос крепко и отставать не собирался. Вдалеке появился приближающийся состав, и она начала суматошно изгонять этот образ из головы. Иначе в первую очередь станет высматривать не Стаса, а Павла Михайловича, в свое время преуспевшего в том, чтобы на долгие годы вызвать у нее глубокое отвращение к современной истории. Кира сунула руки в карманы куртки, глядя на подползающий поезд. Вокзальный громкоговоритель что-то прогнусавил на своем особом языке, понятном только вокзальным диспетчерам. Один из стоявших рядом с ней людей вдруг всполошено взмахнул руками, подхватил свою огромную клетчатую сумку и гигантским прыжком перемахнул через пути прямо перед рылом электровоза, и тот разразился истошным возмущенным ревом. — Дебил! — заметил один из встречавших и отщелкнул дымящийся окурок в мокрый зеленый борт величественно проплывающего мимо вагона. В испещренных грязными потеками окнах мелькали лица и снимаемые с полок сумки. Кто-то суетился и уже толкался в тамбуре, кто-то сидел и ждал, разглядывая тянущийся перрон и людей с неким философским терпением, и Кира смотрела на их лица, выискивая что-нибудь похожее на того мальчика с надутыми губами и хитринкой в глазах. Потом перестала это делать. В конце концов, чего ей переживать?! Пусть сам ее узнает! В телефонном разговоре она ему очень подробно себя описала. И вообще все это довольно глупо! Они бы спокойно приехали в родной город раздельно и встретились бы уже там, у родственников. Адрес-то есть. — Я понимаю, что это лишняя трата времени… но нам бы нужно хоть немного поговорить, привыкнуть друг к другу, прежде чем встречаться с родственниками и нотариусом. Ведь столько лет прошло, Кира… Совместная дорога сближает. Вспомнив почти умоляющий голос Стаса, она смягчилась. Нет, наверное, он все-таки прав. Лучше, когда приезжают давно не видевшие друг друга брат и сестра, а не два незнакомца, которые будут не столько вести деловые разговоры, сколько вовсю таращить друг на друга глаза. Увидев, что нужный ей вагон не собирается останавливаться возле того места, где она стоит, Кира торопливо пошла следом. Сумка хлопала ее по бедру, косая морось неприятно холодила лицо. Поезд полз все медленней и медленней и, наконец, остановился, с лязгом дернулся вперед и затих, устало вздохнув напоследок. Из вагонов начали выбираться люди, слегка обалдевшие от езды. Многие выглядели невыспавшимися и недовольными, они шлепали ногами и сумками по мокрым плитам и вовсю ругали крымскую слякоть. Между ними уже сновали вездесущие таксисты, бренча ключами и ласково приговаривая: — Берем такси… Машинка в город… машинка на Ялту… едем на такси… Кира, снова нырнувшая под навес, легко улыбнулась, слушая их дружелюбные голоса. Здесь таксистов было немного — основная их часть караулила приезжих у широкой вокзальной лестницы, под колоннами, и сейчас они набегут на спускающихся по ступенькам со всех сторон, вместе с золотозубыми цыганками, торговками и буклетистами-комивояжерами-агитаторами, чей ассортиментный ряд простирается от новейшего моющего средства и кофе до слова божия и призывов объединяться под крылом того или иного политического лидера. Пассажиры все выходили и выходили, и Кира постепенно мрачнела и ее лицо становилось все более тревожным. Никто из них не шарил глазами по сторонам, никто не останавливался в растерянности — все шли совершенно целенаправленно — либо к своим встречавшим, либо сразу устремлялись к переходу. И не было никого, похожего на худого мальчишку с фотографии или, на крайний случай, на Павла Михайловича. Некоторые молодые люди, проходя, бросали на нее заинтересованные взгляды, но интерес был праздным и уж точно не братским. Кира глубоко вздохнула, наблюдая, как из вагона выбирается внушительных размеров женщина, таща за собой целую связку пухлых клетчатых сумок. Сумки застряли, и она зло дергала их, и кто-то наверху выпихивал их наружу и безбожно ругался. — Кира? Голос, произнесший за спиной ее имя, был неуверенным и таким тихим, что она бы и не обратила на него внимания, если бы одновременно с этим ее не тронули за плечо, и она обернулась. — Кира? — повторил стоявший перед ней человек — теперь уже более твердо. Он не был похож на того худого мальчишку с надутыми губами и уж тем более совершенно не был похож на Павла Михайловича. И на отца тоже. Молодой мужчина, высокий, черноволосый, как и она, с твердым, открытым взглядом темных глаз, в уголках которых собрались смешливые лучики морщинок, и золотистой кожей улыбался ей, и в улыбке были смятение и растерянность. Несмотря на толстый шерстяной свитер и брюки свободного покроя он казался очень изящным и гибким, как ласка, а его лицо с тонкими чертами отличалось особой книжной красотой, и только в линии губ проглядывала некая странно умудренная жесткость. Очков на нем не было. — Кира, — снова произнес он — на это раз уже утвердительно, и Кира машинально кивнула, после чего, решив, что пора уже и ей поучаствовать в разговоре, в свою очередь осторожно спросила: — Стас? — Он самый и есть! — отозвался человек с явным облегчением, плюхнул большую спортивную сумку прямо в лужу, бросил поверх ручек джинсовую куртку, которую держал в руке, сделал быстрый шаг вперед, простецки сгреб смятенную девушку в охапку и, подняв в воздух, прижал к себе. Кира, растроганно ахнув, обхватила его за шею, восторженно, совершенно по-детски, болтая ногами, и Стас прижался щекой к ее щеке, щекоча отросшей щетиной. — Ну, здравствуй, Кирка! Здравствуй, сестренка! Здравствуй! — Стас! — воскликнула она прямо ему в ухо, отчего Стас невольно вздрогнул, звонко чмокнула его в щеку, отодвинулась, чтобы еще раз на него посмотреть, после чего обрушила на брата свою радость с еще большим энтузиазмом, отчего тот вскоре ощутил жгучую потребность в кислороде. — Ох, пусти на минуточку, — жалостно просипел он, — ведь удушишь — и погибну я во цвете лет! Ох-х, Кира… Кира неохотно отпустила его шею, глядя на него лучащимися глазами, и тут же начала объяснять Стасу все свои ощущения от грандиозности этой встречи, причем ее руки играли в этом объяснении доминирующую роль, порхая перед ней, словно две обезумевшие бабочки. Но Стас почти сразу же, сурово сдвинув брови, упреждающе ткнул в ее сторону указательным пальцем, разрушив этот хрупкий суетливый танец. — Секундочку! Немного формальностей. Он деловито надел куртку и начал рыться во внутреннем кармане. Кира недоуменно наблюдала за его действиями, а когда его рука извлекла наружу паспорт и раскрыла его, недоумение превратилось в раздражение. — Что это?! — сердито спросила она, и ее правая рука сделала такой жест, словно отгоняла надоедливую муху. Стас качнул раскрытым документом. — Это мой паспорт, — пояснил он ласковым тоном, каким люди разговаривают с любимыми, но несмышлеными детьми. — Кира, нельзя же быть настолько простодушной! Прежде, чем обниматься, нужно попросить предъявить документы. Кто угодно мог подойти и представиться твоим братом — и что? — Зачем кому угодно это делать?! — все так же сердито поинтересовалась она, чуть пристыженная. Стас подмигнул ей, сразу же помолодев лет на восемь. — С предельно гнусными намерениями, разумеется! Так что посмотри и убедись, что я — это я! — Не буду я ничего смотреть! В тот же момент ее рука, рассудив иначе, выхватила паспорт из пальцев Стаса и начала перелистывать. Перед глазами Киры промелькнули соответствующие данные брата и две его фотографии — на одной он был совсем еще мальчишкой, очень коротко остриженным и смешным, на другой — уже взрослым, но казавшимся страшно невыспавшимся. — Формальности в порядке! — сообщила она официальным тоном, отдающим легким холодком и вернула паспорт владельцу. — Я, так понимаю, теперь мне предъявить свой? — Не куксись! — рука Стаса с паспортом произвела в воздухе копию ее пренебрежительного жеста, завершившегося на кончике носа Киры, по которому она легко хлопнула документом, после чего спрятала его обратно в карман. — В этом нет нужды, уж я-то знаю, что ты — это ты! Елки-палки! — он отступил на шаг, восхищенным жестом прикрывая глаза ладонью и из-под нее оглядывая длинноногую фигуру Киры, начав с влажных от мороси распущенных волос и закончив остроносыми, усеянными стразиками полусапожками. — Я и подумать не мог, что у меня настолько красивая выросла сестрица! Папаня, небось, замучился махать шашкой, отгоняя от дома толпы истекающих слюной поклонников?! А?! Активно машет, раз ты еще не замужем. — Я живу отдельно, ты звонил мне на съемную квартиру, — ладони Киры восторженно схлопнулись, и она совершила вокруг брата быстрый круг, стуча каблуками, и Стас с усмешкой поворачивался следом, раскинув руки в стороны. — Вынуждена признать, что и из тебя получился великолепный мужской экземпляр! А следом не примчится состав, набитый твоими поклонницами? Стас усмехнулся. — Лады, кукушка и петух спели друг другу, так что можно начать куда-нибудь перемещаться… Дождь, — вдруг недовольно заметил он так, словно только что обнаружил этот факт, вытянул руку раскрытой ладонью вверх и сердито посмотрел на небо, потом смахнул с волос влагу. — Ну что — на электричку? Где тут кассы? — Электричку?! — руки Киры взлетели, теперь уже словно отмахиваясь от целой стаи мух. — Ненавижу электрички! Долго, душно, толпы… нет! Они застревают чуть ли не на каждой станции. Поедем на автобусе. Он идет всего час-полтора. Отходит через два часа, так что у нас будет время немного посидеть где-нибудь и поболтать. Можно было бы поехать ко мне, но это на другом конце города, а с транспортом тут вечные проблемы, так что смысла в этом нет, да и смотреть там не на что, поэтому мы… — Подожди, подожди!.. — Стас, выхвативший из этого потока единственное удивившее его предложение, замахал руками. — Почему через два часа? — Потому что я уже взяла на него билеты, разумеется. С поправкой на опоздание поезда и все такое. Нас ждут в конторе после обеда, так что мы в аккурат успеваем. — Так. Хорошо, — рука Стаса, потянувшаяся было за сумкой, сменила направление и снова нырнула во внутренний карман куртки. — Почем тут автобусы? — Стас, не дури! — смуглая ладонь отмахнулась от невидимой мухи, схватила Стаса за руку и потянула к лестнице. — Пойдем, найдем местечко, где нам приткнуться. Рука брата вывернулась, исчезла и через секунду хлопнула на эту ладонь две розовых десятки с вислоусым Мазепой. — Пока так, — сказал он и прежде, чем Кира успела открыть рот для возмущенной реплики, погрозил ей ребром ладони. — Молчи! Кира сердито спрятала деньги и сердито взяла брата под руку. Но пока они переходили пути и шли к высокой вокзальной арке, ее раздраженность успела улетучиться так же стремительно, как и появилась. Это было ни с чем не сравнимое ощущение — идти под руку с вновь обретенным родным братом — высоким, сильным, красивым, смешливым — совершенно не таким, каким она его себе представляла, но именно таким, каким ей всегда хотелось его видеть. Он заботливо поддерживал ее, переводя через пути и следил, чтобы она не оступилась на мокрых скользких ступеньках, словно она все еще была маленькой девочкой, порученной его заботам, он улыбался и рассказывал короткие смешные случаи из своей жизни, ей неведомой, и подшучивал над ее перстнями и стразами на одежде и сумочке, добродушно называя «сорокой», и она снова сердилась, но теперь уже наигранно. Кира замечала заинтересованные взгляды идущих навстречу девушек, которыми те омывали Стаса, и ее переполняла гордость. Ее брат. Ее брат! На лестнице, как всегда, набежали таксисты, бренча ключами и ласково вопрошая: — Куда едем? — Уже приехали! — буркнула Кира и умело повлекла Стаса сквозь толпу, увернувшись от звена цыганок, гомонящих и настойчиво хватавших прохожих за руки. Они быстро прошли через привокзальный рынок, после чего Кира осмотрелась и решительно потянула брата к одной из маленьких кафешек, на ходу объясняя, что на самом деле терпеть не может сидеть в помещениях и предпочла бы побродить по парку, который был рядом, через дорогу, да и посидеть там же, под огромными акациями, но погода совершенно отвратительная, и скамейки все мокрые, и вообще уже который год крымские весны холодны и омерзительны, хорошо хоть без заморозков, так что в этом году наконец-то должен быть хороший урожай, и персики, и виноград… но тут Стас шутливо тряхнул ее за плечо, сказав, чтобы она не тараторила — у них еще пропасть времени, и он, Стас, никуда не денется. — Боюсь за тебя, — пояснил он, — захлебнешься в словах и погибнешь, и я так ничего и не узнаю. Кира засмеялась, опускаясь на красный пластмассовый стул. Стас задвинул свою сумку под стол, и она немедленно спросила: — Для чего тебе столько вещей? Ты не собираешься сразу же возвращаться? — А тебе бы этого хотелось? — негромко произнес Стас, и на его лицо набежала тень. Кира недоуменно покачала головой. — Нет, конечно. Я была бы рада… Я была бы рада еще больше, если б ты вообще никогда не уезжал. Двадцать лет — это очень много, и, возможно, наши жизни сложились бы иначе, если б мы росли вместе… Правда… я ничего не знаю о твоей жизни… я хотела сказать… — Кира сдвинула брови и вытащила из пачки сигарету. Стас наклонился вперед и щелкнул зажигалкой. — Я понял, что ты хотела сказать. Знаешь, до этого момента мою жизнь никак не назовешь особо удачной. Живу в крохотной квартирке, постоянной работы у меня нет… как-то не приживаюсь я надолго на одном месте. Думал после института пойти на аспирантуру, но… все время было что-то не то… все время хотелось чего-то масштабного, неординарного. К тому же… меня активным не назовешь, я не человек действия, я больше люблю наблюдать, анализировать, изучать… а это… да ладно!.. — Стас махнул рукой. Сонная официантка принесла горячие бутерброды, капуччино и две маленьких рюмки коньяка, зевнув, дохнула перегаром и клубничной жвачкой, взяла у Стаса деньги и ушла, поправляя под кофточкой сползающую лямку лифчика. Стас усмехнулся, поднял рюмку и сказал, глядя сквозь коньяк на лицо сестры: — Ну, за встречу, Кира! Поздняя встреча лучше встречи несостоявшейся! Слабо улыбнувшись, она кивнула, и их рюмки соприкоснулись в стеклянном поцелуе, который прозвучал задумчиво и как-то призрачно. Стас проглотил свой коньяк одним махом, Кира отпила половину, поставила рюмку, после чего ее рука сделала в воздухе некий одинокий, печальный жест. — Ох, Стасик, Стасик, глупо это, конечно, сейчас спрашивать… да я и сама хороша… что сразу так обиделась… но почему ты тогда не ответил на мое письмо? Стас, закуривая, нахмурился, покусал губы, потом пробормотал: — Мне не хотелось бы этого говорить, Кира… но, наверное, все-таки придется — причем, чем раньше ты это услышишь, тем меньше между нами будет непоняток и старых обид… Дело в том, что до того момента, как я получил извещение из нотариальной конторы и поговорил с тетей Аней, я понятия не имел… о твоем существовании. Тонкие брови Киры изумленно вскинулись, и она чуть не уронила бутерброд. — Что?! То есть как?! — Извини, я неверно выразился. Дело в том, — Стас замялся, — дело в том, что когда мне было двенадцать, мать сказала, что вы с отцом погибли. Автомобильная авария. Сказала, что отец был за рулем. Пьяный. — Что?! — Поэтому я считал, что мне некому было отвечать на то письмо. Оно у меня дома… они все у меня дома. Если б ты написала еще хоть одно… или позвонила… или он бы позвонил… но он и знать о нас не хотел! — Стас зло затянулся сигаретой и выдохнул дым уголком рта. — Сколько раз я хотел приехать… хоть на могилы… но как-то все не получалось — то жизнь закрутит, то деньги… — он махнул рукой. — По-дурацки все вышло… не по-людски… Столько лет… — Как она могла?! — потрясенно прошептала Кира, прижав ладонь к подбородку. — Зачем?! Что это за… у нас нет машины… и папа почти не пьет… и уж тем более… — Кира, я сказал то, что знал. Я не могу ни объяснить поступок нашей матери, ни извинить его. Иногда мне кажется, что она… была не в себе, понимаешь? Мне кажется… она любила папу… и после развода… а любовь — опасная штука, цветы могут наполняться ядом и вместо лепестков вырастать ножи. Может, это именно из-за того, что отец ушел, что это он подал заявление на развод, это он сказал, что ему все осточертело! — Стас вздохнул и легко коснулся потрясенно замершей на столе руки сестры. — Я знаю, это бабка его довела! Это она их развела, она ему жизнь отравила… и матери тоже. Им нужно было просто уехать от нее подальше, а они… — он ткнул сигарету в пепельницу, сломав окурок пополам. — Я знаю, что мать ненавидела ее до самой смерти — я точно это знаю. Именно поэтому я с шести лет бабку и не видел, именно поэтому и не был больше в нашем городе. Кстати, о бабке… — пальцы его левой руки перебрали воздух, словно клавиши невидимого рояля. — Как ты думаешь, для чего нас вызвали? По детству помню, что старуха не отличалась кротким нравом и любвеобильностью. Думаешь, перед смертью она растрогалась и завещала внучатам по паре брошек и чемодан старой одежды? Кира холодно усмехнулась, помешала ложкой в чашке с капуччино, вытащила ложку, посмотрела на прилипший к ней плотный комок нерастворившегося кофе и усмехнулась снова, бросив косой взгляд на дремлющую возле радиоприемника официантку, в пальцах которой исходила дымом сигарета с длинным столбиком пепла. — Последний раз я видела бабу Веру, когда мне было семнадцать, и, ты знаешь, она никак не производила впечатления человека, который способен растрогаться. Знаю, что о мертвых плохо нельзя, но, если говорить откровенно, бабуля была отъявленной стервой! — Интересно, кому она отписала свою хату? — рассеянно пробормотал Стас, но сквозь эту рассеянность проглянула деловитость. — Насколько я помню, раньше у нее была довольно большая квартира… но это было очень давно. И давно ли это у нас начали составлять завещания? — С января этого года гражданский кодекс сильно изменился, — Кира села очень прямо и внимательно взглянула на брата. — Ты не знал? Стас небрежно махнул рукой. — Меня, если честно, мало занимают современные украинские законы. Я Украину вообще за государство не считаю… и то, что я в ней живу — чистой воды недоразумение, которое я рано или поздно исправлю. — Кому бы она не завещала свою квартиру, по закону нас, обязательных наследников, не имеют права лишать законной доли! — У-у-у! — Стас чуть прикрыл веки, и под ними блеснул живой интерес. — Вот кошечка и выпустила-таки коготки! Кира, уверяю, что я не собираюсь с тобой воевать из-за бабкиной хаты. Разумеется, мне очень нужны деньги… но не так. Ты думаешь, я исключительно из-за завещания приехал? Я к тебе приехал. Тебя увидеть. — Стас, — голос Киры чуть смягчился, — я не имела в виду, что нам нужно воевать друг с другом. Но, возможно, придется с кем-то другим. Мы же не знаем пока содержания завещания. — Значит, едем на войну? — Стас усмехнулся, приглаживая ладонью влажные волосы. — А для чего тебе деньги, Кира? У тебя есть определенная цель… или так?.. — Моя мастерская… — Кира мечтательно улыбнулась, глядя сквозь Стаса и сейчас не видя его. — Я бы снова наладила мастерскую керамики… оборудование я все сберегла, нужны только деньги… — А что же случилось с прежней? — Я прогорела… — взгляд Киры мгновенно сфокусировался на Стасе, и улыбка исчезла с ее губ. — Я… впрочем, не важно! Жаль, что отца сейчас нет в городе, он вернется не раньше конца месяца. Он бы хотел с тобой повидаться… то есть… — Кира прикусила язык, вспомнив холодок в голосе отца, когда она сообщила ему по телефону о приезде его сына. На самом деле отец отнюдь не горел желанием видеть Стаса, и ее это удивило и обидело. — То есть, тебе бы этого хотелось, — с легкой усмешкой докончил за нее Стас, и руки Киры сделали виноватый жест. — Прости. — Брось, не извиняйся. Честно говоря, я этого ждал. Странная у нас была семья — с самого начала. Как-то сразу нас родители поделили… и так вели себя, будто другого ребенка для них не существует! — зло сказал Стас, допивая свой кофе. — Вот это была дурость, самая настоящая человеческая дурость! Нет, не понять мне этого. Сами расплевались — ну и на здоровье, но мы-то тут при чем?! Столько лет я думал, что остался совсем один!.. — Но это больше не так, — пальцы Киры произвели некий расцветающий жест фокусника, приглашающего полюбоваться маленьким чудом. Серебряные кольца и перстень сверкнули под тусклым электрическим светом, и серебристый отблеск отразился в потеплевших глазах сидящего перед ней человека. — Да… Кир, послушай, даже если нам не обломится эта квартира… — Не обломится — возьмем!.. Стас, Стас, как хорошо, что ты приехал… как хорошо, что ты существуешь! — Несмотря на то, что я потенциальный претендент на имущество? Кира склонила голову набок, словно в таком ракурсе Стас был ей более понятен, и прищурилась. — Ты очень глупый потенциальный претендент! — Ну, — Стас развел руками и поклонился, чуть не сунувшись лицом в чашку с недопитым кофе, — уж какой есть. Но я хороший. Правда. — Верю, — просто сказала она. — По-моему, ты замечательный! Смешливость вдруг исчезла из глаз Стаса, и он взглянул на нее со странной серьезностью, сразу же став старше и отстраненней, и Кире отчего-то показалось, что стол между ними стал шире, отодвинув их очень далеко друг от друга. Что-то задрожало в глубине его зрачков — то ли растерянность, то ли недоверие. — Действительно? Но ведь ты совсем не знаешь меня. Двадцать лет — это двадцать лет… и ты ведь не знаешь, каким я был все эти двадцать лет. Не знаешь, что я за человек. — Иногда знать не обязательно, — возразила Кира, взяла его за руку и постучала его ладонью по столу, подчеркивая этим стуком каждый слог выговариваемого слова. — Ты мой брат. — Этого мало. — Мне достаточно. Я слишком долго хотела тебя увидеть. Стас сжал ее пальцы и глухо спросил: — Почему же ты не стала… не пыталась даже звонить… искать?.. Кира, покраснев, отвела глаза. Ответить на это было нечего, но инстинктивно она почувствовала, что Стас и не ждет ответа, слова вырвались против его воли, а ему достаточно и того, что он держит ее пальцы, и она не пытается их отнять, и в ее взгляде, жестах, голосе нет отчуждения и неприязни. Она действительно ему верила. И надеялась, что так теперь будет всегда. * * * Сколько Кира помнила свою тетку, та всегда питала нежную страсть к солнечному улыбчивому янтарю, украшая им себя в совершенно невообразимых количествах. Вот и сейчас она, облаченная в строгое синее платье и сидящая на стуле очень прямо, сложив ладони на коленях, была похожа на состарившуюся и лишенную вкуса фрейлину морской королевы Юраты из прибалтийской легенды, жившей в янтарном дворце. С мочек ушей свисали роскошные серьги-подвески из темно-желтого камня, почти касавшиеся плеч. На шее — толстое янтарное ожерелье, кажущееся очень колючим. Пальцы сверкали серебром, обнимавшим янтарные кабошоны разных оттенков. На одном запястье — тонкие янтарные нити, на другом полированные светлые камешки поблескивали в браслете часов. И в довершение — две заколки с янтарными пластинками, скреплявшие с двух сторон аккуратно уложенные седеющие волосы. Но сейчас Кире было не до янтарной тети Ани. Сдвинув тонкие брови и ухватившись двумя пальцами за подбородок, она во всеобщем выжидающем молчании усиленно пыталась осмыслить только что услышанное, изредка почти жалобно косясь на Стаса, сидевшего с комичным видом воришки, которому вдруг подарили кошелек с деньгами в тот момент, когда он собрался его стащить. В кабинете слышалось только легкое постукивание о столешницу ручки нотариуса, да простуженное сопение мужа «янтарной фрейлины» дяди Вани, которое тот издавал своим, испещренным тоненькими прожилками сосудов носом. Нос был замечательно велик, а сам дядя Ваня — тонок и хрупок, и казалось странным, что этот выдающийся по своим размерам орган обоняния до сих пор не перевесил и, согласно закону гравитации, не притянул голову своего обладателя к красивому узорчатому полу. Нотариус, молодой, но уже изрядно плешивый человек в изящных очках с золотистой оправой, отложил ручку и переплел пальцы, давая понять, что наследники уже могут реагировать. И они отреагировали — недоуменным голосом Стаса. — Что это за бред?! — Станислав! — резко одернула его тетя Аня, шелестнув серьгами. — Веди себя прилично. Сидевшая на одном из стульев женщина средних лет с кислым выражением лица и глубокими складками возле густо накрашенных губ пресно усмехнулась и презрительно возвела глаза к потолку. Нотариус тоже усмехнулся, но его усмешка была тонкой. — Вы хотите, чтобы я зачитал еще… — Не стоит! — отрезал Стас, раздраженно изучая свои ногти. — Я понял все — и ничего! Простите за возглас — я адресовал его не вам. — Я понимаю, но спросить у составителя завещания — увы, — нотариус развел руками, — никак нельзя. Я знаю, что оно выглядит довольно странно, но ваша бабушка пояснила, что это — попытка таким образом воссоединить расколотую когда-то семью… Впрочем, это ваши личные дела, а я — лишь проводник последней воли покойной. Он снова развел руками, и на этот раз жест получился плавным и торжественным. Стас пожал плечами, потом покосился на Киру и вопросительно дернул головой — мол, чего дальше-то делать? Вопрос был хорошим, но ответа на него она пока не знала. Да, конечно, она ожидала от бабы Веры всяческих пакостей, ожидала издевки в виде завещанного старого кресла, или лампового телевизора, или старенького чайного сервиза, но того, что бабушка сделала на самом деле, она не ожидала никак. Согласно завещанию, небольшой дачный участок в балке, на котором имелся крошечный полуразрушенный домик и уже давно ничего, кроме старых слив и яблони, не росло, переходил в собственность тети Ани и дяди Вани. Квартира же вместе со всей обстановкой, оцененная в тридцать четыре тысячи долларов, отходила внукам Веры Леонидовны, Станиславу и Кире Сарандо. Но квартира становилась их собственностью не только после оформления всех документов и уплате пятипроцентного налога, но и лишь по прошествии полугода — срок был оговорен в завещании. Также, согласно этой оговорке, в течение этого времени квартиру нельзя было сдавать, в ней нельзя было производить ремонт, если только его отсутствие не влекло за собой порчу имущества. Запрещалось выбрасывать старую мебель и снимать обои и ковры. Не возбранялось избавляться от мелких вещей, но все остальное в течение шести месяцев должно было находиться на своих местах. И самое главное — все эти шесть месяцев наследники были обязаны проживать в данной квартире. Если в течение полугода не происходило отступление от условий завещания, квартира переходила в их собственность в равных долях, и Кира и Стас могли ее ремонтировать и продавать, если им того захочется. При нарушении условий завещания, квартира передавалась в собственность государства. «Бред какой-то!» — подумала и Кира, но, в отличие от Стаса, вслух этого не произнесла, хотя жест ее рук проиллюстрировал эту мысль достаточно красноречиво. Ничего себе способ воссоединения семьи! Они со Стасом решили бы этот вопрос и без бабушкиных выкрутасов! За квартиру, конечно, сердечное спасибо… но таким образом?! Полгода! А как же ее работа?! Как же симферопольская жизнь, друзья, привычный уклад? Она не против пожить здесь месяц, ну от силы два… но вот так сразу, с бухты-барахты полгода?! Как это так?! Судя по выражению лица Стаса, он думал о том же, но начал совсем с другого вопроса: — И каков же пример необходимости ремонта? — Хотя бы прорванная труба. Стас испуганно замахал руками, словно разгонял демонов, не замечая вопросительного взгляда Киры. — Упаси боже! Только не это! — Полгода… — пробормотала Кира, постукивая друг о друга костяшками пальцев. — Да это же нереально! Она взглянула на яркогубую женщину, в глазах которой при ее словах мелькнул некий собачий азарт, словно та учуяла след знатной добычи, и внезапно Кире пришло в голову, что незнакомка — ни кто иной, как представитель государства, которому может достаться их вожделенная квартира. Тридцать четыре тысячи! За вычетом налога — тридцать две триста. Пополам — шестнадцать сто пятьдесят. А может, и больше, если они хоть чуть-чуть ее подправят. Стоят ли полгода шестнадцать тысяч долларов? Особенно при ее нынешней скромной зарплате? — Я уже давно понял, что наша семейка с приветом, — пробурчал Стас, — но чтоб до такой степени!.. — Вы можете опротестовать завещание, — нотариус переплел пальцы и придал лицу выражение бесконечного терпения. — Потребовать признать его недействительным. По закону вас, обязательных наследников, наследников первой очереди не имеют права лишать обязательной доли… Да, с одной стороны, после принятия нового гражданского кодекса государство практически не участвует в наследственном процессе, но с другой, со многими завещаниями происходит путаница. Английская система для нас в новинку… — А все из-за выпендрежа с равнением на евростандарт! Мы, мол, Европа, Европа, а сами даже выборы не могут толком провести! И вообще, сначала б лучше жизнь наладили да дороги починили, а то нищие и по уши в грязи, зато Европа! Хрень! — вдруг прогудел дядя Ваня, до сих пор не проронивший ни слова. Все обернулись и посмотрели на него, а он раздраженно уставился в окно. — Именно благодаря этому, как вы изволили выразиться, выпендрежу, государство теперь не выступает обязательным наследником третьей очереди, и будь эти молодые люди не родными, а двоюродными, хоть и единственными внуками, им при старом законе не досталось бы ничего, — кротко заметил нотариус и устремил деловой взгляд на «янтарную фрейлину», очевидно, сочтя ее самой рассудительной из наследников. — Итак, как я уже сказал, вы можете опротестовать завещание… но это отнимет у вас достаточно много времени и, к тому же… — К тому же, государство, являющееся потенциальным наследником, будет от души вставлять нам палки в колеса! — закончила за него Кира, и серебряные кольца на ее взлетевшей руке, насмешливо блеснули. Изящные очки обратились в ее сторону, и за ними вдруг блеснуло нечто предупреждающе-заговорщическое. Казалось, сейчас нотариус совершенно детским жестом прижмет указательный палец к губам, но он лишь легонько прихлопнул ладонями бумаги на столешнице и хмыкнул. — Ну… в общих чертах… — Хочу вам напомнить… — тут же начала «государственная» женщина с лимонным выражением лица, но в этот момент дядя Ваня, не обнаруживший за окном ничего интересного, снова принял участие в разговоре. — Давайте уже закруглять эту бодягу! У меня еще очень много важных дел! Разъясните детям все толком и кратко! Что это будет за надзор за состоянием квартиры? Как он будет осуществляться и кем? Кира, Стас — а вы соображайте быстрее! С одной стороны, полгода жизни в родном городе ни с того, ни с сего, с другой, квартиры на дороге не валяются! — Иван Анатольевич! — холодно произнесла тетя Аня, резко дернув головой, так что серьги с размаху хлопнули ее по напудренным щекам. Дядя Ваня, никак не отреагировав на это, снова принялся изучать заоконный пейзаж. — Что касается надзора, то Лилия Андреевна вам все объяснит, — нотариус сделал картинно изящный жест в сторону женщины, чье выражение лица тут же выразило крайнюю степень недовольства. — Моя роль, в принципе, на этом заканчивается, разве что осталось получить ваши автографы. Стас пожал плечами с видом человека, исчерпавшего все свои аргументы, и пробормотал: — В принципе, это единственное, что с нас сейчас можно взять. * * * Кира проводила рассеянным взглядом отъезжавший троллейбус, дребезжавший так, словно мог развалиться в любую секунду, потом, краем уха слушая разговоры дяди, тети и Стаса, снова принялась разглядывать длинную, неширокую улицу, бесчисленные витрины, золотистые купола собора, казавшегося очень надменным, свежую молоденькую листву каштанов, с которой играл прохладный ветер. Весна здесь чувствовалась как-то острее, чем в Симферополе, пыли было гораздо меньше, и даже солнце, уже низко висящее над шатровыми крышами и высоковольтными проводами, взирало на уличную суету как-то более благосклонно. Она чувствовала, что постепенно тает раздражение и ошеломление, вызванное тем фактом, что ей, скорее всего, предстоит прожить здесь целых полгода, да и само это время уже не громоздилось перед ней безысходно-мрачными гранитными глыбами, теперь больше походя на длинную полосу мокрой, смешанной с влажными водорослями прибрежной гальки, по которой и не так уж плохо прогуляться. Может из-за того, что ее не оставляло ни с чем не сравнимое теплое, этакое родное домашнее чувство, как у странника, который не был в родных местах много лет и вдруг оказался дома игривою волею случая. Кира прожила в Симферополе почти всю свою жизнь, но так и не смогла ни привыкнуть к нему, ни принять, ни полюбить. Он всегда казался чужим и отвечал ей взаимным равнодушием, но здесь все было иначе, здесь все было своим — пусть забытым, но знакомым, и люди почему-то казались другими, и даже в чужих окнах, отражавших яркий закатный огонь, чувствовалось что-то приветливое. Тряхнув головой и неопределенно улыбнувшись, Кира привстала на цыпочки, высматривая нужный им номер «топика». «Топики», большие и маленькие, большей частью окрашенные в белый цвет, наводняли город, давно став первоочередным общественным транспортом, отодвинув на задний план более дешевые, но менее удобные и редкие по своему появлению троллейбусы, и нередко загромождали остановки, не давая ни пройти, ни проехать. Желтые павловские автобусики тоже были удобны, но гораздо малочисленнее, и на «топиках», все же, перемещалась большая часть населения. Почувствовав чей-то досадливо-выжидающий взгляд, Кира обернулась и взглянула на Стаса, который уже тянул руку, чтобы дернуть ее за плечо. Она поняла, что брат только что ее о чем-то спросил, и сделала виноватый жест. — А? — Я спрашиваю, ты уже что-то решила? Кира неопределенно пожала плечами. — Решить что-то сразу невозможно. Полгода — это долго, придется перевозить часть вещей, с симферопольской работы уходить, искать работу здесь… — Ну, уж с работой мы племянникам подмогнем, — ободряюще заметил дядя Ваня и похлопал указательным пальцем свой замечательный нос. — У нас в КБ как раз местечко освободилось — девочка институт закончила и ушла на повышение. Местечко не особо денежное, но неплохое. Хватит и на первостепенные нужды, и на оплату коммунальных, и на всякие, там, женские глупости. С компьютером умеешь обращаться? — Как все. Включить, напечатать, распечатать, выключить… на это меня хватит. — Большего и не требуется. Будешь набирать документы, развозить и собирать по городу всякие справки и квитанции, ну и, иногда, заваривать чаек своему старому дядюшке, — он подмигнул ей, надул губы и скривил их, сделав страшную гримасу, знакомую еще с детства, и Кира, не выдержав, фыркнула, и ее руки мгновенно изобразили, что дядя Ваня, вне всяких сомнений, ее очень, очень напугал. Тетя Аня, неодобрительно разглядывая непозволительно короткую юбку племянницы, раздраженно сказала: — Иван, веди себя прилично, люди кругом! Ты, Кира, только учти — работа далеко не сидячая, придется ножками побегать! — Надо будет — побегаю, — Кира решительным жестом перекинула пряди волос с плеча на спину. — В моем положении выбирать не приходится. — Тогда на выходных съездишь домой, заберешь документы и в понедельник ко мне, — подытожил дядя Ваня. — А вот ты, Стас… Образование у тебя какое? — Историческое, — отозвался Стас, дымя сигаретой, удивительно не подходившей к его облику. Дядя Ваня удрученно кивнул. — Сейчас это значит никакое. Ладно, что-нибудь да придумаем… Права у тебя есть? — Да. — Ну, уже легче. Ничего, пристроим и тебя… — Иван, двенадцатый! — перебила его тетя Аня, уже повелительно махавшая подъезжающему «топику», вдоль борта которого тянулась оптимистичная надпись «Не торопись — наверху работают круглосуточно!» Стас прочитал надпись, одобрительно хохотнул и, подхватив свою сумку, устремился вместе со всеми к откатившейся двери. Устроившись на сидении рядом с братом, Кира скользнула взглядом по стандартному указанию над дверью «Место для удара головой», потом внимательно изучила остальные, находящиеся на панели над креслом водителя. «Водитель где-нибудь здесь не останавливает». «Как заплатишь, так и поедешь». В довершение к ним тут же находилась картинка, изображавшая круглые темные очки, заключенные в красный треугольник — стандартный дорожный знак, указывающий на наличие слепого. В данном случае, судя по местоположению знака, слепой находился за рулем. И когда микроавтобус рванул вперед, Кира знаку практически поверила, ибо «топик», гудя и ругаясь водительским голосом, полетел на огромной скорости, вихляясь и подпрыгивая, и пассажиров швыряло из стороны в сторону, словно машина, лишившись тормозов, скатывалась по горной круче. Но пассажиры, явно привыкшие к местному способу вождения, не возражали и лишь крепко держались за все, что можно. — Сегодня переночуете у нас, — категоричным тоном заявила тетя Аня, чьи серьги всполошено мотались туда-сюда, большая грудь подпрыгивала под синей тканью платья и ожерелье на ней похрустывало. — А с утра я вас отвезу к Ве… домой. — А она не меняла квартиру? — поинтересовалась Кира, прилагая все усилия, чтобы от бешеной тряски не прикусить себе язык, и тетя отрицательно покачала головой. — Тогда тебе не стоит беспокоиться — я помню, где это. — Как знаешь, — отозвалась та немного обиженно. В ее голосе Кире послышалось странное разочарование, но в следующую секунду она уже забыла об этом, так как тетя Аня, с негодованием отмахнувшись от густого клуба сигаретного дыма, надвигавшегося на нее, громко закричала: — Водитель! Прекратите курить! Здесь же люди! — Ну и что?! Я же не в салоне курю, а на своем месте! — отозвался тот. Тут же раздался новый крик — на этот раз, одной из пассажирок: — Я же сказала остановку! — Я не слышал! Громче говорить надо! — водитель резко ударил по тормозам, отчего все повалились вперед. Пассажирка негодующе сунула ему рубль1 и выскочила из «топика», хлопнув дверцей, и водитель тотчас истошно завопил, перегнувшись через пассажирские сидения и почти высунув голову в окно: — У себя дома холодильником так хлопай! Стас фыркнул, выждал, пока «топик» тронется с места, после чего спросил: — Тетя Аня, а что хата — сильно разваленная? — Ну… так… — она неопределенно покрутила в воздухе пальцами, и янтарь на них перемигнулся с заходящим солнцем. И Кире, и Стасу и жест и слова крайне не понравились. Прожить полгода в чужой квартире — это еще ничего. Но прожить полгода в квартире, о состоянии которой осторожно говорят «ну так» — было гораздо хуже. — Электричество там хоть есть? — Станислав, ну конечно есть! — тетя Аня снова начала раздражаться. — И газ, и телефон… Бабушка ж, все-таки, не в пещере жила! Да, конечно, там надо будет многое подправить… потом… и полы неважные. Но это же целая квартира — хорошая квартира. Своя! Район чудный! Больших дорог нет! Тихо! Море в двух шагах! Сказка! В наше время заиметь собственное жилье — даже однокомнатное — крайне сложно, не забывай. Ты должен быть счастлив! — Я счастлив, — подтвердил Стас скрипучим голосом и пихнул Киру локтем в бок. — А ты чего поскучнела? А ну-ка живо осчастливься лицом в соответствии с обстоятельствами! Кира фыркнула, вернув ему тычок, и тетя Аня осуждающе покачала головой. — Когда я видела тебя в последний раз, тебе было пять, но, похоже, ты с тех пор так и не повзрослел! — Годы обошлись со мной благосклонно, — отозвался Стас, внимательно разглядывая подпрыгивающий за окном пейзаж. — Аня, оставь парня в покое! — сказал сзади дядя Ваня. — Ему сейчас не до твоих нравоучений! Сам все оценит и поймет. Думай лучше — не надо ли чего на рынке докупить — дети-то с дороги, голодные. Вскоре «топик» вновь остановился, высадив часть пассажиров. На смену им зашли двое черноволосых смуглых мужчин, приглушенно переговариваясь между собой на щебечущем итальянском. Водитель не спешил трогаться, дожидаясь женщину, которая бежала к «топику». Итальянцы, тем временем, разместились в креслах, продолжая переговариваться и заглядывая в какие-то свои записи. Один из них с любопытством оглядел салон и вдруг окаменел лицом, устремив неподвижный взгляд на треугольник с черными очками. Потом подтолкнул локтем соседа, кивнув в нужную сторону, тот поднял глаза и тоже окаменел. После чего жалобно огляделся, поймал рассеянный взгляд Стаса и спросил, старательно указывая пальцем на нарисованные очки. — Сеньоре… пер фаворе… ке кози квесто?.. — Нон парло л #180; итальяно!1 — отмахнулся Стас, но все же проследил, куда указывает недоуменно-испуганный итальянский перст, добродушно усмехнулся и сказал, помахивая перед лицом ладонью. — А-а, это шутка. Джок! — он изобразил слепого, нашаривающего перед собой дорогу трясущейся тросточкой, покрутил воображаемый руль и повторил, улыбаясь как можно более убедительно: — Джок! — Шу-утка, — повторил собеседник, слегка успокоившись, после чего быстро разъяснил соотечественнику, в чем тут фокус, и на лице того появилась натянутая улыбка. Но тут женщина добежала-таки до «топика», юркнула внутрь и хлопнула дверцей. Машина дернулась и рванула по трассе со скоростью и изяществом разъяренного архара, несущегося по каменистому склону. Улыбки мгновенно осыпались с иностранных лиц, и наружу выглянула паника. Не знакомые с местным водительским искусством, они мгновенно поверили в правдивость знака и в один голос закричали: — ! Бросив водителю деньги, они вылетели из «топика», как ошпаренные, забыв закрыть дверцу, и водитель, снова высунувшись в окно, громко напутствовал их: — В троллейбусе родились?! У себя дома холодильник небось закрываете! Стас захохотал, откинувшись на спинку кресла, потом взглянул на Киру с нескрываемым восторгом. — Нет, я все меньше жалею, что мне предстоит прожить здесь полгода! Ей богу, здесь очень нескучно! — Детский сад! — раздраженно сказала тетя Аня за его креслом и крикнула: — На следующей остановите! — Чего орете — не глухой я! — отозвался водитель, от души выжимая педаль газа. * * * Узкая извилистая асфальтовая лента убегала за старые пятиэтажки, и где-то там обрывалась. Дальше машинам не было хода, дальше лежал песок и сверкающая под солнцем галька, дальше были мерный шорох и плеск, дальше размеренно ворочалось на своем ложе не видимое отсюда море, в такую погоду ленивое и обманчиво кроткое, и ветерок, пробегающий по бутылочного цвета легким волночкам, приносил во дворы соленый, чуть горьковатый запах водорослей. Она не была там много лет, но знала, что все это по-прежнему так, и ничего не изменилось, и море все так же облизывает старый, обросшей травяной бородой и мидиями пирс, качает на ладонях студенистые тела медуз, и среди подводных камней суетятся юркие зеленушки, а летом, чуть дальше от пляжа, на разогретые солнцем прибрежные скалы выбираются мелкие крабы-травяшки, приветственно растопырив клешни и вращая своими изумительными глазами, и чайки, суетливо взмахивая крыльями, разрезают морской воздух то унылыми, то сварливыми криками. Но сейчас там, наверное, намного грязнее, чем раньше, и везде стоят ларьки, а ранней ночью, с наступлением тепла, голосят и мигают огнями диско-бары. — Помнишь, как дед нас учил плавать? — спросил Стас, глядя туда же, куда и Кира, и поддергивая на плече ремень сумки. — Кажется, ведь на этом пляже? Кира кивнула. Она отлично помнила, хотя от самого деда осталась в памяти лишь жесткие седоватые усы и огромная блестящая лысина. А еще скандалы. Дед с бабкой ругались постоянно, впрочем, наверное, не существовало на свете человека, который бы мог хоть десять минут провести в обществе бабы Веры и не поругаться с ней. За несколько месяцев до развода родителей Киры и Стаса, дед в один из будних дней тихо собрал свои вещи и просто исчез, и до сих пор никто не знал, где он и что с ним. Возможно, он давно умер, иначе дал бы знать о себе хотя бы внукам — единственным, к кому он был по-настоящему привязан. А может, доживает свой век где-нибудь далеко, с симпатичной и кроткой старушкой, начисто вычеркнув из памяти прежнюю родню. — Да. Он поочередно заводил нас на глубину, а потом просто отталкивал и отплывал далеко в сторону. И говорил — плыви! И мы плыли — чего ж было делать! Сразу — и на всю жизнь. — Самый лучший способ обучения, я считаю, — заметил Стас, внимательно наблюдая, как ее руки со знанием дела иллюстрируют в воздухе рассказ. — Куда дальше? Она махнула на узкую разбитую дорожку, нырявшую в большой старый двор, больше похожий на парк. Дома, окружавшие его, тоже казались невероятно старыми, особенно небольшая двухподъездная трехэтажка, тарелки-антенны на крыше которой выглядели совершенно нелепо. Во дворе царил легкий полумрак — огромные акации, тополя и платаны, намного превышавшие стоявшие рядом пятиэтажки, заслоняли небо, и на покрытой ярко-зелеными стрелками молодой травы земле, колыхались тени. По краям двора росли, причудливо изогнувшись, айвовые деревья, а дальше пространство между двумя, стоявшими почти под углом друг к другу домами заполняли плотные и коренастые ореховые деревья, помахивающие уже большими овальными листьями. С торцов дома были обсажены черешней, вишневыми деревьями и алычой, и вишни уже кудрявились снежно-белыми цветами. Большие дороги с их пылью и выхлопными газами, были далеко, и в воздухе разливался тонкий, еще не нарушенный резкими запахами готовящихся в домах блюд, едва уловимый аромат. В палисадниках качались распускающиеся бутоны нарциссов, а гиацинты только-только тянули к небу толстые мясистые стебли. По углам двора стояло несколько старых, чиненных-перечиненных скамеек. Еще две, сооруженные из распиленного вдоль толстого ствола платана, примостились возле врытого в землю железного стола. Неподалеку от них пронзительно повизгивали старые разболтанные железные качели, на которых раскачивалась, болтая ногами, девчушка со множеством перехваченных цветными резинками русых хвостиков и торчащей изо рта пластмассовой ножкой «чупа-чупса». Несмотря на ранний час почти все скамейки были заняты — и пожилыми, и относительно молодыми, и уже велись многомудрые разговоры, и таял в утреннем воздухе сигаретный дым, и шелестели страницы газет и журналов, и кто-то уже спорил, а кто-то смеялся, и приглушенными голосами передавались последние сплетни, и через двор катили коляски две молодые мамаши, и слышался мелодичный многообещающий звон бутылок в чьей-то авоське, и в густых зарослях сирени хрипло страдали коты, а один, очевидно самый толстый во дворе, развалился возле одной из скамеек с видом полного изнеможения, и сидевший на этой скамейке старичок в очках бросал голубям, таким же толстым, как и кот, раскрошенный хлеб, и голуби лениво подбирали его, топчась и по земле, и по ботинкам старичка, и по коту, который не обращал на них ни малейшего внимания, и задумчиво скребущая задней лапой за ухом мохнатая дворняжка тоже не обращала на них ни малейшего внимания, разглядывая кота с сонным презрением. На одной половине железного стола азартно играли в нарды, попивая пиво, на другой — со строгой сосредоточенностью передвигали по клеткам шахматные фигуры. Из распахнутых окон одной из пятиэтажек летели несчастные голоса героев очередного бразильского сериала. Другие окна на украинском языке расписывали достоинства очередной водки. Где-то радио выпевало что-то отечественное и совершенно неразборчивое. Картина была уютной, невероятно мирной. Двор походил на безмятежное, укрытое в лесной чаще от всех ветров илистое озеро. Он казался местом, где никогда ничего не происходит. И именно на это место выходили окна их будущего дома. Полгода. — Какой из домов? — негромко осведомился Стас, с любопытством разглядывая двор. Кира махнула рукой, и любопытство на его лице сменилось почти священным ужасом. — Вот эта трехэтажка? Кира, ты шутишь? У нее такой вид, будто ее два века назад соорудили, не меньше! — Не преувеличивай. Всего лишь в пятидесятых годах прошлого. — Слабое утешение, — заметил Стас. — Если она так выглядит снаружи, то представляю, какова изнутри! Кира выразительно пожала плечами, на ходу украдкой разглядывая сидящих во дворе. Как-никак соседи — судя по тому, как привычно и уверенно расположились на скамейках. Из молодых — только две мамаши с колясками, прочему контингенту давно перевалило за пятьдесят. Женщины — обычные кумушки, перебирающие ворох сплетен и просмотренных накануне телепрограмм, фильмов и сериалов. Только одна из них, аккуратно одетая дама лет семидесяти с чуть подсиненными волосами казалась фигурой резко индивидуальной и примечательной — то ли потому, что, сидя чуть отдельно, внимательно читала какую-то книгу, покуривая сигаретку, то ли из-за отсутствия во всем ее облике суетливости и житейского любопытства, насквозь пронизывавших сидящих рядом женщин, то ли из-за лежавшей у ее ног красивой восточноевропейской овчарки, которая, насторожив уши, обшаривала окрестности цепким взглядом профессионального телохранителя. Другой примечательной фигурой во дворе был один из шахматистов, в паузах между игрой, когда противник раздумывал над очередным ходом, читавший газету. Ему, очевидно, было лет шестьдесят, а большие дымчатые очки, за которыми скрывались его глаза, накидывали на этот возраст еще пяток лет. Волосы на его голове были острижены так коротко, что человек казался лысым. Сидел он очень прямо, расправив плечи, и во всей его осанке чувствовалось нечто величественное и надменное, несмотря на то, что на нем был довольно-таки старенький мешковатый плащ. Лицо шахматиста было чисто выбрито, лоб рассечен глубокими морщинами. В зубах у человека торчала сигара, и над шевелящимся от легкого ветерка газетным листом плыли густые клубы дыма. Прислоненная к скамейке, рядом с ним стояла трость, и Кира вдруг отчего-то подумала, что, верно, так и выглядел бы славный шотландец майор Мак-Наббс многие годы спустя после окончания экспедиции в поисках капитана Гранта, ушедший на заслуженный отдых. Одежду бы только сменить. Эта мысль показалась ей невероятно смешной, и она, не сдержавшись, хихикнула. Поскольку путь их пролегал совсем неподалеку от игрального стола, смешок был услышан, и дымчатые очки покосились на нее. Но Кира тут же поняла, что привлек их отнюдь не смешок. Она готова была поклясться, что «Мак-Наббс» сквозь темные стекла внимательно разглядывает ее ноги. И когда они уже отошли от стола, ее догадка превратилась в уверенность, поскольку другой шахматист с добродушной усмешкой сказал негромко: — Да уж староват ты, Иваныч, чтобы на таких молоденьких-то заглядываться! Уж впору просто на солнышке греться… Ходи давай! — Глупости! — отрезал человек в очках, передвинул фигуру на доске и лениво произнес: — Шах. М-да, ничего так себе штучка… После чего снова уткнулся в газету, казалось, потеряв всякий интерес и к игре, и к длинным ногам прошедшей девицы, и Кира почему-то даже почувствовала себя оскорбленной, словно выпускница элитной школы красоты, не выдержавшая даже предварительный конкурсный отбор. — Старый пень! — пробормотала она, потом дернула брата за руку. — Стас, ты куда? Нам во второй подъезд! — Ах, да, да… — спохватился Стас, увлеченный изучением ягодиц одной из молодых мамаш, круглящихся под полупрозрачной юбкой. Двери в нужном им подъезде не было вовсе, и, судя по всему, исчезла она довольно давно. Вход зиял темным провалом, и оттуда тянуло сыроватым холодком. По обе стороны входа, куда сбегали три сбитые ступени, зеленела молодая травка и росли слегка потрепанные розовые кусты, только-только начавшие выпускать глянцевитые листочки. Под одним из кустов в состоянии полнейшей прострации валялся огромный огненно-рыжий кот, подергивая кончиками ушей и хвоста. Кира и Стас с любопытством посмотрели на два окна первого этажа по левую сторону от входа — высокие, забранные ажурными решетками. Одно окно было темным из-за задернутых штор, на другом висели очень короткие белые занавески. Кира сразу же заметила, что ни на одном подоконнике нет цветочных горшков, как правило, непременных атрибутов каждой квартиры, где живет женщина. Очевидно, Вера Леонидовна не терпела не только людей и животных, но и растения. Ничего, она, Кира, быстренько это исправит. В квартире всегда должны быть какие-то цветы, без этого она кажется голой, а ее окна — мертвыми. Уже поставив ногу на первую приподъездную ступеньку, она обернулась и невольно замедлила шаг. Все, кто был во дворе, смотрели на нее и на Стаса. Кумушки замолчали и чуть отодвинулись друг от друга, пожилая женщина с подсиненными волосами опустила книгу на колени. Обернулись нардисты и шахматисты. Молодые мамаши, остановившись неподалеку, делали вид, что увлечены своими чадами, но в то же время косились в направлении подъезда. Даже овчарка повернула голову в их сторону, и Кира невольно ощутила легкий холодок, игриво пробежавший по ее позвоночнику. Она не понимала смысла этих взглядов — люди сидели слишком далеко, но отчего-то ей почудилось, что это было не простое любопытство. Что-то тревожное было в этих взглядах, упорных и прямых, что-то надрывное и настораживающее, и она почувствовала себя на перехлесте этих взглядов очень неуютно. На них смотрели не как на незнакомцев. На них смотрели, как на незнакомцев, чье появление может принести с собой немалые неприятности, и это было ей совершенно непонятно. Судя по всему, люди уже поняли, кто они такие, но что же такого умудрилась порассказать Вера Леонидовна про своих внуков, что на них смотрят такими странными взглядами даже молодые девчонки? Не выдержав, она толкнула брата в бок. — Стас! Почему они так на нас смотрят?! Стас обернулся, потом рассеянно пожал плечами. — Да фиг его знает! Любопытно просто. Новые люди приехали. Это всегда вызывает любопытство. — У меня от их любопытства отчего-то мурашки по коже… — Не дури. Просто, наверное, они догадались, кто мы. Бабка была мегера, судя по рассказам и матери, и твоим… вот они и думают, что мы еще хуже, раз внуки. Была одна мегера, а тут взамен сразу два монстра приехали. Предположительно! — он усмехнулся и на развороте отвесил наблюдавшим за ним людям полунасмешливый-полураздраженный поклон, после чего решительно шагнул в подъезд. Кира, у которой от этого объяснения сразу же полегчало на душе, отвернулась, не увидев, как одна из кумушек мелко и как-то воровато перекрестилась, и не слышала, как женщина с книгой негромко сказала перекрестившейся: — Дура! В подъезде было, несмотря на солнечное утро, темно и очень тихо. Повсюду висели фестоны очень грязной древней паутины, по кругу от стены к почтовым ящикам летала, жужжа, одинокая муха, а на потолке, растопырив длинные лапы, с задумчивым видом сидел большой сенокосец. Недовольно покосившись на него, Кира поднялась по лестнице и остановилась перед одной из двух дверей, на которой тускло поблескивала цифра «8». — Похоже на склеп очень неряшливого зомби, — заметил Стас, оглядев нутро подъезда, потом взбежал по ступенькам и нажал на выключатель. Свет загорелся, но где-то наверху, и их лестничная площадка по-прежнему осталась темной. — По вечерам придется ходить с фонариком, — сказал он, и Кира, роясь в своей сумочке в поисках ключей, сделала небрежный жест свободной рукой. — Достаточно ввернуть лампочку… — Некуда вворачивать. Погляди сама. Кира подняла голову и увидела, что на том месте, где когда-то располагался подъездный светильник, из стены торчат два оборванных грязных провода. — Мило, — кисло произнесла она. — Ну, хоть на втором этаже свет есть. Она снова начала шарить в сумочке, выуживая оттуда все, что угодно, но только не ключи. В этот момент замок двери квартиры напротив щелкнул, и на площадку выскочила некая жутковатая помесь карликового пинчера и морской свинки и залилась пронзительным злобным лаем, эхом раскатившимся по всему подъезду. Следом выплыла внушительных габаритов пожилая дама, чьи темно-рыжие волосы были начесаны и взбиты так высоко, что она чудом не задела прической притолоку. Впрочем, прическе бы это не повредило — от количества вылитого на нее лака она казалась каменной. — Вы кто? — грозно спросила она, разглядывая их со странным выражением недоброжелательности и сочувствия. — Буся, замолчи, горло надорвешь!.. Так вы кто? — Люди! — буркнул Стас и сердито посмотрел на сосредоточенное лицо Киры. — Ты сегодня найдешь ключи или как?! — Уже нашла, — она махнула в воздухе маленькой звякнувшей связкой ключей, потом отобрала нужный и начала вставлять его в замочную скважину. Женщина уперла одну руку в бок. — Вы поглядите-ка, что за родственники — покойница еще остыть не успела, а они уже ее квартиру сдали! Ну народ!.. — Могу вас успокоить — покойница уж несколько дней, как остыла, — авторитетно заметил Стас, наблюдая, как Кира, нахмурившись, проталкивает ключ в скважину. — У меня подружка была судмедэксперт, многому научила. Что касается бестактных родственников, тоже могу вас успокоить, поскольку нам весьма затруднительно сдавать квартиру самим себе. На лице женщины явственно отразилось смятение. — А-а, так вы Верины… — она запнулась, пытаясь подыскать им нужный статус, и Кира, наконец-то вставившая ключ и повернувшая его, любезно подсказала: — Мы ее внуки. Вряд ли мы ее папа с мамой, правда? — ее свободная рука сделала раздраженный жест. Пинчер уже выскочил на улицу, и оттуда доносилось его полузлобное-полуистерическое тявканье. — Ну конечно же! — глубокомысленно изрекла женщина, и в ее глазах вспыхнуло жадное любопытство, чуток смешанное с опаской. — Раису-то я помню, да и мужа ее… папу вашего… А вот вас почти нет… помню, бегали тут… маленькие… Вера-то не особенно… А что, Рая не приехала? — Мама умерла — давно, — ровно ответил Стас, и женщина театрально всплеснула руками, прижав их к своей монументальной груди. — Ой, вот несчастье-то!.. Такая молодая… А мы и не знали ничего… Такая красивая была девочка. Надо же, а!.. Как сейчас помню… — Вы нас простите, — перебил ее Стас подчеркнуто официальным тоном, — но мы очень устали, долго ехали — самолетом, поездом, верблюдами, так что, сами понимаете… — Конечно, конечно, — торопливо закивала женщина, и от этого движения на ее голове не шелохнулся ни один волосок. — Я все понимаю… А вы уже и покупателя на квартиру нашли, да? Кира едва сдержалась, чтобы не послать ее по известному адресу, но Стас глазами сделал ей упреждающий знак, потом грубовато спросил: — А вам-то что? — Да нет… вы не подумайте… — женщина слегка смутилась — но только на мгновение. — Всегда ведь хочется знать… какие соседи… — В ближайшее время мы ваши соседи. — А-а, — по ее лицу, стремительно сменяя друг друга, пробежали недоверие, разочарование, опаска, а следом вновь вернулось любопытство. — Понятно… Ну, если что… помочь или узнать чего… вы обращайтесь… я тут всех знаю… и меня знают… Меня зовут Антонина Павловна, но все называют просто тетя Тоня… и Вера так называла… Заходила ко мне часто, да… чаек вместе пили, ага. Кира, уже собравшаяся толкнуть отпертую дверь, опустила руку, внезапно поняв, почему Антонина Павловна не уходит, а стоит на верхней ступеньке. Все дело в любопытстве. И вовсе не их со Стасом персоны так захватили ее внимание. Она ждала, пока Кира отворит дверь. Ей до смерти хотелось заглянуть в квартиру. Она сказала, что бабушка часто заходила к ней. Но приглашала ли бабушка ее к себе? Возможно, что никогда, иначе почему таким жадным нетерпением горят глазки тети Тони, а взгляд, вроде бы упирающийся в лицо Киры, на самом деле скользит мимо него и ныряет в темную щелку между косяком и дверью? Что же там такого, что ты так хочешь войти? Что ты хочешь там увидеть? Груды золота? Истлевшие трупы? Фамильное привидение? Какое-нибудь этакое, вроде лорда Кентервилля… Берегись, маленькая Вирджиния, берегись!.. Не сдержавшись, она-таки фыркнула и протянула руку, чтобы выдернуть ключ, но соседка торопливо произнесла: — Нет-нет! Вы его сначала обратно поверните, а потом вынимайте. А то замок заклинит. Вера все время с ним мучалась. — Большое спасибо, — отозвался Стас с приличествующей обстоятельствам благодарностью. — До свидания. — Да, да… — Антонина Павловна мелко закивала, развернулась и начала очень медленно спускаться по ступенькам. Кира неподвижно стояла на площадке, глядя ей вслед и опустив руки, и только когда та вышла на улицу, повернулась и толкнула дверь. Она отворилась в темноту и из квартиры на нее пахнуло сыростью и затхлостью. — Заходим, — Стас проворно вскинул сумку на плечо, — пока не пришли знакомиться остальные соседи. Я сегодня к знакомствам не расположен. — Неприятная женщина, — пробормотала Кира. — Тетка, как тетка! — великодушно заметил Стас и легко подтолкнул ее плечом. — Ну, пригласи же меня! Кира фыркнула и величественно повела рукой. — Прошу пожаловать! — провозгласила она, заходя внутрь. — И вы заходите, — пробормотал Стас, шагнул следом и захлопнул за собой дверь, отчего они оказались в полной темноте. — Господи, ну и темень! — невольно воскликнула Кира, шаря перед собой руками. — Это потому, что все шторы задернуты, — сказал рядом невидимый Стас и поставил сумку ей на ногу, отчего она ойкнула и выдернула ногу. — Где тут лампочка, хотел бы я знать?.. Он щелкнул зажигалкой, и вспыхнувший крошечный огонек выхватил из мрака часть вешалки и старые пыльные пальто. Чуть колыхающийся огненный лепесток поплыл вдоль стены и остановился, когда из темноты выступил мутный плафон светильника и кнопочка выключателя под ним. Стас нажал на нее, и в прихожей зажегся тусклый свет. — Ой-ой, — уныло произнесла Кира, разглядывая высоченный растрескавшийся потолок, сплошь затянутый грязной паутиной, электросчетчик, расположенный на огромной высоте, старые, уже начавшие отставать обои неопределенного цвета, все сплошь во влажных потеках, грязную трубу под потолком, с которой свисали какие-то лохмотья, забитую пальто и плащами вешалку, под которой лежала груда старой обуви, на слепое бельмо затянутого белой тканью зеркала, висевшего над тумбочкой с растрескавшейся полировкой. На тумбочке аккуратной стопкой лежали какие-то бумаги, тут же были свалены старые перчатки и комком лежал газовый шарф — розовый с нитями люрекса. Рядом стоял ярко-красный дисковый телефон. Возле тумбочки примостилась табуретка с темным чехлом, на которой лежала зимняя шапка с потертым мехом. На стене висели, чуть покосившись, два грязных железных подсвечника с оплывшими грязно-желтыми свечами. В углу, в аккурат под счетчиком была пристроена длиннющая узкая доска, и Стас тотчас же деловито похлопал по ней. — Это, я так понимаю, дистанционное управление для включения пробок. М-да, плоховато, что счетчик так высоко. Кира потрогала рукав одного из пальто. Он оказался сырым. Отведя пальто в сторону, она взглянула на стенку, по которой расползлось огромное влажное пятно. — Стас, посмотри сюда. Он кивнул и дотронулся ладонью до обоев. — Сырая хата. Беда всех первых этажей старых известняковых домов. Известняк воду впитывает, как губка… Ничего, подсушим. И нужно почаще держать окна нараспашку. Какое все влажное… отсюда и запах. Он поставил сумку и присел на корточки, разглядывая отставшие квадратики линолеума, постучал по полу и констатировал: — Скоро провалится. Хорошо, что здесь подвала нет — сразу фундамент. Иначе улетели бы в один прекрасный день! Кира, сделав согласный жест, сбросила сапоги и наклонилась, выглядывая среди обуви тапочки, но там их не оказалось. Тогда она открыла верхнюю крышку тумбочки, и тотчас с грохотом отворилась нижняя, тяжело ударившись об пол и чудом не отшибив ей ноги. Взвизгнув, она отскочила, потом чертыхнулась. Стас схватился за сердце и прислонился к стене. — Господи, Кирка, ты ж поосторожней с этой рухлядью! Давай лучше я вначале все пооткрываю, ладно? Тем более, у тебя с тумбочками с детства нелады. — А ну тебя! — отмахнулась Кира. — Зато мы теперь знаем, как с ней надо обращаться. Она вытащила две пары тапочек — пушистые ярко-зеленые для себя и большие растоптанные — для брата, потом потянулась к зеркалу и сдернула с него ткань, и зеркало, несмотря на пыль, сразу же ожило — казалось, в прихожую внимательно глянул чей-то большой блестящий глаз. — Вообще-то, насколько мне известно, так не полагается, — мягко заметил Стас. Кира ответила ему недовольным взглядом. — Стас, нам тут жить, а что толку от зеркала, если в него нельзя посмотреться. Прошло уже достаточно времени. К тому же, я не суеверна. Он пожал плечами, потом, хлопая задниками тапочек, подошел к тумбочке, снял телефонную трубку, послушал и удовлетворенно кивнул. — Уже хорошо. Так, — его рука начала порхать в воздухе, указывая на закрытые двери, — комната, комната, комната… а это, надо полагать, ванная. Сейчас посмотрим, как обстоят дела с водой и местной сантехникой… Он подошел к нужной двери, щелкнул пластинкой выключателя, отодвинул удерживавший дверь шпингалет, открыл ее, и на него тотчас с лязгом повалилась пыльная стремянка, с которой дождем возмущенно посыпались большие и маленькие сенокосцы и торопливо засеменили прочь. Кира, не удержавшись, вскрикнула, потом засмеялась. — Так, не ванная, — сердито констатировал Стас и вернул стремянку в прежнее положение. — Чуво хихикаешь, чуво?!.. Господи, ну и барахла! Кира, подойдя, заглянула через его плечо в кладовку, забитую ржавыми инструментами, банками, газетами, мешками, жестяными коробками, мотками проволоки и веревок, искореженными останками какого-то древнего велосипеда, рулонами обоев, шлангами, электродеталями, тряпками и прочей рухлядью. Все это было свалено огромной кучей, свисало со стен и даже с потолка, и над этим господствовал толстый слой паутины и пыли. Казалось, что они заглянули в логово некого огромного паука-барахольщика, стаскивавшего сюда все, что ему только удавалось найти. — Ничего себе! Да здесь не убирали лет шестьсот! — Что ж, это можно понять, — мрачно пробормотал Стас. — Меня и самого не тянет здесь убирать. А ведь придется. Ладно, продолжим процесс ознакомления с дворцом. Он закрыл дверь, щелкнул выключателем и отворил соседнюю — уже осторожно. Но на этот раз осторожность была излишней. Это действительно оказалась ванная — просторная, с совмещенным санузлом. Из крана в потрескавшуюся раковину с мерным шелестом шлепала вода. Голубой потолок с пластами отслоившейся штукатурки был затянут неизменной паутиной, выходящее на кухню окошко покрыто толстым слоем пыли, неприкрытое зеркальце и зеркальная же полка были мутными и грязными. В углу стояла старинная стиральная машинка «Таврия», на которую Кира посмотрела растерянно. — Как ты думаешь, она работает? — Вряд ли, — Стас, наклонившись, внимательно разглядывал трубы. Лицо его было удрученным. — М-да, все это очень и очень грустно. Все проржавело, полотенцесушитель вот-вот отвалится… Ой, как грустно-то, а… Как насчет воды? Он отвернул кран, и в ванну с ржавыми потеками хлынула вода, смыв очередного сенокосца, который, отчаянно размахивая лапами, исчез в сливном отверстии. — Горячая есть? — поспешно спросила Кира. Стас открыл другой кран, потрогал воду пальцем и тут же закрыл. — В таких старых домах обычно стоят колонки. Пошли на кухню, посмотрим, и если это так, то нам повезло. Горячая вода — большая ценность. Кира хмыкнула, разглядывая полки, заставленные разнообразными средствами бытовой химии, потом недоуменно вздернула брови. На одной из полок, рядом со средством для мытья окон, стоял тяжелый бронзовый шандал с длинной, лишь чуть-чуть оплывшей свечкой, которую, видимо, зажигали только однажды. Зачем Вере Леонидовне понадобилась в ванной свеча? Предусмотрительность на случай неожиданного отключения света? Вряд ли бабушка любила принимать ванну при свечах — не тот возраст… впрочем, черт его разберешь этот возраст, мало ли, что кому нравится — при этом же далеко не все оглядываются на количество прожитых лет. Пожав плечами, она наклонилась, отодвинула ящик пластмассовой ванной тумбочки, и недоумение на ее лице превратилось в удивление. — Стас, посмотри-ка. Стас, уже собравшийся покинуть ванную, недовольно развернулся и подошел к ней. — На что? Кира кивком указала направление, и он, наклонившись, присвистнул, разглядывая ящик, доверху набитый разнообразными баллончиками освежителя воздуха. — Да, впечатляет! — Интересно, зачем ей столько? — Кира вытащила один баллончик, потом другой. Все они были неиспользованными. — Старушка была крайне запаслива. — При всей своей запасливости, она, все же, насколько мне известно, была пенсионеркой, — заметила Кира, с грохотом сваливая освежители обратно в ящик. Стас рассеянно кивнул. — Ну да. И что? — Тебе известно, сколько стоит вот такой освежитель? Стас всем своим видом показал, что ему это неизвестно. — Его здесь лежит гривен на двести. Он снова присвистнул, на этот раз не без уважения. — Пенсия у нашей бабаньки, насколько мне известно, вряд ли превышала… ну сотни четыре. Скорее всего, триста пятьдесят. Тратить большую часть пенсии на освежители… если только у нее не была какая-нибудь мания. Или по одному прикупала каждый месяц? Может, она их коллекционировала? — А может, кто-нибудь подарил ей целую партию? — предположила Кира, невольно переводя взгляд на шандал и обратно на ящик. — Ну, там… на день рождения. — Очень странный подарок, — Стас потер ухо. — А может, наша бабка была не такая уж бедная? Может, где-нибудь тут спрятаны золотые слитки? Или стулья набиты алмазами? Кира фыркнула, всплеском жестов выразив явное презрение к этой версии. — Скажешь тоже! Стас пожал плечами и свел ладони в звонком, задорном хлопке. — Пошли на кухню! Честно говоря, мне наплевать, сколько у нее было освежителей или, там, средств для чистки унитаза! Есть вещи и поважнее, — он задрал голову и критически осмотрел лохмотья паутины и отслоившуюся штукатурку. — Главное, чтоб за эти полгода потолок не рухнул нам на головы вместе с соседями. Если это произойдет, я буду очень недоволен. — Если это произойдет, тебе уже будет все равно, — оптимистично заметила сестра и потянула его за локоть. — А машинку тебе все равно придется осмотреть. Я — дитя технического прогресса, и отвыкла мельтешить руками в тазике. Стас пробурчал что-то нечленораздельное и поплелся следом за ней на кухню, по пути хмуро разглядывая отклеившиеся полотнища обоев, пыльные антресоли, где громоздились еще более пыльные банки, и пол, податливо прогибающийся под ногами. Уже на пороге кухни Кира вдруг по-кошачьи пригнулась, сузив глаза, после чего стрелой метнулась к окну, чуть не опрокинув по дороге табуретку, резким движением отдернула одну из тонких белых занавесок, и на нее испуганно глянуло вплотную прижатое к стеклу расплывшееся, незнакомое старушечье лицо, над которым громоздились мелкие стального цвета кудряшки. Лицо беззвучно открыло рот, после чего исчезло, словно его владельца неожиданно сдуло ветром. — Проклятье! Нет, ты это видел?! — задыхаясь от негодования воскликнула Кира, размахивая руками. Стас, не ответив, грациозно скользнул к столу и ловко подхватил сахарницу, сметенную