Аннотация: Действие второго романа пенталогии о мужественном и прекрасном Орионе развивается под стенами Трои, Иерихона и в Древнем Египте.
 Коварный бог света, погубивший богиню Аню, обещает воскресить возлюбленную Ориона, если герой подчиниться его воле. Но Орион, сражаясь и побеждая, проходя через множество испытаний, сам становится по мощи почти равным сверхлюдям – творцам человечества. Он успешно противостоит богам и, чтобы вернуть возлюбленную, не останавливается даже перед угрозой смерти…


---------------------------------------------


 Бен Бова
 Месть Ориона


 Любезным, внимательным, приветливым, всегда готовым помочь сотрудникам библиотеки Западного Хартфорда с благодарностью


 Цивилизацию бронзового века погубили два великих вторжения. С северо-запада пришло множество племен, именуемых в Египте "народами моря", они же совершали и набеги на восточное побережье Средиземного моря… К 1200 году до Рождества Христова была разрушена империя хеттов… Но когда эти, пришедшие с северо-запада, племена захватчиков волной проносились по Греции, Малой Азии и побережью Средиземного моря, с юго-востока шли другие орды Аравийской пустыни… Все это произошло на заре человечества: израильтяне пришли в Палестину еще до 1220 года до Рождества Христова.

    Из «Колумбийской истории мира» 1972 г.



 Пролог


 Я не супермен, но обладаю способностями, превышающими возможности обыкновенного человека. Однако во всем остальном я такой же, как все, и смертен, как любой другой житель Земли.
 Но я одинок. И прожил так всю свою жизнь. Сны мои туманят странные видения; а когда я пробуждаюсь, их сменяют неясные воспоминания о загадочных событиях и таинственных происшествиях, настолько фантастических, что породить их может лишь измученный одиночеством, углубившийся в подсознание разум.
 В тот день я, по обыкновению, предпочел оттянуть мой ленч по меньшей мере на час и направился в небольшой ресторанчик, где обедал почти каждый день. В одиночестве. Я сел за свой любимый столик и не торопясь принялся за еду, нисколько не сожалея о том, что скорее всего это последний ленч в привычной для меня обстановке.
 Мой столик находился прямо напротив входа в ресторан, и я при всем желании не мог не заметить ее, хотя и сомневаюсь, что нашелся бы мужчина, способный на такую рассеянность.
 Она была прекрасна: высокая и грациозная, с волосами черными словно полночь и огромными серыми глазами, в которых будто бы притаилась загадочная бесконечность.
 – Аня, – прошептал я, хотя минуту назад не имел представления, кто передо мной. И тем не менее нечто в глубине моего сознания подсказывало мне, что я знал ее целую вечность.
 Я ничуть не удивился, когда она, улыбаясь, подошла к моему столику, и поднялся, ощущая одновременно и радость и смущение.
 – Здравствуй, Орион, – сказала она, протягивая мне руку.
 Я галантно склонился, чтобы поцеловать ее изящные пальчики, и предложил ей сесть. Приблизился робот-официант, и она заказала бокал красного вина.
 – Мне кажется, что я знаю вас всю жизнь, – пробормотал я.
 – Больше, чем одну, – поправила она меня голосом мягким и мелодичным, от которого повеяло летним теплом. – Неужели ты опять все забыл?
 Я озадаченно уставился на нее, пытаясь сосредоточиться… Вихрь воспоминаний закружил меня столь внезапно, что у меня перехватило дыхание. Я увидел сверкающий золотой шар, черного и грозного человека, лес гигантских секвой, пустыню, исхлестанную ветрами, мир вечных льдов, окутанный бесконечным мраком, и ее, эту женщину в блестящем серебристом костюме.
 – Я помню… смерть. – Голос мой сорвался. – Пространственно-временной континуум перестал существовать. Земля… вся вселенная превратилась в черную дыру.
 Она серьезно кивнула.
 – Ты видел конец старого и начало нового цикла расширения вселенной. Случилось то, чего не предвидели ни Ормузд, ни Ариман. Континуум не разрушился, он только видоизменился.
 – Ормузд, – повторил я, – Ариман.
 Эти два имени вызвали у меня новую цепь ассоциаций. Я ощутил гнев, смешанный со страхом и скорбью, но не мог вспомнить, кем были те, о ком упомянула Аня, и почему их имена вызвали во мне столь сильные чувства.
 – Они до сих пор враждуют, – сказала она. – Но теперь они знают благодаря тебе, Орион, что континуум так просто не уничтожить…
 – Я вспомнил все свои прошлые жизни, – произнес я с торжеством. – И тебя в каждой из них.
 – А теперь я буду с тобой и в этой.
 – Как я любил тебя тогда!
 Ее лицо озарила улыбка.
 – А сейчас ты меня любишь?
 – Да! – ответил я совершенно искренне, чувствуя, что и в самом деле люблю ее всем сердцем.
 – Я тоже люблю тебя, Орион. Всегда любила и буду вечно любить. Даже в смерти и бесконечности…
 – Но я скоро улетаю, – произнес я в полном отчаянии.
 – Знаю.
 Над ее плечом, за окном ресторана, я видел низко висевший над горизонтом тонкий полумесяц Сатурна. Узкая линия колец наискось рассекала его. У самой поверхности Титана, как всегда, клубилась оранжевая дымка. Высоко в небе кружил звездолет нашей экспедиции, ожидавший только разрешения на старт.
 – Полет продлится около двадцати лет, – грустно сказал я.
 – Я знаю. Вы летите в систему Сириуса.
 – Это долгий путь.
 – Не более долгий, чем те, что мы уже прошли, Орион, – возразила Аня, – или те, которые нас еще ожидают.
 – Что ты хочешь сказать?
 – Я объясню тебе во время путешествия, – усмехнулась она. – У нас будет сколько угодно времени, чтобы строить планы на будущее и вспоминать прошлое.
 – Значит, ты тоже летишь? – Сердце мое подпрыгнуло от радости.
 – Конечно. – Она весело рассмеялась. – Орион, мы с тобой пережили гибель и возрождение нашей вселенной, разделили не одну жизнь и смерть… Неужели после всего этого я соглашусь расстаться с тобой хотя бы на миг?
 – Но я не видел тебя ни на одном из собраний экипажа. Твоего имени даже нет в списках!
 – Уже есть. Мы вместе полетим к звездам, любимый, впереди у нас долгая интересная жизнь. Быть может, и не одна. И помни: что бы ни случилось, мы всегда будем рядом.
 Я встал и, перегнувшись через стол, поцеловал ее в губы. Мое одиночество кончилось. Теперь меня ничто не могло испугать в этом мире. Я готов был бросить вызов всей вселенной.




 Часть первая
 Троя



 1

 Хлесткий удар кнута по голой спине привел меня в чувство.
 – Шевелись, тупой бык! Ты уснул среди бела дня, проснись, или молнии Зевса обрушатся на твои плечи!
 Я сидел на грубой деревянной скамье в длинном, качавшемся на волнах судне, держа в руках тяжелое весло, похожее на лопату. Мы гребли изо всех сил, нещадно палило солнце. По ребрам и хребту человека, сидевшего впереди, текли струйки пота, его загорелую кожу пересекали рубцы.
 – Навались! – заревел человек с кнутом. – Держи ритм.
 Мои бедра едва прикрывала грязная кожаная повязка. Пот разъедал мои глаза; ныли спина и руки с грязными мозолистыми ладонями.
 Судно напоминало гавайское военное каноэ. Нос его высоко вздымался и оканчивался гротескной резной фигурой: головой свирепого демона, призванного защищать лодку и экипаж. Опуская весло во вздымавшуюся волну, я торопливо огляделся и успел насчитать сорок гребцов. Посреди корабля между скамьями были навалены товары, при каждом движении палубы блеяли связанные овцы и визжали свиньи.
 Безжалостно пекло солнце. Над единственным свернутым на рее парусом лодки дул легкий ветерок. Воняло навозом. На корме мускулистый лысый мужчина мерно отбивал большой колотушкой ровный ритм на изношенном барабане. Следовало вовремя опускать свое весло в воду, иначе полагался удар кнутом.
 Там же на корме теснились другие мужчины, прикрывая глаза ладонями и переговариваясь, они указывали на что-то друг другу. Они были облачены в длинные, до колен, полотняные туники и в красные или голубые плащи, доходившие до середины лодыжек. Изящные кинжалы у их поясов с отделанными серебром рукоятями годились скорей для украшения, чем для битвы; плащи скреплялись золотыми застежками. Молодые люди, стройные, с редкими еще бородками… но с печатью заботы на суровых лицах. Их явно смущало что-то впереди. Посмотрев в том направлении, я увидел мыс, лишенный деревьев, и скалы, встававшие над песчаной полоской берега. Видимо, мы плыли туда…
 Где я и как сюда попал? Я отчаянно пытался это понять, но мог вспомнить лишь прекрасную высокую сероглазую женщину. Мы любили друг друга. Мы были… Горечь утраты помрачила мое сознание: она умерла.
 Голова кружилась – мысли мои завертелись, словно водоворот в темном море, куда меня неумолимо затягивало. Она умерла. Тогда мы тоже находились на корабле, однако совершенно непохожем на этот, и путешествовали не по водам, а по просторам космоса. Но звездолет взорвался, и она умерла. Нас убили. Мы погибли вместе.
 И все же я снова жил: потный, грязный, и спина моя еще болела от ударов… Я плыл на громадном примитивном каноэ, приближаясь к неизведанным землям под медным безоблачным небом.
 «Кто я?» Внезапно испугавшись, я осознал, что не знаю ничего, кроме своего имени.
 «Меня зовут Орион», – сказал я себе, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Однако в памяти моей был провал, все воспоминания исчезли начисто, как будто с классной доски стерли мел.
 Я зажмурил глаза, стараясь думать лишь о любимой когда-то женщине и о сказочном корабле, мчавшемся среди звезд. Но теперь я не мог припомнить даже ее имени. Перед глазами полыхало пламя, в ушах звенел крик. Я обнимал ее, защищая от обжигавшего нас адского пламени, железные стены вокруг уже раскалились докрасна.
 – Орион, он победил, – сказала она. – Мы умрем вместе. Другого утешения нам не осталось, любовь моя.
 Я вспомнил боль, терзавшую рассекаемую и раздираемую плоть, дымившуюся и лопающуюся от жара, – но куда сильней была мука разлуки, прощания навеки; она исчезла, единственная во всех вселенных… женщина, которую я любил.
 Кнут вновь ожег мою спину, ужалил голову.
 – Греби сильнее! Налегай на весло, сукин сын, или, клянусь богами, я заколю тебя вместо бычка, как только мы высадимся на берег!
 Покрытое шрамами лицо надсмотрщика побагровело от гнева. Он пригнулся и еще раз полоснул меня по плечам кнутом. Я не почувствовал боли, механически отключившись от нее, потому что всегда в совершенстве владел своим телом. Стоило мне захотеть, я бы мог переломить корявое весло и вогнать его расщепленный конец прямо в череп жестокого кнутобойца. Но разве можно сравнить боль от удара кнутом с муками смерти, с безнадежностью тяжкой утраты?
 Мы обогнули скалистый мыс, он прикрывал тихую бухту, где вдоль изогнутого песчаного берега, вдали от волн, выстроились дюжины кораблей, подобных нашему. Клочками бумаги, принесенной издали ветром, жались к черным судам палатки и хижины; над очагами и тут и там поднимались тонкие серые струйки. Под густым покровом черного дыма в отдалении, примерно в миле от берега, на холме, виднелся город или какая-то крепость. Высокие каменные стены с квадратными башнями вздымались над склонами. Вдали зеленели поросшие лесом склоны, они постепенно сменялись горами, вершины которых дрожали в голубом мареве.
 Заметив городские стены, молодые люди на корме, казалось, напряглись. Голоса их зазвучали приглушенно, но различить слова мне не составляло труда.
 – Вот она, – мрачно обратился один из них к своим спутникам.
 Стоявший рядом молодой человек кивнул и вымолвил одно только слово:
 – Троя.

 2

 Мы не причалили – приземлились в буквальном смысле этого слова: судно ткнулось килем в песок, днище заскрежетало, и мы остановились. Надсмотрщик завопил, и все попрыгали за борт: взяв в руки веревки, с руганью напрягая мышцы плеч и рук, мы поволокли на берег просмоленный черный корпус; наконец только корма и руль остались в воде. Я знал, что здесь не бывает приливов. Эти люди узнают о них, только когда сумеют наконец преодолеть Столбы Геракла и выйти в Атлантику.
 Я удивился, гадая, откуда мне это известно, но времени на раздумья не оставалось. Кнутобоец позволил нам слегка перевести дух, а потом заставил разгружать судно. Надсмотрщик ревел и ругался, потрясая многожильным кнутом, тряс, выпучив глаза, спутанной огненно-рыжей бородой, на его багровом лице белел шрам. Слушая его вопли, я таскал тюки, переносил блеявших овец и визжавших вонючих свиней. А знатные господа в плащах, льняных туниках и изящных сандалиях спускались по трапу; за каждым один или два раба несли вещи, в основном оружие и панцири.
 – Вот и свежая убоина для войны, – буркнул мужчина, оказавшийся рядом со мной, кивнув в сторону знати. Грязный, как я, жилистый старик с загорелой и морщинистой кожей, загрубевшей от ветра. Редкие седые волосы его повлажнели от пота, борода была взъерошена и неопрятна. Как и на мне, кроме набедренной повязки, на нем ничего не было; худые ноги и узловатые колени на первый взгляд казались хрупкими и едва ли могли выдержать груз, который он переносил.
 На берегу толпились люди, столь же неопрятные и грязные, как и мы. Они принимали от нас тюки и живой провиант с видимой радостью. Возвращаясь на лодку и вновь спускаясь по трапу, я заметил, что узкая полоска берега огорожена земляным валом, гребень которого был густо усажен заостренными кольями. Когда мы наконец закончили работу, сгрузив сотню или более массивных с двумя ручками сосудов с вином, солнце спустилось к самому мысу, который корабль обогнул днем. Утомленные, с гудящими мышцами, мы распростерлись у очага, получив деревянные плошки с дымящейся похлебкой из чечевицы и зелени.
 Солнце скользнуло за горизонт, с севера повеяло холодом, ветер разбросал искры от нашего маленького костерка, взметнул их к потемневшему небу.
 – Вот уж не думал, что попаду на равнину Илиона, – проговорил старик, работавший рядом со мной. Он поднес плошку к губам и с жадностью отхлебнул.
 – Откуда ты? – спросил я его.
 – Из Аргоса. Меня зовут Политос. А тебя?
 – Орион.
 – Ах! Значит, тебя назвали в честь Звездного Охотника.
 Я кивнул, во мне шевельнулся слабый отголосок воспоминания. «Охотник. Да, я был охотником. Когда-то… Давным-давно». Или… наоборот, если считать от нынешнего дня? Будущее и прошлое смешались в моей голове. Я вспомнил!
 – Откуда ты, Орион? – спросил Политос, расколов тремя словами хрупкие, едва наметившиеся очертания воспоминаний.
 – О! – Я неопределенно махнул. – Я попал сюда с запада. С самого далекого запада.
 – Это даже дальше от Аргоса, чем Итака?
 – Много дальше – за морем, – пояснил я, сам не ведая зачем и понимая, что более правдивого ответа просто не существует.
 – А как ты попал сюда?
 Я пожал плечами:
 – Я скиталец. А ты?
 Подобравшись ко мне поближе, Политос наморщил лоб и почесал редеющую шевелюру.
 – А я – нет. Я сказитель, и дни мои счастливо проходили на Аргосе, там сплетал я истории и вглядывался в лица внимавших мне людей, особенно в огромные глаза детей. Но война положила конец моей счастливой жизни.
 – Как так?
 Он утер рот тыльной стороной грязной ладони.
 – Мой господин Агамемнон [1] нуждается в воинах, а его блудливой жене нужны феты.
 – Рабы?
 – Ха! Хуже, чем рабы. Куда хуже, – буркнул Политос. Он махнул в сторону истощенных людей, распростершихся вокруг умиравшего костра. – Погляди-ка на нас – на людей, не имеющих ни дома, ни надежды. У раба есть хозяин, на которого можно положиться, раб кому-то принадлежит; он член дома. А фет – ничей, он ничто; у него нет ни земли, ни крова, только печаль и голод.
 – Но в Аргосе ты был чьим-то домочадцем. Не так ли?
 Политос склонил голову и изо всех сил зажмурил глаза, чтобы не предаваться горьким воспоминаниям.
 – Да, – отвечал он негромким голосом. – Был. Пока челядь царицы Клитемнестры не выкинула меня из города, когда мои уста повторили, что царица завела любовника, пока ее царственный муж сражается здесь, у стен Трои, а это известно в Аргосе любой бродячей собаке или кошке.
 Я пригубил быстро остывавший отвар и попытался найти подходящий ответ.
 – По крайней мере, ты жив. – Другого утешения я не сумел придумать.
 – Да уж лучше б убили! – с горечью отвечал Политос. – Тогда я уже был бы мертв, попал бы в Аид, и все мои муки закончились бы. Но вместо этого я здесь и, словно осел, спиной зарабатываю на пропитание.
 – Это все-таки кое-что, – пробормотал я.
 Он взглянул на меня:
 – Орион, ты уже съел все, что заработал.
 – Значит… больше нам ничего не дадут?
 – Это все, что положено за день работы. Если ты увидишь фета с монетой в мошне, знай: это вор.
 Я глубоко вздохнул.
 – Мы, Орион, хуже рабов, – продолжал Политос шепотом, в котором угадывалась приближающаяся сонливость. – Мы – черви, которых топчут ногами, мы – псы. Так они к нам относятся. Пусть мы все передохнем от непосильных трудов, – нас даже не похоронят, наши кости просто бросят гнить в придорожной канаве.
 С тяжелым вздохом Политос отставил пустую плошку и растянулся на песке. Стемнело настолько, что я едва мог видеть его лицо, от жалкого костерка давно остались одни уголья. С моря дул холодный ветер, и, чтобы согреться, я автоматически подрегулировал кровообращение. Не то что одеял, даже куска холстины не было у истощенных фетов, чтобы прикрыть усталые тела. Не имевшие крова люди повалились спать в одних набедренных повязках.
 Я лег возле старика и задумался: сколько же ему лет на самом деле? Может быть, сорок. Но тут же усомнился, – в это варварское время мало кому удавалось дожить до столь преклонного возраста. Пара дворняг сцепилась из-за каких-то костей возле очага, потом псы успокоились и улеглись рядышком, защищенные от ночного холода лучше людей.
 Прежде чем закрыть глаза, я обратил взор к башням Трои, грозно черневшим на фоне темно-фиолетового неба. Агамемнон… Троя. Как я попал сюда? И сколько мне удастся продержаться здесь в положении человека, который ничтожнее раба?
 Я заснул и сразу очутился в другом мире, там шла совершенно иная жизнь – в иной плоскости существования.
 Я оказался там, где не было ни времени, ни пространства… ни земли, ни неба, ни моря. Даже горизонт исчез в безбрежном золотистом сиянии, которое окружало меня, простиралось во все стороны, текло в бесконечности… Теплое, яркое, оно ослепляло, я не видел ничего, кроме этого света.
 Не знаю, почему я пошел, поначалу медленно, но потом заторопившись; словно знал, куда направляюсь и зачем. Время не имело значения, но я шагал целую вечность, и босые мои ступни прикасались к чему-то твердому, хотя глаза видели только все тот же золотистый свет.
 Наконец вдалеке я заметил свет, который затмил сияние вокруг. Пятнышко, точка, что пламенела чистым золотом, влекла меня к себе, как магнит притягивает кусок железа, как жгучее солнце – комету.
 И я побежал… да что там – полетел к этому обжигающему золотистому источнику света. Чуть дыша, я мчался к нему, хотя глаза мои слезились, гулко стучало сердце, дыхание перехватывало в груди.
 Вдруг я замер. Невидимая стена преградила мне путь. Тело как будто парализовало.
 Остановившись, я рухнул на колени – передо мной, покоясь на золотистом свете, испускаемом им самим, восседал некто в облике человека. Зрелище казалось невыразимо прекрасным. Мне обжигало глаза, и все же я не мог оторваться от созерцания чуда.
 Он был велик и красив: густые золотые волосы ниспадали на плечи, глаза сияли золотистыми искрами, кожа испускала животворный свет. Безупречно совершенное лицо его не имело в себе ничего женственно мягкого; он казался спокойным и уверенным, губы изгибались в некоем подобии улыбки. Он явился мне обнаженным по пояс, я видел широкие плечи и могучую безволосую грудь, – ниже тело его окутывали складки ткани, сияющей золотом.
 – Мой бедный Орион. – Его улыбка превратилась в ухмылку. – Попал в переделку.
 Я не знал, что ответить… Не мог говорить, – слова застревали в горле.
 – Ты не забыл своего создателя? – спросил он насмешливо.
 Я тупо кивнул.
 – Конечно, ты помнишь. Образ этот заложен в самой твоей сути. Кроме окончательного разрушения, ничто не может стереть его.
 И я преклонил колени перед создателем, в голове снова бурлили смутные воспоминания, я старался облечь их в слова, чтобы заговорить, спросить его…
 – Ты помнишь мое имя? – продолжил он.
 Вспомнить я не смог.
 – Не важно. Сейчас можешь звать меня Аполлоном. Твои собратья на равнине Илиона зовут меня так.
 Аполлон. Греческий бог света и красоты. А еще – бог музыки, медицины… или же биотехнологии. Я напряженно рылся в глубинах памяти. Однако мне все время казалось, что знал я другое имя, когда жил в ином времени. Тогда там существовали другие боги, а с ними богиня, которую я любил.
 – Я жестоко обошелся с тобой, потому что ты ослушался меня, освободив Аримана. Ты намеренно изменил континуум, поддавшись своим чувствам.
 – Да, потому что любил. – Мой голос еле звучал, я задыхался, но все же мог говорить.
 – Орион, ты тварь, создание, – фыркнул он. – Что можешь ты знать о любви?
 – Женщина, – умолял я. – Богиня…
 – Она мертва.
 От его голоса, холодного и невозмутимого, как судьба, кровь стыла в жилах.
 – Ты убил ее, – выговорил я.
 Насмешливая улыбка превратилась в мрачную и торжественную.
 – В известной мере, Орион, ты сам сделал это. Ты осмелился полюбить богиню и обрек ее на смерть, так как из-за тебя она приняла человеческий облик.
 – Ты обвиняешь меня…
 – Обвиняю? Бог не обвиняет, Орион. Бог наказывает. Или вознаграждает. Сейчас тебя наказывают… Смирись, и искупление придет.
 – А потом?
 И вновь лицо его озарила лучезарная улыбка.
 – Как только троянцы отразят натиск варваров-греков, для тебя найдутся другие дела. Не бойся: я не хочу твоей смерти… Не хочу – тебе еще столько предстоит пережить в этом времени.
 Я попросил объяснить, но обутая в сандалию нога пнула меня по ребрам. Я открыл глаза: вокруг лежали греки, осаждавшие Трою, я был нижайшим среди низших.
 – Живо на ноги! Вставайте! Работать! – закричал кнутобоец.
 Глядя на него, я видел лишь ослепительный свет восходившего солнца, а потом зажмурился и наклонился.

 3

 Нам дали по плошке жидкой ячменной каши, а затем заставили деревянными лопатами укреплять вал, огораживавший лагерь.
 Воины тем временем лениво жевали жареную баранину и плоские хлебцы, их оруженосцы запрягали лошадей в колесницы, точили мечи и копья. Мы вышли наружу через ворота в приземистом валу вокруг лагеря. День выдался солнечный, и с утра нам следовало углублять ров перед насыпью, а выкопанный грунт высыпать на вершину рва. Пешему войску троянцев и их колесницам теперь станет труднее добираться до кораблей.
 Мы проработали почти все утро. Потрясающе ясное небо сверкало безоблачной синевой, белыми точками в нем, стеная, метались чайки. Но море казалось кобальтовым, с темными валами волн. Серо-бурые глыбы островов горбились у далекого горизонта. А на суше смеялись неприступные башни Трои и ее гордые стены, вздымавшиеся на холме. За городом высились далекие горы, заросшие темным лесом, вершины их терялись в тумане.
 Ветер крепчал, налетая порывами и принося прохладу, солнце поднималось все выше, и ветер приносил прохладу; мы копали и ссыпали песок в плетеные корзины, другие феты уносили их на вершину вала.
 Я работал, потел и вспоминал то, что видел ночью: это был не сон, сомнений у меня не оставалось. Золотой бог действительно существовал и носил имя Аполлон или другое, которое я, наверное, знал прежде. Я уже почти вспомнил, каким видел его в иные времена, и кроме того, в моей памяти возник темный и зловещий силуэт.
 «Это был тот, кого Золотой бог называл Ариманом», – подумал я.
 «Богиня… женщина, которую я любил. Та, которая умерла».
 Золотой бог сказал, что я виновен в ее смерти. Но мне-то было совершенно ясно – он сам разворачивал цепь событий, закончившихся взрывом звездного корабля. Он убил ее, вернее, нас обоих. А потом оживил меня и забросил в эти края, в жуткую эпоху – вновь одинокого и лишенного памяти.
 Но я помнил… помнил, хотя и немного. Впрочем, достаточно, чтобы осознать: я ненавижу Золотого бога за все, что он сделал. Я стиснул лопату мозолистыми руками, негодуя от гнева и сердечной тоски. Остальные феты работали с прохладцей, видимо, потому, что надсмотрщики, позабыв про нас, оставались на вершине вала, дабы потешить свой взор, наблюдая за благородными воинами в великолепных бронзовых панцирях.
 Меня окружали ахейцы. Так назывались люди, работавшие рядом и осаждавшие Трою. Теперь они казались встревоженными, они боялись, что троянцы сумеют прорвать оборону и напасть на лагерь.
 «Несладко придется ахейцам», – подумал я.
 Да, Золотой бог утверждал, что троянцы отразят натиск. Политоса послали таскать наверх корзины с землей, которую мы выкапывали со дна рва. Поначалу мне казалось, что подобный груз окажется слишком тяжел для старика, но корзины оказались невелики, земли мы насыпали понемногу, и надсмотрщики в небрежении дозволяли носильщикам не торопиться, поднимаясь по склону.
 Заметив меня среди копающих, старик подошел ко мне.
 – Неладно сегодня среди высокородных и могущественных, – прошептал он мне, явно обрадованный раздором. – Утром поссорились мой господин Агамемнон и Ахиллес – великий мужеубийца. Поговаривают, что Ахиллес не выйдет сегодня из своего шатра.
 – И копать не поможет? – усмехнулся я.
 Политос ухмыльнулся:
 – Великий царь Агамемнон послал делегацию к Ахиллесу с просьбой выйти на поле брани, но вряд ли его ждет удача. Ахиллес юн и нахален и к тому же считает, что даже его дерьмо пахнет розами.
 Тут уже я рассмеялся шутке старика.
 – Эй! – крикнул нам надсмотрщик с вершины вала. – Если вы немедленно не займетесь делом, я подыщу вам лучший повод для смеха!
 Политос взвалил наполовину наполненную корзину на свои хрупкие плечи и побрел вверх по склону. Я вернулся к лопате.
 Солнце стояло высоко на безоблачном небе, когда невдалеке со скрипом распахнулись деревянные ворота и наружу хлынул поток колесниц… Копыта коней стучали по утоптанной насыпи, пересекавшей ров. Все остановились. Надсмотрщики кричали, приказывая выбираться из рва, и мы ретиво полезли на склон, обрадованные отдыхом и предстоящим зрелищем – битвой.
 Поблескивая на солнце бронзовой броней, колесничие выстраивались в линию. В колесницы запрягали по паре коней, изредка по четыре. Лошади ржали, нервно били копытами, словно предчувствуя сумятицу битвы. Колесниц (я сосчитал их) было семьдесят пять – о тысячах, воспетых поэтами, и речи не шло.
 На каждой колеснице стояло двое мужей, один правил лошадьми, другой держал оружие – несколько копий различной длины и веса. Самое длинное из них в два раза превышало рост воинов, вместе с бронзовыми шлемами, увенчанными гребнями из конских волос.
 Воинов защищали бронзовые кирасы, шлемы и поручни. Ног их я не видел, но и они, конечно же, были покрыты поножами. Большая часть колесничих в левой руке несла небольшие округлые щиты. Воины же защищали себя большими восьмиугольными щитами, закрывавшими стоящих от лодыжек до подбородка. На перевязях, висевших через плечо, висели мечи. Я успел заметить на рукоятках блеск золота и серебра. За спиной некоторых колесничих болтались луки, другие прицепили их к колесницам. Когда последняя повозка выехала за ворота и покатила по укатанной насыпи, пересекая ров, раздались громкие крики. Великолепная четверка вороных коней, стройных и лоснившихся, несла колесницу как на крыльях. Находящийся в ней воин казался крепче и сильнее остальных, его панцирь, искусно украшенный, блестел на солнце.
 – Сам великий царь, – сказал Политос, Голос его едва слышался за гомоном толпы. – Агамемнон.
 – А Ахиллес вместе с ними? – спросил я.
 – Нет, зато вон тот гигант – могучий Аякс, – указал он, взволнованный зрелищем. – А вот Одиссей, а…
 Со стен Трои послышался ответный рев. Справа от ворот поднялось облако пыли, на равнину ринулись колесницы.
 Наши ворота теперь распахнулись, пропуская пеших воинов, которые несли луки, пращи, топоры, дубинки. Изредка виднелись кольчуги, но по большей части их тела защищали кожаные куртки, иногда с нашитыми бронзовыми бляхами.
 Обе армии сошлись лицом на обдуваемой ветром равнине. Широкая река естественным образом ограничивала арену сражения; справа от нас ручей помельче охватывал левый фланг. Песчаные берега поросли высокой зеленой травой, но поле боя было уже вытоптано ногами воинов и утрамбовано колесами повозок.
 Первые полчаса ничего не происходило. Обе армии лишь обменялись посыльными и ограничились переговорами; ветер унес поднятую пыль.
 – Сегодня никто из героев не хочет вызывать соперников на поединок, – пояснил Политос. – Посыльные обмениваются предложениями о перемирии, которые каждая сторона высокомерно отвергает.
 – И так каждый день?
 – Мне рассказывали – так, когда нет дождя.
 – А война действительно началась из-за Елены? – спросил я.
 Политос пожал плечами:
 – Это официальное объяснение. Правда, царевич Александр похитил царицу Спарты, пока ее муж отсутствовал. Но с ее согласия или против воли, знают только боги.
 – Александр? А я думал, его зовут Парисом.
 – Так его иногда называют, но имя царевича – Александр. Один из сыновей Приама. – Политос расхохотался. – Я слыхал, что несколько дней назад они с Менелаем, законным мужем Елены, сошлись в поединке и Александр постыдно бежал… Укрылся за своими пехотинцами! Можно ли в это поверить?
 Я кивнул.
 – Менелай – брат Агамемнона, – продолжал Политос более приглушенно, чтобы его не услышали. – Великий царь с радостью сровнял бы Трою с землей. Тогда корабли его беспрепятственно проходили бы через Геллеспонт в море Черных вод.
 – А зачем ему это?
 – Речь идет о золоте, мой мальчик, – шепнул Политос. – Это не всегда только металл, которым украшают себя цари. На далеких берегах этого моря растет золотое зерно, земля там сплошь покрыта колосьями. Но туда не попасть; невозможно миновать пролив, не заплатив Трое дань.
 – Ага. – Теперь мне становились понятными истинные причины войны.
 – Александра послали договориться о мире в Микены. Ему предписывалось заключить новое торговое соглашение от имени своего отца Приама с царем Агамемноном. Царевич остановился в Спарте, но вместо того, чтобы вести переговоры, украл Елену. Агамемнону только это и было нужно. Ведь если царь сумеет победить Трою, то получит доступ к богатствам дальних земель, что лежат за проливом.
 Я уже собирался спросить, почему бы троянцам не вернуть Елену законному мужу, когда тишину на равнине нарушили трубные звуки.
 – Ну вот, началось, – мрачно сказал Политос. – Опять глупцы рвутся проливать кровь.
 Колесничие защелкали кнутами, и на наших глазах лошади рванулись вперед, увлекая ахейцев и троянцев навстречу друг другу.
 Я попытался сосредоточиться, наблюдая за ближайшей колесницей, и заметил, что стоявший в ней воин уже упирается ногой, обутой в сандалию, в стенку, чтобы тверже метнуть копье. Тело его прикрывал огромный щит, в руке он держал легкое короткое копье.
 – Диомед, – заметил Политос, не дожидаясь вопроса. – Царевич Аргосский. Прекрасный юноша.
 Приближавшаяся к нему колесница вдруг вильнула, воин, стоявший в ней, метнул копье… оно пролетело мимо.
 Диомед же своим копьем угодил прямо в круп самой дальней из четырех лошадей, запряженных в колесницу противника. Животное, дико заржав, взвилось от боли, остальные три сбились с аллюра, и колесница беспорядочно заметалась, выбросив воина на пыльную землю. Возница или упал вместе с ним, или свалился на дно, укрывшись за борт колесницы. На истоптанном поле в клубящемся облаке пыли продолжалось сражение. Колесницы съезжались, копья пронзали воздух, пронзительные крики и проклятия звучали повсюду. В первые минуты битвы пехота держалась поодаль, не мешая знатным всадникам биться с противниками.
 Перекрывая шум битвы, над полем брани раздался странный вопль, напоминавший крик обезумевшей чайки.
 – Боевой клич Одиссея, – проговорил Политос. – Царь Итаки выехал на поле битвы.
 Я же не сводил взгляда с Диомеда. Его возница осадил упряжку, и царевич спрыгнул на землю. Держа в левой руке два копья, он прикрывался массивным восьмиугольным щитом, постукивавшим о шлем и поножи.
 – О! Муж менее великодушный пронзил бы врага прямо с колесницы! – с восхищением воскликнул Политос. – Диомед же воистину благороден. Если бы только он был в Аргосе, когда люди Клитемнестры выгнали меня!
 Диомед приблизился к упавшему воину, тот уже поднялся на ноги и выставил перед собой щит, выхватывая длинный меч из ножен. Царевич Аргосский взял в правую руку копье подлиннее и потяжелее и угрожающе потряс им. Я не мог разобрать, какими именно словами обменивались двое мужей, но они что-то кричали.
 А потом вдруг побросали оружие, бросились навстречу друг другу и затем обнялись, как недавно расставшиеся братья.
 Я был ошеломлен.
 – Должно быть, выяснили, что они родственники, – пояснил Политос. – Или один из них гостил когда-то в доме другого.
 – А как же война?
 Старик покачал седой головой:
 – Ну и что? Разве здесь некого убивать?
 Оба воина обменялись мечами, а потом вернулись к своим колесницам и разъехались в разные стороны.
 – Не удивительно, что война продлилась десять лет, – пробормотал я.
 Впрочем, если Диомед в этот день свою первую схватку закончил бескровно, больше ничего подобного я не заметил. Колесницы наезжали друг на друга, копейщики разили четырнадцатифутовыми копьями своих врагов, как это будут делать пиками средневековые рыцари через две тысячи лет. Бронзовые наконечники копий достигали длины в локоть. И когда вся энергия мчавшейся четверки лошадей концентрировалась на блестящем острие, оно разило цель подобно выпущенному из пушки снаряду. Встречая такой удар, мужи в тяжелых панцирях мячиками вылетали из повозок и падали на землю. Бронзовая броня не в силах была защитить от этой сокрушительной мощи.
 Воины предпочитали встречаться с врагом не сходя с повозок, хотя тут и там я видел сброшенных на землю всадников – они дрались пешими. Пехота по-прежнему держалась в арьергарде, бойцы щурясь угадывали знакомые силуэты в облаках пыли, пока благородные воины сходились в единоборстве. Может быть, они ждали сигнала? Или эта неразбериха отдельных поединков свидетельствовала об искусной военной тактике? Впрочем, возможно, пехотинцы знали, что не смогут противостоять бронированным знатным воинам, вооруженным смертоносными копьями? Вот съехались две колесницы, один из возничих ударом копья пробил голову противнику, а вот пара облаченных в панцири знатных воинов сражаются в пешем бою, нанося удары длинными копьями. Один из них вдруг резко развернулся и ударил тупым концом своего копья противника сбоку. Тот повалился на землю, и хитрый враг пронзил копьем его открывшуюся шею. Кровь хлынула на жаждущую землю.
 Но вместо того, чтобы подняться в колесницу и вновь ринуться на врага, победитель опустился на колени и торопливо начал расстегивать ремни на панцире убитого.
 – Богатый трофей, – объяснил Политос. – Если продать только меч, вина и пищи на месяц накупишь.
 Тут с обеих сторон вперед повалила пехота, одни стремились помочь соратнику обобрать труп, другие защищали убитого. Свалка вскоре переросла в серьезное столкновение; в ход пошли ножи, топоры, дубинки. Впрочем, исход боя решил закованный в броню знатный воин. Орудуя мечом, он пошел на пехоту противника, отсекая конечности и пресекая жизни; редкие пехотинцы, оборонявшие труп, поспешно спаслись бегством. Потом люди его приступили к грабежу, а он охранял их, покинув сражение так же бесповоротно, как если бы его убили.
 К этому времени колесницы в основном либо уже вышли из строя, либо оказались пустыми. Воины бились пешими, орудуя длинными копьями и мечами. Я видел, как защищенный броней знатный колесничий подбирал камни и, удачно целясь, швырял их точно в цель. Колесничие-лучники, прикрываясь стенками своих повозок, наносили урон пехоте, беспрерывно пуская стрелы. Я видел, как тяжеловооруженный воин вдруг выронил копье и, взвыв от боли, схватился за свое могучее плечо, в которое вонзилась стрела… Промчалась колесница, и стоявший в ней воин поразил лучника, сбросив затем наземь мертвое тело с зазубренного наконечника копья.
 Диспозиция изменилась мгновенно; не зная тактических планов полководцев, можно было подумать, что положение воюющих сторон никем не контролируется. Благородные воины, сражавшиеся один на один, более интересовались грабежом, чем победой над вражеским войском. Словно бы вокруг шла игра, а не война. Но игроки поливали землю густой алой кровью, а воздух был полон криками боли и ужаса.
 Выходило – и это, конечно же, самый важный вывод, – что ретироваться опасней, чем встретить врага лицом к лицу в честной схватке. Я видел, как развернулась упряжка, чтобы удрать от двух колесниц, разом наехавших на нее. Один из нападавших поразил пытавшегося убежать воина копьем прямо между лопаток. Лошади отступавших взвились, и пока стоявший в повозке воин пытался перехватить вожжи из рук убитого и обуздать лошадей, подъехал другой копейщик и убил его – тоже ударом в спину.
 Бежавшие пехотинцы получали стрелы в спины или же падали как подкошенные от ударов мечами бойцов-колесничих.
 Все, что творилось на поле боя, скрывалось за густыми клубами пыли. Вновь раздался яростный клич, ему вторил рев множества мужских голосов. Громом сотрясли землю лошадиные копыта. Из пыли вынырнули три дюжины колесниц, мчавшихся прямо к тому месту земляного вала, где стояли мы.
 – Царевич Гектор! – воскликнул Политос с трепетом в голосе. – Погляди, как он рубит ахейцев.
 Гектор либо перегруппировал свое войско, либо придержал часть колесниц в резерве вдали от развернувшейся битвы. Как бы там ни было, теперь они неслись сквозь войско ахейцев, кося врагов налево и направо. Массивное длинное – едва ли не четырнадцатифутовое – копье Гектора до половины было покрыто кровью. Он орудовал им легко, словно жезлом, пронзая панцири всадников и кожаные куртки пехотинцев; колесница его неотвратимо приближалась к валу, который защищал песчаную косу, лагерь и корабли. Какое-то время ахейцы еще пытались сопротивляться, но когда колесница Гектора прорвала неровную линию бойцов, оборонявших берег, и направилась к воротам, греки бежали: знать и простые воины, конные и пешие – все с криками бросились под защиту земляных валов.
 Гектор и колесницы троянцев сеяли ужас среди бежавших в панике ахейцев. Они убивали, убивали и убивали. Копьями, мечами, стрелами. Бойцы бежали хромая, спотыкаясь, истекая кровью… Стоны и вопли наполнили воздух.
 Громыхая и подскакивая, к воротам мчалась ахейская колесница, проносясь мимо бегущих пехотинцев и иногда сбивая их наземь. Я различил великолепную броню на широкоплечем приземистом воине; это был Агамемнон, великий царь. Теперь он уже не казался столь великолепен и величествен, как в начале битвы. Исчез его гребнистый шлем с плюмажем. Золото брони покрыл слой пыли. В правом плече царя торчала стрела, кровь текла по руке.
 – Мы обречены! – взвизгнул он неожиданно высоким голосом. – Обречены!

 4

 Ахейцы бежали под защиту вала, за ними по пятам гнались колесницы троянцев, далее следовали пехотинцы, угрожающе размахивавшие мечами и топорами. То тут, то там пеший троянец замирал на мгновение, чтобы метнуть из пращи камень в спину бегущего ахейца, или припадал на колено, чтобы выпустить стрелу.
 Мимо меня пролетела стрела. Я обернулся и увидел, что мы с Политосом в одиночестве остались на гребне вала, все остальные феты вместе с надсмотрщиками уже спустились в лагерь.
 Шумная схватка завязалась у ворот шаткого деревянного сооружения, сколоченного из досок, взятых с одного из кораблей.
 Горстка бойцов отчаянно пыталась закрыть ворота, другие же стремились оставить их открытыми, пока не вернутся последние бегущие ахейцы, чтобы те могли попасть внутрь лагеря. Я видел, что Гектор и его конница достигнут ворот через минуту-другую. И если они попадут в лагерь, то убьют каждого, кто там окажется.
 – Оставайся здесь, – сказал я Политосу. И, не проверив, послушался ли он, направился к воротам, проскользнув среди кольев, заграждавших верх насыпи.
 Краем глаза я заметил летевшее в меня легкое копье. Чувства мои обострились, мир вокруг словно застыл на мгновение, а тело, казалось, рассекало пространство. Копье медленно плыло в воздухе, слегка подрагивая в полете. Я шагнул в сторону, оно вонзилось в землю у моих ног и, дрожа, застыло. Вырвав его, я бросился к воротам.
 Колесница Гектора уже громыхала вверх по песчаной насыпи, прорезавшей ров перед валом. Времени на раздумье у меня уже не оставалось, поэтому я спрыгнул с гребня вала – прямо перед взмокшими лошадьми, – вскинул руки и завопил. Перепуганные лошади с негодующим ржанием остановились и попятились.
 На мгновение окружающий мир перестал для меня существовать, застыв как рисунок на вазе. Позади ахейцы пытались закрыть ворота, чтобы преградить троянцам путь в лагерь. Впереди вздыбились кони Гектора, некованые копыта которых били по воздуху в дюйме от моего лица. Я стоял чуть пригнувшись, выставив перед собой легкое копье, готовый нанести удар в любом направлении.
 Лошади метнулись в сторону, их выкатившиеся глаза побелели от страха, колесница едва не свалилась с утоптанной насыпи. Воин в ней устоял; одной рукой он держался за поручень, другую же занес над головой, направляя в мою грудь длиннейшее, омытое кровью копье.
 Я заглянул в лицо Гектора, царевича Трои. Карие глаза оставались спокойными и невозмутимыми, без признаков гнева или жажды крови. Холодный и расчетливый воин, единственный мыслящий человек среди толпы жаждавших мести мужланов. Я заметил у него маленький округлый щит, почему-то царевич не пользовался длинным, какие носила остальная знать. На щите была изображена летящая цапля, – через тысячелетия такой стиль рисунков назовут японским.
 Он приготовился метнуть копье в меня. Я отступил и, отбросив дротик и перехватив кленовое древко, свалил Гектора, перетащив его через поручни колесницы. Вырванное у него копье я метнул в голову возницы, который мгновенно рухнул по другую сторону повозки. Обезумевшие лошади, спотыкаясь, бились на узком пространстве; внезапно одна из них соскользнула с откоса, остальные с испуганным ржанием попятились назад, а потом повернули и, растоптав бедного возницу, рванулись к лагерю, в сторону далекого города, катя за собой опустевшую колесницу.
 Гектор поднялся на ноги и, угрожая мечом, направился ко мне; я, держа копье словно дубинку, отразил удар и вновь сбил царевича с ног.
 К этому времени на насыпь прибежали троянцы – пешие, без колесниц, потому что взбесившаяся упряжка Гектора распугала нападавших.
 Я огляделся. Теперь ворота уже закрыли и ахейские лучники целились через ее щели. Некоторые воины успели подняться на насыпь и бросали оттуда камни и копья. Подняв над головой свой щит, стараясь укрыться от летевших снарядов, Гектор отступил. Что касается меня, то я легко уклонялся от троянских стрел.
 Троянцы отступили, но только на расстояние полета стрелы, пущенной из лука. Там Гектор и приказал им остановиться.
 Осада лагеря ахейцев, огражденного валом и рвом, в тылу которого спокойно плескалось море, продолжалась. Троянцы оставили за собой покрытое трупами поле боя.
 Я залез на ворота, перебросил ногу через край, затем помедлил секунду, обратив взор на поле битвы. Должно быть, многие из молодых господ, приплывших сюда на нашем судне, теперь лежали там, лишившись великолепной брони, мечей с драгоценными рукоятками, богатой одежды, своих молодых жизней… Высоко в безоблачной небесной голубизне кружили птицы, теперь уже не чайки, а стервятники.
 Политос обратился ко мне:
 – Орион, должно быть, ты сын самого Ареса! Лишь великий воин может сразить царевича Гектора!
 К его похвале присоединились и другие; я перелез через шаткие ворота и легко спрыгнул на землю. Меня окружили, принялись хлопать по спине и плечам, улыбаясь и крича, кто-то предложил мне деревянную чашу с вином:
 – Ты спас весь наш лагерь!
 – Твоя рука остановила коней царевича, словно десница самого Посейдона!
 Даже надсмотрщик посмотрел на меня ласково.
 – Фет так поступить не может, – сказал он, может быть впервые внимательно взглянув на меня своими выпученными лягушачьими глазами. – Почему воин оказался среди работников?
 Ничуть не задумавшись, я ответил:
 – Я должен был выполнить обет перед богом.
 Ахейцы расступились с благоговейными улыбками. Лишь у надсмотрщика достало храбрости оставаться на месте. Он кивнул и сказал спокойно:
 – Понимаю. Значит, твой бог сегодня доволен.
 Я пожал плечами.
 – Об этом мы узнаем достаточно скоро.
 Ко мне подошел Политос:
 – Пойдем, я отыщу тебе хороший очаг и горячую пишу.
 Я позволил старому сказителю увести меня в сторону.
 – Я догадывался, что ты человек необычный, – сказал он, пока мы шли среди шатров и палаток. – Таких плеч у рабов не бывает. Да и ростом ты почти равен великому Аяксу. Видимо, знатный юноша, сказал я себе, если не бог.
 Он болтал без умолку, рассказывая мне, какими представились мои деяния его глазам, и вспоминая дневное кровопролитие, словно намереваясь навсегда запечатлеть его в своей памяти, чтобы воспевать в будущем. Мы миновали множество людей, и каждый предлагал нам пищу; женщины, завидев меня издали, улыбались. У некоторых хватало смелости подойти к нам и предложить свежее поджаренное на вертелах мясо с луком.
 Политос всех отгонял в сторону.
 – Лучше накормите своих господ, – резко отвечал он. – Перевяжите их раны и умастите целебным бальзамом. Утолите голод, напоите вином, а потом как следует поморгайте своими коровьими ресницами, чтобы привлечь их внимание.
 Мне же он сказал:
 – Орион, все зло в мире от женщин. Остерегайся их.
 – Эти женщины рабыни или феты? – поинтересовался я.
 – Женщины не бывают фетами. Чтобы женщина работала за плату?! Об этом никто никогда не слыхивал!
 – Даже блудницы?
 – Ха! Но они в городах, там – конечно да. Однако храмовые блудницы не являются фетами, это вовсе не одно и то же.
 – Значит, женщины здесь…
 – Рабыни и пленницы. Дочери или жены врагов, захваченные в городах и деревнях.
 Мы подошли к группе мужчин, сидевших возле одного из самых высоких походных очагов среди тех, что пылали возле чернобоких кораблей. Внимательно посмотрев на нас, они расступились.
 Сверху с борта судна спустили большую холстину, образовавшую нечто вроде навеса; возле нее стоял воин в шлеме и с собакой. Я взглянул на ухмылявшуюся дельфинью морду, украшавшую нос корабля, четко выделявшуюся на синем, как море, фоне.
 – Это лагерь Одиссея, – негромко пояснил Политос, когда мы сели и приняли большие плошки с жареным мясом и кубки подслащенного медом вина. – Перед тобой жители Итаки.
 Прежде чем выпить, он пролил на землю несколько капель вина и жестом велел мне сделать то же самое.
 – Почтим богов, – проговорил Политос, удивленный тем, что я не знаю обычая.
 Люди восхваляли мой подвиг у ворот, а потом принялись спорить, какой именно бог подвиг меня на героические деяния. Здесь предпочитали Посейдона и Ареса, впрочем, не забывали Афину, да и самого Зевса поминали время от времени. Греки разговорчивы до самозабвения, и никто из них не подумал спросить меня самого.
 Болтовню ахейцев я слушал с радостью, поскольку из их слов многое сумел узнать о войне. Конечно, они не сидели десять лет под стенами Трои, просто столько лет ахейцы каждое лето приплывали сюда воевать: Ахиллес, Менелай, Агамемнон и прочие цари грабили восточное побережье Эгейского моря, жгли города, брали пленников, пока наконец не набрались смелости и силы, чтобы осадить саму Трою. Но как все предполагали, без Ахиллеса, самого могучего ахейского воина, ничего хорошего их не ждет. Случилось, что Агамемнон наградил Ахиллеса молодой пленницей и тут же забрал ее обратно. Подобного оскорбления великий воин не мог снести даже от самого царя.
 – Самое смешное в этом, – сказал один из мужей, бросив тщательно обглоданную баранью кость псам, бродившим возле нас, – то, что Ахиллес всем женщинам предпочитает своего друга Патрокла.
 Все закивали и одобрительно зашумели. Ахиллес с Агамемноном поссорились не из-за женщины, дело было в оскорбленной гордости и попранной чести. Причем с обеих сторон, насколько я смог разобраться.
 Пока мы ели и разговаривали, небо потемнело, над сушей прокатился гром.
 – Отец Зевс взывает с горной вершины, – сказал Политос.
 Один из пехотинцев в кожаной куртке, заляпанной жиром и кровью, поглядел на облачное небо:
 – Зевс, может быть, позволит нам отдохнуть сегодня после полудня.
 – Нельзя же драться в дождь? – откликнулся кто-то.
 И в самом деле, дождь начался через несколько минут. Все разбежались по укрытиям, кто какое сумел найти. Мы с Политосом устроились у борта корабля Одиссея.
 – Великие вожди теперь встретятся и заключат перемирие, чтобы женщины и рабы вышли и забрали тела погибших. Сегодня их сожгут, а над прахом насыпят курган. – Он вздохнул – Так начали этот вал – с кургана, который укрыл останки погибших героев.
 Я уселся и принялся следить за дождевыми каплями, прибивавшими пыль, образовавшими лужи на песчаном берегу, барабанившими по волнам. Порывистый ветер гнал серую пелену дождя через залив, стемнело, и теперь я уже не видел мыса. Стало прохладно, делать было нечего, оставалось только бездумно ждать, пока не вернется солнце.
 Я вжался в борт лодки насколько мог, ощущая холод и полнейшее одиночество. Я с тоской размышлял о том, что мне не место в этом времени и в этих краях, куда забросила меня беспощадная сила, которая убила мою любовь.
 «Я служу богу», – так мне пришлось сказать доверчивым ахейцам. Служу, но против желания. Бедный безумец, заблудившийся в дремучем лесу, я покоряюсь силам, недоступным моему пониманию.
 «Кто толкнул меня на подвиг?» – размышлял я. Золотой бог моего сна называл себя Аполлоном. Но по словам греков, окружавших очаг, Аполлон поддерживал в этой войне троянцев, а не ахейцев. Я боялся уснуть, потому что знал: стоит мне закрыть глаза – и опять придется предстать перед этим… богом. Иначе назвать его у меня язык не поворачивался.
 Отвлекшись на мгновение от своих дум, я заметил, что передо мной появился дюжий, плотно сбитый мужчина с поседевшей темной бородой и угрюмым выражением лица. Подняв глаза, я разглядел волчью шкуру, накинутую на его голову и плечи, по которой барабанил дождь, тунику до колен, меч на бедре, ступни и лодыжки в грязи, кулаки размером с хорошие окорока, упертые в бедра.
 – Это тебя зовут Орионом? – выкрикнул он, пытаясь перекрыть шум дождя.
 Поднявшись на ноги, я увидел, что на несколько дюймов выше пришедшего. И все же он не из тех, кого можно одолеть.
 – Да, я Орион.
 – Пойдешь за мной, – отрезал он и повернулся.
 – Куда?
 – Мой господин Одиссей хочет видеть человека, который сумел преградить путь царевичу Гектору. Живее! – бросил он через плечо.
 Под проливным дождем мы с Политосом направились к веревочной лестнице, спущенной с палубы.
 – Знал я, что здесь лишь у Одиссея хватит ума, чтобы прибегнуть к твоим услугам, – хихикнул старик. – Да-да, я знал это!

 5

 – Какому богу ты служишь? – спросил Одиссей.
 Я замер перед лицом царя Итаки, сидевшего на деревянном табурете. Рядом с ним расположились знатные воины. На первый взгляд царь выглядел низкорослым: ноги его были коротковаты, плечи широки, а мощная грудная клетка такова, какой и должна быть у человека, плававшего с мальчишеских лет. Его крепкие накачанные руки охватывали кожаные браслеты на запястьях, а над левым локтем – бронзовое кольцо, поблескивавшее полированным ониксом и ляпис-лазурью даже во мраке корабля. На темной коже царя белели шрамы старых ран, разделявшие черные волосы обеих рук, словно дороги в лесу.
 Из свежей раны на правом предплечье сочилась кровь.
 Дождь барабанил по холсту в паре дюймов над моей головой. В шатре пахло собаками, мускусом и сыростью. Несмотря на холод, Одиссей был в тунике без рукавов, ноги царя оставались босы, а широкие плечи согревало овечье руно.
 Лицо украшала густая темная вьющаяся борода, в которой лишь изредка мелькала седина. Курчавые волосы спускались на плечи и лежали на лбу, доходя почти до самых бровей. Глаза, серые словно море в дождливый полдень, искали, выпытывали, судили.
 Он начал с вопроса, едва мы с Политосом переступили порог его шатра, без каких бы то ни было фамильярных приветствий и вежливых фраз:
 – Какому богу ты служишь?
 Я поспешно ответил:
 – Афине.
 Не знаю, почему я выбрал богиню-воительницу. Однако Политос говорил, что она держала сторону ахейцев в этой войне.
 Одиссей буркнул что-то и пригласил меня сесть на единственный свободный табурет. Двое мужчин, сидевших по обе стороны царя, выглядели почти как он. Один из них казался ровесником Одиссея, второй был много старше: волосы и борода его полностью побелели, а конечности иссохли до костей. Старик кутался в синий плащ. Все они после утренней битвы выглядели усталыми и изможденными, – впрочем, кроме Одиссея, свежих ран не имел никто. Одиссей как будто бы только что заметил Политоса.
 – Кто это? – спросил царь.
 – Мой друг, – отвечал я, – спутник и помощник.
 Он кивнул, разрешая сказителю остаться. Позади Политоса, почти под дождем, стоял офицер, который привел нас к царю Итаки.
 – Сегодня утром ты сослужил нам великую службу, – проговорил Одиссей. – За подобную службу следует наградить.
 Худощавый старик, сидевший справа от Одиссея, заговорил удивительно сильным глубоким голосом:
 – Нам сказали, что прошлой ночью ты прибыл среди фетов на борту корабля. Но нынешним утром ты бился как подобает человеку, рожденному и вскормленному для войны. Клянусь богами! Глядя на тебя, я вспомнил о собственной молодости. Тогда я не ведал страха. Меня знали в Микенах и Фивах! Позволь мне сказать…
 Одиссей поднял правую руку:
 – Прошу тебя, Нестор, оставь на мгновение воспоминания.
 С видимым неудовольствием старик умолк.
 – Какую награду ты попросишь? – спросил меня Одиссей. – Я охотно дарую тебе все, что угодно, если это в моей власти.
 Я раздумывал самую малость – полсекунды, а потом ответил:
 – Я прошу у тебя позволения биться среди воинов царя Итаки. И чтобы мой друг мог прислуживать мне.
 Одиссей ненадолго задумался, Нестор же энергично качал белой головой, а молодой воин, что сидел слева от царя, улыбался мне.
 – Но вы оба – феты, не имеющие дома? – спросил Одиссей.
 – Да.
 Царь погладил бороду, и лицо его медленно озарилось улыбкой.
 – Дом царя Итаки приветствует тебя. Твое желание выполнено.
 Я не знал, что делать, но Нестор нахмурился слегка и взмахнул обеими руками, обратив ладони книзу. Я склонился перед Одиссеем.
 – Благодарю тебя, великий царь, – сказал я, надеясь, что правильно избрал тон смирения. – Я буду служить тебе, не жалея своих сил и жизни.
 Одиссей снял кольцо со своего бицепса и защелкнул его на моей руке.
 – Вставай, Орион. Твои смелость и мужество усилят наши ряды. – Офицеру, стоявшему при входе в шатер, он скомандовал: – Антилокос, пригляди, чтобы его одели как подобает и дали оружие.
 Потом он кивнул, отпуская меня. Я повернулся и встретил улыбку Политоса. Антилокос смотрел из-под мокрой волчьей шкуры, скорее оценивая мои бойцовские качества, чем размышляя, во что бы меня одеть.
 Когда мы оставили шатер и вышли под проливной дождь, я услышал дрожащий голос царя Нестора:
 – Очень мудрый поступок, Одиссей! Ты пустил его в свой дом, чтобы заручиться милостью Афины, которой он служит. Я и сам не мог бы совершить более мудрого поступка, хотя за долгую жизнь мне пришлось принять много тонких решений, позволь напомнить тебе об этом. Что же, я помню то время, когда флот царя Миноса был поглощен огромной волной, пираты совершали набеги на берега моего царства и никто не мог остановить их. Однажды пираты захватили торговое судно, везшее груз меди с Кипра. Это было целое состояние. Ты ведь знаешь – без меди бронзы не получишь. Никто не мог сказать, что делать! Медь была…
 Сильный голос его наконец утонул за гулом тяжелых капель дождя и порывами ветра.
 Антилокос провел нас мимо итакийских кораблей к навесу из бревен, сплетенных вместе и промазанных той же самой черной смолой, которой пропитывали судна. Крупней сооружения в лагере я не видел, там вполне бы могли поместиться целых две дюжины воинов. Единственный невысокий вход защищала от дождя и ветра большая холстина.
 Внутри помещение напоминало нечто среднее между складом и оружейной. Политос даже присвистнул от удивления. Здесь хранились и колесницы, дышла которых торчали вверх. Шлемы и доспехи аккуратно выстроились возле одной стены, возле другой – копья, мечи, луки, между ними стояли сундуки, полные одежды и одеял.
 – Сколько всего! – воскликнул Политос.
 Антилокос, который не умел смеяться, отвечал с угрюмой ухмылкой:
 – Все отобрано или снято.
 Политос кивнул и прошептал:
 – Неужели так много!
 Из-за стола, заваленного глиняными табличками, поднялся старик и направился к нам по песчаному полу.
 – Что еще? Неужели нельзя хоть на минуту оставить меня в покое? Зачем ты опять тащишь сюда незнакомцев? – жаловался худой ворчун с кислым выражением лица. Ладони старца были согнутыми, как клешни, а спина сгорблена.
 – Я привел к тебе новичка. Мой господин Одиссей хочет, чтобы его облачили как подобает. – Проговорив это, Антилокос повернулся и нырнул под низкую притолоку входа.
 Шаркая ногами, старик приблизился настолько, что мог прикоснуться ко мне, и поглядел прищурясь:
 – Ты огромен, как критский бык! С чего это царь решил, что я сумею найти одежду на такого бугая? – Бормоча под нос, он повел меня и Политоса мимо столов, уставленных бронзовыми кирасами, поручнями, поножами и шлемами. Я остановился и потянулся к шлему с красивым гребнем.
 – Не этот! – взвизгнул вредный старикашка. – Такие не для тебе подобных!
 Одной клешней он впился мне в предплечье и потащил к груде одежды на земле, валявшейся возле входа под навесом.
 – Вот, – сказал он. – Погляди, может, подыщешь что-нибудь подходящее.
 Мне пришлось потратить много времени, но наконец я оделся в запачканную льняную тунику, кожаную юбку, которая доходила мне до колен, и кожаный жилет, не стеснявший движений. Старик хмурился и ворчал, но я настоял, чтобы и Политос отыскал тунику и шерстяную куртку. Из оружия я выбрал простой короткий меч и прикрепил кинжал к поясу справа под курткой. Ни на мече, ни на кинжале не было ни драгоценных металлов, ни самоцветов, впрочем, по перекрестью бронзового меча змеился сложный рисунок.
 Старик так и не смог подыскать мне подобающий шлем, пришлось наконец остановиться на бронзовом колпаке. Сандалии и подбитые бронзой кожаные поножи завершили мое облачение, впрочем, большие пальцы ног все же выступали за края подошв.
 Старик противился изо всех сил, однако, настояв на своем, я взял два одеяла. Он визжал, спорил и пугал, грозя позвать самого царя, чтобы тот убедился, какого прислал нахала. И лишь когда я поднял его в воздух, ухватив за ворот туники, он успокоился и позволил забрать одеяла. Но от выражения его лица скисло бы и парное молоко.
 Когда мы покинули склад, дождь уже прекратился и заходившее солнце быстро сушило песчаный берег. Политос шел первым назад к очагу, к людям, с которыми мы делили в полдень нашу пищу. Мы снова ели, пили вино, затем разложили свои новые одеяла, готовясь ко сну.
 Неожиданно Политос упал на свои костлявые колени и сжал мою правую руку своими ладонями с силой, которой я в нем не ожидал.
 – Орион, господин мой, ты сегодня дважды спас мне жизнь.
 Я хотел высвободиться.
 – Ты спас весь лагерь от Гектора и мстительных троянцев, но кроме того, ты возвысил меня из жизни, полной позора и несчастий. Я всегда буду служить тебе, Орион. И всегда буду благодарен тебе за милосердие, проявленное к бедному старому сказителю.
 Он поцеловал мою руку.
 Я поднял старика на ноги, взяв за хрупкие плечи.
 – Бедный старый болтун, – сказал я непринужденно. – Среди всех, кого я знал, ты первый благодарен за то, что стал рабом.
 – Твоим рабом, Орион, – поправил он. – Я рад сделаться им.
 Я покачал головой, не зная, что сказать и сделать. Наконец буркнул:
 – Ну что ж, хорошо, давай спать.
 – Да. Конечно. Пусть Фантастос пошлет тебе счастливые сны.
 Я не хотел закрывать глаза, не хотел снова видеть своего творца, который называл себя Аполлоном, если моя встреча с ним и правда произошла во сне. Я лежал на спине, смотрел в черноту неба, усеянного звездами, и гадал – к которой из них устремлялся наш корабль и появится ли когда-нибудь в ночных небесах Земли вспышка его взрыва. Я снова увидел ее неописуемо прекрасное лицо. Темные волосы блестели в звездном свете, в серых глазах искрилось желание.
 Он убил ее, он – я не сомневался в этом. Золотой бог Аполлон. Он убил, а обвинил меня. Ее убил, а меня сослал сюда. Сохранил мне жизнь, чтобы потешиться.
 – Орион? – прошептал кто-то рядом.
 Я сел и инстинктивно потянулся к мечу, лежавшему на земле подле меня.
 – Царь хочет видеть тебя. – Надо мной склонился Антилокос.
 Я поднялся на ноги, взял меч. Стояла черная ночь, и света от почти угасшего очага едва хватало на то, чтобы различить лицо воина.
 – Бери шлем, если он у тебя есть, – сказал Антилокос.
 Я нагнулся и прихватил бронзовый колпак. Глаза Политоса открылись.
 – Царь хочет говорить со мной, – сказал я старику. – Спи.
 Он блаженно улыбнулся и завернулся в свое одеяло.
 Я проследовал за Антилокосом к корме корабля Одиссея, мимо спящих воинов.
 Как я и предполагал, царь был намного ниже меня. Даже гребень на его шлеме едва достигал моего подбородка. Он кивнул, приветствуя меня, и сказал просто:
 – Следуй за мной, Орион.
 Втроем мы безмолвно прошли по спящему лагерю и поднялись на гребень вала, невдалеке от ворот, где я сегодня завоевал уважение ахейцев. Там на страже стояли воины, державшие длинные копья и нервно вглядывавшиеся в темноту. За чернильной тенью рва на равнине виднелись многочисленные костры троянцев.
 Одиссей вздохнул. Не подобало исторгать подобные звуки из столь могучей груди.
 – Ты видишь, царевич Гектор оставил за собой равнину. Завтра войско его бросится на штурм вала, чтобы прорваться в лагерь и сжечь наши корабли.
 – Можно ли воспрепятствовать этому? – спросил я.
 – Боги решат, когда взойдет солнце.
 Я молчал, сообразив, что Одиссей пытался что-нибудь придумать, дабы побудить богов помочь ему. Сильный высокий голос обратился к нам из темноты сверху:
 – Одиссей, сын Лаэрта, ты пересчитываешь костры троянцев?
 Одиссей мрачно улыбнулся:
 – Нет, Большой Аякс. Их чересчур много, чтобы имело смысл считать.
 Он махнул мне, и мы вернулись назад. Аякс действительно казался гигантом: он возвышался над всеми и был даже выше меня на дюйм или два… У него были громадные плечи и руки, как молодые деревья. С непокрытой головой стоял он под звездами, одетый только в тунику и кожаный жилет. На его широком лице с высокими скулами и крохотной пуговкой носа росла редкая борода, еще совсем жидкая, не то что густая курчавая поросль на лице Одиссея и прочих вождей. Невольно потрясенный, я понял, что Аякс очень молод, видимо, ему всего лет девятнадцать или двадцать.
 Возле него стоял человек, казавшийся старше, волосы и борода его побелели, он кутался в темный плащ.
 – Я взял с собой Феникса, – сказал Большой Аякс. – Может быть, ему удастся убедить Ахиллеса скорее, чем нам.
 Одиссей коротко кивнул в знак одобрения.
 – Я учил Ахиллеса, когда он был еще юношей, – сказал Феникс слегка подрагивающим голосом. – Он вел себя гордо и заносчиво уже тогда.
 Аякс пожал мощными плечами. Одиссей проговорил:
 – Ну что ж, попробуй убедить его присоединиться к войску.
 Мы направились в дальний конец лагеря, где на берегу лежали корабли Ахиллеса. С полдюжины вооруженных людей охраняли трех знатных воинов, я шел среди них. Дул ветер с моря, резкий и холодный, он пронзал словно нож. Я почти завидовал Политосу, закутавшемуся в одеяло, и уже жалел, что не выпросил у прижимистого старика еще пару одеял.
 Прежде чем попасть в стан войска Ахиллеса, пришлось миновать караульных в доспехах и при оружии, со шлемами на головах и копьями в руках, одетых в плащи. Ветер теребил ткань, и она волнами трепетала на бронзовых панцирях. Они узнали гиганта Аякса и приземистого могучего царя Итаки и пропустили всех беспрепятственно.
 Наконец нас остановила пара стражей, в блестящей броне которых отражались даже слабые звездные блики, в нескольких ярдах от большой хижины, сооруженной из досок.
 – Нас прислал великий царь, – проговорил Одиссей глубоким и серьезным голосом. – Мы хотим увидеть Ахиллеса, царевича мирмидонян.
 Страж отсалютовал, приветствуя нас, и ответил:
 – Царевич Ахиллес ожидает вас и просит войти.
 Он отступил в сторону и жестом пригласил нас внутрь.

 6

 Могучий воин Ахиллес наслаждался комфортом. Его жилище было украшено богатыми тканями, пол устилали ковры, в просторном помещении повсюду стояли ложа, лежали подушки. В углу мерцали красные угольки очага, изгонявшие холод и сырость. Ветер выл в проделанной в крыше дыре, а внутри было достаточно уютно и тепло.
 Возле очага сидели три женщины, стройные и молодые, в скромных серых платьях без рукавов и разглядывали нас большими темными глазами. На треножниках над очагом стояли железные и медные горшки, из которых тянулись тонкие струйки пара. Пахло мясом и чесноком.
 Сам Ахиллес восседал на широкой кушетке у дальней стены хижины, спиной к великолепному гобелену, на котором кто-то запечатлел кровавую битву. Ложе его стояло на возвышении подобно царскому трону. Увидев великого воина, я удивился. Передо мной сидел не гигант с мощным телом, подобный Аяксу. Не походил он и на могучего Одиссея. Ахиллес оказался невысоким юношей, почти мальчишкой, на его тонких обнаженных ногах и руках не было даже волос. Подбородок он выбривал дочиста, а серебряная цепочка на лбу удерживала колечки длинных черных волос. Великолепную тунику из белого шелка с пурпурным узором по подолу перехватывал пояс из сцепленных золотых полумесяцев.
 На первый взгляд казалось, что Ахиллес безоружен, однако возле него к ковру прислонили с полдюжины длинных копий таким образом, чтобы он легко мог дотянуться.
 Но более всего потрясало его лицо: уродливое почти до гротеска. Сверкали бусинки глаз, губы кривились в оскале, нос изгибался крючком, кожу изрыли оспины и прыщи. В правой руке Ахиллес держал усеянную самоцветами чашу с вином; скорее всего царевич уже успел как следует к ней приложиться.
 Возле ног его восседал молодой человек удивительной красоты, не смотревший ни на кого, кроме Ахиллеса. Патрокл – я понял это без слов. Крупные завитки его волос отливали рыжиной, что делало его непохожим на черноволосых греков. Я подумал даже, не красит ли он волосы. Подобно Ахиллесу, Патрокл не носил бороды. Впрочем, он явно был слишком молод и еще не имел потребности бриться. Возле него стоял золотой кубок с вином.
 Я вновь взглянул на Ахиллеса и понял, какие демоны сделали его величайшим воином своего времени. Маленький уродливый мальчик, рожденный, чтобы быть царем, чтобы править, и вместе с тем обреченный оставаться вечным объектом для шуток и слушать наглые смешки за спиной. Юноша научился внутренним огнем гасить смех, утихомиривать любых насмешников. Его тонкие руки и ноги были тверды как сталь, в глазах не мелькало ни искры смеха. На мой взгляд, этот юноша, без сомнения, способен одолеть Одиссея или могучего Аякса одной только силой воли.
 – Приветствую тебя, хитроумный Одиссей, – сказал он ровным чистым тенором, в котором слышалась легкая насмешка. – И тебя, могучий Аякс, царь Саламина и вождь ахейского войска. – Затем голос его смягчился. – И тебя, Феникс, мой любимый учитель.
 Я взглянул на старика. Тот склонился перед Ахиллесом, но взор свой обратил к прекрасному Патроклу.
 – Мы принесли тебе приветствие, царевич Ахиллес, – сказал Одиссей, – от Агамемнона, великого царя.
 – От нарушителя своего слова, хотите сказать, – отрезал Ахиллес. – От Агамемнона – похитителя собственных даров.
 – Он наш великий царь, – сказал Одиссей. По тону его можно было понять, что все по горло сыты Агамемноном, но, увы, с ним приходится ладить.
 – Да, это так, – согласился Ахиллес. – Его любит и отец наш Зевс, я уверен.
 Итак, становилось ясно, что переговоры предстоят нелегкие.
 – Возможно, наши гости голодны, – негромко предположил Патрокл.
 Ахиллес взлохматил его кудрявые волосы:
 – Заботливый ты наш…
 Он предложил нам сесть и приказал служанкам накормить гостей и принести чаши с вином. Одиссей, Аякс и Феникс сели на ложа, расположенные возле возвышения, на котором разместился Ахиллес. Патрокл наполнил чаши из золотого кувшина, мы смиренно уселись на полу у входа. Женщины передавали нам блюда с вареной ягнятиной, перемешанной с луком, и наполняли чаши вином, подслащенным медом и приправленным пряностями.
 После того как чаши завершили круг и все вежливо похвалили вино, Ахиллес проговорил:
 – Дошло до меня, что могучий Агамемнон рыдал сегодня как женщина. Не правда ли, он слезлив?
 Одиссей чуть нахмурился:
 – Великого царя сегодня ранили. Трусливый троянский лучник поразил его в правое плечо.
 – Плохо, – проговорил Ахиллес. – Вижу, что и ты сегодня не избежал раны. Однако неужели она заставила тебя рыдать?
 Аякс взорвался:
 – Ахиллес, если Агамемнон плачет, то не от боли и не от страха. От позора! Потому что троянцы сумели осадить наш лагерь. Потому что наш лучший воин сидит на мягком ложе, пока Гектор со своими воинами убивает его друзей.
 – В позоре этом виноват сам Агамемнон! – закричал в ответ Ахиллес. – Он ограбил меня! Он обошелся со мной как с рабом или того хуже. Он зовет себя великим царем, но ведет себя как вор и содержатель притона!
 Разговор оказался долгим. Ахиллеса разъярило то, что Агамемнон отобрал у него доставшуюся при разделе добычи пленницу. И уверял всех, что, пока он воевал, царь трусливо отсиживался в тылу, но после битвы забрал себе самые лучшие трофеи и даже отнял у него, Ахиллеса, то, что принадлежало ему по праву.
 – Я взял штурмом больше городов и доставил ахейцам больше пленников и добычи, чем любой из мужей, здесь сидящих, и никто из вас не может этого опровергнуть, – горячо утверждал он. – Но толстозадый Агамемнон захотел отобрать честно заслуженную мною награду, а все вы позволяете ему так поступить. Неужели никто не мог защитить меня на совете? Или вы думаете, что я в долгу перед кем-нибудь из вас? Почему должен я проливать за вас кровь, если вы не хотите защитить меня даже словом?
 Патрокл попытался утихомирить его, но безуспешно:
 – Ахиллес, эти мужи не враги тебе. Они пришли сюда мириться. Хозяин не должен кричать на гостей.
 – Я знаю, – отвечал Ахиллес, чуть улыбаясь молодому человеку. – Это не ваша вина, – сказал он Одиссею и остальным. – Но я клянусь, что скорее попаду в Аид, чем вновь помогу Агамемнону. Он недостоин доверия. Надо подумать о том, чтобы избрать нового предводителя.
 Одиссей попытался тактично уговорить Ахиллеса, превознося его храбрость в битве и подчеркивая ошибки и недостатки Агамемнона. Аякс, тупой и прямолинейный, все твердил Ахиллесу, что тот просто помогает троянцам. Старик Феникс взывал к совести своего бывшего ученика и напоминал эпизоды из его детства.
 Ахиллес не проявлял раскаяния.
 – Честь? – возмутился он, обращаясь к Фениксу. – Разве я не буду обесчещен, если встану в ряды войска человека, который ограбил меня?
 Одиссей спокойно предложил:
 – Если ты хочешь именно эту девушку, мы вернем тебе ее.
 Ахиллес вскочил на ноги, Патрокл поднялся рядом. Я не ошибся: герой был маловат ростом, хотя невероятно мускулист и жилист. Даже худощавый Патрокл оказался выше его на несколько дюймов.
 – Я буду защищать свои корабли, когда Гектор ворвется в лагерь, – в ярости ответил Ахиллес. – Но до тех пор, пока Агамемнон не придет ко мне, пока не принесет извинений, пока не попросит меня вернуться на поле брани, я останусь здесь.
 Одиссей поднялся, понимая, что разговор окончен. Феникс встал, и Аякс сообразил, что пора уходить.
 – Что же воспевать поэтам будущих поколений? – обернулся у выхода Одиссей, выпуская последнюю стрелу, еще надеясь растревожить гордого воина. – То, как Ахиллес отсиживался в шатре, пока троянцы убивали его друзей?
 Стрела отскочила от укрывшегося панцирем безразличия Ахиллеса, не возымев действия.
 – Пусть поют… Зато скажут, что я не забыл о собственной чести и не стал служить человеку, который унизил меня.
 Мы направились к двери, на ходу прощаясь. Феникс держался сзади, и я слышал, как Ахиллес пригласил старого наставника переночевать у него в шатре.
 Выйдя на воздух, Аякс устало покачал головой:
 – Мы ничего не смогли сделать, он просто не стал нас слушать.
 Одиссей хлопнул по его широкому плечу:
 – Мы старались как могли, друг мой. А теперь пора готовиться к завтрашней битве, учитывая, что Ахиллес не примет в ней участия.
 Аякс побрел в темноту, следом шли его люди. Одиссей обернулся ко мне и задумчиво произнес:
 – У меня есть к тебе дело. Ты можешь закончить эту войну, если тебе будет сопутствовать удача.
 – А если нет?
 Одиссей улыбнулся и положил руку на мое плечо:
 – Орион, никому не суждено жить вечно.

