Аннотация: Они – считающие себя единственными "настоящими людьми", единственными, кто имеет право заселять Чрево Мира, и живущих за пределами Чрева Мира "настоящими людьми" не признающие.
 Они потомки Отца и Матери – основателей цивилизации, успевшей уже разделиться на два народа, и стать народом единым. Потому что только единый народ может явить миру того, с кем станут считаться даже боги, – рожденного от союза Смелых и Умных несокрушимого Смелого Умницу. Так было. Так должно быть! Но – КАК БУДЕТ?..


---------------------------------------------


 Юлия ГАЛАНИНА
 ОТ ДЕСЯТОЙ ЛУНЫ ДО ЧЕТВЕРТОЙ


 Для тех, кто любит обстоятельно подходить к делу, советую сначала прочитать Приложение, ну а тот, кому плевать на обстоятельность, разберется и так.

    Автор



 Глава первая
 ОЧЕНЬ ХОРОШО…


 Очень хорошо, что светлейшая богиня Сестра-Хозяйка наделила в начале времен людей хвостами.
 Не то лететь бы мне со стены, да прямо в боярышник, растущий внизу. А у него колючки – мама моя! Вместо гвоздей можно использовать.
 Но родной хвост (спасибо ему) не подвел, я не только удержалась на стене, зацепившись им за металлический штырь, торчащий из ограды, но еще и сумела вышесказанную мысль со вкусом обдумать. В боярышнике, боюсь, так бы не получилось.
 Извернувшись и нащупав ногой в щербатой, неровной поверхности углубление, я снова взобралась наверх. Можно перевести дух перед новой попыткой спуститься. Теряю форму.
 Заостренные, похожие на наконечники копий штыри, ровными рядами усеивавшие верх стены, ограждающей Главный Корпус, только вид имели грозный – они не смогли бы задержать даже нашего пузатого начальника охраны, приди ему в голову блажь покинуть Корпус не через ворота.
 Разве что при большой удаче и особом участии покровителей стен, он бы мог застрять между штырями своим объемным пузом и дрыгался бы тогда на стене на радость населению Пряжки, матерясь и яростно хлеща по ней облезлым лоснящимся хвостом.
 Но он не дурак лазить по каменным заборам.
 На стене я задержалась – уж очень красиво.
 Все Чрево Мира как на ладони.
 Восходящее солнце подсвечивало расстилающуюся на юге низменность, пологие желтые холмы набегали, словно волны, гонимые ветром, и разбивались об острые фиолетовые скалы Пояса Верности – горной цепи, на окраине которой и примостилась наша Пряжка – старый блокпост, сторожевая крепость, а теперь, как ни безумно, заведение по обучению и воспитанию благородных девиц. Не больше и не меньше.
 Какую светлую голову озарило устроить в бывшей гарнизонной дыре пансионат нежных дев?
 О-о, это результат великих планов!
 Как известно даже нашему Ректору, люди заселяют Чрево Мира с незапамятных времен. С тех самых пор, когда это место приглянулось Сестре-Хозяйке, выбравшей его в качестве рассадника для своих детей, детей их детей, детей их детей и так вплоть до сего дня.
 Только мы – настоящие люди.
 Те, кто живет за пределами Чрева Мира, не имеют никакого права так называться – ведь у них нет даже хвостов!
 И вообще, они не больше, чем результат походов налево супруга светлейшей богини – могущественного и воинственного Медбрата.
 Так что они нам даже не родственники, потому что общих детей у Медбрата и Сестры-Хозяйки не было, и они вовсе не брат и сестра, как можно подумать, слыша их имена, но об этом вслух не говорят. И поэтому мы не считаем за человеков тех, кто живет за пределами Чрева Мира. Они нас тоже.
 Ну вот, со дня заселения прошло страшное количество лет. Дети Сестры-Хозяйки понемногу обжили Чрево Мира, размножались, размножались и со временем разделились на народы.
 Мы, те, кто жил у южного моря, не любили наших воинственных северных соседей за непонятное пристрастие последних к физическим нагрузкам и походному образу жизни. И называли их презрительно Тупыми.
 Они тоже не пылали к нам страстью, совершенно не понимая наше увлечение книгами, теплыми туалетами и креслами-качалками. И логично прозвали нас Дохлыми.
 На самом же деле мы – Умные. А они зовут себя Сильными.
 Это два основных народа, живущие сейчас в Чреве Мира.
 Сбоку, на востоке, говорят, жили еще Смелые (то есть Наглые). Но они не долго жили.
 В полном соответствии со своим именем они всех так достали, что однажды Умные и Сильные объединились и задали трепку Смелым, чтобы те не лезли куда их не просят и не мешали Умным и Сильным разбираться друг с другом. Теперь они и не лезут. Нет их больше.
 После этого Умные и Сильные то долго воевали, то недолго мирились, опять воевали, опять мирились, пока Сильным не надоела однообразная жизнь. И три года назад они внезапно нас совсем завоевали… Еще бы, Сильных всегда было больше, чем Умных.
 После победы кое-кому из Верховных стало скучно и на головы граждан империи грянуло время Окончательного Единения. Из двух народов решено было сделать один, чтобы миру явился несокрушимый Смелый Умница, с которым будут считаться даже боги.
 Сначала те, которых осчастливили этим решением, только рты раскрыли. Потом закрыли. Великий план начал претворяться в жизнь и решительно претворяется по сегодняшний день. Но гладко было на бумаге… Пока что в соответствии с вышеназванным планом, увы, получается какой-то Тупой Дохляк. Раньше было честнее…
 Солнце поднималось.
 Горы из фиолетовых стали серыми, фиолетовые тени остались только в глубоких распадках и ущельях. Холмы остались золотыми. Осень.
 Сидеть на стене даже в утренний малолюдный час не самое разумное занятие, если сбежала с лекции. Надо спускаться.
 Второй раз дело пошло лучше. Цепляясь за камни, я сползла в сад и, крадучись, пошла вдоль стены. Приходилось соблюдать осторожность, ведь официально я в числе прочих дев осваиваю премудрости пеленания младенцев на лекции, посвященной этому достойному женщины занятию. Только Сильные могут обозвать банальный урок домоводства гордым словом лекция…
 А что, я бы послушала. Хотя буквально через час в нас будут с неменьшим рвением вдалбливать уверенность, что собственных детей мы увидим не ближе трех шагов на руках у толстых нянюшек и прочих дармоедок. Но сегодня подошла моя очередь идти в разведку. Бедные те младенцы, что доведется мне пеленать…
 Да-а, раньше было честнее…
 К примеру, народ Воды побеждал народ Травы. Не ломая голову, вырезал всех мужчин и младенцев мужского пола, трахал всех побежденных женщин и, со вкусом расположившись на завоеванных землях, ждал, когда народится приплод. И готова новая нация.
 Теперь хотят точно того же, но ци-ви-ли-зо-ван-но. Они нас покорили, теперь пора и о следующем этапе подумать.
 В расширившейся империи, согласно Окончательному Единению, Сильные – практически полубоги, полноценные граждане. Умные, разумеется, теперь третий сорт людей. А в качестве второго, некоего промежутка, объявлены дети от браков Сильных мужчин и Умных женщин. Они должны связать Умных и Сильных одной веревочкой. Разумеется, браки между Умными мужчинами и Сильными женщинами категорически запрещены. Не поощряются и браки между Умными. Что же делать мужчинам Умных? А пусть вешаются!
 Примерно так рассуждали те, кто задумал это непотребство.
 Все бы, может, и получилось, каких чудес на свете не бывает, но тут нежданно-негаданно возмутился наш Совет Матерей. Вообще-то мы и думать забыли, что он еще существует на земле. Оказалось, существует.
 Совет объявил беспощадное Сексуальное Сопротивление Умных.
 Теперь каждая Умная знает, что, выйдя замуж за Сильного, первого ребенка, который по закону Сильных главный наследник, она должна родить от Умного.
 Хоть застрелись, а должна. Тебе в помощь кучер, конюх, садовник, лакей, повар, плотник – обслуга теперь сплошь состоит из наших, – участь побежденных.
 На самый крайний случай есть люди, которые на переднем крае борьбы. Их теперь так и зовут – Отцы Народа. Это парикмахеры. Опасная по нынешним временам профессия.
 Сначала поднимался даже вопрос об их переименовании, поскольку, по мнению многих, само название "парикмахер" в последней части слова содержит прямое указание на их настоящую деятельность.
 Такими действиями Совет думает свести на нет все усилия Сильных по созданию Тупых Дохляков.
 Совет Отцов, который в мирное время был куда энергичнее Совета Матерей, послушно поддерживает это сопротивление, а Коллегия Умных из Умных призывает нацию вообще не волноваться – разница наших культур такова, что по незыблемому закону развития мы рано или поздно растворим и переварим Сильных, теплый туалет и ароматную ванну по утрам еще никому не удавалось победить.
 Моя старшая сестра и ее друзья считают, что все это прекрасно, но слишком медленно. У них свое сопротивление – Боевое. Скрываются где-то в трущобах городов Сильных, готовят восстание. А меня не взяли – хвост, видите ли, не дорос.
 Зато всех нас, девиц знатных, богатых или известных фамилий, взяли Сильные, собрали в кучу и заперли в Пряжке – самой крайней точке Чрева Мира. Готовят в пансионате образцовых жен. Обучение проводится прямо как в университете, Магистры читают нам бесконечные лекции на тему "Идеальная жена – из чего она состоит".
 Вот и проходим мы сегодня искусство пеленания младенцев, а я шуршу по опавшим листьям, пробираясь нахоженным путем.
 Сад кончился длинным унылым зданием складов и хозяйственных помещений охраны.
 Хочешь не хочешь, а надо лезть в боярышник. Если втянуть живот и вжаться в холодную стену, то, двигаясь маленькими приставными шажками, можно по узкой щели между зданием и кустами добраться до зарешеченного окна.
 Это приемник новеньких охранников – там они сидят, пока их не распихают по узким пеналам постоянных жилищ в примыкающей под прямым углом к приемнику казарме номер один.
 Перед окном есть натоптанный пятачок, где можно развернуться и прильнуть носом к мутному, никогда не мытому стеклу. Смотри, сколько влезет. Там, за стеклом, возможно, сидит твоя будущая судьба. А если не твоя, то твоей соседки.
 Так все и задумано. А кого, простите, можно охранять в нашей дыре? Какие границы родины?
 Вновь прибывшие вояки скучали в казарме. Большая часть резалась в карты на новые портянки, двое мерились силой.
 Сидя спиной друг к другу на широкой скамье, они сплелись хвостами, словно змеи в брачный период. Каждый старался пригнуть хвост противника, но пока борьба шла на равных. Зрители окружили их и подбадривали ритмичными хлопками.
 Так, в этот раз брюнетов больше, чем блондинов. А у двух уши оттопырены, какая прелесть… Зато ростом все один к одному, как столбы одного забора. Специально их, что ли, отбирали?
 Пора обратно, лекция скоро окончится. На рассказ о новых женихах материала хватит. Сегодня ночью не одна кровать будет скрипеть, потому что не может заснуть ее хозяйка. Будут прикидывать, подождать еще или завязать с пансионатом раз и навсегда. Это не то место, где хочется задержаться подольше.
 Наверху неплохо все продумано. Девица из Умных получает военного мужа и новую жизнь. Сильный, совсем не самый знатный и богатый, резко меняет свое материальное положение и социальный статус, получая вдобавок к жене конфискованное поместье и новый чин. А верховная власть потирает руки.
 Здесь все чего-то хотят.
 Воспитанницы – поставить жирный крест на воспитании, охранники – ухватить кусочек хорошей жизни, пропуском в которую будет новенькая жена. Воспитатели спят и видят, как бы покинуть эту дыру и перебраться в столицу, поближе к солнцу.
 А чего хочу я?
 Домой я хочу. К папе и маме.
 Старенькие они у меня.
 Да только именно моя мечта и есть самая несбыточная. Мой родной город Ракушка – это совсем другой конец света. Пешком туда не уйдешь. Даже если я выйду замуж, домой все равно не попаду. Толку-то, что мой отец известен на все Чрево Мира, как знаток древних наречий и Хранитель Памяти. Поместий от этого у него не прибавилось, значит, нечего было конфисковывать и вернуть новой образцовой семье тоже нечего. Дадут кусок совсем в другом месте. Не хочу замуж.
 Цепляясь за решетку козырька, который накрывал крыльцо наглухо заколоченного входа в жилую часть Корпуса, где располагались дортуары, я забралась на его крышу и с нее – на узкий балкон, опоясывающий по второму этажу весь Главный Корпус. Теперь надо пройти по нему, завернуть и очутиться уже на территории учебной части.
 Через полураскрытое окно я проскользнула обратно в класс. Прячась за массивными книжными шкафами, пробралась к своему месту.
 Бурый Магистр, еле видный за кафедрой, уткнувшись в рукопись, что-то монотонно бубнил о пользе закаливания подрастающего поколения.
 Закаливать нужно, кто же спорит. Но он умудрялся говорить так, что тут же в пику ему хотелось продержать своих грядущих детей в вате и меховых пеленках вплоть до совершеннолетия.
 Со своего места я видела только затылки, спины и хвосты своих однокашниц. Они давали достаточно информации, на лица можно было и не смотреть. Услышав, что я вернулась и шуршу бумагой, все расслабились.
 Шестая нетерпеливо подергивала хвостом, не в силах дождаться конца лекции. Хвост начесан, запрещенные Уставом пансионата оборочки наглажены, кудри на аккуратной головке уложены волосок к волоску. Все в честь прибытия новой охраны. Она с рождения такая – кокетка. И в Пряжке не задержится, это уж точно. За прошедшие три года она раз двадцать могла завязать с пансионатом, но пока ей нравится перебирать охранников.
 А вот Семнадцатая чем-то расстроена. Голова опущена, спина напряжена. И хвост повис. Магистр придрался? К ней всегда придираются – не умеет притворяться. Все слушают вполуха, но только по ней видно, что ей плевать и на лекцию, и на Магистра персонально. Вот и получается без вины виноватой. Но не меняется.
 Четырнадцатая и Вторая что-то обсуждают, обмениваясь фразами на листке бумаги.
 Девятнадцатая раскладывает пасьянс "Парад армейских частей в день рождения начальника гарнизона". На лекции Бурого Магистра он у нее обычно выходит, а вот на лекции Зеленого – никогда.
 А вот Девятая, бедолага, послушно записывает бормотание преподавателя. Сегодня ее очередь писать, как моя – идти смотреть на новую охрану.
 Зазвенел звонок. Слава Сестре-Хозяйке! Лекция завершилась.
 Бурый Магистр скатал в трубочку свою писанину, слез с кафедры, с отвращением оглядел нас и пошел восвояси.
 Вошла почему-то отсутствовавшая на лекции носатая надзидама: то есть дама-надзирательница. Ее задача – осуществлять наше воспитание, в то время как Магистр прилагает все силы к нашему образованию.
 По ее команде мы спустились к доске, выстроились парами и чинно пошли из аудитории. Все по Уставу: подбородок приподнят, хвост опущен и лежит точно на линии заднего шва юбки. Отклонения в сторону недопустимы.
 – Двадцать Вторая! – раздался над ухом нервный вскрик надзидамы.
 Это я. В Пряжке у нас нет имен, только номера. Так им удобнее. Да и Сильный муж все равно даст жене новое имя. Логично.
 – Да, госпожа?
 – Посмотри на свою юбку!
 А что с моей юбкой? Она великолепно выглядит, конечно, если учитывать те места, где ей пришлось сегодня побывать.
 – Ой, госпожа надзидама, я, наверное, спросонья надела ту юбку, в которой вчера работала на грядках, готовя их к зиме. Простите меня, это все новолуние.
 Эти Тупые, простите, Сильные – чистые дети. Верят во всякую чушь. Новолуние ее сразило сразу.
 – Чтобы в последний раз! – ограничилась надзидама предупреждением. – Опрятность, девочки, и еще раз опрятность.
 Мы послушно присели. Ну надо же, уже новолуние. Это значит, пришел месяц десятой луны. Как быстро…
 Наше движение возобновилось. Но ненадолго.
 Из-за замешкавшейся и чересчур опрятной надзидамы мы опаздывали на завтрак. Сокращая путь, прошли из учебной части в преподавательскую, где на втором этаже были апартаменты Ректора и начальника охраны, на первом – квартиры преподавателей, а в подвале – пансионатская столовая.
 Не успели мы спуститься по преподавательской лестнице на один пролет, как надзидама опять вскрикнула, на этот раз куда пронзительнее. Вскрикнула и начала голосить.
 На лестничной площадке лицом вниз лежал начальник охраны. Не совсем живой, а если быть точнее, совсем не живой.
 Мы дружно присоединились к воплям надзирательницы. В конце концов не каждый день увидишь лежащего на лестнице начальника охраны пансионата, из спины которого торчит штырь. Паршивый кованый штырь, один из тех, что украшают нашу ограду вокруг Корпуса.
 На наш дружный вопль прибежала охрана, еще не подозревающая, что лишилась своего начальника. Надзидаму мягко, но решительно оттеснили от тела, нас завернули в дортуар (понимай казарму).
 Уроков не будет, ура! Завтрака тоже – Медбрат их всех побери!!!
 Когда мы очутились за закрытыми дверями, я ощутила всплеск интереса к себе со стороны всей группы и мрачно сказала:
 – И не надейтесь.
 – Да мы и не думаем, – заюлила Шестая.
 – И не думайте, – отрезала я. – Все равно не умеете. Я его не убивала. И незачем, и стиль не мой.
 – Но штырь…
 Это Четырнадцатая.
 – Что, штырь?
 – Штырь из стены.
 – Да что вы говорите… А я думала, из спинки кресла старшей надзирательницы…
 А это, кстати, неплохая идея. Где в стене торчал этот штырь?
 – Ну надо же кого-нибудь подозревать! – надула губы Шестая. – А то скучно…
 – Подозревай надзидаму. Или Бурого Магистра. Я быть подозреваемой отказываюсь.
 – Магистра нельзя… – разочарованно вздохнула Четырнадцатая. – Он вместе с нами на лекции был. А у надзидамы с начальником роман в разгаре, зачем ей его убивать.
 Роман, слова-то какие…
 Через пять минут новость потеряла остроту и все лениво расползлись по своим кроватям (лежать на которых в дневное время строжайше запрещено). На самом-то деле нам глубоко плевать, кто убил начальника охраны. Мир от его утраты не перевернется, а нас это происшествие вообще мало затрагивает. Начальником больше, начальником меньше…
 – Так кого прислали в этот раз? – забыла про убийство и про все на свете Шестая. – Есть симпатичные?




 Глава вторая
 А МНЕ, КАК ВСЕГДА…


 А мне, как всегда, больше всех надо. Кроме меня, ни одна дура на забор не полезла.
 Штыри в стене отсутствовали через раз. Весь гарнизон утыкать можно и всех воспитанниц. Поди разберись, откуда и когда выдернули тот.
 С горя я попыталась выдернуть хоть один на память – тщетно. Странно, столько выпало, но зато уж те, что остались, сидят намертво, как зубы в челюсти дракона.
 Кстати, узкое глубокое ущелье, которое прорезает Пояс Верности и выход из которого закрывает грудью наша Пряжка, называется Драконова Залежь. А вот раньше оно называлось куда лаконичнее: Лоно. И логичнее, по-моему…
 Штыри не поддаются, на след убийцы не выводят.
 Это, наверное, все-таки госпожа надзидама.
 А что? Предположим, ее достало до печенок, что каждый вечер на нее с размаху падает тяжелая туша. Да не один раз. Какой уж тут оргазм, когда кости трещат. А быть снизу начальник охраны не согласился. Это унижало его мужское самолюбие. Чем не мотив?
 Вот она в него штырь и вогнала, когда он ей попался на пути в наш класс. В надежде, что новый начальник охраны будет легче и моложе. А штырь в фартуке держала, выкрутила из стены постепенно, долгими зимними ночами.
 Аи да я, как ловко все обосновала!
 К сожалению, смерть начальника охраны учебный процесс не остановила.
 Мы бездельничали не больше пары уроков, после чего Магистры, собравшись с силами, пережили утрату и занятия возобновились.
 А через три дня про убийство никто и не вспоминал, словно для заведения по воспитанию нежных девиц находить на лестницах заколотых людей дело сугубо привычное и даже поднадоевшее.
 Так вот, делая вид, что ничего не произошло, мы дотянули и до выходного дня.
 В выходной, как обычно, занимались кто чем. Перекраивали форменные юбки, красили волосы ворованными у гарнизонного лекаря зельями, пытались из сапожного крема сделать карандаши для подводки глаз. Ну и прочими важными делами.
 Я приняла посильное участие в попытках сказать новое слово в косметике, общими усилиями мы создали дурно воняющую массу, которая охотно липла к чему угодно, но отлепляться решительно отказывалась. Единственно разумное, что можно было с ней сделать, – подарить на день рождения надзидаме второй группы от имени нашей надзидамы.
 Тогда бы они друг друга убили насмерть, все-таки какое-то облегчение.
 Поскольку краска для волос была, похоже, из той же компании, что и наша подводка для глаз, красить волосы я не стала, а пошла на свежий воздух, на самое высокое разрешенное для воспитанниц место – северную стену крепости.
 Странно, но северная стена раза в три выше остальных крепостных стен и в четыре раза толще. Словно плотина, она перекрывает ущелье.
 И при таких гигантских размерах ворота в ней просто крохотные. Высотой они не выше среднего человеческого роста, тому вояке, которого я видела в казарме, сидящему слева на скамье, пришлось бы согнуться. И ширина ворот соответствует длине.
 Но даже с северной стены моря совсем не видно.
 Не видно даже столицы – лишь курганы Пуповины угадываются вдалеке. И то, наверное, только потому, что я знаю – они там. Мы мимо них проезжали, когда нас везли сюда. Не уверена, что можно разглядеть холмы, которые находятся в двух неделях конного пути отсюда, хотя кто знает.
 А моей Ракушки не видно…
 Будь она хоть вполовину ближе к Пряжке, я бы не раздумывая сбежала отсюда, хоть пешком, хоть ползком, но добралась бы до дома. Но при существующих расстояниях бежать бесполезно – я не смогу пересечь степь ни летом, ни зимой. Летом нет воды, искать степные колодцы я не умею, а зимой здесь такие бураны, что даже из крепости страшно смотреть, когда ледяной ветер полосует степь, как хочет, не встречая никаких преград на пути, и туго скатывает снежный покров в громадные свитки, словно войлок в шатрах кочевников.
 С досадой я отвернулась от Чрева Мира и стала смотреть в ущелье Драконова Залежь.
 Вообще-то оно очень точно названо: нагромождения скал, то гладких, глянцево-черных, то шероховатых, серо-фиолетовых, напоминали изваяния драконов. Там скала превращалась в крыло, здесь вырывалась из горной породы гребенчатая голова… Глазели, видно, бедолаги-солдаты годами на это ущелье. Без женщин, без пива. Злились. Какое уж тут Лоно – Драконова Залежь и никаких гвоздей!
 Сверху видна была и стена вокруг Главного Корпуса.
 Забавно… Центром Пряжки является башня Перегона выше северной стены, но туда нас дальше первого яруса не пускают.
 На башню, как на штырь, надет Главный Корпус.
 А корпус, как колечко, обвивает стена-ограда.
 За стеной, если отбросить все, что построено позже, сначала, со дня основания крепости, сохранились четыре казармы, расположенные на направлениях С-В, Ю-В, Ю-3, С-3. Их окружает еще стена, квадратная, если смотреть сверху, как и наш Корпус, на углах ее выстроены башни с площадками для метательных машин. Только Перст и ограда Корпуса круглые.
 Если смотреть со стороны степи, то глаз сначала упирается в невообразимую северную стену Пряжки. Деля ее пополам, поднимается ввысь Перст. Потом Корпус поблескивает узкими южными окнами. Ниже их круглая ограда вокруг Главного Корпуса, а внешние стены – западная, южная и восточная – еще ниже, чем она.
 Уж не был ли архитектор, состряпавший этот шедевр, членом Ордена Символистов? И строил не абы как– как нормальные люди, – но еще и с тайным смыслом. Это и правда было бы забавно. Сейчас ему грозили бы крупные неприятности – Орден под строжайшим запретом, ломать голову над символами – удел Умных, Сильные же почему-то впадают в дикую ярость при виде самой безобидной шифрограммы и начинают крушить дубиной все вокруг почем зря.
 Глупые, ко всему на свете можно привесить символику, это же разновидность игры, совсем не обязательно это должно быть правдой, а развлечение хорошее.
 Вот и Пряжку можно так расписать – ее создатель поперхнется, узнав, какие глубокие истины он в ней зашифровал. Систему мироздания, не меньше.
 Но Медбрат с ней, с Вселенной, возьмем, к примеру, самую простую схему. Всякий вытянутый предмет объявим мужским началом, а колечко, емкость, дыру– женским. Светлейшая Сестра-Хозяйка, да тут история несчастной любви как минимум! Наш Корпус – главное препятствие к слиянию двух начал, четыре казармы по бокам – это… это молчаливые свидетели. А может, палачи, установившие угловатую преграду? Ух ты! А по ущелью влюбленные хотели сбежать, вот невообразимую стену и возвели. И дверку маленькую пробили, чтобы они не пролезли. Какая я, а?! Посижу еще немного в Пряжке, и не такой бред сочиню…
 Говорят, раньше, тысячелетие назад, а может, еще дальше, ущелье было сквозным проходом, по которому народы, живущие по ту сторону Пояса Верности, попадали в Чрево Мира. Вот, наверное, стену и возвели, чтобы они скопом не перли, а по одному проходили, да и головы склоняли перед могуществом Чрева Мира, протискиваясь в маленькие ворота.
 А теперь прохода нет – безумно давнее землетрясение превратило его в тупик, в Драконову Залежь и Пряжка на фиг никому не нужна.
 Как не нужна пряжка на поясе верности у старой перечницы. На нее и так никто не польстится, женщины – не виноградные вина, с возрастом, увы, ценнее не становятся.
 Стена вокруг корпуса мозолила и мозолила мне глаза и вдруг я увидела, что штыри на ней отсутствуют не хаотично, а в определенном порядке. От удаленных штырей оставались черные ямки. У меня даже мурашки по спине побежали.
 Это было похоже на надпись, вырезанную по ободку кольца. Я забыла и про юг, и про север, вытащила клочок бумаги и огрызок карандаша из потайного кармана, подшитого к юбке, и принялась срисовывать то, что увидела.
 Ямки сложились в слова.
 Каждое слово было в своем секторе ограды, которые образовались от того, что ее рассекали на четыре части южные, северные и западные ворота.
 Надпись получилась что надо:
 ПРИШЛО ВРЕМЯ ЛОПНУТЬ ПРЯЖКЕ
 Прямо как в сказке или в той книжке, что читает на дежурствах старшая надзирательница.
 Вот и думай теперь, какое время, какая пряжка и все ли штыри, что освобождали места для появления надписи, перемещались в тела несчастных начальников охраны?
 Да нет, вряд ли.
 Тогда бы эта должность была перманентно вакантной, и никакое жалованье, никакой гарнизонный паек претендентов бы не заманил.
 А может, наш покойный начальник охраны вообще пострадал по ошибке? Как-то не вяжется он, его пузо и вечно потное лицо со стилем этой фразы.
 Вот если бы на стене вилась надпись: "ПРИШЛО ВРЕМЯ ОТВЕЧАТЬ ВОРЮГЕ" – тогда бы точно можно было сказать, убили за дело. Это он выплаты пайковых охране задерживал, подворовывая в меру сил. На старость копил, на домик у южного моря.
 Больше из стены ничего выжать не удалось, никаких новых тайн. За ней в темном уголке сада целовалась с одним из вновь прибывших охранников Шестая. Вот уж кто действительно времени на пустяки не тратит.
 А по дороге, ведущей в Пряжку, пылил экипаж в сопровождении охраны. Кто бы это мог быть?
 На везущих фураж и продовольствие благодарных поселян не похоже, хотя тут есть и такие.
 На границе степи и гор, у сбегающих со склонов ручьев и речек, по зеленым балкам живет небольшое количество самых настоящих земледельцев с огородами, пашнями, коровами и всем, что им полагается по образу жизни.
 Они-то и кормят Пряжку, непонятно из каких соображений. Наверное, потому, что так заведено из века в век, да и ссориться с властью не хочется.
 Нет, это явно кто-то из центра. Слишком уж гордо восседает охрана, форсисто. Провинция так не ездит.
 И чего приперлись? Даже отправленное голубиной почтой сообщение об убийстве в крепости в Хвосте Коровы еще никак не могли получить.
 Ну и осень!
 Столичные приехали и на другой день уже уехали.
 Не секрет, что в тюрьме, больнице, армии и закрытом учебном заведении новости неизвестно какими путями с молниеносной быстротой достигают ушей всех, кому это знать не положено.
 Вот и сейчас преподаватели носили себя, словно стеклянные, боясь выплеснуть хоть какие-то капли информации, а мы уже знали, что в столице переворот.
 Раньше у власти стояли военные военные.
 А теперь их свергли наивоенные военные.
 К власти пришел Легион "Обрубленный Хвост". Всем упасть и отжаться по команде. Сто раз.
 Вообще-то у нас, в Чреве Мира, обрубленный хвост – признак бесчестья. Хвосты торжественно рубят преступникам, бродягам и прочему народу без роду, без племени. Причем не просто, а с подсечением у корня. Тогда он встает торчком, словно у репица у коней.
 Срам фигой не прикроешь: с таким заячьим пыхом [1] вместо полноценного хвоста человек становится изгоем. От него люди шарахаются, как от прокаженного. А Легион только таких и берет. Там они – сила. Все знают, что «Обрубленным Хвостам» равных нет. Да они сами это прекрасно знают.
 А кто сильный – тот и правит. Вот они в три часа и навели в Хвосте Коровы порядок, никто и пикнуть не успел, даже если были желающие.
 Теперь обрубленный хвост – признак доблести, безупречности и принадлежности к избранным. Держу пари, скоро начнется повальная мода на укороченные хвосты. Обрубать их себе начнут даже те, кто без маменькиного разрешения и плюнуть не смеет.
 Я-то думала, что наша Пряжка воспримет новости из столицы равнодушно: для нас вся головная боль – забыть старые имена и выучить новые в заздравной молитве. Но не тут-то было.
 Первый звоночек звякнул на лекции, да простит меня это гордое слово.
 Лекция начиналась как обычно.
 Фиолетовый Магистр с третьей попытки взгромоздился на кафедру, достал из кармана мантии изрядно засаленную тетрадь и забубнил нескончаемую поучительную историю про то, как ведет себя и свое хозяйство образцово-показательная дама.
 Под хищным взглядом надзидамы мы добросовестно записывали:
 "Быть слишком светло одетой зимой, утром или на прогулке на улице – неприлично!"
 Сделав выразительную паузу, чтобы мы как можно глубже обдумали это сообщение, Магистр повернулся к доске, расчертил на ней мелом большую таблицу и, гордый собой, продолжал бубнить, водя указкой по ее столбцам.
 – Туалет дамы можно разделить на четыре категории. К первой, барышни, относятся утренние платья, как-то: халаты, неглиже, дезабилье с капотом. Ко второй категории – простые домашние платья, могущие служить так же на улице, при покупках, в дурную погоду и прочих случаях подобного рода. В третью категорию занесем платья для прогулок, дружеских посещений и приемов у себя дома. И наконец, четвертая категория – выходные платья самого высокого разбора, надеваемые к обедам, в театры, на концерты, собрания и прочие мероприятия.
 – Всем записать! – сказала, как бичом щелкнула, надзидама.
 Она совсем озверела от нежелания пансионатских мужчин занять пустующее после начальника охраны место в ее постели.
 Послушно уснастив записи таблицей, мы продолжали писать за наставником:
 "Для домашнего платья следует выбирать хорошую, прочную материю темного цвета, скромного фасона. Юбка должна быть умеренной длины, отделка платья прочной и не нарядной.
 В высшей степени неприлично и неэкономично надеть утром, отправляясь за покупками, светлые перчатки!"
 – Прошу вас, барышни, подчеркнуть последнее предложение два раза, – остановился на этом важном месте Фиолетовый Магистр.
 Что еще в высшей степени неприлично и неэкономично, он не успел нам поведать.
 Ему принесли записку, которую он пробежал глазами и вихрем слетел с кафедры, оставив класс в полном недоумении. Такого не было со дня основания пансионата.
 Уж не отыгрались ли Умные и не сбросили ли иго Сильных? Может, теперь мы в Пряжке главные?
 Но занятие, увы, продолжилось. Надзидама подхватила тетрадь бесславно покинувшего свой пост наставника и, расхаживая по рядам, продолжила диктовать нам из нее нетленные истины.
 Мы трудолюбиво записывали "Перечень нижнего белья, обязательный для порядочной женщины":
 1. Панталоны простые некрашеные – дюжина.
 2. Панталоны простые, белые с кружавчиками – полдюжины.
 3. Панталоны шелковые нарядные телесного цвета – три штуки.
 4. Панталоны кружевные парадные – одна пара.
 5. Панталоны шелковые траурные, черного цвета – одна пара.
 6. Панталоны теплые с начесом – полдюжины.
 7. Панталоны суконные зимние…
 А вот панталон суконных зимних в списке не было.
 Это я их самовольно вписала, рассудив, что иметь панталоны с начесом и не иметь суконных зимних – это неправильно.
 И попалась.
 Надзидама как раз проходила мимо и мое дополнение списка ее не устроило.
 – Встать! – взвизгнула она, изменившись в лице. Ее длинный нос навис надо мной, словно боевой топор. – Как вы смеете вносить изменения в высочайше утвержденный список?! Его что, по-вашему, дураки составляли? Это еще что за панталоны зимние суконные? А? Я вас, барышня, спрашиваю!
 – Ну холодно же зимой… – жалобно заскулила я. – Хочется потеплее одеться… Чтобы не простыть…
 – Наденете двое теплых с начесом! Как все мы! А изнеженность будем выжигать! Вы – будущая мать гражданина, исполнительница Окончательного Воссоединения! Вы провинились, дитя, – глядя на мое покаянное лицо, смягчилась она, уверовав, что искоренила в зародыше заговор, способный вырасти из зимних суконных панталон, – и должны быть наказаны. Вы согласны?
 – Да, госпожа.
 – Прекрасно. В башню.
 Теперь я не только не узнаю, как пеленают младенцев, но еще и останусь в полном неведении, какие панталоны по какому случаю надевать. Печально. Вдруг государственное событие, нагрянет комиссия, заставит всех юбки поднять для проверки соответствия – а я одета неприлично и неэкономично. Кошмар! Супруга сразу разжалуют в рядовые и пришьют обратно обрубленный из карьерных соображений хвост.
 Демонстративно повесив голову, я пошла вон из аудитории.
 Остальные завистливо вздохнули. Им еще писать и писать.
 Хотя на верхние ярусы Перста нас не пускают, в полуподвальном почти все воспитанницы частые гостьи. Там пыточная – то есть комната для наказаний.
 Нет, она правда пыточная – в ней мы определенное время должны вслух читать Устав пансионата. Бр-р-р! Сначала было очень тяжело, но теперь я выучила его наизусть, поэтому просто монотонно декламирую, думая о своем.
 Длинным коридором я прошла к лестнице, спустилась вниз, еще вниз и неприметной дверью вышла в подземный туннель, ведущий в Перст. Все хорошо, но факелы в нем почему-то не горели. Пришлось, держась рукой за стенку, идти на ощупь.
 Такая же неприметная дверь пропустила меня в башню, прямо в знакомую до слез пыточную.
 По Правилам (два тома) наказания воспитанниц совершаются так: наказательная часть – большое помещение в полуподвале – разделено на две половины решеткой.
 В большей половине находится стол старшей надзирательницы. В меньшей стоит стол для наказуемой. Вход в зарешеченную половину контролирует охранник.
 Узкие наклонные световоды, пробитые в стенах, освещают только стол старшей надзирательницы и стол для наказаний, оставляя остальное пространство в полутьме.
 Воспитанница докладывает старшей надзирательнице ПН (по наказаниям) свой номер и вину.
 Старшая надзирательница в соответствии с регламентом назначает наказание.
 Младшая надзирательница отводит воспитанницу за решетку, там они садятся за стол друг напротив друга, и воспитанница начинает вслух и с выражением читать отведенный ей кусок Устава.
 Охранник бдительно следит за безопасностью и доставляет по требованию старшей надзирательницы для младшей нужные предметы.
 Печать благовоспитанности и хорошего тона витает над пыточной.
 На деле же все так, но воспитательный процесс идет с неменьшим блеском.
 Старшая надзирательница либо читает во время наказания, либо строит глазки охраннику.
 Охранник ковыряет в зубах или при полном попустительстве надзирательниц (а то и при молчаливом восхищении) отрабатывает какие-нибудь упражнения для поддержания красивой фигуры.
 Младшая надзирательница пилочкой обрабатывает ногти или полирует их замшей, хотя охотно бы строила глазки охраннику, но субординация…
 Несчастная жертва воспитания гнусаво тараторит осточертевший Устав.
 И в пыточной все было совсем не слава богам.
 С ума наш пансионат сошел, что ли?
 Отсутствовала старшая надзирательница, а младшая была явно выбита из колеи неслыханным нарушением правил.
 Зато охраннику все было ниже пояса, он скучал, прислонившись к решетке.
 О, да это был старый знакомый – тот парень, что боролся в казарме на хвостах.
 Второе "о!" – форма охранника ему очень шла.
 Я так думаю, и форму им специально придумали, чтобы ловить легкомысленные девичьи сердца. Как посмотришь на такого красавца, затянутого в черную матовую кожу, туго опоясанного ремнем, с блещущей серебром перевязью и витым узором наплечников, подчеркивающих широкие плечи, так сразу забудешь про ненавистный "Список нижнего белья…". И кинешься на шею этому блестящему кавалеру подальше от нудных лекций плешивого Магистра. И тут политика. Сволочи.
 Мое появление, редкий случай, младшую надзирательницу не обрадовало.
 – Я тебя не видела! Я так не могу! Раз она старшая, раз у нее паек больше, пусть она и думает, как теперь наказание осуществлять. В правилах такой ситуации нет! – Она тыкала пальцем в пухлый, обтрепанный по краям Свод Правил.
 Забавно, уж не придется ли мне бегать по всей Пряжке и разыскивать старшую надзирательницу в рамках лозунга "Накажи себя сам!". Похоже, в этой комнате я больше всех заинтересована в получении наказания. Великие бога, куда мы катимся?!
 – Давайте я за столом посижу, а вы на месте старшей надзирательницы, – вдруг предложил охранник, отлепившись от решетки. – Ваше место за столом близко к выходу, будет считаться, что я его все равно охраняю.
 Мысль хоть разок посидеть на месте старшей надзирательницы младшей очень понравилась. Она немного поколебалась, потом махнула рукой:
 – А, ладно!
 Когда она села за стол, произошло чудесное превращение: взгляд младшей надзирательницы вдруг стал строгим и тяжелым, из голоса исчезли жалобные нотки, он стал сухим, спокойным и начальственным.
 – Ваш номер, воспитанница.
 – Двадцать Вторая.
 – Четче, пожалуйста, не гнусавьте. Плечи не сутульте. И называйте полный номер.
 "Тетя, опомнись, ты же на чужом месте, да еще временно! Почему же ты такая важная?"
 Мой немой призыв канул в пустоту.
 Упоенная ролью старшей надзирательницы, младшая соблюдала освященный правилами ритуал до мельчайших деталей, все больше и больше входя в образ.
 – Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор.
 Двадцать Вторая – это мой личный номер. РА – первые буквы места, откуда меня взяли, то есть из Ракушки. Первый набор был три года назад, нас собрали, привезли в пансионат и разделили на три потока по возрастам. Потоки разделили на группы. Младшая надзидама знает все это назубок, стерва.
 Я еле дождалась, когда охранник отвел меня за решетку и, просунув руку между прутьями решетки, закрыл нас с ним на ключ.
 Устав лежал на столе в овальном пятне солнечного света. Над ним плясали пылинки.
 Охранник убрал ключ в карман и сел напротив меня.
 Я открыла назначенную надзирательницей страницу и принялась громко, с выражением читать, одним глазом кося в сторону того стола.
 Убедившись, что наказание заработало и потекло по старому руслу, надзирательница на минутку откинулась на спинку высокого стула с выражением глубокого удовлетворения на лице. Это выражение прямо растекалось по ее физиономии, как кусок масла по горячей сковороде.
 Затем она решительно выпрямилась, поджала начальственно губы и с сияющими глазами вытащила из стола книжку старшей надзирательницы.
 И, клянусь Сестрой-Хозяйкой, принялась читать не с начала, как сделал бы это каждый нормальный человек, столкнувшийся с незнакомой книгой.
 Нет, она раскрыла книгу на странице, заложенной закладкой старшей надзирательницы, и углубилась в чтение.
 Мои наблюдения прервало прикосновение кончика чужого хвоста к моему хвосту. Если быть точнее, приятное прикосновение.
 Хвост охранника ласково и вкрадчиво поглаживал мой хвост, мягко проводя по нему от кончика вверх, так, что шерстинки поднимались, рождая удивительно приятное, покалывающее ощущение, которое, нарастая волной, вдруг выплескивалось по позвоночнику прямо до затылка и медленно угасало там сладкой истомой.
 Очень трудно с выражением читать Устав, когда губы расплываются в улыбке. Это что, новая разновидность наказания?
 Охранник сидел невозмутимо, внимательно слушая декламируемый параграф. Ремни его блестели, сияли начищенные бляхи.
 Младшая надзирательница за решеткой наткнулась на что-то интересное в книге, но, видимо, запуталась во взаимоотношениях героев, а для восстановления предыдущих событий мозгов у нее не было. Поэтому она плюнула на роль старшей надзирательницы, заложила страницу пальцем и принялась лихорадочно читать сначала, чтобы понять, кто с кем спит по любви, кто по расчету и кому хочет завещать деньги богатый больной дядюшка.
 Хвост охранника (не иначе, если верить невозмутимому лицу его хозяина без участия последнего) от поглаживания перешел к новым маневрам: принялся легко, коварной змейкой, обвивать мой хвост, то скользя плавно вверх, то вниз.
 Ощущения были – не передать. Я вся так и стекла под стул. Ну прямо некая разновидность неконтактного секса, ничего себе у нас новая охрана. Видно, кому-то очень надо вытурить нас из Пряжки, съели мы отведенный бюджет, пора замуж…
 – Вы пропустили два слова, – мягко остановил меня охранник.
 Хвост его вернулся к хозяину.
 Младшая надзирательница встрепенулась:
 – Двадцать Вторая, начните предложение заново! Да пожалуйста…
 Я снова забубнила текст.
 Глаза у охранника стали задумчивыми.
 Пару параграфов все было спокойно, потом я почувствовала, как пушистый кончик хвоста погладил меня по лодыжке и не спеша пополз вверх.
 Проверить, какие на мне панталоны: простые некрашеные, как положено, или шелковые с кружевом, как у Шестой?
 А фигу тебе, слушай лучше параграфы!
 Согнув кончик своего хвоста крючком, я подцепила наглеца, решительно оторвала от моей ноги и вернула на законное место, под стул. А то надо же, разбежался… Два слова пропустила.
 Хвост охранника дернулся. Потом пополз опять.
 Тогда я предупреждающе наступила на него носком башмака.
 Спорить охранник не стал и хвост убрал.
 В пыточную бурей ворвалась старшая надзирательница.
 Зачитавшаяся младшая, застигнутая на месте преступления, быстро превратилась в человека, сидящего не на своем месте. Она суетливо запихала книгу обратно в стол и съежилась на стуле.
 Но старшая надзирательница, неслыханное дело, даже не обратила внимания на дерзкую кражу ее привилегий, одобрительно кивнула в нашу с охранником сторону, сказав:
 – Молодцы, что сообразили. Закругляйтесь, скоро общее собрание, – схватила какой-то том законов и вылетела из пыточной с такой же скоростью, как и влетела.
 Наказательный процесс, конечно же, сбился.
 Разволновавшаяся младшая книгу доставать не стала, а принялась нервно тарабанить пальцами по столу. Охранник почему-то потерял всякий интерес к охране наказуемой. Они быстро нашли общий язык и принялись вытуривать меня из пыточной.
 Я протестовала и пыталась отстоять свое право продекламировать еще пять положенных параграфов.
 Куда там. Устав у меня отобрали, и охранник под локоть решительно вывел меня из-за решетки.
 Бряцая ключами, младшая устремилась по темному туннелю к выходу. Мы за ней.
 У двери пришлось остановиться: двери на пути в пыточную были устроены хитро – войти без ключа можно, выйти нет… Погасший факел так никто и не зажег, надзирательнице пришлось на ощупь искать в двери замочную скважину. Мы ждали.
 Охранник нагло дышал мне в затылок, его хвост обвил мои ноги, он вплотную прижал меня к себе. Все особенности его анатомии сквозь хорошо выделанную мягкую кожу ощущались великолепно. Невозмутимо тукало под твердыми ребрами сердце. Ну не нахал?
 Надо будет девчонкам рассказать, какое тут появилось дополнение к чтению Устава. Боюсь, правда, тогда на лекциях никого не останется – все выстроятся в очередь к пыточной.
 Молодец, что молчит.
 С этими Сильными всегда так: пока молчат – нормальные люди, как только рот откроют, лучше бы и не начинали говорить. Сразу понимаешь, что единение народов не состоится. Ты им про море, они тебе про болото. Диалог на разных ярусах.
 Надзирательница справилась наконец с дверью. Объятие распалось. Какая жалость.
 Я пошла в класс, надеясь, что они уже дописали перечень нижнего белья до заключительной точки.




 Глава третья
 ПОСЛЕ ЛЕКЦИИ…


 После лекции нас выстроили парами и повели в северную четверть Корпуса, в административную часть.
 Там, в мрачном и холодном Пурпурном Зале, проводили общее собрание пансионата – вещь редкую, почти забытую.
 На нем и выяснилось, откуда растут ноги у всей этой загадочной суеты среди преподавателей.
 Люди-то они были опытные, уж поумнее нас, зелени, и прекрасно сознавали, что новая власть – это новые перемены.
 Кто-то вознесется на свет, кого-то загонят в тень. Значит, сейчас, кровь из носу, надо быть на глазах у новой власти, мелькать в Хвосте Коровы, то там, то сям, глядишь – что и перепадет.
 И все эти дни шла тихая борьба не на жизнь, а на смерть за то, кто поедет в столицу, а кто останется. Топили друг друга и беспощадно душили, как это могут делать лишь люди, долгое время проработавшие бок о бок. Только что пена с клыков не капала.
 Теперь кого надо загрызли и опять воцарились мир, теплота и всеобщая любовь. До прибытия в Хвост Коровы.
 Вообще-то нас собрали не для того, чтобы мы разделили радость с отъезжающими Магистрами.
 Часть из нас должна была покинуть на время Пряжку – приближался праздник Нового Поворота Колеса. На эти дни родственникам разрешалось забирать воспитанниц, но я надежд не питала: в Ракушку никогда никого не отпускали. Слишком далеко…
 Ну что же, из всего можно извлечь хорошее. Зато порции оставшихся на праздники в Пряжке будут побольше, чем обычно.
 Главная надзидама оглашала список первого потока:
 – Двадцать Вторая. В Хвост Коровы. По вызову двоюродной тети.
 Даже просто тети у меня отродясь не водилось, а тут двоюродную боги послали. Щедро.
 Теперь и мы разделились на два лагеря… Тех, кто уезжал, и тех, кто оставался.
 – Выезжаем на рассвете. Отъезжающие барышни, вернитесь в дортуары и приготовьте форму номер четыре. Проверка через час, – закрыла собрание для нас главная надзидама.
 Форма номер четыре – это осенняя парадная. Родственникам пыль в глаза пустить.
 Юбка нижняя полотняная белая, юбка верхняя шерстяная серая, отделанная понизу двойным черным кантом. Вырез для хвоста отделан одинарным кантом. Корсет. Блузка белая строгая, под горло. Жакет суконный серый. Кант по обшлагам и воротнику двойной, ширина вполовину меньше, чем на юбке. Теплая пелерина с капюшоном, коричневая. Ну уж пелерину-то могли тоже серой сделать, в тон остальному. Чепец черный. Перчатки черные. Муфта серая заячья. Башмаки начищенные. Каблук средний. Вроде бы все.
 Мы с радостью покинули Пурпурный Зал – находиться в нем было так же уютно, как в утробе какого-нибудь чудища. Расцветка стен очень напоминала внутренности дождевого червяка, да и холодно в нем было всегда невыносимо.
 Через час мы все стояли в проходе между кроватями, одетые как положено – глазу зацепиться не за что. Все в высшей степени прилично и экономично.
 Поглядеть на нас явилась строгая комиссия из Магистров и надзидам. У нашей надзидамы по лицу от волнения выступили красные пятна.
 Комиссия оглядела унылую серую гусеницу с бурой спинкой и черными лапками и милостиво одобрила.
 Ура, можно снять все это великолепие!
 – Выезжаем на рассвете, – довела до нашего сведения главная надзидама, очевидно, не надеясь, что по свойственной нам тупости мы все поймем с первого раза.




 Глава четвертая
 ВЫЕХАЛИ


 Выехали мы в назначенный час. Южные Ворота Пряжки распахнулись и выпустили нас на просторы Чрева Мира.
 Две повозки с воспитанницами, три с преподавателями, отдельная колымага для Серого Ректора и отряд охраны. Любвеобильный охранник из пыточной остался в Пряжке, какая жалость…
 Уминая пожухлую траву колесами, подбитыми металлическими обручами, наш караван медленно двинулся на юг.
 Снега еще не было, но погода была полностью зимняя.
 Дул резкий ветер, свистел разбойничьим посвистом над плешивой степью. А степь все равно продолжала слабо пахнуть полынью.
 Прижавшись друг к другу в коробе крытой повозки, мы дремали. Смотреть было не на что, говорить в такую рань не о чем. Да еще нерасторопная кухня подвела – никто не озаботился тем, что мы выезжаем ни свет ни заря, пришлось есть всухомятку, запивая каменные остатки вчерашних пирогов еле теплым чаем.
 На наветренной стороне ставнями были наглухо закрыты окна, и все равно ветер проникал вовнутрь, заставляя нас жаться друг к другу в поисках тепла. Правда, перед тем, как упасть в зябкую дремоту, я успела напоследок ехидно подумать, что девять нас из десяти предпочли бы сейчас прижиматься не к трясущейся замерзшей однокашнице, а к теплому охраннику.
 А где я? Где девять или где одна?
 Наверное, где девять.
 Большой и горячий мужчина в таких условиях незаменим. А если бы он был примерно таких же габаритов, как тот охранник из пыточной, то можно было бы разместить его между собой и стенкой и забыть на время о пронизывающем ветре.
 Я плотнее запахнула накинутое на пелерину казенное колючее одеяло и задремала.
 Мы ползли, как блохи по облезшей медвежьей шкуре, весь день и только к вечеру добрались до места ночлега.
 Посреди степи проваливалась вниз дыра колодца и вырастала вверх корявая, сложенная из плоских слоистых камней стена, защищающая от ветров.
 К тому времени мы страшно закоченели и проголодались. Проголодались – потому что не ели в пути, и замерзли, наверное, тоже поэтому. Я в Пряжке это заметила: наешься хорошо и теплее становится. А если голодный и не выспавшийся, то весь день трясет от холода, только на щеках какой-то лихорадочный румянец выступает.
 Охрана, румяная и пьяная, разводила костер из сухого навоза, чьи запасы были сложены тут же. Подпитыми они (охранники, а не запасы навоза) были оттого, что во время пути согревались исключительно слезкой [2] , а лица им до красноты нахлестал ветер. И они, проведшие целый день в седле, были куда бодрее и жизнерадостнее нас, просидевших его в закрытых коробочках.
 С трудом двигая затекшими ногами, мы вылезли из повозок. Снаружи все оказалось не таким уж страшным, как это представлялось.
 Сгрудившись под защитой стены, мы смотрели на темно-синюю ночь над степью, на костры. Ужин подоспел на удивление быстро – из котлов по чашам разлили булькающее варево.
 Сначала никто не ел – обхватив чаши, все грели руки. Потом приступили к еде – горячей, жирной, острой. Ложка подцепляла то кусок сала, то мясо, то горсть крупы. Вкусно было необыкновенно.
 Теперь и мы раскраснелись не хуже охраны. Стало тепло.
 На ночь доски-сиденья из коробов повозок убрали, полы застелили толстой кошмой. На этой колючей поверхности мы и должны были ночевать.
 Сняв только обувь, мы улеглись на пол прямо в одежде (разумеется, не в парадной, она предусмотрительно ехала отдельно от нас) и накрылись одеялами. А вот одеяла могли бы быть и потолще. Все равно было зябко.
 У меня с правой стороны и за головой находились стенки, слева лежала Восьмая, которая была ничуть не теплее дощатого короба повозки. Один бок постоянно мерз, как я ни ворочалась и ни упаковывалась. Мерзко было.
 "А где же собирается спать охрана, – пришло мне в голову, – неужели у коней, подложив седла под голову? Бр-р-р… Если здесь холодно, то там…"
 Где собралась провести ночь охрана, мы очень скоро узнали. Как только лагерь угомонился и, главное, затихли повозки со стонущими и кряхтящими Магистрами.
 Я, как и остальные, проснулась от резкого порыва холодного ветра. Это открылась и закрылась дверь.
 В темноте повозки угадывалась еще более темная фигура. Из лежачего положения на полу казалось, что она подпирает крышу.
 – Девчонки, а я к вам! – жизнерадостно сообщил охранник и без долгих церемоний ласточкой кинулся в середину усеянного воспитанницами ложа.
 Там, если судить по сопению, хихиканью, шепоту и шебуршанию, его приняли достаточно тепло: потрогали, пощипали, погладили со всех сторон и оставили ночевать.
 Постепенно все затихло, все опять задышали ровно и спокойно.
 Что случилось потом, осталось тайной, покрытой мраком.
 Мне кажется, дело было так: прижавшись к внезапно свалившемуся, как нежданное счастье, охраннику, наши вымотанные за день дорогой девицы спокойно заснули.
 Но разошедшегося охранника такая идиллия не устроила, и он решил познакомиться немного еще – ведь кругом лежали не охваченные его вниманием воспитанницы.
 В темноте сначала раздался шорох отползающего тела, затем резкий звук смачного шлепка и гневный девичий голос: "Лежи!"
 После чего в этом месте все затихло до рассвета.
 Утром охранник прятал распухшее ухо.
 Но он был не единственным гостем. Убедившись, что товарищ из повозки не вышел, за ним потянулись другие, желающие провести ночь в тепле.
 Второй раз (а случай с ухом охранника был третьим) я проснулась оттого, что кто-то ужом полз по стенке повозки, хотя, казалось, мы лежали так плотно, что между нами и стенкой мышь проскочить бы не смогла.
 Мышь, может, и не могла, а вот охрана шуровала свободно.
 Приползший субъект устроился около меня (они, как я поняла, обложили нас по периметру) и, нежно дыша мне в лицо перегаром, спросил:
 – Как твой номер, малютка?
 – Триста Семнадцатая, – буркнула я, отчаянно пытаясь хоть немного расширить пространство, на котором мне приходилось теперь умещаться.
 – Врешь, – обиженно сообразил охранник. – Ну что ты гонишь, нет в Пряжке таких номеров. А ты мне нравишься, шустрая. Вон как брыкаешься.
 – Спокойной ночи! – пожелала я ему и закрыла глаза. Но охранник, настроенный на более активный сон, никак не утихомиривался.
 Пришлось сказать ему самым противным голосом:
 – Мужчина, если вы не успокоитесь, я вас укушу.
 – Кусай, моя радость! – расцвел от счастья охранник. Господи боже, светлый Медбрат, ну и охрану нам присылают, они же все ненормальные!
 Я взяла и укусила его – мне что, жалко, что ли, раз человек просит?
 – А можно теперь я тебя? – нежным хриплым шепотом спросил охранник.
 Повозка млела от наслаждения, слушая наш диалог.
 – Ну за ушко, а?
 – Ни за ушко, ни за брюшко! – рявкнула я решительно. – Нахал! Достал! Я, я вашему десятнику пожалуюсь!
 – А я и есть десятник, – довольно сообщил мой собеседник.
 Кто-то в темноте сдавленно хрюкнул, не в силах долее молча скрывать своего удовольствия от нашей беседы.
 – Тогда ухо откушу и все дела! – пообещала я, в качестве доказательства лягнув его хорошенько.
 Странное дело, но это помогло.
 – Уже сплю, – вдруг смиренно пообещал охранник и, облапив меня, как медведь колоду, безмятежно захрапел.
 Я тоже заснула – ночь как-никак, – утешая себя тем, что хоть бок перестал мерзнуть. А примерно через час центровой попытался переползти к другой кучке девиц и был безжалостно водворен на место.
 Ночью мне снилась наша Ракушка, гавань и корабли в ней. Наверное, потому что свистел на улице ветер и что-то скрипело в повозке.
 Это был первый день и первая ночь из двух недель дороги.




 Глава пятая
 УТРОМ БЫЛА БУРЯ


 Утром была буря. Нет, не погодная, преподавательская.
 Не то чтобы Магистров заботило состояние нашей нравственности и морального облика, просто они сообразили, что если пустить дело на самотек, то охранять их будет некому: вся охрана без остатка переместится в повозки с воспитанницами.
 Больше всех в этой истории пострадали наши надзидамы: их заставили ехать и ночевать вместе с нами.
 С нас взятки были гладки – Устав пансионата в спешке забыли и как осуществить наказание никто не знал.
 Пришлось Серому Ректору сказать проникновенную речь про устои, традиции и раздельное воспитание полов, на котором зиждутся принципы нашего учебного заведения.
 Мы его вежливо выслушали.
 Охрана скалила зубы: она Магистрам вообще не подчинялась, взыскивать к совести десятника оказалось делом дохлым, раз он сам в числе первых проник в теплый девичий рай.
 Да и вообще он, как оказалось, отправлялся к новому месту службы, видал он теперь нашу Пряжку на погребальном ложе в нестоптанных сандалиях.
 А орать и бесноваться в праведном гневе на полную мощь Серый Ректор побоялся – и Пряжка уже далеко, и Хвост Коровы еще далеко. А степь только с виду такая ровная – когда бредешь по ней пешком, это одни выбоины и сусличьи норки.
 Пришлось ограничиться ему кислой фразой:
 – Господа, у каждого из нас свой долг, давайте будем его исполнять.
 На этом и порешили, и двинулись в путь.
 Второй день прошел так же, как и первый, разве что атмосфера в повозке стала повеселее: события ночи и утра ее славно подогрели.
 Трагически вздыхала только надзидама, которую выдернули из более теплого воспитательского экипажа.
 Что сказать про остальные дни пути?
 Они были похожи и однообразны, как те пучки травы, что давили наши колеса.
 Нравственность была надежно защищена присутствием надзидамы, но теплее от этого на ночлегах не стало. Девчонки скучали по ночным гостям.
 Только одна часть пути, заключительная, пролегала по более или менее обжитой земле.
 Надзидама, движимая служебным рвением, решила совместить два дела и принялась декламировать нам длиннющую повесть о знаменитых местах, которые мы проезжали, и славных героях, кои здесь проживали.
 Спасибо ей, хоть не лекцию об экономном ведении хозяйства.
 Оказалось, куда ни плюнь, в любой точке окружающего нас пространства в определенный временной промежуток стояли шатры какого-нибудь славного деятеля, который грабил соседей и воровал у них скот удачливее, чем соседи у него, и тем заслужил память в веках и благоговение потомков.
 – И когда вождь Сломанная Подкова на третий день свадьбы обнаружил, что сундуки с приданым полны лишь наполовину, он встал с брачного ложа, крикнул клич своим воинам, поцеловал свою любимую Гроздь Винограда и отправился походом на родственников молодой жены. "Привези мне их головы!" – кричала вслед его войску нежная новобрачная, пока был виден белый хвост скакуна могучего супруга, – бубнила в упоении надзидама, покачиваясь в такт повозке.
 Как и следовало ожидать, в итоге храбрый Сломанная Подкова вернулся с победой домой и привез добычу в полсотни раз превышающую размеры обещанного приданого. Молодая жена была довольна. Ура.
 Речь надзидамы все текла и текла. Мне бы такую память! Из нее выяснилось, что в один далеко для нас, Умных, не прекрасный миг независимые кланы спаялись в довольно монолитную систему, жесткую и воинственную. И направили энергию уже не вовнутрь себя, а вовне. Может, это угроза со стороны Смелых их так спаяла? Жаль.
 Но Смелых уже нет, и Умных, похоже, тоже скоро не будет… Сила всех подомнет. И не вернуться мне в Ракушку…
 Я сидела в углу повозки, слушала надзидаму и беззвучно ревела.