со стола разбушевавшимися руками сестры. — Ой! — Ай! — отозвался Стас, возвращая сахарницу на стол — подальше от опасного места. — Видел. И что такого? Любопытство такого рода прямопропорционально возрасту. Старые люди, заняться нечем…Научись себя сдерживать — это не последняя физиономия, которая будет висеть в нашем окне, а сахарница здесь скорее всего одна. Привыкнут — перестанут заглядывать. — Привыкнут… — проворчала Кира. — Я не люблю, когда в мои окна кто-то заглядывает! Терпеть этого не могу! Она приоткрыла другую штору, посмотрела на двор и невольно вздрогнула. Все, кто сидел на скамейках или прогуливался мимо дома, смотрели на нее. Смотрели очень внимательно. Несмотря на расстояние, Кира не могла ошибиться. Они смотрели именно на ее лицо, появившееся между разошедшимися занавесками, а до этого, вероятно, смотрели на окно. И тетя Тоня, уже умостившая свои внушительные телеса на одной из скамеек, смотрела тоже. Это продолжалось секунду, а потом скрещенные взгляды вдруг резво разбежались в разных направлениях, вернувшись к детям, газетам, шахматам, нардам и лицам собеседников. Кира отступила назад, и занавески сомкнулись. — Да что же это такое?! — прошептала она. — Стас, они так и смотрят… — Не выглядывай в окно, если это тебя так волнует, — посоветовал Стас, уже возящийся с колонкой. — И вообще наплюй! Так недолго и параноиком стать! Он зажег газ, открыл кран и через несколько секунд в зеве колонки что-то вздохнуло, хлопнуло, и оттуда свирепо полыхнуло. Вниз посыпалась сажа. — Елки! — опасливо сказал Стас, глядя на огонь, уже горящий ровно, потом сунул палец под струю воды и блаженно сощурился. — А-а-а! Горяченькая! Кира, усилием воли преобразовав свои возмущение и легкую тревогу в философское пожатие плечами, открыла дверцу холодильника, заранее предвкушая все неудобства, которые будут с ним связаны, — это был криворукий «Днепр» чуть ли не античного периода. Она хорошо знала такую породу — защелка дверцы не воспринимает обычного нежного закрытия и реагирует только на зверские хлопки, от которых с полочек будут лететь яйца и прочая снедь. Внутри холодильника было темно, сухо и грустно. Все содержимое состояло из нескольких сморщенных долек чеснока, съежившегося и потемневшего лимона и начатой упаковки томатной пасты. Приготовить из этого обед было решительно невозможно. Интересно, кто разморозил холодильник? Тетя Аня? Наверное, пока Вера Леонидовна лежала в больнице. Впрочем, это было неважно. Захлопнув холодильник, Кира обшарила кухонные шкафы, но не нашла ничего, кроме груды старой посуды, пакета сахара, горстки муки и упаковки черного перца. Она сообщила о результатах поиска сидящему на табуретке Стасу, который сразу же погрустнел. — А есть-то уже хочется — и по серьезному. Диетические блюда тети Ани особо не насыщают, — произнес он, открывая форточку и закуривая. — Ладно, чуть погодя сгоняем в гастрономчик, благо он рядом. И, кажется, неподалеку я видел рынок. Скажи мне, милое создание, — его мягкий голос стал откровенно заискивающим, — а умеешь ли ты готовить, поскольку я… — Готовить я умею и люблю, так что можешь расслабиться, любезный братец! — деловито отрезала Кира, и лицо Стаса сразу же просветлело. — Расслабляюсь, — сообщил он и, небрежно откинувшись, стукнулся затылком о кафель, и на него тотчас же со страшным звоном обрушилась подвеска с поварешками, шумовками и прочей мелкой кухонной утварью. Чертыхнувшись, Стас принялся собирать их с себя и с пола. — Господи ты боже, в этом доме можно стать инвалидом — все время что-нибудь да падает! Хорошо, что бабуля не имела привычки вешать на стену сковородки! Ворча в том же духе, он пристроил подвеску на место, после чего открыл кран и затушил окурок. Кира тем временем пощелкала выключателем, проверяя, горит ли на кухне свет, потом задумчиво заглянула в щель между холодильником и шкафом. — Интересно, есть ли здесь крысы? На первых этажах таких домов всегда что-нибудь да водится. — Крысы вряд ли, а вот мыши есть точно. — Откуда такая уверенность? — Оттуда, что на одну из них я как раз сейчас смотрю. Кира резко обернулась и успела увидеть блеснувшие крохотные бусинки глаз и маленький серый комок, который метнулся к щели между раковиной и стеной и пропал. Она наклонилась и заглянула под стол, потом наскоро обмахнула взглядом кухню. Мышей Кира не боялась, но хорошо осознавала все неприятности, которые могут доставить эти маленькие грызуны. — Значит, придется заводить кошку, — решительно сказала она, выпрямляясь. Стас недовольно поморщился. — Не люблю кошек, вообще-то. Когда они на улице, то пожалуйста, а вот в доме… — Ну, тогда будешь ловить мышей сам! От них нужно избавляться как можно быстрее — изгрызенные продукты, зараза… — Ну, раз так сурово, то заводи, — удрученно произнес брат. — Только нормальную дворовую кошку, а не какого-нибудь там элитного перса, который будет целыми сутками валяться на диване и предаваться самосозерцанию, а ты будешь бегать вокруг него с мисочкой вареной курятины и уговаривать откушать. — А ты большой специалист в этом вопросе! — Кира засмеялась. — У моей подруги был перс. Такая сволочь!.. — Стас вклеил крепкое словечко. — Инка с него пылинки сдувала… И не дай бог было случайно наступить ему на хвост — казнили бы сразу, без зачтения приговора. А звали его Вениамин Рудольф Четвертый. — Жуть! — отозвалась Кира, потом посмотрела на верх одного из шкафов, и ее улыбка слегка увяла. Там стоял канделябр с тремя свечами — пыльный, окутанный серебристыми паутинными нитями. Между двух свечей висел паучок, покачиваясь от врывающегося в открытую форточку ветерка. Уже третье место, где обнаруживаются свечи. Это наводило на нехорошие мысли, касающиеся перебоев со светом. — Ну, пошли, осмотрим остальные покои, — предложил Стас, почесывая затылок. — Только по этому участку коридора — до ванной — иди осторожней — пол на ладан дышит. Когда они остановились перед очередной закрытой дверью, заслоненной шелестящей бамбуковой занавесью, Стас великодушно повел ладонью. — Не хочешь ли войти первой? — Боишься? — Кира насмешливо блеснула зубами. — Опасаюсь, — аккуратно поправил ее Стас. — В этой квартире слишком много самопадающих предметов. — И это говорит мужчина! — Кира презрительно фыркнула, раздвинула занавесь и толкнула дверь, отворившуюся в маленькую спаленку. Темные шторы на окне были плотно задернуты, и она включила свет, и первым, что ей бросилось в глаза, были два канделябра, стоявшие на невысоком шкафчике. Эти были красивыми и казались более дорогими, чем виденный на кухне. В гнездах сидели наполовину оплывшие свечи. — Смотри, Стас, опять свечи. — Угу, — рассеянно отозвался тот, разглядывая комнатку. Односпальная кровать возле стены, закрытой пыльным, выцветшим ковром, тумбочка, бра в виде цветка лилии, платяной шкаф, сложенная гладильная доска, трюмо, закрытое простыней, два стула, через спинку одного из которых был переброшен халат, резко выделяющийся на фоне прочей обстановки — старой и потрепанной. Халат бледно-розового шелка, казался новым, надеванным всего лишь несколько раз, и очень дорогим. Кира, не выдержав, взяла его и погладила тонкую матово блестящую ткань ладонью. Шелк мягкими складками струился со сгиба ее руки — красивый, прохладный, и от него тонко пахло сандаловым ароматом. Полно те, да может ли подобная вещь принадлежать пенсионерке?! Может, кто-то его здесь забыл? Да, да, забыли — молоденькая бабулина состоятельная подружка, с которой они вместе устраивали оргии в прыгающем свете десятков свечей! Может, хватит генерировать глупости, Кира Константиновна?! У тебя хватает забот поважнее шелковых халатов злобных старушек, составляющих нелепые завещания! Кира сердито бросила халат обратно на стул, но тот соскользнул и, словно живой, свернулся на полу. Она наклонилась и подняла его, чувствуя странное раздражение, словно хулиганка, которую директор заставил извиниться перед ненавистным учителем. Стас уже хлопал дверцами и ящиками шкафа, не обращая на нее внимания, и она подошла к нему. — Чего нашел? — Да ничего — всего лишь куча тряпья, — ответил он с таким явным разочарованием, что Кира удивленно на него посмотрела. — А что ты ожидал? — Золото-брильянты, чего ж еще?! — на его лицо вернулась знакомая усмешка. — Но их здесь нет. Странно, правда? — Да, да, — пробормотала Кира, разглядывая висящую в шкафу бабушкину одежду — старенькую, потрепанную, насквозь несовременную, тяжелые глухие шерстяные платья и костюмы, побитые молью, ситцевые сарафаны, грубые вязаные кофты. И тут же, в уголке два платья и костюм — современные и, хоть уже и изрядно ношеные, но явно очень хорошего качества. Она выдвинула один из ящиков — бельевые гарнитуры — тонкие, воздушные, изящные, некоторые совсем новые — ничего похожего на рейтузы, жуткие хлопчатобумажные лифчики или старые растянутые дешевые трусы, которые представлялись неотъемлемой частью гардероба Веры Леонидовны. И, уж во всяком случае, соответствовавшие прочему гардеробу. Кроме вещей, висящих в уголке. Она выдвинула другой ящик, забитый постельным бельем. Никаких штопаных-перештопаных наволочек и простынь, никаких пододеяльников с прорванными уголками — все новое и хорошее. Ниже — полотенца ярких, свежих цветов, мягкие и приятные на ощупь. На пенсию такого не купишь. Внезапно Кира осознала, что ей совершенно неизвестно, кто была Вера Леонидовна по профессии и чем вообще занималась. Она спросила у Стаса, но брат этого не знал тоже. В детстве они виделись с бабушкой очень редко, эти встречи давно стерлись из памяти Киры, но единственное, что она очень хорошо помнила до сих пор, это удивительные действия, которые производили руки Веры Леонидовны с ножницами и бумагой — без всяких набросков она могла искусно вырезать из бумаги человеческий профиль — Кирин, мамин — чей угодно. Ей достаточно было просто бросить на лицо несколько цепких взглядов, ножницы в ее пальцах ловко вспарывали тонкую бумагу, и фигурный портрет был готов во всех подробностях — губы, нос, челка, прядка на затылке. Маленькой Кире тогда это казалось чудом, хотя чудо плохо ассоциировалось с поджатыми губами бабушки и ее холодным голосом. Но все портретики, нарисованные лезвиями ножниц, давным-давно сгинули неведомо куда, и Кира не вспоминала о них уже очень давно. К ее удивлению на верху платяного шкафа обнаружились четыре больших цветочных горшка, наполненных землей. Значит, бабушка все-таки держала комнатные цветы. Или собиралась посадить. Ну, тем удобней, она сделает это за нее. — Хороший утюг, — недоуменно сказал Стас, присаживаясь на стул возле трюмо, на тумбочке которого стоял фирменный утюжок, на фоне общей разваленности, как и халат, выглядевший довольно нелепо. Кира взглянула на кровать, застеленную стареньким покрывалом, на люстру, растерявшую добрую часть своих подвесок, на неизменные паутинные пологи и растрескавшийся потолок, потом открыла ящик тумбочки трюмо. Тот был абсолютно пуст. А на самой тумбочке, кроме утюга и расчески, не было ничего, что обычно лежит на таких тумбочках — ни косметики, ни бижутерии. Возможно, бабушка держала их где-то в другом месте. А может, тетя Аня постаралась. Если у Веры Леонидовны было такое хорошее и дорогое белье, то отчего не допустить, что косметика тоже была дорогой? Вот тетя Аня ее и пригрела. Халатик и белье оставила — не тот размер… или просто не успела забрать. Или решила, что это уж чересчур. И все-таки, странно. Выходя из комнаты, Кира обернулась и напоследок еще раз оглядела ее. Внезапно обстановка комнаты вызвала у нее еще один приступ недоумения — своей бестолковостью. Мебель была составлена кучей, втиснута в углы, а одна из длинных стен была совершенно голой, хотя туда можно было поставить и стулья, и шкаф, и трюмо. Словно в комнате сделали перестановку, собираясь поставить к этой стене что-то еще. Или что-то повесить на ней. Может, бабушка собиралась прикупить новый ковер, да не успела? Или купила, и он лежит где-то в квартире… Или у тети Ани. Стас уже давно исчез где-то в недрах квартиры, а она все стояла, думала, хмуря тонкие брови. Из размышлений ее вырвал густой всплеск фортепианных звуков, раздавшихся где-то в одной из комнат. Крутанувшись на одной ноге, Кира выскочила из спальни, пробежала по коридору и влетела в распахнутую дверь комнаты, оказавшейся проходной. Здесь, очевидно, было что-то вроде столовой — длинный стол, рядок стульев, большой шкаф в одном углу, в другом — горка, в третьем — этажерка. На этом обстановка заканчивалась, но Кира сейчас и не особо всматривалась в подробности — проскочила комнату, хлопая задниками великоватых тапочек, и оказалась в следующей, где Стас, умостившись на стареньком вращающемся стулике, с видом вдохновленного садиста терзал клавиши старинного «Беккера», извлекая из его недр некую смесь «Собачьего вальса» и дребезга бьющейся посуды, которую с размаху швыряет об пол чья-то свирепая рука. Фортепиано казалось очень старым, чуть ли не начала прошлого века, с подсвечниками по обе стороны пюпитра, и выглядело изрядно потрепанным — некогда гладкая черная поверхность была исцарапана и покрыта вмятинами — видать, инструмент немало повидал за свою жизнь. Но звук, несмотря на жуткость исполнения, шел хороший, чистый — в этом отношении за фортепиано явно следили и настраивали совсем недавно. — Как музыка? — поинтересовался Стас, картинно вздымая кисти над пожелтевшими клавишами. Кира презрительно фыркнула. — А это музыка? Мне показалось, ты озвучиваешь падение с лестницы десятка рыцарей при полном вооружении. Ну-ка, уступи место даме! Вот музыка… Она скользнула на освободившийся стул, бережно провела кончиками пальцев по клавишам, после чего довольно сносно сыграла начало «Танца маленьких лебедей» Чайковского. Стас неожиданно вздрогнул. — Красиво… только можно что-нибудь другое? Кира насмешливо пожала плечами, и из-под ее пальцев потекла неторопливо, переливаясь, словно вода в неспешной реке, прелюдия Глиэра, расплескалась и вдруг превратилась в мелодию из фильма «Тегеран-43», потерзала надрывно сердце и перетекла в небесную «Ave Maria», после чего пальцы Киры весело подпрыгнули, бросив в комнату фейерверк аккордов, пробежали от первой клавиши до последней, протянув стремительную волну звуков, и застыли. Стас, не скрывая восторга, зааплодировал, но Кира, вопреки аплодисментам, нахмурилась. Ее пальцы сделали несколько движений, на этот раз не вызвав ни единого звука, после чего она разочарованно сказала: — Три клавиши в контроктаве не работают. Жалко как, а… Может, с молоточками что-то? Встав, она откинула пыльную крышку и заглянула внутрь инструмента, потом поманила пальцем Стаса, и в этом простом жесте было нечто такое, что брат не подошел, а подскочил тигриным скоком. Не мудрено, что клавиши не желали издавать звуков. С молоточками и вправду было что-то не так — за них, уголком, был всунут конверт — обычный почтовый конверт, в котором явно что-то было. Поперек конверта красивыми крупными буквами было выведено «Стасу, Кире». — Еще одна шуточка доброй бабушки? — опасливо произнесла Кира. — Бомбочка или какое-нибудь зловредное откровение типа: на смертном одре сообщаю вам, что я не бабушка ваша, а дедушка! — Не глупи! — снисходительно одернул ее Стас, протянул руку и выудил конверт из недр инструмента. Запечатанный конверт был пухленек и тяжеленек, и на ощупь в нем что-то легко шелестело — довольно узнаваемо. Стас надорвал конверт и извлек из него пачку пятидесятигривенных и тонкий листок бумаги. Удивленно воззрился на них, потом развернул листок, и они с Кирой склонились над ним, чуть не стукнувшись головами. Первое время вам будет трудно, поэтому оставляю на хозяйство. Кира, заботься о чистоте. Стас, не будь дураком — соблюдай правила. В. — Что это значит? — недоуменно произнесла Кира, а ее пальцы уже сами собой потянулись к руке Стаса, освободили ее от пачечки и замелькали, ловко пересчитывая купюры. — И что за правила ты должен соблюдать? — Без понятия, — отозвался Стас, закрывая крышку «Беккера». — А какое ей дело до наших трудностей с хозяйством? Нет, я уж не сомневаюсь, что накануне кончины у бабули в голове сплясали в крепкую обнимку раскаянье и маразм! — Стас, ты ее с детства не видел, а я видела. Не такой это был человек! — Знаешь, сестренка, с людьми, порой, удивительные перемены приключаются, когда они за спиной костлявую чуют. Кира упрямо мотнула головой, потом раздвинула купюры веером и ласково на них посмотрела. — Сколько?! — нетерпеливо спросил Стас. Кира кокетливо прикрыла «веером» лицо, хлопая ресницами поверх краев пятидесяток. — Полторы. Как говорил товарищ Бендер, на обзаведение нарзаном и железнодорожными билетами хватит! Стас, прищелкнув языком, подхватил ее, и они исполнили возле «Беккера» несколько неуклюжих па вальса. При этом деньги выскользнули из пальцев Киры и весело шлепнулись на потертый палас с приятным звуком. Они посмотрели на них и остановились. — К черту нарзан! — заявил Стас. — Хорошее вино и жареное мясо — вот чего мне сейчас хочется! В последующие дни, конечно, будем существовать экономно, но только не сегодня! — Мидий хочется! — капризно сказала Кира. — А они, заразы, дорогие… — Тогда возьмем килограмм! Она округлила глаза. — Тридцать рублей! — таким тоном священник произносит: «Святотатство!» Стас отмахнулся с миллионерской небрежностью. — Не мелочись, дитя! Однова живем! Ладно, я, извините, отлучусь, а после сходим и осмотрим местные достопримечательности в виде магазинов. Поброди пока, только смотри — ничего на себя не урони. Кира сделала презрительный жест, потом, проводив его удаляющуюся фигуру коротким взглядом, с любопытством осмотрела комнату, отмечая детали, которым раньше не придала значения, захваченная вначале «Беккером», а затем посланием и денежками с того света. Здесь, очевидно, была бабушкина гостиная — помимо фортепиано диванчик у короткой стены, два старых вращающихся кресла, журнальный столик, возле зашторенного окна на тумбочке телевизор, да шкаф в углу. Вся мебель и здесь была очень старой, и оттого телевизор особенно выпадал из общего ветхого ряда — большой новенький блестящий «LG», стоивший немалых денег. Откуда он у обычной пенсионерки? Сердобольных родственников не имеется, тетя Аня с дядей Ваней на сердобольных никак не тянут. Телевизор, утюг, вещи в шкафу, груда освежителя, деньги… Странновато, вообще-то, мягко говоря. Состоятельный воздыхатель из прошлого, решивший осчастливить состарившуюся возлюбленную? Неизвестный родственник, оставивший наследство? Или бабушка тайком приторговывала оружием, наркотиками и золотишком? Тебе-то, собственно, какая разница? Кира вздрогнула, передернув плечами, — в квартире царил ощутимый холодок. Отопление, надо понимать, не работает, хотя до конца отопительного сезона еще прилично. Она подошла к окну и отдернула шторы, которые разъехались неохотно. В комнату полился слабенький свет, хотя утро было очень солнечным, — стекла были такими грязными, что сквозь них мало что проникало. Окно гостиной выходило на другую сторону дома, на заброшенный, заросший ежевикой и крапивой палисадничек, который в соседстве с ухоженными соседскими участками выглядел более чем убого. На подоконнике стоял ряд больших цветочных горшков, до краев наполненных землей, но и здесь ни в одном ничего не росло. Поверхность земли была ровной, приглаженной и сухой. То ли бабушка действительно только готовилась к посадкам, то ли ей просто нравился вид цветочных горшков с землей без всяческих растений. Во второе, отчего-то, верилось больше, — Кира уже давно сделала для себя вывод, что Вера Леонидовна была женщиной со странностями. Осторожно коснувшись пальцами батареи, она убедилась, что та еле теплая. Значит, по ночам придется зарываться в груду одеял, поскольку ночи пока еще холодные. Прожить несколько месяцев в холоде и сырости — не очень приятная перспектива. Отвернувшись от окна, Кира потянула носом и невольно поморщилась — в гостиной сильнее, чем в других комнатах, чувствовался запах затхлости и сырости и к нему примешивался еще какой-то — некий неприятный душок. Как будто много лет назад что-то забралось в гостиную и умерло здесь. Наверное, где-нибудь за шкафом или в щели стены разложился мышиный трупик, возможно и не один. Может, для этого и нужны были освежители воздуха? Но это значит, что квартира кишит мышами, которые периодически испускают дух в самых разных ее углах. Тоже не очень-то приятно. Она начала осматривать сквозные комнаты и вовсе не удивилась, обнаружив в каждой из них еще несколько канделябров со свечами. Всеми явно пользовались — свечи были не новые, сильно оплывшие, от некоторых осталось меньше трети. Вообще-то многовато даже для регулярного отключения света. А может, Вера Леонидовна попросту не любила электрический свет? Хотя люстры работают исправно — все лампочки на месте и не одной перегоревшей… От нее не укрылось, что и в этих комнатах мебель расставлена так же бестолково, как и в спальне — больше сдвинута на середину или распихана по углам. Оклеенные старенькими обоями стены были голыми, если не считать часов с застывшим маятником в гостиной, — ни ковров, ни картин, ни фотографий — ничего, словно в квартире готовились к капитальной переклейке обоев и сдвинули всю мебель, чтобы не мешать работе. Может, бабушка действительно получила откуда-то неплохие деньги, прикупила немного вещичек, телевизор и груду освежителей и собиралась обновить квартиру? Хотя начинать следовало далеко не с обоев… Но если это так, то почему Вера Леонидовна поставила непременным условием не делать ремонт в течение полугода? И куда делись эти деньги? Полторы тысячи гривен на ремонт никак не хватит. Может, где-нибудь в квартире еще что-нибудь спрятано — еще один конвертик, а это — указание? Правила… какие правила? Не ремонтировать квартиру? Может, деньги за обоями или в старых трубах спрятаны бриллианты? Но тогда одно противоречит другому. Получается — не ремонтируйте — тогда и не найдете. К тому же содрать обои — это еще не ремонт, а вот наклеить новые… Белиберда какая-то! Не выдержав, она все-таки подошла к стене и колупнула ногтем один из стыков обойных полос, вырвав клочок. Но увидела лишь голую бурую стену — ничего, напоминающего уголок денежной купюры или звенышко золотой цепочки. Чуть покраснев, Кира пригладила обои ладонью, потом отошла к шкафу и отворила одну из створок. Пусто — только в углу стоит громада невообразимо древнего пылесоса «Витязь». Она выдвинула один из трех ящиков — клубки шерсти, вязальные спицы, истрепанные журналы, какие-то пожелтевшие от времени бумажки, коробочка с медалью «Ветерану труда» — скорее всего, дедушкина. Кира задвинула ящик, вытянула другой, и у нее на мгновение невольно перехватило дыхание — глубокий ящик был до самого верха заполнен длинными столбиками свечей — белых и бледно-желтых — каждая в целлофановом пакетике, чтоб не слиплись — много десятков свечей. Она невольно покосилась на один из развесистых канделябров, стоявших на шкафу, раздраженным тычком задвинула ящик и выдвинула последний, тоже оказавшийся доверху заполненный свечами. Кира ошеломленно мотнула головой, невольно представив себе бабушку Веру, чопорно сидящую посреди гостиной в новеньком шелковом халатике в свете десятков свечей с охапкой баллончиков освежителей в морщинистых руках и услаждающую свое сердце созерцанием цветочных горшков с землей, и у нее чуть не вырвался полуистерический смешок. — Да здесь запас на пару лет, не меньше! Кира испуганно дернулась в сторону, стукнулась бедром о выдвинутый ящик и ойкнула, после чего возмущенно посмотрела на Стаса. — Господи!.. что ты так подкрадываешься?! — Ничего я не подкрадываюсь! — ответил тот слегка обиженно. — Что ты так дергаешься? Али совесть нечиста? — Напугал просто! Тут и без того обстановка… — Чего обстановка? — Стас ехидно ухмыльнулся, но за этой ехидностью Кире почудился легкий холодок отчуждения. — Просто старая квартира, набитая рухлядью, пылью и пауками, больше ничего. Или ты и впрямь думаешь, что по ночам тут бродят фамильные привидения, тряся фамильными цепями и фамильными партбилетами? Кир, ты же говорила, что не суеверна! — Не в суеверии дело! — Кира начало сердить его легкомыслие, и она постаралась взять себя в руки, иначе недалеко и до первого скандала — разозлить ее было очень легко. — Просто наша покойная бабушка кажется мне все более и более странной. — Я не отрицаю, что она была странной, — Стас поджал губы. — Но она умерла! Чем бы она тут ни занималась — разводила коноплю, устраивала оргии или потрошила соседей и замуровывала их в стены… — …ну ты хватил!.. — … она умерла, и нас это не касается! Она оставила нам квартиру, оставила немного денег — спасибо ей большое — и пусть ее личная жизнь остается при ней! Я в ней ковыряться не намерен, и тебе не советую! — Ладно, — с неожиданной покладистостью сказала она. — Хорошо. Наверное, ты прав. Ее руки подтвердили сказанное плавными, покорными жестами, и Стас посмотрел на нее с подозрением. — Ой-ли?! — В магазин мы идем или как? — поинтересовалась Кира, задвигая ящик и делая вид, что не понимает, к чему был этот возглас. Стас пожал плечами и начал собирать с пола деньги. — Все-таки, как ты думаешь, к чему эти полгода? Стас вздернул голову и ухмыльнулся. — О, а я уж испугался… — Ну, а если серьезно? Действительно ради воссоединения семьи? А почему тогда она и отцу ничего не оставила? Не потребовала, чтоб и он жил здесь, с нами? — Кира села в одно из больших вращающихся кресел, оттолкнулась ногой от пола, и стены поплыли вокруг нее. Она закинула голову, разглядывая грязный потолок и забавную лепнину в виде ряда щитов и мечей. — Потому, что мы, все-таки, ее кровь, а отец ей — никто, — Стас выпрямился, бережно складывая деньги — бумажка к бумажке. — Вернее, я так думаю. — Завеща-а-ние! — протянула Кира потусторонним голосом, продолжая крутиться в кресле, съехав головой на подлокотник так, что ее черные волосы почти касались пола. — Какой, все-таки, мистический оттенок носит это слово! Полгода… напоминает сюжет какого-нибудь готического романа. Наследники обязаны полгода прожить в фамильном замке, чтобы что-то успело произойти — то ли с ума кто-нибудь сойдет, то ли кто-нибудь в кого-нибудь вселится, то ли в фамильных склепах случится день открытых дверей или наследников с хрустом съест какое-нибудь чудище, обитавшее в фамильном шкафу или фамильном пылесосе… — говоря, она взмахивала руками, рисуя в сыроватом воздухе зловещие картины. — Страшно? — Очень, — сонно отозвался Стас. — Я так понял, мне одному идти? — Да пошли, пошли! — Кира, ткнув пяткой в пол, остановила кресло и сердито вскочила. — Ну и зануда же ты, любезный братец! Помешал развиться такой замечательной теории! — она поморщилась и потерла тыльную сторону кисти. — Кресла совсем отсырели, надо будет их чем-нибудь застелить, да и хоть феном подсушить не мешало бы. Она вышла в коридор вслед за Стасом и тут же остановилась, покосившись на зашторенное кухонное окно. Потом прислушалась к доносящемуся с кухни легкому лязгу, бульканью и слабым потусторонним вздохам. — Что это? Стас, надевая куртку, усмехнулся. — Очевидно, то самое фамильное чудище. — Да, — Кира хмыкнула, — и я даже знаю, как его зовут — «Днепр». Хорошо, что ты его включил, я совсем забыла. Стас с комичным видом развел руками, разглядывая себя в мутное зеркало, и Кира покосилась на него с внезапно вспыхнувшим подозрением, хотя подозрение это было скорее бессознательным. Они, не видевшиеся много лет, нашли общий язык практически за сутки, и теперь ей иногда даже казалось, что они и не расставались вовсе. Удивительно. Она слишком много видела братьев и сестер, которые и в детстве терпеть друг друга не могли, и, повзрослев, готовы были вцепиться друг другу в глотки из-за малейшего пустяка. Она слишком много видела родственников, грызущихся из-за самой незначительной денежки, а уж из-за квартиры и вовсе бьющих друг друга смертным боем. Даже у нее самой при известии о смерти Веры Леонидовны и вероятности того, что ей, Кире, может достаться ее квартира, мелькали раздраженные мыслишки-недовольства, что квартирой придется делиться — и с братом, и с, возможно, отцом. Да, она быстро избавилась от этих мыслишек, да, она была счастлива вновь увидеться со Стасом, но разве, когда она ждала его на вокзале, не ютилось где-то глубоко в подсознании крошечное ощущение, что приезжает враг, а потом уже брат? И вдруг все сразу стало совершенно замечательно. Прямо сказка, и иногда даже хочется хлюпать носом от умиления. Нет, она все-таки и вправду слишком мнительна. * * * Когда они вышли, контингент двора не изменился, только молодые мамаши куда-то укатили коляски со своими чадами, и, заметив это, Стас чуток опечалился и, сделав рукой легкий, разочарованный жест, хотел было направиться мимо подъездов прямиком к дороге, но Кира внезапно схватила его за руку и резко развернула в нужном направлении. — Погоди-ка, — почти приказным тоном произнесла она, — пошли! Она потянула его в глубь двора — туда, где на одной из скамеек все еще восседала «всех знающая» Антонина Павловна. Буся с истошным лаем беспорядочно носилась по двору, высоко вскидывая толстым задом, и голуби раздраженно разлетались перед ней, явно опасаясь не столько ее мелких зубов, сколько вполне реальной возможности быть растоптанными. Овчарка, все так же лежащая возле скамейки, наблюдала за ней с отстраненным презрением аристократа, в поле зрения которого затеяли возню чумазые дети свинопаса. — Что ты делаешь? — прошипел Стас, послушно, впрочем, шагая рядом. — Хочешь в первый же день устроить разборки с соседями?! — Не совсем. Идя через двор, Кира чувствовала, что все наблюдают за ней, хотя их взгляды были направлены совсем в другую сторону. Прямо на них смотрела только Антонина Павловна и, поняв, что является конечной точкой, внезапно занервничала, но ее лицо почти сразу же разгладилось. — Тетя Тоня, — сказала Кира безмятежным голосом, остановившись напротив нее, — вы сказали, что мы можем к вам обращаться, в случае чего. Я бы хотела кое-что спросить. Разговоры во дворе разом прекратились, и из всех звуков остались только стук фишек по доске, шелест газетных листов, истеричный визгливый лай Буси и шум ветра в раскидистых кронах. Антонина Павловна украдкой бросила на сидящих рядом женщин слегка беспомощный взгляд, потом добродушно ответила: — Конечно, ласточки. Женщина с подсиненными волосами подняла голову от книги, и в ее глазах блеснуло насмешливое любопытство, но смотрела она не на Киру, а на тетю Тоню — смотрела, не таясь, придерживая страницы книги — новое нарядное издание Бомарше — раскрытой ладонью. — Нам нужен запас провианта. Где тут ближайший магазин или рынок с более-менее земными ценами, — Кира кукольно похлопала ресницами. Голос ее был тихим и немного жалким, а выражение лица — искательным с легким налетом трагизма, и Стас, видевший ее в профиль, резко отвернулся и начал что-то сосредоточенно искать в карманах куртки, кусая губы, чтобы не фыркнуть. — А-а… Через два двора отсюда гастроном — там все, что нужно, — поспешно сказала тетя Тоня, старательно выговаривая слова и стреляя глазами вверх вниз, оглядывая то Киру, то Стаса. — Совсем рядом, так что далеко ходить вам не… — Глупости! — неожиданно перебила ее пожилая женщина с книгой. — Это ты, Антонина, высматриваешь магазины не по ценам, а по расстоянию! А они молодые, могут и пройтись! Пройдете через этот двор, повернете направо, перейдете через дорогу и идите все время прямо — как раз в рынок и уткнетесь. Там цены пониже, чем в гастрономе, да и посвежее все — и овощи, и мясо с рыбой, и молочка. Вы, я так понимаю, Верины внуки? Я тебя помню, — она кивнула Кире, — правда, ты тогда еще, кажется, почти школьница была. Но голос уже был поставлен на совесть, равно как и лексический запас. Кира слегка покраснела, но улыбнулась — не без вызова. Кумушки теперь смотрели на нее во все глаза, но пока помалкивали. Мужчины, сидевшие за столом, не обернулись и, казалось, были вовсю увлечены игрой. «Мак-Наббс» шелестел газетой, выпуская над краями страниц густые клубы сигарного дыма. — Спасибо, — сказал Стас, легко тыкая сестру кулаком в спину. — Красивый пес. Ваш? — Скорее, это я его, — женщина тонко улыбнулась и легко тронула ладонью собачью голову. — Это Лорд. Лорд задумчиво оглядел их, и на мгновение Кире показалось, что овчарка сейчас суховато, по-английски, наклонит голову в знак знакомства, но Лорд отвернулся, явно не найдя в них ничего угрожающего или интересного. Кира перевела глаза на сидящую рядом с женщиной старушку. Они были примерно одного возраста, но если владелицу Лорда тянуло именовать «пожилой дамой», то та была именно старушкой — знакомые пепельные кудряшки и знакомое лицо, совсем недавно жадно расплющивавшееся по стеклу кухонного окна. Кира с трудом подавила совершенно детское желание показать ей язык и вместо этого произнесла — ровно, с отчетливым холодком, глядя прямо в морщинистое лицо. — Какое-то время мы будем здесь жить. Возможно даже, что мы будем здесь жить достаточно долгое время. Мы, в принципе, люди мирные, воспитанные, и способны уважать и понимать человеческое любопытство, но лично я считаю, что у каждого любопытства должен быть предел. Если вам что-то интересно — спросите — может, я отвечу, а может быть, и нет. Но я терпеть не могу, когда интересующиеся физиономии заглядывают ко мне в окна! Поэтому, не обессудьте, если вдруг на чье-нибудь лицо что-то выльется или упадет. Я вас честно предупреждаю и еще раз повторяю, что так мы — люди мирные. Старушка, как зачарованная наблюдавшая за раздраженным танцем ее рук, возмущенно открыла было рот, но Кира внезапно дернула в ее сторону указательными пальцами, и та, вздрогнув, чуть отодвинулась. Кто-то из женщин что-то забормотала насчет того, что мол, яблоко от яблони, другая визгливо заметила: — Молодежь совсем языки-то ра… Стас по-прежнему ничего не говорил, но посмотрел на женщину так задумчиво, что она сразу же замолчала. Потом снова пихнул Киру кулаком в спину. В воздухе явно пахло зарождающимся скандалом, а он терпеть не мог свар. Старичок в очках, сминавший хлебный мякиш в тонких морщинистых пальцах, смотрел на них с Кирой, как на какое-то диво, и его глаза за стеклами быстро моргали. — Я уж не знаю, чем вам насолила моя бабушка! — сказала Кира уже совсем холодно. — Не знаю! Летала на метле, устраивала адские игрища, воровала детей по ночам, заставляла скисать ваше молоко — не знаю! Но разбираться следовало с ней. Можете всей толпой устроить спиритический сеанс. А мы к ней отношения не имеем, так что не нужно глазеть на нас, как на колокол на шее у прокаженного! Меня это не задевает, только вот боюсь помереть от хохота молодой! — Кира сделала реверанс, не обращая внимания на Стаса, который, перекатывая в пальцах незажженную сигарету и разглядывая полог из молодых листьев высоко над головой, смеялся, уже не скрываясь. — В принципе, это все, что я вам хотела сказать. Значит, рынок направо и через дорогу? Еще раз, большое спасибо. Она уже собралась повернуться и уйти, утащив следом Стаса и не дожидаясь возмущенной реакции — реакция ее не интересовала. Покричат старушки — и пусть их. Внезапно кто-то расхохотался — громко, от души, как смеются люди с хорошим чувством юмора над удачной шуткой. Она обернулась и увидела, что смеется «майор». Он опустил газету и чуть развернулся в ее сторону, и от всей его фигуры веяло отчетливым одобрением — оно чувствовалось даже в клубах сигарного дыма. Стекла его очков на солнце превратились в зеркальца. — Да вы поменьше обращайте внимания на старых куриц! — произнес он. Голос у него был сильным, чуть хрипловатым и казался намного младше его самого. — Это кто тут курицы?! — взвизгнула одна из кумушек. — Да сам ты!.. Но «Мак-Наббс» уже отвернулся, не обращая на нее никакого внимания. Теперь смеялась и женщина с подсиненными волосами. Она закрыла книгу, заложив ее указательным пальцем, и весело наблюдала, как Стас исподтишка тянет Киру за край куртки. — Мы учтем ваше предупреждение, дети, — сказала она насмешливо. — Откровенность лучше косых взглядов и тихих возмущений, хотя иную откровенность следует вначале обдумать… Лена, помолчи! — одернула она одну из женщин, начавшую было сварливую лекцию о плохом воспитании современной молодежи. — Зовут-то вас как? — Кира, — сказала Кира. — Стас, — сказал Стас, желавший поскорее оказаться где-нибудь в другом месте и по быстрому сказать сестре все, что он думает об ее вспыльчивости. — Софья Семеновна, — женщина улыбнулась. — Можете называть меня баба Соня или бабка Соня — я привыкла, у меня трое внуков. Конечно, Кира, в чем-то у тебя язык и опережает мысли, но, с другой стороны… Да, мы не ладили с твоей бабулей, в чем-то считали ее странноватой, но вы тут действительно не при чем. А Нина, наверное, извинится. Да, Нина? — Софья Семеновна взглянула на обладательницу седых кудряшек, и та, раздраженно дернув плечами, буркнула, что не собирается ни перед кем извиняться, да и извиняться ей совершенно не за что. — Вот, видите — она извиняется. А теперь уводи свою сестрицу, Стас. Чувствую, у тебя достанет с ней хлопот. — Уводи меня, Стас! — трагическим голосом воскликнула Кира, простирая руки к брату. — Ах, уводи меня!.. Значит, направо, да? — она бросила короткий взгляд на Софью Семеновну, и та фыркнула, снова раскрывая книгу. — Ага. Стас снова расхохотался и потащил Киру со двора, бормоча, что ему досталась в сестры гремучая змея. — Ребенок, совершенный ребенок! — не сдержавшись, он несильно дернул ее за прядь волос. — Вот оно тебе надо было, а?! Мне бы следовало вспомнить о статусе старшего брата, перекинуть тебя через колено и как следует отходить ремнем! — Бить детей негуманно. — Ну и чего ты этим добилась? — Глубокого морального удовлетворения, — Кира обернулась. Обитатели двора тихонько сидели на своих скамейках с совершенно мирным видом, как будто ничего и не произошло. Если кто и поглядывал им вслед, то отсюда она этого не видела. * * * Едва Кира и Стас скрылись за углом дома, как Софья Семеновна опять закрыла книгу и раздраженно взглянула на Нину, чья плоская грудь все еще возмущенно вздымалась под выцветшим пальто. — Ну, довольна? — Мерзкая языкатая девка! — Нина облизнула бледные губы и жадно посмотрела на зашторенные окна на первом этаже. — Проститутка! Ты ее юбку видела?! Срам какой! Сразу видно, что проститутка! За столом ее услышали, потому что оттуда сразу же последовала язвительная реплика: — Да у тебя все бабы, моложе сорока пяти проститутки! И с чего бы ей не носить короткую юбку, ежели есть, что из-под нее показывать?! — Вас, кобелей, вообще не спрашивают! — вскинулась Нина. — Вы, Вадим Иванович, поменьше бы высказывались! Вы здесь два года всего прожили, а я — сорок три! И я вижу! Я шалав издалека… — Да, весь наш город населен шалавами и среди них Нина Кирилловна, святая и непорочная, к тому же найденная в капусте, — рассеянно заметил человек с сигарой, названный Вадимом Ивановичем. — Ежели ты в молодости не догуляла, то остальные-то тут при чем?! Все, кроме Софьи Семеновны, дернувшей уголками рта, захихикали. Нина зашипела, словно кошка, на которую плеснули водой. — До таких лет дожили, а старость уважать не научились! — Старость я уважаю, а глупость — нет, — отозвался Вадим Иванович. — Шах. — Хм-м, — отреагировал его противник и уткнулся взглядом в доску, теребя свои уши. — Ах вот так? Хм-м… Старичок снова принялся кормить голубей, требовательно гукочущих возле скамейки. Одна из женщин, лет сорока пяти с короткой стрижкой и очень полная сварливо сказала: — И вот надо было тебе, Тоня, сразу же влезть!.. — А что такое?! — немедленно возмутилась Антонина Павловна, покачивая головой с монументальной прической. — Они мои соседи по площадке, между прочим. И я обязана с соседями быть в хороших отношениях! Я, между прочим, с Верой никогда не ругалась! — Да ты ее боялась просто! — Ничего подобного! Я с людьми нормально разговаривать умею просто! И в окна чужие, между прочим, не заглядываю, как некоторые! — Это кто некоторые?! — снова начала закипать Нина. — Перестаньте кудахтать! — в сердцах сказала Софья Семеновна. — И научитесь держать себя в руках, в конце концов! А то как бы и пожалеть не пришлось. Стас так вроде тихоня — хоть и себе на уме явно, но сдержанный. А внученька Верина — чистый порох. В следующий раз может и не поглядеть на твои преклонные годы — влепит так, что мало не покажется. И будет права, между прочим! Вера, в конце концов, все — похоронили Веру! А они тут не при чем! Уж пока, во всяком случае. — А если и без нее… Раз они приехали… — коротко остриженная женщина посмотрела на нее хмуро и неуверенно. — Вдруг опять… это будет происходить… — Как будто, Лена, ты знаешь, что происходило! И происходило ли вообще! — в голосе Софьи Семеновны послышалась почти грубая издевка. — В крайнем случае, их не трогайте, и вас не тронут. До сих пор ведь именно так и жили — нет?! Пока они не знают… — А узнают? — глухо произнесла Лена, поправляя волосы над ухом. Софья Семеновна пожала плечами и почесала Лорду загривок, и овчарка чуть прищурилась. — Узнают, конечно. Но не так. * * * Когда они, нагруженные продуктами, много времени спустя возвращались домой, оживленно болтая, Кира заметила, что двор уже наполовину опустел. Не было ни Софьи Семеновны с задумчивым Лордом, ни «майора» с его шахматным оппонентом, ни нардистов. Нина посмотрела на нее откровенно злым взглядом, остальные же не обратили на них никакого внимания, и только Антонина Павловна, покрикивавшая на свою Бусю, приветливо заулыбалась и устремила на их туго набитые пакеты рентгеновский взгляд. Кира сделала вид, что этого не заметила. Настроение у нее было хорошим, она предвкушала готовку, вкусный обед и вечернее ничегонеделание. В холодильнике уже остро поблескивал иней, и Стас, переправляя в него продукты, критично прислушивался к работе «Днепра» и качал головой. Кира, предоставив ему разбирать покупки, села на табуретку и, открыв пакетик с развесным чаем, с наслаждением втягивала ноздрями земляничный аромат. Рядом с ней на столе лежал большой букет крупных ярко-желтых нарциссов. — Чаевница? — с добродушной усмешкой заметил Стас, осторожно укладывая на полке бутылки с вином. Кира улыбнулась в ответ и прижала пакетик с чаем к груди. — Ой, ты знаешь, страшная! Я могу за день выпить несколько чайников… таких вот как те, глиняные, которые мы сегодня видели. — Это те, на которые ты смотрела таким плачущим взором? — Ага. Они недешевые… У меня был такой, но разбился — представляешь, а другой купить все руки не доходят, или зарплата, но когда-нибудь все равно куплю и чая в их лавке накуплю всех видов — ты видел, какой там ассортимент?! — обязательно, такая мода в последнее время на эти чайнички и чай — все как с ума посходили! А я сильно горячий не люблю — вот заваривала бы себе с утра, а потом попивала… и чашечку бы купила под чайник… — Цветы завянут, — деликатно перебил ее Стас, глазами указывая на нарциссы. — Я видел вазы в столовой. Кира сделала виноватый жест, положила пакетик с чаем на стол и вышла из кухни. Зайдя в столовую, она рассеянно огляделась. Уходя, они задернули шторы на окне гостиной, и в комнатах снова царил полумрак. Кира недовольно взглянула на одну из голых стен, потом нашарила на стене выключатель и нажала на него. Люстра на мгновение вспыхнула, но тотчас же что-то громко хлопнуло, и свет погас, опять погрузив комнату в полумрак. Из кухни долетело агонизирующее бормотание холодильника, потом крик Стаса. — Ты чего там делаешь?! — Ничего, всего лишь свет включила, — недоуменно отозвалась Кира и защелкала выключателем, но тот был мертв. Она выбежала в прихожую, где столкнулась со Стасом. — Похоже, пробки выбило, — деловито сообщил он и посмотрел на счетчик, потом щелкнул зажигалкой. — Ну да, так и есть. Стас засветил одну из свечей в висевших на стене подсвечниках, после чего взял стоявшую в углу доску, примерился и с усилием вдавил обратно кнопочку на счетчике. Тотчас на кухне снова ожил холодильник, а в столовой вспыхнул свет, но уже не так ярко, как раньше — одна из лампочек перегорела. — Вот тебе и ответ на количество свечей, — заметил он, ставя доску на место. — Проводка никуда не годится, похоже. М-да, досталась квартирка. — Ну, один раз ничего не значит! — оптимистично сказала Кира, но Стас с мрачным видом пророчески покачал головой и удалился на кухню. Хмыкнув, Кира встала на цыпочки, задула свечу и вернулась в столовую. Вытащила из горки довольно уродливую старую вазу и удивленно воззрилась на предмет, лежавший за ней и из-за этого раньше не замеченный — старенький «Поляроид». Покрутила его в руках и положила обратно. Потом покажет Стасу, пусть проверит, и если фотоаппарат работает, было бы неплохо прогуляться с ним к морю. Надо же — бабушка не только коллекционировала освежители и отравляла жизнь соседям, но еще и увлекалась фотографией. Поставив вазу на стол, Кира недовольно потянула носом — все тот же неприятный запах, легкий тухловатый душок, которым, казалось, были пропитаны даже стены. Безуспешно поискав его источник, она быстро прошла через столовую в гостиную, отдернула шторы сердитым рывком, составила горшки с подоконника на пол и начала возиться со шпингалетами на рамах окна. Те поддавались с трудом — судя по всему, их не открывали уже очень давно. Стиснув зубы, Кира все же справилась с задвижками и распахнула окно, впуская в комнату холодный ветерок, и шторы недовольно заколыхались. Перегнувшись через подоконник, она сквозь решетку посмотрела на заброшенный палисадник, в котором в изобилии валялись пластиковые бутылки из-под воды и пива. Чуден вид, ничего не скажешь! Хорошо бы выбрать время и убрать все это барахло. Проходя мимо телевизора, она включила его и с минуту с удовольствием нажимала кнопки, переключая каналы. Изображение было отличным — не то, что у старенького хозяйского «Фотона» в ее съемной квартире. Отыскав музыкальный канал, Кира сделала звук погромче и ушла на кухню, весело помахивая рукой с тяжелой вазой, которую она держала за край широкого горлышка, и мурлыча себе под нос песенку из мультика «Остров сокровищ»: — Сушите весла, сэр, на кой вам черт богатство?! Жизнь коротка — и сколько бы не съел… Стас, покуривая, примостился на табуретке у плиты, озабоченно обозревая груду продуктов на столе. При виде Киры он оживился и отнял у нее вазу. — Дай, я сам. Что ты будешь со всем этим делать? — он повел рукой с дымящейся сигаретой в направлении стола. — Чем нас сегодня будут кормить? — На первое мы подадим вам суп! Вернее, борщ. Густой красный борщ, — она причмокнула губами. — Вы к борщу как относитесь? — Я к борщу отношусь! — Стас облизнулся, но тут же с тревогой произнес: — Но ведь это долго. — Потерпишь. Впрочем, пока могу по-быстрому сделать тебе хороший пухлый омлет, чтобы ты ко мне не приставал… Потом, — Кира уперла одну руку ладонью в бок, а кончик указательного пальца приставила к подбородку, — куриное филе, замаринованное в специях и зажаренное, и картошка, тоже зажаренная. А уж ближе к вечеру — котлеты, салаты и прочие кальмары, то есть, мидии… Снесем все это в столовую или гостиную, откроем вино и душевно посимпозничаем! — Что сделаем? — Стас рассмеялся. — В смысле, попируем. Это папино выражение, с детства ко мне прилипло. От греческого «симпосион», я так думаю… Ну, неважно. Стас, чуть посерьезнев, наполнил вазу водой, поставил в нее цветы и пристроил вазу на подоконнике, и кухня сразу же стала выглядеть гораздо уютней. Кира машинально взглянула в щель между занавесками. Во дворе сидели несколько женщин, в том числе и Нина, но сейчас никто не смотрел в сторону их окон. Неужели проняло?! — Я тут где-то видел кухонный комбайн, — сказал Стас за ее спиной, хлопая дверцами шкафов. — А, вот он. Ровесник нашего дома, пожалуй, но, надеюсь, работает. Кира с опаской наблюдала, как он собирает на столе некое устрашающее, допотопное, пыльное сооружение, похожее на потерпевший катастрофу космический корабль из старых отечественных фантастических фильмов. Она была бы рада, если б комбайн оказался в рабочем состоянии — можно хорошо взбить яйца и нарезать овощи, но, желательно, чтобы им занимался сам Стас. — Сейчас проверим, — бодро сказал брат, уже подключивший комбайн к розетке. Повернул переключатель, и сооружение, затрясшись, испустило демонический вой, но тотчас же в коридоре снова знакомо щелкнуло, и вой комбайна начал медленно затихать, резко оборвалась лившаяся из гостиной веселая музычка, и отключившийся холодильник снова затрясся и умирающе бормотнул. Стас ругнулся, вернул переключатель в прежнее положение и посмотрел на Киру, почесывая в затылке. — Дела-а-а. Вот этого я и боялся. Развернувшись, он выбежал из кухни. Из прихожей опять донеслась приглушенная ругань, потом щелчок, из гостиной закричал телевизор и холодильник затрясся в приступе работоспособности, но вернувшийся Стас сразу же его отключил, и тот заглох. — Что ты делаешь? — недоуменно спросила Кира. — Хочу кое-что проверить, — он включил комбайн, и тот завыл. Кира, зажав уши ладонями, терпеливо ждала, но на этот раз ничего не произошло. Стас дал комбайну поработать несколько минут, потом отключил его и вздохнул. — Так-так. — Что значит ваше так-так? — Сеть не держит такого напряжения. Не выносит одновременного включения мощных пользователей. Скачков напряжения не выдерживает. — А как же люстра? — Вот я и говорю. В холодильнике же реле — то включает, то отключает. Скачок напряжения — совпало с перегоревшей лампочкой. — То есть, если я вместе с холодильником включу, например, пылесос, то… — Хлоп! — печально сказал Стас, возвращая холодильник к жизни. — Может, сразу. А может, через минуту. Коротит где-то. Проводка древняя. Или сделана неправильно. Вот тебе и свечи. Вот тебе и канделябры. — И что же теперь делать? — Проводку менять. Но это можно делать только через полгода — помнишь? — Бред! — сердито сказала Кира, вываливая на стол из ящика кухонные ножи. — А нельзя это приписать к порче имущества? — Разве что если оно загорится… — Типун тебе на язык!.. — Спасибо! — А если в результате таких вот хлопков испорчусь я?! — А мы, Кира, к имуществу не относимся, — Стас проверил ногтем одно из лезвий и вытащил из ящика точилку для ножей. — А как же наши личные неудобства?! — возмутилась Кира. — Я б тебе сказал про наши личные неудобства, да не употребляю такие слова при дамах, — буркнул Стас и занялся затачиванием ножа. — Значит, чтобы включить комбайн, надо отключить холодильник? — Именно. Боюсь, правда, что холодильнику такое расписание не пойдет на пользу, поэтому это делать лучше пореже. Но сегодня можно. — А я-то рассчитывала на обогреватель, — уныло сказала Кира. — В квартирке-то холодновато. — Так тот, который я в спальне видел, включать можно — он масляный, много не жрет и ничего не будет. А вот в остальном… — он выразительно покрутил рукой с ножом в воздухе и снова принялся за работу. Кира поджала губы. — Вот и начались обещанные сюрпризы! — Дай бог, чтоб они на этом и закончились, — заметил Стас. Но по выражению его лица не было похоже, чтоб он верил в собственные слова. * * * Пока брат, подкрепленный обещанным омлетом, экспериментировал с электричеством, сопровождая эксперименты вдумчивой цензурной руганью, Кира развела на кухне бурную деятельность, наполнив ее вкуснейшими запахами. Стуча ножом, бренча посудой, с небрежной точностью управляясь со специями, которые выстроила на столе рядком, Кира продолжала громко распевать пиратские песенки из «Острова сокровищ», в процессе готовки не забывая зорко поглядывать в просвет между занавесками во двор, где все еще сидело несколько женщин, но те, казалось, забыли об их существовании и в сторону ее окон не смотрели. Аппетитный аромат уверенно расползался по квартире, съедая затхлые и сырые запахи, и ругань все реже раздавалась из ее недр, и вскоре Стас забросил всякие активные действия и прочно обосновался на кухонном табурете, поглядывая на скворчащие кастрюли и сковородки жалобными собачьими глазами и то и дело получая шлепки по рукам за попытки стянуть что-нибудь из ингредиентов или уже готового. Отчаянно чихая от поднявшейся пыли, Кира отыскала в шкафу скатерть, собираясь накрыть обед в столовой. Ей хотелось торжественности. Стасу же хотелось есть, и, торопливо помогая ей, он ворчал, что сейчас не до эстетизма, но Кира его не слушала, желая обставить первый обед в собственной квартире с собственным братом в парадном духе. Кроме того, ею отчасти руководило нечто занятное, очень похожее на желание ребенка поскорее поиграть с новой игрушкой. Одно время она хорошо зарабатывала и могла позволить себе шиковать и не выгадывать копейки, но собственной столовой у нее не было никогда — именно это она и пыталась объяснить Стасу, который покорно кивал в ответ и ловко выхватывал из-под ее упоенно порхающих рук бокалы и бутылки. За обедом они говорили мало и, в основном, ни о чем. Стас упоенно жевал, нахваливая сестру, почти ежеминутно просил добавки и под конец, до блеска вычистив тарелку хлебным мякишем, с удовлетворенным вздохом тяжело откинулся на высокую спинку стула и заявил, что в жизни не едал ничего вкуснее. После этого они долгое время лениво созерцали друг друга с противоположных концов стола, с улыбками, исполненными усталой сытости, попивая прохладную «Тамянку» под мерное щелканье заведенных Стасом настенных часов. Среди пустых тарелок и хрустальных салатниц желтело пятно нарциссов, источавших слабый воздушный аромат, и свежий мартовский ветерок, летавший по комнате, ерошил волосы и холодил лицо. Подождав, пока еда более-менее уляжется в желудках, Стас и Кира частично убрали со стола, после чего брат с героическим видом вызвался мыть посуду. Кира не стала его отговаривать и, застелив одно из вращающихся кресел стареньким зеленым покрывалом, забралась в кресло с ногами. На этот раз кресло показалось невероятно уютным и даже каким-то родным, и сразу же всплыло призрачное, почти стершееся воспоминание, в котором она, трехлетняя, стоит в кресле, крепко держась за спинку, а большая рука деда кружит это кресло, и из трубки деда, зажатой в его зубах, валит дым, как из трубы паровоза, и Кире весело. Вздохнув, Кира потянулась за пультом дистанционного управления и начала переключать каналы, но ничего интересного не попадалось — либо бессмысленные песенки, от которых хотелось удариться в слезы (не по причине их лиричности, а от обиды за многовековое поэтическое наследие), либо ток-реалити-и-еще-черт-знает-что-шоу, либо героические штатовские гражданские и военные лица, в очередной раз спасающие мир и свои задницы, уныло и однообразно ругаясь. На одном из каналов она наткнулась на американский боевик, живописавший злодейства русской мафии на украинском языке. Несколько минут Кира наблюдала за действием, забавляясь, но когда здоровенный негр в американской форме, придав лицу зверское выражение, вопросил с экрана: «Якого биса?!» — не выдержав, фыркнула и выключила телевизор, после чего снова начала кружиться в кресле, задумчиво созерцая грязную паутину на стенах и потолке, развешанных везде в художественном беспорядке пауков и мушиные трупики, пыль, голые стены и всеобщий развал и с содроганием представляя себе первую уборку. Возле люстры, окутанной паутинной чадрой, назойливо жужжала муха. В комнату неслышными кошачьими шагами вошел Стас, потирая друг о друга мокрые ладони, остановился возле фортепиано и, когда кресло повернулось к нему, вкрадчиво осведомился: — А ты сильно устала? — А что? — Кира спустила ноги с кресла и, закинув руки за голову, потянулась. — Если ты хочешь приняться за уборку прямо сейчас, то я умираю от усталости. А если ты хочешь пригласить меня прогуляться, то я свежа, аки молодая петрушка! Стас с негодованием отмел первую версию, после чего возвел очи к потолку и вздохнул с видом безнадежного романтика, узревшего предмет своих мечтаний. — Море. * * * Море было все тем же — таким, каким она его помнила с детства и позже, в периоды редких наездов, последний из которых был очень давно. И, глядя на него, Кира испытывала странное чувство — теплое и в то же время грустное. Море не изменилось. Менялся город вокруг, менялись очертания берегов, осыпающихся медленно, но верно, менялись бродящие по пляжам люди, а море не менялось, и легкие волны все так же уютно шлепали о разноцветную гальку, и все так же тянулись по неспокойной зеленоватой поверхности солнечные дорожки, и виднелись ярко-голубые пятна над укрытыми водой известняковыми пятачками, и вдоль берега широкой полосой все так же тянулись груды ярко-зеленых, похожих на спутанные ленты, и темно-коричневых щетинистых водорослей, источавших резкий запах йода, и если ступить в воду и лечь на нее, она подхватит тело — легко и надежно, и можно лежать на спине, глядя в далекое южное небо, покачиваясь на прокатывающихся водяных горбах, и тебя будет нести мимо изрезанного скалистого берега, мимо полузатопленных пещер и огромных глыб — все дальше и дальше, и город вместе со своей суетой останется где-то в другом мире, а в этом будут только плеск волн, грубоватые крики пролетающих чаек, редкий тоскливый звон большого колокола, полвека проведшего в плену Нотр-Дама, а теперь болезненно отвечающий на чей-то очередной булыжник, запущенный в его старый бок, и запах свежести, йода и полыни. И ничего больше, и может показаться, что ты растворяешься в этом первобытном мире, и сам уже стал всего лишь одной из небольших катящихся куда-то волн, частью моря, которая безмятежно колышется, поигрывая с солнечными лучами… Но это если нет летнего пляжного гомона, и рева музыки, льющейся из динамиков и далеко разносящейся над заливом, и не ползут вдали, на наскребенной где-то солярке, для выполнения очередной задачи корабли какого-нибудь из государств, и не полосуют воду вальяжно яхты, а катерки, сердито урча, не волокут на привязи парящих над водой парашютистов. И если ты плещешься в прозрачной воде, не забивая себе голову ее составом, над все большим испохабливанием которого усердно трудятся военные объекты все тех же государств, и городские предприятия, и не размышляешь над состоянием напорных и аварийных коллекторов, которые то и дело переполняются и ломаются. Когда-то, лет восемь назад Кира просматривала набросок статьи одного из знакомых, работавшего в крымской газете, рассказывавшей о состоянии городских бухт, и хорошо запомнила фразу: «В городе ежесуточно сбрасывается примерно 130 тысяч кубов бытовых и промышленных стоков без очистки». Статья, правда, так и не вышла, а серьезные лица с телеэкранов уверяли что с каждым годом экологическая обстановка становится все лучше. Но с тех пор она не вдавалась в подробности. Иногда и вправду было лучше не знать, а просто смотреть и думать, как все красиво и необъятно, и величественно, и море — это просто море, и вокруг него — белый город, город ветров, солнца и вина, странное место, где постройки двадцатого века всего несколько десятков метров отделяют от остатков домов и стен, возведенных больше двух тысяч лет назад, и пройдя эти несколько десятков метров, можно оказаться в другом мире. Но и этот мир, на взгляд Киры, уже успели подпортить с тех пор, как она его видела в последний раз — обновленный Владимирский собор ей совершенно не нравился — по сравнению со старым он выглядел довольно нелепо, но еще более нелепо выглядела неизвестно зачем водруженная неподалеку белая ротонда с ярко-малиновой крышей, совершенно перекашивавшая вид древнего города. Сидя на деревянном топчане, она потянулась. Стасу уже давно снял ботинки и носки, небрежно бросив их рядом с топчаном, закатал брюки выше колен и теперь весело шлепал босыми ногами по мокрой гальке неподалеку. Сейчас он как никогда был похож на мальчишку, вырвавшегося на долгожданную прогулку, и восторг на его лице был таким отчетливым, что Кира, не выдержав, отвернулась и начала разглядывать немногочисленных прогуливающихся по пляжу людей. Совсем скоро по обе стороны начнут греметь по вечерам дискотеки, но и без того уже повсюду валялись бесчисленные пустые пивные баклажки — бич последних лет. Баклажки стали еще более распространенным украшением улиц, чем пустые пачки и драные целлофановые пакеты, они катались по асфальту и торчали из кустов, они валялись, раздавленные, под скамейками, они были везде. Не выдержав, она встала и пошла к кромке воды. Над морем низко висело алое солнце, и Кира порадовалась, что они застанут закат — морские закаты, как и рассветы, были красивы необычайно. Кто-то говорил ей, что закаты над океаном еще красивее, но она не верила в красоту океанских закатов. Собственно, она вообще не верила в океанские закаты. Стас, сидя на корточках, выискивал среди гальки плоские округлые камешки и запускал их по воде, и камешки, всплескивая воду маленькими взрывчиками, весело прыгали над поверхностью моря. Кира присела рядом, чувствуя, как ее меланхоличное настроение постепенно улетучивается, сменяясь прежней беззаботностью. Хотелось делать глупости, завизжать на весь пляж, чтобы вздрогнули чинно прогуливавшиеся неподалеку пожилые дамы, шлепать босиком по воде или хлопнуть по ней ладонью, так чтоб во все стороны полетели брызги, или чмокнуть Стаса в смуглую щеку за то, что он существует, за то, что он сидит тут и бросает камешки в воду с таким сосредоточенным лицом, будто выполняет весьма ответственное задание. Она смотрела на мысик, и на сердце у нее лежало теплое, уютное чувство, что-то сродни умиротворению. К чему бояться каких-то шести месяцев? Какое значение имеет время, если ты проведешь его дома? А может быть, она и не вернется в Симферополь? Что ей там делать?.. Почувствовав, что ее мысли принимают неверный оборот, Кира выбрала плоский красный камешек и запустила его по воде, но тот прыгнул всего лишь раз и тут же утонул. Недовольно скривив губы, она нашла другой, примерилась получше, швырнула, и камешек отшлепал пять раз и только после этого булькнул на дно. — Высокий класс! — заметил Стас и повернулся к ней, улыбаясь, но в его глазах было недоумение. — Ты чего помрачнела? — Я? Я не помрачнела. Я задумалась, — пояснила Кира, запуская пальцы в мокрую гальку. — Я задумчивая. Бываю. Иногда. — Может, устала? — заботливо спросил он, и в его глазах мелькнуло огорчение. — Да? Чего не сказала… я тут с щенячьим восторгом ношусь по берегу… Может, вернемся, спать ляжешь? Ее рука сделала отрицательный жест. — Ничего я не устала. А даже если б и устала, все равно не легла бы. Я никогда не ложусь раньше часа ночи — просто не смогу заснуть. Я, видишь ли, сова по образу жизни. — Такой образ жизни вреден для здоровья, — недовольно произнес Стас и запустил над водой еще один камешек. — Тебе стоит изменить свое расписание. Хотя… на новом месте оно, возможно, изменится само собой. — Ну, вот это вряд ли. — Ну, вот это поглядим, — в тон ей ответил он. — И все-таки… — Нет! — отрезала Кира, после чего на ее лице неожиданно отразилось смятение. — Господи, а Вике-то я не позвонила! — Какой Вике? — спросил Стас со слабым интересом, перебирая мокрую гальку. — Подруге. У меня подружка здесь живет, Вика Минина… — Часом, не родственница воеводы Кузьмы Минина? — Ой, не знаю. Если этот воевода погуливал, то вполне возможно… Мы вместе в школе учились — вплоть до одиннадцатого… Ой, чего мы только не вытворяли!.. — Любопытно будет узнать, — голос Стаса слегка посуровел. — И чего вы там такого вытворяли? Это дела подсудные или как? — Не говори ерунды! Просто забавлялись, особенно в начальной школе. Невинные выдумки, — Кира запустила в воду горсть мелких камешков. — Во втором классе итальянского сериала «Спрут» насмотрелись и вбили в головы одноклассникам, что за нами следят итальянские мафиози, а во дворах вокруг школы стоят их машины с фальшивыми номерами, под которыми легко прощупываются настоящие… господи, такого намутили, такой лапши намотали. И ведь все поверили — убеждать мы умели. Все начали вычислять злых мафиози, замаскировавшись родительскими шляпами и темными очками, девчонки разукрашивались мамашиными косметиками, чтоб мафия их не узнала… По кустам прятались, по подворотням, выслеживая различных подозрительных типов. А автовладельцы, жившие в соседних домах, чуть не рехнулись, постоянно отгоняя от своих машин стаи странных разукрашенных детей, которые, все поголовно в черных очках, старательно прощупывали их номерные знаки. — И долго это тянулось? — с добродушной усмешкой осведомился Стас. — Месяца два, — Кира фыркнула. — Под конец, даже мы с Викой начали верить… А потом как-то все сразу сошло на нет… до тех пор, пока мы не вычислили один старый дом, в котором якобы обитают то ли привидения, то ли семья маньяков… опять пошла потеха… — Какие же потехи пошли годкам к пятнадцати? — поинтересовался он, но в ответ ему погрозили пальцем. — А вот этого я тебе уже не скажу. Хоть, Стас, ты и отличный парень и вообще брат, но существуют вещи, предназначенные только для женских ушей. — Так-так… — Ничего общего с «так-так» это не имеет! — Кира прищурилась и снова начала смотреть на клонящееся к воде солнце. На самом деле, «так-так» имело место, но вовсе не так, как подумалось Стасу, и было это не годкам к пятнадцати, а раньше, когда у отца были сложности с работой, и еда в доме была однообразной и скудной. В основном, это была каша или слипшиеся макароны, а ей так хотелось вкусненького, и они с Викой частенько сбегали с уроков и болтались по центральному городскому рынку, где умело, ни разу не попавшись, таскали с прилавков апельсины, гранаты, хурму и соленые огурцы, после чего с удовольствием поедали добычу, честно поделенную пополам, в маленьком прилежащем парке, чувствуя некий хищный восторг. Но это было давно, и вспоминать об этом она не любила. — Как же получилось, что она здесь, а ты там? — Стандартно. Замуж она вышла. Правда, уже развелась. Она уже трижды успела побывать замужем и развестись. — Симпатичная? — деловито спросил Стас, и ему снова погрозили пальцем. — Вот в этом направлении твои мысли пусть не простираются! Вика — охотница, и вы, якобы владыки земли, для нее — лишь спорт. Она славная — и как человек, и как подруга, но ты лучше к ней не подкатывайся — оглянуться не успеешь, как станешь частью коллекции. — Ну, кто какие собирает коллекции, — Стас пожал плечами, и Кира быстро глянула на него — в голосе ей почудилась странная жесткая насмешка. Но лицо брата было все так же добродушно, и глаза смотрели весело и с любопытством. — Не беда, позвонишь завтра. — Можно, конечно, пригласить ее сегодня на ужин… вообще-то, я так и собиралась… — А она сама давно тебе звонила? — Не помню, — Кира рассеянно потерла кончик носа и оглянулась в сторону топчана, где остались их вещи. Стас хмыкнул, шевеля большими пальцами ног. — Ну, в таком случае, денек ничего не решит, разве нет? Нет, ну, конечно, это твое личное дело, но я, если честно, хотел бы провести этот вечер только с тобой. Погоди танцевать руками, я вовсе не собираюсь играть роль домашнего деспота, просто в первый вечер, в нашей новой квартире… — Она пока еще не наша. — Она будет наша, — с ударением произнес Стас. — Иначе и быть не может! Или ты передумала насчет шести месяцев? — Да нет. Просто, наверняка что-нибудь да произойдет — какая-нибудь гадость! Или баба эта, из комиссии, прицепится к чему-нибудь… Стас тихо засмеялся. — Тебе когда-нибудь говорили, что ты излишне мнительна? — Мне постоянно это говорят! — Не удивительно. Не стоит постоянно строить некие виртуальные подвохи, благодаря которым все может развалиться. Нужно верить, что все будет именно так, как надо, как ты хочешь. Если человек заранее верит в проигрыш — он проигрывает. Если же человек верит в свою победу — она ему достается. Все сбудется — надо лишь только верить… Знаешь, я никогда не верил, что мы больше не встретимся… То есть, я верил тому, что сказала мать, верил ее фактам, но… в то же время я верил, что ты все еще существуешь и когда-нибудь мы снова увидимся. — Тебя ко мне привела не вера, а стечение обстоятельств, — Кира встала, одергивая юбку. — Кто знает… — рассеянно отозвался он, глядя на тонущий в волнах огненный шар. — Может, просто подошло время… Всему свое время… время обнимать и время уклоняться от объятий, время искать, и время терять, время любить и время ненавидеть… время светилу и время приходу теней… — Кто это сказал? — спросила Кира, ковыряя носком сапожка в блестящей гальке. — Экклезиаст. — А зачем он это сказал? — Не знаю, — задумчиво ответил Стас, наблюдая за игривыми волночками. — Никто не знает… на самом деле… Огненный шар коснулся моря, и по легким волнам растеклось багровое золото, и небо, казалось, стало ниже, теряя прозрачную нежную синеву, а на горизонте, где сгрудились перистые облака, вспыхнул закатный пожар, и медленно уходил в глубины огромный шар, и багрово-золотистый свет, вначале мощный и яростный, постепенно становился мерцающим и таинственным, уходя все дальше и дальше, и уже казалось, что солнце горит где-то у дна моря, словно теперь там расцветала заря, обещающая новый яркий день, а здесь, наверху, мир накрывали вечерние тени, и ночь следовала за ними. * * * Ее пальцы, бросив на тишину гостиной мазок последнего густого аккорда, взмыли с клавиш и еще несколько секунд висели над ними, словно за пальцами тянулась тонкая нить затихающего звука, и они боялись ее порвать. И только, когда вновь наступила тишина, они поплыли в сторону и вниз и плавно легли ей на колени. Стас, смотревший куда-то невидящими глазами, встрепенулся, точно пробудившись от легкой полудремы, и тихо сказал: — Очень красиво. Что это? И кто? — Этюд Черни, — Кира улыбнулась и, потянувшись, взяла с крышки фортепиано бокал с вином. Чуть качнула его, и вино, бархатно-рубиновое на электрическом свете, тяжело колыхнулось среди тонких узорчатых стенок. — У меня в голове знаешь сколько этих этюдов?! И Геллер, и Бертини, и Александров, и Барток… Никаких нот не надо. Учили меня — дай бог каждому! — глубокой ночью разбудить и сказать страшным голосом Лилии Людвиговны: «А ну-ка, девочка, исполни-ка токкату Калькбреннера!» — и исполнила бы, как миленькая! Сейчас-то, конечно, память не совсем та… А вообще, знаешь, Стас, как мне все надоело, если честно! Я не о музыке… так надоело жить, постоянно оглядываясь на других Сколько уже можно думать о том, как бы кого не обидеть, как бы кого не задеть… Постоянно думать о ком-то другом! А хочется, для разнообразия, подумать о себе! Просто пожить, понимаешь? Не думая, что там будет завтра, откуда взять денег, когда очередное подорожание всего и на сколько, где бродит единственный и неделимый… Хочу, чтоб все мое было под боком, хочу работать в своей мастерской, хочу придумывать новые модели и чтоб никто ко мне не лез, вот! — Так вот