---------------------------------------------


 Гай Н. Смит
 Неофит

 Посвящается Алу Цукерману




 Воззвание к Гвидиону


 Приветствую Тебя, Гвидион [1] , через бездну веков. Ты, особое божество писателей, покровитель нашего искусства и воплощенная сущность всех карих недостатков и добродетелей (или тех добродетелей, которых мы жаждем), Ты, которому мы поклонялись веками, хотя и перестали славить Твое имя, если Ты не отвернулся от нас окончательно или пока время не возродило Тебя вновь, услышь меня, Прими это подношение, Гвидион Златоустый, чья речь сильнее всякого.




 Книга первая


 Пролог
 — НИЧТОЖЕСТВО!
 Ненависть и неистовая ярость прозвучали в этом пронзительном, резком крике женщины, голос которой как будто взорвался, от него, казалось, задрожали стены ветхого домика на краю деревни. Крик этот повис в душной ночи, не отозвался эхом, чтобы быть услышанным всеми. Вот он раздался снова, на этот раз бессловесный вопль.
 Пожилая женщина, стоявшая возле дома под низкими ветвями лаврового дерева на краю заросшей лужайки, отпрянула в листву, инстинктивно попытавшись спрятаться, зажав уши ладонями, чтобы не слышать этих ужасных звуков, притвориться, что все это ей только кажется; она закрыла глаза, чтобы не видеть этой злобно машущей руками тени на ветхих шторах. Облезлый пестрый кот прижался к ее ногам в рваных чулках, и она невольно отшвырнула его ногой. Но кот вернулся, словно был продолжением ее собственного ужаса, и жалобно замяукал.
 — Хильда Тэррэт узнала о неверности Артура. — Она скривила беззубый рот, отчего на ее желтоватых щеках еще резче обозначились морщины. Из-под вязаной шапки, нелепо сдвинутой набок, во все стороны торчали пряди седых волос. Коричневое пальто доходило ей до тощих икр. Уродливая старуха, сгорбившееся, шаркающее при ходьбе существо, презираемое всеми в деревне; ее избегали дети и взрослые, о ней говорили приглушенным шепотом даже тогда, когда были уверены, что ее нет поблизости. — Это миссис Клэтт, ее следовало бы упрятать в тюрьму или в сумасшедший дом, но никто не осмеливается. Пособница, подруга Хильды Тэррэт. Это они вдвоем прокляли Бена Пью, когда один из котов миссис Клэтт забрел на его землю и не вернулся. Его урожай погиб, а жена умерла от рака. Он-то и сидит сейчас в сумасшедшем доме, а не они.
 Миссис Клэтт скорее почувствовала, чем увидела украдкой прислушивающиеся фигуры, услышала шорох веток рододендрона, дыхание. До смерти перепуганные, они все же выползли, чтобы послушать, насладиться этой супружеской ссорой. Вурдалаки в темноте душной ночи. Долго они дожидались того момента, когда ненавистная ведьма обнаружит, что у ее собственного мужа есть любовница, обычная смертная, дарившая ему плотское наслаждение. Несмотря на все свое колдовство и чары, Хильда Тэррэт только сейчас узнала то, о чем вот уже несколько недель знали все жители деревни Хоуп. Тихие насмешки, безмолвная радость от чужой беды. Артур Тэррэт, безусловно, дорого заплатит за свое безрассудство.
 Хильда Тэррэт все еще кричала, понизив тон, кипя от злости, и до стоящих у дома долетели ее слова, которые уже можно было разобрать.
 — Ты думал, что я не узнаю? Что тебе удастся одурачить меня?
 В ответ раздалось бормотание, еле слышное, какое-то униженное поскуливание. Артур Тэррэт никогда не перечил своей жене, тем более не собирался он этого делать теперь. Тень на шторе снова двинулась, поднялась рука, жест этот напоминал скорее приветствие ночному небу, чем угрозу физического удара.
 — Да свернется твое семя, да станет оно пустым. — Слова эти шипели, словно пороховая бумага во время фейерверка, готовая вот-вот взорваться. — Да разломятся твои кости, да сгниют они в земле, да сожрут их черви, но месть моя не кончится со смертью. Ибо душа твоя пребудет в вечных муках, и ты проклянешь себя, как я проклинаю тебя теперь, за свою измену.
 — Кто она, Артур? Назови ее имя. Это все, что я хочу знать — ее имя!
 Раздался звук, напоминающий повизгивание щенка, крошечного, невинного создания, которое собираются утопить в ведре просто потому, что судьбе было угодно, чтобы оно появилось на свет, и которое понимает неизбежность того, что произойдет. Но ни слов, ни имени.
 — Скажи мне! — Снова раздался крик. — Я хочу знать ее имя!
 Но Артур Тэррэт не намеревался раскрывать имя своей любовницы. Некоторые в деревне знали или догадывались, но вряд ли они скажут Хильде. Никто ей ничего не скажет, они разбегаются при одном ее появлении. Она все равно не снимет с него проклятья в обмен на имя, так что сообщать ей его не имело смысла. Судьба Артура была решена, и самое большее, что он мог сделать, было пощадить ту, которая стала его любовницей и ждала от него ребенка.
 Лампа в доме Тэррэтов погасла; притаившиеся наблюдатели физически ощутили могущество тьмы, этой живой силы зла вокруг них; ее холодные, влажные пальцы поглаживали их тела, в ушах стоял хохот, который отдавался у них в мозгу. Бегите, пока не поздно. Не стойте здесь, здесь вам нечего делать.
 Миссис Клэтт быстро заковыляла прочь, чуть не упала из-за своего кота, который стоял перед ней, стараясь держаться поближе к хозяйке. Она оглянулась: люди задвигались, убегая прочь, они услышали больше, чем достаточно. Оставаться было опасно, потому что Хильда Тэррэт уже призвала Ангела смерти, точно так же, как она сделала в тот раз, когда умирала Дорис Пью.
 За несколько минут Клэтт добралась до своего дома, с трудом открыла дверь, закрыла ее за собой, проскрежетав по неровному полу, набросила крючок. Запыхавшись, она прислонилась к прогнившей двери, как будто ее хилое тело могло бы остановить демонов, которых в эту ночь вызвала Хильда Тэррэт. Миссис Клэтт видела ведьму так ясно и отчетливо, как если бы та стояла перед ней. Когда-то Хильда была красавицей, но теперь ее лицо испещрено морщинами и шрамами — это сделали злые силы; глубоко запавшие, дико блуждающие глаза, рот искривился, превратился в щель, зубы почернели, но каким-то образом остались ровными. Волосы длинные, до самого пояса, когда-то золотисто-каштановые и блестящие, теперь поседели и спутались — она не расчесывала их годами. Прежде стройное, ее тело иссохло до такой степени, что даже неизменное свободное платье не могло скрыть костлявую худобу Хильды. Она кричала проклятья, по ее острому подбородку стекала слюна; ведьма, отмеченная самим Сатаной.
 «Да свернется твое семя, да станет оно пустым, да разломятся твои кости, да разорвется твоя плоть на куски, да сгниют они в земле, да сожрут их черви, но месть моя не кончится со смертью».
 Старая карга содрогнулась, чуть не упала без чувств. Знакомый голос, слова, которые она не забудет до конца своих дней. Невозможно поверить, что ей самой только пятьдесят четыре, на четыре года больше, чем Хильде. Жизнь, которую они выбрали сами, состарила их на несколько десятков лет. Путь Зла оставил на их лицах неизгладимые шрамы, наполнил их страхом, который они обе испытали, ибо Ангел смерти, когда его вызывали, не возвращался с пустыми руками.
 Миссис Клэтт закрыла глаза, услышала, как где-то заплакал ребенок. Может быть, ей это только показалось. Ребенок Хильды, Джозеф Бразерхуд Тэррэт, шестилетний мальчик, последнее время беспрерывно плакал — дитя, рожденное для ужаса. Джо Б. Тэррэт по прозвищу Джоби. Дьявольское отродье, как называли его жители Хоупа. Сейчас он плакал, потому что даже он знал, что его отец умрет.


* * *

 Артур Тэррэт встал, как обычно, чтобы идти на работу, вышел из дома вскоре после семи. Он не стал завтракать, не мог даже думать о еде. Он с испугом оглядел себя, удивляясь, что с ним ничего не случилось этой ночью, никакого несчастья. Но оно может произойти нынче ночью или завтра, на следующей неделе, в следующем месяце, на следующий год. Когда угодно, но оно произойдет.
 Артур Тэррэт был худощавым человеком лет сорока пяти, с обветренным лицом фермерского работника; его седеющие волосы начали редеть, и это была одна из причин, почему он всегда носил старую клетчатую кепку, в последнее время не снимал ее даже дома. Хильда не возражала, хотя Джоби постоянно это замечал: «У папы шапка на голове, мама». Хильде же было все равно, сидел ее муж за столом в кепке или снимал ее, она была слишком поглощена другими делами.
 Он остановился, чтобы поправить потрепанные вельветовые штаны над кожаными гетрами, украдкой оглянулся на дом. Никого не видно, Хильда все еще в постели. Или на чердаке, занята своими проклятыми магическими штуками. От этой мысли его, как всегда, бросило в дрожь. Не следовало ему в это ввязываться.
 Больше всего в жизни Артур жалел, что женился на Хильде. Он, должно быть, совсем тогда спятил. Но, безусловно, она приложила усилия со своей стороны, так что выхода у него не было. Любовные чары. Можно думать, что все это вздор. До тех пор, пока она не начнет колдовать. Он помнил, как боялся ее, обходил стороной ее дом, как и все деревенские, когда шел на работу. Но она была странным образом привлекательна, возбуждала его, он начинал думать о ней ночью в постели, занимаясь самоудовлетворением, желая, чтобы она лежала рядом, чтобы он мог лечь на нее. Иногда его фантазии были настолько реальны, что он становился уверен в ее присутствии. После этого он презирал себя и делал еще больший крюк, чтобы обойти ее дом.
 Но однажды Артур Тэррэт вдруг почувствовал, что должен увидеть ее, хотя бы одним глазом; из-за нее он почти не спал прошлую ночь, она никак не шла у него из ума. Он решил, что только взглянет на нее, а потом поспешит на ферму Морриса, где работал. Хильда стояла у калитки, словно ждала его. Она знала, что он придет, он это понял. Она раскинула сети, сделала себя приманкой, и он не мог спастись от нее.
 С тех пор он стал ее рабом, хотя и добровольно. Всю свою жизнь смирялся с судьбой и не видел причины бунтовать теперь. Странные обряды, непонятные ему, в которых Хильда велела Артуру принимать участие; грубо сколоченный алтарь на тесном чердаке, развешивание черной материи, которую она регулярно меняла. Незнакомцы, появляющиеся в определенное время, чтобы принять участие в странных церемониях. И, наконец, его собственное посвящение.
 Даже теперь он до конца не понимал всего, и был убежден, что Хильда этого и не желала. В ту ночь он впал в какое-то оцепенение, он был в таком ужасе, что один раз чуть было не закричал в этой клаустрофобической темноте. Вокруг него двигались тени, бесстыдно прикасаясь к нему, и все это время он слышал тихое, монотонное бормотание Хильды, читавшей какое-то заклинание. Он, должно быть, заснул, потому что помнил только, как проснулся, окоченевший от холода, в этом самодельном храме, где с ним была только Хильда, и она ему ничего не объяснила.
 Сборища на чердаке продолжались, их время зависело от фаз луны, и Хильда все больше и больше отдалялась от него. Больше всего Артура заботил Джоби. Такая жизнь не подходила ребенку, она могла навсегда исковеркать его душу. Скоро он пойдет в школу, но с таким происхождением Джоби вряд ли найдет общий язык с другими детьми.
 Но все это было на время забыто, когда Артур Тэррэт встретил... он остановил ход своих мыслей; он не смел даже в уме произнести ее имя, потому что Хильда обладала сверхъестественными способностями читать чужие мысли. Просто другую женщину; он не станет думать о ней, потому что все кончено. Артур не мог вернуться к ней. Он униженно просил прощения у Хильды, но это ничего не изменило. Она все равно прокляла его. И он знал, что ее проклятья не были пустыми словами.
 Он вышел на дорогу, невольно стараясь ступать на цыпочках, еще раз оглянулся на дом. Никакого движения, даже шторы не колыхнулись, но Артур чувствовал на себе ее взгляд, ее глаза жгли его. Ты заплатишь за свою неверность, Артур, и цена будет ужасна.
 Слабое мяуканье заставило его посмотреть на кустарник у края неровной дороги, служившей главной улицей деревушки. Он увидел кота, уставившегося на него. Когда их глаза встретились, кот выгнул спину, морда его исказилась, он зафыркал и зашипел. Я слежу за тобой, Артур Тэррэт. Бабник!
 «Черт бы тебя побрал!» — пробормотал он, заметил камень, лежащий неподалеку, пошел к нему. Этот кот такой же отвратительный, как и его хозяйка, старая карга.
 Как только Артур схватил камень, кот отпрыгнул в траву и был таков. Но ему почему-то казалось, что кот не ушел далеко, остался где-то рядом. Наблюдает.
 Артур Тэррэт выпрямился, облизал сухие губы. Деревенские поговаривали, будто этот паршивый, отвратительный кот — сама миссис Клэтт. Может быть, так оно и есть. Ему показалось, что он слышит, как Хильда говорит, слегка шепелявя: «Последи за ним для меня, дорогая. Узнай, кто эта женщина».
 Нет! Я не стану даже думать о ней, выкину ее из головы.
 Это не спасет тебя, Артур.
 Он весь дрожал, когда шел по дороге, ведущей из Хоупа. Утро выдалось душным, позже, наверно, будет гроза; летняя погода непредсказуема. Но несмотря на духоту, по спине его бегали мурашки. Его охватило предчувствие, что должно произойти что-то ужасное, но он не в силах предотвратить это. Он не мог остановить руку судьбы.
 Пройдя полмили, он ступил на землю Морриса. Холмистые луга, расстилающиеся за узкой, извивающейся лентой реки, поднимающиеся к гряде пурпурных гор, вершины которых были спрятаны сейчас в низко нависших облаках. Величественная, зловещая местность, с собственным настроением: вот только что она улыбалась в ярком солнечном свете, а вот уже нахмурилась, когда собрались грозовые облака.
 Дикий, сильно пересеченный ландшафт, низины с сочной травой перемежаются с плодородными землями, над которыми возвышаются скудные нагорные пастбища. На фоне вереска и папоротника-орляка точками выделялись овцы, которые явно не обращали внимания на погоду — им было все равно, идет ли дождь, светит ли солнце. Чуть ниже под развесистыми дубами сгрудилось стадо породистых шароле. Артур не сомневался, что собирается ливень; коровы редко ошибались в своих прогнозах погоды, если ты умел их правильно понимать.
 Он свернул на грязную подъездную дорогу, ведущую к большому фермерскому дому XVII века. Спарчмур сохранил свой величественный вид, несмотря на царившее запустение; дерево обветшало, его необходимо обновить, кишмя кишит личинками древоточца, но еще лет сто продержится. На крыше не хватает пары шиферных плиток, желоб угрожающе повис. Артур лениво подумал, почему Клифф Моррис ничего не предпримет, ведь деньги у него есть. Хотя, однако, это было вполне в духе богатого фермера: деньги у него водились потому, что он тратил их только в крайнем случае. Большую часть года дорога утопала почти на метр в грязи, высыхая только во время засухи, снова превращаясь в грязь, когда начинались дожди. Бетонное покрытие разрешило бы эту проблему раз и навсегда, но бетон стоил денег.
 За домом виднелись несколько длинных, низких строений, похожих на лачуги, построенных крепко, но неуклюже — асбест и рифленая жесть. Изнутри доносилось непрерывное кудахтанье несушек; тысячи кур сидели в клетках, и их единственным предназначением в жизни было производство яиц, когда же они переставали нестись, их убивали, чтобы освободить место для новых. Только яйца имели значение для Клиффа Морриса, потому что яйца давали прибыль.
 — Доброе утро, Артур. — Из сарая с инвентарем вышел высокий человек в потертом твидовом костюме, брюки заправлены в высокие сапоги с заплатками, потому что поставить заплатки было дешевле, чем заменить обувь. Редеющие светлые волосы, довольно благообразные черты лица, давно небритый, вид неопрятный, но ему это, однако, шло. «Джентльмен-работяга» — так он шутливо назвал себя как-то лет двадцать назад, и это определение пристало к Клиффу Моррису. Если бы он побрился и приоделся, он бы утратил свою индивидуальность.
 Артур Тэррэт кивнул, взглянул невольно на свои потертые ботинки, испытывая чувство неловкости напополам с врожденным комплексом неполноценности. Я знаю свое место, сэр, я всего лишь наемный работник. Он подумал, знает ли Клифф Моррис о том, что произошло ночью. Большинство жителей Хоупа, несомненно, знали. Хильда Тэррэт прокляла своего мужа за то, что у него была другая. Но она не знает, кто его любовница. Я даже не хочу думать о ней, все кончено. Навсегда.
 — Сегодня надо привести быка. — Отрывистая команда, план работы на день, как бывало каждое утро, когда Артур появлялся на ферме. Быка придется привести тебе, Артур.
 Артур кивнул, сильно встревожился. Бык породы шароле находился с коровами уже неделю; это был бык Реджа Хьюза, мощное животное, которого держали исключительно из-за его спермы, потому что сперма, равно как и куриные яйца, приносила доход. А когда бык утратит способность воспроизводить потомство, его зарежут, и Боврил пойдет на бифштексы. Дурацкая кличка — Боврил, но быку-то какая разница. Когда Боврил приходил в ярость, он превращался в живой таран, который крушил и бодал все, что стояло у него на пути.
 — Он иногда бывает немного нервным, мистер Моррис, сэр. — Артур поднял глаза, надеясь, что его босс не воспримет это замечание как отказ или даже как некоторое недовольство. Это была просто констатация факта, предупреждение. Нам нужен грузовик, чтобы привезти его, сэр.
 — Но у нас с ним не было никаких проблем, когда он был здесь, он со своей работой справлялся. — Клифф Моррис улыбнулся — острота эта явно не была оценена его единственным работником.
 — Говорят, он не так давно бесился, — нерешительно сказал Артур. — Не подумайте только, что я перечу вам, сэр, но я должен вас предупредить.
 — Много чего «говорят» в Хоупе, — Клифф Моррис издал сдавленный смешок. — В основном это слухи. Им в деревне не о чем говорить, вот и выдумывают всякую всячину.
 — Вы, наверно, правы, сэр. — Только иногда эти слухи оказываются достоверными. Надеюсь, если вы что-то услышите о прошлой ночи, сэр, вы этому не поверите. Потому что это правда.
 — Захвати вилы. — Моррис отвернулся, он не был сегодня расположен разговаривать. — Не спускай с него глаз, и я гарантирую, что у тебя с ним не будет проблем. Займись этим сразу же, потому что Редж придет за ним в девять.
 У Артура засосало под ложечкой. По всей вероятности, с Боврилом никаких проблем не будет, просто нервы у него самого на пределе, это все из-за прошлой ночи. Он увидел вилы, стоящие у стены, взял их. Какой непрочный инструмент, если не считать стальные зубья. Этими зубьями можно и быка убить, если умело за дело взяться. А если угодишь не в то место, то разъяришь животное еще больше.
 Клифф Моррис ушел в курятник, и Артур остался один. Совсем один, как большую часть жизни. Делаешь то, что велят, потому что такова твоя участь. Ты всего лишь крошечный винтик в огромном механизме.
 Путь к ступенькам через изгородь выпаса показался ему очень длинным. Он шел медленно, ноги, казалось, плохо слушались, приходилось напрягаться: словно робот, нуждающийся в ремонте.
 Он поднялся на луг, прикрыл ладонью глаза, потому что солнце на мгновение проглянуло сквозь темную тучу. Но это ненадолго, через час польет. Коровы все еще прятались под дубами, что было верным признаком приближающегося дождя. А также признаком того, что бык был с ними.
 Артур замедлил шаг. У него сильно пересохло во рту, он почувствовал кислый вкус, внутри все похолодело. Это была Судьба, управляемая Хильдой. В ушах у него все еще стоял ее злобный, скрипучий голос, вновь и вновь она выкрикнула свое проклятье. Душа твоя пребудет в вечных муках.
 У него еще было время уйти, вернуться на ферму. Простите, мистер Моррис, сэр, но я не могу загнать Боврила. Он бодается, я не могу даже приблизиться к нему. Придется нам вывести грузовик, чтобы загнать его.
 Нет, это не поможет. Не тот человек был Клифф Моррис. Я велел тебе привести быка на ферму, Тэррэт. Обычно он называл Артура по фамилии, когда бывал недоволен. Так что придумай-ка лучше способ, как загнать его во двор, черт побери.
 Да, сэр. Я пойду и попробую снова.
 И в этот миг Артур Тэррэт увидел быка. Приземистое, могучего сложения животное, весом больше тонны, ноги короткие и толстые, голова широкая и мощная. Трудно представить, что он способен быстро бегать. Светло-коричневого цвета, на боках — грязь, он недавно лежал. Сейчас бык стоял и смотрел на Артура, точно так же, как кот миссис Клэтт около часа назад. Но бык не был зол, он был спокоен, расслаблен, он просто лениво наблюдал за человеком.
 Артур попытался сглотнуть слюну, но во рту было сухо. Он решительно сжал рукоятку вил.
 — Пойдешь со мной во двор, приятель?
 Глупо было задавать вопросы быку. Голос Тэррэта дрожал, он оглянулся, соображая, успеет ли добежать до изгороди, если потребуется. Нет, не успеет, изгородь была слишком далеко. Или он, или я, не надо ему показывать, что я боюсь его.
 — Давай, поторапливайся.
 Бык сделал пару шагов вперед, остановился, посмотрел на него. Совсем не агрессивно, просто с любопытством. Зачем это ты собираешься вести меня во двор?
 — Там для тебя есть еще коровы, — ответил Артур Тэррэт. — Получишь удовольствие, паразит ты эдакий. Ну, пошли, что ли.
 Он слегка повернул вилы — ровно настолько, чтобы животное их увидело. Боврил медленно, тяжело двинулся к воротам, которые были метрах в двухстах; он мотал хвостом из стороны в сторону, ни разу не оглянулся назад. Может быть, он совершенно не замечал, что следом идет человек, просто сам решил туда отправиться.
 Волна облегчения захлестнула Артура, он расслабился. Он испытывал почти восторг, ему хотелось крикнуть: «Бык послушался, он сам захотел пойти во двор!».
 Он шел следом за быком, спотыкаясь, опираясь на вилы, словно это была дорожная палка. Может быть, ему следовало бы накинуть веревку на шею быку. Нет, тому это могло бы не понравиться, он предпочитал просьбу приказу. Увещевай его, напомни еще раз о коровах, ждущих его. Этот подлец понимает, не может дождаться. Ему уже опостылели телки Морриса, хочется свеженьких.
 Они почти дошли до ворот.
 — Погоди, приятель, я тебе открою. — Артур Тэррэт просто задыхался от восторга. Если Хильда и прокляла его, ее проклятье не сбывается. Все это одна болтовня, ей просто иногда везло, кое-какие вещи совпадали, вот и все. Поэтому люди боялись ее, а она не опаснее, чем миссис Клэтт. Или чем Боврил. Просто старая болтунья.
 Бык остановился перед воротами, словно ждал. Открывай скорее, пошли к тем коровам. Артур принялся развязывать веревку. Алюминиевая калитка была привязана этой веревкой к прогнившему столбу. Проклятье! Как и все остальное на ферме Морриса, эта калитка была еще одной импровизацией. Пара часов работы, и калитку можно было бы навесить как положено, она бы открывалась в обе стороны на петлях. Вместо этого ее привязали веревкой, и каждый раз приходилось изрядно повозиться, заходя на луг или выходя оттуда.
 Черт, каким-то образом петля завязалась узлом; он попытался распутать его, но узел был слишком тутой. Артур поднял голову, посмотрел на быка. Огромный шароле наблюдал за ним с некоторым интересом. Что-то у тебя не ладится, Артур. Да, у него не ладилось, пальцы дрожали, он никак не мог ухватиться за нужный конец, чтобы развязать узел. Крякнув от досады, он швырнул на землю вилы, нащупал в кармане куртки старый складной ножик. И в этот момент бык напал на него.
 Любопытство в глазах внезапно сменилось ненавистью, все его мышцы напряглись. Короткие ноги понесли вперед тонну веса, мощная голова опустилась и вновь поднялась, ударив Артура Тэррэта прямо в грудь, отбросив его с ошеломляющей силой на калитку. Он не успел даже крикнуть, почувствовал, как треснула грудная клетка, как прогнулась под его тяжестью алюминиевая калитка, ощутил вкус крови, наполнившей рот.
 Внезапно время как будто остановило свой бег. Он все еще стоял на ногах, потому что его рука и нога застряли в калитке, провиснув вперед, сплевывая кровью. Перед глазами у него плыл туман, но он не потерял сознание.
 Бык отошел назад, все еще наблюдая за ним, роя копытом землю и мотая хвостом. Он был полон ненависти и силы, он сделал это сознательно, не в слепой ярости. Глаза его были выпучены, он ждал. Он не торопился, у него было время.
 Охваченный ужасом, Артур Тэррэт вжался в искореженную калитку, словно жертва, брошенная на растерзание дикому зверю. Он не хотел смотреть, но ему пришлось. Он мысленно проклинал Хильду за то, что она сделала, за то, что она заманила его в свои зловещие сети и наказала, когда он попытался освободиться. Он проклинал Реджа Хьюза за то, что тот не срезал рога у быка, когда тот был теленком, впрочем, это бы не помогло — голова животного была настоящим тараном.
 Бык снова наклонил голову, бросился на него, мотнул головой кверху; с окровавленных губ Тэррэта сорвался булькающий звук, когда бычьи рога вспороли ему пах. Он почувствовал, как рвется его мягкая плоть, как теплая кровь течет в разорванные рабочие брюки.
 Да свернется твое семя, да станет оно пустым, да разломятся твои кости, да разорвется твоя плоть на куски!
 Сука, злобная сука, перестань! Но он знал, что она не перестанет, потому что эти глаза, насмехающиеся над ним со злостью униженной женщины, принадлежали самой хоупской ведьме, это было воплощение Хильды Тэррэт, точно так же, как кот миссис Клэтт был человеком в кошачьем обличии. Он истекал кровью, рана в паху разошлась почти до пупа; он посмотрел вниз и резко отдернул голову. Боже, нет, о Боже! Из открытой кровавой раны вываливались кишки, ленты потрохов, смердящие, покачивающиеся. Он чуть было не потерял сознание, он желал этого, но Хильда не позволила ему. Он слышал, как она безумно кричит на него, он хотел зажать уши, но одна рука была сломана, а вторая застряла в согнутых прутьях калитки. И все равно это был лишь символический жест, потому что ее голос проник бы повсюду.
 Бык стоял и безмятежно наблюдал за ним; злость и жажда крови оставили его; послушное, удивленное существо, недоумевающее, что же случилось. Открой же эти ворота и отведи меня к тем коровам, ты же обещал.
 Артур Тэррэт почувствовал, как жизнь ускользает от него, он старался не думать об ужасных ранах. Только позволь мне побыстрее умереть.
 Кто она, Артур? Назови ее имя. Ее имя, перед тем, как ты умрешь!
 Нет, я не скажу тебе. Я даже не стану об этом думать. Я не помню.
 Врешь! Да сгниет твоя плоть в земле, но месть моя не кончится, ибо душа твоя пребудет в вечных муках, и ты проклянешь себя за свою измену, как я проклинаю тебя.
 Он медленно покачал головой, опуская ее на разбитую грудь. Он не скажет, он не раскроет тайну, которой дорожит больше всего. Голос Хильды умолк, может быть, она поняла всю бесплодность этого телепатического допроса.
 Последний взгляд из-под тяжелых опущенных век. Бык ушел, возможно, он понял, что не пройдет через ворота и решил вернуться к коровам под дубы. Артуру осталось мало жить, минуты две или три. Даже если его найдут здесь, будет слишком поздно.
 Последняя беспокойная мысль, он попытался вызвать Хильду, как она учила его. Мальчик, о Боже, мальчик. Джоби. Освободи его, пусть он живет своей жизнью, не делай ему того, что ты сделала мне. Прошу тебя!
 Вокруг все почернело, волны темноты охватили его, в ушах стоял гул, словно где-то далеко шумел водопад. И снова Хильда; скрежеща зубами от ярости, она снова и снова повторяла свое проклятье. Да пребудет твоя душа вечно в муках.
 Артур Тэррэт умер, его окровавленный, разорванный труп остался висеть на искореженной калитке, глинистая почва у него под ногами окрасилась в темно-красный цвет. Ненадолго выглянуло солнце, и у его тела появились тучи роящихся мух. Они уселись на его раны, жужжа, с жадностью принялись за пиршество.
 Хильда Тэррэт была унижена, и она отомстила.


* * *

 Одинокая фигура шла по тропинке, петляющей в полях, уводящей от Хоупа, к лесу у подножья горной гряды. Несмотря на душный день, безветрие и темнеющее на западе небо, на женщине был плащ с капюшоном. Где-то далеко пророкотал гром, но она, казалось, не слышала его.
 Хильда Тэррэт улыбнулась под капюшоном, но улыбка эта была безрадостной — только дрогнули черты ее не по годам морщинистого лица. Пальцы, которыми она вцепилась в плащ, были костлявы, как у скелета, с черными ногтями. Она посмотрела на низкое небо, как будто ожидая знака от темных сил, которым служила. Вдалеке небо осветилось сполохом; они услышали ее и ответили. Спеши к старому дубу, женщина, как спешили туда тебе подобные не одно столетие.
 Прошло три дня с тех пор, как Артура Тэррэта погребли на деревенском кладбище. Хильда не была на заупокойной службе, потому что в церквях она заболевала, ей становилось душно, начинало мутить. Паника, желание бежать, головокружение. А если она оставалась, то теряла сознание. Освященные места всегда пугали ее; она долго и серьезно размышляла, позволять ли хоронить Артура в церковной земле, а потом ради насмешки решила в пользу этого. Душа Артура будет пребывать в муках, нечистая душа, попавшая в ловушку. Среди так называемых праведных душ. От этой мысли она громко расхохоталась. Его мучения усилятся во сто крат; этот тупица викарий, преподобный Бактон, ничего не смыслит. Бог дал, Бог взял. Но зло будет жить, прикованное к церковному кладбищу, разлагаться.
 Размышления эти заставили ее подумать о Джоби. Мальчик был угрюм, он не играл, не говорил о смерти отца, он просто сидел в старой качалке на кухне, тупо уставившись на стену. Хильда не знала, многое ли он понял из того, что произошло, потому что в Джоби было не так-то легко разобраться. Может быть, достаточно того, что он знал о смерти отца, и нет смысла вдаваться в подробности. Он и так узнает о них слишком рано, когда пойдет в школу. «Твоего папу забодал бык; быка заколдовала твоя мать. Это она убила его. Вся деревня знает это, ведьмин сын!».
 Может быть, она сможет так устроить, чтобы Джоби не надо было ходить в школу... Если она отошлет его из Хоупа... Нет, это ослабило бы ее влияние на сына. Это, конечно, была проблема. Что было еще хуже, так это то, что школа находилась при церкви, а преподобный Бактон являлся председателем попечительского совета. Для Джоби это ничего хорошего не предвещало. Ей действительно надо серьезно поразмыслить над этим делом. Может быть, она даже спросит совета у темных сил, у Старейшин, если они станут говорить с ней сегодня.
 Она заторопилась, хотя до наступления темноты еще оставалось часа два. Ей необходимо было время, чтобы собраться с мыслями, приготовиться к совету мудрости, стряхнуть с себя атмосферу Хоупа, всю ненависть, направленную на нее. Только вчера камень вдребезги разбил окошко ее обветшалого дома. Это все дети, подученные родителями. Иди, швырни камнем в окно этой ведьме, сынок, крикни ей «убийца», когда она подойдет к двери, но смотри, чтобы она не увидела тебя, ведь ты знаешь, что случилось с Артуром Тэррэтом. А когда Джоби пойдет в школу, ты на нем сможешь отыграться.
 Все, все они поплатятся за это. Джоби не будет обыкновенным мальчиком, уж она об этом позаботится. Эти хулиганы станут уважать его, бегать и прятаться от него, потому что она научит сына, как быть сильнее всех. Ему не надо идти в школу, она сама его всему научит, а если с ней что-нибудь случится, миссис Клэтт о нем позаботится. Она обещала ей это в обмен на многочисленные услуги.
 Хильда почти дошла до леса, его темные, неровные тени вытянулись, словно приветствуя ее, как будто лес торопил наступление темноты. Смесь хвойных и лиственных деревьев. Из-за возвышающихся за лесом гор здесь было всегда темно, мрачно — даже в середине лета. Родители не разрешали детям ходить в Хоупский лес, рассказывали им страшные легенды, чтобы отпугнуть от этого места: о самоубийствах и о повешенных, о трупах разбойников и грабителей с большой дороги, которые клюют вороны. Здесь обитал вездесущий леший.
 Отводя в сторону ветви деревьев, Хильда шла по неровной тропке в высокой траве; ей пришлось продираться через густые заросли папоротника. Колючки цеплялись за ее плащ, как будто пытались удержать. Сюда нельзя, это владения Старейшин.
 Время, казалось, остановилось в этом сумрачном мире, где не существовало ни часов, ни дней. Но Хильда Тэррэт не испытывала тревоги, наоборот: она чувствовала себя здесь уверенно. Она ощущала присутствие живых существ, дружелюбную атмосферу. Листва шевельнулась, но Хильда не вздрогнула, не стала вглядываться в тени, ибо тем, кого она искала, не нужно было принимать физические обличия. Они были счастливчиками. Она усмехнулась: ей бы тоже хотелось избавиться от собственной плоти и костей, стать им подобной.
 В лесу этом было совершено множество убийств, особенно в средневековье, когда охотники на ведьм прочесывали все окрестности. Жестокие люди, наслаждающиеся смертью невинных жертв, они напоминали Хильде жителей Хоупа, то, как они преследовали ее и миссис Клэтт. И то же самое ожидает Джоби — они сделают своих детей исполнителями этого преступления. Ее губы, покрытые волдырями, сжались в бескровную нить. Они все поплатятся, как поплатился Артур. Для этого есть способы и средства, и она их использует. Джоби станет ее инструментом, когда наступит час, ее орудием мести, и он продолжит то, что она не успеет сделать.
 Ровно неделю назад полицейский пришел сообщить ей о смерти мужа. Какой-то констебль из города, нервный молодой человек, ожидавший увидеть впавшую в истерику женщину. Он заикался от волнения, едва мог составить предложение.
 — Артур мертв, это вы пытаетесь сказать? — Лицо Хильды было бесстрастно, голос спокоен. Напуган был полицейский, он явно дрожал, все еще заикался.
 — Бык... в Спарчмуре... забодал его...
 Констебля замутило от затхлого запаха, исходившего из полуоткрытой двери, и он подумал, почему этим людям не предоставили муниципальный дом. Единственная развалюха в аккуратной, ухоженной деревушке. Если не считать хижину миссис Клэтт, разумеется.
 — Это судьба, — она неотрывно смотрела на него, глаза ее затуманились, но не слезами, как будто ее мысли были очень далеко. — Мы не в силах изменить судьбу. Моему мужу было суждено умереть сегодня. Карты сказали мне об этом, я это знала.
 Молодому полицейскому стоило огромных усилий, чтобы не броситься бежать, не разбирая дороги, к своему «Панде», не нажать изо всех сил на педаль акселератора. Ему потребовалась смелость, чтобы молча кивать этой женщине, бормотать какие-то слова сожаления, отступая по заросшей сорняками дорожке. Он весь взмок, когда добрался до машины.
 Было очевидно, что все в Хоупе убеждены: Хильда Тэррэт убила своего мужа. Она прокляла его, и он умер, может быть, она околдовала того быка, и он бросился на Артура. Но никто и никогда не сможет этого доказать. В старину Хильду Тэррэт повесили бы или сожгли, может быть, даже утопили бы в деревенском пруду, потому что вина ее была очевидна. Нынче другие времена, но жителей Хоупа все равно не оставит страх.
 Хильда шла к большому каменному дубу, возраст которого насчитывал около двухсот лет; ствол его был шире, чем семейный обеденный стол. Вечнозеленое дерево, с него не опадала листва, когда все другие деревья вокруг оголялись с наступлением осени. «Магическое дерево», из тех, которым поклонялись древние друиды. Она и раньше беседовала со Старейшими под его могучими ветвями, и вот ей снова потребовалось поговорить с ними. Ей нужна их помощь для Джоби.
 Хильда с облегчением вздохнула, увидев дуб; он нисколько не изменился с тех пор, как она увидела его впервые почти полвека назад, когда ее привела сюда мать. Она чувствовала мощь, силу, исходящую от этого дерева, когда листья его слабо шелестели на легком ветру.
 Хильда бросилась к стволу дерева, закрыла глаза, попыталась отбросить все свои чувства, чтобы быть готовой, когда Старейшие заговорят с ней. Ее ненависть к жителям Хоупа, ее ярость из-за Артура, но никакого сожаления о его смерти; Старейших не интересуют подобные мелочи. Самое важное — Джоби. Он наделен теми же способностями, которые были дарованы ей самой, она замечала это уже сейчас. Глаза, которые видели и понимали, голос, который повелевал. Даже кот миссис Клэтт убегал от Джоби, когда тот гнал его. Иногда же кот позволял мальчику гладить себя, а этого он не разрешал даже Хильде. Но ее сын нуждался в помощи, они все были против него, готовились к тому дню, когда он выйдет из-под ее защиты.
 Дайте ему силу и мощь, мудрость и понимание, чтобы он был выше тех, кто смеется над ним. Пусть он продолжит мое дело, когда меня не станет, как сделала это я, когда вы призвали мою мать, Клару, в свое вечное царство. Защитите его от тех, кто хочет уничтожить его, чтобы он уничтожил их, когда вырастет и отомстит за нас тем охотникам на ведьм, чьи предки жгли и пытали наших предков. Пусть деревня Хоуп снова станет такой, как была когда-то.
 Она вспотела от огромного напряжения. Лес стоял темный, в небе грохотало, оно освещалось внезапными вспышками молнии. Лил дождь; вода, стекающая с листвы дуба, промочила ее одежду, которая прилипла к ее исхудавшему, костлявому телу. Но Хильда не замечала холода и сырости.
 Пусть душа Артура будет вечно бродить в темноте, он предал нас. Но защитите Джоби, ибо он — мессия, который был мне обещан, он — цель моей жизни. Возьмите меня, если это нужно для его спасения.
 Прямо у нее над головой раздался грохот, разверзлись облака, и из них к земле полетел зигзагообразный язык пламени, избравший именно это дерево из тысяч других. Дуб был уничтожен. Простоявшее почти два века, дерево сгорело за секунду, вечнозеленые листья почернели и опали, ствол раскололся, но остался стоять. Обуглившийся храм огня, которому суждено было погибнуть этой ночью, что и свершилось.
 Одежда Хильды Тэррэт сгорела, обнажив труп, кремированный Старейшими. Отвратительные останки, никчемная оболочка. Она предложила свою жизнь, самую высокую жертву, и жертва этак была ими принята.




 Глава 1


 Парень не по возрасту легко и ловко орудовал садовым ножом, движения его были точные и слаженные. Он надрезал крепкие побеги боярышника, срезал их совсем чуть-чуть, затем сгибал и переплетал с живой изгородью. Это было древнее искусство посадки живой изгороди, которое начало быстро исчезать с появлением механических инструментов, после которых целые мили изгородей принимают уродливый вид. Это обезображивание деревень не коснулось только таких отдаленных мест, как Хоуп.
 На парне были потертые джинсы и майка, открывавшая взорам зрителей — кучке деревенских ребятишек — его загорелое тело. Парень был высокий, со светлыми взъерошенными волосами. Его тело работало, словно хорошо налаженная машина — усталости не ощущалось даже под конец дня, когда октябрьское солнце пыталось незаметно соскользнуть за далекую гряду гор, как будто ощущая неловкость за то, что приходится завершать такой превосходный день. Его слабеющие золотые лучи сверкнули на лезвии ножа, отразились на красивом лице садовника, подрезающего изгородь. Поразительный профиль, но нельзя не заметить печаль, почти не сходящую с его лица; голубые глаза его были устремлены на следующую ветку боярышника. Он надрезал и переплетал ветки, снова резал. Лишь однажды он обернулся и посмотрел на детей. Этот мимолетный взгляд заставил их отступить на шаг назад.
 — Это Джоби, — громко прошептал восьмилетний мальчуган. — Джоби Тэррэт. Мой папа говорит, что его мать была ведьмой, что она убила...
 — Заткнись ты, — осадил его Элли Гуд, двенадцатилетний пацан с рыжими волосами, совершенно прямыми, неровно подстриженными. — Это Джоби, и он мой друг.
 — Он раньше жил у миссис Клэтт, — громко произнес кто-то. — Он жил там с ней и с ее котом. Теперь он от них ушел.
 Элли резко повернулся, и крепкое словечко застыло у него на губах, когда он увидел Салли Энн Моррис, стоящую позади толпы. Он поймал ее взгляд, облизал губы и опустил глаза. Чувство неполноценности, классового различия, даже если об этом никогда не говорилось вслух. Дочь помещика среди деревенщины; ее родителям это вряд ли понравилось бы.
 Элли Гуд искоса посмотрел на нее, не смог удержаться еще от одного взгляда. Как бы ты не относился к господам, в присутствии Салли Энн возникло только одно чувство; а когда тебе двенадцать, и ты только начал интересоваться девочками, Салли Энн возбуждала аппетит, вызывала любопытство. Хотелось представить, как она выглядит без своего зеленого хлопчатобумажного платья, которое, к сожалению, закрыло ей колени. Красивые бедра и ноги, не слишком худые, золотисто-каштановые волосы уложены в стиле афро, по-другому ей бы и не пошло. Полные губы красны от природы, без намека на помаду. Элли очень хотелось поцеловать ее, и он подумал, целовал ли ее уже кто-нибудь из деревенских мальчишек. Эта мысль вызвала у него ревность.
 А ее глаза... Хотелось смотреть на них, но не заглядывать глубоко. Глаза Салли Энн были не голубые и не карие, а какого-то зеленоватого оттенка, как глубокий лесной пруд, скрывающий много недоступных тебе тайн. Когда Салли Энн смотрела на тебя, во рту пересыхало, хотелось сглотнуть, но ты не мог. Ты чувствовал себя виноватым, потому что знал, что она прочла твои мысли, может быть, только догадалась, но была близка к истине, это уж точно. Ты опять раздеваешь меня в уме, Элли Гуд, не так ли? Грязные мыслишки школьника, ты опять запачкаешь свои простыни. Но этим все для тебя и кончится, потому что я девственница и ею останусь. Не из-за приличий или чего-то еще, просто я так хочу. Ни один парень в деревне от меня ничего не получит, даже поцелуя. Я так хочу, поэтому ты напрасно мечтаешь, но тебе все равно придется смотреть на меня.
 Элли снова взглянул, увидел, как она впилась глазами в Джоби Тэррэта. Ну нет, не может же она к нему что-то испытывать, даже если он мой друг, потому что он ведь тоже из деревни. Он работает на твоего отца, точно так же, как его отец работал здесь, до того, как...
 Джоби остановился, чтобы наточить лезвие ножа о кусок камня, который лежал у него в заднем кармане джинсов. Он как будто чувствовал, о чем думают стоящие неподалеку. Он скользнул по ним взглядом, который охватил всех, остановился на секунду на юном Тимми Купере. Мальчик, который произнес вслух то, о чем думали все, отвернулся, хотел было отойти, но что-то заставило его изменить намерение, и он остался.
 Чирк! Джоби срезал еще одну ветку, она захрустела, протестуя, когда он согнул ее и силой вернул в изгородь.
 Элли Гуду не нравилось присутствие других ребят, он еле сдерживался, чтобы не сказать им, что Джоби — его друг, что им тут нечего делать, включая Салли Энн. Если она не хочет, чтобы мальчишкам при виде нее лезли в голову грязные мысли, то пусть держится подальше. У Джоби подобных мыслей не было, в том Элли не сомневался, потому что его другу не нравились девушки. Он как-то раз сам об этом сказал. Ему не нравились и маленькие мальчики, такие как Тимми Купер, они только травили его. Как и все остальные. Элли терпеть их не мог. Они продолжали заниматься тем же, чем и в школе в Хоупе, когда Джоби Тэррэт там учился. Если этот Тимми еще раз откроет свой рот, он ему даст по морде, пообещал себе Элли. Этим он докажет Джоби, что он его друг, и Элли невольно понадеялся, что Тимми скажет какую-нибудь пакость.
 Джоби снова остановился, еще раз подточил лезвие ножа. Он весь вспотел, но внезапно пот на его теле стал холодным, по спине пробежала легкая, пощипывающая дрожь. Он весь напрягся, встревожился, словно услышал слова миссис Клэтт, которые она повторяла все годы: «Если ты не наденешь курточку, Джоби, ты простудишься и умрешь, а ведь я обещала твоей матери присмотреть за тобой». Черт, неужели он никогда не сможет выкинуть из памяти эту старую карту? Наверное нет, потому что он жил у нее, она растила его ровно десять лет. И это останется с ним до конца его жизни. Он скорчил гримасу, еще прошелся камнем по лезвию ножа взад и вперед умелым движением, от которого засверкала сталь.
 Десять лет с миссис Клэтт, фактически, все его детство. Он помнил то утро, когда она впервые пришла за ним, так ясно, как будто это было вчера. В день похорон отца мать отвела его к миссис Клэтт и оставила там. Ему было страшно, когда он сел на старый, весь продавленный диван со сломанными пружинами, воняющий кошачьей мочой (позже он узнал, что кот пакостил за диваном, и миссис Клэтт выметала оттуда кошачье дерьмо, если вонь становилась невыносимой), глядя на дверь, думая, сумеет ли убежать.
 — Ты посиди там, малыш Джоби, — старая карга повернулась к нему, очевидно, прочитав его мысли, потому что проковыляла к двери и накинула крючок. — Твоя мама не хочет, чтобы ты ей сегодня досаждал, у нее и так полно забот. Думаю, она заберет тебя перед ужином. А пока будь умницей, не мешай мне, потому что и мне есть над чем подумать.
 Джоби почувствовал, как у него задрожала нижняя губа, но ему все же удалось сдержать слезы — он решил не проявлять слабость в присутствии миссис Клэтт. Мальчик сидел на диване, озираясь по сторонам, разглядывая неопрятную комнатушку, глядя на закипающий на очаге чайник, пытаясь отогнать кота, который вспрыгнул на диван и уселся рядом с ним, словно наслаждаясь тем, что Джоби не хочет этого, боится его.
 День выдался длинный. Миссис Клэтт дала ему овощного супа; он не был голоден, и ему не понравился резкий, пряный вкус этой еды, но он съел все, потому что это тоже был своего рода вызов. «Можешь есть, можешь не есть, — прошамкала старуха. — Но если не станешь есть, потом не жалуйся, что голоден».
 После скудного ленча она уселась перед огнем, и голова ее склонилась на грудь. Джоби опять подумал о двери, но он знал, что ни за что не сможет поднять крючок, да и кот, наверное, вцепится ему в ноги, шипя, царапая кожу под тонкими, вытертыми штанами. Миссис Клэтт втащит его обратно, может быть, накажет, запрет в чулан под лестницей, как делала мать, когда он не слушался. Он содрогнулся при этой мысли; если чулан миссис Клэтт такой же, как у них дома, то это стало бы для него ужасным испытанием. Кромешная темнота, что-то двигается вокруг тебя и прикасается холодными пальцами, заставляя вздрагивать и кричать. Джоби сидел на диване, тупо уставившись на огонь; пламя принимало разные причудливые формы — люди, животные, вот на человека напало какое-то чудовище, сцена менялась, прежде чем он успевал разобрать ее. Это пугало Джоби, он не мог поверить, что это были просто скачущие языки пламени.
 Старые часы на камине пробили два раза, когда тишину нарушил звон колокола. Отдельные удары его раздавались несколько минут, все слабее и слабее, как будто церковный сторож начал уставать и, в конце концов, перестал звонить. Джоби знал, что это прозвонил колокол на церкви, что было как будто связано со смертью его отца, но не осмеливался спросить.
 — Как умер мой папа? — внезапно спросил он и увидел, как старуха быстро открыла глубоко запавшие глаза, сердито сверкнула ими, потому что ее потревожили, укоризненно скорчилась.
 — Не думай об этом, детка, — резко и раздраженно сказала она. — С ним случилось несчастье, может быть, когда ты вырастешь, мама расскажет тебе. Не мое дело. Но ты не плачь о нем, он был плохой.
 — Почему плохой?
 — Твоя мама тебе как-нибудь сама расскажет. А теперь посиди спокойно, дай старухе отдохнуть.
 Джоби погрузился в молчание. Он вовсе не собирался плакать об отце, потому что Артур Тэррэт был далек от него. Он мало разговаривал, делал только то, что велела Хильда. Джоби часто мешал им, они отсылали его наверх в спальню, потому что он был им помехой. Иногда по ночам кто-то приходил, тогда все поднимались на чердак над его комнатой. Он слышал, как они там двигались, шептали что-то, в основном раздавался голос матери, но он натягивал на голову одеяло, чтобы заглушить все это. Он был любопытен, но боялся подслушивать.
 Уже стемнело, когда мать наконец-то пришла за ним к миссис Клэтт. Женщины прошли в заднюю комнату, и некоторое время оттуда доносились их приглушенные голоса, и опять Джоби зажал себе уши, чтобы не слышать. Он не хотел этого слышать.
 После смерти отца их дом как-то изменился. Он не знал почему, но в темноте ему становилось страшно, как будто исчез последний источник его защиты. Он не знал, от чего ему нужна была защита, кроме как от привидений, живущих в чулане под лестницей.
 Через три дня после похорон мать облачилась в свои длинные, темные, летящие одежды: она всегда их надевала, когда к ней приходили люди, с которыми она поднималась на чердак. Он понял, что мать собралась куда-то идти, и его замутило от мысли, что его опять поведут к миссис Клэтт.
 — Тебе не нравится миссис Клэтт, Джоби, правда? — Хильда Тэррэт говорила ласково, чуть улыбаясь.
 Джоби помотал головой:
 — Нет, и кот ее не нравится.
 — Глупый, — она протянула руку и взъерошила ему волосы. — Но будет лучше, если ты привыкнешь к ней, потому что... Ну, может быть, тебе придется однажды перейти к ней жить.
 — Нет! — пронзительно закричал Джоби, вложив в этот крик весь свой искренний протест.
 — Миссис Клэтт — добрая женщина.
 Ему показалось, что мать говорит как-то очень напряженно, будто выводит дрожащей рукой слова завещания, моля о том, чтобы еще долго не возникла необходимость выполнить его. Когда конверт с завещанием вскроют, человек будет уже мертв и погребен.
 — Может статься, тебе и не надо будет идти с ней, но я бы была спокойна, если бы знала, что есть человек, который позаботится о тебе как следует, а иначе они могут забрать тебя в сиротский приют. Вот что, — внезапно тон ее изменился, стал неестественно веселым ради маленького мальчика, на случай, если тот начнет протестовать, не захочет оставаться один дома, точно так же, как он протестовал против того, чтобы его забрала миссис Клэтт. — Мне придется оставить тебя одного ненадолго, у меня важные дела. Я не стану заставлять тебя идти к миссис Клэтт, если ты пообещаешь быть умницей, когда останешься один.
 Джоби кивнул; все, что угодно, лишь бы не идти к миссис Клэтт.
 — Хорошо же, тогда слушай. Я могу вернуться засветло, и я хочу, чтобы ты сидел дома тихо. Не отвечай на стук в дверь, если кто-то придет, потому что у меня могут быть неприятности с полицией из-за того, что я оставляю тебя одного, а нам ведь этого совсем не нужно, верно? На столе в кухне джем, хлеб и пряник тебе к чаю. Я подложила в печь дров и закрыла заслонку, ты не должен ее трогать ни в коем случае. Если я не вернусь, когда начнет темнеть, ложись спать, закройся одеялом. Ты ведь уже большой мальчик, должен помогать матери, если ей надо уйти, как сегодня. Ты понял меня?
 Джоби кивнул, мать поцеловала его в лоб и ушла, закрыв за собой дверь на ключ. Джоби почувствовал одиночество в этой внезапной пустоте. Не было никого, перед кем он должен бы был притворяться, и мальчик дал волю слезам. Впервые после смерти отца он так сильно плакал. Ему стало полегче, он проголодался и пошел в кухню, где съел хлеб с джемом и пару кусков имбирного пряника, который накануне испекла мать.
 В комнате стало темнеть, прежде чем он понял, что наступил вечер. Где-то вдалеке прогромыхал гром. К нему вернулась тревога, вернулись все его детские страхи. Он посмотрел на дверцу чулана, чтобы убедиться, что она заперта, ему показалось, что изнутри раздаются какие-то звуки, как будто кто-то пытается открыть ее, от чего дерево заскрипело. Тогда он бросился бежать по шатким ступенькам наверх и вскоре уже лежал в постели, накрывшись с головой одеялом, как велела мать, прислушиваясь к раскатам грома.
 Было темно, он ничего не видел. Он крепко закрыл глаза, дрожа под одеялом, прислушиваясь. Какие-то непонятные звуки, самые страшные. Он попытался заткнуть уши, чтобы не слышать, но не смог.
 Звуки были какие-то скрипучие, как будто кто-то надавливал на дерево, такой звук раздавался, когда мать закрывала Джоби в чулане и запирала его дверцу, а он в ужасе толкал ее, пытаясь выйти. Она скрипела от его усилий, но запор был достаточно крепок, так что он зря тратил время. И сейчас происходило то же самое: что-то пыталось выйти оттуда!
 От слепого ужаса он свернулся калачиком, почти задохнулся во влажной духоте постели. Оно не сможет вылезти из чулана, это невозможно. Неужели невозможно? Но если бы оно и вылезло, оно не знает, что он здесь. Неужели не знает?
 Чей-то шепот; он не сразу различил голоса, затаив дыхание, пытаясь определить, откуда они доносились. Гром грохотал вовсю, гроза бушевала прямо над их домом, как будто тысячи диких существ, пытавшихся освободить то, что притаилось здесь, наконец-то пришли за Джоби, чего он всегда боялся. Голоса продолжали звучать, произнося смесь бессмысленных слов... наверху, на чердаке! Конечно, откуда бы им еще доноситься; он словно слышал повторение шума тех сборищ, которые устраивала мать с незнакомыми людьми, появлявшимися в темноте. Все происходило вновь, но только в доме никого не было, кроме него. Никого... Живого!
 Он тихо плакал, беззвучно шевеля губами, звал мать. С ней бы не было так страшно. Дом дрожал от ударов грома, вспышки молнии освещали его постель. Кто-то умрет сегодня, Джоби, может быть, ты!
 Бесконечное смятение, шум и страх. Джоби весь сжался, снова стал молить о том, чтобы поскорее вернулась мать. Но она не пришла, и в конце концов мальчик в изнеможении провалился в сон, все еще слыша шепот, скрип дверцы чулана, потому что кто-то толкал ее изнутри, стихающие раскаты грома; злые силы иссякли, им не удалось освободить духов, томящихся в доме.
 Рассвело. Джоби понял, что ночь прошла, вылез из-под скомканных простыней и одеяла, сощурился от утреннего солнца. Он почувствовал облегчение, но ему надо было найти мать, рассказать ей обо всем.
 Он прокрался на лестничную площадку, увидел, что дверь в комнату матери приоткрыта. Помедлив, он заглянул туда. Невозможно было понять, спал ли кто-нибудь на кровати ночью, потому что мать никогда не застилала ее. Матери в спальне не было, но это не удивило Джоби, потому что она всегда вставала рано. Она, наверно, внизу.
 Он подошел к краю узкой винтовой лестницы, прислушался. Тишина, не слышно стука кастрюль и сковородок, нет запаха жареного бекона. Еще не спустившись с лестницы, он знал, что Хильда Тэррэт не вернулась домой. Он проверил две комнаты внизу, но ее и там не было. Длинный черный плащ матери не висел на крючке на двери. Чувство пустоты, одиночества охватило Джоби, слезы снова наполнили его глаза.
 Вдруг мальчик в ужасе заметил, что дверца чулана распахнута; он увидел за ней черную пустоту, попытался отвести взгляд, почувствовал затхлый запах плесени, исходящий изнутри. Он подбежал к чулану, захлопнул дверцу, услышал, как щелкнул замок, но все же навалился на нее всем телом. Он опоздал, его наихудшие ночные страхи подтвердились, гром освободил то, что томилось в чулане, выпустил его в ночь. Оно могло быть где угодно, ожидая возврата тьмы.
 Джоби уселся на стуле матери возле погасшей плиты, глядя на почерневшие угли; он уже не ждал мать, он знал, что она не вернется. Он был так потрясен, что не стал противиться, когда днем пришла миссис Клэтт и увела его; кот шел сзади, следом за ним, как бы давая ему понять, что при первой же возможности вцепится с ненавистью в ноги Джоби.
 Джоби очнулся от своих воспоминаний, все еще водя точильным камнем по лезвию садового ножа, которое превратилось в узкую, блестящую полоску стали. Туман перед его глазами рассеялся, и он увидел вокруг себя любопытные молодые лица. Некоторые смотрели враждебно, другие же просто наблюдали. Элли Гуд. Элли — хороший паренек, друг, если таковой ему понадобится, но пока Джоби был один, с тех самых пор, как ушел от миссис Клэтт в день своего шестнадцатилетия, вернулся в развалюху, которая когда-то была его домом. Ему никто не был нужен.
 Салли Энн Моррис. При виде нее у Джоби по телу начинали бегать мурашки, но это было приятно, у него появлялось странное, незнакомое ощущение. Ее зеленоватые глаза поблескивали на солнце, они проникали в него так же, как глаза матери или миссис Клэтт, которые читали его тайные мысли, властвовали над ним. Я тебе нравлюсь, правда, Джоби? Он покраснел, посмотрел на нож в руке, мысленно произнес, заикаясь, что ему надо работать. Твоему отцу, Салли Энн, не понравилось бы, что я лентяйничаю.
 Ты опять мечтал, Джоби.
 Иногда события прошлого он видел так ясно, как будто все это случилось лишь вчера. Это они виноваты, они перенесли свои мысли в его сознание. Твоя мать убила твоего отца, Джоби, околдовала быка, а потом. Господь покарал ее, убил молнией. А что же будет с тобой?
 — Ты — ведьмин сын.
 Раздался голос Элли Гуда:
 — Заткнись.
 Толпа приблизилась. Тимми Купер стоял впереди, чувствуя себя в безопасности. Ты не посмеешь мне ничего сделать, Джоби, хоть ты и ведьминское отродье.
 Он посмотрел на Салли Энн, увидел, как движется ее гибкое, молодое тело, как будто для него одного. Посмотри на меня, Джоби, разве ты не хотел бы, чтобы все это было твоим?
 Джоби весь напрягся, вспотел, наметил очередной побег боярышника, который надо было разрезать, оглянулся назад, видя в тумане лица. Ненависть к Тимми Куперу и его насмешкам, какое-то иное чувство к этой девушке вызывали в его нижней части тела ощущения, которые сбивали его с толку. Точильный камень выпалу него из пальцев, и Джоби повернул лезвие ножа кверху и назад, нацелившись на тонкий побег; но как раз в тот момент, когда он поднес нож поближе, он невольно отвел взгляд в сторону. И в этот ужасный миг он понял, что не властен над собой, что кто-то управляет его действиями.
 Время как будто остановилось, и все казалось в тысячу раз ужаснее. Деревянная рукоятка ножа каким-то образом выскользнула из его потных пальцев, и нож, крутясь, вращаясь, сверкая в лучах полуденного солнца, забыл о живой изгороди, превращаясь в орудие уничтожения, наметив себе цель — насмешливое лицо ребенка.
 — Ведьмин сын. Твоя мать убила твоего отца, и Господь...
 Нож ударил Тимми Купера острым краем лезвия, со всей силы, угодив на тонкую шею, которая оказалась ничтожной преградой на его пути и не смогла задержать его полет. Это произошло так стремительно, но Джоби Тэррэту казалось, будто нож падал очень медленно. Гильотина, нашедшая цель, обезглавливающая с бесстрастной исправностью.
 Голова мальчика поднялась, губы его все еще беззвучно шевелились, произнося насмешливые слова; к счастью, он не успел понять, что произошло. Голова словно повисла над бьющей алой струей фонтана, будто пластмассовый шар на струе воды в тире парка аттракционов. Тело Тимми напряглось, но он упал не сразу; рука его поднялась, палец обличающе указал на Джоби. Она убила, а теперь ты убил, колдун!
 Медленно окровавленный труп опустился на землю, голова отвалилась, покатилась, остановилась в метре от Джоби, уставившись на него. Она смеялась, издевалась над ним. Видишь, что ты натворил, колдун?
 Внезапно все вокруг бешено завертелось. Кровь все еще хлестала из обрубленной шеи, лилась дюжиной ручейков, собираясь в алое озеро, наполняя выбоину на дороге. Потом раздались визги и крики.
 В голове у Джоби все закрутилось, та замедленная пленка теперь превратилась в расплывчатое пятно. Все лица были повернуты к нему, на них был написан ужас, они были искажены злобой. Они кричали, обвиняли его:
 — Ты убил его, колдун, потому что он сказал правду!
 Элли Гуд плакал, мальчик, которому бы следовало бежать прочь отсюда, вопя от ужаса, внезапно повзрослел, наклонясь над мертвым телом. Нет, это невозможно, ты не умер, Тимми. Встань и скажи нам, что ты жив. Прошу тебя! И Салли Энн, уставившись зелеными глазами на Джоби, говорила ему непонятные слова. Это был несчастный случай, нож просто выскользнул. Никто не вправе обвинять тебя. Но они будут обвинять. О Боже, будут! Я буду с тобой, Джоби.
 Оцепенев, Джоби Тэррэт схватился за изгородь, чтобы не упасть, не обращая внимания на острые шипы, напоминая ободранное чучело, не в состоянии сдвинуться с места. Все остальные отпрянули от него, кроме Салли Энн и Элли, бросились бежать, вопя, их крики ужаса эхом отдавались в горах.
 — Произошло убийство! Ведьмин сын убил Тимми Купера!
 Прошло несколько часов, а, может быть, минут — сознание Джоби опять шутило с ним шутки. Элли пытался пристроить голову мертвого мальчика к отрубленной шее. Вот так, все будет хорошо, он сейчас оживет, и они не смогут обвинить тебя, Джоби. Нет, он мертв, он никогда не встанет.
 Салли Энн стояла рядом с Джоби, схватив его за руку, от чего по его телу как будто пробегал слабый электрический ток, словно от отработанного аккумулятора. Ты не виноват, Джоби, это был несчастный случай. Будь со мной, и все обойдется.
 Ее глаза смотрели в его глаза, проникали в них, успокаивали, ослабляли ощущение реальности, словно обезболивающее средство. То, что жило в чулане, тоже так делало, Салли Энн. Оно вышло из чулана в ту ночь, когда умерла моя мать. Ты говоришь глупости, Джоби. Нет, это правда, оно всегда там жило... может быть, и сейчас оно там, а теперь, когда оно убило, оно вернулось туда...
 Ее глаза неотрывно смотрели на него, и внезапно ему стало жутко: если бы он мог, он бы бросился бежать. Затем его вдруг охватило странное чувство покоя, как будто Салли Энн была его защитницей. Не тревожься, Джоби, это был несчастный случай, ты не виноват.
 Несколько мгновений покоя, он почти задремал; потом его вновь охватила паника, страх вернулся, его насквозь пронзил вой сирены приближающейся полицейской машины.
 И Джоби Тэррэт понял, что все произошло на самом деле, что Тимми Купер погиб от его руки.




 Глава 2


 — Нечего тебе было крутиться среди деревенских парней. — Эми Моррис взглянула в зеркало, висевшее над столом в просторной кухне фермерского дома, заметила, что в ее коротких темных волосах снова появилась седина. Пора ей опять краситься, но на этой неделе нет времени. В свои сорок четыре года она вздрагивала при мысли о среднем возрасте. В джинсах в обтяжку, однако, у нее еще довольно тонкая талия, а груди еще упругие, вызывают восхищенные взгляды проходящих мимо мужчин, когда она бывает в городе по пятницам. Нет, она не собирается распускаться, это она твердо решила. Щеки ее слегка горели, обозначив веснушки, но это потому, что она сердилась. — Слышишь меня, Сал?
 — Слышу, мама. — Девушка, стоящая у раковины, презрительно фыркнула, ее напрягшееся стройное тело также выражало злость. — Ты забываешь, что мне скоро шестнадцать, и если мне хочется прогуляться в деревню, я не нарушаю никаких правил, я уже не в колледже Хайэм.
 Эми удержалась от резких слов. Она ничего не добьется, обостряя этот вопрос, разжигать бунтарство дочери не стоит. Клифф уже позавтракал и отправился к своим драгоценным курам, все мечтает о полиненасыщенном яйце, которое мгновенно завоюет рынок. Когда дело касалось семейных проблем, он предпочитал не вмешиваться — так было все последние двадцать лет. И Эми не намеревалась сохранять свою привлекательность только ради него.
 — Если бы ты тогда не пошла в деревню, Сал, ты бы не увидела эту ужасную... — она не могла подобрать нужное слово. «Кровавая баня» — слишком сильно сказано, так об этом случае писали газеты, прямо-таки упиваясь кровавым случаем на ферме, точно так же, как когда бык забодал Артура Тэррэта. Она сглотнула, почувствовала кислый вкус во рту.
 — Мама, со мной все в полном порядке, — Салли Энн повернулась к ней, подбоченившись, с вызовом глядя на мать. — Я вовсе не шокирована до безумия тем, что случилось, у меня не будет нервного припадка. Произошел несчастный случай, но ведь по всей стране каждый день на фермах происходят несчастные случай. Да вот только на прошлой неделе какой-то парень попал под пресс и...
 — Салли! — Эми Моррис сильно побледнела. — Послушай, я только пытаюсь тебе объяснить, что деревенские парни — не подходящая компания для...
 — Для дочки фермера! — Салли Энн презрительно скривила нижнюю губу. — Мама, да ты настоящий сноб, и я могу лишь придти к выводу, что ты говоришь о Джоби Тэррэте.
 — Он хороший парень, — Эми пошла на попятную. — Ему просто не повезло с воспитанием, вот и все. Ведь тот факт, что родители его были оба убиты в течение недели, не мог не сказаться на нем, а теперь еще... это.
 — Он, кстати, работал в это время на нас. — Салли Энн почувствовала, что внезапно одержала верх в разговоре, и она была намерена воспользоваться этим. — Точно так же, как его отец работал на нас, когда был убит. Это нам следует беспокоиться о том, что думают в деревне. Мы приносим несчастье.
 — Глупости. — И все же Эми отвела взгляд, а ее пальцы, зажегшие спичку и поднесшие ее к сигарете, чуть дрожали. — Я не собираюсь долго распространяться на эту тему, хочу лишь сказать, что твой отец и я хотели бы, чтобы у тебя был постоянный парень, когда придет время, приличный. — О Боже, старая лицемерка, это же самое говорила тебе твоя мать, и посмотри на себя теперь. У тебя нет супружеской жизни, живешь здесь лишь по договоренности.
 — И с чего это ты решила, что мне нравится Джоби? — Зеленые глаза буравили ее сквозь облако табачного дыма, требуя прямого ответа на прямой вопрос.
 — Я... я не сказала... что тебе нравится Джоби, я просто подумала, что...
 — Знаешь, мама, не придавай слишком большого значения своим подозрениям. — Салли Энн повесила кухонное полотенце на сушилку. — И перестань смотреться в зеркало каждые пять минут, а то еще увидишь что-нибудь нежелательное!
 Салли Энн отвернулась, хлопнула за собой дверью, пошла во двор. На глаза Эми Моррис набежали слезы; может быть, их защипало от табачного дыма, сказала она себе. Она затянулась сигаретой, попыталась взять себя в руки, снова виновато взглянула в зеркало. Сегодня вечером она поедет в город, будет играть там другую роль в своей сложной жизни, когда увидится с любовником, но сейчас ей необходимо закончить играть роль матери. Моя дочь растет, она может стать такой же, как я. О Боже! Любая мать боится за свою дочь, думает над одними и теми же вопросами все время, знает, чем нравится заниматься парням с хорошенькими девочками. Но Салли Энн этого не сделает. Пока не сделает. Может быть, они допустили ошибку, отправив ее учиться, лишая ее родительской любви большую часть года. Они обманывали себя, внушали себе, что стараются для нее, но если посмотреть правде в глаза, надо признать, что они просто хотели, чтобы кто-то другой освободил их от их обязанностей. Пожалуйста, госпожа директриса, воспитайте нашу дочь надлежащим образом, для нас. Освободите нас от этого труда. Но им не удалось избежать ответного удара или жестокого разочарования. Салли Энн была девственницей, должна ею быть, потому что воспитывалась в хорошей школе. Она просто проходит сейчас через стадию модных левых бунтарских идей, отрицая все капиталистическое. Можете не оставлять мне вашу ферму или деньги, мне они не нужны. Я сама проложу себе дорогу в жизни, и я не верю в классовые различия.
 Энн встала, подошла к окну и успела заметить, как Салли Энн исчезла на дороге за открытыми воротами двора, ссутулившаяся фигурка, утратившая свою напускную неустрашимость. Смелый, вызывающий вид скрывал ее внутренние переживания; девушке надо побыть одной. Эми сдержалась, не бросилась ей вдогонку — ничего хорошего это бы не дало. Боже, минувшая неделя была для нее подлинным испытанием, для всех них. Суд присяжных, то, как Салли Энн защищала Джоби, иногда проявляя агрессивность.
 «Но вы уже говорили нам, мисс Моррис, что погибший мальчик дразнил Джозефа Тэррэта». Намек был очевиден, как будто Джоби самого судили за убийство. Он убил Тимми Купера намеренно, не так ли, мисс Моррис?
 «Джоби не обращал на него внимания!» Черт, нужно было мне молчать. Салли Энн закусила губу. "Но не мог же он не отвлечься на слова Купера. Думаю, это и явилось причиной, почему нож выпал у Джоби из руки и... "
 «Нас не интересует, что вы думаете, мисс Моррис. Нам нужны лишь факты, связанные с гибелью мальчика».
 Вот так это было. Эми гордилась своей дочерью, тем, как та вела себя на допросе, сверкая зелеными глазами. Дважды за последние три дня полицейские долго допрашивали ее, как будто искали лишь одно доказательство, дающее им право осудить Джоби. Но они его не нашли, Салли Энн об этом позаботилась.
 Салли Энн защитила парня, нехотя призналась самой себе Эми, стоя у окна, невольно думая, заасфальтирует ли Клифф когда-нибудь двор, избавится ли навсегда от этой хлюпающей грязи. Впрочем, он никогда этого не сделает, и не только потому, что готовый бетон стоит денег, но и потому, что таков был его образ жизни. Спарчмур не был бы Спарчмуром, если бы девять десятых своей жизни ты не хлюпал по грязи.
 Салли Энн сломалась, наконец, под этим напряжением. Не помогло то, что она была всего лишь растерянным подростком. Клифф Моррис, занятый только собой, вероятно, даже не понял, что у его дочери возникли проблемы. Он во всем этом виноват. Эми перевела свой обличительный взгляд на ряды курятников; если бы он не нанял на работу Джоби Тэррэта, ничего бы не случилось. Нужно было извлечь урок из того, что произошло с Артуром Тэррэтом, Но Клифф никогда не научится, так и будет продолжать попадать впросак.
 Но с этим нечего было поделать, потому что Тэррэты — несчастье Хоупа, так было и так будет всегда.