 7

 Словом, менее чем через час я оказался во рву, который огибал наши укрепления. Я направлялся в лагерь троянцев; белая тряпка, повязанная над левым локтем, свидетельствовала о том, что я являюсь парламентером. Тонкая ивовая ветвь в правой руке заменяла жезл вестника.
 – С ними ты сможешь пройти мимо часовых троянцев, не рискуя собственным горлом, – сказал мне Одиссей без улыбки, без ободрения в голосе. – Ступай прямо к царевичу Гектору и ни с кем больше не разговаривай, – приказал он мне. – Скажи ему, что Агамемнон предлагает так закончить эту войну: троянцы возвратят Елену законному мужу, а удовлетворенные ахейцы отправятся в родные края.
 – Разве этого еще не предлагали? – спросил я.
 Одиссей улыбнулся моей наивности:
 – Предлагали, но при этом требовали огромный выкуп, и кроме того, желали забрать все, что прихватила с собой Елена. Тогда мы бились прямо под стенами Трои. Приам и его сыновья так и не поверили, что мы прекратим осаду, не попытавшись ворваться в город. Но сейчас все переменилось, нас осаждает Гектор, и, быть может, они поверят, что мы готовы отправиться восвояси и нуждаемся лишь в том, чтобы сохранить лицо.
 – Разве для того, чтобы сохранить лицо, нам нужно обязательно вернуть Менелаю Елену? – недоумевал я.
 Он взглянул на меня с любопытством:
 – Безусловно, она только женщина, Орион. Или ты думаешь, что Менелай проводил ночи в одиночестве с той поры, как эта сучонка сбежала с Александром?
 Я недоуменно заморгал, не находя ответа. И подумал: «Неужели Одиссей так же думает о собственной жене, ожидающей его дома в Итаке?»
 Он заставил меня повторить все наставления и затем, удовлетворившись, проводил к вершине вала, почти к тому самому месту, где сегодня произошла схватка, принесшая мне славу. Я вглядывался во тьму: в серебристом лунном свете сгущался туман, равнину затянула призрачная дрожащая дымка, медленно вздымавшаяся и опадавшая, словно от дыхания какого-то живого существа. Тут и там виднелись отблески троянских костров; подобные далеким звездам, они мерцали в тумане.
 – Помни, – произнес Одиссей, – ты будешь говорить лишь с царевичем Гектором, и ни с кем другим.
 – Ясно, – ответил я.
 По склону я спустился в чернильную темень, скрывавшую ров, и через щупальца тумана, протянувшиеся по равнине, направился к лагерю троянцев, держа путь к кострам, мерцавшим и пламеневшим в тумане, и холодея от неприятных предчувствий. Вглядываясь в посеребренную луной дымку, я заметил костер, который казался ярче и выше, чем все остальные.
 «Наверное, возле него шатер Гектора», – подумал я и направился вперед, ожидая в любой момент услышать окрик стража. Оставалось только надеяться, что меня окликнут прежде, чем бросят мне в спину копье. Чувства мои обострились; я мог бы услышать шорох кинжала, выскальзывающего из ножен, казалось, я увидел бы затылком крадущегося за мной… Но я ничего не видел и не слышал: лагерь словно утонул в тумане, приглушившем все звуки, и никого не было между кострами, кроме меня самого.
 Огонь впереди разгорался, в него словно бы подкладывали дрова, и вот из скромного походного костерка превратился в огромный манящий маяк. Он уже мерцал, как подобает огню, пылал яростно и ярко, с каждым шагом делаясь все более ослепительным. Скоро он стал настолько ярким, что мне пришлось прикрыть глаза рукой, чтобы защитить их от жгучего света. Жара я не ощущал, но в яркости заключалась иная сила. Ослепительный свет придавливал меня к земле и наконец заставил опуститься на колени перед всесильным золотым сиянием.
 Тут я услышал смех и сразу понял, кто передо мной.
 – Встань на ноги, Орион! – сказал Золотой бог. – Или тебе нравится ползать подобно червю?
 Я медленно поднялся на ноги. Золотой бог стоял, купаясь в теплом сиянии, которое словно отделяло нас от погруженной в туман и мрак равнины. Миром правила ночь. Никто в лагере не шевелился. Троянцы не видели нас и не слышали.
 – Орион, – сказал он насмешливо. – Вечно тебе удается прогневать меня. Вот и опять – ты спас лагерь ахейцев.
 – И тем вновь не угодил тебе? – спросил я.
 Вполне человеческим жестом, странным для богоподобной персоны, он почесал подбородок.
 – Здесь я зовусь Аполлоном, богом Солнца, несущим свет и красоту людям. Я добиваюсь победы троянцев над варварами из Ахеи.
 – А остальные… – я подыскивал подходящее слово, – боги? Неужели все они поддерживают Трою? Едва ли…
 Улыбка его исчезла.
 – Ведь ты же не один, наверное, есть и другие?.. – продолжал я. – Богоподобные существа вроде тебя?
 – Есть, – признался он.
 – Они сильнее тебя? Например, Зевс, Посейдон?
 – Существ, подобных мне, несколько, Орион, – сказал Золотой бог, помахивая рукой. – Но имена, которыми их называют эти примитивные люди, не имеют абсолютно никакого значения.
 – Но разве они не более могущественны, чем ты? Ведь среди них Зевс!.. Ваш царь?!
 Он рассмеялся:
 – Ты пытаешься найти способ перехитрить меня!
 – Я пытаюсь понять, кто ты и что из себя представляешь, – ответил я. Так оно и было на самом деле.
 Золотой бог внимательно разглядывал меня – едва ли не с опаской.
 – Ну, хорошо, – проговорил он наконец, – если ты хочешь увидеть других…
 Ночной туман словно начал медленно испаряться под лучами утреннего солнца, и я увидел вокруг себя еще нечеткие силуэты.
 Медленно возникали они, обретая плоть, цвет и материальность. Окружившие меня живые осязаемые мужчины и женщины смотрели на меня, как ученый разглядывал бы какую-нибудь букашку или бактерию.
 – Опрометчивый поступок, – сказал один из них глубоким сильным голосом.
 – Он – мое творение, – ответил Золотой бог. – Я с ним справлюсь.
 «Да, – подумал я. – Ты можешь справиться со мной. Но до поры до времени».
 Ко мне было обращено множество лиц: на меня смотрели прекрасные женщины с безупречной кожей, глаза которых сверкали как яркие самоцветы; в словах молодых на вид мужчин слышалась мудрость тысячелетий… и строгость самой вечности.
 Я казался себе мальчишкой, ребенком в окружении взрослых, карликом среди гигантов.
 – Я доставил его с равнины Илиона, – сказал Золотой бог, словно оправдываясь.
 – Ты храбришься, – сказал заговоривший первым. Темноволосый и темноглазый, он потрясал своей скрытой мощью, словно могучая гора посреди равнины. Я понял, что вижу Зевса, хотя никаких молний в его кулаке не было, а аккуратно подстриженная борода оказалась лишь чуть тронутой сединой.
 Золотой бог беззаботно рассмеялся. Я пытался разглядеть среди величавых и строгих ликов знакомое лицо… лицо богини, которую я любил, или хотя бы черного Аримана, с которым когда-то боролся и которого победил. Но не отыскал их.
 Заговорила одна из женщин:
 – Ты все еще хочешь, чтобы троянцы выиграли?
 Золотой бог улыбнулся:
 – Да, пусть даже тебе это не по вкусу.
 – Грекам есть что противопоставить твоим любимцам, – продолжала она.
 – Тьфу! Варвары.
 – Они не всегда останутся такими. Настанет время, и они создадут прекрасную цивилизацию, если ты им не помешаешь.
 Тряхнув дивными золотыми волосами, он возразил:
 – Обещаю тебе, цивилизация Трои окажется еще прекраснее.
 – Я изучал пути времени, – сказал один из мужчин. – Победу следует отдать грекам.
 – Нет! – выкрикнул Золотой бог. – Проклятые пути времени! Я создаю новый путь; он всем нам доставит радость, если вы перестанете мне мешать.
 – Но мы тоже имеем право манипулировать этими созданиями… как и ты, – сказала женщина. – И я слабо верю в разумность твоих планов.
 – Потому что ты их не понимаешь, – настаивал Золотой бог. – Я хочу, чтобы Троя победила. Тогда этот город сделается самым важным центром на данной стадии истории человечества. Вокруг города образуется могучая империя, которая объединит Азию и Европу. Подумай об этом! Энергия и доблесть европейцев сольются с мудростью и терпением людей Востока! Богатства обоих миров сольются воедино, возникнет единая Илионская империя, которая протянется от Британских островов до Индии!
 – И что хорошего получится из этого? – спросил один из мужчин, который подобно прочим был идеально прекрасен. Черты его лица казались настолько безупречными, насколько это вообще возможно для человека. – Когда твои любимцы вздумают делить свою империю, единство среди них может принести гораздо больше вреда, чем здоровое соперничество.
 – Да, – согласилась женщина. – Вспомни тот путь, где доминировали неандертальцы. Ты разрушил его руками вот этого своего создания. Все едва не кончилось нашей гибелью.
 Золотой бог бросил на меня яростный взгляд:
 – Подобная ошибка не повторится.
 – Нет, дело не в Аримане и его соплеменниках, которые пребывают ныне в собственном континууме. Кризис мы пережили, – проговорил тот, которого я назвал Зевсом. – Вопрос в том, что делать с Троей.
 – Троя должна победить, – настаивал Золотой бог.
 – Нет, победят греки…
 – Победят троянцы, – перебил его Золотой бог. – Они победят, потому что я заставлю их победить.
 – Чтобы ты мог создать Илионскую империю, которая так дорога твоему сердцу? – проговорил Зевс – Так?
 – Почему это настолько важно? – спросила женщина.
 – Она объединит всю Европу и большую часть Азии, – проговорил Золотой бог. – Не будет разделения между Востоком и Западом, не будет раздвоения человеческого духа. Не будет Александра Македонского с его полуварварскими стремлениями, не будет Римской империи, не будет Константинополя, разделившего Азию и Европу, не будет христианства и ислама, не будет их долгой двухтысячелетней вражды.
 Они слушали и кивали. Все, за исключением скептически настроенной женщины и Зевса.
 «Для них это игра, – понял я. – Они манипулируют человеческими судьбами, словно шахматист, двигающий фигурки по доске. Пусть гибнет цивилизация, для них она словно пешка или ладья, сброшенная с доски».
 – Неужели разница настолько велика? – спросил один из темноволосых мужчин.
 – Конечно же! – отвечал Золотой бог. – Я хочу объединить человечество, соединить многочисленные положительные качества своих созданий в гармонии и единстве…
 – Чтобы они помогли нам встретить кризис пространственно-временного континуума, – едва ли не шепотом пробормотал Зевс.
 Золотой бог кивнул:
 – Такова моя цель. Нам потребуется любая помощь, которой мы сумеем заручиться.
 – Не уверен, что ты предлагаешь наилучший вариант, – продолжил Зевс.
 – А я уверена – вариант, безусловно, не лучший, – добавила женщина.
 – Я буду действовать, что бы вы ни говорили, – возразил Золотой бог. – Люди – мои творения, и я должен изменить их так, чтобы они действительно смогли помочь нам.
 Тут заговорили все разом, кто-то одобрял его решение, кто-то не соглашался с ним. Среди них не было единства. И на моих глазах силуэты начали тускнеть, расплываться, растворяться… Наконец остался лишь Золотой бог и с ним – я, со всех сторон окруженный золотым светом, там, где не было ни пространства, ни времени… в мире ином, отличавшемся от тех, которые я знал.
 – Вот, Орион, ты увидел других творцов. Во всяком случае, некоторых.
 – Ты сказал, что мы твои творения, – сказал я. – А у остальных тоже есть собственные, как у тебя?
 – У некоторых – есть. А другим, похоже, интереснее возиться с моими, чем создавать свои.
 – Выходит… это ты сотворил… мужчин и женщин Земли?
 – Ты был одним из первых, Орион, – отвечал он. – А потом в известном смысле сотворил нас.
 – Что? Я не понимаю.
 – Ты и не сможешь.
 – Ты создал человечество для того, чтобы мы могли помочь тебе, – повторил я услышанное, – когда настанет конец. Пусть остальные творцы думают, что люди помогут им. На самом деле ты собираешься повести их против богов. – Я вдруг отчетливо осознал это.
 Он молча смотрел на меня.
 – И тогда ты станешь самым могущественным среди богов, не так ли?
 Он немного помедлил, прежде чем ответить:
 – Я и так самый могущественный из всех творцов, Орион. Остальные, возможно, не согласятся с этим, но тем не менее…
 Я чувствовал, как мои губы изогнулись в сардонической ухмылке. Он все понял.
 – Ты решил, что я страдаю манией величия. И мечтаю, чтобы мне поклонялись существа, которые я сам же и создал? – Он печально покачал головой. – Плохо же ты нас понимаешь. Разве тебе хочется, чтобы твои сандалии поклонялись тебе, Орион? Разве для счастья твоего нужно, чтобы твой меч или нож, спрятанный под короткой юбкой, провозгласил тебя самым великим из всех, кого они знали когда бы то ни было?
 – Не понимаю…
 – И не поймешь… Разве ты сможешь представить себе, даже во сне, все, с чем нам приходится иметь дело? Орион, я создал человечество, да, но по необходимости, а не для того, чтобы мне поклонялись! Вселенная огромна и таит в себе множество опасностей. Я хочу защитить этот континуум, сохранить его, защитить от сил, сущности которых ты даже не можешь себе представить. Остальные трясутся и ссорятся, а я действую. Я создаю. Я повелеваю!
 – И для того, чтобы ты достиг своей цели, необходимо, чтобы Троя победила в этой войне?
 – Да.
 – Именно для этого тебе потребовалось уничтожить звездолет, на котором мы летели? Понадобилось убить женщину, любимую и любящую?
 На миг он показался мне почти смущенным.
 – Ты помнишь это?
 – Помню звездолет, взрыв. Как она умерла у меня на руках, как мы умерли оба.
 – Я оживил тебя, вдохнул в тебя жизнь.
 – А ее?!
 – Орион, она была богиней. Я могу оживлять лишь тех, кого создал сам.
 – Если она была богиней, почему же она умерла?
 – Боги и богини смертны, Орион. Россказни о нашем бессмертии несколько преувеличены. Так же как и благочестивые хвалы нашей доброте и милосердию.
 Я услышал, как сердце заколотилось в моей груди, как зазвенело в ушах, и почувствовал, как закипела кровь в жилах. Голова кружилась, я задыхался от ненависти к нему – Золотому богу, самоуверенному богу-убийце. Ненавидел его каждой клеточкой своего существа.
 «Он утверждает, что сотворил меня, – сказал я себе, – пусть так. Но погублю его я».
 – Я не хотел убивать ее, Орион, – сказал он, и голос его звучал, пожалуй, искренне. – Но не мог ничего изменить. Она знала, чем рискует, и ради тебя пошла на все.
 – И погибла. – Убийственная ярость пылала в моей душе. Но когда я попытался шагнуть в его сторону, то понял, что не могу даже шевельнуться. Я застыл на месте, неподвижный, неспособный даже стиснуть в кулаки бессильно повисшие руки.
 – Орион, – сказал ненавистный бог, – ты не можешь винить меня в том, что она сделала сама.
 «Как он лжет!»
 – Ты обязан служить мне, хочешь ты этого или нет, – настаивал он. – Тебе не избежать своей участи. – И добавил негромким голосом, почти обращаясь к самому себе: – Нам обоим не уйти от собственной судьбы.
 – Я могу перестать служить тебе, – сказал я упрямо.
 Он приподнял одну золотистую бровь и посмотрел на меня. Высокомерие и насмешка вновь зазвучали в его голосе:
 – Пока ты жив, мое гневное создание, ты будешь играть ту роль, которую я отвел тебе в своих планах. Ты не сможешь отказаться, потому что не знаешь, какими поступками послужишь мне, а какими нет. Ты слепо бредешь вперед в своем линейном времени, проживая один день за другим, я же воспринимаю пространство и время в объеме всего континуума.
 – Слова. – Я плюнул. – Ты велеречив, как старый Нестор.
 Глаза его сузились.
 – Но я говорю правду, Орион. Ты воспринимаешь время в виде прошлого, настоящего и будущего. А я создаю время и манипулирую им, чтобы сохранить континуум. И пока ты жив, ты будешь мне помогать в этом великом деле.
 «Пока я жив», – отметил я.
 – Это угроза?
 Он улыбнулся снова:
 – Я не угрожаю, Орион, мне это просто ни к чему. Я создал тебя и могу уничтожить. Ты даже не помнишь, сколько раз погибал, не так ли? И все же раз за разом я оживлял тебя, чтобы снова и снова ты мог служить мне. Такова твоя судьба, Орион: быть Охотником.
 – Я хочу быть свободным! – закричал я. – Не хочу оставаться марионеткой!
 – Я понапрасну трачу время, пытаясь объясниться с тобой. Свободных людей нет, Орион. Ни одно создание не может быть свободным. По крайней мере, пока мы живы.
 Он скрестил руки на груди и внезапно исчез, словно пламя свечи, задутой порывом ветра. Неожиданно я очутился один, на окутанной тьмой и туманом равнине, перед стенами Трои.
 «Покуда живу, – думал я, – я буду бороться, буду стремиться схватить тебя за горло. Ты совершил ошибку, сказав мне, что не бессмертен. Я – Охотник и теперь знаю, кто моя жертва. Я убью тебя, золотой Аполлон, мой творец, каково бы ни было твое истинное имя и обличив. И покуда живу, я буду стремиться только к одному – убить тебя… Я убью тебя за то, что ты убил ее».

 8

 – Эй, кто идет? Стой!
 Я вновь находился в лагере троянцев. Резкий порыв ветра с моря разорвал туман, покрывавший равнину. Тьма казалась еще более плотной из-за огоньков костров, а вдали на фоне залитого лунным светом неба чернели грозные башни Трои.
 Ноги мои подкашивались, я брел не разбирая пути, подобно человеку, который выпил слишком много вина, подобно слепцу, выставленному за дверь, которую он даже не сумел разглядеть. Золотой бог и остальные творцы исчезли, даже не оставив следа, словно пригрезились мне во сне. Но я знал: они существуют… где-то там, в другом мире, они играют нами, спорят – какой стороне отдать победу в этой проклятой войне. Я стиснул кулаки, вспоминая их равнодушные лица и надменные слова, которые только разожгли бушевавшую в моем сердце ярость.
 Выставив вперед тяжелые копья, ко мне осторожно приближались двое часовых. Чтобы успокоиться, я глубоко вдохнул прохладный ночной воздух.
 – Меня послал великий царь Агамемнон, – произнес я медленно и осторожно, – чтобы говорить с царевичем Гектором.
 Часовые оказались непохожими друг на друга: один – невысок и приземист, с густой клочковатой бородой и упитанным брюшком, выпиравшим под кольчугой; другой – болезненно худ и либо чисто выбрит, либо чересчур молод, чтобы отрастить бороду.
 – Он хочет видеть царевича Гектора, укротителя коней, – проговорил толстопузый и рассмеялся отрывисто. – Я бы тоже хотел!
 Молодой ухмыльнулся, демонстрируя дырку во рту на месте переднего зуба.
 – Посланец, а? – Пузатый подозрительно рассматривал меня. – Это с мечом-то у бедра и в доспехах? Нет, это соглядатай. Или убийца.
 Я поднял жезл вестника:
 – Меня послал великий царь не для того, чтобы биться. Берите мой меч и доспехи, если они настораживают вас.
 Я мог поразить обоих прежде, чем они поняли бы, что к чему, но я пришел не для этого.
 – А чего? Проще проткнуть ему пузо копьем, и все, конец, – предложил толстопузый.
 Молодой остановил его жестом:
 – Ты знаешь, Гермес защищает вестников. Не хотел бы я прогневить его.
 Бородатый хмурился и ворчал, но наконец удовлетворился тем, что отобрал мой меч и бронзовый колпак. Он не стал обыскивать меня и потому не обнаружил кинжала, подвязанного к левому бедру. Его больше интересовал грабеж, чем собственная безопасность. Как только толстопузый повесил мой меч через плечо и закрепил мой бронзовый колпак под своим подрагивающим подбородком, они повели меня к предводителю.
 Это оказались дарданцы, союзники троянцев, которые обитали на берегу в нескольких милях отсюда и явились, чтобы отразить вторжение ахейцев. В течение следующего часа или около того вождь дарданцев передал меня троянскому офицеру, тот в свою очередь отвел меня в палатку одного из помощников Гектора, и, наконец, меня провели к небольшому шатру самого царевича Гектора, мимо колесниц и сооруженного на скорую руку загона для коней.
 При каждой остановке мне приходилось заново объяснять, кто я и как здесь оказался. Дарданцы и троянцы разговаривали на греческом, как и ахейцы. Их речь несколько различалась, но не настолько, чтобы сделаться непонятной. Я узнал, что защищать город пришли войска из многих областей, расположенных по обе стороны побережья. Ахейцы годами нападали на их территории, и теперь все собрались, чтобы под предводительством троянцев отразить вторжение варваров.
 Этого и добивался Золотой бог; он хотел, чтобы троянцы отразили нападение ахейцев и распространили свою власть над всем побережьем Эгейского моря. А потом создали империю, которая объединила бы Европу, Средний Восток и Индию.
 Но если он стремится к этому, значит, я должен противодействовать ему. Если Одиссей предлагает компромисс, который позволит ахейцам уплыть, не испепелив Трою дотла, я должен противодействовать своему господину. Я ощутил мгновенный укол совести: Одиссей доверился мне. «Или же, – спросил я себя, – он послал меня с дипломатической миссией, потому что предпочитал потерять новичка, чем кого-либо из своих собственных людей?»
 И пока такие думы обуревали меня, я незаметно для себя очутился перед Гектором.
 Палатка едва вмещала царевича и слугу. Двое знатных воинов в броне стояли около костра у входа в палатку, их бронзовые панцири поблескивали в ночи. Над костром метались и жужжали насекомые. Не видно было ни рабов, ни женщин, сам же Гектор ждал у входа в шатер. Рослый – чуть ниже меня, царевич стоял без панциря, и ничто не указывало на его высокое положение. Мягкую чистую тунику перехватывал кожаный ремень, на котором висел изукрашенный кинжал. Царевич не стремился потрясать великолепием: Гектор обладал той сдержанной внутренней силой, которая не нуждается во внешнем блеске.
 Какое-то время он безмолвно изучал меня в мерцающем свете костра, я вновь увидел его серьезные карие глаза, красивое умное лицо, с усталыми морщинами у глаз и на широком челе. Густая борода скрывала впалые щеки. Тяготы войны сказывалась и на нем.
 – Ты тот воин, что встретил меня у ворот, – сказал он наконец ровным голосом, в котором не было ни удивления, ни гнева.
 Я кивнул.
 Он снова внимательно оглядел меня:
 – Как тебя зовут?
 – Орион.
 – Откуда?
 – С самого далекого запада… Я пришел из-за морей, из краев, где садится солнце.
 – Из-за океана? – спросил он.
 – Да.
 Хмурясь от удивления и помедлив, спросил:
 – А что привело тебя на равнину Илиона? Почему ты на стороне ахейцев?
 – Я исполняю обет перед божеством, – проговорил я.
 – Перед каким?
 – Перед Афиной.
 – Значит, Афина послала тебя сюда поддержать ахейцев? – В голосе его слышалось беспокойство, почти тревога.
 Покачав головой, я ответил:
 – Я попал в лагерь ахейцев прошлой ночью. Прежде мне не приводилось видеть Трою. Оказавшись в самом пекле боя, я повиновался порыву. Не знаю, что толкнуло меня… Все случилось как-то мгновенно и помимо моей воли.
 Гектор сдержанно улыбнулся:
 – Лихорадка боя. Бог подчинил себе твой дух, друг мой, и вдохновил на деяния, которые смертный не мог бы совершить без посторонней помощи. Так бывает… Подобное не единожды случалось и со мною.
 Я улыбнулся в ответ:
 – Да, быть может, именно это со мной и произошло.
 – Не сомневайся. Арес или Афина овладели твоим духом и наполнили твое сердце боевой яростью. В таком состоянии ты мог бы бросить вызов самому Ахиллесу.
 Из темноты появились рабы, вынесли кресла, крытые натянутыми шкурами, принесли фрукты и вино. Следуя за Гектором, я сел и понемногу попробовал и того и другого. Троянское вино оказалось куда лучше ахейского.
 – В твоей руке жезл вестника. Ты говоришь, что явился сюда как посол Агамемнона, – сказал Гектор, устало откидываясь на спинку скрипнувшего кресла.
 – Я пришел предложить мир.
 – Мы уже слышали подобные речи. Быть может, Агамемнон решил предложить что-то новое?
 Я заметил, что оба его помощника подступили поближе, стараясь услышать мои слова. Я вспомнил об Одиссее, надеявшемся на меня, но ответил:
 – Великий царь повторяет свои прежние предложения. Если ты возвратишь Елену вместе с богатствами, которые она увезла с собой из Спарты, и оплатишь расходы ахейцев, Агамемнон уведет свои корабли от Илиона и Трои.
 Гектор взглянул на своих помощников, оба сурово насупились. А потом, обращаясь ко мне, царевич сказал:
 – Мы не приняли эти условия, когда ахейцы зажали нас внутри городских стен, отрезали от союзников. Теперь же мы превосходим их числом, и уже они окружены в своем лагере. Зачем нам принимать столь оскорбительные условия теперь?
 «Следует добавить убедительности своим словам», – подумал я.
 – С точки зрения ахейцев, царевич Гектор, твоему нынешнему успеху во многом способствовало то, что Ахиллес не вышел сегодня на бой. Но он не будет вечно оставаться в стороне.
 – Это всего лишь один человек, – возразил Гектор.
 – Лучший воин во всем ахейском войске, – заметил я. – А его мирмидоняне внушают трепет на поле боя.
 – Действительно, – признал царевич. – И все же новое предложение мира ничем не отличается от прежних, хотя удача теперь на нашей стороне.
 – И что же должен я сказать великому царю?
 Гектор поднялся на ноги:
 – Решать не мне. Я командую войском, но правит Троей все-таки мой отец. Ответ на твое предложение даст он и его совет.
 Я тоже поднялся:
 – Царь Приам?
 – Полидамас, – позвал он, – доставь к царю этого вестника. Эней, донеси до вождей: мы не будем вступать в бой, пока царь Приам не рассмотрит новое предложение мира, полученное от Агамемнона.
 Чувство облегчения охватило меня. Троянцы не нападут на ахейцев, пока я веду переговоры с их царем! По крайней мере, Одиссей и его бойцы получат дневную передышку.
 Тут я понял – именно этого и добивался Одиссей. Царь Итаки пожертвовал героем – пусть Гектор узнает своего противника, даже убьет его, боевая мощь ахейцев от этого не пострадает, – но троянцы на день прекратят битву, и ахейцы в течение дня отдохнут после вчерашнего неудачного сражения.
 В голове пронеслось: «Пусть я предаю Одиссея, но царь Итаки перехитрил и Гектора и меня».
 Пытаясь сохранить подобающую моменту серьезность и не выдать свои чувства, я последовал за знатным троянцем к стенам Трои.

 9

 В сказочную Трою я вступил глухой ночью. Как ни странно, при свете луны было настолько темно, что я практически ничего не видел, лишь зловещими тенями высились над моей головой стены. Я заметил тусклые фонари у ворот, едва мы миновали могучий старый дуб, точно скрипевший и вздыхавший от ночного ветра: постоянные ветры Илиона согнули старое дерево.
 К воротам мы приближались по дороге, тянувшейся вдоль стен. Прямо перед воротами, по другую сторону дороги, поднималась еще одна стена так, чтобы любого приближавшегося к Трое можно было обстрелять с обеих сторон, а не только спереди.
 Оказалось, ворота защищает лишь небольшой отряд.
 «Наверное, все силы троянцев сейчас сконцентрированы в лагере на берегу», – подумал я. В открытом проеме стояли трое молодцов, их длинные копья были прислонены к каменной стене. Еще несколько человек держались за ними и стояли на стене сверху.
 Широкая немощеная улица проходила между двухэтажными домами. Холодный бледный свет луны бросал глубокие темные тени на закрытые окна. Ни на главной улице, ни в боковых переулках не видно было ни души, даже бродячая кошка ни разу не перебежала дорогу.
 Полидамас оказался человеком молчаливым. Ни слова не говоря, он подвел меня к низкому сооружению и впустил в крошечную комнатку, освещенную желто-голубым огоньком, мерцавшим над небольшой медной масляной лампой на трехногом деревянном столе. В комнатушке стояло узкое ложе, покрытое грубым шерстяным одеялом, сундук из кедра и больше ничего.
 – Тебя призовут к царю нынче же утром, – сказал Полидамас.
 Произнеся самую длинную фразу за всю ночь, он оставил меня, тихонько прикрыв за собой деревянную дверь и заперев ее на засов. Мне ничего не оставалось делать, как раздеться, откинуть колючее одеяло и растянуться на пружинившей постели с тонким перьевым матрасом, лежавшим на переплетенных веревках.
 В полудреме меня вдруг осенило, что Золотой бог вновь может вторгнуться в мой сон. Какое-то время я пытался заставить себя пробудиться, но усталость победила волю, и глаза мои закрылись. Я успел лишь подумать о том, что неплохо бы в этом сне пообщаться с другими творцами; скажем, с Зевсом, явно сомневавшимся в разумности планов Золотого бога, или с той женщиной, которая открыто противостояла ему.
 Но если что-то и снилось мне в ту ночь, пробудившись, я ничего не мог вспомнить. Меня разбудил грохот засова. Я резко сел и потянулся к кинжалу, лежавшему на постели рядом со мной около стены.
 В комнату вошла служанка. Она принесла корзину с едой и кувшин с козьим молоком. Повернувшись ко мне, она увидела, что я сижу обнаженный и потому чувствую себя беззащитным; улыбнувшись, женщина с легким поклоном поставила завтрак на кедровый сундук, а потом попятилась и закрыла за собой дверь. Снаружи донеслось дружное хихиканье нескольких женщин.
 Коротко стукнув в дверь, в комнату вошел троянец. Он казался скорее придворным, чем воином: высокий, но с округлыми плечами, мягкотелый, с большим брюшком… Седобородый и лысый, он был одет в тунику с богатой вышивкой и длиннополый плащ темно-зеленого цвета.
 – Я должен доставить тебя в тронный зал царя Приама, как только ты завершишь утреннюю трапезу.
 Я вовсе не хотел торопиться и обрадовался тому, что услышал. Троянец-придворный проводил меня до уборной за домом, потом мы вернулись в комнату, и я умылся. Завтрак состоял из фруктов, сыра и лепешек, я запивал еду козьим молоком. Завтракали мы в большой кухне перед домом. Почти половину комнаты занимал большой круглый очаг, расположенный под отверстием в крыше. Сейчас он выглядел холодным и пустым, серый пепел покрывал уже долгое время не разжигавшиеся уголья.
 Через открытое окно я разглядывал мужчин и женщин, занятых обычными утренними делами. Служанки, приставленные к нам, поглядывали на меня с нескрываемым любопытством. Придворный не обращал на них внимания, лишь беспрестанно посылал за фигами и медом.
 Наконец мы вышли из дома и двинулись по главной улице Трои, поднимавшейся к величественному сооружению с изящными каннелюрами [2] на колоннах и круто изогнутой крышей.
 «Дворец Приама, – догадался я. – Или главный храм города. А может, и то и другое».
 Солнце еще только поднималось, но все же идти по улице было куда приятнее, чем по продуваемой ветрами равнине.
 – Нам туда? – указывая на дворец, спросил я.
 Придворный едва заметно кивнул:
 – Да, конечно, во дворец царя. Более великолепного сооружения на свете нет, разве что в Египте.
 Я удивился тому, насколько маленьким оказался город и насколько он переполнен людьми. Дома и лавки жались друг к другу. Не вымощенная камнями улица в середине имела желоб, чтобы вода стекала по нему во время дождя. Колеса телег прорезали в ней глубокие колеи. Спешившие по делам мужчины и женщины казались любопытными и любезными. Они улыбались и кланялись мне, пока я шел во дворец.
 – Царевичи Гектор и Александр живут во дворце. – Придворный исполнял роль проводника. Он показал вдаль: – Там, возле Скейских ворот, находятся дома младших царевичей и знати. Отличные дома, таких не увидишь в Микенах и даже в Милете.
 Теперь мы шли по рыночной площади. Перед высокими двухэтажными домами располагались навесы, впрочем, я не увидел там товара: немного хлеба, сушеные фрукты, скорбно блеявший ягненок. И все же торговцы, женщины и мужчины, радостно улыбались.
 – Ты принес нам перемирие, – объяснил придворный. – Сегодня селяне смогут доставить продукты на рынок. Дровосеки отправятся в лес и привезут топливо. Люди благодарны тебе за это.
 – Значит, люди уже устали от осады? – пробормотал я.
 – Конечно, в некотором роде. Но паники нет. В царских хранилищах зерна хватит на целый год! А водой город снабжается из источника, который находится под покровительством самого Аполлона. Когда же нам действительно необходимо топливо и скот или еще что-либо, наше войско устраивает вылазку. – Он чуть вздернул свою седую бороду. – С голоду мы не умрем.
 Я ничего не ответил.
 Мое молчание он принял за нежелание в открытую возражать ему.
 – Погляди на эти стены! – с воодушевлением воскликнул троянец. – Ахейцам никогда не взять их.
 Я взглянул на могучие стены, вздымавшиеся над домами; высокие, они действительно казались крепкими и неприступными.
 – Строить их старому царю Лаомедону помогали сами Аполлон и Посейдон, с тех пор они выдержали все приступы. Правда, Геракл однажды взял город штурмом, но ему помогали боги. Однако он не попытался штурмовать город с западной стороны, где стоят самые старые стены… Впрочем, это было очень давно.
 Я насторожился. «Итак, старые стены слабее?» Сообразив, что проговорился, проводник мой покраснел и умолк. Остальную часть пути до дворца мы прошли молча. Вооруженные воины развели копья перед нами, пропуская в тень колоннады, и мы вошли в прохладное помещение, которое вовсе не было выложено мрамором, что сильно удивило меня. Колонны и прочные стены дворца, видимо, высекли из сероватого гранита, отполированного до блеска, пол покрывала яркая мозаика. Оштукатуренные стены были раскрашены в желтые и красные цвета, вдоль потолка бежал то синий, то зеленый бордюр.
 Солнце припекало, но внутри царила прохлада. Прочные каменные стены надежно скрывали от жгучих лучей светила внутренние помещения дворца. Росписи на стенах завораживали: очаровательные женщины и стройные мужчины разгуливали по зеленым полям и среди высоких деревьев. Никаких битв, охот, сцен, подчеркивающих величие царской власти и ее жестокость. Вдоль коридора стояли статуи, то в рост человека, то поменьше, некоторые настолько огромные, что головы их или воздетые руки едва не касались полированных балок высокого потолка.
 – Боги нашего города, – объяснил мой провожатый. – Перед войной почти все эти изваяния стояли за его пределами, у каждых из четырех городских ворот. Мы доставили их сюда, чтобы спасти от грабителей ахейцев.
 – Естественно, – согласился я.
 Статуи оказались мраморными и, к моему удивлению, ярко раскрашенными. Волосы и бороды чернели вороным крылом, отливая синевой. Туники и плащи светились чистым золотом, украшали их настоящие драгоценные камни. Анатомические подробности целиком совпадали с человеческими, а нарисованные глаза были выполнены столь выразительно, что казалось, словно на самом деле следили за мной.
 Боги почти не отличались друг от друга: мужчины – на подбор широкоплечие и бородатые, богини же – стройные и прекрасные. В конце концов, я узнал мощного курчавобородого Посейдона с трезубцем в правой руке.
 Из продуваемых сквозняками коридоров мы вышли на теплый солнечный двор. Перед нами высилась гигантская статуя, слишком огромная, чтобы уместиться где-либо под крышей. Я запрокинул голову, чтобы разглядеть лицо колосса на фоне кристально голубого утреннего неба.
 И ноги мои подкосились.
 На меня смотрел Золотой бог. Точно такой, каким я его видел, словно он позировал местному скульптору. Существовало единственное отличие – художник-троянец сделал его волосы черными, как у остальных богов. Но это презрительное лицо… едва заметный изгиб губ и глаза, взиравшие на меня с легким удивлением и скукой! Я затрепетал, похоже было, что фигура шевельнется и заговорит.
 – Аполлон, – проговорил провожатый. – Он – защитник нашего города.
 Если троянца и поразило впечатление, которое произвела на меня статуя, то из вежливости он постарался не показать этого, а может быть, просто воспринял мою реакцию как должное.
 Я оторвал свой взгляд от раскрашенных глаз Золотого бога. Внутри все клокотало от бессильного гнева и тщетного негодования. Как я мог противиться его желаниям, как мог возмечтать о том, что в силах противостоять ему или даже убить?
 «И все-таки я сделаю это», – решил я про себя.
 «Я поклялся, что низвергну Золотого бога».
 Мы направились через залитый солнечным светом двор, полный цветов и пышных кустов. Квадратный бассейн посреди двора окружали деревца в горшках. В воде лениво скользили рыбы.
 – У нас есть и статуя Афины, – произнес придворный, указывая на небольшую фигурку на золоченом пьедестале едва ли трех футов высотой, по другую сторону бассейна. – Очень древняя и весьма почитаемая.
 Мы миновали двор, направляясь в другое крыло дворца, статуя осталась в стороне, и как только мы вступили в полумрак просторного приемного зала, сразу сделалось холодно.
 Вход охраняли воины, скорее ради поддержания престижа, чем ради безопасности. Придворный привел меня в небольшую палату, в которой было множество удобных стульев, обтянутых звериными шкурами, и расставленных вокруг блестящих полированных столов, богато украшенных слоновой костью и серебром. Единственное окно выходило в небольшой дворик, кроме того, имелась массивная дверь, окаймленная бронзой, правда, сейчас закрытая.
 – Царь скоро примет тебя, – сказал мой провожатый, нервно взглянув в направлении двери.
 Я сел в кресло, приказал своему телу расслабиться. Не стоило представать перед царем троянцев смущенным или скованным. Придворный, бесспорно проведший здесь большую часть своей жизни, обнаруживал явное беспокойство. Он озабоченно расхаживал по маленькой комнате. Я представил его себе с сигаретой в зубах, нервно попыхивающего дымком.
 Наконец он взорвался:
 – Ты действительно пришел с предложением мира или ахейцы затеяли очередной обман?
 Так оно и было. И хотя троянец верил в неприступность стен города, воздвигнутых богами, и не сомневался в том, что войско добудет дрова и провиант, а уж тем более не иссякнет источник, который охраняет сам Аполлон, он явно мечтал о конце войны, надеялся, что в город вновь вернется мир и спокойствие.
 Но прежде чем я успел ответить, тяжелую дверь со скрипом распахнули два стража. Старик в зеленом плаще, похожем на плащ моего провожатого, приказал мне войти. Он устало опирался на длинный деревянный посох, увенчанный звездой, лучи которой расходились во все стороны. Бросилась в глаза его словно пеплом посыпанная борода и почти полностью облысевшая голова. Я шагнул в проем, затем приблизился к нему. Старик близоруко прищурился:
 – Как зовут тебя, вестник?
 – Орион.
 – Чей?
 Я заморгал, не понимая, чего он хочет от меня, но потом догадался.
 – Я принадлежу к Итакийскому дому.
 Он нахмурился, потом обернулся и, пройдя несколько шагов по тронному залу, три раза ударил в пол своим посохом. Я заметил, что камни сильно в этом месте истерты.
 Старик возвестил голосом, некогда бесспорно могучим и глубоким, ныне же подобным кошачьему визгу:
 – О, великий царь, сын Лаомедона, Лев Скамандра, слуга Аполлона, возлюбленный богов, хранитель Геллеспонта, защитник Троады, западный оплот Хеттского царства, спаситель Илиона! Явился посланник ахейцев, по прозванию Орион, из дома Итаки.
 Тронный зал оказался просторным и широким, потолок возносился высоко над головой, посреди него над округлым очагом, в котором дымились багровые уголья и взмывала вверх спираль серого дыма, зияло отверстие. С другой стороны очага стояло множество мужчин и женщин – троянские вельможи, решил я, или те из городской знати, кому возраст не позволяет служить в войске, вместе с женами. На их богатых одеждах искрились драгоценные камни. Я шагнул вперед и предстал перед царем Трои Приамом, восседавшим на великолепном резном троне из черного дерева, украшенном золотом и возвышавшемся на трехступенчатом подножии. К моему удивлению, справа от него я увидел Гектора, которому, для того чтобы присутствовать на переговорах, пришлось оставить стан, разбитый на берегу. Слева от царя сидел симпатичный молодой человек, а позади него…
 Елена действительно была прекрасна и соответствовала своему описанию. Золотые кудри ниспадали ей на плечи. Точеную фигуру невысокой красавицы изящно обрисовывала тонкая рубашка, перехваченная золотым поясом. Даже с противоположного конца обширного тронного зала я видел ее лицо: огромные глаза, чувственные губы и вместе с тем выражение невинности – против такого сочетания ни один мужчина не устоит.
 Она опиралась рукой о спинку украшенного дивной резьбой кресла Александра, – только им мог быть молодой царевич, сидевший по левую руку от Приама. Александр казался более темноволосым и темнобородым, чем Гектор, и был красив едва ли не до приторности. Елена опустила руку ему на плечо, царевич поднял глаза, и она одарила его ослепительной улыбкой. А потом, когда я оказался перед троном, они оба взглянули на меня. От улыбки на лице Елены не осталось и следа, едва только Александр отвернулся. На меня смотрели холодные расчетливые глаза.
 Приам выглядел значительно старше Нестора и заметно дряхлее. Белая борода царя поредела и разлохматилась, как и длинные волосы… Должно быть, его неожиданно постигла болезнь. Окутанный царственным пурпуром, несмотря на раннее утро, он сгорбился на украшенном золотом троне, как будто у него не осталось сил сидеть прямо или опереться на руку.
 На стене за троном было изображено море, синева его вод переходила в лазурь. Изящные лодки скользили между играющими дельфинами. Рыбаки забрасывали сети в глубины, изобиловавшие всякой рыбой.
 – Мой повелитель и царь, – проговорил Гектор, одетый в простую тунику, – перед тобой вестник, посланный Агамемноном с новым предложением мира.
 – Давайте же выслушаем его, – еле слышно выдохнул Приам.
 И все обернулись ко мне.
 Я взглянул на собравшихся вельмож и увидел на их лицах выражение ожидания и надежды, каждый мечтал услышать предложение, которое положило бы конец войне; в особенности – женщины, от них просто веяло жаждой мира… Впрочем, и старики уже устали от войны.
 Я отвесил низкий поклон царю, затем коротко поклонился Гектору, за ним – Александру. Кланяясь, я почувствовал на себе взгляд Елены; она как будто чуть заметно улыбнулась.
 – О, великий царь, – начал я, – я принес тебе приветствие великого царя Агамемнона, предводителя войска ахейцев.
 Приам кивнул и шевельнул пальцами, словно бы приказывая мне покончить со вступлениями и переходить к делу.
 Так я и сделал. Умолчав о предложении Одиссея, готового отправиться восвояси, вернув одну Елену Менелаю, я добавил свои условия – отдать Елену, возвратить увезенные ею ценности и выплатить дань, которую Агамемнон мог бы раздать войску.
 Я ощутил, как переменилось настроение в зале. Исчезла надежда, на лица пала тень уныния.
 – Но Агамемнон не предлагает ничего нового, – прошелестел Приам.
 – И мы уже отказывались принять подобные условия, – добавил Гектор.
 Александр расхохотался:
 – Если мы отвергли столь оскорбительное предложение, когда ахейцы стучали в наши ворота, почему же мы должны рассматривать его теперь, когда варвары загнаны в свой лагерь на берегу? Пройдет день или два, и мы сожжем их корабли, а воинов перережем как тупую скотину, от которой ахейцы ничем не отличаются.
 – Я недавно прибыл на войну, – проговорил я. – И не знаю ничего о ваших обидах и правах. Мне поручили предложить вам мир на условиях, которые я перечислил. Вы же должны их обдумать и ответить.
 – Я никогда не отдам мою жену, – отрезал Александр. – Никогда!
 Елена улыбнулась ему, и он потянулся к ее руке.
 – Так ты недавно на этой войне? – переспросил Приам, и в глазах его зажглось любопытство. – Как же ты можешь говорить, что принадлежишь к Итакийскому дому? Ты едва не задел головой притолоку нашей двери, и я подумал, что ко мне прислали вашего Аякса, которого зовут Большим.
 Я спокойно ответил:
 – В свой дом Одиссей принял меня недавно, он мой повелитель и царь. Я очутился на этих берегах лишь несколько дней назад…
 – И в одиночку преградил мне путь в лагерь ахейцев, – с легкой обидой продолжил Гектор. – Жаль, что Одиссей уже принял тебя в свой дом. Лучше иметь столь мужественного воителя на своей стороне.
 Удивленный его предложением, не зная, что и думать, я просто отвечал:
 – Боюсь, что теперь это уже невозможно, мой господин.
 – Да, – согласился Гектор. – Очень жаль.
 Приам пошевельнулся на троне, болезненно закашлялся, а потом произнес:
 – Благодарим тебя за присланную весть, Орион из дома Итаки. А теперь мы должны подумать, прежде чем дать ответ.
 Слабым движением руки он приказал мне удалиться. Я вновь поклонился ему и вернулся в небольшую палату, где ожидал аудиенции. Стражи закрыли за мной тяжелую дверь.
 Я оказался один, – придворный, который меня привел, куда-то исчез. Я подошел к окну и посмотрел на очаровательный садик, пестревший цветами, над которыми жужжали трудолюбивые пчелы. Тут невозможно было думать о жестокой, кровавой войне, лишь о бесконечном круговороте рождения, роста, смерти и возрождения.
 Я вновь подумал о словах Золотого бога: так сколько же раз я умирал и возрождался? И зачем? Ему хотелось, чтобы Троя выиграла эту войну или по меньшей мере уцелела после осады. Поэтому я стремился к тому же, что и Агамемнон, – разрушить Трою, сжечь ее, перебить людей, оставить от города лишь пепелище.
 Но тогда придется погубить и этот сад? Сжечь и этот дворец? Убить Гектора, старика Приама, а с ними и всех остальных?
 Я сжал кулаки и плотно зажмурился.
 «Да! – сказал я себе. – Иначе Золотой бог убьет Одиссея и старого Политоса… как убил мою любовь».
 – Орион из Итаки?
 Я оторвался от окна. В дверях появился воин в кожаной рубахе, какие носят под панцирем, и с коротким мечом у бедра.
 – Следуй за мной.
 Он повел меня по длинному переходу, вверх по лестнице, через анфиладу безлюдных комнат с богатой мебелью и роскошными коврами…
 «Вот уж запылают так запылают», – подумалось мне.
 Мы поднялись по следующей лестнице еще выше в уютную гостиную без занавесок… Открытая дверь вела на террасу, вдали синело море. Стены украшали дивные фрески, на которых в мире и спокойствии среди нежных цветов и ручных зверей разгуливали мужчины и женщины. Воин закрыл дверь, и я остался один, впрочем, ненадолго. Буквально через мгновение появилась прекрасная Елена.

 10

 Бессмысленно отрицать – от ее красоты захватывало дух. Елена приближалась ко мне, и ее голубая, отороченная бахромой юбка, переливаясь всеми цветами радуги, нежно позвякивала золотом. Накидка голубизной превосходила Эгейское море, сквозь тончайшую белую тунику проглядывали темные соски. Шею красавицы украшало тройное золотое ожерелье, золото горело на запястьях и в ушах, а пальцы были унизаны перстнями с самоцветами.
 Невысокая, хрупкая, с осиной талией и тяжелыми бедрами, она казалась изящной статуэткой, чудесным произведением искусства.
 Ее нежная кожа – белее, чем сливки, не знала загара, в отличие от кожи женщин, которых я видел в лагере ахейцев. Ее глаза небесной синевы сияли, полные сочные губы таили улыбку, медово-золотые волосы кольцами ниспадали на дивные плечи и струились по спине. Упрямый завиток свернулся на лбу. От Елены пахло цветами: это был волнующий, нежный и обманчивый запах.
 Елена улыбнулась мне и пригласила сесть. Когда она опустилась на кушетку с подушками, разместившись спиной к открытым окнам, я тоже сел, ожидая, что она заговорит первой. А сам тем временем разглядывал красавицу на фоне голубого неба и синего моря, просто пожирая ее глазами, – словами нельзя было выразить мой восторг.
 – Итак, ты впервые в этой стране, – певуче произнесла она грудным голосом.
 Что ж, теперь мне стало ясно, почему Александр – да и любой другой мужчина – мог пойти на что угодно, чтобы заполучить ее… и удержать подле себя.
 Я кивнул, сознавая, что в горле пересохло, и не сразу сумел заговорить:
 – Моя госпожа, я прибыл сюда на корабле лишь несколько дней назад. А прежде знал о Трое лишь по рассказам бывалых людей.
 – Значит, ты моряк?
 – Не совсем, – проговорил я. – Я… путешественник и скиталец.
 Чистые глаза ее обратились ко мне с подозрением.
 – Ты не воин?
 – Время от времени приходится браться за меч, но это не мое дело.
 – Тогда война – твоя судьба.
 Мне нечего было ответить.
 Елена сказала:
 – Ты служишь богине Афине. – Она произнесла это с уверенностью: ей безусловно доносили обо всем происходящем.
 Кивнув, я ответил:
 – Да, именно.
 Она закусила нижнюю губу:
 – Афина презирает меня и враждует с Троей.
 – Но здесь ее почитают…
 – Нельзя не чтить столь могущественную богиню, Орион. Пусть Афина ненавидит меня, но жители этого города должны ей поклоняться. Иначе их постигнет несчастье.
 – Однако Аполлон обороняет ваш город, – возразил я.
 Она кивнула:
 – И все же я страшусь гнева Афины. – Елена смотрела сквозь меня, пытаясь что-то разглядеть в собственном прошлом, а возможно, и в будущем.
 – Госпожа моя, ты хочешь, чтобы я что-то сделал для Трои?
 Она вновь обратила ко мне взор. Слабая улыбка заставила проступить ямочки на щеках.
 – Ты хочешь узнать, зачем я призвала тебя?
 – Да.
 Улыбка красавицы сделалась игривой и кокетливой.
 – Неужели я не могу познакомиться поближе со столь симпатичным незнакомцем… высоким, широкоплечим? В одиночку преградившим путь Гектору и его колесницам?
 Я слегка поклонился:
 – А можно ли тебе задать вопрос, моя госпожа?
 – Можешь… но дать ответ я не обещаю.
 – Весь мир гадает: в самом ли деле похитил тебя Александр или же ты по своей воле оставила Спарту?
 Улыбка не исчезла с ее губ. Напротив, она сначала сделалась шире, затем Елена перестала сдерживаться, откинула голову и расхохоталась от всего сердца.
 – Орион, – сказала она наконец с явным интересом. – По-моему, ты не понимаешь нас, женщин.
 Должно быть, я покраснел, соглашаясь с нею:
 – Возможно.
 – Знаю лишь одно, – чуть помолчав, продолжала Елена. – Не имеет значения, как и почему я последовала за Александром в этот великий город, но по своей воле я в Спарту не вернусь. – И прежде чем я сумел что-либо сказать, она торопливо добавила: – Нет, я ничего не имею против Менелая, моего первого мужа. Он был добр ко мне.
 – Но Александр добрее?
 Она развела руками:
 – Оглянись, Орион! Если у тебя есть глаза, раскрой их! Какая женщина согласится оставаться женой ахейского царька, если она может стать супругой царевича Трои?
 – Но, Менелай – царь…
 – О, цари ахейцев ценят своих цариц куда меньше, чем собак или лошадей. Женщина в Спарте – рабыня; жена ты или наложница… разница не велика. Неужели ты думаешь, что женщину пускают в величественный тронный зал дворца в столице Спарты, когда является вестник с посланием царю? Или же иначе бывает в Микенах у Агамемнона… или у Нестора в Пилосе, или у Одиссея на Итаке? Конечно же нет, Орион. А в Трое женщин считают людьми. Цивилизация.
 – Значит, госпожа, ты выбрала Трою, а не Александра? – отвечал я.
 Она приложила палец к губам, словно обдумывая те слова, которые намеревалась произнести.
 – Меня выдали за Менелая, – я не выбирала его. Все молодые ахейские господа добивались меня… моего наследства. Решил за меня отец. Если волей богов ахейцы выиграют эту войну и мне придется вернуться в Спарту к Менелаю, я вновь сделаюсь вещью.
 – А ты согласишься возвратиться к Менелаю, если такой же ценой Троя избегнет разрушения?
 – Пустое! Или ты думаешь, что Агамемнон защищает честь своего брата? Ахейцам нужно сокрушить этот город, а я – всего лишь предлог для ведения войны.
 – Я слышал такую версию… в лагере ахейцев.
 – Приаму долго не протянуть, – продолжила Елена. – Гектор погибнет в бою… Так ему предсказано. Но Троя, возможно, и устоит даже в случае гибели Гектора.
 Я задумался: «Если Гектора убьют, Александр станет царем… а Елена – царицей Трои».
 Она строго посмотрела на меня и закончила свою речь словами:
 – Орион, передай Менелаю: если он хочет, чтобы я вернулась, пусть завоюет меня в бою. Я не стану добровольно повиноваться тому, кто проиграл войну, чтобы утешить его в поражении.
 Я глубоко вздохнул. Итак, Елена гораздо мудрей, чем я полагал. Сама она, вне сомнения, мечтает, чтобы в войне победила Троя… Елена хочет остаться здесь и когда-нибудь сделаться царицей. И все же просит передать бывшему мужу, что вернется к нему, если он победит. С моей помощью предупреждает, что возвратится в Спарту и будет смиренной ахейской женой, если… если Трою сожгут дотла.
 Умнейшая женщина! Ей безразлично, кто победит, в любом случае она сохранит свою очаровательную шкуру.
 Мы поговорили еще некоторое время, но стало ясно, что Елена уже исполнила свое намерение: сообщила свое решение, которое я должен передать ахейцам. Наконец она поднялась, давая понять, что наша встреча окончена. Я в свою очередь отправился к входной двери. Снаружи меня ожидал стражник, чтобы проводить обратно в тронный зал.
 Просторное помещение пустовало – там не было никого, кроме придворного, проводившего меня утром. Между колоннами разносилось гулкое эхо.
 – Царь, царевичи и их приближенные размышляют над твоим предложением, – прошептал он. – Придется еще подождать.
 Ничего другого не оставалось. Миновав несколько залов и палат дворца, мы оказались во дворе, который пересекали утром. Горячие лучи солнца коснулись моих обнаженных рук. Прогуливаясь в саду, я приблизился к небольшой статуе Афины. Древняя фигурка, пострадавшая от дождей и ветров, была чуть выше моего плеча. В отличие от огромных изваяний, она оказалась нераскрашенной. Впрочем, скорее всего, краска просто давно сошла и с тех пор не обновлялась. Афина, богиня-воительница, стояла в длинном до пят одеянии, держа в руках копье; шлем с гребнем, сдвинутый на затылок, открывал лицо.
 Увидев его, я едва не испустил дух. Это было лицо моей любимой женщины… богини, которую убил Золотой бог.

 11

 Итак, мой творец не лгал мне – боги действительно смертны. Значит, не обманул он меня и в остальном: ни он, ни подобные ему не испытывают жалости и милосердия к людям. У богов свои игры… Они устанавливают правила, а мы, жалкие, лишь пытаемся осознать их деяния и угадать их желания.
 Я пылал благородным гневом. Если они смертны, значит, бога можно убить.
 «Я убью Аполлона. Обязательно», – вновь пообещал я себе. Но как и когда сделаю это – я еще не знал, даже представления не имел. Однако я поклялся тем святым огнем мести, что пылал в моей душе, уничтожить Золотого бога, сколько бы времени ни ушло на это и какую бы цену ни пришлось мне заплатить.
 Я еще раз взглянул на садовые цветы, росшие в сердце дворца Приама. Да, отсюда я и начну. Аполлон хочет, чтобы я спас Трою, чтобы сделал ее центром империи, которая в будущем объединит Европу и Азию. Значит, я уничтожу этот город, сровняю с землей, перебью жителей и испепелю их дома.
 – Орион.
 Я заморгал, словно очнувшись ото сна. Возле меня стоял Гектор. Шагов его я не слышал.
 – Царевич Гектор, – проговорил я.
 – Пойдем, выслушай наш ответ Агамемнону.
 Я последовал за ним на другую половину дворца. На Гекторе была все та же простая туника, почти ничем не украшенная… Ни оружия, ни драгоценностей – ничего, что говорило бы о его высоком положении. Но благородство его ощущалось буквально во всем, и любой, кто видел его, инстинктивно понимал, что перед ним человек, исполненный достоинства и чести. Шаг за шагом следуя за Гектором по залам дворца, я вновь заметил, как иссушила его долгая война. Бородатое лицо осунулось, морщины залегли в уголках губ и глаз. Лоб перечеркнула тревожная складка.
 Мы прошли через весь дворец и начали подниматься по узким ступеням винтовой лестницы в сумраке, который рассеивался лишь слабым светом, проникавшим сквозь редкие щели окон. Все выше и выше вились крутые ступени: восстанавливая дыхание, совершая круг за кругом, мы наконец добрались до низкой квадратной двери и вышли на помост на верху самой высокой из башен Трои.
 – Скоро подойдет Александр, – проговорил Гектор, приближаясь к зубцам, которые, как клыки великана, охватывали площадку. День был в разгаре, и припекало яркое солнце, но холодный ветер с моря трепал нашу одежду и ерошил каштановые волосы Гектора.
 Отсюда сверху я видел лагерь ахейцев, дюжины черных кораблей, вытащенных на берег за песчаной насыпью… Перед ней тянулся ров – его я помогал углублять всего лишь двое суток назад. Войско троянцев рассыпалось по равнине, шатры и повозки повсюду стояли на вытоптанной земле, тонкие струйки дыма змеились над очагами, исчезая в кристально чистом небе. С юга равнину ограничивала широкая река, впадавшая в бухту, на севере протекал ручеек. Лагерь ахейцев флангами расположился по обеим речным руслам.
 Небольшие волны набегали на берег. Вдали у горизонта огромной каменной глыбой вставал остров, дальше синел в далекой туманной дымке другой.
 – Ну, брат, ты уже сообщил?
 Я обернулся, – к нам торопился Александр, в отличие от Гектора в тонкой дорогой тунике, которую сверху покрывал вполне подобающий царевичу голубой плащ, с мечом на украшенном драгоценностями поясе. Золото и камни сверкали и на его пальцах, и на шее. Тщательно подстриженные и расчесанные кудри и борода поблескивали, умащенные ароматным маслом. На лице Александра я не заметил морщин, хотя он был не намного младше своего брата.
 – Я дожидался тебя, – сказал Гектор.
 – Хорошо! Тогда я сам сообщу новость. – С наглой улыбкой Александр обратился ко мне: – Скажи жирному Агамемнону, что царь Приам отвергает его оскорбительное предложение. А сам знай: завтра в это же самое время наши колесницы будут разъезжать по вашему лагерю, и мы будем жечь корабли и убивать бледных от страха ахейцев, пока на берегу не останется ничего, кроме костей и пепла. Наши псы завтра вечером попируют.
 Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
 Гектор едва заметно кивнул и положил руку на плечо брата, сдерживая его пыл.
 – Отец наш стар и чувствует себя не столь хорошо, чтобы снова удостоить тебя свиданием. Пусть горячие речи моего брата не покажутся тебе оскорбительными, ибо все мы ответим Агамемнону: на таких условиях мира не будет.
 – Мы отвергнем любой мир, если при этом вы требуете, чтобы я возвратил свою жену варварам! – отрезал Александр.
 – Итак, завтра утром мы продолжим войну, – подвел я итог.
 – Конечно, мы продолжим ее, – подтвердил Александр.
 – Ты на самом деле полагаешь, что у тебя хватит сил, чтобы пробиться через войско ахейцев и сжечь их корабли?
 – Боги решат… – отвечал Гектор.
 – В нашу пользу, – перебил его Александр.
 Этот молодой бахвал определенно мне не нравился.
 – Одно дело бой колесниц на равнине, – я показал на площадку, ограниченную морем, двумя реками и холмом, на котором стоял город, – другое – пробиться в лагерь ахейцев и в пешем строю воевать со всей их армией. Это не схватка героя с героем. Каждый ахеец будет отчаянно защищать свою жизнь.
 – А мы, выходит, не защищаем собственные жизни, – возразил Александр, – и жизни наших жен и детей?
 – Едва ли вы сумеете уничтожить ахейцев, – настаивал я. – Во всяком случае, теми силами, что на равнине.
 Александр расхохотался:
 – Ты глядишь не в ту сторону, варвар. Посмотри туда.
 И он указал на материк, на лесистые холмы и встававшие за ними горы.
 – Видишь, там раскинулось царство хеттов, – продолжил Александр. – Земля их тянется отсюда на восток и на юг. Великий царь хеттов воевал даже с египтянами, Орион. И добился победы! Он наш союзник.
 Я сделал очевидный вывод:
 – Вы ожидаете от него помощи?
 – Войско хеттов уже в пути. С набегами ахейцев на ближние города и селения мы справлялись сами, но когда напыщенный Агамемнон высадился со своим войском, мы отослали послов к великому царю хеттов, в столицу его, Хаттусас.
 Гектор негромко заметил:
 – Орион, я видел этот город еще мальчишкой. В нем поместятся десять Трои. Отличная крепость, а мощь хеттов делает ее много сильнее.
 Я ничего не сказал.
 – Пока мы сдерживали ахейцев только с помощью своих соседей – дарданцев и прочих народов Троады, – подвел итог Александр, – но хетты вот-вот пришлют войско, чтобы помочь нам, и раздавят армию Агамемнона.
 – Зачем ты рассказываешь об этом мне? – спросил я.
 Прежде чем Александр успел ответить, вмешался Гектор:
 – Потому что мы решили предложить Агамемнону другое. Орион, мы не искали этой войны. Мы предпочитаем мир и спокойствие, нам по сердцу торговля, а не кровопролитие или опьянение битвы.
 – Но мы не страшимся войны! – настаивал Александр.
 Гектор суровым взглядом заставил брата замолчать и продолжал:
 – Царь Приам предлагает следующие условия мира. Если Агамемнон вернет свое войско в Ахейю, отец мой, царь, согласен заключить новый договор о дружбе и торговле, который позволит микенским купцам свободно пересекать Геллеспонт.
 – Микенским? – спросил я. – А как насчет торговцев остальных ахейских городов? Итаки, Пилоса, что принадлежит Нестору, Тиринфа…
 – Только микенским, – повторил Гектор. – Великий царь Агамемнон сам договорится с остальными городами ахейцев. Пусть торгуют микенские корабли. Троя не будет возражать.
 Какой дипломатический ход! Сунуть морковку под нос Агамемнону, предложить свободный проход через проливы ему одному, возвышая его тем самым над прочими вождями ахейцев. Уже одно это предложение способно вызвать раздоры среди ахейских царьков и подорвать их единство в войне против Трои… Словом – шедевр дипломатии.
 – Я передам ваши условия Агамемнону, – солгал я.
 – Да уж, будь добр, – отрезал Александр. – Только скажи своему жадному царю: если к завтрашней заре он не примет наше предложение, на закате тело его будут грызть псы.
 Я посмотрел на царевича. Он попытался выдержать мой взгляд, но все-таки отвернулся.
 – Завтра на восходе мы ждем ответ ахейцев, – заключил Гектор. – Если вы отвергнете наше предложение, мы нападем на ваш лагерь. Даже если мы не достигнем успеха, через несколько дней сюда все равно прибудет войско хеттов.
 – Да-да, нас уже известили дымовыми сигналами, – похвастался Александр. – Их армия в трех дневных переходах от стен Трои.
 Я взглянул на Гектора, тот кивнул; пришлось поверить словам Александра.
 – Хватит кровопролития, – произнес Гектор. – Пора и мириться. Агамемнон сможет с честью вернуться в Микены. Благородное предложение с нашей стороны.
 – И Елена останется со мной! – добавил Александр.
 Я улыбнулся. Разве можно упрекать его… Кто захотел бы расстаться с такой женщиной?
 С почетной охраной – Гектор предоставил мне четверых воинов – я миновал те же Скейские ворота, через которые входил в город прошлой ночью. Теперь я видел массивные стены Трои ближе. Что ж, нетрудно поверить в то, что твердыню эту возвели боги. Огромные блоки из обтесанного камня были уложены друг на друга, стена поднималась более чем на девять метров, высокие квадратные башни возвышались у главных ворот и по углам. Широкие у основания, наверху стены сужались.
 Город стоял на холме, царившем над равниной Илиона, и атакующим приходилось подниматься к подножию стен.
 Я вернулся в лагерь ахейцев. Старый Политос дожидался меня около ворот.
 – Какие новости ты принес? – торопливо поинтересовался он. Его тонкий и скрипучий голос тем не менее не казался шелестевшим от дряхлости, как голос Приама.
 – Ничего хорошего, – произнес я. – Завтра битва возобновится.
 Худые плечи Политоса опустились под изношенной туникой.
 – Дураки, кровожадные дураки.
 Я-то знал, что он ошибается, но не стал ничего объяснять. Сражению быть: я не позволю ни тем, ни другим узнать, что они согласны на мировую. Я отправился прямо к Одиссею. Политос последовал за мной, худые ноги быстро несли его тощее тело. Простые воины и вельможи смотрели нам вслед, пытаясь угадать по моему суровому виду новости, которые я принес из Трои. Женщины мгновенно отворачивались, поняв, что завтра вновь грядет тот же ужас, снова разыграется побоище и прольется кровь. Многие из них родились в этих краях и надеялись на освобождение. Но каждая из них, должно быть, знала, что скорее погибнет от рук ярого и опьяненного битвой воина, став жертвой насилия, чем получит свободу и вернется в родной дом.
 Одиссей ждал на палубе своего корабля. Он принял меня один, отослав помощников и слуг, чтобы никто не слышал моих известий; царь предстал передо мной нагим, его тело еще не обсохло после утреннего купания. Обтираясь грубым полотенцем, он сидел на треногом табурете, прислонясь спиной к единственной мачте корабля. Холст, служивший пологом во время дождя, теперь был свернут, светило яркое солнце, но бородатое лицо Одиссея осталось темным и зловещим, как облако, сулившее бурю, когда я сказал ему, что Приам и сыновья его отвергли предложение ахейцев.
 – А сами они ничего не предложили? – спросил он после того, как я закончил речь.
 Я солгал не колеблясь:
 – Ничего. Александр заявил, что не отдаст Елену ни при каких условиях. И еще: он и царевич Гектор заявили, что на выручку Трое идет войско хеттов.
 Глаза Одиссея расширились:
 – Что? Как далеко они отсюда?
 – В нескольких дневных переходах, как сказал Александр.
 Одиссей теребил бороду с неподдельным ужасом на лице.
 – Не может быть, – пробормотал он. – Просто не может быть!
 Я ждал, в молчании оглядывая ряды кораблей. На всех стояли мачты так, что можно было немедленно поднять паруса. Вчера еще мачт не было.
 Наконец Одиссей вскочил на ноги.
 – Пойдем со мной, – резко проговорил он. – Агамемнон должен знать об этом.

 12

 – Итак, хетты идут на помощь Приаму? – высоким писклявым голосом произнес Агамемнон. – Невозможно! Не может быть!
 Великий царь казался озадаченным, пожалуй даже испуганным. Он сидел на почетном месте среди собравшихся военачальников, правое плечо его перетягивали полосы ткани, запачканные кровью и какой-то маслянистой жидкостью.
 Агамемнон, широкоплечий и коренастый, напоминал приземистую башню одинаковой ширины от шеи до бедер. Одет он был в раззолоченную кольчугу с серебряными пряжками, на его поясе висел богато украшенный драгоценными камнями меч, а ноги закрывали красивые бронзовые поножи, отделанные серебром на щиколотках. Он тем не менее, казалось, готовился к битве, а не к совещанию со своими главными помощниками, царями и князьями различных ахейских племен.
 Быть может, прекрасно зная ахейцев и их склонность к спорам, он надеялся поразить всех роскошью своего одеяния. Или же не исключал, что с совета придется отправиться прямо в бой. Тридцать два человека сидели вокруг небольшого очага посреди хижины предводителя войска ахейцев. Все союзники Агамемнона и брата его Менелая находились здесь, лишь мирмидонян представлял Патрокл, а не Ахиллес. Я сидел за Одиссеем, расположившимся третьим по правую руку царя, и потому имел возможность хорошо рассмотреть Агамемнона.
 Черты широкого и тяжеловесного с коротким тупым носом и густыми бровями лица великого царя вовсе не казались благородными. Глубоко посаженные глаза смотрели на мир подозрительно и недоверчиво. Волосы и борода царя лишь начинали седеть, их недавно расчесали и только что умастили благовонным маслом, таким пахучим, что даже у меня свербило в ноздрях.
 В левой руке он держал бронзовый скипетр, правая же покоилась на бедре. Единственное правило, которого придерживались на этом безумном собрании, заключалось в том, что право держать речь предоставлялось тому, в чьих руках находился скипетр.
 – Мне дал слово сам Хаттусили, великий царь хеттов. Он обещал, что не станет вмешиваться в нашу войну против Трои, – возмутился Агамемнон. – В письменном виде! – добавил он.
 – Я видел соглашение, – подтвердил его брат Менелай.
 Несколько князьков и царей закивали в знак согласия. Но огромный туповатый Аякс, сидевший на противоположной стороне круга, вновь возмутился:
 – А я вот и многие из нас никогда не видели обещания, присланного царем хеттов.
 Агамемнон по-девичьи вздохнул и обратился к слуге, стоявшему за ним. Тот немедленно отправился в дальний угол хижины, где, образуя нечто вроде кабинета, размещались стол и несколько сундуков.
 Хижина великого царя оказалась просторнее, чем у Ахиллеса, однако не была столь роскошно убрана. На бревенчатых стенах ничего не висело, впрочем, постель Агамемнона покрывали богатые ковры. Более того, трон Агамемнона не имел подножия, царь сидел на одном уровне со всеми нами. Кое-где стены хижины украшали трофеи, захваченные ахейцами во взятых городах. Панцири, украшенные драгоценностями, мечи, длинные копья с блестящими бронзовыми наконечниками, железные и бронзовые треножники, сундуки, в которых могло поместиться много золота и драгоценностей. Великий царь изгнал из хижины женщин и рабов. Присутствовали только цари и князья, собравшиеся на совет, а еще доверенные писцы и слуги.
 Слуга подал царю табличку из обожженной глины, усеянную клинописью, Агамемнон передал ее членам совета. Табличка пошла по кругу, все внимательно разглядывали ее, хотя вряд ли кто-либо мог разобрать текст. И словно в подтверждение моих подозрений, Агамемнон приказал слуге громко прочесть надпись вслух, едва табличка возвратилась ему в руки.
 Документ являлся образцом дипломатической фразеологии. В нем признавался титул Агамемнона. Я заметил, как тот горделиво расправил грудь, услышав это. Великий царь хеттов, смиренно полагавший себя владыкой всех земель Эгейского побережья до древних стен Иерихона, соглашался с тем, что претензии ахейцев к Трое справедливы, и обещал не препятствовать восстановлению справедливости. Конечно, формулировка была более обтекаемой, но смысл оставался достаточно ясным. Любой троянец мог бы заключить из него, что Хаттусили пообещал Агамемнону не помогать Трое.
 – И все же троянцы утверждают, что войско хеттов находится в нескольких днях пути и готово выручить их, – сказал Одиссей.
 – Прости меня, царь Итаки, – сказал старый Нестор, сидевший между Одиссеем и Агамемноном. – Скипетр не у тебя, значит, ты говоришь не в свою очередь.
 Одиссей улыбнулся белобородому старцу.
 – Как и ты, царь Пилосский, – возразил он спокойным голосом.
 – Что они говорят? – закричал один из князьков на другой стороне круга. – Я не слышу их!
 Агамемнон передал скипетр Одиссею, тот встал и повторил свое утверждение громким голосом.
 Аякс взорвался:
 – Откуда мы знаем, что это правда?
 Они принялись спорить и обмениваться аргументами и наконец приказали мне слово в слово передать то, что я услышал от троянцев. Я встал и повторил слова Александра и Гектора.
 – Александр сказал? – Менелай сплюнул на утоптанный песчаный пол. – Он царевич лжецов.
 – Но Гектор не отрицал, – проговорил Нестор, поспешно отбирая у меня скипетр. И когда я сел, царь Пилосский поднялся и произнес:
 – Если бы наш вестник узнал об армии хеттов из уст Александра, я бы согласился с царем Менелаем… – И, пользуясь тем, что скипетр оказался в его руках, Нестор пустился в пространные рассуждения. Смысл его речи сводился к тому, что Гектор – человек достойный, и если уж сказал, что войско хеттов приближается к Трое, то так и есть. – Гектору можно верить в отличие от его брата.
 – Но это опасно для всех нас! – завопил Агамемнон со слезами на глазах. – Армия хеттов может уничтожить нас и троянцев одновременно!
 Никто не спорил.
 – Они воевали с египтянами, покорили Аккад и осаждали даже Вавилон! Хаттусили осаждал Милет, и город открыл перед ним ворота, чтобы войско не сокрушило стены.
 Страх холодом пополз по кругу совета, словно ветерок, который, задув свечу, оставляет тебя в темноте.
 Никто не знал, что делать. Все трепетали, словно стадо антилоп перед львами, не зная, куда бежать и где искать спасение.
 Наконец Одиссей вновь потребовал скипетр. Встал и проговорил спокойно:
 – Быть может, Гектор и наш враг – его брат – ошибаются, считая, что хетты помогут им? Что, если войско хеттов явилось сюда по каким-то причинам, не имеющим никакого отношения к нашей войне против Трои?
 Раздались одобрительные возгласы и невнятные возражения.
 – Слишком уж хорошо, чтобы быть правдой, – выделился один голос из хора недовольных.
 – Я предлагаю послать вестника навстречу хеттам и узнать, каковы их намерения. И пусть он возьмет с собой копию соглашения между Хаттусили и нашим великим царем, чтобы предводитель хеттов знал, что царь его обещал не вмешиваться в нашу войну.
 – Ну и что же получится? – Агамемнон простер руки, дернулся и схватился за плечо.
 – Если они скажут, что хотят воевать с нами, мы можем поднимать паруса и отправляться домой, – шумно согласились все.
 Но Одиссей приподнял скипетр, и собравшиеся снова умолкли.
 – Если хетты идут помогать Трое, зачем Гектору завтра нападать на наш лагерь? – сказал он.
 Сидевшие кружком вожди начали озадаченно переглядываться, скрести бороды.
 Одиссей продолжил:
 – Он собирается напасть на нас, как нам известно, но зачем рисковать жизнями своих людей и собственной головой, если армия хеттов готова вступить в бой на его стороне?
 – Ради славы, – возразил Патрокл. – Гектор похож на моего повелителя Ахиллеса и не признает ценностей выше, чем честь и слава.
 Покачав головой, Одиссей возразил:
 – Возможно, но я не уверен в этом. Итак, следует послать вестника, чтобы полководец хеттов узнал о договоре, который связывает их царя с нами. И чтобы вестник выяснил, действительно ли хетты стремятся на помощь Трое.
 Спор затянулся, однако в конце концов все согласились с планом Одиссея. Впрочем, другого выхода не оставалось, разве что немедленно плыть восвояси. Конечно же, вестником выбрали меня.
 Когда совет закончился, я попросил у Одиссея разрешения передать Менелаю весточку от жены.
 Царь Итакийский бросил на меня грустный взгляд, обдумывая возможные последствия моего сообщения. Но, кивнув, подозвал к себе Менелая, уже собиравшегося выходить из хижины Агамемнона.
 – У Ориона новости для тебя от Елены, – проговорил он негромко, чтобы остальные члены совета не услышали.
 – Как она? – спросил царь Спарты, схватив меня за руку, едва мы очутились на берегу.
 Благоразумный Одиссей остался в хижине, а мы с Менелаем сделали еще несколько шагов по песку, прежде чем я заговорил. Симпатичный царь, с густой черной бородой и вьющимися волосами, выглядел намного моложе своего брата, и если лицо Агамемнона казалось тяжелым и грубым, то черты Менелая несли отпечаток силы и благородства. Царь Спартанский был худощав и явно не привык к пирам и возлияниям.
 – Твоя жена приветствует тебя, – сказал я. – И говорит, что охотно возвратится с тобой в Спарту… – Лицо его просветлело. – Но только если ты победишь Трою. Она сказала, что не оставит город в качестве утешительного приза побежденным.
 Менелай глубоко вздохнул и запрокинул голову.
 – Клянусь, – пробормотал он, – Аресом и Посейдоном, клянусь могучим Зевсом, я смогу подняться на высокие стены Трои, я сумею отбить ее у Париса, как бы много крови ни пролилось.
 После встречи с Еленой я понимал его чувства, но в сердце своем ощущал злобное удовлетворение. Я сделал все, чтобы ахейцы продолжали войну. Мира не будет, пока я не захочу его.
 А потом я вспомнил об армии хеттов, которая подступала к Трое, и о том, что мне придется отыскать ее и остановить.