тихо-мирно? — Стас, снисходительно улыбнувшись, долил ей вина, и тонконогий бокал с тяжело колыхающейся темной жидкостью улетел, подхваченный рукой Киры и стремительным проворотом кресла. — А как же мировые катаклизмы, революции… — А-а, ты, никак, об этом киевском бреде?! — темные глаза неодобрительно взглянули на него из-за спинки кресла. — Да, редкий случай массового буйного помешательства. Только при чем тут должна быть я?! — Но ты же за кого-то… — Ни за кого! Во-первых, у меня было полно работы! А во-вторых, не вижу смысла. Что один, что другой… песни разные, аккомпанемент один и тот же. Мне деньги нужно было зарабатывать, а не бегать с флажками и ленточками в руках и патриотизмом в глазах! И мандарины я покупала, потому что это всего лишь… — Господи, мандарины-то тут при чем? — А-а, так здесь народ таким образом выражал свой протест против Ющенко — не покупал апельсины и мандарины. Стас посмотрел на нее недоуменно. — Какая связь? — Так они ж оранжевые, — Кира на повороте кресла подхватила со столика пачку сигарет, и та улетела вместе с ее насмешливым лицом. Стас захохотал, оттолкнулся ногой, и его кресло тоже закружилось, волнами разнося хохот по гостиной. — Ты это серьезно? — Я не шучу такими вещами, как общественное негодование, — укоризненно отозвалась Кира, внимательно разглядывая комнату, летящую по кругу и пытаясь представить, как в этом кресле среди этих стен сидела Вера Леонидовна в своем шелковом халате, как она вставала и шла… куда? И заглядывали ли соседи ей в окна, когда она была жива? — Ладно, мы отошли от темы, — дружелюбно заметил Стас, когда на повороте кресла встретился глазами с рассеянно-раздраженным взглядом сестры. — Итак, мадемуазель, для счастливой жизни вам нужны следующие составляющие: деньги… — Деньги — обязательно, — подчеркнула Кира. — Хотя бы, чтоб делать покупки в зависимости от качества, а не от цены! И не впадать в предынфарктное состояние из-за очередного подорожания чего-нибудь. А если понравится какая-нибудь вещь, просто взять и купить ее, не подсчитывая, останутся ли денежки на «Мивину» и хлебушек. — Ну да…Что еще… уверенность в завтрашнем дне, полная устроенность жизни и покой. М-да, — Стас зевнул, откровенно заскучав. — Довольно примитивно, я бы сказал… — Примитивно?! — вскинулась Кира, и ее руки описали в воздухе возмущенную, замысловатую фигуру. — Ограниченно, — мягко поправился Стас. — А как же поиски, кипение страстей, загадки… — Одну-две загадки можно, если это не нарушает душевного равновесия. К тому же, ты забыл про мастерскую… — Фи! Ну что такого в цветочных горшках? — Это не просто горшки! Это… — Это очень красивые горшки, да? Затейливые и неповторимые, но это просто горшки, — Стас вздохнул, глядя на потолок. — Это то, что я привык видеть каждый день. Горшки, телевизоры, раздолбанные троллейбусы, мусор, бытовая ругань, скучная работа, мелочь в карманах, покупки, вечернее пиво, новости, похожие одна на другую… Это обыденность, Кира, сплошная серая обыденность, и если б ты знала, как она мне надоела. Я изучал историю древних цивилизаций и их религий, моя голова забита удивительными вещами, но здесь от меня никакого проку. Помнишь, что сказал дядя Ваня? Образование историческое — значит, никакое. — Но Стас, — вкрадчиво произнесла Кира, — еще при поступлении ты должен был знать, на что идешь, и понимать, что историческими знаниями ты здесь денег не заработаешь никогда. Хотелось поиграть в Индиану Джонса? Стас неопределенно пожал плечами. — Трудно сказать. Может быть. Я тебе уже говорил, что я — не человек действия… — Я помню. Быстро найти что-нибудь этакое, а потом долго сидеть рядом и изучать, изучать… Он рассмеялся. — Примерно. Изучать. Разгадывать тайны. И чтобы никто не мешал, не становился поперек дороги. Быть мирным, но могущественным, чтобы при необходимости быстренько нагнать страху… — Гудвин Великий и Ужасный! — Кира хмыкнула, ставя в провороте на столик пустой бокал. — Так тебе нужна власть, как у всех этих воротил? Тю, Стас, вот уж этого я от тебя… — Нет, не нужна, — ответил Стас с неожиданной усталостью. — Такая власть мне совсем не нужна. В чем она заключается? В изобилии денег и суровых мэнов, готовых за эти деньги раскатать в блин кого угодно. Это не власть, Кира, это фигня! — Власть всегда была такой, Стас. А ты идеалист, оказывается? — Власть многогранна, а я не… — Стас сделал испуганные глаза и махнул на нее рукой, словно отгоняя страшное видение. — Слушай, мы начинаем забираться в такие дебри… да еще на ночь глядя! Уже начало первого, кстати. Ты спать не хочешь? Кира отрицательно покачала головой. — Совсем нет, свободно могу проговорить еще пару часов. Я ж тебе сказала, что я сова. Тем более что зацепили такую интересную тему… — Нет уж, зацепим ее как-нибудь в другой раз, — Стас поджал губы, сразу же став намного старше. — Я тебе могу сказать только одно — власть требует особого умения, которого у меня нет и, надеюсь, не будет. — Какого же? — Приносить жертвы. — Какие? — Любые, Кира, — он посмотрел на дымящуюся в пальцах сигарету. — Любые. По железному подоконнику что-то стукнуло, и за окном промелькнула серая кошачья тень. Кира вздрогнула и с трудом подавила в себе внезапно возникшее желание помчаться на кухню и отдернуть шторы, и там, за стеклом, обязательно окажутся чьи-то внимательные, жадные глаза… «Тьфу-ты!» — раздраженно сказала она про себя и покосилась на брата, который задумчиво курил, откинувшись на спинку кресла и глядя в ночную тьму за окном. От выпитого вина его лицо немного раскраснелось, темные глаза поблескивали мягко и загадочно, ноздри чуть раздувались, и когда он поднимал руку, чтобы поднести сигарету к губам, под смуглой кожей отчетливо обозначались небольшие, но крепкие мускулы. Сейчас Стас особенно напоминал хищника — красивого, грациозного, гибкого хищника вроде ласки или горностая, и за внешней расслабленностью его позы чувствовалось собранность и настороженность. Глядя на его четкий профиль, на ровно вздымающуюся грудь, на движения губ, выпускающих облачка сигаретного дыма, Кира в очередной раз с удовольствием подумала о том, до чего же хорош ее брат… и на секунду даже пожалела, что он ее брат…И тут же слегка покраснела. Таких мыслей не должно появляться в голове. Ей захотелось, чтоб Стас немедленно что-нибудь сказал, но тот, как назло, молчал, словно знал, о чем она думает, и не желал разбивать наваждение. Внезапно Кире показалось, что Стас понимает, что она невольно любуется им, и ему это нравится. И впервые с момента их встречи она ощутила, что рядом с ней, в сущности, сидит совершенно чужой человек, о котором она ничего не знает. Двадцать лет — это двадцать лет… и ты ведь не знаешь, каким я был все эти двадцать лет. Не знаешь, что я за человек. — Ты уже придумал, чем будешь заниматься? — спросила она. Стас повернул голову и улыбнулся дружелюбно-снисходительной улыбкой, и наваждение тут же разлетелось вдребезги. — Найду какую-нибудь работенку, которая будет отнимать у меня все дни, но оставлять свободными вечера. — И что же ты собираешься делать по вечерам? — У меня возникло желание написать книгу. Собственно, оно возникло у меня довольно давно, так что не удивляйся, если по ночам будешь заставать меня в кресле, задумчиво покусывающим гусиное перо. — Серьезно? — Кира подвинулась на краешек кресла, глядя на Стаса с интересом и насмешкой. — Разумеется. Это место идеально подходит для работы. — В таком унылом месте можно написать лишь что-то очень ужасное или очень философское. — Вторая попытка тебе удалась. — И о чем же будет книга? — О тщете всего сущего. — Стас! — Шучу. Кира, когда напишу, тогда и узнаешь. Пока я ее не закончу, ты из меня и словечка о ней не вытянешь! — Ну и зануда же ты! — Вовсе нет. Просто я очень загадочная личность! Кира недовольно передернула плечами. Ее взгляд упал на часы, и она внезапно вспомнила, что собиралась завтра, вернее, уже сегодня съездить в Симферополь за вещами и оставшимися документами. — А загадочная личность уже выбрала комнату, в которой будет спать? Стас хмыкнул и добавил к стройному ряду окурков в пепельнице еще один. — Я уже заметил, что ты положила глаз на бабкину спальню, поэтому собираюсь простереть свое бренное тело во-он там, — он кивнул на ветхий диванчик, застеленный покрывалом в ужасных лиловых розочках. — Я уже проверил, он меня вполне выдержит — в особенности, если я не стану вертеться во сне, а буду лежать, сложив руки на груди и стараясь дышать пореже. — Вот и славно, — Кира встала, смахнув с колен несколько чешуек пепла. — Тогда я застелю постели, а ты убери тут все. — Почему я? — Потому что, — любезно пояснила она и вышла из гостиной, на ходу любовно тронув пальцами крышку старенького «Беккера». Жаль, что уже так поздно, она бы с удовольствием сыграла что-нибудь — именно сейчас — что-нибудь возвышенное и сильное, например, «Vivo per lei», которую она слышала в исполнении Андреа Бочелли и Джуди Вейс, хотя для лунного часа больше подходит что-то тихое, минорно-задумчивое. Но ничего минорно-задумчивого не хотелось. Больше всего хотелось, чтоб здесь был ее СD-проигрыватель. И поставить «Hallelujah» Генделя. На полную громкость. Чтоб все соседи, будь они неладны, попадали со своих кроватей. По всему дому. Одновременно. Бац-бац!.. Прекрати! Стас в гостиной недовольно зазвенел бокалами, и Кира заспешила в спальню, хлопая тапочками по прогибающемуся полу. Включила свет, критически осмотрела затянутый паутиной потолок и унылых сенокосцев, пристроившихся как раз над кроватью, после чего принялась рыться в бельевом шкафу, то и дело с любопытством поглядывая в сторону зашторенного окна. Выложив на постель очередную наволочку, Кира не выдержала и прошла мимо окна в сторону трюмо, делая вид, что окно ее совершенно не интересует, но на полдороги резко развернулась и отдернула шторы. Разумеется, за окном никого не было. К стеклу прильнула тьма, в которой шелестел ветер и где-то вдалеке едва слышался шум одиноких машин, и на Киру смотрел лишь бледный лик луны, едва проглядывавшей сквозь густые ветви деревьев. В распахнутую форточку тянуло ночным сыроватым холодком. Сударыня, имеем честь поздравить вас с первой стадией паранойи! Кира раздраженно задернула шторы, чуть не сорвав их с клипсов, и уже повернулась было к шкафу, но тут за окном послышался легкий шелест, а следом — негромкое рыканье. Звук не был угрожающим, скорее даже дружелюбным — таким рыканьем игривые псы приглашают затеять веселую возню или выражают свой восторг от встречи с хозяином. Потом раздался легкий хруст, словно кто-то наступил на пустую сигаретную пачку. Кира повернулась и осторожно отодвинула одну штору. И на этот раз пространство перед окном было пусто, но она успела увидеть, как в глубине двора стремительно мелькнула массивная приземистая тень — мелькнула и сразу же пропала с глаз, слившись с тьмой. — Собаки ходят, — сонно пробормотала она, отворачиваясь. Какая-нибудь дворняга. Может, бабка прикармливала… хотя вряд ли. А может, Лорд решил заглянуть на досуге. Если соседи заглядывают к ней в окна, то почему это не сделать и соседской собаке? Сударыня, имеем честь поздравить вас со второй стадией паранойи! Она задернула штору, подошла к кровати и разложила вытащенное белье на две аккуратных стопки. Стас получил гарнитур в мелкий синий цветочек, себе же она взяла набор с цветными сюрреалистическими узорами, вскользь подумав, что они как раз подходят к ее нынешнему душевному состоянию. Быстро застелив кровать, Кира высоко взбила большую подушку, приветливо отогнула уголок одеяла для самой себя, включила бра в изголовье и, погасив верхний свет, вышла из комнаты, прижимая к груди стопку постельного белья. За закрытой дверью ванной уже шумел душ и слышался веселый, немного фальшивый напев. Она хотела было стукнуть в дверь, но, передумав, повернулась и прошла в комнату. Стас успел убрать все остатки пиршества и даже снял покрывало с дивана, и оно, аккуратно сложенное, висело на спинке придвинутого к дивану стула. На сиденье же стоял один из канделябров с оплывшими свечами, тускло поблескивая в свете люстры. Несколько секунд Кира недоуменно смотрела на него, потом начала застилать диван, то и дела косясь в сторону канделябра. Вскоре в комнату вошел Стас, приглаживая слегка влажные волосы. На его лице блестели капли воды, и глаза смотрели довольно и сонно. Наблюдая, как Кира взбивает подушки, он нетерпеливо потер ладони. — Ох, сейчас как завалюсь!.. — А ты зачем сюда свечи поставил? Отчего-то ей вдруг показалось, что Стас сейчас начнет оправдываться и изворачиваться, и, наверное, это отразилось на ее лице, потому что черная бровь Стаса удивленно вздернулась. — А что такого? — Да нет, — она смешалась, — просто… — Ты меня в чем-то подозреваешь? — спросил он с отчетливым холодком и, прежде чем Кира успела что-то сказать, добавил — теперь уже мрачно: — И не напрасно. Потому что как только ты уснешь, я прокрадусь к тебе в спальню и ударом этого канделябра лишу жизни… Нет, вначале я подам знак своим сподвижникам, которые притаились там, в зловещей ночной тьме, — Стас схватил канделябр и, обратившись лицом к окну, начал по-бэрриморовски водить им вверх-вниз и в стороны. — А после… — Прекрати, — сказала Кира, облегченно рассмеявшись. Стас улыбнулся. — Я поставил его на всякий случай. Вдруг опять пробки вышибет, а фонарика у меня нет. При зажигалке много не разглядишь, в квартире я пока не ориентируюсь. Успокоилась? Ты слишком мнительна, сестрица. — Ты это уже говорил, — она встряхнула одеяло. — Все, можешь ложиться. Тебе пепельница не нужна? — Нет. Ты куришь по ночам, — обвиняюще произнес Стас, не спрашивая, а утверждая. — Иногда. Когда сон не идет. Не боись — у меня нет привычки тушить сигареты в подушке. Спокойной ночи. — Ага, спокойной, — отозвался Стас, расстегивая пуговицы рубашки. — Услышишь лязг цепей или замогильные вздохи — зови на помощь. Приду я с канделябром. Возможно, я даже приду с двумя канделябрами. — А ну тебя! — сказала Кира и вышла из гостиной, помахивая пепельницей. Проходя через столовую, она выключила свет и обернулась на ярко освещенный проем. По паласу двигалась темная гибкая тень Стаса, освобождающегося от одежды. Отвернувшись, Кира вышла в коридор. В комнате она аккуратно разложила на тумбочке свои вещи, поставила будильник сотового на семь утра, посмотрела на зашторенное окно, задумчиво покусала губу и перевела часы на восемь тридцать. Вставать рано совершенно не хотелось. В ванной Кира долго нежилась под струями теплой воды, щурясь от удовольствия. Все неприятные мысли отступили, и сейчас она думала только об одном — о чистой, свежей, мягкой постели, в которую будет так чудесно плюхнуться и мгновенно заснуть. Потом Кира подумала о море и о ведущей к ней дороге — чудесной тихой дороге. Можно будет по утрам совершать к морю пробежку, а летом и совмещать пробежку с купанием. В голове мелькнула мысль, что к этому можно привлечь и Стаса, но она тут же ее отбросила. Вряд ли Стас отнесется к этому с восторгом. Он не был похож на человека, который любит бегать взад-вперед без всяких целей. Кира улыбнулась. В голове слегка шумело от выпитого вина, но вскоре это должно было пройти. Она редко страдала от утренней головной боли, чему многие из ее друзей отчаянно завидовали. Вытеревшись, Кира надела рубашку, набросила сверху халат и, наклонившись, выдвинула один из ящиков тумбочки и задумчиво оглядела груду баллончиков освежителя воздуха. Потом порылась в ней и вытащила ярко-желтый, надпись на котором обещала, что при его использовании помещение незамедлительно наполнится ароматом сандалового леса. Проверив, не выключился ли холодильник, Кира, легко постукивая себя баллончиком по бедру, направилась в свою комнату, ступая осторожно и стараясь не производить шума, хотя это не получалось — при каждом шаге пол прогибался под ногами с неприятным скрипяще-гулким звуком. Проходя мимо столовой, она мельком заглянула в нее. Теперь темнота царила и в дальней комнате. Спал Стас или подавал знаки сподвижникам — это было его личное дело, и Кира проследовала в свою комнату, не попытавшись проверить, что происходит в гостиной. Старательно разбрызгав освежитель по всем углам, Кира с минуту неподвижно постояла посреди комнаты, потом принюхалась, удовлетворенно кивнула и поставила баллончик на трюмо. Взглянула на себя в зеркало, тщательно расчесала длинные волосы и встряхнула головой, чтобы пряди красиво и естественно распределились по плечам и спине. Потом развязала поясок халатика, чуть распахнула полы, изогнулась и приняла соблазнительную позу, выставив вперед голую ногу. Недовольно потерла указательным пальцем небольшой треугольный рубец между грудями — след старого ожога, который она получила в глубоком детстве — в настолько глубоком, что и не помнила ничего — то ли чайник на себя уронила, то ли с обогревателем обнялась… В сущности, теперь это не имело никакого значения, но шрам ее раздражал, хоть и не был особо заметен. Скользнув в постель, она выключила бра и некоторое время лежала в темноте, привыкая. Постельное белье было приятным, хоть и пока довольно прохладным. Кира несколько раз стукнула зубами и натянула одеяло до самого носа. Включать обогреватель на всю ночь она не рискнула, но и закрывать форточку не стала — неприятные запахи были ничем не лучше холода, кроме того, ночью всегда необходимо хоть какое-то количество свежего воздуха. Прошло довольно много времени, прежде чем она согрелась и, высвободив из-под одеяла руки, села. Тыльные стороны кистей тотчас же закололи ледяные иголочки, холодные нити зазмеились вверх, к подмышкам, и Кира поспешно спрятала одну из рук обратно под одеяло. Ничего себе холодрыга! Не включая света она на ощупь нашла на тумбочке сигареты и зажигалку. Щелкнула ею, убедилась, что пепельница стоит, как надо, и развернулась, усаживаясь поудобней. Ее рука с огненным тонким лепестком описала небольшой полукруг, бросив отсвет на голую стену, и в тот же момент в этом дрожащем бледном пятне вдруг появилась тень — четкая черная тень — мелькнувшая в быстром движении рука и неспешно качнувшийся в сторону дверного проема профиль, словно человек склонял голову, к чему-то внимательно прислушиваясь. Тень появилась и сразу же исчезла, потому что Кира, слабо ахнув, выронила зажигалку, и вернувшийся мрак проглотил тень без остатка. Дрожащими пальцами она нашарила выключатель бра, и в комнате вспыхнул свет, но никакой тени на стене уже не было. Выскочив из кровати, Кира метнулась к окну и распахнула шторы. Двор был темен и пустынен, никто не бродил по нему и не стоял под окнами. Но секунду назад там кто-то был, кто-то заглядывал к ней в комнату… Но окно ведь было зашторено. Зашторено и закрыто. А ведь, чтобы отбросить такую тень, человек должен был находиться внутри комнаты, уж во всяком случае, просунуть голову и руку в окно. Но окно было совершенно, абсолютно закрыто. Чтобы убедиться в этом, Кира несколько раз дернула ручку. Да, все правильно. Но тогда каким образом на стене появилась эта тень? Она не была ее собственной — во-первых, потому что сидя на кровати, обратившись лицом к стене, Кира никак не могла отбросить такой тени. Во-вторых, пальцы мелькнувшей руки были пусты, а у нее в одной руке была зажигалка, а в другой сигарета. А в-третьих, волосы человека, отбросившего эту тень, были коротко острижены, а профиль — тяжелым, неженским. Это был мужчина. Только откуда он взялся, если окно закрыто? Может, это был Стас? Но дверь закрыта тоже. Через щель такой тени не появится. И если бы даже она упустила движение открывающейся двери, обязательно бы шелестнула бамбуковая занавеска. Но в том-то и дело, что дверь не открывалась. Поворачиваясь, чтобы закурить, Кира машинально мазнула взглядом по дверной створке, и та была закрыта — именно так, как она ее оставила. Она посмотрела на голую стену и несколько раз быстро моргнула. Потом осторожно открыла дверь и выглянула в темный и пустой коридор, придерживая шелестящую занавесь. Вышла, сделала несколько шагов в сторону столовой, но тут же остановилась. Стас, конечно же, уже мирно спит. Для чего ей туда идти — чтобы убедиться в этом? Или сказать ему: «Стас, я только что видела на своей стене тень какого-то мужика, хотя в комнате никого не было». Вариантов того, как ответит на это брат, было множество, и ни один из них ей не понравился. Развернувшись, Кира почти бегом вернулась в свою комнату, постукивая зубами от холода, и закрыла за собой дверь. Быстро подошла к окну и выглянула. Никого. Кира села на кровать именно так, как сидела тогда, и поискала взглядом свою тень. Та, казавшаяся гигантской, лежала на задернутых шторах — огромная темная девушка с распущенными волосами, слегка изломанная складками тяжелой ткани. Потянувшись, Кира потушила бра и щелкнула зажигалкой. Теперь ее тень слегка переместилась, но все равно осталась на шторах. Она снова включила свет, слезла с кровати и начала прохаживаться по комнате, ища то место, с которого человек должен был отбросить тень именно в том ракурсе, в котором она ее видела. Оно отыскалось довольно быстро, и это привело Киру в еще большее недоумение. Чтобы тень получилась такой, какой она ее видела, человек, отбросивший ее, мог стоять только в одном месте — в аккурат между дверью и ее кроватью — почти вплотную к кровати, то есть там, где не увидеть его было бы совершенно невозможно. Но там никого не было. Откуда же она взялась? Несколько минут Кира мучительно думала, потирая лоб, после чего недоуменно спросила себя, чем, собственно, она, взрослая и относительно здравомыслящая девица, занимается? Множество новых впечатлений, общение с любопытствующими соседями, размышления о странной бабкиной жизни, немалое количество алкоголя, поглощенного на пару со Стасом, первая ночь на новом месте… Не удивительно, что ей начинают мерещиться всякие глупости. Разумеется, никто не заглядывал в окно и не бродил по комнате. Кира сердито выключила свет и снова щелкнула зажигалкой. Несколько секунд она смотрела на стену, но, конечно же, никаких теней на ней больше не появилось, ее же собственная мирно покоилась на задернутых шторах. Закурив, она бросила зажигалку на тумбочку и откинулась на подушку, глядя, как в тихой, холодной темноте вспыхивает и гаснет яркий огонек сигареты, похожий на чей-то дружелюбно и насмешливо подмигивающий глаз. За окном убаюкивающе шелестел ночной ветер. Уже затушивая окурок в пепельнице, Кира поймала себя на том, что, несмотря на пронизывающий холод, в ее комнате очень уютно — как-то по-домашнему уютно. Да и вся квартира не так уж плоха, как ей показалось вначале. Да, наверное потому, что это дом. Разваленный, грязный, но родной дом, и к нему нельзя относиться плохо. Ее глаза уже привыкли к темноте, мрак сменился полумраком, и Кира могла видеть очертания мебели и стен. Они не казались угрожающими или неприветливыми, они даже больше не казались чужими. Они казались удивительно благосклонными, умиротворенными, словно старый пес, обретший нового, заботливого хозяина. Эта мысль представилась Кире не только нелепой, но и очень занятной, и она обдумывала ее до тех пор, пока не уплыла в спокойный, усталый сон, до подбородка натянув на себя пухлое одеяло. * * * В глубокий ночной час, когда все стихло в погруженной в сонную тьму квартире, в небольшой щели между кухонной раковиной и облезлой стеной блеснула пара крохотных глаз — блеснула и погасла, и тут же блеснула снова. Потом из щели осторожно высунулась маленькая серая мордочка с настороженно шевелящимися усиками-вибриссами. Мышь застыла, жадно втягивая носом сыроватый воздух, пропитанный вкусными запахами. Человеческие ноздри не уловили бы этих запахов — для них они были уже слишком слабыми, но для мыши это был запах резкий, сильный, близкий и очень притягательный. Где-то совсем рядом находилась еда — много еды. Мягкий густой запах хлеба. Сладкий запах сахара. Суховатый запах крупы. И множество других запахов, принадлежность которых зверек не мог определить, но они определенно были съедобными. И они тянули — настойчиво, безудержно тянули к себе. Мышь была совсем молоденькой. Она жила на свете всего несколько месяцев, но уже успела хорошо познать множество опасностей окружающего мира. Она отлично запомнила приятный запах маленького оранжевого катышка, который в одной из квартир сгрызла ее сестрица, опередив всего на секунду, и вскоре забилась в страшных судорогах и издохла. Она знала, что существуют странные железные штуки, в которых лежат кусочки сыра или хлеба. Когда она сунулась в одну такую, ее спасли только чудо и хорошая реакция — ей всего лишь прищемило и вырвало пару усов. А еще она знала, что во многих квартирах и за пределами дома живут ужасные хвостатые чудовища с горящими глазами, когтистыми лапами и огромными клыками. Она видела, как такое чудовище сцапало ее братца так стремительно, что он не успел даже пискнуть, и съело без остатка совсем рядом. Были и другие чудовища — двуногие и вовсе уж гигантские, но эти чудовища были куда как более ленивы — они не утруждали себя выслеживанием и охотой и лишь издавали оглушительные звуки и бросались разными тяжелыми предметами. Попадали они очень редко, но все равно было страшно. К тому же многие из этих существ то и дело выпускали изо рта дым с очень противным запахом, от которого щекотало в горле и хотелось чихать. Тем не менее, к местам, где обитали эти ужасные создания, стремились все мыши, поскольку там всегда было очень много еды, и иногда она даже лежала без присмотра, как попало. Мышка обнаружила эту квартиру всего несколько дней назад, но для нее это был огромный срок. Вначале та ничем не привлекла ее внимания. Квартира казалась пустой, и запахи в ней царили исключительно неприятные. Мышка не уловила ни запахов чудовищ, ни запахов гигантов, едой и подавно не пахло. Кроме того, она не ощутила запаха присутствия других мышей. Похоже, ее товарки никогда сюда не забегали, а значит, делать тут было нечего. Все же, мышь выглянула было из-за плиты, но тут же стремительно умчалась обратно. Позже она так и не смогла понять, почему это сделала — ведь никакой угрозы не было. Но все же что-то ее напугало. Днем спустя она снова решилась заглянуть на странную кухню — на сей раз в обществе годовалой мыши, бежавшей в том же направлении. Но та, едва впереди забрезжил бледный дневной свет, вдруг остановилась как вкопанная, тревожно нюхая воздух, после чего развернулась, метнулась куда-то вбок и исчезла. И в тот день мышка не решилась проинспектировать кухню. Но мышь была очень любопытна и очень настойчива. К тому же, она была очень голодна и пока еще не нашла постоянного источника пропитания. И на следующий день снова пробежала извилистой сырой тропкой под подгнившими досками и высунула нос из-за раковины. На этот раз, к своей радости, она увидела на кухне двуногих гигантов. Один из них пускал дым изо рта, другой мгновенно погнался за ней, но мышка тотчас улизнула. Внутри у нее все трепетало от нехитрого мышиного восторга. Раз в квартире появились гиганты, значит, обязательно появится и еда, и нужно только дождаться, пока они уснут. Только бы гиганты не привели с собой клыкастых чудовищ. И вот ее усилия вознаграждены. Запахи еды — восхитительные запахи! Слабые запахи гигантов. И ни малейшего намека на запах огнеглазого чудовища! Мышка выбралась из своего укрытия, и на нее тотчас нахлынуло уже знакомое странное чувство страха. Захотелось юркнуть обратно и бежать без оглядки, она чувствовала угрозу, хоть и не могла понять, откуда та исходила — ведь у этой угрозы совершенно, совершенно не было запаха. Но голод на сей раз пересилил страх. На полу она обнаружила несколько хлебных крошек и проглотила их. Взобралась на табуретку, перелезла с нее на газовую плиту, где обнаружила крошечный ломтик полусырой картошки и сгрызла его. Перебралась с плиты на подоконник, оттуда перепрыгнула на стол и суетливо забегала взад-вперед. Она нашла немного сахарных крупинок и небольшой темно-коричневый приятно сладко пахнущий предмет, лежащий на блестящей бумаге. Вкус у предмета оказался восхитительным, и ее острые зубки сточили почти половину, прежде чем мышь почувствовала хоть какое-то насыщение. Ухватив остаток, она скатилась вместе с ним со стола и юркнула обратно за раковину. И тут же вынырнула — уже без него. Искать — еще искать, чтобы запасти впрок — кто знает, когда ей в следующий раз так повезет?! Но кроме еще пары хлебных крошек мышь ничего не нашла. Очень вкусно пахло из большого белого холодного шкафа, но открыть его ей было не под силу. Из маленького же шкафчика на стене тянуло хлебом, но он был слишком высоко, и залезть туда мышь не смогла. Оглядевшись и обнюхавшись, мышь осторожно проскользнула по коридору в глубь квартиры. Ткнулась в одну закрытую дверь, нюхнула воздух в щели. Пахло двуногим гигантом, дымом и еще каким-то запахом, резким, сладким, но совершенно несъедобным. Повернувшись, мышь обследовала коридор, но ничего не нашла. Тогда она юркнула в открытую дверь и суетливо забегала возле шкафа, настороженно оглядываясь. И тут ее ноздри уловили слабый, но очень знакомый запах. Так пах сыр. Запах шел из второй комнаты, дверь в которую была гостеприимно приоткрыта. Некоторое время мышка напряженно нюхала воздух, потом пробежала с метр и замерла. Пробежала еще немного и опять застыла. Так, короткими перебежками она добралась до двери и осторожно проскользнула внутрь. Запах сыра усилился, но вместе с ним она почувствовала и другой запах — где-то в этой комнате был двуногий гигант. Хотя, это было не так уж страшно. Главное, что здесь не пахло хвостатым чудищем. Она начала осторожно передвигаться по гостиной, отыскивая источник запаха, и вскоре обнаружила его. Сыр был в двух местах — возле стены и где-то на стуле рядом с кроватью, с которой тянуло гигантом. Со стула доносился еще и приятный хлебный запах, но туда мышь решила пока не соваться — лучше воспользоваться тем, что находится от гиганта подальше. Кусочек сыра лежал у самого плинтуса — даже не кусочек — клочок, но все же… Мышь дернулась к стене, но тут же замерла, чуть привстав и крутя головой по сторонам. Чувство опасности возросло во много раз — тяжелое, резкое, потянувшее по маленькому тельцу волны дрожи, но у опасности по прежнему не было запаха. Мышь не чуяла ни чудовищ, ни железных ловушек, ни знакомого ядовитого духа — ничего этого не было. Древний животный инстинкт взывал к ней, гнал прочь из страшного места, но сыр пах так притягательно… Можно стремительно подскочить, схватить его и умчаться, и никто ничего не успеет сделать. Не раздумывая больше, мышь проворным серым шариком подкатилась к стене и вцепилась зубами в сыр, и тотчас где-то неподалеку что-то щелкнуло, и вспыхнул небольшой огонек, отбросивший на стену пятно света. Сразу же знакомо потянуло дымом. Мышка со своей добычей дернулась было обратно, в спасительную тьму, где ждал ее сырой, безопасный лаз, но в эту же секунду что-то произошло. Она так и не успела понять, что именно это было. Секундой спустя мышь перестала существовать. * * * Комнату накрывал легкий полумрак. Стас еще спал, закутавшись в одеяло так, что видны были только лоб, полуприкрытый встрепанными волосами, закрытые глаза и часть носа, — спал так сладко и безмятежно, что прокравшейся в гостиную Кире стало завидно до хруста в зубах. К канделябру и зажигалке на стуле прибавилась тарелка с полусъеденным бутербродом. Висевшая на спинке стула одежда была аккуратно сложена, и так же аккуратно, задниками к кровати, стояли, словно наготове, тапочки. В комнате витал легкий, едва уловимый запах то ли сигаретного дыма, то ли просто чего-то горелого, и к этому примешивался уже знакомый неприятный душок, который царил и в ее комнате. Нужно будет и здесь поработать с освежителем. Подойдя к окну, Кира резким движением отдернула шторы, но это не произвело должного эффекта — оконное стекло было таким грязным и проникшее сквозь него количество света таким ничтожным, что в комнате практически ничего не изменилось. Стас тихонько всхрапнул и натянул одеяло до глаз. Кира посмотрела на него недобрым взглядом, подошла к фортепиано, тихонько открыла крышку и, прикусив губу, с размаху сыграла начало бетховенского «Турецкого марша» в большой и контроктаве, и брат с вытаращенными глазами выхлестнулся из-под одеяла, чуть не кувыркнувшись с кровати. Ошалело огляделся, узрел Киру возле фортепиано, поморгал, привыкая к столь грубо опрокинувшейся на него реальности, после чего с предельной мрачностью вопросил: — Что это было? — «Турецкий марш» Бетховена, — охотно ответила Кира, опуская крышку на клавиши. — Из цикла «Афинские развалины». Только на полторы октавы ниже, чем положено. — Развалины… — пробурчал Стас, потирая заспанные глаза. — Очень похоже… Я тоже быстро развалюсь, если меня каждое утро будут будить таким ужасным образом. — Ну, извини, — примирительно сказала она. Стас пожал плечами и, повалившись, сунулся лицом в подушку. — А в чем дело-то? — придушенно произнес он. — Чего в такую рань?! Воскресенье же!.. — Мне надо в Симферополь ехать — забыл? — Ну. И что?.. — вопрос оборвался заунывным зевком. Кира вздернула брови, и ее руки сделали недоуменный жест. — Я думала, ты поедешь со мной. Мне надо забрать много вещей… мне потребуется помощь… Стас поднял голову. В его взгляде уже не было ничего сонного, и Кира увидела в нем вполне отчетливое недовольство, даже негодование и отвращение к этой просьбе — настолько явное, что Кира даже почувствовала что-то очень похожее на обиду. — Ну, если это нарушает какие-то твои планы, то… — Это нарушает только один-единственный и главный мой план — выспаться! — сердито перебил ее Стас и спустил ноги с кровати, в то же время натянув на себя одеяло. — Ладно, если надо, то поеду. Просто в следующий раз не надо таких будильников — достаточно мило потрясти за плечо. Может, это и великий Бетховен, только в твоем исполнении больше походило на конец света. Во сколько примерно мы вернемся? — Скорее всего, поздно. Стас сожалеюще вздохнул. — Хорошо, ужасное создание. А теперь брысь отсюда — я хочу одеться, а ты меня смущаешь! — Да ладно, я уже все равно увидела, что трусы у тебя зеленые… Стас запустил в нее подушкой, и Кира, успев сделать напоследок насмешливый жест, метнулась прочь из гостиной. Проходя через столовую, она вдруг остановилась, удивленно-горестно вздернув брови, в смятении всплеснув руками. Нарциссы, еще вчера вечером такие яркие и свежие, безжизненно обвисли в вазе, почти касаясь столешницы дряблыми сморщившимися лепестками, выглядя так, словно всю ночь простояли без воды. Но вода в вазе была — и вчера, и сейчас — всего несколько сантиметров не хватало до края. Кира подтянула вазу к себе и осторожно понюхала. Пахло водой и чуть-чуть зеленью. — Стас! — крикнула она, поднимая вазу. — Ты ночью цветы из воды не вынимал? — А зачем мне это надо?! — удивился Стас из гостиной. — Ну… может случайно уронил и забыл… — …потом вспомнил и засунул обратно? — Стас выглянул в столовую. — Нет. А что такое? — Завяли! — недовольно сказала Кира, демонстрируя ему вазу с погибшими цветами. Стас пожал плечами. — Странно… Может, вода плохая? — Да вроде нормальная… — Ну не знаю… — Стас еще раз пожал плечами и исчез. Кира удрученно ушла, унося с собой увядшие нарциссы. Спустя десять минут Стас, умытый и посвежевший, плюхнулся на кухонный табурет, вожделенно глядя на весело шипящую на сковороде яичницу с колбасой. Закипающий чайник призывно погромыхивал желтой крышкой. Стас постучал ногтем по краю пустой тарелки, благодушно посмотрел на Киру, нарезающую хлеб, потом отодвинул занавеску и взглянул на утренний двор. — Никого нет, — заметил он, — только вон, тетя Тоня бродит со своим чудовищем. — Мне на это наплевать, — равнодушно отозвалась Кира, откладывая нож, и Стас похлопал ее по руке. — Да ладно, подумаешь, цветы завяли. Я тебе другие куплю. — Просто это странно, — она сняла сковородку с плиты. — И неприятно. Нехорошо, когда в первый же день в доме вянут цветы. — Кир, ну значит такие цветы… Брось! — Стас нацелился вилкой в яичницу, дожидаясь, пока Кира поставит сковородку и сядет. — Как спалось? — Отлично, — отозвалась Кира, почти не кривя душой — тень на стене почти позабылась, и она уже вполне допускала, что это могло быть всего лишь обрывком мимолетного сна. — Никто не вздыхал и не бряцал цепями, не бродили по комнате фигуры в белых саванах, я не слышала замогильного шепота, и ничьи ледяные пальцы не сжимали мое горло… Уж не знаю, к чему адресовались косые зловещие взгляды местных старух. Никакого полтергейста здесь нет… хотя говорят, что в Украине барабашки живут практически в каждой квартире. — Ха, полтергейст! — Стас презрительно фыркнул, выковыривая вилкой из яичницы кругляшок зажаренной до хруста колбасы. — Звуки, которые издает здешняя сантехника, распугают любой полтергейст. Хотя, наверное, я бы предпочел парочку призраков, чем общую разваленность этой хаты! Одни полы чего стоят! А проводка! У-у-у! — Ну, ничего. Если мы свяжем эту квартиру веревочками, то вполне сможем протянуть шесть месяцев, — бодро сказала Кира. — Интересно все же, к чему такие условия? Забавно, что указанный срок истекает аккурат в мой день рождения. Вот уж, подарочек! — Как мы уже рассуждали, скорее всего, бабулька просто впала в маразм, вот и все. — Тогда бы ей не позволили писать завещание. — В любом случае, мне на это наплевать! — заявил Стас. — Так или иначе, по семнадцать тысяч на лицо — по-моему, очень неплохо для тех, у кого ничего нет. А если мы потом ее хорошенько освежим, то и больше выйдет. Я лично займусь ремонтом, а от тебя потребую множество мелких услуг, например, обед или, там, подача гвоздей и разведение клея. — Дурацкие условия, — проворчала Кира, не желая оставлять эту тему. — Мы могли бы хотя бы поменять проводку. Очень глупо выключать холодильник, чтобы включить пылесос. Или сушить волосы феном в полной темноте. — Ну, у тебя есть полный шкаф свечей, — насмешливо напомнил брат, и она раздраженно передернула плечами. — Много я увижу при таком свете! Ладно, доедай, а я пойду собираться, — Кира встала. Стас потер щеку. — Я успею побриться? — Раза четыре, — Кира заглянула в щель между раковиной и стеной. — Мышки не видать. — Вылезет. Ночью уж точно кто-то вылезал — стащил шоколад, который я забыл на столе… если только это не ты. — Не я. Нет, точно придется завести кошку. Стас возвел глаза к потолку, но на сей раз возражать не стал. Когда они вышли на лестничную площадку, в подъезд торопливо вошла — почти вбежала Антонина. Казалось, все это время она тихонько стояла за дверью и караулила — слишком плохо укладывалась на ее лице безмятежная приветливость, слишком смятой была утренняя улыбка и слишком ярко блестело в глазах жадное любопытство. Буся, подхваченная под мышки и накрепко прижатая к хозяйской груди, заходилась задушенным истеричным лаем. — А, доброе утро! — воскликнула тетя Тоня, тяжело поднимаясь по ступенькам. Ее взгляд, словно суетливый зверек, метался с лиц Киры и Стаса на приоткрытую дверь квартиры и обратно, стараясь ничего не упустить. — Ну, как на новом месте спалось? Кира хлопнула дверью с такой силой, что вздрогнул даже Стас, хотя внутренне уже был готов к этому. — Здравствуйте, — бросила она, проскальзывая в узкую щель между стеной и массивным телом Антонины Павловны. — Спалось неплохо, — сказал Стас, следуя ее примеру, — только знаете, эти цепи… — Какие цепи? — моментально насторожилась тетя Тоня. — Как какие — которые на призраках, — охотно пояснил Стас. — Ржавые… бряк-звяк… ужасно противно. Пока еще привыкнешь. Конечно, в этом есть и положительные стороны — издалека слышно, и можно не опасаться, что тебя неожиданно застанут в деликатной ситуации. Тетя Тоня засмеялась, закинув голову, и все ее тело заколыхалось. — Ну, раз шутите, значит все нормально. — Только очень холодно, — неожиданно подала голос Кира, стоявшая на последней ступеньке, и Антонина Павловна кивнула. — Да, у нас во всем доме еще с января не топят. Дом старый, трубы старые, никому это не надо, мы уже устали с рэповцами ругаться. Все равно без толку! Ну, доброго вам дня. Отвернувшись, она начала отпирать дверь своей квартиры. Кира и Стас, обменявшись насмешливыми взглядами, вышли из подъезда и сразу же наткнулись на двух пожилых женщин, которые, как бы между прочим, стояли возле розовых кустов и перебрасывались фразами. На вышедших они посмотрели с таким беспредельным равнодушием, что Киру начал разбирать смех, но она сразу же внутренне ощетинилась, узнав в одной из женщин кудрявую Нину, которой вчера так увлеченно выражала свое недовольство. Но к ее удивлению та приветливо заулыбалась, словно ничего и не было. — Здравствуйте. Вторая просто кивнула, теребя в пальцах ручку пустого молочного бидона. Стас и Кира, поздоровавшись, прошли мимо, чувствуя на своих затылках внимательные изучающие взгляды. Навстречу им медленно шла еще одна женщина — из тех, кого они видели вчера во дворе, старательно глядя куда-то в сторону. Кира подтолкнула Стаса локтем. — Господи, интересно, они очередь занимали или как? Может, уж все в ряд выстроятся, чтоб времени не тратить! — Перестань, она просто тут живет. Может, ей до нас и дела нет… Прошедшая женщина поздоровалась тихим голосом. Не выдержав, Кира оглянулась и столкнулась с ее удивленно-испуганным взглядом. Женщина тотчас отвернулась и заспешила к двум старушкам, все еще стоящим возле подъезда и глазеющим им вслед. Дворовые скамейки еще были пусты, и только на одной сидел вчерашний старичок, кроша хлеб изнемогающим от сытости голубям и бросая в сторону Киры и Стаса вороватые взгляды. — Вот и говори после этого… — начала было Кира, но ее слова оборвал задорный свист, долетевший откуда-то сверху. Задрав головы, они увидели Софью Семеновну, которая стояла на балконе третьего этажа, покуривая сигаретку. На ней был теплый спортивный костюм, волосы стягивал яркий полупрозрачный платок. Сейчас она выглядела моложе, чем вчера. — Доброе утро. Ну, как спалось? — Неплохо, — не без вызова ответила Кира. — Бабушка заходила, всем приветы передавала… — Не шути с такими вещами, деточка, — Софья Семеновна погрозила ей дымящейся сигаретой. — Дурное притянешь. — То есть, пока еще ничего дурного не было? — А я почем знаю? — Софья Семеновна пожала плечами и устремила взгляд куда-то в глубь двора, явно утратив к ним всякий интерес. Стас потянул Киру за руку. — Пошли. А то сегодня так никуда и не уедем. Но пока они дошли до остановки, им пришлось произнести еще не менее десятка утренних приветствий. Навстречу, то ли случайно, то ли нарочно, попались практически все вчерашние обитатели двора — кто-то спешил домой, кто-то из дома, кто-то просто прогуливался. Так или иначе, все успели бросить на их лица цепкие любопытствующие взгляды и не меньше половины поинтересовались, как им спалось на новом месте — с таким хозяйским гостеприимством, словно квартира была их собственностью, любезно предоставленной Кире и Стасу. В глазах некоторых читалось недоумение, в глазах других — удивление, кое-кто же смотрел и с неким загадочным пониманием, которое отчего-то казалось хуже всего. — Они все-таки наблюдали за нашими окнами, — чуть хрипловато произнесла Кира. — Они знали, что мы собираемся выходить. Стас, что происходит? — Не знаю. Может, у них тут такой обычай посвящать в соседи. Или какое-нибудь тайное общество. — Стас, я серьезно! — А если серьезно, то, по-моему, Кира, это просто суетливое утро. И все друг друга знают. Теперь и нас знают тоже. Привыкай. Последним им встретился «майор» — прихрамывая и опираясь на трость, он шел со стороны моря, и Кира внутренне уже приготовилась к очередному вопросу и изучающему взгляду, но тот, обратив в их сторону темные очки, блеснувшие на восходящем солнце, лишь коротко бросил: «Доброе» — и прошел мимо, не оглядываясь и стуча тростью по выщербленному асфальту. Кира удивленно вскинула брови. Это был единственный человек, которому, казалось, совершенно наплевать на то, что творилось с квартирой и наследниками Веры Леонидовны, и, как ни странно, это равнодушие задело ее больше, чем все любопытство остальных вместе взятое. Она оглянулась на уходящего человека. Сейчас он выглядел гораздо менее величественно, чем вчера, когда сидел за столом, раздумывая над очередным шахматным ходом, и казался гораздо старше. Его раскачивающаяся фигура была какой-то поникшей, надломленной, голова ушла в сгорбленные плечи, мешковатый плащ сидел на нем нелепо и, несмотря на то, что был почти что новым, казался таким же старым, как и его владелец. Кире не было жаль майора, она совершенно не знала этого человека, но смотреть на него отчего-то было странно горько и даже обидно. Рухнувший всадник, сломленный бурей, где конь твой, где меч твой, где годы лихие, где друг неподкупный, где вера, где удаль, где ветры дороги, владычица сердца и замок фамильный… где ты растерял их, кто отнял, кто предал — один ты остался — лишь старость с тобою… Вздохнув и отогнав неожиданно нахлынувшую печаль, Кира заметила, что приотстала от быстро и уверенно шагавшего Стаса, и заспешила следом, и странный, соткавшийся в голове образ побежденного рыцаря постепенно истаивал, и когда она забралась в урчащий «топик», исчез бесследно. * * * Когда встречаются двое близких людей, очень давно не видевших друг друга, это чаще всего сопровождается бурным проявлением эмоций. Но в данном случае даже определение «бурные» очень и очень слабо характеризовало те звуки, которые выслушал ошеломленный патриархальный дворик поздним воскресным вечером. С таким же успехом можно попытаться описать истошный вопль защемленной дверью кошки фразой «где-то громко мяукнули» — это тоже совершенно не передаст истинной звуковой ткани состоявшейся встречи. Ибо две относительно хрупкие и казавшиеся довольно безобидными девушки стискивали друг друга в приветственных объятиях с такими громкими и своеобразными проявлениями восторга, что, если закрыть глаза, то казалось, под высокими акациями львиный прайд сцепился со стаей гиен за право обладания свежей тушей антилопы-гну. Это было бы еще ближе к истине, если б гиены и львы обладали способностью внятно ругаться. На лице молчаливо стоявшего неподалеку молодого человека явственно читалось недовольство, смешанное с мучительным осознаванием окружающей действительности. В темноте двора с испуганным любопытством поблескивали глаза невзначай припозднившихся на скамейке старушек. — … гнусное, недостойное создание! Наконец-то ты решила показать здесь свой обезображенный морщинистыми провалами блин, который люди называют лицом! Два года!.. или три… Мне уже перестали сниться кошмары, я несколько месяцев не была у психиатра, и тут являешься ты и перекашиваешь мое чудное пасторальное существование… — Умолкни, вислозадая! Хоть весело и чудно слушать твой ненавязчивый бред, все же постарайся вести себя, как цивилизованная особь, а не как престарелая шимпанзе. Ты должна преисполниться счастьем и пасть ниц, а не обстреливать меня прокисшим содержимым своей черепной коробки! Так что перестань вопить, как насаженная на кол чайка. Мы только что с вокзала, у наших рабов сегодня выходной, и все вещи пришлось тащить самим, так что мы очень устали… — Как будто я не устала, вынося с утра до вечера тазы с рвотными массами… — Вик, ты же в поликлинике работаешь, какие тазы? Кроме того, сегодня воскресенье. Я позвонила тебе днем, так что ты вполне могла бы стоять тут с грубо вылепленным тортом или кастрюлькой нарезанного бензопилой салатика. — Тортик имеется, — Вика легонько толкнула ногой стоявший рядом пакет и весело блеснула чуть раскосыми серо-голубыми глазами. Ее коротко остриженные пышные волосы были выкрашены в темно-рыжий цвет, а в чертах миловидного лица постоянно чудилось нечто занятно-затаенное, словно Вике была известна потрясающе смешная история, и она размышляет — рассказать ее или нет. Длинные густые ресницы и ямочки на щеках добавляли к этому облику толику очаровательной застенчивости, хотя на самом деле даже у отряда маститых психологов опустились бы руки, вздумай они отыскать в Вике хоть крошку застенчивости. По ее пухлым губам и подбородку были размазаны остатки красно-коричневой помады, большая часть которой теперь неравномерно распределялась по смеющемуся лицу Киры. — Значит, теперь рыжая? Когда я видела тебя в последний раз, ты была цветом, как баклажан… — А-а, это было столько причесок тому назад!.. — Вика беспечно махнула рукой. — Добросовестно следую поговорке: если женщина меняет прическу, значит, она готова поменять мужчину… Кстати, — она склонилась к уху Киры, — а кто этот милый джентльмен с глазами удивленного карибу? — Это мой брат… Помнишь, я тебе говорила, что у меня есть брат?.. Стас, подойди, не бойся. Так мы нормальные девочки, мы только друг с другом общаемся, как два пожилых дауна, — видя, что Стас медлит, Кира нетерпеливо махнула ему рукой, к ней тотчас присоединилась вторая, ладони звонко шлепнули друг о друга и поманили, раскрывшись и соприкоснувшись мизинцами. — Иди же! Знакомься — это Вика, я тебе о ней рассказывала… — Наверняка разнообразные гадости… Очень приятно, — Вика сделала реверанс. — Надеюсь, вам тоже? Стас — это сокращенно от «Станислав»? — От «Михаил», — отозвался Стас с тенью улыбки на губах и повернулся к Кире. — Дай мне ключ, чтоб я занес вещи, пока вы будете общаться… надо будет завтра заказать дубликат. Кира взглянула на него с легким недоумением. — Зачем нам общаться здесь — зайдем все вместе. Вика, ты очень кстати — поможешь мне разобрать вещи. — Вещи, да, — Вика, мгновенно помрачнев, уставилась на груду сумок и перевязанных веревками пакетов, из одного из которых выглядывали слегка помятые разлапистые листья вашингтонии. — Я рассчитывала попасть на торжество, а меня впрягают в повозку. Что в этих баулах? Ты привезла свою мастерскую вместе с сотрудниками, разобранную на кусочки? — Это всего лишь моя одежда… и так, по мелочи… — Кира подхватила ее под руку и подтолкнула к вещам. — Возьми вот это и вот это. Стас, поосторожней с центром, это моя самая дорогая вещь после фена и пальмы… здесь нет ни одного комнатного растения, представляешь, Вик — совершенно голые окна, терпеть этого не могу! Стас, возьми ключи. Вика недоуменно огляделась. — А где фура, на которой вы все это привезли? Или это был караван верблюдов? — Мы приехали на такси. Помогай, не стой столбом!.. Нет, Стас, пальму я возьму сама, я ее никому не доверяю. С балкона третьего этажа донеслось басовитое гавканье — Лорд, до сих пор наблюдавший за происходящим в обществе Софьи Семеновны, покуривавшей неизменную сигаретку, решил внести в суету свою лепту. Вика, уже протянувшая было руку к одной из сумок, испуганно закаменела, потом вскинула голову и устремила застывший взгляд туда, где над перилами на фоне ярко освещенного окна виднелась мрачная овчарочья морда с приоткрытой пастью и настороженными ушами. — Господи, какая здоровенная! — пискнула она. — Я собак боюсь жутко. На меня в детстве такая ужасная собака набросилась… — Грозная цепная левретка? — поинтересовался Стас, подхватывая сумки и исчезая в темном зеве подъезда. Кира извиняющеся взглянула на подругу, но та, уже отмерев, отрицательно покачала головой и постучала себя по подбородку указательным пальцем. — Ничего, все в порядке. Так даже интересней… Слушай, а он милашка!.. — Даже в мыслях не держи! — прошипела Кира, с размаху вешая сумку ей на руку, и Вика от неожиданности скосилась вправо и чуть не уронила ее. — Продолжай кадрить насморочных и травмированных в своей поликлинике! Не для того я обрела родного брата двадцать лет спустя, чтоб на него тут же набросилась какая-то крашеная нимфоманка! — После долгой разлуки я наблюдаю в тебе все тот же горький катаклизм, — с усмешкой заметила Вика, направляясь к подъезду с сумкой в каждой руке. — Но он действительно очень симпатичный. Могла бы предупредить — я б короткую юбку надела. Девушка есть у него? Вопрос, скорее, риторический, но все же? — Они временно в гордом одиночестве. — Хм, надо же, какое совпадение, и я тоже! — Ты можешь говорить и идти одновременно? — Господи, Сарандо, когда ты состаришься, то будешь самой ворчливой бабкой в мире! Стас, уже затащивший сумки в прихожую, не стал закрывать дверь, но свет лампы все равно освещал лишь часть площадки, и ступеньки тонули во мраке. Поднимаясь почти на ощупь, Вика недовольно пробормотала: — Какая у вас тут темень! Вкрутили бы лампочку, что ли. — Некуда вкручивать, — пробурчала Кира. — Могу тебя нанять — будешь стоять тут по вечерам с факелом — вместо торшера. — Довольно накладно содержать светильник, который будет требовать не только денег, но и еды. Впрочем, вид подъезда от этого, несомненно, выиграет, — заметил пробегавший мимо Стас, на ходу отвесил Вике шутливый полупоклон и выскочил на улицу забрать остатки вещей. Вика подмигнула Кире — мол, все идет, как надо, — и шагнула в открытую дверь. Кира же, заходя, невольно оглянулась на квартиру Антонины Павловны, за дверью которой сипло потявкивала Буся. Глазок тускло поблескивал в полумраке, и Кира была почти уверена, что сейчас он не пустует. После того, как они затащили все вещи в прихожую, Стас, в несколько глотков выпив стакан воды, заявил, что ему нужно отлучиться по делам, а, кроме того (многозначительный и понимающий взгляд в сторону Вики) забежать в магазин, поскольку он прекрасно знает, что такое встречи старых друзей и того, что имеется у них в доме, явно недостаточно. — Надеюсь, часа вам хватит, чтобы разобрать это барахло? — поинтересовался он. — Терпеть не могу, когда возятся с вещами. Прежде, чем они успели ответить, Стас исчез так стремительно, что они даже не успели уловить его движения. Слабо хлопнула входная дверь и в доме наступила тишина — лишь слышалось бормотание холодильника, да в столовой мерно тикали часы. — Нет, он мне положительно нравится, — наконец произнесла Вика. Кира фыркнула. — Бессмысленное словосочетание! Как может кто-то нравиться отрицательно?! Давай, помогай мне! Хватит глазеть на пауков! — Их тут довольно много и недостатка в них явно не предвидится, — заметила Вика, склоняясь к сумкам. — А крысы есть? — Мыши… Кстати, у кого-нибудь из твоих знакомых есть котята? Вика посмотрела на нее так, словно та спросила явную глупость. — Кира, на дворе март, а коты орут еще с января… а может, и того раньше… За пять минут я тебе найду хоть полсотни котят, от которых мечтают избавиться. — Достаточно и одного. Вика философски пожала плечами, пристроила на вешалке свой темно-зеленый френч и начала выпутывать вашингтонию из затянутых на пакете узлов, но тут же бросила это занятие, увидев, что Кира начала перетаскивать в спальню сумки со своим гардеробом. Несмотря на слабые протесты и предложения заняться разбором прочих вещей, она принялась помогать подруге распаковывать одежду и переправлять ее в платяной шкаф, откуда были извлечены все одеяния Веры Леонидовны и сложены на полу аккуратными стопками — все, кроме новых и нераспакованных вещей, которые подверглись самому пристальному осмотру. — Ты права, — задумчиво сказала Вика, выслушав краткий отчет подруги, — это действительно странновато. Вот точно такой, — она цапнула с кровати бледно-зеленый бельевой гарнитур, — я видела за двести гривен. Для меня это, например, дорого. А уж для бабули твоей и подавно должно быть… Может, у нее были акции золотых приисков или, на худой конец, пара ларьков? Слушай, может, презентуешь? Он как на меня сшит… — Обойдешься! — Кира выдернула хрустнувший пакет из ее неохотно разжавшихся пальцев и бросила на кровать, а вместо него подхватила другой. — Можешь взять этот, если хочешь. Терпеть не могу розовый цвет! — Ой, какая прелесть! — воскликнула Вика, вскрывая упаковку. — Сейчас примерю… — Дома примеришь — скоро Стас вернется. Не стоит травмировать детскую психику голым костистым чудовищем из кошмарного сна Стивена Кинга. Помогай давай — думаешь, я тебе за просто так белье подарила?! Вика, обиженно надув губы, принялась заниматься делом, то и дело вставляя едкие замечания по поводу составляющих гардероба подруги. Пока они разбирали вещи, Кира кратко, но довольно красочно, то и дело помогая себе свободной рукой, изложила Вике все, что произошло за эти два дня, присовокупив и свои, и Стасовы измышления. Вика выслушала внимательно, немного подумала и посоветовала поменьше обращать внимания на всякие глупости. — У тебя сейчас главная забота с работой разобраться, а уж потом вникать в темные тайны прошлого. Да и вообще, глупая, тебе бы радоваться, а не подсчитывать сколько раз и как посмотрел на тебя кто-то из соседей. Как говорит наш терапевт — мне бы ваши анализы! Будто не знаешь, как сложно заиметь собственную квартиру. У меня однокомнатная, мечтающая о ремонте, — и то счастье! Полгода пролетит — не заметишь!.. А это что такое? — Вика постучала пальцем по одной из небольших коробок. — Пластилин и глина. Будет время — придумаю пару новых моделей. — Все-таки рассчитываешь открыться заново? — Вика слегка неодобрительно приподняла брови. — Если тебя тогда задавили арендной платой, почему ты думаешь, что этого снова не произойдет? — Хотя бы потому, что тогда этому активно содействовал кретин, за которого я имела глупость чуть не выйти замуж! — буркнула Кира, расстегивая большую сумку. — Помоги-ка. Вдвоем они оттащили музыкальный центр в гостиную. Кира включила его, с радостью убедилась, что сможет слушать музыку, не отключая при этом холодильник или не стоя в прихожей с шестом наготове. Вика тем временем с любопытством оглядывалась, бродя из столовой в гостиную и обратно. Открыла крышку фортепиано, немного постучала по клавишам, вызвав у Киры болезненные мимические подергивания, закрыла и обернулась. — А можно по шкафам полазить? Обожаю это дело! — Да пожалуйста, — Кира пожала плечами, — только там ничего такого нет. А если и найдешь что-нибудь такое, не вздумай прятать в декольте. — Да у меня в декольте и без того тесно, — горделиво заметила Вика, подходя к шкафу. Выдвинула один ящик, хмыкнула, выдвинула другой, закрыла и потянула на себя створки. — Ничего себе, какая древность! — воскликнула она, разглядывая покоящийся в ветхой коробке «Витязь». — У нас такой пылесос умер, когда я еще в классе четвертом училась — да ты ж его помнишь! Мы на его трубах устраивали рыцарские поединки. — Да, это действительно было в очень далекие времена, — рассеянно пробормотала Кира, возясь с компакт-дисками. Вика метнула на нее сердитый взгляд, потом наклонилась. — Хоть работает? Тяжелый, наверное… — она потянулась и, обхватив пылесос за ручку, попыталась его приподнять. Пылесос слегка вылез из коробки, но почти сразу же раздался звон, грохот, и верхняя часть с обмотанным вокруг ручки проводом осталась у Вики в пальцах. В воздух взлетело облачко пыли. Кира испуганно вздрогнула и, уронив диск, обернулась. — По-моему, он сломался, — Вика виновато глянула на подругу. — Извини. — По-моему, он просто был не закрыт, — Кира одним прыжком оказалась на ногах и подошла к шкафу. — Лучше поставь на место и вообще не трогай больше ничего своими бездумными руками! — Тут что-то лежит, — деловито сообщила Вика, нагибаясь над коробкой и продолжая держать часть пылесоса. Потянулась вниз, чихнула и извлекла пухлый черный пакет. — Вряд ли это впылесосили. Еще один тайничок твоей загадочной бабушки. Может там тоже денежки? — Дай! — быстро сказала Кира и выхватила у нее пакет. Вика насмешливо фыркнула, потом шутливо подняла руки и пошевелила пальцами. Кира опустилась на пол, разворачивая сверток, в котором явно что-то было. Вика пристроилась рядом, с любопытством наблюдая за ее манипуляциями. — Может, баксы на сей раз? — предположила она, увлеченно блестя глазами, но когда Кира вытряхнула содержимое пакета на ковер, разочарованно скривила губы. — Тю! В пакете оказались не деньги, а самые обычные полароидные фотографии — несколько десятков фотографий, раскинувшихся сейчас на паласе ярким глянцевитым ворохом. Лица, лица, лица… мужчины, женщины, дети, смеющиеся, хмурящиеся, задумчивые, с приоткрытыми в разговоре ртами. Часть фотографий были не полароидными, а обычными, и некоторые из них довольно старыми и сильно выцветшими. — Семейный архив? — спросила Вика без особого интереса, перебирая фотографии. Кира слегка недоуменно покачала головой. — Никого из них не знаю. Может, бабкины знакомые. Или коллеги… клиенты… уж не знаю, где там она работала… Да, наверное, и то, и другое. — Ну, тогда, значит, твоя покойная бабушка была очень и очень общительным человеком, — Вика изящно скрестила обтянутые черными брюками ноги. — Их тут штук сто, не меньше… Странно, они все одиночные, нигде не снято хотя бы двое людей. И только лица…будто… Слушай, а может это архив какого-нибудь отдела кадров? — Тогда при чем тут дети? — Кира провела ладонью по фотографиям, раздвигая и внимательно их разглядывая. Она уже заметила, что ни одно лицо не повторялось — все люди были разными, словно это и впрямь был некий архив, подобранный не по художественным качествам, а с чисто информативной целью — лица были сняты крупным планом, кроме того, исключительно в профиль. Небрежно поворошив глянцевитые прямоугольники, она убедилась, что здесь нет ни одного лица, снятого в фас. И ни одного старика — самому старшему из запечатленных на фотографии людей на вид не больше пятидесяти пяти. Кира перевернула снимок. На обороте крупным, с наклоном влево почерком было написано. Зацепин Павел Яковлевич. Волгоград. С. - 3 ч. 11.07 — 17.07. - 2001. П. Гр. Љ 2/12 Кира недоуменно моргнула. Ну, с первыми-то строчками относительно понятно — такой-то из Волгограда. Или направленный в Волгоград. Или еще что-нибудь в этом духе. Цифры в третьей строчке скорее всего дата — какой-то временной срок. А что такое С — 3 ч.? И П.? Поехал? Приехал? Профессор? — Я ж говорю — архив, — пробормотала Вика, разглядывавшая оборот другой фотографии. — Разуваева Яна Сергеевна. Николаев. Эс-два-че. Дата какая-то… Забавно… Кир, тут все снимки так подписаны. Слушай, где твоя бабка работала? — Пока не знаю, — Кира бросила фотографию на пол и взяла другую, на которой был запечатлен профиль мрачного мужчины с тонкими злыми губами. Перевернула ее. Стадниченко Юрий Валентинович. М. Од. 23.03 — 2.04 — 1994. У. Ж. (сож.) — Коган Лидия Борисовна. — 31.03. -22.00. Гр. Љ 20. О. Опл. Кира удивленно хмыкнула. Вот и понимай, как хочешь. Разве что кроме последнего сокращения, к которому очень напрашивалось давно привычное «оплачено». Только что оплачено, кем и за что? Может, это действительно какой-нибудь бабкин клиент? Только для чего было его фотографировать? У Веры Леонидовны была плохая память на лица? Или это для коллекции? Из любопытства она взяла одну из детских фотографий, с которой куда-то перед собой смотрел смеющийся белобрысый мальчишка лет восьми. Как и прочие, лицо его было Кире совершенно незнакомо. На обороте снимка — все те же загадочные цифры и сокращения. А вот первые строчки вносили определенную ясность. Зацепин Игорь Павлович. Волгоград. Кира торопливо подтянула к себе первую фотографию и внимательно всмотрелась в лицо немолодого уже мужчины, которого, исходя из подписи на обороте, звали Павлом Зацепиным. В лицах мужчины и мальчика хоть чуть-чуть, да прослеживалось определенное сходство. А не сынок ли этот Игорь? Скорее всего. Значит, здесь и семейные подборки имеются. Кира внезапно усмехнулась, еще раз посмотрев на третью строчку надписи. С. - 3 ч. Почему бы этому сокращению не означать следующее: семья — три человека? Вполне возможно. И где-нибудь в этом ворохе есть еще и снимок жены Павла Зацепина. Или еще одного ребенка. И что это значит? Кира раздраженно вздохнула, откладывая фотографии к остальным. Как будто мало было загадок! Кто эти люди, какую роль они играли в бабкиной жизни? Вряд ли она сможет это узнать, и странный архив так и останется болезненной занозой в мыслях — больше всего на свете Кира не любила неясностей и неразгаданных тайн — за неразгаданностью всегда мерещилось нечто зловещее и представляющее угрозу. Черт бы подрал эту мнительность! Интересно, она лечится? Вика, уже утратившая интерес к фотографиям, машинально собирала их в стопку, и Кира занялась тем же, рассеянно глядя на мелькающие перед ней навеки застывшие мгновения чьих-то незнакомых жизней. — Что бы значили эти сокращения, — задумчиво пробормотала она. Вика пожала плечами и потерла щеку. — Если тебе так интересно, расспроси родственников. Ту же тетю. — И расспрошу, — ответила Кира с некоторым вызовом. — Очень странные фотографии. А вдруг бабка их обокрала, и они вскорости заявятся ко мне с предъявами? — Этот вряд ли заявится, разве только его родственники, — Вика помахала одной из фотографий, старой и поблекшей. — Тысяча девятьсот восемьдесят второй… если это, конечно год… Дяде здесь под полтинник, значит сейчас ему уже за семьдесят. Его, может, и в живых уже нет. Кроме того, зачем ей фотографировать тех, кого обокрала? А может, твоя бабка была разведчиком, а это какие-нибудь шпионы или преступники? — И дети? — Преступники с семьями. — Да ну тебя! — Кир, скорее всего, эти фотографии вообще ничего не значат. Мало ли… — Если они ничего не значат, то зачем же бабка их спрятала в пылесос? Неплохой тайник, кстати. «Почему-то не закрытый» — добавила Кира про себя, постукивая фотографиями по паласу. Как специально, чтобы кто-нибудь из них нашел фотографии при первой же уборке… Как деньги в фортепиано. Чтоб нашли именно они, а не, например, тетя Аня. Тетя Аня не стала бы пылесосить пол, не заинтересовалась бы западающими клавишами… А может, замки на пылесосе просто сломались? — Можешь еще у брата спросить, — Вика встала, отряхивая брюки. Кира, складывая фотографии обратно в пакет, покачала головой. — Думаю, не стоит. Знаешь, давай не будем ему говорить про снимки. Его и без того раздражает, что я пытаюсь окутать квартиру и бабку таинственным и зловещим ореолом и придаю слишком много значения всяким мелочам. — Дело хозяйское, — Вика взглянула на сверток в ее руке. — Положишь обратно в пылесос? — Пожалуй, нет. Резко развернувшись, Кира пулей вылетела из гостиной, пробежала через столовую и юркнула в свою спальню, поморщившись от раздавшихся за спиной звуков неумелого собачьего вальса — Вика опять принялась истязать фортепиано. Сунув сверток в шкаф, под одежду, она выскочила в коридор, и тотчас же замок входной двери щелкнул, и в прихожую ввалился Стас с объемистым пакетом в руке, слегка раскрасневшийся и усталый. — Встречаешь? — осведомился он, ставя пакет на пол и разуваясь. — Я польщен. Подруга еще не ушла? Кира посмотрела на него испытывающе, но сейчас по непроницаемому лицу брата понять что-либо было совершенно невозможно. — А тебе бы этого хотелось? Стас, снимая куртку, чуть качнул головой. — Да мне как-то все равно. Единственная просьба сегодня не затягивать посиделки до утра, потому что мне бы хотелось выспаться… или переместитесь в твою спальню. — Не беспокойся — и мне, и Вике завтра на работу. Просто… ты мог бы быть и повежливей. Стас неожиданно подмигнул ей. — Это не отсутствие вежливости. Это называется забрасыванием удочек. Начальные маневры. — Странные у тебя маневры, однако, — Кира подхватила пакет и понесла его в гостиную, Стас двинулся следом, приглаживая слегка взъерошенные волосы. Крышка фортепиано уже была закрыта. Закрыта была и дверца шкафа, пылесос водворен на место, а сама Вика смирненько сидела в кресле, сложив руки на коленях, словно примерная школьница, и на лице — лишь вежливый интерес. Любой бы поверил, но только не Кира, хорошо знавшая подругу и сразу же заметившая поблескивающую в глазах хитрецу и смешинку, да еще легкие огоньки иного рода, вызванные, несомненно, лицезрением ладной фигуры Стаса, который мягкой, кошачьей походкой шел через комнату. Кира скорчила подруге рожу, и та изобразила на лице возмущение облыжно заподозренной в блуде монахини. Потом скромно закинула ногу на ногу и чуть выпрямилась, не без умысла выдвинув вперед грудь, обтянутую тонким нежно-голубым свитерком с глубоким вырезом, в котором притаилась золотая ящерка на тонкой цепочке, и Кира заметила, что Стас не устоял — скользнул взглядом по этому вырезу, и его глаза подернулись легкой мечтательной дымкой. Она почувствовала легкое раздражение, и вместе с тем ей стало очень смешно, и, чтоб не показать этого, Кира поспешно отвернулась и начала разгружать содержимое пакета прямо на журнальный столик. Бутылка массандровского «Муската», новосветовское шампанское — да уж, и впрямь начальные маневры… А это что такое? Кира вытащила небольшой пакет, в котором была какая-то коробка, и вопросительно взглянула на Стаса. — Что это? — Открой — и узнаешь, — сообщил Стас, опускаясь в свободное кресло. — Для того и существуют коробки, чтобы их открывать, не так ли? Кира извлекла коробку из пакета и, увидев рисунок на ней, забыла обо всем на свете. Затаив дыхание, торопливо открыла и восторженно взвизгнула: — Стас! — Тише! — сказал он, добродушно и не без удовольствия улыбаясь. — А то соседи решат, что я тебя убиваю. Вика, вытянув шею, с любопытством наблюдала, как Кира осторожно, словно величайшую драгоценность, вынимает из коробки изящный чайничек из темной глины с узорчатыми боками, лепными иероглифами и драконами и ручкой в виде изогнувшейся змеи, имевшей весьма веселый вид. — Господи, Стас, — умиленно произнесла она, прижимая чайник к груди, словно любимое дитя. — Но когда? Как? Ведь магазины давно закрыты. — Да я его еще в Симферополе купил, когда за едой ходил, — Стас сунул в рот сигарету. — Там ведь тоже полным-полно таких чайных лавчонок. Я не ошибся? Ты ведь на такой чайник плачуще смотрела? Насчет денег не беспокойся — купил исключительно на свои. — Так ты его сейчас с собой забирал? — Ну да. Чтоб ты его не нашла и не испортила торжественность момента, — он откинулся на спинку кресла. — Я люблю вручать подарки, особенно на публике, — Стас улыбнулся Вике, которая качала головой так, словно не верила своим глазам, — чтобы она оценила, какой я милый. Это ласкает мое самолюбие. — И она оценила, — заметила Вика. Кира плюхнулась на подлокотник, обхватила Стаса за шею и звонко поцеловала в щеку. — Я тебя обожаю! Теперь каждый день у меня будет настоящее чаепитие, а не какое-то там… — Много ли тебе надо? — с усмешкой заметил Стас, нагибаясь, чтобы поднять выроненную сигарету. — Кусок глины — и ты уже счастлива. — Это не просто глина — это… — руки Киры исполнили в воздухе некий торжественно-взбалмошный танец. Вика вырвала у себя сдавленный всхлип. — Ей-богу, слезы наворачиваются от созерцания таких трогательных родственных отношений. Стас закурил, прищуренными глазами глядя на нее сквозь дым. — Только не слезы — от них бывает плесень, а у нас ее и так предостаточно. Кира, надеюсь, я заслужил