 Глава шестая
 НА ПЯТНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ


 На пятнадцатый день степь кончилась рекой. Называлась она Плеть. Плеть пересекала Чрево Мира и, распадаясь на рукава, впадала в море.
 За Плетью, вплоть до южного моря, земли были не в пример плодороднее тех, что мы проехали. А с нашей стороны только узкая полоса вдоль реки была пригодной для нормальной жизни.
 В излучине реки, закрытая со всех сторон холмами, пряталась Пуповина – царство мертвых героев Смелых.
 Надо сказать, ее курганы архитектурными изысками не поражали. В них, чувствовалось, была вложена масса трудолюбия, но минимум воображения.
 Вот тут-то надзидама и разлилась соловьем.
 Сами холмы, окружавшие Пуповину, были курганами неведомых владык, память о которых стерлась начисто. Про них никто ничего не знал, время превратило их в ничто. Между этими холмами залегла Долина Ушедших, похожая на пузатую бутылку с узким горлышком.
 Ряд курганов справа в Долине Ушедших принадлежал династии Сломанной Подковы, который, ограбив родственников жены, сумел с умом распорядиться собранным добром.
 Слева шли курганы династии Тихого Грома, основатель которой вырезал под корень всех потомков Сломанной Подковы, которые жадность предка унаследовали, а вот хитрость и осторожность – нет.
 Потомков самого же Тихого Грома присоединил к предкам в курганах Молниеносный, при котором государство уже стало больше похожим на империю, чем на союз родов.
 Движимый вполне понятной гордыней, он решил залечь по центру долины и не в пошлом кургане, а в целом надгробном комплексе. Подземную гробницу венчал огромный, похожий на громадную огородную грядку холм, облицованный полированными плитами, с крохотной дверью посередине фасада.
 Грядкообразную насыпь окружала выложенная плитами площадь, площадь защищала высокая и широкая стена с массивными башенками через равные промежутки. Через ворота в стене по выложенной брусчаткой дороге можно было попасть к двери гробницы. По краям дороги сидели гигантские каменные лягушки.
 За гробницей Молниеносного погребальные дворцы шли уже упорядоченным строем, по три в шеренге. Героям, которые хотели лежать бы здесь, надо было торопиться: место в Пуповине кончалось. Хотя разве это проблема для настоящего героя? Всегда можно выкинуть отлежавшего свое и освободить гробницу для собственного трупа.
 – И тогда непобедимый воитель Молниеносный, – с чувством рассказывала надзидама, – определил, что его час не за горами. Вместе с собой он, помимо любимых жен и преданных слуг, решил также взять верную армию, чтобы также доблестно водить ее в бой на облачных полях, как водил ее всю жизнь на земных.
 Представляю, какой переполох поднялся среди верной армии! Чем и плохо, когда на всю власть – один человек, а остальные всего лишь верная армия.
 Держу пари, вместо того, чтобы связать и к морю на свежий воздух – головку проветрить, все по-прежнему лбы разбивали перед его троном, предпочитая не замечать неуклонно растущего безумия в глазах Молниеносного.
 Разве что верная армия всерьез задумалась, как бы накинуться наконец на него скопом и немножко придушить, не тратя времени на проветривание Молниеносной головы.
 Решение окончательно потерявшего связь с реальностью Молниеносного, по рассказу надзидамы, проняло всех. И вот когда он уже дергал в предсмертной агонии хвостом, ему подсунули на подпись указ, где он "милостиво соизволял дозволить" заменить живых воинов на куклы в полный рост.
 Он и подписал, уже на полпути к небесным полям, где, боюсь, приземлился в полном одиночестве и долго с недоумением взирал по сторонам в поисках верной армии. К сожалению, надзидама не сказала, была ли при его дворе партия жен такой же влиятельной, как партия военных. Заменили их на куклы или оставили все как есть?
 Облицовка насыпи над гробницей Молниеносного отражала солнечные лучи, словно зеркало. Только зайчиков не пускала. Плиты были отполированы на удивление хорошо.
 Мы мельком оглядели долину и поехали дальше.
 Качество дороги после Пуповины резко улучшилось, сразу запахло близкой столицей.
 Река изменила пейзаж вокруг себя, плешивых кочек не осталось и в помине, все кругом цвело и пахло. Точнее, цвело бы и пахло, если бы была весна. Но и осенью было на что посмотреть.
 И тут, на самом интересном месте, эта гнида надзидама приказала наглухо задраить окна в повозке, словно люки в корабельном трюме. Остаток пути мы провели как соленые огурцы в бочке.
 Стоило ехать с открытыми окнами две недели по степи!
 Скорость повозок увеличилась.
 Мы пронеслись по мосту, прогромыхали по мостовой, кружили и заворачивали, ехали то вверх, то вниз.
 В результате этих странных маневров нас привезли в какое-то странное помещение, пустое, необъятное, больше всего похожее на склад, и выгрузили с пожитками прямо на холодный грязный пол.
 – Быстро переодеться в форму номер четыре, – прошипела с перекошенным лицом надзидама.
 Сгрудившись кучкой посреди гулкого зала, пахнущего сырым погребом, мы в полном недоумении стали натягивать на себя белые блузы и серые юбки. Надзидама тоже спешно облачалась в свой, надзидамовский вариант этой формы, то роняя тесемки, то наступая на свои оборки.
 – Поштроиться! – скомандовала она, держа в зубах шпильки.
 Недовольно бурча, мы поштроились, то есть построились. Вошел Серый Ректор, оглядел наш нестройный ряд и растрепанную, скособоченную надзидаму, поморщился.
 – Сейчас, барышни, вас заберут по домам родственники, но это не значит, что вы перестанете быть воспитанницами, – холодно сказал он. – Итак, прослушайте правила для воспитанниц, находящихся в отпуске. Перемещаться по улицам города, бывать в общественных местах и на публичных приемах дозволяется только в форме номер четыре и в сопровождении родственников. Появление на улицах после Часа Дракона [3] запрещено. Посещение увеселений запрещено. Замена перчаток на более светлые категорически запрещена. Раз в неделю вы обязаны явиться на перерегистрацию. Все.
 Как и большинство наших суровых правил, выполнять их собирался только полный недоумок. Разве что кроме последнего правила. С перерегистрацией дело обстояло строго: не отметишься – объявят в розыск.
 – По двое построиться, – звонко и мелодично скомандовала надзидама, вынувшая наконец шпильки изо рта.
 Ректор возглавил процессию, барабанщик и флейтист грянули марш пансионата, и мы с помпой появились в соседнем помещении, где парились заждавшиеся нас родственники. Наверное, наш сверхскоростной обоз опоздал, что и послужило причиной последних событий.
 Наконец каждый номер вручили соответствующему родственнику под роспись. Меня дожидался совершенно незнакомый мне дяденька. По виду – слуга.
 Вместе с ним мы покинули душное помещение и очутились на сырой, сочащейся дождем улице. Я просто глазам не поверила: настоящий дождь, мелкий и теплый, он даже не лил, а сеял, почти висел в воздухе, как туман. В Пряжке сейчас он был бы или снегом, или градом.
 К слуге прилагался экипаж, в данный момент это было очень кстати.
 Мы забрались, и он мягко покатил по раскисшим улицам. Было так интересно посмотреть на знаменитый Хвост Коровы, но дождь убаюкал меня в экипаже, как в колыбели, и я позорно проспала весь путь до дома двоюродной тетушки.
 Окончательно я проснулась уже в темном коридоре. Повинуясь легкому направляющему толчку в спину, пошла за другим человеком, к которому прилагался уже не экипаж, а подсвечник с толстой свечой.
 Человек со свечой привел меня к неплотно прикрытой двери. В щели просачивались яркие полоски света.
 Протирая заспанные глаза кулаком, я вошла.
 Комната была освещена множеством свечей, закрепленных в напольных, настольных и настенных подсвечниках.
 Кроме свечей в комнате были люди и толстые войлочные подстилки на полу в качестве мебели. Ну еще шкаф, стол и несколько табуреток.
 В центре комнаты стояла спиной ко мне и о чем-то горячо спорила с двумя молодыми людьми девица, наряду которой позавидовали бы даже наши эротичные охранники из Пряжки.
 Юбка у нее отсутствовала напрочь, замененная обтягивающими ноги лосинами и высокими сапогами. Узкий костюм с вызовом охватывал ее, на локтях блестели заклепками налокотники, на плечах – наплечники. На боевом мужском чеканном туго затянутом поясе висел футляр с метательными шипучками.
 Она гневно подергивала хвостом в ответ на доводы собеседников, а ее светлые длинные волосы были собраны в высокий конский хвост на макушке.
 Ничего себе у меня тетушка…
 На звук захлопнувшей двери она обернулась.
 – Привет, старушенция! – мрачно сказала я. Это была не двоюродная тетя.
 Это была моя родная сестра. Старшая.
 А тетя, оказывается, все-таки существовала.
 Самая настоящая, и дом, в котором мы сейчас находились, принадлежал как раз ей, безо всякого обмана.
 Тетушка оказалась преинтересным экземпляром. Достаточно молодая и очень красивая, она была вхожа в самые высшие круги и даже в Легионе у нее был брат (то, что раньше было позором для семьи, теперь стало неслыханной удачей). Тетя знала весь бомонд столицы и ее тоже знали все. Дядя отсутствовал в принципе, и это, похоже, тетю совершенно не огорчало, даже наоборот. Как я поняла, занять место моего двоюродного дяди стремились очень многие, тратя на это силы, время и деньги. Словом, на жизнь она не жаловалась.
 И при всем при том, импозантная тетушка, не моргнув глазом, поддерживала заговорщиков, практически мятежников. Не то на всякий случай, не то из любопытства. Если на всякий случай – в ней говорила кровь Сильных, если из любопытства – кровь Умных.
 Она, предупрежденная слугой с подсвечником, ненадолго зашла в комнату, посмотрела на меня, потрепала по щеке и сказала:
 – Чувствуй здесь себя как дома, деточка. Надеюсь, вы хорошо повеселитесь во время этих праздников, ты, твоя сестра и друзья твоей сестры. Они, во всяком случае, уже чувствуют себя как дома. Устраивайся.
 После чего тактично оставила нас одних.
 – Мы не сразу тебя нашли, – объяснила сестра. – С этими номерами хитро придумано. Они их присваивают вам здесь, в столице, и распихивают по заведениям уже пронумерованными. Узнать, кто есть кто на самом деле, – очень сложно, эти данные хранятся в засекреченном архиве Службы Образования и Воспитания.
 Она была такая крутая и деловитая, что я постеснялась спросить про родителей. Еще высмеет, что до сих пор маленькая.
 Вместо этого я ехидно (знай наших!) спросила:
 – А где приличествующая каждой девице юбка скромного фасона из добротной, практичной материи?
 – Это же столица, темень! – постучала пальцем по голове сестрица. – После победы славного Легиона "Отрубленный Хвост" юбки и чепчики носят только кухарки. Завтра в город выйдем, сама увидишь. Познакомься пока с нашими. Это – Нож. Обожает рассуждать логически.
 Невысокий, темноволосый и сероглазый парень, с которым она спорила, дружелюбно улыбнулся и протянул мне руку. Я протянула свою:
 – Двадцать Вторая.
 И остолбенела: сестру словно кто-то хлыстом хлестнул, так она вздрогнула и скривилась. Она глядела на меня с такой болью, словно я в одночасье стала калекой.
 Глупый мой язык, проклятая Пряжка! Я, Умная из народа Умных, назвала не имя, что дали мне родители, а номер, полученный от Сильных! Что они со мной сделали?!
 – Пушистая, сестричка, – сглотнув, тихо сказала сестра. – Ты – Пушистая!
 Ну вот, несмотря на ее старания, прежнее имя я все равно потеряла.
 Потому что с той минуты все, находящиеся в комнате, вместо просто Пушистая, стали звать меня Пушистая Сестричка.
 Первым делом мне отвели место на свободном тюфяке за шкафом. Обстановка тут была такая же походная, как и в нашей повозке.
 Узнав о победе Легиона, Боевое Сопротивление Умных из разных городов подтянулось сюда, в столицу, надеясь на месте определить, каким образом можно вклиниться в ситуацию, когда старой власти уже нет, а новая еще не устоялась.
 В доме тетушки квартировала верхушка молодого Сопротивления – представители отрядов, как я поняла, это было что-то вроде съезда с определением дальнейшей стратегии борьбы.
 И теперь они ругались, похоже, не первый день. Если у них у всех характер такой, как у моей сестрицы, то это ничуть не удивительно.
 Я с удовольствием бы послушала спор, я так давно не слышала наших, но спать хотелось страшно.
 Сестра отвела меня в закуток, отделенный от остальной комнаты громоздким старинным шкафом, – это было женское отделение лагеря Боевого Сопротивления.
 Я стянула форму номер четыре, заползла в ночную рубашку, свернулась калачиком на тюфяке и накрылась одеялом. Нигде не дует, ничего не скрипит и перегаром никто не дышит. Красота! И под яростный диалог, бушевавший за шкафом, сладко заснула, как под самую нежную колыбельную.
 Я почти дома, среди своих… Среди своих!!! С ума сойти!




 Глава седьмая
 УТРОМ


 Утром мы первым делом вместе с тетушкой отправились на ипподром.
 Там на скачках каждую неделю новая власть позволяла лицезреть себя народу. У тети, как у всякой уважающей себя светской дамы, был на ипподром постоянный абонемент.
 Наши сборы были долгими.
 Сначала моя форма номер четыре отправилась жить в недра громадного шкафа, за которым мы спали.
 Под руководством сестры я с наслаждением скинула юбку и облачилась в мужской костюм – близнец ее наряда. Странное чувство охватило меня – чувство свободы. Юбка не сковывала движений, не путалась в ногах, конечно, так можно покорять врагов, а попробовали бы Обрубленные Хвосты в пелеринках и муфточках города штурмовать! Где была их слава?
 Тетушка с завистью на нас поглядывала, но пока копировать форму Легиона было уделом молодых. Она же еще пару месяцев должна была подождать, чтобы новая мода прижилась и дамы могли экстравагантные наряды молодежи переделать в элегантные.
 – Девочки, – величественно сказала тетя, когда мы спустились вниз. – На время вашего пребывания здесь я даю вам право распоряжаться вот этим экипажем. Нам не подобает ходить пешком.
 – Спасибо, тетя, – не менее величественно поблагодарила ее сестра. – Только не утруждайте своего кучера заботой о нас. Я найду желающих посидеть на облучке.
 Тетушка шутливо погрозила ей пальцем, мы загрузились в экипаж и поехали.
 Громада ипподрома высилась в центре города неподалеку от храма Священного Хвоста. (Кстати, в том, что скоро главным жрецом храма Священного Хвоста должен был стать кто-то из Обрубленных Хвостов, была своя пикантность.)
 Рядом они производили странное впечатление: тяжелый приземистый монолит храма и рассеченный рядами колонн, обманчиво ажурный ипподром. Они негласно соперничали, официально находясь в идиллическом согласии.
 Мы вошли в ипподром через западный вход.
 Там уже было не протолкнуться от народа, хотя западные трибуны искони были сборищем нобилитета в противовес восточным, отданным черни, и всегда на западных царил порядок и простор, а на восточных – давка, гомон и кучи мусора.
 Теперь же волшебным образом восточные трибуны были относительно малолюдны, зато на западных яблоку негде упасть – все старались хоть ухом, хоть лысиной, но попасться на глаза новым властителям.
 По запруженной народом трибуне мы пробирались к своим местам, привлекая к себе всеобщее внимание. Я думаю, не мы с тетушкой были тому виной в первую очередь. "Конский хвост" сестры победно реял на трибуне.
 Попутно наглядно выяснилось, что сведения о туалете приличной дамы, которые наш класс не так давно занес в тетрадки, безнадежно устарели.
 Не иначе как Фиолетовый Магистр пользовался данными прошлого – позапрошлого веков. Во всяком случае, столица явно не знала, что должна носить каждая порядочная женщина.
 И здесь, на трибуне, я нос к носу столкнулась с Ректором нашего пансионата. Без формы номер четыре, без перчаток и вообще без юбки. Зато с кинжалом на поясе. Пусть и тупым. Радостно поздоровалась, с интересом гадая, как он отреагирует.
 Серый Ректор словно и не заметил ничего, ни малейшего нарушения в моем облике не нашел. Рассыпался в любезностях перед тетушкой, улыбался мне, даже обидно стало, что скандала не будет.
 Важные в Пряжке персоны здесь стали какими-то потертыми и пришибленными. Смотреть на это было противно.
 Когда мы сквозь людское море наконец добрались до своих мест, пот с нас тек, как с носильщиков тяжестей в жаркий день. Впрочем, рядом сидящие дамы выглядели ничуть не лучше, они обмахивались веерами так, что пудра с щек летела облаком.
 Тетушка вручила нам с сестрой по громадному пушистому вееру из белых перьев, с легионерскими штанами они смотрелись бесподобно, примерно так же, как ипподром рядом с храмом. И мы приняли посильное участие в создании урагана.
 Трибуны были уже заполнены, и все ждали главного действия. Нет, не скачек, какие скачки, Медбрат с ними!
 Все ждали появления Обрубленных Хвостов.
 Легион появился не без эффекта.
 Входы в ипподром перекрыли, и как-то разом по всем дорожкам, делящим трибуны на сектора, энергично помчались серебристо-панцирные легионеры. Несколько мгновений – ипподром был оцеплен и разбит на участки.
 Только тогда в правительственной ложе появились офицеры легиона, которые и были теперь самой высшей властью. Верховные.
 Трибуны выложились до дна в приветственном оре. Ликовало все. Легион хранил скромную молчаливость.
 Сестра внимательно рассматривала ложу, где разместились Верховные, что-то запоминала и подсчитывала – это выдавало ее сосредоточенное лицо.
 Я сидела с краю, у самого прохода. Рассматривать сидящий где-то там офицерский состав Легиона мне показалось скучным занятием, поэтому я сосредоточилась на рядовых, тем более что один экземпляр был просто под боком и стоял у моего кресла.
 Для создания устрашающего впечатления на легионера был надет металлический пластинчатый нагрудник и закрытый шлем. Нагрудник сразу делал любую, самую впалую грудь колесом, а плечи широкими. Да плюс к этому слабо уязвимыми. Потенциальный противник невольно задумывался. А там, глядишь, и отказывался от всяких преступных намерений.
 Но меня, разумеется, интересовало совсем не это. Чуть откинувшись, я вытянула шею и посмотрела на тыл легионера. Никогда ведь в жизни не видела отрубленного хвоста!
 Точно, вместо хвоста между мускулистых подобранных ягодиц, втиснутых в узкие кожаные штаны, торчал короткий, воинственный обрубок. С ума сойти! И женщину погладить нечем, бедолага…
 – А вам больно было? – спросила я у шлема, вернув голову вместе с шеей в нормальное положение.
 И сестра, и тетя с ужасом уставились на меня. Шлем колыхнулся, и из него басом ответили:
 – Да не особо, крошка. Зато потом хорошо.
 Баса я не ожидала, растерялась и прикрылась веером до бровей. Тут, на мое счастье, стартовал первый забег и все про всё забыли.
 Ипподром бесновался, болея за своих любимцев. Смотреть на людей было куда интереснее, чем на лошадей. Многие вели себя так, словно жизнь их решалась в эти минуты.
 Этого я понять не могла. Ставить свою жизнь в зависимости от резвости лошади? Глупо как-то.
 Тетушка так не считала и что-то залихватски выкрикивала со своего места. Сестра продолжала невозмутимо высматривать важное для Сопротивления. Это она делала зря – слишком выделялась из орущей толпы.
 Внезапно легионер, с которым мы так мило побеседовали, наклонился ко мне. От страха я чуть не описалась прямо в кресле.
 Ни слова не говоря, он вложил в мою ладонь две монеты и снова выпрямился.
 Это что, плата? А за что?
 Бдительная тетя углядела, что контакт с легионером продолжается, и через сестру пнула меня ногой под креслом.
 – Благодарю вас, воин, – повинуясь ее подсказке, в лучших традициях пансионата поблагодарила я.
 Уж тетя знает, за что мне заплатили.
 Может, за то, чтобы помалкивала? Или это аванс? Тогда я не согласная. Нашел дурака. Дуру. Две монеты это очень мало, ну хотя бы три…
 Забеги окончились, и призы нашли своих победителей.
 Началось новое представление с участием Легиона.
 Сначала организованно исчезли офицеры, за ними втянулось в дыры выходов оцепление, только после этого все прочие штатские получили право отправиться восвояси.
 Не знаю, у меня ли одной возникло это чувство, но мне показалось, что Легион растерян и побаивается. Чего побаивается и чем растерян – это уже другой вопрос. Но что почувствовала, то почувствовала.
 Мы подождали, пока схлынет толпа, потом спустились к кассам, где тетя, умудрившаяся что-то выиграть, получила свои деньги, и пошли к выходу.
 – А сейчас, девочки,– сказала с горящими глазами тетя, – я покажу вам самые модные лавки!




 Глава восьмая
 ДОМА


 Дома спор у сопротивленцев разгорелся с новой силой. Друзья сестры тоже были на ипподроме, но на восточной трибуне. И тоже запоминали все до мелочей.
 Они отчитались перед Ножом, а он методично сбивал все данные в единую картину и поэтому в общей ругани, к своему сожалению, не участвовал.
 Лично я из их спора узнала поразившую меня новость: у Сопротивления не было оружия. Вот это номер! Оказывается, последние три года в пансионате напрочь отрезали нас от всех событий и новостей.
 После победы Сильных население разоружили. Теперь обладание оружием каралось смертью и самое грозное, что было у сопротивленцев, это кухонные ножи и декоративные кинжалы. Несолидно как-то. Лезть с этим на армию? Ну-ну… Я думала, сестра занимается чем-то более серьезным.
 – …хотя бы теми же попытками заиметь своих людей среди их офицеров, – в унисон моим мыслям язвительно говорил Утренний.
 Видимо, и он, и Нож, и сестра были представителями самых серьезных отрядов, потому что именно они спорили до хрипоты, остальные в спор встревали периодически.
 А может, и не так.
 – А я говорю, что именно сейчас, когда старая власть разрушена, а новая еще не устойчива, можно наиболее эффективно провести операции по дестабилизации… – с каменным лицом сообщила сестра.
 Значит, злится, но знает, что не совсем права, раз заговорила таким казенным языком.
 – План великолепен, но, интересно, как мы его будем осуществлять? Зубами глотки грызть? – ехидно спросил Утренний. – Говорил и говорю – рано пришли. Надо было организовать нападение на какой-нибудь небольшой гарнизон, оружием разжиться, тогда сюда и спешить.
 – Ты, может, не знаешь, Утренний, что около Хвоста Коровы нет маленьких гарнизонов?! – гневно фыркнула сестра. – А издалека мы бы даже с оружием не дошли.
 – Это точно! – поднял голову от бумаг Нож. – Нас бы ловили на всех дорогах, может быть, даже сам Легион этим занимался.
 – Ловили бы – не значит поймали, – не сдавался Утренний. – Зато сейчас мы сидим здесь практически в полном составе в пяти шагах от верхушки, но кроме твоих острых ногтей, Светлая, оружия у нас нет.
 – А я тебе в глаз дам! – сбилась с официального тона сестра.
 По всему было видно, в их Сопротивлении каждый сам себе вождь. Это вообще привычка Умных. Очень вредная иногда.
 – Может, ногти и есть мое единственное оружие, – продолжала обидевшаяся сестра. – Но и ты не очень-то преуспел в попытках заиметь своих людей среди Сильных. Сколько времени пыжитесь и по нулям, а Пушистая не успела в город выйти, уже с каким-то легионером общий язык нашла. Вот как работать надо.
 – Пушистая Сестричка, неужели правда? – удивился Утренний.
 – Ничего я не нашла! – постаралась отпереться от сомнительной славы я. – Он мне даже заплатил, чтобы я от него отстала.
 Тут уж заинтересовались все.
 – Покажи-ка!
 Я с неохотой выбралась из-за шкафа и достала полученные монеты. Они были совсем новенькие, только что из под чекана, в хождении таких еще не было.
 Вызванная на консультацию тетушка не удивилась, а с легкой завистью сказала:
 – Это пригласительные билеты для вас, девочки, в казармы Легиона. Там у них свои развлечения, пускают не всех.
 – Так это тебя в качестве развлечения пригласили? – невинно поинтересовался у сестры Нож. – Женщина – отдых воина?
 – Завидуешь? – парировала сестра.
 – Перестаньте ссориться! – словно маленьких детей урезонила их тетушка. – Просто там вечерами собирается весь Легион, и в зале они предпочитают видеть не старых плешивых подхалимов, а красивых молоденьких девушек. Вот и пускают по пригласительным. Это очень модно – побывать в казармах Легиона.
 – Понятно, – сказал Нож. – Значит, идти туда – чистое безумие.
 Эти слова для сестры были все равно что шпоры для коня.
 Разумеется, этим же вечером мы отправились по указанному тетушкой адресу.
 Казармы Легиона находились на каменистом острове посредине Плети, режущей город. Назывался островок прелестно: Родинка.
 Легион "Обрубленный Хвост" всегда старались размешать изолированно от остальных войск из-за буйного нрава и непредсказуемого поведения, поэтому и спихнули на Родинку, надеясь (в случае чего) блокировать там, разобрав два моста, соединяющие остров с правым и левым берегом.
 Зря надеялись, как показали последние события.
 В подвалах помятой временем крепости, занимавшей всю Родинку и служившей Легиону родной матерью, был устроен зал для свободного времяпрепровождения Обрубленных Хвостов.
 В сумерках мы подъехали к мосту на остров.
 Час Дракона уже кончился, начинался Час Горностая.
 Разумеется, я находилась вне пределов тетушкиного дома абсолютно незаконно. В это время воспитанницам пансионата быть на улице запрещалось.
 Нас привез Нож, который правил тетушкиным экипажем. Всю дорогу он посмеивался. Сестра игнорировала его смешки. Я же вертела головой во все стороны, рассматривая столицу.
 Караул, перекрывавший еще на берегу вход на мост, остановил нас и вежливо попросил предъявить пропуск.
 Я показала две полученные от легионера монетки, караул они устроили, и нас беспрепятственно пропустили.
 Второй караул стоял уже у входа в крепость. Эти осматривали монеты дольше, но тоже согласились признать их пропуском.
 Пройдя длинным, похожим на туннель, входом, мы попали во внутренний, весьма загаженный двор, где около одной из дверей полыхали в металлических тазиках два костра, обозначая место веселья.
 Следуя подсказке, мы спустились вниз и безошибочно попали в нужный нам зал.
 Это оказалось низкое, заполненное народом помещение, где публика размещалась на простых скамьях, а по центру возвышался квадратный помост, выкрашенный в режущий глаза желтый цвет. Было шумно и дымно.
 Оглушенные гулом, мы скромно присели на первые же попавшиеся свободные места, чувствуя себя примерно так же, как наша надзидама, попади она в мужской сортир.
 Не знаю, что думала по этому поводу сестра, но я, конечно, не рассчитывала, что вечерами Легион развлекается поэтическими состязаниями. Да и скачки на ипподроме по сравнению с тем, что происходило здесь, были верхом утонченности и изысканности.
 На помосте дрались один на один. Без оружия, на кулаках.
 Обнаженные бойцы, из одежды на которых были только кожаные плавки, дубасили друг друга почем зря.
 Правила, наверное, были, только я их не заметила. На мой взгляд, взгляд новичка, они просто старались в меру сил и умения убить друг друга.
 Ломались переносицы и трещали ребра. Текла кровь из разбитых носов, из рассеченных бровей. Летели на желтый пол сплевываемые кровавые сгустки.
 Ни у одного из бойцов не было целых ушей – они были отрезаны, как у бойцовских собак (наверное, чтобы не отгрыз противник). Волос тоже было по минимуму – или наголо бритый череп, или короткий ежик.
 Зрители, притиснутые друг к другу на узеньких, в одну доску, скамейках, бесновались еще чище, чем на ипподроме. Суммы пари на бойцов были огромны. В глазах людей плескалось острое наслаждение, они просто впитывали в себя драку. Как вампиры.
 Мне вдруг стало тяжело дышать, подобралась к горлу тошнота, голова закружилась. Не то от спертого воздуха, не то от гомона, не то от тесноты вокруг. Поплыл в сторону сводчатый потолок над головой. Содержимое желудка вдруг тоже захотело посмотреть, чем мы тут развлекаемся.
 Внезапно на нашей скамье как-то разом образовалось много пустых мест. Сразу стало легче. Тошнота уменьшилась.
 Потом скамейка хрустнула: на нее сел громадный легионер.
 – Привет, девчонки! – раздался уже знакомый бас. Да, в шлеме он выглядел куда интригующе.
 Под шлемом, как оказалось, пряталась круглая голова, в которой были проколупнуты тусклые глазки, прорублен широкий рот и вбит клин носа. Все это было сделано добротнее некуда. На века.
 К нам в пансионат таких ни разу не присылали. Подбирали, значит, красавцев. Учитывали легкомысленность молодых особ…
 – Ну что, давайте знакомиться, – перебил мои мысли легионер. – Меня зовут Ряха. А вас?
 Имя очень к нему подходило. Интересно, это его мама прозвала или уже в Легионе кличку дали?
 – Двадцать Вторая, – представилась первой я.
 Хоть сестра и ненавидит мой номер, ну пусть уж лучше он здесь прозвучит, чем имя. Номер здесь уместнее.
 – Двадцать Первая, – буркнула, к моему удивлению, сестра.
 Интересно, а почему двадцать первая? Почему не двадцать третья?
 – Нравится вам? – продолжил светскую беседу Ряха, ткнув пальцем в сторону помоста, где одному из бойцов, похоже, пришел-таки конец.
 Второй его уже просто добивал, не встречая никакого сопротивления. Зрители орали от восторга.
 Мы с сестрой, не сговариваясь, ответили одновременно:
 – Да! – сказала она.
 – Нет! – сказала я.
 Ее "да" и Сильный бы понял, знай он сестру поближе. То, что легионеры так каждый вечер друг друга изводят, ее очень устраивало. Но Ряха, к счастью для себя, сестры не знал и принял слово за чистую монету.
 Мое "нет" тоже в комментариях не нуждалось. Ну не люблю я, когда кровь веером брызг летит. Не умею ценить красивый удар. Бестолочь, одним словом.
 – Это мой друг! – показал на побеждающего бойца Ряха. – Хотите, после боя подойдем и я вас познакомлю?
 – Да! – сказала я.
 – Нет! – сказала сестра.
 Ее "нет" было чистой воды кокетством, мол, "очень надо".
 Мое "да" вылетело спонтанно. Мне интересно было послушать, сможет ли говорить и улыбаться девушкам человек, которому, похоже, челюсть набок своротили окончательно.
 – К сожалению, нам пора! – решительно поднялась сестра, сворачивая разговор тугим ковриком.
 – Почему? – искренне удивился Ряха. Скамья под ним опасно затрещала.
 – Правила запрещают нам находиться вечером в общественных местах. Если донесут Ректору, у нас будут неприятности, – обстоятельно объяснила сестра, всем своим видом выражая глубокое сожаление.
 – А давайте я вашему Ректору уши отрежу? – от всей души предложил расстроенный Ряха. – Совсем рано, еще бы посидели, тут такой кабак хороший за углом. Душевный.
 – Договорились! – встряла я к неудовольствию сестры. – Ты ему уши отрежешь, тогда и посидим.
 – Иди, милая, – безжалостно подпихнула меня к выходу рассердившаяся сестра.
 Конечно, Ректор-то не ее. Легионер тоже встал.
 – Цвет Ректора? – оказался достаточно осведомленным в титулатуре наставников благородных девиц Ряха.
 – Серый, – не стала делать тайны я.
 Знать цвет нашего Ректора еще никому не запрещалось.
 – Заметано! – хлопнул меня по плечу Ряха.
 Это приблизило меня к двери шага на три без всяких усилий с моей стороны.
 За спиной взревел зал: наверное, друг Ряхи окончательно добил своего противника. Легионер махнул нам на прощание и обернулся к помосту.
 Мы смотреть в ту сторону не стали, быстро выбежали вон, поднялись по истоптанным ступенькам, миновали караулы и очутились под звездным небом.
 По мосту пробежали над черной водой, текущей внизу. На берегу нас терпеливо ждал Нож.
 – А чего невеселые? – спросил он. – Вы же вроде веселиться шли.
 – Мы очень веселые, – твердо сказала сестра. – В таком разгуле веселья, как сегодня, я еще не участвовала.
 По ночному Хвосту Коровы мы ехали домой, и вдруг я вспомнила то, что давно знала.
 – Оружие есть в Пуповине, – робко сказала я Ножу.
 Смело сказать побоялась, еще засмеет. Это среди Сильных я умная, а здесь, у своих, как бы полной дурой не оказаться.
 – О чем ты, Пушистая Сестричка? – удивился зевающий Нож.
 – О курганах.
 – Каких курганах?
 – В Пуповине курганы, в курганах оружие, – выдавила я, чувствуя, что все-таки опростоволосилась.
 – Да, это так, – охотно согласился Нож. – Но представляешь, Пушистая Сестричка, – прямо, как маленькой, принялся объяснять он, – сколько курганов нужно вскрыть, чтобы вооружить даже отряд. В каждом захоронении лежит вождь со своим конем, мечом и копьем. А над ним слой земли и каменных плит в пять хвостов толщиной, а то и в десять [4] . А сам он в каменном ящике.
 – Но в гробнице Молниеносного лежит целая армия. В одной гробнице, – упрямо сказала я.
 Экипаж остановился.
 Этого они, оказывается, не знали. Они же не воспитывались последние годы в пансионате, надзидамы их не пичкали историей Сильных по пути сюда. Они были очень умные, но они не знали. Просто не знали.
 – Ну-ка, поподробнее, – попросил Нож.
 Я рассказала все, что знала.
 – Это стоит обдумать, – сказать Нож. – Давайте-ка завтра съездим на разведку к этой Пуповине. Надо на месте посмотреть. Светлая, ты не против?
 – Всецело за! – ехидно сказала сестра. – Ее пора убирать из города, пока не произошли крупные разрушения. Она уже сговорилась с одним молодцом из этих бесхвостых, что он принесет ей уши Ректора ее пансионата.
 – Он сам первый предложил! – огрызнулась я. – А начала разговор про Ректора ты. Это от тебя он узнал о его существовании. Скажешь, вру?
 – Я это сказала лишь для того, чтобы побыстрее уйти оттуда, – фыркнула сестра. – А у тебя сразу глаза загорелись.
 – Если бы ты с ним жила бок о бок в изолированном от остального мира месте, ты бы тоже его ушей захотела.
 – Не ругайтесь, барышни! – сказал Нож. – Лучше сразу подеритесь. Тем более теперь вы знаете, как делать это по всем правилам.
 – Будешь выступать, попрошу у Ряхи твои уши! – пригрозила ему сестра.
 – Ряха? Как поэтично, – заметил Нож. – Рад, что вы обрастаете такими ценными знакомыми. Тем более что здесь ничего нельзя сказать наперед. Сегодня он просто Ряха, а завтра Ряха Первый Непобедимый и через определенное количество лет такие же, как мы, будут шуровать в его гробнице в поисках оружия для восстания.
 Самое смешное, что он был прав.
 Теперь ничего нельзя сказать наверняка и где гарантия, что мы с сестрой не болтали сегодня вечером с будущим солдатским императором?




 Глава девятая
 В ПУПОВИНУ


 В Пуповину мы отправились утром, чуть свет. Сестра меня безжалостно растолкала, никак не считаясь с моим желанием поспать еще.
 Мы – это я, она, Нож, тоненькая, хрупкая девушка по имени Половинка Луны, и загорелый парень Два Гвоздя. Парень и девушка были родом не из Ракушки или ее окрестностей, это стало сразу понятно, когда прозвучали их имена.
 – Три Капли? – спросила я.
 – Да, – улыбнулся Два Гвоздя.
 Конечно, там любили имена из двух и более слов. В Ракушке предпочитали обходиться односложными. И именно в Трех Каплях обожали числительные.
 Два Гвоздя это еще что, у нас в классе в той, нормальной жизни, был парень, которого звали Триста Восемнадцать Ореховых Кустов. Он говорил, что мама неожиданно разродилась им, гуляя по дорожке, обсаженной ореховыми кустами. Счастливый папа на радостях сосчитал их все. Мы звали его Орешек.
 Сейчас в Трех Каплях модное местечко для отдыха Сильных.
 Утренний остался в городе – должны были подойти связные.
 А мы загрузились в тетушкин экипаж и поехали.
 Тетушкин экипаж был настоящим экипажем светской львицы: не говоря уж о роскошной отделке, он отличался от экипажей государственных служб тем, что заднее сиденье у него было под защитой постоянного навеса, но переднее закрывалось и открывалось по желанию владелицы. Например, когда она была в настроении продемонстрировать улице красивый наряд или, наоборот, когда в экипаже находился кто-то, чье присутствие надо было затушевать.
 Сейчас он был закрыт, но даже в его сумраке все заметили, что физиономия у меня весьма кислая.
 – Что с тобой, Пушистая Сестричка? – удивился Два Гвоздя. – Заболела?
 – Спать хочу… – жалобно протянула я.
 – Все хотят! – тут же сказала вредная сестра. – Терпи. Легко ей говорить "терпи"!
 А в Пряжке в это время как раз первая лекция идет. Преподаватель бубнит, не поднимая глаз, надзидама ломает голову над девизом дня, который она должна объявить на первой перемене.
 К примеру "Всеобщая почтительность" или "Умеренность и аккуратность". Раз она родила "Окончательное просветление" – видно, в западной четверти Корпуса преподаватели и надзидамы отмечали какой-то праздник, потому что ничто в тот день к "Окончательному просветлению" не располагало.
 А я обычно досыпала в этот час недоспанное.
 Самый сладкий сон – это утром в аудитории под бурчание Магистра. Слушаешь, слушаешь, а потом он начинает говорить такое, что спохватываешься – и просыпаешься.
 Как-то мне за это здорово попало, пришлось в пыточной две главы Устава прочесть.
 Неприятно вспоминать.
 Экипаж качнуло, и я поняла, что опять умудрилась задремать.
 Ну что я за человек! Сюда ехали, ни травинки на обочине не видя, нет смотреть сейчас во все глаза – я дрыхну!
 А мы как раз въезжали на мост Переплет. Правый берег Хвоста Коровы совсем не имел такого шикарного вида, как левый. Домики были просты и однообразны, и скоро кончились.
 Выехали на загородную дорогу.
 – Пушистая Сестричка, – сказал Два Гвоздя, видно, решив не дать мне уснуть снова. – Расскажи, пожалуйста, что ты вчера Ножу говорила. Он ничего толком не объяснил, почему, зачем, куда. Ты уверена, что твои сведения не фальшивка?
 – Это не сведения, – обиделась я. – Это вдохновенный рассказ нашей уважаемой надзидамы. Не думаю, что она декламировала все это в расчете на дезинформацию вас, сопротивленцев.
 И я опять рассказала про впавшего в безумие Молниеносного, про армию, которой совсем не улыбалось последовать за своим господином и благодетелем.
 – Но почему ты так уверена, что там настоящее оружие? – задал каверзный вопрос Два Гвоздя. – Что мешало этим же сподвижникам Молниеносного вставить куклам жерди вместо копий и опоясать их деревянными мечами?
 Я как раз совершенно не была ни в чем уверена, но возразила:
 – Ты уж совсем плохо о них думаешь. Когда они спасали свои жизни от досрочного отправления на загробные поля сражений, это было одно. Совсем другое – снабдить своего господина в последний путь негодным оружием. Они-то верили, что там разницы Молниеносному не будет, человек или кукла, но унизить себя до несоблюдения ритуала – уж извини. Я не думаю, что они пошли на это. Наоборот, заглаживая вину, должны были постараться.
 – Я что-то подобное читала в "Истории Чрева Мира", – вспомнила Половинка Луны.
 – Не знаю, откуда наша надзидама брала сведения, но она говорила обо всем с такой уверенностью, словно сама лично при этом присутствовала, – заметила я. – А скажите мне, пожалуйста, Сексуальное Сопротивление не отменили?
 Девицы прыснули, Два Гвоздя покраснел. Точнее, побурел под своим загаром.
 – Щебечите, щебечите, – заторопился он. – Не буду вам мешать, – и перебрался к Ножу на козлы.
 – А почему его должны были отменить? – удивилась сестра.
 – Ну-у… Три года ведь прошло… – промямлила я. – Вдруг что-то поменялось?
 – А ты хочешь его нарушить? – засмеялась Половинка Луны.
 – Спешу и падаю, – покраснела, еще хуже чем Два Гвоздя, я. – Чего вы издеваетесь? Мне просто интересно, у нас девчонки головы ломают, как же его осуществить, если запихнут куда-нибудь с военным мужем, где наших нет. Что делать?
 Половинка Луны и сестра переглянулись, пожали плечами.
 – Я передам этот вопрос Совету Матерей, – сказала сестра. – Раз они такое выдумали, пусть и мучаются с ответом.
 – А ты бы что посоветовала? – со смехом спросила Половинка Луны. – От имени Боевого Сопротивления?
 – Придушить мужа подушкой и сказать, что так и было! – отрезала кровожадная сестра.
 – Ты не видела наших подушек и наших кандидатов в супруги, – разочаровала я ее. – Подушка так тонка и ветха, что ею и таракана не придушишь, а могучие шеи охотников за женами и топор с первого раза не возьмет.
 – Искренне вам сочувствую, – развела руками сестра. – Тогда проблема безвыходна.
 – А давайте поговорим о чем-нибудь другом… – попросила я. – О чем-нибудь, что не имеет никакого отношения ни к Пряжке, ни к Пуповине.
 – В прежние времена, – перегнулся к нам Два Гвоздя, щеки которого приняли обычный цвет, – путешествующие дамы скрашивали дорогу, слагая строки о том, что им попадалось на глаза и было достойно облечения в слова.



   Повозка скрипит,
   Как простая телега.
   А тут еще надоедливый Нож, —



 тут же сложила ему сестра.
 – Это почему я надоедливый? – не на шутку возмутился Нож. – Да я с вами сегодня и пары слов не сказал.
 – Извини, но просто твое имя лучше смотрелось в строке, – невозмутимо сказала сестра. – Я говорю Нож, подразумеваю Два Гвоздя.
 – А ты не можешь говорить Два Гвоздя и подразумевать Два Гвоздя? – спросил Нож.
 – Не могу, – сказала сестра. – У него имя длинное.
 – Назови его укороченно Дэ Гэ, – посоветовал Нож, упорно старающийся сбежать из строчек сестры.
 – Я категорически отказываюсь быть Дэ Гэ! – заявил Два Гвоздя. – Это оскорбление! Ты, Нож, и правда, лучше смотришься с эпитетом надоедливый.
 – Хорошо, – сказал Нож. – Очень хорошо. Я надоедливый. Но некоторые персоны, числом две, сейчас пойдут пешком.
 Повозка скрипит,
 Как простая телега.
 Нас спас героический Нож, – тут же переделала сестра.
 – Так и быть, одна персона, – смилостивился Нож.
 – Трижды героический Нож, – добавил Два Гвоздя. – Я могу передать своим ногам, чтобы они не плакали заранее, чувствуя грядущие мозоли?
 – Я борюсь не только за свое светлое имя, но и за светлое имя экипажа. Сочини восхваление ему, тогда прощу! – приказал Нож.
 Повозка поет,
 Как небесная флейта!
 Да здравствует возница Нож! – моментально разлился лужицей лести Два Гвоздя.
 – А везти тебя я все равно отказываюсь, – сказал жестокий Нож. – Потому что мы приехали.




 Глава десятая
 ВООБЩЕ-ТО КУРГАНЫ ОХРАНЯЛИСЬ…


 Вообще-то курганы охранялись. Во-первых, у въезда в долину стоял при дороге домик привратника. Во-вторых, за могильными холмами прятались строения хозяйственных служб, в-третьих, службы эти занимались нуждами жрецов раскиданных по Пуповине храмов.
 Мертвые – они еще больше живых заботы богов требуют. Правда, старые курганы жрецов не очень интересовали, но новые они обслуживали изо всех сил под бдительным надзором здравствующих родственников.
 Кроме этого, в долине постоянно шло строительство – возводились новые усыпальницы.
 Начинавшаяся строго и торжественно старыми суровыми курганами, долина к концу как-то опошлялась пышным скопищем упорядоченных надгробных дворцов.
 Попасть во двор к Молниеносному было достаточно просто: туда весь Хвост Коровы ездил погадать на Лягушке.
 На Дороге Лягушек, ведущей к входу в надгробное сооружение, одна из каменных квакушек была с особинкой.
 Ритуал заключался в следующем: в маленьком храме Духа Левого Борта Долины жила белая коза. Желающий узнать будущее жертвовал монетку храму, тогда жрец надаивал с белой козы маленькую чашку молока и вручал жертвователю.
 Тот старательно плевал в молоко девять раз, шел на Дорогу Лягушек и выливал оплеванное молоко на спину четвертой в левом ряду.
 Через некоторое время на спине лягушки проступали чудесным образом узоры (как уверяли все хором, каждый раз разные) и гадающий пытался найти в них ответы на вопросы, в меру своего воображения.
 Если воображения было мало, а монет много, можно было пригласить жреца храма Духа Правого Борта Долины, и за сходную цену он охотно открывал прошлое и будущее.
 И жрецы в роскошных шелковых одеждах чувствовали себя хорошо, и коза, чьи рога были вызолочены. Лягушке же все было до фени, если верить выражению ее каменной морды.
 – О чем гадать собираетесь барышни? – спросил нас жрец, сидящий на низенькой скамеечке у отрешенно стоящей козы.
 – О будущем супруге, – хлопая ресницами, поведала ему Половинка Луны.
 Такой ответ сразу снимал много проблем.
 С женской точки зрения, вопрос был наиважнейший и сразу становилось понятным, почему девушки так надолго застряли у лягушки.
 С мужской же он был совершенно бессмысленным, гадай не гадай, а какой тебе муж достанется, с таким и будешь жить, поэтому мужская часть нашей делегации вполне могла проявить полное равнодушие к таинству гадания.
 Получив молоко, мы гурьбой пошли к гробнице Молниеносного.
 Лягушки смотрели на нас с чувством глубокого отвращения.
 Так же смотрел, бывало, Бурый Магистр во время лекций. Читал, читал, потом отрывался от конспекта, оглядывал нашу аудиторию, и на лице его появлялось точно такое выражение. Он безнадежно махал рукой, бросал конспект, слазил с кафедры и подходил к окну. И стоял там вплоть до окончания лекции, созерцая видную через круглую ограду степь.
 В последний раз это было во время изучения особенностей правильного замеса песочного теста. Что его не устроило?
 Мы суетились возле гадальной Лягушки, производя как можно больше шума. Нож со скучающим видом слонялся по Дороге Лягушек от входа до гробницы и обратно. Потом, коротая время, стал гулять вокруг гробницы. Проходя мимо нас, он отпускал едкие шуточки. Два Гвоздя исчез за воротами.
 Подошел к Лягушке жрец Духа Правого Борта Долины в надежде на гонорар.
 Для него же было бы лучше, если бы он не подошел…
 Свою монету он получил, но сестра взяла его в такой оборот, что он, похоже, уже и не чаял выбраться живым.
 Ему пришлось толковать каждое пятно на лягушачьей спинке. В отчаянии он наобещал ей могучего, богатого, неотразимого в постели супруга, дюжину детей, новый экипаж и дворец в лучшей части столицы.
 Из-за его плеча я тут же добавила, что все поразительно верно, и даже ясно, что имя будущего супруга будет начинаться на "ря", а оканчиваться на "ха".
 Увидев стальной блеск в глазах сестры, жрец позорно сбежал, надеясь, что она растерзает только меня.
 Сестра ограничилась тем, что предсказала мое будущее. По ее прогнозу, оно было невыносимо печальным, но коротким.
 Подошел в очередной раз Нож и тоже узнал о себе много нового. Он очень заинтересовался и отправился к жрецу Духа Левого Борта Долины за свежей порцией молока, чтобы тоже наплеваться всласть.
 Появился и Два Гвоздя.
 Тратиться на молоко ему не хотелось, и он, недолго думая, плюнул в чашку Ножа, надеясь, что Лягушка не будет жилой и за один раз покажет две судьбы.
 Но как раз это молоко Нож купил, чтобы утолить жажду, гадательное он уже вылил на спину Лягушке.
 Судьба Два Гвоздя, как мы поняли из выкриков Ножа, таинственным образом оказалась очень схожей с моей.
 В ответ мы объединились и составили их общий гороскоп. Даже Лягушка скривилась, когда его огласили.
 Сестра заявила, что видеть нас не может, и тоже пошла гулять по Долине Ушедших.
 Жрец Духа Правого Борта Долины решил, что она хочет уточнить у него кое-какие сведения, и спрятался в домике привратника.
 …Когда мы наконец-то удалились, вздох облегчения пронесся над Пуповиной.
 Домой мы вернулись далеко за полночь.
 Но когда ехали по городу, были поражены, до чего же он оживлен.
 – Да сегодня же ночь Таинственных Писем! – вспомнила сестра. – Вот досада, все будут веселиться, а нам здесь и двух строк не напишут. Были бы мы дома…
 Ночь Таинственных Писем – забавный праздник.
 В этот день, то есть ночь, кавалеры пишут дамам послания, объясняются в любви и все такое прочее, но не подписываются. Письмо свое должны незаметно подбросить в дом дамы, особый шик – на балкончик. А дама должна узнать, кто же ей написал.
 По городу мечутся закутанные в плащи люди, с масками на лицах, штурмуют балконы, кидают записки через ограды, просовывают в дверные щели. Подкупают слуг. А дамы подсматривают из-за занавесок.
 Так что дома у тетушки никто не спал. Утренний отсутствовал – отправился с одним из связных.
 Сестра и Половинка Луны пристроились у окна за шторой, чтобы не пропустить его приход, – но я уверена, что они и на тетушкин балкончик поглядывали. Из чистого любопытства – ведь так положено в эту ночь.
 А Нож, всю дорогу не выпускавший вожжей, с наслаждением растянулся на своем тюфяке и в таком положении начал подводить итоги поездки в Пуповину.
 – Как я понял, у гробницы Молниеносного большой подземный комплекс. Он занимает все пространство от стены и до надгробной гряды. Сделано с размахом, что и говорить.
 – Почему ты так уверен? – спросила сестра.
 – А пока вы поливали несчастную лягушку, я поболтал со жрецом, хозяином козы. Он охотно скрасил мое ожидание.
 – Но при этом гробница сляпана на скорую руку, – заметил Два Гвоздя, который в гордом одиночестве, не торопясь, заканчивал ужин. – Стена с тыльной стороны -сплошная профанация. Проникнуть вовнутрь ограды не составит труда даже при закрытых воротах.
 – Хорошо, мы проникнем, а дальше что? Как попадем в погребальную камеру? – поинтересовалась Половинка Луны, тихонько отодвигая штору и пытаясь высмотреть что-то на улице. – Видишь? – спросила она у сестры.
 – Да хотелось бы сразу, – ехидно заметил Нож, видимо, раздосадованный, что девушки участвуют в разговоре наполовину, явно поглощенные творящимся на улице. – Есть соображения?
 – Через дверь! – фыркнула сестра. – А вон еще один, – это уже предназначалось Половинке Луны.
 – Через дверь – вариант А, – сказал Нож, закинув руки за голову и рассматривая на потолке одному ему видные картинки. – Но дверь скорее всего ложная. Внутри насыпи лабиринт, ведет в никуда и усеян ловушками. Нужен план. Я наобум внутрь этой грядки не полезу.
 – Осталось узнать, где хранятся планы гробницы Молниеносного, – заметила сестра и подтолкнула Половинку Луны локтем. – Смотри, а этот-то!
 "Что же там такое творится?" – невольно думали все. Но выдерживали фасон и не подходили. Парням в эту ночь быть у окон не полагается. Неприлично. Нож помолчал, потом сказал:
 – В храме Священного Хвоста, должно быть.
 – Может быть, и там, – согласился Два Гвоздя, – надо поглядеть.
 – А вариант Б есть? – полюбопытствовала я.
 – Есть, – сказал Нож. – Но сначала разберемся с вариантом А. Вдруг повезет.
 Девицы у окна уткнулись носами в переплет, уже даже не изображая, что подсматривают из-за шторочки.
 – Ради Сестры-Хозяйки, – вдруг резко сел на тюфяке Нож. – Да скажите вы, что там происходит?!
 – Не кипятись, – мягко сказала Половинка Луны, отрываясь от окна. – Просто я никогда не видела, чтобы кавалеры висели на балконе, словно грозди винограда. Им же конца и края не видно! Твоя тетя, Светлая, – роковая женщина.
 – А как же! – польщенно согласилась сестра. – Ой, смотри, один обвалился.
 – Балкон? – невозмутимо спросил Два Гвоздя.
 – Кавалер! – отрезала Половинка Луны и опять прильнула к окну.
 А потом они хором воскликнули:
 – Утренний идет!
 Утренний вошел в комнату с растерянным видом, в руке он сжимал несколько сложенных изящными фигурками писем, написанных на ароматной цветной бумаге.
 – Вот уж не думал, что сегодня заработаю. Мне было велено нахалами в масках передать три письма госпоже и два ее светловолосой гостье. Держи, Светлая.
 Сестре досталась желтая звездочка, пахнущая корицей, и зеленый кораблик, благоухающий сиренью.
 Она развернула первое, пробежала его глазами и прочла вслух:
 "Красавицы, блеск ваших узких штанов зажег в моем сердце неистребимый пламень".
 Комната грохнула.
 Второе послание было не менее чарующим и предназначалось персонально сестре:
 "О небесная, при виде твоих великолепных волос, забранных в хвост, я громко ржу и бью копытом".
 Мы забрали у Утреннего три тетушкиных письма и побежали к ней.
 Тетя стояла в своей спальне, к окну которой примыкал балкон, и методично складывала письма в корзину для белья. Корзина была почти полной.
 – Входите, девочки, – обрадовалась она. – Какая скучная в этом году ночь, вот в прошлый раз балкон рухнул и пришлось его восстанавливать. Мне завидовал весь город.




 Глава одиннадцатая
 В ХРАМЕ СВЯЩЕННОГО ХВОСТА…


 В храме Священного Хвоста было на что поглядеть. Там стояли электроновые статуи Сестры-Хозяйки и Медбрата, которые сплели хвосты в сложную магическую фигуру "зю".
 На алтарь были натянуты Священная Шкура и Священный Хвост Пятнистой Коровы. Шкура служила мерой площади, хвост – мерой длины. Там же стояли кружка, кувшин и ведро – меры объема.
 Вход в храм увенчивал череп с громадными рогами Того Быка. Каждый рог был длиной с мою ногу, да и череп выглядел внушительно, лобовая часть у него была пошире иного щита.
 Вот только планов гробниц что-то на виду не было.
 А они были именно на виду: еще недавно древние пергамены хранились в боковом приделе храма, в роскошном, отделанном золотом саркофаге.
 И вообще в храме произошли какие-то перемены. У жрецов были стеклянные глаза и каменные лица, хвосты поджаты. Служки бегали в два раза быстрее, чем обычно. Алтарь был сдвинут с места, рядом с ним готовились установить еще что-то. Саркофаг стоял раскрытый настежь и был пуст.
 Горожане, которые пришли в этот час в храм, бродили по нему в полном недоумении. Оракул отсутствовал, жрецы, увидев верующих на расстоянии ближе двух хвостов к своей персоне, пускались наутек. Полуденного предсказания не было, торжественная жертва отменялась, все кругом больше напоминало строительную площадку, чем храм. Хвосты у горожан вопросительно изгибались, они переглядывались и перешептывались, но все равно было понятно, что ничего не понятно.
 Пользуясь своей численностью, мы отловили и прижали к стене одного из служек. Он только глянул на легионерский наряд сестры, и глазки его сразу закатились.
 – Где документы из саркофага? – мягко спросила его сестра.
 – Выкинули, – пискнул служка.
 – Кто?
 – Обрубленные Хвосты.
 – Зачем?
 – Там будут храниться ре… реликвии Легиона. Так сказал новый главный жрец.
 – А где сами документы?
 – Велено сжечь, как хлам. Легионеры их уже унесли.
 Веселенькая история.
 У Сильных и так исторических источников кот наплакал, но вдобавок к этому они с поразительной регулярностью их сами же и уничтожают.
 – Куда унесли? – продолжила допрос сестра.
 – На тот берег. Там есть удобное место у рыбного рынка.
 – А где сейчас главный жрец?
 – В крепости на Родинке.
 – Большое спасибо.
 После этих слов служка решил, что часы его сочтены, и окончательно обмяк.
 Два Гвоздя и Нож аккуратно посадили его в нишу.
 – Ну что, придется нестись на тот берег? – задал риторический вопрос Два Гвоздя.
 – Ты персонально можешь пройтись прогулочным шагом, – посоветовала ему невыспавшаяся Половинка Луны.
 После бурной ночи Таинственных Писем мы проснулись к обеду. Проснулись бы раньше – глядишь, и успели бы. Но кто же знал…
 Улица, по которой мы отправились вдогонку за пергаменами, называлась просто и без изысков: Большая улица. От храма она вела к мосту через Плеть, который был выше по течению, чем остров Родинка. Сразу за мостом, если свернуть налево, и был рыбный рынок.
 Наш экипаж беззаботно шлепал колесами по мостовой, когда впереди вдруг возникла фигура легионера в форме и шлеме.
 Он стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину.
 Растерявшийся от неожиданности Два Гвоздя, сегодня бывший за возницу, не сразу сообразил, что делать. Можно было попытаться смять его лошадьми, но решающий момент был упущен, расстояние между легионером и нами было небольшим и набрать скорость наш экипаж не успевал.
 Пришлось остановиться.
 Я не ручаюсь, но, похоже, дышло уперлось легионеру в грудь.
 Легионер не спеша обошел лошадей и подошел к дверце экипажа.
 Внутри воцарилась тишина. Мы с тревогой и растерянностью смотрели друг на друга. Нож достал из-под подушек сиденья кинжал. У сестры при этом на лице появилось весьма скептическое выражение.
 – Двадцать Вторая! – гаркнул легионер.
 От неожиданности все аж подскочили.
 Я распахнула дверь и спрыгнула на мостовую.
 Легионер правой рукой сдернул шлем:
 – Приветик! Не узнала?
 – Не узнала, – охотно согласилась я с Ряхой.
 – Испугалась?
 – Ага, чуть не обкакалась.
 Лицо Ряхи расплылось в довольной улыбке.
 – Небось не ожидала, а?
 – Совсем не ожидала! – от чистого сердца сказала я.
 – А, то-то! – обрадовался Ряха. – На вот, подарочек тебе. Левая рука Ряхи, до того прятавшаяся за спиной, лихим финтом вылетела из укрытия. В руке была зажата расписанная цветочками коробка – в таких коробочках продают в лавчонках дорогие печатные пряники.
 – Спасибо, Ряха! – поблагодарила я, принимая коробку.
 – Я свое слово крепко держу. Я того, подкоптил, чтобы хранилось лучше, – сообщил Ряха. – Ну бывай! Привет Двадцать Первой!
 Он ласково шлепнул меня по плечу (стало понятно, как это бывает, когда на тебя падает потолочная балка), повернулся и скрылся в проулке.
 Я тупо смотрела, как исчезает за углом его обрубок хвоста.
 – Ты теперь до утра здесь стоять будешь? – яростно прошипела из экипажа сестра. – Может, мы все-таки поедем, а ты нас потом догонишь, когда очнешься?
 Я молча забралась в экипаж, забилась в угол и приоткрыла коробку.
 Там лежали аккуратно отрезанные и закопченные уши.
 Серого Ректора, надо думать.
 На рынке мы появились точнехонько в тот момент, когда, воняя паленой кожей, догорали в костре последние пергамены.
 Рядовой Обрубленный Хвост перемешивал их в огне длинной кочергой, чтобы лучше горели. Окостеневший жрец храма Священного Хвоста трясущейся рукой вычеркивал их из своей описи.
 Крутом стояли любопытствующие.
 Мы подошли поближе.
 – И какая умная голова до этого додумалась? – зло сказала Половинка Луны.
 – И не говорите! – подхватил переминающийся рядом толстячок. – Такого дурака еще поискать надо!
 Сестра, Нож и Два Гвоздя, стоявшие за спиной толстяка, выразительно переглянулись. Неожиданно наткнуться на сочувствующего человека – большая удача для Сопротивления.
 – Значит, вы согласны, что это совершенно дикий акт? – переспросила сестра.
 – На все сто! – охотно подтвердил толстяк, оглядываясь. – Я их главному это в лицо скажу: такой материял загубили, выделка, качество… Эх! Не нужны тебе буквы – ну соскреби ты их ножичком, зачем вместе с кожей в огонь швырять! Сколько тапочек можно было нашить, перчаток, кошельков, на худой конец! Солдатня, она и есть солдатня! Изверги! – тоненько взвизгнул он.
 Легионер у костра и ухом не повел. Вздохнув, Боевое Сопротивление мрачно поволоклось к экипажу.
 – Значит, не будет варианта А? – спросила я у Ножа.
 – Значит, не будет, – подтвердил он.
 – Тогда что это за вариант Б?
 – О, это элементарно. Мы отправимся в Пуповину, вскроем и поднимем одну плиту во дворе и через нее проникнем в подземелье. Вариант хороший, но трудоемкий, почему я не хотел сразу его обсуждать, – сказал Нож. – Но ничего не попишешь, с непонятным для нас энтузиазмом Обрубленные Хвосты отправили в огонь кипу прелестных страниц собственной истории, придется теперь заняться раскопками. А что тебе подарил твой друг-легионер, Пушистая Сестричка?
 – То что я давно хотела. Уши моего Ректора.
 – Серьезно?
 – А как же. Заботливо закопченные, чтобы хранились хорошо. Ряха все делает на совесть, и я ему, похоже, нравлюсь. А еще, в отличие от многих современных людей, он не бросает слов на ветер.
 – Да не расстраивайся ты так, – посоветовал Нож. – Ухом больше – ухом меньше.
 Он угадал – мне было очень тошно.
 – Даже не смей терзаться! – рявкнула обозленная неудачей с планами сестра. – Твой Ректор тебе по гроб жизни обязан, что у тебя не хватило ума попросить его яйца. Это, я думаю, было бы для него куда печальнее. Так что считай себя его спасительницей.
 Подумав, я решила, что так действительно будет лучше.




