Аннотация: Попытки постичь непознаваемое иногда приводят к самым неожиданным открытиям. Но до каких пределов простирается право исследователя на вмешательство в прошлое? Что важнее — знание или вера? Этот вопрос волновал человечество во все времена. Оказывается, ответ на него не в силах дать не только жители Земли, но и обитатели других планет.


---------------------------------------------


 Клиффорд Саймак
 Мастодония



 1


 Из постели меня, полусонного, неспособного что-либо делать, вырвал пронзительный собачий визг.
 В комнате лежали первые проблески рассвета, и в его прозрачности были видны потертый, поеденный молью ковер, открытая дверь туалета и вешалка.
 — Что там, Эйса?
 Я повернул голову, увидел, что Райла сидит рядом со мной, и спросил себя, во имя Христовой любви, как это после стольких лет тут могла быть Райла. Затем я вспомнил, до некоторой степени туманно, как она здесь появилась.
 Собака, на этот раз уже близко, снова испустила крик муки или страха.
 Я начал выбираться из постели, схватив брюки и шаркая ногами по полу, чтобы нащупать шлепанцы.
 — Это — Боусер, — объяснил я Райле. — Этот проклятый дурак вообще не пришел домой нынче ночью. Я думал, что он заловил сурка.
 Боусер был помешан на сурках. Если уж он начал работу, он никак не мог от нее отказаться. Чтобы вытащить сурка из норы, он прорыл бы полпути до Китая. Обычно, чтобы положить конец его глупостям, я его уводил. Но вечером здесь появилась Райла, и я не пошел за Боусером.
 Добравшись до кухни, я смог услышать, как собака скулит за порогом. Я открыл дверь. Он стоял там, а сзади у него болталась какая-то деревяшка. Я положил на него руку и, повернув боком, попытался разобраться, что же там такое. Оказалось, что деревянная рукоятка была деревянным дротиком, а наконечник его вонзился в ляжку животного довольно глубоко. Боусер жалобно скулил.
 — Что случилось, Эйса? — спросила Райла, стоя в дверях.
 — Кто-то поранил его, — ответил я, — и он притащил с собой дротик.
 Она несколькими шагами обошла нас и, встав сбоку, опустилась на колени.
 — Острие вошло только наполовину — дротик едва держится, — она протянула руку, ухватила дротик и резким движением выдернула его.
 Боусер взвизгнул, затем заскулил. Он дрожал. Я взял его на руки и внес в кухню.
 — На кушетке в комнате одеяло, — сказал я Райле. — Принеси-ка его, мы сделаем подстилку.
 Затем я повернулся к Боусеру.
 — Все в порядке, старина, теперь ты дома и все будет хорошо. Мы позаботимся о тебе.
 — Эйса!
 — Что, Райла?
 — Это наконечник Фолсона, — она держала дротик так, чтобы я мог видеть. — Кто мог использовать наконечник Фолсона, чтобы поранить собаку?
 — Какой-нибудь ребенок, — ответил я. — Они — маленькие чудовища.
 Она покачала головой.
 — Ни один ребенок не мог знать, как установить этот наконечник. Да и вообще неизвестно, как это делать.
 — Одеяло, пожалуйста, — сказал я.
 Она положила дротик на стол и прошла в комнату. Вернувшись, она сложила одеяло и встала на колени, чтобы расстелить его в углу кухни.
 Я опустил Боусера на подстилку.
 — Держись, мальчик, мы тебя перевяжем. Не думаю, что порез очень глубок.
 — Но, Эйса, ты не понимаешь. Или не слышал то, что я сказала.
 — Слышал. Наконечник Фолсона. Десять тысяч лет назад использовался древними индейцами. Найден вместе с костями доисторического бизона.
 — И не только это, — продолжила она. — Способ откола — это отметка доисторической технологии.
 — Да, знаю. Мне не хотелось говорить об этом, но почему бы и не сказать? Боусер, видишь ли, это собака, путешествующая во времени. Однажды она принесла домой кости динозавра…
 — Зачем бы это собаке были нужны кости динозавра?
 — Не путай. Не старые кости. Не окаменелые. Не выветренные. Зеленые кости, с которых все еще свисали клочки плоти. Кости небольшого динозавра. Маленького. Животное было размером с собаку или, быть может, чуть побольше.
 Казалось, Райлу это не заинтересовало.
 — Возьми ножницы и состриги шерсть вокруг раны. Я промою ее теплой водой. Где аптечка?
 — В ванной. Справа от зеркала. — Так как она повернулась, чтобы уйти, я позвал: — Райла!
 — Да? — отозвалась она.
 — Я рад, что ты здесь.




 2


 Она вышла из прошлого — по меньшей мере, двадцатилетней давности — только вчера вечером.
 Я сидел перед домом в шезлонге под большим кленом, когда с автострады свернул автомобиль и направился сюда по боковой дороге. Я заинтересовался, хотя и несколько вяло, кто бы это мог быть. По правде говоря, меня не особенно радовала перспектива видеть кого бы то ни было, так как в последние несколько месяцев я дошел до точки и понял, что испытываю покой лишь оставшись один и ощущаю даже какое-то негодование при любом вторжении.
 Автомобиль подъехал к воротам, остановился, и из него вышла она. Я поднялся и направился к ней через двор. Она вошла в ворота и тоже пошла ко мне. Пройдя уже большую часть дорожки, я наконец узнал ее, увидел в этой стройной, хорошо одетой женщине ту девушку, какой она была двадцать лет назад. И даже тогда я не был вполне уверен, что это она; долгие годы воспоминаний, видимо, сделали меня чувствительным, и в любой прекрасной женщине я видел ее — какой она была двадцать лет назад.
 Я остановился, не дойдя до нее.
 — Райла? — вопросительно позвал я. — Вы — Райла Эллиот?
 Она тоже остановилась и поглядела на меня через ту дюжину футов, которая разделяла нас, будто бы она тоже не была абсолютно уверена, что я
 — Эйса Стил.
 — Эйса, — наконец сказала она, — это на самом деле ты! Несомненно, это ты! Я слышала, что ты здесь. Один из наших старых друзей рассказывал мне, что ты здесь. А я-то думала, что ты все еще в том же смешном маленьком колледже где-то на Западе. Я думала о тебе так часто…
 Она говорила бодро, как будто не должна была делать ничего другого, чтобы разговор скрыл неуверенность, которая все еще жила в ней.
 Я шагнул к ней, и теперь мы стояли рядом.
 — Эйса, — сказала она, — это было так чертовски давно.
 Она очутилась в моих объятиях, и все это казалось нереальным: женщина, которая вышла из длинной черной машины в этот висконсинский вечер спустя два десятилетия. В ней трудно было узнать ту смешливую девчонку, вместе с которой мы работали на раскопках на Среднем Западе, стараясь раскрыть тайны древнего кургана, который в конечном итоге мало что значил. Я копал, и просеивал, и расчищал, тогда как она писала этикетки и пыталась каким-то образом идентифицировать черепки и прочий доисторический мусор, разложенный на длинных столах. Тот жаркий и пыльный сезон был слишком коротким. Работая вместе целыми днями, мы спали вместе в те ночи, когда могли ускользнуть от чужого взгляда, хотя под конец, как я помнил, мы перестали остерегаться других, которые на самом деле едва ли замечали нас, возможно, из деликатности.
 — А я бы отказался увидеться с тобой снова. Я, конечно, думал об этом, но боялся, что это меня бы сломило. Мне пришлось говорить себе, что ты забыла, что ты и не побеспокоишься, чтобы увидеть меня снова. Боялся, что ты была бы вежлива, но и только, что мы обменялись бы какими-то глупыми и высокопарными фразами, и это был бы конец, и я не хотел, чтобы конец был таким. Хотелось, чтобы осталась память, знаешь ли. Десять лет назад, или около того, мне сказали, что ты занялась каким-то бизнесом, а затем все твои следы затерялись.
 Она обвила меня руками и подняла лицо для поцелуя, и я целовал ее не столько, пожалуй, с волнением, которое почувствовал снова, сколько с глубокой признательностью за то, что мы опять были вместе.
 — Я все еще занимаюсь бизнесом, — сказала она. — Экспорт-импорт, если хочешь, называй это так, но, вообще-то говоря, я думаю, что выйду из него.
 — Зачем мы стоим здесь? Давай сядем под деревом. Это — приятное место. Я провел здесь много вечеров. Хочешь, я приготовлю что-нибудь поесть и выпить?
 — Попозже, — ответила она. — Здесь так спокойно.
 — Тишина, — сказал я. — Хорошо отдыхается. Лагерь, вероятно, тоже можно было назвать спокойным местом, но это — совсем иное дело. Я здесь почти год.
 — Ты оставил университет?
 — Нет, я в творческом отпуске. Хотел написать книгу, но не написал ни строчки, хотя и собирался. Когда отпуск кончится, я, может быть, уйду из университета.
 — А это место? Это — Уиллоу-Бенд?
 — Уиллоу-Бенд — небольшой городок возле дороги. Ты проезжала его, когда добиралась сюда. Прежде я жил там. У моего отца было торговое дело на краю города — он торговал инструментом для ферм. А эта ферма, эти сорок акров земли, прежде были собственностью семьи Стриттеров. Когда я был мальчиком, я шатался по лесу, охотился, просто любопытствовал. Эта ферма была одним из мест, где я обычно бродил со своими друзьями. У Стриттера был сын примерно моего возраста. Кажется, его звали Хуг, и он был из нашей ватаги.
 — А твои родители?
 — Отец уехал несколько лет назад. Перебрался в Калифорнию. У отца там брат, а у мамы — сестры на побережье. Я вернулся сюда около пяти лет назад и купил ферму. Не возвратился, как ты могла бы подумать, к родным корням, хотя это место, Уиллоу-Бенд, и местность вокруг навевают счастливые воспоминания.
 — Но если ты не возвращался к своим корням, то почему Уиллоу-Бенд и почему эта ферма?
 — Здесь есть кое-что, что звало меня назад. Я должен был вернуться и найти ЭТО. Если тебе будет интересно, позже я расскажу об этом. Расскажи лучше о себе. Как живешь, что делаешь? Ты говорила, что занята бизнесом?
 — Ты меня забавляешь. Я занялась продажей предметов и ископаемых. Начала с малого, затем дело расширилось. Ископаемые и предметы культа — наше главное занятие, хотя приторговываем потихоньку поделочными камнями и всякой всячиной. Если я не могу быть археологом или палеонтологом, то, по крайней мере, могу использовать то, чему меня учили. Сначала мы продавали хорошие черепа маленьких динозавров, прекрасных триллобитов и обломки пород с отпечатками рыб. Ты удивился бы, узнав, сколько можно получить на самом деле за хороший материал — и даже не за столь уж и хороший. Пару лет назад на деловом ленче кому-то пришла в голову идея, что если распилить кости динозавров и заливать их пластиком, то их можно использовать в качестве сувенира. Эту мысль подбросили мне. Знаешь, как мы добываем кости динозавров? В Аризоне есть костеносный слой. Мы раскапываем его бульдозерами и взрываем. Сотни тонн костей мы распилили на кубики. Я не собираюсь говорить тебе, что хоть чуточку стыжусь этого — вовсе нет. И не то, чтобы это не было законным. Все было по закону. Земля — наша собственность, законов мы не нарушаем. Но никто даже и не догадывается, сколько поистине бесценных ископаемых уничтожается в этом процессе.
 — Видимо так, — сказал я, — но отсюда вывод, что для археологов и палеонтологов от этого мало пользы.
 — Напротив, — возразила она, — я очень внимательна к ним. Мне хотелось бы быть в их числе, но у меня никогда не было шансов. Можно было уехать на годы, как ты, и я уехала в эту захолустную нору в Турции. Я могла провести все лето, раскапывая, классифицируя и описывая, а затем, когда раскопки заканчивались, я могла посвятить много месяцев классифицированию и каталогизации. И время от времени я могла даже обучать какого-нибудь полуумного студента. Но могла ли я хоть когда-нибудь что-нибудь напечатать? Бьюсь об заклад, ты и по себе знаешь, что нет. Чтобы сравняться с кем-нибудь, кто занимается этим делом, нужно было бы кончить Йель или Гарвард, или Чикагский колледж, или еще что-нибудь подобное. И даже тогда ты мог бы провести годы в безвестности. Не будет хорошего служебного положения, и никому нет дела до того, как ты упорно работаешь, продираешься и борешься. Нахальные искатели славы полностью приберут все к рукам, и навсегда.
 — Очень похоже на мою ситуацию. Преподавание в маленьком университете. Ни малейшего шанса провести какое-либо исследование. Никаких фондов, даже для кратковременных раскопок. И сейчас, как и прежде, шанс получить какой-либо фонд есть только если ты раньше убивался на работе и соглашался выполнять мартышкин труд на раскопках. Я вообще-то не жалуюсь. И по временам я сам не прилагал слишком больших усилий. Вот лагерь был безопасным и удобным, я чувствовал себя там уверенно. После того, как Элис оставила меня, …ты знаешь об Элис?
 — Да, — ответила она, — знаю.
 — Не думаю, чтобы я когда-нибудь придавал этому слишком большое значение — я имею в виду, ее уход. Но моя гордость была задета, и я почувствовал, что на время нужно укрыться. Не здесь, конечно. Ну, а теперь я выше этого.
 — У тебя сын.
 — Да, Роберт. Он, насколько мне известно, с матерью в Вене. По крайней мере, где-то в Европе. Мужчина, ради которого она оставила меня — дипломат. Профессиональный дипломат, а не политический деятель.
 — Но мальчик, Роберт…
 — Сначала он был со мной. Затем захотел к матери, и я позволил ему уехать.
 — А я не выходила замуж, — просто сказала она. — Прежде всего, я была очень занята, а кроме того, это не казалось важным.
 Мы помолчали немного, а сумерки ползли над землей. От уродливой, сплетенной группы деревьев, которые буйно разрослись в одном углу двора, шел аромат сирени. Важничающая малиновка невозмутимо прыгала вокруг, останавливаясь только тогда, когда пристально поглядывала на нас своим глазом-бусинкой.
 Не знаю, почему я сказал это. У меня и в мыслях не было говорить такое, но оно само вырвалось.
 — Райла, — сказал я, — мы были парой дураков. Давным-давно у нас с тобой было Нечто, и мы не знали, что оно у нас есть…
 — Вот почему я тут.
 — Ты останешься хоть ненадолго? Нам ведь есть о чем поговорить. Я могу позвонить в мотель. Там не слишком-то удобно, но…
 — Нет, если ты не имеешь ничего против, я останусь здесь, с тобой.
 — Отлично. Я могу спать на кушетке.
 — Эйса, — сказала она, — перестань быть джентльменом. Я не хочу, чтобы ты был джентльменом. Я же сказала, что остаюсь с тобой, запомни.




 3


 Боусер лежал в своем углу, глядя на нас обвиняющими, скорбными глазами, когда утром мы сели за стол.
 — Он, кажется, должен поправиться, — заметила Райла.
 — О, с ним все в порядке, — заверил я ее. — Он поправится быстро.
 — А давно он у тебя?
 — Со мной он живет несколько лет. Поначалу он был очень степенной и воспитанной городской собакой. Когда мы выходили на прогулку, он обычно лениво гонял птиц. Но как только мы приехали сюда, он переменился. Стал возбужденным, и у него появилась мания — сурки. Пытается вырыть их из земли. Почти каждый вечер я вынужден ходить за ним, вытаскивать из очередной норы сурка, который, как правило, сражается с ним в глубине своей норы. Вот чем, как я думал, был занят Боусер минувшей ночью.
 — И видишь, что случилось, когда ты не пошел искать его!
 — У меня были дела поважнее, а кроме того, я подумал, что для него, может быть, и хорошо будет, если оставить его на всю ночь снаружи.
 — Но, Эйса, это был наконечник Фолсона. Я не могу ошибиться, потому что видела их слишком много, и они мне хорошо известны. Ты говоришь, что какой-нибудь ребенок мог сделать это, но я-то знаю, что ни один ребенок не сможет закрепить его на древке. И ты что-то говорил о костях динозавра.
 — Я говорил тебе, что это собака, путешествующая во времени, хотя это и нелепо звучит.
 — Эйса Стил, ты же знаешь, что это невозможно! Никто не может путешествовать во времени, и уж никак не собака.
 — Прекрасно. Объясни мне, откуда взялись свежие кости динозавров.
 — Может быть, это были кости какого-нибудь другого животного?
 — Леди, уж в этом-то я разбираюсь. В колледже я изучал палеонтологию, и динозавры были моим хобби. Я читал все публикации, какие могли попасть в мои руки, и однажды мы год собирали кости динозавров для музея. Я провел целую зиму, собирая их вместе и изготавливая части скелета, которых недоставало, раскрашивая их в белый цвет, чтобы никто не обвинил нас в подделке.
 — Но свежие!
 — Клочки плоти еще висели на них. Остатки хрящей и сухожилий. Мясо выгрызено полностью. Это — Боусер. Очевидно, он нашел разлагающийся скелет и вывалялся в нем, собирая на себя любимый запах. Три дня я чистил его, потому что он вонял так, что жить с ним было невозможно.
 — Раз ты так говоришь — прекрасно. А как ты объясняешь это?
 — Никак. Это было, а объяснять я даже и не пытаюсь. Какое-то время и поиграл с идеей, что, быть может, несколько динозавров помельче дожили до настоящего времени и что Боусер каким-то образом нашел одного из них, когда тот умер. Но в этом было смысла не больше, чем в собаке, путешествующей во времени.
 Послышался стук в дверь.
 — Кто там? — громко крикнул я.
 — Это Хайрам, мистер Стил. Я пришел навестить Боусера.
 — Входи, Хайрам, — сказал я. — Боусер тут. С ним случилась неприятность.
 Хайрам шагнул внутрь, но, увидев за столом Райлу, чуть не выскочил обратно.
 — Я зайду позже, мистер Стил. Я не видел Боусера снаружи, поэтому и зашел…
 — Все в порядке, Хайрам. Эта леди — мисс Эллиот, моя знакомая, с которой я не виделся очень давно.
 Он вошел, шаркая, сорвал шляпу и прижал ее обеими руками к груди.
 — Очень рад с вами познакомиться, мисс. Это ваша машина у ворот?
 — Да, — ответила Райла.
 — Она большая. Я никогда не видел такой большой машины. И она так приятно сверкает, в нее можно глядеться.
 Он поймал взгляд Боусера в углу и поспешил вокруг стола, опустился возле него на колени.
 — Что с ним? У него на ляжке нет волос.
 — Я их срезал, — объяснил я. — Пришлось это сделать. Кто-то попал в него стрелой.
 Это объяснение, не вполне точное, было достаточно простым, чтобы Хайрам его понял и не стал задавать вопросы. О стрелах он знал. Многие дети в городе имели лук и стрелы.
 — Он сильно поранен?
 — Не думаю.
 Хайрам, согнув руку, обнял плечи Боусера.
 — Это неправильно, — сказал он, — шнырять тут и стрелять в собак.
 Боусер, выражая симпатию, бойко стучал хвостом по полу и лизал Хайрама в лицо.
 — Особенно в Боусера, — продолжал Хайрам. — Нет собаки лучше Боусера.
 — Хайрам, хочешь кофе?
 — Нет, вы завтракайте. Я хочу еще посидеть с Боусером.
 — Можно сделать тебе яичницу.
 — Благодарю вас, мистер Стил. Я уже позавтракал. Я останавливался у Реверенда Якобсона, и он угостил меня на завтрак оладьями и сосисками.
 — Ну тогда ладно. Оставайся с Боусером. Мне хочется показать мисс Эллиот окрестности.
 Когда мы были уже во дворе, за пределами слышимости, я сказал Райле:
 — Не позволяй Хайраму надоедать тебе. С ним не все в порядке. Хотя он безвреден. Бродит тут повсюду. Городок в какой-то мере заботится о нем. Люди кормят его, когда он приходит. У него есть все, что нужно.
 — Но где он живет?
 — Ниже по реке у него есть хижина, в которой он проводит не очень много времени. Обычно он ходит по округе, навещая друзей. Он и Боусер — большие друзья.
 — Я заметила это.
 — Он утверждает, что они с Боусером разговаривают. Что он рассказывает что-то Боусеру, а тот отвечает. И не только с Боусером. Он друг всех животных и птиц. Он садится во дворе и обращается к косоглазой малиновке, и птица стоит, наклонив голову на бок, и слушает его. Временами можно поклясться, что она понимает его. Он выходит в лес навестить кроликов и белок, бурундуков и сурков. Он отправляется за Боусером, чтобы выручить сурка. Говорит, что если бы собака оставила их в покое, они приходили бы и играли с ним.
 — Он кажется слабоумным.
 — О, в этом можешь не сомневаться. Но люди, подобные ему, встречаются на земле повсюду. Они есть не только в маленьких деревушках.
 — Ты говоришь так, словно любишь его.
 — Точнее, он не приносит мне хлопот. От него нет никакого вреда. Как ты говоришь, он — простая душа.
 — Боусер любит его.
 — Боусер его обожает.
 — Ты сказал… Мне кажется, ты сказал, что здесь сорок акров. Что в мире могло бы заставить человека, подобного тебе, удовлетвориться сорока акрами?
 — Пойдем, поглядим, — сказал я ей, — возможно, ты поймешь. Слушай птиц. Погляди вон туда, на этот старый яблоневый сад в цвету. Урожай яблок
 — каждый год. Большинство из них мелкие и червивые. Я полагаю, что мог бы их обработать, но это масса лишних хлопот. Но и маленькие, и червивые — это яблоки, которые большинство людей забыло, если когда-нибудь и знало. Видишь, вот снежно-белое старое дерево и два или три красно-коричневых. Ты никогда не захочешь ничего другого, если отведаешь с красно-коричневого.
 Она засмеялась.
 — Ты рассмешил меня. Ты всегда меня смешил в своей особенной, мягкой манере. Ты здесь не ради пения птиц или каких-то давно забытых яблонь. Это, конечно, может быть часть всего, но за этим кроется нечто большее. Ночью ты говорил, что пришел сюда, чтобы найти кое-что, но не сказал, что именно.
 Я взял ее за руку.
 — Пойдем. Я подарю тебе путешествие.
 Тропинка обегала старый амбар с осевшей дверью, шла через угол фруктового сада с его худосочными деревьями, а затем — по краю неровного вытянутого поля, заросшего сорняками и окаймленного деревьями. На том краю поля тропинка обрывалась у края ямы.
 — Это — колодец, — сказал я. — Или, по крайней мере, думают, что это колодец.
 — Ты вел здесь раскопки, — отметила она, посмотрев на канавы, вырытые мной.
 Я кивнул.
 — Местные считают меня помешанным. Сначала они думали, что я ищу клад. Сокровищ здесь нет, так что они сошлись на том, что я лишился рассудка.
 — Ты не помешан, а это — не колодец, — сказала она. — Расскажи мне, что это.
 Я сделал глубокий вдох и заговорил:
 — Думаю, что это — кратер, выбитый космическим кораблем в бог знает какие времена. Мне попадались кусочки металла. Ничего крупного, ничего, что могло бы пролить свет на это. Корабль, если это был корабль, не разрушился, войдя в атмосферу, в отличие от метеорита. Иначе даже те кусочки металла, которые я находил, были бы оплавлены. Он попал в крепкую породу, но здесь нет признаков плазменной реакции. Я уверен, что в глубине лежит главная часть массы того, что упало сюда, чем бы оно ни было.
 — Ты знал об этом отверстии прежде, когда был мальчиком?
 — Знал. Вся эта местность изрыта так называемыми минеральными ямами. Здесь масса свинца. Одно время здесь были шахты — небольшие, конечно, маленькие, но действующие шахты. В старые дни, больше сотни лет назад, на этой земле и окрестностях были прямо-таки тучи разведчиков. Они выкапывали пробные шурфы повсюду в надежде открыть жилу. Позднее каждую дыру принимали за разведочный шурф. Большинство их, конечно, таковыми не было. Мы с приятелями, когда были мальчишками, были уверены, что это — поисковый шурф, и летом мы копались в нем. Старый чудак фермер, владелец земли, смотрел на это сквозь пальцы. Он обычно подшучивал над нами, называя нас шахтерами. Мы нашли несколько обломков, странных, металлических, которые не были рудой и не производили ровно никакого впечатления. Поэтому, когда прошло немного времени, мы потеряли к ним интерес. Спустя годы я снова задумался над нашими находками, и чем больше я размышлял, тем больше крепло во мне убеждение, что это остатки космического корабля. Итак, я вернулся сюда, считая, что решил оживить в памяти сцены детства. Когда выяснилось, что ферма продается, я купил ее, под влиянием порыва. Будь у меня время подумать, не уверен, что поступил бы так же. Временами мне кажется, что я сделал глупость. Но месяцами, проведенными тут, я просто наслаждался.
 — Я думаю, что это удивительно, — сказала Райла.
 Я изумленно взглянул на нее.
 — Ты так думаешь?
 — Удивительно думать об этом. Корабль со звезд.
 — Я в этом не уверен.
 Она придвинулась ко мне ближе, потянулась и поцеловала меня в щеку.
 — Не имеет значения, правда это или нет. Важно лишь то, что ты сумел вообразить и что сам смог сделать вывод о том, что тут находится.
 — И это говоришь ты, твердолобая деловая женщина?
 — Занятие бизнесом — только способ выжить. В душе я все еще археолог. А они все — чистые романтики.
 — Знаешь, — сказал я, — все утро меня раздирали противоречивые чувства. Очень хотелось поделиться этим с тобой, но я очень боялся, что ты сочтешь меня безответственным и глупым.
 — А ты уверен? У тебя есть доказательства?
 — Обломки металла. Странные сплавы с необычными свойствами. Я отправил несколько кусочков в университет на исследование. Они дали заключение, что не знают сплавов такого рода. Народ в университете всполошился. Меня спрашивали, где я нашел это вещество. Я им ответил, что подобрал в поле и заинтересовался. Вот так обстоят дела теперь. Обломки все еще у меня. Я не хочу, чтобы здесь копались университетские. Некоторые кусочки оплавлены. Некоторые — явно остатки каких-то машин. Никаких признаков ржавчины, только слабые пятна на поверхности, словно металл все же слабо реагировал с воздухом от долгого с ним соприкосновения. Он твердый и пластичный. Тверд почти как алмаз, но не хрупок. С поразительным напряжением на разрыв. Можно придумать и другие объяснения, но чуждый космический корабль — лучшее, наименее бессмысленное, и я остановился на нем. Я говорил себе — а как же — что должен быть объективным и придерживаться фактов, а не скакать на коне воображения.
 — Забудь об этом, Эйса. Ты не скачешь на лошади воображения. Все это трудно воспринять — твою гипотезу, я имею в виду, — но это не очевидно. И твои доказательства. Ты же не можешь просто пренебречь ими.
 — В таком случае, пойдем дальше. На этот раз никаких доказательств нет. Только свидетельство моих глаз и ощущение, которое у меня возникает. Есть странный сосед. Видимо, это наилучший способ охарактеризовать его. Я никогда не видел его отчетливо, ни разу мне не удалось бросить на него пристальный взгляд. Но я чувствую, когда он смотрит на меня, и ловлю его мимолетные взгляды. Мне не удалось разглядеть его, возникает лишь неопределенная конфигурация, которая заставляет меня вообразить, что он здесь. Я говорю «вообразить», потому что все еще пытаюсь быть научным и объективным. На чисто наблюдательном уровне я уверен, что он существует. Он лазит по деревьям во фруктовом саду, но находится там не все время. Он, кажется, много блуждает.
 — А кто-нибудь еще видел его?
 — Как я догадываюсь — да. Периодически возникает страх перед пантерой, хотя почему люди боятся пантер, не знаю. В сельских общинах принято бояться пантер или медведей. Думаю, что все это — атавистический страх, который все еще живет в них.
 — Может быть, здесь есть пантеры?
 — Сомневаюсь. Их здесь не видели лет сорок или даже больше. Что касается этого создания, я бы сказал, что оно похоже на кота. Есть здесь один человек, который знает об этом больше, чем кто бы то ни было. Он — нечто среднее между Дэниелем Буном и Дэвидом Торо. Он проводит свою жизнь в лесах.
 — Что он об этом думает?
 — Как и я, он не знает. Мы с ним говорили несколько раз и решили, что не знаем, что это может быть.
 — Ты думаешь, что есть какая-то связь между этим созданием и космическим кораблем?
 — Временами меня одолевает искушение связать их. Но такое объяснение кажется сильно притянутым за уши. Можно сделать вывод, что это — чужак, который избежал крушения. Это может означать, что он — небывалый долгожитель. К тому же, кажется невероятным, чтобы кто-нибудь мог пережить крушение — если оно было.
 — Мне бы хотелось посмотреть на кусочки металла, которые ты нашел, — сказала она.
 — Это совсем просто. Они в амбаре. Мы посмотрим их, когда вернемся.




 4


 Хайрам развалился в одном из шезлонгов, а Боусер лежал перед ним на траве. Малиновка с переднего двора дерзко стояла в нескольких шагах от них, глядя на их бесцеремонное вторжение на ее территорию.
 Хайрам пояснил:
 — Боусер сказал, что не хочет оставаться в доме, поэтому я вынес его наружу.
 — Он воспользовался тобой, — сказал я. — Мог бы выйти и сам.
 Боусер подхалимски бил хвостом.
 — Малиновка сочувствует ему, — заметил Хайрам.
 Было не похоже, чтобы она сочувствовала.
 — Мне нечего делать, — сказал Хайрам. — Идите по своим делам. Я присмотрю за Боусером, пока он не выздоровеет. Днем и ночью, если вы пожелаете. Если ему что-нибудь будет надо, он может мне сказать.
 — Очень хорошо, тогда ты пока пригляди за ним. Нам нужно еще кое-что сделать.
 И мы пошли к амбару.
 У меня была пропасть времени на то, чтобы поправить покосившуюся дверь. В иные дни я говорил себе, что надо бы было ее закрепить. Это отняло бы у меня не более нескольких часов, однако каким-то образом у меня никогда не доходили до этого руки.
 Внутри амбара, благоухающего старым конским навозом, была куча хлама, как попало сваленного в одном углу, но главным образом он был занят двумя длинными столами, которые я соорудил из досок, уложенных на стойла. На столах было разложено все, что я нашел или выкопал из «колодца». На дальнем конце одного из них лежали два ярких полусферических металлических остатка, которые я нашел, когда чистил амбар.
 Райла прошла вдоль одного из столов и подняла зазубренный кусочек металла.
 — В точности, как ты говорил, нисколько не проржавел. Только цвет слабо изменился, здесь и вон там. В нем есть железо, не так ли?
 — Масса. По крайней мере, это-то люди из университета смогли сказать.
 — Любой железный сплав ржавеет. Некоторые сплавы устойчивы довольно долго, но и они наконец обнаруживают признаки разрушения. Кислород побеждает.
 — Более ста лет, — разъяснил я, — возможно, немного больше. Уиллоу-Бенд отпраздновал свое столетие несколько лет назад. Этот кратер образовался до того, как был построен город. Он должен быть гораздо старше. В нем было несколько футов почвына дне. Должно было пройти много времени, пока он накопился. Фут почвы образуется из массы листьев за несчетные годы.
 — А ты не пробовал соединить эти обломки вместе друг с другом?
 — Пробовал. Есть несколько кусочков, которые можно соединить, но это ничего не дает.
 — Что ты собираешься делать дальше?
 — Да ничего, пожалуй. Продолжу раскопки. Буду хранить молчание. Ты ведь единственная, кому я сказал. Если я скажу это еще хоть кому-нибудь, меня, пожалуй, осмеют. Немедленно появятся самые разные эксперты, способные объяснить все на свете.
 — Да, так может быть, — задумчиво сказала она, — но у тебя, по крайней мере, имеются реальные доказательства того, что в Галактике есть по меньшей мере еще один разум ичто Землю посещали. Это может оказаться важнее всего, настолько важным, что насмешниками можно и пренебречь.
 — Как ты не понимаешь? — спорил я. — Преждевременное оглашение могло бы запятнать или даже уничтожить значимость находок. Кажется, человеческая раса обладает странной, инстинктивной самозащитой против допущения, что существует еще кто-то кроме нас. Может быть, это из-за того, что то, чего мы боимся, глубоко заложено в нас. Возможно, в нас живет изначальный страх перед любым другим видом разума. Может быть, мы боимся, что другой разум покажет нам, что мы второсортны, заставит почувствовать свою неполноценность. Мы говорим временами об исключительности нашего положения в мироздании и даже объявляем, страшно подумать, что мы одни. Однако мне кажется, что это не больше чем философская позиция.
 — Если это правда, то, рано или поздно, мы столкнемся с этим лицом к лицу. Возможно, это уже случалось и прежде. Было бы хорошо успеть привыкнуть к этой мысли, чтобы тверже стоять на ногах. Было бы хорошо, если бы прежде, чем встретиться с этим, прошло еще какое-то время.
 — С тобой согласились бы многие, но не безликая толпа, что зовется народом. Мы можем быть разумны и очень высоко образованы, но коллективно мы — стадо в самых различных отношениях.
 Райла пошла обратно к столу и остановилась перед двумя сияющими полушариями. Она коснулась пальчиками одного из них.
 — А эти? Из колодца?
 — Нет, не оттуда. Не знаю, что это такое. Если их соединить вместе, получается полая сфера. Оболочка ее около одной восьмой дюйма в толщину и чрезвычайно твердая. Одно время я собирался послать одну полусферу в университет вместе с тем металлом, но решил не делать этого. С одной стороны, я не уверен, что они связаны со всем остальным в этой загадке. Я обнаружил их прямо здесь, в амбаре. Когда я собрался соорудить столы, на полу лежала куча мусора. Куски старой упряжи, то да се, кое-что из мебели и все такое прочее. Я перекидал все вон, а под этим хламом они и лежали.
 Райла подняла второе и соединила его с первым, погладив место, где они соединялись.
 — Их можно соединить, — заметила она, — но скрепить их нельзя. Нет и намека на устройство, ничего. Просто полый шар, который когда-то разъединился. У тебя есть хоть какие-то соображения, что это?
 — Ни малейших.
 — Это может быть что-нибудь совсем простое, общеупотребительное.
 Я поглядел на часы.
 — Как насчет ленча? Здесь примерно в двадцати милях по дороге есть вполне сносное место.
 — Мы могли бы поесть здесь. Я что-нибудь приготовлю.
 — Нет-нет. Я хочу увезти тебя отсюда. Или ты думала, что я не буду тебя кормить?




 5


 «Манхеттен» был превосходен. За несколько месяцев я впервые принял цивилизованный напиток, сообразил я. Я уже почти забыл вкус приличного напитка. Главным образом для Райлы, я сказал:
 — Дома я бы выпил пива или плеснул немного шотландского виски с парой кубиков льда.
 — Ты прямо прилип к ферме, — ответила она.
 — Да, и не жалею об этом. Большую часть денег я ухлопал, покупая участок. Он дал мне почти год интересной работы и ощущение покоя, какого у меня никогда раньше не было. И Боусер любит это место.
 — Ты постоянно думаешь о Боусере.
 — Мы с ним приятели. Обоим нам не хочется уезжать.
 — Я думала… Ты говоришь, что вы уедете. И ты же говорил, что уволишься, когда закончится отпуск.
 — Да, я знаю. Я всегда так говорю. Но, скорее всего, это фантазии. Уезжать не хочется, но у меня нет выбора. Как подумаю об этом, сразу ясно, что я хоть и не полностью нуждаюсь, но и не могу стать безработным даже на короткое время.
 — Думаю, что мысль об отъезде тебе ненавистна не столько из-за покоя, о котором ты распространяешься, сколько из-за невозможности продолжать раскопки.
 — Это может подождать. Это должно подождать.
 — Эйса, это стыдно.
 — Я тоже так думаю. Но если это ждало бог знает сколько веков, оно подождет еще немного. Я буду возвращаться каждое лето.
 — Вот странно, — сказала Райла, — к какому результату может привести отстраненный взгляд археолога. Я сообразила, что такая точка зрения идет от профессии. Археологи имеют дело с долговременными явлениями, поэтому время имеет для них меньшую значимость.
 — Ты говоришь так, будто никогда не была археологом.
 — В самом деле, не была. Было то лето — с тобой, в Турции, затем, через пару лет, раскопки в Огайо, исследование лагеря индейцев. Год или около того в Чикаго, проведенный в основном за каталогами. После всего этого было легко понять, что быть археологом — это не то, чего я хотела бы.
 — И ты занялась торговлей.
 — Началось с малого. Маленький магазин в Верхнем Нью-Йорке. Очевидно, я появилась там в нужное время. Покупатели стали проявлять интерес к ископаемым, дело пошло в гору. Таких магазинов с каждым годом становилось все больше, и, как поставщик, я могла видеть реальные деньги, так что наскребла все, что имела, немного заняла и вложила в свое собственное дело. Я много работала, получая в этом какое-то извращенное удовлетворение. Выживание стало какой-то побочной страстью профессии. Я на этом провалилась — пожалуй, скорее всего потому, что была слишком нетерпелива, чтобы быть удачливой.
 — Ты говорила вечером, что собираешься выходить из дела.
 — Несколько лет назад у меня появился партнер. Он хочет выкупить мою часть дела. И предлагает заплатить даже больше, чем дело стоит. То, что он начал, разрушило кое-какие мои замыслы и мои методы. Если он купит дело, я дам ему три года, прежде чем он поставит все по-своему.
 — Ты потеряешь интерес к жизни. Тебе же нравится вести дело.
 Она пожала плечами.
 — Да, нравится. Есть что-то безжалостное в том, что бизнес так повернулся ко мне.
 — Ты мне не кажешься безжалостной.
 — Только в бизнесе. Он вытаскивает наружу худшее во мне.
 Мы закончили коктейли, и официант принес счет.
 — По второму кругу? — спросил я.
 Она покачала головой.
 — Я себя ограничиваю. Один коктейль за ленч. Я взяла себе это за правило. На деловых ленчах, а их бывает масса, от вас ожидают, что вы налакаетесь, но в конце концов я отказалась поступать так, потому что увидела, что это может сделать с человеком. Но ты бери второй, если хочешь.
 — Я буду поступать как и ты, — сказал я. — Когда мы закончим здесь, если тебе захочется, мы отправимся повидать нашего старого Дэниела Буна.
 — Мне бы этого очень хотелось, но нас это сильно задержит. Как там Боусер?
 — Хайрам позаботится о нем. Он останется с Боусером до тех пор, пока мы не вернемся. В холодильнике есть остывший ростбиф, и он поест сам и накормит Боусера. Он сходит и соберет яйца. Они с Боусером будут разговаривать прежде всего об этом. Он скажет Боусеру, что, может быть, время собирать яйца, а Боусер скажет, что да, увы, пора, и Хайрам предложит пойти, и тогда Боусер скажет, что да, пойдем и соберем их.
 — А эти его претензии… что он может разговаривать с Боусером… Как ты думаешь, Хайрам на самом деле думает, что он это делает, или это только его фантазии?
 — Честно говоря, не знаю. Хайрам-то так думает, но что в этом плохого? С животными, а ведь они тоже личности, можно устанавливать какие-то определенные отношения. Когда Боусер выкапывает сурков из нор, я отправляюсь за ним и вытаскиваю его из норы, вымазанного глиной и грязью, почти истощенного. Даже в этом случае он не хочет идти домой. Но я хватаю его за хвост и говорю: «А ну-ка, Боусер, домой!». И он идет впереди меня рысцой. Но я должен схватить его за хвост и сказать эти слова, иначе он ни за что не пойдет со мной. Но когда я проделываю эту глупую процедуру, он всегда бежит домой впереди меня.
 Она рассмеялась.
 — Ты и Боусер — вы оба сумасшедшие!
 — Ну, конечно. Ты не можешь прожить с собакой годы…
 — И с цыплятами. Я помню, что там были цыплята. Может быть, у тебя есть еще и свиньи, и лошади, и…
 — Нет. Только цыплята. Нужны яйца — для еды. Я задумывался, не купить ли корову, но с коровой так много возни.
 — Эйса, я хочу поговорить с тобой о деле. Ты говорил, что не хочешь, чтобы университетские лезли сюда. Я думаю, есть способ сохранить эти раскопки за тобой. Что ты скажешь, если я войду в дело?
 Я не донес вилку с салатом до рта, а потом положил ее. В том, как она это сказала, было нечто — почти предупреждение. Не знаю, что это было, но я испугался.
 — Войти в дело? Что ты имеешь в виду?
 — Позволь мне разделить с тобой эту работу.
 — Глупо и спрашивать. Конечно, ты можешь разделить ее со мной. Разве я уже не разделил с тобой свое открытие, рассказав тебе о нем?
 — Я говорю о другом. Речь идет не о подарке. Я имела в виду партнерство. Ты не хочешь продолжать преподавание, хочешь заниматься раскопками, и я думаю, что ты должен их продолжить. Ты обнаружил что-то важное. Прерывать эту работу нельзя. Если я могу помочь немного так, чтобы тебе не нужно было уезжать…
 — Нет, — сказал я жестко. — Не продолжай. Мне это не нужно. Ты предлагаешь финансировать меня. Я отказываюсь.
 — Ты несешь чушь, — сказала она, — и говоришь так, будто я предложила нечто ужасное. Я не пытаюсь перекупить тебя, Эйса. Это не так. Я просто доверяю тебе, и все, и стыдно, что ты должен…
 — В большом бизнесе принято так, — сказал я сердито, — но я не желаю, чтобы мне покровительствовали.
 — Жаль, что я завела этот разговор. Мне казалось, что ты поймешь.
 — Черт побери, почему ты об этом говоришь? Ты должна была бы знать меня получше. Все и так идет прекрасно.
 — Эйса, вспомни наш разрыв. Ту борьбу, которую мы вели между собой. Она отняла у нас двадцать лет. Давай не будем начинать сначала.
 — Борьбу? Не было никакой борьбы.
 — Я была из тех, кто в те времена «был сердитым». А ты с парой мужчин откололся и пренебрегал мной. И когда ты пытался что-то говорить, что-то объяснить, я не слушала. Так случилось в один из последних дней на раскопках, и я никогда не имела возможности преодолеть свой гнев. Мы не можем допустить, чтобы теперь случилось что-нибудь подобное. Я не хочу, по крайней мере. А ты?
 — Нет. Я не хочу, чтобы так случилось. Но денег я у тебя не возьму. Состоятельные люди, вроде тебя, не должны иметь дела с ничтожными.
 — Да не состоятельная я, — сказала она, — и я уже извинилась. Неужели ты никогда не сможешь забыть об этом? И — могу ли я остаться у тебя еще ненадолго?
 — На сколько захочешь. Если захочешь — навсегда.
 — А твои друзья и соседи? Они будут судачить о нас?
 — Это их проклятое право — судачить о нас. В месте, подобном Уиллоу-Бенду, и поговорить-то не о чем, вот они и набрасываются на всякие пустяки.
 — Кажется, это тебя не волнует?
 — Почему это должно меня волновать? Здесь я — тот самый щеголеватый сын Стила, который вернулся в родной город. Они подозревают меня, они обижены на меня, и большинство из них меня не любит. Они, конечно, дружелюбны, но говорят обо мне за спиной. Они не любят никого, кто не погряз в их собственной трясине посредственности. Я полагаю, это защитная реакция. Перед любым, кто покинул город, а потом вернулся назад, даже после полного поражения, они чувствуют себя нагими и неполноценными. И свой провинциализм они чувствуют очень ясно. Итак, если ты не беспокоишься о себе, не думай об этом.
 — Не то, чтобы я не беспокоилась. И если ты думаешь сделать из меня честную женщину…
 — Это, — сказал я ей, — мне и в голову не приходило.




 6


 — Итак, вы хотите разузнать о еноте, — сказал Райле Эзра Хонкинс. — О еноте, который вовсе не енот. Бог знает, как давно я выяснил это.
 — Вы уверены?
 — Мисс, в этом-то я уверен. К несчастью, я не знаю, что это такое. Если бы старый Бродяга умел говорить, может быть, он порассказал бы вам больше.
 Он потянул за уши тощую гончую, лежавшую за его столом. Бродяга лениво прищурил глаза: он любил, когда его трепали за уши.
 — Мы можем в следующий раз приехать сюда с Хайрамом, — сказал я. — Он утверждает, что может говорить с Боусером, и разговаривает с ним все время.
 — Да, так, — сказал Эзра, — я с этим не спорю. Было время, когда и я мог это.
 — Давайте пока не будем говорить о Хайраме и Боусере, — предложила Райла. — Расскажите мне об этом еноте.
 — Мальчишкой и мужчиной, — начал Эзра, — я бродил по этим холмам. Вот уже более пятидесяти лет. Другие места изменяются, но эти — не очень. Земля не пригодна для земледелия. Некоторые ее участки используются для выпаса скота, но даже скот не заходит в холмы далеко. Время от времени кто-то пытается заготавливать здесь лес, но в больших количествах — никогда. Они теряют деньги на вывозе леса, особенно если его нужно распиливать. Итак, долгие годы эти холмы были моими холмами. Они и все, что в них. Официально я владею несколькими акрами бесплодной земли, на которой стоит эта хижина, но в действительности я владею всем.
 — Вы любите эти холмы, — заметила Райла.
 — Да, я так полагаю. Любовь приходит от знания, а я их знаю. Я могу показать вам вещи, которым вы бы никогда не поверили. Я знаю, где растут дикие гвоздики. Желтых осталось совсем мало — это из-за вмешательства человека, даже небольшого. Розовых после вмешательства не остается совсем. Выгоните скот туда, где растут цветы, и через пару сезонов они исчезнут. Говорят, что их больше нет здесь. Но говорю вам, мисс, я знаю, где они остались. Я никогда не говорю, где, и не рву их. Не топчусь рядом с ними. Я только стою поодаль и смотрю на них и думаю о них с жалостью. Когда-то эти холмы были покрыты ими. Я знаю, где лиса устроила себе логово, хорошо скрытое. Она выращивает шестерых лисят, и когда эти детишки подросли, они стали выходить наружу и играть вокруг логова — такие маленькие неуклюжие штучки, они играют и борются между собой. А у меня есть место, где я сижу и наблюдаю за ними. Думаю, старая лиса должна знать, что я там, но она не беспокоится. После многих лет она знает, что я не опасен.
 Хижина пряталась на крутом склоне холма, как раз над потоком, который струился и бормотал что-то в своем каменном ложе. Поблизости от хижины теснились деревья. Земля на склоне была разрезана каменными скалами. Стулья, на которых мы сидели перед хижиной, имели заметно укороченные задние ножки. На скамье, рядом с открытой дверью, стояли ведро и таз. У одной стены хижины была сложена поленница. Из трубы лениво тянулся дым.
 — Мне здесь удобно, — сказал Эзра. — Чтобы было удобно, нужно не желать слишком многого. Люди там, в городе, скажут, что я ничего не стою, может быть, это так и есть, но кто они такие, чтобы оценивать? Они скажут, что я выпиваю, и это истинная правда. Пару раз в год я отправляюсь на кутеж, но я никому не причинил зла. Я никогда никого сознательно не обманывал. У меня есть только один неприятный недостаток — говорю слишком много, но это от того, что редко кто заходит повидаться и поговорить со мной. Вот почему, когда кто-нибудь приходит навестить меня, кажется, что я не могу остановиться. Но довольно об этом. Вы пришли, чтобы узнать о приятеле Бродяги.
 — Эйса не говорил мне, что это создание — приятель Бродяги.
 — Тем не менее, это именно так.
 — Но вы с Бродягой на него охотились.
 — Да, однажды. В молодые годы я был охотником и ловцом животных. Но уже много лет я не делаю ни того, ни другого. Капканы я забросил, и мне стыдно уже от того, что я использовал их. Иногда я все еще, как прежде, бью белок, кроликов и куропаток ради жаркого. Немного охочусь — так, как охотились индейцы, ради мяса в котле. Порою не делаю и этого. Полагаю, что я имею право охотиться, и мне не нужно лицензии на убийство, без причины или необходимости, моих лесных братьев. Однако из всех видов охоты я больше всего любил охоту на енотов. Вы когда-нибудь на них охотились?
 — Нет, никогда. Я никогда ни на кого не охотилась.
 — На них охотятся только в погоне. Собака бежит за зверем до тех пор, пока не загонит его на дерево. Тогда вы пытаетесь удержать его на этом дереве и стреляете в него. Преимущественно ради шкурки или, что гораздо хуже, ради забавы — если убийство можно назвать забавой. Но когда я на них охотился, то не только из-за шкурки, но и ради еды. Кое-кто уверен, что енот не годится в пищу, но, говорю вам, они ошибаются! И это не просто охота: это свежесть осенней ночи, запах опавших листьев, близость к природе, это — и возбуждение, и трепет охоты.
 Когда-то, когда Бродяга был еще щенком — а теперь он уже стар — я прекратил убивать енотов. Не то, чтобы я бросил охоту, нет — просто перестал убивать. Мы с Бродягой охотились по ночам. Он загонял одного из них на дерево, и я мог бы стрелять, цель была видна, но я не нажимал на спуск. Охота без убийства. Бродяга сначала не понимал, а потом наконец просек. Я боялся, что, не стреляя, могу испортить собаку, но он понял. Собаки могут понять многое, если вы будете с ними терпеливы.
 Так вот, мы с Бродягой и охотились, не убивая, и со временем я осознал, что есть один енот, который заставляет нас вести более изнурительную погоню, чем остальные. Он знал все уловки, и много-много ночей Бродяга не мог загнать его на дерево. Мы гонялись за ним часто и помногу, как будто он наслаждался погоней так же, как и мы — матерый хитрюга, который использовал нас так же, как и мы его, смеясь все время над нами, играя с нами. Конечно, я им восхищался. Вынужденное восхищение достойным противником, играющим так же искусно, как вы, или еще искуснее. Но я начал также понемногу злиться. Он и в самом деле был слишком хорош, все время оставляя нас в дураках. В конце концов, я решил, что по отношению к нему, этому удивительному еноту, можно отказаться от своего правила не убивать. Если Бродяга сможет загнать его на дерево, то я убью его и докажу, раз и навсегда, кто лучше — он или мы. В тот год Бродяга много раз гонялся за ним в одиночку, и были ночи, когда с ним выходил и я. Это стало бесконечной игрой между нами.
 — Но отчего вы уверены, что это енот? Собака могла гоняться за кем-нибудь еще — за лисой, за волком…
 Эзра сказал жестко:
 — Бродяга никогда бы не стал охотиться ни на кого другого. Он — охотник на енотов, он происходит из древнего рода охотников на енотов.
 Я сказал Райле:
 — Эзра прав. Собака, которая охотится на енотов, может делать только это. Если она гоняется за кроликами и лисой, на енота она бесполезна.
 — Итак, вы никогда его не видели, — сказала Райла, — и не убили его.
 — Да нет, это было — то есть я имею в виду, что видел его. Однажды ночью, несколько лет назад. Бродяга загнал его под утро, часа в четыре или около того, и я наконец различил его очертания на фоне неба, в ветвях на верхушке дерева: он прижался к ветке в надежде, что его не заметят. Я поднял ружье, но из-за бега так тяжело дышал, что не мог как следует прицелиться. Дуло ходило по кругу. Поэтому я опустил ружье и подождал, пока дыхание успокоится, а он оставался там, за веткой. Он должно быть знал, что я тут, но не шевелился. Затем я опять поднял ружье. Мушка стояла твердо. Я положил палец на спуск, но не нажал. Должно быть, прошла минута. Он был в поле зрения, и мой палец был на спуске, готовый нажать, но я этого не сделал. Не знаю, что случилось. Мысленно возвращаясь в прошлое, я представляю себе, что думал обо всех ночах, когда мы гонялись за ним, и что все это исчезнет, стоит лишь спустить курок. И вместо уважаемого противника у меня будет лишь растерзанное тело, и никто из нас не сможет радоваться охоте. Не помню, думал ли я именно об этом, но должно быть, думал, а когда додумал мысль до конца, то опустил ружье. Когда это случилось, енот на дереве повернул голову и посмотрел на меня. И вот какая смешная вещь. Дерево было высоким, а животное сидело почти на макушке. Ночь была не совсем темной, небо светлело от приближающегося рассвета, но енот был слишком далеко, а ночь все еще была слишком темной, чтобы разглядеть его морду. И тем не менее, как только он повернул голову, я ее увидел. Это была не морда енота. Более всего она походила на кошачью, хотя и кошачьей она тоже не была. У животного были усы, как у кота, и даже с того расстояния, где я стоял, они были видны. Морда была круглой и еще — это ужасно трудно передать — казалось, она была из кости, вроде оголенного черепа. Глаза были большие, круглые, и не блестели как у совы. Я должен был ужаснуться, но этого не случилось. Я был удивлен, конечно, но не настолько, насколько мог бы. И все время был уверен, не признаваясь в этом даже себе, что тот, за кем мы устраивали погони, вовсе не был енотом. Затем он мне улыбнулся. Не спрашивайте меня, как это он улыбнулся и откуда я узнал, что это была улыбка. Такое у меня было ощущение. Не ухмылка, которая сделала бы меня и Бродягу побитыми, а улыбка доброго товарищества, усмешка, которая говорила: «Разве мы не повеселились вдосталь?». Итак, я опустил ружье дулом к земле и пошел домой, а Бродяга шел следом за мной.
 — Мне здесь что-то непонятно, — сказала Райла. — Вы говорили, что Бродяга — собака, которая охотится только на енотов.
 — Это — загадка и для меня, — сказал Эзра. — Было время, когда я очень этим интересовался. Вот почему, мне кажется, я для себя не могу допустить, что это был не енот, хотя и знаю, что в самом деле не был. Но с той ночи, о которой я рассказал, Бродяга бегал с ним много раз, и иногда я присоединялся к нему для простой радости охоты. Я и сам иногда вижу старину Кошарика глядящим на меня из кустов или с дерева, и когда он знает, что я его вижу, он всегда улыбается мне как добрый товарищ. Ты его видел, Эйса?
 — Временами. Он ходит по деревьям в моем яблоневом саду.
 — Всегда только лицо, — сказал Эзра, — лишь улыбающееся лицо. Если и есть тело, то оно неразличимо. Нет никаких признаков того, как он велик и какой формы. Были случаи, когда я набредал на Бродягу, и это создание глядело на него из кустов, а Бродяга стоял там в точности как собеседник. Хотите знать, что я думаю?
 — А что вы думаете? — спросила Райла.
 — Я думаю, Кошарик ходит вокруг и подговаривает Бродягу отправиться побегать в эту ночь. Он говорит Бродяге: «Как насчет того, чтобы нам ночью побегать?». И Бродяга отвечает: «Конечно, я с удовольствием». И Кошарик спрашивает: «А как ты думаешь, не отправится ли Эзра с нами?». И Бродяга отвечает: «Я поговорю с ним об этом».
 Райла весело засмеялась.
 — Как смешно, — воскликнула она, — как это восхитительно смешно!
 Эзра обиделся.
 — Может быть — для вас. Но не для меня. Что до меня, то все здесь полностью логично.
 — Но тогда кто же это? Что вы об этом думаете? Вы же думали об этом?
 — Ну конечно. Размышлял. Но ни к чему не пришел. Я говорил себе, что, может быть, это что-то, сохранившееся с доисторических времен. Никакой это не призрак. А что думаешь ты, Эйса?
 — Временами он кажется немного нечетким, — сказал я. — Немного размытым, может быть, но он не призрачен.
 — А почему бы вам обоим заодно и не поужинать у меня? — предложил Эзра. — Мы могли бы проговорить всю ночь. Я ведь еще не все рассказал. У меня так много тем для разговора, что я могу беседовать часами. У меня целый котел черепахового жаркого, гораздо больше, чем я могу съесть, даже с помощью Бродяги, и я поймал пару щурят в маленьком озерце неподалеку. Старая щука сравнительно жесткая, а молодые изумительно вкусны. Ничего другого предложить не могу, но если вы поедите черепаховое жаркое, то вам ничего другого и не захочется.
 Райла взглянула на меня.
 — Не остаться ли?
 Я покачал головой:
 — Заманчиво, но нам нужно возвращаться. До дороги, где мы оставили машину, две мили, и я не хотел бы идти в темноте. Так что нам лучше бы отправиться прямо сейчас, пока светло — тогда мы не собьемся с тропы.




