Аннотация: Герой цикла психолог Полынов попадает в плен к космическим пиратам. Цель которых, ни много ни мало — мировое господство.


---------------------------------------------


 Дмитрий Биленкин
 Космический бог
  (Приключения Полынова — 2) 



 1. Корабль, терпящий бедствие


 Не колеблясь Полынов двинул в прорыв ладью. Кинжальный удар, точно нацеленный в солнечное сплетение обороны противника.
 Гюисманс нахмурился. Жёлтыми, как у мумии, пальцами он с сожалением тронул короля. Мельком взглянул на часы.
 — Не повернуть ли доску? — предложил он.
 — Что-то вы рано сегодня сдаётесь, дорогой патер.
 Полынов летел на Марс пассажиром в надежде отдохнуть по дороге от выматывающих обязанностей космического психолога; он даже не представлял, сколь утомительным окажется для него безделье на таком корабле, как “Антиной”. Если бы не шахматы, он и вовсе чувствовал бы себя отщепенцем среди веселья и развлечений, которыми здесь убивали время.
 — О, это сдача с продолжением. Ибо взявший меч от меча и погибнет. Пока вам нравится такая диалектика, верно?
 Костлявое лицо патера раздвинула улыбка. Улыбка-приглашение уголками губ. В Полынове ожил профессиональный интерес.
 — По-вашему, я человек с мечом?
 — Вы тоже. Кто строит — тот разрушает, не так ли? Но диалектика, которой вы поклоняетесь, как мы — богу, она погубит вас.
 — Да неужели?!
 Полынову стало весело. “Это в нем, должно быть, тоже профессиональное, — подумал он. — Лет тридцать человек проповедовал, не выдержал, потянуло на амвон, или, как ещё там называется это место…”
 Он устроил ноги поудобней, оглядел проходившую через салон девушку — ничего, красива, — мысленно подмигнул патеру.
 — Конечно, погубит, — продолжал тот, не отводя взгляда, — ибо закон вашей диалектики гласит, что отрицающий обречён на отрицание. Вы отрицаете нас, придёт некто или нечто, и оно поступит с вами так же.
 — Могу посочувствовать, — кивнул Полынов. — Прихожане не идут в храм, а? Что делать, история — не шахматы, её не переиграешь.
 — Но спираль, и потому путник может вернуться к тому месту, откуда он шёл.
 — Вы сегодня нуждаетесь в утеш…
 Плавный толчок качнул столик. Несколько фигур упало., за стеклянными дверями салона кто-то шарахнулся, но все перекрыл грохот джаза, и ломаные тени танцующих снова заскользили по стеклу.
 — Нуждаетесь в утешении, — закончил Полынов, нагибаясь и подбирая с пола фигуры. — Но софизмы никогда…
 Он поднял голову. Собеседника не было. Гюисманс исчез беззвучно, как летучая мышь.
 Белый король, упавший на стол, тихонько покатился к краю — корабль незаметно для пассажиров тормозил. Полынов пожал плечами, поймал короля, утряс шахматы в ящик и вышел из салона.
 У двери с надписью на пяти языках “Рубка. Вход воспрещён” он помедлил. Музыка доносилась и сюда, приглушённая, однако все ещё неистовая, скачущая.
 — Трын-трава, — сказал Полынов. — Пируем…
 Издёрганные ритмы музыки осточертели Полынову, и он в который раз пожалел, что связался с этим фешенебельным лайнером, с его вымученным нескончаемым праздником.
 В рубке было полутемно, светлячками тлели флюоресцирующие детали шкал, над бездонным овалом обзорного экрана шевелилась синяя паутина мнемографиков, раскиданная по табло.
 — Кто там? — недружелюбно спросил голос, и Полынов увидел Бергера. На груди дежурного пилота болтался радио-фон, ворот форменной рубашки с золотыми кометами был расстегнут. — А, это вы, камрад… Догадываюсь, что вас занесло сюда. Нет, это не метеорный поток.
 — Тогда что?
 Бергер кивнул на экран. Второй пилот отодвинулся. В чёрной глубине среди неподвижных звёзд вспыхивали позиционные огоньки сигналов бедствия.
 — Кто?
 — “Ван Эйк” какой-то. Не слышали о таком?
 — Нет, теперь слишком много кораблей. Но вы-то должны знать, чьи рейсы…
 — Это не рейсовый лайнер.
 — Кажется, вы правы, — вгляделся Полынов. — Разведчик. Но что с ним? Он гасит огни!
 На экране осталась лишь одна красная звёздочка.
 — Авария. Берегут энергию.
 — Радио?
 — Зона молчания. Влетели полчаса назад.
 — Скверно. Так берегут энергию, что не могут промигать о характере аварии?
 — Полетел ретроблок.
 — Это серьёзно.
 — Куда серьёзней. Говорят, что подробности сообщат на месте.
 — Моя помощь не потребуется? Раньше я был врачом.
 — О жертвах не сообщалось. Ага, опять замигали. Сейчас отвалит их шлюпка.
 — Может, лучше нам…
 — Как же! Старт нашей шлюпки услышат пассажиры.
 — Ну и что?
 — Хм! Вы забыли, какой у нас пассажир? — Бергер язвительно усмехнулся. — Дамы, узнав об аварии, чего доброго, валерьянки запросят.
 — Но, но, Бергер, ты потише, — предостерегающе сказал второй пилот. — Вылетишь с работы…
 — А мне плевать. Мы не должны скрывать своих убеждений. Вот товарищ Полынов меня поймёт. На экране метнулась яркая вспышка.
 — Отвалили, — заметил второй пилот.
 Бледно-оранжевая полоска, исторгнутая дюзами шлюпки, медленно росла приближаясь.
 Лишь опытный человек мог ощутить толчок.
 — Классно причалили, — определил Бергер. — Интересно будет взглянуть на гостей.
 — Задержка минимум на тридцать часов, — буркнул второй пилот. Его насупленный профиль заслонил экран.
 — Ерунда, наверстаем, — ответил Бергер. — Хотите пива, камрад?
 Полынов кивнул. Бергер вскрыл жестянку.
 Однако отхлебнуть он не успел. Дверь с грохотом распахнулась. Две тени выросли в проёме. По глазам резанул ослепительный луч фонаря.
 — Какого дьявола! — отчаянно щурясь и прижимая к груди жестянку с пивом, вскричал Бергер.
 — Спокойно, — холодно произнесла тень. — Руки вверх!
 На уровне своей груди Полынов увидел пирамидальное дуло лайтинга. Из рук Бергера выпала жестянка, пенным фонтаном плеснув на пол. Второй пилот вскочил. Нервно дёрнулся лайтинг. Из дула брызнула лиловая вспышка. Второй пилот осел; его перекошенный рот ловил воздух.
 — Руки! — заорала тень. — Не глупить!
 Полынов и Бергер повиновались. Собственные руки показались психологу свинцовыми, когда он их поднимал.
 — Что все это значит?… — прошептал Бергер.
 — Молчать! Кругом! Марш в коридор!
 — Но раненый! — воскликнул Полынов.
 Дуло лайтинга подтолкнуло его к выходу.
 Трясущиеся пассажиры и члены судовой команды были проворно выстроены вдоль стены коридора. Ошеломлённому Полынову казалось, что он видит дурной сон, в который врываются соскочившие со страниц истории эсэсовцы, а их жертвы цепенеют от страха.
 Часовой в сером глянцевом комбинезоне замер у выхода, лайтинг он держал наперевес. Тот, на кого падал его взгляд, сжимался и бледнел.
 Прошло пять минут, и десять, и пятнадцать. Дрожь передавалась от плеча к плечу, как ток. Элегантные костюмы обвисли проколотыми пузырями. Строем белых масок застыли лица. Кого-то донимала нервная икота.
 Часовой вдруг сделал шаг в сторону, пропуская детину с непропорционально крупной, какой-то четырехугольной, словно обтёсанной взмахами топора, головой. Детина пошарил взглядом, ухмыльнулся, подошёл, переваливаясь, к крайнему в шеренге. Хозяйским движением он обшарил его карманы, выхватил бумажник, документы и не глядя швырнул их в сумку. Обыскиваемый — холёный седоусый старик — вытянулся, страдальчески морщась и пытаясь улыбнуться.
 Большеголовый перешёл ко второму, толстенькому бразильцу, который сам с готовностью подставил карманы, к третьему, четвёртому. Поведение бандита отличала заученность автомата. Он неторопливо двигался вдоль шеренги, помаргивая; его сумка пухла.
 У Полынова темнело в глазах от злости. Часовой даже привалился к косяку; лайтинг он установил меж ног; вероятно, баранов он больше бы остерегался, чем этих людей, скованных ужасом. Он и не позаботился подняться на площадку винтовой лестницы, а встал в двух шагах от своих жертв. Крепкий удар в челюсть Большеголовому — вот он как раз поравнялся с Бергером; крайние бросаются на часового; тот, конечно, не успеет вскинуть оружие; отобраны два лайтинга, с двумя бандитами покончено. Сколько их на корабле — шлюпка вмещает пятерых, ну, шестерых…
 Идиоты. Так близко освобождение, так немного нужно для победы — чуточку решимости, молчаливого понимания, уверенности в соседе! Нет, безнадёжно. Здесь безнадёжно. Эти бандиты знают психологию толпы, иначе они не были бы так беззаботны…
 — Я протесту-у-у-ю!
 Все вздрогнули.
 — Я супруга сенатора! Сенатора США! Вы… А-а-а!
 Большеголовый тупо посмотрел на вопившую даму — она дёргалась всем телом, перья райской птицы прыгали на шляпке — и спокойно влепил ей пощёчину. Вторую, третью — со вкусом. Сенаторша, раскрыв рот, мотала головой. Большеголовый раскурил сигарету, глубоко затянулся и с удовлетворением пустил густую струю дыма в лицо женщины. Сенаторша всхлипывала, не смея опустить руки, чтобы стереть слезы.
 “Что же это такое, боже, зачем?” — услышал Полынов прерывающийся шёпот. Он чуть повернул голову и встретился с детской беззащитностью, с мольбой и болью во взгляде девушки. Она стояла рядом с Полыновым. Большеголовый уже поравнялся с ней. Его равнодушное лицо несколько оживилось. Он внимательно осмотрел мальчишескую фигуру девушки — у неё на переносице выступили росинки пота, — пошевелил губами. Его толстые, с нечищеными ногтями пальцы тронули плечо девушки — она вздрогнула, глаза потемнели от гнева, — скользнули ниже. Он засопел.
 — Брось, ты, сволочь! — выдохнул Полынов. Большеголовый, отскочив, вскинул лайтинг; глаза у бандита были совершенно прозрачные. Упреждая выстрел, Полынов обрушил на него бешеный удар правой под подбородок. При этом он почувствовал неизъяснимое удовольствие. Гремя оружием, Большеголовый шлёпнулся о стену, точно куль грязного белья. Поверх голов часовой ударил лучом лайтинга. Как по команде все рухнули на пол. Кроме Полынова и девушки. Она вцепилась в него, стараясь прикрыть собой от выстрела, и тем сковала бросок Полынова к оружию Большеголового. Часовой аккуратно ловил Полынова на мушку. Тот едва успел стряхнуть девушку. “На коленях, все на коленях…” — тоскливо успел подумать он.
 — Отставить! — внезапно гаркнул кто-то.
 Лайтинг часового брякнул о пол. На площадке винтовой лестницы скрестив руки стоял Гюисманс.




 2. Моральная проблема


 Бандит, словно полураздавленный краб, ворочался у ног Полынова. Он мотал головой, разбрызгивая слюну и кровь. Его скрюченные пальцы тянулись к отлетевшему лайтингу.
 Гюисманс прошествовал по коридору, наклонился к Большеголовому и негромко сказал:
 — Встать, дурак.
 Ответом было рычание.
 — Встать, говорю! — Гюисманс заорал так, что даже Полынов вздрогнул.
 Большеголовый утих. Стоя на четвереньках, он силился подняться, но у него разъезжались колени.
 Затаив дыхание, все с тайной надеждой смотрели на Гю-исманса. Он заметил взгляды и холодно улыбнулся.
 — Лицом к стене! — презрительно бросил он. И тотчас обернулся к Полынову.
 — К вам это не относится, любезный. Я ещё не взял реванша за проигранную партию, не так ли?
 Спокойствие этого сухопарого человека в чёрном, его мгновенное превращение из мирного миссионера в вождя бандитов было более жутким, чем выстрелы и насилие.
 Он повелительно крикнул. Вбежали двое в серых комбинезонах. Один подхватил Большеголового и помог тому встать. Другому Гюисманс что-то прошептал, показывая на Полынова.
 Психолога схватили и повели.
 …Когда за ним щёлкнул замок, Полынов не был в состоянии ни соображать, ни радоваться неожиданному спасению. Чужая каюта, куда его втолкнули, плыла перед глазами. Потом он с удивлением отметил её роскошь. Изящный столик из пластика, отделанного под малахит, мягкий ковёр под ногами, две пышные постели, уютный свет настольной лампы. Пахло духами и сигарами. За перегородкой находилась самая настоящая ванная.
 Полынов сел, силясь понять, что бы все это могло значить, почему его заточили в каюту, более похожую на будуар, чем на тюрьму. Объяснения не было.
 Он встал пошатываясь, нажал плечом на дверь. Зачем? Ему прекрасно была известна прочность корабельных запоров.
 — Не глупи, — сказал он себе.
 Из пепельницы торчала недокуренная сигарета. На мундштуке отпечатался след губной помады. Из полуоткрытой тумбочки поблёскивали винные бутылки. Здесь ещё час назад не просто жили, здесь наслаждались жизнью. Что это — умысел, насмешка?
 Но чего-то в каюте не хватало. Чего-то существенного. Да, конечно: стульев. Стульев, которыми можно было бы воспользоваться как дубинками.
 Машинально Полынов повернул ручку телевизора. Как ни странно, телевизор работал. Из стереоскопической глубины экрана плеснулась морская волна, пенный гребень вынес ребёнка верхом на дельфине.
 Полынов смотрел на него, как на пришельца из другого мира. Малыш в восторге бил дельфина пятками по спине, за его плечами вспыхивала радуга брызг. Детский смех наполнил каюту.
 Это было настолько дико после пережитого, что Полынов поспешно повернул выключатель. Смех оборвался.
 “Спокойно, спокойно, — сказал он себе. В любом кошмаре есть логика, надо разобраться. Раз телевизор работает, корабль вырвался из зоны молчания, стало быть… Вырвался? Не надо обольщаться: никакой “зоны молчания” не было. Это же ясно, как день, — нападающие применили “эффект Багрова”, чтобы корабль не мог связаться с Землёй. Вот и все.
 Но зачем, зачем? Что за дичь — пиратство в космосе?”
 Больше всего Полынову хотелось лечь и ни о чем не думать. Мысли путались.
 Заметно росло ускорение, пол уходил из-под ног. Понятно, пираты бегут подальше от трасс. Куда?
 Полынов зашёл за перегородку. Из зеркала на него глянуло совершенно белое, незнакомое ему лицо. С минуту он неподвижно смотрел на своё отражение. Потом набрал в пригоршню воды, смочил лоб, виски, причесался, поправил галстук. Простые будничные движения успокоили его.
 Он стал соображать, можно ли ждать спасения с Земли. Пока там ещё никто не подозревает о катастрофе. Так… Станции слежения потеряли радиоимпульс “Антиноя”. Бывает. Операторы, попыхивая сигаретами и рассказывая анекдоты, ждут, когда он снова появится. А он не появится. В космос полетят запросы, но космос будет молчать. Тогда начнётся паника.
 Нет, не тогда. Компания будет медлить с сообщением в надежде, что тревога напрасна… Ведь на карту поставлены престиж, доходы: как это так, у нас — и вдруг авария! Мир узнает о таинственном исчезновении “Антиноя” с огромным запозданием. Вот тогда к предполагаемому месту гибели устремятся разведчики. Но будет поздно.
 Но и тогда тревожное известие не смахнёт с экранов телевизоров улыбающиеся личики. Об исчезновении корабля будет сказано в лучших традициях казённого оптимизма. Сразу после передачи красивые девушки споют красивую песенку. Для успокоения. Господа зрители, не волнуйтесь, в мире по-прежнему все прекрасно, отгоните дурные мысли, оптимизм продлевает жизнь, меры приняты, ничего подобного впредь не повторится, катастрофа вас не касается, не вы погибли, не ваши родственники: конечно, авария — это ужасно, но вспомните, сколько радостного в окружающей жизни…
 И никому в голову не придёт мысль о злом умысле. Пираты? В космосе? Ха-ха, не смешите…
 Вот ещё на что рассчитывают бандиты.
 Спасение с Земли не придёт.
 И тут Полынов услышал лязг ключа. Он поспешно прикрутил воду, мельком взглянул на себя в зеркале — ничего, можно.
 Гюисманса он успел встретить на пороге резким, как удар, вопросом:
 — Завидуете лаврам Флинта?
 Гюисманс поморщился от громкого голоса и плотно притворил за собой дверь. Мгновение они разглядывали друг Друга.
 — Рад, что к вам вернулось чувство юмора, — наконец сказал Гюисманс, присаживаясь на край постели.
 — Просто я вспомнил, что пираты кончали жизнь на рее. Жаль, космический корабль не оборудован этой полезной снастью.
 — Не все, дорогой Полынов, не все. — Гюисманс покачал головой. — Некоторые становились губернаторами.
 — Сейчас не семнадцатый век.
 — Верно, масштабы теперь другие. А сущность человека все та же, увы. Но вас как будто не волнует ваша судьба?
 — Уж не хотите ли вы дать мне отпущение грехов? Не приму, учтите.
 Гюисманс кротко вздохнул.
 — Ну к чему эта бравада? Знаю, что угроза смерти для вас не внове. Но согласитесь, принять смерть из рук вашего Большеголового друга, которому вы неловко сломали челюсть, не слишком приятно.
 “Осторожно, — подумал Полынов, — не горячись”.
 — Вы забыли, Гюисманс, что я могу уйти из ваших лап, когда захочу. Остановить дыхание не так уж трудно.
 Гюисманс задумался, полуприкрыв морщинистые веки.
 — Мы серьёзные люди, — он выпрямился. — Предлагаю вам деловой, взаимовыгодный контракт.
 — Сначала ответьте на мои вопросы.
 — Я не мелочен. Спрашивайте.
 — Во-первых: что будет с пассажирами? Во-вторых: куда мы летим? В-третьих: ваша цель?
 Гюисманс достал сигару, не торопясь закурил (“Совсем как Большеголовый”, — мелькнула мысль), выпустил сразу штук пять колец и пронизал их струйкой дыма.
 — Удивительно, — сказал он. — Удивительно, как благородные чувства мешают людям жить. Вам не кажется, что добро не может победить зло, потому что его способы борьбы бессильны, а бороться со злом оружием зла значит превратить само добро во зло? И что поэтому добро заведомо обречено на поражение? Подумайте. Вспомните историю, она подтверждает мой вывод.
 — Это не ответ.
 — Ответ разочарует вас. Кто мы? Вы уже сказали: пираты. Зачем нам все это нужно? Второй ответ вытекает из первого. Что будет с пассажирами? Все зависит от их благоразумия, можете убедиться в этом на собственном опыте. Куда мы летим? В пояс астероидов.
 — Зачем?
 — Не разочаровывайте меня в ваших аналитических способностях. Вы же психолог.
 Полынов выругался про себя.
 — Хорошо, так что вам от меня нужно?
 Он встал с видом хозяина, дающего гостю понять, что его дальнейшее пребывание нежелательно.
 — Гордыни в вас много, Полынов, гордыни. — Гюисманс сокрушённо вздохнул, любуясь, как медленно расплываются в воздухе кольца дыма. — Вы с детства убеждены, что истина с вами.
 — Да, убеждён и горжусь этим! — с вызовом сказал Полынов.
 Гюисманс зло рассмеялся.
 — Лишний раз убеждаюсь, как прав был ваш учитель Энгельс, когда писал, что всякий прогресс есть одновременно регресс.
 “К чему эта лиса клонит? — недоумевал Полынов. — Что означают эти душеспасительные разговоры?”
 — У нас ещё будет время пофилософствовать, — словно отвечая на его мысли, сказал Гюисманс. — Если вы примете моё предложение, конечно. Мы недавно лишились врача, а его помощник — олух. Вы были врачом много лет. Вот и все.
 — Та-ак… Вы предлагаете мне участие в ваших грязных делишках?
 — Человек всюду человек, а помощь страждущим — моральный долг врача. Делишки, говорите? Я не чувствителен к оскорблениям. Не судите, да не судимы будете, ведь пути человека, как и пути Господни, неисповедимы. Если мы договоримся, я надеюсь убедить вас, что наши помыслы направлены в конечном счёте к благу.
 Полынова передёрнуло.
 — Нет!
 — Подумайте как следует, подумайте. Нам не к спеху. Договоримся, что я не слышал сейчас вашего ответа. Подумайте и, если угодно, попробуйте, насколько приятна… остановка дыхания.
 Гюисманс встал, не выпуская сигары, поклонился.
 — Приятных размышлений.
 Он вышел, оставив Полынова в замешательстве ещё большем, чем прежде.
 Но на этот раз психолог быстро собрался с мыслями.
 Со стороны могло показаться, что его больше всего занимают маникюрные ножницы, которые он вертел в руках. Но это была манера Полынова сосредоточиваться: большинству для размышлений помогает сигарета, Полынову — любая безделушка.
 Пираты…
 Он щёлкнул ножницами.
 Ладно, пираты. Глупо, дико, но факт. Он им нужен. Значит, есть шанс сохранить жизнь. Будет время, следовательно, возможность вступить с ними в борьбу.
 Полынов удовлетворённо кивнул. Это умозаключение сомнений не вызывало.
 Хорошо, но лечить бандитов? Видеть все мерзости и — молчать? Ведь не удержишься…
 А если надо? Простая логическая задача. Вариант первый: снова выкрикнуть “нет!”. Как просто, картинно, гордо… И совершенно бесполезно.
 Вариант второй: “да”. Без эмоций. “Да” — чтобы начать схватку. А если проигрыш? Жалкий конец. Но кто от этого в накладе? Никто.
 Есть и третий вариант: все то же, но в конце — победа. Тогда поступок оправдан.
 Если будет победа.
 Если будет. И потому схема ошибочна. Его поражение коснётся многих. Ведь человечество рано или поздно узнает о пиратах. Тогда его поступок будет выглядеть скорей всего так: малодушный трус, то ли он действительно хотел бороться, то ли просто спасал шкуру. Вполне логичное предположение. Земные гюисмансы ой как обрадуются, уж это несомненно.
 Полынов зажмурился. Только теперь ему открылся весь ужас положения.
 Он огляделся, по привычке ища книжную полку. Но её здесь не было, да и чем могли помочь книги? Это не научная, а моральная проблема, и справочники тут бессильны.
 И все же Полынов машинально перелистал лежавшую на тумбочке библию, единственную книгу, которая оказалась в каюте. “Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй”, — бросилось в глаза. С досадой Полынов перевернул страницы: “Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”, но это было уже в веках, бывших прежде нас”.
 Полынов отшвырнул пузатую книгу. Ему послышался вкрадчивый голос Гюисманса, цитирующий последние строчки.
 Библия шлёпнулась на стол, и звук её падения слился с шумом за дверью. “Сюда”, — послышался грубый голос. Дверь отлетела, толчок в спину швырнул внутрь комнаты девушку. Полынов едва успел её подхватить. Дверь захлопнулась.