* * *

 Салли Энн вышла со двора фермы, прошла по дороге направо метров сто, перебралась по ступенькам через изгородь на луг. Если бы она прошла дальше по дороге, она бы в конце концов пришла к тому месту, где... Нет, она бы с ума сошла, если бы увидела снова то место, на песок, разбросанный по нему, так же жутко смотреть, как и на пятна крови Тимми Купера. Еще хуже, потому что это — попытка скрыть что-то. Фактически же — ложь. Этого на самом деле ничего не было, мы не хотим, чтобы вы верили всем бредням, потому что все кончилось, остался только отчет в документах у коронера. Тимми больше нет, его никогда не было. Это всего лишь еще одна легенда Хоупа, которую нужно рассказывать шепотом, чтобы никто не услышал.
 Все вместе взятое злило ее. Ведь, в конце концов, это настоящая охота на ведьм, такая же варварская, как и те, которые проводились в Хоупе столетия назад. Ничто не изменилось. В зале суда чувствовалась враждебность, невидимая, но живая ненависть. Джоби Тэррэт намеренно убил того мальчика, нет сомнения, он виноват. Какие еще доказательства вам требуются? Вытащите его сюда и сожгите, послушаем, как он станет визжать, когда пламя начнет поедать его тело.
 Они так бы и сделали, если бы были уверены, что это сойдет им с рук. Ногти Салли Энн глубоко вонзились ей в ладони. Хоуп был отвратительным местом, деревней, которая так и не стала цивилизованной до конца. Все жили здесь прошлым, запирались в своих домах, как только наступала темнота, потому что так жили их предки. Все они унаследовали какое-то душевное заболевание. Ей надо уехать, оставить их здесь с их суевериями, отправиться куда-то в большой город и попытаться забыть...
 Перед глазами у нее возник Джоби, его сильная фигура, то как он выдерживал весь этот град насмешек. Только заглянув ему глубоко в глаза можно было увидеть, как это ранило его, оставляя шрамы, которые не разгладятся до конца жизни; сын ведьмы был изуродован, но не уничтожен.
 Она поднялась на холм, посмотрела на луга, расстилающиеся внизу, на извивающуюся ленту реки, по берегам которой росли ивы, за лиственным лесом гордо тянулся к небу одинокий шпиль церкви посреди этого царства зла. По воскресеньям жители Хоупа посещали единственную службу, комбинацию утрени и причастия, очищались если не в глазах Господа, то хотя бы в своих. Если ты грешил, то тебя прощали, и это считалось нормальным; преследование колдуна с именем Господа на устах. Переложите на Него ответственность.
 Дым лениво поднимался в безветренное небо из труб притаившихся домиков: его сладкий запах чувствовался даже отсюда. Среди этих столбов дыма один мог подниматься из трубы полуразрушенного жилища Джоби Тэррэта. Салли Энн почувствовала, как у нее заколотилось сердце, она вцепилась в изгородь из каштана. Это был какой-то сигнал, похожий на те, которые в кинофильмах посылают индейцы. Он звал ее.
 Она открыла глаза, зная, что чувство вины вновь вернется, станет мучить ее душу. Она услыхала чей-то голос, похожий на голос коронера. «Смерть Тимма Купера не была несчастным случаем, не так ли, Салли Энн Моррис?».
 Нет, это был несчастный случай.
 «Врешь!».
 Тот мальчик отвлек Джоби, нож выскользнул и...
 "Это не был несчастный случай. Я обвиняю тебя, Салли Энн Моррис, в том, что ты отвлекла Джоби Тэррэта, из-за тебя он кинул ножом в мальчика, ты использовала его как орудие смерти, потому что только ты могла это сделать. Ты убила его для Джоби, использовав Джоби, чтобы... ".
 «Это ложь».
 «Это правда, но никто не может доказать это. Кроме тебя самой, обладающей сверхъестественными силами. Тебе придется жить с этой мыслью. Приговор — смерть от несчастного случая».
 Она кричала, но беззвучно, упав возле изгороди. Она лежала, глядя на дым, поднимающийся из деревни, образующий темные грозовые облака. Она плакала до тех пор, пока не иссякли слезы; ее зеленые глаза покраснели и заболели; она поняла бесплодность всего этого.
 Чуть позже она поднялась и постояла, прислушиваясь в страхе, но не услышала больше обвиняющего ее голоса. У нее почти перестало стучать в висках, она снова стала самой собой. Настолько, насколько могла.
 И она знала, что скоро она должна будет пойти к Джоби Тэррэту.




 Глава 3


 Джоби Тэррэт не выходил из дома со дня похорон Тимми Купера. Он слышал похоронный звон колокола, который словно бил по нему, загонял наверх в спальню, но и там он не мог не слышать его. Колокол продолжал звучать в его ушах несколько дней, возрождая ужасные кошмары.
 Сын ведьмы!
 Насмешка эта опять напоминала ему о том роковом дне, наполняла его чувством вины. Он снова увидел лица, наблюдающие за ним, узнал каждое из них. Элли, пытающийся заставить Тимми замолчать. И Салли Энн, молча наблюдающая за ним, следящая за каждым его движением.
 Эта девушка каким-то образом заслоняла собой трагедию, преобладала над ней. Даже в мечтах он ощущал на себе ее пронизывающий взгляд, чувствовал его даже тогда, когда стоял к ней спиной. Ты не можешь не обращать на меня внимания, Джоби. Забудь о других, потому что я знаю, о чем ты думаешь, как ты думаешь обо мне, когда ты лежишь один в постели ночью, что эти мысли заставляют тебя делать. Он знал, что краснеет, весь покрывшись потом.
 В конце концов ему приходилось поворачиваться и смотреть ей в глаза, читая в них ненависть, но не к нему, а к тем, кто мучил его. Он хотел не обращать на них внимания, но Салли Энн не позволяла ему сделать это. Они бы убили тебя, если бы им сошло это с рук, Джоби. Но ты мог убить их безнаказанно.
 Пугающая мысль, зарождающаяся идея, которая не оставляла его. Он пытался отогнать ее от себя, но она всегда возвращалась, заставляла его смотреть в глаза Салли Энн, кивать ей. Я не хочу. Ты должен. Какой-то провал в сознании, все замедлялось, пока окружающее не превращалось в неподвижную фотографию. Тело его тяжелело, мышцы напрягались, когда он пытался сдвинуться с места, глядя на тот тонкий побег боярышника, поднимая глаза, чтобы снова встретиться с ее взглядом.
 Странным образом все это произошло само собой, он ничего не смог сделать. Он вдруг почувствовал, как деревянная рукоятка садового ножа выскальзывает из его пальцев, попытался ухватить ее, но это ему не удалось. Он вновь попытался схватить нож, вытянув руку, словно тренер по крикету, демонстрирующий с помощью замедленного движения, как надо подавать мяч, не собираясь этого делать, просто показывая движение.
 Солнце блеснуло на лезвии ножа, ослепив Джоби на мгновение. Нож должен был упасть на землю совсем близко от него, потому что он просто выскользнул. В метре или в двух, не больше.
 Время остановилось.
 Потом пленка закрутилась с нормальной скоростью, бешеный, суматошный прогон, наполненный ужасом, затмевающим все, но он-то знал, что происходит. Голова Тимми, поднятая над алым фонтаном, мертвые губы все еще шевелятся, кричат ему с ненавистью.
 Ты убил меня, колдун! Убийца!
 Вопросы, один за другим, они обрушивались на него градом, он не успевал ответить, говорил невнятно, заикаясь. Полицейские, эти перевоплощенные охотники на ведьм, их жестокие лица, бросающие оскорбления ему в лицо. Комната с единственной лампочкой, подвешенной прямо над ним; он — исполнитель главной роли в свете прожектора, зрители жаждут его крови.
 То же самое во время дознания. Они толкали его к самому краю. О Боже, я признаюсь, и с этим будет покончено. Делайте со мной, что хотите. Выволоките меня отсюда и сожгите на костре!
 И тогда те зеленые глаза снова нашли его, остановили. Отрицай и продолжай отрицать, тогда они не смогут причинить тебе вред. Ее собственный тихий голос, когда ее вызвали в качестве свидетельницы, звучал непреклонно. Они старались подловить ее, но им это не удалось. Они ненавидели его.
 Приговор — смерть от несчастного случая.
 Так Джоби Тэррэт остался в своем доме, и к нему вернулись все старые воспоминания. Когда наступала ночь, он слышал все те же крадущиеся движения в чулане под лестницей, и он тогда подпирал дверцу стулом. На чердаке раздавался тихий шепот, но они не могли оттуда выйти. Ему было страшно, но они были там в плену, потому что он закрыл на засов небольшой люк в потолке родительской спальни.
 На вторую ночь он взял в руки гитару, лежавшую в углу у плиты Дешевый японский инструмент, но, если перебираешь нужные струны, играть можно. Гитара обошлась ему в три недельных заработка, он купил ее шесть лет назад, когда ушел от миссис Клэтт. Его спутница, продолжение его самого. Он стал учиться игре на гитаре заочно, пришлось помучиться, но в конце концов у него получилось. Одного они не смогли отнять у него в школе — его голос. И они боялись его голоса, он это видел, точно так же, как он боялся зеленых глаз Салли Энн.
 Наконец ему удалось настроить гитару, и когда он заиграл и запел, прекратились шорохи в чулане под лестницей и замолкли голоса на чердаке.
 Так он играл и пел каждую ночь; иногда в голове у него рождались странные мелодии, которые лились сами собой. Только тогда замолкали призраки. Но от этого ему становилось не по себе, как будто он воровал откуда-то слова этих песен; он бы вернул их, если бы знать кому и куда. Когда он клал гитару в сторону, он не мог их вспомнить.
 Прошла неделя с похорон, прежде чем Джоби решился выйти из дома. Голод заставил его покинуть укрытие, словно он был диким зверем, попавшим в ловушку, вокруг логова которого расположились охотники. Он собрался пойти в деревенскую лавку, купить продуктов на неделю или больше. У него не было других планов; одна неделя мало чем отличалась от следующей.
 Крохотный магазинчик был пуст, когда он вошел в него, звякнув дверным колокольчиком. Тускло освещенное помещение отапливалось вонючей керосинкой. Товар был небрежно свален на полках, горы нераспакованных ящиков оставляли узкий проход к прилавку. Он ощутил затхлость, отвратительный запах зла и опасности. Беги, пока не поздно. Но Джоби Тэррэт не побежал, потому что ему были нужны продукты.
 — Доброе утро... — Скрипучий голос миссис Беттеридж замолк, когда она вышла из соседней жилой комнаты и увидела покупателя. Отвращение исказило резкие черты ее лица, она охнула от неожиданности, отступила на шаг назад, зацепилась каблуком за ступеньку и ухватилась за косяк двери, чтобы не упасть.
 — Мне надо кое-что купить, — сказал Джоби и принялся снимать с полки жестянки с консервами, ставя их на прилавок. Миссис Беттеридж заглянула в комнату у себя за спиной, где на подоконнике стоял телефон, подумала, не вызвать ли ей констебля Уизерса. Этот парень, Тэррэт, сейчас в моем магазине, констебль. Но даже несмотря на испуг она поняла всю бесполезность подобного звонка в полицию. Джоби не был преступником, а колдовство разрешено законом (об этом кто-то убеждал по телевизору несколько недель назад, она тогда еще сразу переключила на другую программу, потому что это было ужасно, но кое-что она все же запомнила), и единственное, что она могла бы сделать — отказаться обслуживать его. Это, однако, было глупо, не стоило без особой на то причины связываться с представителем семьи Тэррэтов. Кроме того, ее недельная выручка уменьшилась, потому что многие жители Хоупа делали покупки в новомодном супермаркете в городе. Поэтому миссис Беттеридж с деланным видом поправила пучок седых волос, наблюдая, как Джоби ставит свои покупки на прилавок; ее подозрительность не исключала воровства.
 Джоби был рад снова оказаться на улице. Он глубоко вдохнул свежего воздуха и попытался избавиться от попавшей в легкие затхлости. В обеих руках у него было по полиэтиленовой сумке, набитой до отказа, угрожающей порваться под тяжестью, выбросив каскад консервных банок, и коробок.
 Деревня казалось пустынной. Каменные домики по обеим сторонам изрытой дороги были выстроены без всякого учета симметрии, не принимались во внимание и соседние здания. Фронтоны нескольких домов подходили к дороге, большинство же зданий стояли на некотором отдалении, закрытые шотландскими соснами. Жители Хоупа как будто были охвачены желанием закрыться от дневного света, затемнить свои дома. В них чувствовался страх, врожденное ощущение вины. Прячься, идет охотник на ведьм! Мало что изменилось в деревне за последние триста лет. Джоби почувствовал присутствие кота раньше, чем увидел его. Это было то самое вечно подкрадывающееся существо, которое терроризировало его в детстве и юности, подстерегая на краю садовой лужайки, переросшей за изгородь. Кот прижался к земле, отходил назад, злобно уставившись на Джоби желтыми глазами. Джоби остановился, посмотрел на кота, зная, что тот успеет исчезнуть, прежде чем он поднимет камень и швырнет им в отвратительное животное. Пустая трата сил, да к тому же кот этого и добивался: злорадная кошачья игра в догонялки, потому что догнать его было невозможно.
 И все же у Джоби начало покалывать в затылке, потому что сама поза кота, выражение его морды — все напоминало ему миссис Клэтт. Ты бросил меня, Джоби, покинул старуху, воспитывавшую тебя, чтобы ты о ней заботился. Твоей маме это ом не понравилось.
 Он подхватил сумки, пошел дальше, чувствуя, что кот все еще идет за ним, прячась в высокой траве. Но к дому кот не подойдет; почему-то он сторонился дома Джоби, чем тот был очень доволен.
 Его тревога усилилась, когда он приблизился к дому и увидел верх крыши сквозь свои собственные высокие сосны, щели в тех местах, где недоставало шиферных плиток. Дурное предчувствие заставило его замедлить шаг, приостановиться. Он огляделся, но никого не увидел. Даже кот исчез. Или он обогнал Джоби и притаился, ожидая? Нет, не может быть. И все же Джоби нервничал, чувствуя, что он больше не один.
 Кто-то был в саду. Он разглядел чью-то фигуру, стоящую среди умирающего, уже давшего семена иван-чая; бледное лицо, прямые рыжеватые волосы, блестящие на солнце, смешивающиеся с красками осени. Элли Гуд!
 — Элли! — Джоби остановился у прогнившей калитки, увидел, что мальчик загородил узкую дорожку, протоптанную к крыльцу. — Что ты здесь делаешь, Элли?.
 — Мне надо поговорить с тобой, — Элли сделал шаг вперед и добавил нервно, извиняющимся тоном: — Я бы раньше пришел, но подумал, что тебе хотелось побыть одному некоторое время. Я не хотел мешать. Отец выпорол бы меня, если бы узнал, что я здесь.
 — Тебе не следует приходить сюда, Элли, — Джоби внимательно наблюдал за мальчиком, почувствовал комок в горле, ему было трудно говорить. — Ты ведь мне ничего не должен. И мне бы не хотелось, чтобы тебя выпороли. Со мной все в порядке, все обойдется.
 — Мне все равно, пусть отец даже выпорет меня, — с вызовом проговорил Элли и сошел с тропинки. — Потому что он не лучше остальных в Хоупе.
 — Что ж, если тебе так уж приспичило меня видеть, пошли в дом, там и поговорим, — Джоби прошел вперед, предоставив Элли возможность идти следом. — Хотя я ума не приложу, о чем нам надо поговорить.
 Поколебавшись, Элли последовал за ним в дом, ухитрился закрыть за собой покосившуюся дверь. Так вот, значит, каков он, «ведьмин дом»; он ничем не отличался от других домов. Неприбрано, но это потому, что в доме нет женщины, чтобы навести порядок.
 — Мы всегда были хорошими друзьями в школе, Джоби, — сказал Элли и добавил, понизив голос: — Разве нет?
 — Думаю, мы ладили, — Джоби поставил сумки с продуктами на стол и чуть улыбнулся гостю. — Ты надо мной никогда не издевался, но тебе бы, наверно, пришлось худо, если бы мы были настоящими приятелями. И все же мы были друзьями. Да, спасибо тебе за то, что ты пытался... в общем, ты сделал все, что было в твоих силах на прошлой неделе.
 — Я старался. — Элли посмотрел на пыльный голый пол. Он тоже не хотел об этом говорить, но с этого необходимо начать, чтобы потом все шло по порядку. — Ты его не убивал, Джоби.
 — Это был несчастный случай. Так и следователь сказал, — Джоби почувствовал, как опять у него напряглись все мышцы, представил переполненный зал суда, ощутил его враждебность. Откуда-то на него смотрели зеленые глаза. Не стоит все это снова ворошить. Но этого ему не забыть никогда.
 — Это не был несчастный случай, но ты не убивал Тимми Купера, — выпалил Элли Гуд. — Это она!
 — Она?
 — Салли Энн. Она это сделала, заставила тебя выронить нож.
 — Да ты спятил вконец, Элли. — Но Джоби произнес это неуверенно. Не говори вслух то, о чем я думал всю эту неделю, Элли. Пожалуйста! О Боже всемогущий, не говори этого.
 — Она может заставить тебя делать то, чего ты не хочешь, Джоби.
 Джоби напрягся, почувствовал, как по телу вновь побежали мурашки, опять перед его глазами в замедленном темпе появилась картина: вот он размахивает садовым ножом, тяжелым инструментом, ему потребовалась вся его сила, чтобы поднять его на высоту плеч; он видит глаза Салли Энн, чувствует их силу, их власть. Выпусти нож, Джоби! Брось его! Его пальцы послушались, ослабили захват, он чувствует, как выскальзывает рукоятка. О Боже, нет! Он попытался поймать нож, отчаянно хватая руками. Но у ножа есть цель.
 ...Именно тогда у него что-то щелкнуло в мозгу, и власть взгляда Салли Энн над ним кончилась. Он в ужасе уставился на пульсирующую кровь, на то, как падала отсеченная голова, как она катилась, останавливалась, уставилась на него обличающе мертвыми глазами. Ты убил меня, колдун!
 Он вспомнил о присутствии Элли, увидел его поднятое лицо, на котором была написана жалость; верный пес, ожидающий приказа хозяина, готовый выполнить его волю. Надеюсь, я не обидел тебя, Хозяин; накажи меня, если это так.
 — Не знаю, — Джоби помотал головой, стараясь придти в себя. — Я просто не знаю, Элли. — Он погрузился в молчание, попытался не думать о Салли Энн. Может быть, он и не увидит ее больше. Но он знал, что обманывает себя.
 — Я помогу тебе прибраться. — Элли Гуд огляделся, увидел кучу сваленной одежды, посуду, которую так и не убрали с тех пор, как Хильда Тэррэт жила здесь.
 — Да, рано или поздно придется этим заняться, — Джоби улыбнулся, стараясь вывести себя из состояния ужаса, таившегося в темноте его сознания. — Хорошо, давай начнем, ты да я.
 Мальчик расплылся в улыбке, стал подбирать какие-то туфли, старомодную обувь, принадлежавшую ведьме из Хоупа, брошенную у открытого очага, как будто она могла вернуться и надеть ее; комнатная туфля, объеденная крысами, ботинки, которые носил Джоби в те далекие годы. По полу разлетелись обрывки газет, изгрызенные мышами, местами он порос мхом, который напоминал темно-зеленый губчатый ковер.
 Джоби вдруг услышал, как щелкнула дверь чулана, как заскрипели ржавые петли. Он сжался, обернулся, увидел зияющую черную пустоту, место вечной тьмы, где обитали бессловесные существа. Боже, он ощущал их запах, чувствовал их присутствие, ледяную затхлость, которая охватывала тебя всего, прикасаясь к тебе, настигала, беззвучно смеясь.
 — Не надо! — этот крик вырвался у Джоби невольно, вопль, полный ужаса. — Элли, закрой эту дверь!
 Элли захлопнул дверцу, щелкнул замком, уставился с обидой на Джоби; верный пес, которого опять обругали, когда он хотел угодить.
 — Прости, Элли, — Джоби опустил глаза. — Глупо с моей стороны... Но, пожалуйста, не открывай этот чулан. Никогда.
 — Там что-то страшное?
 — Я... не знаю. Но мне страшно.
 — Я тоже это почувствовал, Джоби, как будто... там такой старый запах.
 — Скорее всего там ничего нет. Я очень боялся этого чулана в детстве. Моя мать запирала меня там, если я не слушался, иногда на целый день. Мне кажется, ей нравилось меня там держать.
 — У таких родителей детей забирают.
 — Но не в Хоупе, — Джоби прищурился, в его голосе послышалась горечь — Особенно... если ты сын ведьмы.
 Джоби остановил взгляд на гитаре, лежащей на качалке, на ее дешевом блестящем дереве, которое так выделялось на фоне запущенного дома. Он протянул руку, и ему показалось, будто инструмент двинулся ему навстречу, словно ребенок к любящему отцу после долгой разлуки. Гитара такая гладкая, так приятно держать ее у тела.
 — Ты умеешь играть на гитаре, Джоби?
 — Немного. — Джоби стал перебирать струны, и звуки, казалось, нарастали в этом замкнутом пространстве. Это был его вызов всему тому, что пряталось за дверью чулана. Еще несколько нот, начало баллады, слова сами приходили ему в голову, разгоняя тени в его сознании.
 — Я просто парень из деревни, они меня не понимают. Я вырос на далекой ферме, вдали от городских огней... — Элли Гуд уселся в качалку, невольно начал раскачиваться в такт мелодии, вся атмосфера холодной комнаты внезапно преобразилась. В чулане пусто, они оба просто выдумали, что там что-то есть. А если и было, то исчезло.
 Джоби знал, что Салли Энн скоро придет к нему. Он должен был быть готовым к этому, и он хотел, чтобы это произошло.
 Может быть, тогда она оставит его в покое, уйдет из его жизни. Но если она не придет, он должен будет жить в постоянном страхе, что однажды она появится.
 Она пришла через день после того, как Элли помог ему убрать в комнате. Он знал, что она пришла, хотя она и не постучала в дверь; возможно, она бы даже зашла сразу в дом, если бы предчувствие Джоби не опередило ее. У него упало сердце, он еле удержался, чтобы не броситься к двери, словно нетерпеливый школьник на первом свидании, у него перехватило дыхание, он испугался. Да, это была Салли Энн Моррис. Он подумал, что мог бы спрятаться и притвориться, что его нет дома, но было уже слишком поздно.
 На ней были джинсы и джинсовая рубашка, подчеркивающая ее фигуру; формы ее были слишком развиты для шестнадцати лет. Все та же прическа афро, широкая улыбка — нечто большее, чем просто растянутые губы.
 — Привет, Джоби.
 Ее глаза не казались ему такими проницательными, как он представлял; может быть, это было всего лишь его воображение. Конечно же, просто совесть его искала козла отпущения. Ты же на самом деле не думал, что я на такое способна, не правда ли, Джоби? Нет, конечно нет.
 — Привет, Салли Энн. — Его голос не задрожал, как он опасался. На смену напряжению пришло облегчение. — Может быть, зайдешь?
 Она кивнула, прошла мимо него в дом. Он проследил за ней взглядом, заметил, как она покачивает бедрами при ходьбе, каждое движение такое естественное, такое прекрасное. У него застучало в висках... точно так же, как в тот день, когда... Я не должен об этом думать, хотя это останется в моей памяти навсегда.
 — А у тебя тут уютно, Джоби. — Просто чтобы что-то сказать, вероятно, это единственный комплимент, который она смогла придумать. Здесь не было уютно, а было сыро и мрачно, даже несмотря на огонь, потрескивающий в камине: зеленые ветки шипели, протестуя против сожжения.
 — Я тут немного прибрал, — сказал он. — Но здесь еще много работы.
 — Элли тебе помог. — Это было утверждение, произнесенное почти вызывающе, чтобы он попробовал опровергнуть ее слова. Соври мне, если посмеешь, Джоби, потому что я всегда знаю, говоришь ты правду или нет. Она внимательно наблюдала за ним.
 — Да. — Он переминался с ноги на ногу, нижняя губа у него слегка дрожала. — Он зашел и предложил помочь. — Проклятье, да не обязан я ей давать отчет. Нет, обязан.
 — Вот прилипала! — в голосе ее послышалась резкость, но почти сразу же исчезла. — Я бы не пришла, но... может быть, мы лучше не будем говорить об этом, Джоби.
 — Не возражаю. — Он возражал, но если она захочет об этом говорить, она это сделает; все хотели это обсуждать.
 — Я хочу помочь тебе забыть это. — Голос ее звучал мелодично, и на миг Джоби почти поверил, что сможет выбросить случившееся из головы. Но нет, это не возможно, все останется с ним до конца жизни.
 — Я не могу. — Глаза его наполнились слезами, он видел ее сквозь их пелену, эту зеленоглазую нимфу, берущую его в плен, глядящую на него из глубины лесного пруда. — Это моя мать во всем виновата.
 — Она на самом деле была ведьмой, как люди говорят?
 — Да. По крайней мере, я так думаю. Она напускала чары, сюда приходили всякие незнакомые люди, у них были сборища на чердаке. Меня это все до смерти пугало. Я залезал под одеяло с головой, но все равно слышал их голоса. Их бормотание, шепот. Монотонные заклинания матери. Но я не мог разобрать слов. Я знаю, что она была нехорошая, потому что с людьми, которые ее сердили, случались несчастья.
 — Многие утверждают, что они колдуны, — голос Салли Энн успокаивал Джоби. — Говорят, будто миссис Клэтт тоже ведьма. А я думаю, что она просто противная старуха. Не такая старая, конечно, просто грязная и опустившаяся. Но лучше расскажи-ка мне о своем отце.
 Джоби сел на стул у плиты, не в состоянии оторвать глаза от гостьи.
 — Какая красивая у тебя подвеска. — Салли Энн смотрела на открытый ворот его рубашки, словно маленькая девочка, очарованная плавным движением маятника больших напольных часов; влево-вправо, влево-вправо, пока голова не закружится. Золотая цепочка, а к ней прикреплен плоский квадратик, поблескивающий на свету, на котором выбит какой-то знак.
 — Это магический знак, — признался Джоби. — Мой знак, так мать говорила. Она дала мне его, когда мне исполнилось шесть лет, за месяц до своей смерти, — Он помедлил, затем вытащил амулет из-под рубашки, поднял квадратик, чтобы она увидела. — Она сказала тогда, что он принесет мне счастье, защитит от врагов, что пока он на мне, я буду в безопасности.
 Салли Энн наклонилась вперед, и глаза ее засветились, как изумруды, да так сильно, что Джоби почувствовал это. Он невольно отпрянул, у него пересохло во рту.
 — Гм. — Салли Энн задумчиво рассматривала рисунок на амулете, поджав губы. Странные линии, слишком уж симметричные, как будто они были начерчены по линейке. — Понятно. — Она выпрямилась, и Джоби показалось, будто его внезапно освободили от стальных тисков, почувствовал облегчение, расслабился. — Очень красивый амулет, но ведь он не принес тебе удачу?
 Это была правда, жестокая правда. Он носил амулет, когда умерли его родители, когда нож выпал у него из руки и обезглавил Тимми Купера.
 — Мне он нравится, — возразил он резко, пытаясь защищаться. Он решил не объяснять ей, что мать рассказала ему, как она освятила амулет в вине на своем «алтаре» во время полнолуния. Может быть, Салли Энн даже знает об этом, ведь она может читать чужие мысли, как будто это слова, напечатанные в открытой книге.
 — Что ж, — она пожала плечами, все ее тело чувственно задвигалось, как двигались ее бедра во время ходьбы. — Но ты собирался рассказать мне о своем отце. Он тоже был колдун?
 — Думаю, что да, — Джоби не хотел смотреть ей в лицо, но ему пришлось, и он знал, что расскажет ей все, что она захочет узнать. — Я его плохо помню. Он делал то, что велела ему мать, помогал ей, когда приходили те люди на сборища. Он мало говорил, в основном соглашался с ней во всем. Потом он связался с одной женщиной, я даже не знаю ее имя, хотя некоторые в деревне говорят, будто знают. Говорят, что у нее от него был ребенок, что она куда-то уехала, наверно, так больше и не вернулась в Хоуп.
 — Бык на ферме моего отца. — Констатация факта, ни намека на сожаление или чувство вины в ее тоне. — Это тоже несчастный случай.
 — Говорят, будто моя мать околдовала того быка, чтобы он забодал отца. Потом Бог убил ее молнией за грехи.
 — А ты сам веришь в это, Джоби?
 — Я... я не знаю. — Впервые он отвел от нее взгляд. Внезапно лицо его стало жестким, губы сжались в одну тонкую линию, и он произнес, еле двигая ими от ненависти и злости: — Но я не хочу быть как они, Салли Энн. Я ненавижу их за то, во что они меня превратили, сделали отверженным в отдаленной деревушке. Люди шепчут, что я дьявольское отродье, что я родился для того, чтобы продолжить их зло, но это неправда. Боже, клянусь, что это не так! Я хочу лишь одного: бежать из этого богопротивного места, которое какой-то шутник назвал Хоуплеснесс — Безнадежье, а потом переделала Хоуп — Надежда.
 — Этим ты ничего не добьешься. — Голос Салли Энн звучал хрипло, стройная фигура чувственным силуэтом вырисовывалась на фоне позднего полуденного света, льющегося из окна. — Останься, я помогу тебе, обещаю.
 Молчание. Он ощутил слабость, как будто теперь, когда он освободился от своих тревог и страхов, внутри у него ничего не осталось, только мучительная ненависть к родителям и миссис Клэтт. И к жителям деревни.
 — Я слышала на днях, как ты играл на гитаре и пел, — сказала она тихо. — Это были самые чудесные звуки, которые я когда-либо слышала в жизни. Я стояла и слушала, пока ты не кончил.
 — Только так я могу бороться с тем, что живет в этом доме, в чулане и на чердаке. Только тогда оно перестает шевелиться и шептать. — Он не собирался рассказывать ей это, но слова сами слетели с его губ. Он почувствовал себя ужасно глупо, приготовился к насмешкам, но их не последовало. Салли Энн больше не смотрела на него, она наблюдала за пляшущими языками пламени.
 Почти стемнело, он видел только ее глаза, пронизывающие его, читающие его мысли.
 — У тебя никогда не было девушки? — Прямой вопрос, на который она знала ответ, просто хотела услышать от него подтверждение; она хотела знать это, как будто все то, что было до этого, явилось подготовкой к главному в их разговоре.
 — Нет. — Он слабо покачал головой. — Я даже ни разу не целовал девушку. Не потому, что не хотел, а потому что в Хоупе никто не хотел знаться с сыном ведьмы.
 Внезапно ее зеленые глаза пронзили его, словно глаза какого-то дикого зверя во время ночной охоты, как горностай, гипнотизирующий кролика, собираясь вцепиться ему в шею. Он почувствовал, как ее губы коснулись его губ, словно обдали холодным снегом, затем с силой впились; душистый аромат женского тела, ее руки ласкают его спину, от чего он весь дрожит и этот приятный трепет в нижней части его тела, он чувствует, как отвердевает его мягкая плоть, его мысли уже идут дальше поцелуя, давно угасшие угли в нем снова начинают гореть. Опьяняющее путешествие, перенесшее его в адский мрак космоса, полет в невесомости, он забыл обо всем, кроме Салли Энн и того, что может быть между ними.
 И когда сила притяжения вернула его на землю, в реальность, ее уже не было; остался лишь возбуждающий аромат, который заглушал затхлый запах в доме, и он знал, что этот аромат не даст ему спать спокойно этой ночью, что он будет беспокойно метаться в постели.
 Он предчувствовал эти движения и шепот еще до того, как услышал их, тихое скольжение, хор голосов, произносящих неразборчивые слова, но он больше не боялся их.
 Джоби Тэррэт потянулся в темноте за гитарой, положил ее на колени и начал перебирать струны. Шепот и движения прекратились, и он остался один со своими мыслями о Салли Энн, вспоминая ее мягкие губы, все еще ощущая их вкус.
 И он знал, что она придет опять.




 Глава 4


 Джоби снова находился в клаустрофобической темноте ледяного чулана под лестницей. Он не знал, кто закрыл его там, мать или миссис Клэтт, но дверца была заперта, он напрасно колотил по ней кулаками и ногами, а его крики ужаса отдавались оглушительным эхом в этом замкнутом пространстве.
 Они были тоже здесь, их холодные пальцы щупали его тело, как будто на нем не было одежды, дразня его, возбуждая.
 Голос миссис Клэтт:
 — Не смей трогать себя там, Джоби. Ты же знаешь, что твоя мама всегда говорила.
 — Правильно. — Эхо из обители мертвых, монотонное заклинание Хильды Тэррэт. — Только гадкие мальчики делают это, Джоби. Но ты тоже гадкий, ты сын ведьмы, и ты им останешься.
 Он кричит, наконец опускается в изнеможении на пол, прислонившись к дверце изнутри, позволял им делать с ним то, что они хотят, привести к нему Салли Энн, прекрасную обнаженную девушку; тени дразнят его, скрывают те части ее тела, которые он старается разглядеть. Только зеленоватые глаза, святящиеся в темноте, горящие желанием. У тебя ведь никогда не было девушки, Джоби?
 Он попытался схватить ее, но она как будто отодвинулась в сторону, заставив его вскрикнуть от отчаяния. Он повернулся, протянул руку, но она ускользнула от него. Иди ко мне, Джоби.
 Шепот усилился, в ушах у него вибрировал насмешливый смех, от возбуждения ему стало больно. Вот почему тебя здесь заперли! У тебя в голове плохие мысли! Гнев миссис Клэтт, а, может быть, его матери, резкое замечание, прозвучавшее по ту сторону двери. Ты опять трогал себя, Джоби. Ты ослепнешь, если будешь так делать, проведешь всю оставшуюся жизнь в кромешной тьме.
 Салли Энн, не делай этого со мной. Но Салли Энн уже не было, она ушла, покинула его, оставив его во власти этих невидимых непристойностей. Они обступили его, их холодные, липкие пальцы гладили его тело под джинсами. У тебя в голове плохие мысли, Джоби Тэррэт, вот почему ты здесь. Тебя никогда не выпустят, потому что твои отец и мать умерли, они хотят забрать тебя к себе, чтобы наказать тебя. Они завещали тебе продолжить их дело, а ты говоришь Салли Энн, что ненавидишь их.
 Он плакал, рыдал от ужаса, прислонившись к запертой дверце, царапая ее в отчаянии руками, и острые занозы из грубого дерева впивались ему под ногти, но он не замечал боли. Выпустите меня, я сделаю все, что вы хотите, обещаю вам это.
 Обещаешь?
 Я обещаю.
 Пальцы, гладившие его половые органы, больше не были холодными. Это ощущение ушло, оставив после себя густое, жидкое тепло. Он не слышал больше голосов, вокруг него была пустая темнота, ему было стыдно за то, что он предал себя. Я не хочу быть как они, но я обещал.
 В этот момент он проснулся, скорчился на смятых, влажных от эякуляции простынях, и ему показалось, что в темноте он все еще видит стройную обнаженную фигуру Салли Энн, стоящую у окна.
 — Здесь побывала Салли Энн, — сказал Элли Гуд. Это прозвучало с некоторой долей неодобрения, может быть, даже ревности.
 — Да, она заходила. — Джоби стало неловко. Может быть, ему надо было сразу же сказать об этом Элли. — Я не знаю, придет ли она еще.
 — Придет. — Элли прищурился. — И ей не нравится, что я здесь бываю.
 — Ее это не касается, это мое дело.
 — А ты не возражаешь, что я захожу?
 — Нет, конечно нет. Приходи в любое время.
 — Эти... в чулане, — Элли украдкой взглянул на запертую дверь, — они... ты их все еще слышишь?
 — Иногда, — признался Джоби. — Но если они уж слишком начинают шуметь, играю на гитаре и пою, тогда они исчезают.
 Воцарилось неловкое молчание. Дни были короткие, и чистое небо над соснами постепенно становилось шафрановым. Еще полчаса, и стемнеет. Джоби подбросил полено в огонь; сегодня ночью будет мороз, зима на пороге.
 — Родителям не нравится, что я прихожу к тебе, — Элли всегда был честен, не в его характере было скрытничать. — Они не пытались остановить меня, но им это не нравится. Но даже если бы они и попробовали не пустить меня, я бы все равно нашел возможность прийти к тебе.
 Глаза Джоби затуманились слезами.
 — Спасибо, Элли. — Он опустил взгляд. — Иногда ты мне так нужен. — Больше всего тогда, когда тебя здесь нет, когда я в постели, и Салли Энн овладевает мной, заставляет меня делать это. Почти как поклонение ей, и тогда я начинаю давать обещания своим родителям, говорить им, что продолжу то, что они не успели завершить. Вот когда мне хуже всего.
 — Мне пора, пожалуй, — Элли посмотрел на дверь, по его тону и поведению можно было понять, что уходить ему не хочется. — Моим родителям не нравится, если меня нет дома, когда уже темно.
 Как и всем в Хоупе, подумал Джоби. Прячьтесь в своих домах, запирайтесь, как только начнет темнеть, потому что ночь полна призраков и колдунов. Может быть, жители деревни даже правы, подумал он. Почему-то ему стало не по себе, появилось какое-то зловещее предчувствие, как будто сегодня ночью должно что-то случиться, нечто худшее, чем просто фантазии о Салли Энн и шепот в темноте.
 — Смотри! — Элли почти закричал от страха, когда он слегка приоткрыл дверь, с трудом протащив ее по неровному каменному полу.
 Посмотрев туда, куда Элли указывал пальцем, Джоби содрогнулся от отвращения... и страха. Паршивый пестрый кот стоял на тропинке всего в нескольких метрах от дома, выгнув спину, подняв свой грязный хвост; на его рыжевато-черной морде было выражение злости.
 Он смотрел на Джоби с лютой ненавистью. Джоби напрягся, закрыл на мгновение глаза и попытался силой воли заставить кота исчезнуть, но тот все еще был на тропинке. Кот все понял, это было заметно по его желтым глазам, источающим зло. Джоби смотрел на кота, и вдруг кошачья морда как будто изменилась, превратилась почти в человечье лицо по своей выразительности, сразу же напомнив ему раннее детство. И в этот миг он узнал иссохшее лицо миссис Клэтт, отпрянул назад: беззубые десны, злобно растянутые губы. Мерзкий мальчишка, ты предал свою маму и решил, что можешь так просто избавиться от меня, не так ли?
 Джоби оцепенел, весь его детский страх перед котом вернулся к нему. Он снова сидел перепуганный в углу комнаты миссис Клэтт, все было так отчетливо, как будто произошло вчера, и это отвратительное существо изводило его страхом, подкрадывалось к нему. Одним прыжком кот оказался на старом уэльском комоде, глядя на мальчика сверху вниз. Путь к двери свободен, Джоби, почему же ты не бежишь к ней? Давай, трус, беги, ты можешь успеть выбежать и закрыть дверь, прежде чем я доберусь до тебя. Моей хозяйки нет дома, но даже если бы она и была, какое это имеет значение? Только посмей тронуть меня, ты знаешь, какое наказание тебя ждет: тебя запрут в чулане под лестницей до конца дня, и когда они кончат, тобой заниматься, ты пожалеешь, что дотронулся до меня. Ну, давай, попробуй добежать до двери быстрее меня!
 Джоби захотелось захлопнуть дверь, оставить этого тощего кота на тропинке, может быть, тому надоест в конце концов торчать там, и он сам уйдет. Он бы так и сделал, если бы Элли не помешал ему.
 — Брысь, пшел вон! — Элли Гуд размахивал руками, шумел, но кот не двигался с места. Элли шагнул к нему. — Давай, убирайся, иди к своей грязной старухе, пока я не....
 Кота миссис Клэтт не волновали угрозы Элли. С возрастом он не утратил ловкости. Его задние лапы напряглись, и он молнией бросился на мальчика, осмелившегося оскорбить его.
 И в этот миг весь гнев Джоби и вся его ненависть к этому животному прорвались наружу, страх, сидевший в нем все эти годы, сменился яростью. Он услышал вопли Элли, увидел, как порвались его штаны, как кровь засочилась из ран; кот не отрывался от ноги мальчика, пытаясь укусить, хоть у него не было зубов.
 Джоби приготовился и изо всех сил ударил ногой по паршивому животному, почувствовав, как его тяжелый рабочий ботинок вошел в шерсть, пробил кости; кот взлетел в воздух, словно спущенный футбольный мяч, затем с отвратительным стуком шлепнулся о землю. Он лежал там раненый, но живой, испуская пронзительные кошачьи вопли, от которых Джоби в другое бы время закрыл уши, чтобы заглушить их. Теперь же это была для него сладостная музыка, симфония его отмщения, которое копилось все эти годы, именно то, о чем мечтал, но не смел сделать тогда, когда оставался в доме один с котом, и тот жестоко преследовал его, гоняя из угла в угол. А когда Джоби в слезах показывал царапины миссис Клэтт, она ругала его: «Ты плохо обращаешься с моим котом, Джоби, поэтому он тебя и царапает».
 Он прошел мимо Элли, не обращая внимания на крики мальчика. Сейчас важно было одно: о Боже, как же он ждал этого момента! Кот лежал на тропинке, сломленное, кровоточащее создание, все еще шипя, раскрыв окровавленную пасть, тщетно пытаясь подняться на перебитые задние лапы. Ворча и повизгивая.
 Взгляд Джоби упал на большой топор, которым он обычно рубил дрова для камина. Топор стоял у стены. Не раздумывая, он взял его в руки, услышал, как Элли закричал ему:
 — Нет, Джоби, только не это! — Но уже не смог остановить его.
 Он сделал шаг вперед, держа топор, он хотел, чтобы кот увидел его и понял, познал тот страх, который он, Джоби, испытывал в детстве, когда кот загонял его в угол. Он с вожделением потрогал лезвие топора большим пальцем; он наточил его сегодня утром. Лезвие было острое, как бритва.
 Он попробовал размахнуться, топор и человек стали одним целым: мощный союз, способный разрубить самое крепкое дубовое полено, если удар будет точным; скорее нужно умение, чем сила, но Джоби собирался использовать и то, и другое, вложить всю свою ярость в один точный удар, в эту последнюю месть. Элли молча стоял у него за спиной, он знал, что никакие слова не остановят его друга. Мальчик отвернулся — он не хотел этого видеть.
 Кот дрожал от страха и ужаса; он знал.
 Джоби в последний раз взглянул в глаза животному, полуприкрытые, как у миссис Клэтт, но не умоляющие. Убей меня, попробуй, Джоби Тэррэт, и моя хозяйка проклянет тебя также, как твоя мать прокляла твоего отца.
 И тогда Джоби нанес удар, вложив в него всю силу; плечо его задрожало, когда лезвие топора прошло сквозь тело кота, его кости, вошло в землю. Кровь хлынула на кучки расплющенного грязного меха, но, Господи, нет, только не это!
 Голова кота отделилась от его туловища, покатилась по пологому склону. В сторону Джоби. Ближе, ближе, за ней тянется кровавый след.
 Почему же ты не бежишь, мальчик?
 Элли вопил. Джоби тоже хотелось закричать, но крик не шел с его искаженных ужасом губ. Ноги его отказывались двигаться.
 Ближе. Еще ближе.
 Давай, трус, беги же, ты еще можешь успеть!
 Потом, когда уже казалось, что окровавленный шар из меха вот-вот настигнет Джоби, голова вдруг остановилась и встала стоймя, словно детская игрушка-неваляшка. Голова смотрела на него мертвыми, остекленевшими глазами, она все видела и понимала.
 Ты убил меня, колдун! Убийца!
 Какая-то сила заставила Джоби посмотреть на неузнаваемую кошачью морду, черты которой менялись, как будто пытаясь замедлить окостенение, остаться в живых. Я — ведьмин кот, приятель миссис Клэтт, ты не можешь уничтожить меня. Джоби видел костлявое лицо, изможденное, какое было у его матери, а потом и у миссис Клэтт. Ненавидит его, потому что он взбунтовался, отказался жить по их законам, как жили Тэррэты, отверг их. Кошачьи глаза блеснули зеленоватым светом, и даже в этот миг наивысшего ужаса Джоби ощутил возбуждение.
 Поцелуй меня, Джоби. У тебя ведь никогда не было девушки?
 Теперь лицо помолодело; другая голова, вся забрызганная алой кровью, с губ слетают оскорбления, все так же, как тогда, в случае с Тимми Купером.
 Ты — колдун. Ты всегда им будешь. Ты убил меня, Джоби.
 Сзади него визжала толпа — но это был только Элли Гуд, вцепившийся в рукав Джоби, пытающийся остановить его, повторяя те же самые слова, которые он кричал, когда голова Тимми Купера стояла в рытвине дороги, вся в крови.
 — Ты не убивал его, Джоби. Это несчастный случай.
 — Это не несчастный случай, Элли. — Джоби почувствовал, что не может двигаться или говорить, он не отводил глаз от этой ужасной кошачьей головы, потому что ярость еще не покинула его. Он снова взмахнул топором. Капли теплой крови попали ему в лицо и на руки; вверх, назад, вниз.
 Голова распалась с мягким хрустом, и почти сразу же с него спало напряжение. Он повернулся к Элли, отбросил топор к стене.
 — Я убил его, Элли, потому что хотел этого, — Джоби говорил хриплым шепотом. — Я мечтал убить его с детских лет, и если бы здесь сейчас была старуха Клэтт, я и ее бы убил!
 Лицо Элли смертельно побледнело, и на секунду ему показалось, что он теряет сознание. Он покачнулся, прислонился к стене, закрыл глаза.
 — Тебе лучше пойти домой, Элли, пока отец не хватился. Он выпорет тебя за то, что ты здесь. Не надо бы тебе больше приходить сюда, но я не против, если захочешь — приходи. Но не пытайся искать оправданий ради меня.
 Элли кивнул, обошел окровавленное месиво на узкой дорожке, направляясь к полуразрушенной калитке. Он не оглянулся, потому что не хотел запомнить Джоби Тэррэта таким, каким видел его в течение этих нескольких минут. Но он вернется, потому что Джоби нуждается в нем сейчас больше, чем когда-либо.
 Джоби слушал, как удаляются шаги Элли, но не пошел в дом, а остался во дворе, пока сумерки не перешли в темноту и он больше не мог разглядеть кровь и расчлененный труп кота.
 Только тогда он отправился в дом, глубоко вздохнул с облегчением, проскрежетав по полу дверью, закрывшись ею от ночи. Как будто он убрал что-то отвратительное из своей жизни, очистил часть себя, разрушил что-то в своем прошлом. Он подбросил топлива на затухающие угли в очаге, взял гитару. Сегодняшний вечер принадлежал ему, никому другому, даже они не могли отобрать этого у него.
 Если бы в доме была ванна, Джоби бы искупался, но ванны не было, поэтому он вскипятил воду в большом чугунном котле на огне, наполнил раковину, охладил воду до подходящей температуры. Он разделся и стал старательно мыться, намереваясь смыть все пятна крови с тела. Нужно смыть все, что произошло сегодня вечером, это еще одно воспоминание, которое будет мучить его в ночные часы.
 Он уже начал вытираться полотенцем, когда почувствовал, что что-то не так: словно служащий офиса, перебирающий в уме все, что произошло за день, потому что его гложет тревога — что-то упущено. Джоби охватили неуверенность и беспокойство.
 Через несколько секунд он понял, что у него пропал амулет. Золотая цепочка была на шее, он провел по ней пальцем, нащупал пустую застежку. Ее колечко было на месте, даже не расстегнуто, но медный квадратик исчез. Его охватило чувство потери, внезапный страх, Джоби бросился искать пропажу на полу, стал осматривать одежду, не зацепился ли он за рубашку; осмотрел стул, на котором сидел, когда играл на гитаре. Амулета нигде не было.
 Джоби начал думать, где он может быть, пытаясь вспомнить. Он носил этот магический знак постоянно с того самого дня, когда мать дала ему его, он даже не чувствовал его. Иногда он снимал цепочку, чтобы почистить ее, потому что в крошечные звенья набиралась грязь, но он всегда надевал ее обратно. Дети в школе дразнили его из-за этого амулета, когда переодевались в зале для занятий физкультурой: «Джоби носит ожерелье, может быть, он девочка? Смотрите, на нем ведьминские знаки!» Он не обращал на детей внимания, и им это скоро наскучило — они нашли другой объект насмешек.
 Очевидно, амулет отстегнулся, упал может быть, он сделал какое-то резкое движение телом, например... У него похолодело внутри. Амулет возможно, лежит сейчас во дворе, а на нем высыхает кошачья кровь, застывая. Освященный вином... Если амулет там, он не пойдет его искать. Во всяком случае, подождет до утра. Может быть, ночью появятся лисы или крысы, уберут всю эту грязь, как велит им Природа, а когда наступит рассвет, там останется лежать его магический знак.
 Нет, там он его не найдет. Он мог потерять амулет несколько дней назад и не заметить; он попытается вспомнить, когда в последний раз ощущал, как амулет болтался под рубашкой.
 И внезапно он вспомнил: зеленые глаза всплыли из глубины его сознания, они неотрывно глядели на него, проникая в его мозг. Он задохнулся, вспомнив. Очень красивый, но ведь он не принес тебе удачи, не так ли?
 Я ношу его потому, что он мне нравится. Врешь! Я ношу его потому, что не хватает смелости снять его. Но если ты потерял его, это меняет дело, не так ли? И тебе не придется врать и придумывать отговорки для матери и миссис Клэтт.
 Он снова ощутил присутствие Салли Энн, аромат женского тела, почувствовал ее прикосновение к амулету, забыл обо всем, когда ее мягкие губы прижимались к его губам. Вот когда он в последний раз помнил об амулете, но какое это имеет значение. Как и подлый кот миссис Клэтт, амулет для него мертв, он исчез.
 Он заставил себя посмотреть вниз, зная, что у него произошла эрекция, зная причину. Салли Энн снова прикасалась к нему, хотя ее здесь не было, и он уступил своей беспомощности, забыв о разорванной одежде, бросился к лестнице, не обращая внимания на вкрадчивые движения и шепчущие голоса, даже если они и существовали. Он стремился в постель, простыни затвердели в местах, где высохло его семя, он наслаждался, прикасаясь к ним дрожащим телом. Он знал, что Салли Энн будет ждать его там. Она ждала.
 Она стояла у окна, силуэт ее обнаженного тела вырисовывался на фоне ночного неба, она пристально смотрела на него, повелевая подчиниться ей.
 «Иди ко мне, Салли Энн».
 «Погоди. Еще не время».
 Даже в его фантазиях она избегала самого конца, выскальзывала из рук Он напрягал глаза в темноте, пытаясь разглядеть ее чувственную плоть, но она всегда оставалась в тени. Его пальцы бешено двигались, он пытался облегчить свое мучение, корчась в экстазе, умоляя ее, но она всегда отказывала ему. Неудовлетворенный, он начинал снова, но чувствуя, что у него не получится, переставал, охваченный изнеможением. И только тогда Салли Энн приближалась к нему, говорила с ним.
 «Элли Гуд — отвратительный мальчишка, я и раньше это тебе говорила, но ты меня не слушаешь. Это он заставил тебя убить кота, он внушил тебе недобрые мысли, отвлек тебя, и ты убил Тимми Купера. Теперь он стремится встать между нами, занять мое место.»
 «Но почему?»
 «Потому что он — зло, а ты — его орудие. Ты должен прогнать его отсюда, пока не поздно».
 У Джоби голова шла кругом. Он слышал слабый шум, шуршание и тихие голоса; кто-то ходил, двигался над ним на чердаке. Невольно он натянул на голову простыни, спрятался под ними. Уходите, пожалуйста, уходите!
 Ты убил кота миссис Клэтт! Ему показалось, что он узнал голос матери, произносившей это обвинение. О, если бы Салли Энн была здесь, этого бы не случилось. Он не мог выкинуть ее из головы, даже спрятавшись в постели он видел ее так ясно, как будто она была здесь. Я хочу тебя, Салли Энн, о, как я хочу тебя. Прошу тебя, вернись.
 «Она — зло, Джоби». Голос Элли, полный отчаяния. «Тебе нужно только посмотреть ей в глаза, чтобы понять это».
 «Элли — отвратительный мальчишка, Джоби. Он пытается встать между нами. Он заставил тебя убить Тимми Купера. И кота».
 Я хочу их обоих, Салли Энн и Элли.
 Ты не можешь иметь их обоих, тебе надо сделать выбор.
 «Он украл твой амулет, Джоби».
 «Нет, я не крал, его украла Салли Энн».
 Он снова почувствовал эрекцию и понял, что ему придется уступить своим желаниям, несмотря на изнеможение и страх. Салли Энн вернется. Завтра или послезавтра.




 Глава 5


 На следующее утро Джоби проснулся поздно, неохотно возвращаясь в реальный мир. Хотелось повернуться на другой бок и снова заснуть — так можно было забыть. Солнце проникло в комнату через единственное окно, его луч упал на старое треснувшее зеркало, отразился на противоположной стене безумным вытянутым узором. День. Ночь, которую на время прогнали, ждет возвращения. В Хоупе все было в ожидании.
 Джоби заворочался в постели, почувствовал влажное пятно под обнаженным телом на простыне, виновато застонал. Будь она проклята, Салли Энн! Воспоминания разом вернулись к нему; разрубленный кот в саду, Элли. Кот сильно поцарапал мальчика, может быть, ему следует справиться, все ли с ним в порядке. Нет, Элли уехал на школьном автобусе в большую школу в городе, не вернется до половины пятого. Может быть, зайдет по пути домой. Джоби не был уверен, хочется ему этого или нет; он больше не был уверен ни в Элли, ни в Салли Энн.
 Он лежал, глядя в потолок, пытаясь решить, чем заняться. Уже одно то, что он безработный, угнетало его, но еще хуже одиночество. Встаешь утром, равнодушно занимаешься обыденными делами; делать что-то для себя было неохота. Какой смысл мыть пол, если опять напачкаешь, когда будешь носить дрова. Он ел только тогда, когда был голоден, не обременял себя, почти не готовил. Никто не мог сказать ему: «Ты все испортил» или: «Это было великолепно, ты молодец, Джоби». Существование, а не жизнь. Для чего? А ни для чего, поэтому зачем вставать с постели. И все же ему надо сделать это.
 Он свесил ноги на пол, достал руками до одеяла у себя за спиной и натянул его на то место, где только что лежал. Ему было стыдно, он не хотел видеть этих пятен, напоминающих о прошлой ночи и о позапрошлой тоже, потому что все это было одинаково бесполезно. Ничего не произойдет между ним и Салли Энн. Она не хочет его, это все игра, может быть, чтобы развеять скуку, потому что все в Хоупе скучали днем и дрожали от страха ночью.
 Он вспомнил о заочном курсе обучения, который он прошел сразу после окончания школы. «Научитесь сами играть на гитаре за три месяца». Странно, но он научился. Хотя что хорошего это дало ему кроме как возможность пугать призраков, живущих на чердаке и в чулане? Он не смог зарабатывать этим деньги, никогда не сможет. Играет просто для собственного удовольствия, фактически, это такое же самоудовлетворение, какое он получает по ночам в постели.
 Он вспомнил, что его одежда все еще разбросана на полу в кухне. Ему тогда действительно сильно приспичило. Он опустил глаза, посмотрел на себя; сейчас у него не было никакого желания. Нет, надо одеться, пора выстирать джинсы, но на сегодня сойдет, да и завтра тоже, если ему будет лень разводить огонь под старым медным котлом.
 Он начал медленно спускаться по лестнице. Раковина все еще была полна холодной, грязной воды, ему придется почистить ее стенки мочалкой «Брилло». Но сначала надо одеться, потому что осеннее утро было холодным, несмотря на солнце. Потом он выгребет золу, разожжет огонь и...
 У него вдруг возникло чувство неуверенности, оно мешало составлять план на день; это было то самое сверхъестественное чувство, сообщившее ему вчера о пропаже амулета — покалывание в затылке: что-то не так, но я не решаюсь посмотреть...
 Потом он увидел это, и мурашки побежали у него по телу. Ему пришлось стоять и смотреть, видеть и не понимать. Потому что дверца чулана под лестницей была настежь распахнута, под ее весом напряглись Т-образные петли; чернеющая пустота, куда не проникали лучи солнца.
 Он зажмурился, боясь того, что может увидеть там, но там была лишь чернота, груды хлама, сваленные, как ему было известно, в нишах, рассмотреть невозможно. Он ощущал тухлую вонь сырости и плесени; затхлый воздух, неделями томившийся в чулане, был выпущен в кухню.
 Затхлость, запах зла!
 Страх сковал у него все внутри, скрутил его внутренности в тугой ком, вызвал у него желание помочиться, бежать. Где-то в глубине его сознания его разум кричал ему: все двери в этом доме перекосились, они стучат на сквозняке, когда подымается ветер. Но ведь все последние несколько дней стояло безветрие. Полы неровные, петли слабые, дверь могла открыться под собственной тяжестью. Глупости — ведь для этого нужно было поднять тяжелый засов снаружи; в детстве я изо всех сил толкал дверь изнутри, чтобы выбраться из чулана, но мне это никогда не удавалось. Я бил по ней ногами, стучал кулаками, но она не сдвигалась ни на сантиметр... до сих пор.
 Может быть, засов не был опущен как следует. Нет, я ведь проверял каждый день. Вчера ночью ты не проверил, потому что слишком спешил к... Это Салли Энн во всем виновата.
 Прежде всего надо закрыть дверь чулана. Джоби собрался с духом, шагнул вперед, протянул руку. Дверь заскрипела, когда он коснулся ее, запротестовала, сопротивляясь всей силой своих ржавых петель. Вонь была невыносимая, она окатывала его тошнотворными волнами, ему пришлось отвернуться. Нужна грубая сила, у него нет времени искать отвертку и возиться со старыми винтами петель. Он напрягся, дверь сопротивлялась, дерево скрипело. Он закрыл глаза, он не хотел смотреть; дай мне силы, защити меня...
 Может быть, твой амулет в чулане, Джоби. Зайди и посмотри.
 Пусть остается там ржаветь, я не хочу его видеть.
 Может быть, там Салли Энн, обнаженная, ждет тебя.
 Я и ее не хочу.
 Тем не менее, он почувствовал слабое возбуждение. Они смеялись над ним, на этот раз среди бела дня, эти демоны, прячущиеся в темноте чулана, радуясь тому, что дверь открыта, что с наступлением ночи они будут свободны. Это глупо, ведь двери не могут быть преградой для духов. Они вовсе не должны оставаться там, как не должны оставаться и те, что на чердаке. Но тебе все равно придется закрыть эту дверь, Джоби!
 Он смущался своей наготы, это был психологический фактор против него, вина в его собственных глазах, помеха. И все же он всем телом навалился на дверь, почувствовав, как напряглись мышцы. И вдруг дверь поддалась!
 Он упал вперед, налетел на дверь, когда она со стуком закрылась, прислонился к ней спиной, тяжело дыша, опустил засов. Слава Богу, о, слава Богу!
 Он глубоко вдохнул — вонь исчезла; он открыл глаза и увидел залитую солнцем кухню, свою одежду на полу, почерневшие угли на решетке печи. И он поклялся себе, что эта дверь чулана никогда больше не откроется, случайно или намеренно. Все еще придерживая книзу засов, он свободной рукой дотянулся до старого стула с прямой спинкой и приволок его к себе по полу. Стул был как раз нужной высоты, может быть, сделанный специально для того, чтобы держать им засов; стул устойчиво стоял на каменном полу. Ничто не сдвинет его. Ничто на свете.
 Он быстро оделся, руки его слегка дрожали, но он не мог сдержать чувства триумфа. Он поборол то, что было там, в чулане, одержал верх в физическом поединке, и когда он разожжет огонь, он будет играть на гитаре. Но сначала ему нужно принести угля и дров из-под навеса, а это значит, что ему придется выйти во двор...
 Он знал, что окровавленные останки кота исчезнут. Он не знал, почему он это знает, но это было так. Он постоял в приоткрытой двери, увидел бурые пятна крови, пару клочков рыжеватой и черной шерсти, но ничего больше. Только маленькие следы человека в мягкой грязи — их мог оставить Элли Гуд, когда он уходил. Или миссис Клэтт.
 Огонь создал свою собственную атмосферу — с ним, казалось, исчезла вся мрачность. Если миссис Клэтт забрала останки своего кота, его это не касается. Она не может причинить ему вреда, она просто грязная, вздорная женщина, которая выглядит на двадцать лет старше, чем на самом деле. Она может кипеть ненавистью, но она ничего ему не сделает. Кот был мертв, и для Джоби это была причина радости. Странно, его мать никогда не держала кота, ей кошки не нравились, да и кот миссис Клэтт всегда ее сторонился.
 Хотя когда Джоби было пять лет, из-за одного кота произошла небольшая неприятность. Он помнил эту историю, но тогда он был слишком мал, чтобы понимать ее смысл. В деревне пропал черный кот, он раньше жил у Джеррольдов, они оба вот уже несколько лет как померли. Почему-то Эмили Джеррольд решила, что это Хильда Тэррэт виновна в исчезновении кота, и она пожаловалась констеблю Уизерсу. Вскоре деревенский полицейский постучался в дверь дома Тэррэтов. Джоби играл на полу грубо сколоченной из дерева пожарной машиной, которую смастерил для него отец. Он надолго запомнил это разговор.
 — Ты не видела кота Джеррольдов, Хильда?
 Констебль Уизерс был хорошо сложен, из-за повышенного давления у него был красный цвет лица, хотя он всех уверял, что это из-за того, что он все время на воздухе. Тем не менее, он все еще служил полицейским в Хоупе, даже в эту эпоху строгой администрации, и его высокое кровяное давление не нанесло ему какого-либо заметного вреда. Он останется в Хоупе, пока не уйдет на пенсию в следующем году.
 — Я не видела его, констебль.
 Отрицательный ответ, который Уизерс, по всей вероятности, ожидал. У него было очень слабое доказательство — мстительная жалоба жительницы деревни, которая боялась и ненавидела Хильду Тэррэт. Он был обязан заняться этим делом, и в душе ему очень бы хотелось зацепить каким-то образом «эту ведьму», но только косвенно, чтобы ее гнев не пал на него самого. Мне жаль говорить вам об этом, миссис Тэррэт, но поступила жалоба, и мне приходится реагировать. Это моя работа.
 — Вероятно, он всегда находился недалеко от твоего дома.
 — Я видела его раньше, но это было давно. Честно говоря, я не обращаю внимания на кошек. — Она встретила его взгляд, выдержала его, заставила констебля опустить глаза. — Но если я увижу кота, я сообщу, констебль. — Вам, не Джеррольдам.
 Через некоторое время Хильда Тэррэт стала странно озабоченной, встревоженной; напряженная атмосфера установилась в доме, и маленький Джоби почувствовал ее. Когда отец пришел с фермы, мальчика отправили наверх в его комнату, и пока он не заснул, он слышал, как родители тихо разговаривали внизу. Он знал, что они были чем-то встревожены, и что это было связано с визитом полицейского.
 Вскоре Джоби нашел черного кота Джеррольдов в лесу за домом. Мальчик убежал туда, не послушавшись матери, которая не разрешала ему выходить за ограду запущенного сада. За день до этого она рассказала Джоби на ночь одну из своих редких историй — об эльфах и домовых, о карликах, живущих в Хоупском лесу, и он отправился туда, дрожа от страха, но ожидая встречи с крохотными существами. Вместо них он нашел кота.
 Кот был мертв, он лежал там давно и уже окостенел. Смерть полна ужаса для любого пятилетнего ребенка, но то, что увидел Джоби, заставило его закричать и броситься, спотыкаясь, домой. Кот был приколочен гвоздями к деревянному кресту, который, в свою очередь, был прибит к стволу огромного дуба. Передние лапы кота были разведены в стороны, прибиты горизонтально, задние же закреплены одним длинным гвоздем. Это сразу же напомнило Джоби изображение на церковном витраже: бородатый обнаженный человек, подвешенный таким же образом, но только у него было умиротворенное выражение на добром лице; пасть кота была открыта от ужаса, горло перерезано, шерсть на откормленных боках испачкана запекшейся кровью.
 Кто-то распял, кота Джеррольдов, а потом перерезал ему горло!
 Он вбежал в дом, едва смог рассказать о находке матери, заикаясь от страха. Лицо Хильды стало суровым, сморщилось, превратившись в маску ярости; она схватила Джоби за волосы, стала так сильно дергать из стороны в сторону, что он подумал, будто у него отрывается скальп.
 — Несносный врунишка! — закричала она визгливо, схватила другой рукой его за ухо и скрутила его. — Ты ходил в лес, а теперь выдумываешь небылицы, чтобы я тебя не наказала! Что ж, тебе известно, где ты проведешь остаток дня!
 Джоби это прекрасно знал, он сопротивлялся и орал, когда мать тащила его по кухне за волосы и ухо, а затем швырнула его в этот самый чулан и захлопнула за ним дверцу. И в темноте он вновь увидел кота Джеррольдов, распятого под лестницей; кот с ненавистью глядел на него, а из дыры на месте горла методично капала кровь, он хорошо это слышал: кап... кап... кап... Он невольно стал ждать, когда же упадет следующая капля, сам довел себя до состояния безумного ужаса, и когда мать вечером выпустила его, он едва мог говорить.
 — Никогда больше не смей так врать! — Хильда Тэррэт схватила его за уши, вонзив острые ногти в мочки, он закричал от боли и получил удар по губам. — За тобой придет полицейский, если только он услышит, что ты выдумываешь подобные истории, — прошипела она. — А потом тебя заберут и запрут в таком ужасном месте, что ты станешь умолять, чтобы они вернули тебя домой, чтобы мама заперла тебя в чулане, потому что там так уютно и хорошо.
 У Джоби из уха шла кровь, глаза были полны слез, он плохо видел мать сквозь их пелену. Он закивал, надеясь, что она отпустит его.
 — Не смей никому даже упоминать об этой истории с котом. Ясно тебе? Обещаешь? Не станешь больше врать?
 Он опять кивнул, и на этот раз она отпустила его, толкнув так сильно, что он распластался на полу. Он почти убедил себя в том, что это была ложь, что в лесу не было распятого кота; он пытался сам поверить в это. Но сейчас он знал, что это была правда, что его мать имела отношение к исчезновению кота Джеррольдов. И сейчас это пугало его больше, чем тогда, и если он когда-нибудь снова войдет в чулан, кот будет там, прибитый к лестничным балкам, ощерившийся на него, а из раны на горле будет капать кровь.
 Позже днем Джоби услыхал шаги — кто-то шел по дорожке. Он перестал чистить картошку, прислушался, боясь, что может услышать быстрые шаги Салли Энн. Но это был перестук школьных ботинок Элли Гуда, и он вздохнул с облегчением.
 — Как твоя нога? — спросил Джоби, подняв голову, когда Элли протиснулся в дверь.
 — Да ничего, только пара царапин. Я не сказал папе с мамой. Нашел кое-что в ванной, смазал, жгло ужасно, но ничего, пройдет. Я только что прошел мимо дома миссис Клэтт, Джоби. Я заглянул через изгородь. Все шторы на окнах задернуты, из трубы не идет дым.
 — Она унесла своего кота, — ответил Джоби. — До того, как я встал. На грязи остались ее следы. По крайней мере, я так думаю — кому же еще может понадобиться разрубленный кошачий труп? — Он вовремя удержался, чтобы не рассказать об открытой двери чулана; нет смысла тревожить Элли.
 — Ты неважно выглядишь, — мальчик был наблюдательным, он отметил темные круги под глазами Джоби, его бледность. — Ты хорошо спишь, Джоби?
 — Так хорошо, как это возможно в Хоупе.
 — Я хорошо сплю.
 — Тебе повезло. Дело не только во мне, в этом доме, в моих родителях, — в голосе Джоби звучали горечь и печаль. — Дело в самой деревне. В Хоупе от поколения к поколению передаются рассказы о том, что происходило здесь в средние века, когда все подозревали друг друга в колдовстве. Они создали свою собственную атмосферу, живут в ней и поныне, стали ее рабами. Ничего не изменится в Хоупе, Элли, и через сто лет все останется по-прежнему. Мы все пропитаны злом.
 Он пристально посмотрел на Элли, вспомнив слова Салли Энн в своей горячечной ночной фантазии:
 — Он — зло, и ты его орудие. Ты должен прогнать его отсюда, пока не слишком поздно.
 — Глупости все это, — Элли от удивления разинул рот. — Но даже если это было бы правдой, ни ты, ни я ничего не смогли бы сделать.
 — Только уйти из Хоупа.
 Элли Гуд уставился на него, на лице его отразился ужас и боль, губы слегка задрожали, наконец он спросил:
 — Ты... неужели ты хочешь уйти, Джоби?
 — Я об этом давно думаю, — Джоби говорил, глядя на стену над раковиной, невольно следуя глазами за зигзагообразным каменным узором. Голос его звучал так, словно сам он находился далеко-далеко отсюда. — Наверно, это единственный для меня выход, Элли. Они обрадуются, если я уйду, да и я не стану о них скучать. У меня здесь нет ни работы, ни семьи, только ярлык «колдуна», от которого я смогу избавиться в другом месте. Я могу попросить агентов по продаже недвижимости в городе выставить этот дом на продажу, хотя вряд ли найдется желающий поселиться в Хоупе. Для меня здесь ничего нет. Я решился уйти.
 — Нет, я не хочу, чтобы ты уходил, — внезапно Элли Гуд опять стал маленьким мальчиком, готовым расплакаться. — Не надо, Джоби, пожалуйста, останься.
 — Нет, я должен уйти, — Джоби поставил сковородку на огонь. Он был рад, что не рассказал Элли о подлинных причинах, вызвавших его решение. Он мог бы жить в деревне, не обращать внимания на ее жителей, но у него было ощущение, что зло сделало его своей целью, собиралось вокруг него. — Не волнуйся, сегодня вечером я не уйду, и я не уйду, не попрощавшись, обещаю. Но окажи мне одну услугу, хорошо?
 — Какую? — По веснушчатым щекам Элли текли слезы.
 — Никому ни слова, особенно Салли Энн.
 Самым трудным будет освободиться от нее, убедить себя, что она не нужна ему. Он мог убежать от нее, но не от ночных фантазий.
 Внезапно Салли Энн стала самой пугающей частью всей его жизни, фокусом его все усиливающегося страха.