 Глава двенадцатая
 ОТРЯД ГРАБИТЕЛЕЙ ГРОБНИЦ…


 Отряд грабителей гробниц подобрался небольшой – для скрытности.
 Обязанности распределялись так: руководил работами Нож, Утренний и Два Гвоздя были копателями, а мы – я, сестра и Половинка Луны – считались на подхвате. Рычаг там подложить, лопату подать или что-нибудь в этом роде. Задерживаться в городе мы не стали: приближался праздник полнолуния одиннадцатой луны и была надежда, что в Долине Ушедших станет поменьше народу.
 Вооруженные лопатами, ломами, потайными фонарями мы добрались до Пуповины накануне праздника. Экипаж миновал долину, проехал дальше той дорогой, которая в конечном счете доводила до Пряжки, затем свернул в сторону. За округлыми холмами мы разбили временный лагерь, укрыв его в лощине. Развели костер.
 Лощина укрывала нас от холодного ветра, костер помогал коротать время и сделал это место обжитым и по-своему уютным.
 На небо не спеша выбиралась луна и наконец зависла над холмами, огромная, круглая, яркая. Стало призрачно светло, протянулись по земле острые тени. Мне было немного не по себе: там, за холмами, молчали старые курганы, а в них лежали, придавленные громадными массами земли, мертвые вожди…
 Это было совсем не то, что ездить днем в Пуповину весело гадать по Лягушке.
 Я незаметно взглянула на остальных: внешне все они были очень спокойны. Нож и Утренний деловито обматывали лопаты и ломы тряпьем, чтобы железо не звенело, не бряцало, когда двинемся в путь. Сестра сосредоточенно заплетала волосы в плотную косу, чтобы не мешали. Половинка Луны занималась костром.
 Свистел над лощиной ветер с севера.
 Луна повисла меж двух холмов.
 – Пора идти, – сказал Нож.
 Половинка Луны осталась присматривать за костром и экипажем, а мы поднялись и вслед за Ножом пошли по козьей тропинке, начинающейся у подножия одного из холмов.
 Мои высокие легионерские сапоги давили пахучие полынь и чабрец, совершенно серебряные в свете полной луны. Все холмы были покрыты их жесткими кустиками.
 Иногда их пронзительный аромат перебивался запахом дикой мяты, пятнами растущей по склонам. Два Гвоздя, проходя мимо ее засохших стеблей, сорвал веточку и растер в руках.
 Двигались в основном низинами, избегая появляться на освещенных луной макушках холмов.
 Когда нас и Пуповину разделила последняя гряда, Нож остановился и жестом велел нам опуститься к земле, стать как можно более незаметными.
 Мы притулились около каких-то кустов, чахлых и колючих, стараясь выглядеть логичным их продолжением. Когда я приземлилась как раз на их колючки, то узнала харгану – так ее называли живущие в степи. Это была разновидность дикой акации.
 Нож и Два Гвоздя ушли на разведку.
 Утренний переговаривался с сестрой с помощью жестов. Это, наверное, в своем Сопротивлении они такой трюк придумали, чтобы иметь средство общения, когда говорить нельзя. Наших хлебом не корми, дай изобрести что-нибудь такое. Я ничего не смогла понять из их шевеления пальцами.
 Впрочем, нет, один знак и ребенок бы узнал – растопыренные указательный и средний пальцы, когда остальные сложены в кулак. Символ Священных Рогов, что же еще. Знак одобрения.
 Мне было тепло, наверное, от волнения. И есть хотелось. Из кармана я достала кусок хлеба с салом и тихонько его сжевала. Крошки честно пожертвовала духам здешних мест. Надо было бы и шкурку от сала отдать, но в сале я больше всего люблю как раз шкурки. Поэтому положила под куст харганы просто кусочек мякоти, надеясь, что духам оно нравится больше, чем упругая шкурка.
 Наконец вернулись за нами Нож и Два Гвоздя. Они проверили идущую в нужном направлении тропку.
 Троп этих здесь было видимо-невидимо, их натаптывали дикие козы. В сезон охоты чуть подальше на север, в степи, устраивались целые облавы. Столичная знать – всадники, вооруженные луками, стреляли коз, выгнанных загонщиками под стрелы, десятками, если не сотнями.
 Перевалив гребень гряды холмов под любопытным глазом луны, мы скатились в долину.
 Пуповина была под нами.
 На наше счастье, левый борт долины, над которым стояла луна, был выше правого и отбрасывал длинную тень, которая своим крылом укрывала большую часть гробницы Молниеносного.
 Наверное, в прошлый раз мы хорошо задобрили молоком Лягушку, монетками жрецов храмов духов обоих Бортов Долины, да и хлеб с салом сейчас покровителям холмов тоже перепал – спуститься в Долину Ушедших нам удалось беспрепятственно.
 Над Пуповиной стоял задумчивый звон колокольчиков, которые висели под крышами храмов.
 В Хвосте Коровы сейчас шум и веселье, горят факелы, вертятся колеса с разноцветными хвостами огня, взмывают в небо огненные птицы и драконы, сыплется огненный дождь, танцуют на всех свободных пятачках разряженные люди. Бухают барабаны, поют тоненькими голосами флейты. Там весело.
 Здесь же, кроме луны и звона колокольчиков, ничего не было.
 Стена, окружающая гробницу, была и в самом деле ветхая. С центрального входа не было видно участка, который закрывала собой надгробная насыпь, поэтому там ее и не старались особо поддерживать. Кое-где раствор между камнями настолько выкрошился, что они без труда вынимались. Не совершая трудовых подвигов, мы просто разобрали ее кусочек, чтобы образовалась проходимая дыра.
 Протащив в дыру мешки и инструменты, мы сгрудились у стены, а Нож, пританцовывая, пошел выбирать плиту.
 Он ходил вдоль и поперек, тихонько их простукивал, ощупывал, только что не обнюхивал. Наконец одна из плит, расположенная неподалеку от стены, его устроила.
 Вооружившись ломами, Нож, Утренний и Два Гвоздя принялись выламывать из швов между плитами скрепляющий их раствор. Дело двигалось успешно, довольно скоро они очистили плиту со всех сторон и принялись отдирать ее от поверхности.
 Тут наконец потребовалась и наша помощь. Общими усилиями нам удалось сдвинуть ее с места и обнажить темный квадрат.
 В ход пошли лопаты.
 Думаю, займись мы каким-нибудь ранним курганом из левого или правого ряда, вряд ли нам что-нибудь бы обломилось: слишком серьезно их создатели относились к поставленной задаче, возводя непробиваемые насыпи над бренными остатками могучих когда-то владык.
 Но перекрытия над подземельями Молниеносного оказались значительно жиже. Внешняя помпезность скрывала обыкновенную халтуру. В первом же ряду гробниц за Молниеносным вознеслась и усыпальница главного строителя сооружения, которое мы взламывали. Похоже, ушлый ее владелец построил место своего успокоения в основном на средства, сэкономленные при строительстве гробницы хозяина.
 Очень скоро мы вынули лопатами слой земли и песка и уперлись в свод. Пробили его ломами, и доступ в гробницу Молниеносного был открыт.
 Так просто, что даже было немного обидно, эта простота казалась оскорбительной для столь вызывающего дела.
 Но и ночь была на исходе.
 – Теперь мы разделимся, – тихо сказал Нож, поглядывая на небо, с которого уже сбежала луна. – Я, Светлая и Пушистая Сестричка спускаемся вниз, вы задвигаете плиту на место и возвращаетесь к Половинке Луны. Завтра ночью опять приходите и открываете нас.
 – Почему в подземелье пойдут они, а не мы? – спросил Утренний. – Внизу может быть опасно.
 – Они не поднимут плиты, – коротко объяснил Нож. – А опасно везде.
 Он спустил веревку в пробитую дыру и измерил расстояние до дна. Оно было небольшим, хвоста четыре, может, четыре с половиной.
 Мы спустили вниз мешки со снаряжением, затем спустились по веревке сами, Нож первым.
 Внизу было темно, Нож возился с фонарями.
 В дыре над головой виднелось светлое уже небо. Потом на нее наехала плита. Стало совсем темно. Хорошо, что ненадолго.
 Быть погребенной заживо оказалось очень неприятно.
 Но вот вспыхнул огонь. Не знаю, что использовалось в качестве горючего, но потайной фонарь давал неплохой пучок света.
 – Хорошо попали! – довольно сказал Нож, обводя фонарем вокруг себя.
 Кругом стояли боевые колесницы, легкие и прочные. Наверное, те самые, с помощью которых Молниеносный и получил свое имя.
 Свое имя имела и каждая колесница: Быстрая, Внезапная, Ветер, Буря, Нежная. Заботливо смазанные, полностью укомплектованные, они были хоть сейчас готовы ринуться в бой. Каждая стоила целое состояние.
 Осмотрев колесницы, мы прошли по Залу Колесниц в поисках выхода из него, точнее, прохода в другие залы. Может быть, темнота придавала всему излишнюю загадочность, но казалось, что под землей расположен целый лабиринт.
 Выход в коридор мы нашли. Даже несколько выходов, но мы пошли по тому коридору, который, по расчетам Ножа, должен был вести в сторону основного захоронения.
 Стены коридора были выложены орнаментированными плитами. Под пальцами проступали бугорки и бороздки, завивающиеся змеями, складывающиеся в солнце и звезды, в молнии и толстых лягушек.
 По бокам от центрального коридора отходили камеры, наполненные сосудами с зерном и маслом, кувшинами с вином, чьи тугие пробки были залиты смолой, ящичками с пряностями и отборными семенами.
 Это нас тоже не интересовало.
 – Радиальный или не радиальный? – бормотал Нож, двигаясь по коридору. – Нет, ну радиальный или не радиальный?
 – Кто радиальный? – не утерпела я, подойдя к нему поближе.
 – А план этого могильника, сойди с моей ноги, Пушистая Сестричка, – пояснил Нож.
 – А это очень важно?
 – Да вообще-то совершенно не важно. Нам абсолютно плевать, по какому плану она построена, мы идем правильным коридором.
 – Так зачем же ты мучаешься?
 – А любопытно. Светлая, а ты чего молчишь?
 – Я сушеные яблоки жую, – сообщила откуда-то из темноты сестра.
 – Где взяла?
 – В одном из сосудов в пятой камере по правой стороне, считая от того места, откуда мы идем, – лаконично сообщила сестра.
 – Есть грязными руками трехсотлетние продукты – нарываться на боли в животе, – назидательно сказал Нож, а потом спросил: – Как яблочки?
 – Ну очень сухие.
 – Хоть бы поделилась.
 – Вернись и сам возьми, – посоветовала ему сестра. – Я уже все съела, у меня немного было.
 – На обратном пути попробую, – решил Нож, не обращая внимания на свои же слова по поводу грязных рук и трехсотлетних продуктов.
 Наконец коридор кончился главным подземным залом. Помедлив на пороге, мы вошли.




 Глава тринадцатая
 ЗАСТЫВ НА ПОЛПУТИ В ВЕЧНОСТЬ…


 Застыв на полпути в вечность, стояла там глиняная армия.
 Жуткое было зрелище, жуткое своей реальностью. Каждый воин был слеплен с живого человека и сам выглядел как живой. На него была надета уже ношеная одежда, вооружен он был боевым оружием. Не знаю, что чувствовали те, с кого лепились эти фигуры, но мне, будь я на их месте, очень бы не хотелось, чтобы мое второе, пусть и глиняное, "я" стояло тут в карауле.
 – Замечательно! – не утратил и здесь своего жизнелюбия Нож. – Это лучше, чем я даже предполагал. Молодец, Пушистая Сестричка! Пойдем посмотрим на хозяина этого места.
 Он взял меня за руку и решительно повел в центр зала.
 – Чего ты меня тащишь? – спросила я с удивлением, еле поспевая за ним.
 – Чтобы ты не боялась.
 Я и не боялась, с чего он взял?
 Мы быстро прошли между воинами и вышли на центральную площадку, где находилось основное захоронение. Возвышение состояло из двух ступеней, широкую нижнюю занимали второстепенные покойники, на верхней ступеньке стояло ложе властелина этого могильника.
 По количеству скелетов сразу стало ясно, что глиняными женами в долгий путь Молниеносного не снабдили. Предпочли умертвить настоящих. Наверное, это было дешевле и проще.
 Не обращая на них никакого внимания, Нож подвел меня к главному ложу и направил на него фонарь.
 – Смотри, Пушистая Сестричка! Это только запчасти к человеческому телу. Человека тут уже нет и дух его далеко.
 И без его речи я не испугалась, увидев останки Молниеносного. Не знаю почему, но на меня куда более сильное впечатление произвели глиняные воины. Вот их я побаивалась, это точно.
 Их, а не бурый скелет в царских одеждах, сжимающий меч.
 Если говорить все как есть, от Молниеносного остался не только скелет. Сохранились волосы, зубы, сохранилась кожа на руках, густо покрытая синими узорами татуировки. Она туго обтягивала кости.
 В ногах у Молниеносного лежал его шлем, у изголовья было вбито в дыру в плите основания ложа древко его копья. Тут же, чуть сбоку, стоял пучок знамен.
 На ступеньку ниже своего господина лежали жены. Время стерло их возраст, на костяных гладких лбах невозможно было увидеть, морщины ли покрывали чело, когда возложили их сюда, или молодая персиковая кожа. Волосы были скрыты расшитыми золотом повязками, броня из украшений покрывала платья. Их в мир иной сопровождали чаши и кубки, ручные зеркальца и ларцы с косметикой.
 Без всяких украшений и богатой утвари лежали на полу в скрюченных позах останки слуг.
 – Ты возьмешь его меч? – спросила я у Ножа.
 – Зачем? – пожал плечами Нож. – Он в него так крепко вцепился, что жаль лишать. Мы возьмем оружие у его воинов. Вот им оно явно ни к чему.
 Сестра, мельком глянув на останки Молниеносного и его жен, отправилась вновь осматривать глиняную армию. Вот уж кого не испугали ни портретные лица воинов, ни скелеты Молниеносного и его домочадцев.
 – Я проверю Левое Крыло, ты – Правое, – сказала она Ножу. – Пушистая, пойдем подержишь мой фонарь.
 Я спустилась с возвышения.
 – Погодите, барышни, – сказал Нож. – Что нам в темноте бродить? Давайте-ка осветим этот склеп.
 Оказывается, он углядел свечи, которые были закреплены в массивных напольных семисвечниках, стоявших на углах возвышения с ложем Молниеносного. Подсвечники на три свечи шли через равные промежутки по краю нижней ступени, где лежали его жены.
 – Давайте рассуждать логически, – предложил Нож. Мы не отказались. Логически так логически.
 – Раз его снабдили всем, чем возможно, значит, и запас свечей должен быть где-то рядышком аккуратно сложен, – рассуждал логически Нож.
 – Логично, – подтвердила сестра.
 – А зачем нам шастать по коридорам в темноте, если можно со светом?
 – Логично, – подтвердила я.
 – Значит, сейчас найдем свечи и зажжем на пути в Зал Колесниц. Логично? Логично! – завершил свое логическое выступление Нож.
 – Безупречная логика! – не сговариваясь, хором воскликнули мы с сестрой.
 – Смейтесь, смейтесь! – пробурчал Нож и отправился искать свечи.
 Мы пошли разоружать глиняную армию.
 В образцовом хозяйстве порядочной женщины, если верить нашим Магистрам, все разложено по полочкам или кучкам. Сестра велела делать все, как в образцовом хозяйстве.
 Мечи ложились к мечам, копья к копьям, луки к лукам, арбалеты к арбалетам. Кинжалы в одну сторону, боевые секиры в другую.
 Нож нашел свечи и начал устанавливать их по коридору.
 Мы сносили в центр зала луки и стрелы, нагрудники кованые, кольчужные и пластинчатые, шлемы круглые и остроконечные, с назатыльниками и без. Кожаные щиты, украшенные металлическими бляхами.
 Пот с меня тек градом.
 Вернулся Нож, осмотрел собранный нами арсенал и довольно присвистнул:
 – Ого! Неплохо, мышки-норушки! Пушистая Сестричка, продолжай, а мы со Светлой будем сортировать по надобности.
 – Ничего себе продолжай! – возмутилась я. – Я есть хочу и пить. Это что же получается, мы со вчерашнего вечера не ели? Я так не могу!
 – Ну давай поедим, раз настаиваешь, – согласился Нож. Сестра пошла в Зал Колесниц за мешком с провизией.
 Сначала я удивилась, почему она сама отправилась, даже не предложив Ножу поработать ногами, потом догадалась: хочет еще сушеных яблок захватить. И точно, помимо мешка с припасами она принесла несколько горстей сушеных яблок в ведерке, что раньше висело на одной из колесниц, по-моему, на Буре.
 Нож без особых церемоний расчистил место на нижней ступеньке возвышения, сдвинув в сторону мешающие сосуды, ларцы и треножники, расстелил какую-то тряпочку, изображающую скатерть. Достал хлеб, вареное мясо и сыр, флягу с водой, и мы принялись не то завтракать, не то обедать.
 Присутствие Молниеносного с женами аппетита нам не испортило. Даже на маковое зернышко. К этому времени мы настолько освоились в подземелье, что воспринимали их без всяких эмоций, как неотъемлемую деталь внутреннего убранства.
 Я еще вовсю жевала, когда сестра и Нож принялись за новую работу: из куч нанесенного оружия они выбирали лучшее. Тут я им была не помощник: только они, зная планы Сопротивления и его возможности, могли отобрать то, что им требовалось.
 Но по тому, что они откладывали в сторону, даже мне было понятно, что комплектовать регулярную армию Сопротивление не будет. Скорее, это будут летучие отряды, оснащенные для вылазок в условиях города.
 Покончив с едой, я принялась носить отобранное ими оружие в Зал Колесниц и складывать там неподалеку от пробитого нами отверстия в потолке.
 Изредка, принося очередной тяжелый арбалет или нагрудник, я поглядывала вверх, на дыру в своде, и гадала, что сейчас там, на земле: день или уже вечер? Здесь время как-то остановилось, хотя мы и внесли своим присутствием некоторое оживление в это замершее место.
 Скоро принесенного в Зал Колесниц оружия стало так много, что пришлось освобождать для него дополнительное место. Сдвигая колесницы, мы обнаружили в одном углу заботливо припасенные для них серпы, которые прикреплялись, как крылья, по бокам колесниц и в бою подрезали все, что попадалось на пути. Во всяком случае, теоретически. Как было на практике, не знаю – не видела.
 Честно говоря, к тому моменту, когда мы доставили к дыре две трети набранного оружия, мне уже чертовски надоело находиться под землей. Я устала, очень устала. И по небу соскучилась.
 – Не грусти, Пушистая Сестричка! – сказал веселый и довольный Нож. – Водички лучше попей, посиди в сторонке. Все не так плохо.
 Я попила водички, забралась на колесницу Нежную и уселась там, наблюдая за сестрой и Ножом.
 Они продолжали носить, и ни следа усталости у них не наблюдалось. Видимо, без оружия им приходилось очень туго и теперь они словно летали от счастья.
 – А вы не боитесь мести Молниеносного? – спросила я. – Вот как очнется и будет призраком по ночам нас преследовать…
 – Ты веришь во всю эту чушь? – возмутилась сестра.
 – Я не верю, – обиделась я. – Я вас пугаю.
 – А за что Молниеносному нас преследовать? – поинтересовался Нож. – Его имущество осталось при нем. Разве что Светлая ополовинила его запас сушеных яблок, и теперь кара Молниеносного не заставит себя ждать. Он покарает ее поносом.
 – Да у меня бронзовый желудок! – похвасталась сестра.
 – Тогда запором.
 – Ты спер весь запас свечей, так что тебе тоже не избежать страшной кары, – сказала сестра.
 – Не весь, там еще много, – не согласился Нож. – И, рассуждая логически, я его совершенно не, как ты выразилась, спер. Свечи подземелья не покидали, они выполняли прямую свою функцию – то есть горели. Как и было задумано теми, кто их сюда положил.
 – Тогда и яблоки свою роль выполнили, – возмутилась сестра. – Подземелья они тоже пока не покинули. А если это так важно, я могу их и оставить, правда, немного в переработанном виде. Что, съел?
 – Ну уж не надо. Унеси их с собой, – попросил Нож. – Я пошутил.
 В это время раздался долгожданный звук: нет, не Молниеносный, гремя скелетом, восстал с ложа, а медленно поползла в сторону плита. Когда она уползла с дыры, вниз скользнула веревочная лестница и по ней спустился Утренний.
 Осмотрев оружие, он присвистнул и сказал Ножу:
 – План твой был логичен и великолепен, но в нем есть один страшный изъян!
 – Какой изъян? – насторожился Нож.
 – А как мы вынесем отсюда все это?
 – Молча, – явно не понравился вопрос Утреннего Ножу. – Давайте сначала наверх поднимем, а там видно будет.
 – Хорошо, – пожал плечами Утренний. – Я только спросил.
 Даже по минимуму отобранное оружие выглядело солидно.
 Когда мы подняли его на белый свет, точнее, на темную ночь, то вопрос, который задал Утренний, вертелся на языке у каждого. Вот уж действительно, много хорошо – тоже плохо.
 – Для начала найдем на чем все это транспортировать, – сказал Нож. – Пойдем, Утренний, прогуляемся.
 Они исчезли в проломе стены. Два Гвоздя сидел на корточках у оружия и самозабвенно в нем ковырялся.
 Эта ночь была не такая ветреная, как предыдущая, и колокольчики звенели слабо.
 В городе продолжался праздник Полнолуния, там выспавшиеся днем горожане опять вывалили на улицы и опять веселье бьет через край.
 Сестра стояла, прислонившись к стене. Лицо у нее было напряженное, это было видно даже при лунном свете.
 – Что случилось? – спросила я.
 – Знаешь, ты будешь смеяться, но жутко хочу в туалет. Нож накаркал и у меня расстроился живот, – тихонько ответила она.
 Уши у Два Гвоздя были как у совы, он расслышал все и невозмутимо посоветовал:
 – Ну и сходи, чего мучаешься. Отойди за стену.
 – Я не могу! – упрямо сказала сестра. – Я в туалет хочу.
 – Нет проблем, – опять спокойно отозвался Два Гвоздя. – Если какие-то соображения не позволяют тебе сделать это здесь, то выбирайся в пролом, иди вдоль стены, потом до Борта Долины. Вдоль него вьется тропка, ты в нее упрешься, она ведет в специальное отхожее место. Иди направо и сиди там на здоровье.
 Сестра поспешно ушла.
 Скоро вернулись Нож и Утренний. Оказывается, они прошли до строящихся гробниц и позаимствовали там носилки.
 Но носилки решали лишь часть проблемы. Подниматься с ними на крутой борт долины и переваливать гребень под яркой луной как-то не хотелось. Мы сидели в центре Пуповины, невидные и неслышные, но ведь привратник у входа в Долину Ушедших никуда не делся.
 – А куда Светлая исчезла? – спросил Нож.
 – Она пошла подумать о жизни и облегчить душу, – объяснил Два Гвоздя.
 – Куда пошла?! – не понял Нож.
 – В отхожее место.
 – Ага, я говорил, – обрадовался Нож. – А где это?
 – Ты хочешь присоединиться? – спросила я. – Сестра будет безумно рада. Особенно тебе, предсказателю.
 – Нет, не хочу. Просто я тоже не против посетить его, разумеется, когда она вернется. Ну все-таки, где это? Осматривая долину, я этот важный объект как-то пропустил.
 – А он не в Долине, – сказал Два Гвоздя. – Видите ли, как объяснил мне жрец, у Смелых считается, что какать и писать в долине неэтично. Поэтому они вынесли отхожее место за пределы Пуповины. Вдоль того Борта идет тропка, там есть одно место, где холмы не смыкаются вплотную, а образуют щель, ущельице. Этим ущельицем тропа и выходит на ту сторону холма, где можно расслабиться.
 – Вот! – важно сказал Нож.
 – Что вот? – уставились мы на него.
 – Вот этим путем мы и вынесем носилки.
 – Но ведь это прямо противоположное место тому, где ждут нас Половинка Луны и экипаж, – возразил Утренний.
 – Ничего страшного. Пуповину и объехать можно. Грузим, – решительно распорядился Нож.
 Мы погрузили на носилки столько, сколько смогли поднять, после чего Нож и Утренний взяли за ручку каждый спереди, мы с Два Гвоздя по ручке сзади, подняли носилки и тихонько понесли их в отхожее место.
 Тропка была удобной, натоптанной и потаенной. Видимо, ее специально сделали с таким расчетом, чтобы не привлекать внимания к идущим по ней для свершения важных, но, увы, совсем не публичных дел.
 Крутой выгнутый бок холма по левую руку подступал к вогнутому боку холма по правой руке. Тропа гусеницей проскользила между ними и вывела нас в соседнюю долину, не такую закрытую со всех сторон, как Пуповина.
 Река здесь была куда ближе, слышался даже ее шепелявый голос. Тут рядочком стояли маленькие шалашики нужников и располагались помойки. За одной из помоек мы и сгрузили оружие.
 – Вы так пыхтите, – заявила неизвестно откуда появившаяся сестра, – что вас в Хвосте Коровы слышно. Вас что, всех разом прихватило?
 – Нет, это мы всё разом прихватили, – отозвался Два Гвоздя. – Да не все унесли. Надо возвращаться.
 – Пушистой Сестричке особое задание, – сказал Нож. – В переноске тяжестей ты не блещешь, поэтому займешься другим. Твоя задача – обогнуть Пуповину, добраться до Половинки Луны и доставить ее сюда вместе с экипажем. Справишься?
 Нож хитрый. У меня не было никакого желания брести одной по холмам, и я была уверена, что в переноске тяжестей мой блеск как раз затмил всех остальных, но разве могу я признаться, что не справлюсь?
 – Хорошо… – протянула я.
 Сестра встала на мое место, и они опять ушли по тропе.
 Я воспринимала предстоящий путь без всякого воодушевления. Нет, я не трусиха. Просто боюсь. Вместе-то весело и не страшно даже в могильнике, а вот одной…
 Я выбрала из оружия, сваленного за помойкой, подходящий по руке кинжал в обшарпанных ножнах и пошла себе по холмам огибать Пуповину. Хорошо, что растительности на их круглых боках было не больше, чем на головах бойцов, дравшихся на помосте в подвале крепости Легиона.
 Луна светила как-то странно: меня было видно отовсюду, наверное, за сто хвостов, а вот я не видела ни кочки, ни норки, какой-то ненастоящий лунный свет скрывал все выбоины на пути, и я то и дело запиналась. Наверное, луна была сторонницей Сильных. А может, просто не в духе.
 Хорошо еще, что юбки на мне не было. В мужских штанах, оказывается, жилось куда удобнее. Сестра-Хозяйка была не в своем уме, когда придумала юбку. А может, Медбрат ей штанов не дал, кто их, богов, разберет.
 Занятая исключительно выбоинами, я даже не заметила, как добралась до конца Пуповины. Если бы не спохватилась – так и продолжала бы брести по холмам в неизвестном направлении. Глядишь, к весне и до Пряжки бы дошла. Ну уж нет – и я решительно развернулась.
 Когда обогнула Долину Ушедших, идти стало куда легче. И кочки пропали. Обрадовавшись, я понеслась по холмам, словно Тот Бык, и победно сбежала в нашу лощинку, изрядно напугав Половинку Луны.
 – Ну все, у меня сердце от страха оборвалось! – сказала она вместо приветствия. – Предупреждать надо. Есть хочешь?
 – А как же.
 Я накинулась на горячую похлебку, которую хозяйственная Половинка Луны сварила на костре.
 – А где остальные? – удивилась она, убедившись, что я пришла одна. – Все нормально?
 – Нормально. Просто они сюда не смогут прийти, мы поедем к ним.
 – Медбрат с тобой, – испугалась Половинка Луны. – Ты уверена, что все нормально?
 – Нормально, нормально. Просто с той стороны удобнее выходить, – с сожалением отставила я пустую миску.
 Мы затушили костер и без долгих разговоров поехали к нашим.
 К тому времени, когда мы добрались до Очень Нужной Всем Полянки, остальные уже вынесли на нее все, что хотели, прямо к помойкам. Плиту поставили на старое место и пролом заложили обратно. Гробница Молниеносного снова обрела вид невинной девушки.
 У помойки шел дележ добычи.
 На этот раз сопротивленцы были сами на себя не похожи, не ссорились и не ругались. Часть оружия погрузили в экипаж, часть спрятали.
 На рассвете, в Час Удода, мы покинули это место и неторопливо поехали в город.
 Навстречу нам возвращались в Долину Ушедших повеселившиеся на празднике живые ее постояльцы.




 Глава четырнадцатая
 А ПОТОМ…


 А потом мы долго отсыпались. Но я – меньше всех. Нужно было идти на перерегистрацию.
 Пришлось мне раскрыть старинный шкаф и достать родную форму номер четыре, которая меня терпеливо в нем дожидалась.
 Опять юбка нижняя, юбка верхняя, хвост расчесан и приглажен, блузка белая, жакет серый… В старую шкурку влезать было ох как тяжело!
 Тетушка надела экстравагантную шляпку вызывающего цвета, и мы с ней отправились предъявлять меня начальству.
 Перерегистрация происходила в том же здании, куда нас привезли в первый раз. Вход перед ним был запружен экипажами родственников воспитанниц.
 Пансионатское начальство было в наличии, но какое-то помятое, прямо как крепость Легиона на Родинке, и на жизнь смотрело кисло.
 Тетушкина великолепная шляпа им счастья не прибавила.
 Надзидамы, постно поджав губы, делали вид, что вообще никакой шляпы не заметили, а у Серого Ректора был такой вид, словно он страстно хотел, но не решался ознакомить тетю с "Перечнем нижнего белья, обязательным для порядочной женщины". Голова у него была забинтована.
 Перерегистрация свелась к тому, что меня осмотрели со всех сторон, проверили, не хожу ли я, упаси Медбрат, в светлых перчатках и кружевных панталонах, поставили крестик против моего номера и отпустили.
 Тетя, терпеливо ожидавшая меня в кресле для родственников, с достоинством поднялась и, не оставшись в долгу перед высшим светом пансионата, одарила их напоследок таким чарующим взглядом, что без слов стало ясно, что она думает о них всех в целом и о каждом в отдельности. Тряхнув шляпкой, она взяла меня под руку и гордо вышла из помещения.
 Я думала, что, вернувшись домой, буду спать себе дальше и видеть красивые сны, но не тут-то было.
 – Иди погуляй! – отправила меня с порога обратно сестра.
 У них начались от меня тайны.
 Лазить по гробнице вместе с ними мне можно, а участвовать в разговорах нельзя. Наверняка сейчас будут распределять оружие по отрядам и сообща думать, как его лучше применить.
 Нет, все это правильно, конечно, лишние уши здесь не нужны и все равно обидно.
 Я так и осталась младшей, маленькой для больших дел.
 Надувшись, я молча переоделась, скомкала и закинула форму номер четыре в шкаф и угрюмо поплелась на улицу.
 Дверь за мной закрылась моментально, чуть не прищемив мне хвост, и в комнате заговорили разом несколько человек, словно их прорвало от облегчения.
 – Не очень-то и хотелось! – пробурчала я и показала язык закрытой двери.
 Идти мне было некуда.
 Я хотела спать, а не гулять. Находиться в горизонтальном положении, а не в вертикальном. Поэтому, зевая на каждом шагу, я пошла по улице куда глаза глядят, смотря только, себе под ноги.
 Шла, шла, шла и только потом сообразила, что сваляла полного дурака: совсем не обязательно было выходить на улицу, раз меня выгнали из комнаты.
 Уж в тетушкином-то громадном особняке прекрасно можно было найти свободную комнатку с кроватью под балдахином. Сопротивленцы жались в одной-разъединственной комнате с тюфяками на полу совсем не потому, что тетушке было жаль пространства. Просто им самим это больше нравилось, это более соответствовало образу суровой борьбы.
 И сейчас я посапывала бы себе, засунув руки под мягкую подушку, пока они не обсудили бы все тайны мироздания.
 Но когда эта гениальная мысль пришла мне в голову, я обнаружила, что забрела неизвестно куда. Было бы даже странно, если бы все пошло по-другому!
 От расстройства я проснулась и перестала зевать.
 Надо было выбираться к тетушкиному дому, но дорогу к нему я твердо знала только из центра, от ипподрома. Значит, надо выйти к ипподрому.
 Выйти к ипподрому было не сложно: и он, и храм были видны почти из любой точки Хвоста Коровы. Попутными улочками я пошла к нему, злясь и на себя, и на сестру, и на весь белый свет.
 – Опочки! Двадцать Вторая, куда бежишь? – возник на моем пути почти у самого ипподрома Ряха.
 Я окончательно уверилась, что день сегодня черный и лучше бы было вообще не просыпаться с самого начала. Все одно к одному.
 – Домой иду, – объяснила я. – С прогулки. Тороплюсь. У Ряхи были, похоже, свои планы насчет того, как я проведу этот день, потому что он уверенно сказал:
 – Да некуда тебе торопиться. Дом – он никуда не убежит, ног-то у него нет. Пошли на ипподром, сегодня есть на что посмотреть.
 Ряхино умение ловко отрезать уши придавало его словам особую убедительность.
 Не успела я и рта раскрыть, а Ряха уже оценил выражение моего лица, как полное согласие, подхватил меня одной рукой, второй изъял у продавца жареных орешков большой кулек (об оплате речи не было, продавец был счастлив, что живым остался), вручил кулек мне и сладкой парочкой мы направились к входу.
 – Счас сыграем, – радостно пообещал мне Ряха.
 Я чувствовала, как в коленках у меня поселилась какая-то слабость, хвост обмяк, а на лице застыло невозмутимое выражение – точная копия морды каменной лягушки у гробницы Молниеносного.
 Держа кулек за хвост, словно маршальский жезл, я послушно переставляла ноги, воспринимая мир как-то отстраненно.
 – Ты орехи-то ешь! – ласково посоветовал Ряха.
 Я послушно сунула в рот один орех. Он был соленым, а не сладким. Соленые орехи я больше люблю. Но сил обрадоваться этому не было.
 Сопротивленцы бы сейчас локти кусали, увидев, как мы с Ряхой отправились прямиком в правительственную ложу.
 Приземлив меня в кресло, Ряха на мгновение исчез, но не успела я вздохнуть поглубже, как он уже вернулся, потрясая какими-то листками.
 – И на тебя взял! – порадовал он меня. – Заполняй. Чтобы он отвязался, я поспешно поставила крестики в первых же попавшихся клеточках.
 Ряха заполнил свои листочки и вместе с моими отдал их неизвестно откуда взявшемуся человеку. Такого обслуживания не было даже на западных трибунах.
 Продолжая воспринимать мир через какую-то легкую дымку, я заторможенно пялилась на беговые дорожки, делая вид, что наблюдаю за забегами.
 По счастью, Ряха не считал болтливость достоинством женщины.
 Наш разговор тек прямо и однолинейно:
 – Хорошо идет, – говорил Ряха, показывая на какого-нибудь скакуна.
 – Хорошо, – соглашалась я.
 – А вон тот сбоит.
 – Точно сбоит.
 – Жокей дерьмо!
 – Ага.
 Так мы мило ворковали первый забег и второй тоже. Но после третьего Ряха вдруг сказал, глядя в корешки листочков, что были зажаты у него в руке.
 – Двадцать Вторая, чирей мне на задницу, а ведь ты выиграла!
 Дымка между мной и миром заколебалась.
 – Много? – с любопытством спросила я.
 – Достаточно. На хорошую попойку хватит.
 Оставшиеся забеги я была занята важным делом: думала, на что потратить деньги. Наконец это я решила и смогла снова поддерживать разговор.
 Ряха продул все заезды, не знаю уж, по какой системе он ставил, и помрачнел.
 Чтобы его утешить, я сказала:
 – А у нас в Пряжке начальника охраны убили.
 – Случайно или намеренно? – немного повеселел Ряха.
 – Не знаю. Его нашли на лестнице.
 – А чем убили?
 – Штырем из стены. В грудь вогнали.
 – Да, задача… – почесал затылок Ряха. – С одной стороны, так просто эту штуковину не всадишь, случай вроде бы исключен, с другой стороны, если специально замочили, зачем с этой хреновиной возиться? Нож куда лучше.
 Еще немного подумав, он сказал:
 – Темное дело, кто разберет. В этих дальних гарнизонах от скуки что только не делается. Мы вон когда на краю служили, у нефтяных озер, делать было нечего, – ловили ящерок. Обмакнешь ее в нефть, подожжешь – она несется на задних лапках и горит. Красиво.
 Подбодрив друг друга подобным образом, мы покинули опустевший ипподром.
 – Пропьем твой выигрыш? – с надеждой предложил Ряха.
 – Ну уж нет! – категорически отказалась я. – Есть много вещей, которые меня только и дожидаются, и я не могу не оправдать их ожиданий. Пошли.
 И мы пошли по лавкам на Большой улице.
 Первым делом я купила себе такой же костюм, как тот, что мне одолжила сестра. Самый дорогой, красивый и вызывающий, какой был в Хвосте Коровы, а к нему белье и все, что полагалось. И там же, в лавке, переоделась.
 Эта покупка Ряхе понравилась.
 Затем в другой лавке я купила теплую куртку из овчины, теплые мягкие сапожки на меху. Зимние штаны.
 – Ты, мать, рехнулась? – поинтересовался Ряха.
 – Мерзну зимой, – объяснила я. – С детства.
 И пока он переваривал мое объяснение, разом приобрела топорик, флягу, котелок, дорожный мешок, моток веревки, огниво.
 – Ну а это тебе к чему? – угрюмо спросил Ряха. Самый лучший способ, чтобы тебе не поверили, – сказать правду.
 – Да сбегу я из пансионата, надоел он мне! – простодушно поделилась я наболевшим с Ряхой.
 Ряха посмотрел на меня с некоторым уважением.
 – А-а, понятно. Через степь пойдешь?
 – Через степь.
 – А есть что будешь?
 – Не знаю, – искренне сказала я.
 – Ты мяса насуши. Нарежь тонкими ломтиками и вывеси, – посоветовал Ряха. – Опять же сухарей можешь взять, они легкие. Да, купи чекушку слезки – греться. В бегах чекушка – милое дело, но только в меру.
 В благодарность за хороший совет я купила две емкости со слезой Медбрата – одну маленькую, для себя, другую, объемистую, для Ряхи.
 – Если уж ты серьезно пятки салом мазать собралась, – дал еще совет Ряха, – то возьми вот это.
 "Вот это" представляло собой прочнейший кожаный мешок, намертво зашитый по всем сторонам, и лишь в один угол его была вставлена трубочка, снабженная затычкой.
 – Шикарная шкура! – осмотрел ее Ряха. – Бери, не прогадаешь!
 Стоила шикарная шкура бешеных денег, и я засомневалась:
 – А зачем она?
 – Тю, она еще бежать собралась! – изумился Ряха. – Чему вас только в вашем гадючнике учат? Ты ее надуешь через трубочку, пробочкой заткнешь. Если пропускать будет, веревочкой еще у основания перетянешь и порядок: речку переплыть – раз, ночку переспать – два. Это тебе не на камнях корячиться. Как в люльке, спи не хочу. Поняла?
 И шкуру я купила.
 – Ряха, ты не обидишься, если я тебя спрошу? – У меня в голове вертелся вопрос, и я понимала, что если я его не выпущу, то лопну.
 – Валяй.
 – Ты до Легиона много в бегах был? Все знаешь.
 – Был! – оглушительно захохотал Ряха. – Золотое время!
 Больше в лавчонке ничего стоящего не нашлось, и мы отправились дальше.
 На радостях, что мы уходим, лавочник подарил Ряхе еще одну емкость со слезкой.
 Это он сделал зря. Когда мы вышли, Ряха тщательно запомнил лавочку, где такой добрый и щедрый владелец.
 Подъезд мой к дому тетушки в новом костюме и с кучей барахла произвел должное впечатление. От Ряхи удалось все-таки отвязаться. Бутыль грела ему душу, с каждой минутой его все сильнее тянуло выпить за здоровье той лошади, что принесла мне победу. Но из чувства долга он решил проводить меня до дома.
 Я твердо заявила, что если он будет меня провожать, то тетя обязательно заставит его пить чай с вареньем и говорить о перспективах его повышения по службе.
 Ряху перекосило, и он исчез вместе со слезой Медбрата.
 – Нагулялась! – с вызовом заявила я, входя в комнату. Следом за мной мальчик из лавки, пыхтя, внес объемистую коробку.
 – Ты ограбила храм? – с легким любопытством спросила сестра, поднимая голову от реестра оружия, когда посыльный вышел. – Или провела все это время на панели?
 – После того как храм очистили наши друзья из Легиона, грабить в нем нечего, а расценки в этом городе настолько смешны, что я бы не заработала за это время и пары вязаных чулок.
 – Тогда я не могу придумать источник твоего внезапного дохода.
 – О, у меня в столице много замечательных друзей, которые охотно готовы скрасить время девушке, которую выгнали за дверь. Наш общий друг Ряха, например. Мы посетили с ним ипподром.
 – Ничего себе! – по-настоящему разгневалась сестра. – Она шатается с Обрубленным Хвостом по ипподромам, как последняя уличная девка! А что я маме с папой скажу?! Ты еще пока младшая, а я пока старшая и в ответе за тебя!
 – Утром ты не вспомнила, что в ответе за меня, – огрызнулась я. – А моего желания участвовать в этом походе на скачки было ровно столько же, сколько твоего желания видеть меня здесь. Посмотрела бы я на тебя, как бы ты отказалась от Ряхиного приглашения!
 – Да не злись ты, – уже примирительно сказала сестра. – Ну что ты, как маленькая? Это прежде всего ради [тебя делалось, а потом таков порядок. Я не могу нарушить его даже ради сестры. Хочешь, завтра возьму тебя с собой?
 – Куда? – глядя на нее исподлобья, спросила я.
 – По делам. По тем делам, что мы сегодня обсуждали.
 – Не хочу.
 – Соглашайся, Пушистая Сестричка! – весело попросил меня Нож. – Не то мне придется упасть перед тобой на колени. Соглашайся, пожалуйста. Опыт показал, что выпускать тебя на улицу одну еще опаснее, чем посвящать в наши тайны.
 Пришлось согласиться.




 Глава пятнадцатая
 ПО ДЕЛАМ СОПРОТИВЛЕНИЯ


 До делам Сопротивления мы отправились утром. Да уж; с той красивой жизнью, что я вела в обществе Ряхи, поход с сестрой ничего общего не имел.
 Новый костюм пришлось оставить дома, мы облачились в душераздирающие юбки и чепчики, при виде которых слеза умиления скатилась бы по лицу наших пансионатских надзидам, взяли по корзинке и пошли, метя подолами мостовую, в поход по окраинам. Наверное, это и называлось "суровые будни Сопротивления".
 Сестра куда-то заходила, что-то выясняла, отдавала и принимала и вообще жила полноценной жизнью востребованного обществом человека, а моя роль заключалась в том, что я столбом стояла на улице, якобы на страже. Корзинки понемногу пустели.
 – А что мы делаем? – не утерпела и спросила я у сестры.
 – В основном разносим списки того, что мы добыли, – объяснила сестра. – Ребята посмотрят, выберут, что им надо, потом отправятся к помойкам Пуповины и возьмут оружие.
 – А подозрение такое количество народа, рыскающего у помоек, не вызовет?
 – Ты их за дураков считаешь? – искоса посмотрела на меня сестра. – Они будут очень осторожны.
 – Все-таки не пойму, – задумчиво сказала я, размахивая пустой корзинкой. – Какой все-таки родственницей нам приходится тетя? Ведь не двоюродной?
 – Нет, – улыбнулась сестра. – Очень дальней. Но настоящей. А двоюродной мы назвали ее для удобства, чтобы лишних вопросов не было. Я сама удивилась, когда узнала, что у нас есть здесь родственница. А оказалось, еще такая замечательная.
 – Но как же вы меня нашли?
 – Тетю благодари. Это она занималась розысками, ее связи помогли расшифровать номера и догадаться, что Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор – это ты.
 – Хорошо, нас учат, а потом распихивают по мужьям, а что делают с вами? – спросила я.
 – С нашим возрастом? – уточнила сестра.
 – Ага, – кивнула я.
 – Ничего не делают, – фыркнула сестра. – Бросили на произвол судьбы. Разве что какой-нибудь добрый человек, вроде Ряхи, глаз положит…
 – Я вижу не только Ряха, – заметила я. – Блеск штанов, например, тоже.
 – А, эти нахалы, на которых Утренний наткнулся? Это столичные бездельники, они всю столицу такими записочками осыпают в ночь Таинственных Писем.
 – А вы правда думаете, что Сопротивлению удастся сломить Легион?
 – Мы должны, – жестко сказала сестра и разговор оборвался.
 Ничего мало-мальски стоящего за эту прогулку не произошло.
 Зато когда мы вернулись домой, то узнали, что приходила стража из Службы Надзора за Порядком. Меня завтра ждут на допрос.
 Я испугалась и сильно испугалась. Сестра испугалась еще больше меня. Служба – это не то место, где с радостью бывает даже законопослушный гражданин.
 Утренний и Два Гвоздя отсутствовали – они тоже бродили по городу, выполняя какие-то задания. Хотелось бы думать, что также в юбках.
 Был только Нож.
 – Рассуждая логически, – сказал он, – если бы дело касалось нас, тебя не стали бы дергать, ты ничего не знаешь и, даже при всем своем желании, помощь следствию не окажешь. Скорее всего это связано с твоим закадычным другом Ряхой, который так мастерски режет уши. Может, Ректор решил их вернуть, пусть и в копченом виде? Он к ним привязан, его можно понять. С юридической точки зрения, ты и легионер образуете классическую преступную группу. Ты – заказчик, он – исполнитель. Мера наказания – рудники.
 – Спасибо тебе, Нож, – от всей души поблагодарила я. – Умеешь ты утешить. Логика у тебя безупречная, но уж очень мрачная.
 Правда, корчиться от ужаса на тюфяке за шкафом мне не пришлось. Пришлось приводить в порядок пресловутую форму номер четыре, которую я сгоряча скомкала.
 На то, чтобы привести ее в приличный вид, пришлось угрохать остаток дня. А когда я наконец добралась до тюфяка, то упала и уснула. И во сне кошмаром являлся не предстоящий допрос, а утюг с горячими угольями, который я всю ночь возила туда-сюда по юбке, гладя ее, гладя, гладя…
 Утром я совсем пала духом, но тут на пороге комнаты появилась тетя в весьма воинственном настроении.
 – Я пойду с тобой, детка! – решительно заявила она. – Нет такого закона, чтобы ребенка одного на допрос тягать! Уж я им покажу!
 Ударом хвоста тетушка сбила со стола вазочку, которая разлетелась вдребезги.
 – Они меня еще не знают! – пригрозила она.
 Допрос производился в отдельном здании Службы Надзора за Порядком. Оно тоже было в центре города, недалеко от ипподрома, на улочке, выходящей на набережную Плети. Как всякое обычное административное здание, оно было мрачным и унылым.
 Комната была угрюмой, серой и пыльной, чтобы человек заранее не радовался и на лучшее не надеялся. Но тетя, разодетая в пух и прах, очень украсила ее своим присутствием и сумела своим жизнелюбивым видом переломить ту атмосферу безнадежности, которую тщательно лелеяла в комнате Служба Надзора за Порядком.
 Офицер в должности следователя покосился на ее пышную шляпу, но замечание высказать побоялся: надменно застывший тетушкин хвост показывал, что она ждет только повода, чтобы учинить грандиозный скандал на весь Хвост Коровы, а может, и на все Чрево Мира.
 Поэтому он целиком сосредоточился на мне:
 – Ваш номер, барышня?
 – Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор, офицер.
 – Вы воспитанница пансионата Пряжка?
 – Да, офицер.
 – Расскажите, что произошло после первой лекции в первый день десятой луны.
 Все понятно. Ряха и уши Ректора их не волнуют.
 – Лекция окончилась, господин Бурый Магистр вышел, госпожа надзидама нас построила и вывела из аудитории.
 – Хорошо, – поощрил меня следователь. – Продолжайте.
 – Мы прошли в западную четверть, чтобы пройти в столовую для завтрака, спускались там по лестнице и увидели на лестничной площадке убитого начальника охраны.
 – Как вы определили, барышня, что он убит? Вы его осматривали?
 – Нет.
 – Почему же вы решили, что он убит?
 – Если человек лежит на лестничной площадке лицом вниз, а из спины у него торчит посторонний предмет, то вероятность, что он здесь просто отдыхает, достаточно мала, – разозлилась я.
 – А как же вы, барышня, определили, что это начальник охраны? Ведь по вашим же словам человек лежал на площадке лицом вниз. Это мог быть рядовой охраны. Из чего вы заключили, что лежит именно начальник охраны? Не скрывайте от следствия сведений, говорите все. – Тон у следователя был такой, мол, я сама себя уже выдала и лучше мне во всем чистосердечно сознаться, пока не пытают.
 – Такой толстой задницы в Пряжке больше нет, – холодно сказала я.
 – Значит, вы увидели лежащего лицом вниз человека, в котором узнали начальника охраны и решили, что он убит. Верно я вас понял?
 – Да.
 – Вы подходили к телу?
 – Нет.
 – На каком расстоянии вы были от него?
 – Примерно пять шагов.
 – Кто находился непосредственно у тела?
 – Госпожа надзидама.
 – Какие действия она предприняла?
 – Начала рыдать, чем и привлекла охрану.
 – Что делали в этот момент вы?
 – Стояла в толпе соучениц.
 – Что произошло, когда пришла охрана?
 – Нас отправили в дортуар.
 – Вы разглядели предмет, торчащий из спины трупа?
 – Насколько это возможно с пяти шагов. Да.
 – Вы узнали этот предмет?
 – Он был похож на штырь из стены, которая окружает Главный Корпус.
 – Вам известны лица, которые могли испытывать недоброжелательные чувства по отношению к начальнику охраны?
 А как же. Человек двадцать я знала точно.
 – Нет.
 – Пряжка – достаточно небольшое место. Разве там могут быть тайны? Подумайте еще раз.
 – Протестую! – вмешалась бдительная тетя. – Пансионат – это место, офицер, где девиц учат хорошим манерам и правильному ведению хозяйства. Охранники – не те люди, в курсе жизни которых должны быть воспитанницы пансионата.
 Плавный ход допроса сбился.
 Цветы на тетушкиной шляпе угрожающе подрагивали.
 – Вы свободны, барышня, – скомкал окончание допроса следователь. – Пока…
 Вот тут-то и разразился скандал.
 – Что значит "пока", офицер?! – взвилась тетя. – Вас не устроили ответы моей племянницы? Или вы ей задали не все вопросы, которые хотели? Что мешает вам задать их сейчас? Или вы еще не придумали, что бы еще узнать у напуганной до смерти бедняжки? Показания моей племянницы достаточны без всякого пока! Мало того что несчастные девочки пережили весь этот ужас, обнаружив на лестнице негодяя, который посмел позволить убить себя в таком неприличном для начальника охраны месте! – бушевала тетя. – Мало того что у них были испорчены занятия! Вы еще и портите им каникулы, не давая забыть о пережитом кошмаре! Или вы сейчас узнаете все, что вас интересует, и отпускаете нас, пока не прошел час второго чаепития, или я отправляюсь к вашему начальству с просьбой отправить вас в саму Пряжку, чтобы вы там на месте расследовали все, что вам заблагорассудится!
 Видимо, офицер не горел желанием воочию увидеть наш задрипанный гарнизон. Поэтому он достаточно миролюбиво сказал:
 – Не волнуйтесь, госпожа. Допрос окончен.
 – Всего вам хорошего! – ядовито пожелала тетя.
 Никто не рассчитывал, что мы вернемся так рано.
 – Я думал, вы до вечера будете давать объяснения, – сказал Нож.
 – Они не на тех попали! – гордо объяснила тетушка. – Правда, я и не предполагала, что у вас там в пансионате такой разгул преступности.
 – Да нет, у нас тихо, – вынуждена была признать я. – Это единственное убийство за то время, пока я там.
 – О чем это вы? – спросила сестра. – Моя младшая сестра и там кого-то убила?
 – Нет, деточка, там всего лишь закололи начальника охраны, – совершенно серьезно объяснила тетя. – И из-за такого пустяка ставят на уши весь пансионат! Нашей Службе Надзора совсем делать нечего!
 – Тебя спрашивали только об этом? – поинтересовалась сестра.
 – Только об этом. Где мы были, да что делали, когда его нашли. Тетя их напугала до полусмерти. Следователь, как представил, что сам может увидеть нашу Пряжку, так допрос сразу и прекратил.
 – Ну ладно, – подытожил Нож. – Кого надо у вас убили, кого не надо допросили. Мы тебя, Пушистая Сестричка, с утра напряженно ждем. Хорошо, что все кончилось, Переодевайся, пойдем в сад постреляем.
 Помимо массы других предметов роскоши в тетушкином доме имелся еще и сад, скрытый от улицы глухой стеной.
 Сопротивленцы его, разумеется, тут же приспособили для военных нужд и опробовали там оружие из гробниц.
 Для стрельбы идеально подходила одна из дорожек, пересекающая сад и упирающаяся в стену. На стену повесили мишени и стреляли с дорожки по ним из всего, что стреляло.
 К несчастью для Сопротивления, но к счастью для тетушкиного сада, в гробнице Молниеносного мы не нашли крупных метательных и стенобитных орудий, не то бы саду пришел конец. А они там были, должны были быть… Наверное, в зале, подобном Залу Колесниц, но лежащем с другой стороны от погребального ложа.
 Переодевшись, я вышла в сад, и сестра вручила мне небольшой арбалет с украшенным узором прикладом. Он был уже взведен.
 Я с интересом взяла его, осмотрела со всех сторон, потом прицелилась…
 Арбалет мне подсунули испорченный: стрела даже не попала в мишень. Вторая тоже, да и третья…
 – Смотри! – забрала у меня оружие невозмутимая сестра, прицелилась и нажала на спусковой крючок.
 Пынк!
 Вытолкнутая тугой тетивой стрела сорвалась с арбалетного ложа, свистнула над дорожкой и вонзилась в центр мишени.
 Пынк, пынк!
 Ее стрелы ложились кучкой.
 – Не люблю арбалеты, – надменно сказала я. – Дамская штучка… – и взяла лук.
 Лучше бы я его не брала, позору было бы меньше.
 Я воинственно нацепила щиток на левую руку, кольцо для натягивания тетивы на правую, наложила стрелу, прицелилась. Ну кто меня под руку толкал?
 Сил натянуть тетиву как надо у меня не оказалось, стрела безвольно тюкнулась носом, не пролетев и полпути.
 И мне стало как-то тоскливо.
 – Стрелять ты не умеешь, – безжалостно подытожила сестра.
 Да не умею. В программу обучения девиц в пансионате как-то забыли ввести стрельбу из лука.
 Сделав вид, что мне срочно нужно в туалет, я бесславно покинула сад.