 7


 Уже в машине, по дороге домой, Райла спросила:
 — Почему ты мне не рассказал про этого Кошарика?
 — Я о нем упоминал, — ответил я, — но не стал рассказывать, как он выглядит. Ты могла бы мне не поверить.
 — И ты подумал, что я поверю Эзре?
 — А разве нет?
 — Я еще сама не поняла, поверила ли я. Это похоже на бабушкины сказки. Как и сам Эзра, отшельник-философ. Мне и не снилось, что есть такие люди.
 — Их немного. Он — высыхающая ветвь вымирающей породы. Когда я был мальчиком, их было уже мало. Но прежде, когда-то давно, их было масса. Старого замеса, как говорила моя бабушка. Мужчины, которые никогда не женились, имели склонность жить сами по себе, отделяясь от общества. Они сами себе готовили, стирали, выращивали небольшие огородики, держали собак или, реже, кошек для компании. Жили, нанимаясь на лето к фермерам, а зимой
 — на заготовку дров. Некоторые промышляли ловлей зверей — скунсов, куниц и так далее. Другие жили землей — охотились, ловили рыбу, возделывали дикие съедобные растения. Как правило, они не имели никаких запасов, но тем не менее обычно выглядели счастливыми. Забот у них было мало, потому что они отрицали ответственность. Когда они становились слабыми и неспособными обслужить себя, их или отвозили в старорежимные дома призрения, или иные соседи брали их к себе и заботились о них за поденную работу, с которой те еще справлялись. Бывало и так, что кто-нибудь заглянет в хижину и обнаружит, что хозяин уже неделю как умер. Они были большей частью беспомощны и незначительны. Когда они наскребали немного денег, то отправлялись выпить, пока не кончались деньги, а затем разбредались назад по своим хижинам и следующие несколько месяцев собирали деньги для другой эпизодической выпивки.
 — Мне такая жизнь кажется непривлекательной, — сказала Райла.
 — По современным стандартам, — заметил я, — так и есть. Но посмотри на это с точки зрения пионеров заселения этого края. Некоторые из наших молодых людей вновь поднимают эту идею. Они зовут назад, к земле. Вряд ли это во всех отношениях плохо.
 — Эйса, ты говорил, что видел это создание и что в селениях бывает страх перед пантерой. Значит, другие тоже видели его.
 — Видимо, они неотчетливо видели кошачью морду.
 — Но улыбающаяся пантера!
 — Когда люди видят пантеру или то, что они считают пантерой, они не слишком расположены замечать какую-то там улыбку. Они боятся. В их интерпретации улыбка может стать оскалом.
 — Не знаю. Все это так фантастично. И еще твои раскопки. И Боусер, раненый наконечником Фолсона. И зеленые кости динозавров.
 — Райла, ты просишь объяснения. А объяснения у меня нет. Есть искушение связать все это. Я не уверен, что все эти загадки как-то связаны. И не упрекнул бы тебя, если бы ты уехала. Не так-то приятно столкнуться со всем этим.
 — Пожалуй, неприятно, — согласилась она, — но все это важно и волнует. Если бы мне рассказал это кто-нибудь другой, я бы непременно уехала. Но я знаю тебя. Ты всегда честен в своих мыслях, даже если тебе это неприятно. Все это немного пугает. У меня ощущение, что я стою на краю чего-то, чего не понимаю, возможно, какой-то великой действительности, которая заставит нас выработать новый взгляд на мироздание.
 Я засмеялся, но смех вышел немного натянутым.
 — Давай не будем воспринимать это так серьезно, а будем делать шаги постепенно. Этот путь легче.
 — Пусть будет так, — согласилась она, и в голосе ее прозвучало облегчение. — Интересно, как там Боусер.
 Когда через несколько минут мы добрались до дома, стало очевидно, что с Боусером все в порядке. Хайрам сидел на задней веранде, а Боусер распластался у его ног. Увидев нас, Боусер приветливо завилял хвостом.
 — Как он? — спросила Райла.
 — Да все нормально, — отвечал Хайрам. — Мы с ним провели хороший день. Сначала сидели и наблюдали за малиновкой и много разговаривали. Я промыл ему рану; она теперь выглядит хорошо. Крови там больше нет, и рана начинает по краям затягиваться. Боусер — хорошая собака. Он спокойно лежал, когда я очищал рану, даже не дернулся. Он знает, что я ему помогаю.
 — Ты ел что-нибудь? — спросил я.
 — В холодильнике был кусок жареного мяса, и мы с Боусером поделили его. Остаток я дал Боусеру на ужин, а себе сделал яичницу. Мы сходили и собрали яйца. Их оказалось одиннадцать.
 Хайрам медленно поднялся на ноги.
 — Раз уж вы здесь, пойду-ка я домой, а утром вернусь, чтобы позаботиться о Боусере.
 — Если у тебя есть дела, можешь не приходить, — сказал я. — Мы позаботимся о нем.
 — Конечно, дела есть, — сказал Хайрам с достоинством, — всегда есть что делать, но я обещал Боусеру. Я сказал ему, что буду ухаживать, пока он не выздоровеет.
 Он спустился по ступенькам и уже пошел было к воротам, но вдруг остановился.
 — Забыл, — сказал он, — я не закрыл курятник. Его нужно закрыть. Здесь полно скунсов и лис.
 — Можешь идти спокойно, — сказал я. — Я сделаю это сам.




 8


 Шум прямо подбросил меня в постели.
 — Что случилось? — сонно спросила Райла со своей подушки.
 — Что-то с курами.
 Она протестующе пошевелилась.
 — Неужели здесь по ночам нельзя спать? Прошлой ночью Боусер, теперь куры.
 — Это все проклятая лиса. Их тут стало втрое больше, чем раньше. Курятник как решето.
 В ночи слышался шум испуганных птиц.
 Я выдернул ноги из постели, нашел на полу шлепанцы и впихнул в них ноги.
 Райла села.
 — Что ты собираешься делать?
 — На этот раз я до нее доберусь. Не зажигай света. Спугнешь.
 — Сейчас темно, ты ее не увидишь.
 — Светит полная луна. Увижу.
 В закутке на кухне я нашел дробовик и коробку патронов. Два я загнал в стволы. Боусер в своем углу заскулил.
 — Ты останешься здесь, — сказал я, — и будешь молчать. А то всполошишь все вокруг и спугнешь лису.
 — Будь осторожен, Эйса, — предостерегла меня Райла, стоя в дверном проеме.
 — Не тревожься. Все будет нормально.
 — Накинь что-нибудь. Не следует выбегать туда как есть, в пижамных штанах и шлепанцах.
 — Все будет в порядке. Я не задержусь.
 Ночь была светла как день. Огромная золотая луна сияла прямо над головой. В мягкости лунного света двор выглядел как японская гравюра. В ночном воздухе висел тяжелый запах сирени.
 Из курятника все еще неслись неистовые, пронзительные птичьи крики. В углу двора была клумба махровых роз. Идя крадущимся шагом по мокрой холодной траве, тяжелой от росы, как и предсказывала Райла, я подумал, что лиса не в курятнике, а в розовом кусте. Я подкрался к розам с ружьем наготове. Глупо, говорил я себе. Лиса либо в курятнике, либо удрала. Она не станет прятаться в розах. Но предчувствие упорствовало: здесь. Думая об этом, почти зная это, я еще подивился, откуда я знаю, как это может быть, чтобы я знал.
 И в тот момент, когда я подумал об этом, все мысли и удивление выветрились из меня. Из розового куста прямо на меня уставилась морда, совиные глаза, усы. Она смотрела не мигая, и никогда прежде я не видел это лицо так ясно и так долго. Раньше мы с ним едва встречались взглядом. Но теперь оно было здесь, и в лунном свете четко выделялся каждый ус. Усы я видел впервые.
 Заинтересованный и испуганный, но более заинтересованный, я двинулся вперед с ружьем наизготовку, хотя теперь я знал, что не использую его. Что-то говорило мне, что я подошел к нему ближе, чем следует, но я сделал еще один шаг и на этом шаге споткнулся, или мне показалось, что споткнулся.
 Когда я вернул себе равновесие, вокруг не было ни роз, ни курятника. Я стоял на пологом склоне, поросшем невысокой травой и мхом, а наверху холма была березовая рощица. Сияло солнце, но не было жарко. Кошачье лицо исчезло.
 За спиной прозвучали тяжелые шаркающие шаги, и я обернулся. Шаркающая, тяжело шагающая масса была футах в десяти от меня выше. У нее были поблескивающие клыки и длинный хобот, раскачивающийся из стороны в сторону. Она была не более чем в десяти футах от меня и надвигалась. Я побежал. Как испуганный кролик, я мчался вверх по склону. И, черт возьми, если бы я не убежал, этот мастодонт растоптал бы меня. Не заметив меня, он просто протопал мимо, ступая изящно и стремительно, несмотря на свою грузность.
 — Мастодонт, — сказал я себе, — во имя любви Христа, мастодонт!
 Мой мозг, казалось, поймал и удержал одно только это слово — мастодонт, мастодонт. Ни для чего другого в нем не было места. Я стоял, обернувшись к куще берез, мой мозг был как иглой пронзен этим словом, а зверь, шаркая, шел вниз по склону, направляясь к реке.
 Первым, подумал я, был Боусер, с каменным дротиком в ляжке. А теперь я. Каким-то образом, как это ни смешно, я прошел той же дорогой, что и Боусер… Я стоял и раздумывал, нелепая фигура в пижамных штанах и рваных шлепанцах, с дробовиком в руке.
 Меня привел сюда временной туннель — или временная тропинка, все равно как называть это, и этот проклятый Кошарик перепутал времена, как, должно быть, это случилась с Боусером. Можно было посмеяться, но признаков этой тропинки не было. Не было ничего, что предупредило бы меня, что я шагнул с нее. Я вяло поинтересовался, какой это мог быть род знаков, чтобы их заметил человек. Может быть, мерцание в воздухе? Пожалуй. Хотя я был уверен, что здесь не было и мерцания.
 Одновременно мне в голову пришло еще кое-что. Попав сюда, я должен был точно отметить место, чтобы у меня был хотя бы вероятный шанс вернуться назад, обратно в свое собственное время. Однако любая возможность найти его исчезла, когда я убежал, испуганный мастодонтом.
 Я пытался успокоить себя тем, что Боусер много раз был в прошлом и возвращался назад. Может быть, удастся и мне? Но я в этом вовсе не был уверен. Боусер мог найти место входа в туннель по запаху, а человек не может.
 Стоя на месте и переживая, никаких проблем я разрешить не смогу. Если я не найду дорогу обратно, мне придется остаться здесь на какое-то время и, сказал я себе, мне бы стоило осмотреться.
 В направлении, куда ушел мастодонт, примерно в миле от себя, я увидел группу мастодонтов, четверых взрослых и детеныша. Зверь, который чуть не растоптал меня, стремился к ним.
 Плейстоцен, сказал я себе, но как глубоко в плейстоцене — у меня не было способа узнать.
 Вокруг лежала земля, которую я знал — и как она отличалась! Не было лесов. Во все стороны расстилалась земля, покрытая травой, похожая на тундру, с кущами берез и каких-то кустарников, вплоть до реки, где можно было туманно рассмотреть желтые ивы.
 Березы в рощице рядом со мной были покрыты листьями, мелкими недоразвитыми весенними листочками. Коричневая земля под деревьями была покрыта ковром изящных многоцветных цветов, раскрывающихся вскоре после схода снега. Медуница придавала воздуху особый аромат. Мальчишкой я бродил по лесам по этой самой земле и приносил домой в чумазых руках большие букеты цветов, которые моя мать ставила в приземистый коричневый кувшин на столе в кухне. Их незабываемый аромат я мог уловить даже отсюда.
 Весна, думалось мне, но для весны было холодно. Несмотря на солнце, я дрожал. Ледниковый период, сказал я себе. Должно быть, уже в нескольких милях к северу стоят стеной сияющие валы ледникового фронта. А у меня не было ничего, кроме пижамы да шлепанцев и дробовика с двумя патронами. Таков был общий итог. Ни ножа, ни спичек — ничего. Взглянув на небо, я увидел, что солнце движется к полудню. Если так холоден был день, то ночью можно было замерзнуть. Огонь, думал я, но как его развести? Если бы я мог найти кремни! Я порылся в памяти, вспоминая, находили ли когда-нибудь по соседству кремни, но даже если они тут и есть, что мне с ними делать? При ударе кремнем о кремень искры будут слишком слабы, чтобы зажечь огонь. Сталь была — в ружье, — зато в этом районе не было никаких кремней, это я помнил. Пожалуй, можно распотрошить патрон, смешать порох с трутом и выстрелить. А что, если это не сработает? — спросил я себя. И где взять трут? В сердцевине гниющего бревна, если тут можно найти такое, если удастся его расколупать и найти внутри сухое рыхлое дерево. Или содрать бересту и мелко искрошить ее.
 Я стоял, оглушенный, изнуренный своими мыслями и подкрадывающимся страхом. И обратил внимание на птиц. Я и раньше слышал их, но, раздираемый другими заботами, отстранялся от этой. Какая-то голубая птичка пристроилась на сухом стебле и запела. Из травы вылетел полевой жаворонок и взвился в воздух, рассыпав свою трель волнующего счастья. Среди берез попискивали и скакали с ветки на ветку маленькие птички, похожие на воробьев. Да здесь местность прямо кишела птицами.
 Раскинувшаяся передо мной земля, на которой я наконец начал ориентироваться, становилась на взгляд все более знакомой. Обнаженный, это все еще был Уиллоу-Бенд. Река текла с севера, отклоняясь на запад, а затем поворачивала на восток. Вдоль всего изгиба русло было окаймлено желтыми ивами.
 Мастодонты уходили вниз по долине. Я не видел другой живности, кроме мастодонтов и птиц. Но здесь могли быть и другие животные: саблезубые тигры, волки, может быть, даже пещерные медведи. Я мог обороняться очень недолго: когда патроны будут использованы для добывания огня, я останусь безоружным и беззащитным, а ружье будет не лучше дубины.
 Осмотревшись вокруг, я пошел к реке. Она была шире и текла значительно быстрее, чем обычно. Видимо, из-за талой воды ледников.
 Облачная желтизна исходила от желтых пушистых шариков, похожих на гусениц, покрытых золотистой пыльцой. Поток был чист — так чист, что можно было видеть, как галька ворочается на дне да тени рыб мелькают у берега. Пища есть, сказал я себе. Ни крючка, ни лески, но я мог сплести сеть из ивовой коры. Это будет грубое изделие и непривычное дело, но это можно сделать. Сырая рыба будет не очень хороша в качестве постоянной диеты, подумал я, но вскоре бросил размышлять об этом.
 Если я должен остаться здесь, говорил я себе, если не было способа вернуться назад, то так или иначе мне нужно позаботиться об огне — для тепла и приготовления еды.
 Стоя у реки, я пытался разобраться в фактах. Если быть реалистом, я должен примериться с мыслью, что шансы на возвращение малы. А раз так, мне много чего предстоит сделать. Первое, самое первое, сказал я себе. Кров сейчас важнее пищи. Я могу и поголодать немного. Но прежде чем опустится ночь, я должен найти место, которое укрыло бы меня от ветра. Это прежде всего, понимал я, не нужно паниковать. Я не могу себе этого позволить.
 Кров, пища и огонь — вот в чем я нуждался. Прежде всего кров. Затем пища. Огонь немного подождет. Кроме рыбы, должна найтись и другая еда. Может быть, клубни и коренья, даже листья и кора. Правда, я не знаю, какие из них безвредны. Можно понаблюдать, что едят медведи и другие животные, получая какой-то шанс: возможно то, что они едят, безопасно. Что-то вроде игры. Еще мне нужно оружие, дубинка. Можно использовать ружье. Но это вещь тяжелая и неудобная для руки. Лучше была бы палка. Несомненно, где-нибудь можно найти хорошую палку, удобную для руки, выдержанное дерево, которое не разломится при первом же ударе. Еще лучше были бы лук и стрелы. В свое время, возможно, я выйду и с таким оружием. Надо найти острый камень или такой, который можно разбить, чтобы образовалась острая кромка. С ним можно срезать и очистить побег для лука. В молодости, как я помнил, мы помногу болтались с луком и стрелами. Нужна тетива, и тонкий упругий корень мог бы послужить тетивой. Какой же это корень индейцы использовали для шитья своих каноэ? С тех пор, как я читал «Песнь о Гайавате», прошли годы, а ведь там об этом говорилось.
 Размышляя обо всем этом, я возвращался от реки к рощице берез. По пути я забрался на маленький бугор. Стоило начать прямо сейчас и приглядеть какое-нибудь место для ночлега. Пещера была бы идеальной находкой. Но, в крайнем случае, я могу заползти в кустарник. Ветки его клонятся к земле. От холода они не защитят, но по крайней мере могут защитить от ветра.
 Я перевалил через бугор, начал спускаться вниз, разыскивая убежище. Поэтому я не сразу заметил ЭТО — дыру в земле. Стоя на ее краю, я глядел вниз, но прошло еще несколько секунд, прежде чем я осознал, что нашел.
 И внезапно я понял. Это была та яма, где я проводил свои раскопки. И она уже была старая. Ее стенки заросли травой, а на дальней стенке выросла маленькая березка. Дерево росло под сумасшедшим углом.
 Я сидел на корточках и смотрел на яму, и странная волна ужаса захлестывала меня. Ужасный смысл времени. По какой-то причине, которой я не мог понять, древность ямы вызвала во мне глубокую подавленность.
 Холодный нос коснулся моей обнаженной спины, и я инстинктивно подскочил, взвыв от страха. Я упал на склон, докатился до дна ямы, и ружье выпало у меня из рук.
 Лежа на спине, я уставился на склон, на то, что коснулось меня своим носом. Это был ни волк, ни саблезубый тигр. Это был Боусер, смотревший на меня сверху с глупой ухмылкой и неистово размахивающий хвостом.
 Я на четвереньках выбрался из ямы, обнял собаку, в то время, как Боусер вылизывал мое лицо. Шатаясь, я встал на ноги и ухватил его за хвост.
 — А ну-ка, домой, Боусер! — громко закричал я, и хромающий Боусер на негнущейся ноге направился прямо к дому.




 9


 Я сидел за кухонным столом, завернувшись в одеяло, и пытался унять дрожь. Райла готовила оладьи.
 — Надеюсь, — сказала она, — ты не простудился.
 Я дрожал. Я не мог с этим справиться.
 — Там было холодно, — ответил я ей.
 — Это была твоя мысль — выйти в одних пижамных штанах.
 — Там, к северу, были льды. Лед можно было чувствовать. Держу пари, что был не более чем в двадцати милях от ледникового фронта. В этом районе ледник не проходил. Лед двигался к югу по обе стороны от нас, но никогда не закрывал эту землю. Никто не знает почему. Но в двадцати-тридцати милях к северу лед мог быть.
 — У тебя было ружье, — вспомнила она. — Что с ним?
 — Когда Боусер подошел ко мне сзади, он напугал меня чуть ли не до потери рассудка. Я вскочил и уронил ружье, а когда увидел Боусера, то уже не стал останавливаться, чтобы подобрать его. Понимаешь, я думал только об одном — что он может привести меня домой.
 Она поставила на стол деревянное блюдо, на котором горой лежали оладьи, и села напротив.
 — Вот странно, — сказала она, — мы разговариваем о твоем путешествии во времени, словно это повседневное событие.
 — Для меня — нет, — ответил я, — а вот для Боусера так и есть. Он уже делал не раз нечто подобное и бывал во многих временах. Его не могли ранить дротиком каменного века в то время, когда жили динозавры, одного из которых он притащил домой.
 — А что касается наконечника Фолсона, — заметила она, — то в тот раз он не мог путешествовать в прошлое больше чем на двадцать тысяч лет. Ты уверен, что не нашел признаков людей?
 — Какие признаки? Следы? Разбросанные сломанные стрелы?
 — Я подумала о дыме.
 — Никакого дыма не было. Единственное, за что можно зацепиться, — это мастодонт, который, черт побери, чуть не растоптал меня.
 — А ты уверен, что был в прошлом? Ты не насмехаешься надо мной? Может быть, тебе все это привиделось?
 — Несомненно. Я зашел в лес, спрятал ружье, свистнул Боусера и схватил его за хвост…
 — Прости меня, Эйса… Я знаю. Конечно, ты этого не придумал. Как ты думаешь, это создание с кошачьим лицом имеет к этому отношение? Да, давай есть оладьи, а то они остынут. Выпей горячего кофе, согрейся.
 Я вилкой подцепил оладью, положил ее на свою тарелку, помаслил и полил сиропом.
 — Знаешь, — сказала Райла, — мы могли бы кое-что иметь.
 — Верно. У нас есть место, где небезопасно пойти прогнать лиса.
 — Я серьезно, — продолжала она. — Мы можем иметь кое-что грандиозное. Если ты открыл путешествие во времени, подумай, что можно с ним сделать.
 — Ну уж нет, — сказал я. — Не круглый же я дурак. Если я его увижу снова, то развернусь и быстренько уберусь подальше. Если хочешь, можешь сама попадать в эту ловушку. Нельзя же рассчитывать, что Боусер будет каждый раз отыскивать меня.
 — Предположи, что это можно контролировать.
 — А как?
 — Если бы ты имел дело с Кошариком…
 — О, черт, я с ним не могу даже разговаривать.
 — Не ты. Может быть, Хайрам. Он ведь говорит с Боусером, не так ли?
 — Это он так считает. Будто бы разговаривает с Боусером. Будто бы разговаривает с малиновками.
 — А откуда ты знаешь, что это не так?
 — Но, Райла, в этом должен быть смысл, черт побери.
 — Я и стараюсь держаться в пределах смысла. Откуда ты уверен, что он не разговаривает с Боусером? Как ученый…
 — Будто он ученый.
 — Отлично, пусть будет, будто он ученый. Ты очень хорошо знаешь, что не можешь определить истинность утверждения — безразлично, негативного или позитивного — пока не получишь доказательств. И вспомни, как Эзра говорил, что Кошарик бродит поблизости и приглашает Бродягу побегать с ним.
 — Старый Эзра сумасшедший. Очень спокойный, но все же сумасшедший.
 — А Хайрам?
 — Хайрам не сумасшедший. Он простак.
 — Может быть, то, что могут делать очень спокойные сумасшедшие или простаки и собаки — не можем делать мы? Может, у них есть возможности, которых мы не имеем?
 — Райла, мы можем нацелить Хайрама на Кошарика.
 Дверь скрипнула, и я обернулся. В дом входил Хайрам.
 — Я услышал, — сказал он, — что вы говорили про меня и про Кошарика.
 — Нам было интересно, — ответила Райла, — можешь ли ты с ним разговаривать. Ну, как ты говоришь с Боусером.
 — Вы имеете в виду то создание, которое околачивается возле фруктового сада?
 — Так ты его уже видел?
 — Много раз. Он похож на кота, но это не кот. У него только голова. Тело совсем не видно.
 — А ты с ним разговаривал?
 — Время от времени. Но это неинтересно. Он говорит о вещах, которых я не понимаю.
 — Ты имеешь в виду, что он использует незнакомые слова?
 — Ну да, и слова тоже. Но, главным образом, идеи. Понятия, о которых я никогда не слышал. И вот что удивительно: он шевелит губами и не издает ни звука, а я слышу слова. Похоже, как с Боусером. Его я тоже слышу без звуков.
 Я сказал:
 — Хайрам, садись, позавтракай с нами.
 Он в замешательстве шаркнул.
 — Не знаю, нужно ли. Я уже поел.
 — У меня осталось тесто, — сказала Райла. — Я сейчас приготовлю горяченьких.
 — Ты никогда не пропускал возможности посидеть со мной за столом, — подзадорил я. — Не сосчитать, сколько раз мы завтракали вместе. Не изменяй этому обыкновению из-за Райлы. Ей останется.
 — Ага, тогда все в порядке, — обрадовался Хайрам. — Я неравнодушен, мисс Райла, к оладьям с сиропом.
 Райла пошла к плите и залила тесто на сковородку.
 — По правде говоря, мистер Стил, я не чувствую дружеского расположения к этому созданию с кошачьей мордой. По временам я даже немного боюсь его. Он так странно выглядит, без тела. Кажется, что его голова нарисована на воздушном шарике. Он никогда не отводит глаз и никогда не мигает.
 — Понимаешь, нам с мисс Райлой нужно с ним поговорить, но мы не можем. Ты — единственный, кто может это сделать.
 — Вы имеете в виду, что никто с ним не умеет говорить?
 — И с Боусером тоже.
 — Но если ты согласишься поговорить с Кошариком, — сказала Райла, — то это нужно держать в тайне. Никто не должен даже и знать, о чем вы говорили.
 — Но Боусер, — запротестовал Хайрам, — от него я не могу хранить секретов. Он мой лучший друг. Я должен рассказать ему.
 — Ну, ладно, — сказала Райла. — Боусеру можно. От этого вреда не будет.
 — Могу обещать вам, что он никому не скажет.
 Райла посмотрела на меня:
 — Ты не возражаешь, если он расскажет Боусеру?
 — Не возражаю. Боусер никому не расскажет.
 — О, нет, — пообещал Хайрам, — я предупрежу его, чтобы он этого не делал. — И, сказав это, он занялся оладьями, набив полный рот и выпачкав щеки сиропом.
 Девятью оладьями позже он вернулся к разговору.
 — Вы говорите, что я должен о чем-то поговорить с этим Кошариком?
 — Именно так, — сказала Райла, — но мне трудно объяснить тебе, о чем пойдет речь.
 — Вы хотите, чтобы я передал ему что-то, что вы задумали, а затем передал вам его ответ. И знать будем только мы четверо.
 — Четверо?
 — Боусер, — вмешался я. — Ты забываешь, что четвертый — Боусер.
 — О, да, — вздохнула Райла, — мы не должны забывать старину Боусера.
 — Это должно быть нашей тайной?
 — Правильно.
 — Мне нравятся тайны, — сказал Хайрам восторженно. — Они заставляют меня чувствовать себя важной шишкой.
 — Хайрам, — начала Райла, — что ты знаешь о времени?
 — Время — это то, что вы видите, глядя на часы. Тогда вы можете сказать, полдень, или три часа, или шесть.
 — Это верно, — сказала Райла. — Но время — нечто большее. Знаешь ли, мы живем в настоящем, а когда время проходит, оно становится прошлым.
 — Как вчера, — подсказал Хайрам. — Вчера — это прошлое.
 — Да, так. И сто лет назад — прошлое, и миллион лет.
 — Не вижу разницы, — сказал Хайрам. — Все это — прошлое.
 — А ты никогда не думал, как было бы интересно, если бы мы могли путешествовать в прошлое? Вернуться назад, в то время, когда белый человек еще не появился, когда здесь были только индейцы. Или в те времена, когда человека еще вообще не было.
 — Я никогда не думал об этом, потому что сомневаюсь, что это возможно.
 — Мы думаем, что Кошарик, быть может, знает, как это сделать. Нам бы хотелось поговорить с ним, чтобы выяснить это. Или попросить его помочь нам.
 Хайрам посидел немного молча, видимо, уясняя все это.
 — Вы хотите путешествовать в прошлое? А зачем вам это нужно?
 — Знаешь ли ты об истории?
 — Конечно. Меня пытались учить ей, когда ходил в школу, но больших успехов у меня не было. Я никак не мог запомнить все даты. Какие-то войны, сражения, кто был президентом и масса тому подобных пустяков.
 — Есть люди, — сказала Райла, — которые всю жизнь занимаются изучением истории. Их зовут историками. Но они во многом не уверены, потому что люди, которые писали о событиях, написали неточно. Если бы они могли отправиться назад, в прошлое, и увидеть, что случилось на самом деле, поговорить с людьми, которые жили тогда, они бы поняли все куда лучше. И могли бы правильнее писать историю.
 — Вы хотите сказать, что мы можем отправиться назад и увидеть что-то, случившееся очень-очень давно? Действительно пойти и увидеть это?
 — Я об этом и говорю. Хотелось бы тебе этого, Хайрам?
 — Мне это не очень понятно. Боюсь, что так можно получить всякие неприятности.
 Я перебил:
 — На самом деле ты можешь и не переходить, если не хочешь. От тебя требуется только, чтобы ты выяснил, знает ли Кошарик, как это делают, и захочет ли он нам показать, как.
 Хайрам пожал плечами.
 — Мне придется побродить по округе ночью. Может быть, не здесь, не во фруктовом саду. Он показывается иногда и днем, но в основном ночью.
 — Тогда днем тебе надо поспать.
 — А можно мне взять с собой Боусера? Ночь — одинокое время, но с ним я не чувствовал бы себя таким одиноким.
 — Это — пожалуйста, — сказал я, — только возьми его на поводок и не отпускай. И еще вот что: когда увидишь Кошарика, стой на месте и разговаривай с ним, но ни в коем случае не подходи к нему.
 — Мистер Стил, а почему?
 — Не могу тебе объяснить. Ты должен мне просто поверить. Мы ведь давно знаем друг друга. Ты знаешь, что я не посоветую тебе плохого.
 — Что бы вы ни сказали, — ответил Хайрам, — вам не нужно давать мне объяснения. Раз вы так считаете, значит, так и надо. Мы с Боусером не станем к нему подходить.
 — Ты сделаешь это? — спросила Райла. — Ты с ним поговоришь?
 — Я сделаю все, что смогу, — ответил Хайрам.




 10


 Уиллоу-Бенд — маленький городок, его деловая часть занимает всего квартал. На одном его конце находится маленький универмаг, напротив — аптечный киоск. Далее по улице расположены: магазинчик скобяных товаров, парикмахерская, обувной магазин, пекарня, магазин верхней одежды, объединенное бюро недвижимости и путешествий, магазин электротоваров, ремонтная мастерская, почта, кинотеатр, банк и пивной ларек.
 Мне удалось припарковать машину перед аптечным киоском, затем я обошел ее, чтобы открыть дверь Райле. Бен Пейдж уже спешил через улицу к нам.
 — Эйса, — сказал он, — я так давно тебя не видел. Ты не часто наезжаешь сюда. — Он протянул руку для рукопожатия.
 — Приезжаю, когда нужно, — ответил я. И, повернувшись к Райле, сказал: — Мисс Эллиот, познакомьтесь с Беном Пейджем. Он — наш мэр и банкир.
 Бен подал руку Райле.
 — Добро пожаловать в наш город. Вы погостите у нас?
 — Райла — мой друг, — пояснил я. — Несколько лет назад мы вели раскопки на Среднем Востоке.
 — Еще не знаю, надолго ли я останусь, — ответила Райла.
 — Вы из Нью-Йорка? Кто-то мне сказал, что вы оттуда.
 — Откуда, черт побери, кто-то мог узнать это? — спросил я. — Ты же первый, с кем мы встретились?
 — Кажется, это Хайрам, — ответил Бен. — Он говорил, что водительская карточка была нью-йоркской. Он еще сказал, что кто-то поранил Боусера стрелой. Это правда?
 — Да, все так и есть, — ввернула Райла.
 — Говорю вам, что надо нам что-то делать с этими детьми, — сказал Бен. — Они распускаются. Они никого не уважают. Они дичают.
 — Может, это был не ребенок?
 — А кто же еще? Именно они это и делают. Это — орда монстров, говорю я вам! Некоторые из них прокалывают по ночам мне шины. Выхожу из кинотеатра, а у меня вместо колес четыре плоскости.
 — Но почему они это делают? — спросила Райла.
 — Не знаю. Мне кажется, они просто ненавидят всех и каждого. Когда мы были детьми, Эйса, мы никогда не занимались такой ерундой. Мы обычно ходили рыбачить, помнишь, и ставили ловушки. И было время, когда мы все копались в том колодце.
 — Я до сих пор в нем копаюсь, — сказал я.
 — Знаю. Нашел что-нибудь?
 — Немного.
 — Я должен вернуться, — сказал Бен. — Ко мне приходят люди. Было так приятно познакомиться с вами, мисс Эллиот. Надеюсь, визит вам приятен.
 Мы смотрели, как он переходит дорогу обратно.
 — Приятель? — спросила Райла. — Один из твоей ватаги?
 — Да, один из них.
 Мы перешли улицу и вошли в магазин. Я взял тележку и начал поворачивать с ней в проход.
 — Нужна картошка, немного масла, суп и, как мне кажется, куча других вещей, — сказал я.
 — А где твой список?
 — Я — неорганизованный домохозяин, — ответил я, — и пытаюсь все держать в уме, забывая то одно, то другое.
 — Ты наверное многих знаешь в городе?
 — Некоторых. Тех, кого я знал, живя здесь еще мальчишкой, людей, которые остались здесь и никуда не уезжали. Вернувшись, я завел очень немного новых знакомств.
 Мы медленно загружали тележку. Я, конечно, кое-что забыл, и Райла, пробежавшись по нашему мысленному списку, напомнила мне о забытом. Наконец я выкатил тележку к кассе на противоположном конце зала. Перед нами был Херб Ливингстон с корзиной.
 — Эйса, — сказал он, как всегда, говоря так, будто у него перехватило дух от восторга при виде нас, — я уж собирался звонить тебе. У тебя, как говорят, появилась компания?
 — Райла, — сказал я, — познакомься с Хербом Ливингстоном. Это еще один из нашей старой ватаги. Теперь он выпускает еженедельную газету.
 Херб лучился.
 — Я рад, что вы навестили нас, — обратился он к Райле. — Вы, я слышал, из Нью-Йорка? У нас бывает не так много гостей оттуда.
 Он вытащил записную книжку из кармана жилета и короткий карандашик из кармана рубашки.
 — Могу ли я спросить, как вас зовут?
 — Эллиот, — ответила Райла. — Два «л» и одно «т».
 — И вы приехали к Эйсе? Это — цель вашего приезда?
 — Мы очень давние друзья, — ответила Райла коротко. — Мы вместе работали в Турции, на археологических раскопках в конце пятидесятых.
 Херб делал пометки в своей записной книжке.
 — А чем вы занимаетесь сейчас?
 — Бизнес. Экспорт — импорт.
 — Как я понимаю, — продолжал Херб, бешено царапая, — вы остановились у Эйсы, на ферме?
 — Правильно, — ответила Райла. — Я приехала к нему. И остановилась у него.
 Когда мы вернулись обратно в машину, Райла сказала:
 — Не уверена, что твои друзья мне нравятся.
 — Не обращай внимания на Херба, — отозвался я. — Он бестактен, как любой газетчик.
 — Не могу понять, почему он интересовался мной. Мое пребывание здесь
 — никакая не сенсация.
 — Для «Рекорда» нашего города это — новость. Здесь же никогда ничего не случается. Херб вынужден заполнять свою газету приездами и отъездами. Миссис Рейдж дает карточный вечер с тремя столами — и это уже событие. Херб распишет это в подробностях. Расскажет, кто присутствовал и кто выиграл.
 — Эйса, ты не придаешь этому значения? А вдруг я уеду?
 — Нет, черт побери! Почему я должен придавать значение этому? Бросим вызов обычаям. Что бы мы здесь ни сделали, все будет вызовом. Если ты уедешь, это будет дезертирством по отношению к бизнесу путешествий во времени, к Хайраму, собирающемуся договориться с Кошариком… И ко мне. Ты мне нужна.
 Она устроилась на сиденье и, как только я повернул назад, заговорила:
 — Я надеялась, что ты это скажешь. Не знаю, как насчет бизнеса путешествий во времени, но мне хочется остаться. И я то верю, что путешествия во времени возможны, то говорю себе: стой, Райла, прекрати, не дури. Но расскажи мне о Хайраме. Просто Хайрам? И больше ничего? У него должна быть фамилия.
 — Его зовут Хайрам Биглоу, но большинство людей уже забыли это. Он просто Хайрам, вот и все. Он родился в Уиллоу-Бенде, у него был старший брат, который сбежал из дому и, насколько я знаю, с тех пор о нем ничего не слышали. Хайрам происходит из старой семьи первопоселенцев. Отца его звали Горацием, он был единственным потомком одного из основателей Уиллоу-Бенда. Семья жила в старом родовом доме, в одном из тех старых викторианских домов, что разбросаны по улице, с железным забором, огораживающим лужайку и сад. Я помню, что ребенком вечно висел на заборе и думал, как должно быть приятно жить в таком доме. В то время наша семья была сравнительно бедна и дом наш был совершенно обычным, а дом Биглоу казался мне особняком.
 — Но ты говорил, что Хайрам живет в хижине ниже по реке.
 — Да, до этого мы еще дойдем. Отец Хайрама был городским банкиром, а его партнером был отец Бена Пейджа.
 — Бен мне понравился ничуть не больше Херба.
 — Тебе — как и почти всем. Люди такого сорта не вызывают ни доверия, ни восхищения, хотя в последние годы он мог и измениться. Теперь есть люди, преданные ему. Да, так вот, когда Хайраму было лет десять или около того, с его отцом на утиной охоте случилось несчастье. К этому времени его брат, который был на семь или восемь лет старше Хайрама, уже пропал без вести, так что в семье остались лишь Хайрам и его мать. Старая леди жила с тех пор уединенной жизнью. Она никогда не покидала дома и не приглашала никого к себе. Хайрам, который всегда был странным ребенком, ушел из школы и не виделся с другими детьми, но никого это особенно не беспокоило. Спустя несколько лет, я полагаю, его мать уже знала, что он не вполне нормален, и скрывалась вместе с ним. Гордость — везде губительна, а в маленьком городе она смертельна. Они вдвоем, таким образом, отстранились от жизни, и хотя люди знали, конечно, что они живут там, но, все же, основательно их забыли. Мне думается, что миссис Биглоу на это и надеялась. О периоде, когда я отсутствовал, я рассказываю тебе с чужих слов, мне это пересказали по возвращении.
 В конце концов, когда состояние было приведено в порядок, оказалось, что отец Хайрама не уделял должного внимания интересам банка. Нельзя этого доказать, но люди, с которыми я позже разговаривал, делали вывод, что отец Бена обхитрил отца Хайрама и выпихнул его из банка. Очевидно, в семье оставалось сколько-то денег, но не много, и старая леди и Хайрам обходились ими до ее смерти. К этому времени Хайраму было около двадцати пяти лет. Когда пришло время приводить в порядок состояние его матери, оказалось, что дом Биглоу заложен. Банк, мотивируя это просрочкой, отказал в выкупе закладной. К этому времени Бен взял банк в свои руки, его отец ушел в отставку. Бен пожертвовал немного денег, уговорил в городе других людей, также внесших пожертвования, и они построили хижину ниже по реке, подарили ее Хайраму, и с тех пор он там и живет.
 — То есть, город усыновил Хайрама, — сказала Райла, — принял на себя заботу о нем. И теперь он может получить помощь от любого человека. Или от какого-то государственного учреждения.
 — Я так и думал, что ты скажешь это. Да, город присматривает за ним, но не чересчур добро. Кое-кто его угощает, но он стал чем-то вроде городского козла отпущения, и многие смеются над ним или делают его смешным. Они думают, что Хайрам этого не понимает. Он знает своих друзей и тех, кто над ним потешается. Он, быть может, очень странен, но не так глуп, как думает большинство.
 — Надеюсь, он поспал, — сказала Райла. — Нынче — первая ночь, когда он будет дежурить.
 — Возможно, ему придется провести несколько ночей. Кошарик не очень-то регулярно появляется.
 — Я вот еду и вслушиваюсь, как мы рассуждаем об этом. Мы уже говорили на эту тему, но тогда я спрашивала себя — неужели все это на самом деле? Это не нормально, Эйса. Все это дело. Люди в большинстве своем не могут и подумать о том, о чем думаем мы, разговаривать о том, о чем мы разговариваем.
 — Понимаю, что ты имеешь в виду, — заметил я, — но у меня больше доказательств, чем у тебя. Я был в плейстоцене, и меня чуть не растоптал мастодонт. А Боусер приносил домой те кости.
 — И все же мы позволяем себе заглядывать слишком далеко. У нас есть кости динозавра, и наконечник Фолсона, и мастодонт, но мы прежде не заходили дальше этого. Мы остерегались говорить вслух, что Кошарик — чуждое создание, что он может создавать временные туннели, и что он каким-то образом избежал гибели, когда чужой космический корабль тысячи лет тому назад потерпел здесь крушение.
 — Может быть, дойдет и до того, — сказал я. — Нужно ждать, и поглядим, чего добьется Хайрам.




 11


 Тремя ночами позже громкий стук в дверь спальни заставил меня вскочить с постели, одуревшего со сна, удивляющегося, что чертовщина продолжается. Рядом со мной протестующе зашевелилась Райла.
 — Что такое? — крикнул я. — Кто там?
 Если бы я дал себе время подумать, то понял бы, кто там.
 — Это я, Хайрам.
 — Это Хайрам, — сказал я Райле.
 Стук в дверь продолжался.
 — Прекрати стучать! — закричал я. — Я уже проснулся. Сейчас выйду на кухню.
 Вслепую пошарив вокруг, я нашел шлепанцы, попытался найти верхнюю одежду, но не смог определить, где она, и вывалился на кухню в пижамных штанах и шлепанцах.
 — Что случилось, Хайрам? Надеюсь, что-то важное?
 — Это Кошарик, мистер Стил. Я разговаривал с ним. Он хочет поговорить с вами.
 — Но я же не умею с ним разговаривать. Ты — единственный, кто может.
 — Он говорит, но я не понимаю смысла. Он рад, что вы хотите поговорить с ним, но говорит, что не cможет разговаривать через меня.
 — Значит, он сейчас здесь?
 — Да, мистер Стил. Он сказал, что подождет, пока я приведу вас. Он говорит, что надеется, что вы сможете придать смысл моему сообщению.
 — Как ты думаешь, он подождет, пока я оденусь?
 — Думаю, да, мистер Стил. Он сказал, что будет ждать.
 — Оставайся тут, — сказал я, — не покидай дома, пока мы не будем готовы.
 Вернувшись в спальню, я ощупью нашел одежду. Райла сидела на краю кровати.
 — Это Кошарик, — сказал я. — Он хочет поговорить с нами.
 — Через минуту я буду готова.
 Когда мы вышли из спальни, Хайрам сидел за кухонным столом.
 — Где Боусер? — спросила Райла.
 — Снаружи, с Кошариком. Мне думается, что они — добрые друзья, — ответил Хайрам. — Может быть, они и прежде были добрыми друзьями, только мы не знали об этом.
 Я попросил:
 — Расскажи, как это случилось. Трудно было с ним разговаривать?
 — Так же, как и с Боусером. Легче, чем с малиновкой. С ней временами трудно разговаривать, порой она не хочет говорить. Кошарик хочет.
 — Ну и прекрасно, — сказала Райла. — Пошли к нему.
 — Но как мы будем с ним говорить? — спросил я.
 — Это легко, — ответил Хайрам. — Вы скажете мне все в точности, что вам надо сказать, и я перескажу ему. Потом я расскажу вам, что говорит он. Может быть, мне не все будет понятно.
 — Может быть, нам удастся понять больше, — сказала Райла.
 — Он вон на той яблоне, прямо за углом. Боусер наблюдает за ним.
 Я открыл заднюю дверь и подождал, пока выйдут остальные.
 Сразу же за углом, так что заметить его не составляло никакого труда, расположился Кошарик, уставясь на нас из глубины кроны яблони. В свете луны лицо его было ясно видно, даже усы были различимы. Боусер сидел рядом, оберегая свою раненую ляжку, уставясь на это кошачье лицо.
 — Скажи ему, что мы здесь, — сказал я Хайраму, — и что мы готовы начать.
 — Он отвечает, что и он тоже.
 — Постой, постой. Разве тебе не нужно время, чтобы передать ему то, что я говорю?
 — Не нужно, — отвечал Хайрам. — Он знает, что вы говорите, но не может разговаривать с вами, потому что вы не слышите его.
 — Отлично, — сказал я, — так гораздо проще. — И обратился к Кошарику:
 — Хайрам говорит, что вы желаете поговорить с нами о путешествиях во времени.
 — Ему сложно говорить об этом, — сказал Хайрам. — Он говорит массу такого, чего я не понял.
 — Вот что, — обратился я к Кошарику, — давай это упростим. Одна мысль, шаг за шагом. Так просто, как ты можешь.
 — Он говорит «хорошо», — перевел Хайрам. — Говорит, что был лишен возможности работать с путешествиями во времени. Говорит, что он инженер по времени, я правильно понял?
 — Вероятно, да.
 — Он говорит, что ему надоело делать дороги во времени для одного Боусера.
 — Он сделал дорогу для меня.
 — Это верно, говорит он, но вы ее не увидели. Вы об нее споткнулись.
 — Может ли он сделать дорогу в любое место и время этой планеты?
 — Он говорит, что может.
 — В Древнюю Грецию? В Трою?
 — Если вы ему покажете, где находятся эти места, он сможет. Он говорит, что это легко. В этом мире — везде.
 — Но как мы ему можем показать?
 — Он говорит, надо отметить на карте. Он говорит о линиях на карте. Мистер Стил, что это за линии?
 — Параллели и меридианы, возможно.
 — Знает ли он, как мы измеряем время? Что такое год? Может ли он понять — миллион лет, сто лет?
 — Говорит, что может.
 — Я хочу спросить у него одну вещь, — вступила Райла. — Он что — чужой? Из какого-то иного мира?
 — Да, не очень далекого.
 — Как давно он здесь?
 — Почти пятьдесят тысяч лет.
 — И он прожил так долго?
 — Он говорит, что не умрет.
 — Он может строить дороги во времени. А может ли он сам по ним перемещаться?
 — Он говорит «да».
 — Но, видимо, он не путешествовал. Он попал сюда пятьдесят тысяч лет назад, но, видимо, он живет в обычном жизненном темпе, в обычном времени. Его же могло здесь не быть.
 — «Освобождение», говорит он.
 — Что он понимает под освобождением?
 — Если он не останется в определенном месте и времени, то те, кто станет его разыскивать, не будут знать, где он находится.
 — Он все еще надеется освободиться?
 — Теперь его надежда мала, он должен сделать то, что может. Он обрел с нами новую жизнь. И потому счастлив.
 — Но он должен знать, где его родной мир. Если он способен строить дороги во времени и пространстве, он, должно быть, может вернуться домой.
 — Он говорит, нет. Он не знает, где его дом — как его найти отсюда. Он не знает, как туда добраться. Если бы кто-нибудь ему сказал, он бы смог. Но на пути сюда он не знал дороги. Знал другой, но тот погиб при падении корабля.
 — Но ведь они бессмертны.
 — Он говорит, что и бессмертный может погибнуть в катастрофе, это — единственный способ. Он говорит, что ему повезло. Он выбрался наружу до того, как корабль врезался в землю.
 — А как он выбрался?
 — «Спасательный бот», — сказал он.
 — Спасательный бот? — переспросил я. — Сфера? Круглый полый шар, который разнимается так, что он может выйти?
 — Он говорит, что это верно. Он спрашивает, откуда вы знаете.
 — Я нашел его спасательный бот. Он в этом амбаре.
 — Но он построит для нас дороги во времени? — спросила Райла. — Повсюду на Земле? В любое время Земли? И сохранит их открытыми столько, сколько нужно?
 — Кошарик говорит «правильно». Он может их построить туда, куда вы наметите, и будет держать их открытыми. Когда они вам будут больше не нужны, он снова их закроет.
 — А сколько? Больше одной?
 — Столько, сколько потребуется.
 — Когда он может начать?
 — Прямо сейчас. Скажите, когда и куда вы хотите отправиться.
 — Передай ему, — сказала Райла, — что мы еще не готовы. Нам нужно время, чтобы приготовиться, и мы должны будем поговорить с ним еще раз. А может быть, и не раз.
 — Мисс, он говорит, что в любое время, когда захотите. Он будет неподалеку и будет ждать разговора с вами.