 Глава 6


 Джоби решил уйти из деревни через неделю — во вторник. Никаких сомнений в последнюю минуту. Он почти боялся обдумывать свои планы. Глупо, но дом как будто держал его в плену. «Твоей маме бы не понравилось, что ты уходишь, Джоби».
 Он увидел грязное, усмехающееся лицо миссис Клэтт. «Ты не уйдешь, Джоби». Гогочущий, издевательский смех. «Ты не можешь покинуть Хоуп. Ты здесь пленник. Мой пленник, пленник твоей мамы. Ты убил моего кота, и я не позволю тебе уйти и забыть об этом. Ты будешь слышать его по ночам, разгуливающим по чердаку, царапающимся в дверь чулана, пытаясь выйти оттуда. Но ты не посмеешь выпустить его, потому что если ты это сделаешь, он сдерет с тебя кожу, вцепится в лицо, в глаза. Так что оставь его там взаперти и забудь даже думать о побеге. Он мертв, но он все равно до тебя доберется».
 Отстань, старая карга! Джоби разозлился, ему захотелось, чтобы она оказалась сейчас здесь (пока светло, не в сумерках). Пальцы его согнулись, и он представил, будто они обхватили тощую шею старухи, будто глаза ее вылупились, словно пузыри изнутри на поверхности пруда, готовые вот-вот лопнуть, а из беззубого рта пенится слюна. Она шипит, хрипит. Но не просит пощады, только проклинает его. Поэтому он не станет душить миссис Клэтт.
 Он подумал, существовал ли на самом деле мистер Клэтт. Возможно, очень давно, но она никогда не говорила ни о каком муже, когда Джоби жил у нее. Только кот имел для нее значение, вся ее жизнь была сосредоточена вокруг него. Джоби попытался представить, как мог бы выглядеть мистер Клэтт; незаметный, тихий человечек, каким был и его собственный отец, молчаливый, делающий то, что ему велят. Интересно, он умер или просто ушел, потому что не мог больше выдержать такой жизни? И думать забудь о побеге. Если даже мистер Клэтт существовал на свете, то он, конечно, мертв.
 Ты останешься с миссис Клэтт, Джоби, слушайся ее. Она о тебе позаботится.
 Он должен бежать. Может быть, ему следует сделать это прямо сейчас — бросить несколько вещей в сумку и зашагать по дороге в город. Но это не так просто; ему нужно где-то остановиться, нужны деньги. Его пособия по безработице не хватит на жилье и еду, ему еще понадобятся деньги, а в городе нелегко найти случайный заработок, не как в деревне. Ему потребуется несколько дней, чтобы все обдумать, проверить все в доме, посмотреть, есть ли здесь какие-нибудь ценные вещи, что-то, что он смог бы продать в городе и выручить за это деньги.
 Тебе бы следовало заглянуть на чердак, ты ни разу там не был, а именно там и может обнаружиться что-то ценное.
 Эта внезапная мысль испугала его. Любопытство Джоби росло, подталкивало его подняться и посмотреть, что там находится за закрытой на засов дверью в потолке. Нет, я не могу, не стану этого делать.
 Только разок взглянуть, завтра утром, когда будет совсем светло. Если там что-то есть, ты ведь успеешь быстро опустить дверцу и закрыть засов.
 Может быть. Могу пойти, могу не пойти. Сначала, впрочем, нужно осмотреть остальную часть дома (кроме чулана под лестницей), а на это уйдет время. Я начну прямо сейчас, проверю все ящики и углы.
 И тут он нашел свой амулет. Сперва он не узнал его, когда выгребал мусор из-под каменной раковины, кучу грязного, ржавого барахла, которое звенело и гремело; несколько подков, пара медных украшений из лошадиной упряжи — их можно почистить и получить за них пару фунтов в антикварной лавчонке на углу Хай-стрит в городе. Что-то блеснуло в грязной куче, и когда он вытащил это, то увидел знакомый медный квадратик, который, казалось, подмигивал ему, а узор, напоминающий глаз, уставился на него немигающим взглядом.
 Он содрогнулся от ужаса, как будто схватил полуразложившуюся дохлую мышь; ему захотелось отбросить амулет в сторону. Б-р-р! Он соскреб грязь пальцами; амулет нисколько не потускнел. Джоби показалось, что он слабо вибрировал, словно говорил ему: «Ты ведь не бросишь меня на самом деле, Джоби, правда?»
 Он потер амулет о джинсы, нащупал колечко на цепочке, все еще висевшей у него на шее, прицепил амулет на место. От него и раньше-то толку не было, Джоби, так зачем же надевать его сейчас? Привычка — без амулета он чувствовал себя голым. Если он не защитит его, то и вреда не нанесет. Это просто кусок металла, украшение. Некоторые носят крестик вовсе не потому, что они религиозны, а потому, что красиво. Первобытные люди по этой же причине носили бусы. Он же будет носить амулет потому, что носил всегда, это единственная причина.
 Джоби невольно мысленно попросил прощения у Салли Энн и у Элли. Простите, что я подумал на вас. Он, наверно, слетел с цепочки, когда я мылся, упал под раковину. Последнее время я слишком много выдумываю всяких вещей, вот в чем моя беда. Я должен сходить на чердак перед тем, как уйти, просто чтобы увидеть и успокоиться. Может быть, и в чулан загляну, чтобы раз и навсегда похоронить моих призраков.




 Глава 7


 Ночью, как Джоби и ожидал, опять раздались шорохи и голоса, но он был готов к ним, перебирая струны гитары напевая слова, которые невольно приходили ему на ум, народную балладу, которая звучала все громче и громче, а когда он замолк, наступила тишина. Полная тишина, только крыса грызла что-то на чердаке.
 Джоби охватил восторг: он победил их, кто бы они ни были. Они боялись его. Он почти решил остаться здесь и выгнать их, но тогда его жизнь превратилась бы в постоянное сражение, которое пришлось бы вести каждую ночь. Когда он уйдет отсюда, все изменится, ведь не последуют же они за ним, потому что этот дом — их обиталище.
 Позже ночью пришла Салли Энн, он знал, что она придет; она стояла в ногах его постели, в серебристом свете луны он видел ее гладкое тело, плоский живот до самого темного пушистого треугольника волос, заслонявшего то, что он так хотел увидеть. Он напряженно вглядывался в темноту, один раз ему показалось, будто он видит влажную розовую плоть под лобком, но внезапно лунный луч померк, как будто нарочно, чтобы помешать ему. Пожалуйста, о, пожалуйста, я хочу это увидеть.
 — Всему свое время, Джоби, — она тихо засмеялась, уставилась на него пронизывающими зелеными глазами; он чувствовал, как она читает его мысли, выискивая самые затаенные из них. — Ты ведь не собираешься бежать от меня, Джоби, нет?
 — Не от тебя, от них. От тех, что живут здесь, от зла, которое породили и взрастили мои мать и отец.
 — Но вместе мы сильнее их, Джоби.
 Она говорила снисходительным тоном, ее мягкие губы подбадривающе улыбались.
 — Не стоит бежать, распакуй завтра эти сумки. Обещаешь?
 Он уже собирался было кивнуть, словно марионетка на ниточке, губы его сложились, чтобы сказать «да», но что-то удержало его. Даже на вершине своей фантазии он не собирался уступать ей. Он увидел, как изменилось выражение ее лица, стало жестким; глаза горели, он чувствовал их силу.
 — Делай так, как я велю, Джоби.
 — Нет. Мой отец всегда так поступал и посмотри, что с ним случилось.
 Он ощутил, как эрекция начинает ослабевать, постепенно его всего охватило чувство поражения, пальцы замедлили движение. Салли Энн начала сливаться с темнотой, глаза ее светились уже не так ярко, как фонарик, у которого медленно садилась батарейка. Потом она исчезла, остался лишь луч лунного света.
 Наверху крысы снова принялись точить зубы о стропила. По крайней мере, он был почти уверен, что это крысы.
 Джоби был решительно настроен уйти сегодня. Если он будет еще ждать, то может передумать. Его охватила какая-то грусть, когда он оделся и спустился вниз, смешанная с облегчением, что скоро все закончится. Это был его дом, независимо от того, что он стал ненавидеть его, его укрытие от миссис Клэтт; он никогда не забудет того огромного чувства облегчения, которое испытал, вернувшись сюда. Сырой, вонючий, холодный, но это был его дом. По крайней мере, тогда он так думал. Теперь же он должен избавиться от него. Но ты никогда не простишь себе, если не заглянешь на чердак. Там ничего нет на самом деле, старая сломанная мебель, всякий хлам. И крысы. Это крыс ты слышал все время, испугался их, словно шестилетний ребенок. Докажи это и посмейся над своими страхами. А потом иди. Ты ведь можешь всегда вернуться, и тогда все вдруг изменится. Он отрезал себе ломоть хлеба; хлеб был черствый, крошился, но это было лучше, чем идти в лавку и снова встречаться с миссис Беттеридж. Пусть они не увидят, как ты уходишь, покинь Хоуп задворками, иди через поля, и они еще долго не заметят твоего отсутствия.
 Взгляд его остановился на старом голубом вещевом мешке, на грязной спортивной сумке рядом с ним. В основном одежда, больше ничего стоящего нет, чтобы брать с собой. Если только он не отыщет чего-нибудь на чердаке. Не отыщешь, зря время потеряешь. Он заберет с собой гитару — это, фактически, его единственное имущество, да еще несколько фунтов, которые он ухитрился сэкономить из пособия по безработице.
 Я не уйду, не попрощавшись, Элли. Я обещаю. От нахлынувшего чувства вины он чуть не поперхнулся черствым хлебом.
 Он снова увидел лицо Элли Гуда, искаженное мукой, в глазах слезы. Пожалуйста, Джоби, не уходи.
 Элли сейчас в школе, он не вернется до половины пятого. И потом может не зайти к нему. Он не приходил вчера. Выбери выход попроще, напиши записку и оставь на столе. «Извини, Элли, но мне пришлось уйти раньше, чем я думал. Я напишу тебе». Нет, это была ложь, он не станет писать, потому что он не хочет, чтобы кто-то в Хоупе знал, где он находится.
 Распакуй эти сумки, Джоби!
 Нет, Салли Энн, не распакую. Я ухожу туда, где даже ты не сможешь найти меня.
 Но ты не можешь уйти, пока не заглянешь на чердак. И в чулан.
 Джоби вздрогнул, оглянулся. Тот старый стул все еще крепко поддерживал засов на двери чулана. Там ничего нет, только крысы. Крысы устраивали весь этот шум, а шепот — это шелест разорванных газет, когда Они жевали их. Ты бежишь от крыс. Избавься от них, и твой дом станет самым обычным, похожим на любой другой в деревне Хоуп.
 Он встал, пошел к лестнице. Старая приставная лестница все еще стоит у стены, ее ступеньки покрыты толстым слоем пыли. Отодвинуть и установить ее — дело нескольких секунд, затем забраться по ней к квадратному люку в потолке, поднять дверцу и... Там, наверху, ничего нет, только крысы. Иди же, убедись в этом сам.
 Он хотел этого, чтобы покончить со всем. Но он этого не сделал, потому что там могли быть не только крысы. Он должен поступить так: подхватить сумки, гитару и выйти вон. Идти, не оглядываясь, что бы ни случилось.
 Но Джоби Тэррэт этого не сделал, потому что услышал вдруг звук шагов по садовой дорожке, шлепанье по грязи в том самом месте, где он убил и обезглавил кота миссис Клэтт. Кто-то замедлил шаг, остановился.
 Он задержал дыхание, ожидая услышать, как щелкнет замок, как отворится дверь, скрежеща по полу. Привет, Элли, почему ты не в школе? Привет, Салли Энн, зачем ты пришла? Я как раз собирался уходить, мне некогда разговаривать.
 Но вместо этого в дверь постучали, легкое постукивание костяшками пальцев, нерешительно, как будто тот, кто стоял за дверью, втайне надеялся, что его нет дома. Может быть, если он не отзовется, они уйдут; но тогда он никогда не узнает, кто это был и что им было нужно, точно так же, как он до конца жизни будет думать, что же там такое на чердаке.
 Джоби показалось, что все внутренности у него сжались в комок, когда он шел к двери. Он внезапно заторопился, открыл дверь рывком, выглянул одновременно с любопытством и враждебностью, которые сменились неописуемым удивлением.
 — Здравствуй, Джоби.
 Он тупо кивнул, глядя на женщину на пороге. Коренастая фигура, похожа на грушу, в бесформенном вязанном свитере голубого цвета и в плотно облегающих брюках. Короткие темные волосы, недавно завитые, лицо круглое, с легким намеком на двойной подбородок. Ничего особенного, так себе, подумал он, отметив толстый слой косметики, скрывающий отдельные недостатки. Харриэт Блейк, конечно, не была чужой в деревне Хоуп, даже если она и являлась таковой в доме Джоби. Он продолжал смотреть на нее, чуть было не спросил: — Зачем ты пришла, Харриэт?"
 — Разве ты не собираешься пригласить меня в дом? — Она улыбнулась, показав ровные белые зубы; улыбка многое компенсировала во внешности Харриэт, она одна составляла ее обаяние.
 — Конечно... — Он отошел в сторону, почувствовав запах дешевого мускуса, когда она протискивалась мимо него, посмотрел на нее сзади. Да, у нее определенно грушевидная фигура, брюки не могли скрыть ее большой зад, как ни старались; она ходила вперевалочку, а Салли Энн легко покачивала бедрами. Харриэт было за тридцать; точный ее возраст определить было трудно, но она, безусловно, не моложе тридцати; потрепанная, но изо всех сил старается это скрыть.
 Джоби знал Харриэт всю свою жизнь, не столько лично, сколько со слов мальчишек в школе — как здесь, в Хоупе, так и в городской. Все знали Харриэт. Она подростком осталась сиротой, но продолжала жить в родительском доме в деревне, устроившись продавщицей в городе, чтобы заработать на жизнь, хотя люди поговаривали, что она гораздо больше зарабатывала, оставаясь вечерами в городе пару раз в неделю, чем работая в магазине. Хотя все это были лишь предположения и слухи. Конечно, она вела свободный образ жизни, на что в деревне смотрели косо, осуждая ее шепотом за закрытыми дверьми. У всех на памяти был тот вечер, когда констебль Уизерс предупредил Харриэт. Произошло это пять лет назад. В деревне устроили танцы, чтобы собрать деньги на ремонт церковной крыши; был также организован бар. Все шло прекрасно, пока Харриэт не напилась и не влезла на стулья, стоящие у стены зала. Она задрала юбку повыше и одарила собравшихся видом на свои новые кружевные трусики. Крики возмущения заглушили одобрительные возгласы любителей эротики, и даже если бы она выступила на бис, ей бы это могло сойти с рук. Но Харриэт винила три двойных джина и не намеревалась ограничиваться одним гвоздем программы.
 Она вышла на середину танцевального зала; ее большие груди подпрыгивали, словно спелые плоды на сильном ветру; всем было ясно, что на ней не надет лифчик, верхняя пуговица блузки расстегнута, а если расстегнутся две другие...
 Харриэт прямиком направилась к Джону Уоткинсу-Эвансу, богатому помещику, живущему неподалеку от деревни, который, по слухам, сделал щедрый взнос на ремонт церковной крыши. Она протиснулась между этим достойным джентльменом и его женой с поразительной проворностью, схватила его за руку и притянула к себе.
 Некоторые в зале танцевали куик-степ, другие — джайв. Харриэт левой рукой прижала к себе партнера, а правой стала шарить по нижней части его тела. Несмотря на опьянение, она нашла застежку на его брюках, расстегнула ее, прежде чем он успел схватить ее за пальцы, запустила руку в открывшееся отверстие. Все в зале видели, что она вытащила, и это был второй гвоздь программы. Миссис Уоткинс-Эванс истерически завизжала, призывая на помощь полицию.
 Харриэт отделалась предупреждением — в основном благодаря сочувствующим из деревни и полицейскому, которому не захотелось заниматься бумажной волокитой, необходимой для официального отчета. Он слишком хорошо помнил, как предыдущим летом Гэри Джоунз, сын местного фермера, продемонстрировал двум девушкам, путешествовавшим автостопом, свой инструмент в полной боевой готовности. Заявление следовало за заявлением, а Джоунз в конце концов отделался штрафом в 25 фунтов. И этот парень может опять устроить подобное, тогда как Харриэт может и остановиться. Тем не менее, всем запомнился тот знаменательный вечер, когда она ощупала Уоткинса-Эванса.
 — Какая неожиданность. — Джоби испытывал неловкость, но не совсем такую, как когда Салли Энн впервые навестила его. Глядя на Харриэт, трудно было поверить этим сплетням. «Она согласна за фунт», — заявил как-то Джек Эдкинс, сын мясника (Джоби так никогда и не узнал, был это собственный опыт Джека или слухи). — А если по-быстрому, так и за 25 пенсов".
 — Мне бы надо было раньше прийти. — Она посмотрела на упакованные сумки, но ничего не сказала. — Я подумала, что может быть, смогу тебе чем-то помочь. Ты слишком долго живешь один в деревне, Джоби.
 — Я ухожу, — выпалил он, пожалев, что задержался, размышляя о том, идти ему или нет на чердак. — Для меня в Хоупе ничего не осталось. Да и не было никогда.
 — Мы с тобой похожи, — она засмеялась, и это прозвучало искренне. — Эти глупые ублюдки должны кого-то травить, Джоби. Если бы тебя не было, то стали бы травить меня. Но я свое и так получила, скажу я тебе. Они жуткие трусы. От страха перед миссис Клэтт готовы в штаны наложить, точно так же, как они боялись твоей матери, а вот травить молодого парня — это можно. Дочка Моррисов к тебе ходит, да? — Вопрос был в лоб, и она следила за его реакцией.
 — Заходила пару раз, — ответил он. — Но в этом ничего особенного нет, что касается меня. Она и есть одна из причин, почему я ухожу.
 Он подумал, что Харриэт может спросить о других причинах, но она этого не сделала, а вытащила пачку сигарет, взяла одну, старательно зажгла, опять уста вилась на него.
 — Они хотят доконать тебя, Джоби, — теперь она уже не улыбалась. — И я должна была предупредить тебя. Остальные в деревне просто враждебно к тебе настроены, но эти Тэрнеры — они опасны. Алан и Бэрри открыто заявляют, что собираются тебя прикончить, потому что их младший брат Эйдриэн был приятелем Тимми Купера. Если бы это говорил кто-то другой, то можно было бы принять все за бахвальство, но этих-то бандитов я знаю. Это они убили козу Мартинов, потому что Брайан Мартин пожаловался старикану Уизерсу, что они гоняют по ночам на мотоциклах. Вот они и перерезали его козе горло, это как пить дать. Все знают, что это они сделали, даже если Уизерс и уверяет, что не может доказать. Теперь они за тобой охотятся.
 — Что ж, им не повезет, потому что я ухожу, — Джоби попытался засмеяться, но смех получился грустный.
 — Я бы не хотела, чтобы ты уходил, — сказала она, и он знал, что Харриэт говорит правду.
 — Надо тебе было раньше зайти.
 — Я бы зашла, но я думала...
 — Что у меня любовь с Салли Энн, — он усмехнулся. — Нет между нами ничего. — Каждую ночь, когда ее здесь нет.
 — Тебе действительно необходимо уходить?
 — Ты сама пришла предупредить меня о намерениях Тэрнеров, а когда я собираюсь смыться и оставить их с носом, ты пытаешься уговорить меня остаться. Ничего не понимаю!
 — Меня из моего дома выгнали. — Внезапно голос ее стал хриплым, задрожал. — Из церкви пришла бумага.
 — Они не имеют права, — резко возразил он. — По новым законам они не имеют права ничего такого делать. Чтобы выселить тебя, им потребуются годы, если это им вообще удастся.
 — Только не в Хоупе, — с горечью ответила она. — Конечно, я могла бы бороться, но кто хочет жить в этой забытой Богом дыре? За всем этим стоят здешние жители, они писали епископу, сообщили ему, что в его владениях живет шлюха. Опять они охотятся на ведьм, а как только я уйду, они за тебя возьмутся. Они словно людоеды, поедают своих, пока никого не останется. Я бегу, ты бежишь. Следующий в их списке, кто бы он ни был, тоже побежит. А если они не смогут найти кого-то еще, тогда их злые языки начнут распускать сплетни о каком-нибудь несчастном ублюдке. Хоуп — деревня зла, Джоби.
 — Я знаю это. — Он снова взглянул на свои сумки и понял, что не уйдет сегодня никуда. Его охватило чувство безнадежности, словно внезапный сквозняк из дверной щели. По телу побежали мурашки. — Думаю, мы с тобой в одной лодке, Харриэт. Разожгу-ка я огонь, сварю кофе, мы поговорим.
 Это было безумие. Он не должен оставаться здесь ни минуты дольше, и по закону Харриэт Блейк могла возвратиться в свой дом. Никаких проблем не было, если подумать; беда в том, что никто не руководствовался законами логики. Все равно как оказаться в каком-то кошмаре; никуда не можешь уйти, ты просто должен остаться. Ноги не идут.
 Прошел уже час, как стемнело. Джоби и Харриэт проговорили большую часть дня, и он рассказал ей все о себе, о Салли Энн и об Элли Гуде. Он боялся, как бы не пришел кто-то из них, а то и оба, но этого не произошло.
 — Эта девушка — коварная штучка. — Харриэт зажгла еще одну сигарету, ловко швырнула сгоревшую спичку в огонь. — Нетрудно догадаться, чего она добивается, вся в мать.
 — Это все сплетни, — возразил Джоби. — Эми Моррис — самая обычная жена фермера.
 — Я знаю только некоторых парней в округе, которые ее поимели. — Харриэт засмеялась резким смехом. — И я не сомневаюсь, что есть еще много тех, кого я не знаю.
 — Если Салли Энн к этому стремится, то она явно не торопится.
 — Я уже сказала, что она хитрая. Не думаю, чтобы Элли Гуд был чем-то опасен. Он, возможно, просто собирает истории, чтобы рассказать школьным приятелям. «Парни, я хожу к этому колдуну, знаете, что он мне вчера вечером рассказал!»
 — А ты? — В голосе Джоби послышался гнев, и он снова посмотрел на упакованные сумки, пожалев, что остался тогда позавтракать, Он бы уже был теперь в городе, устроился бы где-нибудь на временный ночлег, там ему не пришлось бы прислушиваться к шороху и неразборчивому шепоту.
 — Я чувствую себя одинокой. — Ее щеки слегка покраснели под румянами, и он знал, что она говорит правду. — Господи, да иногда прямо с ума сходишь.
 — И потому ты придумала эту басню о братьях Тэрнерах и о том, будто тебя выселяют?
 — Не совсем так. Тэрнеры что-то затевают недоброе, и недавно они болтали о том, что они собираются сделать с колдуном, как они тебя называют. И я на самом деле напугана письмом, которое получила из Церковной комиссии. Они хотят, чтобы я нашла себе другое жилье. Я могла бы вернуться домой... если бы захотела.
 — Но ты бы лучше осталась здесь.
 Она кивнула, смущенная тем, что созналась в полуправде.
 — Хорошо. — Джоби опять начал испытывать это чувство, начало эрекции, но оно как-то отличалось от того, как это бывало из-за Салли Энн; это было более физическое чувство. Он хотел женского тела, но не самой Харриэт. Все, в чем Салли Энн отказывала ему в его фантазиях, сегодня ночью могло стать реальностью, давно запоздавшим опытом, а не блуждающим огоньком, который он никак не мог поймать. — Но здесь только одна кровать; кровать моих родителей давно сломалась. — Он сказал это, словно хотел оправдать то, что они будут спать вместе, перед теми, кто мог слышать его.
 Джоби не мог оторвать глаз от раздевающейся Харриэт, стараясь не сравнивать ее с тем чувственным силуэтом, который всегда был окутан сумраком.
 На ее ягодицах были складки жира, на том месте, где ее трусики пытались удержать ее мощный зад, остался след от резинки; ее живот был в морщинах, словно зимнее яблоко. Груди слишком большие, бедра слишком толстые. Но это не имело значения сегодня ночью.
 Он лег, почему-то не решаясь снять джинсы, чувствуя эрекцию. Он задрожал, когда она подошла к нему и стала расстегивать пуговицы на рубашке. Если бы она дотронулась до этого выступа, у него бы наступил оргазм, он уже еле терпел, но Харриэт была слишком опытной, чтобы испортить ему удовольствие.
 Они лежали нагие, глядя в потолок. Он чувствовал, что должен что-то сказать, но не мог найти нужных слов.
 — Ты никогда раньше не был с женщиной, правда? — проговорила она неуверенно, боясь обидеть или смутить его.
 — Нет, — выпалил он; ему было невыносимо признаться в том, что он девственник. — Я только один раз поцеловал девушку. Это была Салли Энн.
 — У меня опыт большой. — Может быть, она решила, что ей следует все ему рассказать, не оставив никаких иллюзий. — Я лишилась девственности в пятнадцать, а в девятнадцать сделала аборт. Занималась проституцией, три раза привлекалась за приставание к мужчинам. Но вот уже больше года у меня никого не было.
 Она нежно и многозначительно прикоснулась к нему, лаская всего, кроме этой пульсирующей розовой плоти, которая бы взорвалась, если бы она задержала на ней пальцы. Она целовала его нежно, медленно. Наконец она оказалась над ним, стоя на коленях, расставив бедра, позволяя смотреть на ту часть тела, которую Салли Энн никогда не показывала ему. Она опускалась на него, чтобы овладеть им, симулируя оргазм одновременно с его собственным, преждевременным.
 А потом все начиналось снова, только медленнее; наставница не торопилась с обучением своего старательного ученика.


* * *

 Джоби проснулся поздно. Яркое солнце, осеннее солнце заполнило комнату, ослепило его, когда он попытался открыть глаза, заставило его мгновенно все вспомнить. Чувство восторга переполняло его, он откинул простыни и, не веря глазам, уставился на мягкую, сжавшуюся плоть, которая не была больше девственной; он невольно дотронулся до нее, пытаясь вновь вызвать те чудесные, сводящие с ума ощущения. И только тогда он вспомнил, что Харриэт всю ночь была с ним в постели, а сейчас...
 Ее не было.
 Может быть, все это ему приснилось, еще одна фантазия; во всем виноваты эти причудливые тени в спальне, заставляющие его заниматься самоудовлетворением. Нет, все произошло на самом деле. Он опустил ноги на пол, схватил одежду, натянул ее дрожащими пальцами. Она, наверно, внизу, занимается обычным делом, готовит еду, как будто хочет этим вознаградить его, дать подольше поспать.
 Он бросился к лестнице, споткнулся, чуть не упал; спустился в кухню, увидел открытую дверь чулана; стул, который подпирал засов, валялся на боку. Чудовище, раскрывшее свою пасть, источающее зловонное, ледяное дыхание.
 Джоби отпрянул, чуть не закричал, попытался отвернуться, он не хотел видеть, что было там внутри.
 — Харриэт... Харриэт... — Он шептал ее имя, озираясь по сторонам, но ее нигде не было. Его обдало холодным сквозняком, показавшимся ему дивным ароматом по сравнению с затхлым запахом из чулана. Джоби посмотрел на входную дверь, увидел, что она приоткрыта. Харриэт, должно быть, вышла, может, она и сейчас в саду, пошла за углем или за дровами под навес.
 Он собрался с силами, пнул дверь чулана ногой, с грохотом закрыл ее. Дверь отскочила, снова начала было отворяться, но натолкнулась на его плечо, которое вернуло ее на место, а свободной рукой Джоби опустил засов. Только когда стул снова стоял на месте, плотно прищемив засов, он вздохнул свободно. Он весь взмок и дрожал. Ему нужно было найти Харриэт.
 Ее не было в саду, и Джоби понял, что она не ходила к навесу — пустое ведро для угля висело на гвозде, как обычно. О, Господи, да где же она тогда?
 Он заставил себя думать логически: она, вероятно, побежала к себе. Ведь она ничего не взяла с собой из вещей, только то, что на ней было. Ей же должно что-то понадобиться; через минуту-две она вернется.
 Он подошел к полуразрушенной калитке, постоял там, украдкой поглядывая на улицу. Никого не было видно, как, впрочем, всегда в последнее время. Над высокими соснами слева виднелась крыша дома миссис Клэтт; из единственной его трубы не вился дым. Его это совершенно не касается — идет дым или нет, сказал он себе. Ему на это плевать.
 В другой стороне, скрытой от его глаз, стоял дом Харриэт Блейк. Дом был довольно приличный, потому что его содержание оплачивалось церковью. Она, конечно, вот-вот появится, нагруженная чемоданами и большими сумками. Он побежит ей навстречу, чтобы помочь. Ты меня напугала, Харриэт, никогда больше не открывай дверцу чулана под лестницей. Никогда, ни в коем случае. Ты нужна мне, я без тебя не могу. Но ты не должна открывать эту дверь. Но Харриэт не появилась.
 Прошло пять минут, но Джоби они показались часом. Он занервничал, облизнул сухие губы. Он пойдет и отыщет ее. Может быть, она разочаровалась в нем после прошлой ночи, просто бросила его. Нет, Харриэт, нет! Не оставляй меня одного с ними.
 Он пошел быстрым шагом, побежал не обращая внимания на то, как отдергиваются шторы на окнах домов, как наблюдают за ним глаза, как они увидели, что он распахнул кованую железную калитку сада Харриэт Блейк, замедлил шаг на узкой садовой тропинке. Он знал, что она здесь, чувствовал это, ему приходилось сдерживать себя, чтобы не броситься в дом.
 Входная дверь оказалась закрыта, и он постучал по ней костяшками пальцев, услышав, как его стук эхом отозвался внутри, пустой звук, от которого ему стало не по себе. Он прислушался, попытался представить дробь быстрых шагов по полу прихожей, попытался внушить себе это. Но за дверью стояла тишина. Может быть, она и не возвращалась сюда, а пошла в лавку или на почту. Он сейчас же отправится туда, и если ее там не будет... Больше она нигде не может находиться, только в лесу или в поле, на дороге, ведущей в город.
 Джоби повернулся было уходить, но что-то удерживало его; это дурное предчувствие, которому он с недавних пор стал доверять, голосок внутри него прошептал: «Не уходи, она здесь». Если это так, то почему она не отзывается на стук? Или она рассердилась на него, может быть, он так оскорбил ее, что она убежала, бросила его? Не приближайся ко мне, Джоби, после прошлой ночи. Я не хочу тебя.
 Он протянул руку, поднял щеколду, дверь мягко поддалась, открылась вовнутрь. Он снова почувствовал, что она там, и его тревога переросла в страх.
 — Харриэт! — В этом хриплом шепоте он едва узнал свой собственный голос. — Харриэт, это я... Джоби.
 Ответа не последовало.
 Он зашел, инстинктивно оставил дверь открытой, на случай, если придется бежать. От чего? Он не мог представить ничего пугающего в этом аккуратном домике, где только что был сделан ремонт.
 Маленькая прихожая, скорее гардеробная, с крючками для одежды и резной дубовой стойкой для зонтов; еще одна дверь вела в гостиную и в кухню. Она была приоткрыта, петли тихо скрипнули, когда он толкнул ее. Дверь легко отворилась.
 И тогда он увидел Харриэт. Она сидела на высоком стуле у погасшего камина в напряженной и неестественной позе. Спина вдавлена в спинку стула, как будто Харриэт отпрянула в ужасе от какого-то страшного видения; ее толстые ноги были расставлены неприлично широко. Но ее лицо заставило Джоби издать нечленораздельный вопль ужаса. На лице Харриэт застыло выражение безумного страха; глаза широко раскрыты, выпучены, ноздри расширены, рот открыт, как будто она собиралась крикнуть, но не успела, потому что сердце ее остановилось раньше. Побелевшая, она и после смерти продолжала видеть то, что привело ее к гибели. Тело Харриэт уже начало коченеть.
 Отпрянув, Джоби успел ощутить все тот же холодный, затхлый запах зла, все ту же жуткую вонь, которая исходила из его чулана под лестницей, когда была открыта дверь; этот холод вцепился в Джоби ледяными пальцами, он повернулся и бросился бежать, прежде чем силы зла успели овладеть и им.
 Спотыкаясь, пошатываясь, чуть не падая, он шел прочь от дома. Он чувствовал, что что-то преследует его, пытается схватить, шипя от ненависти, когда он возился с садовой калиткой. Наконец ему удалось открыть ее, и он, неуверенно шагая, вышел на дорогу. Джоби зарыдал, увидев приближающийся мини-фургон с темно-красной надписью на борту — ПОЛИЦИЯ. Он узнал пухлое лицо констебля Уизерса, когда автомобиль замедлил ход.
 — Пожалуйста... помогите. — Джоби рухнул на капот, пытаясь что-то сказать, забормотал неразборчиво: — Харриэт... мертва... это они... из чулана... Они... поймали ее... притащили... сюда... убили ее... они... все еще там...
 Полицейский неуклюже вылез из фургона, поддержал Джоби, помог ему сесть в машину.
 — Ты посиди тут, парень, а я пойду взгляну.
 Констебль Эван Уизерс, которому много раз приходилось чувствовать и видеть смерть, инстинктивно задержал дыхание, когда его ноздри почуяли тухлый запах. Он увидел Харриэт Блейк, прикованную к стулу у камина. Констебль сморщился; выражение на лице убитой могло бы до потери сознания напугать любого, кто никогда в жизни не видел трупа с признаками внезапного удара. Неприятно, но дело обычное; попозже он постарается допросить парня. Сначала, однако, ему надо вызвать доктора Овингтона и похоронщиков.




 Глава 8


 Джоби сидел, уставившись на тлеющие угли в плите. Еще полчаса, и огонь потухнет, но ему было все равно; он не заметил, как село солнце, как наступили сумерки, он весь оцепенел.
 Похороны Харриэт. Он никогда их не забудет, это были первые похороны в его жизни, и шрам этот останется у него в душе навсегда. Казалось, небо должно бы было быть серым, облачным, мрачным, а вместо этого сияло солнце, создавая атмосферу фарса, как будто весь Хоуп радовался кончине той, которая запятнала их, их моральные устои. Похороните ее и избавьтесь от нее, никто не станет ее оплакивать.
 Церковь была пуста, присутствовали лишь викарий и органист, да на задних скамьях сидели похоронщики с мрачными лицами, потому что им за это платили. Больше же никого не было. Шторы на окнах домов сегодня не были задвинуты, впервые на памяти Джоби. Раздвиньте свои шторы, а то еще не дай Бог подумают, будто это дань уважения к покойной. Избегайте эту шлюху и после ее смерти, как вы избегали ее при жизни. Хоронить ее в освященной земле — святотатство; разве нельзя было кремировать ее и развеять прах на пустыре, чтобы грязь смешалась с грязью?
 Колокол звонил минут пять, каждый его удар пронзал Джоби, когда он со склоненной головой сидел в церкви, одетый в темно-синие вельветовые брюки и темную ветровку. На секунду глаза преподобного Бактона задержались на нем, священник неискренне улыбнулся ему — подобная улыбка на все случаи жизни была доведена им до совершенства. Ты никогда не был в моей церкви, парень, но я бы хотел, чтобы ты был одет подобающим образом. К счастью, нет никакой необходимости в обращении, потому что мои слова для тебя ничего не значат. Я постараюсь поскорее закончить службу.
 Священник быстро произнес свои слова, выбрал двадцать третий псалм: "Давайте споем первый и последний стих «Пребудь со мной».
 Джоби не стал петь, в горле у него стоял комок, буквы, напечатанные на листке поминальной службы, расплывались перед глазами. Бактон взглянул на профессиональных плакальщиков, сидящих сзади, предоставив им петь гимн — это было их молчаливой договоренностью на случай, когда на похоронах присутствовало мало людей. Нанятые прихожане.
 Затем они направились в дальний угол неухоженного церковного кладбища, где возвышался холмик свежевырытой земли рядом с продолговатой могилой. Они даже не удосужились прикрыть землю пластом искусственного дерна, потому что на самом деле всем было абсолютно все равно, они бы вообще ничего не стали устраивать, если бы не Джоби Тэррэт. Этот колдун — ходячее богохульство, его бы не следовало и близко подпускать к церкви, даже если там похоронены его родители. Господь не посмотрит благосклонно ни на одного из Тэррэтов, потому что зло их все еще живет; достаточно спросить жителей деревни, они-то скажут.
 Грязь и камни застучали по простому, дешевому гробу, который почти швырнули со злостью в могилу. С ужасающей поспешностью могилу засыпали, могильщики яростно работали лопатами, точно так же, как когда хоронили Артура и Хильду Тэррэт. Похороните ее поскорее, избавьтесь от нее. Она была всего лишь шлюхой.
 Джоби медленно побрел с кладбища, охваченный беспорядочными воспоминаниями. Четыре дня назад Харриэт Блейк была жива, ее тело открывало для него новые наслаждения. Теперь она мертва, похоронена; ее вырвали у него из рук, как будто они сделали это потому, что не одобрили. Доктор Овингтон не стал тратить время на вскрытие, как будто он уже заранее пришел к заключению. Обширное кровоизлияние в мозг, вызванное преждевременным уплотнением сосудов. Доктор Майкл Овингтон помнил Харриэт молоденькой девушкой; он с грустью погладил свою седеющую бородку клинышком. Он сделал для нее все, что мог. Он лечил ее от венерической болезни, когда ей было шестнадцать, боролся со своей совестью, когда не сообщал ее богобоязненным родителям о ее неразборчивом поведении. Ей было на роду написано рано забеременеть, и как близкий друг семьи, он устроил ей аборт. Но косвенно это и убило Джека и Эйлин Блейк. Печальный случай, как и с Тэррэтами. А теперь эти глупые, темные жители Хоупа начали новую кампанию сплетен против Джоби.
 «Колдун ее убил. Он заманил ее к себе, воспользовался ею, потом проклял, чтоб она молчала, чтоб его мерзкая тайна сохранилась. Держитесь от него в стороне, а то и вас он уничтожит».
 Теперь они охотились за ним, жаждали его крови. Доктору Овингтону это совсем не нравилось. Они словно вернулись в средневековье; каждый житель Хоупа был в душе охотником на ведьм. Он был рад, что не живет в Хоупе, что только практикует в этой деревне, да и вызывают его только тогда, когда случается что-то серьезное, зачастую тогда, когда уже слишком поздно, как будто им не хочется, чтобы он вмешивался в их жизнь. Черт бы их побрал. Он зажег сигарету, выпустил колечко дыма к потолку. Да пусть гниют в своей разлагающейся общине. И все же в глубине души он был очень обеспокоен судьбой Джоби Тэррэта, тем, что они могут ему сделать, прямо или косвенно.
 Только когда стемнело, когда он уже не увидел даже искорки в золе, Джоби пошевелился. Он зажег керосиновую лампу, вышел и принес ведро угля и немного дров, без энтузиазма выполняя эту монотонную обязанность. Он заметил свои упакованные сумки, гитару, соскользнувшую с них. Возможно, завтра он уйдет, если ничего не помешает. Он станет плыть по течению, жить одним днем. В Хоупе привыкаешь не строить никаких планов.
 Растопка в печи затрещала, пламя от подожженной скрученной газеты начало жадно лизать сухое дерево, когда вся комната словно взорвалась. Разбилось оконное стекло, в комнату влетели осколки, ударились о стены, зазвенели на полу. Керосиновая лампа бешено закачалась, угрожая выплеснуть жидкий огонь, бросая причудливые тени; чудовища росли и уменьшались, снова вырастали. Черные фигуры бросились к Джоби, он ощутил их смрадное дыхание, отпрянул от них. Что-то тяжелое глухо ударило о стол, расщепив трещину в сосновой столешнице, которая была там уже лет десять, скатилось на пол.
 Половина кирпича с острыми краями подняла облако удушливой красноватой пыли. Джоби увидел, понял, бросился на пол. Охотники на ведьм!
 Град камней, словно крупная картечь из ружья, разбил свинцовые переплеты окна, добавил осколков на полу. Лампа завертелась и накренилась, ее дрожащее пламя создавало все новые тени, темные уродливые формы отвратительных вампиров, которые выли и вопили от ненависти.
 — Убейте же колдуна! Он убил Харриэт Блейк своими подлыми чарами, когда переспал с ней! Он убил ее, грязный ублюдок!
 Сердце Джоби колотилось о каменный пол, ему казалось, что от этого дрожит и трясется вся комната. Камни все еще стучали об остатки окна, некоторые отскакивали от переплетов, другие рикошетом отлетали от стен, скользя по полу в поисках своей жертвы. Один угодил ему в бедро, но Джоби прикусил губу и не закричал от боли. Этого они и добиваются, современные охотники на ведьм: чтобы он закричал и стал молить о пощаде. Он виноват, забейте его камнями до смерти. Вытащите его из дома и сожгите его тело, избавьте Хоуп от зла, только тогда мы будем спасены!
 Джоби показалось, что он узнал голоса братьев Тэрнеров, вспомнил предостережение Харриэт. Он закрыл глаза, вздрогнул, когда град камней влетел в разбитое окно, внутренне сжался, приготовившись к боли. В любую минуту они могли вломиться в дом, вытащить его, как делали их предки, чтобы сжечь на костре колдуна. Они даже способны сжечь его заживо.
 Прошло некоторое время, прежде чем Джоби понял, что они не придут. Он лежал, чувствуя пульсирующую боль в бедре; левая кисть руки вспухла — туда тоже угодил камень. В голове у него зазвенело, потом наступила тишина. Он поднял голову; тени призраков слабо пытались коснуться его, ярость покинула их, как только лампа перестала раскачиваться.
 Он лежал, прислушиваясь, но ничего не слышал. Нападавшие ушли, вернулись в свои надежные жилища, потому что боялись его. Завтра или послезавтра они могут вернуться, но страх не покинет их, потому что разве он не проклял Харриэт Блейк, не убил ее?
 Точно так же, как его мать убила его отца, а потом Господь покарал ее. Цикл Тэррэтов начался снова.
 И тогда все скопившееся горе Джоби прорвало плотину, и все его тело сотряслось от рыданий.




 Глава 9


 На этой неделе Салли Энн Моррис провела много времени, прячась в высокой траве у дома Джоби; озлобленная лазутчица, чья ненависть разрасталась, словно злокачественная опухоль.
 Этот мальчишка, Элли Гуд, зашел слишком уж далеко. Сначала он был просто небольшой помехой, возникшей между ней и Джоби, не представлявшей опасности. Иди и играй со своими школьными приятелями, Элли, Джоби для тебя слишком взрослый. Он не хочет, чтобы ты приходил к нему, он просто слишком вежливый, чтобы прогнать тебя. Но если он тебе не прикажет убираться, то я сама это сделаю. Парням нужны девушки, а не маленькие мальчики. По крайней мере, нормальным парням. Ты потерял из-за него голову, вот в чем дело, Элли, это — гомосексуальность школьника. Ты надеешься, что Джоби захочет пощупать то, что у тебя в штанах, а потом он позволить тебе проделать то же самое с собой, грязный паршивец. Но Джоби этого не сделает, он не такой. Он делал это только с собой, да и то потому, что я его заставляла. А ты пытаешься нам все испортить, эгоистичный подонок.
 И миссис Клэтт не оставляет Джоби в покое. Салли Энн вчера подкралась на цыпочках к дому старой карги, рискнула заглянуть в грязное окошко кухни. Миссис Клэтт сидела, сгорбившись, на стуле у холодного камина; может быть, она померла, но надежды Салли Энн разбились, когда старуха вздрогнула и переменила позу. Она горевала о своем вонючем, злобном коте, в ней кипела ненависть к Джоби Тэррэту, она вынашивала план мести, на которую только была способна. Она была опасна.
 Девушка с садистским наслаждением наблюдала, как Джоби убивал кота топором, веля ему разрубить животное на куски, внушая ему эту мысль. Салли Энн хорошо знала, что обладает силами внушения, она это знала давно, но не довела еще управление ими до совершенства. Весь секрет состоял в старой поговорке: «Все это тебе только кажется». Нужно было огромным усилием собрать все свои мысли, всю силу воли, перенести это на других. Она внушила коту напасть на Элли, когда тот вышел из дома. Давай, подонок, прыгни ему в лицо, выцарапай эти хитрющие глаза, ослепи его! Она почувствовала, что кот реагирует: он выгнул спину, напрягся, приготовился к прыжку. Но он был слишком стар, болен артритом, он едва допрыгнул до колена Элли. Когти у него были острые: но они являлись единственным средством нападения — кот был такой же беззубый, как и его хозяйка.
 Он оцарапал мальчика до крови и бросился было бежать, осознав свою слабость, но Салли Энн остановила его, велела принять бой, потому что прекрасно знала, что сделает Джоби. Она хотела, чтобы кто-то умер, и единственной возможной жертвой был этот разъяренный кот. Ею овладела извращенная жажда крови, столь сильная, что она еле сидела в своем укрытии, вызывая каждый удар Джоби силой собственной воли, направляя лезвие топора на тощую шею животного, добавляя собственную силу. Она беззвучно завизжала от восторга, покатила отсеченную кошачью голову к палачу. Посмотри, что ты натворил, Джоби... как и в тот раз!
 О Боже, это было ужасно. И вместе с тем так великолепно, так возбуждающе, сознание того, что она может убивать, делать все, что пожелает. Она заставляет других делать это, чувствует, как они реагируют, подчиняются ей. Убей... убей... разруби на куски. Марионетки, настоящие живые марионетки, которыми она может управлять так, словно держит в руках проволочки, лишает их собственного сознания, заменяя его на время своим. И марионетки даже не подозревают. Она может делать это снова и снова. Иногда собственное могущество путало Салли Энн, но постепенно она привыкла, приучилась, как пользоваться им.
 Впервые она испробовала свои силы на бродячей собаке с задранным хвостом, помесь колли. Собака украдкой бродила в субботней городской толпе покупателей. Салли Энн выбрала ее, проследила за ней взглядом, определила ее направление. Собака знала, как переходить дорогу — ее когда-то научили пользоваться переходом, она чувствовала, что может безнаказанно переходить по полосам, нанесенным на асфальт. В других же местах она стояла на краю тротуара, ожидая подходящего момента, затем бросалась через проезжую часть, когда в потоке машин образовывалась брешь. Салли Энн силой внушения заставила ее пройти вверх по улице, остановиться у магазина «Вулвортс» и помочиться на стену; затем она привела собаку назад. Та хотела было воспользоваться переходом, но Салли Энн вся напряглась, не спуская с нее глаз, и притянула ее силой внушения; дворняга неуверенно подошла к ней, ее брюхо почти терлось о мостовую.
 Хочешь перейти дорогу, да? Собака слегка вильнула загнутым хвостом. Тогда иди... сейчас!
 Собака тут же бросилась вперед, глядя прямо перед собой, уставившись на красный почтовый ящик, свою конечную цель, это было следующим местом, где она должна помочиться.
 Салли Энн внутренне приготовилась к визгу тормозов и скрежету шин. Этот шум резанул по ней, от ослепляющей боли она откинула назад голову, перед глазами у нее взорвались цветные огоньки. Шум, казалось, истощил ее умственно и физически, ей пришлось ухватиться за мусорный ящик, чтобы не упасть. Она почувствовала удар.
 Первым собаку ударил красный «Фиат», сломал ей заднюю ногу и отбросил скулящее животное под колеса самосвала, груженого песком и гравием. Одно из передних колес переехало собаку, оставив после себя на асфальте расплющенное животное, напоминающее рисунок, вырезанный ребенком; раздавленная масса, истекающая кровью; пасть, вернее, ее очертания, широко раскрыта в последнем мучительном крике.
 Собралась толпа, заплакал ребенок. Салли Энн почувствовала легкое головокружение, как будто она плыла по воздуху и смотрела сверху на эту кровавую сцену. Она перестала думать, инстинктивно расслабилась, как будто ее обучил этому какой-то гуру. Она глубоко вдыхала, медленно выдыхая, ожидая, когда ее мозг и тело вновь оживут, когда истраченная сила будет заменена — словно шло переливание крови в мозгу. Минута, может быть, две, и она перестала держаться за мусорный ящик, спокойно ушла прочь с места происшествия. Это ведь была всего лишь бродячая собака, может быть, ей так даже лучше — умереть. Никто не станет искать ее.
 Но это мог бы быть ребенок! Господи, мог! Волна головокружения охватила ее, но она сбросила ее, снова взяла Себя в руки. Возбужденная, испуганная. Это не мог быть ребенок, потому что она этого не хотела, ведь выбор делает она. Разве не так?
 Она еще долго пряталась в зарослях лавра после того, как Элли Гуд ушел, пройдя в метре от нее, плача, потому что нога у него болела и кровоточила в месте, где ее оцарапал кот. Она еще долго сидела в своем укрытии после наступления темноты, полностью осознав, что в тот последний раз это был ребенок — Тимми Купер!
 Она хотела, чтобы Джоби убил его садовым ножом, она заставила его сделать это, не веря на самом деле, что способна на такое, пока не было слишком поздно.
 Сначала она намеревалась просто немного пошалить, не замышляла ничего серьезного, просто заставляла Джоби думать о ней, вызывала у него эрекцию, приводившую его в замешательство. Но этот глупый мальчишка, Тимми Купер, постоянно мешал ей своими дурацкими подначками, отвлекал ее мысли, направляя на себя ее гнев. Она увидела, как Джоби поднял руку и отвел ее назад, она сосредоточила на его руке все свои мысли, одновременно выделив из толпы Тимми Купера, связала эти две точки между собой. Ее ярость вспыхнула, превратившись в зигзагообразную молнию, которой нужна была земля, и проводником стал Тимми Купер.
 Ужас охватил ее, когда она увидела, что произошло; она резко направила свои мысли на летящий нож, попыталась отвести его в сторону — но было слишком поздно. Она даже не смогла закрыть глаза, чтобы не видеть удара, ей пришлось перенести это мучение, жгучую боль в области черепа. Странно, но она не испытывала чувства вины: был физический шок, но раскаяния не было. Какое-то чувство, напоминающее оргазм, — оно все не кончалось и не кончалось.
 Джоби был ее, она могла заполучить его в любое время, но внезапно внешние факторы разрушили ее планы. Она могла легко направить Джоби на Элли, пока у него в руках был топор, с которого капала кошачья кровь. Но тогда бы она потеряла его, потому что его бы посадили в тюрьму, может быть, навсегда. Так что мальчишка ушел невредимым. Она найдет способ, как разделаться с ним, чтобы вина не упала ни на нее, ни на Джоби. Она поборола в себе импульсивный гнев.
 А потом эта сучка, шлюха Харриэт Блейк появилась на пороге дома Джоби. Ее, конечно, послали они, противостоящие ей силы зла, которые пытались одержать верх в Хоупе. Харриэт Блейк была соперницей, и на этот раз Салли Энн нельзя было отступать, нельзя было сдерживать силу, пульсирующую в ней.
 Она знала, что происходило в спальне Джоби той ночью, извиваясь в собственной постели, как будто сама участвовала в совокуплении, каждый толчок причинял ей новые страдания. Она должна была отомстить; она не могла ждать, она сразу же начала направлять свою необъяснимую силу, иссушая себя с такой яростью, что ее обнаженное тело все покрылось испариной от изнеможения. Такое было еще неведомо ей, потому что на сей раз у нее не было оружия, только она сама. Салли Энн собрала всю свою душу в эту губительную силу. Она знала, что должна делать: убрать эту женщину из дома Джоби, отправить ее в состоянии транса в собственный дом; она почувствовала, когда Харриэт ушла, выждала время; мучительное ожидание, во время которого ревнивая ярость Салли Энн повисла в вакууме зла, с каждой секундой подрывая ее силы, но не ее решимость. Она подготовилась к тому, что должно было произойти — к убийству; тетива лука натянута туго, мышцы болят от напряжения. Давай! Стрела смерти была выпущена.
 Убийственная сила тут же оставила Салли Энн, завертела, закружила, ударила ее. От этого удара ее всю сотрясло, от опустошительной боли с губ ее сорвался мучительный крик, она забилась в конвульсиях на влажных простынях, а потом потеряла сознание.
 Когда Салли Энн проснулась на следующее утро, она знала, что Харриэт Блейк мертва, потому что никто не смог бы вынести удар такой смертоносной силы. Это пугало ее, но одновременно возбуждало, потому что никто теперь не мог встать между ней и Джоби.
 Позже в тот же день она вернулась на свой наблюдательный пункт у дома Джоби, почувствовала его присутствие, но удержалась и не пошла к нему. Сначала пусть погорюет, выкинет из головы эту женщину. Только потом Салли Энн сможет занять свое место.
 Она и любила, и ненавидела Джоби Тэррэта; любила его самого, ненавидела за то, кем он был, за то, кем была она сама — проклятое отродье греховной неверности.
 Жители деревни подозревали, но даже они боялись шепотом произнести свои подозрения вслух, опасаясь, что проклятье Тэррэтов падет на них. Некоторые из них помнили те ночи запретной любви, когда Артур Тэррэт тайком спешил в лес, чтобы встретиться там с любовницей — с Эми Моррис!
 Порочная любовь в древнем лесу друидов, совокупление под развесистыми ветвями огромного каменного дуба, вызвавшее гнев Старейших. Вечное проклятье было наказанием за такое преступление, и в Хоуп явилась ужасная смерть. И она еще не ушла отсюда.
 Салли Энн прекрасно знала, откуда исходит ее собственная сила. Отец Джоби обеспечил продолжение своей крови не только в сыне, но и в незаконнорожденной дочери! Ничего хорошего не могло из этого получиться, это была опасная смесь, и все же Салли Энн попалась в паутину.
 Джоби Тэррэт, ее сводный брат. Лицо Салли Энн исказилось от душевных мук. Если бы все было по-другому, но все обстояло именно так, и она ничего не могла с этим поделать. Она была всего лишь орудием, марионеткой той силы, которая управляла ею, ведя с ней внутреннюю борьбу. Самым страшным было то, что Салли Энн не могла управлять своей судьбой и судьбой Джоби. Он станет ее — любой ценой. Две смерти уже на ее совести. Она с трудом взяла себя в руки. Это не имеет значения — две ничтожные жизни, когда сотни людей ежедневно гибнут в войнах по всему свету.
 И все же она ненавидела себя за то, кем была, ненавидела мать, которая ничуть не лучше Харриэт Блейк. Боже, да она, наверно, была в совершенном отчаянии, потому и легла с этим стариканом Артуром Тэррэтом. Если рассудить здраво, то во всем виноват Клифф Моррис, это он невольно положил начало цепи зла, проявив равнодушие к жене — это и заставило ее завести любовника.
 Теперь Салли Энн никуда от этого не деться. Она пошла в сторону Спарчмура, даже не оглянувшись на дом Джоби. Сейчас между ней и Джоби стоял только этот надоедливый школьник, и она с ним скоро разделается. Ноздри ее раздувались, словно у львицы, вышедшей на охоту и учуявшей добычу, зеленые глаза горели в темноте. Она и в дальнейшем будет применять свою силу, которой наделена, потому что она отличается от других смертных.
 Она тихо засмеялась. Отпрыски Тэррэта воссоединятся.




 Глава 10


 — Я ухожу сегодня, Элли, на этот раз окончательно.
 Джоби был бледен, под глазами темные круги, говорящие о бессонной ночи, в голосе звучало раздражение. Я бы не хотел, чтобы ты приходил сюда и беспокоил меня.
 — Я бы ушел неделю назад, если бы мне не помешали. — Только попробуй меня остановить.
 — Ты нашел свой амулет? — поспешно спросил Элли Гуд. Джоби не хотел, чтобы он был здесь сегодня, да и родители предупредили его держаться подальше от Джоби Тэррэта. Ему бы следовало сказать: «Что ж, хорошо, Джоби, надеюсь, у тебя все будет в порядке, может быть, когда-нибудь увидимся». Это были самые труднопроизносимые слова в мире, неохотное прощание. Вместо этого Элли остался, цепляясь за любую возможность, просто потому, что и ему нужен был друг в Хоупе.
 — Я, наверно, уронил его, и он закатился под раковину, — ответил Джоби. — Ничего странного в этом нет. Ну вот, а теперь я собираюсь заглянуть на чердак, прежде чем уйду, просто чтобы убедиться, что там ничего ценного нет.
 — Может быть, мне сходить?
 — Я сам. — Отрывистый ответ, но Джоби не удалось за ним спрятать страх, мелькнувший в его глазах, когда он начал двигать приставную лестницу. Облака пыли, поднявшиеся с нее, заполнили небольшую комнату. Днем бояться нечего, днем ничего не случится. Я не стану дожидаться темноты, как герои фильмов о вампирах, которые в сумерках отправляются к развалинам замка. Я только гляну разок. Мне достаточно секунду подержать поднятой дверцу люка, я успею ее захлопнуть, если... если там есть что-то такое, что мне не понравится. Но там ничего не будет, только хлам и грязь. Но я должен убедиться в этом. Когда я проверю, я смогу уйти. И ты мне на этот раз не мешай, Элли Гуд. Боже, да не обязан я никому давать отчет, даже самому себе.
 Джоби установил лестницу, проверил нижнюю перекладину; она заскрипела, но выдержала его тяжесть. Он начал медленно взбираться. Я не хочу оказаться наверху. Поторопись, положи этому конец, на этот раз ты не можешь отступить. Твой амулет защитит тебя. Вранье, до сих пор он не защитил, не надо было его находить.
 Он был почти на самом верху; он намеренно не торопился, чувствуя, что Элли наблюдает за каждым его движением. Ты собираешься струсить, Джоби?
 Я рад, что ты здесь, Элли, потому что я не хотел бы сейчас быть один. Чушь, ты сам вынудил меня на это. Ведь перед школьником не струсишь, правда? Будь ты проклят, вечно суешь свой нос повсюду, подонок, все время мешаешь мне. Джоби прищурился, посмотрел на мальчика, стоящего внизу одной ногой на первой перекладине, словно подмастерье живописца. Не поскользнись, работничек, но если ты свернешь себе шею, сам будешь виноват. В его памяти ясно возник тот злосчастный день на ферме Морриса, словно он опять стоял у живой изгороди, точил свой нож, слышал насмешки Тимми Купера, но видел только Салли Энн и Элли. Что-то случится, я это чувствую.
 Джоби поднял правую руку, его пальцы коснулись грубого дерева подвесной дверцы, покрытой пылью; он слегка надавил и приподнял ее, совсем чуть-чуть. Такая легкая, достаточно было разок толкнуть ее, и она откроется. Но он все еще медлил.
 — С тобой все в порядке, Джоби?
 Заткнись, заткни свой паршивый рот. Я не должен заглядывать туда, это мне решать, меня никто не может заставить. Но я все равно загляну туда, только разок, этого будет достаточно. Там ничего нет, только крысы да грязь; тот, кто купит дом, вычистит чердак.
 Если ты не посмотришь сейчас, ты не посмотришь никогда.
 Он резко толкнул дверцу ладонью. Этот квадрат из дерева оказался легче, чем он думал, дверца отлетела, словно живая, будто отпрянула от него, заскрипев петлями, задрожала и встала стоймя, чуть не упала, но каким-то образом сохранила равновесие. Посмотри хорошенько, Джоби. Посмотри, ведь ты ждал много лет, чтобы увидеть это место, заставлявшее тебя дрожать все время под одеялом. Пристанище духов.
 Он закашлялся от поднявшейся пыли, подождал, пока она не развеялась — внезапный вихрь, похожий на летящий и оседающий снег. Между стропилами было единственное окошко, через которое на чердак проникал свет. Грязное узорчатое стекло пропускало достаточно дневного света. Достаточно, чтобы он увидел...
 Джоби слышал голос Элли, доносившийся издалека, отдаленный испуганный визг, но он не обратил на это внимания, уставившись в ужасе на представшую перед его глазами картину. Вертикально стоящее сооружение в дальнем конце, по форме напоминающее уэльский комод, покрытое темной материей, что-то вроде вышитых ковров, звезды и другие фигуры, резко выделявшиеся на черном фоне. В центре стояла чаша; пара черных подсвечников с оплывшими черными восковыми свечами. Боже, он почувствовал их запах, едкий аромат, похожий на ладан, который обычно пропитывает все внутри церкви.
 Какой-то алтарь, не иначе. Он увидел его, ощутил, хотел отвести взгляд, захлопнуть дверцу люка, попытаться забыть. Нет, ничего здесь нет, Элли, только пыль и крысы. Но он все стоял и смотрел, медлил, невольно просил прощения за вторжение.
 А потом он заметил рисунок, начертанный мелом на полу: белые круги внутри кругов, которые не смог скрыть даже толстый слой пыли. Он почувствовал, как ноги его задвигались сами по себе, какая-то неведомая сила тащила его вверх, и он поднялся через квадратное отверстие, страстно желая рассмотреть орнамент.
 — Джоби... что там такое?
 Джоби не ответил, потому что не смог бы объяснить, потому что не понял. Он стоял на полу чердака, согнувшись из-за низких стропил, борясь с тошнотой, которую вызвала застоявшаяся, затхлая вонь десятилетий.
 Он взглядом проследил за линией внешнего круга, начертанного мелом, затем посмотрел на внутренние круги, и у него слегка закружилась голова. Пять кругов, в середине — треугольник, еще три поменьше. Диаграммы, знаки, непонятные ему, два креста — но не распятие. Рисунки, которые, несомненно, изображали те две черные свечи на возвышавшемся алтаре. Какие-то надписи, которые он не понимал, одно предложение, которое он понял: «Путь к сокровищу». Глупо, потому что никакого сокровища тут нет, просто магический знак (это не могло быть что-то иное), и знак этот оказывал на Джоби магическое воздействие, когда он смотрел на него. Весь пол был занят этим странным знаком.
 Он вдруг испытал какое-то раболепное чувство, у него появилось желание унизить себя, все свое существо, саму душу отдать этому месту и тем живым силам, властвующим здесь. Я ворвался в ваши владения, где я не имею права находиться, поэтому я стану вашим рабом. Берите меня!
 — Джоби. — Снизу до него донесся взволнованный голос. — Джоби, с тобой все в порядке?
 Слова эти резанули по нему, вернули в суровую реальность, вывели из непонятного транса, он чуть было не упал вниз через открытый люк. Его шатало, к горлу подступила тошнота, и внезапно его охватил гнев; гнев, что он так долго жил с этим бесстыдством, что его мать и отец положили начало всем этим гнусным ритуалам, потому что он не сомневался: эти непонятные рисунки мелом являлись символами черной магии. Но он видел их зло.
 Он повернулся к лестнице, нащупал дрожащей ногой верхнюю перекладину, призывая на помощь все свои силы, чтобы освободиться от тисков, в которые зажало его это невидимое чудовище, ненавидя его, презирая своих родителей за то, что они пустили это зло в их дом.
 Он преодолел желание бежать, поборол страх, угрожавший полностью овладеть им. Он стал осторожно спускаться, крепко держась руками, опасаясь, что то, находящееся наверху, схватит его, сбросит с силой вниз. Вонь сопровождала его, напоминая о запахе их чулана.
 О Боже, дверь чулана широко распахнута, тихо поскрипывает на петлях!
 Джоби ошеломленно уставился на нее; на этот раз стул не перевернулся, стоял прямо, как будто сила из этого уютного местечка спокойно отставила его в сторону. Джоби быстро перевел взгляд на мальчика, стоящего рядом с приставной лестницей: глаза широко открыты, лицо бледное, неуверенно переминается с ноги на ногу, нервно облизывает губы...
 — Ты это сделал! — Джоби укоризненно указал на все еще покачивающую дверь. — Ты нарочно... это... выпустил.
 — Нет, честное слово, — Элли Гуд чуть не плакал, на лице его было обиженное, страдальческое выражение. — Я даже не трогал ее, Джоби, клянусь. Я не отходил от лестницы ни на минуту, пока ты был наверху.
 — Врешь. — Джоби презрительно скривил губы, сжал кулаки. — Ты здесь, и опять беда. Когда тебя нет, все в порядке.
 «Он — отвратительный мальчишка, Джоби.»
 — Это неправда.
 — Правда, я... Вон из моего дома! — Джоби вспомнил об открытом чердачном люке, о том, что там находилось, о зле, пульсирующем в этом доме, словно больное сердце, словно раковая опухоль. — Отстань от меня, не мешай, я буду собирать вещи, времени мало...
 Он весь взмок, чувствовал запах своего пота, смешавшийся с отвратительной вонью, которую он выпустил на волю. В три прыжка он пересек комнату, стал возиться с входной дверью, пытаясь открыть ее. Она поддалась на несколько сантиметров, застряла, и ему пришлось упереться ногой в стену, используя ее как рычаг, чтобы открыть дверь. Эти силы с каждой секундой все упорнее противостояли ему. Мы знаем, что ты задумал, Джоби, но с нами тебе не справиться.
 Он заорал на них, выкрикивая непристойности, и Элли отступил на шаг, уставившись на него испуганными глазами. Джоби вышел на крыльцо; небо было закрыто тучами, налетали яростные порывы холодного ветра, мертвые пальцы цеплялись за него, пытались втащить обратно. Не надо. Я это сделаю, вы не сможете меня остановить.
 Топор был там же, где он оставил его, стоял у стены, лезвие покрылось ржавчиной от высохшей крови, к ней прилип клок рыжевато-черной шерсти. Он схватил топор, поднял его и размахнулся — это был его вызов самим силам природы. Остановите меня, если сможете.
 Он вернулся в дом, оставил дверь открытой до того места, где она застряла. Элли весь съежился от страха, беззвучно шевеля дрожащими губами. Не надо, Джоби, клянусь, я не открывал дверь чулана. Я хочу помочь тебе. Не поднимайся туда.
 Джоби бросился к лестнице, взобрался по ней зигзагообразными прыжками, держа в свободной руке топор, устрашающее оружие, которое уже убивало; сейчас оно снова убьет, но по-другому. Он достиг пола чердака, поднялся, пригнул голову. Храм, вот что это такое, мерзкое место для поклонения злу. Я не буду частью этого. Я это разрушу!
 Ты — часть этого, Джоби Тэррэт. Ты — колдун, всегда им будешь, потому что в твоих жилах течет кровь Тэррэтов.
 Сейчас на чердаке ему показалось темнее, чем в первый раз; огромный приземистый силуэт алтаря, эдакое черное чудовище в тени, подсвечники — его сверкающие глаза, которые смотрели на него с ненавистью, вышитые символы — неровные зубы в пасти, источающей холодное, отвратительное зло. Вот они приблизились к нему. Ты не можешь причинить нам вреда, Джоби.
 Он вошел в начертанный мелом круг, и ноги его начало покалывать, вибрирующие волны достигали нижней части его тела, и у него возникло то же ощущение, что и в присутствии Салли Энн. Сильный холод; ветер проникал сюда, ударял по нему. Если бы он не был так зол, он бы повернулся и бросился бы в ужасе бежать. Как смеете вы поступать так со мной в моем собственном доме? Я разрушу, уничтожу вас, я постараюсь это сделать.
 Он с трудом прошел вперед, поднял топор, но ему не хватило места, чтобы размахнуться над головой. Из темноты до него донесся смех, стало еще холоднее. Он размахнулся от пояса, словно собирался косить, всем телом следуя за рукояткой, громко вскрикнул, когда топор обрушился на дерево и вошел в него. Он потянул, чтобы освободить лезвие, вздрогнул от мучительного крика; он мог донестись снизу, где был Элли. Джоби сказал себе, что так оно и есть.
 Еще один удар, и все сооружение зашаталось, подсвечники упали, покатились, запрыгала чаша. Алтарь был разрублен, через него прошла широкая щель, сквозь которую Джоби увидел слабый дневной свет. Каким-то образом топор запутался в вышитых тканях, гнилая материя порвалась, когда он потянул. Поднялась пыль, ее густые, вонючие облака пытались застлать ему глаза, удушить его; мантия зла поднималась, чтобы защитить свой храм, принимая неопределенную, расплывчатую форму.
 Джоби отступил, нанес еще один удар, размахнувшись так сильно, что у него растянулись мышцы, сотрясло голову. Дерево треснуло, щепки полетели ему в лицо, словно отравленные стрелы пигмеев. Он почувствовал, как алтарь начал корчиться, словно живое существо, содрогаясь от мучений, когда он расчленял его, вытаскивал топор и снова наносил удар. Снова и снова. И тогда это существо пошло на него, шатаясь на сломанных ногах, извиваясь в предсмертных судорогах, намереваясь уничтожить его. Но существу пришел конец, оно рухнуло, распавшись на куски, превратившись в кучу хлама. Последний вопль, и все было кончено.
 Но Джоби все же нанес последний удар, расколол куски, вонзил топор в доску пола, с трудом вытащил его. Победитель, стоящий над поверженным врагом. Стало гораздо светлее, туманный квадрат окна, казалось, прояснился, пропустил серый дневной свет; опускалась пыль, словно внезапная снежная буря из несущихся облаков. И стало гораздо теплее.
 — Джоби... Джоби, что случилось?
 Джоби не ответил, просто повернулся спиной к люку, все еще сжимая топор, начал спускаться, остановился, чтобы опустить за собой дверцу. Что бы там ни было, оно было мертво, он в этом уверен, исчадие зла уничтожено в своем мерзком логове. Так же мертво, как мертв кот миссис Клэтт. И Тимми Купер. Еще одно убийство. Последнее.
 Он больше не поднимется туда, но в этом и нет никакой нужды. Чердак останется запертым, словно склеп, где память о его родителях может жить вечно — подходящая почесть для их греховной жизни.
 — Что там... было? — Элли Гуд все еще стоял, съежившись, у стены возле раковины, выглядел он так, словно в любую минуту его могло стошнить. Не трогай меня, Джоби. Я не виноват. Клянусь — я не открывал дверь чулана. Но она все еще была открыта.
 — Я и тебя убью, — сказал Джоби тихо в черную пустоту, сделал шаг вперед и услыхал жалобный стон Элли. — Может быть, ты — одно и то же, может быть, я уже убил тебя, остается только разрушить?
 Он помедлил у открытой двери. Конечно, не чувствуется даже гнусного запаха гнили. Он прищурился, попытался разглядеть, что там внутри. Там ничего не было, даже хлама, который он мог бы разбить.
 Джоби поднял топор, ударил по двери и захлопнул ее. Запор соскочил, и ему пришлось снова закрыть его. В стуле не было необходимости. И все же он прищемил дверь стулом. Еще одна гробница, еще одно воспоминание, обреченное гнить в своей темнице, запертое навеки.
 Элли дрожал, соображая, успеет ли он раньше Джоби добежать до двери, пробежать по садовой дорожке, спастись. Ему надо было уйти раньше, пока Джоби был наверху и крушил что-то на чердаке в приступе слепой ярости. Он может успеть, но может и не успеть. Элли вспомнил про кота; грязь на дороге все еще хранит пятна темно-бурого цвета. В следующий раз это может быть его кровь, и она останется там до тех пор, пока зимние дожди не смоют ее.
 — На этот раз тебе не удалось одержать верх, Элли, — Джоби хрипло рассмеялся, выпустил топор из рук, тот упал, глухо звякнув. — Почти, но не совсем.
 — Я... не знаю, о чем ты говоришь.
 — Ты никогда не знаешь. Все сходится. Ты делаешь то, что другие в деревне боятся делать открыто, ты преследуешь меня. Ты обвиняешь Салли Энн, создаешь собственное привидение, чтобы спрятаться за ним. Чтобы завоевать доверие колдуна, а потом ударить его ножом в спину, выгнать его из Хоупа, потому что в наше время невозможно просто вытащить его на поляну и сжечь, это было бы убийством. Надо убедить его, что он убийца, и тогда он, возможно, покончит с собой.
 — Нет! — закричал Элли, и в другое время Джоби услышал бы искренность в этом вопле, мольбу. — Клянусь тебе, Джоби, что... — Одним прыжком Джоби подскочил к нему, схватил его за горло, начал сдавливать ему трахею сильными пальцами. Давай, убей его, одним убийством больше — какая разница. Тело Джоби все еще слегка покалывало, как и тогда, когда он вошел в тот круг на чердаке: это ощущение проходило, когда начиналась эрекция; шок от сознания этого заставил его ослабить пальцы.
 — Они бы хотели, чтобы я убил тебя, Элли, — прошептал он. — О Боже, они бы были в восторге. Но я этого не сделаю, я отправлю тебя обратно к ним, чтобы ты рассказал им свои истории. Пошепчи им за закрытыми дверьми и опущенными шторами, расскажи им, как колдун разгромил алтарь своей матери, разрушил все, что она оставила после себя на этом чердаке. Иди и скажи им, что все кончено, что я больше не колдун, даже если и был им раньше. Расскажи всем, что я ухожу и не вернусь, что когда миссис Клэтт помрет, им придется поискать другую ведьму в Хоупе, потому что у них здесь всегда должна быть ведьма. Их дети и внуки будут продолжать охоту на ведьм, потому что это и есть подлинное проклятье Хоупа. Зло прячется в них, поедая их, словно раковая опухоль. Иди и скажи им все это, Элли, и не возвращайся.
 — Я... это неправда, клянусь! — Элли Гуд потирал свою шею, дрожа от страха. — По крайней мере, это неправда... насчет меня. Я твой друг, Джоби, и...
 — Вон отсюда! — Джоби схватил Элли за рубашку, силой потащил его к открытой двери. Подтолкнул, и мальчик, шатаясь, вылетел на улицу, потерял равновесие и упал. Он растянулся головой вперед, упал лицом в мягкую грязь, которая все еще воняла кошачьей кровью. Он услышал, как хлопнула дверь, лежал там, и тихо плакал, невольно подумав, что лучше бы Джоби убил его. Стыд и чувство вины душили его — мантия, которую тебе приходится носить в деревне Хоуп, под которой пытаешься спрятаться.
 Джоби инстинктивно взглянул наверх, чтобы убедиться, что люк закрыт. Да, он был закрыт, как и дверь чулана. Потому что то, что жило там, было мертво. Он громко засмеялся, увидев выступ в джинсах и пожалел, что Салли Энн нет здесь. Если бы она была здесь, все было бы иначе. Но ее нет, и вряд ли она придет. Он бросил в них этим Хоупским привидением. Может быть, ему следует пойти в спальню и...
 Но вместо этого он потянулся за гитарой, снял ее с упакованных сумок, взял первую ноту старой песни, которая пришла ему на ум. Слова были ему известны, он пел эту песню и раньше, но теперь они приобрели для него особый смысл.
 "Бреду я по дороге вдаль, на сердце у меня печаль... "
 Но теперь ему нет необходимости уходить, если он этого не хочет.