 13

 Политоса я прихватил с собой. Мы дождались темноты, а потом направились к южной оконечности лагеря, где широкий Скамандр огибал наш правый фланг и войско троянцев, стоявшее на равнине.
 Одиссей позаботился, чтобы нам предоставили хрупкую тростниковую лодочку. Я греб, борясь с сильным течением реки, а Политос правил. Я всерьез подумывал, не потонет ли хлипкое суденышко прежде, чем мы достигнем далекого берега. Но все обошлось.
 Ночь выдалась темной, луна еще не взошла. С моря наплывали клочья тумана.
 – Замечательная ночь для демонов и призраков, – шепнул Политос.
 Но я смотрел на противоположный берег, на котором мерцали костры троянцев.
 – Забудь о нечисти, – посоветовал я. – Бойся лазутчиков и фуражиров троянцев.
 На моем поясе висел новый меч, темно-синий плащ окутывал плечи. Политос взял с собой лишь небольшой охотничий нож, он – по собственному признанию – не владел оружием. Спутник мой также облачился в плащ, спасавший его от ночной прохлады, прихватил с собой мешочек с сушеным мясом и хлебом и кожаный бурдючок с вином. Мою левую руку стягивала медная полоска, на которую нанесли копию соглашения между великим царем хеттов и Агамемноном. Она напоминала обычный браслет, однако ее покрывали клинописные знаки. Стоило прокатить его по куску мокрой глины, и на ней отпечатается договор.
 Все самые темные ночные часы мы шли вдоль берега реки, углубляясь в Илионскую равнину и оставляя позади Трою. Ветки цеплялись за наши плащи, мешая идти. Мы старались передвигаться незаметно, но нередко нам приходилось прорубаться сквозь густые ветви. И когда луна показалась над далекими горами, мы уже поднимались по ровному склону к подножию холмов. Я различал впереди безмолвные могучие дубы и клены, березы и лиственницы, серебрившиеся в лунном свете. Выше по склону темнели сосны и ели. Кусты поредели, и мы пошли быстрее.
 Политос тяжело дышал, но старался не отставать. Когда мы углубились в чащобу, над головой моей, словно окликая нас, прокричала сова.
 – Афина приветствует нас, – выдохнул Политос.
 – Что?
 Он схватил меня за плечо. Я остановился и оглянулся. Он согнулся и, опершись руками на узловатый ствол, попытался отдышаться.
 – Не надо… к лесным демонам, – с трудом вымолвил он. – Тебе хватит собственного демона… который внутри.
 Я почувствовал укол совести.
 – Извини, – попросил я. – Я забыл, что ты не можешь быстро идти.
 – Разреши мне… отдохнуть здесь?
 – Да.
 Он сбросил мешок с плеча и рухнул на покрытую мхом землю. Я полной грудью вдыхал свежий горный воздух, напоенный колючим запахом сосновых игл.
 – Так что ты сказал об Афине? – поинтересовался я, опускаясь возле него на колени.
 Политос неопределенно повел рукой:
 – Сова… птица Афины. Крик ее означает, что Богиня приветствует нас под пологом леса, теперь мы под ее защитой.
 Я стиснул зубы:
 – Нет. Афина не может теперь защитить даже себя. Она мертва.
 И во тьме увидел, как округлились его глаза.
 – Что ты говоришь? Это богохульство!
 Я пожал плечами и опустился на корточки.
 – Орион, – уверенно проговорил Политос, приподнимаясь на локте. – Боги не умирают. Они бессмертны!
 – Афина мертва, – сказал я, ощущая скорбь всем своим существом.
 – Но ты служишь ей!
 – Я служу ее памяти. И живу, чтобы отомстить ее убийце.
 Он недоверчиво покачал головой:
 – Это невозможно, Орион: боги и богини не умирают никогда. О подобном не помнит ни один смертный. Афина жива, пока ты поклоняешься ей и служишь.
 – Быть может, и так, – вымолвил я, чтобы успокоить его и рассеять страхи. – Наверное, ты прав.
 Мы вздремнули несколько часов, закутавшись в плащи. Я боялся закрыть глаза и лежал, прислушиваясь к ровному шуму ночного леса, мягкому шелесту деревьев, обдуваемых холодным ветром, стрекотанию насекомых, редким крикам сов.
 «Афина мертва, – сказал я себе. – Она умерла на моих руках. И за это я убью Золотого бога».
 Луна сияла сквозь покачивавшиеся ветви деревьев.
 «Артемида, сестра Аполлона, – спрашивал я мысленно, – примешь ли ты сторону своего брата в борьбе против меня? Или выступишь против него? Будут ли боги биться со мной, или мне удастся найти среди них союзников, чтобы отомстить Золотому богу?»
 Кажется, я снова заснул, потому что мне приснилась Афина, высокая и стройная, в сверкающем серебристом одеянии, ее длинные волосы отливали полированным черным деревом, а прекрасные серые глаза серьезно глядели на меня.
 – Это сейчас ты один, Орион, – сказала она, – но рядом с тобой есть и союзники. Твоя задача отыскать их и повести к своей цели.
 Я потянулся к ней и обнаружил, что сижу на покрытой мхом земле, а первые косые лучи солнца бросают на траву золотистые пятна. Птицы щебетом встречали новый день.
 Политоса даже не потребовалось будить. Мы поели холодного мяса, запили теплым вином, а потом вновь отправились в путь. Теперь мы повернули на север к главной дороге, уводившей от Трои в глубь суши. Мы одолели две гряды поросших лесом холмов и, когда достигли гребня третьего, увидели перед собой широкую долину, состоявшую, словно лоскутное одеяло, из обработанных полей. Посередине плавно извивалась река, а на берегах теснились крохотные деревеньки.
 Уродливый столб черного дыма поднимался над одной из них.
 – Там будем искать войско хеттов.
 Мы поспешили вниз, сперва пробираясь между деревьями, а потом по полям, в высокой по грудь пшенице, словно потерпевшие кораблекрушение мореходы по золотистому морю, приближаясь к неведомому берегу.
 – А зачем союзникам Трои сжигать деревни троянцев? – спросил Политос.
 Я не знал, что ответить ему, и с преувеличенным вниманием принялся рассматривать дымный столб над жалкой кучкой горящих хижин. Теперь я видел там повозки и лошадей, людей в панцирях, поблескивавших на солнце. Мы добрались до края поля. Политос потянул меня за плащ:
 – Быть может, лучше залечь и выяснить, что происходит?
 – На это нет времени, – проговорил я. – Что, если Гектор уже напал на лагерь? Если перед нами войско хеттов, мы должны выяснить их планы.
 Я поспешил вперед и оставил позади возделанное поле. Теперь я отчетливо видел воинов-хеттов: светловолосые и высокие, они были одеты и вооружены лучше ахейцев: в кожаных доспехах с металлическими чешуйками и шлемах из полированного черного железа. Их длинные мечи, выкованные из железа, а не из бронзы, оставались в ножнах. Небольшие квадратные щиты воины закинули за спины, поскольку никакой опасности не ожидали.
 Шестеро дюжих хеттов выгоняли из хижины хозяина, его жену и двух девушек – дочерей. Селяне трепетали от ужаса, точно кролики, попавшие в силки. Упав на колени, земледельцы с мольбой протягивали руки к безжалостным грабителям. Один из воинов забросил факел на крытую соломой крышу, остальные, обнажив мечи, с жестокими улыбками окружили плачущее и умоляющее семейство.
 – Прекратите! – завопил я, бросаясь вперед. Позади послышался шелест… Политос прятался среди колосьев.
 Солдаты обернулись на мой крик.
 – Проклятье, кто тут еще? – закричал их предводитель.
 – Я вестник великого царя Агамемнона, – проговорил я, делая шаг в его сторону.
 Стройный и крепкий воин оказался чуть ниже меня, его лицо и руки покрывали многочисленные шрамы. Жестокое и свирепое лицо напоминало профиль ловчего сокола: подозрительные глаза, крючковатый нос. Его рука сжимала меч. Свой я оставил в ножнах.
 – Что это еще за великий царь… Скажи мне во имя девяти повелителей Земли… Агам… Как там дальше?
 Я поднял левую руку:
 – Я принес договор о дружбе и мире с Агамемноном, подписанный твоим великим царем.
 Воин-хетт кисло улыбнулся.
 – Говоришь, мир и дружба, так? – Он плюнул на землю передо мной. – Вот чего стоят твой мир и дружба. – И приказал пятерым своим подчиненным: – Перережьте горло мужику, женщин возьмите, а с этим я сам справлюсь.
 Реакции моего тела мгновенно ускорились, все чувства обострились. Я видел, как медленно пульсирует жилка на его шее, как раз под ухом; слышал легкий свист железного клинка, вспоровшего воздух.
 За спиной предводителя один из воинов схватил стоявшего на коленях земледельца за волосы и запрокинул назад его голову, открывая горло. Жена и дочери, разом охнув, готовы были разразиться воплями.
 Я легко увернулся от опускавшегося клинка и набросился на воина, который приготовился убить земледельца. Прыгнув, я повалил его, распрямился и ногой пнул хетта в голову. Потеряв сознание, тот откинулся навзничь.
 Все произошло невероятно быстро, я действовал автоматически, бессознательно и успел разоружить тех двух воинов, которые оказались возле меня прежде, чем их спутники сумели просто пошевелиться. А когда они начали двигаться – замедленно, словно преодолевая безграничное сопротивление воздуха, – я угадывал их намерения по выражению глаз, по напряжению бицепсов. Одному я влепил кулаком в солнечное сплетение, а левой рукой раздробил челюсть другому.
 Я остановился перед коленопреклоненной семьей. Пятеро хеттов валялись позади меня, а их предводитель замер, не выпуская меча из правой руки, с раскрытым ртом и выпученными глазами. На лице его не было страха, в изумлении он словно забыл о дыхании.
 Мгновение мы стояли лицом к лицу, готовые к битве. А потом с ревом и проклятиями он занес меч, намереваясь одним ударом расправиться со мной.
 Но задача оказалась для него невыполнимой. Я увидел острие уже напротив своей груди и успел шагнуть в сторону. И когда меч пролетел мимо моего бока, я, чуть повернувшись, ухватил его рукоять. Когда я вновь обернулся к воину-хетту, его меч уже сжимала моя рука.
 Хетт словно врос в землю. Не сомневаюсь – он пустился бы наутек, если бы только мог передвигаться. Потрясение буквально пригвоздило его к месту.
 – Собери отряд и отведи меня к своему господину, – проговорил я, делая ему знак мечом.
 – Ты… – Он не смел взглянуть мне в лицо. – Ты не человек. Должно быть, ты – бог.
 – Он служит Афине! – Кривя в ухмылке беззубый рот, из-за моей спины возник Политос, выбравшийся из укрытия. – Никто не может противостоять Ориону, слуге богини-воительницы.
 Я протянул воину его оружие:
 – Как тебя зовут?
 – Лукка, – ответил он и только с третьей попытки сумел опустить меч в ножны, настолько тряслись его руки.
 – Лукка, у меня нет вражды ни к тебе, ни к кому-либо из хеттов. Отведи меня к полководцу: у меня есть для него новость.
 Лукка выглядел донельзя потрясенным. Он собрал своих изувеченных людей: одного с разбитой челюстью, остальных еще не пришедших в себя после моих ударов. Земледелец и его семейство на четвереньках подобрались ко мне и упали к ногам. Я грубо поднял мужчину за плечи и велел женщинам встать.
 – Пусть хранят тебя боги! Да исполнят они все твои желания! – проговорил поселянин.
 Жена и дочери склонили головы, не смея поднять глаза от земли, но я видел слезы, которые текли по их щекам.
 Горло перехватило. «Пусть боги хранят меня!» В невежестве своем он полагал, что боги действительно заботятся о людях, что их можно тронуть молитвой или приношением. Что бы сказал этот простак, зная, каковы они на самом деле? И все же, поглядев в наполнившиеся слезами глаза, я не решился избавить его от иллюзий: пусть не страдает понапрасну.
 – Да хранят боги тебя самого, земледелец! Ты извлекаешь жизнь из чрева матери-земли… Это призвание благороднее, чем войны и убийства.
 Поблагодарив меня, они бросились к хижине и принялись сбивать пламя. Следом за Луккой и его отрядом я шел по горевшей деревне в поисках военачальника хеттов. Политос шел возле меня, воспроизводя – удар за ударом – все, что случилось, запоминая подробности, чтобы суметь рассказать об этом.
 Я уже понял, что отряд слишком мал, чтобы назвать его армией хеттов, но других здесь не было, вдалеке тоже, – мы с Политосом видели с холма. Неужели это и есть войско, от которого Гектор и Александр ждут помощи?
 Если сюда пришли союзники троянцев, зачем им жечь деревню своих друзей? По деревенской площади – простой поляне посреди жалких домишек, сложенных из сырцового кирпича, – солдаты вереницей тянулись к фургонам и повозкам. Командир хеттов стоял на одной из колесниц, разделяя добычу между офицерами и воинами. Пришельцы забирали жалкий скарб обитателей деревеньки. Они грузили на колесницу двуручные кувшины с вином, цыплят, кудахтавших и бивших крыльями, глиняные лампы, даже сапоги. Поселок оказался небогатый.
 Поодаль раздавались крики и плач женщин. Солдаты не собирались брать пленниц с собой, их отводили в сторону, насиловали, а потом оставляли жаловаться на судьбу. Распоряжался грабежом крепкий коротышка, гораздо более похожий на ахейца, чем Лукка и его люди. Его жгучей черноты волосы и густая борода отливали синевой. Всю левую щеку рассекал жуткий белый шрам. Как и остальные воины-хетты, он носил кожаные с металлическими чешуйками доспехи, но более хорошей выработки, а рукоять его меча была инкрустирована костью.
 Лукка остановился на почтительном расстоянии от него, я последовал его примеру, за мной жался Политос. Пятеро воинов, хромая, отошли, чтобы заняться своими синяками и ранами.
 Командир вопросительно взглянул на нас, продолжая делить добычу. Половину воины складывали возле колесницы, другую половину забирали себе. Я ожидал, сложив руки на груди. Запах гари терзал мои ноздри, крики женщин стояли в ушах.
 Наконец поделили последние глиняные горшки и блеявших коз, и командир махнул двум босоногим мужчинам, одетым в грубые куртки, чтобы они забрали его долю добычи и погрузили в ближайший фургон.
 «Рабы, – подумал я. – Да-да. Возможно, и феты».
 Военачальник устало сошел с повозки и пальцем поманил к себе Лукку. Взглянув на меня, он заметил:
 – Судя по всему, перед нами не деревенщина.
 Лукка прижал кулак к своей груди и ответил:
 – Он заявляет, что пришел с вестью от какого-то великого царя, господин.
 Командир окинул меня взглядом:
 – Меня зовут Арца. А тебя?
 – Орион, – ответил я.
 – Ты больше похож на воина, чем на вестника.
 Я тронул браслет на моем левом запястье:
 – Я принес тебе договор великого царя хеттов о мире и дружбе с великим царем ахейцев.
 Арца посмотрел на Лукку, затем обратил глубокие карие глаза на меня:
 – Великого царя хеттов? Тогда твоя весть не стоит той глины, на которой написана: у хеттов больше нет великого царя. Вообще нет царя. Старый Хаттусили умер. А великая крепость Хаттусас пылала, когда я в последний раз видел ее.
 Политос охнул:
 – Значит, царство хеттов пало?
 – Вельможи Хаттусаса воюют друг с другом, – отвечал Арца. – Сын Хаттусили, наверно, погиб, но пока это только слухи.
 – Тогда что вы здесь делаете? – спросил я.
 Он фыркнул:
 – Поддерживаем свою жизнь, вестник… Насколько возможно. Собираем дань с этой земли и отбиваем нападения мародеров, которые пытаются отнять у нас наше добро.
 Я оглядел деревню. Грязный черный дым все еще пятнал чистое небо. Вокруг трупов, устилавших землю, роились полчища мух.
 – А сами вы кто?.. Та же шайка мародеров, – ответил я.
 Глаза Арцы сузились.
 – Жестокие слова говоришь… вестник, – с насмешкой он подчеркнул последнее слово.
 Но я в своих мыслях уже несся далеко вперед:
 – Не хочешь ли поступить на службу к великому царю ахейцев?
 Он расхохотался:
 – Зачем мне служить царю каких-то там варваров? Мне хватит своего отряда! Мы идем куда захотим, берем что захотим.
 – Могучие воины, – фыркнул я пренебрежительно. – Сжигаете деревни, насилуете беспомощных женщин. Доблестные деяния.
 Уголком глаза я увидел, как побледнел Лукка, отступая от меня на полшага. Я почувствовал, что и Политос тоже попятился.
 Арца положил руку на инкрустированный слоновой костью эфес меча.
 – Ты похож на солдата, – резко сказал он. – Быть может, тебе захотелось защитить то, что осталось от этой деревни?
 Лукка вмешался:
 – Господин, я обязан предупредить тебя. Такого бойца, как этот человек, я не видел никогда. Он служит Афине и…
 – Богине-шлюхе? – расхохотался Арца. – Той самой, о которой твердят, что она, мол, девственница? Я поклоняюсь Тару, богу бури и молнии. Уж он-то запросто уложит твою хилую богиньку! Если она посмеет выступить против Тару – девой не останется!
 Он пытался раздразнить меня, чтобы я вступил в схватку. Я покачал головой и отвернулся.
 – Лукка, – громко проговорил он. – Вспори этому трусу брюхо.
 Прежде чем застывший в нерешительности Лукка сумел ответить, я развернулся и, встав перед Арцей, ответил:
 – Попробуй сделать это сам, победитель женщин.
 Широко ухмыляясь, он извлек меч из заношенных ножен:
 – С удовольствием, вестник.
 Я тоже достал свой меч, и Арца снова расхохотался:
 – Бронзовый! Безмозглый дурак, я надвое разрублю твою жалкую игрушку железным клинком.
 Выставив меч, он шагнул мне навстречу. Движения мои вновь сделались молниеносными. Мир вокруг застыл, как бы во сне. Я видел, как медленно вздымается и опадает грудь хетта. Видел, как медленно выступают капли пота на его лице и, сливаясь, катятся по щеке. Лукка стоял словно истукан, не зная, останавливать своего начальника или же помогать ему. Политос застыл с вытаращенными глазами и приоткрытым ртом.
 Арца сделал несколько шагов вперед и вернулся назад к колеснице, не отводя от меня глаз, потянулся левой рукой и извлек из груды добычи щит. Я оставался на месте и позволил ему взять щит в руку. Он вновь ухмыльнулся и, заметив, что я стою на месте и не нападаю, схватил железный шлем, отполированный до блеска, и надвинул его на голову. Шрам в точности повторял очертания одного из железных выступов, защищавших лицо.
 Этот живущий войной солдат, конечно же, воспользуется любым преимуществом, которое я предоставлю ему. Сам я не горел желанием непременно убить его. Но, должно быть, Арца полагал, что уважать может только того, кто победил его в битве. Я был более чем готов к ней.
 Слегка пригибаясь, он уверенно шагнул вперед, поглядывая на меня сквозь узкую щель между козырьком шлема и краем щита, на котором посреди натянутой шкуры красовалась грубо намалеванная молния.
 Я выжидал, наблюдая. Щит закрывал большую часть согнутого тела хетта, и я не мог наблюдать за его движениями. И все же я ждал.
 Он сделал выпад, целясь щитом в мое лицо, и одновременно направил меч мне в живот.
 Я отразил удар воина бронзовым клинком, а затем попал в металлический край щита, отчего меч мой переломился. С восторженным воплем Арца отшвырнул разбитый щит и бросился на меня. Я мог легко вспороть ему брюхо иззубренным обломком клинка, но вместо этого отступил и левой рукой остановил занесенное над моей головой оружие, затем коротко ударил хетта в лоб рукоятью моего обломившегося меча. Арца упал на колени и затряс головой. На полированной поверхности шлема появилась вмятина.
 Предводитель хеттов поднялся на ноги и вновь атаковал меня. Я отбросил обломок меча и, остановив занесенную для удара руку, вырвал из нее оружие, которое немедленно отбросил в сторону.
 С яростным воплем он сорвал кинжал с пояса и вновь набросился на меня. Я отступал с пустыми руками.
 – Я не хочу убивать тебя, – проговорил я.
 Он пригнулся и подобрал свой меч с земли. Нас окружала целая дюжина воинов, замеревших с раскрытыми ртами.
 – Все равно я убью тебя, вестник, невзирая на твои фокусы, – рыкнул Арца и опять подскочил ко мне с мечом и кинжалом, изрыгая страшные ругательства.
 Я легко уклонился, гадая, сколько же еще продлится эта игра.
 – Защищайся! – завопил он.
 – Без оружия-то? – улыбаясь, поинтересовался я.
 Он снова рванулся вперед. На этот раз я не стал увертываться, нырнул ему в ноги и повалил наземь.
 Арца поднялся, злобно оскалившись:
 – Я убью тебя.
 – Не сумеешь, – ответил я.
 – Убью. Эй, люди, хватайте его!
 Солдаты медлили, и этого мгновения хватило мне, чтобы решить: если я не уничтожу эту разъяренную тварь, Арца прикажет им убить меня.
 И пока они раздумывали, я подобрал обломок своего бронзового меча и направился к предводителю хеттов. Со злобной ухмылкой он взмахнул мечом, держа наготове кинжал, чтобы пронзить меня, если я попытаюсь отразить удар. Но я просто шагнул в сторону и вогнал обломок, оставшийся от клинка, в его грудь.
 На лице воина отразилось недоумение, рот открылся, и хлынула кровь. Несколько секунд я удерживал тело, потом вырвал обломок из груди врага, и Арца упал на пыльную землю, не выпуская из рук ставшие бесполезными меч и кинжал.
 Я взглянул на Лукку. Тот перевел взгляд со своего упавшего начальника на меня… Одно только слово – и весь отряд набросится на меня, но я сумел его опередить и крикнул воинам:
 – Этот человек вел вас к маленьким победам над жалкими деревушками. Кто хочет пойти за мной, чтобы поучаствовать в грабеже огромного города, в котором полным-полно золота? Кто пойдет за мной к стенам Трои?
 Подняв руки, они завопили. Все сразу.

 14

 Хеттов оказалось сорок два. Я повел отряд назад через Скамандр к берегу, на котором должны были стоять ахейцы, если их войско еще не уничтожил Гектор со своими троянцами.
 Лукка принял как должное, что я возглавил отряд. Его хищное лицо оставалось бесстрастным, но в темных глазах хетта виделся трепет и восхищение моим умением драться. Остальные реагировали точно так же. Никто не испытывал большой симпатии к убитому Арце. Он командовал отрядом, когда разразилась гражданская война, и хетты разделились на партии. Как бывает повсюду, профессиональные воины последовали за своим командиром, хотя и не любили его. И пока он удерживал их вместе, обеспечивая их жизнь грабежом, все подчинялись его ничтожной тирании и мирились с вздорным нравом.
 – Мы жили как псы, – сказал мне Лукка, когда мы поднимались на заросший лесом гребень, разделявший дорогу и реку. – И каждый из нас поднимал руку на другого. В стране хеттов не стало порядка с тех пор, как умер царь, а его сына изгнали вельможи. А теперь они дерутся за власть, а армия распалась на тысячу маленьких отрядов вроде нашего – не знающих дисциплины и чести… Нам не на что жить, поэтому-то и приходится грабить поселян.
 – Когда мы вернемся в лагерь ахейцев, – посулил я, – царь Одиссей охотно примет вас в свое войско.
 – Мы согласны, если командовать будешь ты, – проговорил Лукка.
 Я взглянул на него. Он говорил совершенно серьезно и явно не сомневался в том, что человек, способный убить Арца, должен командовать отрядом.
 – Да, – согласился я. – Под моим началом.
 Он по-волчьи оскалил зубы:
 – Там полно золота, это я знаю. Нам доводилось сопровождать караван с данью из Трои в Хаттусас. Из нее везли много золота.
 Так шли мы к равнине Илиона. Теперь я стал предводителем отряда профессиональных воинов, мечтавших добраться до золота Трои. Армии, которую ждал Гектор, более не существовало. Помочь троянцам было некому, войско хеттов распалось на тысячи банд мародеров, занятых лишь грабежом и разбоем.
 Лукка сразу же сделался моим помощником, он-то знал своих людей куда лучше меня. Ко мне он относился, пожалуй, почти с таким же уважением, как к богу. Я чувствовал себя неловко, но в данном случае это было полезно. Сильный и умелый воин, немногословный, от пронзительных глаз которого ничего не могло укрыться, пользовался у своих людей абсолютным уважением. Мы заночевали в том самом лесу, где вместе с Политосом накануне провели ночь. Я распростерся на земле, положив с одного бока меч, с другого кинжал, и пожелал вступить в контакт с богами. «Нет, не с богами», – напомнил я себе самому. Пусть они и творцы наши, но не боги.
 Я закрыл глаза и собрал воедино всю свою волю, стремясь увидеть их снова, завязать разговор. Но я лишь перенапряг мышцы, отчего спина и шея начали болеть, и большую часть ночи я не мог уснуть.
 На следующее утро мы обнаружили брод и, перебравшись через реку, направились к морю.
 Уже далеко за полдень мы увидели над холмом могучие стены Трои. Шатры троянцев исчезли с равнины. Все истоптанное поле между лагерем ахейцев и стенами Трои усеивали разбитые колесницы, остатки шатров. Под палящими лучами солнца облаченные в черное женщины и полуобнаженные рабы медленно и скорбно ходили от тела к телу среди сотен раздетых трупов. В воздухе настойчиво кружили коршуны. Повсюду лежали трупы людей и животных.
 «Свирепая битва», – подумал я.
 Но корабли ахейцев, как и прежде, стояли вдоль берега, и их черные корпуса остались невредимы, огонь не тронул ни один из них. Итак, Агамемнон, Одиссей и все остальные сдержали натиск Гектора.
 Политос смотрел на поле битвы затуманенными от слез глазами. Лукка и другие воины-хетты озирали следы побоища со спокойствием профессионалов.
 – Вот и Троя, – сказал Лукка, показывая на противоположный берег.
 – Да, – согласился я.
 Он оценивающе смотрел на высокие стены, которые не так-то легко и одолеть.
 – А реально ли это вообще? – Лукка мрачно усмехнулся. – Впрочем, если пали даже великие стены Хаттусаса, можно взять и этот город.
 Мы подождали в тени прибрежных деревьев, пока Политос вместе с одним из воинов-хеттов, выловив из реки маленькую камышовую лодочку, поплыли в ней к лагерю ахейцев. Я приказал Политосу донести обо всем только Одиссею.
 Прошел час… За ним другой. Море тихо блестело под солнцем, полдень выдался спокойный и жаркий. Наконец от берега в нашу сторону плавно скользнула галера, украшенная головой дельфина; весла ее ритмично вздымались. По грудь зайдя в прохладную воду, мы поднялись на военный корабль итакийцев.
 Лукка настоял, чтобы я поднимался первым, а сам пошел замыкающим.
 Политос стоял в носовой части судна. Протянув худые руки, он помог мне подняться на борт. Его бородатое лицо было угрюмо.
 – Какие новости? – спросил я.
 – Вчера произошла великая битва, – проговорил он.
 – Вижу.
 Он взял меня за локоть и отвел на корму, подальше от гребцов.
 – Гектор и его братья прорвали оборону и ворвались в лагерь. Но и тогда Ахиллес отказался биться. Надев золотой панцирь своего господина, Патрокл повел мирмидонян в бой, и они отогнали ошеломленных троянцев из лагеря к самым стенам Трои.
 – Наверное, решили, что Ахиллес действительно вышел на бой, – пробормотал я.
 – Может, и так. Бог наполнил Патрокла боевой яростью. Все в лагере ахейцев считали, что он слишком нежен для того, чтобы быть ратником, но он прогнал троянцев к своим воротам и сразил не одну дюжину их воинов собственноручно.
 Я прищурился, услышав про «дюжину». Война порождает массу легенд; а здесь, похоже, мифотворчество началось уже через сутки после боя.
 – Но потом Боги обернулись против Патрокла, – со скорбью в голосе промолвил старый сказитель. – Гектор пронзил его своим копьем и снял золотые доспехи Ахиллеса с мертвеца.
 Я ощутил, как мое лицо окаменело.
 «Боги играют в свои игры, – подумал я. – Они подарили Патроклу мгновение славы и тут же потребовали плату за нее».
 – И теперь Ахиллес рыдает и посыпает голову пеплом. Он клянется отомстить и Гектору, и всей Трое.
 – Значит, он примет бой, – решил я, гадая, не подстроил ли это кто-нибудь из тех, кто противостоял Золотому богу; не они ли послали Патрокла на смерть, чтобы вернуть Ахиллеса на поле брани?
 – Завтра утром, – сообщил мне Политос, – Ахиллес сойдется в единоборстве с Гектором. Так договорились через парламентеров, до этого битвы не будет.
 Итак, поединок. Опытный боец Гектор, сохраняющий хладнокровие даже во время схватки. Ахиллес, вне сомнения, быстрее, хотя и меньше ростом; движет же им та самая ярость, что посылает людей на самые невероятные подвиги. Лишь один из них уйдет живым с поля боя. Я знал это.
 Когда наше судно приблизилось к берегу, я услышал плач и причитания, доносившиеся из стана мирмидонян. Я знал, что этого требует этикет и Ахиллес приказал рыдать своим женщинам. Но с женскими голосами сплетались мужские, барабан отбивал медленный и скорбный ритм. В том конце лагеря пылал громадный костер, взметавший к небу дымные клубы черной сажи.
 – Ахиллес оплакивает друга, – проговорил Политос.
 Однако я видел, что его слегка смутили подобные излишества в проявлении скорби.
 Но, невзирая на траур в стане мирмидонян, в лагере ахейцев царило оживление: все ждали поединка между Ахиллесом и Гектором едва ли не с радостью. Мужчины бились об заклад, прикидывали шансы, смеялись, шутили, словно предстоящая схватка не окончится кровью и смертью. В конце концов я понял, что они пытаются заглушить ощущаемый всеми ужас. Тем временем мирмидоняне скорбели, и от их стенаний по коже ползли мурашки. До меня дошло: все надеялись, что битва между двумя героями решит исход войны. И кто бы ни пал – война закончится и все смогут вернуться домой.
 Одиссей встречал войско хеттов на берегу. Лукка провел перед ним свой отряд, выстроив по двое, а я стоял рядом с царем, и бой погребального барабана и вопли плакальщиков подобно холодной руке смерти простирались над нами.
 Царь Итакийский старался не обращать внимания на шум. Он улыбнулся мне:
 – Орион, ты вернулся с собственным войском?
 – Господин мой, Одиссей, – отвечал я, – как и сам я, люди эти стремятся служить тебе. Перед тобой опытные воины, они будут полезны.
 Он кивнул, пристально разглядывая отряд:
 – Я приму их, Орион, но сперва следует переговорить с Агамемноном. Не стоит пробуждать зависти или опасений в сердце великого царя.
 – Изволь, – согласился я.
 Политические тонкости ахейцев Одиссей знал гораздо лучше меня. Не зря его прозвали Хитроумным. Я объяснил ему, что нет более армии хеттов, которая могла бы выручить Трою, рассказал, что, по словам Арцы и Лукки, старый великий царь хеттов скончался и царство хеттов теперь терзает гражданская война.
 Задумчиво поглаживая бороду, Одиссей пробормотал:
 – Я подумал, что великий царь хеттов теряет власть, уже когда он позволил Агамемнону войной разрешить свою ссору с Приамом. Прежде хетты всегда защищали Трою и выступали против любого, кто угрожал ей.
 Я приглядел, чтобы моих воинов-хеттов накормили, разместили в шатрах и выдали им одеяла. Они обособленно уселись вокруг собственного костра. Итакийцы и остальные ахейцы смотрели на хеттов с трепетом. Они оценили одинаковые доспехи и тщательную выработку кожаного снаряжения. Ведь среди самих ахейцев невозможно было найти двух воинов, одетых или вооруженных одинаково. Так что видеть целый отряд из более чем сорока человек, имеющих столь схожее снаряжение, им еще не приходилось.
 К моему удивлению, железные мечи хеттов не произвели впечатления на ахейцев… Даже не заинтересовали их. Я взял клинок, прежде принадлежавший Арце, поскольку успел убедиться в том, что железный клинок превосходит бронзовый.
 Солнце уже садилось, превращая воды моря в темно-красное вино, когда Лукка подошел ко мне. В стороне от людей я ужинал с Политосом. Хетт остановился у очага, нервно теребя завязки куртки, лицо его хмурилось. Я решил, что вопли мирмидонян проняли и его.
 – Господин мой, Орион, – начал он. – Не могу ли я поговорить с тобой откровенно?
 – Конечно, Лукка, говори все начистоту. Я не хочу, чтобы ты таил от меня свои мысли, не хочу, чтобы между нами пролегла тень непонимания.
 Он облегченно вздохнул:
 – Благодарю тебя, господин.
 – Ну так что же?
 – Господин… Разве это осада? – Он почти негодовал. – Войско заперлось в лагере, воины пьют и едят, а горожане открыли ворота и выходят за едой и хворостом. Где машины у стен города, где тараны возле ворот? Странная какая-то осада!
 Я улыбнулся. Гибель Патрокла ничуть не взволновала его. Но потуги любителей раздражали профессионала.
 – Лукка, – сказал я. – Ахейцы не умеют воевать. Завтра утром на наших глазах два воина съедутся биться на колесницах, и исход поединка может решить судьбу всей войны.
 Он покачал головой:
 – Едва ли. Троянцы не позволят варварам войти в город… сколько бы героев ни пало у стен его.
 – Наверное, ты прав, – согласился я.
 – Погляди-ка сюда. – Он указал на город на холме, утопавший в красно-золотистом сиянии заходившего солнца. – Видишь участок стены, который ниже, чем все остальные?
 Он показывал на восточную стену города, где, по словам болтуна придворного, укрепления были слабее.
 – Мои люди могут соорудить осадные башни и подкатить их к этому месту так, чтобы воины ахейцев могли сойти прямо на стены с верхнего помоста башни.
 – А не попытаются ли троянцы разрушить башни, когда они приблизятся к стене?
 – Чем? – фыркнул он. – Копьями и стрелами? Пусть даже горящими. Мы укроем башни мокрыми конскими шкурами.
 – А если они сумеют собрать сюда всех своих людей и отбить натиск?
 Он поскреб в густой черной бороде.
 – Такое случается. Но обычно мы нападаем одновременно в двух или трех местах. Лучше заблаговременно заставить их разделить свои силы.
 – Неплохая идея, – одобрил я. – Придется переговорить с Одиссеем. Интересно, как это ахейцам не пришло в голову ничего подобного?
 Лукка скривился:
 – Какие они вояки, мой господин? Пусть их цари и князьки воображают себя великими воителями, на самом деле они просто великие забияки. Мой отряд справится с ахейцами, в пять раз превосходящими нас численностью.
 Мы еще немного поговорили, и он отправился проверять, как устроились на ночь его люди.
 Политос, терпеливо выслушавший весь разговор, поднялся на ноги.
 – Этот муж слишком стремится победить, – заметил он почти гневным шепотом. – Он хочет, чтобы победа сопутствовала ему повсюду, и ничего не желает оставить на волю богов.
 – Люди воюют ради победы, не так ли? – спросил я.
 – Люди бьются ради славы и добычи и чтобы было о чем рассказать своим внукам. Муж идет в бой, чтобы доказать свою смелость, чтобы встретить героя и испытать свою судьбу, а этот хочет воспользоваться хитростью ради победы. – Политос в сердцах сплюнул на песок.
 – Но ведь ты сам ругал воинов ахейцев и троянцев, презрительно называя их кровожадными дурнями, – напомнил я.
 – Так оно и есть! Но они бьются честно, как подобает мужам.
 Я расхохотался:
 – Там, откуда явился я, старик, есть поговорка: в любви и на войне все средства хороши.
 На этот раз Политос лишь что-то буркнул себе под нос, а я встал, отошел от костра и пустился на поиски Одиссея. Обнаружив царя Итаки в сумраке под навесом, я стал рассказывать ему об осадных башнях.
 – Их можно поставить на колеса и подкатить к стенам? – удивился Одиссей, который не слышал ничего подобного прежде.
 – Да, мой господин.
 – Твои хетты умеют возводить такие машины?
 – Да.
 Глаза Одиссея заблестели, будто в них отразилось мерцание медной лампы, стоявшей на рабочем столе. Царь принялся обдумывать варианты. Он рассеянно похлопывал по мохнатой шкуре пса, улегшегося у его ног.
 – Ну что ж, – проговорил наконец Одиссей, – надо посоветоваться с Агамемноном!
 Великий царь дремал, когда нас впустили в его шатер. Агамемнон развалился в походном кресле, сжимая в правой руке усыпанный драгоценными камнями кубок с вином. Очевидно, рана на его плече затянулась, и он мог уже сгибать локоть. В хижине находились лишь две рабыни, темноглазые и молчаливые, из-под их тонких накидок выглядывали обнаженные руки и ноги.
 Одиссей сел лицом к великому царю. Я уселся на корточках у его ног. Нам предложили вина. Оно пахло медом и ячменем.
 – Движущаяся башня? – засомневался Агамемнон, когда Одиссей два раза повторил объяснение. – Невозможно сдвинуть каменную башню…
 – Мы сделаем ее из дерева, сын Атрея, и покроем шкурами для защиты.
 Агамемнон посмотрел на меня мутными глазами, уронив подбородок на широкую грудь. Лампы отбрасывали длинные тени, и его лицо с тяжелыми бровями казалось зловещим и даже грозным.
 – Пришлось отдать пленницу Брисеиду наглому щенку, – буркнул он. – И целое состояние в придачу. Несмотря на то что его обожаемый Патрокл убит рукой Гектора, этот гаденыш отказался вступать в битву, пока ему не возместят нанесенный… якобы несправедливо, ущерб. – Пренебрежение, вложенное в последние слова, материализовавшись, могло бы ободрать кожу.
 – Сын Атрея, – успокаивал его Одиссей, – если план мой сработает, мы захватим наконец Трою и добудем столько богатств, что хватит даже придире Ахиллесу.
 Агамемнон ничего не сказал. Он слегка шевельнул кубком, и один из рабов поспешил наполнить все чаши. Одиссей держал в руках золотой кубок, как и великий царь. Мне дали деревянный.
 – Еще три недели, – проговорил Агамемнон и припал к кубку, проливая вино на уже запятнанную тунику. – Мне нужно еще три недели.
 – Господин?
 Агамемнон выронил кубок на покрытый коврами земляной пол и наклонился, лукаво улыбаясь:
 – Через три недели мои корабли повезут зерно из моря Черных вод через Геллеспонт в Микены. И ни Приам, ни Гектор не сумеют остановить их.
 Одиссей только охнул. Тут я понял, что Агамемнон далеко не дурак. Если царь не мог захватить Трою, то ничто не мешало ему провести свои корабли через проливы и подождать, пока они не вернутся нагруженные зерном, прежде чем снять осаду. И если ахейцам придется оставить стены Трои, Агамемнон запасет на год зерна в амбарах родных Микен. А потом либо воспользуется им сам, либо продаст соседям, если это окажется выгоднее.
 Одиссею дали здесь прозвище хитроумного, но я понял, что итакиец попросту осторожничал, заранее рассчитывая все варианты, прежде чем сделать ход. Однако по-настоящему лукав был не он, а Агамемнон… изворотливый, эгоистичный и жадный.
 Быстро оправившись от изумления, Одиссей проговорил:
 – Но сейчас нам представилась возможность полностью разрушить Трою… Не только ограбить город, увести женщин, но и оставить за собой право плавать через Геллеспонт, пока ты будешь властвовать.
 Агамемнон откинулся в кресле.
 – Хорошая мысль, сын Лаэрта. Очень хорошая мысль. Я подумаю и созову совет, чтобы все обсудить… Но после завтрашнего поединка.
 Кивнув, Одиссей ответил:
 – Да, после того как мы увидим, останется ли Ахиллес среди нас или же умрет от копья Гектора.
 Агамемнон широко улыбнулся.

 15

 В ту ночь я спал хорошо.
 Теперь у меня был собственный шатер, как подобает предводителю отряда. Я рассчитывал, что густое, подслащенное медом вино подействует на меня словно снотворное. Но этого не произошло. Я крутился на своем соломенном ложе и каждый раз, ненадолго забываясь, видел своим внутренним взором лики творцов. Они ссорились, препирались и заключали пари, споря, кто победит в предстоящей схватке.
 А потом я увидел Афину, мою возлюбленную. Безмолвная и одинокая, стояла она вдалеке от беззаботно смеявшихся богов, игравших жизнями людей. Серьезно, без улыбки она смотрела на меня, но не проронила ни звука, словно каменное изваяние. И только пристально вглядывалась в мои глаза, словно пыталась передать какую-то весть.
 – Ты же мертва, – сказал я ей.
 Ответил мне скрипучий голос Политоса:
 – Афина жива, пока ты поклоняешься и служишь ей.
 «Отлично сказано, – подумал я, – но эти слова не позволяют мне заключить ее в свои объятия, ощутить теплоту ее тела и любовь».
 Но я готов был так крепко обнять Золотого бога, чтобы исторгнуть из него жизнь. Так могло случиться – некогда…
 Я вспомнил кое-что еще… Темноволосого грузного гиганта с серой кожей и горящими красным огнем ненависти глазами, которого я преследовал сквозь века и тысячелетия. Ариман! Он как наяву предстал перед моими глазами.
 И вдруг я услышал его скрипучий голос.
 – Ты глуп, – шепнул он. – Ты ищешь силу, а обретешь только слабость.
 Я подумал, что уже проснулся… Мне показалось, что я приподнялся на локте и провел усталой рукой по слипавшимся глазам. Но тут раздался голос Золотого бога, я слышал его столь отчетливо, как если бы он стоял возле меня:
 – Перестань сопротивляться мне, Орион. Если может умереть даже богиня, подумай, как легко мне обречь на окончательную гибель одно из собственных созданий.
 Сквозь складки шатра пробивались золотые лучи, и я вскочил. Схватив меч, я бросился обнаженным наружу. Но увидел, что это всего лишь солнце занимавшегося дня.
 Начиналось утро, ясное и ветреное.
 Поединка между героями ждали все – на равнину вышли оба войска. Отчасти потому, что единоборство всегда перерастало в битву. Впрочем, многие надеялись, что все закончится поединком.
 Я приказал Лукке держать людей подальше от поля боя.
 – Такой бой не для вас, – объявил я. – Незачем рисковать людьми.
 – Тогда мы могли бы начать валить деревья для осадных башен, – предложил он. – Я заметил за рекой подходящие.
 – Давай подождем с этим до окончания поединка, – сказал я. – Находись возле ворот лагеря и будь готов защитить их, если троянцы прорвутся.
 Он поклонился, прижав кулак к груди.
 Наконец все ахейское войско ряд за рядом выстроилось на продутой ветрами равнине перед лагерем. Возле стен города разместились троянцы: колесницы впереди, пехота позади. Безоблачное небо заволокло пылью.
 Я видел флажки на городских стенах и как будто даже заметил золотоволосую Елену на самой высокой из башен Трои.
 Одиссей велел мне находиться по левую руку от его колесницы.
 – Будешь защищать моего возницу, если мы начнем сражаться.
 Он приказал, чтобы мне выдали восьмиугольный щит, защищавший воина от подбородка до пят, который оттягивал левую руку, обнадеживая своей тяжестью: пять слоев бычьей шкуры с бронзовыми нашлепками на прочном деревянном каркасе могли остановить любое оружие – кроме копья, пущенного с мчащейся колесницы.
 Политос находился на верху крепостного вала с рабами и фетами. Напрягая старые глаза, он будет следить за сражением, а потом не даст мне покоя, выспрашивая о том, что я видел сегодня, – так уже случалось.
 «Но все это произойдет, – подумал я, – лишь если мы оба выживем в сегодняшнем бою».
 Итак, я стоял на равнине, продуваемой ветром, прикрывая глаза от солнца, поднявшегося над войском троянцев. Наконец из Скейских ворот появилась колесница, влекомая четверкой дивных белых коней. Вздымая клубы пыли, она покатила в передние ряды войска, на ней ехал горделивый рослый Гектор. Огромный щит и четыре длинных копья возвышались над нею.
 Время шло, и ничего пока не происходило. Среди ахейской пехоты послышался ропот. Я взглянул на Одиссея, тот терпеливо улыбнулся. Ахиллес, подобно заносчивой знаменитости, заставлял всех ждать своего появления. Я подумал, что такой метод может смутить кого угодно, только не Гектора. Этот воин воспользуется предоставленной паузой, чтобы разглядеть каждый камень и кочку на поле. Он не дитя, которого может смутить ожидание.
 Наконец в волнение пришли и ряды ахейцев, раздались приветственные возгласы. Повернувшись, я увидел четверку черных как ночь коней. Фыркая и запрокидывая головы, они мчались через ров по земляной насыпи. Их черные шкуры лоснились, колесницу Ахиллеса украшало черное дерево и слоновая кость, а запасные доспехи – самые лучшие Гектор снял с тела убитого Патрокла – блестели полированным золотом. Шлем с гребнем прикрывал голову, и лица Ахиллеса почти не было видно. И только когда колесница проскочила мимо меня, я увидел, что губы царевича мирмидонян сурово сжаты, а глаза мечут искры.
 Он не остановился ради обычных предварявших битву формальностей. Даже не замедлил бега коней. Его колесничий щелкнул кнутом над ушами вороных, и скакуны изо всех сил рванулись вперед. Потрясая копьем, Ахиллес громко кричал – и его крик отразился эхом от стен Трои:
 – ПАТРОКЛ! ПА… ТРО… КЛ!
 Его колесница катила прямо на Гектора. Возница-троянец тронул с места коней, и благородный воин поднял одно из своих копий.
 Колесницы мчались навстречу друг другу, и герои метнули копья одновременно. Ахиллес попал в щит Гектора, тот пошатнулся и едва не вылетел из колесницы, но восстановил равновесие и потянулся за новым копьем. Посланное твердой рукой, оно пролетело между Ахиллесом и его колесничим и вонзилось в деревянный пол колесницы.
 По коже моей прошел мороз: мирмидонянин даже не поднял своего щита, когда троянец метнул копье в его сторону, и не уклонился, когда наконечник едва не задел его щеку, поросшую молодой бородой. Или собственная жизнь Ахиллеса не волновала, или же в безумии своем он счел себя неуязвимым.
 Колесницы вновь проскочили мимо друг друга, и воители опять метнули копья. Оружие Гектора отскочило от бронзового наплечья панциря Ахиллеса, и снова ахеец даже не шевельнулся, чтобы защититься. Но его копье поразило возницу Гектора прямо в лицо. С жутким криком тот повалился на спину, обеими руками сжимая древко оружия, превратившего его лицо в кровавые клочья.
 Взвыв, ахейцы сделали несколько шагов вперед. Понимая, что нельзя править лошадьми и биться одновременно, троянец легко соскочил с колесницы, прихватив левой рукой два копья. Почуявшие свободу кони понесли колесницу к городским стенам.
 Теперь у Ахиллеса появилось преимущество, и, оказавшись перед Гектором, он принялся кружить вокруг спешившегося воина, пытаясь отыскать уязвимое место. Но троянец крепко держал щит перед собой и постоянно передвигался, не давая противнику прицелиться. Бронзовый шлем, щит и поножи делали его почти неуязвимым.
 Ахиллес метнул другое копье, оно пролетело мимо. Гектор, как казалось, топтался на месте. Но я успел заметить, что каждый раз, поворачиваясь лицом к колеснице Ахиллеса, он делал шаг-другой к рядам своих воинов.
 Мирмидонянин, должно быть, тоже заметил это и выпрыгнул из колесницы. Вздох прокатился по обоим войскам. Герои сходились лицом к лицу пешими… Через несколько мгновений их разделяла только длина копья.
 Рослый Гектор уверенно приближался к невысокому мирмидонянину. Он что-то сказал Ахиллесу, тот сплюнул перед тем, как ответить. Они находились слишком далеко от меня, и я не мог разобрать, какими словами они обменялись. А потом Ахиллес сделал такое, от чего ахейцы буквально застонали. Он отбросил щит, загремевший по земле, и замер перед Гектором с копьем в руках.
 «Глупец, – подумал я, – неужели он действительно считает себя неуязвимым?»
 Сжимая обеими руками копье, Ахиллес стоял лицом к противнику – без щита.
 Выбрав из двух оставшихся копье подлиннее, Гектор отбросил короткое и пошел прямо на противника. Его рост, сила и опыт давали ему преимущество. Он знал это. Невысокий и быстрый Ахиллес словно обезумел. Он даже не попытался отбить выпад копьем или отбежать в сторону. Ахиллес просто нырнул и, пропустив копье Гектора буквально в дюйме от лица, направил собственное в глаза троянца.
 В любом виде рукопашной нельзя атаковать и защищаться одновременно. Удачливый воин может мгновенно переходить от атаки к защите и наоборот. Троянец понимал это и явно намеревался вынудить противника только обороняться. Но тот не желал защищаться и только отбивал выпады Гектора. Смысл происходившего начал доходить до меня: скорость и отвага давали огромные преимущества Ахиллесу. Тяжелый щит лишь мешал бы его маневрам.
 Он отступал перед троянцем, и вскоре я заметил, что мирмидонянин увлекает Гектора ближе и ближе к нашим рядам.
 Пока они оба потели и пыхтели под палящим солнцем, я заметил, что Ахиллес улыбается, словно маленький мальчик, с удовольствием отрывающий крылышки у мухи, как будто он уже вогнал копье в грудь своего врага… Он напоминал безумца, задумавшего коварное убийство. Мне доводилось видеть такую улыбку на лице Золотого бога.
 Гектор понял, что инициатива перешла к противнику. Он изменил тактику, пытаясь активнее действовать копьем, стремясь за счет преимущества в силе заставить соперника опустить оружие и вогнать наконец заостренную бронзу наконечника в незащищенное щитом тело врага.
 Ахиллес сделал выпад, и Гектор опоздал на какую-то долю секунды. Предводителю мирмидонян этого хватило. Подпрыгнув, он обеими руками направил со всей силой копье в Гектора. Наконечник ударил о защищенную бронзой грудь героя, я услышал, как он со скрежетом скользнул по металлу, не пробив его, и соскочил, попав Гектору под подбородок. Удар отбросил троянца назад, но он не упал. И на мгновение оба воина застыли рядом; Ахиллес давил на копье с такой силой, что пальцы, сжимавшие древко, побелели, глаза его пылали ненавистью и жаждой крови, а на губах играла жестокая улыбка. Руки Гектора, не выпуская длинного копья и огромного щита, медленно потянулись вперед, словно он хотел обнять своего убийцу. Конец копья погружался все глубже в его горло, проникая в мозг.
 И вот тело Гектора обмякло и повисло на острие копья противника, который тотчас же вырвал из горла врага свое оружие, и мертвый царевич покатился в пыль.
 – За Патрокла! – вскричал Ахиллес, потрясая окровавленным копьем.
 Ахейцы издали радостный вопль, троянцы же застыли в ужасе.
 Ахиллес отбросил копье, извлек меч из ножен и несколько раз рубанул по шее Гектора, голове которого суждено было стать трофеем.
 Я бежал за колесницей Одиссея, зная: те самые люди, которые надеялись, что схватка между героями покончит с войной, мчатся теперь в битву, не думая ни о чем; подобно леммингам, которые выбрасываются на берег в стремлении к самоубийству, повинуясь таинственному зову безумного инстинкта.
 «Так ты наслаждаешься битвой? – вспомнил я давние слова Золотого бога. – Что ж, я заложил в свои создания страсть убивать».
 Но времени на размышления уже не оставалось. Моя рука сжимала меч, враги бросились на меня, сверкая налитыми кровью, сулящими смерть глазами. Следуя примеру Ахиллеса, я сбросил с левой руки тяжелый щит. Он был мне не нужен: реакции мои обострились, и мир вокруг меня словно застыл.
 Железный меч хорошо послужил мне, бронзовые клинки трещали и переламывались под его ударами. Острое лезвие пробивало бронзовую броню. Я догнал колесницу Одиссея. Он и еще несколько воинов на колесницах окружили тело Гектора, пока Ахиллес и его мирмидоняне раздевали труп. Я увидел, как голову храброго царевича водрузили на копье, и в негодовании отвернулся. Наконец кто-то привязал лодыжки трупа к дышлу колесницы и устремился в лагерь ахейцев, надеясь пробиться с телом сквозь ряды сражавшихся воинов.
 Видя такое варварство, троянцы разъярились. Вознегодовав от подобного надругательства, они отчаянно стремились отбить тело Гектора, чтобы не позволить ахейцам увезти его в лагерь.
 И пока борьба разгоралась, я заметил, что никто из троянцев не защищает подхода к городу, они даже не подумали охранять ворота, через которые вышли.
 Я бросился к колеснице Одиссея и закричал, перекрывая проклятия и стук оружия:
 – Ворота! Троянцы оставили их без охраны!
 Глаза Одиссея вспыхнули, он поглядел на городские стены, потом на меня и кивнул.
 – К воротам! – закричал он, перекрывая шум битвы. – К воротам, прежде чем их закроют.
 Издав яростный боевой клич, Одиссей оставил тело Гектора. Рядом с двумя колесницами я бегом помчался вперед, расчищая себе дорогу мечом… И вот уже ничто не отделяло меня от стен Трои, кроме пустого пространства.
 – К воротам! – услышал я призыв за своей спиной, и мимо меня прогрохотала колесница, кони мчались как безумные, раздувая ноздри, глаза их побелели и выкатились.
 О теле Гектора немедленно забыли, битва прекратилась, все устремились к Скейским воротам. Войско троянцев потоком текло назад, стараясь оказаться под защитой городских стен, пока не закрыли ворота.
 Вновь вскочив в колесницу, Ахиллес прорубил кровавую просеку в войске троянцев; он разил мечом направо и налево, а пешие воины и знать на колесницах расступались перед ним. Потом он выхватил кнут у возницы и погнал лошадей отчаянным галопом к городским воротам.
 Я видел, как Одиссей метнул копье в грудь троянца, охранявшего вход в город. Возле ворот появились седобородые старики и мальчишки, вооруженные легкими метательными копьями. Со стен стреляли лучники, бросали вниз камни. Одиссею пришлось остановиться, но Ахиллес мчался дальше прямо к воротам, не обращая внимания на сыпавшиеся градом снаряды. Стражи бросились врассыпную, прячась за массивными деревянными створками, на которые кто-то навалился, закрывая. Увидев, что щель уже слишком мала для колесницы, Ахиллес соскочил на землю и бросился вперед, потрясая огромным окровавленным копьем. Воины у ворот попытались преградить ему дорогу, но он легко разогнал их.
 Одиссей и другой знатный ахеец Диомед, как я узнал позже, поспешили на помощь; переброшенные за спину огромные щиты с головы до пят защищали обоих воинов от камней и стрел, которые летели на них сверху. Основная часть троянского войска невдалеке от нас вступила в отчаянную схватку с войском ахейцев, которые стремились преградить им путь к городским стенам. Я встал между Одиссеем и Ахиллесом, мечом отражая удары копий, высовывавшихся из щели между створками. Левой рукой я выдернул копье из рук испуганного мальчишки, бросил на землю и потянулся за другим.
 В глубине души я недоумевал: почему я убиваю троянцев, зачем мне их смерть? Эти люди такие же творения Золотого бога, как и я. Они идут в бой, как им велит их создатель; он управляет ими так же, как и мной. На это я ответил себе: все умирают, но некоторым приходится умирать не единожды.
 Жизнь все равно окончится смертью. Но если троянцы служат Золотому богу, пусть и не понимая его планов, тогда они враги мне. И я убью их. Ухватившись за копье, я притянул к себе так и не выпустившего оружия из рук старца… Когда я уже мог дотянуться до него мечом, он выпустил копье, закричал и воздел руки над головой, стараясь защититься воплем. Клинок мой разбросал руки старца и погрузился в его череп.
 Пока я извлекал меч из раны, стоявший рядом юнец швырнул в меня легкое копье.
 Я легко уклонился и ткнул храбреца обагренным кровью клинком. Я не хотел его смерти. Сперва он испугался, но все-таки шагнул вперед. Второго шанса сохранить жизнь я ему не подарил.
 Схватка у ворот затянулась, как казалось, на час. Конечно, здравый смысл подсказывал, что она закончилась через несколько минут, когда подошло отступившее войско троянцев, отчаянно сопротивлявшееся натиску главных сил ахейцев. Колесницы и пешие метались, воины кололи, рубили, повсюду раздавались проклятия, вопли, вой, визг, предсмертные крики пронзали воздух в узком коридоре, который вел к Скейским воротам. То и дело летели стрелы и камни, пыль смешивалась с кровью. Троянцы спасали свои жизни и в отчаянии стремились под защиту городских стен так же, как бежали ахейцы всего несколько дней назад, пытаясь избежать ударов смертоносного копья Гектора.
 Невзирая на все наши старания, троянцы удерживали ворота открытыми, но не позволяли нам пробиться в город. Противостоять натиску целого войска в узком проходе могут несколько доблестных воинов, а троянцев переполняла решимость – пусть из чистого отчаяния. Они понимали, что, как только мы ворвемся в ворота, с городом будет покончено. Они лишатся всего: жизни, близких, родного дома. И поэтому они сдерживали нас, новые мужчины и юноши сменяли убитых. Главные силы их войска просачивались в ворота, отбиваясь от ахейцев на пути к спасению. Тут-то и был нанесен удар, которым закончилась битва. Все вокруг меня словно застыло. Стрелы медленно двигались в воздухе, я мог легко схватить любую. Я угадывал, куда целится очередной представший передо мной воин, – по выражению глаз и напряжению мышц. Подступая к сужавшейся щели между створками, я повернулся к ней боком, чтобы отразить натиск троянцев, пробивавшихся к вожделенным воротам, и заметил Ахиллеса. В глазах его светилась жажда крови, дикий хохот рвался с губ, он рубил любого троянца, который осмеливался приблизиться к нему на длину меча. И тут красавец с длинными золотыми кудрями склонился со стены с луком в руках и выпустил стрелу, оперенную серыми соколиными перьями, в незащищенную спину Ахиллеса.
 Словно в кошмарном сне я закричал, желая предупредить храброго воина, но мои слова утонули в проклятьях, стонах и шуме битвы. Отбросив со своего пути полдюжины разъяренных воинов, я бросился к Ахиллесу, пока стрела медленно и точно летела в его спину. Я успел опустить руку на его плечо и отбросить вперед.
 Почти успел.
 Стрела ударила его в икру левой ноги, как раз над пяткой. Ахиллес упал, взвыв от боли.

 16

 На мгновение мир как будто замер. Непобедимый Ахиллес, доселе неуязвимый герой, корчился в пыли от боли, и стрела торчала в его ноге.
 Я встал над ним и снес мечом головы первым подвернувшимся под руку троянцам. Одиссей и Диомед присоединились ко мне, и битва сразу поменяла свое направление и цель. Мы уже не стремились проникнуть в Скейские ворота, следовало сохранить жизнь Ахиллесу и доставить его в лагерь.
 Мы медленно отступали, и, честно говоря, заметив это, троянцы оставили нас в покое. Они бросились в ворота и захлопнули массивные створки. Я взял Ахиллеса на руки, Одиссей и все остальные окружили нас… Так мы направились в лагерь.
 При всей свирепости и силе царевич был легок, как дитя. Нас окружили мирмидоняне, которые, не скрывая потрясения, смотрели на своего раненого вождя круглыми от испуга глазами. Некрасивое лицо Ахиллеса вспотело, побелевшие губы сжались. Я нес его уже мимо громадного, обдуваемого всеми ветрами дуба, высившегося неподалеку от ворот.
 – Боги предоставили мне выбор, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы, – между долгой жизнью и славой. Я выбрал славу.
 – Ну, это не серьезная рана, – ответил я.
 – Боги решат, насколько она опасна, – отвечал Ахиллес голосом настолько слабым, что я едва его расслышал.
 Среди обагренной кровью равнины нас встретили шестеро мирмидонян с носилками из ремней, натянутых на деревянную раму. Я опустил на них Ахиллеса как только мог бережно. И все-таки лицо его исказилось от боли, тем не менее царевич не вскрикнул и не пожаловался.
 Одиссей положил руку на мое плечо:
 – Ты спас ему жизнь. Ты заметил стрелу?
 – Да, и она летела прямо в его сердце. Как ты думаешь, опасна ли эта рана?
 – Не слишком, – отвечал Одиссей. – Но Ахиллес не скоро сумеет выехать на ристалище.
 Бок о бок с царем Итаки мы устало брели по пыльной равнине. С моря вновь задул ветер, поднимая пыль, летевшую нам в лица. Возвращаясь в лагерь, мы прикрывали глаза. Каждая мышца моего тела ныла, кровь запеклась на правой руке и ногах, испачкав одежду.
 – Ты бился отлично, – проговорил Одиссей. – Я даже решил, что мы все-таки захватим ворота и наконец ворвемся в город.
 Я устало покачал головой:
 – Мы не можем прорваться в охраняемые ворота. Защитить узкий проход несложно.
 Одиссей кивнул, соглашаясь:
 – Так ты полагаешь, что твои хетты сумеют построить машину, которая позволит нам подняться на стены Трои?
 – Они говорят, что уже проделывали это в Угарите и в других краях.
 – В Угарите… – протянул Одиссей. Название города, несомненно, произвело на него впечатление. – Надо переговорить с Агамемноном и военным советом. Пока Ахиллес не выйдет на поле брани, нечего и думать вновь штурмовать ворота.
 – Незачем делать это, даже когда он выздоровеет, – возразил я.
 Одиссей сурово взглянул на меня, но промолчал.
 Политос и в самом деле подпрыгивал на месте, когда я возвратился в лагерь.
 – Какой день! – повторял он. – Какой день!
 И как всегда до последней детали старик выпытал у меня все подробности сражения. Он следил за битвой с вершины вала, но отчаянная схватка у ворот разыгралась чересчур далеко, да и в кипении боя трудно было что-то различить.
 – А что тогда сказал Одиссей? – спрашивал он. – Я видел, как Одиссей, Диомед и Менелай ехали бок о бок к воротам. Кто из них добрался туда первым?
 Он устроил мне пир: подал густую ячменную похлебку, жареного ягненка, лук, лепешки, еще горячие, прямо из глиняной печи, фляжки неразбавленного вина. И пока я ел, говорил со мной не умолкая.
 Не забывая про еду, я отвечал на вопросы сказителя. Время шло, и солнце склонялось к западу, опускаясь к поверхности моря… Вершины гор островов сделались золотыми, пурпурными, а потом и вовсе растворились во тьме. На безоблачном фиолетовом небе проступила первая звезда, настолько прекрасная, что я понял, почему во все века и повсюду на Земле ее называли именем богини любви.
 Вопросы Политоса сыпались как из рога изобилия, поэтому я решил отдохнуть от него и послал справиться о состоянии Ахиллеса. Я не мог избавиться от странного гнетущего чувства. Ахиллес обречен, говорил мне внутренний голос, он переживет Гектора лишь на несколько часов.
 Я попытался забыть о предчувствии, усматривая в нем результат усталости и перенапряжения.
 – А еще найди Лукку и пришли его ко мне! – крикнул я уже вслед старику, отправившемуся узнать, насколько серьезной оказалась рана.
 Представ передо мной, воин-хетт не скрывал мрачного удовольствия. Он приветствовал меня, прижав кулак к груди.
 – Ты видел битву? – поинтересовался я.
 – Немного.
 – И что же ты думаешь?
 Он даже не пытался скрыть пренебрежения.
 – Свалка подростков, передравшихся на городской площади.
 – Но кровь лилась настоящая, – заметил я.
 – Я знаю. Однако города не берут, штурмуя защищенные ворота.
 Я согласился.
 – Деревьев, что растут на том берегу, хватит на шесть осадных башен, а может, и больше, – проговорил Лукка.
 – Начни строить одну. Как только великий царь увидит ее и поймет, что это такое, он немедленно решит воспользоваться представившейся возможностью.
 – Я вышлю людей с первыми лучами солнца.
 – Хорошо.
 – Спокойной ночи, господин.
 У меня едва не вырвался горький смешок. Ночь будет действительно спокойная. Но я справился с собой и вымолвил только:
 – И тебе, Лукка.
 Скоро вернулся Политос. Лицо его было печальным, даже умирающее пламя костра позволило заметить скорбь, гнездившуюся в его глазах.
 – Какие новости? – спросил я, когда он опустился на землю возле моих ног.
 – Мой господин, Ахиллес больше не воин, – отвечал Политос. – Стрела перебила пяточное сухожилие. Он никогда не сможет ходить без костыля.
 Я стиснул зубы.
 Политос потянулся к вину, помедлил, бросил на меня вопросительный взгляд. Я кивнул. Он плеснул себе побольше и разом осушил чашу.
 – Итак, Ахиллес стал калекой, – проговорил я.
 Вытирая рот тыльной стороной ладони, Политос вздохнул:
 – Что ж, у себя во Фтии он сможет прожить долгую жизнь. А когда умрет его отец, станет царем и будет править всей Фессалией. Не так уж плохо, по-моему.
 Я кивнул, соглашаясь, но усомнился в том, что Ахиллес смирится с судьбой калеки.
 И словно в ответ на мои сомнения из стана мирмидонян раздались горестные крики. Я вскочил на ноги, Политос поднимался не столь резво.
 – Господин мой Ахиллес! – вопил кто-то жалобным голосом. – Господин мой Ахиллес умер!
 Я поглядел на Политоса.
 – Неужели стрела оказалась отравленной? – вслух подумал он.
 Швырнув чашу с вином, я бросился к мирмидонянам. Казалось, весь лагерь устремился туда: передо мной маячила широкая спина Одиссея, огромный Аякс длинными прыжками обгонял всех.
 Вооруженные копьями воины-мирмидоняне отгоняли толпу от своего лагеря, пропуская только знать. Вместе с Одиссеем я миновал стражу. Менелай, Диомед, Нестор и почти все предводители ахейцев собрались перед хижиной Ахиллеса.
 Явились все – кроме Агамемнона.
 Мы прошли мимо рыдавших воинов и рвущих волосы женщин, которые царапали лица, вознося причитания к небесам.
 Постель Ахиллеса на невысоком помосте в дальнем конце хижины превратили в смертный одр, на который и уложили молодого воина. Левая нога его была обмотана пропитанными целебными мазями повязками, а правая рука сжимала кинжал… Начинавшийся от левого уха свежий разрез на горле сочился кровью.
 Невидящие глаза Ахиллеса были устремлены к обмазанным глиной доскам потолка, рот судорожно приоткрыт то ли в последней улыбке, то ли в гримасе боли.
 Одиссей повернулся ко мне:
 – Прикажи своим людям возводить осадную башню.
 Я кивнул.

 17

 Одиссей и другие вожди отправились в хижину Агамемнона на военный совет. Я вернулся в свой шатер. Лагерь кипел от новостей: Ахиллес погиб от собственной руки… Нет, это была отравленная стрела… Нет, виной всему троянский лазутчик… Нет, бог Аполлон поразил героя, чтобы отомстить за смерть Гектора и надругательство над его телом.
 Бог Аполлон. Я распростерся на соломенном матрасе и, сплетя пальцы за головой, подумал, что на сей раз просто хочу уснуть, дабы перейти в другую реальность и вновь встретиться с творцами. Мне было что сказать им и что спросить у них; некоторые вопросы требовали ответа.
 Но как пройти в их измерение? Прежде туда меня призывал Золотой бог. Я не могу сделать этого сам.
 Так ли? Закрыв глаза, я подумал о снах, которые видел раньше. Я замедлил их, остановил собственные мысли, превратил каждую секунду в час и, опускаясь все глубже и глубже, заметил отдельные атомы, составляющие тело… Увидел, как они дрожат и трепещут, повинуясь эфирной пляске энергии. Мне требовалась схема. Я искал закономерности: как распределить энергию, как перегруппировать частицы, образующие ворота между двумя мирами. Я знал, что оба мира – часть единого целого, часть того, что Золотой бог называет континуумом. Но где же связь? Как отворить ворота?
 Там, снаружи, возле моего небольшого шатра жужжали насекомые и привычно сияли звезды. Взошла луна. Ночь началась и кончилась. А я лежал недвижно, как в трансе, и, закрыв глаза, вглядывался в прошлое, когда Золотой бог проводил меня через ворота, связывавшие наши миры.
 И наконец я увидел схему, восстановил по-секундно все, что было со мной, когда я переносился, повинуясь воле своего мучителя… Увидел, как распределяется энергия между атомами. Я представил себе все подробности, заморозил схему в памяти, а потом сконцентрировал все свои мысли на этом изображении. Постепенно я взмок от пота и так напрягся, что мозг мой едва не воспламенился.
 «Не остановлюсь, – пообещал я себе, – прорвусь туда или погибну!» Иного не дано. Адский холод сковал меня. И вдруг свет погас, а потом снова вспыхнул, и я ощутил ласковое тепло.
 Открыв глаза, я увидел себя в окружении богов и богинь, с которыми уже встречался. Но на этот раз я сам пришел к ним. Казалось, это их потрясло.
 – Как ты осмелился!
 – Кто призвал тебя?
 – Ты не имеешь права вторгаться сюда!
 Я ухмыльнулся, заметив их удивление. Они были действительно великолепны: в красивых, богато украшенных одеждах. На мне, кроме кожаной юбки, ничего не было.
 – Наглая тварь! – проговорила одна из богинь.
 Я искал среди них Аполлона. Отодвинув двоих, он предстал передо мной.
 – Как ты пробрался сюда? – потребовал он ответа.
 – Ты сам показал мне путь.
 Гнев вспыхнул в его золотых глазах. Но тот, которого про себя я звал Зевсом, постарше, с густой бородой, шагнул вперед и стал возле него.
 – Ты обнаружил удивительные способности, Орион, – сказал он мне. А потом, обратившись к Золотому богу, произнес: – Поздравляю тебя со столь одаренным созданием.
 Мне показалось, что по тонувшим в бороде губам Зевса пробежала ироническая улыбка.
 Золотой бог в знак благодарности склонил голову.
 – Очень хорошо, Орион, – сказал он. – Ты нашел дорогу сюда. Но зачем? Чего ты хочешь?
 – Я хочу узнать вашу волю: что вы решили сделать с Троей? Выиграет она эту войну или погибнет?
 Не отвечая, они переглянулись.
 – Не тебе это знать, – проговорил Аполлон.
 Я окинул взглядом их лица, прекрасные, без малейшего изъяна… Боги совершенно не умели прятать свои чувства или не хотели этого.
 – Итак, – проговорил я, – теперь я вижу, что вы еще не решили между собой, каким будет исход. Хорошо! Тогда ахейцы вновь начнут штурм Трои. И на этот раз они возьмут город, чтобы испепелить его.
 – Невозможно! – отрезал Золотой бог. – Я не позволю им победить.
 – Ты решил, что со смертью Ахиллеса все шансы ахейцев на победу исчезли? Нет, ты не прав. Мы возьмем город с первого же приступа.
 – Я уничтожу тебя! – в ярости воскликнул Аполлон.
 Странно, но я был совершенно спокоен… не ощущал ни капли страха.
 – Безусловно, ты способен погубить меня, – проговорил я. – Но я уже кое-что знаю о вас, эгоистичных небожителях. Вы не можете истребить все свои создания. Вы можете влиять на нас, управлять нами, но у вас не хватит сил, чтобы уничтожить всех нас. Возможно, вы действительно создали нас, но теперь мы существуем и поступаем по собственной воле. Мы не в вашей власти… Пусть и не совсем, я это знаю. Но у нас куда больше свободы, чем вам бы хотелось.
 Зевс отвечал негромко, однако в голосе его слышались далекие отголоски грома:
 – Будь осторожен, Орион. Ты толкаешь нас на жестокость.
 – Но вы нас не уничтожите, – настаивал я. И вдруг понял почему. – Вы не можете нас уничтожить. Иначе погибнете сами! Вы существуете, лишь пока существуют ваши создания. Наши судьбы связаны в вечности.
 Одна из богинь со злобной улыбкой на прекрасных губах шагнула ко мне:
 – Ты льстишь себе самому, наглая тварь. Тебя-то можно уничтожить, и притом очень болезненным способом.
 Золотой бог усмехнулся:
 – Нам незачем уничтожать все свои создания. Достаточно поразить город болезнью или послать людям разрушительное землетрясение, чтобы вы распростерлись перед нами в пыли… Жалкие черви!
 Жестокая богиня напомнила мне по описанию Геру, жену Зевса. Ахейцы говорили, что она прекрасна, но своенравна и безжалостна к своим врагам.
 – Сейчас я симпатизирую ахейцам, – сказала она, проведя ногтем по моей обнаженной груди, на которой сразу же выступила кровь. – Но если ты и впредь будешь проявлять подобную наглость, я охотно встану на сторону Аполлона.
 Золотой бог взял ее руку и поцеловал.
 – Ну, видишь, Орион? – сказал он мне. – Ты имеешь дело с силой, далеко превосходящей твою собственную. – Быть может, мне следовало бы немедленно уничтожить тебя… Раз и навсегда.
 – Как ты уничтожил ту, которая звалась Афиной? – резко ответил я.
 – Очередная наглость.
 – Уничтожь его поскорее, – предложил один из богов.
 Аполлон кивнул с неуверенной улыбкой на губах:
 – Полагаю, что больше ты не сможешь быть мне полезен, Орион.
 – Оставьте его в покое, – прозвучал скрежещущий голос, но слова эти словно заморозили богов и богинь, окружавших меня. Они отступили в стороны, пропуская коренастого гиганта, неторопливо приближавшегося ко мне. Они, кажется, даже боялись прикоснуться к нему. Его могучие руки могли раздавить любого. Покатые плечи бугрились мышцами. Ноги пришельца оказались короче, чем я ожидал, но и они не уступали торсу в мощи. Под густыми бровями на широком лице красным огнем горели глаза. В отличие от остальных богов, наряженных в великолепные одежды, он носил только черный кожаный жилет и короткую юбку до колен цвета лесной зелени; его серое лицо оттеняли черные волосы, зачесанные назад. Невзирая на легкую сутулость, он возвышался и надо мной, и над всеми остальными.
 Он подошел прямо ко мне, нависая над моей головой словно бурлящий гневом вулкан.
 – Помнишь меня? – спросил он хриплым скрипучим голосом.
 – Ариман, – прошептал я, ошеломленный его появлением.
 Он прикрыл на мгновение свои глаза и вымолвил:
 – Мы с тобой, Орион, враждовали давным-давно… Помнишь?
 Я заглянул в его горящие красным огнем глаза и увидел в них боль, воспоминания о ненависти и охоте, затянувшихся на пятьдесят тысяч лет. Я увидел битву в снегах и льдах ушедшей эры… И другие сражения, происходившие в других местах и временах.
 – Все… так смешалось, – сказал я.
 – Возвращайся в свой мир, Орион, – попросил Ариман. – Некогда ты услужил мне, и теперь я отдаю свой долг. Возвращайся в свой собственный мир и более не искушай судьбу.
 – Я вернусь в свой мир, – пообещал я. – И помогу ахейцам покорить Трою.
 Боги и богини молчали, хотя я ощущал гнев, волнами исходивший от Аполлона.

 18

 Я проснулся, как только первые петухи тонкими голосами возвестили о наступлении утра. Натянул серую льняную тунику, заметил царапину, еще кровоточащую на груди, потом приказал капиллярам сомкнуться, и кровь перестала течь.
 Мое физическое тело на самом деле оказалось в другом мире, сказал я себе. Это не причуды ума, не фантазии. Тело и правда перемещалось из одной вселенной в другую.
 Лукка и его люди уже шагали к реке, собираясь рубить деревья для строительства осадной башни. Прежде чем он туда отправился, я переговорил с ним и пошел к Одиссею на корабль итакийцев. Следовало узнать, что произошло на совете.
 Троянцы прислали делегацию с просьбой вернуть изувеченное тело Гектора. И хотя ахейцы всячески старались сохранить в тайне смерть Ахиллеса, троянцы узнали о ней, – лагерь просто гудел от этой новости. Послы явились на совет, и после некоторых споров ахейцы решили возвратить тело Гектора, предложив двухдневное перемирие, чтобы обе стороны смогли подобающим образом почтить память погибших.
 Забрав останки своего царевича, троянцы отправились восвояси, и Агамемнон рассказал совету об осадной башне. Ахейцы решили воспользоваться двумя днями перемирия, чтобы втайне построить ее.
 Эти два дня я провел с хеттами на другой стороне Скамандра, прячась от троянцев за кустами и деревьями, покрывавшими речные берега. Одиссей, более всех ахейцев ценивший разведку, выслал лучших воинов стеречь реку; они должны были помешать разъездам врага случайно наткнуться на нас. Я же рассчитывал, что, услышав стук наших топоров и визг пил – когда ветер дул от моря, троянцы безусловно могли слышать шум, – осажденные решат, что мы строим новый корабль.
 Несколько дюжин рабов и фетов послали рубить лес и таскать бревна. Лукка оказался прирожденным инженером; он руководил работами уверенно и разумно. Башня лежала горизонтально, мы строили ее на земле лишь отчасти потому, что так было проще, – гораздо больше мы беспокоились о том, чтобы она не поднималась над лесом. Как только стемнело, я заставил несколько дюжин рабов и фетов с помощью рычагов и веревок придать ей нормальное вертикальное положение.
 Агамемнон осмотрел башню.
 – Отчего она у вас получилась ниже городских стен? – укоризненно спросил он.
 Но строил Лукка со своими людьми, а замышлял я. Имевшегося у нас времени могло хватить только на постройку одной башни, ведь мы намеревались пойти на приступ сразу после окончания перемирия. И удар следовало наносить наверняка.
 – Эта башня достаточно высока, мой царь и господин, – отвечал я. – Она достанет до края западной стены. Там самое уязвимое место городских укреплений… Даже сами троянцы говорят, что этот участок стены возвели не Аполлон с Посейдоном.
 Нестор покачал седой головой:
 – Мудрое решение. Ни к чему гневить богов, иначе они все равно пошлют тебе горе, даже если сначала ты добьешься удачи. Боги накажут смертного за наглость. Вспомните бедного Ахиллеса, полного гордыни… Сколь же презренная рана погубила его!
 Нестор остановился, а я торопливо вставил:
 – Я побывал внутри города и знаю, как он расположен. Западная стена – на самой высокой стороне холма. Стоит взять эту стену, и мы окажемся в верхней части города – возле дворца и храмов.
 Одиссей согласился и произнес, обращаясь к царю:
 – Если ты не забыл, я тоже бывал в Трое послом и запомнил расположение улиц и сооружений. Орион прав. Если мы прорвемся, скажем, через Скейские ворота, нам придется пробиваться по улицам, все время поднимаясь в гору. Выгоднее взять западную стену.
 – Но как доставить эту штуку на холм к стене? – проговорил Агамемнон.
 – Склон на западе не такой крутой, как на севере и на востоке, – заметил я. – Легче всего это можно было бы сделать на юге, где расположены Скейские и Дарданские ворота. Но южная сторона города охраняется самым тщательным образом, там самые высокие стены и сторожевые башни возле каждых ворот.
 – Знаю! – отрезал Агамемнон и направился осматривать деревянный сруб, явно разочаровавшись в новой идее.
 Но прежде чем царь продолжил расспросы, я проговорил:
 – Лучше переправить башню через равнину сегодня же после заката, когда ночной ветер принесет туман с моря. Через реку мы перевезем башню на плоту, а потом на колесах – по равнине, чтобы туман скрыл нас от часовых на стенах, а когда мы поднимем ее…
 Агамемнон остановил меня небрежным движением руки:
 – Одиссей, ты собираешься возглавить этот… маневр?
 – Да, сын Атрея. Я хочу первым из ахейцев ступить на стену Трои.
 – Ну и отлично, – проговорил великий царь. – Едва ли у вас что-либо получится, но можете попробовать. Я подготовлю войско, чтобы оно могло выступить с первыми лучами солнца.
 В ту ночь мы не спали. Едва ли кто-то из нас сумел бы уснуть: двое пожилых жрецов принесли в жертву дюжину козлов и баранов, горла животным перерезали старинными кремниевыми ножами, переходя от одного умерщвленного животного к другому, еще блеявшему на земле, а затем обмазали кровью деревянную раму. Они сожалели, что не могут принести в жертву быков или людей… Агамемнон не слишком верил в успех нашей попытки и не собирался входить в чрезмерные расходы.
 Лукка руководил переправой через реку, к делу мы приступили, едва от моря поползли клочья ночного тумана. Мы ожидали, согнувшись в три погибели, таясь в холодном мареве, башня возвышалась над нами словно скелет древнего титана… Наконец луна опустилась за острова, и ночь стала темной – как ей и положено быть.
 Я надеялся на облака, но звезды следили за нами и когда мы медленно волокли башню на больших деревянных колесах по равнине Илиона, и когда направились вверх по склону к западной стене Трои. Одни рабы и феты тянули веревки, другие поливали жидким жиром колеса, чтобы те не скрипели.
 Примолкший Политос, настороженно озираясь, шел возле меня. Напрягая зрение, я тщетно пытался сквозь туман увидеть часовых Трои на стенах. Над головой висели оба ковша и наклонный двойной угол Кассиопеи. Созвездие моего тезки Ориона вставало на востоке прямо перед рогами созвездия Тельца. На шее быка семью жемчужинами поблескивали Плеяды.
 Ночь выдалась удивительно спокойная. Вероятно, троянцы, веря в соблюдение перемирия, считали, что война не начнется до завтрашнего утра. Конечно, бой не завяжется раньше восхода солнца, но неужели у них не хватило ума расставить посты? Откос становился круче, превращаясь в обрыв. Теперь все мы налегали на веревки, подставляли свои спины и стискивали зубы, чтобы не застонать от боли. Рядом со мной шел Лукка с искаженным от напряжения лицом. Сейчас он трудился как простой фет.
 Наконец мы приблизились к подножию стены и встали возле нее, ожидая.
 Я послал Политоса взглянуть на восток и велел дать мне знать, как только небо начнет сереть, предвещая рассвет. Мы распростерлись на земле, чтобы дать отдых мускулам перед схваткой. Башня лежала на боку, оставалось только придать ей вертикальное положение. Я сидел, прислонившись к городской стене Трои, и отсчитывал минуты по своему пульсу.
 Вскоре в городе запел петух, ему ответил другой. Где же Политос? Уснул или его схватили троянцы?
 Но старый сказитель возник из тумана, едва я поднялся на ноги.
 – Восточный горизонт еще темен, но свет уже прикоснулся к горам. Скоро небо сделается молочно-белым, а потом розовым, как цветок.
 – Одиссей с войском уже выходит из лагеря, – проговорил я. – Пора поднимать башню.
 Мы почти все приготовили, прежде чем троянцы сумели что-то понять.
 Когда мы взялись за веревки, чтобы поставить башню, туман уже слегка поредел. Сооружение стало гораздо тяжелее из-за лошадиных шкур и оружия, привязанного к помостам. Лукка и его люди стояли с противоположной стороны, подпирая башню шестами по мере того, как она поднималась. Скрип и наше пыхтение заглушить теперь было нечем. Несколько напряженных минут показались мне долгими часами.
 Как только башня, поднявшись, приникла к стене, я услышал испуганные голоса, раздававшиеся с другой стороны укрепления.
 Я обернулся к Политосу:
 – Беги скорее к Одиссею и скажи, что мы готовы. Пусть выступает немедленно.
 Мы заранее решили, что Одиссей и пятьдесят отборных воинов-итакийцев пересекут равнину пешком, ведь колесницы производили так много шума. Но теперь я засомневался в том, что мы выбрали действительно самый разумный способ.
 За стенами кричали. Я увидел, как из-за парапета высунулась голова, на мгновение четко обрисовавшаяся на фоне серого неба. Я выхватил меч и бросился к лестнице, которая вела на вершину башни. Лукка лишь на шаг отставал от меня; остальные хетты на площадках опускали конские шкуры, чтобы прикрыть ими бока башни от стрел и копий.
 – Что там? – донесся сверху мальчишеский голос.
 – Гигантский конь! – с ужасом ответил ему кто-то взрослый. – А в нем люди!