 12


 Мы сидели и завтракали с Хайрамом, приканчивая вторую порцию ветчины с яйцами. Боусер дремал на своей подстилке в углу.
 — Теперь возникает вопрос, — сказала Райла, — можем ли мы верить Кошарику?
 — Вы можете верить ему, мадам, — ответил Хайрам. — Мы с ним долго разговаривали, прежде чем я пошел за вами. Он — приятное существо. Подобно вам и мистеру Стилу.
 — Замечательно, — сказала Райла, — но мы не должны забывать, что он чужак. И в высшей степени своеобразный.
 — А может быть, и нет, — заметил я. — Мы же не знаем, на что похожи чужаки. В сравнении с другими он, быть может, вполне обычен.
 — О, ты же понимаешь, что я имею в виду. Голова без тела. Или, по крайней мере, он прячет тело. Мы можем видеть только лицо, нацепленное на куст или дерево.
 — Эзра видел тело. В ту ночь, когда Бродяга загнал Кошарика на дерево и Эзра приготовил для него дробь, но не выстрелил.
 — Было темно, — заметила она. — Эзра не мог видеть слишком много. Только лицо, когда он поглядел на него. Но, говоря о недоверии, я имею в виду, что, очень вероятно, он может иметь какой-нибудь этический код, отличный от нашего, иной взгляд на вещи. То, что кажется нам неверным, для него может быть вполне естественным.
 — Он был здесь еще до того, как здесь поселились люди. И сто лет, и более того. Он, возможно, был в каком-то контакте с индейцами в незапамятные времена. И все это время он наблюдал. Он знает, на что похожи люди. Он проницателен. Он впитал массу сведений о нас. Знает, чего ожидать от людей и, пожалуй, кое-что из этого люди могут ожидать от него.
 — Эйса, готов ли ты поверить ему без раздумья?
 — Нет, полагаю, кое-что следует скрывать.
 Хайрам встал из-за стола и надел шапку.
 — Мы с Боусером пойдем на прогулку.
 Боусер скованно поднялся.
 — Разве ты не хочешь спать? — спросил я. — Ты же всю ночь провел на ногах.
 — Попозже, мистер Стил.
 — Помни, никому ни слова.
 — Помню, — сказал Хайрам. — Я пообещал. Я дал слово.
 После его ухода мы еще посидели и выпили по второй чашке кофе. Наконец, Райла сказала:
 — Если все это получится… Если все на самом деле будет сработано хорошо, тогда мы получим многое…
 — Ты имеешь в виду, что мы сможем переходить в другое время?
 — Не мы. Другие. Люди, которые нам заплатят за то, что мы переправим их в другое время. Служба путешествий во времени. Мы станем торговать экскурсиями в прошлое.
 — Это может быть опасно.
 — Конечно. Нам нужно будет подписывать контракты, освобождающие нас от риска. Рисковать должны путешественники, но не мы.
 — Потребуется юрист.
 — Я знаю подходящего человека. В Вашингтоне. Он может помочь нам и в правительстве.
 — Ты думаешь, что правительство захочет вмешаться в это дело?
 — В этом можешь не сомневаться. Как только мы получим дороги, каждому захочется войти в дело. Помнишь, ты боялся, что университетские влезут в твои дела, когда ты занимался раскопками?
 — Да, я тебе об этом рассказывал.
 — Мы можем никому не позволить влезть сюда. Это — наше.
 — Полагаю, мы могли бы заинтересовать университеты и музеи. В прошлом много события, которые стоило бы посмотреть. Нашлись бы желающие заплатить, только чтобы взглянуть на нечто. Но тут возникают проблемы. Ты не можешь вернуться в прошлое, чтобы заснять осажденную Трою кинокамерой. Следует разговаривать на языке тех лет. Нужно смешаться с народом. Одеваться, как должно. Знать обычаи. Если повести себя иначе, можно попасть в беду. Вероятно, даже ты можешь оказать влияние на факты, которые отправился изучать. Можешь даже изменить историю.
 — У тебя верная точка зрения, — сказала Райла. — Нам следует выработать основу этики путешествий во времени. Особенно там, где путешественники вступают в контакт с людьми. За пределами человеческой эры это не будет иметь такого значения.
 Эйса, вот где деньги! Университеты не могут платить достаточно, чтобы это стоило внимания. Они всегда ограничены в средствах. Но охотники отправляются в Африку на сафари и привозят кучу разных трофеев. Или в Азию. Но все это сейчас исчезает. Для желающих поехать лицензии теперь ограничены. Теперь они ездят в так называемые киносафари, но для обросшего шерстью охотника это смешно. Вообрази себе, сколько такой охотник может заплатить нам, если пожелает добыть мастодонта или саблезубого тигра.
 — Или динозавра.
 — Об этом я и толкую. Мы должны выбрать цели. Не обязательно только охотиться. Можно делать многое другое. Мы можем отправиться или послать кого-то за античной керамикой. Вообрази себе, за сколько можно ее продать! Афинские сосуды для зерна. В более поздние времена — несколько ранних марок. Можно отправиться в Южную Африку за алмазами. Первые алмазы были найдены просто на земле.
 — Их было не так много. И не вместе. Ну, там, Звезда Африки. Но это была редкая удача. Можно ходить годы, ничего не отыскав…
 — Есть и такой ход. Если мы попадем туда на несколько лет раньше других, мы будем первыми. Они найдут только то, что мы пропустили.
 Я засмеялся, глядя на нее:
 — Ты жадна до денег, Райла. Все твои разговоры — о деньгах. Как сделать выгодными путешествия во времени, как продать то или иное по самым высоким ставкам. А мне кажется, что это надо использовать для исследований. Существует так много исторических проблем! Есть целые геологические периоды, о которых мы знаем так мало!
 — Попозже, — сказала она. — Все это мы можем сделать попозже. Прежде чем мы сможем позволить себе все, о чем ты говоришь, мы должны добиться финансового успеха. Ты говоришь, что я жадна до денег. Может быть и так. Бизнес был моей жизнью, и свою жизнь я обеспечивала, учитывая, что сколько стоит. Да и это дело прежде, чем мы сможем начать его, потребует от нас расходов. Юрист, которого я имела в виду, обойдется нам недешево. Вокруг твоей земли надо будет построить ограду и нанять охрану, чтобы не налетали орды посетителей, как только распространится новость. Нам следует построить административное здание и нанять персонал. Мы, возможно, будем нуждаться в журналистах и рекламе.
 — Райла, откуда мы возьмем столько денег?
 — Я могу их достать.
 — Мы об этом уже говорили. Помнишь?
 — Это — другое дело. Тогда я предлагала тебе остаться здесь. А это — деловое предприятие, наше совместное. Ты — собственник земли, ты заложил фундамент. Все, что я могу — это достать сколько-то денег, чтобы начать операции.
 Она взглянула на меня через стол.
 — Но, может быть, ты не хочешь, чтобы я влезала? Тогда скажи. Это твоя земля, твой Кошарик, твой Хайрам. Я — только девка.
 — Может быть ты и девка, но я хочу, чтобы ты была со мной. Мы не можем это отбросить. Без тебя я запутаюсь. Единственное, что заставляет меня колебаться — это все твои разговоры о том, как бы нам повыгоднее устроить дело. Я тебя понимаю, но, чтобы оправдать нашу позицию, в планах путешествий во времени должны быть учтены и исследования.
 — Странно, как легко мы приняли это обещание, — заметила она. — Путешествие во времени — нечто такое, что любой автоматически отвергнет, как невозможное. И тем не менее, мы сидим тут и планируем его, основываясь лишь на нашей вере в Кошарика и Хайрама.
 — У нас есть кое-что еще. Я сам проделал такое путешествие. Для меня это не подлежит сомнению. Я был в плейстоцене около часа, точнее не скажу, но достаточно долго, чтобы спуститься вниз, к реке, и вернуться назад. И есть наконечник Фолсона, который принес Боусер, и свежие кости динозавра. Умом я до сих пор уверен в невозможности такого путешествия, но в действительности знаю, что раз это было сделано однажды, значит, может быть повторено.
 — Наше единственное слабое звено — Хайрам. Если он не говорит нам правды, если он играет с нами…
 — Думаю, что могу поручиться за него. Я был добр к нему, когда другие не были, и он обожает Боусера. В прошлом почти не было дня, когда бы он не появился здесь. И, думаю, кроме всего прочего, у него просто недостаточно ума, чтобы лгать.
 — А что, если он разболтает? До того, как мы будем готовы?
 — Умышленно он этого не сделает. Если кто-нибудь будет задавать ему вопросы, он может выудить кое-что. Хайрам может проболтаться во сне. Но это будет не очень ясно.
 — У нас есть шанс. Как правило, он не знает, что говорит.
 Она поднялась из-за стола и начала собирать тарелки.
 — Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, — сказала она, — кое-кому в Нью-Йорке и поверенному в Вашингтоне. Через день-два придется на несколько дней съездить на восток. Мне хочется, чтобы ты поехал со мной.
 Я покачал головой.
 — Это я предоставлю тебе. Сам останусь и буду охранять форт. Кто-нибудь должен быть здесь.




 13


 Я мыл посуду после ужина, когда Бен Пейдж постучал в дверь кухни.
 — Вижу, ты снова один, — сказал он.
 — Райла на несколько дней поехала на восток. Она вернется.
 — Ты говорил, что вы вместе занимались раскопками в прошлые годы.
 — Правильно. Турция. Маленькие развалины, которые датируются бронзовым веком. Раскопки были небольшие. Ничего нового, ничего волнующего. Покровители были разочарованы.
 — Мне кажется, временами вы раскапываете впустую.
 — Истинная правда, — подтвердил я. Оставив последнюю тарелку, я вытер руки и сел за кухонный стол напротив Бена. В своем углу завозился и заскулил Боусер, его лапы подергивались, словно он во сне гонялся за кроликами.
 — Те раскопки, которые ты ведешь, — сказал вдруг Бен, — дают тебе хоть что-нибудь?
 — Да нет. Ничего такого, что можно принимать во внимание.
 — Но это ведь вовсе не колодец.
 — Нет, это не колодец. Что это — не знаю. Возможно, метеорит. Нашлось несколько странных кусочков металла.
 — Эйса, — сказал Бен обвиняюще, — не юли. Что-то наклевывается.
 — Из чего это следует?
 — Хайрам. Он сделался таинственным. Вроде бы вы там с чем-то встретились, и он был при этом. Говорит, что ничего не может рассказать, так как обещал молчать. Он шутит. Говорит, что ему не позволяет Боусер.
 — Хайрам думает, что может разговаривать с собакой.
 — Знаю. Он разговаривает со всеми подряд.
 — У Хайрама не все дома, — сказал я, — не принимай его в расчет. Он несет околесицу.
 — На этот раз я так не думаю. Все это несколько странно. Ты возвращаешься, покупаешь ферму и раскапываешь колодец. Затем возникает Райла, которая, как и ты, археолог.
 — Если будет о чем рассказать тебе, Бен, я сделаю это. Пока говорить не о чем, а может, ничего такого не будет и в будущем.
 — Смотри, — сказал Бен. — Как главный в этом городе, я имею право спрашивать. Если обнаружится что-то, что могло бы затронуть город, я хотел бы знать заблаговременно. Так, чтобы мы могли подготовиться.
 — Не знаю, чтобы ты мог предпринять.
 — Ну, скажем, у меня есть десять акров на краю города, эта земля была отчуждена несколько лет назад, я по сей день плачу за нее налоги. Хорошее место для мотеля. Но для мотеля у нас нет никакой приманки, ни богачей, которые бы тут останавливались, ничего. Мотель даст прибыль, если он достаточно хорош и если есть кому им пользоваться. Если случится нечто, из-за чего сюда наедет масса людей, то мотель будет хорошим деловым предприятием.
 — Но что Хайрам сказал такого, отчего ты думаешь, что сюда будет наплыв людей?
 — Сказал он не так уж много. Но он ведет себя так таинственно, черт побери, и так важно. Он так радуется, что, по моим представлениям, здесь должно быть нечто значительное. И у него вырвалась одна фраза, смысла которой он не понимает. Эйса, скажи мне, может ли быть, что на дне колодца
 — космический корабль, потерпевший крушение?
 — Может. Я так и думаю. Но нет никаких доказательств. Если я прав, то это должен быть чужой космический корабль, управляемый разумными существами из другой части космоса. С другой звезды. Если бы удалось найти обломки этого корабля или вызывающие доверие доказательства, то это было бы серьезной находкой. Это может быть первым реальным доказательством существования другой мыслящей расы во Вселенной и что когда-то состоялось посещение Земли.
 Бен мягко присвистнул.
 — И тогда стекутся толпы народа, не так ли? Людей, желающих изучить это. Любопытные, искатели. Они станут приезжать из года в год. Получилась бы долговременная туристская приманка.
 — Представляю себе.
 — У тебя медленно идет дело, — сказал Бен, — потому что ты копаешь в одиночку. Может, собрать парней и прийти к тебе на помощь?
 — Спасибо за предложение, но это тонкая работа. Люди нужны обученные. Они должны знать, на что им смотреть, уметь копать осторожно и точно на том месте, где был найден предыдущий предмет. Прямо вот так броситься и начать копать просто невозможно. Возьми бригаду с кирками и лопатами, и они не соберут доказательств, а уничтожат их. На мелкие предметы они не обратят внимания, в отличие от обученного раскопщика.
 Бен серьезно кивнул.
 — Да. Это я могу понять. Это была не очень дельная мысль.
 — Я тебе благодарен за нее. И, Бен, я был бы тебе признателен, если бы ты никому не говорил. Я попал бы в затруднительное положение, если бы прошел слух, что раскапывается космический корабль. В городе бы решили, что я рехнулся, а если бы эти сведения просочились в академические круги и оттуда налетела бы туча их представителей, то большинство из них, как я подозреваю, стали бы смеяться над нами.
 — Будь уверен, — сказал Бен, — никому ни слова. Ни единого слова. Но как ты думаешь, откуда он может быть?
 — Да у меня вообще нет никакой уверенности! Только подозрение, основанное на немногих доказательствах, которые, возможно, вовсе не доказательства. А вдруг я выставлю себя на посмешище? Еще пива?
 Когда Бен ушел, я долго сидел за столом, раздумывая, разумно ли было рассказывать ему. Мой рассказ мог сыграть роль встречного пала, но, пожалуй, не для Бена. Он — хапающий ублюдок и, скорее всего, будет держать рот на замке потому, что сам хочет быть первым, кто узнает, чтобы броситься туда прежде других и построить свой мотель, а может быть, и еще кое-что, о чем он не стал бы распространяться.
 Я должен был сказать ему хоть что-то и немного сбить со следа. Простое отрицание не удовлетворило бы его. Хайрам проговорился, и Бен что-то заподозрил. Кроме того, я ему не лгал. Космический корабль был на дне колодца.
 Пожалуй, это остановит его, по крайней мере, на время. Важно, чтобы деревенский сплетник помолчал именно сейчас. Как только мы начнем строить забор, разговоры не остановить. И Райла права — забор нужен.
 Я пошел к холодильнику и достал банку пива.
 Великий боже, думал я, сидя и попивая пиво, это же просто безумное дело. В минуты просветления я мог сказать себе, что для человека невозможно путешествовать во времени, но я-то знал, что возможно! В мой мозг, как ничто другое за всю мою жизнь, была впечатана память о самце-мастодонте, с его быстрой, почти скользящей поступью, хоботом, подобно маятнику раскачивающемся между бивней, когда он спешил присоединиться к стаду. И я не мог забыть ужаса, который испытал, когда осознал, где нахожусь, чувства потерянности и перемещенности.
 Еще раз я прошелся по предварительным планам Райлы, сидя за этим самым столом. Обдумывая планы, я ощущал не только смутную нереальность, но также и какое-то опасение. Мы многого не могли предвидеть, были и слепые пятна на прекрасно разработанном плане. Что, думал я, мы можем предвидеть? Обстоятельства, о которых мы и не подозреваем, могут ввергнуть нас в бедствие, о котором мы и понятия не имеем.
 Я был обеспокоен и тем, как мы планировали использовать путешествия во времени. Если у меня были одни планы, то у Райлы другие. Мне трудно отмести в сторону убеждение, что такое путешествие следует использовать для прогресса науки; представления Райлы были более рыночными.
 Но она была, несомненно, права, говоря, что любой другой, в свою очередь, использовал бы такой секрет для собственной выгоды. По ее мнению, было глупо сбрасывать со счета экономическую основу, так как только на такой основе можно в будущем использовать наши путешествия для исследований.
 В своем углу дремал Боусер, дико взвизгивая, словно ловил кролика. Я допил пиво, кинул банку в мусорный ящик и отправился в постель.
 Райла возвращается завтра, мне нужно встать рано, чтобы поехать в Миннеаполис и встретить ее в аэропорту.




 14


 Я поймал первый взгляд Райлы, когда она сходила по трапу, и это был угрюмый, жесткий взгляд. Но, увидев меня, она улыбнулась и заторопилась вперед. Я обнял ее и сказал:
 — Как хорошо, что ты вернулась! Последние три дня мне было очень одиноко.
 Она подставила лицо для поцелуя и прижалась к моему плечу.
 — Как я рада видеть тебя, Эйса, — прошептала она, — и приятно вернуться домой. Какое ужасное время!
 — Что случилось, Райла!?
 Она отодвинулась и подняла на меня глаза.
 — Я опечалена и обозлена. Мне никто не верит.
 — Кто тебе не верит?
 — Куртни Мак-Каллахен, к примеру. Тот юрист, о котором я тебе говорила. Мы давние друзья, и никогда не было такого, чтобы он мне не поверил. Но на этот раз он упал лицом в руки и так хохотал, что все тряслось. Потом он поднял голову, снял очки, вытер слезы и снова смеялся так, что с трудом мог говорить. Захлебываясь смехом, он выговаривал: «Райла, я тебя знаю давно. Не знаю, что это на тебя нашло. Я никогда бы не подумал, что ты можешь выдумать что-нибудь этакое». «Что — этакое?» — спросила я, и он сказал, что принимает это за шутку, но прощает меня, хотя я и отняла у него день. Тогда я рассердилась и сказала, что никакая это не шутка и что мы хотели бы, чтобы он представлял нас, защищал наши интересы и нас самих. Мы нуждаемся в таком человеке, и разве мы не можем просить об этом его, а он сказал, что если то, что я рассказала — истина, то пусть мы не сомневаемся, защитник нам нужен. Но он отказывается мне верить. Думаю, он понял, что я не шучу, но что он там думал — не знаю. Тем не менее, он все же не поверил ни мне, ни моему рассказу. Он пригласил меня на обед с шампанским, но я все равно его не простила.
 — А будет ли он нас представлять?
 — Могу прозакладывать душу — будет. Он сказал, что если я смогу представить ему доказательства, он бросит все на свете. Затем он оставил эту тему и стал говорить о работе его ассоциации. И дал нам неограниченное время. Он сказал, что в любом случае нам нужно неограниченное время. Но когда он отвозил меня в отель и пожелал мне доброй ночи, он все еще посмеивался.
 — Но, Райла, доказательства…
 — Погоди немного. Это еще не все. Я отправилась в Нью-Йорк и поговорила с Сафари Инкорпорейтид. Они заинтересовались, конечно, но, хотя и не смеялись мне в лицо, все же были очень скептичны. Было ясно, они думают, что я просто лгу или разыгрываю их, хотя их и беспокоило, что они не могут себе представить, в чем я лгу и зачем я это делаю. Их Главный, старый, надутый официальный британец, который был вежлив более других, сказал мне: «Мисс Эллиот, не знаю, о чем идет речь, но если это не явная выдумка, могу вас уверить, что мы будем чрезвычайно заинтересованы». И еще он прибавил: «Если бы я не знал о вас до этого, я бы и слушать не стал».
 — Ты знала его раньше?
 — Да нет, не его лично, а его группу. Несколько лет назад я купила у них приличное количество материала, накопившегося за годы, с которым они не знали, что делать: слоновую кость, скульптуры туземцев, страусиное перо и прочий такой же хлам. Я взяла все, что у них было, и они заключили меня в объятия. Я ведь ушла куда дальше их в понимании интересов и запросов публики, знаю за что она заплатила бы деньги, поэтому мы получили на этом достаточную прибыль. Каким-то образом эта группа получила сведения, как хорошо мы все использовали, и я выросла в их глазах. Позже они сами спрашивали, не буду ли я заинтересована, если они приготовят еще одну партию барахла. Видишь ли, они не занимаются розничной продажей, поэтому должны искать кого-нибудь…
 — Как я понимаю, — перебил я ее, — они хотели бы доказательств, как и твой старый друг Куртни.
 — Правильно, — сказала она, — и самое смешное, что они заинтересовались динозаврами. Они прямо опешили, когда я спросила, могут ли они получить клиентов для охоты на динозавров. Не на мастодонтов, не на мамонтов, не на саблезубых тигров, не на пещерных медведей и даже не на тираннотериев, а на динозавров, больших и злобных зверей. Я спросила их, какое ружье годится на большого динозавра, и они ответили, что не знают, но, пожалуй, больше, чем любое, которое когда-либо было сделано. Я спросила их, есть ли у них такие ружья, и они сказали, что да, парочка есть, и они еще никогда не использовались. Они не были уверены, изготавливают ли еще такие ружья. Это слоновые ружья, но теперь, с появлением скорострельных ружей, их стали делать гораздо меньшего калибра. И, кроме того, в наши дни отстреливается не так уж много слонов. Итак, сказала я, во имя господа, я хочу купить эти два ружья, и после некоторых колебаний они согласились продать их мне. Не сомневаюсь, они подумали, что я не в своем уме. Они запросили с меня по тысяче за штуку и при этом клялись, что теряют на этом деньги, отдавая в придачу патроны бесплатно, чтобы подсластить сделку. Возможно, они и в самом деле потеряли на этом, но все равно это был мертвый товар, который никто другой не взял бы. Эти ружья чудовищны. Весят они, должно быть, фунтов по двадцать, или около того. И патроны размером с банан.
 — Постой, — сказал я, — ты, должно быть, думаешь, что я отправлюсь туда и подстрелю пару карнозавров только ради доказательств. Но лучше бы тебе подумать еще разок. Мне пришлось помаршировать с двадцати двух, но тут дело иное. Чтобы стрелять из этих древних слоновых ружей, нужен более крупный мужчина.
 — Ты достаточно крупный, — возразила она, — и тебе, возможно, не придется стрелять. Твоя роль — защита, и больше ничего. Ружья — именно на случай, если появятся карнозавры, когда я буду снимать на кинопленку. Я купила и кинокамеру — цветная пленка, звук, телескопическое изображение, все, что нужно.
 — А зачем два ружья? Человек больше одного не унесет. Ты же будешь связана кинокамерой.
 — Я взяла два ружья, — ответила она, — потому что думаю, что ты не должен идти один. Мы не знаем, на что это похоже. Я рассчитывала, что ты уговоришь кого-нибудь из своих старых друзей…
 — Райла, мы же договорились хранить это пока в секрете. Уже начинают просачиваться слухи. Бен Пейдж что-то вызнал у Хайрама и полон подозрений, потому что Хайрам важничает.
 — Мы должны сохранить это в тайне, — возразила она, — но нам нужно вернуться домой живым, иначе все доказательства мира будут ни к чему.
 Мне это не нравилось, но в том, что она говорила, была логика.
 — Может быть, Бен пошел бы с нами, — сказал я. — Он может стать неплохим напарником. Он воображает себя великим охотником и, несомненно, охотник он неплохой. Каждую осень он отправляется на север в олений сезон, охотится в Канаде и на Аляске на лосей, горных баранов, гризли. Несколько лет назад он добыл кадьяка. И карибу. О карибу он рассказывает до сих пор. Многие годы он хотел отправиться в Африку, но не сделал этого, а теперь охота закрыта…
 — А он пойдет с нами? И сохранит ли молчание о том, что видел, хотя бы на время?
 — Думаю, да. Я ему немного рассказал о возможности того, что в колодце — космический корабль, и взял с него клятву не болтать. Он пока будет помалкивать, потому что хочет сам снять сливки.
 — Нам нужен второй мужчина, — повторила она. — Не могу себе представить, на что похожа страна динозавров, но…
 — Я тоже, — заметил я. — Там может быть просто ужасно. Там может быть вполне безопасно. И должна быть масса травоядных, все они мирные, как мне представляется. Но должны быть и хищники. Я не имею никаких соображений ни как они велики, ни как опасны.
 — Мне хотелось бы получить несколько более свирепых экземпляров. Это бы устроило людей из Сафари Инкорпорейтид. Не знаю, сколько мы можем выжать из них, но догадываюсь, что немало. Кроме того, как много реальных, с горячей кровью, спортсменов, пропадающих в лесах, пожелали бы заплатить за то, чтобы быть первым человеком, застрелившим хищного, кровожадного динозавра!
 Мы добрались до эскалатора, спускающегося на багажную площадку.
 — Давай квитанции, я все это вытащу.
 Она открыла кошелек и вытащила конверт с билетом.
 — Лучше бы взять носильщика, — сказала она, протягивая мне конверт. — Там больше, чем мы можем унести.
 — Два ружья.
 — Два ружья. Патроны. Оборудование для киносъемки.
 — Я возьму носильщика.
 — Вся беда, — объяснила она, — в том, что я не могла ничего сказать им ни о какой машине. Если бы я сказала им, что мы изобрели машину времени, возможно, они бы мне и поверили. Мы во всем так доверяем машинам, они околдовали нас. Пусть бы я описала какую-нибудь теорию, выплеснула на них бессмысленные уравнения, это бы произвело впечатление. Но мне нечего было сказать. Если бы я рассказала им про Кошарика, вышло бы только хуже. Я просто сказала им, что мы разработали технику путешествий во времени, в надежде, что при упоминании о технике они будут предполагать машину. Но это, кажется, не возымело должного эффекта. Они все спрашивали о машине, и их смутило, когда я сказала, что машины нет.
 — Без машины, — сказал я, — они должны принимать все на веру.
 — Эйса, когда мы отправимся в прошлое снимать фильм, куда мы пойдем?
 — Надо подумать. Еще не знаю. В поздний юр, может быть, или в ранний мел. В один из этих периодов, если ты хочешь найти великое разнообразие форм, хотя и в этом мы не уверены. Ископаемая летопись указывает на два периода, но ведь мы не имеем ничего, кроме окаменелых остатков. Вероятно, очень многое утрачено. Мы считаем эту летопись надежной, как будто знаем больше того, что знаем. На самом же деле мы находим только кусочки и отрывки и не имеем ясной картины. Но если бы мы отправились в ранний мел, то, пожалуй, не встретили бы того самого динозавра, которым наши охотники интересуются больше всего — старину тираннозаврус рекс.
 — О нем они тоже упоминали, — сказала Райла.
 — Рекс появился позднее, по крайней мере, мы так думаем. Там могли быть и более крупные, и более злобные динозавры, чем он, но их окаменелые остатки нам не посчастливилось найти. В любом случае, нет ничего ужаснее, чем столкнуться с ним. Восемнадцать футов высотой, пятьдесят футов общей длины, восемь или более тонн веса и бессмысленный охотничий инстинкт. Мы не знаем, много ли их было. Скорее всего, не очень. Чтобы охотиться на него, пришлось бы побегать. Такой крупный хищник, как он, видимо, только для поддержания жизни нуждался в территории, измеряемой многими квадратными милями.
 — Обсудим это позже, — сказала Райла.




 15


 После обеда я позвонил Бену.
 — Не хочешь ли приступить к закладке своего мотеля?
 — Так вы получили доказательства?!
 — Мы весьма близки к этому, — заверил я его, — уже стоим на пути. Мы с Райлой хотели бы с тобой поговорить. Может, заглянешь? Разговор без свидетелей.
 — На сегодня я уже все закончил. Скоро буду.
 Я повесил трубку и сказал Райле:
 — Мне все это не нравится. Бен, вероятно, будет молчать: кроме всего прочего, он хочет первым рвануться к пирогу, я имею в виду его мотель, а может быть и другие замыслы. Но у меня тошнотворное чувство. Еще рано оказывать кому бы то ни было наше доверие.
 — Все равно, этого не утаить, — сказала она. — Как только мы начнем устанавливать забор, все поймут, что что-то назревает. Не поставишь же ты глухой забор высотой в десять футов вокруг всех сорока акров только ради забавы. И нам нужен Бен или кто-нибудь еще, для второго ружья. Мы же решили, что это безумие — идти к динозаврам с единственным ружьем. Ты сказал, что Бен — тот человек, на которого можно положиться.
 — Он — лучший, кого я знаю. Он охотник. Он умеет обращаться с оружием. Он большой, сильный и выносливый и не станет паниковать в трудной ситуации. Но можно загубить дело до срока, так что будем держать пальцы скрещенными.
 Я открыл дверцу буфета, вынул бутыль и поставил ее на кухонный стол. Нашел три стакана. В холодильнике, я был уверен, есть лед.
 — Ты что, собираешься угощать его здесь, на кухне?
 — Черт побери, он бы не знал, как вести себя, если бы мы уединились в жилой комнате. Это бы его сконфузило. Здесь будет удобнее.
 — Тогда и я — за. Мне и самой нравится атмосфера таверны.
 Тяжелые шаги послышались снаружи и замерли у двери в кухню.
 — Он не задержался, — заметила Райла.
 — Бен беспокоится, — сказал я. — Он чует деньги.
 Я открыл дверь, и Бен вошел. На его лице было такое же выражение, как у собаки, когда она чует кролика.
 — Так у вас есть доказательства? — вновь спросил он.
 — Бен, — предложил я, — садись. Надо обсудить одно дело.
 Налив стаканы, мы уселись вокруг стола.
 — Эйса, что у тебя на уме? — спросил Бен.
 — Прежде всего, я должен тебе признаться, что солгал в прошлый раз. Вернее, наполовину солгал. Сказал только часть правды, и не самую главную.
 — Значит, там не корабль?
 — О, космический корабль там, не беспокойся.
 — Тогда что ты это толкуешь насчет полуправды?
 — Дело в том, что космический корабль — только малая часть всего. Самое главное в том, что мы нашли способ путешествовать во времени. В прошлое, а может быть, и в будущее. Насчет будущего мы еще не расспрашивали. Мы были всем этим так взволнованы, что нам и в голову не пришло спросить.
 — Спросить у кого? — у Бена отвалилась челюсть, словно его грохнули чем-то тяжелым.
 — Пожалуй, лучше начать с самого начала, — сказала Райла, — и рассказать ему все, что случилось. Эти вопросы и ответы ни к чему не приведут.
 Бен глотком осушил стакан и потянулся за бутылкой.
 — Эх, — сказал он, — так начинайте!
 Он ничему не верил.
 Я сказал Райле:
 — Расскажи ему ты. Я пока пропущу стаканчик.
 Она рассказала ему всю историю кратко и экономно, без лишних слов, с того момента, как я купил ферму, и до того момента, включая ее переговоры в Вашингтоне и Нью-Йорке. Пока она говорила, даже когда она кончила, Бен некоторое время молчал. Затем наконец шевельнулся.
 — Меня поразила одна вещь. Вы говорите, что Хайрам может разговаривать с этой кошколикой тварью. Значит, он и в самом деле разговаривает с Боусером?
 — Мы не знаем, — ответила Райла.
 Он покачал головой.
 — Такой рассказ трудно проглотить. В прошлое вернуться нельзя.
 — Каждый скажет как раз это, — заметила Райла, — но нам нужно доказать обратное. Мы должны отправиться в прошлое, и принести оттуда кинофильм, в такое прошлое, какое никто никогда не видел. И еще об одном мы вам не сказали, Бен. Мы с Эйсой собираемся во времена динозавров, и мы хотели бы, чтобы вы отправились с нами.
 — Я? Вы хотите, чтобы я пошел с вами в прошлое? К динозаврам?
 Я поднялся из-за стола и прошел в жилую комнату, где были свалены предметы, привезенные Райлой. Взяв одно из ружей, я вернулся с ним в кухню и положил его на стол перед Беном.
 — Знаешь, что это такое?
 Он взял ружье, поднял его, взвесил. Повернулся на стуле, прицелился в кухонное окно. Переломил ружье. Сощурившись, поглядел сквозь стволы.
 — Слоновье ружье, — сказал он. — Я слышал о них, но никогда не видел. Двуствольное. Поглядели бы вы в этот ствол! С таким оружием можно сбить слона с ног.
 Он оценивающе взглянул на меня.
 — А динозавра? Самого большого из них?
 — Откуда мне знать? Хорошо нацеленный выстрел может остановить его. Добьет ли — не знаю.
 У нас два таких ружья. Когда мы с Райлой отправимся в страну динозавров, я понесу одно из них. Она будет нагружена киносъемочным оборудованием. Мы надеялись, что с другим ружьем пойдешь ты. Мы, конечно, не знаем, чего ожидать, но в любом случае два ружья лучше одного.
 Бен перевел дыхание.
 — Динозавр! — сказал он. — Вы представляете мне возможность пойти с вами? С этим ружьем?
 — Вы можете отказаться, — сказала Райла, — и мы не даем вам возможность пойти, а просим об этом.
 — Меня не нужно просить, — ответил Бен, — меня нужно останавливать. Африка… я всегда мечтал об Африке. Это будет получше Африки.
 — Это может быть опасно. А может быть, и нет. Как говорит Эйса, нет другого способа узнать.
 — Но вы идете?
 — Я иду. Меня можно снимать. Парни из кино будут валяться у вас в ногах. Миллион. Пять миллионов. Цену назначаете вы.
 — Этим мы займемся позже, — сказала Райла. — Может быть, киношники захотят сделать свой фильм, профессиональный.
 — А вы продадите им права, — подхватил Бен, — за приличную плату.
 — Мы не продешевим, — отозвалась Райла.
 — А меня возбуждает мысль о маленьком, два на четыре, мотеле. Он может дать средства, с которыми можно встать на ноги. Как вы это оформляете? Есть ли шанс покупки части дела? Небольшой пакет акций из нескольких процентов…
 — Об этом мы тоже поговорим попозже, — сказала Райла, — прежде всего надо выяснить, какого рода доказательства мы можем получить в стране динозавров. Без них все теряет смысл. Дело без будущего.
 — А как далеко вы собираетесь?
 — Миллионов этак на семьдесят или немного дальше.
 — Мы очень рады, что вы захотели идти с нами, — сказала Райла. — Нам очень нужен человек, который умеет обращаться с оружием. И вы как охотник подскажете, на что стоит обратить внимание.
 Он оглянулся на меня:
 — Ты когда-нибудь стрелял из них?
 Я покачал головой.
 — Если держать его неправильно, такое ружье снесет тебе голову. Отдача может быть ужасной. Надо бы попрактиковаться, прежде чем мы отправимся.
 — Здесь негде испытывать ружья — слишком много народу. У нас нет никаких возможностей. Получится много шума, и люди начнут задавать ненужные вопросы. А нам некоторое время нужно сохранять все в тайне.
 — А патроны есть?
 — Есть немного. Может быть, их хватит.
 — И ты предполагаешь, что такое ружье могло бы остановить динозавра?
 — Смотря какой динозавр. Некоторые были так велики, что потребовалась бы пушка. Но об этих нам не нужно беспокоиться, если мы заблаговременно уберемся с их пути. Нас должны тревожить плотоядные.
 Бен снова, сощурившись, поглядел сквозь стволы.
 — Хорошая форма. Легкий налет, возможно пыль. Никаких признаков ржавчины. Следовало бы разобрать их и смазать до похода. В том месте надо, чтобы ружье работало легко.
 Он похлопал по стволам открытой ладонью.
 — Хорошая сталь. В жизни не видел ничего подобного. Должно быть, дорого вам обошлись?
 Райла ответила:
 — Мне дали их в Сафари в залог. Если у нас что-нибудь получится, они желают иметь с нами деловые отношения. Как только они убедятся, что мы не блефуем, они начнут действовать.
 — Хочу подчеркнуть, — сказал я, — что эта прогулка — не охотничье путешествие. Мы отправляемся не за динозаврами. Наше дело — получить достаточно хороший фильм и убедить людей из Сафари и знакомого юриста Райлы. Нам не следует ввязываться ни в какие неприятности. Хочу, Бен, чтобы ты это понял.
 — О, конечно, я понимаю. Может быть, позже…
 — Как только фильм окажется на месте, — пообещал я, — мы позаботимся, чтобы ты немного поохотился.
 — Достаточно и этого, — ответил он. — Но как только мы туда придем, первым делом нужно опробовать ружья. Посмотреть, каков бой, как лежат в руке. Я предпочитаю знать, чего ожидать от оружия, до первого выстрела.
 — Мы сделаем это, — сказала Райла. — Но не здесь.
 Бен положил ружье обратно на стол.
 — Какие у вас планы? — спросил он.
 — Долго тянуть не будем. Через день-два.
 — Само путешествие — только часть всего, — сказал он, — и только начало. Есть и другие вещи, о которых надо подумать. Прежде всего — о нашествии публики. Ведь сюда сбегутся толпы народа. Вам нужно обезопасить себя. Они ведь заполнят все вокруг, и вы не сможете помешать им. Они будут проваливаться через дороги во времени. Непременно нужен страж.
 — Мы планируем огородить всю территорию забором, — ответила Райла. — Поставить прожектора и нанять охрану.
 Бен присвистнул.
 — Это будет стоить дорого. Для сорока акров нужен огромный забор.
 — Потом нужно будет построить административное здание и нанять персонал. Для начала — всего несколько человек.
 — Скажите, — начал Бен, — почему бы не позволить мне открыть вам кредит в банке? Для начала тысяч пятьдесят, потребуется — увеличим. Вы будете брать столько, сколько нужно, и так, как вам будет нужно. Чеки мы учтем.
 — Бен, — сказал я ему, — это твоя проклятая щедрость. Где еще найдется банкир с сердцем пирата?
 — Я имею в виду, что все это мы сделаем, если путешествие пройдет благополучно. Естественно, я хотел бы знать, чем вы располагаете.
 — Еще какие-нибудь оговорки?
 — Да нет, не оговорки. Я целую ночь раздумывал, что я сам могу вложить в это дело. Однако, выслушав тебя, я не имею оговорок. Руки чешутся приняться за дело. Но, если бы, Эйса, это был не ты, я бы не поверил. Ни единому слову. Я ведь помню, как это было, когда мы были мальчишками. Я был сыном банкира, и ребят это задевало. Они никогда не упускали случая зацепить меня. В маленьком городе банкира не любят. Может быть, их не любят нигде. Но ты никогда не стремился уколоть меня и не присоединялся к другим. Порою ты со мной боролся, но принимал меня на равных со всеми остальными.
 — Что за черт, — сказал я. — В этом нет никакой добродетели. Ты и был как все остальные. Мы были ватагой мальчишек в маленьком городе, и любой из нас был равен остальным.
 — Вот видите, — сказал Бен Райле, — теперь вам понятно, почему я доверяю этому малому.
 — Я рада, что это так, — ответила Райла, — и мы благодарны за любую помощь, какую вы нам окажете. Это дело тяжеловато для двоих.
 — Может быть, вы тогда позволите мне принять некоторое участие в возведении забора? Я могу навести справки, и никто не придаст этому слишком большого значения. Я могу отобрать для этой работы тех, кто занимается разведением норок. Можно действовать так, будто в этом заинтересован я. От меня будут ожидать подвоха. Можно сделать все так, что забор начнут возводить по вашему слову. Думаю, что могу набрать для этого мужчин-поденщиков. Задача в том, чтобы забор возник быстро, до того, как распространятся слухи и предположения. Урожай нынче невелик, и мужчины будут рады возможности подработать. До того, как вы огородите поле забором, нужно его разметить. Сложнее будет со стражей, однако я думаю, мы и с этим справимся. Полицейское отделение Миннеаполиса с удовольствием передаст нам заботу о финансировании двадцати-тридцати парней. Кое-кто из них может быть нам полезен. Поговорю я с шерифом из Ланкастера. Может, у него будут свои соображения. Я ему лишнего не скажу. А вам следует позаботиться о знаках. Нужны знаки «Не нарушать границы!», написанные крупно. В отношении этого существуют какие-то предписания: надписи должны быть определенного размера и установленного текста. Выясните, что именно должно быть написано.
 — Вы обо всем подумали, — сказала Райла. — Вы идете впереди нас.
 — Если вы собираетесь что-то делать, — ответил Бен, — то делать это надо как следует. Небольшая предусмотрительность при планировании может потом уберечь от массы неприятностей.
 Он поглядел на часы:
 — Великий боже! — сказал он. — Я опоздаю к ужину, и Мира станет меня разыскивать. Вечером она хочет заняться своими делами, поэтому она хотела рано поесть.
 Он поднялся и сказал:
 — Будем держать связь. Когда соберетесь, дайте мне знать. Я должен сделать несколько телефонных звонков и предупредить кое-кого, что буду несколько дней отсутствовать. Скажу, что буду в отъезде.
 — Для подготовки достаточно двух дней.
 — Не следует привлекать внимания.
 Когда он ушел, Райла сказала:
 — Не человек, а паровой каток.
 — Ты же слышала, что он говорил. Он планирует войти в дело.
 — Дадим ему пять процентов… — сказала Райла.
 — Сливки он соберет. Это наследственное. Семейная удача. Она не слишком велика, но для него достаточно.