 3. Крис


 — Вы?!
 — Я…
 Полынов разжал руки. В глазах девушки бились тревога и радость. На подбородке запеклась струйка крови — час назад её не было.
 — Вас… били? — только и нашёлся спросить Полынов.
 — Меня? А что… — Она тронула подбородок. — Кровь? А, это я прикусила губу. Боялась разреветься… Пустяки. А вас… вы…
 — В полном порядке, как видите, — пробурчал Полынов, совершенно не представляя, что теперь делать. — Что с остальными?
 — Увели по одиночке. Меня последнюю. Я уж думала…
 — Они по ошибке втолкнули вас сюда. — Полынов шагнул к двери, чтобы постучать.
 — Не надо! — девушка схватила его за руку.
 — Почему?
 — Как вы не понимаете! — В её голосе было отчаяние. — Опять коридор и эти…
 Объяснений не требовалось, достаточно было заглянуть ей в лицо, но Полынов колебался: какую цель преследовал Гюисманс, помещая их в одной каюте? Тут что-то крылось.
 — Но вам самой будет лучше с…
 Она перехватила его невольный взгляд.
 — Да не все ли равно! И вы… — Она насупилась. — Нет, не все равно… С вами лучше. Вы не будете причитать, как наши… — Она вскинула голову. — Хотите, я стану на колени?
 — Что ты, деточка! — опешил Полынов.
 — Не называйте меня деточкой! Я взрослая и вообще… — Она топнула ногой. — Представьте, что я ваша сестра. Ну и все…
 “Н-да, — подумал Полынов, — не слишком ли это много; впрочем, девчонка права, сейчас не до пустяков, а она, похоже, с характером, бросилась закрывать меня, глупая, ну, ничего, обойдётся; но хотел бы я знать — зачем её сюда, нелепо… Хотя… чем больше нелепостей, тем труднее что-нибудь понять, в этом есть расчёт… Ну, посмотрим ещё, кто кого…”
 — Ладно… — Он опять не знал, что сказать. — Как вас зовут?
 — Крис. И можете говорить мне “ты”. И ругаться, если хотите.
 — Почему — ругаться?
 — Не знаю. — Она рассеянно огляделась. — На всякий случай.
 Она скинула туфли — теперь она не доставала Полынову до плеча, — вспрыгнула на кровать, резким движением головы отбросила со лба чёлку, уместилась поудобней. Чисто женская особенность в любой обстановке уметь непринуждённо устраивать вокруг себя подобие уютного гнёздышка.
 Она притихла. Полынов как дурак стоял посреди каюты.
 — Что будет с нами? — вдруг быстро спросила она. В её широко раскрытых глазах снова был страх. Но уже смягчённый, словно она оторвалась от испугавшей её книги.
 — Сам бы хотел знать, — буркнул Полынов.
 — Вот никогда не думала, что попаду в плен к пиратам. А вы кто: бизнесмен, инженер?
 Полынов объяснил.
 — О! — теперь в глазах Крис был восторг. — Тогда мы спасены.
 — Да почему?!
 — Очень просто. Вы умеете гипнотизировать, да? Входит бандит — ну, с обедом, что ли, — вы усыпляете его, лайтинг ваш, мне пистолет (я умею стрелять!), мы захватываем рубку и…
 Полынов рассмеялся.
 — Чему вы смеётесь? Я сказала глупость?
 Полынову стало легко и просто. Редко, но встречаются люди, чьи слова — самые обыденные — всегда непосредственны и свежи. Секрет не в словах, даже не в интонации: в раскованности чувств, когда ничто не мешает им тотчас отразиться во взгляде, в мимике лица, в движениях.
 — Нет, Крис, просто у тебя преувеличенные представления о способностях рядового психолога.
 …Не объяснять же ей теорию гипноза. Правда, он слышал об исследователях, которым будто бы удавался мгновенный гипноз. Их бы сюда… А его способности, увы, ограничены, кто же знал… Впрочем, она права: и они могут пригодиться…
 — Жаль. А то как было бы хорошо… Но мы придумаем ещё что-нибудь, ладно?
 — Обязательно, Крис.
 Уже через полчаса Полынов знал о девушке все или почти все. Как ей осточертели колледж и сонный городок Санта-Клара; как она заставила отца позвать её к себе на Марс; как она трусила при старте; какой у неё был великолепный друг — овчарка Найт; почему она не любит транзисторы и мальчишек и почему не может жить без конфет; что, по общему мнению, у неё несносный характер; что она мечтает стать зоологом; что её любимые писатели Хемингуэй, Чехов и Экзюпери, а политики она терпеть не может, потому что там все обман; а дураков она жалеет, они убогие; ненавидит людей, которые воображают себя “прелестным пупом земли” (сокращённо ППЗ); последнее произведение Гордона она ещё не читала (как, вы ничего не слышали о Гордоне?!), а смерти она не боится, так как почему-то уверена, что с ней ничего такого случиться не может…
 Она не стремилась излить душу, её спрашивали, она рассказывала. Полынова все больше изумляла выносливость её характера; недавнее потрясение как будто совсем на ней не отразилось, она оставалась самой собой — непосредственной, решительной, угловатой. Полынов отдыхал, слушая её, улыбался её наивностям и думал, что у неё счастливый характер. Ему начало казаться, что он знает её давным-давно и жаль, что она ему не сестра. И что сомневаться не приходится — Крис не могла быть орудием Гюисманса, потому что за короткий срок превратить такое существо в шпиона нельзя.
 Вскоре он, впрочем, заметил свою ошибку: потрясение для Крис вовсе не прошло бесследно. Ей стало холодно, она натянула на себя одеяло, её знобило. Духовная выносливость у ней явно превосходила физическую, а уж если он чувствует себя разбитым…
 — Спать, — оборвал он её. — Мне и тебе нужно отдохнуть.
 — Но у нас же нет плана освобождения! И вовсе я не устала. — Она упрямо выпятила свой маленький подбородок.
 — Зато я устал, — сказал Полынов.
 — Ну, раз так… Я тоже устала.
 Она свернулась калачиком и закрыла глаза.
 Полынов долго лежал на спине, вслушиваясь в сонное, но неровное дыхание девушки, — несколько раз она вскрикнула — и думал, что теперь на его совести ещё и чужая жизнь, а это много тяжелей, но и легче, потому что есть союзник. И что, будь здесь ещё хотя бы Бергер, который парень что надо, хотя и фанфарон, бандитам бы несдобровать, потому что три неглупых человека, объединённых одной целью, сильней десятка бандитов. Но сожалеть о несбывшемся нечего, надо думать, как использовать единственное своё оружие — знания, чтобы стать сильнее лайтингов, сильнее Гюисманса, который тоже отнюдь не глуп и который тоже владеет психологией.
 Каюта слегка подрагивала от гудения двигателей. Пираты не форсировали работу реакторов — это было заметно по тону гудения. Похоже, они не сомневались, что розыск запоздает и они успеют скрыться в поясе астероидов, где хоть десять лет ищи — ничего не найдёшь. У них великое преимущество перед пиратами прошлого, потому что просторы океанов Земли ничто перед просторами космоса. Их бандитизм не столь уж глуп и рискован. Ещё два-три таких абордажа пройдут безнаказанно. А потом? Потом возвращение украдкой на Землю. Есть такие способы. Вереницы трупов будут вечно плавать в космосе, а их и след простынет. Солидные господа с миллионами в кармане будут нежиться под тёплым солнцем морских курортов, и никто не узнает, не крикнет, что рядом с ним за столиком сидит убийца.
 “Полно, не теряй чувства меры, — сказал себе Полынов, — так не будет, ты это знаешь. Одними трупами пассажиров они не обойдутся, будут ещё жертвы. Неужто эти остолопы не понимают, какая мина тикает возле каждого из них? Кто понимает, а кто и нет — вот в чем фокус… Отлично, этим надо суметь воспользоваться. Этим нужно воспользоваться во что бы то ни стало”.
 Вот и прекрасно, а теперь спать. Сосредоточься на воспоминаниях детства, это помогает. Бревенчатый домик, тепло нагретой земли под босыми ногами… Пыль, мягкая, как подушка. Скрип неторопливой телеги… Если бы кто-нибудь шепнул ему тогда, что с ним будет, он бы просто не понял, этот смуглый исцарапанный парнишка, Андрюша Полынов… К черту, не думай об этом, думай о хорошем. О том, как они выходили ловить падающие звезды… Нельзя! Нельзя вспоминать небо, каким оно было когда-то. Нет больше на земле изб, телег, босоногих ребят, не подозревающих, что их будущее прочно связано со звёздами. Отсечено временем, невозвратимо; они — первое поколение, которому уже не дано вернуться в страну детства и найти её неизменной. Они родились в мире, меняющемся слишком быстро. Они сами этому способствовали как могли, задыхаясь на бегу, мечтая о будущем, настигая его. И глупо сожалеть, что их короткая жизнь вместила целые эпохи, изменения, бывшие прежде уделом нескольких неторопливо тянущихся веков. Они построили совсем неплохой новый мир, и не о чем жалеть, не надо, нельзя.
 Вскрикнула во сне… Нет, не проснулась. Молодость. Какая она теперь? Он не всегда их понимает, молодых, а он вовсе не стар. Странно, что молодость Крис постижима для него. Ведь их разделяют годы, воспитание, национальность, взгляды. Или обстоятельства убрали шелуху и открылось то вечное, постоянное, что соединяет поколения всех уголков Земли? Должно быть, так.
 Однако он хорош. Бойцы, герои в такой ситуации такими не бывают. Если верить соответствующим романам, конечно. Те железные; они не устают, они действуют, стреляют, побеждают. Их не мучает бессонница, они не размышляют над связью поколений, моральные проблемы решаются ими с завидной лёгкостью. Хотел бы он сейчас быть таким. Затем, чтобы уснуть хотя бы.
 Следующий день, однако, не принёс заключённым ничего нового. И следующий за ним тоже. О них словно забыли. Трижды с завтраком, обедом и ужином появлялся кто-нибудь из бандитов. Всегда вдвоём, ни слова в ответ на попытки Полынова разговорить их. Телевизор выключили, и оба пленника как будто очутились на необитаемом острове. Полное неведение, тишина и спокойствие, когда нервы напряжены, угнетали, и Полынов подозревал, что не тревожат их сознательно. Впрочем, его это не слишком волновало: если космос чему-нибудь и обучил его, так это умению ждать, не расслабляясь. Он беспокоился только за Крис, но она сама угадала опасность раньше, чем он ожидал, да так, как он и предвидеть не мог.
 — Кажется, они решили взбесить нас бездельем, — выпалила она после того, как они битый час впустую обсуждали шансы на спасение, уже начиная повторяться. — И я чувствую… Не хочу больше слышать о пиратах. Их нет. Надо придумать, как сделать, чтобы я и вы о них забыли. Вот.
 Она вдруг нахмурилась. Полынов уже привык к мгновенной смене выражения её лица, к быстрым поворотам её настроения, но сейчас на него в упор смотрела незнакомая дикарка, испуганная неожиданной мыслью.
 — Конечно… — с трудом проговорила она, — я слышала, самое простое, когда мы… когда нас… Ну, чтобы я обняла вас! Не могу… Ну, понимаете… без… без всего… Дура, я же знаю, завтра и этого может не быть, многие и просто так это делают, подруги надо мной смеялись ещё там, на Земле, но… но…
 — Глупышка, — тихо сказал Полынов, — глупышка… — Ему захотелось погладить девушку, как гладят плачущего ребёнка, но он боялся встать, чтобы не спугнуть её. — Выброси из головы эту муть. Никогда нельзя делать того, чего не хочешь, никогда, даже если это кажется нужным, даже когда обстоятельства берут за горло, даже если убедишь себя… Скверно получается. — А мы ещё будем жить долго, назло всему. Я знаю, у меня так было, когда…
 И он внезапно для себя стал рассказывать то, что он не рассказывал никому: то, как было с ним однажды, когда двое ждали неизбежной, казалось, смерти, а он был молод; то, что он потом вспоминал со стыдом, хотя никто ни в чем не смог бы его обвинить, даже, если бы желал. Никто, кроме совести. Крис слушала — внимательно, освобождение, кивая головой. Потом облегчённо сказала:
 — Я думала, со мной одной такое… Боялась, что не поймёшь и скажешь: “вот дура”.
 — Все думают, что с ним одним бывает такое, — вздохнул Полынов, успокаиваясь, — только не все поступают одинаково. Некоторые берут медь вместо золота из страха, что золота не будет. А потом бывает поздно. И я успел частичку себя разменять вот так… Знаешь, Крис, — вырвалось у него, — когда я в твои годы читал великих писателей, по-настоящему великих, изображённые ими страдания души иногда ужасали меня, иногда вызывали недоумение, иногда забавляли. Но я не чувствовал своей близости к ним. Мучается Гамлет. Интересно, но какое отношение это имеет ко мне? Ведь это было давно и с другими, сейчас не те времена, да и я не Гамлет. Я так думал чистосердечно и, знаешь, это ощущение моей отрешённости от душевных мук других приподнимало меня. Я сверху вниз смотрел на всех этих гамлетов, донкихотов, Карамазовых. Не знаю, чего здесь было больше: инстинкта, оберегающего от потрясений, нравственной слепоты или желания быть неуязвимым. Ты понимаешь?
 — Кажется. — Крис задумалась, рассеянно теребя прядь волос. — Нет, не совсем. Не хочу, чтобы жизнь была такой, как в этих книгах. Так переживать — это жутко!
 — Наше положение не менее жуткое.
 — Но ведь мы не страдаем так… ну, как у Достоевского…
 — Может быть, потому, что мы проще, примитивней, железобетонней, чем у Достоевского? Или цельней?
 — Не знаю… Все это так сложно и трудно. Я бы не могла так. Читая Достоевского, я радуюсь, что это не со мной. Я эгоистка?
 — Нет, пожалуй, здесь не то.
 — А что же?
 — Я и сам себя спрашиваю: что же? Я вот почти уверен, что предводитель наших пиратов читал больших писателей. А он подлец и убийца. И он не человек, потому что он не видит себя в других.
 — Может, он отнёсся к литературе как к вымыслу?
 — Возможно, что для многих это спасительная мысль. Что не литература следует за жизнью, а жизнь за литературой. Так проще и уютней. Надо лишь запретить, уничтожить, сжечь вредные книги, и жизнь тотчас станет простой, ясной…
 — И бесчеловечной.
 — И бесчеловечной. Но первопричина не в этом, а в общем строе воспитания. В том, какая связь объединяет людей. В классовых отношениях. Это основа.
 — Классовые отношения? Это я понимаю плохо. Есть хорошие люди, есть плохие. Дураки и умные. Люди с совестью и без. Богатые и бедные? Чем богатые — сердцем, умом, деньгами? Это важно.
 — Конечно, важно. Но пока есть хозяева, есть рабы, верно? Пока один может приказать другому “думай так, а не иначе, поступай так, как я хочу”, рабская психология неистребима, так?
 — Я не люблю догм, а у вас все разложено по полочкам: это правильно, это неправильно, это хозяин, это раб, это уничтожить, а то пусть живёт…
 — Крис, я забыл, что в ваших колледжах проходят курс “коммунизма”.
 — Как ты можешь думать, что я верю всяким глупостям! — Глаза Крис яростно сверкнули. — Это я сама так считаю! Один человек не равен другому, нет этого в жизни, нет, и полочек тоже нет, и хватит об этом, весь мир на этом помешался! Слышать не хочу!
 “Да, — подумал Полынов, — самое трудное, чтобы тебя понимали правильно. Когда человек слышит только самого себя, тут и появляются полочки, ящички, этикетки. Как в аптеке: здесь яд, здесь лекарство… Нет, в аптеке знают, что всякое лекарство — это яд, и яд — лекарство, все зависит от того, как, чем и в каких дозах пользоваться. А вот он сказал очевидную вещь, истину, и в ответ возмущение, восстание души, столь близкой ему, казалось бы. Плохой он психолог, все мы никудышные психологи, нам учиться и учиться, а мы вместо этого торопимся учить. Потому что некогда, потому что надо спешить, потому что другие учителя не ждут — выходи на бой таким, каков ты есть, ничего другого не остаётся. И, сомневаясь в своих силах, борись, будто сомнения тебе чужды, иначе все увидят твою слабость, и тогда — конец”.
 — Ёжик, спрячь иголки, — просительно сказал Полынов.
 Крис фыркнула, улыбнулась, опять фыркнула и теперь уже рассмеялась.
 — Я говорила, что у меня скверный характер. — В её голосе слышалась гордость. — Но я больше не буду ёжиком, буду пай-девочкой. Расскажи о себе.
 Она подпёрла подбородок кулачком.
 “Не хочу её воспитывать, — сказал себе Полынов. — Хочу смотреть, как она хмурится и смеётся, как она лежит, как молодо каждое её движение, как непосредственно и красиво все, что она делает. Ведь больше в жизни у меня скорей всего ничего хорошего не будет. Вообще ничего не будет. Совсем”.
 Лёжа на спине и закрыв глаза, Полынов стал вслух вспоминать. Он снова видел злополучный марсианский песчаный прибой, его обжигали пламенеющие ураганы Венеры, фантомы Меркурия опять плясали за стеклом вездехода, он снова тонул в ужасном болоте Терра Крочи. Он сам удивлялся тому, что пережил, это казалось невероятным, он много раз должен был погибнуть, и вот же цел, как ни странно.
 Он приоткрыл глаза, искоса взглянул на Крис. Она слушала, как дети слушают сказку, — приоткрыв рот, и трудно было поверить, что недавно она спорила о вещах, от которых у стольких мудрецов болит голова. Полынов почувствовал, как к нему возвращается уверенность.
 Дни заключения тянулись долго, но пролетели они быстро. И когда вошедший охранник, не тратя слов, кивнул Полынову на дверь, обоим показалось, что они ничего не успели сказать друг другу. Оба вздрогнули от неожиданности, хотя ожидали этого каждую минуту.
 Крис вскочила босиком, ткнулась лбом ему в грудь, порывисто обняла, неумело мазнула губами по щеке.
 — Ты вернёшься, — глухо сказала она. — Вернёшься.
 Полынов притянул её за плечи.
 — Хорошо.
 Охранник цинично захохотал.
 Полынов шёл, подняв голову, по коридору, пустому, как и салон, который они миновали. Там больше не гремела музыка, тени танцующих не скользили в зеркалах. Там, среди небрежно сдвинутых стульев, поселилось молчание. С прилавка бара исчезли бутылки, полки как вымело, лишь яркая этикетка от ликёра подрагивала на голой доске в токе воздуха, словно пытающаяся взлететь бабочка. Чавкающий звук магнитных присосок замирал при каждом шаге встревоженным шёпотом.
 — Налево! — Даже охранник командовал вполголоса.
 Полынов свернул к рубке. Из неё вышел какой-то человек.
 — Бергер! — Полынов узнал пилота.
 Тот споткнулся. Полынов видел, как покраснела его шея.
 — Бергер!
 — Но, но, не велено, — лениво сказал охранник, но Полынов уже поравнялся с Бергером.
 Пилот отвёл взгляд и торопливо зашептал.
 — Тактика требует… Соглашайтесь, соглашайтесь… Они настроены решительно, но объективно… Мы должны держаться вместе.
 Он ускорил шаг, втянув голову в плечи. Это было так не похоже на энергичного швейцарца, что Полынов приостановился.
 Толчок в спину заставил его очнуться.
 Как и тогда, на двери рубки горела рубиновая надпись “Посторонним вход воспрещён”. Полынов переступил порог.
 Как и в тот раз, в рубке было полутемно, тлели лишь фосфоресцирующие шкалы приборов. Мощность обзорного экрана была доведена до предела, и в рубку заглядывали тысячи немигающих звёзд, собранные посредине в искрящийся жгут Млечного Пути.
 Кресло первого пилота повернулось, и Полынов увидел Гюисманса. Звёздный свет очерчивал длинный костлявый лоб, тонкий нос, запавшие щеки, оставляя в темноте провалы глазниц. Второе кресло пустовало, но на сиденье не успел стереться отпечаток чьего-то грузного тела. “Неужели Бергер?” — подумал Полынов.
 В углу слабо шевельнулась фигура в чёрном, блеснуло дуло лайтинга.
 — Садитесь, Полынов. Утешились наконец? — В вопросе таилась насмешка.
 Полынов сел, исподтишка бросил взгляд на пульт управления.
 Ручка экстренного торможения слишком далеко — рывком не дотянуться. Да и глупо: двенадцать уже не смертельны, а вот выстрел в спину…
 — В ваших планах, — Полынов твёрдо решил завладеть инициативой, — есть одна неувязка, опасная для меня… и для вас.
 — Любопытно, любопытно, — с иронией сказал Гюисманс. Его глаза блеснули из темноты провалов. — Просветите.
 — Рано или поздно вам придётся вернуться на Землю, потому что в космосе награбленные богатства вам ни к чему. Так?
 — Допустим.
 — И тогда вы будете вынуждены кое-кого из своей шайки ликвидировать. Может быть, его. — Он кивнул в сторону забившегося в угол стража.
 — Это почему?
 — Вам непонятно? Удивительно. Кто-нибудь обязательно проболтается о ваших похождениях. И тогда вам крышка. Вам придётся убрать ненадёжных, чтобы этого не случилось. Меня уж во всяком случае. А может, и вас уберут, ведь свалки вам не избежать.
 Полынов испытующе посмотрел на Гюисманса, ожидая его реакции.
 — Вполне логично. — Гюисманс утвердительно наклонил голову и обхватил руками колено. — Но вы не учли одного обстоятельства, которое сводит на нет ваши безупречные построения.
 — Какого? — вопрос прозвучал беззаботно.
 — Об этом мы поговорим, если вы скажете “да”.
 Полынов встревожился. Удар не достиг цели. Но почему? Притворство? Нет. Полынов готов был поклясться, что нет.
 — Пусть так, — сказал Полынов. — Но уж коли вы предлагаете мне сделку, я вправе поставить свои условия.
 — Забавно. Я обещал вам жизнь, чего ещё вам надо?
 — Во-первых, мне нужна гарантия безопасности всех пассажиров и всех членов экипажа. Во-вторых, карты на стол!
 Гюисманс язвительно засмеялся.
 — Да вы юморист, Полынов! Вы абстрактный гуманист! Безопасность своих противников, ха-ха… Ведь сенаторша, троечка миллионеров и прочая шваль враждебны вам, коммунисту, — разве не так?
 — Это моё дело. Вы принимаете условия?
 — Не смешите меня. Право, я уже достаточно повеселился. Вот что. Я реалист. Карты на стол. Что ж, возможно, это зависит от вас. Пассажиры вас не касаются, запомните. Единственное, что я могу вам обещать, — это безопасность одной симпатичной девочки. Вы понимаете?
 Полынов вздрогнул. Вот оно. Ловушка. Видимо, он им здорово нужен. И Крис. Крис — заложница.
 — Давайте все поставим на свои места, — Гюисманс наклонился к нему, стараясь разглядеть выражение его лица. — Должен предупредить, что эта девочка — она мила, не правда ли? — законная добыча Большеголового. Такова плата за его участие в наших делах. А у Большеголового дурацкая привычка любить девушек, мучая их. Он сноб и растягивает это удовольствие. Закон на Земле почему-то не раз уже придирался к нему за эту невинную слабость. Так что поймите, речь идёт не об одной вашей жизни, а о двух. И даже кое о чем большем, чем жизнь. Такое условие вас устраивает?
 У Полынова перехватило дыхание. Гюисманс самодовольно улыбался, приближая лицо все ближе и ближе. Полынов отчаянным усилием подавил желание сдавить эту тонкую жилистую шею.
 — Требуется нашатырный спирт? — промурлыкал Гюисманс.
 Отвести взгляд, иначе не выдержу. Звезды. Тысячи родных и близких звёзд, вечная природа — какую гадость ты рождаешь! Расслабиться. Побольше отчаяния. Пусть думает, что раздавил меня.
 — Хорошо… Я принимаю… Я вынужден…
 — Согласны быть у нас врачом? — быстро спросил Гюисманс.
 — Да.
 — А может, и от убеждений заодно отречётесь, а? Ну, ну, я пошутил. — Гюисманс замахал руками, поняв по выражению лица Полынова, что переиграл. — Все и так славно устроилось. Коньячку по такому случаю, как?
 — Нет.
 — Тогда партию в шахматы, как встарь?
 — Согласен.
 — Отлично!
 Гюисманс щёлкнул пальцами. Охранник исчез. Гюисманс отодвинулся от Полынова, положил руку в карман, напрягся.
 — Зря, — сказал Полынов. — Не буду я вас душить, если вы сдержите слово.
 — Моё слово — закон, и не мне вас бояться, — надменно сказал Гюисманс, но руки из кармана не вынул.
 Принесли шахматы, и они сели играть. Полынов рассеянно двигал фигуры, зевнул ферзя и проиграл, что и вовсе улучшило настроение Гюисманса.
 — Да, кстати, — сказал он напоследок, — видите?
 Он извлёк из кармана маленькую коробочку и потряс ею.
 — Вы догадываетесь — это магнитофон. После соответствующего препарирования наш разговор попадёт в общую катушку информации. Единственную, которую сможет получить человечество в случае нашей неудачи Если вы помните, некоторые места нашего разговора просто великолепны. Например: “Согласны быть у нас врачом?” — “Да”. — “Тогда партию в шахматы, как встарь?” — “Согласен”. Я с вами совершенно откровенен и прошу вас о том же.
 Когда Полынов вернулся в каюту, Крис бросилась к нему, подпрыгнув, повисла на шее, плача и бормоча:
 — Цел, цел…
 “А поймёт ли она мой поступок?” — со страхом спросил он себя, уклоняясь от шквала обрушившейся на него радости.