 Глава 11


 Джоби пришел в город, но не взял с собой вещи, потому что собирался вернуться домой. Он нервничал, ему было не по себе, он весь дрожал от возбуждения; вновь ожили воспоминания о ночи, проведенной с Харриэт Блейк, они заставили его забыть даже печаль по поводу ее смерти. Два дня и две ночи, прошедшие в горячечном самоудовлетворении; но это не могло дать ему то, что дала ему Харриэт, и в конце концов это чувство неудовлетворенности привело его в город.
 Он прошел всю дорогу пешком, отправившись пополудни. Погода была серая, моросил дождь. Вершины гор за деревней были скрыты низкими облаками, как будто силы природы намеренно укрыли Хоуп пеленой, отрезав деревню от всего остального мира. Гетто зла: нельзя уходить дальше, чем до развилки дороги у бензозаправочной станции «Амоко» Тэннинга. Иди в сторону города, до которого пять миль, поверни налево и снова окажешься в Хоупе. Последняя возможность передумать. Джоби не передумал, он решился и пошел дальше, вперед.
 Одетый в старую спортивную куртку, джинсы и рабочие ботинки, он замедлил шаг у станции Тэннинга и подумал, каким образом, черт возьми, такая большая станция может окупаться в этих краях. Вероятно, она и не окупалась, а владелец просто получал свои доходы где-то в другом месте, это было всего лишь его имущество. Широкий бетонный двор, четыре насоса под навесом — места вполне достаточно, чтобы уместились все автомобили в час пик. Магазин и офис, построенные из панелей, облицованных белым цементом «Сноусем», за ними — гараж с огромными задвижными дверьми, закрытыми летом и зимой, так что невозможно было узнать, есть там внутри автомобили или нет.
 Прилегающая территория обнесена аккуратной изгородью из столбиков и перекладин, трава коротко подстрижена. И ни единого клиента. Жутковато, если призадуматься.
 Оттуда, где он стоял, Джоби видел Берта Тэннинга, сидящего в магазине у кассы с газетой в руках. На его лысине поблескивало отражение лампы дневного света, между искусственными зубами зажата неизменная трубка с алюминиевым черенком; казалось, он никогда ее не зажигал. Странный человек, этот Тэннинг, одна из загадок Хоупа, которым никто, казалось, не интересовался, потому что он держался особняком. Он был не из местных, и никто не знал о нем почти ничего, только то, что он появился здесь спустя год после смерти миссис Томас, прежней владелицы, и было это около 1958 года. В те времена на станции стояли лишь две колонки да деревянная будка, в которой продавали мороженое и хрустящий картофель в пакетиках. Изменения произошли меньше, чем через год; появились подрядчики и выстроили большой гараж, а потом отбыли, оставив Берта Тэннинга наедине с его империей. Может быть, летом проезжающие туристы и приносили ему прибыль, но об этом никто не знал, потому что станция находилась в миле от Хоупа. В Хоуп же мало кто приезжал; сюда незачем было приезжать, это был тупик посреди холмов. Отсюда невозможно было попасть куда-то, и единственной дорогой была дорога назад.
 Жители деревни относились к Тэннингу равнодушно — стареющий негативист, прячущийся за комбинезоном «Амоко» и трубкой «Фэлкон». Если кто и пытался заговорить с ним, это ни к чему не приводило: он повторял всем приезжим, что Хоуп — «паршивое место, чтоб там жить, но еще хуже там помереть». Но сам он оставался здесь. У него не было женщины, так что он был или холостяк, или вдовец. Жители Хоупа давно перестали гадать, кто он такой. Он не мешал им, поэтому и они оставили его в покое — он не фигурировал в их злобных сплетнях.
 Джоби медленно брел дальше. Сегодня из-за этих туч может рано стемнеть, может быть, он зря отправился в город. Сейчас он не испытывал желания, которое заставило его пойти в город, но он знал, что оно возникнет снова, если он вернется, сведет его с ума в постели. Может быть, ему удастся отвлечься в городе; эта мысль пугала его, он не хотел об этом думать. Может быть, ему надо было все же захватить сумки, сделать этот шаг, пока есть возможность, Но он же в любое время может вернуться за ними, если ему это понадобится. Пусть будет, что будет, не надо строить планов, все равно они у него никогда не осуществляются.
 Город начинался неожиданно. Жилой район, который некогда был фермой Ридлера, испортивший весь пейзаж: изрытые, грязные дороги, которые когда-нибудь покроют асфальтом, каркасы недостроенных домов. Не хотелось думать о том, во что превратится это место года через три, если перед глазами стоял еще его прежний вид.
 Пустырь, потом поля, почти полностью заросшие чертополохом, семена которого с началом осени разносило ветром. Сын Ридлера боролся за последний оставшийся клочок земли, но в конце концов департамент по проектированию одолеет его, выпустит приказ о принудительной продаже, если владелец станет упорствовать. Все знали, что Ридлер проиграет. Здесь построят дома.
 Затем началась промышленная зона, застроенная низкими зданиями с плоскими крышами, в которых располагались небольшие фабрики или склады. Затем появились более старые дома, и стало понятно, что это пригород, незаметно подкрадывающееся чудовище, пожирающее все, что было естественно и прекрасно; оно давно стало неуправляемым и действовало по своему усмотрению.
 Джоби стало еще больше не по себе. Искусственное освещение поторопило приход ночи в город, где никогда на самом деле не было темно. Страх Джоби перед городом отличался от его ужаса перед Хоупом. Внутри у него все похолодело. Иди обратно! Он не ощущал больше возбуждения, не хотел женщину, осталось лишь чувство беспомощности в этом странном, пустынном месте. Дома он как-то справлялся, научился жить со своими страхами. Но он прекрасно знал, что как только вернется в свой дом, эти желания возникнут вновь, и его будут изводить воспоминания о Харриэт Блейк и Салли Энн Моррис. И он пошел дальше.
 Вот и улицы, по обеим сторонам — магазины, ярко освещенные витрины, уже украшенные к Рождеству. Спешащие люди, очереди на автобус, медленное движение транспорта; час пик. Все стремятся покинуть это место, куда приходится приходить за покупками или зарабатывать на жизнь. Через час оно опустеет, превратится в ярко освещенный город-призрак, населенный бродягами и проститутками в тусклых подземных переходах.
 Джоби немного знал город с тех времен, когда учился здесь в школе. Он ненавидел его тогда, ненавидели сейчас, но сила, владеющая его телом, тянула его, словно железо к магниту. Ты найдешь то, что тебе нужно, Джоби. Продолжай поиски.
 Замусоренный тоннель под кольцевой дорогой напоминал логово смердящего чудовища; он был освещен единственной лампочкой, которая пережила выходки хулиганов и толпу футбольных болельщиков в прошлую субботу. Запах мочи ударил в нос, его чуть не вырвало.
 Какой-то старик присел на корточках в нише, что-то жуя в промежутках между спазмами кашля, сплевывая на бетонный пол. Торопись, парень, потому что если ты здесь задержишься, то и тебя ждет то же самое — будешь жрать отбросы. Компания юнцов прокричала что-то непристойное, посмотрев агрессивно на Джоби, когда тот проходил мимо; он с ужасом подумал, что они собираются пристать к нему.
 Джоби вышел на другой стороне города; старый город, трущобы, которые скоро снесут, чтобы построить на их месте современные трущобы, ряды стандартных домов вдоль плохо освещенных улиц, оставив место для пустырей. Вот здесь уже рабочие приступили к разрушению зданий: горы битого кирпича и куски дерева, игровая площадка для беспризорных детей и бродячих кошек и собак. И проститутки, ожидающие, когда закроются пивные.
 Джоби бесцельно брел дальше. Каким образом подходят к проститутке? Как ее отличить, если увидишь? Мысль о том, что он должен подойти к девушке на улице, ужасала Джоби. А вдруг она не проститутка! О Боже, да он никогда не осмелится. Все это пустая трата времени, в конце концов он побредет обратно в Хоуп, слишком изможденный даже для того, чтобы предаться своим фантазиям. Меньше всего ему хотелось сейчас заниматься сексом, у него не получилась бы даже эрекция, как бы он ни старался. Он выдумал сегодняшний вечер, лучше всего ему пойти домой и постараться забыться. Каждый имеет право иногда совершать идиотские ошибки.
 Вдруг он напрягся, скорее почувствовал, чем увидев какое-то движение в переулке между двумя стандартными домами. Он вгляделся в темноту, вспомнил тех парней в переходе; может быть, это грабители, поджидающие прохожего. Или просто пьяница зашел туда, чтобы помочиться или вырвать. Не останавливайся, это не твое дело.
 — Послушайте... — Женский голос, говорит с едва уловимым северным выговором. К нему крадучись двинулась фигура. — Послушайте, у вас нет закурить?
 Он увидел ее силуэт, белеющую в руках незажженную сигарету. По голосу совсем не старая, в длинном пальто, не тощая, довольно коренастая. Она рассмотрела Джоби, пользуясь тем преимуществом, что треугольник оранжевого света фонаря падал на него. Джоби чувствовал себя нервничающим актером, впервые оказавшимся в свете рампы. Опять он чуть было не повернулся и не бросился бежать. Чуть было.
 — Извините... я не курю. — Получилось что-то вроде нервного писка, во рту у него пересохло. Ему вдруг пришла в голову мысль: Берт Тэннинг, жующий незажженную металлическую трубку. Смешно, любая отвлекающая мысль смешна. Он почувствовал, что обязан добавить: — Я никогда не курил, даже в детстве. Я не переношу запах табака. — Иди, не останавливайся, парень. Он не обратил внимания на голос, советующий ему откуда-то изнутри, остался стоять, нервно переминаясь с ноги на ногу. Ему просто хотелось ее хорошенько рассмотреть, но тени мешали, как мешали, когда он представлял Салли Энн.
 — Ничего. — Он услышал, как что-то загремело, потом она чиркнула спичкой, и тогда он увидел ее лицо в свете неровного пламени. — Придется воспользоваться своими спичками. О, простите, вы же не выносите табачный дым.
 — Ничего. — Он рассмотрел ее лицо, когда она зажигала сигарету и глубоко затягивалась. Довольно симпатичная, может быть, чуть полновата, есть немного лишнего веса; не накрашена, кожа прыщавая, как у подростка, хотя ей явно за двадцать, может быть, уже к тридцати. Темные волосы висят прямыми прядками, не мешало бы их вымыть, но в общем не так уж плоха.
 — Как тебя звать? — Она погасила спичку, снова превратившись в силуэт, он видел лишь огонек сигареты.
 — Джоби. — Джоби подумал, не стоило ли ему назваться как-то по-другому. Майк, Джон — как угодно. Но было уже поздно.
 — Джо-би... — тщательно выговорила она. — Никогда раньше не слыхала такого имени. Держу пари, что не настоящее.
 — Настоящее. — Не выйдет.
 — Ты ищешь?
 — Ищу чего?
 Короткая пауза, ему показалось, что она раздраженно щелкнула языком.
 — Меня, разумеется. Ну, не то чтобы меня, но кого-то похожего, а тут я подвернулась.
 Джоби почувствовал слабость в коленях. Он нашел то, что искал, но внезапно ему стало очень страшно. Он уставился на ее темнеющую фигуру, чуть не сказал: «Нет, я вообще-то никого не искал», но комок в горле помешал ему это выговорить. Вверх по ногам у него опять побежали покалывающие волны, и он подумал, произойдет ли эрекция.
 — А ты робкий, — она засмеялась. — Меня звать Шина, думаю, мои родители были из Ирландии, но я точно не знаю, потому что меня забрали от них, когда мне было семь лет, а больше я их не видела. Да и не хочу видеть. Ах, да, я беру десять фунтов. Можем пойти ко мне, если у тебя нет чего-то получше. Это не дворец, но там удобно.
 Покалывание достигло его мошонки. Надо решать; он мог пойти с Шиной к ней, где бы это ни было, или же уйти и до конца жизни представлять, как бы это все происходило. Десять фунтов — большая сумма, если сидишь на пособии и вдобавок собираешься покинуть единственный дом, который у тебя когда-либо был. Но некоторые вещи гораздо важнее денег. У него начиналась эрекция, он чувствовал, как твердеющая плоть упирается ему в джинсы; и это решило все.
 — Ладно, — ответ прозвучал едва слышно. — Пошли к тебе.
 — Выкладывай десятку, — она подошла к нему. — В кредит обслуживаются только постоянные клиенты. — Она неестественно хохотнула, и он отдал ей две пятифунтовые бумажки. — Ну, тогда пошли. — Она взяла его за руку, повела вниз по улице. — У меня муниципальный дом в миле отсюда. За жилье и электричество за меня платят. Как говорится, не плюй в колодец... Он— а опять засмеялась, на этот раз захихикала совсем по-детски. — Соседи, ясное дело, сплетничают, да черт с ними. А ты откуда... Джоби?
 — Из глуши.
 — Нет, мне нравится жить в городе. — Ее явно не интересовало, из какой именно он глуши. — Всегда нравилось. Я вышла замуж пару лет назад, тот парень за мной несколько месяцев ухаживал. Он казался вполне нормальным, но когда мы поженились, принялся меня колотить. Ну, я от него ушла, дали мне муниципальный дом. Полиция его предупредила, чтоб не лез ко мне. Потом у меня еще парень был, женатый, само собой. Немного погуливал на стороне. А потом я подумала и сказала себе, Шина, сказала я, да ты просто дура набитая, даешь мужику ни за что, просто так, а ведь за это деньги можно получить. Улавливаешь, что я говорю?
 — Да, — Джоби кивнул в темноте. Он снова вспомнил о Харриэт Блейк и о том, чем она могла в прошлом заниматься.
 — Вот мы и пришли.
 Они свернули с улицы и пошли по узкой дорожке, выложенной плитами. Типичный муниципальный дом, самый обычный, но довольно удобный. Они, конечно, прошли черным ходом. Жильцы подобных домов никогда не пользовались парадной дверью, это была своеобразная британская традиция. Шина завозилась с ключом, вставляя его в замок, ворча.
 — Мы не станем внизу зажигать свет, — прошептала она и хихикнула. Она провела его, вероятно, через кухню. Наверх по лестнице, щелкнула выключателем, осветив незастеленную кровать в неубранной спальне. — Как-нибудь надо бы тут хорошенько прибрать, — извинилась она и затолкала что-то ногой под комод.
 Джоби впервые увидел ее как следует, пристально разглядывал ее, когда она сбросила пальто и повесила его на спинку стула. Шлюха, пытающаяся произвести хорошее впечатление, решил он. Когда-нибудь она, возможно, и приведет свой дом в порядок. На лице ее было доброе, искреннее выражение. «Можешь оставаться, сколько пожелаешь, хоть на всю ночь».
 Каждый нерв в теле Джоби напрягся, когда она начала раздеваться. Она делала это быстро, было очевидно, что стриптиз она устраивать не собирается. Ты заплатил за мое тело, Джоби, вот оно. Посмотри на него хорошенько. Она была более коренастая, чем Харриэт Блейк, волосы почти такого же цвета, но только она за ними не ухаживает. Грубее. Господи, да перестань сравнивать ее с Харриэт!
 — Ты раздеваться собираешься? — она ошеломленно уставилась на него, потому что он все еще был одет.
 — Да, конечно. — Пальцы его дрожали, когда он попытался расстегнуть пуговицы рубашки.
 Шина подошла совсем близко, и табачный запах у нее изо рта вдруг показался ему возбуждающим. Джоби с ужасом подумал, что эякуляция может произойти прямо сейчас. Он знал, что если это случится, он бросится бежать, и его десять фунтов окажутся выброшенными на ветер. Но каким-то образом он чуть успокоился. Она расстегнула его рубашку, помогла снять, обеими руками расстегнула пояс джинсов, потянула вниз «молнию», спустила ему джинсы и трусы ниже колен.
 — Ты ведь девственник? — Она коснулась губами его губ, и он увидел, что глаза у нее закрыты, что она слегка дрожит. — Я могу отличить.
 — Да, — соврал он и пожалел, что это не так, тогда бы он перестал думать о Харриэт.
 — Я рада. — Она обняла его за пояс, повела к постели. — А ты красавчик, Джоби. Могу поспорить, что у тебя было свидание, а она не пришла... Господи, хотелось бы мне пойти на свидание с кем-то похожим на тебя. Я бы с тебя и десятку не запросила. Может, я тебе еще и верну деньги.
 — Нет. — Перед глазами у него появился туман, в горле снова встал комок. — Я не хочу, чтобы ты мне их отдавала.
 Она принялась страстно целовать его, тереться полными грудями о его обнаженную грудь, соски ее были твердыми, слегка царапали его. Он закрыл глаза, пожалел, что они не выключили свет. И с Харриэт было так же — она была главной, вела его за собой. Это и была Харриэт, она вовсе не умерла; она убежала в город, как он пытался сделать уже несколько недель, а он пошел следом, отыскал ее. Все было точно так же, как и в первый раз — она так же касалась, ласкала его, трогала его затвердевшую плоть, вызывая все ощущения, которые он пытался сдержать.
 — Боже, да ты уже готов! — голос Шины разрушил чары. Она стремительно переменила положение, уселась на него, широко расставив ноги, пытаясь, чтобы он поскорее вошел в нее. Он нажимал, толкал, все его тело сотрясалось, он чувствовал, как теплая влага обволакивает его, поглощает полностью. Он снова попытался вызвать Харриэт, но она не появилась. Я не Харриэт, я обычная шлюха, и за десятку ты меня поимел. О Боже!
 — Не беспокойся, мы повторим. — Голос ее звучал искренне, искренним было и выражение ее лица, когда он посмотрел на нее. Она слезла с него, улеглась рядом. — Я ведь сказала, что ты можешь остаться на ночь, если захочешь. Может быть, выключим свет, оставим только на лестничной площадке, такое романтичное освещение, а?
 Он кивнул. Яркий свет лампочки без абажура прямо над ним резал ему глаза. Он чувствовал себя разбитым физически и умственно, сомневался, что у него получится во второй раз — у него был изнурительный день. Может быть, он останется здесь на ночь. Она обняла его одной рукой, снова поцеловала. Опять был виден лишь ее силуэт, как тогда, когда он впервые увидел ее в том переулке. Но не совсем так. Ему показалось, что ее глаза светятся в слабом отблеске лампы на лестничной площадке, они напоминали ему... нет, не Харриэт... глаза Шины были почти зеленоватые, если смотреть в них долго-долго...
 Джоби почувствовал, что у него снова начинается эрекция. Она это тоже поняла, стала медленно поглаживать его. Мы повторим, Джоби.
 Проклятье, опять эти тени играют с ним шутку. Тело ее было стройное, почти изящное, но те его части, которые он больше всего хотел видеть, спрятаны от него, как всегда. Даже лежа рядом с ним в постели, Салли Энн не позволяла ему ничего делать, потому что она никогда не согласится.
 Ты сам все должен делать, Джоби, а я просто буду лежать тут и смотреть на тебя, как всегда. И это начало его злить. Будь ты проклята, Салли Энн, сегодня я буду тобой обладать!
 — В чем дело, Джоби? — Шина внезапно села рывком, схватилась было за шнур, чтобы включить свет, но он успел сжать ей запястье, вывернув, словно при китайской пытке. — Прекрати, мне больно. — В ее голосе послышался страх, она попыталась освободить руку, но не могла справиться с сильным парнем, который всего лишь несколько минут назад был ее любовником.
 — Сука! — Он смотрел в ее глаза, увидел, как они снова стали зелеными, ощутил аромат чистого, вымытого женского тела, слабый запах мускуса смешался с запахом секса; исчез протухший запах пота, вонь проститутки. Тело ее было податливым, чувственным, соблазнительным, но он видел лишь его очертания, окутанные тенями: она пыталась ускользнуть от него, как всегда. Но на это раз он держал ее крепко, он не собирался дать ей уйти, исчезнуть, чтобы он снова стал заниматься мучительным самоудовлетворением. — Нет, на этот раз не выйдет, Салли Энн!
 — Я — Шина, — голос ее звучал жалобно, умоляюще. — Я не знаю никакой Салли Энн! Мне больно! Отпусти! Я верну тебе твою десятку!
 — Ты — Салли Энн, — прошипел он. — Это твой очередной трюк, но на этот раз ты за него поплатишься!
 — Ты совсем спятил! — Она прижалась к спинке кровати, огляделась вокруг, пытаясь найти путь к спасению, но его не было. — Я заявлю в полицию. И я не верю, что тебя звать Джоби. Послушай, если отпустишь меня, получишь свою десятку обратно.
 Он не слушал ее. Ярость вперемешку с желанием снова вызвали у него эрекцию, и он взобрался на нее, схватил вторую руку за запястье, раздвинул ей ноги, крепко держа их коленями.
 — Я получу то, что хочу, и ты меня не остановишь!
 — Я и не пыталась остановить тебя. — Она начала всхлипывать, когда он с силой вошел в нее. — Я тебе и так дам, я тебе говорила.
 Он начал толкать, вкладывая в толчки всю свою силу; его тело покрылось испариной. Перед глазами у него все плыло, содрогающееся под ним тело было телом нимфы тех ночных часов, глядевшей на него со страхом зелеными глазами, как ему и хотелось. Он почувствовал, что сейчас произойдет извержение, и прижал ее еще сильнее, чтобы она не выскользнула из-под него и не исчезла в темноте. Но на этот раз она никуда не делась.
 Джоби содрогнулся, спина его выгнулась, ему показалось, что он теряет сознание, когда наступил оргазм, но головокружение прошло. Он замедлил толчки, расслабился. О Боже, он видел ее теперь отчетливо, так ясно, как хотел, рыхлое тело, совсем не стройное, не соблазнительное, темные глаза без намека на зелень. Всего лишь проститутка Шина, рыдающая от страха.
 — Я... извини. — Это прозвучало банально. Он встал с постели, пытаясь найти одежду.
 — Тебе не надо было насиловать меня. — Она тихо плакала, все еще со страхом смотрела на него. — Зачем ты это сделал?
 — Мне показалось, что это другая. — Он поспешно натянул джинсы и рубашку. Где-то должны быть ботинки. Господи, скорее бежать отсюда, пока она не начнет кричать караул.
 Одевшись, он схватил куртку, пошел к двери, остановился и посмотрел на постель.
 — Прости меня, — пробормотал он и бросился к лестнице.
 Он очутился в искусственном свете и тенях города, где никогда не бывало по-настоящему темно, в джунглях, где подстерегают люди-хищники, враждебный мир вдали от Хоупа. Улицы, похожие одна на другую, глаза, следящие за его бегством; он повернул в одну сторону, затем в другую, ему потребовалось минут двадцать, чтобы отыскать подземный переход под кольцевой дорогой.
 Только когда Джоби оказался возле неприглядной промышленной зоны, ему удалось побороть панику. Он чувствовал себя больным и испуганным, он был противен самому себе за содеянное. Шина может пойти в полицию, и она имеет на это полное право. Он изнасиловал меня, этот парень из глуши, звать Джоби. Я не знаю его фамилию, но я могу описать его: высокий, светловолосый.
 Но это не моя вина. Она виновата. Нет, не Шина, а Салли Энн! Она околдовала меня, снова заставила меня видеть ее в темноте, точно так же, как всегда. Она не отдается мне, но она не хочет, чтобы я был с другой женщиной. Даже сейчас ему казалось, что он слышит ее звенящий смех, напоминающий стремительные горные потоки над Хоупом, нечто такое, что никогда не прекратится.
 Порыв ветра толкнул его в спину, как будто погнал обратно в Хоуп, капли дождя словно в отместку жгли ему шею, и он натянул капюшон куртки. Только раз мимо него проехала машина, и когда она поравнялась с ним, он спрятался в живой изгороди, прижавшись к колючим веткам, дрожа, пока не удостоверился, что на крыше автомобиля не было синей мигалки; он уже был готов зажать уши ладонями, попытаться заглушить вой сирены. Я не виноват, констебль, это все она, Салли Энн.
 Беглец, спешащий в свою берлогу, накинув новую мантию стыда. Если бы только Харриэт была жива, этого бы не случилось. Ты убила ее, Салли Энн, и я ненавижу тебя за это. Я ненавижу и я люблю тебя.


* * *

 Рано утром Джоби Тэррэт вернулся в свой дом, проскользнул в сломанную калитку, прокрался по дорожке к двери. Он присел на ступеньках, потому что боялся войти в дом. Найдет ли он там Салли Энн, едва различимую в сумерках? Накажет ли она его? Ты изнасиловал обыкновенную шлюху, Джоби, не меня. Ты никогда не касался меня, ты просто думал, что это я. Ты сумасшедший. В твоей жизни никогда никого не будет, только я.
 Его охватил гнев. Я победил проклятье моих родителей, разрушил алтарь зла, уничтожил его навсегда. Я не позволю тебе убить меня, Салли Энн. Я одержу над тобой верх, я избавлюсь от тебя навсегда.
 Ему пришлось всем телом навалиться на входную дверь, чтобы открыть ее, но он не стал закрывать за собой. Может быть, тебе придется бежать, Джоби. Нет, на этот раз я не побегу. Пока я не уйду навсегда, когда сам того захочу. В комнате стоял сырой и затхлый запах. Он был здесь всегда, но когда Джоби находился в доме постоянно, он не замечал этого.
 Было очень холодно. Он наощупь добрался до стола, нашел коробок спичек. Они загремели, напомнив ему о Шине. У вас случайно нет закурить?
 Спички отсырели. Одна сломалась, он чиркнул второй. Третьей. Она неохотно зашипела, вяло загорелась, и он поднес ее к фитилю; казалось, прошла целая вечность, прежде чем он занялся, загорелся. Все увеличивающийся кружок желтого света, разгоняющий тени; причудливые формы отступали, потому что в них был заложен страх перед огнем, как у диких зверей.
 Он медленно повернулся, уже зная, что он увидит, уже подготовившись к этому, чтобы это не было для него неожиданностью.
 Дверца чулана была открыта, висела на петлях, хлипкий, ненадежный квадрат из дерева, не в состоянии больше противостоять силам, заточенным внутри, которые притаились там в темном пространстве; стул, подпиравший дверь, валялся на боку, как будто его с раздражением пнули ногой.
 Джоби посмотрел, смирился с тем, что увидел и понял, что ему придется снова начинать борьбу.




 Глава 12


 — Ты что-то неважно выглядишь, — сказал Клифф Моррис утром жене, сидя напротив нее за заставленным посудой столом. Последнее время они разговаривали только за завтраком — обломки супружества, которого не существовало уже двадцать лет.
 — Со мной все в порядке, — ответила Эми, не поднимая глаз; она не хотела говорить ему, что последние три утра подряд кашляла кровью. Ее муж привел бы какую-нибудь тривиальную причину. Из носа кровь течет, если слишком сильно сморкаться, может быть, ты слишком сильно кашляла. Но я, впрочем, не заметил. Если это еще раз случится, она должна поговорить с доктором Овингтоном. Она знала, что дело серьезное, потому что за несколько недель до того, как начался кашель, у нее была ноющая боль, которая шла от позвоночника и расходилась по всей грудной клетке, Но это не напугало ее так, как напугало бы лет десять назад, потому что она мало чем дорожила в жизни теперь. Брайан возвращался к жене, ему больше не нужна была любовница, потому, что это слишком осложняло его жизнь. Что ж, пусть будет счастлив, ему повезло, что он кому-то нужен. У нее же ничего не осталось! Единственной заботой Эми была Салли Энн. Девочка с каждым днем все больше и больше отдалялась от нее, отгораживалась. Не подходи, я хочу побыть одна. Эми корила себя за то, что рассказала дочери правду о ее настоящем отце. Она долгое время раздумывала, и наконец приняла это решение — неправильное решение. Артур был на самом деле очень хороший, Сал, добрый и понимающий, а вовсе не злой колдун, каким его представляют суеверные люди в деревне. Просто у него были трудности в браке, как и у меня, это нас и сблизило. Для тебя это не будет иметь значения, потому что никто не сможет это доказать. Но нет. Достаточно было только взглянуть на Салли Энн, чтобы увидеть, что с ней стало. Я дочь колдуна, мама, и ты в этом виновата.
 Сегодня утром на лице Салли Энн опять было отсутствующее выражение, рассеянный взгляд, как будто ее мысли были далеко. Она плохо спала. Лежа в своей постели, пытаясь вытерпеть жгучую боль глубоко в легких, Эми слышала, как в соседней комнате ворочалась дочь. В ночной тишине она слышала скрип пружин, постоянные движения тела, вскрики и стоны, которые могли быть вызваны теми же мучениями, которые одолевали и ее саму. Она еле сдержалась, чтобы не пойти к дочери. Смятение, огромное подавление, слишком сильное для нее. Салли Энн была нормальной девушкой, уже женщиной, и у нее должны быть чувства, желания. Девственница должна была найти выход своему скопившемуся отчаянию, это ведь вполне естественно. Эми постаралась убедить себя, что Салли Энн не станет ничем таким заниматься. Я не хочу знать, не желаю слышать. Потому что я сама скоро дойду до этого, лишившись любовника.
 Вот почему Сал выглядит такой унылой, такой вялой. Если бы она нашла себе приличного парня; в Хоупе она его не встретит. Им нужно продать ферму, переехать в другое месте, дать ей настоящий шанс.
 — На этот раз получится. — Клифф Моррис постучал вилкой по пустой тарелке. — Я знаю, что получится.
 — Что получится? — Эми вздохнула и пожалела, что не может читать мысли дочери.
 — Полиненасыщенное яйцо. Они уже фактически готовы запустить его на рынок в Америке, это революционный прорыв.
 — Ах вот как.
 — По логике вещей ничего сложного тут нет. — Клифф Моррис потянулся еще за одним тостом, намазал его полиненасыщенным маргарином. — Все зависит от правильной смеси кормов. Линолевая кислота, семена подсолнечника и рапсовое масло. Дорого, конечно, но разве можно экономить на здоровье? Сердечные заболевания стоят на первом месте среди причин смерти на Западе, а главная причина в том, что в пищу люди употребляют слишком много жиров. Яйца входят в рацион питания англичан, и обычная домохозяйка будет только приветствовать появление «настоящего» яйца.
 — Почему же тогда этим не занялись крупные производители яиц? — Эми не удалось скрыть равнодушие в голосе.
 — Потому что их интересует лишь прибыль, а они и так получают огромные доходы, — засмеялся он, говоря с полным ртом, что всегда раздражало Эми, хотя она давно перестала делать ему замечания. — Это как раз поле деятельности для такого небольшого производства яиц, как Спарчмур. На следующей неделе первая партия яиц будет отправлена на проверку. Ждать результатов трудно, весь изведешься, но если я окажусь прав....
 — Что ты тогда сделаешь, папа? — Салли Энн, казалось, очнулась от сна наяву, подняла голову.
 — Мы разбогатеем, вот что! — Изо рта его вылетали крошки. — Но я уже сейчас собираюсь нанять работника. Нужно бы давно это было сделать, но теперь, когда мы собираемся смешивать свои собственные корма, а не кормить кур прямо из мешков, мне одному не справиться. Я собираюсь поговорить с этим парнем, Тэррэтом, узнать, не захочет ли он получить постоянную работу.
 — Что?! — Эми Моррис резко выпрямилась, закрыла салфеткой рот, закашлявшись, надеясь, что муж и дочь не заметили темно-красного пятна, когда она отложила салфетку.
 — С этим парнем, с Тэррэтом, — казалось, ее муж не обратил внимания на ее потрясенный возглас. — Он молод, силен, и он честный — это главное.
 — Нет, — выдохнула Эми. — Только не Джоби, любой другой, но не Джоби.
 — Не глупи, Эми. Ты, кажется, забыла, что в Хоупе и поблизости почти нет наемных работников. Он явно подойдет.
 — Я не хочу, чтобы он работал в Спарчмуре.
 — Это уж мне решать. — В голосе Клиффа послышались жесткие нотки. За ним всегда оставалось последнее слово, так будет и в этот раз. — Мы обязаны дать ему работу. На нашей ферме бык убил его отца.
 — Но вспомни, что... — Эми поймала взгляд дочери, осеклась. Вспомни, что произошло в прошлый раз, когда ты нанял его плести изгородь. Был убит мальчик. В деревне поговаривают, будто Харриэт Блейк бывала у него и в результате померла. Джоби Тэррэт приносит несчастье, я не хочу, чтобы моя дочь виделась с ним. Не твоя дочь, Клифф. Но она не могла этого сказать.
 — Думаю, что папа прав, мама, — Салли Энн улыбнулась, глаза ее, не мигая, смотрели на Эми. — Джоби будет нам полезен.
 Эми отодвинула тарелку, пошатываясь, встала из-за стола. Она знала, что побеждена. Дураки, оба дураки, они никогда ничему не научатся. «Дай Тэррэту работу в Спарчмуре и тогда жди смерти», — предупредила ее миссис Клэтт прошлой весной. Слова эти оказались пророческими, а теперь Клифф Моррис собирается пренебречь предупреждением старухи и снова взять на работу Джоби. Сама эта мысль пугала Эми.
 Смерть опять посетит Спарчмур.


* * *

 Салли Энн устала. Ей пришлось приложить огромные усилия, чтобы овладеть волей отца, преодолев барьер его эгоистичности. Это было вдвойне трудно после вчерашней ночи, когда ей пришлось сконцентрировать все силы, направить ее мысли и душу на Джоби. Ей потребовалось много времени, но в конце концов она отыскала его. Она еще не была уверена в результате, знала только, что завладела его мыслями. Где бы он ни был, что бы ни делал, он будет думать о ней. И это истощало ее энергию.
 Она была в восторге, потому что получила то, чего добивалась от отца, сделала то, что не удалось Магомету — гора пришла к ней. Но Боже мой, как же она ненавидела свою мать за то, что та сделала ее колдовским отродьем!
 Салли Энн слышала, как поет Джоби, работая в курятнике; мелодичные звуки, заглушая все остальное, проникли в ее небольшую спальню вскоре после 7.30 серым утром в конце ноября. В такое утро кажется, что днем не прояснится, что сумрак утра, это сводный брат тьмы, останется, перейдя в сумрак ночи, коварно смешается с ней. Победа темных сил.
 Пение Джоби разбудило ее от полусна, заставило прислушаться внимательно, попытаться разобрать слова; что-то о птице или о крыле, летящем к свободе. Окно было чуть приоткрыто, легкий ветерок шевелил занавески, донося до нее голос, который очаровал ее. Сон слетел с нее, и она села в постели; ее обнаженное тело покрылось гусиной кожей, когда она отбросила простыни. Она плохо спала, вот уже больше недели она не могла спать всю ночь.
 Мама умрет. Салли Энн смирилась с неизбежным, свыклась с этой мыслью. Не сейчас, не сразу, пройдет еще несколько месяцев, и за это время ей будет становиться все хуже и хуже. Она чувствовала смерть, ощущала ее, и это очень пугало Салли Энн. Она ощущала смерть в тот день, когда умер Тимми Купер, какой-то кислый запах, наполняющий ноздри. Она говорила себе, что все это чепуха, что у нее разыгралось мрачное воображение, но когда это случалось, ей становилось ясно, что она отличается от других людей; более восприимчивая, как провидица. У нее был дар предвидения.
 Она начала одеваться, натягивать блузку и джинсы в такой спешке, что это почти напугало ее; ей не терпелось поскорее оказаться рядом с Джоби. Спешить было некуда, он никуда не денется до конца дня. Нет, было куда: она должна увидеть его, словно девчонка, бегущая на первое свидание. Его пение звучало у нее в ушах, хотя она и не слышала больше его голос; мелодия была привязчивая, в конце концов начинала раздражать. Она будет звучать теперь у нее в ушах весь день, час за часом.
 Взгляд в полуоткрытую дверь на кухне, когда она шла по холлу. Отец сидел за столом, погрузившись в чтение вчерашней газеты (в основном ежедневные газеты не поступали в Хоуп до середины утра), а мать готовила тосты на гриле. Она сожгла несколько кусочков хлеба; едкая гарь наполнила комнату. Радио было включено, бесконечная болтовня диск-жокея, которую никто не слушал, но которая стала привычным фоном; этот шум разряжал напряженную атмосферу семейного завтрака. Мать выглядела больной, хуже обычного, бледность ее лица подчеркивал темный халат. Тебе скоро придется обратиться к доктору Овингтону, мама, но ради Бога, не позволяй им облучать тебя, потому что это убьет тебя быстрее, чем рак, мучения будут в сто раз сильнее. Какие-нибудь обезболивающие средства, это все, на что ты можешь рассчитывать. Может быть, мне следовало бы наслаждаться твоими страданиями после того, что ты мне сделала, но я не хочу их для тебя.
 Она выскользнула из дома, тихонько закрыв за собой дверь. Боже, ей совсем ни к чему еще один спор с родителями насчет Джоби. Ты сноб, мама, лицемерка. А я — колдунья, потому что ты меня такой родила. Ты спала с колдуном.
 Внезапная тишина во дворе оглушила ее; совершенное отсутствие всякого шума. Она постояла, прислушиваясь: не было слышно ни кудахтанья кур в их клетках-темницах, ни голоса Джоби, даже ветер стих. Абсолютная тишина, она почти боялась нарушить ее, хлюпанье ногами по густой грязи казалось ей святотатством, как будто Бог повелел прекратить весь мирской шум для Его блага.
 Секунды эти показались ей вечностью, как ежегодные минуты молчания у Кенотафа в Поминальное воскресенье. Хочется кашлянуть или чихнуть, но не осмеливаешься. Просто ждешь. И тогда тишина взорвалась шумом, натиск звука, как будто его удерживали силой, и наконец дамба прорвалась. Он обрушился на Салли Энн с такой оглушительной силой, так неожиданно, что ее первой реакцией было желание убежать и спрятаться. Куры-несушки, тысячи их, все одновременно подали голос; их кудахтанье было яростным, испуганным, не озабоченным квохтаньем птиц, откладывающих яйца, а ожесточенным, пронзительным криком тех дней, когда они были еще летающей дичью. Звуки эти вибрировали в воздухе, достигая крещендо. Она зашаталась от них, словно от урагана, налетающего на нее, ударившего. Она почувствовала, как кто-то пронесся мимо нее, задев, оттолкнув в сторону, побежал к большому курятнику.
 — Папа! — Она почти закричала, заставила себя пойти следом за его высокой фигурой. Он был на грани паники.
 Он исчез за дверью. Шум стоял оглушительный; Салли Энн не поняла, закричала она, или только попыталась; ряды проволочных клеток сотрясались, грозя перевернуться в любую секунду, когда несколько тысяч кур бросалась на дверцы своих отдельных камер, хлопая и трепеща крыльями, старались просунуть сквозь сетку свои тощие шеи без перьев; перья и пыль взлетали, словно снежная буря. Глаза у кур были выпучены, клювы широко раскрыты, они визгливо кричали от ужаса и гнева, их окровавленные лапы бешено колотили по щелевому полу.
 Салли Энн остановилась в дверях, увидела, как отец пробирается сквозь эту живую бурю, держась за столбы, чтобы не упасть. Другая фигура — Джоби, на его красивом лице замешательство, растерянность. Они кричат друг на друга, слова тонут в какофонии звуков, они дико жестикулируют, увертываясь от злых клювов, наносящих удары наугад в поисках человеческого тела. Яйца катались, бились, из кур лились испражнения, стояла удушающая вонь. Израненные птицы падали на дно клеток, вновь поднимались, вновь бросались на сетку. Только смерть остановит их, нанесенные ими самими смертельные раны. Взбесившиеся пеструшки.
 И вдруг все прекратилось так же внезапно, как и началось. Как будто по сигналу куры прекратили бешено биться о сетку клеток, отошли от нее, шатаясь, уселись неуклюже, глядя в замешательстве; их ярость и ужас исчезли. Птицы сгрудились, тревожно квохча, некоторые валялись без признаков жизни. Вновь наступила тишина; душная от пыли тишина; перья плавно опускались на пол. Что бы это ни было, все кончилось. По крайней мере, сейчас.
 — Что... что, черт возьми, случилось? Что происходит? — Клифф Моррис все еще стоял, вцепившись в столб, словно оставшийся в живых после неожиданно налетевшего торнадо, лицо белое, все тело дрожит. — Может быть, кто-то объяснит мне, что все это значит?!
 — Я... не... знаю. — Джоби провел ладонью по лбу. Он тоже был потрясен. — Все началось внезапно. Только что они спокойно поедали корм, и вдруг впали в ярость.
 Клифф Моррис окинул взглядом длинное помещение. Крысы? Нет, крысы не беспокоили кур. Тогда хорек? В Хоупском лесу водились хорьки, большие зверьки, оставлявшие после своих набегов убитых и растерзанных домашних птиц. Свирепые ночные охотники, они способны пролезать туда, куда ни за что не проникнет лиса; обезумевшие мародеры, которые, почуяв кровь, впадают в экстаз, начинают убивать всех подряд. Вот кто это был — хорек; и никто другой.
 — Здесь, должно быть, побывал хорек, — Клифф Моррис говорил таким тоном, словно ему надо было убедить в этом самого себя, потому что это был единственный способ сохранить здравый рассудок. Никакого другого объяснения не могло быть. — Но он уже исчез. — По крайней мере, видно его нигде не было, наверно, убежал.
 Джоби медленно кивнул.
 — Это должен быть хорек, мистер Моррис.
 — Проверь-ка остальные клетки. — Высокий фермер неуверенно зашатался, отпустив свою опору, и Салли Энн, наблюдавшей за ним, подумалось, что если бы в курятнике никого не было, он бы бросился отсюда вон, не разбирая дороги. — Хорек напугал их, мы потеряли несколько кур, но в общем с ними все в порядке. Убери дохлых птиц, Джоби. Я поставлю капкан, вдруг это стервец опять явится.
 Салли Энн встретилась в дверях взглядом с отцом. Казалось, прошло несколько секунд, прежде чем на его лице появилось выражение того, что он узнал ее, может быть, раздражение, что она явилась свидетельницей его страха и паники.
 — Завтрак на столе, Сал, — буркнул он и резко прошел мимо нее.
 — Я сейчас приду, — ответила она, стоя там, прислушиваясь, как затихают его хлюпающие по грязи шаги. Эту грязь Клифф Моррис любовно называл фермерским двором.
 Что-то здесь было не так, что-то ужасное. В ее голове вновь зазвучал навязчивый мотив, слова пытались подстроиться под ритм.
 Птица летит, дикая и свободная... летит вдаль... высоко в небе. Салли Энн собралась с духом, почти готовая к тому, что колония этих ободранных несушек снова бросится на сетку. Но они кудахтали, поклевывая корм, как ни в чем ни бывало. С ними все в порядке, ты, наверно, все это выдумала. Она закашлялась от пыли, глаза у нее заслезились, вместо приближающегося Джоби она увидела какое-то расплывчатое пятно.
 — Ты все видела, Салли Энн, — сказал он, остановившись перед ней, понизив голос до шепота. — Не так ли?
 — Да, — она вытерла глаза салфеткой, скатала ее в шарик, бросила на пол. — Папа считает, что это был хорек.
 — Это был не хорек, — голос его дрожал. — Это был я, Салли Энн. Я!
 — Что за глупости!
 — И все-таки это правда. Они взбесились от моего пения.
 — Не дури, Джоби. Ты и раньше здесь пел, и они никакого внимания не обращали. Да и вообще, я читала в одном папином журнале для фермеров, что какой-то фермер специально включал музыку во время доения, потому что коровы тогда дают больше молока, музыка их успокаивает.
 — И все же я знаю, что все произошло по моей вине. Я начал петь песню о свободных птицах, о том, как птицы вылетают из клеток, возвращаются в дикую природу. Я даже не знаю всех слов, но оказалось достаточно того, что я спел.
 — Что ж, тогда смотри, будь осторожен здесь, не пой, что попало, — рассмеялась она, но как будто через силу. — А, может быть, они взбесились потому, что я сюда шла.
 — Но сейчас с ними все в порядке, — он внимательно посмотрел на клетки. — Думаю, надо мне закончить кормежку и почистить клетки.
 — Хорошо, что ты здесь будешь, — она улыбнулась. — Надеюсь, ты не собираешься теперь уйти из Хоупа?
 — Пока нет. — Ему очень хотелось опустить глаза, щеки его горели. Проклятье, она опять читает его мысли, чувствует его вину. Но ее нельзя винить в смерти Харриэт Блейк, это невозможно. Смерть Харриэт была естественной, от удара. Я пошел в город и нашел проститутку, хотя в темной комнате она была тобой, Салли Энн.
 — А тот глупый мальчишка все еще бывает у тебя?
 — Элли? Нет, я его прогнал. Ты оказалась права насчет него, добра от Элли не жди.
 — Хорошо. — Улыбка ее была почти довольной. — У меня уже давно было подозрение на его счет, а я научилась доверять своим подозрениям, Джоби. Ты уверен, что он больше не придет?
 — Не думаю. Я его вышвырнул. В буквальном смысле.
 — Что ж, прекрасно. Я вижу, ты опять носишь свой амулет. — Он покраснел еще сильнее. Извини, я подумал, что ты могла его взять, Салли Энн. — Я нашел его у раковины. Он, наверно, слетел с цепочки и закатился туда, когда я мылся.
 — Или, может быть, Элли взял его, а потом передумал и принес назад, оставил его где-то лежать, чтобы ты нашел его и решил, что обронил.
 — Это... возможно.
 — Тебе этот амулет удачи не принес, так что не знаю, что это ты так переживал. Если ты хочешь забыть о своей матери, зачем носить то, что она дала тебе, Джоби?
 — Наверно, привычка, я его всегда носил. — Он почувствовал неуверенность — снова начала действовать сила Салли Энн. Если ты не хочешь, чтобы я носил его, я не буду. Но она сменила тему.
 — Ты уже победил свои страхи перед чердаком и тем чуланом под лестницей?
 Во рту у него пересохло, по спине пробежали мурашки.
 — Я все разбил на чердаке. — Он почувствовал, что сказанное прозвучало по-детски: у меня был приступ раздражения. — У матери там было что-то вроде храма. Теперь его больше нет.
 Салли Энн вскинула брови, сморщила уголки дерзкого рта в слабой улыбке, как будто хотела сказать: «Я все это знала, но нужно было, чтобы ты обнаружил это сам!»
 — А чулан под лестницей?
 — Там пусто, а то бы я все расколошматил. Я прищемил дверь стулом, но... но она снова открылась.
 — Хочешь, я пойду с тобой туда, уничтожу твое последнее привидение?
 Словно ударная волна охватила его, мурашки поползли к затылку.
 — Нет, ты не обязана это делать, Салли Энн. Да там, скорее всего, ничего нет, только мои собственные страхи.
 — Но если бы я доказала тебе это, у тебя бы исчезла причина бояться.
 — Наверно, ты права, — неохотно признал он.
 — Так я зайду вечером, — она отвела взгляд от его глаз, медленно оглядела его тело, задержавшись на несколько секунд, как будто знала, что у него начинается эрекция. Потом быстро повернулась на каблуках, вышла из курятника во двор; ее бедра, обтянутые джинсами, покачивались, несмотря на то, что ей приходилось выбирать дорогу, чтобы не ступить в грязь.
 Джоби закрыл глаза, снова открыл. Может быть, все это только сон, Салли Энн дразнила его в одной из его фантазий.
 Но стоя в холодном, сером свете ноябрьского утра, он знал, что это правда.
 Судьба вновь заманила его в Спарчмур. И опять это место посетила смерть; он пристально взглянул на кучу коричневых перьев, на закрытые глаза. Это он их убил. Он не знал как и почему, он знал только, что убил их — он был в этом так же уверен, как и в том, что это он обезглавил Тимми Купера. По какой бы причине ни умерла Харриэт Блейк, косвенно он был в этом виновен. Если бы она не пришла к нему той ночью, она была бы сейчас жива.
 В отчаянии он схватился за тот же самый толстый деревянный столб, который совсем недавно служил опорой Клиффу Моррису. В голове у него завертелся калейдоскоп виноватых мыслей, упреков. Лицо Элли, умоляющее. Не делай этого, Джоби, не убивай себя.
 Его пронзил шок, потому что он не думал об этом раньше; страх, потому что эта мысль пришла ему в голову. Это просто мысль, но она не покидала его. Ты — предвестник смерти, Джоби Тэррэт. Даже если ты уйдешь из Хоупа, проклятье будет идти за тобой следом. Есть лишь один способ остановить его!
 Весь дрожа, он попытался собраться с духом и начал вытаскивать из клеток дохлых кур.




 Глава 13


 Это утро не прошло даром для Джоби, решила Салли Энн, разглядывая его в желтом свете керосиновой лампы. Он был потрясен, по нему это очень сильно ударило. Его обветренное, загорелое лицо побледнело, стало почти серым глаза беспокойно блуждали, вглядываясь в тени в углах комнаты — не скрывают ли они чего-нибудь. Может быть, не совсем подходящее время для поисков призраков в чулане. Какой бы силой ты не обладал, Джоби, тебе от нее нет толку. Отчасти его нервное состояние возбуждало ее. Я позабочусь о тебе, Джоби, предоставь все Салли Энн. Я ненавижу твоего отца и свою мать, но я люблю тебя.
 Ее постоянно мучила одна мысль, от которой она не могла избавиться. О, если бы ей удалось тогда остановить Харриэт Блейк, не дать ей придти сюда, предупредить ее греховные намерения. Эта шлюха провела в доме Джоби всю ночь, что могла означать лишь одно — Джоби больше не девственник! Сама мысль об этом разжигала в девушке пламя ревности, раздувала ее ненависть к трупу, покоящемуся на кладбище в Хоупе. О, я отомстила, но слишком поздно, плоть, которой я желаю, уже осквернена. Но это не помешает нашему союзу, соединению двух сил, которые порождены одним и тем же семенем, и мощь этого союза будет непреодолима.
 — Только десять кур погибли сегодня утром, — Джоби, очевидно, все еще думал о несчастье в курятнике. — Нам еще повезло.
 — Я рада — из-за папы, — она повернулась, чтобы согреть ладони над огнем, не желая, чтобы он увидел выражение ее лица. — Он охвачен этой безумной идеей — добиться, чтобы куры несли яйца с низким содержанием холестерина, ничто другое его не интересует. Он подло вел себя с моей матерью последние двадцать лет. Не в том смысле, что по-свински относился к ней, гулял или колотил ее, как делают другие, нет, он просто игнорировал ее полностью. Он, вероятно, совершенно равнодушно воспримет ее смерть, разве что некому станет готовить ему еду, а уж я его домохозяйкой быть не собираюсь. Знаешь, мама ведь при смерти.
 Джоби непонимающе уставился на нее.
 — О, я это знаю, да и она, конечно, догадывается, что же касается папы, то он считает, будто у нее просто надоедливый кашель, который со временем пройдет.
 — Не лучше ли тебе вызвать врача?
 — Это уж ее дело, — горькая полуусмешка. — Да он, вероятно, и не сможет ей помочь, может быть, пропишет только болеутоляющее. Между прочим, Джоби, — Салли Энн совершенно внезапно перешла на другую тему, следуя своей привычке намеренно заставать других врасплох. — Я думаю, что Харриэт Блейк была здесь в ту ночь, перед смертью, перед тем, как ее нашли мертвой в ее доме.
 Джоби сильно вздрогнул, еще больше побледнел, стал заикаться.
 — Да... я... она зашла, у нее была депрессия. Ей нужна была компания.
 Салли Энн повернулась к нему от огня, и глаза ее, казалось, стали еще зеленее, они горели с яркостью дорожного светофора.
 — И вы занимались любовью. — Это было утверждение, не вопрос.
 Джоби попытался силой отвести свой взгляд, но это оказалось невозможно; губы его шевелились, но слов не было слышно.
 — У вас было... половое сношение, — прошептала она раздраженно, и ему показалось, будто свет от вонючей керосиновой лампы потускнел, что тени сгустились.
 — Да, — односложно ответил он.
 — Я думала, что это должно было произойти. — Теперь она успокоилась и расслабилась, но не улыбалась. — А неделю назад ты уходил куда-то на всю ночь.
 Сердце у Джоби оборвалось, словно упал тяжелый молот. Перед глазами все поплыло, но эти пронизывающие его зелены глаза он видел отчетливо. Давай, скажи мне, Джоби, потому что я хочу знать. Ты не можешь ничего утаить от меня, так же, как ты ничего не мог скрыть в детстве от матери.
 — Я знаю, ты куда-то уходил, — она настаивала на его ответе, мягко, но упорно, словно опытный следователь. — Мне известно о тебе почти все.
 — Я пошел в город... нашел проститутку... мне было нужно.
 — Ах так... понимаю. — Внезапно ее давление на него уменьшилось. Он сказал ей все, что она хотела знать. Выражение ее лица было отсутствующим, скрывающим ее самые глубокие чувства. — Последнее время тебе страшно не везет, Джоби. Думаю, это все потому, что ты один и слишком много думаешь о призраках. И этот Элли ничего хорошего тебе не принес. Если хочешь знать мое мнение, так это он все время пел о тех вещах в чулане, и ты в конце концов поверил в них сам.
 — Он предложил помочь мне. Он придерживал лестницу, пока я лез на чердак.
 — Разумеется. Ты поднимись туда и посмотри, Джоби, а пока тебя не будет, я открою дверцу чулана и еще раз напутаю тебя, когда ты спустишься.
 — Я... у него не было никакого повода, чтобы...
 — Джоби, не верь этому. Мальчишки любят пугать своих взрослых приятелей, после этого они кажутся себе взрослее. Но мы можем сегодня раз и навсегда покончить с этим мифом, Джоби. Я зайду в этот чулан, а ты меня там закроешь!
 — Нет! Я сам пойду...
 — Я туда пойду. Ладно, чем больше мы говорим об этом, тем больше пугаем себя. Я хочу пойти туда прямо сейчас. Закрой за мной дверь и открой тогда, когда я постучу. Ясно?
 Он кивнул; внезапно ему стало плохо, захотелось схватить Салли Энн, которая уже шла к чулану, оттащить ее. Он еле смог вытащить стул из-под задвижки. Она щелкнула, как бы протестуя, но дверь не открылась. Он во все глаза смотрел на Салли Энн, невольно прося у нее прощения за Харриэт и Шину. Прости меня, пожалуйста, Салли Энн. Я был с ними только потому, что представлял тебя на их месте.
 — Ты готов? — Она подняла засов, и дверь медленно, со скрипом начала отворяться. Джоби весь напрягся, тело его оцепенело, словно натянутый стальной трос. Не ходи туда, Салли Энн. Я не хочу, чтобы ты шла туда.
 И в этот миг гнилой запах ударил ему в нос, он был сильнее, чем когда-либо, более зловещий; какое-то физическое, но невидимое существо коснулось его ледяными пальцами, вызвав отвращение, приведя его в ужас.
 — Ну же, закрой дверь. — Голос Салли Энн как будто отдавался эхом внутри чулана, звучал намеренно небрежно, шутливо упрекая его за нерасторопность. Каким-то образом ему удалось заставить свои руки подняться, ухватиться за дверь. Она была тяжелая, никогда раньше она не казалась ему такой массивной; этот неодушевленный предмет сопротивлялся ему, словно обладал собственной волей. Противостоящая сила, почти такая же неподдающаяся, как и входная дверь. Он толкал ее плечом, чувствуя, как пот течет по лбу. Перед тем, как дверь подчинилась ему, он в последний раз взглянул на Салли Энн, увидел лишь пару светящихся зеленых глаз, наблюдающих за ним. Ты ничего не скроешь от меня, Джоби, даже не пытайся. Щелчок, дверь закрылась, и Салли Энн не было с ним больше.
 Он невольно потянулся за стулом, чтобы прищемить дверь, но вспомнил, что на этот раз необходимости такой нет. Если дверь распахнется, то оттуда выйдет Салли Энн; заперев ее там, он как будто замуровал ее в гробнице. Навсегда.
 Тот запах все еще чувствовался в комнате, теперь уже не такой сильный, но достаточно отвратительный, чтобы заставить Джоби сморщить нос; напомнить ему о его страхе, о чувстве вины. Трус! Это тебе надо было пойти туда. Нет, она сама хотела этого, а она всего добивается, чего хочет. Там все равно ничего нет, вообще ничего. Воображение, всякие бредни, выдумки Элли Гуда. Вот противный мальчишка. И все же он потянулся за гитарой, взял ее в руки. На всякий случай.
 Салли Энн на секунду закрыла глаза, когда дверь со щелчком захлопнулась, глубоко вздохнула. Ей надо привыкнуть к атмосфере, к холоду и к непреодолимой вони. Это был запах зла, это так, она узнала запах разложения, накопившийся в течение веков. На внутренней стороне двери не было задвижки, она это проверила, когда дверь закрылась. У нее возникло чувство страха перед замкнутым пространством, она была словно беспомощная пленница; странное ощущение, похоже на сексуальное возбуждение. Я беспомощна, ты можешь делать со мной все, что хочешь. Потом она снова открыла глаза и стала всматриваться в темноту, чувствуя, как та начинает обволакивать ее, как что-то бесшумно движется вокруг нее.
 «Колдовское отродье, незаконное дитя темных сил!»
 Она зашаталась от злобы, исходящей от этих слов, произнесенных шепотом, узнала голос. Голос Элли. Конечно, они станут использовать ненавистного врага, девственника мужского пола. Я еще не готова, я только обладаю силами, но я не знаю, как пользоваться ими, потому что я всего лишь неофит, новообращенная. Смех, струящиеся, шипящие звуковые волны в облаках холодного, зловонного дыхания. У нее похолодело все внутри, она почувствовала, как к горлу подступает желчь, ее чуть не вырвало. Салли Энн попыталась собрать в комок всю свою волю, чтобы остаться, не броситься к двери, не забарабанить по ней кулаками. Джоби, выпусти меня, и выпусти их тоже. Они были повсюду вокруг нее, близко, но она не видела их, не могла коснуться их протянутыми руками. Но они касались ее! Их щупающие, цепляющиеся пальцы скользили по ее телу, покрывшемуся гусиной кожей, несмотря на одежду. Она извивалась, тесно сжимая бедра, но не могла отогнать их. Не трогайте меня там. Я девственница. Слышите меня, я девственница.
 «Джоби уже не девственник, я это знаю!» Тихий, насмешливый голос Харриэт Блэйк, ошибки быть не может. «Я была у него первой, Салли Энн, и даже убив меня, этого тебе не получить!»
 Вы не можете причинить мне вред. Все ваши самые злобные намерения бесполезны, ибо я наделена силой, которая заставляет остальных подчиниться мне. Моя воля сильнее их воли. Сильнее, чем твоя!
 «Посмотрим. Что ты собираешься сделать с моим сыном, Салли Энн? Ты, отродье неверности моего мужа. Если бы твоя мать не спрятала тебя, я бы уничтожила тебя сразу же, как ненужное животное. Ты и есть животное, злобная сука, у которой все время течка. Я прокляла твою мать, и вот теперь, после стольких лет, она умирает от моего проклятья медленной и ужасной смертью. Вся деревня Хоуп проклята, их час близок. И ты погибнешь в мучениях вместе с ними, только мой сын и тот мальчик, который пытался помочь ему, будут спасены».
 Пустые слова, Хильда Тэррэт. Даже здесь, в твоем собственном храме зла, я бросаю тебе вызов. Джоби будет моим, он подчинится мне, я рожу от него ребенка, когда придет время, чтобы было кому продолжать наше дело.
 Теперь они начали сердиться, пришли в ярость, потому что их угрозы и насмешки не испугали эту юную колдунью, не заставили ее застучать в дверь, прося, чтобы ее выпустили. Их цепкие пальцы злобно впивались в ее нежное тело, и она должна была сдерживать крики боли и ужаса, готовые сорваться с ее губ. Она продолжала бороться с ними. Даже если я закричу, Джоби, не открывай дверь. Но она знала, что он откроет.
 «Приведи сюда Мальчика, мы будем обладать вами обоими».
 Нет, не приведу. Вы не можете меня заставить.
 Они шипели ей в лицо, обдавая ее своим холодным дыханием. Мы возьмем твою девственность, ты отдашь ее нам. Это невозможно. Увидим.
 Эта борьба испытывала ее силы, она чувствовала, как изнеможение овладевает ею. Если бы только я могла лечь и заснуть, а когда проснулась бы, то все бы было кончено, и они бы поняли, что я побелила. Нет, нельзя. Ее веки опускались, как будто стали очень тяжелыми, мышцы бедер сильно болели. Расслабься, но не спи. Что бы ты ни делала, не спи.
 Она не могла понять, сколько прошло времени, потому, что это место было вакуумом, пустотой, другим измерением, где время не существовало. Река Стикс, текущая прямо в ад; не позволяй им утащить себя туда.
 Возбуждение — еще одна из их уловок. Расставь ноги, Салли Энн, ты испытаешь блаженство, в котором отказано смертным, отдай нам свое тело. А потом вы возьмете мою душу. Нет, я буду бороться с вами до конца.
 Ледяные пальцы гладили ее тело, и только сила воли, ее отвращение подавили возникающее чувство оргазма. Стоит ей только раз испытать наслаждение, и она будет принадлежать им, ее унесет быстрым потоком, который не остановится, пока не достигнет Гадеса — царства мертвых. Я не пойду с вами, как бы вы ни старались. Мы прокляты, и ты будешь проклята, дитя тьмы, которая не принадлежит ни нам, ни им. Всего лишь неофит, который жаждет высшей власти только для себя!
 Да, это правда. Она усмехнулась им в темноте. Я хочу безграничной власти, но не для того, чтобы выполнять вашу волю, а только для себя. С Джоби Тэррэтом я обрету эту власть.
 Внезапно они умолкли. Исчез шепот, исчезли цепкие пальцы. Тишина, зловещая тишина, испугавшая ее. Ожидание. Ожидание чего? И тогда она почуяла его, подлинный запах мерзости, смердящий собственным злом, ощутила вибрирующую силу, которая грозила вот-вот появиться, существо, поднявшееся по этой мерзкой реке из Преисподней, призванное его приспешниками. Новообращенная слишком сильна для нас, Хозяин. Тогда я возьму ее!
 Она ощутила его силу, поняла, что не сможет противостоять ей. Такое холодное, живое, невидимое, которое в любую секунду может...
 И тогда она заколотила в дверь, опасаясь, что двери больше не существует, чуть не зарыдала от облегчения, когда почувствовала грубое дерево, услышала свой собственный стук, словно приглушенный гром. Торопись, Джоби! Оно почти здесь! Еще секунда, и будет поздно!
 Свет! Мягкий свет лампы ослепил ее, резал ей глаза. Она бросилась вперед, успев прыгнуть, и тогда ноги отказали ей, но сильные руки того, кто ждал ее по другую сторону, приняли ее. Что-то попыталось схватить ее сзади из темноты, и она ощутила ледяной порыв ветра.
 Джоби поддерживал ее, обвисшую, захлопнул дверь чулана плечом, толкая ее, пока с грохотом не опустился засов. В два шага он отнес ее на старый диван, уложил на выпирающие, сломанные пружины. Затем он схватил стул, протиснул его под старый засов, и только тогда вздохнул с облегчением.
 На несколько секунд комнату окутал полумрак. Дрожащий фитиль угрожал погаснуть, но разгорелся снова, отбросив подкравшиеся было тени по их углам. Джоби взглянул на Салли Энн. Такая красивая, такая бледная. Ему вдруг захотелось заплакать, выплакать вслух все то, за что он извинялся перед ней в своих мыслях. И тогда ее глаза открылись, и она посмотрела на него — два зеленых пруда, в которых не было ни капли страха.
 — Тебя долго не было, — прошептал он, опустился рядом на колени. — Я уже собирался идти туда, но ты постучала. Значит, там что-то было.
 — Нет, — она улыбнулась, покачала головой. — Это обычный старый, вонючий чулан, Джоби, только и всего. Там просто нет воздуха. Я бы и побольше там выдержала, но там так душно, я чуть не заснула. А потом мне показалось, что я теряю сознание. Как раз тогда я и постучала.
 — Значит... там ничего нет? — теперь уже Джоби смотрел на нее в упор, высматривая обман в ее глазах.
 — Ничего. Абсолютно ничего.
 — И все же тебе пришлось пережить неприятные моменты. Ты не можешь идти домой. Если ты останешься на ночь, твои родители хватятся тебя?
 — Сомневаюсь. — Салли Энн улыбнулась, задумчиво прищурилась, прежде чем закрыть глаза.