 16


 Хайрам был занят и очень важничал.
 — Видите вон те палки, — он указал на три красных палки, забитые в ряд одна за другой, — они отмечают дыру во времени. Следуйте точно по ним, и вы не промахнетесь.
 Он протянул мне связку палок, окрашенных так же.
 — Когда вы попадете туда, — сказал он, — не уходите оттуда сразу. Забейте палки в землю, они отметят тот конец дыры. Тогда вы будете знать, куда идти, когда придет время возвращаться.
 — У тебя здесь только три палки, — заметил я.
 — Вам я даю больше, вы можете захотеть отметить вход получше. Там, куда вы собираетесь, какая-нибудь тварь может сбить палку, а здесь такой опасности нет. Я сделал эти палки подлиннее и потяжелее, так что вы можете пользоваться ими как дубинками.
 — Хайрам, — сказала Райла, — ты сам об этом подумал?
 — Конечно. Тут нет ничего особенного. И вы ни о чем не беспокойтесь. Если вы через несколько дней не вернетесь, я пошлю Боусера в дыру, он вас найдет и приведет домой. Помните, мистер Стил, как он привел вас?
 — Ну, конечно, помню. И большое спасибо, Хайрам.
 Бен сказал:
 — Ты должен оставаться здесь. Далеко не уходи. Поглядывай за местностью. Эйса оставил в холодильнике достаточно пищи, так чтобы тебе никуда не нужно было уходить, чтобы поесть.
 — А можно мне отлучиться на такое время, чтобы я успел принять душ?
 — Да, конечно, но все же не спеши. И никому не говори, что здесь происходит, даже если тебя спросят. Возможно, придет Херб. Он чувствует, что что-то наклевывается, и может заявиться сюда в нетерпении. Если кто-нибудь станет спрашивать тебя, что это за палки, говори, что не знаешь.
 — Как только мы уйдем, — сказала Райла, — он может палки убрать.
 — Нет, не уберу, — сказал Хайрам. — А вдруг мне придется лезть в эту дыру за вами?
 — В этом нет никакой необходимости, — сказал Бен. — Даже если пройдет много времени, не беспокойся, не посылай Боусера и сам не ходи.
 — Если придется идти за вами, — сказал Хайрам, — я соберу людей.
 — Нет, черт побери! — взревел Бен. — Вообще ничего не делай! Ты должен просто находиться здесь.
 — Хорошо, мистер Пейдж, — ответил Хайрам.
 Я оглядел остальных. Казалось, больше медлить причины не было. Райла была нагружена кинооборудованием, а мы с Беном — рюкзаками и большими ружьями. Кроме того, у Бена через плечо висела шестизарядная винтовка 30њго калибра. Он взял ее потому, сказал он, что нам нужно мясо.
 — Но там же только ящеры! Динозавры, ящерицы и тому подобные твари.
 — С чего ты взял, что ящериц не едят? — спросил он. — Или даже динозавров? Многие народы едят ящериц, я где-то читал об этом. Говорят, у них вкус цыплят.
 Тем временем мы выстроились в ряд, я во главе, Райла посередине, а Бен в конце.
 — Ну, пошли, — сказал я. — Только помните одно. Может быть, мы выйдем в том конце дыры ночью. За миллионы лет продолжительность дня могла измениться. И Кошарик не может быть во всем точным. За столько лет могла накопиться ошибка. Он нацелился на семьдесят миллионов лет, но возможна ошибка в несколько лет, плюс или минус.
 — Эйса, — сказал Бен, — кончай лекции. Пошли.
 Я шагнул вперед и, хотя не глядел назад, но знал, что остальные последовали за мной.
 Когда я миновал последнюю красную палку, мне показалось, что меня что-то ударило, но я восстановил равновесие. И оказался в другом месте.
 — Стойте на месте, — приказал я остальным. — Глядите в том же направлении. Палки нужно ставить очень точно.
 Пока это говорилось, мне было не до того, чтобы оглядываться по сторонам. Я был чуть ли не в панике, боясь сбиться с точного направления и местоположения. Мне еще был памятен ужас, пережитый в плейстоцене.
 Была не ночь. Скорее, день был в разгаре, и если бы даже я не знал, куда мы собрались, то все равно узнал бы поздний мел.
 Местность не так уж отличалась от привычного нам Уиллоу-Бенда. Деревьев было побольше, и были это в большинстве знакомые деревья: клены, березы, дубы, разбросанные кустарники. Но прямо перед нами росло нечто, похожее на огромный ананас, и множество его ветвей, как у папоротника, раскинулось в стороны. Саговая пальма и другие, более примитивные пальмы. Не знаю, что я ожидал найти, но только в мелу саговые пальмы находились на этой широте, среди деревьев, знакомых прежде.
 — Ну, — сказал Бен, — давайте забивать палки.
 Я обернулся, протянул ему одну, отстегнул свой топор с пояса и сам забил другую. Отошел недалеко и забил еще одну. Когда мы все это закончили, у нас был ряд из шести палок, забитых по линейке. Бен прошелся вдоль этого ряда и забил каждую из этих палок немного глубже предыдущей.
 — Так мы будем знать, в каком направлении идти, — пояснил он. — Более высокие палки ближе к дому.
 — Пальмы, — сказала Райла. — Они всегда очаровывают меня. Я купила несколько ископаемых саговых несколько лет назад.
 — Что? — спросил Бен.
 — Саговая пальма. Этот сумасшедший ананас с пучком на макушке.
 — А, вижу. Это и в самом деле ананас?
 — Нет, конечно же нет, — ответила Райла.
 Мы с Беном сбросили рюкзаки на землю, Райла повесила рядом свое кинобарахло.
 — Ну, вот что, — сказал Бен, — хватит меня дурачить. Где эти ваши динозавры?
 — Вокруг, — пожала плечами Райла. — Вон на гребне, там их целое стадо.
 Бен, прищурясь, поглядел на хребет.
 — Они же маленькие, не крупнее овцы, — сказал он наконец.
 — Динозавры были самые разные, начиная размером с цыпленка. Те, что наверху, — травоядные. Они слишком далеко, чтобы их опознать.
 У них с Беном, должно быть, было более острое зрение, чем у меня. Я ничего не видел. Или видел только тогда, когда они двигались.
 Солнце стояло прямо над головой. Было тепло, но не слишком, и с запада тянуло легким ветерком. Было похоже на начало июня, перед тем как начаться летней жаре.
 Прежде всего мне бросились в глаза деревья, которые я привык видеть дома. Затем — саговая пальма. Теперь я начал замечать и другие вещи. Земля была покрыта карликовым лавром, сассафрасом и другими невысокими кустиками. Трава росла разбросанными клочками — грубая, жесткая трава, и было ее очень много. Это было не похоже на плейстоцен, где трава покрывала каждый квадратный дюйм почвы. Меня удивила эта трава. Ее здесь вообще не должно было быть. Если верить учебникам, она появилась на несколько миллионов лет позже. Однако, как выяснилось, мы ошибались. То тут, то там, между рощицами деревьев, знакомых нам по дому, росли карликовые пальмы. Я знал, что мы находимся в промежуточной точке между ранним развитием цветковых и отмиранием более древней и более примитивной флоры, и они здесь перемешались. Из-за того, что земля была покрыта не сплошь, как в плейстоцене, она была более жесткой, и летние ливни смыли почву по руслам ручейков. Да и было ли здесь что-нибудь, кроме лета? Этой земле нельзя было доверять. Надо было следить за каждым своим шагом. Кусты мешали ходьбе, а земля, промытая потоками, была небезопасна для передвижения.
 Бен нагнулся и забросил рюкзак на плечи.
 — Надо бы присмотреть место для лагеря, — сказал он, — желательно около воды. Где-нибудь неподалеку должен быть родник. Давай припомним, как это было у нас дома — там повсюду была масса родников. Вспомни, Эйса, когда мы были пацанами. Сейчас, конечно, их поменьше.
 Я кивнул.
 — Один мы найдем без больших хлопот. Только вот приведу в порядок географию. Река все там же, к западу и югу, но курс ее изменился. Погляди, она течет теперь прямо, не делая изгиба, как раз к тому месту, где будет стоять Уиллоу-Бенд.
 — Вижу, — сказал Бен. — Все выглядит немного непривычно, но, как я понимаю, холм и низины остались на своих местах. Мы в этом разберемся.
 — Это — древняя земля, и она не так уж изменилась с тех пор, — заметила Райла. — Не было внутриконтинентальных морей. Не было ледниковой деятельности. Канзасское море находилось на много-много миль к западу от нас. За исключением, возможно, озер, больших масс воды в этом районе не было. По этой причине мы, возможно, не найдем зауроподов.
 Я поднял рюкзак и надел лямки. Райла поправила киносъемочную аппаратуру. Бен пошел во главе, я — сзади. Среди кустарников справа от нас кто-то пискнул и побежал, шурша ветками. Я подумал, что это, вероятно, мелкое млекопитающее. Их много должно быть здесь, размером от мыши до кролика. Кролики, должно быть, уже были, опоссумы — определенно. Может быть, даже белки. Прячась от хищных зверей, бродивших вокруг, с трудом утоляя голод, эти мелкие суетливые зверьки должны были выйти на арену спустя десяток миллионов лет, чтобы заполнить мир, опустевший после массового вымирания рептилий.
 Бен вел нас к реке, забирая к западу. Идти было трудно. Дорогу нужно было нащупывать. Если все время смотреть под ноги, чтобы видеть, куда ступаешь, то не удается постоянно смотреть по сторонам, а здесь мы инстинктивно знали, что нужно пристально наблюдать за всем, что творится вокруг.
 Ружье становилось все тяжелее и неудобнее с каждым шагом, с каждой минутой. Нести его было несподручно, и я призадумался, что мне делать, черт возьми, если какое-нибудь паршивое плотоядное появится вдруг и направится к нам. Хватило бы и одного рюкзака, но ружье было хуже.
 Черепаха — гигантская черепаха — высунула голову, крупную, как бочка, из маленькой березовой рощицы в нескольких сотнях футов от нас, моргая, поглядела в нашу сторону и двинулась своей дорогой. Увидев это явление, мы оледенели. Бен наполовину сбросил с плеча ружье.
 Животное было определенно похоже на черепаху, но черепахой не было. На нем не было панциря, а были пластины, и оно продолжало двигаться, все время поглядывая на нас. Его мигательная пленка то открывала, то закрывала глаза. Зверь переваливался при ходьбе на коротких лапах, а брюхо его едва не волочилось по земле.
 Справа от себя я услышал, как заработала камера Райлы, но оглянуться не мог. Я глядел на зверя.
 — Не беспокойся, — сказал я, всей душой надеясь, что я прав. — Это анкилозавр. Он не хищник.
 Теперь животное выползло из рощицы целиком, длина его была около пятнадцати футов. На конце хвоста, волочившегося за ним, была массивная костяная шишка.
 Камера продолжала работать, а древнее животное остановилось. Оно хрюкнуло, подняло эту огромную шишку на хвосте и стукнуло ею по земле.
 — Черт меня побери, — сказал Бен, — оно нас предупреждает.
 — Не пугайся, — отозвался я. — Представь себе, что к нему подобрался карнозавр и получил по зубам таким хвостом.
 Анкилозавр, поразмыслив, повернулся и степенно покатился прочь. Райла опустила камеру.
 — Давайте все же найдем место для лагеря, — сказал Бен.
 Получасом позже мы нашли его — родничок, вытекающий из склона холма, упрятанный между дубов и кленов, мощных деревьев, которые заставили меня вспомнить древние английские леса на иллюстрациях Теннисона старого издания.
 — Замечательно, — сказал Бен, — убежище есть. Здесь, среди деревьев, до нас никакая крупная тварь так легко не доберется.
 — Может быть, мы переоцениваем свирепость карнозавров, — сказал я ему. — Может быть, они тебя просто не заметят. Ты им покажешься странным, непохожим на их обычную добычу. Они могут нас и испугаться. И, кроме того, их здесь не может быть много.
 — Если и так, — настаивал Бен, — шансов уцелеть при встрече у нас немного. Мы все должны быть связаны. Никто никуда от лагеря не отходит. И мы не сделали еще очень важное дело: как только поставим палатки, сразу пристреляем оружие.
 Мы быстро разбили лагерь из двух маленьких палаток под деревьями, вырыли яму для костра, наломали хвороста, принесли его и сложили. Потом занялись своими нераспакованными рюкзаками.
 — Ночью мы с тобой будем сторожить по очереди, — сказал мне Бен. — Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь наткнулся на нас по ошибке.
 Когда в лагере было все в порядке, мы опробовали ружья.
 — Старайся, — поучал меня Бен, — чтобы ружье лежало легко. Не напрягайся, не окостеневай. Упри приклад в плечо, но прижимай не слишком плотно. Он должен быть слегка свободен, но тоже не чересчур, чтобы не ударил тебя в плечо и не врезал в подбородок. Наклонись к ружью. Не слишком сильно, но нагнись в ту сторону.
 У Бена все было прекрасно. Прежде он стрелял из ружей большого калибра, хотя и не такого крупного, как это. А вот со мной вышло не так. Я никогда не стрелял из чего-либо крупнее 22-го, но помнил, что говорил мне Бен, и вышло не так уж плохо. Первый выстрел чуть не вышиб мне плечо, отбросил назад на шаг или два, но не сбил с ног. Второй выстрел был лучше. Третий показался совершенно естественным. В четвертый и последний раз я даже не заметил отдачи. Большая одинокая береза, которую мы использовали как мишень, была измочалена пулями.
 — Хорошо, — сказал Бен одобрительно. — Если бы ты позволил ему избить себя, ты стал бы бояться оружия и стал бы уклоняться от стрельбы. Когда это происходит, остается только бросить ружье, когда кто-нибудь приближается к тебе. В таком случае ты не смог бы попасть с тридцати шагов в стену амбара.
 — Эйса, — мягко позвала сбоку Райла.
 Я обернулся и увидел, что она сидит на земле, скрестив ноги, уперев локти в колени, и держит бинокль.
 — Взгляни-ка вон туда. Там много маленьких групп и одиночных животных, но они сливаются с фоном, их трудно разглядеть. А вот там, слева от маленькой группы деревьев на гребне, который спускается к воде..
 Она протянула мне бинокль, но он был слишком тяжел, и я не смог удержать его. Пришлось сесть и воспользоваться коленями для упора, как это сделала она.
 Сначала в поле моего зрения попала группа деревьев, на которую указала мне Райла как на ориентир. В конце концов я поймал в окуляры какую-то тварь и скрипнул колесиком, наводя на резкость. Животное было приземистым, в позе для отдыха: тело откинуто назад, колени изогнуты, огромный хвост давал опору телу. Гигантский корпус держался почти вертикально, а отвратительная голова покачивалась из стороны в сторону, словно животное наблюдало за местностью.
 — Как ты думаешь? Тираннозавр?
 — Не знаю. Не уверен.
 Дело было в том, что никто не мог быть уверен. От любого из динозавров остались только кости и в немногих случаях — иссохшие мумии с клочками неповрежденной кожи. Наши представления о них созданы художниками, которые реконструировали их облик как можно более точно, но во многих деталях даже не претендовали на уверенность.
 — Не рекс, — констатировал я. — Передние ноги слишком велики. Может быть, другой вид тираннозавра — мы не можем быть уверены, что обнаружили ископаемые остатки всех видов. Но какой бы ни был это вид, это крупное животное. Присел там, отдыхает, легко поглядывает по сторонам, выискивая кого-нибудь послабее, чтобы сожрать его.
 Я продолжал наблюдать за животным. Оно покачивало головой, но не шевелилось.
 — Передние лапы слишком хорошо развиты, — заметила Райла. — Вот что ставит меня в тупик. Если бы мы были на десяток миллионов лет глубже в прошлом, я бы решилась сказать, что это аллозавр. Но здесь не должно быть никаких аллозавров. Они давным-давно вымерли.
 — А может быть, и не вымерли. Разве мы знаем всю историю динозавров? Если мы находим одного динозавра в каком-нибудь древнем слое и не находим его больше нигде, то склонны говорить, что он вымер. Но могло случиться, что мы больше не нашли его в более молодых отложениях. Аллозавры, возможно, существовали до самого конца века динозавров.
 Я протянул бинокль Бену, указав на группу деревьев:
 — Слева от них.
 — Эйса, — начала Райла, — мне бы хотелось снять его. Это — первое крупное животное, которое я увидела.
 — Воспользуйся телеобъективом.
 — Я так и сделала. Но получается ужасно нерезко. По крайней мере в окуляре. Думаю, что и на пленке то же самое. Чтобы убедить людей из Сафари, зажечь их, я должна иметь что-нибудь поэффективнее, снятое поближе.
 — Попробуем подойти, — сказал я, — хотя он очень далеко.
 — Надо подкрадываться, — сказал Бен. — Пойдем вдоль гребня. Он тянется далеко. Может быть, за ним что-то обнаружится.
 — Черт побери, — горько сказала Райла, — это все ваши ружья и ваша пристрелка. Вот почему он неспокоен.
 — Да нет, он не выглядит неспокойным, — сказал я. — Он просто сидит. С такого расстояния стрельба не так уж слышна.
 — Но я-то пришла за большим.
 — Мы найдем его, — сказал я, стараясь утешить ее.
 — Здесь вокруг масса мелочи. Птицезавровые динозавры, маленькие группы динозавров размером с индюка. Несколько анкилозавров. Мелкие рогатые разновидности. Все сорта ящериц. Сколько-то больших черепах ниже по реке, но кому интересны большие черепахи? Несколько летающих рептилий, как мне кажется, птерозавров. Немного птиц. Но ничего зрелищного.
 Бен сказал:
 — Гнаться за этим крупным малым может быть бессмысленно. Он передвигается быстро. Кроме того, мы не знаем, куда он направляется. Когда мы доберемся туда, он уже исчезнет, учитывая, с какой скоростью он движется. Мы можем совершить прогулку, раз вам этого хочется. Может быть, мы поднимем его или еще кого-нибудь. Но далеко уходить не следует. Уже далеко за полдень, а мы должны вернуться сюда до темноты.
 — Вероятно, когда стемнеет, мы будем в большей безопасности, чем в любое другое время, — втолковывал я ему. — Едва ли после захода солнца рептилии будут очень подвижны. Они ведь холоднокровные и впадают в спячку, или предполагается, что впадают. В полдень они укрываются от жары, когда палит солнце, и почти не движутся ночью, когда падает температура.
 — Ты наверное прав, — сказал Бен, — даже несомненно прав. В этом ты разбираешься. Что касается меня, то ночью я буду чувствовать себя удобнее в лагере и с хорошо разожженным костром.
 — Кроме того, нет полной уверенности, что динозавры не движутся ночью, — сказала Райла, — по той причине, что мы не уверены даже в том, что с заходом солнца температура заметно снизится. С другой стороны, есть некоторые свидетельства, что динозавры, может быть, и не были холоднокровны. Среди некоторых палеонтологов бытует убеждение, что они на самом деле были теплокровны.
 Она, конечно, была права — кое-какие доказательства теплокровности были. Я был знаком с некоторыми из этих доказательств, но они меня не убедили. Однако говорить этого я не стал. Видимо, Райла соглашалась с такой точкой зрения, а здесь было не место для академических дискуссий.
 Откуда-то с севера донесся рев. Мы стояли и прислушивались. Рев не приближался ни чуточки, но и не удалялся, а все длился и длился. Все вокруг замолкло, и в перерывах между этими вскриками ничего не было слышно. Прежде мы не отдавали себе отчета, что слышим некоторый фоновый шум, но теперь заметили отсутствие других звуков — хрюканья, птичьих криков, различных писков.
 — Интересно, как там наш приятель на гребне? — спросил Бен.
 — Может быть, это и не он, — сказала Райла.
 — Я и не знал, что динозавры издавали звуки.
 — Никто этого не знал. Большинство почему-то считали их молчаливыми созданиями. Теперь-то мы знаем, что это не так.
 — Если забраться на верхушку холма, — заметил Бен, — можно увидеть, кто там ревет.
 Мы поднялись на холм, но ничего не увидели. Когда мы добрались до вершины, рев прекратился. Бинокль тоже ничем не помог; никого достаточно крупного, чтобы производить весь этот шум, там не было.
 Мы не нашли ревевшего, но потревожили огромное количество других животных. От нас улепетывали птицезавровые динозавры. Хрюкающая семейка мелких рогатых монстров, двух футов в холке, вперевалочку уходила с клочка земли, изрытого их рогами, где они искали корни и клубни. Змеи выскальзывали у нас из-под ног. Мы потревожили пару гротескных неуклюжих птиц величиной с куропатку или немного крупнее, и они протестующе замахали крыльями. При этом они были очень смешны. Их очертания выглядели карикатурно, а летали они не очень хорошо. Неподалеку мы увидели несколько стоящих игуанодонов, высотой около шести футов. Я помнил, что они были гораздо крупнее, более того, согласно ископаемой летописи, их еще не должно было быть вообще. Они были вялыми, выглядели злобно, а когда разевали пасть, то показывали прекрасные ряды зубов. Можно было и не спрашивать, чем они питаются. Эти зубы никогда не имели дела с растениями. К ним мы подобрались поближе. Бен и я держали ружья наготове. Мне пришлось зарядить ружье. Но они ни на кого не обращали внимания. Они сонно взирали на нас, сначала с подозрением, потом повернулись и, грузно ступая, ушли.
 После обеда камера Райлы почти не замолкала. Она извела массу пленки, останавливаясь только для перезарядки. Однако крупнее игуанодонов она ничего не нашла.
 Когда мы повернули к лагерю, Бен показал на небо:
 — Взгляните-ка туда!
 Он указал на далекую стаю птиц. Их было не меньше сотни, но издалека они выглядели как комары. Я поглядел в бинокль и, хотя они были слишком далеко, ошибиться было невозможно.
 — Птерозавры, — сказал я. — Где-то там должна быть вода, и много.
 Когда мы вернулись в лагерь, до захода солнца оставалось около часа. На полпути мы наткнулись на небольшую группу птицезавровых динозавров. Они заволновались при виде нас и начали поворачивать в сторону. Бен кинул мне свое слоновое ружье:
 — Подержи-ка минуточку.
 Он вскинул на плечо ремень своей шестизарядной тридцатки и, так как эти страусы были уже далеко, драпая изо всех сил и раскачиваясь на ходу, повел им вслед стволом. Его ружье скучно, зло кашлянуло, и один из убегающих динозавров полетел вверх тормашками. Он упал на спину, и его тонкие ноги, подергиваясь, торчали в воздухе.
 — Ужин, — усмехнулся Бен. Он зашвырнул ремень малой винтовки за плечо и потянулся за ружьем.
 — Будешь его снимать? — спросил он Райлу.
 — Уже, — угрюмо ответила она, — первый убитый динозавр. Он уже на пленке.
 Бен широко ухмыльнулся.
 — Что ты понимаешь в этом?
 Мы подошли к убитому. Бен оперся возле него на большое ружье и достал нож из чехла на поясе.
 — Хватайся за ногу, — сказал он мне, — и тяни.
 Все еще держа ружье в руке, я другой рукой потянул за ногу. Нож Бена делал быстрые умелые надрезы, срезая ляжку.
 — Вот и все, — сказал он, взялся за ногу и резко повернул. Нога оторвалась, но некоторые мускулы еще держали ее. Он дважды с плеча рубанул, и от тела отделилась четверть.
 — Я понесу, — предложил он. — У тебя оружие.
 Он хмыкнул:
 — Можно взять и другую ногу, но хватит и этой. Не стоит запасать мясо впрок, оно только испортится.
 — Откуда ты знаешь, что его можно есть?
 — Вряд ли мы отравимся. Если мясо нам не понравится, мы его выбросим и зажарим бекон.
 — Его не придется выбрасывать, — сказала Райла.
 — Ты-то откуда знаешь?
 — Мы едим цыплят, не так ли?
 — Я, должно быть, глуп, — сказал Бен, — но что общего у цыплят вот с этим?
 — Цыплята близки к динозаврам. Ближе, чем к кому-либо другому в наше время. Прямые потомки, если можно так сказать.
 «Ну да, как же!», — подумал я, но промолчал. Она не так уж и заблуждалась. Я ничего не сказал при разговоре о теплокровности и ради спокойствия об этом тоже могу помалкивать.
 Мы его не выбросили. Вкус был хорош. Мясо немного походило на телятину, но, с другой стороны, было и не похоже на нее. Оно имело сладкий, сочный, свой собственный вкус. И мы его съели много.
 Когда еда была приготовлена, мы разложили большой костер и уселись возле него. Бен откупорил бутылку виски и плеснул нам в чашку с кофе.
 — Совсем немножко, — сказал он. — Выпивка охотников. Как раз достаточно, чтобы согреться и почувствовать себя счастливым. Согреть душу.
 Он протянул нам чашки и убрал бутылку.
 Мы сидели, отхлебывая помаленьку, и мир был хорош. У огня было уютно, фильм у нас уже был, и все было прекрасно. Мы много не разговаривали. После всех дневных треволнений мы слишком устали, чтобы разговаривать. В подлеске вокруг нас слышался шелест и писк.
 — Это млекопитающие, — сказала Райла. — Бедные маленькие зверушки. Они прячутся весь день.
 — Не жалей их, — отозвался Бен. — С ними-то все в порядке. Они останутся здесь, когда динозавры и все остальное в этом мире исчезнет.
 — Это как посмотреть, — ответила она.
 — Следовало бы немного поспать. Я буду дежурить первым, — объявил мне Бен. — Я тебя разбужу… — он взглянул на запястье, — часа так в четыре. Время не совпадает с нашим. Так или иначе, я подниму тебя около четырех.
 — Нас трое, — сказала Райла.
 — Спите, спите, — ответил Бен. — Мы с Эйсой обо всем позаботимся.
 Хоть мы и поставили палатки, но не воспользовались ими, потому что была хорошая погода. Мы развернули спальные мешки и легли. Мне долго не удавалось заснуть, как я ни старался. День был трудным. Бен какое-то время посидел у огня, затем поднял тяжелое ружье и пошел на опушку леса.
 Вокруг нас в роще продолжалась возня и писк. Может быть, в этом мире, думал я, гораздо больше млекопитающих, чем это принято считать?
 — Эйса, — сказала Райла, — ты спишь?
 — Спи, — ответил я. — Завтра трудный день.
 Она больше ничего не говорила, а я лежал, наслаждаясь бездействием, и в конце концов заснул, потому что в следующий момент понял, что Бен трясет меня за плечо. Я отбросил одеяло и поднялся.
 — Ну и как? — спросил я.
 — Ничего не случилось, — ответил он, — но это было чертовски долго.
 — Ты дежурил больше, чем собирался.
 — Я бы все равно не уснул. Слишком все это волнует. Но я не устал. Может быть, теперь усну. Не возражаешь, если я воспользуюсь твоей постелью? Нет смысла распаковывать мою.
 Он сбросил ботинки и нырнул в спальник, набросив сверху одеяло. Я подошел к огню, который весело плясал. Видимо, Бен, прежде, чем разбудить меня, подбросил в него хвороста.
 Шуршание смолкло, и все было тихо. Было еще темно, но в воздухе чувствовалась свежесть перед рассветом. Где-то в стороне за рощей началось попискивание. Я вообразил, что это птица или, скорее, птицы, так как казалось, что источник звуков был не один.
 Подхватив винтовку, лежавшую под рукой, я побрел на край рощицы. Окружающая местность была неярко освещена бледным серпом луны.
 Поначалу казалось, что ничто там не движется, но затем внизу, в узкой долине, что-то шевельнулось. Я не мог разобрать, что это. Движение замерло, затем началось снова. Тут я сказал себе, что когда мои глаза привыкнут к темноте, может быть, мне удастся разобрать, что там такое.
 Спустя десять минут, я уже мог различить в долине какие-то темные туши. Их было множество, но, как я ни приглядывался, что это такое, я не понимал. Просто темные пятна, но теперь мне казалось, что на них то и дело отражается лунный свет, когда они начинают передвигаться. Все это время звуки не прекращались, казалось, они доносятся из долины и становятся все громче. Это были обманчивые звуки, и неясно было, откуда они идут, но я готов был поклясться, что именно эти темные пятна издавали их.
 Я присел на корточки и наблюдал, но ничего другого не видел, только эти пятна, которые, казалось, перемещались, правда, непонятно было, куда.
 Не знаю, сколько времени я просидел так на корточках, вроде бы долго. Восточный край неба начал светлеть, и позади меня в роще сонно защебетали птицы. Я обернулся и поглядел на рощу, а когда снова взглянул в долину, эти черные пятна стали еще более отчетливыми чем прежде. Они были крупнее, чем мне показалось сначала, а двигались они не все сразу. Один или два продвинутся и остановятся, потом другие и так далее. Они выглядели для меня ну точь в точь как стадо крупного рогатого скота на пастбище и, подумав об этом, я понял, что что бы там внизу ни находилось, оно именно это и делало — паслось. Стадо пасущихся динозавров.
 То ли потому, что я все время думал об этом, то ли из-за того, что стало светлее, хотя солнце еще не взошло, внезапно я их узнал. Это были трицератопсы, стадо трицератопсов. Теперь, когда я знал, кто они, стали видны и расширяющиеся оборки, и белизна рогов, начинающихся над глазами и направленных вперед.
 Я поднялся и медленно и осторожно — пожалуй, слишком осторожно, в этом не было необходимости, поскольку я вряд ли потревожил бы их с такого расстояния — вернулся в лагерь.
 Я тряс Райлу за плечо, а она сонно бормотала:
 — Ну, что там еще?
 — Просыпайся, — сказал я. — Тихо. Не шуми. Стадо трицератопсов.
 Она сбросила одеяло, все еще полусонная.
 — Трицератопсы? Это такие рога, да?
 — Целое стадо. Внизу, в долине. Похоже на стадо буйволов. Не знаю даже, сколько их.
 Бен тоже поднялся и, сидя на спальнике, тер глаза кулаками.
 — Что там за чертовщина?
 — Трицератопсы, — пояснила Райла. — Их увидел Эйса.
 — Это такие, у которых рога растут прямо из лица?
 — Точно, — согласился я.
 — Крупные бестии, — сказал Бен. — В музее в Сент-Поле есть их скелеты. Несколько лет назад я их видел.
 Он вскочил на ноги и поднял ружье.
 — Ну, пошли.
 — Да еще слишком рано и темно, — сказал я. — Надо подождать до полного рассвета. Давайте сначала позавтракаем.
 — Ну нет, — сказала Райла, — я не хочу их упустить. Стадо? Ты говорил, стадо, не так ли? Настоящие трицератопсы, а не та мелочь, что попадалась нам вчера?
 — Большие, — ответил я. — Трудно сказать, насколько они велики, но весьма приличных размеров. Если вы хотите, то идите вдвоем и поглазейте на них, а я пока приготовлю бекон с яйцами. Я вам принесу, когда все будет готово.
 — Будь осторожен, — предупредила Райла, — не шуми. И не звякай посудой.
 Они отправились, а я достал яйца и бекон, открыл банку кофе и устроился готовить. Когда я взял для них тарелки и кофейные чашки, уже рассвело. Трицератопсы все еще были там, внизу, в долине реки.
 — Разве вы когда-либо в своей жизни видели что-либо прекраснее? — спросила Райла.
 Действительно, стадо уже можно было разглядеть. В паре миль от нас долина была просто усеяна ими. Они пощипывали траву и низкорослую зелень. Были там молодые звери, немного крупнее свиньи, были другие, намного большие, годовалые, как я думал, но больше всего было взрослых. С того места, где мы сидели, они казались пяти или больше футов в высоту и около двадцати футов в длину, с хвостом. Массивные отростки делали их головы неестественными. Довольно вздыхая, они мерно делали свое дело.
 — Как добраться до них? — спросил я.
 — Пойдем прямо к ним, — ответил Бен. — Пойдем медленно, без резких движений и шума. Если кто-нибудь обратит на нас внимание, остановимся. Когда они снова отвернутся, опять пойдем. Это требует бездну терпения. Райла пойдет в середине, мы по бокам. Если они двинутся на нас, Райла отступает, а мы с тобой прикрываем отход.
 Мы поели и оставили тарелки и чашки тут же, не потрудившись отнести их в лагерь. Затем начали подкрадываться, если это можно так назвать.
 — Какой смысл, — возмутился я, — стоять, как столб, на виду?
 Бен не согласился со мной:
 — Если бы мы легли на землю и попытались подобраться к ним ползком, мы бы их спугнули. А так — они ведь нас видят — мы не выглядим для них чересчур опасными.
 Это было медленное дело. Мы делали за раз всего несколько шагов, замирая всякий раз, когда какая-нибудь скотина поднимала голову. Однако, казалось, Бен был прав — они не проявляли к нам заметного интереса.
 Пару раз мы останавливались, чтобы дать Райле снять их на пленку, и она делала панораму долины. Мы подобрались к ним ярдов на пятьдесят, прежде чем они обратили на нас серьезное внимание. Вдруг пара крупных самцов перестала жевать, развернувшись к нам. Тяжелые злобные рога были нацелены прямо на нас. Их острые клювы щелкали. Мы остановились. Слева, как я слышал, работала камера, но я не поворачивал головы, глядя на быков, подняв ружье наизготовку. Одно движение — и я бросил бы его к плечу. И вот смешно, эта вещь, которую так тяжело и неудобно было нести, теперь, казалось, совсем не имела веса.
 Хрюканье прекратилось. Все смолкло. Все стадо уставилось на нас. Они все были встревожены.
 Бен тихо сказал:
 — Отступаем. Медленно. По шагу. Не споткнитесь. Нащупывайте дорогу.
 Мы начали отходить.
 Один из крупных быков сделал несколько шагов вперед. Я поднял ружье. Но, сделав несколько быстрых шагов, он остановился. Он свирепо тряс головой, глядя на нас. Мы продолжали отступление. Другой тоже сделал бросок и остановился рядом с первым.
 — Это блеф, — сказал Бен, — но давайте не будем их раздражать. Продолжаем отступать.
 Камера мурлыкала по-прежнему.
 Звери стояли рядом, наблюдая за нами. Когда мы отошли на сотню ярдов, быть может, чуточку больше, они повернулись и затрусили обратно к стаду, в котором возобновилось жевание.
 Бен с облегчением перевел дух.
 — Мы подошли к ним слишком близко, — сказал он.
 Райла опустила камеру.
 — Зато мы сделали хороший фильм, — сказала она, — как раз то, что нужно.
 — Ты сняла достаточно? — спросил я.
 — Думаю, что да.
 — Тогда — назад, — сказал я.
 — Продолжайте отступать еще немного, — сказал Бен, — и пока не поворачивайтесь к ним спиной.
 Мы еще немного поосторожничали, затем развернулись и пошли к лагерю.
 Хрюканье позади нас усилилось, словно стадо дружно принялось жевать. Все снова стало на свои места. Проклятых пришельцев изгнали, и трицератопсы могли вернуться к своему занятию.
 Я спросил Бена:
 — Откуда ты мог знать, что к ним можно подобраться таким способом? Как ты мог узнать, что сделают динозавры?
 — Я не знал, просто предположил такую возможность. Я представил себе, что они не очень-то отличаются от животных нашего времени.
 — Но в наше время, — возразил я, — ты бы не пошел так к лосю или горному барану.
 — Нет, конечно же, нет. К тому же ты никогда не сможешь к ним подойти. Теперь животные знают человека и не подпускают нас близко. Но в старые времена, когда они встречали меньше людей, человек мог подойти к стаду животных. В Африке первые охотники за слоновой костью так подходили к слонам. На старом американском Западе до начала охоты за шкурами человек мог подойти к стаду бизонов. Есть некая невидимая линия, пересекать которую не следует. Большинство старых охотников могли определить, где она проходит.
 — И мы перешли границу?
 Бен покачал головой.
 — Не думаю. Мы до нее дошли, и они нам дали это понять. Если бы мы переступили черту, они бы напали.
 Райла издала предупреждающий звук. Мы прервали рассуждения.
 — Хрюканье, — сказала Райла. — Оно прекратилось.
 Мы обернулись и увидели, чем это вызвано.
 Ниже нас по склону, примерно в четверти мили от нас, к стаду направлялось такое чудовище, что у меня перехватило дыхание: не кто иной, как старина рекс собственной персоной. Ошибки быть не могло. Он выглядел не точно так же, как рисуют его художники нашего двадцатого века, но был достаточно близок к этому образу, и ошибиться было невозможно.
 Жалкие, сморщенные, смешные маленькие лапки свисали у него с груди. Огромные мускулистые задние ноги с широкими клешнями стоп двигались с отработанной точностью, пожирая пространство. Тяжеловесное, злобно скачущее создание двигалось вперед, создавая впечатление угрюмой, неукротимой мощи. Голова его внушала истинный ужас. Почти в двадцати футах над землей, она состояла преимущественно из челюстей, шестидюймовые клыки поблескивали в первых лучах солнца. Под нижней челюстью висела бахромистая кожаная складка, о которой ни один художник знать не мог. Она была красива ужасающей радужной красотой, она сияла в лучах рассвета переливчатыми красками: пурпурный, желтый, голубой, красный и зеленый цвета постоянно менялись, играли на ее поверхности и на миг напомнили мне витражи, которые я однажды видел в древней церкви, и в этот момент меня раздражало, что я не могу припомнить, что же это была за церковь.
 Камера Райлы издавала свой мурлыкающий звук, и я сделал два шага вперед, так что теперь я стоял между ней и этим воплощением ужаса. Краем глаза я увидел, что Бен тоже шагнул вперед.
 — Тираннозавр, — игривым шепотом сказала про себя Райла. — Клянусь господом, настоящий тираннозавр.
 Внизу, в долине, трицератопсы прекратили жевать. Крупные самцы стояли, окружив стадо плотным кольцом, бок-о-бок, головами к приближающемуся плотоядному, образовав забор из расширяющихся костных оборок и выставленных вперед рогов.
 Тираннозавр свернул к ним. Теперь он был гораздо ближе, чем в четверти мили, как было, когда мы заметили его впервые. Он поднялся и, колеблясь, мгновение постоял. Очевидно, думал я, в стаде не ждет его легкая добыча. Хотя большие самцы не достигали и половины его роста, их рога метились ему в кишки. Стоит ему схватить кого-нибудь из них своими мощными челюстями — остальные выпотрошат его прежде, чем он доберется до них.
 Он стоял, балансируя на мощных задних лапах, массивный хвост торчал сзади, дочиста обметывая землю. Тяжелая голова покачивалась из стороны в сторону, как бы выбирая самый благоприятный угол атаки.
 Затем, должно быть, в поле его зрения попали мы, так как он внезапно повернулся на одной ноге и мощным ударом второй толчком направил себя к нам. Он двигался к нам, уже начиная поворот, и с каждым шагом становился на двенадцать футов ближе. Я поднял ружье к плечу и был поражен, обнаружив, что стволы не дрожат. Когда вам нужно что-то сделать, вы делаете это зачастую даже лучше, чем вы предполагали. Я взглянул как раз на то место, где крошечные передние лапки отходили от туловища, и опустил ружье, чтобы оно было нацелено на ту точку, где, как я думал, находилось его сердце. Ружье ударило меня в плечо, но я не почувствовал отдачи, и мой палец, который сам соскользнул на спусковой крючок, теперь сам нащупал и второй. Но не было нужды делать второй выстрел. Тираннозавр передо мной встал на дыбы, откинулся назад и грохнулся. Краем глаза я поймал Бена и увидел тонкую струйку дыма, истекающую из его ружья. Мы оба, понял я, выстрелили почти одновременно, и эти две пули гигантский динозавр не смог переварить.
 — Глядите! — вскрикнула Райла, и тут же я услышал треск слева от себя.
 Повернувшись в том направлении, я увидел, как на нас несется второй тираннозавр. Он был уже близко, и двигался быстро. Ружье Бена рявкнуло, и на момент зверь сбился с шага, но выпрямился и пошел снова. И что-то внутри меня сказало: «Теперь все». Ружье Бена было пусто, а у меня в левом стволе был единственный заряд. Голова тираннозавра пошла вниз, челюсти начали широко раскрываться и не осталось шанса удачно выстрелить в тушу. Вот уж не знаю, как я сделал это. Сделанное, я думаю, было простым рефлексом, естественным и инстинктивным защитным действием. Я направил ружье прямо в середину этой разинутой пасти и нажал на спуск. Вверху надо мной голова динозавра взорвалась, а тело его завалилось на бок. Я отчетливо услышал тяжелый стук падения и ощутил содрогание почвы, когда восемь тонн мяса шлепнулись на землю не дальше чем в тридцати футах от меня.
 Бен, который отполз в сторону, чтобы избежать падения этой туши, поднялся на ноги, запихивая в ствол патроны. А позади безостановочно работала камера.
 — Ну, — сказал Бен, — теперь мы кое-что узнали. Эти твари охотятся попарно.
 Второй динозавр был мертв, голова его была оторвана напрочь. Тело все еще подергивалось и билось, судорожно ударяя одной из когтистых задних ног. Первый пытался встать, но каждый раз опрокидывался и падал. Бен спустился по склону, еще раз разрядил ружье ему в грудь, и тот превратился в гору мяса.
 Райла медленно прошла вниз по склону, снимая убитых зверей с близкого расстояния под разными углами, затем остановила камеру и опустила ее. Я открыл ружье, перезарядил его и сунул подмышку.
 Бен поднялся ко мне по склону.
 — Мне не хотелось этого говорить, — сказал он, — но я здорово струсил. Этот проклятый зверь бежал прямо на меня. Ты попал ему в голову. Ты напрочь отстрелил ему его глупую башку.
 — А что еще оставалось делать? — ответил я. Не стоило самодовольно распространяться об этом, но я не мог объяснить ему, что мной руководило какое-то примитивное чувство самосохранения. — Я тут ни при чем, это вышло инстинктивно. Как — не могу объяснить даже самому себе.
 — Но у второго, однако, голова цела. Нужно отделить ее и притащить назад. В качестве доказательства.
 — У нас уже есть доказательства. У Райлы.
 — Так-то оно так, — сказал Бен, — но жалко. Эта голова, оправленная как надо, могла бы принести кучу денег.
 — Она, вероятно, весит несколько сот фунтов, — ответил я.
 — Но нас двое…
 — Нет, — сказал я. — Нам надо пройти что-то около двух миль, прежде, чем мы отыщем свои палки. Лучше нам немедленно убираться отсюда.
 — Не понимаю, почему.
 Я жестом показал на двух мертвых динозавров и пояснил:
 — Пятнадцать тонн мяса. Все вонючие пожиратели падали начнут сейчас стекаться сюда. Все, кто находится в окружности нескольких миль. К ночи эти скелеты будут обглоданы добела. Я бы хотел убраться отсюда прежде, чем они начнут появляться.
 — Мы могли бы сорвать хороший куш…
 Но я обернулся к Райле:
 — Ты сняла достаточно? Ты довольна?
 Она кивнула:
 — В последней встрече я не пропустила ничего. Если это не убедит Сафари Инкорпорейтид, тогда и ничто другое не убедит их тоже.
 — Хорошо, — сказал я таким тоном, который дал им понять, что я имею в виду. — Мы отправляемся домой.
 — Ты — цыпленок! — выкрикнул Бен.
 — Пусть так. Я цыпленок. Мы получили то, за чем пришли. Теперь уходим, пока не поздно.
 — Я тоже думаю, — сказала Райла, — что следует уходить. Я испугана до кончиков ногтей.




 17


 Мы вернулись из мела в понедельник рано утром. Теперь была пятница. За эти четыре дня развернулись большие события. Вокруг участка началось сооружение забора. Высокие стальные столбы заливали бетоном, на них натягивали и закрепляли крепкую проволоку. По внутреннему периметру забора рыли траншею для электрического кабеля к прожекторам. Был заложен фундамент административного здания и доставлены пиломатериалы. Началось строительство мотеля Бена. Райла накануне отправилась со своей пленкой в Нью-Йорк. Куртни Мак-Каллахен, ее вашингтонский поверенный, вылетел в Нью-Йорк, чтобы вместе с Сафари Инкорпорейтид присутствовать на просмотре фильма. Пленки были проявлены в лаборатории Сафари, поэтому не пришлось обращаться ни в какую постороннюю организацию.
 Я работал до изнеможения, чтобы задать делу хороший ход, и Бен мне безмерно помог. Он заключил массу необходимых контрактов, вертелся как угорелый, организовал рабочую бригаду, чтобы развязать себе руки для других дел. Большинство мужчин были просто чернорабочими, все эти парни с ферм, но Бен отыскал несколько толковых, знающих людей, поставил их во главе бригад, и дело, кажется, пошло полным ходом.
 — Задача в том, — говорил он, — чтобы приступить к делу, возвести забор и закончить административное здание так быстро, как только возможно, до того как люди начнут задавать вопросы. Как только забор будет закончен, пусть спрашивают, что угодно, мы покажем им нос из-за забора.
 — Но, Бен, — протестовал я, — у тебя же есть свои заботы. Тебе надо строить мотель и следить за банком. И у тебя нет прямого интереса в этом деле.
 — То, что ты занял у меня в банке кучу денег, уже представляет интерес, — отвечал он мне. — Ты дал мне возможность заложить мотель и, кроме того, я сделал массу других вещей. Скажем, я купил здесь вокруг все земли, которые были свободными. Купил ту ферму к востоку от тебя как раз накануне. Старина Джек Колд получил от меня больше, чем надеялся, и решил, что я простак, раз купил ее на таких условиях. Он не знал, что я заплатил бы за нее вдесятеро больше без всяких задержек. И ты взял меня на ту охотничью прогулку за динозаврами. Я бы не променял ее на целый мир. Я бы заплатил тебе, чтобы ты только взял меня туда. А ты говоришь, что у меня здесь нет прямых интересов! К тому же, я не забыл, что ты пообещал мне некоторый процент с этого дела.
 — Это-то и есть самый слабый пункт, — сказал я. — Ведь дело все еще висит на волоске.
 — Что за черт!? Не понимаю, отчего бы это. От такого кто угодно свихнется. Ты полностью освобожден. Ты присматриваешь за всем. Если тебе нужна помощь, только позвони. Говорю тебе, парень, мы вдвоем должны это осилить.
 Я сидел на кухне, разговаривал с Хайрамом и попивал пиво. Впервые с тех пор, как все завертелось, мне удалось присесть. Я сидел, пил пиво и чувствовал себя чуть ли не виновным в том, что ничего не делаю, хотя и не представлял себе, что еще должен делать.
 — Кошарик, — сказал Хайрам, — обеспокоен тем, что происходит. Он спрашивал, зачем нужен забор, и я попытался ему объяснить. Я сказал ему, что как только забор закончат, он может делать массу дыр во времени, и он был этим доволен. Он спрашивает, когда начинать.
 — Но он мог бы делать дыры во времени, когда бы ни захотел. Он мог бы заполнить ими все вокруг, и ничто не могло бы его остановить.
 — Кажется, мистер Стил, он не может делать дыры во времени просто так, смеху ради. Ими нужно пользоваться, иначе они ни к чему. Он сделал несколько для Боусера, но не получил удовлетворения.
 — Откуда бы оно? Хотя Боусеру это доставляло массу радости. Например, когда через одну такую дыру он притащил домой кости динозавра.
 Я пошел к холодильнику за другой банкой.
 — Хочешь? — спросил я Хайрама.
 — Нет, благодарю вас, мистер Стил. А в самом-то деле пиво мне не нравится. Я выпил только за компанию.
 — Я просил тебя разузнать у Кошарика насколько велики могут быть дыры во времени, которые он сможет сделать. Люди из Сафари возможно захотят взять несколько автомашин.
 — Он говорит, что это просто. Дыры будут такими, что пропустят все, что угодно.
 — А он закрыл ту, которой мы пользовались? Страшно подумать, что через нее полезут динозавры.
 — Он ее закрыл, как только мы вернулись. С тех пор она так и закрыта.
 — Ну и прекрасно, — сказал я и приступил к пиву. Очень хорошо было сидеть просто так, ничего не делая.
 За дверью прозвучали шаги, послышался стук в дверь.
 — Войдите! — крикнул я.
 Это был Херб Ливингстон.
 — Хватай стул, я достану тебе пиво.
 Хайрам поднялся.
 — Мы с Боусером побродим в окрестностях.
 — Хорошо, но далеко не уходи. Попозже ты мне понадобишься.
 Боусер поднялся в своем углу и вышел за Хайрамом. Херб открыл банку пива, а спустя немного бросил ее в мусорную корзину.
 — Эйса, — начал он, — ты что-то от меня скрываешь.
 — Не от тебя одного. Я скрываю это ото всех.
 — Что-то происходит, — продолжал Херб, — и я хочу об этом знать. Уиллоу-бендский «Рекорд» — не самая важная газета в мире, но здесь единственная, и пятнадцать лет я рассказывал людям, что здесь происходит.
 — Постой-ка, Херб. Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, хоть ори на меня или стучи кулаком по столу.
 — Но почему? — требовательно спросил он. — Мальчишками мы росли вместе. Мы годы знаем друг друга. Мы с тобой, и Бен, и Ларри, и остальные. Но Бен знает. Ты что-то сказал Бену.
 — Тогда спроси Бена.
 — Он мне ничего не скажет. Он говорит, что любые сведения должны исходить от тебя. Он выдавил это, отправившись к забору, о котором он говорит, что ставит его для кого-то, кто собирается начать разведение норок. Но я-то знаю, что ты не собираешься их разводить. Здесь что-то другое. Поговаривают, что ты нашел разбитый космический корабль в том старом колодце. Корабль, который потерпел крушение тысячу лет назад. Есть ли в этом смысл?
 — Ты сейчас продолжаешь вынюхивать, — сказал я, — и это не очень хорошо с твоей стороны. У меня есть тайный проект, это верно, но любая публикация может поднять вокруг него адский шум и повредить ему. Когда придет время, я тебе скажу.
 — Когда тебе будет нужна известность, ты хочешь сказать?
 — Пожалуй, что так.
 — Послушай, Эйса, я не хочу, чтобы газеты больших городов опередили меня. Я не хочу, чтобы они напечатали эту историю раньше меня. Я не хочу, чтобы меня обошли у меня же во дворе.
 — Черт, да тебя же обходят все время, во всех важных делах. Чего еще может ожидать еженедельная газета? Новости за неделю перестают быть новостями. Твоих силенок для таких дел маловато. Большие дела случаются нечасто. Люди читают твой «Рекорд» потому, что ты пишешь об их маленьких делах, о том, что они делают, и о мелких событиях, которые тут с ними происходят. Погляди на это дело с моей точки зрения. Удастся ли мне сделать то, что я начал — тогда Уиллоу-Бенд попадет на карту. Тогда всем нам будет лучше. Бизнес здесь расцветет, ты сможешь рекламировать товары, к тебе потекут доллары. Тебе же будет лучше. Неужели ты хочешь уничтожить свой шанс, да и мой тоже, кинувшись публиковать мои сведения, если эта публикация может загубить все дело?
 — Но мне же нужна какая-нибудь история, мне нужно о чем-нибудь писать.
 — Отлично. Рассказывай о заборе, о мотеле Бена, обо всем, что видишь. Можешь поспекулировать разными предположениями. Я не могу остановить тебя, да и не собираюсь. Скажи, что разговаривал со мной, а я тебе ничего не сообщил. Извини, Херб. Это — самое большее, что я могу для тебя сделать.
 — Наверное ты прав, не говоря мне ничего. Но я должен был спросить. Ты понимаешь, не так ли?
 — Понимаю, конечно. Еще пива?
 — Нет, благодарю. Нет времени. Ночью мы выпускаем газету. Я должен успеть написать статью.
 Когда Херб ушел, я еще немного посидел, чувствуя себя неуютно, что так обошелся с ним. Но дать ему сведения я не мог. Было понятно, как он себя чувствует, как должен чувствовать себя газетчик. Проклятие было в том, что его обойдут. Прежде чем он соберется печатать на следующей неделе очередной номер, сведения уже просочатся. Но тут я ничем не мог помочь своему давнему другу.
 Я встал и выкинул пустую жестянку из-под пива в мусорную корзину, затем вышел из дома. Бригады еще работали, и я был поражен, увидев, насколько продвинулось дело с забором. Я поглядел вокруг, ища Кошарика. Если бы он уставился на меня с одной из яблонь, я бы не удивился. В последние дни так бывало. Вместо того, чтобы прятаться от нас, как это было у него в обычае, он держался поблизости. Но в эту минуту ни его, ни Хайрама с Боусером тут не было. Я прошел вдоль всего забора, пока не подошел к работающим людям. Постоял в стороне, наблюдая за ними, а потом вернулся в дом.
 Перед домом был припаркован автомобиль шерифа, и в одном из шезлонгов сидел мужчина в униформе. Он поднялся и протянул мне руку, когда я дошел до него.
 — Я — шериф Амос Гедман, — сказал он. — А вы, должно быть, Эйса Стил. Бен сказал, что, возможно, я найду вас здесь.
 — Рад, что заглянули, — пробормотал я. — Вас что-нибудь интересует?
 — Бен говорил мне несколько дней назад, что вам, возможно, потребуется охрана для патрулирования забора. Что здесь происходит?
 — Скажу, шериф, лишь одно: здесь все законно.
 Он слабо поморщился, словно выслушал неумную шутку.
 — Я иначе и не думал. Как я помню, вы здесь жили мальчиком, не так ли? И вернулись назад?
 — Немногим менее года.
 — Собираетесь остаться?
 — Надеюсь.
 — Что до охраны, то я говорил с ассоциацией полицейских, они выделят охрану. Несколько человек, потерявших работу из-за урезанного бюджета, — они будут вам полезны.
 — Очень рад, — ответствовал я, — нам нужен обученный персонал.
 — Вас никто не беспокоит?
 — Беспокоит? А, вы имеете в виду зевак.
 — Вот-вот. Об этом месте рассказывают забавные вещи. Говорят, вы нашли разбитый космический корабль, — он пытливо взглянул на меня, стараясь узнать, как я прореагирую.
 — Да, шериф, думаю, что это может быть и космическим кораблем. Вон там, в лесу, под грузом наслоений.
 — Ну, будь я проклят, — сказал он, — если здесь такая штука, вас захлестнут толпы. Теперь мне понятно, зачем вам забор. Поговорю со своими, чтобы патрулирование началось скорее. Нужна будет помощь — обращайтесь ко мне.
 — Спасибо, — сказал я, — и, надеюсь, вы меня поймете. Пока это не установлено документально, я стараюсь избежать разговоров о космическом корабле.
 — Конечно, — сказал он важно, — строго между нами.
 Когда я открыл дверь, телефон звонил. Это была Райла.
 — Где ты ходишь? — спросила она. — Никак не могу дозвониться.
 — Только что с прогулки. Я не ждал твоего звонка так скоро. Все в порядке?
 — Эйса, все лучше, чем просто «в порядке». После полудня мы просматривали пленки. Они удивительны. Особенно та часть, где вы с Беном сражаетесь с динозаврами. Все сидели на кончиках стульев, так это все было волнующе. Там, где пасутся трицератопсы, сделано примитивно, непонятно. Боже, я даже не знаю, как передать свое впечатление. Теперь, вне того мира, у меня прямо мурашки по коже. Сафари очень заинтересовался, но мы с ними не договорились.
 — Не договорились?! Райла, ради спасения Христа, но в этом же был весь смысл! Из-за этого мы рисковали собой.
 — У Куртни появилась дикая мысль. Он просил меня молчать, сказал, что мы поговорим позже. Мы возвращаемся завтра.
 — Мы?
 — Куртни и я. Он хочет поговорить с нами. После обеда он сразу вылетел в Вашингтон, но утром вернется в Нью-Йорк, и мы полетим вместе.
 — Как это?
 — Он летает на собственном самолете. Кажется, я никогда не упоминала об этом.
 — Верно, не говорила.
 — Мы сядем в Ланкастере. Самолет маленький, и поле там достаточно большое для него. Я сообщу тебе.
 — Я за тобой приеду.
 — Скорее всего, незадолго до полудня. Я дам тебе знать.