 19

 Сжимая в руке меч, я стоял на самом верху башни. Мы рассчитали почти точно: помост поднимался над стеной примерно на локоть. Не колеблясь ни секунды, я вскочил на зубец, спрыгнул на каменную платформу за ним. Передо мной, раскрыв рты и выкатив глаза, замерли двое ошеломленных троянцев, длинные копья ходуном ходили у них в руках. Лукка бросился вперед и страшным ударом раскроил одному из них череп. Второй бросил копье и с паническим воплем спрыгнул со стены на улицу.
 Небо светлело. Город, казалось, спал, однако за изгибом стены виднелся еще один часовой. Но, увидев нас, он не бросился навстречу, а повернулся и побежал к квадратной каменной башне, высившейся сбоку Скейских ворот.
 – Бежит будить остальных, – сказал я Лукке. – Они появятся здесь через несколько минут.
 Лукка молча кивнул. Его хищное лицо не выразило ни тревоги, ни страха.
 Теперь все зависело от того, кто успеет первым – итакийцы Одиссея или стража троянцев. Мы заняли участок стены, оставалось лишь удержать его. Отряд Лукки торопливо хватал луки и щиты, которые мы привязали к перекладинам башни, а я перегнулся через парапет. Темную равнину затянул туман, и я не мог разглядеть Одиссея и его людей… Если только они действительно вышли из лагеря.
 Троянцы выскочили из башни – более дюжины воинов. Тут же я заметил другой отряд, приближавшийся к нам с опущенными копьями с северной стороны. Началась битва. Хетты были профессиональными вояками. Не раз им доводилось смотреть в лицо смерти; умели они пользоваться и собственным оружием. Сомкнув щиты в единую оборонительную стену, мы превратили строй в ежа, ощетинившегося длинными иглами-копьями. Покрепче стиснув копье правой рукой, я прижал свой щит к щиту Лукки. Чувства мои вновь обострились, и течение времени для меня замедлилось. И все же я ощущал, как бьется сердце, как увлажняются потом ладони.
 Троянцы налетели на нас с отчаянием и яростью, они почти бросались на копья, обороняя свой город. Мы же дрались за свои жизни. Я понимал, что отступать нам некуда… Или мы удержим этот клочок стены, или погибнем.
 Стена наших щитов прогибалась под их бешеным натиском. Нас заставили отступить на шаг. Тяжелый бронзовый наконечник копья ударил в край моего щита и, скользнув мимо уха, погрузился в тело хетта, оказавшегося сзади. Но пока он умирал, я успел вонзить свое копье в живот троянца, который сразил моего воина. За какой-то миг его лицо отразило целую гамму чувств: триумф, изумление, ужас.
 По лестнице на помост поднимались и поднимались троянцы, из-под панцирей которых виднелись ночные одеяния. Это была знать, лучшее войско осажденных. Колыхались пышные плюмажи на шлемах, золото поблескивало в лучах зари на бронзовых доспехах.
 Через стены перегибались лучники, метавшие горящие стрелы в нашу башню. Другие стреляли в нас. По моему щиту скользнула стрела, другая поразила в ногу воина, стоявшего справа от меня. Он пошатнулся и упал. Копье троянца немедленно вонзилось в его незащищенный затылок.
 Лучники тщательно прицеливались, стараясь поразить нас, укрывшихся за щитами. Вокруг летали пылавшие стрелы; люди кричали, падали, превращаясь в огненные факелы.
 Поток стрел мог быстро нарушить наши ряды – воины падали один за другим, и остатки моего отряда вскоре не выдержали бы натиска многочисленных троянцев. В моем сердце поднимался гнев на тех, кто решил убить нас: на богов, заставивших людей играть в смертоносные игры. Я ощутил, как исчезают в моей памяти все остатки цивилизованности и морали… Я горел боевой лихорадкой и яростью… В душе моей осталось лишь всепожирающее пламя ненависти, сделавшее меня кровожадным варваром с копьем в руке.
 – Оставайся здесь, – приказал я Лукке.
 И, не слушая его больше, шагнул вперед, совершенно неожиданно для троянцев, оказавшихся передо мной. Опустив копье и перехватив древко руками, я взмахнул им и сбил с ног сразу четверых… А потом скользнул между остальными, отражая неуклюжие удары… Движения троянцев представлялись мне слишком медленными, сомнамбулическими. Они не представляли для меня опасности. Я убил двоих; Лукка со своими людьми сразил еще нескольких, и троянцы поспешно перегруппировались, чтобы преградить путь воинам-хеттам.
 Я же бросился к лучникам. Большая часть их бежала, но двое остались на месте… Они пускали в меня стрелы так быстро, как только могли. Я отражал их на бегу щитом. Первого лучника я пронзил копьем; он был еще очень молод, и борода у него едва пробивалась. Второй попытался извлечь меч из ножен, но я ударил его щитом, и лучник свалился вниз со стены. На какое-то мгновение – не более – я остался один. Дюжина знатных троянцев уже бежала ко мне по стене, сзади спешили другие. Перехватив длинное копье одной рукой, я метнул его в ближайшего воина, тяжело пробив его щит, наконечник глубоко вошел в грудь. Троянец покачнулся и упал на руки подбежавших спутников.
 Чтобы остановить их, я швырнул щит, а потом подобрал лук, выпавший из рук убитого мной стрелка. Восхищаться этой прекрасной вещью, изготовленной из гнутого рога и полированного дерева, у меня времени не было. Я израсходовал все стрелы, оставшиеся в колчане мертвого лучника, но заставил знатных воинов укрыться за длинными щитами и потерять драгоценные секунды.
 Но когда последняя стрела улетела в цель, я отбросил ставший бесполезным лук, и предводитель троянцев отвел свой щит… Я узнал его: передо мной стоял Александр… Кислая ухмылка исказила красивое лицо.
 – Итак, вестник все-таки оказался воином, – бросил он мне.
 Извлекая меч из ножен, я отвечал:
 – Да. А вот окажется ли воином похититель женщин?
 – Лучшим, чем ты, – отвечал он.
 – Докажи, – предложил я. – Лицом к лицу.
 Он поглядел на хеттов, сражавшихся за моей спиной.
 – Поединок с тобой доставил бы мне удовольствие, но сегодня не время для подобных забав.
 – Александр, сегодня – последний день твоей жизни, – проговорил я.
 И как раз в этот миг раздался пронзительный крик, от которого в жилах застыла кровь. Одиссей!
 Александр на какое-то мгновение застыл в изумлении, а затем крикнул сопровождавшим его знатным воинам:
 – Сбросим их со стены!
 Троянцы кинулись вперед. Добраться до Лукки и Одиссея они могли, лишь миновав меня. Дюжине длинных копий я мог противопоставить только меч. Они приближались… Бронзовые наконечники поблескивали в лучах зари, слегка покачиваясь в руках воинов. Я заметил, что Александр отстал, пропустив вперед остальных.
 Я шагнул к краю помоста, а потом нырнул между копьями и, оказавшись рядом с воинами, рубанул мечом. Двое троянцев упали, остальные повернулись ко мне. Я едва успел уклониться от удара, направленного мне в живот; перебил пополам древко другого копья железным клинком. Отбил другой удар и шагнул назад – в пустоту.
 Оступившись, я старался удержать равновесие на краю помоста, тут кто-то из троянцев метнул в меня еще одно копье. Левой рукой я отклонил бронзовый наконечник, но потерял равновесие и полетел вниз. Сделав полное сальто в воздухе, я приземлился на ноги, но под весом доспехов упал на колени и покатился по скользкой глине. Копье вонзилось в землю около моего плеча. Обернувшись, я заметил стрелы, медленно летевшие в меня. Я уклонился от них и нырнул за угол дома.
 Александр и его отряд бросились в бой, все еще кипевший на вершине помоста. Мои хетты и итакийцы Одиссея сражались с троянцами, которых столь бесцеремонно разбудили. Но требовалась помощь: необходимо чем-то отвлечь внимание оборонявшихся.
 Я бросился по узкому переулку к ближайшей двери, ногой распахнул ее… Когда я ввалился внутрь с мечом в руке, вскрикнула женщина. Она забилась в угол своей кухни, прижимая к себе двоих малышей.
 Когда я приблизился к ним, они с визгом бросились вдоль стены, потом метнулись в открытую дверь. Я не мешал им.
 В очаге тлел огонь. Я сорвал грубые занавеси, отделявшие кухню от комнаты, и бросил их в огонь. Он вспыхнул ярче. Деревянный стол, соломенный матрас и одеяло я тоже поджег.
 Я превратил в костры два дома, три, целую улицу. Люди вопили, визжали, бросались к пожарищам с ведрами воды, нося ее из фонтанов. Довольный тем, что пожар отвлечет их, я отыскал ближайшую лестницу и побежал обратно на поле боя.
 Теперь ахейцы один за другим прыгали через парапет… Троянцы отступали. Я набросился на них с тыла, выкрикивая имя Лукки. Он услышал мой зов и повел свой отряд ко мне, прорубая кровавую просеку в рядах оборонявшихся троянцев.
 – К сторожевой башне у Скейских ворот, – сказал я, указывая направление обагренным кровью мечом. – Надо взять ее и открыть ворота.
 Мы продвигались по стене, преодолевая упорное сопротивление троянцев. Разожженный мною пожар уже перекидывался на соседние дома. Черный дым скрывал дворец. В сторожевой башне караульных оказалось немного: основные силы троянцев удерживали на западной стене воинов Одиссея. Мы ворвались в комнату стражи: хетты тупыми концами копий разнесли дверь и перебили всех, кто находился в помещении, потом, спрыгнув на землю, начали поднимать тяжелые бревна, перекрывавшие Скейские ворота. Позади раздавались визг и вопли, я видел, как Александр во главе отряда знатных воинов бегом спускался по каменным ступеням со стены.
 Движения их сковывала нерешительность: если позволить Одиссею удержать стену, ахейцы войдут в город с запада. Но если все внимание уделить стене, мы откроем ворота и впустим колесницы ахейцев. Им приходилось останавливать нас сразу в двух местах, причем одновременно.
 Запели стрелы. Не обращая на них внимания, хетты толкали массивные створки, люди падали, но три огромных бревна медленно поползли вверх, освобождая засовы.
 Наложив стрелу на тетиву, я увидел бросившегося ко мне Александра, он бежал через открытую площадь перед воротами.
 – Опять ты! – завопил он.
 Эти слова оказались для него последними. Приблизившись, он замахнулся копьем, я уклонился и вонзил железный меч по самую рукоять в его грудь, пробив бронзовый панцирь. Когда я вырвал клинок, ярко-алая кровь хлынула на золотые рельефные узоры, и я ощутил бешеный прилив удовольствия, боевого восторга – ведь мне удалось отомстить человеку, вызвавшему эту войну своим безрассудством.
 Александр осел на землю, свет погас в его глазах. И тут в мое левое плечо вонзилась стрела. На мгновение меня обожгло болью, но привычным усилием воли я приказал ей стихнуть и вырвал стрелу, несмотря на то, что зазубренный наконечник разорвал мою плоть. Хлынула кровь, но я заставил сосуды закрыться, а кровь загустеть. Но пока я занимался этим, троянцы подбежали ко мне. Скрип огромных створок остановил их, известив меня о том, что Скейские ворота наконец отворились. За моей спиной послышались вопли, и в город устремились колесницы, они мчались прямо на меня.
 Троянцы бросились врассыпную, я отошел в сторону. На первой колеснице стоял Агамемнон, кони его ударили копытами по мертвому телу Александра, колесница подскочила на трупе и прогромыхала дальше, преследуя бегущих врагов.
 Я отступил, поднятая колесницами пыль попадала мне в глаза, оседала на коже, одежде, окровавленном мече. Жажда крови угасла, я смотрел на дорожную пыль… На окровавленное тело Александра, попадавшее под копыта лошадей и колеса многочисленных колесниц. Ко мне подошел Лукка, на щеке и обеих руках которого виднелись свежие раны. Впрочем, они не были серьезными.
 – Битва закончилась, – подытожил он. – Теперь начинается бойня.
 Я кивнул, почувствовав внезапную усталость.
 – Ты ранен, – заметил он.
 – Это не опасно.
 Он поглядел на рану, качнул головой и пробормотал:
 – Она как будто уже наполовину зажила.
 – Я же сказал, что рана не тяжелая.
 Нас окружили воины, на их лицах читалась тревога… Не испуг, но явное беспокойство.
 – Наступило время воинам собирать свою дань, – произнес Лукка.
 «Пора грабить», – следовало бы сказать ему. Красть все, что сможешь унести, насиловать женщин, а потом предать город огню.
 – Ступайте, – вымолвил я, вспомнив, что первый пожар в городе разжег собственноручно. – Со мной все будет в порядке. До встречи в лагере.
 Лукка слегка прикоснулся кулаком к груди, а потом повернулся к остаткам своего отряда.
 – Следуйте за мной, – приказал он. – Помните: не рисковать. В городе полно вооруженных мужчин. К тому же некоторые женщины умеют пользоваться ножами.
 – Любая бабенка, которая попытается зарезать меня, пожалеет об этом, – с угрозой вымолвил один из воинов.
 – Любая бабенка, которая увидит твою уродливую рожу, немедля кончит жизнь самоубийством!
 Они расхохотались и отправились прочь. Я насчитал тридцать пять человек. Семеро погибло.
 Некоторое время я стоял возле стены и следил за колесницами ахейцев и пехотой, вливавшейся теперь в распахнутые ворота. Дым становился гуще. Я взглянул на небо и заметил, что солнце едва поднялось над стеной. Стояло раннее утро.
 «Итак, дело сделано, – сказал я себе. – Твой город пал, Аполлон. Твои планы разрушены!»
 Но я не чувствовал никакой радости, никакого восторга. Я понял – это не месть: смерть тысячи мужчин и юношей, пожар и гибель города, который строился не один век, не приносят радости. Изнасиловать женщин, увести их в рабство – это не триумф.
 Я медленно побрел прочь. Площадь опустела, лишь изувеченное тело Александра и трупы других воинов оставались на ней. За первым рядом колонн храма к небу рванулось пламя, повалил дым.
 «Жертва богам», – с горечью подумал я.
 Подняв над головой окровавленный меч, я вскричал:
 – Мне нужна твоя кровь, Золотой! Не их, а твоя!
 Ответа не последовало.
 Я поглядел на останки Александра. «Все мы смертны, царевич Троянский; братья твои убиты, отец твой, наверное, сейчас умирает. Но некоторые из нас умирают неоднократно. И лишь те, кому повезет, – только раз».
 А потом мне в голову точно извне пришла мысль: «А где же Елена? Где златокудрая женщина – причина этой бойни? Где расчетливая красавица, пытавшаяся воспользоваться мною как вестником?»

 20

 С обнаженным мечом в руке шагал я по главной улице горевшей Трои, утро потемнело от дыма костров и пожарищ… Порожденных огнем, который разжег я. Причитания и рыдания женщин раздавались повсюду, мужчины разражались воплями и грубым хохотом.
 Рядом обрушилась кровля, взметнувшаяся туча искр заставила меня отступить на несколько шагов. Быть может, это тот самый дом, в котором я переночевал; впрочем, утверждать наверняка было сложно.
 Я поднимался по улице, грязной от пыли и сажи, забрызганной кровью троянцев. В канаве посреди улицы алела красная жидкость.
 Двое детей с криком бросились мимо меня. Трое пьяных ахейцев со смехом преследовали их. Я узнал одного из них: гиганта Аякса, не выпускавшего из рук огромного кувшина с вином.
 – Возвращайтесь! – вопил он пьяным голосом. – Мы не причиним вам вреда!
 Но дети исчезли в дыму, свернув в переулок.
 Я поднимался к дворцу, мимо базара, лавки теперь полыхали столь яростно, что у меня на руках даже потрескивали волоски… Мимо груды тел, возле которой немногие из троянцев еще пытались задержать нападавших. Наконец я достиг ступеней перед дворцом, которые тоже устилали поверженные тела. На верхней ступени, припав к одной из массивных каменных колонн, сидел Политос. Он рыдал.
 Я бросился к нему:
 – Ты ранен?
 – Да, – проговорил он, качая седой головой. – Ранена моя душа.
 Я облегченно вздохнул.
 – Взгляни: всюду смерть и огонь. Неужели для этого живут мужи? Чтобы уподобляться дикому зверью?
 – Да, – ответил я и, схватив старика за костлявое плечо, выкрикнул: – Да, случается, что мужи ведут себя подобно животным. А иногда поступают, как велят им боги. Люди могут построить дивные города и сжечь их. Ну и что же с того? – говорят боги, такова наша воля, не пытайся понять нас, просто смирись с тем, каковы мы.
 Политос поднял на меня глаза, покрасневшие от слез и дыма.
 – Итак, мы должны смиренно принимать судьбу… Покоряться прихотям богов… И плясать под их дудку, когда они потянут за веревочку! Неужели это говоришь мне ты?
 – Богов нет, Политос. Есть только злые и жестокие создания, смеющиеся над нашей болью.
 – Нет богов? Этого не может быть. Наше существование должно иметь причину. Должен же быть порядок во вселенной!
 – Мы делаем то, что нам приходится делать, мудрец, – буркнул я мрачно. – Мы повинуемся богам, когда у нас не остается выбора.
 – Ты говоришь загадками, Орион.
 – Возвращайся в лагерь, старик. Здесь тебе не место. Того и гляди, какой-нибудь пьяный ахеец примет тебя за троянца.
 Но он не пошевелился, лишь прислонился к колонне.
 Я заметил, что некогда ярко-красная краска на ней потемнела и кто-то уже выцарапал острием меча имя – Терсит.
 – До встречи в лагере, – напомнил я.
 Он грустно кивнул:
 – Да, до встречи… В час, когда могучий Агамемнон будет делить добычу и решит, сколько женщин и сокровищ понадобится ему самому.
 – Ступай в лагерь, – сказал я еще решительнее. – Немедленно. Это не совет, Политос, а приказ.
 Он глубоко вздохнул и выдохнул воздух, а потом неторопливо поднялся на ноги.
 – Возьми этот знак. – Я передал ему браслет, который мне вручил Одиссей. – Будешь предъявлять его любому пьяному грубияну, который захочет снести твою голову с плеч.
 Он без слов принял вещицу, она оказалась велика для его худой руки, поэтому он нацепил браслет на тощую шею. Я расхохотался.
 – Ты смеешься в гибнущем городе, – проговорил Политос. – Господин мой, ты становишься настоящим ахейцем.
 Он неуверенно принялся спускаться по ступеням – похоже было, что этому человеку все равно, куда идти.
 Я вошел в зал, вдоль стен которого выстроились изваяния, ахейские воины уже отдавали распоряжения слугам, приказывая им брать богов и относить статуи к кораблям. А потом направился в тот открытый дворик, некогда бывший таким очаровательным. Теперь повсюду валялись сброшенные и разбитые горшки, затоптанные цветы; многочисленные трупы заливали кровью траву. Крохотная статуя Афины исчезла. Огромная фигура Аполлона валялась разбитая на куски. С мрачным удовольствием я ухмыльнулся, увидев обломки.
 Одно из крыльев дворца уже полыхало. Я видел, как огонь вырывается из окон, потом закрыл ненадолго глаза, пытаясь припомнить, где находятся покои, в которых Елена беседовала со мной… Но как раз там теперь бушевало пламя.
 На балконе над моей головой послышались крики и проклятия. Зазвенел металл о металл. Битва все еще продолжалась.
 – Женщины царской семьи заперлись в храме Афродиты, – услышал я за спиной голос ахейца. – Живей!
 Воин говорил так, словно его пригласили на вечеринку, а он опоздал; или же просто спешил вернуться на свое место в театре, прежде чем занавес откроется и начнется последний акт трагедии.
 Я выхватил меч из ножен и бросился к ближайшей лестнице. Горстка троянцев стояла насмерть в конце коридора. Они преграждали путь к царским покоям, отражая натиск толпы крикливых ахейцев. Там, за дверями, которые защищали обреченные, находился старик Приам вместе с женой Гекубой, их дочери и внуки.
 Значит, Елена тоже должна там находиться. Я увидел Менелая, Диомеда и Агамемнона, они угрожали копьями нескольким отчаянно оборонявшимся троянцам. Ахейцы хохотали и издевались над ними.
 – Зачем вам отдавать свои жизни? – прокричал Диомед. – Сдавайтесь, и мы позволим вам жить.
 – Рабами сделаю, – ревел Агамемнон.
 Троянцы бились упорно, но их осталось очень мало, они были обречены. Храбрых воинов уже прижали к дверям, которые они столь мужественно защищали, и все больше и больше ахейцев присоединялись ко всеобщей потехе. Я побежал по коридору через комнаты, где победители рылись в ящиках с великолепными одеяниями, хватали драгоценности из выложенных золотом ларцов, рвали шелковые ткани со стен.
 Скоро вспыхнет и это крыло дворца – слишком скоро.
 Я увидел балкон, перепрыгнул через его ограду и, с трудом дотянувшись, уперся рукой в край окна в ровной стене храма. Перескочил… Раздвинув занавес из шнуров, унизанных бусинами, я заглянул в маленькое, едва освещенное святилище и увидел голые стены, давно истершиеся плитки пола, вдоль стен небольшие статуи-вотивы, [3] на которых еще оставались венки из пожухлых цветов. Пахло благовониями и свечами… А возле двери – спиной ко мне, – в страхе стиснув ладони, стояла Елена.
 Из-за двери до меня доносились звуки битвы. Легко ступая, я тихо направился к ней.
 – Елена, – промолвил я.
 Прикрыв рот рукой, она резко обернулась ко мне, напрягшись от ужаса. Узнав меня, Елена немного расслабилась.
 – …посол, – прошептала она.
 – Орион, – напомнил я.
 Она стояла в смятении, облаченная в платье, расшитое золотом и драгоценностями; куда более прекрасная, чем положено смертной женщине. А потом подбежала ко мне, сделав три крошечных шажка, и прижалась златокудрой головкой к моей перепачканной кровью груди. От волос ее пахло благоуханными цветами.
 – Не убивай меня, Орион! Умоляю! Ахейцы обезумели… Они жаждут моей крови, даже Менелай. Он снесет мне голову и принесет ее в жертву Аресу. Защити меня!
 – Поэтому-то я и пришел, – сказал я.
 И только услышав свой голос, я понял, что пришел сюда именно за тем, чтобы спасти ее. Я убил мужчину, который соблазнил эту женщину, и теперь должен вернуть ее законному мужу.
 – Приам умер, – глухо проговорила она сквозь рыдания. – Сердце его разорвалось, когда он увидел ахейцев на западной стене.
 – А царица? – спросил я.
 – Вместе с женщинами царского происхождения она находится в главном храме по другую сторону этой двери. Стража поклялась защищать их до последнего и погибнуть, если Агамемнону и его чудовищам суждено прорваться сюда.
 Я обнял ее за плечи и прислушался к шуму схватки… Она не затянулась надолго. Бой завершился, раздались вопли, полные злобной радости, и дверь загрохотала, сотрясаясь под ударами… Я услышал оглушительный треск, потом наступила тишина.
 – Тебе лучше выйти туда, чтобы, вломившись, они не захватили тебя силой, – предложил я.
 Елена отодвинулась от меня, пытаясь собраться с духом, и, приподняв свой точеный подбородок, как подобает царице, которой она надеялась стать, сказала:
 – Хорошо, я готова предстать перед ними.
 Я подошел к соседней двери, снял засов и выглянул в щелку. В храме находились Агамемнон, его брат Менелай и еще дюжина ахейцев. Вдоль стен выстроились покрытые золотом статуи выше человеческого роста. За мраморным алтарем башней возвышалась огромная статуя Афродиты, вызолоченная, раскрашенная, убранная цветами и драгоценностями, принесенными в жертву. Возле ее подножия горели сотни свечей, бросавших пляшущие отблески на золото и сверкавшие камни. Но ахейцы не обращали внимания на сокровища храма – они смотрели на богато украшенный алтарь и распростертую на нем старую женщину.
 Мне не довелось увидеть Гекубу. Морщинистая старуха лежала на алтарном камне, сложив руки на груди и закрыв глаза. Царица была в золотом одеянии, руки ее украшали бирюза, янтарь, рубины и сердолики. Шею обвивало тяжелое золотое ожерелье, голову венчала сверкающая корона. Возле алтаря стояли семь женщин, разного возраста, с трепетом они взирали на пропотевших, запятнанных кровью ахейцев, разглядывавших мертвую царицу Трои.
 Одна из тех, что постарше, негромко сказала Агамемнону:
 – Царица приняла яд, когда умер царь. Она знала, что Троя не переживет сегодняшнего дня и мое пророчество наконец свершится.
 – Это Кассандра, – шепнула мне Елена. – Старшая дочь Гекубы.
 Агамемнон медленно отвернулся от трупа седовласой царицы. В маленьких глазках его горели гнев и разочарование.
 Кассандра проговорила:
 – Увы, могучий Агамемнон, ты не сможешь привезти царицу Трои в Микены на своем черном корабле, она никогда не станет твоей рабыней.
 Мерзкая усмешка искривила губы Агамемнона:
 – Мне хватит и тебя, царевна. Ты станешь моей рабыней вместо своей матери.
 – Да, – согласилась Кассандра. – А потом мы с тобой умрем от руки твоей неверной жены.
 – Троянская сука! – И резким ударом тыльной стороны ладони царь ахейцев сбил царевну на мраморный пол.
 Чтобы предотвратить волну нового насилия, я широко распахнул двери убежища.
 Ахейцы повернулись, руки их потянулись к мечам. Елена вступила в храм с царственной грацией, ее невероятно прекрасное лицо хранило абсолютно невозмутимое выражение. Словно ожило немыслимо чарующее изваяние.
 Не говоря ни слова, Елена подошла к Кассандре и помогла ей встать. Из разбитой губы царевны струилась кровь.
 Я встал возле алтаря, опустив левую руку на рукоять меча. Агамемнон и все ахейцы уже узнали меня. Лица их были суровы, руки обагрены кровью… Даже издали от них разило потом.
 Менелай, на какой-то миг словно окаменевший, шагнул вперед и схватил жену за плечи.
 – Елена! – Губы его дрогнули, должно быть, он хотел еще что-то сказать, но слова не шли с языка.
 Она ответила ему пристальным и внимательным взглядом. Остальные ахейцы молча наблюдали за ними.
 На лице Менелая отразились почти все человеческие эмоции. А Елена просто замерла в его руках, ожидая, как он решит ее судьбу – убьет или сохранит ей жизнь.
 Молчание нарушил Агамемнон:
 – Вот, брат, мы вернули ее, как я и обещал тебе! Теперь она снова принадлежит тебе… Можешь поступать с ней по своему усмотрению.
 Менелай с трудом сглотнул и наконец обрел голос.
 – Елена, ты – моя жена, – проговорил он, как мне показалось, больше для Агамемнона и прочих, чем для нее. – Ты неповинна в том, что произошло… Ведь Александр похитил тебя. Пленница не отвечает за то, что могло случиться с ней в неволе.
 Я едва сдержал улыбку.
 Менелай настолько хотел вернуть ее, что готов был забыть о происшедшем… Хотя бы на время.
 Агамемнон радостно похлопал брата по плечу:
 – Жаль только, что Александру не хватило мужества выйти против меня один на один. Я бы охотно насадил его на копье.
 – А где он? – вдруг поинтересовался Менелай.
 – Мертв, – ответил я. – Тело его валяется где-то у Скейских ворот.
 Женщины тихо всхлипывали возле смертного одра царицы… Все, кроме Кассандры, в глазах которой бушевала нескрываемая ярость.
 – Одиссей ищет по городу остальных царевичей и знать, – проговорил Агамемнон. – Живые пойдут в жертву богам – благородные будут жертвы. – Он расхохотался в восторге от собственного остроумия.
 Я навсегда оставил догоравшую Трою, двигаясь в рядах победителей-ахейцев, следуя за Агамемноном, уводившим в свой лагерь семь троянских царевен, которых ждала участь рабынь, а Менелай выступал рядом с Еленой, вновь объявив ее своей женой. Сбоку, грозя копьями почерневшему небу, вышагивали знатные ахейцы. Вокруг раздавались стоны и рыдания, воздух наполнял запах крови и гари.
 Я держался позади и заметил, что Елена ни разу не протянула руку Менелаю. Я вспомнил ее слова: «Участь жены ахейца, даже если ты царица, не намного лучше рабской».
 Она так и не прикоснулась к мужу… Даже не взглянула на него после их встречи, которая произошла в храме Афродиты возле смертного ложа Гекубы.
 Но Елена все время оглядывалась, стараясь убедиться в том, что я рядом.

 21

 Все в лагере ахейцев пустились в разгул. Пьянство продолжалось целый день и затянулось за полночь. Вокруг царил полнейший хаос… Никто и не пытался что-либо делать; воины бражничали, насиловали пленниц… Словом, праздновали победу. Пошатываясь, ахейцы бродили по лагерю в драгоценных шелках, награбленных в горящем городе. Женщины в испуге прятались.
 Время от времени возникали драки. Ссорились из-за какого-нибудь кубка, кольца, а чаще всего из-за женщин. Проливалась и кровь: несколько ахейцев, полагавших, что пережили войну, встретили смерть в самый разгар триумфа.
 – Завтра будет торжественное жертвоприношение, ахейцы вознесут хвалу богам, – сообщил Политос возле нашего вечернего очага. – Убьют множество пленников и животных, а дым костров, на которых сожгут их плоть, вознесется к небесам. После жертвоприношения Агамемнон разделит добычу.
 Я взглянул сначала в его скорбное, продубленное непогодой лицо, потом посмотрел на затухавший пожар в городе, который еще рдел на фоне темного вечернего неба.
 – Завтра ты станешь богатым, господин мой Орион, – проговорил старый сказитель. – Агамемнон обязан выделить Одиссею огромную долю добычи. А Одиссей будет щедр к тебе… Он обойдется с тобой благороднее, чем сделал бы это сам Агамемнон.
 Я устало покачал головой:
 – Мне все безразлично, Политос, такие радости не для меня.
 Он улыбнулся, словно бы желая сказать: ну что ж, подождем, что ты скажешь, когда Одиссей вывалит перед тобой груду золота и бронзы, железные треножники и котлы. Тогда ты будешь думать иначе.
 Я встал и отправился искать Лукку и моих воинов-хеттов среди разгулявшихся ахейцев. Долго блуждать мне не пришлось. Они сидели возле костра, завалив все вокруг своей добычей: прекрасными одеялами, обувью, дивными луками из кости; друг к другу жались две дюжины пленниц, смотревших круглыми испуганными глазами на своих новых господ.
 Лукка встал от костра, заметив меня в непроглядной тьме.
 – И все это вы взяли в городе? – поинтересовался я.
 – Да, господин. Обычай велит, чтобы ты забрал себе половину, а мы разделили остальное. Ты хочешь сделать это немедленно?
 Я покачал головой:
 – Нет, разделите все между собой.
 Лукка озадаченно нахмурился:
 – Все?
 – Да. Хорошо, что вы держитесь вместе. Завтра Агамемнон будет делить добычу, и ахейцы могут потребовать долю и от вас.
 – Но мы уже отложили царскую долю, – проговорил он. – Речь идет о твоей собственной…
 – Возьми ее себе, Лукка. Мне ничего не нужно.
 – Даже женщины-пленницы?
 Я улыбнулся:
 – На моей родине женщины не бывают рабынями. Они приходят к мужчине по своей воле… Или же не приходят.
 И впервые после нашего знакомства крепыш хетт удивился. Я расхохотался и пожелал ему спокойной ночи.
 Устроившись на ночлег в своем шатре, я подумал, что вопли и крики в лагере не дадут мне заснуть. Но глаза мои закрылись, едва я распростерся на ложе, и я погрузился в сон.
 И вновь оказался в золотой пустоте, в мире творцов. Я вглядывался в струившееся отовсюду сияние и различал в нем неясные силуэты и контуры, отдаленно похожие на башни и дома далекого города, залитого ослепительным блеском невероятно яркого солнца.
 Я не искал творцов. Должно быть, Золотой Аполлон пожелал видеть меня.
 – Нет, Орион, он не призывал тебя. Это сделал я.
 Ярдах в двадцати от меня медленно обретали плоть контуры человеческой фигуры. Передо мной возник один из творцов – темноволосый, с аккуратно подстриженной бородой; тот, которого я считал Зевсом. Вместо золоченых одеяний на нем был простой комбинезон, застегнутый наглухо. Небесного цвета ткань странным образом переливалась, пока Зевс приближался ко мне.
 – Радуйся, что призвал тебя я, а не наш Аполлон, – проговорил он со странной смесью любопытства и серьезной озабоченности в голосе. – Он в гневе и винит тебя в падении Трои.
 – Ну и хорошо, – проговорил я.
 Зевс качнул головой:
 – Наоборот, Орион. В ярости он может окончательно погубить тебя. И я хочу защитить тебя от него.
 – Почему?
 Он поднял бровь:
 – Орион, тебе подобает поблагодарить богов за милость, оказанную тебе.
 Я слегка наклонил голову:
 – Благодарю тебя, каково бы ни было твое настоящее имя…
 – Можешь звать меня Зевсом, – позволил он. – Какое-то время.
 – Благодарю тебя, Зевс.
 Он широко улыбнулся:
 – Столь пылкой благодарности богу мне еще не доводилось слышать.
 Я пожал плечами.
 – Тем не менее ты действительно разрушил планы Аполлона… Но ненадолго.
 – Едва ли я смог бы сделать это самостоятельно – без помощи других творцов, – признал я. – Ведь кое-кто из вас не одобрял его планов.
 Зевс вздохнул:
 – Увы, в наших рядах нет единства…
 – А та, которую здесь зовут Герой, в самом деле твоя жена? – поинтересовался я.
 Он удивился:
 – Жена? Конечно нет. Она не жена и не сестра. Подобных отношений среди нас нет.
 – Никаких жен?
 – И сестер, – добавил он. – Но сейчас речь о другом. Как нам теперь продолжить свой труд, когда Аполлон в гневе? Он взбешен. А ведь среди нас не может быть настоящего раскола: это приведет к катастрофе.
 – И чем же вы заняты? – спросил я.
 – Едва ли ты способен понять это, – сказал Зевс, строго взглянув на меня. – Подобными способностями ты не наделен от рождения.
 – Попробуй объяснить, быть может, я способен учиться…
 Он покачал головой, на этот раз энергичней.
 – Орион, ты не способен представить себе истинный облик вселенной. Когда ты освободил Аримана и позволил ему разорвать прежний континуум, ты не мог даже заподозрить, что из высвободившейся энергии сам собой образуется новый континуум, не так ли?
 Слова его затронули какую-то струну в моей памяти.
 – Да, это я освободил Аримана, – медленно проговорил я. – Но сначала выследил его – еще до ледникового периода.
 – До или после, разница не велика, – нетерпеливо сказал Зевс. – И народ Аримана теперь мирно живет в своем собственном континууме, благополучно выпав из потока, который мы пытаемся защитить. Но ты…
 – А Золотой бог – действительно создал меня?
 Зевс кивнул:
 – И все человечество. Первоначально вас было пять сотен.
 Слабые призраки воспоминаний затрепетали в моем мозгу, размытые и нечеткие, почти неузнаваемые.
 – Нас послали, чтобы погубить народ Аримана и приготовить Землю для вашего прихода.
 Он нетерпеливо отмахнулся:
 – Теперь это уже не имеет значения. Все случилось давным-давно. – Зевс не хотел вспоминать об истреблении целого народа, осуществленном нашими руками по воле творцов. Он не сожалел о содеянном, просто не хотел, чтобы ему напоминали об этом.
 – Мы должны были погибнуть. Но все-таки кое-кто из нас уцелел, мы породили на Земле людей.
 – Так, – согласился Зевс.
 – Мы развивались целую вечность, чтобы наконец породить… – Теперь я вспомнил. – Чтобы наконец породить в будущем вас, совершенных людей, настолько превосходящих нас… что людям вы кажетесь богами.
 – А мы во главе с Аполлоном создали тебя, – продолжил Зевс. – Потом послали назад во времени, чтобы ты сделал Землю пригодной для нас.
 – То есть убил тех, кто населял ее, – расу Аримана.
 – Теперь они в безопасности, – сказал он не без раздражения. – Благодаря твоим стараниям.
 – Значит, теперь Ариман столь же могуществен, как и ты?
 – Можно сказать так.
 Теперь я почти все понял.
 – Но какое отношение ко всему этому имеет Троя? – спросил я.
 Зевс тонко улыбнулся – свысока, словно гордость не позволяла ему, наделенному высшим знанием, снизойти до меня, однако ответил:
 – Орион, когда мы воздействуем на континуум, возникают побочные эффекты. Их следует либо тщательно контролировать… либо не допускать развития, пока последствия не улягутся сами собой. Аполлон пытается управлять событиями, вносить изменения в континуум, – когда они позволяют изменить ситуацию в нашу пользу. Есть среди нас и такие, кто полагает, что такая методика ошибочна… Что каждое вносимое нами изменение будет создавать все новые и новые побочные эффекты, мешая нам сохранять континуум.
 Я догадался:
 – Получается, он послал меня в Трою, чтобы я помог троянцам победить.
 – Да. Большинством голосов мы решили, что война должна закончиться естественным образом – без нашего вмешательства. Но против нашей воли Аполлон послал тебя в это место континуума. Я полагаю, что в соответствии с его замыслами ты должен был перебить вождей ахейцев в их лагере.
 Я едва не расхохотался. Впрочем, смутное воспоминание заставило меня осечься.
 – Он говорил что-то об опасностях, грозящих Земле извне… Ты сам упоминал о множестве вселенных.
 Зевс попытался скрыть удивление… страх, который в нем вызвали мои слова. Лицо его сделалось почти непроницаемым, – но недостаточно быстро, чтобы я ничего не заметил.
 – Итак, где-то вовне существуют другие вселенные? – проговорил я.
 – На это мы не рассчитывали, – признался он. – Наш континуум взаимодействует с остальными. И когда мы вносим изменения в собственное пространство-время, они влияют и на другие вселенные. В свой черед, то, что они делают у себя, воздействует на нашу вселенную.
 – Что это значит?
 Он глубоко вздохнул:
 – Значит, нам приходится бороться не только за целостность этого континуума, но и защищать его от пришельцев извне, желающих воспользоваться им в своих собственных целях.
 – А при чем тут я?
 – Ты? – Зевс взглянул на меня с откровенным удивлением, словно какая-нибудь вещь – меч, компьютер или звездный корабль – принялась интересоваться его намерениями. – Ты – наше орудие, Орион; мы собираемся использовать тебя там, где это необходимо. Но ты своенравное орудие; ты презрел повеление Аполлона, и теперь он хочет тебя погубить.
 – Он убил женщину, которую я любил. Она была одной из вас… Греки называют ее Афиной.
 – Орион, не обвиняй его в этом.
 – Нет, он виноват.
 Зевс покачал головой:
 – Жаль, что в своих бедах ты обвиняешь богов, считаешь нас причиной твоих несчастий. Учти, ты страдаешь из-за собственных поступков… В наши планы это не входило.
 – Но ведь ты защищаешь меня от гнева Аполлона.
 – Потому что ты, Орион, еще можешь послужить нам. Расточительство – уничтожать орудие, которое может еще пригодиться.
 Я ощущал, как во мне закипает гнев. Холодное сухое пренебрежение и безразличие якобы расположенного ко мне творца начинали раздражать меня… Быть может, я злился лишь оттого, что понимал: Зевс действительно высшее существо, куда более могущественное, чем суждено быть мне самому.
 – Тогда передай Золотому богу, – проговорил я, – что я учусь. Память возвращается ко мне. И настанет время, когда я узнаю все, что знает он сам. И все, что умеет он, смогу сделать и я. И тогда я уничтожу его.
 Зевс снисходительно улыбнулся, как отец улыбается капризному ребенку:
 – Гораздо раньше он уничтожит тебя, Орион. А пока считай, что живешь взаймы.
 Я хотел возразить, но он исчез, словно растворившись в воздухе. А с ним исчез и далекий город, и золотое свечение… Все испарилось как роса, как струйка дыма, поднимавшаяся над свечой. Я вновь оказался в своем шатре, занималось утро того дня, когда ахейцы разделят добычу, захваченную в Трое, а боги получат жертвы – скот и пленных.
 Жертвы, которые принесут по обету.

 22

 День выдался серым и хмурым. Изнуренные ночными излишествами ахейцы держались спокойно и торжественно. Солнце за облаками медленно ползло вверх. Ветер с моря сулил дождь, нес холодок приближавшейся осени.
 Ни я, ни мои хетты не участвовали в жертвоприношениях. Политос казался озадаченным.
 – Но ты же служишь богине? – укоризненно заметил он.
 – Она мертва. И не сможет принять жертву.
 Бормоча себе под нос что-то о святотатцах, Политос побрел к высоким кострам, которые рабы и феты складывали в центре лагеря из плавника и дров. Я оставался возле собственного костра у корабля Одиссея и наблюдал.
 Следом за Нестором процессия жрецов обошла вокруг лагеря, за ними шествовали Агамемнон и прочие вожди ахейцев – все в самых дорогих доспехах, с длинными сверкающими копьями, куда более нарядными, чем подобает боевому оружию.
 Вознося гимны Зевсу и прочим бессмертным, они торжественно обходили лагерь, тем временем к кострам сгоняли священные жертвы. Стадо козлов, овец и быков подняло столько пыли, что потемневшие руины Трои скрылись из глаз. Блеяние и мычание странным образом гармонировало с хором ахейцев, то распевавших, то выкрикивавших гимны. Сбоку стояли мужчины, назначенные в жертву: богам надлежало отдать каждого, кто был старше двенадцати. Даже со своего места я мог узнать старого придворного, провожавшего меня по дворцу. Молчаливые и мрачные, они прекрасно знали, что их ожидает, но не просили пощады и не оплакивали судьбу – ничто не могло изменить их участь.
 День прошел в ритуальных убийствах. Начали с нескольких голубей. Наконец дошли до разъяренных быков, сопротивлявшихся даже со связанными ногами… даже с запрокинутыми головами… До тех пор, пока каменный топор жреца не рассекал им горло, откуда немедленно вырывался поток горячей крови. Последними принесли в жертву коней – целую дюжину.
 Потом пришла очередь пленников. По одному их подводили к залитому кровью алтарю, бросали на колени и пригибали головы. Счастливчики умирали с одного удара, но не каждому так везло. Наконец все закончилось, разожгли костры… Жрецы были залиты кровью, а весь лагерь провонял запахом экскрементов и внутренностей. И когда солнце село, темноту прорезал свет тлевших костров, возносивших к небу дым, как считали греки, любезный богам. Тогда все ахейцы отправились к кораблям Агамемнона, стоявшим в середине песчаной косы, где высокой грудой лежали трофеи, добытые в Трое. Возле основания получившейся пирамиды теснились сотни женщин и детей, охраняемых горсткой ухмылявшихся воинов.
 Поднявшись на грубый помост, служивший подножием трона, Агамемнон уселся в прекрасное резное кресло, вывезенное из города. Царь начал оделять награбленным каждого вождя, начиная с белобородого старца Нестора.
 Ахейцы столпились вокруг, зависть и жадность сквозили в глазах каждого. Я оставался возле корабля Одиссея и следил издалека. Лукка и его люди остались со мной.
 – А твоя добыча в сохранности? – спросил я Лукку.
 – У нас хотели забрать женщин, но мы уговорили вестников Агамемнона оставить нас в покое, – недовольно буркнул он.
 Я внутренне улыбнулся, представив себе, как ощетинился копьями отряд Лукки, встречая шайку пьяных ахейских вояк.
 Церемония затянулась до глубокой ночи. Великий царь делил бронзовые доспехи, оружие, золотые украшения, великолепные вазы, драгоценные камни, кухонную медную утварь, железные треножники, одежду, ткани, женщин, девушек и мальчиков.
 По праву великого царя половину он оставил себе. Но вожди и воины ахейцев проходили мимо меня, унося добычу к своим кораблям, и многие сетовали на жадность Агамемнона:
 – Вот это щедрость… Жук навозный. Все знают, как нам досталось на стене. И что же мы получили за это? Меньше, чем его брат.
 – Эти женщины должны принадлежать нам, говорю тебе. Жирный царь чересчур жаден.
 – А что можно поделать? Он забирает себе все, что хочет, а мы получаем остатки.
 Даже подошедший ко мне Одиссей не выказал удовлетворения. В отдалении тускло чадили жертвенные костры, но кострища лагеря золотыми искрами озаряли его темнобородое лицо.
 – Орион, – позвал он меня.
 Я подошел к нему.
 – Твой слуга Политос роет себе могилу, – заявил царь Итаки, – осмеивая щедрость великого царя.
 Я заглянул в темные глаза Одиссея.
 – Разве только он? – негромко спросил я.
 Ответная улыбка чувств его не скрывала.
 – Но никто не высказывается откровенно, если рядом Нестор, Менелай и другие – те, кто все доносит Агамемнону. Сходи-ка забери его. Старик сказитель заплыл на опасную глубину.
 – Благодарю тебя, господин, я пригляжу за ним.
 И я поспешил в стан Агамемнона, постоянно встречая недовольных ахейцев, уносивших свою добычу.
 Политос сидел на песке у небольшого костра возле одного из кораблей великого царя, окруженный толпой воинов… Они ухмылялись и хохотали. Никто из них не принадлежал к знати, впрочем, чуть поодаль, в тени, как мне показалось, я заметил Нестора, который с кислой миной слушал Политоса.
 – …А помните ли вы тот день, когда Гектор загнал нас в лагерь? Тот день, когда он явился сюда в слезах, – а стрела-то едва оцарапала ему кожу, – и еще выл на весь лагерь, как баба: «Мы обречены! Мы обречены!»
 Слушатели хохотали. Признаюсь, старый сказитель почти идеально воспроизвел женственный тенорок Агамемнона.
 – А что же теперь делать Клитемнестре, когда наш щедрый храбрец заявится домой? – ухмыльнулся Политос. – Интересно, достаточно ли места под ее постелью, чтобы укрыть там любовника?
 Мужчины катались по земле от хохота, из глаз у них текли слезы. Я стал протискиваться сквозь толпу, чтобы забрать старика.
 И опоздал: дюжина вооруженных воинов разорвала кольцо слушателей Политоса.
 Отряд возглавлял Менелай.
 – Эй, сказитель! – крикнул он. – Великий царь захотел услышать твои побасенки… Попробуй-ка рассмешить его своей наглой болтовней.
 Глаза Политоса расширились от ужаса.
 – Но я только…
 Двое вооруженных воинов ухватили его под руки и поставили на ноги.
 – Пошли, – проговорил Менелай.
 Я встал перед ним:
 – Этот человек служит мне. Я сам позабочусь о нем.
 Но прежде чем Менелай успел ответить, вмешался Нестор:
 – Великий царь захотел видеть сказителя. Никто не может противиться его воле!
 Более короткой речи от этого достопочтенного старца я еще не слышал.
 Слегка пожав плечами, Менелай направился к лагерю Агамемнона. Слуги его волокли Политоса по песку, за ними следовали Нестор, я и все, кто слушал сказителя.
 Жирный Агамемнон, раскрасневшийся от вина, все еще восседал на троне среди сокровищ Трои. Как только Политос появился перед ним, короткие пальцы царя впились в ручки кресла. На каждом его пальце – даже на больших – поблескивали кольца.
 Сказитель трепеща склонился перед великим царем, с гневом смотревшим на небритого, лохматого и тощего старика.
 – Ты рассказываешь обо мне всякую ложь! – рявкнул Агамемнон.
 Политос напрягся и, оторвав взгляд от земли, обратился к великому царю:
 – Это не так, великий царь. Я старый сказитель и говорю лишь то, что видел собственными глазами или слышал своими ушами.
 – Ты распространяешь грязные домыслы, – пронзительно взвизгнул Агамемнон. – Ты врешь о моей жене!
 – Если бы твоя жена, господин, была честной женщиной, я не оказался бы здесь вообще. Я бы сейчас сидел в Аргосе на торговой площади и, как всегда, рассказывал повести людям.
 – Не трогай мою жену, – осадил его Агамемнон.
 Но Политос настаивал:
 – Великий царь, ты – высший судья в своей земле, самый честный и справедливый. Все знают, что происходит в Микенах… Кого ни спроси. И твоя пленница Кассандра, царевна Трои, предсказывает…
 – Молчать! – рявкнул великий царь.
 – Правду не скроешь, сын Атрея. Неужели ты считаешь, что сумеешь избежать участи, которую уготовила тебе судьба?
 Теперь Агамемнон уже дрожал от гнева. Вскочив с кресла, он сошел на землю и остановился перед Политосом.
 – Держите его! – приказал он, вытаскивая из-за пояса кинжал, рукоять которого была усыпана драгоценными камнями.
 Стража схватила Политоса за хрупкие руки.
 – Эй, сорока, я заставлю тебя молчать, разлучив со лживым языком! – злобно закричал царь.
 – Остановись! – закричал я, проталкиваясь вперед.
 Агамемнон взглянул на меня, и его маленькие поросячьи глазки вдруг приняли беспокойное, едва ли не испуганное выражение.
 – Этот человек служит мне, – проговорил я. – Я сам накажу его.
 – Очень хорошо, – сказал Агамемнон, указывая кинжалом на железный меч у моего бедра. – Ты собственноручно лишишь его языка.
 Я покачал головой:
 – Слишком жестоко за несколько шуток.
 – Ты противишься мне?
 – Этот человек – сказитель, – заметил я. – Если ты лишишь его языка, то обречешь на гибель в голоде и рабстве.
 На тяжелом лице Агамемнона медленно появилась злорадная улыбка.
 – Сказитель, говоришь? – Он повернулся к Политосу, который висел на руках двух крепких стражников. – Итак, ты рассказываешь только то, что видишь и слышишь? Хорошо же, тогда ты больше не будешь видеть и слышать… Ничего! Никогда!
 Когда я понял, что он намеревается сделать, судорога свела мои внутренности. Я потянулся к мечу, и тут же десять воинов с острыми копьями окружили меня… Бронза почти касалась моей кожи. На мое плечо легла чья-то рука. Я повернулся. На меня серьезно смотрел Менелай:
 – Смирись, Орион. Старик должен быть наказан. Незачем рисковать своей жизнью ради слуги.
 Взгляд Политоса умолял меня о помощи. Я шагнул к нему, но царапавшие кожу острия копий остановили меня.
 – Моя жена сказала мне, что ты помог ей, когда мы брали дворец, – негромко шепнул Менелай. – Я твой должник, но не заставляй меня платить кровью.
 – Тогда беги к Одиссею, – попросил я его. – Прошу тебя. Быть может, он сумеет смягчить великого царя.
 Менелай только покачал головой:
 – Все закончится прежде, чем я успею добраться до первого корабля итакийцев. Гляди.
 Нестор сам извлек из костра дымившуюся ветвь. Агамемнон взял ее, стражники развели шире руки Политоса, один из них уперся коленом в его спину. Великий царь схватил старого сказителя за волосы и откинул назад его голову. Острия копий снова прокололи мою одежду.
 – Ходи же по миру в темноте, подлый лжец.
 Политос забился, испытывая ужасные муки; Агамемнон выжег сначала его левый глаз, а затем правый. Старик потерял сознание. С безумной улыбкой на толстых губах Агамемнон отбросил ветвь, извлек кинжал и отрезал уши сказителя.
 Воины бросили на песок обмякшее тело Политоса.
 Великий царь окинул всех суровым взглядом и громовым голосом проговорил:
 – Таким будет правосудие для всякого, кто посмеет искажать правду! – И, повернувшись ко мне, ухмыльнулся: – Забирай своего слугу!
 Окружавшие меня воины расступились, держа наготове копья, чтобы сразить меня, если я сделаю хотя бы шаг в сторону их царя.
 Я посмотрел на окровавленного Политоса, а потом на Агамемнона.
 – Я слышал, что напророчила тебе Кассандра, – сказал я. – Ей не верят, но она никогда не ошибается.
 Полубезумная улыбка сошла с лица царя. Он яростно жег меня глазами. И на какой-то миг я даже подумал, что сейчас он прикажет стражам заколоть меня на месте. Вдруг из-за моей спины послышался голос Лукки:
 – Мой господин Орион, с тобой все в порядке? Не нужна ли тебе помощь?
 Царская стража повернулась, услышав его голос. Лукка привел весь свой отряд в полном вооружении и готовым к бою – тридцать пять хеттов со щитами и железными мечами.
 – Помощь ему не потребуется, – отвечал Агамемнон. – Только вам придется унести раба, которого я наказал.
 С этими словами царь повернулся и поспешил к своему жилищу. Воины его разом облегченно вздохнули и опустили копья.
 Я понес к нашим шатрам изувеченное тело Политоса.

 23

 Остаток ночи мне пришлось ухаживать за сказителем. Боль, терзавшую его, я облегчал вином, но успокоить его душу мне было нечем. Я положил его в моем шатре. Политос рыдал и стонал. Лукка привел целителя – достойного седобородого старца – с двумя помощницами: они смазали бальзамом раны, кровоточившие на месте глаз и ушей Политоса.
 – Даже богам не под силу возвратить ему зрение, – грустно сказал мне лекарь негромко, чтобы Политос не мог услышать. – Глаза его выжгли.
 Я знал, как страдал сказитель, – так, как меня терзал огонь ненависти.
 – Пусть будут прокляты эти боги, – прорычал я. – Будет ли он жить?
 Если слова мои и удивили врачевателя, он ничем не выдал этого.
 – У него сильное сердце. И если он переживет сегодняшнюю ночь, возможно, впереди у него еще долгие годы жизни.
 Целитель размешал в вине какой-то порошок и заставил Политоса выпить. Тот сразу же погрузился в глубокий сон. Потом одна из помощниц приготовила чашу болтушки и показала мне, как намазывать ее на ткань, которой следовало покрывать глаза Политоса. Они молчали и изъяснялись со мною жестами, словно немые, и ни разу не посмели взглянуть мне в лицо. Целитель удивился тому, что я захотел ухаживать за человеком, которого он считал моим рабом, однако благоразумно промолчал.
 Я просидел возле ослепленного сказителя до рассвета, меняя через каждые полчаса компрессы и не позволяя ему притрагиваться к ожогам. Политос спал, но и во сне дергался и стонал. Заря уже окрасила облака в нежно-розовый цвет, когда дыхание Политоса вдруг участилось, и он потянулся к тряпке, прикрывавшей его лицо. Я оказался проворнее и остановил руки сказителя прежде, чем он успел причинить себе боль.
 – Мой господин Орион? – хрипло спросил он.
 – Да, это я, – отвечал я. – Вытяни руки вдоль туловища и не прикасайся к глазам.
 – Выходит, это и правда случилось… а не привиделось мне во сне?
 Я приподнял его голову и дал глоток вина.
 – Да, – подтвердил я. – Ты слеп.
 Стон, который сорвался с губ старика, заставил бы зарыдать мраморную статую.
 – Агамемнон… – сказал он после долгого молчания. – Могучий царь отомстил старому сказителю, словно это может повлиять на нравственность его жены.
 – Попытайся уснуть, – посоветовал я. – Тебе необходимо набраться сил.
 Политос покачал головой, тряпка соскользнула, открывая два свежих ожога на месте глаз. Я решил сменить повязку, заметив, что она подсохла, и смазал ткань болтушкой.
 – Теперь, Орион, ты можешь просто перерезать мне горло. Более я не могу быть тебе полезен… Ни тебе, ни кому-нибудь другому.
 – Здесь пролито уже достаточно крови, – устало сказал я.
 – Теперь я бесполезен, – упрямо повторил он, пока я обрабатывал его раны. Потом я вновь приподнял его голову и дал выпить вина.
 Скоро Политос снова уснул.
 В шатер заглянул Лукка:
 – Мой господин, царь Одиссей хочет видеть тебя.
 Я вышел наружу и окунулся в свежесть наступающего утра. Приказав Лукке приставить кого-нибудь приглядывать за спавшим сказителем, я направился к кораблю Одиссея и полез по веревочной лестнице, спускавшейся с его борта.
 Палубу покрывали награбленные в Трое сокровища. Я отвернулся от ослепительных трофеев и взглянул в сторону разграбленного города. Сотни крошечных фигурок маячили на укреплениях, сбрасывая со стен почерневшие камни, сравнивая с землей стены, так долго противостоявшие ахейцам. Мне пришлось осторожно передвигаться вдоль борта, чтобы не споткнуться о груды добычи.
 Одиссей находился на корме корабля; обнажив широкую грудь, он грелся под ярким солнцем, а волосы еще отливали влагой после утреннего купания; на заросшем лице царя Итаки бродила довольная улыбка. Он посмотрел мне в глаза:
 – Победа полная… Спасибо тебе, Орион. – Указав на разрушителей, трудившихся вдали, он добавил: – Троя никогда не возродится.
 Я мрачно кивнул.
 – Приам, Гектор, Александр… Весь царствующий дом Илиона погиб.
 – Погибли все, кроме Энея Дарданца. Утверждают, что он побочный сын Приама. Тело его мы не нашли.
 – Труп мог сгореть во время пожара.
 – Возможно, – проговорил Одиссей. – Но едва ли жизнь Энея настолько значима. Если он жив, значит, прячется неподалеку. Найдем и его. Но даже если он ускользнет, все равно ему некуда возвращаться.
 На моих глазах один из массивных камней парапета Скейских ворот стронулся с места, покоряясь усилию множества мужчин, налегавших на рычаги и веревки. В густых клубах пыли он рухнул на землю. Звук донесся до меня через мгновение.
 – Аполлон и Посейдон не порадуются, узнав, что произошло со стенами, которые они воздвигали.
 Одиссей усмехнулся:
 – Иногда и богам, Орион, приходится склоняться перед волею людей, нравится им то или нет.
 – Ты не боишься их гнева?
 – Если бы боги не захотели, мы не смогли бы обрушить стены Трои.
 Я задумался. Поступки богов всегда сложнее объяснить, чем деяния простых смертных, к тому же у творцов долгая память. Аполлон гневается на меня, но в чем проявится его гнев?
 – Теперь твоя очередь выбрать себе сокровища. – Одиссей махнул в сторону огромной груды на корме корабля. – Забери пятую часть всего, выбирай, что понравится.
 Я поблагодарил его и, наверное, целый час провел, копаясь в вещах. Я брал одеяла, доспехи, одежду, оружие и драгоценности, которые можно обменять на еду и кров.
 – Пленники внизу, между кораблей, возьми одну пятую и от их числа.
 Я покачал головой:
 – Рабам я предпочту лошадей и ослов. Дети для меня бесполезны, а женщины только посеют раздоры между моими воинами.
 Одиссей внимательно посмотрел на меня:
 – Ты говоришь как человек, который не собирается ехать со мной в Итаку.
 – Господин мой, – сказал я. – Ты более чем щедр со мной. Но никто в этом лагере не шевельнулся, чтобы защитить прошлой ночью моего слугу. Агамемнон – не более чем животное, жестокое и злобное. Если я вернусь в твою землю, то скоро захочу начать войну против него.
 Одиссей пробормотал:
 – Глупо.
 – Конечно. Так что лучше, если наши пути разойдутся сейчас. Позволь мне забрать людей и слепого слугу и отправиться, куда я захочу.
 Обдумывая мои слова, царь Итаки медлил, поглаживая бороду. Наконец он согласился:
 – Очень хорошо, Орион. Иди своим путем. Да хранят тебя боги.
 – И тебя, благороднейший из ахейцев.
 Больше я не видел Одиссея. Вернувшись в свой шатер, я приказал Лукке послать людей за отобранной мною добычей и прихватить лошадей и ослов, способных нести нас вместе с поклажей в долгой дороге. В глазах его я прочитал вопрос, но Лукка не стал спрашивать, а молча выполнил мои поручения.
 Когда солнце начало опускаться за острова, мы собрались возле костра на последнюю дневную трапезу. Молодой вестник подбежал ко мне, задыхаясь:
 – Мой господи Орион, благородный гость желает перемолвиться с тобой несколькими словами.
 – Кто это? – спросил я.
 Юноша простер ко мне обе руки:
 – Не знаю. Мне приказали передать тебе, что персона царского рода посетит тебя перед закатом. Приготовься.
 Я поблагодарил его и предложил присоединиться к нашей трапезе. Казалось, его чрезвычайно обрадовала возможность просто посидеть возле моих воинов-хеттов. Восторженный взгляд его все время обращался к их железным мечам.
 «Благородный гость из царского рода». Кто-нибудь из людей Агамемнона? Мне оставалось только гадать, кто хочет видеть меня и зачем.
 И когда длинные тени заката утонули в пурпурных сумерках, шестеро ахейских вояк в полном вооружении подошли к нашему костру, окружая хрупкого невысокого воина.
 «Кто-нибудь очень важный или же пленник», – подумал я. Среди ахейской знати я не встречал подобных незнакомцу. Панцирь его закрывал длинный плащ, а нащечные пластины шлема прилегали к лицу, словно бы воин приготовился к бою.
 Я встал и слегка поклонился. Небольшая процессия проследовала к моему шатру и остановилась. Я подошел и откинул полог.
 – Тебя послал великий царь, – спросил я, – чтобы проверить, ослеп ли старик сказитель?
 Не отвечая, гость шагнул внутрь. Я вошел следом, в груди моей кипел гнев. Я не спал уже два дня; ненависть к Агамемнону не утихала, не давая не то что уснуть – просто захотеть спать.
 Гость взглянул на Политоса, распростертого на соломенном ложе; старик спал, грязная тряпка прикрывала глаза, а раны на месте ушей уже покрылись запекшейся кровью. Я услышал, как мой гость охнул, и тогда лишь заметил, как изящны и нежны его руки – слишком гладкие и слабые, чтобы держать меч или копье.
 Я взял гостя за плечи и, повернув к себе лицом, снял шлем. Золотые волосы рассыпались по плечам Елены.
 – Я пришла… посмотреть, – прошептала она. Глаза красавицы округлились от ужаса.
 Я подтолкнул ее к лежавшему сказителю.
 – Смотри, – сказал я мрачно. – Смотри внимательно.
 – Это сделал Агамемнон?
 – Собственноручно. Твой зять ослепил его из чистой ненависти. Опьяненный силой и могуществом, он отпраздновал свою победу над Троей, изувечив этого старика.
 – А что делал Менелай?
 – Стоял рядом и смотрел. Его люди удерживали меня копьями, пока его брат вершил свой благородный поступок.
 – Орион, я бы хотела, чтобы… Словом, когда я услышала о случившемся, то рассердилась. Нет, мне стало плохо…
 Но ее глаза оставались сухими, и голос не дрогнул. Мне трудно было угадать ее истинные чувства или мотивы, по которым она оказалась здесь.
 – Чего же ты хочешь? – спросил я.
 Она повернулась ко мне:
 – Теперь ты видишь, как жестоки ахейцы и какими варварами они бывают?
 – Но ты в безопасности, – успокоил я женщину. – Менелай вновь сделает тебя царицей. Конечно, Спарта не столь цивилизованна, как Троя, однако Троя погибла, и тебе придется довольствоваться тем, что есть.
 Она смотрела на меня, явно решая, стоит ли быть со мной откровенной.
 Мой гнев таял, растворяясь в безмятежной небесной синеве ее дивных глаз.
 – Я не хочу быть женой Менелая, – наконец произнесла Елена. – Один день, проведенный в этом ничтожном лагере, сделал меня несчастной.
 – Скоро ты поплывешь домой в Микены, а потом…
 – Нет! – проговорила она отчаянным шепотом. – Я не хочу возвращаться с ними! Возьми меня с собой, Орион! Возьми меня в Египет.

 24

 Теперь пришла моя очередь застыть с раскрытым от изумления ртом:
 – В Египет?
 – Орион, лишь Египет знает истинную цивилизацию. Там, конечно, поймут, что я царица, и будут обращаться со мной и моей свитой подобающим образом.
 Мне следовало бы немедленно разочаровать ее. Но разум мой уже ткал хитроумную паутину мести. Мне представилась физиономия Агамемнона, его жирная рожа в тот миг, когда царь узнает, что его невестка, ради которой он вел долгую кровавую войну, вновь бросила его брата и убежала с чужаком. Теперь уже не с царевичем Трои, похитившим ее против желания… но с простым воином, бывшим фетом, и по собственному желанию.
 На Менелая я не держал зла – если забыть, что он, брат Агамемнона, не захотел предотвратить наказание Политоса.
 «Пусть узнают они грязь унижения, пусть корчатся во прахе беспомощности и гнева, – сказал я себе. – Пусть весь мир хохочет, узнав, что Елена снова бежала от них. Они заслужили это».
 Но нас будут искать и попытаются поймать. А тогда убьют меня и, быть может, Елену тоже.
 «Ну и что, – подумал я. – Зачем мне жизнь? У меня за душой нет ничего, кроме желания отомстить тем, кто несправедливо обошелся со мной. Аполлон хочет погубить меня за то, что я помог его врагам сокрушить Трою. Так стоит ли страшиться мне мести двух земных царей?»
 Я поглядел на прекрасное лицо Елены без малейшей морщинки; на ее глаза, полные надежды и ожидания… Невинные и порочные одновременно. Она хочет использовать меня, чтобы сбежать от ахейских простаков, и предлагает себя в качестве награды за это.
 – Хорошо, – согласился я. – Политос скоро оправится. Мы отправимся в путь через одну ночь.
 Глаза Елены сверкнули, и улыбка тронула уголки губ. Я взял ее маленькую ладонь в свою и поцеловал. Красавица поняла все без слов.
 – Через одну ночь, – прошептала она.
 И, шагнув ко мне, приподнялась на цыпочки и легко прикоснулась губами к моим губам.
 А потом прикрыла голову великоватым для нее шлемом, убрала под него волосы и оставила мой шатер вместе со своей свитой. Я следил за тем, как они шли обратно к кораблям Менелая, а потом приказал одному из людей Лукки привести целителя. Сначала явились его помощницы и перевязали раны Политоса, потом прибыл сам лекарь.
 – Сможет ли он путешествовать через два дня, – спросил я, – если ему не придется ходить?
 Целитель строго посмотрел на меня:
 – Если так надо. Он стар, и смерть все равно придет за ним через несколько лет.
 – А можно его везти на повозке?
 – Как хочешь.
 Когда они ушли, я растянулся на матрасе, положив его возле Политоса. Старик ворочался и что-то бормотал во сне. Я приподнялся на локте, чтобы услышать его слова.
 – Бойся женщины, дары приносящей, – бормотал Политос.
 Я вздохнул и шепнул:
 – Теперь ты изрекаешь пророчества, забыв про свои истории, старина.
 Политос не ответил. Я уснул, едва моя голова коснулась соломы, ни в коем случае не желая вновь угодить в мир творцов. Я знал, что там меня подстерегает опасность, которой мне не избежать. Но или моя воля оказалась сильнее и меня не сумели вызвать, или же Аполлон, Зевс и вся их компания просто не стали затруднять себя… Не знаю. Только в ту ночь я не встретился с богами, гневались они или были настроены миролюбиво.
 Но мне снились сны: Египет, его плодородные земли, протянувшиеся вдоль широкой реки и окаймленные с обеих сторон раскаленной пустыней. Земля, где растут пальмы и ползают крокодилы… Земля, столь древняя, что даже время там как будто утратило свое значение. Земля, где высятся огромные пирамиды – загадочные монументы, что поднимаются над крошечными городами, столь необычные и непривычные для людей.
 А внутри величайшей из этих пирамид я увидел свою возлюбленную, она ожидала меня, молчаливая и неподвижная, как изваяние, и грезила о том, что я возвращу ее к жизни.
 На следующее утро я сказал Лукке, что мы оставляем лагерь и отправляемся в Египет.
 – Края далекие, – сказал он. – Идти придется через земли, где нас едва ли ожидает дружественный прием.
 – Но мне нужно в Египет, – проговорил я. – Люди последуют за мной?
 Карие глаза Лукки блеснули, он повернулся ко мне:
 – За несколько дней труда и пару часов битвы мы заработали три телеги добычи. Господин, они последуют за тобой, не тревожься.
 – До самого Египта?
 Он ухмыльнулся:
 – Если мы одолеем дорогу. Я слышал, египтяне набирают солдат в свое войско. Сами они теперь не воюют. Если мы доберемся до их рубежей, то легко подыщем привычную работу.
 – Хорошо, – заявил я, радуясь, что нашлась причина, способная побудить их последовать за мной.
 – Я прикажу людям укладываться, – сказал Лукка.
 Я положил руку ему на плечо:
 – Возможно, я прихвачу с собой женщину.
 Он улыбнулся:
 – Я все ждал, когда ты наконец одумаешься.
 – Но я не хочу, чтобы наши люди прихватили с собой здешних блудниц. Как ты думаешь, в таком случае они могут запротестовать, если я окажусь не один?
 Почесав бороду, Лукка ответил:
 – В лагере ахейцев они нашли себе подруг, и теперь все удовлетворены. Без женщин мы пойдем быстрее, нечего сомневаться. Не думаю, что кто-нибудь станет проявлять недовольство.
 Я понял, о чем он хочет сказать.
 – Ты прав, едва ли наш путь до Египта окажется спокойным.
 На сей раз глаза его встретились с моими.
 – Хочу надеяться, что хотя бы лагерь ахейцев мы оставим действительно с миром.
 Я улыбнулся, – он не дурак, этот хетт.
 Через две ночи я подкупил юношу, который отправился со мной в стан Менелая. Его не охраняли. Те немногие воины, что оставались на страже, прекрасно знали, что вокруг нет никаких врагов. Если они и намеревались что-нибудь охранять, так это добычу и рабов царя от воров. Мы нашли Елену в шатре. Служанки выскочили наружу, разглядывая меня, словно бы заранее знали, что произойдет. Одна из них пригласила меня в огромный шатер госпожи. Когда мы вошли, Елена нервно расхаживала по богато убранному помещению. Она отпустила служанку, и, не сказав ни слова, я одним ударом лишил сознания растерявшегося юнца, раздел его и велел Елене натянуть его одежду поверх короткой хламиды. Она указала на простой деревянный сундук, который я мог обхватить руками, а когда я поднял его, взяла ларец поменьше.
 Мы вышли из шатра, миновали служанок и безмятежную стражу и направились к берегу реки, где Лукка и его отряд ожидали нас с лошадьми, ослами и телегами. Мы покинули лагерь ахейцев темной ночью подобно банде грабителей. Восседая на плотно сложенном одеяле, служившем мне седлом, я оглянулся и посмотрел в последний раз на развалины Трои, на некогда гордые стены, утратившие свое величие… Они казались призрачными в холодном серебристом свете всходившей луны. Земля дрогнула, кони фыркнули и, встрепенувшись, заржали.
 – Это голос самого Посейдона, – слабым, но твердым голосом объяснил Политос со своей телеги. – Скоро земля задрожит от его гнева, и он довершит разрушение Трои.
 Старик предсказывал землетрясение. Большое. Значит, есть благовидный предлог удалиться от берега как можно дальше. Мы перебрались через реку и направились к югу, в сторону Египта.