 Глава 14


 Нет, это всего лишь очередная фантазия, решил Джоби, потому что не может быть ничем иным. Он был один в спальне, как всегда, ночь за ночью, и Салли Энн, как обычно, пришла дразнить его. Она станет ругать его за неверность; может быть, Харриэт и Шина тоже лишь представлялись ему, когда он занимался самоудовлетворением? Он не был уверен.
 Салли Энн опять была здесь, стояла рядом с его постелью, а он лежал там, обнаженный; у него уже наступила эрекция, и его возбуждало то, как она смотрит на него. Она была вся на виду, расстегивая пуговицы на блузке и замок на джинсах, выскальзывая из них с притворной скромностью. Она застенчиво прикрылась руками, сложив их крест-накрест, заслонив ему то, что раньше мешали видеть тени; ему показалось, что она покраснела, но это могла быть лишь игра света. Только когда он протянул к ней руки, она скользнула в постель и легла рядом. Их губы слились в нежном поцелуе.
 Джоби был в полном смятении. Харриэт руководила им, тащила за собой в этот водоворот страсти, держала его, чтобы его не унесло потоком. Шина делала то же самое, с ней было легко. Теперь же он должен делать все сам, и это пугало его. Он лежал, глядя в потолок, нежно сжимая ее руку, внезапно не в состоянии что-либо сказать или сделать. Пожалуйста, позволь мне забыть тебя хоть на миг, Харриэт. Сейчас я один, словно девственник перед первым совокуплением, я боюсь, что у меня ничего не получится.
 Она — зло, Джоби.
 Нет, ты не права, Харриэт. Прошу, оставь меня.
 — Я девственница, — Салли Энн нарушила молчание. — Я хочу, чтобы ты это знал, Джоби.
 — Я знаю, — ответил он и понял, что на этот раз все происходит на самом деле. Реальность была единственным средством, чтобы избавиться от тех мучительных ночей, от того, как Салли Энн не давала ему спать часами. Он тихо добавил: — Я бы тоже хотел быть девственником, Салли Энн. — Глаза его затуманились, снова прояснились.
 Он повернулся к ней, лег на нее, трепеща от того, как она раздвинула свои ноги, что говорило о ее готовности, о том, что она ждала его. Она не собиралась исчезнуть сегодня в темноте; она все еще будет здесь утром, когда он проснется. Его движения были неуклюжими, он все время боялся причинить ей боль, испортить все для них обоих. Его мучила вина, потому что он уже был с Шиной, с обычной проституткой, и это заставляло его чувствовать себя грязным, недостойным ее. Если бы только она не заставила его признаться; нет, он бы, вероятно, сказал все сам. После сегодняшней ночи между ними не может быть никаких тайн. В каком-то смысле это было вступление в брак, после этого они всегда будут вместе.
 Когда он вошел в нее, им овладел новый страх; она может забеременеть, родить от него ребенка. Джоби охватило возбуждение, которое подействовало на его ощущение. Она, казалось, прочла его мысли и открыла глаза. Она обняла его за шею обеими руками и притянула его губы к своим. Ребенок, Джоби, часть меня, часть тебя, вечный наш союз, тот, который она пытались разрушить сегодня. Им это не удалось. Он сожалел только о том, что не в силах был больше сдержать себя, его охватил экстаз, он почувствовал себя невесомым, кружащим в пространстве, все быстрее и быстрее. Салли Энн прижалась к нему, поворачиваясь за ним туда, куда поворачивался он, ее ноги оплели его, чтобы они не разъединились. Они замедлили полет, опускаясь на землю, и мягко приземлились на постель, где все это началось, изнеможенные, но охваченные восторгом.
 Они не разъединились, просто отдохнули немного, пока Джоби не понял, что готов начать снова. И только потом он потушил лампу, накрыл ее и себя простыней, и они заснули.
 Джоби проснулся, вздрогнул, в отчаянии вцепился в Салли Энн и громко вздохнул с облегчением, когда обнаружил, что она все еще здесь. Пальцы его заскользили по ее теплому телу, он вдыхал его душистый аромат. Слава Богу, о, слава Богу, что она еще здесь, что это был не сон, что она не покинула его, не ускользнула тайком, как Харриэт, которую потом нашли мертвой в ее доме.
 Она заворочалась, открыла глаза.
 — Джоби, я... Который час?
 — Не знаю. — Он поцеловал ее в губы. — Только начало светать. Наверно, около семи.
 — Мне скоро надо будет идти, — в голосе Салли Энн послышалось искреннее сожаление. — Родители начнут меня искать. Может быть, уже ищут.
 — Тебе на самом деле пора?
 — Боюсь, что да. Да и тебе тоже. Не забывай, что ты теперь работаешь в Спарчмуре, и тебя ждут там до восьми утра. Лучше нам пойти не вместе. Я пойду первой, постараюсь незаметно проскользнуть, а ты появишься на работе минут через двадцать.
 — Твои родители ужасно рассердятся, если узнают?
 — Отцу все равно. Мама пыталась уговорить отца не брать тебя на работу, но он поступил по-своему. — Потому что я его обработала. — Мама тебя не любит. Лучше мне тебе сразу об этом сказать.
 — Из-за разговоров в деревне, из-за тех сплетен?
 — Наверно. — Врешь, моей матери плевать на жителей Хоупа. Она ненавидит тебя потому, что ты мой... Сводный брат! От этой мысли стало больно, Салли Энн внутренне содрогнулась. Мы не можем пожениться, Джоби, и то, чем мы занимались прошлой ночью, было кровосмешением. Но об этом знает лишь моя мать, и она не посмеет никому рассказать. Когда она умрет, я стану свободной. Может быть, я смогу сделать с ней то же, что я сделала с Харриэт Блейк. Матереубийство! Она была ошеломлена этой мыслью, ей захотелось забыть о ней. В этом-то и заключались все беды; мысли вели к действиям, часто ненамеренно. Они, казалось, получались сами собой, выходили из-под контроля и заставляли ее ужасно страдать.
 — Ты уверена, что с тобой все в порядке, Салли Энн?
 — Абсолютно. — Она улыбнулась ему. — Я просто думала о нас и о том, как все будет.
 — А как все будет? — Вопрос, от которого захватывает дух, как будто спрашиваешь о своем будущем у провидца. Кто будет моей супругой? Когда я умру? Я не хочу знать — пожалуйста, скажите мне.
 — Все будет прекрасно. — Слова ее показались ему шуршанием мягкого шелка, такими сладкими и чистыми; ничего плохого никогда не случится с ними. — Ты и я, мы будем вместе, Джоби.
 От волнения он не в состоянии был сразу что-то сказать.
 — А мы не можем быть вместе уже сегодня, Салли Энн? Ты бы могла жить здесь. Мы могли бы пожениться. Если хочешь, уедем из Хоупа, поселимся в другом месте. Я все равно хотел бы уйти отсюда, но я не могу жить без тебя. Может быть, у нас бы появились дети...
 — Попридержи, парень, — она засмеялась, глаза ее задумчиво сощурились, он видел только их зелень. — Мы должны выждать некоторое время. Давай составим кое-какие планы, решим, ехать или остаться. А тем временем будем продолжать видеться.
 — Хорошо, — он сник. — Но когда тебя здесь нет, я чувствую себя ужасно.
 — Мы что-нибудь придумаем. — Она села на постели, нагнулась и собрала с пола одежду. — Но ты должен проявить терпение. И я тоже. А ты уверен, что я не просто чья-то... замена?
 — Боже, нет! — Он задохнулся и добавил: — Кого? Харриэт? Клянусь, что она не...
 — Я не о ней подумала или о твоей любимой проститутке. — Внезапно в голосе Салли Энн раздались жесткие нотки. — Я имела в виду этого мальчишку, Гуда.
 — Я же сказал тебе, что прогнал его.
 — Я верю тебе, но ты теперь действительно ненавидишь его?
 — Ненавижу? — Джоби открыл рот. — Нет, я никогда не ненавидел его. Он просто начал мне надоедать. Но он никогда не давал мне повода ненавидеть его.
 — Неужели? — Салли Энн застегивала замок на джинсах, не глядя на него. — Я уже тебе говорила, и ты об этом подумай хорошенько. Кто-то виновен в том, что ты убил Тимми Купера, кто-то отвлек твои мысли. Я знаю, что это была не я, так что единственный, кто мог это сделать — Гуд.
 — Но зачем?
 — Чтобы тебе понадобился приятель, когда все будут против тебя. Или, может быть, он просто хотел убедиться, что способен на это. Я тебе и раньше говорила, что он противный и опасный, что я не хочу даже слышать о нем от тебя.
 Сердце у Джоби колотилось; он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Глубоко в душе он надеялся, что его дружбе с Элли Гудом не пришел конец. Хотя после того последнего случая это должно было произойти, так что нет смысла спорить с Салли Энн. Но он не ненавидел Элли, никогда не станет ненавидеть, несмотря на то сомнение, которое зародила в нем Салли Энн. Она может оказаться права, она слишком часто бывает права.
 — Сомневаюсь, чтобы он пришел сюда, — сказал Джоби и спустился вслед за ней по лестнице, посмотрел, как она протиснулась в узкую дверную щель, стройная тень, исчезающая так же, как она часто исчезала прежде в конце его фантазий.
 И только после ухода Салли Энн Джоби внезапно спохватился: где же его амулет? Он ощупал цепочку, пропустил ее сквозь пальцы, пока не дошел до пустого кольца. Он повернулся, взбежал наверх, бросился в спальню, почувствовал душистый аромат тела Салли Энн, все еще витающий в воздухе, смешанный со слабым запахом мускуса.
 Он откинул простыни, громко вскрикнул от облегчения. Амулет был там; квадратик меди, с нанесенным на нем узором, лежал на пятне, оставленном его спермой. Он поблескивал в раннем утреннем свете, словно единственный глаз, глядящий на него, предупреждающий его. Проклятье, он ни разу не принес ему удачи.
 И все же он взял его, прицепил к колечку на цепочке. Как-нибудь надо заняться этой застежкой.




 Глава 15


 Джо Роуэлл работал егерем в старом поместье Хоуп с 1946 года, когда вернулся с действительной военной службы во Франции. Поместье распалось, земли были распроданы, когда сэр Хью Бойл умер в 1956 году, и теперь какой-то синдикат арендовал право на охоту, оставив Роуэлла на его посту, потому что он подходил как нельзя лучше.
 Это был крупный человек, полноватый, с нездоровым цветом лица, несмотря на жизнь на свежем воздухе. Его открыто ненавидели все деревенские. Пропадали собаки и кошки. Владельцы животных знали, что их питомцы нашли смерть в лисьих капканах или силках, а то и погибли от выстрела из старого ружья 12-ого калибра, которое всегда было при егере. Безжалостный хищный зверь, он днем и ночью бродил по лесу, одержимый безопасностью фазанов, которых он разводил в летние месяцы. Он мог появиться совершенно неожиданно, словно бесшумный лесной дух, разгневанный карающий ангел, возникающий перед ничего не подозревающим сборщиком хвороста или остролиста перед Рождеством, а с поводка у него рвался бешеный, полудикий, похожий на волка пес — восточноевропейская овчарка — жаждущий нападения.
 Роуэлл был обычно одет в мешковатые брюки-гольф коричневого цвета, потерявший форму жилет и куртку. Охотничья войлочная шляпа делала его лицо более круглым, чем оно было на самом деле. Коротко подстриженные усы, начинающие седеть, красовались над его толстой губой; глаза, поставленные слишком близко, казались хитрущими щелочками на мясистом лице. Как сказал однажды Клифф Моррис, егеря ненавидели, но уважали.
 Спарчмур составлял довольно большую часть охотничьих угодий Джо Роуэлла, которые простирались от низинных лугов, включая Хоупский лес и горы, где летом можно было иногда услышать крик шотландского тетерева, доносившийся с покрытой вереском возвышенности. Деревенские прокрадывались туда в июле и августе в поисках голубики, делая это на свой страх и риск, потому что никогда не знали, не появится ли из-за колючего кустарника разъяренный егерь, обнаруживший нарушителя в своих владениях. Он хлестал проштрафившегося всего лишь словами, но тот уходил домой в тревоге, потому что егерь был человек мстительный; приходилось опасаться за безопасность своей собаки или кота, как бы они не пропали — Роуэлл знал всех животных в Хоупе и то, кому они принадлежали. Некоторым, правда, везло. Поговаривали, будто пестрый кот миссис Клэтт всегда возвращался целым и невредимым, потому что егерь боялся ее, точно также, как он боялся Хильды Тэррэт. Роуэлл был холостяком, люди говорили, что время от времени видели, как он выходил от Харриэт Блейк поздно ночью, чтобы никто не заметил его. Но все это были лишь слухи.
 Джоби знал Джо Роуэлла с тех времен, когда жил у миссис Клэтт; он помнил, как этот великан изредка заходил к ней в дом, сидел у камина с чашкой чая, причем кот предпочитал быть во дворе, когда появлялся этот человек. Джоби не ссорился с егерем, и он мало интересовался будничными событиями и сплетнями в Хоупе. Все это была часть деревенской жизни, фон существования. У него никогда не случалось стычек с Роуэллом, когда он бродил по лесу, егерь не беспокоил того, у кого не было собаки и кто не трогал ягод и остролиста. В конце концов, это была его работа, он зарабатывал этим на жизнь, ведь чтобы понять все до конца, нужно взглянуть и на оборотную сторону медали.
 В девять часов Джоби кончил кормить кур; утро казалось вполне беззаботным. Светило солнце, и Джоби чувствовал себя хорошо. Он вышел из курятника, посмотрел в сторону дома, заметил, что шторы на окне комнаты Салли Энн все еще задернуты. Она, наверно, решила понежиться; он почувствовал отчаяние, обман; почему отношения между ними должны быть такими? Ему очень хотелось сообщить всему миру: «Я влюблен в Салли Энн, я спал с ней, у нее может быть от меня ребенок». Несправедливо, что он должен работать здесь, скрывая это; ему было обидно притворяться, что между ними ничего нет, жить во лжи.
 — Все в порядке, Джоби? — Клифф Моррис вышел из дома, подбородок у него был в яичном желтке, он все еще дожевывал тост, и изо рта у него летели крошки, когда он говорил.
 — Все отлично, мистер Моррис. — Дьявол, да я практически ваш зять и хочу, чтобы вы знали это. Нет, не хочу, потому что вы вышвырнете меня за ворота, может быть, запретите дочери видеться со мной.
 — Хорька больше не видел?
 — Нет, думаю, он больше не появится.
 — И все же я собираюсь поставить капкан. Сегодня до середины дня, когда начнешь собирать яйца, работы не будет, так что прогуляйся-ка ты до Джо Роуэлла и спроси, не одолжит ли он мне капкан.
 — Но это же запрещено, мистер Моррис, разве нет? — У Джоби эти слова вырвались непроизвольно, он произнес их не вовремя и опрометчиво.
 — Не твоя забота. — Клифф прищурился, нахмурил брови. — Что я делаю в Спарчмуре — мое дело, точно так же, как никого не касается, чем занят Джо Роуэлл. Твое же дело — принести мне капкан.
 — Между прочим, — Джоби стал тщательно подбирать слова, — я заметил по пути на работу утром, что сломана изгородь на Длинном лугу, кто-то перерезал проволоку. Когда станем выгонять телок весной, они могут выйти, перейти вброд реку и отправиться на землю Бреттона.
 — Это все проклятые охотники! — Фермер сжал кулаки, на щеках у него выступили красные пятна, как Джоби и предполагал. Я намеренно завожу вас, мистер Моррис. — Им на всех плевать, разрезают изгороди, как будто это их право! К черту фермеров — мы же охотники, если ты по первому требованию не откроешь ворота, они режут проволоку. Бреттон с ними тоже ездит. Я видел его в прошлую субботу, весь вырядился, верхом на новом гунтере. Подонок, изо всех сил старался удержаться в седле. Бог мой, я бы уписался от смеха, если бы он слез с лошади, но, к сожалению, этого не случилось. Вот тогда-то изгородь и перерезали, держу пари на что хочешь. Видать, Бреттон сам и перерезал проволоку, а если спарчмурское стадо забредет на его землю, станет кричать караул! Я собираюсь им сказать, что у них нет права охотиться в Спарчмуре. Это теперь моя земля, черт побери, я не какой-нибудь арендатор в старом поместье, который дрожит, чтобы его не вышибли под зад коленом.
 Но Клифф Моррис не сможет запретить охоту, никто еще не вставал поперек Традиции, кроме нескольких хулиганов, да и те ничего не добивались — их просто тащили в суд и штрафовали.
 — Я пойду и принесу вам капкан. — Джоби повернулся и пошел, надеясь, что Клифф Моррис не видел его довольной улыбки. Теперь Клифф Моррис все утро не сможет выкинуть из головы охотников, будет об этом думать. А я сплю с вашей дочерью, мистер Моррис, сэр. Я бы очень хотел вам и об этом сказать.
 Джоби прошел по дороге, ведущей в деревню, около четверти мили, а потом повернул и зашагал узкой тропкой через поле. Кратчайший путь к дому Джо Роуэлла лежал через Хоупский лес — его жилище находилось в защищенной от ветра ложбине.
 Джоби не торопился; впервые за долгое время, с тех самых пор, как он ушел от миссис Клэтт, он ощутил свободу, почти восторг. Я хочу делать то, что мне нравится, и я не стал бы работать в Спарчмуре, если бы не Салли Энн. Его внимание привлек канюк, парящий высоко в небе над лесом, изящно скользящий по воздуху огромными крыльями, похожими на крылья мотылька, жалобно крича. Он ничего не знал, кроме свободы, он бы зачах и сдох, если бы его посадили в клетку, как тех кур в Спарчмуре. Каким-то необъяснимым образом Джоби вдруг дал понять птицам, что такое свобода, когда пел вчера утром, он разжег искру, тлеющую глубоко под их искусственным образом жизни. Вероятно, они ничего не поняли, просто испытали непреодолимое желание выбраться из этих фабричных клеток, попасть в большой, открытый мир. Где бы они погибли, став легкой добычей лисиц и канюков. Все охотились на вся: это была тревожная мысль.
 Канюк опустился ниже, он ринулся вниз, больше не кричал. Джоби остановился и стал наблюдать. Канюк охотился, он высмотрел добычу в лесу — вероятно, ничего не подозревающую мышь или полевку, может быть, падаль, фазана, раненого охотниками в прошлую субботу: птицу не подобрали, и она погибла мучительной смертью. Пища для хищника.
 Большой ястреб парил, похоже было на то, что он собирается сесть на самый высокий сук одного из высоких дубов, как вдруг птица замерла на полпути; внезапно прерванный полет, крылья сложены, резкое движение, как будто она налетела на невидимый барьер. Падение.
 Джоби смотрел и не верил своим глазам, как вдруг услыхал глухой выстрел, прозвучавший из большого леса, прокатившийся, словно гром, отозвавшийся эхом в горах, вибрируя, медленно затихая. Птицы не было, она упала замертво, скрылась из виду. Он представил, как она падает, задевая за сучья, отскакивая от них, утратив свободу и достоинство. Охотник сам превратился в жертву за те несколько секунд, во время которых стихло эхо выстрела.
 Джоби стало грустно, но потом его охватил гнев; теперь он точно знал, где искать Джо Роуэлла. Он найдет великана под дубами, где тот будет осматривать убитую, некогда царственную птицу, глядя на нее с восхищением, ненавидя ее, потому что она тоже была охотником, как и он сам, но вторглась на его территорию. На месте канюка могли быть бродячая собака или кошка, это не имело значения — исход был бы тот же.
 Через несколько минут Джоби вышел на лесника, увидел с отвращением, что тот подвесил птицу на ветке. Перья ее лохматились на ветру, когда она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, вися на красном шнуре.
 Повешена. Не так давно в этом лесу вешали овцекрадов и разбойников с большой дороги, и их трупы становились добычей воронья. Охотники на ведьм точно так же обращались со своими жертвами, обрекая их на бесчестие и после смерти.
 Теперь же страдали птицы и звери; не так уж многое изменилось. Джоби вздохнул с облегчением, увидев, что егерь был сегодня без овчарки; она, вероятно, осталась в своей клетке у дома Роуэлла.
 — А, это ты! — Красное лицо Роуэлла внезапно осветилось, когда он почти виновато обернулся; он почувствовал облегчение, узнав Джоби. — Что ты делаешь в это время дня в лесу, Джоби?
 — Мистер Моррис просит одолжить ему капкан, — Джоби проговорил это сквозь зубы. И это так же незаконно, как стрелять птиц, находящихся под охраной. Я не хочу в этом участвовать. — Он хочет знать, не занесете ли вы его как-нибудь. Он думает, что в курятнике хорек.
 — Хорек, ну-у... — егерь выпятил толстые губы, его близко посаженные глаза сузились еще больше. — Сомневаюсь, Джоби, потому как я выловил всех хорьков в этих краях, а если появятся новые, то попадут в мои капканы.
 — Ну, а он думает, что один хорек все же есть и хочет поставить капкан. — Джоби пожал плечами. Вы сами отнесете ему капкан, я не хочу в этом участвовать, даже если в Спарчмуре и нет хорька, и он никого не поймает.
 — Что ж, видать, нужно пойти навстречу фермеру, — Роуэлл хитро ухмыльнулся. — Давненько тебя не встречал, Джоби. Ты что, не ходишь больше в Хоупский лес?
 — Не хожу. — Джоби напрягся. Внезапно в лесу стало холодно и сыро; отдаленное место, куда редко проникает солнце, хотя почти вся листва опала с деревьев и под ногами лежал толстый, мокрый золотисто-коричневый ковер. Осень — словно время смерти. Он вздрогнул, снова посмотрел на мертвую птицу.
 — От этих канюков одно беспокойство, — Роуэлл выбросил пустую гильзу на землю, перезарядил ружье, защелкнул его. — Сидят часами на дереве, ждут, пока один из фазанов не подойдет, а потом — шур-р-р! И еще одной птицы нет. Так что приходится этих канюков убивать.
 — Но они так уж устроены, они же охотники, убивают, чтобы жить.
 — Согласен, но и я так устроен. — Роуэлл улыбнулся, показав почерневшие и пожелтевшие от никотина зубы. — Мир — это джунгли, парень, все охотятся на вся. Только надо постараться стать хищником. — Он глухо засмеялся, и по спине у Джоби пробежал холодок. — Люди становятся слишком добренькими, вот почему мир такой. В прошлую субботу эти чертовы охотники прошли через лес, безо всякого предупреждения, распугали моих фазанов, мне пришлось целых два дня их разыскивать.
 — Я думал, вам нравится убивать, — Джоби произнес это тихо, резко.
 Канюк перестал вертеться на шнуре, он висел теперь совсем безжизненно.
 — Эти хреновые охотники не убивают лисиц. Если бы они убивали, у меня бы для них нашелся чуток времени, — возразил Роуэлл. — А то они ведь только и делают, что гоняют их. Они не хотят их убивать, им надо только вырядиться покрасивше, да проехаться верхом, а потом слезть у пивной да принять на прощание, а потом забрать гончих обратно на псарню. И наш босс палец о палец не ударил, чтобы запретить им шастать по фазаньим лесам, потому как он приятель Бреттона. Ну, что ты скажешь!
 — Они разрезали изгородь на Длинном лугу, — сказал Джоби. — Клифф Моррис говорит, что собирается обсудить это дело с Бреттоном, но он не станет.
 — Все стали ужасно добренькими. — Внезапно егерь задумался, на лице его появилось хитрое выражение. — Я знал твою мать, Джоби. Она приходила в лес за травами. Знаешь, это ведь я нашел ее в тот день.
 — Да? — Джоби неловко переступил с ноги на ногу на толстом ковре из листьев, зашуршав ими неожиданно громко в тишине.
 — Да, это я ее нашел. — Джо Роуэлл подошел к нему поближе. — Черный день в моей жизни, Джоби. Знаешь тот старый каменный дуб, где ее убило?
 — Нет, я никогда там не был. — Он хотел повернуться и уйти, бежать отсюда, но почему-то остался и слушал егеря, понимая, почему свадебные гости не могли освободиться от чар Древнего Морехода.
 «Блестящие глаза» Роуэлла заставили его остаться и слушать. Выслушай меня, и тогда можешь идти.
 — Я покажу тебе, это рядом.
 Отпусти меня, седобородый простолюдин. Сильная кисть схватила Джоби за руку, потащила бы его, если бы он стал сопротивляться. Ты пойдешь и посмотришь, даже если не хочешь, парень. Ты меня выслушаешь.
 — Это дерево стояло невредимым две, может быть, три сотни лет. В другие деревья вокруг попадала молния, но ни единого листочка не было тронуто на большом дубе. Как будто он ждал все время, чтобы твоя мать пришла к нему за своей смертью. Деревенские говорят, что это Господь покарал ее за то, что она заставила спарчмурского быка убить твоего отца, но я-то думаю, что твоя мать просто... просто пришла сюда, чтобы вернуться домой, встала, на колени возле ствола дерева, и те старые боги, которым она поклонялась, пришли и забрали ее к себе!
 Нет, я не хочу это видеть.
 Ты увидишь это, парень!
 — Я стоял и смотрел на нее, — продолжал Роуэлл, понизив голос до хриплого шепота. — Она была вся черная, обгоревшая, но, казалось, видела меня, знала, что я там. И через несколько ночей я снова увидел все это во сне. Я опять стоял там, наклонившись над ней, но на этот раз она села, посмотрела на меня и заговорила. Она сказала: «Джо, однажды Джоби придет в Хоупский лес, и когда это случится, я хочу, чтобы ты привел его на это место. Обгоревший старый дуб и есть моя могила, а не та плита на кладбище; там лежит только мое старое, никчемное тело, оно гниет, его пожирают черви. Приведи моего мальчика к каменному дубу, пусть он увидит его своими глазами. И вот еще что, Джо: никому и никогда не позволяй срубать это дерево. Обещай мне, Джо». Я пообещал ей, и, клянусь Богом, никто не коснется его, это так же верно, как и то, что ты пойдешь и увидишь его, запомнишь, что это могила твоей матери. Знаешь, иногда мне даже кажется, что в шуме ветра я слышу ее шепот, она спрашивает меня: «Пришел ли мой мальчик в лес, Джо?» И я ей отвечаю: «Нет, еще не пришел, Хильда. Привести его сюда?» Но она говорит мне: «Нет, Джо, ты подожди, пока он сам не придет, а он наверняка придет, и тогда ты приведи его к старому дубу». Так что видишь, парень, я делаю только то, что твоя мать попросила меня сделать, и когда она в следующий раз спросит меня, я могу ей ответить, что я привел тебя, что ты видел.
 Утренний солнечный свет померк, небо над высокими деревьями заволокло тучами; их темно-серые громады приплыли с гор. Легкий бриз превратился в колючий, холодный северо-восточный ветер, который проникал Джоби под одежду, кожа его покрылась пупырышками, он дрожал всем телом. Ему показалось, что в отделении он слышит звон церковного колокола в Хоупе. Точно также он звонил в тот день, когда хоронили твою мать, Джоби.
 — Вот он, вот он! — Джо Роуэлл кричал, чтобы его было слышно сквозь шум ветра, так крепко вцепившись в руку Джоби, что она онемела. — Почерневшее старое дерево, оно крепкое, как и прежде, парень. Это надгробье твоей матери. Вот сюда она и пришла, отсюда они ее забрали, и если ты прислушаешься к ветру, то, может быть, услышишь, как она говорит с тобой, точно так же, иногда мне кажется, будто она обращается ко мне.
 Джоби казалось невероятным, что дерево может вырасти таким огромным, что буря не вырвала его корни. Ширина его ствола была почти с ширину его дома. Это дом твоей матери, он все еще принадлежит ей, Джоби.
 Обугленные ветки хватались за воздух, как щупальца какого-то сказочного чудовища; чувствовалась его мощь. Корни дуба были мертвы, его ствол и сучья обгорели, превратив дерево в ужасную карикатуру на то, чем оно было, но дуб все еще жил. Даже когда он упадет и сгниет, он все еще будет жить; он будет возвышаться перед тобой, как нечто священное, неподвластное ни силам природы, ни человеку. Чувствовался его горелый запах смерти, словно запах тлеющей плоти, хотелось убежать, чтобы не броситься к нему, не умереть у его могучего ствола.
 Джоби почувствовал, что его спутник больше не сжимает его руку, а стоит рядом, опустив голову, в почтительной позе, что противоречило характеру хранителя Хоупского леса. И тогда Джоби повернулся и побежал.
 Он бросился бежать стремглав, не обращая внимания на ветки, злобно хлеставшие его тело, на шиповник, цепляющийся ему за ноги так сильно, что приходилось вырываться. Вернись, мальчик-колдун, твоя мать ждет тебя.
 Нога его зацепилась за корень, и Джоби упал; на секунду все вокруг почернело. Непроницаемая темнота, в которой затаилось зло, эти ненавистные, шепчущие существа, от чьего зловонного дыхания его тошнило. Он боролся с ними, ругал их последними словами, чтобы они отстали от него. И внезапно снова стало светло: перед его глазами был серый сумрак, холодный дождик брызгал ему в лицо, возвращал его к жизни.
 Он с трудом поднялся, прислушался, но вокруг стояла тишина, не слышно даже криков королевского белого фазана в охотничьем заповеднике Джо Роуэлла; казалось, что здесь нет жизни. Он огляделся, увидел массу мертвых папоротников и куманики: бесформенное чудовище, преследующее его, изрыгающее золотисто-коричневые листья из своей пасти. Он снова бросился бежать, не смея оглянуться, увертываясь от деревьев, которые вставали у него на пути.
 Ты пропал. Ты никогда не покинешь Хоупский лес.
 И тогда он увидел бледную зелень осенних пастбищ, мирно пасущихся овец с клеймом Спарчмура на их шерсти. Он пробежал последние двадцать метров, бросился лицом вниз на мягкую, влажную траву, вцепился в нее, чтобы убедиться, что это все происходит на самом деле, что это не мираж в сыром, мертвом Хоупском лесу. Он лежал, зарывшись лицом в траву, чувствуя, как дрожит все его тело. Она и есть зло, я говорил тебе.
 Джоби поднял голову, почти ожидая увидеть Элли Гуда, стоящего перед ним, но никого не было. Я бы хотел, чтобы ты был моим другом, но Салли Энн это бы не понравилось, а мы собираемся когда-нибудь пожениться, У нее будет от меня ребенок. Прости меня за то, как я обошелся с тобой, Элли. Я бы хотел еще раз увидеть тебя, чтобы сказать об этом. Но она — не зло, Элли, не как моя мать. Просто она... странная.
 Снова засветило солнце, гряда темных облаков уплыла, и Джоби увидел, что в горах прошел дождь. Внезапно начавшийся ливень хлестал высокие вершины, а за ним начала появляться радуга.
 Он поднялся, отряхнулся. Он заспешил, потому что не хотел встречаться с егерем. Он содрогнулся от этой мысли, попытался выкинуть почерневший остов каменного дуба из памяти, повторяя себе, что его мать умерла, внушая себе, что мысль эта не оставляет его только потому, что он позволяет ей задержаться.
 Ночью опять послышался шепот, коварный шорох, словно крысиные колонии строили себе гнезда за дверью чулана и на чердаке. Повсюду.
 Проклятье, будьте вы все прокляты, вы мертвы, вы не можете причинить мне вреда.
 Можем.
 Джоби положил на колени гитару, начал перебирать струны, но почему-то сегодня у него ничего не получалось, выходили резкие звуки, голос был скрипучий, он не мог вспомнить слов, которые знал наизусть.
 Здесь ничего нет. Я уничтожил зло на чердаке. Салли Энн сказала, что в чулане пусто.
 Она солгала тебе, Джоби. Нет, она бы не стала лгать.
 Что ж, тем не менее, ты здесь. Послушай... Послушай, что говорит твоя мать. Только ее тело умерло у священного дуба, а душа ее жива. Не отдавай свою душу этой девочке-колдунье, она и тебя уничтожит.
 О, ну почему только Салли Энн не пришла сегодня вечером? Уже больше десяти, она не придет. Чувство одиночества смешалось со страхом, когда он попытался играть и петь. Он на время успокоил их, но он знал, что они все еще там. Он чувствовал их, их холод, их затхлый запах, запах зла. Лампа мерцала, грозя погаснуть.
 Он устал, не мог больше им сопротивляться, и они это знали. Иди же к ней, Джоби. Я не могу пойти в Спарчмур ночью.
 Смех, издевательские насмешки, заставившие его броситься к двери чулана и забарабанить по ней кулаками. «Замолчите, ради Бога, замолчите!» Он отпрянул, потому что сама прикосновение к дереву двери было отвратительно для него, даже в дереве чувствовался их холод. Злой, отчаявшийся, Джоби колотил ногой в ботинке по двери, пока чуть не выбил стул.
 Он отошел, тяжело дыша. И тут он понял, внезапно его осенило, как он может разрушить их и весь этот заколдованный дом, где все еще продолжала жить его мать. О Боже, он знал, как это сделать, поражаясь, почему не подумал об этом раньше.
 И внезапно они успокоились, как будто его мысль напугала их, заставила замолкнуть, перестать издеваться над ним.
 Теперь пришла очередь Джоби посмеяться, и его смех эхом отозвался на чердаке, разлетясь в тишине. Он снова заиграл, на этот раз аккорды выходили сами собой, слова песен звучали уверенно, с силой.
 И он знал, что сможет победить. Он только жалел, что Салли Энн не было с ним, чтобы разделить его триумф.




 Глава 16


 Джоби дождался рассвета. Не стоило бросать вызов этим силам в темноте — он мог бы оказаться в невыгодном для себя положении. На этот раз он должен победить, он не мог даже думать о поражении.
 Он вышел и принес топор. Он ощутил его тяжесть, его мощь, как будто топор был продолжением его собственной ярости против врагов. Одним ударом Джоби разбил старый сосновый стол, разрубил его, превратив в груду кусков дерева, и это вселило в него чувство непобедимости.
 Наступила очередь качалки: она запрыгала, перевернулась, он снова ударил по ней топором, разрубил спинку. Он словно бы рубил хворост на растопку, каждый удар имел цель; топор задел за висячую лампу, разбил стекло. Его звон прозвучал для него симфонией.
 Он почувствовал, как по щеке потекла тоненькая струйка крови — туда угодил отлетевший осколок — но не обратил на это внимания. Это, несомненно, был лучший миг в его жизни. Он чувствовал, как они струсили, сгрудившись в темноте в немом ужасе. Это вам за все то, что вы со мной сделали. Теперь настал мой черед.
 Он окинул взглядом комнату, остановился на старой табуретке, на которой столько часов просидел в раннем детстве.
 Вся расшатанная, когда-то покрашенная в черный цвет, но теперь краска потрескалась и отлетела, открыв местами дерево. Черно-коричневая, пестрая. Ему вдруг показалось, что табуретка изменила форму, превратилась в омерзительное существо, покрытое грязной шерстью, выгнувшее спину дугой, злобно уставившееся на него. Джоби тихо рассмеялся, поднял топор, он не торопился, потому что хотел посмаковать воспоминания. Существо струсило — казалось, оно поняло.
 Он с силой опустил топор, разрубил старую табуретку на две равные части, громко вскрикнул от боли, когда сталь топора врезалась в каменный пол, задрожала, и сила удара отдалась ему в плечо.
 Разрубленное дерево отлетело, отскочило, только одна ножка жалобно держалась за сидение. Он снова поднял топор, примерился, нацелился на эту тощую шею, аккуратно обезглавил существо и вскрикнул, когда вибрация металла отдалась в его руке. Так ему, подонку, и надо; он почувствовал вкус крови во рту, ему стало приятно.
 На комоде стояли сломанные часы. Ему показалось, что их циферблат с разбитым стеклом хитро улыбается. Твоя мама будет очень сердита на тебя, Джоби. Ты разрушаешь ее дом, а ведь она все еще живет здесь. Часы раскололись, высыпав все свои сложные внутренности, изрыгнув их на пол. Потом он занялся комодом; эта мебель была из твердого дуба, и здесь Джоби противостояло вековое мастерство. Открылся ящик, и Джоби пришлось дважды ударить по нему, пока тот не разлетелся; прочное дерево сопротивлялось, причиняло ему боль, но он не остановился.
 Он почувствовал, как комод начал трещать, опять ударил, появилась вертикальная трещина. Пот лил по лицу Джоби, жег глаза, мешал ему смотреть. Вот отлетела резная ножка, и комод накренился, грозя перевернуться. Джоби подошел сбоку, ударил снизу, увидел, как комод зашатался, начал падать. Раздался оглушительный грохот, и комод упал, выбросив ящики, разбивая посуду.
 Теперь, когда комод лежал на полу, его было куда легче крушить. Легко поддалась тонкая фанера сзади, разбилась и распалась. Его тело напоминало превосходно отлаженный механизм, сохраняющий ровный ритм. Он готовился, методично прицеливался, врубался в дубовое дерево, разрушал его.
 Лестница: ему не надо будет подниматься наверх. Стоя на третьей ступеньке, он решил, что сможет дотянуться до верха топором. Обрушилась верхняя ступенька, и Джоби пришлось выдернуть лезвие топора, перейти к следующей; одновременно он сбивал перила, как будто сжигал за собой мосты. От этой мысли он громко рассмеялся; только истинные победители отваживались на подобное.
 То, что осталось от лестницы, неуклюже пыталось уцепиться за стену, грозя обвалиться в любую секунду. Может быть, ему следует отрубить последние балки от стены, покончить с этим...
 Внезапно он неуверенно зашатался, вытянул руку, стараясь отыскать опору, но не нашел ничего. Комната как будто закачалась, словно кораблик, подхваченный нежданно налетевшим шквалом: сначала в одну сторону, затем в другую. Пол вздымался у него под ногами, от этого его замутило. Он плохо видел, потому что пот заливал ему глаза. Он протер их рукой, услышал, как упал топор, звякнув о пол. Он слабо потянулся за ним, но не смог достать. Голова у него закружилась, перед глазами в темноте мелькали красные полосы. Его вырвало. Вокруг была темнота, из углов поднимались тени, он вновь ощутил затхлый запах, который скрывался за... Нет!
 Твоя мама сердита на тебя, Джоби. Ты разрушил ее дом, и она знает, что ты еще собираешься сделать. Ты не в силах уничтожить нас, но мы можем уничтожить тебя!
 Шепот, издевательский смех. Джоби поднял руки, чтобы отогнать их, но было слишком поздно. Что-то холодное коснулось его лица, ледяные пальцы вцепились в него. И в этот миг он потерял сознание, тяжело рухнув на груду обломков.
 Джоби долго не приходил в себя. Он был в глубокой черной яме, там было так холодно; он боролся изо всех сил, хотя голова у него болела, как будто зубья всех вил воткнули ему в глаза, пронзили зрачки. Он чувствовал вкус рвоты и крови, его чуть было снова не вырвало от этой кислой, зловещей вони. Он слышал, как кровь пульсирует у него в голове; это шум в ушах мог быть отдаленным, неразборчивым шепотом. Твоя мама сердита на тебя, Джоби. Она знает, что ты задумал.
 Салли Энн, если бы только Салли Энн была здесь.
 Она не принесет тебе добра, Джоби. Тебе надо было убить ее в тот день, когда ты убил Тимми Купера. Он тоже ненавидит тебя за то, что ты с ним сделал, как я ненавижу тебя за то, что ты убил моего кота. Мы все сейчас здесь.
 Джоби с усилием открыл глаза, он знал, что ему нельзя их закрывать; так он мог видеть только то, что его окружало, не те видения, которые возникали у него в сознании. Боже, почти стемнело!
 На стене появились слабые тени от решетчатых переплетов окна, которые исчезнут через несколько минут. Через окно он увидел, как на небе загорелась первая звезда — оно очистилось от густых ноябрьских облаков. У тебя нет света, Джоби, ты же разбил лампу. Этот запах, проникающий в его ноздри...
 Он заставил себя сесть, всеми силами сопротивляясь головокружительному вихрю, пытающемуся швырнуть его наземь. Времени нет; если он потеряет сознание, то пролежит здесь весь день, проспит часы, в течение которых он мог бы завершить начатое и уйти. Но если поторопиться, то можно успеть.
 Он поднялся, держась за острые выступы разбитого комода, мозг его снова начал работать. На каминной полке должны быть спички. На плите лежит кипа газет. Под его ногами захрустело стекло, затрещали куски дерева. Он нашел коробок со спичками, потряс им, чтобы убедиться, что он не пустой. Газеты — он схватил их целую кучу, начал рвать, сминать, кидать на пол, где они снова разворачивались, шурша... шепча.
 Твоя мама сердита на тебя, Джоби. Мы можем уничтожить тебя.
 И я чертовски сердит на вас, я и могу уничтожить вас! Он скомкал еще несколько газет, разорвал некоторые из них. Этого хватит. Должно хватить. Ногами он сгреб комки газет в кучу, накидал туда и обрывки. Костер, погребальный костер... Это их похороны. Больше они не смеялись, потому что знали и не могли остановить его... пока.
 Этого достаточно. Он взял коробок, с ожесточением зачиркал спичкой. Головка отвалилась. Боже всемогущий! Следующая спичка вспыхнула, и он постарался не смотреть на извивающиеся тени, видел лишь белизну скрученных, скомканных газет среди кучи обломков мебели, заслоняя пламя, пока оно не разгорелось.
 Яркое желтовато-оранжевое пламя, от которого он чуть было не закрыл глаза. Приступ головокружения. Нет, держись, еще несколько секунд. Бумага вспыхнула, огонь охватил щепки, они затрещали, осветили разгромленную комнату, разогнали тени. Джоби слышал их испуганные крики, понял, что теперь они не смогут его остановить. Слишком поздно, я победил вас!
 Едкий дым начал наполнять комнату, заставил его закашляться, из глаз потекли слезы. Уходи скорее, немедленно, или ты умрешь здесь вместе с ними. Шатаясь, он пошел к двери, остановился на секунду, заметив спортивную сумку, вещевой мешок, гитару. Джоби схватил все это, с трудом открыл дверь. Он закрыл ее за собой, протащив по полу, прокричав напоследок: «Я все же победил вас, подонки! Тебе не удалось меня остановить, мама! Теперь ни у тебя, ни у меня нет дома! Теперь мне придется уйти из Хоупа!»
 Он медленно пошел по садовой тропинке, чувствуя, как ноги утопают в мягкой грязи, все еще темной от кошачьей крови. Чувство восторга прошло, к нему подкралась грусть, нахлынули воспоминания о детстве. При жизни родителей здесь было не так уж плохо, точно также, как дома у других детей, а теперь вот он взял и сжег этот дом. Он почувствовал, что заплачет, но сдержался. Нет, его дом не был похож на дома других мальчишек, это была зловещая, вонючая лачуга. И все то, что создала, вызвала к жизни его мать, продолжало жить и после ее смерти. Теперь же ничего не оставалось, и только так я смогу начать все сначала.
 Прощай, Хоуп. Прощай, Салли Энн.




 Глава 17


 Только когда Джоби дошел до дороги, ему внезапно пришло в голову, что он не знает, куда идет. Он был настолько захвачен планами уничтожения дома, что не загадывал дальше пожара. Если бы он не потерял тогда сознание, у него было бы больше времени, он смог бы отправиться в город засветло.
 Джоби остановился. Отчаяние его уже начало переходить в панику. В это время дня ему меньше всего хотелось идти в город. Подземные переходы и переулки будут полны притаившихся грабителей, а до утра все равно не удастся отыскать какое-то жилье. Ночь в этих джунглях, легкая добыча для хищников... Как это выразился Джо Роуэлл? «Все охотятся на вся, нужно только постараться быть в числе хищников». Джоби облизал губы. Он не мог вернуться назад, ему некуда было возвращаться. Его дома больше нет.
 Он прислонился к стволу высокого вяза у края дороги, попытался рассуждать здраво. Дорога вела в город, а если пойти по развилке налево, то попадешь обратно в Хоуп. Одна дорога в деревню, и одна из нее. Чтобы попасть отсюда куда-то в другое место, нужно пройти через лес, подняться в горы. Эта мысль заставила Джоби вспомнить о вчерашнем дне, о почерневшем от удара молнии каменном дубе. Что бы ты не решил, Джоби, ты не можешь здесь оставаться.
 И тогда он вспомнил о рощице в Спарчмуре. Пара акров, не больше, на склоне травянистого холма, смесь хвойных деревьев и берез, посаженных уже давно. Место это предназначалось как укрытие для овец, но сейчас было обнесено изгородью — Джо Роуэлл откармливал там несколько фазанов. В случае, если охота на фазанов оказывалась не очень удачной, загонщики могли воспользоваться этой рощицей — гон не занял бы и четверти часа. Не похоже, чтобы рощицу использовали для каких-то других целей. Вообще-то Джоби никогда раньше не бывал там. Тепло и уютно, словно тихий островок посреди продуваемого ветрами пространства. Итак, решено: сегодня вечером это место ему подойдет. И оно довольно далеко от деревни с ее ужасными призраками.
 Он сошел с дороги, перебрался через заграждения для овец, оказался в поле. Звезды были яркие, их свет освещал ему путь. По всей вероятности, к утру подморозит.
 Заблеяли овцы — он напугал их своим появлением; бросились бежать, стуча по мягкой земле раздвоенными копытцами. Темнота — время страха. Но тебе не надо бояться, Джоби, потому что ты победил их, они изжарились в собственном аду.
 Он остановился, обернулся, подумав, увидит ли отсюда пляшущие вдалеке языки пламени, услышит ли треск охваченных огнем балок и стропил. Не было ничего, кроме темноты, и овцы все еще бежали. Джоби вспомнил о небольшом возвышении на склоне холма, после которого он уже полого опускался в деревню. На этом возвышении росли высокие сосны, закрывавшие дома от любопытных глаз. Чтобы сгорела крыша, может потребоваться час или больше. На самом деле ему не хотелось смотреть на пожар. Может быть, кто-то наберет 999. Но это маловероятно — ведь горел дом Тэррэтов. Пожар в доме колдуна. Пусть он сгорит вместе с колдуном, пусть колдун изжарится заживо, как изжарил бы его на костре охотник на ведьм, случись это пораньше.
 Никто не увидит этот пожар, уж они об этом позаботятся.
 Наконец он дошел до рощицы, увидел ее очертания на усыпанном звездами горизонте, теплое и надежное место. Даже издали оно казалось дружелюбным, не враждебным, как Хоупский лес. Темнота не мешала ему, потому что она ничего не скрывала. Кроме него самого.
 Джоби опустил книзу верхний ряд колючей проволоки с помощью спортивной сумки, использовав ее как седло, чтобы соскользнуть на другую сторону. Дрогнула гитарная струна, когда он положил инструмент на землю, и от этого звука тревожно вспорхнула пичуга, сидевшая в гнезде. Он начал пробираться вглубь рощицы.
 Деревья были посажены очень тесно, колючие еловые лапы и березовые ветки переплелись и преграждали ему путь; в некоторых местах Джоби приходилось наклонять голову и сгибаться. Он вспугнул еще несколько птиц на деревьях, где-то мрачно прокричала сова. Джоби Тэррэт бежал из Хоупа, пусть он укроется здесь с нами, спрячем его. Через несколько минут он вышел на лужайку. Не больше трех метров по окружности, разросшиеся ветви образовывали естественную крышу, укрытие от ливня. Здесь было так тихо, так тепло, несмотря на холодную ночь. Джоби опустился на землю, вытащил рваный дождевик из сумки. Он послужит ему простыней, а спортивная куртка — одеялом. Он будет в тепле и в безопасности.
 В темноте на него напала дремота. Сова все еще кричала, но звуки эти не тревожили его — ему казалось, что он уже забыл о Хоупе. Завтра он отправится в город, может быть, даже дальше. Но завтра — это завтра, а сейчас ему необходимо поспать.
 Внезапно Джоби проснулся. Не было никаких промежуточных моментов, никакого сонного ворочанья; он моментально заснул и тут же проснулся. Он прислушался, зная, где находится, почему он здесь; ему не пришлось шаг за шагом вспоминать недавние события.
 Птицы в гнездах встрепенулись, как-то тревожно задвигались на ветках, выискивая более надежные укрытия в вечнозеленых деревьях. Вокруг была кромешная темнота. Это не походило на пробуждение пернатых на рассвете, скорее, это была тревога.
 Все еще прислушиваясь, Джоби мысленно представил птиц на их насестах, фазанов и лесных голубей, как они перебираются по ветвям, прижимаются к стволам деревьев, пытаясь стать как можно незаметнее; скворцы и певчие птицы чирикают от страха, сбившись в стаю ради безопасности. Опять прокричала сова, на этот раз по-другому — быстрее, тоньше; предупреждение. Сова тоже была хищником.
 Хрустнула сухая веточка, это звук напомнил Джоби выстрел из игрушечного пистолета, и он понял, что кто-то или что-то бродит по рощице, кто-то чужой, встревоживший обитателей этого ночного укрытия. Он снова вспоминал слова Джо Роуэлла: «Все охотятся на вся, нужно лишь постараться, чтобы ты был среди хищников». Его почти охватила паника, он подумал, сумеет ли взобраться на одно из деревьев, чтобы спрятаться, В темноте это будет почти невозможно, да и хвойные ветви слишком густые, слишком частые, их специально не обрубали, чтобы они укрывали овец во время ненастья.
 Все вокруг него двигалось, пряталось, тревожно перемещалось. Он постарался найти какое-то логическое объяснение происходящему. Лисица, вот это кто: сюда забрела рыскающая лисица, может быть, она охотилась в рощице, надеясь обнаружить птицу, упавшую с насеста, или поймать ту, которая по глупости уселась слишком низко. Закон диких зверей.
 Он снова услышал звук; кто-то отвел низкие ветки в сторону, потом они прошуршали и вернулись на место. Кто-то шел сюда...
 Шум крыльев: это испугалась большая птица, стремительно взлетела, несмотря на темноту, может быть, это был фазан. Фазан не может долго летать — всего лишь через несколько секунд его крылья устали, и ему пришлось снова опуститься. Или же он налетел на какую-то преграду, упал, оглушенный, может быть, даже мертвый. Только сильный страх мог заставить фазана взлететь ночью.
 Джоби отчаянно пытался убедить себя, что этот мародер — не кто иной, как лиса, и когда она учует его запах, то бросится бежать. Если это лисица...
 Может быть, браконьеры. Сердце у него упало от этой мысли. Безжалостные бандиты, намеревающиеся подстрелить сидящих на деревьях фазанов из ружей с глушителями, отчаянные люди, которых ждет тюрьма, если они попадутся Они жестоко разделаются с единственным свидетелем. Джоби прижался к стволу дерева, не обращая внимания на острые еловые иголки, которые вонзились ему в спину и шею. Нет, это не банда браконьеров, он бы услыхал глухой звук выстрела, увидел бы свет фонарика, если бы они стали обыскивать деревья в поисках сидящей на них дичи.
 Еще одна ужасная мысль, от которой его прошиб холодный пот, внутри все словно свернулось в тугой комок. Эти... существа, которых он пытался сжечь, шепчущие, злобные, которые так долго жили в его доме. Пламя не смогло уничтожить их, всего лишь лишило их храма; выгнало их оттуда. Шли ли они следом за ним, пришли ли с целью отомстить?
 Шуршание, тихие, приглушенные шаги по толстому ковру из хвойных игл, похрустывающие веточки. Нет, это не они, если только они не приняли облик животных. Это лисица, должна быть лисица.
 Вот она уже совсем близко; Джоби слышал принюхивающиеся звуки. Лисица учуяла человека, почему же она не бежит прочь? Он вгляделся в темноту, разобрал очертания деревьев. Деревья, еще деревья. Вот где-то опять неуклюже взлетела испуганная птица.
 И тогда Джоби увидел его! Силуэт, который был чернее самой черноты окружающей рощицы; оно стояло на противоположной стороне лужайки, огромное существо с настороженно поднятыми ушами, в его глазах отражался слабый свет звезд. Оно смотрело на Джоби, не боялось его.
 У Джоби все завертелось в голове, его разум отказывался признавать, что это не лисица, как бы ни старался он убедить себя в этом. Существо было слишком крупное, слишком смелое. Дикий зверь, сбежавший из какого-нибудь частного зверинца. Волк!
 Внезапно он узнал его, понял, что за животное уставилось на него, вспомнил, где видел его в последний раз. Восточноевропейская овчарка, свирепый страж охотничьих угодий Джо Роуэлла, незаконно обученный охоте на людей в ночной темноте леса!
 У Джоби пересохло во рту, он сильно дрожал. Собака учуяла его запах в поле, нашла его здесь по следу. Теперь она загнала его в угол, была готова броситься, чтобы... убить!
 Она злобно смотрела на него, шерсть ее вздыбилась; чувствовалось, как напряжены ее мышцы, как она собирает силы для прыжка. Она настигнет его, повалит, эти клыки яростно разорвут его тело, вонзятся в горло...
 «Хороший, хороший пес», — сказал Джоби. Это прозвучало избито. Он услышал собственный шепот, то, как дрожит его голос, потому что дрожало все его тело. Он был во власти этого пса, который мог напасть на него, когда хотел, и никто не услышит его криков. Этот пес был убийцей, и он выполнит то, чему обучил его Джо Роуэлл.
 Собака пошевелилась, и Джоби приготовился к тому, что она прыгнет на него, набросится в бешенстве. Он поднял руку, чтобы защитить себя. Но ничего не произошло, овчарка все еще смотрела на него, но что-то изменилось. Джоби сразу не смог понять, почему животное не бросилось на него, почему оно просто стояло там в темноте, глядя на свою беззащитную, охваченную ужасом жертву.
 Но внезапно он понял. Изменилось выражение в блестящих собачьих глазах. Исчезла алчная жажда крови жертвы, появилось нечто другое, что Джоби узнал не сразу, а когда узнал, то едва смог поверить этому, решив, что это всего лишь жестокая игра звездного света. И только когда животное попятилось назад, он убедился, что прав, что он прочел совершенный ужас в собачьих глазах!
 Он смотрел на пса, а тот повернулся, стал отходить, и его длинный, пушистый хвост был поджат, когда он прыгнул в заросли. Джоби слышал шум прыжка, продолжительный вой ужаса, слышал, как собака продиралась сквозь низкие ветки, преграждающие ей путь. Эти звуки все еще стояли в ушах Джоби, когда пес исчез из рощицы, эхом отдаваясь в его ошеломленном мозгу, когда он тщетно пытался отыскать причину такого поведения овчарки.
 В рощице все стихло, птицы снова уселись на свои насесты, и сова где-то вдалеке принялась кричать вновь — тягуче и печально. Чужак ушел и был забыт. Но Джоби не забыл.
 Почему охотничий азарт овчарки внезапно сменился ужасом, а вместо нападения она бросилась бежать? Он не знал, но было ясно, что каким-то образом это связано с ним. И мысль эта ужасала Джоби.
 Он устроился поудобнее, но сон не шел. Он невольно стал смотреть на небо сквозь ветви над головой, ожидая, когда поблекнут звезды, когда подступит рассвет, когда птицы слетят с насестов и начнут свои ежедневные поиски корма. Потому что только тогда он уйдет отсюда, зная, что он должен сделать, перед тем как покинуть проклятую деревню Хоуп.
 Он должен своими глазами увидеть сгоревший остов дома, почерневшие развалины зла, ощутить запах гари и убедиться, что всему этому действительно пришел конец. Только тогда он сможет уйти и забыть.




 Глава 18


 Наконец-то наступило утро. Рассвет не торопился, ему не хотелось начинать пасмурный день с грозящим вот-вот хлынуть дождем; из-за сумрака вокруг почти ничего не было видно. Идеальный день для того, чтобы тайком вернуться в Хоуп и снова покинуть деревню, не рискуя быть замеченным любопытными глазами из-за задвинутых штор.
 Джоби окоченел от холода, когда свертывал полиэтиленовый дождевик, заталкивал его в сумку и натягивал спортивную куртку. Рощица была приветливым, теплым местечком, почти стала его собственным мирком. Устроившись как следует, здесь можно жить, стать отшельником. Нет, отсюда слишком близко до Хоупа. Пора ему расстаться с фантазиями, вернуться к реальности; бежать.
 Он шел медленно, неохотно покинув рощицу, возвращаясь во внешний мир из временного рая. Стоя на пастбище на склоне холма, он видел серую стену тумана, закрывшего ему видимость. Там, внизу, была деревня Хоуп, крошечное болотце, умирающее от рака, зло внутри зла. Дом, от которого остались лишь камни, бесформенные обуглившиеся развалины, над которыми все еще вьется дымок изнутри, пол покрыт густым слоем пепла. Вот так это будет выглядеть, но он должен увидеть все это своими глазами. Тогда он успокоится, сможет уйти отсюда по дороге, отрубив последнее звено, связывающее его с прошлым.
 Джоби снова напрягся, вспомнив о том, что ему придется идти туда; словно сбежавший заключенный, рискнувший приблизиться к зданию тюрьмы, в которой он отбывал пожизненное заключение. Беги сейчас, пока ты еще свободен. Нет, я должен вернуться. В последний раз.
 Он насторожился, услышав звук автомобиля. Машина выехала из деревни, шум ее мотора медленно затих. Хрипло каркали вороны; это, наверно, их колония, поселившаяся на церковной колокольне, посвятившая себя тому, что украшала каменное строение белыми пятнами своих испражнений и выклевывала известь, так что в конце концов шпиль должен рухнуть. По крайней мере, у них есть цель в жизни, криво усмехнулся Джоби.
 Он шел украдкой, готовый отпрянуть в рододендроны, растущие по краям кладбища, заслышав чьи-либо шаги. Твоя мама здесь, Джоби, ее тело сгнило, сожрано червями, остался один скелет. Но это не имеет значения, потому что оно ей больше не нужно. Она все еще жива.
 Его дом был прямо напротив. Джоби стоял в тех же самых кустах, где так часто прятался кот миссис Клэтт, откуда Салли Энн следила за ним. Но он не видел дома, потому что туман здесь был намного гуще, влажная серая пелена намеренно скрывала его от Джоби. Он понадеялся увидеть то, что хотел, отсюда, а потом пойти дальше. Тебе придется подойти поближе, Джоби, хотя бы зайти в сад. Может быть, даже в дом, только чтобы убедиться.
 Он сделал глубокий вдох. Быстрый прыжок через дорогу, а затем бегом до бензозаправочной станции Тэннинга, потому что это уже почти не Хоуп. И все же он медлил. Я не хочу этого видеть. Ты никогда не успокоишься, если не посмотришь в последний раз. Только один раз.
 Он пересек дорогу.
 Сад выглядел так же, как всегда, но этого следовало ожидать. Не изменился и дом...
 Джоби захотелось физически расчистить этот низко лежащий туман, разодрать его руками, потому что туман создавал иллюзии, играя с ним жестокие шутки. Он сделал еще один шаг вперед, остановился на небольшом клочке глинистой почвы, испачканной кровью; дверь в дом была приоткрыта, не пострадала даже выгоревшая краска на ней. Грязные окна злобно смотрели на него своими большими, насмешливыми глазами. Посмотри и убедись сам, Джоби Тэррэт.
 Нет, этого не может быть, дом обуглился, почернел, стекла выбиты. Он принюхался. Не чувствуется даже запаха дыма.
 Еще шаг вперед, готовый повернуться и броситься бежать. Это какой-то обман, вред, который они успели нанести перед тем, как пламя поглотило их...
 Он посмотрел в приоткрытую дверь, ошеломленный, не веря своим глазам, пытаясь силой внушения превратить гору обломков в кучу пепла, остатки лестницы — в тлеющие угли, чтобы эта адова дыра под ней исчезла навсегда.
 Но чулан под лестницей был на месте, его дверца чуть приоткрыта, придерживаемая упавшим на бок стулом. Пол кухни усыпан сломанной мебелью и разбитым стеклом, в центре — неряшливая куча; там, где пламя успело лизнуть дубовый комод, прежде чем погаснуть, дерево почернело. Небольшой костер, которому не удалось сжечь дом, от него даже не почернел потолок, не осталось даже запаха гари в тех местах, где он прилагал напрасные усилия. Только знакомый запах сырости и зла из чулана.
 Джоби медленно отошел назад, ощутил эту непреодолимую силу зла, злобу, которая знала о его присутствии и выдыхала на него свой зловонный гнев. Ты же не собирался на самом деле уничтожить нас, Джоби, не правда ли? Почему же ты не зайдешь в дом, не попробуешь еще раз, не подожжешь газеты?
 Нет, я ухожу. Сейчас же.
 Мы пойдем за тобой.
 В этот миг Джоби охватила паника, его прошибло холодом, словно это был физический удар, облако зла охватило его всего, он стал задыхаться от этой отвратительной вони. Он с силой вырвался, бросился бежать к калитке. И вдруг он увидел прямо перед собой невысокую фигуру, успел заметить ее прежде, чем она бросилась бежать, выскочив из травы. Он видел ее только две-три секунды, но этого было достаточно, чтобы узнать худое тело, прямые рыжие волосы.
 Элли Гуд!
 Он — отвратительный мальчишка, Джоби.
 Салли Энн — зло. Берегись ее, Джоби.
 Необходимость выбора взгромоздилась на него, словно попугай уселся на плечо. Он оглянулся, но туман скрыл от него деревню. Может быть, ее там вовсе и не было; он мог находиться где угодно. Пустота; это холодное, отвратительно смердящее зло скрылось в своем логове. И Элли ушел, если он вообще там был.
 Джоби ускорил шаг, пошел по дороге, ведущей из деревни, зная, что на этот раз уходит навсегда. Он быстро миновал развилку, от которой вел путь назад. Настроение у него изменилось, он испытывал оптимизм и облегчение, потому что теперь он наверняка избавился от проклятья. Слева он увидел желтые и белые сигнальные огни, сверкающие сквозь серый туман. Похожие на роботов стражи, бензоколонки Берта Тэннинга. И Джоби охватило чувство, которое испытывает моряк с потерпевшего крушение корабля, когда видит приветливый свет берегового маяка.


* * *

 Салли Энн была встревожена. Уже второе утро Джоби не появлялся на ферме. Во время завтрака она сидела за столом только с отцом; Клифф Моррис громко чавкал, поедая пережаренный бекон, перед ним была разложена вчерашняя газета, угол которой заехал в липкий мармелад. Ее мать лежала наверху в постели; в промежутках между чмокающими звуками, издаваемыми Клиффом, слышался приглушенный спазматический кашель. Со вчерашнего дня у нее при кашле начиналось сильное кровотечение, и Салли Энн сказала себе, что это начало конца; вот почему она не ходила к дому Джоби. Но сегодня ей необходимо узнать, что с ним случилось.
 — Разве Джоби не пришел сегодня? — Она задавала этот вопрос уже второй раз, но так и не получила вразумительного ответа.
 — М-м?
 — Папа, я спросила: Джоби пришел сегодня утром?
 — Нет, его и вчера не было видно, — Клифф Моррис все еще не оторвал взгляд от газеты. — Ого, цена на яйца упадет на три пенса на следующей неделе.
 — Почему?
 — Потому что они наполнили рынок дешевыми голландскими яйцами. Мы просто сами перерезаем себе горло, это точно.
 — Да я не об этом. Почему Джоби два дня не было на работе?
 — Не знаю. Видать, переработался. Что ж, этот подлец может вообще не приходить, мне не нужны работники, которые появляются на ферме тогда, когда им захочется.
 — Он мог заболеть.
 Моррис хмыкнул, перевернул страницу газеты, вытащил ее из вазочки с мармеладом и опрокинул при этом солонку; он опять стал читать.
 — Я сказала, что он мог заболеть. Как мама.
 — У нее просто кашель. Пройдет. Лучше ей полежать.
 — Она кашляет кровью, уже несколько дней.
 Газета зашуршала, и Клифф Моррис поднял голову. Выражение его лица медленно изменилось.
 — Что ты сказала?
 — Я сказала, что она кашляет кровью. Мы должны вызвать Овингтона.
 Молчание, затем:
 — Может быть, у нее просто лопнул cocyд во время кашля. Это часто бывает.
 — Думаю, дело серьезное. Я собираюсь позвонить врачу.
 — Да, конечно, позвони, Сал. Пойду-ка я к ней схожу.
 Клифф Моррис со скрипом отодвинул стул, встал из-за стола, все еще жуя. Салли посмотрела на него, и лицо ее стало жестким. Подонок, думаешь только о себе, не хочешь признать, что с ней что-то серьезное, пока она не умрет, но и тогда все будет в порядке, потому что Сал купит продукты, приготовит и постирает. Нет, тебя ждет удар, потому что малышки Сал тогда здесь не будет.
 Она встала из-за стола, прошла в холл и стала листать телефонную книгу с загнутыми углами страниц, пытаясь найти номер доктора Овингтона. Она нашла его, начала набирать, и ее мысли вернулись к Джоби. Может быть, ему тоже нужен врач. Она проснулась сегодня с тревожным чувством. Надо пойти и проверить, что с ним.
 Доктор Овингтон обещал заехать во время утреннего осмотра, вероятно, около середины утра. Значит, во время ленча врачи почему-то имеют привычку появляться во время ленча. Миссис Моррис очень плохо, она кашляет кровью. Медсестра, с которой Салли Энн разговаривала, не переменила тон голоса. Рак был обычным явлением, нечего из-за него волноваться.
 Когда Салли Энн шла обратно в кухню, сверху спустился отец. Он все еще жевал кусочек бекона.
 — Она плохо выглядит, Сал.
 — Она уже несколько недель плохо выглядит. — Она выглядит чертовски больной, и мне приходится говорить тебе об этом. — Врач приедет попозже.
 — Ну, надо пойти, заняться делами, мне многое придется теперь делать самому, и если Джоби не появится, пусть совсем отваливает. Я не потерплю, чтобы со мной не считались.
 Она посмотрела ему вслед, слышала, как он прохлюпал по грязи. Тогда она подошла к шкафу, вынула зеленую куртку, помедлила, чуть было не решив подняться перед уходом к матери, но передумала. Нет смысла — от этого ничего не изменится ни в лучшую, ни в худшую сторону, Они только снова начнут спорить все на ту же тему.
 — Мне не нравится, что здесь бывает Джоби, Сал. Ты не должна выходить к нему, разговаривать с ним.
 — Его здесь нет, мама. Он уже два дня не приходил.
 — Я не верю тебе.
 — Это правда.
 — Он твой сводный брат, не забывай этого. Ты не можешь выйти за него, а если ты с ним позволишь себе что-то, это будет кровосмешение!
 Именно в этот момент она вложила все свои силы и желания чтобы ее мать умерла. Но это не она ее убьет, а проклятье Хильды Тэррэт, вызвавшее раковую опухоль; помни об этом, Сал.
 Салли Энн вышла из дома, огляделась, чтобы убедиться, что поблизости нет отца. Она слышала какофонию куриного кудахтанья в курятниках, их голодное квохтанье, когда птицы начали клевать корм. Она никогда не забудет того, как взбесились куры в тот день; это было как-то связано с Джоби, но она не могла понять, как именно. Это беспокоило ее, потому что она не оценила полностью величину его сил. Но со временем она это сделает. Она собиралась многое узнать о нем.
 Салли Энн поспешила выйти на дорогу, быстро пошла в сторону деревни. Дом миссис Клэтт; из трубы тонкой струйкой вился дымок. Первый признак жизни за долгое время. Может быть, старуха начинает справляться со своим горем — смертью кота, подумала Салли Энн. Она сморщила нос: даже у дыма был отвратительный запах. Она пошла помедленнее, невольно оттягивая свое приближение к дому Джоби. Что-то случилось, я чувствую это. Ее ноздри раздулись, она учуяла зло в этой сырой, туманной атмосфере, то же самое, которое было в том клаустрофобическом чулане. Конечно, не здесь, нет...
 Салли Энн стояла у полуразрушенной калитки Джоби. Она прищурилась, постаралась что-нибудь разглядеть, но из-за тумана увидела лишь очертания ветхого дома. Но она все равно ощущала пустоту, заброшенность, она уже поняла, что Джоби там нет. И все же ей придется пойти и посмотреть.
 Салли Энн уверенно прошла по сырой дорожке, вся насторожившись. Она почувствовала запах засохшей крови в грязи, чего другие бы не заметили, застегнула «молнию» на куртке, потому что внезапно сильно похолодало. Дверь приоткрыта, и это был дурной знак.
 Еще метра два, и она смогла заглянуть вовнутрь: разбитая мебель, обгоревшие газеты и неровно обрубленные дубовые доски, которые обуглились, но не загорелись. Она увидела остатки лестницы, осколки стекла. Топор валялся на полу с почти виноватым видом. Историю, которая здесь произошла, можно было прочесть и понять за несколько секунд.
 — Ох, ну и дурак же ты, Джоби, — прошипела она в сердцах. — Дурак, ты решил, что сможешь таким образом разрушить могущественное зло. Ты бежал, но ты не спасешься.
 Она медленно повернулась, вышла и пошла назад по тропинке к дороге, постояла там, словно охотничья сука в поисках запаха. Она прекрасно знала, в какую сторону ушел Джоби — вниз по извилистой дороге, прочь из Хоупа; как он и угрожал. Мысленно она представила его: ссутулившаяся фигура в старой спортивной куртке, с нехитрыми пожитками и с гитарой. Он часто оглядывался назад, потому что опасался погони.
 Она помедлила, чуть было не пошла следом, но затем повернула и медленно направилась к Спарчмуру. Торопиться некуда, но так она это надолго не оставит; самое большее — до завтра. Она вернется на ферму как раз к приходу доктора Овингтона, услышит от него, сколько осталось жить матери.
 Затем она должна тщательно продумать, что делать дальше, потому что Джоби не должен убежать от нее. Он не может потерять ее просто так — взять и уйти. Сегодня вечером она напряжет все свои силы, станет искать его в своем сознании, а завтра пойдет к нему.
 Она только беспокоилась, что зло, порожденное в Хоупе, найдет его первым.