 Глава шестнадцатая
 ТИШЬ ДА ГЛАДЬ…


 Тишь да гладь в Хвосте Коровы оказалась обманчивой. На следующее утро после моего допроса в столицу пришло донесение, что Левое Крыло армии Пятого Угла отказалось признать переворот, объявило Легион узурпатором и походным маршем направляется сюда.
 Оказывается, Легион Обрубленный Хвост был весьма эффективной, но не единственной боевой единицей. Сообщение о его победе до Пятого Угла – территории на юго-западе Чрева Мира, из-за дальности расстоянии дошло поздно, но тамошняя армия рассудила, что стоит ввязаться в драку за власть.
 Было непонятно, старается так Левое Крыло для себя, или намерено вернуть властные полномочия тому Совету Верховных, что сверг Легион. На всякий случай, сверженных, кто еще по ошибке оставался живым, придушили.
 В столице молниеносно произошли перемены. После завтрака мы с сестрой вышли по какому-то пустяковому делу в центр. Как обычно, в обтягивающих легионерских костюмах. И поняли, что безнадежно отстали от моды: всюду разом воцарились юбки, шляпки, перчатки и пелеринки, на всякий случай, надо полагать.
 – Возвращаемся! – мрачно сказала сестра. – Мы не должны выделяться. Можешь убрать штаны до лучших времен и почистить свою муфточку, чтобы она приобрела приличный вид. Пока победитель не определится, все так и будут прятаться под шляпками и чепчиками.
 В доме тетушки привычно перетаскивали в подвал мебель и прятали загодя драгоценности. Тут-то и выяснилось, что подвалу тетушки вполне могли позавидовать катакомбы в Долине Ушедших.
 Тетя энергично распоряжалась переносом, указывая слугам, что переправлять в подвал в первую очередь, а с чем погодить. Осмотрев старинный шкаф в нашей комнате, она решила:
 – Пусть стоит. Он уже пережил три восстания, два переворота и один конец света, предсказанный жрецом, которого потом закатали в смесь смолы с песком, когда предсказание не осуществилось. В дверь шкаф все равно не пройдет, придется его разбирать, а вот это ему куда вреднее, чем нашествие даже обоих Крыл армии Пятого Угла. Девочки, пойдемте, надо подготовить комнату для моего брата, а вашего дяди, на случай, если Легион проиграет.
 – Но тетя, – удивилась сестра. – Если столицу захватит армия, ваш дом могут просто разграбить или конфисковать, и тогда комната брату не понадобится?
 – Да никогда! – гордо заявила великолепная тетушка. – Разве вы не знаете, девочки, что мой дядя, а ваш двоюродный дедушка, занимает достаточно высокий пост при командующем Левым Крылом? Он всегда останавливается у меня, когда приезжает в столицу. С чего ему менять свои привычки?
 Мы с сестрой только переглянулись. В это время вошел эконом и доложил:
 – Госпожа, зерна закуплено в размере двухгодового запаса, масла оливкового – на два месяца, масла гречишного – на четыре, масла конопляного на полгода. Овощей сушеных, как-то: моркови, лука, свеклы и прочего – на пять лет при ежедневном расходовании по установленной вами норме. Остальное по списку в тех количествах, кои вы изволили указать.
 – Ладно, ладно! – замахала тетушка. – Размести, как обычно, да проследи, чтобы зерно не отсырело, как в прошлый раз! Пойдемте, девочки!
 Мы спустились вместе с тетушкой в подвал, где в дальнем конце притаилась дверь, ведущая в комнату, как ее окрестила тетя, а на самом деле в потайные апартаменты из нескольких помещений, практически автономные и снабженные всем необходимым для длительной подпольной жизни.
 Там нужно было лишь смахнуть пыль и расставить радующие глаз предметы искусства на полочках и подставочках, дабы возможному хозяину этого убежища было не так грустно здесь сидеть.
 – Тетя, – шутливо сказала сестра, – обмахивая метелочкой завитушки резной рамы, которая обрамляла картину с пышным фамильным древом. – Но ведь если нашему двоюродному дедушке, а вашему дядюшке тоже придется туго, комната ведь уже будет занята?
 – Как это занята? – возмутилась тетя и даже прекратила подбирать занавеси в тон ковру из той стопки, что захватила с собой. – Комната для дядюшки в другом конце подвала, я как раз приказала вчера пошить для нее новое постельное белье.
 Со смехом и шуточками, с подготовкой к грядущей осаде столицы и войне на улицах мы пережили известие о походе Левого Крыла армии Пятого Угла на Хвост Коровы.
 И тут грянуло для меня самое страшное.
 У резиденции нашего пансионата в столице, видимо, не было такого шикарного подвала, как у тетушки. Поэтому начальство пансионата срочно засобиралось обратно в Пряжку.
 Вместе с нами, воспитанницами, разумеется.
 Это известие просто оглушило меня, придавило могильной плитой. А я-то уже размечталась, что никогда туда не вернусь, раз сестра тут.
 Но мои мечты ничего не стоили.
 – Я не могу тебя оставить с нами, – безжалостно сказала сестра. – Мы тоже не будем сидеть сложа руки.
 – Не оставляй с вами. Я укроюсь в тетушкином подвале, буду прятаться в комнате для дедушки, – предложила я.
 – Ты сошла с ума? – поинтересовалась сестра. – Если ты не явишься к отъезду, поднимут на ноги Службу Надзора. Сюда сразу заявится куча ищеек и тот следователь во главе с ними. Нас обнаружат и арестуют. Ты этого хочешь? И кто ты будешь после этого?
 – Ну можно же вам перебраться на несколько дней в другое место, – умоляла я. – А я бы тоже участвовала в вашей борьбе. Почему я должна ехать в эту мерзкую дыру?
 – Потому что ты не можешь быть с нами! – отрезала сестра. – У нас не детский сад и не приют для младенцев. Нож предлагал дать тебе арбалет и оставить здесь, тогда бы ты могла быть бойцом одного из отрядов. Но ты не умеешь стрелять из арбалета!
 – Я держала его первый раз в жизни! Я научусь!
 – У нас нет времени на твое обучение!
 – У вас ни на что нет времени!!!
 – Ты поедешь в Пряжку, потому что так надо! Когда все образуется, мы тебя оттуда вытащим. А пока ты должна ехать, чтобы не подвергать опасностям ни себя, ни нас! Да, там плохо, но там безопасно. Что я скажу маме и папе, если ты погибнешь?! – категорично сказала сестра.
 – Должна, должна! – закричала во весь голос я, потому что больше аргументов у меня не осталось. – Я там умру! Вот увидишь! Ты не была в Пряжке и не знаешь, что это такое! И объясняй тогда маме с папой, почему так получилось!
 И убежала на улицу.
 Там меня обжег холодный северный ветер, словно нежданный привет из пансионата, заморозил слезы на лице.
 "Здравствуй, Двадцать Вторая, не ждала? Твое место там, здесь ты никому не нужна. Возвращайся".
 Если здесь ветер, значит, в Пряжке метель. Ветер срывает снег с фиолетовых зубчатых гребней хребтов, полирует их до блеска. Кругом неизбывный холод.
 Я съежилась и обхватила себя руками.
 Меня догнал встревоженный Нож.
 – Надо собираться, Пушистая Сестричка, – мягко сказал он. – Поверь, нам тяжело отправлять тебя обратно в твою тюрьму, но здесь будет ничуть не слаще.
 – Здесь вы сами решаете, что делать, а там кругом правила, охрана, вранье, степь эта непреодолимая! Какая мне разница, где подохнуть, здесь быстро или там медленно? Ну и что, что я не умею стрелять из арбалета? Я теперь человек второго сорта? Да?
 – Не говори ерунды! – Даже спокойный Нож разозлился, ай да я! – Разница не в том, погибнешь ты там или здесь, а в том, что здесь и сейчас ты погибнешь бессмысленно, без всякой пользы. А это глупо. Понятно?
 – Можно подумать, сидя в Пряжке я выучусь попадать из арбалета в мишень или владеть мечом!
 – Раз можно, то подумай. Позже нам, возможно, пригодятся твои таланты, для этого ты и должна сидеть в Пряжке. Оставь мне, пожалуйста, коробочку с ушами вашего Ректора. Есть у меня одна интересная мысль. Пойдем.
 Ножу я, конечно, не поверила. Он меня просто утешал, никто во мне никаких талантов с лупой не искал и не находил. Да и нет у меня их, этих талантов…




 Глава семнадцатая
 У ПОВОЗОК ИЗ ПРЯЖКИ…


 У повозок из Пряжки наутро я предстала в полном великолепии, с распухшим красным носом, истекающим соплями, и слезящимися глазами. Меня все-таки просквозило на улице.
 Вот и пригодилась та теплая овчинная накидка, которую я купила на выигрыш в скачки.
 Надзидама покосилась на такое явное нарушение формы и сказала:
 – Но это не положено по регламенту.
 – Хорошо, но тогда оставляйте ее здесь, в таком состоянии девочка ехать не может, – обрадовалась тетя.
 – Нет, это не положено. Ладно, пусть кутается, я выдам ей еще одно дополнительное одеяло.
 Я уже даже не расстроилась, настолько было ясно, что никто меня не оставит в столице.
 Обнялась напоследок с тетей, забралась в повозку, в уголок, прислонилась к ее холодному боку и задремала.
 С нашими я попрощалась утром. Сестра ночью плакала, а утром, чтобы никто не догадался, наверное, час умывалась ледяной водой, чтобы все лицо было красным, не только глаза.
 Повозка наполнялась воспитанницами.
 Никто не выражал радости оттого, что мы возвращаемся. Настроение было похоронное.
 – Лучше бы и не приезжали сюда! – сказала Восьмая. – Только душу разбередили.
 Пансионатский караван тронулся в обратный путь. Шестнадцатая из-под пелерины заговорщически достала пузатую фляжку.
 – Давайте дернем, пока надзидамы нет!
 Колпачок фляжки, наполненный слезкой, стал челноком ходить по рядам.
 Я приняла его, наполненный в очередной раз, и равнодушно отхлебнула. Гадость, конечно, страшная. Обожгло рот, горло, огненной струйкой протекло в желудок, не поручусь, что не прожгло там дыры.
 На какое-то время стало тепло.
 Но не весело.
 Я вернула пустой колпачок.
 – А я замуж выхожу! – с вызовом сказала Двенадцатая. – Нашла одного. Уже ходатайство Ректору подали. Из Пряжки выберусь, а потом его, может, убьют в этой заварухе.
 – А если не убьют?
 – Убьют, – уверенно сказала Двенадцатая. – Должны. А может, это выход?
 Выскочить за кого-нибудь из вновь присланной охраны, а потом найти Ряху и попросить его в знак старой дружбы не по ушам супругу чиркнуть, а по горлу.
 И всем хорошо.
 Второе одеяло мне никто, разумеется, не дал. Надзидама это тетушке пыль в глаза пустила. Чтобы мне дать, надо с кого-то снять. Ну масса желающих поделиться…
 Ничего, мне и одного одеяла хватит.
 Из него, овчинной куртки, пелерины и муфты я соорудила себе кокон, в котором и сопела, то сморкаясь, то икая после слезки.
 Мы ехали строго на север.




 Глава восемнадцатая
 НУ ЗДРАВСТВУЙ, ПРЯЖКА!


 Ну здравствуй, Пряжка! Век бы тебя не видеть! Путь от Хвоста Коровы до Пояса Верности утонул в потоке моих соплей. Единственная маленькая радость: мне удалось чихнуть на надзидаму и она тоже заболела. Мелочь, а приятно.
 В Пряжке ничего не изменилось, в ней ничего не изменилось бы и сто лет спустя. Только еще холоднее стало.
 Холодно было и в аудиториях, и в дортуарах, наверное, в этот раз денег в столице на пансионат выделили мало, не понял Обрубленный Хвост ценности нашего заведения и топили плохо. По полу гуляли сквозняки.
 Девчонки по ночам взахлеб рассказывали о том, как провели время в столице, где были и что видели. А уж про ночь Таинственных Писем сочиняли так, что сами себе не верили.
 Я помалкивала, отделываясь короткими фразами о том, что жила у тети, пила, ела, спала всласть да изредка ездила с ней по лавчонкам.
 В Пряжке правду говорить – с головой не дружить.
 Не буду же я в самом деле рассказывать, что встретила находящуюся в подполье сестру, вместе с Боевым Сопротивлением грабила гробницу Молниеносного в Долине Курганов, познакомилась с милым отрезателем ушей, выиграла на скачках, опозорилась в стрельбе из лука и арбалета, проклятый арбалет!
 Только о допросе рассказала поподробнее.
 На допросе, как выяснилось, побывали все.
 Что пыталось узнать следствие, так и осталось загадкой. Форму штыря, который прекратил жизнь начальника охраны?
 Занятия возобновились в полном объеме, опять нескончаемая череда занудных лекций по хозяйству, пухнущие от записей тетради с перечнями, реестрами, списками, таблицами того, что можно делать, а чего нельзя, что можно носить, а что ни-ни, что можно думать, а что категорически запрещено.
 Серый Ректор изменил прическу и красовался теперь с длинными, стриженными в скобку волосами, закрывающими уши.
 Волшебным образом поменял свои вкусы и преподавательский состав. Не прошло и месяца, как страстью к длинным волосам и закрытым ушам воспылали и остальные Магистры. Только Зеленый вдруг стал оппозиционером: его лысина вызывающе светилась на фоне остальных длинноволосых голов, возможно, даже без ведома хозяина.
 Новым начальником охраны стал худой, хромающий на левую ногу человечек, который прибыл в Пряжку вместе с нами. Говорили, что в столице он занимал не самое последнее место под солнцем, и его решение добровольно отправиться на север, в забытую богами дыру за степью, удивило многих. Мне показалось, что он решил отсидеться у нас, пока Легион и Левое Крыло выяснят, кто из них будет жить дальше.
 Первые дни после возвращения в Пряжку текли медленно и мучительно, а потом только защелкали один за одним, не зацепляясь в памяти, однообразные, как штыри в стене вокруг Главного Корпуса.
 Чтобы мы поняли, насколько ничего не изменилось, Фиолетовый Магистр в первую же лекцию после каникул, не делая никаких скидок на состояние наших душ, устроил разбор такой необъятной темы, как "Катание дамы на коньках".
 Если учесть, что даже во время нашего отъезда намеков на грядущий холод в столице не было, а дальше к северу, где была необходимая для этого действия температура, в степи просто отсутствовали дамы, катки и коньки, то тема была очень животрепещущей.
 Это позволило окончательно установить дату выхода в свет книги, которой он пользовался.
 Возраст старушки оказался солидным, потому что именно двести лет назад климат отличался большей суровостью и катание на коньках было широко развито.
 – А где кататься? – осознав все это, прямо спросили мы Фиолетового Магистра.
 Он не смутился.
 – Настоящая воспитанная особа не будет задавать подобные вопросы. Какая разница, где кататься, если знаешь, как это делать согласно правилам.
 – Но… – попыталась возразить Семнадцатая.
 – Группа, молчать! – взвилась надзидама.
 – Итак, барышни, приготовьтесь, – бодренько сказал Магистр. – Главная проблема для дамы, собирающейся кататься на коньках, – это выбор длины юбки. С одной стороны, юбка должна быть короче обычной, дабы не цепляться за конек, ведь это может привести к несчастью. С другой стороны, еще горшим несчастьем для дамы будет, если она сделает юбку короче, чем это положено приличиями. Итак, надеюсь, вы запомнили, что юбка должна быть максимально длинной из возможно коротких. Запишите.
 Слабо представляя, как это может быть, мы послушно записали.
 Магистр продолжал:
 – Конечно, случается, но, по счастью, достаточно редко, что дама умеет хорошо ездить на коньках. Но даже в этом случае, в тщеславном, суетном стремлении показать свое искусство, категорически нельзя, подражая мужчинам, кататься спиной вперед!
 Убаюканные началом фразы, мы даже вздрогнули, услышав ее завершение.
 – Категорически запрещается ездить спиной вперед! – по слогам, для особо тупых, произнес второй раз Фиолетовый Магистр.
 Это изречение мы записали как правило номер два.
 – Дамам дозволительно кататься: а) прямо, б) описывая большие круги, в) составляя цепь, г) исполняя туры, напоминающие общепринятые неспешные танцы, – продолжил Магистр, пока мы не опомнились.
 – Дамам недозволительно кататься: а) описывая малые круги, б) исполняя произвольные фигуры, не поддающиеся определению с первого взгляда и, значит, не могущие быть приличными.
 Все вышеперечисленное следует делать только в присутствии знакомого общества. Предложение незнакомого лица кататься вместе следует отклонить в ультимативной форме. Все понятно?
 – А какие общественные места можно посещать даме? – решила узнать хоть что-то полезное Вторая.
 Вопрос пришелся Фиолетовому Магистру очень по сердцу. Он в кои-то веки улыбнулся и сказал:
 – На этот вопрос, барышни, я отвечу вам не прямо. Прослушайте список мест, которые не должна посещать порядочная благовоспитанная особа, и вы без труда назовете себе те места, куда можно и должно ходить.
 И разразился длиннейшим списком, из которого мы узнали, что в числе прочих мест категорически запрещается посещать ярмарки, фейерверки, чайные, парады, скачки.
 Опять у меня возникло опасение, что дамы Хвоста Коровы живут и знать не ведают ни о каких правилах хорошего тона, бессовестно таскаясь по скачкам, чайным, ярмаркам и фейерверкам.
 А уж не посмотреть на парад Легиона со стороны добропорядочного гражданина и его супруги будет прямым проявлением нелояльных к власти чувств.
 В общем, из мест, достойных для посещения, Магистр оставил только рынок и храм.
 И за что он нас так ненавидел?
 Лишь по ночам, когда все спали, я просыпалась в самый глухой час, из-под кровати вытаскивала мой сундук, открывала его и в темноте, на ощупь, трогала лежащие там предметы: дорожный мешок, флягу, шкуру, легионерский костюм.
 Я твердо решила пережить здесь зиму и весной, как только немного потеплеет, сбежать из пансионата.
 Пойду потихоньку домой, а там будь что будет…




 Глава девятнадцатая
 ЗАТИШЬЕ БЫЛО НЕДОЛГИМ


 Затишье было недолгим. Скоро мы узнали, что хоть из столицы Ректор вернулся и без ушей, но зато с большими планами на будущее.
 Не то ему нагоняй там дали, не то сам захотел прославиться, но нас осчастливили еще одной учебной дисциплиной, отдаленно напоминающей нормальную.
 Серый Ректор решил, что мы недостаточно знаем славную историю империи (не иначе как от надзидамы поступил донос). Теперь будем знать лучше.
 Мы несколько приуныли.
 Также выяснилось, что специально для этих целей из столицы Серый Ректор, помимо нового начальника охраны, прихватил и нового знатока истории. На этот раз в безрадостную палитру наших преподавателей победно ворвался Красный Магистр. И где его откопали?
 В первую же лекцию он поразил нас прямо, можно сказать, до корней волос. То есть, простите, до глубины сердец.
 Еще ничего не подозревая, мы сидели в ожидании начала лекции, а надзидама, пользуясь моментом, учиняла нам очередной разнос за плохо заправленные утром кровати.
 И тут дверь распахнулась, в складках алой, переливающейся мантии в аудиторию ворвался наш новый преподаватель.
 Лихим скоком откормленного отборным овсом жеребца он взлетел на кафедру и с ее высот одарил нас всех чарующей улыбкой. Даже надзидама поперхнулась и тоже смущенно заулыбалась в ответ.
 Половина группы тут же решила, что выйдет замуж именно за него.
 Черноволосый красавец с седыми висками усилил обаяние улыбки, чтобы сломать и вторую половину. Чарующим тенором сказал:
 – Здравствуйте, барышни, я ваш новый преподаватель!
 После чего пошел по рядам, целуя ручки удивленных барышень.
 Надзидама задохнулась и хотела возмутиться такому чудовищному нарушению всех возможных правил, но дойдя до нее, Красный Магистр уделил ее ручкам в три раза больше внимания, чем остальным, и она растаяла.
 После этого Магистр опять занял кафедру и принялся знакомить нас с собой.
 Скоро выяснилось, он искренне сожалеет, что долгое время мы вынуждены были обходиться без него, и не понимает, как могли получиться такие прелестные разумные барышни после обучения такими тупыми идиотами, какими являются все остальные Магистры.
 Это нам, разумеется, понравилось. Его речь до изумления точно совпадала с нашим мнением обо всех преподавателях.
 Охаяв коллег, черноволосый умудрился воспеть надзидам, на чьем тяжелом труде зиждется наше учебное заведение.
 Это, конечно, понравилось меньше, но все уже были очарованы, а теперь и надзидама получила свою порцию счастья.
 Наконец дело дошло и до, собственно говоря, урока.
 – Итак, барышни, – стал серьезным Красный Магистр. – Наш предмет – все то, что было до нас, его суть, я бы сказал квинтэссенция.
 Надзидама одобрительно кивнула, по ее твердому мнению, квинтэссенция была особой разновидностью уксусной эссенции.
 – Я хочу, чтобы наша с вами работа, – продолжал Красный Магистр, – велась активно, в форме диалога. Для меня очень важно ваше мнение, ваши суждения.
 Это было что-то новенькое.
 "Ваше мнение никого не интересует!" – это девиз и краеугольный камень нашего пансионата, неужели Красный Магистр решил устроить восстание изнутри, подорвать устои учебного заведения?
 Увы, преподаватель кокетничал…
 – Итак, барышни, займемся сегодня вопросом о началах. Основы – прежде всего. Это фундамент, на котором мы будем строить красивое здание наших знаний. Итак, Сестра-Хозяйка и Медбрат. Их божественная сущность. Слияние женского и, я не побоюсь этого слова, мужского начал. Как вы думаете, что лежало в основе? Если рассматривать этот аспект в глобальном смысле, разумеется.
 Всем было глубоко плевать, что там лежало в основе.
 Действие, обозначаемое в припортовых тавернах грубым, но зато коротким и исчерпывающим словом, означающим акт полового общения?
 – Шестая? – проехался кончиком карандаша по списку Красный Магистр.
 – Любовь, господин Магистр? – пролепетала Шестая верный ответ на вопрос.
 – Это одна из составляющих, – снисходительно, чересчур снисходительно сказал Красный Магистр.
 Вот это он сделал зря.
 У Шестой, конечно, большая часть головы любовью и занята, но она отнюдь не дура и терпеть не может, когда за ее счет решают свои проблемы и пытаются сделать себе репутацию очень умного человека.
 По ее лицу было видно, что она решительно переместилась в половину группы, замуж за Магистра, не собирающуюся.
 – Семнадцатая?
 – А Шестая уже все сказала, господин Магистр! – пожала плечами Семнадцатая.
 – Я хочу услышать от вас полный, развернутый ответ, барышни. Ответ, который бы всесторонне освещал поставленную мною проблему, именно так, и никак иначе, вы сможете развить умственные способности ваших красивых головок и тем придать им особую прелесть, как огранка придает алмазу блеск и неотразимость бриллианта.
 Если он занимался любовью вполовину так же хорошо, как и трепался, то его женщине очень повезло. Но он, похоже, всякую совесть потерял: три года из нас выколупывали малейшие умственные способности, чтобы придать особую прелесть нашим головкам, сушили на корню все то, что было посеяно в них дома до войны, и тут на тебе, теперь их надо развивать.
 – Двадцать Вторая!
 – Повторите, пожалуйста, вопрос, господин Магистр, – вежливо попросила я.
 Красный Магистр и сам забыл, что он спрашивал, но, поднатужившись, вспомнил:
 – Объясните мне, пожалуйста, милая барышня, что лежит в основе слияния мужского и женского начал божественной пары?
 Объясню, жалко, что ли…
 – Вопрос интересный, господин Магистр, но далеко не однозначный, – задумчиво глядя на его мантию, сказала я. – Совершенно несомненным представляется то, что раз Сестра-Хозяйка создала нас, своих детей, по образу своему и подобию, то и принципы жизни она должна была дать своему народу тоже по своему образу, то есть через слияние себя и своего божественного супруга Медбрата. Символизирует ли это первоначальную нерасчлененность? – патетически вопросила я у складок его мантии. – И да, и нет. Потому что мы ничего не знаем о том, в каком состоянии были они до того, как покинули Древо. И слияние их есть ли слияние первичное, или это попытки вернуться к началу, к Древу? А может, это попытки уйти от Древа, дать миру новую модель взаимоотношений, окончательно разделить мужское и женское, чтобы моменты единения поднимали нас до богов?
 И почему я не пишу пропагандистские тексты для столичных чиновников, осуществляющих план Великого Единения?
 Красный Магистр уже был и не рад, что наобум назвал мой номер.
 Слушая точную копию своего словесного поноса, он не мог скрыть разочарования.
 Попытка показать нам, что мы куры, ничего в высоких материях не смыслящие, а потом чувствовать себя в нашем обществе безумно умным, ярким и неотразимым, блистательно проваливалась.
 Мы и не смыслили, во всяком случае я, но зато мне было понятно, что и за его болтовней ничего нет. Очередной мыльный пузырь.
 – Браво, барышня, браво… – остановил меня Магистр, убедившись, что добровольно я не замолчу и еще долго буду жонглировать словами. – Но вы не затронули проблему Того Быка, а мне кажется, без нее нельзя говорить о полном охвате темы.
 Тот Бык имел к проблеме такое же отношение, как мой хвост к несению караула в Восточных Воротах.
 – Вы совершенно правы и именно об этом я только что хотела сказать, – вернула я сияющую улыбку обратно Магистру. – Тот Бык выступает третьей силой, ибо кто он, Тот Бык? Тот Бык привел коров к перводому богов. Тот Бык пришел сам и привел коров. В этом заключен глубокий смысл, потому что не украшали бы тогда рога Того Быка храм Священного Хвоста. Какую сущность представляет Тот Бык, какое начало? Несомненно, мужское. Ибо он привел коров. Но почему коров? Почему не корову? Почему не ограничился Пестрой Коровой, чья шкура лежит на алтаре? Тот Бык не повторяет божественного слияния Сестры-Хозяйки и Медбрата, он не в силах повторить, ибо он Бык… А женское начало распалось на стадо. Стадо, которое дало молочную реку!
 И проповедником я могла бы быть.
 Любой нормальный преподаватель давно бы срезал меня простейшим вопросом по существу. Но Красный Магистр, видно, имел о своем предмете такое же туманное представление, как и мы.
 – Вы хотите сказать, из коров родились стада? – промямлил он.
 – Конечно! – возликовала я. – А дети Сестры-Хозяйки населили Чрево Мира там, где прошли дети Того Быка. И сакральные образец и подобие превратились в земные, как и хотели Сестра-Хозяйка и Медбрат. Но стада коров Того Быка – не это ли подсказка нам Сестры-Хозяйки, не для того ли ждала она Того Быка, чтобы он пришел? Заполнили бы мы Чрево Мира от края до края, если бы не эта божественная мудрость Сестры-Хозяйки? И здесь стоит поподробнее рассмотреть священную фигуру "зю".
 На счастье Красного Магистра, зазвенел звонок и сделать всесторонний анализ священной фигуры "зю" я не успела.
 Он ретировался, не обратив внимания даже на призывные сигналы надзидамы.
 На следующей лекции Красный Магистр нововведений уже не вводил, нашим мнением не интересовался.
 Он, правда, туманно пообещал, что в будущем мы продолжим эту увлекательную форму обучения, но поскольку занятия начались поздно, нас ждет громадный объем работы и отвлекаться на дискуссии мы пока не можем.
 И принялся диктовать нам бесконечные столбцы дат и событий, излагая их по переработанному второму изданию "Истории мира от Сосны до Седьмой Гробницы" коллектива авторов четвертой двери Службы Воспитания и Образования.
 Я слышала об этом учебнике.
 Он был относительно новым и создавался так: в свое время кто-то из Умных, по-моему Иней На Траве, создал девятитомную историю Чрева Мира, полнее которой не было.
 Потом, уже в наши дни, когда пришла надобность Службе Воспитания и Образования создать что-нибудь для нужд вышеупомянутых Воспитания и Образования, группа сообразительных Магистров, недолго думая, взяла старый девятитомник и, оставив нетронутыми факты, переписала оценки, поменяв положительное на отрицательное и наоборот. Герои стали злодеями, злодеи – героями и тому подобное на злобу дня.
 Получилось очень здорово, то, что нужно. Но длинно.
 Тогда выкинули почти все факты, оставив нетронутыми оценки, и девятитомник элегантно превратился в трехтомник.
 Его-то мы и переписывали практически дословно, потому что каждую лекцию Красный Магистр трудолюбиво читал его вслух хорошо поставленным голосом.
 Но меня он запомнил, и это аукнулось с совершенно неожиданной стороны…




 Глава двадцатая
 ВО ВСЕМ ВИНОВАТА ШЕСТАЯ


 Во всем виновата, разумеется, Шестая. Уныло прошли новогодние праздники. Луна уже успела стать полной, потом умереть, потом народилась и опять начала увеличиваться в талии, когда в бурном романе Шестой с кем-то из охранников (но уже не с тем, с которым она целовалась осенью в саду) произошел душераздирающий поворот.
 В чем была суть драмы, мы не знали, могли только наблюдать ее внешние эффектные проявления.
 Неделю Шестая ходила бледная и гордая, как вдовствующая королева, и, проходя мимо одного из охранников, довольно симпатичного, темноволосого и круглолицего, презрительно вздергивала хвост и вообще в упор его не видела.
 Охранник ее тоже как будто не замечал, только хвост его горестно подрагивал.
 Потом две ночи подряд Шестая взахлеб ревела от заката до рассвета, тем самым заставляя бодрствовать вместе с ней всю нашу комнату. Уснуть было невозможно.
 Потом еще одну ночь, трагически вздыхая и издавая стоны разной тональности, она писала загадочное письмо, обильно уснащая его капающими слезами.
 Вздрюченные предыдущими ночами, мы уже были не в состоянии заснуть и поневоле бодрствовали вместе с Шестой, искренне желая, чтобы этот кошмар поскорее закончился.
 На следующий день Шестая ходила тихая и умиротворенная, мы начали успокаиваться и предвкушать сладкий сон, но к ночи выяснилось, что письмо она адресату не передала.
 И желает передать немедленно, не то опять будет рыдать. Но сама не пойдет, потому что гордая.
 Дураков переться в ночь не было.
 Шестая залилась слезами, похоже, на всю оставшуюся жизнь.
 Спать, когда она страдала, не смог бы даже закаленный жизненным опытом палач. Шестая и его быстренько привела бы в невменяемое состояние, поэтому наша комната под всхлипы Шестой подумала, подумала и обреченно кинула жребий.
 Жребий выпал мне.
 Было бы даже странно, если бы всемогущие боги упустили такую чудесную возможность вытолкать меня ночной порой на улицу.
 Шестая просияла, как солнышко после дождя, вручила мне письмо и, счастливо улыбаясь сквозь слезы, сказала, что не уснет, пока я не приду.
 Лица у остальных дружно вытянулись. Счастья в их глазах не наблюдалось.
 Вздохнув, я накинула капюшон пелерины и, как обычно через окно, покинула дортуар.
 На улице посвистывал ветер, небо было черное и звездное, значит, скоро будет еще холоднее. В такие ясные ночи всегда морозно.
 Вот если бы набежала добрая тучка, насыпала бы пушистого снежка, тогда все вокруг стало бы не таким резким, а мягким и теплым…
 Но до этого, похоже, далеко.
 Мне надо было пересечь двор, опять перелезть через стену, спуститься в сад, пройти его и выйти к казармам.
 Да не нарваться на какого-нибудь дурака, который решит, что женщина в казарме – дело сверхъестественное, и поднимет шум на всю Пряжку.
 Спасибо Шестой, нечего сказать, удружила!
 По своим делам я ходила по Пряжке и днем и ночью, и зимой и летом. Но в этот раз идти было неприятно, чтобы не сказать страшно.›
 Может быть, из-за ветра. Он врезался в высокую северную стену Пряжки так, что, казалось, она гудит и вибрирует, как струна.
 Когда я забралась на ограду, отделяющую сад, неприятное ощущение усилилось. Ветер словно создавал невидимый барьер, который пришлось пробивать, чтобы проникнуть дальше.
 Цепляясь и руками, и ногами, и хвостом, я спустилась в сад, благо теперь не надо было жаться вдоль стены, и пошла по дорожке. Мне было как-то ужасно не по себе. Страшно было оглянуться. Так страшно, что я даже удивилась и оглянулась. За спиной было пусто.
 Ускорив шаг, я почти побежала.
 Перескакивая через ступеньки, влетела на крыльцо казарм, рванула дверь и, только очутившись внутри, перевела дух.
 Здесь, между наружными и внутренними дверьми, было что-то вроде предбанничка. Маленького, но освещенного.
 Прислонившись к стене около светильника, я достала письмо, развернула и прочла.
 Правило настоящей дамы гласит: никогда не читать чужих писем!
 Правило нормальной настоящей дамы другое: читай все, что попадет тебе в руки, но делай вид, что никогда не читаешь чужих писем!
 Прочтя письмо, ничего нового я не почерпнула, но поняла, что мы сглупили. Вместо того чтобы мучиться три ночи подряд, надо было решить дело еще тогда, когда Шестая только начала интенсивно страдать.
 По уму, ее надо было, взявшись разом, закатать с головой в одеяло, отнести сюда, в казармы, сдать под расписку воздыхателю, и пусть бы он голову ломал, как зазнобу в чувство привести.
 Я аккуратно сложила письмо и решительно толкнула вторую дверь.
 В караулке сладко спал за столом дежурный. То-то никто не стремился узнать, почему это входная дверь хлопнула, а внутренняя нет.
 Дежурным, как водится, оказался старый знакомый – тот самый охранник, что сексуально помогал мне отбывать наказание в пыточной.
 Мерзкая Шестая!
 Охранник приподнял голову.
 Увидеть меня он тоже меньше всего ожидал.
 – На! – сунула я ему письмо, пока он еще не пришел в себя.
 – Это что? – спросил он, переводя пустой сонный взгляд то на меня, то на письмо.
 – Передай срочно адресату. Пусть протрет глаза, прочитает и строчит тотчас же ответ.
 Я не собиралась возвращаться с пустыми руками в дортуар, где льет слезы Шестая. Себе дороже. Ночь все равно потеряна и скоро собьюсь, какая по счету.
 Да и кроме этого, мне почему-то очень не хотелось выходить сейчас обратно в сад.
 Нет, красавец-охранник тут был ни при чем. Просто шерсть на хвосте дыбом вставала при мысли о том, что надо выйти за дверь. Неприятное чувство.
 – Но он же не сможет так сразу и написать, – оценил по достоинству умственные способности своего товарища охранник.
 – А мне плевать! – отрезала я. – Не уйду, пока не получу ответа. А если он неграмотный, пусть идет со мной, берет в охапку свое сокровище и решает проблемы на словах. Только не в нашей комнате.
 Охранник как-то странно на меня посмотрел, молча встал, одернул форму и пошел будить жертву страсти Шестой.
 Я села у стола.
 Потом встала.
 В караульной было узкое окно, выходящее в сад, сейчас оно казалось длинным черным ковриком, пришпиленным к стене частой решеткой.
 Передвинув табурет, я села в уголок так, чтобы между мной и окном был шкаф. И почувствовала себя гораздо увереннее.
 – Он попытается написать ответ, но надо подождать, – сообщил охранник, вернувшись. – Хочешь чаю?
 А как же. Я не только испытала приступ необъяснимого страха во время своей прогулки сюда, но еще и самым обычным образом замерзла.
 На небольшой печурке, заботливо сложенной в караулке (о нас, воспитанницах, так бы кто позаботился!), грелся чайник. Разумеется, здесь не признавали разделения чая на заварку и кипяток, все упревало в одном сосуде.
 – Хочу, – коротко сказала я.
 Охранник снял чайник, достал из стола чашки, плеснул в чашку мне, после секундного раздумья и себе. Открыл запертый на несколько замков шкаф, под защитой которого я сидела.
 Оттуда появились сахар, сухари, вяленая рыба. По набору припасов и степени защиты шкафа было видно, что гонять чаи на дежурстве вообще-то запрещалось. Можно было на ходу перехватить чашечку, без сахара и прочего.
 – Ну, за знакомство! – чокнулся своей чашкой с моей охранник. – Двадцать Вторая, меня зовут Янтарный.
 – Безумно приятно, – без энтузиазма откликнулась я. Чай был на той тончайшей грани крепости, которая позволяла ему оставаться утоляющим жажду бодрящим напитком, а не скатиться в разряд вызывающих опьянение или галлюцинации средств.
 Но дубить кожу им уже было можно.
 Три ложки сахара дело не спасли. А жаль. Я перекатывала во рту первый глоток, как-то не решаясь проглотить. Люблю хорошо заваренный чай, но не настолько же хорошо…
 – Ты на меня не обижаешься? – спросил, залпом опустошив свою чашку, охранник. Что он Янтарный, я еще не привыкла.
 – За что? – искренне удивилась я.
 – За то… – помрачнел охранник, увидев мое удивление и правильно сообразив, что, значит, у меня в памяти он зацепился не так крепко, как мог рассчитывать. – За пыточную.
 – А-а, это… Медбрат с тобой, если я начну обижаться на каждого… – протянула я. – Вы не первая здесь смена охраны и не последняя.
 – Значит, все нормально? – не унимался охранник.
 – Да нормально, – пожала плечами я. – С чего всему быть не нормальным?
 – Ты бы хоть смутилась или возмутилась… – попросил охранник.
 – Чего? – изумилась я, подавившись чаем.
 – Чего-чего. Ну покажи хоть чем-нибудь, что тебе не безразлично было. Тогда. Неужели же совсем никак?
 Похоже, чай все-таки скатился за грань, где он мог соперничать со слезкой, и подействовал на моего собеседника. Я собрала все силы, чтобы не прыснуть со смеху. Ну надо же, что человека тревожит, с ума сойти можно!
 – Нет, что вы, – вежливо сказала я. – Мне было достаточно приятно, так что ваши усилия не пропали даром.
 – Еще и издеваешься! – сделал вывод охранник и резко встал.
 Вот так всегда.
 Говоришь правду, и ты же виновата. Я немного испугалась и решила, что если он будет драться, то выплесну в него остатки чая.
 Но у охранника не драка была на уме.
 Пользуясь тем, что из угла между шкафом и стеной сбежать мне было некуда, он принялся меня целовать. В наказание, надо понимать. Или себе в утешение. Длилось это мероприятие довольно долго.
 – А если я скажу, что божественно, ваше самолюбие удовлетворится? – осторожно спросила я, когда он все-таки меня отпустил. – Вы до меня докопались, потому что я реагирую не так, как это обычно происходит с девушками, удостоенными вашего внимания?
 Вопрос охраннику почему-то не понравился, он надулся и замолчал, снова принявшись тянуть невообразимо черный чай.
 Но уязвленное тщеславие, видно, грызло его изнутри, потому что он не удержался и некоторое время спустя бросил:
 – Другая бы на твоем месте!.. О-о! Знакомая песня! Припев:
 "Знала бы ты, сколько женщин растаяли бы от счастья, посмотри я только в их сторону, а сколько сами вешались мне на шею, кидались под ноги, лишь бы только я их приласкал! А ты холодна, как табуретка, и не понимаешь, дурочка, собственного счастья!"
 – А мне нравится другой тип мужчин, – сообщила я, наливая себе еще чаю.
 – Какие же? – заинтересовался охранник.
 – Толстые, лысые и кривоногие.
 – Ну и на здоровье! – окончательно обиделся охранник. – Что же ты тогда здесь сидишь?
 – Так ведь не присылают мужчин моей мечты, все таких красавцев, как ты, направляют, – пропела я.
 Дело неминуемо шло к физическому столкновению, охранник, если верить выражению его лица, или бы просто треснул меня от избытка нехороших чувств, или бы трахнул, что более вероятно, учитывая направленность нашего разговора.
 Но тут разродился письмом кавалер Шестой.
 У него были такие ошалелые со сна глаза, что я его невольно пожалела. Влип, бедолага, одним письмом не отделается, или я Шестую не знаю.
 Но еще раз тащиться сюда меня уже никакой жребий не заставит.
 Я выхватила листок с ответом, накинула капюшон пелерины и заторопилась к выходу, забыв в пылу разговора про все страхи.
 – Давай провожу! – крикнул вслед охранник.
 Я предпочла не услышать и рванула внутреннюю дверь. Затем внешнюю.
 Луна переместилась за Перст, его длинная тень нависла над садом.
 Я быстро пошла вперед, стараясь выбраться из этой тени. Хрупал под ногами холодный песок.
 Уже осталось чуть-чуть до границы темноты и лунного света. И вдруг я услышала, что кто-то идет мне навстречу. Шарахаться по ночам воспитанницам пансионата не то что запрещено – просто недопустимо! Я метнулась с дорожки за куст боярышника. Может, в темноте и пронесет. Хорошо, что я еще в тени…
 И тут ужас обжег меня. Дикий, не сравнимый ни с чем ужас. Наверное, именно в такие моменты люди разом седеют.
 По дорожке, прямехонько ко мне, брел начальник охраны. Не новый, куда там, тот, старенький, убитый этой осенью.
 Мертвый то есть…
 Или какой?
 Я попятилась и наступила на собственный хвост.
 Слава хвостам во веки веков! Если бы не это, я бы, наверное, так бы безвольно и пятилась, пока он меня не настиг. А что бы тогда произошло, мне и представлять не хочется. Достаточно того, что я уже почувствовала.
 Боль вернула меня к жизни, я лихо развернулась на месте и пустилась наутек. Обратно к казарме. Это было как в дурном сне, когда, кажется, бежишь-бежишь изо всех сил, и все равно топчешься на месте, словно стреноженный конь.
 Вот так, на бегу, я со всего маха врезалась в Янтарного, который все-таки вышел меня проводить. И сбила его с ног.
 – Ты чего? – только и вымолвил он, вставая.
 – Чего, чего! – зашипела я. – Смотри!
 И переместилась за спину охраннику. Сразу стало куда легче. Пусть они там разбираются, а я тем временем удеру.
 Разбираться с бывшим начальником Янтарный не стал. Уразумев, что по саду гуляет оживший мертвец, он схватил меня за руку, и мы уже вдвоем рванули к крыльцу.
 Входная дверь придавила подол моей юбки. Я просто взвыла от отчаяния, в полной уверенности, что вот тут-то мой печальный конец и наступит.
 Янтарный испугался меньше, ему по роду службы так положено, поэтому он, не теряя головы, приоткрыл дверь, выдернул мой подол и снова захлопнул ее, замкнув на все запоры.
 Очутившись в караульной, он хотел было поднять всех по тревоге, но вспомнил, что не один и сдержался: мое присутствие здесь было лишним, по Уставу неположенным.
 В окно, от которого я пряталась за шкафом во время чаепития, было видно: начальник охраны, цвет лица которого поражал интересной бледностью, целеустремленно шагал к казарме. Веки у него были подняты, но глаза затягивала какая-то полупрозрачная пленка, слабо светящаяся зеленоватым светом. Зрелище это вызывало тошноту.
 Янтарный второй раз поднял кавалера Шестой. Не знаю уж, как он ему объяснил, но тот без вопросов прильнул к окну. Похоже, его тоже чуть-чуть не стошнило.
 Открыв уже знакомый шкаф, Янтарный вручил мне длинный плащ, в котором стоят караульные ночью на стенах.
 – Накинь и пошли! Быстро.
 Завернувшись в плащ, я заспешила вслед за ним. Мы вышли из казармы другой дверью, ведущей в двор между внешними стенами и круглой оградой. Чтобы попасть к дортуарам, надо было сделать изрядный крюк. Шли мы молча.
 Миновали ворота, завернули за угол Главного Корпуса.
 Дошли до дортуаров. Мне осталось только забраться в окно, и вдруг в голову пришла интересная мысль.
 – Слушай, Янтарный, – сказал я охраннику. – А ты мне нравишься.
 Подумала и решила, что много лести не бывает.
 – Очень нравишься. Научи меня стрелять из арбалета, а?
 В ответ Янтарный почему-то только выругался.
 – А-а, тогда спокойной ночи! – сказала я и полезла в окно.




 Глава двадцать первая
 НАУТРО


 Наутро весть о том, что ночами по пансионату бродит нежданно оживший начальник охраны, взбудоражила Пряжку. Причем появилась эта весть без всякого моего и охранников участия.
 Потыкавшись в дверь казармы, живой мертвец убрался восвояси, вышел из сада, тем же путем, каким шли мы с Янтарным, прошел до Главного Корпуса и пошел себе бродить вдоль него, заглядывая во все окна по пути. Эффект получился впечатляющим.
 Наутро соседняя с нами комната в полном составе отказалась выходить на занятия и вообще покидать помещение.
 Наша надзидама, у которой при жизни начальника охраны был с ним роман, впала в истерику, продолжавшуюся от без четверти Часа Филина до половины Часа Ибиса, то есть практически весь день.
 Остальные надзидамы и Магистры, которым посчастливилось узреть с той стороны окна бледно-зеленую физиономию начальника охраны, заглушили чувство страха весьма распространенным и доступным способом, прибегнув к слезке в больших количествах.
 Квартира Серого Ректора была на втором этаже здания, и, в отличие от наших дортуаров и спален преподавательского и воспитательского состава, он до утра оставался в блаженном неведении о размерах катастрофы, постигнувшей пансионат.
 Новый начальник охраны объявил "особое положение на территории гарнизона", и по Пряжке заходили вооруженные до зубов патрули, хотя к чему были такие крутые меры, Медбрат знает!
 Старый начальник охраны был не дурак, прикинулся ветошью и днем в крепости не отсвечивал.
 Почему он сначала объявился в районе сада, тайны тоже не составляло: сад являлся прямым продолжением крепостного кладбища.
 В западной части сада был спуск в катакомбы, где на нескольких ярусах лежали останки рядовых, а рядом возвышался десяток грубо сложенных склепов для лиц более высокого ранга.
 Правда, раньше бродить в непотребном виде никто из постояльцев кладбища не пытался.
 С чего это начальнику охраны взбрело в распухшую голову так себя вести?
 Похоже, он застрял между тем и этим миром, прямо как на стене между штырями. Неужели и тут пузо помешало? Или по каким-то другим причинам? Но как ни гадай, нам от этого было не легче.
 Поэтому и пятая ночь у нас прошла без сна.
 Мы сидели на кроватях в ночных рубашках, завернутые в одеяла, и клевали носами. Чуть раздавался малейший шорох, как все подскакивали, словно ошпаренные, и начинали голосить на всю Пряжку. Наши вопли подхватывали соседние дортуары, и на уши становился весь нижний этаж восточной четверти.
 Магистры и надзидамы опять налегали на свое успокоительное, на вопли спешила улицы патруль, шум увеличивался, и на месте бывшего начальника охраны я бы сбежала из крепости в места поспокойнее.
 Но он продолжал бродить, ловко увертываясь от патрулей.
 Похоже, его тянуло к окнам.
 А как на грех, окна в Главном Корпусе были большие и высокие, в целях экономии штор на них не было и прикрыть их было нечем. Вот и пялились мы в темноту, в ужасе ожидая увидеть с той стороны зеленоватое мерцание затянутых пленкой глаз.
 Утром всех шатало от усталости, но руководство пансионатом пыталось делать вид, что все идет как надо, потому что ни в каком Уставе не было сказано, что делать, если мешает спать покойник.
 И нас безжалостно отвели на занятия.
 А что, на это стоило посмотреть.
 Бурый Магистр со сведенными к носу глазами что-то бормотал на кафедре заплетающимся языком, перегаром от него разило, как от последнего сапожника.
 Надзидама (не наша, та отлеживалась в лазарете после нервного срыва) сидела неестественно прямо и тихонько икала. Приличное воспитание не позволяло ей пахнуть так же, как Магистру, поэтому она прополоскала рот ароматной эссенцией, что ей, впрочем, совершенно не помогло.
 Воспитанницы первые минуты завистливо принюхивались, а потом, дружно сложив головы на тетрадки, намертво заснули под бормотание преподавателя.
 Бурому Магистру путем длительных настойчивых усилий удалось перевести взгляд с кончика носа в относительную даль, он увидел, что все слушательницы спят, и тоже прилег под доской, положив под голову свою шапочку.
 Надзидама не заметила, что преподаватель закончил говорить, продолжала сидеть прямо и кивать головой через равные промежутки, как бы в такт его словам.
 В таком виде нас и застал Серый Ректор, который единственный из лиц, имеющих отношение к пансионату, ходил бодрый, так как жил на втором этаже, имел шторы и не пил слезку плохой выгонки.
 И он сделал выводы из увиденного.
 Вечером, когда мы уже надевали ночные рубашки, готовясь опять всю ночь вскакивать по малейшему шороху, в комнату вошла временно приставленная к нам надзидама в сопровождении двух охранников.
 Поднялся дружный визг.
 – Девочки! – величественно, но немного гнусаво сказала надзидама, от которой с новой силой пахло ароматной эссенцией. – Не бойтесь! Это ваша охрана, спите теперь спокойно!
 После чего потрепала одного из охранников по щеке и, слегка пошатываясь, ушла.
 Мы обрадовались, что можно не бояться, и выключились моментально.
 Но ненадолго.
 Сквозь сон я почувствовала, что лежу теперь на своей кровати не одна. Вообще-то со стороны того, кто это сделал, поступок был чистейшим свинством: кровати у нас узкие.
 Я открыла один глаз. Потом не поверила ему и открыла второй.
 Охрана таинственным, неизвестным природе образом размножилась, и теперь нас каждую охранял свой персональный охранник.
 Мой покой оберегал целеустремленный Янтарный.
 Решил, видимо, все-таки выбить из меня нужную его самолюбию реакцию.
 – Привет, охрана! – сказала я ему сонно. – Арбалет принес?
 – Целоваться будем? – спросил в ответ Янтарный.
 – Зачем? – не поняла со сна я.
 – Чтобы время скоротать.
 – А чего его коротать, оно и так короткое.
 – Так я же тебе нравлюсь.
 – Ага, но только с арбалетом.
 – Вас, Умных, не переговоришь! – сделал правильный вывод Янтарный и заткнул мне рот своим ртом.
 Целоваться он умел, это было правдой.
 В каждом деле нужна искра богов, и в этом Янтарный был безумно талантлив. Наверное, потому и злился на меня, что не ценю.
 Я ценила, но домой хотела больше, чем целоваться с ним.
 – Ну зачем ты себя растравляешь? – спросила я, когда он дал возможность говорить. – Сам себя накачиваешь, а виновата буду, как обычно, я.
 – Но я же не слепой! – зашипел Янтарный. – Тебе приятно, я же чувствую!
 – Да кто отрицает, что неприятно?! – возмутилась я. – С самого начала твержу: божественно, бесподобно, неописуемо. Что тебе еще надо?
 Кровать под нами опасно заскрипела. Похоже, и Янтарный заскрипел зубами.
 – Значит, я все-таки тебе не нравлюсь!
 – Нравишься, еще как нравишься, такие мускулистые ягодицы в наше хилое время редко встречаются.
 Про мускулистые ягодицы это я зря сгоряча ляпнула. Да еще в полном народу дортуаре. Мне стало стыдно, в конечном итоге, зла он мне не делал, напрасно я его обидела…
 Побелевший Янтарный дернулся, чтобы вскочить, я вцепилась в него руками, ногами и хвостом и зашептала в ухо:
 – Ну прости, ну что ты, Умных не знаешь, мы сначала скажем, а потом подумаем, просто ты такой забавный со своим желанием что-то мне доказать. Не уходи, ну не уходи, пожалуйста…
 Глупое положение, просто глупейшее. Как раз по мне.
 Выпендривалась, выпендривалась и все ради того, чтобы не отпускать кавалера со своей кровати. А чего тогда выпендривалась, спрашивается? И что с ним делать дальше?
 Янтарный молчал. Это было настолько обиженное молчание, что впору было опять рассмеяться. Но тогда бы он оскорбился навсегда. Вот задача…
 – Ну не сердись, – потерлась я щекой об его щеку. Никакой реакции.
 Я подумала и погладила его по голове.
 Прежнее обиженное сопение.
 По чему бы его еще погладить?
 Я добрая тоже до определенных пределов. Не хочет мириться, не надо. Истекать виноватостью до конца мира не собираюсь.
 Выпустив охранника из объятий, я холодно сказала:
 – Желаю успешного несения караульной службы. Страдайте, пожалуйста, в более гостеприимном месте. Здесь найдется много теплых женских душ, которые с радостью облегчат ваши страдания. Катись отсюда. Надоел. Спать хочу.
 – Обиделась? – нарушил молчание Янтарный.
 – Нечего мне обижаться, я могу испытывать только чувство невероятного польщения от оказанной мне чести. Как же, Сильный осчастливил вниманием Умную.
 – Не один я упертый, у тебя, оказывается, свой бзик есть. Какая мне разница, из кого ты?
 – Как же, мое государственное приданое тебя тоже мало волнует? А зачем ты тогда здесь? Любишь горы и уединенную жизнь?
 – Я военный.
 – Вы все военные. И все красавцы как на подбор. Что-то не видела я в Легионе такого количества безупречных мужчин. Там рожа одна корявее другой. И ты хочешь сказать, что вы тут такие все случайно? Да? Говори это своим цыпочкам, которые, как ты утверждаешь, на моем месте бы вели себя совершенно иначе! Я пока Умная и знаю, какого хрена вы здесь! Какая тебе разница, нравится мне или нет?! Для тебя главное точно определить, что за меня государство отвалит, какую должность и какую землю. Только, извини, в реестре пансионата я слабо котируюсь, нет у моих папы с мамой хорошего поместья, куда можно будет заселиться. Это даже по номеру ясно. Если девушка в третьем десятке, значит, с обеспечением туговато, кроме имени за душой ничего. Ты этого не знал? Вот и катись, ищи более отзывчивую душу! Которая тебя оценит!
 Вот уж не думала, что разревусь.
 Я всхлипывала, уткнувшись лицом в подушку, Янтарный лежал рядом и дышал мне в шею. В кои-то веки было тепло, хоть и тесно, только его ремни царапались.
 Потом раздался свист.
 Охранники начали улетучиваться. Янтарный прикоснулся губами к моей шее и тоже исчез, только кровать скрипнула.
 Накрывшись одеялом с головой, я заснула.


***

 Но не для всех эта ночь прошла так безболезненно.
 Люди, которые обслуживали хозяйственные нужды Пряжки, жили почему-то не в крепости, а в отдельной деревушке неподалеку.
 Так было заведено исстари, с основания здесь сторожевого поста. Утром они приходили, вечером уходили обратно, некоторые дежурили сутками, смотря по тому, какую работу выполняли.
 И о том, что в крепости стал шалить живой мертвец, успели узнать не все.
 Зимнее утро темное, та же ночь. Ранним утром, когда еще не наступил даже Час Удода, женщины из деревушки шли на пансионатскую кухню.
 И налетели…
 От ужаса одна из них скончалась на месте, остальные в беспамятстве убежали. К чести начальника охраны надо сказать, что кровь у несчастной он не пил и вообще не безобразничал. Но люди все равно не выдерживали общения с ним.
 Назревал кризис: то, что хозяйственная обслуга завтра просто не придет, было ясно даже Ректору.
 А там, денька через два-три, можно было и пансионат прикрывать, собирать барахло в обозы и покидать навсегда Пряжку, отдав ее во власть живого мертвеца.
 Меня бы такое развитие событий очень устроило, большинство воспитанниц и охранников тоже. Преподаватели и надзидамы радовались бы меньше, но в конце концов лучше устроиться в другой пансионат, чем сидеть голодом и холодом на краю земли, да еще в обществе чрезвычайно бодрого покойника.
 Но такой поворот дела совершенно не устраивал Серого Ректора. Для него это означало конец карьеры. Он и так на этом деле уши потерял и идти на новые жертвы не собирался.
 Поэтому наутро Пряжка напоминала крепость в осаде. Мы не учились, а сидели запертые в дортуарах и гадали, что же там происходит.
 Нежданно-негаданно к нам нагрянул наряд охраны во главе с надзидамой и вывел меня из дортуара.
 Я порядком струхнула и стала гадать, за что меня замели.
 Получалось, за что угодно.
 По крепости в неположенное время шастала? Шастала.
 Штыри на стене изучала? Изучала.
 Ночью с начальником первая столкнулась? Столкнулась.
 Ой, а может, меня вообще в качестве жертвы выбрали? Отдадут мертвецу на растерзание, чтобы он успокоился? Ну уж нет, тогда я им такое устрою! Исцарапаю насмерть!
 Меня почти насильно ввели в Пурпурный Зал, где шел совет. По лицам присутствовавших было ясно, что идти-то он шел, да зашел в тупик. И там встал.
 Но зато нехорошая надежда зарей горела на лице Красного Магистра. Сегодня он был алее своей мантии. Вспомнил, значит, сволочь, нашу дискуссию…
 – Двадцать Вторая, – необычно мягко сказал Ректор, – не могли бы вы ознакомить нас с тем, что знают о людях, умерших, но неожиданно оживших, в южных землях? Вы ведь оттуда родом.
 Ах вот что им нужно!
 Они же знают, что мой отец Хранитель Памяти. А наши преподаватели, непревзойденные знатоки домашнего хозяйства и хороших манер, в остальном знаниями не блещут. Все, что сложнее расчета праздничного обеда, ставит их в тупик. Вот они по наводке Красного Магистра и решили узнать, что думают по этому поводу в Ракушке и других завоеванных землях.
 Но дело-то в том, что я тоже ничегошеньки не знаю о таких, как начальник охраны. Совершенно ничего…
 – Разумеется, я скажу несколько слов по этому поводу! – нагло заявила я, забираясь на трибуну докладчика. – Не все здесь ясно и бесспорно, однако кое-что мы можем утверждать с уверенностью. Так, с древних дней среди преданий о нечистой силе, особенно царящих у неграмотного населения, большую часть этих самых преданий занимает область рассказов о людях, которые продолжили свое существование после того, как состоялся факт их смерти. В данном же случае мы сталкиваемся с очень сложной проблемой, которую я поясню ниже.
 Смотреть на их ошалелые лица было невыносимо приятно. Почти так же, как целоваться с Янтарным. Глотнув воды, я продолжала:
 – Издавна принято делить эту группу людей на три условные категории, как-то: упыри, вампиры и призраки. Но парадокс в том, что начальника охраны, – я покосилась на сидящего рядом с Ректором нового начальника охраны и поправилась, – простите, бывшего начальника охраны нельзя отнести ни к одной из этих трех категорий. Ведь что получается? Призрак, как это всем известно, существо не материальное, это скорее заблудшая душа, лишенная телесной оболочки, поэтому понятие "призрак" отметаем напрочь, к данному случаю он отношения не имеет. Упырь и вампир, казалось бы, подходят в качестве определений, но и тут мы сталкиваемся с массой несоответствий. Главное занятие вампира – пить кровь живых, банальнее этой истины нет. Но мы имеем нагляднейший пример того, что бывший начальник охраны, имея эту возможность, и не один раз, ни разу ею не воспользовался. Характерный признак вампира – заостренные, выделяющиеся среди остальных зубов клыки – у него тоже отсутствуют. Масса людей видела его лицо, все отмечают его особенности, но ни один не заметил, чтобы зубы мертвеца изменились. Остается упырь. Но и тут мы попадаем в тупик. Упырь, может, в меньших размерах, но тоже питается человеческой кровью.
 Правда, источники утверждают, что он имеет и другие способы получения энергии. Встречаются упоминания об упырях, которые не пили кровь, а просто вытягивали жизненную силу из живых, отчего их жертвы слабели и постепенно умирали. Но и у упырей есть характерный признак, отсутствующий у начальника охраны. У всех упырей налитое здоровьем, неестественно розовое, учитывая их образ жизни, лицо. А бледность лица бывшего начальника охраны не только поражает, она ужасает. Значит, и к упырям отнести его нельзя. Что же нам остается? – патетически вопросила я с трибуны.
 Не дождавшись ответа из зала, продолжила бодро вешать лапшу на уши:
 – Нам остается обратиться к разделу, где чрезвычайно мало, осторожно и глухо рассказывается о людях, умерших при загадочных обстоятельствах, точнее убитых. Материала тут мало, но подобные случаи все же отмечены. Наиболее распространенный вариант – это пребывание мертвеца между миром мертвых и живых до тех пор, пока не состоится его полное отмщение. Возможно, начальник охраны не успокоится, пока не найдет того, кто его убил, после этого в крепости станет спокойно! – жизнерадостно заявила я.
 Зал моей радости не разделил.
 – Милое дитя, – кисло сказал Ректор, – не могли бы вы э-э-э… высказать другие предположения, о том, как справиться с мертвецом, не прибегая к столь радикальным мерам.
 – А я думала, мы хотим найти убийцу, – удивилась я простодушно.
 – Разумеется, но сначала мы должны навести порядок в пансионате, – сказал, морщась, Ректор. – Продолжайте, пожалуйста.
 – К мерам, приносящим хорошие результаты, относится отрубление головы. Обычно успокаивает, – поведала я. – Самое доступное средство, просто отпугивающее подобных существ, это чеснок в больших количествах. Ранение или убийство серебряным оружием тоже приносит неплохие результаты. Во всяком случае, пока не использованы эти способы, говорить об иных рано.
 И кто меня в последней фразе за язык тянул?
 – Спасибо, барышня, вы свободны, – поднялся Ректор.
 Меня увели и водворили обратно в дортуар.