 Часть вторая
 Иерихон



 25

 Слова Лукки сбылись: наш путь не оказался ни мирным, ни легким. Почти весь мир воевал. Мы медленно двигались по тем краям, которые воины-хетты называли Ассувой и Сехой. Путь наш пролегал по берегу реки, которая текла вдоль горной цепи. Здесь, похоже, к обороне были готовы не только города и селения, но и любой сельский дом. Повсюду бродили банды мародеров, некоторые из них являлись отрядами распавшегося войска хеттов, как и люди Лукки, много попадалось и обычных разбойников. Стычки случались почти каждый день. Люди гибли за пару цыплят или десяток яиц. Несколько наших воинов мы потеряли, но приняли в свой отряд кое-кого из шаек, встречавшихся на нашем пути. Я никогда не спорил с Луккой, если он отвергал кого-то, так как знал, что он брал лишь опытных воинов. В нашем отряде оставалось около тридцати воинов, это число все время колебалось.
 Я постоянно в тревоге оглядывался назад, каждый день ожидая увидеть войско Менелая, наконец догнавшее свою беглянку царицу. Но если ахейцы и преследовали нас, погоня осталась далеко позади. А по ночам я спал спокойно и не видел никого из творцов. Быть может, они заняты. Или они уже уготовили мне казнь, которую я должен был принять в Египте, внутри царской гробницы.
 Настало время дождей, они превратили дороги в скользкую липкую грязь. Мы замерзали. Но распутица затруднила передвижение и для большинства разбойников, на время оторвав их от жестокого промысла. Впрочем, не всех; нам пришлось драться, угодив в засаду в горах под городом, который Лукка называл Ти-Смурной.
 Сам Лукка едва не погиб от рук земледельца, решившего, что мы собираемся отобрать у него жену и дочерей. Вонючий и грязный мужик спрятался в жалком амбаре – точнее, просто пещерке, к которой он приделал ворота, – и едва не ударил вилами Лукку в спину, когда хетт отправился туда за парой ягнят. Нам требовалась еда, а не женщины. Жена земледельца получила за животных какой-то пустяк из того, что мы захватили в Трое. Однако муж ее спрятался, едва завидел нас, полагая, что мы уведем его женщин и сожжем все, что не сможем унести.
 Он целился в незащищенную спину Лукки, и глаза его, бегавшие и испуганные, горели ненавистью. К счастью, я оказался неподалеку и, шагнув между ними, успел отвести вилы рукой.
 Земледелец ожидал, что его изрубят на куски, но мы оставили его, трепетавшего от ужаса, по колено утонувшего в навозе. Лукка как обычно промолчал, отделавшись одной фразой, впрочем стоившей многих и долгих выражений благодарности:
 – Я вновь обязан тебе жизнью, мой господин Орион.
 Я, не задумываясь, ответил:
 – Лукка, твоя жизнь нужна не только тебе.
 Я не спал с Еленой. Даже не прикасался к ней. Она путешествовала с нами, не ропща и не жалуясь на трудности, на постоянные стычки и кровопролития. На ночлег она устраивалась на конских попонах, в отдалении от мужчин. Но всегда держалась ближе ко мне, чем к остальным. И я с огромной радостью был ее стражем, а не любовником. Она ничем не выдавала своих чувств. Никаких драгоценностей она не носила, лица более не красила и всегда ходила в простой и грубой одежде, пригодной для нелегкого путешествия.
 И все же она оставалась прекрасной и без притираний, роскошных одеяний и украшений. Даже когда лицо ее покрывала грязь, а волосы были подобраны и спрятаны под грязным капюшоном, ничто не могло скрыть голубизну прекрасных широко расставленных глаз, чувственность алых губ и безупречность кожи.
 К Политосу возвращались силы, он обрел даже свою прежнюю язвительность. Он ехал в скрипучей повозке и требовал, чтобы возница подробно описывал ему все, что видел, будь то листок, скала или облако.
 Единственный раз мы остановились на отдых в Эфесе. Целое утро мы тащились под дождем в гору, промокшие, голодные и озябшие. Почти половина наших людей передвигалась верхом. Елена ехала возле меня на смирном соловом коньке, укрывшись от дождя темно-синим плащом с капюшоном, теперь мокрым и тяжелым. Я выслал вперед на разведку троих пеших. Кроме того, я всегда отправлял несколько человек в арьергард, чтобы уберечься от вероятных нападений.
 Когда мы поднялись на вершину горы, я увидел одного из своих разведчиков, ожидавшего нас на раскисшей дороге.
 – Там город, – показал он.
 Дождь приутих, и Эфес открылся под нами озаренный солнечным светом, пробившимся через серые облака. Белый мрамор построек искрился, дома манили теплом и уютом.
 Вид города приободрил нас, и мы стали спускаться по извивавшейся между холмами дороге к гавани.
 – Этот город посвящен Артемиде-целительнице, – проговорил Лукка. – Люди со всех концов света стремятся сюда, чтобы исцелиться от хворей. Из священного источника струится вода, обладающая чудодейственной силой. – Он нахмурился и, словно бы недовольный собственным легковерием, добавил: – Так мне рассказывали.
 Эфес не огораживали стены. Ни одно войско не посмело бы захватить его или осадить. По общему молчаливому соглашению, к городу, в котором Артемида явила свои магические силы, не смел подступить даже самый отпетый головорез из варварских князьков… Невидимые стрелы богини сулили святотатцу болезнь и мучительный конец.
 Елена, прислушавшаяся к рассказу Лукки, подъехала и остановилась между нами.
 – Артемида – богиня Луны, сестра Аполлона.
 Сердце мое заколотилось.
 – Значит, она воевала на стороне Трои?
 Елена пожала плечами под промокшим плащом:
 – Наверное, да. Но она ничего не смогла добиться, так ведь?
 – Тогда она будет гневаться на нас, – предположил Лукка.
 «Как и ее брат!» Я не сомневался в этом, пусть на самом деле они не родственники. Я заставил себя улыбнуться и громко сказал Лукке:
 – Неужели ты веришь, что боги и богини могут обижаться на людей?
 Хетт не ответил, но на его недовольном лице не осталось даже тени радости.
 Но какое бы божество ни властвовало в этом городе, в Эфесе чувствовалась культура… Даже улицы его покрывал мрамор. А в храмах за величественными колоннадами поклонялись богам и исцеляли больных. Город привык к паломникам, в нем было множество постоялых дворов. Мы остановились на окраине, в первом из тех, что встретился на пути. Народу попадалось немного; редкие путники осмеливались странствовать в дождливую пору, предпочитая останавливаться в центре города или в гавани, поближе к своим кораблям.
 Хозяин постоялого двора обрадовался появлению тридцати гостей сразу. Он постоянно потирал руки и ухмылялся, пока мы разгружали животных и повозки.
 – Можете положиться на меня, господин, ваше добро будет в целости и сохранности, – заверял он, – даже если ваши сундуки набиты чистым золотом. Постоялый двор стерегут мои сыновья, и ни один вор не сумеет добраться до ваших вещей.
 Я усомнился. Едва ли наш хозяин бы сумел сохранить подобную уверенность, если бы узнал, что сундуки, которые мы внесли в дом, действительно наполнены золотом.
 Мы сложили их в одной комнате, самой большой в гостинице. Я решил, что буду жить в ней вместе со слепым Политосом.
 В городе хватало публичных домов, и люди Лукки исчезли, словно унесенные ветром, как только лошади оказались в конюшне, а наше добро в надежном месте.
 – Они вернутся утром, – объяснил хетт.
 – Ты тоже можешь идти, – разрешил я.
 – Но ведь должен кто-нибудь охранять добро? – возразил он.
 – Я справлюсь, а ты ступай и посмотри город.
 Суровое лицо Лукки оставалось бесстрастным, – я понимал, что он борется с собой, – наконец хетт произнес:
 – Я вернусь к восходу солнца.
 Я расхохотался и хлопнул его по плечу:
 – Не торопись возвращаться, мой верный друг. Наслаждайся всеми радостями, которые может дать этот город. Ты заслужил отдых и развлечения.
 – Ты уверен, что…
 Показав на сундуки, составленные возле моей кровати, я отвечал:
 – Мне не трудно приглядеть за ними.
 – В одиночку?
 – Помогут свирепые сыновья хозяина постоялого двора.
 Мы видели этих парней; двое – рослые и крепкие, другая пара – легкие и гибкие; можно было предположить, что они от разных матерей. После всех битв и опасностей они не страшны нам, но для вора представляли грозную силу.
 – Я тоже останусь здесь, – промолвил Политос. – Пусть у меня нет ушей, но слух все равно лучше, чем у летучей мыши. Так что в ночной темноте, когда твои глаза бесполезны, караульщика лучше меня тебе не найти.
 Лукка с видимой неохотой покинул нас.
 Елена расположилась в комнате по соседству. Она велела прислуживать себе двум младшим дочерям хозяина. Я слышал, как те болтают и хихикают, поднося по скрипучей лестнице дымящиеся ведра, и наливают воду в деревянную ванну, которую хозяйка предоставила знатной гостье.
 Конечно, никто из них не знал, кто мы. Можно было не сомневаться: о золотоволосой красавице и сопровождающем ее отряде хеттов немедленно заговорят в городе. Но пока никто не свяжет наше присутствие здесь с троянской войной и ахейцами, нам ничего не грозит.
 – Расскажи мне о городе, – попросил Политос. – На что он похож?
 Я вывел слепца на балкон и принялся описывать ему все, что видел: храмы, постоялые дворы, многолюдные улицы, гавань, паруса кораблей, стоявших на рейде, великолепные дома на склонах холма.
 – В центре города должна быть рыночная площадь, – с блаженством в голосе вымолвил Политос. – Завтра один из людей отведет меня туда, и я начну рассказывать о падении Трои, о гордости Ахиллеса и жестокости Агамемнона, спою о том, как сгорел великий город, как погибли его герои. Людям это понравится.
 – Нет, – негромко возразил я. – Нельзя, чтобы здесь узнали, кто мы. Это слишком опасно.
 Он обратил ко мне свои пустые глазницы; шрамы, оставшиеся на месте глаз, словно осуждали меня.
 – Но я же сказитель! И здесь у меня сложилось повествование, которого никто еще не слышал. – Он постучал себя по лбу. – Рассказывая свою повесть, я наживу целое состояние!
 – Не здесь, – отвечал я. – И не сейчас.
 – Но тогда я перестану быть для тебя обузой! Я сам смогу зарабатывать на пропитание. Я сделаюсь знаменитым!
 – Нет, пока Елена остается с нами, – настаивал я.
 Он гневно фыркнул:
 – Эта женщина послужила причиной множества бед, ни одной из смертных не удалось вызвать столько несчастий.
 – Возможно, ты прав. Но пока я не доставлю ее в Египет, пока не удостоверюсь, что она находится в безопасности, под защитой царя, ты не будешь рассказывать о Трое.
 Недовольно бурча, Политос вернулся в комнату. Я провел слепца между сундуками с добычей.
 Когда старый сказитель опустился на перину, я услышал, что в дверь заскреблись.
 – Ты слышал?
 – Кто-то просит разрешения войти. Так поступают культурные люди. Они не барабанят в дверь, словно намереваются выломать ее, как это делаешь ты, – ядовито объяснил Политос.
 Я взял меч со стола, разделявшего наши постели, подошел к двери и чуть приоткрыл ее.
 Там стояла одна из дочерей владельца постоялого двора, пухленькая девушка с ямочками на щеках и смеющимися темными глазами.
 – Госпожа спрашивает, не посетишь ли ты ее, господин. Она ждет тебя в комнате, – проговорила она, неуклюже кланяясь.
 Я поднял глаза и оглядел коридор – пусто.
 – Скажи ей, что я приду немедленно.
 Закрыв дверь, я подошел к постели Политоса и присел на край.
 – Знаю-знаю, – сказал он. – Ты пойдешь к ней, чтобы погибнуть в паутине ее чар.
 – Слова истинного поэта, – парировал я.
 – Не пытайся льстить мне.
 Не обращая внимания на его раздражение, я спросил:
 – А ты сможешь постеречь нашу добычу во время моего отсутствия?
 Он буркнул, повернувшись ко мне спиной:
 – Наверно.
 – Если кто-нибудь сюда войдет, кричи громче.
 – Мой голос разбудит всю гостиницу.
 – А ты сумеешь заложить за мной дверь на засов, а потом самостоятельно добраться до постели?
 – Не все ли тебе равно, если я споткнусь и сверну шею? Ты ведь думаешь лишь о том, как разделить ложе госпожи.
 Я усмехнулся:
 – Не исключено, что я пробуду там всего несколько минут. Мне не хотелось бы…
 – Нет, нет, конечно же нет! – воскликнул он. – Только постарайся не вопить, как бык во время случки. Я хотел бы поспать.
 Ощущая себя повесой, который крадется в чужую спальню, я вышел, пожелав Политосу спокойной ночи.
 – Мой сон очень чуток, – напомнил он.
 Не знаю, хотел он этими словами успокоить меня, что ни один вор не сумеет нас обокрасть, или же повторить, чтобы я не шумел, когда окажусь в постели Елены… Быть может, старик имел в виду и то и другое.
 Коридор по-прежнему оставался безлюдным, я не заметил ни одного темного уголка или ниши, где мог бы затаиться враг. Ничего – лишь истертые плитки пола, оштукатуренные стены и шесть деревянных дверей, которые вели в комнаты, где поселились мои люди. Но сегодня ночью все они будут пустовать. С противоположной стороны коридор ограждали поручни.
 Я собирался уже постучать в дверь Елены, но, вспомнив слова Политоса, скромно поскреб гладкие деревянные доски.
 – Кто там? – раздался негромкий голос царицы.
 – Орион.
 – Можешь войти.
 Она стояла в центре жалкой комнатки и сияла красотой, как солнце. На Елене было то же самое одеяние и драгоценности, что и во время нашей первой встречи в ее покоях. Во дворце она казалась невыразимо прекрасной, здесь же, в гостинице, среди убогих голых стен, она казалась богиней, сошедшей на Землю.
 Я закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, ослабев от созерцания этой красоты.
 – Господин мой Орион, ты не взял себе никаких сокровищ из Трои, – проговорила она.
 – До сих пор я не хотел их.
 Она протянула ко мне руки, я шагнул к ней, подхватил на руки и отнес на мягкое низкое ложе. Где-то в глубине моей памяти растаяла тоска по женщине, совершенно непохожей на золотоволосую Елену… Я забыл о темноволосой и сероглазой, высокой и стройной, прекрасной и искренней богине. Она умерла, а Елена пылала в моих руках огнем жизни.
 Солнце спряталось в поблескивавшем море, длинные фиолетовые тени медленно заскользили по улицам Эфеса, ночь тихо набрасывала на город свой покров, сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды, и серебряный диск луны-Артемиды поднялся на небо, а мы с Еленой все не могли оторваться друг от друга; засыпали, пробуждались и занимались любовью, снова спали и пробуждались и вновь предавались любви.
 И когда, предвещая рассвет, забрезжил серый сумрак, мы наконец уснули, обнявшись, израсходовав все силы и забыв обо всем на свете в сладком любовном утомлении. И тут я вновь погрузился в золотой свет, который жег мои глаза своим сиянием.
 – Итак, ты решил, что сумеешь спрятаться от меня?
 Тщетно я вертел головой и щурился, разыскивая Золотого бога. На этот раз я только слышал его голос.
 – Орион, ты спутал все мои планы. А потому не избежишь моей мести.
 – Покажись! – вскричал я. – Явись мне, чтобы я мог лишить тебя жизни!
 Я очнулся в постели. Мои руки хватали пустоту, а Елена, отодвинувшись, с испугом и удивлением смотрела на меня.
 Утром я повез Елену с Политосом в центр города, а верный своему слову Лукка, появившийся на рассвете, остался охранять наше добро и завистливо поглядывал на людей, которые по одному возвращались в гостиницу.
 В Эфесе действительно ценили комфорт и культуру. В городе было много мраморных храмов, а на улицах полно купцов, привезших товары с Крита, из Египта и Вавилона и даже далекой Индии.
 Политоса интересовал только торг. Он уже учился ходить самостоятельно и, завязав белой тряпкой незрячие глаза, выстукивал землю перед собой.
 – Сказители! – завопил он, когда мы подошли к маленьким группкам людей, окружавшим стариков, что сидели на корточках и за несколько монеток сплетали повествования.
 – Не здесь, – прошептал я тихо.
 – Позволь мне остаться и послушать, – умолял он. – Обещаю не говорить ни слова.
 С неохотой я согласился; я знал, Политосу можно верить, – волновало меня его сердце. Старик был сказителем прирожденным… До мозга костей. Сумеет ли он смолчать, если в сердце его скрыта величайшая повесть, какой еще не знали люди, и только он может ее поведать толпе?
 Я решил предоставить ему час, а мы с Еленой отправились бродить по лавкам. Она блаженствовала: ощупывала тонкие ткани, разглядывала расписные горшки, торговалась с лавочниками, а потом уходила, ничего не купив. Я пожимал плечами, но следовал за ней, раздумывая об угрозе, услышанной от Золотого бога в предрассветные часы.
 «Он уничтожит меня, если сможет», – сказал я себе. Но он почему-то не осмелился показаться. Значит, другие творцы удерживают его от расправы или же я все еще нужен ему для чего-то?
 «Или же, – промелькнула у меня несмелая мысль, – я обретаю силу, достаточную, чтобы защититься от него?»
 Тут земля дрогнула. Собравшаяся на торговой площади толпа разразилась воплями. Горшки посыпались с полок и загремели, разбиваясь о землю. Мир словно бы покачнулся, поплыл – вызывая головокружение. А потом дрожь утихла, и наступила тишина. На какой-то миг все вокруг онемели. А потом зачирикала птица, люди снова заговорили с заметным облегчением, словно избавляясь от ужаса.
 «Землетрясение… Типично для этих мест, – подумал я, – или же в этом следует видеть предупреждение, знак, поданный кем-нибудь из творцов, которых люди сего времени считают богами?»
 Час почти прошел. Я заметил Политоса на другой стороне огромной рыночной площади, он стоял в толпе, собравшейся возле одного из сказителей. Худые ноги старика, казалось, были не толще палки, на которую он опирался.
 – Орион.
 Я взглянул на Елену. Она улыбалась мне, как понимающая мать невнимательному сыну.
 – Ты не услышал ни единого слова.
 – Извини, ум мой странствовал.
 – Я сказала, что мы можем остаться здесь, в Эфесе. Это цивилизованное место, Орион. А на те сокровища, что мы привезли с собой, можно купить уютное поместье и великолепно жить в нем.
 – А Египет?
 Она вздохнула:
 – Он слишком далеко. К тому же дорога оказалась куда труднее, чем я предполагала.
 – Наверное, мы можем добраться до Египта на корабле, – предложил я. – Так быстрее и легче, чем по суше.
 Но когда мы отправились к причалам, все мысли о морском путешествии у нас немедленно исчезли. В гавань входили шесть кораблей, и у каждого на парусе красовалась львиная голова.
 – Менелай! – обомлела Елена.
 – Или Агамемнон, – уточнил я. – В любом случае здесь нельзя оставаться. Они ищут тебя.

 26

 Той же ночью мы бежали из Эфеса, оставив хозяина постоялого двора весьма разочарованным: он рассчитывал, что мы погостим подольше.
 Поднимаясь в горы и поворачивая на юг, я размышлял, не следовало ли нам обратиться к городскому совету за помощью. Но страх перед мощью войск ахейцев, только что разрушивших Трою, мог помешать эфесцам вступиться за нас. У города этого не имелось не только стен, но и настоящего войска, одна городская стража, поддерживающая порядок в районах, населенных простолюдинами. Неприкосновенностью город был обязан доброй воле соседей. Они не разрешат Елене остаться в городе, если Менелай и его брат Агамемнон потребуют выдать ее.
 И мы снова отправились в путь, в дождь и холод, увозя с собой добычу из Трои. Странная компания: царица-беглянка, оставившая далекую Спарту, слепой сказитель, отряд наемных солдат, служивших погибшей империи, и отщепенец, вырванный из других времен.
 Мы оказались в Милете. Здесь стены были крепкие и могучие, надежно защищавшие процветающий торговый город.
 – Я бывал здесь однажды, – сказал мне Лукка, – когда великий царь Хаттусили прогневался на город и привел свое войско к его стенам; жители настолько испугались, что открыли ворота не сопротивляясь… Сдались на милость великого царя. Он проявил великодушие: казнил только городских начальников – тех, кто разгневал его, – а нам не позволил прикоснуться даже к куриному яйцу.
 Мы закупили свежую провизию и коней, – большой город не скоро должен был встретиться на нашем пути. Мы намеревались углубиться в горы Тавра, [4] идти по равнинам Киликии, [5] а потом вдоль рубежей Митанни [6] вниз к сирийскому побережью.
 Но звуки и запахи эгейского города слишком много значили для Политоса. Он подошел ко мне, когда мы начали разворачивать лагерь возле городских стен, и объявил, что не пойдет с нами дальше; слепец решил остаться в Милете.
 – Здесь я могу рассказывать свои повести и зарабатывать тем свой хлеб, – объяснил он. – Я не хочу обременять тебя, мой господин Орион. Позволь провести мне свои последние дни, воспевая гибель Трои и доблестные деяния героев, совершенные возле ее стен.
 – Но ты не можешь остаться один, – настаивал я. – У тебя нет никакого убежища. Как ты найдешь себе пропитание?
 Он коснулся моего плеча – движением столь точным, как будто видел его.
 – Разреши мне сесть в уголке рыночной площади и спеть им о Трое, – попросил он. – Я получу от них хлеб, вино и мягкую постель прежде, чем солнце спрячется за горизонтом.
 – Ты действительно этого хочешь? – спросил я.
 – Слишком долго я зависел от тебя, мой господин Орион. Пора самому заботиться о себе.
 Он стоял передо мной в сером предутреннем свете, на его пустых глазницах белела чистая повязка, новая туника свисала с худых плеч. Тогда я узнал, что даже выжженные глаза умеют плакать… Как и мои.
 Мы обнялись по-братски, и, не говоря более ни слова, он повернулся и медленно побрел к городским воротам, постукивая палкой перед собой.
 Я отправил всех на дорогу, уходившую от берега, и сказал, что присоединюсь к ним позже. Выждав полдня, я вошел в город и отправился к рыночной площади. Скрестив ноги, Политос восседал в центре огромной толпы, к ней то и дело присоединялись новые слушатели; он жестикулировал, а скрипучий голос неторопливо произносил:
 – И тогда могучий Ахиллес вознес молитву своей матери, Фетиде среброногой: «Матушка, мне отпущена столь короткая жизнь, что бессмертный Зевс-громовержец наградил меня вечной славой…»
 Я не стал слушать дальше – мне все стало понятно. Мужчины и женщины, мальчишки и девчонки – все спешили примкнуть к толпе. Никто не мог отвести глаз от Политоса: он зачаровал горожан, словно змея птиц. Богатые купцы, воины в кольчугах, пышно разодетые женщины в ярких одеждах, городские чиновники с жезлами теснились, чтобы услышать Политоса. Даже остальные сказители, оставшиеся без слушателей, когда Политос завел свою песню о Трое, вставали с насиженных камней и, прихрамывая, брели по площади, чтобы послушать пришельца.
 Мне пришлось признать правоту Политоса: он нашел свое место. Здесь его накормят, предоставят кров и будут ценить. Вскоре мы окажемся далеко, и пусть он поет о Трое и Елене все, что хочет.
 Я вернулся к городским воротам за конем, оставшимся под присмотром стражников. Заплатив старшему несколько медяков, я направил гнедого по уходившей в глубь суши дороге. Я знал, что вижу Политоса последний раз, и новая потеря скорбью наполнила мою душу.
 Впрочем, время и дорога смягчили мою печаль, подсластили горечь разлуки со своенравным другом.
 Лукка вел нас по крутому, заснеженному перевалу, а потом мы спустились вниз на теплые плодородные равнины Киликии, где росли виноградная лоза, пшеница и ячмень, повсюду виднелись оливковые деревья.
 Киликийские города закрывали свои ворота перед незнакомцами.
 Падение империи хеттов здесь ощущалось в полную силу – городам не приходилось рассчитывать на защиту законов Хеттского царства и войска его государя. Все необходимое для путешествия мы выменивали у крестьян, которые относились к нам с нескрываемой подозрительностью. А потом повернули на восток по равнине и наконец направились к югу, все время оставляя море справа от себя.
 Елена часто оборачивалась, боясь заметить признаки погони. Мы смотрели на море, когда оно оказывалось неподалеку, но паруса кораблей, которые нам попадались, не были украшены львиными головами.
 В пути мы спали порознь – чтобы не дразнить людей. И делили ложе только в городах или поселках, где мои воины могли подыскать себе женщин. Это помогло мне понять, что моя страсть к Елене поддается контролю и не идет ни в какое сравнение с той любовью, которой я пылал к моей мертвой богине.
 Понемногу Елена начала рассказывать мне о своей прежней жизни. Едва ей минуло двенадцать лет, ее похитил из загородного дома дяди какой-то местный князек, решив насладиться зреющей красотой девушки.
 Ее отец выплатил выкуп седому разбойнику, и тот вернул ему дочь, не причинив пленнице вреда. Однако случай этот натолкнул отца на мысль выдать дочь замуж, и поскорей, пока она девственница.
 – Все ахейские князья искали моей руки, – сказала Елена как-то ночью, когда мы расположились в небольшой деревеньке, обнесенной частоколом из заостренных жердей.
 Старейшина решил проявить великодушие и принял наше небольшое войско. Лукка и его люди уже развлекались с несколькими женщинами, выказавшими к ним интерес. Мы с Еленой разместились в небольшой хижине из сырцовых кирпичей. Нам уже несколько недель не приходилось ночевать под крышей.
 Она говорила задумчиво, почти скорбно, словно бы во всем, что с ней произошло, винила себя:
 – При таком количестве женихов мой отец мог привередничать. Наконец его выбор пал на Менелая, брата великого царя. Для него это была выгодная сделка… Еще бы, породниться с самым могущественным царствующим домом!
 – Ну а твое мнение его интересовало?
 Она улыбнулась, точно ее позабавила явная нелепость моего вопроса:
 – Я не видела Менелая до самой свадьбы. Отец надежно стерег меня.
 – А затем появился Александр, – подсказал я.
 – Да, Александр… Симпатичный, остроумный и очаровательный. И он обращался со мной как с человеком, как с личностью.
 – Значит, ты по своей воле отправилась с ним?
 Вновь улыбка осветила ее лицо.
 – Не спрашивай. Ему даже в голову не пришло, что я могу отказаться. Все-таки, невзирая на блеск и обаяние, он вел себя подобно ахейцам и всегда брал то, что хотел.
 Я заглянул в ее ясные голубые глаза, такие невинные и вместе с тем порочные.
 – Помнится, в Трое ты мне говорила…
 – Орион, – негромко перебила она, – в этом мире женщина должна смириться с тем, чего изменить не в состоянии. В Трое мне жилось лучше, чем в Спарте. Александр гораздо воспитаннее Менелая. Но никто из них не просил у меня руки: Менелаю меня отдал отец, а Александр увез меня от мужа. – И добавила застенчиво: – Единственный, кого добивалась я, – это ты. Только тебе я отдалась по своему желанию.
 Я обнял ее, и больше в ту ночь мы не разговаривали. Однако я не знал, насколько можно верить словам Елены. Действительно ли она воспылала страстью ко мне или же, пользуясь своими женскими чарами, пытается сделать так, чтобы я защищал ее до самого Египта?
 После Киликии наше путешествие стало протекать спокойнее. Банды грабителей и отряды дезертиров здесь попадались реже. Прекратились вечные стычки. И тем не менее каждый вечер Лукка заставлял своих подчиненных чистить оружие, словно бы наутро нам предстояло вступить в битву.
 – Вот, господин, теперь мы направились в Угарит, – проговорил, обращаясь ко мне, Лукка, когда мы вновь повернули на юг. – Много лет назад мы осаждали этот город… Я был мальчишкой и бежал за колесницей отца, когда мы бросились в бой.
 От могущественного некогда Угарита до сих пор оставались лишь жалкие обгоревшие руины: к почерневшим останкам стен лепились жалкие навесы и хижины, стоявшие на месте некогда прекрасных домов и могучих башен.
 Я увидел свидетельство прежней мощи Хеттского царства, некогда настолько сильного, чтобы простирать руку за горы и сокрушать города, провинившиеся перед его великим царем. Но где теперь эта сила?.. Она исчезла, словно ветер унес ее, как песок с гребня оседающей дюны.
 Впервые после лесистых холмов Трои я увидел лес; высокие могучие кедры раскидывали свои ветви высоко над нашими головами, и мы шли под ними, словно под сводами величественного живого храма.
 Лес как-то внезапно кончился, и мы очутились в обожженной солнцем голой пустыне. Камни так раскалились, что до них нельзя было дотронуться. Ничего не росло здесь, только изредка попадались чахлые кусты. Змеи скользили по горячей земле; бегали скорпионы; над нашими головами кружили хищные птицы, высматривая добычу.
 Мы стремились удалиться от берега и портовых городов. Здесь нам опять начали попадаться банды грабителей, правда, всегда на горе себе же самим. Тела их мы обычно бросали стервятникам, однако все-таки потеряли и четырех своих воинов.
 Края эти казались естественным обиталищем разбойников, – среди невысоких холмов и узких долин отовсюду можно было ожидать нападения. Жарища стояла адская, казалось, сама земля плясала в дрожавших волнах горячего воздуха, который лишал сил людей и животных.
 Елена ехала в повозке под навесом из самых тонких троянских шелков. Жара утомляла и ее, очаровательное лицо красавицы осунулось; так же как и нас, серая пыль покрывала ее с ног до головы. Однако Елена не жаловалась и не просила ехать медленнее.
 – Мегиддо [7] уже неподалеку, – сказал Лукка. На небе не было даже облачка, пот стекал по его морщинистому лицу на бороду. – Там у хеттов и египтян произошла великая битва.
 Мы обогнули большое озеро с разбросанными вокруг него селениями и сумели выменять кое-какую провизию. Вода в озере горчила, но все же утоляла жажду. Мы наполнили фляжки и бочонки.
 – И кто же победил? – спросил я.
 Лукка обдумал вопрос по обыкновению серьезно и ответил:
 – Наш великий царь Муваталлис объявил, что мы одержали безоговорочную победу, но войска больше не вернулись на поле боя, и назад пришло куда меньше воинов.
 Мы обогнули озеро и направились вниз по реке, что вытекала из него. Селений нам попадалось немного. Обрабатывать землю наверняка было сложно даже возле реки. Местные жители добывали себе пропитание, выпасая стада коз и овец, щипавших редкую траву там, где ее удавалось отыскать.
 Здесь люди также вспоминали о великих битвах, что с незапамятных времен завязывались у стен города. Только город они называли по-другому – Армагеддон.
 Стало настолько жарко, что мы передвигались теперь лишь по утрам и вечерами, когда солнце садилось. Самые холодные ночные часы мы проводили во сне, ежась под одеялами, и пытались отдыхать в самое жаркое полдневное время.
 Однажды утром я опередил наш отряд и предпринял вылазку, желая разведать обстановку. В тот день мы отбили нападение весьма решительной группы бандитов, непохожих на обычных грабителей. Подобно нам они казались отрядом настоящего войска, хорошо вооруженным и дисциплинированным, их шайка даже отступила, не нарушая порядка, когда выяснилось, что они нарвались на профессиональных воинов.
 Я поднялся повыше и, остановившись среди камней на пригорке, приставил ко лбу ладонь козырьком и принялся оглядываться по сторонам.
 Меня окружали только скалы, сухие кусты, побуревшая от солнца трава… Лишь вдоль реки тоненькой полоской тянулась зелень.
 Наверху, над скалистым холмом, я заметил столб серо-белого дыма. Он показался мне странным. Это был не дым костра, клубы которого уносит ветер. Передо мной действительно высился столб: плотный, вращавшийся, упиравшийся прямо в ослепительно ясное небо. Казалось, сам дым светился, словно нечто подсвечивало его изнутри. Оступаясь, я побежал по каменистой пустыне к дымной колонне. Уже у подножия холма я ощутил легкое покалывание в ногах. А когда поднялся на вершину, оно стало сильнее, почти причиняло боль.
 Вершина горы оказалась голой; на ней росло лишь несколько иссохших кустов. Столб дыма вытекал прямо из скалы… Неизвестно каким образом. Ноги мои налились огнем – словно кто-то втыкал в них сразу тысячи игл.
 – Сними сапоги, Орион, – раздался знакомый голос. – Гвозди в подошвах усиливают электростатические силы, я не хочу причинять тебе лишней боли.
 Гнев и возмущение душили меня, но я скинул обувь и отбросил ее в сторону. Покалывание исчезло – пусть не совсем, однако теперь я мог его терпеть.
 Золотой бог возник из основания дымного столба. Теперь он казался старше, чем когда-либо прежде, лицо его сделалось скорбным, а глаза горели затаенным огнем. Вместо роскошных одежд, которые я видел на нем на равнине Илиона, он был облачен теперь в простое белое одеяние из грубой шерсти. Оно слегка светилось… И столб серого дыма крутился за его спиной.
 – Следовало бы уничтожить тебя за неповиновение, – проговорил он невозмутимо.
 Руки мои тянулись к его горлу, но я не мог пошевелить ими. Я знал, что он во всем властен надо мной: стоит ему лишь повести бровью – биение моего сердца остановится, стоит ему пожелать – я опущусь на колени и припаду к его ногам. Ярость во мне вскипала и жгла сильнее, чем раскаленный солнцем камень, на котором я стоял босиком, сильнее, чем ослепительное небо над головой, сиявшее ярче расплавленной бронзы.
 Бессильно стиснув кулаки опущенных рук, я сумел сказать:
 – Ты не можешь погубить меня – не позволят другие творцы. Это они в Трое помешали тебе. Вини их в своей неудаче.
 – Это так, Орион. Я отомщу им, но с твоей помощью.
 – Никогда! Я и пальцем не шевельну, чтобы помочь тебе. Я буду противостоять тебе изо всех сил.
 Он скорбно вздохнул и шагнул ко мне:
 – Орион, мы не должны враждовать. Ты – мое создание, я – твой творец. Вместе мы сможем спасти континуум.
 – Ты убил ее и сделал меня своим врагом.
 Он закрыл глаза и слегка склонил голову:
 – Я знаю. Помню. – Он вновь требовательно взглянул на меня и негромко произнес: – Я тоже тоскую по ней.
 Я хотел расхохотаться ему в лицо, но только оскалил зубы.
 – Орион, я всесторонне изучил ситуацию. Возможно, – я говорю только «возможно», учти это, – возможно, я сумею вернуть ее к жизни.
 Невзирая на то, что он явно старался удержать меня на расстоянии, используя свои таинственные для меня возможности, я метнулся вперед и почти схватил его за плечи. Но руки мои замерли на полпути.
 – Не спеши, – попросил Золотой бог. – Это всего лишь предположение. Риск чудовищен, а опасность…
 – Мне все равно, – проговорил я, и сердце стучало у меня в ушах. – Верни мне ее! Оживи!
 – Я не могу сделать этого в одиночку. А все остальные – те, кто мешал мне в Трое, – вновь воспротивятся. Еще бы – тогда в континууме произойдет огромная сознательно организованная перемена. На подобный риск даже я не шел еще никогда.
 Я слушал его, не вникая в смысл слов. Все же я не был уверен в том, что он говорит мне правду.
 – Я никогда не лгу, Орион, – заявил он, словно прочитав мои мысли. – Чтобы вернуть ее к жизни, нужно воздействовать на пространственно-временной континуум с огромной силой, способной разорвать его, как случилось некогда с Ариманом.
 – Но ведь и ты, и остальные творцы уцелели, – отвечал я.
 – Некоторые из нас уцелели. Другие погибли. Я же говорил тебе – боги не всегда бессмертны.
 – И не всегда справедливы и добры, – добавил я.
 Он усмехнулся:
 – Именно так… Именно.
 – Так ты вернешь ее к жизни? – Я почти умолял.
 – Да, – сказал он и, прежде чем сердце мое забилось в порыве восторга, добавил: – Но только если ты, Орион, будешь повиноваться мне абсолютно. Ее спасение в твоих руках.
 Более мне было незачем сопротивляться ему или перечить.
 – И чего же ты от меня хочешь?
 Какое-то мгновение он молчал, словно начал строить планы только сейчас, а потом произнес:
 – Ты направляешься на юг, в Египет.
 – Да.
 – Скоро ты встретишься с бродягами, бежавшими оттуда. Сотни семейств, странствующих со стадами и шатрами. Они хотят занять эту землю и сделать ее своей…
 – Эту землю? – Я показал на голые скалы и мертвые кусты.
 – Даже эту, – ответил Золотой бог. – Но местные сельские жители и горожане будут сопротивляться им. Ты поможешь скитальцам силами своего отряда.
 – Почему?
 Он улыбнулся:
 – Потому что они поклоняются мне, Орион. Они верят, что я не просто самый могущественный бог из всех, но единственный сущий, и если ты поможешь мне, их вера станет абсолютно твердой.
 И прежде чем я смог задать новый вопрос, прежде чем я успел даже подумать, о чем его еще спросить, Золотой бог бесследно исчез вместе с дымным столбом.

 27

 Мы продвигались на юг вдоль реки. На ее берегах то и дело попадались деревни, окруженные стенами из сырцовых кирпичей. Среди голых низин и серых скал ярко зеленели поля, орошаемые с помощью ирригационных каналов. Здешние люди боялись чужаков: слишком много грабителей шло этим путем, чтобы захватить плодородные земли, а если не выйдет – ограбить селения и двинуться дальше.
 С нами торговали, но неохотно – явно стараясь побыстрей отделаться от пришельцев. Я прятал Елену от любопытных глаз в закрытой повозке и внимательно следил, чтобы не прозевать появления ахейцев.
 Наконец жарким днем, когда над сухой каменистой долиной воздух плясал от зноя, я увидел передовой отряд тех людей, о которых рассказал мне Золотой бог. Среди двадцати пеших воинов не нашлось бы даже двоих одинаково одетых и вооруженных.
 На первый взгляд сброд, невысокие, прокаленные солнцем, как и мы сами.
 Они остановились, перекрывая нам путь в горловине ущелья. Мы ехали на лошадях и ослах и при необходимости могли легко прорвать эту тонкую цепь.
 Однако Лукка, опытным взглядом оценив ситуацию, произнес:
 – Перед нами оборванцы, но не дураки.
 – Ты узнал их?
 Он покачал головой, – трудно было передать отрицание более скупым жестом.
 – Возможно, это и есть ябиру, [8] о которых нас предупреждали селяне два дня назад.
 Я повернул коня в их сторону:
 – Надо переговорить с их вождем.
 Он подъехал ко мне:
 – Я могу переводить, если они разговаривают на каком-нибудь языке из тех, что распространены в здешних местах.
 – Я пойму их и так, – отвечал я.
 Лукка странно поглядел на меня.
 Пришлось объяснить:
 – Это божий дар; я понимаю все языки.
 Проехав немного вперед, я приподнял руку в знак мира. Не выпуская копья из правой руки, один из воинов направился в мою сторону. Пока он приближался ко мне, я спешился и ступил на пыльную землю. Раскалившая небо жара отражалась от огнедышащих скал, мы словно бы очутились в печи, крохотную тень давал лишь левый склон ущелья. Но молодого воина жара не смущала.
 Звали его Бенджамин; он был старшим сыном вождя племени. Как он сообщил мне, его народ называет себя детьми Израиля. Бенджамин был молод, строен и мускулист. Борода его едва начала пробиваться. Зоркий взгляд не пропустил ничего, пока он обозревал две дюжины моих людей, их коней и ослов, каждую повозку. Он держался напряженно и подозрительно и крепко сжимал копье, чтобы пустить его в ход при малейшей опасности.
 Когда я сказал, что перед ним воины-хетты, он как будто слегка расслабился, чуть улыбаясь.
 – Кому же ты теперь служишь? – спросил он.
 – Никому. Мы явились с великой войны, что свирепствовала в северных краях, мы были среди тех, кто разрушил великий город Трою.
 Его лицо не изменилось: Бенджамин никогда не слышал этого названия.
 – Возможно, ты знаешь город под именем Илион или же слыхал о Геллеспонте – проливе, ведущем в море Черных вод.
 Он опять не проявил интереса. Я сдался.
 – Там шла война, эти люди помогли ахейцам взять город после долгой осады.
 Тут глаза юноши засветились.
 – Почему же тогда вы явились сюда, в землю Ханаанскую?
 – Мы направляемся на юг, в Египет, хотим поступить на службу к великому царю этой страны.
 Он яростно поглядел на меня, откашлялся и плюнул на иссохшую землю:
 – Вот твоему фараону! На протяжении жизни четырех поколений мой народ тщетно пытался бежать из египетского рабства.
 Я пожал плечами:
 – Перед тобой опытные наемники, а я слышал, что египетскому царю нужны воины.
 Он подозрительно посмотрел на меня:
 – Так, значит, сейчас вы не служите никому?
 – Нет, царство рухнуло…
 – Бог Израилев сокрушил хеттов, – пробормотал он и на этот раз действительно улыбнулся.
 Я взглянул на Лукку, сидевшего поодаль на коне, и ощутил радость оттого, что он, похоже, не понял язык иудея.
 – А теперь он сокрушит злых поклонников Ваала, запершихся в их городе.
 Бенджамин окинул оценивающим взглядом моих людей, потом снова повернулся ко мне. Глаза его засветились по-новому.
 – Ты будешь служить нашему богу и нашему народу. Ты поможешь нам взять город Иерихон, как взял ты северный город, о котором рассказывал.
 – Но мы не хотим здесь служить, – возразил я. – Наша цель – Египет.
 – Ты будешь служить богу Израилеву, – настаивал Бенджамин. А потом, чуть смягчившись, добавил: – Во всяком случае, эту ночь ты проведешь в нашем лагере и встретишься с нашим великим предводителем Иешуа.
 Я помедлил, усматривая ловушку в его словах.
 Молодой человек застенчиво улыбнулся:
 – Иешуа не простит мне, если я просто отпущу тебя. Он опозорит меня перед собственным отцом.
 С этим было трудно спорить.
 – К тому же, – добавил он, и улыбка его стала лукавой, – ты не сможешь продвинуться к югу, не столкнувшись с каким-нибудь из колен израилевых. Нас много.
 Я покорился неизбежности и смирился с навязанным гостеприимством столь кротко, как только мог.
 Израильтян оказалось очень много, сотни семейств заняли широкую равнину между рекой, которая называлась Иорданом, и голыми, обожженными солнцем невысокими горами. Их шатры виднелись повсюду, да еще клубы пыли, когда скот загоняли на ночь за небрежно сколоченные ограды.
 Когда заходившее солнце окрасило кровью небосклон и горячий ветер подул вниз, охлаждая раскаленные горы, вонь стала нестерпимой. Но ее здесь словно никто не замечал – кроме нас, пришельцев. Перед шатрами собирались семьи, люди разводили очаги, чтобы приготовить ужин, переговаривались на своем гортанном языке… Играли дети, мальчики перекликались, вызывая друг друга на бой, вооружившись деревянными мечами и щитами. Девочки визжали тонкими голосами.
 Но наши взгляды – мой и Лукки – приковал к себе город за высокими стенами, что поднимался на холме посреди равнины. Он возвышался над нею, как Троя над равниной Илиона.
 – Вот и Иерихон, – сказал я Лукке.
 – Говорят, что это самый старый город в мире, – проговорил он.
 – Неужели? Смотри, какие высокие и толстые стены. Они прочнее, чем в Трое. Израильтяне хотят, чтобы мы помогли им взять эту твердыню.
 Он недовольно хмыкнул.
 – Это можно сделать?
 Лукка поскреб подбородок:
 – Господин мой Орион, можно взять любой город. Все решает время и число жизней, которые можно отдать ради этого.
 Мы встали лагерем подальше от загонов со скотом. Пока люди разбивали шатры, я помог Елене выйти из крытой повозки. Ей теперь незачем было прятаться.
 – Люди хотят подыскать себе женщин, – сказал мне Лукка.
 Я кивнул, но предупредил:
 – Только скажи им, чтобы держались поосторожней и не забывались. Едва ли здешние женщины обрадуются чужеземцам.
 Лукка слегка улыбнулся.
 – Да, мужчины надежно защищают их, – согласился он. – Но пусть завяжется их дружба, в этом не будет вреда.
 – Прикажи им вести себя дружелюбно, – это будет поздно делать, когда им перережут глотки.
 Бенджамин возвратился к нам на закате солнца, когда длинные фиолетовые тени поползли по равнине. Он казался взволнованным и обрадованным.
 – Иешуа приглашает вас отобедать вместе с ним в его шатре.
 И тогда из моего шатра вышла Елена, только что умытая водой, принесенной с далекой реки, в длинном пурпурном платье, с золотым ожерельем на шее и браслетами на руках.
 Бенджамин, раскрыв рот, уставился на красавицу.
 – Перед тобой Елена, царица погибшей Трои, – проговорил я, решив не упоминать о том, что прежде она царила в Спарте. – Она согласилась разделить нашу трапезу.
 Молодой человек закрыл рот не сразу и еще долго не мог отвести глаз от Елены. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
 – У нас не принято, чтобы женщины трапезовали вместе с мужчинами.
 – Твой вождь может сделать исключение для нее.
 Онемевший Бенджамин кивнул и отправился извещать Иешуа о неожиданном повороте событий.
 Елена подошла поближе:
 – Я могу остаться здесь, Орион. Не стоит затевать ссору из-за меня.
 – Мне нужно, чтобы ты пошла со мной. Я хочу, чтобы этот самый Иешуа – не знаю, кто он у них, – понял, что он не будет распоряжаться мной, как слугой.
 – Понимаю. – Она улыбнулась. – А я-то решила, что ты не захотел ужинать без меня.
 Я улыбнулся в ответ:
 – Об этом я тоже подумал.
 Бенджамин вернулся с почетной охраной, которую составляли шестеро мужей в чистых одеждах с короткими мечами в ножнах у поясов. Они проводили нас к широкой низкой палатке из козьих шкур. Мне пришлось нагнуться, чтобы войти внутрь.
 Шатер оказался просторным, пол его покрывали потертые ковры. Низкий стол был заставлен чашами с мясом, над которым вился парок, и блюдами, полными оливок, лука и зелени, названия которой я не знал. Вокруг стола на ярко расшитых подушках сидела дюжина старцев. Трапезу возглавлял человек помоложе – его длинные волосы и бороду еще не посеребрила седина, а в глазах горел огонь.
 Именно глаза Иешуа предупредили меня о том, что он опасен, как бы прикоснувшись прямо к моим нервам. В них светился фанатизм, не знавший пределов. Он не ведал сомнений в том, что их дело – правое. Этот решительный и отрешенный сорокалетний, должно быть, мужчина был прям, словно меч, и даже бремя ответственности за племя, которое ищет себе отчизну, не могло согнуть его спину.
 Бенджамин представил нас. Израильтяне остались сидеть, и, услышав наши имена, Иешуа пригласил нас занять свободные места за столом. Я сел напротив Иешуа, Елена – слева, Бенджамин – справа. Мужчины подчеркнуто не замечали ее, и я всей кожей ощущал, насколько возмутило их присутствие женщины.
 За столом не было вина, лишь слабое перебродившее козье молоко – настолько кислое, что я предпочел ему воду. Еды, впрочем, хватало. У этих кочевников, оказавшихся на чужбине, еды было вдоволь – во всяком случае, у вождей.
 Пока мы ели, Иешуа молчал, внимательно разглядывая меня в упор. Старики засыпали меня сотней вопросов: кто я, откуда, действительно ли мои воины-хетты и в самом ли деле бог Израилев уже погубил царство хеттов? Я отвечал по возможности подробно; обед завершился финиками и дыней, и я похвалил угощение.
 – Да, – согласился Иешуа. – Мы воистину вступили в землю, истекающую млеком и медом, как наш бог обещал нам.
 – Расскажи о своем боге, – попросил я. – На кого он похож? Как вы зовете его?
 За столом охнули. Некоторые из стариков отодвинулись – словно бы от заразы. Их примеру последовал даже Бенджамин.
 – Имя его никогда не произносится, – торопливо отвечал Иешуа, чуть гнусавя в явном раздражении. – Он – бог Израилев, он – Господь и Отец наш.
 – Он – самый могущественный бог из всех, – сказал один из стариков.
 – Он – единственный истинный бог, – твердо поправил его Иешуа. – А все прочие боги лживы.
 – Вы видите его золотым и светящимся? – спросил я.
 – Его не видел никто и никогда, – сказал Иешуа. – А делать изображения его запрещено.
 – А как он общается с вами?
 – Он говорил с Моисеем, – ответил старик, сидевший справа от Иешуа. – Он вывел нас из пустыни и дал Моисею Скрижали Завета…
 – По божьей воле мы пересекли реку Иордан – он провел Моисея и наш народ посуху через Красное море. Он обещал нам, что земля Ханаанская будет нашей. Но сперва мы должны покорить Иерихон, иначе нам придется остаться скитальцами… Бродягами, чужаками в этой стране.
 – Конечно, Иерихон царит над этой равниной…
 – Иерихон господствует над всем краем. Тот, кто владеет Иерихоном, владеет Ханааном, – наставительно заметил он. – Вот почему мы хотим захватить город, а ты должен помочь нам.
 – Но нас всего две дюжины.
 – Вас две дюжины солдат-хеттов, – отвечал Иешуа. – Тех самых хеттов, что сокрушили Угарит. Твои воины знают осадное дело.
 – Но их так мало…
 Глаза Иешуа вспыхнули.
 – Господь послал тебя, чтобы помочь нам. Отказывая нам, ты отказываешь богу Израилеву. Глуп тот, кто отваживается на подобный поступок.
 Я отвечал улыбкой:
 – После оказанного нам гостеприимства будет невежливо отказать в вашей просьбе.
 – Итак, ты поможешь нам? – От волнения, которое ему не удавалось скрыть, он подался вперед.
 – Мои люди и я сделаем все, что возможно, – проговорил я, понимая, что передо мной фанатик, от которого просто так не избавишься.
 Тут все заулыбались, принялись качать головами и забормотали о воле божьей.
 Я добавил:
 – Но когда Иерихон падет, мы отправимся своим путем в Египет.
 – Египет! – Это крамольное слово повторили шепотом практически все сидевшие за столом.
 – Нам надо в Египет, – невозмутимо продолжал я. – Я помогу вам взять Иерихон, но потом уйду в эту землю.
 Иешуа слегка улыбнулся:
 – Когда Иерихон падет, можешь отправляться в свой Египет или куда угодно…
 Мне показалось, что даже против нашего путешествия в преисподнюю после удачного штурма Иерихона он бы не возражал.

 28

 – Это безумие, – проговорил Лукка.
 Выйдя из лагеря израильтян, мы изучали тройные стены Иерихона. Жара становилась невыносимой. На закате мы объехали весь осажденный город, держась на расстоянии полета пущенной из лука стрелы. Стены здесь были громадными, куда выше, чем в Трое, и, вне сомнения, толще. Еще более затруднял приступ глубокий ров, выбитый в скалах перед стенами. Через него перекидывали подъемный мост, теперь поднятый и прикрывавший городские ворота. Отчасти ров заполнял всякий мусор и хлам, но стенки его были круты, и он представлял собой непреодолимое препятствие.
 – Мы никогда не сумеем подвести осадные башни к этим стенам, – сказал мне Лукка.
 Я согласился с ним. Иерихон стоял на невысоком холме, от вершины которого основная стена опускалась к скалистым краям долины. Там, где она выходила на равнину, ее защищал ров. На гребне перед ней соорудили дополнительные укрепления, создававшие тройной барьер. Таким образом осадные башни нельзя было придвинуть к стенам, усиленным крепкими округлыми башнями, с которых пращники и стрелки могли разить нападавших стрелами и камнями.
 – Не удивительно, что Иешуа потребовалась помощь, – проворчал я.
 Лукка сощурился, глядя против солнца.
 – Сотни поколений жителей Иерихона усовершенствовали свою оборону, никакая банда номадов [9] не сумеет обрушить эти стены.
 Я ухмыльнулся в ответ:
 – Вот почему Иешуа столь рьяно проявил гостеприимство – ведь мы должны оставаться с израильтянами, пока город не падет.
 – Тогда нам придется надолго застрять здесь.
 Утром мы несколько раз вновь объехали Иерихон, пытаясь отыскать уязвимые места в укреплениях, но тщетно. Впрочем, некоторые участки стены оказались древнее других, и кирпичи, из которых они были сложены, посерели и расшатались.
 – Нам нужно землетрясение, – сказал Лукка. – Эти стены сложены из сырцовых кирпичей. Высыхая, они твердеют, как камень. Только землетрясение может нам помочь.
 – Землетрясение… – У меня забрезжила идея.
 – Видишь, стена состоит из отдельных частей, между которыми проложены бревна, – показал Лукка – Вот почему, даже когда землетрясение повреждает один участок стены, другие остаются целыми.
 Я кивал, блуждая мыслями далеко.
 Той ночью, когда мы лежали в моем шатре, Елена спросила:
 – Как долго мы будем оставаться среди этих жутких людей?
 – Пока они не возьмут город, – отвечал я.
 – Но они никогда…
 Поцелуем я заставил ее замолчать. Мы занялись любовью… Потом она заснула. Я тоже закрыл глаза и пожелал оказаться в тех далеких пределах, где обитали так называемые боги. Сконцентрировав устремления каждой клеткой своего тела, я пересек пространство и время, разделявшее наши миры.
 И вновь меня окутало золотистое сияние. Но на этот раз я хорошо видел их город за ослепительной дымкой – его башни и шпили проступили как никогда четко.
 – Ариман, – я позвал его одновременно вслух и мысленно. – Ариман, мой прежний враг, где ты?
 – Его нет здесь, смертный.
 Я обернулся и увидел ту неприятную богиню, которую назвал Герой. Золотой плащ, открывавший одно плечо, на груди прихватывала сверкавшая драгоценностями брошь. Темные волосы кольцами ниспадали на ее плечи, карие глаза внимательно разглядывали меня. С грозной улыбкой она заметила:
 – Что ж, теперь ты одет получше, чем во время нашей последней встречи.
 Я слегка поклонился. Самодельная туника и кожаный жилет были все же лучше тех лохмотьев, которые мне пришлось носить в Илионе.
 – Ты опять жаждешь моей крови? – спросил я.
 Ее улыбка сделалась шире.
 – Наоборот. Быть может, я смогу спасти тебя. Наш Золотой Аполлон обезумел, как ты знаешь.
 – Он больше не называет себя так.
 Она пожала плечами:
 – Имена не имеют значения. Я говорю лишь то, что может понять твой прискорбно ограниченный ум.
 – Спасибо за доброту, – поблагодарил я. – Он отыскал племя, которое поклоняется ему и видит в нем единственного бога.
 – Да. И он хочет устранить всех нас. Но кроме того, – добавила она, подняв брови, – он хочет, чтобы ты помог ему.
 Я молча обдумывал услышанные новости.
 – Разве не так? – потребовала она ответа.
 – Я помогаю израильтянам захватить Иерихон, – признался я. – Во всяком случае, пытаюсь…
 – Это часть его замысла, не сомневаюсь.
 – Но я не знал, что он стремится, – я попытался припомнить ее словцо, – устранить остальных.
 – Теперь знаешь.
 – Значит ли это, что он намеревается убить тебя?
 Она злобно усмехнулась:
 – Он охотно бы пошел на это, если б только сумел, но я не доставлю ему подобного удовольствия. Мы сокрушим его – и тебя тоже, если ты осмелишься помогать ему каким-либо способом.
 – Но…
 – Нейтралитета не может быть, Орион. Или ты перестанешь помогать ему, или ты – наш враг. Понятно?
 – Да, – ответил я.
 – Тебе придется хорошенько поразмыслить над последствиями своих поступков.
 – Ты помнишь богиню, которую вы звали Афиной? Он обещал мне, что…
 – Не следует верить его обещаниям. Ты и сам это знаешь.
 – Я хочу, чтобы она ожила, – отвечал я.
 – Значит, он предложил тебе ее жизнь в обмен на покорность. – Гера гневно тряхнула головой. – Оставь свою мертвую богиню нам, Орион: она тебе не ровня.
 – Можно ее оживить?
 – Это не…
 – Можно ли ее оживить? – вскричал я.
 Глаза ее расширились от страха, гнева или от чего-то еще.
 – Я не знаю. – Гера глубоко вздохнула, а потом ответила спокойно: – Подобное возможно, но сопряжено с огромными трудностями. И не тебе мечтать об этом.
 – А я мечтаю и не могу мечтать ни о чем другом.
 – Орион, жалкий червяк… Даже если ее действительно можно оживить, она не захочет иметь с тобой ничего общего. Она богиня и настолько выше тебя, что…
 – Я люблю ее, – отвечал я. – Другого преимущества перед тобой и подобными тебе у меня нет. Я умею любить. И она тоже умела, а вам неведомо, что это такое. И ты, и Золотой… да и любой другой бог. Она умела и потому любила меня. И умерла из-за этого.
 – Ты безнадежен, – отрезала Гера. Сверкнув золотыми одеждами, она отвернулась и исчезла в светившейся дымке.
 Я не сразу вспомнил, зачем явился сюда. Я должен найти Аримана. Того самого, которого ахейцы называли Посейдоном, сотрясателем Земли.
 Закрыв глаза, я вызвал в памяти его громадный темный силуэт, тяжелое серое лицо, горящие красным огнем глаза. Я позвал его разумом, понимая, что, если он сам не сможет или не захочет явиться ко мне, мне придется искать его и найти.
 Я смутно помнил заросли гигантских деревьев, в которых обитал Ариман со своим народом; лес этот остался в континууме, теперь не существовавшем. Как мне отыскать своего бывшего врага?
 Темная тень опустилась на меня. Я ощутил ее даже с зажмуренными глазами. А когда открыл их, оказался в густом и мрачном лесу. Ни одного солнечного луча не проникало сквозь полог черных листьев. Серые стволы исполинских деревьев вздымались вокруг меня мраморными колоннами и исчезали в бесконечности над головой. Почву между стволами устилала ровная трава, короткая, как в английском саду.
 – Что тебе здесь надо?
 Из тьмы передо мной возник Ариман – крепкий, могучий, облаченный в цвета своего леса… Лишь глаза его светились красными угольками.
 – Я искал тебя, – ответил я.
 Он шагнул ко мне и отрывисто, с усилием прошептал:
 – Почему же ты ищешь меня?
 – Мне нужна твоя помощь.
 Он, казалось, напоминал вулкан, готовый извергнуть потоки лавы.
 – Я не буду сотрясать стены Иерихона ради тебя, Орион. Я не хочу помогать золотоволосому безумцу.
 – Это не для него, – с трудом вымолвил я.
 – Все равно. С меня довольно своих соплеменников и своего континуума. Я не хочу участвовать в сварах самонадеянных творцов. Меня-то никто из них не создавал, и моих людей тоже. Я ничего им не должен.
 – Золотой бог обещал мне оживить Афину, если я помогу ему, – отвечал я, не обращая внимания на его слова. – Он ждет меня в великой пирамиде в Египте.
 – Он ждет тебя там, чтобы уничтожить, как только перестанет в тебе нуждаться.
 – Нет, – возразил я, – я сам уничтожу его – еще не знаю как.
 – А как же твоя мертвая богиня? – спросил он.
 Я не знал, что ему ответить.
 Ариман неторопливо покачал головой:
 – Орион, если тебе нужно землетрясение, устрой его сам.
 Я начал спрашивать, что он хотел сказать, но лес и темный силуэт Аримана начали медленно таять. Наконец я обнаружил, что сижу в темном шатре на соломенном матрасе возле Елены, в глазах которой застыл ужас.
 – Ты исчез… – прошептала она дрожа. – Исчез, а потом снова появился рядом со мной.
 Я обнял ее и попытался успокоить:
 – Это так…
 – Это же колдовство! Магия! – Она была страшно напугана.
 Притянув женщину к себе, я ответил:
 – Елена, когда-то давно я говорил тебе, что служу богу. Я не лгал. Иногда я отправляюсь к богам, советуюсь с ними, прошу о помощи.
 Она взглянула на меня. Даже предрассветные тени не могли скрыть страх и удивление, застывшее на ее лице.
 – Ты действительно переносишься на Олимп?
 – Не знаю, как называется это место, но… Я посещаю живущих там богов.
 Елена умолкла, не находя слов, чтобы выразить потрясение, которое испытала.
 – Они не боги, – сказал я ей. – Во всяком случае, не такие, какими ты их себе представляешь. И уж тем более это не бог Иешуа и его народа. Наши судьбы им безразличны, они используют нас только в собственных интересах. Они даже не бессмертны. Ту богиню, которую я некогда любил, убил бог… Ее родственник.
 – Ты любил богиню?
 – Я любил женщину, но подобных ей ты называешь богами и богинями. Теперь она мертва, и я хочу отомстить безумцу, убившему мою любовь.
 Женщина качнула очаровательной головкой:
 – Это как сон. И все же… Иногда сны посылают нам боги.
 – Елена, это не сон.
 – Я все же попытаюсь понять смысл его, – промолвила она, не обращая внимания на мои слова. – Боги послали нам еще неясную весть.
 Она погрузилась в раздумья… Я решил не мешать ей. И, откинувшись на ложе, обнимал ее до тех пор, пока Елена не уснула. Тогда мой разум вновь обратился к Ариману и его совету.
 Я как будто понял, что он хотел сказать, и, улыбнувшись, уснул.

 29

 – Пробить ход под стеной? – Лукка, похоже, заинтересовался моим предложением и спорить со мной не собирался.
 Мы смотрели на западную стену Иерихона – там, где главная городская стена поднималась на невысокий холм. Перед ней располагались две вспомогательные стены пониже, отделенные несколькими локтями друг от друга. И перед ними не было рва.
 – Сумеешь? – спросил я.
 Он поскреб бороду. Холм, на котором высился Иерихон, поднялся на руинах более ранних поселений, на многочисленных стенах земляных хижин, что веками сменяли друг друга, рушась под натиском времени, зимних дождей, огня или от рук врагов. Подобно всем городам в этой части мира, Иерихон отстраивался на собственных развалинах и медленно поднимался над равниной.
 – Потребуется много времени и работников, – наконец проговорил Лукка.
 – У нас хватит и того и другого.
 Но он все же казался недовольным:
 – Подземные ходы могут оказаться ловушками. Как только в Иерихоне поймут, что мы роем подкоп, они спустятся со стены и перебьют нас или поведут контрход, чтобы захватить врасплох.
 – Тогда придется проявлять особую осторожность, – пожал плечами я.
 Впрочем, особого энтузиазма Лукка не выказал. Но глаза Иешуа вспыхнули, когда я объяснил ему свой план.
 – Мы подведем ход под основание главной стены и разведем в нем огонь. Деревянные балки сгорят, и она рухнет.
 Он расхаживал взад-вперед по своему шатру, слегка сгорбившись и сунув за спину руки. Иешуа оказался на удивление невысок ростом, но вполне возмещал этот недостаток расторопностью.
 И хотя израильтянами управлял совет из двенадцати вождей, возглавлявших каждое из племен, только Иешуа единолично командовал войском.
 Наконец он повернулся ко мне и столь резко закивал, что его волосы и борода затряслись.
 – Вот наш бог и надоумил нас! Да обрушатся с громом стены иерихонские. Пусть все увидят, что бог Израилев может уничтожить любую стену, возведенную людьми.
 Какая ирония прозвучала для меня в этой фразе. Иешуа каждой клеткой своего существа полагал, что я посланец бога. Что в общем-то соответствовало действительности. Но я знал, все мои попытки объяснить ему, что бог, которому он поклоняется, не бог, а всего лишь человек из далекого будущего, обладающий мощью, которая и отличает его от смертных, бесполезны. Иешуа немедленно возмутился бы и обвинил меня в богохульстве. А уж если я скажу, что этот бог – убийца, безумец, изгой и тот, кого я мечтаю убить… Иешуа прикажет немедленно уничтожить меня!
 Поэтому я промолчал: пусть верит, как привык. Его мир куда проще моего, и ведь по-своему Иешуа прав: именно его бог послал меня помочь обрушить стены Иерихона.
 Главной ценностью города считался источник с холодной пресной водой, бивший внутри стен из земли, о котором мне рассказал Бенджамин. Потому-то восточная стена города опускалась к равнине – она защищала ключ. Большая часть башен теснилась на этой стороне, тут находились и ров, и городские ворота. Словно бы сужая осадное кольцо вокруг города, мы расставили новые палатки на западной стороне горы и построили там загон для лошадей на расстоянии полета стрелы от стены. В одной из палаток – самой просторной – мы начали копать. Иешуа предоставил нам сотни своих свободных соплеменников. Среди израильтян рабов не водилось. Люди работали с охотой. Конечно, без жалоб не обошлось, они и спорили, и ворчали, но копали. А Лукка с его хеттами – хеттянами, как называли их израильтяне, – следили за работой.
 Гораздо труднее оказалось избавиться от выкопанной земли. Днем мы наполняли шатер корзинами, а под покровом ночи уносили их подальше от города и опустошали. Сложно было найти достаточно бревен, которыми приходилось укреплять стенки туннеля. В этом пустынном краю деревьев росло немного. Приходилось посылать отряды на север, в землю, именуемую Галилеей, там израильтяне покупали лес у крестьян. Почва легко поддавалась бронзовым и медным мотыгам, пока мы не дошли до скал. Слоя рыхлой земли едва хватило, чтобы прорыть в нем ход. Тем, кто работал под землей, приходилось трудиться, ползая на животе. Тут я понял, что, когда подкоп достигнет оснований двух внешних стен, нас ожидают серьезные трудности.
 Ночи я проводил с Еленой. Мы оба становились все раздражительнее: время тянулось так медленно. Она хотела побыстрее оставить эти края, чтобы возобновить путь в Египет.
 – Ну, давай уйдем сегодня ночью, прямо сейчас, – приставала она ко мне. – Вдвоем. Тогда иудеи не станут преследовать нас. Лукка следит за подкопом, ничего другого от тебя им не требуется. Мы можем бежать!
 Я погладил ее прекрасные волосы, отливавшие серебром в бледном свете луны.
 – Я не могу бросить Лукку с людьми: они доверяют мне. К тому же неизвестно, что предпримет Иешуа, если мы убежим. Он – фанатик… Он может убить Лукку и его людей, когда подкоп будет завершен… Принести их в жертву своему богу.
 – Ну и что? Все равно они умрут… Сегодня или завтра. Они воины и должны знать, что смерть всегда подстерегает их.
 – Я не могу так поступить, – повторил я.
 – Орион, я боюсь этого города: боюсь, что боги, которых ты посещаешь, навеки разлучат нас с тобой.
 – Нет. Я обещал доставить тебя в Египет и не отказываюсь от своих слов, но я смогу выполнить свое обещание только после того, как рухнут стены Иерихона.
 – Ну почему?! Почему?! Забудем про Лукку и всех остальных. Скажи им, что боги позвали нас в Египет. Или скажи богам, чтобы они сегодня же позвали нас туда!
 – Я не могу приказывать богам, – возразил я.
 – Тогда разреши мне поговорить с ними. В конце концов, я царица и дочь самого Зевса. Уж меня-то они послушают.
 – Иногда, – сказал я, – ты начинаешь вести себя как девчонка – испорченная… эгоистичная. Так и хочется тебя отшлепать.
 Тут она поняла, что терпение мое не беспредельно, и, обвив руками мою шею, выдохнула:
 – Меня никогда не шлепали. Неужели ты будешь со мной настолько груб?
 – Если ты будешь настаивать на своем.
 – А нельзя ли придумать другое наказание? – Она погладила мой позвоночник – Более приятное?
 Я принял игру:
 – Есть предложения?
 Остаток ночи Елена старательно демонстрировала мне возможные варианты.
 Мы с Еленой обычно ели вместе с Луккой и его людьми у нашего очага возле шатров, но время от времени Иешуа и Бенджамин приглашали меня отобедать с ними. Правда, израильтяне ясно дали понять, что не собираются ради нас менять свои традиции. Иногда из вежливости я соглашался трапезовать с ними.
 Иешуа всегда окружали священники и старики. Множество слуг ждали его указаний, вокруг стола суетились женщины. Шел вечный разговор о судьбе детей Израиля, о том, как их бог избавил свой народ от рабства в Египте и обещал им полную власть над землей Ханаанской.
 Бенджамин, его отец и братья разговаривали на разные темы, когда с ними обедал я. Старик вспоминал дни, проведенные в египетском рабстве; там он делал кирпичи для царя – фараона. Однажды я намекнул, что Иешуа показался мне фанатиком.
 Старик терпеливо улыбнулся:
 – Он живет в тени Моисея. Нелегко носить бремя власти после величайшего предводителя мужей, что отправился к Аврааму и Исааку.
 Вмешался Бенджамин:
 – Иешуа пытается создать армию из бывших рабов и научить их дисциплине, отваге… И это из людей, не знавших ничего, кроме страха и голода!
 Я согласился, что подобное по силам лишь неординарному человеку. А потом взглянул на израильтян другими глазами. В отличие от ахейцев и троянцев, где иерархическое общество возглавляли воины, наследные грабители, израильтяне составляли единую нацию; и весь их народ – мужчины, женщины, дети – со стадами, шатрами и всеми пожитками скитался по сожженной солнцем гористой земле, выискивая, где поселиться. У них не было воинов. Единственную выделявшуюся прослойку составляли священники, но даже они не гнушались работы. Я преисполнился уважением к этим людям и принялся гадать, исполнится ли обещание их бога.
 Вскоре после полудня, на четвертый день после того, как мы начали рыть подкоп, Лукка вышел из большого шатра, болезненно сощурился, взглянув на безжалостное солнце, и направился ко мне. Как всегда, невзирая на жару, он был в кожаной куртке и при оружии. Я знал: железный шлем тоже неподалеку… Лукка всегда готов к бою.
 Я стоял на невысоком пригорке, глядя на далекую стену Иерихона. Никаких признаков жизни. Город, казалось, подрагивал в жарком мареве, солнце жгло мне шею и плечи. Я обнажился до пояса.
 В то утро мы забросили в город несколько горящих стрел. Каждый день мы устраивали где-нибудь около западной стены небольшую демонстрацию силы, чтобы защитники города думали, что мы ищем слабое место. Но на стенах никто даже не появился.
 Когда Лукка очутился возле меня, он уже изрядно вспотел. Я велел своему организму приспособиться к жаре: открыл капилляры и отрегулировал температуру тела. Но, как и всякому человеку, для жизни мне требовалась вода. Правда, в отличие от обычных людей я мог удерживать воду в своем теле значительно дольше. И лишь небольшую долю выделял в виде пота.
 – Наверно, ты сродни верблюду, – заметил Лукка, когда я предложил ему отпить из фляги, которую носил с собой. Он жадно припал к ней.
 – Как идет работа? – поинтересовался я.
 – Мы добрались до подножия внешней стены. Я приказал выдать работникам железные наконечники стрел, чтобы одолеть кирпичи. Они затвердели как камень.
 – Сколько уйдет времени, чтобы пробить ход через них?
 Он пожал плечами, слегка скрипнула кожаная куртка.
 – День на слой, но мы можем работать ночами.
 «Придется посмотреть самому», – решил я, направляясь к шатру.
 Внутри, казалось, было прохладно, но мы задыхались от густой пыли. Лукка приказал работникам прекратить копать и выйти из хода. Я опустился в темноту, встав на колени, и червем пополз вперед. Ход получился довольно широкий, в нем бок о бок могли передвигаться двое мужчин. Лукка полз следом за мной. Мы не взяли с собой фонарей, но примерно через каждую дюжину футов или около того работники пробивали в потолке тоненькие отверстия к поверхности земли. Через них в туннель поступал воздух, и неяркий рассеянный свет разгонял тьму.
 Мы достаточно быстро достигли конца хода, наткнувшись на кладку из белых твердых кирпичей.
 На земле лежали две небольшие палки с железными наконечниками. Кирпичи были поцарапаны. Я взял одну из жердей и ударил острием по кирпичу. Раздался негромкий звук. Осыпалось несколько кусочков засохшей глины.
 – Работа будет медленной, – не мог не признать я.
 – И шумной, – добавил Лукка. – В особенности если мы будем долбить стену по ночам… Нас непременно услышат из города.
 Он, как всегда, был прав.
 Мы выбрались из хода – словно мыши из норы. Невзирая на жару, яркое солнце и дневной свет теперь казались чудесными.
 – Никаких ночных работ, – сказал я Лукке – Быстрота не стоит риска… Хуже будет, если нас обнаружат.
 – Но когда мы доберемся до главной стены, они услышат нас даже днем, – заметил он.
 – Тогда придется что-то придумать.
 Выход нашел Иешуа. Он долго мял свою бороду, а затем поглядел на нас со свирепой улыбкой.
 – Мы устроим такой шум, что они ничего не услышат, – пообещал он. – Мы возрадуемся во имя Божье.
 Его предложение не показалось мне разумным, но Иешуа настоял, чтобы всех оповестили, и велел мне продолжить работы с утра.
 Когда вечером я возвращался в свой шатер, а солнце опускалось за холмы, наряжая небо в фиолетовые ризы, передо мной предстал незнакомец.
 – Орион, – прошептал он, – пойдем со мной.
 Длинное серое одеяние скрывало его фигуру.
 Однако я узнал его и, не говоря ни слова, последовал за ним к зеленым полям у далекой реки.
 – Мы отошли довольно далеко, – произнес наконец я, – и можем остановиться здесь. Даже если ты засветишься, словно звезда, никто в лагере этого не заметит.
 Он раскатисто захохотал:
 – Я не стану светиться, чтобы они не обнаружили меня.
 «Они…» Я понял, что Золотой бог имеет в виду не израильтян.
 – Итак, ты помогаешь моим людям взять Иерихон. Я доволен.
 – Смогу ли я отправиться в Египет, когда Иерихон будет взят?
 – Конечно. – Он явно удивился моему вопросу.
 – А ты оживишь Афину?
 – Попробую, Орион, попробую. Но обещать ничего не могу. Существуют невероятные сложности. Они пытаются остановить меня.
 – Я знаю.
 – Они вступили с тобой в контакт?
 – Это я вступил с ними в контакт. Они считают, что ты обезумел.
 Золотой бог снова расхохотался и с горечью проговорил:
 – В одиночку я стараюсь сохранить этот континуум – их же собственный мир, чтобы они могли существовать. Лишь я защищаю их от гибели, обороняю Землю и свои создания всей моей силой и мудростью. И это они называют безумием! Глупцы.
 – Гера предупредила меня: если я буду помогать тебе, они уничтожат меня.
 Я не мог разглядеть выражение его лица, скрытого в тени капюшона. Впервые Золотой Аполлон явился передо мной без привычного блеска и великолепия.
 Он не сумел ответить, и я добавил:
 – Правда, ты тоже грозил мне расправой.
 – И ты, Орион, говорил мне, что стремишься уничтожить меня. Хорошенькая ситуация.
 – Сможешь ли ты оживить Афину?
 – Если не смогу я, не сможет никто. И пытаться даже не будет, Орион. Только… безумец, подобный мне, может отважиться на подобный поступок.
 – Тогда я помогу тебе.
 – Ты расскажешь мне о ваших разговорах, когда они снова вступят в контакт с тобой?
 – Как хочешь, – сказал я.
 – Не «хочу», Орион, а приказываю. Твои мысли я читаю столь отчетливо, словно их огненными буквами написали на небе. Ты не можешь ничего скрыть от меня.
 – Почему же ты не боишься умереть от моей руки?
 Он расхохотался, на этот раз от всего сердца:
 – Ах, Орион! Неужели ты действительно считаешь, что сумеешь справиться с богом?
 – Ты можешь обмануть только невежественных номадов, подобных Иешуа и его народу, но я-то знаю, что вы не боги.
 – Конечно, знаешь, – покровительственно сказал он. – А теперь возвращайся к своей Елене, пусть она вновь потрудится, чтобы заманить тебя в Египет.
 «Все знает», – подумал я.
 Золотой бог замер, его улыбка угадывалась даже под капюшоном.
 – Объясни мне, – попросил я, – зачем тебе потребовался Иерихон? Почему народ Иешуа так дорог твоему сердцу? Некогда ты утверждал, что не настолько глуп, чтобы радоваться поклонению людей. Неужели это по-прежнему верно?
 Он задумался и ответил не сразу, серьезно и тихо:
 – Да, все по-прежнему, Орион. Хотя не скрою, в некоторой степени мне приятно поклонение моих же созданий. Но вот тебе истинная причина взятия Иерихона… Я привел этих людей править землей Ханаанской, чтобы унизить тех, кто мешал осуществлению моих планов. В Трое они остановили меня с твоей помощью. Но здесь они бессильны.
 У меня не нашлось возражений.
 – Итак, они считают меня безумным, верно? Посмотрим же, кто из нас действительно защищает континуум. Все равно они покорятся мне, Орион… Все до единого.
 Золотой бог повернулся и направился к реке. Я смотрел, как его фигура растворялась в ночных тенях и звезды одна за другой выступали на небе. Наконец силуэт его исчез.

 30

 – Но этот проступок может разрушить все наши планы, погубить все надежды!
 Юное лицо Бенджамина казалось очень серьезным. Он стоял в моем шатре возле Лукки. Один из хеттов, опустив голову, застыл позади него между двумя другими воинами, а снаружи в зловещем молчании замерла сердитая толпа израильтян.
 Елена сидела в глубине шатра в деревянном кресле, которое подарил мне один из братьев Бенджамина. Какая-то женщина принесла ей мягкую перьевую подушку, украшенную широкими красными и голубыми полосами.
 Но Бенджамин, не обращая на царицу внимания, сказал мне:
 – Этот хетт позабавился с молодой женщиной нашего племени, а теперь отказывается поступить с ней подобающим образом.
 Я сильно удивился. Много недель мы прожили в лагере израильтян, не зная малейших неприятностей. Их женщины не общались с иноземцами. Те же немногие, которые решились на это, молодые вдовы и некоторые незамужние женщины, не думали о невинности, даря удовольствия Лукке и его людям.
 Но теперь одна из молодых женщин потребовала оплатить ее любовь замужеством.
 Я взглянул на бесстрастное лицо Лукки. Я видел – он вооружен. Бенджамин, стоявший возле Лукки, напоминал ребенка и ростом, и комплекцией, и гладким, не изуродованным шрамами лицом. Тем не менее он словно олицетворял честь племени.
 – Поставьте этого человека передо мной, – приказал я.
 Лукка поднял руку:
 – С твоего разрешения, господин, я хочу сказать несколько слов в его защиту.
 Я поднял бровь.
 – Таков наш обычай, – пояснил Лукка. – Я его начальник и отвечаю за его поведение.
 «Так вот как мы сыграем эту партию», – сказал я себе.
 Лукка стоял между мною и обвиняемым. Если бы я захотел совершить скорый суд, сначала мне пришлось бы разделаться с Луккой.
 Бенджамин взглянул на бородатого воина и как будто понял, что кроется за словами Лукки.
 – Скажи, – обратился я к Бенджамину, – этот воин силой принудил молодую женщину спать с ним?
 Тот отрицательно качнул головой:
 – Она этого не утверждает.
 – Была ли она девственницей?
 Глаза Бенджамина округлились.
 – Конечно!
 Я обернулся к Лукке. Он слегка пожал плечами:
 – Все зависит от того, кому верить – ей или обвиняемому.
 Бенджамин побагровел:
 – По-твоему, она обманывает нас?
 Я поднял вверх обе ладони, чтобы остановить раздражение, способное перерасти в схватку.
 – Ни того ни другого доказать нельзя. Чего же она теперь хочет от этого человека?
 – Чтобы он женился на ней.
 – А отец одобряет ее намерение?
 – Он требует этого!
 Я посмотрел мимо них на обвиняемого, который так низко опустил голову, что лица его не было видно. Обратившись к Лукке, я поинтересовался:
 – А согласен ли этот воин жениться на этой женщине?
 – Да, он женится на ней.
 Я увидел, что воин дернулся, словно в плоть его вонзили раскаленную иглу.
 – Так в чем же дело?
 – Чтобы жениться на женщине нашего племени, – пояснил Бенджамин, – необходимо принять нашу веру.
 – А вот этого он не сделает, – проговорил Лукка. – Он поклоняется Тару, богу бури, а не невидимому безымянному духу.
 Чувствовалось, что Бенджамин вот-вот взорвется. Он покраснел от корней волос до ногтей. Если бы при нем было оружие, он немедленно набросился бы на Лукку – в этом я не сомневался.
 Взяв его за плечи, я повернул молодого человека к себе лицом.
 – У каждого народа свои боги, мой друг, – вымолвил я как можно мягче. – И ты это знаешь.
 Бенджамин глубоко, с присвистом вздохнул. Лицо его начало обретать нормальный цвет.
 – К тому же, – добавил Лукка, – чтобы принять их веру, ему придется пройти обряд обрезания, а он не хочет.
 – Это необходимо? – спросил я Бенджамина.
 Тот кивнул.
 Трудно винить человека в том, что он не желает следовать чужим обычаям. Однако хетт решил развлечься не там, где следовало. Женщина разделила его ложе и теперь ожидала платы.
 Израильтяне требовали, чтобы женщины племени выходили замуж лишь за мужчин, исповедующих их собственную веру. Если хетт откажется принять их веру, свирепые родственники могут перебить нас, защищая семейную честь и чистоту веры. Конечно, и мы заберем многих израильтян с собой в могилу, но все закончится нашей смертью, а Иерихон останется цел.
 Я почти возжелал, чтобы Золотой действительно оказался богом – мудрым и милосердным, и явился бы к нам, чтобы разрешить эту сложную проблему.
 Посмотрев Бенджамину прямо в глаза, я сказал:
 – Друг мой, по-моему, достаточно и того, что этот воин согласен жениться на молодой женщине. Он искал у нее любви, а не религиозного откровения. Зачем же ему менять свою веру?
 Прежде чем он сумел найти ответ, я добавил:
 – Как тебе известно, сам Иешуа клятвенно обещал, что после падения Иерихона разрешит нам оставить детей Израиля и отправиться своим путем в Египет. Но пожелает ли молодая женщина сопровождать своего мужа в эту страну? Захочет ли ее семья расстаться с ней?
 Молодой израильтянин, хмурясь, надолго задумался. А мы стояли, ожидая его ответа. Он прекрасно понимал, о чем идет речь: можно ли пожертвовать честью одной девушки ради покорения Иерихона?
 Молчание нарушила Елена. Она встала с кресла и медленно направилась ко мне, говоря:
 – Вечно у вас, мужчин, всякие неурядицы. Я так хорошо понимаю эту бедную девочку.
 Бенджамин окинул взглядом простое скромное платье Елены: золотые волосы и неземная красота делали любое ее одеяние царским.
 Она встала возле меня и сняла кольцо с указательного пальца… Тяжелое золотое кольцо, украшенное сверкающим рубином.
 – Передай его своей родственнице, – попросила царица, – и скажи, что кольцо это – подарок царицы. Пусть она забудет о том, которого любит и который не может жениться на ней.
 – Но, госпожа моя…
 – Тише, – перебила Елена. – Какого мужа получит бедняжка, если вы заставите его жениться на ней? Он будет злиться и обвинять ее в каждой капле дождя, которая упадет на его голову. Это же воин, который не знает ничего, кроме битв, он убежит от нее при первой возможности. Или возьмет с собой в Египет… В страну ее рабства. Передай ее отцу, что он будет счастлив, если избавится от такого зятя. Пусть ее считают вдовой после падения Иерихона, когда мы уйдем отсюда. Кольцо это поможет ей отыскать подходящего мужа среди мужчин своего народа.
 – А как же ее честь… – настаивал Бенджамин.
 – Эту утрату не возместить, но она отдала ее добровольно, разве не так? Она прискорбно ошиблась. Но не заставляйте ее совершить еще большую ошибку.
 Бенджамин держал кольцо в руке. Он посмотрел на Елену, потом повернулся ко мне, поскреб голову и наконец предложил:
 – Я отнесу кольцо ее отцу и спрошу – согласится ли он с мудростью твоих слов, госпожа.
 – Согласится, – сказала Елена.
 Бенджамин медленно вышел из шатра в глубокой задумчивости.
 Собравшиеся снаружи мужчины тихо ворчали и переговаривались, возвращаясь к шатрам своего племени.
 Я улыбнулся Елене:
 – Благодарю тебя, ты сделала прекрасный жест, мудрый и благородный.
 Она отвечала легкой улыбкой:
 – Мне не жаль ничего, лишь бы приблизить тот день, когда мы оставим это проклятое место.
 Лукка согласился. Отослав воинов, он сказал мне:
 – Ну что ж, пора заняться наконец этой проклятой стеной.