того, чтобы вальяжно развалиться в кресле и ничего не делать хотя бы пару часов? — Ты так говоришь, будто я немилосердно изнуряю тебя трудом с утра до вечера, — укоризненно заметила Кира, выходя из гостиной в обнимку с чайником. Когда она вернулась с бокалами, Стас и Вика оживленно и вполне дружелюбно беседовали, причем благосклонный взгляд Стаса то и дело соскальзывал с лица Вики в ее декольте. Кира придвинула себе стул и принялась разливать вино, сжав губы и с неудовольствием ощущая подступающее неприятное чувство, что она тут немного лишняя. Она рассеянно слушала Вику, рассказывавшую о своих поликлинических буднях, о коллегах, о том, как какой-то шутник недавно принес и выпустил возле терапевтических кабинетов живого краба, и как тот, в ужасе бегая взад-вперед, вспугнул длинную очередь престарелых пациенток, а одна из них сослепу приняла краба за огромного паука и в результате вместо ожидавшегося диагноза ОРВИ отправилась в кардиологию с легким сердечным приступом. Стас тоже что-то рассказывал, но его Кира уже слушала плохо, почти не участвуя в дальнейшем разговоре. Недавняя находка не давала ей покоя. Кто были те люди на фотографиях, что связывало их с Верой Леонидовной и почему она прятала эти снимки? На фотографиях ведь не было ничего особенного — только лица, но почему-то бабушка очень не хотела, чтобы эти лица кто-то увидел. И что значат эти странные надписи? Хмурясь, она размышляла над этим до тех пор, пока Стас не встряхнул ее за плечо и не спросил с легкой тревогой: — Что с тобой? Тебе плохо? Кира покачала головой, с усилием загнала в глубину подсознания назойливые мысли и подключилась к беседе. Постепенно она оживилась, и руки вновь начали привычно танцевать в воздухе, а язык обретать остроту, и до конца вечера они с Викой успели три раза самозабвенно поругаться, используя такие эпитеты в адрес друг друга, что Стас только качал головой с выражением начинающего психиатра, выслушивающего редкий по своей оригинальности параноидальный бред. Наблюдая за братом, Кира заметила, что Вика ему понравилась. Если внутренний мир Мининой и вызывал у него множественные замечания, то ее внешний облик явно пришелся Стасу по вкусу. Что ж, с одной стороны Кира его честно предупредила, с другой, лучше пусть будет встречаться с Викой, знакомой чуть ли не с первого класса и проверенной подругой, чем с какой-нибудь левой барышней, которая может и брата против нее настроить, да и на квартирку глаз положить. Вика — так Вика. Тем не менее, когда Вика деликатным тоном сообщила, что уже поздно и ей пора, неохотно поднялась и пошла в прихожую собираться, Стас остался сидеть в кресле, глядя перед собой с совершенно скучающим видом, чем Киру очень удивил. — Эй, джентльмен, ты разве не проводишь девушку на остановку? Стас взглянул на нее с неожиданной странной тоской, тут же сменившейся усталостью, потом произнес ровным голосом: — Да остановка в двух шагах отсюда. — Ну и что?! На улице такая темень… знаешь, сколько всякого сброда шастает?! — Кира чуть понизила голос. — Кроме того, мне показалось, что Вика тебе понравилась. — Понравилась, — безжизненно отозвался Стас, потом резко встал и повернулся к Кире. — Ты тоже пойдешь? — Нет, зачем? Или ты один боишься? — лукаво спросила она, и на мгновение в глазах брата снова мелькнула та странная тоска — и исчезла так стремительно, что Кира даже не поняла, видела ли ее вообще. — Хозяева-а-а! — закричала Вика из коридора. — Позвольте откланяться! — Виктория, подождите, неужели вы думаете, что мы вас так невежливо отпустим! — вдруг громко сказал Стас и пошел прочь из гостиной. — Разрешите со всем уважением сопроводить вас до маршрутной кареты! Вика со смешком неразборчиво что-то ответила. Кира недоуменно посмотрела вслед уходящему Стасу, тряхнула головой и заспешила следом. Вика, уже одетая, стояла возле входной двери и с несказанным удовольствием наблюдала, как Стас обувается. Потом подняла голову и заговорщически подмигнула Кире, и та внезапно почувствовала раздражение. Небось подруга не выглядела бы такой самоуверенной чаровницей, если б знала о недавних речах якобы покоренного братишки. Ты нравишься ему, Вика. И ему это очень не нравится. Господи, чушь какая! Минина присела в церемонном реверансе и с улыбкой сделала Кире ручкой. — Преспасибо за приятнейший вечер. Как неохотно покидать мне ваши покои, но требуется немного сна, ибо завтра ждут меня в большом количестве очаровательные сопливые мужчины и прочие пациенты. До встречи, многоликий Фердинанд! — Счастливого пути, Кривелло Первозданный. С нетерпением буду ждать момента, когда вновь протиснется в эту дверь оспенный и замшелый лик твой, распространяя вокруг амбре медицинского спирта и старых повязок. Ступай и не забывай блюсти свою чистую нравственность. — Вы обе совершенно ненормальные, — подытожил Стас, отпирая дверь. — Я заработаю хорошие деньги, сдавая вас в аренду факультету психологии и показывая на ярмарках. Кир, я не беру ключ, так что постарайся не заснуть до моего прихода. — При условии, что ты придешь сегодня. Стас слегка поджал губы, взглянув на нее с легкой укоризной, и вышел вслед за довольно улыбающейся Викой, и, отворачиваясь от закрывающейся двери, Кира вдруг почему-то почувствовала себя так, словно только что совершила предательство. Только вот кого она предала? * * * С одной стороны удобно, когда твой начальник по совместительству является твоим же довольно близким любящим родственником, то бишь двоюродным дядей. Не обидит, не придерется по малейшему глупому поводу, проследит, чтоб с зарплатой все было в порядке и, конечно же, можно забыть о начальственных сексуальных домогательствах — причине, по которой Кира вылетела с позапрошлой работы, невежливо засветив степлером между глаз ответственному лицу, которое попыталось совершать манипуляции шаловливой рукой в области Кириных ягодиц. Но с другой стороны, Иван Анатольевич отнесся к нахождению племянницы под его начальственным крылом со всей ответственностью, сочтя необходимым возложить на себя обязанности пребывающего в отдалении родителя, тщательно следил за ее работой, обеденным рационом и количеством выкуренных сигарет, а так же блюл нравственность, то и дело гоняя Киру с курилок или скамеек, где она кокетничала с молодыми программистами и инженерами, что ее, разумеется, печалило. Но радовало, что дядя Ваня не афишировал в рабочем коллективе их родственную связь. Коллектив ей попался разновозрастный, относительно добродушный, но неспокойный. Все время что-то происходило, крутились мелкие безобидные интриги, постоянно приходил кто-нибудь из примыкающего морзавода или других сопутствующих контор, выспрашивал, рассказывал, сидел или шатался взад-вперед по помещению, жалуясь на жуткую нехватку времени. Приходилось немало бегать по городу с разнообразными бумажками, но немало приходилось и сидеть за компьютером, и под вечер первое время с непривычки болела голова от долетавших с территории верфи оглушительных механических звуков, но Кира быстро привыкла, поскольку сидеть за компьютером было чертовски увлекательно, ведь работу можно было прекрасно совмещать и с другими полезными занятиями, например игрой по сети с коллегами в буйные стрелялки-догонялки вроде «Квейка» или старого доброго «Дума», или прогулками по Интернету. Правда эти прогулки, несмотря на кучу разнообразных защитных программ, то и дело заканчивались плачевно для компьютера, и тогда следовало придать лицу жалостное выражение и агонизирующим шепотом позвать программиста Егора Михеева, который прибежит, садистски потирая руки, и примется за работу, цензурно ругая жалких, хоть и очень симпатичных юзеров, которые вечно что-нибудь да словят, потому что, разумеется, все делают неправильно. Егор, младше Киры ровно на год, высокий, худощавый шатен с ярко-голубыми, чуть навыкате глазами и приятными чертами лица, исполненными милого, простодушного недоумения, был мастером объяснять, как что-либо в этой жизни делать правильно. И его слушали — слушали очень внимательно и беспрекословно принимали его слова на веру — во всем, что так или иначе было связано с компьютерами, ибо во всем, что касалось компьютеров, Егор был волшебником, чародеем и прочими магическими лицами. За это его ценили несказанно, и больше него из сотрудников конторы получал только начальник. Во всем же, что касалось повседневной жизни, Егор ухитрялся устраивать совершенно невообразимую путаницу, хотя был твердо убежден, что поступает совершенно правильно. Он обожал давать советы, устраивать чужие сердечные дела и задумывать интриги, улучшившие бы жизнь или благосостояние того или иного человека, но горе было тому, кто по незнанию или неопытности поддавался на его уговоры и следовал его предписаниям, поскольку немедленно заваривалась такая каша, которую с трудом удавалось расхлебать всей конторой. Первое время Кира удивлялась тому, что Михеева до сих пор не убили, но и сама, однажды попав из-за него в довольно глупую ситуацию, ограничилась лишь короткой словесной выволочкой, о которой тут же забыла. Злиться на Егора было совершенно невозможно. Кроме того, у него было такое отзывчивое сердце. И все в конторе были ему должны. Поэтому в бытовых вопросах к нему всего лишь относились, как к милому несмышленому дитяти, и когда он глубокомысленно изрекал: «Эх, вы! Смотрите, как надо!» — сбегались все, чтобы узнать, как точно не надо. Как-то само собой вышло, что у них с Кирой быстро сложились милые и легкие приятельские отношения. Если отложить в сторону ужасные советы и тягу к бестолковым интригам, Михеев был интересным собеседником, имел при себе прорву смешных историй (большей частью происходивших с ним самим) и всегда знал, где и как достать что угодно, имеющее отношение к компьютерным игрушкам, программному обеспечению или литературе. В обеденный перерыв они вместе бегали в магазин, после работы иногда попивали пиво или вино в маленьком тихом баре, да и возвращаться домой им было по дороге, только Егор выходил на две остановки раньше. В этих отношениях не было абсолютно ничего такого, чтобы коллеги имели основание многозначительно приподнимать брови. Михееву вполне хватало общения. Он никогда не делал Кире никаких намеков, не пытался за ней ухаживать или приглашать на свидание. Первое время Кире даже казалось, что программист ее побаивается, но вскоре Егор в ответ на какую-то ее шпильку на эту тему заявил, что ему безумно нравится с ней общаться, а постель бы все это, скорее всего, испортила. И прежде, чем Кира успела съязвить по поводу его самоуверенности, перевел разговор на другое и больше никогда к этому не возвращался. Кира мысленно только пожала плечами. В конце концов, ее такое положение вещей вполне устраивало. Вскоре он стал неотъемлемой частью ее дневной жизни, и она то и дело давала Михееву советы по поводу его очередной девушки. С девушками Егору не везло, хотя иногда Киру посещала мысль, что это девушкам не везло с Егором. Как и предсказывал Стас, ее график сильно сдвинулся. Если раньше Кира ложилась не раньше часа ночи, то теперь она ложилась самое позднее в половине двенадцатого, иногда же начинала безудержно зевать уже и в десять вечера, и пару раз заснула прямо в кресле. Кира приписывала это нервам и резкой смене обстановки — работы хватало, но она вовсе не была такой уж утомительной, чтобы к вечеру валиться с ног. Вставала она, впрочем, ненамного раньше, чем обычно. Просыпаться было очень тяжело, лень было даже пытаться открывать глаза, поэтому чаще всего ее будил Стас — вначале деликатным стуком в дверь, потом скромным покрикиванием в щель между створкой и косяком, а уж затем — невежливым и шумным вламыванием в обитель гордой одинокой девицы, криками в ухо и щекотанием ее голых пяток, вследствие чего в комнате неизменно поднимался бедлам, спать после которого уже решительно не хотелось. Совершив это действие, брат с чувством выполненного долга отправлялся доедать завтрак, после чего с неохотой отбывал на работу, которая заключалась в том, что он с раннего утра возил в микроавтобусике туда-сюда товары и своего хозяина — заслуженного предпринимателя, которому принадлежало несколько алкогольно-бакалейно-бытовохимических магазинчиков. Удобно было это тем, что Стас мог брать для себя с Кирой товары по оптовой цене, но возвращался с работы он поздно, часто — в плохом настроении, о причинах которого не распространялся, не скрывая, впрочем, что работа ему не особенно нравится. Несмотря на усталость, спать он ложился намного позже Киры, подолгу засиживаясь в гостиной. Кира знала, что он там что-то пишет, но узнать, что именно, ей так и не удалось — свои записи Стас старательно прятал, а рыться в его вещах было, по мнению Киры, недостойно. Поэтому она оставила его в покое. Все равно узнает, рано или поздно. Пока брат поглощал на кухне завтрак собственного приготовления, являвшийся, на взгляд Киры, примером садистского отношения к хорошим продуктам, сама она, окончательно проснувшись с помощью холодной воды, натягивала спортивный костюм и буквально выталкивала из квартиры саму себя, которая в последнее время стала непозволительно ленивой и на улицу не желала. В подъезде она потягивалась в последний раз и отправлялась на пробежку, которая, обычно, занимала около получаса. Кира бегала к морю одной и той же дорогой каждое утро, пропуская только воскресенья, когда позволяла себе валяться в кровати, сколько вздумается. Ранним утром во дворе было пустынно и особенно тихо, и эту прозрачную, невесомую тишину нарушало только редкое шуршание дворницкой метлы, да сонное, полупьяное бормотание бомжовского сообщества, неизменно собиравшегося кружком возле люка, что-то жевавшего, пересчитывавшего мелочь и звенящего пакетами с добытыми бутылками. Кира не помнила такого утра, чтобы бомжи не оказались на своем месте — они давно стали такой же неотъемлемой частью двора, как и сам люк, и густые кусты сирени рядом с ним. К двенадцати часам дня бомжи расползались кто куда и больше не появлялись, но ранним утром вновь оказывались на своем месте в полном составе — двое пожилых мужчин с испитыми лицами и глазами тоскующих философов, еще один помоложе, с большим животом, густыми усами и постоянно шарящим по сторонам взглядом, и две женщины, одной из которых было далеко за пятьдесят, другая же возрастом лишь слегка переваливала за тридцать. Ни одну из них Кира ни разу не видела хотя бы относительно трезвой. Пожилая бомжиха поутру всегда безучастно сидела в кругу сотоварищей, тупо глядя перед собой заплывшими глазами, молодая же была более деятельной, часто бродила вокруг, и, пробегая через двор, Кира не раз с улыбкой слушала, как та пристает к машущей метлой дворничихе — дородной даме в темно синем халате, надетом поверх пальто. — Зин, а Зин! Дай помести! Ну дай метлу помести! — Да пошла ты!.. — неизменно отзывалась дворничиха, окутывая добровольную помощницу облаком пыли. — Не мешай! — Ну дай помести, Зин! Дай метлу, Зин! Обладательница метлы быстро выходила из себя и начинала громко и во всех подробностях отправлять кренящуюся к земле и хихикающую бомжиху в известные места, но Кира никогда не дослушивала до конца — к тому моменту она уже скрывалась за углом соседнего дома. По дороге к морю Кира всегда встречала одних и тех же людей, и вскоре начала узнавать их, привыкла к ним, и они тоже быстро привыкли видеть каждое утро неторопливо бегущую девушку в синем спортивном костюме, с собранными в длинный хвост волосами, мотавшимися при движении от плеча к плечу. Многие начали с ней здороваться. В большинстве своем это были собачники, выгуливавшие своих питомцев или такие же любители пробежаться с утреца к морю. Но первым человеком, которого она практически неизменно встречала, выбегая на сквозную дорогу, тянущуюся до самых распахнутых ворот пляжа, был «майор», в одиночестве возвращавшийся со своей ежедневной утренней прогулки. Несмотря на то, что до восхода солнца еще было довольно далеко, «майор» всегда был в своих больших темных очках, придававших ему мрачный, нелюдимый вид. Постукивая тростью по асфальту и припадая на больную ногу, он неспешно проходил мимо, и Кира часто на бегу смотрела ему вслед. «Мак-Наббс» казался ей фигурой не только трагической, но и на редкость загадочной, и ей бы очень хотелось узнать, кем он был в молодости. От соседей она уже знала, что его зовут Вадим Иванович Князев, что живет он в соседнем доме около двух с половиной лет, что вроде как военный в отставке, ведет тихий одинокий образ жизни и вроде как где-то подрабатывает, но никто не знал, где именно. Во всяком случае, приработок этот явно был не самым плохим — всякий раз, когда Кира видела «майора» во дворе за шахматами или газетой, он покуривал сигару — и отнюдь не дешевую. Вначале Вадим Иванович просто сдержанно здоровался с ней, но постепенно они начали обмениваться парой-тройкой фраз, и вскоре Кира слегка пересмотрела уже сложившийся в ее голове образ — во-первых, «майор» не был молчалив, как книжный Мак-Наббс, во-вторых, непохоже, чтоб он был таким уж добродушным. Теперь в ее представлении он больше смахивал на майора из поздней отечественной постановки «Детей капитана Гранта» в исполнении Гостюхина. Старик Князев, по ее мнению, был одним из лучших обитателей двора, и она бы предпочла, чтобы он, а не Антонина Павловна, соседствовал бы с ними по площадке. Он бывал язвителен, иногда даже грубоват, но он никогда не о чем не расспрашивал, от него не тянуло, как от большинства здесь, неким пугливым любопытством и он явно был не из тех, кто заглядывает в чужие окна. Пробегая через пляжные ворота, Кира спрыгивала за бордюр и некоторое время бродила по гальке, вдыхая холодный запах соли и водорослей, глядя на изломанный скалистый мыс и дальше — туда, где серое небо сливалось с морем. Еще далеко было до той поры, когда даже в такой ранний час на берегу будет не протолкнуться от отдыхающих, и будут гомон и плеск, и запахи станут куда как менее приятными, но пока пусты были деревянные топчаны и волны тихо шуршали по гальке, и никто не нарушал гамом прозрачный утренний воздух. Шумные автомобили рисовались чем-то призрачным, и мало кто бродил вдоль темной каймы выброшенных морем водорослей в этот час, и Кира стояла и слушала плеск волн, и за этим плеском чудилось размеренное неспешное биение сердца мира. Скоро наступит длинный сезон ветров, и море будет реветь и биться о скалы, вонзаясь когтистыми пенными лапами в гальку, и уволакивать ее за собой, и снова вышвыривать на берег. Она уже почти забыла, как это выглядит. Пока же погода была сырой, холодной, но ровной, и море казалось обманчиво мирным и сонным. А потом на горизонте проступала бледно-розовая полоска, густела, наливалась, разбухала, переходя в густо-алый, и Кира поворачивалась и возвращалась на длинную асфальтовую дорогу, ведшую к дому, и бежала по ней, слушая стук подошв своих кроссовок и звуки расцветающего утра. Прогулка заканчивалась — прогулка, чем-то напоминавшая театральное действо, отыграв которое актеры возвращаются в свои жизни, к своим морокам и к своим тайнам. Когда Кира открывала дверь, квартира была уже пуста, да и ей вскоре пора было уходить — оставались только душ и мыльная пена с душистым запахом магнолии, завтрак под последние новости, макияж, прическа и одежда — под музыку, чаще всего «Nightwish» или итальянскую эстраду. А потом — дорога на работу, в дневную жизнь, состоящую из беготни, компьютера, болтовни с коллегами и Михеева. Иногда по дороге к остановке ей навстречу попадалась странная пара — мрачно-злобная девушка панковского вида с глазами накрашенными так густо, что они казались черными дырами, пробитыми в бледном овале лица, и высокая худощавая женщина в цветастом летнем платье, выглядывающем из-под расходящихся пол потертого пальто. Они гуляли взад и вперед в небольшом, примыкавшем к остановке парке, и женщина, чьи движения были какими-то ломанными, дерганными, постоянно заливалась тонким детским смехом, улыбалась так, как улыбаются только акулы и американские кинозвезды, и смотрела вокруг, словно человек, впервые оказавшийся на улице. В руках она всегда держала выцветшую косынку, которую то и дело принималась наматывать на голову, и девушка каждый раз злобно дергала ее за руку и визгливо говорила: — Мама, не позорьтесь! О них Кира практически ничего не знала — даже их имен. Знала только, что они живут в соседнем доме, который слева, знала, что женщина, мягко говоря, сильно не в себе, а мрачная девушка — ее дочь. Соседи утверждали, что она законченная наркоманка, и ждет не дождется мамашиной смерти, чтобы полностью распоряжаться квартирой. Впрочем, это Киру мало интересовало. У нее было полно дел, сутки были забиты почти полностью, если не считать одной их части — короткой, но очень и очень важной. Отрезка времени между окончанием работы и возникновением желания отправиться спать. Очень значимого отрезка времени, который назывался вечером. Вечера были пустыми, проходили тихо и незаметно, и большую часть этих вечеров Кира была предоставлена самой себе. Стас был не в счет, кроме того, он часто уходил гулять с Викой, очаровавшей-таки скептического историка. Правда, к девяти-десяти часам вечера он неизменно возвращался, приводя этим Киру в некоторое недоумение. Пока что он ни разу не пришел поздно и не остался у Вики на ночь, хотя Кире было прекрасно известно, что их отношения уже давно, как говорили раньше, «вышли за грани приличий», и Вика, то ли по рассеянности, то ли намеренно передала Кире парочку подробностей, которые были более чем пикантны. Кроме Вики друзей в этом городе у Киры пока не было. На работе она ни с кем, кроме Егора, еще не сдружилась (веселая болтовня на курилке не в счет), но у Михеева были свои вечера, и разделять их с ним Кира не считала ни нужным, ни правильным. Кира не сомневалась, что вскорости наступят перемены, и она найдет себе милого молодого человека, с которым будет нескучно проводить вечера… а пока она играла на фортепиано, читала и пыталась придумать новую вазу или аромолампу, но отчего-то пока в голову ничего не лезло, пальцы лепили из пластилина либо что-то банальное, либо что-то совершенно нелепое, и, злясь, она сминала только что созданное в бесформенный комок. Было скучно, серо и безмятежно. Так подошел к концу март. * * * Вот уже неделю на работе была запарка, и Кира возвращалась домой не раньше девяти, а то и в десятом часу. Михеев несколько раз доблестно вызывался «сопроводить», но получив непреклонный отказ, успокоился и по-прежнему выходил на своей остановке, сделав на прощанье ручкой. Кире казалось, что Егор и не горел особым рыцарским энтузиазмом — после работы Михееву хотелось домой, к маминым борщам и котлетам, и к «очередной», которая носила небесное имя Ангелина, работала в паспортном столе и имела склочный характер и высокую грудь. Маленький кипарисно-туевый парк уже накрыла привычная густая тьма. Фонари здесь включали очень редко, и ночь в парке казалась первобытной, нежилой, словно маршрутка примчала Киру на окраину города, а может и дальше — где нет людей и жилья, а есть только мрак, бесформенные глыбы кустов, окружающие узкую выщербленную дорожку, и уходящие вверх конусы деревьев. В пасмурные вечера люди сливались с темнотой, и на их присутствие указывали только голоса и звук шагов, и лишь когда они проходили совсем близко, Кира могла их увидеть. Многие шли поодиночке, и, держась за свою сумочку, она настороженно вглядывалась в скользящие мимо молчаливые тени. Конечно, куда как спокойней было бы позвонить Стасу — вполне вероятно, он уже дома и мог бы ее встретить. Но звонить ему Кира не хотела. Не то, чтобы она тяготилась его обществом — нет, Стаса она обожала, но… его было слишком много. Он был утром и вечером. Он был в каждый выходной. Он проводил с ней куда как больше времени, чем с Викой. Он был замечательным, но его опека иногда начинала ее раздражать. Похоже, Стас никак не мог привыкнуть, что Кира — не несмышленое дитя, с которым он расстался когда-то, а взрослая двадцатипятилетняя девица, которую вовсе не надо за руку переводить через дорогу. Дорожка свернула направо, огибая колючую чащу кустов, и каблуки Киры застучали по старым разбитым плитам, из которых кое-где торчали голые, словно обглоданные прутья арматуры. Она сразу же сошла на полоску земли рядом, покрытой сухой прошлогодней травой, хорошо помня, что здесь метров на пятнадцать вперед нет ни камней, ни коварных ямок. Идти стало чуть посветлее и поспокойней — впереди, сразу за проезжей дорогой, словно маячок, приветливо светился бакалейно-пивной ларек, за ним же громоздились дома, и сквозь ветви огромных старых акаций виднелись россыпи освещенных окон. Сегодня, выходя из «топика» и спускаясь по лестнице, Кира вначале размышляла о своих скучных вечерах и об объявлении, которое увидела утром в троллейбусе: «Объявляется набор в школу бального и современного танца «Киммерия». Приглашаются все желающие». Сбор должен был состояться через несколько дней. Может, попробовать сходить? Если оплата не очень высокая и занятия в подходящее время, то почему бы и нет? По вечерам ей пока все равно нечего делать, кроме того, ей всегда хотелось хоть немного научиться классическим танцам. Отчего-то ей вдруг с огорчением вспомнился выпускной, когда в школьном дворе несколько ее одноклассников танцевали вальс, а она только стояла и смотрела, потому как танцевать вальс совершенно не умела. И когда одна из подруг за несколько дней до выпускного пыталась ее научить, ничего не вышло, — то ли подруга была плохим учителем, то ли Кира бестолковой ученицей… В кустах справа что-то легко хрустнуло, и, вздрогнув, Кира прибавила шагу. Кошки, конечно же — ими здесь все кишит. Только… На ходу она оглянулась, но ничего не увидела, кроме темноты и густого сплетения ветвей. Едва слышно посвистывал ветер, в отдалении постукивали чьи-то каблуки и шумел двигатель уезжающего «топика». Все было привычно, обыденно — кроме неожиданно возникшего неприятного ощущения тяжелого взгляда, упершегося ей в спину. Чувства опасности к этому не примешивалось. Кто-то просто смотрел на нее, наблюдал, как она идет по дорожке. Да вот только позади нее никого не было. Она могла бы решить, что ей мерещится — мало ли что покажется в темноте вечером бедной одинокой девушке, если бы ощущение не было очень знакомым. Оно появлялось у нее вчера, когда она уже подходила к дороге. Оно появлялось у нее позавчера, когда Кира уже заходила в подъезд. Но если тогда это ощущение было секундным, призрачным, то сейчас оно тянулось, нарастало, густело. Кто-то смотрел на нее. Смотрел очень внимательно. В кустах снова что-то хрустнуло. Нет, это не кошка. Какое-то существо намного тяжелее. Кира едва сдержалась, чтобы не припустить бегом, а продолжала идти с торопливым достоинством. Глупости все это! Возможно кто-то просто забрался в кусты по нужде и ждет, пока она уйдет. Вот будет ему потеха, если она… В кустах позади что-то ворохнулось, потом раздался громкий хруст, словно кто-то большой уверенно проламывался сквозь ветки. Послышалось негромкое басовитое ворчание, что-то глухо стукнуло, кто-то испуганно ругнулся, снова раздался хруст и все стихло. Только в отдалении быстро-быстро затопали чьи-то бегущие ноги. Кира, плюнув на собственное достоинство, как заяц метнулась к дороге, перемахнула ее в несколько прыжков и, только добежав до ларька, остановилась в освещенном полукруге, тяжело дыша и глядя назад, через дорогу, где чуть покачивали острыми вершинами кипарисы. По дороге в сторону моря неторопливо проехала машина, прокатив перед собой волну света, и Кира увидела пустую дорожку и темные неподвижные кусты, после чего привалилась к железной стенке, мысленно ругая себя последними словами. Это уже не мнительность. Это уже откровенная трусость, граничащая с помешательством. Какая-то дворняга спугнула мужичка, забравшегося в кусты справить естественные надобности или выпить, в конце концов, а она, Кира, пускается бежать так, словно за ней гонится стая демонов! Это уже ни в какие ворота не лезет! — Кира? — раздался голос знакомой продавщицы из ларечного окошка. — Ты будешь что-то брать или я иду курить! — Пожалуй, буду, — Кира повернулась, доставая кошелек. — Дай «Черниговского» белого. Получив пиво, она отошла от ларька, еще раз оглянулась на парк и пошла к дому, думая о том, что на танцы следует пойти непременно, поскольку от однообразного времяпрепровождения у нее уже, похоже, начинает ехать крыша. Поставив себе этот неутешительный диагноз, Кира уже начала было спускаться по короткой дорожке в темный двор, как вдруг темнота перед ней неожиданно сгустилась и превратилась в темную человеческую фигуру, которая схватила ее за плечи и рывком дернула за трансформаторную будку. Бутылка выпала из ее пальцев и, не разбившись, укатилась в кусты. Киру больно стукнули о стену, отчего у нее вырвался короткий хакающий звук. — Ты Ларионова?! — быстро спросил злой незнакомый мужской голос. — Отвечай, сука! Заорешь — прибью, на хрен! Ты Ларионова?! Кира, не столько испуганная, сколько ошеломленная, слабо шевельнула губами. — Нет. — Что ты мне втираешь?! — ее снова стукнули о трансформаторную будку — на этот раз не так сильно. Сумочка свалилась у нее с плеча и теперь болталась на сгибе руки. — Я тебя много раз видел! Ты живешь в восьмой квартире! Мне сказали, что эта старая блядь Вера — твоя бабка! Это так?! — Да, — просипела Кира. Мужчина привалился к ней, накрепко прижимая к стене, так что ей было трудно дышать. От него сильно пахло табаком, какой-то кошмарной туалетной водой и кислой капустой. Он был чуть повыше ее, широк в плечах и коротко пострижен. В темноте Кира не видела его лица, но по голосу нападавший был молод — не старше тридцати. — Что вам надо?! Пустите… — Заткнись! — приказ сопровождался чувствительным тычком под ребра, и она охнула, глотая губами воздух. — Раз она твоя бабка, значит ты в курсах! Где мой брат! — Что?! — Я не знаю, что вы там у себя за фокусы устраиваете! Мне на это наплевать! Но если не скажешь, где он, я тебя сейчас прямо здесь, во все дыры!.. Где он?! — Откуда я знаю?! — испуганно-зло прошипела Кира, пытаясь вырваться, но ее держали крепко и умело, так что она была лишена возможности пнуть человека в голень или в пах. — Я и вас не знаю! — Его там не было! — Киру зло встряхнули. — Не было! И я больше никогда… Где он?! — Да не знаю я! — Тогда сейчас… Она не заметила, откуда взялся другой человек — он появился совершенно бесшумно, словно просто соткался из ночного мрака, и вначале Кира даже не поняла, что произошло. Только что ее прижимали к стене, и вдруг — глухой удар, и в следующее мгновение державшие ее руки разжались, и мужчина, коротко вскрикнув от боли, дернулся назад и в сторону, зажимая ладонью правый бок. И лишь теперь Кира увидела, что чуть поодаль стоит человек — стоит спокойно и расслабленно, словно обыденный прохожий, остановившийся поглазеть на происходящее. Очертания его фигуры были очень знакомыми и еще более знакомой была трость, на которую он опирался и которая, очевидно, и явилась причиной того, что нападавший на Киру баюкал свой бок. — Много по ночам погани всякой шастает, — доверительно сообщил Кире «майор». — Шла бы ты домой, девочка. Нападавший, а теперь и пострадавший, нелепо дернулся туда-сюда, словно сломанная механическая игрушка, после чего, ругнувшись, метнулся к майору, стоявшему все с таким же безмятежным видом. Вадим Иванович не стал дергаться, отскакивать в сторону — он просто лишь слегка отклонился, словно вежливый человек, дающий другому пройти. Его правая рука взлетела в воздух в почти неуловимом движении, трость темной тенью стремительно мелькнула на уровне горла противника, тут же исчезла и, словно по волшебству, появилась уже внизу, казалось, лишь слегка дотронувшись до его ног. Кира не слышала звуков ударов — был лишь легкий свист рассекаемого воздуха, но нападавший отчего-то полетел кувырком, воя от боли. Почти сразу же приподнялся, опираясь руками о землю, и, надрывно кашляя и сильно кренясь на правый бок, огромным крабом бросился в темноту и исчез. Кира глубоко вздохнула и привалилась к стене, стукнувшись об нее затылком и крепко прижимая сумочку к груди. Под ребрами стучала несильная, но назойливая боль, сердце громко бухало где-то в горле, перед глазами все плыло, и она с трудом различала высокую фигуру «майора», который в свете зажигалки деловито разглядывал свою трость. — Не дай бог попортил! — хмуро пробормотал он. — Живая? Кира, сообразив, что вопрос относится к ней, кивнула, потом хрипло сказала: — Спасибо… Спасибо вам… Ах, как вы вовремя, майор!.. — Я не военный, — слегка недоуменно отозвался Вадим Иванович и оперся на трость. — Странные у вас, девушка, однако, знакомства. — Шутить изволите? — Кира потерла ребра, потом принялась отряхивать юбку. Редкие прохожие-тени скользили мимо, не обращая на них внимания. — Я его не знаю! Какой-то ненормальный урод! — Грабануть пытался? Или, — даже в темноте Кира почувствовала, как взгляд «Мак-Наббса» скользнул по ее ногам, — чего другое? — Не знаю! — резко ответила она, чувствуя, как в ней поднимается раздражение. — Я вообще не поняла, чего он хотел. Может, какой-то маньяк. — Ну, в какой-то мере его можно понять, учитывая длину вашей юбки, — с легкой насмешкой заметил Вадим Иванович. — Он вас ударил? — Пустяки. Может, небольшой синяк и будет, — Кира повернулась, присела и начала шарить в темноте возле кустов. — Что вы там делаете? — Пиво уронила. По-моему, оно не разбилось… Да, вот оно, — Кира встала, крепко сжимая в пальцах горлышко бутылки. Вадим Иванович хмыкнул, и в этом звуке ей послышалось некое уважение, потом протянул руку. — Открыть? Думаю, вы скажете «да». — Вы правы, граф, — Кира сунула бутылку в протянутую руку. — Не награждайте меня чужими титулами и званиями — не люблю этого, — бутылка едва слышно зашипела, после чего вернулась к Кире — уже без крышки. — Вам лучше пойти домой. Ваш брат уже вернулся — я видел его. Кира вздрогнула, не донеся горлышко бутылки до рта. — Стас? Господи, пожалуйста, ничего ему не рассказывайте, пожалуйста! — Почему? — Вадим Иванович чуть отодвинулся, и только сейчас она заметила, что, несмотря на ночь, его глаза закрыты все теми же темными очками. — Потому что я тут же окажусь под круглосуточной опекой, а я этого не хочу! — выпалила Кира, убедительно размахивая руками, и темные очки покосились на бутылку, которая, вылети она из пальцев Киры, угодила бы точнехонько «майору» в лоб. — Даже несмотря на то, что вам только что чуть не открутили голову? — Пожалуйста, не говорите… — Почему, собственно, я вообще что-то должен говорить вашему брату, — перебил ее Вадим Иванович слегка сварливо. — А теперь идите домой. — С такой физиономией?! — Кира снова взмахнула бутылкой. — Да ни за что! Стас сразу поймет, что что-то случилось. Мне надо посидеть, успокоиться… Может, вы со мной посидите? — она вопросительно взглянула туда, где в темноте вырисовывалось лицо Вадима Ивановича, и даже в этой темноте увидела, какое на нем появилось удивление. — Я? — Ну да. Мы, в конце концов, соседи по двору, хорошие знакомые по утренним прогулкам, пусть вы и не всегда бываете любезны… Что такого, если мы мило посидим на скамеечке? Вы мне что-нибудь расскажете… Мне кажется, что рядом с вами можно мило сидеть — вы хоть и частенько поглядываете на мои ноги, однако явно не из тех дяденек, которые сразу же начинают хватать девушку за половые признаки. К тому же… — Кира запнулась, осознав, что болтает черт знает что совершенно постороннему человеку, а Вадим Иванович, уловив смысл недосказанной фразы, фыркнул. — К тому же, я уже старик, не так ли? Песок сыпется — и все такое… — Вот уж нет! — пылко и почти искренне возразила она. — Да вы этого психа так отделали! Да я никогда такого не видела! Да какой песок?!.. — Ладно, отложим урологию в сторону, — он начал было спускаться во двор, но тут же повернулся и протянул Кире свободную руку. Она недоуменно оперлась на нее, но, сделав несколько шагов, поняла, зачем он это сделал, — ее буквально шатало от волнения, чего она до сих пор не замечала. Рука у него была крепкая, сильная, и поддерживала ее с той уверенностью, которая приносит чувство безопасности. Кире сразу же стало намного спокойней. Ну, Вадим Иванович, не ожидали-с! Тренированный старик! Но кто же был этот хмырь? Чего он прицепился с каким-то братом?! — Так вы не знаете, кто это был? — негромко спросил «майор», неторопливо шагая по дорожке, и Кира замотала головой. — Странно, а мне показалось, он вас знает. — Он, похоже, знает мою бабку. Болтал какую-то чепуху… про брата какого-то… — Кира раздраженно передернула плечами. — Может, она ему должна осталась? Господи, у меня от бабки в наследство одни неприятности! А ну как он теперь начнет за мной следить?! — В ближайшее время вряд ли, — оптимистично заметил «Мак-Наббс». — У него два ребра сломаны. Очень болезненные ушибы, особенно гортани. И сильно растянуто ахиллесово сухожилие. Ему пока будет не до вас. Кира воззрилась на него с неподдельным изумлением. — Откуда вы знаете?! Она почувствовала его усмешку — тонкую, снисходительную. — Знаю. Присаживайтесь. Кира оглянулась на свой дом. Окно ее спальни было темным, зато кухонное весело светилось, и на фоне белых занавесок двигалась гибкая тень — судя по всему, Стас готовил ужин. По-хорошему, следовало бы пойти домой, пока брат не испортил немалое количество хороших продуктов. Стас был замечателен, но готовил он ужасно, и Кира совершенно не понимала, как он ухитряется есть то, что приготавливает, и при этом еще и получать от этой еды удовольствие. Правда, Стаса, в свою очередь, хватил бы удар, если б он узнал, что в обед на работе Кира питается практически одними йогуртами — к обеденному приему пищи он относился очень серьезно. Она тепло улыбнулась и опустилась на скамейку рядом с майором, который уже сидел, поставив трость между чуть вытянутых ног и опираясь ладонями на набалдашник. И только сейчас Кира заметила, что соседняя скамейка не пустует, а рядом с ней, на земле, лежит большая остроухая тень. — Софья Семеновна, а вы почему это так поздно гуляете? — А почему бы и нет? — весело отозвалась пожилая женщина из темноты. — Кого мне бояться? Насильников? А грабить у меня нечего. К тому же, со мной Лорд. Овчарка протяжно зевнула из-под скамейки, словно напоминала о своем существовании, чуть потянулась и снова превратилась в неподвижный сгусток мрака — лишь едва заметно поблескивали внимательные глаза. Кира потянулась и погладила теплую лобастую голову, и Лорд воспринял это действие с безучастным спокойствием, лишь чуть дернул ухом и кончиком хвоста. — А сами-то? — продолжила Софья Семеновна с легкой усмешкой. — А, Вадим Иваныч? Девочек соблазняете? Не стыдно? — С чего стыдиться зова природы? — поинтересовался «майор», доставая сигару. — Ежели девочка хороша? В конце концов, я еще в старые развалины записываться не собираюсь! — Да уж, Вадик, тебе еще рановато, — иронично произнесла женщина, и Кира невольно фыркнула. «Вадик» по отношению к «майору» звучало довольно нелепо и даже в чем-то кощунственно. Все равно, что обозвать Лорда «щенком». — А как насчет спросить саму девочку? — осведомилась она. — А зачем? — произнес Вадим Иванович тоном, каким разговаривают с надоедливыми детьми, после чего занялся раскуриванием своей сигары, явно потеряв всякий интерес к беседе. — Пиво пьешь? — Софья Семеновна протянула руку. — Угости бабушку. Если не брезгуешь. — Я-то не брезгую, — Кира быстро сделала еще несколько глотков и отдала ей бутылку. — А вам разве можно? — Можно, можно, мне, деточка, все можно, когда сын не видит, — Софья Семеновна сделала несколько глотков и глубоко вздохнула. — Я, милая, не намерена лишать себя удовольствий и только и делать, что баюкать свои болячки. Помру — так помру. Но доживу в свое удовольствие. Сын этого не понимает, молодой еще. Не понимает, какое это удовольствие в старости хлебнуть того же пивка. И насчет сигарет ворчит постоянно… как будто он мне может что-то запретить! — Вряд ли вам вообще кто-то может что-то запретить, — заметила Кира. — Допивайте, если хотите. Значит, ваш девиз — помирать, так с музыкой? — По-моему, очень мудрый девиз, — Софья Семеновна отпила еще пива. — Жизнь надо заканчивать весело, а не зарывшись в груду лекарств. Уходить в мир иной посреди шумного хмельного застолья или из крепких объятий любовника… А, Вадим Иваныч? — Хм, — отозвался «майор», после чего пробормотал, что любовник, в таком случае, очень расстроится, и вообще это будет нечестно, а посему хмельное застолье, конечно, гораздо лучше. — Дельный совет, Вадик, я над ним подумаю. А сам ты? — Я в мир иной пока переселяться не собираюсь — и вам не советую, — пробормотал Вадим Иванович. — Могу я, наконец, спокойно покурить?! Как теток соберется больше одной, так начинается сразу балаган, и никакого тебе единения с природой! — Вадик у нас ворчун, — сказала Софья Семеновна с неожиданной, удивившей Киру теплотой. — Ворчит, язвит… Но без него во дворе скучно. Мне, например, скучно. — Я тронут, — кисло отозвался Вадим Иванович, рассеянно глядя на огонек своей сигары, и Кира не увидела, но почувствовала, как старушка подмигнула ей в темноте — мол, я же говорила. Кира едва сдержала улыбку, хотя ее все равно бы никто не увидел. Наступила тишина. Софья Семеновна задумчиво попивала пиво, «майор» курил, и огонек его сигары дружелюбно светился в темноте. Кира вздохнула и полезла в сумочку за сигаретами, переводя взгляд с одной темной фигуры на другую. Странно, но ей было удивительно комфортно с этими людьми, и по сравнению с ними все остальные, коротавшие время в старом дворике, казались пустыми, ненастоящими, похожими на тени — и Антонина Павловна, и кучерявая старушка Нина Федоровна, и громогласный Сан Саныч, постоянный партнер «майора» по шахматам, и молодые мамаши Таня и Мила, с которыми Кире довелось переброситься парой фраз — больше гастрономического характера, и кумушки-домохозяйки — ни с кем из них ей бы и в голову не пришло посидеть на скамеечке и просто поболтать — разве что если б она преследовала какую-то цель. Ее приводила в ужас мысль, что когда-нибудь она может превратиться в такую же противную бабку, как Нина или ее собственная, или годам к пятидесяти будет так же сидеть студнем на скамейке и пересказывать пустоголовым кумушкам содержание какого-нибудь сериала, как тетя Тоня или баба Лена. Когда ты состаришься, Сарандо, то станешь самой ворчливой бабкой в мире! Нет, нет и еще раз нет! Лучше смерть! Как там сказала баба Соня? Под хмельное застолье или крепкие объятия любовника? Неплохо. А лучше все сразу и много! Правда, тогда и умирать расхочется. Неподалеку раздался заливистый, чуть истеричный, дребезжащий смех, прозвучавший зловеще в густой темноте, словно неподалеку хихикал призрак. Кто-то шаркнул ногой по земле, потом послышался молодой раздраженный голос: — Мама, оставьте это! Мама, не позорьтесь. Идите домой, у меня еще много дел! Кира обернулась и увидела неподалеку от ларька, в истонченном полумраке среди ореховых стволов две идущие темные фигуры — высокую и чуть поменьше. Софья Семеновна взглянула в том же направлении. — Влада мать домой ведет, — произнесла она с непонятной интонацией. Лорд сел и принялся яростно чесать ухо задней лапой. — Влада — это та девушка с ирокезским макияжем? — спросила Кира и получила в ответ утвердительный кивок. — Да. Она так густо замазывает глаза, что я удивляюсь, как она что-то видит… Ничего, с возрастом это пройдет. — А сколько ей сейчас? — Кажется, восемнадцать, — Софья Семеновна поставила пустую бутылку под скамейку. — Студентка, в торговом учится. Хорошая девочка. Юношеский максимализм, конечно, в ней играет, но хорошая. Только зря курит, — последняя фраза была произнесена тоном, не оставляющим сомнений в том, что курит Влада отнюдь не обычные сигареты. — Смешной табак? Вадим Иванович хмыкнул, не повернув головы. — Глупая девчонка думает, что на анашу нельзя подсесть и она совершенно безвредна. Но когда-нибудь все это может кончиться очень плохо. Вот к чему приводит, если в семье нет отца, который бы вовремя разъяснил чаду, что алкоголь гораздо лучше наркотиков. — Ладно тебе, может, это ненадолго. Да девочке и без того тяжело приходится, — извиняющимся голосом возразила Софья Семеновна. Кира покосилась на Вадима Ивановича, который, словно почувствовав ее взгляд, поправил очки и отвернулся. — А ее мать всегда… — Нет, — перебила ее старушка, уловив суть вопроса. — Галя-то? Она раньше вполне нормальная была, по характеру на Нину похожа… или на твою бабушку… царство ей небесное… Тоже всюду свой нос совала. А пару лет назад у нее был какой-то нервный срыв… Уж не знаю, из-за чего… — Никто не знает, — жестко сказал Вадим Иванович, стряхивая пепел с сигары, и в его голосе Кире почудилось скрытое предупреждение, потому что Софья Семеновна как-то сразу осеклась, сникла. Это ее удивило — до сих пор Кире казалось, что именно старушка была авторитетом. Она осторожно спросила: — Почему же Влада ее не… — … отдала в лечебницу? — снова подхватила Софья Семеновна, явно с негодованием относившаяся к термину «психушка». — Ну, Галя ж не буйная, все смеется да смеется — вреда от этого нет. Да и там таких сейчас не держат. К тому же и Влада этого не хочет — она мать любит. За Галей-то особо ухаживать не надо, только следить и на прогулки выводить, а так она целыми днями телевизор тихонько смотрит. Но, правда, все равно такая жизнь характеру девочки не на пользу. Она замолчала. Кира взглянула на Вадима Ивановича, но тот, казалось, был всецело поглощен своей сигарой. Она посмотрела на свои окна. Теперь они оба были темными — очевидно, Стас ушел в гостиную. Верно, сидит в кресле и строчит свой роман. Где-то за домом раздался громкий тоскливый детский крик, и «майор» вздернул голову. Лорд сел и насторожил уши. Крик повторился. — Дик! Ди-ик! — Пацан так и не нашел своего пса, — мрачно заметил Вадим Иванович. — С обеда ищет. Сдается мне, что он его уже и не найдет. — Может, еще прибежит, — сказала Софья Семеновна без особого оптимизма. — Жалко. Симпатичный такой боксерчик, совсем маленький. Наверное, украли. В нашем районе часто собаки пропадают. Постоянно. Особенно щенки. Наверное, собачники орудуют. Украдут песика и продадут… — Не знаю, не знаю, — Вадим Иванович поднял голову, глядя на пасмурное небо, едва проглядывающее сквозь ветви деревьев. — Уж больно они неразборчивы — всех подряд тащат — и породистых, и дворняг… Вряд ли на продажу, во всяком случае, живыми. Киру передернуло. — Господи, неужели правда?! — Так что, если возьмете себе пса, то приглядывайте за ним, пока не вырастет, — посоветовал он. — И даже когда вырастет, одного не отпускайте. Вы не заметили, что в нашем районе почти нет собак? Бродячих, я имею в виду. Только Пират и Джерка, но они уже совсем дряхлые, — «майор» усмехнулся, — дряхлее, чем я. Может, поэтому на них и не польстились. Кира покачала головой, потом нахмурилась. И вправду, ей ни разу не попадались здесь бездомные псы, рыщущие в поисках еды или отдыхающие где-нибудь под кустом. Кошек было хоть отбавляй, а вот собаки не встречались — и даже на рынке неподалеку крутились только два пса — те самые Пират и Джерка, которых она несколько раз встречала и во дворах. Действительно странно. В других районах, где ей доводилось бывать, с дворняжьим поголовьем было все в порядке. Казалось, бродячие псы обходят этот район стороной, словно знают о грозящей им опасности. — Под моим окном пару раз бродила какая-то собака, ночью, — сказала она, катая сигарету в пальцах. — Здоровый такой пес… Вы не знаете, у моей бабушки случайно не было собаки? — Собаки? Нет, — отрезал Вадим Иванович таким тоном, словно это предположение его глубоко шокировало. Лорд встал и легонько мазнул лапой Софью Семеновну по ноге, потом положил голову ей на колени, умильно помахивая хвостом. — Похоже, мальчик хочет домой, — пожилая женщина потрепала пса по голове, после чего хвост заработал еще энергичней, отчего с сигареты Киры полетел пепел. — Удивительные они все-таки создания, эти собаки. Я говорю о настоящих псах. Не о шавках, которые продают за клочок мяса, даже если ты их воспитываешь со щенячьих лет. О настоящих. Как мой Лорд. Такие не предадут никогда. У них есть душа, и есть память, и сердца их почище многих человечьих. Они любят раз и навсегда. Знаешь, собаки очень часто сами выбирают себе хозяев. Сами решают, кто достоин быть их хозяином. Другое дело, что их решения не всегда совпадают с нашими. Я вот… хотела маленькую собачку, а зашла как-то в гости к знакомой… а у той как раз овчарка разродилась недавно. Вот Лорд меня и выбрал. Мелкий еще тогда был, толстый… за босоножек зубами уцепился и голосит, не выпускает. Так и не дал уйти. Пришлось сыну звонить, чтоб с деньгами приехал. Так-то. Кира взглянула в поблескивающие в полумраке глаза Лорда — глаза, скрывавшие в себе, казалось, все тайны мироздания, и вдруг отчего-то всплыл в памяти тот последний визит к покойной бабке, когда они вдрызг разругались. Тогда Кира уже уходила, как к ней вдруг подкатился угольно-черный щенок-подросток — поджарый, длинноногий, с только-только начавшими вставать острыми ушами — самую малость нечистокровный овчаренок. И явно ничей. Он не прыгал, не скулил, не выпрашивал еду, а просто сел перед ней и смотрел на нее, пока она нервно курила в ореховой рощице. Внимательно смотрел, будто ждал чего-то, о чем она сама должна была догадаться. Но Кира докурила сигарету и ушла, а он остался сидеть, и пару раз обернувшись, она видела его укоризненный провожающий взгляд, удивительно четко отпечатавшийся в памяти. Бедный щенок, неужели и его изловили и убили?! А может и нет, может он вырос и бродит себе где-то… Вот было бы забавно, если б это он шебаршился тогда под ее окном! — Вы обожжетесь, — негромко произнес над ее ухом Вадим Иванович, и Кира недоуменно посмотрела на него, потом на свою руку и отбросила позабытую сигарету, уже дотлевшую до фильтра. — А вы хорошо знали мою… бабушку? — Практически нет, — голос «майора» сразу же ощутимо похолодел. Он поднял руку и потер висок. — Знал в лицо… знал, как зовут — и все. — Мы мало с ней общались, — Софья Семеновна встала. — Видишь ли, твоя бабушка не жила здесь постоянно. Она часто сдавала квартиру, особенно летом. Кира удивленно приподняла брови, потом вкрадчиво спросила: — Если же вы мало с ней общались, то откуда же взялась неприязнь к ней таких размеров, что даже на нас со Стасом, ее внуков, смотрят, как на отпрысков Медузы-Горгоны?! — Это уже давно не так, — мягко сказала Софья Семеновна. — А в первые дни это происходило больше по инерции, да и делали это только те из нас, кто насквозь суеверен. Остальным же было просто любопытно, не более того. — Я правильно улавливаю? — Кира взглянула на Вадима Ивановича, который сидел, согнувшись и свесив руки между колен. Он пожал плечами и неопределенно покачал головой, потом отвернулся. Ей показалось, что «майор» теперь выглядит подавленным. Расспросы о Вере Леонидовне явно пришлись ему не по душе. — Видишь ли, Кира, твоя бабушка вела… несколько странный образ жизни, — негромко произнесла пожилая женщина. — Ты можешь возразить, что странность — не порок, но дело не в этом. О мертвых не принято говорить плохо, но твоя бабушка не была хорошим человеком. И дело не в том, что она была излишне склочной или излишне любопытной. Она слишком презирала людей и в то же время слишком ими интересовалась. Это очень плохое сочетание. И неудивительно, что остальные ее невзлюбили. — Это слишком обтекаемое объяснение, — Кира холодно посмотрела на нее, машинально стягивая на груди куртку. — Честно говоря, это вообще не объяснение. Я хочу знать, что такого она сделала! — Возможно, она ничего не сделала, — Софья Семеновна коротко вздохнула. — И это-то и плохо. — Вы говорите непонятно! — Иногда позволять совершаться чему-то плохому гораздо хуже, чем делать это самому, — глухо сказал Вадим Иванович, после чего содрогнулся всем телом, и у него вырвался хриплый вздох. Он схватился рукой за край скамейки, и Софья Семеновна с удивительным для ее лет проворством метнулась к нему и схватила за плечо. — Вадик! Что?! — Ничего, ничего, — пробормотал «майор», выпрямляясь. — Уже прошло. Бывает, прихватывает… верно, дождь завтра будет. Все в порядке. Кира смотрела на него виновато и испуганно, и Вадим Иванович неожиданно похлопал ее по руке. — Говорю же, все в порядке, так что нечего так таращить глаза! До свидания, Софья Семеновна. Та кивнула и послушно пошла к подъезду. За ней неотступной тенью следовал Лорд, озиравшийся по сторонам, словно заправский телохранитель, и Кира, проводив их взглядом, подумала, что Софья Семеновна права — ей действительно некого бояться. Вадим Иванович начал медленно подниматься со скамейки, опираясь на трость, и Кира поспешно вскочила и подхватила его под руку, но «майор» тут же сердито высвободился. — Что за глупости?! Прекратите сейчас же! — Вы помогли мне, почему же я не могу помочь вам?! — пальцы Киры снова сжались на его руке, и на этот раз Вадим Иванович не стал ее выдергивать. — Я вас провожу. — Еще не хватало! — Вам только что было плохо, я же видела. Я хочу убедиться, что вы нормально дошли. Не думайте, что я это делаю ради вас — я делаю это исключительно ради собственного спокойствия. Не ломайтесь, Вадим Иваныч — я же не предлагаю донести вас на руках! — А вот бы было здорово, наверное, — задумчиво пробормотал он и двинулся к своему дому. — Особенно посмотреть на это со стороны. — Не обольщайтесь, — буркнула Кира, идя рядом и продолжая держать его под руку. Потом осторожно спросила: — Вадим Иваныч, вы простите, но мне показалось, что мои расспросы… были вам очень неприятны. Моя бабка… она что-то вам сделала? — Мне? — «майор» странно усмехнулся, и в этот момент Кира бы дорого дала, чтобы увидеть выражение его лица и особенно глаз. — Трудно сказать. И трудно назвать это глаголом «сделала»… Кир, зачем вам это надо, а? Вас беспокоит соседская неприязнь, так на вас с братом она не перенеслась, а любопытство — все это постепенно пройдет. Все дурное уходит вместе с дурным человеком… как правило, просто некоторые в это не верят. — А вы? — быстро спросила она. — Вы верите? — Не придавайте значения тому, из чего половина — преувеличение, а другая половина — выдумка. Если что-то ушло, то оно ушло. А если что-то осталось, то оно спит, и до вас ему нет дела. Не будите его. Просто живите. — Вы тоже говорите загадками, — сказала Кира с печалью, которой сама не ожидала. Вадим Иванович остановился. — Все, пришли. Уж до квартиры я сам дойду… Вам следует следить за собой, Кира, а то в следующий раз и отпор не сможете дать. Ешьте в обед хоть что-нибудь нормальное, а то совсем захиреете на своих клубничных йогуртиках. Кира изумленно распахнула глаза. — Откуда вы… Вадим Иванович небрежно отмахнулся. — А теперь возвращайтесь. Я буду смотреть, пока вы не зайдете в подъезд. — Ну и провожалки! — она невесело рассмеялась, потом протянула руку, и «майор» с кривой усмешкой пожал ее, продолжая стоять в тени и не двигаясь в бледный прямоугольник света перед открытой подъездной дверью. — Ну, тогда до утра. Хотя вы… — До утра! — перебил ее Вадим Иванович и повелительно махнул рукой. — Идите! Кира резко развернулась и пошла прочь, чувствуя, как в ней снова поднимается раздражение. В сумочке запищал-завибрировал телефон, она сердито выхватила его и, увидев на дисплее домашний номер, нажала на ответ, коротко бросила: «Уже иду!» — и отключила, даже не выслушав ответ Стаса. Сейчас ей было не до него. Она думала о том, что может связывать Софью Семеновну и «майора». Вряд ли только посиделки во дворе. Старушка явно относится к Вадиму Ивановичу очень тепло, но при этом она, кажется, еще и что-то о нем знает — что-то особенное. Она думала об их странном разговоре. Она думала о человеке, который тряс ее возле трансформаторной будки. И еще она думала об одном из вопросов, на который «майор» так толком и не ответил, хотя Кира была уверена, что ответ на него — положительный. И из этой уверенности появилась еще одна мысль — неожиданная, четкая и окончательная. Она ненавидела Веру Леонидовну Ларионову. Она была рада, что та умерла. * * * Когда Кира открыла дверь, Стас был в прихожей. Он сидел на корточках, завязывая шнурок на ботинке, и когда Кира захлопнула за собой дверь, посмотрел на нее рысьими глазами. — Ты куда это собрался? — Тебя встречать, куда еще?! Тебе известно, сколько времени?! — Стас сбросил ботинок и выпрямился. Кира ответила ему холодным взглядом. — Не повышай на меня голос! Я, между прочим, совершеннолетняя, и могу гулять, сколько мне вздумается! — Ты чего? — недоуменно спросил Стас, делая шаг назад и засовывая руки в карманы брюк. — Ничего! Почему я постоянно должна перед тобой отчитываться и бежать домой, едва сядет солнце! — Кира раздраженно швырнула куртку на вешалку, куртка упала, и она, ругнувшись, наклонилась, чтобы ее поднять. — А разве ты передо мной отчитываешься? Кир, если у тебя плохое настроение, то не надо его на меня переносить! Он дернул плечом, развернулся и ушел в свою комнату. Кира потерла ноющее подреберье и вздохнула. Вот вам и родственные связи! Обидеть Стаса было так же просто, как и ее саму, разозлить же — еще проще. Она надела тапочки и прошла в столовую. Стаса там не было. Он обнаружился в гостиной сидящим в кресле, которое медленно кружилось, и глядящим в потолок. По телевизору с выключенным звуком шел какой-то заурядный ужастик, и девица в аккуратно и умело разодранной одежде раскрывала рот в беззвучном вопле, вжимаясь в угол и глядя на надвигающегося убивца с окровавленным топором. Убивец, как и положено, имел зверское выражение лица, но глаза у него были усталыми и тоскливыми, словно у работяги под конец тяжелого рабочего дня. Казалось, ему все это до смерти надоело, и, зарубив девицу, он зашвырнет топор подальше и отправится пить пиво. — Что за гадость ты смотришь! — укоризненно сказала Кира. Стас не отреагировал, точно его вообще не было в комнате. Она взяла пульт и переключила канал, увидела радостную толпу, размахивающую оранжевыми флажками, переключила дальше, но там оказалась Юлия Тимошенко с неизменной косой-бубликом вокруг головы, на следующих каналах была сплошная реклама. Кира поморщилась и вернула на экран убивца с топором. — М-да, беру свои слова обратно. Стас, ну не дуйся. Просто я очень устала. Извини. Она наклонилась и растрепала ему волосы. Стас сердито посмотрел на нее снизу вверх. — Я волновался. Если у тебя есть желание шататься по ночам — бога ради, это твое личное дело! Просто возьми на себя труд в следующий раз предупредить меня, если задержишься. Сама знаешь, что ночью творится, — он трагически вздернул руки, — когда силы зла властвуют безраздельно! — Это точно, — едва слышно пробормотала Кира и отошла, расстегивая заколку. — Ладно, договорились. Больше не буду. Тебе что-нибудь нужно в санузле, потому что я намерена заняться длительным погружением своего роскошного тела в ванну. — Нет… А ужинать ты не будешь? — Стас развернулся вместе с креслом. Кира покачала головой. — Нет. Не хочется. — Совсем. Ну, хоть чаю выпей. Я твой чайник уже заварил. — Честное слово, Стас, ничего не хочу. Искупаюсь и немного почитаю. — Что-нибудь случилось? — спросил он, испытывающе ее оглядывая. — Да нет. С чего ты взял? — Какая-то ты бледная. Тебе это несвойственно. И взбудораженная. — Это от переутомления, — Кира двинулась к выходу из гостиной, но тут же обернулась. — Кстати, Стас, сколько сигарет ты выкуриваешь по ночам? — А что? — удивленно отозвался тот. Кира пожала плечами. — Да мне-то ничего. Просто, проветривай получше или теми же освежителями поливай, благо их у нас на год запасено… По утрам сильно горелым пахнет в гостиной. — Ладно. Кира прошла на кухню, зажгла газ в колонке, после чего перешла в ванную и открыла воду, разогнав уже успевших пристроиться в ванной сенокосцев. Пауки были, пожалуй, единственным, что хорошо приживалось в этой квартире. Пальма, которую Кира перевезла сюда, хирела с каждым днем — некогда пышное зеленое растение превратилось в чахлый скелет, на котором осталось всего несколько листьев. Кира уже много раз переставляла вашингтонию из комнаты в комнату, думая, что ей не хватает света, но это не помогло. Вероятней всего для капризного тропического растения в этой квартире было слишком холодно, и она подумывала на днях перевезти пальму в квартиру Вики, где хоть тоже отключили отопление, но все же было не в пример теплее. И оставить там до наступления лета. Иногда ей приходила в голову мысль, что неплохо было бы перевезти к Вике и саму себя — по ночам было очень холодно, одного одеяла было явно недостаточно, а включать старенький обогреватель до утра Кира побаивалась. Стас на холод не жаловался, но когда она, проснувшись раньше, заходила к нему в комнату, то неизменно находила натянувшим одеяло на голову и сжавшимся в комок. Убедившись, что вода нагрелась, Кира заткнула ванну пробкой, плеснула кремовой пены, мрачно посмотрела на исходящий ржавыми потеками полотенцесушитель и отправилась переодеваться, после чего вернулась в гостиную. Стаса в кресле уже не было, он сидел возле окна на корточках и к чему-то прислушивался. На его лице была тревога. На недоуменный вопрос Киры он покачал головой. — Не знаю. В батарее что-то странное. Как будто свистит что ли… Вот послушай. Кира присела рядом, прислушалась, после чего заявила, что ничего не слышит. — А, по-моему, что-то свистит, — упрямо ответил Стас, прощупывая батарею и уходящую в стену трубу. — Нет… вроде не течет… Черт, после тогдашних посиделок у нотариуса мне теперь всюду мерещатся прорванные трубы! — Сплюнь! — с искренним испугом сказала Кира. — Этого еще не хватало! Тут и так все рассыпается. Одной проводки мне по уши хватает! А утром, когда я принимала душ, мне на голову упал большой кусок кафеля. Мне это совершенно не понравилось! — В принципе, можно протянуть новую проводку прямо поверх обоев, — пробормотал Стас, прислушиваясь к тому, что происходило внутри трубы. — Навесную. Сделать отдельную розетку, будешь туда все включать… — А проверять придут — чего с ней делать, с этой проводкой? Это ведь считается ремонтом не первой необходимости. Что это за дурдом будет — приходит проверка — убрать проводку, уходит проверка — повесить проводку… — А так лучше? Включил фен — выключил холодильник, включил холодильник — выключил обогреватель. А летом как — холодильник же сразу потечет, это ж древность неописуемая… — А так! Не выключать. Просто ты будешь все время стоять под счетчиком с палкой. Посушила я волосы сорок секунд, пробки вышибло, ты включил, посушила еще сорок, вышибло, включил… — И что хуже? — Ой, не знаю. — Кстати, проверка была на прошлой неделе. Может, их теперь месяца два не будет, — Стас с сосредоточенным видом постучал по батарее ногтем. Кира встала. — Я вообще не понимаю, к чему мы каждый день ведем эти риторические разговоры. Все равно ничего не изменить! Стас ответил красноречивым пожиманием плеч, и Кира, раздраженно развернувшись на одной ноге, направилась было в ванную, но тут же остановилась. — Кстати, я собираюсь записаться на бальные танцы! — Да? — рассеянно ответил Стас. — Это хорошо… Нет, все-таки свистит… — Ты слышал, что я сказала? — Разумеется, слышал. Ты уже нашла партнера? — Партнера? — переспросила Кира и потерла кончик носа. — Ну да, партнера, — терпеливо пояснил Стас. — Это ведь классические танцы. Тебе будет сложно танцевать вальс в одиночку. — Да знаю, знаю… — Кира пододвинула стул и уселась на него верхом. — Ну, партнер — это не проблема. Может, ты? Стас энергично замотал головой и снова принялся оглядывать батарею. — Ну… поговорю с Егором — может, он согласится? — Это тот твой коллега, который постоянно все ставит с ног на голову? — Стас скорчил рожу. — Не советую. Ты попадаешь в середину сезона или там отдельный набор? — Отдельный, — Кира украдкой потерла назойливо ноющее подреберье — нет, точно будет синяк. «Майора» бы пригласить!» — вдруг мелькнула в голове шальная мысль. Да нет, она опоздала не меньше, чем лет, этак, на двадцать. Но как же ловко он разделался с этим ненормальным ненормальным ли? прямо, как в кино. — Сбор через три дня. Некая школа «Киммерия». — Знаешь, что я тебе скажу, — Стас почесал затылок. — Иди одна. Говорят, обычно в таких школах нехватка партнеров, но я в тебя верю — разгонишь других претенденток и отхватишь самого лучшего! Вдруг встретишь свою судьбу. Знаешь, мне кажется, в таких местах завязываются самые романтические отношения. Танцы — это язык любви. Волшебная музыка, изящные движения, объятия, глаза в глаза… или там горячий мотивчик, жаркая страсть в изгибах тел… — Да ну тебя! — сказала Кира, резко встала и ушла в ванную. Стас посмотрел ей вслед и сжал губы, потом поднялся, еще раз стукнул по батарее, недовольно покачал головой и сел в кресло. Его лицо дрогнуло, пальцы впились в подлокотники, и он закрыл глаза, потом оттолкнулся ногой от пола, и кресло тихо поплыло вокруг своей оси. Закрыв дверь, Кира села на бортик ванны, глядя, как растет пухлая пена, от которой шел теплый душистый аромат. Поболтала рукой в воде, закрыла глаза и потянула поясок халатика, развязывая. Его там не было! Не было! И я больше никогда… Не было… Кого не было? Где? Я больше никогда… Я больше никогда его не видел? Раз она твоя бабка, значит ты в курсах! В курсах чего? Вздрогнув, Кира открыла глаза. Ее взгляд упал на тяжелый бронзовый шандал, стоявший на полке, и губы Киры тронула легкая улыбка. Она сняла шандал с полки и поставила его на стиральную машину. Ты любила принимать ванну при свечах? Мне кажется, что любила… О чем ты думала, пока твое тело покоилось в теплой душистой воде, а сквозь полузакрытые веки пробивался качающийся прыгающий свет, и вокруг был полумрак, пронизанный тенями и отсветами огней — живых огней, а не искусственных ламп? О взглядах соседей? Об их неприязни? Кира щелкнула зажигалкой, и над стеариновым столбиком вырос дрожащий огненный лепесток. Из дверной щели тянуло, и огонек покачивался и приседал. Свеча едва слышно потрескивала. Кира снова улыбнулась, глядя на нее. По крайней мере, это будет красиво и произведет гораздо больший расслабляющий эффект. Можно, конечно, принести и канделябр… нет, в другой раз. Сегодня достаточно и одной свечи. Приоткрыв дверь, она выключила свет, закрыла дверь и заперла ее. Сбросила халат и аккуратно повесила его, потом посмотрела на свою гигантскую тень, простершуюся от пола до самого потолка. Помотала головой, так что длинные пряди волос заметались туда-сюда, и колыхающиеся тени от них по потолку протянулись почти до противоположной стены. Кира пошевелила пальцами перед огоньком, и на стене появилось нечто, похожее на пятилапого паука-инвалида. Усмехнувшись, она заколола волосы, потом сняла белье и, привстав на цыпочки, взглянула на себя в зеркало, и ее смуглое, с огоньками в глазах лицо медленно выплыло ей навстречу из полумрака, будто зеркальный двойник поднимался со дна глубокого темного пруда. Лицо казалось чужим и далеким и в нем было что-то неживое, словно это было лицо хорошо сделанной куклы. Кира недовольно отвернулась от зеркала и ощупала побаливающее подреберье, после чего перекинула через бортик одну ногу, затем другую, постояла немного, затем медленно, с блаженным вздохом опустилась на дно ванны, и пена тихо зашелестела от ее движений. Кира сгребла ее в охапку, потом вытянулась, устраиваясь поудобней и подложив под голову сложенное полотенце. В крошечных пузырьках играли отсветы, пена шуршала, медленно оседая. Свечной огонек продолжал дрожать и раскачиваться, будто на вершине белого, с потеками, столбика стеарина изгибалась в танце крошечная огненная фея. Кира закрыла глаза. Было тепло и хорошо, по телу растеклась приятная расслабленность, проблемы и страхи уходили куда-то в небытие. Она выгнулась, отчего ее залепленные пеной груди выступили из воды, и закинула руки за голову. Не придавайте значения тому, из чего половина — преувеличение, а другая половина — выдумка. Если что-то ушло, то оно ушло. А если что-то осталось, то оно спит, и до вас ему нет дела. «Майор» говорит мудро. Не нужно всему придавать значения. У бабки была своя жизнь — и эта жизнь закончилась. Но что же ты такого сделала? Что ты сделала этому человеку в темных очках? Что ты сделала такого, что я, не зная об этом, так тебя ненавижу? Откуда вдруг взялось это чувство? И для чего, все-таки, понадобились эти шесть месяцев?.. Ты сдавала квартиру… Надо будет спросить об этом у янтарной фрейлины… Интересно, где ты жила?.. Хотелось бы знать, откуда Мак-Наббс узнал, что я ем на обед? Следит что ли?.. Да нет, нелепость, зачем ему это… Мысли Киры начали путаться, и она погрузилась в приятную полудремоту. Потрескивание свечи доносилось до нее словно из другого мира. Некоторое время она лежала так, потеряв счет убегающим в темноту минутам, пока не раздался громкий стук в дверь. Глубоко вздохнув, Кира дернулась, распахнув глаза, и соскользнула затылком с бортика, чуть не окунувшись в ванну с головой. — Эй! Ты там не утонула?! — Стас, катись к черту! Ты мешаешь мне медитировать! — Подумаешь!.. Смотри, не усни! Утонешь, а я возись потом с трупом! — Станислав, вон поди! Брат насмешливо фыркнул, и Кира услышала его удаляющиеся шаги. Снова закрыла глаза, но тут же раздраженно скривила губы. Все, релакс разбился вдребезги. Да и вода уже начала остывать. Как же, все-таки, холодно в этой квартире! Все же она опять умостила затылок на полотенце и повела руками, нагребая на себя остатки пены, лениво наблюдая, как по стенам и потолку порхает, то уменьшаясь, то увеличиваясь, грациозная крылатая тень мотылька или моли… какая, собственно, между ними разница… Летает и летает себе… Кира сдвинула брови и резко села в ванне, потом начала озираться. Хлопья пены сползали с ее плеч и груди, шлепаясь в воду. Конечно, нет ничего особенного, если по ванной летает какая-то ночная бабочка. Если она летает. Но в ванной никого не было. Помещение было достаточно освещено для того, чтобы Кира могла увидеть движение в воздухе. Даже если это маленькая бабочка, не больше ногтя, она бы ее быстро заметила. Ведь, судя по размерам тени, эта бабочка никак не микроскопическая. Но никакой бабочки здесь не было. А тень продолжала весело порхать по стенам, как ни в чем не бывало, хотя отбрасывать ее было совершенно некому. До боли в глазах Кира всматривалась в пространство, но так и не увидела никакого насекомого. Может, на самом деле бабочка летает по кухне, и тень проникла сюда сквозь окошко, соединяющее кухню и ванную? Нет, вот она переместилась на противоположную стену. Бабочка должна летать внутри ванной. Именно здесь, судя по