 18


 Куртни Мак-Каллахен был чуть моложе и намного крупнее, чем я предполагал. Интересно, что человек может создать себе мысленный образ до встречи с другим человеком. Мне кажется, что странное представление о нем основывалось на его имени. Я воображал себе Мак-Каллахена учтивым круглолицым карликом со снежно-белыми волосами и неспешной грацией. В действительности он был крупным мужчиной, не очень молодым, но моложе, чем я думал. Его курчавые волосы были цвета серого железа. Лицо казалось вытесанным из куска шершавого дерева, которое кто-то превратил грубым топором в лицо. Руки походили на ляжки. Он мне инстинктивно понравился. Он спросил:
 — Как подвигается забор?
 — Быстро, — ответил я. — Мы строим весь уикэнд, без перерыва.
 — За двойную плату?
 — Вот не знаю. Этим занимается Бен.
 — Этот Бен — хороший человек?
 — Он — мой друг большую часть моей жизни.
 — Если позволите, — сказал он, — вы с Беном были просто великолепны в сцене сражения с динозаврами. Я боялся пошевелиться на стуле.
 — У нас были мощные ружья. Кроме того, бежать было некуда.
 Мы уселись в машину. Райла — рядом со мной. Она взяла мою руку в обе свои и крепко сжала.
 — И тебе того же, — ответил я.
 — Забыла сказать о пленках, — заметила она, — а ты забыл спросить. Они в безопасности. В сейфе нью-йоркского банка.
 — Как только это станет известно публике, — сказал Куртни, — на них найдутся претенденты. Мы их оценили высоко.
 — Не уверен, что мы захотим их продать.
 — Мы продадим что угодно, — сказала Райла, — если цена будет подходящей.
 Я обернулся к месту парковки. Там было немного машин. Планы Куртни тоже крутились вокруг того, как бы облапошить других. Выше, в ветхом сарае на другой стороне поля, было еще несколько машин местных владельцев, насколько мне было известно.
 Через милю или две по дороге, на краю города, мы добрались до маленького торгового центра — универсальный магазин, посудная лавка, маленький почтовый киоск — городское почтовое отделение, магазин мужской одежды и еще несколько.
 — Давайте-ка здесь и припаркуемся, — сказал Куртни, — подальше от остальных.
 — Конечно, если хотите, — сказал я. — Но зачем?
 — Пожалуйста, сделайте, как я прошу.
 Я подъехал, нашел место для стоянки с краю. Других машин поблизости не было. Я заглушил мотор и пересел на заднее сиденье.
 — Это для конспирации, — пояснил Куртни. — Очень боюсь, что нас подслушают.
 — Тогда начнем, — я взглянул на Райлу и увидел, что она также недоумевает, как и я.
 Куртни принял удобную позу.
 — Я провел несколько бессонных ночей, рассматривая ваше положение, и оно во многих отношениях кажется мне уязвимым. О, насколько я могу судить, проект ваш полностью законен. Но меня беспокоит то обстоятельство, что Налоговое Управление может вас капитально ограбить. Если все пойдет так, как я ожидаю, вы получите кучу денег, а в таких случаях важно сохранить их столько, сколько возможно, в рамках закона. Такова моя позиция.
 — Куртни, — сказала Райла, — я не вполне понимаю…
 — Как ты думаешь обойти Налоговое Управление, — спросил он, — если получишь миллион?
 — У меня есть смутная идея, — сказал я, — но только идея.
 — Беда в том, — продолжал он, — что у вас пока нет такой удачной системы, какая найдена в крупных корпорациях, где существует защита от чрезмерных налогов, а те пункты, которые могут служить в качестве такой защиты, опекаются и поддерживаются. Можно, конечно, учредить и у вас корпорацию, но это займет много времени и, возможно, не будет эффективным. Однако одна возможность есть. Мне она кажется удачной, и я хотел бы знать, что вы о ней скажете. Если вы будете руководить делом не из Соединенных Штатов, проблемы не возникнет. Дела вне страны не облагаются налогами…
 — Но мы должны остаться в Уиллоу-Бенде, — сказала Райла. — Наше дело только здесь.
 — Стоп-стоп-стоп, давайте подумаем, — сказал Куртни. — Предположим, вы воспользовались своей способностью путешествовать во времени и устроили себе жилье где-нибудь в прошлом, за тысячу или миллион лет или где вам будет удобнее. Думаю, годится любое время до заселения Соединенных Штатов, но лучше бы — до того, как европейцы узнали о существовании Северной Америки. Конечно, если бы мы нашли пустынный остров, если никто в мире на него не претендует, тоже было бы неплохо, но я не знаю, где такой находится, да и есть ли он вообще. Если да, придется проделать туда дальний путь из Уиллоу-Бенда. Если же вы устроитесь во времени, как я предполагаю, дорога туда с фермы в Уиллоу-Бенде должна быть очень короткой.
 — Не знаю, — сказал я. — Мы живем на этой земле и должны быть частью нации.
 — Да, так, — ответствовал Куртни, — и Налоговое Управление попытается что-нибудь с этим сделать. Они могут предъявить иск, но в этом случае, пожалуй, можно доказать, что национальный суверенитет не распространяется сквозь время.
 — Ферма в Уиллоу-Бенде — единственное место, откуда мы реально можем руководить этим бизнесом, — сказала Райла.
 — Как раз — нет. Мы должны быть совершенно уверены, что вы не руководите делом из Уиллоу-Бенда, не имеете там никаких служб. Можете ли вы добиться, чтобы Хайрам и это кошколикое существо передвинулись во времени вместе с вами?
 — Не знаю, — ответил я.
 — Но Уиллоу-Бенд остается на месте, — заметила Райла.
 — В нем было бы ваше американское агентство. Попробуйте нанять кого-нибудь на роль своего агента. Я думаю о вашем друге Бене. Временная дорога, или туннель, как бы вы его не называли, просто будет входом в то место, где вы обосновываетесь и где располагаете свои службы. Эту дорогу можно было бы использовать для снабжения ваших служб и резиденций, которые должны быть устроены в одном месте. Вам следует платить своему агенту комиссионные — скажем, один процент от всего того, что он здесь получит. Кажется, это самый безопасный путь. Впоследствии он станет агентом и для иностранных фирм. Я думаю, что, может быть, лучше всего продать ему ферму. Тогда Налоговое Управление не сможет конфисковать ее как вашу собственность за неуплату долгов. Бен платил бы, конечно, свои налоги, но они не могли бы отнять ферму, которая служит входом к вам. Ну, и это придало бы вес его участию в деле.
 — Они все же могут попытаться конфисковать ее, — сказал я.
 — Конечно, попытаться-то могут. Но вот отнять — вряд ли. Особенно, если Бен заплатит за нее хорошую цену до того, как вы уйдете. Вот как обстоят дела. Даже сумев избавиться от Налогового Управления, вы не можете иметь никакого бизнеса в Соединенных Штатах. Вот почему я вчера отказался обсуждать это дело с Сафари. Если они захотят иметь с вами дело, пусть приходят в вашу резиденцию.
 — Но я предварительно говорила с Сафари. И я показала им фильм.
 — Это — осложняющее обстоятельство, — сказал Куртни, — но я, пожалуй, с ним справлюсь. Будьте уверены, что я смогу доказать любому суду, что дело не было организовано до вчерашнего дня, и подтверждением этого будет то, что мы отказались вести переговоры.
 — А контакты? — спросила Райла.
 — Если ваши поверенные устроят штаб-квартиру в Нью-Йорке или другом городе и будут посредниками между американской фирмой и неамериканской компанией, как требуется, это останется в рамках закона. Здесь не о чем беспокоиться. Но у вас должен быть адрес. Где, как вы думаете, мы могли бы устроить резиденцию?
 — В одном из последних межледниковых, — сказал я. — Скорее всего, в сангамоне. Климат был хороший, а окружающая среда близка к нашей, привычной.
 — Опасности?
 — Мастодонты. Саблезубые тигры. Медведи. Волки. Но мы могли бы справиться. На слух все это хуже, чем на самом деле.
 — Назовем свой новый дом Мастодонией, — сказала Райла.
 — Замечательно, — восхитился Куртни. — В этом названии слышится время и место.
 — Но мы не останемся же там навсегда, — сказала Райла. — Не думаю, чтобы мне это понравилось!
 — Не навсегда! — сказал Куртни, — но достаточно надолго, чтобы вы могли честно называть это место домом. Вы можете время от времени приезжать в Уиллоу-Бенд, путешествовать, куда захотите. Но все управление делами должно вестись только из Мастодонии. Я даже поиграл с идеей, что вы можете провозгласить себя нацией и обратиться к Госдепартаменту и другим странам за признанием. Но с двумя или тремя жителями сделать это трудно. С другой стороны, не уверен, что это дало бы вам какое-нибудь преимущество. Если сделать так, в конце концов станет желательным, чтобы кто-либо из ваших соседей по Уиллоу-Бенду отправился туда.
 — Может быть. Не уверен.
 — Ведь будут и преимущества. Свободная земля, пригодная для обработки. Никаких налогов. Масса пространства. Хорошая охота и рыбалка.
 — Пока не знаю, — повторил я.
 — Хорошо, обговорим это позже.
 — Как насчет денег и помещения их? — спросила Райла. — Как мы справимся со всеми этими деньгами, которые, как вы говорите, мы должны получить? Вклады следует делать, конечно, не в американские банки, поскольку Налоговое Управление может наложить на них лапу.
 — Это легко. Откройте счет в Швейцарии. Скажем, в Цюрихе. Ваши клиенты могут вносить деньги на ваш швейцарский счет. Часть из них стоит брать наличными, так как у вас должны быть фонды, чтобы платить Бену его комиссионные и на другие расходы. Но если вы собираетесь так поступить, вы должны открыть счет сейчас же, до начала операций по путешествиям во времени. Тогда мы выдернем почву из под тех, кто попытается обвинить вас в сокрытии капитала. Начальный взнос должен быть внушительным, чтобы никто не мог сказать, что это только номинальный вклад.
 — Я продала долю в деле своему прежнему партнеру в Нью-Йорке, — сказала Райла, — и первый взнос, а это сто тысяч, должен поступить через день-два. Можно и не ждать этого поступления, а взять у Бена взаймы в банке эту сотню тысяч. Думаю, он не откажет.
 — Прекрасно. Сто тысяч — это как раз то, что нам нужно. До того, как вы отправитесь в Мастодонию, но уже дав ваш адрес при открытии счета — Мастодония. Вижу, вы одобряете мое предложение.
 — Оно кажется мне ненадежным, — пробормотал я.
 — Конечно, все неустойчиво. Но все легально. Нас станут опротестовывать, конечно, но у нас под ногами твердая почва.
 — Половина делового мира неустойчива, — сказала Райла.
 — Даже если нас затаскают по судам и вы потеряете на чем-то, — сказал Куртни, — будет не хуже, чем сейчас, а, пожалуй, лучше. У нас есть достаточно пространства, чтобы заключать необходимые сделки. Но я не пошел бы в суд с мыслью о сделке. Я отправился бы туда, чтобы победить. Этот вопрос мы обсуждаем только теоретически. Неамериканский житель имел бы и другие преимущества. Никакой правительственной регуляции, никакого вмешательства, никаких деклараций, никаких заявлений.
 — Все это свидетельствует, что вы дали нам дельный совет, — сказала Райла. — По-правде говоря, я беспокоилась о налоговой ситуации.
 — Ну, ты ведь в этом разбираешься, а я — нет.
 — Итак, не теряя времени, — сказал Куртни, — вы отправляетесь в Мастодонию и основываете там резиденцию. Передвижной домик…
 — Об этом позабочусь я, — сказала Райла, — а Эйса отправляется в Цюрих, — она повернулась ко мне. — Насколько я знаю, ты говоришь по-французски.
 — Немного. Достаточно, чтобы меня поняли. Но ты не должна оставаться одна…
 — Я не говорю по-французски. Только на испанском и чуть-чуть на немецком. Вот почему в Цюрих отправляешься ты. Я останусь здесь и пригляжу за делами, позабочусь до твоего возвращения.
 — Итак, вы сейчас все держите в своих руках, а поэтому — я вас оставляю. Звоните мне при малейшем затруднении. Не дожидайтесь крупного повода, звоните и по мелочам. Предполагаю, что вы захотите сделать этот цюрихский счет объединенным. В таком случае, Райла, ты должна передать Эйсе свою нотариально заверенную подпись до того, как он уедет. И не делайте Бена своим агентом, пока не поселитесь в Мастодонии.
 — Еще одно, — сказал я. — Если мы доведем правительство до белого каления, не могут ли они объявить нас «персона нон грата», прекратив наши перемещения между Уиллоу-Бендом и Мастодонией и закрыть дорогу во времени, ведущую в Мастодонию?
 — Попытаться-то они могут, но мы не дадим им развернуть борьбу. Дойдем до Объединенных Наций, если потребуется. Не думаю, впрочем, что они попытаются.
 — Следовательно, — заключил я, — решение принято. Странно, как нам удалось развернуть такое дело за короткое время.
 — Тогда, — сказал Куртни, — везите меня назад в аэропорт.
 — Неужели ты даже не заедешь на ферму? — спросила Райла. — Я думала, что ты хочешь познакомиться с Беном.
 — В другой раз. Я изложил вам все, что хотел, там, где нас никто не слышал. Предстоят очень хлопотные дни, у меня нет лишнего времени.
 Он восторженно потер руки:
 — Начинается самое интересное дело, какое у меня когда-либо было.




 19


 На обратном пути из Цюриха мы совершили посадку в Лондоне. Я купил газету, и на ней огромными кричащими заголовками было напечатано: «ТАЙНА АМЕРИКАНСКОГО ПУТЕШЕСТВИЯ ВО ВРЕМЕНИ».
 Я купил и другие газеты. Трезвая «Таймс» излагала дело уравновешенно, все другие гремели наглым жирным шрифтом.
 Большинство фактов было напутано, но существо дело изложено правильно. Нас с Райлой представили как таинственную чету. Ее не застали. Прошел слух, что она живет в месте, именуемом Мастодонией. Никто в точности не знал, где находится эта Мастодония, но некоторые предположения были недалеки от истины. Была популярна догадка, что я отправился за границу, хотя никто не знал, куда. Но это не остановило газетчиков, которые высказывали обо мне самые фантастические предположения. Бен дал интервью. У него была доверенность на ведение наших дел, как у нашего агента. Херб Ливингстон кратко сказал, что сообщение преждевременно, что он предпочел бы помолчать до более подходящих времен. Читая сообщения, я удивился, откуда, черт побери, там взялся Херб и как он стал нашим человеком в прессе. Статья была основана на сведениях, полученных будто бы из авторитетного источника, без какой-либо попытки указать этот источник. Сафари Инкорпорейтид, которая со всем этим была как-то связана, не отрицала, что существует фильм об охоте на динозавров, иллюстрирующий эпоху около семидесяти миллионов лет назад. На одну кинокомпанию указывали как на крайне заинтересованную. Не скрывали своей заинтересованности и люди из Сафари. Куртни не был упомянут, и из этого упущения я понял, откуда сведения попали в прессу.
 Четыре известных физика, из них один — нобелевский лауреат, дали интервью, и все с разной степенью самодовольства утверждали, что путешествия во времени невозможны. Но во всех статьях предполагалось, будто изобретена машина времени, что было понятно, потому что лишь пятеро, нет, шестеро, теперь пожалуй, сюда следовало включить и Херба, знали, что нет никакой машины. Так называемые популяризаторы из разных газет мучительно гадали, на каком принципе построена машина и как она выглядит. Только в одной статье я нашел упоминание о Г. Уэллсе.
 С первого взгляда на первую полосу с этими кричащими заголовками я напрягся, но несколько позже, прочитав другие статьи, я внутренне расслабился. Мало кто знал о нашем участии в этой истории, и я с удовольствием, как мальчишка, решил поиграть в секреты. Однако ситуация была не такой, как в те времена, когда наши секреты были известны всем и каждому. Я обнаружил, что озираюсь по сторонам, оглядываюсь назад в страхе, что кто-нибудь узнает меня. Это было совсем уж глупо, потому что ни в одной лондонской газете не было портретов — ни моего, ни Райлы. Но я знал, что долго это не протянется. Скоро наши портреты передадут по фототелеграфу. В тех, в первых статьях не было сведений о нас, но прежде, чем кончится день, газетчики будут знать о нас все. Найдутся и наши фото. Я обнаружил в себе дикое желание очутиться опять в Уиллоу-Бенде, где чувствовал себя в относительной безопасности. Возможность задержки полета на несколько часов привела меня в состояние, близкое к ужасу. Понимая, что это глупо, я нашел в аэропорту киоск и купил темные очки. Мне было неловко их носить. Раньше, даже в поле, я никогда не испытывал такого ощущения. Но за ними можно было спрятаться, по крайней мере символически, и я надел их.
 Я чуть не выбросил купленные газеты, не желая рекламировать свой интерес к этому делу даже косвенно. Затем, подумав, что Бен и Райла расстроились бы, если бы я утаил от них эти статьи, я свернул все газеты в трубку и сунул подмышку.
 У моего соседа по креслу, одышливого американца средних лет, который показался мне банкиром, газета торчала из кармана жакета. Он, казалось, не имел желания разговаривать, за что я был ему чрезвычайно благодарен. Но когда стюард разнес ужин, он расслабился и одарил меня своей благосклонностью, обратив на меня внимание.
 — Вы видели этот бред? — спросил он. — Что кто-то путешествовал во времени?
 — Читал.
 — Знаете ли, этого не следует делать, — сказал он. — Удивляюсь, до чего газеты падки на всякие глупости. Газетчики, знаете ли, неглупый народ. Им бы следовало разбираться в этом получше.
 — Тяга к сенсациям, — сказал я. — Чего не сделаешь, чтобы поднять тираж газеты.
 Он не ответил, и я подумал, что разговор окончен. Однако несколькими минутами позже он сказал так, будто обращался не ко мне, а к миру вообще:
 — Опасный бизнес, знаете ли. Перемещение во времени может принести кучу хлопот. Может даже изменить историю, а мы ничего не сможем с этим сделать. И так достаточно скверно.
 За всю остальную дорогу он больше ничего не сказал, превратившись тем самым в отличного соседа.
 Во мне поселилась какая-то неясная тревога, которая вообще делает меня неприятным, но я ничего не мог с этим поделать. Меня беспокоило, закончен ли забор, проложен ли кабель, работает ли он, достаточно ли охраны для патрулирования забора. Если сведения репортерам дал Куртни Мак-Каллахен, он, должно быть, проверил, все ли готово в Уиллоу-Бенде, прежде чем сообщить об этом.
 Часы шли за часами, и в конце концов я уснул и проснулся лишь в аэропорту Кеннеди.
 Я подсознательно ожидал, что в Кеннеди меня встретят газетчики, но, к счастью, никого не осенила мысль, что я лечу этим самолетом. Я схватил нью-йоркскую «Таймс», как только добрался до киоска, и там уже были наши портреты, мой и Райлы, на первой странице. Оба снимка были сделаны несколько лет назад, но нас на них можно было узнать.
 Я заколебался, звонить ли мне Райле, Бену или даже Куртни, но потом решил этого не делать. Раз в Нью-Йорке меня не ждали газетчики, то, возможно, никого не будет и в Миннеаполисе. Бен и Райла знают, каким рейсом меня ждать, и кто-нибудь из них встретит меня в аэропорту.
 Но никого из них не было. Вместо них меня встречал Элрол Андерсон, управляющий единственным уиллоу-бендским универмагом. Я прошел мимо него, но он схватил меня за руку и назвался. Тогда я узнал его.
 — Бен не смог приехать, а Райла — тем более. Газетчики так плотно засели в Уиллоу-Бенде, что если бы эти двое куда-нибудь поехали, они бы поехали за ними. Вот почему Бен позвонил мне и попросил подвезти тебя. Ты сможешь пробраться туда незаметно. Я привез одежду и фальшивые усы, чтобы изменить твой облик.
 — Вот уж усы, пожалуй, мне совсем ни к чему.
 — Я подумал, что они понадобятся. Они и в самом деле хороши. Выглядят как настоящие. Там собралась большая толпа, и она все время увеличивается. Кое-кто уже убрался восвояси, потому что там смотреть не на что. Некоторые образовали лагеря, как будто они собираются там жить. Бен сдает в аренду места под лагерь на той ферме, которая примыкает к твоей с востока и которую он купил. У него там большая автостоянка для тех, кто на машинах. У Бена наняты люди, которые все делают. Старина Лимпи Джонс занят работой по парковке, а ведь он не имел постоянной работы тридцать лет. Сейчас он работает. Пожалуй, и ему кое-что перепадает из тех денег, что он получает с клиентов. Но Бен не уволит его даже если поймает.
 — Я надеюсь, забор кончили.
 — Еще пару дней назад. И здание тоже. На нем огромными буквами вывеска: «Бен Пейдж, агент Ассоциации Перемещений Во Времени». Что все это значит? Я так понимаю, что ты знаешь, как перемещаться во времени. Но как Бен смог все забрать в свои руки?
 — Бен — наш агент, — ответил я, — в Соединенных Штатах, а потом, возможно, и во всей Северной Америке.
 — Но ты же здесь. И эта женщина, Райла. Почему же вы выпускаете дело из своих рук?
 — Дело в том, что мы здесь больше не живем.
 — Черт побери, что значит «здесь не живете»? А где?
 — В Мастодонии.
 — Ради великого господа, — сказал он, — я уже об этом слышал. Что это за Мастодония?
 — В Америке. Давным-давно во времени, около ста пятидесяти тысяч лет назад. Там живут мастодонты, вот откуда название.
 — Это хорошее место?
 — Должно быть. Никогда еще его не видел.
 — Но ты там живешь. Как это ты его не видел?
 — Райла и Хайрам переселились уже после того, как я отбыл в Европу.
 — А какое отношение имеет ко всему этому Хайрам? — полюбопытствовал Элрод. — Он же никогда ничем особенным не блистал.
 — Отношение ужасно близкое, — ответил я.
 Утреннее солнце светило ярко, на небе ни облачка. Был прекрасный день.
 Элрод обернулся ко мне:
 — Бен наказывал мне увезти тебя со стоянки домой, просил передать тебе про туристов и бродяг у ворот. У шерифа несколько помощников, поддерживающих порядок. Скажи им, кто ты. Они тебя ожидают и пропустят внутрь. Вот тебе старые рабочие штаны и грубошерстная куртка, вот и старая фетровая шляпа. Переоденься, прежде чем отправиться туда. Тебя примут за местного жителя, еще одного зеваку. Надень усы.
 Миль за пять от города мы съехали с дороги и остановились. Здесь я переоделся. Но усы я не нацепил. Я не мог заставить себя сделать это.




 20


 Райла и Бен ожидали меня, а Херб маячил на заднем плане. В передней комнате нового офиса пахло свежими опилками, а на досках сидели, ничего не делая, с полдюжины мужчин.
 Райла бросилась ко мне, и я поймал ее в объятия. Я никогда раньше не был так рад встрече с кем бы то ни было. То, что я увидел снаружи — пугало. Припаркованные машины вдоль дороги, машины на стоянке Бена, горячие сосиски, котлеты, сувенирная лавка, продажа баллонов. И повсюду — люди, стоящие группами и глазеющие со странным ощущением волнения. Все в целом походило не то на деревенскую ярмарку, не то на карнавал.
 — Я о тебе беспокоилась, — сказала Райла. — Погляди на себя. Где твоя одежда?
 — У Элрода в машине. Все это он дал мне.
 Бен серьезно пожал мне руку.
 — С тех пор, как ты уехал, произошло много изменений.
 Херб подошел с рукопожатием.
 — Как твой бизнес в прессе? — поинтересовался я. — Прочел об этом в лондонских газетах.
 — Ну, черт возьми, — сказал Бен, — нужен же нам кто-то достаточно надежный, чтобы разговаривать с журналистами. Они ходят толпами, и Херб с ними разговаривает. Он все ставит на свои места.
 — Они требуют пресс-конференции, — сказал Херб, — но я не могу заставить себя предстать перед ними. К тому же, мы не хотели ничего делать до твоего возвращения. Я немного сдерживаю прессу, не давая им ничего серьезного, но подкармливая по мелочам. Что сказать по поводу твоего возвращения?
 — Скажи им, — вмешался Бен, — что он вернулся и немедленно отправился в Мастодонию. Это мы всегда должны подчеркивать. Ни его, ни Райлы здесь нет, они живут в Мастодонии.
 — Подожди, ты ее еще увидишь, — сказала Райла. — Она прекрасная, такая дикая и чудесная. Позавчера мы перевезли туда передвижной домик и снабдили его всем необходимым. Там есть даже пара машин.
 — А Хайрам?
 — Хайрам и Боусер там.
 — Кошарик?
 — И он с ними. Там под гребнем группа диких яблонь, так он поселился среди них. Хайрам говорит, что место ему нравится. Говорит, что Кошарик удивился, почему он жил здесь так долго и никогда не путешествовал сам.
 — Давайте вернемся в мой офис, — предложил Бен, — там несколько комфортабельных кресел, и можно откупорить бутылочку. За это нужно выпить.
 Мы расселись в креслах, которые в самом деле были удобны, и Бен разлил вино.
 — Удачна ли была поездка? — спросил Херб.
 — Как я понимаю, да. Мой французский слегка хромает, но я справился. В Цюрихе у меня хлопот не было. Я никогда не занимался такими делами, но все прошло благополучно.
 — Эти швейцарцы, — сказал Бен, — всегда возьмут ваши деньги.
 — Я вот что хотел спросить. Кто сообщил в прессу? Новость разнеслась скорее, чем я думал.
 — Куртни, — ответила Райла, — вернее, даже не сам Куртни, а кто-то, кого он знает, эксперт по утечке информации. А причиной были Сафари. Они оказали на Куртни давление. Они торопятся, ждут клиентов для охоты на динозавров. Будут ли клиенты — они хотели бы знать до того, как станут вести с нами переговоры. Смысл в этом. Спортсмены подскочат от перспективы притащить динозавра, и Сафари бы хотели заполучить кое-каких многообещающих клиентов прежде, чем начнут с нами торговаться за лицензию.
 — Мне казалось, что разглашать еще рано.
 — У нас не было связи с Куртни день или два. Сафари должны были войти с ним в контакт.
 — Уже появились прожектеры, — сказал Бен. — Приходил человек нынче утром. Он хотел узнать, можем ли мы забросить его на территорию инков до прибытия конкистадоров. Он хочет изучить древнюю культуру инков, утверждал он, но быстро выяснилось, что он интересуется сокровищами инков. Я велел ему убираться. Горный инженер приходил с идеей, что мы, может быть, захотим отправить его в Черные Холмы Южной Дакоты до того, как там открыли золото. Он не скрывал своих намерений. Хотел снимать сливки. Сказал, что денег у него нет, но он поделится с нами. Мне он понравился, я удержал его. Рассказал ему почти все, не нарушая слова, данного тебе. Приходил комитет от какой-то церковной организации. Они хотели поговорить о возвращении к дням Иисуса. Я никак не мог взять в толк, чего они хотят на самом деле. Они не были склонны к доверительному разговору. Может быть, ты позже поговоришь с ними.
 Я покачал головой.
 — Вот уж не знаю. Это скользкий бизнес, его нужно избегать. Когда путешествуешь в исторические времена, следует предпринимать кучу предосторожностей, иначе не успеешь перевести дух, как попадешь в крупные неприятности.
 — Но ты должен знать, — сказал Херб, — что такая проблема может возникнуть. Каждый, кто смог бы себе это позволить, может захотеть отправиться назад, чтобы увидеть распятие.
 — К счастью, — сказала Райла, — почти никто не сможет позволить себе этого по ценам, какие мы запросим. Туристы были бы бедой. Их следует отваживать.
 — Пусть дело идет, как идет, — сказал Бен. — Пренебрежем звонками тех, кто гоняется за золотом инков, но все законные предложения следует рассмотреть.
 Потом мы лениво поговорили о других делах, воздавая дань коктейлям. Мотель Бена строился, и уже несколько секций готовы были принять гостей. Строительство было крупное, крупнее, чем он собирался сначала, и в проекте был второй мотель. Автостоянка уже приносила доход. Многие жители деревни сдавали комнаты в наем. У нас были затруднения с набором охранников для патрулирования забора и на ворота. Шериф выделил несколько человек на время, пока мы не подыщем смену. Херб передал работу в газете своему помощнику и планирует начать выпуск четырех-шестистраничных рекламных листков для прибывающих посетителей, о чем мы предупреждены, и первая волна их уже набегает. Народ в деревне принял наплыв публики настороженно, боясь, что он изменит привычную жизнь города. Церковные организации, особенно женские группировки, планируют детские ужины, фестивали клубничного мороженного и другие мероприятия, обещающие сборы.
 Мы закончили коктейли, и Райла сказала мне:
 — А теперь — Мастодония. Я умираю от желания показать ее тебе.




 21


 В Мастодонии была весна и все было прекрасно. Передвижной домик стоял на верхушке маленького гребня, примерно в полумиле от того места, куда привела нас дорога во времени. Ниже по склону рощица диких яблонь пламенела розовыми цветами. Речная долина, лежавшая перед нами, была украшена рощей диких яблонь и других деревьев в цвету. Открытые места были морем весенних цветов, и повсюду пели птицы.
 С одной стороны домика стояли две машины. Над входом был натянут тент, за ним стоял большой складной стол, и из его центра торчал весело раскрашенный зонт.
 В целом наш новый дом определенно имел праздничный вид.
 — Мы купили большой дом, — рассказывала Райла, — шесть спальных мест, гостиная, кухня, а в ней все, что хочешь.
 — Тебе он нравится?
 — Нравится? Эйса, ты слеп! Да о таком убежище мечтает каждый — хижина у озера, горная охотничья сторожка… Да здесь даже лучше. Воздух просто пропитан свободой. Здесь нет никого. Понимаешь? Абсолютно никого. Первые люди, которые достигнут Северной Америки, еще тысячу веков не пересекут Азию. Люди в мире уже есть, но не на этом континенте. Здесь ты настолько один, насколько можно вообразить.
 — Ты уже здесь чем-нибудь пользовалась?
 — Нет, не сама. И остаться побоялась бы в одиночестве. Я ждала тебя. А как тебе здесь? Нравится?
 — Конечно, — сказал я. Это была правда. Мне понравилась Мастодония. Но ощущение одиночества, личной независимости — к этому нужно было еще привыкнуть. Это должно в нас вырасти.
 Кто-то закричал, и через мгновение я определил, откуда доносится крик. Затем я увидел их обоих — Хайрама и Боусера, огибающих склон над рощицей цветущих яблонь. Они бежали, Хайрам — неуклюжим прыгающим галопом, Боусер — вскачь, с радостным лаем.
 Забыв про достоинство — а в этом мире не было нужды в достоинстве — мы побежали, чтобы встретить их. Боусер подбежал первым и подпрыгнул, чтобы лизнуть меня в лицо, и скакал вокруг с телячьим восторгом. Хайрам подбежал, задыхаясь.
 — Мы все время ждали вас, мистер Стил, — сказал он, переводя дыхание.
 — Мы только что с небольшой прогулки, потому и не встретили. Мы ходили вниз, чтобы посмотреть на слонов.
 — Слонов? А, ты о мастодонтах.
 — Пожалуй, это правильнее, потому что именно так, насколько я понимаю, они называются. Я пытался запомнить это название, но забыл. Так или иначе, мы видели живого мастодонта. Он позволил нам подойти совсем близко. Я думаю, что мы ему понравились.
 — Послушай, Хайрам, ты не должен подходить к мастодонтам слишком близко. Может быть, он и смирный, но если ты подойдешь к нему чересчур близко, кто знает, что он сделает. То же самое касается и крупных кошек, особенно таких, у которых изо рта торчат длинные зубы.
 — Но мастодонт такой приятный, мистер Стил. Он движется так медленно и выглядит таким печальным. Мы зовем его Неуклюжик, потому что он так медлителен. Вот он, только что прошаркал мимо.
 — Ради спасения Христа, — сказал я, — это старый самец, которого прогнали из стада. У него может быть неприятный нрав.
 — Это верно, Хайрам, — согласилась Райла, — нужно ясно представлять себе, как справиться с таким зверем. И с любым другим зверем, которого ты здесь встретишь. Не заводи среди них друзей.
 — Даже среди сурков, мисс Райла?
 — Да нет, я думаю, что сурки безвредны, — ответила она.
 Мы вчетвером поднялись в дом.
 — У меня своя собственная комната, — гордо сказал Хайрам. — Мисс Райла сказала, что она только моя. И она еще сказала, что Боусер может спать со мной.
 — Пошли, поглядим, что там у нас есть. А потом выйдем во двор.
 — Во двор?
 — То место снаружи, вокруг стола. Я называю его двором. Еще раз осмотрим все внутри, а потом пойдем во двор, будем знакомиться с местностью. Пойду приготовлю ленч. Обойдемся сандвичами?
 — Это было бы прекрасно.
 — Есть будем на улице. Мне нравится сидеть и смотреть на эту страну. Я не могу на нее насмотреться.
 Я осмотрел наш новый дом. В первый раз я был внутри такого домика, хотя знаю множество людей, которые в них жили и были очень довольны. Особенно мне понравилась гостиная — просторная, с удобной мебелью, большими окнами, толстым ковром на полу, книжной полкой, на которую Райла поставила книги из моей маленькой библиотеки, ружье в стойке у двери. Все в целом было гораздо роскошнее, чем я предполагал, роскошнее, чем мой старый дом на ферме.
 Выйдя наружу, я пошел по гребню. Хайрам шагал рядом, а Боусер умчался вперед.
 Гребень был невысок, но обзор с него был хорош. Справа под нами бежал поток, маленькая речка, которая текла уже здесь, в мелу, и все еще текла через Уиллоу-Бенд в двадцатом веке. За миллионы лет земля изменилась, но не слишком. Гребень показался мне выше, чем в двадцатом веке и в мелу. Но я не был уверен.
 Речная долина была открытой, широкой, заполненной только кучками цветущих кустарников и низкорослых деревьев, но на других гребнях рос лес. Я поглядел, есть ли дичь, но ничего не увидел. Высоко в небе летала пара больших птиц, возможно, орлов, но других признаков жизни не было.
 — Он здесь, — позвал Хайрам взволнованно. — Здесь Неуклюжик. Вы видите его, мистер Стил?
 Я посмотрел туда, куда показывал палец Хайрама, и разглядел мастодонта, в долине, как раз под гребнем. Он стоял на краю группы маленьких деревьев, обрывая с них хоботом листья и запихивая их себе в рот. Даже с такого расстояния он имел потертый вид. Казалось, он был один, других мастодонтов не было видно.
 Когда Райла позвала нас, мы пошли назад. Тарелки, полные сандвичей и оладий, стояли на столе. Были блюда солений, банка сливок, полный кофейник, для Боусера была приготовлена большая тарелка мелко нарезанного мяса.
 — Я закрою зонт, — сказала Райла, — пусть солнце светит на нас. Оно здесь такое приятное.
 Я глянул на часы. На них было пять часов, но по солнцу — полдень. Райла весело рассмеялась, глядя на меня.
 — Про часы забудь. Здесь нет времени. Я оставила свои на тумбочке в первый же день. Они теперь, должно быть, уже стоят.
 Я кивнул, довольный. Для меня это было достаточно хорошо. Не так уж много мест, где человек может освободиться от тирании времени.
 Мы не спеша ели и наблюдали за тенью западных холмов, которая ползла через реку и долину.
 Я кивнул в сторону реки:
 — Здесь должна быть хорошая рыбалка.
 — Завтра, — сказала Райла, — ловить рыбу отправимся завтра. Возьмем автомобиль и поедем. Там есть на что посмотреть.
 Позже, заполдень, мы слышали трубные звуки, которые могли принадлежать мастодонтам. Среди ночи я проснулся от рыка. Весь напряженный, я лежал в постели и ждал, чтобы он повторился, злобный вопль с северного гребня. Несомненно, кошка. Саблезубый тигр или кто-нибудь еще. Я говорил себе, что это я прицепился к саблезубым, околдован ими, что ли? Нужно выбросить мысли о них из головы. Здесь, в сангамоне, могут быть кошки и других видов. Рев повторился, из него вырос леденящий звук, но он не нагнал на меня настоящего страха. Я был в безопасности. Рядом спала Райла, ее не тревожили эти вопли с севера.
 После завтрака мы упаковали ленч, взяли два семимиллиметровых ружья и кое-какую снасть для ловли рыбы, сложили все в корзину и отправились на разведку. Мы с Райлой на переднем сидении, Хайрам с Боусером — на заднем. В нескольких милях ниже по реке мы набрели на стадо мастодонтов, примерно с дюжину голов, и объехали его. Они подняли головы, поглядели на нас, хлопая ушами, нюхая воздух хоботами, поднятыми вверх, но не сделали движения в нашу сторону. В полдень мы остановились у реки, и я начал рыбачить. Не более чем через пять минут я вернулся с тремя приличных размеров форелями, которых и приготовили на костре из плавника. Пока мы ели, с полдюжины волков протрусили мимо, поднялись на обрывистый холм у реки и смотрели на нас. Они показались мне крупнее обычного волка, и я стал размышлять, могут ли они быть теми самыми ужасными волками. Потом мы спугнули оленей, которые не бежали от нас, а на каменистом склоне холма мы заметили кошку. Она была похожа на пуму и вовсе не была саблезубым тигром.
 Домой мы вернулись перед закатом, усталые и счастливые. Это был самый лучший отдых, какой я когда-либо имел.
 Следующие два дня мы совершали поездки в разные стороны. Видели множество мастодонтов, одно маленькое стадо гигантских бизонов. Они были гораздо крупнее знаменитых бизонов западных равнин, с огромными расставленными рогами. Нашли болото, где утки и гуси поднимались при нашем движении облаками, а участок за болотом стал нашим величайшим открытием — там была колония бобров, крупных как медведи. Они работали над плотиной, которая породила болото, бывшее домом для уток и гусей. Мы наблюдали за ними, очарованные, с большого расстояния.
 — Каждый бобр — целое меховое манто, — отметила Райла.
 Я потерял всякое ощущение времени. Я забыл обо всем. Я наслаждался беспечными днями удивительных исследований, великолепного безделья, которые, казалось, нам предстоят.
 Но на третий день, когда мы вернулись, идиллия подошла к концу. Нас ожидал Бен — у столика на улице.
 — Давайте выпьем, — приветствовал он нас. — Мы начинаем бизнес. Завтра Куртни летит в Сафари. Они готовы к переговорам. Куртни говорит, что они полны оптимизма.




 22


 На следующее утро я проснулся со смутным ощущением озабоченности, хотя и не знал, чем оно вызвано. Это одно из тех предощущений, которые появляются у нас порой, казалось бы, без всякой причины. Итак, я выполз из постели, стараясь не разбудить Райлу. Но мне это не удалось, так как когда я тихонько шел к двери, она спросила:
 — Что случилось, Эйса?
 — Да ничего. Вот выйду, взгляну.
 — Не в пижаме, — сказала она. — Вернись, оденься. Сегодня прибудут люди из Сафари, они могут появиться рано. Их время на пять часов впереди нашего.
 Я одевался с ужасным чувством, что теряю время. Затем так быстро, как только можно, я вышел, стараясь не показать, что очень спешу. Но, едва открыв дверь, я бросился назад и схватил одну из семимиллиметровых винтовок, стоящих в стойке у двери. Возле самого хребта, не более чем в пятистах футах от меня, стоял тот старый мастодонт, которого Хайрам назвал Неуклюжиком. Ошибиться было невозможно, он был похож на побитое молью пальто. Вблизи это было еще более заметно, чем прежде.
 Он стоял как-то удрученно, с хоботом, апатично поднятым между огромными бивнями. Рост его был около девяти футов, и вид у него был вовсе не располагающий. Перед ним, не более чем в пяти-десяти футах, стоял Хайрам. Рядом с Хайрамом, как всегда виляя хвостом, стоял Боусер. Хайрам разговаривал с этим странным зверем, который помахивал в ответ одним ухом
 — не огромным хлопающим ухом, какое можно увидеть у африканского слона, но все же достаточно большим.
 Я окаменел, сжимая в руках винтовку, и не осмелился ни закричать Хайраму, ни отозвать Боусера. Все, что я мог, это стоять с ружьем наготове. Из тайников моей памяти выплыло, что через многие века в будущем старина Карамойо Белл убил сотни африканских слонов ради слоновой кости винтовкой примерно того же калибра, как та, что я держал в руках. Даже если так, я надеялся, что мне не придется ее использовать. Большинство своих выстрелов Карамойо сделал в голову, а я не был абсолютно уверен, что знаю, куда целиться, чтобы попасть в мозг.
 Неуклюжик сначала просто стоял, потом начал двигаться. Я подумал, что он собирается подойти к Хайраму, и поднял винтовку. Однако он никуда не пошел. Он поднял сначала одну ногу, потом другую, в какой-то нервозной последовательности. Потом опустил их, словно они болели и он старался одну за другой освободить их от своего веса. Это занятие — переступание с ноги на ногу — придало его телу легкое качающееся движение и это была глупейшая вещь, какую я когда-нибудь видел — этот неуклюжий слон перед Хайрамом, мягко раскачивающийся взад и вперед.
 Я быстро сделал шаг вперед, затем, подумав, другой. Слишком далеко, и все, казалось мне, было в порядке, хотя, вероятно, любой пустяк мог изменить положение дел, и я не хотел делать ничего, что привело бы к этому.
 Там, далеко передо мной, Хайрам сделал короткий шаг вперед, затем другой. Я хотел крикнуть ему, но как-то удержался, потому что знал, что лучше этого не делать. Если бы что-нибудь произошло, у меня было ружье, и я выпустил бы из него три или четыре пули в старину Неуклюжика быстрее, чем вы сосчитали бы до четырех. Однако я продолжал надеяться, что делать этого мне не придется. Хайрам дюйм за дюймом двигался вперед, делая один осторожный шаг за другим, но Боусер остановился. Честное слово, у Боусера было больше сообразительности, чем у Хайрама. Когда все это кончится, сказал я себе, я ему задам. Сколько раз я говорил ему, что следует оставить мастодонтов в покое, а он прокрался сюда рано утром, когда я еще сплю, и все-таки поступил по-своему. Но это, я знал, было в обычае Хайрама. Если вспомнить, раньше, дома, он разговаривал с сурками и малиновками, а если бы появился гризли, он стал бы разговаривать и с ним. Отправьте его в прошлое, в мел — и он заведет дружбу с динозаврами.
 Но теперь Хайрам был рядом со зверем, который продолжал переступать с ноги на ногу, и протягивал к нему руки. Боусер оставался на месте, но хвостом больше не вилял. Очевидно, он беспокоился, как и я. Я сдерживал дыхание, размышляя, а что если теперь позвать Хайрама обратно. Но было слишком поздно. Если мастодонт сделает один-единственный выпад — Хайраму конец.
 Мастодонт вытянул хобот наклонно вниз и вперед, к пальцам его ног, и Хайрам замер. Мастодонт пофыркал на Хайрама, пробежал кончиком хобота вниз и вверх по его телу с ног до головы. Он издавал мягкий гундосый звук, как бы обнюхивая его. Затем Хайрам протянул руку и похлопал по этому любопытному хоботу, почесывая и поскребывая его. Этот громадный глупый зверь издал стонущий звук, словно ему нравилось, когда его скребут. Тогда Хайрам сделал другой шаг. И еще один, и так до тех пор, пока не очутился прямо под головой Неуклюжика, которая нагнулась вперед. Хайрам пробежал руками вверх и вниз по хоботу и потянулся одной рукой, чтобы поскрести под до смешного маленькой нижней губой своего могучего друга. Неуклюжик захрюкал от удовольствия. Этот проклятый мастодонт был таким сумасшедшим, каким Хайраму едва ли когда-нибудь удастся стать.
 Я перевел глаза на местность, надеясь, что это не преждевременно. Кажется, нет. Неуклюжик не тронулся с места, и Хайрам продолжал почесывать его. Боусер повернулся и с каким-то отвращением затрусил назад, чтобы усесться рядом со мной.
 — Хайрам, — сказал я так спокойно, как мог. — Хайрам, послушай меня.
 — Не беспокойтесь, мистер Стил. Неуклюжик — мой друг.
 Ну, конечно. Я слышал это с тех пор, как вернулся в Уиллоу-Бенд и возобновил свое знакомство с Хайрамом. Все они были его друзьями, врагов у него не было.
 — Тебе бы лучше не быть в этом уверенным. Он — дикий зверь, и он огромен.
 — Он разговаривал со мной. Мы с ним разговаривали. Я знаю, что мы друзья.
 — Тогда вели ему уйти отсюда. Скажи ему, чтобы он держался от нас подальше… убрался с этого гребня. Первое, что он должен знать — что он не должен появляться здесь, а если это случится, я его четвертую.
 — Я уведу его вниз по долине, — ответил Хайрам, — скажу ему, что он должен там и оставаться. Скажу ему, что буду приходить и навещать его.
 — Сделай это и возвращайся назад как можно скорее. Тебе нужно будет кое-что сделать.
 Он протянул руку, положил на плечо Неуклюжика, и тот двинулся вперед, шаркая, делая короткие шажки, направляясь вниз по склону, а Хайрам шел сбоку от него.
 — Эйса, — позвала из-за двери Райла, — что тут происходит?
 — Сюда забрался Неуклюжик, и Хайрам отводит его назад, туда, откуда он пришел.
 — Но Неуклюжик — мастодонт…
 — Да, знаю. Но он также друг Хайрама.
 — Тебе бы надо быстрее пойти побриться и причесаться, ради всего святого. Мы уже не одни.
 Я посмотрел вниз по гребню. Пять фигур шли колонной одна за другой. Впереди шел Бен. Он был в ботинках, брюках хаки, охотничьей куртке и нес винтовку. Остальные были в деловых костюмах и шли с портфелями, либо с папками, оттягивающими их руки. Одним из них был Куртни. Трое других, по моим представлениям, должны были быть людьми из Сафари. Меня поразила несуразность этого зрелища — солидные деловые люди несли свои служебные документы через эту воинствующую дикость.
 — Эйса! — сказала Райла.
 — Уже поздно, — ответил я, — они сейчас будут здесь. Это — новая граница. Пусть принимают меня таким, какой я есть.
 Я провел ладонью по подбородку, усам. Они были колючими. У меня очень жесткая и неопрятная растительность.
 Бен подошел к нам и поздоровался. Другие выстроились в шеренгу. Куртни шагнул вперед и сказал:
 — Райла, ты знаешь этих джентльменов?
 — Да, конечно, — ответила Райла, — но никто из них не знаком с моим партнером, Эйсой Стилом. Извините его появление в таком виде. Утром у него были хлопоты с мастодонтом и…
 Военного вида старый джентльмен в конце шеренги сказал:
 — Простите меня, мадам, но правильно ли я разглядел? Мне показалось, что человек и мастодонт уходили с гребня вместе. Человек держал хобот мастодонта, как будто вел его.
 — Да это просто Хайрам, — ответила Райла. — Он умеет обращаться с животными. Он утверждает, что разговаривает с ними.
 — Значит, Хайрам принялся за старое, — заметил Бен. — Ненадолго же его хватило.
 — Он здесь несколько дней, — вступился я, — и, кроме того, он ни в чем не нуждается.
 — Никогда не видел ничего подобного, — сказал старый военный, — не могу поверить собственным глазам. Совершенно непостижимо!
 — Эйса, — сказала Райла, — этот недоверчивый друг — майор Хеннеси. Майор, это мой партнер, Эйса Стил.
 — Очень рад, — сказал Хеннеси. — Должен сказать, что вы здесь прекрасно устроились.
 — Нам тут нравится, — ответил я. — Позже мы возьмем вас в поездку, если у вас найдется время.
 — Невероятно, — сказал Хеннеси. — Этому совершенно невозможно поверить.
 — Мистер Стил, — продолжала Райла, — мистер Стюарт, главный адвокат Сафари Инкорпорейтид. Мистер Бойл. Если я правильно запомнила, мистер Бойл, вы — генеральный управляющий…
 — По устройству путешествий, — закончил Бойл. — Я отвечаю за эти путешествия к динозаврам. Они должны быть совершенно исключительными.
 «И в самых разных отношениях», — сказал я про себя. Глядя на него, я понял, что он мне не нравится.
 — Мы все давно знаем друг друга, — сказал мистер Стюарт. — Может быть, на этом и кончим? Мне хотелось бы поскорее убраться отсюда. Нам морочат голову.
 Хеннеси ударил себя в грудь.
 — Понюхайте этот воздух! Он абсолютно чист. В нем нет никакого загрязнения. Я не дышал таким воздухом долгие годы.
 — Пожалуйста, берите стулья, — сказала Райла. — Я принесу кофе.
 — Не беспокойтесь, пожалуйста, — заявил Бойл. — Мы позавтракали. Мистер Пейдж угостил нас кофе прямо перед отбытием.
 — Но я голодна, — колко сказала Райла, — и мне кажется, Эйса тоже. Я надеялась, что вы присоединитесь к нам.
 — Почему же нет, конечно, — сказал майор. — Мы с радостью присоединимся. Благодарю вас.
 Они расставили стулья вокруг стола и сели, поставив портфели рядом с собой, все, кроме Стюарта, который положил свой на стол и начал доставать из него бумаги.
 — Я уже говорил об этом. И говорю еще раз.
 Райла принесла поднос с чашками, а я пошел в дом за кофе. На столе лежал нарезанный кофейный торт, я захватил и его.
 К тому времени, когда я вернулся, все сидели вокруг стола и казалось, были готовы приступить к переговорам. Места за столом не было, поэтому я взял в руки стул и сел сбоку, поодаль.
 Майор обратился ко мне:
 — Итак, это — Мастодония. Приятная страна, должен сказать. Не расскажете ли вы, как вы ухитрились выбрать такое восхитительное место?
 — Большей частью — по догадке. На основании того, что известно об этом времени. Сведения не наши, а геологов. Это сангамонское межледниковье, которое лежит между Иллинойскими и Висконсинскими оледенениями. Мы выбрали его потому, что почувствовали — это время наиболее близко нам по сравнению с различными периодами, какие мы могли бы выбрать. И еще из-за того, что климат здесь должен быть идеальным. В последнем мы пока не уверены, поскольку пробыли здесь еще недостаточно.
 — Изумительно, — сказал майор.
 — Мистер Мак-Каллахен, — сказал Стюарт, — вы готовы?
 — Конечно, — ответил Куртни, — а что вы имеете в виду?
 — Вам известно, чего мы хотим. Нам бы хотелось договориться о правах для наших сафари — для путешествий в мел.
 — Не о правах, — ответил Курти, — я не собираюсь продавать вам права. Их мы сохраним за собой. Для обсуждения: мы предоставляем вам ограниченную лицензию.
 — Куртни, что, черт побери, вы имеете в виду? Ограниченную?
 — Я думаю, на год, — ответил Куртни. — Конечно, возобновляемую.
 — Но такое предложение не стоит нашего внимания. Нам придется вложить сюда кучу денег. Мы должны нанять персонал…
 — Год, — сказал Куртни. — Для начала.
 — Если вы дадите нам все обсудить и посовещаться…
 — То как вы это запишите? — спросил Куртни, указывая на бумаги Стюарта, разложенные на столе.
 — Мы должны это обдумать. Для нас этот бизнес в мелу новый и…
 — Все, что мы можем вам дать — это лицензию. И как только вы ее возьмете, остальное — ваше дело. Это не значит, что мы не дадим вам никакого совета или помощи, какую могли бы предложить, но — по своей доброй воле, а не по обязанности.
 — Давайте кончим торговаться, — сказал майор. — Мы хотим устроить сафари. Не одно, а множество. Как можно больше — до того, как пропадет его новизна. Насколько я знаю спортсменов — а я их знаю — то для любого из них важно быть в числе первых, кто добудет динозавра. И мы не хотим, чтобы одно сафари наползало на другое. Мы хотим сохранить охотничьи районы чистыми, насколько это возможно. Нам нужна не одна дорога во времени.
 Куртни вопросительно взглянул на меня.
 — Это возможно, — сказал я ему. — Столько, сколько им нужно, каждая будет отделена от другой, скажем, десятью тысячами лет. Но мы можем проложить их плотнее и сделать интервалы меньше.
 — Вы понимаете, конечно, — сказал Куртни, обращаясь к Хеннеси, — что за каждую дорогу во времени придется платить.
 — Мы бы хотели, — сказал Стюарт, — заплатить вам за три дороги во времени миллион долларов.
 Куртни покачал головой.
 — Миллион за годовую лицензию. И давайте договоримся, скажем, на полмиллиона за каждую дополнительную дорогу во времени кроме первой.
 — Но, боже мой, мы же останемся в убытке!
 — Не думаю, — сказал Куртни. — Не пожелаете ли сказать мне, во что вы оцениваете двухнедельное сафари?
 — Мы еще этого не обсуждали.
 — Ну да, ну да. У вас есть еще для этого пара недель. Создать паблисити, составить список желающих…
 — То, что вы говорите — экономическая бессмыслица, — сказал Стюарт.
 — Не стоит так разговаривать со мной, — ответил Куртни. — Вы на последнем издыхании, и вы это знаете. К концу двадцатого века охоты не будет вообще. Что вам останется? Редчайшие путешествия для отстрела крупной дичи, охота с кинокамерой? А здесь у вас есть шанс вернуться к настоящему делу. Неограниченные возможности. Сотни лет охоты. Новая, волнующая дичь. Если некоторые из ваших клиентов захотят поохотиться на тираннотериев или мамонтов, или на дюжину других видов крупных и опасных зверей, то все, что от вас потребуется — это сказать нам лишь слово, дальше уже наше дело. И мы — единственные, кто может вам это предоставить.
 — В этом я не уверен, — сказал Стюарт. — Если мисс Эллиот и мистер Стил смогли изобрести машину времени…
 — Но это как раз то, что я пыталась вам сказать, — заявила Райла. — Вы же или не хотите слушать, или же не верите. Вы просто пропускаете это мимо ушей. Никакой машины нет.
 — Нет машины? Но как же тогда?
 — Это, — сказал Куртни вкрадчиво, — профессиональная тайна, которую мы не разглашаем.
 — Они поймали нас, Стюарт, — сказал майор Хеннеси. — Здесь ничего не выудишь. Они правы. Никто другой не может сделать этого. Мисс Эллиот говорила, что машины нет. С самого начала она это говорила. Итак, почему бы нам не очинить карандаши и не приняться за работу? Пожалуй, наши друзья пожелали бы получать часть нашего дохода. Скажем, двадцать процентов.
 — Если вы хотите пойти таким путем, — то пятьдесят процентов, — сказал Куртни. — Не меньше. Мы бы внесли свою долю в дело в виде лицензионного взноса. Дело пошло бы лучше.
 Я сидел, слушая все это, и голова у меня слегка кружилась. Вы можете сколько угодно говорить про миллион долларов, и это будет значить не так уж много, это всего лишь куча бумажек. Но когда этот миллион ваш — совсем другое дело.
 Я пошел вниз по гребню. Не уверен, что остальные заметили это. Боусер выполз из-под домика и последовал за мной. Хайрама нигде не было, и это меня беспокоило. Я же велел ему вернуться назад, но нигде не было видно и признаков его. Неуклюжик иноходью медленно пересекал долину, направляясь к реке, вероятно, чтобы напиться, но без Хайрама. Я стоял на гребне и смотрел повсюду. Нет, его не было видно.
 Сзади послышались шаги. Это был Бен. Его башмаки издавали свистящий звук, словно он шел по высокой траве. Он подошел и встал рядом со мной, и мы вместе глядели на долину. Вдалеке мы видели множество точек, вероятно, мастодонтов или бизонов.
 — Бен, — спросил я, — а это много — миллион долларов?
 — Это ужасно большая куча денег.
 — Я просто не могу себе представить, — пожаловался я, — что они там рассуждают о миллионе или, может быть, даже более.
 — Как и я, — отозвался Бен.
 — Но, Бен, ты же банкир.
 — Я все еще деревенский парень, как и ты. Вот почему мы не можем понять.
 — Деревенский парень, — повторил я. — Мы прошли долгий путь с тех пор, как вместе бродили по этим холмам.
 — Последние несколько дней ты беспокоен, Эйса. Что тебя гложет?
 — Хайрам. Я велел ему вернуться сразу же, как он уведет отсюда Неуклюжика.
 — Неуклюжика?
 — Это тот мастодонт.
 — Он вернется. Только что он нашел сурка.
 — Неужели ты не понимаешь, — спросил я, — что если с Хайрамом что-нибудь случится, все наше дело лопнет.
 — Понимаю, конечно. Но с ним ничего не случится. С ним все будет в порядке. Он сам наполовину дикое животное.
 Мы постояли и посмотрели еще немного, но никаких признаков Хайрама не обнаружили.
 Наконец Бен сказал:
 — Я вернусь назад и посмотрю, к чему они пришли.
 — Иди. А я поищу Хайрама.
 Часом позже я нашел его. Он шел из яблоневой рощи, что пониже дома.
 — Где ты был, черт побери? — спросил я.
 — У меня был долгий разговор с Кошариком, мистер Стил. Из-за поездок, что мы делали в последние дни, я пренебрег им. Я боялся, что ему одиноко.
 — И он чувствовал себя одиноким?
 — Нет, — сказал Хайрам, — он говорит, что не чувствует себя так. Но он беспокоится, хочет приступить к работе. Он хочет проложить несколько дорог во времени. Он удивляется, почему это у вас тянется так долго.
 — Хайрам, — начал я, — я хочу поговорить с тобой. Может быть, ты этого не осознаешь, но ты самое важное лицо во всем этом предприятии. Ты — единственный, кто может разговаривать с Кошариком.
 — Боусер может с ним разговаривать.
 — Отлично. Может быть и так. Но меня это не выручает. Я не умею разговаривать с Боусером.
 Я изложил ему ситуацию. Объяснил все очень подробно. Нарисовал ему диаграмму. Он пообещал сделать все, что можно.