 4. База пиратов


 Он рассказал все без утайки, умолчав лишь о Большеголовом и о её собственном незримом участии в торге. Она слушала, сдвинув брови, уперев свой маленький упрямый подбородок на сцепленные пальцы, и он ничего не мог прочесть в её взгляде — ни укора, ни одобрения. Одно лишь доверчивое внимание. Но его постепенно сменяло отчуждение.
 Полынов даже застонал. Бог мой, если бы ты была мужчиной, я бы знал все твои мысли наперёд. Но такой вот ребёнок — загадка…
 Он хотел удержаться от оправдания и не смог.
 — В истории моей родины, я читал, был однажды такой случай. — Полынов старался не смотреть на Крис. — Тогда на Русь навалилась мощная и беспощадная сила — татары. Они подмяли все и всех. А потом хан вызвал к себе одновременно двух князей. Перед аудиенцией, от которой зависело многое, оба должны были пройти мимо очистительных костров. Это не было издевательством, нарочно придуманным для унижения князей. Просто ритуальный обряд. Первый князь прошёл через огонь. Второй отказался, и ему отрубили голову. Людская память не запомнила его имени. А того, который прошёл сквозь огонь и выторговал у хана сносный мир, знают и теперь. Это Александр Невский, победитель шведов, немецких рыцарей, наш национальный герой. Он поступил…
 — Как благоразумный человек, я понимаю, — перебила Крис. — А если бы его уступка оказалась ни к чему, кем бы он стал тогда?
 — Со стороны легко судить. — Полынов отвёл взгляд. — Очень.
 Он прошёл, не глядя на Крис, в ванную. “Да, надо умыться — сказал он себе, — полегчает”. Он с отвращением посмотрел на себя в зеркале. Кричи от бессилия, кричи, нашёл, где искать самооправдание, — у бескомпромиссной юности. Тряпка. Он-то думал, что его сила всегда с ним! Оказывается, львиную часть её он брал взаймы у других. Неужели сам по себе он так мало стоит, когда рядом нет друзей? Хороший урок, справедливый урок.
 В зеркале Полынов заметил Крис. Девушка подошла беззвучно. Полынов заставил себя улыбнуться так, как нужно. Мужественная, уверенная улыбка старшего, знающего, как и что делать. Спокойная, ободряющая улыбка.
 — Не надо! — вдруг сказала Крис. — Я… Я не хотела… не хотела обидеть…
 Она потупилась.
 — Ну что ты, — беспечно сказал Полынов.
 — Я только хотела… — Она вскинула голову и с вызовом посмотрела на Полынова. — Я хотела сказать, что у нас больше нет выбора, что мы должны победить! Вот…
 Полынов хотел что-то сказать, но вовремя понял, что говорить ничего не нужно. Он протянул руку, и Крис доверчиво вложила в неё свою.
 Заключение продолжалось. Никто не беспокоил Полынова ни как пленника, ни как врача, только приносившие еду охранники сделались разговорчивей то ли из-за скуки, то ли из-за отмены приказа молчать.
 Чаще всего появлялись двое, словно подобранные нарочно по контрасту. Сначала, загораживая собой дверной проем, входил беловолосый, белозубый англосакс: намётанным взглядом наглых серых глаз он обшаривал каюту и лишь тогда пропускал нагруженного судками низкорослого человека с лицом смуглым, как обожжённая глина, и столь же бесстрастным, Сомкнувшиеся густые брови придавали ему мрачный вид. Пока он — ставил на стол тарелки и судки, Грегори — так звали белого гиганта — стоял у входа, почти подпирая головой потолок. Широко расставив ноги, он небрежно поигрывал лайтингом, словно невзначай наводя дуло то на Полынова, то на Крис. На суетящегося смуглолицего Амина он поглядывал с нескрываемым презрением, а однажды, когда тот уронил вилку и наклонился, лениво наподдал ему ногой под зад, так что тот въехал под стол. Это несказанно развеселило Грегори, но, по-видимому, совсем не задело жертву.
 Полынов пользовался любым случаем, чтобы разговорить эту странную пару. В отношении Амина успех был невелик. Казалось, ничто не заботило, не волновало этого неграмотного забитого крестьянина, словно вырванного из средневековья и волшебством перенесённого на ультрасовременный космический лайнер. Ничто, кроме беспрекословного и точного исполнения полученного приказа.
 Мир Грегори был куда шире. Похохатывая, тот с удовольствием вспоминал неоколониальные войны, в которых участвовал, бесчисленные кабачки, в которых пил, жрал и любил. Единственное, что его восхищало на свете, — это он сам. Он гордился своими мускулами, своими похождениями, своим бесстрашием и своей жестокостью так, что Крис кипела от возмущения. Она никак не могла понять, почему Полынов с охотой слушает всю эту мерзость.
 — Это же профессиональный интерес, — отшучивался он. — Любопытный экземпляр человека разумного, разве не так?
 — Просто бандит.
 — Второй, Амин, тоже бандит. Однако какая разница! И какое сходство!
 — Не верю, что Амин бандит. Он такой несчастный!
 — Если ему прикажут задушить ребёнка, он это сделает, твой несчастненький.
 — Не верю!
 — Хотел бы я ошибиться… Ты права, сам он этого не сделает. Как не сделает автомат, пока в него не вложена программа.
 — Он человек, а не автомат.
 — Человек, который равнодушен к издевательствам, уже не человек.
 — Мне противны твои расспросы этих… Мне неприятно, как ты говоришь о человеке, словно это машина…
 — Нет, Крис, тебе противно, что я при тебе лезу в дерьмо. Но я буду делать это. Я буду стараться, чтобы Грегори со смаком рассказывал, мне, как он жёг деревушки вместе со стариками и женщинами. Я буду вслушиваться в молчание Амина, которое пугает меня не меньше, чем откровенность Грегори. Так надо.
 — Тогда позволь мне затыкать на это время уши.
 Но Крис была неспособна долго злиться, и утраченная на время духовная близость возвращалась к ним вновь, и это помогало им держаться все дни, пока длилось заключение и одиночество, не теряя самообладания, не поддаваясь бесцельным мыслям в часы, когда со всех сторон подступала тишина, изредка прерываемая звуком близящихся шагов.
 Наконец корабль стал тормозить. Плавные толчки наваливались попеременно со всех сторон, звездолёт бросало, и это длилось часа три. Потом рёв двигателей смолк. Полынов подкинул пепельницу; она, однако, не повисла в воздухе, а медленно опустилась на стол.
 Полынов и Крис обменялись взглядами. Оба подумали об одном и том же: чем их встретит пиратское гнездо?
 Они ждали, прислушиваясь к шуму, топоту, невнятным голосам, наполнившим корабль. О них словно забыли. Лишь когда все стихло, в каюту просунулась бычья голова Грегори.
 — Выходи.
 — Как называется астероид? — Полынов встал.
 — Рай господа-бога. — Охранник мрачно выругался.
 Полынов ещё надеялся мельком увидеть хоть кого-нибудь из пассажиров. Но нет: их вели по пустому кораблю. В шлюзовой, сопровождаемые Грегори и Амином, они натянули скафандры. Охранники тоже оделись. Улучив момент, когда Грегори защёлкнул шлем, Полынов быстро спросил Амина:
 — Остальные?
 — Аллах хранит всех, — почти не разжимая губ, отозвался Амин.
 Створки шлюза неторопливо разошлись. Такого не видел даже Полынов: в звёздной бездне двигались три маленькие луны, похожие на осколки разбитого зеркала. Прямо за люком лежала чёрная громада астероида, очерченная зубчатым венчиком пылающих скал. Огни перепрыгивали с вершины на вершину, словно зажигались каменные свечи. Полынов поспешно опустил светофильтр и отвернулся, когда из-за края вынырнул разящий сегмент солнца. Он успел заслонить ладонью глаза Крис. В наушниках загремел хохот Грегори: неопытный Амин забыл опустить светофильтр и теперь корчился от рези в глазах.
 Пока они спускались, поверхность астероида, над которой взлетало солнце, успела превратиться в хаос слепящих и чёрных плоскостей, линий, ломаных пятен, раскалённых граней, теней провалов. Но у Полынова был тренированный взгляд: в кажущейся бесформенности пейзажа он с удивлением обнаружил признаки каких-то циклопических сооружений, явно построенных человеком. Более того, откуда-то вырывались струйки газа; мерцающим шлейфом они опоясывали астероид.
 Он хотел пристальней разглядеть эти странные постройки, имеющие, по-видимому, какое-то отношение к химии, но спуск по трапу занял секунды, а дальше их повела дорога, загороженная с обеих сторон глыбами, так что он мог видеть лишь серебристые пряди газа, сквозь которые просвечивали щербатые луны.
 Дорога подошла к подножью высокой скалы и нырнула в толщу камня. В своде тотчас вспыхнули лампочки, еле различимые после бешеного сияния солнца. Тоннель, круто уходя вниз, упёрся в массивные ворота. Грегори поднял руки.
 — Именем всевышнего!
 Створки ворот ушли в стену.
 “Ну и пароль!” — подумал Полынов.
 Шлюз походил на пещеру, только пол был металлопластиковым. Магнитные подковы ботинок тотчас присосались к нему, и люди снова ощутили некое подобие веса.
 — Метеориты часто падают? — спросил Полынов, стягивая шлем.
 — Хватает, — буркнул Грегори, освобождаясь от скафандра.
 — Тогда вы неразумно поступили, вытащив своё хозяйство на поверхность.
 — Какое хозяйство? А, завод… Это не моя забота.
 — Чья же?
 — Бросьте, док. — Грегори испытующе посмотрел на психолога. — Спирт у вас в аптечке есть? — вдруг без всякого перехода спросил он.
 — Спирт? Не знаю… А что?
 — Я знаю, что есть. Дадите?
 — С разрешения или без?
 — Умный человек, док, не задаёт таких вопросов.
 В светлых глазах охранника не было ни тени смущения. Присутствие Амина его нисколько не беспокоило. Но он явно торопился закончить разговор в шлюзе.
 — По рукам или как?
 — Заходите на приём — потолкуем.
 Грегори энергично замотал головой.
 — Не выйдет там разговора. Договоримся здесь.
 — Почему не выйдет?
 Охранник загадочно усмехнулся.
 — Сами поймёте. Решайтесь, док.
 — Я сказал: потолкуем после.
 Грегори посмотрел на Полынова, как на дурака.
 Отшлюзовавшись, они спустились ещё ниже по лестнице, выбитой в скале. На оборудовании подземелья явно экономили, Где только можно, камень оставался неприкрытым, и это придавало помещению сходство с феодальным замком. Если бы не удивительная лёгкость тела, яркий свет ламп, необычная геометрия ступеней, можно было подумать, что время повернуло вспять и что разыгрывается сцена из эпохи средневековья.
 Полынов рассчитывал многое увидеть по пути, но все двери были закрыты, никто не попадался, база казалась вымершей. Несколько раз они останавливались перед герметичными переборками, рассекавшими коридоры, и всякий раз плиты уходили в сторону или поднимались вверх, как только Грегори, подойдя вплотную к стене, шёпотом произносил несколько слов. Тревога Полынова росла. Это не пиратская база. Сооружение такой базы не окупят и десять ограблений. Пиратам ни к чему завод, что бы там ни выпускали. Сюда вложены безумные деньги. Но зачем, зачем? Какие зловещие планы крылись за всей этой чертовщиной? Чей преступный замысел породил это гнездо, могущее выдержать ядерный удар, этих бандитов, эту очевидную бессмыслицу с ограблением мирного лайнера и пленением его экипажа?
 В камере, куда их втолкнули, было два стула из дюралевых труб, лампы дневного света под потолком, там же решётка кондиционера; матрацы, уложенные прямо на металлопластиковый пол. Стол отсутствовал. Да он и вряд ли уместился бы на таком крохотном пространстве.
 Крис растерянно озиралась. Всю дорогу она держалась за Полынова, явно подавленная новизной космического пейзажа, таинственностью базы, суровостью её стен.
 — Отсюда будет ещё трудней…
 Полынов свирепо посмотрел на неё, и она осеклась. Движением брови он показал на потолок. За решёткой кондиционера что-то слабо поблёскивало, и у Полынова не было сомнений, что оттуда за ними наблюдает телеглаз, что спрятанная аппаратура ловит каждый шёпот.
 Крис печально улыбнулась, и Полынов понял её: отныне им придётся угадывать мысли друг друга, если они захотят говорить о чем-нибудь серьёзном.
 Они сели друг против друга в унылом молчании. У них отняли последнюю свободу. Свободу общения, которой обладали даже узники концлагерей.
 Слабо пискнул электромагнитный засов. Оба вздрогнули.
 — Идёмте, док.
 Полынов кивнул Крис. Та еле сдерживала слезы.
 Грегори провёл психолога в конец длинного бетонированного коридора. У поворота они остановились перед дверью под номером одиннадцать.
 — Мне поручено проинструктировать вас, док, — сказал охранник. — Здесь ваше помещение. Дверь сюда открывается при слове “аптека”, запомните. Особо ценные лекарства, — Грегори выразительно посмотрел, — в сейфе. Запор настроен на ваш голос, на слово “сезам”, ясно? Дверь вашей камеры отпирает фраза “добрый вечер”…
 — Значит, я могу выходить из тюрьмы?
 — Разрешено. Обед с 13.00 до 13.30 в помещении под номером семь. Завтрак там же в…
 — Тоже паролем открывается?
 — Нет. В положенное время войдёте беспрепятственно. А сейчас к вам придёт…
 Грегори покрутил пальцем возле лба.
 Не успел Полынов как следует осмотреть своё хозяйство, как послышались шаркающие шаги и порог больницы переступил хмурый, тощий мужчина в мятом лабораторном халате, из нагрудного кармана которого торчала отвёртка-тестер. В открывшемся просвете двери Полынов заметил удаляющуюся фигуру Грегори. Охранник громко напевал:
 Далёкий свет, далёкий свет, далёкий свет
 Горящих сел
 И звёзд.
 Залей вином, залей вином, залей вином
 Горящий свет
 Далёких сел
 И звёзд.
 Вошедший сосредоточенно посмотрел на Полынова, мрачно сказал “так”, но остался стоять, поблёскивая стёклами очков. Глаза умницы, полуприкрытые веками, бесцеремонно изучали психолога. На щеках незнакомца темнела траурная щетина, его засаленный галстук и несвежая сорочка были под стать всему облику.
 — Так, — ещё раз мрачно произнёс он. — Эриберт, электрик. Главный! Так меня зовут. Ни одна сволочь меня тут не понимает, а вы?
 — Садитесь, — сказал Полынов. — На что жалуетесь?
 Эриберт загадочно усмехнулся.
 — Бессонница, моя бессонница… Одна таблетка — не сплю, думаю. Две таблетки — не сплю, мучаюсь. Три таблетки… Так и до могилы недалеко, верно? Никто моей болезни понять не может, никто…
 — Успокойтесь, я попробую понять. Вы ещё будете спать сном младенца.
 — Да? Разве тут уснёшь сном младенца? — У больного саркастически скривились губы.
 Он сел, как садятся усталые люди, сгорбившись. Его глаза за стёклами очков теперь не мигали, и это делало взгляд неприятным.
 — Расскажите все по порядку, — попросил Полынов, подкатывая диагностирующий аппарат.
 — Нечего рассказывать, нечего. Был, жил умный глупец. Нанялся, прилетел. Бессонница. Вскоре. Некому лечить. Услышал о вас, вот пришёл. Надеюсь, не веря.
 Его монотонный голос тем не менее был полон выразительности, и Полынов жадно прислушивался к интонациям: опыт психолога подсказывал, что сидящий перед ним больной не прост и его болезнь — тоже.
 — Раньше в космосе были?
 — Нет.
 — Давно бессонница?
 — Три месяца скоро, а будет — вечность. На зеленую травку бы…
 — К прежнему доктору обращались?
 — Нет. Боялся. Хотел сам справиться.
 — Сами виноваты, что запустили.
 — Конечно, сам. Верил, надеялся… Крах.
 Полынов укрепил на висках и запястьях его рук датчики, покрутил настройку. Результат его весьма заинтересовал.
 — О земле думаете? — мягко спросил он.
 — Земля…
 Уголки губ Эриберта поползли вниз, лицо приняло мечтательное выражение.
 — Земля… На земле — травка… Испортят.
 — Нет, — твёрдо сказал Полынов.
 — Вы думаете? — Эриберт оживился. — Вы обещаете? Последние дни мне совсем плохо, некоторые думают, что я схожу с ума… Но я нет, я нормальный, верно? Только бессонница…
 — Только бессонница, — как эхо отозвался Полынов. — Не бойтесь, психика у вас почти в порядке. У вас редкое заболевание. Но работать вы можете.
 — Я и так работаю. Специалисты тут незаменимы. Вы мне поможете?
 — Конечно. Для этого я здесь и оказался.
 — Спасибо. Лечить-то, лечить как будете?
 — Я же сказал: случай необычный. Не все сразу. Пока я пропишу вам лекарство. Завтра снова покажитесь, мне нужно знать, как оно подействовало.
 — Хочу верить… — больной впервые посмотрел на Полынова с надеждой.
 — Надо верить, — жёстко сказал Полынов. — Иначе я не гарантирую, что вы увидите травку.
 — Травка… Зелёная травка… Я хочу, хочу… Оживление прошло, Эриберт меланхолично тянул своё.
 Было похоже, что он бредит.
 — Отставить! — Полынов встал. — Больной должен помогать врачу, а не только врач больному. Возьмите себя в руки.
 Эриберт тоже встал.
 — Не кричите. Я возьму себя в руки. Мне очень плохо. На вас вся надежда. Если только она есть.
 — Есть, не сомневайтесь.
 Но сам Полынов ещё не был уверен в этом…
 Он занялся осмотром хозяйства. Выбор лекарств был огромен, аппаратура тоже была отменная. Это его обнадёжило. В ящике стола он нашёл магнитозапись своего предшественника, прослушал её. Все пустяки: болели на базе редко. Одна ножевая рана при драке, вывих челюсти А это что? “Острое отравление дисунолом”… — услышал он диагноз.
 Дисунол. Дисунол… Он не слышал, чтобы в космосе применяли вещество с таким названием.
 Полынов кинулся к справочнику врача. Любопытно. В справочнике о нем ни слова. Но между страницами заложен листок, в нем перечислялись симптомы отравления дисунолом, меры лечения. Типичная шпаргалка. Нет ли тут где-нибудь химического справочника? Нет.
 А все-таки это название что-то напоминает. Что-то знакомое. Какой-то хорошо известный специальный термин.
 Ну конечно, дисан.
 Дисан!
 Полынов сел, постарался унять сердцебиение. Полно, он сходит с ума. Кому нужен здесь дисан? Чушь. Скорей всего виновато сходство слов, а производят здесь вовсе не дисан. И вообще, откуда он взял, что дисунол — продукт промежуточной реакции получения дисана? Ведь он не химик. Но что-то ведь производят на этом проклятом заводе. Если дисан — тогда это страшно.
 Он не мог больше сосредоточиться, мысли разбегались. Слишком много неожиданностей. Удручающие казематы, электронная слежка, трудный разговор с Эрибертом, наконец, дисунол… Надо прогуляться, раз уж тюремщики предоставили ему такую возможность.
 Узкий коридор с обоих концов, как и ожидал Полынов, был заблокирован массивными щитами, изолирующими его, а следовательно, и Полынова от остальной базы. Он по-прежнему был пленником, и за каждым его шагом следили (Полынов заметил, что и в больнице и в коридоре находились глазки телеаппаратуры — их даже не постарались скрыть).
 Полынов подумал, что его положение схоже с положением мухи, очутившейся под стеклянным колпаком. К тому же он не знал ни схемы базы, ни числа людей, её обслуживающих, ни магических паролей, позволяющих передвигаться по ней беспрепятственно. Крис, бесспорно, права: предпринять что-нибудь в таком положении трудно, а по мнению тюремщиков, просто невозможно. Правда, если у них есть такая уверенность, тогда ещё не все потеряно.
 Неожиданно он увидел незапертую дверь. Секунду поколебавшись, он её толкнул. И отшатнулся: из комнаты, вперив в него жуткий взгляд, смотрело кошмарное чудовище.
 Полынов привалился к стене, ожидая появления либо охранников, либо чудовища. Но ничего не произошло — кругом было тихо, как в усыпальнице, лишь мигала, потрескивая, какая-то лампа. Любопытство, более сильное, чем страх, заставило Полынова снова заглянуть в комнату. И он зажал рот, чтобы не расхохотаться.
 Каморка была уставлена восковыми фигурками каких-то чудовищ, порождённых горячечной фантазией, и людей, самых натуральных людей. Неизвестный художник был, несомненно, талантлив, он добился потрясающей силы впечатления. В каждой человеческой фигуре был запечатлён один какой-нибудь образ, словно коллекция была призвана демонстрировать самые высокие и самые низкие проявления характера. Здесь находились Святость и Низость, Любовь и Жестокость, Благородство и Подлость… Была тут и фигура Простого Среднего Человека: в меру добродушного, в меру благообразного, в меру себе на уме, не в меру оптимистичного и не в меру заурядного. Именно таким изображали Простого Среднего Человека телевидение, газеты, журналы, радио. Копии были, несомненно, удачными. Даже не одна копия, а три: Простой Белый Человек, Жёлтый Человек и Чёрный Человек. Восковой обыватель, вне зависимости от своей расовой принадлежности, улыбался широкой лучезарной улыбкой.
 Полынову стало жутко, и он не сразу понял почему. Потом он сообразил — и в этом было какое-то колдовство: паноптикум жил. Выражение лиц менялось в зависимости от ракурса, от освещения. Глаза фигур пристально и бездумно смотрели на него. Он даже потрогал фигуры, чтобы убедиться в их искусственном происхождении.
 Психолог не знал, смеяться ли ему, плакать или восхищаться этой гениальной подделкой под человека. Одно было непонятно: кому и зачем нужен такой музей? И случайно ли, что единственная отпертая дверь вела в маскарадную?
 — Полынов, время вашего обеда истекает! Поторопитесь, если не хотите остаться голодным!
 Голос прогремел откуда-то сверху. Психолог поморщился. Дурацкие приёмы: ошарашить, сбить с толку, запугать. Но они дают эффект, это надо признать.