 31

 Иешуа сказал мне, что хочет вознести богу молитвы и собрал для этого бродячий оркестр. Он призвал всех священников своего народа, разодетых в цветные одеяния и тюрбаны, и приказал им обходить городские стены следом за прекрасным золоченым сундуком, поддерживаемым длинными шестами. Семь мужчин, шедших перед ним, дули в бычьи рога, за ними следовали трубачи, барабанщики и кимвалисты.
 Ящик этот служил религиозным символом, и Иешуа называл его Ковчегом Завета. Мне так и не позволили приблизиться настолько, чтобы рассмотреть его получше. Напротив, Бенджамин заверил, что одно только прикосновение к сундуку повлечет мгновенную смерть. Я подумал, не хранятся ли в нем какие-нибудь приборы, с помощью которых обеспечивается связь с миром Золотого бога и остальных небожителей. Но Бенджамин поведал мне, что внутри две каменных скрижали с законами, дарованными Моисею богом.
 Я знал, что о вере не спорят, и не стал переубеждать молодого Бенджамина. Священнослужители и их оркестр производили невообразимый шум, весь день они ходили вокруг города, сменяя устававших, по мере того как солнце клонилось к закату. Под их песни и музыку мы разбивали основание преградившей нам путь стены. С помощью железных наконечников хеттских стрел мы пробили ход через внешние стены, а затем легко прокопали иерихонский холм. Теперь наши землекопы расширили ход: в нем можно было стоять в полный рост. А когда мы добрались до основания главной стены, Иешуа велел своим священникам энергичней браться за дело.
 Сперва они расхаживали вдалеке от стен, а воины на парапетах подозрительно поглядывали на шествие, ожидая какого-нибудь подвоха. В течение первого дня на стенах собиралось все больше и больше женщин и детей, с любопытством наблюдавших за странной и живописной процессией.
 Шесть дней иудеи вышагивали, играли на инструментах и распевали, а мы скребли, сверлили и разрушали массивный фундамент стены. Едва ли не все жители Иерихона вышли на стены, они размахивали руками и смеялись. Время от времени находился шалун, который бросал что-нибудь, но никто не стрелял. Должно быть, горожане считали глупым и опасным обращать оружие против жрецов… Рискуя тем самым навлечь на себя гнев бога. Или же они решили, что израильтяне решили свести их с ума непрестанной музыкой и песнями.
 Так думала и Елена:
 – Я больше не могу выносить этот кошмар! Уши болят!
 Стояла ночь, и за стенами нашего шатра стрекотали насекомые, мать где-то баюкала ребенка.
 – Если ты действительно общаешься с богами, – спросила она, – почему ты не можешь попросить их повалить эту стену?
 Я улыбнулся:
 – Я просил, но они велели это сделать мне.
 Невзирая на раздражение, Елена ответила мне улыбкой:
 – Выходит, боги не всегда добры к нам, не так ли?
 – Завтра все закончится, – сказал я ей. – Мы вырыли подкоп.
 Я вышел из шатра, чтобы проверить ход, приготовленный к завтрашнему приступу. Все израильтяне, так усердно работавшие, роя подкоп, теперь носили сухой кустарник с полей, протаскивали его через туннель и обкладывали им основание главной стены.
 Как я и ожидал, сухие земляные кирпичи через каждые несколько локтей перемежались прочной древесиной. Некоторые бревна оказались весьма древними: они высохли как порох, и я надеялся, что, когда они воспламенятся, рухнет весь участок стены.
 Всю долгую ночь люди трудились не покладая рук. Лукка и двое его лучших воинов следили за работой из подкопа и пробивали отверстия для воздуха возле подножия стены, чтобы огонь не угас.
 Наконец работы были закончены. Лукка вышел наружу, когда вдали за Иорданом забрезжил рассвет – над горами Галаада и Моава.
 Я спустился вниз, чтобы проверить все последний раз, и в полной тьме начал пробираться по ходу на животе, ощущая себя кротом.
 Полз я, как мне показалось, едва ли не час, а потом почувствовал, что крыша туннеля поднимается; я смог выпрямиться и ползти уже на руках и коленях, потом – встать на ноги, как подобает человеку.
 Я прихватил факел, кремень и железо, чтобы высечь искру. Но я зажгу его, только когда рассветет, а священники вместе с Иешуа вновь пойдут вокруг городских стен.
 Мы хотели, чтобы защитники Иерихона подольше внимали музыке, разглядывали процессию… И дали огню как следует разгореться, чтобы его нельзя было потушить, пока не рухнет стена.
 На мой взгляд, Иешуа замыслил, чтобы стены обрушились самым картинным образом – словно в результате поднятого иудеями шума.
 Он явно умел манипулировать общественным мнением, частенько вспоминая, как они посуху перешли Иордан, как Моисей перевел израильтян через Красное море.
 Он также утверждал, что люди Ханаана должны своими глазами увидеть, что бог Израилев могущественнее их собственных богов, которых Иешуа объявлял ложными и несуществующими.
 Я прихватил небольшую свечу и с помощью кремня зажег ее, как только оказался в конце туннеля. Ветки укрывали все основание стены, сушняка должно было хватить, чтобы огонь мог воспламенить деревянные балки.
 Притекал ночной воздух, легкая сырость проникала сквозь дыры, пробитые Луккой в земле. Притока воздуха достаточно, чтобы питать огонь, когда наступит время пожара. Все готово.
 Я погасил свечу, но свет не исчез. Напротив, вокруг меня становилось все светлее. Наконец я понял – меня вновь увлекли в мир творцов.
 Четверо богов стояли передо мной окутанные золотым свечением, за которым они скрывали свой мир от моих глаз. И все же, напрягаясь, я мог различить очертания каких-то странных предметов. Что это было? Оборудование? Приборы?
 Как будто мы находились в огромном зале, а не под открытым небом. Это лаборатория… или какой-нибудь центр управления? Я узнал аккуратно подстриженную бороду Зевса. Гера стояла возле него. Остальных мужчин я уже видел. Один был худощав и жилист, почти одного роста с Зевсом. Коротко стриженные угольно-черные волосы обрамляли узкое лицо с заостренным подбородком. На губах его играла сардоническая улыбка, а в глазах искрилось плутовство. Я подумал, что передо мной Гермес, вестник богов, шутник и покровитель воров. Другой – широкоплечий крепыш с густыми рыжими кудрями и с глазами, полными львиной отваги, был, несомненно, Аресом, богом войны.
 Все они носили одинаковые костюмы из ткани с металлическим блеском, которые отличались только цветом: на Зевсе – золотой, на Гере – медно-красный, серебряный – на Гермесе, а бронзовый – на Аресе.
 – Ты по-прежнему помогаешь обезумевшему Аполлону, – произнес Зевс утвердительно, словно выносил мне приговор в зале суда.
 – Я делаю то, что считаю нужным, потому что хочу оживить женщину, которую люблю.
 – Тебя предупреждали, Орион. – Темные глаза Геры вспыхнули.
 Я заставил себя улыбнуться ей:
 – Ты уничтожишь меня, богиня? Отлично!
 – Ты будешь умирать долго-долго, – многообещающе ответила она.
 – Нет! – отрезал Зевс. – Мы здесь собрались не затем, чтобы угрожать или наказывать. Мы хотим отыскать Аполлона, чтобы пресечь его безумства, прежде чем он погубит всех нас.
 – И это его создание, – вступил в разговор темноволосый Гермес, – знает, где искать его.
 – Страж ли я ему? – спросил я.
 – Ему, безусловно, необходим надежный страж, – сказал крепкий Арес, усмехнувшись собственному остроумию.
 – Мы можем открыть твой разум, выудить все твои воспоминания, – пригрозила Гера.
 – Не сомневаюсь. И многие из них окажутся весьма неприятными для вас.
 Зевс нетерпеливо махнул рукой:
 – Итак, ты утверждаешь, что не знаешь, где находится Золотой?
 – Да.
 – Можешь ли ты отыскать его по нашей просьбе?
 – Чтобы вы смогли уничтожить его?
 – Судьба его не должна волновать тебя, Орион, – отвечала Гера. – Я знаю, как он обращался с тобой, и не сомневаюсь, что ты будешь рад увидеть последние мгновения его жизни.
 – Можешь ли ты оживить Афину? – поинтересовался я.
 Она опустила глаза, отодвинулась от меня. Остальные тоже выглядели смущенными, даже Зевс.
 – Мы собрались здесь не из-за нее, – отрезал рыжеволосый. – Мы разыскиваем Аполлона.
 К в тот же миг мой язык опередил мой ум:
 – Я отведу вас к Золотому лишь после того, как он оживит Афину.
 – Никто не сумеет оживить ее, – взорвалась Гера.
 Все в ярости уставились на нее.
 Я ответил:
 – Тогда… Я отдам его только после того, как удостоверюсь, что он не смог ее оживить.
 Со зловещей улыбкой Гермес спросил:
 – А как мы узнаем, что тебе можно доверять?
 Я пожал плечами:
 – Вы всегда можете разыскать меня. И если убедитесь, что я нарушаю условия нашей сделки, поступайте со мной, как сочтете нужным. Если Афину нельзя оживить, мне незачем жить.
 В глазах Зевса мелькнуло искреннее сочувствие. Но Гера презрительно фыркнула:
 – А что будет с твоей нынешней любовью, с прекрасной Еленой?!
 – Она любит меня не больше, чем я ее, – отвечал я. – До тех пор, пока мы полезны друг другу.
 Зевс пригладил бороду:
 – Значит, ты выдашь нам Аполлона, когда убедишься в том, что он не сможет оживить Афину?
 – Да.
 – Мы не можем настолько доверять жалкой твари, – презрительно сказала Гера. – Это безумие! И чем больше мы ожидаем, тем сильнее опасность, которую…
 – Тише, – попросил Зевс негромко, и богиня умолкла на полуслове.
 Посмотрев на меня своими серыми глазами, он произнес:
 – Я верю тебе, Орион. Участь континуума зависит от тебя. Если ты предашь нас, погибнем не только мы, но и вся вселенная… Все пространство и время, в котором мы существуем.
 – И вы позволите Аполлону сыграть до конца свою игру в Иерихоне? – Глаза Ареса недоверчиво раскрылись. – Вы собираетесь потакать его безумию?
 – Я собираюсь доверять Ориону, – ответил Зевс, – некоторое время.
 Остальные трое заговорили разом, но я не расслышал о чем. Зевс улыбнулся, кивнул, а потом шевельнул пальцами. И я снова оказался в полной тьме… В конце хода, под основанием главной стены Иерихона. Я стоял там трепеща, но недолго. Конец близился. Я знал это. Быть может, творцы и не могли обнаружить Аполлона, но до меня-то им добраться легко. И едва наши дороги пересекутся, они узнают об этом и схватят Золотого… И убьют мятежного бога прежде, чем он сумеет оживить богиню, которую я любил. Они не дадут мне возможности попытаться спасти ее. Я заставил себя успокоиться. Ситуация сложилась настолько дикая, что оставалось только смеяться. Я мечтал погубить Золотого, они тоже стремились уничтожить его. Но отныне я должен защищать его, во всяком случае, до тех пор, пока он не попробует оживить Афину.
 Едва ли мне удастся сделать это… И чем больше я думал, тем больше сомневался в том, что он способен вернуть мне любимую.
 И все же… Золотой бог мудр и могуществен, он знал, как избежать нападения сородичей. Они не сумели отыскать его, хотя знали, что он здесь – у Иерихона. Они боялись Аполлона. Быть может, он действительно сильнее остальных? И пока боги пытались обнаружить его и уничтожить, он в свой черед прикидывал, как расправиться с ними. А я попал между двух огней!
 Слабый звук привел меня в чувство – гнусавый вой коровьих рогов! Я увидел, что утренний свет уже протянул серые пальцы в подкоп. Иешуа вновь вывел свою процессию. Настало время нанести смертельный удар Иерихону. Я высек кресалом огонь, поджег факел, а потом сунул его под груду сухих веток у подножия стены. Голые сучья мгновенно вспыхнули. Я сразу понял, что медлить не следует, и нырнул под низкую кровлю туннеля. Жар обжигал мою спину, и я уже опасался, что огонь воспламенит бревна, поддерживавшие стены подкопа, и тогда кровля рухнет и погребет меня под обломками. Я полз на животе гораздо медленнее, чем мне бы хотелось, и невольно вспоминал предыдущие жизни и смерти. Где только я не погибал! И в лаве извергавшегося вулкана, и в ослепительном вихре вспышки ядерного реактора.
 Дым заставил меня закашляться. Я закрыл глаза и ужом скользил вперед, подгоняемый жгучим пламенем, к свежему воздуху.
 Вдруг сильные ладони схватили мои кулаки… Я ощутил, что меня волокут по каменистой почве. Открыв глаза, я увидел Лукку. Ругаясь, он вытаскивал меня к свету и спасению.
 Мы встали, окруженные воинами-хеттами, готовыми к битве.
 – Ну как, получается? – спросил я Лукку.
 Он мрачно улыбнулся:
 – Взгляни сам.
 Вместе мы вышли из шатра посмотреть на город. Тонкие струйки дыма поднимались от основания стены, темнея на глазах. Дым сгущался.
 – Должно быть, загорелись крепежные бревна, – предположил Лукка.
 Вдали за изгибом стены израильтяне дули в рога, били в барабаны, звенели кимвалами. Они возносили хвалу своему богу, а люди Иерихона стояли на стене, которой суждено было рухнуть, и наблюдали за представлением, отпуская насмешливые замечания и хохоча.
 Я взглянул на шатры израильтян. Там торопливо выстраивались воины, по-разному одетые и вооруженные. Редко на ком можно было увидеть панцирь, но каждый держал в руках нечто вроде щита и либо меч, либо копье. Они приготовились к битве.
 Когда процессия обогнула стену, Иешуа приказал своим людям выступать. Я увидел, что их несколько тысяч: в бой шли все – от юных до седобородых. Они следовали за священниками, но держались от стены намного дальше – на расстоянии, превышавшем полет стрелы.
 Жрецы дошли до того места, где от основания стены поднимался дым, и повернули назад в свой лагерь. Воины остались там, словно ожидая, что стена вот-вот падет к их ногам.
 Так и случилось.
 Когда армия израильтян приблизилась к городу, дым повалил чернее и гуще, я услышал стон, словно бы какое-то чудище заворочалось под землей и теперь пыталось вырваться наружу. Люди на стене жестикулировали. Я слышал их полные ужаса вопли. И вдруг со страшным грохотом часть стены осела и рассыпалась. Облако серо-красной пыли, поглотив дым, покатилось по равнине навстречу нам.
 Одинокая труба запела ясным голосом, заглушая утихающий грохот и крики в городе. С воплем, сотрясшим землю, войско израильтян не разбирая дороги ринулось в брешь в стене Иерихона.

 32

 Полдня я удерживал возле себя Лукку и его отряд, не желая рисковать ими в бою. Свою работу мы сделали, а битва – дело израильтян.
 Но когда солнце поднялось над головой, Иерихон уже пылал, и даже невозмутимый Лукка дрожал в предвкушении добычи.
 Я стоял возле шатра, из которого велся подкоп, и следил за уродливыми клочьями белого дыма, рвавшимися в безоблачное небо.
 Хетты сидели или стояли в тени шатра, то и дело бросая вопросительные взгляды в мою сторону. Наконец Лукка обернулся ко мне.
 Но прежде чем он открыл рот, я сказал:
 – К ночи возвращайтесь в лагерь.
 Лицо его расплылось в ухмылке, Лукка приказал своим людям следовать за собой. Волчьей стаей ринулись они в город за добычей.
 Я проводил их до пролома, чтобы взглянуть на дело своих рук. Стена оказалась толще девяти метров. Раскаленная груда кирпичей и обломков жгла ноги даже через подошвы. Огонь еще не погас и тлел глубоко внизу. Тонкий серый дымок вырывался из-под нижних поперечин стены на дальнем краю пролома. Пламя будет лизать их еще много часов, а может, и дней. Я понял: обрушится вся стена.
 Внутри города разыгрывались знакомые мне по войне в Трое сцены, израильтяне оказались не лучше ахейцев; они убивали, насиловали, грабили и жгли – как варвары Аргоса и Итаки на равнине Илиона. Жажда крови переполняла их. И не важно, какому богу они поклонялись, каким именем называли его… Там и тут люди вели себя словно звери.
 «Быть может, Елена права, – подумал я, – и только в Египте мы найдем хотя бы следы культуры, порядка и мира?»
 Я отвернулся от раскаленной осыпи и направился в свое жилище. К моему удивлению, царица Елена собрала при себе целый двор. Она сидела возле шатра, окруженная двумя дюжинами израильтянок. Я приблизился, чтобы услышать, о чем она говорила.
 – Вернутся они грязными, окровавленными и преисполненными похоти. Приготовьте им ванну, добавьте в воду ароматов, чтобы они омылись и успокоили бушующую кровь.
 – Каких ароматов? – переспросила одна женщина.
 – Как это – ванну? – удивилась другая.
 Елена ответила:
 – Да, и пусть ваши служанки искупают ваших мужей…
 – Служанки? – Тут все расхохотались.
 Елена сохраняла невозмутимость.
 – Лучше расскажи нам, как ты пользуешься краской для глаз. У тебя они кажутся такими огромными. А какими амулетами можно приворожить к себе мужчину?
 Я отошел, удивленно покачивая головой. Пока мужчины удовлетворяли свою жажду крови – убивали, жгли, грабили, – женщины, следуя мудрому инстинкту, выспрашивали у более мудрой милые женские секреты, чтобы приручить и покорить собственных мужей.
 Какое-то время я бесцельно слонялся среди шатров – в лагере оставались только дети и старики. Женщины держались вместе, сходились небольшими группками, такими же, как та, что собралась возле Елены, перешептывались и время от времени поглядывали на горящий город.
 – Орион! – окликнул меня кто-то звучным голосом.
 Я обернулся и заметил Иешуа, расположившегося в тени полосатого полога, растянутого над входом в его небольшой шатер. Ветерок слегка вздымал полотнище, надувая шерстяную ткань. Я ощущал прохладу, принесенную ветром, сладкое благоухание финиковых пальм. Пожар, бушевавший в городе, уже поглощал воздух из речной долины.
 Несколько жрецов постарше отдыхали возле Иешуа на скамейках или на земле. Они казались усталыми и чуть пристыженными.
 – Ты получил Иерихон, – сказал я Иешуа.
 – Благодаря воле нашего бога, – ответил он, а затем добавил: – Спасибо тебе.
 Я слегка склонил голову.
 – Ты сослужил великую службу богу Израилеву и его народу, – сказал Иешуа. – И получишь награду.
 – Мне приятна благодарность твоих людей. – Язык не поворачивался сказать, что я был рад им помочь. – Через день, но не дольше, я и мои люди продолжим свой путь… На юг.
 Он знал, что я говорю про Египет.
 – А ты уверен, что тебе нужно идти в ту сторону?
 – Вполне.
 – Значит, это ее желание, не так ли?
 – Да.
 – Орион, зачем тебе жизнь подкаблучника? Оставайся со мной! Будь моей десницей. Есть и другие города. Филистимляне, окопавшиеся на побережье, – могущественные враги.
 В его запавших сверкавших глазах пылал тот же огонь, что струился из глаз Золотого бога. Огонь безумия? Или величия? И того и другого, решил я, – они не существуют порознь.
 – У меня нет вражды к филистимлянам или к кому-то еще в этих краях, – отвечал я. – Но у меня есть личная причина стремиться в Египет.
 – Ты привязан к юбке женщины, – сказал он.
 Я, стремясь задеть его самолюбие, заявил:
 – В Египте я хочу отыскать бога.
 – Лживого бога, – отрезал Иешуа. – Есть только один истинный Господь…
 – Я знаю, как ты веруешь, – сказал я, прежде чем он успел продолжить. – И быть может, ты прав. Но что, если ты поклоняешься тому богу, которого я ищу в Египте?
 – Зачем же тебе искать его в стране рабства и тирании?
 – Египет – цивилизованная страна, – возразил я.
 Иешуа плюнул на землю передо мной. Один из слушавших нашу беседу белобородых старцев священников с трудом поднялся на ноги и, опираясь на посох, ткнул в меня костлявым пальцем:
 – Это Египет – цивилизованная страна? Та земля, царь которой может повелеть своим воинам поразить всех новорожденных девочек израильских, просто услышав от своих слуг, что наш народ слишком умножился! В чем здесь цивилизация? В том, что он справедливо решил, что избиением мальчиков ничего не добьется? – В старческом голосе звенел гнев. – Египет – это земля, где весь наш народ в неволе возводил истуканов для тирана, убивавшего наших детей.
 Моргая я глядел на него, не зная, как ответить.
 – Мы бежали из Египта, – продолжил Иешуа, – прихватив с собой лишь одежду и скромный скарб, который могли унести на плечах своих, но царь послал войско, чтобы вернуть нас назад; только чудо, которое сотворил Господь наш, спасло нас, позволило ускользнуть от преследователей. Долгие годы мы скитались по пустыне Синайской, предпочитая страдать от голода и жажды, чем возвращаться в рабство. Нет, Орион, не думай, – в Египте нет культуры.
 – Но мне нужно туда, – настаивал я.
 – Чтобы найти бога, на самом деле пребывающего среди нас? Оставайся с нами, и Господь благословит тебя.
 – Богу, которого я ищу, поклоняются многие люди и разными способами. Некоторые считают его богом Солнца…
 – Есть только один истинный бог, – вмешался старый священник. – Все прочие лживы.
 – Именно он и велел мне искать себя в Египте, – с отчаянием возразил я.
 Старец отшатнулся от меня. Лицо Иешуа побелело.
 – Господь говорил с тобой?
 – Да.
 – Во сне?
 Я указал на далекий берег:
 – Там, возле реки, несколько дней назад.
 – Богохульство! – прошипел старый священник, перебирая длинную белую бороду.
 Иешуа покачал головой с гримасой презрительного понимания:
 – Орион, ты видел не бога Израилева, а человека или призрак.
 Он знал все заранее и ни капли не сомневался в своей правоте. Я понял, что спорить бесполезно. Если бы они только узнали, что их бог, которому они поклоняются, и есть тот самый творец, которого я поклялся убить, меня бы разорвали на куски, не дав сойти с места…
 – Возможно, ты прав, – согласился я. – Однако мой путь лежит в Египет.
 Иешуа не терял надежды отговорить меня:
 – Напрасно, Орион. Лучше бы ты остался с нами.
 – Я не могу, – сказал я.
 Иешуа не смог ничего ответить и просто развел руками, отпуская меня. И я вышел, но по дороге к своему шатру меня не оставляла уверенность – так просто он нас не отпустит.
 Когда ночь раскинула свой черный плащ над руинами Иерихона, израильтяне вернулись в лагерь; запятнанные кровью мужчины несли в свой стан богатства самого старого города мира. Небольшими группками возвращались они к своим шатрам и к ожидавшим их женщинам… Были они молчаливы и мрачны, ибо память о жестоких злодеяниях уже начинала жечь их совесть. Женщины тоже молчали, понимая, что вопросов лучше не задавать.
 Лукка привел две дюжины своих воинов; каждый из них сгибался под грудами шелков, одеял, оружия, доспехов, украшений, драгоценной резной кости.
 – В Египте мы будем богачами, – гордо заявил он, когда награбленное сложили к моим ногам возле костра.
 Я негромко сказал ему:
 – Если нам и суждено оказаться в Египте, то лишь вопреки желанию Иешуа и его народа.
 Лукка взглянул на меня, и даже в неверном свете пляшущих отблесков костра я увидел, как изменилось его лицо.
 – Пусть люди держатся вместе; будьте готовы выступить по моему приказу, – сказал я ему.
 Он коротко кивнул, и немедленно воины принялись собирать добычу и укладывать ее на повозки.
 Сегодня Елена еще сильнее, чем обычно, стремилась оставить израильтян, а когда я рассказал ей о своих предчувствиях, решила:
 – Нужно бежать немедленно, этой же ночью, пока они опьянены победой и уснут, не выставив часовых.
 – А что будет завтра утром, когда они обнаружат наше отсутствие? Разве они не сумеют догнать нас и силой вернуть обратно?
 – Тогда пусть их сдерживает Лукка со своим отрядом, а мы с тобой убежим, – предложила она.
 – Пусть они умрут, дав нам возможность опередить погоню на несколько часов? – Я покачал головой. – Мы уйдем отсюда, но сначала я уговорю Иешуа отпустить нас по-хорошему.
 Она рассердилась, но поняла, что другого пути нет.
 Той ночью я спал без сновидений и не посещал творцов. А утром меня осенило. План оказался донельзя прост, но я надеялся, что он сработает.
 Целый день ушел на церемонии, на благодарение и восхваление бога… Звучали скорбные и меланхоличные мелодии. Израильтяне облачались в одеяния, недавно захваченные в Иерихоне, и, выстроившись рядами, воспевали победу.
 И хотя слова гимнов посвящались невидимому богу, я видел, что глаза иудеев смотрели на Иешуа и хвалу они возносили ему. Иешуа в длинных многоцветных одеяниях молча стоял перед ними и принимал поклонение.
 К закату люди разделились на семьи, собрались возле своих очагов, песни их повеселели. Повсюду начинались пляски. Хороводы женщин и мужчин кружили отдельно, и все смеялись, огибая костры и вздымая пыль.
 Бенджамин прислал мальчика, чтобы пригласить меня к шатру своего семейства, но я вежливо отклонил предложение, поскольку не мог взять с собой Елену.
 У израильтян мужчины и женщины не только ели порознь, но и танцевали.
 Я ждал приглашения от Иешуа, и когда мы отобедали, молодой человек в новоприобретенном бронзовом панцире подошел к нашему очагу и сказал мне, что их предводитель хочет поговорить со мной. Я приказал Елене и Лукке готовиться в дорогу, а сам отправился за молодым израильтянином. Шатер Иешуа был полон трофеев, захваченных в Иерихоне: прекрасных кипарисовых ларцов, украшенных слоновой костью, до краев набитых тонкими одеяниями, тканей, вышитых покрывал, одеял… Столы прогибались под тяжестью золоченых кубков и блюд, искусно украшенных кинжалов, мечей, кувшинов с вином, россыпей драгоценных камней.
 Я окинул сокровища одним быстрым взглядом, потом посмотрел на Иешуа.
 Он восседал на груде подушек в дальнем конце шатра, утопая в великолепном наряде, как и подобает восточному владыке. Движением руки он отпустил служанок, которые босиком пробежали мимо меня, оставив нас в шатре с глазу на глаз.
 – Бери свою долю, – предложил Иешуа, показывая на добычу. – Бери все, что хочешь, и не забудь прихватить какие-нибудь украшения для своей прекрасной спутницы.
 Я прошел мимо сокровищ и опустился на ковер у его ног.
 – Иешуа, я не хочу никаких трофеев. Только выполни свое обещание и с миром отпусти нас – ведь это мы отдали Иерихон в твои руки.
 Вина в шатре не было, но Иешуа казался опьяненным… Наверное, победой. А может быть, предвкушением будущих завоеваний.
 – Сам бог послал мне тебя, Орион, – отвечал он. – И он прогневается, если я отпущу тебя.
 – Ты говоришь от лица своего бога?
 Иешуа гневно прищурился, однако ответил достаточно кратко:
 – Теперь мы нападем на амалекитян. Они угрожают нашему флангу, их следует полностью уничтожить.
 – Нет, – отрезал я.
 – Ты и твои хетты слишком большая сила, чтобы я согласился так просто отказаться от вашей помощи, – заметил Иешуа. – Тем более сейчас, когда вокруг столько врагов.
 – Мы должны уйти.
 Он поднял руку, останавливая меня:
 – Уйдешь, когда в этих землях настанет мир и дети Израиля смогут жить здесь, не боясь нападения соседей.
 – Но на это уйдет много лет, – возразил я.
 Он пожал плечами:
 – На все воля Божья.
 Я заставил себя улыбнуться:
 – Иешуа, кому, как не тебе, понять стремление человека к свободе? Я не хочу быть рабом, не хочу служить тебе и твоему богу.
 – Рабом? – Он вновь указал на добычу. – Разве раба так награждают?
 – Раб тот, кто не может отправиться, куда хочет, и не важно, сколько побрякушек навесил на него хозяин.
 Он разгладил кудрявую бороду.
 – Боюсь, что тебе придется побыть какое-то время рабом, Орион. А заодно и твоим хеттам.
 – Это невозможно, – настаивал я.
 – Если ты будешь возражать, – пригрозил Иешуа кротко, словно бы мы разговаривали о погоде, – за твое упрямство заплатят твои люди… И твоя красавица.
 Я ожидал именно такого разговора и нисколько не удивился подобному повороту событий. Встав, я посмотрел на него.
 – Бенджамин сказал мне, – ответил я, – что твой бог поразил египтян многими казнями, чтобы их царь отпустил вас в землю обетованную. Казней не обещаю, но если вы силой заставите нас остаться, то пожалеете об этом.
 Лицо Иешуа побагровело… От гнева или стыда, я так и не понял. И я вышел, оставив его одного в шатре, и направился к себе.
 Лукка и Елена принялись расспрашивать меня, когда мы наконец выступаем.
 – Завтра, с зарей, – отвечал я. – А теперь – спать. Нас ждет трудный день.

 33

 Елена оказалась права: в эту ночь израильтяне забыли про бдительность. Мужчины иерихонские были убиты, женщины и дети, оставшиеся в городе, прятались в обугленных руинах ограбленных домов. Некого бояться, незачем выставлять стражу и часовых. После дневных церемоний и праздничного пиршества израильтяне спали крепко.
 Безмолвно пробрался я в темноте к жилищу Иешуа. Вокруг рдели черные угли костров, а над головой во всем великолепии горело звездное небо. Млечный Путь пересекал небеса; взглянув вверх, я вновь принялся отыскивать звезды, к которым вместе с моей любимой мы направлялись перед смертью.
 Впрочем, не время вспоминать и горевать. Я вошел в шатер Иешуа, переступив через уснувших возле входа слуг.
 Я направился в том направлении, откуда шло улавливаемое мной тепло, которое излучало тело Иешуа…
 «Как гадюка», – усмехнулся я про себя. Впрочем, моя способность чувствовать тепло уступала острому зрению гремучей змеи, способной видеть в темноте.
 Иешуа лежал ко мне спиной на подушках, тех же самых подушках, на которых он восседал несколько часов назад… И в той же великолепной одежде.
 Он спал один. Неплохо.
 Я нагнулся и зажал левой рукой его рот. Иешуа мгновенно проснулся и принялся колотить воздух руками и ногами. Тогда я сдавил его горло и шепнул:
 – Неужели ты хочешь, чтобы ангел смерти посетил твой шатер?
 Глаза его расширились. Иешуа узнал меня и умолк.
 Не отрывая руки от его рта, я поднял его на ноги и проговорил:
 – А теперь мы с тобой совершим небольшое путешествие.
 Я устремился мысленно к миру творцов, – на какой-то момент зажмурил глаза и ощутил мгновенный укол леденящего холода, а потом нас вновь охватило тепло. Иешуа находился в моих руках, левой я по-прежнему зажимал его рот, а правой держал за плечо.
 Мы стояли над огромным городом. Все вокруг окутывало золотое сияние. И тут я понял, что впервые вижу здесь все достаточно отчетливо.
 Под нами распростерся изумительный город. Дивные башни и шпили вздымались к прозрачному куполу.
 Глаза Иешуа вылезли из орбит. Я освободил его рот, но израильтянин не мог вымолвить даже слова.
 – Орион! Это уж слишком!
 Передо мной стоял худощавый Гермес.
 – Мало нам тебя, так ты еще вздумал таскать сюда кого попало, – усмехнулся он. – Если увидят остальные…
 – Ты намекаешь, что никому не скажешь? – поддел я его.
 Он ухмыльнулся:
 – Сказать не скажу, но у нас нет секретов друг от друга, мы обмениваемся информацией независимо от того, нравится нам это или нет. Однако если бы я был на твоем месте, то постарался бы убраться отсюда раньше, чем остальные решат, что ты чрезмерно обнаглел.
 – Спасибо, я так и поступлю.
 – Ну смотри. – И он исчез.
 Ноги Иешуа подкосились, и мне пришлось поддержать его. Оглядевшись вокруг, чтобы запомнить все в подробностях, я вновь закрыл глаза и вернулся усилием воли туда, откуда мы прибыли. Я открыл глаза в темном шатре. Иешуа лежал на моих руках, его тело сотрясала дрожь.
 – Когда настанет рассвет, – сказал я, – мой отряд выйдет из лагеря. Мы служили тебе верно, и я надеюсь, что ты не станешь нарушать договор; но если ты любым способом посмеешь воспротивиться нам, я приду к тебе ночью и вновь перенесу тебя в ту золотую землю, но оставлю там навсегда.
 Я опустил Иешуа на подушки и вышел из шатра. Больше я никогда не видел его.




 Часть третья
 Египет



 34

 И вновь Елена не ошиблась: в Египте процветала культура. Увиденное потрясло даже Лукку.
 – У здешних городов нет стен, – удивился он.
 Мы пересекли скалистый дикий Синай через горные ущелья, по пескам, пламеневшим под безжалостным солнцем, стремясь в Египет. Редкие племена, населявшие Синай, подозрительно относились к пришельцам, однако законы гостеприимства пересиливали страхи. Не сказать, чтобы пастухи-номады радовались нам – нас кормили, поили и от всей души желали счастливого пути, лишь бы мы поскорее убирались с глаз долой.
 Я всегда оставлял хозяевам что-нибудь ценное, то янтарную камею из Трои, то тонкую, с почти прозрачными, как молодая листва, стенками, каменную чашу из Иерихона.
 Номады с удовольствием принимали подобные безделушки. Они знали им цену… Более того, наши дары говорили им, что мы выполняем долг гостя, так же как они сами не пренебрегают обязанностями хозяев. И все же жара и пустынный пейзаж угнетали нас. Трое наших людей умерли от лихорадки. Быки, что тащили наши повозки, падали один за другим, не выдерживали дороги и кони. Мы заменяли их выносливыми и рослыми ослами и своенравными вонючими верблюдами, которых выменивали у номадов на драгоценные камни и хорошее оружие. Мы оставили грохотавшие повозки и перегрузили нашу поклажу на ослов и мулов.
 Елена лучше переносила дорогу, чем многие мужчины. Теперь она ехала верхом на крикливом, едва прирученном верблюде, в раскачивавшемся паланкине под шелком, прятавшим ее от солнца. Все мы исхудали, безжалостное светило вытопило жир и влагу из наших тел. И все же Елена оставалась прекрасной. Она не нуждалась ни в косметике, ни в изящной одежде. Эта женщина никогда не жаловалась на тяготы пути, прекрасно зная, что каждый шаг приближает наш отряд к Египту.
 Я тоже не роптал… Зачем? Ведь и я стремился в Египет, на встречу с Золотым богом.
 Наконец настало утро того дня, когда наш крошечный отряд увидел на горизонте пальму. Она манила нас, словно говоря, что наше путешествие заканчивается. Мы поторопили наших животных и вскоре увидели, что прямо на глазах меняется местность. Вокруг становилось все больше и больше зелени.
 Нас приветствовали деревья и возделанные поля. Полуобнаженные мужчины и женщины сгибались, возделывая поля, трудились среди паутины ирригационных каналов. Вдалеке я увидел реку.
 – Это Нил, – произнесла Елена, сидевшая на верблюде. Его вел кто-то из хеттов, и она приказала воину подвести животное ближе ко мне. Я повернулся в самодельном седле из нескольких сложенных покрывал и взглянул на нее. – Во всяком случае, его рукав. Должно быть, перед нами дельта.
 Крестьяне не обратили внимания на очередной вооруженный отряд – слишком маленький, чтобы представлять для них серьезную опасность, но слишком большой, чтобы кто-то захотел пускаться в расспросы. Скоро мы набрели на дорогу, уходившую в город Тахпанхес в дельте Нила.
 Лукку потрясало отсутствие оборонительных стен, меня же удивили размеры города. Если Троя и Иерихон умещались на нескольких акрах, Тахпанхес раскинулся почти на милю. Едва ли в нем больше жителей, чем в Иерихоне, но они селились в просторных домах, выстроившихся вдоль широких прямых улиц.
 На окраине мы обнаружили постоялый двор. Несколько строений из сырцового кирпича окружали центральный дворик; величественные пальмы и ивы защищали его от вездесущего солнца. Часть двора занимал виноградник. На другой стороне реки рос сад, напротив располагались стойла. В зависимости от того, с какой стороны дул ветер, воздух пах лимонами и гранатами или конской мочой либо же приносил с собой докучливых мух.
 Хозяин постоялого двора был рад принять на постой две дюжины усталых путников. Этот невысокий, округлый и лысый, весьма бодрый человек средних лет постоянно складывал ладони на круглом брюшке.
 Кожа его была темна, как плащ Лукки, но глаза поблескивали огоньками, особенно когда он занимался любимым делом – вычислял, сколько взять за услуги.
 Помогала ему семья: жена, столь же темнокожая, как и ее кругленький муж, – она казалась еще толще его – и дюжина темнокожих ребятишек, самому младшему из которых исполнилось шесть лет. Еще там жили кошки. Я насчитал десяток только во дворе. Прищурив глаза, они следили за нами, медленно пробираясь по балконам или по глинобитному полу. Дети хозяина, худые и шустрые, помогли нам разгрузиться, приглядели за животными, показали нам комнаты.
 Я понял, что могу свободно изъясняться с египтянами.
 Если Лукка и удивлялся моим лингвистическим способностям, он никогда не проявлял своего удивления. Елена воспринимала это как должное, хотя сама владела только родным языком и тем его диалектом, на котором говорили в Трое.
 Как только мы разгрузили поклажу и устроились в комнатах, я разыскал хозяина в кухне, расположенной снаружи дома. Он покрикивал на двух девушек, выпекавших круглые и плоские лепешки в печи, похожей на улей. Их одежда состояла только из набедренных повязок, молодые груди чаровали упругостью, а гибкие темные тела увлажнял пот.
 Если хозяину и не понравилось, что я увидел его дочерей полураздетыми, он ничем этого не показал. Напротив, когда я появился, он улыбнулся мне и кивнул на дочерей.
 – Жена заставляет девочек готовить, – сказал он без всяких предисловий. – Она говорит им, что иначе не получат хорошего мужа. А по-моему, одного этого умения мало, нужно уметь и другое. – Он многозначительно усмехнулся.
 Хозяин явно намекал, что он не против того, чтобы гости позабавились с его дочерьми. Лукка будет доволен. Но я не отреагировал на его намек и произнес:
 – Я привел своих людей в вашу землю, чтобы предложить их услуги вашему царю.
 – Великому Мернепта? [10] Он в Уасете, это вверх по реке.
 – Мои солдаты – хетты. Они хотят поступить на службу к твоему царю.
 Улыбка исчезла с лица хозяина.
 – Хетты? Мы враждовали с ними.
 – Хеттского царства более не существует. Эти люди остались без работы. Может быть, в городе есть представитель царской власти… Чиновник или полководец, с которым можно переговорить?
 Он закивал так, что затряслись щеки:
 – Царский чиновник уже здесь, во дворе, и хочет видеть тебя.
 Ничего не сказав, я последовал за хозяином.
 Представитель власти уже прибыл, чтобы встретить гостей.
 Должно быть, хозяин постоялого двора отправил к нему одного из своих сыновей с вестью, как только мы переступили его порог.
 Несколько кошек врассыпную бросились из-под наших ног, когда жирный хозяин повел меня между колонн коридора к боковому входу во двор. Там, в тени виноградника, восседал седовласый мужчина с худым лицом и впалыми щеками, чисто выбритый, как и положено египтянину. Он поднялся на ноги, когда я приблизился к нему, и оказался не выше хозяина постоялого двора. Его макушка едва доходила до моего плеча. Впрочем, кожа его казалась светлее, и он был гибок, словно клинок меча. Чиновник был безоружен; лишь золотой медальон на цепочке – символ власти – свисал с шеи.
 Взглянув на его легкие белоснежные одежды, я вдруг осознал, что грязен и немыт… И одет в кожаную юбку с жилетом, которые не снимал много месяцев.
 По давней привычке я носил под юбкой на бедре кинжал. Одежда моя сильно истерлась после долгого странствия, мне следовало вымыться и побриться, я даже подумал, что лучше не вставать так, чтобы ветер мог донести запах моего тела до этого цивилизованного человека.
 – Перед тобой Неферту, слуга царя Мернепта, Повелителя Обеих Земель, – представился он, держа руки вдоль тела.
 – Меня зовут Орион, – ответил я.
 Под виноградником стояли две деревянные скамьи. Неферту пригласил меня сесть.
 „Вежлив, – подумал я, – или же просто не хочет запрокидывать голову, чтобы поглядеть на меня“.
 Наш премудрый хозяин появился из кухни с подносом, на котором стоял каменный запотевший кувшин, две симпатичных каменных чаши и маленькое блюдо с морщинистыми черными маслинами. Он поставил блюдо на небольшой деревянный стол, так чтобы Неферту мог до него легко дотянуться, потом поклонился и, улыбаясь, исчез в кухне.
 Чиновник разлил вино, и мы выпили вместе. Вино оказалось слабым и кислым, но прохладным, и это было приятно.
 – Ты не хетт, – спокойно произнес он, опуская чашу, голосом негромким и ровным, как подобает человеку, привыкшему говорить и с теми, кто ниже его рангом, и с теми, кто выше.
 – Да, – согласился я, – я пришел издалека.
 Он внимательно выслушал историю о падении Трои и Иерихона, а также о том, что люди Лукки предлагают свои услуги его царю. Весть о падении царства хеттов его не удивила. Но когда я заговорил об израильтянах, взявших Иерихон, глаза его слегка расширились.
 – Это те самые рабы, которых наш царь Мернепта прогнал за Красное море?
 – Да, – подтвердил я. – Впрочем, они уверяют, что бежали из Египта, а ваш царь пытался вернуть их, но не сумел.
 Улыбка промелькнула на тонких губах Неферту и мгновенно исчезла. Он спросил с некоторым удивлением:
 – И неужели они сумели взять Иерихон?
 – Сумели. Они полагают, что сам бог направил их в землю Ханаанскую и отдал ее в их руки.
 Неферту улыбнулся, оценив иронию.
 – Тогда они смогут послужить заслоном на нашей границе, защищая ее от азиатских племен, – сказал он. – Эта новость будет передана фараону.
 Мы проговорили несколько часов в тенистом уголке двора. Я узнал, что слово „фараон“ – в том смысле, который вкладывал в него Неферту, – означает правительство, двор царя. В течение многих лет Египет подвергался нападениям людей моря – так здесь называли воинов из Европы и с Эгейских островов, они совершали набеги на прибрежные города и даже углублялись в дельту.
 С его точки зрения, Агамемнон и его ахейцы тоже принадлежали к людям моря, то есть к варварам. И в падении Трои он видел поражение цивилизации. Я согласился с ним, хотя и не стал рассказывать о том, что воспрепятствовал Золотому богу, желавшему предотвратить разрушение Трои.
 Не стал я объяснять ему и того, что спутница моя – не кто иная, как царица Елена, и о том, что законный муж Менелай ищет ее. Я говорил только о своих воинах, о том, что мой отряд стремится поступить на службу к его царю.
 – Войску всегда необходимы люди, – проговорил Неферту.
 Вино мы уже выпили, от маслин осталась горстка косточек, и заходившее солнце бросало длинные тени, тянувшиеся через двор. Ветер переменился, и его порывы несли к нам от стойла противно жужжавших мух. И все же он не стал приказывать рабу встать возле нас с опахалом и отгонять их.
 – А возьмут ли чужестранцев в войско? – поинтересовался я.
 Ироническая улыбка вернулась на его лицо.
 – Наше войско состоит в основном из варваров. Сыны Обеих Земель давно забыли про стремление к ратным подвигам.
 – Значит, хеттов примут?
 – Конечно! Мы будем рады, особенно если они столь искусные инженеры, как ты говорил.
 Он велел мне подождать на постоялом дворе, пока он передаст весть в Уасет, столицу, расположенную на далеком юге. Я предполагал, что нам придется провести в Тахпанхесе много недель, но уже на следующий день Неферту вернулся на постоялый двор и сказал, что приближенный военачальник царя хочет видеть воинов из рассеявшейся армии хеттов.
 – Он здесь, в Тахпанхесе? – удивился я.
 – Нет, он находится в столице, при великом дворе Мернепта.
 Я заморгал от удивления:
 – Но каким образом ты получил весть?
 Неферту расхохотался с неподдельным удовольствием:
 – Орион, превыше всех богов мы почитаем Амона, бога Солнца. Он и передает наши вести по всей земле с помощью зеркал, улавливающих его свет.
 „Солнечный телеграф“. Я тоже расхохотался. Как все становится ясно, когда объясняют. Вести могут летать по этой стране со скоростью света.
 – Ты должен привести своих людей в Уасет, – продолжал Неферту. – А я буду сопровождать тебя. Впервые за многие годы мне доведется посетить столицу. Я хочу поблагодарить тебя за предоставленную возможность, Орион.
 Я слегка наклонил голову.
 Счастью Елены не было конца, когда она узнала, что мы направляемся в столицу.
 – Но никто не гарантирует, что мы встретимся с царем, – предупредил я ее.
 Подобное предположение она отмела легким движением руки.
 – Как только царь узнает, что царица Спарты и Трои прибыла в его столицу, он тут же потребует, чтобы меня представили ему.
 Я ухмыльнулся:
 – Напротив, как только царь поймет, что Менелай способен высадиться на его побережье, чтобы найти тебя, он может потребовать, чтобы ты немедленно вернулась в Спарту.
 Она нахмурилась. И когда мы ночью улеглись на продавленную кровать, Елена обернулась ко мне и поинтересовалась:
 – А что будет потом, когда ты передашь меня египетскому царю?
 Я улыбнулся ей, затканной лунными тенями, погладил роскошные волосы:
 – Царь немедленно воспылает страстью к тебе. Или отдаст в жены кому-нибудь из сыновей.
 Она не поддержала мою шутку:
 – А ты действительно думаешь, что он может отослать меня назад, к Менелаю?
 Я считал подобное возможным и постарался успокоить ее:
 – Нет, конечно же нет. Зачем? Ведь ты явилась сюда в надежде на его покровительство. Он не может отвергнуть царицу. Египтяне считают ахейцев своими врагами, они не станут принуждать тебя вернуться в Спарту.
 Елена откинулась на подушку и, глядя в потолок, спросила:
 – А что будет с тобой, Орион? Ты останешься со мной?
 Мне уже хотелось этого.
 – Нет, – сказал я, едва расслышав собственный голос. – Я не могу.
 – И куда же ты отправишься?
 – Искать свою богиню, – сказал я.
 – Но ты сказал, что она умерла.
 – Я попытаюсь вернуть ее к жизни.
 – Ты отправишься в Аид, чтобы вернуть ее оттуда? – В голосе Елены слышались тревога и страх, она вновь повернулась ко мне и прикоснулась к моему обнаженному плечу. – Орион, не стоит так рисковать! Даже Орфей…
 Я остановил ее, прижав палец к губам:
 – Не пугайся, Елена, я умирал много раз и всегда возвращался в мир живых. Если Аид действительно существует, я не видел его.
 Она взглянула на меня так, словно перед ней появился призрак… Или хуже – богохульник.
 – Елена, – сказал я, – твоя судьба здесь, в Египте. Моя же – в другом месте, в краях, где обитают те, кого вы, люди, зовете богами. Они не боги, вы представляете их не такими, какие они на самом деле. Да, так называемые боги могущественны, но не бессмертны, и они безразличны к людям. Один из них убил женщину, которую я любил. Я пытаюсь вернуть ее к жизни. Если мне это не удастся, я отомщу ее убийце. Вот моя судьба.
 – Значит, ты любишь ее, а не меня?
 Этот вопрос удивил меня, и на какое-то мгновение я растерялся. Потом, взяв ее рукой за подбородок, я проговорил:
 – Елена, тебе можно предпочесть только богиню.
 – Но я люблю тебя, Орион. Ты единственный мужчина, которому я отдалась по своей воле. Я люблю тебя и не хочу потерять!
 Печаль охватила меня, и я подумал о том, как мог бы жить с этой дивной красавицей в этой прекрасной стране. Но я ответил:
 – Наши судьбы ведут нас разными дорогами, Елена, а одолеть судьбу не по силам никому.
 Она не плакала. И все же в голосе ее слышались слезы, когда она медленно проговорила:
 – Выходит, выпало мне, Елене, быть желанной для каждого мужчины, кто бы меня ни увидел, но только не для того, кого я действительно люблю.
 Я закрыл глаза и попытался забыть все миры, которые знал. Почему не могу я любить эту прекрасную женщину? Почему не могу, подобно обычному человеку, прожить одну жизнь, любя и будучи любимым, забыть свою вечную битву с силами, стремящимися разрушить континуум? Ответ я знал: я не свободен: Хочу я того или нет, я – создание Золотого бога… Охотник его и посыльный. Я могу восстать против него, но жизнь моя зависит от любой его прихоти. А потом я увидел ее, мою сероглазую богиню, мою настоящую любовь, и понял: даже Елену нельзя сравнить с ней. Вспомнил наше короткое счастье, и сердце мое переполнилось горечью и болью. Судьбы наши переплетены навеки, во всех вселенных, во всех временах и пространствах. И если ее нельзя вернуть к жизни, жизнь – ничто для меня и пусть придет смерть.

 35

 На следующее утро мы отправились по реке в Уасет. Я устал – и телом и духом. Долгий путь через Синай утомил даже меня, а грустные глаза приунывшей Елены терзали мою совесть.
 Как только наша широкая ладья отвалила от причала и ее косой парус наполнился ветром, виды, звуки, ароматы новой и удивительной земли заняли все наше внимание. Если Лукку в основном развлекало отсутствие стен вокруг городов, нас же восхищало буквально все, что мы видели в Египте во время долгого путешествия вверх по Нилу.
 Неферту играл роль хозяина, охранника и проводника, он реквизировал сорокавесельный корабль, на палубе которого нашлись каюты для нас с Еленой и его самого.
 Вверх по течению могучей реки нас увлекал один-единственный косой парус: Гребцы не требовались. Как я понял, они были не рабами, а воинами и подчинялись не капитану корабля, а самому Неферту.
 Я улыбался. Этот весьма цивилизованный человек прихватил с собой сорок воинов – чтобы мы не уклонились от избранного пути. Тонкий намек на силу хозяев обеспечивал спокойствие и не тревожил нас, находившихся под их охраной.
 Но если Неферту был способен на подобные тонкости, земля, которую мы видели с палубы корабля, казалась иной: великий Египет скорее вселял трепет.
 Жизнь в страну приносил Нил, начинавшийся за тысячу миль отсюда, на далеком юге. Вдали поднимались утесы из песчаника и гранита, за которыми виднелась пустыня. Но вдоль живописной реки тонкой лентой тянулись зеленые поля, качались деревья, поднимались могучие города.
 Обычно через египетский город, протянувшийся вдоль Нила, мы плыли целый день. Мимо многолюдных пристаней и амбаров, мимо царских кладовых, к которым тянулись нескончаемые вереницы телег, мимо величественных храмов, лестницы которых спускались к каменным причалам с многочисленными лодками, оставленными богомольцами.
 – Это еще что, – заметил Неферту однажды днем, когда вода несла нас мимо очередного города. – Подождите, пока мы доберемся до Менефера.
 Мы лакомились финиками, фигами, тонкими ломтиками сладкой дыни. Неферту наслаждался обществом Елены. Он прекрасно владел ахейским и старался не говорить на родном языке в присутствии красавицы.
 Она спросила:
 – Что это за строения на противоположном берегу?
 Я тоже заметил, что города здесь всегда располагались на восточной стороне реки. Однако напротив них, за рекой, обыкновенно находились многочисленные сооружения, иногда врезанные в толщу обрывов.
 – Это храмы? – не умолкала Елена, не давая Неферту ответить на ее первый вопрос.
 – В известном смысле, моя госпожа, – ответил он. – Это гробницы. Мертвых бальзамируют, перед тем как поместить в них, чтобы они ждали следующей жизни, окруженные вещами и пищей, всем, что потребуется им после пробуждения.
 Недоверие отразилось на прекрасном лице Елены, несмотря на то, что я ей рассказывал о себе.
 – Итак, ты считаешь, что люди могут прожить несколько жизней?
 Я молчал… Я прожил много жизней, много раз умирал, каждый раз воскресая в новых эпохах, в неведомых краях и временах. Не все люди живут больше одной жизни – так говорили мне. И я понял, что завидую тем, кто может сомкнуть свои глаза навеки.
 Неферту вежливо улыбнулся:
 – Египет – древняя страна, моя госпожа. Наша история насчитывает тысячелетия, восходя к тем временам, когда боги создали землю и даровали мать-Нил нашим предкам. Ты скоро узнаешь, что наш народ больше думает о смерти и последующей жизни, чем о нынешнем существовании.
 – Я тоже так думаю, – проговорила Елена, глядя на далекие здания с колоннами. – У нас в Аргосе великолепные гробницы положены лишь царям.
 Лицо египтянина расплылось в улыбке.
 – Ты еще не видела истинного великолепия. Подожди до Менефера.
 Беззаботные дни сменяли друг друга, мы плыли по Нилу, ровный северный ветер надувал наш парус. По ночам мы причаливали к пристаням, но спали на корабле. Лукке и его людям позволяли посещать города, в которых мы останавливались на ночь; стражники Неферту помогали им развлечься традиционным способом – с помощью пива и блудниц. Египтяне и хетты постепенно становились приятелями, – тех, кто вместе пил и делил женщин, на мой взгляд, сложно стравить друг с другом, разве что силой.
 Елена подружилась с корабельной кошкой, ослепительно белым животным, расхаживавшим по палубе с истинно царским величием… Она позволяла людям кормить себя, но не всем, а лишь тем, кому доверяла. У египтян все кошки священны, и Елена радовалась, когда кошка разрешала погладить себя.
 Однажды утром, едва солнце поднялось над утесами на востоке, я увидел, как вдали вспыхнул западный горизонт. На миг мое сердце замерло: я уже ждал, что свечение расширится, поглотит меня и я предстану перед Золотым богом.
 Но этого не произошло. Просто над горизонтом словно далекий маяк светился огонь.
 Я не знал, что это. С тех пор как мы оставили дымящиеся руины Иерихона, в мир творцов меня не призывали. Сам же я не пытался в него проникнуть. Я знал, что снова встречусь с ними в Египте, а там либо я уничтожу Золотого бога, либо он погубит меня. Я приготовился ждать.
 Но что за странное сооружение встает над западным горизонтом?
 – Ты видишь?
 Я повернулся, возле Меня стоял Неферту.
 – Что это? – спросил я.
 Он медленно качнул головой:
 – Словами этого не объяснить. Увидишь сам.
 Наша лодка поплыла навстречу огням. Мы приближались к городу Менеферу, который длинной цепью величественных каменных строений возвышался на восточном берегу Нила. Храмы и обелиски вздымались в безоблачное небо. Рядом с огромными пристанями любой корабль казался утлой лодочкой. Перед нашими глазами проплывали длинные крытые колоннады, обсаженные пальмами и эвкалиптовыми деревьями, дворцы и сады возле них, даже рощицы деревьев на крышах.
 Мы едва замечали это великолепие. Все пассажиры невольно смотрели на запад, поглощенные невероятным зрелищем, которое открылось нашим взорам.
 – Великая пирамида Хуфу, – благоговейным шепотом произнес Неферту. Даже он испытывал трепет. – Она простояла уже более тысячи лет. И будет стоять до конца времен.
 Перед нами высилась колоссальная пирамида… Ослепительно белая, настолько огромная и массивная, что не с чем было сравнить ее. Вблизи находились и другие пирамиды, а рядом огромная каменная фигура сфинкса охраняла подход к ним. Храмы обрамляли дорогу к великой пирамиде; рядом с ней они казались игрушечными.
 Пирамида была облицована белым камнем, отполированным до блеска, – я мог даже различить отражение сфинкса. Верхушка, в которой мог уместиться весь дворец Приама, горела в солнечном свете, сделанная из электра – сплава золота и серебра. Так сказал мне Неферту. Она первой встречала рассвет.
 Здесь назначена наша встреча с Золотым богом. Здесь мне предстоит попытаться оживить Афину. Но корабль наш скользил мимо.
 Вдруг ослепительно белая поверхность пирамиды медленно начала меняться. На ней открылся огромный глаз, который, казалось, смотрел прямо на нас. На борту послышались испуганные возгласы, я тоже не удержался от проявления изумления. Кое-кто из хеттов упал на колени. По моим рукам забегали мурашки.
 Неферту тронул меня за плечо, впервые прикоснувшись ко мне.
 – Не пугайся, – попросил он. – На поверхности пирамиды имеются выступы, которые отбрасывают такую тень, когда солнечные лучи падают на них под должным углом. Как солнечные часы, на которых изображен глаз Амона.
 Я оторвался от созерцания оптической шутки, поглядел на Неферту: серьезный, почти торжественный, он и не думал смеяться над чувствами испуганных воинов-варваров.
 – Как я уже говорил тебе, – сказал он почти извиняющимся тоном, – никакими словами нельзя рассказать о великой пирамиде человеку, еще не видевшему ее.
 Я тупо кивнул, так и не найдя слов.
 Огромный глаз Амона исчез – так же быстро, как и открылся, – около полудня. Вскоре после того на южной поверхности пирамиды проявилось изображение сокола, мы потратили целый день, разглядывая пирамиду; она завораживала настолько, что никто из нас не мог оторвать от нее глаз.
 – Это гробница Хуфу, нашего самого великого царя, жившего более тысячи лет назад, – пояснил Неферту. – Под этими могучими плитами находится погребальная камера фараона и другие помещения, наполненные сокровищами. В давно прошедшие дни слуг царя также хоронили в пирамиде вместе с его набальзамированным телом, чтобы они должным образом прислуживали владыке, когда он воскреснет.
 – Слуг замуровывали живыми? – спросил я.
 – Живыми. Они сами стремились к этому – так нам говорили – из любви к своему господину и знали, что в потусторонней жизни они окажутся вместе с ним.
 Выражение его худощавого лица было сложно понять. Верил ли он тоже в эти россказни или просто сообщал мне официальную версию?
 – Мне бы хотелось увидеть великую пирамиду, – сказал я.
 – Ты видел ее.
 – Мне бы хотелось увидеть ее поближе. Быть может, даже войти.
 – Нет! – резко вскричал Неферту. Впервые услышал я негодование в его голосе. – Пирамида священна! Ее стерегут день и ночь, чтобы никто не смог осквернить гробницу царя. Никто не может войти в нее без специального разрешения фараона.
 Молча выражая согласие, я склонил голову, размышляя… Мне незачем дожидаться царского разрешения, я сам войду в гробницу и найду Золотого бога прямо сегодня.
 Наш корабль наконец-то пристал к грандиозному каменному пирсу на южной оконечности города. Как всегда, Лукка и его люди отправились в город вместе с воинами Неферту. Я заметил, что из города пришла стража и остановилась на краю пристани. Они пропускали лишь тех, кому разрешал Неферту.
 Я, Елена и наш провожатый отобедали на корабле рыбой, ягненком и добрым вином, доставленным из города.
 Неферту рассказывал нам о великой пирамиде и огромном городе Менефере. Прежде он был столицей Египта, – Неферту всегда называл свою страну царством Верхней и Нижней земель. Именовавшийся вначале городом Белых Стен, став столицей царства, Менефер изменил свое имя на Анкхтойи, что означает „удерживающий обе земли вместе“. После того как столицу перенесли на юг, в Уасет, город стали называть Менефер – „гармоничная красота“.
 На ахейском название города звучало как Мемфис.
 С нетерпением я ждал ночи, прислушиваясь к их разговорам за обедом. Наконец трапеза закончилась, и Неферту пожелал нам спокойной ночи. Около часа мы с Еленой просто разглядывали город: огромную пирамиду за рекой и другие пирамиды поблизости.
 Величественная гробница Хуфу словно лучилась даже после захода солнца. Огромные плиты испускали странное излучение, растворявшееся в ночи.
 – Их действительно построили боги, – жарким шепотом проговорила Елена, прижимаясь ко мне. – Смертные не в силах сотворить подобное чудо.
 Я обнял ее.
 – Неферту утверждает, что люди построили и эту пирамиду, и все остальное. Их были тысячи, и они работали как муравьи.
 – Лишь боги или титаны могут возвести рукотворную гору, – настаивала Елена.
 Я вспомнил, как троянцы и ахейцы рассказывали, что стены Трои воздвигали Аполлон и Посейдон. Память об этой нелепости и упрямая настойчивость Елены горечью отозвались в моем сердце. Почему люди не хотят верить в собственные безграничные силы? Почему считают великими лишь своих богов, на самом деле не более мудрых и добрых, чем любой номад?
 Мы с Еленой перешли к другому борту и принялись разглядывать город.
 – Видишь эту грандиозную пристань? Разве боги построили ее? Ведь она длиннее всех стен Трои. А обелиск в конце? А те храмы и усадьбы, которые мы видели сегодня? Может быть, их тоже выстроили боги?
 Она тихо рассмеялась:
 – Орион, глупый, конечно же нет; боги не строят мирских сооружений.
 – Если простые смертные этой земли способны воздвигнуть столь гигантские здания, значит, они могут построить и пирамиды. У пирамид нет никаких страшных тайн; просто они колоссальны, а значит, на их постройку пришлось затратить больше времени и труда.
 Она отмахнулась от меня, сочтя мои слова богохульством:
 – Для человека, который утверждает, что служит богине, ты, Орион, выказываешь слишком мало почтения к бессмертным.
 Действительно, я не очень уважаю тех, кто сотворил этот мир и людей. Ведь они, когда того требуют их не совсем понятные цели, не считаются ни с кем и ни с чем.
 Почувствовав мое уныние, Елена попыталась утешить меня любовью. На какое-то мгновение я забыл все воспоминания и желания. Но даже в пылу страсти, в объятиях своей царицы, закрыв глаза, я видел лицо моей возлюбленной Афины, прекрасной настолько, что человеческий язык не способен выразить это.
 Остыла и дерзость Елены, она сказала умоляющим шепотом:
 – Орион, не бросай вызов богам! Прошу тебя, не выступай против них. Это не приведет ни к чему хорошему.
 Я не ответил. Слова могли только еще больше взволновать ее.
 Мы уснули в объятиях друг друга. Когда я пробудился, судно наше слегка покачивалось, глухо пересмеивались мужчины: возвращались Лукка с воинами. Приближался рассвет.
 Закрыв глаза, я сконцентрировал свои мысли на великой пирамиде Хуфу. Я настроился на эту массивную глыбу каждой частицей своего существа, пытаясь проникнуть в погребальную камеру, укрытую в ее глубине. Я отчетливо видел пирамиду, светлую на фоне темного звездного неба, испускающую свет, которого не увидеть смертному.
 Я стоял перед великой пирамидой, она пульсировала светом, сияла и манила. И вдруг язык яркого синего пламени вырвался из ее вершины, трепетавший лучистый меч пронзил ночное небо.
 Я стоял перед пирамидой. Точнее, мое физическое тело стояло перед ней. Но стражи не видели меня, как не воспринимали они и свет, излучаемый пирамидой.
 Я не мог подойти к ней ближе. Путь мне словно бы преграждало непреодолимое препятствие. Я не мог сделать ни единого шага в сторону пирамиды. И я застыл в напряжении, пот стекал по моему лицу и груди, сливаясь в струйки на ногах.
 Я не мог проникнуть в пирамиду. Золотой бог находился внутри, не позволяя мне войти. От кого защищался он – от меня или от своих сородичей, пытавшихся свести с ним счеты? Впрочем, какая разница? Я не могу попасть внутрь пирамиды, не могу заставить Золотого бога оживить Афину. И я закричал, разорвав тишину ночи своим воплем, и излил свой гнев и разочарование, но лишь равнодушные звезды внимали мне, а потом, обессилев, я рухнул на каменную мостовую перед гробницей Хуфу.

 36

 Лицо Елены побелело от страха:
 – Что с тобой, Орион, что случилось?
 Я лежал в нашей каюте, мокрый от пота, под тонкой простыней, едва прикрывавшей наши тела.
 Голос я обрел не сразу.
 – Сон… – выдавил я. – Который ничего…
 – Ты снова видел богов? – тревожно спросила она.
 Я услышал, как по палубе простучали босые ноги, в дверь забарабанили.
 – Мой господин Орион? – послышался голос Лукки.
 – Все в порядке! – крикнул я так, чтобы он услышал через закрытую дверь. – Дурной сон.
 Все еще пепельно-серая, Елена вымолвила:
 – Они уничтожат тебя, Орион! Если ты не откажешься от своего безумного предприятия, боги раздавят тебя, как букашку!
 – Пусть, – согласился я, – но сначала я отомщу. А потом пусть делают со мной все, что угодно!
 Елена отвернулась, выражая своей позой гнев и горечь.
 Наутро я чувствовал себя дураком. Если причина моего вопля и занимала Неферту, из вежливости он не упоминал об этом. Экипаж поднялся на борт, и мы отчалили, продолжив путь к столице.
 Все утро, пока мы медленно скользили вверх по реке, я разглядывал огромную пирамиду и следил за тем, как открывался глаз Амона, торжественно взиравший на меня.
 „Золотой обратил пирамиду в свою крепость, – сказал я себе. – Я должен попасть в нее любым способом. Или же умереть“.
 Шли недели, мы по-прежнему плыли по Нилу, долгие дни мы видели лишь солнце и реку, а долгими ночами я бесплодно пытался добраться до Золотого бога или кого-нибудь из творцов. Неужели они оставили Землю и куда-то исчезли? Или спрятались? Но кого же им опасаться?
 Елена внимательно следила за мной. Она редко говорила о богах, лишь иногда перед сном.
 Я гадал, каким моим словам она действительно верит? И подумал, что, скорее всего, она и сама не знает этого. Дни текли бесконечной чередой, лишь постепенно менялись берега. Несколько дней мы неторопливо проплывали мимо руин города. Он разрушался, каменные монументы валялись на земле.
 – Здесь была война? – спросил я у Неферту.
 Впервые я увидел на его лице раздражение, почти гнев.
 – Это бывший царский город, – сдержанно произнес он.
 – Царский? Ты хочешь сказать, здесь – бывшая столица?
 – Да, недолго этот город был столицей.
 Мне пришлось вытягивать из него всю историю по слову. Он не хотел говорить, но рассказ получился столь занимательный, что я засыпал Неферту вопросами и узнал всю повесть. Город именовался Ахетатон, его построил царь Эхнатон более сотни лет назад. Неферту считал Эхнатона злодеем, еретиком, отвергшим всех богов Египта, кроме одного – Атона, бога Солнца.
 – Он причинил стране много горя, вызвал гражданскую войну, – подвел итог рассказчик. – А когда он наконец умер, город покинули. Хоремхеб и наследовавшие ему фараоны обрушили монументы и уничтожили храмы. Позор даже вспоминать о нем!
 Замечая, насколько нелегко давался рассказ Неферту, я все же мучился в догадках, не предусмотрена ли ересь Эхнатона на тот случай, если одна из схем Золотого бога не сработает? Возможно, и я уже бывал здесь в одной из прежних жизней, о которой давно забыл. Или же творцы еще пошлют меня сюда расхлебывать заваренную ими кашу.
 „Нет, – сказал я себе. – Годы моего рабства закончатся, как только я верну жизнь Афине“.
 Мы плыли и смотрели, как крокодилы выползают на заросшие берега реки, как огромные гиппопотамы плещутся и ревут друг на друга, разевая огромные розовые пасти, утыканные обрубками зубов, производя при этом впечатление одновременно и ужасающее и смешное.
 – Тут не поплаваешь, – заключил Лукка.
 – Конечно, если ты не хочешь окончить свою жизнь, попав кому-нибудь в пасть, – согласился я.
 Наконец мы стали приближаться к Уасету, могучей столице царства Обеих Земель. Заросшие тростником болота уступили место возделанным полям, потом появились выбеленные здания из сырцовых кирпичей. За рекой вновь стали видны усыпальницы, врезанные в западные утесы.
 Мы плыли вперед, и строения становились выше и величественнее. Сырец уступил место обтесанному камню. Сельские дома сменились поместьями с яркими фресками на фасадах. Горячий ветер колыхал ветви изящных финиковых пальм и цитрусовых деревьев. Вдали показались огромные храмы, высокие обелиски и гигантские статуи человека великолепного телосложения, с невозмутимой улыбкой и стиснутыми кулаками.
 – Все изваяния похожи, как братья-близнецы, – заметила Елена, обращаясь к Неферту.
 – Все статуи изображают одного и того же царя – Рамсеса Второго, отца нашего нынешнего фараона Мернепта.
 Колоссальные статуи рядами возвышались вдоль восточного берега реки.
 Похоже, царь извел на монументы не одну гранитную гору.
 – Рамсес был славным царем, – пояснил нам Неферту, – могучим воином и великим строителем. Он поставил эти изваяния здесь и во многих местах вверх по течению, чтобы напоминать нам о его славе и потрясать варваров юга, – даже сегодня, после смерти царя, они страшатся его имени.
 „Глядите на великие дела рук моих и скорбите“, – вспомнил я фразу, высеченную на статуях этого мегаломана.
 Вдоль западных утесов тянулись гробницы. Одна из них настолько поражала своей красотой, что у меня замерло сердце, когда я впервые увидел ее. Низкое белое сооружение с колоннами, пропорции которого позднее возродятся в афинском Парфеноне.
 – Гробница царицы Хатшепсут, – пояснил Неферту. – Она правила властной и сильной рукой, огорчая тем жрецов и собственного мужа.
 Если Менефер потрясал, Уасет ошеломлял и подавлял.
 Город был построен так, чтобы человек чувствовал собственное ничтожество. Огромные каменные здания возвышались у воды, и мы привязали свою лодку к каменному причалу, располагавшемуся в их прохладной тени. По вымощенным камнем широким улицам рядом могли проехать четыре колесницы. На берегу поднималось множество храмов с массивными гранитными колоннами и покрытыми металлом, блестевшими на солнце крышами. За ними, повыше, раскинулись широкие обработанные поля, где среди садов виднелись уютные усадьбы.
 Возле пристани нас встречала почетная стража в хрустящих юбках и в кольчугах, отполированных до блеска. Мечи и копья их были бронзовыми. Я заметил, что Лукка быстрым взглядом профессионала окинул вооруженных египтян.
 Неферту встречал чиновник, облаченный лишь в длинную белую юбку; золотой медальон – символ власти – блистал на его обнаженной груди, назвался он Медеруком. Новый чиновник повел всех нас во дворец, там нам предстояло дожидаться аудиенции у царя. Нас с Еленой усадили в паланкин, который несли черные рабы-нубийцы. Неферту и Медерук поместились во втором. Лукку же и его воинов с обеих сторон окружал почетный караул.
 Елена сияла от счастья.
 – Воистину в этом городе можно жить, – сказала она. – Здесь мое место.
 „Но мое-то место не здесь, а в Менефере, возле великой пирамиды, – подумал я. – И чем быстрее я покину Уасет, тем больше будет у меня шансов погубить Золотого бога и оживить Афину“.
 Пока нубийцы несли нас в гору, сквозь щель в занавесках нашего паланкина я заметил, что Неферту и Медерук весело беседуют, подобно двум старым друзьям, обменивающимся свежими сплетнями. Они выглядели счастливыми; Елена тем более. Даже Лукка и люди его казались удовлетворенными тем, что скоро поступят на службу. И лишь одного меня снедала тревога.
 Царский дворец в Уасете представлял собой огромный комплекс храмов и жилых помещений, казарм, амбаров, просторных двориков и скотных дворов, где откармливали животных мясных пород. Повсюду бродили кошки. Египтяне почитали этого священного зверька и предоставляли ему полную свободу. Должно быть, коты тут приносили огромную пользу, учитывая, сколько мышей и прочей нечисти неизбежно привлекают подобные помещения.
 Наши покои во дворце оказались поистине великолепными. Мы с Еленой разместились в двух смежных огромных комнатах с высокими потолками из кедровых бревен; полированные гранитные полы приятно холодили босые ноги. Стены были разрисованы сочной зеленью и синевой, яркие красные и золотые узоры очерчивали окна и двери. Окна моей комнаты выходили на реку.
 Вкус зодчего, создавшего эти покои, восхитил меня.
 Прямо напротив двери в коридор располагалась дверь, выходившая на террасу. По бокам ее находились окна, на противоположной стене висели картины, заключенные в такие же рамы, как и настоящие окна, расписанные столь же яркими красками.
 К нам приставили с полдюжины слуг. Рабы искупали меня в ароматизированной воде, побрили и причесали волосы, переодели в тонкие легкие одежды. Я отпустил всех и, оставшись в одиночестве, отыскал свой кинжал в лохмотьях, которые сбросил в изножье постели, вновь привязал его к бедру, теперь уже под чистой египетской юбкой. Без кинжала я чувствовал себя голым.
 Фальшивые окна-картины беспокоили меня. Я заподозрил, что за ними скрывается тайный ход в мою комнату, но, тщательно обследовав их и ощупав стену, ничего не обнаружил.
 В дверь почтительно поскребся слуга, и как только я разрешил ему войти, он доложил, что знатные господа Неферту и Медерук рады отобедать вместе со мной и Еленой.
 Я попросил слугу пригласить Неферту ко мне.
 Пришла пора рассказать ему о моей спутнице всю правду. В конце концов, она хотела, чтобы ей предложили остаться в Уасете и отнеслись с подобающими почестями.
 Мы уселись с Неферту на террасе под нежно колыхавшимся пологом, укрывавшим нас от солнца. Слуга принес нам кувшин холодного вина и две чаши.
 – Я должен поведать тебе о том, – сказал я Неферту, как только слуга вышел, – о чем умалчивал до сих пор.
 Неферту вежливо улыбался, ожидая продолжения.
 – Мою госпожу зовут Еленой, она была царицей Спарты, а потом царицей павшей Трои.
 – Вот как, – протянул Неферту, – я не сомневался в ее благородном происхождении. Дело не в одной красоте, во всей ее стати чувствуется царская кровь.
 Я налил нам обоим вина, немного отпил из своей чаши. Оно оказалось великолепным: терпким, прохладным, изысканным. Я глотнул еще раз; такого вина мне не приходилось пить после Трои.
 – Я подозревал, что она знатная госпожа, – продолжил Неферту. – И рад, что ты доверяешь мне. Действительно, я и сам собирался задать тебе несколько вопросов с глазу на глаз. Мой господин Некопта хочет узнать о тебе и о твоих скитаниях, прежде чем допустить пред царские очи.
 – Некопта?
 – Он Великий жрец правящего дома, двоюродный брат самого царя. Он первый советник могущественного Мернепта. – Неферту пригубил вина, облизнул губы кончиком языка и бросил косой взгляд через плечо, словно опасаясь, что нас могут подслушать.
 Склонившись ко мне, он негромко сказал:
 – Мне говорили, что Некопта недоволен ролью царского советника, что он и сам не прочь занять трон.
 Брови мои поднялись:
 – Дворцовые интриги…
 Неферту пожал худыми плечами:
 – Кто может сказать? Жизнь во дворце опасна и сложна. Будь осторожен, Орион.
 – Благодарю тебя за совет.
 – Завтра утром мы встретимся с Некопта. Он желает поговорить с тобой и госпожой.
 – А что будет с Луккой и с воинами?
 – Их разместили в казарме на другой стороне дворца. Командир воинов фараона завтра встретится с ними и, вне всякого сомнения, зачислит в свою армию.
 Почему-то я ощутил беспокойство. Быть может, потому, что Неферту предупредил меня о дворцовых интригах.
 – Мне бы хотелось встретится с Луккой перед обедом, – проговорил я. – Чтобы убедиться, что с ним и его людьми действительно хорошо обошлись.
 – Ни к чему, – проговорил Неферту.
 – Я обязан сделать это, – настаивал я.
 Он кивнул.
 – Боюсь, я сам внушил тебе подозрения. Но, возможно, это к лучшему. – Он поднялся. – Тогда пойдем немедленно, посетим казарму и посмотрим, довольны ли твои люди.
 Лукку и его людей разместили действительно удобно. Конечно, казарма не отличалась роскошью, но для воинов она казалась почти раем. Здесь стояли настоящие кровати, имелась надежная крыша над головой; рабы подносили им горячую воду и чистили панцири, подавали пишу и брагу в изобилии, а ночь можно было провести с девкой.
 – Утром они у меня сверкать будут, – сообщил Лукка с жесткой усмешкой на хищном лице. – Завтра – смотр, нельзя, чтобы они осрамились и опозорили тебя перед египетскими военачальниками.
 – Я буду с тобой, – сказал я ему.
 Неферту хотел возразить, но промолчал.
 Когда мы оставили казарму, я спросил его по дороге в мои покои:
 – Кажется, я завтра не смогу присутствовать на смотре?
 Он улыбнулся тонкой улыбкой дипломата:
 – Только потому, что воинов твоих проверят на рассвете, а наша встреча с Некопта назначена почти на это же время.
 – Но я должен находиться со своими людьми в такой ответственный момент.
 – Ты прав, – ответил Неферту, но в его тоне слышалось неудовольствие.
 Вечером мы отобедали у него. Ему предоставили покои почти такой же величины, что и мои, убранные подобным образом. Видно было, что Неферту рад удаче: мы так вовремя подвернулись ему. Не каждый день гражданский чиновник из заштатного городка попадает в царский дворец, где его размещают с такими почестями.
 Елена поведала свою историю ему и Медеруку – чиновнику, встретившему нас у пристани. Их восхитил ее рассказ о войне между троянцами и ахейцами. Меня совершенно не удивило то, что она поместила себя в центре событий.
 Во время обеда Медерук бесстыдно пожирал ее глазами. Он казался человеком средних лет, но волосы его уже седели и редели, а тело набрало излишний вес и стало тучным. Как все египтяне, он был смугл, глаза же его казались почти черными. Плоское округлое лицо без единой морщинки напоминало младенческое. Дворцовая жизнь не оставила следов смеха, боли и гнева на этой невыразительной круглой физиономии. Словно каждую ночь Медерук старательно стирал с него все пережитое за день, а по утрам надевал маску полнейшей безмятежности, которая надежно скрывала все эмоции.
 Но он смотрел на Елену, и бисеринки пота увлажняли его верхнюю губу.
 – Тебе нужно поговорить с Некопта, – посоветовал он после того, как Елена закончила свое повествование. Обед давно завершился. Рабы унесли наши тарелки и блюда, и теперь на низком столе, за которым мы располагались, оставались лишь чаши с вином и подносы с фруктами.
 – Да, – согласился Неферту. – Не сомневаюсь, что он посоветует пригласить тебя жить в Уасет в качестве царской гостьи.
 Елена улыбнулась, но посмотрела на меня, словно не зная, что ответить. Я молчал. Она знала, что я уйду при первой возможности, как только уверюсь, что с ней все в порядке, а Лукку и его людей приняли в войско.
 – Госпожа располагает приличным состоянием и не будет вам в тягость, – заявил я.
 Оба египтянина оценили мой юмор и вежливо рассмеялись.
 – В тягость… – хихикнул Неферту, который, пожалуй, чересчур много выпил.
 – Словно бы великий Мернепта экономит, – согласился Медерук, но ни один мускул его лица не дрогнул.
 Этот-то ни разу не осушил до дна свою чашу с вином.
 Я внимательно посмотрел на него. Бесстрастное пухлое лицо придворного не выдавало никаких эмоций, лишь блестящие угольно-черные глазки говорили о том, что владелец их лихорадочно строит планы.