 Глава двадцать вторая
 СОГЛАСНО УКАЗАНИЯМ РЕКТОРА…


 Согласно указаниям Ректора на следующий день в пансионате извели весь запас чеснока. Каждому вручили по головке для ношения при себе на крайний случай, и кухня стала выдавать на гора массу очесноченных блюд.
 А вот с остальным возникли проблемы: чтобы отрубить начальнику охраны голову, для начала его неплохо было бы поймать.
 С тех пор как он покинул сад, укрыться начальник охраны мог где угодно – места хватало.
 Для начала днем прочесали Пряжку от северной стены до южной, от западной до восточной, проверив не только дворы, но и все помещения.
 Дохлый номер.
 И главное, прятаться ему вроде бы было негде после такого тщательного осмотра…
 Но нашли только тайник со слезкой – явно младшего обслуживающего персонала. (Станут охранники собственные тайники рассекречивать, как же! А у преподавателей вся слезка хранится под кроватями, чтобы далеко не бегать.)
 Поэтому над тайником на радостях провели показательное судилище и слезку торжественно сожгли. На облитых ею поленьях красиво плясали голубоватые огоньки.
 Здоровый образ жизни восторжествовал, только вечером ужин есть было невозможно: что не пригорело, то пересолилось.
 Спать мы легли голодными, злыми и измученными всей этой кутерьмой.
 На пустой желудок я уснуть не могла, хотя это и страшно полезно для фигуры, как уверяют хором знающие люди. Ворочалась и ворочалась, словно на сковороде.
 Живот пел песни и всячески намекал, что если его не покормят, то мы с ним так и будем распевать до утра.
 Его урчание приглушило появление охраны. Все происходило по вчерашнему сценарию: пришла надзидама, поставила двоих, вскоре двое превратились в целую кучу запакованных в кожу фигур.
 Янтарный снова приземлился в мою кровать. Как в свою собственную.
 – Ты по мне соскучилась? – требовательно спросил он, вжимая меня в тощий матрас.
 – Ага, весь день прорыдала, – подтвердила я. – С той самой минуты, как ты ушел.
 – Целоваться будем?
 – Отвали!
 Надо же, Янтарный что-то уловил в моем голосе, потому что слез с меня и сел на край кровати.
 – Чего злая?
 – Есть хочу, – честно сказала я.
 – А чем тебя сегодняшний ужин не устроил? Довольно вкусный.
 – С ума сошел? Его в рот нельзя было взять! Нет, конечно, если ты любишь соленые угольки…
 – А, я забыл, что у нас кухни разные. Вот это и для меня было новостью.
 – Да, – подтвердил Янтарный. – У нас своя, гарнизонная. А у вас пансионатская.
 – Великолепно! И тут обули.
 – Ладно, – сказал, помолчав с минуту, Янтарный. – Лежи, я сейчас, – и куда-то смотался.
 Ну и самомнение у некоторых! Он что же, думает, без его одобрения я тотчас вертикальное положение приму? Посреди ночи?
 Перевернув и взбив каменную от старости подушку, я попыталась забыть, что ужина не было, и задремать.
 Забыть не удалось.
 Вскоре вернулся Янтарный с подкреплением в лице нескольких охранников. Они сгрудились около овального стола, который стоял в центре нашей комнаты и был предназначен для рукоделия под руководством надзидамы в послеобеденные часы.
 Что там они делают с нашим столом?
 – Девчонки, есть идите! – просто пригласил Янтарный. Мы дружно встрепенулись, еще бы, голодными были все.
 – Скорее, а то остынет…
 Девиц с кроватей как ветром сдуло.
 Охранники принесли немудреный, но основательный набор: хлеб, мясо, чеснок, горячий чай, слезку. На последнюю, под ядреный чесночок, они сами дружно и налегли.
 – О, да тут намечается классическая оргия? – поинтересовалась я у Янтарного, платающего на толстые ломти кусок запеченного мяса.
 – Ешь! – вручил он мне кусок хлеба с мясом. – И не издевайся. Я голодный?!
 – И чесночку, пожалуйста! – попросила я.
 Люблю чеснок, а кроме того, возникла интересная идея. Получив порцию горячего чая, хлеба и мяса, желудок успокоился и стал смотреть на жизнь более радостно. Это заметил бдительный Янтарный.
 – Вроде отошла. Порозовела. А то белая была как простыня. За твое здоровье! – поднял он мой же собственный стаканчик.
 Из тумбочки свистнул, гад! Ну, наглый…
 Янтарный опрокинул в себя слезку и сразу выяснилось, что напрасно я жевала с усердием чеснок: это его ничуть не остановило, поцелуй состоялся.
 – Эх, забористо! – довольно крякнул он. – Под слезку – лучше и не надо!
 – Ты извращенец, – разочарованно протянула я.
 – А ты думала, твой номер пройдет! – довольно хохотнул он. – Я чеснок тоже люблю, так что не надейся.
 – Ой, какая прелесть! Мы будем проводить долгие зимние вечера, нежно дыша друг другу в лицо сложным ароматом, состоящим из чеснока и слезки в равных пропорциях! – обрадовалась я. – Как романтично!
 – Злая ты, – укоризненно сказал Янтарный, обвивая своим хвостом мой хвост. – Значит, еще не наелась.
 За окном раздался свист и крики: похоже было, где-то опять наткнулись на бродящего начальника охраны.
 Охранники пулей вылетели из комнаты, бросив принесенные мешки, фляги и весь запас слезки.
 Мы сгрудились у окон, наблюдая: вот они появились из двери восточной части Корпуса и рысью помчались направо, похоже, ко второй казарме или к кухням.
 А мы-то, наивные, думали, что наша дверь наглухо закрыта со дня основания пансионата! Видно, у охраны и от нее были ключи, и от восточной калитки в ограде, пропускающей из Корпуса в сад. Что-то я сомневаюсь, что Янтарный со товарищи пер продовольствие голодающим воспитанницам через стену…
 Охранники пропали из видимости, девчонки вернулись к столу и прикончили остатки слезки. Я не стала. Уж такой я урод: не люблю ни горячительных, ни галлюциногенных средств. Плохо мне от них. Ограничилась чаем.
 Теперь мы были сытыми и уставшими и с радостью заснули.
 Ночная облава ничего не принесла: начальник охраны опять ушел от своих бывших подчиненных.
 Становилось даже интересно: вся охрана на ушах, а ему хоть бы хны. А так ли уж защищена Пряжка от врагов?
 Самое печальное было то, что из ужасного происшествия покойный начальник охраны потихоньку превращался в грустную обыденность, хотя бы потому, что занятия не отменили…
 Или Серый Ректор сделал выводы и устроил разнос новому начальнику охраны, или просто кому-то повезло, но на следующую ночь старого начальника охраны все-таки поймали.
 В ту ночь в наших дортуарах никто не дежурил, все силы были брошены на устройство повальной облавы.
 Облава принесла плоды: его насадили на копье с серебряным наконечником, быстро расчленили и сбросили на нижний ярус катакомб.
 Утром торжественно возвестили о победе над ожившим трупом, авторитет Серого Ректора упрочился, пансионат потихоньку успокоился, и жизнь потекла своим чередом.




 Глава двадцать третья
 НО НЕДОЛГО…


 Но недолго жили мы в тишине и спокойствии..Дней через восемь после описанного события Шестая умудрилась опять разругаться со своим хахалем.
 А может, и не разругаться, не знаю уж точно, что у них там произошло, но только вечером, перед отходом ко сну, она осчастливила нашу комнату сообщением, что ей, Шестой, жизненно необходимо посетить казармы.
 Мы молча пожали плечами:
 "Посещай на здоровье, кто же тебя за подол держит?"
 И тут Шестая уточнила свое сообщение.
 Она, Шестая, идти хочет, но боится. И одна ни за что не пойдет. А идти ей надо. И если она, Шестая, не пойдет, то у нее, Шестой, будет истерика, а ей так не хочется причинять лишних неудобств своим сокамерницам, простите, подругам по комнате.
 Предыдущих страданий Шестой еще никто не забыл.
 – Я не пойду! – по слогам, чтобы все поняли, решительно сказала я.
 Остальные так не считали.
 – Двадцать Вторая, миленькая! – обрадованно взмолилась Шестая, чувствуя молчаливую поддержку остальных, которые быстро сообразили, кто железно должен идти. – Ну ты же лучше всех знаешь дорогу к казарме, и знаешь, как его там найти! Мое счастье зависит от тебя, ну пожалуйста, проводи меня, ты же такая хорошая!
 У меня много чего было возразить на эту беспардонную лесть.
 Я совсем не такая хорошая даже в глазах Шестой и к тому же совершенно не того пола, чтобы быть причиной ее счастья.
 – Я не пойду! – повторила я. – А если пойду, то у меня потом будет истерика.
 Не напугала. Моя истерика никого не волновала, куда уж мне до Шестой!
 – Мы быстренько! – юлила Шестая. – Ты меня только доведи, а обратно он меня проводит… – добавила она нежным невинным голоском.
 Было безнадежно ясно, что идти придется, потому что истерику Шестой никогда мне не простят.
 Проклятый прошлый жребий, проклятая Шестая, проклятый пансионат!
 – Одевайся, – мрачно процедила я. – Юбку заверни как можно выше и закрепи поясом.
 Мы выбрались через окно и подошли к стене ограды.
 – Ты лазить по стенам умеешь? – спросила я.
 – Умею, – уверенно ответила Шестая. – У меня родители любят в горы ходить.
 Не насторожилась я при этом ответе, а жаль. Надо было.
 На стену Шестая полезла бодро, но довольно скоро оступилась и сорвалась. Пришлось страховать ее снизу. Когда мы все-таки добрались до верха ограды, усеянного штырями, я вспотела, словно ворованный мешок муки волокла.
 На стене Шестая поделилась последними новостями:
 – Ой, ты знаешь, я, оказывается, высоты боюсь. И вниз смотреть не могу. А еще в темноте ничего не вижу. Я не спущусь.
 – Ты сошла с ума?
 Мне стало даже весело. Это надо же момент выбрать для откровений, ни раньше, ни позже…
 – Я не спущусь! – упрямо повторила Шестая. – Не могу.
 У меня было страшное искушение спрыгнуть обратно во двор Корпуса, вернуться в комнату и лечь спать, оставив Шестую наверху. Пусть бы сидела до утра, может быть, проветрилась и поспокойнее бы стала. Не такой озабоченной.
 Ну разумеется, я сползла в боярышник, поправила юбку и побрела по саду к казарме. Учитывая предыдущие события, идти по нему было страшно неприятно, но душу немного грел вид нахохленной Шестой верхом на ограде. Под луной она дивно смотрелась.
 В казарме дежурил ее кавалер.
 Ну что же, значит, Шестая знала, когда нужно идти.
 – Добрый вечер! – вежливо поздоровалась я, игнорируя его изумление. – Там ваша красавица на стене застряла, идите снимайте, пока она молчит. Да захватите кого-нибудь в помощь, один вы не справитесь.
 Диковато на меня поглядывая, охранник молча встал и пошел за подмогой.
 Можете даже не гадать, кого он привел.
 Видно, по мнению охраны Пряжки, у нас давно уже было все чики-брики.
 – Здравствуй, радость! – расплылся до ушей Янтарный при виде меня.
 – Не здравствуй! – отрезала я. – Ты меня не видел, и я тебя тоже.
 – Показывайте, барышня, – сухо прервал обмен любезностями хахаль Шестой.
 И что она в нем нашла?
 Я повела охранников к ограде. Вообще-то они при желании и без меня бы прекрасно ее нашли. Такое украшение забора трудно пропустить. Но и мне сидеть в казарме не было никакого резона, что бы там Янтарный про себя ни воображал. Свою миссию я честно выполнила, Шестая встретилась с предметом своих чувств, обрела свое счастье, и я с чистой совестью могу отправляться в комнату баиньки.
 Шестая сидела там же, где я ее оставила, и тихонько поскуливала. Грешно смеяться над убогими, но сдержаться было выше моих сил. Укрывшись за кустом, я нервно хихикала в рукав, пока мужчины извлекали Шестую из штырей.
 Наконец ее все-таки стянули со стены. Обрадованная Шестая с облегчением лишилась чувств, и охранник попер свое сокровище на руках в казарму.
 – Не уходи, Двадцать Вторая! – протянул Янтарный.
 – Не вижу причин оставаться, – холодно сказала я, поворачиваясь к нему спиной и ставя ногу в первое углубление ограды.
 Янтарный галантно поддержал меня, чтобы удобнее было поставить вторую ногу в следующую выбоину, и небрежно сказал:
 – А я хотел показать тебе, как правильно стрелять из арбалета…
 Я остановилась. Потом стала спускаться.
 – Здесь?
 – Здесь. Ночь светлая, для первого урока подойдет.
 – Ладно, – сумрачно сказала я. – Давай показывай.
 – Пошли.
 Мы вернулись к казарме, Янтарный вынес оттуда арбалет и стрелы и повел меня на самую широкую дорожку сада.
 – Вот здесь давай и попробуем. Держи. Я взяла арбалет.
 – Смотри, этой рукой держишь вот так, а палец этой руки на спусковом крючке. Ноги расставь, арбалет подними, чтобы глаз и стрела были на одной линии, – командовал он. – Теперь нажимай.
 – Он без стрелы… – удивилась я.
 – Нажимай! Рано тебе еще со стрелой. Я нажала. Свистнула пустая тетива.
 – Теперь опусти.
 Я опустила. Янтарный взял арбалет и снова взвел крючок.
 – Опять подними в боевое положение. Я подняла.
 – Руку поправь. Так будешь держать – сама себя поранишь. Теперь правильно. Стреляй!
 Я снова послушно нажала спусковой крючок. И так несколько раз, пока Янтарный не смилостивился и не выдал мне первую стрелу.
 – Целься вон в тот куст! – показал он.
 – Так он же большой?
 – Для тебя, остроглазая, в самый раз.
 В куст я, к собственной гордости, попала.
 – Замечательно. Глаз – алмаз, – похвалил меня Янтарный. – Давай еще раз, и дам тебе мишень поменьше.
 Я снова подняла арбалет. Острие стрелы нацелилось на боярышник.
 Неожиданно из-за куста кто-то вышел.
 Я испуганно дернулась, и стрела из арбалета вонзилась вышедшему прямо в грудь.
 Это его не остановило.
 По дорожке сада, как и в прошлый раз, брел к нам мертвый начальник охраны. В груди у него торчала моя стрела. Никаких следов, что его расчленяли, не осталось. Он вновь был целый, и глаза его по-прежнему мерцали.
 Янтарный соображал быстрее меня и не стал тратить время на созерцание вторично ожившего покойника.
 Он дернул из моих рук арбалет, схватил меня за ладонь, и мы организованно отступили к казарме – то есть рванули с дорожки со всех ног…
 Когда мы влетели в караулку, романтическое свидание там было в фазе наибольшего обострения.
 Наше появление, разумеется, никого не обрадовало.
 – Я тебя убью! – завопила Шестая, которой оставалось каких-то полминуты до оргазма.
 – Это я тебя убью! – с яростью заорала в ответ я. – Из-за тебя мы опять вляпались! Дура озабоченная!
 – А ты, а ты, рыба холодная, вот кто ты! – взвизгнула Шестая, быстро застегивая корсаж.
 Ее кавалер с пунцовыми ушами натягивал штаны.
 – Да что ты вообще понимаешь! – продолжала вопить Шестая. – Ты такая же живая, как эта табуретка! Бедный твой парень, вы же, наверное, вместе только Устав хором читаете!
 – Вы почти правы, барышня, – встрял Янтарный, которого никто и не спрашивал. – Мы стреляем из арбалета.
 – Да уж, конечно, панталоны друг друга не созерцаем! – крикнула я Шестой, запустив в Янтарного чернильницей со стола, чтобы не лез в женские дела.
 И зачем в караулке чернильница? Чернила, по-моему, в ней отродясь не водились.
 К сожалению, Янтарный ее поймал на лету.
 – Милые дамы, вы обменяетесь мнением позже, – заметил он. – А теперь хочу напомнить, что в связи с повторным воскрешением начальника охраны, вам придется срочно покинуть казарму, потому что надо поднимать народ по тревоге.
 Это он зря сказал.
 Шестая, видимо, была не из тех людей, которых упоминание об опасности мобилизует. Она вскрикнула и второй раз за сегодняшнюю ночь лишилась чувств.
 Начальник охраны к этому времени дошел до казармы и, растопырив белые ладони, приклеился к окну, осматривая караулку невидящими глазами.
 Оба охранника переминались около Шестой, не зная, как ее привести в чувство.
 – Нюхательной соли нет? – озабоченно спрашивал Янтарный.
 – Может, ей корсаж расшнуровать? – растерянно предлагал хахаль.
 Этот балаган мне надоел.
 – Спойте ей хором! – ехидно предложила я и, оттолкнув Янтарного, влепила Шестой хорошую пощечину.
 – Вставай, мымра! Он скоро сюда просочится! Оскорбленная Шестая вскочила и, увидев лицо начальника охраны в окне, завизжала.
 Остальная казарма по-прежнему не реагировала на весь шумный бедлам, что творился в караулке. Они что там, поумирали? Или тут такое частенько бывает?
 – Вот и славно! – обрадовался хахаль Шестой воскрешению любимой. – Идите, девочки, Янтарный вас проводит, а я ребят по тревоге поднимаю.
 Янтарный подхватил нас под локти и практически выпихнул из казармы.
 Опять мы, обходя кругом сад и минуя конюшни, быстро шли, почти бежали к южным воротам ограды, стремясь быстрее попасть в Корпус.
 Мы с Шестой оскорбленно молчали и друг на друга не смотрели.
 Конечно, со временем мы простим друг друга. Но забудем ли сегодняшнюю ночь, будем ли жить так, словно ее не было? О, никогда!




 Глава двадцать четвертая
 ВТОРОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ОХРАНЫ


 Второе воскресение начальника охраны никого не обрадовало. Такая целеустремленность выглядела очень отвратно.
 Но поскольку дело было почти привычным, все сделали вид, что ничего не случилось.
 Утром, когда мы построились парами для отправки в аудиторию, пришел конвой в сопровождении старшей охранницы из пыточной, отсек меня от остальных воспитанниц и повел к Ректору в северную часть Главного Корпуса.
 Там дальше Пурпурного Зала для общих собраний никому из нас бывать не доводилось.
 От наших дортуаров в восточной части здания административную четверть Корпуса отделяла глухая кирпичная стена, возведенная в коридоре в то время, когда гарнизон превратили в пансионат. И туда можно было попасть только через жилые покои преподавателей на западной стороне или подземным ходом из Перста. Администрация Пряжки была древнее пансионата, значительно древнее.
 Серый Ректор ждал меня в кабинете на втором этаже. Но из-за нависающей рядом северной стены Пряжки кабинет больше напоминал подвал.
 И у Ректора вид был какой-то заплесневелый, словно он доводился родным братом начальнику охраны и тоже блуждал где-то между этим миром и тем.
 – Садитесь, барышня! – вежливо предложил он. Я покосилась на конвой.
 Конвой не возражал.
 А садиться не хотелось: у черного стула с высокой резной спинкой, наверху которой резвились два дракона, был такой холодный вид, что моя бедная попа заранее ныла, предвкушая неминуемую отдачу тепла его ненасытному промороженному сиденью.
 – Садитесь! – повторил Ректор. Пришлось сесть.
 – Нам опять требуется ваша консультация, Двадцать Вторая. – Голос Серого Ректора был таким медовым, словно он сообщал о выпавшей мне великой удаче.
 – Холодное железо, значит, не помогло… – задумчиво сказала я. – И серебро тоже…
 – Прекрасно, что вы все понимаете. Что теперь вы можете посоветовать?
 А что я могу посоветовать?
 С непонятным упорством начальник охраны не желает умирать до конца, а предпочитает раз за разом объявляться в саду и оттуда бродить по всей крепости.
 – Для начала его нужно снова поймать, – холодно сказала я. – Когда его обнаружили днем, в каком состоянии он был?
 – В состоянии трупа, – не без юмора ответил Серый Ректор.
 – Великолепно. Значит, так: его нужно поймать и до захода солнца, желательно в полдень, захоронить. Не сложить в катакомбах, а захоронить в земле. Пошлите людей копать могилу возле склепов. Найдите тяжелую плиту, длина полтора хвоста, ширина полхвоста. Присутствовать при захоронении должен весь пансионат.
 Я совсем не была уверена в данном способе, но что-то надо было предложить, раз уж стала признанным специалистом по убиенным и воскресающим начальникам охраны.
 А последнее условие придумала из чистой вредности: ежу ясно, что меня заставят присутствовать при сем действии и руководить им в меру сил, при этом старательно не ущемляя прерогативы Ректора и прочего начальства. Так уж пусть тогда веселятся все.
 Серый Ректор долго молчал. Попа мерзла.
 Из камня он сделан, этот стул?
 – Хорошо, Двадцать Вторая. Вы свободны, – наконец отомкнул уста Ректор. – Можете вернуться на занятия.
 Охотнее всего я вернулась бы под одеяло, где тепло и одиноко.
 Это же какое надо жалованье получать, чтобы ради него согласиться сидеть в этом кабинете? Или у него персональная жаровня под креслом?
 Если бы я была Ректором, меня бы никакая сила в северной части Корпуса не удержала. Просто ужас, до чего здесь холодно! Декорации по стенам в виде извергающих пламя драконов на старых темных шпалерах тепла не прибавляли. И ни камина, ни печурки. С ума сойти можно, до чего холодное место!
 Я с радостью покинула административную часть.
 Охранники довели меня до аудитории и сдали под расписку надзидаме. Группа встретила меня с таким изумлением, словно не чаяла снова увидеть живой.
 Зеленый Магистр читал лекцию о том, каким образом порядочная и, следовательно, благочестивая женщина должна организовывать свою религиозную жизнь.
 Опять мы расчертили длиннющую таблицу, где было расписано все – от количества посещений храма в неделю до подаяния нищим в будние дни (столбец №1), в выходные (столбец №2) и в дни больших праздников (столбцы №№ 3-17)
 Насколько я успела заметить, моя тетя по всем меркам Хвоста Коровы считалась наипорядочнейшей женщиной, но милостыню она не подавала вообще.
 Я не знаю, чем отделывались остальные посетители кабинета Ректора, а мне его пыточный стул с драконами воспаление обеспечил.
 То, что лицо мое пылает нездоровым румянцем и вообще я скатываюсь в какое-то лихорадочное состояние, заметила к концу третьей лекции даже надзидама.
 Она великодушно отправила меня в дортуар.
 До дортуара я уже не дошла.
 Еще в коридоре меня как-то странно повело, перед глазами все поплыло и завертелось, и я по стеночке съехала на пол, где меня и нашел один из охранников.
 Последующие три дня я провалялась в лазарете, знать не зная всех захватывающих подробностей поимки начальника охраны.
 Поймать-то его поймали. Как выяснилось, в тот же день. Так прямо со стрелой, торчащей из груди, которую я ему с перепугу всадила, но что делать дальше, никто не знал.
 А наимудрейший Ректор почему-то не рискнул произвести захоронение без присутствия захудалой воспитанницы с двузначным номером вместо имени.
 Начальника закинули в одно из помещений Перста, приставив к усиленной поперечными брусьями двери усиленную же охрану. То есть двух человек вместо одного по Уставу.
 Днем начальник охраны лежал тише воды, ниже травы. Зато уж ночью началось…
 Место пребывания ему не понравилось, и он начал выбираться из камеры. Дверь, говорят, ходила ходуном, и было еще что-то, пострашнее, но что?
 Только итог утром был налицо: два свихнувшихся охранника, неспособных быть свидетелями ночных событий.
 На следующую ночь поставили четырех.
 И зря.
 В сумме это составило шесть сошедших с ума бедолаг.
 На следующее утро, когда эти охранники были помещены в соседнюю со мной палату лазарета, я сквозь мутную, горячую дрему услышала режущий уши, заискивающий голос надзидамы:
 – Я тоже удивляюсь, господин Ректор, что воспитанница за номером Двадцать Два тяжело заболела, несмотря на все те процедуры закаливания, которые мы с ними проводим согласно утвержденному плану. Ну что тут можно сказать, одно слово – Дохлые!
 "Сама Тупая!" – хотелось огрызнуться мне, но шевелить опухшим языком было противно.
 Да и что говорить человеку, который способен на такое?
 Даже я, одна из побежденных, истекая тихой ненавистью к победителям, и то изо всех сил не позволяю себе опускаться до называния их низким прозвищем, а эта заискивающая гнида…
 Ей даже в голову не пришло, что так она лишь себя унижает!
 Но раз она говорит "господин Ректор", значит, и он тут.
 Я разлепила отекшие веки, увидела стоящего рядом с надзидамой Серого Ректора и требовательно сказала самое важное, что волновало меня на этот момент:
 – Закажите на ваш стул с драконом теплую подушку или выкиньте его в окно!
 – Она очнулась! Она очнулась! – закудахтала надзидама, говоря обо мне так, словно меня здесь и не было.
 – Правила хорошего тона запрещают выражаться о персоне, присутствующей в непосредственной близости от ведущей разговор дамы, называя оную персону в третьем лице, ибо тем самым проявляется неуважение к вышеупомянутой персоне и обнаруживается низкое воспитание вышеупомянутой дамы, – зло процитировала я отрывок из лекции Бурого Магистра.
 – Но еще бредит… – сделала вывод надзидама.
 – Поднять на ноги, – сухо распорядился Ректор. – Чтобы к полудню она была в состоянии ходить и говорить. Откладывать захоронение нельзя, а не то мы всей охраны лишимся.
 И этот правил хорошего тона не знает, тоже мне, Ректор!
 Надзидама вызвала лекарей, передала им высочайший приказ, и меня принялись безжалостно напичкивать обезболивающими и взбадривающими средствами.
 Результат получился такой же, как и с начальником охраны: живой труп и не больше.
 Но это никого не волновало.
 Когда прозвонили полдень, явились охранники, взяли меня под локти и повели в сад. Вначале я слабо перебирала ногами, веря, что иду сама, потом бросила. Глаза тоже не раскрывала, дневной свет резал их. Раскрыла уже в саду.
 Около склепов важных военачальников чернел провал свежевыкопанной могилы.
 Пансионат был уже выстроен.
 Группами стояли воспитанницы, около каждой группы переминалась с ноги на ногу соответствующая надзидама, отдельной кучкой столпились преподаватели, четко, по-военному, рядами и колоннами застыла охрана. За охраной предусмотрительно прятался младший обслуживающий персонал: кухня, конюшня, дворники, уборщицы и прочий хозяйственный люд.
 Мне стало стыдно: они-то уж точно ни в чем передо мной не провинились, чтобы вытаскивать их сюда для участия в сомнительных мероприятиях. Кто же знал, что Ректор так буквально поймет последнее условие и заставит прийти всех поголовно… В следующий раз (хотя о чем я думаю, какой следующий раз?) надо четче формулировать требования. Учту.
 Я, Серый Ректор, новый начальник охраны и мои костыли-охранники со стороны весьма смахивали на группу скорбящих родственников. Особенно учитывая озабоченный вид Ректора и мои опухшие глаза.
 – Проверьте, все правильно? – вполголоса обратился ко мне Ректор.
 Преодолевая пелену полнейшего равнодушия и отстраненности, сотканную сильными лекарствами, я осмотрела и могилу, и приготовленную плиту.
 – Да. Можно начинать, – выдавила я сиплым шепотом, чувствуя, как стукаются друг о друга в горле мои раздувшиеся гнойные гланды.
 По сигналу нового начальника охраны в башню понесся гонец, и вскоре оттуда появилась процессия, несущая на носилках бывшего начальника охраны.
 При застывшем от ужаса пансионате его доставили к выкопанной яме.
 Ректор вопросительно посмотрел на меня.
 – Скидывайте его туда лицом вниз. Скинули.
 Начальник охраны упал мягко, словно матрас, а не существо из костей и плоти.
 – Теперь сбрасывайте плиту. Вот отсюда.
 Чтобы поднять плиту, пришлось поднатужиться восьмерым охранникам.
 Каменная плита ухнула в яму.
 Я и Ректор подошли поближе к могиле.
 Да, сделано все было правильно. Тяжелый камень перебил начальнику охраны голени и шейные позвонки. Теперь, по обмолвкам преданий, если ночью начальник охраны вновь оживет, он или не сможет двигаться, или будет уходить все глубже и глубже в землю. Во всяком случае, остается на это надеяться.
 Серый Ректор усиленно тянул шею, чтобы разглядеть что там, в глубине могилы. При этом периодически как-то искоса поглядывал на меня.
 Мне было все равно: действие лекарств окончилось и я уже снова плавала в горяче-холодном океане. Охранникам приходилось прилагать немало усилий, чтобы я стояла более или менее вертикально.
 – Засыпайте.
 – Можно распускать людей? – как-то угодливо спросил Ректор.
 Даже сквозь звон в голове мне стало смешно. И появилось искушение скомандовать: "Нет! Пусть стоят до вечера!" И ведь стояли бы, что самое противное.
 – Да, – милостиво соизволила я на остатках сознания. Как меня доставили обратно в лазарет, я уже не помню. Там мне пришлось проваляться еще месяц.




 Глава двадцать пятая
 В ЛАЗАРЕТЕ


 В лазарете я валялась не без удовольствия: там было так же холодно и неуютно, как и во всей Пряжке, но зато никаких лекций, никаких таблиц.
 Соседи мои понемногу пришли в себя, мозги у охраны были традиционно крепкие, оно и верно – зачем им мозги?
 Они галдели за тонкой стенкой и постепенно я узнала многие детали их существования. Эти были не из нового пополнения, а из второй казармы, расположенной в юго-восточном углу Пряжки.
 В первой казарме, которая примыкает к саду и в которую я так успешно натоптала дорожку, традиционно размещают новичков. К тому времени, когда приходит новое пополнение, часть охранников уже успевает решить личные дела, подать заявление Ректору и получить все прилагающиеся к новобрачной блага.
 Неудачников выселяют во вторую казарму, которая значительно дальше от дортуаров воспитанниц, но многим и это не мешает, они все равно добиваются своего.
 Официально же все чисто и непорочно. Сплошное домоводство.
 – Он копал под пансионатских, – отчетливо раздалось из-за стены в один хмурый день. – Говорю тебе, Удава просто так мочить никто бы не стал. Он кого-то из них доил, но тот сбрыкнул.
 – Заливаешь! Эти себя-то еле-еле носят. Ученые! Им вилку поднять трудно, если на ней котлета целая, а не кусок.
 – Слушай, что говорю, Удав настрочил донесение в Службу Надзора за Порядком, я дежурил, углядел. И штырем при этом махал, который ему и всадили меж ребер. А потом этой бумажки я что-то не видал. И новый о ней не заикался.
 – И ты помалкивай, целее будешь. Нам главное что? Досидеть тут до смены и в теплые места поскорей! – посоветовал самый мудрый из сумасшедшей шестерки. – А Удав сам дурак. Жадный он был всегда. Вот и погорел.
 Разговор как-то скомкался, и охранники утихли.
 Вообще-то к этому времени мне было глубоко плевать, кто убил начальника охраны и почему. Все уже быльем поросло.
 Да даже если узнаю я, кто убийца, что, изобличать кинусь? Нет.
 Любознательность в Пряжке и так не приветствуется, давно всех отучили лезть туда, куда не положено. Даже охрана, и та понимает.
 Но поскольку заняться было все равно нечем, я начала потихоньку примерять роль персоны, шантажируемой начальником охраны, на каждого из наших Магистров.
 Что это не надзидамы, вроде бы ясно. С них стрясти нечего, да к тому же каждая – ходячий Устав. А за сведения об их романах и медяка не получишь, тем более в Службе Надзора за Порядком.
 Из Магистров подходили многие. Почти все. Набрали их в пансионат с бора по сосенке, что там у каждого за душой… Просто так человек в Пряжке не задержится, в Чреве Мира есть множество куда более уютных мест.
 Разложить их по полочкам я не успела – помешал Янтарный.
 Он влетел в палату, сжимая в руке краснобокое яблоко.
 – Привет, злючка!
 – Сам привет!
 – Ага, значит, выздоравливаешь, раз огрызаешься. Янтарный сел на край моей кровати, уронил на одеяло яблоко.
 – Держи.
 – С чего такая щедрость?
 – Это не щедрость, это плата. Я тут заходил, пока ты без сознания была. Чуток погорячился. Так что ты не девушка, извини. Но в постели ласковая.
 Здоровый смех, говорят, лучшее лекарство от болезней… Янтарный обиженно смотрел, как я смеюсь.
 – Экое кукареку! Мальчик, научитесь врать поизящнее, – посоветовала я ему. – И не выдавайте желаемое за действительное.
 – Зачем мне врать? – надулся Янтарный.
 – Понятия не имею зачем. Тем более что делать этого, как выяснилось, ты и не умеешь.
 Разобиженный Янтарный молча удалился. Его каменная спина никак не отреагировала на мое хихиканье вдогонку.
 Спасибо ему, я еще долго веселилась после его ухода.
 Самоуверенность Янтарного сгубила. Если бы он просто ограничился заявлением, что был со мной, пока я валялась без сознания, я бы, может, и поверила, потому что кто его знает, что тут было, пока меня не было.
 Но если бы такое и правда произошло, Янтарного ждал небольшой, но, надеюсь, неприятный сюрприз: и без его усилий я давно далеко не девочка.
 Мелочь, а душу греет!
 И он думает, что я оставила этот вопрос на произвол судьбы?!
 Когда стало ясно, к чему нас собираются готовить Сильные, скорее даже из чувства вредности и противоречия я постаралась расстаться с девственностью, чтобы уж хоть над этим не был властен какой-нибудь охранник, или легионер, или Медбрат знает кто!
 Что вспоминается об этой процедуре? Больно и неприятно. Мальчишка-сосед из Ракушки боялся еще больше меня, как два заговорщика мы испуганно смотрели друг другу в глаза и сообщали о своих ощущениях.
 А утром приехали Сильные и забрали меня… Я была рада, что успела.
 Так что Янтарный лучше бы помалкивал насчет того, кто из нас не девочка…
 Я с удовольствием съела его яблоко.
 Через месяц меня выставили из лазарета.
 Уже пахло близким концом зимы, сырой землей, влажными весенними ветрами. Но до настоящей весны Пряжка еще не дожила, хотя здесь, у подножия гор, весна всегда наступала незаметно, разом. Вчера зима, а завтра лето.
 Я решила подождать недельку-две, посмотреть на себя после болезни, окончательно собраться и сбежать, сбежать отсюда наконец!




 Глава двадцать шестая
 ЭТО СЛУЧИЛОСЬ В СРЕДУ


 Это случилось в среду. Незадолго до полудня. Лекцию вел Зеленый Магистр.
 В середине лекции в аудиторию неожиданно вошел Серый Ректор. Все встали. С хмурым видом он подошел ко мне и сунул клочок какой-то бумаги. И ушел.
 Сделав вид, что ничего, собственно говоря, и не было, Зеленый Магистр продолжал читать вслух свою засаленную тетрадь.
 Я вскрыла сложенную и заклеенную бумажку.
 Это была записка от тетушки. Я вспомнила о закопченных и уложенных в коробочку ушах нашего Ректора, которые забрал у меня Нож, и подумала, что, наверное, благодаря им Серый Ректор неожиданно для себя оказался в роли письменосца.
 Тетушка писала, что все нормально, что все по мне скучают и надеются увидеть на летних каникулах, что она заказала специально для меня новое сногсшибательное платье и к нему роскошную шляпку.
 Чтобы такое прислать, не стоило сыр-бор с ушами городить. И хмурый вид Ректора говорил о том же: он явно прочел записку и ничего не понял.
 Подумав, я послюнявила палец и поводила им по письму. Так и есть – над строчками беззаботной записки проступили другие строки.
 Все понятно. Ректор мог обслюнявить это письмо со всех сторон, купать его в лимонном соке или молоке, жарить на раскаленной сковородке и посыпать магнитным порошком – и все это с отрицательным результатом. Чернила реагируют только на слюну членов нашей семьи, папино изобретение. Главное – удобно, просто и надежно. Сестра всегда имеет пузырек.
 Я вчиталась в проступившие строки, и в ушах у меня зашумело, застучало.
 Тетя писала, что Легиону с потерями, но удалось отбить нападение Левого Крыла, которое бесславно признало поражение. Думая, что сейчас самое время, Боевое Сопротивление вывело свои отряды на улицы Хвоста Коровы. И их уничтожили… Горстке сопротивленцев удалось выскользнуть из города, и они скрылись в Долине Ушедших. Долина окружена. Жива ли сестра или нет, тетя не знает, но если бы она была жива, то добралась бы до нее, тети, – уж ей бы место в подвале нашлось, да и дюжине друзей тоже запросто. Так что, похоже, она погибла, как и большинство ребят.
 "Доигрались! – звенело у меня в голове. – Доигрались!!!"
 Я отчетливо вспомнила, как в последний раз плакала ночью сестра перед моим отправлением в Пряжку.
 А я, что теперь я скажу папе с мамой?!
 Потайные строчки таяли, исчезали у меня на глазах, унося с собой страшные вести.
 Прозвонил полуденный колокол. Его звон доносился, как сквозь вату, толстую пушистую белую вату.
 Лекция окончилась.
 Мы построились парами, чтобы идти на обед. Послушно двигаясь в общей колонне, я чувствовала странное раздвоение: часть меня с застывшим лицом старательно шагала по коридору, другая часть летела рядом, но на некотором отдалении и с интересом смотрела на первую. И что-то мешало им слиться обратно в одну меня. И я по-прежнему почти ничего не слышала вне себя, зато прекрасно слышала, как струится моя кровь, стучит сердце, шуршат легкие.
 Мы вошли в пансионатскую столовую, которая находилась в подвале преподавательской, западной части Корпуса, и чинно уселись за длинными некрашеными столами.
 И тут на обед подали излюбленное блюдо Сильных, какую-то приторно-кислую гадость, состоящую, по-моему, в основном из переваренной, осклизшей от такого обращения моркови.
 Все-таки пищевые различия у двух народов зачастую остаются самыми труднопреодолимыми. Чтобы есть такое, надо привыкать к нему с детства.
 Этот шедевр кулинарии и соединил вновь мою расколовшуюся душу, что-то лопнуло внутри, смешалось все, и ненависть к Пряжке, и тоска по Ракушке, и письмо тетушки, и гадость вместо еды, стало все равно, совсем все равно, что дальше будет.
 Я поднялась со скамьи и с воплем:
 – Пусть это лопает тот, кто стремится к беложоповой недосягаемости! – влепила миску в стену.
 Побеленную стену морковка очень украсила, а я продолжала орать и бесноваться, не слыша саму себя.
 Мой бунт никто не поддержал, все в оцепенении вцепились в миски и испуганно глазели на то, как я выступаю.
 После замешательства среагировала наконец охрана, подбежала ко мне и профессионально скрутила локти.
 Все это, конечно, было неслыханным для пансионата скандалом, а уж моя первая фраза была прямым государственным оскорблением.
 Папа бы меня за нее точно треснул по затылку, несмотря на то, что он на нас и голоса-то никогда не поднимал. Он всегда говорил, что насмехается над обычаями других только полный дурак, а умный старается понять. А я плюс ко всему оскорбление сгоряча еще и сформулировала неправильно.
 Ну и пусть! Зато сказала, что думала, впервые за все время, что нахожусь здесь!
 Несколько веков назад у Сильных был смешной обычай, связанный вот с чем: на одном из островов за пределами Чрева Мира росли грибочки интересного такого вкуса и легкого взбадривающего действия. Их добавляли в пищу, говорят, было очень вкусно. Из-за дальности этого острова и трудности доставки грибочки были страшно дорогими, поэтому позволить их себе могли только самые богатые и властные лица Хвоста Коровы. Кроме перечисленных свойств, грибы обладали еще одной особенностью: не к столу будь сказано, кал после них сильно светлел. А если семья потребляла их регулярно на протяжении минимум трех поколений, он вообще становился белоснежным.
 Это было отличительной чертой истинной аристократии и сразу выдавало примазывающихся к ней выскочек. Поэтому и практиковалась процедура, так сказать, удостоверения своей знатности, когда претендент в императоры должен был публично, при большом стечении народа, сидя спиной к вышеупомянутому народу накласть в прозрачный хрустальный горшок и наглядно доказать всем, что он именно тот, кто имеет полное право на власть и трон.
 Наших предков этот обычай веселил несказанно: вся торговля грибами шла через Ракушку, в ней они отнюдь не были предметом роскоши, и поэтому претендовать на титул императора соседей с чистой совестью могли даже портовые грузчики.
 Потом все грибы на этом острове выбрали, грибницу повредили, праздник кончился. Белоснежные испражнения остались в прошлом…
 А теперь, при всем честном народе, я не только охаяла сегодняшний обед, но еще и плюнула, можно сказать, в душу государству.
 Пыточная для меня, конечно же, уже не годилась. Сначала надзидамы даже растерялись, но потом прибежал вызванный начальник охраны, пошептался с ними и охранники поволокли меня в Перст.
 Мы миновали подземный ярус башни и выбрались на первый. Оказывается, внутри Перст был полым до самого верха, как старое дерево с трухлявой сердцевиной. Помещения располагались в его толстых стенах, а внутренний колодец обвивала спиралью лестница, поднимающаяся от яруса к ярусу вплоть до самого верха.
 До верхней площадки мы не добрались, до нее оставалось яруса два, не больше. Начальник охраны отпер дверь, и меня запихнули в узкий каменный мешок с высокой щелочкой-бойницей в стене, сквозь которую беспрепятственно проникал ветер. На полу лежала куча старой соломы. Все.
 Дверь закрыли и замкнули.
 Я швырнула в нее ложку, которая все это время так и была зажата у меня в кулаке, и заметалась по камере.
 А потом вдруг резко устала. Упала на колючую солому, съежилась на ней на боку, подтянула коленки к подбородку и заснула.




 Глава двадцать седьмая
 НА ЗАКАТЕ


 На закате я проснулась. Раскрыла глаза и поняла, что боль моя никуда не делась, никуда не ушла.
 Сопротивление разбито. Сестра в лучшем случае убита, в худшем попала в подвалы для мятежников, а то, что там творится, хуже смерти. В самом невероятном же варианте она с горсткой сопротивленцев в Пуповине, где они все равно не смогут долго продержаться. Вот и все, пришло то время, когда завтра просто не будет…
 Безысходная тоска, бескрайняя и безнадежная, затопила меня.
 Что я скажу маме с папой? Что я теперь буду делать? Зачем мне теперь арбалет? Да и им он победы не принес…
 Я опять заметалась по узкому каменному мешку, не зная, как выплеснуть из себя эту жгучую тоску, хоть немножко облегчить душу, пока она не прожгла меня насквозь.
 Видимо, эта камера и до меня была тюрьмой для многих. Еще во времена настоящего гарнизона. Стены ее были кругом исчерканы, узники развлекались, выводя на ней разные надписи.
 В глаза мне бросилась одна, видно, тоже нацарапанная каким-нибудь доведенным до отчаяния бедолагой, страшная, грубая, ужасно неприличная. Трехъярусные ругательства нашего бывшего начальника охраны рядом с ней показались бы изысканными светскими выражениями моей тетушки. В обычное время у меня уши бы свернулись в трубочку только от ее прочтения.
 И именно поэтому, потому что ее никак нельзя было говорить вслух, не испоганив языка, я с вызовом, громко и яростно прочитала ее и, чувствуя, как меня передергивает, повторила еще два раза, ежась от какой-то дикой смеси отвращения и наслаждения, чувствуя, что совершаю что-то ужасно запретное.
 Облегчив душу грязной руганью, я снова начала мести юбкой соломинки на полу, мечась от окна к двери и обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Мысли из головы улетучились вон, просочились, словно вода из плетеной корзины. Да еще мешал сосредоточиться какой-то нарастающий непонятный гул.
 Звук поначалу был тихим-тихим, но с каждым моментом становился все громче, я ничего не могла понять, уже и уши закладывало, а он все нарастал и нарастал.
 Я кинулась к окну. Оно было обращено на север. Этот ярус башни был уже выше северной стены, и хорошо было видно ущелье.
 Внизу, в Пряжке, на стенах стояли стражники вечерней смены караула и смешно крутили головами, высматривая источник звука. Но кругом все было пусто, все как обычно.
 Солнце село, оставив после себя алую полосу на западе и подсвеченные прощальным золотым светом донышки столпившихся в том углу неба облаков. Само небо было ясным-ясным, светлым и чистым, совсем еще дневным.
 В полном несоответствии с этой идиллией низкий гул заполонил все вокруг, я почувствовала, как башня начала вибрировать, а волосы на голове моей зашевелились от ужаса, не сравнимого даже с тем, который я испытала при виде ожившего мертвеца.
 И тут я увидела такое, что не забуду никогда, что пронесу с собой до самого смертного часа, и закрывая глаза в последний раз, буду видеть это…
 В ущелье начали лопаться горы, разлетаться вдребезги.
 А из их оков вырывались драконы! Огромные, страшные, прекрасные!
 Блестели первобытной чернотой тела, занимались багровым огнем недра, которые так не хотели их отпускать. Драконы сбрасывали с себя неподъемные глыбы, отталкивали землю, с усилием расправляли тугие крылья и, запрокинув голову, изрыгали первые фонтаны пламени пополам с ликующим криком свободы.
 А потом неудержимо рвались вверх, паруса их крыльев ловили вечерний ветер, и они поднимались над Поясом Верности, уходили в предвечернюю голубизну неба, которое не хотело расставаться с днем.
 Я стояла, высунувшись из узкого окна почти по пояс, на трясущемся от их криков Персте. Тоже что-то орала, рыдала и смеялась, содрогаясь от смертного ужаса и изнемогая от нахлынувшего вдруг невыносимого счастья, счастья, от которого сходят с ума, которое так же трудно пережить, как и страшное горе, не моего счастья, а их – их, драконов, вырывающихся из неподатливых скал!
 Полыхало зарево над древним Лоном, грохотали обвалы камней, гудели запертые еще в скальной породе узники, и над их гулом победно звучали удивительно чистые и глубокие, как горные озера, голоса поющих от счастья, парящих в небе драконов.
 Слезы текли у меня по лицу, оставляя грязные разводы, я чувствовала себя такой мелкой, жалкой, с поджатым испуганно хвостом, словно мышь-землеройка, наблюдающая в страхе с комочка земли, как несутся по степи вольные бешеные скакуны.
 И тоже бы побежала, да затопчут ненароком!
 Ничего себе, Драконья Залежь!
 Дверь в камеру распахнулась, в нее заглянула наша надзидама, за спиной надзидамы топтался охранник.
 – Ну что, Двадцать Вторая, очухалась немного? – визгливо спросила она.
 Я с удивлением повернулась.
 – Не реви! – увидела мое лицо и сделала свои выводы надзидама. – Выходи быстрее, а то, не дай Медбрат, башня еще рухнет! Давай-давай, наказание откладывается.
 Прикрывая головы руками, мы бегом спускались по лестнице, надзидама при этом еще успевала сокрушаться:
 – Вот не ждали напасти – и на тебе! Оставила нас Сестра-Хозяйка, отвернулась от своих детей! В Корпусе все стекла повылетели от этого жуткого воя, как я не оглохла, не знаю! Подушки спасли – ими уши заткнула. Вот ужас-то, ужас! Конец света, не иначе! Я так думаю, – вдруг доверительно обратилась она ко мне, – и ты из-за этого задурила. Такая тихая всегда– и вдруг на тебе! Я сразу сказала – тут дело нечисто, ладно бы Семнадцатая взбунтовалась, но Двадцать Вторая! Да она же мухи не обидит. Все по-моему и вышло.
 – Да, госпожа, – послушно кивнула я.
 В голове у меня по-прежнему звенели драконы, хотя Перст и гасил звуки.
 Пряжка напоминала разоренный муравейник. Чего-то без толку суетилась охрана, объятые ужасом преподаватели и воспитанницы засели в полуподвале столовой. Все были безумно напуганы.
 За полночь Драконья Залежь перестала грохотать, последний заточенный дракон вырвался на волю.
 Теперь они летали над горами в серебряном свете луны, точеные, невесомые, ажурные. И страшно мощные, безумно сильные, тугие… И ликующе пели, переворачивая душу.
 А Пряжка корчилась от ужаса, да фиг с ней, пусть бы корчилась, но это был не просто ужас, а ужас пополам с омерзением. Пряжка скулила от отвращения. Никто не признавал, что это красиво! С ума они посходили, что ли? В этот час они были еще более чужими мне, чем обычно. Все, без исключения.
 Глубокой ночью долина стихла.
 Все расползлись по своим спальням, так как первый шок прошел и спать в столовой никто не пожелал.
 По дортуарам гулял наглый ветер, прямо как по моей камере наверху в башне. Не стоило и менять. Правда, кровать – это не солома, поэтому я легко заснула даже под его завывания, никакая бессонница меня взять не смогла.
 Утром все население Пряжки, способное хоть мало-мальски двигаться, высыпало наружу: на верхушке Перста, на его конической деревянной крыше, шатром накрывающей верхнюю площадку с зубчатым парапетом по краю, сидел, изящно сложив крылья, фиолетовый дракон. Словно петух на флюгере.
 Не безобразничал, огнем не пыхал, голоса не подавал. Сидел и смотрел.
 Охрана попыталась сшибить его из мангоннеля [5] .
 Дохлый номер.
 Дракон просидел на башне часа три, потом раскрыл крылья, снялся с нее и улетел прочь.
 Все побрели делать обычные дела.
 Драконы никого не трогали, но Пряжку все равно охватило безумие. Конца света с минуты на минуту ожидала не только наша надзидама.
 Разбитые окна никто не стеклил, температура в дортуарах и на улице окончательно уровнялась.
 Серый Ректор, к всеобщему изумлению, заперся у себя в кабинете и весь день не выходил.
 Драконья Залежь за северной стеной жила совершенно иной, загадочной жизнью. Там что-то рокотало, светилось. Драконы взмывали со скал и кружили над горами, потом возвращались, по всему было видно: они разминались после долгого заточения в скалах.
 Ночь проходила под аккомпанемент стучащих от холода зубов воспитанниц.
 Преподаватели, надо думать, прибегли к своему обычному лечению и согрелись слезкой.
 Смотреть, как ежатся под одеялами трясущиеся девчонки, было невыносимо, пришлось пожертвовать емкостью со слезкой, которую насоветовал мне купить Ряха. Комната обрадовалась, осушили флакончик вмиг. Я опять не стала – мне было не так уж холодно, чтобы травиться ею. Согретые обманчивым теплом, все наконец уснули.




 Глава двадцать восьмая
 УТРОМ, ЧУТЬ СВЕТ…


 Утром, чуть свет, в дортуар явилась хмурая охрана. Одним из охранников был Янтарный. Они при всем честном народе связали мне руки за спиной толстенной веревкой, снова взяли меня под локти и повели прочь.
 Это тоже стало привычным развлечением (минус веревка), так что слезы никто не утирал, вслед платочком не махал, а я, похоже, очутилась на штатной должности бунтаря пансионата, которого начнут использовать в качестве наглядного примера для устрашения непокорных.
 Я думала, меня водворят обратно в камеру Перста, ведь, хвала Медбрату, башня перестала трястись, но меня повели к Ректору.
 Впихнули к Нему в кабинет, а сами остались за дверью.
 Серый Ректор сидел совсем черный.
 На этот раз присесть он мне не предлагал.
 На столе перед ним лежала толстенная книга, старая, из тех, чьи резные крышки мореного дуба замыкали на замочек, дабы только владелец мог насладиться содержимым их страниц. У этой замочек в свое время был безжалостно выломан.
 Одна из шпалер, висевших на стене в мое прошлое посещение, была содрана и валялась на полу. За ней, оказывается, прятался громадный деревянный щит, похоже, того же дуба, что и переплет книги.
 В нем, в щите, были вырезаны фигурные углубления, в которых, как в футлярах, лежали штыри из ограды. Штыри образовывали какую-то сложную загогулину.
 Все, как я понимаю, до единого были тут. А на стене вместо них осталась надпись…
 Серый Ректор поднял голову и посмотрел на меня, словно в первый раз увидел. Такого сочетания отвращения, бессильного ожесточения и затаенного страха, да еще адресованного моей персоне, я вряд ли когда-нибудь увижу.
 Все-таки не такая уж я и уродина. Очень даже ничего. Янтарный подтвердит.
 – Зачем вы осквернили свои уста, барышня, непотребными словами? – задал никчемушный вопрос он.
 – Так это вы убили начальника охраны? – не менее бессмысленно спросила я.
 Оба мы так и остались без ответа на свои вопросы. Серый Ректор не захотел облегчить душу чистосердечным признанием, я тоже не собиралась ничего ему отвечать.
 Поэтому в кабинете воцарилось молчание.
 На черном щите помимо штырей, оказывается, были закреплены и другие предметы, сливавшиеся с ним. Серый Ректор поднялся, подошел к щиту и снял черный ключ. Вызвал охрану.
 Охранники вошли, похоже, без всякого энтузиазма.
 – Возьмите ее и следуйте за мной, – проскрежетал Ректор.
 Ей-ей, на его месте я не стала бы так скрипеть зубами – не казенные ведь и расшатать недолго.
 Мы вышли из кабинета, спустились до подземного коридора, прошли до Перста. Но здесь, вместо того чтобы подняться наверх, опустились еще ниже, на второй подземный ярус. Я и не предполагала, что башня у нас такая глубокая. И снова пошли по какому-то крысиному ходу, темному длинному туннелю.
 В нем охранники разделились, один шел рядом с Ректором и светил ему факелом, а Янтарный вел меня.
 Чуть-чуть увеличив расстояние между нами и ими, он одними губами спросил:
 – Что происходит?
 Я в ответ пожала плечами.
 По всему видно, конец мне приходит, но что именно, понятия не имею.
 Зато, оказывается, это я подняла в воздух драконов, можно гордиться. И ругательство на стене было не ругательством, а древним заклинанием. Кто же знал…
 Если бы знала, не стала бы тут три года париться, добралась бы до этой камеры еще раньше и снова сделала бы то, что получилось, гори эта Пряжка драконовым огнем вместе со мной и всеми остальными!
 – Не знаю… – шепнула я в ответ.
 Крысиный ход привел к двери. Логично. Не окном же ему заканчиваться в самом деле. Серый Ректор принялся открывать ее снятым со щита ключом. С трудом, но открыл.
 За дверью снова был туннель, еще неуютнее первого, но зато короче. Свод его давил на макушку громадной, неподъемной тяжестью того, что располагалось над туннелем. Ощущения были, как у клопа, придавленного шкафом.
 Кончился дверью и этот туннель. Опять понадобился черный ключ.
 Дверь открылась в какой-то овраг. У меня уже и сил изумляться не было, хотелось, чтобы все поскорее закончилось, а в темном ли коридоре, в сером ли овраге – мне без разницы.
 Ректор вышел осторожно, пригибаясь и поглядывая на небо. Повернул направо и пошел по оврагу. Мы за ним.
 Тут я поняла, где находимся: с той стороны северной стены, в ущелье!
 И точно, овраг вывел нас на поверхность, над головами возвышалась необъятная северная стена, монолитная и неуступчивая.
 Пригнувшийся Ректор торопился и суетился, словно сверху на него могло что-то упасть. Он вдруг резко толкнул меня в сторону ущелья, так что от неожиданности я упала и тюкнулась лицом в землю.
 – Ты их освободила, – злорадно выкрикнул он, – вот сама с ними и разбирайся! Ребята, за мной!
 Он повернулся и поспешил снова укрыться в овраге. Янтарный остался стоять.
 – Веревку надо забрать… – сумрачно сказал он.
 – Брось, – отмахнулся Ректор, – о каком барахле сейчас думаешь!
 – Я говорю, надо забрать!– неуступчиво повторил Янтарный. – Она новая, ее хрен спишешь! Предупредить надо было, тогда бы старой связали.
 – Тогда сними, – сдался Ректор. – Мы тебя внизу подождем.
 И он опять опасливо покосился в глубину молчащего ущелья.
 Янтарный подошел ко мне, одной рукой поднял и поставил на ноги, начал развязывать стягивающую кисти веревку. Вид у него был сосредоточенный.
 – Я вечером сюда выберусь, – тихо сказал он. – Что тебе нужно?
 – Под моей кроватью сундучок. В нем дорожный мешок. Его, – коротко ответила я.
 Янтарный снял веревку и ушел.
 Я осталась в пустоте.
 Это была ничейная земля – за вставшей грудью на пути выхода из Драконовой Залежи северной стеной царила Пряжка, в ущелье же теперь обитали драконы.
 Добрый дяденька Серый Ректор выпнул меня сюда, чтобы именно от них приняла я печальный, но, по его мнению, вполне заслуженный конец. Нашел крайнюю!
 А сам он?!
 Теперь я понимаю, какого рода донос мог настрочить бывший начальник охраны, застукав Ректора за собиранием опасной коллекции штырей. Видно, вычитал что-то в старых записях и начал делать то, что совершенно не поощрялось Службой Надзора за Порядком. Как ни смешно, но, наверное, и правда, без символистов не обошлось.
 Я начала представлять, что могло произойти между начальником охраны и Ректором на лестничной площадке перед окончанием лекции, но потом мне вдруг стало так неинтересно об этом думать…
 Словно Пряжка отпустила меня, отгородилась стеной и все ее страшные тайны стали мне до фонаря.
 Я бесцельно побрела по ничейной земле. Нашла под пригорком, на котором кучковались молодые осинки и березки, ямку, заполненную прошлогодней, припахивающей сушеными яблоками листвой. Северная стена, несмотря на все свои претензии, не могла заслонить солнца. Деревца стояли еще лысые, почки только-только начали набухать.
 Солнце уже поднялось высоко и пригревало залежи листвы. Я устроилась в этом листвяном гнезде, подставила лицо солнцу, закрыла глаза…
 Ко мне пришла Ракушка.
 В пансионате я никогда не могла ее увидеть, представить, будто я дома. Словно не пускала Пряжка на свою территорию ненужных воспоминаний, не давала расслабиться, заставляя даже во сне выставлять локти, обороняться от ее власти.
 А тут я снова услышала море, уловила его запах. Ракушка пришла ли ко мне, или я пришла в Ракушку, но ноги понесли меня по знакомой мощеной улице Старой Яблони, поднимающейся в горку от бухты. Ползли по светлым стенам домов вьющиеся розы, темнел, оплетая балконы и беседки, плющ.
 Я дошла до дома, тихонько вошла… Мама пекла на кухне пирожки, папа возился в саду…
 Поблескивали буквы на корешках книг, стоящих на занимающей всю стену полке, я медленно разбирала такие привычные названия: "История Чрева Мира", "Жизнеописания", "Судоводная астрономия", "Признаки бури", "Метеорологика", "О небесных явлениях", "К потерпевшим кораблекрушение". Лежали на столе рукописи и морские карты…
 Комната сестры, пустая. Моя комната. Пустая. Я открыла дверь, тихонько скользнула под легкий полог своей кровати, который в детстве всегда казался мне парусом. Закрыла глаза…
 Я спала в ворохе листвы до тех пор, пока солнце не переместилось и не перестало освещать пригорок. Без него сразу стало холодно и сон пропал. Зато появилась и загудела внутри злость, обида и возмущение.
 Янтарный появился вечером, как и обещал. Принес мой дорожный мешок.
 – Давай я проведу тебя обратно, спрячу в казарме, – предложил он. – Ребята не выдадут, не бойся.
 – Не надо.
 – Не хочешь, не надо. Тогда постараюсь носить тебе еду, хотя бы через день, а там, глядишь, и придумаю, как выбраться.
 – Не надо.
 – А что тебе надо?! – закричал разгневавшийся Янтарный.
 – Уходи из Пряжки! – попросила я. – Уходи. Пряжки не будет.
 – Ты сошла с ума? – коротко спросил Янтарный.
 – Не знаю, – честно ответила я. – Знаю, что Пряжки не будет. Не хочу, чтобы ты погиб.
 – Ты и обычно-то была ненормальная, а сейчас сама себя переплюнула! – сделал вывод Янтарный.
 Я пожала плечами. Почему так говорю, почему не принимаю его помощь – не знала. И знать не хотела.
 Не отвечая ему, я растянула завязки дорожного мешка, достала все припасенное для побега, выложила на землю. На дне дожидался меня легионерский костюм.
 Уже не придавая никакого значения тому, что Янтарный стоит рядом и смотрит, я с наслаждением стянула пансионатские тряпки, решительно оставшись голой. И с радостью наподдала им ногой, отправив в ведущий к потайной двери овраг.
 Затем надела самое дорогое из продававшегося в Хвосте Коровы белье, натянула узкие лосины, кожаную куртку. Надела сапоги. На украшенный металлическими заклепками пояс повесила ножны с кинжалом из могильника Молниеносного. Застегнула пояс на талии.
 Вроде бы все, но что-то тревожило.
 Вспомнила и сорвала с волос серый суконный бант, который, по мнению пансионатского начальства, несмотря на свою сиротскую стоимость, страшно нас украшал, отправила его вслед за приличными юбками и башмаками с устойчивым каблуком.
 Волосы радостно рассыпались по плечам и спине. В который раз подумала: как странно, у сестры волосы светлые, у меня темные. У нее глаза темные, у меня светлые. Она больше в папу, я в маму. А голоса одинаковые.
 Ну что же они там в столице так сплоховали!.. Не такие уж мы, видно, и Умные…
 – Тебе так больше идет, – вдруг сказал Янтарный. – И голова стала вся пушистая, раньше не так было.
 Он повернулся и пошел оврагом к потайной двери.
 Я постояла у края оврага, наблюдая за тем, как закрывается дверь в Пряжку.
 Потом вернулась к мешку, собрала в него все вещи и перетащила мешок к ямке с листьями. Помянув добрым словом Ряху, принялась надувать сосватанную им шкуру.
 Управилась я только к ночи, когда уже вовсю светила и над Пряжкой яркая луна. С ней спорило ущелье – в глубине его тоже что-то светило. Драконы еще не летали.
 Высоко-высоко надо мной на стене маячила в лунном свете какая-то фигура. Не то Серый Ректор, не то Янтарный.
 Мне было не до них. Я занималась хозяйством.
 Ночь между Пряжкой и драконами прошла спокойно. Куда спокойнее, чем позапрошлая в холодном дортуаре.
 Я лежала на надутой шкуре, в теплых штанах поверх костюма и под овчинной курткой. Смотрела на играющих в небе драконов, пока не уснула, убаюканная их пением.
 Утром меня разбудило солнце.
 Нежась под овчинкой, я снова перебрала в уме и подсчитала все, чем владела.
 У меня была теплая одежда, кинжал, огниво, топорик, фляга, котелок, мешок, моток веревки. И шкура.
 Не было еды.
 Выспавшись и прикинув, что к чему, я, конечно, сообразила, что от помощи Янтарного зря отказалась. Совершенно напрасно. Минута озлобленного выпендрежа стоила очень дорого. Но жалеть было поздно, сама виновата.
 Стараясь не думать о том, что бы было, если бы поступила иначе, я выползла из-под куртки.
 Было холодно, солнце еще не успело согреть мою временную стоянку. Если бы Пряжка не торчала здесь, не перекрывала выход из ущелья, думаю, было бы теплее.
 Желудок уже начал урчать, недоумевая: а где же завтрак?
 Ничего ему не объясняя, я собралась, увязала все и сложила. Надо было попытаться выбраться отсюда, пока есть силы.
 Подняться на борт ущелья и, обогнув Пряжку, спуститься к подножию Пояса Верности, а там можно добраться до ближайшего поселения, где, надеюсь, мне дадут поесть. А не дадут, сама возьму.
 Под кожей и слоем нажитого за зиму жирка проснулись и ожили мышцы. Это было странное ощущение, сидя в Пряжке я и забыла, что они там есть.