тому, как перемещается тень. Вот она должна была оказаться прямо напротив свечи, зависнуть на мгновение, весело трепеща крылышками, потом метнуться вверх и вправо… Но не было бабочки. Не было — и все тут! Но ведь так не бывает. У нее что-то с глазами. Да, у нее определенно что-то с глазами. Она переутомилась. И здесь слишком темно. Кира зажмурилась, потом открыла глаза — крылатая тень все так же порхала по стенам и потолку. Хрипло вздохнув, она чуть приподнялась, крепко вцепившись пальцами в бортик ванны, и тут по стене, рядом с унитазом, мелькнула еще одна тень, побольше — гибкая хищная кошачья тень, небрежно махнувшая длинным хвостом. Мелькнула и исчезла, словно втянувшись туда, где сходились стены. Кира вздрогнула, глядя на стену во все глаза. Она не двигалась, только голова медленно поворачивалась из стороны в сторону. Один из ее пальцев дернулся, соскочив на скользком бортике, с невесомым хрустом сломался ноготь, но она этого не заметила. Кошачья тень появилась снова — на этот раз, на двери, скользнула по ней и исчезла, причем тень от стоящего трубой кошачьего хвоста прошла под свисающим с крючка длинным халатом Киры, что было совершенно невозможно. Кира беззвучно шевельнула губами. Она еще могла бы с натяжкой поверить, что не может разглядеть порхающую по ванне бабочку. Но не разглядеть кошку было невозможно никак. Дверь заперта. Дыр в стенах нет. Откуда она могла… да и какая разница, впрочем, если все равно в ванной не было никакой кошки — ни тогда, ни сейчас?! Кира оглянулась — не скользит ли теперь кошачья тень по другой стене — и застыла, широко раскрыв глаза и думать забыв про невидимую кошку. По противоположной стене неторопливо двигалась тень — туда-сюда, словно пританцовывая, и так же неторопливо двигалась ее рука с зажатой в ней расческой, которой она водила по длинным вьющимся волосам, колыхавшимся от одного плеча к другому. Вот тень обращена к ней профилем, вот спиной… или нет, грудью… не разберешь, вот снова профилем. Тень женщины, более четкая и темная, чем тень Киры, все так же лежавшая на стене рядом с ванной, и гораздо меньше. Если тень Киры была гигантской, то двигавшаяся перед ее глазами тень была почти нормального человеческого роста. Эта тень не могла быть тенью Киры, смотревшей на нее из ванны. Это была чужая тень. Чужой профиль. Чужая фигура. Чужие движения. И в ванной по-прежнему не было никого, кроме Киры. Она судорожно сглотнула, потом приоткрыла рот. Расческа-тень исчезла из черных пальцев на стене, словно растворившись в воздухе. Женщина-тень приподняла на запястьях свои волосы, встряхнула головой, потом начала неторопливо снимать с себя длинный халат. Это было уже слишком! Киру словно что-то подбросило, и, отчаянно завизжав на очень высокой ноте, она вскочила, облепленная хлопьями пены, вжалась в холодный кафель. За дверью застучали бегущие ноги, дверь с силой дернули, потом голос Стаса испуганно прокричал: — Открой! Кира, что с тобой?! Открой мне! Кира продолжала визжать — уже слабее, теперь визг больше походил на сиплый писк. Дверь суматошно дергали взад и вперед. Что-то слабо звякнуло за ее спиной — это отвалился отклеившийся кусок кафельной плитки, уже давно еле-еле державшийся, но она этого не услышала, неотрывно глядя на женщину-тень, спокойно снимавшую белье. Ее грудь в профиль была маленькой и чуть обвисшей. В дверном косяке что-то кракнуло, полетели щепки и пыль, шпингалет соскочил и повис, качаясь, на одном болте. В ванную ввалился Стас с диким лицом, и в Кире всплеснулось было облегчение, но она тут же сообразила, что брат лицезреет ее в чем мать родила, взвизгнула с новой интенсивностью и рванула на себя расписанную дельфинами занавеску, прикрываясь. Часть клипсов сорвалась, и две из них щелкнули по полу. — Что случилось? — в ужасе спросил Стас. Дрожащая рука высунулась из-за косо повисшей занавески, и указательный палец ткнул в направлении стены. — Ты видишь?! Стас резко развернулся, его тело подобралось, готовое встретить опасность, и тут же слегка расслабилось. — Что? Тень соскользнула со стены и начала медленно перемещаться по полу — женщина шла к ванне. Кира снова вскрикнула. — Она идет сюда! Вот же, смотри! Что это?! — Где? — бестолково спросил Стас, глядя туда, куда указывал дергающийся указательный палец. — Да вот же, прямо рядом с тобой! Ты что — ослеп?! — Да что? — недоуменно произнес он и сделал шаг в сторону. Тень скользила под его ногами — прямо под его ногами. Стас внимательно посмотрел на пол, потом поднял взгляд на искаженное страхом лицо, смотрящее на него из-за занавески. — Кира, здесь ничего нет. — Да как же?!.. — она метнула на него испуганно-яростный взгляд. — Как же ни… Кира осеклась, глядя на пол. Единственной тенью здесь была чуть угловатая, гротескно вытянутая тень Стаса, ее собственная подрагивала на стене за спиной. Женщина-тень, только что неторопливо скользившая к ванной, исчезла бесследно. — Господи, да что ж это такое?.. — прошептала она и плюхнулась обратно в ванну, подняв тучу пенных брызг и потянув за собой занавеску. — Она только что была здесь. Ты ведь смотрел прямо на нее, ты стоял на ней… — Кто? — Стас ошеломленно озирался. Свеча за его спиной потрескивала, и пламя металось от сквозняка. — Женщина! — Я стоял на женщине?! Кира, это уж я бы… — На ее тени! Здесь была тень женщины! А самой женщины тут не было! Но тень двигалась, была… как будто здесь ходила женщина! Причесывалась, понимаешь?! Женщина! И кошка! Две кошки! И моль летала — и я никого из них не видела… но тени — были тени! — затараторила Кира. Стас потер лоб, потом осторожно сказал: — Я сейчас включу свет. Ладно? Кира ничего не ответила, и он быстро вышел из ванной. Почти сразу же ярко вспыхнула лампа над дверью, и Кира, полуослепленная, прищурилась. Вернулся Стас и прислонился к косяку, избегая смотреть на нее. — Успокоилась? — Я и не волновалась! — зло рявкнула Кира и шлепнула по воде ладонью, отчего Стас, на которого попали брызги, чуть поморщился. — Как ты мог не видеть?! Ты же смотрел прямо… — Кира, кроме нас в доме никого нет. Дверь ванной была заперта, и здесь не было никого кроме тебя — ни единого человека… ни единого живого существа… кроме пауков, конечно… — Да, вот именно — не было! А тени были! Они двигались, и я не понимаю, как… — Кир, тебе просто приснился кошмар, — мягко произнес Стас. — Тебя разморило, ты задремала… — Ты же сам меня разбудил, когда постучал! — возмутилась она. — Не за секунду же такое… — Иногда за секунду могут присниться годы… Всякое может присниться. — Но я же не спала, когда ты вошел! Я же видела их уже когда ты был здесь! — Просто ты еще толком не проснулась. Я здесь, старушка, и я не вижу никаких теней, кроме наших, конечно. — Сейчас и я их не вижу, — пробормотала Кира, сжимаясь в комок за занавеской. — Но я их видела! — Я не спорю, — Стас снял с крючка полотенце и аккуратно положил его на табуретку рядом с бортиком ванны. — Видела — в своем сне. Бывают такие яркие кошмары — как реальность. Обычно, от переутомления или нервного срыва… Да еще и соответствующий фон, — он повернулся и задул свечу. — В полудреме и полумраке всякое может привидеться… Вот что, сестрица, споласкивайся, вылезай, одевайся — и спать. Давай. Я буду за дверью, ага? — Стас выразительно поднял указательный палец. — Я все время буду за дверью и никакие тени сюда не впущу. Он повернулся, вскользь оглядел сломанную задвижку и развороченный косяк, прищелкнул языком и вышел, закрыв за собой дверь. Несколько секунд Кира яростно смотрела на нее, потом выдернула пробку из ванны и включила душ. — Я не спала, — с глухой злостью бормотала она. — Не спала, не спала!.. Ну конечно же она спала. Больше это нечем объяснить. Потому что тени не бродят сами по себе. Потому что… потому что так не бывает — и все тут! Если есть тень, значит, есть и тот, кто ее отбрасывает. Иначе невозможно. Она не верит в такое. Как не верит в развевающихся призраков, шумных барабашек, самооткрывающиеся шкафы с самовыпрыгивающей из них посудой… разве что если рядом будет железная дорога. Так что это был сон. И все же, смывая с себя хлопья пены, Кира все время озиралась, ожидая, что вот-вот мелькнут на стене машущие черные крылья или женская рука поведет тень расчески вдоль теней длинных прядей волос. Ее била легкая дрожь, руки плохо слушались. Выбравшись из ванной, она вытерлась, яростно растирая кожу полотенцем, потом оделась, продолжая оглядываться — не появятся ли тени, тени… Но единственной тенью, которая двигалась по стенам ванной, была ее собственная, и в ней не было ничего зловещего. Впрочем, в тех тоже не было ничего зловещего… они просто были, вот и все. Нет, их не было. Только видение, родившееся под закрытыми веками. Больше ничего. Кира открыла дверь и, ежась, вышла в пустой коридор. Огляделась и уже хотела было позвать Стаса, даже открыла рот, злясь на себя за страх, но в этот момент брат с озабоченным видом вынырнул из-за угла и, увидев ее, просветлел лицом. — Ну как, все в порядке? — Да! — буркнула она, испытывая невообразимую смесь испуга, раздражения и вины. — Извини, очень глупо получилось. — Нашла за что извиняться! — немного сердито заметил Стас, приобнял ее за плечи и повел в комнату. — С каждым может случиться. В конце концов, для того и существуют родственники, чтобы всполошено прибегать, в случае чего, и ломиться в дверь. Главное, что ничего ужасного не произошло. — А мои нервы? — жалобно вопросила Кира, садясь на краешек уже расстеленной кровати, и ее руки произвели в воздухе унылый всплеск. — А дверь? — Дверь я починю, занавеску повешу — тоже мне несчастье! — Стас взял с тумбочки чашку, над которой поднимался ароматный парок. — Выпей-ка лучше чайку, ребенок. «Прекрасная страна» — кажется, твой любимый. А потом ложись спать. Утром и не вспомнишь ни о чем. — Хорошо. Спасибо, — Кира приняла чашку в ладони и сделала маленький глоток. Стас улыбнулся и направился к двери, ероша волосы. Она глотнула еще горячего чая, потом сказала удаляющейся спине. — Стас, ты извини, что я на тебя иногда наезжаю и все такое. Просто у меня такой характер. На самом деле, я считаю, что мне с тобой очень повезло. Он обернулся и посмотрел на нее, прищурившись, отчего Кира не могла увидеть выражения его глаз. — Ну, может, иногда я и в самом деле перебарщиваю с опекой… Месяц живем в одной квартире, а я никак не могу привыкнуть, что ты более чем совершеннолетняя. Я смутно помнил милую тихую девочку, а тут строптивая великовозрастная особа… — Просто я хотела извиниться — вот и все, — Кира блеснула глазами и уткнулась в свою чашку. Стас усмехнулся. — Я понял и проникся, вот уже и скупая слеза катится по щеке… Кира едва сдержалась, чтобы не запустить в него чашкой. — Умеешь ты испортить умилительность момента! А теперь катись отсюда и занимайся своими делами! Стас расхохотался и вышел из комнаты. Потянул дверь за круглую ручку и сказал в сужающуюся щель: — И тебе спокойной ночи. Кира отвернулась от закрывающейся двери и мелкими глотками допила чай. Взяла пачку сигарет, которую забрала из ванной, вытащила одну и, закурив, повалилась на кровать, тускло глядя в затянутый паутиной потолок. Паутину давно следовало снять, но за этот месяц у нее так ни разу и не дошли руки до генеральной уборки. Кира резко встала и подошла к окну. Отдернула занавеску и приоткрыла форточку пошире. Поежилась от холодного воздуха. Клубы дыма медленно кружились, выматываясь в ночь. Двор был темен и пуст и казался заброшенным, словно люди не бывали здесь много лет. Вытянув шею, она посмотрела на соседний дом, на два далеких окна на первом этаже, где жил Вадим Иванович. Окна были темны — верно, «майор» уже давно спал. Странный человек. Интересно, встретит ли она его утром, как обычно? Не докурив сигарету, она раздраженно выбросила ее в форточку, и та, рассыпая искры, порхнула в розовый куст. Кира задернула штору, быстро переоделась и юркнула под одеяло, вздрогнув от прикосновения к телу ледяной простыни. Выключила свет и, повернувшись на бок, сжалась в комок, натянув одеяло до самого носа. Кире думалось, что после всего заснет она нескоро, но провалилась в сон почти сразу же. Сон был глухим и серым, без каких-либо видений, и только под утро ей приснились собаки — множество собак, сидевших вокруг нее плотным кольцом, породистые и дворняги, взрослые и куцехвостые лопоухие щенки. Все они молча смотрели на нее, не двигаясь с места, ждали чего-то, и она не понимала, чего именно они ждут, но ей было не по себе от множества устремленных на нее немигающих собачьих глаз. Она стояла и смотрела на них, а собаки смотрели на нее. Кира увидела среди них знакомого черного полуовчаренка с едва начавшими вставать ушами и позвала его, присев на корточки. Щенок нерешительно вильнул хвостом, но не двинулся с места, хотя было видно, что ему очень хочется рвануть к ней со всех ног. Она снова позвала его и протянула руку, но вместо собственной руки увидела тянущуюся вперед черную зыбкую тень, шевелящую длинными тонкими невесомыми пальцами, и, вскрикнув, распахнула глаза, глядя в высокий потолок, на котором, едва видимые, шевелились от ветерка нити паутины. * * * — Честно говоря, я не понимаю, почему это тебя интересует, — Анна Петровна аккуратно поставила чашку на блюдце, потом аккуратно промокнула салфеткой краешек блюдца, куда попала кофейная капля. — Возьми еще пирожок. Судя по твоему виду, ты ешь, когда придется. Не представляю, как вы со Стасом там живете. Готовите, небось, через раз, и овощей не едите совершенно! Тебе нужно есть больше сырой морковки. — Говорят, если выпить подряд шесть литров морковного сока, то можно умереть от передозировки витамина А, — задумчиво сообщила Кира, глядя на блюдо с пирожками, начиненными рисом и зеленью. Она бы предпочла в виде начинки мясо или капусту с грибами, но в гостях требования не выставляют — ешь, что дадут, и восторгайся съеденным. — Глупость какая! Передозировки витамина быть не может! — решительно возразила тетя Аня, пододвигая к ней тарелку с творожными печеньями, похожими на гребешки. — Ешь печенье. Там творог — тебе нужно больше кальция. — Я ем йогурт на обед… — Небось, нульпроцентный?! Даже не сомневаюсь! Это не йогурт — это химическая баланда, в которой отравы больше, чем витаминов! Тебе нужно пить кефир. Это полезно для микрофлоры кишечника. И есть побольше хорошей базарной сметаны. — Да, но она доро… — И обязательно свежие салаты. Вы покупаете огурцы? — Не часто, они еще очень доро… — И побольше сырой редьки. Натирай на терке, заливай уксусом и маслом. Или сметаной. Очень полезно. Надеюсь, вы там не злоупотребляете алкоголем? — Нет, доброупотребляем. — Пейте лучше настойки, бальзамы. Рюмочка перед сном — и хватит. Кира кротко, согласно кивала, сдвинув брови. У нее все еще побаливала голова после того, как вчера они с Викой и Стасом, закатившись на одну из приморских дискотек, довольно сильно злоупотребили алкоголем, отчего брат поутру, так толком не проснувшись, чуть не ушел на работу в домашних тапочках, а она сама половину рабочего дня провела с унылым видом, игнорируя насмешки вражеской стороны в лице Михеева, который то и дело подходил со злорадным видом и гундосил: «Что, болезная, похмелье? Может, пивка?» — после чего спасался бегством, уворачиваясь от разнообразных канцелярских принадлежностей. Слава богу, дядя ничего не заметил. — Пирожки, — напомнила тетя Аня, постучав ногтем по блюду. Кира послушно взяла пирожок, откусила кусочек, который не насытил бы и Дюймовочку, и принялась жевать, разглядывая комнату, где в изобилии были расставлены довольно уродливые африканские статуэтки местного производства, к которым Анна Петровна отчего-то питала нежную любовь. Большая часть статуэток располагалась на массивных шкафах, полки которых были заполнены книгами и пластинками, принадлежавшими дяде Ване. Тут же стоял большой старый проигрыватель «Вега». — Очень вкусно, — в который раз повторила Кира, и тетя Аня милостиво кивнула, точно императрица гостье, робко похвалившей ее коллекцию драгоценностей. — Так значит, баба Вера в своей квартире толком-то и не жила? — Почему, жила, она ведь большей частью квартиру летом сдавала, — Анна Петровна взяла чашку, жеманно оттопырив мизинец. Потом скривила полные губы. — Соседи наболтали? — Да так… А ты их знаешь? — Откуда? — тетя Аня пожала плечами. — Я ведь там и не бывала. Так, пару раз… Во всяком случае, ни с кем из них не встречалась. Тебя что-то беспокоит? — Да нет, — Кира откусила еще кусочек пирожка, незаметно пихнув под столом толстого ангорского кота, вознамерившегося было поточить когти об ее ногу. — Хотя, честно говоря, это, все-таки, неприятно. Мало ли, кто там жил… Человек уходит, а всякие дурные флюиды остаются. «Слышал бы Стас! — подумала она. — Лопнул бы со смеху!» Тетя Аня покивала — не без сочувствия. — Да, ты конечно, права. Вера говорила, всякие там бывали… То семейные, что на отдых приехали просто, то какие-то непонятные типы… Я одного видала — чистый бандюган, рожа страшная… Но, с другой стороны, Вере это была очень хорошая прибавка к пенсии. Пенсия-то сама знаешь, какая у стариков, а летом за квартиру хорошо платили. Квартира-то почти рядом с морем… вот почему я и говорила, что вам бы радоваться. — Да уж, особенно проводке, — не выдержав, проворчала Кира. — Постоянно пробки выбивает! Тетя Аня поставила чашку, слегка звякнув донышком о блюдце. — Да, Вера что-то говорила… но она, вроде, не придавала этому особого значения. Тем более, это с давних пор… Еще чайку? — Ох, нет, спасибо, — Кира отставила чашку. — Я уже так напилась и наелась, что совершенно не представляю, как дойду до остановки. К тебе опасно ходить в гости… А где же она жила? — Так у нас, — тетя Аня кивнула в сторону коридорчика, разделявшего две небольшие комнаты. — Петькина-то комната давно свободна, Петька-то еще с семнадцати лет в Питер перебрался. Вот она в ней и жила. Почему нет? Тетя, все-таки. — Отстегивала проценты? — Ну, это не имеет значения, — голос Анны Петровны слегка похолодел. — Это уж были наши с ней дела. — Ну конечно же, — примирительно и извиняющеся отозвалась Кира, потом вытащила из стоявшего на соседнем стуле пакета объемистый сверток и протянула его тете Ане. — Кстати, посмотри, я нашла в шкафу целую кучу фотографий. Ты не знаешь, кто на них? Может, какие-нибудь наши дальние родственники? Интересно было бы узнать. Анна Петровна приняла сверток, вытащила фотографии и начала внимательно их разглядывать, морща лоб. Спустя минуту она покачала головой. — Нет. Никого не знаю. Может, какие-то ее знакомые, — она продолжала перебирать фотографии. — На каждой фотографии странные надписи, — Кира приподнялась на стуле. — Вот переверни любую. Тетя Аня послушно последовала совету и снова покачала головой. — Не знаю, что бы это значило. Какие-то сокращения. — Да, только вот что сокращено? — Ну, это только Вере было известно… — тетя Аня начала складывать фотографии. Ее рука зацепила чашку, и ложка в ней тонко звякнула. — В принципе, тебе не все ли равно? Какой-то ее личный архив, для нас никакого интереса не представляющий. По-моему лучше всего будет их просто выкинуть. Для нас эти люди — никто, а художественной ценности эти фотографии не имеют. Если б тут были сняты какие-нибудь достопримечательности… а так… просто лица, притом не самого хорошего качества. — Может, ты и права, — Кира протянула руку, и Анна Петровна, чуть помедлив, вложила в нее снимки. Взяла чашку, но тут же снова поставила ее на стол. Поправила волосы над ухом — короткий, нервный жест. Ее глаза внимательно наблюдали, как Кира прячет фотографии обратно в пакет. — Жаль. Я думала, ты кого-нибудь узнаешь… Вдруг там какие-нибудь заядлые бабкины должники?! Я б с них денежки взыскала. Тетя Аня усмехнулась, всем видом давая понять, что нисколько не верит в возможность осуществления такого мероприятия, потом сказала: — Вряд ли. Вера никогда не давала взаймы. Это было одно из ее золотых правил. — В сущности, я ведь ее совершенно не знала, — Кира задумчиво посмотрела на нее. — Какая она была? Ну, помимо того, что обладала редкой способностью за рекордный срок вызвать к себе глубочайшую неприязнь. — Это тебе тоже соседи сказали? — Анна Петровна нахмурилась. — Нет, это мои личные наблюдения. Правда, последний раз я видела ее восемь лет назад, и наша встреча носила бурный и непродолжительный характер… Может, с тех пор она сильно изменилась? Стала кроткой, аки голубица? Тетя Аня вскинула брови, очевидно пытаясь сопоставить сравнение с тем, что на самом деле представляла из себя Вера Ларионова. Потом негодующе произнесла: — Я не понимаю, к чему эти колкости? К тому же, плохо о поко… — Я просто спросила, — поспешно перебила ее Кира. — Если я ошибаюсь, ты ведь можешь меня поправить. Я судила с довольно сопливой позиции, а ты хорошо знаешь жизнь и разбираешься в людях. Лицо Анны Петровны слегка смягчилось. — Ну… я даже не знаю. Она была довольно обычной. Немного сварливой, не без этого, но я с ней редко ругалась, да и то по пустякам. Любопытной была… любила не расспрашивать, а просто тихонько слушать, наблюдать… Но то, что ты говоришь… не знаю. Вера была очень дружелюбным человеком. Умела расположить к себе людей. Кира вздернула бровь. Соседи и, особенно, Софья Семеновна и «майор» явно не были расположены к Вере Леонидовне. Либо бабка склочничала только в своем дворе, либо тетя Аня врет, хотя совершенно непонятно, зачем ей это надо. Она слишком презирала людей и в то же время слишком ими интересовалась. Это очень плохое сочетание. Ей вспомнился льдистый голос Веры Леонидовны, ее презрение и умелые обидные слова, ее брезгливый взгляд. В памяти всплыло далекое эхо семейных скандалов, которые остались позади больше двадцати лет назад, но их призраки до сих пор сохранились — у нее была хорошая память, и Кира до сих пор отлично помнила цвет и вид коляски, в которой ее возили. А потом она подумала о записке и деньгах, спрятанных в фортепиано. С чего Вере Леонидовне помогать им? Той Вере Леонидовне было бы наплевать, даже скончайся Кира на пороге ее квартиры. Все это как-то не вязалось между собой. Ну не верила она в то, чтобы человек мог так сильно измениться, перейти из одной полярности в другую. Особенно бабка. Все это было нелепо и неправильно, начиная с завещания. — Сколько же она прожила в этой квартире? — спросила она. Тетя Аня пожала плечами. — Около пятидесяти лет. И в квартире, и вообще в городе. Вроде хорошо все у нее с Васей было… и вдруг — ищи ветра в поле! Все удивились, что он ушел. Хоть и скандалили они часто, да… но Вася очень ее любил. Хотя… кто их, мужиков, знает?.. Может, встретил кого. — Ты тогда по телефону сказала, что она умерла в кардиологии, — пробормотала Кира, поглядывая на часы. — А диагноз? — Разрыв аорты, — Анна Петровна приличиствующе вздохнула, позволив своим глазам подернуться легкой дымкой печали. — У Веры всегда было плохо с сердцем. Утром умерла… всего за полчаса до моего прихода. Ужасно… А ты говоришь, во сколько тебе на работу? — Да, вообще-то, уже пора, — Кира встала, и тетя Аня тоже поднялась и начала собирать посуду. — Ты не думай, что я тебя выпроваживаю, — сказала она извиняющимся тоном. — Просто у меня с утра страшно болит голова. Давление в последнее время скачет туда-сюда… — Так чего ж ты сразу не сказала? — укоризненно спросила Кира, сопровождая укор возмущенными жестами. — С порога бы — к чему эти геройства?! Что я — не поняла бы? — Да нет… ну как-то… — тетя Аня уронила ложку на стол и вздрогнула, словно стол от этого мог расколоться на мелкие кусочки, — во-первых, я всегда рада тебя видеть… да и неудобно… К тому же, это скоро пройдет. Вы бы зашли как-нибудь со Стасом, а то он и глаз сюда не кажет. Кира серьезно пообещала, что обязательно переговорит на эту тему с непутевым братом. Сама она знала, что Стас окажется в гостях у тети Ани либо оставшись без крыши над головой, либо находясь без сознания. Если против дяди Вани он ничего не имел, то тетя Аня ему решительно не нравилась, и в разговорах с Кирой он этого не скрывал. — Обязательно заходите, — повторила Анна Петровна, открывая перед ней дверь. — Я-то почти всегда дома. — Конечно. Большое спасибо за угощение. Та махнула рукой — чего уж там. Кира шагнула через порог, но тут же обернулась. — Кстати, все хотела тебя спросить… а кем, собственно, наша бабуля была по профессии. Я не помню, а отец никогда не рассказывал… — Ну, — Анна Петровна прислонилась к стене, теребя поясок своего халата, — я и сама тебе толком не скажу. Она долго на стройке работала… то ли маляром, то ли штукатуром… или монтером… а может, все сразу… Несколько лет водителем троллейбуса работала… А потом, вроде, нигде. Квартиру, вот, сдавала… — Ясно… Ну, до свидания, теть Ань. — Ага, счастливо. Тяжелая дверь захлопнулась, и Кира, развернувшись, начала спускаться по высоким ступенькам. Лицо ее было задумчивым, пальцы постукивали по растрескавшимся перилам. Ее не оставляло неприятное, тягостное чувство, что конец беседы вышел каким-то смятым, неправильным. Что-то было не так в поведении Анны Петровны, какая-то легкая фальшь. Конечно, она не настолько хорошо ее знает, чтобы быть в этом уверенной, к тому же, тетя Аня сказала, что неважно себя чувствует. Но так ли это? А почему, собственно, нет? Ты мнительная, Кира. Ты слишком мнительная, мнительная… Но действительно ли головная боль стала причиной того, что поучающий, даже властный тон родственницы вдруг стал осторожным и немного нервным? Бегающий взгляд, осунувшееся лицо, короткие быстрые жесты, которых Кира прежде у нее не видела. Некая облегченная торопливость, когда она открывала дверь. В какой момент наступил этот перелом? Когда она начала расспрашивать о Вере Леонидовне? Когда показала фотографии? В любом случае, Кире показалось, что тете Ане вдруг почему-то стало очень не по себе… Вот именно, показалось! Надоело! Надоели эти загадки! Пусть вон Стас с ними разбирается, он это любит — он же сам говорил, что любит загадки. А ей загадки ни к чему. Ей нужно заниматься своей жизнью. Просто живите… Вот, отличный совет, хоть и дал его человек, не далее, как сегодня утром заявивший, что ее новые духи просто ужасны, отдают ладаном и наводят на мысль о панихиде. Был бы он помоложе, Кира с удовольствием бы залепила ему пощечину. Хотя, дело тут скорее не в возрасте, а в том, что, все-таки, не годится охаживать по физиономии своего спасителя. А то возьмет и не спасет в следующий раз. Только дай бог, чтобы следующего раза не было. Да, конечно, загадки тебе не нужны. А к тете ты пришла из родственных чувств и чайку попить, да? Поморщившись, Кира придушила ехидный голосок и вышла из подъезда. Прищурившись, надела солнечные очки и пошла запутанными дворами, которые были почти голыми — высаженные здесь и еще молоденькие по древесным меркам клены и альбиции выглядели чахлыми и росли плохо. Это был относительно новый район, и никто в здравом уме не назвал бы его красивым, а отсутствие высоких и густых деревьев, которые хоть как-то ретушировали бы общий вид, только добавляло ему непривлекательности. Беспорядочно громоздящиеся однотипные девятиэтажки, уже облупившиеся и потрескавшиеся, походили на игровую площадку дитяти-великана, понастроившего из кубиков дома как придется, не думая об эстетичности и не рисуя никаких планов. Безликие здания-близнецы выглядели неприветливо и неуютно, и здесь всегда гулял ветер. Пройдя через последнюю арку, Кира миновала ряд гаражей, хлопающие на ветру потертые покрывала, висящие на проволоке между ржавыми покосившимися столбами, и направилась к остановке. Неподалеку располагалось приземистое здание исполкома, и она невольно замедлила шаг, с любопытством разглядывая свадебную процессию, фотографирующуюся на ступеньках после торжественной церемонии. Невесты было почти не видно из-за огромного букета роз, жених имел ошеломленный вид, словно все еще не понял, что произошло, свидетельница хихикала с подругой, причем обе уже явно были изрядно навеселе, и стоявший рядом свидетель корчил им страшные рожи, призывая к порядку, хотя было видно, что и ему очень смешно, и бутылка шампанского, которую он никак не мог открыть, угрожающе раскачивалась в его руках. Кира отвернулась, и тотчас же за ее спиной бабахнуло, и раздался восторженно-испуганный женский визг. Внезапно ей стало завидно, и она пошла быстрее, потом побежала, завидев подъезжающий троллейбус. Стоя на задней площадке и рассеянно разглядывая машины, Кира попыталась придумать новую аромолампу, но вместо этого в голову лезли разные глупости, и она бросила эту затею. Неподалеку кондукторша ругалась со стайкой мальчишек, которые весело ныли, что им нужно проехать всего одну остановку. Какой-то человек рядом раздраженно кричал в свой сотовый: — Пусть отзывают! Никакой налички! Скажи спасибо Юле с ее дебильным указом! Да, пусть сам и едет! На ближайшем сидении две пожилые женщины вели оживленные дебаты на политическую тему. Совсем рядом с их ногами в полу троллейбуса зияла приличная дыра, и была видна покачивающаяся ось машины и стремительно летящий асфальт. На окошке большими кривыми буквами было написано: Мясо — это труп! Чуть пониже красовалось: All skinheads must be dead! Итог этому подводило незатейливое и широко распространенное слово из трех букв. Скользнув по нему взглядом, Кира снова вернулась к созерцанию машин за окном, подумав, не это ли имел в виду Стас, говоря о серой обыденности? Первым, кого она увидела возле здания КБ, был Егор, который с унылым видом сидел на перилах и курил, стряхивая пепел себе на джинсы. Он был в совершенной прострации, и Кире пришлось несколько раз его окликнуть, а потом и встряхнуть за плечо, прежде чем ярко-голубые глаза Михеева, наполненные собачьей тоской, обратились в ее сторону, и в них появилось некое подобие осмысленности. — А? — Что случилось? Ты похож на обломок кораблекрушения. — Да понимаешь, как странно вышло… — Егор нахмурился. — Натаха Семакова все жаловалась, что муж на нее мало внимания обращает, в последнее время редко бывает дома… ну я и посоветовал ей почаще сказываться больной, ходить с несчастным видом, изображать страдания, ну и все такое. Чтоб муж встревожился и им овладели угрызения совести, и он окружил бы жену вниманием. — Надеюсь, у нее хватило ума твоим советом не воспользоваться? — мрачно спросила Кира, глядя, как пальцы Егора мнут сигарету. Михеев посмотрел на нее с негодованием. — Это был хороший совет! Откуда мне было знать, что так выйдет?! — И что же вышло? — она облокотилась о перила, исполненная самых нехороших предчувствий. Наверняка, как минимум, грядет развод. Наташа Семакова была милой девушкой, но малейшие семейные неурядицы ввергали ее в черную меланхолию. Если же дело дойдет до развода, то последствия могут быть самыми печальными. — Ну… оказывается на самом деле ее мужу подвернулась хорошая халтура, и все это время он работал. Купил на годовщину свадьбы для них обоих поездку на Кипр. А теперь он все отменил, сдал билеты и собирается отправить Наташку на платное обследование, и она теперь со мной не разговаривает. — Где она? — Ревет в бухгалтерии. — Ты просто молодец! — холодно сказала Кира, производя руками уничижающие жесты, отчего серебряные кольца на ее пальцах сердито взблеснули. — Я восхищена твоим холодным, расчетливым умом! Михеев с несчастным видом пожал плечами. — Я хотел помочь… Что же теперь делать? — Что бы ни пришлось делать — делать мы это будем без тебя! Постарайся на некоторое время сделать вид, что тебя тут вообще нет! — Хорошо, — кротко отозвался Егор и уронил сигарету. — А может быть… — Нет! Глядя на него, она невольно покачала головой. Видно было, что программист глубоко переживает случившееся. Интересно, кто больше виноват — он со своими нелепыми советами или люди, которые безоглядно им следуют? Кира потерла кончик носа и хлопнула пакетом Михеева по ноге. — Кстати, не хочешь ли стать моим партнером по танцам? Там советы не нужны. — Кем-кем? — переспросил Егор, доставая новую сигарету. — Партнером. Я собираюсь пойти на бальные танцы. Танцы — понимаешь, кружения, покачивания бедрами, вальсы, прочие ламбады… — Ой, нет! — сказал Егор почти испуганно. — Танцы? Нет-нет. Я не умею. — Да я тоже не умею. Для того и иду. Чтобы научиться. И приглашаю тебя в партнеры. Ты еще не оценил всю соблазнительность этого предложения? — Да нет… но я… — Михеев задумчиво посмотрел на ее ноги, и в его взгляде появилось сожаление. — Нет. — Ну, как хочешь. Второй раз не предложу! — Кир, пожалуйста, не обижайся! — горячо произнес Егор. — Я для тебя все сделаю… но я и танцы… Нет. Это совершенно невозможно. — Ладно. Сиди здесь и… А как твое новое приобретение? — Приобретение? — Ангелина. Мадемуазель паспортистка с четвертым размером… — А-а, — вяло протянул Егор. — Видишь ли, мы больше не встречаемся. Кира подбоченилась. — Что ты еще натворил?! — Совершенно ничего. Просто у нее там возникли кой-какие нелады с другой паспортисткой, и я ей посоветовал… — Не продолжай! — оборвала его Кира и захлопнула за собой дверь. * * * Сидя на стуле, Кира закинула ногу на ногу, с любопытством оглядывая большой зал, сцену, к которой вели широкие рассохшиеся ступени, темно-синий занавес за ней, пространство за которым, как она уже успела узнать, использовалось вместо раздевалки и посередине было разделено грудой наваленных друг на друга стульев. Предполагалось, что за этой баррикадой мужская и женская половина переодевающихся друг друга видеть не будет. Паркет, покрывавший пол зала, был вытерт до блеска бесчисленным количеством ног и оказался невероятно скользким, отчего Кира, идя к одному свободному стулу, дважды чуть не растянулась на полу на обозрение всем собравшимся. Собравшихся, к ее удивлению, оказалось довольно много, причем хватало и лиц мужского пола возрастом от шестнадцати до пятидесяти, правда, в количественном отношении они все-таки отставали от дам, которые уже окидывали их цепкими оценивающими взглядами, присматривая будущих партнеров. У стола, пристроенного возле двери, приглушенно разговаривали мужчина и женщина, перебирая компакт-диски. У обоих была великолепная осанка и мускулистые подтянутые фигуры, короткая косая юбка женщины демонстрировала длинные сильные ноги танцовщицы. Ее темно-каштановые волосы были высоко зачесаны и закручены в узел, что придавало ей немного надменный вид. Мужчина, светловолосый и светлоусый, напротив казался на редкость добродушным и то и дело ласково оглядывал будущих танцоров, терпеливо выжидающих на выставленных полукругом стульях. — Они муж и жена, — шепотом сказала сидящая рядом девушка с копной коротко постриженных русых волос. Кира уже успела перекинуться с ней несколькими словами и знала, что девушку зовут Оксана, что она учится в филиале Питерского гуманитарного университета профсоюзов по специальности искусствоведение и забыла дома сигареты. — Мой знакомый у них занимался. Говорит, неплохо преподают, хотя Павел Викторович, бывает, объясняет сумбурно, а Тоня, его жена, больше любит заниматься латинской программой, чем стандартом. А ты на классику или на современные танцы? — Сначала туда, потом сюда… а может и одновременно, если время будет. Поглядим… А ты? — поинтересовалась Кира, глядя на стайку нарядно одетых детишек, сгрудившихся возле стола. — Думаю. Я без партнера… а вот на современных партнер не нужен… В сумочке Оксаны отчаянно запиликал телефон, исполняя мелодию Глюкозы, отчего Кира поморщилась. Оксана схватила трубку, немного послушала и веско сказала: «Дурак!» — после чего бросила телефон обратно. Кира фыркнула, и в этот момент кто-то наступил ей на ногу, и она ойкнула. — Простите, — пробормотал этот кто-то, усаживаясь на пустующий по соседству стул. — Не хотел. Честное слово! Кира повернула голову и критически оглядела неуклюжего индивидуума мужского пола. На вид он был старше ее года на два-три, глаза цвета бутылочного стекла смотрели на нее чуть виновато и вместе с тем изучающе. Его лицо было чуть грубоватым, но обаятельным — о таких обычно говорят «он очень милый». Пшеничные волосы коротко острижены, одет хорошо и не без элегантности — было очевидно, что он следит за своим гардеробом. Индивидуум не вызвал у Киры ничего, кроме раздражения, и она сразу же отвернулась. — Знаете, — неожиданно заговорщическим голосом произнес он, наклоняясь к ее уху, — а у них здесь нет душа. Я узнавал. — И что? — Кира отодвинулась. — Вы хотели искупаться? — А как же? — удивился он. — Обязательно будет нужен душ после энергичных движений… освежиться. Это же танцы. — Да ну?! — изумилась Кира. — А я думала, это собрание парапсихологов. Во не повезло! — А вы язва — да? — отметил он укоризненно. — Присутствует. Впрочем, вас это не касается. Светловолосый хотел было еще что-то сказать, но в этот момент Павел Викторович выступил вперед и сделал широкий обнимающий жест. — Я рад приветствовать всех, кто пришел к нам в этот вечер и пожертвовал своим драгоценным временем, чтобы послушать, как я буду расписывать все достоинства нашего клуба. Но, думаю, это ни к чему. Лучше слов об этом скажет сам танец, и наши лучшие пары сейчас продемонстрируют вам, чему вы сможете научиться, посещая наши занятия всего лишь три раза в неделю. Программа европейского танца будет чередоваться с программой латинского танца — через урок. Итак, европейская программа. Виктор Лагутин и Анна Кориненко, прошу. Медленный вальс. На свободное пространство перед зрителями вышли мальчик и девочка лет двенадцати и под неспешную музыку начали двигаться в округлом величавом танце с множеством сложных неторопливых поворотов. Кира восхищенно наблюдала за ними — смотреть бальный танец вживую оказалось совсем иначе, чем по телевизору. Она уже почти представила себя в этом танце и едва слышно бормотала: — Так и я смогу… и так смогу… и так… ой, нет, так не смогу… а как это?… если очень медленно… Краем глаза она видела, что сидящий рядом парень посмеивается, но ей на это было наплевать. Оксана чуть подалась вперед, и ее губы приоткрылись в полуулыбке. Вальс сменился фокстротом, потом танго, потом венским вальсом, и когда по паркету отшуршали последние па, Оксана немного капризно сказала: — Я тоже так хочу! Кира улыбнулась. В принципе, Оксана вполне связно озвучила ее собственную мысль. Она уже почти решила, что запишется. — Латинская программа! — провозгласил Павел Викторович и подмигнул будущим ученикам. — Думаю, будет неплохо посмотреть сразу несколько пар, в том числе и самих преподавателей. Начнем с ча-ча-ча. Антонина Григорьевна, сделайте нам музыку! Женщина поставила старую песенку Мануэля Ортеги, Павел Викторович скороговоркой представил две вышедшие пары студенческого возраста, и они начали танцевать, ритмично вращая бедрами и руками и делая стремительные и совершенно головокружительные повороты и провороты. Партнеры в обеих парах были одеты в строго черных тонах, зато партнерши щеголяли яркими майками и короткими юбками — собственно не юбками, а косо завязанными поясами с длинной бахромой, которая колыхалась, взлетала и хлопала их по быстро переступающим длинным ногам. Все пары танцевали разные композиции — одна сложнее другой, и Кира удивлялась, как они не налетают друг на друга на таком небольшом пространстве. Па привели ее почти в священный ужас, ей казалось, что она никогда не сможет такого проделать, а когда одна из девушек, лихо трижды крутанувшись, откинулась назад, забросив ногу на бедро партнеру и удерживаемая только одной его рукой, Кира едва сдержалась, чтобы не закрыть глаза. Лица танцующих притягивали ее, как магнит — на них был ритм, сила и страсть, казалось, разум их растворился в танце полностью, они смотрели друг на друга горящими взглядами, и в их улыбках был огонь. До сих пор ей казалось, что такие лица бывают у людей только когда они занимаются сексом. Впрочем, для них, наверное, это и был секс — на некоем особом уровне. — Я думаю, это не так уж сложно, если заниматься каждый день, — пробормотал сидящий рядом с ней, и Кира раздраженно покосилась на него. — Говорите про себя. Вы мешаете мне смотреть! — Извините, — сказал он и замолчал. Кира отвернулась, восхищенно глядя на изгибающиеся фигуры. После ча-ча-ча, пары станцевали румбу и пасадобль, и Павел Викторович объявил, что на этом пока художественная программа закончена. Пошли технические подробности — оплата, время, дни занятий, желательная одежда, желательная обувь. Затем присутствующим раздали небольшие анкетки, и они принялись их заполнять. Оксана, кусая кончик ручки, с серьезным видом спросила у Киры: — Если я пишу полностью имя и фамилию, то зачем мне еще нужно указывать свой пол? — На всякий случай, — сказал Кирин сосед. — Есть фамилии без окончаний женского рода и двузначные имена. — Как у вас? — поинтересовалась Кира. — Нет, почему же, — он, почему-то, слегка обиделся. — Меня зовут Сергей. — Тем хуже для вас, — заметила Кира, старательно вписывая в анкету свой адрес. Какая-то девушка позади нее тоном профессионала сказала: — Советую на занятия брать с собой кусок парафина или стеарина и ножик. — Зачем? — обернулась Оксана. — Крошить на пол. Пол очень скользкий. Мы всегда так делаем. Кира представила себя в классическом бальном платье, настругивающей на паркет свечу, и ей стало смешно, отчего ее рука соскочила, и собственная изящная роспись стала похожа на раздавленного комара. Постепенно собравшиеся поднимались и шли к выходу, складывая анкеты стопкой на столе. Павел Викторович приветливо кивал каждому и сообщал, что ждет в понедельник на первое занятие. Кира, на ходу застегивая куртку, начала спускаться по лестнице, болтая с Оксаной, рядом же, как-то незатейливо, само собой пристроился сидевший рядом с ней парень, изредка вставляя в разговор дополнения, но когда они вышли на улицу, он постепенно отстал и разговорился с группкой шедших позади молодых людей, и вскоре оттуда начали доноситься разнообразные реплики компьютерного содержания. Едва он исчез из вида, как Кира сразу же забыла о нем. Распрощавшись на остановке с Оксаной, которой нужно было ехать в другую сторону, она запрыгнула в подъехавший «топик» и села возле окна, прокручивая в голове яркую танцевальную картину. Ей хотелось, чтобы поскорее наступил вечер понедельника. Такие занятия — отличное средство от всяких глупых загадок. Но тетя Аня… что такое было с тетей Аней? Выйдя на своей остановке, Кира повернула направо, к проезжей дороге. Вот уже несколько дней она давала большой крюк, обходя парк стороной — отчего-то ей совсем не хотелось там проходить. Прохожих не было видно, и она, восстановив в памяти одно из танцевальных па, попыталась его проделать, но ее сразу же занесло куда-то вбок, и она налетела на внезапно вышедшего из-за угла человека, ойкнула, что-то шлепнулось на асфальт, хлопнуло с сочным звуком, и человек выругался голосом Вадима Ивановича. — Ой, простите, — сказала она виновато. — Бога ради, простите, я вас не заметила. Они стояли и смотрели, как по асфальту с какой-то чарующей быстротой расползается атласная молочная лужа, кажущаяся в полумраке призрачной в своей белизне. Потом «майор» присел, двумя пальцами, словно дохлую крысу, поднял разорвавшийся пакет и отбросил его в кусты. — Что это вы тут сейчас делали? — спросил он, выпрямляясь. — Я просто… вы простите, я вам сейчас другое куплю! Подождите, я быстро! — Это совершенно не… Но она, не слушая, отвернулась и побежала через дорогу — туда, где светилась витрина круглосуточного магазина. Уже перепрыгнув через бордюр на противоположной стороне, Кира обернулась. Позади была пустая улица — «майор» ушел. Пожав плечами, она толкнула дверь и зашла в магазин. Выйдя спустя минуту с пакетом молока, она посмотрела на другую сторону улицы. На углу дома по-прежнему никого не было. — Вот ведь вредный тип! — пробормотала она, подождала, пока проедет машина, перешла улицу и остановилась возле молочного пятна, уже начавшего бледнеть, посмотрела на темные холмы кустов вдоль пустынной дороги и пожала плечами, с раздражением подумав, что этот жест, похоже, входит у нее в привычку. Сделала несколько шагов вперед, но тотчас же остановилась и резко обернулась. В затылке тонко покалывало знакомое ощущение безразлично наблюдающего взгляда. Она отвернулась и снова пошла вперед, и на ее третьем шаге в кустах что-то легко хрустнуло. Кира вздрогнула и ускорила шаг, и в следующее мгновение едва сдержала крик, когда чья-то рука схватила ее за плечо. — Можете отдать мне молоко, — сказал Вадим Иванович, забирая у нее пакет. — Вижу, вам уже надоело его держать. — Черт, вы меня напугали! — зло сказала она и стукнула каблуком по асфальту. — Где вы были?! Я думала, вы ушли! — Нет, — лаконично сказал «майор», зажал трость подмышкой и извлек из кармана перочинный нож, раскрыл его, и нож сухо щелкнул, отчего Кира снова вздрогнула, не понимая, почему стоит тут и смотрит на все это, а не идет домой. — Чего вы так уставились? Думаете, собираюсь отпилить вам голову? — Вам когда-нибудь говорили, что вы хам? — поинтересовалась она. — Много раз. А что? — он ловко взрезал краешек пакета, запрокинул голову и сделал несколько больших глотков, потом с удовольствием облизнул губы. — Хотите? — Нет, спасибо. А вы что, не могли подождать до дома? — Зачем ждать до дома, если мне захотелось молока сейчас? — Воспитанные люди обычно пьют из стакана. — Воспитанные люди обычно не налетают на других людей, даже если те, другие, невоспитанные, — он отпил еще немного молока. — Вы на улице растанцовываетесь, я пью молоко. И в чем тут разница? Всего лишь безобидные непосредственные действия — не более того. — Вы могли бы и поблагодарить, — сердито сказала она. — За что? За то, что вы чуть не уронили меня на асфальт? Спасибо. Кира резко развернулась и зашагала было к дому, но Вадим Иванович окликнул ее: — Кстати, Кира. — Да? — сказала она, остановившись, предельно ледяным тоном. — Я хотел бы извиниться перед вами — на днях я наговорил вам черт знает чего. Она удивленно обернулась. — Вы про духи? — Вовсе нет, уж насчет этого кошмарного запаха я остаюсь при своем мнении. Попробуйте что-нибудь естественное. Легкий жасмин, например. — Может, вы меня еще поучите, как красить глаза?! — А нужно? — За что вы хотели извиниться? — холодно спросила Кира, с трудом сдерживаясь, чтобы чем-нибудь в него не запустить. — То, что я сказал вам про вашу бабушку… забудьте. Я погорячился, да и чувствовал себя неважно. Все-таки, она ваша близкая родственница. Да и на самом деле… все совсем не так уж… — Почему вы вдруг изменили свое мнение? — Я его не менял, — сказал он неожиданно угрюмо. — Тогда почему вы хотите, чтобы я его изменила? — Потому что вам это пойдет только на пользу. Еще больше вам пойдет на пользу, если у вас вообще не будет мнения по этому поводу. Спокойной ночи. Кира недоуменным взглядом проводила его удаляющуюся прихрамывающую фигуру и направилась к дому, но тотчас же ее окликнули, и она снова обернулась, глядя, как по дорожке спешит к ней темная фигура, позвавшая ее голосом Стаса. — Кто это был? — спросил он, подойдя, и Кира удивилась нервозности в его голосе. — Вадим Иванович. — Кто-кто? — Ну, из двенадцатого дома. Который все время с тростью ходит. — А-а, этот дедок… А что он хотел? — Ничего. Так, перекинулись парой слов. — Ну-ну, — сказал Стас, придерживая странно топырящуюся на груди куртку. — Решил на старости лет поволочиться за молоденькой красоткой? Еще не зазывал на чашечку чая, не угощал конфетами? — Только молоком. Не говори ерунды, Стас! — рассердилась она. — Что ты там прячешь под курткой? — А-а, да тут Вика кое-что тебе передала… Вернее, кое-кого, — Стас потянул вниз замок «молнии», и на Киру глянули два испуганных круглых глаза, после чего из-за пазухи Стаса громко негодующе мяукнули. — Ой! — Кира хотела было тут же вытащить котенка, но Стас увернулся, снова застегивая куртку. — Давай сначала придем, ладно? А то еще удерет… По-моему, он голодный. И я, кстати, тоже. — В холодильнике здоровенный казан плова и молоко. Пошли. Зайдя в прихожую, Стас расстегнул куртку и выпустил на пол пушистого рыже-черно-белого котенка с большими, словно у летучей мыши, ушами, и раздраженными желтыми глазами. Котенок сразу же начал настороженно нюхать линолеум, по-стариковски покачивая маленькой головой с длинными белыми усами. — Ой, какая прелесть! — воскликнула Кира, садясь на корточки. Котенок шарахнулся от ее протянутой руки, потом начал осторожно обнюхивать ее пальцы, чуть сгорбившись и готовый в любой момент пуститься наутек. — Это кот или кошка? — Кошка, — сказал Стас, опускаясь рядом. — Говорят, трехцветные кошки приносят удачу. — А деньги они приносят? — Ну, наверное, должны. Кира погладила зверька, и он, очевидно решив, что с ее стороны ему ничего не угрожает, начал тереться об ее ладонь, поставив хвост трубой и тихо мурлыча. Большие желтые глаза мягко мигали. — Признал, — Стас поднялся. Кира тоже выпрямилась и, сделав несколько шагов к столовой, поманила кошечку за собой, но та осталась на месте, глядя на нее с подозрением благовоспитанной особы, которую незнакомец приглашает прокатиться. Тогда она взяла его на руки и вошла в комнату. Но едва Кира переступила порог, как котенок громко зашипел и вонзил острые когти ей в запястье. Невольно вскрикнув, она выронила его, и котенок мягко шмякнулся на палас. Стас, вошедший следом, удивленно спросил: — Что это с ним? Поведение животного резко изменилось. От настороженного дружелюбия не осталось и следа. Выгнув спину, оно застыло посреди комнаты, бешено сверкая по сторонам горящими глазами и издавая протяжные гортанные звуки: — Маоу-у! Маоу-у! — Чего ты испугалась? — Кира сделала движение, собираясь схватить котенка, но тот резко отпрыгнул назад и пригнулся, вжимаясь в палас и испуганно шипя. Потом заметался по комнате, налетая на стулья и вспшикивая так, словно кто-то от души плевал на раскаленный утюг, попытался вспрыгнуть на шкаф, сорвался и унесся в гостиную. Кира вбежала в нее как раз вовремя, чтобы увидеть, как котенок, раздирая занавески, лезет наверх. — Подожди, сейчас я ее сниму! — крикнул Стас, подтаскивая к окну стул, и в тот же момент котенок совершил головокружительный прыжок, приземлившись далеко позади него, и помчался прочь из гостиной, завывая на ходу, пролетел через столовую и выскочил в коридор. Кира погналась за ним в свою спальню и растерянно остановилась, глядя, как котенок мечется по комнате, словно закрытый в банке мотылек. С грохотом он промчался по трюмо, разметав флакончики, расчески и косметику, брызнул под кровать, тут же выскочил оттуда и взмыл на штору. Кира подскочила к ней, но котенок тут же спрыгнул, пронесся через комнату наискосок, по пути налетев на стул. В коридоре Стас попытался его поймать, но его пальцы лишь впустую схватили воздух, а котенок, цветной молнией промелькнув мимо, вспрыгнул на кухонный стол, повалил солонку и баночки со специями, одним прыжком оказался в открытой форточке, с грохотом обрушился на железный подоконник по другую сторону и исчез в ночи. — Сейчас поймаю! — Стас развернулся и хотел было выскочить из кухни, но Кира успела ухватить его за руку. — Куда?! Как ты его ночью найдешь?! Он остановился и посмотрел на темное окно. — Да… Чего это он? Чего он так взбесился? — Не знаю, — расстроено сказала Кира, отпуская его. — В коридоре же он себя нормально вел. — Может, он какой-нибудь буйнопомешанный? — По-моему, он был совершенно нормальным. Его что-то напугало… Может, ему не нравятся квартиры? — Еще скажи, что у него клаустрофобия! — Стас опустился на табуретку, по-прежнему глядя в окно. Кира вздохнула и принялась сметать со стола рассыпанную соль. Глубокие царапины на ее запястье горели огнем, в ушах все еще звучал испуганный кошачий вой. — Никогда не видела, чтобы кошки так себя вели. Стас почесал затылок и задумчиво произнес: — Говорят, что кошки очень хорошо чувствуют нечистую силу… — Стас, ты же здравомыслящий человек! — негодующе перебила его Кира, ссыпая соль в раковину. — Придумай нормальное объяснение! — Может, бабка держала собаку, и остался запах… — Чтобы так напугать кошку, тут должен был остаться запах не меньше, чем тридцати собак! Кроме того, никакой собаки у нее не было! — Откуда тебе знать? — Соседи сказали. Соседи всегда знают, кто и у кого есть. Кроме того… — Больше слушай всяких дебилов! — резко перебил ее Стас, встал и направился к холодильнику. — Небось, этот хромоногий?! — Чего ты на него так взъелся? — Кира с насмешливым удивлением посмотрела на его согнутую спину. Стас вынырнул из холодильника с казаном в руках и сердито грохнул его на стол. — Потому что мне не нравится, что какой-то старый хрен клеится к моей сестре! Уже не в первый раз вижу, как он вокруг тебя круги нарезает! — Перестань молоть чушь! Мы с ним просто иногда разговариваем. Его бывает интересно послушать… Кроме того, если он и вздумает позволить себе что-нибудь этакое, я с этим разберусь сама! Тебя это вообще не касается! — Не касается?! — Стас хлопнул дверцей холодильника, и стоявшая на нем расписная хлебница подпрыгнула. — Я твой… — Стас, из-за чего ты, собственно, поднимаешь бурю? — Кира зажгла газ и поставила казан на плиту. — Ты хоть знаешь, сколько ему лет?! Да вздумай я перед ним оголиться, он тут же скончается от сердечного приступа! Стас снова уселся на табуретку, надувшись, как ребенок. Потом сказал: — Поищу котенка завтра утром. Не найду — попрошу Вичку достать другого. — Знаешь, лучше пока не стоит, — Кира открыла шкаф и начала доставать тарелки. — А вдруг и он взбесится? Может, и впрямь все дело в запахах? Не в собачьих… Ты чувствуешь, что в комнатах все время гнильцой попахивает — до сих пор… — Кошки не боятся дохлых мышей! — отрезал Стас. — Разве что призраков дохлых мышей. Ты, кстати, была на своих танцах? — Да, — Кира села напротив него, подперев подбородок ладонями. — Ну и как? — Ничего. Но сегодня был только общий сбор — первое занятие в понедельник. — Уже с кем-нибудь познакомилась? — Так, ничего особенного, тем более на пары еще не разбивались… Был там один, рядом сидел, болтал всякую ерунду… На вид вроде ничего, но болван болваном. Да еще и Сережа. Терпеть не могу это имя! — Ну, имя еще ни о чем не говорит, — заметил Стас. — Значит, он на тебя реагировал? — Реагировал или нет — это его личные трудности. Он занудный и неуклюжий тип! — Первое впечатление бывает обманчивым! — заявил Стас, с поклоном подавая ей пустую тарелку. Кира покачала головой, взяла тарелку и повернулась к плите. * * * В воскресенье Кира решила воспользоваться свободным временем для приведения квартиры в относительный порядок — вид свисающей с потолка и стен паутины ввергал в уныние, окна были покрыты толстым слоем грязи, не пропускающей толком солнечный свет, отчего в комнатах всегда царил полумрак, пыльные люстры выглядели печально и убого, кафель пятнали жирные узоры, по углам и щелям — прорва паучьих мумий, на верхах шкафов лежали пыльные сугробы, и в целом квартира походила на павильон для съемок захудалого фильма ужасов. Поэтому сразу же после завтрака она развила бурную деятельность, манипулируя тряпками, швабрами и пылесосом. Извлеченный из постели раньше обычного и крайне этим недовольный, Стас, ворча и отчаянно чихая, стирал пыль с верха шкафов с видом жестоко угнетаемого колонизаторами аборигена. — Я не понимаю, почему это нужно делать именно сегодня! — он негодующе махнул тряпкой, отчего немедленно окутался сизым пушистым облаком, чихнул и чуть не свалился со стула. — Если мы не сделаем этого сегодня, то не сделаем никогда! — безжалостно отрезала Кира, прикидывая, как бы подобраться к люстре, висевшей в ее спальне точно над краем кровати. — Перестань ты так страшно чихать, ради бога! Ты даже готический рок заглушаешь! Возьми ты влажную тряпку, в конце концов! — Не рекомендуется вытирать шкафы влажными тряпками, — укоризненно сказал Стас, морща нос, отчего его лицо превратилось в мученическую гримасу. — Этому шкафу уже все равно. — Ладно, я закончил, — Стас спрыгнул с табуретки, бегом добежал до окна гостиной и вытряхнул тряпку в чахлый палисадник, распугав нежащихся на солнышке котов. Он чихнул в последний раз, потом крикнул: — Чего дальше?! По-моему, это был последний шкаф. Надеюсь, мне не надо вытирать пыль в кладовке? — Кладовка подождет до следующего раза, — успокоила его сестра, заходя в комнату. — Да там пыль не вытирать надо — лопатой выгребать. А теперь переоденься, прими человеческий облик и отправляйся в ближайший цветочный магазин. Купишь мне четыре пакета земляной смеси. — Зачем? — Все черенки, которые я успешно реквизировала в различных государственных учреждениях, давно проросли, и я хочу их посадить. Пальма не прижилась, но эти более неприхотливые. В горшках неизвестно какая земля — я ее лучше выкину. — Земли можно нарыть и за домом, — пробурчал Стас, явно не обрадованный поручением. — Конечно, можно — с окурками и битым стеклом! Стас, магазин в двух шагах отсюда! Одевайся и иди, или я предам тебя анафеме! — Не имеешь права. У тебя нет духовного сана. — Зато у меня есть швабра. — А-а, ты в этом смысле, — Стас почесал затылок и, проходя мимо Киры, повесил грязную тряпку ей на руку. — Ладно, уговорила. Кира сбросила тряпку на пол и ушла в свою комнату, где изучала пыльную люстру до тех пор, пока Стас из коридора не объявил недовольным голосом, что имеет честь отбыть. — Ты хоть донесешь четыре пакета? — Не мужик я что ли?! — негодующе отозвался брат. — Кстати, без меня к люстрам не лезь! Навернешься, а я потом возись с тобой! — Не полезу, — небесным голосом пропела Кира, составляя в угол снятые со шкафа цветочные горшки. Стас просунулся в комнату, шелестнув бамбуковой занавеской и подозрительно сказал: — Что-то от твоего обещания за версту несет его невыполнением! — Если ты выйдешь прямо сейчас, то еще успеешь до захода солнца, — заметила она, не оборачиваясь. Стас фыркнул, и через секунду громко хлопнула входная дверь. Кира тотчас же подошла к кровати, скатала валиком одеяло и матрас, потом подтащила к кровати стул и взгромоздила на нее. Прикинула расстояние и поняла, что стул вознесет ее недостаточно высоко. Принесла другой и поставила его рядом с первым, потом пристроила поверх стульев табуретку и осмотрела все сооружение критическим взором. — Если я оттуда свалюсь… — пробормотала она, покачала головой и направилась в гостиную за тряпкой. Поднимая ее с пола, недовольно взглянула на окно (вот еще где возни!), повернулась, и ее взгляд упал на канделябры, который Стас снял со шкафа, чтобы вытереть пыль. Она нахмурилась, подошла ближе и подняла один из канделябров, разглядывая свечи в гнездах. Те, оплывшие примерно на треть, не были покрыты пылью, как все остальное, — свечи выглядели чистенькими, новенькими, будто их вставили в канделябр и зажгли не больше, чем дня два назад. Кира оглядела остальные канделябры — та же картина. Она поставила канделябр на пол, задумчиво потерла подбородок, после чего быстро прошла в столовую и изучила стоявшие там свечи. Те тоже выглядели свежеиспользованными. Она вернулась в гостиную и выдвинула один из ящиков. Свечи все так же громоздились почти до самого верха, но теперь груда не была такой массивной, словно из нее осторожно извлекли не меньше, чем штук десять. Кира открыла другой ящик. В нем нехватка свечей была более заметна. Получается, Стас зажигает по ночам свечи — и в гостиной, и в столовой? Но для чего ему это? Для создания соответствующей обстановки? Этакой таинственности, средневекового духа? Ставит канделябры полукругом, вдохновляется и пишет свою книгу? Впрочем, чему она удивляется, если сама недавно сделала то же самое? Тогда, в ванной. Тень женщины, расчесывавшей волосы, вдруг всплыла перед ее глазами так отчетливо, словно она видела ее секунду назад. Кира вздрогнула, потом зябко обхватила себя руками. Полумрак комнаты словно надвинулся на нее, обволакивая, втягивая в себя, и в нем почудилась чья-то невидимая холодная усмешка — уж не бабкина ли — ведь бабка знала все, и имела полное право усмехаться… Легкий неприятный душок внезапно превратился в резкую густую вонь, толчками, волнами исходившую от стен и накатывавшую на застывшую в центре комнаты девушку — отчетливый гнилостный запах, такой сильный, что у нее заслезились глаза. Кира вскинула ладонь к носу, но тотчас же опустила ее. Ничего не было. Не было запаха. Не было усмешки в полумраке. Ничего не было. Были только легкие, едва заметные тени от черешни, покачивавшей ветвями за окном, едва уловимый неприятный душок и серый пасмурный свет. И пыльная тряпка, накрепко зажатая в пальцах. — У меня что — и вправду едет крыша? — изумленно спросила она пустую комнату. Ее размытое отражение в сером экране телевизора шевельнуло губами в такт словам и застыло. Отражение было хитрым — если оно и имело собственные мнения и познания, то никогда их не высказывало. Кира посмотрела на тряпку в руке. Та выглядела вполне обыденно. Рука, державшая ее, тоже. Она постояла немного, ожидая — не вернется ли странное ощущение. Но ничего не произошло. Если что-то и происходило, то лишь внутри ее собственной головы. А это, в принципе, было поводом для огорчения. Пожаловаться Вике? Но Минина всего лишь медсестра — никак не невропатолог. Да еще Стасу разболтает… стоп! с чего бы это Вике ему что-то рассказывать — она не имела привычки откровенничать со своими пассиями. Тем более на такие темы. Уж что-что, а Вику, при всех ее недостатках, плохой подругой никак не назовешь. Даже если она имела наглость соблазнить ее милейшего брата. — Ладно, пойду — забудусь уборкой, — сообщила Кира своему отражению. Повернулась и направилась в спальню. Залезть на шаткое сооружение, возведенное на кровати, оказалось не столько трудно, сколько страшно, и, оказавшись на табуретке, несколько секунд Кира боялась даже дышать. Но зато люстра была вот она — перед самым носом и более чем досягаема, и Кира начала осторожно водить тряпкой по подвескам, сметая пыль и паутину и про себя ругая того, кто придумал конструкцию этой люстры — ее никак нельзя было повернуть, чтобы дотянуться до другого бока, и приходилось переступать по табуретке с риском для жизни, а жестко посаженные подвески закрывали лампочки так плотно, что туда едва можно было просунуть палец. Подвески угрожающе звякали, грозя отвалиться в любую секунду. Закусив губу, она протерла лампочки, потом махнула тряпкой по верху люстры, и оттуда тотчас же с негодующим видом выскочил жирный черный паук и шлепнулся Кире на бедро. Взвизгнув, она смахнула его свободной рукой, чуть не повалившись вниз вместе со стульями, ее рука с тряпкой дернулась и стукнула по люстре, та качнулась, и одна из подвесок-таки отвалилась и упала на кровать. Паук улетел куда-то в сторону, отчаянно размахивая лапами, и пропал из виду. Кира чертыхнулась дрожащими губами, после чего вытерла люстру до конца и осторожно спустилась на кровать, чтобы подобрать подвеску и вернуть ее на место. Но упавший с люстры предмет подвеской не был. На кровати лежал кристалл густого черного цвета каплевидной формы длиной чуть меньше мизинца, оправленный в крошечные листья плюща, сделанные из золотистого с чуть зеленоватым отливом металла. Вокруг кристалла была обмотана тонкая цепочка причудливого плетения, прикрепленная к крошечной петельке на верхушки «капли». Падавший на украшение слабый солнечный свет не отражался, а словно исчезал в глубинах черного камня, но кристалл не выглядел тусклым — казалось, он мягко светится изнутри, словно в нем горит крохотный огонек, и на его гладкой поверхности не было ни единой пылинки. Кира села рядом, потом осторожно поддела ногтем цепочку и потянула вверх. Та сразу же размоталась, и черный камень медленно закачался в воздухе, притягивая взгляд, словно его приводила в движение рука гипнотизера. Она подставила под камень ладонь. Кристалл был холодным, даже ледяным, и гладкость его была мягкой, как шелк — нежное и удивительно приятное ощущение, и Кира невольно сжала кулон в кулаке, вздрогнув от холодка, скользнувшего по руке и игриво пробежавшего по изгибу позвоночника. Она раскрыла ладонь, любуясь камнем. Совершенно очевидно, что кулон спрятали на люстре, а не забросили случайно. Еще один бабкин тайник? Или спрятал кто-то из постояльцев? Ну, так или иначе, теперь он ничей… Почему это ничей. Он… Интересно, что скажет по этому поводу Стас? Но едва эта мысль посетила ее, как пальцы Киры снова сжались в кулак, словно сами собой, и губы исказились в хищной ухмылке. Стас? А при чем тут Стас? Она нашла кулон. Он ее. Почему она должна делиться им со Стасом?! Кира заставила себя разжать пальцы, недоуменно спрашивая себя, что на нее нашло? Вряд ли кулон стоит каких-то особенных денег, даже если оправа и цепочка золотые — они ведь слишком мало весят. А кристалл… может, это просто стекло? Черное стекло. Стас не станет отнимать его. Это женская безделушка, и ему она ни к чему. Но почему же так хочется снова сжать пальцы и никогда, никогда никому его не показывать? Он красивый. Он очень красивый. И он становится еще красивей, когда прикасается к ее коже. Тогда он похож на темную гладь глубокого пруда, на дне которого горит свеча. Очень холодная свеча. Бережно держа украшение на ладони, Кира подошла к трюмо и надела цепочку на шею, камень скользнул и лег поверх цветастой ткани халатика, где выглядел совершенно нелепо. Она стянула халат с плеч, и кристалл уютно улегся в ложбинке меж грудей. Вот здесь он был на своем месте, сразу же став еще гуще и в то же время прозрачней. Золотисто-зеленые листья плюща поблескивали на ее смуглой коже. Кира удовлетворенно улыбнулась, прижимая кулон к груди, потом раздраженно посмотрела на сползший до талии халат. Захотелось немедленно сбросить его — никчемная, глупая тряпка. Скрежет дверного замка громом отдался в ее голове. Ее взгляд заметался по сторонам, рука затрепыхалась у груди, словно пойманная птица, к ней метнулась другая, и пока Кира разворачивалась к приоткрытой двери в комнату, они действовали сами по себе, снимая с шеи украшение, запихивая его в косметичку, быстрыми, вороватыми рывками натягивая халат обратно на плечи, словно торопясь скрыть следы преступления. Напоследок правая рука схватила расческу и застыла в воздухе, и в этот же момент в комнату заглянул Стас. — Ну, конечно, я так и знал! — воскликнул он, уставившись на стуло-табуреточную этажерку. — Уже залезла или только собираешься? — Собираюсь, — деревянным голосом отозвалась Кира, ощущая раздражение и некую неустроенность, словно ей не дали закончить очень важное дело. — Хорошо, что я успел! — Стас посмотрел на расческу в ее руке. — Хочешь лучше выглядеть там наверху? Кир, люстре все равно. Принес я твою землю… Может, хоть спасибо скажешь? — Да, конечно, спасибо, — быстро сказала она, словно очнувшись от глубокого сна, и положила расческу на трюмо, скользнув взглядом по косметичке. — Ты просто золото, Стас! — А также платина и вольфрам, — самодовольно заявил он. — Все, переодеваюсь и лезу на люстру. — Стас, ты себя переоцениваешь. Люстра оборвется. — Ты поняла, что я имею в виду, — буркнул Стас и исчез. Кира, прикусив губу, потянулась к косметичке, но тут же отдернула руку и почти испуганно посмотрела на нее. Потом резко развернулась и вышла из комнаты. — Я пока займусь окнами! — крикнула она, проходя мимо столовой, и Стас из гостиной неразборчиво что-то пробурчал в знак согласия. Спустя несколько секунд, поставив на табуретку ведро с водой и моющее средство для стекол и свалив на застеленный газетой кухонный стол ворох тряпок, на которые пошли старые бабкины наряды, Кира с трудом открыла рамы, отчего на пол посыпались хрупкие пластинки отвалившейся краски, влезла на подоконник и принялась бодро орудовать тряпкой. Во дворе уже сидела часть обычного контингента, в том числе и «майор», и она едва сдержалась, чтобы не помахать ему. Вадим Иванович упредил ее, сделав это сам с улыбкой, не лишенной ехидности, и Кира в ответ помахала ему тряпкой, после чего он снова углубился в шахматную партию. Сан Саныч обернулся и с интересом обозрел стоящую на подоконнике длинноногую фигуру в коротком халатике, а женщины сразу же осуждающе зашушукались. Вскоре Кира поняла, что мыть окно на первом этаже, выходящее на оживленную в это время дня пешеходную дорожку, довольно утомительно, ибо большинство проходящих личностей мужского пола замедляли шаг, чтобы лучше все рассмотреть, а то и дать дельный совет или предложить помочь. Вначале Кира возвращала игривые насмешки, но довольно быстро перестала реагировать, прикидываясь глухонемой, что, впрочем, помогало мало. Части же аборигенов неожиданно срочно что-то понадобилось именно возле ее окон. Тут остановились Таня и Мила с колясочками и завели разговор, косясь на распахнутое окно. Тут принялась прогуливаться Нина, потряхивая пепельными кудряшками. Тут что-то выискивала Буся, и Антонина Павловна на другом конце поводка делала вид, что она тут совершенно не при чем. Один раз прошла даже Влада — одна, без матери, окинув Киру мрачным накрашенным взором. Бродили туда-сюда и прочие — то с сумками, то с газетами, то просто так, с деловитым видом и движениями, исполненными торопливости. Некоторые останавливались ненадолго и переговаривались. Никто не делал вид, что его тут на самом деле нет и никого из них нельзя было упрекнуть в невежливости, все здоровались с Кирой и, в большинстве своем, приветливо, но ее не покидало ощущение настойчивого, целенаправленного внимания, и уже домывая последнюю створку, она ехидно спросила в пространство, ухватившись за прутья решетки: — Может, мне отойти? Может, я вам вид заслоняю? — Да что ты, Кира, мы и не смотрим никуда, мы просто разговариваем, — обиженным тоном ответила Антонина Павловна. Кира покладисто кивнула. — Да? Уж простите старую развалину, померещилось сослепу. Я и не знала, что у вас тут место для приватных бесед. Вы бы павильончик поставили, что ли? Неудобно стоять все время. Особенно пожилым женщинам. Кстати, я сейчас буду мыть окно в спальне, так что вы сдвиньтесь метра на три левее, как раз напротив него и окажетесь. — Хамка! — Нина подбоченилась. — Ишь, раскомандовалась! Это наш двор! Где хотим, там и стоим! — Ну, удачи, — Кира отвернулась, возвращаясь к прерванной работе. — А то, может, табуреточку вынести? Мне не трудно. Нина фыркнула и удалилась с презрительным видом. Таня и Мила переглянулись и покатили своих чад в противоположном направлении, напоследок заявив Кире, что у нее мания величия. — Да, — кивнула она, вытирая стекло насухо. — Наличествует. Очень величавая мания. А так же мания преследования и подмигивания. Кстати, а вы слышали о салате острова Барба и о флоридском салатике? — Нет! — хором ответили молодые женщины, тут же остановившись и забыв про обиду. — Ну, как закончу — расскажу. — Хорошо, — отозвались они и проследовали по дорожке к