 Глава 19


 — Итак, ты покидаешь Хоуп, а Джоби? — Берт Тэннинг заерзал на стуле, но не встал; когда он говорил, незажженная трубка с алюминиевым черенком, зажатая между его вставными зубами, качалась вверх-вниз, а по щетинистому подбородку текла слюна. — Не могу сказать, что виню тебя за это, парень. Хоуп — паршивое место, чтобы здесь жить, но еще паршивее здесь помереть.
 Джоби усмехнулся, услышав коронную фразу Тэннинга; это была сущая правда.
 — Кажется, вы не спешите уехать отсюда, мистер Тэннинг, — сказал он.
 — Мне уже поздно. — Может быть, он ухмыльнулся — Джоби не смог разобрать из-за этой трубки. — Я слишком поздно приехал, так что, наверно, тут и помру. А куда путь держишь, парень?
 — Да я точно не знаю. — Джоби посмотрел на свои вещи. Он зашел в магазин, чтобы купить хрустящего картофеля и шоколада; он не ел утром, и не известно, когда снова увидит еду. — Нет планов, нет работы. Я просто взял и ушел, потому что, как вы говорите, мистер Тэннинг, Хоуп — паршивое место.
 — Хочешь получить работу? Т— аков уж был Берт Тэннинг. Он мог бы точно так же спросить: — Хочешь пакетик хрустящего картофеля, парень?
 — Я... ну, мне придется искать работу. — Джоби подумал, что это могла быть какая-то неуклюжая стариковская шутка. Тэннинг был на все способен.
 — Я собирался в конце недели дать объявление в «Стар». — Он чиркнул спичкой, подержал ее над трубкой, сильно пососал, и табак занялся. — Пора бы мне кого-нибудь взять присматривать за насосами. Беда в том, что если берешь по объявлению, то не знаешь, что за птица. В наше время полно всяких прохиндеев. А вот кто-нибудь вроде тебя мне бы подошел, Джоби. Я мог бы заняться своей механикой, зная, что тут все в порядке. Платить буду по два фунта в час, наличными, в конце недели, Шесть дней в неделю, но можешь работать и по воскресеньям, если хочешь.
 — Вы серьезно, мистер Тэннинг?
 — А разве я когда-то был несерьезным, парень? — Берт Тэннинг засмеялся, дунул в трубку, чтобы прочистить ее, осыпав пол пеплом. — Я о таких вещах не шучу.
 — Я ушел из своего дома. Не хочу туда больше возвращаться. Надеялся как-то в городе устроиться.
 — За магазином есть жилье. — Старик прищурился. — Ничего особенного. Последним там жил паренек из Ирландии, работал у меня два лета назад. Но если ты не очень привередлив, то тебе будет там неплохо. Есть кровать и электрокамин. Еду сам будешь покупать, а за жилье стану удерживать десятку. Хочешь — соглашайся, хочешь — нет. Но если тебе работа не требуется, я должен буду дать объявление. Приходит в жизни время, когда один со всем не справляешься.
 — Я... я хотел уйти из Хоупа, — прошептал Джоби. — Вот почему я здесь. Какой смысл было вообще уходить, если я смог только сюда добраться.
 — Ну, здесь же не совсем Хоуп, не так ли? — Тэннинг склонил голову набок, его лысина заблестела от лампы дневного света. — Ведь Хоуп — во-он где, до него целая миля, а то и больше. Это место как бы посередине ничего, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Нет, никак нельзя сказать, что это — Хоуп.
 Джоби медленно кивнул. Бензозаправочная станция «Амоко» не была в Хоупе, хотя и не так далеко от деревни, как ему хотелось бы. Однако, если бросить на чашу весов заработок и жилье, расстояние достаточно большое.
 — Можно попробовать.
 — Хорошо. — Тэннинг соскользнул со своего сидения, с трудом выпрямил тощее тело. — Тогда — по рукам. Если ты не ел, найдешь в холодильнике мясные пирожки. Покажу тебе жилье, а работать можешь начать сразу же.
 Джоби был ошеломлен: он только что бежал, потом вдруг получил работу и временное пристанище. Он оглядел комнату в кирпичной пристройке рядом с магазином; оштукатуренные стены без обоев, окно с видом на гараж. На полу постелен кусок линолеума, стоит кровать с матрасом. В некотором смысле — роскошь, если сравнить с его домом. Щелкнешь выключателем — станет тепло, не надо таскать уголь и дрова, не надо наполнять лампу керосином, подравнивать фитиль, чтобы было светло. Нет чердака, нет чулана под лестницей, потому что и лестницы нет. И призраков нет, только слабый запах, какой обычно бывает в запертых помещениях; но это затхлый запах иного рода, не тот, знакомый ему. На первое время это жилье подойдет.
 — Вот тебе рабочая одежда. — Берт Тэннинг заглянул в комнату, бросил на кровать ярко-синие хлопчатобумажные брюки и рубашку. — Мне тут надо кое-чем заняться, я буду в гараже, если понадоблюсь. Но надеюсь, ты и сам справишься. В кассе сдача, а в насосах — бензин. Так что действуй, парень.
 Так странно было сидеть на табурете Берта Тэннинга в магазине, смотреть из большого окна с зеркальным стеклом на туманную гряду, которая или заполнит все вокруг, или растает с наступлением сумерек — она еще не решила. Как и он сам. Хотя он может в любое время изменить свое решение — завтра или послезавтра. На следующей неделе, в следующем месяце.
 За то время, что Джоби принял насосы, а Тэннинг пришел закрывать в 18.30, подъезжали заправиться только две машины. Первая — желтый «Датсун», около трех часов, водитель его был, очевидно, коммивояжером; его пиджак висел на вешалке сзади, заднее сидение было заполнено какими-то ящиками. Может быть, ездит и предлагает всякие товары для фермеров, подумал Джоби. Едет в Хоуп, заедет в Спарчмур, возможно, к Бреттону. Вот когда начинаешь думать, что находишься совсем рядом с Хоупом.
 Джоби узнал второй автомобиль, подъехавший через полчаса, когда тот заворачивал на площадку. Голубой «Субару», забрызганный грязью; он узнал владельца по его манере резко тормозить. Джоби был уверен, что из автомобиля выйдет стройный бородатый мужчина с розовым лицом, с торопливыми движениями.
 — Боже милостивый, да это никак Джоби Тэррет! — Доктор Овингтон по-мальчишески улыбнулся; ему не могло быть больше тридцати. Он был один из тех, кто рано начал работать, но избрал карьеру врача в отдаленной деревушке, а не более престижное место в больнице. Его отец, бывший местный врач, только что ушел на пенсию, так что врачебная практика в Хоупе стала чуть ли не семейной традицией.
 — Я ушел из Хоупа. — Джоби не обязан был давать объяснение, но ему нечего было сказать.
 — Не могу сказать, что осуждаю тебя. — Врач запахнул дубленку, застегнул ее. — Это гиблое место для молодого парня. Мне тоже Хоуп особенно не нравится, но я вынужден был сменить отца. Лучше уж знакомый дьявол, как говорится.
 Джоби заставил себя засмеяться, не спуская глаз с мигающего счетчика на колонке. Ему бы очень хотелось задать врачу несколько вопросов. Как умерла Харриэт Блейк? Был ли это на самом деле удар?
 Но он знал, что ответы были бы уклончивые — врачебная этика. Я не имею права обсуждать других пациентов, тебе бы следовало это знать, Джоби.
 — Господи, хоть бы они заасфальтировали двор в Спарчмуре. — Овингтон взглянул на свои туфли и скривился. — Просто болото какое-то.
 — Спарчмур? — Спарчмур... Спарчмур... Спарчмур... Это слово эхом отозвалось у него в голове. От него становилось больно, открывались раны, которые вовсе не зажили, как он ни пытался себя обмануть. Это слово путало.
 — Ага. Спарчмур. Ты это место хорошо знаешь, Джоби. Ферма Морриса.
 — Конечно. — Джоби показалось, что кто-то другой произнес это глухим шепотом за миллион миль отсюда. Необъяснимый страх внезапно сковал его, и он выдохнул:
 — Кто-то... заболел там? — О Боже, я не хочу знать, пожалуйста, не говорите мне.
 — Миссис Моррис. — Голос Овингтона звучал бесстрастно, равнодушно, и он тут же сменил тему, как будто и так уже сказал слишком много. Занимайся своим делом, Джоби Тэррэт, тебя не касается, кто там заболел. — Думаю, туман еще сгустится. С удовольствием отправлюсь домой. Надеюсь, что сегодня вечером больше не будет вызовов.
 Джоби смотрел, как доктор уезжает. Он попытался не забыть проверить счетчик, получить деньги. Отдал ли он сдачу? Это слово все еще стучало у него в мозгу. Спарчмур... Спарчмур...
 В одном он был уверен: он не убежал достаточно далеко от Хоупа. Здесь он не сможет забыть о деревне.


* * *

 Этой ночью Джоби спал плохо. Может быть, из-за незнакомого места, из-за того, что кровать была твердая и неудобная. Поднялся ветер; он налетал на строение, как будто имел личную обиду на обитателя этой комнаты; западный ветер, дующий прямо из деревни Хоуп. Мы не дадим тебе спокойно спать, Джоби. Ты убежал недостаточно далеко; ты никуда от нас не скроешься.
 Наутро он проснулся вскоре после рассвета, сделал себе несколько тостов, открыл банку консервированных бобов, взяв ее с полки в магазине, записав себе, что надо положить немного денег в кассу.
 В половине восьмого появился Берт Тэннинг, отпер насосы и подключил их. Его грязная белая куртка казалась еще более замасленной, чем вчера.
 — Все готово? — Он просунул голову в дверь магазина. — Нужны только клиенты. — Тэннинг опять рассмеялся своим хрюкающим смехом, как будто на самом деле ему было все равно, появятся тут автомобили или нет. Они открыли бензоколонку, и это было самое главное, что-то вроде принципа.
 Сервис обеспечен, а уж воспользуетесь вы этим или нет — дело ваше.
 Ветер разогнал туман Джоби стоял во дворе гаража, невольно устремив взгляд на запад, откуда пришел ветер. Из Хоупа. Недобрый ветер...
 Отсюда видны были горы, верхняя часть долины. Хорошо известно, что находится там, внизу; полуразрушенный дом, который непонятным образом не сгорел, в котором все еще открывалась дверь чулана, как и все эти годы. Джоби вздрогнул и вернулся в магазин, понимая, что долго он здесь не пробудет. Может быть, он уйдет завтра.
 День продолжал тянуться. Берта Тэннинга нигде не было видно, не появился он и во время ленча. Джоби слышал, как он стучал молотком в гараже — равномерный, ритмичный металлический звук; невозможно было представить себе, чтобы Тэннинг делал что-то в спешке, он жил очень размеренной жизнью, так же точно он покинет этот мир. Когда придет его час, он не умрет внезапно, он будет умирать медленно, угасать.
 До сумерек успели побывать пять посетителей, но Джоби не знал никого из них. И еще мимо проехала машина, голубой «Субару» доктора Овингтона. Через полчаса она проехала вновь — уже в направлении города.
 Врач, конечно же, побывал в Спарчмуре. Два дня подряд он ездил туда, и это означало, что Эми Моррис больна, очень больна. Джоби попытался отогнать от себя эту мысль, но не смог; невольно он снова и снова поглядывал в сторону гор, думал о Салли Энн. Я бы хотел, чтобы она была здесь. Нет, я не хочу. Я даже не хочу ее снова увидеть, потому что мне надо избавиться от прошлого, забыть о нем. Ты убежал недостаточно далеко, ты не можешь убежать достаточно далеко.
 Стемнело, и ярко освещенный двор перед гаражом казался островком света в царстве тьмы, где слышался лишь шелест ветра. Это был длинный день и вообще-то бесполезный, если не считать деньги и эту комнатушку. Джоби понимал, как должны себя чувствовать люди в городах. Или, может быть, они не замечают. Джоби невольно взглянул на часы. Как это Берт Тэннинг сказал вчера о тех, кто все время смотрит на часы? «Те, кто смотрят на часы, склонны к самоубийству». Джоби содрогнулся. «Смотрят на часы и ждут смерти, в конце концов им это так надоедает, что они кончают с собой, чтобы поторопить время». Боже, у старикана нездоровое чувство юмора.
 Внезапно он увидел девушку. Она шла по дороге, как будто из Хоупа. Стройная фигурка в зеленом анораке, капюшон натянут на голову. Он заметил ее раньше, чем она оказалась в квадрате двора, освещенном лампами дневного света, подумал, что она делает здесь одна в темноте. Может быть путешествует автостопом. Нет, сезон уже кончился. Может быть, ее машина сломалась, и она пришла в гараж за помощью. Ее походка, безошибочно узнаваемые движения бедер мгновенно прервали ленивые размышления Джоби; у него все похолодело внутри, по спине пробежали мурашки, задрожал каждый мускул его тела. Ты убежал недостаточно далеко, Джоби.
 Он все еще сидел на табурете Тэннинга рядом с кассой, когда она открыла дверь магазина. Дверной колокольчик оглушительно звякнул, как будто объявил о ее приходе. Я здесь, Джоби. Ты не ожидал, что я приду, правда?
 Он уставился на нее, пытаясь улыбнуться, невольно глядя в ее зеленые глаза, опасаясь увидеть в них гнев, пытаясь вымолить прощение. Я не убежал от тебя, Салли Энн. Я остановился здесь, чтобы ты смогла найти меня.
 — Привет, Джоби. — Как будто это было позавчера, как будто он вышел на работу в Спарчмуре и встретил ее во дворе. Сказано так небрежно, без всякого раздражения. Я знала, что ты у Тэннинга, Джоби, потому и зашла.
 Я не вернусь в Хоуп, Салли Энн. Никогда.
 — Это доктор Овингтон, наверно, сказал тебе, что я здесь работаю. — Он улыбнулся. Конечно, так оно и было. Угадай, кого я встретил в «Амоко» Тэннинга, Салли Энн.
 — Нет. — Он почувствовал, что она не лжет. — Я просто знала. Поэтому пришла и нашла тебя. — Дверь за ней с шумом захлопнулась, и в этом глухом звуке послышалась окончательность. — Я тоже не вернусь больше в Хоуп, Джоби.
 — Я пытался сжечь дом, — он выпалил это, как признание, словно школьник, который надеется, что это уменьшит его наказание. — Но... огонь погас. Ты солгала мне, Салли Энн. В чулане что-то было, и это что-то потушило огонь.
 — Извини. — Она прикусила губу. — Я сказала тебе это, потому что не хотела пугать тебя еще больше. Ты и так был напуган. Я просто надеялась, что мы оба сможем когда-нибудь уйти. Кажется, мы это сделали.
 У Джоби по телу все еще бегали мурашки. Ты обманула меня, Салли Энн. Но его гнев быстро прошел.
 — Я временно устроился на работу, — сказал он. — Я отправлюсь дальше, может быть, завтра или послезавтра. Я не убежал достаточно далеко от Хоупа.
 — Я тоже ушла.
 У Джоби внутри все перевернулось, он почувствовал, что угодил в ловушку. Он спросил глухим голосом:
 — Куда... куда же ты собралась, Салли Энн?
 — Пока я останусь здесь с тобой. — Она улыбнулась одними губами, выражение лица у нее было почти довольное, глаза начали читать его мысли. — Ты ведь знал, что я приду, Джоби.
 — Да. — Он знал все время, что она появится, но все же не был готов смириться с неизбежным. Ничего хорошего не было в его решении остановиться здесь у Тэннинга. Это была очень плохая идея. — Но ты не можешь здесь оставаться... Мистеру Тэннингу это не понравится.
 — Ему об этом не обязательно знать.
 — Не понимаю, что ты хочешь сказать.
 Она прищурилась, словно говоря своим видом:
 — Ты ужасно недогадливый, Джоби Тэррэт.
 — Если он не узнает, что я у тебя, он ничего не сможет сделать, правда? Он же не приходит укладывать тебя в постельку?
 — Нет. — Джоби помедлил. Он огляделся; древний человеческий инстинкт велел ему бросить все и бежать. Но это было бы бесполезно. — Он меня, наверно, выгонит, если узнает.
 Салли Энн резко засмеялась, а когда заговорила, голос ее был словно удары кнута, как будто она была раздражительной учительницей, которую вывел из себя невероятно тупой ученик.
 — Но если ты собрался завтра или послезавтра уходить, то какая тебе разница, выгонит он тебя или нет?!
 У Салли Энн на все был готов ответ; он смирился с тем, что она остается. Только один последний выстрел:
 — А как же твои родители, они же с ума сойдут. Твоя мать больна, ей станет еще хуже.
 — Она умирает. — Никаких эмоций, просто сообщение. — Доктор Овингтон приезжал осмотреть ее, молодой доктор Овингтон. Он говорит, что она не выздоровеет, но она отказывается лечь в больницу, даже специалисту отказывается показаться. Как будто она уже сдалась, хочет умереть. Но, Бог мой, она запросто сообщила мне, как сильно меня ненавидит, буквально плюнула в меня кровью.
 — Она так не думает, это все из-за болезни.
 — Нет, думает, думает. Это для меня вовсе не новость. Она даже папе призналась, что я незаконнорожденная.
 Джоби поперхнулся.
 — Это просто деревенские сплетни, такие же грязные и злобные, как и сотни других.
 — Это правда. — Она гордо выпрямилась, приняла высокомерный вид.
 — Моя мать переспала с дюжиной мужчин в свое время, может быть, их было и больше. Она самая обыкновенная грязная шлюха, и я ее за это ненавижу, но еще больше я ненавижу отца, который ее в это превратил. Если бы он проявил к ней хоть небольшой интерес, ей бы не пришлось искать мужчин на стороне. Но теперь все стало известно. Когда врач ушел сегодня, она поднялась с постели, сошла вниз в кухню, стала насмехаться над папой, говорила, что оставалась с ним все эти годы только потому, что ей некуда было податься. Он озверел, ударил ее по лицу...
 Джоби побледнел, почти ощутил этот удар, в душе его нарастал гнев против Клиффа Морриса.
 — Ну и подонок!
 — Да, он подонок, но вовсе не поэтому. — Она откинула голову и захохотала. — Он ударил ее снова, она упала на пол, лежала там, кровь шла у нее носом, да и кашляла она кровью. Потом она повернулась ко мне, обезумевшая, я ее никогда такой не видела. Она была словно чужая, проклинала и ругалась. «Ты спишь с этим колдуном, — орала она. — Не ври мне, потому что я знаю. Я не потерплю его больше на ферме, а если ты будешь с ним встречаться, я добьюсь, чтобы тебе через суд назначили опекуна! Слышишь меня, и ты тоже, Клифф?» Тогда и отец поддержал ее, сказал, что ты — сумасшедший убийца, психопат, которого нужно посадить, что ты намеренно убил Тимми Купера, а также и Харриэт Блейк. С помощью черной магии своей матери, чтобы тебя не привлекли. Он сказал, что сам тебя убьет, если ты появишься в Спарчмуре.
 У Джоби колотилось сердце, и ему снова захотелось кинуться бежать. Куда угодно. Но он остался, стоял и слушал. Она подошла к нему поближе, он почувствовал ее дыхание, необычайно свежее, как будто она только что жевала ароматную жвачку.
 — И тогда я ушла, — она понизила голос. — Просто взяла и ушла, оставила умирающую мать... А отец... пусть делает, что хочет. Он будет заниматься курами, это все, что он умеет в жизни. Но потом еще что-то случилось...
 Голос ее затих, она быстро взглянула в окно, как будто ожидала увидеть там какое-то ужасное привидение, поднимающееся из бетонного покрытия двора.
 — Что? — Джоби вцепился в прилавок. Что случилось, Салли Энн?
 — Случилось то же самое, что произошло, когда ты был в курятнике. — Ее нижняя губа задрожала, потом перестала. — Я подумала, может быть, ты появился там, потому что внезапно все птицы стали рваться из клеток, как в тот раз. Шум стоял оглушительный, они кричали от страха, по-своему, по-птичьи. Я хотела бежать, но мне нужно было заглянуть туда — вдруг бы ты там оказался. О Боже, если бы ты только видел их, Джоби! — Она была бледная, обезумевшая, переживающая заново ту сцену, которую однажды видел Джоби. — Они просто взбесились, совали шеи в дырки сетки с такой силой, что некоторые порезали себя сами до смерти, падали, все в крови. Некоторые просто сдохли, как будто у них остановилось сердце. Я бросилась бежать, но всю дорогу сюда я слышали их крики. У меня такое чувство, что сумей они вырваться, они бы стали преследовать меня, налетели бы на меня и заклевали бы до смерти. Но я знаю, что они все сдохли.
 Джоби мгновенно почувствовал облегчение. Куры взбесились, но его там не было. Так что с ним на этот раз это никак не может быть связано.
 — Может быть, у них какая-то болезнь. — Что угодно, но только чтобы никто не смог обвинить в этом меня. — Что-то, что действует на их мозг. Или же там и вправду появился хорек.
 — Не знаю. — Она закрыла глаза, снова открыла. — Я знаю лишь одно: не хочу видеть больше ничего подобного.
 Его рука нашла ее руку, нежно сжала. Она не может вернуться в Спарчмур, это ясно. Она нуждается в нем, он не может убежать, бросив ее. Она совсем одна, сильно напугана; он чувствовал, как дрожит ее тело.
 — Послушай. — Он взглянул на электрические часы на стене, увидел, что уже почти двадцать минут седьмого. — Мистер Тэннинг придет через несколько минут закрывать на ночь. Пройди через эту дверь в мою комнату. Можешь включить электрокамин, но не включай свет. Я приду сразу же, как только он уйдет.
 Салли Энн в ответ сжала его руку и пошла в комнату. Джоби рассеянно отметил, что ее бедра все так же плавно покачивались при ходьбе, и это возбуждало его. Ничто не могло изменить ее походку.
 Потом он стал смотреть в темноту за огнями гаража, на черную завесу, за которой лежало зло Хоупа, злоба, которую ему было не дано понять. Ночной воздух доносил до него звуки на фоне какофонии взбесившихся кур Морриса. Голоса, болтовня школьников, крики Элли Гуда, пытавшегося перекричать шум. Она — зло, Джоби, я предупреждал тебя, но ты не поверил мне. Это она заставила тебя убить Тимми Купера.
 Нет! Он снова увидел тот день, почувствовал запах свежего сока на срезанном побеге. Вот он собирается надрезать следующую веточку. Нет, не теперь. Но он не смог остановиться, он видел все это так, словно сам был наблюдателем, смотрел откуда-то сверху на сильного, загорелого юношу с выпирающими мускулами.
 Вот он сделал плавное движение садовым ножом, вцепившись в мокрую от пота деревянную рукоятку, стараясь удержать ее, но она выскользнула из его пальцев, завертелась, заблестела. Он напрасно пытался схватить нож, закричал, чтобы тот вернулся, словно бумеранг, убил бы его самого. Кровь, крики. Ты это сделал, Джоби Тэррэт, ты не смог остановить себя. Ты — убийца, ты это просто не знаешь. Шизофреник!
 Нет, ради Бога, нет!
 — С тобой все в порядке? — На лице Берта Тэннинга отразилось участие, когда он просунулся в приоткрытую дверь; казалось, будто в голосе его звенит металлическое стакатто, словно трубка вибрировала в его словах.
 — О... конечно, мистер Тэннинг. Я... просто сплю наяву.
 — Видишь кошмар наяву, я бы так сказал. — Владелец гаража вынул трубку, рассыпав пепел по всей ступеньке. — Не годится все время быть одному. В твоем возрасте я каждый вечер отправлялся в город на поиски птичек. Попробуй как-нибудь.
 — Может быть, попробую. — Джоби удалось улыбнуться. Он испытал облегчение, когда Тэннинг ушел, пробормотав «Спокойной ночи», и дверь за ним захлопнулась. Джоби проследил, как Тэннинг прошаркал в темноту, глубоко вздохнул.
 За этой зеленой дверью ждала девушка, которая властвовала над ним в его фантазиях. И ему требовалась вся его смелость, чтобы пойти к ней.




 Глава 20


 Салли Энн снова стояла у дома Джоби. Она и не уходила оттуда, находилась там с того времени, как доктор Овингтон сказал ей, что ее мать умрет, а отец ударил Эми Моррис, сбил ее с ног; она лежала, вся в крови. Вдалеке Салли Энн все еще слышала крики кур, но их ужасное квохтанье немного утихло. Вероятно потому, что большинство птиц сдохло, они убили себя, перерезав тощее горло о проволочную сетку или выбили себе безумные мозги. Она уже несколько часов простояла у этой полуразвалившейся лачуги, боясь войти. Выжидая.
 Она заглянула вовнутрь сквозь щель полуоткрытой двери, увидела там разбитую мебель, почувствовала запах гари — огонь тлел, но затем погас. Она ощутила холод, поняла, что там все еще прячется зло, злоба, которая давно поселилась здесь, задолго до Хильды Тэррэт. Джоби попытался уничтожить это зло, но потерпел поражение.
 Теперь она собиралась померяться с ними силами. Мысль ужаснула ее. Они знали, их шепот выражал ненависть к ней; это ужасное существо было сердито, потому что ему один раз не удалось утащить ее в глубину Ада. Оно ждало ее там, внутри. Входи, Салли Энн, на этот раз ты не спасешься, мы хотим тебя для себя.
 Она расправила плечи, шагнула вперед. Она была так же могущественна, как и они, и они знали это. Они изгнали Джоби, но с ней им не справиться; она должна завершить то, что он начал.
 От зла исходил очень сильный запах, оно было такое холодное, что Салли Энн ощущала его. Нельзя было терять время.
 Она осторожно протиснулась в щель, подождала, пока глаза не привыкли к темноте. Доказательства ярости Джоби были разбросаны вокруг нее, доказательства его ужаса — он бросился бежать, даже не дождавшись, когда разгорится пламя. Дверь чулана была открыта — не настолько, чтобы выпустить все зло, но достаточно, чтобы продемонстрировать его мощь, способность вселить ужас.
 Она слышала шепот, тихое бормотание, которое с наступлением ночи станет все громче и громче. Ее время тоже истекало. Но она была сильнее Джоби. Она огляделась, нашла упавший спичечный коробок, все еще полный, кипу газет у плиты. И спички, и газеты были сырые. Салли Энн начала комкать газеты, торопливо скатывать их трубками, перекручивать, как учила ее мать. Она работала методично, складывала их крест-накрест, отбирая куски дерева помельче, чтобы положить на них.
 И все это время непрекращающийся шепот все усиливался, в темноте раздавалось шипение, похожее на кошачье. Она попыталась не обращать на это внимания, начала складывать все куски мебели в кучу, волоча более крупные по полу. Почти готово.
 Спички никак не загорались, шипели и гасли. Она этого ожидала, и не только потому, что спички отсырели, но и потому, что со всех сторон дули сквозняки. Она зажгла еще одну спичку, закрыла ее в ладонях, подождала, пока та не разгорелась, все еще прикрывая ее, поднесла к скомканным газетам.
 Пламя: оно угрожало погаснуть, но затем вспыхнуло вертикальным оранжевым языком. Теперь загорится, но она должна подождать и удостовериться. Джоби потерпел поражение, потому что бежал.
 Колдовское отродье!
 Порыв ледяного ветра. Она сказала себе, что он проник через открытую дверь, и пламя почти погасло, осталась тлеть только бумага. Салли Энн почувствовала страх, когда возвратилась темнота. Ты не сожжешь наше жилище!
 Она знала, что ей придется бороться, точно так же как она боролась тогда в чулане, призвав на помощь все свои силы, весь остаток воли, который она могла собрать, когда они окружили ее. Она заставила себя сосредоточиться, не отвлекаясь ни на что, даже если они начнут опять касаться ее там; она неотрывно смотрела на горящую бумагу. Гори, я приказываю тебе гореть, пусть этот холодный ветер раздует пламя!
 Газетная бумага загорелась, как будто кто-то раздул над ней меха. Ледяной сквозняк ударил Салли Энн сзади по ногам, прокрался вверх по бедрам, внутрь ее джинсов.
 Она попыталась не обращать внимания на это, сосредоточиться на куске бумаги, повелевая ему разгореться. Ей показалось, будто бумага взорвалась перед ее глазами, ослепила ярким пламенем, а затем загорелись скрученные газеты, тихо потрескивая.
 Гори, подгоняла она огонь хриплым шепотом, гори и разрушай!
 Затрещало дерево, полетели искры, пламя начало пожирать более толстые куски; шипя, оно старалось одолеть упрямый дуб. Ничто не в силах остановить теперь пламя. Салли Энн засмеялась, стоя в мягком свете огня, на лице ее было выражение дьяволицы из ада. Ее ада, не их.
 Отступая, они рычали от ненависти и отчаяния, от того, что их отогнали, что их владения заняты непримиримым врагом. Их ледяные пальцы больше не трогали тело Салли Энн, покрытое гусиной кожей, ее глаза превратились в два шара, сверкающие зеленым огнем. Гори... гори... гори...
 Когда все было кончено, она почувствовала огромную усталость, ее медленно охватило изнеможение, сковав тело и сознание; она беспокойно металась, звала Джоби, пытаясь сказать ему, что теперь все в порядке, что ей удалось сделать то, что не удалось ему. Она все еще чувствовала жар, теплый свет, словно ее согревало летнее солнце, и она тихо засмеялась, потому что это пламя невозможно погасить, пока не сгорит дотла отвратительный дом.
 Что-то глухо взорвалось. Она почувствовала, как завибрировала, задрожала под ней земля, кровать, на которой она лежала. Стало очень жарко.
 — Салли Энн, проснись... пожар!
 Сквозь глубокий сон она узнала голос Джоби, почувствовала его руки, пытающиеся разбудить ее. Конечно, пожар, я сама его устроила. Теперь дом. сгорит, но я так устала. Пожалуйста, дай мне поспать.
 — Ради Бога, проснись же!
 Ее веки дрогнули, она открыла глаза, увидела пустую комнатушку, голые стены густо-розового цвета, мерцающие, словно старая кинопленка, пока на ней не появятся титры.
 — Салли Энн, гараж горит!
 Она увидела, что Джоби стоит на коленях, нагнувшись над ней, кричит, охваченный паникой.
 — Нет, это твой дом. Я снова подожгла его. Я... — Боже, это горел гараж! Еще один взрыв, на этот раз сильнее, вылетело небольшое окошко, осколки стекла разлетелись по бетонному полу, в комнате запахло едкой гарью жженой резины. Джоби натягивал на нее одежду, помогал ей одеться.
 — Скорее же, времени нет. Мы выйдем через другой ход за зданиями. Бензоколонки взрываются!
 Взорвалась еще одна, от взрыва задрожал магазин. С полок летели вещи, разбивались, катились по полу. Даже не видя пламени, можно было ощутить его жар, представить, как бушует горящий бензин.
 Полуодетый Джоби схватил Салли Энн за руку, по пути к двери захватил гитару; они бросились вон из здания через магазин, отворачивая лица от огня. Большие зеркальные стекла были выбиты, в помещение валил густой черный дым; они старались не дышать. Джоби отпер заднюю дверь ключом. Они выскочили во двор, захлопнув за собой дверь. Побежали.
 И тогда они увидели Берта Тэннинга. В любое другое время он бы показался комической фигурой, одетый в рубашку и теплые кальсоны. Все еще с трубкой, мундштук крепко, сердито зажат между вставными зубами; беспомощный, жалкий человек, взирающий на этот ад, в отчаянии потрясающий кулаками. Джоби и Салли Энн, добежав до ограды, оглянулись, чтобы посмотреть. Здесь они были в безопасности, их беспокоило лишь то, что Тэннинг мог броситься вперед, противостоять пламени — жест беспомощности при виде своей крошечной империи, гибнущей в муках. Но он держался в стороне, выкрикивая проклятья, дико жестикулируя, и все это время он ухитрялся не выпускать изо рта трубку. Без нее он не был бы Бертом Тэннингом.
 Весь передний двор гаража был охвачен огнем, колонки уже сгорели, жидкое пламя растеклось до магазина, словно разрушительный прибой, поглощающий все на своем пути. Пламя взвилось кверху, охватило тонкие балки. Асбест взорвался — словно раздались винтовочные выстрелы. Крыша магазина провалилась, обрушилась, вся в снопах искр, рухнула часть кирпичной стены.
 Пламя быстро ползло к гаражу, заставляя Тэннинга отступать перед его натиском, почерневшего от дыма злого гнома, выкрикивающего ругательства. Никто не мог спасти гараж из рифленого железа и все то, что в нем находилось. Языки пламени проникли под высокие раздвижные двери, принялись шумно пожирать все, что нашли внутри. Еще один взрыв, что-то ударило по стенам с металлическим звуком; словно внезапно открывшийся гейзер взлетел столб пламени.
 Ветер раздувал пожар; свежий, сильный ветер, который дул со стороны деревни Хоуп, воющий на пламя, как будто намеревающийся погнать на город, уничтожить и его; ужасное зло, веками жившее в Хоупе, выплеснуло всю ярость замученных ведьм, вопящих о возмездии, требующих полного уничтожения тех, которые преследовали их, потомков страшных охотников на колдунов.
 Первая пожарная машина прибыла на место через двадцать минут, ее синяя мигалка была незаметна на фоне буйствующего монстра, с которым она прибыла сражаться; машина остановилась на дороге, пожарные вылезли и раскрутили тяжелые шланги, поспешно присоединили их к гидранту.
 Зашипела струя белой пены, испарилась в облаках пара, такая же бесполезная, как и проклятья Берта Тэннинга. Вой сирен, напоминающий завывания привидений-плакальщиц из Хоупа; подъехали еще две пожарные машины, остановились за первой; рядом с ними встала белая полицейская машина. В дыму двигались темные фигуры, словно марионетки на ниточках, которые дергали то в одну, то в другую сторону, но все без толку. Какое-то странное балаганное представление, ставшее неуправляемым.
 Джоби не имел понятия о времени, не знал, сколько осталось до рассвета. Но из-за этого огромного пожарища не был виден дневной свет; черный дым заполнил небо и почти достиг города. Словно пригвожденный, Джоби стоял и смотрел слезящимися глазами, потому что ему некуда было идти; зритель, наблюдающий за яростной битвой между Человеком и отвратительным огненным чудищем из ада. Час за часом.
 Пламя удалось остановить, сдержать. Но его не смогли победить до конца следующего дня, несмотря на подъезжающие каждый час новые пожарные машины, преодолевающие сопротивление преисподней, загнанного в угол дракона, злобно дышащего на них огнем, отказывающегося сдаться, раненного зверя, оказавшегося в безвыходном положении.
 К вечеру пожар был потушен, от него остался толстый слой пепла, дремлющее пламя, которому нельзя позволить проснуться. Нужно убить его, пока оно не поднялось. Прибыла «скорая», уехала через несколько минут; один из пожарных пострадал, никто не знал, насколько серьезно, выживет он или умрет.
 Салли Энн прислонилась всем телом к Джоби, закрыв глаза, она почти спала. Она не должна засыпать здесь, потому что зло, которое она попыталась сжечь в доме Джоби, шло следом за ней и за ним, жаждало отмщения. Она была совершенно измождена, потому что истратила все свои силы на то, чтобы разжечь пожар во сне, который не был сном. Без Джоби она бы погибла, лежала бы беспомощно в огне, охватившем магазин и соседнюю комнату, ее бы изжарило в аду того чудовища, от которого ей раньше удавалось спастись. Она снова спаслась, но даже теперь, когда пожар был потушен, это чудовище не уничтожено. Никто не в состоянии уничтожить Ад — ни Человек, ни машина.
 Джоби увидел, что к ним направляется Тэннинг, почерневшая фигура, которую невозможно было бы узнать, если бы он был без трубки. Джоби показалось, что на Тэннинге все еще были теплые кальсоны, но он не был уверен, потому что одежда Тэннинга была лишь обожженной частью его тощего, сгорбленного тела.
 — Ты видал, как начался пожар? — спросил Тэннинг почти обличительно.
 — Нет. — Джоби помотал головой. — Мы... я спал.
 — Кто эта девушка? — произнес хриплым голосом Тэннинг. Он пронзил Джоби взглядом, вытянув голову, глядя выпученными, воспаленными глазами, напоминая жабу.
 — Моя подруга из Хоупа.
 Тэннинг прищурился: ничего хорошего нельзя ожидать от Хоупа.
 — Она была здесь, с тобой?
 — Да. Вы ведь сами сказали, чтоб я завел птичку. Я вас поймал на слове. — Джоби затаил дыхание, подумав, что зашел слишком далеко.
 — Выходит, что так. — Владелец гаража тяжело вздохнул. — Тем не менее, полиция захочет поговорить с вами обоими, так что не исчезайте.
 — Нам некуда идти, — сказал Джоби. И работы у меня нет, и ночевать негде. — Мы никуда не уйдем, мистер Тэннинг.
 Берт Тэннинг повернулся, пошел к пожарным, стоящим за тлеющими углями.
 — Он почти подозревает, что это я устроил пожар, — сказал Джоби Салли Энн. Точно также, как все считают, будто я убил Харриэт Блейк.
 — Я знаю, что это не ты.
 — Но что-то явилось причиной. — Джоби пристально наблюдал за ней. — Я услышал шум огня, начал будить тебя. Это было нелегко. Ты что-то бормотала о... Ты снова подожгла мой дом!
 — Я... мне, наверно, что-то приснилось. — Она вся напряглась, он почувствовал, как она выдернула руку. — Не знаю... Не помню. Какая разница!
 — Разница есть. — Джоби почувствовал, как у него закололо в затылке. Дыхание участилось, в висках застучало. В тот день, о Боже, он не хотел думать об этом... Ты должен. С тобой что-то сделалось, тебя что-то заставило выронить нож. Пожар... Салли Энн говорила о пожаре во время своего медленного пробуждения, она так крепко спала, что ему пришлось потрясти ее, чтобы разбудить. Этому пожару может быть совершенно логическое объяснение. Или, может быть, его нет, Салли Энн молчала, отойдя в сторону, глядя на горы тлеющих развалин, на ее лице было почти довольное выражение. И внезапно стало очень холодно.
 «Она — зло, Джоби». Голос Элли, очень слабый, приглушенный. «Ты не веришь мне, поэтому я больше не буду тебе это говорить!»
 — Нас будут допрашивать в полиции, — сказал Джоби.
 — Подумаешь, — сердито ответила она.
 Ему пришла в голову еще одна страшная мысль, еще более ужасная, чем другие. Те смерти... он сам... Если что-то, какая-то сила о овладела им тогда, то и прошлой ночью могло случиться то же самое.
 Джоби побледнел и сильно задрожал, когда двое полицейских в форме отделились от толпы пожарных и медленно направились к нему через то, что осталось от двора гаража.




 Книга вторая


 Зло
 Глава 21
 Лица людей, заполнивших небольшое помещение, расплывались перед глазами Джоби. Он чувствовал, как все присутствующие смотрят на него, следят за ним, слушают, что он скажет; это была какая-то пугающая несвобода, он не привык, к ней. Чувство опьянения, как во сне, когда взлетаешь под потолок и смотришь на всех сверху, зная, что они не могут до тебя дотронуться. Иногда на него накатывали волны головокружения, вновь отходили; он пытался преодолеть огромное желание убежать. Какой-то новый страх, который ему надо победить: страх перед сценой. Он повторял себе, что это всего лишь небольшой паб на окраине, что эти люди сами уговорили его спеть для них. А где-то сзади стояла Салли Энн, и она смотрела на него, как и все остальные. Если бы не она, его бы здесь не было.
 — Песня, которую я написал недавно, — произнес он в потрескивающий микрофон, — и звучит она так...



    Река неслась по порогам, 
    Вода уносилась вдаль, 
    Забрав мою боль и тревогу, 
    Все, что и мне не жаль... 



 В баре стихли разговоры, певец полностью овладел вниманием публики; забыта была выпивка, сигареты догорали в руках, пачкая пальцы. Воцарилась полная тишина.
 Айви Стэнтон так и не вынула полотенце из стеклянной пивной кружки, которую вытирала пять минут назад. Кто-то заказал кружку «Гиннеса», но, кажется, забыл о своем заказе точно так же, как и она. Смятая купюра лежала на стойке бара, медленно распрямляясь.
 Айви крепко сжимала кружку, так крепко, что стекло угрожало треснуть. Костяшки ее пальцев побелели. В свои двадцать семь она успела кое-что повидать. Три года назад она развелась; спала с некоторыми постоянными посетителями — это способствовало делу; по крайней мере, так она говорила себе, когда совесть начинала ее беспокоить, что случалось не очень часто. Небольшого роста, стройная, волосы немного чересчур светлые, чтобы ее можно было принять, за естественную блондинку. Джентльмены предпочитают блондинок, но в «Желуде» редко можно встретить джентльменов. Что же, тогда парни предпочитают блондинок. Айви криво усмехнулась. Она не была уродиной — фигура вполне сносная. Если ты не красавица, нужно ею стать, повторяла она себе, и то, что она стала блондинкой, помогло. И не стоит жеманиться, когда парни заводят с тобой разговор. У нее была хорошая работа, и ее отношения с посетителями помогали делу, точно так же, как ее отношения с Вивом Роулэттом, владельцем патента на продажу пива, шли ей на пользу. Она несколько раз переспала с Вивом, чтобы закрепиться на работе. Только бы об этом не пронюхала его стервозная жена, тогда Айви в один миг окажется в очереди на пособие, может быть, вместе с Вивом.
 Этот молодой парень — она даже не помнила, как его звать — что-то с ней сотворил. Айви с восторгом смотрела на него, стараясь представить, каков он без одежды. Высокий и сильный, один из тех, кто в тебе все переворачивает; она испытывала приятные ощущения только при мысли об этом. Он казался таким чистым, напоминал ей тех старомодных подтянутых мальчиков, к которым она девчонкой бегала на свидания. Они были такие нерешительные, думали, что девушкам не хочется, чтобы они касались их, а когда те пытались их спровоцировать, то они или шарахались в испуге или же все это случалось у них в штанах.
 Девушка, стоящая сзади у двери... Айви сразу же выделила ее опытным глазом. Она пришла с ним. Может быть, его птичка. Похожа на хиппи, из тех, которые намеренно опускаются на дно общества, бунтуя против образа жизни среднего класса, занимаясь саморазрушением. Может быть, сторонница Движения за ядерное разоружение, подумала Айви; она легко могла представить ее в лагере пацифисток у военной базы Гринэм Коммон, взбирающуюся на изгородь и выкрикивающую оскорбления полицейским и солдатам. Что-то странное было в ее глазах — Айви слегка вздрогнула — в том, как она щурила их и неотрывно смотрела на певца; она либо любила, либо ненавидела его, трудно было понять.
 Айви снова перевела взгляд на молодого певца, отметила, что тот нервничает, что в перерывах между песнями ждет одобрения публики. Публика, конечно, выражала свое одобрение, как и Айви. Он обладал тем, что завоевывает расположение — обаянием и индивидуальностью, это проявлялось во многом. Но он был еще сыроват, начинающий. С таким голосом, как у него, он пробьется, на него пойдут. Айви мысленно отметила, что нужно сказать Виву об успехе этого парня, пригласить его еще. Ей бы хотелось поближе с ним познакомиться.
 Кто-то еще протиснулся в дверь, человечек небольшого роста, она его не узнала; он стоял в тени и слушал, замерев. Этот незнакомец, вероятно, услышал пение с улицы, и оно заманило его внутрь.
 Дверь снова распахнулась; на этот раз вошли две девушки.
 Айви почувствовала ревность к ним, хотя видела впервые.



    Свежо было летнее утро, 
    На траве сверкала роса, 
    Мы бродили с тобой, дорогая, 
    Слушая птиц голоса. 



 Айви вздрогнула, чуть не выронила стеклянную кружку. Та девушка с прической афро, которая, вероятно, пришла с певцом, смотрела на нее. Это не был случайный взгляд; ее зеленоватые глаза словно горели внезапной ненавистью, излучая какую-то силу, бьющую по Айви. Я знаю, о чем ты думаешь, грязная шлюха. Нет-нет, я не думаю, честное слово; она попыталась проглотить свою вину, но это ей не удалось — вина застряла в горле. Врешь — он мой.
 И в этот миг Айви уронила стеклянную кружку. Казалось, что сама вырвалась у нее из пальцев: скользкое стекло внезапно ожило, покатилось и разлетелось на тысячу кусочков на плиточном полу.
 Айви показалось, что грохот был ужасный; она растерялась, покраснела, что случалось с ней редко, огляделась, но никто, кажется, не услышал, или им было безразлично, потому что они все увлечены этим высоким светловолосым певцом. Кроме той девушки, которая заставила ее уронить кружку; ее взгляд, полный ненависти, все еще был направлен на Айви Стэнтон, толкал ее назад, пока она не уперлась в полки с бутылками и те не зазвенели. Сука подлая, оставь свои грязные мысли о моем мужчине.
 У Айви закружилась голова. Та девушка жгла ей своим взглядом глаза, вызывала у нее сильную головную боль, похожую на мигрень. Ей хотелось отвернуться, но она не могла; злобные слова барабанили по ней градом, больно вибрировали, злые, уничижительные. Грязная стерва, да как ты смеешь даже думать о моем мужчине!
 Пожалуйста, перестань. Я не хоту его.
 На секунду Айви показалось, что она потеряла сознание. Ей почудилось, будто она плывет в пространстве, невесомая, потом она мягко приземлилась куда-то. Медленно сознание вернулось к ней, и Айви поняла, что лежит на какой-то твердой поверхности. О, какая боль; она закрыла глаза, но боль не исчезла. В голове у нее стучало, она попыталась вызвать рвоту, но ей это не удалось.
 Потом она открыла глаза, увидела растекающуюся липкую темно-красную жидкость, которая сочилась из-под нее: ручеек крови, медленно текущий по блестящему полу. Она смотрела на него, пытаясь убедить себя, что кровь течет не из нее. Этого не может быть. Но это было так. Повсюду валялось стекло, крохотные кусочки и опасные острые осколки — все, что осталось от той стеклянной кружки. Она не помнила, как выронила ее, но это случилось, и она кровоточила, порезавшись где-то в нижней части тела. Может быть, это рана была на ноге. Ее охватила паника, но почти сразу же исчезла. Крик замер у нее в горле, превратившись в тихий стон. Грязная сука!
 Она вздрогнула, невольно стала просить прощения у той девушки с прической афро и зелеными пронзительными глазами. Айви была наказана, она не имела права жаловаться. Простите, я не должна была думать так о нем, но я всегда думаю о мужчинах, смотрю на них, оцениваю. Ее взгляд остановился на большом куске стекла, на тяжелом круглом дне кружки с осколком в виде острого зуба. Он сверкал при ярком свете, слепил ее. Ей надо поднять его, бросить в мусорное ведро, принести совок и метелку, убрать все, пока кто-то еще не поранился. Как она сама. Странно, она больше не испытывала боли; может быть, у нее всего лишь царапина. Она заклеит ее пластырем... потом.
 Айви вытянула руку, поняла, что сможет достать до этого куска стекла; она подтянула его к себе вытянутым пальцем. Она все еще видела ту девушку, нет, не саму девушку, только ее глаза, два зеленых сапфира, сверкающие холодным огнем, излучающие силу, которая испепеляла, шипя от злобы. Ну же, подними его, корова, ты знаешь, что должна с ним сделать.
 Айви знала, и это не страшило ее, она просто смирилась с неизбежным. Она взяла кусок стекла за его основание, повернула к себе острым вертикальным осколком. Бесстрастно. Где-то очень далеко она слышала звон гитары и мягкий голос певца. Такой тихий, такой успокаивающий. «Невозможно вернуться в прошлое, пережить все то, что ушло».
 Вот острый осколок движется к ее руке; он знает, куда направляется, что должен сделать. Айви Стэнтон оставалось лишь держать его, ей не нужно было даже направлять его; она наблюдала за стеклом со зловещим восторгом. Кровь на полу потекла быстрее, превратившись в большую лужу, в которой была небольшая впадина.
 Она нанесла удар быстрым, резким движением вниз, почувствовала, как осколок глубоко вонзился в ее запястье, перерезая вены, отыскивая главную артерию. Кровь брызнула во все стороны, Айви почувствовала ее липкую теплоту на лице, ощутила ее вкус на губах. Но боли не было.
 Она выдернула осколок. Он был теперь короче, потому что кончик обломился, но все еще достаточно острый.
 Свободной рукой, той самой, из которой хлестала кровь, вытекая из огромной раны, она дернула за отделанный рюшем ворот блузки, разорвала его, пропитала кровью, почувствовала, как наполнилась кровью ложбинка между грудями. Это ощущение возбудило ее, заставило задрожать от желания, она не могла дождаться пика наслаждения.
 Торопись, у тебя не так много времени. Опять она просила прощения у этой странной девушки. Не причиняй мне вреда, я сделаю то, что ты требуешь от меня.
 И тогда она нанесла удар — вниз и кверху, почувствовала, как глубоко вошло стекло, отколовшись у основания, но это уже не имело значения. Кровь хлынула струей, попала на ряды стаканов на полке под стойкой бара, растеклась причудливыми узорами: лица, улыбающиеся ей, потом их черты сливались, они исчезали.
 Она все еще слышала голос певца; он звучал тихо-тихо, словно транзистор, поставленный на наименьшую громкость. Все та же баллада, он заканчивал ее.



    Рождение, смех, слезы, уход - 
    и труд Человека закончен. 



 И в этот миг Айви Стэнтон осознала весь ужас льющейся крови, ощутила боль от глубоких ран, ослабление ее пульса. Она снова попыталась крикнуть, но горло ее было наполнено густой, теплой жидкостью, которая утопила все, кроме душащего ее кашля, и никто не слышал этого из-за звона гитары и медленного, легко льющегося голоса Джоби Тэррэта.
 Ноги и руки Айви задергались, все слабее и слабее, пятки застучали по полу и замерли, упав на разбитое стекло. Еще несколько глубоких порезов, но у нее не было больше сил кровоточить. Она лежала, уставившись в потолок; в комнате стало темнее, кругом стоял рев, словно ураганные ветры вопили на нее; ее окутала чернота с красными проблесками, и среди них — два крошенных зеленых огонька, которые жгли ее, причиняли ей боль, сводили с ума.
 И где-то кто-то кричал.


* * *

 Амулет снова был у Салли Энн. Она ловко сняла его с цепочки Джоби, когда тот спал, проследив, чтобы он не проснулся. На его бронзовом лице обозначились резкие складки, появилось тревожное выражение, но он не проснется. Он спал сном совершенно изнеможенного человека, сном, который был сводным братом смерти.
 Она положила медный квадратик на ладонь; в свете уличных фонарей за окнами она едва могла разглядеть магические знаки. Она улыбнулась, вспомнив о прошлом вечере. Боже всемогущий, у нее на это ушло много сил, напряжение иссушило ее, но то, что произошло, доказало многое. Даже сейчас воспоминания об этом возбуждали ее. Другие — Харриэт Блейк, Джоби — не представляли для нее особого труда, потому что она знала, понимала их, но эта шлюшка из бара была ей совершенно не знакома. Салли Энн пришлось овладеть незнакомым ей сознанием, проникнуть в него. И она это сделала. В тот миг, когда стеклянная кружка выпала из пальцев Айви, разбилась на полу, Салли Энн поняла, что девушка была ее. Странно, но она не испытывала к ней ненависти, ей пришлось вызвать в себе самой необходимую злобу силой собственной воли, пока от напряжения ее мозг не завопил на нее, не приказал прекратить, не ударил по ней сильнее, чем тот пожар, который она подсознательно разожгла на бензозаправочной станции «Амоко».
 После этого она не испытывала угрызений совести; Салли Энн училась бороться с чувством вины, освобождаться от него. Случайная смерть, даже не самоубийство. Та девушка уронила стеклянную пивную кружку, поскользнулась в лужице разлитого пива, упала на осколки, наступила почти мгновенная смерть. Несчастный случай. Эксперимент. Теперь Салли Энн знала, на что способна, знала всю величину своей власти, унаследованной в результате супружеской измены матери. Незаконнорожденная ведьма достигла зрелости.
 Салли Энн вновь сосредоточила внимание на амулете, достала длинную нитку и просунула ее через колечко. Она стала покачивать амулет то в одну, то в другую сторону, почувствовала, как он слегка завибрировал, как будто сквозь него прошел слабый электрический ток. Эротическое чувство. Оно вызвало дрожь в ее теле, крошечные оргазмы, которые бы умножились, позволь она им. Но она сопротивлялась. Ей нужен амулет. Может быть, на этот раз она не вернет его Джоби. Он, ему ни к чему, просто болтается на цепочке вокруг шеи. Потому что он не умеет им пользоваться.
 Маятник. Ей бы подошел любой маятник, но этот был более могущественный, потому что его изготовила Хильда Тэррэт для Джоби, освятив его на колдовском алтаре во время нужной фазы луны. И это делало амулет живым существом, если использовать его по отношению к тем силам. Она задавала вопрос, и он отвечал.
 Салли Энн положила ладонь левой руки на свой обнаженный живот, крепко держа нить между указательным и большим пальцами правой руки, покачала амулет тихонько к себе и от себя. От себя и к себе. Туда-сюда; туда-сюда. Затем она предоставила ему возможность качаться самому. Он дрогнул, повис в воздухе. Вопрос, задавай вопрос.
 Она помедлила долю секунды, потому что он застал ее врасплох: на этот раз метод был важнее конечного результата.
 Джоби... он... с Харриэт Блейк?
 Проклятье, она же уже спрашивала про это в прошлый раз, получила утвердительный ответ. Но это не имеет значения. Она просто хотела проверить амулет.
 Амулет закачался медленнее, дернулся, словно от нетерпения. Я сказал тебе в прошлый раз. Он качнулся против часовой стрелки, и у Салли Энн екнуло сердце. Конечно же, он не стал бы обманывать ее, если бы не был сердит за то, что она сомневается в его ответах. Нет, он просто проверял, начал качаться вправо, описывая полные круги по часовой стрелке, все шире, все быстрее; она почувствовала, как напряглась нить; амулет как будто пытался вырваться из ее пальцев. Положительный ответ. Не спрашивай меня об этом больше, колдунья, потому что я уже отвечал на этот вопрос!
 Она расслабилась, и маятник перестал качаться, повис в ее руке, все еще дрожа в ожидании дальнейших вопросов. Но она уже закончила, сняла его с нитки, тихо соскользнула с постели и сунула амулет в карман своих джинсов, лежащих на стуле у кровати.
 Джоби, конечно, хватится его, но на этот раз не получит обратно. Во всяком случае, пока не получит, потому что он ей нужен. Если амулет будет у нее, Джоби не сможет ничего от нее скрыть. Этот квадратик металла правдиво ответит на любой вопрос.
 Она улеглась на узкую постель рядом с Джоби. Сна не было, и она лежала прислушиваясь к его тяжелому, ритмичному дыханию. До сих пор все шло по плану — насколько можно планировать в подобных условиях — и теперь она должна держать под контролем силу, связанную с ее собственной.
 Потому что без Джоби Тэррэта она была ничто.




 Глава 22


 Джоби был снова на сцене. На этот раз не в «Желуде», а в гораздо большем, ультрасовременном пабе на окраине обширного нового жилого массива. Большой зал с треугольным баром в центре. Публика — подростки, большей частью не достигшие возраста, когда разрешается употреблять крепкие напитки. И это бы выяснилось, если бы им велели предъявить свидетельство о рождении.
 На этот раз он не испытывал страха; с помощью Салли Энн он преодолел этот барьер, почти избавился от воспоминаний о той ужасной ночи две недели назад. Это был просто несчастный случай. Если кого-то сбивает машина, то тебя нельзя винить только за то, что ты случайно стоял на тротуаре напротив.
 Как в случае с Тимми Купером. И с Харриэт Блейк. И с пожаром в гараже Тэннинга.
 Он начал с попурри старых, любимых песен, исполнив «Хрустальные люстры», «Одеяло на земле», пару ритмичных мелодий из десяти самых популярных, опять вернулся к медленным напевам о любви; приблизь свои сладкие губки поближе к телефонной трубке.
 На площадке танцевали около двадцати пар, они меняли ритм, когда Джоби переходил от быстрых мелодий к медленным. Словно марионетки, пляшущие под его дудку. В буквальном смысле. Власть — вот что это было. Можно было заставить их делать все, что угодно: перейти на «Песню о птичке», и они захлопают руками, словно крыльями, задвигают задами. Его уверенность росла, атмосфера была хорошая; кто-то уже притушил свет. Он наблюдал за парочкой в дальнем углу: силуэты марионеток, прижавшись друг к другу, изображали совокупление, и он подумал, сможет ли довести их до оргазма, если чуть ускорит ритм.
 Не он один внимательно следил за этой парой; вторым был высокий молодой брюнет, который только что зашел в зал дискотеки «Сельский ручей»; стройный и мускулистый, с зубчатым шрамом на скуле, оставшимся на память о мотоциклетной аварки вскоре после того, как ему стукнуло шестнадцать. Лицо парня огрубело от постоянного выражения недовольства, вместо улыбки губы его кривились, близко посаженные глаза смотрели недоверчиво и презрительно. У Иэна Даррэна никогда не было постоянного места работы; если бы подвернулась возможность устроиться куда-нибудь, он бы нашел повод избежать этого. Он каждую неделю скандалил на бирже труда, и однажды его даже привлекли за нарушение общественного порядка. Смутьян. Жители Куин-стрит избегали его; те, которые оказались рядом в тот момент, когда Даррэн разбил припаркованный автомобиль, решили молчать и не давать показаний. И нынче вечером он тоже искал случая побузить. Он скорчил гримасу, не сводя глаз с кривляющейся парочки. Бог мой, да они же чуть ли не этим самым занимаются; он сплюнул на пол. Сандра Шилз из района муниципалок и какой-то ублюдок, он его раньше никогда не видел; хиляк, похож на студента приготовительного колледжа или какого-то другого никчемного заведения, где только тратят время да деньги. Бог мой, и что эта потаскушка в нем только нашла?
 Иэн почувствовал, как в нем начала закипать ярость; тело его напряглось, он слегка задрожал. В детстве родители узнавали по этим признакам, что у него начинается неуправляемый приступ раздражения. Сначала они пытались отвлечь его внимание, но потом слались, потому что существовал лишь один способ остановить его, как тогда ночью, когда он содрал краску с «Вольво» острым камнем. И всегда был виноват кто-то другой.
 У Даррэна перед глазами возник туман; так бывало всегда, когда подступала «ярость» — как будто он смотрел в аквариум и пугал рыб, а они уплывали стремглав, вызвав рябь на воде.
 Сандра обжималась со своим партнером; руками она обняла его за шею, сладострастно терлась маленькими грудями о его грудь, ее бедра дергались и ударялись о его бедра, чувственно терлись о его бугорок впереди. Иэн знал, что у парня уже началась эрекция, как и у всех, кто бывал с Сандрой Шилз.
 Даррэн уже несколько недель всем рассказывал, что Сандра — его девушка, и пусть только эта корова откажется! Они прошлым летом бывали в разных местах, ездили в Эдж на велосипеде Иэна и занимались любовью в вереске. Она была на уровне, когда скидывала трусики и переставала изображать недотрогу.
 После первого раза Иэн решил, что они достигли понимания. Никаких там глупостей насчет помолвки или того, чтоб пожениться. Просто бывать в разных местах, кроме пятницы и субботы — в эти дни Иэн по вечерам ходил в паб. Он как-то спросил Сандру, что она делает в эти дни, и она сказала, будто сидит дома с родителями или же идет к своей кузине Синтии. Что ж, выходит, эта похотливая сука набрехала ему, потому что сегодня как раз и есть суббота, и она никак не с Синтией, если только та не лесбиянка, переодетая парнем, что маловероятно. Она его обманывала, спала с каким-то малолетним выскочкой из колледжа.
 Секунд на пять у Иэна Даррэна все потемнело перед глазами; кратковременная слепота, как будто у него начиналась мигрень, но он знал, что зрение скоро вернется. Так и случилось, и туман исчез, он все увидел отчетливо и ясно. У этого слюнтяя уже произошла эрекция, было видно по его штанам в обтяжку, когда он становился боком. Даррэн попытался мысленно вызвать у парня эякуляцию, нечто вроде эротического сна на танцплощадке. И это было только начало! В нем закипала неуправляемая ярость, и когда она достигнет пика, произойдет взрыв. Пока же он постоит здесь, наслаждаясь этим ощущением. Этот писающий в штанишки ублюдок пытается увести у него девушку, но он попал в большую беду, и ради этого стоит подождать.
 Иэн невольно начал покачиваться в такт музыке, и это было странно. Так странно, что в эту задрипанную дискотеку в кои-то веки пригласили хорошего исполнителя. Его пение проникало в душу. «Я сделал это для нее».
 Песня об убийстве, настраивает на определенный лад, Заставляет чувствовать себя большим, метра три высотой; люди в страхе разбегаются, завидев тебя, как на Куин-стрит после закрытия магазинов. Этим и отличается настоящий мужчина от просто испуганного лица в толпе. «Я поехал в город, но там было пусто».
 Иэн вцепился большими пальцами в пояс из искусственной кожи, невольно зашевелил губами, повторяя слова песни. Да, эти песни настраивали его на верный лад.


* * *

 Джоби перешел на рок. Ему бы следовало научиться делать этот переход тоньше, незаметнее, но никто, казалось, не возражал. Несколько девочек-подростков прямо перед ним энергично замотали в такт головами. И Салли Энн тоже была там, она покачивалась. Боже, как она возбуждает его движениями своего тела. Каждый поворот, каждый изгиб такой естественный, чувственный.
 На мгновение он разозлился на нее. Она взяла его амулет, он в этом уверен. Накануне вечером он смотрел на свой магически знак, а утром амулет исчез. На этот раз пропажа вызвала у него странное чувство, не такое, как когда он исчез в первый раз. Возникло чувство утраты, как будто только недавно он осознал, что значит для него этот медный квадратик, как будто до сих пор это было обычное украшение, которое он едва замечал. Удачу амулет не приносит, но Джоби совсем не нравилось, что он пропал.
 Она взяла его, это точно. Значит, она воровка. Занятый этой мыслью, рассердившись, он сбился с такта. Салли Энн изменилась. Или, может быть, он только теперь начал узнавать ее, как и свой амулет? Она изменилась после пожара на станции «Амоко». Сначала появилась замкнутость, потом он узнал и другую сторону ее характера. Властолюбие, безжалостное желание поступать по-своему. Если бы не она, он бы не пел здесь сегодня после того случая в «Желуде». Отчасти она силой заставила его, пошла и договорилась в агентстве в городе, записала его.
 Я больше не хочу петь и играть, Салли Энн. После того, что произошло. Ты должен, Джоби. Ты пойдешь. В субботу вечером в «Сельский ручей». Он пошел. Двадцать фунтов; нам нужны деньги, а потом будут и другие контракты, на большую сумму, если хорошо выступишь.
 Джоби впервые увидел ее в приступе гнева. Взгляд ее стал жестким, словно осколки гранита, и ему на секунду стало страшно. Он почувствовал себя во власти какой-то силы, ощутил... зло.
 Он снова начал думать о Харриэт Блейк и Тимми Купере, о пожаре, о той барменше. Он чувствовал какую-то связь этих событий с Салли Энн. Джоби вспомнил слова Элли Гуда, его предостережение.
 Бог мой, да она должна была быть сумасшедшей, чтобы бежать с парнем, у которого нет ничего, кроме репутации колдуна, сына ведьмы. Она могла бы заполучить любого, кого бы только захотела, парня с деньгами, который содержал бы ее так, как приличествует девушке, получившей хорошее образование. Она бросила умирающую мать, не пускала Джоби в город, пока сама не была готова уйти. И вот теперь она была там одна на танцплощадке, танцуя сама с собой. Остальные были его марионетками, пляшущими по его желанию. Но только не Салли Энн; она делала то, что хотела, и никто не мог заставить ее делать что-то другое. Она двигалась в быстром ритме под медленную музыку, и это вовсе не казалось странным.
 После следующей песни он передохнет; исполнители обычно делали два-три перерыва, чтобы протянуть вечер. А пока он споет что-нибудь быстрое, чтобы посмотреть, как взорвется эта парочка, трущаяся друг о друга.


* * *

 Сандра Шилз вспотела, она чувствовала запах своего пота. Она бросала взгляды на своего партнера, видела, как он выставлял к ней бедра, полузакрыв глаза. Позже вечером они займутся тем, что впервые проделали в прошлую пятницу на заднем сидении старого драндулета Джейми. Ей было хорошо с ним, очень хорошо, гораздо лучше, чем с Иэном, который и в любви был груб.
 Она порвет с Иэном. Вот уже несколько недель она откладывала их объяснение, потому что боялась его реакции. Она не могла заставить себя сказать ему, у нее не хватало смелости. И еще она боялась за Джейми. Разбитые камнями окна, может быть, поврежденный автомобиль — это было бы всего лишь начало. Она сбилась с ритма, думая об этом. Может быть, найти какой-то легкий выход, например, уехать отсюда. Нет, это не так просто, потому что Джейми учится в техническом колледже.
 И тут она увидела Иэна Даррэна. Свет погасили, видны лишь силуэты, но она все равно его узнала. Ее сковал внезапный страх: балерина, позирующая для снимка, но очень неуклюже, потому что не может двигаться. Она чувствовала на себе его злой взгляд, хотя и не могла видеть в темноте его лица; она испугалась, подняла руку, чтобы защитить себя, чуть не потеряла равновесие.
 Извини, Иэн. Я просто хотела потанцевать. Я не знаю этого парня, он просто пригласил меня, он ведь не виноват, правда? Я тебя не обманываю с ним, я могу поклясться на Библии, если хочешь. Хочешь, я сразу пойду домой. Тебе не надо меня провожать, я не хочу, потому что я знаю, что ты со мной сделаешь. Пожалуйста, неделей мне больно.
 Сандра ненавидела себя уже за то, что ей в голову пришло врать и извиняться. Но она знала, что скажет все это, когда подойдет Иэн. Ей стало плохо. Жена, которую муж подловил с другим. Ты один у меня, Иэн, клянусь!


* * *

 Даррэн не сдвинулся с места, он стоял, не изменив своей вызывающей позы. Он знал, что она увидела его. Я сделал это для нее... Дрожи, сука, ты получишь свое после того, как я разделаюсь с ним. А потом я тебя так отделаю, что ты у меня будешь истекать кровью, словно девственница в первую ночь.
 И тогда он заметил девушку с прической афро; она продолжала двигаться под музыку, но одновременно не спускала с него глаз, в которых отражался тусклый свет, словно в кошачьих, и они как будто горели. Он перевел на нее взгляд, удивившись, почему она танцует одна. Вот ты мне подходишь, милочка; он было двинулся к ней, но что-то в ее глазах остановило его.
 Ты сердит на свою птичку, парень?
 Откуда ты знаешь?
 Просто знаю. Она тебя обманывает, слит с этим парнем тогда, когда вы не встречаетесь. И сейчас ты ее застукал. Тебе надо что-то предпринять, приятель.
 Ты чертовски права, и я этим займусь. Я собираюсь разорвать его на куски, а когда с ним закончу, настанет ее черед. Я собираюсь сначала попользоваться ею на всю катушку, а потом...
 Смотри же, не дай им уйти безнаказанно.
 Нет, я... Черт, она исчезла, смешалась с темной толпой. Он заметил два горящих ненавистью зеленых глаза, но не по отношению к себе, а к тем двум на площадке.
 Иди и займись ими.


* * *

 Салли Энн наблюдала за высоким парнем, знала, что он собирается сделать. Он и раньше был зол, но теперь он впал в ярость, готов их убить. Я поехал в город, у меня был с собой пистолет.
 Она оглянулась на Джоби, ей пришлось на секунду отвлечься, чтобы все с ним было в порядке. Его настроение изменилось; он тоже был зол. Она поймала его настроение, словно дуновение морского бриза, холодный порыв ветра, ударивший по ней, пронесшийся мимо, и она почти поверила, что все это придумала.
 У нее возникло было чувство вины, но она была невосприимчива к нему, она отмахнулась от него. Он догадался, что она взяла амулет, ну и что? Для него это лишь болтающееся на шее украшение. Для нее же это был...
 Джоби не спускал с нее глаз, заканчивая последнюю песню перед перерывом. Столько много сомнений, вызывающих его тревогу. Внутри у Джоби шла яростная борьба, любовь против ненависти. Ненависти, потому что он боялся ее, но это не мешало ему любить ее.
 Я не могу понять тебя...
 Салли Энн двигалась все медленнее, теперь извивалось лишь ее туловище, напоминая ему... змею, танцующую под дудочку заклинателя, внешне спокойную, но это было притворство, уловка, чтобы создать ложное чувство безопасности. Кобра, которая может неожиданно, без предупреждения нанести удар.
 Он замедлил темп. Еще одна строфа, повторение последней вместе с первой; он всегда удлинял песню перед перерывом.



    Я не могу понять тебя, 
    Я больше не буду с тобой. 



 Кто-то не выдержал, зажег свет еще до того, как затихли последние такты, как будто намеренно пытался оборвать Джоби. Кончай, певец, пора бы и выпить. А может быть, они хотели разрядить эту слегка напряженную атмосферу, которая установилась в зале.


* * *

 Джоби закончил. Все в зале замерли, не в состоянии сдвинуться с места, будто играли в игру «Замри», только щурили глаза от внезапного яркого света. Хотелось спрятаться, потому что неожиданно их резко вернули в грубую реальность; в этот миг время перестало существовать, это был промежуточный период.
 Первым двинулся высокий парень. Джоби видел, как он отделился от толпы сзади важной походкой, заложив за пояс большие пальцы, исказив лицо гримасой, став похожим на злобную резиновую маску, неотрывно глядя на ту самую парочку, которая занималась любовью в их воображении; теперь фантазии исчезли, на смену им пришло чувство вины. Они явно струхнули, переглядываясь. Они готовы были повернуться и задать стрекоча, может быть, так бы и сделали, но было уже поздно. Глаза всех присутствующих были устремлены в центр зала; глаза Салли Энн были прищурены, горели холодным блеском, тело ее дрожало от напряжения, от огромной силы, исходящей от нее.


* * *

 Иэн Даррэн остановился, широко расставил ноги, балансируя на носках, слегка наклонившись вперед — поза стрелка. Я приехал в город, но там было пусто. Он все еще слышал голос Джоби, от которого, казалось, вибрировало все его тело. Иэн никогда не сможет забыть этот мотив, да он и не хотел.
 Даррэн быстро перевел взгляд с Сандры на Джейми, потом опять посмотрел на Сандру. Лицо его выражало полное презрение, шрам покраснел, словно изнутри его разъедала ядовитая ненависть. Молчание. Все ждали, что кто-нибудь что-то скажет. Давай, послушаем, как ты станешь врать, как будешь умолять. Сука проклятая!
 — Привет... Иэн. — Сандра произнесла это дрожащим шепотом, но в напряженной тишине он прозвучал оглушительно громко, отозвавшись в зале хриплым эхом.
 Иэн все еще молчал, покачиваясь на каблуках взад, потом на носких вперед, вытянув голову.
 — Ах ты врущая сука! — Он сплюнул на пол. — Ах ты корова похотливая!
 — Я не знала, что ты сюда придешь. — Сандра говорила торопливо, в голосе слышалась паника. — Я просто хотела потанцевать. Я одна пришла. Я не знаю этого парня, он случайно здесь оказался, один танцевал, ну, я с ним стала танцевать. Я бы с тобой танцевала, Иэн, но я же знала, что ты не любишь танцы, я не знала, что ты тут. Прости, я не хотела тебя расстраивать. Я не знаю этого парня, я тебе уже сказала.
 — Это ложь. — Джейми начал закипать, его лицо блестело от пота. — Это моя девушка. Не понимаю, что происходит. Я...
 — Заткнись, урод. — Даррэн не спускал глаз с Сандры. — Думаешь, я не знаю, что творится, когда меня нет? Он с тобой спит, ведь так, Сандра?
 — Нет. — Отрицание, означавшее — да.
 Сандра Шилз неуверенно покачивалась из стороны в сторону, сжимая и разжимая пальцы, словно пыталась ухватиться за воздух.
 — Ты все не так понял, Иэн.
 — Она — моя девушка, — вмешался Джейми, в голосе его слышались негодование и страх. — Не понимаю, что здесь происходит.
 — Потому что ты чертовски тупой. — Даррэн повернулся к нему, сняв правую руку с пояса и сжав в кулак так, что побелели костяшки. — Ты спишь с чужими птичками и думаешь, что легко отделаешься. Бог мой, да как у такого хиляка вообще это дело стоит!
 Даррэн нанес удар с такой скоростью, что даже Салли Энн, внимательно наблюдавшая за ним, не успела этого заметить. Мгновенный выпад кулаком снизу вверх, все тело его устремилось вперед; Иэн вложил в этот удар каждый грамм всех своих восьмидесяти пяти килограммов.
 Кожа на лице Джейми треснула и лопнула, словно переспелый кровавый апельсин, который с силой швырнули о стену; черты его расплылись в сплошную алую массу, голова откинулась назад Его ноги взлетели кверху, и он упал на спину, сильно ударившись об пол. Даррэн занес ногу, словно футболист, собирающийся перехватить мяч, носком ботинка со всей силы нанес удар в челюсть Джейми, от которого у того изо рта брызнули зубы и кровь.
 Поворот и еще удар, почти то же движение. Сандра скорчилась, мучительно застонав, когда ботинок Даррэна глубоко вошел ей в живот; она выпрямилась, но второй удар пришелся ей в лицо, стерев за кровавую секунду ее красивые черты. Начавшийся было вопль захлебнулся в потоке крови.
 — И если ты была беременна, — Даррэн сплюнул на ее тело, бившееся в конвульсиях, — то теперь уж точно нет!
 Ужас и кровь, возгласы ошеломленных людей, не верящих своим глазам, а затем весь зал словно бы взорвался. Некоторые кричали, охваченные паникой, пытаясь выбежать, создавая затор у выхода, толкаясь и пихая друг друга. Какая-то девушка упала, в суматохе ее затоптали. Салли Энн прислонилась к стене; в уголках ее губ блуждала полуулыбка, она поворачивала голову, пытаясь отыскать того огромного парня, который все это устроил. Глаза ее сощурились, заболели, когда она заставила себя сосредоточился, собрав все свои силы внушения в попытке последнего воздействия на него. Боль над ее глазами была такая, словно ее кололи иглами; и тут она увидела его и направила на него все силы внушения.
 Иэн Даррэн вышел из своего временного оцепенения, увидел лежащие тела, кровь, растекающуюся по полу. Сандра стонала, рыдала, хваталась то за лицо, то за живот. Джейми лежал неподвижно.
 — Хватай подонка!
 Даррэн резко повернул голову, увидел двух мужчин, направляющихся к нему, узнал в них вышибал. Здоровые парни, плотные, надеются на свой вес. Он быстро обернулся, ударил ногой, угодив первому вышибале в солнечное сплетение, попытался отразить удар кулаком, который неожиданно нанес ему второй вышибала, но опоздал. Кулак в кольцах-печатках — законный кастет — обрушился ему на скулу, врезался глубоко, открыл старую рану. От силы удара и от мучительной боли его зашатало, и когда он пытался сохранить равновесие, нога его поскользнулась в луже крови. Он не успел удержаться и рухнул на пол. Они тут же набросились на него, этот вышибала и несколько парней, словно гиены на раненого зверя. Удары ногами и кулаками посыпались на Иэна, он закричал, почувствовав, как хрустнуло ребро, скорчился, когда кто-то поставил ногу в ботинке между его неуклюже раскинутыми в стороны ногами и с силой наступил. На него надвинулась чернота, поглотила его, и когда сознание уже начало покидать его, он услышал вой сирен, похожий на вопли дьяволов, которые тащили его в ад.