 5. Карты на стол


 Опустив голову, Полынов понуро побрёл в столовую. Игра в кошки-мышки продолжалась, и он делал единственно возможный ответный ход. Пусть Гюисманса порадует его растерянность. Пусть все видят, как Полынов плетётся к указанной ему конуре.
 На одном из столиков его ждал обед. Никого больше в столовой не было. Она имела ещё два выхода, но оба оказались наглухо закрытыми. Главной особенностью столовой был подъёмный механизм для пищи. Нечто вроде подноса на шарнирах, опускающегося сверху вниз. Полынов попробовал механизм, отвёл “поднос” до отказа вниз, но ничего не произошло. Очевидно, кухня была расположена над столовой и еду опускали в люк прямо на “поднос”, с тем чтобы обедающий брал все сам. Весьма примитивная автоматика, но ясно, что она предназначена не для него одного. Видимо, были серьёзные причины ограничивать время его обеда; похоже, тюремщики отнюдь не горели желанием дать ему возможность встречаться с кем-нибудь за обедом. Но ведь пациенты могли приходить к нему беспрепятственно, в коридоре рано или поздно он встретится с кем-нибудь из охранников. Значит, здесь бывают заключённые. И все сделано для того, чтобы они не видели друг друга.
 Полынов не ощущал вкуса еды, так были заняты его мысли. Каждый человек в той или иной мере мнит себя центром вселенной. Не надо заблуждаться, не надо. Вряд ли все эти ухищрения направлены против него одного. Это было бы просто неэффективно. Нет, здесь работает продуманная, заранее созданная система воздействия на личность. Если спокойно подумать, можно выделить главные её особенности. Видимость всесокрушающей силы — обязательно; таинственность, окружающая её действия, — непременно; кнут и пряник — конечно. Жертву надо запугать, сбить с толку, заставить потерять голову, раздавить — и тотчас бросить ей приманку. Пусть она для начала пойдёт на мелкую сделку с совестью. Потом от неё потребуют предательства покрупней. И все, конец: система сработала.
 Первое, похоже, сделано: он согласился лечить бандитов. И сделано умно. Противник использовал его собственный план борьбы. “Коготок увяз — всей птичке пропасть”. До чего же это не ново!
 Теперь стараются, чтобы он взвыл от непонимания, осознал собственное бессилие, запутался в догадках. Скоро ему должны предложить новую сделку с совестью, пострашнее первой. А если он откажется — исчезнет последний шанс на продолжение борьбы, уж об этом позаботятся. А раз нет чёткой границы между разумным компромиссом, тактической уловкой и малодушным предательством, его в конце концов подведут и к предательству. Как все дьявольски просто, какая стройная система, безотказно действующая тысячелетиями, от фараонов до Гюисманса! Только покровы меняются.
 Но раз эта схема не нова, раз её изобретатели жили ещё при зарождении классового общества, должна существовать и схема контрдействий, тоже проверенная тысячелетиями.
 Да, конечно, антисхема есть. И не одна даже. Есть схема Джордано Бруно. Не предал, не пошёл на компромисс, не склонился — и погиб на костре. Но его пример, пронесённый через века, зажигал сердца мужеством и гневом. И рабство церкви развалилось в конце концов. Вот именно: в конце концов. У него, Полынова, нет в запасе исторической перспективы, нет толпы, на глазах которой он мог бы взойти на костёр. Между прочим, это он уже сделал однажды: там, на корабле, дав отпор Большеголовому. Зажёг ли он тогда чьё-нибудь сердце?
 Другой путь — путь Галилея, если угодно. Фальшивое отречение, фальшивое смирение — и борьба! Но опять для этого нужно время… Неужто история не знает других схем борьбы? Чушь, конечно, знает.
 Только бы выяснить, какова цель действующей здесь системы. Узнать анатомию базы. Нащупать её нервное сплетение.
 В углу столовой что-то щёлкнуло. Ворвался насмешливый голос Гюисманса.
 — Теперь, когда вы сыты, самое время побеседовать, не так ли? Я честно выполняю условия нашего договора. Обещал информировать — и информирую. Вы не откажетесь зайти?
 — В моем положении смешно было бы отказываться.
 — Хорошо, что вы это поняли. У дверей вас ждёт Грегори. Да, учтите, у него есть слабость. Выпивка. Ни под каким видом не давайте ему спирт.
 Динамик умолк.
 “Что ж, — подумал Полынов, — одно из моих предвидений оправдалось”.
 Грегори стоял у входа, засунув руки в карманы и уныло насвистывая.
 — Скучаете? — небрежно бросил Полынов.
 Тот пожал плечами.
 — Конечно, скучаете, — заключил Полынов. — Надо будет поговорить с Гюисмансом и устроить вам какое-нибудь развлечение.
 Охранник недоуменно посмотрел на психолога, но промолчал.
 У двери № 13 Грегори наклонился и прошептал пароль. За дверью наверх вела крутая лестница. Грегори пропустил Полынова вперёд. Виток за витком — они словно лезли на колокольню.
 Наконец лестница завершилась площадкой, на которую выходила всего одна дверь. Грегори постучал, дверь автоматически распахнулась. Грегори остался на площадке.
 — Входите, входите, дорогой мой.
 Двухслойный стеклянный колпак, заменяющий одну из стен, открывал вид на серебристо-угольный хаос скал, кое-где расчищенных, чтобы дать место циклопическим кубам, замеченным Полыновым ещё при высадке. Сейчас из них не выбивался газ, но перламутровая пелена кое-где стлалась над скалами. Сквозь неё радужно мерцали звезды. Две луны с достоинством вершили свой путь, догоняя друг друга.
 — Не правда ли, красиво?
 Гюисманс, развалясь в кресле, сидел за массивным столом. Слева от него, поблёскивая экранами и лакированными головками кнопок, находился пульт. Этот Гюисманс не был похож ни на вкрадчивого патера, ни на свирепого предводителя пиратов. Он лучился самодовольством. Величественным жестом Гюисманс указал Полынову на кресло. Психолог сел.
 — Так вы, я слышал, собираетесь развлекать наших ребят? — с плохо скрытой издёвкой начал Гюисманс.
 — Уж если я согласился быть у вас врачом, мой долг следить за здоровьем людей. А есть признаки неврастении, что в этом космическом логове вполне естественно.
 — А, пустяки. Но я рад, что вы начинаете принимать близко к сердцу заботы… пиратов.
 Он коротко хохотнул.
 — Человек есть человек, и заботиться о нем надо везде, — сказал Полынов.
 — Это правильно, это правильно… Хорошо, подумайте, чем развлечь ребят. Вообще вы правы: здесь скучновато.
 Гюисманс задумчиво почесал переносицу.
 — Поговорим о деле, — отрывисто сказал он, наклоняясь к Полынову. — Вы, конечно, сообразили, что завод, который вы видите за окном, простым пиратам вроде бы ни к чему. И конечно, ломаете голову над этой загадкой. Не пытайтесь меня разуверить, что это не так: по части психологии я ещё дам вам сто очков вперёд, могли убедиться.
 — Я и не пытаюсь.
 — Ну и славно. Да… Так слушайте, такого вы нигде не услышите. Бросим с космических холодных высот взгляд на нашу родную, горячо любимую Землю. Что мы видим? Раздоры, противоречия, падение морали, всеобщую неудовлетворённость и беспокойство. Правда, угроза термоядерной войны ослабла…
 — Благодаря нашим, а не вашим усилиям. — Полынову доставило удовольствие перебить эту высокопарную речь. Гюисманс недовольно вскинул брови.
 — Помолчите. Да, сейчас уже мало стран, которые бы не перекрашивались под социализм. Но это ничего не значит. Огонь не потушен, пламя тлеет, противоречия не сняты, над жизнью людей висят угрозы, исходящие из будущего. Тревога, заботы, голод…
 — Неслыханная безработица, вызванная автоматизацией…
 — Я сказал — помолчите! Иначе я ничего не скажу!
 — Извините, я думал, мы беседуем.
 — Беседовать будем после. Здесь говорю я! И я имею на это право, потому что судьба человечества в моих руках! Так вот. Противоречия не сняты, миру, как тысячи, как сотни, как десятки лет назад, нужен спаситель. Даже больше, потому что дьявольская колесница прогресса мчит нас вслепую, и чем далее, тем быстрее. Атомная бомба, за ней водородная, ракеты, генетические яды, лазеры, наконец геофизическое оружие! Где предел? Человек перестаёт быть самим собой, он в панике, он мечется, и напрасно он ищет спасения у болотных идолов социализма!
 Гюисманс перевёл дыхание и снизил голос.
 — Особенно прошу обратить внимание на геофизическое оружие. Земля запеленута в слой озона. Стоит ему разорваться и мощный ультрафиолет солнца сожжёт все живое. И вот появляется пагубное изобретение возомнившей о себе человеческой мысли — дисан! Крошечная ракета, начинённая дисаном, который поглощает озон, как губка воду, и небо расколото над такой страной, как Англия! Дешёвое, неуловимое, портативное оружие, доступное даже для Гаити. Именно поэтому оно не применяется. Сжечь вражескую страну — не велика выгода, если тебе отплатят тем же. Вот почему ни одно государство не может извлечь пользы из обладания этим оружием.
 Ни одно государство, заметьте это, Полынов, — государство! А если ракеты с дисаном находятся в руках частных лиц? Смелых, энергичных? Если эти лица пребывают вне Земли, если неизвестно, откуда летят ракеты? А? Вы догадываетесь? Вы, конечно, догадываетесь. Эти люди могут диктовать Земле свою волю. Всей Земле! И безнаказанно!
 Полынову стало жутко. К счастью, Гюисманс ничего не видел и ничего не слышал. Он встал, он простирал руки, его костлявые пальцы, казалось, уже хватали мир за горло.
 — О да, вы поняли, сколь реальна и ужасна наша власть! Диалектика, чистая диалектика. Когда абсолютного оружия скапливается слишком много, оно рано или поздно обращается в разменную монету. И попадает в руки людей, никому не подконтрольных, избавленных от предрассудков и догматической совести. А если эти люди к тому же воодушевлены идеей, если они организованы, умны, бесстрашны, они могут поставить себя над человечеством. И это свершилось! Я, я стою над человечеством!
 — Вы хотите править сожжённой Землёй? — Полынов надеялся, что его голос не дрожит.
 Гюисманс величественно вскинул голову.
 — Это оружие бог вложил в руки верных сынов своих. Сжечь Землю? Ни в коем случае. Спасти. Придёт час — он близок, — мы объявим о своей власти. Люди поймут, что мы не шутим. А тупицам придётся показать маленький опыт. Воочию продемонстрировать наше могущество. Но надеюсь, до этого дело не дойдёт. Мы не злодеи, мы хотим добра.
 — Если цели добиваются с помощью страха и насилия, то это заведомо гнусная цель.
 — В теории таких идеалистов, как ваш Карл Маркс. Мы используем нашу власть не для террора. Мы установим на Земле консервативный социализм!
 — Как?! — Полынов чуть не упал с кресла.
 — Вы поражены? Прекрасно. Мы твёрдо рассчитываем, что люди, подобные вам, на первых порах придут точно в такое же замешательство. Однако продолжу анализ. Силой можно добиться всего, силой ничего нельзя удержать. Тут вы правы, права история. Нет, будет по-другому. Человечество само поддержит нас. Само! Слушайте. Первым делом мы потребуем уничтожения оружия. Любого. Всюду. Осуществим вашу программу, ха-ха… Вы думаете, человечество не возлюбит тех, кто принёс ему вечный мир и освобождение от страха? Они возлюбят нас вдвойне ещё и потому, что мы скажем: деньги, которые раньше шли на оружие, пойдут на хлеб!
 Вы возразите, что ваши друзья очень быстро найдут способ, как напасть на нас? Не успеют. Ибо третий наш лозунг: остановить прогресс! Вы потрясены, вы ужасаетесь? Но миллионы простых людей нас поддержат. Ведь для них прогресс — это прежде всего ядерное, геофизическое и прочее страшненькое оружие. Это автоматы, лишающие их работы. Этим прогрессом они сыты по горло. Они сами — заметьте, сами! — станут уничтожать лаборатории, жечь книги, избивать учёных, потому что втайне они боятся их и ненавидят. А мы снимем запрет страха, мы поможем им организоваться, мы дадим выход их энергии, отчаянию, ненависти. О, пойдут они тем охотней, что их прогресс — всякую там медицину, производство тряпок, телевизоров, автомобилей, мы не тронем. Мы организаторы и вдохновители, только и всего. Мы объединяем желания простых людей, указываем им врага, снимаем с них ответственность. Как великолепно они будут крушить все на своём пути!
 Гюисманс перевёл дыхание.
 — Итак, прогресс остановлен, инакомыслящие скованы. Это не тактика, это стратегия. Консерватизм, какое великое слово! В прошлом веке люди без страха смотрели на небо. Это прогресс заселил их бомбардировщиками и ракетами! Раньше люди не дрожали за судьбу человечества, их не мучили кошмары радиоактивных пустынь. Это прогресс ужаснул человечество! Поэтому — да здравствует консерватизм! Будем пожинать те плоды, что есть, и не тянуться к новым, ибо недаром сказано в Библии: “во много знаний и много горя”.
 Социализм? Это слово стало привлекательным, потому что за ним чудится какой-то выход из тупика, потому что каждый вкладывает в него свою мечту о будущем. Мы используем его. Ведь слово — это обёртка, в него можно завернуть что угодно.
 Полынов теперь не прерывал Гюисманса. Он внимательно слушал, надеясь, что тот, заворожённый собственной речью, скажет что-нибудь лишнее. К тому, похоже, шло. Щеки Гюисманса пошли красными пятнами, ноздри раздувались, в глазах металось еле сдерживаемое исступление.
 Но внезапно Гюисманс взял себя в руки. Он молча посмотрел на Полынова, потом потянул со стола коробочку, повертел её, открыл и бросил в рот конфету.
 — Любопытная философия, правда, не новая, — сказал Полынов, видя что Гюисманс успокаивается. — Но я не вижу тут позитивной программы. Сжечь, сломать, остановить… Где же благо?
 Гюисманс жевал конфету. Удовлетворённо кивнул.
 — Ваш вопрос доказывает, что полет мысли гения недоступен обычному человеку. Чего хотят простые люди? Спокойствия. Хлеба. Безопасности. Веры во что-нибудь. Перспективы. Вот наша позитивная программа.
 — Вера в бога?
 — Да, но в бога современного, космического. Вы верно выделили главное. Вера — вот цемент нашей программы. Чем больше изучаешь человека, тем лучше видишь, что вера для него все равно, что дыхание. Не так уж важно во что: отрицание веры тоже становится верой. Религия была отличной штукой, но она устарела. Любой дурак сейчас может сказать: “бога нет” — вот чем она плоха. А у нас бог будет, реальный, зримый, творящий хлеб, спокойствие, безопасность, перспективу.
 — Уж не вы ли?
 — О нет. Конечно, пример Гитлера и ему подобных показывает, что человеку занять место бога в наш просвещённый век не так уж трудно. Но у такого бога есть наряду с достоинствами серьёзные недостатки. Во-первых, у него есть национальность, а это обстоятельство раздражает другие народы. Во-вторых, он смертен, что и вовсе плохо. В-третьих, такой бог не нов, у людей есть кое-какой опыт, и с этим надо считаться. Наш бог будет лишён всех недостатков. Ибо это — космический бог!
 Уперев руки в стол, Гюисманс наклонился к Полынову.
 — Вы не понимаете? Вижу, что нет. Это-то и замечательно. Я не ошибся. На вас можно проверять реакцию того ничтожного меньшинства, которое по логике вещей окажет нам наибольшее сопротивление. Так вы не поняли? Отлично. Наш бог — это космические пришельцы!
 “Да он рехнулся”, — мелькнула у Полынова спасительная мысль.
 — Ага! — торжествующе вскричал Гюисманс. — Вы настолько потрясены, что думаете, уж не сошёл ли я с ума. Нисколько. Это только вы, коммунисты, поёте “ни бог, ни царь и не герой”, а люди в глубине души мечтали и мечтают о сильной личности, которая думала бы за них, направляла их, уберегала от необходимости решать самим. Это так! А уж как зовётся этот символ — бог, фюрер, космический пришелец, — да не все ли равно!
 — Вы думаете, мир поверит такой наивной выдумке? — усмехнулся Полынов. — Умных людей немало. И даже обывателя, мещанина, на которого вы делаете ставку, трудно раскачать.
 — Вы плохо изучали общественную психологию. Психологию масс! (“Увы, — подумал Полынов, — я её совсем не изучал”.) Назовите мне реальность, которая бы так полно и долго владела людьми, как легенда об Иисусе Христе, Магомете, Будде. Назовите, и я отрекусь от космического бога!
 — Отрекайтесь, Гюисманс! Ненависть к угнетателям — раз, стремление к свободе — два, искания правды — три… Хватит? Вот реальности, властвовавшие над людьми задолго до появления ваших легенд! Или вам напомнить о нескончаемой цепи восстаний, революций, которые смели рабство, смели феодалов и сметут с лица земли королей угля, стали, нефти, расистов, фанатиков, фашистов… Не потому ли вы так спешите, что петух пропел и вам надо проваливаться в небытие? Не спасли костры, не спасли диктаторы, не спасла ложь, не спасла глупость обывателя… Космический бог? Нет, космическая авантюра, последняя, надеюсь, попытка изменить ход истории. Не выйдет. Ставка на шантаж, дикость, испуг перед трудностями века — старо, старо, старо!
 Гюисманс взвился. Видимо, он хотел всего лишь грозно шагнуть к Полынову, но он не учёл слабой силы тяжести. И, как воздушный шарик, воспарил к потолку.
 Полынов едва удержался от смеха. Тонконогий кандидат в диктаторы испуганно барахтался над столом, пытаясь ускорить падение. Крыльями птицы бились полы чёрного пиджака.
 Наконец Гюисманс утвердился в кресле. Он тяжело дышал.
 — Не понимаю, — сказал он, избегая взгляда психолога, — как вы упустили такую возможность разделаться со мной…
 — Не в вас дело, — брезгливо бросил Полынов. — Дело в тех, кто стоит за вами.
 — Так вы ошиблись. — К Гюисмансу возвращалось самообладание. Он вытащил новую конфету и сжевал её, косясь на Полынова. — Но оставим это, мы слишком горячимся. Я ждал вашей критики, она мне нужна, чтобы лишний раз проверить все звенья замысла. Кройте дальше. Только без общих слов, пожалуйста. Здесь нет толп рабочих, мы одни. Впрочем, толпа рабочих — это бараны. Всякая толпа — толпа баранов, я изучал. Но ближе к существу. Пока вы привели самое общее возражение, и, черт побери, вы правы. Да, быть может, это последняя ставка. Как видите, я откровенен. Но вы не учли одной малости. Власть мифов все ещё сильна, куда сильней власти, как вы любите называть, эксплуататоров. Мне не нужно, чтобы космический миф господствовал столетия. Хватит нескольких лет. Ещё в незапамятные времена некий философ Хань Фэй — мир его праху! — написал учёный трактат, в котором доказывал, что человек в руках высшей власти все равно, что кусок дерева в руках ремесленника. А вскоре император Цинь-ши-хуанди принял этот тезис на вооружение. И кстати, ему удалось остановить прогресс. Тёмное прошлое, да? Гитлеру не потребовалось столетий для внедрения принципа Хань Фэя в сознание миллионов. А что было у Гитлера? Газеты, кино, микрофоны, гестапо, концлагеря. Кустарщина! В наше время мы располагаем менее грубым и, главное, несравненно более действенным набором. Электронная слежка, детекторы лжи, звуковые пушки, для которых не существует стен, психотропные вещества, операции памяти для несговорчивых, управление психикой с помощью электромагнитных волн, наконец. Представляете, какие это открывает возможности? Правительство одной страны уже ставило кое-какие опыты с комплексом всех этих средств. Независимо от нас, между прочим. Результаты потрясающие. И никакого шума в мире! Так-то. Пройдёт год, от силы два, и люди всей Земли будут у нас вот где!
 Гюисманс медленно свёл пальцы.
 — А люди, — продолжал Гюисманс, — дадут нам такую возможность. Я ведь не расшифровал ещё один наш принцип — принцип Перспективы. От имени космических пришельцев мы объявим, что если человечество будет следовать нашим указаниям, то оно построит рай на Земле. Сначала я думал назвать этот рай коммунизмом… Вы шокированы? Да, коммунизмом, поскольку его строительством занято подавляющее большинство населения. Но тогда нас дурно поймут какие-нибудь американцы. Нет, придётся объявить о каком-нибудь “гармоничном будущем”, “обществе изобилия”, “кибернетическом коммунизме”. Какой символ вам больше нравится?
 — Почему бы откровенно не назвать вашу Перспективу “неофашизмом”?
 — Не пойдёт: скомпрометированный термин. Так, я жду критики, уничтожающей критики, мой друг-враг.
 — Интересно, как вы технически провернёте свой фокус с космическими пришельцами?
 — Это несложно. Они, то есть мы, а верней, они через… К этому мы ещё вернёмся. Так вот, они объявят, что давно уже следят за земными делами (тут все вспомнят о летающих тарелочках, таинственных исчезновениях, фресках Тассиля и тому подобной белиберде). Они скажут, что их вмешательство стало необходимым. Но они гуманны, очень гуманны. Никаких покушений на существующие политические системы, уклад жизни, идеологию; они не вмешиваются в классовую и национальную борьбу. Они дают один-единственный приказ: разоружиться. Разоружиться, потому что оружие стало смертельно опасным для человечества. Гуманно? Вполне. Абсолютно в духе сказок о высокоразвитых цивилизациях. Свой приказ они подкрепляют угрозой снять озоновый экран (тут будет пролито немало слез о тягчайшей ответственности, о их нежелании применять силу, их любви к неразумным людям, которая единственно…). Слушатели будут всхлипывать от умиления, гарантирую. Почему озоновое оружие, а не какие-нибудь суперлучи, подобающие высокоразвитой цивилизации? Да в силу все той же гуманности, черт побери! Они не хотят подавлять своим могуществом, они не хотят лишних жертв, поэтому берут чисто земное оружие… Накручено и здесь будет отлично.
 А потом они будут давать только советы. Советы — и ничего больше. Совет временно остановить (мы-то знаем, что навсегда) прогресс. Совет следовать их советам, чтобы построить рай на Земле…
 — Космический бог в роли анонима. Пустой крючок.
 — Ерунда. Да мы, если потребуется, покажем их по телевидению. И зрители увидят — ха-ха! — электромагнитное облако. Покажем их животных, пейзажики их планеты… А знаете, кто будет говорить от их имени? Думаете, я? База? Ничего подобного. Открыть базу — значит выдать подлог. Нет. От их имени будете говорить… Держитесь крепче. Вы!
 — Я?!
 — Не вы один, конечно. Весь экипаж корабля, который был приглашён пришельцами в гости для выяснения ряда деталей. Все вспомнят необъяснимое исчезновение “Антиноя” (это даже учёных кое в чем убедит). Пришельцы решили ближе познакомиться с представителями человечества, те пришли в восторг от мудрости и гуманности братьев по разуму. И сами — учтите, сами — убедили их вмешаться в земные делишки. Ну и, разумеется, стали их апостолами. Недурно придумано, а?
 — А если пассажиры не согласятся?
 — Во-первых, среди них были наши люди. Во-вторых, большинство пассажиров уже согласилось. В-третьих, у нас есть возможность убедить остальных. В крайнем случае без некоторых мы можем обойтись. Но ваше участие очень, очень желательно. Почему? Да потому, что вы единственный человек оттуда. Есть, правда, ещё один коммунист — Бергер. Весьма приличный человек, он быстро воспринимает доводы. Но вы… Ваше имя кое-что значит. Кроме того, нам нужны умные союзники. Но я жажду услышать критику.
 — Что тут критиковать? Ваша затея просто обречена на провал.
 — Любопытно все же знать почему.
 — По тысяче причин. Вас раскусят. И очень быстро.
 — Пусть. Гитлера тоже раскусили, это ему не помешало.
 — Вы забываете и о таких мелочах, как наши внеземные станции, посёлки на других планетах, космический флот. Вас трудно обнаружить — это ваш плюс. Но так же трудно обнаружить и тех, кто разыщет вас и уничтожит.
 — Учтено. Не выйдет.
 — Наконец, вы забываете о главном. Вы делаете ставку на испуганного обывателя, на мещанина, на особенности их психологии. Очень несложные особенности. Лишь та боль — боль, которая моя, лишь тот вкус верен, который мой, хорошо то, что хорошо мне, высокие слова — обман, но ими хорошо прикрываться, лишь мои представления о мире правильные, человек человеку — волк. Но мещанин — это не человечество, это не рабочие, не интеллигенты, не крестьяне, хотя мещане есть среди них всех. Это носители определённой психологии, которую выработали века насилия, бескультурья, подавления в человеке человека. Людей, свободных от этой психологии, на моей родине подавляющее большинство. Уверен, что даже в уцелевших капиталистических странах их число поуменьшилось. Так что ваша духовная, так сказать, база со времён Гитлера заметно сузилась.
 Но даже не в этом суть. Эта психология начисто лишена творческих начал. Она опасна лишь в соединении с неподконтрольной властью, с вами, её родителями, воспитателями, охранителями. А ваше время прошло, вы это прекрасно знаете. Разве то, о чем вы говорите, это власть? Это шантаж, это отчаяние. Тот, кто послал вас сюда — а вас послали, не делайте изумлённых глаз, — мыслил глупо. Пусть-де они, то есть вы, ломают себе шею. Их проигрыш ничем мне не грозит, а удача… Они полагают, что ваша удача спасёт их. Не спасёт. Нельзя отменить противоречия между теми, у кого в руках палка, и теми, на кого эта палка обрушивается. Тюрьма никогда не побеждала стремления к свободе, тупость не могла загасить творчества, стремление человека быть человеком никогда не мирилось с системой, убивающей человека в человеке. Найдите мне в истории пример долговечной тирании, и я признаю, что не прав. Но вы его не найдёте, этого одного-единственного примера. И не думайте, что ваш новый электронно-биологический концлагерь будет крепче прежних. Лучшего идеала, чем тот, который был найден Марксом и Лениным, у человечества не было и нет. И миллионы это поняли, идеал выдержал испытания, отсюда ваш страх, отсюда ваши бесконечные авантюры.
 Кстати, ваша последняя авантюра грозит не только вам. Все тайное рано или поздно становится явным. Вы поняли, что будет, когда человечество узнает о вашем заговоре?
 Гюисманс слушал, надменно улыбаясь. Однако многоопытный софист впервые не бросился в атаку, когда Полынов замолчал.
 — Вы ужасно расстроили меня своими глупостями, — сказал он после недолгого молчания. — Но я, слава богу, отходчив. Так вы отказываетесь сотрудничать с нами?
 Слишком прямолинейно, отметил про себя Полынов. Он торопится.
 — Пока я не говорю ни да ни нет. — Теперь Полынов развалился в кресле, словно его больше ничто не тревожило. — Вы поражены? Не все же вам удивлять меня… Я привык обдумывать свои поступки, сейчас у меня такой возможности нет. Помните два прежних разговора? Взвесив все, я тогда изменил своё принятое в запальчивости решение. Мне и теперь нужно все взвесить, проанализировать ваши доводы, в них много серьёзного. Сколько времени вы можете мне дать?
 Гюисманс пригладил жиденькие волосы и задумался. Лучи солнца, перепрыгивая за окном с вершины на вершину, ударили в стеклянный колпак. Стекло густо потемнело. Зажглись дополнительные лампы, их белесый свет убрал тени, усталое лицо Гюисманса побледнело, веки дрогнули. Он мигнул, в который уже раз потянулся к коробке с конфетами, выбрал одну, пососал, сморщился.
 — У вас больной зуб? — вдруг спросил Полынов. Гюисманс кивнул. Языком он катал за щекой конфету. Напротив Полынова сидел просто утомлённый, пожилой человек в патриархальной чёрной тройке. Обыкновенный, каких на Земле тысячи.
 Докончив жевать конфету, Гюисманс выпрямился, губы его сжались.
 — Много времени вам не дам. Думайте быстрей. Я хочу, чтобы вы были с нами по доброй воле. А не захотите, все равно станете апостолом космического бога. Но вы уже не будете Полыновым. Нет, подождите. Прошу полюбоваться.
 Гюисманс нажал кнопку. Крайний экран на пульте засветился. Его заполнили ряды остроносых ракет. Их головки самодовольно лоснились, они были очень чистенькие и аккуратные, эти ракеты. Их было много.
 — А как вам нравится это?
 Гюисманс переключил изображение. За сборочным конвейером стояли люди. Кое-кого Полынов узнал: это были пассажиры “Антиноя”. Слева стоял Бергер, бесстрашный вольнодумец Бергер. Однообразным движением он вставлял в головки ракет жёлтые полупрозрачные капсулы.
 — Остальные не лучше, Полынов.
 Полынов окинул взглядом кабинет. Если бы сюда собрались все его друзья, для Гюисманса тут просто не осталось бы места, не надо было бы и рук марать. Но они далеко, они ничего не знают. Они работают, читают, смеются, любят и не подозревают, что им грозит. Мы были слишком беспечными, слишком мало думали о ядовитых поганках, притаившихся в будущем. Слишком увлечены собой и своими заботами.
 — Я подумаю, — сказал он. — Крепко подумаю.
 Грегори отконвоировал его обратно. Свет в камере зажёгся, едва он переступил порог. Крис в камере не было.