 37

 Перед рассветом я покинул ложе Елены и неторопливо открыл дверь, которая вела в мои покои. Небо едва начинало сереть, и комната еще оставалась темной, но что-то заставило меня замереть, задержав дыхание.
 Я уловил легкое движение его; по затылку и шее побежали мурашки. Я застыл, вглядываясь в темноту. В комнате кто-то был. Я знал это… ощущал. Стараясь увидеть, кто это, я вспоминал комнату, искал взглядом постель, стол, сундуки, окна и дверь в коридор.
 Послышался негромкий скрип, словно дерево и металл прикоснулись к камню. Я бросился на звук и больно ударился о гладкую стену, отпрянул назад, сделал один-два неверных шага и тяжело осел на пол.
 Я наткнулся на стену именно там, где красовалось одно из фальшивых окон. Неужели тут действительно потайная дверь, так хитроумно устроенная, что я не мог сразу обнаружить ее?
 Я медленно поднялся на ноги, потирая шею и копчик.
 Кто-то побывал в моей комнате – в этом я не сомневался. Наверняка египтянин, не Золотой бог и не кто-нибудь из творцов. Подглядывать – не их стиль. Кто-то шпионил за мной, за нами с Еленой. Или же копался в моих вещах.
 Вор? Проверив одежду и оружие, я убедился, что ничего не пропало.
 Я быстро оделся, гадая, могу ли оставить Елену спящей; а если незваный гость хотел своим внезапным появлением заставить меня никуда не выходить, быть подальше от Лукки и плаца?
 Неферту предупреждал меня о дворцовых интригах, и я призадумался.
 В дверь поскреблись. Когда я распахнул ее, передо мной предстал Неферту, улыбавшийся с обычным вежливым безразличием.
 Поприветствовав его, я спросил:
 – Можно ли выставить караул у дверей Елены?
 Он встревожился:
 – Почему? Что-нибудь не так?
 Я рассказал ему, что случилось. Он проявил легкое недоверие, но сходил в коридор и привел начальника стражи. Через несколько минут тот поставил у дверей караульного, мускулистого негра в юбке из шкуры зебры с мечом на поясе.
 Почувствовав себя уверенней, я отправился к площади возле казарм.
 Лукка и две дюжины его воинов уже выстроились в двойную шеренгу, их доспехи горели огнем, а шлемы и мечи блестели словно зеркало. Каждый воин держал в руках копье с железным наконечником вертикально, точно выдерживая перпендикуляр к земле.
 Неферту представил меня египетскому военачальнику, явившемуся инспектировать хеттов. Звали его Расет, это был крепкий коренастый вояка, лысый, с могучими руками, невзирая на его преклонный возраст. Он слегка прихрамывал, видимо, с годами он стал грузным и ноги уже не выдерживали излишний вес.
 – Мне случалось биться с хеттами, – оборачиваясь к выстроенному войску, проговорил он, ни к кому лично не обращаясь. – Помню, воины были хорошие.
 Повернувшись ко мне, он оттянул ворот своего одеяния, открывая уродливый шрам на левом плече.
 – Вот подарочек, оставленный мне копейщиком-хеттом в Меггидо.
 Похоже, этой раной он гордился.
 Лукка возглавлял свой небольшой отряд, глаза его глядели прямо вперед, в бесконечность. Люди его застыли, безмолвные и неподвижные, освещенные лучами утреннего солнца.
 Расет приблизился к ним, прошел туда и обратно вдоль обеих шеренг, придирчиво оглядывая всех, одобрительно кивая и бормоча себе что-то под нос, а мы с Неферту стояли в стороне, наблюдая.
 Наконец Расет резко обернулся и, хромая, направился к нам.
 – Где дрались они? – спросил он меня.
 Я кратко описал осаду Трои и Иерихона. Расет понимающе кивал. Серьезный египтянин не относился к тем военачальникам, которые шутят перед войском.
 – Мастера осадного дела, значит. Ну, осады случаются не часто, – проговорил он. – Но эти подойдут. Отличные воины. Мне они нравятся.
 Так завершилось самое легкое из дел, запланированных на день.
 От казарм Неферту повел меня через широкий двор. Утреннее солнце еще бросало тени на утоптанную землю, но уже припекало спину. Вдоль задней стены двора я увидел стойла; несколько горбатых зебу бродили вокруг, отмахиваясь хвостами от мух.
 Ветерок дул с реки, и я ощутил запах жасмина и цветущих лимонов.
 – Царские постройки. – Неферту указал на несколько сооружений, похожих на храмы. Впервые за время нашего знакомства я заметил, что он нервничает. – Там нас ждет Некопта.
 Мы поднимались по отлогой горке, по краям высились изваяния Рамсеса II. Фигуры были выше человеческого роста, и каждый могучий царь стоял, стиснув кулаки опущенных рук, со странной улыбкой на непроницаемом лице. Скульптуры поражали идеальными линиями. Розовый гранит статуй в лучах утреннего солнца казался живой плотью.
 Я чувствовал пристальный взгляд живых гигантов. Или богов… Или творцов… И, невзирая на тепло солнечных лучей, я поежился.
 После подъема среди статуй мы свернули налево и миновали ряд массивных сфинксов – тела отдыхавших львов венчали рогатые головы быков. Даже лежа сфинксы были выше меня.
 – Лев символизирует солнце, – пояснил Неферту. – А бык – знак Амона.
 Сфинксы олицетворяли слияние богов.
 Перед передними лапами каждого из них находились фигуры… Его, кого же еще? Но эти, по крайней мере, не подавляли своими размерами – они были выполнены в человеческий рост.
 – А где же статуи Мернепта? – спросил я.
 Неферту улыбнулся:
 – Царь чтит своего великого отца, как и всякий живущий в Египте. Кто посмеет низвергнуть статую Рамсеса, чтобы поставить на ее место собственную? Даже царь не вправе сделать такого.
 Мы подошли к огромной двери, по сторонам которой высились две колоссальные статуи Рамсеса. На этот раз царь сидел, держа в руках скипетр и колосья пшеницы, символизировавшие изобилие.
 Я подумал, что нынешнему царю тяжело править после столь великолепного владыки.
 – Некопта действительно двоюродный брат царя? – спросил я, как только мы вошли наконец в прохладную тень.
 Неферту натянуто, пожалуй даже угрюмо, улыбнулся:
 – Да, и оба они считают Пта своим наставником и покровителем.
 – А не Амона?
 – Они уважают Амона, как и других богов, Орион. Но Пта их личный покровитель. Пта властвовал в Менефере. Мернепта перенес поклонение ему в столицу. А Некопта – главный жрец Пта.
 – А можно ли увидеть изваяние Пта? На кого он похож?
 – Скоро ты все увидишь сам, – почти грубо ответил он, словно мой вопрос задел его или же он кого-то боялся.
 Мы шли через огромный зал с мраморным полом и огромными колоннами, такими высокими, что потолок терялся в тени. Стражники в блестящих золотых доспехах стояли через каждые несколько локтей, но мне казалось, что они здесь лишь ради того, чтобы подчеркнуть великолепие зала. Присутствие вооруженных людей в этом храме казалось излишним. Здесь человек должен был ощутить себя карликом, осознать свое ничтожество. Веками власть имущие пользовались подобными приемами. С помощью архитектуры они подчиняли людей, вселяли в них удивление, восхищение и страх перед владыками, по приказу которых создавалось такое великолепие…
 Два блестящих глаза загорелись в глубокой тени. Я расхохотался: это появилась одна их бесчисленных кошек, населявших дворец.
 В конце вселявшего трепет зала оказались ступени из черного мрамора, за которыми шел коридор, уставленный фигурами звероподобных богов: с головами сокола, шакала, льва, даже броненосца. Коридор заканчивался нишей, в которой высилась гигантская статуя: ее голова почти доставала до потолка.
 – Вот и Пта, – прошептал Неферту.
 Изваяние было огромным, как колоссальные фигуры Рамсеса, располагавшиеся снаружи храма. Через просвет, в крыше храма над головой изваяния, на лицо бога падал луч солнца, освещая белый камень.
 Я увидел тело, обернутое пеленами, как у мумий, лишь руки оставались открытыми и держали длинный, искусно сделанный скипетр. Голову бога венчала шапочка, небольшая бородка обрамляла его подбородок. Лицом же, вне всякого сомнения, он напоминал худощавого ехидного Гермеса, с которым я встречался, когда увлек Иешуа в мир творцов.
 Неферту остановился у подножия гигантской статуи. Перед нею на двух жаровнях курились благовония. Он отвесил три поклона, а потом взял шепотку порошка с золотого подноса и бросил на угольки жаровни. Порошок вспыхнул, и клубы белого дыма взметнулись к высокому потолку.
 – Ты тоже должен совершить жертвоприношение, Орион, – прошептал он мне.
 С напряженным лицом я отправился к ограждению и бросил щепотку благовоний на жаровню справа от меня. От них пошел черный дым. Обернувшись к Неферту, я увидел, что он провожает взглядом клубы с постной миной.
 – Я сделал что-то не так? – спросил я.
 – Ты ни в чем не ошибся, – ответил он, не сводя глаз с облачка дыма. – Но священный Пта недоволен твоим приношением.
 Я пожал плечами. Неферту повел меня по узкому коридору мимо стражей в золоченых панцирях к массивным дверям черного дерева, врезанным в глубокую каменную стену. Он явно нервничал и не мог скрыть беспокойства. Неужели мой провожатый настолько опасался встречи с Некопта или же я все-таки что-то перепутал?
 Возле двери стоял еще один страж. Не говоря ни слова, он открыл ее перед Неферту.
 Мы оказались в просторном зале. Утреннее солнце бросало косые лучи через три окна в правой стене. В помещении было пусто – лишь голые каменные стены и ничем не прикрытый пол, как в тюрьме. Возле противоположной двери стоял длинный стол, заваленный свитками, на котором высились два огромных серебряных подсвечника, но свечи не горели.
 За столом сидел невероятно жирный человек, выбритый наголо, его громадное тело прикрывало серое одеяние без рукавов, спускавшееся до пола. Его руки – толстые, безволосые и розовые – покоились на полированном дереве столешницы. Все пальцы жреца унизывали кольца, некоторые перстни так глубоко впились в плоть, словно владелец не снимал их годами. Подбородки его ложились один на другой отвратительными складками. Подойдя ближе, я поразился тому, как разрисовано его лицо: глаза были подведены черной краской и зелеными тенями снизу и сверху, щеки нарумянены, а губы ярко накрашены.
 Неферту бросился ниц и стукнулся лбом о плитки пола. Я остался стоять, но слегка наклонил голову, выказывая уважение.
 – О великий Некопта, – проговорил Неферту, оставаясь распростертым на полу. – Великий жрец ужасающего Пта, правая рука могучего Мернепта, хранитель Обеих Земель, по твоему повелению я привел к тебе варвара Ориона.
 Нарисованные пухлые губы жреца изогнулись в подобии улыбки.
 – Ты можешь встать, мой верный слуга Неферту. Ты хорошо справился с делом, – проговорил он чистым и сочным тенором. Казалось странным, что такой очаровательный голос может принадлежать столь уродливой туше. Тут я понял, что Некопта – евнух, один из тех, кому с детства предначертано служить богу.
 Неферту медленно поднялся и остановился возле меня. Я не знал, от чего он так покраснел – от смущения или от пребывания в неудобной позе.
 – А ты, варвар…
 – Меня зовут Орион, – сказал я.
 Неферту невольно охнул, Некопта же просто буркнул:
 – Ну, пусть будет Орион. Мой полководец Расет утверждает, что твои две дюжины хеттов вполне годятся для нашей армии.
 – Они отличные воины.
 – Ну, меня удовлетворить трудно, – сказал он, слегка повышая голос. – Расет сейчас в том возрасте, когда человек живет прошлым. Я же должен заглядывать в будущее, поскольку собираюсь охранять и защищать нашего великого царя. – Он внимательно посмотрел на меня, ожидая ответа. Я промолчал. – А посему, – продолжил он, – я придумал испытание, которое придется пройти твоим людям.
 И снова он стал ожидать, что я скажу. Но я по-прежнему безмолвствовал.
 – Ты, Орион, отведешь своих людей в дельту, где варвары – люди моря снова разоряют наши поселения. Одна особенно докучливая шайка украшает паруса своих кораблей головой льва. Ты найдешь их и уничтожишь, чтобы никто из них более не смел тревожить Нижние Земли.
 „Менелай, – понял я, – он ищет Елену и разоряет прибрежные города. Быть может, и Агамемнон сопровождает его“.
 – Сколько же таких кораблей там видели? – спросил я.
 Некопта, казалось, обрадовало уже то, что я наконец заговорил.
 – Слухи разные, но я думаю, не меньше десяти и не больше двух дюжин.
 – И ты полагаешь, что две дюжины воинов можно выслать против двух дюжин кораблей, полных ахейских воинов?
 – Тебе предоставят войско – я пригляжу за этим.
 Я качнул головой:
 – При всем уважении к вам, мой господин…
 – Ваша святость, – подсказал шепотом Неферту.
 Я едва заставил себя произнести эти слова:
 – При всем уважении, ваша святость, я не намереваюсь оставаться с хеттами после того, как их зачислят в египетское войско.
 – Твои намерения никого не интересуют, – ответил Некопта. – Главное – нужды государства.
 Однако я продолжал:
 – Я прибыл сюда, сопровождая царицу Спарты Елену.
 – Сопровождая? – Он подмигнул. – До самой постели?
 Кровь прилила к моему лицу. Сделав отчаянное усилие, я успокоился и сжал капилляры, чтобы не краснеть.
 – Так за нами шпионили…
 Некопта запрокинул голову и расхохотался:
 – Орион, неужели ты полагаешь, что первый вельможа царя позволит незнакомцам просто так остановиться во дворце? Мы следили за каждым вашим вздохом; я знаю даже о том кинжале, который ты прячешь под юбкой.
 Я кивнул, понимая, что за дверью, находящейся за спиной жреца, стоят вооруженные стражи, готовые броситься на защиту своего господина или убить нас по первому же его слову. И все же Некопта не знал всего, он никогда не видел меня в бою; я мог перерезать ему глотку прежде, чем стражи успели бы открыть эту дверь. В случае необходимости я расправился бы с тремя или четырьмя воинами сразу.
 – Я так долго ношу его, что кинжал словно сросся с моим телом, – кротко ответил я. – Приношу извинения, если нарушил правила.
 Некопта махнул мясистой рукой, блеснув кольцами в утреннем солнечном свете.
 – Великий жрец всемогущего Пта не боится кинжала, – сказал он.
 Неферту нервно переступил с ноги на ногу, словно бы желая оказаться за тридевять земель отсюда.
 – Как я только что говорил, – продолжил я, – я прибыл сюда, сопровождая госпожу мою, Елену, царицу Спарты и павшей Трои. Она хотела бы остаться в царстве Обеих Земель. Елена достаточно богата и не будет обузой для страны.
 Некопта нетерпеливо повел рукой, и его бесчисленные подбородки заколыхались.
 – Избавь меня от нудного повторения фактов, которые я уже знаю, – сказал он нетерпеливо.
 И вновь я постарался смирить свой гнев.
 Указав в мою сторону коротким пальцем, Некопта проговорил:
 – Орион, царь велит тебе разыскать варваров и уничтожить их. Такую цену заплатишь ты, чтобы мы приняли царицу Спарты в наш город.
 Итак, теперь я должен убить еще и законного мужа Елены, чтобы ей спокойно жилось в столице Египта. Не долго думая, я спросил:
 – А кто будет защищать госпожу во время моего отсутствия?
 – Она будет под надзором и защитой всевидящего Пта, зиждителя Вселенной, повелителя неба и звезд.
 – Всемогущего Пта, волю которого ты сообщаешь простым смертным, не так ли? – спросил я.
 Он вновь колыхнул подбородками в знак согласия.
 – Разрешат ли госпоже посетить царя? И жить в его доме под охраной царских слуг?
 – Она будет обитать в моем доме, – ответил Некопта, – под моей защитой. Тебе незачем опасаться за нее.
 – Я обещал передать ее царю египетскому, – настаивал я, – а не его первому вельможе.
 И вновь Неферту затаил дыхание, словно в ожидании взрыва. Но Некопта ограничился кротким вопросом:
 – Разве ты не доверяешь мне, Орион?
 Я ответил:
 – Ты хочешь, чтобы я повел войско против ахейцев, вторгшихся в твои земли? А я хочу, чтобы моя госпожа встретилась с царем и жила под его защитой.
 – Ты говоришь так, словно у тебя есть возможность торговаться, а у тебя ее нет. Ты сделаешь так, как я прикажу. Порадуй царя, и твоя просьба будет удовлетворена.
 – Порадовать царя я могу, – ответил я, – если только первый вельможа скажет царю, что его порадовали.
 Широкое размалеванное лицо Некопта расплылось в улыбке.
 – Именно так, Орион. Мы понимаем друг друга.
 Я тактично признал поражение:
 – И все же не позволят ли госпоже Елене увидеть царя?
 Улыбка его сделалась еще шире, и Некопта ответил:
 – Конечно, его величество собирается отобедать с царицей Спарты сегодня же вечером. Возможно, пригласят и тебя, если мы достигнем согласия.
 Ради Елены я слегка склонил голову:
 – Мы достигнем его.
 – Хорошо! – Голос его не мог греметь, потому что звучал слишком высоко, но тем не менее эхом отразился от стен приемной.
 Я искоса взглянул на Неферту. На лице его читалось невероятное облегчение.
 – Ты можешь идти, – разрешил Некопта. – Вестник призовет тебя на ужин, Орион.
 Мы повернулись к двери.
 Но великий жрец проговорил:
 – Кстати, еще один пустяк. На обратном пути, когда вы разобьете пришельцев, вы должны заглянуть в Менефер и доставить мне великого жреца Амона.
 Неферту побледнел, голос его дрогнул:
 – Великого жреца Амона?
 Некопта едва ли не с радостью ответил:
 – Именно так. Доставьте его сюда, ко мне. – На толстых губах его застыла улыбка, но ладони сжались в кулаки.
 Я спросил:
 – Как он узнает, что нас послал именно ты?
 Со смехом он ответил:
 – Он не усомнится в этом, не бойся. Но вам придется убедить храмовую стражу, охраняющую его.
 Он скрутил с большого пальца левой руки массивное золотое кольцо, украшенное кроваво-красным сердоликом с миниатюрным резным изображением Пта.
 – Это кольцо убедит любого в том, что ты действуешь по моему распоряжению.
 Тяжелое кольцо обожгло мою ладонь. Неферту посмотрел на него так, словно оно означало смертный приговор.

 38

 Неферту явно был потрясен нашим разговором с первым вельможей, и весь обратный путь в мои покои он молчал.
 Я также не затевал разговора, пытаясь сложить части головоломки. Не желая того, я оказался замешан в какой-то сложный дворцовый заговор; Некопта намеревался использовать меня в собственных целях, едва ли отвечавших интересам царства Обеих Земель.
 Одного взгляда на Неферту было довольно, чтобы понять – помощи от него ожидать нечего. Бледный, он шел рядом со мной, под охраной стражников в золоченых панцирях, по долгим коридорам, по уютным, окруженным колоннадами дворикам, и повсюду в тени нежились кошки. Руки его тряслись, рот превратился в тонкую линию, стиснутые губы побелели.
 Мы добрались до моей комнаты, и я пригласил его войти. Он качнул головой:
 – Боюсь, что мне придется заняться другими делами.
 – Зайди на минуточку, – предложил я. – Мне нужно кое-что показать тебе.
 Отпустив почетный караул, он вошел в мою комнату, в глазах его виделся один только страх, любопытства уже не осталось.
 Я знал, что за нами следят через какой-то хитроумный глазок шпионы великого жреца Пта. Я отвел Неферту на террасу, выходившую на шумный дворик, к шелестящим пальмам, где имелась пара подвешенных на веревках кресел.
 Следовало выяснить, что знает Неферту о дворцовых интригах и что у него на уме. Я понимал, что по своей воле египтянин ничего не расскажет мне и его нужно заставить сделать это, – пусть и против воли. Мне придется разрушить его жесткий самоконтроль, притронуться к той части разума, которая наверняка ищет союзника, чувствуя опасность.
 Сложив ладони на коленях, бедняга уселся на краешке кресла; я пододвинул свое кресло поближе, положил руку на его худое плечо, ощутил, как он напрягся.
 – Расслабься, – проговорил я голосом столь тихим, что никто не мог бы подслушать меня.
 Рукой я прикоснулся к тыльной стороне его шеи и заглянул прямо в глаза:
 – Мы знакомы уже много недель, Неферту. Я восхищаюсь тобой и уважаю тебя. И хочу, чтобы ты видел во мне друга.
 Его губы дрогнули.
 – Ты мой друг, – согласился он.
 – Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять: я не хочу тебе вреда, как и всему народу царства Обеих Земель.
 – Да, – вымолвил он как во сне. – Я знаю это.
 – Ты должен довериться мне.
 – Я должен довериться тебе.
 Понемногу, осторожно я заставил его расслабиться.
 Египтянин спал наяву, но его глаза оставались открытыми, и он мог разговаривать со мной.
 Разум и воля Неферту ослабли. Он был испуган и отчаянно нуждался в друге, которому мог бы довериться. И я убедил его в том, что он не просто может довериться мне, но и обязан рассказать обо всем, что пугало его.
 – Иначе я не смогу помочь тебе, мой друг.
 На мгновение он прикрыл глаза:
 – Понимаю, Орион.
 Постепенно я заставил его разговориться. Негромкий и ровный голос его шпионы Некопта не могли подслушать. Он рассказал мне запутанную историю. Как я и опасался, она грозила бедой не только мне – я-то привык к опасностям, – но и Елене, которая, не зная того, попала в ловушку, подстроенную коварным Некопта. И хоть козни жреца были направлены против меня, его сообразительность и находчивость, сила и быстрота принимаемых решений и последующих действий вызвали у меня невольное восхищение.
 В обоих царствах, как сказал мне Неферту, шептали, что фараон Мернепта умирает. Одни говорили, что царь тяжело болен, другие шептали, что его медленно отравляют… Как бы то ни было, вся власть находилась теперь в руках первого вельможи царя, отвратительного Некопта.
 Конечно, армия оставалась верной царю, а не жрецу Пта, но войско утратило прежнюю силу. Дни воинской славы, обретенной в походах Рамсеса II, давно миновали. Мернепта допустил, чтобы его войско ослабело настолько, что теперь состояло почти сплошь из иноземцев, а большая часть полководцев – стариков – жила лишь памятью прошлых побед. И если во времена Рамсеса армия уничтожала корабли народов моря, вторгавшиеся в дельту, теперь варвары осаждали города и наводили ужас на Нижнее царство, а войско не имело сил, чтобы остановить их.
 Некопта не нуждался в сильной армии – она могла помешать ему подчинить царя. И все же он не мог позволить людям моря грабить дельту. Нижний Египет восстанет, если его не защитить. Поэтому верховный жрец Пта придумал блестящий план: новоприбывший отряд хеттов послать против людей моря в составе нового армейского корпуса. Пусть варвары увидят, что человек, похитивший Елену у победоносных ахейцев, очутился в Египте, пусть они узнают, что их подозрения верны и царственная красавица находится под покровительством Повелителя Обеих Земель.
 А потом надлежало известить их через тайного вестника, что Елену вернут мужу, если прекратятся набеги на дельту. Более того, Некопта согласен выделить Менелаю и его ахейцам богатые земли в дельте, если они согласятся охранять от нападения прочих народов моря Нижний Египет.
 Но сначала Менелай должен убедиться в том, что Елена действительно в Египте, а посему Ориона вместе с его хеттами следует отослать в дельту в качестве жертвенных агнцев, чтобы они пали там от рук варваров. Более того, недовольство слабостью Некопта, узурпировавшего власть, уже ощущалось в городе Менефере, древней столице, где поклонялись Амону у великой пирамиды. Верховный жрец Амона, Гетепамон, возглавлял противников Некопта. И если Орион сумеет невредимым выбраться из дельты, ему придется доставить Гетепамона в Уасет либо в качестве гостя, либо – пленника.
 Конечно, если люди моря убьют Ориона, что вполне возможно, придется посылать кого-то другого за Гетепамоном, дабы извлечь ослушника из храма и повергнуть в прах перед могучим Некопта.
 Четкая схема говорила о несомненной изворотливости жреца.
 Я откинулся в кресле и выпустил разум Неферту из тисков моей воли. Тот слегка осел, потом глубоко вдохнул живительного воздуха, заморгал, потряс головой и улыбнулся мне:
 – Неужели я спал?
 – Ты задремал, – ответил я.
 – Как странно.
 – Утро выдалось напряженным.
 Он встал на ноги и потянулся, посмотрел через дворцовый двор и заметил, что солнце уже садится.
 – Сколько же часов я проспал? – спросил он с величайшим недоумением, обернувшись ко мне. – Наверное, тебе было скучно сидеть возле меня?
 – Нет.
 С сомнением качнув головой, Неферту проговорил:
 – Похоже, сон пошел мне на пользу. Я чувствую себя отдохнувшим.
 Меня обрадовали эти слова. Он был слишком честным человеком, чтобы, зная о кознях Некопта, не поделиться этим с другом.
 И все же выходил от меня Неферту слегка озадаченным. Я попросил его позавтракать со мной на следующее утро, чтобы переговорить с ним о встрече с царем.
 То, что я увидел на ужине, который устроил для нас царь египетский, могущественнейший из правителей мира, фараон, изгнавший израильтян из своей страны, встревожило меня.
 Предстоявшая встреча с великим царем невероятно взволновала Елену. Весь вечер она гоняла служанок, они купали и умащали ее благовониями, укладывали волосы, ниспадавшие золотыми кольцами, чернили глаза на прекрасном лице, румянили щеки и губы. Елена оделась в свою лучшую, расшитую золотом юбку с позвякивавшими серебряными бубенцами, украсила себя ожерельями, браслетами и кольцами, сверкавшими в свете ламп… Наконец последние лучи заходившего солнца исчезли на фиолетовом небе.
 Я облачился в кожаную юбку, дар Неферту, и хрустящую белую льняную рубаху, также предоставленную мне египтянином. Разумеется, я вооружился – мой неизменный кинжал на сей раз был привязан к ноге.
 Елена открыла дверь между нашими комнатами, трепеща от ожидания.
 – Ну как, я не оскорблю царского взора? – поинтересовалась она.
 Я улыбнулся и ответил без колебаний:
 – Правильнее было бы спросить, достоин ли царь египетский созерцать прекраснейшую женщину на свете.
 Она ответила улыбкой. Я подошел к Елене, но она отстранила меня рукой:
 – Не трогай! А то что-нибудь испачкаешь или помнешь!
 Я запрокинул голову и расхохотался. Больше мне смеяться не пришлось.
 Дюжина стражей в золотых панцирях повела нас по узким коридорам и лестницам, казалось построенным специально для того, чтобы запутать человека, не знающего расположения покоев во дворце.
 Обдумывая утреннюю встречу с Некопта и все сведения, которые, не ведая того, сообщил мне Неферту, я понял, что мы с Еленой на самом деле пленники главного жреца Пта, а не гости царя.
 Так что вместо великолепного пиршественного зала, полного веселившихся гостей, шутов, развлекавших всех песнями и плясками, слуг, разносивших яства на массивных блюдах или разливавших вино из золотых кувшинов, мы оказались в небольшой комнате без окон. Затем нас подвели к обычной деревянной двери. Слуга открыл ее и проводил нас внутрь небольшого зала.
 Мы оказались первыми. Стол был сервирован на четверых. С потолка свисал светильник из полированной меди. Вдоль стены стояли сервировочные столы.
 И снова по моей шее побежали мурашки; я ощутил, что за нами следят. Стены покрывали фрески с охотничьими сюжетами, на них фараон изображался огромней всех и поражал львов и леопардов.
 Я заметил блеск черных глаз вместо карих – львиных, за нами наблюдали через отверстие в стене.
 – Неужели и у вас в Спарте гостей встречают настолько равнодушно, что могут оставить их в комнате без еды, питья и без развлечений? – спросил я Елену.
 – Нет, – ответила она негромко. Выглядела она разочарованной.
 Двери зала отворились, пропуская внутрь Некопта. Его белое одеяние струилось до пола. Он напоминал оживший стог сена.
 Как и Елена, он был просто усыпан драгоценностями, а краска на его лице лежала куда более толстым слоем.
 Я заранее подготовил Елену, рассказав ей о Некопта и о том, что я о нем думаю. Некопта слышал каждое мое слово, это подтверждало выражение его лица.
 – Прошу прощения за скромный прием, – произнес он, обращаясь к нам обоим. – Мы примем тебя, госпожа, как подобает царице Спарты, но потом. А сегодня царь хочет просто познакомиться с вами.
 Взяв ладонь красавицы, он поднес ее к губам. Она с трудом сдержала отвращение.
 Некопта громко хлопнул в ладоши, и немедленно из дальней двери появился слуга с блюдами и кубками.
 Мы едва пригубили сладкое красное вино – по словам Некопта, его ввозили с Крита, – когда дверь в зал отворилась снова и глашатай возвестил:
 – Его величество, царь Обеих Земель, возлюбленный Пта, хранитель народа, сын Нила.
 Но вместо царя вошли шестеро жрецов в серых одеяниях с медными курильницами в руках, зал сразу наполнился дымными клубами благовоний. Они принялись распевать что-то на древнем языке и три раза обошли стол, превознося Пта и его земного слугу Мернепта. Когда они покинули комнату, их сменили шесть стражей в золотой броне, которые выстроились вдоль стены – по трое с каждой стороны двери – и замерли с неподвижными лицами, держа огромные копья в руках. А потом появились два арфиста и четыре прекрасные молодые женщины с опахалами из павлиньих перьев. В центре шел царь египетский – Мернепта, мужчина средних лет, волосы которого еще не тронула седина. Худощавый, невысокий, он двигался слегка сгорбившись, словно под тяжестью возраста, забот или страданий. Подол его белого одеяния без рукавов украшала вышивка золотом. Кожа его была светлее, чем у всех египтян, которых я встречал. В отличие от своего первого министра, царь почти не носил украшений, только небольшой золотой медальон – со знаком Пта – на тонкой цепочке и медные браслеты на запястьях.
 Меня насторожили его глаза, затуманенные, пустые, почти невидящие. Словно мысли его были обращены глубоко внутрь его собственного сознания. И мир вокруг ничего не значил, лишь досаждал и мешал – настолько, что царь мог им пренебречь.
 Я посмотрел на Елену, стоявшую возле меня. Она тоже обратила внимание на странный взгляд царя.
 Оба арфиста и женщины с опахалами низко склонились перед своим властелином и покинули комнату. Один из стражников, остававшихся в зале, закрыл дверь. Мы остались одни, если не считать шестерых стражей, которые подобно изваяниям застыли у стен.
 „Итак, меня посадят спиной к ним… плохо“.
 Царю нас представили вежливо и формально. Елена изящно присела перед царем, который не только не обнаружил интереса к ее красоте, но, казалось, даже толком не заметил ее присутствия.
 Я поклонился, он что-то буркнул мне насчет варваров из-за моря.
 Мы сели за стол; слуги внесли холодный суп и блюдо с рыбой. Царь почти не прикасался к еде, зато Некопта ел за четверых.
 Разговора не получалось. Говорил в основном Некопта, жалуясь на то, что фанатики не хотят поклоняться Пта.
 – В особенности в Менефере, – досадовал Некопта, прожевывая очередной кусок рыбы. – Там жрецы пытаются возобновить поклонение Атону.
 – Я полагал, что они почитают Амона, – проговорил я, – а не Атона.
 – Да, – поддержала Елена. – Мы видели глаз Амона на великой пирамиде у реки.
 Некопта нахмурился:
 – Они только говорят, что поклоняются Амону, а на самом деле они желают оживить ересь Эхнатона. Если их не остановить, они вновь повергнут Обе Земли в смуту.
 Царь рассеянно кивал. Я переводил. Елена попыталась разговорить его, спрашивая о жене и детях. Но царь смотрел мимо нее.
 – Супруга царя умерла в прошлом году при родах, – объяснил Некопта.
 – Ох, прошу прощения…
 – Ребенок тоже скончался.
 – Как ужасно!
 Царь усиленно пытался сфокусировать свои глаза на лице гостьи.
 – У меня остался один сын, – пробормотал он.
 – Царевич Арамсет, – вмешался Некопта. – Симпатичный юноша. Когда-нибудь он станет прекрасным царем. – Тут взгляд его затуманился, и он добавил: – Конечно же, у его царского величества есть еще множество чудесных сыновей от царских наложниц.
 Мернепта вновь погрузился в молчание. Елена с яростью посмотрела на жирного жреца. Он, словно не замечая этого, продолжал говорить. Когда мы покончили с едой, царь пожелал нам спокойной ночи и удалился. Я заметил, что Некопта едва склонил голову перед ним, правда, при такой комплекции ему и это удалось сделать с огромным трудом.
 Когда стражники вновь отвели нас в наши апартаменты, я спросил Елену:
 – Как ты считаешь, царь болен?
 На лице ее выразилось беспокойство:
 – Нет, Орион, он одурманен. Мне случалось видеть подобное. Эта жирная тварь постоянно поит его травяными настоями, чтобы самому править страной.
 Я порадовался, что она разговаривала на ахейском и охранники не могли понять ее. Во всяком случае, я надеялся, что не ошибаюсь.
 Ситуация сразу же прояснилась. Некопта властвовал в столице и распоряжался царем. Он хотел воспользоваться мною, чтобы, отдав Елену, обеспечить безопасность дельты, защитить страну таким образом от людей моря. Заодно он намеревался сместить верховного жреца Амона, чтобы крепко держать в своих руках все царство.
 Ну а чтобы я не стал артачиться, Некопта оставил Елену заложницей в столице, не зная того, что мне известно о его намерении вернуть Менелаю беглянку.
 А Золотой бог спрятался внутри великой пирамиды.
 Казалось, все безнадежно перепуталось. Но тут я увидел, как рассечь узел одним ударом, – в моей голове сложился план, словно подсказанный мне богами. Когда мы с Еленой возвратились в свои покои, я уже знал, что буду делать.

 39

 Я не ожидал, что наследник престола решит присоединиться к нашему отряду.
 Когда Лукка и его люди подходили к лодке, подготовленной для нашей поездки в Нижний Египет, на каменном причале появились носилки, окруженные почетной стражей; паланкин держали шестеро вспотевших нубийцев, остановившихся возле нашего корабля. Откинув занавески, из кресла легко шагнул худощавый мускулистый молодой человек, светлокожий, подобно Мернепта и тем жрецам, которых я видел.
 Единственный законный сын царя Арамсет был еще настолько молод, что подбородок его едва успел покрыться пушком. Симпатичный парнишка, как, наверно, и отец его в этом возрасте. Царевич просто рвался в бой.
 Официально главой нашего войска считался прихрамывавший, жирный полководец Расет. Он низко склонился перед царевичем и представил ему меня.
 – Мы будем убивать варваров, – со смехом проговорил Арамсет. – Мой отец хочет, чтобы я изучил военное искусство. Пригодится, когда я буду править.
 Он казался довольно приятным юношей. Впрочем, я понимал, что царевича отправил в поход Некопта. Если он случайно падет в битве, престол лишится законного наследника и власть жреца укрепится еще сильнее.
 Вновь я восхитился хитростью Некопта.
 Этим утром я простился с Еленой, доверив ее Неферту. Она не совсем понимала все хитросплетения, которыми нас опутывали, однако ощущала, что замысел „жреца сулит нам разлуку.
 – Менелай все еще ищет меня, – сказала она.
 – Он далеко отсюда, – отвечал я, обнимая ее.
 Она приникла своей золотоволосой головой к моей груди:
 – Орион, иногда мне кажется, что я просто обязана вернуться, что моя судьба связана только с ним. Что бы я ни делала – он преследует меня подобно паркам.
 Я молчал.
 – Он убьет тебя, если вы сойдетесь в бою, – проговорила она.
 – Едва ли, но я вовсе не хочу его убивать.
 Она слегка отодвинулась и заглянула мне в глаза:
 – Увижу ли я тебя вновь, мой защитник?
 – Конечно.
 Она покачала головой.
 – Сомневаюсь. По-моему, мы прощаемся навсегда, Орион. – В глазах ее стояли слезы.
 – Я вернусь, – отвечал я.
 – Но не ко мне. Ты найдешь свою богиню и обо всем забудешь.
 Я умолк на мгновение, ощутив справедливость ее слов. А потом совершенно искренне сказал:
 – Никто не сумеет забыть тебя, Елена. Слава о твоей красоте переживет века.
 Она попыталась улыбнуться. Я поцеловал ее в последний раз, зная, что за нами следят, а потом простился с ней.
 Неферту проводил меня до причалов, и я попросил старика приглядеть за Еленой и защитить ее от возможных опасностей.
 – Я это сделаю, мой друг, – пообещал он. – Я сохраню ее честь и жизнь.
 Итак, когда наша лодка отошла от причала, освещаемая косыми лучами утреннего солнца, я на прощание помахал Неферту, в глубине души понимая, что седовласый чиновник никогда не сумеет защитить даже себя от грозной мощи Некопта. Я рассчитывал быстро выполнить поручение, вернуться в столицу и разделаться с жирным жрецом еще до того, как он сумеет причинить какой-либо вред Елене или моему новому египетскому другу.
 Пока наша лодка выплывала на середину Нила, туда, где течение было сильнее, я разглядывал дворец, отыскивая взглядом террасу и золотоволосую женщину на ней, но никого не увидел.
 – Итак, мы начинаем отрабатывать свои долги.
 Я резко обернулся, возле меня оказался Лукка, твердое лицо его кривила вымученная улыбка. Его радовала возможность оказаться вдали от дворца, он стремился в битву, на поле боя мужчина видит своих врагов и знает, как разделаться с ними.
 Арамсет оказался приятным молодым человеком, он много смеялся – наверное, чтобы скрыть волнение. Расет сновал по лодке, стараясь все время держаться возле наследника. Наконец царевич намекнул ему, что хотел бы, чтобы к нему относились как к простому офицеру. Как ни странно, юноша подружился с Луккой, неподдельно восхищаясь покрытым шрамами воином, и стремился выпытать у него все, что возможно. Однажды жарким вечером, когда гребцы налегали на весла в проливе возле руин Ахетатона, я услышал, как Лукка говорил царевичу:
 – Все мои рассказы и поучения ничто по сравнению с боевым опытом. Только когда враг устрашающим кличем, целясь копьем тебе в грудь, бросается на тебя, ты узнаешь, достаточно ли густа твоя кровь для войны. Только тогда.
 Арамсет смотрел на Лукку круглыми глазами и ходил за хеттом как привязанный. Наш корабль вмещал пятьдесят воинов, на нем же располагалось шестьдесят гребцов; многие из этих рабов были чернокожими нубийцами. Но мы плыли вниз, и могучее течение Нила делало за них самую трудную работу.
 Мы приближались к дельте, и к нам присоединялись корабли в каждом городе, где мы ночевали, с новыми воинами. Я начал ощущать истинную мощь Египта, способного собрать огромный флот, вооружить могучее войско, нанести удар по врагу, находившемуся за сотни миль от столицы.
 Тем временем я гадал, сколько же людей на моем корабле шпионят для Некопта. Кто из них способен предать нас? Кому из военачальников – в том числе и тех, что на прочих кораблях, – приказано отступить после начала битвы и оставить меня вместе с хеттами погибать под натиском многочисленных варваров? Я-то знал, что могу доверять только Лукке и двум дюжинам его воинов.
 Долгие дни сменялись теплыми ночами, я подружился с царевичем Арамсетом и понял, что он очень умен.
 – Я хочу, чтобы Лукка и его хетты стали моей личной стражей, когда мы вернемся в Уасет, – сказал он однажды вечером, когда мы беседовали после ужина.
 Корабль стоял у пристани в очередном городе. Он мягко покачивался на волнах. Жара угнетала, и мы сидели на открытой палубе лодки, надеясь хотя бы на легкое дуновение ветерка. Раб медленно раскачивал пальмовый лист над нашими головами, отгоняя насекомых. Полководец Расет уснул у стола, уронив чашу с вином. Царевич никогда не пил вина, ограничиваясь лишь чистой водой.
 – Ты, государь, не мог выбрать более верных и преданных тебе людей, – одобрил я его выбор.
 – Я расплачусь с тобой за них сполна.
 Он был горд, этот молодой человек. Но я ответил:
 – Мой царевич, позволь подарить тебе мое войско. Я знаю, Лукка будет рад служить тебе, и мне хочется, чтобы оба вы были счастливы.
 Он слегка кивнул, как будто не ожидал ничего другого.
 – И все же, Орион, я не могу принять столь ценный дар, ничего не предложив в ответ.
 – Дружба наследника престола царства Обеих Земель – дар бесценный, – ответил я.
 Он улыбнулся. Я плеснул немного вина в его чашу и предложил царевичу. Он отказался легким движением руки.
 – За нашу сделку! – провозгласил я.
 – Я никогда не пью вина.
 – Тебе не нравится его вкус?
 Лицо его стало недовольным.
 – Я видел, что сделало вино с моим отцом. Правда, не только оно.
 – Значит, он не болен?
 – Он скорбит. После смерти матери отец гибнет, он погрузился в себя.
 В голосе его чувствовалась горечь. Юный царевич отправился в поход, чтобы показать отцу, какой достойный наследник получится из него.
 Самым деликатным образом я поинтересовался, что он думает о Некопта.
 Арамсет пристально взглянул на меня:
 – Великий жрец Пта, первый вельможа царя, очень могущественный человек, Орион. Даже я обязан говорить о нем с величайшим уважением.
 – Могущество его очевидно, – согласился я, – но будет ли он твоим первым вельможей, когда ты станешь царем?
 – Мой отец жив, – ровным голосом отвечал царевич – ни гнева, ни антипатии к Некопта. Этот юноша научился хорошо скрывать свои чувства.
 – И все же, – настаивал я, – если твой отец не сможет больше править от скорби или хвори, ты сменишь его на престоле или же править будет Некопта от его имени?
 Арамсет надолго замолчал. Его темные глаза впивались в меня, точно царевич пытался понять, насколько можно доверять чужаку из далеких земель.
 Наконец он проговорил:
 – Некопта вполне способен править страной, как он делает это теперь с одобрения моего отца.
 Настаивать не имело смысла. У него хватило мудрости не сказать ни слова против жреца, так как он был уверен, что вокруг шпионы. Однако я понял, что и царевич не испытывал симпатии к жирному вельможе. Арамсет сжал кулаки, едва услышал ненавистное имя, и не разжимал их, пока мы не распрощались, и он не сразу отправился в свою опочивальню, видимо желая успокоиться.
 Наконец мы добрались до дельты – плодородных возделанных земель, пересеченных ирригационными каналами, изобиловавшими прекрасными длинноногими птицами – снежно-белыми и нежно-розовыми. Местные гарнизонные военачальники переговорили с полководцем Расетом и сообщили ему, что люди моря захватили несколько деревень в устье западного рукава реки. По их подсчетам, у варваров более тысячи воинов.
 В тот вечер Расет, царевич и я обедали вместе в небольшой каюте в западной части палубы. Полководец, игриво настроенный, пожирал отварную рыбу с луком и запивал ее вином.
 – Следует учесть, что местные, естественно, преувеличивают, – сказал он, протягивая руку к кувшину с вином. – Скорее всего нам придется иметь дело с несколькими сотнями варваров.
 – А наше войско состоит более чем из тысячи вооруженных воинов, – проговорил царевич.
 Расет кивнул:
 – Остается лишь обнаружить варваров и уничтожить их, прежде чем они разбредутся по стране или возвратятся на свои корабли.
 Я вспомнил стан ахейцев на побережье возле Трои. И подумал: неужели Одиссей или Большой Аякс окажутся среди моих врагов?
 – Коней и колесницы скоро привезут на грузовых кораблях, – бормотал, ни к кому не обращаясь, Расет. – Через несколько дней мы будем готовы к удару.
 Я посмотрел на него:
 – И куда же мы направим удар? Неужели ты уверен, что варвары до сих пор сидят в тех деревнях, где их видели несколько дней назад?
 Расет поскреб подбородок:
 – Хм… конечно, они могут уплыть куда угодно, не так ли?
 – Да. Спустив корабли на воду, они могут очутиться в любом месте дельты и напасть на другие селения, пока мы будем готовиться уничтожить их тут.
 – Нужно послать лазутчиков, чтобы выяснить, где они, – предложил Арамсет.
 Расет восхитился, услышав его слова.
 – Великолепно! – взревел он. – Из царевича выйдет великий полководец.
 Потом оба обернулись ко мне. Расет проговорил:
 – Орион, ты со своими хеттами обследуешь деревни, где последний раз видели варваров. Если их там нет, вы вернетесь сюда и известите нас. Если же они еще не ушли, вы будете следить за ними, пока не подойдут наши основные силы.
 И прежде чем я успел что-либо добавить, царевич Арамсет сказал:
 – И я буду с вами!
 Полководец покачал головой:
 – Риск чересчур велик, на это я не могу пойти, мой господин.
 „Особенно когда меня выдадут Менелаю шпионы Некопта, – подумал я. – Неужели Расет служит жрецу? Какие тайные приказы отданы ему?“
 Но царевича не удовлетворил ответ полководца.
 – Отец послал меня в поход, чтобы я научился воевать. Я не стану отсиживаться в тылу, пока остальные сражаются.
 – Когда начнется сражение, царевич должен находиться рядом со мной, – проговорил Расет. – Так приказано… – И добавил: – Устами самого царя.
 Арамсет было отступил, но не сдался:
 – Хорошо, но уж в разведке я могу сопровождать Ориона и его людей.
 – Я не могу согласиться на это, господин, – ответил полководец.
 Молодой человек обратился ко мне:
 – Я буду держаться подле Лукки. Он не допустит, чтобы со мной что-нибудь случилось.
 Я постарался смягчить свои слова:
 – А что, если ему придется оборонять тебя, пренебрегая остальными своими обязанностями?
 Царевич сердито взглянул на меня и открыл рот, чтобы ответить, но не нашел нужных слов. Этот добрый молодой человек явно успел полюбить Лукку. Недостатком его являлась лишь молодость, – как свойственно юношам его возраста, он не мог представить себя раненным, изувеченным или убитым.
 Молчанием царевича воспользовался Расет:
 – Орион. – Его голос внезапно сделался властным. – Ты поведешь своих людей по суше к тем деревням, где видели варваров, и сообщишь мне об их передвижениях с помощью солнечного зеркала. Ты выступишь завтра с рассветом.
 – А я? – спросил царевич.
 – Ты останешься со мной, мой господин. Колесницы и кони скоро прибудут. Через несколько дней разгорится битва, которая потешит самолюбие любого воина.
 Я мрачно кивнул.
 Чернобокие ахейские корабли обнаружились на берегу в однодневном переходе от прибрежной деревни, где мы оставили свое судно.
 Вокруг раскинулась равнина, изрезанная ирригационными каналами, но широкие поля давали простор и для колесниц, если забыть об урожае. Лукка велел своим людям разбить лагерь возле одного из каналов пошире, у мостика, который легко было защитить силами двух смелых воинов. В худшем случае его можно было поджечь, чтобы преследователи не могли перейти через канал. До следующего моста нужно пройти милю или больше. Мы пересекли мост и направились через поля, протянувшиеся до самого края поселка, по невысокой пшенице, раскачивавшейся под ветерком. Селение раскинулось вдоль берега, дюжина небольших рыбацких лодок была привязана у посеревшей деревянной пристани. Ахейские военные корабли лежали на песке. Возле них ахейцы разбили шатры и устроили самодельные навесы. Тонкими серыми щупальцами тянулся к небу дым от кухонных очагов.
 С моря дул ветерок, но утро оставалось жарким, и солнце пекло наши спины, пока мы лежали на краю пшеничного поля, высматривая, что творилось в деревне. Ни на одном из судов не оказалось голубой головы дельфина – знака царя Итаки, и я почувствовал облегчение от того, что Одиссея здесь нет.
 – Но здесь всего восемь кораблей, – проговорил Лукка.
 – Остальные либо разошлись по другим селениям, либо возвратились в Аргос.
 – А зачем остались эти?
 – Менелай ищет жену, – сказал я. – Он не вернется домой без нее.
 – Он не сможет победить войско египтян и пройти через всю страну с двумя-тремя сотнями воинов.
 – Возможно, он дожидается подкрепления, – предположил я. – Или уже отослал остальные свои корабли в Аргос, чтобы привезти сюда основные силы ахейцев.
 Лукка покачал головой:
 – Даже если здесь соберутся все воины Аргоса, им не достичь столицы.
 – Это так, – согласился я, на ходу обдумывая свои слова. – Но если он примется разорять дельту, житницу Египта, тогда, быть может, и сумеет заставить египтян выполнить его условия.
 – Он требует выдать его женщину?
 Я помедлил:
 – Да, женщину. Этого требует гордость. Но это не все, как я полагаю.
 Лукка удивленно посмотрел на меня.
 – Сила на его стороне, – проговорил я. – Брат его Агамемнон захватил проливы, ведущие в море Черных вод. Менелай хочет получить такую же власть над Египтом.
 Иначе быть и не могло. Весь мой план основывался на этом.
 – Но как ты узнаешь, что перед тобой действительно корабли Менелая? – спросил как всегда практичный Лукка. – Их паруса свернуты, а мачты сняты. Быть может, это корабли другого ахейского царя или князя.
 Я согласился с ним и заявил:
 – Вот почему я сегодня ночью отправлюсь в лагерь ахейцев, чтобы узнать, здесь ли Менелай.

 40

 Если Лукка и возражал против моего плана, все сомнения он оставил при себе. Мы вернулись к нашему лагерю возле канала, перекусили, пока солнце садилось, а потом я направился в лагерь ахейцев.
 Сельские жители как будто вполне уживались с вторгшимися варварами. Впрочем, выбора у них не оставалось, но, как я заметил в темноте, в захваченной врагом деревне не чувствовалось никакой напряженности. Я не видел свежих пожарищ, все дома казались целыми, не наблюдалось и стражников. Сельские жители вернулись на ночной отдых в собственные жилища и явно не тревожились ни за своих дочерей, ни за свои жизни.
 Словом – никаких следов битвы, даже простой драки. Казалось, ахейцы явились сюда не для того, чтобы грабить и насиловать, а с какой-то более основательной целью.
 „Хорошо“, – подумал я.
 Озаряемый светом узкого серпика луны, я шел вдоль темных улиц, запутанных и извилистых. С суши тянуло теплым ветерком, шелестели ветви пальмовых и фруктовых деревьев. Где-то негромко залаял пес… Ни криков, ни жалоб, ни воплей ужаса. Спокойное, мирное селение, а рядом с ним несколько сотен тяжеловооруженных воинов, расположившихся станом на берегу. Костры горели у каждого корабля. Выстроенные в линию колесницы вздымали дышла к звездам на дальней стороне лагеря, возле загона для лошадей. Несколько воинов спали на земле, завернувшись в одеяла, но в основном ахейцы расположились в шатрах или под грубыми навесами, сооруженными у кораблей. Возле единственного еще горевшего костра теснились трое часовых, не проявлявших особой бдительности. Они словно выполняли какую-то повинность, отнюдь не считая ее необходимой.
 Я направился прямо к ним.
 Один из них заметил меня и что-то сказал своим спутникам. Ничуть не тревожась, они неторопливо подобрали копья и преградили мне путь.
 – Кто ты и чего хочешь? – спросил меня предводитель.
 Я подошел поближе, чтобы они могли разглядеть мое лицо в свете костра.
 – Я Орион, из дома Итаки.
 Это удивило их:
 – Итака? Неужели и Одиссей здесь? А мы слышали, что он затерялся в море.
 Когда я приблизился, они опустили острия копий, наставив их на меня.
 – В последний раз мы с Одиссеем виделись на берегу Илиона, – произнес я. – Но я с тех пор всегда путешествовал по суше.
 Один из них, кажется, что-то вспомнил:
 – Значит, это у тебя был рабом тот самый сказитель?
 – Да-да – богохульник, которого ослепил Агамемнон.
 Застарелый гнев шевельнулся в моей душе.
 – Да, – ответил я. – Его ослепил Агамемнон. Здесь ли великий царь?
 Они, смутившись, переглянулись.
 – Нет, это лагерь Менелая.
 – С ним прибыли другие знатные ахейцы?
 – Нет еще. Но скоро будут.
 – Менелай обезумел от ярости, когда жена сбежала от него после падения Трои. Он клянется, что не сделает ни шагу отсюда, пока она не вернется.
 – На твоем месте, Орион, – сказал третий, – я убежал бы из этого лагеря так далеко, как только возможно. Менелай убежден, что ты и украл у него Елену.
 Я не стал обращать внимания на сделанное предупреждение.
 Главный стражник пожал плечами:
 – Насколько я слышал, какой-то важный и могущественный египтянин передал царю, что госпожа Елена сейчас в Египте, далеко на юге, в каком-то дворце.
 – Так говорят, – подтвердил один из стражей.
 Итак, история, которую, не зная того, поведал мне Неферту, оказалась правдивой. Выходит, Некопта послал гонца с вестью к Менелаю, как только Неферту сообщил ему, что Елена прибыла в Египет. Безусловно, Неферту понимал, что Елена – женщина не простая и принадлежит к ахейской знати, он и сам в этом признавался. А Некопта, этот хитрый негодяй, немедленно сообразил, как воспользоваться ситуацией, чтобы заставить служить себе Менелая и прочих предводителей людей моря.
 Я произнес:
 – Отведите меня к Менелаю. У меня для него важные вести.
 – Царь спит. Подожди до утра. Зачем торопить собственную смерть?
 Я задумался. Быть может, настоять на том, чтобы Менелая разбудили? Пока мне дали возможность избежать его гнева. Или лучше вернуться в лагерь, а затем появиться утром? Я решил остаться на берегу и поспать несколько часов. Гнев Менелая не пугал меня.
 Воины косились, но подыскали мне одеяло и оставили спать рядом. Я улегся на песке и закрыл глаза. И тут же обнаружил, что нахожусь в странном помещении, окруженный машинами; на экранах мерцали огоньки, змеились загадочные кривые. Потолок светился, причем так, что предметы вокруг не отбрасывали теней.
 Я увидел творца с резкими чертами лица, которого именовал Гермесом. Как и прежде затянутый в сверкающий серебром костюм от подбородка до ботинок, Гермес дернул острым подбородком, приветствуя меня.
 И без предисловий спросил:
 – Ты уже отыскал его?
 – Нет, – солгал я, надеясь, что он не сможет прочитать мои мысли.
 Он изогнул бровь:
 – В самом деле? Неужели ты не сумел обнаружить, где он, за все то время, которое провел в Египте?
 – Я не видел Золотого бога и не знаю, где он находится.
 С едва заметной улыбкой Гермес произнес:
 – Тогда я скажу тебе. Загляни в великую пирамиду. Наши датчики обнаружили утечку энергии, сфокусированную на этой постройке. Он явно воспользовался пирамидой как крепостью.
 Я возразил:
 – Или рассчитывает, что вы так решили, а сам скрывается где-то в ином времени или пространстве…
 Глаза Гермеса сузились.
 – Да, он достаточно хитер, чтобы одурачить нас. Вот почему так важно, чтобы ты проник внутрь пирамиды и проверил, там ли он на самом деле.
 – Я пытаюсь это сделать.
 – И?
 – Я пытаюсь, – повторил я. – Есть сложности.
 – Орион, – сказал он, явно желая, чтобы я заметил, как он терпелив в разговоре со мной. – Осталось совсем немного времени. Мы должны разыскать Золотого, прежде чем он сокрушит весь континуум. Он совсем обезумел и может погубить нас всех.
 „Ну и что? – подумал я. – Быть может, дела во вселенных пойдут только лучше, если все мы погибнем“.
 – Ты понимаешь меня? – настаивал Гермес. – Время не бесконечно. В нашем распоряжении осталось его слишком мало.
 – Я стараюсь, насколько это возможно, – проговорил я. – Я пытался проникнуть в великую пирамиду таким же образом, как и в ваш мир, но, к сожалению, мне это не удалось. Теперь я должен попасть в нее обычным путем, а для этого мне нужна помощь царя или же великого жреца Амона:
 Гермес нетерпеливо вздохнул:
 – Выполняй свой долг, Орион, но не медли во имя континуума!
 Я кивнул и обнаружил, что вижу первые лучи солнца, окрасившие облака, затянувшие небо Египта.
 Меня окружила дюжина вооруженных стражей, один из них тыкал тупым концом копья мне в ребро:
 – Вставай, Орион. Мой господин Менелай желает поджарить тебя на завтрак.
 Я поднялся. Они ухватили меня под руки и направились к шатру царя. Я не успел прихватить меч, оставшийся на одеяле, но кинжал, который я, как всегда, привязал к бедру, был на месте под юбкой.
 Стража поставила меня перед царем. Менелай заметался, как лев в клетке. Некоторые из его знатных спутников, не проявляя особого энтузиазма, держались возле шатра, мечи их оставались в ножнах, и панцирей я не видел ни на ком.
 Облаченный в старую тунику и кроваво-красный плащ, Менелай трясся от ярости – даже его темная борода дергалась.
 – Это ты! – завопил он, когда стражи выпустили меня из рук. – Зажигайте костры! Я зажарю его на медленном огне!
 Знатные воины – все моложе Менелая – явно перепугались, увидев столь яростное проявление царского гнева.
 – Чего же вы еще ждете! – кричал он. – Перед вами человек, который похитил мою жену! И он заплатит за это самой медленной и мучительной смертью, которую можно придумать.
 – Твоя жена находится в целости и сохранности в столице Египта, – отвечал я. – И если ты хотя бы выслушаешь меня…
 Он в бешенстве подскочил ко мне и тыльной стороной ладони ударил по губам.
 Я вспыхнул от гнева. Стряхнув воинов, державших меня за руки, я ударил их локтями в грудь. Задыхаясь, оба упали. И пока они барахтались на земле, я выхватил кинжал и, схватив потрясенного Менелая за волосы, приставил острие к его горлу.
 – Одно только движение, – рявкнул я, – и царь ваш умрет.
 Все застыли на месте: знатные воины, которые уже успели схватиться за рукоятки мечей, простые стражники… Все раскрыли рты от изумления.
 – Так-то вот, благородный Менелай, – проговорил я прямо на ухо Менелаю так громко, чтобы слышали все. – Ссору свою мы разрешим как подобает мужчинам, лицом к лицу, в честном поединке, я не фет и не раб, никто не посмеет связать меня и мучить тебе на потеху. Прежде я считался воином Итаки, а теперь командую египетским войском, присланным, чтобы уничтожить тебя.
 – Ты лжешь! – дергаясь, огрызнулся Менелай, пытаясь вырваться из моей железной хватки. – Египтяне сами пригласили нас на свои берега. Они оберегают мою жену и пригласили меня приехать за нею.
 – Верховный вельможа египетского царя устроил ловушку и тебе, и всем ахейским господам, которые явятся сюда, – объяснил я. – А Елена в ней – приманка.
 – Снова ложь, – произнес Менелай, но я видел, что слова мои заинтересовали знатных воинов.
 Я выпустил Менелая и бросил свой кинжал на песок перед ним.
 – Пусть же боги покажут, кто из нас прав, – сказал я. – Избери самого сильного воина, и пусть он предстанет передо мной. Если он убьет меня, значит, боги свидетельствуют, что я лгу. Если победа останется за мной, тогда боги желают, чтобы ты выслушал мои слова.
 Неукротимый гнев все еще полыхал в глазах Менелая, но собравшаяся вокруг знать заговорила:
 – А почему бы и нет?
 – Пусть боги решат!
 – Ты ничего не потеряешь, господин.
 Менелай вскричал:
 – Я ничего не потеряю? Неужели вы не понимаете, что этот предатель, этот соблазнитель… Что он просто пытается обрести легкую, быструю смерть вместо той муки, которой заслуживает?
 – В таком случае, мой господин, я предлагаю другое! – выкрикнул я в ответ. – На равнине Илиона я умолял тебя защитить сказителя Политоса от гнева твоего брата. Ты отказался, теперь старик слеп. Я не прошу тебе той обиды, ты знаешь. Я требую то, что причитается мне по праву, – честную схватку. Теперь я не хочу биться с кем-нибудь из твоих воинов, который по глупости ринется на верную смерть. Я хочу встретиться в бою с тобой, могучий воитель. И мы уладим наши разногласия мечами и копьями.
 Я добился своего. Царь невольно содрогнулся, вспомнив, как я бился у стен Трои. Но он не мог уклониться от поединка: только что при всех он сказал, что жаждет убить меня. Значит, придется сделать это самому, иначе воины сочтут своего царя трусом.
 Весь лагерь собрался к месту поединка, пока слуги Менелая вооружали его. Нам предстояло сражаться пешими. Один из стражников принес мне меч. Я перекинул перевязь через плечо, оружие умиротворяющей тяжестью легло на бедро. Три знатных воина предложили мне на выбор несколько копий. Я взял одно из них – покороче и потяжелее. Наконец Менелай вышел из толпы слуг и знати, с ног до головы закованный в бронзу, с огромным восьмиугольным щитом. В правой руке он держал длинное копье, но я увидел, что его слуги оставили еще несколько копий на земле. У меня не было ни щита, ни брони – я не нуждался в них. Я надеялся победить Менелая, не убивая его. Я хотел доказать и ему, и прочим ахейцам, что мне помогают боги, а раз так, никому из людей не дано противостоять мне. Но для этого следовало сперва избежать копья Менелая.
 Я чувствовал, как возбужденно бурлит круг ахейцев. Ничто так не стимулирует пищеварение, как хорошая схватка.
 Длиннобородый и грязный старик жрец в оборванной тунике выступил из толпы и стал между нами.
 – Во имя вечно живущего Зевса и всех могучих богов высокого Олимпа, – произнес он громким голосом. – Я возношу мольбу, чтобы эта схватка была угодна богам, чтобы они послали победу тому, кто ее заслуживает.
 Он отошел в сторону. Менелай выставил тяжелый щит перед собой, опустив нащечные пластины шлема, и я видел лишь его гневные горячие глаза.
 Я чуть отступил вправо, уклоняясь от его копья и отводя назад правую руку с собственным оружием. Менелай коротко замахнулся и метнул в меня копье. И, не замешкавшись ни на мгновение, он метнулся назад, чтобы подобрать остальные.
 Я настроился на бой так же, как всегда: течение времени в мире вокруг замедлилось, сделавшись тягучим и плавным, словно во сне. Я следил за полетом копья и слегка шагнул в сторону, оно, не причинив вреда, вонзилось в песок позади меня.
 Ахейцы охнули… Менелай уже схватил другое копье, замахнулся и бросил в меня. Я легко уклонился от острия. Взяв в руки третье копье, Менелай бросился на меня с пронзительным боевым кличем. Я отбил удар наконечником собственного оружия и с грохотом ударил тупым концом копья по его щиту. Царь пошатнулся, отступил влево, восстановил равновесие и вновь кинулся ко мне. На этот раз не стараясь отбить удар, я нырнул под острие и подцепил противника копьем за ногу. Менелай полетел на землю. Я мгновенно оказался на нем и, прижав ногами к земле, приставил меч к царскому горлу.
 Он смотрел на меня. В глазах его более не было ненависти, они расширились от страха и изумления.
 Усевшись на бронзовом панцире, закрывавшем грудь, я высоко приподнял меч над головой и самым громким голосом провозгласил:
 – Боги сказали свое слово! Не может человек победить того, кому способствует в победе мощь всемогущего Зевса. – Я встал на ноги и помог Менелаю подняться.
 Обсуждая исход поединка, нас окружили ахейцы:
 – Лишь бог мог сражаться подобным образом.
 – Не может смертный победить бога.
 Они окружили Менелая и стали уверять его, что ни одному из смертных героев, вступавших в борьбу с богами, не удалось впоследствии рассказать об исходе поединка. Все держались теперь подальше от меня и поглядывали с несомненным трепетом.
 Наконец приблизился старый жрец, близоруко рассматривая мое лицо:
 – Скажи, не бог ли ты, явившийся в человеческом облике, чтобы наставить нас?
 Я глубоко вздохнул и заставил себя пожать плечами:
 – Нет, старик. В этом поединке я ощущал десницу бога, но теперь он оставил меня, и я вновь всего лишь простой смертный.
 Уже снявший шлем Менелай искоса посматривал на меня. Поражение в поединке с богом не было позором, и он позволил воинам восхвалять свой мужественный поступок, безусловно не испытывая ко мне ни малейшей любви. Царь пригласил меня в свой шатер, рабыни подносили фиги, финики и густой, сдобренный пряностями мед. Я уселся на красивый резной табурет из черного дерева.
 „Египетская работа, – подумал я. – Таких нет в обычных рыбацких поселках“.
 Менелай сидел в кресле, перед нами стояло блюдо с фруктами и медом.
 Как только нас оставили одних, я спросил его:
 – Ты действительно хочешь, чтобы жена твоя вернулась к тебе?
 Гнев тенью мелькнул в его глазах.
 – Зачем же, по-твоему, я здесь?
 – Чтобы убить меня и тем самым услужить жирному гиппопотаму, который называет себя Некопта.
 Он изумился, услышав имя первого вельможи.
 – Хочешь, я скажу тебе все, что знаю? – проговорил я. – Если ты убьешь меня, Некопта обещал тебе Елену и плату из сокровищниц Египта. Так?
 Он невольно буркнул:
 – Так.
 – Подумай, зачем первому вельможе царя ахейский воин? Неужели он не может иначе разделаться с одним человеком, варваром, скитальцем, случайно очутившимся в Египте, сопровождая беглую царицу?
 Несмотря на обиду, Менелай улыбнулся:
 – Орион, тебя не назовешь обычным скитальцем, убить тебя нелегко.
 – А тебе никогда не приходило в голову, что Елена служит просто наживкой, а хочет он погубить и тебя, и остальных ахейских князей, явившихся в Египет вместе с тобой?
 – Ловушка?
 – Я прибыл сюда не один. Египетское войско стоит в однодневном переходе отсюда. Они осматриваются и прикидывают, как бы разом заманить всех в свою сеть.
 – Но мне говорили…
 – Тебе велели сообщить своему брату и прочим ахейским царям, что их ждут в Египте. И ты сделал это, как просил первый вельможа царя, – ответил я.
 – Но мой брат мертв.
 Я изумился:
 – Агамемнон умер?
 – Жена и ее любовник убили его, а заодно и плененную им Кассандру. А теперь сын Агамемнона мстит своей собственной матери. Весь Аргос бурлит. Если я вернусь туда… – Он внезапно смолк и наклонился, спрятав лицо в ладонях.
 Пророчества Кассандры, россказни старого Политоса, за которые он заплатил своим зрением, – все сбылось. Клитемнестра вместе со своим любовником убила великого царя.
 – Нам некуда деваться, – отвечал мне Менелай негромко и горестно. – С севера к Афинам подступают варвары и вот-вот окажутся в Аргосе, где и так все вверх дном. Одиссей потерялся в море. Агамемнон убит, и ахейские вожди собираются сюда просто от отчаяния. Нам сказали, что египтяне обрадуются нам. А теперь ты утверждаешь, что все это ловушка.
 Я опустился на табурет и молча смотрел, как плачет царь Спарты. Его мир обрушился на его же голову, и теперь ему некуда бежать. Но я знал, где он сможет отыскать убежище.
 – А не хотел бы ты посрамить того, кто подстроил тебе ловушку, и выпутаться из безнадежной ситуации, превратив неизбежное поражение в свой триумф? – спросил я его.
 Менелай поднял на меня глаза, на которые навернулись слезы, и я начал объяснять.
 Мне придется отдать ему Елену. В душе я ненавидел себя за это. Дивную, живую и нежную женщину я продавал, словно мебель, словно дорогое украшение. Гнев мой был направлен на Золотого бога.
 „Это все его дела, – сказал я себе. – Это из-за его козней перепутались наши жизни. И я только пытаюсь что-то исправить“.
 Но я осознавал, что все делаю только для себя, чтобы причинить вред Золотому, чтобы хоть на один шаг приблизиться к тому мгновению, когда можно будет оживить Афину и погубить его. Любовь и ненависть сплелись и слились в моей душе, сплавляясь в единую раскаленную добела силу, кипевшую и бурлившую в моем мозгу, чересчур могущественную, чтобы противиться ей. Да, я мог отказаться от царицы, которая любила меня, мог уничтожать города и губить народы по собственной прихоти ради того, чтобы вернуть жизнь Афине и принести смерть Аполлону.
 Итак, я объяснил Менелаю, как вернуть жену и неплохо устроиться в царстве Обеих Земель.
 Некопта придумал хороший план, практически безупречный. Он продумал едва ли не все детали, оставалось только обратить все задуманное против него самого.