* * *

 Джоби стоял в оцепенении, внутри у него все сжалось, ноги внезапно ослабли. Он видел драку, паническое бегство людей к выходам; их отбрасывало назад, они падали, ругались и вопили. Боже, нет, неужели все повторяется! Он закрыл глаза, почувствовал кислую вонь куриного помета, услышал квохтанье обезумевших кур, уподобившихся камикадзе: спасение или смерть. Он испугался, потому что чувствовал их ненависть к себе; они сдерут с него кожу, выклюют глаза. Нет, ради Бога, нет!
 Он открыл глаза; никому не было до него дела, никто даже не смотрел в его сторону. Юнцы дрались, один из них вытащил нож.
 Джоби не хотел этого видеть. Он отвернулся и увидел Салли Энн. Джоби задохнулся, когда увидел ее лицо. Отсутствующий взгляд, на губах замерла полуулыбка, довольное выражение лица. И в этот миг он понял, о Иисусе, сомнений быть не могло. В висках у него застучало, в горле пересохло, когда то, что он понял, переросло в отвращение. Она сделала это, сделала намеренно. Точно так же она убила барменшу в «Желуде».
 И Тимми Купера.
 И Харриэт Блейк.
 Она же устроила пожар у Тэннинга.
 Вой полицейских сирен резанул по нему, дребезжащим эхом отозвался в мозгу. Он увидел несколько полицейских, которые пробивались вовнутрь, сражаясь с толпой; какой-то юнец упал, вопя непристойности.
 Затем внезапно шум стих, слышны были лишь крики и стоны пострадавших, но массовая истерия прекратилась.
 — Всем оставаться на местах. — Инспектор отряхнулся, проверил, охраняют ли его люди выходы. — Никаких беспорядков.
 Сюда следует подкрепление. Раздавшийся вой сирены, становившийся все громче, подтвердил его слова.
 — И нам придется допросить каждого. Так что...
 Констебль стоял на коленях, осматривая неподвижную фигуру, бывшую когда-то Джейми; он проверил пульс, стараясь услышать сердцебиение. Взгляды присутствующих были направлены на него, все в зале как будто вдохнули и задержали дыхание. Ждали.
 — Он мертв. — Шепот констебля повис в этой ужасной тишине.
 ... мертв... мертв... мертв.
 — ... и девушка в очень тяжелом состоянии.
 Джоби вцепился в микрофон, чуть не упал, когда его выдвижная часть опустилась вниз. Он увидел голубые огни мигалок через покрытое морозным узором стекло; завыла еще одна сирена, терзая его, на этот раз приехала «скорая». Полиция у главного входа освобождала путь для санитаров с носилками.
 Санитары подняли с пола два скорчившихся тела, с которых капала липкая кровь, накрыли их одеялами. Все молча наблюдали. Он мертв, девушка при смерти. Она, вероятно, тоже умрет. Этот огромный подонок, который все начал, он, наверно, выживет, опять отделается предупреждением. А эта бедняжка, девушка с прической афро, прислонившаяся к стене, похоже, она вот-вот потеряет сознание.
 Джоби напрягся, вздрогнул от прикосновения Салли Энн, которое больше не возбуждало его. Он закрыл глаза, подумал: «Убери свои руки, они у тебя в крови». Но он боялся показать свое отвращение, потому что боялся Салли Энн. Наконец-то он признался себе в этом.
 Ему хотелось закрыть глаза, отвернуться, сделать что угодно, лишь бы не видеть эту стройную обнаженную девушку, стоящую над ним на коленях, сосредоточившуюся на его упрямой вялости; ее тонкие пальцы напряженно работали, тщетно пытались вызвать у него эрекцию. На ее лице были вожделение и недовольство, потому что она была в отчаянии и страстно хотела его. Она уже не была той наивной деревенской девушкой из Спарчмура, девственницей, соблазнившей его всего лишь несколько недель назад. Эта невинность умерла, ее поглотило пламя пожара на станции «Амоко», и из его пепла восстала ее близнец — дьяволица. О Боже, я не хочу... Я не... Я не...
 Но все свершилось. Он почувствовал, как его мягкая, безвольная плоть сдалась, выпрямилась, отчего по всему его телу пробежала дрожь, и это было словно лекарство, притупившее его ненависть и страх перед прекрасной юной соблазнительницей.
 — Ты устал и расстроен. — В ее ласковом голосе слышалась легкая насмешка. Вот почему ты сердит на меня, Джоби, потому что ты переутомился, словно ребенок. Потом тебе станет лучше.
 Нет. Я ненавижу тебя, Салли Энн, за то, что ты со мной сделала, за то, что ты собираешься со мной сделать — использовать для своих нужд. Но чувство это было слишком сильно для него, и он громко застонал от наслаждения, когда она наклонилась и прикоснулась вытянутыми губами к его дрожащей тверди. Теперь Салли Энн могла делать с ним все, что хотела, как всегда, он снова стал ее рабом.
 Он казался себе зрителем, участвующим в представлении, разбитым кораблем на буксире, которого заставляют бороздить бурный океан, бороться с волнами, тянут то в одну сторону, то в другую. Он поднимался в гору, зная, что когда достигнет вершины, то станет парить в исступленном восторге в пространстве. Он еле держался на самом краю, чувствовал, как она толкает его. Я люблю тебя, Салли Энн, клянусь тебе. Я не ненавижу тебя за то, что ты со мной сделала. Я люблю тебя.
 Потом он снова ненавидел ее. Это чувство охватило его на самой вершине нежеланного, электризующего оргазма; мысль, пришедшая ему в голову, была настолько дикой, настолько возбуждающей, что тело его задрожало. Он притянул к себе Салли Энн, с силой сжал ее ногами, чуть не осуществив задуманное.
 Он убьет ее, избавится от нее навсегда, и оправданием его преступления будет страсть!
 Он сжал ее груди, она вскрикнула, и если бы его оргазм не начал ослабевать, он мог бы это сделать. Нет, все надо тщательно обдумать, к убийству нельзя относиться легкомысленно. У него нет желания долгие годы провести за решеткой.
 Он все еще крепко держал ее, закрыв глаза, чувствовал, как она стала осторожно покусывать его за шею, когда всем телом опустилась на него. Не думай об этом, чтобы она не догадалась, она умеет читать твои мысли.
 — Ты же любишь меня, Джоби, скажи!
 Он помолчал и ответил:
 — Да, люблю, Салли Энн. — Это была правда. Но я также ненавижу тебя за то, что ты сделала со мной, с остальными.
 — Не переживай из-за того, что произошло в «Сельском ручье». Это не имеет к тебе никакого отношения.
 Я знаю. Это все дело твоих рук.
 — Это очень неприятно. Куда бы мы ни пошли, везде что-то случается. Кто-то из нас двоих приносит несчастье.
 — Несчастья в наше время случаются повсюду. — Голос у нее был сонный.
 Он не ответил, в этом не было нужды. Очень скоро Салли Энн будет... нет, ему нельзя даже думать об этом. Все равно он уже решился. Он убьет Салли Энн и скроется, отправится, куда глаза глядят, как можно дальше. Только так он сможет навсегда освободиться от нее, сбросить с себя проклятье Хоупа.




 Глава 23


 Джоби был один в крохотной, тесной квартире. Салли Энн поднялась рано, оделась и ушла. Точно так же было вчера, и позавчера; она возвращалась поздно вечером, усталая и бледная, явно обессилевшая. Она выглядела просто хорошенькой девушкой, с которой каждому мужчине было бы приятно иметь дело. Но он знал, что все это притворство, может быть рассчитанное на то, чтобы лишить его бдительности.
 Она никак не объясняла свое отсутствие, не говорила, где была, но Джоби и не расспрашивал. Если бы она хотела рассказать ему, она бы это сделала; если же нет — она стала бы лгать. Может быть, она бродила по улицам в поисках работы; но это было маловероятно. И все же создавалось впечатление, что все эти дни она была занята чем-то определенным.
 Он знал, что ее не будет весь день. Это хотя бы давало ему возможность размышлять, строить планы. Ему нужно было побыть одному, ее присутствие становилось невыносимым. Он был одержим мыслью об убийстве Салли Энн, думал об этом уже без страха. А если он дрогнет, то вспомнит с Тимми Купере и о Харриэт Блейк, разожжет в себе ненависть, которая выросла и раздирала его изнутри с того самого времени, когда он все понял. Салли Энн обладала какой-то телепатической зловещей силой, с помощью которой она управляла другими. Не только людьми, но и животными, и неодушевленными предметами. Это она вызвала безумие у кур в Спарчмуре, каким-то образом устроила пожар у Тэннинга. Вероятно, она сделала это просто так, испытывая свою силу, которая с каждым днем все росла. Ею овладела страсть к убийству: барменша в «Желуде», потом тот парень в «Сельском ручье». Будут и другие жертвы, если только...
 Трудность состояла в том, что Джоби должен нанести удар стремительно, пока ее сила не стала слишком велика для него, застать ее врасплох. Он содрогнулся при мысли, что мог бы ударить ее, когда она будет стоять к нему спиной, свалить ее одним сильным ударом, чтобы она не сумела напасть на него, овладеть ею, когда она не смотрит на него, когда не сможет применить свою силу.
 И тогда он вспомнил недавнюю ночь, когда она вывела его из состояния изнеможения, оживила его ум и тело, потому что горела страстным желанием. Он снова увидел ее лицо перед самым оргазмом, то, как она, казалось, забыла обо всем на свете, стала обычной женщиной, испытывающей плотские наслаждения. Вот когда она была слабее всего, беззащитной нимфоманкой. Вот когда он нанесет удар, схватит ее руками за шею, сожмет; он закроет глаза, почувствует, как она пытается вырваться, как ее сопротивление все ослабевает. Потом — смерть. Потом — бегство.
 Внезапно он почувствовал, что у него произошла эрекция, что его тело сладострастно отозвалось на эту новую и ужасную фантазию, у него возникло непреодолимое желание удовлетворить себя. Нет, я не должен этого делать. И все же мысль эта пришла к нему тогда, когда он занимался любовью, и осуществлена будет тогда же. Сегодня, завтра, когда бы ни было. Сейчас ему надо выбросить эту мысль из головы, но вернуться к ней, когда он будет в возбуждении.
 Джоби провел день бессмысленно, только поиграл на гитаре. В этом тоже не было смысла, потому что он никогда больше не станет выступать перед публикой. Когда он убежит отсюда, он оставит гитару здесь, разобьет, разрушит навсегда эту уродливую часть своей жизни. Потом начнет все сначала.
 Он стал рыться в вещах Салли Энн; несколько платьев, белье, интересно, нет ли здесь его пропавшего амулета? Он даже откинул потрепанный ковер, но амулета нигде не было. Он и не был нужен Джоби, просто хотелось подтвердить свою догадку. Она украла его. Еще одна улика против нее, еще одна причина убить ее.
 Салли Энн вернулась после семи, вид у нее был измученный.
 — Кажется, снег пойдет. — Она опустилась на колени и стала греть руки у электрокамина, из которого вылетали искры. — Хотя на улице чертовски холодно, может быть, снега и не будет.
 Где ты была, Салли Энн? Если она и почувствовала этот вопрос, она не ответила. Тепло, казалось, оживило ее.
 — Нам не помешает пораньше лечь спать, — сказала она.
 Джоби напрягся. Нет, я не стану этого делать. Я не могу, я же не убийца. Ты убила Тимми Купера, правда? Нет. Все говорят, что да. Суд присяжных вынес приговор: смерть от несчастного случая. Суд не всегда прав. Многим убийцам удалось уйти, посмеиваясь над законом, показывая нос обществу.
 — Я была в агентстве, подписала для тебя контракт. Очень выгодный, — она улыбнулась.
 Я больше не хочу выступать, но я не стану спорить, потому что ты уже будешь мертва тогда, Салли Энн.
 — А... ладно.
 — На одной ферме за городом будет поп-фестиваль на открытом воздухе перед Рождеством.
 — Боже, в такую погоду?
 — Там поставят большой шатер. После Рождества в город приезжает цирк, и я думаю, организаторы решили нажиться на месте. Только один вечер, но деньги хорошие. Восемьдесят фунтов за концерт. Нет худа без добра, из-за беспорядков в «Сельском ручье» ты попал в газеты, а то бы так и остался певцом в пабах. Концерт в следующее воскресенье. Мне надо завтра снова позвонить в агентство, чтобы все как следует узнать.
 Только завтра тебя уже не будет в живых, Салли Энн.
 — Надо бы нам что-нибудь пожевать. — Она отодвинула дверцу шкафчика и стала изучать этикетки на банках. — Опять придется есть бобы, Джоби.
 Тайная вечеря, Салли Энн. Твоя последняя трапеза. У него уже начиналась эрекция, и это было прекрасно.
 Салли Энн была не в настроении, черт бы ее побрал. Джоби смотрел, как она раздевается, как бросает одежду на стул у постели; все ее движения были небрежны, никакого возбуждающего стриптиза. Она скользнула в постель, закрыла глаза и громко вздохнула. Что бы она ни делала, где бы она ни была, она страшно устала.
 Он медленно разделся, пытаясь привлечь ее внимание. Проклятье, он должен ее возбудить, это единственный способ. Он подошел к кровати, встал в ногах, выпрямился; свет висячей лампочки освещал его наготу. Посмотри на меня, Салли Энн, вот каким я был те ночи, когда ты являлась дразнить меня в моих фантазиях. Смотри на меня, воспылай ко мне страстью.
 Она пошевелилась, открыла глаза, увидела, посмотрела равнодушно, заскользила по нему взглядом, задержавшись на секунду-две на нижней части его тела, потом встретила его взгляд. На лице ее было отсутствующее выражение, как будто мысли ее были далеко.
 Ради Бога, скажи же что-нибудь, Салли Энн!
 Когда она заговорила, в голосе ее послышалось раздражение: — Разве ты не видишь, что я совершенно разбита, Джоби?
 Да, он видел это, но это не имело значения. Я хочу (убить) тебя. Он кивнул: — Я тоже устал, но я не смогу заснуть, пока не... Я люблю тебя, Салли Энн.
 Она снова закрыла глаза, и тогда он подошел к ней, забрался на четвереньках на постель, откинул одеяло, пожирая глазами ее обнаженное тело, свернувшееся для сна, ощущая аромат ее плоти и легкий запах мускуса; Салли Энн, какая она была раньше, не такая, как теперь. Мягко, но твердо он развел ей ноги, чувствуя ее сопротивление. Разве ты не видишь, что я устала?
 Как будто все его тело было в огне, он дрожал точно так же, как во время их первой незабываемой ночи. Ее физическая податливость его превосходящей силе заставила участиться его дыхание, он гладил пальцами ее мягкую плоть, пока она не стала влажной.
 Ее глаза все еще были закрыты, она не открыла их даже когда он склонился над ней, прижался губами к ее губам. Он почувствовал, как она слегка задрожала, почти ответила. Сегодня ночью я буду властвовать, Салли Энн, и это будет конец. Его руки гладили ее тело, поднимаясь от груди к шее, лаская нежную кожу; он боролся с желанием схватить ее за шею и с силой сжать.
 Зеленые глаза заглянули в его глаза, заставили его виновато убрать пальцы с ее шеи, вернуться к грудям, обнаружив, что соски ее тверды и стоят. Нет, Салли Энн, ты ошибаешься, я ни о чем таком не думал. Клянусь Богом, что не думал. Она улыбнулась, на лице ее было непонятное выражение.
 Получилось! Усталая рука ее внезапно ожила и стала искать его, нашла, стала поглаживать и сжимать. Его возбуждение быстро росло, он испугался, что эякуляция может произойти раньше времени, сорвать его планы, он попытался изо всех сил сдержаться, спрятав лицо у нее на груди, чтобы она не смогла прочесть его мысли.
 Салли Энн сбросила с себя мантию изнеможения, ее гибкое тело отвечало ему, угрожая взять на себя главную роль. Нет, не сегодня ночью, Салли Энн. Эта ночь, наша последняя ночь, должна быть моей. Почувствовав, что она готова, он вошел в нее, наклонясь над ней на коленях, стараясь не встретиться с ней взглядом, но когда он посмотрел украдкой, глаза ее все еще были закрыты. Он с безжалостной решительностью совершал толчки, чтобы сделать ее своей рабыней, чтобы заставить ее безмолвно просить его; он видел, что время близится.
 Она тихо стонала, начиная дрожать, его собственные ощущения набирали силу. Они были почти у обрыва, готовые в любой миг сорваться вниз. Джоби поддержал свое тело, положив руки на ее обнаженные плечи; он медленно перемещал их к ее шее по мере того, как обострялись его чувства. Он неотрывно смотрел на ее стройную шею. Такая красивая, такая хрупкая. Так легко...
 С каждой секундой все ближе; пробуждалась его дремлющая ненависть к Салли Энн, смешанная с его любовью к ней — смертельная смесь. Он вспомнил Харриэт Блейк, которая научила его всему этому и которая поплатилась за это жизнью, убитая Салли Энн с помощью какой-то телепатии. Он слышал безумное квохтанье кур; какой-то шум пытался заглушить предупреждение Элли Гуда. Шум, который мог быть пожаром на «Амоко» Тэннинга; пламя ненависти и зла.
 Он почувствовал, что у нее наступил оргазм, она извивалась в экстазе, обхватив его дрожащими ногами; пальцы Джоби сгибались, двигаясь к шее. Сейчас!
 Он достиг оргазма, когда руки его сомкнулись на ее шее, это был пик наслаждения; он начал сжимать ей горло, сначала не очень сильно. Это тебе за всех тех, кто погибли от твоей руки, Салли Энн, и за меня тоже. Я всегда буду помнить тебя, всегда буду любить.
 Джоби извивался и содрогался вместе с ней, закрыв глаза, чтобы не видеть, как она задыхается, не видеть выпученных глаз, зеленых пузырей на поверхности заросшего пруда, которые вот-вот лопнут, широко открытого рта с высунутым багровым языком, когда она начнет окончательно задыхаться, ее потемневшее, красное лицо. Чтобы не видеть, как она умирает.
 Он стал сжимать ее шею изо всех сил, пытаясь одновременно резким движением откинуть назад ее голову. Но постепенно до его сознания дошло, что что-то было не так, что его стальные пальцы почему-то не продавливали кожу на ее шее, как будто он схватил кусок металлической трубы и безуспешно пытается сжать ее; он держал Салли Энн за шею до конца оргазма, и только тогда понял, что план его потерпел поражение.
 Он открыл глаза, встретился с взглядом Салли Энн и вздрогнул, чуть не стал просить у нее прощения. Я не пытался убить тебя, Салли Энн.
 Ее зеленые глаза в упор смотрели на него, улыбались и одновременно укоряли, насмехались над ним, и он ослабил пальцы — если он вообще их когда-либо сжимал. На ее коже остались слабые следы, не более заметные, чем те, которые обычно остаются у любовников после совокупления, следы ласки, которые исчезают через несколько секунд. Она дрожала, но она дрожала и раньше. Они занимались любовью и теперь закончили. Ненависть Джоби погасла, словно слабый язычок пламени.
 — Ты хотел убить меня. — Это было утверждение, произнесенное почти небрежно.
 — Да. — Он выпалил признание, потому что обманывать Салли Энн не было смысла.
 — Почему?
 — Потому что... — он очень тщательно подбирал слова — ты заставила меня убить Тимми Купера. Потом ты убила Харриэт Блейк, ту барменшу из «Желудя» и парня в «Сельском ручье». Ты обладаешь странными способностями, можешь устроить пожар, заставить взбеситься кур, людей. Я же для тебя лишь козел отпущения, вот почему я нужен тебе.
 — Дурачок. — Губы ее насмешливо скривились, в голосе послышалась горечь. — Ты не можешь меня убить, так что не трать понапрасну время, а то в следующий раз я могу и вправду рассердиться на тебя. И не выдумывай всякие глупости.
 Он посмотрел на нее, испытывая слабое головокружение, чувствуя, как весь поник от ее испепеляющего взгляда, стыдясь самого себя.
 — Я бы хотел знать, что происходит, — пробормотал он едва слышно. — Что ты задумала?
 — Не сомневайся, ты все узнаешь. — Казалось, она уже успокоилась, на лице ее вновь появилась улыбка. — Но я еще не готова рассказать тебе все до конца. Всему свое время. А пока подумай вот о чем... — Голос ее изменился, зазвучал почти как декламация, напомнив Джоби то далекое монотонное бормотание, которое он слышал в детстве, когда прятался с головой под одеялом. Глаза Салли Энн казались остекленевшими, покрытыми прозрачной зеленой пленкой. — Веками жители Хоупа подвергались преследованиям, они — жертвы какого-то древнего проклятья тех дней, когда Каменный Дуб был всего лишь желудем на ветви своего предка, Злом, разрастающимся как чума. Невинных мужчин и женщин обвиняли в колдовстве, пытали, жгли на кострах, вешали, и это вызывало садистское наслаждение у их мучителей. Так зло продолжало жить и взывать к отмщению, и вот настал час мести! Ты и я, Джоби, мы с тобой должны отомстить за всех тех, кто страдал, уничтожить охотников на ведьм, которые все еще живут в Хоупе, тех, которые жаждут твоей смерти и моей. Это единственный способ. Бегство тут не поможет, мы должны бороться.
 Джоби смотрел на нее в оцепенении, не понимая. То старое зло, чулан под лестницей, чердак, смерти — разве его собственная мать не желала всего того?
 — Они велели тебе убить меня, — Салли Энн засмеялась почти истерическим смехом, от которого у него по телу пробежал холод. — Но я оказалась им не по зубам, точно так же, как и тогда, в твоем чулане. Слишком долго мы потворствовали им, Джоби, пришло время бороться. Для нас обоих. Ибо все в Хоупе прокляты охотниками на ведьм, живших в стародавние времена, их наследниками, и мы должны уничтожить их всех. Они думают, будто мы бежали, но мы бежали с целью. Есть причина, почему мы пришли сюда перед тем, как вернуться в Хоуп для последней схватки.
 — Я не вернусь назад. — Слабый протест, подчеркивающий лишь ее власть над ним, абсолютную, безоговорочную. — Я не вернусь в Хоуп.
 — Ты пойдешь туда, куда пойду я. — Пленка сошла с ее глаз, и они опять загорелись холодным зеленым огнем. — Запомни, я сильнее их, и не пытайся больше убить меня.
 Салли Энн потянулась, нашла шнурок выключателя, и комната погрузилась в полутьму городской ночи.
 Джоби лежал напряженный и испуганный, прислушиваясь к ее ровному дыханию, и не мог понять, заснула она или нет. В голове у него все перепуталось. Салли Энн убить невозможно, он не станет этого делать, не посмеет снова попытаться задушить ее. Но он должен найти какой-то выход, освободиться от нее, потому что он ни за что не вернется в Хоуп. Опасно было строить какие-то планы, если дело касалось Салли Энн. Он должен выждать время, воспользоваться случаем, когда тот представится.
 Ночью он опять увидел тот старый сон, стал метаться в постели. Ему снилось, что он снова был в своем доме, что дверца чулана медленно, со скрипом отворилась, а из его темноты, источающей зло, появилась Салли Энн, обнаженная колдунья, на которую было страшно смотреть, потому что красота ее пугала. И он покорно пошел к ней.




 Глава 24


 Снег никак не шел, опустилось лишь несколько снежинок, неохотно упав на промерзшую землю. Небо было закрыто облаками, но метеорологи не решались дать окончательный прогноз, лишь намекали на возможность белого Рождества; букмекеры больше не заключали на это пари.
 Джоби и Салли Энн прибыли к месту фестиваля около полудня. Два больших поля с ярко раскрашенными шатрами, палатками и жилыми автоприцепами: безалаберная, неорганизованная часть шоу, которая едет позади приближающегося цирка. Клетки со зверями все еще были прикреплены к грузовикам, которые привезли их на буксире, припаркованы на соседнем поле. Большой цирк Симпсона; безвкусно оформленный, второсортный балаган, давно уже устаревший, скорее напоминающий бродячий зверинец, чем цирк, разрекламированный как «Великолепнейшее шоу в мире». Родители вели сюда детей, чтобы нарушить унылую череду рождественских праздников, они и не ожидали, что их денежные затраты оправдают себя — лишь бы было куда пойти.
 Джоби зарегистрировался в длинной узкой палатке рядом с главным шатром; в дальнем ее конце находилась платформа, с которой открывался вид на беспорядочно расставленные скамейки для зрителей, некоторые из них уже опрокинулись, лежали на полу, потянув за собой сидения, стоявшие поблизости, словно распавшаяся колода карт. Временный дилетантизм.
 — По крайней мере, публики будет много. — Салли Энн просунула свою руку в его. — Больше, чем было в «Сельском ручье».
 Они пошли к выходу. Земля была твердой от сильного ночного мороза, а то бы они шлепали по грязи. Рабочие деловито стучали молотками по столбам, разматывали веревку, работая быстро — должно быть, из-за холода. Неподалеку зарычал дикий зверь, его оглушительный зевок был вызван скорее скукой, чем злостью. Джоби вздрогнул.
 — Это лев. — Салли Энн сжала его ладонь. — Пошли посмотрим. Он, наверно, в одном из тех больших грузовиков.
 Они почуяли животных прежде, чем увидели их — пахнуло тухлой вонью навоза, утрамбованного в течение нескольких недель бесцельно топчущими ногами; несмотря на то, что звери всегда находились в движении. Джоби с грустью подумал, что они, вероятно, так и умрут в этих клетках в конце концов. Жестокость, которую не замечает общественность, вроде бы обожающая животных; люди возмущаются охотой и опытами на животных, устраивают набеги на фермы черно-бурых лисиц, но они совершенно счастливы, когда их развлекают дикие животные, с которыми так немилосердно обращаются. Как и жители Хоупа, они придумали свои собственные правила, создали свой свод моральных устоев, который им подходит.
 — Да он старый, — сказала Салли Энн.
 — Дряхлый, — согласился Джоби, наблюдая, как лев раздвинул пасть в еще одном шумном зевке; сморщенные десны, зубов нет. Это нарочно: леди и джентльмены, наш отважный укротитель льва сейчас положит голову к нему в пасть. Надувательство, способ нажиться.
 На шкуре льва были плешины, что-то вроде парши. Все, что у него осталось, были когти, но Джоби сомневался, достаточно ли у льва сил, чтобы пользоваться ими; может быть, зверь смирился с жизнью в неволе. КОРОЛЬ ДЖУНГЛЕЙ, сообщала броская надпись на верху грузовика, а рядом помещено изображение зверя, который был гораздо моложе того, что сидел в клетке.
 Джоби встретился с вопросительным взглядом зверя, заметил мерцание в его кошачьих глазах. Ненависть. И что-то еще... Страх! Лев прижался к доскам настила, жалобно скорчился, заскулил. Джоби оцепенел, ощутив весь ужас и злобу плененного дикого зверя.
 — В чем дело? — Салли Энн сжала его руку.
 — Я... не знаю, — пробормотал он. — Лев как-то странно встревожен. А ведь вроде бы должен уже привыкнуть к тому, что люди на него глазеют. Он напоминает мне...
 — Кого?
 Другого кота, обычного, домашнего, паршивого, беззубого. Отвратительного. Его таким сделала одна противная старуха, которая не так уж и стара. Его отрубленная голова покатилась, даже мертвая она источала ненависть. Этот кот был больше, вот и вся разница.
 — Никого, — сказал он. — Пошли.
 Потом они увидели слона. Огромного африканского слона с желтеющими бивнями, которого затолкали в самодельный прицеп старенького грузовика. Деревянная решетка вместо стальной; слон топчет свой собственный навоз, как будто переминается беспокойно, дергает хоботом. Животное замерло, увидев двух приблизившихся людей.
 Джоби остановился, хотя Салли Энн тянула его за собой.
 — Что на тебя на этот раз нашло, Джоби?
 Он не ответил, встретил злобный взгляд слона; животное резко подняло хобот и агрессивно заколотило им о крышу. Попавший в капкан зверь из джунглей, припертый к стене в своей темнице. Я бы убил тебя, если бы мог, Джоби Тэррэт!
 Ну нет, это уж глупости. И все же те глаза говорили другое. Слон был так же стар, как и лев, уставший и раздраженный после холодного, долгого путешествия, и его, вероятно, еще не кормили. Конечно же, он должен был разозлиться на всех хотя бы только за то, что на него глазеют.
 И тогда слон затрубил. Резкий, грубый звук завибрировал в морозном воздухе; ледяной порыв ненависти и страха ударил по Джоби, словно ураганный ветер, обдав его холодом. Огромная слоновья нога, топала, качала прицеп, и Джоби отошел назад, потянув за собой Салли Энн. Слон не подозревал о своей собственной силе, во всяком случае, Джоби на это надеялся. Один мощный рывок, и он разобьет свою деревянную клетку в щепки, вырвется на свободу. Если бы он вырвался, он бы затоптал Салли Энн и Джоби, убил бы их. Как тот спарчмурский бык убил твоего отца, Джоби!
 Слон пристально наблюдал за ними.
 — Пошли в нашу палатку, будем устраиваться. — Джоби отвернулся, поборол желание броситься бежать, пошел быстрым шагом. Он не оглянулся.
 — Ты испугался. — В голосе Салли Энн прозвучало презрение.
 — Да, — ответил он. — Да, я испугался. Точно так же, как испугался в то утро, когда взбесились куры твоего отца.
 Длинная палатка была битком набита до самого дальнего выхода; подростки, родители с детьми — достаточно большими, чтобы им нравилась поп-музыка, но слишком маленькими, чтобы одним посещать концерты. Предпраздничное скопление народа. Освещение менее чем скудное, только огни рампы и несколько тусклых лампочек сзади. Все самодельное; даже одолженный микрофон трещал, один раз и вовсе отключился, пока Джоби не стукнул по нему в отчаянии, и тогда звук вернулся.
 Он был напряжен, нервничал, знал, что это отразится на его выступлении, но никто, казалось, не замечал. По крайней мере, он на это надеялся. Да еще так чертовски холодно. От этих портативных газовых обогревателей нет почти никакого толку. Два фунта за вход, полцены тем, кому нет четырнадцати. Подлая обдираловка.
 Со всех сторон слышалась музыка — между собой конкурировали четыре разных концерта, и ультрасовременная группа играла громче всех. В перерывах между песнями их музыка резко набрасывалась на него, создавая атмосферу враждебности. Прочь отсюда, колдун!
 Он постарался глазами отыскать в толпе Салли Энн, но не смог увидеть ее среди моря лиц, хотя она была где-то в первых десяти рядах. Злобные лица. Нет, это всего лишь его воображение, ну конечно же. Он был в центре, все смотрели на него. Если бы они танцевали, это было бы не так ужасно, но на концерте они просто сидят и смотрят на тебя. Продолжай играть, не обращай на них внимания, сказал он себе, внушая, что никого тут нет, что он поет перед пустым залом. Во всяком случае, он старался убедить себя в этом.
 Проклятье, куда же подевалась Салли Энн? Он знал, что она в зале, потому что чувствовал ее присутствие, как всегда; она управляла им, внушала ему уверенность. Ты поешь для меня, Джоби. Ты знаешь, какие песни мне нравятся больше всего.



    Как только солнышко зайдет, 
    Ночь тут же новый день начнет... 



 Ужасно дурацкие слова, их сочинил тот, кто зациклился на рифмовании строк, и это ему не очень удалось; ритм, впрочем, нормальный. Джоби подумал, что можно будет как-нибудь написать на эту мелодию новые слова.
 Конкурирующие группы вопили так громко, как будто решили заглушить его. Это глупая песня, Джоби, зверям, она не нравится. Он ускорил темп, запел громче. К черту, к черту их всех!
 Громкий, вибрирующий звук, все нарастающий, сотряс палатку, словно ураган силы торнадо. Микрофон опять затрещал. Шум был знакомый, но Джоби не сразу узнал его. Второй оглушительный рев раздался еще до того, как стих первый. Живая, ужасающая сила до боли резала слух — словно гигантский тромбон сошел с ума. Хотелось бежать, спрятаться и дрожать, молить Бога, чтобы эта сила не нашла тебя.
 Слон!
 Джоби представил его, огромное стареющее животное, гневно рычащее в своей клетке в прицепе, внезапно разозлившееся после стольких лет в неволе, кипящее ненавистью к Человеку.
 Слон топал ногами, сотрясая свою хрупкую темницу, раскачивая ее хоботом как универсальным тараном. Музыка повсюду: вызывающее поведение Человека, его насмешка над созданием дикой природы.
 Джоби увидел, понял, что происходит еще до того, как раздались вопли; представил, как трещит хрупкая деревянная решетка, как рушатся подпорки, державшие асбестовую крышу, как из этих обломков появляется покачивающееся чудовище. В его трубных звуках слышалось нечто новое — пронзительный, победный рев, и его дряхлое тело приготовилось к последней битве с теми, кто так долго держал его в неволе.
 Какая-то группа все еще играла; странная мелодия, смутно напоминающая звуки, издаваемые обитателями джунглей. Но вскоре и она превратилась в вопли.
 О Боже, подумал Джоби, это все дело рук Салли Энн, вот почему она пришла сюда. Это дело моих рук, я снова стал ее орудием смерти и разрушения. Он в одиночестве стоял на платформе, глядя на массу мечущихся теней, проталкивающихся к единственному узкому выходу.
 Снаружи испуганная толпа сбилась в кучу, люди прижались друг к другу, завидев нападающего слона, стоящего на задних ногах; его силуэт выделялся на сверкающем фоне разноцветного искусственного освещения. Одержимое местью чудище на некоторое время было остановлено падением брезента, когда сломались столбы и на его туловище опустилось что-то совершенно непонятное, что он тут же принялся раздирать пожелтевшими от времени бивнями.
 Беги, не медли, пока он не освободился!
 Еще одна попытка панического бегства толпы через узкий проход, который служил входом на ферму. Падали раздавленные толпой тела, по ним бежали, топтали их. Все вопили, ругались, и в этот миг слон освободился от брезента, придя в еще большую ярость, чем прежде.
 Полицейский в форме выскочил в круг, освещенный фонарями. Это был смелый, но глупый поступок, потому что он был вооружен всего лишь дубинкой. Полицейский кричал, но его слова потонули в шуме. Давид против Голиафа, и у него не было даже пращи. На секунду слон остановился, как будто не мог поверить в такую безрассудную храбрость, может быть, ждал подвоха. Потом слон бросился на него.
 Возможно, полицейский и закричал, но никто из присутствующих не мог быть в том уверен. В самую последнюю секунду нервы у него сдали, он повернулся, бросился было бежать, но уже мощная ступня опустилась на него, словно ботинок рабочего, давящий хрупкую муху. Хруст костей заглушил все остальные звуки. Сломанные кости, раздавленное тело, кровь, брызнувшая во все стороны. Слон двинулся дальше, оставив после себя неузнаваемое месиво.
 Он набросился на толпу, стоя на задних ногах, дрожащих от непривычной позы и собственного веса, подняв хобот. Еще одна атака была неминуема; несколько сотен людей, сжавшись в одну общую массу, смирились со смертью.
 Но разгневанное животное не стало нападать. Слон опустил передние ноги и хобот, вытянул вперед могучую голову. Он замер, поблескивали только его маленькие глазки, он был сама сосредоточенность. Он смотрел, изучал лица людей, переводя взгляд с одного на другое. Он искал, пытался найти что-то. И не находил.
 В том, как животное неуклюже изменило свое поведение, угадывались разочарование и отчаяние. Это было освобождение от страха, сковавшего толпу, освобождение возможных жертв. Он мог убить, но он этого не сделал.
 Слон перешел на легкий галоп, сначала пошел в одну сторону, потом в другую, часто останавливаясь, всматриваясь в темноту, глядя на испуганные лица затем двигаясь дальше. В каждом его движении чувствовалась решительность, целенаправленность. На дворе фермы около дюжины полицейских пытались справиться с потоком впавших в панику людей, крича в толпу через громкоговорители, чтобы те выходили на дорогу один за другим. Люди толкали друг друга, пихали, оглядывались в страхе; слон ведь мог передумать и вернуться.
 Слон находился позади разрушенного шатра, он толкал другую палатку до тех пор, пока она не рухнула. Слон все еще искал кого-то или что-то, почти не реагируя на вой сирен, когда на дороге остановились три патрульные машины, взвизгнув тормозами. Слон был настолько захвачен своими поисками, что он не видел и не слышал ничего остального.
 На территорию цирка вошли три полицейских снайпера, подошли к тому месту, где валялся брезент разрушенных палаток, разошлись, каждый заняв свою позицию, увидев слона. Тот стоял неподвижно у длинной, узкой палатки, приподняв хобот, принюхиваясь, полагаясь на свой нюх там, где его подводило зрение.
 Хобот его закачался, он учуял что-то, и в тот же миг ярость вновь охватила его. Он поднялся на задние ноги, сердито затрубил. За этим брезентом находилось то, что он искал. Слон опустился на все четыре ноги, весь сжался, напрягся. Одна последняя попытка — это все, что он просил. После этого он готов был умереть.
 Раздался рев старого льва; это был дикий крик, крик ужаса, потому что его инстинкт джунглей чуял смерть. И когда слон бросился вперед, раздались три выстрела. Они раздались почти одновременно, поэтому прозвучали, словно один. Каждый из трех был выстрел в голову, сделанный опытными полицейскими снайперами. Раздались новые выстрелы. Снайперы стреляли из своих винтовок так быстро, как только могли. Огонь свинцовой смерти. Тяжелые пули разрывали толстую кожу слона, пробивали ее, отыскивая внутри небольшой мозг.
 Внезапно слон остановился, зашатался на нетвердых ногах, похожих на деревья, стараясь сохранить равновесие. На миг огни сзади осветили его маленькие глазки, отразили их выражение; он был безучастен к боли и смерти, он все еще искал... что-то!
 Из тесной толпы наблюдающих раздались одобрительные возгласы, когда люди увидели, что охваченное яростью животное начало падать, мгновенно утратив свою величавость, превратившись в огромную, неуклюжую игрушку, валящуюся на пол. Он падал медленно, как будто ложился спать, можно было подойти к нему, пнуть ногой, плюнуть на него презрительно, потому что он не был больше опасен.
 Слон лежал. Поверженный гигант среди произведенных им самим разрушений; там, где брезент загорелся от перевернутого газового обогревателя, начали взвиваться языки пламени, стал подниматься ввысь дым, словно от погребального костра.
 А вдалеке все еще раздавалось эхо тех выстрелов, их грохот прокатился до самой долины, пока горы за деревней Хоуп не заглушили его. Снова зарычал старый лев. Скорбный звук, звериная печаль о смерти товарища, как будто царь зверей знал, что искал слон и почему он, вырвавшись на свободу, стал убивать и разрушать. Лев оплакивал смерть и неудачу.
 Потом наступила тишина. Все взгляды были направлены на высокого парня и девушку, держащую его за руку. В свободной руке парень сжимал гитару. Они выходили из палатки, которую спасли от разрушения скорость и ловкость трех снайперов. Двое людей, которые были на волосок от смерти, оставшись в палатке, когда все остальные бежали в панике.
 Джоби остановился, глядя на слона, раскинувшегося на земле горой. На красивом лице его была печаль, он хотел было вырвать руку из руки Салли Энн, но она держала крепко.
 — Точно так же, как в прошлый раз. — Его тихий шепот слышала только она. — Безумие и смерть.
 — Он уже был бешеный, когда мы его видели, — ответила Салли Энн. — Это было видно. Ты сам так сказал, Джоби.
 — Не бешеный, а встревоженный, — резко возразил он. — Он был так напуган, что взбесился от страха, начал все крушить в поисках... — Голос его замолк. — Как и те куры, они бы тоже набросились на нас, если бы освободились из клеток.
 — Какая чушь, — воскликнула Салли Энн. — Слон был старый, дряхлый. Ты становишься прямо-таки одержимым, Джоби. У тебя мания преследования.
 Внезапный треск пламени заглушил его ответ. Высоко в ночное небо взлетели искры, заклубился густой дым от горящей резины. Он схватил Салли Энн за руку, начал оттаскивать от огня, вновь переживая ужас пожара на станции «Амоко», когда они шли к ожидавшим их полицейским.




 Глава 25


 Джоби опасался, что на следующее утро Салли Энн не уйдет из дому, догадается, что он задумал и решит остаться. Я знаю, ты собрался бежать, Джоби, поэтому я останусь здесь, чтобы ты этого не сделал. Но даже если ты и убежишь, я все равно отыщу тебя.
 Он надеялся, что чувство облегчения и почти бурная радость, которые он испытал, не были слишком заметны, когда она выскользнула из постели, оделась и поставила чайник на электроплитку. Она не посмотрела в его сторону, когда наливала себе кофе, не принесла ему чашку. Казалось, она забыла о его присутствии.
 Они не разговаривали с тех пор, как покинули горящую территорию цирка, почти не смотрели друг на друга. Злобная стерва, это все твое зло, еще одна демонстрации силы, тебе все равно, что гибнут и получают травмы люди. Но она стала бы все отрицать, поэтому не было смысла обвинять ее. И самым ужасным было то, что он все еще любил ее, и не было способа уничтожить эту любовь. Когда дело касалось Салли Энн, любовь и ненависть были неразлучны.
 Джоби не торопился вставать, он пролежал в постели до десяти часов. Она была хитра. Даже теперь она могла что-то заподозрить, начать следить за ним на улице, ожидая, когда он выйдет. Ты же не собираешься бросить меня, Джоби? Я заключила для тебя еще один контракт.
 Он медленно оделся, сварил кофе, поджарил тост, попытался выработать какой-то план действий. Он мог бы отправиться на вокзал, уехать поездом из города как можно дальше. Может быть, в Лондон. Совсем скоро наступит Рождество, и он сможет затеряться в праздничных толпах, подыскать себе жилье. И на этот раз он не возьмет с собой гитару; пусть она остается у Салли Энн как напоминание ей о том, что он в конце концов победил ее. Беги же, не останавливаясь, моли Бога, чтобы она никогда не нашла тебя, а иначе... а еще ты можешь убить себя, Джоби!
 Эта мысль пронзила его, словно сильный удар током, заставила задохнуться, сердце у него заколотилось. Перед глазами все поплыло, он почувствовал тошноту и головокружение, вцепился в край стола, когда на него накатила новая волна слабости.
 Это ведь так просто, существует столько разных способов. В чулане в подвале есть веревка, ты можешь повеситься. Или просто выпрыгнуть из окна головой вниз, разбить череп о мостовую. Или перерезать вены осколком стекла. Разбей вот этот стакан о раковину, используй самый острый осколок. Пусть кровь бьет ключом, пока вся не вытечет. Или...
 Taк просто, Джоби. Тогда она не сможет найти тебя, этим ты отплатишь ей за все, что она тебе сделала, ты разрушишь все ее планы, какими бы они ни были, если ты так необходим ей для их осуществления. Слова эти были произнесены голосом его матери, как он помнил его, увещевающим шепотом Хильды Тэррэт.
 Джоби сидел, глядя на стену перед собой, подсознательно следуя глазами за узором на оборванных обоях — коричневатые крестики, зигзагообразная дорога, ведущая в никуда, как ни старайся, всегда заканчивающаяся там, где начиналась. Все равно что пытаться бежать из деревни Хоуп. Или от Салли Энн.
 Он снова попытался найти какой-то другой выход, испуганный и оцепеневший от того, что ему вообще пришла в голову мысль о самоубийстве. Нет, это не он придумал, это его мать. Потому что она пыталась разлучить его с Салли Энн, чтобы он стал принадлежать ей самой в некоем воссоединении в загробной жизни!
 Ну же, убей себя, Джоби. Тогда ты будешь в безопасности.
 Нет! Он резко поднялся, стул с грохотом упал назад, и этот шум вывел его из его ужасного состояния; у Джоби было ощущение, словно он вернулся из очень долгого путешествия. Он взглянул на старый будильник, тикающий на каминной полке. Боже, этого не может быть: половина пятого! Я, наверно, ошибаюсь... но за окном виднелось быстро темнеющее зимнее небо, в свете фонарей летели снежинки, словно осенний листопад.
 Шесть часов... шесть часов он просидел здесь, оцепенев от мысли о самоубийстве. Он чуть было не решился на это, борясь с самим собой. Только тогда он понял, что мать его плетет интриги, он стал рассуждать логически, смог бороться.
 Нет, мама, я не убью себя, потому что меньше всего я хочу воссоединиться с тобой. Эта мысль пугает меня еще больше, чем жизнь с Салли Энн. Я ухожу, я намерен в конце концов избавиться от проклятья Хоупа. За этой дверью Джоби Тэррэт умрет. Я стану другим человеком, возьму себе другое имя. Я начну все сначала. Я сирота, пришел в город искать работу, а теперь ухожу отсюда, потому что не нашел ее. Я никогда не слышал о Хильде Тэррэт, я незаконнорожденный, меня бросили сразу же после рождения, я вырос в приюте. Я знать не знаю девушку по имени Салли Энн, я никогда не слыхал о деревне Хоуп.
 Джоби кубарем скатился с лестницы, чуть не упал, вышел в боковую улочку, заполненную покупателями, спешащими под снегом домой.
 Он влился в поток пешеходов, повторяя про себя, что его звать не Джоби Тэррэт.
 Вокзал был переполнен; шумная толпа разветвлялась на очереди к билетным кассам. Джоби пристроился к той, под которой на черно-белой доске, обозначающей направление, было крупно написано — ЛОНДОН.
 Вокруг царила атмосфера раздражения, недовольства, все спешили, пробиваясь через толпу, еще одна очередь выстроилась в буфет. Система информации «Танной» была занята, доносился лишь бесконечный треск едва различимых слов. Это напомнило ему о предыдущем вечере, о том, как ломался и отключался микрофон, снова начинал работать.
 — Пассажиры, следующие рейсом... обратите внимание, ваш поезд прибывает на третью платформу... поезд, отправляющийся от четвертой платформы, номер 1720... из-за плохих погодных условий поезд из... задерживается приблизительно на сорок минут.
 Люди продолжали заполнять вокзал, очередь, в которой стоял Джоби, не уменьшалась. Впереди какая-то пожилая женщина повышенным тоном разговаривала с кассиром. Она уже начала кричать на него через отверстие в стекле, но он, казалось, не реагировал. Выслушивать оскорбления входило в его обязанности.
 — Пассажиры, следующие рейсом до Лондона... — раздался внезапный треск, Джоби напряг слух, но не смог разобрать быстро произнесенное сообщение. — Опаздывает приблизительно на один час. Пассажиров просят обратить внимание...
 Стоявшие впереди него люди покидали очередь с недовольными лицами, стояли в нерешительности, не зная, что же им делать. Откуда-то только что прибыл поезд, и толпа ринулась к нему по боковым каменным ступенькам; в узком проходе, где проверяли билеты, образовался затор. Человечек в форме, тщательно проверяющий билеты, которые совали ему пассажиры, будто бы и не замечал всей этой толкотни, втайне наслаждаясь своей скрупулезностью.
 — Говорите, пожалуйста!
 Джоби вздрогнул, не заметив, что он уже стоит перед окошком кассы, откуда на него с нетерпеливым видом смотрит седой человек в очках. — Побыстрее, сынок, другие люди ждут.
 — Мне, пожалуйста... — Боже, Джоби было все равно куда ехать, лишь бы подальше отсюда, подальше от Салли Энн. — До Лондона.
 — В оба конца?
 — Только туда. — Проклятье, я не вернусь сюда никогда.
 — Одиннадцать фунтов сорок пенсов. — Оранжевый билет проскользнул в углубление под отверстием в стекле. — Платформа номер шесть. Поезд опаздывает на час, может быть, еще задержится из-за снега и обледенения на путях. Может быть, вообще не придет. Сегодня уже отменили три междугородних.
 Джоби стоял, зажав в руке три пятифунтовые бумажки, в ушах у него звучало роковое предсказание. Вот твой билет, сынок, но, может быть, он тебе и не пригодится. Одиннадцать фунтов сорок пенсов. «Я не возьму», — пробормотал Джоби и отошел от кассы. Через арку входа он видел, как косо падает снег, кружась. Снегопад усилился. У него было ощущение, что лондонский поезд не придет. Люди толкали его, проходя мимо, непрекращающийся поток пассажиров, спешащих по всем направлениям, но никто никуда не ехал, все только сердито суетились, выражая недовольство нарушением движения поездов.
 Джоби пошел к буфету, встал в очередь. Молодая вест-индианка продавала напитки и пакетики с закуской в дальнем конце стойки, разливая густой темный чай из огромного чайника, который был слишком тяжел для нее. Она водила струей над рядом пластмассовых стаканчиков, наполняя их и проливая через край. Наполняя и проливая. Как автомат.
 Джоби взял стакан чая, осторожно понес его к стойке возле стены. Ему нужно было время, чтобы подумать, чтобы составить планы. Все остальные, казалось, были поглощены газетами и журналами, пытаясь убить время. Время для Джоби было роскошью, у него его просто не было. Он взглянул на электронные часы, щелкающие цифрами, словно отсчитывающие часы его оставшейся жизни. Каждая минута была безвозвратна, еще одна ушедшая минута твоей жизни. Люди, убивающие время, торопили свою смерть, им не терпелось умереть, это было своего рода самоубийство.
 Он подумал, не вернуться ли ему домой. По всей вероятности, Салли Энн еще нет, она пока не хватилась его. Забудь обо всем сегодня, попробуй завтра или послезавтра. Его передернуло от этой мысли, потому что каждый час, проведенный с ней, вселял в него все большую тревогу, предвещая смерть и несчастье. Я нашла для тебя еще один контракт, Джоби, на этот раз хороший. Не беспокойся, все будет хорошо. Я обещаю тебе.
 Он отпил чай из стаканчика, поставил его в сторону. Нет, он не вернется к Салли Энн, но он не может и здесь оставаться. Джоби пошел прочь, протискиваясь через толпу, вышел на заснеженную улицу. Снег таял на дороге и тротуарах, превращаясь в густую жижу, которую проезжающие машины разбрызгивали по сторонам. За ночь эта грязь соберется, сузит проезд для машин, движение остановится. Как и поезда.
 Он попал в западню. Он понял, как чувствовали себя лев и слон. Жгучее желание разбить все на пути, впасть в неистовство. По этой же причине хулиганы разбивают телефонные будки. Потому что они попали в западню в обществе, которое отошло в сторонку и наблюдает за ними; им приходится как-то обороняться.
 Улицы пустели. Все куда-то делись, нашли себе какое-то укрытие, расстроенные путешественники устроились в отелях, решив попытаться уехать завтра. А пока что им будет тепло и уютно. Джоби некуда было идти, у него не было временного пристанища. Он бежал, опасаясь, что его намерения будут разгаданы. Салли Энн, конечно, не станет его разыскивать. В этом нет уверенности. Невозможно быть уверенным ни в чем, что касается Салли Энн.
 Пустынные, покрытые грязью улицы начали белеть от падающего снега, когда перестали ездить машины и исчезли пешеходы. Весело украшенная витрина магазина, искусственный снег посмеивается над погодой, над мостовой развешены разноцветные лампочки, бумажные гирлянды намокли, стали похожи на мокрое белье на веревке.
 В центре старомодной площади стояла высокая башня с часами, викторианское строение, может быть, имитация «Биг Бена». Тебе не удалось уехать в Лондон, Джоби, но посмотри, и здесь есть часы. Снег быстро засыпал циферблат, и к утру под его весом стрелки могут остановиться. Без пятнадцати десять. А Джоби все еще бродил по городу без всякой цели.
 Вдруг он увидал старуху. Она шла к нему навстречу, волоча ноги, хлюпая по грязи ногами в поношенных туфлях, седая, косматая голова повязана старым шарфом, на руке болтается пустая кожаная хозяйственная сумка. Бедность посреди изобилия.
 Джоби пожалел ее, зная, что она испытывает отчаяние, одиночество, беспомощность. И тогда он заметил кота: тощее, жалкое существо, следующее за ней по пятам. Черно-коричневый, какой-то пестрый, он смотрел на приближающегося Джоби, а его глаза сверкали то желтым, то зеленым, то красным светом, отражая мигающие наверху праздничные лампочки. Кот остановился, выгнул спину, раскрыл пасть и зашипел, показав беззубые челюсти.
 Джоби бросился бежать. Он повернулся, понесся по грязи через дорогу на другую сторону, поскользнулся и упал, поднялся. Он бежал, скользя, оглянулся только тогда, когда миновал площадь и оказался в ярко освещенном торговом центре. Пусто, не видно ни старухи, ни ее ужасного, отвратительного кота.
 Джоби весь дрожал. Джинсы на нем промокли, холодная ткань липла к ногам. Ужасно глупо, сказал он себе. Какая-то бедная старуха с котом, только и всего. В городе живут десятки пенсионеров с кошками, может быть сотни. Но он знал, что если увидит другую старуху, то снова бросится бежать. И снова.
 Джоби остановился, заметив впереди несколько слоняющихся без дела юнцов. Их было трое, все, как видно, подвыпившие. Он повернулся, пошел опять в сторону Хай-стрит, свернул налево от центра города. Снег почти перестал, лишь изредка опускались мелкие снежинки. Скоро снег может совсем прекратиться.
 Мимо него прошел мальчик, взрывая снег носками ботинок, как часто делают дети, вытаптывая от скуки узоры. Совсем один, может быть, идет из молодежного клуба; довольно любопытный, остановился под фонарем и насмешливо посмотрел на Джоби. Веснушчатое лицо, прямые волосы, челка доходит почти до бровей.
 — Элли? — Оцепеневший мозг Джоби мгновенно заработал, его губы инстинктивно пробормотали это имя, прежде чем он успел остановить их, увидев, что это был не Элли. Этот мальчик был поменьше, может быть, моложе на год или около того.
 — Что?
 — Извини. — Джоби не пытался скрыть свою растерянность.
 — Я... ошибся.
 Мальчик быстро зашагал прочь, почти бросился бежать. Когда он оказался у следующего ряда фонарей, то остановился и оглянулся, увидев, с облегчением, что этот неряшливый парень не преследует его. Парни заговаривают с тобой поздно вечером только тогда, когда что-то замышляют, и он не собирался рисковать. Он снова побежал.
 Здесь было темнее, фонари стояли редко, некоторые вообще не горели; муниципальный совет не чинил их, пока жители не начинали жаловаться. Это был один из способов сэкономить. Джоби побрел дальше, подумав, в какой же части города он находится. Он не помнил, чтобы проходил по главному подземному переходу, делящему город на две части, являющемуся границей между жителями, принадлежащими к разным классам. Все улицы похожи одна на другую, муниципальные дома, «полуотдельные» или стоящие в ряд, район, похожий на тот, где он встретил Шину той ночью. Но сейчас женщина была нужна ему меньше всего.
 — Извините, я...
 Он чуть не столкнулся с девушкой, стоящей у стены. Джоби посмотрел на нее. Одета в темное, сливается с сумерками, виден только силуэт, стройная, вьющиеся волосы, прическа афро, глаза пристально наблюдают за ним. Страх, сильная боль, начавшаяся в желудке, резанула по сердцу, словно переключила скорость, заставила его бешено колотиться. В ногах у него появилась такая слабость, что он чуть было не упал. О Боже! Он смотрел в ее глаза, ожидая, что в них загорится зеленый огонь, который завладеет им. Я вовсе не пытался убежать от тебя, Салли Энн. Но эти глаза не загорелись зеленым светом, в темноте он видел лишь их белки.
 — Привет, красавчик, я знала, что ты придешь.
 — Я... я...
 — Меня искал, милый?
 На этот раз Джоби повернулся и бросился бежать, не разбирая дороги, по темной улице, потом свернул на другую, не думая, куда бежит. Беги, не останавливайся. Ты не сможешь убежать от меня, Джоби. Ты зря стараешься.
 Песня, которую он пел только вчера вечером, глухо зазвучала у него в голове, застучала в его сердце. «Эта ночь... полна открытых глаз».
 Сегодняшняя ночь была именно такой, зеленые глаза горели из каждой тени, впереди него, сзади. Следом за ним. Сюда, потом туда, снова назад, темнота загоняла его, как натренированный колли, загоняющий стадо овец.
 Куда угодно... лишь бы не было темно. Темнота наполнена злом, как чулан, как чердак, она прячет что-то холодное, что-то затхлое.
 Ноги его промокли, одеревенели от холода, скоро он не сможет идти. Он замирал на каждом углу, держался в стороне от теней, только в крайнем случае пробегая через переулки. Он слышал ее голос, ее издевательский смех, теперь он звучал громче. Еще громче.
 В конце концов он снова оказался на площади, освещенной разноцветными огнями, с Рождественской елкой, припорошенной настоящим снегом. Часы на башне все еще шли, снегу не удалось их остановить. Половина двенадцатого. Он испуганно огляделся, поискал глазами ту старуху с ее паршивым котом, но их не было видно. Никого не было вокруг.
 Снова повалил снег, большие мокрые снежинки, казалось, намеренно били его по лицу. Они кружились, опускались вниз, снова взлетали, залепляя витрины магазинов, словно пытаясь закрыть их, стереть яркие огни, погрузить все в темноту. Чтобы повсюду была темнота и тени, чтобы спрятать в них нечто. Чтобы Салли Энн могла в них спрятаться и следить за каждым его движением, шептать ему.
 Ты убил Тимми Купера, Джоби.
 И Харриэт Блейк.
 И барменшу из «Желудя», и того парня в" Сельском ручье".
 Это ты поджег станцию «Амоко» во сне.
 Все сходят с ума от твоего присутствия, Джоби. А ты пытаешься переложить вину на меня. Бегство не поможет. Я нужна тебе, Джоби. Вернись, пока не слишком поздно.
 Вина, такое же чувство, от которого он страдал, живя у миссис Клэтт (может быть, он видел ее, а кот вовсе не сдох); как в тот раз, когда деревенские мальчишки разбили ей окно, а Джоби вставил стекло, прежде чем она заметила. Потому что она обвинила бы его, и в конце концов он сам бы в это поверил; может быть, он бы даже признался в этом, как заставляли в старину признаваться ведьм и колдунов.
 Он шел теперь знакомой дорогой, вокзал находился слева. Он пытался не смотреть туда, ему не хотелось вспоминать. Этого не было на самом деле, он не хотел уехать в Лондон на том поезде. Это все был дурной сон, который он хотел забыть.
 Он старался выдумать оправдание тому, что допоздна задержался в городе, почему он вообще туда пошел, почему весь промок. Мне наскучило сидеть весь день одному, Салли Энн, вот я и пошел прогуляться.
 Ничего себе, прогулка, уже полночь.
 Я потерялся.
 Можно было спросить у кого-нибудь дорогу.
 Ночь, снег, никого не было.
 Врешь, Джоби. Ты был с женщиной, не так ли? С проституткой. Ты опять ходил к той шлюхе.
 Клянусь Богом, это не так. Пожалуйста, поверь мне, Салли Энн.
 Что же ты делал весь вечер, Джоби?
 Я пытался бежать, Салли Энн, но теперь я понял, что не смогу, потому что ты мне не позволишь. Я больше не хочу бежать. Извини. Я останусь, обещаю тебе.
 Он увидел, как сквозь старые шторы на окнах квартиры пробивается желтая полоска света, по ним двигалась тень Салли Энн. Она была дома. Ждет его. Его охватил страх. Никогда ему не было так страшно за эту ночь, кроме того момента, когда он столкнулся с девушкой, похожей на Салли Энн.
 Ему придется подняться наверх, потому что его лондонские планы, все его планы разрушены. Ему некуда идти.
 Он открыл дверь, вошел в вестибюль, постоял там с минуту, приложив героические усилия, чтобы взять себя в руки, словно неверный муж, возвращающийся от любовницы и размышляющий, как поведет себя жена. Вина грызла Джоби, словно раковая опухоль.
 Он долго поднимался по лестнице, подсознательно стараясь не шуметь, быстро дыша. Во рту у него все пересохло. Он позвонил в звонок, потому что не взял ключ, внутренне задрожал, заслышав ее шаги. Прости, Салли Энн, мне очень жаль. Обещаю, что больше не убегу, точно так же, как я обещал, что не стану пытаться убить тебя.
 — Привет, Джоби. — Салли Энн открыла дверь. Нимфоподобная фигура в пеньюаре, который не скрывал ничего, неизменная улыбка в глазах. Никаких вопросов, никаких упреков. Заходи, Джоби, ты ведь замерз, кажется.
 — Боюсь, на ужин опять бобы. — Она уже открыла банку на столе, нарезала хлеб для тостов. — Я решила дождаться тебя, не есть одной. Может быть, завтра для разнообразия сходим в закусочную. — Выкладывая бобы из банки на сковороду, кладя куски хлеба под гриль, она весело болтала. — Судя по твоему виду, снег все еще идет.
 Ели они молча.
 Они почти закончили, когда вдруг Салли Энн подняла глаза и сказала:
 — Между прочим, завтра вечером мы идем в гости. Оба.
 — Да? — Джоби снова стало не по себе, он с трудом проглотил кусок, едва посмел спросить: — Куда же мы пойдем?
 — К людям, с которыми я недавно подружилась. — Впервые она не посмотрела на него, не подняла глаз от тарелки, и впервые, как показалось Джоби, он заметил нервозность в ее голосе. — Тебе они понравятся. Мы приглашены завтра вечером, около девяти. Может быть, днем мне придется выйти ненадолго, но я не задержусь.
 Он почувствовал ее смущение, что было ей совершенно чуждо, и это почти пугало его, как будто завтрашний вечер, куда бы они ни пошли, пугал и ее тоже. Уже это одно ужасало.
 Этой ночью Джоби опять увидел дурной сон; темные улицы и миссис Клэтт с котом, который ожил. И Элли Гуд, плачущий под уличным фонарем, умоляющий его не ходить никуда с Салли Энн.
 Говорящий ему, что то, что она собирается сделать с ним, будет ужасно.