 Глава двадцать девятая
 ЗАДАЧА: ВЫБРАТЬСЯ…


 Задача: выбраться отсюда – оказалась трудной. Кто уж строил Пряжку, не знаю, но вклинил он ее в ущелье на совесть, в самом неприступном месте.
 Сначала дело вроде бы пошло. Не стесненная юбками, я бодро шагала с камня на камень в начале подъема, но потом скалы резко вздыбились вверх.
 Я попыталась проползти по узкой расщелине между двумя скальниками, выпершими из горного бока. Цепляясь за трещины и отслоившиеся, как книжные листы, пласты породы, поднялась почти до ее середины, но очередной камень обломился у меня в руках и я с грохотом съехала вниз в куче мелких камешков.
 Они сдвинули более крупные, которые тоже устремились вниз, в результате один из них тюкнул меня по макушке. Взвыв от боли, я отступила. Хорошо хоть дело ограничилось шишкой, а не раной.
 Когда боль немного утихла, выяснилось, что и спуститься-то я не могу, страшно было просто смотреть на тот путь, который я каким-то чудом прошла.
 Ночевать пришлось на склоне под скальным выступом. Хорошо, что нашла здесь ручеек, набрала воды во флягу, набрала в котелок.
 Сухих веточек с сосен и карликовых, корявых березок, прилепившихся то там, то сям в скалах, хватило на небольшой костер. Около ручья нашелся и куст смородины. Кое-где на нем бурели прошлогодние листья. Я их собрала и кинула в кипяток. За неимением другого сошло и за суп, и за чай. Прополоскала желудок, надула шкуру и заснула, как выключилась.
 И всю ночь летела по этой расщелине вниз, все быстрее и быстрее…
 На следующий день я все-таки спустилась обратно.
 Первым делом отыскала место, где ручеек с горы уходил в камни, и хорошенько его запомнила, чтобы уже не оставаться без воды.
 Потом прошла по западному борту ущелья от северной стены Пряжки до конца ничейной земли, пытаясь найти хоть какую-нибудь козью тропку наверх.
 Выбраться можно было дальше: если идти по дну ущелья до его конца, а затем резко вверх, на гребень – там с вершины хребта до дна ущелья тянулись вниз осыпи, словно каменные реки. По ним можно подняться, как по лестнице, это не скальный массив.
 Но там были драконы…
 Они красивые, просто великолепные, но любоваться ими лучше издалека…
 Я вернулась к ямке с листьями. На стене опять кто-то маячил, но теперь, при дневном свете, было видно, что это совсем не Янтарный.
 Серый Ректор пялился на меня с высоты, чтобы ему свалиться!
 Начались голодные боли в желудке. Я боялась, что они будут сильнее, но, видно, замордованная поисками выхода, просто не обращала на них внимания, поэтому было вполне терпимо.
 Проведя ночь в ставшей родной ямке, на третий день попыталась штурмовать восточный борт ущелья.
 И потихоньку-потихоньку, за полтора дня муравьиного шага добралась почти до вершины.
 Но здесь опять шел непреодолимый скальный пояс, ни щелочки в нем не было, ни лазеечки. Более того, я заметила, что к его непреодолимости явно приложил руку и человек, хотя следы работ пахли седой древностью. Но все, что могло поколебать неприступность скал, было укреплено.
 Сделали, гады, из Драконьей Залежи мышеловку, чтоб им самим вот так метаться!
 Пришлось опять спускаться к подножию северной стены Пряжки.
 Постепенно я перешла в то состояние, когда и есть не хотелось, и болеть ничего не болело. Появилась какая-то легкость во всем, в движениях, в мыслях…
 Только сил карабкаться по скалам не осталось. Хотелось больше лежать под солнышком.
 Я лежала и рассматривала не пускающую меня на волю северную стену. С этой стороны ворот не было, стена была сплошной, значит, то, что я видела из Пряжки, было обычным надувательством. Никто и никогда не приходил со стороны ущелья, не входил в северные ворота крепости. Только потайная дверь затаилась в овраге, чтобы выкидывать таких, как я.
 Не знаю уж, какой это был по счету день, шестой или седьмой, но однажды, ближе к вечеру, на краю оврага появился Серый Ректор.
 Вставать не хотелось, но пришлось соскочить со шкуры и двинуться ему навстречу: подпускать к своей ямке я его не собиралась.
 Не доходя шагов десяти, я остановилась и вынула кинжал из ножен.
 Серый Ректор насмешливо глядел на него.
 – Ну, Двадцать Вторая, как устроилась? – спросил он.
 – Спасибо, великолепно.
 – Оно и видно. Барышня, у вас уже глазки нехорошо блестят. Еще дней двадцать – и твой желудок не сможет принять пищу, даже если она появится. Ты обречена.
 – Не ваша печаль.
 – Что, твои друзья крылатые не помогли? Они же тебе так обязаны.
 – Они такие же мои, как и ваши. И вы знаете, что исключительно ваша заслуга в том, что они ожили, – с удовольствием ответила я. – Стекла в дортуаре вставили?
 Серый Ректор обозлился, сделал шаг вперед. Я швырнула в него камнем. Попала в ногу. Он охнул и остановился.
 – Не советую подходить! – пояснила я. – Вас тоже можно рассмотреть в качестве пищи.
 Серый Ректор отступил на прежнюю позицию.
 – Не буду. Зачем мне неприятности – через месяц тебя и так не будет.
 – Вы меня в этом пытаетесь убедить или себя? – спросила я.
 – Просто хочу сказать, что если ты попросишь прощения, то я, так и быть, пущу тебя обратно в Пряжку. Лучше сидеть в камере, но с едой, чем за стеной, но без еды. Подумай.
 – Не раньше, чем у вас уши отрастут, Ряхой по моей просьбе отрезанные! – отказалась я. – Как удачно все-таки получилось, выходит, я вам авансом все причитающееся отдала. Так что всего хорошего.
 Серый Ректор дернулся при упоминании об ушах, ничего не стал говорить и ушел в овраг.
 Мерзость, которую он принес с собой, осталась.
 Самое противное, что все было понятно, понятно до мелочей.
 Выкинуть за стену он меня сгоряча выкинул. Но, опомнившись, сообразил, что остался без виноватого. Служба Надзора такое дело ни за что просто так не оставит, обязательно будет расследование. И кого же им предъявить?
 А из Хвоста Коровы уже наверняка едет комиссия из офицеров Службы – если сам Ректор не сообщил, то начальник охраны обязательно послал гонца с докладом о чрезвычайном происшествии.
 Словно потянулись от Пряжки по ничейной земле ко мне липкие вонючие щупальца. Хотят утянуть обратно.
 Снова нужно выбирать, Пряжка или драконы, медленная смерть или быстрая гибель, ведь драконам я тоже никакой не друг. Так, что-то хвостатое и маленькое под боком.
 Мне стало очень жалко себя, слезы потекли по лицу.
 "Ну что ты ко мне привязалась?! – грозила я бесполезным кинжалом залегшей на пути Пряжке. – Знать тебя не хочу! Не буду! Все равно уйду от тебя! Сама все решу, ТЫ ЗА МЕНЯ РЕШАТЬ НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ!!!"
 Вытирая слезы на ходу кулаком, я кинулась к своей ямке, выдернула затычку из шкуры и принялась ухлопывать ее, чтобы побыстрее спустить.
 Набила дорожный мешок, не желая оставлять ничего своего, вдела руки в лямки, поправила его на спине и, продолжая реветь, бросилась в глубь ущелья, прочь от северной стены.
 Мне было страшно, ужас до чего страшно.
 Если бы не проклятый Серый Ректор, шагу бы сюда не сделала, но теперь торопилась, поджав хвост и размазывая горючие слезы по лицу, а уж ревела, наверное, на все ущелье.
 – Даже если выбора не дают, я все равно выберу! – рыдала я в голос. – Ну и пусть так, ну и пусть, ну и пусть! Лучше так, чем по-вашему!
 Впереди начало светиться, значит, они недалеко.
 Наклонив голову, почти зажмурившись, чтобы не увидеть, не повернуть со страху, я продиралась к ним через кусты и поваленные деревья, по камням и буграм, желая теперь лишь только одного: побыстрее раствориться в драконьем огне, уйти в него и перейти в ничто, оставшись на земле кучкой пепла.
 "Ну и чего ты ревешь, всю округу распугала?" – загрохотало у меня в голове.
 Я налетела на какую-то гладкую скалу, подняла голову – скала была драконом, а голова его откуда-то сверху с любопытством рассматривала меня.
 Этого мне хватило за глаза: кучкой пепла я плюхнулась на землю и все-таки со страху ушла в ничто.
 Не знаю, долго ли я лежала там, в ущелье, но дракону это быстро надоело.
 "Вставай! – опять загрохотало в моей голове. – У меня ноги затекли, а шевелиться я боюсь, еще задавлю тебя ненароком!"
 Я встала на четвереньки и рванула в таком положении к ближайшему кусту.
 "Вот и хорошо, – одобрил дракон. – По вашим меркам я тебя здесь долго жду".
 "Меня?" – удивилась я из куста.
 "Тебя, – подтвердил дракон. – Серый Ректор дурак!"
 Это было очень разумное замечание, и я немного успокоилась.
 "Значит, мы того… Мысленно общаемся?!" – вырвалось у меня.
 "Конечно… – подтвердил дракон. – Петь вы люди не умеете, а мы не можем издавать те квакающие звуки, которыми общаетесь вы. А так проще. Мысль – она мысль и есть".
 "Понятно…"
 "Ничего тебе не понятно. Уже поздно, тебе пора спать, а мне летать. Давай я отнесу тебя в более уютное место, чуть повыше, там ты сможешь отдохнуть. А когда выспишься, все будет проще. Значительно проще…"
 "Давай", – неосторожно согласилась я.
 Громадная пятикогтистая лапа подцепила меня за дорожный мешок и подняла в воздух, я и охнуть не успела. Лямки врезались в тело.
 Мы полетели. Как летели, куда летели – ничего не знаю, зажмурила глаза.
 Наконец меня опустили на ровную поверхность. Дракон не стал садиться, сразу же поднялся ввысь. Там уже летали его собратья.
 Морщась и жалобно ойкая, я стряхнула с себя мешок, растерла следы от лямок на плечах и начала готовить себе ночлег. Медленно надула шкуру, залезла в меховые штаны, достала куртку. Простые привычные действия очень успокаивали.
 В голове крутился противненький вопрос: где я, что я и я ли это?
 Плюнув на все вопросы, я улеглась на шкуру, пристроила в голову мешок, укрылась курткой и решительно заснула, все в мире отложив на завтра.




 Глава тридцатая
 ПРОСНУЛАСЬ Я УТРОМ ЖИВАЯ…


 Проснулась я утром живая и вполне здоровая. А глаза открыть боюсь.
 Наконец осторожно открыла один.
 Дракон лежал на соседней скале и спал.
 Это придало мне уверенности, я открыла второй глаз и стала рассматривать его.
 Сложное это дело: описывать дракона.
 Этот цветом был не черный, а темно-золотой, светящийся изнутри, как светится, к примеру, рука, если закрыть ею пламя свечи. Громадный, но словно точеный, до того соразмерны были все части его тела, так, что громадность не переходила в громоздкость. Чешуя была на удивление мелкой и охватывала его тело кольчугой. Гребни в четыре ряда на шее были тонки и золотисто-прозрачны, напоминали гриву.
 А пахло от него полынью.
 – Ну что, освоилась немного? – прозвучала мысленная речь [6] .
 – Так ты не спишь?
 – Нет, конечно.
 Дракон открыл глаза, они у него были удивительно красивыми, миндалевидно вырезанными, темными. И насмешливыми.
 – А ты кто? – спросила я.
 – Дракон,– оказался с чувством юмора мой собеседник.
 – Это понятно. Он или она?
 – Не понимаю вопроса. Объясни подробнее.
 – Особь мужского пола или женского?
 – А есть разница? – заинтересовался дракон.
 – Ну, как вы размножаетесь? Чтобы получился новый дракон вам нужны усилия двух единиц или достаточно одной? – запуталась я в объяснениях.
 И чего меня в эту область занесло? Ну мне-то, Медбрат побери, какая разница, он это или она?
 Дракон подумал, блеснул глазами, наклонил голову набок и сообщил:
 – Да, пожалуй, двух. Но в общении между собой мы не делимся на "он" или "она". В речи, по-вашему. Теперь поясни, кто он, кто она, и я скажу, кто я.
 – Если рожает детенышей, или яйца кладет, или икру мечет – то она.
 – А ты?
 – Я – она.
 – Икру мечешь?
 – Яйца кладу, – сдуру сострила я.
 – О, как мы, – обрадовался совпадению дракон.
 – Да нет, пошутила, – смутилась я. – Мы рожаем детей. Она – это кто в себе новую жизнь вынашивает до определенного предела, а затем рожает. А кто дает толчок к развитию этой жизни, оплодотворяет, – тот он.
 Я даже вспотела от усилий объяснить все сложности деления по половому признаку.
 – Ну, если тебе так важно, то по вашей классификации я – он. Что это тебе дало?
 – Ничего, – честно сказала я.
 – Так зачем же ты надрывалась, пытаясь выяснить несущественное?
 Я промолчала. Мысленно промолчала – рты-то мы все равно не открывали.
 Но так бесславно заканчивать беседу не хотелось, поэтому я спросила:
 – А почему же ты сказал: "Ну что, освоилась?" Не освоился, не освоилось, а именно освоилась? Как ты определил что я – это "она"?
 – А я и не определял. Это ты сама себя определила. У нас же нет различий. Хотя я теперь знаю, что хоть яиц ты не несешь, но себе подобных производить можешь. Она. Что еще тебя волнует?
 – Мне нужна еда, – наконец сказала я то, что должна была сказать в самом начале, не зацикливаясь на ерунде. – Я долго не ела.
 – Когда ты рядом, я могу подпитывать тебя энергией, – сообщил дракон. – Так что еда теперь тебе не обязательна.
 – Спасибо, это здорово, но мне нужна еда. У меня желудок отомрет, если я есть не буду. Мне нужно, чтобы он работал. Необходимо.
 – Я думал, ты обрадуешься, – заметил дракон. – Но если это так важно, подожди немного. Я кого-нибудь убью.
 Сильные крылья распахнулись, мощным усилием подняли гибкое тело, и дракон легко унесся за гребень хребта.
 Можно было осмотреться по сторонам.
 Я находилась на небольшом уступе, образованном выдавленной из склона скалой с плоской вершиной, которая с течением времени задерновалась, давая место траве, кустам можжевельника и корявым сосенкам.
 В этом месте ущелье уже практически завершилось: с гребня хребта склоны стекали в него, как в воронку.
 Смотреть на все это с моего уступа было страшновато – он прилепился на высоте где-то около трех четвертей от высоты горы.
 На противоположном склоне зияла громадная расщелина. Именно она и была источником света Драконьей Залежи – словно рана, обнажившая пульсирующую плоть горы. Наверняка она появилась в ту же ночь, когда вырывались из скал драконы.
 Они сейчас спали, примостившись на скалах. Теперь было видно, что драконы не черные, а разноцветные.
 "Обсохли, наверное…" – подумалось мне.
 И все, как и золотой, словно подсвеченные изнутри.
 Спали после ночных полетов они сладко, и я вполне поняла желание моего собеседника просто подпитать меня энергией, а не нестись сломя крылья в такую рань за продовольствием для выкинутой из Пряжки девицы.
 Продолжая исследования уступа, я поняла, почему именно сюда принес меня дракон: слева из горы бил источник, причем горячий. Наверное, все это было взаимосвязано, и отблески пламени из расщелины, и горячие источники в горе. Родник водопадиками скатывался с камня на камень, чем дальше от места выхода из горы, тем становясь холоднее. Наконец-то я с удовольствием умылась.
 Вернулся дракон и принес убитого горного барана.
 – Это твой желудок устроит? – поинтересовался он.
 – Устроит.
 Честно говоря, я слабо представляла, что мне с этой тушей делать. Привыкла готовить мясо уже в разделанном виде, да и вообще дома мы больше ели рыбу – море под рукой, как-никак. Но нужда заставит, вынула кинжал и подошла к барану.
 – Странные у вас способы свежевания, – заметил дракон, глядя, как я мучаюсь. – Совершенно нелогичные.
 – Это не у нас, это у меня, – не стала позорить я род людской в глазах дракона. – Я мясо не умею разделывать, к рыбе привыкла.
 – Следовательно, ты провозишься изрядно, – Дракон примостился на скале чуть выше моей, положил голову на лапы, глядя сверху. – Расскажи мне тогда между делом, что там у вас происходит. Те, кто ест рыбу, должен жить у моря, а не здесь.
 Я стала рассказывать ему обо всем, что произошло в последнее время. И о войне, и о победе Сильных, и о плане новой нации, и о его осуществлении в лице нашего пансионата.
 Меня прервал странный звук: дракон не просто смеялся, он откровенно гоготал. Хорошо, что делал он это мысленно, иначе, наверное, поднял бы всех своих сородичей.
 – У вас, прости меня, мышей, просто непомерное самомнение. Зачем вам новая порода людей? Вы и так Сильно-Умные и ничего нового не создадите.
 – Мы разные!!! – возмутилась не на шутку я.
 – Вы одинаковые! – возразил дракон. – И что печально, не меняетесь. Что тогда были, что сейчас; Но каждое поколение воображает, что сделало громадный скачок вперед и может презирать за отсталость своих предков.
 Я не стала с ним спорить, мне стало не до этого: пока еды не было, я ее и не хотела, но когда появилось что-то съедобное, есть захотелось жутко.
 Срезанным с ноги барана мясом я наполнила котелок, залила его водой и принялась собирать веточки для костра.
 – Положи вон ту ветку отдельно на скалу, – попросил дракон.
 – Зачем? – удивилась я.
 – Увидишь.
 Я положила ветку туда, куда он просил.
 Дракон повернул голову и прицельно полыхнул на нее.
 – Теперь поджигай остальные. У тебя ведь маленький костер, я боюсь его весь сразу спалить.
 – Спасибо, не буду возиться с огнивом.
 Костер затрещал, я закрепила над ним котелок и принялась мучительно ждать.
 – А сырое вкуснее, – подначивал меня сверху дракон.
 – Я не настолько голодна, – огрызалась я.
 – Хорошо с тобой, – сделал мне неожиданно комплимент дракон. – Я давно так не веселился.
 Хорошо, хоть кому-то со мной хорошо… Пусть и дракону.
 Долго варить мясо сил не было, да и не мясо мне было нужно сейчас. Успокоив свою совесть тем, что варево немножко прокипело, я отлила в чашку бульон и осторожно, сдерживая себя, выпила.
 Ничего, не скончалась, несмотря на уверения Серого Ректора, что дни мои сочтены. Более того, почувствовала, что желудок не совсем отмер и с ним вполне еще можно сосуществовать.




 Глава тридцать первая
 БЛИЖЕ К ОБЕДУ


 Ближе к обеду начали просыпаться драконы. – Сейчас я представлю тебя нашим, – сказал золотой. – Только, ради крепких яиц, не выясняй у них, кто он, а кто она.
 – Ради кого?!
 – Ради крепких яиц. Так мы всегда говорим. Крепкие яйца – здоровые детеныши. Прости, я забыл, что у вас не так.
 – Не извиняйся. Практически так же.
 Пока дракон общался со своими, я лихорадочно причесывалась.
 – Здравствуй!
 – Здравствуй!
 – Здравствуй!
 Запели на разные голоса у меня в голове драконы.
 – Здравствуйте… – выдавила я.
 Общаться с одним драконом еще туда-сюда, но когда на тебя смотрят сразу много!
 И так я чувствовала себя рядом с ними меньше последнего таракана, да еще столько внимания зараз… Уверенности это как-то не прибавило.
 По счастью, в длительную дискуссию вступать со мной драконы не стали, оглядели, поздоровались, как и полагается воспитанным персонам, и занялись своими делами.
 – Ты им понравилась, – сказал золотой дракон. – Тебе даже сделали комплимент.
 – Какой? – обрадовалась я.
 – Вполне съедобная.
 – Ты издеваешься?!
 – И не думаю, – удивился дракон.
 – Вы что, людей едите?
 – Ну уж нет! – оскорбился он. – С чего ты взяла? Вас невозможно есть, настолько вы противные на вкус. Чем вы только питаетесь, непонятно совершенно! Даже падальщики по сравнению с вами – новорожденные ягнята. Нужно утратить все иные источники энергии, чтобы опуститься до потребления вас, и то после этого живот пучит и летать тяжело. Так что тебя незаслуженно похвалили.
 – Ладно, что я вполне съедобная, мы выяснили, а теперь ты расскажи, почему вы оказались заперты в скалах, – попросила я.
 – Почему… – протянул дракон. – Потому что вы, люди, вдобавок к вышесказанному еще и отвратительные соседи. Вы сами себе лютые враги, а уж остальным, живущим рядом с вами, не позавидуешь. Такое чувство, как равновесие, вам не известно в принципе. Не успокоитесь, пока не изведете все вокруг, себя и кусок мира в придачу. Мы стали вам мешать.
 – Чем?
 – Ты меня спрашиваешь чем? – разозлился дракон. – Надо спросить тех умников, что все это сделали!
 Он раздраженно полыхнул пламенем, поджег можжевеловый куст.
 – Вы стали мешать и что дальше? – поторопилась я продолжить. – Почему вас просто не убили?
 От насмешливых криков драконов содрогнулись окрестные скалы. Представляю, как затряслась в ужасе Пряжка…
 Мой вопрос насмешил и золотого, от его раздражения не осталось и следа, кроме обуглившегося можжевельника.
 – Не так-то просто убить дракона! – с удовольствием сообщил он. – Даже вам. Вы, люди, – наш дурной сон. У нас есть прекрасный способ переживать неприятности, в том числе и сварливых соседей – мы уходим в спячку, пока времена не меняются в лучшую сторону. Многое и многих мы так пережили. Но здесь нас погрузили в спячку насильно! А когда ты не по своей воле заснул, то и проснуться сам не можешь.
 – Но ведь вы все равно вырвались? Зачем же тем, кто вас упек, оставлять какие-то книги, надписи, прочие подсказки, которые и привели, к чему привели?
 – Таковы правила игры, – строго сказал дракон. – Если готовишь яд, обязан сделать противоядие. Они не смогли бы обойти эти правила, ничего бы не вышло. Да, нас заперли в скалах, построили Пряжку, чтобы закрыть ущелье, поставили охрану. Но вынуждены были и оговорить условия, которые могли привести к нашему освобождению. Одно без другого не работает. А память у вас куда короче, чем у нас. Все забылось, и зачем Пряжка, и почему Драконья Залежь, но Книга лежала в Корпусе, и Заклинание было написано на стене Перста, и штыри из его Кольца образовывали Предупреждение…
 – Ты говоришь так, словно знал, что творилось в Пряжке, пока ты спал?
 – Да. Я спал не так крепко, как остальные. Вырваться не мог, но проникать мыслью за стены Пряжки – вполне. Век за веком копилась наша энергия, с каждым выпавшим штырем все слабее становились стягивающие узы.
 – Так поэтому никак не мог умереть начальник охраны?
 – Разумеется, – подтвердил дракон. – Ему не повезло – через убивший его штырь он был связан с нами. Его можно было просто вынести из крепости, тогда бы он стал тем, чем и был, – мертвым телом, но в Пряжке его поднимала драконья сила. И это тоже было записано в Книге.
 – Ну что же тогда все-таки произошло? – не удержалась я.
 – Да ничего сверхъестественного. Почему загораживает Пряжка ущелье, давно забылось, но что с ней связана тайна, люди помнили всегда. И со временем почему-то решили, что эта тайна означает сокровища. Сколько таких искателей здесь перебывало! Книга была доступна, но формулу нашей свободы в ней тщательно зашифровали.
 – Орден Символистов?
 – Раньше, значительно раньше. Орден Символистов по сравнению с древними магами – скопище надменных глупцов. Они упивались внешним, складывая из пустых слов витиеватые предложения и воображая, что дергают за струны мира. За их словами не было силы – они не совершали дел, паря в облаках, созданных из холостых созвучий.
 – Не поняла… – призналась я.
 – Только слово, оплодотворенное делом, рождает силу, – объяснил дракон.
 – Но почему это забылось?
 – Потому, милая хвостатая букашка, что, к счастью для нас, вы обожаете войны, и каждый вооруженный дубиной воитель считает самым сладким проявлением своей власти наступить на горло человеку, который знает больше его, уничтожить непонятные инструменты и плоды трудов, записи сжечь только потому, что горят хорошо.
 – Я и без тебя, милая хвостатая сколопендра, прекрасно знаю наши достоинства, – отозвалась я. – Продолжай про Книгу.
 Дракон фыркнул.
 – Про Книгу… С упорством, достойным более высоких дел, охотники до тайн все, как один, видели в Книге путь к сокровищам Пряжки. И штыри потихоньку перемещались из Кольца на Щит. Особенно в этом преуспел ваш Серый Ректор. Он был чуточку поразвитее тех вояк, что сидели в гарнизоне до него, поэтому и дела у него пошли значительно быстрее. Но и он воображал, что, когда штыри на Щите замкнутся в Магическую Букву, он станет самым богатым человеком в Чреве Мира. Начальник охраны заметил, что Ректор занимается не только тем, что ему положено по должности, и принялся шантажировать его. Тот платил. Но начальник охраны вошел во вкус, прикинул и решил, что за разоблачение тайного сторонника Ордена Символистов Служба Надзора его озолотит и переведет из Пряжки. Он настрочил донос и забрал из квартиры Ректора последний штырь. Ректор догнал его только на лестнице. И сгоряча убил этим самым штырем.
 – Скучно… – протянула я. – Мои предположения были куда интереснее.
 – Это претензии не ко мне, а к Серому Ректору. После этого все стало развиваться еще стремительнее. Когда забродил по крепости оживший мертвец, ваш Ректор начал смутно соображать, во что ввязался. Получилось, что он собственными руками взвел арбалет, а ты нажала на крючок. Он догадался, что нельзя тебя подпускать к Персту, но было поздно.
 – Значит, я все правильно ему высказала?
 – Конечно. Вообще-то он тебя убить хотел, но побоялся. И правильно побоялся. Потом сглупил, попытался тебя морально сломать. Ты и сломалась, но не в ту сторону.
 – А зачем ты меня встречал?
 – Ты нам нужна. Сделана только половина дела.
 – Но почему ты не объявился раньше? Я бы тогда локти и коленки на скалах не обдирала! – обиделась я. – И со страху не умирала бы.
 – Нельзя. Ты должна была сделать выбор. Сама прийти. Или прибежать в слезах, как ты сделала. Но сама. Легко быть сильной, если у тебя за спиной дракон.
 – А зачем я вам нужна? – насторожилась я.
 – Ты же читала надпись на Кольце? Пряжка должна лопнуть.
 – А я тут при чем? – искренне удивилась я. – Вы тут такое устроили, что вам какая-то крепость. С вашей-то мощью…
 – Да, – просто подтвердил дракон. – Мы можем все. Но не хотим. А вы почти ничего не можете, но хотите все. Только ты можешь направить нашу мощь на Пряжку, потому что только твоя ненависть ее уничтожит.
 – А вам Пряжка почему мешает?
 – Я отвечу тебе на этот вопрос, когда Пряжка лопнет. Ты поможешь нам? – В глазах дракона блеснули огоньки.
 – А я отвечу тебе на этот вопрос завтра. Ладно? – попросила я. – До завтра дело терпит?
 Дракон не стал меня торопить и вообще не высказал никакого неудовольствия. Впрочем, они и так столько ждали, что им еще одна ночь.
 Вместо этого он предложил:
 – Хочешь полетать?
 Найдите человека в здравом уме и твердой памяти, который не хотел бы полетать на драконе!
 – Хочу, – застенчиво сказала я. Дракон слетел на мой уступ.
 – Забирайся на шею, – подставил он крыло.
 Дракон был теплым, словно зимний очаг. Я даже удивилась. Конечно, странно было бы предполагать, что существо, способное полыхать огнем на десятки хвостов, будет холодным, как ящерица-медянка, но что он будет таким теплым, я не ожидала.
 – Уселась?
 – Да.
 Дух захватило, когда мы отделились от уступа. Все выше и выше – над скалами, над гребнем хребта, над Поясом Верности.
 На север тянулись и тянулись горы, были видны замерзшие еще ледниковые озера на их плато, поднятых над землей на тысячи хвостов, белые верхушки пиков, темные ущелья.
 За Поясом Верности, с другой стороны Драконьей Залежи, начинался новый водораздел. Если раньше в этом месте перевал был пониже, то люди вполне могли его преодолевать и попадать через Лоно в Чрево Мира.
 Кружа над горами, дракон плавно набирал высоту.
 И вдруг я увидела далекое море, честное слово, я увидела море!!!
 Далеко-далеко на юге, но я его увидела! И там уже вовсю была весна, слабо зеленели прибрежные земли.
 Тыча в ту сторону рукой, я завопила не своим голосом:
 – Там, там! Там моя Ракушка!
 – Тише, – урезонил меня дракон. – Я же тебя и так слышу.
 – Да, но ведь там Ракушка!!! Неожиданно дракон начал снижаться.
 – На сегодня хватит, – объявил он. – Держись, сейчас поиграем.
 Легко сказать – держись… А за что, простите?
 Я плотнее охватила коленями его шею. Уцепилась руками за торчащие впереди небольшие гребни, последние в "гриве". Обвила хвостом.
 Дракон камнем ухнул вниз.
 Сердце мое хотело уйти в пятки, но скорость падения была настолько высока, что оно беспрепятственно проскочило сквозь них и осталось трепыхаться на той высоте, с которой мы спикировали.
 Внизу дракон распахнул крылья и мягко спланировал к скалам.
 – Предупреждать надо! – свирепо рявкнула я, пиная его ногой.
 – Я тебя предупредил, – невозмутимо сказал дракон. – Не щекотись.
 – Все равно нечестно!
 – Почему?
 – Мне держаться не за что!
 – Ты прекрасно держалась, раз у тебя остались силы меня пинать, – возразил дракон. – Но если боишься, можешь придумать какую-нибудь упряжь.
 – О, я вспомнила! – обрадовалась я. – У меня веревка в мешке есть. Буду ее тебе на шее затягивать. Согласен?
 – Надо попробовать, – не стал возражать дракон. – Хотя и ты, и твоя веревка на моей шее явно излишни.
 – Ну не скажи, – возразила я. – Красивый шейный платок еще никому не мешал.
 – Платок? Это такой кусочек материи, который вы вешаете себя на шею и который не несет никаких полезных функций? – поинтересовался дракон.
 – Верно. Но почему не несет? Некоторые в него сморкаются.
 Вечером драконы опять летали и пели.
 Я лежала под курткой, слушала и все пыталась понять, как это у них так божественно получается. Но драконье пение усыпило меня задолго до приближения к разгадке.
 – Я согласна, – сказала я утром, проснувшись.
 – Прекрасно, – отозвался со своей скалы дракон. После этого я снова заснула и спала еще часа три, наверное, до Часа Петуха. Только потом встала.
 На завтрак была вода из источника и вчерашнее вареное мясо. Дракон не завтракал.
 – Ты действительно хочешь уничтожить Пряжку? – спросил он мягко.
 – Да, – без колебаний отозвалась я, вгрызаясь в довольно жесткий кусок.
 – Со всеми обитателями? – искушающе уточнил он. Сначала я хотела рубануть сплеча: "Да, со всеми!" Что мне до них?
 Но сердце тукнуло: нельзя…
 – Нет, с ними не могу, – сказала я.
 – Вот ты уже и проиграла, – заявил дракон. – Ты заведомо несешь в себе зерна поражения, раз тебя способно что-то сдержать. Побеждает тот, кто независим.
 – А с чего вообще эта лекция? – посмотрела я на скалу, где лежал, беззаботно греясь на солнышке, золотой дракон.
 – Ты же из побежденных, сама говорила. Я ищу причины вашего поражения.
 – У тебя других дел нет? – вежливо поинтересовалась я.
 – Нет, – безмятежно отозвался дракон. – Я сыт, период размножения еще не наступил, наши спят, а летать рано.
 – Значит, ваша затея с Пряжкой из-за меня срывается?
 – Ни в коем случае. Мы их просто пуганем. Заканчивай с едой и увидишь.
 – А раз ничего не меняется, зачем ты мне голову морочишь?
 – Неверная формулировка. Я указываю на твои слабые места. Тебе лучше знать их заранее.
 Я никак не могла понять, серьезно говорит дракон или слегка издевается. А может, и не слегка. В его словах была правда, но какая-то уж очень горькая…
 – Не расстраивайся… – утешил меня добрый дракон. – Может быть, твои соплеменники думают иначе.
 – Все, я поела! – решительно заявила я и принялась рыться в мешке.
 Веревка, по закону подлости, оказалась на самом дне.
 Обвив ею шею спустившегося на мой уступ дракона, я закрепила ее так, чтобы образовалось что-то вроде ручки, за которую можно уцепиться в критическую минуту. Да, на драконе все это смотрелось весьма нелепо.
 – Готово? – спросил дракон. – Поехали!
 Он даже крылом не махнул – мы спланировали вниз по ущелью, словно с горки скатились.
 И закружили над Пряжкой…
 Сверху ее неприродная геометричность и симметрия еще сильнее бросалась в глаза.
 – Какое уродство, – не сдержался дракон.
 – Ну хорошо, они уже боятся, – рассуждала я, пока мы закладывали круги вокруг крепости. – Но как дать понять, чтобы они убирались?
 – Самым наглядным образом. Держись крепче! – сказал дракон и взмыл вверх.
 И опять с небес мы рухнули на землю, представляю, как страшно это смотрелось из Пряжки.
 Дракон вихрем пронесся над крепостными стенами. Я услышала вопли караульных, в ужасе прыгающих со стен. А он, заложив крутой вираж, вдруг подлетел к Персту и аккуратно полыхнул огнем.
 Как фитиль свечи, загорелась деревянная крыша-конус, накрывающая верхнюю площадку башни.
 – Теперь и дурак поймет! – насмешливо сказал дракон. – Летим обратно, попросим остальных покружить, а чуть позже вернемся.
 Мы вернулись на мой уступ, а драконы, обрадовавшись развлечению, снялись с мест и полетели к Пряжке.
 И там, вокруг пылающей верхушки Перста, закрутилась разноцветная драконья карусель, забавная и жутковатая одновременно.




 Глава тридцать вторая
 ЧАСА ЧЕРЕЗ ТРИ


 Часа через три мы вернулись к крепости. Дракон был прав.
 Невзирая на приближение вечера и, следовательно, ночлег в голой степи, люди спешно покидали Пряжку.
 Тянулась от ее ворот на юг длинная цепочка обозов. Первыми отступали хозяйственные службы и повозки с воспитанницами и преподавателями. Я разглядела сверху даже ту повозку, в которой путешествовала в Хвост Коровы и обратно.
 Экипажа Ректора среди них не было, и охраны тоже было мало.
 – Эти уйдут завтра, – сказал дракон. – Подождем. Когда мы вернулись на скалы, мне пришла в голову интересная мысль: а почему это я буду уничтожать Пряжку грязной? Ненависть должна быть чистой, без примесей.
 – Ты мне поможешь? – спросила я дракона.
 – О, все, что в моих силах, – галантно, но опрометчиво сказал он.
 Через полчаса дракон сидел на моем уступе, увешанный мокрыми тряпочками – я сушила на нем постиранное белье, – и бурчал, если можно бурчать при мысленном общении:
 – И долго мне еще надрываться?
 – А разве ты надрываешься? – удивилась я, тоже чистая и мокрая, сидя на корточках у костра в меховой куртке и меховых штанах на голое тело и поворачиваясь к нему то боком, то спиной. Я сушила волосы.
 – Лежи себе, да лежи…
 – Я не лежу, – возмущался дракон. – Я поддерживаю температуру тела, достаточную для того, чтобы эта ветошь высохла. А это требует определенных усилий.
 – Это не ветошь! – возмутилась я. – Это очень дорогое белье. Я его в столице купила.
 – Два комплекта ты не могла купить? – ехидно спросил дракон. – Чтобы сразу надеть после мытья в источнике и не мучить себя и других. Странно вы, люди, устроены. Сколько лишнего вам нужно!
 – Зато вы, драконы, в полном равновесии. Зачем же вы тогда такие алчные до сокровищ? – сердито спросила я: волосы не столько сохли, сколько коптились, намертво пропитываясь запахом дыма.
 – Мы? Алчные до сокровищ? – возмутился дракон. – Один раз один дракон облюбовал себе место как раз в той пещере, куда вы свои побрякушки сволокли, и пошла гулять сказочка. А он не сокровища охранял, он просто незваных гостей не любил.
 Я не стала спорить, подошла к дракону и потрогала белье. Оно уже высохло.
 В отличие от моих волос, Медбрат побери!
 – Почему злишься? – с любопытством спросил дракон.
 – Волосы не сохнут! – чуть не плача, сказала я.
 – Давай посушу, – предложил он. – Становись перед пастью.
 – Да-а? И запылаю, как крыша Перста? – поинтересовалась я.
 – Не запылаешь, я осторожно. Я подошла к голове дракона.
 Клянусь крепкими яйцами (драконов), глаза его смеялись. Он все это время, оказывается, веселился, как веселится, к примеру, человек, наблюдая за выходками домашнего кота.
 Пыхать на меня пламенем он и правда не стал, просто легко выдохнул. Поток теплого полынного воздуха окутал меня, изгоняя влагу. Через несколько минут такого обдувания я совсем обсохла, волосы стали пышными и закудрявились. Вот бы в каждую парикмахерскую по дракону…
 – А почему вы полынью пахнете? – спросила я дракона.
 – Надо мятой или лимоном?
 – Нет, ну травой, а не зверем.
 – А Великий Дракон его знает! Наверное, потому, что мы и не то, и не другое. Есть растения, есть животные, а есть драконы. А вы во второй группе, вам до драконов далеко.
 – Это называется дискриминацией! – заявила я. – Что ты постоянно подчеркиваешь, что мы хуже, ниже и вообще непонятно кто!
 – Я разве подчеркиваю? – поднялся, чтобы лететь на свою скалу дракон. – Я констатирую. Вы почему-то ставите себя выше животных без всяких на то оснований.
 – Куда уж нам сравниться с вашим высокомерием! – ядовито сказала я.
 – Да, – неожиданно охотно и с удовольствием согласился дракон. – Мы значительно высокомернее вас.
 Кажется, он решил, что я сделала комплимент драконьему племени…
 Утром мы опять полетели к Пряжке.
 Последний отряд охраны покидал крепость организованно, с развернутыми знаменами и барабанным боем. Экипаж Ректора катил за конным знаменосцем. За ним ехало четыре барабанщика, которые бухали колотушками в свои пузатые бочонки.
 Интересно, Янтарный был тут или в охране, что ушла вчера с пансионатом?
 Но этот отряд продвинулся недалеко. Они лишь отошли хвостов пятьсот от ворот и стали лагерем.
 Он был раскинут быстро и организованно, по-военному. Строгий конус-шатер начальника охраны, центральная площадка, пузатый штатский шатер Серого Ректора. Их окружили ровные квадраты рядовых палаток. Повозки по периметру. Походные кухни.
 – Ректор сомневается, – заметил дракон, – поэтому и не уходит. Что ж, это к лучшему. Пусть запомнят, что тут будет, и донесут до остальных.
 – А когда это будет? – спросила я.
 – Ближе к вечеру, – объяснял дракон. – В сумерках легче сконцентрироваться, отбросить мелкое, второстепенное и сосредоточиться на крупном, главном.
 Нет, ну все-таки, где был Янтарный? Если бы я знала, что он здесь, я бы другую прическу сделала… И пояс бы потуже затянула.
 – Что ты сказал? – переспросила я дракона.




 Глава тридцать третья
 ДЕНЬ ТЯНУЛСЯ…


 День тянулся и тянулся, вечер никак не наступал. Драконы, и вместе с ними золотой, парили над горами. Даже поговорить было не с кем.
 Я на сто рядов перетрясла и пересмотрела свой мешок, надула шкуру так, что она только гудеть, как кожа на барабане, не стала. Натаскала гору хвороста для костра.
 Драконам было хорошо – они кувыркались в наколотых на пики гор облаках, то выныривая из них, то прорезая насквозь, то зарываясь в облака с головой и играя там в прятки.
 День все тянулся.
 Наконец солнце скатилось к западу, протянуло длинные тени, в ущелье сразу стало темно и холодно, лишь равнина все еще светилась.
 Вернулся золотой дракон.
 – Садись, – сказал он просто. – Пора.
 Я опять обвязала его шею веревкой, надеясь, что издалека ее незаметно и общего впечатления она не испортит. Села.
 Остальные драконы уже летели к крепости.
 Пока я не ощущала в себе никакой ненависти, никакой силы – только боязливое любопытство. И очень разволновалась на этот счет.
 – Не спеши, – успокоил меня дракон. – Все придет. Мы приблизились к Пряжке.
 Драконы немного покружили над ней и рядком уселись на северную стену. Их разноцветье очень ее украсило.
 Золотой дракон тоже сделал один круг. Затем не спеша, мощными размашистыми движениями стал врезаться в воздух, набирая высоту. Сидя на его шее, я разглядывала удаляющуюся крепость, квадратик военного лагеря неподалеку, горы и степь.
 Поднявшись так высоко, что крепость стала не больше носового платка, а лагерь превратился в грязное пятнышко рядом с ней, дракон начал медленно и плавно снижаться.
 Здесь было холодно, свистел зимний ветер. Но тепло тела золотого дракона не давало мне превратиться в ледышку.
 Зато с такой высоты многое действительно оказалось несущественным.
 – Смотри на Пряжку! – попросил дракон.
 Мы снижались, и крепость становилась все больше.и больше.
 Наконец под крылом дракона промелькнул обугленный Перст, серая северная стена с застывшими на ней драконами.
 Он спустился еще ниже, и вот мы закружили над оградой-Кольцом, я видела пустые окна Главного Корпуса, сад, заросший боярышником, казармы, храм…
 …Вспомнилось, как привезли нас сюда, смертельно напуганных, измученных тяжелой дорогой и голодных, сгрузили, как ягнят, у второй казармы и повели под конвоем в Пурпурный Зал.
 Как раздели, отобрав все, напоминающее о доме. Выдали казенные наряды и присвоили каждой личный номер.
 Как мы путались поначалу, не в силах запомнить свои номера, а в нас вколачивали и вколачивали их, добиваясь, чтобы от зубов отскакивало: "Двадцать Вторая РА, первая группа, первый поток, первый набор".
 Как потянулись дни, заполненные пустотой, холодом и ложью, как капали слезы по ночам.
 Как шли, меняя друг друга, однообразные зимы, весны, лета, осени, накручиваясь на ось Перста, как пряжа на прялку.
 И словно зацепленная кружащим драконом, начала разматываться обратно та шершавая ниточка, опутывая меня, пришла та застарелая ненависть, родившаяся в минуту, когда ноги мои впервые коснулись плаца у второй казармы. Каждый прожитый здесь день лег тяжелым кирпичиком на душу, запылал внутри меня мой номер, к которому я даже привыкла!
 Дракон молчал, ни о чем меня не спрашивал, ничего не подсказывал, лишь все быстрее кружил вокруг Пряжки.
 Начали сниматься с северной стены и остальные драконы, встраиваясь в эту молчаливую круговерть.
 Мелькали перед моими глазами стены крепости, пустые окна Корпуса, бойницы Перста.
 Все тяжелее давила на меня Пряжка, туго спеленывая, погребая под собой.
 И наконец родилось то, что так ждали от меня драконы:
 – Я ненавижу тебя, Пряжка!!! – закричала я во весь голос, неимоверным усилием сбрасывая с себя эту тяжесть, вырываясь из пут. – Ненавижу тебя! Ненавижу!!!
 Первый залп пламени вырвался из пасти золотого дракона, поджег Главный Корпус. Вслед за ним стали изрыгать ливни пламени на крепость другие драконы.
 Пылал боярышник в саду, пылали крыши казарм, пылали деревянные перекрытия на крепостных стенах.
 – Ненавижу тебя, ненавижу! – уже не кричала, а стоном стонала я от детской обиды за то, что чужая воля распоряжалась моей жизнью, обламывая под себя, склоняя и подчиняя.
 Бешено кружащиеся драконы подхватили мой стон, превратив его в свой крик.
 Горящая Пряжка замерла, противостоя этому крику, но потом вдруг лопнул, вдребезги разлетелся Перст, усеивая своими обломками все вокруг. И началось…
 Тряслись, разламываясь и распадаясь, дома, со свистом отскакивали в стороны куски Главного Корпуса, рассыпались, словно песочные, башни по углам крепостных стен.
 Наконец не выдержала, с ужасающим грохотом и гулом обвалилась прямо на Пряжку северная стена. И само основание Пряжки осело, утянув за собой ее обломки, как в воронку.
 На месте неприступной крепости образовалась неглубокая дымящаяся яма, забитая черными спекшимися кусками стен и зданий.
 Драконы по одному вырывались из закрученного ими вихря. Золотой дракон ушел последним – ему пришлось тяжелее всех, даже уничтоженная Пряжка стремилась удержать меня.
 Но когда мы вырвались, все, что связывало меня с этим местом, рассеялось, как дым над ямой.
 Пряжка лопнула.
 Драконы опять расселись на скалах у входа в ущелье, на торчащих по краям его обломках северной стены.
 – Спасибо.
 – Спасибо.
 – Спасибо.
 Доносились до меня слова их благодарности.
 Золотой дракон приземлился на дне самого ущелья, чуть ли не на том пригорке, под которым я некоторое время жила в ямке с прошлогодними листьями.
 – Ну скажи, какой прекрасный вид наконец открылся! – сказал он гордо. – Ты только посмотри!
 И правда, оказывается, мрачное с виду ущелье доверчиво распахивалось навстречу равнине.
 И Пряжка тут была совершенно неуместной.
 Я-то думала, мы провозились страшно долго и уже скоро утро, а оказалось, даже ночь еще не наступила.
 Спрыгнув с дракона, я разминала затекшее тело и ноги и зачарованно смотрела на равнину, настолько непривычным было это зрелище.
 И тут только поняла, чего еще не хватает помимо Пряжки: не было лагеря.
 Сильные, как никто, уважают силу. Пока драконы рушили крепость, испугавшиеся ее жильцы быстро свернули палатки и тихо, без знамен и барабанного боя, отступили.




 Глава тридцать четвертая
 ПОСЛЕ СВЕРШЕНИЯ


 После свершения крупных дел неизбежно наступает какая-то пустота. У людей, не у драконов. Утром, когда я бездумно жгла костер и пекла мясо многострадального барана на горячем камне, драконы начали разлетаться.
 – Куда это они? – удивилась я.
 – Они летят к себе, – объяснил золотой дракон. – Мы очень хотим продолжить спячку, но уже добровольно. Пока вас не станет. Вы же плохие соседи, я тебе уже говорил. А Пряжка удерживала нас, не давала улететь отсюда. Вот, кстати, и ответ на твой вопрос, почему нам так важно было разрушить Пряжку. Теперь мы окончательно свободны.
 – А ты? – спросила я задумчиво.
 – Я тоже могу лететь. Мы же не связаны обязательствами?
 – Нет, – подтвердила я. – Я помогала вам, не оговаривая ничего взамен.
 – Это было не очень разумно с твоей стороны, – сказал дракон.
 – Почему? – пожала я плечами. – Я была в силах вам помочь, и я помогла. А только вы сами можете определить, имеете ли вы достаточно силы для помощи мне. Я не торгуюсь с драконами.
 – И ты говорила, что драконы высокомернее людей?
 – Мы быстро учимся. Я не высокомерна, я просто независима. Пряжки нет, выход свободен. Я могу уйти куда хочу.
 – В пустую степь?
 – Это уже детали. Мелкие детали.
 – А что для тебя сейчас важнее всего?
 – Не знаю. Все, что я знаю, – если моя сестра не погибла, то, возможно, погибает сейчас в Долине Ушедших. Мне надо быть там.
 – Хорошо, собирайся.
 Дракон снялся с места и перелетел на противоположные скалы, где сидели последние зеленый, алый и малиновый драконы.
 – Кстати, – неожиданно донеслись до меня его слова. – Не обижайся, что драконы улетают, не попрощавшись с тобой. Мы не любим прощаться.
 Я затушила костер, отмыла от копоти в источнике котелок, сложила в него ломтики запеченного мяса. Набрала полную флягу воды. Спустила шкуру, тщательно ее скатала и уложила в мешок. Надела зимнюю куртку, штаны и сапоги, помня, как холодно наверху. На уступе остался только черный круг кострища.
 С противоположного склона одновременно поднялись в воздух три дракона.
 Полетели спать, чтобы забыть нас, как страшный сон…
 Золотой дракон спланировал на уступ.
 Привычным уже движением я закрепила на его шее веревку, надела свой дорожный мешок и забралась на дракона.
 Он не спеша полетел вниз по ущелью, не отказал себе в удовольствии пронестись над его дном так низко, что, будь на пути северная стена, мы бы в нее обязательно врезались.
 Пролетели мы и над все еще подернутой дымком ямой с останками Пряжки. Вышли на равнину.
 Только здесь, над степью, дракон начал набирать высоту…
 Я летела и думала: Пряжка разрушена, но как же защитить Ракушку?
 Ведь ничего не изменилось, мы по-прежнему проигравшие. И мирной жизни дома не получится – в связи с последними событиями я вообще оказываюсь вне закона.
 Но сейчас главное – до Пуповины добраться, узнать, как там дела.
 – Смотри, – прервал мои думы дракон.
 Мы догнали наш бездомный пансионат, уныло волокущийся по степным холмам. Здорово! Это значит, что летим с приличной скоростью.
 Даже сверху пансионатский обоз выглядел потерянным и осиротевшим. Ничего, им главное до Хвоста Коровы добраться, а там уж не замедлят новое место пансионату отвести. Мало ли по окраинам Чрева Мира пустых, заброшенных крепостей!
 Что они подумали при нашем появлении, не знаю и знать не хочу.
 Надеюсь, Серый Ректор от страха получил медвежью болезнь.
 Через несколько мгновений цепочка повозок и всадников осталась позади.
 И Медбрат с ними!
 Чем дальше на юг, тем больше в небе становилось пухлых облаков с синими донышками – они не спеша несли на север весенние дожди. Мы пролетали то над ними, то под ними. Каждый раз ощущения были не из слабых.
 Темнело. Дракон не останавливался.
 Я опять задумалась.
 Почему-то ни разу я не видела, чтобы драконы что-то ели. Им хватает одного приема пищи надолго? Или пользуются иными источниками энергии, как упомянул вскользь золотой? Да, не всем повезло быть драконом…
 – Это ты верно заметила, – вдруг вклинился в мои думы золотой.
 – Ты подслушиваешь? – обиделась я.
 – Глупый вопрос. Я слышу – это большая разница. Приближается ночь, давай говорить, а то я боюсь, ты заснешь и свалишься с моей шеи.
 – Давай. А о чем?
 – О чем угодно. Ты уже производила детенышей?
 – Нет пока.
 – А в каких временных единицах вы измеряете свой возраст?
 – В годах. Зима, весна, лето, осень – один год. Двенадцать лунных месяцев.
 – Сколько тебе годов?
 – Не годов, а лет. Восемнадцать.
 – И сколько времени ты провела в Пряжке?
 – Три года. А почему это ты спрашиваешь, а не я?
 – Потому что если ты начнешь меня слушать, то уснешь. Что бы ты вообще хотела делать, если смутное время кончится?
 – Я бы училась в нашем университете, – оживилась я. – Знаешь, какой в Ракушке университет! Я и Пряжку-то поэтому ненавидела, что они, сволочи, скопировали форму, опоганив содержание! Они думать нас отучали изо всех сил, разве такое можно им простить! Влезет Магистр на кафедру, начнет с нее список нижнего белья читать. Себя за это ненавидит и нас ненавидит.
 – Ну и как ты боролась с этим?
 – А я и не боролась. Я просто из вредности все равно думала не так, как предписывалось, а так, как папа учил. И вообще просто думала… Но все равно я столько забыла, столько потеряла за эти три года! Там ведь читать было совсем нечего, ты представляешь – нечего!
 – Не представляю, – сообщил дракон. – А расскажи-ка мне, например, как управляется теперь Чрево Мира?
 – Раньше были императоры, но последние лет сто их стали так часто убивать приближенные, что в одиночку трон занимать теперь никто не рискует.
 Правят отдельные воинские подразделения, типа Легиона. Точнее высшие офицеры Легиона. Между собой они, конечно, договариваются о разделе власти, но перед обществом выступают одним целым. Никто не знает, кто там главный, кто второстепенный. А если кого-то и.убивают, особых потрясений это не вызывает, потому что ничего не меняется. Его функции, если они у него были, берут на себя остальные, и монолит остается монолитом.
 Их так и зовут – Верховными. Это военные. Есть еще полувоенные – Служба Надзора за Порядком. Она пережила у Сильных все последние перевороты и позиции ее неколебимы. Она борется с внутренними врагами, пытается обезвредить мятежников и инакомыслящих. Вроде меня и моей сестры.
 Ну и, конечно, гражданская власть, та хвост поджимает перед всеми. Правда, раньше сильны были жрецы, но что-то у них не заладилось во взаимоотношениях с военными. После этого дела у храмов таинственным образом пошли все хуже и хуже, и наконец объявили, что Сестра-Хозяйка не слышит своих детей, хотя возносить ей и Медбрату молитвы мы обязаны продолжать.
 Никто ничего не понял, но жрецы окончательно стали гражданской властью. А наш пансионат принадлежит Службе Воспитания и Образования. Их все время хотят отдать под начало Службы Надзора за Порядком, но они пока сопротивляются.
 – Почему? – удивился дракон.
 – Это же элементарно! Если их присоединят к Службе Надзора, то по статусу они из Службы перейдут в разряд Подслужбы. А это и ранг ниже, и жалованье меньше. Вон, тот же пансионат возьми – воспитанницы и преподаватели идут по одному ведомству, охрана – по другому. Официально глава всего – Ректор, но начальник охраны ему фактически не подчиняется. У Ректора всех привилегий-то только что должность и цвет пишется с большой буквы, а начальник охраны– с маленькой. Мы даже питались по разному бюджету, у пансионата своя кухня, у военных своя.
 – Это как-то очень мелочно для претендующей на солидность организации, – заметил дракон.
 – Это основной принцип, система. Столица заведомо лучше, чище и выше провинций. Военный заведомо выше гражданского. Мужчина заведомо выше женщины. Сильный заведомо выше Умного.
 – А у вас на юге?
 – И у нас не без греха, – признала я. – Но все-таки не так. Если голова у тебя работает, все равно, мужчина ты или женщина. Мне кажется, у нас больше значения придают действительно делам человека, чем навешанным на него побрякушкам. Ракушка живет морем, ты можешь объявить себя хоть полубогом, морю это все равно. Или ты делаешь, или не делаешь. Вот и все.
 А в Пряжке младшая надзирательница люто ненавидит старшую надзирательницу, и обе готовы придушить надзидаму, потому что тогда вакансия откроется. Они же всю жизнь этим и живут, не делом занимаясь, а подсиживая друг друга.
 Но все это за спиной, тишком, а так друг другу улыбаются, подарочки на праздники дарят, строго по рангу, и яд при этом с клыков капает…
 – Не злись, – остановил меня дракон. – Ты начинаешь заводиться. Зачем?
 – Да по привычке. Просто все они старались нам доказать, что они умные, а мы дуры. Умные в силу должности. А я доверчивая, я людям верю обычно.
 – Ну и верь дальше, – посоветовал дракон. – Что тебе до них? Они себя уже так наказали, как никто их не накажет. А как управляется Ракушка?
 – У нас правит Совет Старшин. Переизбираемый через три года. Он назначает должностных лиц.
 – Ты думаешь, это лучший способ управления?
 – Не знаю. Лучшего вообще ничего нет. Но Ракушка ведь небольшая, там все друг друга худо-бедно знают. До войны мне казалось, что это очень разумный способ управлять. Но ведь мы проиграли…
 – Не путай, – поправил меня дракон. – Не бывает одной причины, обычно их несколько и они переплетены. А потом очень трудно противостоять натиску системы, созданной для нападения. Иногда ее проще разрушить изнутри.
 – Да, знаю, – подтвердила я. – Так наш Совет Матерей говорит, и Совет Отцов, и Коллегия Умных из Умных. Но, понимаешь, когда это еще будет. А у меня только одна жизнь. И я хочу рожать и растить свободных детей.
 А вот сестра и ее друзья считали, что, вклинившись между разборкой двух армий, можно обернуть наше поражение победой. Вот им обе армии, похоже, и накатили.
 – Они залезли на чужую территорию, – заметил дракон. – Уже одно это успех не гарантировало.
 – Они хотели отрубить голову империи, – возразила я. – Тогда бы все развалилось. Но сил не хватило.
 – Это романтизм, – менторским тоном сообщил дракон. – А в борьбе побеждают циничные практики.
 – Не всегда, – возразила я.
 – Не всегда, – подтвердил дракон. – Но чаще всего. На это возразить мне было нечего, и я замолчала. Плыла под нами ночная земля, темное небо очистилось от облаков, и все вызвездилось холодными звездами.
 Блистал на талии Медбрата трехзвездный пояс. Лежала и с любопытством смотрела на спящее Чрево Мира Сестра-Хозяйка. Бежал по небу Тот Бык, неся на себе покрывало, которое она на него набросила.
 Внизу зеленовато заблестела, отражая луну, Плеть, словно в бархатные ножны заключенная в черные берега.
 – Ой, мы пролетели, – испугалась я.
 – Нет, мы западнее, чем Долина Ушедших, – сказал дракон, снижаясь.
 – Посиди тут, – попросил он. – Я погляжу, далеко ли еще.
 Двигаясь, как марионетка в кукольном театре, я сползла с драконьей шеи.
 – Спина болит, ноги онемели, – жалобно проскулила я.
 – Значит, сидишь неправильно, – отозвался дракон. – Обрати внимание.
 – Утешил, спасибо! – пробурчала я разочарованно. Скинула мешок и, стиснув зубы, зашагала по траве. В ногах забегали колючие ежики.
 Дракон улетел.
 Пока он летал к Пуповине и обратно, я успела размяться, согреться и подкрепиться. Жуя тугие, почти высохшие кусочки печеного мяса, я грустно размышляла о том, когда же смогу приправить его солью, перцем, чесночком, петрушкой.
 В голову сразу же полезли воспоминания о всяких кушаньях, которые в свое время можно было бы съесть и побольше, ну чем я только раньше думала!
 Без всяких усилий с моей стороны представилась сковорода, на которой жарятся рыбки, и один бок у них уже зазолотился, скоро можно будет снять со сковородки и съесть, оставив один хребет… Странно, совсем не питаться, живя на ничейной земле у Пряжки, было куда легче, чем есть, но понемногу и одно и то же.
 …Когда пожухлая прошлогодняя трава склонила седую голову под ветром, поднятым крыльями дракона, я уже слопала дюжину жареных рыбок, салат из помидоров и лука, три яблока, одну грушу и гроздь винограда.
 – Опомнись! – помешал празднику дракон. – Думай головой, а не желудком.
 – На самом интересном месте! – возмутилась я. – А ты знаешь, как готовится острый салат из моркови?
 – Как? – сдался дракон. – И что такое морковь?
 – Корнеплод. Едят толстый корень оранжевого цвета и приятного вкуса. Ну вот, берешь ее, моешь, чистишь, трешь на специальной терке, которая режет длинной соломкой. Солишь, перчишь, обязательно красным перцем, добавляешь пряности. Выжимаешь в нее лимон или добавляешь немного уксуса. Перемешиваешь, чтобы сок дала. Потом ставишь на огонь масло, кипятишь его и прямо кипящим выливаешь в салат. Даешь хорошенько настояться. О, как я чаю горячего хочу!
 – Желудочное безумие, – определил мой диагноз дракон. – Может, ты все-таки вырвешься из плена сладких гастрономических воспоминаний? Долина Ушедших тут неподалеку, она окружена. Твои друзья, похоже, заперлись в укрепленном сооружении по центру Долины, во всяком случае, там наиболее удобно укрываться.
 – Да, они должны быть там, – подтвердила я.
 – Ну и что делать будем? – спросил дракон.
 – Я думаю, полетим и приземлимся.
 – Как скажешь.
 Оставив на земле воспоминания о всяких вкусных вещах, я снова уселась на шею дракона. Взмахнув крыльями, он развеял их в пыль и прах.