 6. Господин и раб


 Жизнь почему-то не любит однообразия. События или нагнетаются так, что у человека перехватывает дыхание, или вдруг без видимой причины все стихает, время тянется ровно и однообразно.
 Никого, казалось, больше не интересовал Полынов. Он мог выходить из камеры, когда ему вздумается, разгуливать, часами сидеть в больнице — для заговорщиков он словно перестал существовать. Но Полынов не заблуждался. Это всего лишь новая уловка. Истерзать человека бездельем, тревожным ожиданием, а потом нанести внезапный удар.
 Девушка исчезла бесследно. Спрятанные в коридоре микрофоны игнорировали его вопросы. Лишний щелчок по самолюбию, лишнее напоминание о том, что он крепко зажат в когтях. Маленькая месть Гюисманса за сопротивление.
 Странный пациент зашёл ещё раз. Дело шло на лад, но напрасно Полынов ждал его третьего прихода. Электрик не появлялся, и Полынова это встревожило.
 Заглянуло ещё двое охранников. Они жаловались на мелкие недуги, держались насторожённо, и Полынов ничего не смог извлечь из их посещения.
 Никого из пленников он так и не увидел. С теми охранниками, которые попадались Полынову в коридоре, он не смог перемолвиться и словом. Они сразу подбирались, их ручищи непроизвольно тянулись к оружию. Бедняги, они даже взмокали от тягостного недоумения — почему этому типу позволяют разгуливать?
 Вероятно, Гюисманс встревожился бы, узнав, зачем Полынов так тщательно наводит порядок в хозяйстве больницы. Но психолог все время был на виду, он с дотошной тщательностью вытирал пыль, устанавливал пузырьки с лекарствами так, чтобы ничего не нужно было искать, долго проверял настройку аппаратуры, короче, вёл себя как человек, которому здесь работать и работать. А то, что в его карманах исчезали кое-какие медикаменты, этого наблюдатель не мог заметить, потому что помещение просматривалось с двух точек, и уж Полынов позаботился, чтобы в нужный момент его руки не попадали в поле зрения соглядатая.
 И нужно было быть специалистом, чтобы понять, какой ценностью обладали ампулы с миксоналом, несколько комочков ваты, пузырёк с раствором хлористого серебра и микрогазоанализатор. Когда все эти предметы очутились у него, Полынов тотчас поставил маленький опыт. Неаккуратно пролив при переливании три капли нашатырного спирта, он немного помедлил и прошёл в свою камеру. Там, лёжа ничком на тюфяке, он украдкой взглянул на анализатор. Показания прибора несказанно его обрадовали: база, как он и ожидал, была оборудована типовой схемой вентиляции и воздухоочистки.
 Полынов нисколько не сомневался, что тюремщики и не подозревают о дьявольских возможностях похищенного им миксонала. Иначе это лекарство находилось бы за семью замками. Но оно лежало открыто, его ничего не стоило взять. Лишнее доказательство общеизвестной истины, что предусмотреть все невозможно. Никому и нигде. Ошибкой всех тюремщиков была недооценка ума и знаний. Иначе, впрочем, и быть не могло. Тюремщики, кем бы они ни были, не задумываются, отчего со времён фараонов грубая, бесчеловечная сила часто побеждала, но ещё ни разу не победила. Правда, если бы они это поняли, на свете давно бы не осталось тюремщиков.
 Ликовать, однако, было преждевременно. У Полынова теперь было оружие, но воспользоваться им он не мог. Система переходов, запоров, паролей базы по-прежнему оставалась для него загадкой. Есть ли у него союзники среди заключённых, готовые на все, — тоже. А прийти за ним могли в любую минуту. И конечно, Гюисманс не преувеличивал, говоря, что есть способы заставить его стать тем, кем нужно. Последние достижения психотехники были известны Полынову. Правда, после такой операции у человека прежней остаётся только внешность, но в конце концов им на худой случай мог пригодиться и такой Полынов — со стёртой памятью, механическими движениями и улыбкой годовалого младенца. Опытный режиссёр у них, разумеется, найдётся; уж как-нибудь они разыграют телепостановку с его участием.
 Полынов все же успел продумать, как в нужный момент обезвредить электронного соглядатая в больнице таким образом, чтобы это не вызвало подозрений. Но воспользоваться этим планом он не успел…
 Войдя однажды в столовую, Полынов уловил слабый запах ландышей. Подавив волнение, он прошёлся взад и вперёд, пытаясь определить источник запаха. Ему уже не накрывали на стол, он сам снимал тарелки с “подноса”. Это было кстати. Он опустил раздатчик, ухватившись за шарниры, и как бы невзначай коснулся паза сочленений. Есть! Палец нашарил втиснутый туда комочек бумаги. Теперь и палец благоухал ландышами — любимыми духами Крис.
 Как ни в чем не бывало, он доел обед, хотя каждая минута промедления стоила ему неимоверных усилий. Записку он развернул лишь в больнице. Для этого пришлось вспомнить школьные навыки чтения шпаргалок под перекрёстным взглядом учителей.
 “Андрей! — Буквы торопливо догоняли друг друга. — Я жива и здорова. Сижу вместе с сенаторшей (помнишь?) и другими дамами. Они уговаривают смириться, а я не хочу, это омерзительно, что нам предлагают. Работать на заводе, совсем как рабы. От всех требуют участия в операции “космический бог” (ты, конечно, знаешь). Но соглашаются не все, тогда их уводят, и ужас какими они возвращаются. Меня пока не водили, но я боюсь…”
 Дальше шли какие-то непонятные каракули, но Полынов прочёл их без труда. Ещё там, на корабле, они договорились о шифре, и Полынов научил Крис пользоваться им.
 Записка неистово пахла ландышами, не иначе — Крис опрокинула на неё весь флакон. Полынов с сожалением сжёг записку на спиртовке. И тут он заметил, что его пальцы дрожат. Он строго посмотрел на них, дрожь унялась. Закралась мысль: как было бы хорошо, если бы миксонал мог распространиться по всем помещениям базы. Если бы он мог убивать. И для него хорошо, и для Крис, и для Земли. Увы, миксонал не мог ни того ни другого.
 Он слышал, как кто-то вошёл, слышал тяжёлые шаги, однако головы не повернул.
 — Эй, док, да вы никак грустите? — Грегори плюхнулся на стул, так что тот заскрипел. — Плюньте. Были бы вы, как я, на войне, никогда бы ни о чем не горевали.
 — Чего вы хотите? — устало спросил Полынов.
 — Радости, док, радости. Забыли разговор?
 Полынов ещё не видел охранника таким распоясанным. Он держал руки в карманах, сидел, небрежно вытянув ноги, нагло подмигивал, его прямо-таки распирало самодовольство. Движением бровей Полынов многозначительно показал на гнёзда с телевизионной аппаратурой. Грегори весело захохотал.
 — У слухачей маленькая техническая неполадка, док! Они ослепли и оглохли. Мы успеем договориться.
 — Вот как… И долго будет длиться неполадка? — Полынов снова был готов к бою.
 — Да уж час повозятся, как пить дать. Парням тоже хочется горяченького, вот они и устроили нам мужской разговор. Вы только подумайте, бутылка виски на три дня, наш шеф импотент, не иначе. Так будет спирт?
 “Зато ваш шеф понимает, чем грозит пьянство в космосе, — подумал Полынов. — Так тебе хочется всласть напиться… Это дорого обойдётся твоему холёному телу”.
 — Ладно, — сказал он вслух. — Но бизнес есть бизнес. Задарма ничего не даётся.
 — Конечно! Сколько?
 — Мне не нужны деньги. Мне нужны пароли, мне нужно знать расположение помещений, нужно знать, сколько вас.
 Грегори побледнел.
 — Это измена… я…
 Он инстинктивно схватился за пистолет. Полынов широко улыбался.
 — Как вы полагаете, дорогой, зачем мне эти сведения? Грегори подобрался, как перед прыжком. Он тупо соображал.
 — Чтобы удрать! — радостно гаркнул он. — Не выйдет.
 Он вскочил и выхватил пистолет.
 — Скажи, Грегори, — Полынов продолжал улыбаться, — может один невооружённый человек удрать с базы? Нет? Ты прекрасно знаешь, что нет. Так зачем, по-твоему, мне эти сведения?
 Охранник не спускал с Полынова глаз. Видно было, каких усилий стоила ему попытка догадаться.
 — А все очень просто, — продолжал Полынов. — При игре лучше всего знать карты противника, так?
 — Ещё бы…
 — У меня с твоим шефом своя игра, свой бизнес. Однако он знает мои карты, а я нет. Это мне не нравится. Бизнес есть бизнес.
 — Ага! Это умно. — Грегори снова сел, но пистолета не выпустил. — Но меня это не устраивает. За такие штучки я сам ставил к стенке.
 Вместо ответа Полынов наклонился к сейфу, отпер его и вынул колбу со спиртом. Взболтнул жидкость.
 — Нет, док, — Грегори даже вздохнул, — не пойдёт.
 — Никто не узнает.
 Грегори кивнул. Вдруг его лицо просияло.
 — Отдашь за так! Иначе я расскажу, как ты хотел подкупить меня.
 — И получишь пулю в лоб. За спирт и за… — психолог помедлил, — за маленькую техническую неисправность.
 Грегори угрожающе выпятил челюсть. Это он умел делать, это у него отлично получалось.
 — Грозить вздумал…
 Он сжал литые кулаки и шагнул к Полынову.
 — Осторожней, нас подслушивают, — тихо сказал тот.
 На этот раз Грегори сообразил мгновенно… Одним прыжком он долетел до двери и рванул её. На пороге стоял Амин.
 Взревев, Грегори втащил его за шиворот, захлопнул дверь и бросил на колени.
 — Падаль, падаль… — остервенело дышал Грегори. — Подслушивать… Ну, ты плохо меня знаешь…
 Он пнул Амина. Но тот и не стремился оправдываться: он открыто и с ненавистью смотрел на Грегори. В ответ на удар, который подбросил бы его под потолок, не схватись он за ножку стола, Амин медленно и зло усмехнулся.
 — Я скажу — и тебя…
 Грегори на секунду окаменел.
 — Так, — сказал он угрожающе. — Так. Испугать думаешь? Я сотнями давил желтомазых, ты пополнишь список.
 Он схватил Амина за руку и резко вывернул её. Смуглое лицо Амина побледнело, он даже не мог кричать, из горла рвался хрип. Да, Грегори был мастер своего дела.
 — Не сметь! — крикнул Полынов.
 — Не путайся, док, зашибу, — пообещал Грегори. — А с тобой мы поговорим, Амин. Что, плохо, собака? Будет хуже. На кого бросаешься, падаль желторотая?… А ну, клянись своим богом, что будешь молчать, ну…
 Амин осел на пол. Грегори чуть отпустил руку.
 — Очухался? Клянись, а не то…
 Амин что-то пробормотал.
 — Не то!… — Грегори снова дёрнул руку. Амин застонал. — Я вашу клятву знаю, говори как нужно…
 Полынов не разобрал, что бормочет жертва. Но Грегори как будто был удовлетворён. Он отпустил Амина, потом, словно нашкодившего щенка, поднял его за воротник и вышвырнул в пустой коридор.
 — Все они такие сволочи, док. — Грегори брезгливо вытер руки о мундир. — А внимание у тебя…
 Он с уважением посмотрел на психолога.
 — Думаешь, не проболтается? — спросил Полынов.
 — Ха! Он же истово верует в своего бога! С деревенщиной приятно иметь дело, надо лишь знать, как с ними обращаться. А уж я — то знаю! Ладно, давай спирт!
 — Пароли.
 — Слушай, не беси меня. Я ведь прикончу тебя раньше, чем ты пикнешь. За попытку к бегству. Соображаешь?
 — Вполне. Амину ты серьёзно повредил руку?
 — А что?
 — Пришли его ко мне.
 — Зачем?
 — Вправлю вывих.
 — Тьфу, с тобой о деле,.
 — Спирт я тебе дам, если пришлёшь.
 — Ого! Сердечный ты человек, как я погляжу… Сентиментальненький. Черт с тобой, давай спирт, пришлю. Вправляй руку мертвецу…
 — Что?
 — Ничего. С доносчиками у меня свой солдатский счёт, тебя не касается.
 Когда спирт очутился во фляжке Грегори, тот, дойдя до двери, вдруг обернулся.
 — Слушай, док, я честный человек. Ты дал мне спирт, а я тебе в случае чего дам быструю смерть. Вот и будем квиты.
 — И на том спасибо.
 Дверь закрылась.
 “Вот она, честность палача, — горько усмехнулся Полынов. — А ведь он ушёл гордый своим благородством”.
 Грегори выполнил обещание. Не прошло и пятнадцати минут, как Амин очутился перед Полыновым.
 Маленький крестьянин по-прежнему был бесстрастен, будто ничего и не произошло. Он безропотно дал осмотреть руку, не дёрнулся, не застонал, когда Полынов вправил вывих, и не сказал ни слова благодарности. Он уже хотел встать и уйти, но Полынов остановил его.
 — Вы знаете, что Грегори прикончит вас?
 Только веки дрогнули.
 — Не верите?
 — Я поклялся.
 — Это не спасёт вас.
 На Полынова в упор смотрели тёмные, равнодушные как у рыбы глаза. Полынов растерялся.
 — Вы знаете, зачем вы здесь, на базе?
 — Мне заплатят много денег, и я куплю землю.
 — Зачем?
 — Много земли — много господин.
 От Полынова ускользал последний шанс.
 — Грегори убьёт вас за то, что вы подслушали разговор. И у вас не будет земли, — с расстановкой сказал он.
 Молчание.
 “Понимает он или не понимает?” — недоумевал Полынов.
 — Он господин, — вдруг сказал Амин.
 — Но вы же шпионили за ним!
 Снова молчание.
 — И потом какой он вам господин, вы оба солдаты.
 — Сильный всегда господин.
 — Я тоже?
 — Ты слабый.
 — А если я окажусь сильнее всех, я тоже стану господином?
 — Да.
 — И если ты станешь сильнее всех…
 — Да. Господином.
 — Зачем?
 — Так всегда.
 — У нас не так, слышал?
 — Всегда так.
 — А если я сделаю тебя господином над Грегори, над всеми?
 — Ты не сможешь.
 — Если поможешь мне — смогу.
 — Нет.
 — Попробуй.
 — Я тебе не верю, у тебя нет святого.
 — Я верю в человека, это у меня святое.
 — В меня?
 — Пока ты раб — не верю.
 — Я раб? Ты говоришь, как Грегори, как все.
 — Ты раб, потому что признаешь над собой господина. Сбрось его — и ты человек. А для Грегори ты всегда раб.
 — Я господин, тогда я твой бог?
 — Человек — это не раб и не господин. Понимаешь?
 — Нет. Ты хочешь убить Грегори, убить всех, понимаю. Бога твоего не понимаю.
 — Ты хочешь, чтобы я убил Грегори, убил всех?
 — Да, если не меня. Но ты не сможешь. Ты слабый.
 — Вот как… Нет, я сильнее всех! Видишь?
 Чем беднее ум, жёстче навыки, уже кругозор, тем легче человек поддаётся внушению. Полынов встал, торжественно коснулся плеча Амина.
 — Ты не можешь шевельнуть руками, — убеждённо сказал он. — Не можешь. И не пытайся. Они окаменели.
 Амин дёрнулся. Он пытался поднять руки; они не повиновались. В его глазах метнулся страх. Бедняга слишком привык находиться под чужим влиянием, сейчас он был беззащитен.
 Полынов вытащил у него пистолет, подкинул на ладони.
 — Это ты видишь?
 Внезапно Амин упал со стула на колени.
 — Ты сильный, ты сильный! — закричал он. — Сильнее всех, никто Амина ещё не делал камнем! Ты убьёшь Грегори, спасёшь меня, мой господин! Амин знает, что тебе нужно. Амин все скажет…
 — Говори!
 — Амин прав: ты хороший господин. Расколдуй меня, расколдуй, Амин все скажет! Когда Грегори убит, ты спасёшь меня, дашь денег, много денег, я куплю землю, куплю сына Грегори, буду ему плевать…
 Минут через десять Полынов знал все.
 Оставшись, наконец, один, он долго не мог успокоиться. Такого он не ожидал. Как истово веруют они в чудо, как жаждут его, как слепо идут за тем, кто посулит им чудо!
 Не важно, кто, не важно зачем… Их приучили повиноваться силе безропотно, бездумно, а за чудом им видится огромная, сверхъестественная сила.
 Полынова трясло от омерзения.




 7. “Зелёный ад!”