 Глава 26


 Это был большой дом, расположенный в конце глухого переулка, недалеко от торгового центра; тихая заводь, незаметная в общем шуме и гаме, островок в бурном море. Лужайка окружена разросшимися елками, которые еще больше скрывали здание, напомнив Джоби о коттеджах и домах в Хоупе: намеренная попытка защитить себя от любопытных глаз. Каменный дом XVIII века с высокими окнами и крыльцом, к которому от нарядных ворот из кованого железа вела дорожка, посыпанная гравием. Так аккуратно... и зловеще.
 Зловещий дух, распространявшийся холод, который не имел никакого отношения к хрустящему снегу, лежащему на земле и засыпавшему крышу дома, атмосфера пустоты, хотя за толстыми шторами виднелся свет. Равнодушный и негостеприимный.
 Он огляделся, увидел припаркованные машины, другие дома, стоявшие в отдалении от этого большого здания, как будто они были построены уже потом, потому что первоначальные владельцы дома эпохи королей Георгов возражали против этого; держитесь от нас подальше, мы не хотим иметь с вами ничего общего, мы были здесь первыми.
 На Салли Энн было длинное платье из темной бархатистой материи, перетянутое поясом на тонкой талии, оно доходило ей до лодыжек. На ногах — черные замшевые сапоги до колена; она купила все это сегодня, когда уходила куда-то утром. Джоби почувствовал неловкость от того, что был в джинсах и джинсовой куртке, пожалел, что не надел ничего нового из одежды, но Салли Энн это, казалось, не волновало. Она замкнулась в себе, едва разговаривала с ним по дороге сюда.
 Когда она звонила в звонок, Джоби вспомнил, что сегодня канун Рождества. Очевидно, они приглашены по этому случаю, и он не мог понять, как Салли Энн удалось завести такое знакомство. Но в поступках Салли Энн ничего не удивляло. Раздалось глухое эхо шагов, и дверь открылась, выпустив полосу света. Джоби увидел высокого, бледного молодого человека, одетого в вельветовые брюки и рубашку с открытым воротом. Волосы небрежно падали ему на лоб. Джоби почти ожидал увидеть дворецкого.
 — Все в сборе. — Парень кивнул Салли Энн, но не улыбнулся, мельком взглянул на Джоби. — Идите наверх.
 Мраморный вестибюль, из мебели лишь резной столик, украшенный изображением дельфина, с пачкой газет на нем, тускло освещенный слабой лампочкой в абажуре. Дубовая лестница без ковра; их шаги гулко зазвучали по ступеням, и Джоби невольно подумал, нет ли под лестницей ниши. По коже у него пробежали мурашки.
 Они поднялись на широкую лестничную площадку с несколькими дверьми, обшитыми панелями; все двери были закрыты, откуда-то доносился шум приглушенных голосов. Джоби неотрывно смотрел на Салли Энн; она больше не покачивала бедрами, была напряжена, в ней чувствовалась нервозность. Ей было не по себе, и это тревожило его.
 Она подошла к третьей двери налево, повернула ручку и толкнула ее, шагнула в комнату. Джоби зажмурился от внезапного яркого света, увидел огромную комнату, которая, должно быть, занимала всю длину этажа; когда-то три, может быть, четыре небольшие спальни были превращены в одну большую комнату. Блестящая дубовая дверь, квадрат на удивление потрепанного ковра, который казался странным в этой комнате. Мебели почти не было; вдоль стены под окнами стоял узкий стол, уставленный напитками и закусками к коктейлю; у дальней стены стоял некий предмет, напоминающий миниатюрный уэльский комод, неряшливо накрытый простыней, как будто владелец дома хотел спрятать его. Как странно. Джоби снова содрогнулся.
 С десяток или чуть больше людей находились в комнате, они стояли группами, тихо разговаривая, вероятно, даже не замечая его и Салли Энн. Странный выбор гостей, как будто эксцентричный хозяин намеренно собрал вместе представителей всех городских слоев населения, причудливое сборище старых и молодых, богатых и бедных. Женщина, которой наверняка под семьдесят, с дорогими украшениями, длинные волосы выкрашены в иссини черный цвет в последней отчаянной попытке возвратить молодость. Она была занята разговором с мужчиной в джинсах, который был гораздо моложе ее. Джоби испытал облегчение, заметив его одежду. Затем он перевел взгляд на более молодых людей: двое мужчин в темных костюмах из сержа держали за руку хорошенькую светловолосую девушку, которая улыбалась им. Пара средних лет, лица их раскраснелись, за ними еще несколько молодых людей.
 — Давай-ка что-нибудь выпьем. — Салли Энн взяла Джоби за руку, повела к столу. Он почувствовал, как она дрожит.
 Вина было в достатке, в графинах из граненого стекла, некоторые уже полупустые. На подносе стояли бокалы на длинных ножках. Салли Энн наполнила два бокала, передала один Джоби, поднесла свой к губам:
 — За нас. — Голос ее слегка дрогнул. Джоби попробовал вино. Оно было терпкое, но не неприятное; по всему его телу разлилось неожиданное тепло, как если бы он зашел из холодной ночи в жаркую комнату. Словно жидкий огонь.
 И по-прежнему никто не проявлял ни малейшего интереса ни к нему, ни к Салли Энн.
 Джоби чувствовал себя неловко, ему было не по себе, хотелось спросить: «Зачем мы здесь, долго еще пробудем?». Поистине странная вечеринка, состоит из маленьких групп; вот некоторые начали искоса, украдкой поглядывать на него и на Салли Энн, быстро отворачиваясь, если встречались с ними взглядом. Это нервировало Джоби, ему начинало казаться, что его привели сюда с какой-то определенной целью.
 Салли Энн взяла его пустой бокал, наполнила его вином; он и не заметил, как выпил. Она передала ему тарелку с закуской: какие-то темные хрустящие хлебцы, пряные на вкус.
 У Джоби закружилась голова, появилось чувство невесомости, как будто в любой момент он мог взлететь под потолок и посмотреть на всех остальных оттуда, как это случалось с ним в тех странных снах. Здесь я в безопасности, вы не можете ко мне прикоснуться. Может быть, он даже вылетит через потолок, через крышу, улетит высоко в ночное небо. Он вцепился в край стола, крепко держась одной рукой, чтобы не сделать этого. Его астральное тело было неспокойно. Салли Энн что-то говорила. Он видел, как шевелятся ее губы, слышал ее голос, но не разбирал слов. Все же он кивнул. Это все из-за вина, я не привык к нему. Может быть, Салли Энн, тоже опьянела. Комната как-то изменилась, люди и предметы были словно в тумане. Страшно. Кто-то погасил часть ламп, вот в чем дело. Он поставил бокал на стол, стал держаться за край стола обеими руками. Не заставляй меня больше пить, Салли Энн. Я пьян, я чертовски напуган.
 Он покачнулся, только стол спас его от падения; стол зашатался, вино расплескалось, расползлось алое пятно, увидев которое он чуть не вскрикнул. Держась за стол, он стал искать глазами Салли Энн; ее не было... вот она появилась. Как она изменилась, такая чужая, такая искушенная, смотрит на него внимательно.
 Комната расширилась, уменьшилась, находящиеся в ней люди вырастали до гигантских размеров, потом уменьшались, превращаясь в гротескных злобных гномов, болтающих без конца. Этот шум вибрировал в ушах Джоби, вызывая головную боль. Пол накренился, снова выровнялся; дверь открылась, кто-то вошел.
 Джоби посмотрел, увидел фигуру в темной одежде, ниспадающей складками, крупные черты лица, толстые губы, глаза почти спрятаны в мясистых веках, длинные светлые волосы с проседью. Он повелительно произнес что-то, разговоры смолкли, люди в почтительном страхе отступили перед ним.
 Так холодно; Джоби подумал, почему они здесь не топят. Он содрогнулся, ему все еще приходилось держаться за стол. Перед глазами у него возник туман, вновь рассеялся. Пришедший рассматривал его из-под нависших век, словно ястреб-охотник, внезапно заметивший кролика, попавшего в капкан, предвкушающий убийство, неторопливый, потому что жертва не уйдет.
 Салли Энн, что происходит? Но она тоже повернулась к человеку в темной одежде, глаза ее были широко открыты от страха и изумления. Салли Энн, не оставляй меня здесь. Что происходит? Она, казалось, забыла о присутствии Джоби, забыла обо всем, кроме этого странного человека, который превращался, то в великана, то в пигмея. Похоже на комнату кривых зеркал.
 Это сон. В любой момент Джоби был готов взлететь под резной потолок, повиснуть там, пока те, внизу, будут напрасно пытаться достать до него. Дурной сон, хуже всех остальных, потому что он болен, у него жар, он простудился вчера вечером, когда бегал под снегом по грязи. Когда он болел в детстве, его всегда мучили подобные кошмары: на него надвигались стены, угрожая раздавить, снова отходили назад, люди казались то слишком большими, то слишком маленькими. Это был кошмар, ничего другого быть не могло. Скоро он проснется, и все встанет на свои места.
 Свет почти погас, вокруг него двигались фигуры. Они ничего не могут мне сделать, потому что их не существует. Кто-то убрал простыню с комода, но это был вовсе не комод. Джоби в совершенном ужасе посмотрел на него, на миг ему показалось, что он снова оказался на чердаке своего дома, что алтарь, который он разбил, уничтожил, собрался вновь в единое целое, это было какое-то непостижимое богохульное воскрешение. Черные ткани с черными подсвечниками и черными свечами, странные орнаменты, вышитые на тяжелой ткани, черная свинцовая чаша в самом центре. Все смотрели на это в ужасе; странный человек, принявший обычные размеры, стоял к алтарю лицом, воздев руки, монотонно повторяя что-то. Он обернулся, дал знак, и две женщины помоложе бросились на середину комнаты; каждая из них схватила угол старого ковра, и они начали скатывать его.
 Если бы Джоби мог, он бы бросился бежать через дверь, потом вниз по лестнице, по улицам, где он так долго бродил прошлой ночью. Но на этот раз он бы не вернулся на квартиру... Он бы бежал, пока хватило сил, может быть, умер бы от холода.
 Но он не побежал, потому что его ноги застыли, словно желе, ему казалось, что он не сможет стоять, не держась за стол. Пол уже не был покрыт ковром, под ним оказались крути в кругах, треугольники и странные значки, свечи и кресты, надпись «Путь к сокровищу».
 Те же самые значки, что украшали мерзкий храм его матери на чердаке дома в Хоупе!
 У него снова все поплыло перед глазами, он услышал монотонный шепот, слова, которые произносились снова и снова, на каком-то языке. Мелькающие тени, силуэты, которые сжимались и росли, сжимались и росли. Но это всего лишь сон, я скоро проснусь.
 Перед глазами у него опять прояснилось, в комнате стало светло. Все присутствовавшие опять были нормального размера, но что-то произошло. Его вялому сознанию потребовалось несколько секунд, чтобы он понял, в чем дело. Он вскрикнул от ужаса: все были совершенно голыми, все, кроме светловолосого человека, стоящего у алтаря с воздетыми руками, произносящего странные монотонные заклинания.
 Джоби переводил взгляд с одного на другого. Они все стояли на линии внешнего круга, выстроившись в ряд. Эта отвратительная старуха не могла скрыть свой возраст. Обвисшие груди, морщинистая кожа, словно у иссохшей обезьянки. У ее спутника оказался толстый живот и кривые ноги. В любом другом месте это выглядело бы комично. Но здесь это было отвратительно и пугающе. У мужчин произошла эрекция, они стояли, гордо демонстрируя это всем, смеясь между собой, поворачиваясь к девушкам. И к Салли Энн.
 Джоби почувствовал, что он вскрикнул — это был крик ревности и ярости, но он не слышал его, это был немой протест, как всегда бывает во сне. Ты всего лишь беспомощный наблюдатель за происходящим вокруг. Потерпи, пусть делают, что хотят, они не могут причинить тебе вреда.
 Салли Энн приближалась к нему, покачивая бедрами, ее молодые груди слегка подрагивали, соблазнительно, напомнив ему о той ночи, когда она танцевала одна. Все замерли, наблюдая за ней, даже тот человек у алтаря. Иди и приведи своего друга, Салли Энн, не позволяй ему отсиживаться в стороне.
 — Джо... би... — Хриплый шепот, руки протянулись к нему, пальцы заскользили по его бедрам, ощупывая их, пока не нашли то, что искали, стали поглаживать, нежно тереть. — Джо... би, разденься, будь с нами. — У Джоби все завертелось в голове, перед глазами опять возник туман, два зеленых огня, горящие в нем, словно фары автомобиля, ослепляли его.
 Он почувствовал, что весь вспотел, покрылся холодной испариной, ощутил запах пота. Я не хочу снимать одежду, ничего не хочу снимать. Он попытался силой воли заставить себя взлететь, но ноги его словно пристали к полу.
 Он услышал, как она засмеялась; точно так же смеялась его мать, когда он не хотел что-то делать — насмешливый смех. Она подошла совсем близко, стала ловко расстегивать ему джинсы и пояс. Он рассердился, поднял руку, чтобы оттолкнуть ее, но чуть не упал и быстро схватился за стол. В его снах всегда так происходило, все было против него. Пусть она разденет его, это не имеет значения, потому что все происходит во сне. Он попытался заставить себя проснуться, но ему это не удалось.
 Она раздела его так умело, как делала это его мать, когда укладывала спать в детстве: стащила с него белье, потом ее пальцы вернулись к его тверди, подняли ее, словно трофей, чтобы показать всем.
 — Смотрите, братья и сестры, Неофит готов.
 Тихое бормотание:
 — Неофит... неофит... дай нам неофита.
 Салли Энн взглянула в сторону того, кто стоял перед черным алтарем, получила от него кивок, его скрипучий голос похотливо произнес:
 — Дай им неофита!
 Джоби почувствовал, как Салли Энн сжала его запястье, потащила вперед. Он пытался сопротивляться, пытался ухватиться за стол, но она была сильнее его. Снова головокружение: он, конечно, сейчас упадет, но он не упал. Неуверенные шаги, вот и знаки, начертанные мелом, такие отчетливые, такие белые; в его спутанном сознании возникла игра, в которую они играли в школе, прыгая с одной плитки тротуара на другую, а если ты вставал на трещину, тебя забирали ведьмы. Прыгай же! Ноги его были тяжелые, он смог переступать ими, лишь задевая линии, начертанные мелом.
 А потом он оказался один: жалкая фигура, стоящая в середине этих кpyгов с непонятными знаками и буквами, обнаженная, возбужденная жертва, все еще пытающаяся избавиться от этого кошмара.
 Боже, прошу Тебя, разбуди меня!
 Бог слышит только своих, колдун!
 Человек со светлыми волосами произнес команду, всего лишь одно слово, и немедленно эта старая женщина зашла в круг, шаркая ногами. На ее морщинистом лице застыли удивление и похоть, желание, которое не мог укротить даже возраст. Джоби сжался перед этим оскалом, открывшим плохо вставленную челюсть; по ее подбородку текла слюна, капая на обвисшую грудь, на сморщенном пупке затвердела грязь. На него пахнуло зловонным запахом изо рта, когда ее морщинистые губы впились в него, ей пришлось подняться на цыпочки, чтобы дотянуться, ее жесткие волосы на лобке царапали его пульсирующую плоть.
 Нет, я не могу, только не это!
 Она грубо щупала его, квохтаньем выражая свой старческий восторг. Внезапно он стал падать; так бывало всегда, когда падаешь во сне, то просыпаешься с колотящимся сердцем. О, благодарение Богу, как раз вовремя, до того, как эта карга...
 Но он не проснулся. Вместо этого он оказался лежащим на полу, голова его болела от удара о доски пола. Женщина заползла на него, держала крепко обеими руками, как будто боялась, что ее могут внезапно лишить неожиданного удовольствия. Джоби попытался отпрянуть, но он знал, что по законам снов и кошмаров это будет невозможно сделать. Он попытался отключиться. Это Салли Энн сидела на нем верхом, это должна была быть она; но те бесчувственные пальцы сказали ему, что он обманывает себя, потому что это было грубое тело старухи, ее хриплое дыхание, запах немытого тела, то, как она мучительно пыхтела, вместо того, чтобы громко стонать от восторга. Так медленно, так мучительно, это никогда не кончится. Потное морщинистое лицо над ним могло бы принадлежать миссис Клэтт, стремящейся достичь оргазма, почти забытого ею наслаждения. А сзади остальные повторяли и повторяли это слово:
 — Неофит... неофит... неофит...
 Силы ее иссякли. Джоби почувствовал, как она ушла — чьи-то сильные руки помогли ей слезть с него. Он лежал и видел, как другие подходили к нему: мужчины и женщины, молодые и старые, смеющиеся хрипло, непристойно, останавливаясь на миг, чтобы склониться перед алтарем, ибо их хозяин дал им сегодня неофита, это была награда, которую они заслужили своей преданностью темным силам.
 Джоби закричал, от боли, скорчился, но у него не было сил ни сопротивляться, ни вырвать — желчь обожгла его горло. Он был вынужден подчиниться, выполнять все, что они хотели, стоя на коленях или лежа. Он попытается выплюнуть этот отвратительный вкус изо рта, но жидкость лить потекла по его подбородку и скатилась ему на грудь, точно так же, как пенистая слюна той старухи.
 Униженный, оскверненный, но это был только сон.
 Это был только сон!
 Другие женщины, в отчаянии пытающиеся вновь и вновь возбудить его, почти дерущиеся за право обладать им. Он просил для себя изнеможения, но оно не наступало. Сила, владеющая им в этой холодной комнате, заставляла его продолжать.
 Наконец Салли Энн. Джоби лежал и смотрел на нее снизу, умоляя, но и этих зеленых глазах, смеющихся над ним, не было жалости. Она встала над ним, потом опустилась на него, веля смотреть на свою нежную, влажную плоть. Он вздрогнул, увидев, как она заблестела в свете мерцающих черных свечей, стоящих за ним, почувствовал боль, когда она выставила ее напоказ. Они все обладали мной сегодня вечером, Джоби, даже та старуха попыталась. Теперь, наконец, твоя очередь. Иди же туда, где уже побывали другие, насладись этим, поклонись хозяину, который объявил эту ночь Ночью Неофита. Это — обряд Посвящения.
 От нее исходил кислый запах, тело не было больше ароматным; красота, оскверненная без сожаления. Смотрит с вожделением, похотливо, выпрямляется слишком часто, чтобы взглянуть на того, кто повелевает ею, ее чувствами, на его слугу. Давая себе волю только тогда, когда он велит сделать это.
 Джоби все еще не мог проснуться. Он позволил Салли Энн поднять себя на ноги, провести к алтарю, его колени с глухим стуком ударились о твердый пол, когда она грубо толкнула его. Так смертельно холодно, и не только потому, что температура в комнате понизилась еще на несколько градусов. Его шатало от вони, запаха нечищенных конюшен.
 Он повторял слова, которые для него ничего не значили, повторял только потому, что должен был это сделать. Небольшое деревянное распятие было вручено ему. Он набрал достаточно слюны на сухой язык, чтобы плюнуть на него, перевернул его и отдал человеку в темной одежде. Остальные что-то монотонно бормотали. Стало еще холоднее, отвратительный запах усилился. Он задрожал, повторил те слова, которые каким-то образом удержались у него в памяти. И теперь он смирился с тем, что не проснется, потому что это был не сон, никогда это не было сном. Этот ужас происходил на самом деле.
 Комната снова была ярко освещена, ковер лежал на прежнем месте, и под этой простыней действительно мог стоять миниатюрный уэльский комод. Джоби посмотрел на себя, увидел, что он был уже одет, что все выходили один за другим в дверь, спускались по лестнице. Светловолосого человека не было видно, остался лишь запах задутых свечей.
 Салли Энн помогла Джоби спуститься по широкой лестнице, пройти через вестибюль, выйти на улицу. Прошел снег, тротуары серебрились в свете фонарей, как будто кто-то посыпал их блестками из аэрозоля. Джоби невольно старался не наступать на трещины в плитах тротуара; если наступишь, то ведьма придет и тебя заберет.
 На площади били часы: приглушенный звон под слоем замерзшего снега. Прозвонили колокола на церкви, и у Джоби возникло невыразимое чувство вины.
 — Сегодня Рождество, — Салли Энн впервые заговорила с тех пор, как они покинули дом.
 — Да, Рождество. — Джоби испытывал необычайную слабость, он был рад, что Салли Энн поддерживает его. Он хотел бы задать ей много вопросов, но знал, что никогда не станет этого делать. Может быть, это лучше — не знать ничего, как в те ночи, когда он дрожал под одеялом, недоумевая, что происходит на чердаке. Но на самом деле он не хотел этого знать. Теперь он узнал, и мысль о матери вызывала у него отвращение. Эта старая карга, она могла быть его матерью, а ее пузатый спутник — его отцом. Если бы только все это было сном.
 — Нам пора возвращаться домой. — В голосе Салли Энн слышались победные нотки, она крепко сжала его руку. — Мы выполнили свою задачу здесь и должны вернуться в Хоуп для последней встречи с теми, кто преследовал нас веками.
 Джоби оцепенел, ему опять захотелось броситься бежать, но он давно уже понял, что это бесполезно. Куда бы ни пошла Салли Энн, он пойдет следом. Время побегов прошло, теперь он должен бороться.
 Ночью он увидел сон; ему снилась деревня Хоуп, тихая церковь, пустая, если не считать маленького рыжеголового мальчика с челкой почти до глаз. Глаза его покраснели от слез, он стоял на коленях и молил Бога, чтобы Джоби Тэррэт вернулся к ним.
 И по всей деревне стоял плач.




 Глава 27


 Клифф Моррис стоял и смотрел из окна кухни. Густая грязь; грязь здесь была всегда, но такой ужасной он никогда не видел. Лужи; в некоторых из них вода доходит до верха высоких сапог. Везде валяются обломки: разбитые куски асбестового покрытия крыши, двери, сорванные с петель, окна, которые выпали и разбились. Результат странного ураганного ветра. Деяние Божие. Он невесело усмехнулся. Несколько Деяний Божиих. Если только Бог существует.
 Куры начали дохнуть по необъяснимой причине две недели назад. Когда он вечером закрывал курятник, они были, казалось, в порядке, хотя неслись хуже (с тех самых пор, как Салли Энн сбежала с этим бездельником Тэррэтом). Эксперимент, который провалился, ударит по нему. Задним умом он решил, что ему надо было перейти опять на обычные корма, и к черту полиненасыщенные яйца. Но это означало бы признание в неудаче, в том, что такие яйца производить невозможно. Он не мог просто так разрушить мечту. Продолжай и надейся, что все в конце концов получится. Не получилось.
 Производство яиц снизилось на пятьдесят процентов в ту роковую ночь. Утром в клетках он обнаружил 1500 дохлых кур — безжизненные комки из светло-коричневых перьев, которые только недавно устроились на ночь, заснули и не проснулись. Ветеринар взял несколько дохлых кур для вскрытия, проверил корм и в недоумении покачал головой. Клифф Моррис был охвачен бредовой идеей, но от этого куры не могли сдохнуть. Дик Оливер практиковал уже тридцать лет, и он никогда еще не был столь озадачен. Он выслушал рассказ о том, как куры впали в ярость, но не смог понять, в чем была причина. Может быть, какой-то вирус или опухоль мозга. Но он ничего не обнаружил.
 На следующий день сдохли еще пятьсот птиц. Вызвали представителей Министерства сельского хозяйства, все передвижение скота и птицы в Хоуп и из Хоупа было запрещено. Но они не смогли дать ответ. Тлели погребальные костры, облако отвратительного смердящего дыма проплыло над деревней и отправилось в сторону гор. Зловоние смерти; были кремированы горы дохлых кур. Жители спрятались в своих домах, в страхе перешептываясь, что это осуществлялось проклятье Хильды Тэррэт. Ее сын-колдун завершил злое дело матери и бежал. Это он должен был бы гореть на костре.
 Эми Моррис не выходила из спальни, простыни и наволочки были запачканы свежей кровью, кашель не прекращался. Доктор Овингтон приезжал каждый день, колол ей морфий. Она не проживет до Нового года, сказал он Клиффу Моррису. Никакой надежды, нечего и думать. Он предложил перевезти ее в приют для безнадежно больных в город, но фермер покачал головой. Она умрет в Хоупе, как и все Моррисы на протяжении столетий.
 Это было что-то вроде традиции. Доктор Овингтон сказал, что распорядится, чтобы медсестра ежедневно приходила и меняла простыни.
 Ураган налетел во второй день Рождества. Ветер усиливался весь предыдущий день, это был ледяной северный ветер, который не смогли сдержать даже горы. Он пробился через них, проник в долину, кружа и набирая силу, заморозил тонкий снежный покров, превратив его в хрустящую скользкую поверхность, которая поскрипывала, когда по ней ступали; он навесил сосульки на желобах, а затем с грохотом швырял их в водосточные трубы. На некоторое время он остановился, обманув всех, прикинувшись, будто утихомирился. Внезапная, неожиданная оттепель, сильный ливень и ураганные ветры вернулись.
 И тогда буря ударила по деревне изо всех сил. Деревья гнулись до земли, отлетали сучья, их несло, подбрасывая, вниз по дороге, образуя возле преграждающих им путь стен и живых изгородей кучи хвороста. Шиферные плитки слетали с крыш и разбивались, пустые полиэтиленовые мешки выхватывало ветром из открытых фермерских построек, уносило в ночь, рассыпая мусор по всей округе.
 Клифф Моррис сидел в кухне, слушая, как рычит печь «Рэйбэрн», температура ее подскочила до 450 градусов, это опасно, если в трубе скопился древесный огонь. Так начинаются пожары, но ему было все равно, ему на все было наплевать. На дворе наполовину отлетевшая доска колотила вот уже целый час, наконец, оторвалась, ударилась обо что-то. Стучали окна, сквозняк, проникший через плохо подогнанные рамы, поднял газету на столе. Эми уже несколько лет приставала, чтобы он вставил двойные рамы, но он ее не слушал. На дворе будет много разрушений, но все так и останется. Не для чего поддерживать порядок в Спарчмуре, пусть все здесь сгниет и развалится.
 Он услышал, как Эми закашлялась наверху, а, может быть, она и не переставала кашлять? Всю прошлую неделю ей становилось только хуже. Улучшения не будет. Еще неделя, может быть, меньше, и она умрет. Странно, что он так по-философски относится к этому; они похоронят ее на церковном кладбище, и он вернется домой, будет жить дальше. Ну, существовать как-то. Он не думал, что будет плакать. Он подумал, не продать ли Спарчмур, не уехать ли навсегда из Хоупа, но он хорошо знал, что не сделает этого, потому что слишком хлопотно. Проще остаться. И он уж позаботится, чтобы Салли Энн ничегошеньки не досталось после его смерти. Будь она проклята, он оставит все благотворительным организациям, но ей ни пенса не достанется. А, может быть, он все истратит. Он не любил зря тратить деньги — все равно что бросать на ветер все, для чего работал. Расточительство.
 Эта сучка живет где-то с Тэррэтом, спит с ним, а потом в один прекрасный день объявится на пороге с ребенком в руках, скажет, что ей некуда идти. Он ее, конечно, выпихнет за дверь вместе с ее ублюдком. Бросит их в грязь. В Спарчмуре не бывать блудной дочери.
 Это Джоби что-то сотворил с курами, Клифф был в этом уверен. Парень применил к ним какую-то силу, точно так же, как его мать сделала что-то с быком, который убил Артура Тэррэта. Я забираю вашу дочь и убиваю ваших кур, мистер Моррис, сэр. Конечно, Клифф еще мог понять, почему этот прохвост прицепился к Салли Энн, но зачем же при этом разорять ее отца, перерезая себе горло, если заришься на наследство? Проклятье Хильды Тэррэт, конечно, которое заставляет жителей Хоупа озираться по сторонам. До сих пор Клифф Моррис не обращал внимания на эти слухи, но внезапно зимней ночью, когда наверху умирает жена, дочь ушла, птицы сдохли, а дом может к утру разрушить буря, начинаешь признавать, что во всем этом может что-то быть. Смерти, пожар у Тэннинга; Клифф содрогнулся, ему не понравилось, что термометр «Рэйбэрна» превысил отметку 450 градусов.
 Стук прямо у него над головой заставил его вздрогнуть. Он понял, что это была уже не отлетевшая доска, потому что ту унесло ветром. Настойчивый стук по полу спальни. Эми.
 Он застонал, поднялся со стула. Ему казалось, что последнее время она стучит палкой по полу днем и ночью. Никчемные, пустые просьбы, только чтобы заставить его побегать. «Принеси воды. Я хочу прочесть газету. Я не видела ее сегодня». Выдумывает всякие глупости, лишь бы отвлечься от монотонности умирания.
 С недавнего времени Клифф стал спать внизу. Нельзя ожидать от мужчины, что он будет спать в одной постели с женщиной, у которой от кашля постепенно разрываются легкие, заливая кровью простыни, которая мечется беспокойно всю ночь. Невозможно было это вынести, но Эми, казалось, так не считала. Она стала еще более жесткой по отношению к нему, чем была все эти последние двадцать лет. Надо было позволить им увезти ее в приют, забот было бы в сто раз меньше. Теперь, однако, слишком поздно.
 Стук стал еще более отчаянный, от него закачался абажур над столом. Он представил Эми, лежащую наверху, проклинающую его, кашляющую кровью, размахивающую палкой с такой злостью, с какой только позволяли ей слабые силы. Грохот; что-то покатилось. Она выронила палку, лучше ему подняться наверх, а то она еще ненароком попытается через силу сойти вниз, а на черта она ему здесь нужна.
 Он пошел к двери; порыв ветра сотряс дом, и ему показалось, что с крыши слетела еще одна шиферная плитка. Ну и черт с ней, даже если протекать начнет. Он ничего не станет ремонтировать в Спарчмуре, просто останется тут и будет наблюдать, как все вокруг разваливается.
 Неохотно Клифф Моррис поднимался по лестнице наверх, подсознательно желая, чтобы эта лестница никогда не кончилась, чтобы ему не надо было пересекать площадку, открывать дверь спальни и видеть...
 Эми лежала, откинувшись на подушки, на белом материале алели пятна крови, некоторые были еще влажные. Глаза ввалились, горят в темных веках, щеки впалые, такая бледная. Смятая ночная сорочка, волосы растрепаны: женщина, которая сдалась, с нетерпением ждет смерти.
 — Тебя не дозовешься. — Губы ее кровоточили в том месте, где она прикусила их, извиваясь от боли; действие морфия начало ослабевать, рак побеждал его. Начался отсчет времени в обратном порядке.
 — Ветер, — пробормотал он. — Плохо слышно.
 — Или, может быть, ты не хотел услышать, — злобный сарказм. — Больше того, чем ты слышал меня все эти годы. Но тебе недолго осталось меня слушать, Клифф. Завтра меня уже не станет.
 — Нет. — Он хотел сказать «да», но вынужден был произнести «нет» ради нее. — Доктор Овингтон приедет утром.
 — Чтобы выписать свидетельство о смерти. — Ее тихий смех потонул в очередном приступе кашля, и ей пришлось подождать несколько секунд, прежде чем она смогла продолжить. — Но я должна тебе кое-что сказать, Клифф.
 Он затаил дыхание, невольно сглотнул, выпятив кадык. Он пожалел, что поднялся сюда. Палка ее лежала на полу у комода; если она не вспомнит об этом, он оставит палку лежать там.
 — Что... что ты должна мне сказать?
 — Ты знаешь... — голос ее стал почти нормальным, словно транзистор, который барахлил и вдруг исправился. — Ты знаешь, Клифф, мы ведь уже больше двух лет не жили супружеской жизнью.
 — Я...
 — А до этого дело ограничивалось пятью разами в год. Так почти двадцать лет. И ты все еще пытаешься обмануть себя, что я с этим мирилась?
 Он стоял, не в силах ответить, вспоминая слухи, то, как он ударил ее в день, когда ушла Салли Энн.
 — Вот почему у меня есть дочь, а у тебя — нет. — Эми Моррис визгливо засмеялась. — Салли Энн — не твоя, Клифф, и она это знает!
 — Ее уже несколько недель нет. — Его протест был жалок, он пытался сменить тему, не хотел слышать. — Она где-то с Джоби.
 — Да, она с ним, и этого-то я и боялась. Я боялась все эти годы, что этот день настанет, Клифф, зная, что когда-нибудь эти двое сойдутся, и когда это случится, наступит ужасный день для деревни Хоуп, для всех ее жителей, в том числе и для нас с тобой.
 У нее бред, подумал он.
 «У меня было несколько любовников». Это не было похвальбой, ей стало трудно говорить, транзистор опять испортился. «Но я совершила ужасную ошибку, и поэтому все так получилось. Я умираю медленно и мучительно, это мое наказание, но если на то будет Божья воля, я скоро обрету покой. Другие умерли из-за того, что я совершила, и будут еще смерти. Но это не только моя вина, Клифф, я хочу, чтобы ты подумал об этом после моей смерти, подумал, как ты довел меня до этого». Она помолчала, чтобы набрать воздуха для последней словесной атаки на человека, которого она ненавидела больше всех на свете. «И я оставляю свое проклятье, Клифф Моррис, точно так же, как Хильда Тэррэт той ночью. Ты пытался построить для себя империю, но она рушится вокруг тебя. Да придет смерть в Спарчмур, да не услышит больше никто имени Моррисов в этих краях! А теперь — вон из этой комнаты, я не хочу тебя больше видеть».
 Клифф Моррис закрыл за собой дверь и впервые с детских лет он заплакал, потому что знал, что его жена сказала правду.
 Доктор Овингтон не приехал на следующий день, потому что река у почерневших развалин, которые некогда были станцией «Амоко» Тэннинга, вышла из берегов и затопила дорогу, отрезав Хоуп, как будто пытаясь преградить путь злу, существующему там. Говорили, что ночью в реку съехала машина, что пассажиры утонули.
 Вернувшись в свой кабинет, доктор позвонил в Спарчмур. Он не удивился, когда узнал, что Эми Моррис ночью умерла.


* * *

 Наутро, после сильной бури Джо Роуэлл отправился в Хоупский лес. Несколько деревьев было повалено ветром, огромные дубы с мощными стволами, которые в течение ста лет, а то и больше выдерживали самые грозные нападки стихии. Остатки старого каменного дуба тоже исчезли, почерневший ствол отлетел у самого основания, гнилое дерево распалось на кусочки, падая на землю. Дуб был полностью уничтожен, пепел развеян по ветру.
 Егерь издали смотрел на обломки дуба, ему показалось, что он все еще чувствует запах обуглившегося дерева. Все было возможно, когда дело касалось Хильды Тэррэт. Он содрогнулся. Дерево исчезло, но она продолжала жить. Отчасти он пожалел, что пришел сюда; он не был здесь с того дня, когда приводил на это место Джоби, и он помнил, как парень в ужасе бросился бежать. Потому что он понял, что его мать не умерла. Хильда была здесь, сомнения быть не могло, ее присутствие чувствовалось в холодном ветре, в том, как он сердито налетал на него.
 Ворон прокаркал у него над головой, борясь с последствиями бури, почти паря в воздухе. Роуэлл увидел птицу, понаблюдал за ней, но не поднял ружье, которое держал под рукой. Еще вчера бы он выстрелил в ворона безо всякого разговора, но сегодня птице была оставлена жизнь, потому что егерю было плевать. Плевать на все! После того, как в девять утра зазвонил телефон. Ему потребовался час, чтобы понять содержание этого разговора, даже теперь он продолжал складывать разрозненные предложения, словно рассыпанную игру-головоломку, пытаясь сообразить, что они означали. Он искал путь к спасению, лазейку. Он хватался за соломинку. Но выхода не было, не было другого объяснения, не было отсрочки. Вот почему он оказался в Хоупском лесу.
 Позвонил Бреттон, выразитель мнения всего синдиката. Он сообщил о сговоре хоупских помещиков — избавиться от Джо Роуэлла! Они хотели, чтобы он ушел, уступил место человеку помоложе, вот в чем дело. С птицами в этом году не повезло, но это не полностью вина егеря. Холодная, дождливая весна не способствовала выведению птенцов, а сильные грозовые ливни в июне утопили много цыплят. Да и лисицы внесли свою лепту, и здесь у Роуэлла руки были связаны. Не убивай лисиц возле Хоупа, потому что мы на них охотимся. Лисицы и фазаны могут жить рядом, если умеешь стрелять. Ни хрена! Все было против него, и недавно принятый закон об охране природы не облегчил труд егеря. Да, Джо Роуэлл подстрелил несколько лис, но ему приходилось заботиться, чтобы несколько зверей оставалось в округе, когда начиналась охота на них, а иначе бы на него нажаловались, выгнали бы с работы.
 Каким-то образом лисы пробрались в большой загон для фазанов и зарезали сто пятьдесят взрослых птиц. Вы получите своих лисиц, мистер Бреттон, но в результате у вас уменьшится число фазанов. Вы выигрываете или в одном, или в другом. Я же всегда проигрываю. Итак, они уволили его. Через месяц, Джо, ты закончишь первого февраля. Новый егерь въедет в твой дом второго. Он мог бы попробовать наладить с ними отношения, чтобы остаться в доме, но работы у него все равно бы не стало, а без нее ему здесь нечего делать. Вряд ли он вообще найдет другую работу в его возрасте. Да он и не хотел этого, он представить не мог, что никогда в жизни больше не придет в Хоупский лес, который был частью его жизни, точно так же, как и он сам был частью жизни этого леса. Хильда, я не могу жить без тебя. Я сдержал свое слово, я привел сюда Джоби, я не хочу уходить, не заставляй меня.
 Существовал лишь один способ, чтобы он мог остаться здесь, и он принял это решение, не слишком долго раздумывая над ним, чтобы не передумать. Хильда хотела, чтобы он так поступил, и для него будет честью встретиться с ней.
 Вот почему он не подстрелил ворона. Потому что у него был лишь один патрон в ружье, и егерь знал, как использует его.


* * *

 Гуды отправились в город вечером на второй день Рождества, чтобы выпить и поужинать с Фэарфилдами. Так бывало каждый год, традиция этому была положена почти пятнадцать лет назад, и прерывалась лишь один раз — из-за сильного снегопада в 1979 году. В этой ежегодной встрече было что-то особенное, во всяком случае, для Фионы Гуд. Приятные воспоминания о тех встречах, когда Рождество действительно казалось Рождеством, когда они брали с собой ребенка в переносной кроватке с ручками. Счастливые дни, их остается лишь вспоминать, испытывая ностальгию. Вот почему сегодня они рискнули поехать в такую сильную бурю. Чтобы на некоторое время оказаться вдали от Хоупа.
 После полуночи Фрэнк и Фиона Гуд пробирались к своему старому фургону «Моррис», перекрашенному в синий цвет, припаркованному у муниципального «полуотдельного» дома Фэарфилдов. Дверцы рвались с петель от ураганного ветра, чтобы закрыть их, пришлось приложить усилия. Дождь бил по ветровому стеклу, испытывая прочность «дворников».
 — И все же снег мог бы пойти. — Фрэнк был страстный оптимист; он вытягивал шею, пытаясь увидеть дорогу впереди. — Если бы температура упала еще на пару градусов, то снег бы пошел.
 — Будь осторожнее. — Фиона проверила пристежной ремень; она была встревожена и напряжена, ей не нравилось ездить в плохую погоду. И все же эта поездка стоила усилий. Она подумала, все ли в порядке у Элистэра дома. Им не следовало бы оставлять его, он еще слишком мал, чтобы быть одному в такую ночь. Их сын последнее время вызывал у них тревогу. Он был замкнут и угрюм; он даже похудел, что шло ему не на пользу. Все это из-за Джоби Тэррэта. Джоби плохо влиял на Элистэра. Слава Богу, что этот парень исчез, может быть, он и не вернется в Хоуп. Добра от него не жди, что неудивительно при таком происхождении. Элистэр так и не отошел от душевной травмы, которую нанесла ему смерть Тимми Купера; страх, потрясение от того ужасного дня в октябре прошлого года. Люди говорили, будто этот колдун намеренно убил Тимми, просто чтобы попробовать, применил хитрость, чтобы выйти сухим из воды. И с Харриэт Блейк он имел дело. Да и убежал он с этой девчонкой Моррисов, можно поспорить на что угодно, что у них не платонические отношения! Ну и как после этого разрешать сыну водиться с таким человеком?
 Фрэнк Гуд свернул, чтобы не наехать на большой сук, валяющийся на дороге.
 — Осторожнее, Фрэнк, — снова напомнила она ему.
 Деревья наклонялись, касаясь друг друга ветвями, словно строили тоннель для путешественников. Ветер колотил по фургону, как будто пытался остановить их. Не возвращайтесь в Хоуп, это дурное место. Сегодня его посетила смерть.
 Фрэнк взглянул на почерневший остов бензозаправочной станции «Амоко» на правой стороне; голые стальные балки, все, что осталось после бушующего адского пламени в прошлом месяце. В окне небольшого бунгало, стоящего в стороне от руин, горел свет. Берт Тэннинг все еще был там, он не уедет, несмотря ни на что. Фрэнк озадаченно покачал головой, снизил скорость, чтобы объехать завалы на дороге. Невозможно пенять Тэннинга, сколько бы ты ни старался!
 — Осторожно, Фрэнк!
 Ради Бога, заткнись, женщина!
 И в этот момент они въехали в воду. Фрэнк Гуд нажал на педаль тормоза, дернул за руль, почувствовал, как стремительно полилась пенящаяся вода, волна поднялась и омыла ветровое стекло, закрыв ему видимость, как будто на фургон набросили огромное темное одеяло.
 Фиона закричала. Фрэнк понял, что управление рулем вышло из-под его контроля, машина завертелась, от тормозов нет никакого толку, словно лодчонка, попавшая в мощное перекрестное течение. Река не затопляла эту дорогу с 1947 года, считалось, что берег укрепили, и этого не должно больше случиться.
 Машину понесло вперед, в сторону, колеса ее не касались дороги; они могли перевернуться в любой момент, ничего другого ждать не следует.
 — Фрэнк!
 Проклятье! Фургон повернул в сторону, начал падать, нырнул вниз, часть крутого берега реки обвалилась вместе с машиной, рухнув в черный ледяной поток реки Хоуп.
 Крики Фионы Гуд прекратились, когда вода прорвалась в тонущий «Моррис». Они пытались расстегнуть ремни, им это удалось, но дверцы они открыть не смогли — давление воды было слишком велико.
 Медленно машина потонула, мягко опустилась на толстый слой ила на дне реки и осталась там.


* * *

 Спустя неделю после урагана в Хоуп вернулась спокойная, тихая погода. Трое похорон в течение недели: Эми Моррисон во вторник, Гуды — вчера, Джо Роуэлл — завтра.
 Старуха, которая была не так уж и стара, если приглядеться, прислонилась к своей разрушенной садовой калитке и стала смотреть на главную улицу деревни. Никто еще не расчистил улицу после бури. Разбитые шиферные плитки и ветки валялись в сточных канавах, отброшенные теми, кто ехал в Хоуп или отсюда.
 Впервые за несколько недель миссис Клэтт вышла из дому. Рождество прошло незамеченным, возможно, она даже не знала, что сегодня был Новый год. Она задумчиво посасывала надутые губы. Сын Гудов временно жил у миссис Беттеридж. Ничего хорошего в этом нет, потому что у Берты Беттеридж нет времени как следует следить за мальчиком. Он горевал, был задумчив, все время ходил в церковь и находился там часами. Если о нем никто не позаботится, он может совершить какой-нибудь отчаянный поступок. Миссис Клэтт удивлялась, почему преподобный Бактон не проявил больше внимания к судьбе мальчика, но в этом была вся Церковь — она хочет только денег, а у Элли Гуда их нет.
 Если бы ей предоставилась возможность, она бы взяла Элли к себе. Ей бы пригодился мальчик в доме, жизнь стала трудна после того, как Джоби ушел от нее. Но он был плохим мальчиком, этот Джоби Тэррэт. Как только он подрос, он стал слишком самостоятельным, хотел все изменить. А в Хоупе ничего не изменишь, потому что здесь всегда все будет по-прежнему. Он и есть причина всего того, что случилось здесь за последние несколько недель, сомнения в этом нет. Мальчик совсем обезумел, он не понимает... и еще эта девушка его обрабатывает. Вместе она напустили противоборствующие силы зла на Хоуп, а такие вещи лучше не трогать. Если бы он остался с миссис Клэтт, ничего бы подобного не произошло, она бы позаботилась, проследила за ним. Она задумчиво пожевала беззубыми деснами. Последнее время она много думала об этом. И прошлой ночью ей приснился сон, не обычный сон, это было видение. Так бывало, когда была жива дорогая Хильда.
 Вот почему она стояла сейчас у калитки, глядя на дорогу, ведущую в Хоуп из внешнего мира. Она щурилась, вглядываясь вдаль, пока у нее не заболели глаза. Миссис Клэтт смотрела на дорогу, надеясь, что не увидит идущих по ней в Хоуп высокого светловолосого парня и девушку, держащую его за руку.
 Она молила своего бога, чтобы ее видение не сбылось, чтобы все увиденное во сне оказалось лишь плодом ее воображения. В прошлом все ее видения сбывались, но тогда у нее была Хильда Тэррэт, которая помогала ей, давала советы. Пусть это видение не сбудется, ради нас всех, умоляла она.
 Потому что в ее видении Джоби и Салли Энн вернулись, и для Хоупа наступил День страшного суда. И последствия его были слишком ужасны, чтобы думать о них.
 Весь этот тихий, похожий на весенний день миссис Клэтт простояла у калитки, глядя на дорогу; она ушла в дом только тогда, когда сумерки превратились в темноту.
 Завтра она снова будет стоять и смотреть на дорогу, и послезавтра. Каждый день, до тех пор, пока...
 Она еще раз прочла молитву своему божеству, чтобы ее видение не сбылось, чтобы они не пришли.




 Глава 28


 Джоби и Салли Энн пришли по дороге в Хоуп на третий день, около полудня.
 Погода все еще стояла хорошая, и они были оба в джинсах — их можно было бы принять за влюбленную парочку, державшуюся за руки и наслаждавшуюся солнцем. Но посмотрев внимательно на их лица, можно было увидеть переутомление, явное напряжение, недоверие друг к другу. Страх, настороженность в их глазах, когда они заметили, как слегка шевельнулись шторы на окнах, почувствовали эту тишину. Джоби нес гитару, закинув ее через плечо.
 Он увидел струйку дыма, поднимавшуюся из трубы дома миссис Клэтт, ему показалось, что он заметил какое-то движение возле дома, когда они были еще далеко. Ему надо увидеть ее, в последний раз, встретиться с ней лицом к лицу. Потому что ей-то должны быть известны причины, она сможет объяснить ему некоторые вещи, которые для него все еще были загадкой. Он выжмет это из нее собственными руками, если потребуется, на этот раз он не станет стесняться в выборе средств. Он до сих пор не был уверен, кто его главный враг, какое зло сплело свою паутину в Хоупе. Салли Энн? Или же она просто орудие злобы в руках какой-то более могущественной силы?
 — Смотри. — Он указал в направлении церкви.
 — Что такое? — Она посмотрела туда, куда он указывал, но ничего не заметила. Я — ничего не вижу.
 — Вот именно. — Он глухо засмеялся. — Где же галки, чьей целью в жизни было разрушить этот шпиль?
 Она медленно кивнула. Не было видно стаи хриплоголосых птиц, которые прежде кружились там и ссорились из-за крошащейся извести. Тишина, молчание, от которого даже Салли Энн содрогнулась.
 — Они все улетели, — выдохнула она. — Они знают. Даже птицы покинули Хоуп.
 Они постояли, слушая абсолютную тишину.
 Пустота. Деревня могла показаться брошенной жителями, в ужасе бежавшими отсюда, если бы не дым, вьющийся из труб и повисающий в тишине. Мусор, оставшийся после бури, везде разрушения. Деревня приняла на себя всю силу обозленной стихии.
 — Мама умерла, — тихо сказала Салли Энн, и это было просто утверждение, лишенное печали, ничего не выражающее.
 — Мы точно не знаем.
 — Я знаю. Я знаю, что она мертва.
 Из дверей церкви на них смотрела пара глаз, сияющих давно забытым светом, в них была надежда и недоверие к тому, что они видели. Рыжеволосый мальчик весь дрожал, он бы выбежал, подбежал бы к Джоби, бросился бы к нему на шею, если бы не было Салли Энн.
 Он удержался, из-за хлынувших слез он почти ничего не видел; эти слезы долго больно жгли его сухие глаза, но полились только теперь. Его молитвы были услышаны, Бог все же существует. Но Элли Гуду все еще нужна его помощь, и он молился, чтобы Он защитил его от колдуньи, которая вернулась в Хоуп с Джоби и которая стала еще ужаснее, чем была прежде.
 Джоби стоял у калитки своего дома, смотрел на него со страхом. Меньше всего ему хотелось возвращаться туда, он боялся того, что может найти там. Он пытался разрушить его, но потерпел неудачу; даже здесь в лучах теплого солнца, он ощущал гнев дома, знал, что прятавшееся в нем зло еще живет, не исчезло за время его отсутствия.
 Медленно, со страхом он приблизился к крыльцу. Дверь все еще была приоткрыта, во время бури через щель вовнутрь затекла грязная вода цвета песчаника, напомнив ему о... Он отогнал эту мысль. Повсюду валялись шиферные плитки. Отлетела часть трубы, но это небольшое разрушение.
 Джоби почувствовал, что Салли Энн прикоснулась к нему, слегка толкнула. Иди, если ты не посмотришь сейчас, то не посмотришь никогда. Ты должен это увидеть.
 Он сделал шаг вперед, увидел груду сломанной мебели, местами обуглившейся, где пламя пыталось разгореться, но проиграло битву. По лестнице невозможно подняться, она едва держится; ураганный ветер ворвался через открытую дверь, набросился на лестницу, ее верх висел только на одной балке. И все же чулан под ней уцелел; верх его отлетел, но дверца каким-то образом осталась, упершись в каменный пол, углубление за ней не было больше темным: вызывающие развалины, последнее напоминание о том зле, которое так долго жило здесь. Пустой, как будто то, что жило здесь, наконец-то вырвалось на свободу, вышло в Хоуп и потребовало отмщения, разорвало деревню на части с ужасающей свирепостью, и теперь ожидало возвращения Джоби и Салли Энн.
 — Я пыталась сжечь его, — тихо проговорила Салли Энн, стоя в дверях. — В своих снах. Но вместо этого сгорела станция Тэннинга, как будто зло ушло отсюда следом за нами.
 — Понимаю, — ответил Джоби, но он не был уверен, что понял. Потом он спросил: — Мы неофиты, правда?
 — Мы были ими, — сказала она. — Но теперь мы обрели силу. Мы ушли, чтобы научиться, а теперь мы вернулись. Мы должны быть вместе, потому что они очень сильны и очень сердиты сейчас. Мы должны сразиться с ними в последний раз.
 — С моей матерью?
 — Она — часть всего этого. Она несла проклятье, но родилось оно гораздо раньше.
 — Кто же несет его теперь? — Джоби повернулся, чтобы видеть ее лицо, не спускал с нее глаз, когда она говорила. — Ты... или я?
 — Я... точно не знаю. — Она опустила взгляд, опять занервничала, точно так же, как перед той церемонией посвящения. — Мы скоро узнаем.
 Он посмотрел наверх. Дверь на чердак все еще была закрыта, и он невольно поймал себя на мысли, что же там может быть теперь. Вернулось ли зло, восстановило ли все то, что он разрушил, или же просто эта сила переместила свой храм в тот дом в городе? Но он ни за что не станет подниматься туда, чтобы посмотреть.
 Он вышел на солнце, ему показалось, что стало холоднее, чем было, с гор подул ледяной ветер. Медленно зазвонил церковный колокол, и он скорее почувствовал, чем услышал, как в деревне началось какое-то движение.
 — Там похороны, — пробормотал он.
 — Может быть, мать хоронят, — она улыбнулась, и это испугало его. — Я ведь сказала тебе, что она умерла.
 — У меня есть одно дело. — Голос его прозвучал твердо, вызывающе, в нем явно появилась новая уверенность, а в выражении лица — твердость. — Ты подожди меня здесь. Я ненадолго.
 — Куда... ты идешь?
 — К миссис Клэтт.
 — Нет! — В ее глазах мелькнул страх. — Нельзя, Джоби. Она... одна из них.
 — И все же я должен пойти. — Выражение лица твердое, он явно бросал ей вызов. — И не пытайся остановить меня, Салли Энн. Можешь подождать меня здесь, если хочешь, я скоро вернусь.
 Он прошел мимо нее, и она поняла, что ей не следует вставать у него на пути, она ощутила в нем новую силу, которая внезапно ужаснула ее: ее власть над ним уменьшилась. Наблюдая, как он перешагивает через сломанную калитку и выходит на дорогу, она нащупала в кармане джинсов медный квадратик, сжала его пальцами. Она так сильно сжимала амулет, словно хотела раздавить его или выдавить из него что-то. Ею овладело отчаяние, сомнение: окажется ли амулет достаточно могущественным в этот последний час, когда он понадобится ей больше всего.
 Церковный колокол замолк, снова наступила тишина, словно деревню Хоуп накрыли мантией зла, погребальным саваном.




 Глава 29


 Миссис Клэтт знала, что Джоби придет к ней. Она поняла это в тот момент, когда высмотрела его и Салли Энн на дороге в Хоуп. Она кинулась в дом, изо всех сил постаралась закрыть свою ненадежную, полусгнившую дверь.
 Петли сорвались, и она не закрывалась как следует с той осени, когда дверь отсырела. Она из последних сил приволокла стул, подперла им дверь, просунув под старый, сломанный замок. Потом она подошла к окну и стала смотреть сквозь старые кружевные занавески на улицу. Она смотрела и дрожала. Боялась. Беззвучно шевеля губами, она молилась душе Хильды Тэррэт, чтобы та защитила ее от колдуна.
 И вот она увидела его, идущего по заросшей дорожке, увидела, что он зол, в этом не было сомнения — губы сжаты, лицо горит. Она отпрянула от окна, съежилась опустившись на четвереньки, сердце у нее бешено заколотилось. Лежи тихо, может быть, он уйдет. Сегодня зло будет выпущено на свободу, ужасные противоборствующие силы, и завтра он уже не придет. Хильда, твой непокорный сын должен быть наказан сегодня. Пожалуйста, сделай так, чтобы дверь выдержала его натиск.
 Джоби с силой заколотил в дверь, заметил, что она поддалась, чуть-чуть отошла. Дверь не была заперта, что-то держало ее изнутри, какая-то импровизированная баррикада. Он слышал тупые удары своего кулака, знал, что старая карга дома.
 — Ма, — сказал он резко, — Ма, открой, это я, Джоби. Я хочу поговорить с тобой.
 Он прислушался, ему показалось, будто он слышит хриплое, свистящее дыхание. Он подождал, снова постучал, на этот раз громче.
 — Открой, Ма, я знаю, что ты дома. Я войду силой, если надо. И мне плевать, если ты вызовешь констебля Уизерса. Но ты этого не сделаешь.
 Он ударил по двери ногой, нажал на нее, она еще поддалась, и он смог заглянуть в темную, затхлую комнату. Горел камин, бросая дымные тени на противоположную стену; он вгляделся в их очертания, увидел, как одна тень шевельнулась, испуганно отпрянула и исчезла.
 — Я сейчас войду, Ма, — пробормотал он и стал еще сильнее колотить ногой по искривленной двери. Раздался треск, дверь раскололась, то, что подпирало ее, громко заскрипело, она поддалась еще немного.
 А потом она открылась, сломанный стул пролетел по комнате, ржавые петли напряглись до предела, когда дверь отлетела назад. Джоби вошел, громко, презрительно расхохотался, увидев старуху, съежившуюся под окном, ее неизменно грязное лицо, побелевшее от ужаса.
 — Вставай, Ма. — Он шагнул к ней, наблюдая, как она с трудом поднялась на ноги, в панике озираясь по сторонам, стараясь найти путь к спасению. Но его не было.
 — Что тебе надо от меня, Джоби? — заскулила она. — Разве ты уже недостаточно натворил бед в Хоупе? Зачем тебе угрожать бедной старухе?
 — Ты не так стара, как хочешь казаться, Ма. — Он возвышался над ней, подбоченившись. — Ты просто жалкая и грязная. Нам с тобой надо поговорить. Я хочу задать тебе несколько вопросов и советую тебе отвечать на них правдиво!
 — Я ничего плохого не сделала. Я никогда не причиняла тебе зла, Джоби. Разве я не воспитала тебя как собственного сына? Если бы ты не ушел от меня, все было бы в порядке. Прошлой ночью я разговаривала с твоей мамой, и она тоже сердита на тебя за то, что ты сделал.
 — Я ничем не обязан тебе, Ма. — Джоби усмехнулся, притянул старуху поближе к себе, крепко держал ее. Она вся тряслась. — Ничем. И моей матери тоже. Это вы виноваты в том, что случилось со мной, и я вернулся в Хоуп, чтобы узнать всю правду.
 Она замолчала, уставившись на него, ее выпученные, широко раскрытые глаза неотрывно смотрели на открытый ворот его клетчатой рубашки. Губы ее шевелились, дрожали, она хотела что-то произнести, но онемела от ужаса.
 — В чем дело? — прошипел Джоби.
 — Я... я... — слова замерли на ее губах, из ее отвратительного рта засочилась пенистая слюна. Только глаза ее бегали в страхе, оглядывая комнату, как будто она ожидала появления ужасного призрака.
 — Ну же! — Джоби грубо тряхнул ее. — Скажи мне, или я буду трясти тебя, пока не переломаю все кости.
 — Маги... магический знак. — Ее карканье можно было едва различить. — Где твой амулет, Джоби, который дала тебе твоя мама?
 — Я... потерял его, — ответил он и добавил: — Думаю, его украли.
 — Украли! Нет, только не это, он не должен попасть в чужие руки, а не то мы все погибнем. — Она жевала беззубыми деснами, как будто пыталась нажевать слов и выплюнуть их, одновременно она тихо постанывала.
 — Но от него не было толку, — он резко рассмеялся, но это был пустой смех. — Всего лишь украшение, амулет мне ничем не помог. Наоборот — самые ужасные вещи произошли со мной тогда, когда я носил его. Даже хорошо, что он пропал, вот что я скажу.
 — Не говори так, Джоби. Ты не знаешь, кто мог украсть его?
 — Думаю, что Салли Энн, но я не могу это доказать.
 — Салли Энн! — завопила она, и если бы Джоби не держал миссис Клэтт, она бы упала. — Нет, только не она!
 — Почему? — Джоби снова начал злиться, у него не было времени на эти глупости. — Почему так важно, чтобы амулет был не у Салли Энн?
 — Разве ты не слышал старинное сказание о Хоупе, которое дошло до нас с тех времен, когда ведьм и колдунов преследовали, жгли на кострах и вешали?
 Джоби показалось, что она еще больше скукожилась, превратившись в отвратительную карлицу, молящую о пощаде.
 — Нет, не слышал. — Он шумно вздохнул. — Я зря теряю с тобой время, Ма, перестань заговаривать мне зубы, если ты...
 — Выслушай меня! — резко сказала она. — Ты должен меня выслушать ради собственной безопасности, Джоби. Предсказание гласит: «Из чрева ведьмы выйдет охотник на ведьм, проклятый, который уничтожит Хоуп». Вот почему твоя мама дала тебе этот амулет, но теперь его забрали у тебя, и наши наихудшие опасения сбылись. Ты и есть тот охотник на ведьм, убийца, появления которого мы так боялись, Джоби.
 — Глупости все это. — Слова прозвучали пусто, неубедительно. Зло, смерти, но его все это не коснулось.
 — Салли Энн — зло. — Джоби пришлось приложить ухо к губам миссис Клэтт, чтобы расслышать ее слова. — Но она — не одна из нас. Она хочет уничтожить тех, кто стоит у нее на пути, чтобы властвовать над всем и вся, распространять свое собственное зло, как сделал бы твой отец, не попроси твоя мать Старейших лишить его жизни. Но его зло продолжает жить, ибо он породил злобного духа, введя свое собственное зло во чрево Эми Моррис, чтобы оно продолжало жить. Слишком поздно я узнала о Салли Энн, только после смерти твоей мамы. Эми умерла от этого проклятья, как умерли другие, как умрут еще многие. Нам не на что рассчитывать, наша единственная надежда была на твои силы, но ты предал нас...
 Джоби выпустил старуху, отпрянул от нее. Его здравый смысл кричал ему, что все это глупости, сказки, выдуманные свихнувшейся старухой перед смертью, бред, затмивший ее разум. Но в глубине души он знал, что это правда, потому что все сходилось, каждая деталь. Салли Энн была его сводной сестрой, незаконнорожденной дочерью его отца, и ей необходимо было властвовать над Джоби, ей нужно было соединить свои силы с его. Она посвятила его в свое собственное зло, и теперь привела его обратно в Хоуп для того, чтобы в этот последний час он, убийца ведьм, помог ей и был бы бессилен помешать ей. Одно зло погибает, но на его месте возникает другое.
 — Понимаю, — тихо сказал он. — Ты сказала мне больше, чем я мог даже мечтать, Ма. Теперь я хотя бы знаю, против чего мне бороться.
 Миссис Клэтт осела на пол, ее горбатая спина оперлась о стену; жалкая кучка вонючих тряпок. Она тяжело дышала, тело ее тряслось.
 — Ты должен вернуть амулет, Джоби. Вырви его у нее, пока не поздно, ибо Хоуп уже пострадал от бури и болезни, а теперь дитя Артура Тэррэта должно подвергнуться мучениям адских пыток, когда все погибнут. И ты, Джоби, должен продолжить дело своей матери.
 — Я уничтожу их всех, — он говорил тихо, видел, как она отшатнулась от его слов, словно от физического удара. — Они должны все поплатиться за то, что сделали со мной, и Салли Энн тоже.
 Губы миссис Клэтт шевелились, но слов не было слышно, она дышала с присвистом, схватившись костлявой рукой за грудь. Она застонала, это был жалкий крик боли, и в ее глазах Джоби прочел смерть, ужас и беспомощность; потом веки ее опустились. Она все еще пыталась что-то сказать ему, но только слюна выходила из ее треснувших губ. Одна последняя попытка: глаза ее открылись, но веки снова опустились, как будто были слишком тяжелы, голова ее резко упала на грудь, Она сползла в сторону, перевернулась и замерла. Мертва.
 — Они и до тебя добрались, Ма. — В голосе Джоби прозвучала грусть. Он отступил, на шаг назад, посмотрел в последний раз на женщину, которая воспитала его, которая была порождением зла, но не тех ужасных сил, которые овладевали сейчас Хоупом. — Но они все поплатятся. Новый охотник на ведьм отыщет и уничтожит их, я обещаю тебе!
 Он вышел наружу. Солнце все еще светило, издали доносились монотонные звуки заупокойной службы. Джоби представил фигуры тех, кто пришел на похороны, стоящий гроб. Преподобный Бактон старается вести себя так, как будто ничего не произошло: Смерть наступает по естественным причинам.
 И каждый из присутствующих в этой церквушке знал, что нынче ночью смерть вновь посетит Хоуп.
 Джоби медленно побрел по пустынной деревенской улице к тому месту, где ждала его Салли Энн. Он сказал себе, что ни Хильде Тэррэт, ни противоборствующим силам зла нельзя позволить возникнуть вновь.




 Глава 30


 Ночь.
 Ночь.
 Джоби был в здании деревенского клуба, куда не заходил уже давно. Укрепленный ниссеновский барак, шаткое строение, которому досталось во время бури. В крыше зияла дыра, через которую залетал начавшийся ветер, разметавший по полу мусор. Так холодно. Джоби взобрался на сцену. Это было единственное подходящее место, которое он смог найти, чтобы в последний раз встретиться со злом, а его единственным оружием был его голос. Он молил только об одном: чтобы голос не ослаб.
 Салли Энн пришла с ним. На ней было то самое длинное зеленое платье, в котором она была, когда он впервые увидел ее. Гибкая, трепещущая. Он ощутил ее силу, почувствовав, что противоборство их уже началось. Она знала, зачем он пришел сюда, уже была готова сразиться с ним, победить его. Не смотри ей в глаза, борись с нею изо всех сил!
 Он тронул струну, и ветер снаружи взвыл, ударил по зданию, по карточному домику, который мог рассыпаться в любой момент. Это было чудо, что он выстоял в ураган, что силы стихии пощадили его до сегодняшнего вечера.
 Всего лишь в нескольких метрах отсюда находится церковь, бастион, опустевший после того, как закончились похороны, как умерший обрел покой. Викарий ушел, покинул поле боя, как будто знал, что произойдет сегодня вечером. Пусть Зло овладеет Хоупом, пусть уничтожит деревню, я не стану ему препятствовать.
 Окна загрохотали, шпингалет отошел, и рама с шумом стала раскачиваться туда и обратно, в разлад с музыкой Джоби, передразнивая его слова. Тело Салли Энн уже чувственно покачивалось, на лице ее появилась полуулыбка. Пой, а я буду танцевать, Джоби. Смотри на мое тело, мелодию буду выбирать я.
 Не смотри ей в глаза!
 Огни замерцали, на секунду погасли, снова зажглись, но на этот раз менее ярко: мягкое сияние, словно горят свечи, образуя тени, которые тоже движутся и танцуют, странные, загадочные очертания на стенах, как будто Джоби поет перед переполненным залом. Пой и играй, Джоби, подари нам свою музыку, а потом приди и присоединись к нам. Слова вспоминались с трудом, строки, которые он знал так хорошо, были почти забыты, они опережали ритм, отставали от него, снова догоняли. Он пел и играл неуверенно, с трудом.
 О Боже, как они сильны, они уже принялись за меня. Пой, все громче и громче.
 Скопление теней приняло определенные очертания, они начали действовать, он ощутил их силу, задрожал, ему было нестерпимо холодно. Он сразу узнал эти силуэты. Его мать, худая, разгневанная, выкрикивающая проклятья. Его отец, жалкий, съежившийся от страха, вот на него напало какое-то чудовищное рогатое существо, оно разрывает его, топчет. Джоби услышал вопли, попытался перекричать их, но они были слишком громкие.
 Картина изменилась. На этот раз появилась женщина; он знал, что это Харриэт Блейк. Обезумевшая от страха, ее тело вытянуто, содрогается, словно через него пропустили электрический ток, извивается. Вот она стала вялой, безжизненной. Мертвой.
 Облака... нет, это поднимается дым. Он услышал треск пламени, почувствовал запах гари. Все уничтожено пожаром, где-то слышны отчаянные крики. Очертания снова изменились, стали более отчетливыми, и это заставило Джоби вздрогнуть и отпрянуть, потому что он увидел детей, узнал каждого из них.
 Колдун!
 Тимми Купер, о Боже, это он, ну конечно же, его живая тень, насмехающаяся над ним. И другие тоже: Элли, а вот и Салли Энн, движущаяся по полу, намеренно отбрасывающая свою тень среди прочих. Нет, тысячу раз нет; я не смогу вновь пережить это!
 Перед глазами у него все расплылось, он услышал их вопли, увидел отсеченную голову. Она катилась. Приблизилась к нему, но на этот раз она была другой — со стоячими заостренными ушами, пестрая, запаршивевшая шерсть, дергающиеся усы, пасть, дышащая ненавистью к нему. Убийца!
 Ему необходимо было держаться, отражать их нападение; петь, но он не слышал собственных слов, потому что их срывал с его губ ледяной ветер, проникающий сквозь дыру в крыше. Он вглядывался в почти темный зал, подумал было, что там существуют только живые тени, отвратительные карикатуры на прошлое зло, которое в любую минуту может превратиться в настоящее, а потом и в будущее; ему показалось, что Салли Энн присоединилась к ним. Но нет, она была здесь, обнаженная, соблазнительная, сверкающая и блестящая влажным телом, танцующая, смеющаяся, наклоняющаяся назад, широко расставив ноги. Смотри, Джоби, все, что ты видишь — твое, иди же ко мне. Твое место рядом со мной. Иди же, Джоби.
 Салли Энн возбуждала его. У него появилось непреодолимое желание сорвать с себя одежду, броситься к ней вниз.
 Этот союз одобрили бы мерцающие тени призраков на стенах, наблюдающие за ними. Они шипели в упоении: посмотрим, как будут совокупляться неофиты!
 Салли Энн подошла поближе, ее нагота притягивала; Джоби ощутил сладкий аромат ее тела, увидел ее расставленные, зовущие бедра, плоский живот, груди, которые... и в этот миг он забыл о ее красивой груди со стоящими сосками, он видел лишь то, что болталось, вертелось, сверкало в ложбинке между ее грудями: квадратный глаз, который смотрел на него, смеялся над ним — его пропавший амулет!
 Он услыхал ее смех, похожий на шипение смертоносной змеи, ее голос донесся до него с завыванием ветра.
 — Он теперь мой, Джоби, ты ни за что не сможешь забрать его у меня. Послушай меня, приди ко мне, будь рядом со мной в наш самый лучший час жизни!
 — Ты просто самая обычная воровка, сводная сестричка! — прокричал он ей в ответ, увидев, как она замерла от силы его слов, выражение лица изменилось, став одновременно торжествующим и презрительным.
 — Итак, ты знаешь. Что ж, это не имеет значения, потому что ты — посвящен, ты — один из нас, хотя и пытаешься так глупо бороться с нами Глупец, ты никогда не понимал, какую силу ты носил на цепочке, дар, пожалованный тебе твоей матерью.
 — Мне он не нужен, Салли Энн, потому что без него я могу стать тем, кого силы зла в Хоупе боялись веками — охотником на ведьм, вышедшим из чрева самой могущественной из ведьм!
 — Это ложь. — На лице ее появилась неуверенность, она оглянулась назад, словно хотела удостовериться, что тени призраков не оставили ее; нет, они все еще были там, и Хильда Тэррт тоже, кричавшая неразборчивые проклятья, изрыгавшая ненависть и... страх. — В твоих словах нет правды, Джоби, кроме той, что у нас был один отец. Посмотри на меня, Джоби, посмотри мне в глаза!
 Он старался не делать этого, боролся с соблазном, и если бы не был возбужден ею, ему бы это удалось. Он смотрел на ее тело, вспоминал, как видел его в своих фантазиях, те его части, которые он хотел увидеть больше всего, всегда были спрятаны в тени, дразня его. Он хотел броситься к ней, схватить ее, пока она не исчезла, увидеть все, ощутить, обладать ею. И в этот миг он поднял голову и посмотрел ей в глаза.
 Два светящихся зеленых глаза, в тысячу раз более могущественные, чем когда-либо. Они жгли его, он цепенел от их огня. Они звали его. Иди ко мне, Джоби, и мы будем всегда вместе.
 Джоби почувствовал, как ноги его задвигались, он сделал неуверенный шаг, покачнулся, ему захотелось броситься вперед, потому что он знал, что обещанное ему будет выполнено; что будет потом — не имело значения. Они все лгали ему, миссис Клэтт и множество других злобных языков, они ослепили его ложью, чтобы разлучить с Салли Энн. Но сейчас они не остановят его. Вместе они будут непобедимы, Салли Энн и он.
 Он сделал уже три шага, когда дверь вдруг с шумом распахнулась, стукнувшись о стену, подхваченная ветром, разбила ее. Порыв ледяного ветра, сила стихии, от которой он качнулся, с усилием оторвал глаза от сверкающих зеленых огней, издал мучительный крик, крик от физической боли. И в этот миг он увидел другой силуэт, стоящий в дверном проеме, это был живой человек из плоти и крови, не просто очертание тени. Мальчик с прямыми волосами, с челкой, которые поднимались и трепетали на холодном ветру, заталкивающем его в зал. Он вцепился в косяк, чтобы не упасть, в ужасе озирался по сторонам.
 — Элли, Элли Гуд!
 На миг Джоби испугался, что это ловушка, какое-то отвратительное привидение, посланное, чтобы обмануть его, но этого мига было достаточно, чтобы нарушить чары, сбросить с него гипнотическое воздействие той, которая была большим злом, чем все предыдущие ведьмы Хоупа.
 — Нет! — закричала Салли Энн, обернувшись.
 — Не смотри ей в глаза, Джоби. Разве я не говорил тебе, что она — зло?
 И тогда Джоби понял, что делать, чтобы побороть силу, которая чуть не уничтожила его. Он схватил гитару, прижал ее к себе. На него налетал ветер, все более яростный, сбивал его с ног, угрожая швырнуть со сцены, бросить вниз, куда ему было велено идти. Джоби рассердился, потому что теперь, когда он нашел в себе силу сопротивляться, они не давали ему пощады.
 Он пел громко, хотя не слышал собственного голоса — его слова хватал ветер, швырял их прочь, разнося по всем углам зала. Он пел «Старый крест» — песню, которую обычно исполняли на вечерах музыки «кантри», и если там были танцы, то танцующие принимались под нее обниматься и целоваться, не обращая внимания на слова. Песня все равно им нравилась. Теперь же главное значение имели слова, сильный голос, поющий их, бросающий их в лицо наступающему злу.
 Салли Энн оцепенела, отступила на шаг назад, на лице ее отразились смятение, гнев. Она завопила, шатаясь, пошла к Элли, выкрикивая непристойности, собираясь вцепиться в него.



    ...и сменить этот крест на корону. 



 Джоби испытал чувство вины, вспомнив, как той ночью перевернул распятие, плюнул на него; это была безмолвная мольба о прощении перед Богом, которого он не знал; он молился, чтобы Бог послал ему силу и спасение в этот час.
 Салли Энн остановилась, вскрикнула, чуть не упала от ветра, хлеставшего по залу. Еще одно окно упало на пол, стекло разбилось. Она вся дрожала, словно дикий зверь, охотившийся в ночных джунглях и внезапно попавший в засаду, пытающийся бежать.
 — Нет, ты не посмеешь, это невозможно! — хрипло прокричала она. Она схватилась за цепочку, висевшую у нее на шее, сорвала ее, подняла кверху амулет, стала качать его и раскручивать, словно мятник смерти, в котором отражались мерцающие огни. "Видишь, Джоби, это само проклятье, проклятье Хоупа, защита для того, кто носит его, несчастье для других. Будь со мной или умри. Умри, как умер Тимми Купер, как умерла Харриэт Блейк, как...
 — Это не твой амулет, ты не сможешь пользоваться его силой, — закричал ей Джоби. — Ты украла его, и он больше не будет подчиняться тебе. Сила, которой он обладает — моя, и я отказываю тебе в ней! И будь ты проклята за свое воровство!
 Вращающийся диск внезапно вырвался из пальцев Салли Энн, его подхватило мощным порывом ветра, словно сухой осенний лист, швырнуло о стену, бросило вниз. Он умер, превратившись в обыкновенную вещь, обреченную ржаветь в земле и быть навеки утерянным.
 Салли Энн зашаталась, захохотала истерически, чуть не упала. Ветер хлестал по ней, бил, наказывая за поражение. Глаза ее светились тусклым зеленым светом, как будто огонь внутри нее начал гаснуть. У нее почти не осталось сил, и последние оставляли ее. Одна последняя отчаянная попытка: она выставила напоказ свое тело, бесстыдно раскинувшись, предлагая себя не только Джоби, но любому, кто захочет обладать ею. Она плакала, кричала, вся чувственность ее исчезла, она превратилась в обычную девушку-подростка, не такую красивую, как могло показаться на первый взгляд. И в этот миг Джоби понял, что она больше не возбуждает его, что Салли Энн ничего не значит для него. Если он и любил ее когда-то, то эта любовь умерла; он попытался вызвать у себя ненависть к ней, но почувствовал лишь жалость.
 Ее лицо было искажено мукой, она испытывала теперь физическую боль. Она хватала себя за горло, как будто пыталась оторвать невидимые руки, которые душили ее. Губы Салли Энн шевелились, ветер развевал ее волосы, рвал их, словно бумажную гирлянду. Она пошатнулась и, взглянув на него в последний раз, упала. Впервые она просила его. Прошу тебя, Джоби, пощади меня, спаси от них, это все, о чем я прошу тебя.
 Нет, Салли Энн, я не могу спасти тебя. Этой ночью ты все поставила на карту, и ты проиграла. На твоем месте мог бы быть я, и ты бы не пощадила меня. Это не в моей власти, проси спасения у себе подобных.
 Он снова пел, слова возникали какими-то обрывками, баллады, которые он никогда не слышал и не знал, о безумии и о смерти, о том, как дьяволы Сатаны будут уничтожены, когда их победа будет близка. С грохотом отлетела еще часть крыши, еще одно окно упало и разбилось. Пол задрожал, сотрясая неподвижную обнаженную фигуру: как будто пытаясь оживить ее. Напрасно. Джоби увидел, что Элли пробивает себе дорогу к ступеням на сцену, что его отбрасывает назад, но он снова идет вперед, держась за перила, чтобы его не снесло ветром, оглядываясь на свернувшееся на полу тело, словно не веря своим глазам, ожидал, что Салли Энн поднимется и возобновит свою атаку на тех, кто встал у нее на пути. Но этого не произошло. Я говорил тебе, что она — зло, Джоби! Теперь ты веришь мне?
 Он поднялся на сцену, пошел, шатаясь, вперед, стараясь найти защиту у того, чья сила была в голосе, чьим оружием были слова баллад, которые пели в Хоупе сотни лет назад, слова забытых песен, которые не мог заглушить даже ветер, завывающий в темной ночи.
 Джоби почувствовал их присутствие, когда погасли огни, ощутил затхлый запах зла, знакомый по чулану и чердаку; он ненавидел их, но больше не боялся. Они не смели теперь тронуть ни его, ни Элли, который обхватил его за пояс; они просто дали выход своей злобе и отчаянию в какофонии воплей. Пусть их кричат, он смеялся над ними, пел им, и, наконец, шум затих к ветер прекратился.
 Тишина и безмолвие, двое успокоившихся, оставшихся в живых людей. Они ожидали рассвета, чтобы уйти отсюда, не смея поверить в то, что они победили. Это могла быть последняя уловка темных сил, чтобы овладеть ими.
 Рассвет. Мужчина и мальчик выбрались из-под обломков полуразрушенного ниссеновского барака, бледные и изможденные. Они сощурились от лучей раннего утреннего солнца. Они стояли, все еще не веря в то, что живы и невредимы, что они не утратили свои души.
 — Гляди! — Джоби указал на церковь гитарой. — Посмотри на них, послушай, Элли.
 — Это же галки! — мальчик посмотрел на него в замешательстве. — Они вернулись, Джоби, они опять выклевывают известь и ссорятся!
 — И это самая чудесная музыка, которую я когда-либо слышал! — рассмеялся Джоби, — Думаю, что мы в конце концов победили, Элли.
 — Куда мы идем, Джоби?
 — Я точно не знаю, — Джоби обнял одной рукой Элли за плечи. — Но я знаю одно: мы пойдем по дороге, которая ведет прочь из Хоупа, и на этот раз мы не остановимся. Мы найдем себе место, здесь же для нас все равно ничего не осталось, — он улыбнулся. — Хоуп больше не нуждается в нас.
 Они оба рассмеялись и пошли на восток, а ветер из Хоупа тихо дул им в спину.