 23


 Когда мы с Хайрамом вернулись в дом, Райла и Куртни сидели за столом. Остальные исчезли. Пропал также и один из автомобилей.
 — Второй автомобиль взял Бен, проехаться. Мы беспокоились, не случилось ли чего с тобой, — пояснила Райла.
 — Я искал Хайрама.
 — Я остался здесь, — сказал Куртни, — потому что мне нужно обсудить парочку вопросов с вами двумя.
 — Налоговое Управление?
 — Нет, не оно. Они не зашевелятся до тех пор, пока на них не потянет ветерком от наших дел с Сафари.
 — Как прошла торговля? Дело сделано?
 — Это не заняло много времени, — ответил Куртни. — Мы их прижали, и они сдались.
 — Миллион за лицензию, — сказала Райла, — и четверть миллиона за каждую дорогу во времени. Итак, два миллиона, Эйса.
 — За год, — уточнил Куртни. — Они этого еще не знают, но на следующий год цена подскочит. К тому времени они уже будут у нас на крючке.
 — И это — только начало, — сказала Райла.
 — Да, так вот о чем я хотел переговорить с вами, — начал Куртни. — Бен рассказал вам о церковной группе?
 — Да, — ответил я. — Они интересуются временем Иисуса.
 — Двое из них пришли ко мне на следующий день. Так им посоветовал Бен. Проклятие, если я могу вообразить, что им нужно. Не знаю, не понимаю, чего они хотят. Они очень заинтересованы, но не открываются. Не знаю, стоит ли нам терять на них время.
 — Мне это не нравится, — сказал я, — в этом можно завязнуть. Начать с того, что нам следует избегать любых противоречий. Попробуйте вообразить себе ситуацию, когда — в стране или в мире — нельзя выбрать, на какой вы стороне.
 — Я думаю то же самое, — сказала Райла. — Никакими деньгами не оплатить того, что может случиться. И лучше не иметь с ними дела, если мы хотим спать спокойно.
 — Рад, что и у меня такое же ощущение, — сказал Куртни. — Они вернутся ко мне. Попытаюсь их остудить. Меня тревожит еще одно. Сенатор Абель Фримор. Он от Небраски или Канзаса, никак не могу запомнить, от какого из этих штатов. Он пытался назначить мне свидание у моего секретаря, который отразил этот натиск. Но вы не можете долго уклоняться от встречи с сенатором Соединенных Штатов. В один из ближайших дней я узнаю, чего он хочет.
 — У тебя нет каких-нибудь предположений? — спросила Райла.
 — Никаких. Он, конечно, большой человек в сельском хозяйстве. Последняя надежда для бедных разорившихся фермеров. И, что бы ни было у него на уме, боюсь, что ничего хорошего.
 — Что-нибудь еще? — спросил я.
 — Да нет. Пока еще рано. Все притаились. Заинтригованы, конечно, но полны естественного скептицизма. Выжидают, что получится. Когда первое сафари притащит динозавра, тогда-то все и разразится. Но до тех пор мы будем преимущественно сталкиваться только с неверующими и охотниками за сенсациями. Есть еще тут у нас горный инженер, который хотел отправиться в Черные Холмы и собрать золотые самородки. Денег у него нет, он хочет отдать нам половину того, что найдет, точнее, половину того, что мы позволим ему взять. Мне он в некотором роде нравится. Очаровательный образчик пирата. Без каких-либо принципов и представления о том, что другие — такие же, как он. Так что там была за мысль, Райла — отправиться в Африку и подобрать с земли все алмазы, которые близко лежат?
 — Да, это приходило мне в голову. Возможно, из этого ничего бы не вышло. Может быть, там никогда и не было кучи алмазов, ожидающих, чтобы их подобрали. Просто приятно было об этом говорить.
 — Что до бизнеса с Сафари, — сказал Куртни, — то его вполне достаточно. Один из наиболее честных способов и одно из наиболее сложных дел, которое мы можем выполнить. Без легких можно обойтись. Не очень мудрая точка зрения, но спокойная. Что еще беспокоит меня — это то, что никто из наших яйцеголовых не выполз из своего логова. Нет ни желающих изучать технику и мотивы доисторических пещерных художников, наблюдать неандертальцев за работой или игрой, ни рвущихся присутствовать при Марафоне или Ватерлоо.
 — Сначала их нужно убедить, — сказала Райла. — Они сидят в лягушачьей позиции у себя в академических пристанищах и говорят друг другу, что этого не может быть.
 — Есть еще один бизнес, которым следовало бы заняться. Чуть не забыл. Генеалогия — это те люди, которые за плату составляют семейное древо. Кажется, теперь у них появилась мысль о прослеживании родословной более персонально и, конечно, о создании более обширной службы. Не только прослеживать родословную в прошлом, но и разговаривать или, возможно делать портреты отдаленных предков. Знаменитый-знаменитый-знаменитый дядя Джейк, повешенный за конокрадство — что-нибудь вроде этого. Они совершенно правильно поступили, обратившись к нам. Они придут опять.
 — Будут и другие. Или я думаю, что будут. В подобном деле ни в чем нельзя быть уверенным. Нельзя предвидеть, насколько путешествия во времени поразят публику и кто будет заинтересован в использовании этого. Думаю, когда придет время, мы должны будем прислушаться к интересам петрохимиков, угольщиков, специалистов по железу. В прошлом осталось много природных ресурсов.
 — Я уже думала об этом. Это меня беспокоит. Я в этом чего-то не понимаю. Природные ресурсы есть в прошлом, и нас ничто не остановит, если мы начнем их разрабатывать. Нет сомнений что они там, готовые, чтобы их взяли. Но если мы их вывезем, что тогда произойдет с девятнадцатым и двадцатым столетием? Останутся ли там важные минералы для разработки? Их ведь не останется, потому что мы их взяли. Если ты интересуешься парадоксами, вот тебе классический парадокс, прожуй-ка его.




 24


 Итак, начался период выжидания. Люди из Сафари сказали, что до прихода первой партии может пройти от десяти дней до двух недель. Мы сделали несколько поездок по окружающей местности. Видели множество мастодонтов и бизонов. Нашли еще одну колонию гигантских бобров. Мы заметили множество медведей и несколько кошек, но ни одна из них не была саблезубой. Я начал удивляться: неужели саблезубые здесь угнетены или уже вымерли? Это казалось неправдоподобным. Однажды Райле показалось, что она мельком увидела глиптодонта, одного из доисторических исполинских броненосцев, но когда мы добрались до того места, где она его видела, как ей казалось, то не нашли никаких следов его. Мы надеялись найти лошадей, но не видели ни одной. Зато была масса волков и лис.
 Мы выбрали место для сада — Райла сказала, что нам следует использовать нетронутую почву, но мы так и не начали ее возделывать. Единственное, что мы сделали — это проложили телефонную линию от офиса Бена к нам, поскольку, кто бы ни прибывал, торопясь в Мастодонию, все хотели поговорить с нами. Мы провели линию, но она не стала работать. Что бы ни разделяло Мастодонию и двадцатый век, сигнал через это не проходил. Я попросил Бена доставить мне множество стальных палок. Я окрасил их верхушки в красный цвет и забил их рядами, чтобы они служили указателями на дорогах во времени, которые Кошарик должен был проложить в мел. Сгодились бы и деревянные палки Хайрама, но сталь более устойчива. Стальные палки нельзя сломать, как деревянные. Я проложил линии для четырех дорог во времени, и все еще у меня оставалось много палок, чтобы отметить дальние концы линий, как только у нас будут дороги во времени.
 Хайрам был очень занят, разрываясь между Кошариком и Неуклюжиком. Если он не навещал одного, то непременно был с другим; Боусер обычно ходил с ним. Я немного беспокоился о том, что Хайрам болтается где попало, воображая самые разные неприятности, которые могли бы с ним произойти, но ничего не случалось, и я сказал себе, что это глупо — столько беспокоиться. Однако я ничего не мог с собой поделать.
 Однажды, как раз после прогулки, я сидел на улице за столом с банкой пива. Райла ушла в дом, чтобы сделать салат к обеду. Место выглядело как всегда мирным. Я видел, как ниже по склону Хайрам поднимается в гору. Я лениво наблюдал за ним, глядя на Боусера. Затем я увидел, как собака невдалеке перед Хайрамом обнюхивает траву, словно учуяла что-то интересное.
 Внезапно Хайрам испуганно вскрикнул и нагнулся вперед. Со стороны это выглядело так, словно он споткнулся. Он упал на колени, снова вскочил на ноги, дергаясь, будто его нога попала в какую-то ловушку. Боусер подбежал к нему, прижав уши. Я вскочил и бросился вниз по склону, крикнув Райле, но не обернувшись назад, чтобы увидеть, слышала ли она.
 Хайрам начал пронзительно кричать. Сначала его голос срывался, затем начал ослабевать. Он сидел на земле, наклонившись вперед, сжимая левую ногу обеими руками. Поодаль, в стороне от него, Боусер набросился на что-то в траве, держа голову вверх и свирепо затряс ею. Что-то было зажато в его челюстях, и болталось там. Мне было довольно одного взгляда, чтобы понять, что это.
 Я добежал до Хайрама и, схватив его за плечи, рванул назад.
 — Отпусти ногу! — крикнул я ему. — Ложись на спину!
 Хайрам прекратил свой бессмысленный крик и ответил мне:
 — Она укусила меня, мистер Стил, она меня укусила!
 — Лежи, — сказал я. — Помалкивай.
 Он лежал навзничь так, как я требовал от него, но не молчал. Он все время стонал.
 Я выдернул из кармана складной нож и распорол ему штаны, чтобы обнажить ногу. Когда я отвернул штанину, я увидел темнеющий кровоподтек и две точки с яркими капельками крови, блестевшими на каждой из них. Я распорол штанину по всей длине, а потом завернул наверх, чтобы открылось бедро.
 — Эйса, — твердила Райла позади меня. — Эйса, Эйса, Эйса…
 — Найди палку, — сказал я ей, — любую палку. Нужно перетянуть ногу.
 Я расстегнул пояс и обмотал его выше раны. Райла принесла палку — сухую ветку. Она пристроилась с другой стороны Хайрама, ко мне лицом. Я продел палку сквозь ремень и закрутил.
 — Теперь держи, — сказал я ей. — Потуже.
 — Знаю, — ответила она. — Это гремучая змея. Боусер ее убил.
 Я кивнул. Все это сказала мне рана. Никакая змея в Северной Америке не могла нанести такую рану.
 Хайрам затих, но все еще постанывал.
 — Приготовься, — сказал я ему, — это будет больно.
 Я не позволил ему протестовать. Я только честно предупредил его.
 Я сделал глубокий надрез на ноге, соединивший две точечные отметки. Хайрам взвыл и попытался сесть. Райла свободной рукой толкнула его назад.
 Я прижался ртом к разрезу и стал отсасывать кровь, чувствуя во рту ее теплую соленость. Оставалось уповать на бога, надеяться, что во рту у меня нет царапин. Теперь думать об этом было поздно. Даже если бы я знал, что они есть, я сделал бы тоже самое.
 — Он потерял сознание, — сказала Райла.
 Я продолжал свою работу. Боусер подошел и тяжеловесно сел, наблюдая за нами.
 Хайрам застонал.
 — Он приходит в себя, — сказала Райла.
 Я остановился на момент, затем продолжил. Наконец, остановился. По крайней мере, часть змеиного яда была отсосана, в этом я был уверен. Я откинулся назад, сел на пятки. Ослабил зажим на несколько секунд, затем снова затянул.
 — Бери машину, отправляемся в Уиллоу-Бенд. Ему срочно надо оказать помощь. Я понесу его.
 — Разве ты сможешь и нести его, и держать палку?
 — Надеюсь, смогу, — ответил я и обратился к Хайраму: — Обхвати мою шею руками так крепко, как сможешь. И расслабься. У меня только одна свободная рука.
 Он сомкнул руки вокруг моей шеи, и мне удалось поднять его и начать подниматься по склону. Он был тяжелее, чем я думал. Райла впереди меня бежала за машиной. Она развернула ее и ждала, пока я до нее доберусь. Я посадил Хайрама на заднее сиденье и взобрался к нему.
 — Сюда, Боусер, — сказал я, и Боусер вскочил в машину. Автомобиль уже двигался.
 Когда Райла осадила машину и надавила на клаксон, из задней двери служебного здания повалил народ. Я вытащил Хайрама из машины, и Херб первый подскочил к нему.
 — Укус гремучей змеи, — сказал я ему. — Срочно нужно в больницу.
 — Разреши мне помочь ему, — сказал Бен. — В нижнем ящике стола у меня бутыль виски. Боюсь, вы ему еще не дали выпить…
 — Я не уверен…
 — Черт побери, зато я уверен. Если это не поможет, то и вреда не принесет. Я всегда прибегаю к помощи виски.
 Я пошел за виски и принес его в офис, где на диване уложили Хайрама. Херб оторвался от телефона.
 — Скорая помощь уже выехала. С ними врач. Я разговаривал с ним. Он говорит, виски не давать.
 — А что думаешь ты, Хайрам? — спросил я.
 — Это вредно, — сказал Хайрам. — А мне и без того худо.
 — Мы сейчас отправим тебя в госпиталь, — сказал я. — Там о тебе позаботятся. Я поеду с тобой.
 Херб схватил меня за руку:
 — Тебе не нужно ездить.
 — Но я должен. Хайрам — мой друг. Он хочет, чтобы я был с ним.
 — Здесь же газетчики. Они отправятся за санитарной машиной. Даже в госпиталь, если их не остановить.
 — Черт с ними. Хайрам — мой друг.
 — Будь разумен, Эйса, — увещевал меня Херб. — Вы с Райлой для них таинственны. Отшельники, избегающие паблисити. Исключительные люди. Эта маска вам нужна. На первое время, по крайней мере.
 — Обойдемся без этого образа. Хайраму нужна помощь.
 — Ну, чем ты ему поможешь? Ждать, пока врачи будут его лечить?
 — И это тоже, — сказал я. — Мне нужно быть там.
 К нам подошел Бен.
 — Херб прав. Я отправлюсь с Хайрамом.
 — Там должен быть один из нас. Или я, или Райла. Это должен быть я.
 — Райла, — сказал Херб, — ты в истерике.
 — Я — в истерике?!
 — Эти газетчики не надавят на нее так крепко, как надавили бы на тебя. Если она скажет, что не станет говорить, ей на это понадобится меньше усилий, чем тебе. Она сможет поддержать свою исключительность, в то время как ты…
 — Ублюдок! — заорал я. — Оба вы ублюдки!
 Мне это не принесло никакой пользы. В конце концов Бен и Райла поехали в госпиталь, а я остался. Чувствовал я себя ужасно. Я потерял контроль над собой, не был больше самим собой и чувствовал гнев и страх. Но я остался. На этот раз Бен и Херб приняли огонь на себя.
 — У нас будет свежий заголовок, — сказал Херб.
 Я сообщил ему, что он может сделать со своим свежим заголовком. И назвал его вампиром. Я добыл бутыль, которую приготовили для Хайрама и не использовали, пошел в офис Бена и угрюмо прикончил ее. Выпивка не помогла. Я даже не захмелел.
 Я позвонил Куртни и рассказал ему, что случилось. Когда я кончил, на том конце провода долго молчали. Затем он спросил:
 — С ним все будет в порядке, не так ли?
 — Не знаю. Ожидаю новостей.
 — Кроме Хайрама, никто не может общаться с Кошариком?
 — Верно.
 — Послушай, Эйса: через несколько дней Сафари отправляет людей в мел. Временные дороги, как я предполагаю, еще не открыты?
 — Я попробую поговорить с Кошариком, — сказал я. — Он понимает, что я говорю, но я не могу слышать, что говорит он. Он не может ответить.
 — Но ты попытаешься?
 — Попытаюсь, — обещал я.
 — Мы с тобой увидимся через несколько дней. Тот сенатор — я вам о нем рассказывал — хочет поговорить с тобой. Не со мной, а с тобой. Я приеду с ним.
 Я не спросил его, догадывается ли он, чего хочет сенатор. И не стал ругаться.
 — Если Хайрам не выживет, — сказал я вместо этого, — никто другой его не заменит. В этом случае мы уже мертвы. Это ты понимаешь, не так ли?
 — Понимаю, — ответил он. И голос его звучал печально.
 Херб принес мне сандвичи и кофе. Мы немного поговорили, а потом я вышел в заднюю дверь. Боусер ожидал меня и пошел со мной через газон к дому. Мы сели на заднем крыльце. Боусер прижался ко мне. Он понимал, что что-то неладно, и старался меня успокоить.
 Амбар все еще стоял, и кривобокая дверь свисала на своих петлях. Курятник был таким же, как всегда, и куры как обычно квохтали и скребли землю. На углу стоял розовый куст, тот самый, где я впервые увидел Кошарика, когда шел охотиться на лису, а вместо этого шагнул в плейстоцен.
 Все это было знакомо, но было и кое-что еще. Нечто странное, сделавшее незнакомым и курятник, и розовый куст, и амбар. Был забор, высокий, похожий на сеть паука, а внутри него горбились прожектора. Вдоль забора расхаживали охранники, а снаружи липли толпы людей. Они все еще прибывали и глазели на нас. Мне стало интересно, почему они прибывают и прибывают. Ведь смотреть на самом деле было не на что.
 Я погладил Боусера по голове и заговорил с ним:
 — Ты помнишь, как все здесь было прежде, Боусер, не так ли? Ты бегал за сурками, а я ходил и приводил тебя домой. Как мы вечерами закрывали курятник. Как Хайрам приходил навестить тебя почти каждый день. И ту малиновку с переднего двора…
 Мне стало интересно, живет ли там еще та малиновка, но смотреть я не пошел. Боялся, что не найду ее.
 Я поднялся по ступенькам и вошел в дом, придержав дверь, чтобы Боусер мог войти тоже. Сел на стул за кухонным столом. Я намеревался пройти по всему дому, но не пошел. Дом был слишком тихим и пустым. Кухня тоже была пустой и тихой, но я оставался в ней. Здесь по-прежнему был кусочек моего дома. Это была моя любимая комната, нечто вроде гостиной, и я проводил тут массу времени.
 Солнце опустилось, подкрались сумерки. Снаружи вспыхнул прожектор. Мы с Боусером вышли и снова сели на крыльце. При дневном свете это место выглядело странным и чужеродным. С приходом ночи, когда зажглись прожектора, все это стало походить на дурной сон.
 Здесь и нашла меня Райла — сидящим на ступеньках.
 — С Хайрамом все будет в порядке, — сказала она, — но ему придется долго проваляться в госпитале.




 25


 На следующее утро я пошел искать Кошарика, но не нашел его. Я исходил яблоневую рощу вдоль и поперек в разных направлениях и тихо звал его, разыскивая повсюду. Его не было. Потратив на поиски несколько часов, я пошел искать его в других яблоневых рощах.
 Когда я вернулся в дом, Райла сказала:
 — Мне следовало бы помочь тебе, но я боялась спугнуть его. Тебя он знает давно, а я тут новичок.
 Мы сидели на лужайке за столом, подавленные.
 — Что, если мы его не отыщем? — спросила Райла. — Может быть, он знает, что случилось с Хайрамом, и прячется, не желает нам показываться, пока не вернется Хайрам?
 — Что ж, если мы его не найдем, значит, не найдем.
 — Но Сафари…
 — Сафари обождет. Даже если мы и найдем его, не знаю, пожелает ли он работать со мной.
 — Может быть, нам вернуться в Уиллоу-Бенд? К плодовому саду на ферме. Это было его любимое место, не так ли? Может быть, он знает про Хайрама и там чувствует себя ближе к нему?
 В саду в Уиллоу-Бенде я нашел его почти сразу же. Он был на одном из деревьев, близко от дома. Он смотрел на меня из кроны своими огромными кошачьими глазами и даже усмехнулся мне.
 — Кошарик, — сказал я, — Хайрам ранен, но он скоро поправится. Несколько дней его не будет. Кошарик, можешь ли ты мигнуть? Можешь закрыть глаза?
 Он закрыл глаза и открыл их опять, затем закрыл и снова открыл.
 — Хорошо, — сказал я. — Мне бы хотелось поговорить с тобой. Ты можешь слышать меня, но я тебя слышать не могу. Может быть, мы сможем объясниться таким образом: я буду задавать вопросы. Если твой ответ будет «да», закрой глаза один раз. Если «нет», закрой их дважды.
 Он закрыл глаза и затем открыл их.
 — Прекрасно, — сказал я. — Ты понял, что я рассказал тебе про Хайрама?
 Он закрыл глаза один раз.
 — Тебе понятно, что несколько дней его не будет?
 Он просигналил «да».
 — И ты согласен разговаривать со мной вот таким образом?
 «Да», — показал он.
 — Это не очень удобный способ общения, не так ли?
 Кошарик мигнул дважды.
 — Ну, правильно. Итак, в Мастодонии… ты знаешь, где Мастодония, Кошарик?
 «Да».
 — В Мастодонии нам нужны четыре дороги во времени. Я забил там четыре линии палок, выкрашенных красным, с флагами на каждой, на конце каждой линии. Флаг означает точку, в которой мы хотим перейти в другое время. Понятно ли тебе?
 Кошарик дал понять, что ему ясно.
 — Ты видел эти палки и флаги?
 «Да», — сообщил он.
 — Теперь слушай меня внимательно. Первая дорога должна идти в прошлое на семьдесят миллионов лет. Следующая дорога должна быть на десять тысяч лет ближе к нам.
 Кошарик не стал ждать моего вопроса, понял ли он, и просигналил «да».
 — Третья, — продолжал я, — еще на десять тысяч лет ближе к нам, четвертая — на десять тысяч лет позже третьей.
 «Да», — сказал Кошарик.
 Мы повторили все это еще раз, чтобы быть уверенными, что все понято ясно.
 — Ты сделаешь это сейчас? — спросил я.
 Он сообщил, что сделает — и исчез.
 Я стоял, тупо уставившись на то место, где он был только что, и подозревал, что он понял меня буквально, что он сейчас в Мастодонии прокладывает дороги во времени. По крайней мере, я на это надеялся.
 Бен был в своем офисе, устроившись с ногами на столе.
 — Знаешь, Эйса, — сказал он, — это самая лучшая работа, какую я когда-либо имел. Мне она нравится.
 — А твой банк?
 — Скажу тебе кое-что, чего никому другому бы не сказал: банк управляется сам собой. Конечно, я им занят, но теперь мне там нечего делать. Только принимаю решения — и не все, а наиболее трудные, да подписываю бумаги.
 — Тогда как насчет того, чтобы приподняться и отправиться со мной поразмяться? В мел.
 — В мел? Ты хочешь сказать, что ты сделал это, Эйса?!
 — Надеюсь. Но не уверен. Мы должны это проверить. Мне бы не хотелось идти в одиночку, предпочитаю компанию. Я еще слишком цыпленок, чтобы ходить туда одному.
 — Слоновые ружья все еще у тебя?
 Я кивнул.
 — Но — никакой охоты. Не в этот раз. Сейчас мы только проверим дороги.
 Райла пошла с нами. Мы поспорили, брать ли машину, и решили отправиться пешком. Я был полностью готов к тому, что, когда мы пройдем первую линию палок, ничего не произойдет. Однако это случилось. Мы вышли прямо в мел. Там шел дождь, бесконечный ливень. Мы забили палки, которые принесли с собой, немного походили, чтобы убедиться, что попали туда, куда нужно. Группа глупых птицезавровых динозавров улепетнула при нашем приближении.
 Остальные три дороги тоже уже существовали. На другом конце каждой из них дождя не было. Насколько я мог заметить, все эти места выглядели очень похожими. Если бы мы провели там побольше времени, отличия бы нашлись. Но мы там не задерживались. Забивали палки и уходили. На четвертой дороге, однако, Бен убил маленького анкилозавра, шести или семи футов длиной, возможно, годовалого. Пуля почти отстрелила ему голову.
 — Нынче вечером — бифштекс из динозавра, — сказал Бен.
 Тащить его назад в Мастодонию пришлось всем троим. Там с помощью топора мы разрубили панцирь. Сначала мы рубили по всей длине тела, чтобы стало возможно снять панцирь, но это было нелегко. Бен отрезал себе хвост в качестве трофея. Я вытащил жаровню — она лежала под домиком — и развел огонь.
 Пока Бен обжаривал толстые ломти мяса, я спустился по холму к яблоневой роще и нашел Кошарика.
 — Я просто пришел сказать тебе спасибо. Дороги великолепны. — Он мигнул мне глазами четыре или пять раз, все время усмехаясь.
 — Я могу что-нибудь для тебя сделать? — спросил я его.
 Он мигнул дважды, отвечая «нет».
 Динозавр, которого мы съели во время первой прогулки в мел, был вкусен, но, думал я, мясо анкилозавра может нас разочаровать. Они ведь такие страшилища. Но мы не разочаровались. Я заглатывал куски, слегка стыдясь, как много ем.
 Позже мы срезали остатки панциря, положили несколько кусков мяса в наш холодильник, а остальное завернули Бену, чтобы он взял его домой.
 — Вечером у нас будет динозаврятина, — усмехнулся он. — Может быть, приглашу газетчиков, пусть попробуют. Надо же им о чем-то писать.
 После ухода Бена мы с Райлой стали вести спокойную, размеренную жизнь. Поздно засыпали, подолгу засиживались за столом на улице, присматривали за хозяйством. Я взял дробовик и отправился с Боусером охотиться на гремучих змей. Мы не нашли ни одной. Нас навестил Неуклюжик. Он прошаркал совсем близко, тянул хобот, фыркая на нас и хлопая ушами. Но я уже знал, что нужно делать. Райла держала его под прицелом, прикрывая меня, а я пошел к нему, медленно, на дрожащих ногах. Он обнюхал меня, и я почесал его хобот. Он хрюкал и стонал в экстазе. Я придвинулся ближе, чтобы дотянуться до его нижней губы, и почесал ее. Ему все это нравилось, он сделал все, что мог, чтобы сказать мне, как он любит меня. Я повел его вниз, в долину, и велел ему оставаться там, держась, черт побери, от нас, на приличном расстоянии. Он дружелюбно хрюкал. Я боялся, что он последует за мной, когда я пойду домой, но он этого не сделал.
 В тот вечер мы сидели, наблюдая, как над землей сгущаются сумерки. Райла сказала мне:
 — Эйса, меня что-то беспокоит.
 — Хайрам, — ответил я.
 — Но с ним все обошлось. Через несколько дней он вернется.
 — Это происшествие заставило меня осознать, как все ненадежно. Временной бизнес, основанный на Хайраме и Кошарике. Если хоть с одним из них что-то случится…
 — Но ведь и ты можешь объясниться с Кошариком. Ты добился того, что он открыл дороги во времени. Даже если прямо сейчас все пойдет наперекосяк, то они-то у нас есть, и есть дело с Сафари, наш основной бизнес. В свое время будет и еще что-нибудь, но эта охота на крупную дич ь…
 — Райла, тебе этого довольно?
 — Думаю, что нет, но и этого было бы больше, чем было у нас до этого.
 — Удивляюсь.
 — Удивляешься? Чему?
 — Пожалуйста, постарайся понять. Стань на некоторое время мной. В тот день, когда ты отвезла Хайрама в госпиталь, я был на ферме. Точнее, мы с Боусером. Походили немного, посидели на ступеньках, как прежде. Мы даже вошли в дом, но я не пошел дальше кухни. Я сидел там за столом и вспоминал, как это было. Я чувствовал себя потерянным. Неважно, что я делал, где я ходил, что думал — я был потерян. Все это изменилось.
 — Изменения тебе не нравятся?
 — Не знаю. Знаю, что все это делать должен. Сейчас у нас есть деньги, а прежде их никогда не было. Мы теперь можем путешествовать во времени, а никто другой не может. Думаю, что все это из-за Хайрама и ощущения нашей неустойчивости…
 Она взяла мою руку в свою.
 — Знаю, — сказала она. — Знаю.
 — Как?! И ты тоже?
 — Нет, Эйса. Не я. Но ты — я знаю, как ты можешь чувствовать себя. Я чувствую себя виноватой. Это я втравила тебя в это дело.
 — Меня легко было втравить. Не упрекай себя. Тебе не за что себя упрекать. Дело в том, что я любил эту ферму. Когда я увидел ее в тот день, я понял, что потерял ее.
 — Пойдем прогуляемся, — предложила она.
 И мы пошли рука об руку, вниз по гребню, и все, что окружало нас, был мир Мастодонии. С холма доносился резкий крик козодоя, и мы остановились, очарованные. Здесь мы его слышали впервые. Я уже и не ожидал услышать его, поскольку нелогично заключил, что их здесь нет. Но вот при этом крике я понял, что это — звук дома, он вызвал во мне память о давно забытых годах, принес дальний запах свежескошенного сена, которым тянуло от только что выкошенных полей, вспомнилось звяканье колокольчиков в стаде коров, которых выгоняют на пастбище после дойки. И, слушая, я чувствовал, что странное довольство наполняет меня.
 Мы вернулись к передвижному домику и позвали Боусера внутрь. Он степенно пошел прямо к комнате Хайрама. Какое-то время мы слышали, как он возится на одеяле, устраиваясь на ночь.
 В кухне я соорудил графин «манхеттена» и понес его в гостиную. Мы сидели, выпивали, расслабленные и цивилизованные.
 — Помнишь тот день, когда я появилась? — спросила Райла. — Внезапно, после этих двадцати лет?
 Я кивнул. Мне казалось, что я запомнил каждую минуту того дня.
 — Я все время спрашивала себя, когда ехала в Уиллоу-Бенд: а что, если придет время, когда я пожалею о своем приезде? С тех пор я не раз задавала себе этот вопрос, Эйса. Теперь я хочу сказать тебе, что не жалею ни о чем. И вопросов этих больше не задаю. Дело не в путешествиях во времени, не в веселье и не в деньгах. Дело в тебе. Я никогда не пожалею, что вернулась к тебе.
 Поставив стакан, я пошел к кушетке, на которой она сидела, сел с ней рядом, взял ее руки в свои. Так мы сидели долго, похожие на пару глупых детей, которые внезапно открыли, что любят друг друга. Во мне росла благодарность к ней за то, что она сказала мне, и я думал, что, может быть, должен сказать ей то же, но не было слов, какими бы я мог выразить то, что чувствовал. Вместо этого я сказал то, чем было полно мое сердце:
 — Я любил тебя, Райла, думаю, что всегда любил, с первого дня, как только увидел тебя.
 На следующий день, вскоре после полудня, приехал Куртни на машине, которую одолжил ему Бен. С ним был сенатор Абель Фримор.
 — Я доставил его в ваши руки, — сказал Куртни. — Старик никак не соглашался говорить со мной. Ему нужно поговорить именно с вами. Он хочет взять быка за рога. Кроме того, пробудилось к жизни Налоговое Управление: их представители уже были у меня. Однако я не думаю, что дело сенатора имеет к ним какое-либо отношение.
 — Никакого, — сказал сенатор. — Подобно любому здравомыслящему человеку, я стараюсь держаться от них подальше.
 Он относился к немногочисленным мужчинам с лицом типичного фермера. Волосы его были белыми и редкими, лицо и руки — загорелыми и обветренными. Он был невысокого роста, стоял возле машины и оглядывался вокруг.
 — Итак, Мастодония, — сказал он. — Куртни говорил мне о ней. Когда вы собираетесь начать ее делить?
 — Мы не собираемся этого делать вовсе, — резко сказала Райла.
 — Должен вам сказать, — проговорил Куртни, обращаясь к нам, — что Сафари прибудет завтра. Несколько дней назад позвонил Бен, сказал, что дороги открыты. Рад, что тебе это удалось.
 — Не без труда, — заметил я.
 — Мне бы хотелось остаться и поглядеть, как отправится первое сафари. Того же хочет и сенатор. У вас найдутся комнаты, чтобы переночевать?
 — Две комнаты есть, — ответила Райла. — Добро пожаловать. Но один из вас будет спать в одной комнате с Боусером.
 — Не будет ли возможности отправиться туда с ними? — спросил сенатор.
 — Только чтобы взглянуть вокруг. Быстренько осмотреться и вернуться назад.
 — Это будет зависеть от людей Сафари, — ответил я. — Поговорите с тем, кто возглавит группу.
 Сенатор взглянул на Куртни.
 — А вы? Если вам позволят, вы пойдете?
 — Не знаю. Я видел фильм. Там, в прошлом, кровожадные твари. Мне нужно подумать.
 Сенатор важно прошелся вокруг, все разглядывая, затем направился к столу. Райла вынесла кофе. Сенатор, садясь, взял чашку.
 — Спасибо, моя дорогая, — сказал он Райле, когда она наполнила чашку.
 — Я — парень простой, фермерский, и очень ценю чашечку кофе.
 Остальные присоединились к нему, и Райла налила всем нам.
 — Мне кажется, — сказал Фримор, — что я могу уже высказать то, что собирался. Это не предложение. Ничего достаточно веского. Ничего, с чем можно было бы отправиться в сенат или в правительство. Всего лишь несколько вопросов, которые крутятся у меня в голове.
 Сенатор пролил несколько капель кофе на стол, а затем, продолжая говорить, стер их ладонью.
 — Боюсь, — сказал он, — вы подумаете, что я глупый старикан, гоняющийся за тенью. Но есть проблема, которая стоила мне многих бессонных ночей. На самом деле, проблем даже две. Как бы это объяснить попонятнее?
 Он сделал паузу, как бы для того, чтобы все обдумать. Я был уверен, что ему ничего не надо обдумывать. Это был просто отработанный ораторский прием. За годы, что он слишком часто выступал в сенате.
 — Проще говоря, — начал он, — мы имеем две накладывающиеся проблемы: состояние сельского хозяйства в мире и огромное количество разоренных людей, которых множество и в нашей стране. Неудачники, безработные, дно социальной пирамиды.
 Вообще-то, мы в состоянии вырастить достаточно пищи, чтобы прокормить всех людей на Земле. Когда люди голодают — это результат плохого распределения пищи, а не проблема ее выращивания. Но я боюсь того дня — может быть, не такого уж и далекого — когда производство пищи тоже упадет. Метеорологи говорят нам, и, должен сказать, очень уверенно, что по крайней мере северное полушарие, а возможно и весь мир, вступает в следующий, более холодный и более сухой цикл. У нас было, говорят нам, около шестидесяти лет самой благоприятной погоды, какая была известна за века. Теперь начинаются засухи. Обширные пространства продуктивных, урожайных земель получат мало влаги, а климат станет холоднее. Если эти тенденции к похолоданию сохранятся, время роста растений сократится. Это означает уменьшение количества продуктов. Если их количество уменьшится, скажем, на десять процентов или около того за несколько лет, эти районы окажутся перед лицом массового голода. На протяжении последних лет в мире произошли заметные социальные и экономические достижения, но выросло и население. Пока нет признаков того, что этот рост замедлится, так что только в немногих избранных районах экономический бум будет способствовать облегчению человеческих страданий.
 Вы, без сомнения, видите, к чему я веду. Ваши мысли опережают мои слова. Открытие путешествий во времени в моем представлении прежде всего — расширение сельскохозяйственных угодий, которое может более чем компенсировать уменьшение производства продуктов, если климат ухудшится так, как говорят наши метеорологи.
 Это — одна проблема. Как вы помните, я говорил, что проблемы две. Вторая состоит в том, что значительная часть нашего населения не имеет другого будущего, кроме нужды и лишений на протяжении всей жизни. Огромные скопления этих неудачников можно найти в гетто больших городов и в трущобах, разбросанных по сельским районам. Почти повсюду можно встретить одиночек с неудавшейся судьбой. Мне кажется, что часть этих людей стоило бы отправить в путешествие во времени. Пусть осваивают девственные районы прошлого, где у них будет случай помочь самим себе. Насколько я себе это представляю, они станут новым поколением пионеров, осваивающих новые земли. Участок земли с неистощимыми ресурсами становится их собственностью, и они будут в состоянии построить новую жизнь самостоятельно. И это будет лучшая жизнь, чем у них теперь. Я с болью осознаю, что большинство этих людей не станут хорошими пионерами. Они привыкли к бедности, зависимости, желчности по отношению к обществу, жалости к себе. Этот комплекс может лишить их возможности встать на ноги. Пожалуй, для таких не имеет значения, куда их переместить — нигде им не станет лучше, чем сейчас.
 — Но, таким образом, — сказал я, — вы собираетесь спихнуть их на нашу шею.
 Сенатор остро взглянул на меня.
 — Молодой человек, это нечестно и, возможно, недостойно с вашей стороны.
 Куртни сказал:
 — На словах все легко, но из этого ничего не выйдет. Это будет баснословно дорого. Вы не можете просто выпихнуть этих людей на произвол судьбы. Правительство и общество все еще несут за них ответственность. Вы-то не можете не видеть, что это только приличное начало. Подозреваю, что многие из них и не захотели бы отправиться в прошлое, многие отказались бы переселяться. Вы бы облегчили жизнь тем, кто и без того обеспечен. Какой поддержки вы ждали, когда собирались провозглашать свой план? По совести, в этом случае вы не уменьшаете стоимость жизни, а просто выбрасываете людей в дикие условия и говорите им, что умываете руки.
 Сенатор пожал плечами.
 — Куртни, вы представляете меня чуть ли не людоедом. Вы не можете поверить, сколько я потерял, имея в виду те факторы, о которых вы не упомянули, а также те, что остались на уме. Программа, если такой программе суждено быть, должна быть тщательно проработана. Первоначальная стоимость, возможно, была бы превышена различными выгодами для благосостояния в несколько раз. Человеческие аспекты перемещения должны учитываться в равной степени с аспектами экономическими. Я еще ни с кем не говорил, кроме вас троих. Прежде чем предпринять какие-то шаги, я хочу получить у вас ответ на свои вопросы. Мне кажется, что вы — люди, которые с помощью махинаций сделали путешествия во времени делом, к которому и не подкопаешься. Вы предлагаете их в качестве сервиса. Превратили их в бизнес. А я лично считаю, что такое открытие следует использовать для пользы народа, сделать объектом урегулирования. Но, управляя им из так называемой Мастодонии, вы надежно отсекаете возможность такого урегулирования. Не знаю, что сказал бы суд по этому поводу. Осталась бы при этом само понятие «Мастодония»?
 — Мы убеждены, что да, — ответил Куртни. — Не сомневаюсь, что оно никогда не было бы опротестовано.
 — Вы блефуете, — сказал сенатор. — Все это уловки юриста. У меня ощущение, что будет опротестовано. Но не в этом дело. Я хотел пока что только узнать, насколько сочувственно вы посмотрели бы на такую программу и можем ли мы ждать от вас сотрудничества.
 — Мы не можем дать вам сейчас ответ, — голос Куртни был сверхсерьезным, бесцветным голосом законника. — Нам нужно получить конкретные предложения и иметь возможность их изучить. Вы понимаете, что требуете у нас обязательства отдать для ваших целей обширный временной район, таким образом принуждая нас дать вам на выбор даровые лицензии для их использования посторонними людьми.
 — Я сознаю это, — сказал Фримор. — Хорошо, что вы додумались до этого, в этом суть ситуации. Предлагаю вам на рассмотрение такой вопрос: можете ли вы обратиться с предложенной мною программой в качестве помощи, пожертвованной народу, отдать земли в дар обществу. Нет нужды говорить, что, если вы откажетесь, я устрою так, что, когда вы станете просить о льготах, программа будет обречена. Под вашим бизнесом не окажется почвы. Мое предложение стоило бы достаточно и без лицензионного взноса в основе бюджета Ассоциации Перемещений Во Времени.
 — Если вы взываете к нашей совести, — сказал Куртни, — то мы это, вполне возможно, пожелаем сделать. Но при данном стечении обстоятельств дать вам ответ мы не готовы. Тем более обязательство.
 Сенатор повернулся ко мне:
 — Если бы эту программу было решено развивать, то где в прошлом лучше всего было бы разместить этих людей? Прямо здесь? В Мастодонии?
 При этих словах Райла вскочила, задев меня.
 — Не в Мастодонии, — сказала она. — Здесь обосновываемся мы. Этого места мы не отдадим.




 26


 Первая группа сафари прибыла вскоре после полудня. В ней было три машины с тяжелыми прицепами и группа охотников человек, пожалуй, в двадцать. Снаряжение прибыло в Миннеаполис грузовым рейсом, часть людей приехала на машинах. Остальные прибыли пассажирским рейсом, включая трех клиентов. Из Миннеаполиса сафари на машинах прибыло в Уиллоу-Бенд. Перед воротами их облепили журналисты и группа кинооператоров.
 — Пресс-конференция, если это можно так назвать, задержала нас на целый час, — сказал Перси Аспинваль, возглавляющий группу, — однако я не мог сократить ее и должен был быть благосклонным, насколько это возможно. Там, в Нью-Йорке, хотят максимум паблисити.
 — То, через что вы прошли сегодня, — сообщил я, — ничто по сравнению с тем, что будет, когда вы вернетесь, особенно, если вы принесете несколько хороших голов.
 — Стил, я рад возможности поговорить с вами, — сказал он. — Я надеялся, что вы сопроводите нас хоть немного. Что вы можете мне рассказать, чего нам там ожидать? Ведь там побывали только трое, и вы один из них.
 — Я был там не более суток, — ответил я. — Фауны там масса. Местность кишит странными животными, и не все они выглядят так, как изображают их наши палеонтологи. Вы видели фильм, который сделала Райла?
 — Да. Хорошая работа. Правда, ужасает.
 — Тогда вы увидите больше, чем удалось увидеть нам. Винтовки у вас мощные?
 — Да, такие же, какие были у вас.
 — Один совет. Не ждите слишком долго, пока ваши клиенты сделают выстрел. Если что-то движется в вашу сторону, и вы не уверены в нем — стреляйте! Что за люди с вами?
 — Серьезные люди. Постарше, чем мне бы хотелось, но все они до этого уже охотились. В Африке, еще до того, как оскудели богатые дичью участки. Оружие испытано. Они не суетятся. Они делают дело. Джонатан Фридни и его жена Джессика. Она добыла чуть ли не самый большой бивень, какой я когда-либо видел. Фридни — председатель сталелитейной компании. Третий — Гораций Вирджис, президент химического объединения. Солидные люди, все трое.
 — Тогда у вас с ними особенно больших проблем быть не должно.
 — Нет. Если я застрелю зверя, они поймут.
 — Сенатор Фримор, он бы хотел отправиться с вами. Он не говорил вам?
 — Он тут же вцепился в меня, но я попросил его не ходить. Я не могу взять на себя ответственность. Взять его с собой можно бы, но мне неохота подставлять свою шею. Ему это не понравилось. Он даже немного озлобился. Но я не могу брать с собой попутчиков. Вот если бы вы захотели пойти…
 — Нет, благодарю, — сказал я. — Скоро должны отправиться другие группы. Я должен оставаться здесь. Кроме того, я там уже был.
 — Они приближаются к размеченной линии, — сказал он. — Мне надо идти. Рад, что удалось поговорить с вами.
 Я протянул ему руку.
 — Аспинваль, — сказал я, — удачи.
 Я стоял и смотрел, как они идут, как движутся машины, как они одна за другой исчезают, когда попадают на дорогу во времени. Райла увезла Куртни и сенатора обратно в Уиллоу-Бенд. Сенатор был надутым. Я пошел вниз, к яблоневой роще, высматривая Кошарика. Нашел его на дереве, в западном конце рощи. Я сказал ему, что одна из его дорог во времени уже используется и что по остальным в ближайшие несколько дней тоже отправятся люди. Я спросил его, доволен ли он этим, и он ответил, что да, доволен. Разговор с ним был достаточно бестолковым. Я мог только задавать вопросы, на которые он миганием отвечал «да» и «нет». Итак, вскоре я прекратил попытки продолжать разговор и просто стоял, глядя на него и чувствуя к нему дружеское расположение. Он смотрел на меня, наполовину улыбаясь, в чем я усмотрел дружелюбие.
 Я попытался как можно точнее представить себе, кто он, что он такое и тому подобное, и начал строить предположения, что он не был живым существом, поскольку у него не было тела, он не сделан из плоти и крови. Но, если это верно, я был не в состоянии вообразить себе, кем он был.
 Обнаружилось кое-что еще. До сих пор я воспринимал его просто как чужака, как необъяснимое создание, и не старался его понять. Но теперь я стал думать о нем как о ком-то, кто, думал я, мне друг. Я думал об этих пятидесяти тысячах лет, проведенных им здесь, и пытался вообразить, на что они были для него похожи. Я пробовал представить себе, как это было бы, если бы на его месте был я — если бы для меня было возможно прожить пятьдесят тысяч лет, что, впрочем, было исключено, — а затем понял, что думать так было бы неправильно, что я не могу отождествлять себя с Кошариком, потому что мы — совершенно разные формы жизни. Я перебрал в уме то, что он делал, контакты, которые у него появились в немногие последние годы, бессмысленную игру в охотника и преследуемого с Эзрой и Бродягой, изготовление дорог во времени для Боусера — интересно, сколько путешествий в прошлое сделал Боусер? — случайные разговоры с Хайрамом, или попытки заговорить с ним, так как Хайрам не понимал того, о чем говорил Кошарик, и в результате не полюбил его. И все это — только сейчас, в самые последние годы. Другие люди тоже очевидно встречали его, но пугались. За прошедшие века он, думал я, должен был время от времени сталкиваться с индейцами, а еще раньше — с пра-индейцами… Может быть, его считали богом или духом некоторые люди этих кочующих племен? Возможно, он видел и мамонтов, и мастодонтов, и древних бизонов.
 Я все еще оставался на месте, сидя у подножия дерева. Кошарик соскользнул по дереву вниз, так что мы сидели лицом к лицу, друг против друга.
 Я услышал, как проехала Райла, возвращаясь домой из Уиллоу-Бенда. Тогда я поднялся и сказал Кошарику:
 — Через денек-другой я тебя навещу еще раз. Мы поговорим немного дольше.
 Райла привезла сообщение о том, что у Бена была встреча с той религиозной группой и что они на следующий день прибывают в Уиллоу-Бенд. Бен собирался привезти их к нам в Мастодонию для разговора. Он до сих пор не имел ни малейшего понятия, чего они добиваются.
 Были известия из госпиталя. Пока они не могут выписать Хайрама, сообщила Райла. Бен несколько дней назад ездил в Ланкастер повидать его. Он не нашел, что Хайрам так уж хорошо выглядит. Хайрам спрашивал о Боусере, о нас с Райлой и о Кошарике, спрашивал, как поживает Неуклюжик. Больше его ничего не интересовало.
 Представителей религиозной группы Бен привез на следующий день. Их было трое, но говорил лишь один из них. Двое других просто сидели, кивали головами, соглашаясь с говорившим, чье имя было Хочкисс. День был облачный, зябкий, выпал случайный туман, так что разговаривать нам пришлось в гостиной.
 Хочкисс был человеком, не привыкшим терять время. Это был крупный мужчина с обреченным лицом, резким и угловатым, похожим на волчью морду. Улыбка на этом лице была бы неуместна. Сомневаюсь, улыбался ли он когда-нибудь вообще.
 Он быстро перешел к делу, сведя до минимума обычные любезности. Он не выражал никакого удивления или сомнения относительно путешествий во времени. Видимо, он принимал это за данное, не спрашивая нас, можем ли мы это сделать на самом деле, и не интересуясь гарантиями.
 — Мы заинтересованы, — втолковывал он нам, — в приобретении прав или лицензии, или как это у вас там называется, на отрезок времени, перекрывающий время Иисуса Христа. Нам нужны, как вы понимаете, исключительные права. Мы — и больше никто.
 — Я говорил вам, — сказал Бен, — когда впервые разговаривал с вами, что мы хотели бы рассмотреть какие-то конкретные предложения, а до тех пор дать вам ответ не можем. Вы просите исключительные права на хорошо изученный отрезок времени, и прежде чем мы хоть что-нибудь станем делать, мы должны знать, какие конфликты могут быть с этим связаны.
 — Что еще за конфликты? — спросил Хочкисс.
 Бен был терпелив с ним.
 — Отрезки времени можно использовать для многих целей. Они могут нам помочь узнать, как вести себя в том времени и месте, где вы собираетесь находиться. Они могут сослужить нам великую службу, чтобы сохранить целый мир на определенное количество лет.
 — У нас есть фонд, — сказал Хочкисс, — он значителен. Если необходимо, мы можем его увеличить.
 Мы говорили на разных языках.
 — Есть и другой фактор, — вступила Райла. — Любая группа, которая собирается проводить исследования в историческом времени, должна сознавать возможные опасности. Отправиться в историческое время — значит, взять на себя обязательство делать все так, как надо, чтобы не обнаружить себя и не нарушить историю. Ни один из живущих в то время не должен и подозревать, что туда попал кто-нибудь из будущего. Исследователи должны быть одеты так, как одеваются те люди, должны знать обычаи, кое-что из истории…
 — Можете не продолжать, — сказал ей Хочкисс. — Мы не проводим исследования.
 — Но, если вы не собираетесь исследовать, если не хотите отправиться в прошлое и увидеть…
 — В том-то и дело, — ответил Хочкисс. — Мы не хотим отправиться в прошлое, но и не хотим, чтобы кто-нибудь другой отправился туда. Вот почему мы просим об исключительных правах.
 — Не понимаю, — сказал я. — Этот район, мне кажется, таков, что любой теолог отдал бы правую руку за возможность его исследовать. Едва ли что-нибудь известно…
 — Верно, — сказала Хочкисс, — вы попали прямо в точку. Это и есть причина. Всегда были сомнения в историчности Иисуса. О Нем ничего не известно достоверно. Есть только одно или два литературных упоминания о Нем, да и они могут быть более поздними экстраполяциями. Мы не знаем ни даты, ни места Его рождения. Принято считать, что Он родился в Вифлееме, но даже это под сомнением. Такое же положение и с другими периодами Его жизни. Некоторые обучающиеся даже задают вопрос, существовал ли такой человек. Но сквозь века, легендами, которые сохранили верующие в Него, принимающие Его, создалась душа, структура, ткань христианской веры. Мы хотим, чтобы так все и оставалось в дальнейшем. Если отправиться в прошлое с исследованиями, это могло бы разрушительно подействовать на веру, которая создавалась веками. Результатом этого могла бы стать непредвиденная полемика. Как вы думаете, что случилось бы, если бы было обнаружено, что Христос родился не в Вифлееме? Что осталось бы от истории Рождества? А если не будет найдено доказательств сотворенных им чудес?
 Он замолчал и оглядел нас по очереди.
 — Понимаете? — спросил он.
 — Мы можем понять вашу точку зрения, — ответил я, — но нам нужно об этом основательно поразмыслить.
 — Прежде чем вы решите, правильно или нет то, что мы просим?
 — Примерно так, — ответил я. — Ведь вы просите нас захлопнуть дверь перед лицом всех и каждого.
 — Я бы не хотел, чтобы вы думали, — сказал Хочкисс, — что мы маловеры. Истина в том, что наша вера настолько велика и всеобъемлюща, что мы принимаем христианство, даже зная, что о нашем Господе известно мало и что даже это немногое может быть ошибочным. Мы боимся только того, что если заняться историческими исследованиями, может рухнуть само христианство. В ваших руках сила, внушающая благоговение. Мы хотим уплатить вам за неупотребление этой силы.
 Райла спросила:
 — Вы все время говорите «мы». Кто именно — вы?
 — Мы — комитет, собранный очень поспешно, и наши ряды включают тех, кто очень рано распознал опасность, когда прочитали об открытии путешествий во времени. Мы получили поддержку и обещание поддержки от множества церковных организаций. У нас есть деловое сотрудничество и с другими, от которых мы также ожидаем поддержки.
 — Вы имеете в виду денежную поддержку?
 — Да, мадам, денежную. Это даст нам деньги, которых, как я считаю, достаточно, чтобы купить права, которые нам нужны.
 — Но это — огромная сумма, — сказала Райла.
 — Если мы пожелаем продавать их вообще, — добавил я.
 — Обещайте мне это, — попросил Хочкисс. — Хотя бы дайте нам возможность узнать, когда к вам обратятся другие, — не сомневаюсь, что другие будут. Дайте нам возможность встретиться с этими другими.
 — Не уверен, что мы можем сделать это, — сказал Бен. — Честно говоря, я убежден, что не сможем. Но мы учтем ваши пожелания.
 Стоя снаружи передвижного домика, наблюдая, как делегация во главе с Беном направляется по тропинке в Уиллоу-Бенд, я испытывал тревогу. Их позиция, их точка зрения улетучилась у меня из головы, и я не мог анализировать или определить отвращение, которое испытывал. На самом деле, говорил я себе, мне нужно было бы чувствовать к ним какую-то симпатию, так как до сих пор, не осознавая этого, я имел какое-то предубеждение против внедрения в определенные периоды истории человечества. Многому из того, что похоронено в прошлом, следует позволить так и остаться там похороненным.
 — Эйса, о чем ты думаешь? — спросила Райла.
 — Мне все это не нравится. Не знаю, почему. Все это в чем-то противоестественно.
 — Я чувствую то же самое. Они говорят, что хорошо заплатят. Не могу и представить, что у них для этого достаточно денег. Заикнись про миллион, и они упадут замертво.
 — Видишь ли, мне вообще не хочется иметь с ними никаких дел. При мысли об этом, я чувствую себя испачканным. Полагаю, нам следует узнать, что думают Бен и Куртни.
 Прибыли еще два сафари и тут же отправились в мел. Четвертое должно было прибыть несколькими днями позже.
 Неуклюжик, шаркая, пришел на холм навестить нас. Райла скормила ему немного салата и несколько морковок, которые нашла в холодильнике. Он пренебрег было морковками, но, схрупав одну, отказался от салата. Я отвел его в долину, и он бормотал и хрюкал на меня всю дорогу.
 Потом я опять пошел навестить Кошарика. Не найдя его в Мастодонии, я отправился за ним во фруктовый сад на ферме. Мы говорили недолго, потому что разговор был затруднен, но посидели рядом, чувствуя дружелюбие друг к другу, и это, казалось, удовлетворяло его. Странно, но меня это тоже удовлетворяло. Контакт с ним каким-то образом заставлял меня ощущать его доброе расположение. Я испытывал смешное чувство, что Кошарик пытается заговорить со мной. Не знаю, что заставляло меня так думать, но у меня создавалось такое ощущение.
 Я помню, как мальчиком обычно ходил плавать в Форелий ручей — забавное название, потому что форели в ручье не было. Может быть, в дни пионеров, когда белые впервые пришли на эти земли, несколько форелей там и водилось. Ручей впадал в реку как раз возле Уиллоу-Бенда, и течение там было слабое. В нескольких местах ручей едва сочился, но было там одно место, как раз перед впадением в реку, где образовалась запруда. Когда мы с моими приятелями были еще маленькими, до того, как родители позволяли нам плавать в реке, мы обычно плавали в этой запруде. Глубина в ней не превышала трех футов, а течения вообще не было. Пришлось бы сделать определенное усилие, чтобы утонуть в этой луже. Она обычно приносила нам массу радости в ленивые солнечные дни, но я так ясно вспомнил о ней по другой причине. Когда я уставал прыгать на глубоком месте, я ложился на мелком краю запруды, головой на берег, посыпанный гравием, а тело в воде, но едва покрыто ею. Лежать там было так хорошо, что порою забывалось, что у вас есть тело. Вода держала тело на весу, и вы переставали его чувствовать. И в этом пруду была масса мелких гольянов в два или три дюйма длиной, и если лежать там достаточно долго и вести себя спокойно, они подплывали к вам и начинали пощипывать пальцы ног, как-то особенно касаясь вас своими крошечными ротиками. Я полагаю, что они щипали высохшие участки кожи, цыпки, может быть — они были у большинства из нас, потому что мы ходили босиком и всегда были в синяках и ссадинах — и, я думаю, эти гольяны полагали, что кожа, корочки и засохшая кровь — для них вполне пригодная пища. Но в любом случае, лежа там, я чувствовал их своими ногами. Особенно пальцами ног. Они касались меня очень мягко и сощипывали мою плоть. Внутри меня нарастал бурлящий смех, кипящее счастье, что я могу быть с ними так близок.
 Вот так было и с Кошариком. Я чувствовал, что его мысли касаются моего мозга, трогают его ячейки, в точности как те гольяны в давнее время прикасались к моим пальцам. Ощущение было какое-то сверхъестественное, но оно меня не беспокоило, я снова чувствовал прилив бурлящего восторга от того, что мы с Кошариком можем так сблизиться. Потом я говорил себе, что все это было лишь мое воображение, хотя в то время мне казалось, что я чувствую эти мысленные касания очень ясно.
 Уйдя из сада, я тут же направился к офису Бена. Когда я вошел, он как раз говорил по телефону. Он обернулся ко мне со своей обычной широкой улыбкой.
 — Это Куртни. На побережье есть кинокомпания, которая хочет сделать нечто серьезное. Они хотят сделать фильм, в котором будет показана история Земли с докембрия и доныне.
 — Это всего лишь проект. Понимают ли они, сколько такая работа потребует времени?
 — Кажется, да. Эта идея их увлекает. Они хотят сделать хорошую работу. И готовы к тому, что она отнимает много времени.
 — Понимают ли они, что в ранние периоды они должны нести с собой кислород? До самого силура, а может и позже, в атмосфере не должно было быть много свободного кислорода, а это — около четырехсот миллионов лет назад.
 — Думаю, они понимают и это. Они упоминали об этом в разговоре с Куртни. Кажется, они проделали большую предварительную работу.
 — А Куртни — считает ли он, что это у них всерьез? Им бы проще было сделать дешевый фильм на доисторическом фоне, без претензий, этот же обойдется им в миллиарды. У них должны быть ученые, консультанты, которые интерпретировали бы то, что попадет на пленку.
 — Относительно стоимости ты прав. Куртни, кажется, думает, что этот фильм будет жирным куском в нашем бюджете.
 Это была хорошая новость, и я был доволен, потому что раньше мы имели дело только с Сафари Инкорпорейтид.
 — А об этом комитете Иисуса ты с Куртни говорил?
 — Говорил. Он не принимает их всерьез. Сомневается, что они смогут собрать наличные. Они провозглашают широкую церковную поддержку, но сомнительно, что смогут получить хоть что-нибудь.
 — Они фанатики, — сказал я, — а от фанатиков ничего хорошего ждать не стоит. Мне кажется, нужно написать им отказ.
 Четырьмя днями позже вернулось сафари номер три, на несколько дней раньше условленного срока. У них были богатые трофеи: полдюжины гигантских трицератопсов, три головы тираннозавров и гора трофеев помельче. Они должны были там оставаться обусловленные две недели, но клиент-охотник был ранен и они решили вернуться.
 — Он был в панике, — рассказывал мне белый охотник, — это вон тот волосатый, сзади. Стрелял он хорошо, но это животное добралось до него. Боже, оно чуть не добралось и до меня. Гляжу вверх и вижу монстра с пастью, полной зубов, открывающуюся на вас из ниоткуда, и сейчас ваши кишки будут вывернуты наружу. Это теперь он задирает нос и пренебрегает нами. Он будет великим охотником, отважным, с железными нервами — когда мы выйдем из ворот и нас обступят журналисты.
 Он усмехнулся.
 — Не будем его останавливать. Позволим ему сыграть роль до конца. Это хорошо для бизнеса.
 Мы с Райлой стояли, и смотрели, как группа сафари скатывается с гребня и исчезает в направлении Уиллоу-Бенда.
 — Итак, свершилось, — сказала Райла. — Как только снимки трофеев будут показаны по телевидению и появятся в газетах, сомнения кончатся. Путешествия в прошлое возможны. Нам больше не нужно доказывать это.
 На следующее утро, еще до того, как мы встали, в дверь заколотил Херб.
 — Что за чертовщина? — спросил я.
 Херб махал передо мной миннеаполисской газетой «Трибун».
 Я выхватил у него газету. На первой странице был портрет нашего клиента-охотника, позирующего возле поставленной на подпорки головы тираннозавра. Заголовок на шесть колонок кричал о первом возвращении сафари из прошлого. Под этим большим заголовком, двумя дюймами ниже, перед двумя колонками шрифта, опускавшимися до нижнего края страницы, была другая статья, заголовок которой гласил: «Церковная группа обвиняет Ассоциацию Перемещений Во Времени в дискриминации». Первый же абзац ее гласил: «Нью-Йорк. Доктор Элмер Хочкисс, глава независимого церковного комитета, которому поручено предотвращение любых исследований времени и жизни Иисуса Христа, заявил сегодня, что Ассоциация Перемещений Во Времени отказалась продать эти права и установить временной блок, перекрывающий этот период истории…»
 Я опустил газету и сказал:
 — Но, Херб, ты же знаешь, что это не вполне точно. Мы не отказали…
 — Неужели ты не понимаешь? — закричал он. — Здесь в выпуске полемика! Прежде чем кончится день, церковные группы и теологи во всем мире должны будут выбирать, на какой они стороне. Эйса, мы не могли бы купить такого паблисити ни за какие деньги!
 Из спальни вышла Райла.
 — Что случилось? — спросила она.
 Я протянул ей газету, и все у меня внутри оборвалось.