другому двору. Ухмыльнувшись, Кира спрыгнула на пол и принялась мыть подоконник. В гостиной дурным голосом взвыл пылесос, тотчас же что-то щелкнуло, и вой пылесоса начал умирающе затихать, а холодильник сообщил о своем выключении знакомым агонизирующим бормотанием, и летевшая из гостиной громкая песня разом оборвалась, словно кто-то бесцеремонно зажал Риккардо Фольи рот ладонью. Послышалась ругань, потом быстрые шаги Стаса. — Кира, выруби холодильник! — крикнул он из коридора. — Как меня это задолбало! Она послушно выдернула вилку из розетки, и в тот же момент из коридора долетели страшный грохот и лязг, а следом — новая порция проклятий. — Стас! Ты упал! — испуганно закричала Кира, роняя тряпку в ведро. — Не я, а этот проклятый шест! — замогильным голосом ответил Стас. — Чудо, что он не раскокал лампу! Но он свернул шкафчик возле двери, и тот треснул меня по плечу! Очень неприятно! Кира побежала в прихожую, где Стас, прислонившись к стене, растирал плечо с перекошенным от боли лицом. Шест лежал на полу, тут же валялся маленький серый шкафчик, когда-то висевший на стене возле входной двери. — Сильно больно? Ничего не сломал? — она осторожно тронула ладонь Стаса, оглаживавшую плечо. Он покачал головой. — Не, ерунда, углом зацепило, уже проходит. Но синяк будет. И чего на меня в этом доме все падает? — Дай посмотрю. Стас отвел ее руку, тепло и благодарно улыбнувшись. — Не стоит. Я ж говорю, ерунда. Вичка вечером посмотрит. — И полечит, я думаю. Мне тут инвалиды не нужны, — Кира посмотрела на шкафчик. — А чего он свалился с таким странным звуком? Будто чьи-то латы рухнули. Что там внутри — груда железа? Туда мы еще не заглядывали. — Вот тебе и повод, — Стас присел на корточки и открыл чуть покосившуюся дверцу, потом с усилием перевернул шкафчик вверх ногами, и на пол со звоном высыпалась груда разнокалиберных ржавых ключей. — Господи, это от каких же замков?! — изумилась Кира. — Их же тут целая сотня — не меньше! Удивительно, что шкаф не рухнул сам по себе. Тебе, Стас, еще очень повезло — упади он на голову… — она вздрогнула, не договорив. Брат понимающе кивнул, хмуро разглядывая вмятину на линолеуме. — Большинство явно от дверей квартир… или кабинетов, — задумчиво сказал он, глядя, как Кира перебирает ключи. — Вот этот похож на гаражный. А вот этот, — он подцепил за ржавое кольцо один из небольших ключей, — сто процентов от отечественного замка зажигания. У деда была машина? — Нет, насколько мне известно. Неужели, бабка была вхожа во столько дверей? — Она прожила много лет, — логично заметил Стас. — И, наверное, у нее была привычка сохранять ключи от всех замков, которые она часто открывала. Многие люди так делают. Но зачем ей ключи от замков зажигания? Их тут несколько, между прочим, и все разные. — Наверное, от деда остались. Может, он в автомастерской работал? Или что-нибудь в этом роде? Или постояльцы забыли? — Какие еще постояльцы? — удивился Стас. Кира виновато прикусила губу, но тут же бодро ответила: — Тетя Аня сказала, что бабка летом часто сдавала квартиру… приезжим. Мало ли. Стас пожал плечами. — Они же не идиоты забывать ключи от машины. Как бы они уехали? — Стас, не обязательно же они приехали сюда на машине. Оставили ее дома, а ключ-то зачем с брелока снимать?.. — она снова поворошила ключи. — Только они все отдельные. Без всяких брелоков. И не в связках. — Значит, она ими не пользовалась, и ей было ни к чему собирать их в связки. Так или иначе, они лежат тут очень давно, — Стас отряхнул испачканные рыжим ладони. — Видишь, сколько ржавчины? — Вряд ли за ними кто-нибудь придет. Выкинем их? Он усмехнулся. — Когда-то я слышал поговорку, что чем больше в доме ключей, тем больше в нем достатка. А еще говорят, что выкидывать ключи — плохая примета. — Глупости! — Пусть полежат, пока не мешают. Я сложу их в кладовку. А вдруг пригодятся? — Не вижу причин, по которым они нам могут пригодиться! — сказала Кира несколько раздраженно, поднимаясь. — Разве что оглушить ими кого-то, если сунуть их в мешок. Стас, в доме и так полно барахла! Стас посмотрел на свои ладони, потом на нее — снизу вверх. — Как пострадавший я имею решающее право голоса. Я положу их в самый дальний угол, ты, вскорости, о них и не вспомнишь… Так, собственно, зачем я сюда пришел… — Включить свет, — напомнила Кира. — Давай я — ты ж раненый. — Тяжко раненый, — Стас поднял шест. — Уйди, женщина! Возвращайся к своим тряпкам… кстати, ты на кухне закончила? — Осталось только подоконник домыть… Кстати, мыть окна на первом этаже совершенно невозможно — замучили советами и любопытствующими взглядами! И главное ж, ходят все какие-то невзрачные и незатейливые… мужчины, я имею в виду, — Кира подняла глаза к пыльному потолку и мечтательно вздохнула, в то время как ее руки проворно начали исполнять в воздухе мягкий, романтичный танец. — А вот шел бы мимо молодой человек приятной наружности, следом за которым, для импозантности, катился бы его собственный… хм-м… «Гелендеваген». И остановился бы он напротив моего окна, и сказал бы мне: «О, прекрасная дева, с тряпкой в одной руке и бутылкой моющего средства для стекол в другой! Сними с кудрей своих паутину, вымой руки и снизойди в мои объятия и будь моей во веки веков!.. или хотя бы до обеда!» И пнула бы я ногой ведро с мыльной водой и устремилась бы сквозь решетку, аки сквозь туман… — Как сквозь туман не выйдет, — с безжалостной циничностью заметил Стас. — Сквозь эту решетку ты пройдешь только нарезанная кубиками. Оставь свои хрустальные мечты, прекрасная и меркантильная дева! Ты снизойдешь в чьи-то там объятия, а я тут, значит, один должен с уборкой ковыряться?! Не выйдет! — И это со мной невозможно беседовать на романтические темы?! — возмутилась она и гордо удалилась на кухню. Стас хмыкнул и принялся манипулировать шестом возле счетчика. Вскоре из гостиной вновь долетел рев пылесоса смешанный с музыкой. Разобравшись с кухонным окном, Кира перебралась вместе с тряпками, ведрами и табуретками в свою спальню. И прежде, чем открыть окно, заглянула в косметичку. Кулончик лежал на своем месте, поблескивая темным боком, отливающая зеленым цепочка уютно свернулась среди помады и флакончиков с тушью. Кира осторожно дотронулась до него пальцем, потом подозрительно оглянулась — ей почудилось, что Стас стоит в дверях комнаты и внимательно наблюдает за ней. Но дверной проем был пуст, и в спальню едва слышно доносился звук, с которым пылесос елозил по полу. Закрыв косметичку, Кира неохотно вернула ее на трюмо, потом занялась окном. Когда она вымыла одну из наружных створок, в поле ее зрения показался Вадим Иванович, очевидно, закончивший свою шахматную партию и теперь неторопливо шедший мимо. Он остановился напротив окна на дальней обочине дорожки, словно опасался, что из окна в него могут чем-нибудь запустить, и тяжело оперся на трость обеими руками, чуть склонив голову, но Кира чувствовала, что взгляд за поблескивающими темными очками устремлен прямо на нее. — Хороший отсюда открывается вид, — задумчиво произнес он. Кира усмехнулась вполоборота, продолжая водить тряпкой по стеклу. — Вы имеете в виду спальню или мои ноги? — Ноги хороши, — сделал «майор» рассеянный комплимент. — Но слишком голые. Не простудитесь? — Никакая простуда не страшна горячей южной женщине! Вадим Иванович насмешливо фыркнул. — И не обделенной самомнением, к тому же. Вы сменили духи? — Ага. Называются «Жидкость для мытья окон «Тест». Элегантный букет, не правда ли, сэр? — В любом случае, лучше, чем тот ужас, которым вы недавно поливались, — заметил он. — Я собираюсь пройтись, у меня кое-какие дела… на обратном пути зайду в магазин. Могу, в знак соседского расположения, вам что-нибудь прихватить. Вам что-нибудь нужно? — Любовь и обожание, а так — ничего, — Кира чуть отклонилась назад, разглядывая вымытое стекло, словно художник, созерцающий результат своих трудов. — Но в магазине этого нет, увы! — Как и благоразумия, которое бы вам не помешало. — Вы остановились здесь, чтобы снова меня оскорблять?! — Оскорблять?! Помилуй бог, девочка, и в мыслях не было! И не груби дедушке! — Не очень-то вы тянете на «дедушку»! — запальчиво возразила она, садясь на подоконник. — Особенно, если… то есть, неважно… И дедушки не интересуются женскими ногами! — Глупости! — насмешливо отозвался Вадим Иванович, зачем-то делая шаг назад. — Дедушки бывают всякие. Как и ноги. Что у вас там недавно был за шум, простите за любопытство? Что-то сломалось или кто-то упал? — Да, опять с проводкой проблемы, постоянно пробки вышибает! — Кира сердито мазнула тряпкой по чистому стеклу. — Невозможно ничего включить толком! Вы не знаете, здесь у кого-нибудь еще такое происходит? — Насколько мне известно, нет, — «майор» потер чисто выбритый подбородок. — Да, помню, некоторые приезжие, которые в вашей квартире останавливались, жаловались на это… — А вы не знаете, давно это у нас… ах, да, конечно, не знаете, вы же тут недавно живете… — Давно, давно! — ворвался вдруг в их беседу пронзительный голос незаметно подошедшей Нины, которая остановилась рядом, разглядывая их блестящими глазками. — Еще как твой… ваш… дедушка ушел… с тех пор… и все так удивлялись, что он ушел… потому что… — Нина Федоровна, — ровно произнес Вадим Иванович, сгорбившись немного сильнее, чем обычно, — вы куда-то шли? — Ну? — пожилая женщина обтерла нижнюю губу указательным пальцем. — Вот и идите. Вас там заждались. — И пойду! — моментально взвилась она, потряхивая кудряшками. — И тебя не спрошу! Ишь! Я все вижу! Я издалека вижу! А вы, Вадим Иваныч, постыдились бы… в вашем-то возрасте на девок глазеть!.. Вам уж сколько… а вы… туда же… кобель!.. — Спасибо за комплимент, — сказал «майор» с ухмылкой, чуть склонив голову. Где-то наверху, на балконе оглушительно захохотали голосом Сан Саныча. В хохоте было отчетливое одобрение, предназначавшееся явно не Нине, которая тут же вскинула голову, собираясь разразиться новой речью в поддержку морали, но тут Кира вкрадчиво сказала: — Вот у нас в симферопольском дворе была такая же пожилая дама, очень на вас похожая по характеру. Прямо копия. И на нее однажды с балкона ведро упало. Случайно, понятное дело. Пустое. Но железное. Бац! — и наповал. Такая печальная история. — Ты!.. — задохнулась Нина, побагровев. — Я. Вы хотите повторить со мной личные местоимения, Нина Федоровна? Первое лицо, второе лицо, третье лицо. Я все помню, у меня по русскому пятерка была. А я не знала, что вы лингвист. У меня была одна знакомая лингвист, тоже очень похожа на вас. И с ней тоже случилась одна печальная история. Рассказать? Но Нина Федоровна не пожелала слушать и удалилась, волоча за собой шлейф возмущенной ругани. Вадим Иванович хрипловато рассмеялся, потом сказал: — Вот же бывают такие вредные старушонки! Кир, вы не подумайте… — Не подумаю, — она отмахнулась тряпкой. — Я не умею этого делать. — Ладно, не буду вас отвлекать. — Я не против, когда меня отвлекают таким образом, — она улыбнулась. — Это было довольно весело. «Майор» покачал головой с непонятным выражением и пошел прочь, постукивая тростью по асфальту. Кира домыла окно, попутно перекинувшись несколькими гастрономическими фразами с совершавшими очередной рейс Таней и Милой, после чего перебралась вместе с инвентарем в гостиную. Вскоре часть участников уборочных работ в лице Стаса объявила забастовку, отбросила швабру и выдвинула требования обеда, заявив, что уже два часа, и, положа руку на желудок, очень хочется есть, и конечности уже слабеют от голода. На уговоры Киры потерпеть еще часок, Стас пригрозил вооруженным мятежом, и Кира покорно отправилась на кухню и предалась готовке. Стас мельтешил вокруг и предлагал помощь, чтоб «было побыстрей», и избавиться от него удалось только обещанием, что все будет очень быстро, если он соизволит выкатиться из кухни к чертовой матери. Стас слегка обиделся и переместился в гостиную, где принялся смотреть свежевытертый телевизор. — Ну, доволен? — поинтересовалась она какое-то время спустя, и Стас, дохлебывавший крепкие зеленые щи, кивнул со счастливым видом. — Еще бы! А можно мне еще тарелочку? — Тогда в тебя не влезет второе. — Влезет, влезет… А что на второе? — Рис и рыба, запеченная с сыром и луком. Очень гармоничное сочетание, — Кира встала, забрав у него пустую тарелку. — Как говорил Сильвестр с талоном в каком-то кино своему напарнику: «Ты слишком любишь насилие. Ешь что-нибудь естественное — рыбу с рисом…» — И охота тебе цитировать всякие глупости? — Стас покосился на тарелку. — Может, принесешь всю кастрюлю? Давай, помогу. — Сидите, больной! Она вышла из столовой и вскоре вернулась с полной тарелкой щей. — Просто поэма! — сказал Стас, принимая тарелку, где в свеже-зеленом, среди колыхающихся ленточек разваренного щавеля расплывалось желтое облачко размятого вареного яйца. Зачерпнул полную ложку сметаны, погрузил ее в щи и начал вдумчиво размешивать. Кира села на стул и принялась доедать свою порцию, недовольно глядя по сторонам. — Слушай, до чего ж все-таки здорово обедать в собственной столовой! И без паутины она стала гораздо привлекательней. Аристократизм, прямо, а? Княжеское имение… Княжна, не желаете ли бокал мускатного? — Пока воздержусь. А насчет княжеского имения ты хватил! У них вряд ли были такие проблемы с проводкой. — Ну, это смотря в каком веке… — Стас, а ты в физике разбираешься? Стас, не донеся ложку до рта, удивленно посмотрел на нее. — В каком разделе? — В оптике. — Вообще-то не очень… А в чем дело? — Ты обратил внимание, что в нашей квартире все время этакий полумрак? — Кира отодвинула пустую тарелку. Стас кивнул. — Я считала, что это из-за грязных окон. Сейчас окна вымыты, вид ничего не заслоняет, на улице отличная погода, но в квартире все равно пасмурно. Свет не проникает. Словно на окнах толстенный слой грязи. — Хм-м, — Стас огляделся, и его брови съехались на переносице. — Очень глубокомысленно, но мне это ничего не объясняет. Ты можешь без терминов?.. — Ты не даешь мне сказать! Я думаю, все дело в стеклах. Они очень старые, возможно, идет какое-то преломление, возможно, вместо того, чтобы пропускать солнечный свет, они его отражают. Вот и все. Кира нахмурилась. — Очень дорого стоит заменить стекла? — Думаю да, но… — У меня такое ощущение, что я живу в подвале! — раздраженно сказала она. — Я надеялась, что если окна станут чистыми, то здесь будет светло! Мне не нравится все время сидеть в полумраке — я не вампир и не гриб! — С этим трудно поспорить, — Стас звякнул ложкой о дно тарелки, потом легко тронул Киру за руку. — Кир, но ты же понимаешь, что дело не в деньгах. Их вполне можно выделить из наших доходов, но ведь это не будет считаться необходимым ремонтом. Мы это уже обсуждали, когда говорили о проводке. Это то же самое. — Черт бы подрал бабку с ее условиями! — она вскочила, хватая тарелки. — Стас, может нам стоит попробовать их опротестовать? — Мы можем потерять квартиру, — заметил Стас. — Глупости! Мы все равно наследники первой очереди, и нас не имеют права лишить этой квартиры. Она приватизирована, и государство… — У тебя есть знакомые юристы? — Нет. — У меня тоже. — Юридическая консультация вполне… — Это отнимет и время, и деньги. У нас нет ни того, ни другого. — Бабка оставила… — Это было месяц назад. Мы прожили немалую часть до первой зарплаты. Кира сделала негодующий жест обеими руками, и Стас едва успел подставить ладонь между сошедшимися тарелками, которые неминуемо раскололись бы, если б соприкоснулись друг с другом на такой скорости. — Посуды у нас тоже немного, — спокойно сказал он. Кира резко развернулась, так что полы ее халата взлетели, и ушла на кухню. Вернувшись, она поставила перед братом полную тарелку, села и уткнулась подбородком в сжатые кулаки. — Никто не говорил, что будет легко, — примирительно заметил Стас. — Ты там что-то говорил о бокале вина? — Сейчас, — Стас встал и достал из горки еще один фужер. Поставил его перед Кирой, взял бутылку и наклонил над бокалом. Глядя, как за хрупким хрусталем поднимается густая темно-розовая жидкость, она хмуро спросила: — Зачем ты жжешь столько свечей? Рука Стаса чуть дрогнула, и он осторожно покосился на нее. — Каких свечей? — Стеариновых, не лекарственных же! Стас, не финти! Теперь-то ясно, почему у тебя по утрам так горелым воняет. А я-то думала, сигареты. Стас поставил бутылку и сел, глядя на Киру чуть виновато. — Вообще-то, воняет и тем, и другим… А как ты узнала? — Элементарно, Ватсон, как говаривал мистер Холмс своему изумленному приятелю. Но я тебе свой дедуктивный метод не раскрою. — Вообще-то, ты тогда в ванной делала то же самое, и я тебя ни о чем не спрашивал. — То была одна свеча, а ты сжег десятка два, не меньше, — Кира отпила вина и посмотрела на Стаса сквозь бокал, прищурившись. — Мне свечей не жалко, но мне любопытно, а любопытство, как известно, не порок, а стремление к знаниям. — Я создаю необходимую обстановку, — Стас долил вина в свой бокал. — Когда сидишь в окружении горящих свечей, ночью, это… — он щелкнул пальцами, — это способствует глубине мышления и полету фантазии. И в такой обстановке мне гораздо лучше работается. — Как русским литераторам в свое время? — Кира усмехнулась. — Так ты еще больше приблизься к их условиям — пиши при лучине, как Горький. — По-моему, он читал при лучине, а не писал, — отозвался Стас, выскребая тарелку. — И где я возьму лучину — разве что раздербаню наш веник? Если ты против, то я… — Да нет, жги на здоровье, я имею в виду, свечи, — Кира пожала плечами. — Просто следи, чтобы во время порханий твоей фантазии стены не занялись. Когда книжку дашь почитать? — Когда напишу. — А про что она? — Не скажу. — Ты чрезвычайно нудный экземпляр! — сердито сказала Кира, забрала свой бокал и ушла в гостиную, где, сев за фортепиано, принялась играть григовскую пьесу «В пещере горного короля», вполне соответствующую ее нынешнему настроению. Стас убрал со стола и забрался с ногами в кресло за ее спиной, попивая вино и выпуская в потолок сизые колечки сигаретного дыма. — Что нам еще осталось сделать? — осведомилась Кира, резко оборвав музыку, и Стас недовольно посмотрел на ее пальцы, повисшие над клавишами. — Домыть пол. Выбросить упакованный хлам. Вытряхнуть пылесос. А еще ты хотела какую-то траву посадить. — Отлично, тогда я займусь последним, а ты — всем остальным. — Но так нечестно! — запротестовал он. — К тому же у меня скоро свидание! — Поскольку объект твоего свидания по совместительству является моей близкой подругой, то он все поймет и никуда не денется. Можешь и сюда ее пригласить, — Кира повернулась, и Стас сразу же покачал головой. — Э, нет. — Я понимаю, в каком направлении движутся твои мысли. Так и быть, пылесос я вытряхну сама. А ты иди, займись полом и мусором. — Звучит довольно двусмысленно — тебе не кажется? — заметил Стас, с неохотой выталкивая себя из мягких кресельных глубин. — Только пол лучше мыть, когда ты посадишь свою траву. Иначе его придется мыть заново. — Ты прав. Как твое плечо? — Приемлемо. — Свиданию не помешает? — Прекрати! — недовольно сказал Стас, дергая ее за завязанные в хвост волосы. — Ладно, извини, понимаю, секс — личное дело каждого. — Что-то ты распустилась в последнее время. Надо заняться твоим моральным обликом. — Перестань, может я из зависти, — Кира открыла дверь кладовки и поморщилась, глядя на паутинные гирлянды, потом достала ворох старых газет и большой пакет. Включила свет в прихожей, расстелила газеты, пододвинула один из купленных братом пакетов с земляной смесью и принесла из спальни несколько цветочных горшков. — Ты собираешься вывалить ее прямо здесь? — Стас кивнул на один из горшков, заполненный землей. — Не проще ли сделать это на улице? — Я так и сделаю, просто хочу проверить — вдруг земля хорошая, тогда можно будет часть смешать с той, что ты купил, — Кира поковыряла ножом в горшке, потом перевернула его над газетой. Сухая земля податливо хлынула из горшка, и Кира тотчас же уронила нож и зажала нос ладонью, то же самое сделал и Стас. — Господи, что за вонь! Вместе с землей на газету выпало нечто округлое и дряблое, грязно-желтое с белыми пятнами, источающее дурно пахнущую жидкость, облепленное коричневыми земляными комочками и бесчисленными шевелящимися личинками, и по коридору распространилось такое ужасающее зловоние, что Киру чуть не стошнило. Она вскочила, прикрывая ладонями лицо. — Выкинь это, Стас, господи, выкинь скорей! Стас метнулся на кухню и сразу же вернулся с полиэтиленовым пакетиком. Осторожно, кривясь, кончиком ножа перекатил в него гниющую массу, встряхнул пакет и плотно завязал. Зловоние ощутимо уменьшилось, но тяжелый запах все еще стоял в коридоре, словно успев впитаться в стены. Кира сбегала в ванную за освежителем, яростно встряхнула его и нажала на распылитель, вскинув руку вверх. К потолку с шипением устремилась пахнущая жасмином струя, крошечные капельки начали оседать на мебели, на полу, на газетах, но она все жала и жала, пока Стас не отнял у нее баллончик. — Довольно, — сказал он, — иначе тут будет газовая камера. — Что это за гадость?! — прошептала Кира, глядя на завязанный пакет. Стас чихнул и поставил баллончик на тумбочку. — По-моему, когда-то это было яйцо. Давно, конечно. Оно совсем сгнило. Месяца полтора лежит. — На кой черт зарывать яйцо в землю?! — Ну, не знаю. На удобрения, может. — Что удобрять, тут ничего не растет! — Может, собиралась посадить. — Да не делают так удобрения. — Не знаю, может, старушка горшок с кастрюлькой перепутала. Задумалась, — Стас скривил губы. — Давай выбрасывать все это… — Подожди, — Кира присела и ножом поворошила земляную горку. — А это что такое? — Что, еще одно яйцо?! — испуганно спросил Стас, делая большие глаза. Кира покачала головой и перекатила на свободную от земли газету некий предмет, чье местонахождение в цветочном горшке выглядело не менее нелепым, чем и яйца. Маленькая дешевая куколка-пупсик в небрежно сшитом розовом платьице, грязная, покрытая земляной пылью. Нарисованные голубые глаза удивленно смотрели в потолок, нарисованный рот округлился, словно в немом вопросе. На круглом лбу лениво шевелилась одна из облеплявших яйцо личинок. — Это уже ни в какие ворота не лезет! — Кира бросила нож и поднялась. — Скажешь, тоже на удобрения?! — Может, бабулька играла в могильщиков? — невесело пошутил Стас, глядя на куклу с неким испуганным недоумением. На лице Киры появилось по-детски жалобное выражение. Они посмотрели друг на друга, потом медленно повернули головы — туда, где у стенки выстроились остальные горшки. — Ты думаешь… — начал было Стас, но тут же быстро сказал: — Давай просто выкинем их — и все! Кира, не отрывая взгляда от глиняных горшечных боков, хмуро произнесла: — Нужно удостовериться. — Удостовериться в чем? Просто, скажи правду — тебе любопытно. — А тебе как будто нет?! Неизвестно, что в других. Может, ничего. А может… — Бриллианты или кусочек кого-нибудь из постояльцев? — Стас почесал в затылке. — А может, эти вещи уже были в горшке раньше? Случайно туда попали, когда бабка земли накапывала. Высыпала в горшок — и не заметила. — Вот и проверим. Если в других пусто, то может, твоя версия и подойдет со скрипом. Но если и в других то же самое… ты меня не убедишь в случайности и в том, что где-то во дворе, под землей склад яиц и пупсиков! — Мы рискуем здесь задохнуться, — заметил Стас, несильно пиная один из горшков и глядя на него с нескрываемым раздражением. — Пойдем в палисадник, за домом. Ты обойдешь, а я передам их тебе через… — Кира, эти горшки не пролезут сквозь решетку. Придется сбегать несколько раз туда и обратно. — Значит, сбегаем. Нет, но если тебе тяжело, то я могу и сама… — Чего ты сразу?! — Стас легко щелкнул ее по носу. — Я же не отказывался. Во соседи сейчас будут радоваться, представляю! * * * Соседи, вопреки предсказаниям Стаса, никакой особой радости не проявляли, но за перемещениями его и Киры в обнимку с цветочными горшками наблюдали с нескрываемым интересом, сидя на скамеечках. Антонина Павловна, все так же прогуливавшаяся со своей Бусей, тут же изменила траекторию движения, чтобы она пересеклась с их маршрутом. Стас шел с таким видом, что у него решительно ничего не хотелось спрашивать, но лицо Киры ей показалось более благодушным, поэтому, проходя мимо, тетя Тоня тут же задала давно ожидаемый вопрос: — А что это вы делаете? — Горшок несу, — приветливо ответила Кира. — А вы что подумали? Судя по выражению лица Антонины Павловны, ей отчаянно хотелось спросить «зачем?», но она сдержалась и только понимающе кивнула, словно хотела показать, что хождение через двор и за дом с цветочными горшками — вещь совершенно обыденная, и к ней следует относиться с уважением. Стас же, зайдя за угол, принялся хохотать и делал это до тех пор, пока не споткнулся и чуть не рухнул в заросли ежевики. На последнем рейсе они встретили возвращавшуюся из магазина Софью Семеновну с авоськой. Рядом рысил Лорд, с видом победителя держа в пасти пакет с буханкой хлеба и величаво помахивая хвостом. — Решили цветы посадить? — поинтересовалась она, даже не замедляя шага. — Да, — отозвалась Кира, — вот старую землю в свой палисадник высыплем — чего ей пропадать? — Это правильно, — одобрила пожилая женщина и скрылась в своем подъезде. Кира выразительно посмотрела на Стаса. — Видишь, здесь живут и нормальные люди. — Вижу, — лаконично ответил он и поморщился. — Давай уже придем, а? В палисаднике, где уже вовсю пробивалась к солнцу молодая трава и разворачивала листья крапива, они составили горшки поближе к стене и подальше от окон, после чего Стас прислонился к черешневому стволу и негромко произнес: — Если что, постарайся бурно не реагировать. Наверняка уже кто-то из этих нормальных людей прилип к окну. Если что найдем — аккуратно сложим в мешочек — и на помойку, а землю естественно разбросаем в разные стороны. Кира чуть приподняла брови, отбрасывая волосы за спину. — С каких это пор тебя начала заботить наша репутация и соседское мнение? — С недавних! — Стас сплюнул в сторону соседского палисадника. — Немного надоедает, что на меня каждый день глазеют, как на какое-то диво! Хоть и поменьше с течением времени, но все равно ощущается. Ладно, давай займемся делом! Спустя полчаса все горшки были выпотрошены и аккуратно стояли возле стены друг на друге, донышками кверху. Зеленую поросль покрывала сухая земля, чуть поодаль притулился плотно завязанный пакет, на первый взгляд набитый исключительно смятыми газетами. Кира и Стас со слегка искаженными от недавнего недостатка свежего воздуха лицами стояли бок о бок и смотрели на пакет с задумчивым отвращением. В горшках они обнаружили еще семь яиц, находившихся в таком же состоянии, как и первое, столько же разномастных куколок в девчачьих, кое-как сшитых платьицах, несколько кусков сгнившей жареной рыбы, небольшой кусок мяса неизвестного происхождения, ломоть хлеба и маленькую булочку, превратившуюся в камень. — Ну, по крайней мере, теперь понятно, откуда в квартире все время было такое злое воние, — заключил Стас, брезгливо вытирая руки захваченной из дома бумажной салфеткой. — Может, она так запасы на зиму делала? — Кукол тоже запасала? Для зимних развлечений? — Кира вытерла слезящиеся глаза. — Стас, я не понимаю, как ей вообще разрешили составлять завещание? Она же ненормальная была! Разве станет человек в здравом уме… — Она могла быть внешне совершенно нормальной, — возразил Стас. — А так — мало ли какие у человека могут быть тайные слабости и извращения? Та же старушка, баба Соня — она ведь кажется нормальной, не так ли? А ты знаешь, чем она там, одна, дома занимается? Нет. И я не знаю. — Судя по отношению к ней наших соседей… — А может она их на бабки кинула?! Денежки-то у нее, судя по всему, имелись — телевизор хороший, тряпки недешевые. Что, думаешь, не заметил?! — Мне кажется, они ее боялись, — тихо произнесла Кира, устремляя тяжелый взгляд на пакет. — Почему-то мне кажется, что они ее боялись. — Может, она была страшна лицом или рассказывала им зловещие истории, — Стас потянул ее за плечо. — Давай выбросим это вонючее барахло и пойдем домой. Такие вещи лучше обсуждать дома. Как быть с горшками? — Пусть валяются, — Кира отвернулась. — Мне на них смотреть противно. Другие куплю. — Тоже правильно, — Стас двумя пальцами, словно дохлую крысу, подхватил пакет. — Иди домой, я подойду. Дома, зайдя в ванную, Кира долго мыла руки, с ожесточением растирая кожу и морща нос — ей казалось, что запах въелся в них намертво. Ее невидящий взгляд уперся в растрескавшийся кафель над раковиной. Зачем прятать игрушки в цветочных горшках? Зачем их закапывать? Что это — игры такие? Посмертная шуточка Веры Леонидовны в расчете попугать внуков или разозлить? Или бабулька практиковала вуду? Нарекла куколку какой-нибудь надоевшей соседкой, закопала, соседка — бац! — и скоропостижно. Да, версия что надо! Впрочем, Нину Федоровну она и сама бы закопала с удовольствием! А если серьезно? А если серьезно, то черт его знает! Она услышала, как открылась и закрылась входная дверь, закрутила кран и начала тщательно вытирать руки. Вскорости в ванную ввалился Стас и сразу же кинулся к крану. — Господи, мне еще никогда не доводилось нюхать такой тухлятины! — зло сказал он, намыливая руки почти по локоть. — Что еще за сюрпризики оставила нам веселая бабулька, хотел бы я знать?! Парочку сгнивших арбузов в телевизоре? — Тогда он бы не работал, — Кира прислонилась к косяку. — Стас, ты мне лучше объясни — почему столь нелепое завещание не признали недействительным сразу же? — По английской системе… — Она первый год всего в работе. Да и с ее учетом завещание выглядит совершенно диким. — Сколько случаев, когда все состояние оставляли любимой собачке или кошке… — Некорректный пример, друг мой. Я имею в виду, содержание этого завещания противоречит закону, потому что завещатель лишил обязательного наследника права на обязательную долю. — Не лишил, — заметил Стас, встряхивая мокрые ладони. — Мы потеряем эти доли при несоблюдении условий, а так она наша целиком. — Но это нелепые условия! — Ну, это уж другой вопрос. Такова воля завещателя. — Я к чему и веду. Разве подобные условия не могли вызвать сомнений в психической стабильности этого завещателя? — Не знаю, — Стас прошел мимо нее в коридор. — Может и вызвали, но это удалось замять. Может, она и была малость того, но дурой она не была. И, судя по всему, нищей тоже. Деньги, старушка, деньги! Кира несколько секунд хмуро смотрела на его удаляющуюся спину, потом сорвалась с места и догнала Стаса, когда он пересекал столовую. — Ты что же, считаешь, что мы ничего… — Я считаю, что ничего в этом мире не делается бесплатно и сугубо по закону, — сказал Стас и дружелюбно похлопал ее по руке. — И я считаю, что нам не дадут опротестовать это завещание. Либо мы будем сидеть тихо до конца августа, либо все потеряем. Вот что я считаю. Кира остановилась, прикусив губу и сосредоточенно наблюдая, как он проходит в гостиную, наливает себе полбокала вина, садится в кресло, и спустя секунду кресло вздрагивает и начинает тихо плыть вокруг своей оси. Пронзительный телефонный звонок разбил это тихое движение. Стас легко выпрыгнул из кресла и промчался мимо нее в прихожую. Кира пожала плечами и подошла к окну, слыша, как из коридора доносится едва слышное бормотание. Посмотрела в палисадник, где возле стены возвышалась горшечная башенка, поморщилась, потом, отвернувшись, потянула носом. Душок в комнате все равно остался. Вроде бы стал слабее, но все равно остался. Едва уловимый, неприятный запашок. — Я ухожу, — крикнул Стас из прихожей, и в его голосе Кире послышалось недовольство. — Вернусь не поздно! — Да возвращайся ты, когда хочешь, что ты как маленький?! — улыбнувшись, она медленно пошла через гостиную. — Это Вика звонила? — Да. — И как у тебя с ней — серьезно? — А тебе зачем? — с усмешкой спросил Стас, появляясь в дверном проеме. — Женское любопытство. Ну, теперь, когда три вечера в неделю у меня будут заняты, ты сможешь приводить ее сюда. У Вички-то в квартирке тесновато. — Посмотрим, — рассеянно сказал он и исчез. Через несколько секунд хлопнула входная дверь. Кира недоуменно пожала плечами, потом чихнула и вытащила из кармана носовой платок. Насморк донимал ее уже несколько дней — похоже, она неплохо простудилась, потому-то и глаза слезятся. Еще не хватало ей сейчас заболеть. Она сходила на кухню, поставила чайник, и, пока вода нагревалась, внимательно смотрела на полочку рядом с холодильником, где выстроился ряд разноцветных прямоугольных фирменных пакетиков с чаем. У нее уже давно вошло в привычку выбирать сорт чая под настроение, и на этот раз она остановила свой выбор на чае с ароматом миндаля и корицы. Открыла пакетик и, прикрыв глаза, понюхала узорчатый густой аромат — в самый раз, чтобы хоть чуть-чуть скрасить ее серенькое настроение и отбить тот ужасный запах, который до сих пор ощущался, хотя пустые горшки давно громоздились в палисаднике, а их мерзкое содержимое было выкинуто прочь. Чайник закипел, и Кира, старательно отмерив порцию для своего глиняного чайничка, залила чай кипятком, с удовольствием вдыхая поднимающийся ароматный парок, отчего-то рисующий в мозгу картину анфилады дворцовых комнат, в которых ветер колышет длинные шелковые занавеси цвета лесных орехов, и они ложатся мягкими текучими складками, и где-то едва слышно играет музыка, и на блестящий пол ложатся легкие солнечные лучи, и там нет надоевшего полумрака, как в этой квартире, в которой Вера Леонидовна делала свои странные тайники. Бог его знает, что они еще здесь найдут. Кире вдруг вспомнились детские тайнички-«секретики», когда она с подружками прятала в земле цветочные головки, накрытые бутылочными стеклами. Это была всего лишь игра — простенькая, но почему-то очень увлекательная — вычислишь, где чужой «секретик», осторожно раскопаешь, сметешь со стекла землю и смотришь в него, словно в крошечное окошко, ведущее в маленький цветочный мирок. Особенно здорово, если стекло попадалось цветное — лучше всего синее, большая редкость, и сквозь такие стекла простые одуванчики, маргаритки и полевая кашка казались чем-то волшебным. Но как-то мальчишки вычислили один из их «секретиков» и зарыли вместо него дохлого голубя. С тех пор Кира утратила всякий интерес к этой игре — каждый раз вспоминались провалившиеся голубиные глаза и личинки, копошащиеся в гниющей птичьей тушке. Сегодняшний бабкин «секретик» оказался именно таким. И если есть еще, они могут оказаться не лучше. Вряд ли здесь может обнаружиться что-то, похожее на цветы, закрытые волшебным стеклом. Хотя ведь был кулон, черный камень в объятиях плюща. Он красив. Он почти волшебен, разве нет? Подождав, пока чай заварится, Кира налила себе чашечку и неторопливо пошла по коридору, осторожно ступая по проседающим доскам. В недрах квартиры настенные часы гулко возвестили о наступлении седьмого часа, и она остановилась, рассеянно слушая их бой. На улице был ранний светлый весенний вечер, но в квартире уже сгустились сумерки — сырые, мрачные сумерки, словно она находилась в другом измерении. Кира вздохнула и направилась в свою комнату. Как получилось, что она, молодая и симпатичная особа, воскресным вечером бродит одна среди мрачных сырых стен? Она подумала, не пройтись ли к морю, но мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Хотелось с кем-нибудь поговорить… но лучше бы собеседник сам пришел сюда. Идти куда-то самой было лень. «Я становлюсь домоседкой?» — удивилась она. Подобная черта никогда не была ей свойственна, и Киру всегда страшила перспектива после замужества превратиться в домохозяйку. Ее последний кандидат в мужья делал намеки именно в этом направлении, и после того, как он заявил, что его жене следует заниматься исключительно домом, не тратя время на работу и тому подобные глупости, она распрощалась с ним прежде, чем он успел еще хоть что-нибудь произнести. А вот теперь, поди ж ты, сидит дома воскресным вечером. И уже не первым. Хотя, с другой стороны, куда ей идти? Да к морю же, к морю!.. Неохота. С последним ударом часов она вошла в спальню, включила свет и вздрогнула — в расплескавшейся от вспыхнувшей люстре тьме почудилось чье-то стремительное движение, словно посередине комнаты стояли люди, которые одновременно со щелчком выключателя стремглав кинулись в разные стороны. Ни звука, ни колебания воздуха — только лишь мелькнувшие тени. Кира недоуменно моргнула, оглядывая абсолютно пустую спальню, потом раздраженно потерла лоб. Свет слишком яркий, а в квартире слишком темно, вот и начинаются всякие оптические эффекты… Не удивительно, что глаза у нее побаливают. Отпив глоток чая, она поставила чашку на трюмо и вытащила из косметички кулон, поддев цепочку пальцем, и кристалл, кружась, закачался в воздухе. Сейчас он казался тусклым и невзрачным, а листья плюща — словно покрытыми плесенью. Сморщив нос, Кира бросила кулон обратно, но тотчас снова вытащила и осторожно потерла камень указательным пальцем. Потом надела цепочку на шею, поежившись от прикосновения кристалла к коже. Он был холодным. Очень холодным. Кира взглянула на себя в зеркало, потом приспустила халат с плеч, расстегнула заколку, и волосы хлынули вниз, затопив обнажившиеся плечи и грудь, и в их окружении камень вдруг снова обрел свежесть и мягкий блеск. Он удивительно шел ей. Она допила чай, глядя на свое отражение, и уже хотела было поставить чашку обратно, но тут с другой стороны окна раздался грохот, ее рука дернулась, и чашка упала на пол. Кира метнулась к окну, ругнулась и легко стукнула ладонью по стеклу. Стоявший на железном подоконнике большой рыжий кот посмотрел на нее круглыми злыми глазищами, ссыпался вниз и исчез. — Проклятые коты!.. — пробормотала она, отворачиваясь. Кира ничего не имела против кошек и все еще надеялась, что одна из них все-таки появится в ее квартире, но уличные коты выводили ее из себя своей привычкой метить оконные стекла. А ведь она только недавно вымыла окно, с трудом оттерев застарелые вонючие кошачьи метки и слой прилипшей к стеклам шерсти. Чашка не разбилась, откатившись к стене, и Кира наклонилась за ней, но тут же про нее забыла, удивленно глядя на потрепанный, обтянутый желтой замшей альбом, втиснутый между тумбочкой трюмо и стеной. Невероятно, как она могла его раньше не заметить?! Подняв чашку, она осторожно подвинула трюмо, и альбом тяжело шлепнулся на пол. Он был крест-накрест перетянут пыльными бинтами и покрыт паутинными лохмотьями с прилипшими к ним мушиными шкурками. Кира брезгливо смахнула их, потом отнесла альбом в ванную и тщательно вытерла его сухой тряпкой, после чего пошла в гостиную, забралась в кресло с ногами и закурила, глядя на альбом, который положила на журнальный столик, не торопясь пока развязывать бинты. Альбом не мог сам так завалиться за трюмо. Его засунули туда специально. Зачем? Что там такого? Может деньги? Или еще парочка тухлых яичек, раскатанных в лепешки? Злясь на саму себя, Кира наклонилась и понюхала альбом. Пахло пылью и старой бумагой — ветхий, но вполне мирный запах. Она осторожно потянула концы бинтов, потом поддела ногтями затянутый узел, и тот поддался удивительно легко, словно только и ждал этого момента. Распустив бинты, она осторожно открыла альбом. Внутри оказались фотографии — множество фотографий, и уж они-то имели к семье Ларионовых-Сарандо самое непосредственное отношение, ибо на первой же странице Кира обнаружила свой собственный детский снимок, на котором она, коротко стриженая, с очень серьезным видом в одних трусиках восседала на огромном полосатом арбузе. Улыбнувшись, она перевернула фотографию. На обороте почерком отца было написано: «Кирочке 2 года». — Господи, как давно… — пробормотала Кира и начала задумчиво перебирать остальные фотографии. Детских снимков было много — и ее, и Стаса, который на большинстве фотографий выглядел обиженным и почти никогда не улыбался. Она никогда раньше не видела этих снимков. На многих фотографиях вместе с ними были и родители — еще молодые, веселые, беззаботные, и на одну из фотографий Кира смотрела особенно долго. На ней вся семья, нарядно одетая, стояла на набережной. Отец обнимал мать за плечи, пятилетний Стас и трехлетняя Кира держались за руки, и у каждого было по воздушному шарику. На заднем плане возвышался парусник-ресторан «Бригантина». Ресторан сгорел давным-давно и так же давно прекратила свое существование нарядная семья с воздушными шарами. Мама умерла. Отец сильно постарел и сильно изменился, и слышать не хочет о своем сыне. И только Кира и Стас теперь вновь, как много лет назад, могут держаться за руки, хотя и они теперь уже совсем другие люди, и детской беззаботности и наивных улыбок им не вернуть никогда. Кира аккуратно отложила фотографию на столик и взяла следующую. На ней Раиса Сарандо была запечатлена одна. Она стояла в степи, на фоне древнегреческих руин, вытянувшись на носках и закинув руки за голову, и ветер развевал ее платье. Высокая, тонкая, с загадочной полуулыбкой, с полузакрытыми глазами, она сама казалась некой древней богиней, обряженной в современные одежды, которую ветер вот-вот унесет в заоблачную даль… Так и произошло шестнадцать лет спустя. — Мама, мама… — прошептала Кира, — что же ты наделала… Что же вы оба наделали… В глазах у нее защипало, и она поспешно сунула фотографию в стопку уже просмотренных. Еще раз взглянула на отложенный снимок, с которого улыбалась счастливая семья, и принялась рассматривать остальные. Вера Леонидовна (а Кира не сомневалась, что фотографии сложила в альбом именно она) составляла семейный фотоархив очень тщательно, следя за хронологией. На первой странице были самые поздние снимки, на следующей — чуть более ранние, и с каждой фотографией время словно бы текло вспять. Кира и Стас становились все меньше и меньше, Кира вернулась в коляску, в пеленки, затем пропала, следом, несколько страниц спустя, исчез и Стас. Свадьба родителей, улыбающиеся лица гостей, молоденькая тетя Аня, худенькая и хорошенькая с букетом роз, молодой дядя Ваня с пышными усами, дед, все еще с лысиной, утирающий слезы, бабушка, красивая, надменная и подтянутая, сжимающая тонкие губы. Рая Ларионова и Костя Сарандо, гуляющие по городу, целомудренно держась за руки. Рая-студентка в смешном старомодном плаще. Рая-выпускница в белом фартуке и с белыми бантами, Рая-школьница, Рая, становящаяся все меньше и все беззаботней, дед с бабкой, молодеющие с каждой страницей, и вместо дедовской лысины появляется буйная шевелюра, а бабка становится все стройнее и все привлекательней. Вот и свадебная фотография. Все больше незнакомых лиц, из взрослых становящихся детскими. Военные фото. Разбомбленный город, руины собора, бескрайняя черная гарь степи. Пятеро девушек, серьезно улыбающихся из-под лихо заломленных набок пилоток, и среди них с трудом узнаваемая Вера Леонидовна, совсем молоденькая, темноволосая и пухлогубая. Снова Вера и еще какая-то девушка, выглядывающие из окошка занятного старинного автобуса с надписью «Петрова — Город». И опять они, снятые по пояс, мечтательно улыбающиеся куда-то вдаль, прижавшись щека к щеке. Большие броши, смешные шляпки-мисочки. Кира перевернула фотографию. На обороте почти выцветшим почерком было написано: На память Веруле от Таси. 19… г. Последней Кире попалась бледная пожелтевшая фотография, где две малышки в пышных коротких платьицах стояли на фоне фонтана, держась за руки и очень серьезно глядя в объектив. На обороте была сделана надпись размашистым малоразборчивым почерком: Снимались Верочка Нефедова и Тасенька Ксегорати. — Так-так, — пробормотала Кира, — наезжала на папу, что он греческих кровей, а сама с гречанкой дружила. Или тебе эта Тасенька чем-то насолила? А, бабуля? Ответа она, разумеется, не получила. И это было хорошо. Еще раз вглядевшись напоследок в серьезное детское личико, казавшееся, несмотря на свою серьезность, необычайно милым и обаятельным и еще ничем не напоминавшим ту язвительную и склочную женщину, которую она помнила, Кира перевернула страницу. Фотографий больше не было, а сама страница, равно как и следующая, были частично ободраны и верхний слой бумаги висел лохмотьями, словно до этого страницы были плотно склеены, и кто-то их грубо разъединил, не заботясь о сохранности альбома. Вздохнув, она закрыла его, но тут же снова открыла, отыскала нужную страницу и вытащила фотографию деда, на которой он был снят крупным планом, сидя за столом с каким-то приятелем или знакомым, попавшим в объектив лишь кончиком носа и частью подбородка и протянутой над столешницей рукой с сигаретой. Волосы деда уже отступили на виски и затылок, давая простор гладкой, блестящей лысине, повернутое в профиль лицо усмехалось, в уголке глаза собрались лучики морщин. Седоватые усы казались очень жесткими и колючими. — Жив ли ты, деда Вася, или нет? — вполголоса спросила Кира у навечно застывшей добродушной дедовской усмешки. — Говорят, ты ее любил… Не понимаю, за что ты мог ее любить. Закрыв альбом, она несколько минут просидела, отрешенно глядя на слегка отклеившийся край обоев под потолком. Ее руки апатично лежали на подлокотниках кресла — непривычное для них состояние. Они привыкли порхать в воздухе, ткать в нем замысловатые фигуры, постоянно быть чем-то занятыми, и полное бездействие раздражало их. Вскоре правая рука чуть шевельнулась, словно сама по себе, взмыла над подлокотником и щелкнула пальцами. Кира вскочила, отчего кулон, висевший на ее шее, мягко и холодно стукнул по груди, и, подойдя к шкафу, вытащила из него один из привезенных из Симферополя пакетов. Действуя быстро и деловито, расстелила на журнальном столике газету, разложила пластилин и старые самодельные резцы, поставила диск Энии и плюхнулась в кресло. Пальцы взяли кусок пластилина и начали разминать его — плавные, привычные движения, и вскоре она погрузилась в них целиком, отключаясь от окружающего мира, как бывало всегда, если в голове появлялась особо удачная задумка. Сейчас это была пещерка, прикрытая легкой занавесью из плюща, — и это пока только начало, потому что постепенно появится еще что-то — всегда появлялось что-то еще… Сначала пластилин, потом глина. Будет очень красиво. Возможно, это будет аромолампа, возможно, что-то другое, но, так или иначе, будет очень красиво. Пещерка, грот, изящные листья… цвета она продумает позже… Ее пальцы принялись за дело, и теперь их движения были четкими, умными, вдохновенными, и обычная суматошность исчезла бесследно, и пластилин послушно принимал под ними нужную форму — казалось, он сам стремится переродиться в задуманное творение, и пальцы лишь помогают ему, не давая сбиться с пути… Чья-то тяжелая ладонь легла ей на плечо, и Кира, испуганно вскрикнув, вскинулась в кресле, и человек, стоявший рядом, отшатнулся, похоже, испугавшись не меньше нее, и стукнулся о другое кресло, которое лениво повернулось, словно приглашая сесть. — Черт!.. что ж ты так орешь?!.. — Елки, Стас! — она расслабленно осела обратно и откинулась на спинку кресла, шумно выдохнув. — Ты меня перепугал! Откуда ты тут взялся?! Ты уже пришел? — Мне трудно отрицать этот факт, — заметил Стас и тоже выдохнул, прижимая ладонь к груди. — Я и сам испугался… Ты не слышала, как я вошел? — Нет. А чего так рано? — Кира потерла о ладонь липкие пальцы. — Почему рано? Уже десять. — Ты меня разыгрываешь?! Сейчас не больше восьми! — Вот, — Стас красноречиво сунул ей под нос запястье, и Кира вскинула брови, глядя на циферблат часов так, словно на нем была выведена оскорбительная надпись в ее адрес. — Что, заработалась? — Да так, — Кира недовольно оттолкнула руку с часами, — решила заняться новой моделью аромалампы, пока есть время и способность к творчеству. — Странные аромалампы, — сказал брат, глядя мимо нее на журнальный столик. — Честно говоря, не понимаю, как они действуют. Кира повернулась и удивленно округлила глаза. Где ее чудесный пластилиновый гротик с занавесью из стеблей плюща, где бугристая скала и изящные листья? Собственные пальцы сыграли с ней злую шутку и вместо придуманной лампы на столешнице расположился десяток небольших разноцветных собачьих фигурок в различных позах — стоящих, сидящих, лежащих, умостив морду на передних лапах. Намеченные резцом собачьи глаза внимательно смотрели на нее, и в них чудился немой вопрос. Кира всплеснула руками, потом посмотрела на них, как смотрят на провинившегося ребенка. — Это не совсем то, что я задумала, — пробормотала она. — Странно… ведь я делала совсем не это… — Да у тебя настоящий талант! — Стас взял одну из пластилиновых фигурок и поставил ее на ладонь. — Вот уж не думал!.. Я видел, как ты возишься со своим пластилином и глиной… но мне казалось, что ты делаешь одни лишь цветочные горшки. Это же здорово, Кира! Кажется, что у нее даже нос шевелится! И так похоже сделано… Вот это явно дворняга, — он вернул статуэтку на стол и взял другую, приземистую и кривоногую, с морщинистой мордой и большими чуть округлыми ушами. — А это французская бульдожка. Симпатяга… — он сел на корточки рядом со столом, восторженно разглядывая Кирины творения. — Почему ты не делала такого раньше? — Я редко занимаюсь статуэтками — только если они входят в композицию к лампам… или прочему… — Кира сердито прищелкнула языком. — Уж не знаю, что на меня нашло, но несколько часов пропали впустую! Она сделала резкое движение, собираясь сгрести все пластилиновые фигурки со столешницы и смять их в единый бесформенный ком, но ее ладони наткнулись на подставленные руки Стаса. — Что ты?! Не надо! — воскликнул он почти испуганно. — Пусть останутся! Это ж чудо что такое! Как живые! — Тебе правда нравится? — недоуменно спросила Кира. — Ну конечно! — Ладно… но они долго не простоят. Я сделаю тебе другие, глиняные… — Вот когда сделаешь… — Стас решительно отстранил ее руки от стола и вернулся к созерцанию фигурок. — Почему ты сделала именно собак? Да еще в таком количестве? — Говорю же, я делала совсем другое, но… — Кира пожала плечами, потом протянула руку и взяла одну из фигурок черного цвета. Сидящий щенок-подросток, овчаренок с едва начавшими вставать длинными острыми ушами, и тот же укоризненный взгляд, хотя глаза — всего лишь несколько линий, намеченных резцом на дымчато-черной поверхности пластилина. Ей вдруг почудилась, что она снова стоит в ореховой рощице и сквозь сигаретный дым смотрит в эти глаза, живые и блестящие… Почему ты уходишь без меня? Удивительная штука память. Но почему именно сейчас? Ей захотелось рассказать Стасу про щенка и про то, что рассказывала ей недавно Софья Семеновна о пропадающих собаках — может, из этого рассказа, спрятавшегося в подсознании, неожиданно родились эти фигурки, но вместо этого Кира быстро проговорила: «Не знаю!» — и резко встала. Только сейчас она сообразила, что найденный кулон все еще на ней, и Стас может увидеть его и спросить… Не важно, что он спросит, но ей не хотелось, чтобы он его увидел. — Пожалуй, этого я возьму себе, — она показала брату пластилинового щенка, осторожно держа фигурку двумя пальцами за бока, — а с остальными делай что хочешь. Зайдя в свою комнату и включив свет, Кира тщательно закрыла за собой дверь и взглянула на зашторенное окно, потом поставила статуэтку на пустую пачку из-под сигарет, валявшуюся на тумбочке. Подошла к трюмо и, чуть потянув за воротник халата, внимательно посмотрела на отражавшийся в зеркале камень, оплетенный плющом. Затем сняла цепочку и хотела было спрятать кулон обратно в косметичку, но ее рука застыла в нерешительности, после чего Кира подошла к кровати и спрятала кулон под подушку. Взбила ее, накинула сверху покрывало и вышла. Занавеска шелестнула, расступаясь перед ней — и шелестнула еще раз, когда рука Киры протянулась и закрыла за собой дверь. Она никогда не делала этого раньше. Но эта недоуменная мысль промелькнула в ее голове так стремительно, что Кира даже не успела ее толком осознать. Стас успел переодеться, и когда она вошла в комнату, застегивал замок «молнии» на своей теплой рубашке. — Со следующей зарплаты куплю себе махровый халат и меховые шлепанцы, — хмуро сообщил он. — Все-таки, очень холодно в этой хате… Вот летом тут хорошо будет. Выпьешь со мной чайку? — А ужин? — Я поужинал у Вики. Ты сама-то ужинала? — Конечно, — соврала она неизвестно зачем. — Вика тебя уже и кормит… Вижу, все у вас очень мило. Почему же ты всегда так рано приходишь? И ночевать у нее не остался ни разу. — Я привык ночевать дома. А мой дом — здесь, — заметил Стас, беря с фортепиано старую газету. — Кроме того, не могу же я оставить тебя здесь одну. — Я не маленькая, — сказала Кира, в который раз, глядя, как он кладет газету в одну из ниш шкафа и переносит на нее пластилиновых псов. — И уж в выходной ты мог бы позволить себе погулять и подольше. — Я подумал, что тебе будет скучно сидеть здесь одной. — Вика скоро начнет на меня обижаться. — Не начнет. Она ведь тебе подруга — разве нет? — Ну… это разные вещи. — Не вижу разницы, — Стас поставил в нишу последнюю фигурку и вопросительно посмотрел на сестру. — Ну, так как — будешь чай? — Честно говоря, не хочется, — пробормотала Кира зачем-то, хотя чаю ей хотелось — и даже очень. — Ну-у, старушка! — Стас подмигнул ей, потирая чуть лоснящиеся от пластилина пальцы. — Смилуйся! Мне скучно пить чай одному. — Ладно, полчашечки. И пару печенюшек. Можешь все подать на подносе. Стас скорчил ей рожу и вышел из комнаты. Кира посмотрела на фортепиано, где лежал альбом с фотографиями, забралась с ногами в кресло и зябко поежилась. Ее пальцы потянулись к вырезу халата, чтобы потрогать кулон, но его там не оказалось. Кира уже успела забыть, что только что сняла его, и сердито посмотрела на свою пустую ладонь, потом снова поежилась, чувствуя, как начинают чуть побаливать кончики пальцев ног. Все-таки, очень холодно в этой квартире. Холодно и темно. И, порой, очень уныло. Веселому, жизнерадостному человеку трудно жить в таком месте. Внезапно Кира поймала себя на мысли, что сама становится похожей на эту квартиру, и даже пальцы ее теперь реже танцуют в воздухе. Неожиданно ей захотелось собрать свои вещи и уехать отсюда — со Стасом, без Стаса — неважно. Уехать и никогда не возвращаться. Она даже приподнялась в кресле, но тотчас опустилась обратно со смущенной улыбкой на губах. Уехать от родных стен? Зачем? Это все от одиночества. Она не привыкла быть одна. Да еще и постоянные странности кругом. В Симферополе она вела простую и понятную жизнь, в ней хватало и радостей, и огорчений, и очень даже плохих моментов, но в ней всегда было все ясно. Неизвестность — да, этого было в достатке, но странностей не припоминалось. Были широкие проспекты, были перекрестки и резкие повороты, но никогда не было темных закоулков, путанных дворовых лабиринтов. И никто никогда не смотрел на нее так, как до сих пор смотрят некоторые из соседей. Кира схватила пульт дистанционного управления и включила телевизор так поспешно, словно это было некое чудотворное средство против мнительности, а то и паранойи. Перебрала каналов десять, наткнулась на один из своих любимых фильмов — французскую комедию «Великолепный» и удовлетворенно вздохнула, откинувшись на спинку кресла. Вернулся Стас с чашками, и она встретила его благосклонным взглядом, приняла горячую чашку в ладони и уставилась в экран телевизора. Брат опустился в свое кресло, глядя в том же направлении, пару раз хохотнул, закурил и громко, со вкусом зевнул. — Вика тебя утомила? — поинтересовалась Кира, не повернув головы. — Перестань все опошлять! — буркнул Стас, и, слегка удивленная его тоном, она взглянула на него. Только сейчас Кира заметила, что брат заметно осунулся, тонкие черты лица стали еще тоньше, а в подглазьях залегли глубокие тени. Он сидел, сгорбившись и чуть наклонившись вперед, словно его неудержимо клонило к полу, а глаза, казалось, смотрели куда-то внутрь себя. — Что с тобой, Стас? Ты плохо выглядишь. Ты не заболел? Он вяло мотнул головой и снова зевнул, прикрыв веки. Его рука с сигаретой дернулась, в воздух взлетела чешуйка пепла и медленно опустилась на вытертый палас. — Да нет. Просто устал. Уж не знаю, отчего… — Стас резко поднял руку и предупреждающе ткнул в сторону Киры торчащим указательным пальцем. — Только не начинай опять!.. — Это все твои ночные творческие посиделки! — осуждающе сказала она. — Ты совершенно не высыпаешься. Ложись-ка спать, я выключу телевизор… — Не-не! — запротестовал Стас. — Досмотрю кино, тогда уж… — Смотри, не кувыркнись на пол. Кстати, я нашла семейный фотоархив. Хочешь посмотреть? — Ну, давай, — отозвался он без особого интереса. Кира вскочила, подбежала к фортепиано и взяла альбом. — Вот! — она хлопнула альбом Стасу на колени, отчего тот охнул и чуть не уронил сигарету. — Странно, я нашла его между стеной и трюмо, в своей комнате. — Наверное, завалился, — Стас зевнул, развязывая пыльный бинт на альбоме. Рука Киры сделала протестующий жест. — Нет, похоже, его туда спрятали. Это… — Ты опять за свое?! — глаза Стаса знакомо, сердито блеснули. — Страшная и ужасная бабка?!.. — Ты просто… — Кира осеклась. Стас продолжал пристально смотреть на нее. — Что? — Ничего, — сказала она с неожиданной кротостью и вернулась в свое кресло. В несколько глотков допила чай и закурила, глядя в экран телевизора и слыша, как рядом Стас шелестит фотографиями. Через несколько минут он с добродушной усмешкой заметил: — Пеленки тебе очень идут. — Тебе тоже! Он снова усмехнулся и замолчал надолго. Увлеченная фильмом, Кира забыла о его присутствии, и только когда кино прервалось очередной рекламой, спросила, зевая и потягиваясь в кресле: — Ну, и как тебе фотособрание? Стас не ответил, и Кира обернулась, решив, что он вышел из комнаты. Но Стас сидел в кресле, выпрямившись и глядя перед собой застывшим, ничего не выражающим взглядом. Его губы были плотно сжаты, лицо казалось побледневшим и очень холодным — чудилось, дотронься она до него, и вместо теплой кожи ощутит под пальцами безжизненный лед. Альбом, закрытый, лежал у него на коленях. — Стас?! Он вздрогнул, и его глаза ожили. Теперь в них были смущение и странная злость, словно у человека, с которого, на виду у всех, свалились брюки. — Не думал, что на меня это так подействует, — Стас похлопал ладонью по желтой замше обложки. Движение получилось удивительно бережным, осторожным, словно он боялся разбудить кого-то внутри альбома. — Мы, мама и… Знаешь, я ведь совсем не помню его лица. Почему-то так странно смотреть на него… теперь… — Не понимаю, почему он не хочет… — Кира осеклась, и Стас понимающе кивнул. — Давай не будем об этом, ладно? — он хмыкнул. — Так уж сложилось исторически. Не хочет со мной общаться — ничего, переживу. Мне хватит и тебя. Кира улыбнулась, потом отчаянно зевнула, и Стас улыбнулся тоже. — Это кто-то не хотел спать? — Да, — она встала, зевнув еще раз. — Последствия великой уборки дают о себе знать. Ой, не могу, прямо глаза слипаются! Извините, Станислав Константинович, но я отбываю в постель. И тебе советую сегодня не засиживаться, а то, чего доброго, завтра за рулем заснешь и уедешь со своим боссом неизвестно куда, а то и въедешь. — Ты удивительно оптимистичное создание! Что у тебя за манера из всех вероятностных вариантов выбирать самый худший?! — Стас с трудом, словно древний старичок, поднялся из глубин кресла и потянулся, хрустнув суставами. — Я не в состоянии разводить дискуссию, — Кира сделала сонно-величественный жест. — Иди спать — и все тут! Стас усмехнулся, но его лицо тут же стало очень серьезным. — Знаешь, я, конечно, уже мозоль себе на языке натер извиняться за свою излишнюю опеку… Я понимаю, как тебя это раздражает, но… мне почему-то все время кажется, что ты куда-то денешься. — Да пока не собираюсь… — Кира дружелюбно похлопала его по плечу, и Стас поймал ее руку и сжал пальцы. — Кир, если у тебя вдруг возникнут… какие-то неприятности, если ты… хотя бы почувствуешь, что у тебя что-то не так… Ты ведь скажешь мне, правда? Кира быстро взглянула на него. На мгновение Стас исчез, и на его место выступил темный силуэт человека, трясшего ее возле трансформаторной будки. Она приоткрыла было рот, но тут же захлопнула его, и только кивнула. — Ты мне обещаешь? — Ну конечно. Стас вздохнул, и в этом вздохе ей почудилось недоверие, потом притянул ее к себе, крепко обнял и слегка качнул из стороны в сторону. — Эх, Кирка, Кирка… Она тоже обняла его, отчего-то чувствуя себя при этом немного неловко, потом чуть отстранилась и звонко чмокнула Стаса в колючую щеку. — Спокойной ночи, братан! — И вам того же, — он отпустил ее, потом приложил ладонь к глазам и картинно всхлипнул. — Что-то сегодня я излишне сентиментален. Уборка нанесла большой урон моей нежной психике. Очевидно, мне лучше больше ее не делать. — Так вот к чему это все! — возмутилась она. — А я-то уж решила… Ладно же! В ванную после меня! Шутливо отпихнув его, Кира вышла из гостиной, изо всех сил стараясь держать глаза открытыми. Спать хотелось отчаянно, и она лелеяла ожидание того момента, когда ее голова коснется мягкой подушки. Горячий душ разморил ее еще больше, и когда Кира добралась до своей комнаты, то уже едва держалась на ногах. Голову неудержимо тянуло вниз, глаза закрывались сами собой. Она сдернула с кровати покрывало, бросила его на стул, вытащила ночную рубашку, зевнула, сердито мотнула головой, развязала поясок халата, ткань легко соскользнула с ее плеч, и в этот момент железный подоконник содрогнулся от тяжелого удара, и раздался скрежет, словно по железу проехались чьи-то когти. Кира резко развернулась на пятке босой ноги, взмахнув другой в воздухе, и нога с размаху ударилась о стул. Ее движение было стремительным, и все же она едва успела увидеть, как за окном, наполовину закрытым шторой, проворно мелькнул темный бесформенный силуэт — ей удалось различить лишь острые торчащие уши и очертания вытянутой собачьей морды, по форме похожей на овчарочью. Можно было предположить, что это Лорд, но пес, только что заглядывавший в окно ее комнаты, никак не мог быть Лордом. Это был кто-то намного больше. Кира запахнулась в халат и, придерживая его на груди и прихрамывая, подбежала к окну и с грохотом распахнула его, впустив в комнату сырой ночной воздух. Решетки мешали высунуть голову наружу, и она зло дернула их, глядя на прямоугольник света, лежавший на асфальте перед окном. Потом, не сдержавшись, крикнула в темный и кажущийся пустым двор. — Еще раз появишься, и я тебе хвост оторву, чертова псина! В зарослях сирени, окаймлявших соседний дом, хрустнули ветки, и тотчас же послышался короткий собачий лай, словно в ответ на ее угрозу. Звук был низким, мощным и показался Кире удивительно ироничным. Это разозлило ее еще больше. — Он еще и издевается!.. — прошипела она и подалась назад, отпуская решетку. — Что ты делаешь?! То ли Кира слишком увлеклась исчезнувшим в полумраке чрезмерно любопытным псом, то ли Стас вошел в комнату со свойственной ему бесшумностью призрака, даже не шелестнув занавесью, но его тихий голос, раздавшийся рядом с ее ухом, напугал ее даже больше, чем недавний грохот за окном, и, вздрогнув, она дернулась в сторону, крепко стукнувшись бедром о батарею. На лице брата колыхались тени от шторы, вздуваемой ночным ветром, и оно казалось странно чужим и далеким. — Что ты делаешь? — повторил он. — Ты же спать собиралась. Растирая ноющее бедро, Кира коротко объяснила, что она делает, после чего раздраженно добавила: — Что-то здесь все у меня, не как у людей. За другими мужики подглядывают, а за мной — какая-то псина! Стас пожал плечами. — Ну, может ему приглянулось такое симпатичное прямоходящее существо. Глядишь, и подарки начнет приносить — косточки, колбасные шкурки… — он поежился. — Ты б закрыла окно. Простудишься. Кира внимательно взглянула на него, плотнее стягивая на груди халат. Порыв ветра взметнул штору, и она затрепетала между ними, и зеленые цветы и листья на ней словно полетели куда-то, отчаянно трепыхаясь. — А что ты тут делаешь? В его темных глазах что-то мелькнуло — то ли смущение, то ли негодование. — Я шел в ванную и услышал грохот, а потом — как окно открывают… — Ну и что? Возле губ Стаса внезапно прорезались жесткие складки. — К чему ты клонишь? — Ты будешь прибегать каждый раз, как мне вздумается открыть окно или попрыгать на кровати, или уронить что-нибудь? — одна из ее рук порхнула было в воздухе, но передумала и снова вцепилась в отворот халата. — Это моя комната, Стас, и сейчас я тебя сюда не звала. Это именно то, что ты говорил об излишней опеке! Его смуглое, с изящно прорисованными чертами лицо дернулось, и на какое-то почти неуловимое мгновение Кире показалось, что сейчас он залепит ей пощечину. Долей секунды спустя она уже изумлялась не только нелепости этой мысли, но и тому, что она вообще возникла. В глазах Стаса искрилась холодная обида — и не более того. Он коротко кивнул. — Хорошо. Извини, что нарушил суверенность твоей территории без разрешения. Резко развернувшись, Стас пошел к выходу, подчеркнуто громко хлопая задниками тапочек. Отбросил в сторону протестующе зашелестевшую бамбуковую занавесочку. — Стас, я просто хотела… — Я понял, что ты хотела! — перебил он, не оборачиваясь, и закрыл за собой дверь. Кира покачала головой, хлопнула ладонями по подоконнику и сказала самой себе: — Общение двух дебилов! Комната уже начала выстывать, и она закрыла окно. Но в совсем недавно окутывавшей ее плотной пелене сна образовались большие прорехи, и прежде, чем раздеться и юркнуть под одеяло, Кира, погасив люстру, еще минут десять стояла возле окна и смотрела то на громоздящиеся бесформенными глыбами заросли сирени возле соседнего дома, то, закинув голову, на колышущиеся ветви акаций, по которым растекался серебристый дрожащий лунный свет. А когда она, наконец, уютно умостила голову на мягкой подушке и выключила бра, вместе с тьмой на нее почти мгновенно навалился сон, словно снежная лавина, погребший под собой все, в том числе и призрачную странную тревогу, которой Кира никак не могла найти объяснение. * * * Ей снилось, что она то проваливается куда-то, то ее подбрасывает вверх, словно ее перекидывало между гигантскими холодными волнами. Ощущение от провалов было приятным, взлеты же вверх мучительными. Медленно, но верно мягкая пустота вокруг начала истончаться, и, в конце концов, Кира начала осознавать, что волны, столь привольно играющие с ее телом — это чьи-то руки, которые трясут ее, пытаясь разбудить. К тряске добавился постепенно нарастающий звук, все больше и больше похожий на ее имя, которое произносил чей-то знакомый настойчивый голос. — Кира! Кира! Да проснись же ты! Кира!.. — М-м… — она с трудом разлепила веки, успела различить желтое пятно света и лицо Стаса над собой, тут же снова закрыла глаза, и ее опять невежливо встряхнули. — Кирка! Она начала отмахиваться, отпихивая от себя эти ледяные руки, мешающие ей провалиться обратно в сон. Тогда с нее сдернули одеяло, и на голые ноги плеснулся холод. Кира застонала, и ее руки слепо зашарили по кровати, ища край одеяла, чтобы натянуть его обратно. — Кира, елки! — Что такое?.. — пробормотала она, продолжая искать одеяло. Потом снова открыла глаза и опять застонала, когда в них ударил яркий свет. Ее веки неудержимо потянуло назад. — Кира, просыпайся!.. — Стас встряхнул ее — безвольную и податливую, словно куклу. — Надо проснуться, Кира! У нас неприятности! — Я не могу… — она вывернулась из его рук и шлепнулась лицом в подушку, блаженно вздохнула, почти сразу же проваливаясь назад в сон, но Стас опять выдернул ее оттуда и, удерживая, усадил на кровати. — Просыпайся, просыпайся… — Да… — Кира ткнулась лицом ему в голое плечо. — Сколько времени?.. — Два часа. — Ты сдурел?! — сонно возмутилась она. — Мне на работу к девяти! — Вставай! — Да встаю, встаю! — Кира вяло оттолкнула от себя его руки. — Только не тряси меня больше… Стас резко развернул ее и прислонил к стене, чтобы она не могла упасть. Кира зашлась мучительным зевком, потом пальцами раскрыла непослушные слипающиеся веки. Сфокусировала мутный взгляд на полуодетом Стасе, который выжидающе стоял перед кроватью, снова зевнула, откинула голову и стукнулась об стену. Сон не желал отпускать, обнимал, обволакивал, тянул обратно на подушку, но даже сквозь него она чувствовала, что в комнате сильно пахнет горелым. — Что случилось? Пожар? — Накаркал-таки нотариус! — Стас стукнул зубами от холода, и только сейчас Кира поняла, почему его руки показались ей ледяными — они были мокрыми, и с кончиков пальцев капала вода. — В гостиной трубу прорвало! Вставай, помощь нужна! Он повернулся и вылетел из спальни. Кира затрясла головой, потом похлопала себя по щекам, пытаясь прогнать сон, но он не уходил, стягивал веки, настойчиво увлекал прочь в мягкие глубины, и в голове крутилось только одно слово, словно заклинание… …спатьспатьспать… Почувствовав, что вот-вот сдастся и рухнет на подушку, Кира одним прыжком вскочила с кровати и тут же чуть не упала, запутавшись в ногах, ставших вялыми и чужими. Зевая и шатаясь, натянула халат поверх ночной рубашки, и пошла к двери зигзагообразным маршрутом. На ходу ее глаза снова закрылись, и она проснулась от того, что больно стукнулась лицом о дверной косяк. — Черт!.. — пробормотала Кира, привалившись к двери и пытаясь прийти в себя. Еще никогда ей не было так мучительно тяжело проснуться. Держась за стену, она добралась до ванной, открыла кран и плеснула себе в лицо щедрую порцию ледяной воды. Сон сразу же отпрыгнул в сторону, но все еще продолжал маячить где-то рядом, бродил вокруг кругами, словно акула, примеряющаяся к своей жертве. Кира еще раз окатила лицо водой и закрыла кран, дрожа от холода. В ванную ввалился Стас с ведром, почти до краев наполненным грязной водой, смерил Киру коротким раздраженным взглядом и вывернул ведро над унитазом. — Проснешься ты, наконец?! — Я просну…ах!.. лась… — Где все тряпки?! Нужно много тряпок! — Сейчас принесу, — она вышла из ванной и потянула на себя дверь кладовой. — Ты звонил в аварийку? — Я не знаю телефона. Да и приедут они ночью, как же! Их и днем не… — Обязаны! — Ну да, конечно! — иронично отозвался он и исчез в комнате вместе с ведром. Кира включила свет в кладовке, опасливо огляделась — не сидит ли где наготове особо крупный паучий экземпляр, схватила ворох старых бабкиных платьев, сваленных на стопках пожелтевших газет, и помчалась в гостиную. Стас на корточках сидел в дальнем углу возле слегка отодвинутого шкафа и выжимал в ведро насквозь мокрую тряпку. Палас был отвернут, являя на свет грязную изнанку, на полу хлюпало, а из-за шкафа доносилось тонкое и на редкость противное шипение. Кира заглянула туда и увидела, что из шва старой трубы во все стороны брызжут тонкие, со швейную иглу, струйки воды. Одна, изгибаясь широкой дугой, била в стенку шкафа, другие — в сторону окна, и по обоям уже