 Он ничего не успел предпринять. Цоканье магнитных присосок, шаги, дверь отлетела — перед Полыновым, непреклонный, как судьба, стоял Гюисманс. За его спиной маячил охранник.
 — Хватит! — резко, не дав Полынову собраться с мыслями, сказал Гюисманс. — Время бесед и размышлений истекло. Да или нет?
 — Уже? — вырвалось у Полынова. — Я не успел… Ещё час, два…
 Он лихорадочно соображал. Предательство? Случайность? Разгаданный ход?
 — Странно, нерешительно не в вашем характере. — Гюисманс по-наполеоновски скрестил руки. — Ни секунды! Великий час пробил! Да или нет?
 — Нет!
 Мгновение назад Полынов хотел сказать “да”, чтобы выиграть время. Нервы! Не выдержал, сдали нервы, не справились с ненавистью и омерзением…
 — Жаль. Гюнтер!
 Охранник вытянулся.
 — Взять! В камеру пыток! Девчонка уже там?
 — Так точно!
 — Милейший, — Гюисманс повернулся к Полынову, — вам будет для начала показано редкое зрелище. Вам и её не жаль?
 Гюисманс не успел увернуться. Но ярость ослепила Полынова, и удар пришёлся неточно. Охранник прыгнул на психолога, выламывая руки, Гюисманс, прислонившись к стене, держался за щеку.
 — Если вы думаете… Если вы думаете, что я пристрелю вас… Нет. Я дождусь, когда вы взмолитесь, когда вы будете на коленях ползать… А вы будете! И тогда я полюбуюсь вами. Увести.
 Полынов шёл, кипя от ярости. Так сорваться! Он презирал себя.
 Машинально он все же отметил, что не слышит за собой шагов Гюисманса. Он искоса глянул через плечо. В двух метрах сзади, как конвоиру по земному уставу и полагалось, вышагивал охранник с лайтингом наперевес. И больше в коридоре никого. Решение пришло внезапно. Раз этому олуху невдомёк разница между Землёй и астероидом…
 Когда они проходили мимо комнаты с восковыми фигурами, у Полынова вдруг подвернулась нога. Падая, он что есть силы оттолкнулся от стены. Прежде чем охранник успел сообразить, Полынов, словно ракета, пролетел разделяющее их пространство. Страшный удар ногой в живот бросил охранника на пол. Он истошно взвыл, закатывая глаза. Перевернувшись в воздухе, Полынов перехватил падающий лайтинг. Удар прикладом по голове оборвал вопль охранника.
 Дробя эхом тишину, заголосила сирена; за ними следили, конечно. Полынов метнулся в комнату с восковыми фигурами, полоснул лучом лайтинга по гнезду с телеаппаратурой, прикладом срубил выключатель. Свет потух, в темноте зловеще замерцала морда чудовища.
 Полынов выхватил из кармана ампулы с миксоналом, флакон с солью, вату. Смочил её, заткнул ноздри. Хрустнуло раздавленное стекло ампул. Полынов залёг в углу, взяв дверь на прицел. Сердце бешено стучало. Снаружи топали башмаки охранников.
 — Здесь! Сюда!
 Толчея за дверью.
 — Эй, выходи!
 Полынов не отвечал. Он считал секунды.
 — Выходи добром! Все равно выкурим!
 Выкурят, сообразил Полынов. Они не такие дураки, чтобы ворваться и поставить себя под выстрел. Швырнут какую-нибудь дрянь. Газовую гранату. Ждут, пока их доставят.
 Полынов на ощупь прокрался к двери, резко толкнул её, чтобы миксонал быстрей попал в коридор. Отпрянул назад. Снаружи тоже отпрянули. В распахнутую дверь влетел лиловый луч, что-то грохнулось, рассыпалось искрами.
 — Не сметь! — бешено заорал динамик в коридоре. — Идиоты!
 Полынов чуть не расхохотался. Они стреляли в Простого Среднего Человека. От восковой фигуры остался пар. И у них шалят нервы, с удовольствием отметил Полынов.
 Долгая, невыразимо долгая для Полынова минута насторожённой тишины.
 И вдруг…
 Коридор будто взорвался.
 — Крылья, крылья, лечу!…
 — Сколько ходов, сколько ходов, прекрасных голубых ходов.
 — Да вы с ума… Уберите змею-ю-ю…
 Полынов перевёл дыхание. Так, господа, вы ещё не знаете, что такое миксонал. Сейчас вы узнаете. Дышите, дышите глубже, пусть снятся вам сны наяву, какие вам ещё никогда не снились.
 Он встретился взглядом с фосфоресцирующими глазами воскового чудовища. Не помешает. Подхватив под мышку длинное шипастое туловище зверя, он вытолкнул его в коридор и тотчас навскидку ударил лучом по телеглазу. Одному, второму. С потолка обрушился дождь осколков.
 — А-а-а!…
 Нечеловеческий вопль завибрировал на самой высокой ноте и оборвался.
 Полынов выскочил. Пятеро охранников, шатаясь, тыкались во все стороны, как слепые. Их челюсти отвисли, словно в неоконченном зевке. По подбородкам стекала слюна. Рослый детина пытался вогнать в рот дуло лайтинга. Нечаянно он дёрнул спуск. Раздался негромкий хлопок. Полынов прикрыл глаза. Что-то тёплое брызнуло ему на руки, в лицо. С глухим стуком осело тело. Полынов побежал, поскользнулся, едва удержав равновесие. Дышать мешала заткнутая в ноздри пропитанная химикатом вата.
 Вслед неслось шипящее бормотание.
 — Ш-ш-шарство небесное виш-ш-ш-у…
 — Я-я-яблоко не убе… х… х…
 — Хде-е-е…
 Плита, запирающая коридор, пошла, повинуясь паролю, вверх. Полынова едва не сшиб бегущий навстречу охранник. В обеих руках тот держал по газовой гранате. Опомниться охранник не успел: Полынов ударил ему по горлу ребром ладони.
 Сунув в карманы пару гранат, Полынов скатился по скупо освещённой лестнице. Искать, где спрятан телеглаз, уже не было времени. Сзади надрывалась сирена. Теперь все зависело от того, как скоро враги сообразят, что отрава крадётся к ним по воздуховодам, как скоро они включат фильтры.
 От лестницы узкий ход шёл и налево и направо. Полынов лихорадочно соображал. Он метнулся в одну сторону, в другую и тут увидел колодец. Крутые ступени, сбегающие в колодец, упирались в железную дверь. Прыжок — весом своего тела Полынов распахнул её.
 В лицо ударил яркий свет. Посреди камеры возвышался стол непонятной конструкции. Над ним с блока свисали верёвки. В углу возле оцинкованного стока фыркала газовая горелка, на решётке вишнёво светились раскалённые прутья. Над жаровней, что-то поправляя, склонился широкозадый, похожий на жабу человек. Рядом, прикованная к стене, стояла Крис.
 Человек стремительно обернулся. На нем был фартук мясника. Полынов выстрелил, прежде чем узнал его. Большеголовый — с его лица не успела сползти глуповатая растерянность — упал, сбив собой жаровню.
 Крис рванулась. Её рот был раскрыт в беззвучном крике. Полынов что есть силы дёрнул на себя держащее цепи кольцо. Оно даже не дрогнуло. Полынов растерянно огляделся, схватил со стола какое-то орудие пытки, похожее на клещи — это и оказались клещи, — перекусил у запястий звенья цепи. Девушка упала на колени. Она попыталась встать и не смогла. Полынов рывком поднял её.
 — Что? — крикнул он, заглядывая в залитое слезами, смеющееся лицо.
 Крис билась в его руках. Церемониться было некогда. Полынов замахнулся, чтобы пощёчиной прекратить истерику.
 Но Крис увернулась.
 — Уже… Не надо… Сама!
 Платье у неё на плече было порвано, она попыталась приладить лоскут. Другой рукой, наклонясь, она скользнула под фартук Большеголового, вытащила из кобуры пистолет. Полынов заметил на лице Большеголового две глубокие царапины от ногтей.
 — Скорей, Крис!
 Что-то скрипнуло сзади. Полынов порывисто обернулся; ему показалось, что он опять видит страшный сон: массивная дверь камеры лениво стронулась с места и затворилась.
 — Птички думают улететь… — хихикнуло в углу.
 Полынов ринулся к двери.
 — Поздно, поздно! — услышал он в динамике знакомый насмешливый голос. — Твоя выходка с миксоналом недурна, но я предрекал, что тебя погубит благородство. Ты в ловушке, Полынов, ха-ха… Как ты мог забыть, что двери с электромагнитным запором способны закрываться сами, не пойму. Ну и сиди теперь, жди… Советую рассмотреть повнимательней наши орудия производства.
 Голос смолк.
 Крис медленно повернула к себе дуло пистолета, заворожённо уставилась в чёрный зрачок. Её лицо заострилось, глаза утонули в тёмных полукружьях.
 — Спокойно, Крис…
 Полынов отвёл дёргающийся пистолет, разжал пальцы.
 — Это всегда успеется. — Он даже смог ей улыбнуться.
 Подняв лайтинг, он тщательно прицелился и аккуратно, точно гнездо клопов выжег в углу ячейки подслушивания. Потом достал ватку, смочил её, протянул Крис.
 — Возьми. Кажется, Гюисманс не заметил одной своей ошибки.
 Он припал на колено, утвердил лайтинг и, как по ниточке, полоснул лучом по стыку двери со стеной. Вспыхнула, лопаясь, краска, багрово засветился ровный шов. Поднялся едкий дым, на пол закапал металл. Полынов, не отпуская курок, быстро водил лучом.
 — Не прожигает! — Крис сжала кулаки.
 — И не надо. Эти запоры не терпят нагрева.
 Дверь дрогнула, издала кряхтящий звук и приотворилась. Полынов отпрыгнул в сторону и увлёк за собой Крис. Он ждал выстрелов. Их не было. Над колодцем не торчали дула лайтингов. Откуда-то издали доносился глухой шум, неразборчивые выкрики. Видимо, миксонал успел основательно затронуть базу.
 Полынов взбежал по лестнице. За ним едва поспевала Крис. Он выкрикнул пароль. Но щит стоял как влитой.
 Случилось то, чего Полынов так боялся. Противник успел перекрыть все подступы к жизненно важным узлам базы. Теперь, выйдя из одной мышеловки, они попросту попали в другую — более просторную. Полынов безнадёжно посмотрел на индикатор заряда лайтинга. Так и есть: достаточно для боя, но не для взлома перемычек.
 — Ну, Крис, — на него навалилось отчаяние, — здесь нам придётся схватиться с бандой в последний раз. Назад, в колодец! Там неплохой окопчик.
 Он все-таки высмотрел, где тут спрятан телеглаз, и по дороге к колодцу уничтожил его, а заодно и плафон. Теперь они могли видеть противника, а он их нет.
 — Неужели все? — вырвалось у Крис, когда они залегли.
 — Да, все. Бери на прицел левый коридор. И успокойся, у тебя дрожит пистолет.
 — Я его возьму обеими руками. Они скоро придут?
 — Не знаю. Вероятно, им сейчас не до нас, управляются с неразберихой. Минут через десять — двадцать, должно быть.
 — Тогда я успею успокоиться.
 — Конечно. Ты молодец. Учти, пистолет реактивный, без отдачи.
 — Учту. Знаешь, о такой смерти я и мечтала.
 — Что-о?
 — В бою, не в постели. Чтобы быстро, не ждать, не думать об этом. Жаль, рано. Не успела пожить.
 — Ах, так… Это всегда бывает слишком рано.
 — Нет. Я хотела любить, пока можно. И шестерых детей. Большего мне не надо.
 — У меня все это было. Кроме детей. И многое другое. Этого мало.
 — Может быть. Видишь, рука у меня больше не дрожит.
 — Так и надо.
 Они ждали. Минута проходила за минутой, смутный шум вдали не утихал.
 — Скорей бы, — не выдержала Крис. Она прижалась плечом к Полынову и торопливо зашептала: — Поцелуй меня, быстро… А то я разревусь.
 Полынов наклонился, поцеловал её в сухие растрескавшиеся губы. Она несмело ответила, потом отстранилась, замерла, как мышь. У Полынова заколотилось сердце от нежности.
 Нельзя, приказал он себе. Думай о тенях, которые заполнят сейчас коридор, думай о том, как не попасть к ним в лапы живым. Не надо зря терзаться. Замысел был неплох, им просто не повезло. Ракеты уйдут на землю. Аккуратные остроносые ракеты.
 Ему показалось, что впереди, наконец, мелькнул чей-то силуэт. Он прицелился. Лайтинг не успел остыть, жгло щеку.
 И вдруг он ослеп. Разом погасли все лампы. Темнота упала, как обвал.
 — Ой!
 — Молчи! — Полынов вскочил. Отчаяния как не бывало. — Наша берет!
 В темноте он нащупал руку Крис, потянул её за собой.
 — Но что это… Авария?
 — Помощь, помощь, Крис… Осторожно, ступеньки,.
 — Я ничего не вижу…
 — Я вижу. Держись… Двери! Нет тока — всюду пройдём…
 Полынов не преувеличивал: опыт работы в космосе научил его ориентироваться там, где это казалось немыслимым. И первый же щит, который они нашарили, легко поддался их дружным усилиям.
 Натыкаясь на выступы, распахнутые двери, сдирая пальцы в кровь, они куда-то спускались, куда-то бежали. То и дело мелькали фонари охранников, одетых в скафандры, хотя действие миксонала должно было уже кончиться. Кто-то кого-то звал, кому-то приказывал; крики, ругань, бред тех, кто успел надышаться отравы, создавали полнейшую неразбериху.
 Полынов и Крис падали, едва к ним приближался луч света; один охранник даже споткнулся о вытянутые ноги Полынова и в сердцах стукнул его прикладом. Охранник истерически взвизгнул, когда навстречу выскочил, ошалело паля из лайтинга, его глотнувший миксонала приятель. Полынов и Крис поспешили отползти. Сумасшедшего быстро прикончили. Полынов, используя сумятицу, швырнул туда газовую гранату. Она лопнула, вызвав новый взрыв ужаса. Из пещерной тьмы, рикошетируя, полетели чьи-то пули.
 Внезапно Полынов упёрся во что-то мягкое. Оно дёрнулось и сказало:
 — Ад зелёный, вовсе не огненный…
 — Да, да, конечно, — согласился Полынов, увёртываясь от шарящих пальцев.
 Мечущийся свет фонарей и выстрелы помогали ему отыскивать дорогу. В самом нижнем коридоре было относительно спокойно, и беглецы перевели дыхание.
 — Страхуй меня сзади, Крис, — сказал Полынов.
 — Где мы?
 — Здесь должен быть вход в цех. Ага, вот он!
 — Осторожно, там надсмотрщики!
 — Ерунда. Но хотел бы я знать…
 Он чуть приотворил дверь. Вырвалась бледная полоска света. Полынов облегчённо вздохнул: заводская аварийная сеть, как он и ожидал, была автономной.
 Секунду подождав, чтобы глаза привыкли к свету, он рванулся внутрь.
 Цех был невелик, во всех направлениях, бросая широкие тени, его пересекали трубопроводы. По оси, выстроившись в ряд, стояли какие-то аппараты, похожие на гигантские восьмигранные маслёнки. Пролёт перекрывал прозрачный купол с противометеорным зонтом. Сквозь него просвечивали радужные звезды.