 Глава тридцать пятая
 И ДРАКОН ПОНЕС МЕНЯ…


 И дракон понес меня на запад, вниз по течению Плети. Пуповина была совсем рядом.
 По драконьим меркам. Пешком пришлось бы идти полдня, не меньше.
 Зайдя с востока, мы заложили широкий круг над долиной.
 Да, оцепили ее плотно, но, похоже, штурмом Долину Ушедших брать не стали. Интересно почему? Сил бы у них хватило. Или наши огрызаются?
 Ворота, ведущие на территорию гробницы Молниеносного, были закрыты, похоже, остатки Сопротивления превратили ее в неплохое укрепление. Если, разумеется, осаждающие не знают, что задняя стена у гробницы практически отсутствует.
 – Садись на грядку! – сказала я дракону, имея в виду, конечно, насыпь над усыпальницей.
 Дракон, как ни странно, меня понял и пошел на посадку.
 И вот тут мы сглупили, ох как сглупили!..
 Я запоздало поняла, почему Легион Обрубленный Хвост сумел не только прийти к власти, но и удержать ее. Они и правда не боялись ни богов, ни драконов. И принялись нас яростно обстреливать.
 По левому Борту Долины у них стояли на холмах онагры [7] , чьи каменные ядра не могли причинить дракону никакого вреда, ибо точность их попадания сейчас была равна нулю, но на правом борту у них была куда более опасная баллиста…
 С его боевого желоба, пущенная отдачей пучка туго скрученных сухожилий, сорвалась и ушла вверх стрела.
 И она попала, Медбрат их побери! Попала дракону в крыло.
 Приземление превратилось в падение.
 Отчаяние охватило меня: "Сестра-Хозяйка, во что я его втравила! Дракон-то тут при чем, это наши, людские, разборки!"
 Без малейшей торжественности мы тюкнулись в плиты двора гробницы Молниеносного, прямо у облицованной насыпи.
 Наше появление и тут никого не воодушевило, сопротивленцы перепугались и решили дорого продать свою жизнь. Прячась за каменными лягушками, они подбирались к нам с арбалетами, луками и копьями. Драконоборцы…
 Там дракона подшибли, тут добьют окончательно! Какое у него самое уязвимое место?
 Я кубарем слетела с драконьей шеи, скинула мешок, обхватила его руками в качестве мягкого щита и бросилась вперед, вопя не своим голосом:
 – Не стреляйте! Это я! Пушистая! Не троньте дракона!
 – Пушистая Сестричка? – заговорила человеческим голосом одна из лягушек.
 – Да! Мы к вам спешили, а вы стреляетесь!
 – Ты не права, – вышел из-за каменной спины лягушки Нож. – Если рассуждать логически, мы пока не сделали по вам ни одного выстрела. Какими судьбами, Пушистая Сестричка?
 – Да так, мимо пролетала, – буркнула я. – Что с сестрой?
 – Жива, Светлая, жива, – успокоил меня Нож. – Ранена только. В укрытии она.
 – Мой дракон тоже ранен, у него крыло подбито!
 – Я тебе верю, – сообщил Нож, – но подходить к нему, честно говоря, боюсь. Давай ты его сама осмотришь и скажешь, что надо. Мы поглядим, какие лекарства у нас есть.
 – Хорошо! – пошла я обратно к дракону. "Благодарю за заботу, – тут же сообщил дракон. – Но хочу сразу тебя успокоить, ранение мою жизнь не прервет. Так что твое беспокойство было совершенно не пропорционально нанесенному мне ущербу".
 Когда я услышала его ехидные слова – мысли? – а, Медбрат их знает, – у меня от сердца отлегло.
 "У нас отсутствует чувство равновесия, ты же сам говорил! – огрызнулась я. – И потом, я вообще думала, что вы неуязвимы. Кто утверждал, что не так-то просто убить дракона?"
 "Я утверждал. И утверждаю. Сегодняшний случай – наглядный тому пример. Будь мы выше, я бы выправил полет, а не сиди ты на мне, они бы вообще не попали, потому что меня бы здесь и не было".
 Говорить с драконом – дело подчас утомительное, а уж спорить – совсем дохлое.
 "Давай крыло посмотрю!" – примирительно сказала я.
 Стрела пробила тонкую плоть кожистого крыла дракона навылет, оставив в нем дыру с лохматыми краями. Так у них еще и стрелы тупые? Однако… Или зазубренные?
 "Заплату тебе надо ставить", – тоном знатока-коновала сообщила я.
 "Да, пожалуй! – согласился дракон. – Пока придется так. Найди два лоскута тонкой кожи и немного смолы. Смола у них должна быть".
 "Тебе очень больно?"
 "Не очень. Но я неуютно чувствую себя в низинах".
 И дракон, решительно цепляясь когтями за плиты, забрался прямо на надгробную насыпь Молниеносного и улегся там, свернув хвост кольцом.
 Луна освещала его во всем великолепии, оказалось, именно золотого дракона в качестве украшения и не хватало гробнице.
 Все соседи Молниеносного по долине, лежащие в курганах и типовых усыпальницах, в этот знаменательный момент (даю голову на отсечение) страшно ему завидовали.
 Я пошла к жмущимся по углам сопротивленцам за кожей и смолой. Что-то никакого укрытия, где могли бы находиться раненые, видно не было.
 Но тут снова проявили себя осаждающие.
 Мирно лежащий на каменной грядке дракон их почему-то страшно раззадорил. И они принялись вновь обстреливать его из баллисты, не дожидаясь рассвета.
 Злость и ярость овладели мной.
 – Добить хотите, сволочи? – крикнула я в сторону холма.
 На стене у сопротивленцев были размещены кое-какие орудия. Ближайшей лестницей я забралась на стену и кинулась на угловую башню. Там около небольшой металки, тоже типа баллисты, возился незнакомый мне паренек.
 – Дайте мне, пожалуйста! – пользуясь его растерянностью, решительно отодвинула я паренька от орудия и сама нацелила его на ту гадину, что стреляла с холма.
 Не то чтобы я рассчитывала нанести какой-то ущерб – ночью, да еще стреляя по цели, которая находится значительно выше, – просто очень хотелось ответить на выстрелы тем же, огрызнуться, зубы показать. Обижать моего дракона, ну я вам сейчас!
 К результату привела не моя злость, а снаряд сопротивленцев, который уже был закреплен в орудии. Как оказалось, глиняное ядро было начинено горюче-взрывчатой смесью. Вот оно и рвануло там, чудом врезавшись в баллисту. Видно, просмоленная рама хорошо взялась, потому что заполыхало на холме славно.
 – Ну ты даешь! – покачал головой парень, осматривая меня с головы до ног и обратно. – Свалилась с луны на драконе и вывела из строя эту заразу, что весь день по стене бревнами била.
 – Так они что тут, недавно?
 – Позавчера подвезли, – пояснил парень. – Хотят, видно, стены проломить.
 – А Нож где?
 – Наверное, за насыпью, у раненых. Посмотри там, – посоветовал парень и стал готовить орудие к новому выстрелу.
 Палатка для раненых была раскинута как раз над той плитой, что мы вскрыли, добираясь до захоронения Молниеносного.
 Понятно, сопротивленцы спрятали от глаз осаждающих место возможного отступления в подземелье. Наверное, на самый крайний случай.
 Откинув входной полог, я вошла в палатку и робко поздоровалась:
 – Здравствуйте, а где Нож?
 Глаза постепенно привыкли к ее полумраку, немного разбитому маленькими светильниками – плошками. Люди, которые там находились, были мне сплошь незнакомы.
 – Иди сюда, Пушистая Сестричка, – позвал меня Нож из дальнего угла.
 Пробираясь между лежащими на странных тюфяках людьми, я подошла к нему. В углу полулежала-полусидела и сестра. Лицо ее, как и лица других, было грязным – видно, воду экономили, оставляя только для питья. Остальное скрадывал полумрак, поражало только одеяло, которым была она прикрыта, – меховое, из колонковых шкурок, перемежающихся светлыми полосками спинок зимних ласок.
 – Привет, старушенция! – изо всех сил небрежно сказала я. – Ну ты как?
 – Великолепно, – невозмутимо отозвалась сестра. – По сравнению с теми, кто под нами. Ты почему такая озабоченная?
 – Девочке нужно лечить дракона, – с серьезным видом пояснил сестре Нож. – У нее редкий дар находить нужных знакомых.
 – Уж не наш ли закадычный друг Ряха штурмует это место? – осенило меня.
 – Нет, до этого, к счастью, не дошло. Его среди осаждающих мы не видели, – сказала сестра. – Что нужно твоему дракону?
 – Смола и кожа для заплаты на крыло.
 – Смола есть, – как и думал дракон, сказал Нож. – А вот кожа… Есть, конечно, но сразу не соображу. Мягкая же нужна?
 – Да, прочная, но эластичная.
 – Задала ты мне задачку, – почесал затылок Нож. – Посиди минутку, я в наш погреб наведаюсь. Кажется, есть идея. Если не сработает, вырежем в одеяле Светлой дыру.
 Он взял плошку и направился к центру палатки. Плита там была сдвинута в сторону и в дыру спущена лестница.
 Я села рядом с сестрой. Она потрепала меня по макушке.
 – Все будет хорошо, – сказала я. – Мы обязательно выберемся. Если я уж из Пряжки выбралась, то отсюда – запросто.
 – Конечно, – улыбнулась сестра. – Ты здесь, и это уже замечательно. А как ты так?
 – Я ее разрушила.
 – Не сомневаюсь, – заметила сестра. – У тебя дар к разрушению, достаточно вспомнить, как ты моешь посуду.
 – Ты серьезно ранена? – спросила я.
 – Не знаю, – пожала плечами сестра и подтянула одеяло повыше. – Но у меня, похоже, отбита нижняя часть туловища. Конец хвоста пришлось удалить. Я ходить не могу – очень больно. Видела бы ты мой синяк на правой ноге – он от бедра начинается и на ступне заканчивается. Так глупо: меня чуть не затоптали. Обидно… Нас просто смяли, а их щиты мы пробить стрелами не могли… Знаешь, как умеет ходить Легион? Укроется щитами со всех сторон, копьями ощетинится и прет, как чугунный утюг. И поет:



   Рогом бык щенка придавит,
   Белолобый бык,
   Вот идут быки на битву,
   И бегут щенки! [8] 



 – А Половинка Луны, Утренний, Два Гвоздя, остальные? – спросила я с робкой надеждой.
 – Они ушли к Сестре-Хозяйке, – скупо сказала сестра. – И не только они. Мы живы, пока, благодаря Ножу – тут в основном остатки его отряда. Он же и меня вытащил из-под сапог Легиона. А ты откуда узнала, что мы здесь?
 – Тетя написала. Она думала, что ты погибла, раз не добралась до ее подвала с занавесочками. И я так думала, только самой распоследней надеждой надеялась.
 – Я бы не смогла добраться до нее в любом случае – просто не доползла бы на руках. Нож, единственный из нас, позаботился об отступлении, и поэтому те, кто остался от его отряда, отошли сюда не на голое место. Мы заперлись здесь, а Легион окружил долину. Сначала они нас вообще не трогали – сунулись раз, получили отпор и решили не рисковать. Легион тоже сильно потрепан в борьбе с Левым Крылом, и они берегут каждого человека. Поэтому они просто заперли долину и сидят в ожидании, когда мы перемрем естественным путем от голода и ран. Правда, недавно они, видимо, заподозрили неладное, сообразив, что для стихийного отступления гробница слишком хорошо укреплена и вооружена, поэтому подтянули онагры и баллисту.
 – Эта баллиста нас и подшибла! – зло сказала я. – Вон она сейчас горит синим пламенем!
 – Маленькая сестричка, только не говори, что это ты ее подожгла, – повернула ко мне лицо сестра.
 – Конечно, я. Я выросла. И даже из арбалета стрелять теперь умею.
 – Дался тебе тот арбалет… – вздохнула сестра.
 – А на чем вы лежите? – вспомнила я вопрос, который давно хотела задать.
 – На мешках с мягкой рухлядью из сокровищницы Молниеносного. Не на плитах же нам лежать. И одеяла оттуда. Питаемся мы его запасами, воюем его оружием.
 – И вообще разули и раздели старика! – подхватил вернувшийся из подземелья Нож.
 Он приблизился к нам, неся какой-то странный флаг квадратной формы с темным непонятным узором, обшитый длинной жесткой белой бахромой.
 – Это что? – удивились мы вместе.
 – Как что? – возмутился Нож. – Ну тебе, Светлая, твое дремучее невежество еще можно простить, ты девица необразованная, все больше подпольной войной занятая, но ты-то, Пушистая Сестричка! Ты должна историю Молниеносного назубок знать, чему вас только в пансионате учат! Это же любимое знамя великого вождя!
 – Понятно, – вспомнила я зазубренные сведения. – Когда Молниеносный смог победить своего первого крупного врага, потомка Тихого Грома по имени След Хвоста, он приказал живьем содрать с его спины кожу, выделать и превратил в свое знамя. А обшил волосом из хвоста и гривы коня поверженного врага, причем скроил и сшил это знамя сам, только кожу мастера-кожевники выделывали. И последний курган по правому Борту – кенотаф, в нем нет покойника.
 – Да-да, все так, а кожу, к слову сказать, Молниеносный содрал тоже сам. Хотел украсить это знамя еще хвостом потомка Тихого Грома, но хвост скорбящие родственники выкрали и захоронили где-то на востоке, – подхватил Нож. – Ничего более мягкого я не нашел, хотя и долго поглядывал, какой прекрасно сохранившейся кожей покрыт скелет Молниеносного. Но эта мягче.
 – Ты серьезно содрал бы с его трупа кожу? – переспросила сестра.
 – Зачем она мне? – удивился Нож. – Над ней мастера-кожевники не работали, она высохла и скукожилась. Этот флаг лучше. Хотя в последнее время я так озверел, что, пожалуй, при надобности сделал бы и это. Логически рассуждая, чем его кожа отличается от его мечей, свечей и одеял?
 – Иди проветрись, – посоветовала сестра. – Ты наглотался затхлого воздуха подземелья, насыщенного безумными идеями Молниеносного. А мы давно уже катимся самым нелогичным из нелогичных путей. Взять хотя бы появление Пушистой.
 – Да, – потер устало лоб Нож. – Пора менять караулы. Смола, Пушистая Сестричка, вон там.
 Когда он ушел, сестра сказала:
 – Нож почти не спит. Он винит себя в том, что не смог привести отряд к городской пристани. Если бы мы захватили корабль, то, возможно, оторвались бы от преследования и смогли по реке добраться до устья. Но они как раз и думали, что мы будем пробиваться туда, поэтому там стояли отборные силы. А что мы запрем себя сами в Пуповине, никто и предположить не мог, на этом направлении было легче, и сюда пробились без особых потерь. Сестра-Хозяйка, какой мясорубкой был Хвост Коровы, ты и представить себе не можешь! Лицо сестры исказилось.
 – Досюда добралось шестнадцать человек. Двое умерли уже здесь. Ребята отнесли их вниз, положили в одной из кладовых, даже если сюда ворвутся, осквернить их уже не смогут. Это все, что мы смогли для них сделать. А сколько наших валялись там под ногами и копытами Сильных…
 У сестры покатилась слеза, медленно, останавливаясь и задерживаясь на пыльной щеке.
 – Иди, Пушистая. Дракон тебя ждет.




 Глава тридцать шестая
 БАЛЛИСТА НА ХОЛМЕ ДОГОРЕЛА…


 Баллиста на холме догорела, а может, ее оттащили вниз. Скоро должно было рассвести. Дракон лежал на надмогильной насыпи.
 – Это что за стяг ты волочешь? – спросил он. По инерции я ответила вслух:
 – Это не стяг, это твоя заплата.
 – Твои друзья по-прежнему меня боятся? – поинтересовался дракон.
 – Они тебя уважают, – со второго раза перестроилась я на мысленный разговор.
 Время шло, а проблемы рождали одна другую. Подойдя вплотную к насыпи, я выяснила, что, в отличие от дракона, залезть на нее смогу с большим трудом. Размеры не те.
 – Спустись, пожалуйста, – попросила я.
 Недовольный дракон на брюхе съехал с насыпи. По всему было видно, что он раздражен и чувствует себя не в своей тарелке. Наверное, несмотря на все его отговорки, он тоже до сегодняшней ночи считал себя неуязвимым от пошлых стрел, а тут такой удар по самолюбию, да еще от несъедобных особей.
 – Спасибо, утешила! – пробурчал он.
 Медбрат меня побери, я опять забыла, что он читает любые мысли на много хвостов вокруг.
 – А кстати, – спохватилась я. – Ты, наверное, все слышал? И как я с сестрой говорила, и с Ножом, и с тем парнем на башне?
 – Конечно, – подтвердил дракон. – И не только это. Я знаю, что творится в каждой голове по эту и ту сторону холмов.
 – Ну и что же творится по ту сторону?
 – Ничего интересного! – отрезал дракон. – Скорбят о потере баллисты, отправили гонца в город с заказом на новую, на рассвете будут штурмовать, я их почему-то вывожу из себя. В массе вы страшно примитивны.
 Ну вот опять…
 Стараясь и не думать больше, я просто достала кинжал и принялась отпарывать знамя от древка и срезать с него бахрому.
 Получившийся квадрат, действительно мягкий, несмотря на солидный возраст, я разложила на коленях.
 То, что это фрагмент спины одного из бывших правителей этих мест, уже никаких эмоций не вызывало.
 – Подойдет? – спросила я у дракона.
 – Помни, – попросил он.
 Я послушно помяла кожу в руках.
 – Подойдет. А что за узоры?
 – Это татуировка. Священные знаки, надо полагать.
 – А поточнее?
 – Поточнее тебе мог ответить только владелец этого куска кожи, с чьей спины он был снят, но, увы, он сейчас далеко, примерно там же, где и деятель, освежевавший вышеупомянутого владельца.
 – Положи на плиту, – не отреагировав на мою витиеватую конструкцию, сказал дракон.
 В полном недоумении я положила кожу на одну из плит двора. Зачем это надо?
 Дракон поднял когтистую лапу, помедлил, а потом средним когтем молниеносно начертил на ней довольно замысловатую заплату.
 – Здорово! – одобрила я. – А я ногой рисовать не умею.
 – Не мешай! – отмахнулся дракон и одним махом нарисовал рядом точную копию первой фигуры.
 – Ну и чем я тебе так вырежу? – ворчливо спросила я. – На эти загогулины маникюрные ножницы нужны.
 – Зачем вырезать? – удивился дракон. – Бери и приклеивай.
 Не веря глазам, я подошла поближе и подняла лоскут за край. Он поднялся, две одинаковые заплатки остались лежать на плите. Ничего себе у него когти…
 – Плохого не держим, – хмыкнул польщенно дракон. Ну слава Сестре-Хозяйке, хоть немного развеселился! Распечатав горшочек со смолой, я присела на корточки у плиты и щепочкой принялась мазать на кожу тянучую смолу. Смола норовила пристать еще где-нибудь, где угодно, хоть пальчиком.
 Дракон раскрыл поврежденное крыло, и я осторожно прилепила на дыру заплату.
 Потом намазала вторую и прижала ее снизу.
 Выкраивая заплаты, дракон эстетствовал и выбрал две наиболее ему понравившиеся картинки из той пестрой галереи, что некогда украшала спину потомка Тихого Грома.
 – Нормально?
 – Сойдет.
 – И что теперь?
 – Теперь… Четырнадцать человек и весят больше, чем ты…
 Дракон раскрыл и вновь сложил крыло, склонив голову набок, прислушался к себе.
 – Только завтрашней ночью я смогу сказать, что будет. День придется пережить в неведении.
 – Слушай, но ведь бояться нечего, да? Ты же можешь отогнать всех пламенем?
 – Я не всесилен, – нехотя признался дракон. – Пойми, если я буду извергать пламя, то не смогу поднять четырнадцать человек. Одно из двух. Если бы не эта проклятая дыра… День вам придется держаться самим.
 – Ну ладно, я тогда пойду предупрежу Ножа, – сказала я. – Только разденусь сначала. Можно, мой мешок около тебя будет? А то потеряю еще.
 – Пусть лежит, – величественно разрешил дракон.
 Я с облегчением сняла зимние, а теперь драконово-летные куртку, штаны и сапоги – даже ночью в Пуповине было куда теплее, чем там, у Пояса Верности. Сложив все, я положила мешок поближе к дракону и пошла Дорогой Лягушек к стене.
 Рассвело.
 Оставшиеся без баллисты онагры принялись методично усеивать камнями территорию гробницы.
 Смысла в этом особого не было: надгробной грядке камнепад вреда не причинял, строений, которые можно было разрушить, во дворе не было, а мы, в том числе и дракон, укрылись в мертвой для обстрела зоне под стенами. Страдали каменные лягушки.
 В ответ сопротивленцы собирали эти же камни и закладывали в пращи своих камнеметов, отправляя их обратно. Так и перекидывались булыжниками туда-сюда. Одно каменное ядро, правда, попало в палатку, но там никого не было, все раненые уже были кто на стене, кто под стеной.
 Потом появился парламентер.
 – Странно… – сказал Нож. – Раньше они себя переговорами не утруждали.
 Парламентера подпустили к воротам.
 – Мы предлагаем вам сдаться, – сообщил он, задрав кверху голову. – Вам будут сохранены жизни.
 – Каким образом? – скептически поинтересовался Нож.
 – Каторжные работы, – честно ответил парламентер.
 – Благодарю вас, но условия нас не устраивают, – без тени сарказма вежливо ответил Нож.
 Парламентер и не сразу понял, что он сказал, видно, подобная вежливость в армии Сильных была диковинкой.
 – Значит, вы отказываетесь? – уточнил он.
 – Отказываемся, – подтвердил Нож.
 Парламентер повернулся и пошел докладывать о результатах переговоров. Хвоста у него совсем не было – отрублен под корень. Интересно, за что?
 Прошло совсем немного времени с того момента, как он дошел до своих, и начался штурм. К гробнице со всех холмов стали осторожно подтягиваться воины, особо не рискуя, прячась за укрытиями.
 А на дороге, ведущей от домика привратника у входа, замаячила тень тарана, который, прикрывая плетеными щитами, потихоньку подкатывали к воротам.
 Конечно, нам очень повезло, что секрет ветхой задней стены еще никто не раскрыл, и штурмовали нас классическим способом, считая ворота самой слабой точкой укрепления.
 Но это делало ситуацию ненамного легче. Все, кто мог, стояли у бойниц, пытаясь остановить наступление. Но из четырнадцати человек более или менее ходячих и стрелючих было десять. И я одиннадцатая. Вот и вся арифметика.
 Мы стреляли, кто из чего мог. Я могла из арбалета. Но в этот раз успехи мои были куда менее впечатляющими. Баллисты почему-то не горели и стрелы в грудь наступающим не вонзались.
 И зашевелилась мыслишка, что каторжные работы – это не так уж и плохо, и там люди живут, и сбегают иногда…
 Таран неумолимо приближался.
 Нож распорядился пустить в ход воспламеняющиеся снаряды, поджечь ими таран.
 Паренек при орудии оказался хорошим наводчиком и попал точно – да что толку. Полыхали закрывающие таран с боков и сверху щиты, сам он оставался невредимым.
 Мы били по суетящимся около него людям, но они поменяли щиты и движение тарана возобновилось.
 – Пушистая Сестричка, приготовься, – добежал до меня, пригибаясь за зубцами стены, Нож. – Будем спускать тяжело раненных в подземелье, пора уже. Пойдешь с ними. Они не знают, сколько нас, поэтому мы поставим плиту на место и будем надеяться, что они не догадаются об укрывшихся внизу. А сами встретим их на стенах. Дней через десять попытаетесь выбраться, может, к тому времени в долине станет спокойно, какой им смысл караулить после. Дракону скажи, чтобы уходил.
 – Да не может он, – с досадой сказала я. – Разве бы тут сидел. Проклятая баллиста…
 – Плохо.
 В наш разговор вдруг вмешался мысленный призыв дракона:
 "Иди сюда, ты мне нужна!"
 – Ой, Нож, меня дракон, кажется, зовет! Я узнаю, в чем дело, и к палатке подойду! – сказала я.
 – Поторопись, – взял мой арбалет и продолжил стрельбу Нож.
 Дракон выбрался из-под стены и сидел в центре двора, сворачивая и разворачивая хвост.
 – Вы не доживете до вечера, – раздраженно сообщил он. – Баланс сил не в вашу пользу.
 – Ты открыл мне глаза, – не менее раздраженно отозвалась я. – Вывел меня из тьмы неведения. Я могу вернуться на стену?
 Дракон проигнорировал мои слова и коротко сказал:
 – Садись на спину. За крылья.
 – Я не полечу! – завопила я.
 – Пока я не могу лететь, я тебе уже объяснял. Будешь помогать. Поторопись.
 И этот поторопись… С ума сойти! Забравшись дракону на спину, я кое-как примостилась там, вцепившись в него руками, ногами и хвостом.
 – Держись.
 Дракон полез на надгробную грядку.
 Взобравшись на ее полированную вершину, он расправил раненое крыло, а затем сложил его каким-то болезненным изломом, но так, что его пробитый край оказался рядом со мной.
 – Держи заплату, чтобы не отвалилась.
 Прижав ладонями заплатки на дыре в крыле, левая ладонь снизу, правая – сверху, я замерла, так пока и не понимая, что он задумал.
 Дракон повернулся к воротам, за которыми уже совсем в опасной близости находился таран, напрягся, я почувствовала, как горячо стало моим ногам и хвосту, и с усилием изрыгнул длинную струю пламени.
 – Держи заплаты, иначе я не могу, – еще раз попросил он.
 "Почему же он очень горячий? – вертелось у меня в голове. – Когда рушили Пряжку такого не было…"
 Впрочем, горячо стало не только мне.
 Я видела, что наши лежат на стене ничком, накинув куртки на головы, а над ними опасно низко бьет струя почти белого пламени. Самые расторопные спрыгивают вниз.
 На пыльной дороге полыхал таран, разбегались от него горящие люди, катались по земле, стараясь сбить пламя. Ни на секунду не прерывая огня, дракон начал поворачиваться кругом, выжигая окрестности гробницы. Я изо всех сил сжимала ладони, душой веря, что, если пропущу хоть щелочку к его ране, огонь прекратится.
 Надгробная насыпь была на две трети выше окружающей двор стены, поэтому с ее вершины дракон испепелял все вокруг, оставляя очень небольшую нетронутую зону перед стеной, до которой добраться еще никто из нападающих не успел.
 Да и вообще, желание штурмовать гробницу Молниеносного, во всяком случае сегодня, у них исчезло напрочь.
 Осаждающие откатились за холмы.
 Дракон сделал еще один полный круг и прекратил поливать пламенем Долину Ушедших. Раскаленный воздух стал понемногу остывать.
 Дракон молчал.
 В смысле, что молчал мысленно, не отзываясь на мои встревоженные вопросы.
 Я сидела, так и сжимая его крыло, не зная, можно ли его отпускать, или ни в коем случае нельзя.
 Да и что вообще делают в таких случаях?
 Дракон потихоньку остывал. Даже цвет его поменялся – ликующий золотой словно подернулся белой золой.
 Сверху мне было видно, как потихоньку оживают наши, я даже расслышала в наступившей над долиной тишине, как кто-то в палатке сказал: "Нужна мазь от ожогов". И я подумала, что все нормальные люди будут сейчас мазать головы и спины, а мне, похоже, придется лечить волдыри на попе и внутренней поверхности бедер. И ходить я буду в раскоряку, вот забавно…
 Прошло, наверное, миллион лет, но я наконец услышала:
 – Спасибо. Можешь отпустить крыло и слезть.
 Я разжала руки.
 Дракон бесконечно усталым движением попытался сложить крыло. Получилось со второго раза. Он вздохнул, как-то обмяк, вытянул шею и положил голову на плиты, закрыв глаза.
 Я слезла с его спины, ощупала свой хвост – он был, как ни странно, в полном порядке и паленым от него не пахло.
 – Иди к своим, – тихо сказал дракон.
 – Успею, – отозвалась я и села на плиты рядом с его головой, блаженно вытянув ноги.
 Наши сейчас вместе и, конечно, будут мне очень рады, но там и без меня не горестно, а здесь, на верхушке гробницы, золотой дракон лежал какой-то совершенно бесприютный и чужой всем.
 Это был непорядок, потому что это было неправдой.
 Он мне был нужен, а это уже кое-что.




 Глава тридцать седьмая
 ХОРОШО СИДЕТЬ…


 Хорошо сидеть, когда тихо, спокойно и солнце светит. Мы так всех перепугали, что они даже онагры снова не запустили, не стали нас обкидывать.
 Потихоньку дракон отошел и снова зазолотился.
 – Ну как ты? – спросила я, увидев, что он открыл глаза. Дракон уселся в своей обычной горделивой позе, скосил блестящий глаз.
 – Лучше, чем я мог предполагать. Но так плохо мне еще никогда в жизни не было.
 – Даже когда вас усыпили?
 – Даже тогда.
 – Странно, я думала, поливать всех пламенем для вас, драконов, дело обычное, – заметила я.
 – Обычное в обычных условиях. Эта дыра в крыле сама по себе ничтожна, но она нарушила мою целостность. А без этого ни летать, ни полыхать огнем дракон не может.
 – Но ты же смог?
 – И еще неизвестно, как это мне аукнется.
 – Вы тоже аукаете? – удивилась я.
 – Что мы делаем? – с подозрением переспросил дракон.
 – Ну, кричите "ау", чтобы эхо откликнулось.
 – Нет. Сколько раз тебе сообщать, что не я это говорю, а ты воспринимаешь мою информацию и облекаешь в наиболее удобную для себя форму. Это твой предохранительный клапан. Чтобы не сойти с ума от общения с драконом.
 – Ну хорошо, я предохраняюсь. А ты? Ты тоже этим занимаешься?
 – Драконы не сходят с ума от людей. Вы довольно ограниченны и просты для восприятия.
 – Пропускаем этот пункт. Но скажи, почему же ты все-таки пошел на риск?
 – А что мне оставалось делать? – горько вопросил дракон. – Если бы не огонь, энергия для полета мне могла бы и не понадобиться, тут уж не до выбора.
 – А что бы с тобой сделалось? – пожала плечами я. – Сидел бы тут на грядке и плевал на всех сверху ядовитой слюной. Они бы побоялись к тебе подбираться, так, глядишь, и до ночи бы дотянул.
 – Драконы не говорят пустых слов! – громыхнул золотой так, что я даже скривилась. Словно в голове кто-то в колокол ударил.
 – С ума сошел?! – пнула я его переднюю лапу.
 – Извини. Но если я сказал, что дождусь сегодняшней ночи, чтобы определить, смогу ли поднять в воздух четырнадцать человек, значит, я должен был дожить до ночи вместе с этими четырнадцатью.
 – А теперь что ты скажешь?
 – Скажу, что, как стемнеет, я постараюсь взлететь и перенести их за реку. Это большее, на что я способен, если только способен. Дальше будет еще хуже. Пойди предупреди их.
 – Но тебе стало легче? – спросила я.
 – Нет, мне становится хуже и хуже. Пуповина очень нехорошее место для драконов, нам нельзя тут быть.
 – Заплаты не помогают?
 – Помогают. На них вся надежда. Иди.
 Легко сказать иди… Я чуть ли не кубарем скатилась с надгробной насыпи, помянув недобрым словом всех, кто ее облицовывал и кто полировал для облицовщиков плиты, их родителей, бабушек, дедушек, соседей и близких друзей.
 Строители, Медбрат их побери! Не смогли малюсенькую лестницу врезать! И Молниеносный хорош, столько денег в свою гробницу вбухал, а такой мелочи не предусмотрел!
 Потирая локти и коленки, я прохромала в палатку. Сестру теперь положили у входа, она по-прежнему была прикрыта одеялом.
 – Ну где ты пропала? – встретила она меня упреком. – Сидишь там наверху и сюда даже не глянешь. Я тебе и машу, и кулаком грожу – все без толку. Голодная, наверное?
 – Да нет, – отмахнулась я. – Что-то я и про голод забыла. А где Нож?
 – Да тут я, тут… – подошел из глубины палатки с банкой масла полуголый Нож. – Ту плешь, что мне твоя сестрица проесть не смогла, прожег твой дракон, Пушистая Сестричка. Останусь лысым во цвете лет. Вы бы хоть предупредили, что огнемет запускаете.
 – Тебе лысина будет очень к лицу, – пробурчала сестра.
 – Меня бы кто предупредил, – отозвалась я. – Тоже не догадывалась, что такое начнется. Думала, хвост зажарится – все равно что на сковородке сидеть.
 – Хорошо дружить с драконом, – заметил Нож, опускаясь рядом с сестрой и подставляя ей спину.
 Спина и правда была обожжена, видно, Нож провел на стене больше всех времени, считая себя не вправе покинуть стену, не убедившись, что опасаться противника больше нечего.
 – Да, – согласилась я с его словами. – С драконом за спиной можно быть сильной.
 – Это было мощно, но что дальше? – спросил Нож.
 – А вы хорошо смотритесь, – не удержалась я, глядя, как старательно и нежно мажет ему спину сестра. – Очень мило. Прямо идиллия.
 – Идиллия?! – рассвирепела сестра. – У меня уже руки отваливаются, четырнадцатый раз такая идиллия!
 – Вовремя надо было мозоли на руках заработать, – сказал ей Нож. – Тогда бы желающих подставить под твою суровую длань свою нежную кожу не нашлось бы.
 – Дракон говорит, что сегодня ночью он попытается перенести нас за реку, – сказала я. – Ему хуже, похоже он скисает на глазах. Но попробовать надо, только как поднять разом четырнадцать человек?
 – За реку? – переспросил Нож. – Что же, это тоже была бы громадная удача – мостов поблизости нет, а переправиться здесь они не смогут. Что-нибудь придумаем, до ночи время есть. Ты давай проглоти чего-нибудь, а то Светлая извелась совсем. Каши хочешь? Из зерна урожая того года, когда Молниеносный объявил себя воплощением Мед-брата на земле. Светлая готовила.
 – Пожалуй что хочу… – задумчиво сказала я. – Может, зерно как вино? Чем выдержаннее, тем вкуснее?
 – Ну уж это реши сама, – сказал, поднимаясь, намазанный от шеи до хвоста Нож. – А я так в себя еле три ложки впихнул.
 – Хаять мою кашу? – переспросила вкрадчиво сестра.
 – Молчу и ухожу, – отскочил на безопасное расстояние Нож.
 Убедившись, что дотянуться она не сможет, он добавил:
 – Если что останется, Пушистая Сестричка, не выбрасывай. Мы ее в катапульту заложим, метнем за холмы. Может, кого и убьет…
 Зря он так говорил. Было вкусно.




 Глава тридцать восьмая
 КОГДА НАСТАЛА НОЧЬ


 Когда настала ночь, четырнадцать человек – все, что осталось от Боевого Сопротивления, – стояли на верхушке надгробной насыпи на перевернутой палатке. Концы ее были привязаны к палке, которую позаимствовали у одной из колесниц Молниеносного. По-моему, у Внезапной. Получился странный громадный узелок.
 Дракон сидел на самом краю площадки и ждал меня.
 Я последний раз обошла вокруг запакованных в палатку сопротивленцев. В самой середине была сестра – ее поддерживали вертикально два парня, заменяя ей раненые ноги. Все вроде бы было как надо.
 – Мне дорожный мешок брать или оставить? – спросила я.
 – Бери, – разрешил дракон. – Если уж подниму, то подниму, а если не получится, то не твое барахло будет тому причиной.
 Надев на спину мешок, я забралась на шею дракону.
 "Сестра-Хозяйка, помоги! – взмолилась я. – Или не мешай!"
 Дракон расправил крылья, взмахнул…
 Как и в случае с извержением огня несколько часов тому назад, у него не было той обычной восхитительной легкости, все шло через силу. Но мы поднялись.
 Не набирая высоты, дракон пролетел над рядами гробниц, выстроившихся в конце долины, и аккуратно пошел на разворот.
 Осаждающие пока не опомнились, но я до смерти боялась еще одной стрелы, посланной каким-нибудь зорким лучником.
 Дракон развернулся и пошел прямо на гробницу Молниеносного. Я зажмурилась, чтобы не видеть, если промахнется. Второго захода нам могут и не дать.
 Раз – и когтистые лапы подхватили узелок.
 Я почувствовала это по изменившемуся полету, раскрыла глаза и почти вывихнула шею, оглядываясь назад. Площадка наверху надгробной насыпи была пуста.
 Кажется, Сильные сообразили в чем дело, в их лагере поднялась тревога, забили барабаны.
 Заложив широкий полукруг, дракон уходил из Пуповины в сторону Плети.
 Теперь на меня навалились новые страхи – выдержит ли ткань палатки, как там сестра, не доконает ли ее этот перелет окончательно, вдруг у нее переломы, а не только сильнейшие ушибы… Да и дракон опять молчал, вспарывая крыльями воздух с такой натугой, словно мы летели в застывшем густом гороховом киселе.
 Внизу блестела Плеть, в этом месте не злая, бешеная и узкая, затянутая в корсет скал, а широкая, вальяжная, как будто даже добродушная…
 И вдруг я почувствовала неладное, дракон начал стремительно остывать. Стало очень страшно.
 Изменился и рисунок полета – из ровного орлиного он стал больше напоминать ломаный, каким летают летучие мыши. Мы то падали почти к воде, то с усилием отрывались от нее, уходили вверх. Потом все начиналось снова.
 Я обхватила шею дракона руками, прижалась щекой, напряглась, но попробуй летать без крыльев…
 Плеть мы перевалили, и полет дракона вроде даже выправился. Но ненадолго. У него хватило сил мягко опустить сопротивленцев на землю, потом он попытался снова набрать высоту, но уже не выдержал, и мы врезались в холм.
 Меня сбросило с дракона и отшвырнуло далеко в сторону. Я приземлилась на спину, на свой мешок. Видно, не зря я с ним так расставаться не хотела.
 Золотой дракон лежал, распластав крылья, на склоне холма. Как в дурном сне, я бежала к нему, проваливаясь и спотыкаясь, а когда добежала, то поняла, что он холодный. Совсем холодный.
 Что делать, Сестра-Хозяйка, что же делать? Как вернуть его? Зачем же я тогда освободила их, если ни к чему хорошему это не привело. Зачарованный сон лучше смерти, что же я наделала со своими глупыми проблемами, чужими ему заботами…
 Но ведь драконы неуязвимы, где же эта хваленая неуязвимость? Выходит, они даже хрупче нас?
 Я металась по склону холма, мысли метались в моей голове, и я ничегошеньки не могла придумать. Но совсем ничего не делать было невыносимо.
 Я вспомнила прошедший день, слова дракона про то, что в Пуповине ему плохо, подбежала к раненому крылу и принялась отдирать кожаные заплатки. Они ведь тоже из Пуповины и пролежали там Медбрат знает сколько. Скомкала их, липкие от смолы, и выкинула прочь.
 Села на склон холма, устроила край безжизненного крыла на коленях и опять, как тогда, сжала дыру в крыле ладонями. Хоть что-то, что я могу…
 Я сидела так долго, потом меня нашел Нож.
 – Значит, вот как обстоят дела, – мрачно сказал он, оглядывая нашу компанию. – Покажи мне его ранение, Пушистая Сестричка, разлепи ладошки.
 – Не могу, к смоле прилипли, – не менее мрачно сказала я.
 – И долго ты тут собираешься сидеть? Я пожала плечами.
 – День, три, семь, двенадцать. Пока не пойму, что вот теперь действительно все.
 – Это нереально, – сказал Нож. – Сейчас нас будут искать, не забывай.
 – Пусть ищут, мне все равно. Вы уходите на юг. Это я его сюда притащила, мне и отвечать. Угрохала дракона – туда мне и дорога.
 Нож пару раз обошел раскинувшего крылья золотого.
 – Ты знаешь, чем они лечатся? – спросил, трогая другое крыло, он.
 Я покачала головой.
 – А сколько они живут? Я опять покачала головой.
 – А как размножаются? И этого я не знала.
 – Пушистая Сестричка, – искренне удивился Нож. – Да как же ты так умудрилась? Если бы у меня был знакомый дракон, я бы первым делом выяснил и эти вопросы, и кучу других.
 – А вот так и умудрилась, – огрызнулась я. – Попробуй-ка выясни… Только начнешь что-нибудь спрашивать и сразу получаешь лекцию о том, какие они, драконы, бесподобные и какие мы, люди, примитивные, агрессивные и несъедобные. И самое обидное, что про нас он не врет. А теперь вот он, несокрушимый и бесподобный, лежит и не жужжит.
 Нож только покачал головой.
 – Ладно, тебя вижу пока не переубедить, значит, сиди. Я пойду за нашими – мы довольно далеко по человеческим меркам отсюда приземлились.
 – Как там сестра? – виновато спросила я.
 – В порядке. Давай договоримся так – раз уж мы попали в этот переплет, не разрывайся на две части. За Светлой я присмотрю, хотя иногда она куда несноснее дракона, – сказал Нож.
 – Хорошо, – согласилась я. – Возвращайся поскорее. После ухода Ножа время снова остановилось.
 Я вспоминала ущелье, танцующих над горами драконов, огнедышащую расщелину в горе, горячий источник, который тек около уступа.
 Наверное, потому, что по склону холма свистел ветер, и я совсем заледенела, стала такой же холодной, как и дракон. Зуб на зуб не попадал.
 Наконец пришли сопротивленцы и сразу все кругом ожило. Они разожгли внизу костер. Нож принес сестру на руках, он поднялся вместе с ней на склон холма и посадил ее рядом со мной.
 – Ты совсем ледяная, – сказала сестра, обнимая меня. Она была горячей, может, болезненно горячей, а может, это я настолько остыла.
 – Там у меня в мешке котелок есть, – сказала я. – Достаньте.
 – Отлично, – обрадовался Нож. – Сейчас чего-нибудь горяченького сообразим.
 Снять мешок я не могла – надо было бы разжать руки, поэтому он просто развязал его, не снимая с моей спины, и выгрузил оттуда все, что считал нужным.
 – Ого! Да ты, Пушистая Сестричка, упакована лучше коренного жителя степей! – присвистнул он.
 – Благодаря ценным советам нашего друга Ряхи, – пояснила я.
 Нож ловко надул шкуру, подложил ее под нас, накинул нам на плечи мою овчинную куртку, и я почувствовала, что стала согреваться.
 – Сидите, девочки, я сейчас. – Он взял котелок и флягу и пошел вниз, к костру, на ходу срывая какие-то жухлые прошлогодние травки.
 – Что-то он мало в последнее время говорит "логично", – заметила я.
 – Просто ты его редко теперь видишь, – отозвалась сестра. – Ничуть не меньше. У тебя не появился там, в Пряжке, парень, а?
 – А почему ты спрашиваешь? – с подозрением сказала я.
 – Не знаю. Просто любопытно.
 – Нет!!!
 – Да? Совсем-совсем?
 – Правда, клеился один… – нехотя признала я.
 – И кто он?
 – Ну не Магистр же! Из охраны, конечно. Янтарный его зовут.
 – Ну надо же, ты словно гардероб себе подбираешь. Охранник у тебя Янтарный, дракон золотой. Прямо все оттенки солнца.
 – Нет у меня охранника, да и дракона, похоже, тоже… – выдохнула я.
 – Извини, – сжала меня крепче сестра. – Я так хотела тебя отвлечь.
 – Да ничего, вообще-то этот парень здорово мне помог. Если бы он мои вещи не принес, я бы сейчас так в серой пансионатской юбке и летала. А я ее терпеть не могу.
 – Куда не принес?
 – Можно я пока не буду говорить? – попросила я. – У меня висок колоть начинает от этих воспоминаний.
 Вернулся Нож и принес дымящийся отвар.
 – Сейчас согреетесь окончательно, милые дамы, – пообещал он, усаживаясь рядом с сестрой на шкуру.
 Сестра взяла у него чашку и поднесла к моим губам. Горячее питье изгнало остатки холода и меня потянуло в сон. Привалившись к теплой сестре, я задремала.
 Сна в прямом смысле не было – я все время знала, что сижу на склоне и сжимаю ладонями драконье крыло. Но в то же время я летела и кружилась в каких-то воздушных водоворотах, постоянно проваливаясь в громадные воронки.
 Иногда я вздрагивала – тогда сестра гладила меня по голове, я успокаивалась и снова летела.
 Если говорят правду, что летая во сне растешь, то проснувшись, я должна была быть выше Ряхи на пару голов.
 Увы, сидя на склоне, проверить это я не могла.
 Как ни странно, но пришел день.
 – Пушистая Сестричка, – попытался зайти с другого бока и взывать к моей логике Нож. – Вот и утро, которое мудренее вечера. Подумай и согласись, что ты не сможешь просидеть тут на холме двенадцать дней. Если тебя прохватит понос, ты должна будешь отойти.
 – Ты дал мне слабительного? – закралось страшное подозрение в мою душу.
 Нож даже остолбенел.
 – Ну ты скажешь… – наконец опомнился он. – Что там в пансионате с вами делают?
 – Учат хорошим манерам и правильному ведению хозяйства.
 – Ну-ну… Кстати, спасибо за идею. Если другого способа не будет, я к нему прибегну.
 – Тогда придумай этот другой способ, иначе я, кроме воды, ничего пить не буду!
 – Нож, придумай что-нибудь, – взмолилась сестра. – Иногда она упряма, как осел. Может, дракону слабительного влить?
 – Только попробуйте! – возмутилась я. – Тоже мне, специалисты по драконам!
 Нож, как и ночью, обошел дракона кругом, попытался приоткрыть ему опущенное веко, провел пальцем по клыку в пасти.
 – Зубы – как бритвы, – с почтением сказал он. – А где у них сердце?
 Я пожала плечами.
 – Ладно, поищем в традиционном месте.
 Перешагнув через край крыла, Нож приблизился к туловищу и прижался к спине дракона ухом, пытаясь услышать биение сердца.
 – Слушай, Пушистая Сестричка, – сказал он. – Одно из трех: либо я глухой, либо сердце в другом месте, либо оно не работает. Но мне кажется, он стал теплее, чем был ночью.
 – Может, солнце нагрело? – спросила сестра.
 – Не похоже. Он теплый везде. Может, его дополнительно согреть надо? Давайте костры рядом разложим – вдруг поможет?
 – Спалим ему крыло… – с сомнением сказала я.
 – Крыло мы сложим, а костры подальше поставим. А?
 – Он любил греться на солнце… – вспомнила я. – Что ж, давай.
 Нож позвал своих сопротивленцев, и они принялись складывать левое крыло дракона. Это было трудным занятием.
 – Уф, легче паруса убирать, – выдохнул один из них, утирая пот.
 Сложив крыло, сопротивленцы выстроились рядком и принялись с боязливым любопытством рассматривать дракона вблизи.
 – Ух ты, – восхищенно шепнул тот парень, что стрелял вчера из баллисты.
 – Осмотр закончен! – строго скомандовал, заметив это, Нож. – Давайте костры раскладывать.
 Вдоль левого бока дракона, ниже по склону, протянулась цепочка костров. Солнце поднялось высоко и как-то не думалось, что осаждавшие Пуповину уже наверняка переправились через Плеть.
 Дрова носили из рощицы в соседней лощине за холмом. Скоро даже нам с сестрой по ту сторону дракона стало жарковато.
 Почти бесцветный дым поднимался от костров и уходил в светлое небо.
 "Я не знал, что вы, люди, любите жареных драконов…" – прошелестел у меня в голове тихий насмешливый голос.
 – Ты живой?! – заорала я на все Чрево Мира. "Скорее да, чем нет. Не кричи, это лишний расход энергии".
 – Костры убрать? – прошептала я.
 "Не надо. Но и не подбрасывайте, этого достаточно. Вы сделали все, что смогли. Сейчас я должен побыть один, идите в ту рощу, откуда брали дрова. Ты приходи вечером, когда Глаз Дракона засияет над землей".
 "Что засияет?" – переспросила я, снова приспособившись к мысленной речи.
 "Первая звезда на небе".
 "Значит, ладони можно разжать?" – на всякий случай уточнила я.
 "Разумеется…"
 Я с трудом отлепила от крыла измазанные смолой ладони.
 Дыры не было – она затянулась молодой кожицей, нежной, как пятки новорожденных.
 "А ты думала, там будут наросты, как застаревшие мозоли вашего Молниеносного? – тут же обиделся дракон. – Идите, дайте мне прийти в себя".
 Держа перед собой испачканные ладони, я не знала, что с ними делать.
 – Судя по выкрикам, сияющим глазам и свободным рукам, кое-что получилось? – спросил Нож, которому надоело ждать, пока я открою рот.
 – Да! – прорвало меня наконец. – Мы откочевываем в рощу, он ожил и говорит.
 Нож с сомнением посмотрел на закрытые глаза и неподвижную голову дракона.
 – Тебе виднее. Костры погасить?
 – Не надо. Он говорит, пусть сами догорят.
 Нож не удержался и еще раз посмотрел на голову по-прежнему бездыханного дракона.
 – Передай ему, что мы очень рады, – сказала сестра, и мне стало смешно.
 Теперь меня считают переводчиком с драконьего! "Передай им, что я рад не меньше, чем они", – ехидно сказал дракон.
 – Он говорит спасибо! – вслух произнесла я. "Я этого не говорил", – тут же заявил дракон. "Тогда сам им скажи! – возмутилась я. – Тоже мне, нашли посредника!"
 "Не буду говорить! Мне и тебя в качестве собеседника с избытком хватает!" – наотрез отказался дракон.
 "Ну и глупо! – подытожила я. – Не успел ожить, а выпендриваешься. До вечера!"
 Нож уже подхватил на руки сестру, упорно не доверяя это дело никому. Только теперь я наконец заметила, что ее роскошный раньше хвост стал короче ровно наполовину.
 Сопротивленцы ушли.
 Мне осталось только подобрать шкуру и куртку и поспешить за ними на новое место стоянки.
 День мы провели в березовой рощице, образовавшейся благодаря тому, что по лощине тек ручей.
 Я оттерла, точнее, почти оттерла смолу с ладоней. Местами прямо с кожей.
 На обед была гороховая каша, сваренная в моем котелке.
 – Это идея Светлой, – пояснил Нож, с аппетитом уплетая свою скромную порцию. – Каждый перед перелетом взял в карман по горсти сухого гороха. Как видишь, мелочь, зато теперь без еды не сидим. Эх, еще бы ты котелок побольше в своем мешке таскала, вообще бы была красота!
 – Это чудо, что он у меня просто есть. Не до размеров, знаете ли, было.
 – Вот что значит хозяйственная, образцово воспитанная девушка! – пел соловьем Нож. – А ты, Светлая, на что свой единственный выигрыш на бегах потратила? А?
 – Отстань! – вежливо попросила сестра.
 – Духи купила! – торжествующе заявил Нож. – Ну и где тот чудный запах?
 – Я не знаю, где тот чудный запах, но этот котелок сейчас будет у тебя на голове! – взорвалась сестра.
 – Это я пытаюсь пламя из нее извлечь, – громким шепотом пояснил Нож. – Мне небольшой дракончик тоже не помешает.
 Ложка, пущенная меткой, наработанной в тренировках Сопротивления рукой сестры, просвистела через костер и треснула его в лоб.
 Сопротивленцы веселились – видно, это было каждодневное развлечение, которое устраивал Нож для поддержания бодрого духа в остатках отряда.
 После обеда часть народа вместе с Ножом ушла на разведку, часть готовила дрова для ночлега.
 Помыв то, что считалось посудой, я заново надула шкуру, с помощью того паренька с башни мы устроили на ней сестру. Она так и сидела без сна всю ночь около меня, поэтому сейчас сразу уснула.
 Мне не спалось, и я присоединилась к собирающим хворост.
 Все это время я постоянно поглядывала в сторону холма – но там ничего не было видно, ничего не было слышно.
 Дракон, я уверена, если бы хотел, вполне мог дотянуться своей мысленной речью до меня и в лощине, но он молчал.
 Скорее бы вечер…