 41

 Несколько следующих недель я двигался подобно машине, говорил и совершал поступки автоматически; мой разум словно окаменел, а отголоски горечи, пробивавшиеся в моей душе, не находили ответа. Я ел, спал, не видя снов, но день за днем приближался к исполнению своих планов. Я испытывал горькое удовлетворение оттого, что возможно обратить предательские замыслы Некопта против него самого.
 Жирный жрец наконец зашел чуть-чуть дальше, чем следует, как случается часто в конце концов с интриганами. Отослав царевича Арамсета в поход, он надеялся устранить единственного соперника на пути к царской власти. Но именно на царевича и опирался мой замысел. Я исполнил план Некопта до последней буквы, за исключением одного: Менелай и ахейцы предложат свою верность наследнику престола, а не первому вельможе царя. И Арамсет не обманет их.
 Месть Главному советнику приносила мне только частичное удовлетворение: лишь полное отмщение, победа над Золотым богом, принесет мне истинное удовлетворение. И я приближал итог – момент, когда наконец сокрушу своего самого ненавистного врага.
 „Странно, – размышлял я. – Я вошел в этот мир фетом, человеком, стоящим ниже раба. Стал воином, потом предводителем отряда, а потом хранителем и любовником царицы. А теперь я готовлюсь возвести на трон царя самой богатой и могущественной страны этого мира. Я, Орион, вырву власть из усеянных кольцами пальцев коварного Некопта и отдам ее в надежные руки, в которых ей и надлежит быть, в руки наследника престола“.
 Сначала Арамсет прохладно отнесся к моему плану, когда я привел Менелая на его корабль, причаленный к берегу на расстоянии дневного перехода. Но лишь только он осознал все последствия, как сразу же понял, что таким образом может не только справиться с людьми моря, но и устранить Некопта… И стал относиться к моим планам благосклоннее.
 Лазутчиков Некопта хватало и в войске, и в свите царевича, но под защитой хеттов Лукки Арамсет мог не страшиться убийц. Ворчливый старый полководец Расет тоже по-своему был верен царевичу. А я знал наверняка, что во времена смуты подавляющее большинство войска последует за ним.
 Что ему в таком случае лазутчики Некопта? Они бессильны, когда рядом верное войско.
 Главный советник царя полагался на ловкость и хитрость при достижении своих целей. Оружием его служили ложь и убийства, а не полки, идущие в открытый бой.
 Молодой царевич принял царя Спарты торжественно и с достоинством. Не было ни обычного смеха, ни юношеской нервозности. Он восседал на царском троне, установленном на возвышении посреди палубы, во всем своем царственном величии – под ярким полосатым навесом, в великолепных одеждах, в странной двойной короне Обеих Земель. На лице юноши застыло выражение, столь же бесстрастное, как и на статуе его деда.
 И Менелай выглядел великолепно, полированная золотая броня тонкой работы на нем светилась, как само солнце, темная борода и курчавые волосы блестели от масла. Четырнадцать ахейских вельмож стояли подле. В сверкающих доспехах и шлемах с гребнями, темнобородые, с покрытыми шрамами руками, они выглядели свирепыми и дикими рядом с египтянами.
 Ладья казалась переполненной: свита царевича, воины, представители прибрежных городов, правительственные чиновники. На египтянах были только юбки да медальоны – знаки ранга. Некоторые из них шпионили для Некопта, я понимал это, ну и пусть сообщат своему жирному господину, что наследник престола самостоятельно, без кровопролития разрешил проблему, связанную с людьми моря.
 Я жалел лишь об одном – о том, что не увижу, как исказится от гнева размалеванное лицо Главного советника, когда он услышит эту новость.
 Писцы восседали у ног царевича и записывали каждое произнесенное слово. На крышах кают разместились художники, торопливо набрасывавшие рисунки на листах папируса угольными палочками. Нас окружали другие лодки, тоже заполненные людьми, наблюдавшими за происходящим. Берег запрудила толпа: мужчины и женщины, некоторые прибыли из других городов и даже привели с собой детей.
 Лукка стоял за троном царевича, чуть в стороне, с плотно сжатыми губами – чтобы не улыбаться… Ему нравилось ощущать себя более важной персоной, чем Менелай.
 Я стоял сбоку и слушал, как Менелай повторяет фразы, которые я заставил его затвердить наизусть. Прочие ахейские вельможи, недавно оставившие свои бурлившие смутой земли, своих жен, семьи, неловко топтались на месте, истекая потом под лучами жгучего солнца. Разговор между египетским царевичем и царем-изгнанником занял почти целое утро. Договорились о следующем.
 Менелай подводил к присяге в верности царевичу Арамсету, а значит и царю Мернепта, всех ахейцев. В свою очередь и Арамсет обещал им земли и дома, именем царя, естественно. Им отходили земли вдоль побережья, при условии, что теперь они станут защищать берег от вторжения незваных гостей. Итак, люди моря будут приглашены царством Обеих Земель. Бывшие бандиты и грабители сделаются стражами порядка.
 – Как ты полагаешь, смогут ли они честно охранять берег? – спросил меня Арамсет, когда слуги снимали с него церемониальные одежды.
 Мы находились у него в каюте, небольшой, низенькой и тесной. От нещадной жары пот стекал по моей шее и ногам. Но молодой царевич, казалось, ничуть не страдал в этой раскаленной печи.
 – Предоставив им дома в царстве, – произнес я, повторяя аргумент, уже неоднократно мною приведенный, – ты устраняешь причину для вторжения. Идти им больше некуда, и ахейцы начнут опасаться, что варвары нападут на их земли с севера.
 – Полагаю, отец будет доволен мною.
 В голосе звучала скорее надежда, чем уверенность.
 – Некопта не обрадуется, – возразил я.
 Царевич усмехнулся, его наконец освободили от одежд, и он остался в одной набедренной повязке.
 – Ну, с Некопта я управлюсь, – радостно возразил царевич. – Теперь у меня есть собственное войско.
 Раздевавшие его слуги удалились, пришли другие – с холодной водой и фруктами.
 – Или тебе вина, Орион?
 – Нет, сойдет и вода.
 Арамсет взял небольшую дыню и нож. Нарезая ее, он неожиданно сказал:
 – А теперь о тебе, мой друг. Все мои помыслы обращены к тебе.
 – Ко мне?
 Он опустился на скамейку и взглянул на меня снизу вверх:
 – Ты действительно намереваешься расстаться с этой красавицей?
 – Она законная жена Менелая.
 Арамсет улыбнулся:
 – Я видел ее, ты знаешь. Я бы ее не отдал… по своей воле.
 В явном смятении я молчал. Ну как объяснить ему все? Как рассказать о творцах и богине, которую я надеялся возвратить к жизни? Как я могу говорить о том, что в сердце моем растет неуверенность и на самом деле я не хочу расставаться с женщиной, прожившей со мной столько месяцев и дарившей мне свою любовь? Лишь ничего не сказав, я мог уйти от ответа.
 Пожав плечами, Арамсет продолжил:
 – Если не хочешь говорить о женщинах, поговорим о наградах.
 – О наградах, мой господин?
 – Ты оказал огромную услугу. Не мне одному – всему царству. Какую же награду ты попросишь? Скажи, и все будет исполнено.
 Я ответил, почти не размышляя:
 – Позволь мне войти в великую пирамиду Хуфу.
 Арамсет долго молчал. А затем, слегка прикусив губу, он вымолвил:
 – Это может оказаться нелегким делом. Там властвует главный жрец Амона…
 – Гетепамон, – закончил за него я.
 – Ты его знаешь?
 – Некопта называл при мне имя. Я должен был доставить его в Уасет, если бы вырвался живым из ловушки, подстроенной Менелаем.
 Арамсет порывисто вскочил на ноги и направился к сундуку, стоявшему в углу крошечной каюты, откинул его крышку и, покопавшись в грудах одежды, извлек небольшую плоскую шкатулку из бронзы. Открыл ее и достал золотой медальон на длинной цепочке.
 – На нем глаз Амона, – сказал он мне.
 Я увидел эмблему, вырезанную на чистом золоте.
 – Отец дал мне его, прежде чем… Прежде чем стал почитателем Пта.
 „Прежде чем успел привыкнуть к зельям, которые дает ему Некопта“, – перевел я для себя.
 – Покажи его Гетепамону, – произнес царевич, – и он поймет, что ты пришел от самого царя. Он не сможет отказать тебе.
 Три дня спустя наша могучая армада развернула паруса и направилась вверх по Нилу. Египетскую армию теперь усиливала часть войска Менелая и ахейских вельмож, связанных клятвой, данной Арамсету. Основные же силы ахейцев остались на берегу, а египетские чиновники помогали им разместиться в городах, которые отныне находились под их защитой. Царевич возвращался в столицу, неся радостное известие о бескровной победе над людьми моря.
 Каждый день я расхаживал по палубе или стоял, стискивая поручень и подгоняя мыслями ветер и судно, замедляя течение, которое нам приходилось преодолевать, силой своей воли. Каждое утро я напрягал глаза в надежде заметить блеск вершины великой пирамиды Хуфу.
 Каждую ночь я пытался мысленно проникнуть внутрь этой древней гробницы. Но безрезультатно. Золотой бог чересчур хорошо укрыл пирамиду. Умственные усилия не могли преодолеть его сопротивление. Оставалось надеяться, что верховный жрец Амона сумеет ввести меня туда через обычную дверь или какой-нибудь ход, ведущий в каменный монумент. В этом было что-то фатальное, может быть, даже ирония судьбы.
 „Вполне вероятно, Золотой бог, – думал я, ночь за ночью ворочаясь на ложе в каюте, вспотев после бесплодных усилий, – действительно способен не допустить своих соплеменников-творцов к себе в крепость; однако сумеет ли он преградить путь обычным людям?“
 И наконец наступил день, когда мы миновали пригороды Менефера и легендарная пирамида предстала перед нашими глазами во всем своем ослепительном блеске и великолепии.
 Я призвал Лукку в каюту и сказал:
 – Чтобы ни случилось в столице, защищай царевича. Теперь он твой господин. Возможно, меня ты больше не увидишь.
 Его свирепый взгляд смягчился, на ястребином лице проявилась печаль.
 – Мой господин Орион, никогда прежде не приводилось мне видеть в своем начальнике… друга… – Он неожиданно осекся.
 Я хлопнул его по плечу:
 – Лукка, для дружбы необходимы двое. А человек со столь щедрым и верным сердцем, как у тебя, – редкое сокровище. Мне бы хотелось оставить тебе на память что-либо ценное.
 Он скорбно усмехнулся:
 – Я всегда буду помнить о тебе, господин. Ты возвысил нас, вытащил из грязи и осыпал золотом. Никто и никогда не забудет тебя.
 Парнишка из экипажа судна просунул голову в открытую дверь каюты и сообщил, что к борту привязана плоскодонка, которая готова отвезти меня в город. Я был рад, что нас прервали, Лукка тоже. Иначе еще минута – и мы пали бы в объятия друг друга и зарыдали подобно детям.
 Арамсет ожидал меня у борта.
 – Возвращайся в Уасет, Орион, – произнес он.
 – Я тоже хочу этого, мой господин.
 Невзирая на новизну положения – он чувствовал себя полноправным наследником престола, которому впервые повинуется войско, – его переполняло юношеское любопытство.
 – Ты так и не сказал, зачем тебе надо в гробницу Хуфу.
 Я заставил себя улыбнуться:
 – Это самое великое диво на всем белом свете. Я хочу сам увидеть ее чудеса.
 Но так просто отделаться мне не удалось.
 – Ты не вор, стремящийся похитить царские сокровища, захороненные с великим Хуфу. Ты ищешь другие сокровища, не золото и не драгоценности.
 – Я ищу бога, – честно ответил я. – И богиню.
 Глаза его вспыхнули:
 – Амона?
 – Быть может, бог этот известен здесь под таким именем. Но в других землях его зовут иначе.
 – А богиня?
 – У нее тоже много имен. Я не знаю, как она зовется в Египте.
 Арамсет ухмыльнулся, утратил на миг подобающую царевичу серьезность, и я увидел перед собой умиравшего от любопытства мальчишку.
 – Клянусь богами! Я испытываю желание пойти с тобой. Хотелось бы мне узнать, что ты ищешь.
 – У моего господина более важные дела в столице, – мягко напомнил я.
 – Да, пожалуй, – ответил он, разочарованно хмурясь.
 – Быть наследником престола – дело ответственное, – продолжал я. – Лишь ничего не имеющий за душой бродяга имеет право на приключения.
 В притворной скорби Арамсет покачал головой:
 – Орион, что ты сделал со мной?
 Впрочем, грусть его казалась мне отчасти искренней.
 – Ты нужен отцу, ты нужен своему великому царству.
 Он согласился, правда, не без колебаний, и мы расстались. Менелай, перегнувшись через борт, проследил, как я спускался по веревочной лестнице в ожидавшую меня плоскодонку. Я сколь мог приветливо махнул царю рукой. Он кисло улыбнулся и кивнул.
 Единственное преимущество титанической бюрократии, подобной египетской, заключается в том, что если она служит тебе, то может доставить тебя к цели с немыслимой скоростью, работая как хорошо смазанный механизм.
 Наследник престола отдал приказ чиновникам Менефера: „Доставить сего Ориона к Гетепамону, верховному жрецу Амона“. Так они и сделали – привычно не раздумывая и без малейших проволочек.
 На пристани меня встретил целый комитет – четыре человека, каждый в длинной юбке и при медном медальоне, положенном чиновникам невысокого ранга. Меня посадили в повозку, запряженную лошадьми, и, зацокав копытами, кони тронули по мостовой от побережья к храму, располагавшемуся в сердце огромного города.
 Потом все четверо, не сказав ни слова ни мне, ни друг другу, провели меня через лабиринт дворов и коридоров. Наконец я оказался перед маленькой дверью и, отворив ее, попал в небольшую, приветливо залитую солнцем комнату.
 – Великий жрец скоро явится, – произнес один из чиновников.
 И они оставили меня одного, затворив за собой дверь.
 В задумчивости я смотрел по сторонам. Других дверей в комнате не было видно. Зато в одной из стен имелось целых три окна. Я перегнулся через подоконник среднего и увидел, что до сада всего сорок локтей. Другие стены украшала живопись на религиозные темы: человекоподобные огромные боги со звериными головами принимали подношения – зерно и животных от карликов смертных. Краски сияли ярко и живо, словно фрески написали недавно или только что подновили. Вокруг огромного пустого стола из полированного кедра стояло несколько кресел, больше в комнате ничего не было. Наконец дверь отворилась, и я, онемев от потрясения, уставился на жирную, грузную тушу, переступившую порог. „Некопта! Меня заманили в ловушку!“ Я услышал стук собственного сердца. Свои меч и кинжал я оставил на корабле под присмотром Лукки. Кроме медальона Амона, висевшего на моей шее, я ничего с собой не взял, разве что перстень с сердоликом в поясе.
 Он улыбнулся мне… приятной, честной и бесхитростной улыбкой. Тут я заметил, что на толстяке нет ни колец, ни ожерелий, ни драгоценностей, равно как на лице его – краски. Он смотрел на меня дружелюбно, открыто и с любопытством, словно видел впервые.
 – Я – Гетепамон, великий жрец Амона, – произнес он. Голос его показался мне знакомым, впрочем, кое-какие нотки я явно слышал, впервые.
 – А я – Орион, – ответил я, чуть не онемев от удивления. – Я привез тебе привет от наследника престола царевича Арамсета.
 Жирный, как Некопта, он настолько напоминал великого жреца Пта, что они наверняка…
 – Прошу тебя, располагайся поудобнее, – предложил Гетепамон. – Мы с тобой встречаемся с глазу на глаз, так что не будем церемониться.
 – Ты… – Я не знал, как выразиться, чтобы не показаться бестактным. – Ты похож…
 – На великого жреца Пта. Да, я знаю. Так и должно быть. Мы с ним близнецы, я старше всего на несколько сердцебиений.
 – Братья… – Я понял, что это правда. Одинаковые лица, те же черты, то же чудовищно раздутое тело. Но если Некопта вынашивал зловещие планы, то Гетепамон, казалось, находился в мире с самим собой и жил счастливо, спокойно и почти радостно.
 Жрец улыбался. Но когда я подошел ближе, он внимательно вгляделся мне в лицо. Он вдруг встревожился, побледнел и смутился. Улыбка сползла с его лица.
 – Прошу, отвернись от солнца, чтобы я мог разглядеть тебя лучше. – Голос жреца слегка дрогнул.
 Я повернулся, тогда он подошел ко мне, глаза его округлились, а потом единственное слово вздохом сорвалось с задрожавших губ:
 – Осирис!

 42

 Гетепамон рухнул на колени, прижался лбом к плиткам пола:
 – Прости меня, о великий господин, за то, что я не узнал тебя сразу. Один только твой рост говорил об этом, но глаза уже отказывают мне, и я недостоин оставаться в твоем божественном обществе…
 Так он бормотал несколько минут, прежде чем мне удалось заставить его подняться и сесть. Гетепамон едва не потерял сознание: лицо его сделалось пепельным, руки тряслись.
 – Меня зовут Орион, я странник из далеких земель и служу наследнику престола. Я не знаю о человеке, которого зовут Осирис.
 – Осирис – это бог, – выдохнул Гетепамон, его короткопалые руки легли на вздымавшуюся грудь. – Я видел его изображение на древнем барельефе гробницы Хуфу. Там изображено твое лицо!
 Понемногу мне удалось успокоить его и заставить понять, что я человек, а не бог, явившийся, чтобы наказать его за несуществующие прегрешения. Страх постепенно оставил Гетепамона, а я утверждал, что в сходстве моем с Осирисом вижу божественное знамение и потому ему следует помочь мне. В ответ он пояснил, что Осирис – бог, который принимает облик человека, олицетворяя тем самым жизнь, смерть и обновление.
 – Осирис – самый первый царь всего человечества, – продолжал Гетепамон, – он поднял людей из варварства, обучил их сельскому хозяйству и дал им огонь.
 Я ощутил, как давние воспоминания всколыхнулись и отозвались во мне. Мне привиделась жалкая горстка людей, мужчин и женщин, сопротивлявшихся холоду ледникового периода; затем мозг выхватил из памяти группу охотников неолита, с трудом учившихся выращивать урожай. Да, я бывал там… И принес им огонь и злаки.
 – Рожденного землей и небом Осириса предательски умертвил Сетх, или, как его называли Тифон, гений зла, – говорил Гетепамон негромким голосом, словно бы в трансе. – Жена Осириса Асет, безмерно любившая мужа, помогла вернуть его к жизни.
 „Неужели я и здесь жил когда-то?“ Я не помнил этого, но такая возможность не исключалась.
 Заставляя себя казаться спокойным, я сказал Гетепамону:
 – Я служу богам своей далекой земли, быть может, и вы в Египте поклоняетесь им же, но под другими именами.
 Все еще опасаясь смотреть мне в глаза, жирный жрец прищурился:
 – Сила и власть богов превосходят людское разумение.
 – Воистину так, – согласился я, добавив про себя, что настанет день и я обрету их возможности… Или умру окончательно.
 Гетепамон открыл глаза и с глубоким вздохом проговорил:
 – Как же я могу тебе помочь, господин мой?
 Я взглянул в его темные глаза и увидел, что там отразились настоящий испуг и неподдельный трепет.
 Он не стал возражать мне, когда я утверждал, что я человек и смертен, но сам-то явно не сомневался в том, что его посетил бог Осирис. Что же, вполне возможно.
 – Я должен попасть внутрь великой пирамиды. Я ищу… – помедлил я. Незачем доводить человека до сердечного приступа. – Я ищу там собственную судьбу.
 – Да, – проговорил он, принимая подобное объяснение. – Пирамида действительно размещена в подлинном центре мироздания. В ней находится судьба любого из нас.
 – Когда же можно войти в пирамиду?
 Он закусил нижнюю губу на мгновение… Его сходство с Некопта все еще внушало мне неясное беспокойство.
 – Чтобы войти в великую пирамиду, необходимо совершить обряд, к ней приходят в процессии, вознося молитвы и совершая жертвоприношения. На подготовку потребуются дни и даже недели.
 – Есть ли способ попасть внутрь, избежав подобных церемоний?
 Он медленно кивнул:
 – Есть, если тебе угодно.
 – Я действительно желаю этого.
 Соглашаясь, Гетепамон склонил голову.
 – Нам придется подождать до захода солнца, – ответил он.
 Весь день мы провели, пытаясь добиться взаимного доверия. Наконец я перестал опасаться, что сижу перед Некопта, а Гетепамон стал держаться свободнее в присутствии переодетого бога. Он показал мне просторный храм Амона, где огромные колонны в зале высотой превосходили самые высокие из виденных мной, а на камнях стен были выбиты картины, изображавшие сотворение мира и потоп, встречи богов и людей. Убедиться в том, что передо мной близнец Некопта, а не он сам, помогла дурацкая привычка жреца – все время жевать небольшие темные орешки, от которых на зубах его постоянно оставалась шелуха. Он держал орехи в небольшом мешочке, привязанном к поясу, перетягивавшему объемистое чрево; жрец периодически запускал в этот мешочек руки.
 При всех недостатках, Некопта не имел подобной скверной привычки.
 От Гетепамона я узнал историю Осириса и его возлюбленной жены и сестры Асет, которую ахейцы называли Исидой. Осирис спустился в потусторонний мир и вернулся с Асет. Безумная любовь! И теперь египтяне усматривали явление воли Осириса в заходе солнца по прошествии дня и в смене времен года: за смертью неизбежно наступала новая жизнь.
 Я умирал множество раз, и каждый раз лишь для того, чтобы вновь возродиться. Неужели я смогу вернуть жизнь Афине? Легенда умалчивала о ее смерти.
 – Перед тобой лишь лики, а не портреты богов, – сообщил Гетепамон, пока мы разглядывали колоссальный каменный барельеф, вырезанный в стене главного храма. Голос его отдавался эхом в огромном тенистом зале. – Ты видишь образы, а не истинные черты.
 Я кивал, разглядывая невозмутимые лица богов, а рядом с ними маленькие изображения давно усопших царей.
 Жрец наклонился ко мне, так что я ощутил, как пахнуло орехами, и шепнул конфиденциально:
 – Некоторые лики богов на самом деле списаны с лиц царей. Сегодня мы считаем это богохульством, но в прежние времена люди верили, что цари и являются богами.
 – Так, значит, теперь люди так не думают? – спросил я.
 Он затряс многочисленными подбородками:
 – Царь является представителем бога на земле, посредником между богами и людьми. Он становится богом, когда умирает и уходит в следующий мир.
 – Почему твой брат хочет, чтобы ты ему покорился? – спросил я вдруг резко, без предисловий.
 – Мой брат… Что ты сказал?
 Достав из-за пояса кольцо с сердоликом, данное мне Некопта, я показал его жрецу:
 – Он велел мне доставить в столицу. Сомневаюсь, чтобы он просто соскучился по тебе.
 Лицо Гетепамона побледнело. Голос его надломился:
 – Он… приказал тебе…
 Я добавил:
 – Он твердит царю, что ты пытаешься возродить ересь Эхнатона.
 Мне показалось, что жрец вот-вот рухнет бесформенной грудой жира прямо на каменный пол храма.
 – Но это же неправда! Я предан Амону и всем богам!
 – Некопта видит в тебе угрозу, – заметил я.
 – Он хочет сделать культ Пта главным; тогда он станет самым могущественным человеком во всем царстве.
 – Да, видимо, так. – Я ничего не сказал ему о царевиче Арамсете.
 – Он всегда плохо относился ко мне, – расстроенно пробормотал Гетепамон. – Однако никогда бы не подумал, что он ненавидит меня настолько, чтобы желать… отделаться от меня. Он очень жесток. Когда мы были маленькими, он наслаждался, причиняя боль остальным.
 – Он управляет царем.
 Гетепамон стиснул свои пухлые руки.
 – Тогда я обречен. Я не могу рассчитывать на его милосердие. – Он оглядел огромный пустой храм, словно надеясь добиться помощи от каменных изображений богов. – Все жрецы Амона погибнут от его меча. Он не позволит ни одному из нас бросить вызов Пта и себе самому.
 Жрец не просто растерялся, он паниковал. Видно было, что Гетепамон – не честолюбив и не лишен совести. Я не знал, как он сделался жрецом Амона, однако нетрудно было сообразить, что мой новый знакомый не обладал политической властью и не имел стремления к ней.
 Наконец я понял, что могу доверять этому человеку, столь похожему на моего врага. И поэтому успокоил его, сообщив, что теперь Арамсет возвращается в столицу во главе войска, снедаемый страстным желанием защитить своего отца и укрепить свое положение в качестве наследника престола.
 – Он так молод, – вздохнул Гетепамон.
 – Наследники престола мужают быстро, – сказал я. – Иначе им не позволят вырасти.
 Мы оставили огромный храм и поднялись по длинной каменной лестнице. Гетепамон пыхтел и потел, наконец мы поднялись на крышу здания. Из-под колыхавшегося тента виднелся город Менефер, а за Нилом высилась великая пирамида Хуфу, блистая белизной… Она четко вырисовывалась на фоне далеких гранитных утесов.
 Слуги принесли нам кресла и стол, затем артишоки и нарезанные баклажаны, холодное вино, фиги, финики, дыни – все на серебре. Я вдруг осознал, что на самом деле мы ни мгновение не оставались с глазу на глаз, за нами все время следили – во время пути по храму. Впрочем, я полагал, что никто не осмелится приблизиться настолько, чтобы подслушать наш разговор.
 Я с удивлением обнаружил, что Гетепамон ел немного, вернее, почти ничего: пожевал несколько листочков артишока, взял фигу или две.
 Нельзя набрать такой вес, питаясь одними орешками, которые он носит с собой. Значит, подобно многим толстякам, он старается есть в одиночестве.
 Мы проследили, как село солнце, и я подумал об их Осирисе, который, подобно мне, умер и вернулся. Наконец, когда последние лучи заката растаяли на западных утесах и блестящая вершина великой пирамиды потускнела, Гетепамон тяжело поднялся из кресла.
 – Пора, – объявил он.
 Я почувствовал, как внутри у меня все дрогнуло.
 – Я готов.
 Мы направились вниз по лестнице через просторный темный зал главного храма, который освещался лишь несколькими лампами, свисавшими с консолей гигантских каменных колонн. Гетепамон направился к колоссальной статуе какого-то бога, голова которого находилась в тени, и провел своим пухлым пальцем по шву между двумя массивными камнями в стене позади нее.
 Огромная плита бесшумно повернулась, и мы молча ступили в открывшийся за ней проход. На столе возле входа тускло горела масляная лампа. Гетепамон взял ее в руку, и камень скользнул на место.
 Я последовал за жирным жрецом по сужавшимся коридорам, которые освещал лишь мерцавший огонек лампы.
 – Будь осторожен, – шепотом предупредил он. – Держись справа, прижимайся к стене, а то попадешь в ловушку.
 Я следовал его наставлениям. Мы прошли дальше, теперь пришлось держаться уже левой стороны. Потом спустились по длинной-длинной, казавшейся бесконечной лестнице. Я едва мог различить ступени в полутьме, они казались стертыми, хотя и были густо покрыты пылью. Пространство по сторонам лестницы все сжималось: спускаясь, я то и дело задевал стены плечами. Потолок нависал настолько низко, что мне приходилось пригибаться.
 Гетепамон остановился, и я едва не наткнулся на него.
 – Здесь начинаются испытания. Мы должны перепрыгнуть через следующую ступеньку, потом обязательно ступить на четвертую за ней, затем пройти еще по четырем. Наконец надо перепрыгнуть еще одну – после этих четырех. Ты понял?
 – А если я ошибусь?
 Он глубоко вздохнул:
 – В лучшем случае весь проход лестницы заполнится песком. Возможно, существуют и другие наказания за оплошность, но я о них не знаю, ведь в старину строители предпринимали различные меры предосторожности и ревностно относились к делу.
 Я постарался исполнить его указания, ступая туда, куда он велел; мы добрались до конца лестницы и продолжали путь по чуть более широкому коридору.
 Я почувствовал облегчение: худшее уже закончилось. Новых предупреждений о ловушках со стороны жреца не последовало.
 Мы остановились, Гетепамон толкнул дверь. Она заскрипела, медленно открылась, и мы вошли внутрь помещения.
 Вдруг отовсюду ударил яркий свет, причинявший боль глазам, которые я поспешно прикрыл рукой, ожидая вот-вот услышать насмешливый хохот Золотого бога.
 И тут я ощутил прикосновение руки Гетепамона:
 – Не бойся, Орион, ты в зале Зеркал. Это из-за них мы вынуждены были ждать заката.
 Я опустил руку и, осмотревшись, увидел, что мы находимся внутри комнаты, полной зеркал. Они располагались на стенах, на потолке, на полу… Словом, везде. Зеркала не были плоскими; напротив, они отражали свет под разными углами и располагались повсюду, кроме узкой дорожки, зигзагом протянувшейся через пол. Свет, ослепивший меня, являлся всего лишь отражением лампы Гетепамона от сотни полированных граней.
 Указывая вверх, жирный жрец произнес:
 – Там над нами имеется призма, фокусирующая свет солнца. Днем в этом зале погибнет любой, кто осмелится войти.
 Все еще щурясь, я проследовал за ним по полированной скользкой дорожке до другой скрипучей двери, которая вела в длинный узкий коридор.
 – А что дальше? – буркнул я.
 Он облегченно вздохнул:
 – Ну, самое худшее – позади. Теперь придется подняться по короткой лестнице, и мы окажемся под самой пирамидой в храме Амона. Оттуда нам надлежит подняться в погребальную камеру самого царя, и на этом пути уже нет никаких ловушек.
 Я обрадовался, услышав его слова.
 Крошечный храм был глубоко укрыт под землей, места в нем едва хватало для алтарного стола и немногочисленных ламп. Три стены были грубо вытесаны из камня, четвертую покрывали небольшие барельефы. Потолок казался единым чудовищно огромным обтесанным блоком. Я ощущал, как жуткий вес пирамиды давит, душит, нагнетает ужас… Подобно руке гиганта выжимает воздух из легких. Затененная арка укрывала начало лестницы, едва ли не вертикально поднимавшейся к погребальной камере царя Хуфу.
 Не говоря ни слова, Гетепамон поднял лампу над головой и повернулся к стене, где были вырезаны фигуры.
 Указывая свободной рукой на одну из них, он шепнул:
 – Осирис.
 Это был я. А возле меня стояла моя Афина.
 – Асет, – едва слышно выдохнул я.
 Он кивнул. Итак, действительно мы с ней обитали в этой земле тысячу или более того лет назад. А теперь она вновь находилась здесь и ожидала, что я верну ее к жизни. Я чувствовал, что она рядом. Эта мысль заставила быстрее забиться мое сердце.
 – Я останусь здесь, Орион, ты сам поднимешься в гробницу Хуфу, – произнес Гетепамон.
 Должно быть, я бросил в его сторону свирепый вопросительный взгляд.
 – Я не смогу преодолеть этот крутой подъем, Орион, – поспешно извинился он. – Заверяю тебя: здесь нет больше опасностей и можно не беспокоиться относительно ловушек.
 – А сам ты бывал в погребальной камере царя? – спросил я.
 – Да-да, конечно, каждый год. – Он догадался, каким будет мой следующий вопрос. – Процессия входит в пирамиду снаружи, тем путем подняться к гробнице куда легче, чем через шахту, которую тебе сейчас придется пройти. Но даже и там, – он улыбнулся, – меня несут восемь очень сильных рабов.
 Я закивал, понимая причины.
 – Я подожду тебя здесь и вознесу молитву Амону за благополучие царевича Арамсета и твою удачу.
 Я поблагодарил его и, засветив одну из алтарных ламп, начал подниматься по извивавшейся лестнице.
 Должно быть, прошел час или более того. Впрочем, я потерял всякое представление о времени, пока двигался вверх по крутым ступеням, – некоторые представляли собой всего лишь небольшие выступы в природном камне.
 Лампа моя лишь слегка рассеивала мглу, и наконец мне стало казаться, что я никуда не иду, а просто прилип к вертикально бегущей дорожке и с трудом поднимаюсь, поднимаюсь и поднимаюсь. Меня словно лишили всех ощущений: я не слышал ничего, кроме собственного дыхания и шороха своих сапог, касавшихся древних камней; я ничего не видел, лишь пыльные стены, освещенные тусклым светом моей лампы. Мир снаружи пирамиды мог рассыпаться в прах, или окутаться льдом, или превратиться в пепел, но я бы так и не узнал об этом. Однако я поднимался и наконец одолел подъем. Я вылез из отверстия в полу и обнаружил, что попал в большой зал, где на огромном камне стоял великолепный саркофаг, по меньшей мере десяти футов длиной, сделанный из прекрасного резного кипариса, обложенного слоновой костью, золотом, ляпис-лазурью, бирюзой и бог знает чем еще. Камеру заполняли великолепные приношения: чаши с зерном и вазы, наполненные – я даже не сомневался в этом – тонкими винами и чистой водой. Возможно, их обновляли каждый год, во время совершения обрядов, о которых говорил мне Гетепамон. Письменные принадлежности и оружие были аккуратно сложены у стены; вверх, к другим помещениям вела еще одна лестница. Здесь или поблизости хранилось все, что могло потребоваться царю в будущей жизни. Не было лишь Золотого бога.

 43

 Я стоял перед ослепительным саркофагом Хуфу, окруженный предметами тончайшей работы, на которую только способны человеческие руки, и сжимал кулаки в бессильном гневе. Его здесь не было! Он солгал мне!
 В искусно выстроенной погребальной камере не было ни Золотого бога, ни тела Афины. Мне хотелось закричать… Разбить все, что сияло предо мной, распахнуть саркофаг мертвого царя, обрушить всю пирамиду, по камню разобрать ее.
 Но я просто стоял на месте, онемев от изумления, обманутый и униженный. Правда, мозг мой лихорадочно работал. Золотой бог сделал из этой пирамиды свою крепость, закрыл ее такими защитными полями, сквозь которые не могли проникнуть даже творцы. Лишь обычный смертный во плоти мог попасть в эти глубины по проходам пирамиды. Перенестись духом за пределы ее нельзя: энергетические заслоны не позволят.
 Итак, почему же Золотой бог защищал свою пирамиду? Быть может, эта комната в действительности лишь некая прихожая, ведущая в его истинное убежище? Он защищает пирамиду, потому что в ней находится ключ к его подлинной обители. Следует поискать какой-то признак… Возможно, устройство, с помощью которого он совершает перемещения.
 Теперь я знал, что творцы – не боги. Они не переносились в пространстве, совершая при этом мистические чудеса, они не генерировали энергию своей божественной волей. Напротив – они прибегали к машинам и хитроумным устройствам, делавшим их богоподобными в своей мощи, но вся их сила основывалась на человеческих руках и разуме, истоки ее рукотворны, подобно оружию и украшениям, спрятанным в этой гробнице.
 Я подумал, что если Золотой бог упрятал ключ к своему тайному убежищу в этой титанической груде камней, значит, он излучает какую-то энергию. Сумею ли я ощутить ее?
 Я закрыл глаза и попытался отключить сознание. Предельным, выворачивающим наизнанку усилием воли я отключил все мешавшие мне сейчас чувства, сделался слеп и глух и погрузился в полное одиночество среди пустой вселенной.
 Как долго я пробыл в таком состоянии, не знаю. Наконец крошечный ручеек ощущений просочился в мое сознание… Отблеск, теплое пятнышко… Дальнее жужжание, подобное шуму слабого электромотора.
 Очень медленно я открыл глаза и восстановил все прочие чувства, стараясь не потерять связь с потоком энергии, которую обнаружил.
 Подобно лунатику, я направился к резной панели в стенке гробницы. Она открылась, когда я нажал на какой-то выступ, за ней оказался новый проход – узкая лестница вилась вверх. Я поспешил туда, минуя новые комнаты, по новым темным коридорам. Я шел, притягиваемый слабым импульсом энергии.
 Наконец я обнаружил то, что искал, – низкую камеру, возле самой верхушки пирамиды; настолько низкую и тесную, что мне пришлось согнуться, чтобы войти. Подняв руку, я прикоснулся к гладкому металлу, теплому и вибрировавшему от потока энергии. Электронный венец пирамиды… Великолепный проводник электричества и прочих форм энергии. Здесь, в середине крошечной комнатки, занимая почти все ее пространство, находился купол из черного тусклого металла, по форме напоминавший яйцо неведомой гигантской роботоптицы. Оно жужжало. Я приложил руку к гладкой теплой поверхности и ощутил тепло. Но когда я попытался убрать руку, она словно прилипла, как если бы я прикоснулся к еще не совсем подсохшей краске.
 Я оставил свои попытки и надавил на купол – поверхность его слегка подавалась. Я нажал сильнее; моя рука, провалившись, утонула под его поверхностью. Мгновенно я ощутил холод, это было почти болезненно.
 Но не мог оторвать руку. Изнутри купола что-то притягивало меня, вовлекало в свои криогенные глубины. Закричав, я выронил лампу, меня засасывал смертельный холод.
 Я снова ощутил холодное дыхание смерти, несущее муку каждой клетке, каждому нерву тела. Я падал и падал в абсолютную тьму, и тело мое замерзало, угасавшие искорки жизни поглощались болью и тьмой. Последними чувствами, которые я испытал, были любовь и ненависть: любовь к моей мертвой Афине и ненависть к Золотому богу, вновь победившему меня.
 Когда же я вновь открыл глаза, оказалось, что я лежу на мягкой траве. Пригревало солнце, дул приятный ветерок. Или же это просто дыхание вырвалось из моих легких?
 Я сел. От пережитого волнения сердце громыхало в груди. Я огляделся: вокруг была отнюдь не Земля. На ярко-оранжевом небе сияли два солнца: одно – огромное – занимало почти половину неба, другое же крошечным ярким алмазом просвечивало сквозь оранжевую громаду своего огромного брата.
 Я сидел на траве густого пурпурного цвета, переходившего в черный… Цвета запекшейся крови. Растительность, пористая и мягкая, скорее напоминала плесень или живую плоть, чем настоящую траву на настоящей почве. Вдали виднелись холмы, странные деревья, а за ними ручей.
 – Вот мы и встретились снова, Орион.
 Я обернулся и увидел рядом Золотого бога. Поднявшись на ноги, я сказал:
 – Или ты решил, что сумеешь спрятаться?
 – Конечно же нет. Ты – мой Охотник. Я сам наделил тебя этими инстинктами.
 В свободной рубашке золотого цвета, с длинными рукавами и в темных обтягивающих брюках, обутый в высокие сапоги, теперь он казался куда более спокойным, чем когда-либо прежде. Золотой бог уверенно улыбался, а его густые золотые волосы трепал ветер. Но, заглянув в его карие глаза, я заметил странные огоньки, выдававшие волнение и тревогу, которые он с трудом сдерживал.
 – Я передал Елену египтянам. Я обрушил стены Иерихона, как ты сказал. Ахейские царьки отброшены – новые враги вторглись в их земли: они поплатились за покорение Трои.
 Глаза его блеснули.
 – Один ты не поплатился.
 – Я сделал то, что ты приказал, а теперь пора и тебе выполнить свою часть сделки.
 – Бог не совершает сделок, Орион. Бог повелевает!
 – Ты такой же бог, как я, – огрызнулся я. – Просто у тебя лучше приборы, вот и вся разница.
 – Я обладаю высшим знанием, тварь. Не принимай инструмент за его создателя… Или за его познания.
 – Возможно, ты прав, – ответил я.
 – Возможно? – Он надменно улыбнулся. – Орион, ты хотя бы представляешь, где находишься? Нет, конечно же. Можешь ли ты представить себе, на что направлены мои планы? Ну куда тебе!
 – Мне это не интересно…
 – Интересуешься ты ими или нет, – сказал он, и глаза его посветлели, – я осуществлю свои планы, невзирая на твой дурацкий гнев и обиды… Наперекор прочим творцам.
 – Они пытаются найти тебя, – произнес я.
 – Да, конечно же, я знаю об этом. Они просили тебя помочь, не так ли?
 – Я не стал помогать.
 – Неужели? – Он вдруг подозрительно, с опаской, едва ли не с гневом, посмотрел на меня.
 – Я верно служил тебе. Поэтому сейчас ты оживишь Афину.
 – Да, ты служил мне верно, я знаю.
 – Я сделал то, о чем ты просил, – настаивал я.
 – Я тебя просил? Я никогда не прошу, Орион. Я приказал тебе выполнить мое желание. Пока остальные болтают, раздумывают и сомневаются, я действую. – Дыхание его участилось, в глазах засветился огонек безумия. – Они не заслуживают права на жизнь, Орион. Один я знаю, что делать, как защитить континуум от врагов. Они не понимают этого и на самом деле служат врагам. Глупцы, дураки… Они помогают врагам. А потому заслуживают смерти… Полного и окончательного истребления.
 Я безмолвствовал и только наблюдал за тем, как он изливал свою ярость.
 – Лишь я достоин существования! Создания мои будут служить мне, и только мне. А прочие творцы погибнут, они не заслуживают иного. Я воцарюсь на не доступной никому высоте в одиночестве – превыше всех и навсегда!
 Я устал от его болтовни.
 – Аполлон или как там тебя еще, пора оживлять Афину…
 Он заморгал, глядя на меня, и уже более привычным голосом произнес:
 – Ее зовут Аня.
 – Аня… – повторил я и вспомнил: – Аня!
 – Но она мертва, мертва. Никакого оживления не будет.
 – Но ты говорил…
 – Не важно, что я говорил, – она мертва.
 Руки мои задергались. Он смотрел на меня в упор, и я чувствовал, как силы, ему подвластные, обволакивают меня, поглощают, замораживают, останавливают… Впрочем, он решил не трогать мой разум. С криком, сотрясшим небеса, я вырвался из-под власти его гипнотического влияния и прыгнул, стремясь вцепиться в его горло. Глаза Золотого бога расширились, и он начал поднимать руки, чтобы защититься, но движения его были слишком медленны. Схватив его за глотку, я навалился на него всем телом и сбил на кроваво-красную траву.
 – Это ты вселил в меня жажду крови и убийства, – взревел я, еще крепче стискивая его горло.
 Он в ужасе хрипел и слабо отбивался.
 – Если она мертва, не жить и тебе, – сказал я, сдавливая его глотку изо всех сил… Глаза Золотого бога выкатились, язык вывалился. – Ты задумал уничтожить остальных и править в одиночестве? Не выйдет – через минуту тебя не будет в живых!
 Но чьи-то могучие руки разорвали мою хватку и подняли меня на ноги. Я безуспешно сопротивлялся и наконец понял всю бессмысленность борьбы.
 – Хватит с него, Орион! – резко бросил Зевс.
 Я обернулся в ярости и гневе, жажда крови еще кипела во мне.
 Четверо творцов-мужчин крепко держали меня за руки. Другие его сородичи, среди которых были и женщины, стояли возле павшего Аполлона. Как всегда, их костюмы были безупречны.
 Зевс подождал, пока я не прекратил сопротивляться. Золотой бог лежал на пурпурной траве, кашляя и задыхаясь, подперев голову локтем, другой рукой он растирал горло.
 Я заметил пурпурные отпечатки моих пальцев на его коже и пожалел о том, что мне не позволили завершить начатое.
 – Мы просили тебя только разыскать его, а не убивать, – произнес Зевс со строгостью, смешанной с удовлетворением.
 – Я искал его ради себя, – отвечал я. – Но когда он отказался оживить Афину… Аню… я понял, что Аполлон заслуживает смерти.
 Качнув головой в мою сторону, Зевс продолжил:
 – Орион, никто не должен умирать насильственной смертью. В убийство вложена предельная ложь. Неужели ты не видишь, что он обезумел? Он болен.
 Новая волна ярости захлестнула меня.
 – Итак, вы намереваетесь помочь ему? Вы попытаетесь его исцелить?
 – Да, – сказал сухо Гермес. – В надлежащее время.
 Он склонился над поверженным Аполлоном и прикоснулся к нему металлическим стержнем, который извлек из кармана туники. Отпечатки пальцев на шее Золотого бога побледнели и исчезли. Дыхание его сделалось ровным.
 – Привести в порядок тело проще всего, – произнес Гермес, поднимаясь на ноги. – Куда сложнее вылечить разум, но и это мы сделаем.
 – Он же хотел убить вас… всех, – пробормотал я.
 Гера ответила:
 – Неужели поэтому мы должны его уничтожить? Лишь тварь рассуждает так, Орион.
 – Он убил Аню!
 – Нет, – сказал Золотой бог, медленно поднимаясь на ноги. – Ты сам убил ее, Орион. Полюбив тебя, она сделалась смертной и поэтому умерла.
 – Я любил ее!
 – И я! – закричал он. – Но она предпочла тебя! И потому заслужила смерть!
 Я попытался вырваться из державших меня рук, но творцов было слишком много и они были слишком сильны. И все же Аполлон опасливо посторонился, и между нами встал Зевс.
 – Орион! Бороться бессмысленно, – отрезал он.
 – Он говорил, что способен оживить ее.
 – Так говорило его безумие, – продолжил Зевс.
 – Нет, не безумие! – зло возразил Золотой бог. – Я могу оживить ее! Но не для него… Не для того, чтобы она опять отдалась этой… этой… твари.
 – Верни ее мне! – завопил я, напрасно стараясь вырваться из рук творцов, надежно удерживавших меня.
 Передо мной встала Гера, ее насмешливая улыбка исчезла, сменившись серьезной, почти сочувствующей.
 – Орион, ты хорошо служил нам, мы довольны. Но тебе следует смириться с тем, чего изменить невозможно. Ты должен выбросить из головы все мысли об Ане.
 Она протянула руку и коснулась моей щеки кончиками пальцев. Я ощутил, как гнев и желание мстить оставили меня. Мышцы расслабились, а ярость утихла.
 Я ответил Гере:
 – Скажи мне как. Для меня забыть ее – все равно что перестать дышать.
 – Я разделяю твою боль, – негромко сказала она. – Но то, что свершилось, нельзя изменить.
 – Нет, можно! – выкрикнул Аполлон и, хохоча, посмотрел на меня.
 Он сбросил с плеч руки Гермеса, попытавшегося остановить его. Коренастый и рыжеволосый творец, которого я звал Аресом, встал возле Золотого бога, готовый схватить его, если потребуется.
 – Я могу сделать это! – продолжал кричать Аполлон в бешенстве. – Я могу вернуть ее назад. Но не для тебя, Орион! Не для того, чтобы она обнимала тварь… червя… существо, которое я сотворил, чтобы оно служило мне!
 – Заберите его в город, – приказал Зевс. – Безумие его сильнее, чем я предполагал.
 – Это я безумец?! – вопил Золотой бог. – Кроме меня, здесь нет нормальных. Вы все безумны! Глупые, близорукие, безмозглые дураки! Неужели вы считаете, что способны без меня управлять континуумом и сохранить свои жалкие жизни? Безумие! Чистейшее безумие! Только я могу спасти вас. Лишь мне известно, как вытащить ваши драгоценные шеи из наброшенной на них удавки. А ты, Орион, никогда не увидишь Аню! Никогда!
 Убийственная ярость оставила меня. Я ощущал лишь пустоту и беспомощность.
 Гермес отвел Золотого бога в сторону, мускулистый Арес последовал за ними. Зевс и остальные начали исчезать, расплываясь в свете звезд, подобно миражу в пустыне. Я оставался один в странном мире и смотрел, как они медленно растворяются в воздухе. Но прежде чем полностью исчезнуть, Аполлон повернулся и крикнул мне через плечо:
 – Смотри, Орион. Они бросили тебя, как дети – надоевшую игрушку. Никто не вернет ее! Это могли сделать лишь мы с тобой, но я не стану стараться ради тебя, а ты сам не сумеешь! – Он взвыл, хохоча, и пропал вместе с остальными.

 44

 Смысл слов Золотого я понял не сразу. „Никто не вернет ее! Только мы с тобой могли это сделать, но я не стану стараться ради тебя, а ты сам не сумеешь“.
 Итак, я могу вернуть Аню к жизни – вот что на самом деле сказал Золотой бог. Или же он просто хотел подразнить меня, нанести последний жестокий удар, чтобы навеки разделаться со мной? Я затряс головой.
 „Аполлон обезумел, – сказал я себе. – Разве можно верить ему?“ И все же я не мог выбросить его слова из головы.
 Оглядев чуждый, непривычный ландшафт, я понял, что если у меня и есть шансы оживить Аню, то для этого следует сначала возвратиться на Землю. Я закрыл глаза и попробовал сосредоточиться, чтобы переместиться в нужное мне место. Впрочем, я как будто расслышал прозвучавший в отдалении хохот Золотого бога. И едва различимый голос Зевса:
 – Да, ты можешь вернуться, Орион. Ты хорошо служил нам.
 Я ощутил жуткий холод, жгучий мороз мечом пронзил меня. А когда я открыл глаза, то оказался внутри великой пирамиды в усыпальнице Хуфу.
 Совершенно измученный, я припал к выложенному золотом саркофагу. Я устал… Не только телом, но и разумом. Периодически оступаясь, я с трудом спустился по спиральной каменной лестнице в подземную камеру, где меня ожидал Гетепамон.
 Жирный жрец преклонил колени перед алтарем Амона. Он зажег лампы в крошечной комнатке, ароматы благовония наполнили ее, сам же он бормотал молитву на языке, уже забытом в Египте:
 – О безопасности незнакомца Ориона, о Амон, молюсь я тебе, самый могучий из богов… Защити того, кто так похож на твоего возлюбленного Осириса…
 – Я вернулся, – устало сказал я, прислоняясь к каменной стене.
 Гетепамон обернулся так быстро, что оступился и упал на четвереньки. Наконец он с трудом поднялся на ноги:
 – Так быстро? Ты отсутствовал вряд ли более часа.
 Я улыбнулся:
 – Боги умеют торопить время, когда хотят.
 – И ты выполнил свою миссию? – пылко спросил он. – Ты нашел свою судьбу?
 – Не совсем, – отвечал я. – Но мы можем отправляться.
 – Пойдем.
 Я взглянул на статую Амона, высившуюся над алтарем. И впервые заметил, насколько она напоминает творца, которого я называл Зевсом. Вот только бороды у Амона не было.
 Несколько дней мы плыли по Нилу. Гетепамон тоже отправился в столицу. Там меня ожидал царевич Арамсет. Видимо, и Менелай с Еленой тоже там, супруги должны были встретиться до моего возвращения.
 „Что ж, – решил я, – во всяком случае, она будет жить в комфорте и, быть может, в Египте сумеет научить мужа основам культуры, чтобы сделать свою жизнь более терпимой“.
 Ожидал нас и Некопта. Я не знал, как поступит с ним Арамсет. Главный советник царя не откажется добровольно от власти, а царевич еще так молод и не имеет опыта в ведении опасных дворцовых интриг.
 Я обрадовался, что Лукка возглавляет его личную охрану.
 Но все эти мысли лишь частично занимали меня, пока мы плыли по реке среди сновавших туда-сюда суденышек. Я смотрел, как сменяют друг друга города и поселки, сельские дома и сады, где работали обнаженные рабы. Смотрел и ничего не видел… все мои помыслы были устремлены только к Ане и коварным словам Золотого бога, заронившим в мое сердце надежду.
 Неужели я могу оживить ее собственной силой? Но тогда как я узнаю то, о чем не ведает никто из творцов?
 Или они все-таки что-то знают? Я ощущал, как ледяной гнев стискивает меня стальными клешнями. Неужели они обманывали меня… Гера, Зевс и все остальные? Или Аня пала жертвой в борьбе за власть, проиграла в схватке со своими сородичами? Пусть они и утверждают, что не убивают друг друга, но ведь Золотой бог сделал так, чтобы Аня погибла, и, быть может, никто из них просто не хочет вернуть ее?
 Как-то ночью я попытался вступить в контакт с творцами, дотянуться мыслью до золотистого города с его куполами и башнями, пребывающего где-то в далеком будущем, но мне не ответили. Я лежал на своей узкой койке и не видел ничего, кроме бликов, отбрасываемых волнами на низкий деревянный потолок; слышал лишь жужжание насекомых и далекие негромкие голоса, распевавшие песни на берегах реки.
 Приняли нас в Уасете совсем не так, как прежде, когда мы прибыли туда с Еленой и Неферту. Сам царевич встречал нас с почетной стражей, шины в ослепительных панцирях выстроились по сторонам каменного причала. Тысячи людей стояли у берега, чтобы посмотреть на юного царевича Арамсета, ослеплявшего великолепием, в юбке с пурпурной каймой и золотой пекторали. [11] 
 Я увидел Лукку и его людей, теперь уже в египетских доспехах гордо стоявших в первых рядах возле царевича. Некопта, как и других жрецов из его храма, не было.
 Нас приняли по-царски, под громогласные вопли толпы Арамсет подошел ко мне и приветствовал, возложив мне ладони на плечи.
 – А где госпожа Елена? – спросил я царевича под шум приветствий.
 Ухмыльнувшись, он крикнул мне на ухо:
 – После радостной встречи она не разлучается с мужем и уже позволяет Менелаю ухаживать за ней на египетский манер: приносить ей дары и цветы, а вечерами воспевать под окнами ее красоту.
 – Они еще не спят вместе?
 – Нет еще. – Он усмехнулся. – Она хочет сначала хотя бы чуть-чуть приобщить его к культуре… Должен признать, царь просто рвется учиться, так ему хочется вновь возлечь с ней.
 Я улыбнулся про себя. Елена легко воспитает Менелая доступными ей средствами. И все же мне было жаль ее утратить – я чувствовал это куда более остро, чем предполагал.
 Арамсет приветствовал Гетепамона с царственной торжественностью, а потом мы вместе отправились к повозкам, запряженным четверками отборных белых лошадей. Царский поезд неторопливо двинулся по улицам столицы: царевич позволял толпам насладиться созерцанием своей особы.
 „Да, – подумал я, – он молод, но уже знает толк в политике“. За свою короткую жизнь царевич успел разобраться в механике власти. Я ликовал.
 Когда мы добрались до дворца, Неферту уже встречал нас у лестницы перед главным входом. Я был рад тому, что старик жив и здоров, несмотря на все козни Некопта.
 Все сошли с колесниц, и Арамсет подошел ко мне:
 – Придется выказать особый почет верховному жрецу Амона; он куда более важная фигура, чем просто друг, Орион.
 – Я понимаю.
 – Через три дня состоится величественная церемония, которая скрепит союз между ахейцами и царством Обеих Земель. Распоряжается всем отец, но Некопта позволено находиться возле него.
 – Что случилось?
 – Потом, – проговорил царевич, улыбаясь со всем очарованием, свойственным молодости. – Мне нужно многое сказать тебе, но отложим пока все разговоры.
 И он направился к Гетепамону, я же буквально взлетел по ступенькам, обращаясь с приветствиями к Неферту, ибо в первую очередь я хотел узнать от него о Елене.
 Весь день до самого вечера Неферту рассказывал обо всем, что случилось за время моего отсутствия. Вести о нашем удивительном успехе в дельте, конечно, сразу же передали Некопта с помощью солнечного телеграфа. Поначалу он впал в ярость, но потом стал изображать перед царем, что крайне доволен. Он даже не пытался подступаться к Елене, понимая, что заложница обеспечивает союз с Менелаем.
 Наконец солнце бросило на город длинные тени. Мы сидели в покоях египтянина, я – на мягкой кушетке, покрытой крашеным шелком, Неферту – на деревянном табурете, перед ним открывался хороший обзор пейзажа, видимого с террасы.
 – Некопта сделался странно молчаливым и пассивным, – проговорил седоволосый чиновник. – Большую часть времени он проводил взаперти в собственных покоях.
 – Он не откажется от власти без сопротивления, – сказал я.
 – Полагаю, что внезапное явление принца Арамсета, неожиданно обретшего силу, с которой следует считаться, ошеломило жреца и спутало все его карты, – отвечал Неферту. – За это мы должны поблагодарить тебя, Орион.
 – Выходит, Некопта во всем винит меня?
 Он усмехнулся. Как всегда, Неферту не позволял себе лишнего.
 – А как госпожа Елена? – спросил я.
 Лицо Неферту приняло отсутствующее и безразличное выражение, подобающее чиновнику, который не хочет вмешиваться в то, что его не касается.
 – С ней все в порядке, – отвечал он.
 – А не хочет ли она встретиться со мной?
 Опустив глаза, он отвечал:
 – Она не говорила мне этого.
 – Передашь ей, что я ее хочу видеть?
 Казалось, поручение было ему неприятно.
 – Орион, она позволяет своему мужу вновь завоевать ее любовь… Прежнему мужу, которого ты сам послал к ней.
 Я встал с кушетки и направился к террасе. Он прав, я знал это. И все же мне хотелось увидеть Елену в последний раз.
 – Передай ей известие обо мне, – сказал я Неферту. – Скажи царице, что я желаю проститься с ней, как только закончится прием. Мне бы хотелось увидеть ее на прощание.
 Медленно поднявшись со своего кресла, старик отвечал ровным голосом:
 – Я сделаю, как ты сказал.
 Он отправился к Елене, я же остался на террасе. Тем временем вечернее небо из закатно-алого сделалось фиолетовым и, наконец, черным. По всему городу замигали лампы, и звезды, теснившиеся на чистом темном небе, казались их отражением.
 Слуга царевича явился с набором коробок и приглашением на обед.
 В коробках оказалась новая одежда: египетская длинная юбка из белого полотна, короткая кожаная юбка и жилет, похожий на тот, что я проносил столько месяцев. Я усмехнулся: великолепной работы облачение и к тому же расшитое серебром. К нему прилагался плащ цвета ночной синевы и сапоги – нежные, словно глаза голубки.
 Арамсет становился истинным дипломатом. Оставалось только гадать, что он думал, глядя на мои старые заплатанные одежды.
 Я хлопнул в ладоши, явился слуга и подготовил ванну. Наконец, вымывшись и умастившись благовониями, облаченный в новый жилет, юбку и плащ, но со старым привычным кинжалом на бедре, я отправился в покои Арамсета. Мы пообедали с царевичем наедине, впрочем, дверь в покои охраняли четверо хеттов из отряда Лукки. Слуги принесли нам подносы с едой, и царевич велел им испробовать все, прежде чем приступить к трапезе.
 – Опасаешься яда? – спросил я его.
 Он беспечно пожал плечами:
 – Я велел воинам окружить храм Пта и приказал им не выпускать оттуда верховного жреца. Там он и засел, обдумывая свои козни. Я предложил отцу, чтобы Некопта вместе со своим братом присутствовали на церемонии, которая состоится через три дня.
 – Интересная будет встреча, – произнес я.
 – Люди увидят, что жрецы обоих богов похожи, как две горошины из одного стручка, – улыбнулся Арамсет. – Это поможет им избавиться от излишнего доверия к затеям Некопта, пытающегося поставить Пта выше остальных богов.
 Я впился в кусок дыни и подумал, что Арамсет недурно справляется с дворцовыми интригами.
 – А как… твой отец? – спросил я.
 Юношеское лицо царевича затуманилось.
 – Отцу уже никогда не станет лучше. Некопта сделал все, чтобы болезнь его стала неизлечимой. Я могу лишь заботиться о нем и позволять народу верить, что он по-прежнему правит страной.
 Арамсет полностью контролировал ситуацию, больше мне здесь делать было нечего. Через три дня я попробую отыскать Аню, куда бы ни завели меня мои попытки. И все же сначала нужно проститься с Еленой.
 Явился слуга, припал к стопам царевича, распростершись на полированном полу и почти уткнувшись в него носом:
 – Государь, великий жрец Пта мертв, он пал от своей собственной руки.
 Арамсет вскочил на ноги и опрокинул за собой кресло:
 – Убить самого себя? Ах, трус!
 – Кто скажет царю? – спросил слуга.
 – Никто, – отрезал Арамсет. – Сначала я должен осмотреть место самоубийства. – И он направился к двери.
 Я последовал за ним, прихватив с собой охранников-хеттов. Одного из них я отослал к Лукке, чтобы тот привел остальных.
 Мы пересекли залитый звездным светом дворик и вошли в просторный храм Пта. Затем поднялись по лестнице вдоль коридора, к той же самой комнате, где Некопта впервые принимал меня. Он лежал на спине огромной горой жирной плоти, глубокий кровавый разрез пересекал складки жира на его горле. В мерцавшем свете настольной лампы мы увидели его раскрашенное лицо с пустыми глазами, уставившимися в темные деревянные балки потолка. Золотой медальон свесился на плечо жреца, и кровь уже запеклась на нем. В свете лампы поблескивали кольца на его жирных пальцах.
 Я поглядел на кольца.
 – Это не Некопта, – произнес я.
 – Что?
 – Погляди. – Я указал. – На трех пальцах нет колец. А пальцы Некопта настолько распухли, что никто не смог бы снять кольца, не отрезав фаланги.
 – Клянусь богами, – прошептал Арамсет. – Это его брат, но подстроено так, чтобы мы подумали иначе.
 – Некопта убил его, а сам теперь свободно передвигается но дворцу.
 – Отец мой!
 Царевич метнулся к двери. Стражи-хетты бросили на меня смятенный взгляд, но я приказал им следовать за Арамсетом. Он прав, его первая обязанность – защитить отца. Некопта, выдавая себя за своего брата-близнеца, мог пойти в любое место. Впрочем, едва ли он намеревался причинить царю вред, но все же Арамсет должен был отправиться к отцу.
 Я согнулся над мертвым телом бедного Гетепамона и через несколько мгновений вдруг понял, куда Некопта нанесет свой следующий удар. Я вскочил на ноги и бросился в покои Елены.

 45

 Я разгадал жестокий замысел великого жреца. Он стремился разрушить союз между ахейцами и египтянами, показать, что царевич Арамсет привел варваров в столицу и из-за своей глупости вовлек город в беду.
 „Кто знает, – думал я, спеша в покои Елены, – быть может, он сумеет заставить Менелая убить царевича?“
 А захватив Елену, он получит власть над Менелаем – это ясно. Но даже если жрец и не стремится избавиться от царевича, он может просто разъярить Менелая, и тот наделает дел во дворце. Тогда пропадет новообретенное влияние Арамсета на отца, а Некопта возвратится к власти и скажет: ну я же вам говорил.
 Миновав ошеломленную стражу, я бросился вперед, так как отлично помнил расположение комнат дворца; возле двери Елены охраны не оказалось, она была слегка приотворена. Я распахнул ее.
 На полу лежал Неферту, из спины его торчала усеянная драгоценностями рукоять кинжала. Я бросился к нему, еще живому, но жить ему оставалось недолго.
 – Я думал… Верховный жрец Амона…
 Глаза Неферту остекленели. Ярко-красная кровь текла изо рта.
 – Елена? – спросил я. – Куда он увел Елену?
 – В нижний мир, на встречу с Осирисом… – Неферту едва шептал. Я знал, как больно ему. Он старался вдохнуть, но легкие были полны крови, и дыхание не приносило ничего, кроме мук.
 У меня не было времени проявлять мягкость. Он умирал на моих руках.
 – Куда Некопта взял Елену?
 – Осирис… Осирис…
 Я встряхнул умирающего старика.
 – Взгляни на меня! – крикнул я. – Перед тобой Осирис.
 Глаза его расширились. Он потянулся к моему лицу слабеющей рукой:
 – Господин мой Осирис…
 – Куда лживый Некопта повел чужеземную царицу? – потребовал я ответа.
 – В твой храм… В Абту.
 Больше мне ничего и не нужно было знать. Я опустил седую голову Неферту на раскрашенные плитки пола.
 – Ты хорошо поступил, смертный, теперь покойся с миром.
 Он улыбнулся, вздохнул и навеки прекратил дышать. Итак, мой путь лежал в храм Осириса, в Абту.
 Я отправился к царевичу Арамсету и рассказал ему, что случилось.
 – Я не могу сейчас оставить дворец, Орион, – ответил он. – Повсюду могут оказаться лазутчики и убийцы, подосланные Некопта. Я должен оставаться здесь, возле отца.
 Я согласился:
 – Только скажи мне, где находится Абту, и предоставь средство туда добраться.
 Абту оказался в двух днях езды на колеснице к северу от столицы.
 – Я могу приказать, чтобы твоих лошадей меняли через каждые десять миль, – сказал царевич и предложил мне взять с собой Лукку и его воинов.
 – Нет, теперь они охраняют только тебя. Не лишай их этого. А мне хватит колесничего и подсменных лошадей.
 – Некопта будет в Абте не один, – предостерег меня Арамсет.
 – Да, – согласился я. – Там буду и я.
 И прежде чем встало солнце, я поднялся в военную колесницу, легкую и прочную, и встал возле загорелого египтянина. Тот щелкнул кнутом и погнал четырех могучих коней по царской дороге на север. При мне не было ничего, кроме железного меча, принадлежавшего Лукке; его на прощание подарил мне сам начальник хеттов. Да еще верный спутник – кинжал, который даже оставил след на моем правом бедре.
 Мы отчаянно мчались по дороге, вздымая клубы пыли. Кони грохотали по утоптанной земле, колесничий ворчал и пыхтел, едва сдерживая четверку.
 Мы останавливались на станциях царской почты только для того, чтобы поменять лошадей, чуть перекусить и хлебнуть освежающего вина. К утру следующего дня колесничий выдохся. Он едва сумел сойти с колесницы, когда мы остановились на половине пути. Я оставил его на станции, он все время умолял, чтобы я взял его с собой, говорил, что царевич запорет его до смерти, если узнает, что он бросил меня. Но я давно приглядывался к нему и теперь знал, как править лошадьми. Теперь я взял поводья в собственные руки. Однако усталость успела подкосить и мое тело.
 Впрочем, я постоянно глушил ее предупреждающие сигналы, добавляя кислорода в собственную кровь, и гнал не останавливаясь четверку свежих коней.
 Река осталась слева, я миновал множество лодок, спускавшихся вниз по течению Нила. Однако в интересах дела требовалось не медлить, и я прищелкнул кнутом, чтобы кони крепче налегли на упряжь. На повороте я оглянулся назад. Тоненький след пыли вился на дороге вдали у самого горизонта. Кто-то торопился за мной следом? Неужели царевич послал войско, чтобы помочь мне? Или это Менелай мчится, чтобы спасти жену? Тогда он поможет. А потом я вдруг подумал: что, если это кто-нибудь из прихвостней Некопта мчится ему на помощь?
 Уже садилось солнце, когда я вихрем промчался через деревушку, застроенную невысокими домами, распугав редких прохожих и детей, оказавшихся на главной дороге. Последняя миля пути пролегла среди изысканных садов, где рядами высились деревья и темнели восхитительные пруды. Храм Осириса вырастал впереди над отлогим откосом, опускавшимся к реке. У причала качалась на волнах единственная лодка.
 С полдюжины стражей в бронзовых панцирях стояли у главных ворот храма, когда я остановил лошадей и спрыгнул с колесницы.
 – Кто ты и что тебе здесь надо? – потребовал ответа предводитель.
 Я приготовился к драке, но легче и проще было бы избежать ее.
 – На колени, смертные! – рявкнул я громовым голосом. – Я Осирис, и это мой храм.
 Они посмотрели на меня и расхохотались. Я понял, что с ног до головы покрыт дорожной пылью и едва ли похож на светлого бога.
 – Врешь – ты один из тех иноземцев, которые, по словам моего господина Некопта, собираются осквернить священный храм, – сказал начальник охраны.
 Он извлек меч, остальные начали окружать меня:
 – Ты заслуживаешь смерти уже только за одно богохульство!
 Я глубоко вздохнул. Шестеро жилистых невысоких египтян, загорелых и темноглазых, защищенных панцирями, с коническими бронзовыми шлемами на головах, держали мечи наготове.
 – Осирис умирает каждый год, – произнес я, – и каждый день, когда садится солнце. Мне не впервой встречаться со смертью. Но ни разу не принимал я ее от рук смертных.
 И прежде чем он смог шевельнуться, я выхватил из его рук меч и, с силой размахнувшись, зашвырнул в реку. Бронзовый клинок блеснул в последних лучах заходившего солнца. Стражники проводили взглядами оружие. Но прежде чем они начали действовать, я швырнул предводителя на землю и простер руку к следующему воину… Тот упал, ударившись головой. Пока их предводитель пытался встать, ползая на четвереньках, я уже расправился со всеми.
 Указав на него пальцем, я вспомнил повелительные нотки, которые частенько звучали в голосе Золотого бога, когда он обращался ко мне:
 – Оставайтесь на коленях, смертные, когда вы находитесь перед лицом бога, и радуйтесь, что я пощадил ваши жизни.
 Все шестеро хлопнулись лбами в пыль, заметно дрожа:
 – Прости нас, о могучий Осирис…
 – Верно храните дом мой, и вы получите прощение, – ответил я. – Помните, что гневить богов – значит навлекать на себя страшную смерть.
 И я вошел в храм, на ходу вспоминая, может ли бог бежать.
 „Должно быть, может, но не перед смертными“, – решил я. Неплохая карьера для человека, сосланного в чужую эпоху без прав и памяти. Я восстал из праха, чтобы возводить на трон царей и уподобиться богам.
 Я вновь жаждал мести, но на этот раз я хотел отомстить не за себя, а за ни в чем не повинного толстяка жреца и честного старого чиновника, лишившихся жизни только потому, что они встали на пути Некопта. Обнажив меч, я отправился разыскивать верховного жреца Пта в храме Осириса.
 Готовый к схватке, я шагал дворами, освещенными только что поднявшейся луной, мимо колоннад и статуй богов.
 Мне попался ряд небольших комнат – святилищ различных божеств. В святилище Пта Некопта не оказалось. Я заглянул туда в первую очередь. А потом заметил небольшую дверцу. Я распахнул ее настежь. Там оказались все трое – перед алтарем Осириса, освещенные прикрепленными к стене фонарями, – Некопта, Менелай и Елена.
 Прежний царь Спарты стоял облаченный в бронзовый панцирь, сжимая правой рукой тяжелое копье. Елена в полупрозрачном одеянии серебристо-синего цвета замерла чуть поодаль.
 – Я же говорил тебе! – закричал Некопта. – Я же говорил! Он явился сюда ради этой женщины.
 Физиономия жреца была ненакрашена, и сходство его с братом казалось невероятным. Но Гетепамона я знал улыбчивым и добрым, а Некопта воплощал злобу и ненависть. Я заметил, что руки его лишились большинства перстней; кольца оставались лишь на трех пальцах, там, где чересчур глубоко вросли в плоть.
 – Да, – сказал я, обращаясь более к Менелаю, чем к Некопта. – Я искал эту женщину, чтобы отдать ее мужу.
 Елена гневно взглянула на меня, но промолчала.
 – Это ты увел ее, – буркнул Менелай.
 – Он спал с ней, – произнес Некопта. – Они дурачили тебя.
 Я ответил:
 – Ты сам прогнал ее, Менелай, оттолкнул своей грубостью. А теперь она решила вновь стать твоей женою, если только ты будешь любить ее и уважать.
 – И ты еще чего-то требуешь от меня? – закричал он, замахиваясь копьем.
 Я опустил меч в ножны и тихо сказал:
 – Менелай, мы с тобой уже бились.
 – Боги не всегда будут помогать тебе, Орион.
 Я быстро окинул взглядом барельефы на стенах храма. Конечно, там был изображен Осирис, а рядом с ним – Асет, моя Аня… Там же находились и все прочие боги и богини египетского пантеона.
 – Взгляни на мое подобие, Менелай, – указал я на Осириса. – И ты тоже, лживый жрец Пта. Уразумей наконец, кто воистину стоит перед тобой.
 Все трое посмотрели на барельеф, изображавший Осириса. Я увидел, как расширились глаза Менелая, как открылся его рот.
 – Я Осирис, – заявил я, ощущая, что говорю истинную правду. – Боги всегда помогут мне, потому что я один из них.
 Теперь уже Елена от изумления открыла рот. Менелай совсем выкатил глаза, только Некопта пытался спорить.
 – Это не так! – возопил он. – Ложь! Богов нет и никогда не было; все это ложь!
 Я улыбнулся, глядя в его искаженное злобой отвратительное лицо. Итак, в сердце Некопта нет веры ни во что, худшего циника и представить трудно.
 – Елена, – сказал я. – Менелай – твой муж, ты должна принадлежать ему, что бы ни произошло между нами.
 Кивнув, она ответила почтительно, но с легкой улыбкой:
 – Понимаю, Орион… Или мне подобает обращаться к тебе „господин мой Осирис“?
 Я усомнился в том, что она верит мне. Впрочем, не важно: она поняла, что я хотел сказать, и ничего не имела против. Больше мы не увидимся…
 Не ответив царице, я повернулся к ее мужу:
 – Ты, Менелай, сокрушил стены Трои, ты прошел полмира, разыскивая эту женщину; теперь она твоя, ты вернул ее своей доблестью. Защищай ее и храни. Забудь о прошлом.
 Менелай выпрямился в полный рост и почти по-мальчишески посмотрел на Елену.
 – Дураки! – плюнул Некопта. – Я прикажу всех вас перебить.
 – Твои воины не поднимут мечей на бога, жирный жрец, – сказал я ему. – Веришь ты в меня или нет, но они-то поверят.
 Он знал, что я собираюсь убить его. Когда я шагнул к нему, его крошечные поросячьи глазки забегали. И вдруг жирной рукой Некопта схватил Елену за шею. Узкий кинжал блеснул в его другой руке, и он поднес лезвие к лицу красавицы.
 – Она умрет, если вы меня не послушаетесь! – провизжал он.
 Он стоял слишком далеко от меня – я не успел бы дотянуться, если бы он решил перерезать ей горло, как своему брату-близнецу. Менелай застыл рядом, стискивая копье в правой руке.
 – Убей его! – приказал Некопта Менелаю. – Вонзи свое копье в сердце этого пса.
 – Я не могу убить бога.
 – Он бог не более, чем ты или я. Убей его, или она умрет.
 Менелай повернулся ко мне и поднял копье. Я стоял не шевелясь. В глазах ахейца мелькали смятение, страх, но только не ненависть или гнев. Ненависть излучало лицо Некопта, глаза его полыхали. Елена посмотрела на мужа, потом на меня.
 – Сделай то, что ты должен сделать, Менелай, – произнес я. – Спаси свою жену. Я умирал много раз, и еще одна смерть не пугает меня.
 Царь Спарты занес свое длинное копье над головой, а затем, резко развернувшись, вонзил острие в жирную шею жреца. Некопта вскрикнул сдавленным голосом, тело его содрогнулось, нож выпал из онемевших рук. Выпустив Елену, он вцепился в древко копья, будто надеясь его вырвать. Тело его изогнула судорога. Менелай выдернул копье из шеи Некопта, жирный жрец грудой плоти осел на каменный пол. Из огромного тела хлынула кровь.
 Бросив копье на пол, Менелай потянулся к Елене. Она припала к его груди с видимым удовлетворением.
 – Ты спас меня, – произнесла она. – Ты спас меня от этого злобного чудовища.
 Менелай улыбнулся, в мерцающем свете настенных ламп мне показалось, что он слегка раскраснелся.
 – Ты поступил правильно, – сказал я ему. – Этот шаг требовал мужества.
 С легкой застенчивостью он провел пальцем по темной бороде:
 – Я не новичок в битвах, мой господин. Много раз мне доводилось видеть, что бывает, когда копье вонзается в плоть.
 – Ты избавил Египет от великой беды. Возьми жену и возвращайся в столицу. Хорошо служи царевичу Арамсету, тяжесть власти ляжет теперь на его плечи. И однажды он действительно сделается царем.
 Обняв Елену за плечи, Менелай направился к выходу. Она обернулась, чтобы наконец попрощаться со мной, и вдруг закричала:
 – Орион, сзади!
 Я оглянулся и увидел залитого кровью Некопта. Поднявшись на ноги, пошатываясь, он держал в руках длинное копье Менелая. И, рванувшись из последних сил, он вонзил окровавленный наконечник мне в грудь, навалившись на древко всем телом.
 – Ты не… бог… – охнул он и, наконец упав лицом на каменный пол, умер.
 Внезапная боль затопила мой мозг, жестоко напомнив о всех прочих пережитых мной смертях и предсмертных муках. Я замер на месте, копье торчало из моей груди. Каждый нерв моего тела кричал от боли. Сердце мое пыталось качать кровь, но острая бронза разрубила его на части. Я упал на колени и увидел собственную кровь на полу. Елена и Менелай застыли, в ужасе не сводя с меня глаз.
 – Идите, – сказал я им.
 Я хотел приказать, но смог лишь слабо прошептать свое пожелание.
 Елена шагнула ко мне.
 – Ступай! – произнес я уже громче, но от усилия у меня закружилась голова. – Оставьте меня! Делайте, как я сказал!
 Менелай обнял за плечи свою царицу, и они исчезли в проеме двери… Их ждала ночная дорога в столицу… А потом жизнь, возможно лучшая, чем прежняя, быть может даже счастливая.
 Силы оставили меня, и я тяжело осел, опираясь на копье, которое не позволяло мне упасть… Тупой конец его уперся в отвратительный труп Некопта.
 „Итак, пришла моя последняя смерть“, – подумал я.
 – Если я не могу быть с тобой рядом в жизни, Аня, значит, присоединюсь к тебе в смерти, – громко произнес я и упал на спину, а черные тени смерти закружились, окутывая меня.

 46

 Я лежал на спине, ожидая конца, – теперь ни Золотой бог, ни кто-либо из его сородичей не станет оживлять меня. Как и Аню. Они были рады отделаться от нас обоих – я знал это.
 Волна гнева победила боль, раздиравшую мое тело. Я смирился с их победой над собой и над ней… с их победой над нами. Нежно заботясь о Золотом боге, они собирались вернуть ему разум, чтобы он, как и прежде, властвовал над человечеством, определяя его судьбу.
 Воспоминания о прочих жизнях и прочих смертях хлынули в мою душу. Я начал понимать, что они со мной сделали и – что более важно – как.
 Из последних сил я медленно протянул руку и схватился за копье, торчавшее у меня из груди. Обливаясь холодным потом, я отключил рецепторы клеток, просто кричавших от боли, и приказал своему телу забыть про муку, терзавшую его. А потом медленно и осторожно извлек копье из своего тела. Зазубрины на острие раздирали плоть, вызывали острую боль, но я уже ничего не чувствовал.
 Мир поплыл у меня перед глазами, стены храма, казалось, дрожали… барельефы на них шевелились и трепетали подобно живым созданиям в странном мнимом танце.
 Я приподнялся на локтях и стал следить за стенами, нашел на них свое собственное изображение рядом с Аней, она будто шевелилась и таяла на глазах.
 Тайна времени в том, что оно течет подобно океану, огромны его потоки и колоссальны приливы. Это лишь для людей время – река, подобная Нилу, текущая от истока до устья. Нет, время – обширное и прекрасное море, плещущее о множество берегов. И в разных жизнях своих я научился бороздить это море.
 Чтобы оказаться в другом времени, необходимо израсходовать силу. Но вселенная полна энергии, она пропитана лучистыми потоками, истекающими из бессчетного количества звезд. Творцы знали, как обращаться с этой энергией, и я вспомнил, как они это делали.
 Стены храма Осириса поблекли, но не исчезли. Барельефы медленно растаяли, и стены сделались гладкими и ровными, словно только что возведенными.
 Я поднялся на ноги. Рана в моей груди исчезла. Она осталась в другом времени, в тысячах лет от того момента, в который я переместился. За открытой дверью я увидел колоннаду, далее рос пышный сад, и плодовые деревья сгибали под тяжестью плодов ветви к земле, к цветам, открывавшим свои лепестки, приветствуя первые лучи утреннего солнца.
 Я оказался в небольшом и простом храме, почти ничем не украшенном.
 У одной стены стоял грубый каменный алтарь, на котором располагалась небольшая фигурка. Человек с головой неизвестного мне животного: более всего оно напоминало ящерицу.
 Ничто в моей душе не дрогнуло. Я увидел другую дверь с противоположной стороны, она вела в меньшее внутреннее святилище. Там было темно, но я вошел без колебаний. И в смутных очертаниях узнал ее – распростертую на алтаре в длинных серебряных одеждах. Я видел ее закрытые глаза, вытянутые по бокам руки, она не дышала, но я знал, что она не мертва. Аня ждала.
 Я запрокинул голову и увидел, что потолок, сделанный из деревянных брусьев, обшитых досками и обмазанных смолой, навис прямо над головой. Я протянул руку и убедился в том, что моя догадка верна, – конечно же, крыша над алтарем имела люк. Открыв его, я дал утреннему солнцу осветить лежавшую Аню.
 Расшитое серебром одеяние засияло мириадами крохотных звездочек. Краски постепенно возвратились на лицо моей любимой.
 Я шагнул к алтарю, наклонился и поцеловал ее в губы – уже теплые и живые. Руками она обвила мою шею, глубоко вздохнула и поцеловала меня. Глаза мои наполнились слезами… Мы долго молчали. Просто сидели рядом, прижавшись друг к другу; ни время, ни пространство – ничто не могло нас более разделить.
 – Я знала, что ты найдешь меня, – наконец произнесла Аня низким и мягким голосом, полным любви.
 – Меня убеждали, что тебя невозможно оживить… Что ты исчезла навеки.
 – А я была здесь. Ждала тебя.
 Я помог Ане встать. В глазах ее отражались глубины всех вселенных. Она улыбнулась той самой светлой улыбкой, которую я хорошо помнил по своим бесчисленным прошлым жизням. Но, держа ее в объятиях, я вспомнил о нашей общей смерти и содрогнулся.
 – Что с тобой, моя любовь? – спросила она. – Что случилось?
 – Золотой бог убил тебя…
 Лицо ее сделалось серьезным.
 – Он обезумел от ревности к тебе, Орион.
 – Его увели с собой другие творцы. Они пытаются излечить его безумие.
 Она вновь посмотрела на меня с уважением:
 – И ты помог им поймать его, не так ли?
 – Да.
 – Я так и думала. Они бы не справились с ним без тебя, и никто из них не сумел бы оживить меня.
 – Не понимаю, – отвечал я.
 Она прикоснулась к моей щеке своими мягкими чудными пальцами.
 – Тебе еще многому придется учиться, мой храбрый Орион, хотя ты и так уже знаешь больше, чем предполагаешь.
 Я решился задать ей еще один вопрос:
 – Ты теперь человек или… богиня?
 Аня рассмеялась:
 – Нет ни богов, ни богинь, Орион, ты сам знаешь. Просто мы обладаем большими познаниями, силами и способностями, чем люди, жившие до нас.
 „Да, вы намного сильнее“, – подумал я.
 Словно прочитав мои мысли, Аня произнесла:
 – Твои силы растут, Орион. Ты многое познал с тех пор, как Золотой впервые послал тебя охотиться за Ахриманом. Ты становишься одним из нас.
 – Так вас можно убить? – взорвался я.
 Ей стал понятен мой испуг.
 – Убить можно любого, Орион. Например, разрушить весь континуум и погубить все, что он в себя включает.
 – Тогда нам нигде не найти покоя? Не найти времени, где можно жить и любить, как обычные люди?
 – Нет, мой дорогой. Даже обычным смертным подобное счастье достается лишь изредка. Самое светлое – и теперь можно на это надеяться – то, что мы будем вместе встречать радости и горести жизни, пойдем рядом через все времена и вселенные.
 Я вновь обнял ее, ощутив при этом не просто удовлетворение – высшее блаженство. Какое счастье – быть вместе… Все равно – где и когда, ничего другого мне просто не нужно.




 Эпилог


 Вместе с Аней мы вышли из древнего храма и окунулись в тепло солнечного сияния зарождающегося дня. Вокруг пышно цвел сад: повсюду зеленели кусты и деревья, ветви которых сгибались под тяжестью сочных плодов.
 Мы медленно шли вдоль берега могучего Нила, который величаво нес свои воды через века и тысячелетия.
 – В каком же времени мы сейчас находимся? – спросил я.
 – Пирамиды еще не построены. Край, который впоследствии назовут Сахарой, все еще изобилует дичью, здесь буйствует разнотравье, вольно кочуют племена охотников…
 – А что это за сад? Он похож на Эдем.
 – Ничего подобного, – печально улыбнулась она. – Здесь обитает существо, статую которого ты видел на алтаре.
 Я взглянул на маленький храм – простенькое строение из камня с плоской дощатой кровлей.
 – В свое время египтяне станут поклоняться ему, считая могучим и опасным богом, – сообщила Аня. – И нарекут его Сетхом. Правда, изображать его будут несколько иначе.
 – Он – один из творцов?
 – Нет. Он не имеет к нам никакого отношения. Это враг – один из тех, кто стремится использовать континуум для достижения своих целей.
 – Как Золотой бог, – подсказал я.
 Аня сурово посмотрела на меня:
 – Золотой, хотя и обезумел от жажды власти, по крайней мере трудится на благо человечества.
 – Он твердит, что сам и сотворил людей.
 – Не без помощи других. – Она улыбнулась, и на щеках ее заиграли ямочки.
 – А это существо? Сетх? Создание с головой ящерицы?
 Улыбка Ани угасла.
 – Он явился из далекого мира, Орион. И хочет изгнать нас из континуума.
 – Так почему же мы здесь, в этом времени и месте?
 – Чтобы отыскать его и уничтожить, любимый, – отозвалась Аня. – И мы сделаем это. Ты и я. Охотник и богиня-воительница. В любом пространстве и времени.
 Заглянув в ее глаза, я осознал, что таково мое предназначение, моя судьба. Я Орион-Охотник. И пока моя богиня-воительница, моя возлюбленная рядом со мной, все вселенные будут для меня охотничьими угодьями.