 В центре у постамента аппарата сгрудилась кучка людей. Сейчас в них трудно было признать элегантных пассажиров “Антиноя”. Они стояли спиной к взявшим их на прицел четырём охранникам, закинув руки на затылок. Пятый сидел, положив лайтинг на колени, в стеклянной будке под куполом. Оттуда ему был виден весь цех.
 Полынов выстрелил по будке. Брызнули стекла. Сзади щёлкнул пистолет Крис. Она не хвасталась своим умением стрелять: один из надсмотрщиков упал, даже не вскрикнув.
 — Руки вверх! — заорал Полынов, вскакивая на постамент соседней “маслёнки”.
 Если бы охранники не оцепенели от неожиданности, ему бы пришёл конец, потому что он не мог бить из лайтинга по врагам: строй заключённых смешался, и луч зацепил бы кого-нибудь. Он увидел вскинутое оружие, но в то же мгновение охранник исчез под грудой тел. Остальные прилежно тянули вверх руки. Их тоже окружили, сбили с ног.
 Кто-то, как крыса, метнулся в тень. Полынов не знал, друг или враг, и не стал стрелять. Но Крис, очевидно, знала: её пистолет снова щёлкнул, и человек споткнулся. Мелькнуло перекошенное лицо: Полынов последний раз встретился взглядом с Бергером. Тот упал. “Вот даже как”, — успел подумать Полынов.
 Не все заключённые вели себя одинаково. Кое-кто как упал, так и остался лежать, прикрыв голову. Но основное ядро действовало стремительно и организованно. К Полынову подскочил высокий чернявый парень в разорванной форме экипажа “Антиноя”.
 — Морис! — Он вытянулся, как для рапорта. — Подпольная группа Сопротивления к бою готова! Как в концлагерях…
 Он не удержался и лихо подмигнул. Второй глаз у него заплыл, видимо, ему довелось побывать в камере пыток.
 — Я знаю о вас из записки Крис. — Полынов торопливо пожал протянутую руку. — Ваш план?
 — Мы намечали перекрыть процесс, поднять давление в трубопроводах. Завод взлетит. Ваше мнение?
 — Только атака. Нас здесь прихлопнут, как зайцев.
 — Их много! Может, лучше взорвать?
 — Они уже взорваны, там вы поймёте. Атака тремя группами. Вот схема боя…
 — Безоружным?
 — Идти. Брать оружие убитых. Громче кричать. Только не “ура”. Всякую чушь. Больше шума.
 — Не понимаю.
 — Сообразите на месте. Помните: каждый должен постоянно выкрикивать “зелёный ад!”. Так мы будем узнавать своих. Победа близка. Вперёд!
 Штурмовые группы заключённых нырнули во мрак, и бой начался, нелепый, отчаянный, странный. То была свалка в кромешной темноте, раздираемой вспышками лайтингов, воплями, лучами фонариков. Бой, где враг бил по врагу, а свой терял друзей, где не было ни фронта, ни тыла, где все решали доли секунды, где отчаяние боролось с ловкостью, страх с решимостью. На стороне нападающих была внезапность, не успевшее угаснуть действие миксонала, понимание того, что происходит, точное знание цели. У противника каждый дрался сам за себя, плохо соображая, кто напал, откуда, сколько их. Зато охранники имели богатый опыт стычек, и было их больше… И они куда лучше знали свою базу. Там, где охранники успели собраться в группы и наладить командование, их ответная атака была ужасной. Они косили лучами лайтингов, не разбирая, кто перед ними — свои или чужие.
 У Полынова и Крис уже был опыт странствования вслепую. Избегая схваток, они прокрались наверх, к энергоотсеку. Полынов отчаянно торопился, прекрасно понимая, что если на базу будет дан свет, заключённых сметут в два счета.
 Он осторожно выглянул из-за угла. Внутри отсека шарили два фонарных луча, выхватывая то бетонные плоскости стен, то мраморную белизну распределительного щита, то развороченные внутренности диспетчерского пульта. Беззвучно, нервно шла какая-то спешная работа, поблёскивали инструменты, огромные тени прыгали за плечами склонившихся над пультом людей.
 Крис неосторожно зацепила что-то локтем. Фонари словно задуло. Ярчайшая вспышка ослепила Полынова, кинжальный луч опалил волосы, но Крис успела выстрелить в третьего притаившегося охранника, в плюнувший огнём глаз, и он потух.
 Грохот, визг бетонных осколков в долю секунды сменила тишина, нарушаемая лишь отзвуками далёкого боя. Потерявшие друг друга из виду противники замерли. Лайтинги на ощупь искали в темноте прицела. Каждый сдерживал дыхание, сознавая, что первый же шорох станет последним.
 Вдруг что-то звякнуло над головой Полынова. Инстинктивно он вскинул лайтинг, и тотчас шум за пультом выдал уловку противника. Они швырнули инструмент, чтобы на мгновение отвлечь внимание и скрыться. Полынов торопливо нажал спуск. Слишком поздно: луч багровым фонтанчиком отразился от захлопывающейся двери. Враги бежали, оставив противнику поле боя.
 Полынов включил ещё по пути отобранный у мёртвого охранника фонарик, привалил ко второй двери стол.
 — Постереги вход, Крис!
 Он наклонился над пультом. Аппаратура была разрушена толково. Виновник аварии не просто повредил трансферты блока управления энергосистемой: он умудрился подключить к ним такое напряжение, что они спеклись в сплошную зеленоватую массу, приварились к керамическим панелям. Их нельзя было вынуть и заменить, сначала требовалось выбить образовавшийся монолит, отскоблить и привести в порядок контакты. Этим и занимались застигнутые врасплох охранники. Рядом на пульте лежали запасные трансферты.
 Полынов перевёл круг света на автономный блок аварийного освещения. Умелая рука поработала и тут, но то ли человеку помешали, то ли у него был свой умысел — здесь трансферты были лишь разбиты, а проводка оборвана и перепутана. Его уже почти восстановили. Полынов и Крис появились вовремя. Ещё минут десять, и повсюду вспыхнули бы аварийные лампы.
 Закрепляя в ячейках монокристаллы трансферт, Полынов жадно прислушивался к замирающим звукам боя. Изредка доносились выкрики “зелёный ад!”. Но кто побеждал? Если свои — надо включать свет. Если враги… Понять, на чьей стороне победа, не было никакой возможности.
 — Вот что, Крис…
 Полынов перевёл свет фонарика. Девушка стояла, прислонившись к косяку, обеими руками поддерживая выставленный вперёд пистолет. На её правом плече расползалось тёмное пятно.
 — Ранена?!
 — Пустяк… Царапнуло…
 Он быстро осмотрел плечо и облегчённо вздохнул. Ничего опасного. Но крови потеряно много, и Полынова удивило, как она ещё держится после ранения и стольких испытаний. Он отодрал рукав своей рубашки и туго перетянул плечо. То, что предстояло теперь сделать, пугало Полынова, но другого выхода он не видел.
 — Слушай, маленькая… — Он старался, чтобы голос не выдал его опасений. — Придётся тебе ещё продержаться. Ну, полчаса…
 — Одна?
 — От этого все зависит. Я — на радиостанцию. Видишь это соединение? Приладишь — будет свет… Ты должна, понимаешь, должна выдержать и дать ток через пятнадцать минут, дать ток… Тогда, кто бы ни победил, я успею послать в космос сообщение. Понимаешь?
 Она все понимала, она кивала, она старалась не упасть, она клялась честным словом, что не боится, что продержится.
 Полынов отобрал у убитого охранника фонарик и лайтинг. “Не надо, — прошептала Крис. — Не удержу… Пистолет… И сесть…” Он пошарил кругом света в поисках стула. Луч фонаря наткнулся на лежащее ничком тело. Полынов перевернул труп и медленно поднял руку, словно обнажая голову.
 — Травка, зелёная травка, — пробормотал он. — Да…
 — Кто это? — без интереса спросила Крис.
 — Наш спаситель.
 — Кто?
 — Потом, Крис. Садись. И…
 — Возвращайся…
 — Вернусь.
 Он не посмотрел на Крис, затворяя дверь. Он чувствовал себя предателем. Но так нужно, нужно…
 К своему удивлению, он проделал путь беспрепятственно. Пахло горелым, под ногами что-то хрустело, то и дело попадались убитые, но живых не было видно. Лишь эхо далёких выстрелов свидетельствовало, что ещё не все кончено.
 Радиостанция оказалась в полном порядке, если не считать распахнутых створок несгораемого шкафа и нескольких упавших на пол бумажек. Полынов на всякий случай сунул в карман эти узкие полоски, испещрённые какими-то условными знаками. Сам шкаф был пуст, видимо, его содержимое перепрятали по тревоге в более надёжное место. Или уничтожили, разбираться было некогда.
 Полынов включил каскады усиления, поставил развёртку волны в положение “всем, всем, всем” и стал ждать. Если они потерпели поражение, то теперь судьба Земли во многом зависит от стойкости никому не известной девушки Крис.
 Но кто-то ведь должен закрыть собой амбразуру.
 Кто-то ведь должен застопорить собой колёса человеконенавистнической машины. Они ещё будут кружиться. Не Гюисманс, так другие постараются, чтобы они подмяли Землю в тот самый момент, когда человечеству кажется, что оно вот-вот бесповоротно расстанется с ненавистным наследием прошлого. Авантюра следует за авантюрой, все ожесточённей, все отчаянней, все хитрей. Фашисты торопятся напялить чужие одежды, прикрыться ненавистными им лозунгами, чтобы верней подобраться к живому сердцу. Торопиться, пока в арсеналах есть оружие, в сейфах — деньги, в руках — палка, в типографиях — послушные ротаторы. Пока не иссякли колодцы духовного рабства, невежества, слепоты. Используют любую ошибку, любую фразу, перекрывают, где могут, каналы человечности, замазывают от свежего ветра любые щели, пеленают мысль, чтобы люди не видели, не слышали, не догадывались, откуда на них ползёт машина.
 Легко будет потомкам взвешивать промахи, в отчаянии хвататься за голову: как это их предки видя не видели, думая не думали, борясь не замечали врага за спиной. Им — умудрённым, человечным жителям коммунизма — быть и судить, это неизбежно. Сам Полынов без страха думал об этом грядущем суде. Приговор будет вынесен сущности, а не видимости, делам, а не словам, и потому он будет справедливым. Тревожно, однако, знание, что каждый твой поступок со временем получит точную оценку; тревожно и ответственно. Впору позавидовать нищете тех, кого заботит лишь тот приговор, который выносится при жизни. Но это все равно, что позавидовать амёбе, ибо для неё нет будущего и нет поэтому ответственности перед будущим. А если не хочешь быть амёбой-человеком, то тревога за будущее — твой спутник до конца дней.
 Пятнадцать минут истекли. Пятнадцать минут, которые, быть может, решали судьбу миллионов. Свет не включился.
 Неожиданно для себя Полынов ощутил не отчаяние, а безразличие. Слишком много испытаний для одного человека. Слишком. Это предел для него. Он слишком устал.
 Все же он заставил себя получше забаррикадировать дверь. Ещё не все потеряно с гибелью Крис, пытался он себя ободрить. Рано или поздно кто-нибудь даст ток. Тогда, если прежде его не обнаружат и не убьют, он успеет предупредить Землю. Не так важно, что будет потом.
 В том, что Крис больше нет, он не сомневался.
 Но свет внезапно вспыхнул. Мигающий, тусклый, в полнакала. Полынов ошеломлённо следил за биением неоновых огоньков включённой аппаратуры. Он понял, что это конец. С таким напряжением в питающей сети радиограмму послать невозможно.
 По двери грохнул удар.
 — Сдавайтесь!!!
 Баррикада из столов и стульев затрещала,
 Полынов сел, поднял отяжелевший лайтинг. Машинально прикинул толщину двери, прицелился, плавно нажал спуск.
 Луч не вылетел.
 Все поплыло перед глазами Полынова. Он бешено тряс бесполезное оружие, как будто можно было исправить ошибку, вернуть лайтингу израсходованные в бою заряды. Дверь, треща, приоткрывалась, тесня баррикаду.
 Полынов перехватил лайтинг как дубину, кинулся навстречу просунувшемуся в щель стволу, чтобы сбить его прежде, чем он плюнет смертью.
 В последний миг психолог увидел перед собой бледное лицо врага…
 — Полынов! — отчаянно закричал тот.
 У Полынова обмякли руки.
 — Морис…
 Секунду спустя они, нервно смеясь, стиснули друг друга в объятиях.
 — А я тебя чуть…
 — Но я ведь тоже…
 — Ох, боже мой, Полынов.
 Психолог опомнился первым.
 — Так мы победили?!
 Морис растерянно посмотрел на Полынова.
 — Хотел бы я знать… Моя группа погибла. Вся.
 — Так, — Полынов снова был как взведённая пружина. — Ясно. Радио знаешь?
 — Ещё бы! Связист “Антиноя”.
 — Останешься здесь. Я — в энергоотсек. Попробую наладить ток. Если удастся, радиограмму Земле немедленно!
 — Понял. Лайтинг, ты забыл лайтинг!
 — Эту памятку моей глупости?
 Морис все понял.
 У первого же убитого Полынов подобрал оружие.
 Стены, пол, потолок переходов были вспаханы лучами лайтингов. В мигающем свете поблёскивали осколки стекла. Больше всего Полынова поразила чья-то металлическая пуговица, вплавленная в бетон потолка.
 Потрясала тишина. Ни звука, ни стона, ни движения. Теперь, когда вспыхнул свет, все живое попряталось, затаилось, потому что никто не знал, кто победитель, а кто побеждённый.
 Но едва Полынов свернул к энергоотсеку, как из ниши метнулась тень. Охранник упал на колени, и торопливый выстрел Полынова пронзил пустоту.
 — Не бей, не бей, хозяин!
 — Амин?! — Полынов опустил лайтинг.
 — Я, я! Ты обещал…
 — Встать! Взять оружие! Никого не подпускать! Стрелять только в охранников!
 — Слушаюсь… Я служу… Грегори — пуф! — Мёртв. Я убил его! Многих убил!
 — Хорошо, хорошо, потом…
 У входа в отсек, обнявшись как братья, лежали двое: пассажир “Антиноя”, седой величественный профессор космологии Джерри Кларк, и Грегори. Их скосил один и тот же луч.
 Полынов поспешно перешагнул через мертвецов. Рванул дверь.
 Он увидел привалившуюся к пульту Крис, увидел прыгающий в её руке пистолет, увидел наставленное на него дуло…
 — Ай!…
 Крик девушки — последнее, что он услышал, прежде чем на него обрушилась звенящая чернота. А потом звон смолк, и все смолкло.