 Глава тридцать девятая
 КОГДА ЗАЖГЛАСЬ ЗВЕЗДА…


 Когда наконец зажглась на белесом небе первая звезда, я заметалась и заторопилась со своей охапкой корявых веток, запнувшись о корягу, чуть не обронила ее на пути, но все-таки донесла до общей кучи. Нож с разведчиками еще не вернулись.
 – Мне пора, – быстро сказала я сонной сестре и помчалась к холму.
 Дракон уже не лежал на склоне, а сидел, подобрав крылья. И смотрел на небо.
 – Здравствуй! – торопливо сказала я. – Ну, какие у тебя новости?
 – Не торопись, вся ночь впереди, – остановил меня, не отрывая глаз от неба, дракон. – Чувствуешь, как накатывает ночная свежесть?
 – Не чувствую.
 – Значит, еще не успокоилась. Отдышись и посмотри на загорающиеся звезды.
 Я постаралась унять скачущее сердце и подняла голову вверх. Начинающий темнеть небесный свод обрушился на меня.
 – Великолепно, да? – мурлыкнул дракон. – А теперь о новостях. Я восстановился, но не до конца. Чтобы все было, как надо, сегодня ночью мы будем петь.
 – Петь? – не поверила я. – Не умею я петь.
 – Умеешь, – уверенно сказал дракон. – Просто не знаешь. А пока сними с меня свою веревку, я не могу петь с петлей на шее.
 За время последних событий узел на веревке так затянулся, что я не могла развязать его даже зубами. Пришлось пустить в ход кинжал.
 – А может, ты один? – робко сказала я, убирая кинжал в ножны.
 – Драконы не поют одни, а мне больше не с кем. Это нужно, понимаешь, нужно, если ты хочешь, чтобы твое сидение около меня было не напрасным. Чего ты боишься?
 – Не знаю.
 – Ты видела, как мы поем?
 – Видела.
 – Тебе нравилось?
 – Нравилось.
 – Значит, нет никаких проблем.
 Хотелось бы верить, но так считал только дракон. Совсем стемнело, и звезды горели над нами большие, яркие и манящие.
 – Вот теперь пора, – сказал дракон. – Раздевайся.
 – Что? – ошарашенно спросила я.
 – Раздевайся, – повторил дракон.
 – Зачем?!
 – Не должно быть ничего лишнего, это мешает песне. Поешь ты, пою я, твоя съемная шкурка, насколько я знаю, петь не умеет.
 – И трусы снимать? – в отчаянии пролепетала я.
 – И трусы снимать, – безмятежно подтвердил дракон, а затем, почувствовав неладное, пророкотал возмущенно: – Клянусь крепкими яйцами, у вас и с этим проблемы? Да?!
 – Да, – кротко кивнула я. – У нас не принято, понимаешь, не принято быть голыми. Только в исключительных случаях.
 – Сейчас как раз исключительный случай! – уже не пророкотал, а прогрохотал дракон.
 – Не эти исключительные случаи!!!
 – Это как же надо не любить себя, чтобы бояться и стыдиться собственного тела! – обрушил на меня волну возмущения дракон. – А тебя не смущает, что в таком случае я перед тобой сижу без этих ваших трусов?
 – Ты дракон…
 – Я дракон, и мне все равно, а тебе нет, но если ты будешь одета, ничего не выйдет!
 – Ладно, уговорил, – буркнула я. – Только отвернись. И вообще я с тебя свалюсь без веревки.
 – Не свалишься, – опять поднял голову к звездам дракон. – Уже не свалишься…
 Ночной ветер обдувал мои раскаленные от стыда уши, когда я стянула с себя легионерский костюм и сложила стопочкой, придавив его камнем.
 – То-то я смотрю, ты на уступе сразу на себя эти овчинки натянула, – задумчиво заметил дракон, изучая звездное небо. – Я еще подумал, какие вы хилые, сразу укутываетесь, а дело, оказывается, вот в чем… Нашли что скрывать…
 Оказавшись в чем мама родила, я сразу же замерзла и покрылась гусиной кожей, а голые ступни кололи сухие колючки и мелкие острые камушки.
 Я скованно подошла к дракону, придерживаясь за крыло, встала на его ногу, дракон легко закинул меня себе на шею.
 – Готово. Только мне холодно, – сообщила я.
 – Сейчас согреешься, – пообещал дракон. – Пропой одну ноту. Любую.
 – А-а-а-а-а-а… – выдавила я из себя пискляво жалобный вой прижатой дверью собачки.
 – Ага, – довольно сказал дракон. – Значит, я буду ниже. И он, подстраиваясь к моему дребезжащему голосу, пропел на октаву ниже чистый глубокий звук.
 – Запомни, сначала ты будешь мне подпевать, но потом, в отдельные моменты, должна будешь вести мелодию сама. Не бойся.
 Прежним легким ликующим движением он распахнул крылья, и мы устремились в темное небо навстречу любопытным звездам.
 Дракон начал петь.
 Наверное, специально для меня это была очень простая мелодия, легкая и безыскусная, как журчание ручья. Страх отпустил, и я тихо подхватила ее, чувствуя, как голос постепенно расходится, становится крепче и увереннее.
 – Прекрасно, – подбодрил меня дракон, не прерывая пения.
 Стало тепло, скорость полета увеличивалась, но встречный воздух не хлестал холодной плетью тело, а ласкал его в такт мелодии. И я совсем не боялась упасть.
 Постепенно становилось все легче и легче, свободнее и свободнее.
 – А теперь твоя очередь, – напомнил дракон. – Давай! Я повела мелодию, а он подпевал, и страха не было, потому что он был рядом, а я поверила в собственный голос.
 Потом дракон подхватил мелодию, делая ее стремительнее и напористее.
 Волна счастья окатила меня, поясница выгнулась и по всему телу побежали легкие, почти игривые судороги, предвестники новой волны.
 Дракон кружил в небе и пел, кружились звезды, кружилась голова…
 – Я знаю, – вдруг сказал он, – тебе сейчас так же хорошо, как и мне, но не увлекайся этим сильно. Помни, тебе еще рожать детей и ты, испытав сегодняшнюю ночь, начнешь требовать от своих мужчин то, что они тебе заведомо дать не смогут.
 – А тебе яйца еще нести! – заметила я, неохотно вырываясь из океана счастья.
 – Не нести. По вашей классификации я – он, – невозмутимо сказал дракон. – Ну ладно, хватит, пожалуй. Мы далеко забрались. Давай споем заключительную, пока будем снижаться.
 По широкой спирали в парящем полете мы отправились обратно к земле. Эту последнюю мелодию я определила бы как странный драконий вальс. Дамы приглашают полетать кавалеров…
 …На холме, возле кучки моей одежды, сидел встревоженный Нож.
 Когда мы спланировали сверху на холм, он с интересом оглядел и меня, и дракона и спросил:
 – Это что, древний культ или новомодное развлечение?
 – Ох, не спрашивай! – охнула я, спрыгивая на колючки и камни. – Дай мне одежду и отвернись.
 – Ага, – сказал Нож, поворачиваясь спиной. – Недаром Светлая послала меня приглядеть за тобой, не дав и куска проглотить. Я уж и не рад, что увидел, чем ты занимаешься.
 "И ты отвернись", – сказала я дракону.
 Дракон, волоча хвост по земле, подошел к Ножу и стал рядом с ним, рассматривая ту же группу камней на противоположном холме.
 – Да ничем я не занимаюсь, – сказал я вслух Ножу. – Ты думаешь, я тут по собственной инициативе в таком виде круги наворачиваю?
 – Ага, – сказал Нож, косясь на дракона. – Еще интереснее. Тогда похоже на совращение несовершеннолетней.
 И вдруг он чуть не подпрыгнул на месте: дракон, видно, снизошел-таки до разговора с ним.
 Я уже и оделась, и почти распутала спутанные ветром волосы, а они все стояли и стояли, пялясь на камни. Все понятно, солидный мужской разговор, женщины могут отдыхать.
 – Что вы наразведывали? – спросила я громко, чтобы тоже стать участником беседы.
 – Авангардный отряд недалеко, – повернулся Нож. – Ищут нас мобильными конными группами, основная масса тянется позади. Очень целеустремленные. Но сегодня можем еще жить спокойно, – тут речушка рядом, в Плеть впадает. Они встали на той стороне и в темноте штурмовать ее не полезли.
 "Это хорошо! – сообщил дракон, потягиваясь, свивая шею и поигрывая хвостом. – Спокойной вам ночи".
 "Ты куда?" – удивилась я.
 "Я наконец проголодался", – ответил дракон и улетел.
 Нож на холме оказался очень кстати – без него я не дошла бы до лагеря, так резко на меня навалилась усталость.
 Он довел меня до рощицы, где я, уже не раскрывая слипшихся глаз, упала рядом с сестрой на какую-то подстилку и ухнула глубоко-глубоко в колодец сна, замешанного на сильной, но приятной усталости.
 Первое, что я увидела, проснувшись поутру, – громадный военный барабан, внушительное сооружение из числа тех, что возят в специальных телегах и бухают в них колотушками размером с хорошую лопату.
 "Ну все, – подумала я спросонья. – Нас захватили…"
 Но открыв глаза на максимально возможную широту, я убедилась, что кроме барабана никаких других следов присутствия среди нас захватчиков нет.
 Дракон сидел на вершине холма каменным изваянием.
 Нож, поглядывая на барабан, варил в гордом одиночестве посреди спящего мертвым сном лагеря первую порцию утреннего чая.
 – Доброе утро! – поздоровался он. – Не спится?
 – Это что? – спросила я. – Доброе утро.
 – Это барабан, – удовлетворил мое любопытство Нож. "Ты приволок?" – напрямую спросила я у дракона. "Я", – отозвался с холма дракон.
 "Зачем?"
 "Сама догадайся".
 Пока я гадала, чай вскипел.
 Вручив мне чашку с дымящимся чаем и отставив котелок в сторону, Нож танцующей походкой пошел к лежащему на боку барабану. В руке у него был обоюдоострый клинок.
 Им он резко вспорол кожу, натянутую на обод барабана, и, ведя клинок по краю, отделил ее.
 "Тебе понадобились новые заплаты?" – спросила я у дракона в промежутках между двумя глотками.
 "Не угадала", – довольно ответил дракон.
 – Авангард, надо полагать, нас больше не преследует? – поинтересовалась я у Ножа, который деятельно изучал внутренности барабана.
 – Как догадалась? – отозвался он из барабанных глубин.
 – С трудом.
 – Ты почти такая же умная, как и Светлая, – сообщил Нож. – Вот что значит наследственность.
 – Осталось решить, комплимент это или оскорбление.
 – Это признание в любви.
 Нож забрался в опрокинутый барабан почти целиком, только ноги торчали наружу.
 "Ты же людей не ешь? – спросила я у дракона. – Мы же невкусные?"
 "Там были еще и кони, – уточнил дракон. – Людей я просто убивал. Довольна?"
 "Довольна. Наешься еще всякой дряни, придется тебе и правда слабительное варить".
 Нож вылез из барабана и, вытирая руки о штаны, сказал:
 – Осталось только ручку к нему приделать, и все, можно лететь.
 – Так это в качестве корзины? – наконец-то догадалась я.
 "Я думал, к обеду только поймешь", – сострил сверху дракон.
 "И ты уверен, что поднимешь это сооружение вместе с людьми? – недоверчиво переспросила я. – А за холмом тебя кострами обкладывать снова не придется?"
 "Теперь подниму!" – уверил меня дракон.
 Сколько же лошадей надо было слопать, чтобы так быстро набраться сил?
 – Нас совсем-совсем не преследуют? – переключилась я на Ножа, который в силу человеческого происхождения должен был точнее разбираться в обстановке.
 – Нет, я бы сказал только "совсем не преследуют", – налил себе чаю довольный барабаном Нож. – Деморализованы передние части, но за ними идет армия.
 – Легион?
 – Ага, станет тебе Легион за кучкой мятежников гоняться. У него и в столице дела есть. Это зарабатывают себе прощение остатки Левого Крыла. И они попытаются нас дожать, у них выхода нет. Но твой крылатый друг сказал, что шансы оторваться сейчас неплохие. Хочется ему верить, потому что хоть желание донести Светлую на руках до родины у меня и огромно, но силы, увы, не те. И я не умею быстро бегать, быстрее конных разъездов.
 – Но основная же масса пешая?
 – Когда тебя нагонит десяток вооруженных до зубов всадников, тебе будет все равно, что позади них на тысячу человек приходится всего один приставленный к кухне осел.
 – Ты жизнелюб.
 – Стараюсь.
 Лагерь потихоньку просыпался. Заспанные сопротивленцы шли к ручью умываться, а затем присоединялись к нам.
 Ручку к выпотрошенному барабану очень скоро приделали, теперь полет для четырнадцати человек должен был пройти в более комфортабельных условиях.




 Глава сороковая
 МЫ ВЫЛЕТЕЛИ В ЧАС РОСОМАХИ…


 Мы вылетели в час Росомахи, и уже к часу Петуха Плеть осталась только воспоминанием: ей нужно было еще долго течь на запад, пересечь Хвост Коровы и только потом круто свернуть к югу. Дракон же летел по прямой.
 Мы летели, но куда?
 В Ракушку, разумеется, но можно подумать, там нас ждали с праздничным обедом. В Ракушке расквартирован гарнизон вполне лояльный правительству, то есть на данный момент Легиону. И он с радостью доделает то, что не смогли сделать в столице. А нас пятнадцать.
 Насколько это было очевидно, настолько это было грустно.
 – Но ты же поможешь нам? – обратилась я в отчаянии к дракону.
 – Я помогу, – откликнулся дракон. – Но сто раз подумай, нужна ли тебе помощь дракона. Я – очень сильнодействующее средство. Не забывай.
 И я подумала…
 Вот мы дома, и дракон испепеляет гарнизон.
 Город свободен. Ура.
 Сильные мобилизуются, подтягивают к Ракушке войска. Это сложнее, но в конечном итоге, что может противостоять крылатому огнеливню, который читает мысли всех на сотни хвостов вокруг?
 Войска сожжены, Ракушка независима.
 Но залог ее безопасности – дракон. Без дракона она ничто.
 А я?
 А я – девица при драконе.
 Я – связующее звено между ним и городом. Меня будут безумно почитать официально.
 И будут в ужасе шарахаться от меня на улицах…
 – Все верно, – добавил дракон. – А еще в мою честь построят храм и заставят тебя там круглосуточно сидеть.
 – Ну это ты хватил! – заметила я.
 – Построят. Уже было, – невозмутимо сказал дракон. – Вы нас то почитаете, то ненавидите, и все страшно искренне.
 Да даже без того, что он сказал, картина получалась безрадостной. Ракушка живет морем и сильна морем. На суше мы куда слабее. И сильнее не станем.
 Примерно часа через два дракон устроил короткий привал.
 – Лапы затекли, – объяснил он.
 Со своими грустными мыслями я поспешила к сестре.
 – Об этом я уже думала, – сказала она. – Но, положим, сейчас мы сделаем так: кто сказал, что нам нужно с треском и блеском сесть на городской площади? Мы ночью приземлимся на Сопи-горе и осмотримся. А что будет потом, я пока и не загадываю.
 Нож услышал наш разговор.
 – Попытаемся организовать оборону, но если дела пойдут совсем плохо, взойдем на корабли и отправимся искать новый дом. – Тон его был бодрый, но безрадостный.
 Когда мы снова поднялись в воздух, дракон вдруг с любопытством спросил:
 – А почему ты не хочешь стать девицей при драконе?
 – Ну как ты не понимаешь! – расстроилась я. – Тогда у меня за спиной все будут видеть твои крылья. И я сразу стану человеком, который все знает лучше всех – как лучше управлять городом, как лучше вершить внутреннюю и внешнюю политику, как лучше организовать работу портовой таможни, как лучше то, как лучше се. А я с собственными-то делами разобраться не могу, вечно у меня все запутано. Даже по ведению простого домашнего хозяйства у меня в Пряжке тройка была. И мне все это, если честно, совсем не интересно!
 – Мои крылья за твоей спиной будут и без этого, – заметил дракон.
 – Не будут. Я на Ножа славу свалю, мол, он с тобой общался. И все поверят, потому что он как раз знает, что нужно нашей портовой таможне.
 – Хитра, – одобрил дракон.
 – Хитра, – согласилась я. – Но что с Ракушкой делать, я так и не придумала.
 – Думай, – посоветовал дракон. – Пока время есть. Мы летели и день, и вечер, и ночь.
 Облетали стороной попадающиеся на пути города, такие, как Пестрая Кошка, Ложка, Долина Яблок. Это задерживало движение, но скрытность была не менее важна, чем скорость. Дымовая сигнализация могла обогнать даже дракона.
 Настроение мое становилось все мрачнее и мрачнее – ничего не придумывалось, только голова разболелась. С полным осознанием собственной никчемности я бросила раздумья и просто тупо смотрела вниз.
 – Не грусти, – пророкотал дракон. – Пока я с тобой. И мы сильнее всех.
 Когда мы подлетали к побережью, ночь была лунной. Как странно было смотреть сверху на издавна знакомые места.
 Тянулась извилистая линия побережья, а вот суша выступила длинным скалистым полуостровом в море и на самой южной оконечности полуострова, который называли Журавлиный Клюв, под прикрытием мыса Иголка в бухте раскинулась Ракушка, моя Ракушка!
 Над бухтой возвышались горы – если смотреть из города, получалось похоже на профиль запрокинутой навзничь головы. Самая высокая горушка, полого поднимающаяся с севера и резко обрывающаяся к югу, к мысу, очень напоминала нос и называлась Сопи-гора. На вершину ее мы и плюхнулись, надеясь, что никто глазастый на странный силуэт в ночном небе внимания не обратил.
 Северная пологая часть горы поросла соснами. Среди сосен дракон осторожно приземлил громадный барабан. Себя, а вместе с собой и меня он посадил куда менее мягко.
 – Я чувствую себя селедкой в бочке, – заявил Нож, выбираясь из барабана. – Подумать страшно, кем бы я себя чувствовал, лети мы в перевернутой палатке.
 Сестра мне не понравилась – она была неестественно бледной, путешествие ей далось тяжело. Ее била дрожь. Зато все остальные пребывали в радостном оживлении – еще бы, выбраться живыми из Пуповины, да к тому же таким необычным способом! Парни быстро надули шкуру, уложили на нее сестру и накрыли всем теплым, что нашлось.
 "Неужели переломы? – думала я. – Тогда совсем худо. Тогда ей ни в коем случае нельзя было лететь таким образом. Или это просто лихорадка после тяжелого перелета?"
 "Поздно рассуждать, мы уже прилетели, – заметил дракон. – Так вот твоя родина?"
 Ракушка была хорошо видна со склона. Город сбегал своими улочками к бухте. У причалов стояли наши корабли и на рейде несколько пришлых.
 Здесь уже легкой дымкой зеленели деревья, словно закутанные в ажурные шали. И краски были мягкие, не такие, как в Пряжке.
 Надо было устраивать временный лагерь.
 На верху Сопи-горы была пещера. Ее все знали. Туда мы не пошли.
 Мы пошли в другую, менее доступную, хотя, впрочем, такую же известную.
 Это сейчас, весной, пока ночи еще достаточно прохладные, на горе никого не было. Летом же здесь иногда было люднее, чем в городе, – во всяком случае, молодежь надо было искать в двух местах. Второе – бухта Ай-яй-яй на побережье, соседняя с Ракушкой.
 Я сидела у входа в пещеру и смотрела на дракона, привычно устроившегося на скалах, на Ракушку, на море.
 И снова меня терзала головная боль. Мы оторвались от преследования, но оно не прекратилось. Как же мы будем оборонять город? Как?
 И где сейчас находится преследующие нас части?
 – Давай посмотрим… – предложил дракон.
 – Ты не устал? – удивилась я.
 – Как можно устать летать? – в свою очередь удивился дракон. – Мне твои друзья все лапы оттянули, а так нормально.
 Теперь, не отягощенный набитым людьми барабаном, дракон имел больше возможностей для маневра. С гибкостью, которой я даже не предполагала, он проскользил над скалами и ушел за Сопи-гору, чтобы быть незаметным из Ракушки.
 Мы опять пролетели наш полуостров, вышли на равнины Чрева Мира, пересекли Плеть и полетели над главной дорогой направления север – юг.
 Именно по ней шла армия. Они не собирались отказываться от преследования, а уж вычислить, куда побегут мятежники, труда не составляло. Первые части были уже в Пестрой Кошке.
 Я и не думала, что брошенные против нас силы будут такими большими. Видимо, Верхние решили раз и навсегда истребить заразу мятежа. Ну что же, их можно понять.
 Одним родом войск не ограничились, отправили всех. Соотношение частей было классическим, прямо как для настоящей войны: на один отрад конницы приходилось четыре отрада легких пехотинцев и десять отрядов тяжелой пехоты. Можно гордиться, нас считают серьезным противником.
 Сейчас они отдыхали. Белели квадратиками палаток походные лагеря.
 Противно засосало под ложечкой, когда я поняла, сколько же их.
 – Ты можешь это быстро уничтожить? – спросила я мрачно дракона.
 – Нет, – сказал он. – Слишком разбросано.
 – Тогда летим домой, – вздохнула я. – А говорил, мы всех сильнее.
 – Силен ветер, он ломает деревья и вырывает их с корнем, но трава только гнется, – потянуло на философию дракона.
 – Эта трава утром встанет, позавтракает и двинется в путь. А потом нам так накатит, что от Ракушки одни обломки останутся, – сказала я.
 – Странно. В тебе нет страстного желания их убить, только страх, – заметил дракон. – А это плохо.
 – Почему?
 – Это твои враги, а не мои.
 – Ну и что?
 – Главная моя помощь – это я могу усилить твои желания. Смысла в том, чтобы усиливать твой страх, я не вижу.
 – Когда ты в Пуповине поливал огнем направо и налево, ты не считался с моими желаниями, а полностью взял инициативу на себя. Я думала, и сейчас ты все сделаешь сам, – разочарованно сказала я.
 – Тогда я не мог покинуть долину и вынужден был защищаться. Сейчас ситуация другая. Не мой дом в опасности. Разбираться с ними будешь ты, – безапелляционно сказал дракон.
 – А у меня нет еще никакого желания. Я не могу по-настоящему захотеть уничтожить их всех, пока меня окончательно не прижали.
 – Значит, ты проиграла, – безмятежно заметил дракон. – Их все равно придется убивать, лучше это сделать сейчас, когда они собьются в колонны и двинутся в путь, потом будет сложнее. Тебе все равно придется их убить, если ты хочешь отстоять Ракушку. Таковы правила этой игры.
 – И так тошно, и еще ты тут как специально, – горько сказала я. – Спасибо. У тебя везде правила.
 Дракон промолчал, развернулся, и мы полетели домой. Еле-еле успели по темноте, рассвет сидел у нас на хвосте. Или на хвостах?




 Глава сорок первая
 НА ГОРЕ, МЕЖ СОСЕН…


 На горе, меж сосен, росли подснежники: фиолетовые, толстенькие, мохнатые. Покрытые пухом лепестки окружали желтые тычинки, зеленый стебель казался серебряным из-за ворсинок. Скоро должны были расцвести рододендроны.
 Нож ходил под соснами и собирал цветы. И это во время, когда сзади на пятки наступает армия, а впереди мы упираемся в городской гарнизон!
 Нож собрал букет и пошел в пещеру. Проходя мимо меня, он отделил от букета три цветочка.
 – С весной тебя, Пушистая Сестричка! – И понес букет дальше, сестре.
 Все правильно, Нож молодец, когда же еще цветы собирать? Сзади на пятки наступает армия, а впереди гарнизон.
 Запасы гороха, рассованные по карманам в Пуповине, подошли к концу. С трудом наскребли и заварки на один котелок чая.
 – Ничего, – сказал Нож, – все равно в город надо. Там пополним запасы и забудем о горохе. Со мной Пушистая Сестренка и Штиль.
 Штилем оказался тот парень при баллисте. Все понятно, шторма в день, когда он родился, похоже, не было.
 Как хорошо, что на свете есть такие города, как Ракушка: у нас на улицах всегда столько самого разного народа, что никому в голову не придет обращать внимание на не так одетого человека. Каждый волен ходить, как ему заблагорассудится.
 Поэтому я свободно шагала в легионерском костюме, который, похоже, уже прирос ко мне.
 "Не прирос, а от грязи приклеился…" – а я думала, дракон спит себе на скале над пещерой.
 Пока мы шли не в город, а в небезызвестную бухту Ай-яй-яй. В шутке дракона было слишком много правды – пребывание в Пуповине превратило нас в трубочистов. Да и просто хотелось искупаться по-настоящему. Я три года не плавала.
 Тропинка, зигзагом спускающаяся с Сопи-горы, пересекла дорогу, ведущую от Ракушки к Трем Каплям, и вывела нас на побережье.
 Море было еще до ужаса холодное, но мы все-таки выкупались и попытались привести себя в более или менее приличный вид.
 – А почему ты взял меня в город? – полюбопытствовала я.
 – Для достоверности, – ничуть не смущаясь, пояснил Нож. – Два парня, идущие из бухты Ай-яй-яй, могут вызвать слишком много вопросов.
 – Ну спасибо, странная какая-то достоверность! – обиделась я.
 – Ты не поняла. Парочкой пойдем мы с тобой, а Штиль поплетется в одиночестве. Или нет, давайте вы пойдете, а я буду в отдалении. Во Второй Гавани встретимся.
 – Как скажешь.
 Мы пошли в Ракушку короткой тропой, бегущей по прибрежным скалам. Нож ушел первый и скоро он скрылся из виду.
 – Ты же не из Ракушки? – спросила я утвердительно у Штиля.
 Тот кивнул.
 – Да. Я из Пятки Белки, которая лежит на побережье к востоку от устья Плети.
 – Тогда я тебе кое-что покажу! – обрадовалась я. Для этого надо было сойти с тропинки.
 Мы немного спустились между скал по расщелине.
 – Вот, а теперь смотри! – повернулась я. Неприметная с тропы, одна из скал, если смотреть на нее снизу, до ужаса напоминала голову большой добродушной собаки.
 – Эта наша Собака, – гордо сказала я. – Правда, похоже?
 Штиль кивнул.
 Мы снова поднялись на тропу и пошли к городу. Слева скалы обрывались в море, справа уходил вниз поросший лесом склон.
 – А вот здесь раньше жертвенные костры горели. Видишь, даже остатки валов сохранились? – показывала я все попадающиеся достопримечательности.
 – Больше похоже, что корабли сюда, на скалы, заманивали, – заметил Штиль.
 – Тебя не проведешь. Но дело было так: сначала заманивали, а потом, после грабежа, на радостях жертвенные костры Морской Гостье зажигали. Одно другому не мешало. Это давно было, еще до Ракушки.
 – Вы верите в Морскую Гостью? – удивился Штиль.
 – Верим. А чему ты так удивляешься?
 – А как же Медбрат и Сестра-Хозяйка?
 – А чем им Морская Гостья помешала? Они больше за сушу отвечают, а моря побаиваются.
 – Почему Гостья?
 – Потому что нет у нее храмов и дома нет. Бежит себе по волнам и появляется там, где хочет. Любит северо-западный ветер. Она сама по себе.
 – Почему же вы ее так любите?
 – Она людям парус дала.
 С самой высокой точки тропы я попыталась высмотреть, не видно ли на горе золотого отблеска, не заметен ли мой дракон.
 Нет, гора тайн не выдавала.
 Мы спустились со скал и вышли ко Второй Гавани.
 Я засмотрелась на корабли и пропустила появление Ножа.
 – Нормально дошли? – спросил он, вынырнув откуда-то из-за складов. – Тогда идем.
 Никогда не думала, что увижу Ракушку такой…
 Словно помнила веселого, цветущего человека, а встретила его после долгой отлучки больным и погасшим.
 Ракушка как будто съежилась, поблекла, поникла увядшей травой. И люди на улицах не улыбались, как прежде, и гомон на припортовом рынке потерял свою остроту и соленость. Даже солнце теперь светило не так ярко.
 Мы поднялись по улочкам вверх от Второй Гавани и вышли на главную площадь Ракушки, которая называлась Легкая Плешь и была разбита перед холмом Окончательная Лысина.
 Там, на холме, стоял храм Сестры-Хозяйки и Медбрата, в пристрое которого, дабы место не пропадало, печатали еще и монеты; возвышался Дом Городских Старшин и башня, которую, как и храм, практично использовали для совершенно противоположных целей: хранили в ней городскую казну и держали преступников.
 Теперь там размещался гарнизон, присланный из столицы и заменяющий собой прежнее городское самоуправление. Сюда же подтянулись и прочие службы, осуществляющие единообразное управление во всех городах разросшейся империи.
 Адреса теперь звучали так: Служба Надзора за Порядком – Легкая Плешь, дом один, два, три. Службы Гражданских Дел – Легкая Плешь, дом четыре. Гарнизон – Окончательная Лысина.
 – Ты посиди, а мы оглядимся, надо Лысину потоптать, – сказал Нож и усадил меня на скамью под тенистыми дубами, насаженными около бывшей Выставки Диковинок Ракушки. Выставку, видно, тоже попросили отсюда, дабы не мешала управлению,
 Я сидела и смотрела, жизнь площади разворачивалась у меня перед глазами, и мне становилось все хуже и хуже.
 В центре Ракушки вновь потянуло разрушенной Пряжкой, словно и не взрывались от моего крика ее стены, не рушился нерушимый Перст.
 Оказывается, не только меня ломали на краю земли в пансионате, переделывая для нужд Окончательного Воссоединения.
 Здесь, на берегу моря, пытались сломать мою Ракушку!
 Пытались уничтожить легкий вольный дух города, вытравить из сердец ее жителей, из камней ее мостовых пьянящее чувство независимости.
 Ты – Маленький Окраинный Город, Каких Полно в Необъятной Империи! – так и слышалось мне в важной поступи по Легкой Плеши прибывших в обозе гарнизона столичных чиновников. Хорошо знакомая по Пряжке ранговость отражалась в их оловянных глазах.
 Не понимающая, как можно мерить людей должностями, Ракушка брезгливо вздрагивала под их шагами, пыталась отпрянуть, избежать соприкосновения с ними.
 Не было на площади обычных при нормальной жизни в этот час людей, постоянно спешивших туда и сюда по делам, и никуда не спешивших, горячо обсуждающих под дубами устройство ойкумены, или создание беспарусных кораблей, или неразумные траты казны, или разумные траты казны.
 Тишь и скука нависли над Легкой Плешью, даже воздух, который раньше сам, казалось, легко рождал гениальные идеи и бредовые идеи, теперь висел тупо и неподвижно, как марево над болотом. И, привычно изображая деятельность, сновали в гарнизон и обратно за ценными указаниями имперские служащие.
 Я сидела и давилась слезами, пытаясь проглотить их раньше, чем они выйдут наружу. Такое сотворить с Ракушкой! Моей Ракушкой! Самым легким и веселым городом в мире! Словно, тупо наводя порядок, раскаленным тяжелым утюгом прогладили радужные крылья бабочки…
 – Ты чего?! – перепугались, вернувшись Нож и Штиль.
 – Ничего… – всхлипнула я.
 – Может, тебя домой отвести? – предложил Нож.
 – Нет! – замахала руками я. – Не хочу сейчас домой. Я вижу, что с Ракушкой творится, и дома, наверное, не лучше. Там я совсем раскисну. А если папа с мамой узнают, что Светлая ранена? Они же вообще с ума сойдут! Нет, пока я домой ни ногой!
 – Ну смотри, – сказал Нож. – Тогда давай снова разделимся. Ты пойдешь в аптеку, купишь для Светлой лекарств. И еды для всех. Лучше всего в аптеке у Первой Гавани, там народу всегда много и Нетухлый Рынок недалеко.
 – А у вас еще тут и Тухлый Рынок есть? – несказанно удивился Штиль.
 – Ну, вообще-то есть, – засмеялся Нож. – Понимаешь, это отголосок старой свары между тетушками, торговавшими на рынке у Гавани, и на рынке в городе. Первый попроще, там деликатесов не найдешь, зато рыба сразу с моря, вот торговки и прозвали свой рынок Нетухлым, а тот Тухлым. И почему-то прижилось.
 – А где встретимся? – спросила я.
 – Лучше во Второй Гавани, там же, где я вас нашел. Мы разошлись. Я с облегчением покинула площадь и почти побежала вниз по Кривой Улочке к аптеке, зажимая в руке монеты, выданные на покупки Ножом.
 Их, увы, было немного: три мышки, одна кошка. Ни одной собаки [9] . Не разгуляешься, если учесть, что одна собака съедает пять кошек, а одна кошка – десять мышек. Правда, кошка была не простая, а коронованная. Коронованная кошка ест пятнадцать мышек.
 Аптека была совсем недалеко от Гавани, ее зажимали с двух сторон упитанные здания двух крупных торговых контор, которые посылали свои корабли далеко на запад и на восток. Теоретически это невозможно, но сейчас дома выглядели менее упитанными, чем были. Может, я схожу с ума?
 – День добрый! – поздоровалась я с аптекарем. – У меня брат попал под копыта, его сильно помяло, много синяков. И она… он ааааабсолютно э-э-э… бледный. Похоже, лихорадка. Чем его лечить?
 Раньше мне и в голову не пришло бы сочинять байки, практики не было, поэтому получилось плохо.
 Но аптекарь не стал ничего спрашивать, а молча выставлял на прилавок мази и настойки, обезболивающие, жаропонижающие, мочегонные и противовоспалительные. И от душевной тоски тоже.
 – Стойте, стойте! – всполошилась я. – У меня денег на все это не хватит.
 – А без этого, барышня, вы его не вылечите, – сухо сказал аптекарь.
 Но (хвала Сестре-Хозяйке) хоть взял по-божески – одну коронованную кошку. И корзинку дал бесплатно, в счет заведения.
 Странно, раньше в любой лавочке, будь то аптека или скобяные товары, покупателя не отпустили бы, не заставив выслушать кучу полезных советов, не обсудив все новости, не поспорив о чем-нибудь. А сейчас и я, и аптекарь держались настороженно, боясь сказать лишнее. Любопытство теперь не поощряется?
 Когда я вышла из аптеки, то вдруг так перепугалась, что затаилась за углом и долго ждала. Мне казалось, что аптекарь должен сейчас выскочить вслед за мной и побежать в Службу Надзора за Порядком.
 Не выбежал. Вера в родной город потихоньку возвращалась в мое сердце.
 Идти с тремя мышками даже на Нетухлый Рынок было полнейшим безумием. На эти деньги продуктов к хорошему обеду на трех человек не наберешь, не то что на пятнадцать.
 Обшарив свои карманы, я нашла еще только две мышки, пришлось рассчитывать на имеющийся капитал.
 В результате я оттоптала пятки, мечась по рынку во всех направлениях, а вышла оттуда, вся в мыле, обладательницей мешочка с сухим горохом, кусочка копченого сала да крохотных порций соли, перца и первой зелени.
 И рынок показал, что заговорщик из меня никудышный. Дернуло же спросить одну из торговок:
 – Что-то бедненько у вас стало. Тухлый Рынок всех переманил?
 Она уставилась на меня, как на привидение. А потом нехотя процедила:
 – Ты откуда свалилась? Нет теперь Тухлого Рынка. Все, что на нем торговали, в столицу прямиком отправляют, сразу с кораблей. Да и где те корабли…
 Понятно, нечего теперь предметы роскоши заштатной окраине потреблять. Не по чину.
 – Да ты не Хранителя ли дочка? – прищурилась тетушка.
 – Нет, вы ошиблись, – быстро отошла я от ее прилавка.
 Я вообще Двадцать Вторая.
 Во Вторую Гавань я пришла раньше всех.
 Нож со Штилем задерживались. Неприятный холодок полз у меня по спине, я уже начала опасаться всех и каждого.
 Наконец они появились.
 – На тебе лица нет, – удивился Нож. – Да что с тобой?
 – Не знаю. Мне тут неуютно.
 – Это ты с непривычки переволновалась, – поставил диагноз Нож. – Опыта у тебя нет. Все идет нормально. Никто не убит, не задержан. Что может быть лучше?
 – Да, а меня чуть на рынке не узнали!
 – Ну не узнали же? – рассмеялся Нож. – Давай свои покупки, домой пора.
 Мы покинули город через Вторую Гавань и снова короткой тропой ушли в бухту Ай-яй-яй.
 Подъем на гору занял в три раза больше времени, чем спуск. Добрались до верха мы уже к вечеру.
 – Ура! Пришли! – радостно встретили нас сопротивленцы. – А что у нас будет сегодня на ужин?
 – Ваша любимая гороховая каша, – разочаровала я разом всех.
 Ничего, благополучно переварили и новую порцию гороха. С салом он вообще пошел на ура. Нож приправил ужин парой своих обычных шуточек про экономное ведение хозяйства по науке, но потом признался, что на пять мышек и он бы ничего лучше купить не смог.
 После ужина мы принялись разбирать лекарства.
 – Так, Светлая, – строго сказал Нож, подступая к сестре с ложкой. – Медицина – штука серьезная. Выпьешь это и это, а если завтра будешь еще живой, то дадим и вон того. Пей.
 Лекарства оказались хорошего качества, утром сестре было заметно лучше. Так что снадобья вполне стоили тех денег, что пришлось за них отдать. На душе стало полегче.
 Нож и Штиль тоже рыскали по городу не зря. В углу пещеры появилась выложенная из камешков схема расположения военных на Окончательной Лысине.
 – Хорошо поработали, – подвел итог глубокой ночью Нож. – Еще немного времени – и город наш.
 Как собирался Нож с четырнадцатью человеками, из которых относительно здоровых было только десять, взять город – для меня оставалось тайной.
 Зато выяснилось, что значит "немного времени" – день тек за днем, а мы сидели в пещере на Сопи-горе и с места не двигались.
 Нож брал по очереди кого-нибудь из сопротивленцев и каждый день спускался в город. Меня он больше не брал – может, из-за того, что разревелась тогда на площади. Не знаю…
 Каждую ночь – а днем Нож запретил, чтобы не выдать нас раньше времени, – мы с драконом летали и смотрели, где находится идущая по нашу душу армия.
 Армия методично приближалась. Не спеша, но с хорошим, ровным темпом движения.
 Каждую ночь дракон искушал меня подождать до утра и раз и навсегда остановить ее движение, потому что пепел не ходит.
 А я не могла…
 – Ты сама роешь и себе, и своему городу яму для захоронения, – несколько высокопарно сказал в очередную ночь старую пословицу дракон. – Ты не хочешь. Почему?
 Почему, почему… Ужас весь в том, что я-то хочу… Но не могу, Медбрат побери!!!
 – Моя бабушка в таких случаях говорила, "Хоча есть, а мочи нету", – безрадостно откликнулась я.
 – Игру играют по правилам, – заметил в тысячный раз дракон. – В этой игре такие правила.
 – Почему я? Почему ты сам не можешь все сделать?
 – Я убиваю или для еды, или для защиты. Мне сейчас ничего не угрожает. Защищаешься ты, тебе и убивать.
 Логика дракона была непробиваема, как его чешуя. А крылья он теперь не подставлял.
 – Может, завтра получится? – умоляюще тянула я, веря, что завтра и правда найду в себе необходимые силы.
 – Завтра так завтра, – гудел дракон. – Но завтра они будут еще ближе.
 – Учись быть сильной, – увещевал меня дракон на следующий раз.
 Я училась.
 А толку…
 Квадратики палаток так и стояли не тронутыми, не подозревая, что каждую ночь высоко в небе над ними кружит дракон.
 Так прошла неделя.




 Глава сорок вторая
 НА ВОСЬМУЮ НОЧЬ…


 На восьмую ночь мы кружили в небе почти до рассвета.
 Войска переправились через Плеть по Насечному мосту. Еще немного – и они замаршируют по полуострову.
 И Нож из города не пришел вечером, как обычно.
 Черная тоска привычно заползла в душу. Дракон уже ничего мне не говорил.
 И правильно делал.
 Мы покружили, покружили и вернулись к Сопи-горе, благо теперь лететь было всего ничего.
 Я не стала возвращаться в пещеру, забралась на отдельную скалу и сидела там, бездумно глазея на море, на берег, на огоньки ночной Пряжки.
 Нож вернулся под утро, я первая увидела его, поднимающегося по тропе. В этот раз он ходил один.
 Пришлось спуститься, чтобы узнать новости, да и свои рассказать.
 Нож был краток:
 – Сегодня, – сказал он, собрав всех вокруг костра. – Теперь пора.
 Сопротивленцы засиделись в пещере на доставшем их до печенок горохе, поэтому радостно вопили:
 – Наконец-то!
 Напряженный, как парус, поймавший ветер, Нож их радости не разделял. Он отвел меня в сторону.
 – А тебе, Пушистая Сестричка, особое задание. Я насторожилась.
 – Что хочешь делай, но не пускай на полуостров Левое Крыло. Подкрепления гарнизон не должен получить, никак не должен. Отправляйся прямо сейчас.
 Вот и все.
 Хочешь не хочешь, а сделаешь. Ну что, Пушистая, не обошла ты правила? Я молча кивнула, затянула потуже пояс, уж не знаю зачем, и пошла к дракону.
 – Так надо, – сказал мне в спину Нож.
 – Знаю, что надо.
 Дракон, разумеется, все слышал. Он уже сидел у входа и золотился весь на утреннем солнце.
 – Поехали, – угрюмо сказала я, усаживаясь ему на шею.
 – Поехали, – ровно отозвался он.
 Наши вышли меня проводить. Даже сестра заставила Ножа себя поднять и, опираясь на него, как на костыль, тоже встала у входа.
 Все это было совершенно излишним и очень напоминало похороны.
 – Да не надо стоять шеренгой, меня провожая! – пробурчала я. – С ума сошли?
 Распрощавшись таким идиотским образом, мы взлетели и снова, прячась от Ракушки, прикрываясь горой, пошли на север.
 – Давай поднимемся и оглядимся, – предложил дракон, когда Ракушка осталась позади.
 – Давай.
 Дракон набрал высоту.
 Полуостров стал зеленым ковриком, замоченным в синем море, главная дорога, вьющаяся по побережью – тесьмою. Левое Крыло на ней смотрелось бодрой гусеницей.
 Дракон заложил широкий круг.
 Мы облетали марширующую по дороге армию, и я, преодолевая головную боль, вспоминала задание Ножа: "Останови их. Как хочешь, но останови".
 Останови…
 И тут я поняла, что остановлю их.
 К Медбрату эту игру с ее дурацкими правилами. Я не буду играть. Я буду просто жить. Как могу.
 – Что задумала? – встревожился дракон.
 – Спускайся! – в голос проорала я.
 Составленная из отдельных кусочков гусеница уже подбиралась к перешейку, отделяющему полуостров от остального побережья.
 И на нее из сияющего перламутром неба упал золотой дракон.
 – Напугай их авангард, чтобы они остановились! Перед стеной пламени, устроенной драконом, передние части попятились, прикрылись щитами. Срочно готовили к бою метательные машины, разворачивая повозки и успокаивая встававших от испуга на дыбы лошадей и мулов.
 Лучники вышли на передний край и начали стрельбу.
 Даже не долетая до огненной завесы, древки стрел вспыхивали. Это было красиво.
 Первая цель была достигнута – армия встала, приготовилась к обороне.
 Ну вот, теперь пришло время раз и навсегда разрешить надоевшую до слез, раскалывающую мою голову проблему.
 Ненависть уничтожила Пряжку, ненависть и стая драконов. Теперь посмотрим, сможет ли один дракон и немножко любви защитить Ракушку.
 Собрав все свои силы, я вложила их в крик, как меч, направленный вниз, на землю. Дракон подхватил его, наполнил мощью, сделал осязаемым.
 Воины бросали щиты, оружие, бросались сами в дорожную пыль, зажимая уши руками. Что творилось с лошадьми, передать словами трудно.
 Ах, как славно! Страшное мое оружие!
 Прямо перед носом передних солдат ухала, проваливалась вниз земля. Трескалась, ломалась, расходилась, лопалась со стоном.
 Я превращала полуостров в остров.
 Море, казалось, замерло в удивлении, но потом опомнилось и с ворчанием ринулось в образовавшийся разлом. Стеклянные, тягучие массы воды устремились вниз водопадами.
 Казалось, разлом получился без дна, а я все расширяла и расширяла его, отталкивая невидимыми ладонями кусочек земли с моей Ракушкой подальше от Чрева Мира.
 Спокойная утром морская гладь теперь напоминала кипящий котел.
 Дикие волны словно притянули к себе ветра со всех уголков моря, ветра притащили темные тучи, началось светопреставление.
 Солнце померкло в бушующем месиве земли, моря и облаков, единственной светящейся точкой был полыхающий красным золотом дракон, который уже не поддерживал мой крик, а победно пел, словно радуясь, что удалось затеять назло богам такую славную заварушку.
 Я не знаю, что думали по этому поводу светлая Сестра-Хозяйка и воинственный Медбрат, может, и ничего не думали, слишком уж мал по сравнению с Чревом Мира оторванный мною от побережья кусочек земли.
 Но без зрителей мы все равно не остались.
 Легко скользя по вершинам взбесившихся волн, беззаботно позволяя злым кусачим ветрам играть своими длинными волосами и легкими одеждами, прибежала посмотреть, что творится здесь, Морская Гостья. Тарарам, устроенный нами, ее порадовал, и вечно юное лицо одобрительно заулыбалось.
 Когда новый остров оказался достаточно далеко от большой земли, я наконец остановилась, чтобы передохнуть.
 И дракон начал снижаться над новым проливом.
 Он облетел Морскую Гостью и покачал ей крыльями в качестве привета. Морской Гостье это понравилось, как и наша самодеятельность. Легким взмахом руки она утихомирила разгулявшиеся ветры, после чего, помахав на прощание, продолжила свой вечный бег, исчезнув меж скрывшими ее вдалеке верхушками волн.
 Волны уже не ярились, а почти ласково зализывали свежие раны берегов.
 Шторм не стих, он просто вошел в обычные рамки.
 И это было хорошо: ни один корабль не сможет теперь выйти в море. Ракушка надолго изолирована от подкреплений и прочего.
 Армии на том берегу не было: она рассыпалась на самые мелкие свои составные, на людей. И каждый человек в меру сил улепетывал со всех ног подальше отсюда. Надеюсь, сделав соответствующие выводы.
 Ну что же, я выполнила то, о чем меня просили. Остановила их.
 Теперь вокруг нас море, а уж с морем Ракушка всегда на ты. Вот Теперь силы Умных и Сильных практически уравнялись, а значит, и без меня все справятся, не придется в Храме Дракона годами сидеть.
 Как в собираемой мозаике, все постепенно становилось на свои места, и я почувствовала, как уходит неотвязная головная боль, терзавшая меня.
 – Удивила, – подтвердил мои раздумья дракон, летя так низко, что брызги волн долетали до моего лица. – Ты берешь на себя функции ваших богов. Не боишься их мести?
 – Не боюсь. Наоборот, я всячески отпихиваюсь от их функций, незачем им мне мстить, глупо и мелко.
 – Весело с тобой.
 – Да уж, куда веселее. Летим домой, а? Я есть хочу.
 – Сейчас, еще немного.
 Дракон, дурачась, выбрал самую высокую волну и стремительно пронесся под ее опасно наклоненной макушкой. Потом вторую. Третья нас накрыла.
 – Ну спасибо! – отчаянно отплевывалась я и не могла выплюнуть всю воду. Текло с меня ручьями. – Вы бесподобно грациозны и ловки. Как пущенное баллистой бревно
 – Надо же было тебя остудить! – ничуть не смущаясь, заявил дракон.
 Ему было хорошо – вода скатилась с чешуи и он только заблестел еще ярче. Боюсь, я красотой после этой ванны не блистала.
 Впрочем, кое в чем купание действительно помогло, оно смыло с меня взбудораженное состояние, и я вдруг заметила, что утро-то еще в самом разгаре, только-только намечается полдень.
 Ну это надо же, столько мучиться, а сделать все за какие-то часы…
 Дракон особо сильно взмахнул крыльями, стряхивая с них последние капли, окончательно оторвался от моря и тянущихся к нему волн и не спеша полетел к Сопи-горе.
 Как наши освобождали Ракушку, я не знаю.
 Потому что позорно проспала.
 Впрочем, не думаю, что им пришлось особо надрываться: когда утро вдруг превратилось в мрак и шторм, в городе неоригинально решили, что грянул конец света. Особенно столичный гарнизон, мало знакомый с морем, когда оно недовольно. А тут и Нож подоспел.
 Я-то думала, что победно влечу в Ракушку на золотом драконе и гордо сяду прямо на Окончательную Лысину рядом с храмом.
 У дракона, как оказалось, были другие планы.
 – Меня три дня не будет, – сообщил он, когда я проснулась, и улетел.
 Зачем, почему? Медбрат его знает… Пришлось спускаться с горы пешком – мы с сестрой остались тут одни, все остальные давно были в городе.
 Ждать гонцов от наших, после того как дракон сказал, что они уже победили, сил не было. Сразу до слез опостылела пещера, я бы еще подождала, но сестра, сжав зубы, решительно поднялась и вышла первой.
 Натоптанной за эти дни тропой мы пошли вниз, к бухте. Сестра изредка ругалась, но упрямо шла сама, и это казалось чудом.
 Только спустившись с горы наполовину, она согласилась опираться на меня.
 Как две ленивые черепашки, поздним вечером мы добрались до Второй Гавани, никем не встреченные, не замеченные, не узнанные.
 И тихо побрели вверх по городским улочкам. Домой.
 Грязные, голодные и усталые, мы поднимались все выше над бухтой, иногда останавливаясь, чтобы поглядеть, как красиво горят окна домов позади нас, как покачиваются сигнальные фонари на кораблях в Гаванях и на рейде, в такт колыханию самих кораблей. И чтобы еще раз всей душой почувствовать, какая же все-таки она красивая, наша Ракушка.
 А потом уже не останавливались.
 Потому что запахло пирогом, домашним пирогом, который мамы пекут по большим праздникам, когда домой возвращаются выросшие дети, и запах которого растекается далеко-далеко, по всей улице.
 И мы знали, что это для нас, что папа с мамой нас давно ждут.
 Ракушка стряхнула с себя Сильных, словно капли воды со створок. Потом пришел черед Трем Каплям и другим городам по полуострову: Зонтику, Сумеркам и остальным.
 То есть острову.
 Даже удивительно, как быстро все привыкли к тому, что мы теперь островитяне. Может быть, потому, что мы всегда подспудно себя ими чувствовали.
 Новый остров назвали – Лоскуток.
 Дракон вернулся через три дня и местом жительства избрал наш небольшой сад, изогнувшись там на дорожке не хуже священной фигуры "зю". Как выяснилось, он на произошедшие перемены смотрел скептически и общей радости не разделял.
 – А другие города по побережью? – периодически задавал неудобные вопросы дракон. – Чем они хуже?
 – Но я же не всесильна! – отбивалась я, как могла. – Сколько раз тебе говорить, я не знаю решения глобальных проблем, все, что я могу, – немного обустроить свой дом. На этом мои возможности исчерпываются.
 Не прошло и одной луны, как Ракушка приобрела прежний несерьезный облик. По-настоящему серьезным было только заложение новой верфи около Второй Гавани. Флот острова решено было увеличить.
 На Окончательную Лысину вернулся и Дом Городских Старшин, и тюрьма, и хранилище казны, изрядно опустевшей за три года. Тухлый Рынок снова замозолил глаза Нетухлому.
 А мы просто жили в ожидании лета.
 Незаметно образовалось столько важных неотложных дел: поскорее красиво загореть, сшить новые платья, купить новые шляпки…
 Да еще ведь летом надо было поступать в Университет. Сестре, Ножу и остальным сопротивленцам было хорошо – им надо было только восстановиться.
 Мне же придется сдавать вступительные экзамены, и еще неизвестно, не вернут ли меня просто-напросто в школу из-за трехлетнего пропуска.
 Не раз и не два становилось страшно: спросят меня что-нибудь, а я им в ответ рецепт песочного теста, по привычке. Ладно бы хорошего, но и тут в пансионате нас надули – я попробовала дома стряпать, как учили, уж лучше бы не позорилась. А мама печет искуснее любых Магистров.
 Я уже серьезно подумывала, что надо бы дракона привлечь к моему поступлению в качестве шпаргалки – пусть сидит за забором и подсказывает, если что.
 Дракон отбрыкался, сказал, что материалом не владеет. Наврал, конечно.
 Они с папой ночами вели бесконечные беседы, обогащая друг друга знаниями.
 Что творится на большой земле, мы знали в общих чертах – в столице снова была какая-то заварушка, так что тетушкин незаменимый подвал явно не пустовал.
 Говорили, что теперь Правое Крыло решило повторить судьбу Левого и сейчас Хвосту Коровы не до нас. Это и спасало Ракушку.
 Мы надеялись, что, пока они делят власть, успеем возвести вокруг острова наши стены – корабли.
 Жизнь продолжалась.
 День был теплый и зеленый.
 Из наших окон было видно, что в Первую Гавань пришел корабль. Не наш – его поставили на рейде.
 Но больше мне ничего увидеть не удалось – сестра решительно задернула шторы и повернула меня к столу с учебниками. Еще бы, через пару недель экзамены.
 Вздохнув, я уселась за стол.
 Через полчаса вдруг ясно поняла, что прочитанное куда лучше запомнится, если читать его лежа – будет удобно и можно не отвлекаться. Я перебралась в кровать.
 Через десять минут книга загадочным образом оказалась под подушкой, а я крепко спала.
 Через час разъяренная сестра дернула меня за хвост.
 – Скажи начистоту, что ты любишь больше, чем спать?
 – Пожалуй, ничего.
 – Хорошо, а что ты любишь так же, как спать?
 – Есть! – честно призналась я.
 Полумрак в комнате убаюкивал и убаюкивал, пришлось идти в сад.
 Дракон, обвившись вокруг клумбы с георгинами, безмятежно спал.
 Конечно, ему спать не возбраняется, ему поступать не надо!
 Устроившись возле него и прикрывшись белым кружевным зонтом, я опять погрузилась в чтение, безнадежно чувствуя, что все прочитанное в моей голове превращается в славную кашу и шансов что-то вспомнить очень мало. Точнее, вспомнить-то я вспомню, но когда меня уже с позором выставят за дверь.
 "Мучаешься?" – проснулся дракон;
 "Ага".
 "И это пройдет…" – с наслаждением вытянул он передние лапы и пошевелил своими когтями.
 "А у вас есть подобное?"
 "А как же! И куда сложнее вашего".
 "Да уж, конечно…"
 "Чистая правда".
 Оттого, что драконам сложно, мне легче не стало. И до обеда далеко…
 Я перевернула страницу.
 Нет, придется писать шпаргалки – может, так я хоть что-то запомню. Надену самую широкую юбку, какая у меня есть, а к ней нашью потайных карманов. Вот события еще туда-сюда, а даты у меня просто летят сквозь голову…
 Калитка на улицу открылась.
 В сад вошел Янтарный.
 Не будь у меня над головой зонтика, я бы решила, что мне голову напекло: он вошел в парадной форме охранника пансионата, солнце било в его начищенные пряжки и бляхи.
 – Дракон не укусит? – спросил он.
 "Еще как укусит!" – обиделся дракон.
 – Смотря, что делать будешь. Какими судьбами?
 – Да так, мимо проходил, дай, думаю, загляну. – Янтарный благоразумно не стал приближаться к дракону.
 "Как же, проходил… – не замедлил продать его дракон. – С корабля он! С утра сапоги полировал!"
 Значит, шел из Первой Гавани через весь город в своей начищенной вызывающей форме? Поступок. Как ему по дороге ведро с помоями на голову не надели, вот что интересно…
 – Красивое платье… – небрежно заметил Янтарный. Ну, паразит! Думай теперь, правда это или подлизывается? Это же домашнее, красивое в шкафу висит…
 "Правда…" – успокоил меня дракон. Я чуть не ляпнула: "Ты надолго здесь?", но потом опомнилась.
 – Чего стоишь? Присаживайся!
 Янтарный опустился на садовую скамейку, по-прежнему держа почтительную дистанцию между собой и драконом. Калитка снова хлопнула. Вошел, держа стопку книг, Штиль.
 – Здравствуй, Пушистая Сестричка, Светлая говорит, вот эти тебе тоже обязательно понадобятся.
 Ну сестра, ну удружила! Чем больше громоздится передо мной книг, тем меньше я запоминаю!
 – Так вот, значит, как тебя зовут… – задумчиво сказал Янтарный.
 – Да уж, никакая я не Двадцать Вторая!
 Штиль заметил Янтарного, его форму и застыл в недоумении.
 На лице его читалась мучительная борьба двух чувств: поздороваться, как полагается воспитанному человеку, или огреть нежданного субъекта в имперской форме стопкой книг по голове?
 Ей-ей, на его месте я не стала бы так мучиться и треснула бы Янтарного.
 – Знакомьтесь, – запоздало сказала я. – Это Янтарный, охранник нашего пансионата, а это Штиль, боец нашего Сопротивления.
 – Очень приятно, – скованно сказали друг другу Янтарный и Штиль.
 Снова наступило настороженное молчание.
 А я вдруг сообразила, что ко мне эта история поворачивается очень выгодной стороной: во-первых, при таком скоплении народа зубрить сегодня явно не придется, ура! во-вторых, раз случай особый, то и обед будет пораньше.
 А после обеда можно будет спокойно разобраться, что к чему.
 Уразумев все это, я вручила Янтарному свой учебник и зонтик, чтобы он чувствовал себя совсем как дома, и побежала по дорожке с криками:
 – Мама, папа! У нас гости!
 Дракон от души веселился.




 ПРИМЕЧАНИЯ




ТАБЛИЦА МЕР, СООТНОШЕНИЕ С МЕТРИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОЕ

 Мера длины:
 Палец – 10 см
 Локоть – 40 см (4 пальца)
 Хвост – 90 см (два локтя и один палец)
 Меры площади:
 Ноготь – 1 кв. см
 Ладонь – 0,002 кв. м
 Шкура – 2 кв. м
 Меры объема:
 Кружка – 0,3 литра
 Кувшин – 3 литра
 Ведро – 10 литров
 Меры веса:
 Копыто – 0,33 кг
 Булка – 1 кг
 Тугой мешок – 50 кг
 00.00 – час Архара
 01.00 -час Щуки
 02.00 – час Шакала
 03.00 – час Чирка
 04.00 – час Циветты
 05.00 – час Филина
 06.00 – час Удода
 07.00 – час Тигра
 08.00 – час Сапсана
 09.00 – час Росомахи
 10.00 – час Петуха
 11.00 – час Орла
 12.00 – час Носорога
 13.00 – час Мангуста
 14.00 – час Лисицы
 15.00 – час Кабана
 16.00 – час Ибиса
 17.00 – час Зайца
 18.00 – час Журавля
 19.00 – час Ежа
 20.00 – час Дракона
 21.00 – час Горностая
 22.00 – час Выдры
 23.00 – час Барсука
 Календарь в Чреве Мира употребляют лунный.
 Широко применяются обозначения типа: первый день второй луны и т.п.
 Из архива четвертой двери
 Службы Образования и Воспитания


ТОРЖЕСТВЕННАЯ ПЕСНЬ



О СОТВОРЕНИИ ЛЮДЕЙ СЕСТРОЙ-ХОЗЯЙКОЙ В НАЧАЛЕ ВРЕМЕН




   На краю обрыва стояло Древо.
   Подул дикий ветер с диких гор.
   Упали с Древа две крупные шишки,
   Обернулися богом и богиней.
   Было это под Сосной могучей.


   Взяла себе имя богиня – Сестра-Хозяйка,
   Ну а бог прозвался Медбратом.
   Сплели они хвосты в фигуру «зю»
   И пошли от породившей их Сосны.
   Та фигура доныне священна.


   Вышли боги в свой срок на равнину
   На обширную, всем богатую равнину.
   И зверей на ней много хвостатых,
   И трав, и кореньев съедобных
   Чревом Мира назвали боги то место.


   Зажгла первый огонь Сестра-Хозяйка,
   Принес к огню первого барса Медбрат могучий.
   Опоясался он шкурой барса,
   Чтобы видели звери, чтоб знали:
   Бог пришел – поклониться ему надо.


   Возвели над тем огнем первожилище.
   И укрыли огонь от глаз недостойных.
   Занялась Хозяйка хозяйством,
   А Медбрат занялся охотой.
   Разделили они поле жизни.


   И пришел, по траве ступая,
   Пришел тот, кого вовсе не ждали.
   Не один пришел,
   Пришел стадом
   Тот Бык коров своих пригнал к их жилищу.


   Дало стадо коров все, что надо:
   И телят, и навоз ароматный,
   Молоко потекло рекою,
   По земле потекло и по небу.
   Млечный Путь ту назвали дорогу.


   Выбрал в стаде Медбрат коровенку,
   Ту корову, что было не жалко.
   Зарубил он корову, как надо.
   С еще теплой снял он Пеструю Шкуру.
   На той Шкуре сидит Сестра-Хозяйка.


   Дни прошли – загрустила Хозяйка,
   Занялася сельским хозяйством.
   Посадила она дикую редьку
   У реки, что текла меж холмами.
   Посадила и стала ждать, что же выйдет.


   Зеленела та редька на поле
   А Медбрат, любопытством движимый,
   Тайны трав всех постиг и кореньев,
   Самогонный аппарат без подсказки построил
   И нагнал он слезы Медбрата.


   Наваривши, сказал он супруге:
   Горе нам – все одним нам не выпить.
   Подскажи же жена, что нам делать?
   Что нам делать с тобой, одиноким?
   Так сказал он мудрейшей супруге.


   Обвела вокруг взглядом супруга —
   Ничего кругом нет, кроме редьки.
   И сказала: вот то, что нам надо.
   И закуска она, и другое,
   Сотворю я народ хоть из редьки.


   Стали дергать они корнеплоды
   На солому укладывать редьку
   Ту тугую, хвостатую редьку,
   На закуску пока лишь похожу,
   Но зато с перспективою вскоре.


   И сказала слово Хозяйка,
   Непечатное слово Хозяйка,
   Подняла свой народ Сестра-Хозяйка,
   Наделила его хвостом в честь супруга,
   Хвостом барса, коим был он опоясан.


   Побрели люди по Чреву Мира
   Расселилися от края и до края.
   Стало тесно Сестре-Хозяйке,
   Стало больно видеть пьяным Медбрата.
   Увела она его молочной дорогой на небо,
   Забрала с собою Пеструю Шкуру.


   И на небе Медбрат веселился:
   Уходил он частенько налево,
   Приживал с другими народы.
   Но снабдить он не мог хвостами,
   А просить о том стыдился Хозяйку.


   Что поведали предки нам предков,
   То и мы говорим вам, потомки:
   Почитайте Сестру-Хозяйку,
   Не забудьте также Медбрата,
   Это то, что мы вам завещаем.





Конец