расползлось огромное мокрое пятно, все ближе и ближе подбираясь к розетке. — А ты не пробовал его перетянуть? — деловито спросила она, и Стас, вскинув голову, одарил ее кислым взглядом. — Конечно нет — зачем это? Мне в кайф тут полоскаться в два часа ночи! Такое развлечение!.. Разумеется, пробовал! — он кивнул на разбросанные по полу инструменты. — Не выходит ни хрена! Труба как решето! И так по-дурацки устроена, что даже тряпку на нее не примотаешь — сваливается — и все тут! Кира свалила принесенные платья на пол, Стас подхватил их и начал забивать в щель между шкафом и стеной, хрипло ругаясь и стуча зубами. — Вода-то ледяная! Отопительный сезон, блин! — И ведро не подставить! — Кира хлопнулась на колени, помогая ему. Пальцы у нее тут же занемели от холодной воды. — Что же делать?! — Ты позвонишь, наконец, в аварийку? — осведомился Стас, прижимая тряпку к трубе. — Или позовешь их из окна?! — Ах, да… — она метнулась в коридор. Схватила телефонную трубку и застыла в задумчивости, потом набрала номер тети Ани, и через десять гудков та отозвалась далеким сонным голосом. В ответ на вопрос Киры она растерянно сказала: — А я не знаю. Ты узнай по… да нет, сейчас не скажут… Слушай, у Веры была записная книжка, я помню… там все службы были записаны. В коридоре, в тумбочке всегда лежала… в верхнем ящике, кажется. Зеленая книжка с белой розой на обложке. Кира рванула на себя верхнюю крышку тумбочки, позабыв, что с ней нельзя обращаться так бесцеремонно, и нижняя крышка немедленно отворилась следом и с размаху треснула Киру по и без того ушибленной ноге, и она взвизгнула в трубку, чуть не уронив ее. — Чем ты там занимаешься?! — раздраженно спросила тетя. — Ты нашла книжку? — Да, — простонала Кира, вытаскивая из ящика зеленую книжку и листая ее свободной рукой. — А что там должно быть написано? — Аварийная служба теплоэнерго… Кира, ты как дитя! — Да, да… Ладно, все… — Не забудь взять у них справку для комиссии — что это был необходимый ремонт… — Они не дают таких справок. — Придумай что-нибудь! Давайте, смотрите там… чтоб квартиру не попортить! А то… — тетя Аня резко замолчала, потом негромко откашлялась. — Ладно, пока. Позвонишь. — Квартира… — проворчала Кира, кладя трубку и торопливо пролистывая похрустывающие, склеившиеся страницы. — А то, что мы испортимся от холода… Какой-то листок выскользнул из книжки и порхнул на пол, следом полетел другой. Не взглянув на них, Кира продолжала пролистывать страницы, ища нужный телефон. Мимо в ванную пробежал Стас, расплескивая почти полное ведро, и она с тревогой бросила взгляд ему вслед. Отыскав нужный телефон, Кира торопливо набрала номер, путаясь замерзшими пальцами в дырочках диска, и через какое-то время в трубке кто-то тяжело вздохнул и осведомился: — Ну, а у вас что? Кира объяснила. Голос некоторое время молчал, и когда Кире уже начало казаться, что их разъединили, сказал с легким оттенком сочувствия. — Ну, пока ничем не могу помочь. Машина на аварии на другом конце города. Как освободятся — пришлю. — А это примерно через сколько? — упавшим голосом спросила она. — Через час — не раньше. — А другой машины у вас нет? — Нет, конечно, — не без юмора отозвались в трубке. — А если… мы бы такси вызвали. — Для кого? Работников двое всего, я ж говорю — и они на аварии. — А вы не умеете? — Я не умею, — обиделся голос, после чего добавил: — Я диспетчер. Адрес говорите. Когда Кира сообщила адрес, голос в трубке снова стал сочувственным — и даже больше, чем раньше. — Ну, тогда и не удивительно. Это она у вас еще долго продержалась. В этих домах вообще… Ну, ждите, короче. Кира положила трубку, и тотчас Стас крикнул из комнаты. — Ну?! Что сказали?! — Ждать сказали. Где-то через час. Стас чертыхнулся, и в гостиной что-то грохнуло. Кира зевнула и наклонилась, чтобы собрать выпавшие из книги листки. И медленно выпрямилась, держа их в пальцах — обрывок какой-то записки или письма и маленький человеческий профиль, искусно вырезанный из черной бумаги. Очень знакомый профиль. Ее. Кира ближе поднесла его к глазам, улыбаясь слегка умиленно. Да, никаких сомнений. Ее нос, ее губы, ее линия лба, ее подбородок, ее длинные косы. Маленькая Кира, нарисованная ножницами — чудо, так восхищавшее ее в детстве. Единственное бабушкино умение, вызывавшее у нее восторг. Кира перевернула портретик. На обратной стороне, когда-то белой, а теперь ставшей грязно желтой, стояли кривые цифры — 1982. Двадцать три года назад! Целая вечность! Странно, что Вера Леонидовна сохранила его. Неужели она все-таки испытывала к внучке какие-то чувства? И почему нет портретика Стаса? Кира встряхнула книжку, но оттуда больше ничего не выпало. Может, был, да затерялся? Она осторожно положила бумажный профиль на место и взглянула на обрывок бумаги, исписанный торопливым мелким почерком, чем-то напоминавший ее собственный. …видела и знаю, что тебе надо. Так что… …как хочешь, тебя больше нет для меня… …лизишься к моим детям — я тебя удавлю… Кира изумленно вскинула брови. Кто это писал и кому? В шутку или всерьез? Приблизишься к моим детям — я тебя удавлю. Это было написано для Веры Леонидовны? Они со Стасом ведь тоже когда-то были детьми… Почерк отца она знает… Может, это написала ее мать? Да нет, не может быть! А может, это написала сама бабушка? Нет, ведь Рая была единственным ребенком. Впрочем, с таким же успехом ее семья могла вообще не иметь отношения к этой записке. Возможно, Вера Леонидовна нашла ее и спрятала. Она ведь была любопытной. Очень любопытной… Она слишком презирала людей и в то же время слишком ими интересовалась. Конечно, все это теперь не имеет никакого значения — большая часть вещей теперь не имеет никакого значения… и все-таки кому адресованы эти странные строки? Кира так увлеклась, что вспомнила о прорванной трубе только тогда, когда Стас снова прошел по коридору с наполненным ведром и на полпути к ванной остановился, сурово глядя на сестру. — Я разбудил тебя не для того, чтобы ты украшала собой прихожую. Я рассчитывал, что ты мне поможешь. — Я помогаю, — поспешно сказала она, бросила книжку на тумбочку и побежала в гостиную, услышав, как Стас скептически хмыкнул за ее спиной. За время ее отсутствия струек, брызжущих из прохудившегося шва трубы, прибавилось, в углу стояла лужа, уложенные поверх тряпки промокли насквозь, и вода ползла к завернутому паласу. Кира отодвинула кресла и завернула палас еще дальше, потом сморщила нос. Тухловатый запах в комнате заметно усилился, а из мокрого угла им прямо-таки несло, живо вызывая в памяти картину вывалившегося из цветочного горшка сгнившего, облепленного личинками яйца. — Ты чувствуешь запах? — спросила она у Стаса, когда он, вернувшись, с грохотом поставил на пол ведро. — Разумеется, чувствую! — буркнул он, выжимая тряпку и не поднимая головы. Под его смуглой кожей перекатывались небольшие, но крепкие мускулы. — Вода протекла за доски, и крысиные мумии или что там валяется, намокли. Честно говоря, сейчас мне на это наплевать! У нас проблема посерьезней несвежего воздуха! Стас бросил тряпку в угол и взял другую, сквозь зубы выцеживая ругательства в адрес аварийки, прохудившейся трубы, изготовителя трубы, железа, из которого она сделана, строителей, отопительный сезон, изобретателя системы отопления, работников РЭПа и всех их родственников и друзей, и вскорости начал уже взбираться на такие высоты, что в нынешнем несчастье оказался бы обвиненным непосредственно сам господь бог, недоглядевший при сотворении мира за состоянием трубы в квартире номер восемь. — Ты злишься, — наконец констатировала Кира, выкручивая тряпку до боли в запястьях. — Ничего я не злюсь! — зло отозвался Стас, хватая следующую тряпку. — Мне некогда злиться! — Злишься, злишься… — Знаешь что?!.. — он резко развернулся, и Кира встретила его раздраженный прищур широко раскрытыми честными глазами. — Что? — кротко спросила она, потом быстро, по-кукольному, захлопала ресницами. Стас мотнул головой, дернул сжатыми губами, потом фыркнул и легко пихнул ее плечом. — Работай давай! — Слушаюсь, о, повелитель! — Кира вздохнула и потянула к себе очередную промокшую, ледяную тряпку. Пальцы ныли от холода, и она торопливо подышала на них, потом с тревогой взглянула на мокрое пятно, ползущее к розетке. — Стас, надо что-то придумать с ведром. Не можем же мы целый час, вот так, на карачках! Да и холодно. — Час! Да ты оптимистка! Я меньше, чем на два, не рассчитываю! — Стас озабоченно посмотрел на ее побелевшие пальцы. — Ну, оставь, раз холодно, я сам буду. И вправду — еще простудишься. — Да нет… Но ведро… — Как ведро? Видишь — они же все в разные стороны, да еще и в стену бьют, вверх! — Стас встал, подхватывая наполненное ведро. — Не получится. Дожидаясь его прихода, Кира снова попыталась приладить тряпку на трубу, но та проходила слишком близко к стене, шов был слишком низко, да и вторая труба, тянувшаяся рядом, мешала, и обмотать тряпку вокруг поврежденной было невозможно. Разозлившись, она швырнула тряпку в лужу, за что была наказана шлепком веера из ледяных брызг. — А если они вообще не приедут? — мрачно спросила она, когда Стас вернулся и, кряхтя, опустился на колени. — Что тогда делать? — То же, что и сейчас, пока вся вода из подъездного стояка не стечет к нам в гостиную через эти дырочки. — А это долго? — Полдня, не меньше. — Господи! — Кира уронила тряпку и жалобно посмотрела на него. — Стас, ты ведь шутишь? — Боюсь, что нет. — Ну неужели совсем ничем нельзя замотать?! — Говорю же, пробовал. Ничего не выходит, шов этот в неудачном месте, да и нужного материала нет. К тому же, — Стас виновато развел руками, в каждой из которых было по тряпке, — это не совсем мой профиль. Вот поведать про царствование, например, Митридата Шестого Евпатора — это пожалуйста… — А во времена Митридата трубы не прорывало, что ли?! — она бросила тряпку и начала дышать на застывшие пальцы. — Это ты у митридатовских слесарей спроси. — Во всяком случае, к нему аварийная колесница мигом бы примчалась. При тамошних порядках античному РЭПу живо снесли бы головы. Тогда вопрос с кадрами просто решался. И с выговорами тоже. — Боюсь, Кира, работники наших РЭПов любому Митридату сто очков вперед дадут! — Стас усмехнулся и принялся до боли растирать ее пальцы. — Слушай, бросай это дело — совсем замерзла. Займись лучше моральной поддержкой — сыграй там, спой чего-нибудь. Желательно, повеселее. — Тогда менты приедут раньше аварийки. — Не приедут, а придут, — поправил ее Стас. — Может, твоей глиной залепить? — Не, отвалится, — Кира огорченно прищелкнула языком, наклонилась, разглядывая трубу уже в который раз, и вдруг ее лицо просияло, и она протянула: — Слу-у-ушай!.. — Внимательно, — Стас отвернулся и снова занялся выжиманием тряпок. Кира вскочила, и ее руки исполнили в воздухе суматошно-восторженный танец. — Мне нужен пакет! Есть у нас пакет?! Есть! Где?! На кухне! Развернувшись, она, прихрамывая, вылетела из комнаты и спустя несколько секунд примчалась обратно с прозрачным целлофановым пакетом-майкой в руке. — Отодвинься-ка, — Кира упала на колени рядом со шкафом, чуть ли не в самую лужу, потом торжествующе потрясла шелестящим пакетом перед лицом Стаса и объявила голосом ученого, совершившего важное открытие: — У него ручки! И они длинные! — И что с того?! — с насмешливым интересом отозвался он, и Кира возмущенно дернула головой. — Ты не понял?! Она наклонилась к трубе и принялась возиться с пакетом, высунув от усердия кончик языка. Сложнее всего было протиснуть ручки пакета в узкую щель между трубой и стеной и затянуть их, как надо, но, сломав при этом ноготь, Кира все же добилась своего, и пакет оказался намертво примотан горловиной к трубе, так что весь прохудившийся шов оказался внутри него. Плененные струйки воды возмущенно забарабанили по натянувшимся полиэтиленовым стенкам, пакет начал наполняться, и Кира подхватила его, не давая сползти вниз. — Подставь ведро! — крикнула она и острым ногтем указательного пальца проткнула в округлившемся под тяжестью воды дне пакета дырку, потом опустила пакет так, что он лег на край ведра. Вода весело устремилась через отверстие, и ведро начало медленно наполняться. Шумно дыша, Кира отвалилась в сторону, удовлетворенно созерцая свое творение. — У нас два ведра — не так ли? — заметила она, обжимая намокшие полы халата. — Теперь мы будем просто менять их — и все! К черту тряпки! Мы даже сможем спокойно курить и вести светскую беседу в ожидании веселых аварийных мужчин! — Черт возьми! — сказал Стас восхищенно и в то же время удрученно. — Слушай, а ты точно женщина?! — Как будто бы, — Кира охлопала себя руками. — А ты полагаешь, что все женщины скудоумны от природы?! — Не понимаю, как я мог до этого не додуматься! — Ну, зато ты можешь додуматься до горячего чая — и как можно скорее, пока я буду переодеваться. * * * Они успели выпить полный чайник чаю, и Кира даже подремала немножко, уютно устроившись в кресле и укрывшись прихваченным с кровати покрывалом, когда раздался долгожданный дверной звонок. Громкий и дребезжащий, сейчас он показался райской музыкой. — Я открою! — Кира слетела с кресла, уронив покрывало. — Не забудь спросить «кто там?» — крикнул вслед Стас, уносивший очередное наполнившееся ведро. Подбежав к входной двери, Кира стремительно распахнула ее без всяких «ктотамов», и свет из прихожей упал на лица двух мужчин с рабочими сумками, тотчас же заморгавших, словно потревоженные совы. — Аварийку вызывали? — осведомился тот, который был повыше, вплетя в воздух запах свежевыпитого пива. В его голосе была отчетливая надежда, что за это время все успело решиться само собой, но Кира разбила эту надежду, приглашающе открыв дверь пошире. — Еще как! Проходите. Прямо и направо. Они грузно затопали в гостиную, печатая на линолеуме грязные следы. Кира захлопнула дверь и двинулась в кильватере, с надеждой глядя в спины, прикрытые старыми потертыми куртками. Остановившись посередине гостиной, рабочие некоторое время с интересом оглядывались по сторонам, очевидно, ища прохудившуюся трубу, после чего один из них, высокий и остроносый, с жесткими седоватыми усами подошел к окну и сказал: — Ну? — Вон, — так же лаконично ответил Стас, ткнув пальцем в направлении ведра. Усатый наклонился и оглядел Кирино сооружение, после чего обиженно спросил: — А это что? — Сейчас сниму, — Стас присел и принялся развязывать ручки пакета. — Это мы для стока воды сделали. — М-да, — заметил усатый. — Хе-хе. Второй рабочий, с обветренным лицом, испещренным морщинками и красными прожилками, бросил на него рассеянный взгляд, но к шкафу не подошел, продолжая стоять посередине комнаты и сосредоточенно изучать выстроившиеся на полке Кирины компакт-диски — и делал это до тех пор, пока Кира, легонько постучав его по плечу, не сказала: — Труба там. — Да вижу, вижу, — раздраженно откликнулся он и неохотно подошел к коллеге. — Ну, чо там, Тем? — Фонарик дай, — отозвался тот. Некоторое время они разглядывали трубу, после чего усатый сказал: — У-у-у!.. — Да, — подытожил второй, после чего они оба выпрямились и некоторое время смотрели на выключенный телевизор. Затем усатый Тема пожал плечами. — Ну, что я вам скажу. Варить надо. — И? — подбодрил его Стас. — Ну, что… Вызывайте сварку с утра. Правда, и мы сообщим… но вот когда они приедут — неизвестно, очередь большая — по всем районам знаете сколько аварий?! — А у вас разве нет сварки? — Откуда — мы же аварийка. Это в ЖЭК надо, — Тема зевнул и почесал затылок. — Ладно, сейчас воду спустим, тут больше ничего не сделать. Сань, пошли, колодец поищем… Холодно у вас как!.. Он развернулся и вышел из комнаты. Саня, слегка притормозив возле полки с дисками, бросил на нее последний заинтересованный взгляд, после чего торопливо пошел следом, и во всей его походке было явное облегчение. Стас и Кира озадаченно переглянулись, после чего Кира спросила: — И что это значит? — Я бы сказал, да звучит слишком некультурно, — устало ответил Стас и опустился в кресло. — В любом случае, похоже, работа на первую половину дня у меня отменяется. Шефа это не обрадует. — Я тоже не пойду, — поспешно сказала она, и Стас хмыкнул. — Тебе проще, там дядька. — Ну, так я останусь, а ты иди. — Нет, так не пойдет, — Стас поежился. — Они дверь не прикрыли, что ли? Кира сбегала в прихожую и закрыла дверь, после чего они оба снова занялись выжиманием тряпок. Через пять минут в коридоре раздались шаги, и в гостиную вошел Тема. Снова глубокомысленно заглянул за шкаф, пожевал губами и повернулся. — Ну, что я вам скажу… Сливного колодца у вас нет, так что надо ждать, пока вся вода не вытечет, и пытаться закрывать шов тоже смысла нет. Да и не получится это. А для сварки нужно, чтоб стояк был пустой. Так что ждите, пока вся вода не стечет… — Как это нет сливного колодца?! — изумился Стас. — Разве так бывает?! — Конечно! У вас по-другому воду спускают, так, — рабочий авторитетно покрутил в воздухе пальцами. — Короче, ждите, пока все не стечет, вот. — Подождите, но это же черт знает сколько времени ждать! — возмутилась Кира. Он пожал плечами. — А что я сделаю? Такая система. — И вы совсем ничего не можете сделать?! Тема ухмыльнулся. — Я ж говорю, ждите. Что я тут сделаю? Сварщиков зовите. — Что за прок от такой аварийки?! — зло произнес Стас, засовывая руки в карманы. — Вы же вообще ничего не сделали. — Ну, если нет прока, так не надо было приглашать, — Тема зевнул, разглядывая обстановку. — Чего теперь-то? — Знал бы — не приглашал! Считайте, и не пригласил! — И нечего на нас набрасываться — не мы эти дома строили, — отозвался рабочий спокойно — казалось, его все это нисколько не задело. Кира зло швырнула мокрую тряпку на пол, и в тот же момент что-то щелкнуло, и свет в квартире погас, вызвав у нее испуганный вздох. — Нет, ну только не сейчас! — возопил в темноте невидимый Стас, и Кира услышала, как он выбежал из гостиной. — Чего это у вас? — удивленно спросили рядом. — Пробки! — зло ответила она и побежала следом, вытаскивая из кармана зажигалку. Но в коридоре споткнулась о табуретку и чуть не растянулась на полу. Зажигалка выскользнула из ее пальцев и улетела куда-то в темноту. Она услышала стук доски о пол, потом злой голос брата. — Кир, ты тут? Посвети мне! Ни хрена не видно! — Сейчас, сейчас, — пробормотала она, ползая по полу и шаря по сторонам. Наконец ее пальцы наткнулись на зажигалку, она щелкнула ею, поднимаясь, и дрожащий слабый огонек выхватил из мрака Стаса, стоявшего под электросчетчиком с доской наготове. — Ага, хорошо, — он вытянул руки, нажимая доской на кнопку. На кухне радостно забормотал холодильник, приветствуя возвращение электричества. Стас ругнулся, поставил доску на место и толкнул тихо колышущуюся взад и вперед входную дверь, отчего она с грохотом ударилась о косяк. Кира резко развернулась и метнулась обратно, только сейчас сообразив, что оставила в гостиной совершенно постороннего человека, который может воспользоваться удобным моментом и что-нибудь реквизировать. Но, войдя в гостиную, она остановилась и недоуменно осмотрелась. В гостиной никого не было. Кира повернулась и окинула взглядом пустую столовую, потом быстро подошла к окну и заглянула за шкаф. Посмотрела на темноту за окном, разрезанную фигурными прутьями решетки, затем открыла шкаф и заглянула в него. Конечно же, это было глупо. Зачем рабочему прятаться в шкафу? Он просто ушел и все. Пока они возились со светом. Дверь-то была открыта. Но почему она не слышала его шагов? Он должен был пройти рядом с ней, и она бы обязательно услышала. Что же он — прокрался мимо в темноте? Зачем? Да и по их скрипучему, проседающему полу особо не прокрадешься. К тому же он бы обязательно наткнулся на нее, когда она искала зажигалку, если только у него не инфракрасное зрение. Но если так, то куда он девался? Может, прошел на кухню или в ванную… Нет, не в ванную — она бы услышала, как открыли дверь. Значит, на кухню. Кира повернулась и хотела было броситься на кухню, но в этот момент ее взгляд упал на противоположную стену, и она застыла, не сразу поняв, что привлекло ее внимание. Но что-то совершенно точно было не так, что-то изменилось… Узор на обоях, коричнево-желтый узор, что-то в нем было определенно не то… вернее, было лишним. Этого здесь не было раньше. И быть не могло. И только подойдя к стене, Кира поняла, что. Россыпь капель, маленьких блестящих капель густого темно-красного цвета, усеявших нарисованный цветок на уровне ее груди, и в каждой горел крохотный электрический отсвет. И пока она непонимающе смотрела на них, одна из капель поползла вниз, оставляя на обоях тонкий красный след. Кира поймала ее кончиком пальца и поднесла ближе к глазам, после чего, сморщившись, мазнула испачканным пальцем по обоям и вылетела из комнаты, зацепив по пути ковер на стене, отчего свет в гостиной снова выключился. — Стас! Стас! — Что?! — крикнул брат, выходя из кухни. — Я отключил холодильник, пока не разберемся с… — Стас, его там нет! — Ушел? — Стас машинально вытянул руки и подхватил Киру, чтоб она не налетела на него. — Ты чего? — Он пропал! И там кровь на стене, Стас! — Что? — ошеломленно переспросил он, не двигаясь с места, и Кира, схватив его за руку, потащила за собой. — Пошли, скорей, Стас! Там кровь! — Где?! — он сбросил ее руку и побежал в комнату. — На стене, возле кресла! Когда Кира вбежала в уже освещенную гостиную, Стас стоял возле стены, пристально вглядываясь в нее. — Кровь! — с ужасом воскликнул он, хватаясь за сердце. — Господи, кровь! Потом повернулся и уже обычным, спокойным и усталым голосом осведомился: — Кир, какая еще кровь? Где ты ее увидела? — Да вот же, здесь… — Кира подошла и ошарашено уставилась на совершенно чистую стену. — Подожди… только что я ее видела! Вот тут! — ее рука очертила на стене круг. — Такие мелкие капельки! Я же видела! Стас посмотрел на нее с легкой тревогой. — Но здесь ничего нет. — Но я видела! — упрямо повторила она и взглянула на кончик указательного пальца. Он был чист… Ну конечно, ведь она его вытерла! — Мелкие такие капельки, прямо здесь… Кровь или что-то похожее… И где слесарь?! — Ушел, пока я пробки включал, очевидно, — Стас посмотрел в угол, где мокли тряпки. — Ну и скатертью дорога! Толку от таких работничков! Готов поспорить, они даже и не искали этот чертов колодец! Вот… — Как он мог уйти, что мы его не слышали?! — Ну, вот взял и ушел! — Стас пожал плечами. — А что такого, не понимаю? Темно же было. Он уже все сказал — чего ему было тут торчать? Свет вырубился, и он вышел следом за тобой… Ты лучше проверь — может, он стянул чего — потому и шел так тихонько… — Но на этой стене… — Кир, ты же сама видишь. Это все от усталости. Тебе лучше бы прилечь, я сам справлюсь. Сейчас верну на место твое изобретение и… — Может, он в ванной или влез в мою спальню? Я проверю… на всякий случай, — Кира бросила еще один изумленный взгляд на чистую стену и торопливо вышла. Через несколько минут она вернулась и сердито плюхнулась в кресло. — Ну что, нашла коварного слесаря? — спросил Стас, уже возившийся в углу с пакетом. — Лучше проверь вещи, говорю же. — Да на месте все — я и так вижу! — Кира хлопнула ладонью по ручке кресла. — Но как он все-таки мог… что это у меня — крыша едет что ли? — Спать ложись, и крыша быстро вернется. — Но я же видела… — Ты и в ванной тогда кое-что видела, — напомнил Стас, не оборачиваясь. — От переутомления и не такие штуки бывают. — Но я… Звонок в дверь прервал ее слова. Кира вскочила и побежала в прихожую. Отчего-то ей хотелось, чтоб это оказался Тема. Но когда она увидела дверь, то увидела его коллегу, который выглядел еще более сонным, чем раньше. — Это… — он пожевал губами, — а Тема у вас еще что ли?.. — Нет, минут пять, как ушел, — сказал Стас, появляясь за спиной Киры, и она вздрогнула. — Да? — Саня зевнул. — Ну, козел!.. Ладно, пока! Он повернулся и канул в подъездную темноту. Стас захлопнул дверь и повернулся к Кире. — Ну, ты слышала, как я подошел? — Нет, — мрачно ответила она, поправляя закрученные на затылке волосы, — но ведь он намного массивней тебя… и на нем были тяжелые ботинки. — Ну не улетел же он?! — Стас снова начал раздражаться. — К тому же на окне решетки. Утек через канализацию?! — Почему ты… — Ложись спать, — он похлопал ее по плечу. — Чрезмерное бодрствование плохо сказывается на твоей нервной системе. Может, тебе еще чайку, пока ведро наполняется? — Я и так выпила его на неделю вперед! — Дело твое, — Стас пожал плечами. — Ладно, пойду развлекаться дальше. Кира некоторое время смотрела на входную дверь, потом пошла в гостиную — так медленно, что Стас успел прикрепить пакет к трубе и вылить наполнившееся ведро. Ее голова сонно качалась из стороны в сторону. Я видела это на стене, я что-то видела на той стене… и в коридоре тоже… над головой Стаса… это было… Это было? Это было похоже на… Это было? Я не помню, да я и не должна этого помнить, потому что я хочу спать, спать… Он ушел, он просто ушел, и меня это не касается. Стас сидел в своем кресле, положив подбородок на переплетенные мокрые пальцы и закрыв глаза. За шкафом приглушенно шипело, весело журчала стекающая в ведро вода и, несмотря на то, что окно было плотно закрыто, комнату наполнял холод. Мерно и безжалостно щелкал маятник настенных часов, перебрасывая секунды в прошлое. Кира села в кресло, потом поежилась и подобрала ноги под себя. Холод был таким густым, что, казалось, его можно потрогать, сжать в пальцах, и на ощупь он будет как желе. На мгновение ей почудилось, что волосы Стаса искрятся от инея, но это был всего лишь отсвет от лампы. Кира взглянула на стену рядом с креслом, потом негромко спросила: — Думаешь, я заболела? Стас медленно повернул голову, открывая глаза, и из них на нее взглянуло что-то далекое, одинокое и глубоко несчастное, но тотчас в них словно захлопнулась тяжелая дверь, и сверху опустилась штора непонимания. — Ты о чем? — Ну, как… — А-а… Ну, я ж не врач. Говорю же, это от усталости, к тому же ты так толком и не проснулась, — Стас потер щеку, покрытую черной щетиной. — Иди спать, я сделаю все сам. — Нет, так не пойдет, — Кира подняла с пола покрывало и свернулась в кресле калачиком. — Давай по очереди — я полчаса посплю, потом ты… Только обязательно разбуди или я тебя прокляну! Стас улыбнулся одними губами, снова отворачиваясь к окну. — Стас, а долго еще ждать? — Я же говорил — пока вода не закончится или чудо не произойдет. Чудо произошло в девять часов утра, возвестив о себе звонком в дверь, и вслед за Стасом в гостиную вошел ангел, принявший облик полного, добродушного мужичка средних лет в старых штанах и толстом свитере, обтягивавшем его внушительный животик. Грохая разбитыми сапогами по проседающему полу, ангел подошел к окну, содрал с трубы пакет, окинул ее критическим взором и осведомился: — И всего-то?! Аварийка, говорите, была? Кира и Стас наперебой сонно заговорили о визите аварийки, и ангел оборвал их громким смехом. — Вот козлы! Нет колодца… конечно, они его не искали! Чего его искать — он в огороде за домом! Облом им просто лезть было, вот что! Только мне работы добавили! Ладно… Он с грохотом поставил на пол свою сумку с инструментами, извлек какой-то сверток и, кряхтя, полез за шкаф, небрежно отодвинув в сторону ведро. Через минуту прохудившийся шов был плотно и надежно перетянут, и вода перестала течь. — И что дальше? — недоверчиво спросила Кира, кутаясь в покрывало. Ангел вылез из-за шкафа и отряхнул мокрые руки. — Ну, сейчас воду спущу, а потом заварим. — А сколько часов это займет? Он снисходительно фыркнул. — Ну, воде спускаться… ну минут пятнадцать, так что через полчаса мы придем со сваркой — как раз в соседнем доме заканчиваем. Вы пока тут водичку уберете… А работы тут… — ангел почесал затылок пухлой пятерней, — ну минут двадцать где-то, не больше. Короче, где-то через час и все. Потом закачаем обратно и проверим шов в течение дня. Конечно, если б они воду спустили, быстрей бы было. — Вот уроды! — с чувством сказал Стас, и ему добродушно подмигнули. — Я уже который год это твержу! * * * Днем она успела немного отоспаться, поэтому сейчас, сидя на крышке одного из многочисленных столов, выстроившихся вдоль стены длинного широкого коридора, весело болтала ногами, прикрытыми юбкой самую малость, как того требуют приличия, и бодро оглядывала остальных, толпившихся рядом в ожидании начала занятий. Тут же, в коридоре, девчушки лет семи-восьми, нимало не стесняясь присутствующих, отрабатывали фигуры ча-ча-ча, мальчишки перебрасывались теннисным мячиком или показывали друг другу замысловатые силовые приемы, и повсюду стоял оглушительный гам, причудливо смешивавшийся с доносившейся из-за дверей зала дико популярной в свое время песенкой «Ла бамба» в исполнении Марко да Сильва. И, несмотря на этот шум, несмотря на то, что занятия еще не начались, Кира уже наслаждалась, и после однообразных будней и длинных пустых вечеров было особое очарование в том, чтобы сидеть посередине этих криков и музыки и по-детски болтать ногами. Среди собравшихся она заметила Сергея, и он тоже заметил ее и приветливо кивнул, но Кира поджала губы и отвернулась к Оксане. И в то же время украдкой продолжала поглядывать в его сторону, когда он этого не видел. Конечно же, это абсолютно ничего не значило. Да и выглядит он, не смотря на обаятельную внешность, распоследним болваном! Но с другой стороны, вечера были такими долгими… Не-не-не! Наконец, из дверей выкатилась волна отзанимавшихся, и те, кто томился в коридоре, обрадованно хлынули в зал. Кира и Оксана спрыгнули со стола и проскочили в двери в первых рядах. Облюбовали себе два стула возле стены, поближе к печальной пальме, побросали на них куртки и отправились переодеваться за занавес, под сомнительную защиту мебельной баррикады. Кира для первых занятий решила ограничиться простенькими брюками и обычной синей кофточкой, усеянной неизменными стразами, зато Оксана прихватила с собой роскошную переливчатую косую юбку с бахромой и полупрозрачную блузку с широкими развевающимися рукавами, и теперь горделиво прохаживалась в этом наряде перед стульями, картинно скрестив руки на груди, покачивая бедрами и пристально поглядывая на потенциальных партнеров. — Ты еще ни па не выучила, а вырядилась, словно занимаешься не меньше года, — съязвила Кира. — Думаешь, у меня не получится, что ли?! — Оксана сделала обиженную гримаску. — Кроме того, одежда создает настроение! Она приподняла руки и так качнула бедрами, что скромно сидевший напротив на стуле мужчина средних лет побагровел и, сглотнув, принялся с преувеличенным интересом разглядывать потертый паркет у себя под ногами. Вскоре уже знакомая Кире преподавательская пара прекратила возню возле стола с магнитофоном, вышла в центр зала, поприветствовала собравшихся и выстроила их вокруг себя неровным кругом. Кира заметила, что многие молоденькие девчонки разрядились в пух и прах, подобно Оксане. Молодые люди держались поближе друг к другу, приглушенно переговариваясь и похохатывая, и некоторые из них явно чувствовали себя не в своей тарелке. То и дело у кого-нибудь звонил сотовый, и все головы машинально поворачивались в его сторону. Преподаватели, которых Кира про себя уже попросту называла Пашей и Тоней — отчества им как-то не шли — начали с коротенького экскурса в историю нескольких танцев, причем говорил в основном Паша, а Тоня стояла рядом и иногда разбавляла его рассказ шутливыми замечаниями. Историческое повествование сменилось начальным разъяснением ритма каждого танца. Паша проиллюстрировал каждый вначале сам, потом в паре с Тоней, не прекращая говорить и глядя на всех сразу, и Кира изумлялась тому, как он умудряется не наступить при этом на ноги партнерше и не запутаться в собственных. Движения казались ей невероятно сложными. — Вот сегодня мы и начнем с ритмов и простейших фигур, — объявил Паша, внезапно остановившись, и Тоня, пройдясь перед ним двойным поворотом, сделала изящный поклон. — Но перед этим я попрошу вас разбиться на пары. Давайте, давайте, не стесняйтесь! — воскликнул он, заметив, что круг начал смущенно мяться. — Вас же это ни к чему не обязывает, не понравится с одним партнером, на следующем занятии выберете другого, ничего страшного. Быстренько, быстренько, время идет, а время — ваши деньги! Подстегнутый последней фразой круг смялся, сломался, и по залу начали разбредаться образовавшиеся пары. Некоторые из них были давно знакомы и беззастенчиво хихикали и дурачились в ожидании начала занятия, но большинство виделось впервые и не без смущения поглядывало друг на друга и в разные стороны. Кира, не дожидаясь, пока кто-то осчастливит ее своим выбором, решительно двинулась вперед, приглядев симпатичного блондина, с которым уже успела обменяться взглядами и улыбочками, но тут кто-то загородил ей дорогу и решительно сказал: — Вы позволите? Кира вскинула голову и недовольно скривила губы. — Опять вы! Нет, сожалею, но я уже… — Нет! — вдруг решительно заявил Сергей, поддергивая рукава своей светло-зеленой рубашки с самым мрачным видом, словно собрался отстаивать право на танец методом физического убеждения. — «Сожалею» и «уже» не принимаются! — он вдруг перешел на надрывно-трагический тон. — Богиня! Умоляю! Только одно занятие! Я готов встать на колени! Неожиданно для Киры он и в самом деле бухнулся на паркет, вызвав у окружающих взрыв веселого интереса, и сделал такое движение, будто собрался обнять ее ноги, и она испуганно отпрыгнула, потом прошипела: — Встаньте сейчас же! Буйнопомешанный! Что вы цирк устраиваете?! — Это значит «да»? — осведомился Сергей, глядя на нее снизу вверх и не делая попытки подняться. Кира огляделась, всюду натыкаясь на любопытствующие взгляды, потом раздраженно подтолкнула его коленом в бок, попытавшись сделать это незаметно. — Ладно, исключительно из соображений безопасности окружающих! Теперь вы встанете?! Я не танцую с коленопреклоненными парнями — это глупо и сложно! — Вы не пожалеете! — авторитетно заявил он, вскакивая на ноги и отряхивая колени широкими ладонями. Кира поморщилась. — Уже жалею. Вы и на дискотеках так себя ведете? — Не, обычно я скромный и тихий молодой человек, — Сергей улыбнулся, очевидно использовав самую очаровательную из всех своих улыбок. — Просто еще в прошлый раз как вас увидел… — Да, да… — скучающе перебила его Кира, оглядываясь по сторонам. — Слепой Амур меня стрелой пронзил, и закипела молодая кровь… ля-ля-ля и все такое… Знаем, проходили, можете не упражняться. Я буду с вами танцевать, если вы будете очень тихим партнером. — Так я и не говорю ничего — это вы говорите, — удивился Сергей. Кира сердито посмотрела на него и отвернулась. Еще раз осмотрела зал и заметила, что симпатичным блондином успела завладеть Оксана, которая, поймав ее взгляд, дразняще высунула кончик языка. — Сегодня у нас европейская программа и начнем мы с простейшего квадрата вальса, — провозгласил Паша, после чего с легким негодованием добавил: — Господа, прошу, личными делами заниматься после занятий! Замечание относилось к одной из пар, образовавшейся явно задолго до этого вечера, которая, воспользовавшись паузой, занялась поцелуями. Пара замечанию подчинилась, но очень неохотно. — Прошу вас встать лицом друг к другу на расстояние вытянутой руки. Теперь партнерши делают шаг назад с левой ноги, а партнеры делают шаг вперед на партнерш с правой… Р-раз!.. Теперь переход — партнерши правую ногу в сторону, партнеры левую… два!.. Переносим вес на другую ногу, приставляем ногу — три! Теперь наоборот! — командовал Паша, прохаживаясь среди топчущихся пар. — Зеркальное отображение! Партнерши на партнеров, с правой ноги!.. И-и… р-раз-два-три, раз-два-три! Про перенос веса не забывайте! Раз-два-три… приставка, приставка!.. Кира двигалась, сосредоточенно глядя на свои ноги и видя, как перед ними переступают ноги Сергея (размер сорок третий, не меньше). Он двигался чуть раскачиваясь, точно пытался внутри квадрата вальса станцевать еще какой-то свой танец. Через некоторое время преподаватель, убедившись, что даже самые бестолковые запомнили движения, остановил пары и сказал: — А теперь положите вытянутые руки друг другу на плечи и поднимите взгляд от пола. Смотрите друг другу в глаза. Представьте, что ваши глаза связаны друг с другом крепкими нитями. Гипнотизируйте партнера… ну, девушки, мне вас учить не надо. Отовсюду послышались смешки. Кира подняла голову, почувствовав, как ладони Сергея легли ей на плечи, умостила свои ладони на его плечах, посмотрела в его зеленоватые глаза, и ее немедленно разобрал смех, и новоявленный партнер тоже начал хихикать. — Ты чего смеешься? — А ты чего? — Не знаю. Смешно и все! — Вот-вот! — А теперь все то же самое! — Паша остановился посреди зала и чуть приподнялся на носках. — Но на пол не смотреть! И-и-раз-два-три… Не смотреть на ноги! В глаза партнерам смотреть! Раздались ойкания, потом снова смешки, но теперь уже немного болезненные. Танцевать эти простенькие движения, не глядя при этом на свои ноги, оказалось неожиданно сложно, и Кира несколько раз от души наступила Сергею на начищенные ботинки, и Сергей сделал то же самое. То и дело кто-нибудь из них пытался опустить голову, чтобы в темпе вальса вовремя увернуться от ног партнера, но тут же рядом, словно по мановению волшебной палочки оказывались Паша или Тоня и грозно вскрикивали в самое ухо: — Не смотреть на ноги! — Я так заикой стану скоро! — пожаловалась Кира и в паузе страдальчески застонала, переминаясь с ноги на ногу. — О-ох, слушай, а сколько ты весишь? — Извини, — смущенно отозвался Сергей. — Странная цифра. Знаешь, я поняла, в чем суть бальных танцев. Умение профессионально уворачиваться от ног партнера. — Главное, все время смотри мне в глаза. Кира вскинула голову и, встретившись с его взглядом, невольно улыбнулась. Погоняв пары, некоторые из которых уже начали слегка прихрамывать, еще минут пять, Паша с возгласом: «А теперь под музыку!» — метнулся к магнитофону, и Брайан Адамс на весь зал запел «Love the woman». Преподаватели снова начали бродить среди двигающихся пар, приговаривая: — Начинаем приподниматься ко второму шагу… выше, выше… Представьте, что через ваше тело проходит стержень, и вас тянут за этот стержень вверх… на третий проседаем… На ноги не смотреть!.. Хорошо, очень хорошо… Теперь давайте попробуем вращать этот квадрат влево… Все добросовестно начали пробовать, что тут же привело к многочисленным столкновениям. Сергей, после того, как в них несколько раз врезались соседние пары, вознегодовал поверх Кириного плеча: — Граждане, вы хоть звуковые сигналы подавайте, что ли! Сплошные аварии! — он наклонился к Кире. — А представь что будет, когда мы начнем танцевать на полном серьезе, по кругу, как преподы показывали?! Ты видела, какую скорость они развивают?! — Тебе придется внимательно следить за движением. Назад-то я танцевать буду, а не ты, у тебя и весь обзор. Он слегка улыбнулся, чуть приподняв брови. — Но это будет явно не сегодня. Значит ли это, что и в следующий раз я… Подошедшая Тоня оборвала его слова. Она заставила их остановиться, отодвинула подальше друг от друга, после чего ребром ладони приподняла каждому подбородок, отчего обоим пришлось почти предельно вытянуть шеи. Критично осмотрела их, отступила на несколько шагов и, скрестив руки на груди, кивнула. — Продолжайте. Они продолжили, но Сергей тут же начал спотыкаться. — Я не могу танцевать, когда на меня так смотрят! — пожаловался он. Тоня засмеялась и отошла к соседней паре. Танцевавшая рядом Оксана заметила: — Сегодня это ерунда. Вот скоро начнут стойке учить — вот где садизм! Мне рассказывали. Кира облегченно вздохнула, когда вальс сменился фокстротом, и они начали, двигаясь по кругу, отрабатывать шаг-«перо». В этом Кира и Сергей проявили неожиданную слаженную ловкость, и Паша, стоявший в центре круга, даже одобрительно крикнул им: — Вот! Так! Молодцы! — после чего напустился на пару, шедшую за ними: — Руки держать на плечах партнерши! Рано еще пока так хватать! А ну-ка быстро сделали квадрат! Следим за ритмом! Слоу…слоу… квик-квик… слоу!.. После фокстрота последовал квикстеп, а затем, до самого конца занятия они в одиночку отрабатывали шаги танго по дуге, держа руки на плечах воображаемого партнера. Поскольку все шли задом наперед, то и тут не обошлось без столкновений, и к тому моменту, как пары, наскоро выучив самый простенький из поклонов, выстроились посередине зала, Кира чувствовала себя так, словно по ней проехал трактор. Подхватив свою одежду, она вместе с Оксаной умчалась за занавес переодеваться, а когда вернулась, не без удивления обнаружила, что Сергея уже нет в зале. — Нахал! — раздраженно сказала Кира в пространство, надевая куртку. — Мог бы и попрощаться! Разумеется, вне всяких сомнений на следующее занятие она найдет себе другого партнера! Этот слишком неуклюж и слишком больно наступает на ноги! Выйдя на улицу, она помахала рукой Оксане и ее партнеру, которые, весело переговариваясь, устремились в противоположную сторону, и неторопливо пошла к остановке, далекие огни ларьков на которой весело и призывно сияли сквозь стену высоких кипарисов, едва заметно покачивающих острыми макушками вдоль дороги. Но не успела пройти и десятка метров, как рядом лихо притормозила старенькая красная «вектра», и из открывшегося окна вырвалась веселенькая музычка «И-Тайпа». Следом выглянул Сергей и осведомился: — Может, подбросить? — Не, не стоит — вдруг не поймаешь, — рассеянно ответила Кира, не замедляя шаг. Сергей озадаченно посмотрел на ее удалявшуюся фигуру, потом исчез в машине, и «вектра» медленно двинулась следом. Когда она поравнялась с идущей девушкой, Сергей снова выглянул. — Я имею в виду подвезти. — Не, я пешочком пройдусь на общественном транспорте. — Но в машине же удобней. — Ну и что? Мне родители запрещают садиться в машины к незнакомым дяденькам. — Какой же я незнакомый?! Мы же с тобой целых два часа танцевали. — И от этого ты стал близким и родным? Ты даже не знаешь, как меня зовут. — Знаю, Кира, знаю. Я видел, как ты писала свое имя в анкете, — Сергей улыбнулся с оттенком превосходства, но в этот момент Кира, обойдя угол здания клуба, свернула на широкую полосу тротуара, и «вектра» озадаченно остановилась — дальше дорогу преграждала длинная лавандовая клумба, за которой тянулся еще один тротуар, соединенный с предыдущим короткой лесенкой. Вдоль же этого тротуара пролегала трасса. С любопытством оглянувшись через плечо, Кира увидела, как красная машина задумчиво дала задний ход, потом вдруг рванулась вперед, прокатилась, подпрыгивая, по лесенке, перемахнула через тротуар и покатила вперед, снова нагнав ее. — Я не имею права отпускать свою партнершу одну по темноте! — крикнул Сергей, высовывая голову из окна, и Кира выразительно постучала себя указательным пальцем по виску. — А тебя не смущает, что ты по встречной едешь? Сейчас светофор переключится, и у тебя будут проблемы. — Ой! — сказал Сергей и опять исчез. «Вектра» дернулась, заложив вираж, и прыгнула на соседнюю полосу, ловко ввинтившись между двумя «топиками». Кира покачала головой, глядя, как она исчезает впереди в потоке машин, потом снова пошла вперед. По левую сторону потянулся ряд ларьков и крошечных барчиков, запахло подгоревшим шашлыком. На парапете сидела, съежившись, пожилая женщина, вдрызг пьяная, и, обняв клетчатую сумку, словно любимое дитя, громко и монотонно приговаривала, будто молилась, раскачиваясь взад и вперед: — Суки! Сволочи! Суки! Сволочи!.. Мельком глянув на нее, Кира прошла мимо. Когда она уже остановилась у перехода, в доносившемся с парапета заклинании неожиданно появилось разнообразие. — Не трожь, падла!.. думаешь, Таня пьяная… а те щас гранату брошу!.. У-у, суки, сволочи!.. Светофор переключился на зеленый, и Кира, не оглядываясь, торопливо перешла дорогу. Остановилась, выглядывая нужный «топик», но тут же рассмеялась, перекидывая с плеча на спину растрепавшиеся пряди волос. — Никак не угомонишься? — Я очень упрямый молодой человек! — заявил Сергей, выглядывая с пассажирской стороны притормозившей у обочины «вектры». — Ты загородил весь проезд. — Так садись скорее, и я его освобожу. Иначе меня сомнут в блин вместе с машиной, и ты будешь в этом виновата! Дверца приглашающе распахнулась. Кира сердито огляделась по сторонам, потом дернула плечом, скользнула в машину и захлопнула дверцу — сильнее, чем следовало, после чего улыбнулась, предвкушая взрыв негодования. Но Сергей ничего не сказал. «Вектра» отъехала от обочины и неспешно покатила вперед. — Между прочим, дома знают, куда я пошла, — предупредила Кира. Сергей усмехнулся и сделал музыку потише. — Да не маньяк — мамой клянусь! — Чьей? — Кира открыла сумочку. — Это машина для курящих? — Обязательно, — Сергей, удерживая руль одной рукой, вытащил из кармана зажигалку, щелкнул и поднес огонек Кире. — И куда же вас везти, прелестное создание? Кира затянулась сигаретой, задумчиво глядя на его невозмутимый профиль. — Езжай до площади, а потом через кольцо выходи на маршрут «шестерки» — и до конечной. — То есть, точный адрес мы не скажем? Конспирация? — Нет. Просто не хочу. — В смысле «не твое дело»? — Я не настолько груба, но все же ты удивительно догадлив. — Ты и вправду язва, — он вздохнул. — Ладно, получил, что заслужил. Ты придешь на следующее занятие? — А как же?! — Кира откинулась на спинку сиденья, вытягивая, вернее, попытавшись вытянуть уставшие ноги. — Кто, как не я, украсит зал своими изящными телодвижениями?! Сергей фыркнул, и машина слегка дернулась. — У вас, девушка, такая оригинальная манера выражаться… Где вы работаете? — В помещении. — И что вы там делаете? — очевидно, он не собирался сдаваться. — Сижу за компьютером. Со стороны это смотрится очень красиво. — А-а, секретарша, — сделал вывод Сергей. Кира пожала плечами. — Ну, можно и так сказать. А ты где работаете? — Так, в скучном месте. Я менеджер в «Техно-плюс». — Это что? — Кира нахмурила брови — название показалось ей знакомым. — Это самый крупный магазин бытовой техники в городе, — произнес Сергей слегка обиженно. — Неужели ты никогда там не была?! — Ты так говоришь, будто это преступление против человечества. Нет, не была. И в ближайшее время не буду. Менеджер… Сказал бы просто — продавец! — Это разные вещи! — авторитетно заявил Сергей. — Смотри, если как-нибудь соберешься что-то покупать, могу тебе устроить скидку. — С какой высоты? — Не издевайся! Между прочим, я говорю вполне серьезно. — И хорошо там живется, в «Техно-плюсе»? — На бензин хватает, — он покосился на нее. — И на то, чтобы красивую девушку в ресторан пригласить, тоже. Может быть… — Нет. Сергей рассмеялся, потом взглянул на Киру чуть виновато. — Извини. Я слишком форсирую, да? Но просто, когда видишь рядом такое очарование… — Смотри лучше на дорогу, — Кира выпрямилась и отвернулась к окну. — Кстати, ты не мог бы ехать побыстрее? Я опаздываю на вечернюю сказку. Сергей озадаченно помолчал, потом осторожно спросил: — Кир, я тебя чем-нибудь обидел? Прости, пожалуйста. Ну не умею я общаться с такими красивыми женщинами. Я вас боюсь всегда. — Если боишься, так зачем в машинку пригласил? — Кира зевнула, деликатно прикрыв рот ладонью. — Это было выше меня. Я просто голову потерял, — он вдруг рассмеялся. — То есть, комплимент ты приняла? Кира, усмехнувшись, повернулась и посмотрела на Сергея более благосклонно, чем раньше. — Ладно. Считай, что я снова тебя внимательно слушаю. Остаток пути они проговорили о разных пустяках, не заостряя внимания на личностях друг друга. Сергей лишь рассказал, пересыпая свою речь бесчисленными «короче», что большую часть жизни провел в этом городе, здесь и родился, служил в Николаеве, после чего вернулся обратно и уже практически никуда не выезжал. Ему было двадцать девять лет, и последние четыре года он проработал в «Техно-плюсе». Жил один в собственной двухкомнатной квартире в соседнем районе. — Не женат, не привлекался, не сидел! — добавил он в завершение, отдавая пионерский салют. — А почему вдруг решил на танцы пойти? — поинтересовалась Кира, и он пожал плечами. — Да и сам не знаю. Все равно по вечерам делать нечего. Так… все с друзьями в боулинг играть ходил, но чувствую… — Сергей прижал правую ладонь к груди, — душе хочется чего-то другого. Короче, увидел объявление и подумал: а почему бы и нет? Тем более… всегда хотел научиться танцевать… как-нибудь этак! Тоня с Пашей ловко танцуют. Кира задумалась, и перед ее глазами снова ожили сегодняшние танцы. И в начале, и в завершении каждой части занятий Тоня и Паша станцевали каждый из танцев, которые они сегодня разучивали, — полный, красивый танец с замысловатыми фигурами, и в их движениях было некое волшебство, они завораживали, и на них хотелось смотреть бесконечно. Определение «ловко» никак не подходило к этому волшебству, звучало грубо и нелепо, и она невольно поморщилась. Но Сергей, ничего не заметив, тем временем переключился на свою работу, увлеченно рассказывая о новейших образцах плазменных телевизоров. — Направо? — неожиданно спросил он, и Кира машинально ответила: — Да, а потом сразу налево и… — она осеклась, и Сергей добродушно ухмыльнулся: — Ага, проболталась! — Ладно, вон там останови, — с наигранным недовольством сказала она. «Вектра» притормозила у обочины и тихо вздохнула, словно сожалея об этом. — Что ж, спасибо, что подвез, — Кира протянула руку, и Сергей принял ее осторожно, словно хрупкую птицу. На какой-то момент казалось, что он сейчас поцелует эту руку, но Сергей, сделав торжественное лицо, лишь церемонно ответил на рукопожатие, слегка встряхнув ее ладонь. — Что ж, спасибо, что подвезлась. Кира улыбнулась и потянула руку назад, и он отпустил ее с явной неохотой. — Тогда пока. — Спокойной ночи. Я бы мог пожелать, чтоб тебе приснился я, но к чему такой милой девушке ночные кошмары, правда? — У тебя приступ самоуничижения? — она фыркнула, открыла дверцу и выбралась из машины. Захлопнув дверцу, Кира увидела, что Сергей тоже вылез и стоит, положив согнутые руки на крышу «вектры». Выражения его лица не было видно в полумраке, и только глаза едва заметно поблескивали, и в этом блеске чудилось выжидание. — Что ты делаешь? — поинтересовалась она. — Ничего, — ответил Сергей почти испуганно. — Ты думаешь, я собираюсь напроситься в гости? Ничего подобного! И отслеживать твой подъезд тоже. Более того, я не собираюсь выпрашивать у тебя номер телефона и пытаться всучить тебе свой!.. Встретимся в клубе. Ну а если нет, то и… — он понуро махнул рукой. — Тогда зачем ты вылез? — Не знаю. Кира, хмыкнув, повернула голову, и в этот момент из-за поворота неторопливо вышел человек и, пересекая дорогу, попал в свет фар «вектры» и прищурился. Это был Стас, очевидно возвращавшийся с романтического свидания, судя по отрешенному выражению его лица. Его прищуренный взгляд узнавающе скользнул по Кире, и он, не замедлив шаг, двинулся к дому, деликатно делая вид, что это вовсе не он, но Кира тотчас же окликнула его: — Стас, подожди! — О, привет! — отозвался Стас, разворачиваясь, таким тоном, словно был чрезвычайно потрясен этой встречей. — А я тебя и не заметил. — Неужели?! Познакомься, это Сергей — на ближайшее время мой партнер по танцам. Сергей, это Стас, мой брат. Сергей очень мило и интеллигентно подвез меня домой. — Приятно очень, — пробормотал Стас, перегибаясь через капот машины и пожимая протянутую руку. — Значит, все убежали, а ты не успел и теперь партнер? Ну, и как станцевались? Ноги-то целы? — Не наговаривай на сестру! — с неожиданной пылкостью отозвался Сергей. — У нее здорово получалось, это как раз я танцевал с грацией слона! — С кем-кем ты танцевал? — Стас добродушно усмехнулся и встрепал свои волосы. — Ладно, не буду вам мешать и удалюсь на цыпочках… — Не валяй дурака, я тоже иду! — несколько раздраженно одернула его Кира. — Ладно, все, пока, Сереж. — В полвосьмого! — Сергей значительно поднял указательный палец, потом скользнул в машину. «Вектра» дала задний ход, разворачиваясь, и покатила к выезду, подпрыгивая на выбоинах. Кира посмотрела ей вслед, потом толкнула Стаса кулаком в бок, а он, приобняв ее за плечи, повлек к подъезду. — Умница, сразу же ухватила парня с повозкой! А он, вроде, ничего. — Откуда тебе знать — ты же его первый раз в жизни видишь! — огрызнулась она. — Возможно, и в последний! — А-а, да он тебе понравился! Ведь понравился, верно?! — Может быть, чуть-чуть. — Ну, и это уже хорошо. — Честно говоря, я тебя не понимаю, — Кира щелкнула зажигалкой, и при ее прыгающем свете начала подниматься по ступенькам. — Ты сейчас должен изображать братское негодование. Сестра приехала в машине с каким-то левым мужиком… — Глупости, — заметил он, доставая ключ, потом дунул на пламя зажигалки, и вокруг них схлопнулся мрак. Скрежет ключа в замке громко прозвучал в гулком подъезде. На третьем этаже громко и жалобно мяукнула кошка. Стас толкнул входную дверь, и она отворилась в такую же совершенную тьму. — Зачем тебе надо было дуть на зажигалку? — проворчала Кира и хотела было снова зажечь ее, но Стас уже прошел в прихожую и включил свет. Кира усмехнулась и шагнула в квартиру, потянув за собой дверь. Ее всегда изумляла — и не без оттенка зависти — способность брата отлично ориентироваться в темноте квартиры. Сама она вечно на что-нибудь натыкалась и не могла и двух шагов пройти, чтобы не споткнуться. — К чему зря тратить газ, чтобы пройти три метра до лампы? — Стас бросил барсетку на тумбочку и начал расстегивать куртку. Кира со стоном опустилась на табуретку, сбросила сапожки и начала растирать икры. — О-ох, мои ноги! Я же бегаю практически каждое утро, мне казалось, я в хорошей форме. Всего лишь пару часов потанцевала и рассыпаюсь на части! — Так и будет, пока не привыкнешь. Поужинаешь со мной? — Обязательно! Хотя одна девчонка сказала, что после занятий можно есть только зелень, овощи там всякие… Но я бы съела хороший кусок мяса. — У нас есть еще несколько кусков курицы. Переодевайся, я пока разогрею. Надеюсь, это ты мне доверишь? — Только не спали! Выйдя из ванной, чистая и умытая, Кира с жадностью набросилась на горячий ужин. Стас поставил перед ней кружку теплого чая, пододвинул к себе свою тарелку и принялся жевать. — Вика тебя не покормила? — поинтересовалась Кира, потирая разболевшийся висок. — Я не был у нее сегодня. Много разных дел… — Кстати, все хотела тебя спросить… — Кира сунула руку в карман халата и вытащила сложенную бумажку. — Посмотри, это не похоже на мамин почерк? Стас прочел обрывок записки, вздернул брови и покачал головой. — Ничего общего. Где ты это взяла? — В бабкиной записной книжке. — Жутковатое послание, — он протянул ей бумажку. — Наверное, бабуля Вера неудачно подработала у кого-то нянькой. — Ты не злишься? — удивленно спросила Кира, принимая записку. Стас пожал плечами. — Я уже устал злиться… А этот парень — чем он занимается? — Пока это совершенно неважно. Знаешь, что не идет у меня из головы?.. — ее рука с вилкой на мгновение застыла над тарелкой. Стас посмотрел на кусок курицы на вилке, потом на отрешенное лицо Киры и кивнул: — А как же! Слесарь, крадущийся в темноте… А не, не — окровавленная стена, вот что! Но я тебе уже говорил, что… — Да нет! — Кира раздраженно отмахнулась, отчего курица слетела с вилки. Стас вскинул руку и поймал ее, после чего бросил обратно на тарелку. — Ты, когда у тебя что-то в руках, лучше ими не разговаривай, ага? — Во-первых, стена не была окровавленной, там были всего лишь брызги, капельки. Во-вторых, я уже про это почти забыла… Нет, я почему-то все время вспоминаю тот странный сон, который видела в ванне. Помнишь? — Еще бы! — Стас отхлебнул чаю из своей кружки. — Какие-то там тени ходили… У-ужас! — Никакого ужаса… Просто, это странно… — Кира тряхнула слегка влажными после душа волосами. — Странно, что это меня так задело. Я слишком атеистка, чтобы меня задевали такие глупости! — Никогда не видел столь мнительных атеисток! Кира сердито передернула плечами и поставила на стол пустую кружку. — Хочешь еще чаю? — Нет. Хочу спать, — она зевнула, запоздало прикрыв рот ладонью. — Ты был прав, мой график сместился очень сильно… А ты? Опять будешь сидеть допоздна? — Не знаю, может быть. Я-то не танцевал. — Тогда спокойной ночи, — Кира встала и потянулась. Стас помахал ей ладонью. — И тебе. Иди, я уберу. — Чудно. Ты такой милый, — Кира повернулась и ушла в свою комнату. Стас некоторое время смотрел ей вслед застывшим, ничего не выражающим взглядом, потом закрыл глаза и прижал ладони к щекам. Потянул их ко лбу и обратно, сминая кожу, превращая лицо в гротескную маску. — Я устал, — почти беззвучно прошептал он в ладони. — Так недолго, а я уже так устал… Стас убрал руки и резко встал из-за стола. Несколько минут он стоял, озираясь, словно человек, не понимающий, где находится, потом начал быстро убирать со стола. С грохотом свалив грязную посуду в раковину, Стас зажег газ и открыл воду. Тотчас же в колонке бумкнуло, и вниз посыпались хлопья сажи. Он раздраженно смахнул их, потянул носом и подошел к окну, чтобы открыть форточку. Отдернул занавеску, поднял руку, но тут же опустил ее, глядя, как по дорожке мимо дома медленно идет, постукивая тростью, Вадим Иванович. Он смотрел прямо перед собой и на возникшего в окне Стаса не обратил никакого внимания. — Проклятый старикашка — бродит тут, как привидение! — пробормотал Стас, наблюдая за ним. Князев, сгорбившись, как обычно, и прихрамывая, прошел мимо, и вдруг резко остановился, словно налетел на невидимую стену. Потом медленно повернул голову и устремил взгляд на соседнее окно, за которым была Кирина спальня, и даже в слабом свете, падавшем из этого окна, Стас отчетливо увидел, как на его лице появилось выражение боли. — Что тебе надо? — зло прошептал он. — Что тебе от нее надо?! Вадим Иванович стоял так почти минуту, слегка водя головой из стороны в сторону, словно пытался разглядеть получше нечто в окне, и стекла его темных очков тускло поблескивали. Потом губы Князева болезненно дернулись, и он отвернулся, одновременно закрывая лицо ладонью. И снова медленно повернул голову, убирая руку и сгорбившись еще сильнее, чем прежде. — Ах ты сволочь! — прошипел Стас и, отскочив от окна, ринулся вон из кухни. Подбежав к закрытой двери в Кирину спальню, он бухнул в нее кулаком и чуть было не ввалился в комнату, но, вспомнив недавний разговор, сжал зубы и отступил на шаг. — Кира! Можно войти?! Наступила пауза, в комнате что-то зашелестело, и приглушенный голос Киры сонно ответил: — Да. Входи. Стас распахнул дверь, и Кира, стоявшая возле расстеленной кровати, недоуменно посмотрела на него, сунув руки в карманы халата. Он взглянул на окно — шторы были плотно задернуты. — Этот хромоногий козел стоит и пялится на твое окно! — зло бросил Стас, подбежал к окну и резким рывком раздвинул шторы. Прямоугольник света перед окном был пуст, пустым казался и двор. Князев исчез. — Никого нет, — заметила Кира из-за его плеча с удивившим его спокойствием. — Он только что был тут! Стоял и глазел, как ты раздеваешься! — Во-первых, я еще не раздевалась. Во-вторых, шторы закрыты, и с улицы увидеть ничего нельзя — даже тени, они слишком плотные, — нетерпеливо произнесла она, оглядываясь на дверь. — Но он смотрел в твое окно!.. — возмутился Стас. Кира пожала плечами. — И что? Никому не возбраняется смотреть в закрытые окна. Меня он все равно не мог видеть… Может быть, он задумался или еще чего… — Он выглядел очень странно… — Стас, мы все здесь выглядим очень странно — тебе не кажется? — она улыбнулась некоей потаенной улыбкой. — Извини, но я очень хочу спать. — Неужели тебе все равно?! — изумленно спросил Стас. — Он… — Стас, он милый старик и очень хорошо ко мне относится, — Кира хмыкнула, — за исключением тех случаев, когда он относится ко мне плохо. Может, просто хотел узнать, дома я или нет… В конце концов, пусть смотрит на мое окно, раз ему это нравится. — Не так давно ты бесилась от того, что соседи заглядывают в твои окна! Кира промолчала, вытащив одну руку из кармана и нервно теребя пояс халата, и Стас почувствовал, что ей не терпится увидеть, как за ним закроется дверь. — Этот дед — ненормальный! — глухо сказал он и качнул ладонью перед ее лицом. — Держись от него подальше! Стас вышел из спальни, оставив дверь чуть приоткрытой, и Кира, метнувшись следом, плотно закрыла ее. Подошла к окну, оглядела пустой двор и задернула шторы, потом прошлась по комнате ломанным зигзагообразным маршрутом и остановилась возле зеркала. Развязала пояс, сбросила халат, и на ее груди ярко засиял черный кристалл, чуть покачиваясь на тонкой цепочке. Она долго смотрела на него, ласково оглаживая пальцами, потом завела их за цепочку, чтобы снять, но пальцы застыли, приподняв цепочку с шеи лишь на несколько сантиметров. Затем бережно опустили обратно. Кира повернулась, подхватила с кровати ночную рубашку, надела ее и скользнула под холодное одеяло. Съежилась, сжалась в комок, постукивая зубами, протянула руку к выключателю бра и посмотрела на тумбочку, где лежали две семейные фотографии и сидел, насторожив длинные уши, маленький пластилиновый овчаренок. Улыбнулась и выключила свет. * * * Крика не было — только жалобное сипение вырывалось из судорожно разинутого рта, голос пропал, и легкие словно склеились, не впуская в себя воздух. Вокруг был тяжелый запах гари и темнота, и она билась в этой темноте, выгибая спину и суча запутавшимися в одеяле ногами, и ее руки прыгали по кровати, впиваясь в простыню скрюченными пальцами. В голове пульсировала одна-единственная нелепая мысль, что все это всего лишь сон и сейчас она проснется, вот сейчас, сейчас… Но ничего не менялось, и вокруг была все та же темная гарь, а еще была боль — дикая, сминающая боль, словно кто-то прокручивал в ее груди раскаленный стержень, медленно вонзая его все глубже и глубже. По телу пробегали судороги — такие сильные, что у нее хрустели суставы, и казалось, еще немного, и раздастся сухой треск ломающихся костей… Я умираю… умираю… помогите… я не хочу умирать… И вдруг все кончилось, и боль исчезла, оставив ее во мраке, измученную, все еще вздрагивающую, дышащую хрипло, с присвистом и постаныванием. И сквозь собственное дыхание ей послышался другой звук — легкий стук закрывшейся двери и слабый шелест бамбуковой занавески. Кира расслабленно осела на подушку, потом ее левая рука поднялась и слепо зашарила в воздухе. Наткнулась на что-то, послышался слабый стук, но она упорно продолжала водить рукой, сжав зубы от напряжения, и, наконец, ее пальцы нащупали выключатель бра и нажали, и в комнате вспыхнул слабый свет. Еще никогда она не была так рада видеть обычный свет электрической лампы. Кое-как Кира села на кровати, дрожа и глядя перед собой еще мутными от недавней боли глазами. Ее правая ладонь намертво прижалась к груди, словно пыталась что-то в ней удержать, мокрая от пота рубашка прилипла к телу, влажные волосы свесились на грудь неряшливыми прядями. С подбородка тянулась розоватая нить слюны, губу щипало, и, вытерев ее ладонью, Кира увидела на ней кровавые разводы. Вид собственной крови отчего-то перепугал ее до полусмерти, хотя в ней-то как раз сейчас не было ничего страшного — она всего лишь прикусила себе губу. Она осторожно убрала ладонь с груди, потом оттянула вырез рубашки и заглянула внутрь, почти уверенная, что сейчас увидит страшную жженую рану. Но ее взгляду открылась лишь гладкая смуглая кожа, да старый шрамик на ней. Больше ничего. Лишь несколько едва заметных пятнышек крови на рубашке. Кира бессильно рухнула на подушку, вытирая мокрое от слез лицо и жадно ловя холодный, пахнущий дымом воздух окровавленными губами. Сердечный приступ?! Сердечный приступ в ее-то годы?! Не может быть такого! Может, опять сон? Нет, такая боль присниться не может. Она потерла грудь и застонала, глядя в потрескавшийся потолок. …умерла от разрыва аорты… Бабкина наследственность? Вот уж действительно была бы ирония!.. Кира села и застыла, прислушиваясь к своему телу — не вернется ли боль. Но не осталось даже эха ее, и сердце под ладонью билось в привычном ритме. Единственным болезненным ощущением было пощипывание в прикушенной губе. Она осторожно наклонилась и подняла с пола сброшенный мобильник. Часы на дисплее показывали половину третьего ночи. Жалко всхлипнув, она положила сотовый на тумбочку, и вдруг застыла. На лице появилось встревоженно-озадаченное выражение. Кира снова оттянула вырез рубашки, потом приподнялась и встряхнула ее. Кулон, ее чудесный черный камень исчез! Очевидно, извиваясь в судорогах, она порвала цепочку, и он куда-то упал. Кира завертелась на постели, потом соскочила с нее, сбросила подушки, перетряхнула одеяло и матрац, заглянула под кровать. Внезапно пропавшее украшение стало занимать ее гораздо больше, нежели недавняя жуткая боль. Она огляделась, после чего, шлепая по холодному паласу босыми ногами, принялась методично обыскивать комнату, заглядывая во все щели. Вскоре она нашла под кроватью разорванную золотую цепочку. Но самого украшения нигде не было. Куда он пропал?! Не мог же он исчезнуть сам по себе! Остановившись посередине комнаты, Кира ошеломленно посмотрела на зашторенное окно. Какого черта?! У нее только что был сердечный приступ, а она беспокоится из-за какой-то стекляшки! Но, может быть, это Стас заходил в ее комнату? Она же слышала, как стукнула дверь. Может, это он взял кулон? Да нет, на кой черт ему это надо?! К тому же, он не станет бродить в ее комнате ночью. Стас давно спит. Но почему так пахнет дымом в ее комнате? Она же не курит во сне! И не жжет свечей… Свечей… Стас, это ты?.. Если это ты, что ты здесь делал? Если это ты, почему ты мне не помог? Кира набросила халат, облизнула губы и осторожно открыла дверь. Темно и тихо было в квартире, лишь едва слышно жужжал электросчетчик, и слышалось отдаленное щелканье маятника настенных часов. Она раздвинула занавеску, та едва слышно зашелестела, но этот слабый звук грохотом отозвался в ее голове. Кира испуганно застыла, потом переступила через порог, придерживая занавеску, и медленно повела руку назад — до тех пор, пока разведенная занавесь не сомкнулась — практически беззвучно. В коридоре тоже ощутимо пахло горелым. Стараясь бесшумно ступать по проседающему полу, она подошла к тумбочке, открыла ее и вытащила маленький фонарик, который купила давным-давно. Вскользь удивилась тому, что вспомнила про него сейчас, хотя обычно напрочь забывала, что этот фонарик вообще существует. При других обстоятельствах это показалось бы ей забавным. Включив его и прикрывая свет ладонью, Кира медленно двинулась вперед, по запаху дыма, словно собака, идущая по следу. Прошла через пустую столовую. Неяркое световое пятно скользило перед ней, и мебель медленно выплывала из мрака, окруженная длинными угловатыми тенями и так же медленно и беззвучно уходила обратно в темноту, словно уродливые корабли-призраки. В горке на мгновение ожил хрустальный блеск бокалов и тут же снова погас. В столовой стояла тишина — тяжелая, гулкая, пустая, словно люди не заходили в нее уже много лет. Кира поежилась от холода, и отчего-то ей подумалось, что эти стены должны быть намного холоднее воздуха вокруг, практически ледяными. Даже захотелось подойти и проверить это, но она отвернулась, перешагнула порог гостиной и остановилась, обводя комнату взглядом и прикрытым лучом фонарика. Дымом здесь пахло сильнее, кроме того, здесь было намного холоднее, чем в других комнатах. Форточка была распахнута настежь, и занавесь вздувалась над ней, едва слышно хлопая бахромой по батарее. На диване под одеялом виднелись очертания человеческой фигуры, и слышался звук тихого ровного дыхания. Отвернувшись, Кира повела лучом света вдоль стен и остановила его на шкафу, в темноте казавшимся чем-то огромным и бесформенным. Подошла к нему и осторожно потрогала верхушку свечи, сидевшей в гнезде одного из канделябров. Свеча была теплой. Ее погасили буквально только что. — Что ты делаешь?! Вздрогнув, она развернулась, чуть не уронив фонарик, и прыгающий свет скользнул по дивану. Стас уже не лежал, а сидел, опираясь одной рукой на подушку. — Что ты делаешь? — повторил он, потянулся и включил свет. Кира зажмурилась, потом открыла глаза и внимательно посмотрела на его встревоженно-сонное лицо. — Ищу кое-что. — Что именно? — Стас резко приподнялся на диване. — У тебя кровь на подбородке! Что слу… — Ты сейчас заходил в мою комнату? — Нет, с чего ты взяла? — Я слышала, как закрылась дверь. — Это мог быть сквозняк. У меня форточка открыта, — он пригладил взъерошенные волосы. — Кира, в чем дело? — Ты действительно не заходил ко мне? — Разумеется, нет! — Стас начал раздражаться. — И вообще я сплю! А ходить во сне привычки не имею! — Свечи еще теплые. Ты лег в постель только что. — Ну и что? Мне секунда нужна, чтобы заснуть, — Стас свесил ноги с дивана, скрестил руки на груди и поежился от холода. — Ты что — меня в чем-то подозреваешь? — У меня пропала одна вещь. — Ну а я-то тут при чем? Думаешь, я по ночам тырю вещи, да еще и у собственной сестры? Что у тебя пропало? Несколько секунд она молча смотрела в его глаза, возмущенные и в то же время заботливые. Потом вздохнула. — Мои сигареты. Я не могу их найти, и я подумала, что ты… — Я не брал твои сигареты! — перебил ее Стас, и в его голосе послышалось некое облегченное удивление. — У меня полным-полно своих! Можешь взять, если тебе так приспичило! Выключи фонарь — батарейку посадишь! Кира щелкнула переключателем и внезапно почувствовала себя ужасно глупо. — Значит, ты действительно не заходил?.. — Ну конечно нет! — Стас встал и, замотавшись в одеяло, подошел к ней. — Что с тобой, старушка? Что случилось? И почему ты не спишь? — Мне приснился кошмар, — Кира уткнулась лицом в его плечо. — Ужасный кошмар. Я даже губу прикусила… — Бедный ребенок. Умойся и ложись спать. Уверен, что больше ничего плохого тебе сегодня не приснится. — Да, да… — она отодвинулась, не глядя на него. — Очевидно, я что-то напутала… может, они куда-то упали… — Кир, это из-за того старого болвана? — вдруг спросил Стас. — Из-за того, что я сказал? Вопрос изумил ее, и она вскинула на брата ошеломленный взгляд. — Что? Нет, с чего ты взял? — Мне показалось, что это обидело тебя, — Стас пожал плечами и подхватил сползающее одеяло. — Конечно, возможно я ошибся. Братьям часто… что-то чудится… Иди к себе, Кира. Холодно, а ты босиком… — В моей комнате сильно пахло дымом, вот еще почему я решила… — Ах это?!.. — он смутился. — Я слишком засиделся сегодня, слишком много зажег свечей… они здорово помогают работе. Да и курю я много. Вот дыма и натянуло… Постараюсь больше так не делать. На мгновение ей показалось, что Стас оправдывается слишком старательно и с какой-то готовностью, но она тут же выкинула из головы эту мысль. Кивнув, отвернулась и вышла из комнаты, и свет за ее спиной сразу же погас. Закрыв