 8. Нокаут


 Словно ветер кинул издали порыв смутных голосов. И пришла боль. Он удивился: откуда могла прийти боль, если у него нет тела? Из темноты?
 Но тело внезапно ожило. И дало ответ, что боль в нем самом, что он лежит, что запястье сжимают чьи-то пальцы, а вот звуки — они действительно идут из темноты.
 Он поспешил отдать телу приказ встряхнуться, почувствовать себя, чтобы оно снова не растаяло, не ушло от него.
 Резко зазвенело в голове; ему показалось, что он падает вниз, а оттуда, тесня черноту, скользит свет, скользит дикий пейзаж скал. Изображение ниже, ниже — селектор связи, чем-то очень знакомый стол; изображение колыхнулось, всплыли чьи-то лица… Крис! Он узнал Крис. Стоя на коленях, она что-то шепчет, закрыв глаза. Словно молитву читает. Губы у неё совсем чёрные, и вокруг запавших глаз тоже чернота. Да это молитва и есть, он различает слова.
 Все стало на место. Был бой, был ад, был целящийся в него глаз пистолета, он лежит в кабинете Гюисманса, Крис здесь…
 — Мы победили?…
 Крис дёрнулась, как от удара тока. Сияющая, изумлённая радость преобразила её лицо.
 — Жив, жив, жив…
 Она уткнулась ему в ладонь. Ладони стало мокро и горячо. Плечи девушки вздрагивали.
 — Жив, конечно, — незнакомый голос и незнакомое лицо, широкое, благообразное, с трясущимися щеками, надвинулись одновременно. — Полынов, как вы себя чувствуете?
 — Отлично, — сказал Полынов, не слишком покривив душой. Силы быстро возвращались к нему.
 Он попробовал приподняться.
 — Ничего, ничего, можно. — Благообразный засуетился, подкладывая ему под спину подушку. — Маленький шок, ничего… Мисс удачно промахнулась.
 Полынов ощупал повязку на голове. Тренированным усилием воли приглушил боль в правой части лба.
 — Это я, я виновата… — Крис всхлипывала, судорожно сжимая руку Полынова, словно тот мог внезапно исчезнуть.
 — Полно, ну, полно… — Полынов растерянно погладил её разметавшиеся волосы. — Морис… Он жив?
 — Тут!
 Француз скользнул к изголовью. Вид у него был истерзанный, но держался он по-прежнему браво.
 — Можно? — шёпотом спросил он благообразного.
 — Можно или нельзя, — уже довольно твёрдо сказал Полынов, — говорите.
 — Да, да, — поспешно закивал благообразный, с каким-то испугом косясь на Полынова, — все можно. С моего разрешения, конечно! — поспешил он добавить.
 — Тогда докладываю. — Морис помедлил. — Значит, так. Нас уцелело шестеро. Противник в основном уничтожен.
 — Точнее.
 — Убитых девятнадцать, раненых семеро, в бреду — пятеро, скрылись трое. Мы ещё не успели обшарить всю базу.
 — Победа все-таки… Гюисманс?
 — Спрятался.
 — А, черт!
 — Что он может сделать в одиночку?
 — Хм… Ладно. На Землю сообщили?
 Морис сконфуженно отвёл взгляд.
 — Я долго ждал, но…
 — Но лучше с напряжением не стало. Дальше.
 — Я побежал к вам. Тут Крис и… Мы перетащили вас сюда, поскольку здесь командный центр и…
 — Понятно. Когда вы вернулись, радиостанция была уже испорчена.
 — Да.
 — Ещё бы. На месте Гюисманса я сделал бы то же самое. Почему мигал свет, выяснили?
 — Несчастная случайность. Крис очень ослабла, был обморок, потом она все-таки включила, но…
 — Я ударилась плечом…
 — Она повредила…
 — Неважно, Крис! Прости, Морис… Маленькая. — Полынов заставил девушку приподнять голову, — маленькая, я… Мне надо было сразу спросить, как ты…
 — Болит… — Крис робко улыбнулась. — Нет, нет, я совсем оправилась! Это не я в тебя выстрелила, это мой страх…
 — Забудь, Крис. Все хорошо, что хорошо кончается, говорят у нас. Морис, как расставлены посты?
 — Мы, четверо, здесь. Пятый стережёт энергоотсек, шестой охраняет нас. Да, тут один охранник сам сдался и сказал, что вы…
 — Это Амин. Тяжёлый случай… Ладно, верните ему оружие, сейчас и такой союзник кстати. Но мне не нравится, как расставлены посты. Любой уцелевший бандит, если у него не совсем отшибло смелость, может…
 — Мне тоже не нравится. И есть ещё люди, которые…
 — Это кто?
 — Бывшие заключённые. — Морис брезгливо усмехнулся. — Те, которые сразу после освобождения забились в щели.
 — Отлично! Найти, раздать оружие, пусть ловят уцелевших охранников.
 — Этой мрази оружие! Да они же с радостью признали Гюисманса своим фюрером!
 — Неважно. Сейчас сила у нас, значит, для них просто нет другою выхода, как помогать нам. Да они теперь с визгом бросятся выполнять любой наш приказ, лишь бы реабилитировать себя.
 — Как хотите, Полынов, но доверять этим трусам, этим проституткам…
 — Именно поэтому им сейчас и можно доверять. Страх за собственную шкуру, знаешь ли, очень способствует правильному пониманию вещей.
 Морис проворчал что-то, но спорить больше не стал.
 — Можно идти? — спросил он.
 — Да.
 Морис ушёл.
 — Крис, — тотчас сказал Полынов, — стереги вход. А к вам, доктор, у меня несколько вопросов, раз на большее я пока не гожусь.
 В глазах благообразного мелькнул прежний испуг. Дрожащей рукой он вытащил из кармана очки с треснувшим стеклом и не сразу смог приладить их.
 — Вы… вы меня знаете! Меня, Ли Берга?
 — Врача, чьё место я занял на базе? Конечно. Кто ещё мог точно сказать Морису, сколько бандитов уцелело?
 — Ах, да, верно. Что вы хотели спросить? Я…
 — Успокойтесь, я знаю, что вы искупили своё преступление или свою глупость, называйте это как хотите. Кто конкретно стоит за Гюисмансом?
 — Не знаю… Честное слово!
 — Верю. Жаль, что вы не знаете.
 — Я — не они! Не скрою, мои взгляды…
 — Интеллигентные по форме, фашистские по существу…
 — Нет! То есть да… Вы правы. — Голос доктора упал. — Нет, нет, только не фашистские, только не это слово! И потом я же…
 — Никто не собирается судить вас, — неожиданно мягко сказал Полынов. Крис, стоя у двери, с недоумением следила за разговором.
 — Но я ничего не понимаю, — наконец решила она вмешаться. — Доктор Ли Берг такой же заключённый, как и мы, он дрался вместе со всеми…
 — Такой же, да не совсем, — перебил её Полынов. — Верно, доктор?
 — Верно, верно, — прошептал Ли Берг. Возбуждение покинуло его, а вместе с возбуждением и силы. Он тяжело опустился на стул. — Спрашивайте, я все расскажу, мне нельзя ничего скрывать.
 — Дорогой Ли, я же сказал — здесь не суд, а вы не подсудимый. Ещё раз говорю, успокойтесь. Я уже достаточно окреп и могу избавить вас от неприятного рассказа. Я скажу за вас все, а вы поправите, если что не так. Хорошо?
 Ли Берг машинально кивнул.
 — Так вот. — Полынов прикрыл глаза. — Вы были хорошим специалистом, но очень, очень реакционно настроенным человеком. Вы этого не скрывали, вы этим гордились. Кроме того, у вас был опыт работы в космосе. Так?
 — Так. Но откуда… Вы не могли знать моё прошлое!
 — И вот в один прекрасный день, — продолжал Полынов, — вам было сделано очень заманчивое предложение. Год…
 — Полтора.
 — Полтора года работы на исследовательской базе в поясе астероидов. За бешеные деньги. Вы даже удивились, какие деньги вам посулили.
 — Да, удивился и…
 — И согласились, хотя кое-что вас смущало. Некоторая таинственность, например.
 — Верно.
 — Но так или иначе вы очутились здесь и сразу увидели, что это никакая не научная станция…
 — Раньше, я понял это раньше! Нас, специалистов, везли всех вместе. Боже, вот это были фашисты! Но окончательно все открылось здесь.
 — С вами поговорили. Обстоятельно, дружелюбно. В духе ваших теорий вам объяснили, зачем вы здесь. И поначалу план вам даже нравился…
 — Нет!
 — Да.
 — Вы правы… — Несколько секунд губы Ли Берга беззвучно шевелились. — Вы правы. — К нему, наконец, вернулся голос. — Некоторые аспекты этого плана содержали в себе рациональное зерно. Единая власть над всеми народами, единый дух, единая цель… Но методы, методы!
 — Это вас и отпугнуло. Когда вы поняли, какой ценой будет оплачено торжество ваших идей…
 — Я заявил решительный протест! Я против…
 — Вас долго и по-всякому уговаривали. Но вы…
 — Я был непреклонен! Я был возмущён профанацией возвышенных философских идей, я сказал об этом открыто!
 — И вас отправили на завод. Работать под дулом пистолета.
 — И плетью… — прошептал Ли Берг.
 — До нашего прибытия рядом с вами работали тёмные, неграмотные, забитые солдаты, набранные из всевозможных иностранных легионов.
 — Откуда вы и это знаете?
 — Это же просто. Кто необходим для осуществления первого этапа операции “космический бог”? Во-первых, строители базы. Они уже мертвы. Боюсь, что на Земле их считают казнёнными… в некоторых земных тюрьмах. Во-вторых, требовались молодчики без чести и совести. Охранники. Их набрали в основном из белых легионов: лучший источник трудно найти. Затем рабочие — одновременно солдаты — на завод. Ведь белые легионеры не слишком обожают чёрную работу. Эти солдаты-рабы, как я уже сказал, были извлечены все из той же клоаки неоколониальных войн. Сделать это было тем легче, что ремесло убийц стало теперь уж чересчур опасным. В-третьих, нужны были специалисты. Вроде вас. Отбирали тех, кто уже умом и сердцем был на стороне гюисмановского неофашизма. Конечно, в таком сложном и нервном деле не обошлось без накладок. Вы, например. И ещё один. Электрик.
 — Эриберт?! — воскликнул Ли Берг. — Не может быть! Этот отъявленный…
 — Он оказался гибче вас. Согласился, принял, присягнул. И… в первый же день явился ко мне прощупывать. И в первый раз и во второй он ходил вокруг меня, как голодный кот вокруг каши. И мы уже совсем было столковались, но что-то помешало ему прийти на последнюю встречу. Вероятно, его в чем-то заподозрили. Но так или иначе мы все обязаны ему спасением. Это он в критическую минуту оставил базу без света. И погиб как герой. Умнейший был человек: сообразил даже, что на заводе свет лучше оставить.
 — И все же нам повезло. — Крис тихонько вздохнула. Дверь была приотворена, и краем глаза она следила за лестницей, но её внимание было поглощено разговором. — Мы везучие, раз все случилось так, как случилось, — повторила она.
 — Везучие? — Полынов рассмеялся и с удовлетворением отметил, что смех не отдался в голове звенящей болью. — Конечно, мы везучие. Но не только. Это общее заблуждение, что грубая сила неодолима. А на самом деле она слаба, очень слаба. Потому что опирается она не на людей, а на примитивные автоматы в человеческом обличье. Поэтому мы и победили. Нег, вы вдумайтесь; в тесноте, в условиях космоса собрано несколько десятков бандитов, взаимно ненавидящих друг друга. Угнетающая обстановка слежки; нервы на пределе, потому как и тупице ясно, что противопоставить себя человечеству — безумный риск. Для уничтожения такого “коллектива”, находящегося на грани истерики, не нужно бомб, достаточно хорошей паники. Устроить им такую панику, воспользоваться ею — да, это была задача. Тут нам везло.
 — И больше не повезёт!!!
 У Ли Берга отвалилась челюсть. Крис вскрикнула. Поздно. Часть стены успела беззвучно повернуться, Гюисманс держал их на прицеле.
 Он взглядом приказал Крис встать. Она, как под гипнозом, встала. С колен соскользнул лайтинг.
 — Игра проиграна, — торжествуя, сказал Гюисманс. — Ваших я заблокировал на заводе, изменник мёртв. Радиограмму вы не смогли передать… Все!
 — Ты дурак, Гюисманс. — Полынов как ни в чем не бывало поправлял подушку. Он даже не смотрел на врага. — И знаешь почему?
 Гюисманс опешил. У него часто-часто задёргались губы.
 — Ты ещё смеешь… — прохрипел он.
 — Просто я хочу указать на одну твою ошибку, о, незадачливый кандидат в диктаторы!
 На Гюисманса было страшно глядеть, так его трясло.
 — Нет больше ошибок, нет! — взревел он. — Ты растоптан!
 — Ошибка все-таки есть. Великолепный пинок под зад — вот что тебя ждёт после случившегося.
 На лбу Гюисманса вспухли вены.
 — И ещё одну ты допустил ошибку, — с расстановкой сказал Полынов, — роковую причём…
 Он помедлил, глядя Гюисмансу прямо в глаза.
 — Ты не видишь, что сейчас делается… за твоей спиной! Бей!!! — закричал он.
 Гюисманс обернулся, как ужаленный. В тот же миг сзади на него обрушилась метко пущенная психологом подушка. Нервы потряс дикий, торжествующий вопль Полынова.
 Гюисманс вдруг вскинул руки, рванул, царапая шею, воротник и грохнулся на пол.
 Ли Берг, схватившись за сердце, сполз со стула. Крис бросилась к лайтингу.
 — Не надо, — сказал Полынов. — Он умер.
 Еле владеющий собой Ли Берг подполз к Гюисмансу. Подняв голову, он секунду разглядывал потайной ход, в глубине которого, разумеется, никого не было. Потом перевёл взгляд на Гюисманса.
 — Мёртв, — потрясённо прошептал он. — Это чудо…
 — Нет, — чуть слышно отозвался Полынов, борясь с нахлынувшей слабостью. — Был шанс, и я им воспользовался. Его убил испуг.
 — Боже мой, психологический шок, и он мёртв, мёртв… — Ли Берг ещё никак не мог опомниться. — Но почему, почему он не прикончил нас сразу?
 — Почему? Странный вопрос… Его погубила общая для диктаторов черта характера. Они все позёры.