 27


 Хайрам все еще был в госпитале, и я снова навестил Кошарика, найдя его в саду. Я говорил себе, что хочу только сохранить с ним контакт и уберечь его от неврастенического одиночества. Хайрам разговаривал с ним почти каждый день, а с тех пор как Хайрама здесь не было, думал я, кто-то должен взять себе за правило навещать его. Но в тайниках моей памяти копошились те самые гольяны, которые пощипывали мой мозг, а я ничем не мог им помочь, но мне было интересно, возобновят ли они свою работу, когда я увижу его снова. Ощущение было слабым, но таинственным. Может быть, говорил я себе, это у него такой способ разговаривать? Хотя если это так, я определенно весьма сильно нуждался в переводчике. Мне было интересно, чувствовал ли Хайрам такое же пощипывание, или были все же какие-то особенности, которые давали Хайраму возможность разговаривать с Боусером и малиновкой, если он на самом деле разговаривал хоть с кем-нибудь из них.
 Когда я нашел Кошарика, мне не пришлось долго ждать, чтобы получить ответ на вопрос, который меня занимал. Гольяны появились почти немедленно. Они были тут как тут, пощипывая меня.
 — Кошарик, — спросил я, — ты что, пытаешься разговаривать со мной?
 Он мигнул: — «Да».
 — Скажи, ты думаешь, что сумеешь это сделать?
 Он мигнул трижды, очень быстро. Это поразило меня: что бы это значило? Поразмыслив, я решил: это означает, что он не знает.
 — Надеюсь, тебе удастся, — сказал я. — Мне хотелось бы разговаривать с тобой.
 Он мигнул «да», что, как я подумал, означало, что он тоже надеется.
 Но пока мы были неспособны к разговору. Мне в то же время показалось, что гольяны были более настойчивы, чем раньше. Однако мы ничего не достигли. Время от времени я пытался открыть им свой мозг, но это, кажется, не помогало. Пожалуй, я ничего не могу сделать, сказал я себе, ничем не могу помочь. Чтобы ни должно было быть сделано, это дело только одного Кошарика. Я чувствовал, что он, должно быть, считает, что у него есть шанс, иначе не стал бы и пытаться. И еще я обнаружил, что много думаю об этом с надеждой и желанием.
 Когда наша встреча подошла к концу, мне показалось, что вообще-то мы продвинулись вперед в сравнении с тем, что было сначала.
 — Я вернусь завтра, — пообещал я, — и ты попытаешься еще раз.
 Я не стал рассказывать об этом Райле, потому что боялся, что она высмеет мое простодушие. Для меня, однако, из-за постепенных, приближающих к цели шагов, это не было простодушием. Если Кошарик может устроить так, что мы сможем разговаривать, то, черт возьми, следует дать ему такую возможность.
 Я пообещал ему прийти на следующий день, но не пришел. Утром вернулась другая группа, номер два. Они принесли только одного тираннозавра плюс несколько трицератопсов, но сверх этого трех гребенчатых хадрозавров и полакантуса, панцирного динозавра со смешной маленькой головкой, суживающейся к концу, и большими рогоподобными шипами, торчащими на спине по всей длине его тела. Полакантус определенно не был известен на этой территории. Он не был к тому же известен в этой части мела, предполагалось, что он вымер значительно раньше и что в Северной Америке его вообще не было. Но он был, во всей своей отвратительной гротескности.
 Сафари вынесло целое тело. Панцирь сняли, внутренности выбросили и вычистили, как только могли, но скелет начал пахнуть.
 — Можете не сомневаться, если вы привлечете к нему внимание кого-нибудь из палеонтологов, — говорил я клиенту-охотнику, — он полезет ради него на стену.
 Тот белозубо усмехнулся и удовлетворенно улыбнулся мне. Он был слегка горбат, и я удивлялся, как человек его роста стоит с динозавровым ружьем. Кто же он был? Я постарался припомнить. Кажется, о нем упоминали как о наследнике аристократической семьи откуда-то из Англии. Он был одним из немногих, кто ухитрился сохранить крепкую хватку семейной удачи перед лицом британской экономики.
 — Что в нем особенного? — спросил он. — Их там было несколько. Я выбрал самого крупного. А как вы думаете, сэр, если укрепить этот экземпляр в рамку? Он такой неуклюжий.
 Я рассказал ему, что особенного было в его экземпляре, и ему понравилась идея смутить палеонтологов.
 — Некоторые из этих ученых типов слишком уж важничают, — сказал он мне.
 Это сафари уже полностью исчезло в Уиллоу-Бенде, когда вернулась группа номер четыре. У них было три тираннозавра, два трицератопса и гора всякой мелочи. Однако они недосчитывались одной машины, а два человека были на носилках.
 Белый охотник снял шляпу и вытер лоб.
 — Это те проклятые твари с рогами. С клювами, как у попугаев. Трицератопсы, что ли, или как там их называют. Их что-то вспугнуло, и они пошли на нас, дюжина или более крупных самцов. Они толкнули машину сбоку, и она загорелась. Нам повезло, что никто не погиб. Мы успели вытащить людей из машины. Зверей нам удалось остановить. Не знаю уж, сколько мы уложили. Они стояли вокруг нас в угрожающей позе и были опасными. Может быть, нам следовало бы, когда мы ликвидировали опасность, подобрать хоть головы. Но когда мы наконец пробились сквозь них, мы отказались от этой мысли.
 — Это было грубо, — сказал я.
 — Конечно, грубо. Но когда вы отправляетесь в новую страну до того, как узнаете, чего там можно ожидать, может выйти грубо. Я понял только одно: никогда нельзя подходить близко к стаду трицератопсов. Это нетерпеливые твари.
 Когда второе за этот день сафари исчезло, Райла сказала мне:
 — Я беспокоюсь о первой группе. Они опаздывают.
 — Только на день, — сказал я. — Они провели во времени две недели, и что бы там ни было, пара дней не имеет значения.
 — Не у всех сафари прошло благополучно.
 — Они сделали ошибку. В этом все дело. Помнишь, как Бен остановил нас, когда мы подошли к трицератопсам слишком близко? Он сказал, что существует невидимая линия, которую не следует пересекать. А эти перешли ее. В следующий раз будут знать.
 Я увидел Неуклюжика, взбирающегося на холм.
 — Мы должны его отвадить.
 — Да, но с ним приятно, — возразила она. — Онтакой милый.
 Она пошла в дом и принесла пару пучков моркови. Неуклюжик приплелся и принял морковь очень изящно, похрюкивая и буркая на нас. Спустя некоторое время я повел его с холма обратно в долину.
 — Мы непременно должны его отвадить, — предупредил я Райлу. — Если мы этого не сделаем, он будет торчать тут все время.
 — Знаешь, Эйса, — сказала она, не обращая внимания на мои слова, — я решила, где мы построим дом. Вон там, пониже, у диких яблонь. Ты можешь провести по трубам воду из родника, и гребень будет защищать нас от северо-западного ветра.
 Я в первый раз услышал о доме, но не придал этому особого значения. Это в самом деле была хорошая мысль. Мы не могли продолжать жить в этой времянке.
 — А какой дом тебе хочется? Ты уже решила?
 — Да нет, еще не совсем. План этажа уже готов, но не в деталях. Только в общих чертах. Один этаж, прямо на уровне земли. Строить его надо из камней, видимо. Это немного старомодно, но, кажется, только такой дом здесь и пригоден. Это будет недешево, но мы должны осилить.
 — Вода из родника, — размышлял я вслух, — а как с обогревом? Раз не заработала телефонная линия, я совершенно уверен, что нам не удастся подвести сюда газ.
 — Я думала. Построим дом крепкий, надежный, хорошо изолированный, а топить будем дровами. Устроим множество каминов. Можно нанять человека, чтобы заготавливал дрова. Их очень много вон в тех холмах. Возить дрова надо издали, чтобы нам не было видно, где их пилят. Было бы стыдно испортить лес, который окружает нас.
 Чем больше я думал об этой идее, тем больше она мне нравилась. Я был рад тому, что Райла подумала об этом.
 — Пожалуй, мне стоит завтра отправиться в Ланкастер и поговорить с подрядчиком. Бен должен знать хорошего специалиста.
 — Журналисты за воротами сожрут тебя, — предупредил я. — Херб все еще хочет, чтобы ты оставалась загадочной женщиной.
 — Послушай, Эйса, если потребуется, я с ними справлюсь. Я же сделала это в госпитале в ту ночь, когда мы увезли Хайрама. В самом худшем случае, я могу спрятаться в машине, накроюсь одеялом или чем-нибудь, а Бен увезет меня. Может, и ты отправишься со мной? Мы можем заехать в госпиталь, навестить Хайрама.
 — Нет, один из нас должен остаться здесь. Я обещал, кроме того, навестить Кошарика сегодня и не сделал этого. Мне непременно нужно разыскать его завтра.
 — Что это у вас с Кошариком?
 — Ему одиноко, — просто ответил я.
 На следующее утро Кошарик был среди диких яблонь, а не во фруктовом саду в старом доме.
 Я присел на корточки и сказал ему полушутя:
 — Ну, приступай.
 Он поймал меня на слове. Сейчас же гольяны начали трогать мой мозг, покусывая его, отсасывая что-то из него, но на этот раз казалось, что они мельче и их стало больше — маленькие тоненькие иголочки, которые внедрялись, извиваясь, все глубже и глубже. Я чувствовал, как они шевелятся глубоко в извилинах.
 Странная сонливость подползла ко мне, и я боролся с ней. Я погружался в мягкую серость, которая окутывала меня, как осенняя паутина из тонких паутинок ловит насекомое, которое случайно влетело в нее.
 Я пытался разорвать эту паутину, шатаясь, поднимаясь на ноги, но обнаруживал со странным безразличием, что не знаю, где нахожусь, и при этом мне даже не интересно, где это я. Я смутно понимал, что это Мастодония, что со мной Кошарик, что Райла уехала в Ланкастер, чтобы увидеться с подрядчиком и договориться о строительстве дома из камней, что мы должны нанять человека, чтобы он напилил и заготовил на зиму дрова для нас, но все это был фоновый материал, все это было отделено от того, что происходило. В тот момент я не имел ко всему этому никакого интереса.
 Затем я увидел его — город, если это был город. Казалось, я сижу на верхушке высокого холма под величественным деревом. Погода была прекрасная, теплая, а небо было чистейшего голубого цвета, какой я когда-либо видел.
 Передо мной расстилался город. Поглядев в другую сторону, я увидел, что город повсюду, что он окружает меня и тянется до самого горизонта во всех направлениях. Холм одиноко стоял посреди города, прекрасный холм со склонами, покрытыми темно-зеленой травой и красивыми цветами. Там, где я стоял, веял легкий бриз — под единственным деревом, возвышающимся надо мной.
 У меня не было никакого понятия, как я попал туда, и я даже не удивлялся тому, что вообще туда попал. Находясь там, мне казалось, что я легко должен узнать это место, но даже ради спасения своей жизни я не мог этого сделать. Сначала, увидев город, я заинтересовался, город ли это, но так оно и было, хотя знал и понимал, что он был также чем-то еще, у него было какое-то значение, но я забыл какое, хотя мог бы и вспомнить в любую минуту.
 Он совсем не походил на города, виденные мною прежде. Там были парки и широкие изящные улицы, и все это казалось знакомым и было очень приятно на вид. Но строения были иного типа, непривычного вида. У них не было массивности, и они были мелковаты. Они выглядели паутинными, кружевными, пленочными, пенными, невещественными. Но, поглядев на них повнимательней, я понял, что они не так уж невещественны, как мне думалось — чуть позже, когда я пригляделся к ним повнимательнее, я начал различать их лучше, чем увидел сначала, когда впервые взглянул на них, не увидел их целостности, а схватил только часть, а позади фасада, который бросался в глаза, виднелись структуры более основательных форм. Но было еще что-то, что беспокоило меня, и вдруг я осознал, что это — облик города. Строения не стояли массивными прямоугольниками, которые формируют шаблоны улиц, как это бывает в городах Земли. И я подумал: «Это не земной город», хотя это почему-то так удивило меня, хотя я с самого начала должен был понимать, что это не город Земли. Это был город Кошарика.
 — Это — Центр, — сказал Кошарик. — Галактический Центр. Я подумал: чтобы понять это, ты должен его увидеть.
 — Спасибо, что показал мне его. Это помогает мне понять.
 Я даже не удивился, что Кошарик разговаривает со мной. В таком состоянии ничему не удивляются.
 Примерно к этому времени я осознал также, что рыбки, касавшиеся губами моего мозга, больше не трогают меня. Очевидно, они сделали все, что было нужно, убрали всю отслоившуюся кожу, все маленькие кусочки крови, закончили свою работу и уплыли.
 — Ты родился здесь? — спросил я.
 — Нет, я начался не здесь, а на другой планете, очень далеко отсюда. Я покажу тебе ее в другой раз, если у нас будет время.
 — Но ты был здесь.
 — Я пришел сюда, как доброволец, — ответил он, — или, скорее, меня призвали как добровольца.
 — Призвали? Как это? Кто бы призвал тебя? И если тебя призвали, ты уже не доброволец.
 Я попытался объяснить это Кошарику и действительно произносил слова, и мне казалось, что они не те, и это не имело значения, потому что мы понимали друг друга. В точности как это было бы, если бы мы разговаривали словами.
 — У вас есть концепция бога, — сказал Кошарик. — В течение всей истории твоей расы люди поклонялись многим богам.
 — Я понимаю эту концепцию, но не уверен, что поклоняюсь какому-нибудь богу. И большинство людей ни в коем случае не согласились бы, что они поклоняются богу.
 — Как и я, — сказал Кошарик. — Но, если бы ты понял, кто меня призвал, и не только меня, но и многие другие творения, ты решил бы, что они — боги. Конечно, они ими не являлись, хотя некоторые думают и так. Они
 — просто форма жизни, биологическая или какая-то другая, которая положила начало разуму очень давно и за миллионы лет была достаточно мудра или достаточно удачлива, чтобы избежать тех катастрофических событий, которые так часто приводят к упадку или разрушению разума. Одно время они должны были быть биологическими по своей природе и, конечно же, были. Не могу сказать, чем они стали теперь. За долгие тысячелетия они могли сами себя изменить…
 — Тогда как ты их увидел? Встретил?
 — Их никто никогда не встречает. Они выше смешения с другими созданиями. Они нас презирают, или, может быть, боятся, как я недостойно думал одно время. Видимо, я был единственным, никто не говорил мне о таком. Но одного из них я однажды видел или думаю, что видел, хотя и неотчетливо. Чтобы внушить мне желание стать добровольцем, они должны были позволить дать себя увидеть. Один взгляд — и все. Они заботятся, чтобы добровольцы не увидели их слишком ясно. Вроде бы через вуаль, или как тень
 — я не могу объяснить это понятно.
 — Может быть, это было внушение?
 — В тот момент — конечно. Это было так давно, что трудно и вспомнить. В вашем исчислении — около миллиона лет назад. Я об этом раздумывал и позже и решил, что получил внушение, хотя и не должен был.
 — А это их город? Город богов?
 — Если хочешь, думай так. Он был спланирован ими. Но построен не ими. Это на самом деле не город, это — планета, покрытая строениями и сооружениями. Если это город, пусть будет так.
 — Ты сказал, Галактический Центр?
 — Ну да, Галактический Центр. Или один из них. Могут быть и другие, о которых мы не знаем. Для меня кажется вероятным, что могут быть и другие галактические группы, функционирующие так же, как этот город. Но они не извлекают выгоды, какие получает центральный. Может быть, другого плана…
 — Ты только догадываешься, что могут быть другие центры. Ты не знаешь?
 — Галактика велика. Я не знаю.
 — Эти люди, эти боги — они берут планеты и пользуются ими?
 — Пользуются? Я улавливаю смысл, но концепция туманна. Ты имеешь в виду собственность? Использование?
 — Да.
 — Нет, не так. Только информация. Знания, вот в чем штука.
 — Собирание знаний, ты имеешь в виду?
 — Правильно. Твоя понятливость изумляет меня. Они отправляют корабли со многими исследовательскими группами. Высаживают одну группу здесь, другую — там. Позже приходит другой корабль и подбирает их, одну за другой, по очереди. Я был в одной из таких групп, в последней. Мы высадили четыре других группы.
 — А затем корабль разбился?
 — Да. Не понимаю, как это могло случиться. Каждый из нас — специалист. Знает свою работу, и ничего больше. Создание, которое управляло кораблем, тоже было специалистом. Оно должно было знать, должно было предвидеть. Крушения не должно было быть.
 — Ты говорил Хайраму, что не знаешь положения планеты, откуда ты. Так вот почему ты не знаешь этого — знать это должен был другой, только пилот или пилоты знали.
 — Моя специальность — передвижение во времени, и только. Наблюдать и регистрировать прошлое планеты, которая находится под наблюдением.
 — То есть ваши планетарные исследования подразумевают не только то, чем планета является в настоящем, но и то, чем она была в прошлом. Вы исследовали эволюцию каждой планеты?
 — Мы должны были так поступать. Настоящее — только часть целого. Важно также и то, как это настоящее сложилось.
 — Когда корабль разбился, другие погибли. Но ты…
 — Мне повезло, — сказал Кошарик.
 — Но когда ты попал сюда, ты не исследовал прошлого. Ты остался в Уиллоу-Бенде или там, где должен был возникнуть Уиллоу-Бенд.
 — Я сделал только несколько вылазок. Одни лишь мои сведения ничего не стоили. Я прокладывал дорогу другим. И еще знал о другом корабле, который придет, чтобы забрать нас. Они не могли знать о крушении, они бы прибыли, надеясь найти нас. И я сказал себе, что если придет корабль, я должен быть здесь, чтобы встретить его. Я не мог покинуть это место. Если бы я ушел в прошлое, здесь не осталось бы никого, кто бы позвал меня, если за нами вернутся. На корабле обнаружили бы следы крушения, решили бы, что погибли все, и не стали бы ждать. Чтобы меня подобрали, чтобы освободиться, как ты это называешь, я знал, что должен оставаться близко к месту крушения, иначе меня не найдут.
 — Но ты открывал дороги для Боусера, дороги для нас.
 — Раз я не мог использовать дороги сам, почему бы не позволить другим пользоваться ими? Почему бы не позволить моим друзьям их использовать?
 — Ты думаешь о нас, как о друзьях?
 — Первый — Боусер, — сказал он, — за ним — вы все.
 — Теперь ты беспокоишься, что корабля, чтобы подобрать тебя, не будет?
 — Долго, — ответил он. — Прошло уже слишком много времени. Но он будет… Не так уж много созданий моего типа. Мы ценны. Они от нас так легко не отказываются.
 — У тебя все еще осталась надежда?
 — Да, и очень обоснованная.
 — Так вот почему ты проводишь так много времени в старом фруктовом саду! Чтобы быть на месте, если за тобой прилетят.
 — Именно поэтому, — сказал Кошарик.
 — Ты здесь счастлив?
 — Что значит счастлив? Да, полагаю, что счастлив.
 Что значит счастлив, спросил он, выдав, что не знает, что такое счастье. Но он понял все верно. Однажды он был счастлив, вознесенный, в благоговейном страхе — в тот день, когда, призванный, он прибыл в тот огромный Галактический Центр, присоединился к элите, бывшей легендой во всех частях звездной системы, которой касалась великая конфедерация.
 Не задавая вопросов, не спрашивая, как это может быть, я двинулся с ним сквозь этот фантастический город свежей лесистой планеты, с изумлением глядя на все, что окружало меня, наполненный удивлением не только относительно того, что я видел, но и поражаясь тому, что я был там вообще. И я пошел с ним также и по другим планетам, ловя лишь отблески их, впитывая главным образом виды разных мест, какими они были в прошедшие века. Я стоял перед красотами, которые сжимали мне сердце, вглядывался в страдания, которые повергли мою душу в печаль, тревожился о несчастьях, как собака, беспокоящаяся о старой кости, неистово цепляясь за науки и культуры, которые были вне пределов моих способностей понимать.
 Затем, совершенно внезапно, все исчезло, и я снова был среди старых яблонь, лицом к лицу с Кошариком. Мой мозг все еще кипел удивлением, и я потерял всякое представление о времени.
 — А Хайрам? — спросил я. — Разве Хайрам…
 — Нет, — сказал Кошарик. — Хайрам понять не мог.
 И это была, конечно, правда. Хайрам не мог понять. Он, как я помнил, выражал недовольство, что Кошарик говорит много непонятного.
 — Больше никто, — сказал он. — Никто, кроме тебя.
 — Но я запутался. Многих вещей не понял и я.
 — Твое понимание, — сказал он, — больше, чем ты думаешь.
 — Я вернусь. Мы еще поговорим.
 Я пошел вверх по холму и, когда дошел до передвижного домика, обнаружил, что там никого не было. Я еще подивился — не могло ли последнее сафари пройти, пока я беседовал с Кошариком. Когда я уходил, мне и в голову не пришло побеспокоиться об этом, поскольку я был уверен, что услышу их, когда они придут. Но на протяжении моего разговора с Кошариком сомнительно, слышал ли я хоть что-нибудь. Поэтому, я отправился к началу дороги во времени один и не обнаружил никаких признаков того, что кто-то выезжал оттуда. Значит, они опаздывают на два дня. Если они не вернутся завтра, сказал я себе, мы с Беном, видимо, должны отправиться туда и посмотреть, куда они запропастились. Не то, чтобы я беспокоился. Перси Аспинваль произвел на меня впечатление человека полностью компетентного. Однако стало тревожно.
 Я вернулся к домику и сел на ступеньки. Боусер выполз из-под домика, вскарабкался по лесенке и сел рядом, прижавшись ко мне. Это было почти как в старые дни, до того, как появилась Райла и начался весь этот бизнес с путешествиями во времени.
 Сначала я был полуоцепенелым из-за того, что случилось с Кошариком, но теперь я мог начать размышлять об этом. Сначала, когда все это происходило, все в целом казалось чуть ли не обычным, ничто меня не поражало. Я получил внушение, которое защитило меня от потрясения. Я почувствовал, как холодные мурашки поползли у меня по спине, поскольку осознал, что все это случилось на самом деле. Во мне нарастало отрицание. Старая человеческая привычка полагать, что ничего не случилось, потому что случиться и не могло.
 Но, несмотря на это автоматическое отрицание, я достаточно хорошо знал, что это произошло, и сидел на ступеньках, пытаясь навести порядок у себя в мыслях, однако времени сейчас у меня на это было немного: потому что, как только я уселся, машина, управляемая Райлой, выехала из-за гребня, а позади Райлы сидел Хайрам.
 Он выскочил из автомобиля сразу, как только тот остановился, и направился прямо к Боусеру. Он не терял время на какие-то там разговоры со мной, я даже не уверен, что он меня видел. Боусер сбежал к нему по ступенькам, Хайрам опустился на колени, обнял собаку, а Боусер, скуля и подвывая от счастья, безостановочно вылизывал языком его лицо.
 Райла бросилась ко мне, обняла меня и так мы четверо и стояли: Хайрам, обнимая Боусера, и Райла, обнимая меня.
 — Ты рад, что Хайрам вернулся? В госпитале сказали, что с ним все в порядке, можно его забрать, но он очень ослабел и нуждается в укреплении сил. Но он не так уж загружен работой, и…
 — Вот именнно, — сказал я. — Хайрам никогда не был жаден до работы.
 — Ему следует делать каждый день упражнения, — продолжала она, — и лучше всего — прогулки. И ему нужна высокопротеиновая диета и еще какие-то лекарства. Лекарства ему не нравятся. Он говорит, что у них плохой вкус. Но он обещал мне принимать их, если ему позволят уехать из госпиталя. И — о, Эйса, если бы ты видел, какой дом мы будем строить! Я еще не получила планов, но уже могу тебе его нарисовать. Он будет весь из камня, и камины будут почти во всех комнатах. Масса стекла. Целые стены из термостекла, чтобы мы могли смотреть на этот наш мир. Как будто мы сидим на веранде. Там будет патио и каменный, как и весь дом, обогреватель, и каменная дымовая труба, чтобы вытягивало дым, и плавательный бассейн, если это тебе понравится. Я думаю, что мне бы понравилось. Вода из родника наполнит его
 — эта вода ужасно холодная, но подрядчик сказал, что за день или два солнце нагреет ее, и тогда там…
 Я увидел Хайрама и Боусера, которые шли вниз по гребню и не слышали моего крика или не обратили на него внимания. Так что я припустил за ними.
 Поймав Хайрама за плечо, я развернул его.
 — Куда это вы собрались? Райла говорит, что ты еще слаб и не должен утомляться.
 — Но, мистер Стил, — сказал Хайрам с большой рассудительностью, — я только повидаю Неуклюжика. Я должен сказать ему, что вернулся.
 — Только не сегодня. Может быть, завтра. Мы возьмем машину и поглядим, если сумеем найти его.
 Я погнал их обоих домой, и Хайрам всю дорогу протестовал.
 — А ты? — спросила Райла. — Как ты провел день?
 — В разговорах с Кошариком, — ответил я.
 — И вы нашли о чем поговорить?
 — Конечно, о многом.
 Затем она снова вернулась к проекту дома, и я не пропустил ни слова. Она говорила о нем до тех пор, пока не пошла спать. Я никогда не видел ее такой счастливой и взволнованной.
 Я решил, что расскажу ей о Кошарике утром, но так не получилось. Бен вытащил меня из постели, барабаня в дверь и крича, чтобы я выходил.
 — Черт возьми, что происходит? — спросил я, когда шатаясь, раздраженный и неодетый, вышел к нему. — Что такое случилось, что ты не можешь подождать?
 — Меня подталкивают эти молодчики из Сафари, — ответил он. — Они очень нервничают. Они настаивают, чтобы мы отправились в мел и посмотрели, что задерживает Аспинваля и его группу.




 28


 Бен очень беспокоился об этой опоздавшей группе. Он уже говорил мне об этом, так что мы были готовы к поездке.
 — Этот проклятый Хочкисс, — рассказывал он, — открыл банку с чертями. Церкви и церковные организации уже наготове. Один писака из газеты недавно сказал, что ничего подобного не было со времен Реформации. Через неделю-две ожидается заявление Ватикана. Я собирался принести тебе утреннюю газету, но закрутился и забыл о ней. Циркулируют петиции, в которых предлагается запросить Конгресс и провести закон о путешествиях во времена раннего христианства. Конгрессмены начали скрываться. Они не хотят в этом участвовать. Они ссылаются на отделение церкви от государства, и поэтому, говорят они, у них нет власти провести какой бы то ни было закон, касающийся этого дела. Двое-трое из них указывают также, что Мастодония — не часть Соединенных Штатов. Я боюсь, что найдется довод, снимающий это возражение, если такое противостояние сохранится. Думаю, что здесь кто угодно бы запутался. Они не знают, являемся мы частью Соединенных Штатов или нет.
 — Мы с таким же успехом можем это отрицать, как любой другой стал бы утверждать.
 — Знаю, — сказал Бен, — но когда и это становится голосом во всем этом церковном хоре, приходится все принимать близко к сердцу. Мне не нравится это, Эйса, все это мне не нравится.
 Мне тоже это не нравилось, но все же я не был так расстроен, как он.
 Райла собралась идти в мел с нами, но мы оба энергично запротестовали. Она разгорячилась. Она была оскорблена. Она заявила, что у нее есть право идти.
 — Нет, — сказал я ей. — Ты уже раз рисковала своей шкурой — и довольно. В тот раз мы должны были идти вместе, чтобы проложить дорогу, но сейчас все иначе. Мы ненадолго.
 Пока мы решали этот спор, Хайрам ушел искать Неуклюжика. Райла хотела бы, чтобы я отправился за ним, но я сказал — черт с ним. Если я прямо сейчас пойду за ним, то вероятно, застрелю его — так он меня разозлил.
 Итак, мы с Беном отправились в неизвестное с отвратительным настроением. Когда мы попали в мел, погода нас не обрадовала. Было жарко и ветрено, парило. Дул сильный горячий ветер, его прикосновение почти обжигало. Гигантские облачные массы поднимались в небе, быстро неслись по нему и каждое облако созревало и проливалось пятиминутным ливнем, таким теплым, что он едва не ошпаривал. Земля под ногами была скользкой, пропитанной влагой этих перемежающихся ливней, но четырехколесная машина Бена была хорошим вездеходом, и дорога не причиняла нам особых беспокойств.
 Плохая погода, видимо, сделала животных неактивными. Большинство их, вероятно, пряталось в рощах деревьев. Те, кого мы побеспокоили, бросались от нас прочь, в том числе и один маленький тираннозавр. Мы далеко объехали стадо трицератопсов, которые стояли, опустив головы, не трудясь пастись и ожидая хорошей погоды.
 По следу, оставленному сафари, ехать было легко. Колеса тяжелого грузовика оставили в почве глубокую колею. В нескольких местах недавние дожди заполнили ее или смыли след, но потом не составляло большого труда разыскать его снова.
 Место первого лагеря мы нашли в пяти милях ниже по реке. Казалось, сафари оставалось там в течение нескольких дней. На месте костра был толстый слой пепла, а вокруг лагеря все было потоптано. После недолгих поисков мы нашли след, оставленный группой при отъезде: на запад, через хребет, через реку, затем, пересекая прерию, он тянулся на двадцать миль или что-то около того.
 В конце этих двадцати миль местность внезапно обрывалась, спускаясь вниз, к долине реки Рэкун. След, по которому мы шли, змеился и петлял вниз по склону. Обогнув выступ скалы, мы оказались в лагере. Бен затормозил, и с минуту мы сидели, не в силах вымолвить ни слова. Палатки. Многие из них упали, другие хлопотали по ветру. Один грузовик был повален на бок. Другой был в глубоком овраге, что так характерны для мела. Его нос зарылся в стенку оврага, а задняя часть была срезана под острым углом.
 Кроме хлопающих остовов палаток — никакого движения. Нигде ни дымка, костры не горели. То тут, то там на земле, беспорядочно разбросанное, валялось что-то белое.
 — Боже милосердный! — только и вымолвил Бен.
 Он медленно снял ногу с тормоза и подал машину вперед. Здесь все было в полном беспорядке. Кухонная утварь валялась на погасших кострах. Разорванные одежды были втоптаны в землю, ружья лежали где попало. Белые пятна были костями — обглоданными добела человеческими костями.
 Бен затормозил, и я вышел, держа на сгибе локтя тяжелое ружье. Долгое время стоял я там, оглядываясь вокруг, пытаясь осознать ненормальность увиденного. Мой мозг упрямо отказывался принять очевидность во всей ее полноте. Я слышал, как с другой стороны машины хлопнула дверца, выпустив Бена. Когда он обходил машину, чтобы встать рядом со мной, под ногами у него что-то хрустнуло.
 Он заговорил резко, словно боялся, что голос ему изменит:
 — Это, должно быть, случилось неделю назад или даже раньше. Пожалуй, на следующий день после того, как они тут остановились. Погляди на кости. Обглоданы дочиста. На это нужно время.
 Я попытался ответить, но не смог. Оказалось, я плотно сжимаю челюсти, чтобы не лязгали зубы.
 — Никто не ушел, — продолжал Бен. — Как же это вышло, что никто не ушел?
 Я заставил себя говорить:
 — Может быть, кто-нибудь и спасся. Где-нибудь в тех холмах.
 — Если бы это было так, они попытались бы по следу вернуться домой. Мы бы на них наткнулись по дороге. В одиночку или раненые, они бы не имели и шанса. Если их не сцапали в первый же день, это бы случилось на следующий. Обязательно на следующий же день после разгрома лагеря.
 Бен оставил меня и пошел в лагерь. Минуту или две спустя я направился за ним.
 — Эйса, — сказал Бен, уставившись на что-то на земле, — посмотри сюда. Вот на эти следы.
 След был размыт дождем. В глубоких отпечатках стояли лужицы воды. Он был огромен. По ширине в две ступни, если не больше. За ним, немного слева, был еще один похожий след.
 — Это не рекс, — сказал Бен. — Он крупнее рекса. Крупнее всех, кого мы знаем. И посмотри-ка туда. Следов гораздо больше.
 Теперь, когда Бен нашел первый след, мы уже видели, как здесь натоптано. Земля была покрыта отпечатками лап.
 — Трехпалая рептилия, — сказал Бен. — Двуногая тварь.
 — Никакого сомнения, — заметил я, — что их здесь было много. Один или два не оставили бы такого множества следов. Помнишь нашу пару тираннозавров? Мы думали, что они охотятся парами. А еще раньше мы воображали, что они охотятся по одиночке. Может быть, они охотятся группами? Носятся по земле, как волчья стая, хватая все, что поймают. Группа соберет больше добычи, чем одинокий охотник или даже пара.
 — Если так, — сказал Бен, — если они охотятся группами, Аспинваль и другие не успели даже прочесть молитву.
 Мы пошли по лагерю, с трудом стараясь не глядеть слишком пристально на то, что было у нас перед глазами. Вот странно: четырехколесный грузовичок стоял там, где они его оставили. Выстрелить успел только один из них. Ящики с патронами тускло поблескивали в сумеречном свете облачного дня. Винтовки были разбросаны. И везде — отпечатки громадных трехпалых лап.
 Ветер выл и свистел в пещерах и над гребнями, спускающимися к речной долине. Небо в рваных мчащихся облаках походило на котел. Издалека доносилось ворчание грома.
 Из низкого кустарника на меня глядел череп с остатками волос, все еще прилипшими к нему, клочками бороды, приставшими к челюсти. Я молча вернулся к машине. С меня было достаточно.
 Крик Бена остановил меня. Обернувшись, я увидел, что он стоит на бровке глубокого оврага на южном краю лагеря.
 — Эйса, сюда! — кричал он.
 Я нерешительно пошел назад, туда, где он стоял. В овраге лежала куча массивных костей. Куски чешуйчатой шкуры свисали с одной из них. Лежала разверстая грудная клетка, когтистая лапа торчала вверх, череп с челюстью, все еще разинутой, имел вид, будто его разрубили наискось.
 — Это — та лапа, — сказал Бен. — Одна из тех, что наследили там. А вот передняя лапа. Хорошо развитая, сильная, не похожая на лапу рекса.
 — Это аллозавр, — сказал я ему. — Это и должен быть аллозавр. Они вырастали до гигантских размеров. Но до сих пор его окаменелые кости никем не были найдены в этих отложениях.
 — Ну, по крайней мере, мы знаем, что наши люди прикончили одного из них.
 — Они могли убить и других. Если мы посмотрим вокруг…
 — Нет, — сказал Бен. — Я нагляделся. Пошли отсюда.




 29


 Бен позвонил Куртни, а мы с Райлой слушали у параллельных аппаратов. Все мы были очень подавлены.
 — Курт, у нас плохие новости, — сказал Бен, когда Куртни взял трубку.
 — Давайте соберемся, — сказал Куртни. — Это дело Хочкисса выходит из-под контроля. Оно может причинить нам крупные неприятности. Вся эта проклятая страна взбесилась. Они собираются что-то делать.
 — Мне это тоже не нравится, — сказал Бен, — но мы собирались рассказать тебе не об этом. Ты, конечно, знаешь, что одна группа опаздывает с возвращением.
 — Да, где-то на пару дней. Не стоит беспокоиться. Нашли хорошую охоту или заехали дальше, чем собирались. Может быть, сломали грузовик.
 — Мы так и думали. Но нынче утром меня вызвало Сафари из Нью-Йорка. Они нервничали. Просили нас проверить. Вот почему мы с Эйсой отправились в мел. Эйса со мной на телефоне. Райла тоже.
 Внезапно в голосе Куртни прозвучала нотка беспокойства:
 — И вы, конечно, обнаружили, что все в порядке.
 — Нет, вовсе нет. Экспедиция уничтожена. Все они мертвы…
 — Мертвы? Все?
 — Мы с Эйсой не обнаружили ни одного живого. Считать тела мы и не пытались. Тел нет, одни скелеты. Это ужасно. Мы поспешили оттуда.
 — Но мертвы! Что могло…
 — Куртни, — вмешался я, — есть доказательства, что они были атакованы группой карнозавров.
 — Я и не знал, что карнозавры ходят группами.
 — Как и я. Как и любой другой. Но, очевидно, они так и поступают. Следов лап гораздо больше, чем было бы, если бы их было только два или три.
 — Отпечатки лап?
 — Не только. Мы нашли скелет огромного карнозавра. Не тираннозавра. Вероятнее всего, аллозавра. Он намного крупнее рекса.
 — Ты говорил о скелетах. Тел нет, одни скелеты?
 — Курт, это, должно быть, случилось не сейчас, — вмешался Бен, — может быть, вскоре после их прибытия. Все это выглядит так, будто у трупоедов было время очистить кости.
 — Мы хотим знать вот что, — сказала Райла, — чего мы должны придерживаться по закону. И что нам теперь делать?
 На другом конце линии воцарилось молчание. Затем Куртни сказал:
 — Все это законно и мы невиновны. Сафари подписывает документы, чтобы прикрыть каждую отдельную группу. В контракте тоже ясно сказано, что мы не несем ответственности за то, что может случиться. Если вас интересует, могут ли вас преследовать по суду, то я думаю, что не могут. Оснований нет.
 — А как насчет клиентов, которых они отправляют?
 — То же самое. Отвечает Сафари, если здесь хоть кто-то несет ответственность. Я полагаю, что клиенты также подписывают документы, освобождающие Сафари от ответственности. Я склонен думать, что это у них обычная процедура. Разве мы должны беспокоиться об ударе по делам Сафари? Правда, может быть, как только об этом станет известно, клиенты аннулируют свои заявки. Или сделают это под влиянием общественного мнения. Всегда найдутся крикуны, которые станут бороться за прекращение сафари в прошлое. Кроме того, как вы помните, Сафари уплатило нам только половину взноса, положенную по контракту. Другую половину они должны внести через полгода. Они могут задержать платеж или отказаться платить другую половину.
 — Все зависит от того, как Сафари примет эту новость.
 — Они — твердоголовые бизнесмены, — сказал Куртни. — Несомненно, это
 — трагическое происшествие, но трагедии случаются везде. Шахтеры погибают в шахтах, но шахты тем не менее работают. Если слишком многие аннулируют заявки, а другие желающие не появятся, они будут очень озабочены.
 — Кое-кто откажется, — сказал Бен, — но не все. Я знаю эту породу. Происшествие только придаст делу интерес. Что-то огромное находится там, что-то опасное. Надо отправиться и добыть его. Добыть трофей, какого нет ни у кого.
 — Надеюсь, ты прав, — сказал Куртни, — но Сафари — только часть наших дел, и нам следует их продолжать. Мы получили серьезный удар. Кроме того, мы надеялись, что на пороге и другие крупные дела, но они разворачиваются медленно. То же и с нашими заботами. Мы воображали, что Налоговое Управление будет нас третировать, но они пока только вынюхивают и ничего не предпринимают.
 — Может быть, они уже приготовились, — сказал Бен, — и планируют, как до нас добраться.
 — Может быть и так, — согласился Куртни.
 — А как насчет кинокомпании? — это спросила Райла. — Что, если погибшее сафари отпугнет их?
 — Сомневаюсь. Большинство периодов не так опасно, как мел. Верно, Эйса?
 — Может быть, еще юр, — ответил я. — Эти два — наихудшие. Но в каждом периоде есть свои опасности, если не следить за каждым своим шагом. Неведомые земли!
 — Насущный вопрос: как известить Сафари, — сказал Бен. — Я могу им позвонить. Но, думаю, нам лучше как следует приготовиться, прежде чем что-нибудь делать.
 — Давайте, я позвоню. Я знаю их лучше, чем остальные — кроме Райлы, может быть. Ты как, Райла?
 — Давай, — сказала Райла. — Ты сослужишь нам хорошую службу. У тебя это получится лучше, чем у любого из нас.
 — Возможно, они захотят вызвать тебя. Ты будешь здесь?
 — Я буду здесь, — ответил Бен.