дверь, Кира остановилась, прижимая ладонь к груди и тускло глядя перед собой. В голове у нее был совершеннейший сумбур, но среди этого сумбура вырисовывалось вполне отчетливое, хоть и нелепое сомнение. Мне показалось, или Стас действительно врал мне? В чем-то, в какой-то мелочи… Он был удивлен, он был ошеломлен, он говорил искренне, но в чем-то он мне солгал… В чем? Нет, все это глупости, все это бред! Я просто дура! Она оглядела комнату, потом еще раз обыскала ее, но уже вяло, без особой надежды. Кулона не было. А может, его вообще никогда не было? Вздохнув, она прижалась спиной к стене. Та и вправду оказалась очень холодной. Странно, что стены ее родного дома такие холодные… Кира закрыла глаза, чувствуя, что начинает засыпать. Холод полз по ее телу, и казалось, что кто-то ледяной крепко обнимает ее и прижимает к себе — ближе, ближе, еще ближе… За окном громко хрустнули кусты, потом раздался уже знакомый мощный, басовитый лай, и вздрогнув, Кира отшатнулась от стены. Потом подошла к окну и отодвинула занавеску. Разумеется, за окном уже никого не было — пес растворился в ночи, как дух. — Как же вы мне все надоели… — пробормотала она и отвернулась. — Оставьте меня в покое. Сбросив с себя халат, Кира скользнула под одеяло и выключила свет. Потом замоталась в одеяло с головой и крепко зажмурилась, словно за закрытыми веками с ней сегодня уже ничего не могло случиться. Хотя, вроде бы, практически ничего и не случилось? * * * Стоя в темноте коридора, Стас осторожно убрал ладонь с двери в спальню Киры. Его пальцы сжались в кулак так, что хрустнули суставы. Он отступил назад, повернулся и беззвучно исчез в комнате. * * * — Почему вы каждый день приходите на море? Он рассеянно пожал плечами. — Могу то же самое спросить у вас. — Ну, я понятно — я бегаю… — А я хожу. И что? — Нет, — Кира смутилась, — я не это… я просто хотела сказать… — Думаю, вы сами не поняли, что хотели сказать, — Князев усмехнулся. — Просто мне нравится смотреть на море. В любую погоду. Правда, это не лучшее место, чтобы смотреть на него. Если есть возможность, то я хожу вон туда, — он вытянул руку, указывая на далекий мыс, где виднелись руины древнего города, и ветер гулял в прошлогодней сухой траве. — Там оно кажется совершенно другим, и голос у него совсем другой, и солнце там встает иначе. Они стояли на утреннем пляже, и в паре метров от их ног волны зло вгрызались в гальку, со стуком перекатывая и перебрасывая округлые цветные камни. Море ворчало, стонало и ворочалось, словно некое огромное растревоженное существо, вода была пенистой и мутной, и вдалеке высокие гребни разбивались о пирс. Было холодно и пасмурно, и по низкому небу ползли толстобрюхие тучи. Порывы ветра взметывали волосы Киры и швыряли их ей в лицо. «Майор» стоял чуть поодаль, спиной к ней, опираясь на трость обеими руками. Его плащ колыхался от ветра. — Вы сегодня очень рано. Обычно мы встречаемся, когда я иду домой… Сменили график? — Нет, — она наклонилась, подобрала плоский камешек и запустила его в море, и он исчез, проглоченный волной. — Просто не спалось сегодня. Решила выйти пораньше — чего зря сидеть? — Разумно, — Вадим Иванович помолчал, потер ладонью короткую седую щетку волос на макушке, и взгляд Киры невольно приковался к его руке. Странные были руки у Князева — слишком крепкие, сильные, не стариковские. Казалось, что они, в отличие от своего хозяина, забыли состариться. — Что у вас новенького? — В сущности ничего, — медленно произнесла она, и ее пальцы машинально потянулись к тому месту на груди, куда ночью ввинчивался невидимый раскаленный штырь. — Я записалась на бальные танцы… — Правда? — он чуть повернулся, и его темные очки тускло блеснули. — Это очень интересно… И кто ваш партнер? — Да так… там познакомились. Я его еще совершенно не знаю. — Симпатичный парень? — Ну… в принципе, да. — Он вам понравился, верно? — Возможно. — Что ж… это хорошо. Рад за вас. — А чего это вы за меня рады?! — внезапно ощетинилась Кира, в очередной раз отбрасывая за спину хлещущие по лицу пряди, и Вадим Иванович, усмехнувшись, отвернулся. — Вы странная особа, Кирочка. Вы злитесь, когда я говорю с вами… м-м… не очень хорошо, но когда я говорю с вами по-доброму, вы злитесь тоже. Я вас раздражаю? Если так, то мы можем прекратить наше общение и при встрече ограничиваться простым «здрассьте». — Нет, я этого не хочу, — глухо ответила она. — Но если что-то не устраивает вас, майор, то… — Меня трудно вывести из себя, — Князев поворошил мокрую гальку концом трости. — Почему вы все время называете меня «майором»? — Ну… просто… — Кира подобрала еще один камешек и подбросила его на ладони, — когда я вас первый раз увидела — в день нашего приезда, то подумала — верно, так и выглядит постаревший майор Мак-Наббс… Простите, это, конечно же, глупо… но почему-то так прилипло… Вадим Иванович расхохотался — с явным удовольствием, потом потер ладонью мокрую от морских брызг щеку. — Не извиняйтесь. И подумать не мог, что кто-то сравнит меня с суровым шотландцем! Но это занятно, ей богу!.. И что же ваши танцы? Расскажете? Она неохотно заговорила, но постепенно скованность исчезла из ее рассказа, он ожил и заиграл яркими красками. Ей хотелось, чтобы он понял, каково смотреть на это, каково двигаться самой, и она описывала все — и движения, и музыку, и особенно танцы Паши и Тони — каждую фигуру, каждый поворот головы, изящную томность медленного вальса, задорность квикстепа, и страсть, вскипающую в каждом движении танго, то медленном и крадущемся, то стремительном и резком, и ее руки порхали среди ветра, иллюстрируя рассказ… и только уже договаривая, Кира осознала, что рассказывает все это человеку, который уже никогда не сможет танцевать. — Простите, — сказала она, чувствуя, как по щекам расползается жар. Князев повернулся, и сейчас даже в блеске его очков было удивление. Его щеки и подбородок были, как обычно, выбриты до синевы, и сейчас изрезавшие их складки казались глубже, чем раньше. — За что вы извиняетесь? Я очень рад, что вы мне рассказали — вы здорово рассказываете… Знаете, как-то так получилось, что я ни разу в жизни не видел классических танцев вживую — только по телевизору. Наверное, вы заметили, что если танцоры хороши — и мужчина, и женщина, то это не просто танец, это нечто живое, особенное, и в движениях их тел есть какая-то магия… Надеюсь, что когда-нибудь и ваш танец станет живым. — Когда я хоть немного научусь, то обязательно приглашу вас посмотреть, — внезапно с чувством сказала Кира. — Конечно, если хотите… — Я был бы рад этому, — с неожиданной серьезностью ответил Вадим Иванович, и отчего-то ей очень захотелось, чтобы он снял свои проклятые темные очки. — Можете представить меня своим двоюродным дедулей. — Дедулей!.. — Кира почувствовала, как к ней возвращается знакомое раздражение. — Знаете, господин майор, почему-то мне все время кажется, что вы морочите мне голову! — Да? Это чем же? Она не ответила. Чем? Хороший вопрос. Она и сама не знала. Но почему-то рядом с ним часто чувствовала себя истеричной школьницей, ищущей подвох в каждом слове и с трудом сдерживающейся, чтобы не начать осыпать собеседника гневными пощечинами. — Кстати, вчера вечером вы проходили мимо моего дома? — Да, — удивленно отозвался Вадим Иванович. — Поздно вечером. Я часто гуляю, когда сон не идет. В последнее время, слишком часто… Наверное, все дело в возрасте… — Вы останавливались перед окном моей спальни? Она понимала, что этим вопросом предает Стаса, но ничего не могла с собой поделать — фраза уже выскочила. Князев хмыкнул, вытащил из кармана сигару и посмотрел на небо. — Да, на несколько минут. Смотрел на шторы, все никак не мог понять, чего у меня взгляд за них зацепился… А потом понял. У вас одна из штор висит наизнанку — вы не замечали? Кира покраснела. Это было действительно так, но ей все было лень повесить штору нормально. Она разозлилась — и на свой глупый язык, и на Стаса, который своей подозрительностью поставил ее в дурацкое положение. — А вы что подумали? — с усмешкой спросил Вадим Иванович, раскуривая сигару. Что я выискиваю в них щелку, дабы узреть в нее очаровательную гологрудую нимфу? Фи, Кирочка! Конечно, нужно быть идиотом, чтобы отказаться от такого зрелища, но это если в открытую. Я не подглядываю ни в окна, ни в замочные скважины и никак не гожусь на роль старого сластолюбца. Так что можете успокоить Станислава, что, общаясь с вами, я вовсе не изыскиваю возможности ухватить вас за какую-нибудь из ваших очаровательных округлостей. — Неужели?! — Ну, разве что чуть-чуть, — он ухмыльнулся, выпуская изо рта густой клуб дыма, тут же подхваченный порывом ветра. Подобравшаяся волна коварно хлестнула гальку у самых его ног, и Князев отступил на шаг. — Здоровье, увы, не позволяет… Это ведь он вам сказал, не так ли? — Нет. — Не врите. Что ж, его можно понять. Он ваш брат и он любит вас, — Вадим Иванович отвернулся и снова принялся смотреть на море. Кира вздернула брови. Спокойный тон «майора» вовсе не обманул ее, и она осознала, что Стас не нравится Князеву. Возможно, даже больше, чем сам Князев не нравится Стасу. Это обидело ее и одновременно сбило с толку. — Он очень хороший человек! — резко сказала она. Вадим Иванович пожал плечами. — Вам виднее… Кира сжала зубы, вспоминая прошедшую ночь, и вздрогнула, когда в память снова ворвалась та дикая боль, которую ей довелось пережить. Что же это было с ней и куда делось ее украшение? Ты что — меня в чем-то подозреваешь? — Так почему же вы не смогли заснуть этой ночью? — вдруг спросил Князев, повернувшись к ней, и Кира невольно вздрогнула. — У вас сегодня очень странный голос и, извините, конечно, выглядите вы не очень… Заболели? — Нет. Да. Не знаю, — она попыталась найти какие-то слова, чтобы обратить все шутку, но слова почему-то не находились. — Наверное… Знаете, по-моему, ночью у меня был сердечный приступ… Во всяком случае, мне так показалось… была такая боль в груди… Его рот приоткрылся, и по лицу мгновенно растеклось потрясение. Внезапно он превратился в незнакомца, далекого и непонятного. — Что?! Что?! — Конечно, я могу ошибаться, но это было очень похоже… — Нет! — почти зло процедил Князев сквозь зубы. — Нет! Это невозможно! — Почему? — искренне удивилась она, не понимая, почему он так разволновался. После секундной паузы Вадим Иванович глухо ответил: — В вашем возрасте… это невозможно. — Почему? Один мой знакомый, например, умер от инсульта, а ему было всего двадцать два. Так что вполне… — Не говорите глупости! — он схватил ее за руку, прислушиваясь пальцами к ее пульсу. — А сейчас? Как вы себя чувствуете сейчас? — Абсолютно нормально, — она скривилась. — Пустите, мне так больно!.. — Простите, — пальцы Князева исчезли с ее запястья. — Но это… Обязательно сходите к врачу — слышите?! Лучше всего сегодня. Знаю я вас, молодежь, забегаетесь и забудете, думаете, один раз пронесло, так и… С сердцем нельзя шутить! Не стоило вам бегать сегодня! — А вам не стоило так волноваться из-за чужих проблем! — с издевкой ответила Кира. — Вас так сильно огорчит, если я внезапно отбуду в мир иной? Выражение его лица внезапно стало таким страшным, что Кире показалось, что сейчас Вадим Иванович отвесит ей оплеуху. Но он только поправил очки. Она не видела его глаз, но чувствовала, что сейчас он смотрит точно ей в зрачки. — Ты дурочка, — сказал он. — Какая разница, кого это огорчит, а кого нет?! Мне не нравится, когда с этим шутят!.. Тебе дали жизнь, так держи ее! Ты не представляешь, как это… просто ходить по земле, дышать, чувствовать ветер, видеть рассвет и море… или что-то другое… ты не поймешь этого, пока не… — Князев осекся, и почему-то Кира не посмела просить о продолжении. — Мне пора домой, — тихо сказала она, и ее слова почти потерялись в шуме волн, но Вадим Иванович услышал их и кивнул, потом улыбнулся, снова став самим собой. — Ладно. Побежите? — он снова перешел на «вы». — Побегу. На работу пора. — Только до поворота бегите помедленней, чтобы я дольше вас видел. — Это еще зачем? — удивилась она, и улыбка «майора» превратилась в ухмылку. — Когда вы бежите, на вас очень приятно смотреть сзади. — Вадим Иванович, что вы себе позволяете?! — воскликнула Кира с притворной шокированностью, и он вздохнул. — К сожалению, уже ничего, а хотелось бы… Ладно, пока. Она дернулась было с места, но тут же остановилась и обернулась. — Кстати, простите за любопытство, но чем вы занимаетесь? На пенсию не купишь столько дорогих сигар. — Вы бестактны и дурно воспитаны, — Князев фыркнул, — но я вам отвечу. Ремонтирую видео и аудиоаппаратуру. Нечасто, но на жизнь хватает… Вы удовлетворены? — Вполне. До свидания. Добежав до поворота, Кира не выдержала и обернулась. Вопреки своим словам, Вадим Иванович не смотрел ей вслед. Он смотрел на море, и его темная фигура казалась на пустынном пляже удивительно к месту, словно это был его личный мир, в котором она, Кира, побывала лишь малозначительной гостьей, о которой забыли сразу же, как захлопнули дверь. Почти возле самого дома она столкнулась с Владой, явно возвращавшейся с какого-то ночного веселья. Она шла неровно, ее волосы были растрепаны, а глаза от размазанной краски казались чернее, чем обычно. Губы расползлись в бессмысленной, никому не адресованной улыбке, куртка сползла с плеч и болталась за спиной. Сумка кружилась, хлопая девушку по ноге. — Привет! — бросила Кира, пробегая мимо. Лицо Влады сразу же превратилось в холодную, угрюмую маску, и она что-то пробурчала ей вслед — явно что-то нелестное, но Кира только усмехнулась. Ее и удивляло, и забавляло то, что девчонка ее так открыто недолюбливает. Влада, пожалуй, осталась единственным человеком во дворе, от которого Кира до сих пор не получала ничего, кроме злобных взглядов. Хотя она и на прочих обитателей окрестных домов смотрела без особой приязни, и Кира не раз рассеянно думала о том, что для выражения своей глубокой индивидуальности Влада нашла далеко не лучший способ. Она пробежала мимо привычного бомжовского сообщества, которое завтракало, чинно усевшись кружком вокруг люка. Молодая бомжиха, что-то жуя, держала в руке треснувший «волшебный» шар и трясла его, пристально и с каким-то детским восторгом глядя на кружащуюся внутри золотистую метель. Старуха тускло смотрела на нее и качала головой в грязном платке, что-то бормоча себе под нос. — Тебе тут кое-что принесли, — сказал Стас, когда Кира захлопнула за собой входную дверь и столкнулась с ним в прихожей. — В столовой лежит. Похоже, этот тип не шутит… А я пошел. Пока. Он чмокнул ее в щеку и выскочил за дверь прежде, чем Кира успела хоть что-то ответить. Сбросив кроссовки, она быстро прошла в гостиную и остановилась, изумленно глядя на роскошный букет темно-красных, почти черных роз, лежавший на столе. На атласных лепестках и округлых зеленых листьях сияли капли воды, в воздухе витал едва уловимый тонкий благородный запах. Кира подошла ближе и взяла пристроенную на букете маленькую открытку, на которой был изображен пушистый котенок, который сидел, понуро уставившись на свои лапы с самым разнесчастным видом. Недоуменно улыбнулась и открыла ее. «Умоляю, простите за ноги! Жду среды» Вместо подписи был нарисован смайлик, и Кира фыркнула, глядя на фиолетовую рожицу, которая улыбалась ей как-то искательно. Покачала головой, потом схватила розы в охапку и с наслаждением уткнулась носом в нежные бархатистые лепестки. После чего выражение ее лица стало деловитым, и она внимательно пересчитала цветы. Роз было двадцать пять — немалые деньги, и она с удовольствием и интересом подумала о том, что, возможно, этот шикарный букет может предвещать весьма приятные изменения в ее жизни. Жаль только, что цветы не простоят долго. Ни одни цветы не выдерживали в этой квартире больше суток. Наполнив водой самую большую вазу, Кира поставила розы в спальне, но темно-красные красавицы произвели неожиданный эффект — вместо того, чтобы украсить комнату, они настолько ярко подчеркнули всю ее обшарпанность, что смотреть на спальню стало противно, и она показалась Кире совершенно убогой. Она недовольно взглянула на цветы, но оставила их на прежнем месте. Потом перетряхнула свою постель, надеясь, что каким-то чудом кулон появился, но, разумеется, этого не случилось. Позавтракав и собравшись, Кира вышла из дома — теперь уже в отличном настроении. Ветер немного утих, и на улице потеплело, но небо по-прежнему оставалось пасмурным. Она шла, весело стуча каблучками, и на ее губах то и дело против воли появлялась улыбка. Кира чувствовала в себе необычайную приподнятость и восторг, и даже с попавшейся навстречу Ниной поздоровалась так приветливо, что та остановилась на секунду, с обиженным удивлением глядя ей вслед. Проходя мимо ореховой рощицы, Кира увидела Лорда, с деловитым видом сновавшего между деревьями. Лорд тоже увидел ее и застыл, внимательно разглядывая и насторожив острые уши, но Кира уже не смотрела на него. У угла дома стояли Князев и Софья Семеновна и о чем-то разговаривали. Кира не слышала слов, но, судя по их жестам, беседа носила бурный характер, причем Вадим Иванович явно напирал на старушку, и в его голосе, доносившемся до Киры, звучала отчетливая ярость. Софья же Семеновна всплескивала руками и отчаянно мотала головой, явно пытаясь в чем-то его разубедить. Внезапно лицо Князева задергалось, и он сделал резкий шаг вперед. Софья Семеновна отпрянула, и до Киры долетел обрывок ее возгласа: — Я тебя уверяю… ничего… но ты не имеешь права!.. Князев мотнул головой и отвернулся, явно собираясь уйти. Софья Семеновна схватила его за локоть, и в этом жесте было что-то отчаянное. — Старички поссорились… — недоуменно пробормотала Кира, и в этот момент что-то мягкое дотронулось до ее ноги, и она опустила глаза. Рядом с ней стоял Лорд, и в выражении его загадочных, умудренных глаз было что-то удивительно восторженное. Его хвост приветливо качался из стороны в сторону. Это изумило Киру. Обычно надменный пес едва удостаивал ее вниманием. Она наклонилась и погладила овчарку по голове, и хвост заходил из стороны в сторону так быстро, что за его движениями почти невозможно было уследить. Лорд сощурился и неожиданно тонко, по-щенячьи, тявкнул. — Лорд! — послышался удивленный голос Софьи Семеновны. — Доброе утро, Кирочка… Лорд, иди ко мне, не приставай к человеку! Лорд отбежал на несколько шагов, но тут же повернулся и жалобно заскулил, топчась на месте. Такое поведение было ему совершенно несвойственно. Казалось, что пес находится в страшной растерянности. — Лорд! Овчарка еще раз тявкнула, махнула хвостом, словно извиняясь, и умчалась к своей хозяйке, уже стоявшей в одиночестве. Кира пожала плечами, повернулась и пошла к дороге, говоря самой себе, что, похоже, все в этом мире сговорились по очереди заморочить ей голову. Две пары глаз внимательно наблюдали за ней, пока девушка не перешла дорогу и не скрылась среди парковых туй и кипарисов. Одни глаза смотрели настороженно и внимательно, в других светились восторг и обожание и глаза эти принадлежали не человеку. * * * — Хм-м-м… — сказала врач, шурша длинной лентой ЭЭГ и внимательно разглядывая ломаные зигзагообразные линии. Это была светловолосая женщина средних лет, с суровым лицом и такими могучими формами, что Кире, наблюдавшей за ней, подумалось, что окажись врач, даже безоружная, на арене древнеримского цирка, она бы без особого труда обратила в постыдное бегство добрый десяток мускулистых гладиаторов и львиный прайд в придачу. Вика, заглянув врачу через плечо, пошевелила бровями и тоже глубокомысленно сказала: — Да-а-а… Хм-м-м… В конце концов, Кира, которой уже надоело мерзнуть на кушетке в скудноодетом виде, впрыгнула в сапожки, подошла к врачебной группе, взглянула на темные зигзаги, которые ей абсолютно ничего не говорили, и тоже протянула: — Хм-м-м!.. — Брысь обе! — вдруг рявкнула врач, и подруги мгновенно оказались в разных концах кабинета, словно их отнесло сильнейшим порывом ветра. — Мало того, что я занимаюсь этим вместо обеда, мало того, что этим вообще занимаюсь я, а не Анька, которая опять где-то шляется!.. так они мне тут еще и будут цирк устраивать! Минина, я сделала тебе одолжение… — За деньги, — напомнила Вика с невозмутимым видом. — Лорик, не злись! Когда ты злишься, то очень бурно дышишь, и на тебе может порваться халат. — Я могу, наконец, одеться? — жалобно напомнила Кира о своем существовании и удостоилась недовольного врачебного взгляда. — А ты еще не одета? — Но вы же сказали… — Вика, уйди со света! Перестань мельтешить, наконец! — Я переживаю за подругу, — Вика села на стул и закинула ногу на ногу. — А когда я переживаю, мне нужно постоянно находиться… — Заткнись! — Ладно. Кира застегнула последнюю пуговицу на пиджаке и трагически прогундосила: — Каков приговор, доктор? Сколько мне осталось? — Похоже, что ты такая же ненормальная, как и Минина, — заметила женщина, не поднимая головы. — Вы, случайно, не родственницы? — Практически. — Это сразу заметно. Ну, что ж, я не вижу никаких отклонений, все в полной норме, — Лариса положила ЭЭГ на стол. — Так посмотреть — отличный, здоровый ритм. — Это могло быть что угодно, — пробормотала Вика, разглядывая свое колено. — Судя по тому, что она описала… В любом случае, лучше пройти полное обследование. У тебя есть деньги, Кира? — Придется достать. — Иди лучше в платную, на первом этаже. У них и оборудование что надо, да и обследуют качественней. Так вроде здоровая девчонка, но лучше не рисковать. Если было, то неспроста. Значит, говоришь, никаких эмоциональных переживаний не было? — Нет, я просто спала. Кажется, мне и не снилось ничего, — отозвалась Кира, садясь на кушетку и болтая ногами. — И сексуальных отношений в эту ночь не было? — К сожалению нет. Вика фыркнула, но тут же сделала серьезное лицо, когда Лариса уничижающе посмотрела в ее сторону. — Так или иначе, займись этим поскорее — не тяни. — Ты говоришь о сексуальных отношениях? — уточнила Вика, поправляя волосы. — Я говорю об обследовании! — отрезала Лариса, едва сдерживая смех. — Вика, когда-нибудь ты договоришься, и я выкину тебя в окно и, заметь, никто меня за это не упрекнет. Главврач, так вообще на руках носить будет. — Интересно, как это будет выглядеть, если учесть, что Виктор Борисович ростом полтора метра и весит не больше пятидесяти килограмм вместе с одеждой и именным фонендоскопом… Лариса махнула на нее рукой и внимательно посмотрела на Киру. — В общем, ты поняла, девчонка, да? На данный момент никакой аритмии, ничего настораживающего я не вижу. Но ты не расслабляйся. Займись обследованием. — Хорошо. Все равно вы хоть немного, но успокоили. Лариса кивнула, быстро строча что-то на листе бумаги, потом сунула его в Кирину тощую медкарту, положила туда же ЭЭГ и протянула ей. — Спасибо, — сказала Кира, принимая медкарту. Лариса снисходительно кивнула. — На здоровье. А теперь выкатывайтесь отсюда — я хочу, наконец, пообедать! Когда подруги уже покидали кабинет, Лариса вдруг резко встала. — Вик, на минутку задержись! Вика прикрыла дверь и оглянулась. — Знаешь что, отведи-ка свою подругу на рентген прямо сейчас. Пусть ей снимут грудную клетку. — Ты все-таки что-то заметила? — встревожено спросила Минина. Лариса покачала головой. — В том-то и дело, что нет. Но лучше подстраховаться. — Интуиция? — осведомилась Вика, потирая бровь. Лариса пожала могучими плечами. — Черт его знает! Но что-то у нее там не то… Надеюсь, что я ошибаюсь. Вика посмотрела на нее долгим, тяжелым взглядом и молча вышла. Кира нетерпеливо прохаживалась по коридору, посматривая на часы. Вика взяла ее под руку, и они пошли к лестнице. — Что она тебе сказала? — Это по работе и тебя не касается, — Вика придержала Киру на лестнице и развернула в сторону двери на следующем этаже. — Куда ты так рванула?! Пошли-ка, подруга, сразу тебя и сфотографируем изнутри, чтоб по двадцать раз не ходить… Кира резко остановилась. — Вы думаете, у меня туберкулез? — Господи, Сарандо, чего ж тебе вечно всякие ужасы сразу в голову лезут?! — Вика всплеснула руками. — И почему именно туберкулез? — Где-то я слышала, что сердцебиения проистекают из серьезных болезней типа туберкулеза… — Или идиотизма! Больше слушай всякую ерунду! И не забывай, что из нас двоих врач я! — Ты не врач, а жалкая медсестра! — Не груби тете! Я знаю, почему ты злобствуешь — потому что я совратила твоего брата и при этом не имею собственного брата, которого могла бы совратить ты. — Я игнорирую твои колкости! Глупо прислушиваться к словам столь скорбного умом создания, как ты… — Кира сбавила ход, глядя на очередь, волнующуюся перед дверью рентгенкабинета. Обступив стоящую в дверях медсестру в бледно-зеленой форме, люди наперебой громко выражали свое негодование, а та лишь разводила руками. — Что там такое?.. — недовольно пробормотала Вика. — Постой тут, я узнаю. Она подошла к сестре, перебросилась с ней несколькими словами и вернулась еще более недовольная, чем раньше. — Не повезло тебе. Свет только что вырубили и неизвестно, когда дадут. Похоже, авария. — Ну, конечно — как мне нужно сделать рентген, так у вас сразу кончается электричество! — проворчала Кира, поворачивая обратно. — Можно подождать — вдруг… — Некогда мне ждать — на работу надо! Иначе дядька мне голову открутит или уволит, что хуже, конечно, гораздо. — Понимаю… Но ты ведь успеешь выкурить сигаретку с бедной, нерадивой медсестрой? — Только из уважения к твоему преклонному возрасту. Спустившись по лестнице, они прошли через гулкий холл и остановились на крыльце между двумя толстыми колоннами. Кира покрутила головой по сторонам, недовольно созерцая людей на остановке и притулившийся рядом маленький базарчик, потом потерла ноющий висок — в последнее время у нее частенько болела голова. — Ну, и куда мы переместим свои роскошные тела, дабы насытить кровь порцией никотина? — Пошли к ДКЦ, — Вика махнула рукой через дорогу, на пятиэтажное здание, перед которым в окружении розовых кустов стояли несколько скамеек. Кира кивнула, и они пошли вдоль базарчика к переходу. Вика притормозила около фруктового лотка и равнодушно спросила: — Почем апельсины? — По шесть, — отозвалась продавщица, на мгновение оторвавшись от потрепанного марининского детектива. — Выбирайте, хорошие, сладкие! Вика перебрала несколько апельсинов, задумчиво подвигала бровями и хотела уже было отойти, но Кира, почти вплотную приблизив губы к ее уху, прошипела: — А ну положь апельсин на место! Вика сделала недовольную гримасу, и апельсин появился в ее руке, словно из воздуха. Она вернула его на лоток и пошла прочь, увлекаемая гневной дланью подруги. — Не знала, что ты до сих пор этим промышляешь! — Это просто тренировка! На тот случай, если я останусь без работы. — И не стыдно тебе?! У нее бы была недостача из-за тебя! — Кира, я эту бабу знаю — поверь мне, недостачи у нее никогда не будет!.. — Вика придирчиво отряхнула ладонью скамейку и поставила на нее сумку, потом села сама. Кира тоже села, рассеянно глядя на глянцевитые листья роз. Вокруг шумели машины, и сквозь этот шум доносился перезвон колоколов Покровского собора. Справа, за железной оградой ветер чуть колыхал ветви огромных акаций и елей, возносившихся над старым кладбищем, плавно переходившим в парк. — Расскажи еще раз про то, что с тобой было ночью, — Вика наклонилась и сорвала желтоголовый одуванчик. — Хотя нет, это я уже наизусть знаю… лучше расскажи, что было перед этим. — Что ты имеешь в виду? — Кира вытащила сигареты. Вика сжала пухлые губы и похлопала цветком себя по подбородку, оставив на нем пятно желтой пыльцы. — Возникали ли у тебя раньше какие-нибудь странные ощущения? Я не говорю о боли… Просто странные ощущения. Может, ты чувствовала иногда, что с тобой что-то не так? Кира нахмурилась и принялась крутить на указательном пальце свой любимый перстень чешского стекла в виде сияющего красного цветка. — Я скажу, если ты не скажешь Стасу. — Почему это я должна что-то ему говорить? — обиженно спросила Вика, раздирая стебель одуванчика на закручивающиеся кольцами полоски. — Я твоя подруга или где?! Кира вздохнула и сбивчиво рассказала ей все — и о своей подозрительности, и о снах, и об ощущении чьего-то постоянного наблюдения, и о видениях, и даже о пропавшем украшении и неизвестно зачем вылепленной собачьей экспозиции. Выслушав, Вика надолго замолчала, потом повернула голову и уставилась Кире в глаза — и делала это до тех пор, пока та не воскликнула: — Что?! — Скажи мне, милое дитя… — Вика чуть склонила голову набок, продолжая смотреть подруге в глаза, — а ты… ничего не принимаешь? — Принимаю? — растерянно переспросила Кира и тут же возмутилась. — Ты про наркотики?! Да упаси боже! Вот уж к чему никогда тяги не испытывала! Как сказал один мой знакомый, алкоголь гораздо лучше наркотиков!.. Почему ты спросила? — Да так… не бери в голову, — Вика положила одуванчик себе на колено. — Меня настораживает другое… Ты говоришь, что сейчас рано ложишься спать, что у тебя сонливость по вечерам, а ведь ты всегда была полуночницей. — Это из-за работы… — Глупости, ты и раньше работала! Сонливость может быть связана с пониженным давлением. Между прочим, ты какая-то бледная в последнее время — тебе никто не говорил? Тонометр дома есть? Кира покачала головой. — Я тебе дам на время — составишь мне недельный график своего давления — утреннего и вечернего… И что же это за знакомый говорит такие мудрые вещи? Он симпатичный? — В молодости может, и был, но сейчас ему лет сто! — Кира стряхнула забравшегося на ногу муравья. — Ну, не сто… но не меньше шестидесяти. Я с ним на утренней пробежке встречаюсь. Очень интересный тип… — она заметила поблескивание в глазах Вики и поспешила еще раз добавить: — Но он очень старый, так что нечего так на меня смотреть! — А ты проверяла? — Вика выпустила изо рта облачко сигаретного дыма. — Вот один мой знакомый говорил, что старых мужчин не бывает — бывают безнадежно утомленные мужчины. Так что может твой знакомый еще о-го-го! — Тебя, как обычно, сносит на пошлости! — сердито сказала Кира. — Твоя глупая бесформенная голова забита одними лишь плотскими желаниями, а… — Ими забита как раз не голова, — Вика запустила окурок в урну. — Кстати, о плотских желаниях… Ты не могла бы поговорить со Стасом? Меня он не слушает. Видишь ли, в мои отношения с мужчинами входит, чтобы они хотя бы иногда проводили со мной ночь, но он каждый вечер подхватывается и несется домой, словно его там не сестра ждет, а грозная жена! Он утверждает, что никак не может оставлять тебя на ночь одну… но тебе ведь не пять лет, Кир! Конечно, если тебе там страшно по ночам, это другое дело, но если… — Я уже говорила с ним на эту тему — и не один раз! — Кира виновато покосилась на нее. — Но он и меня не слушает! Стас почему-то вбил себе в голову, что стоит мне остаться ночью одной, как квартиру тут же вынесут, а меня изнасилуют и убьют или сначала убьют, а потом изнасилуют… неважно! Уж не знаю, как его переубедить… Может, твои чары недостаточно эффективны? — она шутливо толкнула подругу в бедро, но Вика, вопреки обычному, не отреагировала на юмор, только неопределенно покачала головой и тут же закурила новую сигарету. Ветер растрепал ее темно-рыжие волосы, и она внезапно стала выглядеть очень уставшей и очень несчастной. — Слушай, — произнесла Кира с легкой тревогой, — надеюсь, ты не имела глупость в него влюбиться?! — Вот чего нет! — возмутилась та. — Тогда в чем дело? — Не знаю. Он нравится мне, но… — Вика пожала плечами. — Нет, конечно, он очень хорошо ко мне относится, он мил и предупредителен, но я знаю его не лучше, чем в первый день знакомства. Иногда он смотрит… как-то насквозь, словно меня нет… и иногда мне кажется, что он живет в какой-то параллельной плоскости, которая никак не может пересечься с моей. Он кажется каким-то… не странным, нет… он кажется каким-то слишком отдельным. И, честно говоря, еще ни один мужчина, которому я предлагала остаться на ночь, не отказывался от этого… так долго. — И тебя это задевает. — Дело не в этом. Дело в том, что мне кажется, что на самом деле Стас хочет остаться, но что-то заставляет его уйти. И я не знаю, что. — Клянусь всеми богами всех пантеонов, что это не я! — Кира взглянула на часы. — Если говорить откровенно, то нарисованный тобою портрет Стаса мне совершенно не знаком… Но, Вика, если все так сложно — просто брось его! Стас, конечно, мне брат, но он появился двадцать лет спустя, и все эти двадцать лет я дружила с тобой. Я вовсе не хочу, чтобы он заморочил тебе голову! — Я не хочу его бросать, — Вика хмуро смотрела на сизую дымную спираль, выматывавшуюся из кончика тлеющей сигареты. — Пока не хочу… Ладно, это все лирика… Ты давай, быстрее окучивай того юношу с танцев, он сейчас тебе очень пригодится! Ни к чему влачить одинокое существование, особенно весной! Миндаль уже цветет… а скоро пойдет сирень, теплые вечера, романтика, все дела… Нужно успеть вволю нагуляться, пока город не наводнили приезжие. А гулять вчетвером будет очень неплохо — мы, красивые и стройные, и наши мужики — тоже так ничего себе… Так что поторопись! — Постараюсь. Как только, так сразу пришлю тебе телеграмму. Что ж, до нескорой встречи, унылая груда дряблой протоплазмы, восседающая среди роз! — До свидания, дряхлый слизистый монстр, ужасающий Вселенную ноздреватым ликом своим! Кира смущенно-кокетливо отмахнулась ладошкой. Вика крутанулась на каблуке, отчего ее незастегнутый френч распахнулся, явив короткую кофту, низко вырезанные джинсы и голый сливочный живот. Кира сделала реверанс. Вика отдала пионерский салют. После чего они помахали друг другу и разошлись в разные стороны, очень довольные собой. Вика запрыгнула в подъехавший топик. Кира перебежала дорогу, вскочила в автобус, где, сев на свободное местечко возле окна, принялась размышлять над выражением лица брутальной медицинской Ларисы, над словами Вики и над своей возможной болезнью. Почему-то в голову упорно лез туберкулез, и в сопровождении этого уродливого и пугающего призрака она доехала до конечной, дошла до КПП, и только за ним призрак отцепился и канул куда-то в пропитанный дымом и морем воздух. Первым, кого она встретила, был дядя. Иван Анатольевич стоял возле перил и курил, рассеянно глядя на рабочих, тащивших куда-то длинную доску. Увидев Киру, он выбросил окурок и быстро спросил: — Ну, как прошло? — Мимо, — Кира остановилась на нижней ступеньке. — Ничего определенного сказать не могут, нужно пройти обследование, но сердечный ритм нормальный, и на первый взгляд все нормально… В общем, там видно будет, — она вздохнула. — Неужели наследственность сказывается? — Какая наследственность? — дядя Ваня открыл перед ней дверь. — У нас в роду сердечников вроде не было. — Как же, а бабка?! — с негодованием воскликнула Кира. — Она же постоянно с сердцем маялась… — С чего ты взяла? — насмешливо отозвался он. — Вот уж с чем у тети Веры проблем не было, так это с сердцем! Несмотря на возраст, она была здоровей меня с Аней вместе взятых! — Как?.. — Кира остановилась, ошеломленно глядя на него. — Погоди, но ведь она умерла от разрыва… — Да, и, честно говоря, меня это удивило… Естественным путем, думаю, это вряд ли бы случилось. Может, сильно напугал кто… — Иван Анатольевич неопределенно развел руками. — Погоди, но ведь она лежала в больнице! Дядя внезапно смутился. — Да… конечно. Но это было лишь обычное обследование… Так или иначе, тут тебе волноваться нечего. Если б у тети Веры были проблемы с сердцем, я бы знал. А их не было. Часть 2 Темное эхо В конце апреля погода менялась с такой же умопомрачительной скоростью, как меняются желания капризной женщины. В один день природа нежилась под теплым ярким солнцем, играла яркими цветами, всюду пахло зеленью и распаренной землей, стремительно тянулись вверх травы, выбрасывая зеленые щетинистые колоски, качали головками весенние цветы ярких желтых и лиловых красок, и уже пушились одуванчики, и порхали бабочки, и зажигались белые свечи каштанов, и фруктовые деревья набрасывали на себя душистые белые и розовые покрывала, и всюду вырастали рыхлые конусики муравейников, а в степи у своих норок блаженствовали на солнце сонные тарантулы, и жители города ходили в легких куртках нараспашку, а то и просто в свитерах и рубашках, и все девушки были яркими и нарядными и уже казались загорелыми, и золотистый солнечный свет и ярко-голубое южное небо отражались в их глазах и многие люди уже гуляли у моря, и море казалось добродушным и игриво шлепало легкими волночками по цветной гальке, словно говоря, что на самом деле оно не такое уж мрачное и коварное, каким казалось совсем недавно… А над морем, на скалах, древний город, пронизанный солнцем, чудился волшебным видением, сказочным призраком, который вот-вот воспарит и уплывет куда-то к горизонту, куда вскоре медленно и как-то томно уйдет солнце, обещая еще более чудесный день, и за ясным вечером следовала такая же ясная ночь. Но на следующее утро солнце словно забывало о своем обещании и не показывалось, и начинал дуть сильный пронизывающий ветер, и серое небо опускалось, придавливая верхушки деревьев, и прятались бабочки, и тарантулы забивались в норки, все вокруг становилось блеклым и унылым, и с деревьев сыпались цветы, и люди плотнее застегивали куртки, а некоторые — и пальто, и море ревело и билось о скалы, и от него тянуло холодом, и древние развалины казались мрачными и неприглядными, и вчерашняя весна словно была сном. И так тянулось несколько дней, а потом весна возвращалась и все начиналось заново, пока инициативу у нее вновь не перехватывала неизвестно откуда взявшаяся осень. Но эта последняя суббота апреля была весенним днем, и почти с самого утра Кира сидела во дворе, на одной из скамеечек возле стола. Стас был на работе, Вика тоже, у Сергея обнаружились какие-то дела, а просиживать такой чудесный день в квартире, куда никогда не заглядывает солнце, Кире не хотелось. Она долго бродила возле моря, а теперь, отвоевав у шахматистов и нардистов часть стола, разложила на нем материал и инструменты и дала волю своим пальцам, истосковавшимся по творчеству. Разумеется, опять никакие лампы или сюрреалистические цветочные горшки не получались, в голове не возникало никаких образов, и мысли следовали исключительно путями реальности. Она работала с удовольствием, но в то же время раздраженно думала, что глупо заниматься простым копированием того, что видишь вокруг. Оно и так есть. Почти все скамейки были заняты неизменным контингентом. Софья Семеновна, как обычно, читала какого-то классика, покуривая сигаретку, Нина вязала, Таня и Мила курсировали с колясками в окрестностях двора, прочие женщины упоенно болтали. Князев, несмотря на теплую и даже жаркую погоду так и не снявший свой мешковатый теплый плащ, изредка выглядывал из-за газеты в облаках сигарного дыма и передвигал фигуры на шахматной доске, каждый раз погружая этим Сан Саныча в состояние мучительной задумчивости. Нардисты лениво бросали кости, тянули «Жигулевское», жалуясь, что вкус у него совсем не тот, что был в восьмидесятые, и глазели на ноги проходящих вдалеке девушек. На качелях по очереди катались четырехлетние девочки-близняшки из соседнего дома. Дворничиха, вооружившись устрашающего вида косой, выкашивала траву вокруг ореховой рощицы, а вокруг нее вилась молодая бомжиха, путаясь в собственных ногах, и с пьяной хрипловатостью выговаривала свое ежеутреннее заклинание. — Зин, дай косу! Зин, ну дай покосить! Ну, Зин! Но та только безжалостно отмахивалась, и Кира, которой до сих пор не приелась эта сцена, фыркала, после чего снова возвращалась к работе. Сидевшая рядом с ней на скамейке пятилетняя внучка Нины, живая и смышленая девчушка, совершенно не похожая на свою бабушку, наблюдала за действиями ее пальцев с искренним восхищением. Кира уже несколько раз пыталась изгнать ее со скамейки, над которой плавали клубы дыма, но Настя только упорно мотала головой и цеплялась руками за скамейку. Нина же, увлеченная вязанием, не обращала на это внимания. — Вот, — наконец сказала Кира, ставя фигурку на стол, и Настя приоткрыла рот, с восторгом глядя на маленькую копию самой себя, сделанную из яркого пластилина. Кира изобразила ее в длинном сказочном платье, хотя на Насте были джинсы и свитер, в остальном же она ни в чем не отступила от оригинала, и у фигурки были те же косички, улыбающийся рот и вздернутый нос. — Здорово! — Из глины бы вышло лучше, — заметила Кира. — Кроме того, глину можно было бы потом раскрасить, чтобы было видно твои веснушки. Но глина, извини, мне нужна для работы. — Можно я бабушке покажу?! — Ну конечно. Настя подхватила фигурку и умчалась. Кира вытерла прихваченной из дома тряпкой испачканные руки и, пользуясь уходом Насти, закурила, тут же заслужив неодобрительный взгляд нескольких пожилых женщин. Потянулась и вздрогнула, когда ее нога толкнула в бок устроившегося рядом, под столом, Лорда. Но тот лишь моргнул в ответ и снова положил морду на лапы. Возле него лежала Буся, выставив толстый лысый живот, и задумчиво смотрела на Киру. Кира уже заметила, что и тетя Тоня, и Софья Семеновна несколько раз недовольно и в то же время удивленно поглядывали в их сторону и несколько раз окликали, но собаки так и не сдвинулись с места. — Да у тебя настоящий талант! — сказали сзади, и Кира, лениво повернув голову, взглянула на подошедшую Софью Семеновну. — Удивительное мастерство. — Не нужно таланта, чтобы что-то скопировать, — отозвалась Кира. — Это просто поделки. К тому же, грубые поделки. Я не скульптор и никогда им не буду. Я занимаюсь керамикой. А это — баловство. — Я бы не сказала, — Софья Семеновна окинула взглядом пластилиновые фигурки Буси и Лорда, парочки динозавров и нескольких обитателей двора, сидевших сейчас на скамейках. Улыбнулась, глядя на саму себя, сидящую на пеньке с длинной трубкой вместо сигареты и ноутбуком на коленях вместо книжки. Потом взяла другую фигурку — человека в плаще и очках, замахивающегося на невидимого противника огромным шахматным конем. — Гляди-ка, Вадим, это же ты! Удивительно похоже! — Да, что-то есть… — темные очки выглянули из-за газетного листа. — Правда, в жизни я не такой зеленый. — Это художественная вольность. К тому же, у меня не такой уж богатый выбор, — Кира кивнула на пластилин. — Черный уже кончился, правда, есть еще желтый… но он не слишком выразителен. А зеленый приятен для глаз. — Это наполняет меня радостью! — буркнул Вадим Иванович и снова спрятался за газетой. Софья Семеновна поставила фигурку. — Жаль пластилиновые недолго простоят. А почему из глины не делаешь? — У меня ее мало… Да и здесь, на улице… Глину надо размочить, размять, положить на гипс, чтобы он забрал воду, и только потом… К тому же, я вся перемажусь. — Ты могла бы их продавать. — Господи, Софья Семеновна, да кому это надо?! Это слишком обычно… нет, аромалампы, бочонки для специй, оригинальные цветочные горшки — вот что пользуется спросом! Настя вернулась бегом и аккуратно поставила фигурку на столешницу. — Ну, и что сказала бабушка? — поинтересовалась Кира. — Сказала, что я испачкаюсь, — сердито ответила Настя, явно недовольная реакцией Нины. — И сказала, что глупо тратить столько денег на пластилин! — Твоя бабушка ничего не понимает, — Софья Семеновна заглянула под стол. — Лорд, что ты тут разлегся, людям мешаешь?! Пошли! Лорд! Пес задумчиво посмотрел на нее и снова умостил голову на лапах. Его хозяйка хмыкнула. — Что с ним такое? Прямо как прилип к тебе в последнее время. — Я тут не при чем. И колбасу в карманах не ношу. — Да он бы и не взял у тебя… Лорд, ко мне — кому сказала! Овчарка неохотно встала и с недовольным видом поплелась вслед за Софьей Семеновной к скамейке. Настя уселась на свое место, выжидающе уставившись на Кирины руки, и та невольно улыбнулась. — Ну, кого бы нам еще слепить? — Их, — решительно сказала Настя и вытянула руку в том направлении, где возле своего люка сидело бомжовское сообщество, едящее плавленые сырки и пускавшее по кругу пакет кефира. Молодая бомжиха уже присоединилась к ним и теперь возбужденно в чем-то их убеждала. — Почему их? — удивилась Кира. Девчушка секунду думала, после чего привела убедительный аргумент. — Они смешные. — Да? — Кира покосилась на колыхавшуюся от легкого ветерка газету в руках Князева. — Ну… на всех у меня пластилина не хватит. — Тетенек, — сказала Настя и скорчила рожу. — Только сделай их еще страшнее! — Милая девочка, — заметил Вадим Иванович из-за газеты. — И зачем же тебе страшные тетеньки? — Я покажу их Светке! — горячо ответила Настя, полная заботы о ближних. — У нее во дворе таких нет. — В каждом дворе есть что-то свое, особенное, — рассеянно пробормотал Сан Саныч, в раздумье терзавший пальцами свои уши. — Который год уж гляжу на эту компанию. Прижились возле люка, тепло… В принципе, нам с ними повезло, тихие, Артемовне мусор убирать помогают… и других на свою территорию не пускают. Запах только от них, конечно… Кстати, что-то я уже несколько дней Колю толстого не видал. Кира машинально кивнула, только сейчас осознав, что действительно уже какое-то время не видит усатого толстяка — неотъемлемую часть бомжовского сообщества. — Да, пропал куда-то, — отозвался Вадим Иванович, чуть опуская газету. — Жаль, если с ним что-то случилось. Неплохой мужик, чертежник бывший. А они понятия не имеют, куда он девался — сами переживают. Вроде как член семьи. — А вы еще с ними и разговариваете?! — Нина фыркнула, не поднимая головы от вязания. — Делать вам нечего! — Почему нет? — Князев пожал плечами. — Тоже люди. Как и вы. — Слава богу, я не такая! У меня хватило ума свою квартиру не профукать! А уж вам бы… — Нина, ради бога, не начинай! — раздраженно перебил ее Сан Саныч. — Сейчас опять поднимется гвалт на весь двор! Я тебя умоляю — все! Сказала — все! А то сейчас наслушаемся! Нина сердито тряхнула кудряшками, и спицы в ее пальцах замелькали еще быстрее. Сан Саныч передвинул слона и торжествующе сказал: — Ну-ка, ну-ка? Вадим Иванович сложил газету, задумчиво посмотрел на доску и улыбнулся. — Саныч, иногда меня твои ловушки просто умиляют! Проигнорировав слона, он передвинул на свободную клетку пешку, казавшуюся несведущей Кире совершенно безобидной, и сообщил: — Шах. — Ой, напугал! — насмешливо воскликнул Сан Саныч, в то же время глядя на пропущенную пешку с некоторой досадой. — Да я сейчас… Князев указал двумя пальцами на своего ферзя и слона, перекрывавших отступление королю противника, и Сан Саныч посмотрел на эти пальцы сердито. — Но я могу и… — Не можешь, там доска кончается, — Князев усмехнулся и снова развернул газету. — Будет тебе, Саныч, видишь же — безнадежная партия. Тот раздраженно сплюнул и смешал фигуры на доске, проворчав: — Еще? — Ну, давай. — А что с ним могло случиться? — спросила Кира, разминая в пальцах желтый пластилин. — С кем — с Колей? — Князев хмыкнул. — Да что угодно. Машиной сбили, в драке пристукнули, а может, сам помер. С такими людьми никто долго не возится — сама знаешь. Умер — ну и фиг с ним, никто и не вспомнит через пять минут. — Но здесь… — Здесь другое дело. Он тут жил. Вроде как часть нашего двора. А каждый двор — все равно, что свое маленькое государство. Кира кивнула и покосилась на Настю — та болтала ногами и, положив согнутые локти на стол, с интересом слушала. — И я часть двора? — спросила она, наматывая косичку на палец. — А как же — обязательно, — ответил Вадим Иванович с самым серьезным видом. — Даже если я тут только по субботавоскресеньям? — Ну и что? — он шутливо дернул ее за косичку, и Настя хихикнула, уворачиваясь. — Ты здесь полноправная жительница. — Это хорошо, — сказала она, глядя на двигающиеся пальцы Киры. — Дядя Вадим, а почему баба Нина говорит, что ты вредный? И чтоб я перестала приставать к тебе с вопросами, потому что ты можешь поколотить меня своей палкой? Все, кто был во дворе, расхохотались. Нина возмущенно воскликнула: — Настька! Я тебя сейчас… — Молодец, Настена! — сказал один из нардистов. — Сдала бабушку! Вадим Иванович обернулся, и Нина поспешно произнесла: — Да я же в шутку! В самом деле, Вадим Иванович, она же постоянно вам болтовней своей житья не дает! — Она ли?! — Сан Саныч, расставлявший фигуры на доске, хрюкнул от сдерживаемого смеха. — Настя, иди домой — сейчас же! — Не хочу! — отрезала девчушка, изготовившись, чуть что, выскочить из-за стола. — Ты думаешь, я тебе домой не загоню?! — А я тогда на шелковицу залезу! — пригрозила Настя. — И ты меня не снимешь! — Все матери расскажу! — процедила Нина. — Ну вот, петли спустила из-за тебя! Ты меня до больницы доведешь! Кстати, к Лене вчера «скорая» приезжала ночью — сердце у нее прихватило. Мне Оля, ее соседка сказала… напугалась еще так — ей-то, дуре, со сна показалось, что это покойницкая машина… Тоже мне… сглазит еще — слава богу, с тех пор, как за Верой Ларионовой приезжала, так больше и не… — Нина! — резко и зло крикнула Софья Семеновна, захлопывая книгу, и Лорд вскочил, оглядываясь в поисках опасности. — Головой-то думай! — При ребенке-то… — слабо пробормотала одна из женщин. Нина сжалась на скамейке, втянув голову в плечи и стягивая кофту на груди, словно пыталась спрятаться в нее. Князев с хрустом сложил газету и негромко сказал: — Насть, иди-ка на качели. — Да ну, там Олька с Иркой, они дуры такие!.. А что такое поко… — Бегом беги! — прошипел он. — На пять минут. Ну, живо!.. — Что вы сейчас сказали? — очень медленно произнесла Кира, поворачиваясь к Нине. Та съежилась еще больше. — Я просто… — Эта машина приезжала за моей бабкой сюда?! Если она умерла в больнице, почему за ней приезжали сюда?! Значит, она умерла здесь?! В этом доме?! — Кира, послушай… — начала было Софья Семеновна, но она сверкнула на нее глазами. Ее руки делали резкие, хищные жесты. — Я не раз говорила вам про нее, про больницу, и вы сочувствовали, и жаловались на плохие больничные условия, и рассказывали про визит моей безутешной тети… а все это время морочили мне голову?! Это тетя Аня вас попросила?! — Кира, никому не хотелось бы знать, что в его доме кто-то умер, — ровно сказала Вадим Иванович. — Поэтому, тебе совершенно не в чем обвинять свою тетю. Она хотела как лучше для тебя… — У нее нет никакого права это решать! Она должна была сказать мне! А вы… — А вот мы как раз не имеем права вмешиваться в чужие дела, — мягко заметила Софья Семеновна. — Я должна была знать! — упрямо повторила Кира. — Ну, так теперь ты знаешь. И легче тебе от этого? — в голосе «майора» появился холодок. — Она должна была мне сказать! А я узнаю это от посторонних людей! — Действительно получилось очень нехорошо, — согласилась Софья Семеновна, сверля Нину злым взглядом. — Но, Кира, если ты сейчас побежишь к своей тете и устроишь скандал, то будешь глубоко не права! Кира несколько минут молчала, медленно оглядывая сидящих, и все старательно отводили взгляды — даже Вадим Иванович, хотя она все равно не могла видеть выражения его глаз. — Да, у вас тут действительно свое государство, — она вытащила сигарету, и на этот раз ни на одном лице не появилось неодобрения. — Этакий маленький мир. И здесь все все знают об этом мире. Свои законы, свои тайны, свой фольклор, и я, конечно же, всего лишь… — Ты — часть этого мира, — негромко сказала Софья Семеновна. — Ты ходишь среди нас, говоришь с нами. Я не знаю, уедешь ты в ближайшее время или нет, но пока ты здесь — ты часть двора. Никто из нас не желает зла тебе или твоему брату, вас приняли лучше, чем многих, и если тебе не все рассказывают, — она метнула в сторону Нины очередной злой взгляд, — то лишь из соображений твоего же душевного спокойствия. Да, в нашем мире есть тайны, но большей частью они никогда не покидают стен этого мира, а потом просто исчезают. Так они не приносят вреда. — Ладно, — раздраженно произнесла Кира, выдыхая дым. — Я не суеверна, и мне наплевать, был в доме покойник или нет… Но мне хотелось бы… вы же наверняка знаете, где именно она умерла? Если на моей кровати, то я предпочла бы купить другую… И кто ее нашел? — Твоя тетя. Она тогда прибежала ко мне звонить, — сказала тетя Тоня, покачивая своей монументальной прической. — Звонить? Разве у нас телефон не работал? — Ну, не знаю. Может, ей было просто страшно в одной квартире с мертвой… Прибежала и говорит — Вера на полу в гостиной лежит, холодная уже… — Значит, у нее был свой ключ, иначе как бы она ее нашла… — пробормотала Кира. Тетя Тоня пожала плечами. — Ну, я не знаю, это уж ваши дела. Кира хотела было ответить, но тут неподалеку раздался громкий заливистый смех, и она повернула голову. В ореховой рощице стояла Влада, в упор глядя на нее застывшим, почти немигающим взглядом, и курила, а рядом с ней ее мать размахивала руками, пытаясь поймать порхающую над травой крапивницу. — И чего это она вечно смотрит на меня, как на кровного врага… — пробормотала Кира — больше для себя, чем для окружающих, но Антонина Павловна услышала и тут же сказала: — Не обращай внимания — она практически на всех так смотрит. Своеобразная девушка. И без мата вообще не разговаривает. — Еще бы, если ее мать… — подхватилась Нина, и Софья Семеновна прищурилась. — Нина, почему бы тебе не пойти домой! Ты ведь говорила, что тебе еще обед варить. Внучке голодной сидеть, что ли? — Ой, я и забыла про обед, — Нина поспешно начала собирать свое вязание. — Настя! Домой! — Не хочу! — заявила Настя, снова плюхаясь на скамейку рядом с Кирой. — Тетя Кира, а почему ты больше не лепишь? — Расхотелось. — Ну-у! — та обиженно надула губы. — Вот видишь, теперь одна ушла — как ты ее будешь делать?! Кира повернулась и увидела, что молодая бомжиха действительно покинула свою «семью» и снова направилась туда, где дворничиха, прислонив косу к стволу ореха, собирала скошенную траву в мешок. — Зин, ну дай косу! — снова заныла она. — Да я уже все скосила! — огрызнулась дворничиха в сердцах. — Что ты прицепилась?! — Ну вон там еще трава есть… — бомжиха протянула ей сжатый кулак. — Зин, ну дай косу! У меня есть три рубля! Она разжала кулак, показывая дворничихе монеты, и несколько человек во дворе хихикнули. — Потрясающе! — сказал Сан Саныч. — Вместо того чтобы на бутылку потратить!.. Кира зажала себе рот ладонью, глядя, как дворничиха с неохотным видом принимает деньги и протягивает бомжихе косу. Та на пробу махнула ею в воздухе, после чего отошла в сторону и начала скашивать остатки травы, вернее, пытаться это делать. С ее землистого, испитого лица не сходила улыбка безграничного счастья. — Зина с ума сошла, что ли?! — пробормотала Антонина Павловна. — Да она же сейчас себе ноги поотрубает! Бомжиха тем временем срезала еще несколько стебельков, подняв при этом тучу земли и сухих листьев, восхищенно прижала черенок косы к груди, после чего вдруг вскинула косу над головой, словно знамя, и помчалась к остальным бомжам, радостно вопя на бегу: — У меня коса-а-а! У меня коса-а-а! Те встрепенулись, и площадка вокруг люка внезапно опустела, словно бомжей неожиданно сдуло ветром. Кира, хохоча, повалилась лицом на стол, чуть не сломав одну из пластилиновых статуэток. Вокруг плескался смех. — Ну, и где-нибудь еще увидишь такое? — с трудом выговорил Сан Саныч. Кира подняла голову и увидела, что дворничиха уже отняла косу и теперь сурово отчитывает бомжиху, которая стояла с расстроенным видом, как ребенок, у которого отобрали любимую игрушку. — Ох, пойду обедать, — Антонина Павловна с трудом встала и посмотрела на свою собаку, лежавшую у ног Киры. — Буся! Бусенька! Пошли домой! Пинчер в ответ только дернул ухом. Антонина Павловна окликнула его еще несколько раз, после чего подошла, наклонилась и выволокла из-под стола за задние лапы. Подхватила на руки, но Буся тотчас же пронзительно заверещала и начала выдираться, суча в воздухе лапами. — Да что такое с собакой творится?! — недоуменно произнесла тетя Тоня. — Буся! Прекрати! Но ей пришлось прикрикнуть на нее еще пару раз, и только после этого пинчер апатично обмяк и позволил себя унести. Кира без всякого интереса посмотрела им вслед, повернула голову — и как раз вовремя, чтобы увидеть пристальный взгляд Софьи Семеновны, но та сразу же погрузила его в раскрытую книгу. Зато Лорд, лежавший у ее ног, взгляда не отвел, смотрел и смотрел, словно ждал от Киры какого-то поступка или просто слова, может быть, собственного имени, произнесенного вслух. И она чувствовала этот выжидающий взгляд, даже когда отвернулась и снова занялась лепкой. Настя сидела рядом и наблюдала за ее руками, держа на ладонях маленькую пластилиновую саму себя, улыбающуюся веселой пластилиновой улыбкой. * * * Час спустя вернулся Стас, и они вместе пообедали на кухне под задумчивое бормотание закипающего чайника. Кира рассказала ему то, что узнала, но новость, вопреки ее ожиданиям, не вызвала у Стаса изумления или возмущения. Он только поежился и сказал: — Жуть какая! Что-то мне расхотелось сидеть в гостиной по ночам! — Боишься привидения? — Ага. Кто его знает — вдруг она там действительно иногда летает, развеваясь… Что это ты делала во дворе? — Так… лепила всякую ерунду… — Почему не дома? — Дома скучно. Во взгляде брата появилось недовольство. — Вот тебе так интересно сидеть во дворе со стариками? — Я же не сижу с ними каждый день. — Иногда мне так кажется, — Стас бросил ложку в пустую тарелку. Звук получился слишком громким и раздраженным, и Кира удивленно взглянула брату в лицо, но ничего там не обнаружила. — Ладно, пойду, посплю часок… Серега не звонил? — Нет. — Странно… — Чего ты меня все время об этом спрашиваешь? — насмешливо поинтересовалась она, собирая посуду. — Можно подумать, это ты с ним встречаешься, а не я! — Просто меня беспокоит твое будущее. Мне бы хотелось… — Стас, я всего лишь танцую с ним и иногда хожу погулять. При чем тут будущее? — Ну… — Он позвонит, не беспокойся. И ты сразу же позвонишь Вике. — Не понимаю, зачем нам ехать в город всей толпой? — его лицо стало недовольным. — Почему вы не можете поехать отдельно, а мы… — Потому что мы с Викой так решили! — отрезала Кира. — И нечего трепыхаться — будет так, как мы сказали! — Это не трепыхания, это естественный мужской протест против матриархата! — Иди спать — ты мне надоел! — Ты так говоришь только потому, что тебе нечего возразить, — сказал Стас и удалился, мурлыча песенку из фильма «Дуэнья». Кира сполоснула тарелки и чашки, с отвращением посмотрела на увядающие цветы на подоконнике и через несколько минут захлопнула за собой входную дверь. Во дворе за это время практически ничего не изменилось, и из всего контингента не хватало лишь Антонины Павловны, двух женщин, с которыми Кира не общалась, и бомжей, которые убрели куда-то в поисках заработка. Вадим Иванович и Сан Саныч пили пиво и азартно обсуждали политическую ситуацию в стране, но когда Кира села на свое место, замолчали. — Слепите меня, — неожиданно предложил Сан Саныч. — Я красивый. — Вне всяких сомнений, — отозвалась Кира, — но, боюсь, у меня нет столько пластилина… Пиво без водки — деньги на ветер, — она насмешливо кивнула на полупустую бутылку, которую поставил на стол Князев. — Не пью водку, — сказал тот. — Не люблю. — Ее, родимую, любить не надо — ее глотать надо, — пробормотал один из нардистов. — А коньяк? — спросила Кира. — И коньяк тоже, — Князев поправил очки. — Запах не нравится. Пиво люблю и вино… Кажется, это твой приятель? Кира обернулась и с удивлением посмотрела на красную «вектру», которая медленно, словно крадучись, въезжала во двор. Она миновала подъезд, и Кира поняла, что Сергей ее увидел. Машина два раза коротко просигналила, но Кира не сдвинулась с места и лишь приветливо помахала выглянувшему из окошка Сергею, не без удовольствия увидев на его лице озадаченное выражение. Впрочем, она видела такое выражение на его лице каждый раз, как встречалась с ним, и оно появлялось примерно спустя минуту после начала их разговора. Сергей немного подождал, но видя, что Кира продолжает сидеть на скамейке, неохотно вылез из машины и направился в глубь двора, одергивая свой черный френч. Золотой, с черной пластинкой перстень на его указательном пальце ярко блестел на солнце. — Шикарный парень! — насмешливо заметил Вадим Иванович, поднося к губам бутылку, и Кира вызывающе вздернула подбородок. — Да, мне тоже нравится! — Привет, Кир, — сказал Сергей, подойдя вплотную, и наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но Кира дернула головой, и поцелуй пришелся в подбородок. — Здравствуйте. — Здравствуй, Сереженька, — приветливо сказала Софья Семеновна и лукаво прищурилась. — Что же так, Кирочка целый день с нами, стариками просиживает, в такое чудесное солнце, а? — Я приехал как раз, чтобы это исправить! — весело отозвался Сергей. — Ну что, Кир, поехали? Ты переоденешься или поедешь так? А пластилин с собой возьмешь? — он взял со стола одну из фигурок. — Симпатичная штучка. — Это не штучка! — возмутилась Настя. — Это я! — А-а, действительно, я не заметил… — Сергей отвернулся. — Ну так? Стас дома? — Да. Ладно, пошли, — Кира с тяжким вздохом встала, — ты мне все равно перебил творческие порывы. — А это? — напомнила Настя, указывая на стол. — Возьми себе, если нравятся. Только вот эту вот я заберу, — Кира подхватила со стола зеленого человека с шахматным конем в руках. — Вы не против, Вадим Иванович? — Будьте так любезны, — отозвался Князев, и его очки насмешливо блеснули. — Только прошу — не втыкайте в нее иголки. — Фи, граф, так плохо думать о бедной девушке! — Напротив, хорошо. Вам должно льстить, что я вас опасаюсь. — У нее есть оружие пострашнее, — сказал Сергей, дергая Киру за руку. — Она умеет очень противно визжать. — Сочувствую, раз вам пришлось это испытать, — Князев тонко улыбнулся. — Значит, Кирочка вас не обольщает, а запугивает? — Я бы сказал, что… — Идем! — теперь Кира дернула Сергея за руку. На ходу она обернулась и укоризненно покачала головой, но Князев сделал вид, что ничего не заметил. Зайдя домой, Кира первым делом, в обход брата, позвонила Вике и назначила ей встречу на остановке. Узнав о совместной прогулке, Сергей не выказал особого восторга, правда, не стал и возмущаться, а просто пошел в гостиную и растолкал Стаса, спавшего на диване сном праведника. — Мы едем в город, так что надень на себя что-нибудь менее легкомысленное, — заявил он, дергая Стаса за вырез майки, и тот заныл, что никуда не поедет, потому что ужасно и совершенно кошмарно хочет спать! — Так я тебя сейчас разбужу! — угрожающе сказал Сергей, и Кира, успокоенная, повернулась и пошла переодеваться. Вопрос можно было считать решенным. Это был тот случай, чтобы порадоваться тому, что Стас и Сергей так легко нашли общий язык, хотя в другие дни это нередко вызывало у Киры недовольство, особенно когда они объединялись против нее в каком-нибудь вопросе или споре. Познакомив брата с Сергеем, она невольно получила против себя крепкую оппозицию. Из гостиной долетел грохот, потом сонный возглас Стаса: «Сгинь, я тебя презираю!» — и Кира, улыбнувшись, закрыла за собой дверь спальни. Потом открыла шкаф, обозрела свой гардероб, и ее улыбка слегка поблекла. Что надеть? Вика, конечно же, разоденется… А вдруг она понравится Сергею? Как ни крути, Вика-то хорошенькая!.. Она вытащила одну из своих любимых юбок — разумеется, короткую, с красивым широким поясом и с непременными стразами, перебрала все свитера и кофточки, и поняла, что не хочет надевать ни одну из этих вещей. Задумавшись, Кира посмотрела на верхнюю полку, где были сложены те, новые и дорогие вещи Веры Леонидовны, которые она так и не решилась выбросить или отдать. Потом вытащила костюм. Брюки отложила, а легкий, короткий темно-красный пиджак с глубоким вырезом надела и, застегнув пуговицы, посмотрела на себя в зеркало. Пиджак удивительно шел ей, словно она сама его выбирала. У бабушки был очень хороший вкус. И все-таки странно, что она купила эту вещь, не соответствовавшую возрасту. Кира сняла пиджак и встряхнула его. Он был совершенно новым, не надеванным, и его оставалось только прогладить. Быстро сделав это, Кира снова оделась, старательно расчесала и уложила темные блестящие волосы, накрасила губы, надушилась и критически осмотрела себя в зеркале. То, что она увидела, ей очень понравилось. Жаль, что кулон потерялся — он был бы здесь очень к месту. Вспомнив о кулоне, Кира нахмурилась — с того дня она так больше ни разу и не была в больнице, и недавно Вика с полным на то правом отругала подругу за то, что она так и не составила график давления. Когда Кира вышла в прихожую, где Стас и Сергей с наигранно-жеманными возгласами отпихивали друг друга от зеркала, на минуту воцарилась тишина, после Сергей сделал уже знакомое Кире движение, и она поспешно предупредила: — Обойдись сегодня без выпадания в молитвенную позу — я пол не подметала! — Ты просто красавица, — очень серьезно произнес Сергей и осторожно обнял ее, легко прижав к себе. — Жаль, что у меня нет достаточного словарного запаса, чтобы выразить свое восхищение. — Так вырази его хоть чем-нибудь! — сердито сказал Стас. — Господи, и такое чудо я позволяю обнимать вот этому кретину! — Твое разрешение тут не требуется, — заметила Кира и начала обуваться. — Давайте быстрее, Вика уже ждет! — Да, — Стас помрачнел. — Сейчас, Серега, ты поймешь, почему я был против совместных посиделок. Раздельно они милые и чудные девушки, но когда они встречаются, то их сознание резко мутирует, и то, что они говорят, невозможно слушать нормальному человеку! — Ах так?! Я все расскажу Вике! — Не надо! — испугался Стас. — Она пропишет мне ампутацию всего! А я еще так дьявольски молод! * * * Они гуляли. Бесцельно бродили туда-сюда от яркого солнца и до края сумерек, вдоль бухты и по бульвару, мимо длинных клумб, где цвели бархатистые виолы, тагетесы и маргаритки, под каштанами, роняющими на их головы искры-лепестки белых свечей, мимо выставки-продажи картин, среди рядов торговцев сувенирами, глядя на лотки со статуэтками, деревянной посудой и украшениями, расческами и можжевеловыми подставками, шкатулками и стаканами, перстнями с несуществующими в природе цветами из чешского стекла, кольцами, серьгами и бусами из полудрагоценных камней, душистыми маслами и восточными благовониями, ракушками, большими и маленькими, и мертвыми лакированными крабами, печально глядящими на прохожих тусклыми глазами. По спокойному морю, отливающему золотом, мчались катера и ползал туда-сюда паром. Пахло шашлыками, сосисками и креветками. Гуляющих было множество, и вокруг смеялись, и болтали, и открывали пиво, дети бегали с разноцветными воздушными шарами, повсюду фотографировались и играла музыка — везде разная, смешиваясь во что-то невообразимое. — Сегодня какой-то праздник? — удивленно спросил Стас, и Вика кивнула. — Да. Суббота. — То есть, в воскресенье здесь еще больше народу будет? — Если будет такая же погода. Стас, этот город оживает, когда тепло. В сущности, это весенне-летний город. Город, созданный для прогулок. — Этому городу удивительно идет море, — заметил Стас, который, забравшись на парапет, смотрел вниз, на бухту. Перевел взгляд на уродливый мемориальный комплекс, который многие жители города в просторечии именовали «Мечта импотента», поморщился и снова взглянул на бухту. — Вернее, его совершенно невозможно представить без моря. Красиво даже несмотря на то, что везде торчат эти проклятые барные зонтики! Так странно, что я всю жизнь жил в другом месте. — Можно спуститься и посидеть где-нибудь там, внизу, — предложил Сергей, обнимая Киру за плечи. — Взять вина… — Вина? Ты ж за рулем! — Кира, засмеявшись, откинулась на него, потом высвободилась, взяла его за руку, и он провернул ее в алимане. — Это не имеет значения. Я никогда не попадаюсь, а машину могу вести даже без сознания. — Без сознания ты мне будешь мало чем полезен! — Кира качнула бедрами, потом сделала шаг с закрещиванием, и Сергей нервно обернулся. — Ну перестань, тут кругом полно народу. — И что тебя смущает? Я всего лишь танцую. — Ну, здесь не надо, — он поймал ее за руки. — Все смотрят… — Мне на это наплевать! Ба-а, Сережа, да у тебя комплексы?! — У него ревность, как и у меня, — сказал Стас, спрыгнул с парапета и потянул Вику за низкий пояс брюк. — Каждый второй мужик, не говоря уже о каждом первом, так и норовит поглазеть на твой живот! Что это за брюки, душа моя? Это что — мода такая? Ты меня извини, конечно, но у тебя из-за пояса вот-вот лобковая кость покажется! — Ну и что — она тоже очень симпатичная, — Вика шлепнула его по рукам, поманила к себе Киру и взяла ее под локоть. — Пошли вниз! Если вы оба решили сегодня занудствовать, так идите сзади и жалуйтесь друг другу, а мы поищем какое-нибудь симпатичное местечко со стульями достойными наших великолепных бедер, а также ягодиц! Пойдем дорогая. — Пойдем, моя обожаемая! А эти двое индивидуумов могут продолжать украшать окрестный пейзаж своими могучими торсами и всем там прочим. — А я предупреждал, — заметил Стас порозовевшему лицу Сергея и пустился следом за девушками, которые шли, посмеиваясь и нарочито вызывающе вихляя бедрами. Сергей покачал головой и последовал его примеру. Кира и Вика вначале облюбовали открытый бар прямо на берегу, но Сергей презрительно посмотрел на пластмассовые столы и стулья, на снующих между ними детей-попрошаек и цветочниц, на внушительные груды окурков в пепельницах посетителей и увел компанию в небольшой ресторанчик неподалеку, где стулья были мягкими, столы со скатертями и лампами с абажурами, приборы блестели и всюду с парадным видом стояли пальмы в керамических узорчатых кадках, сразу же привлекших профессиональное внимание Киры. Большинство столиков пустовали, возвещая о своей неприкосновенности табличкой «Стол заказан», и лишь за несколькими сидели люди. — Вот вам и море, — сказал Сергей, указывая на широкое панорамное окно, из которого открывался вид на бухту. — Все то же самое. Зато здесь не дует, и пепельницы меняют вовремя. Стас мрачно кивнул, открыв поднесенное меню, взглянул на цены и стал еще мрачнее. — Да, — сказал он, — вид что надо. Прошу вас, сударыни, заказывайте. В крайнем случае, продадите меня в рабство. — Прям уж, в рабство!.. — Вика цапнула к себе меню, и они с Кирой склонили головы, шушукаясь и хихикая, после чего заказали разнообразные салатики, мясное ассорти, десерт и бутылку «Франсуазы». Стас с Сергеем остановили свой выбор на отбивных с гарниром и коньяке, причем Сергей и жестами, и всеми своими мимическими мышцами показал, что количество коньяка никак не повлияет на его водительские способности. Сидевшая за соседним столом большая компания, состоявшая преимущественно из мужчин лет сорока, уже, несмотря на ранний вечер, угрожающе пьяная, оглядела принесенный заказ с веселым презрением, после чего снова погрузилась в шумную беседу с хохотом и звоном рюмок. Но в течение дальнейшего времени некоторые из них то и дело поглядывали в сторону соседей, омывая девушек умиленно-масляными вз