 30


 Далеко за полдень Бену позвонили из Сафари. Они отправляются в экспедицию, сказали ему, чтобы посетить сцену бедствия и вынести оттуда останки погибших.
 Мы с Райлой вернулись в Мастодонию. О случившемся мы говорили немного
 — нас это слишком потрясло.
 Хайрам и Боусер ждали нас, сидя на ступеньках. Хайрам лопался от желания поговорить. Он нашел Неуклюжика и хорошо с ним побеседовал. Разыскал Кошарика и поговорил также с ним. Оба они были ему рады, и он рассказал им о своем пребывании в госпитале. Боусер нашел сурка, полез за ним в нору и попытался вырыть его оттуда. Хайрам вытащил его оттуда и сделал ему выговор. Боусеру, сказал он, и самому было стыдно. Хайрам зажарил на ленч несколько яиц, но Боусера, как он уже нам говорил, яйца не интересуют. Для Боусера мы должны всегда оставлять мясо.
 После обеда мы с Райлой сидели в патио. Боусер и Хайрам, уставшие за день, отправились спать.
 — Я обеспокоена, Эйса, — говорила Райла. — Если Сафари заплатит нам только половину договоренной суммы, мы останемся без денег. Мы выплатили Бену его комиссионные за сафари, хотя он там ничего не делал.
 — Он их заслужил, — ответил я. — Может быть, он ничего не делал по контракту с Сафари, но он работает на нас до изнеможения.
 — Я не жалуюсь, — сказала Райла, — и не завидую ему. Но все одно к одному. Забор стоил нам недешево, и административное здание обошлось недешево. Жалование охранникам составляет несколько сот долларов в день. Деньги у нас еще есть, но они идут к концу. Если Сафари от нас откажется и кинокомпания решит подождать, мы окажемся в затруднении.
 — Сафари не откажется, — сказал я, — они могут выждать время, пока не сгладится острота удара. Бен прав. Чем опаснее ситуация, тем острее желание охотников отправиться туда. О кинокомпании я ничего не знаю, но у них в глазах знак доллара. Своего они не упустят.
 — И еще одно, — продолжала она. — Куртни не работает задешево. Бог знает, какую сумму он может с нас запросить.
 — Давай пока не будем расстраиваться. Все устроится.
 — Ты думаешь, что я жадная, Эйса?
 — Жадная? Не знаю. Ты — деловая женщина и много лет провела в бизнесе.
 — Это не бизнес, — произнесла она, — это не жадность. Это уверенность. Женщина даже больше мужчины нуждается в чувстве уверенности. Большинство женщин чувствует безопасность в семье, но у меня нет семьи. Я была должна найти другую почву для самостоятельности, и я стала делать деньги. Деньги кажутся ответом. Если я смогу сколотить достаточное состояние, то смогу быть независимой. Вот почему я такая хваткая. Вот почему я восприняла эту идею путешествий во времени так быстро. Я в ней увидела большие возможности.
 — В ней по-прежнему все еще большие возможности.
 — А также заботы. И наше основание так шатко! Кошарик и Хайрам. Если кто-нибудь из них оставит нас…
 — Без Хайрама мы обойдемся.
 — Да, я знаю. Но это ужасно неудобно.
 — Нет, теперь уже нет, — сказал я. — Вот уже пару дней я пытаюсь тебе рассказать, но было не до этого. Сначала был дом, потом вернулся Хайрам, а потом заварилась эта история с группой сафари. А я хотел тебе рассказать, что теперь уже умею разговаривать с Кошариком.
 Она в удивлении посмотрела на меня:
 — В самом деле? Как Хайрам?
 — Лучше Хайрама, — и я начал и рассказал ей все, тогда как она пристально меня разглядывала со слабым оттенком недоверия.
 — Эти видения меня бы испугали, — сказала она.
 — Я не был напуган, я просто оцепенел.
 — Как ты думаешь, почему он так упорно пытался сделать так, чтобы разговаривать с тобой?
 — Он страстно желал говорить хоть с кем-нибудь.
 — Он же мог разговаривать с Хайрамом.
 — Хайрама здесь не было, вспомни. Не было несколько дней. И я не думаю, что Кошарик понял, что с ним случилось. К тому же, Хайрам был не самым подходящим собеседником. Вряд ли он что-нибудь понял бы из того, что Кошарик мне показывал. Кошарик — существо человеческое.
 — Человеческое?
 — Да, именно так. Конечно, он чужак, но с определенными человеческими качествами, которых мы у него не ожидали. Пожалуй, он отстранил, укрыл от меня свои чуждые особенности, сосредоточившись на том, что мы могли бы называть его человеческими чертами.
 — В таком случае, он — очень умное создание. И противоречивое. Помнишь, однажды он сказал нам, что бессмертен.
 — Об этом мы с ним не говорили. В самом деле, ни о чем серьезном, только о нем.
 — Ты им очарован.
 — Да, кажется, так и есть. Самое забавное в этом — что я говорил с чуждым разумом. Вот об этом газеты стали бы трезвонить под аршинными заголовками. Сенсация. Я и сам так считал — сенсация, об этом писали и мечтали годы и годы. Есть ли другой разум во Вселенной? Что случится, если человек встретит чужака? Все интересуются первым контактом. Что до меня, то мне это не кажется сенсационным. Выглядит это дружески и совершенно обыкновенно.
 — Ты странный человек, Эйса. Ты всегда был странным. Наверное как раз поэтому я и люблю тебя. Для тебя неважно, что думают другие. У тебя обо всем свое собственное мнение.
 — Спасибо, моя дорогая.
 Я сидел, размышляя о Кошарике, заинтересованный его личностью. Он был теперь где-то не здесь, в сгущающихся сумерках, а в роще диких яблонь или в старом домашнем саду. И я обнаружил, что знаю о нем гораздо больше того, что он мне рассказывал. Например, откуда это знание, что он был не биологическим, а странным сочетанием молекулярной и электронной жизни, которое я все равно не мог себе представить? Пожалуй, думал я, инженер-электронщик мог бы понять, хотя и не во всей полноте. Знал я также и то, что он думает о времени не как о части пространственно-временного континиума, но как о клее, который скрепляет мироздание, как о независимом факторе, который может быть объяснен определенными уравнениями, которые я не мог их ни узнать, ни придать им какой-нибудь смысл (так как никакие уравнения не имеют для меня никакого смысла), и что он может регулироваться и управляться тем, кто понимает эти уравнения. И было знание, что хоть он и говорил о своем бессмертии, в нем все еще держалась вера и надежда на послежизнь, которая казалась мне чрезвычайно странной идеей, так как у бессмертного не должно быть нужды в такой вере и надежде.
 Как могло случиться, спрашивал я себя, что я знаю о нем такие вещи? Он не говорил мне этого, я был уверен, но, может быть, все же говорил? На протяжении большей части нашего разговора я был в смятении и, возможно, не был так внимателен, как надо бы.
 Вошла Райла.
 — Пошли спать, — сказала она. — Может быть, завтра день будет лучше.
 Утром мы с Райлой поехали в Уиллоу-Бенд. Хайрам с Боусером куда-то исчезли вскоре после завтрака. Мы и не пытались их разыскивать и тащить домой. Не могли же мы все свободное время нянчиться с Хайрамом! В госпитале с ним легко было говорить, но единственным способом заставить его подчиниться было бы спутать ему ноги, как овце.
 Бену сообщили, что сотрудники Сафари прибудут на следующий день. Но будут ли другие группы, а если да, то когда их ждать, не сообщалось.
 Газеты уделили много внимания трагедии в мелу. Если верить газетным сообщениям, Сафари Инкорпорейтид незамедлительно обнаружила, что случилось несчастье. Попыток приглушить его ужас сделано не было, но люди Сафари были уполномочены заявить, что за последние годы в охотничьих поездках погибло много людей и этот случай отличается лишь тем, что группа погибла в полном составе.
 Несчастье занимало передние страницы газет, а статью Хочкисса запихнули на внутренние страницы. Но она была там, большая, раздутая на много колонок. Крикливо заданный вопрос о путешествии в прошлое для изучения жизни Христа был все еще полон разрушительной силы. Прошли долгие дни с тех пор, как редакторы новостей дали начало такой долгой и обширной дискуссии, и спорящие делали все, что могли.
 Райла осталась в офисе, чтобы переговорить с Беном и Хербом, а я вскоре ушел, чтобы посмотреть, не в саду ли Кошарик. Случайно он был там.
 Я не рассказал ему того, что случилось. Не был уверен, что ему это интересно, а кроме того, нам было о чем поговорить.
 Мы присели и пару часов провели в разговоре. Это был не столько разговор, сколько показ. Как это случилось и в первый раз, я обнаружил себя каким-то образом внутри Кошарика, словно я был частью его, смотрел его глазами.
 Он показывал мне в основном Галактический Центр и некоторых специалистов, работавших там: насекомоподобных историков, уделяющих внимание не столько самим историческим событием, сколько общему направлению и тенденциям развития, рассматривавших историю не только как науку о прогрессе и событиях; шарообразные создания, практиковавшиеся в социологии, разрабатывающие разовые характеристики и исторические тенденции, которые заставляют разумные существа становиться тем, чем они становятся; змеевидных посланников, имевших дело не столько с предсказаниями, сколько с научными попытками экстраполировать в будущее тенденции цивилизаций, пытающихся в ходе своих исследований точно определить возможные в будущем кризисные точки.
 Он также пытался показать мне, как он использует определенные уравнения и манипулирует определенными силами (все они были за пределами моего разумения), чтобы построить дорогу во времени. Я задал ему несколько вопросов, но выяснилось, что мои вопросы слишком расплывчаты в формулировке, они просто сбивали его. Когда он пытался мне что-то разъяснить, его объяснения запутывали меня еще больше.
 Зная, что Райла может беспокоиться обо мне, я прервал разговор и пошел в офис. Райла, Бен и Херб были так заняты разговором, что, казалось, даже не заметили моего отсутствия.
 Рано утром на следующий день появилась экспедиция Сафари. Бен и я пошли с ними в мел, и на этот раз пошла с нами и Райла.
 Это было неприятное занятие. Я ничего не делал, только смотрел, стоя в стороне. Бригада сложила обглоданные человеческие скелеты в пластиковые сумки, по мере возможности пытаясь отгадать, какие кости кому принадлежат. В некоторых случаях, когда идентификационные браслеты и цепочки оказались на месте, кое-кого удалось узнать, но большинство пакетов были анонимными.
 Скелет гигантского аллозавра был все еще там, и его тоже погрузили в один из грузовиков. Его просили привезти палеонтологи Гарварда.
 За два-три часа местность лагеря была полностью очищена от всех костей, оружия, снаряжения, палаток и прочего, и мы повернули обратно. Не анализируя своих чувств, я успокоился только после того, как мы вернулись в Мастодонию.
 Прошло десять дней. Газеты перестали смаковать обе истории — трагедию в мелу и заварушку с Иисусом. Против Сафари возбудили пару безнадежных исков. Несколько членов Конгресса произнесли речи, призывающие правительство регулировать путешествия во времени. Департамент юстиции созвал пресс-конференцию для разъяснения, что такое регулирование было бы затруднительно, поскольку Ассоциация Перемещений Во Времени оперирует с тем, что равняется иностранной нации, хотя и было подчеркнуто, что статус Мастодонии на основе международного права еще далеко не ясен. Количество репортеров и фотографов на страже у ворот в Уиллоу-Бенде значительно сократилось.
 Неуклюжик несколько раз поднимался на холм навестить нас, но мы выпроваживали его, откупившись от него морковкой. Хайрама оскорбляло, что мы не хотим, чтобы он был рядом. Боусер увлекся борьбой с барсуком и очень пострадал. Хайрам провел два дня, держа его лапу, пока его раны не начали затягиваться. Толпы туристов понемногу убывали, но автостоянка и мотель Бена были все еще прибыльным делом. Бен увез Райлу в Ланкастер. Она пряталась в багажнике машины, пока они не выехали из Уиллоу-Бенда. Она разговаривала с подрядчиком и вернулась домой с парочкой чертежей. Несколько ночей мы провели над планами, разложенными на кухонном столе, решая, что бы мы хотели усовершенствовать или изменить.
 — Это будет стоить бешеных денег, — говорила она мне. — Вдвое против того, что мы ожидали. Но я думаю, что даже в худшем случае денег хватит. И я так хочу иметь его, Эйса! Я хочу жить в Мастодонии и иметь тут хороший дом.
 — Я тоже, — сказал я, — и есть одно приятное обстоятельство: здесь мы не должны платить за него налоги.
 Я несколько раз говорил с Кошариком. Когда Хайрам обнаружил, что я это тоже умею, он скривился, но через день или два уже свыкся с этим.
 У Бена были хорошие новости. Звонил Куртни. Люди из кинокомпании были у него и продолжают переговоры. Сафари сообщило, что через неделю или десять дней присылают новые группы.
 На этом все и кончилось.
 Куртни позвонил Бену, сообщил, что вылетает в Ланкастер, просил встретить его.
 — Все расскажу, когда доберусь, — сказал он.
 Приехал Херб, чтобы поговорить с нами, и мы в офисе ждали приезда Бена и Куртни.
 Бен вынул бутыль и бумажные стаканчики.
 — Прекрасная мысль, — одобрил Куртни. — Всем нам лучше выпить чего-нибудь покрепче и взбодриться. На этот раз мы попали в настоящую переделку.
 Мы сели, ожидая продолжения.
 — Все детали дела мне пока неизвестны, — сказал Куртни, — но я хотел переговорить с вами, может, вы придумаете, что делать. Вы изолированы. Этим утром Госдепартамент издал приказ, запрещающий американским гражданам посещать Мастодонию.
 — Но они не могут так поступить, — сказала Райла.
 — Вот уж не знаю, могут или нет, — отозвался Куртни. — Наверное могут. Так или иначе, это сделано. Причины не названы. С моей точки зрения, причины могут и не сообщить. В их власти сделать то же самое на всем земном шаре, просто указать страны, куда наши граждане путешествовать не могут.
 — Но почему они решили так поступить? — спросил Бен.
 — Не могу сказать наверняка. Возможно, из-за этой шумихи с Иисусом. Трагедия в мелу тоже добавила свое. Мастодония открыла дорогу к местам, где гражданам путешествовать небезопасно. Но я подозреваю, что дело не в этом. По всему миру начались столпотворения. Это какое-то неистовство, и не в одной нашей стране. В Конгресс поступило множество запросов. Развивается ужасное давление группировок. В Вашингтоне спешат собрать плоды с пылу, с жару. Или пытаются это сделать. Ясно одно: наносится удар по Мастодонии и по путешествиям во времени. Если вы не можете попасть в Мастодонию, то не можете и путешествовать во времени, тогда не попадете и во времена Христа.
 — Это значит, что Сафари не могут использовать дороги во времени, — сказал Бен, — и что никто не сможет их использовать. Это, возможно, кладет конец и переговорам с кинокомпанией. Да, это может подорвать наш бизнес.
 — На какое-то время, — сказал Куртни, — мы можем испросить временное разрешение. Если такое разрешение будет судом дано, тогда мы продолжим свой бизнес до тех пор, пока не будет вынесено окончательное решение. Суд может сделать разрешение постоянным. Это означало бы, что дело продолжается. Либо он может отменить разрешение и, таким образом, подтвердить приказ Госдепартамента. Тогда мы навсегда выброшены из дела.
 — Мы могли бы организовать операции из какой-нибудь другой страны, — сказала Райла.
 — Да, так можно сделать, — ответил Куртни, — но надо заняться переговорами с этой страной, куда вы хотите направиться, а это требует времени. Я не был бы удивлен, если бы потребовались существенные денежные затраты.
 — Взятки, — сказал Бен.
 — Ну, можно назвать и по-другому. Большинство наций, увидев, что сделало наше правительство, стали бы сопротивляться и не впускать нас к себе. Прежде всего, нужно найти страну. Предупреждаю, что вам бы досталась не лучшая из них, возможно, с диктаторским режимом. Даже после того, как мы договоримся, они могут встретить нас всякими официальными извинениями, когда мы попытаемся обосноваться все вместе. В этом приказе Госдепартамента есть только одна положительная сторона. Он молчаливо допускает, что Мастодония — другая страна, и это отражает нападки Налогового Управления.
 — Тебе надо скорее отправляться за разрешением, — сказал Бен.
 — Немедленно, — ответил Куртни. — Я думаю, что без труда смогу убедить Сафари и кинокомпанию присоединиться к нам в этом деле. У нас может появиться много совместных аргументов. Мне надо об этом подумать.
 — Такое впечатление, что как только мы отправили ни с чем того консерватора, сразу заштормило, — сказал Бен. — Ты уверен, что удастся получить разрешение?
 — Честно говоря, не знаю. Вообще-то, здесь нет никаких сложностей. Но в этом случае мы против Госдепартамента. Это может быть трудно.
 Он поколебался, потом добавил:
 — Не знаю, следует ли сейчас упоминать об этом, но думаю, что можно. Я не уверен. Может быть, сигналы, которые дошли до меня, ошибочны. Но со мной разговаривали из ЦРУ. Намекали на объединение и патриотический долг, пытались сделать это тишком, но я не давал обещания молчать об этом. Будь я на вашем месте, мне бы такой разговор не понравился. Создается впечатление, что им хотелось бы использовать путешествия во времени для перемещения своих людей в совсем недавние события, в некоторые щекотливые ситуации. Прямо этого не говорили, но это одно из возможных применений путешествий во времени. Я разыграл непонимание, но не думаю, что мне удалось их одурачить.
 — То есть ты думаешь, — сказал Бен, — что если мы позволим им использовать путешествия во времени, то Госдепартамент может отменить приказ? Что этот приказ — только способ оказать на нас давление?
 — Не уверен, — ответил Куртни, — все это не очень четко. Если бы я сообщил в ЦРУ, чего мы хотим, оттуда могли бы крепко нажать на Госдепартамент.
 — Тогда почему бы не попытаться? Надо разбиться в лепешку и узнать, кто хочет использовать путешествия во времени и для чего.
 — Нет, — сказала Райла.
 — Почему нет? — спросил Бен.
 — Только позволь правительству вставить ногу в дверь, они откроют ее сами.
 — Я склонен согласиться с Райлой, — сказал Куртни. — Мой совет: в будущем следует избегать ЦРУ. Мы можем обратиться к ним только в самом крайнем случае, ради спасения.
 — Хорошо, — сказал Бен. — Похоже, в этом есть смысл.
 — Понимаете, я даже не представляю себе, каким образом ЦРУ связано со всем этим. Могу только строить догадки. — Он поднялся и сказал: — Бен, отвези меня назад. У меня много работы.
 Мы с Райлой отправились домой. Не успели мы въехать в Мастодонию, как сразу же увидели, что что-то произошло. Домик стоял торчком. Рядом с ним стоял Неуклюжик. Боусер, устроившись поодаль, свирепо лаял. Хайрам колотил Неуклюжика палкой, но старый мастодонт не обращал на него внимания.
 Я прибавил газу.
 — Он опять за этой проклятой морковкой, — сказал я. — Мы не должны были прикармливать его.
 Подъехав ближе, я увидел, что он не только пришел за морковью, но уже и достал ее. Он сломал кухонный конец дома, каким-то образом открыл холодильник и теперь удовлетворенно похрупывал.
 Я остановил машину, и мы оба выпрыгнули. Я кинулся вперед, но Райла поймала и удержала меня.
 — Что ты собираешься делать? — спросила она. — Если ты попытаешься увести его…
 — Увести его? К черту! — взревел я. — Собираюсь взять ружье и застрелить сукина сына! Мне следовало это сделать давным-давно!
 — Нет! — крикнула она. — Нет, только не Неуклюжик! Он — такое приятное старое чучело!
 Хайрам тоже кричал, одно-единственное слово:
 — Непослушный, непослушный, непослушный!..
 И, крича так на Неуклюжика, он бил его палкой. Неуклюжик продолжал жевать морковь.
 — В любом случае, ты не сможешь взять ружье, — сказала Райла.
 — Если мне удастся вскарабкаться и открыть дверь, то смогу. Стойка внутри, как раз за дверью.
 Хайрам кричал и бил Неуклюжика. Тот покачивал хвостом свободно и счастливо. Ему выпала редкостная удача.
 И, стоя там, я обнаружил, что гнев улетучился. Я рассмеялся. Это было забавно: Хайрам кричит и причитает на Неуклюжика, а Неуклюжик не обращает на него внимания.
 Райла плакала. Она подошла ко мне, и руки ее свисали по бокам. Она стояла прямо, слишком одеревенело прямо, словно сдерживала рыдания. По щекам ее катились слезы. Через минуту я понял, что она близка к истерике.
 Я обнял ее, повернулся и повел обратно к машине.
 — Эйса, — выдохнула она сквозь рыдания, — это ужасно. Все сегодня идет вкривь и вкось.
 Я усадил ее в машину и пошел за Хайрамом. Я перехватил его руку, в которой он держал палку, и отнял ее.
 — Кончай вопить, — строго сказал я. — Этим не поможешь.
 Он посмотрел на меня, удивленно моргая, пораженный, что видит меня здесь.
 — Но, мистер Стил, — сказал он, — я говорил ему, я говорил ему. Я говорил ему не делать этого, но он все равно сделал.
 — Садись в машину, — сказал я.
 Он послушно побрел к машине.
 — Пойдем, — сказал я Боусеру. Боусер, довольный, что его берут с собой, прекратил лаять и пошел за мной по пятам.
 — В машину, — сказал я ему, и он вспрыгнул на заднее сиденье к Хайраму.
 — Что нам делать? — всхлипывала Райла. — Что мы можем сделать?
 — Возвращаемся на ферму, — ответил я, — и поживем немного там.
 В эту ночь в моих объятиях она плакала, пока не заснула.
 — Эйса, — говорила она, — я люблю Мастодонию. Я хочу, чтобы наш дом был там.
 — Так и будет, — отвечал я ей. — Будет дом, большой и крепкий, такой, что Неуклюжик его не перевернет.
 — И, Эйса, я так хочу быть богатой.
 Вот в этом у меня уверенности не было.




 31


 Бен и Херб отправились с нами в Мастодонию. С помощью блока и талей мы установили домик, как нужно. Это заняло у нас большую часть дня, а когда это было сделано, мы исправили разрушения. Домик по-прежнему был вполне пригоден для жилья. Несмотря на беспорядок, устроенный Неуклюжиком, когда он искал морковь, холодильник был не поврежден.
 На следующий день, не обращая внимания на протесты Хайрама и Райлы, мы взяли машины и отправились посмотреть на Неуклюжика. Мы нашли его в долине и отогнали подальше. Он рассердился на такое обращение и несколько раз угрожал нападением. Мы осторожно воспользовались дробовиками, заряженными бекасником. Это могло бы причинить ему боль, но не нанесло бы серьезных повреждений, которые не дали бы ему двигаться. Он протестовал, ворчал и стонал на каждом шагу этого пути. Мы гнали его около двадцати миль, прежде чем повернули назад.
 Несколькими днями позже он вернулся на старое, обжитое место и остался там, и больше нас не беспокоил, хотя и помнил, что может добыть лакомство. Я прямо приказал Хайраму оставить его в одиночестве, и на этот раз он послушался.
 Несколько дней известий от Куртни не было. Когда он наконец позвонил, я был в офисе и разговаривал с Беном. Бен жестом указал мне на другую телефонную трубку.
 Куртни сказал, что сделал запрос о временном разрешении, к которому присоединились Сафари и кинокомпания. Но делопроизводство, сказал он, займет, кажется, больше времени, чем он думал, из-за множества сложных аргументов, выдвигаемых обеими сторонами. Он был особенно рассержен одним заявлением, выдвинутым в защиту запрета Госдепартамента — что путешествующие во времени рискуют здоровьем. Он бы, сказал он, мог согласиться, что путешествия в более близкие времена могут представлять опасность, но правительство распространило запрет на временной интервал на миллион лет в прошлое из тех соображений, что существовавшие в те времена бактерии и вирусы, попав в человеческий организм, могут быть перенесены в наше время и вызовут эпидемию, например, чумы.
 ЦРУ, сообщил Куртни, его больше не беспокоило.
 — Может быть, их отозвали, — сказал он.
 Сенатор Фример беседовал с ним и сообщил, что обеим палатам Конгресса предстоит рассмотреть законопроект об эмиграции неудачливого населения или тех, кто захочет переселиться в доисторические времена. Фримор, сказал он, хотел бы знать, какой период лучше всего.
 — Эйса с нами на проводе, — сказал Бен. — Это по его части.
 — О'кей, — сказал Куртни. — Так как же, Эйса?
 — Миоцен, — ответил я.
 — А как насчет Мастодонии? Мне она кажется идеальной.
 — До нее недостаточен временной интервал, — сказал я ему. — Раз вы собираетесь основывать человеческое общество где-то в прошлом, нужно быть уверенным, что оно расположено достаточно далеко и не вступит в конфликт с зарождающейся человеческой расой.
 — Мастодония достаточно далеко, не так ли?
 — Вовсе нет. Мы всего лишь в полутораста тысячах лет назад во времени. Если уйти на триста тысяч, вы все еще будете в Сангамонском межледниковье, но и этого мало. Тогда на Земле уже были люди, примитивные, но все же люди. Мы не можем допустить столкновения с ними.
 — А ты и Райла?
 — Нас только двое. Мы не собираемся вводить в это время больше никого. Все остальные только проходят через Мастодонию к дорогам во времени. И людей в Америке не будет по крайней мере в течение еще ста тысяч лет.
 — Понимаю. А миоцен? Как далеко он?
 — Двадцать пять миллионов лет.
 — Этого достаточно?
 — У нас более двадцати миллионов лет до того момента, когда появится хоть кто-то отдаленно похожий на человека. Двадцать миллионов лет до возможного конфликта, после которого, пожалуй, и людей на Земле не осталось бы. Или в наше время, или за двадцать миллионов лет до нас.
 — Так ты думаешь, мы к тому времени все вымрем?
 — Вымрем или переселимся куда-нибудь еще.
 — Да, — сказал Куртни. — Может быть и так.
 Он немного помолчал, затем спросил:
 — Эйса, почему миоцен? Почему не раньше или немного позже?
 — В миоцене, должно быть, уже есть трава. Она необходима для животноводства. Кроме того, трава делает возможным и существование диких стад. Поселенцы в первое время были бы обеспечены пищей. И в миоцене климат был лучше.
 — Как это?
 — Длительный период сплошных дождей заканчивался. Климат становился суше, но для земледелия влаги, пожалуй, было еще достаточно. Большие леса, которые прежде покрывали обширные пространства, в это время уступили место травянистой почве. Поселенцам не нужно будет сводить леса, чтобы основать ферму, но дерева для хозяйства будет достаточно. В это время не было по-настоящему свирепых зверей. Или, по крайней мере, мы ничего о них не знаем. Ничего, что хотя бы отдаленно походило на гигантов мела. Немного тираннотериев, гигантские кабаны, ранние слоны, но ничего такого, для чего потребовалось бы серьезное оружие.
 — Прекрасно, ты меня убедил. Я перескажу это сенатору. И, Эйса…
 — Да?
 — Что ты думаешь об этой идее? Отправить этих людей в прошлое?
 — Этого не следует делать. Мало кто из них захочет отправиться. Они не пионеры и не захотят ими быть.
 — Ты думаешь, они предпочтут остаться тут, на обеспечении, до конца их дней? Но это — то же самое. Они в ловушке бедности, и им из нее не выбраться.
 — Я думаю, что большинство из них остались бы здесь, эту жизнь они знают, а что будет там — им неизвестно.
 Куртни сказал:
 — Боюсь, ты прав. Однако если наше предложение провалят, план Фримора высосет нас — если он пройдет, ясное дело.
 — Не думай об этом, — сказал я.
 Куртни и Бен поговорили еще немного. Особенно говорить было не о чем.
 И, сидя там, прислушиваясь к замечаниям Бена по телефону, я подумал о яркости впечатления от общения, которая так быстро тускнеет. Несколько недель назад казалось, что ничто не может нам помешать. У нас был контракт с Сафари, кинокомпания делала шаги на сближение с нами, и мы были уверены, что наш бизнес идет на подъем. Но теперь, если Куртни не сможет преодолеть сопротивление Госдепартамента, мы были выключены из бизнеса.
 Лично для меня это значило не так уж много. О, конечно, я не отказался бы стать миллионером, но деньги и успех в бизнесе никогда не значили для меня слишком много. С Райлой, однако, все было совершенно иначе и, хотя Бен мало говорил на эту тему, я знал, что это много значило также и для него. Мое разорение, понимал я, не стало бы слишком тяжелым ударом, я терял гораздо меньше, чем они.
 Выйдя из офиса Бена, я пошел в заброшенный сад и нашел там Кошарика. Мы присели поговорить. Разговаривал, в основном, он. На этот раз он рассказывал и показывал мне свою родную планету. Это место совершенно не походило на планету Галактического Центра. Этот удаленный мир имел бедный экономический базис. Его земля была малоплодородна, природных ресурсов тоже было мало, поэтому там и не появились большие города. Его народ влачил жалкое существование, а люди были не такими, как Кошарик — определенно они были биологическими созданиями, хотя была в них неуловимая озадачивающая тенденция: они словно парили в нерешительности между приземленной жизнью и жизнью эльфов.
 Кошарик, должно быть, ощутил мое удивление, потому что сказал мне:
 — Я урод. Как бы ты назвал это? Может быть, я мутант. Я был похож на остальных. Я изменился, и они были озадачены и стыдились меня, пожалуй, даже немного боялись меня. Мое начало не было счастливым.
 Его начало — не его рождение, не детство. Я задумался над этим.
 — Но те, из Центра, взяли тебя. Пожалуй, именно поэтому они тебя и выбрали. Видимо, они разыскивают людей, которые могут изменяться, людей, подобных тебе.
 — Я уверен в этом, — сказал Кошарик.
 — Ты говоришь, что бессмертен. Другие люди с твоей планеты тоже бессмертны?
 — Нет, они — нет. Это один из признаков, разделяющих нас.
 — Скажи, как ты узнал об этом? Откуда в тебе такая уверенность?
 — Я знаю это, вот и все. Внутри себя я это знаю.
 И этого вполне достаточно, думал я. Если он знает это изнутри, он, возможно, прав.
 Я оставил его, более озадаченный, чем когда-либо раньше. Каждый наш разговор все больше приводил меня в замешательство, так как по какой-то таинственной причине я чувствовал, знал откуда-то, что знаю его более полно, чем когда-либо знал любое другое существо. Я все более чувствовал его глубину, что, казалось, находилось за пределами постижимого. Я был удивлен столь нелогичным ощущением, будто хорошо знаю его. Я на самом деле говорил с ним не более дюжины раз, но тем не менее у меня было впечатление, что он мой давний друг. Я знал о нем некоторые вещи, о которых, и в этом я был уверен, мы никогда не разговаривали. Я изумлялся, как это могло быть, что я оказывался внутри него, на какое-то время становился его частицей. И воспринимал благодаря этому определенные концепции, которых он не мог бы передать понятными мне словами. Было ли возможно, что во время единения с ним я впитывал кое-что из его личности, причащаясь тайн и причин, которые он не мог передать намеренно?
 Теперь большинство газетчиков и фоторепортеров оставили Уиллоу-Бенд. Несколько дней их не было вовсе, затем иногда немногие появлялись и оставались на день-два. О нас еще писали в новостях, но магия новизны уже покинула нас. Наша история ушла из пределов внимания.
 Туристы разбежались. Обычно на стоянке Бена было несколько машин, но уже не было ничего подобного тому количеству, которое было здесь прежде. В мотеле Бена теперь были свободные места, временами много. Пока события не повернулись, Бен утверждал, что теряет кучу денег. Мы все еще держали стражу и включали по ночам свет, хотя это стало казаться немного глупым. Мы охраняли то, что пожалуй, больше не нуждалось в охране. Это разоряло нас, и мы уже говорили, что следовало бы рассчитать охрану и не включать света. Но мы колебались. Принципиально, я думаю, потому что поступить так значило признать свое поражение. Пока мы еще не были готовы отступиться.
 В Конгрессе начались дебаты по указу об эмиграции. С одной стороны, принять такой указ означало, что неудачников выкинут из общества, предоставят самим себе, с другой стороны, принятие указа означало бы, что они получают возможность начать снова, в новых условиях, что сулило бы им выгоды и избавляло от всех стрессов их теперешнего положения. Экономика этого предприятия не выдерживала никакой критики. Стоимость разворачивания нового хозяйства на нетронутой земле отвечала годовой стоимости жизни в старых условиях. Те, кто получал пособие, пробовали поднять голос, но он утонул в шуме, их никто не услышал. В воскресных выпусках газет и телепрограмм помещали специальные разъяснения и иллюстрации, с чем они бы встретились в миоцене. Капитолий пикетировали группы протестующих граждан.
 В Уиллоу-Бенде объявилось несколько таких групп. Они ходили со знаменами и произносили речи, что мол, хотели бы оставить современное общество и вернуться в миоцен или, если не в миоцен, то куда угодно, лишь бы убраться от бессердечия, несправедливости и неравенства существующей системы. Они маршировали то туда, то сюда перед воротами и расположились лагерем на стоянке Бена. Херб выходил, чтобы поговорить с ними. Они не остались надолго. Не было ни журналистов, чтобы интервьюировать их, ни фотографов, чтобы их снимать, ни толп народа, чтобы глумиться над ними, ни полиции, чтобы их разгонять, поэтому они убрались восвояси.
 За два часа Конгресс принял билль об эмиграции. Президент наложил на него вето. Закон был проведен, невзирая на вето. Но запрет Госдепартамента снят не был.
 Затем, на следующий день, суд вынес свое решение. Правительство пошло против нас. Разрешение не было дано. Запрещение путешествовать в Мастодонию оставалось в силе, и мы были выброшены из бизнеса.




 32


 Днем позже разразилась буря. Словно по сигналу — а возможно, и впрямь по сигналу, так как мы никогда не узнали, как разворачивались события — загорелись геттов Вашингтоне, Нью-Йорке, Балтиморе, Чикаго, Миннеаполисе, Сент-Луисе, на западном побережье — всюду. Толпы хлынули в сверкающие огнями деловые районы городов, и теперь, в отличие от ситуации 1968 года, горели не только гетто. Огромные витринные стекла окон магазинов в деловой части городов были разбиты вдребезги, сами магазины ограблены и подожжены. Полиция, а в некоторых случаях и Национальная Гвардия, стреляли по бунтарям, те отвечали огнем.
 Плакаты кричали: «Дайте нам миоцен!». Они требовали: «Дайте нам уйти! ». Взывали: «Нам нужен еще один шанс!». Они были разбросаны по улицам, мокли под дождем, а порою были залиты кровью.
 Так продолжалось пять дней. Потери с обеих сторон исчислялись тысячами, и жизнь остановилась. Затем, к концу пятого дня, неистовство угасло и прекратилось. Две стороны, сторона закона и порядка и сторона все попирающего протеста, противостояли друг другу. Медленно, с остановками, осторожно нащупывая дорогу, начались переговоры.
 В Уиллоу-Бенде мы были изолированы, так как большая часть внутриконтинентальных линий была повреждена. Телевизионные станции, как правило, продолжали работать, хотя и не во всех пунктах. Кое-где они замолчали. Однажды позвонил Куртни, но потом мы больше ничего от него не имели. Попытки добраться до него провалились. В том единственном телефонном вызове он сказал, что считает важной возможность апелляции на действия суда, но с такой ситуацией он сталкивается впервые.
 Ночь за ночью, а иногда и днем мы собирались в офисе Бена и смотрели на телеэкран. Днем и ночью, когда бы ни появились новые сообщения о бунтарях, они шли с экрана, так что телевидение, в сущности, стало почти непрерывной программой новостей.
 Это было завораживающее зрелище. В шестьдесят восьмом году мы порою побаивались, не будет ли у нас установлена республика. Теперь настали времена, когда мы были уверены, что нет. Лично у меня было чувство вины. Предполагаю, что и у других тоже, хотя мы никогда не обсуждали этого вопроса. Одна мысль сверлила мой мозг: если бы мы не начали путешествия во времени, ничего такого и не случилось бы.
 Мы разговаривали о том, как мы могли быть так слепы, так благодушны, что поверили, что закон об эмиграции был просто ничего не значащим политическим жестом! Поверили, что немногие из непривилегированных, если им будет позволено, захотят стать пионерами на неизвестной земле. Я чувствовал себя особенно неуютно, потому что я был чуть ли не первым, кто сказал, что предложение в целом бессмысленно. Разгул протеста, казалось, демонстрировал, что гетто желают получить второй шанс, который им предлагают законодательно. Но было трудно судить, насколько это неистовство было вызвано желанием этого шанса, а как много было результатом застарелой, сдерживаемой ненависти и горечи, умно затронутых теми, кто руководил этим бунтом и направлял его.
 Прошел слух, что армия бунтарей из Туин-Сити движется на Уиллоу-Бенд, возможно с целью развернуть операцию переселения во времени. Шериф поспешно собрал добровольцев, чтобы остановить этот марш, но, когда они вернулись, выяснилось, что никакого марша не было. Было множество других отвратительных слухов, которые время от времени заползали в сообщения новостей. Почему бунтари не решились взять нас приступом, я понять не мог. С их точки зрения, это было бы логичным поступком, хотя, по всей вероятности, это не было бы сделано, как нужно. Если они думали об этом вообще, то видимо, представляли себе какую-нибудь машину времени, которую можно физически захватить и с которой они, возможно, могли бы управиться. Но, очевидно, никто не думал об этом. Пожалуй, лидеры операции сконцентрировались на разгуле конфронтации, которая поставила бы федеральный истэблишмент на колени.
 Пять дней прошло, и в разрушенных, темных городах установилось относительное спокойствие. Начались переговоры, но кто разговаривал, где и о чем могла идти речь — не сообщалось. Газетчики и работники телесети не были способны проникнуть в это молчание. Мы пытались добраться до Куртни, но дальние телефонные линии еще не работали.
 Затем однажды, далеко за полночь, Куртни вошел в ворота.
 — Я не звонил из Ланкастера, — пояснил он, — потому что быстрее всего было схватить машину и приехать. — Он взял коктейль, предложенный ему Беном, опустился на стул. Этот мужчина выглядел усталым и опустошенным.
 — Днем и ночью, — сказал он, — мы заседали днем и ночью последние три дня. Боже, я надеюсь, мне никогда больше не придется пережить такого.
 — Ты был на переговорах? — спросил Бен.
 — Именно. Я думаю, что мы уже все решили. Я никогда не видел таких упрямых сукиных сынов за всю свою жизнь, как с той, так и с другой стороны, как от правительства, так и от зачинщиков. Я должен был бороться и с теми, и с другими. Сколько раз я принимался объяснять им, что Ассоциация Перемещений Во Времени имеет наибольшую долю в деле, что мы защищаем свои интересы и что без нас никто ничего не сможет сделать.
 Он осушил бумажный стаканчик, который ему подали, и отставил его. Бен снова подлил туда жидкости.
 — Но теперь, — сказал Куртни, — я думаю, у нас есть все. Документы подписаны. Как в них зафиксировано, если никто из этих ублюдков не переменит своего решения, мы организуем в миоцен дорогу во времени бесплатно. Я должен был сделать эту уступку. Точка зрения правительства такова, что программа будет стоить столько, что оно разорится, выплачивая нам нашу долю. Я-то в это не верю, но больше ничего сделать не мог. Если бы я отказался, переговоры зашли бы в тупик. Правительство, я думаю, выискивало повод увильнуть от них. Мы только предоставляем им дорогуво времени — и все. Только скажи им — вот она, а дальше пусть сами о себе заботятся. В обмен на это госдепартаментский запрет будет отменен, все останется, как есть, и это не будет нам стоить ничего. Нам даже не навяжут правительственной регуляции ни в какой форме — ни в государственной, ни в федеральной, ни в какой-нибудь еще. И более того, переговоры и на этот раз чуть не были сорваны. Мастодонию согласились рассматривать, как независимый штат.
 Я посмотрел через комнату на Райлу — она улыбалась, улыбалась впервые за все эти дни. И каким-то образом я понял, о чем она думает — о том, что теперь мы можем приступить к строительству этого дома в Мастодонии.
 — Думаю, — сказал Бен, — что это достаточно хорошо. Ты хорошо сделал свое дело, Курт. Пожалуй, у нас в любом случае были бы неприятности, согласись мы принять от правительства плату в каком бы то ни было виде.
 Дверь отворилась, и в комнату вошел Хайрам. Все обернулись и поглядели на него.
 Он, шаркая, сделал несколько шагов вперед.
 — Мистер Стил, — сказал он. — Кошарик хотел бы, чтобы вы пришли. Он хочет вас видеть. Он говорит, что это важно.
 Я поднялся, и Райла сказала:
 — Я иду с тобой.
 — Спасибо, — сказал я. — Не нужно. Мне нужно пойти в одиночку и выяснить, в чем дело. Может быть, ничего серьезного. Я ненадолго.
 Но у меня было ужасное ощущение, что это вовсе не «ничто». Никогда раньше Кошарик за мной не посылал.
 Когда мы вышли из здания, Хайрам сказал:
 — Он там, возле курятника.
 — Оставайся тут. Я пойду один.
 И я пошел через двор к курятнику, и там был Кошарик, на одной из яблонь. Как только я подошел к дереву, то почувствовал, что он устремился ко мне. Через несколько мгновений мне показалось, что мы вдвоем в каком-то месте, недоступном ни для кого.
 — Я рад, что ты пришел, — сказал он, — мне хотелось видеть тебя, прежде чем я исчезну. Я хотел тебе сказать…
 — Что?! — закричал я. — Ты уходишь? Кошарик, ты не можешь уйти. Не сейчас. Зачем тебе уходить?
 — Ничего не поделаешь, — сказал Кошарик, — я изменяюсь еще раз. Я же рассказывал тебе, как это было прежде, еще на моей родной планете, еще до Центра, после моего начала…
 — Но что это за изменение? Почему ты должен изменяться?
 — Здесь от меня ничего не зависит. Это на меня находит. Я не делаю этого сам.
 — Кошарик, это изменение, которого ты желаешь?
 — Думаю, что так. Я еще не спрашивал себя. И еще чувствую себя счастливым из-за этого. Я собираюсь домой.
 — Домой? Обратно на планету, где ты родился?
 — Нет. В Галактический Центр. Теперь я знаю, что мой дом там. Знаешь, Эйса, что я думаю?
 — Нет, не знаю.
 — Я думаю, что становлюсь богом. Когда я вернусь, то буду одним из них. Наверное так они и возникают. Они эволюционируют и из других жизненных форм. Не знаю, но думаю, что в один прекрасный день буду знать. Мое ученичество заканчивается. Я вырос.
 Я был в пустоте, в черной глубине пустоты, и душу мое грызло сознание, что не потеря способности Кошарика строить для нас дороги во времени, а потеря самого Кошарика породила эту пустоту.
 — Эйса, — сказал он, — я собираюсь домой. Я потерял было дорогу, но теперь знаю путь и собираюсь домой.
 Я ничего не сказал. Я ничего не мог сказать. Пустота поглотила меня.
 — Друг мой, — сказал он, — пожалуйста, пожелай мне доброго пути. Я хочу унести с собой твое пожелание.
 Я сказал слова, перевернувшие меня, словно кровоточащие куски мяса вырывали из моего тела. Я хотел сказать их, я должен был сказать их, но, сказанные, они причиняли мне боль:
 — Кошарик, я желаю тебе самого лучшего. От всей души я желаю тебе удачи. Я теряю тебя, Кошарик.
 Он исчез. Я не видел, как он уходил, но знал, что его больше нет. Ниоткуда пронесся холодный порыв ветра, и черная пустота сменилась серостью, которая превратилась в ничто, и вот я снова стою в заброшенном саду, возле курятника, глядя на опустевшую яблоню.
 На землю спустились сумерки, в какую-то минуту автоматически включились прожектора и усадьба превратилась в кричащий кошмар, со стражами в униформе, тяжело ступающими вдоль забора туда и назад. Но эти несколько мгновений темноты были мне нужны, они были милосердны, я ждал их.
 Когда вспыхнул свет, я повернулся и направился к зданию офиса. Я боялся, что буду пошатываться, но нет. Я шел связанно, прямо, как сломанная игрушка. Хайрама нигде не было, и Боусера тоже. Более чем вероятно, что он где-то охотился на сурков, хотя для этого было немножко поздно. Обычно они уходили в поход вскоре после заката.
 Я вошел в офис. Увидев меня, они прекратили разговор и сидели, выжидательно глядя на меня.
 — Ну? — спросила Райла.
 — Кошарик ушел, — ответил я.
 Бен одним махом вскочил на ноги.
 — Ушел? — закричал он. — Куда это он ушел?
 — Он отправился домой, — сказал я. — Он хотел попрощаться. Это все, чего он хотел: попрощаться.
 — Разве ты не мог остановить его?
 — Бен, не было никакой возможности остановить его. Он вырос, понимаешь ли. Время его ученичества прошло.
 — Минуточку, — сказал Куртни, пытаясь быть спокойным. — Он вернется, не правда ли?
 — Нет, — ответил я. — Он изменился. Превратился во что-то еще.
 Бен грохнул кулаком по столу.
 — Что за проклятый сегодня день! Когда нас оставила удача? Я скажу вам, когда. На притоке…
 — Не так резко, — Куртни пытался остановить его. — Давайте не будем слишком грубы. Давайте оставим себе другие пути. Что-то, возможно, у нас осталось. Попробуем спасти хоть что-нибудь.
 — Что ты имеешь в виду? — спросил Бен. — Ты и твои разговоры, законник…
 — Мы можем спасти то, что имеем уже, — ответил Куртни. — Контракт с Сафари, а это два миллиона в год.
 — Но миоцен? Как же быть с миоценом?
 — Не миоцен, Бен. Мастодония.
 Райла закричала:
 — Не Мастодония! Я не пущу их в Мастодонию! Они запакостят ее. Мастодония Эйсы и моя!
 — Но раз Кошарик исчез, дорог во времени больше нет и не будет, — сказал Куртни, и голос его был резким и холодным. — Вы должны пустить их в Мастодонию, или не получите ничего вообще.
 Он обратился ко мне:
 — Ты уверен, что Кошарик исчез и не вернется?
 — Уверен.
 — И других дорог во времени не будет?
 — Нет, — ответил я, — их больше не будет.
 — Ты вполне уверен?
 — Безусловно, — сказал я. — Почему, черт побери, я должен тебе лгать? Может быть, ты еще думаешь, что это шутка? Говорю тебе, нет. И скажу кое-что еще. Вы никогда не отправите никого в Мастодонию. Я уже объяснил это однажды. Расстояние до исторических времен недостаточно. Во время Мастодонии были люди. Охотники на мамонтов в Испании. Сколотые кремни во Франции.
 — Ты сумасшедший! — взревел Бен. — Ты собираешься потерять то немногое, что мы имеем…
 — Да, во имя господа! — заорал я. — Потерять все это! Черт с двумя миллионами! Черт с правительством и бунтовщиками!
 — И черт с нами? — спросил Куртни мягко, слишком мягко.
 — Да, — продолжал я, — и черт с вами. Отправив эти толпы в Мастодонию, мы рискуем сокрушить все, что имеем сейчас, всю человеческую расу, живущую на Земле сегодня.
 — А ты знаешь, он прав, — тихо сказала Райла. — Он прав в одном, я в
 — другом. Мастодония принадлежит нам двоим, и никто другой не попадет туда. Сейчас ясно, что мы не должны запачкать ее. И вот что еще…
 Я не стал ждать, чтобы услышать, что она еще собирается сказать, я повернулся и вывалился за дверь. Я прошел через холл, едва ли соображая, куда иду, а потом через переднюю дверь к воротам. Часовому у ворот я сказал: «Пропустите меня», и он посторонился.
 Сумерки сгустились, была почти ночь. Я различал только неясные контуры деревьев за дорогой, которая вела к Уиллоу-Бенду. Большая автостоянка Бена была пуста, и я двинулся к ней. Я не знал, куда иду, и это меня не интересовало. Я хотел только одного — убраться подальше.
 Потому что я знал — что бы мы с Райлой ни делали и не говорили, мы должны будем потерять все. Под давлением того, что уже было сделано, мы будем вынуждены впустить все эти орды в Мастодонию. И больше всего мне причиняло боль, что Бен и Куртни были среди тех, кто оказывал на нас давление.
 Я дошел до стоянки и обернулся. Темный в сияющем свете, стоял забор. Я не видел его снаружи с тех пор, когда вернулся домой из Европы, но тогда было на что посмотреть и кроме забора — толпы народа, новая автостоянка, киоск с сосисками, люди, которые продавали баллончики — так что я едва разглядел забор. Но теперь я увидел его во всей его гротескности и чужеродности, и это заставило меня припомнить, как это было раньше, когда здесь еще не было никакого забора. Стоя там, я ощущал потерянность и одиночество того, кто потерял свой дом — не только старую ферму, но и Мастодонию тоже. Потому что я знал, что потеря Мастодонии — вопрос времени. И с ней вместе исчезнет дом из камня со многими каминами, который планировала строить Райла и о котором мы проговорили так много ночей.
 Райла, думал я, Райла, девка, которая так хотела быть богатой — и вот совсем недавно она без малейшего колебания сделала выбор между двумя миллионами в год и Мастодонией.
 «Ты — обманщица, — мысленно говорил я ей. — Это все была поза, паршивая сторона твоего бизнеса. Когда все подошло к последней черте, ты отбросила позу и сделала свой выбор. Неважно, как все это созрело, и ты все еще была той девушкой, которую я любил давно, на раскопках на Среднем Востоке, девушка, чье лицо всегда было грязно, потому что ты обтирала свой загорелый зудящий носик пыльной рукой».
 Миоцен, думал я. Почему мы не можем попасть в миоцен? Почему я не догадался попросить Кошарика сделать туда дорогу? Несколько дней назад, так, чтобы она была готова, когда в ней появится нужда? Если бы у нас был миоцен, пусть бы Кошарик ушел, мы бы сохранили Мастодонию.
 А Кошарик? Теперь он только воспоминание. Больше нет улыбки на дереве. Наконец он узнал, что он такое и чем станет.
 Кошарик, сказал я ему, давний старый друг. Я желаю тебе всего хорошего. Для меня больно потерять тебя.
 И с этой мыслью мне показалось, что я с ним еще раз, что я снова стал одно с ним, как это много раз бывало раньше, когда он брал меня внутрь себя, чтобы я видел то, что видит он, знал то, что он знает.
 Знать то, что он знает.
 Знать, даже если я не полностью понимаю их, вещи, которые он никогда мне не рассказывал. Осознавать, даже если я не могу их понять, вещи, которые он мне показал.
 Например, уравнения времени.
 Внезапно, при мысли о них, уравнения времени оказались здесь опять, в точности такие, какими он показал их мне, и глядя на них его глазами, внутри его, я ясно увидел, как соединить их вместе и как они могут быть использованы.
 Миоцен, подумал я, двадцать пять миллионов лет назад — и уравнения слились вместе, и я сделал все остальное, что нужно — и построил дорогу во времени.
 Я отступил от него, и он ушел прочь. Я больше не был его частью, не видел сквозь его глаза. И уравнения… уравнения… они означают… но я их уже утратил, не видел, не чувствовал, не знал, как они работают, как ими пользоваться. Если даже когда-нибудь и знал. Я всего лишь глупый человек, осмелившийся возмечтать о том, чтобы построить дорогу во времени, использовать информацию и знания, вложенные в него, данные ему бессознательно, знания, которые были даром существа, что было сейчас где-то далеко среди звезд.
 Я обнаружил, что дрожу. Я согнул плечи, крепко сцепил руки, пытаясь унять дрожь. Дурак, сказал я себе, проклятый дурак, ты же сам знаешь, что ты такое.
 Однако… однако… однако…
 Идя вперед, я гневался на себя, пока не сделал те несколько шагов по этой дурацкой дороге во времени. Вот увидишь, говорил я себе, нет там никакого миоцена.
 Через несколько шагов я оказался в миоцене. Солнце клонилось к закату, крепкий ветер с севера гнал по траве крупные волны. Под гребнем, в четверти мили от меня, тираннотерий, неуклюжий зверь со смешным выступающим рогом на носу, поднял голову от травы и заревел.
 Я осторожно развернулся и шагнул назад, на дорогу, идя к автостоянке. Остановился. Снял ботинки и поместил их точно на границе времен, чтобы отметить вход на дорогу. Затем на негнущихся ногах прошел по стоянке, чтобы выдернуть из земли несколько палок, забитых в землю, где они отмечали места парковки. По дороге я подобрал камень размером с кулак и с его помощью забил эти палки, отмечая дорогу в миоцен.
 После этого я сел на землю и обулся. Внезапно я почувствовал себя усталым и опустошенным. Я искал в себе торжество и не находил его. Я испытывал только благодарный покой и знал, что теперь все будет как надо. Раз я смог сделать одну дорогу в миоцен, значит, смогу сделать и другие такие же дороги. Не сам — такой, какой я есть, я на это не способен. Но однажды я шагнул внутрь Кошарика…
 Мне потребовалось довольно много времени, чтобы надеть ботинки, так как руки не повиновались мне. Но наконец я с этим справился, а затем направился к воротам. Мне надо было сделать кое-что очень срочное. Как можно скорее я должен сказать Райле, что мы с ней можем сохранить Мастодонию.